Кистяковский Б.А. Избранное. В 2-х частях. Часть 1. Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века - Кистяковский Б.А.

Автор: Кистяковский Б.А.

Теги: всеобщая история политика политические науки право социология русская философия

ISBN: 978-5-8243-1195-2

Год: 2010

Похожие

Кистяковский Б.А. Избранное. В 2-х частях. Часть 2. Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века

Кокошкин Ф.Ф. Избранное. Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века

Гессен С.И. Избранное. Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века

Вишняк М.В. Всероссийское Учредительное Собрание. Библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времен до начала XX века

Текст

ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
БИБЛИОТЕКА
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ОБЩЕСТВЕННОЙ
МЫСЛИ
С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН
ДО НАЧАЛА XX ВЕКА
Руководитель проекта
А. Б. Усманов
Редакционный совет:
Л. А. ОпёнКИН, доктор исторических наук, профессор
(председатель);
И. Н. Данилевский, доктор исторических наук, профессор-,
А. Б. Каменский, доктор исторических наук, профессор-,
Н. И. Канищева, кандидат исторических наук,
лауреат Государственной премии РФ
(ответственный секретарь);
А. Н. Медушевский, доктор философских наук, профессор-,
Ю. С. Пивоваров, академик РАН-,
А. К. Сорокин, кандидат исторических наук,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель);
В. В. Шелохаев, доктор исторических наук, профессор,
лауреат Государственной премии РФ
(сопредседатель)
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
(РОССПЭН)
2010
ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ
2)
9
Богдан Александрович
кистяковский
ИЗБРАННОЕ
Часть 1
СОСТАВИТЕЛЬ,
АВТОР ВСТУПИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ
И КОММЕНТАРИЕВ:
А. Н. Медушевский,
доктор философских наук
948122
'Ц, ЦЫ А ДЪ И А Я Г OI
Л “
и*»>« v
С-Петсрбург, наб, р, Фонтанки, 44/46
МОСКВА
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ энциклопедия
(РОССПЭН)
2010
УДК94(47)(082.1)
ББК66.1(0)
К44
И СПОРТ
Долгосрочная благотворительная программа
осуществлена при финансовой поддержке
НП «Благотворительная организация «Искусство и спорт»
Кистяковский Б. А. Избранное: в 2-х ч. — Ч. 1 / Б. А. Кистя-
К44 ковский; [сост., автор вступ. ст. и коммент. А. Н. Медушевский] —
М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2010. —
656 с. — (Библиотека отечественной общественной мысли с древ-
нейших времен до начала XX века).
ISBN 978-5-8243-Н95-2
УДК94(47)(082.1)
ББК66.1(О)
ISBN 978-5-8243-1195-2
«й
© Медушевский А. Н., составление тома,
вступительная статья, комментарии, 2010
© Институт общественной мысли, 2010
© Российская политическая энциклопедия,
2010
Б. А. Кистяковский
как социолог права и конституционалист
Кризис либеральных демократий в XX в. и трудности, с кото-
рыми сталкиваются современные общества переходного типа
на пути отстаивания прав личности, делают актуальным обращение
к проблемам публично-правовой этики — совокупности моральных
норм и ценностей, которые составляют основу необходимых из-
менений всякого позитивного права. Понятие «публично-правовой
этики» как основы конституционного права нетипично для россий-
ской политической и правовой культуры, где политика всегда была
тайной, а этика, за редкими исключениями, не рассматривалась как
часть общественных дебатов о политике и праве. Понятие публич-
но-правовой этики, вытекающее в целом из теорий естественного
права, стремится занять среднюю нишу между политикой и правом,
интегрировав их в единую систему, скрепленную сначала теологией,
а затем фундаментальными ценностями прав человека1.
В западноевропейской философской мысли центральная роль
в рассмотрении отношений права и нравственности принадлежит
И. Канту и, в еще большей степени, Д. Юму, размышлявшему о том,
каким образом человечество искусственно устанавливает правила спра-
ведливости и что заставляет людей следовать этим правилам, наделяя
их эстетическими свойствами нравственной красоты или безобразия2.
Попытка И. Бентама сконструировать целостную «науку о морали»,
или деонтологию, стала основой реформирования ряда отраслей
права в первой трети XIX в.3 В англосаксонской литературе проблема
«справедливости права» стала предметом дискуссии по поводу книги
Дж. Ролза4, в результате которой выявились различные позиции.
В современной литературе обосновываются в принципе три основ-
ных позиции: восходящая к Руссо идея распределительной справед-
1 Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998.
2 Юм Д. О человеческой природе. СПб., 2001.
3 Bentham J. Deontology or The Science of Morality. London, 1834. Vol. 1-2.
4 Rawls J. A Theory of Justice. Harvard, 1971.
6
A H. Медушевский
ливости (лежащая в основе концепции равенства возможностей при
определении правового порядка), идея легалистской справедливости
(подчеркивающая приоритет норм действующего позитивного права
перед абстрактными нравственными нормами)5 и идея комбиниро-
вания позитивного права и традиций правосознания данного обще-
ства как основы понятия справедливости6. Эта последняя концепция
выводит проблему на более широкий уровень взаимодействия права,
этических представлений общества и исторической традиции их вза-
имодействия и применения на практике. Существует значительная
литература, рассматривающая с этих позиций сложные нюансы со-
отношения права и нравственности в различных (в том числе вполне
архаичных) обществах, выработку публичных прав и субъективных
публичных прав как антитезы государственному произволу в Новое и
Новейшее время, наконец, вопросы защиты прав, в частности права на
акты гражданского неповиновения в случае нарушения государством
тех прав индивида, которые закреплены в конституции или предпола-
гаются существующими изначально в силу природы вещей7.
Перед всяким политическим движением, которое стремится ут-
вердить демократические принципы, но не в состоянии сделать это
правовыми средствами в недемократическом обществе, всегда остро
встает дилемма легитимности и законности, их согласования при вы-
боре средств достижения поставленной цели. Действительно, долж-
ны ли предлагаемые обществу преобразования строиться на осно-
ве действующего (позитивного) права, или допустимы отступления
от него; что предпочтительнее в экстремальной ситуации — отказ
от социальных преобразований во имя сохранения буквы закона или
их осуществление, сопровождающееся отказом от «формальной за-
конности»; возможно ли достижение правового идеала неправовыми
способами, например, в результате революции или террора; в какой
мере используемые средства и процедуры способны деформировать
поставленную цель и кто, в конечном счете, должен констатировать
соответствие ее интересам общества — таковы основные вопросы,
выводящие исследование проблем права в область социологии и об-
щественной морали.
5 Nozick R. Anarchy, State and Utopia. New York, 1974.
Madntyre A After Virtue. London, 1984.
7 Медушевский A. H. Социология права. M., 2006.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
7
В Новейшее время понятие публично-правовой этики полу-
чило развитие в странах Южной Европы на стадии демократиче-
ских переходных периодов8. Данное понятие пересекается с дру-
гими — «публичная политика» и «публичная этика» («обществен-
ная нравственность»), а также — «этика публичной политики»9. Но
следует признать, что эта проблема была представлена и в более
ранний период — при переходе от абсолютизма к правовому го-
сударству в XIX — начале XX в. В русской правовой литературе
того времени в рамках теории возрождения естественного права
в трудах ее ведущих представителей В. С. Соловьева, П. И. Новго-
родцева, Л. И. Петражицкого, Е. Н. Трубецкого чрезвычайно точно
была очерчена область исследований соотношения позитивного
права и нравственности, значения правового сознания при пере-
ходе к демократии, а также показаны новые угрозы, с которыми
человечество может столкнуться в ситуации правового нигилизма
и волюнтаризма10.
Разрешение этих проблем современная теоретическая юрис-
пруденция усматривает в создании особого метаправового под-
хода — обосновании правовых изменений с позиций публичной
этики. Речь идет о создании особой морально-правовой атмо-
сферы, благоприятствующей глубоким социальным изменениям,
особенно в тех случаях, когда эти изменения не могут полностью
опираться на фундамент разработанных позитивных законов. По-
этому в условиях переходного периода актуализируются доктрины
естественного права, выдвигающие весь компонент традиционных
нравственных норм и ценностей как заменитель отсутствующих
демократических правовых норм и, одновременно, основу для их
принятия. Такая ситуация существовала при переходе от диктатор-
ских режимов к демократии в странах Южной Европы в 1970-х гг,
странах посткоммунистической Восточной Европы на стадии пре-
8 Curso de Teoria del Derecho. Madrid, 1999; Historia de los Derechos
Fundamentales. Madrid, 1997-2000. T. 1 -2; Diritti e Costituzione nell’Unione Europea.
A cura di Gustavo Zagrebelsky. Laterza, 2003.
9 Этика публичной политики. M., 2005.
10 Соловьеве. С. Оправдание добра: нравственная философия. М., 1996; Пет-
Ражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравственности.
СПб,, 1907; Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. М., 1909;
Его же. Об общественном идеале. М., 1917; Трубецкой Е. Н. Избранное. М., 1995.
8
A H. Медушевский
одоления диктатур и странах Азии, Латинской Америки и в Южной
Африке (при переходе от апартеида к демократии) в 1990-х гг.11
Центральные проблемы, объединяющие эти направления иссле-
дований, таковы: как добиться того, чтобы общество рассматривало
право как соблюдение принципа справедливости, а отступления от
него — как проявление несправедливости, иначе говоря, как сбли-
зить разрыв между правом и этикой (правосознанием), традиционно
присутствующий во многих современных обществах, наконец, как
установить, может ли вообще демократическое конституционное ус-
тройство реализоваться в неподготовленном и расколотом обществе,
и если может, то не является ли определяющим для судеб переходно-
го периода фактор первоначального достижения морального и по-
литического единства, создания новой публично-правовой этики как
формы перехода от абсолютизма к правовому строю.
Богдан Александрович Кистяковский (4 ноября 1868 г., Киев —
16 апреля 1920 г, Екатеринодар) стал тем мыслителем, который в на-
ибольшей мере оказался способным поставить и осветить этот своеоб-
разный круг проблем. Вся его философская и социологическая теория
права есть попытка их разрешения.
Б. А Кистяковский родился в семье профессора-криминолога
А. Ф. Кистяковского, одного из активных борцов за реформирование
уголовного права и отмену смертной казни в России12. Учился бу-
дущий ученый на историко-филологическом факультете Киевского
университета (1888 г.), но после ареста австрийскими властями
за пропаганду марксистской литературы среди студенчества во Льво-
ве был из него исключен. Продолжил обучение на юридическом фа-
культете Дерптского университета, но также был исключен в 1892 г.
Позднее учился в Берлине, окончил философский факультет Страс-
бургского университета (1898 г). В Берлине он защитил диссертацию
«Общество и индивид» (1899 г., на немецком языке). В 1917 г. в Харь-
кове защитил докторскую диссертацию «Социальные науки и право»,
предварительно издав по этой теме книгу (1916 г.)13.
11 Медушевский А. Н. Теория конституционных циклов. М., 2005.
12 Кистяковский А. Ф. Исследование о смертной казни. Киев, 18б7; Против
смертной казни. М., 1906; О смертной казни. Мнения русских криминалистов.
М., 1909.
13 Василенко Н. П. Академик Б. А. Кистяковский // Социологические иссле-
дования. 1994. № 2,4, 5.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ 9
Кистяковский преподавал в Московском университете (1909 г.),
читал лекции по государственному праву в Московском Коммерче-
ском институте, директором которого был в то время Новгородцев
(1906—1908 гг.), в Ярославском Демидовском лицее (1912-1917 гг.).
В 1917 г. он стал профессором юридического факультета в Киевском
университете, в 1919 г. — академиком Украинской Академии наук.
Вместе с президентом Академии В. И. Вернадским, Кистяковский
сыграл существенную роль в ее организации и отстаивании права
на существование (известна их совместная поездка к А. И. Деникину
в Ростов-на-Дону в 1919 г.).
Вернадский относил Кистяковского к числу немногочисленных
«выдающихся профессоров» и «наиболее выдающихся личностей»
Киевского университета, он обсуждал с ним, помимо академических,
такие вопросы, как перспективы мировой войны, будущее России и
Украины, в частности проблему украинизации (на политическом,
языковом и бытовом уровне) и роль украинского националисти-
ческого движения. Кистяковский, по словам Вернадского, не замы-
кался на локальных проблемах и «считал в общем массу украинских
деятелей серой»14. Позднее Кистяковский переехал в центр Белого
движения — Екатеринодар, где был выбран профессором Поли-
технического института. В этом городе он скончался от паралича
сердца в 1920 г.
Кистяковский проявил себя как философ, социолог, обществен-
ный деятель, правовед. В его трудах нашли отражение централь-
ные проблемы обоснования публично-правовой этики русского
конституционализма как особого социального и политического
движения. Он размышлял об изменении философских основ пра-
ва, программах конституционного движения в России и оценках
его проектов, о природе конституционных революций и роли пра-
вового нигилизма интеллигенции, а также о ее ответственности
за определение вектора развития общества по конструктивному
(правовому) или деструктивному (революционному) пути; нако-
нец, о чрезвычайно актуальной сегодня дилемме правового госу-
дарства и терроризма, получившей первоначальное осмысление
именно в российских условиях.
14 Вернадский В. И. Дневники 1917-1921. Киев, 1994. С. 85, 100 и др.
10
А И. Медушевский
Эволюция философских и политических
взглядов Кистяковского
В молодости Кистяковский испытал сильное увлечение марк-
систскими социологическими и экономическими идеями, изучал
труды К. Маркса и марксистскую литературу, участвовал в ее про-
паганде в среде студенчества в Киеве, занимался переводами (на-
пример, во Львове и Дерпте он переводил Эрфуртскую программу,
что и помешало ему закончить образование в России.) Обучаясь
в Германии, он полностью воспринял неокантианское философ-
ское учение, непосредственно общаясь с неокантианцами Г. Зим-
мелем в Берлине и В. Виндельбандом в Страсбурге. Это нашло вы-
ражение в его книге — «Общество и индивид». Книга имела боль-
шой отклик в научной среде Германии, где ее рассматривали как
определенный вклад в дискуссионные проблемы и методологию
социальных наук.
Стремление сочетать элементы различных идеологий сохрани-
лось у него и в дальнейшем. Определенные трудности при интер-
претации теории государства и права Кистяковского связаны у со-
временных исследователей с его поисками синтеза марксизма и ли-
берализма, социализма и правового государства и использованием
идеологически окрашенной терминологии в оригинальной трактов-
ке. Кистяковский, например, выдвигал спорный тезис о том, что со-
циалистическое государство есть продолжение государства правово-
го или конституционного. «Несомненно, — писал он в 1909 г., — что
полное единение государственной власти с народом, т. е. полное
единение государства как цельной организации осуществимо только
в государстве будущего, только в народном или социалистическом
государстве. Последнее, однако, не будет в этом случае создавать но-
вые принципы. Оно будет только применять тот принцип и ту идею,
которую создали идеологи конституционного правового государства
и которую они выдвинули и провозгласили хотя бы в знаменитой
французской декларации прав человека и гражданина как цель и ос-
новную задачу государства вообще»15.
15 Государственное право (Общее и русское). Лекции Б. А. Кистяковского,
читанные в Московском коммерческом институте в 1908/1909 академическом
году // Кистяковский Б. А Философия и социология права. СПб., 1998. С. 422.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
11
Однако он не объяснял, в чем состоит различие этих двух типов
государственности — социалистической и правовой. Скорее всего,
«социалистическое государство» для него эквивалентно современно-
му понятию «социальное государство» или даже шире — «справед-
ливое государство». Ясно, что данная трактовка социалистического
государства коренным образом отличалась от марксистской, где
данный тип государства противопоставлялся предшествовавшим
историческим формам «классовых» государств. Впрочем, и сам Кис-
тяковский отмечал, что «правовая или юридическая природа социа-
листического государства еще очень мало исследована» и предлагал
оставить рассмотрение этого вопроса на будущее.
Общение с Г. Еллинеком, М. Вебером, а также с русскими исследо-
вателями, обучавшимися в Германии (П. И. Новгородцевым, А. А. Чуп-
ровым), формировало мировоззрение Кистяковского как философа,
социолога и общественного деятеля, последовательного сторонника
философии неокантианства и конституционалиста, боровшегося
за установление в России основ гражданского общества и правово-
го конституционного общественного строя. Вместе с П. Б. Струве он
издавал журнал «Освобождение». Переход Кистяковского на позиции
конституционализма и либерального парламентаризма отражен и
в ряде его работ. В сборнике «Проблемы идеализма» (1902 г.) он вы-
ступил с работой «Русская социологическая школа и категория воз-
можности при решении социально-этических проблем»16.
Новые стороны его философской концепции и общественной де-
ятельности позволяет раскрыть богатый архивный материал его пе-
реписки с П. Б. Струве, относящейся к периоду 1-й русской револю-
ции. В ней отражена проблематика широких международных связей
русских либералов и западных конституционалистов.
Еще в годы написания диссертации в Германии Кистяковский фикси-
ровал отзывы и суждения о ней таких ученых, как В. Виндельбанд, Г. Рик-
керт, Г. Еллинек и другие. Судя по его трудам и переписке, Кистяковский
вполне разделял принципы неокантианской теории научного познания,
как они были сформулированы прежде всего Риккертом17 (определение
^КистяковскийБ. А. Русская социологическая школа и категория возмож-
ности при решении социально-этических проблем // Проблемы идеализма. М.,
1902. С. 297-393.
17
1903.
Риккерт Г. Границы естественно-научного образования понятий. СПб.,
12
A. H. Медушевский
границ естественнонаучного образования понятий), Виндельбандом18
(переосмысление истории философии и ее задач) и М. Вебером19
(конструирование теории идеальных типов как методологии социаль-
ных наук), а также стремился переосмыслить с этих позиций историю
философии права и социальной мысли.
Современники (Еллинек) и последующие аналитики отмечали,
что развитие взглядов Кистяковского в целом следовало в русле гер-
манской философии права. Так, К. Шмитт, рассуждая о соотношении
социологии и юриспруденции в немецкой правовой традиции от
Еллинека до Кельзена, называет между ними Кистяковского, сфор-
мулировавшего стереотипный взгляд на соотношение бытия и дол-
женствования, каузального и нормативного рассмотрения, — подход,
завершившийся (у Кельзена) жестким противопоставлением социо-
логии и права, нормы и реальности20.
Проект Основного Закона
Российской империи: аргументы за и против
Документированные в переписке переговоры Кистяковского
с Вебером и Еллинеком по вопросу о проекте российской конститу-
ции, напечатанном П. Б. Струве в «Освобождении», содержат много
конкретных данных об отношении западных мыслителей к собы-
тиям в России, перспективам либерального движения, сомнениях,
высказанных германскими учеными и общественными деятелями
(в частности по поводу целесообразности введения в России все-
общего избирательного права)21. Кистяковский был главным свя-
зующим звеном между редакцией либерального журнала «Осво-
бождение», возглавляемого Струве, и западными академическими
Винделъбанд В. История новой философии. М., 2000. Т. 1-2.
19 Вебер М. Избранные произведения М., 1990.
20 Шмитт К. Политическая теология. М, 2000. С. 33.
21 Речь идет об издании: Проект Основного Закона Российской империи.
Разработан комиссией бюро общеземских съездов. Paris, 1905; см. также: Проек-
ты Основного Закона Российской империи // Конституционное государство.
Под ред. И. В. Гессена и А. И. Каминки. СПб., 1905. С. 527-551; см. также: Консти-
туционные проекты в России XVIII — начала XX в. М., 2000. С. 675-715; анализ
проектов: Медушевский А. Н. Демократия и авторитаризм. Российский конститу-
ционализм в сравнительной перспективе. М., 1998.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
13
кругами. Он был знаком со многими ведущими германскими уче-
ными. Переписка его со Струве является поэтому ценным источ-
ником для реконструкции международных связей «Освобождения».
Уже в 1893 г., отвечая на критику Струве его диссертационного тру-
да, Кистяковский ссылается на письменные отзывы о ней немец-
ких ученых Виндельбанда, Риккерта, Хензеля, Франца фон Листа
и Еллинека22. Согласно их мнению, Кистяковскому особенно уда-
лось противопоставление социальной психологии и нормативных
наук, весьма поучительное для социологов (Виндельбанд), методо-
логическое разрешение проблемы общего и частного в процессе
образования понятий (Риккерт), реконструкция концепции «общей
воли» Руссо и ее интерпретации в контексте нормативных понятий
современной науки (Хензель); констатировалась обоснованность
его полемики с Р. Штаммлером23.
Особенно интересно мнение известного теоретика права Ел-
линека в связи с последующими разногласиями по конституци-
онному вопросу. «Она (ваша работа), — писал Кистяковскому Ел-
линек,— принадлежит к лучшим, которые были написаны до на-
стоящего времени о методе социальной науки, и благодаря этому
труду вы завоевали прочное место в науке. В настоящее время я
занят обширной работой о всеобщем учении о государстве, ко-
торая даст мне повод привлечь внимание более широких кругов
к вашей книге: ее должны прочитать все, кто теоретически хочет
работать в любой области общественной науки»24. Еллинек стал
одним из учителей Кистяковского в Германии, рекомендовал ему
написать книгу (1902 г.)25.
Существенное место в переписке занимают вопросы социологи-
ческой теории — обмен мнениями по поводу изданий сочинений
Ш. Монтескье, Э. Дюркгейма, а из русских ученых — Н. А. Бердяева,
Л. И. Петражицкого, а также М. П. Драгоманова (сочинения которого
готовились к изданию в редакции «Освобождения» на деньги укра-
инцев). Кистяковский передает Струве информацию об отношении
22 РГАСПИ. Ф. 279- On. 1. Д. 80 (Переписка Б. А Кистяковского с П. Б. Струве).
Л. 87-91 об. (Письмо Кистяковского от 21 июня 1889 г.).
23 Франц фон Лист. РГАСПИ. Ф. 279- On. 1. Д. 80. Л. 88-89 об.
24 Там же. Л. 89 об.
25 Там же. Л. 109-110 (Письмо от 20.02.1902 г.).
14
A H. Медушевский
к его идеям в социал-демократических кругах. «Вас, — пишет он, —
называли Бернштейном. Я говорил, что для Бернштейна это чересчур
большая честь»26.
В ходе этого обмена мнениями прослеживается постепенная
эволюция взглядов обоих мыслителей от классического марксизма
к его неокантианской интерпретации, связанная с принятием либе-
ральной парадигмы общественного развития. «Ваш оппонент, — со-
общает Кистяковский Струве в 1901 г., — принимает увеличение
ненависти к остаткам старого режима после проведения некото-
рых реформ за обострение противоположностей, что и служит ему
подтверждением Zusammenbruchstheorie27 Между тем усиление
ненависти к старому режиму вместе с постепенным уничтожением
его есть совершенно самостоятельное социально-психологическое
явление, нисколько не подтверждающее теорию обострения проти-
воположностей»28. Выход из кризиса Кистяковский видел в создании
правового государства в его германской интерпретации.
Колебания между чистой наукой и политикой побудили Кистяков-
ского поставить перед Еллинеком, который принял активное участие
в обсуждении конституционного вопроса в Европе и России, ряд
конкретных вопросов о российской политической системе, в част-
ности о политике России в отношении Финляндии. Еллинек осуждал
политику царизма, однако подчеркивал, что «с своей юридической
Дочки] з[рения] не может встать на их сторону»29. Для развивавше-
гося Еллинеком учения о государстве как юридическом лице были
характерны представление о нем как едином и неделимом носителе
суверенитета, апология сильной монархической власти. Отстаивая
эти принципы в Германии, Еллинек не мог выступать против них
применительно к России, с чем связан его отказ дать юридический
комментарий по вопросу о Финляндии.
Вопрос о статусе Финляндии в Российской империи, вызвавший
столь бурные споры, решался Еллинеком с формально-юридических
26РГАСПИ. Ф. 279. On. 1. Д. 80. Л. 95 (Письмо Кистяковского от 20 июля
1900 г. — Л. 94-96); Л. 97 (Письмо от 12 ноября 1900 г.); Л. 99-102 (Письмо
от 10 декабря 1900 г.).
27 Теории катастрофы (нем.).
28РГАСПИ. Ф. 279. On. 1. Д. 80. Л. 103-104 (Письмо Кистяковского Струве
от 23.04.1901 г. из Берлина с сообщением о критике его взглядов).
29 Там же. Л. 114 об. (Письмо от 5.03.1902 г.).
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
15
позиций. Его ответ поэтому никак не мог вызвать сочувствия сторонни-
ков автономии и скорее соответствовал желанию консерваторов сохра-
нить существующее положение. «При современных условиях, — заявил
Еллинек Кистяковскому, — финляндская конституция является лишь
привилегией, данной Финляндии русским императором, который мо-
жет всегда взять ее назад. Эта т[очка] з[рения] станет понятна, если Вы
примете во внимание, что положение Финляндии вполне аналогично
положению английских колоний»30. В ходе дискуссии по финлянд-
ской конституции наметилось различие позиций германского ученого
и русских либералов: первый исходил из того, что есть на самом деле,
вторые — из того, что желательно, справедливо, а потому должно быть
в принципе. Этим объясняется умеренность политической позиции Ел-
линека и радикализм его русского окружения.
Наиболее отчетливо данное противоречие проявилось в дискус-
сии по проекту российской конституции, напечатанному в «Осво-
бождении». Кистяковский, стремясь популяризировать в Германии
конституционный проект, провел переговоры с Еллинеком и Вебе-
ром о возможности публикации рецензий на него в солидных пери-
одических изданиях (окончательный выбор пал на газету «Deutsche
Juristenzeitung», рекомендованную Еллинеком по причине ее рас-
пространенности). Общий итог этих переговоров оказался весьма
успешен: «Мне кажется, — отметил Кистяковский, — Вам нечего опа-
саться, что немцы обойдут молчанием этот проект»31. В то же время,
уже первый обмен мнениями выявил глубокое различие позиций
германских и русских ученых, прежде всего по вопросу всеобщего
избирательного права.
Германская юриспруденция, трактуя этот вопрос, могла опирать-
ся уже на солидный западноевропейский опыт, а также опыт герман-
ских государств, показавший, что всеобщее избирательное право
может оказаться инструментом антидемократической и антиправо-
вой политики (что вполне подтвердила последующая история XX в.).
Напротив, русские конституционалисты в эпоху начала революци-
онных перемен видели в институте всеобщих выборов единствен-
ную гарантию от монархического деспотизма, наивно полагая, что
30 Там же. Л. 118 об.
31 Там же. Ф. 279- On. 1. Д. 80. Л. 152-154 (Письмо Кистяковского Струве
от 26.10.1905 г.).
16
A H. Медушевский
народное волеизъявление может быть осуществлено только в пользу
правового государства. По сообщению Кистяковского, Еллинек, по-
лучив проект, «был поражен безграничным радикализмом его». Глав-
ными объектами его критики стали всеобщее избирательное право,
общий стиль проекта, его заимствованный характер, отсутствие се-
рьезной юридической проработки принципиального вопроса о по-
рядке работы парламента.
Усматривая большую ошибку во введении всеобщего избиратель-
ного права в России, Еллинек осудил этот институт в принципе. «Все-
общее избирательное право, — заявил он, — это господство глупости
и реакции. У нас в Бадене оно привело к победе центра и клерикалов.
Теперь университеты погибнут и т. д.» В ходе последующих споров он
высказался еще более резко, осудив проект за Schablonen, Laftigkeit
und Geistlosigkeit (шаблоны, безвкусица, бездарность. — А М.). Он, по
его мнению, «целиком проникнут обезъянничанием, ничего ориги-
нального»32. В качестве примеров бездумного подражания Еллинек
упомянул о регламенте работы парламента (Geschaftsordnung), заим-
ствованном составителями русского проекта из западноевропейских
конституций. По его мнению, данный порядок (при котором регла-
мент своей деятельности определяет сам парламент), может привес-
ти к блокированию законодательной работы. «Между тем,— считал
он, — история показала, что при таком порядке нет возможности бо-
роться с обструкцией, а обструкция даже небольшой группы может
сделать парламент geschaftsunfahig (недееспособным)»33. Отметим,
что в критике Еллинеком института всеобщего избирательного права
и парламентских обструкций проявились его монархические взгля-
ды и сдержанное отношение к парламентаризму. Но в то же время
это была позиция реалистически мыслящего юриста, озабоченного
соответствием правовых норм реальному положению вещей.
Отрицательное отношение Еллинека к конституционному проек-
ту группы «Освобождение» не нашло понимания у его авторов, за-
нятых решением чисто политической задачи. Пытаясь преодолеть
растущие разногласия, Кистяковский (считавший позицию Еллинека
излишне умеренной и даже реакционной) предложил компромисс-
ную форму его участия в обсуждении: «Я посоветовал ему не писать
32 РГАСПИ. Ф. 279. On. 1. Д. 80. Л. 153-
33 Там же.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
17
против всеобщего избирательного права, т. к. в России его совсем
не захотят слушать. Но зато мы были бы ему очень благодарны, если
бы он обсудил чисто государственно-правовые вопросы об отноше-
нии к Финляндии и Польше и т. д.»34. По этим вопросам, как мы виде-
ли, различие позиций было также достаточно ощутимо. В результате
Еллинек отказался писать о российской конституции, «так как его
только будут ругать, а пользы никакой».
Сходную по многим параметрам оценку конституционного про-
екта дал Вебер, в трудах которого идеи русских конституционали-
стов также рассматриваются скорее как некоторый политический
идеал, который вряд ли может реализоваться в политической прак-
тике мнимого конституционализма. Информируя Струве о перего-
ворах, Кистяковский также отмечает его умеренную позицию. «При-
шлите обязательно, — пишет он, — один экземпляр проекта Prof. Мах
Webery — Heidelberg Hauptstrasse 73. Он настолько интересуется рус-
ским освободительным движением, что начал изучать русский язык
и прочитал со словарем несколько статей из “Освобождения”. Когда я
летом заехал к нему, он, между прочим, тоже возмущался безгранич-
ным радикализмом программы “Союза Освобождения”»35. Тем не ме-
нее Вебер сочувствовал целям русского освободительного движения
и даже принимал косвенное участие в распространении журнала
«Освобождение» в Германии, сообщив Кистяковскому адреса магази-
нов, которые могли бы заинтересоваться русскими изданиями36.
Кистяковский активно вел переговоры с рядом немецких издате-
лей (в частности с Дитцем) о перспективах издания материалов по
выработке русской конституции — проекта группы членов «Союза
освобождения»37 Существенную роль играл Кистяковский и как по-
средник в передаче материалов «Освобождения» в Россию и в част-
ности на Украину. В ряде писем он просит, например, прислать ему
номера «Освобождения» на тонкой бумаге «для удобства транспорти-
ровки в Россию»38. Сообщая в другом случае о намерении редакции
«Киевских Откликов» осветить проблему конституционализма, он
34 Там же. Л. 152 об.
35 Там же. Л. 154. 9 48 1 2 2
36 Там же. Л. 154 об.-155.
37 Там же.
38 Там же. Л. 134 (Письмо от 23.05-1905 г.).
i <ii «feu i
18
A. H. Медушевский
просит дополнительных материалов: «Редакция затеяла издавать тек-
сты европейских конституций дешевыми брошюрками, теперь она
решила присоединить издание брошюр по конституционным воп-
росам»39 Оценивая свой вклад в разработку конституционного воп-
роса, он отмечал, что в Германии «я буду даже полезнее для русского
движения, чем живя в России»40. Особые надежды возлагались при
этом на Гейдельберг, «ввиду читальни и русского общества»41.
Рассмотренные документы показывают широкое распростране-
ние и обсуждение освобожденческого проекта конституции и, в то
же время, достаточно осторожную, если не критическую реакцию на
него со стороны западной науки.
Переход России к конституционному строю:
юридические проблемы и поиск решений
Интересны идеи Кистяковского о том, что между абсолютно-
монархическим и правовым государством нет непреодолимой грани,
но есть момент перехода, вхождения в новое состояние. Конституци-
онное государство после своего формального учреждения далеко не
сразу становится таковым. С другой стороны, абсолютная монархия
в определенный момент уже содержит новые институты. Переходное
состояние может составить целую эпоху. В этих взглядах есть много
общего с воззрениями Вебера и Еллинека. В годы 1-й русской револю-
ции Кистяковский под держивал с ними постоянные научные контакты.
В 1906 г. он переехал в Москву и выступал с публикациями в ряде из-
даний («Критическое обозрение», «Право», «Юридические записки»).
Манифест 17 октября 1905 г. Кистяковский воспринял как важ-
ный шаг к конституционному государству и активно способствовал
борьбе за правовое сознание интеллигенции, за повышение право-
вой и политической культуры, против разрушительных тенденций
социалистической идеологии.
Отметим, однако, что в теории конституционного права рассмат-
риваемого периода многие вопросы выглядели не столь отчетливо,
как в современном учебнике. Например, отсутствовало единство
39 РГАСПИ. Ф. 279. On. 1. Д. 80. Л. 137.
40 Там же. Л. 146-147 (Письмо из Бонна от 7.08.1905 г.).
41 Там же. Л. 146 об.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВ А И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ 19
мнений о том, является ли конституционная монархия самостоятель-
ной формой правления или представляет собой только переходную
форму при движении от абсолютизма к республике; тождественны
ли понятия конституционной и парламентской монархии или они
представляют собой различные типы политико-правового режима;
необходимо ли соблюдение принципа разделения властей в демо-
кратической конституции (в своей буквальной формулировке он
подвергался серьезной критике как в западной, так и в русской пра-
вовой литературе того периода за несоответствие другому основопо-
лагающему принципу — народного суверенитета).
Кистяковский внешне солидаризировался с позицией руководства
конституционно-демократической партии, считавшей уступки само-
державия недостаточными, а лозунги либерального движения не-
реализованными. Его мнение, следовательно, отличалось от мнения
группы умеренных деятелей партии, которые, подобно В. А. Маклако-
ву, считали более важным обеспечить сотрудничество либеральной
общественности и правительства в борьбе против революционного
экстремизма42.
Кистяковский последовательно примыкал к тому течению в пра-
вовой литературе, которое выдвигало на первый план договорную
теорию государства и отрицало теорию разделения властей. В обоб-
щающем труде по сравнительному конституционному праву — лек-
циях по общему и русскому государственному праву, читавшихся
в Московском коммерческом институте в 1908/09 академическом
году, — Кистяковский обосновывал идею, что «парламентская си-
стема представляет прямую противоположность системе разделе-
ния властей»; «разделение властей практически не осуществимо»,
а попытки его реализации ведут к революциям и частым государ-
ственным переворотам. Необходимо поэтому не разъединение вла-
стей, а напротив — их «объединение путем парламентской системы
правительства»43.
Исходя из этого, Кистяковский опирался на понятие разделе-
ния функций власти. Причина столь жесткого неприятия формулы
2 Маклаков В. А. Воспоминания. Лидер московских кадетов о русской поли-
ТИке 1880-1917. М., 2006. Он же. Первая Государственная дума. Воспоминания
современника. 27 апреля — 8 июля 1906 года. М., 2006.
43 Кистяковский Б. А Философия и социология права. СПб., 1998. С. 482-486.
20
A. H. Медушевский
Монтескье заключалась в предпочтении русскими либералами мо-
нистического парламентаризма разделенныму правлению. Полно-
властие парламента (реализованное в Великобритании и во Франции
периода Третьей республики) являлось для них высшим выражением
демократизма, а возможные ограничения парламентаризма (напри-
мер, в президентской системе США) рассматривались как своеобраз-
ное отклонение от магистральной исторической тенденции. Кистя-
ковский, придерживавшийся этой позиции, считал, что «ни одна идея
не принесла Франции столько несчастий, как идея или теория разде-
ления властей»; модель жесткого разделения властей, представленная
в США, фактически не действует на практике (поскольку законода-
тельная и исполнительная власти работают совместно в комиссиях
Конгресса); наконец, в странах Латинской Америки все попытки ре-
ализовать разделение властей заканчивались революциями и госу-
дарственными переворотами.
Отстаивание Кистяковским монистического парламентаризма
(вполне в духе его времени) не учитывало тех негативных послед-
ствий данной системы, которые стали очевидны позднее, в период
кризиса парламентаризма в Европе межвоенного периода. Тем не ме-
нее, эта концепция повлияла на его позицию в отношении россий-
ских реформ: их продолжение связывалось исключительно с кон-
цепцией ответственного перед Думой министерства.
Еще больше вопросов вставало при оценке отдельных националь-
ных моделей конституционно-монархической государственности,
поскольку в условиях переходного периода чрезвычайно трудно
было отделить правовой анализ от политического. Эти дискуссии,
в которых активно участвовал Кистяковский, стали актуальны для
России с переходом к новым формам политического устройства.
Говоря о «переходе России к конституционному строю», Кистя-
ковский подчеркивал противоречивость этого процесса. С одной
стороны, он указывал на юридический отказ от абсолютизма как
формы неограниченного правления монарха, с другой — отмечал
дарованный характер новой российской конституции, Манифеста
17 октября, и связанные с этим ограничения конституционной де-
мократии — отсутствие реального разделения властей, сохранение
указного права монарха, а также значительных конституционных
и экстраконституционных прерогатив административной власти,
в особенности в условиях исключительного положения.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ 21
Эти наблюдения, делавшиеся многими юристами того времени,
приводили их, однако, к противоположным выводам: для одних эти
изменения политической и правовой системы выглядели как вы-
нужденная уступка власти обществу, которая не означала качествен-
ного изменения ситуации (так считали, например, Ф. Ф. Кокошкин,
П. Н. Милюков и др.)44: для других, напротив, обнародование нового
законодательства стало доказательством ограничения самодержавия
и начала перехода к правовому государству (так думал, в частности,
В. М. Гессен)45.
Кистяковский был ближе ко второй позиции, хотя формулировал
ее более осторожно. В отличие от Гессена, утверждавшего, что Мани-
фест непосредственно вводит конституционное начало в новое госу-
дарственное право России, Кистяковский полагал, что «по точному
смыслу манифеста он не является конституцией и вообще не есть
закон, а только обещание издать закон»46.
В последующее время эта задача была выполнена с принятием
ряда Основных государственных законов. Это позволило Кистяков-
скому в конечном счете сделать вывод, что «конституционный госу-
дарственный строй у нас установлен и у нас существует конституция»,
«законодательством 1905-1906 гг. у нас создана прочная основа для
нашего дальнейшего конституционного развития. Установленные им
гарантии и их неприкосновенность должны обеспечить нам возмож-
ность непрерывного развития без новых потрясений»47. С этих по-
зиций он активно выступал как ученый, публицист и преподаватель
государственного права.
Правовой нигилизм:
интеллигенция и правосознание
Постреволюционный период поставил перед либеральным дви-
жением ряд новых проблем: следует ли считать достигнутые кон-
ституционные изменения достаточными или их нужно отвергнуть
во имя высших идеалов, должно ли оппозиционное движение ис-
Кокошкин Ф. Ф. Лекции по общему государственному праву. М., 1912.
45 Гессен В. М. Основы конституционного права. Пг, 1917.
46 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 521.
47 Там же. С. 530.
22
A. H. Медушевский
пользовать правовые инструменты воздействия на самодержавие или
обратиться к неправовым методам мобилизации общественного со-
знания, какова должна быть позиция интеллигенции по отношению
к народу и власти.
В сборнике статей «Вехи» (1909 г.), авторы которого стремились
дать ответы на эти вопросы, при определенных различиях взглядов
и даже идейных противоречиях общим был отказ от идей легально-
го марксизма, переход на позиции либеральной демократии, разо-
чарование в теории и практике социалистических движений в Рос-
сии. Кистяковский, остро ощущавший и резко формулировавший
ответственность интеллигенции за выбор пути российского обще-
ства, выступил со статьей «В защиту права. Интеллигенция и право-
сознание», не утратившей значения до настоящего времени. Он пи-
сал, что российская интеллигенция состоит из людей, которые ни
индивидуально, ни социально не дисциплинированы. Россия, как
он считал, начала переход к правовому государству, и задача интел-
лигенции, всех мыслящих людей, не мешать, но помогать в этом48.
Главная проблема, считал Кистяковский, состоит в том, что русская
интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем
ценности. При таких условиях «у нашей интеллигенции не могло
создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит
на крайне низком уровне развития»49 Нигилистическое отноше-
ние интеллигенции к двум аспектам — правам личности и «объ-
ективному правопорядку» (например суду) — играет, по мнению
Кистяковского, роковую роль. Считая правовой нигилизм («притуп-
ленность правосознания») главной проблемой, «застарелым злом»
российской реальности, он выступал за необходимость радикаль-
ного переосмысления этого положения, особенно актуального как
урок, вывод из которого, как он думал, интеллигенция должна была
сделать для себя после 1-й русской революции.
Призыв Кистяковского, однако, не был услышан. Напротив, его
идеи встретили жесткую критику со стороны левой части интелли-
генции, издавшей альтернативный сборник статей под названием
«“Вехи” как знамение времени» (1910 г.). В одной из статей (Я. Вечева)
48 Кистяковский. Б. А. В защиту права // Вехи: Сборник статей о русской
интеллигенции. М., 1909- С. 101-130.
49 Он же. В защиту права // Указ. соч. С. 102.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ 23
---------------------------------------------------------
«пресному идеализму» Кистяковского противопоставлялся «строгий
теоретический реализм» в вопросах права. Он состоит фактически
в том отождествлении права и силы, которое под видом марксист-
ской теории государства и права стало господствующим в России
XX в., что означало торжество правового нигилизма и волюнтаризма.
«Революция, — согласно данному подходу, — может прекратить дей-
ствие всякого избирательного и парламентского механизма-, какие
уж тут избирательные урны, когда ставятся урны погребальные! Ре-
волюция может прекратить действие всяких судов — какие тут суды,
когда революция есть верховный суд истории над отжившим строем,
и в то же время народный самосуд над ним! Революция может пре-
кратить всякие гарантии неприкосновенности личности: какая уж тут
неприкосновенность, когда вопрос решается на баррикадах, на ули-
це, с оружием в руках в ряде восстаний и контр-восстаний. Здесь все
подчинено высшему закону войны»50.
Эти представления делали необходимым теоретическое осмыс-
ление проблемы права и революции — разработку теории конфлик-
та позитивного права и революционного правосознания, ставили
задачу переосмысления самого понятия права как неизменной об-
щественной ценности. Исходя из этого, революция представала как
перерыв в действии права, явление, способное оборвать действие од-
ного правопорядка и создать на его месте новый. Вывод заключался
в том, что законы революции не есть законы правотворчества и меж-
ду ними необходим осознанный выбор. Кистяковский делал выбор
в пользу создания новых правовых норм.
Теоретик конституционных революций
Первоначально понятие «конституционной революции» стало
активно использоваться для характеристики перехода от монархиче-
ского абсолютизма к правовому или конституционному государству.
Абсолютно-монархическая форма государства в качестве идеально-
го типа характеризовалась неограниченной властью монарха, рас-
поряжения которого имеют непререкаемый характер (т. е. подлежат
безусловному исполнению). Разновидностью абсолютизма являлось
50 ВечевЯ. Правовые идеи в русской литературе // «Вехи» как знамение вре-
мени. М, 1910. С. 256.
24
A. H. Медушевский
так называемое полицейское государство, основной чертой которо-
го выступала правовая регламентация всех сторон жизни общества и,
соответственно, ограничение прав индивида.
Идеальному типу абсолютистского государства либеральная
юриспруденция противопоставляла тип правового государства,
важнейшим элементом которого становилось народное представи-
тельство, соучаствующее во власти. Формой реализации данной кон-
струкции первоначально выступала конституционная монархия, рас-
сматривавшаяся как идеал смешанной формы правления. В рамках
данной модели происходит, как показал Кистяковский, преодоление
отчуждения между властью и обществом, так как последнее получает
возможность активно воздействовать на направление законодатель-
ного процесса. Данный тип власти может возникнуть эволюционным
путем или в ходе конституционной революции, ограничивающей
монархический суверенитет. Примерами таких конституционных
революций являлись для Кистяковского революция 1905 г. в России,
а также переходы к конституционной форме правления в странах
Азии — Японии, Турции, Персии, Китае51.
Выдвижение идеала правового государства, — полагал Кистяков-
ский, — еще не означает, что оно возникает исключительно на осно-
вании права или правовым путем. История показывает, что государ-
ства вообще редко возникают правовым путем. Это происходит бла-
годаря войнам за независимость (возникновение США, балканских
государств — Сербии, Греции, Черногории, Румынии), революций
(Французская республика) или под угрозой ее возникновения (пере-
ход к формам конституционной монархии в Центральной и Восточ-
ной Европе), объединения или распада государств (Италия и Герма-
ния) или просто войн. С этой точки зрения вся история есть история
кризисов в праве (как считал Еллинек)52 или, напротив, борьбы за
право (Р. Иеринг)53, поскольку результатом этой борьбы всегда ста-
новилось создание новых правовых систем, самоопределения госу-
дарств, выражавшегося в новых конституциях. Примерами силового
решения конфликтов в начале века служили Кистяковскому завоева-
51 Политический строй современных государств, СПб., 1905-1906. Т. 1-2.
52 ЕллинекГ. Общее учение о государстве. Перевод под ред. приват-доцентов
СПб. Университета В. М. Гессена и Л. В. Шалланда. СПб., 1903.
53 Иеринг Р. Борьба за право. М., 1991-
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
25
ние Англией свободных республик — Трансвааля и Оранжевой реки;
оккупация Эльзаса и Лотарингии Германией, присоединение Боснии
и Герцеговины к Австро-Венгрии без соблюдения правовых проце-
дур и выяснения согласия населения.
Это наблюдение Кистяковского может убедить пессимистов
в правильности скептического отношения к праву (его тождества
с силой), а оптимистов в обратном — неизменном торжестве пра-
вовой идеи, которая только возрождается и укрепляется в ходе кри-
зисов. Они могут заключить, что неправовые отношения (в виде
переворотов и нарушений конституции) способствуют будущему
торжеству глобального правового порядка над неправовым, пре-
обладанию правовых методов разрешения социальных конфлик-
тов. Во всяком случае, ясно, что революции происходили как в не-
конституционных, так и в конституционных государствах, где они
разрушали правовой строй, что можно предвидеть и в дальнейшем.
Следовательно, расширение правового регулирования общества,
создавая, с одной стороны, рамки правового и рационализирующе-
го начала, в то же время усиливает сферу противостояния ему и чис-
ло конфликтов в праве. Как в абсолютистских монархиях, — писал
Кистяковский в 1909 г., — «так же точно и в конституционных госу-
дарствах происходили революции, нарушавшие правовой строй, и
не исключена возможность и в будущем возникновения революци-
онных переворотов. Особенно часто в конституционных монархи-
ях делались попытки восстановления неограниченной монархии,
конечно, неправовым путем. С другой стороны, в современных кон-
ституционных монархиях иногда возникают антидинастические
и антимонархические движения, которые неправовыми средства-
ми стремятся ниспровергнуть монархию, гарантированную кон-
ституцией. Еще и в наше время при возникновении политических
конфликтов руководители политических партий и общественных
движений очень легко переходят при первой возможности к реше-
нию этих конфликтов насильственными мерами, вместо того, что-
бы пользоваться правовыми путями и методами, предоставленными
конституцией страны»54.
54 Кистяковский Б. А. Государственное право (общее и русское). Лекции
Б. А Кистяковского, читанные в Московском коммерческом институте в
1908/1909 академическом году // Кистяковский Б. А Философия и социология
права. СПб, 1998. С. 442.
26
A. H. Медушевский
Конфликт реальности и идеала, породивший конституционные
кризисы XX в., представлял собой следствие стремительно наби-
равших силу процессов модернизации. Их выражением станови-
лось растущее противоречие между массовым обществом, с од-
ной стороны, и правовыми идеалами либерализма, политической
культурой и позитивным правом, легитимностью и законностью,
с другой. Разрешение конфликта усматривалось в различных стра-
тегиях революционных или реформационных изменений. В этой
связи темами научных трудов Кистяковского («Конституции да-
рованные и завоеванные», «Кабинет министров и ответственное
правительство», «Государственная Дума», «Как осуществить на-
родное представительство», «Областная автономия и ее пределы»
и др.) были актуальные проблемы становления конституционных
идей. Он полагал, что Манифест 17 октября только тогда можно
будет считать октроированной конституцией, когда возникнет вся
структура дополнительных законов, реально ограничивающих са-
модержавного монарха.
В случае невыполнения этого условия, подчеркивал он, консти-
туционный вопрос не получит решения и необходимо будет непо-
средственное обращение к учредительным правам нации, то есть
созыву учредительного собрания, задачей которого явится приня-
тие уже договорной (а не ограниченной октроированной) консти-
туции55. Как и другие конституционные демократы, ученый считал
одним из важных способов повышения правовой культуры общества
чтение курсов сравнительного государственного права, выступление
в журналах и газетах, перевод на русский язык западной конституци-
онной классики, к изданиям которой он писал вступительные статьи
(например, к книге Еллинека «Конституции, их изменения и преоб-
разования»)56. В предвоенные годы Кистяковский по заданию ЦК
конституционно-демократической партии занимался разработкой
той части партийной программы, которая была посвящена нацио-
нальному вопросу57
^Кистяковский Б. А. Конституция дарованная и конституция завоеван-
ная // Полярная звезда. 1906. № 11. С. 747-754.
56 Еллинек Г. Изменения и преобразования конституций. СПб., 1907.
57 Протоколы Центрального Комитета конституционно-демократической
партии. М., 1997. Т. 2 (1912-1914). С. 220.
Б. А КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ 27
Правовое государство и терроризм
В этот период главной проблемой для мыслителя стало соотно-
шение права и нравственности. Итоговый труд Кистяковского — кни-
га «Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных
наук и общей теории права» (1916 г.) — обобщает его концепцию
в области философии и социологи права. Этот труд объединяет се-
рию концептуальных статей, выходивших на протяжении ряда лет
и посвященных в принципе одной теме — пониманию выбора пути
развития России в направлении к правовому государству и граждан-
скому обществу. Этот путь он видел в отрицании социалистического
варианта развития и постепенном преодолении обществом, и пре-
жде всего интеллигенцией, осознающей свою ответственность, пра-
вового нигилизма. В центр внимания автор ставит проблемы права,
регулируемого этическими подходами, объясняя это тем, что имен-
но право занимает ведущее место и в реальности, «в жизни культур-
ных обществ»58.
Книга Кистяковского не ставит целью создать теоретическую сис-
тему, она более ориентирована на методологический анализ прак-
тики решения социально-научных и теоретико-правовых вопросов.
Ключевые проблемы, отраженные в названиях ее разделов — обще-
ство, право, государство, культура. Выступая как философ-методолог,
социолог и политик, Кистяковский видит главную идею историче-
ского развития свт'о времени в движении к правовому государству.
В русской праЦЬдй и политической литературе проблема соот-
ношения права и этики выявила высокую степень конфликтности.
Среди представленных теорий выделялись те, которые отождествля-
ли право и нравственность, те, которые их разделяли и противопо-
ставляли друг другу и, наконец, те, которые искали возможность
компромисса между ними и занимались разработкой условий такого
компромисса. Так, Л. Н. Толстой, исходивший из абсолютного значе-
ния нравственных начал, решительно отрицал возможность какой-
либо связи нравственности и права, ставя первое неизмеримо выше
второго. Б. Н. Чичерин исходил из противоположного принципа, счи-
тая, что право стоит, несомненно, выше этики и имеет для общества
58 Кистяковский Б. А. Социальные науки и право. Очерки по методологии
социальных наук и общей теории права. М., 1916.
28
A. H. Медушевский
гораздо большее значение. В. С. Соловьев утверждал необходимость
взаимодействия этих двух способов социального регулирования, по-
лагая, что «право есть принудительное требование реализации опре-
деленного минимального добра, или порядка, не допускающего из-
вестных проявлений зла» или своего рода гарантированный «мини-
мум нравственности»59. Кистяковский, как неокантианец, разумеется,
различал и даже противопоставлял право и этику, однако его всегда
интересовал вопрос их сближения на практике, вопрос о том, «в чем
право и нравственность родственны и близки между собой»60.
Он, как и другие либералы (Новгородцев, Гессен), подчеркивал
неправомерность противопоставления правового государства как
«буржуазного» некоему справедливому, или «социалистическому»,
государству. В своем сущностном содержании справедливое государ-
ство и есть правовое, иного не дано. Если социалистическая идеоло-
гия действительно стремится к созданию социально справедливых
отношений, то пусть делает это правовым путем, для чего необхо-
димо правовое государство. В лекциях, прочитанных в Московском
коммерческом институте, он так и говорил: «Только один тип госу-
дарства, именно современное конституционное правовое государ-
ство есть высшая форма государства, которую до сих пор выработало
человечество как реальный факт»61.
К переосмыслению политического радикализма имеет отноше-
ние работа Кистяковского «Страницы прошлого. К истории конститу-
ционного движения в России» (1912 г.), посвященная анализу деятель-
ности партии Народной воли и написанная как критический разбор
книги В. Я. Богучарского по истории политической борьбы 70-80-х гг.
XIX в.62 История партии Народной воли, как считает Кистяковский,
показала, что «естественное развитие всякой подпольно-революци-
онной, а тем более террористической организации приводит к тому,
что она необходимо попадает в руки провокатора»63. В этой работе
59 Соловьев В. С. Сочинения в 2-х т. М., 1988. Т. 1. С. 450.
60 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 222.
61 Там же. С. 418.
62 Кистяковский Б. А. Страницы прошлого. К истории конституционного
движения в России. По поводу книги В. Я. Богучарского — «Из истории полити-
ческой борьбы в 70-х — 80-х гг. XIX в. Партия “Народной воли”, ее происхожде-
ние, судьбы и гибель». М.,1912.
63 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. С. 576.
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ КАК СОЦИОЛОГ ПРАВА И КОНСТИТУЦИОНАЛИСТ
29
Кистяковский высказал идеи, отчасти близкие тем, которые другой
социолог — М. Я. Острогорский — рассматривал на примере тен-
денций развития закрытых политических объединений, создающих
свой центр (кокус) для манипулирования массами, отличающимися в
переходный период слабой политической культурой64.
Таким образом, Б. А. Кистяковский одним из первых в русской
правовой мысли предложил решение ряда сложных «метафизиче-
ских» вопросов, связанных с нравственной стороной права. Прежде
всего, в его сочинениях нашли последовательное выражение неокан-
тианские философские идеи, служащие основой современных дис-
куссий по проблемам соотношения естественного права и юриди-
ческого позитивизма, сущего и должного, онтологической и деонто-
логической концепций права. Кистяковский наметил контуры такого
направления в современной теории права, как публично-правовая
этика, справедливо рассматривая его как необходимую предпосылку
успеха конституционных преобразований в традиционном автори-
тарном обществе.
Он чутко уловил, что конституционная революция в условиях не-
подготовленного общественного сознания и отсутствия социального
консенсуса может быть воспринята обществом не как торжество пра-
вовых идеалов, а совсем напротА- как сигнал к неправовым дей-
ствиям, сознательному отторженшО даже тех достижений правового
порядка, которые существовали при прежнем авторитарном режиме.
В этом случае общество не ограничится конституционной рево-
люцией, но перейдет к революции социальной, фактически — со-
циальной анархии, где война всех против всех не оставляет места
каким-либо основам правопорядка. Результатом станет не правовое
государство (народный суверенитет), а установление нового цеза-
ристского режима, узурпирующего волю народа и бесконтрольно
выступающего от его имени. Ни одна конституционная революция
последующего времени не смогла уклониться от решения постав-
ленных Кистяковским вопросов, главным из которых был и остает-
ся «якобинский аргумент» — возможность трансформации провоз-
64 Острогорский М. Я. Демократия и политические партии. М., 1997.
30
A. H. Медушевский
глашенной демократии в режим террора. Все современные дискус-
сии по проблемам демократии, защиты прав меньшинств, гарантий
прав личности от угрозы как справа, так и слева — представляют
собой переосмысление опыта правового нигилизма предшествую-
щего времени.
В связи с этим понятно, почему Кистяковский впервые в русской
юридической литературе столь четко поставил проблему правового
нигилизма, сформулировав парадоксальный вывод: главная угро-
за правовому государству исходит не столько от темных народных
масс, сколько от революционной интеллигенции, традиционно от-
вергавшей не только право, но и нравственные нормы, стоящие на
пути достижения ее целей. В этом контексте индикатором позиции
интеллигенции становилось ее отношение к террору вообще и рус-
ским террористическим организациям в частности. Отказ от одно-
значного осуждения террора даже либеральными партиями (не го-
воря о революционных) обоснованно воспринимался Кистяковским
как плохой признак для перспектив устойчивого развития консти-
туционализма в стране. Поэтому основное внимание в трудах Кис-
тяковского, помимо философских и теоретических проблем права,
занимал анализ возможности индивидуальной свободы в условиях
несвободного общества, возможности отстоять если не публичную,
то индивидуальную правовую этику «субъективных публичных прав»,
противопоставив ее коллективистским доктринам XX века.
А Н. Медушевский,
доктор философских наук,
профессор
Б. А. КИСТЯКОВСКИИ
ИЗБРАННОЕ. ЧАСТЬ I
СОЦИАЛЬНЫЕ НАУКИ И ПРАВО.
Очерки по методологии
социальных наук
и общей теории права
ПРЕДИСЛОВИЕ
Первый замысел этой книги был продиктован методологически-
ми соображениями. Она была задумана и предварительные исследо-
вания для нее были произведены под влиянием той мысли, что метод
должен быть плюралистичен, т. е. что есть много методов научного
исследования и познания. Множественность методов открывала путь
к пониманию социальной жизни с ее непримиримыми противоречия-
ми и бесконечным разнообразием. Главное, здесь было средство об-
нять в научном знании, с одной стороны, стихийность социальной
жизни, с другой — участие в ней человека с его сознанием и творчес-
твом. Если бы осуществился первоначальный план, направляемый
исключительно методологическими мотивами мышления, то само-
довлеющие методологические принципы господствовали бы в этой
книге над предметом исследования. Но в долгие годы, пока книга со-
зревала, по мере углубления в поставленные здесь вопросы, самый
предмет исследования все больше выдвигался на передний план и за-
воевывал себе преобладающее значение. В частности, право, регули-
руемое этическими вопросами, заняло в этой книге то первостепен-
ное место, какое оно занимает в жизни культурных обществ.
Таким образом, эта книга, оставаясь мегодологическим исследова-
нием, в значительной мере изменила свой облик: методологические
вопросы разрешаются в ней не сами по себе, в их абстрактной поста-
новке, а заодно с решением социально-научных и теоретико-право-
вых вопросов, по отношению к которым они играют служебную роль.
Больше трети этой книги, в том числе несколько цельных очерков,
появляется здесь впервые-, остальные очерки были раньше напечата-
ны в различных изданиях или целик ом, или в некоторой своей части.
Все они прежде, чем войти сюда, подверглись большей или меньшей пе-
реработке. Благодаря этому книга приобрела в общем цельность
и законченность.
34
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но в связи с этим характером книги может возникнуть одно недо-
разумение, которое необходимо предотвратить. Некоторые черты
книги, начиная от широкого захвата тем, обнимающих вопросы как
теории, так и практики, как науки, так и культуры, и кончая четырех-
членным делением, многообразно проходящим через всю книгу и
как бы символизирующим тот методологический плюрализм, кото-
рый положен в основание ее, могут породить предположение, что
я стремлюсь в этой книге наметить и изложить нечто вроде социаль-
но-научной и философско-правовой системы. Такое предположение
было бы совершенно ошибочным. Моя задача — не построить систе-
му, а подготовить и разработать пути и средства, помогающие добы-
вать и созидать научное знание. Я не стремлюсь углублять и осмыс-
ливать познанное, а ищу нового научного знания. Я хочу только ис-
следовать и познавать.
Б. Кистяковский
Отдел первый. ОБЩЕСТВО
I. Проблема и задача социально-научного познания*
Научное знание переживает в настоящее время серьезный кризис.
Еще в половине девяностых годов прошлого столетия во Франции
начали говорить о «банкротстве науки». Эти заявления совпали с не-
которым оживлением католицизма, и многие были склонны объяс-
нять их «католической реакцией». Но, как и во всех сложных вопро-
сах умственного и общественного развития, в данном случае очень
трудно решить, что является причиной, а что следствием: вызвано ли
было скептическое отношение к науке оживлением католицизма,
или же, наоборот, разочарование в науке пробудило с новой силой
потребность искать удовлетворения в религиозной вере? Одно не-
сомненно — уверенность в научном знании в последние два десяти-
летия все более слабела. Тот энтузиазм к научному знанию, который
в середине XIX столетия был вызван колоссальными успехами естес-
твенных наук и связанных с ними технических дисциплин, сменился
холодным и несколько равнодушным отношением к науке. Открытия
* Статья эта была первоначально напечатана в журнале «Вопросы филосо-
фии и психологии» (Кн. 112. М., 1912).
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 35
поразительных явлений в природе, как, например, катодных лучей и
их действия на фотографические пластинки, радия и радиоактивнос-
ти, произведенные в последние два десятилетия и расширившие
наши естественно-научные горизонты, встречались как нечто давно
ожидаемое и как бы само собой понятное. В то же время все больше
подчеркивается безусловная ограниченность и, главное, относитель-
ность всего нашего научного знания, не исключая даже и естество-
знания. Поэтому мы все реже встречаем радостное, бодрое, полное
надежд и широких ожиданий отношение к науке. Напротив, все чаще
приходится наталкиваться на разочарование в науке, на безнадежное
отношение к ней и на искание удовлетворения и успокоения в дру-
гих сферах духовной деятельности.
I
Ярким показателем этого упадочного отношения к научному зна-
нию может служить прагматизм1. Прагматизм усвоил себе многие
положения, установленные гносеологическим анализом2 научного
знания в современной критической философии. Вместе с нею он
признает, что реальность, с которой имеет дело научное знание,
не совпадает с той реальностью, которая дана нам в наших ощущени-
ях и переживаниях. Далее, вместе с научно-философской гносеоло-
гией прагматизм отдает себе отчет в том, что во всякое научное зна-
ние необходимо входят элементы, вносимые нашим мышлением и
присущие только ему. Наконец, он совершенно правильно отмечает,
что многое из создаваемого нашим мышлением в процессе научного
познания является лишь орудием познания. Но прагматизм не хочет
признать того, что есть принципы научного познания, которые обла-
дают безусловною значимостью в сфере научного знания и которые
гарантируют его объективность. Так как пока мы не имеем возмож-
ности окончательно и бесспорно формулировать их, то он предпо-
лагает, что их и вообще нет. Он не видит в элементах мышления, вхо-
дящих в современное научное познание, безусловно устойчивых,
постоянных и неизменных принципов. Он не считает возможным
Достичь непреложного знания. А потому все знание для него сводит-
Ся к процессу познавания. Коротко говоря, прагматизм не хочет пойти
по тому пути, который указан Кантом3 и его открытием трансценден-
тальных форм4 мышления или категорий научного познания.
36 БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Вместо постоянных и неизменных принципов прагматизм выдви-
гает в качестве решающих моментов изменчивые принципы факти-
ческой пригодности, пользы и интереса. Так, один из наиболее вид-
ных выразителей прагматических теорий В. Джемс5 утверждает, что
«всякое новое мнение признается “истинным” ровно постольку, по-
скольку оно удовлетворяет желанию индивида согласовать и ассими-
лировать свой новый опыт с запасом старых убеждений. Оно должно
одновременно охватывать собой новые факты и тесно примыкать
к старым истинам, и успех его зависит от моментов чисто личного,
индивидуального свойства. При росте старых истин путем обогаще-
ния их новыми большую роль играют субъективные основания. Мы
сами являемся составной частью этого процесса и подчиняемся этим
субъективным основаниям. Та новая идея будет наиболее истинной,
которая сумеет наиудачнейшим образом удовлетворить оба эти наши
требования. Новая идея делает себя истинной, заставляет признать
себя истинной в процессе своего действия, своей работы»*. При таком
взгляде на истину В. Джемс приходит к заключению, что «чисто
объективной истины, — истины, при установлении которой не иг-
рало бы никакой роли субъективное удовлетворение от сочетания
старых элементов опыта с новыми элементами, — такой истины
нигде нельзя найти».
Но если прагматисты признают полезность высшим критерием
для научной истины, т. е. для заключительной стадии в процессе
познания (поскольку они вообще готовы допустить такую стадию,
хотя бы в самом относительном значении понятия заключитель-
ности), то им ничего не остается, как признать тот же критерий
решающим и для оценки предварительных стадий познания. Так,
отношение прагматизма к гипотезам В. Джемс определяет следую-
щими словами: «Исходя из прагматических принципов, мы не
вправе отвергнуть ни одной гипотезы, из которой вытекают по-
лезные для жизни следствия. Общие понятия, поскольку с ними
приходится считаться, могут быть для прагматиста столь же ре-
альными, что и конкретные ощущения. Конечно, если они не при-
носят никакой пользы, то они не имеют никакого значения и ни-
' Джемс В. Прагматизм. СПб., 1910. С. 44. (В данном издании текст Кистяков-
ского приводится без изменений. Справочный аппарат модернизирован и час-
тично сокращен. — Примеч. составителя).
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
37
какой реальности. Но поскольку они полезны, постольку же они
имеют и значение. И это значение будет истинным, если приноси-
мая ими польза и удовлетворение сочетаются гармонически с дру-
гими потребностями жизни*.
Может показаться, что прагматизм, устанавливая один и тот же
критерий полезности для гипотез и научных истин, возвышает гипо-
тезы до научных истин. В действительности, однако, прагматизм
принижает научную истину и научное знание до уровня гипотез.
Чересчур преувеличивая значение субъективного элемента во всяком
научном знании или в установлении даже бесспорных научных
истин, истолковывая в чисто субъективном смысле и общеобязатель-
ные или трансцендентальные формы мышления, которые участвуют
в каждом научном познании, прагматизм стирает разницу между
объективным научным знанием и более или менее вероятными пред-
положениями и гипотезами. Теория познания прагматистов обесце-
нивает научное знание. Устремив чрезмерно большое внимание
на неустойчивые и изменчивые элементы в процессе добывания на-
учных истин, прагматизм лишает самые научные истины устойчи-
вости, неизменности, постоянства.
Когда научной истине придается субъективный, неустойчи-
вый, неизменный характер, то это естественно изменяет оценку и
всех других продуктов духовной деятельности человека. Мы виде-
ли, что с точки зрения прагматизма нет разницы между научной
истиной и гипотезой. Но и гипотезы бывают различные — бывают
научные гипотезы, опирающиеся на известные логические пред-
посылки, и бывают гипотезы, основанные на чисто жизненных,
эмоциональных и волевых переживаниях. Таковы, например, ги-
потезы, созданные религиозными переживаниями. Прагматизму
ничего не остается, как применять к оценке их значения тот же
критерий полезности. Таким образом, для прагматизма один и тот
же критерий оказывается решающим и в вопросах научного зна-
ния, и в вопросах религиозной веры. По словам В. Джемса, «со-
гласно принципам прагматизма, гипотеза о Боге истинна, если
она служит удовлетворительно в самом широком смысле слова.
Но каковы бы ни были прочие трудности этой гипотезы, опыт по-
казывает, что она действительно служит нам, и задача состоит
лишь в преобразовании ее так, чтобы ее можно было гармониче-
ски сочетать со всеми другими истинами».
38
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но было бы крайне неправильно предположить, что прагматизм уни-
жает и обесценивает научное знание и научную истину для того, чтобы
создать лазейку ддя религии и веры и хоть как-нибудь отстоять их.
Напротив, не подлежит сомнению, что именно разочарование в прочнос-
ти и устойчивости научных результатов привело прагматистов к убежде-
нию в том, что различные гипотезы, хотя бы принадлежащие к совсем
другой сфере духовных проявлений человечества, имеют не меньшее зна-
чение, чем и научные истины. К тому же прагматизм оказывает плохую ус-
лугу религиозной вере приравнивание ее к научному знанию очень опас-
но для нее, как показала история умственного развития человека; от такой
чести вера должна отказаться. Истинно верующий человек с негодовани-
ем отвергнет сопоставление В. Джемса гипотезы о Боге с рабочими гипо-
тезами и рабочими истинами, которыми пользуются естествоиспытатели
в своих научных изысканиях. То же надо сказать об отношении В. Джемса
к религиозным верованиям отдельных лиц. В своей книге «Многообразие
религиозного опыта» В. Джемс рассматривает религиозные переживания
мистиков и святых с той точки зрения, которая применяется к обсужде-
нию физических и химических опытов. Конечно, такая постановка во-
проса о религии не лишена остроумия и оригинальности. Сперва она по-
ражает своей неожиданностью и рядом интересных сопоставлений, но
затем обнаруживается ее несоответствие предмету. В конце концов, нельзя
сомневаться в том, что она совершенно неправильна и приводит к крайне
превратным представлениям о религиозной вере. Она имеет дело не с ве-
рой как таковой, а с психологией верований.
Итак, исходным пунктом прагматизма является разочарование
в силе науки и неудовлетворенность добываемыми ею результатами.
Однако, в конце концов, прагматизм успокаивается на том, что, вы-
двигая слабые стороны современного научного знания, подчеркивая
его недостоверность и неправильно обобщая последнюю, он совер-
шенно обесценивает научную истину. Вместе с тем, подыскивая
в своей точке зрения новые аргументы в пользу религиозной веры,
он низводит и самую веру до уровня недостоверного знания.
П
Еще ярче неудовлетворенность научным знанием проявляется у тех
русских мыслителей, которые от марксизма перешли к мистицизму6.
Этот случай отрицательного отношения к науке представляет для нас
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 39
особенный интерес, потому что он явился следствием разочарова-
ния в знаниях, доставляемых социальными науками и социальной
философией. Притом здесь мы имеем уже прямой переход от зна-
ния к вере, откровенное признание разочаровавшихся в научном
знании лиц в том, что то удовлетворение и успокоение, которое
они искали в знании, они нашли только в вере. Конечно, личное
дело каждого, согласно своим склонностям, сосредотачивать свою
душевную деятельность на тех или других духовных благах — на ве-
ре или на научном знании. Но безусловно, недопустимо рассматри-
вать и рекомендовать веру как исход из неудовлетворительного со-
стояния науки, из ее кризиса. Это две совершенно различные об-
ласти душевной жизни человека, которые могут существовать
рядом, но которые не должны влиять друг на друга. Ни одна из них
не может служить критерием для оценки другой. Иначе, если мы
с точки зрения одной из них будем судить о другой, то получим не-
правильные и даже нелепые выводы.
На совершенно неверные выводы и наткнулся, по нашему мне-
нию, один из наших мистиков, Н. А. Бердяев7, пришедший к мисти-
цизму этим путем. В своей последней книге, посвященной теоре-
тическим вопросам и озаглавленной «Философия свободы», он ут-
верждает, что «наука говорит правду о “природе”, верно открывает
“закономерность” в ней, но она ничего не знает и не может знать
о происхождении самого порядка природы, о сущности бытия и
той трагедии, которая происходит в глубинах бытия»*. По его мне-
нию, «прославленная научная добросовестность, научная скром-
ность, научное самоограничение нашей эпохи слишком часто бы-
вает лишь прикрытием слабости, робости, безволия в вере, в люб-
ви, нерешительности избрания». Даже в том, что считается
общепризнанным преимуществом научного знания, в его обяза-
тельности для всякого нормального сознания, придающей ему ус-
тойчивость и прочность, Н. А. Бердяев видит его недостаток. По его
словам, «всякий акт знания, начиная с элементарного восприятия
и кончая самыми сложными его плодами, заключает в себе прину-
дительность, обязательность, невозможность уклоняться, исклю-
чает свободу выбора... Через знание мир видимых вещей насиль-
ственно в меня входит. Доказательство, которым так гордится зна-
’ Бердяев Н. Философия свободы. М., 1911. С. 134.
40
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ние, всегда есть насилие, принуждение. То, что мне доказано, то
уже неотвратимо для меня. В познавательном восприятии види-
мых вещей, в доказательствах, в дискурсивном мышлении как бы
теряется свобода человека, она не нужна уже». Эту ограниченность
и принудительность научного знания Н. А. Бердяев объясняет тем,
что оно должно подчиняться законам логики и дискурсивному
мышлению. А по его мнению, законы логического мышления явля-
ются результатом грехопадения наших прародителей*. Но не только
на нашем мышлении отразилось человеческое грехопадение,
самая природа или конкретное бытие, по мнению Н. А. Бердяева,
продукт вины. Он утверждает, что «вина делает мир подвластным
закономерной необходимости, пространственности и временнос-
ти, заключает познающее существо в темницу категорий». Таким
образом, согласно этому построению, оказывается, что «логика
есть приспособление мышления к бытию», что «законы логики —
болезнь бытия, вызывающая в мышлении неспособность вместить
полноту», что, одним словом, «дефекты науки не в самой науке,
а в ее объекте». Чтобы лучше уяснить себе эту точку зрения, при-
ведем более обстоятельно изложенное суждение Н. А. Бердяева
о той реальной действительности, в которой мы живем, и которая
составляет предмет науки. Он утверждает, что «в один из момен-
тов мистической диалектики, в момент распри Творца и творения,
бытие заболело тяжкой болезнью, которая имеет свое последова-
тельное течение, свои уже хронологические моменты. Болезнь эта
прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т. е. ис-
чезающим и возникающим, умирающим, рождающимся; все стало
пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и дале-
ким, требующим того же времени для схватывания полноты бытия;
стало материальным, т. е. тяжелым, подчиненным необходимости;
все стало ограниченным и относительным; третье стало исклю-
чаться, ничто уже не может быть разом “А” и “не-А”, бытие стало
бессмысленно логичным».
(Ограниченному и относительному научному знанию, познаю-
щему лишь «больное», «бессмысленно-логическое» бытие,
Н. А. Бердяев противопоставляет веру. По его словам, «знание —
принудительно, вера — свободна»; «знание носит характер на-
* Бердяевы. Философия свободы. М., 1911. С. 54 и сл.; 119,134,140.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
41
сильственный и безопасный, вера — свободный и опасный». Он
характеризует веру не только как нечто несоизмеримое с науч-
ным знанием, но и как нечто прямо противоположное всему ра-
зумному, осмысленному, логическому. Так, он утверждает, что
«в дерзновении веры человек как бы бросается в пропасть, риску-
ет или сломать себе голову, или все приобрести. В акте веры, в во-
левой решимости верить человек всегда стоит на краю бездны.
Вера не знает гарантий, и требование гарантий от веры изоблича-
ет неспособность проникнуть в тайну веры. В отсутствии гаран-
тий, в отсутствии доказательного принуждения — рискованность
и опасность веры и в этом же пленительность и подвиг веры».
«Нужно рискнуть согласиться на абсурд, отречься от своего ра-
зума, все поставить на карту и броситься в пропасть, тогда
только откроется высшая разумность веры». Но зато, по мне-
нию Н. А. Бердяева, через веру получается истинное знание, про-
никающее в самую сущность бытия, т. е. «знание высшее и полное,
видение всего, безграничности». Понятно, что и истина, постигае-
мая верой, совсем не та, которая познается научным знанием. В этом
случае «истина не есть отвлеченная ценность, ценность суждения.
Истина предметна, она живет, истина — сущее существо».
Все это построение является, очевидно, не чем иным, как новой
вариацией на тему credo, quia absurdum est — верю, так как это
бессмысленно. Наши мистики, несомненно, возвращаются к Тер-
туллиану8, которому принадлежит это изречение, и начинают
проповедовать неотертуллианство. Объясняется это тем, что хотя
они на словах и признают автономию каждой из двух областей,
как веры, так и научного знания, в действительности же делают
религиозную веру судьей над научным знанием и подвергают веру
оценке со стороны научного знания. Правда, в последнем случае
научное знание служит не положительным, а отрицательным ме-
рилом; достоинство веры усматривается в том, что ее учения
прямо и безусловно противоположны научным истинам. Но если
верно, что объекты веры недостижимы и ее учения недоказуемы,
то совершенно неверно, что в них должно верить потому, что
с научной точки зрения они представляют бессмыслицу. Строить
так силлогизм9 и делать то заключение, которое сделал Тертуллиан
и которое за ним повторяют наши неотертуллианцы, совсем не-
льзя. Если делают ошибку те, которые отрицают веру, потому что
42
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
она не может быть согласована с научным знанием, то не мень-
шую ошибку делают и те, которые усматривают свидетельство не-
преложности веры в том, что она во всем противоречит разумной
истине.
Также неправильно оценивать научное знание, сравнивая его
с религиозной верой. Общеобязательность научной истины не-
льзя характеризовать как принудительность, противопоставляя
ее свободному восприятию веры. В интеллектуальном акте, при-
водящем к познанию истины, есть также свобода выбора; всяко-
му позволено ошибаться или цепляться за старые предрассудки;
с другой стороны, открытие новой научной истины требует сме-
лого полета мысли и большой силы умственного прозрения.
Только уже установленные научные истины должны восприни-
маться всяким нормальным сознанием как нечто данное. Еще
менее'вера может быть поставлена как образец полного и совер-
шенного знания перед ограниченностью научного познания,
перед его обусловленностью категориями общего и частного,
необходимого и случайного, должного и недолжного и др. Кто
может сомневаться в том, что предмет веры заключает в себе
даже больше тайн, чем предмет науки? Тайна есть по преимуще-
ству удел веры. Поэтому, во всяком случае не путем сопоставле-
ния с верой, может быть выяснена ограниченность научного
знания и свойственная ему обусловленность. Эта сторона науч-
ного знания поддается правильному освещению только при со-
поставлении научного знания с гносеологическим идеалом боже-
ственного знания. Только божественное сознание охватывает
сразу все, а не мыслит, оперируя с частями, только оно прони-
кает в самую сущность вещей и не нуждается в категориях
общего, необходимого, должного и др., только оно постигает
начало и конец всего, наконец, только оно безусловно предмет-
но, т. е. знание и бытие для него тождественны. Вера, конеч-
но, не дает и не может дать такого знания.
Таким образом, во всем этом построении сказывается только не-
удовлетворенность научным знанием, но ему недостает понимания
его истинного значения. Даже с психологической стороны и знание,
и вера им очерчены неверно. Здесь мы имеем только симптом науч-
ного кризиса, но нет даже правильной формулировки того, в чем
он заключается.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 43
Нельзя, однако, не отметить, что и в среде наших мистиков на-
мечается более определенная дифференциация между представи-
телями различных тенденций, а вместе с тем и возможность раз-
вития для некоторых из них в другом, более благоприятном для
науки, направлении. Довольно знаменательное явление в этом от-
ношении представляет недавно вышедшая книга С. Н. Булгакова10
«Философия хозяйства»* В ней автор делает решительный пово-
рот в сторону признания автономии философии по отношению
к религии, и таким образом он как бы возвращается к исходному
пункту своего научного развития, хотя другим путем, и не отказы-
ваясь от своего раз приобретенного общего религиозно-фило-
софского мировоззрения. К сожалению, признание автономного
значения за философией не дополняется в этой книге, как мы уви-
дим ниже, признанием и автономного значения за наукой по от-
ношению к философии. К тому же автономия философии для
С. Н. Булгакова есть скорее известная тенденция мысли, чем необ-
ходимая основа философствования, так как изначально монисти-
ческая точка зрения, на которой он стоит, не допускает полного
обоснования автономности какой-нибудь из областей человече-
ского духа. Только решительный, как методологический, так и осо-
бенно гносеологический, плюрализм может представить необходи-
мые теоретические предпосылки для обоснования автономности
каждого из проявлений человеческого духа; такой плюрализм, ко-
нечно, не исключает монизма11 в конечном синтезе. Но все эти и
последующие критические замечания не касаются общего научно-
го духа, проникающего книгу С. Н. Булгакова. По всему своему духу
она все-таки научна, а не всенаучна, как книга Н. А. Бердяева.
III
Научный кризис особенно ярко проявляется в области социаль-
но-научного познания, которое интересует нас здесь специально,
так как выяснение его логической и методологической природы со-
ставляет нашу главную задачу. Неудовлетворенность социально-на-
учным знанием есть следствие полной неуверенности в его досто-
верности. В этой области как будто нет ничего объективного, про-
' Булгаков Сергей. Философия хозяйства. М., 1912.
44
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
чно установленного, неопровержимо доказанного. Можно подумать,
что все социально-научное знание состоит из ряда противоречи-
вых мнений, теорий и построений. Каждому представляется сооб-
разно со своим вкусом выбирать из них те, которые ему больше
нравятся. Общего и объективного критерия для того, чтобы пред-
почесть ту или другую теорию, по-видимому, не существует. Многие
даже прямо утверждают, что надо избрать себе какой-нибудь соци-
альный идеал и сообразно с ним решать все социально-научные
вопросы. В лучшем случае предлагают выбирать групповые идеалы
или идеалы большинства. Но согласно с этим, часто уже прямо вы-
сказывается мнение, что не только нет, но и не может быть объек-
тивных истин в социальных науках, а существуют только истины
групповые и классовые. Наконец, некоторые доходят до того, что
серьезно классифицируют социально-научные истины по тем об-
щественным группам, интересы которых они отражают, и говорят
о буржуазной и пролетарской науках, о буржуазной и пролетарской
точках зрения.
Это упадочное настроение в социальных науках наступило
после периода сильного подъема в этой области знания. Еще срав-
нительно недавно казалось, что социальные науки вышли на путь
прочных и бесспорных завоеваний. Подъем в развитии социально-
научного знания начал обнаруживаться с половины прошлого сто-
летия. Сперва на него оказали определяющее влияние успехи ес-
тественных наук; в частности, казалось, что новые открытия и
новые теории биологии помогают разобраться в социальных явле-
ниях и могут представить научную основу для их изучения и разра-
ботки. В социальном мире не только открывали борьбу за сущест-
вование, естественный отбор, победу и переживание сильнейшего,
приспособление и т. д., но и считали, что эти начала определяют
всю социальную жизнь и все социальное развитие. Сторонники
этого направления утверждали, что они, наконец, открыли естест-
венно-научные методы исследования социальных явлений. В дейст-
вительности это не было открытием новых каких-то истинно
научных методов при исследовании социальных явлений, а до-
вольно грубым и примитивным перенесением понятий, вырабо-
танных в одной научной области, в другую, ей чуждую область,
т. е. перенесение естественно-научных понятий в социальные
науки. Завершение это направление нашло в органической теории
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
45
общества12. Сторонники органической теории общества думали,
что если бы удалось доказать, что общество есть организм, то со-
циальные науки приводили бы к столь же точным и достоверным
результатам, как естествознание. Но и они не решались просто
отождествлять понятия общества и организма, и проводили между
ними лишь аналогию. Конечно, все эти попытки приблизить поня-
тие общества к понятию организма оканчивались неудачей. Теперь
почти совсем исчез интерес к этим теориям. Однако самое это на-
учное направление далеко еще не отвергнуто и не изжито. Правда,
от грубого перенесения естественно-научных понятий в социаль-
ные науки серьезные ученые отказались. Но многие естественно-
научные понятия продолжают оказывать методологически непра-
вомерное влияние на образование социально-научных понятий.
Так же точно и причинное объяснение социальных явлений часто
неправильно понимается, а иногда даже смешивается с установле-
нием каких-то «естественных» причин социального процесса.
Значение этих методологических уклонений или неправомерных
воздействий естествознания на социальные науки может быть вы-
яснено только в связи с исследованием вопроса об образовании
социально-научных понятий, а также при рассмотрении проблемы
о применении причинного объяснения к социальным наукам.
Приблизительно одновременно с этим направлением в середи-
не прошлого столетия зародилась и другая попытка научно-систе-
матического объяснения социальных явлений — экономический
материализм13. Впрочем, распространение и признание экономи-
ческий материализм получил несколько позже, именно только
в последнюю четверть XIX столетия. В методологическом отноше-
нии экономический материализм стоит несравненно выше натура-
листического направления в исследовании социальных явлений.
Он стремится из недр социально-научного знания конструировать
объяснение социального процесса и социального развития. Свои
основные понятия экономический материализм берет из полити-
ческой экономии, и, таким образом, оперирует по преимуществу
с социально-научными понятиями. В общем он представляет из
себя чисто социально-научное построение. Только в немногих слу-
чаях естественно-научные понятия играют в нем недолжную,
методологически неправомерную роль. Эти формально-логические
11 методологические достоинства экономического материализма
46
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
дополняются и достоинствами предметного характера. Он впервые
обратил внимание на многие социальные явления и отношения; им
раньше не придавали значения и потому не замечали их. Благодаря
его освещению эти явления предстали перед взором научных ис-
следователей как настоящие открытия. Ввиду всего этого понятно,
почему экономический материализм так долго казался громадным
научным завоеванием, почему он приобретал массу последовате-
лей, и многие из них были убеждены в его безусловной научной
истинности.
Но теперь эта теория, как цельная система социально-научного
знания, переживает тяжелый кризис и приближается к своему полно-
му упадку. Мы не можем здесь останавливаться на том, как она теперь
понимается представителями социалистических партий. Укажем
только на то, что в этих кругах она приобрела теперь совсем иное
значение, чем имела раньше. В то время как прежде считалось, что
экономический материализм представляет из себя объективно-науч-
ную теорию социального развития, истинность которой должен
будет признать всякий беспристрастный исследователь, желающий
добросовестно с ней ознакомиться, теперь уже прямо утверждают,
что экономический материализм принадлежит к разряду классовых,
пролетарских истин, а потому усвоить его и правильно понять может
только тот, кто станет на классовую точку зрения пролетариата.
Таким образом, для этих кругов экономический материализм пре-
вратился в систему рассуждений, долженствующих оправдывать веру
в осуществление их идеала. А вера и ее апологетика, каково бы ни
было содержание этой веры, — есть ли это вера в царствие небесное
или в земной рай, — не подлежит обсуждению и оценке со стороны
научного знания.
Но и в научных кругах значение экономического материализма
оценивается в настоящее время совсем иначе, чем раньше. В этом
отношении особый интерес для нас представляют суждения
В. Зомбарта14, одного из самых видных академических защитников
теоретических построений К. Маркса15. Когда-то в своем критиче-
ском исследовании, посвященном только что появившемуся треть-
ему тому «Капитала», В. Зомбарт очень выдвинул чисто научную
сторону экономических теорий Маркса. Теперь в своих статьях, на-
писанных по поводу двадцатипятилетия со дня смерти К. Маркса,
которые он выпустил и отдельной книжкой под заглавием
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
47
«Жизненное дело К. Маркса», он снова попытался определить, что
представляют из себя теоретические построения К. Маркса с точки
зрения современного состояния социальных наук. Выводы, к кото-
рым он пришел при этом, крайне неожиданны. Возражая против
высказанного Фр. Энгельсом16 в предисловии ко второму тому
«Капитала» мнения, что сформулированный К. Марксом закон на-
копления прибавочной стоимости научно равноценен открытому
Лавуазье17 химическому закону горения, В. Зомбарт говорит: «Если
бы действительно захотеть оценивать величие К. Маркса с этой
точки зрения и признать за ним значение для социальной науки
лишь постольку, поскольку он формулировал неизменно действую-
щие законы, то пришлось бы, конечно, придти к совсем другому за-
ключению, чем пришел Фр. Энгельс, именно, что он очень мало
сделал. Ибо о каком законе из установленных К. Марксом можно
еще теперь сказать, как о правильном, подобно тому как, например,
о законе горения». Чтобы ответить на этот вопрос, В. Зомбарт об-
суждает значение установленных К. Марксом законов ценности*,
материалистического понимания истории и социального развития
и находит, что в лучшем случае они лишь эвристические принципы.
Но он считает, что у К. Маркса вообще незачем и искать законов,
подобных естественно-научным, так как социальные науки несрав-
нимы с естествознанием. Приведем его собственные слова: «Я воз-
ражаю, — говорит он, — против сравнения между Лавуазье и
Марксом не столько потому, что в нем заключается ошибка относи-
тельно предметов сравнения, сколько потому, что оно принципи-
ально бьет мимо цели. Ведь совсем не пристало проводить какое-
нибудь сравнение между научным творением социального исследо-
вателя и трудами естествоиспытателя». Свой взгляд на полную
противоположность естественных и социальных наук Зомбарт
обосновывает, устанавливая свое собственное понимание характе-
ра и задач каждой из этих двух групп наук. По его мнению, «две об-
ширные области, на которые распадается наука, состоят из иссле-
дования природы и исследования человека; разницу между ними
Можно также обозначить как исследование тел и исследование душ,
так как под исследованием человека подразумеваются, конечно, те
Науки, предметом которых является человеческая душа, в то время
Sombart Werner. Das Lebenswerk von Karl Marx. Jena, 1909. S. 34.
48
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
как человеческое тело, несомненно, есть предмет естественно-на-
учного исследования». Характеризуя каждую из этих форм исследо-
вания, В. Зомбарт утверждает, что «познавать природу — это значит
описывать ее, сводить наблюдаемые явления к формулам, ипостази-
ровать причины, о сущности которых мы ничего не знаем. Познавать
человека и его действия — это значит объяснять, толковать на осно-
вании личных переживаний, показывать основания, о которых мы
из самих себя черпаем сведения и которые мы, следовательно,
знаем. Говоря иначе, действительное знание существует только
в области гуманитарных наук, между тем как то, что мы называем
познанием природы, представляет из себя не что иное, как описа-
ние явлений, о внутренней связи которых мы ничего не знаем».
Однако то, что В. Зомбарт называет «действительным знанием»,
носит совершенно своеобразный характер и не обладает теми чер-
тами, которые мы привыкли ценить в научном знании. Вот что он
говорит о гуманитарных науках: «Здесь каждое произведение носит
личный характер, хотя бы это был характер бездарности, как это
по большей части бывает. Но великие создания представляют в выс-
шей степени личные произведения, как “Моисей” Микеланджело и
“Фиделио” Бетховена. Поэтому они не занимают места в каком-ни-
будь ряду среди других научных приобретений. Они стоят сами по
себе возле других. Они начинают сначала и освещают какую-нибудь
область знания. Здесь не может быть никакой речи о каком-нибудь
накоплении объективного знания, если не считать фактического ма-
териала; также нельзя говорить о дальнейшей разработке его. История
науки о человеке представляется нам не более как совокупностью
последовательных и одновременных личных созданий, которые
затем от времени до времени кристаллизуются в определенные мане-
ры, называемые “методами” и вокруг которых возникает часто до-
вольно бесполезная борьба мнений. Это уже мелкие умы овладевают
той или иной манерой своего учителя и спорят из-за нее, как будто
бы дело в том, на основании какого метода тот или иной исследова-
тель видит, между тем как важно только, чтобы исследователь имел
глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и рот, чтобы хорошо выска-
зывать». Свое понимание характера гуманитарных наук В. Зомбарт
иллюстрирует и примерами. По его мнению, «никто, конечно, не за-
хочет утверждать, что наука истории сделала какой-нибудь шаг впе-
ред от Фукидида18 к Тациту19, к Макиавелли20, к Моммзену21, что наше
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
49
знание жизни народов за три тысячи лет сколько-нибудь “увеличи-
лось”, не считая незначительных мелочей. Или никто не станет гово-
рить, что наука о государстве сколько-нибудь продвинута “вперед”
со времени Аристотеля22 или Монтескье23».
Установив такой критерий для определения значения социальных
наук, В. Зомбарт применяет его затем к оценке сделанного К. Марксом
для познания социального мира. Он находит, что только с этой точки
зрения и политико-экономические построения К. Маркса, и теория
экономического материализма представляют величайший интерес.
В заключение он утверждает: «Пускай из творения К. Маркса скоро
не будет выдерживать критики ни одно теоретическое положение;
все-таки это творение будет стоять перед нашими глазами, великое и
возвышенное, и его красота будет доставлять нам наслаждение. Ибо
то, что делает его великим, это единственное в своем роде проявле-
ние возвышающейся над всяким нормальным мерилом личности, со-
единяющей ясновидящее зрение с могучей силой изображения
и страстным жаром души».
Нельзя идти дальше в распылении социально-научного знания
в субъективных представлениях, чем пошел В. Зомбарт в вышеизло-
женном определении характера этого знания. Как прагматисты про-
поведуют предоставление субъективизму полного простора и всех
прав в научном знании вообще, так, в частности, теория социально-
научного знания В. Зомбарта по существу приводит к водворению
неограниченного субъективизма в этой специальной области зна-
ния. Здесь В. Зомбарт видит только индивидуальные сознания тех
или других ученых, которые, с его точки зрения, и представляют цен-
ность как результат единоличного творчества. Таким образом, наи-
более существенными элементами в социально-научном знании
В. Зомбарт, очевидно, признает художественную интуицию и худо-
жественную способность воспроизведения. Правда, он сам только
намекает на то, что в его понимании сущность социально-научного
знания имеет художественный характер. Но мы, принужденные по-
смотреть на его теорию социально-научного знания с систематиче-
ской точки зрения, должны именно так классифицировать его
взгляды.
Очень возможно, что интуиция и дар воспроизведения, имеющие
Дело с социально-научным материалом, не вполне совпадают с чисто
художественными интуицией и творчеством. Но у них много общих
50
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
черт, так как всякая интуиция, независимо от того, в каком виде и
в какой области она проявляется, всегда безотчетна, неопределима и
несообщаема. Нельзя научиться интуиции и дару воспроизведения.
Совершенно невозможно установить правила и приемы, которые по-
могали бы пользоваться ими. Понятно, что и в историческом разви-
тии человечества не могло происходить никакого усовершенствова-
ния и прогресса в них. Поэтому поскольку мы будем видеть в истори-
ческих и социально-научных произведениях только интуицию и дар
воспроизведения, постольку ни о каком прогрессе в этих областях
знания не может быть и речи. Но с этой точки зрения и в филосо-
фии, и в математике, и даже в естествознании не могло происходить
никакого усовершенствования и никакого движения вперед. Ведь и
в естествознании интуиция играет громадную роль, особенно при от-
крытии новых научных истин; и здесь она совершенно неопределима,
не подчинена правилам и не может быть преднамеренно и плано-
мерно усвоена. Конечно, и все естественно-научные открытия, на-
пример, открытия Коперника24, Кеплера25, Ньютона26, Лавуазье и т. д,
рассматриваемые как процессы нахождения истины, имеют строго
индивидуальный и личный характер. Так же точно способы передачи
этих открытий другим, т. е. сообщение о них их авторами в тех или
иных сочинениях и изложение доказательств в пользу них, всегда
тоже совершенно индивидуальны. Но сами эти открытия имеют объ-
ективное значение, и потому они стали всеобщим научным достоя-
нием, а методы их обоснования и доказательства разработаны со-
гласно с общими правилами логики и методологии. Так же точно и
социально-научные произведения Монтескье, Руссо27, Конта28, Маркса
и др. безусловно индивидуальны. Но в них есть много и совершенно
объективных научных элементов. Последние должны рассматриваться
не только как гениальные интуитивные прозрения, а и разрабатываться
согласно с общеобязательными приемами логики и методологии.
Игнорирование или даже отрицание В. Зомбартом объективных
элементов в социально-научном знании составляет, несомненно, ту
крупную и существенную ошибку, которую он допускает в своем оп-
ределении природы этого знания. Но именно возможность такой
крупной и существенной ошибки со стороны одного из наиболее
видных современных представителей социальных наук чрезвычайно
характерна как показатель того глубокого кризиса, который эти
науки переживают теперь.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
51
Итак, перед нами налицо серьезный и повсеместный научный
кризис.
IV
Но как ни силен этот научный кризис, он не столь опасен, как может
показаться с первого взгляда. Прежде всего, он совершенно не касается
естествознания в его чисто научном значении. Скептицизм в этой об-
ласти теперь невозможен. Он был распространен в древности и широ-
ко господствовал еще в XVIII столетии, но в настоящее время он окон-
чательно отошел в прошлое. Завоевания естественных наук так велики,
так важны и так бесспорны, что скептическое отношение к ним не мо-
жет иметь места. Поэтому и современный кризис не столько чисто на-
учный, сколько гносеологический. Выражая это более конкретно, мы
должны сказать, что, например, нисколько не сомневаемся в общезна-
чимости естественно-научных законов и спокойно можем основывать
на них все наши теоретические и практические расчеты. Но само по-
нятие естественно-научного закона далеко не ясно, и даже более, оно
во многих отношениях противоречиво.
Философы и гносеологи, анализируя наше знание, пришли к убеж-
дению, что из него неустранимы психологические элементы, так как
и самое объективное научное знание представляет из себя известное
психическое переживание. Даже попытка Г. Когена29, который поста-
вил себе специальную задачу выявить в философской системе безу-
словно объективное знание, не увенчалась успехом. Не говоря уже
о том, что, идя по этому пути, ему пришлось оставить область чисто
научного знания и обратиться к построению онтологической30 сис-
темы, все-таки его система оказалась не вполне свободной от психо-
логических элементов*. Проблема психологизма и беспокоит совре-
менную научную совесть. Но она возникает только тогда, когда мы
исследуем предпосылки математического и естественно-научного
знания и хотим свести их в цельную систему. Поэтому ее сознают
только философы, они бьют в набат и возбуждают тревогу. Конечно,
эта тревога творит свое полезное дело, так как если даже проблема
психологизма не будет вполне разрешена теоретически, то она будет
’ Ср.: Яковенко В. Теоретическая философия Германа Когена. «Логос», 1910.
Кн-1. с. 223 и сл.
52
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
изжита хоть практически. Но естествоиспытатели могут спокойно
продолжать свою чисто научную работу и производить свои откры-
тия, совсем не касаясь этой проблемы и вообще вопроса о гносеоло-
гических предпосылках естествознания.
Совсем другое положение мы наблюдаем в социальных науках.
Здесь, как мы видим на примере В. Зомбарта, мы наталкиваемся на от-
рицание возможности самого объективного знания в этой области.
Следовательно, это не только гносеологический, но и чисто научный
кризис, заключающийся в полной неуверенности в объективной зна-
чимости результатов социально-научных исследований. Однако если
мы уясним себе, какие причины влияют на неустойчивость социаль-
но-научного знания, то увидим, что объективность этого знания го-
раздо больше гарантирована, чем это кажется с первого взгляда.
Причин этих две. Первая причина заключается в том, что социальная
наука до сих пор еще не обособилась и не эмансипировалась от со-
циальной философии. Вторая причина неуверенности в объектив-
ности социально-научного знания заключается в господстве в соци-
альных науках совершенно особого вида психологизма.
Что касается зависимости социальной науки от социальной фи-
лософии, то социальная наука находится теперь приблизительно
в том же положении, в каком находилось естествознание в начале
XIX столетия, когда над ним господствовала натурфилософия31.
Правда, вопрос об освобождении социальной науки от социальной
философии гораздо сложнее, чем вопрос об освобождении естест-
вознания от натурфилософии. Здесь это слияние кажется более ес-
тественным и правомерным. Социальные науки имеют дело с челове-
ком не только как с продуктом природы, но и как с деятелем и твор-
цом культуры. Они исследуют как стихийно-социальные процессы,
так и явления, получающиеся в результате духовных стремлений че-
ловека, его способности оценки, его идеалов. Вся эта духовная де-
ятельность человека сама по себе, несомненно, составляет предмет
философии, хотя бы и научной. Конечно, и ее результаты должны
отчасти подвергаться философскому исследованию, а это и ведет
к тому, что не проводится грань между социальной наукой и соци-
альной философией.
Даже позитивисты32 различных направлений, несмотря на то что
в их понимании философия не отличается от наиболее обобщенных
выводов науки, проводят это слияние социальной науки с социаль-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
53
ной философией. Им проникнута социальная система Конта, оно
лежит в основании построений социологов-натуралистов, наконец,
в особенно яркой форме оно осуществляется экономическим мате-
риализмом. Тем более склонны к этому слиянию социальной науки
с социальной философией философы-идеалисты, особенно те из них,
которые недостаточно критически относятся к своим чисто научным
построениям. Так, оно принципиально отстаивается Р. Штаммлером33
и воплощено во всей его системе, хотя у него можно встретить и про-
тивоположные заявления. Чрезвычайно ярким выражением его являет-
ся вышеотмеченная книга С. Н. Булгакова «Философия хозяйства».
Прежде всего это не «философия хозяйства», а «философия культур-
ной деятельности человека». Так как во всей книге С. Н. Булгакова куль-
турно-творческий принцип совершенно неправильно заменен хозяй-
ственным принципом, то философская часть книги приобрела такой
вид, как будто бы она имеет более близкое отношение к социальной
науке, чем это соответствует существу дела. С другой стороны, соци-
ально-научная часть книги С. Н. Булгакова чересчур кратка, схематич-
на и суммарна. К тому же в ней больше выдвинуты элементы научного
знания, свидетельствующие скорее о слабости и малоценности его,
чем о его противоположных свойствах. Конечно, С. Н. Булгаков не сме-
шивает социальной философии с социальной наукой; он их строго
различает. Но в то же время он их сливает в едином знании, и при этом
социальной философии достается львиная доля, а социальной науке
приходится удовлетворяться лишь крохами. Нельзя, конечно, отрицать
научной пользы и от таких построений. Несомненные факты свиде-
тельствуют, например, о том, что социальная система Р. Штаммлера,
несмотря на всю ее несостоятельность в целом, дала толчок многим
исследованиям и обратила внимание на такие стороны вопроса, кото-
рые раньше игнорировались.
Но все это не выводит социальные науки из того параличного со-
стояния, в котором они находятся. Чтобы прекратился кризис, пере-
живаемый социальными науками, должно быть прежде всего унич-
тожено их рабство перед социальной философией. Социальные
науки должны быть выведены на широкую дорогу чисто научного
знания, по которой уже давно шествуют науки естественные. Для
этого в первую очередь их необходимо отграничить от социальной
философии, подобно тому, как естественные науки отграничены от
Натурфилософии. Вероятно, здесь эта граница пройдет по иной
54
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
линии, чем там; очень может быть, что социальным наукам как тако-
вым будет предоставлена более узкая область, чем соответственная
область естествознания. Но эта область все-таки существует. И чрез-
вычайно важно утвердить ее в качестве настоящей науки, а не
в виде лишь собрания материалов и мнений.
Вторая причина чисто научного кризиса, переживаемого социаль-
ными науками, менее существенна и более преходяща. Она заключается,
как отмечено выше, в господстве психологизма в социальных науках.
Здесь проблема психологизма также осложнена. Не только самое соци-
альное знание, как и всякое знание, психологично, но и объект его — че-
ловек — имеется здесь в виду прежде всего как психическое существо.
Поэтому здесь и возникло предположение, что весь материал социаль-
ных наук заключается в психических процессах или должен быть сведен
к ним. Зародыш этого социально-научного психологизма сказался уже
в том течении немецкой научной мысли, которое поставило своей зада-
чей исследование «народной психологии» (Volkerpsychologie) и было
создано когда-то Лацарусом и ШтсйнталемУ Затем провозвестником
его явился философ В. Вундт35, хотя он и не так далеко пошел, как совре-
менные его сторонники, не признающие себя в большинстве случаев
последователями В. Вундта. Увлечение социально-научным психологиз-
мом в последнее время очень велико. Чрезвычайно яркий продукт этого
увлечения представляет из себя вышеизложенное теоретическое по-
строение В. Зомбарта. У нас этот психологизм в самых крайних его вы-
ражениях проводится Л. И. Петражицким36.
Сам по себе психологизм не представлял бы опасности для утверж-
дения объективизма социально-научного знания. Он был бы извест-
ным, может быть, особенно односторонним научным направлением
наряду с другими. Конечно, устранение всяких материально-субстан-
циальных элементов из социальных наук лишает их устойчивости.
Но главная опасность психологизма для социальных наук в близости
психологии к философии. К тому же психологизм ведет к худшей
форме философии, именно к солипсизму37. Однако психологизм
очень легко может быть превзойден в социальных науках. Для этого
необходим только более тщательный и беспристрастный анализ соци-
альных явлений, несводимых к психическим процессам. Параллельно
с этим надо более точно установить, что может давать как теорети-
ческая, так и описательная психология для познания социальных
явлений.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
55
V
Социальные науки могут быть утверждены в качестве объективно-
го научного знания только тогда, когда будет сознана их истинная
логическая и методологическая природа. Эта логическая и методоло-
гическая природа социальных наук не есть нечто, что должно быть
наново открыто, придумано или декретировано социальным наукам,
а то, что уже заключается в них. Как во всех вообще логических и ме-
тодологических исследованиях надо исходить из наличного состоя-
ния науки, так и в данном случае точкой отправления должны слу-
жить те теоретические знания, которые уже накоплены в социальных
науках. Но эти теоретические знания необходимо подвергнуть стро-
гой критике и анализу.
Осуществить эту критику и анализ уже выработанных социаль-
но-научных теорий можно, только исследовав применявшиеся
при их построении приемы мышления. Лучше всего можно иссле-
довать, какие приемы мышления применяются и должны приме-
няться в социальных науках, если распределить все встречающие-
ся при этом вопросы между небольшим числом основных про-
блем. Таких основных проблем логики и методологии социальных
наук три.
Прежде всего, это вопрос о том, как образовывать социально-
научные понятия. Этот вопрос нельзя сводить к простому отно-
шению между общим и частным в социально-научном знании,
к чему сводится знание понятий. Свойство социально-научного
материала таково, что основной вопрос при образовании поня-
тий заключается здесь в получении тех наиболее простых эле-
ментов, из которых должны состоять понятия. Всякое понятие
состоит из признаков, а признаки должны быть хотя бы относи-
тельно просты. Но предметы социально-научного исследования
в высшей степени сложны и многообразны. Логическая и мето-
дологическая задача и заключается в том, чтобы показать, как
Добываются те наиболее простые признаки социальных явлений,
которые могут быть сведены в определения действительно науч-
ных понятий. С этой точки зрения и должны быть критически
проанализированы прежде всего наиболее основные социально-
научные понятия. Таковы понятия общества, государства, права,
хозяйства и т. п.
56
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Вторая основная проблема логики и методологии общественных
наук заключается в вопросе о том, насколько применимо причинное
объяснение к социальным явлениям. Иначе говоря, в каких формах и
видах причинные соотношения могут служить для понимания после-
довательности социальных явлений? Конечно, вопросы о причиннос-
ти и закономерности, о сложных причинах, о многозначности причин
и т. д. приобретают своеобразное значение в применении к социаль-
но-научному материалу. Но особенный интерес вызывает здесь выяс-
нение принципиальной противоположности между установлением,
с одной стороны, общих причинных соотношений, а с другой, — рас-
крытием причинной связи в индивидуальных рядах событий.
Наконец, третья социально-научная логическая и методологиче-
ская проблема заключается в определении роли и значения норм
в социальной жизни. Что нормы известным образом формируют со-
циальную жизнь, не подлежит сомнению. Но в чем заключается их
воздействие на социальные группировки, и в каком отношении нахо-
дится это воздействие к действию причинных соотношений — эти
вопросы должны быть проанализированы логически и методологи-
чески. В связи с вопросом о роли норм в социальной жизни необхо-
димо касаться и проблемы оценок и значения целей для того или
иного хода социального процесса.
Мы можем и иначе формулировать эти логические и методологи-
ческие задачи социально-научного познания. Сперва социальные яв-
ления представляются нам как единичные и неповторяемые. В таком
виде они устанавливаются и исследуются историками. Но какой бы
интерес ни возбуждало в нас знание отдельных, особенно выдаю-
щихся событий, совершающихся в человеческих обществах, как бы
ни были близки нам судьбы этих обществ, такое знание не может
вполне удовлетворять нас. Следуя известным научным запросам, мы
стремимся узнать, в чем заключается и закономерность социальных
явлений. Для этого необходимо подвергнуть социальные явления
сложной и многосторонней научной обработке. Различные ступени
этой обработки, более или менее связанные между собой и сменяю-
щие друг друга последовательно, могут быть сведены к трем главным
стадиям. Прежде всего, мы должны отказаться смотреть на индивиду-
альные особенности каждого отдельного события, а искать в них
общих черт, чтобы, найдя их, группировать их по сходству. Этим
путем мы должны подготовлять образование социально-научных
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
57
понятий. Стремясь таким образом заменить с соблюдением вышеука-
занных правил представления о единичных явлениях социально-на-
учными понятиями, мы, в конце концов, обобщаем их или применя-
ем к ним категорию общности. Но дальше, как мы видели, перед
нами возникает задача установить причинные соотношения, объяс-
няющие возникновение и исчезновение тех или иных социальных
явлений. В этих причинных соотношениях должно быть выделено
то, что совершается необходимо, т. е. происходит везде и всегда, где
есть соответствующие данные. Следовательно, устанавливая причин-
ные соотношения, мы применяем к социальным явлениям катего-
рию необходимости. Наконец, наряду со стихийными элементами
в социальном процессе мы должны определить и роль сознательно-
го воздействия на него людей. Это сознательное воздействие наибо-
лее ярко выражается в установлении норм, регулирующих и направ-
ляющих общественную жизнь. Так как нормы устанавливаются ввиду
того, что в общем сознании укрепляется убеждение, что известные
действия должны совершаться, а самые нормы и выражают какое-
нибудь долженствование, то исследование их роли и вообще роли
сознательной деятельности человека в социальном процессе и есть
применение категории долженствования к его научному познанию.
Итак, три основные задачи социально-научного познания заключа-
ются в обработке социальных явлений с точки зрения категорий
общности, необходимости и долженствования.
Все остальные вопросы логики и методологии социальных наук,
так или иначе, входят в эти три основные логические и методологи-
ческие проблемы. Две первые из них должны ставиться и решаться
совершенно независимо от социальной философии. Ведь это — про-
блемы общие для социальных и естественных наук. В каждой из этих
научных областей они лишь приобретают особую модификацию.
Только третья проблема нуждается и в социально-философском
рассмотрении.
Всестороннее уяснение логических и методологических приемов
и средств, находящихся в распоряжении социальных наук, приведет,
несомненно, к утверждению научной объективности доставляемых
ими знаний. Это путь, ведущий к самосознанию науки. А самосозна-
ние не только у людей, но и у наук способствует их самоуважению.
Тогда прекратится и рабская зависимость социальной науки от соци-
альной философии.
58
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
II. «Русская социологическая школа*
и категория возможности при решении
социально-этических проблем’
I
Искания в лабиринте вопросов, возникающих на пути к познанию
социального мира, не только не ослабевают у нас в последнее время,
но даже усиливаются. Пробудившись с особенною мощью в начале
девяностых годов, они на некоторое время как бы нашли себе исход
в строгом применении к социальным явлениям тех приемов иссле-
дования, которые уже давно утвердили свое исключительное гос-
подство в познании явлений природы. Многие поспешили даже про-
возгласить неопровержимость исповедуемого ими единства мирово-
’ Эта статья была первоначально напечатана в сборнике «Проблемы идеа-
лизма» (М., 1902. С. 297-393). Здесь она перепечатывается с некоторыми со-
кращениями. Как показывает уже самое заглавие статьи, я не задавался целью
представить полную литературную или научную характеристику «русской со-
циологической школы». В мою задачу не входило также исследование генезиса
идей этой школы, а потому я не касался предшественников Н. К. Михайловского.
Я рассматриваю теории русской социологической школы в связи с вполне опре-
деленным вопросом о категории возможности в применении к социальным яв-
лениям вообще и к решению социально-этических проблем в особенности.
Ввиду, однако, того, что идея возможности занимает, как я это показываю на
массе примеров, господствующее положение в строе идей русских социологов
и оказывает громадное влияние на их решение этических вопросов, составляю-
щих неотъемлемую часть их социологической системы, — изложение и анализ
значения идеи возможности для теоретических построений русских социоло-
гов дает в результате вполне цельную картину их взглядов. В эту картину, правда,
не входят некоторые стороны мировоззрения Н. К. Михайловского и других
русских социологов, но эти стороны должны рассматриваться в связи с гносео-
логическими проблемами другого порядка, так как правильное суждение о них
может быть основано только на анализе способов образования Н. К. Михайлов-
ским его социально-научных понятий. Такие его понятия-близнецы, как «про-
стая и сложная кооперация», «органический и неорганический тип развития»,
«орган и неделимое», «физиологическое и экономическое разделение труда»,
«тип и степень развития», «идеальные и практические типы», «герои и толпа»,
«вольница и подвижники», «честь и совесть» и многие другие, при помощи кото-
рых Н. К. Михайловский оперировал всю свою жизнь, вполне заслуживают того
кропотливого труда, который потребовался бы при анализе и критике их, пото-
му что на их примере можно особенно ярко показать, как не следует конструи-
ровать социально-научные понятия. Уже анализ того обстоятельства, что опре-
деление каждого из этих понятий создается путем образования прямо
противоположного ему и что все мышление Н. К. Михайловского вращается
в каком-то дуализме понятий, мог бы уяснить очень многое. К сожалению, одна-
ко, мы не можем здесь заняться рассмотрением этих вопросов.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
59
го порядка, которое они видели как в единстве лежащей в основе
мира материальной сущности, так и в причинной обусловленности
всего совершающегося в мире, т. е. в необходимости в естественно-
научном смысле.
Однако более глубокое проникновение в эти основы естествен-
но-научного миропонимания скоро заставило признать неудовлет-
ворительность его как всеобъемлющей системы. В частности, по
отношению к социальному миру слишком ясно обнаружилась ко-
ренная противоположность между стихийным ходом социальных
событий и сознательными стремлениями человека. Теперь ни для
кого не подлежит сомнению то глубочайшее гносеологическое
противоречие, которое возникает между признанием социальных
явлений стихийно совершающимися и причинно обусловленными,
т. е. необходимыми, и требованием от человека деятельного
участия в социальном процессе-, ведь это участие человека должно
быть результатом разумного и сознательного выбора тех или иных
действий во имя поставленного им себе идеала и исповедуемого
им долга. Естественно-научная точка зрения не разрешает, а устра-
няет это гносеологическое противоречие как чуждое ее природе.
Некоторые из противников нового движения в общественных на-
уках поспешили усмотреть в этом принципиальном признании ос-
новного противоречия социальной жизни и социальной деятельнос-
ти лишь отказ от односторонностей и крайностей первоначальной
точки зрения всего движения. Они думали, что новое движение, введя
лишь частичные поправки и единичные ограничения первоначально
выставленных положений, удовлетворится системой, составленной
механически из разнородных элементов, подобно тому как русская
социологическая школа, отказавшись от крайностей научного пози-
тивизма, заменила их лишь собственными измышлениями ненаучно-
го характера. Но то, что принималось за отказ от односторонностей
и крайностей, было углублением основной тенденции всего движе-
ния, а пересмотр некоторых из выставленных первоначально поло-
жений оказался пересмотром всех основ знания.
Чтобы правильно понимать наше новое движение в обществове-
дении, надо постоянно иметь в виду, что наиболее характерная черта
его заключается в стремлении к универсализму. Неудача, постигшая
попытку обосновать социологический универсализм на естествен-
но-научных началах, не повлияла на эту основную тенденцию всего
60
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
движения, так как универсализм имеет значение для него главным
образом как формальный принцип. В таком именно смысле его надо
признать основой нового социологического миросозерцания, неза-
висимо от того, каким материальным содержанием оно заполняется.
Этот универсальный характер всего движения не давал мысли успо-
каиваться на какой-либо двойственности, половинчатости или
на простом эклектизме. Поэтому когда догматы естественно-науч-
ного миропонимания оказались неприменимыми к некоторым сто-
ронам социального мира, то вместо частичных поправок сами эти
догматы в их основе были подвергнуты анализу и критике. Таким
образом, вопрос свелся к коренному пересмотру всех основ науч-
ного мышления и познания, так как только при бесстрашной и бес-
пощадной критике их может быть выработано новое миросозерца-
ние универсального характера.
Такая критика для перестройки всего научного здания состоит,
конечно, не в том, чтобы подвергать сомнению какие-нибудь факти-
ческие результаты, добытые современным естествознанием.
Напротив, вся фактическая сторона научных построений естество-
знания должна остаться неприкосновенной. Работа критики на-
правляется только против известного естественно-научного
типа мышления, для которого факты и описания их — все, а элемен-
ты, вносимые человеческой мыслью при обработке и объяснении
этих фактов, — ничто. Этот тип мышления чрезвычайно родственен
естествознанию и очень легко уживается с ним, так как он удовлетво-
ряет всем запросам естествоиспытателей. Поэтому против него ни-
чего нельзя возражать, пока он останется лишь домашним средством
одних естественных наук Но когда во второй четверти прошлого
столетия под влиянием внешних успехов естествознания этот тип
мышления был положен в основу целой философской системы пози-
тивизма, то вскоре вслед за тем и обнаружилось не только все его
убожество, но и громадный вред, приносимый им дальнейшему раз-
витию науки. Всякий, кто ограничивает себя только этой формой
мышления, отрезает себе путь к познанию социального мира в его
целом, или, вернее, — тех его особенностей, которые отличают его
от мира природы. Такой исследователь должен отрицать высшие
ценности человеческой жизни — нравственный долг и идеал, так
как им, наравне с другими высшими продуктами человеческого
духа, нет места в области естественно-научных фактов. Поэтому
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
61
для борьбы с этим типом мышления нужно прежде всего выдвигать и
подчеркивать научное значение тех элементов, которые вносятся че-
ловеческой мыслью во всякое познание. Таким образом, начинать
надо с анализа и оценки наиболее общих понятий, которые благода-
ря своим гносеологическим свойствам выделены Кантом в особую
группу и названы категориями.
Со времен Коперника и Галилея38 научное исследование природы
заключается в установлении причинных соотношений между явле-
ниями. Исключительное применение этого принципа для группи-
ровки фактического материала, добытого опытом, и создает главное
отличие новейшей науки от средневековой. В средневековой схолас-
тической науке39 боролись по преимуществу два принципа, на осно-
вании которых устанавливалась связь и единство мирового порядка.
Один из этих принципов ведет свое начало от Платона40 и заключа-
ется в подчинении частного понятия общему, другой — наиболее ре-
шительно формулирован Аристотелем и определяет цели в мировом
порядке. Наряду с ними, правда, никогда не замирало стремление,
возникшее сперва у Демокрита41 и поддержанное потом Эпикуром и
эпикурейцами42, к причинному объяснению явлений. Но это было
очень слабое и нехарактерное направление для средневекового мыш-
ления. Оно отступало на задний план перед первыми двумя, подобно
тому, как в новейшем естествознании отодвигаются принципы целе-
сообразности и подчинения частного общему (т. е. логической по-
следовательности, сводящейся к принципу тождества), хотя без стро-
гого применения последнего невозможно вообще научное мышле-
ние. Современное естествознание, вполне признавая формальное
требование логической последовательности, обращает все свое вни-
мание на раскрытие реальных причинных соотношений между явле-
ниями. Так как эти соотношения имеют значение для науки лишь
постольку, поскольку они безусловно необходимы, т. е. везде и всегда
осуществляются, то мы можем сказать, что наука рассматривает явле-
ния с точки зрения категории необходимости. Таким образом, кате-
гория необходимости является тем центральным принципом, кото-
рый проникает и объединяет все современное естественно-научное
миропонимание.
Но если такова общепризнанная и никем не оспариваемая роль
категории необходимости в естествознании, то в социальных науках
эта категория имеет далеко не такое же прочное и несомненное зна-
62
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
чение. Здесь категория необходимости только постепенно и очень
медленно пробивает себе дорогу. Причина этого заключается в том,
что социальные явления, захватывая самые животрепещущие инте-
ресы человека, вызывают к себе более разнообразные отношения
со стороны исследователей. При исследовании их поэтому естест-
венно обнаруживается стремление применять разные другие точки
зрения. Далеко не все попытки в этом направлении имеют одинако-
вую научную ценность и значение, несмотря на их временный успех
и распространенность. Особенно характерно, что современные со-
циологи часто повторяют при этом ошибки, которые уже сыграли
печальную роль в истории научного мышления, но успели подверг-
нуться полному забвению, так как влияние их проявлялось много
столетий тому назад в тот долгий период, когда основные принципы
современного естествознания только вырабатывались. Поэтому ана-
лиз различных способов отношения к социальным явлениям крайне
необходим при современном состоянии социальных наук для их
дальнейшего развития.
II
Обратимся сперва к наиболее распространенным и обыденным
попыткам устранить «пробел в разумении» по отношению к полити-
ческим и социальным явлениям — к газетным и журнальным обозре-
ниям. Журналы и газеты обыкновенно первые обсуждают всякое
новое явление политической и социальной жизни. Занятые, однако,
по преимуществу текущими событиями, особенно старательно следя
за ними и точно регистрируя их, они сравнительно редко стремятся
объяснить их происхождение или причины. Это вполне понятно, так
как каждое происшедшее событие они принимают как данное и при-
знают нужным, прежде всего, считаться с ним, как с совершившимся
фактом. Все их внимание направлено поэтому на то, чтобы, приведя
в известность данные обстоятельства, установить, что нового они
внесли с собой, и сделать из оценки их выводы относительно их
дальнейшего развития, т. е. относительно возможного будущего.
Таким образом, в противоположность сравнительно равнодушному
отношению к тому, что было и безвозвратно прошло, вопрос о воз-
можном будущем поглощает больше всего сил современной журна-
листики и составляет главный внутренний смысл всей ее деятельное-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
63
ти’ С социологической точки зрения важно только последнее на-
правление ее интересов. Констатирование существующих или
происшедших фактов и приведение в известность данных обстоя-
тельств составляет основу не только всякого теоретического мышле-
ния, но и всей практической деятельности. Но именно благодаря эле-
ментарности и всеобщности этой функции нашего сознания она
представляет научный интерес только тогда, когда для установления
фактов требуются особые научные приемы, как это бывает в боль-
шинстве исторических исследований. Тот же характер обыденности
и неоригинальности приемов носят встречающиеся в прессе указа-
ния на причины происшедших событий.
Совсем иное значение имеют рассуждения о возможных послед-
ствиях и о возможном будущем совершившихся событий. Наши газе-
ты и журналы обыкновенно переполнены подобными рассуждения-
ми, и решение вопроса о том или другом возможном будущем являет-
ся наиболее типичной и оригинальной чертой текущей прессы. Что
бы ни случилось в политическом мире, органы прессы стремятся
один перед другим обсудить все возникающие из происшедших со-
бытий возможности. Возникла война между Англией и республиками
Южной Африки43, и все заняты решением вопроса о возможности
победы той или другой из воюющих сторон. Возможная победа
одной из сторон в свою очередь влечет за собой целый ряд возмож-
ных последствий, которые органы прессы опять стараются преду-
смотреть. Вступает на престол Англии новый государь, и опять все
более всего заинтересованы вопросом, возможна ли перемена в на-
правлении политики Англии, возможно ли немедленное прекраще-
ние войны, начатой в прошлое царствование, и вообще, может ли
новое лицо оказать существенное влияние на ход политической
жизни. Предстоят выборы президента во Франции и в Северо-
Американских Соединенных Штатах или депутатов в один из евро-
пейских парламентов, и вся пресса с жадностью набрасывается на
возможность замены господства одной партии господством другой и
* Во избежание недоразумений считаем нужным заметить, что предлагае-
мый здесь анализ журналистики относится к тому, что называется газетным
обозрением в узком и точном смысле этого слова. На страницах газет могут
Находить себе место как высшие виды публицистики, так и научные социологи-
ческие очерки, но не они составляют существенную принадлежность текущей
прессы.
64
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
на все возможные последствия такой замены. Выступает наружу давно
подготовлявшееся народное движение в пользу изменения конститу-
ции страны, как, например, борьба народных масс в Австрии и
Бельгии за всеобщее избирательное право, и снова все заняты вопро-
сом о возможности успеха или неуспеха нового движения.
Одним словом, как бы ни были разнородны страны, народы, дей-
ствующие лица, условия, предшествующие обстоятельства и события,
европейская пресса решает все один и тот же вопрос, что возможно и
что невозможно в дальнейшем будущем. Этот вопрос представители
европейской прессы предъявляют ко всей бесконечно разнообразной
и пестрой массе разнороднейших политических и социальных явле-
ний и событий. Они позволяют себе такое однообразное отношение
к столь несходным явлениям и вещам, конечно, не потому, что, следуя
за Дж. Ст. Миллем44, они верят в «единообразие порядка мира», которое
они могли бы в данном случае видеть в том, что всем этим явлениям и
событиям обща присущая им возможность того или другого продол-
жения, а потому, что, несмотря на разнообразие перечисленных собы-
тий и явлений, они постоянно и неизменно применяют к ним одну и
ту же точку зрения*. Как естествоиспытатели, несмотря на различие
* Ср.: Милль Дж. Ст. Система логики / Пер. Ивановского. М., 1900. С. 244 и сл.
Не признавая категорий, Милль стремится обосновать индукцию, т. е., в конце
концов, весь процесс эмпирического познания, на предположении основного
единообразия в строе природы. Таким образом, вместо формальных элементов,
вносимых нашим мышлением в процесс познания, он кладет в основание его
предвзятое мнение о том, как устроена природа сама по себе. Но для того, чтобы
такое предвзятое мнение обладало безусловной достоверностью, создающею
вполне прочный базис для теории познания, оно должно быть метафизической
истиной. Следовательно, вместо того, чтобы создать вполне эмпирическую тео-
рию познания, свободную от трансцендентальных элементов, к чему стремится
Милль, он воздвигает свою теорию познания на трансцендентном фундаменте,
т. е. возвращает постановку и решение гносеологических проблем к тому состо-
янию, в каком они были до Канта. В самом деле, устанавливаемое Миллем пред-
положение об основном единообразии порядка природы очень похоже на из-
вестную аксиому Лейбница о предустановленной гармонии. Но в то время как
Лейбниц выдвигал свою аксиому с искренностью последовательного мыслителя
без всякой маски, т. е. во всей полноте ее метафизического содержания, Милль
настаивал на чисто эмпирическом характере предпосылки, легшей в основание
его теории познания. Он доказывал, что всякое индуктивное заключение по са-
мой своей сущности необходимо предполагает, что строй природы единообра-
зен, но затем это предположение о единообразии строя природы он выводил из
индуктивных заключений. Предположение это было основной предпосылкой
всей его системы познания и в то же время заключительным звеном ее. Таким
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
65
между механическими, физическими, химическими, физиологически-
ми и психическими явлениями, неизменно рассматривают их с одной
и той же точки зрения необходимых причинных соотношений между
ними, так же точно представители современной прессы неуклонно
применяют к явлениям политического и социального мира точку зре-
ния их возможного дальнейшего развития. Если наше сопоставление
естествознания с современной прессой и может вызвать некоторое
возражение ввиду чрезмерно большой неравноценности этих двух
видов мышления и связанных с ними культурных сил, то наш вывод,
что в то время как современное естествознание применяет к исследуе-
мым им явлениям категорию необходимости, современная пресса —
категорию возможности, вполне оправдывает это сопоставление. Эти
две категории так же неравноценны, как неравноценны наука и пресса.
При оценке каждой из них придется признавать между первыми не мень-
шее, если не большее, расстояние, чем между вторыми.
Конечно, вышеуказанное направление интересов современной
прессы, выражающееся в том, что все ее внимание сосредотачивается
на установлении тех или других возможностей, вполне объясняется
самой ее природой. Отмечая текущие события, пресса отвечает всег-
да на вопросы дня. Она имеет дело с единичными происшествиями и,
регистрируя их за вчерашний и сегодняшний день, она естественно
должна ставить вопрос относительно завтрашнего. Ее интересы по
необходимости сосредотачиваются на всем единичном как в области
происшедшего, происходящего и существующего, так и в области
единичных последствий всего случившегося. Поэтому по своей при-
роде пресса должна быть чужда всяким обобщениям; обобщая, она
только уклонялась бы от всех единичных событий и их единичных
последствий, т. е. уклонялась бы от того, следить за чем составляет ее за-
дачу. Она должна была бы тогда заниматься не отдельными явлениями, а
брать сразу много явлений и, сравнивая их, устанавливать нужные
для всякого обобщения сходства. Но если пресса по своей природе
образом, эта система не только основана на ничем не замаскированном, закол-
дованном круге доказательств, но и исходная, и заключительная точки ее на-
столько тождественны, что само познание должно быть упразднено как ненуж-
ный путь обхода для возвращения к месту отправления. Вообще о Милле можно
сказать словами Фр. А. Ланге, что Милль кончает там, где Кант начинает, хотя
можно было ожидать обратного отношения, так как Милль родился через два
года после смерти Канта. Ср: Ланге Фр. А. История материализма / Пер. под ред.
Вл. Соловьева. Т. II..C. 16.
66
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
не может заниматься обобщениями, то она не может также опреде-
лять того, что происходит необходимо, так как понятие необходи-
мости основано прежде всего на установлении сходства между явле-
ниями и на обобщении их.
Прессу занимают, однако, текущие события не только как единич-
ные, так как она интересуется ими, кроме того, также и во всей слож-
ности их случайного стечения и сочетания. Когда она ставит вопрос
о последствиях их в будущем, то опять-таки она заинтересована
этими последствиями в их конкретной обстановке, т. е. в связи со все-
ми сталкивающимися с ними явлениями. Для мира конкретных явле-
ний наиболее характерно то, что они бывают последствием беско-
нечно разнообразной комбинации скрещивающихся, сталкиваю-
щихся и встречающихся явлений и что они сами образуют новые
комбинации и группы. Свойства таких комбинаций и групп явлений
и точки подобного стечения и столкновения их не определяются ка-
кими-нибудь законами и не могут быть точно обозначены даже тогда,
когда законы для всех отдельных причинных соотношений (между
явлениями), входящих в эту комбинацию или стечение, известны и
могут быть точно определены. Так как для всякого ясно, что каждая
такая комбинация или группа явлений, безусловно, единична и не-
повторяема, то к самым этим комбинациям и группам совершенно
неприменима категория необходимости. В качестве необходимых
могут быть определяемы только соотношения между изолированно
взятыми и последовательными во времени явлениями, постоянно
повторяющиеся, а потому оказывающиеся как бы отдельным прило-
жением общего правила. Пресса уклонилась бы от своей задачи, если
бы она занялась соотношениями между явлениями, взятыми изоли-
рованно, и общими правилами, определяющими эти соотношения.
Она отстранилась бы от вопросов дня и погрузилась бы в несвой-
ственные ей общие теоретические проблемы, т. е. она присвоила бы
себе задачи науки.
Но если в каждом отдельном происшествии прессу интересуют
его единичные и индивидуальные свойства, а не его сходство с други-
ми, и если она берет каждое происшествие в его конкретной обста-
новке, т. е. вместе со всей сложной комбинацией фактов, происшед-
шей от совпадения его со всеми встречными происшествиями, иными
словами, если пресса обращает внимание на стороны явлений, прямо
противоположные тем, которые интересуют естествознание и вооб-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
67
ще науку, то очевидно, что пресса должна применять к интересую-
щим ее событиям и точку зрения, совершенно отличающуюся от
точки зрения науки. Своеобразная точка зрения прессы проявляется
главным образом по отношению к последствиям происшедших со-
бытий. Здесь в прессе уместны лишь те или иные ожидания, те или
другие гадательные предположения и та или иная степень уверен-
ности в возможности той или другой комбинации, или того или дру-
гого стечения обстоятельств, которые повлекут за собой те или дру-
гие последствия. Напротив, пресса не обладает никакими средствами
и данными для того, чтобы вполне определенно утверждать, что не-
обходимо должны наступить известная комбинация или стечение
обстоятельств и одно определенное последствие. Поэтому современ-
ной прессе приходится постоянно устанавливать и обсуждать только
возможность тех или иных комбинаций и последствий текущих со-
бытий и происшествий. Эта первенствующая роль понятия воз-
можности для прессы объясняется тем, что это понятие является наи-
более общим и объединяющим понятием для выражения как субъек-
тивной, так и объективной стороны ожидания и неполной
уверенности.
Приведенный здесь анализ сущности прессы дает представление
об одном из способов теоретического отношения к политическим и
социальным явлениям. Этот способ отношения проводится в прессе
с замечательной цельностью, единством и последовательностью, так
что в этом пресса не уступит науке. Поэтому понимание теоретиче-
ского значения прессы может служить также к формальному уясне-
нию того, как наука должна обращаться со своим материалом.
Здесь может идти речь, конечно, только о науке, занимающейся тем
же кругом фактов и происшествий, как и пресса, т. е. о науке, исследу-
ющей политические и социальные явления. Такой наукой является
социология, или наука об обществе. Из всего вышесказанного необ-
ходимо сделать вывод, что социология в противоположность прессе
не должна брать отдельные политические и социальные происшест-
вия непосредственно из жизни в их конкретной полноте и цельнос-
ти, а должна подвергать их далеко идущей тщательной переработке.
Это отдаление от непосредственного восприятия и переработка вле-
кУт за собой прежде всего изменение точки зрения. В социологии
Г1ет места для применения той, взятой из практической жизни,
^^чки зрения неуверенности в будущем, которая выражается в до-
68
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
пущении многих возможностей. Область социологии есть область
безусловно достоверного в социальных явлениях, а потому и точка
зрения ее заключается не в определении различных возможностей,
а в установлении необходимого.
Иначе, по-видимому, думают представители русской социологи-
ческой школы. К анализу формальных принципов, лежащих в основе
взглядов русских социологов, мы теперь и перейдем.
III
Посмотрим прежде всего, как самый талантливый из представите-
лей русской социологии — Н. К. Михайловский45 формулирует взгляд
на будущее развитие России передовых элементов своего поколения,
выразителем которых он был. «Скептически настроенные по отно-
шению к принципу свободы, — говорит он, — мы готовы были не до-
могаться никаких прав для себя; не привилегий только, об этом и го-
ворить нечего, а самых даже элементарных параграфов того, что
в старину называлось естественным правом. Мы были совершенно
согласны довольствоваться в юридическом смысле акридами и диким
медом и лично претерпевать всякие невзгоды... И все это ради воз-
можности, в которую мы всю душу клали; именно — возможности
непосредственного перехода к лучшему, высшему порядку, минуя
среднюю стадию европейского развития, стадию буржуазного госу-
дарства. Мы верили, что Россия может проложить себе новый исто-
рический путь, особливый от европейского пути, причем опять-таки
для нас важно не то было, чтобы это был какой-то национальный
путь, а чтобы он был путь хороший, а хорошим мы признавали путь
сознательной практической пригонки национальной физиономии
к интересам народа. Предполагалось, что некоторые элементы на-
личных порядков, сильные либо властью, либо своею многочислен-
ностью, возьмут на себя почин проложения этого пути. Это была воз-
можность. Теоретическою возможностью она остается в наших
глазах и до сих пор. Но она убывает, можно сказать, с каждым
днем». В другом месте тот же автор «от души приветствует энергиче-
ские слова г. Яковлева», начинающиеся заявлением: «освобождение
крестьян с землей сделало Россию в социальном смысле tabula rasa,
на которой еще открыта возможность написать ту или другую бу-
дущность. Эта возможность начать с начала и положить зародыш бу-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
69
дущего развития возлагает на представителей умственной жизни
в России широкую задачу: руководствуясь опытом других стран, из-
бежать тех ошибок, исправление которых теперь составляет там за-
боту всех передовых деятелей». С тем же радостным чувством автор
относится к утешениям кн. А. И. Васильчикова116, «тревожные сомне-
ния» которого относительно «язвы пролетариата» разрешаются в уве-
ренности, «что предупреждение ее (т. е. язвы пролетариата) возмож-
но, если только меры будут приняты вовремя». Н. К. Михайловский
неоднократно и на все лады повторяет эту мысль о возможности для
России избежать известного пути развития. По его мнению, «некото-
рые фазисы развития, через которые должна проходить европейская
мысль, чтобы напоследок убедиться в их несостоятельности, могут
быть обойдены наш. А это дает надежду, что и в практической жизни
мы благодаря своему позднему выходу на поле цивилизации можем
избежать многих ошибок, за которые Европа платилась и платится
кровью и вековыми страданиями». Даже в более недавнее время, уже
в эпоху своей борьбы с «современной смутой», Михайловский ут-
верждает, что «русскому человеку естественно задать себе вопрос: нет
ли в нашей жизни условий, опираясь на которые можно избежать
явных, самою Европою признанных изъянов европейской цивилиза-
ции»* Правда, с годами уверенность в этой возможности сильно ос-
лабела, и он ставит теперь даже упрек своим противникам, что они не
принимают этого во внимание. «Разве работа того направления, —
говорит он, — которое выступило в 90-х годах, т. е. нашего марксиз-
ма, состояла только в критике “теоретической возможности”? Если
бы и так, то представители этого направления должны были бы отме-
тить, что мы и сами задолго до их критики указывали на “беспощад-
ную урезку” теоретической возможности, равно как и на то, что
“сообразно этому наша программа осложняется, оставаясь при той
же цели, но вырабатывая новые средства”»**
Тот же взгляд, как при оценке реального процесса развития, выра-
жен у Михайловского и в формулированных им программах, т. е.
в практическом отражении его теоретических воззрений. Он утверж-
дает, что ввиду своеобразных задатков развития России, с одной сто-
* Литературные воспоминания и современная смута, II, 184.
** Михайловский Н. К. Лит<ература> и жизнь // «Русское богатство». 1901.
№4. Ч. 2. С. 128.
70
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
роны, и экономической отсталости ее — с другой, «возможны две
диаметрально противоположные политические программы. Можно
требовать для России буквального повторения истории Европы в эко-
номическом отношении: отнять у мужика землю и отправить его на
фабрики, свести всю обрабатывающую промышленность в города,
а сельскую предоставить мелким или крупным землевладельцам-не-
земледельцам. Таким путем различные общественные функции бла-
гополучно обособятся. Но можно представить себе и другой ход
вещей. Можно представить себе поступательное развитие тех самых
экономических начал, какие и теперь имеют место на громадном
пространстве Империи. Это будет, разумеется, опыт небывалый, но
ведь мы и находимся в небывалом положении. Мы представляем
собою народ, который был до сих пор, так сказать, прикомандирован
к цивилизации. Мы владеем всем богатейшим опытом Европы, ее ис-
торией, наукой, но в то же время сами только оцарапаны цивилиза-
цией. Наша цивилизация возникает так поздно, что мы успели вдо-
воль насмотреться на чужую историю и можем вести свою собствен-
ную вполне сознательно — преимущество, которым в такой мере ни
один народ в мире до сих пор не пользовался. Как бы то ни было, но
между двумя означенными политическими программами возможны
прения». В другом месте наш автор развивает ту же мысль о двух воз-
можных программах в следующих словах: «Когда-то и в Европе гос-
подствовал обширный общинный элемент, а в будущем есть большая
вероятность, что типы европейского и русского развития с течением
времени сольются. Эго может произойти двумя путями. Или Европа
круто повернет в своем развитии и осуществит у себя идею “едини-
цы, олицетворяющей собою принцип солидарности и нравственной
связи”, чем в Европе многие озабочены. Или мы побежим по торной
европейской дорожке, о чем у нас также многие хлопочут. Я думаю
даже, что весь интерес современной жизни для мыслящего русского
человека сосредотачивается на этих двух возможностях».
Все приведенные выдержки указывают на то, что И. К. Михайлов-
ский неуклонно рассматривал процесс развития России с точки зре-
ния представляющейся на его пути той или другой возможности.
Постоянство в применении им категории возможности к такому важ-
ному социологическому вопросу тем более поразительно, что взятые
нами выдержки относятся к разным годам на протяжении почти
тридцати лет.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
71
У читателя, однако, естественно может явиться желание объяс-
нить эти взгляды публицистическим характером деятельности
Н. К. Михайловского. Как журналист Н. К. Михайловский мог в данном
случае удовлетворяться той точкой зрения, которая всегда приводится
в прессе. Это предположение находит себе особенное подтверждение
в том обстоятельстве, что явление, которое Н. К. Михайловский так
последовательно рассматривает с точки зрения категории возможнос-
ти, всегда было достоянием газетной и журнальной литературы. Но мы
решительно устраняем это возражение. В ответ на него мы укажем то,
что, во-первых, пресса, несмотря на самое широкое применение кате-
гории возможности, всегда пользуется ею по отношению к единичным
последствиям единичных явлений, между тем как Н. К Михайловский
рассматривает с этой точки зрения целый процесс развития дан-
ного народа, а во-вторых, вопрос о развитии России, к которому
Н. К Михайловский применяет категорию возможности, далеко не
единственный вопрос, рассматриваемый им с этой точки зрения.
Н. К. Михайловский обсуждает с точки зрения возможности или
невозможности того или другого пути развития не только явления
будущего, но и события прошедшего, сделавшиеся предметом исто-
рического исследования. Рассматривая эпоху Екатерины IP7, он счи-
тает нужным доказывать, что в ее время третье сословие в России еще
не могло играть той роли, какую оно играло в Западной Европе.
«Положим, — утверждает он, — что Екатерина, подобно самым даже
верхним верхам тогдашней европейской интеллигенции, не могла
предвидеть той роли, которую буржуазия заняла впоследствии на ис-
торической сцене; но у нас-то третье сословие никаким родом не
могло играть тогдашней роли европейской буржуазии, т. е. не могло
быть носителем дорогих г. Веселовскому принципов свободы и про-
свещения». Доказывать это, вероятно, излишне, потому что, как пред-
полагает Н. К. Михайловский, у нас уже тогда могло бы быть создано
третье сословие для той же роли, как на Западе, но только в том слу-
чае, если бы осуществилась программа депутатов третьего сословия
в Екатерининской комиссии18. По его словам, «эта программа, вполне
определенная, была бы вместе с тем чрезвычайно целесообразна, ибо
именно этим путем могло бы у нас в ту пору сложиться крепкое, силь-
ное третье сословие. С течением времени, окрепнув в этой колыбели
монополии и крепостного права, третье сословие может быть и
развернуло бы знамя свободы и просвещения, но ясно, что в ту-то
72
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
пору заботы “наряду с французскими политиками” о насаждении
у нас третьего сословия ничего благотворного в нашу жизнь не вне-
сли и вносить не могли». Очень похожий взгляд на бывшую возмож-
ность возникновения у нас сильного третьего сословия сто лет тому
назад и на возможные последствия такого процесса развития выска-
зывает г. В. В/9 Несмотря на крупные разногласия между ним и
Н. К. Михайловским относительно существенных социально-поли-
тических вопросов, мы считаем себя вправе привести здесь его мне-
ние, так как рассматриваем только формальные основы их исследо-
ваний, служащие им обоим для понимания и объяснения социальных
явлений, а в этом отношении, как мы увидим ниже, обнаруживается
между ними полнейшее тождество. В своей книге «Наши направле-
ния» г. В. В. утверждает: «Будь мы несколько впереди, если бы крепост-
ное право было уничтожено сотнею лет раньше, — наше заимствова-
ние западных идей, совершавшееся в период развития в Европе бур-
жуазии и соответствующих ей общественных форм жизни, выразилось
бы усвоением не только общих гуманных принципов, но и в особен-
ности того конкретного миросозерцания, которое в своих интересах
построила на них буржуазия. Это потому, что с уничтожением кре-
постного права в России открылась бы возможность развития того
промышленного строя, какой торжествовал на Западе и занимал свои
позиции под знаменем просвещения и свободы. Нет сомнения, что
эта возможность дала бы практические результаты, у нас возник бы
капитализм с его очаровывающим внешним блеском; просветитель-
ные идеи явились бы к нам в той буржуазной оболочке, в какой они
торжествовали в Европе...»’ Ту же точку зрения, как к предполагаемо-
му им в возможности освобождению крестьян, Н. К. Михайловский
применяет и к действительно происшедшему. Сравнивая положение
Франции после поражения у Седана50 с положением России после
падения Севастополя51, он говорит: «Но Франция должна была еще
пережить залитое потоками крови междоусобие и доселе не имеет
определенной концентрированной задачи, в которой высокие тре-
бования идеала сочетались бы с общепризнанною возможностью и
необходимостью немедленного практического осуществления...
У нас такая задача была: освобождение миллионов рабов; освобожде-
ние, возможность и необходимость которого сразу стали для всех
’ В. В. Наши направления. С. 84.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
73
ясны, хотя одни готовились встретить его с ликованием, а другие
с трепетом и скрежетом зубовным».
Последняя выписка чрезвычайно характерна для Н. К. Михайлов-
ского. Его не удовлетворяет историческая необходимость сама по
себе; ему нужно еще обоснование ее в предшествующей ей возмож-
ности. В противоположность этому возможность имеет для него
вполне самостоятельное значение, она бывает дана сама по себе, и
тогда она вполне независима от необходимости. В этом особенно
рельефно сказывается то предпочтение, которое Н. К. Михайловский
отдает категории возможности. Вся энергия его как социолога на-
правлена на исследование тех процессов и явлений, в которых он
предполагает комбинацию различных возможностей.
Но из вышеприведенных слов его можно вывести также заключение,
что он допускает еще существование необходимости, которая не сопро-
вождается возможностью, а напротив, сопутствуется невозможностью.
К сожалению, он не занимается более обстоятельно этим вопросом и не
объясняет, которая из двух — необходимость или невозможность —
берет перевес при столкновении их. Конечно, в обыденной речи эти два
слова часто сопоставляются и противопоставляются. Говорят, например:
«Мне необходимо поехать на воды, но я не могу за отсутствием средств».
Однако если бы мы руководились в своих научных взглядах оборотами
обыденной речи, то мы должны были бы навсегда отвергнуть Копер-
никовскую систему52, так как мы никогда не перестанем говорить, что
«солнце встает и заходит». По отношению к категориям вообще, а к кате-
гории необходимости и причинности в особенности, надо отличать их
научное значение и применение от употребления соответственных слов
в обыденной речи. Иначе, как мы это выясняем отчасти в следующей
статье по отношению к категории причинности, наше мышление всегда
будет путаться в словесных противоречиях. С нашей стороны было бы,
впрочем, бесполезно задавать Н. К. Михайловскому вопрос о том, как
он понимает соотношение между категориями возможности и необ-
ходимости. Если бы он в свое время, делая выводы на основании уста-
новленных им возможностей, остановился над самим вопросом о зна-
чении возможности вообще и более детально его разработал, то, может
быть, категория возможности не играла бы при объяснении социаль-
ных явлений той доминирующей роли, какую она приобрела в его со-
циологических трудах и которую мы должны будем признать харак-
терной для всей русской социологической школы55.
74
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Ниже мы увидим, что в приоритете, отдаваемом Н. К. Михайловским
категории возможности перед категорией необходимости, сказывает-
ся целая философская система. Когда зарождалась научная мысль в ан-
тичной философии, то первое философско-научное обобщение вы-
разилось в попытке объяснить весь мир при помощи категории воз-
можности. Ведь один из основных принципов, на котором Аристотель
построил свою систему физики и метафизики54, был принцип воз-
можности. Затем на протяжении всего философского и научного раз-
вития вплоть до Нового времени постоянно возникали попытки, глав-
ным образом под влиянием Аристотеля, положить категорию возмож-
ности в основание всего научно-философского мировоззрения.
Представители русской социологической школы, стремясь к более
прочному обоснованию социологии, только повторяют старые ошиб-
ки и, сами того не зная, высказываются в пользу наиболее слабых ме-
тафизических учений. Но выяснить это более точно можно будет
только ниже, пока укажем на то, что в прошлом уже поистине все «воз-
можности» были и «быльем поросли», т. е. от них не осталось никакого
следа. Когда историческими исследованиями точно установлены все
ряды фактов в прошлом, то дальше науке решительно нет никакого
дела до того, что еще могло бы быть. Единственная задача ее заключа-
ется в исследовании причин, сделавших эти факты необходимыми.
Все до сих пор приведенные нами выписки из сочинений
Н. К. Михайловского касались реального процесса развития России.
Гораздо важнее, однако, то обстоятельство, что та же знакомая уже
нам точка зрения, заключающаяся в обсуждении тех или других воз-
можностей, господствует как над теоретическими взглядами его во-
обще, так и над решениями общих социологических и этических
вопросов в частности. Она везде сказывается в его сочинениях, так
что, несмотря на крайнюю бедность их точными формулами и об-
щими определениями, в этом отношении они чрезвычайно опреде-
ленны и не оставляют почвы для сомнений. Противопоставляя, на-
пример, задачи практика задачам теоретика, Н. К. Михайловский го-
ворит: «Практическая точка зрения стремится решить данную задачу,
по возможности сохранив без изменения окружающие условия.
Практик, желая произвести в жизни народа известную перемену,
имеет в виду только один ряд фактов. Для теоретика дело осложняет-
ся двумя вопросами: во-первых, возможно ли предложенное измене-
ние при незыблемости других, на первый взгляд, исторических уело-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
75
вий? Во-вторых, если предложенное изменение действительно будет
иметь место, то не отзовется ли оно на некоторых сторонах народ-
ной жизни настолько тяжело, что эта тяжесть перевесит ожидаемые
непосредственные благодетельные последствия изменения»*
IV
В связи с этим взглядом Н. К. Михайловского на задачи теорети-
ка стоит его своеобразная теория познания. Ей, несомненно, надо
отвести центральное место при анализе учений Н. К. Михайловского,
так как на нее опирается вся его социологическая система. Поэтому
чрезвычайно характерно то, что, с одной стороны, он обосновыва-
ет и свой субъективный метод на категории возможности и невоз-
можности, ссылаясь на нее как на высший критерий, с другой — что
для нас особенно важно, — он усматривает значение и цель своего
субъективного метода в определении тех или других возможнос-
тей. В одном из более ранних своих произведений, вошедших в соб-
рание его сочинений, он ставит вопрос: «Что лучше — поставить за-
дачи общества и социальные обязанности в начале исследования
законов социальных явлений или получить их в результате рабо-
ты?» Ответ на этот вопрос он формулирует в словах: «Конечно,
лучше вывести задачи общества в итоге исследования, если это воз-
можно. Но в том-то и дело, что приведенный вопрос совершенно
праздный, ибо по свойствам своей природы человек не может не
внести субъективный элемент в социологическое исследование».
В другом месте Н. К. Михайловский подробно и обстоятельно разви-
вает мысли, намеченные в этом коротком ответе. Исходной точкой
ему служит безусловное отрицание возможности исключительно
объективного метода в социологии. «Я убежден, — говорит он, — что
исключительно объективный метод в социологии невозможен, и ни-
когда никем не применяется». Ясно, что уже в так формулированном
отрицании пригодности одного объективного метода заключается
утверждение, что к социальным явлениям постоянно применяется
еще другой метод, противоположный объективному, т. е. субъектив-
ный. «Не восхищаться политическими фактами и не осуждать их
* Соч. I, 679. Ср.: Лавров П. Л. Исторические письма. СПб., 1905. С. 87-88, 91,
93, особ. 313.
76
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
можно», по мнению Н. К. Михайловского, «только не понимая их зна-
чения». Поэтому «субъективный путь исследования, — утверждает
он, — употребляется всеми там, где дело идет о мыслях и чувствах
людей. Но характер научного метода он получает тогда, когда приме-
няется сознательно и систематически. Для этого исследователь дол-
жен не забывать своих симпатий и антипатий, как советуют объекти-
висты, сами не исполняя своего совета, а только, выяснив их, прямо
заявить: вот тот род людей, которым я симпатизирую, в положение
которых я мысленно переношусь; вот чьи чувства и мысли я спосо-
бен представить себе в форме своих собственных чувств и мыслей;
вот что для меня желательно, и вот что нежелательно, кроме исти-
ны». Но этим путем создается масса субъективных разногласий, кото-
рые препятствуют общим научным выводам. Н. К. Михайловский
признает, что «разногласие субъективных заключений представляет,
действительно, весьма важное неудобство. Неудобство это, однако,
для социологии неизбежно, борьба с ним лицом к лицу, в открытом
поле, для науки невозможна. Не в ее власти сообщить исследователю
те или другие социологические понятия, так как они образуются
всею его обстановкой. Она может сообщить знания, но влиять на из-
менение понятий может только косвенно и, вообще говоря, в весьма
слабой степени». Тем не менее «из этого не следует, — продолжает
он, — что наука должна сидеть сложа руки и отложить всякие попече-
ния об устранении или хоть облегчении такого важного неудобства
как разногласие понятий о нравственном и безнравственном, спра-
ведливом и несправедливом, вообще желательном и нежелатель-
ном. Она должна сделать в этом направлении то, что может сделать.
А может она вот что: признав желательным устранение субъектив-
ных разногласий, определить условия, при которых оно может про-
изойти. Это исследование обнимает, конечно, и историю возникно-
вения и развития субъективных разногласий, причем будет опи-
раться и на данные объективной науки — данные низших наук и
факты исторические и статистические. Но в основе исследования
будет лежать субъективное начало желательности и нежелатель-
ности, субъективное начало потребности». «Такова, — заключает
свой ход рассуждений Н. К. Михайловский, — одна из задач социоло-
гии. Таковы все общие задачи социологии. Признав нечто желатель-
ным или нежелательным, социолог должен найти условия осущест-
вления этого желательного или устранения нежелательного. Само
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
77
собою разумеется, что ничто, кроме неискренности и слабости
мысли, не помешает ему придти к заключению, что такие или такие
желания не могут осуществиться вовсе, другие могут осуществиться
отчасти. Задачи социологии, таким образом, существенно отличают-
ся от наук естественных, в которых субъективное начало желатель-
ности остается на самом пороге исследования, потребность позна-
ния субъективна, как и все потребности». Развивая далее это противо-
положение социологии естественным наукам, автор еще раз
возвращается к своему определению социологии как науки, исследу-
ющей желательное, насколько оно возможно. «Социолог, — говорит
он, — напротив, должен прямо сказать: желаю познавать отношения,
существующие между обществом и его членами, но кроме познания я
желаю еще осуществления таких-то и таких-то моих идеалов, по-
сильное оправдание которых при сем прилагаю. Собственно говоря,
самая природа социологических исследований такова, что они и не
могут производиться отличным от указанного путем».
По поводу содержания вышеприведенных выписок и наших заме-
чаний о них нам, однако, могут возразить, что, отрицая возможность
применения к социальным явлениям одного объективного метода,
Н. К. Михайловский, действительно, настаивает в них на том, что при
исследовании социальных явлений всегда сказывается субъективное
отношение к этим явлениям, а потому он рассматривает условия, при
которых возможно устранение субъективных разногласий, т. е. пре-
вращение субъективного отношения к социальным явлениям в субъ-
ективный метод, имеющий научное значение. Но, скажут нам, он
нигде не говорит, что значение и цель субъективного метода заклю-
чается в определении возможного или невозможного в социальных
явлениях. Нам укажут также на то, что, напротив, Н. К. Михайловский
прямо устанавливает в качестве господствующей точки зрения при
применении субъективного метода определение желательного и
нежелательного, а не возможного и невозможного. В ответ на эти
возражения мы напомним, что мы заняты здесь не отдельными слу-
чаями употребления слов «возможность» и «невозможность» в со-
циологических трактатах, а исследуем вообще вопрос о примене-
нии категории возможности и невозможности к социальным явле-
ниям и в частности в данном случае следим, как эту категорию
применяют русские социологи. Имея же в виду принципы катего-
риального мышления, мы должны будем признать, что в конце кон-
78
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
цов Н. К. Михайловский отводит главную роль в своем субъективном
методе категории возможности и невозможности.
В самом деле, если рассматривать значение категорий в общей
системе наших научных понятий, то их надо признать наиболее об-
щими верховными понятиями, которые абсолютно просты и потому
не могут быть определены, а также не могут быть сведены без утраты
всего своего содержания к еще более высоким понятиям. Поэтому
даже с этой формально-логической нивелирующей точки зрения ка-
тегориям должно быть отведено исключительное место. Ведь благо-
даря их верховному положению сам собою уже возникает гносеоло-
гический вопрос относительно их научной ценности, их значения,
а также относительно источника их происхождения в процессе по-
знания. Но именно потому, что с формально-логической точки зре-
ния категории занимают верховное положение в системе понятий,
каждая из них охватывает собой определенный круг видовых поня-
тий. В частности, желаемое и ожидаемое так же, как и вероятное, вхо-
дят в родовое понятие возможного в качестве видов его, а потому и
вся эта группа понятий образует одну и ту же общую категорию воз-
можного и невозможного. При этом каждое из этих понятий выдви-
гает, кроме того, также тот или другой оттенок в ее значении. Так, на-
пример, понятия желаемого и ожидаемого выражают те оттен-
ки, в которые облекается возможное в душевных состояниях
человека, необходимо претворяясь в них в некоторого рода оценку.
Мы, следовательно, были вполне правы, утверждая, что основу субъ-
ективного метода Н. К. Михайловского составляет применение кате-
гории возможности и невозможности. Настаивая, однако, на том, что
его метод субъективный, Н. К. Михайловский считал, конечно, нуж-
ным применять излюбленную им категорию и в более субъективной
окраске; для этого он облек ее также в психологические понятия, ко-
торые он и нашел в определениях желательного и нежелательного.
Таким образом, остановившись именно на этих понятиях и отдав на
их суд решение вопроса о том или другом направлении всех своих
социологических исследований, Н. К. Михайловский только лишний
раз подтвердил свою верность категории возможности.
Но решением вопроса о методах не исчерпывается вся теория
познания Н. К. Михайловского. Остается нерешенным еще чрезвы-
чайно важный вопрос — что же такое, в конце концов, истина? Для
выяснения взгляда Н. К. Михайловского на эту основную проблему
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
79
теории познания часто ссылаются на перепечатанный вместо пре-
дисловия к первому тому его сочинений отрывок из одной его кри-
тической статьи, в котором он говорит, что он «не может не восхи-
щаться поразительной внутренней красотой» слова «правда». Этот
отрывок, однако, имеет чисто лирический характер, и потому для
разъяснения теоретического отношения Н. К. Михайловского к во-
просу об истине гораздо поучительнее его «Письма о правде и не-
правде». В них он уже вначале говорит, что «та сила, которая сковыва-
ла некогда понятия истины и справедливости узами одного слова
“правда”, грозит, кажется, иссякнуть». Затем он направляет все свои
рассуждения и доказательства против «усилий», «попыток» и «зло-
счастного стремления» разорвать правду на две половины. По его
мнению, не только в науке, но и в искусстве сказывается «все то же
злосчастное стремление разорвать Правду пополам, дикое, нелепое,
ничем логически не оправдываемое стремление, упорно, однако,
просачивающееся во все сферы мысли и обволакивающее современ-
ного человека со всех сторон густым туманом». Заявив, что это
стремление рисуется в его воображении в виде какой-то сказочной
борьбы между двумя «лютыми зверями», олицетворяющими собою
самое истину и справедливость, он считает нужным обратиться
к молодому поколению с увещанием: «Не принимайте в этой позор-
ной драке участия. Тяжелыми ударами отзовется она на вас, и на
близких вам, и на всем, что вам дорого. Драка эта не только страш-
на, не только возмутительна. Сама по себе она просто невозможна.
Во тьме — да будет она проклята — могут бороться фантастические,
изуродованные подобия истины и справедливости». Таким образом,
и на этот раз Н. К. Михайловский решает возникший перед ним воп-
рос ссылкой на невозможность. Согласно его словам, «везде, где есть
место обеим половинам единой Правды, т. е. во всех делах, затрагива-
ющих человека как животное общественное, одной истины человеку
мало — нужна еще справедливость. Он может понимать ее узко,
мелко, даже низко, но по самой природе своей не может от нее от-
казаться, и забытая, искусственно подавляемая половина Правды, без
его ведома, даже против его воли, руководит им». В конце концов,
следовательно, Н. К. Михайловский противопоставляет вполне реаль-
ным и, по его собственному признанию, чрезвычайно упорно прояв-
ляющимся усилиям разорвать правду пополам лишь свою личную веру
в невозможность сделать это, так как, по его убеждению, единство
80
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
правды нерушимо, что сказывается хотя бы в самом слове «правда».
Ослепленный своей верой, он ищет поддержки даже у Фр. А. Ланге55
и думает, что он нашел в приводимом им отрывке из «Истории мате-
риализма» подтверждение того, что не он один говорит «о невозмож-
ности разорвать правду пополам без ущерба для обеих половин»,
но также и Ланге.
Эта ссылка Н. К. Михайловского на авторитет Ланге только пока-
зывает, как плохо он понимал и понимает Ланге. Ему остался совер-
шенно чуждым весь строй мышления того научно-философского те-
чения, одним из основателей которого был Ланге. Современное нео-
кантианство56, несомненно, прилагает все свои усилия к достижению
цельного миропонимания путем объединения всех сторон «правды».
Но это стремление выросло не в противовес каким-то теоретическим
попыткам разорвать правду на части, а благодаря уразумению глубо-
чайших жизненных противоречий между различными правдами,
в сравнении с чем единение правды в одном слове — мелочь.
В противоположность этому для Н. К. Михайловского это словесное
единство — все; он заканчивает там, где для неокантианства возника-
ют проблемы, а потому он не может даже понять неокантианцев.
Если бы он их понял, то их стремления и усилия к объединению
правды показались бы ему совершенно напрасной тратой сил, так
как он, не замечая жизненных противоречий, предполагает уже впе-
ред, что «правда» едина и что существуют лишь несчастные теорети-
ческие попытки разорвать «правду».
Чтобы не повторяться, мы считаем нужным покончить здесь с тео-
рией познания русской социологической школы. Мы можем сделать
это с тем большим правом, что единственный писатель, который
кроме Н. К. Михайловского заслуживает в этом вопросе внимания,
Н. И. Кареев57, ничего нового по существу не говорит. Правда, он счи-
тает введенный Н. К. Михайловским термин «субъективный метод»
неправильным и предпочитает говорить о «субъективных элементах»
в познании, о «субъективной точке зрения», «субъективной оценке»
или чаще всего просто о «субъективизме», но для нас это разногла-
сие неважно. Подобно Н. К. Михайловскому, Н. И. Кареев обосновы-
вает проповедуемый им субъективизм, опираясь на категорию воз-
можности и невозможности. Он только систематичнее Н. К. Михай-
ловского, а потому то, что у Н. К. Михайловского разбросано в виде
отдельных замечаний, изложено Н. И. Кареевым в известной после-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
81
довательности. Тем не менее по отношению к систематизации мате-
риала Н. И. Кареев вполне следует за Н. К. Михайловским, когда он
считает нужным прежде всего доказать, что полный объективизм не-
достижим в социологии, так как совершенное устранение из нее
субъективных элементов невозможно. «Устранять субъективные эле-
менты из науки, — говорит он, — необходимо, не только, однако,
в какой степени это возможно, но и в какой мере это нужно, дабы не
требовать для вящей “научности” такого полного обезличения позна-
ющего субъекта, которое вредно для самой науки и, в сущности, не-
возможно, ибо самое безличие есть не что иное, как очень крупная
односторонность, ограниченность, т. е. опять-таки некоторое, хотя и
отрицательное, определение субъекта»’ «Если идти до конца в этом
обнажении субъекта от всяких его определений, то получится нечто
в действительности невозможное, т. е. личность, ничем не определяе-
мая». «Обнажение познающего субъекта от случайных определений
имеет поэтому целью только возвышение его со степени члена из-
вестной группы на степень члена всего человечества, со степени су-
щества, выполняющего ту или другую функцию в социальной жизни,
на степень разносторонне развитой личности. Дальше этого идти
невозможно, да и не следует*. «Будь крайний объективизм возможен
в исторической науке, нам пришлось бы не только лишить субъект
всех его определений, но, так сказать, обобрать изучаемый предмет
по отношению ко многим его реальным свойствам». Доказав таким
образом невозможность полного объективизма в социологии,
Н. И. Кареев переходит к вопросу о возможности субъективизма. Как
и следовало ожидать, зная его систематичность, он в этом случае
даже решительнее, чем Н. К. Михайловский, выдвигает соображения,
касающиеся возможности субъективизма. «Возможность субъекти-
визма в гуманных науках, — утверждает он, — обусловливается или
тем, что субъект находится случайно в особом отношении к объекту,
так или иначе задевающему его интересы, как француза или немца,
как политического деятеля или человека науки, — или же тем, что
самый объект не может иначе действовать на всякого исследователя,
как вызывая субъективное к себе отношение и тогда, когда исследо-
ватель, освободившись от случайного субъективизма, не захочет ог-
* Кареев Н. Основные вопросы философии истории. 3 изд. С. 167. Курсив
везде наш.
82
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
раничиться одним внешним пониманием явления; в первом именно
случае он может стоять и не стоять в особом отношении к объекту, во
втором — явление не может быть понято без субъективного к нему
отношения».
Вскрывая гносеологический смысл понятий желательного и ожи-
даемого как видовых значений категории возможности, мы уже ука-
зывали на существование различных оттенков, которые вкладывают-
ся в эту категорию. Кроме того, читатель, конечно, и сам заметил, что
Н. К. Михайловский и Н. И. Кареев пользуются, по меньшей мере,
двумя различными понятиями возможности и невозможности, смот-
ря по тому, говорят ли они о реальном социальном процессе или
обосновывают свой субъективный метод. С легким сердцем, однако,
оперируя посредством категории возможности и невозможности,
они сами не дают себе труда остановиться и подумать над различны-
ми значениями, которые вкладываются в эту категорию. Между тем
нам было достаточно только сопоставить выписки из их сочинений,
чтобы коренная разница между двумя основными значениями воз-
можности и невозможности прямо бросалась в глаза. Эдуард Гартман58
определяет в своем «Учении о категориях» одно из этих значений ка-
тегории возможности и невозможности как логическое, а другое —
как динамическое*. Но само по себе это подразделение не является
для него основным, так как, согласно с принятой им общей схемой
рассмотрения категорий, он прежде всего проводит интересующую
нас категорию через три сферы познания и следит, какой смысл при-
обретает возможность и невозможность, смотря по тому, познается
ли она в субъективно-идеальной, субъективно-реальной или метафи-
зической сферах. Таким образом, получается гораздо большее число
подразделений, перечислять которые здесь, однако, излишне, так как
гносеологическая ценность различных значений категории возмож-
ности, устанавливаемых Гартманом, далеко не одинакова, некоторые
из них, как, например, метафизические, очевидно, не имеют приме-
нения к научному познанию социальных явлений.
Для наших целей схема Гартмана даже совершенно непригодна,
так как мы должны иметь в виду не только применение категории
возможности и невозможности к социальным явлениям вообще, но и
то специальное употребление, которое делают из нее русские социо-
* Hartmann Ed. von. Kategorienlehre. Leipzig, 1896. S. 343 ff.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
83
логи в частности. Между прочим, мы должны принять во внимание,
что русские социологи, движимые не вполне, правда, сознанной по-
требностью дифференцировать хоть до некоторой степени отдель-
ные значения категории возможности в своих исследованиях и
именно подчеркнуть субъективный оттенок ее, были принуждены
пользоваться для этого понятиями желательного и ожидаемого.
Поэтому нам кажется, что мы лучше уясним два основные для нас
значения категории возможности и невозможности и сделаем пони-
мание их наиболее доступным, если согласно с терминологией писа-
телей, взгляды которых мы здесь анализируем, назовем пока одно
значение объективным, а другое — субъективным. В самом деле, когда
упомянутые писатели определяют что-нибудь как возможное или не-
возможное в реальном социальном процессе, то они придают поня-
тиям возможности и невозможности объективное значение; когда же
они говорят о возможности и невозможности чего-нибудь для чело-
века, то по большей части они вкладывают в эти понятия некоторый
субъективный смысл. В латинском языке, в противоположность русс-
кому и немецкому, существуют особые слова для этих двух значений
возможности — possibilitas и potentia*.
Конечно, эта классификация лишь наиболее практичная, как не-
посредственно понятная и отмеченная даже в некоторых языках, но
ее далеко нельзя назвать исчерпывающей. Неудовлетворительность
ее заключается главным образом в том, что в познающем и действую-
щем субъекте объективное и субъективное значения возможности и
невозможности многообразно перекрещиваются и переплетаются.
Однако выделить эти значения возможности и невозможности и по-
казать как сферу применимости каждого из них, так и различные
комбинации между ними можно будет только в дальнейшем изложе-
нии. Раньше мы должны закончить наш анализ применения катего-
рии возможности и невозможности к социальным явлениям во всей
той полноте и широте, которую уделяют этому применению предста-
вители русской социологической школы в своих исследованиях.
К этой задаче мы теперь и возвратимся.
* Подобно латинскому языку и в греческом эти два значения возможности и
невозможности фиксированы в отдельных словах. Ср.: Hartmann Ed. von.
Kategorienlehre. S. 357.
84
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
V
К вопросу о субъективном методе непосредственно примыкает
вопрос об идеале. Н. К. Михайловский строит свою теорию идеала, ис-
ключительно сверяясь с той же категорией, причем перевес опять, оче-
видно, должно получать субъективное значение возможности и невоз-
можности, так как идеал создается человеком и есть во всяком случае
явление внутреннего мира. Чтобы выяснить сущность идеала,
Н. К. Михайловский, по своему обыкновению, берет два контрастиру-
ющих понятия, именно понятия идолов и идеалов, и путем противо-
поставления их друг другу определяет каждое из них. В понимании им
внутреннего смысла этих понятий сильно сказалось влияние
Фейербаха59. Но он вполне оригинален и не подчиняется ничьему вли-
янию, когда в формальном отношении усматривает различие между
ними в том, что достижение первых невозможно, между тем как осу-
ществление вторых представляет полную возможность. По его словам,
«боги суть продукты идеализации тех или других явлений природы во-
обще и человеческой в особенности, но они вовсе не суть идеалы, не
маяки на жизненном пути. Они идолы, предметы поклонения, ужаса,
обожания, причем твердо сознается невозможность сравняться с ни-
ми, достигнуть их величия и силы. Идеал, напротив, есть нечто для че-
ловека практически обязательное: человек желает и чувствует воз-
можность достигнуть того или другого состояния». Эту мысль
Н. К. Михайловский развивает далее более подробно. По его мнению,
идол «есть именно то, чем человек хотел бы быть, но по собственному
сознанию быть не может. И приписываются ему именно те действия,
которые человек выполнить не может: так, к нему обращаются с моль-
бою главным образом в таких случаях, когда для получения известного
результата обыкновенных человеческих сил и способностей не хвата-
ет. Идеалы же человечества, хотя и переплетаются более или менее
с идолопоклонством в той или другой форме, имеют совершенно про-
тивоположный характер. Возможность достижения известной комби-
нации вещей собственными, человеческими средствами составляет их
необходимое условие».
Определив, таким образом, путем применения категории возмож-
ности значение идеала с формальной стороны, Н. К. Михайловский
стремится дать свое определение идеала также и по существу.
Решающее значение для него опять имеет, конечно, категория воз-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
85
можности. «Единственный общий знаменатель, — утверждает он, —
к которому могут быть правомерно приведены все процессы, есть
человек, т. е. существо, ограниченное известными пределами, облада-
ющее определенною суммою сил и способностей, оценивающее
вещи под тяжестью условий своей организации. Нормальное выпол-
нение этих границ, т. е. равномерное развитие всех сил и способнос-
тей, дарованных природой человеку, — таков наш единственно воз-
можный, конечный идеал». Таким образом, Михайловский отстаивает
свой идеал всесторонне развитой личности, легший в основание его
теории борьбы за индивидуальность, как единственно возможный.
В другом месте, излагая взгляды первого обоснователя теории
личности в русской литературе К. Д. Кавелина60 и соглашаясь с основ-
ными положениями его, Н. К. Михайловский считает нужным внести
отдельные поправки в терминологию Кавелина. Он старается более
точно, чем это сделал Кавелин, разграничить и фиксировать понятия
«личности» и «человека»; в связи с этим он дает свои формулы разви-
тия личного начала. Как и следовало ожидать, в конструированных
им формулах главную роль опять играет категория возможности.
«Сбрасывая с себя одно стихийное ярмо за другим, — говорит он, —
личное начало может принять двоякое направление. Оно может
«поставить себя безусловным мерилом всего» и не признавать над
собою никаких ограничений, ни старых стихийных, ни новых созна-
тельных. Это уже будет чисто эгоистическое начало, могущее возник-
нуть только при узкой сфере интересов и односторонности задач,
«при односторонних исторических определениях», как выражается
К. Д. Кавелин. Это направление слишком эгоистично, чтоб можно
было сомневаться в том, что оно лично. И в то же время оно слишком
односторонне, чтобы его можно было признать человечным. Но раз-
витие личного началаможет принять и другое направление. Человек
может разбить стихийные оковы, налагаемые на него, например,
родством, но вместе с тем подчиниться сознательно избранным ог-
раничениям, например, товарищества. Смотря по большей или мень-
шей широте условий, в которые при этом попадает человек, его раз-
витие примет направление более или менее человеческое». Столь же-
ланное для Н. К. Михайловского одновременное и гармоническое
Развитие начал личности и человечности сделалось возможным, по
его мнению, только в России и притом только со времен Петра
Великого61. «В России действительно личность и человек, — пишет
86
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
он, — могли почти беспрепятственно выступить на арену истории
вместе, именно потому, что личность до Петра едва существовала и,
следовательно, никаких “исторических определений” иметь не могла.
Действительно, вся частная жизнь Петра и вся его государственная
деятельность есть первая фаза осуществления в русской истории на-
чала личности не в смысле того направления, которое она приняла
отчасти при нем, а в особенности после него в Европе, а в смысле че-
ловечности. Вот искомая общая формула деятельности Петра».
Исторические факты, однако, далеко не подтверждают того пути иде-
ального развития, который начертил для личного начала в России
Н. К. Михайловский, и, как известно, Петр Великий одновременно
с деятельностью, способствовавшею развитию личности, не чуж-
дался и прямо противоположных мероприятий, когда, например,
усиливал закрепощение крестьян и даже распространял крепост-
ное право на свободных до него людей. Но формула развития
личного начала, даваемая Н. К. Михайловским, подобно боль-
шинству его социологических формул, определяет известную
возможность, а всякое определение одной возможности заклю-
чает в себе допущение всех остальных возможностей, число ко-
торых может быть иногда бесконечно велико. Поэтому если то,
что И. К. Михайловский предполагал возможным, в действительнос-
ти не произошло, у него всегда есть в запасе оправдание, что различ-
ные обстоятельства могли превратить сперва возможное в невозмож-
ное. По его словам, «коллизия обстоятельств заставляла Петра сплошь
и рядом, за невозможностью создать новую узду для исключительно
личного начала, для безусловного измерения всего одним этим нача-
лом — оставлять в полной неприкосновенности, даже сильнее затя-
гивать старую узду».
Итак, категория возможности и невозможности оказывается
в данном случае тем, что она есть на самом деле, именно гибким
орудием для оправдания и объяснения чего угодно. Являясь по
самой своей сущности воплощением относительности, она весьма
удобна для тех, кто отрицает все безусловное даже в нравственном
мире, так как, с одной стороны, она представляет самый широкий
простор при выборе путей, с другой, наоборот, дает право со-
слаться на безысходность положения, если избранный путь
не приводит к желанной цели. Мы должны здесь отметить это
свойство столь излюбленной Н. К. Михайловским категории, так
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
87
как в ней самой как в теоретическом принципе таится высшая сте-
пень релятивизма62, граничащая с полной нравственной бесприн-
ципностью. Саму же оценку взглядов Н. К. Михайловского и осо-
бенно сказавшееся здесь влияние его точки зрения на все его
нравственное миропонимание мы пока отложим.
VI
Так как мы теперь закончили в общих чертах свой анализ обос-
нования Н. К. Михайловским проповедуемого им начала личнос-
ти, то мы можем перейти к его взгляду на социальный процесс
в его целом. В соответствии со своей теорией «личного начала»,
Н. К. Михайловский понимает социальный процесс как взаимо-
действие среды и личности. Для нас, однако, здесь важна не эта фак-
тическая часть его взглядов, т. е. не то, как он понимает социальный
процесс по его содержанию, а другая, методологическая, или те
формальные основы, которые служат ему для объяснения того, что
социальный процесс вообще совершается. Вникая в эти формаль-
ные основы его социологической теории, мы констатируем, что
даже наиболее общие и всеобъемлющие научные принципы пре-
творяются в его мысли соответственно его точке зрения. Он при-
нужден понимать причинность явлений как нечто относительное,
чтобы согласовать ее с категорией возможности, на которую он
опирается и которая, как мы только что отметили, по своему суще-
ству является выражением всего относительного. Если бы он
признал причинность явлений не относительной, то он должен был
бы рассматривать социальные явления как необходимые, а в таком
случае не было бы места для его допущений различных возможнос-
тей. Между тем социальный процесс в его представлении есть глав-
ным образом осуществление или неосуществление тех или других
возможностей.
Чтобы читатель мог судить об этой основной черте социологи-
ческой теории Н. К. Михайловского, мы опять позволим себе привес-
ти его собственные слова: «И независимость человека от общих зако-
нов, — говорит он, — и его зависимость от ближайшего сочетания
причин — относительны. С одной стороны, есть в истории течения,
с которыми человеку, будь он семи прядей во лбу, бороться невоз-
можно. С другой — человек, получив причинный толчок от данной
88
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
комбинации фактов, становится к ней сам в отношении причинного
деятеля и может влиять на нее более или менее сильно. Сознательная
деятельность человека есть такой же фактор истории, как стихийная
сила почвы и климата. Общие, простые и постоянные исторические
законы намечают пределы, за которые деятельность личности ни
в каком случае переступить не может. Но эти пределы еще довольно
широки, и внутри их могут происходить колебания, приливы и отли-
вы, отзывающиеся весьма чувствительно на долгое время. В этих пре-
делах энергическая личность, двигаясь и двигая направо и налево,
вперед и назад, может при известных обстоятельствах придать свой
цвет и запах целому народу и целому веку, хотя, конечно, существуют
известные причины, в силу которых эта личность могла явиться и
иметь такое влияние. Но эти специальные причины могут стоять
совершенно в стороне от общих законов истории, они могут коре-
ниться, например, в случайных особенностях организации личнос-
ти и, тем не менее, оказывать сильное влияние на ход исторических
событий». «Бессильная вырвать новое русло для истории, — говорит
он дальше, — личность может, однако, при известных условиях вре-
менно запрудить историческое течение или ускорить его быстроту.
Если бы мы могли взглянуть на историю с высоты нескольких сот
тысяч лет, то при этом все отдельные личности оказались бы почти
одинаково ничтожными. Но мы живем так мало, а любим и ненави-
дим так много, что не можем не относиться с исключительным вни-
манием к скорости, с какою наши надежды и опасения оседают в об-
ласть действительности, а следовательно, и к тем людям, личными
усилиями которых эти надежды и опасения реализуются».
Приведенные выписки типично передают отношение Н. К. Михай-
ловского к вопросу о причинности социальных явлений; отношение
это, хотя и не в столь определенной форме, неоднократно сказывает-
ся в его сочинениях. Пропитывая принцип причинности элемента-
ми относительности и превращая его таким образом в послушное
орудие для доказательства того, что социальный процесс слагается
из осуществления различных возможностей, Н. К. Михайловский со-
здает, конечно, этим путем широкий простор для исповедуемой им
веры в роль личности в историческом процессе. Роль эта в том виде,
в каком он ее отстаивает, сводится, согласно с общими предпосылка-
ми его мышления, к известному ряду предоставленных отдельному
лицу возможностей. Эти намечаемые самой его точкой зрения преде-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
89
лы для деятельности выдающихся личностей он формулирует в виде
следующих вопросов: «когда нам указывают на какую-нибудь энерги-
ческую, влиятельную личность как на кандидата в великие люди, над-
лежит рассмотреть, во-первых, какие элементы в окружающей среде
дали личности точку опоры, с которой она получила возможность
влиять на ход событий? Во-вторых, что может принести за собой
влияние этой личности на такие стороны жизни, которые в настоя-
щую минуту отступают почему-нибудь на задний план, но составля-
ют, быть может, стороны наиболее существенные? В-третьих, каковы
цели и средства личности». На так поставленные вопросы мы нахо-
дим у Н. К. Михайловского вполне соответственные ответы. По его
мнению: «для того чтобы личность .могла давать тон истории, набро-
сить свой личный колорит на эпоху, требуется, разумеется, чтобы
она сама попала в тон, чтобы было нечто общее между ее задачами и
средой, в которой ей приходится действовать. Но это “нечто”, за ко-
торое энергическая личность должна ухватиться, чтобы затем быть
в состоянии затоптать и вырвать из почвы все, что в данной среде
не гармонирует с ее нравственной и умственной физиономией, это
нечто может быть очень различно и по объему, и по своему досто-
инству. Это общее должно существовать непременно, иначе личность
израсходуется без остатка на донкихотство». «Великие люди — люди
будущего. Но давать тон истории могут и люди прошедшего. Если бы
личность могла действовать только на почве лучших сил среды, то
в истории не было бы никаких зигзагов, никаких попятных движе-
ний. История копит в недрах общества массу самых разнообразных
инстинктов, интересов, стремлений, идей, расположенных в весьма
сложном, запутанном порядке, так что в данную минуту на поверх-
ность могут всплыть элементы и побочные, и отнюдь не представля-
ющие собой лучших сил среды, отнюдь не соответствующие тому,
что мы называем “требованиями времени" И, однако, ловкая лич-
ность может, ухватившись за них, иметь успех, окрасить своим цве-
том известный, более или менее продолжительный период времени.
Такая ролъ может иногда придтись по плечу даже совсем дюжинной
личности».
Высказанные в этих отрывках положения не оставляют сомне-
ния относительно настоящего взгляда Н. К. Михайловского на
сущность социального процесса. Тем не менее, невольно является
желание получить от него более точную и определенную формулу,
90
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
которая в немногих словах выражала бы то же, что он так часто
очень пространно излагает на целых страницах своих сочинений.
Такие формулы, однако, не в характере литературной деятельнос-
ти Н. К. Михайловского, так как литературная фраза и стилисти-
чески законченный в своей внешней красоте оборот всегда пере-
вешивают у него точность и определенность выражения. Только
в одном месте мы находим у него некоторое приближение к такой
формуле. Но она не может удовлетворить уже потому, что ей недо-
стает цельности и законченного содержания. Кроме того, она
даже высказана Н. К. Михайловским не от собственного лица, а от
лица его героя Григория Темкина. Мы, однако, считаем себя вправе
привести здесь эти слова, так как Н. К. Михайловский отрицает толь-
ко тождество своей личности с личностью Григория Темкина, но
не тождество своего настроения и своих теоретических взглядов. Это
тождество настроения и взглядов не может подлежать даже сомне-
нию, в чем всякий легко убедится путем сравнения их; да оно отчасти
засвидетельствовано и самим Н. К. Михайловским в его признании,
что чувство, с которым он писал свои очерки «Вперемежку», не сочи-
нено. Изложение своих взглядов на социальный процесс герой
Н. К. Михайловского Григорий Темкин начинает с характеристики
современной ему общественной жизни по сравнению с жизнью
предшествовавшего ему поколения. По его словам, жизнь его поколе-
ния «глубже по той простой причине, что история идет вперед и во-
просы, некогда только намеченные, ставит перед сознанием и совес-
тью во всей их наготе, так что увертываться от них или нет возмож-
ности, или не является желания. Обратите, пожалуйста, внимание на
оба эти пункта: возможность и желание. Это очень важно. В моей
жизни был один довольно-таки тягостный период, когда я мог только
размышлять. Это время я употребил на соображение разных истори-
ческих параллелей и сравнений и пришел, между прочим, к такому
результату, что всякий общественно-психологический процесс, име-
ющий будущность, производится двумя силами: чисто материальной
непреоборимою невозможностью для людей не поступать извест-
ным образом, и силою духовною, сознанием правоты, справедливос-
ти такого образа действия». Таким образом, Н. К. Михайловский, со-
гласно с общими предпосылками своего научного миропонимания,
выдвигает и на этот раз, как и во многих других случаях, с которыми
мы познакомились, две точки зрения — возможность и желательность.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
91
Мы уже выше убедились, что эти две точки зрения сводятся, собствен-
но говоря, к одной и той же, так как представляют собой лишь два раз-
личных оттенка, один — более объективный, а другой — более субъек-
тивный, которые вкладываются в категорию возможности.
VII
Читатель, вероятно, уже сам сопоставил взгляды Н. К. Михайлов-
ского на общественное развитие России, приведенные нами в нача-
ле нашего разбора его социологических теорий, с общими воззре-
ниями его на социальный процесс. В таком случае он убедился, что
понимание Н. К. Михайловским общественного развития России
основано на применении к нему, как к частному случаю, его общей
точки зрения, которую мы везде отмечали и подчеркивали. Пришел
ли Н. К. Михайловский к этой точке зрения впервые путем анализа
общественного развития России, или он уже клал в основание этого
анализа свою общую точку зрения, а добыл он ее при решении
наиболее общих и основных социологических проблем, — для нас
не важно. Генезисом его идей или тем индивидуально-психологиче-
ским путем, которым он пришел к ним, мы здесь не интересуемся.
Нас занимает исключительно логическая и гносеологическая струк-
тура его социологических теорий. Поэтому если мы указываем на то,
что взгляд Н. К. Михайловского на процесс развития России основан
на применении к этому частному социологическому случаю общей
точки зрения его на социальный процесс, то мы имеем в виду их ло-
гическое соотношение, которое может совпадать и не совпадать с ис-
торической последовательностью их возникновения.
Вполне своеобразную окраску в социологическом построении
Н. К. Михайловского принял вопрос о значении личного начала и
о роли личности в социальном процессе в применении к обществен-
ному развитию России. В этой специальной сфере он превратился
в вопрос об отношении интеллигенции к народу. Последний вопрос
распадается для Н. К. Михайловского и примыкающих к нему русских
социологов на две основные части: с одной стороны, русские социо-
логи считают нужным доказывать, что русская интеллигенция могла
принять только тот характер, который ей свойственен, с другой —
они настаивают на том, что единственно возможной основой для де-
ятельности ее, а вместе с тем и единственно возможным материалом
92
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
для конкретного построения ее идеала является народ. По уверениям
Н. К. Михайловского, «для нашей интеллигенции невозможна та безза-
ветная искренность, с которой европейская интеллигенция времен
расцвета либеральной доктрины ожидала водворения чуть не рая
на земле от проведения в жизнь буржуазных начал». «Мы не можем
призвать к себе буржуазию не то что с энтузиазмом, а даже просто без
угрызений совести, ибо знаем, что торжество ее равносильно система-
тическому отобранию у народа его хозяйственной самостоятельности.
Отсюда все эти шатания таких людей, которые, Бог знает по каким по-
буждениям, не прочь сказать во всеуслышание: я за буржуазию! Стоять
за буржуазию можно, но вдохновиться ее идеей, с чистою совестью и
уважением к себе отдать ей на службу свое оружие — мысль, знание,
творчество, логику — этого интеллигенция наша сделать не может».
Далее Н. К. Михайловский доказывает, что «русская интеллигенция и
русская буржуазия — не одно и то же и до известной степени даже
враждебны и должны быть враждебны друг другу; предоставьте рус-
ской интеллигенции свободу мысли и слова — и, может быть,
русская буржуазия не съест русского народа; наложите на уста интел-
лигенции печать молчания — и народ будет наверное съеден».
Особенно подробно обсуждает этот вопрос г. В. В. По его словам,
«благодаря тому обстоятельству, что развитие прогрессивных идей
в русском обществе началось в такое время, когда у нас царили кре-
постные порядки, русская интеллигенция не могла заимствовать
с Запада идеи в той оболочке, в какой они оказывались наиболее со-
ответствующими интересам господствовавшего там буржуазного
класса, хотя в этой именно форме они пользовались наибольшим
распространением в Европе. Еще менее она могла дать этим идеям
облачение в интересах господствовавшего у себя сословия, так как
основные принципы соответствующего строя уже давно были лише-
ны авторитета, каким они пользовались в Средние века, и находились
в непримиримом противоречии с элементарными положениями со-
циальной этики. Таким образом, наша интеллигенция могла прини-
мать с Запада прогрессивные идеи во всей их общечеловеческой чис-
тоте, а переводя в практические формулы, .могла дать им выражение,
обнимающее всю массу народа, а не какой-либо привилегированный
и полупривилегированный класс. Она не только могла, но и должна
была поступать таким образом». Далее г. В. В. утверждает, что «един-
ственный слой, какой она (т. е. наша интеллигенция) видела перед
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 93
собой живым и сильным, по крайней мере, в возможности, была на-
родная трудящаяся масса, и если только интеллигенция не отворачива-
лась от самостоятельной переработки общечеловеческих идей правды
и справедливости, если она хотела думать о светлом социальном буду-
щем России, она не только могла, но и должна была в своем социаль-
ном миросозерцании дать первое место народу и его интересам». Ту же
мысль г. В. В. высказывает в предисловии к книге, из которой мы взяли
две предыдущие выдержки, как бы указывая на программное значение
этой мысли. «В России, — говорит он, — буржуазия обречена на второ-
степенную роль, фабрично-заводской пролетариат не имеет шансов
на более или менее значительное развитие, и потому главнейшей воз-
можной социальной основой нашего будущего, как это было в про-
шедшем, является крестьянство».
Мы принуждены были привести эти длинные выписки, даже рис-
куя утомить читателя однообразием их, ввиду чрезвычайной теоре-
тической и практической важности разбираемых в них вопросов.
Вопросы эти в последние десятилетия XIX столетия сыграли громад-
ную роль в общественном развитии России. Поколение русской ин-
теллигенции, приурочиваемое к 70-м годам, как к наиболее характер-
ным в этой эпохе, имеет полное право гордиться своей постановкой
и решением этих вопросов. Тогда по-новому заговорили о социаль-
ных задачах русской интеллигенции, об отношении ее к народу,
о культурно-историческом значении русского народа, об его эконо-
мических интересах и о некоторых чертах его социально-этическо-
го миросозерцания, чрезвычайно важных для будущности России.
Эта эпоха, поистине, составляет один из славнейших периодов в ис-
тории русской интеллигенции. Понятно, что и представители «рус-
ской социологической школы», принадлежавшие по возрасту к этому
же поколению русской интеллигенции, не только прониклись взгля-
дами своего времени, но и стремились дать им более прочное социо-
логическое обоснование. Читатель теперь уже знает, что это социо-
логическое обоснование заключается в том, что русские социологи
доказывали «теоретическую возможность» осуществления идеалов
русской интеллигенции. При этом они признавали, что эта возмож-
ность «с каждым годом» подвергается «беспощадной урезке». Далее,
они считали, что даже если русская интеллигенция получит полную
свободу действия, то, «может быть», русская буржуазия и «не съест
Русского народа», а следовательно, «может быть», и осуществятся
94
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
идеалы русской интеллигенции, в противном же случае «народ будет
наверное съеден», и идеалы русской интеллигенции «наверное» по-
терпят крушение.
Лишь робко у русских социологов прорывалась иногда мысль, что
для того, чтобы обосновать идеал, нужно доказать его принадлеж-
ность к сфере долженствующего быть. Но и это долженствование
было лишено у них непререкаемости, так как оно всегда опиралось на
возможность. Если Фихте63, отстаивая принцип свободы и непрелож-
ное значение категорического императива64, выдвинул положение —
«ты должен, следовательно, ты и можешь», то представители рус-
ской социологической школы, защищая свои идеалы, обращались
к русской интеллигенции с призывом, формулированным навыворот;
они говорили ей — «ты можешь, следовательно, ты и должна». В от-
стаивании всяких «возможностей» заключается вся оригинальность
русской социологической школы, так как содержание ее идеалов и
понимание ею смысла социального процесса были даны ей целиком
стихийным общественным движением 70-х годов и самой русской
жизнью. Они не были вожаками русской интеллигенции в современ-
ном им общественном движении, а только шли за нею. Даже как-то не
верится, что такое грандиозное движение практического свойства,
имевшее такие героические проявления в жизни, получило столь жал-
кое выражение в социологических теориях. Не верить этому, однако,
мы не имеем теперь никакого основания, так как мы уже знаем, что
русские социологи не случайно доказывали лишь возможность идеа-
лов русской интеллигенции, а, наоборот, построили всю свою социо-
логическую систему на категории возможности.
VIII
С вопросом о роли интеллигенции в русском общественном раз-
витии тесно связан логически, а еще больше исторически вопрос
об экономическом развитии России. Вопрос этот считается окон-
чательно решенным по существу в пользу того теоретического на-
правления, которое основывало свои выводы на научных взглядах
К. Маркса и его школы. Победа этого нового направления, несомнен-
но, принадлежит к наиболее блестящим страницам в истории теоре-
тических битв вообще, так как редко теоретический спор заканчи-
вался с такою быстротою и с таким поразительным успехом. Ведь
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
95
в этом случае недавние противники всецело проникались первона-
чально враждебною им точкою зрения и до того усваивали многие
положения своих врагов, что потом считали их своими собственны-
ми. В самом деле, теперь уже никто не сомневается в существовании
капиталистического производства на Руси и не опровергает того, что
развитие капитализма в России быстро идет вперед. Если иногда и
возникают попытки подвергнуть сомнению относящиеся сюда факты
и опровергнуть опирающийся на них прогноз дальнейшего развития
уже упрочившихся капиталистических форм производства, то эти
отдельные голоса тонут в дружном хоре тех, для кого капиталисти-
ческое развитие России стало очевидной и даже избитой истиной.
Но именно потому, что сам спор о капиталистическом развитии
России по существу решен, и содержание теоретических положений,
раньше противопоставлявшихся друг другу, теперь уже не только не
возбуждает прежде бушевавших страстей, но даже никого особенно
не волнует, именно потому пора, наконец, проанализировать фор-
мальные принципы, на которые опирались противники в своем тео-
ретическом споре. В пылу спора все настолько были увлечены самим
содержанием его, что почти совсем не обращали внимания на то, что
спорящие стороны исходят из противоположных и взаимно исклю-
чающих друг друга точек зрения; а наиболее рациональное решение
такого спора — формальное. Действительно, если присмотреться
к формальным принципам теоретических положений двух враждо-
вавших направлений, то становится сразу понятным, почему спор
так быстро окончился в пользу марксистов, доказывавших, что раз-
витие капитализма в России с необходимостью будет подвигаться
вперед и притом все более и более ускоренным темпом. Уже сама
постановка вопроса марксистами заключала в себе и решение его.
Марксисты настаивали главным образом на определении необхо-
димых причинных соотношений между экономическими явлениями.
В частности, они доказывали, что известные причинные соотноше-
ния «с естественной необходимостью» привели к созданию в России
целого ряда ясно выраженных капиталистических форм производ-
ства и также необходимо влекут за собой дальнейшее возникновение
и развитие их. В противоположность им русские народники, которые
по отношению к формальным приемам исследования вполне соли-
дарны с русскими социологами, с одной стороны, указывали лишь
на возможность известного пути развития, а с другой — и притом
96
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
главным образом, отрицали возможность другого несимпатичного
им направления в экономическом развитии России65. Но, как было
уже отмечено выше, всякое установление одной возможности заклю-
чает в себе вместе с тем и допущение при известных условиях всех
остальных возможностей. Ввиду именно этого крайне относительно-
го характера точки зрения русских социологов-народников было бы
странно ожидать от них особенной принципиальной стойкости. Для
них было сравнительно легко отказаться от некоторых своих теорети-
ческих положений, и не только признать тот путь развития, на кото-
рый указывали марксисты, но и настолько проникнуться некоторыми
их положениями, чтобы даже не замечать своих заимствований.
Чтобы не быть голословными, мы должны привести факты, дока-
зывающие, что точка зрения русских социологов-народников дей-
ствительно заключает в себе все эти формальные элементы и прежде
всего отличается крайней относительностью. Сделать это мы можем
не иначе как снова проанализировав ряд отрывков из их сочинений.
На этот раз мы должны ссылаться прежде всего на экономические и
публицистические труды г. В. В., так как в экономических вопросах
русские социологи с Н. К. Михайловским во главе примыкают пре-
имущественно к нему. Во вступительной статье к своему основному
экономическому труду — «Судьбы капитализма в России» — г. В. В.
вполне определенно указывал на то, что мотивы, которыми он руко-
водился, предпринимая свое исследование, заключались в намерении
поддержать русскую интеллигенцию в ее стремлениях, и что наибо-
лее основательную поддержку, по его мнению, русская интеллиген-
ция может найти в убеждении в невозможности развития капитализ-
ма в России; убеждение же это может быть внушено его экономиче-
скими выводами. По его словам, «народная партия много бы выиграла
в практическом отношении, если бы двойственность, раздирающая
ее миросозерцание, была уничтожена, если бы к ее вере в живучесть
народных устоев присоединилось убеждение в исторической невоз-
можности развития капиталистического производства в России.
Такое убеждение способны дать наши обобщения (если они только
истинны). В самом деле, коль скоро по особенностям современного
исторического момента России невозможно достичь высшей ступе-
ни промышленного развития капиталистическим путем, если все
меры в пользу этого последнего способны только разрушить благо-
состояние народа, но не привести к организации производства,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
97
если поэтому замеченные явления разрушения исконных форм на-
родной жизни происходят не в силу экономической борьбы мелко-
го производства с крупным и победы последнего, а суть результат
неудачного вмешательства правящих классов, следовательно, про-
изведены политическими мерами, то лица, желающие добра наро-
ду и имеющие возможность помочь ему, смелее выступят в борьбу
с угнетающими его влияниями, так как они могут не опасаться,
что все их успехи в общественно-политической сфере будут разби-
ты неумолимыми и неподдающимися никакой политике законами
промышленного прогресса»*. Этот теоретический план поддержать
русскую интеллигенцию в ее стремлениях, доказав невозможность
развития капитализма в России, несомненно, составляет вполне ори-
гинальную черту г. В. В., впервые введенную им в русскую социологи-
ческую литературу. В свое время ее тотчас же отметил Н. К. Михайлов-
ский. Дав характеристики того общественного направления, к кото-
рому принадлежал сам Н. К. Михайловский, он указывал на то, что и
г. В. В. «совсем в него входит, с тем единственным, по-видимому, чрез-
вычайно важным отличием, которое определяется его убеждением
в невозможности для России капиталистического строя на европей-
ский лад. ПсГмнению г. В. В., все надежды и опасения на этот счет
одинаково тщетны. Ни бояться нам капитализма не приходится, ни
надеяться на его торжество, ибо самая возможность его господства
на Руси есть химера. Напрасно мы, в близоруком увлечении приме-
ром Запада, со страшными пожертвованиями, пытаемся водворить
у себя крупную промышленность, организованную на европейский
лад: ничего из этого не выходит и выйти не может. Но столь же на-
прасны и опасения относительно того факта, что капитализм запол-
нит нашу родину: капитализм наш фатально вял, неповоротлив, не
имеет корней и напоминает своими проявлениями анекдот о том му-
жике, который, получив власть, рассчитывал украсть сто целковых и
убежать»* **
Читая сперва горячие уверения самого г. В. В., а затем характерис-
тику его взглядов, даваемую Н. К. Михайловским, можно подумать,
что экономические теории г. В. В. наконец освободили русскую ин-
теллигенцию от всяких сомнений и колебаний. Если судить о г. В. В.
'В. В. Судьбы капитализма в России. СПб., 1882. С. 4-5.
** Михайловский Н. К. Соч. V, 778.
98
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
по его обещаниям, то надо предположить, что он стремился внушить
русской интеллигенции непоколебимую уверенность хоть в чем-ни-
будь научно безусловном, будь это безусловное даже только отрица-
тельное положение. Иными словами, он хотел в своих научных по-
строениях дать то, что решительно отсутствовало в социологических
теориях Н. К. Михайловского и даже в принципе отрицалось им. Но
своеобразные научные положения, выработанные г. В. В., в действи-
тельности далеко не соответствуют его намерениям, и это несоответ-
ствие приходится объяснить исключительно специфическими свой-
ствами его точки зрения. Не кто иной, как Н. К. Михайловский, поспе-
шил разоблачить эту сторону взглядов г. В. В. и лишить их ореола
безусловности. По его словам, «взгляд г. В. В. может показаться с перво-
го раза чрезвычайно оптимистическим. Отрицая возможность капи-
талистического строя на Руси, он тем самым как бы удаляет из нашего
будущего и все теневые стороны процесса. На самом деле это, однако,
вовсе не так, и даже очень поверхностный читатель не может обличать
нашего автора в излишнем оптимизме, хотя бы ввиду одной следую-
щей его фразы (из предисловия к “Судьбам капитализма в России”):
‘‘Отрицая возможность господства в России капитализма как формы
производства, я ничего не предрешаю относительно его будущего как
формы и степени эксплуатации народных сил”. Более внимательный
читатель знает, что во всей работе г. В. В. эта оговорка постоянно име-
ется в виду и, понятное дело, процесс обезземеления подчеркивается
при этом с особенной выразительностью. Другими словами, капита-
лизм, по мнению г. В. В., не может у нас достигнуть тех законченных
форм и той напряженности производства, которых он достиг в Европе,
но процедуру отлучения производителей от сил природы и орудий
производства он совершать может и теперь уже с успехом соверша-
ет». Далее Н. К. Михайловский приводит отрывок из одной полемиче-
ской статьи г. В. В., в которой г. В. В. еще дальше простирает свои уступ-
ки, выражающиеся в допущении возможности частичных успехов ка-
питализма в России. «Весьма вероятно, — сознается он, — что Россия,
как и другие страны, имеет некоторые естественные преимущества,
благодаря которым она может явиться поставщиком на внешние рынки
известного рода товаров; очень может быть, что этим воспользуется
капитал и захватит в свои руки соответствующие отрасли производ-
ства, т. е. международное разделение труда действительно поможет на-
шему капитализму укрепиться в некоторых отраслях производства; но
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
99
ведь у нас идет речь не об этом; мы говорим не о случайном участии
капитала в промышленной организации страны, а о вероятности по-
строения всего производства в России на капиталистическом принци-
пе». Ввиду таких признаний, которые г. В. В. высказывает мимоходом,
как бы не замечая их противоречия с первоначально поставленными
им себе научными задачами, Н. К. Михайловский совершенно прав,
когда считает нужным более точно формулировать все допускаемые
г. В. В. отступления от безусловного отрицания возможности развития
капитализма в России. «У нас, значит, — говорит он, — возможно в об-
ширных размерах и уже практикуется отлучение производителей от
сил природы и орудий производства, каковое отлучение есть неизбеж-
ный спутник и даже фундамент капиталистического строя; возможно
то, что сейчас казалось невозможным, — законченные формы капи-
тализма; только они бессильны охватить все производство страны.
Этого они не могут». Подводя, наконец, итог своему анализу того, на-
сколько безусловно г. В. В. отрицает возможность развития капитализ-
ма в России, Н. К. Михайловский приходит к заключению, что «для ис-
тинного понимания его оригинального тезиса о невозможности у нас
капиталистического строя, в противоположность Европе, где он имеет
свои raisons d’etre, для правильного понимания этого тезиса надо иметь
в виду, что капиталистический строй в Европе не так уж господствует,
как обыкновенно думают, а у нас не так уж отсутствует, чтобы даже для
отдаленного будущего можно было противополагать наши экономи-
ческие порядки европейским. Без сомнения, наш капитализм находит-
ся еще в зачаточном состоянии и в данный исторический момент мы
можем со сравнительно большим удобством выбирать характер своей
экономической политики. Но положение о невозможности, химерич-
ности нашего капитализма надо понимать с теми ограничениями, ко-
торые я сейчас заимствовал у самого г. В. В.: эта невозможность дале-
ко не абсолютная, и, может быть, даже не совсем правильно назы-
вать ее невозможностью».
Итак, Н. К. Михайловский приходит к заключению, что то понятие
невозможности, при помощи которого оперирует г. В. В., — не абсо-
лютное, а потому оно не может быть даже признано настоящим поня-
тием невозможности в его строгом значении. Мы должны сознаться,
что чрезвычайно удивились, когда впервые познакомились с этим
Мнением Н. К. Михайловского, так как, насколько нам известно, это
единственный случай, когда он вполне определенно и прямо признает
100
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
преимущество абсолютного понятия перед относительным. Притом он
делает это далеко не случайно, ибо его предпочтение абсолютной невоз-
можности в данном случае является выводом из целого ряда доказа-
тельств, тщательно подобранных и искусно сгруппированных. Все это
стоит в полном противоречии со всей научной и литературной деятель-
ностью Н. К. Михайловского. С его точки зрения, «наука покончила с аб-
солютами»; по его словам, «мы запутываемся в непосильной нам безу-
словной истине», «и единственно доступные нам истины» суть истины
«условные». Поэтому он везде, где только может, спешит отметить и под-
черкнуть свое презрение ко всему абсолютному или безусловному*
Мы считаем совершенно безнадежными попытки определять
значение того или другого понятия невозможности, встречающего-
ся в сочинениях Н. К. Михайловского, с точки зрения понимания
этого понятия им самим, так как он сам не отдавал себе отчета в том,
что, употребляя одно и то же слово «невозможность», он оперирует
с различными понятиями. Но именно потому, что мы устраняем эту
первую задачу как не подлежащую решению, мы должны признать
для себя тем более обязательной другую задачу. Эта вторая задача
заключается в том, чтобы при суждении о всевозможных ссылках
Н. К. Михайловского на невозможность, постоянно иметь в виду те
различные понятия невозможности, которые находятся в обращении
в различных отраслях современного знания и смысл которых анали-
зируется и устанавливается в современной гносеологии, логике и ме-
тодологии. Только опираясь на этот прочный фундамент, можно
правильно указывать, какими из понятий невозможности пользова-
лись, хотя бы и не вполне сознательно, Н. К. Михайловский и следо-
вавшие за ним социологи, какой смысл приобретают известные по-
нятия в их применении и какую ценность они имеют в том или дру-
гом случае. Только тогда можно судить, по какому праву пользуются
названные социологи известным понятием и насколько это понятие
действительно служит опорой для их утверждений, или же, наоборот,
насколько оно применено без достаточного основания, так как оно
не только не поддерживает, а даже подрывает отстаиваемые ими
положения.
* Там же. IV, 62; ср.: I, 105. Только еще один раз Н. К. Михайловский делает
некоторую уступку, заявляя, что правда, добываемая человеком, «есть правда от-
носительная, но практически она, пожалуй, безусловна для человека, потому что
выше ее подняться нельзя» (IV, 461).
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
101
IX
Итак, приступим к логическому анализу тех понятий, которые
представители русской социологической школы имеют в виду, когда
говорят о невозможности.
Наиболее настойчивые ссылки на невозможность мы находим
у Н. К. Михайловского в его обосновании субъективного метода.
В этом случае, как мы видели, невозможность исключительно объек-
тивного метода в общественных науках, по учению сторонников со-
циологической школы, равнозначна действительному отсутствию
в них этого исключительно объективного метода. Н. К. Михайловский,
не вполне отдавая себе отчет в том, к чему приводит избранный им
способ доказательств, настаивал, по-видимому, <<на чисто фактиче-
ском характере этого отсутствия». Если бы это было действительно
только так, то ссылка на невозможность в данном случае была бы ли-
шена всякой доказательной силы. То, что фактически отсутствовало до
сих пор и отсутствует в данный момент, может явиться в любой следу-
ющий момент, и, следовательно, то, что было фактически невозможно
вчера и сегодня, может стать фактически возможным завтра. Но
Н. К. Михайловский прибавляет к этому более точное определение во
времени, заявляя, что исключительно объективный метод в социоло-
гии не только невозможен, но и никогда никем не применяется.
Слово «никогда» в своем первоначальном значении относится к про-
шедшему времени и обозначает отрицание существования или дей-
ствия в прошедшем; но оно имеет также наиболее общее значение,
т. е. обозначает отрицание вообще или по отношению ко всем вре-
менам; это всеобъемлющее безвременное значение Н. К. Михай-
ловский, по-видимому, и хочет придать ему. В таком случае нам ос-
тается попытаться понимать мысль Н. К. Михайловского так, как
понял ее Н. И. Кареев, развив ее в одном определенном направле-
нии. Отсутствие исключительно объективного метода в обществен-
ных науках не временного фактического характера, а безвременно-
го логического. По мнению Н. И. Кареева, всякий субъект имеет из-
вестную совокупность определений, которой его нельзя лишить,
не уничтожив самого субъекта; требование же от субъекта исклю-
чительно объективного отношения к социальным явлениям рав-
носильно требованию лишить субъект всяких определений. Но ли-
шение субъекта всех определений есть логическая бессмыслица,
102
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
а потому и строгий последовательный объективизм в социальных
науках логически невозможен. Как круг не может быть не круглым,
а, например, четырехугольным, и четырехугольник не может быть
не четырехугольным, а, например, круглым, так и субъект не может
быть несубъективным, т. е. исключительно объективным. Таким об-
разом, если верить Н. И. Карееву, мы здесь имеем самый типичный
случай логической невозможности. Эта логическая невозможность,
при которой одно понятие совершенно исключает другое, несом-
ненно, безусловного характера* Она представляет из себя абсолют-
ную невозможность в противоположность только что упомянутой
фактической или относительной невозможности. Хотя, по мнению
Н. К. Михайловского, «наука покончила с абсолютами», он сам вряд
ли стал бы доказывать, что понятия треугольника или круга не абсо-
лютны, а относительны, и бывают, например, нетреугольные тре-
угольники и некруглые круги.
Но попробуем ближе сопоставить, с одной стороны, подлинно ло-
гическую невозможность, имеющую абсолютный смысл и иллюстри-
руемую вышеприведенными математическими примерами, признан-
ными в логике типичными, а с другой — отстаиваемую русскими со-
циологами невозможность исключительно объективного метода
в социологии. Это сопоставление сразу покажет нам несоответствие
той и другой, а следовательно, и ошибку русских социологов. Когда
мы анализируем понятие круга, то мы приходим к заключению, что
существенное и даже единственное определение его заключается
в том, что он круглый, т. е. что все точки линии, очерчивающей его,
находятся в равном расстоянии от центра. Ничего подобного мы не
можем сказать о понятии субъекта, так как это понятие имеет много не
только различных, но даже разнородных определений, и потому пра-
вильнее будет сказать, что есть много различных понятий субъекта**
Если, например, брать понятие субъекта в его прямом и непо-
средственном противопоставлении понятию объекта, то для субъек-
та в этом смысле невозможна вообще наука. Противополагаемый
* Ср.: Sigwart. Logik. 2 Aufl. Bd. I. S. 244-245.
** О различных понятиях субъекта, смысл которых выясняется при противо-
поставлении субъекта объекту, см.: Rickert Н. Der Gegenstand der Erkenntniss.
Emfiihrung in die Transcendentalphilosophie. 2 Aufl. Tubingen, 1904. S. 11 ff. К сожа-
лению, субъективизм русских социологов настолько примитивен, что нам не при-
ходится так широко брать вопрос о субъекте, как он поставлен у Г. Риккерта.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
103
объекту субъект не может превратиться в изучаемый им объект.
Всякая наука должна быть, в конце концов, лишь группировкой пред-
ставлений субъектов об объектах. Поэтому если под понятием субъ-
екта подразумевать те индивидуальные качества, которые свойствен-
ны каждому субъекту в отдельности и отличают один субъект от дру-
гого, то никто не станет спорить, что при изучении не только явлений
природы, но и социальных явлений всякий субъект может отказаться
от этих индивидуальных определений и изучать в социальных явле-
ниях только безусловно общее им всем. Для определения и оценки
этого общего субъект должен становиться на общеобязательную или
надындивидуальную точку зрения, что доступно, конечно, каждому
мыслящему субъекту. Таким образом, отказываясь от субъективизма,
в этом более узком смысле, мыслящие субъекты так же создают объ-
ективную социальную науку без всякой примеси субъективизма, как
они создали объективное естествознание. В противоположность
этому русские социологи, настаивая на невозможности исключи-
тельно объективного отношения к социальным явлениям, дают по-
нять, что для этого субъект должен перестать быть вообще субъектом.
В действительности, однако, как мы только что убедились, для этого
требуется только, чтобы субъект перестал быть субъектом в извест-
ном более узком смысле, что вполне возможно и логически законно.
Из всего этого следует, что русские социологи создали в данном слу-
чае совершенно ошибочное научное построение вследствие того,
что, оперируя при помощи категории невозможности, они не вника-
ли достаточно в ее смысл и не разобрались в различных значениях
сложного понятия невозможности. В своем увлечении доказательной
силой понятия невозможности они стремились придать ему то чисто
логическое значение, которое совсем не свойственно ему в данном
случае.
Другим поводом для того, чтобы воспользоваться понятием не-
возможности, служит Н. К. Михайловскому его решение вопроса
°б истине и справедливости. Как мы уже знаем, по его мнению, не-
возможно разорвать правду, слагающуюся из истины и справедли-
вости, пополам без ущерба для обеих половин. Свои доказательства
этой невозможности он направляет против теоретических усилий и
попыток произвести этот разрыв. Но эти усилия и попытки, по убеж-
дению самого Н. К. Михайловского, не остаются безуспешными, а, не-
сомненно, приводят к известному результату. Только этот результат,
104
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
по его мнению, нежелателен, ибо он связан с ущербом как для исти-
ны, так и для справедливости. Следовательно, Н. К. Михайловский не
имел здесь в виду абсолютную невозможность, так как иначе теоре-
тические попытки разорвать правду не имели бы никакого значения.
Если, однако, вдуматься в этот вопрос внимательнее, то необходимо
придти к заключению, что утверждать о какой бы то ни было невоз-
можности разрывать правду на истину и справедливость — значит
впадать в недоразумение. Только в самом примитивном сознании
они не разорваны. Напротив, как мы указали выше, на той стадии
культуры, на которой стоим мы, объединение истины и справедли-
вости в одном цельном мировоззрении является основной пробле-
мой не только философии, но и всякой нравственной жизни. Ведь
несовпадение истины и справедливости, как в теории, так и в практи-
ческой жизни, ведет к наиболее трагическим конфликтам. Впрочем,
значительно позже Н. К. Михайловский сам отчасти признал, что за-
дача современного мыслителя заключается не в том, чтобы доказы-
вать невозможность отрывать справедливость от истины и наобо-
рот — истину от справедливости, а в том, чтобы стремиться к их объ-
единению. В предисловии к своим сочинениям, для которого он
использовал отрывок из одной своей критической статьи, написан-
ной в 1889 г., он утверждает, что выработка такой точки зрения, «с ко-
торой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука об
руку, одна другую пополняя», есть «высшая из задач, какие могут пред-
ставиться человеческому уму, и нет усилий, которых жалко было бы
потратить на нее. Безбоязненно смотреть в глаза действительности и
ее отражению — правде-истине, правде объективной, и в то же время
охранять правду-справедливость, правду субъективную, — такова за-
дача всей моей жизни».
Однако в социально-философской системе Н. К. Михайловского
проповедуемая им невозможность разрывать правду на обособлен-
ные области истины и справедливости имеет далеко не эпизодиче-
ское значение. Напротив, невозможность эта, на теоретическом при-
знании которой Н. К. Михайловский так настаивает, находится в тес-
нейшей внутренней связи с целым отделом его взглядов, и прежде
всего с его теорией идолов и идеалов. И в этой теории, как мы уже
знаем, понятие невозможности играет решающую роль. Притом при
постановке вопроса об идолах Н. К. Михайловский снова придал по-
нятию невозможности неправильное и несоответствующее ему зна-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
105
чение, анализ и критика которого заслуживает особенно серьезного
внимания; именно в данном вопросе понятия возможности и невоз-
можности необходимо ведут к роковым заблуждениям в нравствен-
ных теориях и в практической деятельности. Прежде всего, никак
нельзя признать, что возможность осуществления составляет какой
бы то ни было, хотя бы и второстепенный, признак идеала. Еще
меньше оснований соглашаться с Н. К. Михайловским, что эта воз-
можность есть его существенный признак. Если вопрос о возмож-
ности и играет какую-нибудь роль, то лишь при выборе целей, хотя
и в этом случае он имеет решающее значение скорее по отноше-
нию к средствам, чем по отношению к цели. Но значением катего-
рии возможности для нравственных понятий мы займемся ниже.
Здесь наша специальная задача заключается только в анализе поня-
тия невозможности, которым Н. К. Михайловский пользуется для оп-
ределения того, что он называет идолом.
Не подлежит сомнению, что в данном случае Н. К. Михайловский
широко применил понятие невозможости для резкого противопо-
ставления религиозных идеалов, которые он прежде всего и главным
образом имел в виду, когда устанавливал свой термин «идол», — идеа-
лам нерелигиозным. Однако как построение его понятий, для кото-
рого ему потребовалось специальное установление терминов «идол»
и «идеал», так и вся его теория, основанная на этих им самим создан-
ных понятиях, является сплошной ошибкой. Конечно, никто не ста-
нет отрицать, что между идеалами религиозными и идеалами личны-
ми и общественными существует громадная разница, дающая извест-
ное право резко противопоставлять их. Мы, несомненно, переживаем
различные душевные состояния, смотря по тому, веруем ли мы в бес-
смертие души, или же стремимся к безусловно нравственной и в то же
время глубоко счастливой личной жизни, или хотя бы к всеобщему
равному счастию всех без исключения, т. е. к уничтожению социаль-
ного зла. Но внутри нас эта разница заключается лишь в том, что в то
время как при первом идеале мы можем вполне удовлетворяться со-
зерцательным отношением ко всему совершающемуся и прежде всего
к явлениям социальной жизни, при втором — чувство долга повели-
тельно требует от нас самого активного участия в жизни и ее делах.
Что касается положения идеала вне нас, то он всегда и независимо от
своего содержания постулируется нашим нравственным сознанием
как должный. В этом отношении не существует никакой разницы
106
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
между идеалами религиозными и нерелигиозными. Напротив, все то,
что мы не признаем долженствующим быть, не есть для нас идеал,
хотя бы это не долженствующее быть обладало самым возвышенным
религиозным или другим содержанием. Тем не менее, и в связи с вне-
шними свойствами каждой группы идеалов надо признать также гро-
мадную разницу между религиозными идеалами, с одной стороны,
идеалами личными и общественными — с другой. Дело в том, что все
личные и общественные идеалы всегда имеют хоть какие-нибудь ре-
альные предпосылки и живые корни в социальном или даже во все-
мирно-историческом процессе, в противоположность идеалам рели-
гиозным, которые не только лишены этого, но даже сознательно
и определенно противопоставляются всему земному. Таким образом,
с каких бы сторон мы ни посмотрели на разницу между идеалами ре-
лигиозными и нерелигиозными, эта разница не подлежит рассмот-
рению с точки зрения категории возможности и невозможности. Эта
категория, как мы еще не раз убедимся ниже, вообще неприменима
к вопросам нравственного порядка.
Но Н. К Михайловский обозначает термином «идол» не только ре-
лигиозные идеалы. Он прибегает к этому термину также и для обозна-
чения тех нерелигиозных идеалов, которые, с его точки зрения, недо-
стойны называться идеалами. Такими идолами он считает искусство
для искусства, науку для науки и нравственность для нравственности.
«Искусство для искусства, — говорит он, — не единственный в своем
роде идол современного человечества. Их существует целая коллекция-,
наука для науки, справедливость для справедливости, богатство для бо-
гатства». В другом месте он еще резче осуждает крайнюю односторон-
ность, характерную для идеалов этого типа. По его словам, «римский
юрист говорит: ты только должник, — подавай сюда свое тело, мы его
разрежем; экономист говорит: ты только рабочий — значит, иметь
детей не твое дело; историк-провиденциалист говорит: ты пешка, кото-
рая будет в свое время поставлена куда следует, для того чтобы кому
следует было сказано шах и мат, — поэтому не дыши; моралист гово-
рит: ты дух, — умерщвляй свою плоть — эту бренную оболочку духа,
и проч.». «Вполне презирая практику, и даже не умея к ней приступить-
ся, — продолжает он, развивая туже мысль дальше, — метафизика жаж-
дет познания для познания, ищет истины для истины». Но все это
идолы, по убеждению Н. К. Михайловского, а потому независимо от
той антипатии, которую он питает к ним как к ложно формулирован-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
107
ним целям, он, кроме того, еще уверен, что осуществление их невоз-
можно для человека. «Искусство для искусства, — утверждает он, — ру-
ководящим принципом быть не может». «Чистое искусство есть
мираж, одна из тех многочисленных вещей, которыми человек сам
себя обманывает». Так же точно «при отсутствии нравственной подго-
товки представитель науки не может добиться и своей специальной
цели — истины». В самом деле, «та наука, которая так претит вашим
нравственным идеалам — совсем не наука; отрывая истину от справед-
ливости, гоняясь только за первою, как за одним зайцем, он, в противо-
положность пословице, не ловит и его». Что касается, наконец, метафи-
зиков, то они «создают себе невозможную задачу, презирая задачи воз-
можные, вылезают из границ человека, лезут, можно сказать, из кожи,
и действительно должны страшно страдать».
В приведенных выписках очень ярко выступает то сплетение
идей Н. К. Михайловского, в котором перекрещивается его теория
идолов с теорией неразрывности «правды» на ее составные части.
Невозможность для человека осуществить идол (не первого — рели-
гиозного типа, а второго — научно-нравственно-художественного)
вполне тождественна по своему содержанию с невозможностью раз-
рывать правду пополам. Необходимо, однако, здесь отметить, что те-
ория «правды» Н. К. Михайловского нуждается в некоторой поправке.
Если основываться на вышеприведенном перечислении идолов науч-
но-нравственно-художественного типа, то уже нельзя говорить о двух
половинах правды, а приходится признать трехчленное деление ее.
Следовательно, было бы правильнее доказывать невозможность обо-
соблять одну от другой истину, справедливость и красоту. Но этот
недочет в социально-философской системе Н. К. Михайловского мы
оставим в стороне. Только мимоходом следует отметить, что он про-
изошел оттого, что, как мы уже не раз указывали, Н. К. Михайловский
исходил в своем исследовании не из созерцания высших духовных
благ человечества — истины, справедливости и красоты самих по се-
бе, а из анализа их названий и, в частности, слова «правда».
Здесь нас занимает только формальный характер той «невозмож-
ности», которая вполне тождественна по содержанию в обоих случаях,
как в вопросе об идолах, так и в вопросе о правде. Вдумываясь внима-
тельнее в характер этой невозможности, мы приходим к заключению,
что и в том, и в другом случае Н. К Михайловский должен был настаи-
вать на абсолютной невозможности. Только абсолютная невозмож-
108
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ность представляла для него известную теоретическую ценность, и он,
основываясь, очевидно, на некоторых своих верованиях, опирался
именно на нее. Но при этом надо иметь в виду, что эта невозможность
имеет смысл только в том случае, если придавать ей идеальное значе-
ние, так как реально она вовсе не является невозможностью. Сам
Н. К. Михайловский не говорит ни об абсолютном характере этой не-
возможности, ни об идеальном значении ее; но оба эти свойства отста-
иваемой им невозможности следуют из того, как он оперирует с нею.
Он, например, не отрицает и не может отрицать того, что бывают
целые эпохи, когда науке и искусству ставятся исключительно одно-
сторонние задачи, охарактеризованные им как «идолы, осуществить
которые человек не может». Известно, что никогда нет недостатка в от-
дельных представителях науки и искусства, преследующих только за-
дачи такого рода. Несмотря, например, на то, что метафизика, по убеж-
дению Н. К Михайловского, задается невозможными целями, филосо-
фы-метафизики не переставали появляться в течение всей истории
человечества. Следовательно, все подобные задачи фактически воз-
можны, только по отношению к известной идее они могут быть невоз-
можны. Так, Н. К. Михайловский утверждает, что деятели, преследую-
щие такие задачи, т. е. даже некоторые представители целых эпох, го-
няются за миражами и занимаются самообманом, ибо одна истина
в социальной науке — не настоящая истина, одна красота в искусст-
ве — не настоящая красота, а познание, добываемое метафизиками
ради одного целостного познания, не дает нам никаких реальных и
полезных знаний. Но все эти оценки имеют значение только в том слу-
чае, если Н. К. Михайловский сравнивает ненастоящую науку, ненасто-
ящее искусство и ненастоящее цельное познание с образцами «насто-
ящей науки», «настоящего искусства» и «настоящего цельного и полно-
го познания». Так как, однако, наука, искусство и цельное познание
не являются чем-то готовым и законченным, а творятся вместе с жиз-
нью, то и не существует точных образцов настоящей науки, настояще-
го искусства и настоящего цельного и Полного познания, с которыми
можно было бы сравнивать все другие проявления этих областей ду-
ховной деятельности человека. Вместо готовых образцов всегда есть и
должна быть только уверенность в том, какими наука, искусство и цель-
ное полное познание должны быть.
Но мы и называем идеалом то, что не существует в готовом виде,
а является только задачей, в которую мы верим, к которой мы стре-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
109
мимся и считаем своим долгом стремиться. Н. К. Михайловский, не-
сомненно, имел в виду свой идеал науки, искусства и цельного пол-
ного познания, когда он произносил свой приговор над несоот-
ветствующими ему проявлениями в этих областях человеческого
творчества; иными словами, он говорил о том, какими наука, искусст-
во и цельное познание должны быть по его мнению. Таким образом,
мы приходим к убеждению, что и для Н. К Михайловского критерием
идеала, помимо его воли, является долженствование, а не возмож-
ность, как он сам полагал. Поэтому было бы гораздо правильнее, если
бы Н. К. Михайловский прямо говорил о тех проявлениях научной
мысли и художественного творчества, какие не подходили под его
представления об истинной науке и об истинном искусстве, как о не-
должных быть, а не как о невозможных. Так же точно в более раннем
периоде своей деятельности, когда он критиковал усилия и попытки
разорвать правду пополам, он должен был бы доказывать, что правда
не должна быть разрываема пополам, вместо того чтобыуверятъ,
что это невозможно. В таком случае для него было бы естественнее
и нормальнее сделать переход к требованию, выражающемуся в том,
что истина и справедливость должны объединяться в одном великом
целом, обозначаемом «правдой», и что наука и искусство должны слу-
жить этой единой и цельной правде.
Итак, мы пришли к заключению, что во всех вышеприведенных слу-
чаях под понятием невозможности у Н. К Михайловского скрывает-
ся понятие нравственного долженствования. Производить эту заме-
ну долженствования невозможностью обратного он не имел гносеоло-
гического основания, так как по отношению к вышерассмотренным
вопросам идеального порядка категория возможности совершенно
неуместна. Она вносит страшную путаницу и приводит даже к неле-
пым заключениям, ввиду того что, опираясь на нее, приходится обык-
новенно доказывать невозможность того, что постоянно существует и
не перестает возникать. Чувствуя крайнюю шаткость своего гносеоло-
гического базиса, Н. К. Михайловский сам делает переход от невоз-
можности к долженствованию. «Мы требуем от науки, — утверждает
°н, излагая свою программу, — служения нам, не военному делу, не
промышленной организации, не цивилизации, даже не истине, а имен-
но нам, профанам». «Мы прямо говорим: наука должна служить нам».
В другом месте он настаивает на той же мысли, доказывая, что «все зда-
ние Правды должно быть построено на личности». «Профан» и «цель-
по
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ная разносторонняя личность» для него синонимы. Признавая, однако,
абстрактность этих определений, он считает нужным заменить их ука-
занием на определенный общественный элемент. Таким образом он
приходит к выводу, что наука, искусство и вообще единая правда долж-
ны служить народу <<в смысле не нации, а совокупности трудящегося
люда». К сожалению, эти переходы к идее долженствования являются
лишь единичными проблесками в теориях Н. К. Михайловского, не
имеющими большой теоретической ценности, так как они не облада-
ют самостоятельным значением, а служат лишь дополнением к его из-
любленным идеям о возможности и невозможности.
Путем детального анализа мы пришли к довольно неожиданному
выводу, что Н. К. Михайловский, извращая формальную сторону нравст-
венных понятий, очень часто говорит о чем-нибудь как о невозмож-
ном в тех случаях, когда по содержанию понятия ему следовало бы на-
стаивать на том, что это не должно быть, а должно быть обратное.
Единственное объяснение для этого несоответствия между известным
идейным содержанием и той категорией, которая должна придавать
цену, вес и значение этому содержанию, заключается в излишнем при-
страстии Н. К Михайловского к категории невозможности.
Чтобы покончить с вопросом о различных смыслах, заключающихся
в термине «невозможность», мы должны теперь рассмотреть еще один
случай применения Н. К. Михайловским понятия невозможности. В про-
тивоположность предыдущему, этот случай не представляет затрудне-
ний, так как смысл его ясен при первом взгляде. Н. К. Михайловский
часто характеризует естественный ход вещей в следующих выражениях:
«Все существующее необходимо и иным, как оно есть, быть не может»-,
«Дела идут так, как они должны идти, как они не могут не идти»-,
«Приходится осуждать то, что в данную минуту не может не существо-
вать». Стихийный социальный процесс определяется «непреоборимой
невозможностью для людей не поступать известным образом». Он «и не
мог не вести себя сообразно своим убеждениям». «Он был бы таков,
каким только и мог быть по обстоятельствам времени и места». Сюда
же надо отнести также определение фатализма, выраженное
Н. К. Михайловским в словах: «фатализм есть учение или взгляд, не до-
пускающий возможности влияния личных усилий на ход событий».
Истинное значение невозможности этого типа ни для кого, веро-
ятно, не оставалось скрытым, когда в приводимых выше выдержках
из сочинений Н. К. Михайловского слово невозможность применя-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
111
лось именно таким образом. Значение этой «невозможности» в пер-
вых из приведенных нами примеров даже прямо разъясняется.
«Невозможное» во всех этих случаях означает, что обратное невоз-
можному необходимо должно быть. Таким образом, здесь мы имеем
случай применения понятия невозможности, до некоторой степени
параллельный тому случаю, который мы разбирали непосредственно
перед этим. Сходство этих двух типов невозможности заключается
в том, что оба они получают свой истинный смысл только тогда,
когда невозможность заменяется необходимостью или долженство-
ванием обратного невозможному. Но в первом случае это должен-
ствование этического характера, т. е. оно имеет значение известного
постулата или нравственного требования. Так должно быть единст-
венно потому, что я сознаю это должное как категорический импера-
тив. Поэтому замена этого долженствования невозможностью обрат-
ного недопустима и объясняется лишь совершенным непониманием
характера нравственного долженствования, несовместимого с други-
ми категориями. В противоположность этому этическому должен-
ствованию второй род должного быть имеет значение не должен-
ствования, а естественной необходимости. Мы уже знаем, что всякое
исследование естественно-научного типа, независимо от того, явля-
ется ли объектом его явление природы или социальные явления,
должно давать в результате определение того, что необходимо долж-
но происходить. Формула — необходимо должно произойти — может
быть заменена другой — не может не произойти. Такая замена логи-
чески вполне законна, так как вторая формула выражает то же, что
и первая, но гносеологически эти формулы далеко не равноценны,
и вторая из них во всем уступает первой, не давая в результате ника-
кого самостоятельного познания, а являясь лишь формальным разви-
тием первой. Зигварт66 вполне правильно замечает, что мы познаем
как первичное необходимость явления, происшествия или действия
и, только познав необходимость, делаем заключение о невозможно-
сти противоположного* Само по себе это заключение не расширяет
нашего познания, так как оно имеет чисто пояснительный характер.
* Sigwart. Logik. 2 Aufl. Bd. 1. S. 241. Глава, к которой принадлежит эта страни-
ца, вполне заслуживает того, чтобы ее неоднократно перечитывать. Она про-
никнута беспредельной любовью к интересам науки и, внушая читателю глубо-
чайшее уважение к высоко ценному или безусловно достоверному в познании,
приучает его не удовлетворяться менее ценным.
112
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Выяснив себе общее значение этого понятия невозможности, мы
должны теперь рассмотреть один частный случай его применения
Н. К. Михайловским. Случай этот заключается в подвергавшемся уже
несколько раз нашему анализу утверждении Н. К. Михайловского, что
в социальных науках невозможно применять исключительно объек-
тивный метод. Н. К. Михайловский очень часто сводил свои доказа-
тельства к тому, что исследователь <<не может не внести» субъектив-
ный элемент в свое рассмотрение общественных явлений. Выразив
это положение в более ценной научной формуле, мы должны будем
сказать, что исследователь необходимо должен внести субъективный
элемент в свое исследование социального процесса. В таком случае
Н. К. Михайловский имел здесь в виду не логическую невозможность,
подобно Н. И. Карееву, что мы попытались предположить выше,
а опирался в своих доказательствах на известную психическую при-
чинность, которая необходимо должна приводить к определенным
результатам. Исходя из нее, он часто доказывал, что не только всякое
социологическое исследование с психологической необходимостью
должно быть проникнуто субъективным элементом, но что и всякое
служение истине в социально-научных исследованиях, и всякое слу-
жение красоте в произведениях искусства психологически необхо-
димо должно сопровождаться также служением справедливости.
Таким образом, мы имеем здесь еще одно объяснение отстаиваемой
Н. К. Михайловским невозможности разрывать правду пополам, не-
возможности служить таким идолам человечества как искусство для
искусства и наука для науки, и, наконец, невозможности не прибе-
гать к субъективному методу в социологических исследованиях.
Объяснение это психически-причинного характера, причем для
правильного понимания невозможности в этих случаях ее надо за-
менять необходимостью обратного.
Этим мы можем закончить свой анализ и классификацию различ-
ных понятий невозможности. Некоторые из них составляют неотъ-
емлемое достояние процесса познания, как он складывается в совре-
менной науке и нормируется в логике, другие же должны быть при-
знаны специфической особенностью теоретических построений
Н. К. Михайловского. Мы вскрыли значение четырех различных видов
невозможности, а именно фактической, логической, этической и при-
чинной, или реальной, невозможности. Из них этическая невозмож-
ность принадлежит к характерным особенностям научного мышления
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
ИЗ
Н. К. Михайловского. Как мы доказали выше, она основана на совер-
шенном непонимании сущности этической проблемы. Что касается
причинной, или реальной, невозможности, то она в свою очередь рас-
падается на различные подвиды, смотря по объекту ее проявления.
Для нас здесь особенно важны три группы этого рода невозмож-
ности — индивидуально-психическая, социально-экономическая и
социально-психическая невозможность.
Мы можем считать свою задачу исполненной, поскольку она за-
ключалась в изложении учений русской социологической школы.
В этом изложении, сопровождаемом анализом, мы обращали свое
внимание главным образом на формальные устои интересующих
нас теоретических построений. Мы руководились при этом тем со-
ображением, что как бы ни были прекрасны идеи русских социоло-
гов по содержанию, их значение зависит не от их содержания, а от их
гносеологических предпосылок, т. е. от соотношения между ними и
реальным миром. Наш анализ привел нас к убеждению, что идеи рус-
ской социологической школы были лишены прочных связей с реаль-
ным миром, так как русские социологи настаивали только на воз-
можности их осуществления. Ведь даже без обращения за справками
к теории познания всякий признает, что возможность не дает проч-
ных гарантий. Поэтому мы не должны удивляться, что вся эта школа
теоретиков привела к таким ничтожным практическим результатам.
Однако сторонники русской социологической школы, познако-
мившись с нашим изложением, могут возразить нам, что мы внесли
в учение этой школы больше философских элементов, чем в них за-
ключалось. Мы везде говорим о категории возможности и невозмож-
ности, между тем как представители русской социологической школы
нигде даже не употребляют этого словосочетания. Часто, пользуясь
словами «возможность» и «невозможность» и производными этимоло-
гическими формами от того же корня, они не соединяют их со словом
«категория». Если слово «категория» и встречается в их сочинениях, то
в таких словосочетаниях, что наравне со своим истинно научным зна-
чением, установленным Кантом и разработанным неокантианской
школой, оно имеет значение лишь наиболее общего понятия, т. е. то
значение, которое берет свое начало от Аристотеля. Поэтому нам ска-
жут, что представители русской социологической школы никогда даже
нс применяли категории возможности, слова же, производные от од-
ного корня со словом «возможность», они употребляли наравне
114
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
со всеми остальными словами русской речи; следовательно, мы на-
прасно видим нечто знаменательное в этом факте*.
* Высказанные мною в тексте опасения оказались более чем преувеличенны-
ми. В своей статье, посвященной сборнику «Проблемы идеализма» (Русское бо-
гатство. 1903) и перепечатанной в книге «К вопросу об интеллигенции», А. В. Пе-
шехонов прямо признает, что отстаиваемое им мировоззрение русской
социологической школы основано на категории возможности. В этой статье он,
между прочим, говорит: «Употребляя философские термины, мы можем сказать,
что, вместе с усложнением причин, категория должного осложняется категори-
ей возможного. Чем выше ступень жизни, тем сложнее действующие в послед-
ней причины, тем разнообразнее доступные ей возможности. Там, где начина-
ется область сознательной жизни, пределы возможности столь уже широки, что
является новая, неизвестная бессознательной жизни, возможность выбора меж-
ду ними, т. е. мысль и чувство, комбинируя, обобщая и пополняя комплекс при-
чин, которыми определяется предстоящий акт, получает среди них решающее
значение». В заключение этого своего рассуждения А. В. Пешехонов заявляет
«В понятии нравственного долга мыслятся все три категории, т. е. не только
должное, но вместе с тем и возможное, и желательное. И ни одна из этих катего-
рий не имеет сверхопытного происхождения» (Пешехонов А. В. К вопросу об
интеллигенции. СПб., 1906. С. 95-96). Приведенные соображения А. В. Пешехо-
нова о различных категориях и их взаимоотношении приобретают определен-
ный вес, если принять во внимание то признание, которое он делает в начале
своей статьи. Здесь он сообщает об отсутствии у него достаточной философ-
ской подготовки. «Для философии, — говорит он, — по крайней мере, в специ-
фическом значении этого слова, я чужой человек. Правда, обучаясь в семинарии
и проходя положенный по программе “обзор философских учений”, я умел до-
вольно свободно обращаться со всякого рода “субстанциями”, “абсолютами”,
“императивами” и другими подобными для непосвященного человека жупела-
ми». И дальше он повествует: «За протекшие годы я растерял даже тот жалкий
багаж, которым наделила меня семинария. Философские учения, образ которых
мне был преподан, потускнели в моей памяти. Я позабыл философскую терми-
нологию и потерял охоту рассуждать о сущности всего сущего» (Там же. С. 75-
76). Сопоставляя вышеприведенные заявления А В. Пешехонова, надо придти,
очевидно, к заключению, что именно «Проблемы идеализма» заставили его сно-
ва заговорить философским языком. Но в одном отношении рассматриваемая
нами статья производит крайне странное впечатление: она посвящена «Пробле-
мам идеализма»; несомненно, под влиянием моей работы, напечатанной в этом
сборнике и перепечатываемой здесь, А. В. Пешехонову пришлось убедиться, что
в основании исповедуемого им мировоззрения лежит категория возможности;
сам он, как видно из его собственного признания об отсутствии у него соответ-
ственной подготовки, не мог бы исполнить произведенную мною аналитичес-
кую работу; несмотря, однако, на это, он ни одним словом не упоминает о моем
исследовании, на которое мне пришлось затратить массу труда. Оправданием
для него, конечно, может служить его заявление, что он преследует лишь скром-
ные задачи публициста (С. 102). Но естественно поставить вопрос не обязатель-
ны ли и для публицистов известные требования научной совести? Далее я не
могу не отметить, что в своем споре с идейным течением, представленным
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
115
Но дело в том, что мы более высокого мнения о логическом и гно-
сеологическом значении слов, чем наши воображаемые оппоненты.
Если бы представители русской социологической школы обнаружи-
ли в данном случае только излишнее пристрастие к определенным
словам, как в тех вышеотмеченных случаях, когда они прямо выража-
ли это, то и тогда наша постановка вопроса была бы правильна. Не все
слова можно признать только словами, и есть слова, которые при
анализе их оказываются чрезвычайно вескими. Задача аналитиче-
ской критики заключается в том, чтобы вскрыть и оценить тот смысл
теоретических положений, выставленных известным научным тече-
нием, который не вполне выражен их авторами. При этом для боль-
шей ясности и удобопонятности надо, конечно, пользоваться гото-
выми научными терминами и понятиями, почему мы и считали нуж-
ным говорить о «категории возможности и невозможности». Пока
мольеровский мещанин не знал грамматики, он просто говорил,
когда же он познакомился с элементарными грамматическими пра-
вилами, он узнал, что он говорит прозой; но речь его от этого не из-
менилась67. Так же точно представители русской социологической
школы, не будучи знакомы с логикой и теорией познания в их совре-
менной научной постановке, сами не зная того, применяли катего-
рию возможности и невозможности. Что в разбираемых нами сочи-
«Проблемами идеализма», он прибег к чисто эристическим приемам: он выбрал
наиболее слабые положения, высказанные исключительно сторонниками мета-
физического идеализма, и обошел молчанием вполне доказательно обоснован-
ную систему идей сторонников научно-философского идеализма. В частности,
высказавшись по-старому за то, что категория возможности есть мерило даже
Для решения нравственных вопросов, он не счел нужным опровергнуть пред-
ставленные мною доказательства негодности этой категории как нравственного
принципа. Правда, он, по-видимому, почувствовал, что главные устои исповеду-
емого им мировоззрения подорваны, и даже сделал некоторую уступку в пользу
идеи долга. Но, как видно из вышеприведенных его слов, он все-таки считает,
что предоставленный человеку выбор из целого ряда наличных возможностей
выше долженствования. В подтверждение своего взгляда на категорию возмож-
ности как на высший принцип человеческой деятельности он ссылается на про-
цесс биологической эволюции. Согласно его построению, оказывается, что
Только сперматозоиды подчиняются «категорическому императиву» (С. 94), на-
против, сознательный человек руководится различными возможностями (С. 95,
49). Оставляя даже в стороне невероятное смешение понятий в такой постанов-
ке вопроса, нельзя не отметить того, что А. В. Пешехонов крайне злоупотребляет
идеей эволюции. Ведь с точки зрения такого эволюционизма придется признать
Разложение трупа покойника за дальнейшую стадию в развитии его личности.
116
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нениях не просто употребляются слова, производные от одного
корня со словом «возможность», как и само это слово, но и им прида-
ется значение, свойственное только категориям, никто, вероятно,
не станет сомневаться, когда перечитает все выдержки, которые нам
пришлось привести здесь в таком большом количестве, и проанали-
зирует их смысл вместе с нами. Не подлежит, однако, сомнению, что
русские социологи сами не вполне отдавали себе отчет в том, какую
громадную роль в их теоретических построениях играет категория
возможности и невозможности. Если бы они проанализировали эту
категорию и определили истинное значение ее, то они были бы ос-
торожнее в ее применении.
X
Нам остается теперь рассмотреть научное значение категории
возможности самой по себе, чтобы в связи с определением этого зна-
чения дать оценку теорий русской социологической школы. В своем
изложении мы больше не связаны теми или другими взглядами
Н. К. Михайловского и других русских социологов, так как покончили
с нашей первой задачей, заключавшейся в анализе этих взглядов, т. е.
в определении того, как наиболее правильно надо их понимать. Поэтому
мы можем оставить в стороне предложенное нами выше, в качестве
предварительного, деление различных понятий возможности на субъ-
ективные и объективные. Оно далеко не отвечает интересам научного
познания в чистом виде или независимости от посторонних взглядов.
Уже при оценке различных значений понятия невозможности, анализ
которых мы должны были представить выше в связи с изложением
взглядов русских социологов, мы не ощущали потребности возвращать-
ся к этой классификации. Если мы вспомним, что, приняв эту классифи-
кацию, мы должны были бы объединить в одну группу субъективной
невозможности установленные нами выше понятия психически-фак-
тической невозможности, психически-причинной невозможности и
логической невозможности, то мы поймем, что эта классификация объ-
единяет разнородные понятия и разъединяет однородные, т. е. группи-
рует их на основании частных, несущественных признаков.
Вместо дальнейшей разработки этой лишь вспомогательной и
ненужной нам больше классификации мы должны возвратиться
к тому понятию возможности, которое мы установили при анализе
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
117
прессы. Углубившись тогда в гносеологическое значение его, мы
определили, что оно не только не находится в связи с теми форму-
лами причинных соотношений между явлениями, при помощи ко-
торых оперирует современная наука, но и стоит совершенно вне
их. Оно относится к тому безусловно единичному и неповторяю-
щемуся элементу в явлениях внешнего мира вообще и в социально-
политических происшествиях и событиях в частности, который
не подлежит исследованию в науках, разрабатывающих закономер-
ность явлений*. Но если мы оставим в стороне точку зрения теории
познания, т. е. отвлечемся от того отношения, в каком это понятие
возможности находится к реально совершающемуся, и посмотрим
только на то место, которое оно занимает среди наших представи-
телей, то мы убедимся, что мы имеем в данном случае наиболее
обыденное понятие фактической возможности. Ввиду его обы-
денности было особенно важно определить его формально-логи-
ческое значение или его связь со всеми другими понятиями, при
помощи которых мы оперируем в науке и в жизни. Первым вскрыл
вполне самостоятельное формально-логическое значение этого
понятия и дал законченный анализ его Виндельбанд68. Он устано-
вил, что наряду с утверждением и отрицанием, т. е. с вполне опреде-
ленным решением вопроса в положительную или отрицательную
сторону, нам свойственно еще «особое проблематическое отноше-
ние» (das problematische Verhalten), или то состояние нерешитель-
ности, при котором мы можем указать лишь различные возможнос-
ти** Так как, однако, наука требует вполне точных и определенных
ответов на поставленные ею вопросы и отсутствие таких ответов яв-
ляется лишь подготовительной стадией всякого научного исследова-
ния, а наша жизнь, напротив, полна нерешительности и всевозможных
предположений, то для всякого должно быть ясно, что понятие
’ Вопрос об индивидуальном, как предмете научного исследования, разра-
ботан в трудах Виндельбанда и Риккерта. Ср.: Windelband W. Geschichte und
Naturwissenschaft. Strassburg, i. E. 1894; Praludien. 4 Aufl. Tubingen, 1911. Bd. II.
136 (русск. пер.:ВиндельбандВ. Прелюдии. СПб., 1904. С. ЗВ и сл.);RickertН.
Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. 2 Aufl. Tubingen, 1913;
Kulturwissenschaft und Naturwissenschaft. 2 Aufl. Tubingen, 1910 (русск. пер.: Puk-
керт Г. Границы естественно-научного образования понятий. СПб., 1904; Рик-
ерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб., 1911).
** Ср.: Windelband W. Beitrage zur Lehre vom negativen Urtheil // Strassburger
Philos. Abhandlungen. S. 185 u. ff.
118
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
фактической возможности, занимая видное место во всех жи-
тейских расчетах, не имеет строгого научного значения.
Но и то, что лишь фактически возможно, может оказаться объек-
том вполне точного научного исследования. Конечно, в результате
таких исследований получается не простое указание на фактическую
возможность, а более точное определение ее. Поэтому в науке ей
присваивается даже специальное обозначение. Это вполне научное и
потому, несомненно, новое понятие возможности применяется также
к единичным явлениям, однако только к тем, которые встречаются
более или менее часто и потому могут рассматриваться как повторя-
ющиеся. Явления этого рода группируются и обрабатываются в ста-
тистических исследованиях, пользующихся, как методами для своих
выводов, различными приемами математических исчислений.
Часто думают, что статистические исследования, уже потому, что они
подобно теоретическому естествознанию опираются на математику и
разрабатывают точные числовые данные, принадлежат к серии естест-
венных наук Все различие между естественно-научными и статистиче-
скими исследованиями хотят свести к различию между получаемыми
ими результатами, которые в статистических исследованиях выражают-
ся не в безусловных положениях, как в естественных науках, а в услов-
ных. Притом и это различие считается не принципиальным, так как не
все результаты статистических исследований условны, а относительно
тех из них, которые выражаются в условных положениях, предполагает-
ся, что они имеют лишь подготовительное значение д ля безусловных
выводов, могущих быть из них извлеченными. Но это определение логи-
ческой структуры статистических исследований совершенно неверно.
В противоположность ему мы должны признать, что в статистика как
науке мы имеем совершенно особый тип научного исследования, безу-
словно отличный от естественно-научного типа'. Главное различие
между этими двумя типами исследований заключается в том, что статис-
тические исследования направлены совсем на другую сторону явлений,
чем естественно-научные, а потому и результаты, получаемые этими
’ Перепечатывая спустя двенадцать лет эту статью, я не имею основания
отказываться от установленной мною тогда логической характеристики ста-
тистики как науки. Появившиеся с тех пор исследования разрабатывают этот
вопрос в том же направлении. С небывалой полнотой и совершенством этот
вопрос разработан в книге: Чупров А А. Очерки по теории статистики. СПб.,
1909; 2-е изд. 1910. Ср. мой отзыв в журнале «Вопросы права» (19Ю. Кн. 1).
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
И9
различными типами исследования, принципиально, а не относительно
различны. В то время как внимание естественно-научных исследований
направлено на то, что обще каждому роду единичных явлений, внима-
ние статистических исследований обращено на самые случаи единич-
ных явлений. Правда, статистические исследования рассматривают еди-
ничные случаи не сами по себе, или не как безусловно единичные. Ведь
если рассматривать каждый совершающийся случай только как единич-
ный, то его надо признать также безусловно неповторяющимся.
Следовательно, его надо тогда изучить совершенно отдельно в его ис-
ключительной и не повторяющейся обстановке и индивидуальной осо-
бенности. Между тем отличительная черта статистики как науки заклю-
чается именно в том, что она рассматривает сходные единичные случаи
как повторяющиеся. Для этого она схематизирует их, группируя и ис-
числяя иногда очень сложные и в высшей степени индивидуальные яв-
ления по интересующему ее сходному признаку и совершенно абстра-
гируя от всех остальных несходных признаков. Таким образом, исход-
ной. точкой статистических исследований, являются столько же
единичные случаи, сколько и так называемые статистические сово-
купности, группы, или массы (Gesammtheit, Gruppe, Masse) этих случа-
ев. Но ни схематизирование, ни образование статистических совокуп-
ностей не должно вводить нас в заблуждение относительно объекта, яв-
ляющегося предметом статистических исследований. Мы не должны
смешивать схематизирование, дающее в результате статистические со-
вокупности, с обобщением, ведущим к образованию родовых понятий,
которое составляет основание всего естественно-научного типа мышле-
ния. Предметом статистических исследований остаются все-таки случаи
единичных явлений, хотя и не сами по себе, а в их совокупностях, а так-
же в тех числовых соотношениях, которые исчисляются путем сравне-
ния этих совокупностей. Какой бы обработке, однако, статистические
исследования ни подвергали интересующие их случаи единичных явле-
ний, они никогда не отвлекаются от самих единичных случаев и не рас-
сматривают их как экземпляры родовых понятий, подобно тому как это
делают естественные науки. Иными словами, в статистических исследо-
ваниях изучаются случаи смерти, рождений, болезней и т. д, а не смерть,
рождение, болезнь’.
’ Так как мышление родовыми понятиями, будучи специально культивируемо
естественными науками, не составляет их исключительной принадлежности, а
120
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Итак, изучая случаи единичных явлений, статистические исследо-
вания знакомят нас с этими явлениями как единично происходящими
и связанными с другими единично происходящими явлениями, а так-
же с той средой, в которой эти явления происходят. Для этого они, как
было уже указано выше, прибегают к различным математическим при-
емам, а именно к исчислению совокупностей этих случаев, к определе-
нию различных соотношений между различными совокупностями,
к распределению их в ряды, к вычислению математической вероятнос-
ти того или иного типа явлений и т. д. Главная задача исследователя за-
ключается при этом в такой постановке исчисления этих соотноше-
ний, чтобы полученный вывод выражал то, что совершается в действи-
тельности, т. е. в изучаемой социальной среде. Только тогда путем пе-
реработки статистических данных получается вполне определенная и
цельная характеристика изучаемых статистикой единичных явлений.
Характеристика эта является наряду с другими способами ознакомле-
ния с единичными явлениями, как, например, описание и анализ их,
вполне самостоятельным и очень ценным видом их научной обработ-
ки и изучения. Она имеет даже несомненные преимущества перед
всеми остальными видами, так как благодаря сравнительно простым
приемам знакомит нас с массовыми единичными явлениями в их со-
вокупности и с каждым порознь. Поскольку, однако, все эти методы
статистических исчислений определяют то, что существует и как оно
существует, они нас здесь не интересуют.
Для нашей темы статистические исследования представляют ин-
терес лишь постольку, поскольку они изучают то, что происходит и
будет происходить. Для определения тех единичных случаев, кото-
рые происходят или произойдут, статистика пользуется как методом
математической теорией вероятностей. Поэтому, прежде всего, воз-
никает вопрос об отношении математически определяемой вероят-
ности к реально происходящемуили о гносеологическом значении ее.
Один из наиболее видных представителей философской мысли
в современной Германии, Виндельбанд высказался вполне решитель-
напротив, является наиболее распространенным и обыденным типом мышления,
то и объект статистических исследований обозначают часто в родовых понятиях.
Так, например, обыкновенно говорят, что статистика исследует рождаемость,
смертность, заболеваемость и т. д., а не случаи рождений, смертей и заболеваний.
Ясно, однако, что в этих родовых понятиях обобщаются сами единичные случаи,
их совокупности и отношения между ними, а не явления как таковые.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
121
но по этому вопросу в том смысле, что «вероятность никогда не явля-
ется свойством какого-нибудь ожидаемого происшествия, а выражает
всегда только степень ожидания; она — вполне субъективное состоя-
ние нашего сознания, в котором оно, не найдя еще свободного от
противоречий результата своего мышления или не будучи в состоя-
нии найти таковой, все-таки склоняется благодаря большей силе ка-
кого-нибудь ряда аргументов искать объективно познаваемое в из-
вестном направлении и удовлетворяться этим, не забывая, однако,
при этом значения аргументов противоположного характера». «Если
говорить вполне точно, — резюмирует он далее в краткой формуле
свою мысль, — то надо признать, что вероятного вообще нет, а есть
только вероятность или среднее психологическое состояние между
уверенностью и неуверенностью. В противоположность этому объ-
ективно вероятное есть бессмыслица»’
Против такого толкования «вероятности» было высказано вполне
правильное возражение, что этот взгляд может только объяснить, по-
чему мы ожидаем в большей степени вероятные случаи, чем менее
вероятные. Но он совсем не объясняет и делает даже прямо непонят-
ным, почему исчисленное на основании точных данных при помощи
теории вероятностей и потому ожидаемое нами действительно осу-
ществляется в той именно степени вероятности, в какой мы его ожи-
даем. Возражение это принадлежит профессору физиологии в Фрей-
бургском университете Кризу (Kries). Занявшись специальной разра-
боткой принципов теории вероятностей и исследовав различные
случаи применения их к реально совершающемуся, он пришел
к убеждению, что теория вероятностей доставляет нам вполне объек-
тивные и положительные знания, которые, однако, знакомят нас не с
тем, что необходимо происходит и произойдет, а лишь с тем, что
может произойти. Поэтому он назвал тот объект, который исследует-
ся при помощи теории вероятности, «объективно возможным»"
’ «Das Objectiv Wahrscheinliche ist ein Unbegriff» . Windelband W. Ueber die
Gewissheit der Erkenntniss. Leipzig, 1873. S. 24-25 u. ff. Vergl.: Windelband W. Die
Lehren vom Zufall. Berlin, 1870. S. 26-52.
** Мы пользовались следующими работами Криза. Дпел /. von. DiePrincipien
der Wahrscheinlichkeitsrechnung. Freiburg, 1886; Ueber den Begriff der objectiven
Moglichkeit und einige Anwendung desselben. Leipzig, 1888; Ueber den Begriff
der Wahrscheinlichkeit und Moglichkeit und ihre Bedeutung im Strafrechte. Zeitschrift
f. d. ges. Strafrechts., B. 9. Berlin, 1889.
122
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но, определив вполне правильно логическое значение понятия
объективной возможности, а также соотношение между ним и веро-
ятностью, устанавливаемой математическими методами, Криз дал
совершенно неправильное объяснение гносеологических предпосы-
лок его. Он счел нужным связать его с одним определенным пони-
манием причинной связи, которое он принял на веру. В своем гно-
сеологическом объяснении объективно возможного он исходит из
того соображения, что объективно возможное осуществляется при
наступлении известных обстоятельств. Вместо того, однако, чтобы
проанализировать логическое место, занимаемое этими обстоя-
тельствами на пути исследования объективно возможного при по-
мощи теории вероятностей, он как бы считает само собой понят-
ным, что эти обстоятельства являются именно теми данными, на
основании которых производится исследование объективно воз-
можного. Поэтому, согласно его мнению, определение реального
значения объективно возможного должно быть дано в связи с ними.
Вместе с тем, рассматривая эти обстоятельства как частичную при-
чину (Theilursache), он этим обуславливает свое определение поня-
тия причины. В понимании причинной связи он вполне примыкает
к Миллю, заявляя, что причиной может быть признана только вся
совокупность обстоятельств или условий, приводящих к известному
результату. Определение это он считает бесспорной истиной и кла-
дет его как аксиому в основание своего объяснения значения объек-
тивно возможного в реальном процессе. Таким образом, он совер-
шенно произвольно связывает исследование объективно возможно-
го при помощи теории вероятностей с одним определенным
пониманием причинного объяснения явлений. Для этого он даже
принужден конструировать наряду с необходимой причинной свя-
зью еще особую возможную причинную связь, зависящую от наступ-
ления недостающих обстоятельств.
Все это теоретическое построение Криза для объяснения гносео-
логического значения объективной возможности совершенно оши-
бочно, так как в основание его положено неправильное определение
понятия причины. С понятием сложной причины не оперирует ни
одна наука. Все они исследуют только изолированно взятые причин-
ные соотношения. Поэтому условия и обстоятельства, от которых за-
висит действительное осуществление объективно возможного, явля-
ются элементами вполне самостоятельных причинных соотноше-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
123
ний, а нс частями одной сложной причины. Но даже независимо от
той или другой конструкции причинного объяснения явлений пред-
ставленное Кризом определение гносеологического значения объек-
тивно возможного совершенно неверно. Как бы мы ни называли ус-
ловия и обстоятельства, от которых зависит осуществление объек-
тивно возможного: признаем ли мы их самостоятельно действующими
причинами или частями одной общей причины, несомненно то, что
при воздействии этих условий или обстоятельств объективно воз-
можное необходимо совершается, при отсутствии этого воздействия
объективно возможное также необходимо нс совершается. Если бы,
следовательно, процесс познания, производимый посредством тео-
рии вероятностей, направлялся на исследование этих условий, то он
давал бы в результате определение того, что необходимо совершает-
ся (или необходимо не совершается)'. Вывод этот вполне согласен
с единственно истинным взглядом на исследование причинной связи
между явлениями как на определение того, что совершается необхо-
димо. Классификация же причинных связей на необходимые и воз-
можные заключает в себе логическое противоречие.
Правда, ввиду того, что определение «возможный» относится как
бы ко всей совокупности явлений, образующих причинно связанное
соотношение, и осуществление или неосуществление всей совокуп-
ности не находится в зависимости от того, что в этой совокупности
известные явления причинно, т. е. необходимо, связаны, — ввиду
этого представляется как бы допустимым такое сочетание понятий как
возможная причинная связь. Но мы должны принять во внимание, что
эта совокупность в свою очередь причинно обусловлена. Конечно, мы
‘ В своем первом труде В. И. Борткевич, профессор статистики в Берлинском
университете, очень хорошо отметил все те трудности, которые возникают при
попытках свести результаты, получаемые при обработке статистических дан-
ных, к причинному объяснению явлений. К сожалению, в последующих своих
сочинениях он не разрабатывал уже раз намеченных им отклонений этого типа
исследований от естественно-научных и теперь, по-видимому, больше склоня-
ется к точке зрения Криза. См.: Bortkiewitcz L. von. Kritische Betrachtungen zur
theoretischen Statistik // Conrad’s Jahrbiicher. 3 Folge, Bd. VIII, X, XI (особенно
Bd. X. S. 358-360). Cp.: Bortkiewitcz L. von Die erkenntnisstheoretischen Grundlagen
der Wahrscheinlichkeitsrechnung, ib., Bd. XVII, u. Eine Entgegnung, id., XVIII. Хотя
я стою на совершенно другой точке зрения, чем Борткевич, тем не менее, науч-
ные беседы с ним несомненно способствовали выработке моих собственных
взглядов на эти вопросы. Поэтому считаю своим долгом выразить ему здесь
свою искреннюю благодарность.
124
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
можем рассматривать ее и изолированно, но не имеем права брать ее
вне общей причинной связи и предполагать ее лишь возможной.
Иными словами, пока мы рассматриваем явления в их причинных со-
отношениях, мы должны смотреть на них как на необходимые и
не имеем права рассматривать их как возможные. Ведь перерыв
в непрерывной цепи причинно, т. е. необходимо, связанных явлений
допустим только с точки зрения антропоморфического понимания
причины и причинной связи, при котором каждая отдельная причина
как бы начинает собою ряд. Таким образом, последняя сама по себе
ни необходима, ни возможна, а становится тем или другим, смотря
по обстоятельствам. Из всего этого ясно, что представление о слож-
ной причине и связанное с ним логически противоречивое понятие
«возможной причинной связи» является одним из типичных случаев
антропоморфического понимания причинной связи.
Тем не менее, Криз имел полное основание утверждать, что осу-
ществление объективно возможного зависит от некоторых условий,
так как это утверждение есть только применение к частному случаю
общего положения, что все совершающееся, а в том числе и объек-
тивно возможное, причинно обусловлено. Но он был совершенно
неправ, когда при анализе и определении объективно возможного
вообще принимал во внимание это соображение о причинной зави-
симости осуществления объективно возможного от некоторых об-
стоятельств. В теореме, определяющей вероятность осуществления
объективно возможных случаев, условия или обстоятельства, от ко-
торых зависит это осуществление, не являются неизвестным, кото-
рое надо найти, а напротив, совершенно отсутствуют. Даже более,
именно благодаря тому, что эти условия или обстоятельства нс явля-
ются объектом исследования, а остаются вне процесса исследования,
само исследование направляется на определение того, что объектив-
но возможно, так как, в противном случае, исследование давало бы
в результате определение того, что совершается необходимо. Поэтому
если в теоретическом построении Криза для объяснения и характе-
ристики значения понятия объективно возможного гносеологиче-
ская ошибка заключается в неправильном антропоморфическом
представлении причинной связи, то формально-логическая ошибка
его заключается в том, что он положил в основание своего объяснения
и характеристики объективно возможного такие данные, которые
нс играют никакой роли при исследовании объективно возможного.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
125
Несмотря на все это, Кризу принадлежит бесспорная заслуга от-
крытия важного значения исследования объективной возможности
путем исчисления вероятностей*. Он только нс мог как естествоис-
пытатель эмансипироваться от естественно-научного типа мышле-
ния и поспешил связать исследование объективно возможного с при-
чинным объяснением явлений. Между тем ценность процесса позна-
ния, дающего в результате определение объективно возможного,
в том и заключается, что этот путь познания нс направляется на уста-
новление общих причинных связей. Вместо определения причинных
соотношений между явлениями этим путем исследуются сами случаи
единичных явлений. Таким образом, мы имеем здесь вполне ориги-
нальные приемы исследования, приводящие к столь же оригиналь-
ным результатам. Только постольку, поскольку, идя этим путем,
можно будет устанавливать не общие причинные соотношения, а ин-
дивидуальные причинные зависимости, статистические методы ис-
следования смогут приводить и к причинному объяснению, однако,
не явлений вообще, а отдельных единичных происшествий”
Но значение применения теории вероятностей к обработке статис-
тических материалов и определения этим путем объективно возмож-
ного в социальных происшествиях гораздо больше, чем можно пред-
полагать с первого взгляда. Здесь мы впервые имеем вполне точную
науку, пользующуюся даже математическими методами; тем нс менее,
и по характеру обрабатываемых данных, и по получаемым результа-
там, она явно и резко уклоняется от типа естественных наук. Поэтому
в развитии научной мысли, клонящемся теперь к тому, чтобы тип ес-
тественно-научного мышления был превзойден в своем исключитель-
ном и самодержавном господстве, и чтобы наряду с ним было при-
знано равное право за всеми остальными типами научного и даже
вненаучного, т. е. метафизического, мышления и творчества, — в этом
* В русской литературе есть превосходная статья по истории и теории рас-
сматриваемого здесь вопроса, принадлежащая А. А. Чупрову, который, в общем
примыкая к Кризу, вполне самостоятельно развивает и дополняет намеченную
Кризом точку зрения. См. «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона.
Т- XXI, I, «Нравственная статистика».
“ За время, протекшее после первого опубликования этой статьи, вопрос об
исследовании индивидуальных явлений подвергся значительной разработке.
Это и привело к тому, что была выдвинута новая научная задача исследования
индивидуальных причинных зависимостей. Ср.: Чупров А. А. Очерки, особ,
очерк II; Hessen S. Individuelle Kausalitat. Berlin, 1909.
126
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
происходящем на наших глазах развитии научной мысли новому типу
научного познания, определяющему объективно возможное в соци-
альных и других происшествиях, суждено сыграть видную роль’
Выше мы сопоставили понятие объективной возможности, при
помощи которого оперируют статистические исследования социаль-
ных явлений, с фактической возможностью, которая играет такую
громадную роль в ежедневной прессе и обыденной жизни. Сходство
между этими обоими понятиями возможности заключается, однако,
только в том, что оба они применяются к единичным явлениям.
Во всем остальном эти понятия возможности совершенно различны.
В то время как определение объективной возможности является ре-
зультатом применения вполне точных научных методов к обработке
известным образом добытых и сгруппированных фактических дан-
ных, указание на фактическую возможность в ежедневной прессе и
обыденной жизни нс имеет научного значения и является лишь из-
вестного рода констатированием данных обстоятельств. Даже харак-
тер единичности далеко нс одинаков в том и другом случае, так как
понятие объективной возможности применяется к случаям, которые,
несмотря на то, что они единичны, рассматриваются как повторяю-
щиеся. В противоположность этому фактически возможным обозна-
чается обыкновенно только безусловно единичное в своей индиви-
дуальной особенности продолжение или последствие определенного
события. Тем не менее, единичность тех явлений, к которым приме-
няются эти понятия возможности, настолько характерная черта их,
что с формально-логической точки зрения вполне допустимо теоре-
тическое сближение между ними.
Эта наиболее характерная черта рассматриваемых понятий воз-
можности вполне определяет также отношение их к нашей более
специальной теме. Ясно, что не эти понятия возможности оказали
’ Двадцатое столетие принесло с собой распространение статистического ме-
тода и на исследование явлений природы. Наиболее яркое выражение это движе-
ние получило в издаваемом с 1901 г. в Лондоне Гальтоном и Вельдоном журнале
«Biometrica». Сторонники взгляда на статистический метод как на метод естест-
венно-научного типа могут видеть в этом обстоятельстве новое доказательство
правильности своего понимания значения этого метода. В действительности мы
здесь имеем расширение задач самого естествознания. Статистический метод
применяется к исследованию тех явлений природы, которые не поддаются ис-
следованию при помощи обычных естественно-научных методов. Ср. статью
А. А. Чупрова в новогоднем номере «Русских ведомостей» за 1914 г.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
127
такие громадные услуги русским социологам при решении разра-
батывавшихся ими социологических проблем вообще и социально-
этических в частности. Относительно объективной возможности
не может возникать никакого сомнения, так как это понятие полу-
чается в результате обработки статистического материала при по-
мощи теории вероятностей. Что же касается понятия фактической
возможности, то мы выше должны были отвергнуть предположе-
ние, что Н. К. Михайловский, а следовательно, и другие русские соци-
ологи оперируют при помощи того понятия возможности, которое
играет такую большую роль в ежедневной прессе. Конечно, это поня-
тие как ненаучное нс могло быть вполне целесообразным орудием
для решения наиболее принципиальных вопросов социологии и
этики. Тем не менее, благодаря своей обыденности и оно неоднократ-
но вторгалось в теоретические построения русских социологов. Мы
даже думаем, что оно сыграло гораздо большую роль, чем заслужива-
ло бы по своим внутренним достоинствам.
Стремясь вникнуть в более сокровенные и глубокие причины и
побуждения, заставившие русских социологов конструировать свое
основное понятие возможности, мы должны будем свести все разно-
образные вопросы, подвергавшиеся их обсуждению с точки зрения
возможности, к двум основным проблемам. Первая из этих проблем
теоретического характера, а вторая — практического. Первая и ос-
новная задача, которую поставили себе русские социологи, заключа-
лась в решении вопроса об активном воздействии человека или со-
знательной личности на социальный процесс. Выражая эту задачу
в более общей формуле, мы должны будем сказать, что русские соци-
ологи стремились прежде всего к теоретическому примирению идеи
свободы с необходимостью. Вторая задача заключалась в оправдании
этической оценки социальных явлений, которую человек произво-
дит гораздо раньше, чем возникает вопрос о теоретическом обосно-
вании ее. Обе эти задачи решаются или с трансцендентальной нор-
мативной точки зрения, или метафизически; третьего позитивно-на-
учного и эмпирического решения их не существует. Так как, однако,
нормативная точка зрения была нс только недостаточно известна
Михайловскому и следовавшим за ним русским социологам, но и
чужда всему духу их теоретических построений, то они и давали ре-
шения этих двух социально-этических проблем, исходя из метафи-
зических предпосылок
128
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Конечно, русские социологи никогда не признались бы в том, что
то понятие возможности, при помощи которого так легко и просто
решались ими самые трудные социально-этические проблемы, на-
сквозь проникнуто метафизическим духом. Очень вероятно, что они
даже сами не сознавали того, насколько метафизично их основное
теоретическое построение. Благодарную службу им, несомненно, со-
служило в этом случае понятие фактической возможности. Вследствие
чрезвычайно частого применения его в обыденной жизни оно очень
удачно маскировало истинный метафизический смысл другого по-
нятия возможности, которое было создано ими для чисто теорети-
ческих целей, и скрывало этот смысл от умственного взора читателя.
Эта близость понятия фактической возможности только подтвержда-
ет тот несомненный факт, что взгляды, взятые непосредственно из
жизни, гораздо ближе к метафизической постановке вопросов, чем
научные теории*
Но выработав свое понятие метафизической возможности, рус-
ские социологи не изобрели ничего нового, так как это понятие было
известно в метафизике задолго до них. Еще в древнегреческой досок-
ратовской философии так называемая мегарская школа® клала в ос-
нование своего понимания мировой сущности понятие возможнос-
ти. Затем Аристотель построил всю свою метафизическую систему
на том, что он признал материю возможностью всего существующе-
го, а форму — действительностью его. Благодаря тому влиянию, кото-
рое идеи Аристотеля оказывали на все мировоззрение Средних веков,
понятие возможности приобрело в нем громадное значение. К тому
же именно категория возможности оказала очень важные услуги при
выработке основных черт этого мировоззрения и при посильном
разрешении неустранимых противоречий, заключавшихся в его
предпосылках. Она помогла теоретически примирить существова-
ние зла и грехопадение человека с Всеблагостию Божьей и свободу
* Интересно, что среди криминалистов при решении того же вопроса о сво-
боде и необходимости для выяснения специальных уголовно-правовых про-
блем возникло совершенно тождественное направление мышления. Так как по-
ведение человека причинно обусловлено и потому необходимо, то казалось, что
для ответственности за известные поступки вообще и уголовной в особенности
нет места. Ввиду этого некоторые ученые предложили признать теоретическим
основанием ответственности возможность поступить так или иначе. Подобно
русским социологам они настаивают на эмпирическом характере этого поня-
тия, не сознавая его метафизических основ.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
129
воли с Провидением. Но наибольший интерес для нас представляет та
громадная роль, которую категория возможности сыграла еще и в
Новое время.
В конце XVII столетия снова потребовалось решение той же про-
блемы о свободе и необходимости и связанных с нею этических во-
просов, и тогда понятие метафизической возможности послужило
основанием для решения их. Если, однако, проблема и ее решение
были одни и тс же, то повод, из-за которого, и материал, на основа-
нии которого приходилось давать решение, были другие. Тогда впер-
вые праздновало свои триумфы причинное объяснение явлений
природы, а применение этого объяснения не только к физическим,
но и к физиологическим явлениям резко выдвинуло вопрос об отно-
шении души к телу. В зависимости от решения этого вопроса находи-
лось решение целого ряда этических проблем, которое казалось еще
более настоятельным и неотложным. Нужно было обосновать свобо-
ду воли, примирить существование зла и страдания с верой в Высшее
всеблагое Существо и доказать окончательную победу духа и добра
над материей и злом. Разрешить эти вопросы взялся в свое время
Лейбниц70, для чего он и воспользовался понятием метафизической
возможности. Надо признать, однако, что эта часть метафизических
построений Лейбница — самая слабая нс только в его системе, но и
вообще в ряду всех метафизических учений его эпохи. Между тем
русские социологи, переступив при решении занимавших их соци-
ально-этических проблем границы позитивной науки и обратившись
к метафизическим построениям, возобновили именно это самое сла-
бое из метафизических учений. Превосходный анализ и оценку всех
слабых сторон этого созданного Лейбницем прототипа всякого уче-
ния, построенного на понятии метафизической возможности, дал
в своей «Истории новой философии» Виндельбанд. Так как нам со
своей стороны пришлось бы при оценке значения понятия метафи-
зической возможности и при разоблачении ошибочных заключений,
к которым оно приводит, повторить то, что уже сказал Виндельбанд,
то мы позволим себе привести его собственные слова.
Все метафизическое учение Лейбница покоится на его теории
познания, в основание которой положено деление истин на вечные,
или необходимые, и фактические, или случайные. Изложив эту тео-
рию познания, Виндельбанд продолжает: «соответственно своему по-
нятию истины, Лейбниц считал всякое содержание необходимых
130
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
истин необходимо существующим, всякое же содержание случайных
истин случайно существующим. Все, что представляется логически
(begrifflich) очевидным вследствие невозможности противоположно-
го, является необходимым в метафизическом смысле. Напротив, все,
что существует только фактически, должно быть признано случай-
ным, хотя бы существование этого факта и имело достаточное осно-
вание в других явлениях. В этом отношении Лейбниц выказывает
себя совершенным рационалистом, несмотря на принятие им эмпи-
рических принципов; даже более, именно благодаря этому различ-
ные виды человеческого познания превращаются у него, по плато-
новскому образцу, в различные виды метафизической действитель-
ности. Таким образом, его критерий, который должен устанавливать
различие между необходимым и случайным, является исключительно
логическим критерием невозможности противоположного. Высший
принцип этой философии — чисто рационалистический принцип ло-
гической необходимости (Denknotwendigkeit). Явления признаются
причинно обусловленными, но, несмотря на это, они рассматрива-
ются как случайные, так как нет логического основания признать
противоположное им невозможным. Безусловная же необходимость,
присущая только вечным истинам, заключается исключительно
в том, что эти истины необходимо должны мыслиться; их необхо-
димость, следовательно, чисто логическая (cine begriffliche). Эта
система нс знает другой необходимости бытия, кроме логической
(des Denkens): что должно безусловно необходимо мыслиться, су-
ществует тоже безусловно необходимо; что же мыслится только ус-
ловно, существует тоже только условно. Составляющее сущность ра-
ционализма гипостазирование форм мышления никогда еще не вы-
ступало с такой обнаженной очевидностью, как у Лейбница, и это
прежде всего обнаруживается в его обращении с понятием возмож-
ности. Содержание каждого истинного положения, развивает он
свою мысль, должно быть возможно; действительность его, однако,
покоится или на нем самом, и где это в самом деле так, там противо-
положное невозможно, а само содержание этого положения безу-
словно необходимо; или же его действительность имеет своим осно-
ванием нечто другое, и тогда возможна его противоположность, а
само положение только относительно необходимо. Таким образом,
понятия возможности и необходимости получили у Лейбница
такое многоразличное и искусственное значение, что в дальнейшем
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
131
развитии немецкой философии они повели к страшной путанице*:
особенно много поводов к бесчисленным затруднениям и причудли-
вым изворотам мысли подало вышеотмеченное противопоставление
безусловной и условной необходимости. Прежде всего, оно воспита-
ло предрассудок, как будто бы высшим и самым ценным критерием
для познания действительности является невозможность проти-
воположности-, с другой стороны, оно послужило причиной еще
более опасного заблуждения, будто всякому явлению действитель-
ности должна предшествовать его логическая возможность. Уже сам
Лейбниц обозначал необходимые истины первичными возможнос-
тями (primac possibilities) и черпал отсюда мысль, что в основании
действительно существующего мира лежит масса возможностей,
между которыми был произведен выбор, объяснимый только факти-
чески. Таким образом, истинное отношение между понятиями воз-
можности и действительности было прямо перевернуто. В то
время как все, что мы называем возможностями, является лишь
мыслями, которые возникают на основе существующей действитель-
ности, в этой системе действительность оказывается случайным
фактом на фоне (Hintergrund) предшествующих ей возможностей»**
Но еще большее значение, чем при характеристике мирового по-
рядка, Лейбниц приписывал предшествующим возможностям при оп-
равдании его несовершенств. «Ипостазирование мышления, — гово-
рит дальше Виндельбанд, — которое во всем составляет конечный
результат учения Лейбница, получает свое наиболее яркое выражу
ние в теории, замыкающей его оптимистические воззрения. Ибо
* Виндельбанд, несомненно, имеет здесь, прежде всего, в виду те примеры
переносного и крайне отдаленного значения, в котором слово «возможно»
употреблялось Кантом. Кант всю свою жизнь преподавал философию Лейбница
в переработке Вольфа и других философов, и потому в своих сочинениях, в ко-
торых он излагал свою собственную философию, он никогда не мог вполне ос-
вободиться от лейбницевской терминологии. Но, в свою очередь, он часто так
свободно обращался с отдельными терминами, что они совершенно утрачивали
свой первоначальный смысл. Так, например, в своих «Prolegomena» он ставит
Целый ряд вопросов, в которых употребляется слово «moglich», вроде: «Wie ist die
Naturwissenschaft moglich?», причем «moglich» всегда обозначает «berechtigt».
По-русски эти вопросы следует переводить словами: «Как оправдать естество-
знание?» «Как оправдать метафизику?» и т. д.
** Windelband W. Die Geschichte der neueren Philosophic. 2 Aufl. Bd. 1. S. 464-
466, Vergl.: Siewait Cbr. Logik. 2 Aufl. Bd. 1. S. 238-240, 271-272; Wundt W. Logik.
2 Aufl. Bd. l.S. 501.
132
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в заключение возникает вопрос: почему всемудрое, всеблагое и все-
могущее Божество создало мир монад, из несовершенства которых
необходимо должны были вытекать их греховность и их страдания?
Если создание мира было подчинено произволению всеблагого
Божества, то почему же оно нс создало мир, исполненный такого
чистого совершенства, которое исключало бы всякий грех и всякое
страдание? В том ответе на этот вопрос, который дает Лейбниц, со-
единяются все нити его мышления, и в этом пункте его теория позна-
ния непосредственно сливается с его метафизикой. Конечно, гово-
рит он, существование зла и греха в мире есть случайная истина:
мыслим другой мир, даны разнообразнейшие комбинации для раз-
вития бесконечного разума Божества, и существует, очевидно, беско-
нечное количество возможных миров. Что Бог из этих возможных
миров выбрал тот, который действительно существует, чтобы имен-
но его наделить бытием в действительности, должно быть объяснено,
если принять во внимание всемудрость, всеблагость и всемогущество
Бога, только путем предположения, что существующий мир был луч-
шим из возможных миров. Если этому миру все-таки присущ признак
несовершенства, то следует предположить, что всякий другой из воз-
можных миров был бы еще более несовершенен, а следовательно,
что без несовершенства вообще невозможен мир. В самом деле,
Лейбниц настаивает на этом положении, утверждая, что несовер-
шенство составляет необходимый элемент в понятии мира. Ни один
мир нс мыслим без конечных существ, из которых он состоит; конеч-
ные же существа именно потому несовершенны, что они конечны.
Поэтому если вообще следовало (sollte), чтобы мир был создан, —
а он необходимо должен (musste) был быть создан, чтобы вся полно-
та Божественной жизнедеятельности нашла себе проявление, — то
он должен был состоять из конечных и несовершенных существ. Это
несовершенство конечных существ есть метафизическое зло; по-
следнее в свою очередь — вечная, необходимая, безусловная истина,
противоположность которой не может быть мыслима. В противопо-
ложность этому зло нравственное и зависящее от него физическое
зло являются лишь фактическими истинами, коренящимися лишь
в Божественном выборе (Wahl). Этот выбор был, однако, обусловлен
благостью Бога, который из всех возможных несовершенных миров
призвал к действительности наименее несовершенный. Совер-
шенство мира поэтому нс абсолютно, а только относительно.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
133
Существующий мир не есть хороший мир, а только лучший из воз-
можных миров.
Божество, по этому учению, не обладало при творении мира
произвольной свободой, а было связано известной возможностью,
которая была дана в его бесконечной мудрости. Бог охотно создал
бы вполне хороший мир, но его мудрость позволяла ему создать
только лучший из миров, потому что вечный закон требует, чтобы
каждый мир состоял из конечных и несовершенных вещей.
Божественная воля тоже подчинена фатуму независящих от нее
вечных идей, и мы должны отнести на счет присущего им свойства
безусловной необходимости то, что Бог при всем своем добром же-
лании не мог создать мир абсолютно хорошим, а только лишь на-
столько хорошим, насколько это было возможным. Логический
закон несовершенства конечных существ фатально принудил к то-
му, чтобы мир, несмотря на божественную благость, оказался пол-
ным недостатков. Центральное ядро этой метафизики заключается в
том, что основание существующей действительности составляет
бесконечное царство логических возможностей, самая лучшая из
которых была превращена всеблагим Богом в действительность».
«Основание, почему действительный мир оказался столь несовер-
шенным, заключалось в логической возможности — в ней последнее
слово Лейбница: возможность ее девиз (Schiboleth). Эта философия
превратила законы мышления в законы мирового порядка. Раз это
будет понято, то тайна рационализма разоблачена и сфинкс низвер-
гнется в пропасть. Найти это слово было суждено Канту»’
Познакомившись с основными положениями философии
Лейбница, мы видим теперь, как русские социологи, не будучи после-
дователями Лейбница, ничего не придумали такого, чего бы он уже
не сказал. Они только оставили в стороне те два мира — мир челове-
ка и мир вселенной, метафизическую сущность которых хотел по-
стичь Лейбниц, и обратились к третьему — социальному миру. Но,
стремясь понять социальный мир, они создали себе систему, которая
возобновляла все слабые стороны системы Лейбница. В своих рас-
суждениях они так же, как и Лейбниц, исходили из идеи невозмож-
ности, например, в теории познания — из невозможности исключи-
тельно объективного метода, а в объяснении реальных социальных
’ Windelband W. Die Geschichte der neueren Philosophic. 2 Aufl., Bd. 1. S. 495-497-
134
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
процессов — из невозможности бороться с известными течениями
в истории. При этом, как мы видели, они вообще предпочитали выра-
жать все необходимое в виде невозможности противоположного. Как
бы следуя за Лейбницем и в противоположность современному ес-
тествознанию и новейшей логике, они считали невозможность про-
тивоположного более высоким критерием, чем необходимость.
Соответственно этому они рассматривали все, что оставалось вне
сферы невозможности, как область возможностей. Отсюда возмож-
ность, уже благодаря своей дополняющей роли к невозможности,
оказывалась началом всего творческого и прогрессивного в социаль-
ном процессе. Таким образом, социальный процесс представлялся
им по преимуществу в виде совокупности различных возможностей.
Социальная среда, народ, крестьянство казались им носителями пас-
сивных возможностей; личность и интеллигенция воплощали в себе
активные возможности. В этом распределении всего совершающего-
ся в социальном мире между двумя областями — возможного и не-
возможного, естественно, упразднялся вопрос о долженствовании
и необходимости: вместо принципа долженствования выдвигалась
идея возможности.
Но именно в вопросе о социальном творчестве и прогрессе мы на-
талкиваемся на главное принципиальное разногласие между русскими
социологами и Лейбницем. В метафизической системе Лейбница в ос-
нование мира положены вечные необходимые истины. Только потому,
что конечный мир не может состоять из бесконечных вещей, ему при-
сущ элемент страдания, несовершенства и зла. Таким образом, в этой
системе только происхождение страдания и зла покоится на идее воз-
можности, добро же есть вечная необходимая истина. В противопо-
ложность этому у русских социологов именно все прогрессивное, доб-
рое, этическое, идеальное имеет своим источником возможность.
Вспомним, что русские социологи обосновывают идеал и прогресс
на идее возможности* и что высшим критерием нравственной оценки
они считают желательность или нежелательность. В своей попытке
опереть этику в формальном отношении на понятия возможности и
желательности русские социологи не только оригинальны, но являют-
ся единственными во всей истории человеческой мысли. Никогда еще
* Ср.: Лавров П. Л. Исторические письма, особенно дополнительную главу
«Теория и практика прогресса», в частности, с. 313-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
135
человеческий ум не наталкивался на представление о добре как о
чем-то лишь возможном и желательном, потому что для этого ре-
лятивизм должен быть доведен до своей высшей формы развития, до
социального релятивизма, при котором все высшие блага человече-
ской жизни рассматриваются только как результаты общественных
отношений.
Русские социологи гордятся тем, что они внесли этический эле-
мент в понимание социальных явлений и заставили признать, что
социальный процесс нельзя рассматривать вне одухотворяющих его
идей добра и справедливости. Но какая цена тому этическому эле-
менту, высшим критерием которого является возможность?
Понятно, что представители нового течения в социологии долж-
ны были прежде всего покончить с рассмотрением социальных явле-
ний с точки зрения возможности или невозможности. Вместо этих
точек зрения ими были выдвинуты два принципа — необходимость
и долженствование. Эти два принципа не противоречат друг другу,
так как долженствование вмещает в себе необходимость и возвыша-
ется над нею. Познавая необходимо совершающееся в социальном
процессе, человек познает вместе с тем материал, по отношению
к которому, и границы, в которых он должен исполнять свой долг.
Мы добиваемся осуществления наших идеалов не потому, что они
возможны, а потому, что осуществлять их повелительно требует от
нас и от всех окружающих нас сознанный нами долг.
III. Категории необходимости и справедливости
при исследовании социальных явлений*
I. Понятие случайного и закономерного в природе
и социальном мире
Расширение наших знаний об обществе поставило перед наукой
вопрос о применении причинного объяснения и к этой области явле-
ний. Естественной предпосылкой этого применения является, однако,
не только накопление фактического материала. Сама по себе масса
положительных данных, как показали это в своих теоретико-позна-
’ Эта статья была первоначально напечатана в журнале «Жизнь» (СПб., 1900.
Май-июнь).
136
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вательных исследованиях В. Виндельбанд и Г. Риккерт71, не дает еще
никакой руководящей нити для проникновения вглубь явлений и оп-
ределения той двигательной силы, которой они обусловливаются.
Исследователь, знакомящийся с явлениями в той наглядной связи,
в которой они представляются при их внешнем наблюдении, и ис-
следователь, старающийся проникнуть вглубь и определить скры-
тые пружины их, руководятся совершенно различными методами.
Логическая структура суждений, заключений и выводов одного и дру-
гого исследований прямо противоположна.
Историк, изучающий отдельное событие в том непосредствен-
ном виде, как оно дано, старается прежде всего точно установить
факт. Он интересуется всеми частностями и подробностями, всею
индивидуальною физиономией занимающего его происшествия.
Последнее является для него чем-то вполне особенным, индивиду-
альным и единственным в своем роде.
Строго говоря, во внешнем мире, как в природе, так и в истории
человечества, ничто не повторяется. Разнообразие и индивидуальная
окраска вещей и явлений бесконечны. Нет двух предметов, которые
были бы абсолютно тождественными между собой, и не происходит
события, во всех подробностях совпадающего с другим подобным же
событием. Если рассматривать вещи и явления с этой точки зрения,
то все во внешнем мире, как безусловно индивидуальное, окажется
также вполне случайным. Это одинаково относится и к человеческим
делам, т. е. к истории, и к природе. Многие естествоиспытатели склон-
ны думать, что природа вполне исчерпывается теми законами, опре-
деляющими лишь необходимо происходящее в природе, которые они
устанавливают и исследуют. Но в этом случае они смешивают приро-
ду с естествознанием. В природе действительно все совершается по
известным законам, но то, в каком виде произошло что-нибудь еди-
ничное, — совершенно случайно.
Лучше всего пояснить это примером. Рост и развитие растения,
как их устанавливают морфология и физиология растений, происхо-
дят только по известным законам, и вне этих законов никакое расте-
ние не может расти и развиваться. Однако то, почему всякое данное
растение выросло именно на данном месте и именно в таком виде, —
совершенно случайно. Для этого ветер должен был забросить его
семя на это место; или вблизи от этого места должно было расти дру-
гое растение из той же породы и пустить росток или отбросить семя;
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
137
или какое-нибудь животное должно было занести это семя на себе и
уронить его именно здесь; или, наконец, человек должен был поса-
дить его. Почва для развития данного растения должна была обладать
известными качествами. Влага, необходимая для него, могла прибы-
вать только в определенном количестве, чтобы оно не погибло от
сырости или засухи. Тепло тоже должно было распределяться равно-
мерно, так как в случае мороза молодые ростки могли бы вымерзнуть
и все растение погибнуть. Солнце должно было давать достаточно
света, и ничто не должно было заслонять этого света от растения
и т. д., и т. д. Одним словом, стечение сотни различных обстоятельств,
отчасти не имеющих даже прямого отношения к законам роста и
жизни растений, было необходимо для того, чтобы всякое данное
растение выросло на всяком данном месте.
Необходимость этого совпадения массы различных обстоятельств
одинакова для всех единичных явлений во всех сферах внешнего
мира, и потому каждое из них может быть рассматриваемо также как
случайное. Даже в сфере самых общих явлений, подчиняющихся наи-
более всеобъемлющим законам тяготения, каждое единичное явле-
ние совершенно случайно. Почему, например, в Солнечной системе
Земля занимает третье, а не второе или четвертое место? Почему она
больше Меркурия, Венеры или Марса и значительно меньше всех ос-
тальных больших планет? Почему число планет именно такое, а не
иное? Все эти вопросы, на основании которых мы опять можем убе-
диться, что если мы одни и те же явления, которые совершаются с са-
мой строгой и непреложной закономерностью, возьмем и будем рас-
сматривать в отдельности, сосредоточивая внимание на их индиви-
дуальной физиономии и единичных особенностях, то каждое из них
окажется совершенно случайным.
Таким образом, наряду с представлением природы как системы при-
чинно обусловленных необходимых явлений, может существовать воз-
зрение, по которому всякое единичное явление — совершенно случай-
но. Нам нетрудно указать также и основание, почему, с одной стороны,
все представляется нам законосообразным, а с другой — все случайным.
Дело в том, что, определяя какой-нибудь естественный закон, мы выделя-
ем из бесконечной сложности и разнообразия действительно соверша-
ющихся явлений определенные, наиболее простые соотношения.
Открыть какой-нибудь естественный закон — это и значит изолиро-
вать однородные явления, стоящие в причинной связи. Из отдельных
138
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
рядов однородных причинных соотношений мы создаем различные
группы естественных законов. Таким образом, мы говорим о механиче-
ских, физических, химических, физиологических и т. п. законах, полу-
чая их путем изолировки однородных причинных соотношений. С точки
зрения закономерности, следовательно, мир является системой извест-
ных рядов, состоящих из причинно связанных между собой явлений.
В противоположность этому в действительном мире ничто не про-
исходит изолированно и отдельно от всего остального. В действитель-
ном мире одно и то же вещество, подчиняющееся закону тяготения,
находится в то же время в известных химических соединениях, или
подвержено химическим, или физическим процессам, как-то: влиянию
тепла или электричества, или, наконец, оно образует организмы и
живые существа. Если все в тех рядах, которые выделены и установле-
ны отдельными естественными науками, закономерно, то те точки,
в которых эти ряды многоразличным образом пересекают друг друга,
в живой природе не определены и не могут быть определены никаки-
ми законами. Ввиду же того, что этих точек пересечения бесконечное
множество и что ни одно явление в конкретном мире не бывает безу-
словно простым, т. е., например, только явлением тяготения, каждое
отдельное явление в своей индивидуальной окраске всегда вполне слу-
чайно. В самом деле, даже зная все решительно физические, химиче-
ские и физиологические процессы и образования так же, как и законы,
управляющие ими, мы не сможем вперед определить количество и ка-
чество всех частей мирового вещества, которые составят определен-
ные физические, химические или физиологические комбинации. Это
значит, что мы не сможем сказать наперед, сколько и какое именно ве-
щество войдет в данный момент в те или иные химические соедине-
ния, а сколько и какая часть вещества превратится в организмы и со-
ставит тела живых существ.
Знаменитый пример Спинозы72, самого энергичного борца за
признание законосообразным всего совершающегося в природе и
в мире человеческих отношений, более чем что-либо другое, показы-
вает, что на каждое отдельное явление можно смотреть так же, как на
случайное’ Спиноза анализирует случай, когда человека, проходяще-
го по улице, убивает кирпич, падающий с крыши. Разбирая этот инци-
дент, он доказывает, что все происшедшее совершалось по известным
* Spinoza В. Ethica. Pars I, papos XXXVI, Append.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
139
законам, т. е. было необходимо. В действительности, однако, он мог
только доказать, что процесс падения кирпича как таковой совер-
шался по строго определенным законам и что человек, проходивший
по улице, шел по ней потому, что его желания и действия подчинены
известным законам. Но он не доказал и не мог доказать, что этот
именно человек непременно должен был быть на том месте, где ка-
мень упал, и что камень необходимо должен был свалиться только на
его голову, а не хотя бы на вершок ближе или дальше от нее. Доказать
это и невозможно, так как момент совпадения этих двух причинно
обусловленных рядов явлений совершенно случаен; он не подчинен
никакому новому высшему закону.
То, чего еще не видел Спиноза, отметил со свойственной ему ге-
ниальностью Кант. Он выдвинул и определил теоретическое значе-
ние рассмотрения природы в ее индивидуальных частностях и под-
робностях или в том бесконечном разнообразии, при котором каж-
дое явление в отдельности представляется случайным. Эту сторону
природы он назвал «спецификацией природы» (Spezifikation der
Natur). Теперь часто забывают об этой величайшей заслуге Канта,
сводя его роль к анализу лишь одной формы мышления, предназна-
ченной установить закономерность в природе. Только когда последу-
ет не частичная, как теперь, а полная реабилитация, не ограничиваю-
щаяся лишь некоторыми частями «Критики чистого разума», а охва-
тывающая все три «Критики» в их целом, тогда и этой его заслуге по
отношению к анализу и пониманию различных форм человеческого
мышления будет отведено должное место.
Но те открытия Канта, касающиеся нашего мышления, на которые
теперь, несмотря на их важное значение, обращают так мало внима-
ния, играли громадную роль в послекантовской философии. Можно
проследить, как эти идеи, впервые высказанные Кантом, последова-
тельно снова и снова возрождаются в философии Фихте (Grundlose
Handlung) и Шеллинга (Freiheit), пока, наконец, они не составили
одну из основ философии Гегеля73. В философии Гегеля соотноше-
ние между природой и историей оказалось обратным тому, которое
было принято до него. То, что до сих пор считалось областью непре-
рекаемого действия законов, т. е. природа, оказалось царством слу-
Чая; то же, что до сих пор считалось областью случайностей, т. е. ис-
тория, оказалось царством строго разумной закономерности.
Природа, по Гегелю, — это мир случайностей; история — это мир
140
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
разумного. Слова — «Alles Wirkliche ist verniinftig» — были сказаны
Гегелем относительно истории. При этом «verniinftig» обозначало, по
Гегелю, не только разумно в смысле «справедливо», но также и разумно
в смысле «соответствует понятию» или «закономерно», так как законо-
мерность и соответствие понятию у Гегеля означают одно и то же.
Отмеченное своеобразие взглядов Гегеля на природу по боль-
шей части признается не заслуживающим внимания. В доказатель-
ство научной несостоятельности этих взглядов обыкновенно ука-
зывается на то, что Гегель не был ученым-естествоиспытателем,
а лишь натурфилософом, и что он не только не мог предвидеть
того поразительного развития, которого достигло современное
естествознание, но даже не был обстоятельно знаком с положени-
ем естественных наук в свое время. Для всякого натуралиста в этом
соображении заключается окончательный приговор над Гегелем;
поставив крест над ним и его учением, — природа есть царство
случайного, — он поспешит заняться своим делом. Со своей точки
зрения он будет прав. Натуралисту нет дела до того, благодаря ка-
кому индивидуальному и случайному сцеплению или пересече-
нию сотни причинно связанных явлений выросло и развилось
каждое растение в отдельности, образовались и населились те или
другие леса, озера, реки и т. д. Ведь натуралист, в точном смысле
этого слова, изучает только законы роста и жизни растений и жи-
вотных вообще, а не причины возникновения каждого из них
в отдельности. Но если натуралист в своем отрицании гегелевской
натурфилософии совершенно прав, то это не значит, что Гегель
проповедовал бессмыслицу, — только задачи натуралиста и натур-
философа совершенно различны. В то время как натуралист ис-
следует вещи и явления вообще, т. е., например, теплоту, электри-
чество, воду, огонь и все химические соединения и процессы во-
обще, натурфилософ, и в том числе Гегель, старается проникнуть
в каждое индивидуальное явление, в каждую индивидуальную вещь
в отдельности, понять их судьбы и обнять мир во всем его беско-
нечном разнообразии и его неисчерпаемой сложности. Натур-
философ стремится постичь не причину, а смысл, значение и цель
бытия. Или, если употребить известную формулу Льва Толстого74, на-
туралист спрашивает — почему? а натурфилософ — зачем?
Возвратимся теперь к истории. Выше мы сказали, что история
прежде всего задается целью точно установить каждый отдельный
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
141
факт. С этой точки зрения она похожа в методологическом отно-
шении на такие описательные естественные науки как минерало-
гия, ботаника, зоология и т. п. Существует, однако, очень распро-
страненное воззрение, что исторические и социальные явления
неизмеримо сложнее и разнообразнее, чем явления природы.
В этой сложности, разнообразии и индивидуализации историче-
ских событий хотят видеть их особенность по сравнению с ос-
тальным внешним миром. Но мы уже выяснили, что все явления
природы, рассматриваемые отдельно, также бесконечно разнооб-
разны, сложны и индивидуальны. Если естествознание этого не за-
мечает, то только потому, что даже упомянутые чисто подготови-
тельные естественные науки, задача которых — простое описание,
уже стремятся установить нечто общее в материале, подлежащем
их исследованию. Они группируют этот материал и разбивают его
на классы, виды, семьи и т. д. Между тем история, в точном смысле
этого слова, по большей части совсем чуждается всяких обобще-
ний. Она стремится восстановить факт во всей его индивидуаль-
ной окраске, во всей его специфической особенности. Ее задача —
воспроизвести его таким, каким он был, как единичное, исключи-
тельное, неповторяющееся явление.
Из вышесказанного следует, что если мы будем рассматривать
самые объекты естественно-научного и исторического исследования
и сравнивать их между собой, то мы должны будем признать, что
между ними, т. е. между социальным миром, с одной стороны, и
миром природы — с другой, не существует принципиальной разни-
цы. Все толки о том, что мир человеческих отношений гораздо слож-
нее, чем сфера естественных явлений, сводятся к тому, что существу-
ет известная относительная разница. Это относительное усложнение
явлений различного порядка, начиная от самой низшей ступени наи-
более простых физических явлений и оканчивая наиболее сложны-
ми и запутанными историческими событиями, настолько постепен-
но, что оно не может служить методологическим основанием для
принципиального разделения наук.
Совсем иначе дело обстоит с различием точек зрения, приме-
няемых к той или иной области явлений. Точка зрения исследова-
теля совершенно изменяется, смотря по тому, имеет ли он перед
собой какое-нибудь явление природы или историческое событие.
Зависит это от различного направления научного интереса.
142
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
В первом случае, т. е. когда исследованию подлежит явление естест-
венного мира, исследователь или естествоиспытатель интересуется
не данным индивидуальным явлением, а тем причинным соотно-
шением, которое в нем проявилось. Во втором случае, т. е. когда ис-
следованию подлежит историческое событие, историк настолько
заинтересован, поглощен и проникнут самим этим индивидуаль-
ным явлением, что оно само как таковое, во всех своих мелочных
чертах и подробностях, составляет предмет его изучения. Вопрос,
следовательно, заключается в том интересе, который человек про-
являет к человеческим делам. Человек интереснее всего для челове-
ка, как выразился когда-то Гете75. В каждом человеческом деле заме-
шано столько разнообразных этических, эстетических и других
общечеловеческих и личных интересов, что другой человек не
может отказаться, углубившись в него, разобрать и изучить его во
всех подробностях и мелочах. Этот-то интерес или эта точка зре-
ния и создает совершенно особенный характер всякого историчес-
кого исследования. История — единственная и исключительная
наука в своем роде’ Исследуя преимущественно единичное, исто-
рик берет все в розницу, в противоположность естествоиспытате-
лю, который, исследуя только общее, берет все оптом. Логическая
структура того и другого исследования — совершенно различна.
Суждение естествоиспытателя в более тесном смысле этого слова
аподиктично76; естествоиспытатель говорит: так необходимо долж-
но быть. Суждение историка ассерторично77; он говорит: так есть
или так было.
Несмотря на эти принципиальные различия и основную противо-
положность между историей и естествознанием, часто настаивают
на их родстве, указывая на то, что задачи их в значительной мере
одинаковы. Ведь, кроме установления и воспроизведения фактов, ис-
* Отмечая эти особенности истории как науки, я не хочу сказать, что истори-
ческий материал сам по себе не допускает никаких обобщений. Напротив, цель
моя заключается в анализе тех приемов и методов, которые приводят по отно-
шению к социальным явлениям к тем же результатам, которых достигают есте-
ственные науки по отношению к явлениям природы. Поэтому существование
книг, носящих заглавие «историй» и переполненных обобщениями, к каковым
принадлежат все истории культур, не противоречит установленному мною ха-
рактеру истории в точном смысле слова. Эти исследования применяют совсем
другие методы исследования к историческим явлениям, но сохраняют имя исто-
рии благодаря исследуемому материалу.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 143
тория занята еще исследованием причин событий и происшествий.
Это с первого взгляда, по-видимому, создает какой-то противоречивый
характер истории как науки: с одной стороны, ее внимание направ-
лено на совершенно индивидуальные явления, с другой — она доис-
кивается того, что считается наиболее общим в науке. Таким образом,
категорию причинности часто считают тем мостиком, который ло-
гически объединяет естественные науки с историей. Как естествен-
ные науки, так и история исследуют причины явлений, следователь-
но, и логические приемы, и методы исследования у них одни и те же.
Такой вывод, однако, возможен только благодаря той неясности, ко-
торая господствует среди естествоиспытателей и историков относи-
тельно того, что такое причинность. В действительности история
стремится проникнуть в причины совсем другого рода, чем те, кото-
рые устанавливают науки, исследующие закономерность явлений
в природе.
Объяснение явлений причинными соотношениями, складываясь
постепенно и дав блестящие результаты в некоторых наиболее про-
стых естественно-научных дисциплинах, было последовательно
распространено на весь объем наших знаний. Но накопление фак-
тических знаний шло гораздо быстрее, чем гносеологическо-логи-
ческая проверка приемов исследования и, главным образом, приме-
нение категории причинности. Последняя крайне запаздывала.
Вследствие этого объяснение явлений причинной связью применя-
лось очень некритически. Это привело к кризису, самым ярким вы-
разителем которого является известный физик и философ Э. Мах78.
Он совершенно отрицает необходимость для науки таких понятий
как причина и действие. В своей статье «О принципе сравнения
в физике» он говорит: «Я надеюсь, что естественные науки будущего
устранят понятия причины и действия вследствие их формальной
неясности. Эти понятия не мне одному представляются сильно ок-
рашенными фетишизмом»*
Чтобы вполне разобраться в этих вопросах, потребовалось бы
специальное исследование о категории причинности с точки зрения
теории познания и логики. В общих чертах, однако, сравнительно
легко вскрыть противоречия, которые заключаются в некритическом
применении понятий причины и действия. Главные затруднения
* См.: Mach Е. Popular-wissenschaftliche Vorlesungen. S. 276.
144
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
произошли оттого, что понятие причины, взятое первоначально по-
добно понятию «закон» из обыденной жизни человека, содержит
в себе массу разнородных наслоений и чуждых друг другу элементов.
Под словами причина, причинность и причинное соотношение, яв-
ляющимися синонимами, скрываются совершенно различные поня-
тия, не имеющие между собой почти ничего общего. Мах, например,
прав до известной степени, так как первоначальное представление
о причине и действии, удержавшееся в узких пределах и до сих пор,
было совершенно антропоморфично79. Перенесение его при совре-
менном состоянии знаний из области практических дел человека
в область теории и естествознания придает последним окраску уже
не антропоморфизма, а фетишизма80. Но из этого не следует, что
надо совершенно отбросить истолкование природы причинными
соотношениями явлений как недостойное точных наук перенесение
в них воззрений фетишизма. Напротив, задача науки заключается
в более точном анализе и в расчленении понятий, слитых в одно бла-
годаря некритическому обращению с ними. В конце концов, тот же
Мах применяет причинное объяснение явлений природы, но только
в другом смысле, чем мы пользуемся словом «причина» для своих
ежедневных нужд.
Если мы теперь возвратимся к интересующему нас вопросу о
том, насколько роднит историю с естественными науками общее
им применение понятия причины, то для нас не будет подлежать
сомнению, что причины событий, которых доискиваются истори-
ки, и причинные соотношения между явлениями, которые устанав-
ливают естествоиспытатели, с гносеологической и логической
точки зрения не имеют ничего между собой общего. Причины, ко-
торые исследует историк, так же индивидуальны и единичны, как и
сами исторические события. Чтобы убедиться, насколько они не
похожи на то, что понимается под их синонимом в естествознании,
достаточно для сравнения обратиться к примерам, взятым из облас-
ти природы и, в частности, из растительного мира. Тогда окажется,
что историки стремятся добыть сведения о таких причинах, как от-
куда и почему подул ветер, который принес данное семя именно на
это место? Какие обстоятельства способствовали развитию этого
семени? Отчего оно не погибло, несмотря на некоторые неблаго-
приятные условия как засуха, сменявшаяся чрезмерной сыростью,
как присутствие вредных насекомых и т. д. Как боролось данное
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
145
растение с невзгодами и чем пользовалось оно, чтобы устранить
их? Всякий легко может убедиться, что эти вопросы о причинах и
действиях имеют очень мало отношения к вопросам о законах
роста и развития растений вообще, которые одни интересуют ес-
тествоиспытателя. В противоположность натуралисту историк ис-
следует то индивидуальное стечение и пересечение различных
рядов причинно обусловленных явлений, которое привело к дан-
ному событию. Это стечение обусловило то, что данное событие
должно было необходимо совершиться. Но само это стечение или
совпадение различных причинно обусловленных рядов явлений не
должно было необходимо произойти, так как оно не было обуслов-
лено каким-нибудь новым высшим законом. Следовательно, это
стечение было совершенно случайным, а с этой точки зрения и ис-
следуемое индивидуальное событие как результат только данной
комбинации причин — также случайно. Так, например, то, что вся-
кое данное растение выросло и развивалось, — случайно; ведь, не-
смотря на все остальные благоприятные условия для него, оно
могло бы не вырасти, если бы семя поклевали птицы или съели на-
секомые или если бы его корешки подгнили от сырости или вымерз-
ли от стужи. Естествоиспытатели совсем не интересуются такой
постановкой вопроса, потому что их точка зрения абсолютно про-
тивоположна той точке зрения, при которой все рассматривается
как индивидуальное и случайное.
Задача естествознания как науки о закономерности в природе
заключается не в том, чтобы исследовать всякий данный ряд при-
чинно связанных явлений или всевозможные комбинации этих
рядов, а в том, чтобы определить причинно связанные и необходи-
мые соотношения вообще. Такие причинно связанные и необходи-
мые соотношения вообще можно устанавливать между самыми
простыми и изолированно взятыми явлениями. Непосредственно,
однако, в конкретном мире не встречается совершенно простых и
вполне изолированных явлений. В природе, как мы ее имеем, все
явления чрезвычайно сложны и скомбинированы из различных
элементов. Естествоиспытатель, выделяя отчасти путем определен-
ной постановки естественно-научного опыта, отчасти работою
мысли наиболее простые явления, устанавливает между ними при-
чинные соотношения вообще. При этом в том и другом случае он
изолирует интересующее его причинное соотношение из всей со-
146
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вокупности естественных явлений и получает его в чистом виде,
что и сообщает ему характер непререкаемой и безусловной необ-
ходимости или необходимости вообще. Таким образом, критери-
ем, который определяет характер причинных соотношений, ус-
танавливаемых естественными науками, является присвоенный
им предикат*1 безусловной необходимости. По своему содержанию
безусловная необходимость вполне тождественна с беспространс-
твенностью и безвременностью. Безусловно необходимо именно
то, что не связано с каким-нибудь пространством и временем, не
существует в каком-нибудь известном месте и в какой-нибудь опре-
деленный момент, а осуществляется везде и всегда. Поэтому можно
сказать, что причинные соотношения, составляющие основу естест-
венных наук, также внепространственны и вневременны, как и всепро-
странственны и всевременны. Это значит, что они мыслятся в изоли-
рованном виде, безотносительно к какому-нибудь определенному
месту и времени, но вместе с тем применимы ко всякому месту и вре-
мени, где есть подходящие условия. Благодаря этому все наиболее важ-
ные положения естествознания принимают абстрактную окраску.
Естественные науки как науки о закономерном в природе — это абс-
трактные науки, оперирующие математическими выкладками и
формулами. Основу их составляют известные отвлеченные положе-
ния, применение и комбинирование которых и дает возможность
объяснить конкретные явления.
Эта внепространственность и вневременность всякой научной
истины высшего типа, эта свобода вечной правды от условий места
и времени и составляет часть учения Канта об априорности82
пространства и времени. Когда наконец правильное понимание
этого учения займет место поверхностного знакомства с Кантом
по популярным изложениям его идей, то даже «наивнейшие реалисты»
среди естествоиспытателей поймут, что они, сами того не зная, кан-
тианцы. Тогда станет очевидно, что естественно-научное рассмот-
рение внешнего мира как известного пространства, заполненного
материей, нисколько не противоречит учению об априорности
пространства. Ведь априорность пространства, т. е. общеобязатель-
ность форм пространственного и временного умосозерцания (ин-
туиции), ничего не имеет общего с ошибочно отождествляемым
с ним учением о психологическом приоритете пространственных
и временных представлений пред всеми другими.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
147
II. Категория необходимости при исследовании
социальных явлений
Главный вопрос, интересующий нас здесь, заключается в исследо-
вании тех методологических приемов и принципов, которые приве-
ли бы к установлению социальных законов. Последние должны отли-
чаться тою же аподиктичностью, т. е. тем же характером безусловно
необходимо связанных беспространственных и безвременных при-
чинных соотношений, как и положения, вырабатываемые естество-
знанием. На это вполне основательно возражают, что, прежде чем
исследовать методологические принципы какой-нибудь науки,
нужно, чтобы эта наука уже существовала. Но совершенно неверно
утверждение, что такой науки нет.
Она уже давно родилась, развивается и продолжает существовать.
Это, несомненно, наука об обществе, или социология. Можно быть
различного мнения о задачах и целях социологии, о достигнутых ею
результатах и плодотворности ее усилий, но нельзя отрицать, что су-
ществует известное стремление сделать из социологии науку об об-
ществе вообще или о социальных законах безотносительно к време-
ни и месту. Для нас в данный момент важны только эта задача и это
стремление, вдохновляющие социологическую мысль.
Всякий, кто интересуется социологией как наукой об обществе
вообще, наталкивается на две крупные социологические системы.
Это, с одной стороны, органическая теория и, с другой, — экономи-
ческий материализм или теория социального развития Маркса.
В своем исследовании на немецком языке я подверг критике органи-
ческую теорию и, показав ее методологическую несостоятельность,
выделил немногие элементы ее, заслуживающие внимания с научной
точки зрения’ Совсем другое отношение вызывают к себе идеи эко-
номического материализма; однако и эти идеи могут войти в науку
в качестве неотъемлемой составной части далеко не в том виде, как
они проповедуются большинством их адептов.
Положения, установленные Марксом, должны быть, прежде всего,
возможно более ясно оформлены в методологическом отношении
или, если выразиться точнее, — должна быть произведена их методо-
логическая проверка. Это особенно важно потому, что марксизм
’ См.: Kistiakowski Th. Gesellschaft und Einzelwesen. Eine methodologische Studie.
Berlin, 1899.84.
148
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в целом представляет из себя в методологическом отношении очень
спутанное и неясное учение, В своем современном виде он скорее
похож на материалистически-метафизическую систему, чем на стро-
го научную теорию. Но если рассматривать идеи экономического
материализма не как социально-философскую систему, а с методо-
логической точки зрения, как известный принцип исследования, то
они, получая совсем другой смысл, приобретают громадное научное
значение. Тогда утверждение Маркса, что социальные процессы сво-
дятся к развитию экономических отношений и производственных
сил страны, надо признать известным методологическим приемом.
Задача этого приема — выделить определенную сферу явлений,
чтобы в этом изолированном виде устанавливать в ней различные
закономерные отношения.
Такой взгляд, как известно, расходится с воззрениями, господству-
ющими среди большинства защитников экономического материа-
лизма и, несомненно, вызовет с их стороны опровержения. Я, однако,
не считаю нужным доказывать, что единственное и самое верное по-
нимание — экономического материализма. Ведь последний как со-
циальная система, заключающая в себе массу разнородных элемен-
тов и мотивов мышления, допускает много различных толкований.
Поэтому я не буду рассматривать вопроса, почему Маркс и Энгельс,
установив определенную закономерность в развитии производствен-
ных сил и влияние этого развития на весь общественный строй, за-
явили, что все социальные процессы во всей своей совокупности
сводятся к ней. Для нас не важно, были ли сами Маркс и Энгельс по-
ражены новизной и относительной верностью своей идеи и на пер-
вых порах придавали ей большее значение, чем следует. Это призна-
ет в одном письме сам Энгельс. Или, может быть, эта идея могла при-
обрести практическое значение, как агитационная сила, только таком
утрированном виде, как это показала история распространения этой
идеи в Германии и особенно у нас в России.
Не подлежит никакому сомнению, что Маркс и Энгельс, а за
ними и все их последователи, придавая экономическому материа-
лизму всеобъемлющее значение, поступили в этом случае так, как
поступают те практические политики, которые, не будучи в состоя-
нии просто отменить дворянское звание, производят в дворян всех
обывателей. Чтобы уяснить теоретическое значение этого приема,
мы можем взять также примеры из области естественно-научных
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 149
теорий. Для химика, который наблюдает в своих ретортах химиче-
ские реакции, решительно все равно, скажет ли он себе, что ему нет
никакого дела до тяготения, которому подвержены все тела и в том
числе наблюдаемые им химические элементы, или же — что тяготе-
ния просто нет. Результаты, к которым в том и другом случае придет
химик, получаются совершенно одни и те же. Ошибки возможны, так
как, игнорируя тяготение, химик может принять то или другое явле-
ние тяготения за химический процесс, но они сравнительно будут
незначительны. Так же точно для правильности тех результатов, к ко-
торым, наоборот, придет физик, решительно все равно, будет ли он,
исследуя, например, гидравлические законы или законы тяготения
вообще, просто игнорировать химические явления, которые так или
иначе будут происходить в наблюдаемых им телах, или же утверж-
дать, что их совсем нет.
Сторонники экономического материализма избирают второй
путь, т. е. они утверждают, что кроме экономических или материаль-
ных процессов нет других социальных процессов. Ясно, что если
рассматривать это утверждение как требование изучать закономер-
ность или причинно связанные соотношения в сфере хозяйственно-
производственных явлений, изолируя их из сложной массы социаль-
ных процессов, то правильность полученных результатов совсем
не будет зависеть от того, имеют ли или не имеют какое-нибудь зна-
чение психические, правовые и нравственные явления для социаль-
ных процессов вообще.
Научное значение экономического материализма в том и заклю-
чается, что на основании его из всей совокупности социальных явле-
ний изолируются известные отношения, в сфере которых необходи-
мо устанавливать причинную связь, совсем не заботясь обо всей ос-
тальной массе социальных процессов. Так как это — правильный
методологический принцип, то нам в данный момент совсем не
важно то, что эта полезная и верная цель достигается неверными
средствами, т. е. недоказанным утверждением, что все социальные
явления сводятся к экономическим процессам.
Самый спор о том, можно ли свести все социальные явления к эко-
номическим процессам или нет, очень напоминает заполнявший всю
популярно-философскую литературу XVIII столетия спор о том,
Может ли материя мыслить или нет. Спорщики напрасно кипятятся, и
спор ведется совершенно без нужды. Как на вопрос, поставленный
150
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в XVIII столетии, так и на вопрос, выдвинутый в конце XIX столетия,
нельзя ответить ни «да», ни «нет», потому что сами вопросы поставле-
ны неверно. И как вопрос XVIII столетия не был разрешен спорщика-
ми, а просто-напросто устранен дальнейшим развитием науки, так
же точно вопрос о том, можно ли свести все социальные явления
к экономическим, должен быть оставлен за отсутствием в нем поло-
жительного содержания.
С одной стороны, положение, лежащее в основании этого спора,
является банальной истиной. В том, что экономический строй обще-
ства составляет субстрат всех общественных явлений и что без него
никакие общественные явления немыслимы, не может быть никакого
сомнения. Поэтому каждой экономической структуре соответствует,
в грубых чертах, известный социальный строй. В этом отношении
можно было бы провести дальнейшую аналогию с вышеуказанным
вопросом, интересовавшим XVIII век. Ведь для научного исследова-
ния не существует других психических явлений или процессов мыш-
ления кроме тех, носителем которых являются человек или живот-
ные и субстратом которых, следовательно, служат физическая орга-
низация и физиологические функции организмов, слагающихся из
определенных материальных элементов.
Но, с другой стороны, та же мысль, понятая в известном исключи-
тельно догматическом смысле, оказывается совершенно бессодержа-
тельной нелепостью. Утверждать, что ни одно социальное явление не
мыслимо без соответственного экономического, которое поэтому
должно быть признано его причиной, это значило бы делать логи-
ческую ошибку. С таким же успехом можно было бы доказывать,
что ни одно социальное явление немыслимо без того, чтобы земля
не вращалась вокруг солнца, а потому вращение земли вокруг солн-
ца необходимо признать причиной его. Последняя мысль, безуслов-
но, правильна с ее фактической стороны, так как, действительно, ни
одно социальное явление не мыслимо без вращательного движения
земли, без которого последняя погибла бы, а вместе с ней погиб бы
весь человеческий род со своими социальными организациями. Беда
только в том, что эта мысль лишена всякого содержания и смысла.
Она только показывает, к каким софистическим83 заключениям при-
водит неправильное применение понятия причины.
Нам ответят, что сама эта параллель неправильна, так как враще-
ние земли вокруг солнца — постоянный фактор, между тем как эко-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
151
номические силы и средства страны быстро меняются. Но постоян-
ство одного фактора и изменчивость другого — относительны. Ведь
и сама земля вместе с ее вращательным движением вокруг солнца,
если основываться на теории эволюционизма, горячими сторонни-
ками которой являются сами марксисты, постепенно развилась из
хаотических движений газообразных масс. Вращение земли вокруг
солнца, следовательно, только потому постоянный фактор, что пери-
оды, в которые совершаются какие-нибудь изменения в нем, черес-
чур велики. С другой стороны, экономические отношения окажутся
тоже неизменяющимися, если рассматривать более короткие перио-
ды социальной жизни. Из этого относительного постоянства эконо-
мических отношений и неизменяемости экономического строя еще
нельзя, однако, заключить, чтобы в эти периоды останавливались и
всякая социальная жизнь, и всякое социальное движение.
Энгельс сам признает во введении к сочинению Маркса «Клас-
совая борьба во Франции», что при изложении современной исто-
рии исследователь чересчур часто (zu oft) принужден рассматри-
вать экономический фактор как постоянный (als konstant). Правда,
он объясняет это тем, что ясный и полный обзор экономической
истории данной эпохи никак нельзя составить себе, пока события
современны; этот обзор извлекается всегда лишь впоследствии на
основании собранного и проверенного материала. Но то, что
Энгельс хотел объяснить недостатком и неполнотой материала, от
которых страдает всякий историк современности, скорее надо объ-
яснить известным методологическим принципом. Историк каждой
эпохи должен исследовать прежде всего все производительные силы
и экономические интересы, приходящие в столкновение и действую-
щие в эту эпоху. Но затем, покончив с ними, он должен рассматри-
вать экономический строй уже как постоянный фактор и перейти
к анализу и описанию социальных явлений в более тесном смысле.
Этот методологический прием обусловлен необходимостью иметь
точку опоры в относительном постоянстве некоторых элементов
при суждении о других, непрерывно изменяющихся. Если мы при-
помним, что цитируемые слова Энгельса, взятые из введения к сочи-
нению Маркса, в котором Маркс исследует наиболее бурную эпоху
в истории Франции, продолжавшуюся всего лишь три-четыре года и
потому чересчур короткую для экономических переворотов, то нам
легко убедиться в том, что Маркс, изложив как положение производи-
152
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тельных сил, так и столкновение и борьбу материальных интересов,
должен был рассматривать их уже как нечто постоянное. Таким обра-
зом, ему пришлось объяснять бурные явления социальной жизни со-
циальными же причинами в более тесном смысле. Фактически эта обя-
занность прибегать к методам изолировки и упрощения подтвержда-
ется еще тем, что эпоха оживления и развития в одной области часто
не совпадает с такой же эпохой подъема в другой.
Если мы, снова обратившись к вышеприведенному сравнению,
будем дальше анализировать отстаиваемое экономическим материа-
лизмом положение, что соответствие между развитием производ-
ственных отношений и всей совокупностью остальных социальных
явлений тождественно с причинным соотношением, то мы должны
будем отметить другое, еще более важное соображение. Несомненно,
если взять очень длинную цепь причинно связанных явлений, то вра-
щение земли вокруг солнца обусловило, в конечном счете, возмож-
ность социального мира вообще, а следовательно, и возникновение
каждого социального явления в отдельности. Таким образом, мы
можем рассматривать вращательное движение земли вокруг солнца
как последнюю причину, обусловившую, в конечном счете, все совер-
шающееся в социальном мире. Выражения «в конечном счете» и
«последняя причина», которые я должен употреблять, высказывая эту
неоспоримо правильную в фактическом отношении мысль, хотя и
бессодержательную по существу, чрезвычайно характерны для опре-
деления логического характера моего суждения. Эти выражения
обыкновенно употребляют ортодоксальные марксисты, когда хотят
доказать, что все социальные явления сводятся в конечном счете
к экономическим процессам. Они заимствуют их у основателей мар-
ксизма, из которых, например, Энгельс говорит «die letzten Ursachen»
или «in letzter Instanz», а Каутский84 — «in ietzter Linie».
Если свести эти стилистические формы к логическому содержа-
нию высказанной в них мысли, то окажется, что они заключают в се-
бе только утверждение, что одно явление необходимо должно было
предшествовать и, при посредстве более или менее длинного ряда
промежуточных явлений, обусловило другое. Этот ряд мог быть и
страшно длинен, как в нашем сопоставлении движения земли с со-
циальными явлениями, и относительно очень короток, как между
экономической структурой какого-нибудь общества и всеми возмож-
ными на ее почве социальными движениями и течениями. Мы можем
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
153
избрать также ряды средней величины, если мы, например, будем ус-
танавливать связь между индустриальным развитием какой-нибудь
страны, основанным на добывании каменного угля и обработке же-
леза, и геологической эпохой, приведшей к отложению пластов ка-
менного угля и родственных ему формаций в земной коре; или если
мы укажем на зависимость современного культурного развития че-
ловечества от биологических процессов, приведших зоологический
вид homo sapiens к культивировке мозговой деятельности в противо-
положность всем остальным видам, которые развивали ту или иную
физическую силу и способность. Такую зависимость, определяющую,
чем было обусловлено какое-нибудь явление в конечном счете, часто
толкуют в смысле причинного соотношения между этими крайними
пунктами ряда.
Но точные науки совсем не занимаются тем, что чем обусловле-
но в конечном счете. Ведь в данном нам мире все решительно явления
связаны между собой так или иначе, т. е. прямо или косвенно, непо-
средственно или через посредство громадного ряда других явлений.
Таким образом, в конкретном мире все последующее обусловлено ре-
шительно всем предыдущим. Рассуждать об этой всеобщей зависимос-
ти значило бы заниматься совершенно бессодержательным занятием.
Можно искренно пожалеть о том, что позитивизм Конта и эволюцио-
низм Спенсера85 в руках их последователей выродились в такие бессо-
держательные рассуждения. В противоположность им, задача точных
наук заключается в установлении изолированных причинных соот-
ношений между явлениями, отличающихся характером безусловной
необходимости. Последние могут быть только непосредственными.
Такие же понятия как «последние причины» или «причины, действую-
щие в конечном счете», должны быть признаны перед судом гносеоло-
гии негодными орудиями для построения научного знания.
Для уяснения этого положения я позволю себе сослаться на факт
из истории развития наук и, главным образом, распространения при-
чинного объяснения на все явления природы. Объясняя содержание
причинного соотношения между явлениями, Спиноза приводит такой
пример: «человек есть причина существования другого человека, но
не его существа» — «homo est causa existentiae, non vero essentiae
alterius hominis»’ Это суждение и до сих пор остается совершенно
* Spinoza В. Ethica. Pars I, prop. XVII, schol.
154
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
верным в формальном отношении, хотя оно совершенно бессодер-
жательно. Никто ведь не может отрицать, что отдельный человек
может существовать только благодаря тому, что он произошел от дру-
гого человека. Но, повторяя постоянно этот факт, мы нисколько не
обогатили бы науку. Наука в наше время действует совершенно иначе.
Современная физиология не столько интересуется человеком как
индивидом, единицей и целым, сколько как известной совокупнос-
тью физиологических процессов или функций. Желая, например,
объяснить рождение нового человека, она прежде всего выделяет из
этих функций те, которые служат продолжению рода. Установив
процесс возникновения и образования зародыша, она следит за его
развитием. Масса соотношений, подлежащих исследованию, и про-
блем, возникающих при этом, так велика, что физиология как цель-
ная наука не могла справиться со всем этим материалом. Из нее при-
шлось выделить особую науку — эмбриологию. Таким образом то,
что для Спинозы являлось простым причинным соотношением, т. е.
установлением прямой причинной связи между существованием од-
ного человека и происхождением другого, теперь благодаря более
точному и детальному анализу распалось на громадный ряд более
частных причинных соотношений. Переворот этот так велик, что по-
ложение Спинозы, имевшее для своего времени чрезвычайно важное
значение, как требование применить причинное объяснение ко всем
явлениям природы, кажется нам теперь просто бессодержательною
банальностью.
Аналогичную судьбу претерпела и вторая часть утверждения
Спинозы. Если обратить его отрицательное суждение в положитель-
ное, то его мысль заключается в том, что причина существа человека,
т. е. того, что человек вообще существует, лежит не в нем самом или
в другом человеке, а в субстанции или во всем мироздании, под кото-
рым подразумевается вся совокупность явлений, или вообще природа.
В противоположность этому современное естествознание опять-таки
не выводит факта существования человека вообще непосредственно
из всей совокупности явлений природы, а лишь из известных биологи-
ческих законов происхождения животных организмов. Таким обра-
зом, вместо одного причинного соотношения Спинозы, казавшегося
ему простым и непосредственным, современная наука благодаря тео-
рии Дарвина86 о происхождении видов вообще и происхождении че-
ловека в частности установила целый ряд таких соотношений.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
155
Легко заметить методологическое сходство между положением
экономического материализма, что причина всей совокупности со-
циальных явлений заключается, в конечном счете, в экономической
структуре общества и в развитии производительных сил, с одной
стороны, и проанализированным нами утверждением Спинозы —
с другой. Оба они принадлежат к великим истинам, граничащим с ба-
нальностью: в той же мере, как они неоспоримы, они — бессодержа-
тельны. Это, однако, еще не значит, что идея экономического мате-
риализма не имеет никакого значения. Напротив, заслуга Маркса и
Энгельса, впервые высказавших в этом положении требование по-
следовательного применения причинного объяснения к социальным
явлениям, неизмеримо велика. Ведь до них не умели высказать даже
такого простого методологического постулата и формулировать
в подтверждение его даже такой самоочевидной истины как установ-
ление известного соответствия между целыми разрядами социаль-
ных явлений. Если принять во внимание крайне жалкое состояние
социологии как науки, то констатирование и повторение этих гром-
ких истин и в наше время далеко не бесплодны, как не осталась бес-
плодна во времена Спинозы его формула.
Оба эти столь различные тезиса, если рассматривать их роль
в истории наук, были результатом одинаковых побуждений. Как
Спиноза, высказывая вышеприведенные и другие тому подобные
положения, прежде всего имел в виду борьбу с ложными теологи-
ческими и теистическими учениями путем установления последо-
вательного причинного объяснения всех явлений природы, так и
Маркс вместе с Энгельсом прежде всего заботились о правильной
постановке вопроса о причинном объяснении всех явлений соци-
ального мира. Однако те формулы, в которых Маркс и Энгельс выра-
зили свое научное задание, очень нуждались в дальнейшем развитии.
Между тем ортодоксальные марксисты только повторяли взгляды,
высказанные их учителями. При этом, как всегда бывает, они утриро-
вали наиболее слабые стороны экономического материализма.
Установленное Марксом и Энгельсом соответствие между поли-
тическо-правовой организацией и экономической структурой обще-
ства ортодоксальные марксисты истолковали в смысле непосредст-
венной причинной связи. Далее они смешали логический постулат,
что единственно научное объяснение явлений вообще и социальных
явлений в частности должно заключаться в объяснении их исключи-
156
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тельно причинными соотношениями, с требованием, чтобы все соци-
альные явления были объяснены исключительно одной причиной.
Поэтому экономическая структура и развитие производительных сил,
или вообще экономический фактор, выродились под руками марксис-
тов в какой-то фетиш, который творит какое бы то ни было движение
в социальном мире. Все же остальное в нем, по их мнению, является
лишь отражением материальных отношений. Из всех монистических
систем этот методологический монизм87 основан на наиболее некри-
тическом отношении к формам и элементам научного мышления.
В самом деле, требование объяснить известную совокупность яв-
лений исключительно причинными соотношениями между явления-
ми нельзя отождествлять с требованием объяснить их одной причи-
ной или одним рядом причинно связанных явлений. Между тем
в конструкции социального развития ортодоксальных марксистов
только при объяснении процесса развития производственных отно-
шений и признается известный ряд причинных соотношений. В этой
сфере потребление усиливает производство и наоборот; движение
народонаселения ведет к росту богатств и обратно: рост богатств
приводит к увеличению народонаселения; повышение заработной
платы и сокращение рабочего дня ведет за собой интенсификацию
труда и т. д. и т. д. Все же остальное, т. е. вся «надстройка» политиче-
ских и юридических учреждений вместе со всем идейным материа-
лом, характеризующим данную эпоху, являются en masse отражением
экономической структуры и развития производительных сил. Таким
образом, представители ортодоксального марксизма, разлагая как
специалисты-политэкономы движение экономических сил страны
на множество причинно связанных соотношений, в то же время от-
стаивают положение марксизма, что между всей экономической сфе-
рой и культурно-духовной областью в социальном мире существу-
ет лишь одно причинное соотношение. Получается логическое про-
тиворечие, так как материальная сфера общественных явлений есть
только абстракция и сборное понятие для всех единичных явлений,
стоящих в причинных соотношениях, которые как между собой, так
и вовне могут влиять только поодиночке и в розницу. Еще в большей
степени лишь сборное имя представляет из себя «политически-пра-
вовая и идейная надстройка». Но странным образом эта область яв-
лений в научном построении марксистов не подлежит разложению
на ее составные части, т. е. единичные явления.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
157
На это противоречие уже не раз обращали внимание и о нем
много говорили. Обыкновенно вину за него складывают на гегелев-
скую диалектику, в связи с которой был первоначально формулиро-
ван экономический материализм. Гегелевская диалектика с ее учени-
ем об обострении противоречий и о ходе развития путем смены од-
ного противоречия другим, с ее системой друг друга сменяющих
отрицаний, — та диалектика, которую Маркс и Энгельс, кроме того,
по их собственному определению, еще перевернули вверх головой,
действительно, способствовала некритическому отношению к ос-
новному противоречию, вкравшемуся в саму систему экономическо-
го материализма. Однако надо идти дальше, так как нельзя во всем
обвинять диалектический метод, которого большинство марксистов
теперь даже не понимает и не признает. Гораздо большее значение
имеет целое направление в мышлении, которому гегелианство в свое
время проложило путь в эмпирические науки и которое теперь все-
цело его вытеснило. Говоря короче, в противоречиях ортодоксально-
го марксизма столько же виновата гегелевская диалектика, сколько и
современная теория эволюционизма. Неограниченное применение
эволюционного принципа позволяет сторонникам ортодоксального
марксизма незаметно обходить все противоречия, заключенные в их
теориях. Ошибка марксистов состоит в том, что они, придя к эволю-
ционизму путем диалектического метода, считают, что и эволю-
ционизм есть метод. Придерживаясь эволюционизма, т. е. следя за
развитием вещей и явлений, марксисты хотят объяснить весь соци-
альный процесс этим, по их мнению, методологическим принципом,
между тем как теория эволюции вообще и развития в частности сами
по себе ничего не могут объяснить.
Эволюционизм есть прежде всего констатирование факта развития.
Мы видим, что из семени вырастает растение, а из маленького растень-
ица — целый куст или большое дерево. Мы знаем также, что ребенок
делается юношей, а юноша — взрослым человеком. Те же стадии не-
прерывного развития или изменения форм мы замечаем и в других
сферах явлений. Дарвин, сосредоточив свое внимание на биологиче-
ских явлениях, установил, что не только индивиды, но и целые виды
постоянно изменяются. Исследовав затем законы, обусловливающие
изменение видов, он выделил борьбу за существование, выживание
наиболее сильного или приспособленного и половой отбор как фак-
торы, основным образом обусловливающие движение и развитие
158
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в этой области. Таким образом, установление факта в этом случае шло
рука об руку с его объяснением. Это повторилось и по отношению ко
всем остальным областям физического мира. Установление факта из-
менения форм, а отчасти и перенесение принципов дая объяснения
их из биологии нашей планетной системы, земной коры и т. д.
Но если был констатирован факт изменения видов и было показа-
но, почему и как они изменяются, то вопрос о том, отчего они изме-
няются в одну сторону и отчего обратное направление этого измене-
ния невозможно, остается по-прежнему открытым. Для нас кажется
вполне понятным и естественным, что ребенок становится с течени-
ем времени взрослым человеком, а небольшой стебелек деревца пре-
вращается в большое дерево, и эти явления у большинства не возбуж-
дают вопросов. Между тем в этих явлениях заключаются еще основ-
ные проблемы, подлежащие постановке и выяснению в будущем.
Эволюционизм не разрешает и не может разрешать вопроса, отчего
всякий ребенок непременно должен превращаться во взрослого,
а небольшое семечко в целое дерево, и обратный процесс превраще-
ния взрослого в ребенка, а дерева в семя невозможен. Эта обязатель-
ность для биологического мира поступательного движения лишь
в одном направлении родственна с некоторыми чисто физическими
явлениями, известными под именем закона энтропии88. Ведь наряду
с основным принципом о превращаемости различных форм энер-
гии друг в друга физикам приходится констатировать, что физиче-
ские процессы не могут быть целиком воспроизведены в обратном
направлении, ибо они связаны с самопроизвольной тратой энергии.
Таких вопросов и притом гораздо более важных и сложных, на
которые эволюционизм не дает никакого ответа, очень много.
Почему, например, земля населена данными видами растительного и
животного царства, а не иными, хотя бы большим или меньшим ко-
личеством их? Почему природа, по выражению Герцена, бросившись
сперва в количественные нелепости и создав ящериц в полторы вер-
сты длиной, обратилась затем к качественным нелепостям и произ-
вела человека с его гипертрофией нервной системы и мозга? Почему,
далее, за периодом развития следует период упадка и разложения, как
это мы наблюдаем на процессах, целиком проходящих перед наши-
ми глазами, т. е. на развитии отдельных индивидов растительного и
животного царства? И необходима ли эта смена подъема полным
упадком и разложением, как это утверждают некоторые астрономы,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
159
или же развитие в одном направлении возможно чуть ли не до беско-
нечности, что отстаивали политэкономы и социологи XVIII столетия,
как Тюрго89 и Кондорсе90. Все это вопросы, лежащие в области явле-
ний, обнимаемых теорией эволюции, но вне тех решений, которые
она дает.
Впрочем, в сфере явлений природы, в точном смысле слова, есте-
ствоиспытатели дают ответ на некоторые из этих вопросов. Так, они
объясняют упадок и разложение живых организмов той же диффе-
ренциацией функций, которая сперва создает, а затем при дальней-
шем своем поступательном ходе разрушает единство и цельность
индивида. Основываясь на этом факте дифференциации всех про-
цессов, Спенсер считал возможным установить формулу эволюции.
Он выразил ее в виде закона, по которому всякий процесс или все су-
ществующее имеет тенденцию из простого и однородного превра-
щаться в сложное и разнородное. Его положение настолько широко
захватывает основную тенденцию изменения форм, что оно вполне
подтверждается по отношению ко всем явлениям природы. Однако и
в этой сфере оно имеет значение только как констатирование факта,
но отнюдь не как закон.
Законом для явлений природы по-прежнему остаются устанавли-
ваемые естествознанием причинные соотношения между явлениями.
Исключительно эти соотношения являются движущей силой и обла-
дают безусловной принудительностью. Целый ряд таких соотноше-
ний или причинно связанных явлений, складывающихся в один про-
цесс, приводит к известной изменчивости форм и видов. Эта измен-
чивость, рассматриваемая как развитие или эволюция, оказывается
не более чем суммарным результатом или общим последствием
всего процесса, обусловленного причинными соотношениями, т. е.
всех причинно связанных явлений, взятых вместе. Только случайное
открытие самого факта изменчивости видов растительного и живот-
ного царства было произведено Дарвином одновременно с установ-
лением причинных соотношений или законов, определяющих все
совершающееся в биологическом мире. Эти причинные соотноше-
ния и дают в конечном результате ряд изменений. На основании
своих исследований Дарвин91 пришел к выводу, что такие чисто кау-
зальные92 соотношения как выживание наиболее сильного и приспо-
собленного и половой отбор, т. е. простое наиболее полное проявле-
ние жизненных функций отдельных индивидов, необходимо должны
160
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
привести к тому, чтобы виды менялись и эволюционировали. Вполне
естественно, что если в каждом отдельном случае будут выживать ин-
дивиды, у которых наиболее сильные когти, или зубы, или копыта,
или которые обладают наиболее сильными и проворными ногами,
или наибольшей гибкостью и изворотливостью тела, или наименее
бросающимся в глаза цветом, и затем они будут передавать эти спе-
цифические качества и свойства своему потомству, то в результате их
потомки будут все более и более различаться между собой. Этим
путем и будет подготовлена дифференциация между индивидуумами
и их потомками, т. е. постепенно создадутся отдельные виды.
Таким образом, изменение видов и форм является лишь результа-
том длинного ряда причинно связанных явлений. Само изменение
или эволюция — это факт, подлежащий констатированию или ис-
следованию, а не метод исследования. Так как этот факт является не
простым, а сложным (или результатом многих причинно связанных
явлений), то при описании всей совокупности явлений, обнимаемых
им, он может послужить лишь основанием для известной системы
при группировке материала. Но он ни в каком случае не может объ-
яснить самого процесса изменчивости форм или направления этого
процесса. Теория эволюции применяется именно в таком смысле
при исследовании явлений естественного мира. Никто не объясняет
теорией эволюции, например, развитие солнечной системы или зем-
ной коры, ибо такое объяснение было бы простой тавтологией.
Напротив, так как постепенное развитие солнечной системы и обра-
зование земной коры — факт отчасти с достаточной точностью, от-
части же вполне достоверно установленный, и все причинные соот-
ношения, которые определяли эти изменения, т. е. все механические
и физические законы, уже известны, то при описании этих процес-
сов остается лишь группировать материал по принципу эволюции.
Совсем другое применение получила теория эволюции по отно-
шению к явлениям социального мира. В этой сфере факт изменчи-
вости или развития форм и видов был и раньше установлен и обще-
известен, так как периоды, в которые происходят изменения, короче
и сами изменения виднее. Поэтому, когда тот же факт был открыт и
по отношению ко всем процессам природы, то некоторым предста-
вителям социальных наук показалось, что эта всеобщность изменчи-
вости форм, или «эволюция», служит сама по себе и объяснением его.
К этому присоединилось еще то обстоятельство, что по отношению
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
161
к биологическим видам, изменчивость которых прежде всего была
установлена в естествознании, Дарвин одновременно с констатиро-
ванием факта дал и объяснение его известными причинными соот-
ношениями. Особенно повлияло также распространение эволюци-
онного взгляда на некоторые области социального мира, как, напри-
мер, на этические и эстетические представления, на брачные и
семейные учреждения и т. д., которые раньше казались неподвижны-
ми. Таким образом, в то время как вопрос заключался в констатиро-
вании бросавшегося прямо в глаза факта, социологи думали, что они
имеют дело уже с объяснением этого факта. Ясно, однако, что всеобщ-
ность этого факта не могла служить таковым, а частичное объясне-
ние причинными соотношениями касалось только очень ограничен-
ного круга естественных явлений.
Формула эволюции Спенсера, как известно, была даже установле-
на со специальной целью применить ее к объяснению социальных
явлений. Но эта формула должна быть признана простым констати-
рованием известного явления, и, как мы показали выше, она пред-
ставляет из себя лишь другое имя или описательное выражение для
того же факта дифференциации форм и видов. Если же считать ее
законам эволюции, то ее необходимо отвергнуть, так как она устанав-
ливает не причинное, а телеологическое93 соотношение. Слово «теле-
ологическое» следует понимать в данном случае не только в узко
практическом смысле, имеющем одинаковое значение с выражения-
ми целесообразный или осуществляющий известную цель, а в более
общем теоретическом и научном смысле, как установление такого
соотношения, при котором последующее обусловливает предыдущее.
В формуле эволюции Спенсера, по которой все простое неустойчи-
во, а потому всякая масса, состоящая из простых и однородных эле-
ментов, имеет тенденцию превращаться в сложную и разнородно со-
ставленную комбинацию их, отсутствует то нечто предшествую-
щее, что обусловливает это изменение, т. е. вызывает последующее.
Следовательно, если не считать ее простым указанием на существова-
ние двух стадий, связанных только известным порядком во времени,
то она сведется к долженствованию для всего простого и однородно-
го превращаться в сложное и разнородное. Иными словами, последу-
ющее по этой формуле обусловливает предыдущее. Поэтому эта
формула только тогда будет иметь значение закона, когда наука вооб-
ще и теория познания в частности признают возможным допустить
162
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
наряду с обусловленностью последующего явления предыдущим
также обусловленность предыдущего последующим. Это значит, что
наука должна признать наравне с причинными соотношениями
также телеологические соотношения между явлениями. Пока наука
не допускает других объяснений явлений кроме объяснений при-
чинными соотношениями или объяснений последующего явления
предыдущим; именно им она обязана всеми своими успехами; а по-
тому мы можем оставить закон эволюции Спенсера, как ненаучный,
в стороне.
Но даже само понятие «закон развития» или «закон эволюции» как
таковое в высшей степени противоречиво. Эволюция всегда предпо-
лагает ряд явлений или процесс, протекающий в более или менее
продолжительном времени, а следовательно, и в пространстве. Между
тем закон есть безусловно необходимое соотношение между явле-
ниями, т. е. беспространственное и безвременное соотношение.
Таким образом, понятие «эволюция» противоречит понятию «закон»,
а потому они вместе не могут составить третьего, общего для обоих
понятия, и выражение «закон эволюции» оказывается просто непра-
вильным словосочетанием.
Этого-то противоречия и не замечают ортодоксальные марксис-
ты. В их крайнем увлечении принципом эволюции, доходящем до
злоупотребления им, и заключается их сходство с их антиподом
Спенсером. Ортодоксальные марксисты постоянно говорят о зако-
нах развития или эволюции производственных отношений и соци-
альных форм. В действительности эволюция есть лишь результат це-
лого ряда причинно связанных явлений. Законы, обусловившие ход
этих процессов, могут заключаться лишь в установлении причинных
соотношений между явлениями.
Для дальнейшего развития экономического материализма или для
вполне научной постановки социологии нужно не столько рассуж-
дать о ходе и тенденции развития, сколько позаботиться прежде
всего об установлении таких причинных соотношений между со-
циальными явлениями, которым был бы присвоен предикат безу-
словно необходимых и которые обладали бы характером внепро-
странственности и вневременности. В этом методологическом
требовании заключается как будто бы очень странный парадокс для
объяснения социальных явлений, состоящих по преимуществу из измен-
чивости социальных форм, необходимы неизменные соотношения.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
163
В действительности это методологическое правило не так парадок-
сально, как оно может показаться с первого взгляда.
На деле представители экономического материализма всегда
стремились устанавливать и применять причинные соотношения
этого рода. Даже более, все теоретическое основание экономическо-
го материализма составляют такие причинные соотношения, кото-
рые обладают характером безусловно необходимых, т. е. беспро-
странственных и безвременных. В них заключается главная, анали-
тическая часть экономического материализма, известная также под
именем «критики политической экономии». Сюда принадлежат все
соотношения, определяющие ценность и законы товарного произ-
водства, или все причинные соотношения, установленные между
спросом и предложением, между заработной платой и интенсивнос-
тью труда, между увеличением народонаселения и ростом произво-
дительных сил страны, между накоплением капитала и падением
процента прибыли на капитал. Все они безусловно необходимы, т. е.
не связаны ни с каким определенным местом и временем. Эта обще-
значимость положений, лежащих в основании экономического мате-
риализма, создает всю его научную силу и вес. Лишенный этого тео-
ретического основания, экономический материализм утерял бы вся-
кую научную ценность.
Конечно, беспространственность и безвременность причинных
соотношений, устанавливаемых между производительными силами,
только относительна, так как эти соотношения предполагают уже су-
ществование самих производительных сил. Но совершенно в том же
смысле относителен беспространственный и безвременный харак-
тер всех причинных соотношений, устанавливаемых естественными
науками. Так, например, даже самые общие соотношения тяготения
между массами предполагают уже существование самих масс. И по-
добно тому как для физических законов должны быть уже даны массы
и движения, для химических — элементы, для физиологических —
организмы и жизненные функции, так для социологических законов
Должны быть уже даны общество и производительные силы. Тем не
мснее, для всякого причинного соотношения, обладающего характе-
ром безусловно необходимого, совершенно независимо от сферы
его применения, формула всегда одинакова: везде и всегда, где есть
такие-то процессы, необходимо будет осуществляться такое-то
причинное соотношение.
164
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Таким образом, экономический материализм должен необходи-
мо привести к возрождению и дальнейшему развитию классической
политической экономии. Исход именно в той науке, которая теперь
так непопулярна вследствие абстрактности ее метода. В свое время
историческая школа политической экономии провозгласила эту
науку одним из величайших заблуждений конца прошлого и начала
нашего столетия, каким-то противоестественным стремлением со-
здать безусловные и непоколебимые истины для области явлений,
где все относительно и изменчиво. Когда, однако, классическая поли-
тическая экономия возродится в более чистом виде, то она, вероятно,
перестанет носить прежнее имя, а превратится в один из отделов об-
щего учения об обществе, т. е. социологии. Первые признаки такой
тенденции к дифференциации наук и теперь уже замечаются.
Сторонники марксизма не станут, конечно, отрицать, что в осно-
вании их учения лежат установленные выше абстрактные положения.
Они сами очень хорошо это знают. Часто даже они сознаются, что
вся их сила заключается именно в непоколебимости этих начал. Но
они не вполне ясно отдают себе отчет в том, какое соотношение су-
ществует между этими абстрактными положениями и конкретными
социальными явлениями. В этом коренится источник всех ошибок
ортодоксальных марксистов. Сплошь и рядом они говорят о законах
развития и о безусловно необходимом процессе развития, хотя ника-
ких законов развития они не знают, и их не может быть, а безусловно
необходимый процесс, протекающий во времени, есть противоре-
чие, так как безусловно необходимое есть вместе с тем и безвремен-
ное. Развитие, как и вообще всякий конкретный процесс, протекаю-
щий во времени, есть, насколько мы это уже выяснили выше, лишь
результат нескольких рядов причинно обусловленных явлений.
В них безусловно необходимо только каждое причинное соотноше-
ние между двумя последовательными явлениями, взятое в изолиро-
ванном виде или абстрактно. Сам этот результат или развитие яви-
лись вследствие того, что эти различные причинно обусловленные
ряды пересеклись именно в определенной точке. Так, например, про-
цесс горения совершается безусловно необходимо, поскольку он вы-
ражается в формуле, определяющей соединение углерода с кислоро-
дом воздуха при известной температуре. Поэтому если загорелся лес,
то он должен гореть по формуле, установленной химиками, или,
иными словами, процесс горения должен совершаться по законам,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 165
определяющим безусловно необходимые причинные соотношения.
Но это еще не значит, что также безусловно необходимо, чтобы лес
вообще горел или чтобы он сгорел весь, раз он уже загорелся.
Напротив, процесс горения всегда может прекратиться, если он столк-
нется с другим, противоположным ему процессом. Сейчас после того,
как лес загорелся, может пойти страшный ливень и загасить огонь
в зачатке. Тучи собрались и дождь полил тоже по безусловно необхо-
димым законам. Возможно даже, что движение в воздухе, вызванное
сильным нагреванием благодаря начавшемуся пожару леса, способ-
ствовало накоплению паров, образовавших тучи. Однако тот факт,
что дождь полил именно в тот момент, когда лес загорелся, т. е. что
эти два безусловно необходимых процесса, которые сами по себе не
стоят друг с другом ни в какой связи, совпали и пересекли один дру-
гой, — привел к тому, что один из этих процессов, сам по себе безу-
словно необходимый, прекратился. Но с таким же успехом с пожаром
мог совпасть не дождь, а сильный ветер в сторону леса. Тогда резуль-
тат получился бы совершенно обратный, так как в таком случае лес
сгорел бы целиком.
Ту же точку зрения на значение изолированных, т. е. безуслов-
но необходимых, причинных соотношений для объяснения конк-
ретных процессов необходимо применить и к анализу социаль-
ных явлений. Так, например, процесс все большего освобождения
рабочих рук благодаря интенсификации труда в капиталистиче-
ском производстве безусловно необходим, если взять его изоли-
рованно. Так же точно необходим сам процесс интенсификации
благодаря все большему накоплению постоянного капитала и все
более широкому применению машин и улучшенных способов
производства. Следовательно, развитие капитализма должно,
по-видимому, безусловно необходимо вести к накоплению запас-
ной армии безработных. Тогда надо признать, что и так называе-
мая теория обнищания (Verelendungstheorie) выражает нечто без-
условно необходимое. Но капиталистическое производство имеет
в то же время тенденцию расширяться, а расширенное производ-
ство требует большего количества рабочих рук; следовательно,
армия безработных с расширением производства должна погло-
щаться. Таким образом, мы установили два изолированных безу-
словно необходимых соотношения между явлениями, которые
обыкновенно пересекают друг друга. »>
166
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Если мы будем рассматривать конкретный пример экономиче-
ского развития какой-нибудь страны, то сам по себе необходимый
процесс увеличения армии безработных в капиталистическом про-
изводстве благодаря интенсификации труда может пересекаться и
парализоваться массой других столь же необходимых процессов.
Так, например, концентрация производства вместе с развитием капи-
тализма ведет к усилению рабочих организаций; усиление же рабо-
чих союзов приводит к сокращению числа рабочих часов, а вслед-
ствие сокращения рабочего времени требуется больше рабочих рук,
т. е. армия безработных опять-таки уменьшается. Наконец, сама ин-
тенсификация труда имеет предел в физиологической организации
человека. Не подлежит, однако, сомнению, что возможен также и
такой конкретный случай развития, при котором безусловно необхо-
димый процесс роста армии безработных не был бы пересечен и
прерван никаким другим столь же безусловно необходимым силь-
ным процессом. Тогда развитие капитализма действительно привело
бы только к увеличению безработицы и пауперизма9!
С этой точки зрения процесс развития капитализма сам по себе
также безусловно необходим, так как он может состоять из ряда безу-
словно необходимых причинных соотношений, которые все приво-
дят к этому развитию. Но из этого не следует, что там, где капитализм
уже начал развиваться, он должен так же неуклонно развиваться даль-
ше и дойти до апогея своего развития. При конкретном развитии
какой-нибудь страны этот сам по себе необходимый процесс может
быть пересечен и прерван другим столь же необходимым и крупным
процессом. Экономическая история Европы знает примеры самых
сильных натурально-хозяйственных реакций. Такой натурально-хо-
зяйственной реакцией сопровождалось, например, падение Римской
империи перед Великим переселением народов и разложение
Германо-Романской империи95 во время и после Тридцатилетней
войны. В будущем Европе, может быть, суждено увидеть гораздо более
резкие и внезапные прекращения уже начавшегося развития капита-
лизма, которые уже не будут сопровождаться реакцией во всех ос-
тальных сферах жизни, потому что они будут происходить при более
сознательном и активном участии человека.
Если я отстаиваю необходимость для экономического материа-
лизма, в видах большей его методологической ясности и научной
ценности, без оговорок признать, что его существенную часть со-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
167
ставляют общезначимые положения, имеющие силу безотноситель-
но к месту и времени, то я не хочу этим высказать требования, чтобы
он сузил свои задачи. Напротив, когда сторонники экономического
материализма окончательно проникнутся убеждением, что безуслов-
но необходимый процесс развития, требующий для себя известный
промежуток времени, есть contraclictio in adjecto, т. е. что безусловно
необходимым может быть только безвременное и беспространствен-
ное или изолированное причинное соотношение, то тогда, наряду
с установлением последних, они обратят свои силы также на иссле-
дование конкретных социальных процессов, приводящих в результа-
те к определенному развитию. Так как, однако, для конкретных соци-
альных процессов не может существовать никаких особых законов
развития и для них сохраняют силу общие абстрактные формулы
причинных соотношений, то, зная их, социологу остается исследо-
вать ту индивидуальную и случайную комбинацию, в которой эти со-
отношения обусловили ход каждого отдельного изучаемого им про-
цесса. Таким образом, если будет известен качественный характер
всех сил, действующих при поступательном движении какого-нибудь
социального процесса и выражающихся именно в этих абстрактных
соотношениях, то остается только подсчитать количественное зна-
чение их. Ввиду же того, что статистика может дать самые точные оп-
ределения всех количественных масс, участвующих в социальном
процессе, можно утверждать, что социология будет в состоянии до-
вольно точным образом определять действительный ход каждого
конкретного процесса социального развития. Иными словами, социо-
логия может обратиться в одну из наиболее точных наук, подобную,
например, астрономии, преимущество которой и заключается имен-
но в том, что она, кроме пользования принципами абстрактной ме-
ханики, т. е. знания качественного характера всех сил, может опреде-
лить с приблизительностью, граничащей с точностью, количествен-
ное значение их, т. е. быстроту движения и массу каждой отдельной
планеты, общее число их и т. д.
Резкое разграничение между абстрактными элементами мышле-
ния, составляющими основу экономического материализма, и их
приложением к объяснению конкретных процессов развития само
собой приведет к окончательной ликвидации учения, по которому
так называемая надстройка политико-юридических учреждений и
соответствующих им форм сознания есть простое отражение произ-
168
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
водственных отношений и их развития. Это разграничение заставит
прежде всего точно определить методологический характер и гносе-
ологическое значение каждой из составных частей экономического
материализма. Из всего предыдущего следует, что соотношение
между материальной организацией общества, с одной стороны, и
идейной организацией — с другой, если они будут взяты в их целом,
не может быть определено как причинное в строгом смысле этого
слова. Теория эволюции с ее допущением существования особых за-
конов развития и с ее рассмотрением процессов, состоящих из рядов
сменяющих друг друга причинных соотношений как чего-то едино-
го, еще маскировала соборный характер96 этих обобщений и схема-
тичность установления между ними соответствия. Этим она давала
возможность незаметно делать скачки в объяснении. Вместе со све-
дением, однако, всех социальных законов к простым причинным
соотношениям и вместе с разложением материально-производ-
ственного процесса на комбинацию этих отношений утрачивает-
ся окончательно почва для теории, отстаивающей действие всей
совокупности экономических отношений как единой силы. Обра-
зуется, таким образом, пропасть между экономической и идейной
организацией общества.
Теперь, когда мы установили несоответствие в методах по отно-
шению к двум упомянутым разрядам социальных явлений, этот про-
бел в понимании и противоречие в мышлении легко могут быть уст-
ранены. Для этого надо в свою очередь разложить ту часть социаль-
ного процесса, которая осталась после выделения всего, входящего
в состав процесса развития материально-производственных отно-
шений, на отдельные причинные соотношения. Тогда в этой области
социальных явлений получится такая же комбинация простых при-
чинных соотношений, как и в той. А в таком случае никакого пробела
и противоречия между этими двумя комбинациями или рядами при-
чинных соотношений не будет, так как между ними можно будет
опять установить систему простых причинных соотношений.
В действительности при применении экономического материа-
лизма к конкретным социальным процессам сторонники его часто
приближаются к этому способу объяснения того или иного хода ис-
следуемых ими событий. В этих случаях они должны расходиться со
своими принципами в догматическом изложении их. Таким образом,
в самой системе экономического материализма есть уже элементы,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
169
содержащие в себе объяснение собственно социальных явлений
более близкое к истине. Иначе и не могло быть, так как в противном
случае теория экономического материализма не имела бы того зна-
чения, какое она приобрела в научных кругах.
Собственно социальные явления сводятся, по теории экономи-
ческого материализма, к борьбе классов. Класс как носитель извест-
ных экономических интересов является в их определении чисто эко-
номическим понятием. Это причисление понятия класса к разряду
экономических понятий более других учений экономического мате-
риализма обнаруживает все методологические недостатки, свой-
ственные ему как системе мышления.
Представители экономического материализма, подобно всем
крайним эволюционистам, смешивают в этом случае происхожде-
ние явления или среду, из которой оно возникло, с самим явлением.
Класс действительно возникает на почве экономических интересов,
но из этого не следует, что класс сам по себе — экономическое поня-
тие. В противном случае растение, которое вырастает только из
земли и может существовать только благодаря земле, было бы геоло-
гическим понятием, а птица, которая летает в воздухе и только благо-
даря воздуху, принадлежала бы к газам. Эти параллели, как они на
первый взгляд ни абсурдны, не заключают в себе ни малейшей утри-
ровки*. Только благодаря невыработанности чисто социологических
понятий не бросается так резко в глаза крайняя несообразность ут-
верждения, что класс — понятие экономического порядка. В будущем
это утверждение будет нам казаться не менее нелепым, чем, напри-
мер, причисление растений к разряду геологических понятий.
В действительности, возникая, несомненно, на почве экономи-
ческих отношений, класс принадлежит к явлениям совершенно
другого порядка. Общественный класс есть прежде всего совокуп-
ность людей, объединенных в одно целое. Эта совокупность выде-
лилась и выросла благодаря некоторой общности материальных
нужд, и потому она является носительницей общих экономических
’ Здесь я мог затронуть лишь мимоходом вопрос о том, как наиболее правиль-
но конструировать чисто социологические понятия и оградить их от всяких по-
сторонних примесей. Желающий познакомиться с этим вопросом подробнее
может обратиться к моему немецкому исследованию, в котором я посвящаю ему
Целую главу под заглавием: «Применение категорий пространства, времени и чис-
ла к коллективным единицам».
170
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
интересов. Но в среде ее как таковой уже нет места чисто экономи-
ческим категориям, как спрос и предложение, накопление и распре-
деление богатств, разделение и организация труда и т. д. В ней, т. е.
в этой совокупности, единственным составным элементом являются
люди, и только они образуют ее.
Основные проявления людей не в изолированном рассмотрении
их, когда физиологические функции прежде всего привлекают к себе
внимание, а при изучении их отношений к другим людям, т. е. в их
общественной жизни, выражаются в известных чувствах, побуждени-
ях, желаниях, стремлениях, намерениях, планах и т. д. Эти чувства и
стремления зарождаются, несомненно, прежде всего тоже в отде-
льных личностях на почве насущных потребностей. Но, изучая отно-
шения между людьми, мы имеем дело уже не с отдельными личностя-
ми, а с совокупностью их, например, с классом. Следовательно, еди-
ничные и индивидуальные чувства и стремления превращаются
в этом случае путем ассимиляции и обобщения в общие и обществен-
ные чувства и стремления, или в совокупности одинаковых чувств и
стремлений. Дня нас все чувства и стремления, возникшие на почве
экономических отношений и интересов, важны лишь постольку, по-
скольку они стали общими и одинаковыми. Поэтому если мы опять
отделим вопрос о происхождении от вопроса о сущности явления, то
мы можем и должны рассматривать эти чувства и стремления как
принадлежащие всей совокупности.
Итак, класс есть совокупность людей не как известных антропо-
логических типов или физиологических организаций, а как носите-
лей общих и одинаковых чувств, стремлений и желаний. Выражаясь
короче, мы можем сказать, что общественный класс есть совокуп-
ность известных общих чувств, стремлений и желаний. Что носите-
лями этих чувств и желаний являются люди — подразумевается само
собой, так как наука не может иметь дела с другими общественными
чувствами и желаниями, кроме людских. Таким образом, обществен-
ный класс есть не экономическое, а социально-психологическое или
социологическое понятие в более тесном смысле.
Между различными общественными классами, т. е. между различ-
ными совокупностями общих чувств и желаний, по теории эконо-
мического материализма, происходит борьба. Такое определение
этого социального процесса обнимает, однако, только одну стадию
его, ибо этот процесс в его целом слагается не только из борьбы, но и
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
171
из образования самих классов. Поэтому название этой борьбы клас-
совой или борьбой общественных классов не вполне точно.
Правильнее было бы назвать ее социальной борьбою, так как при ха-
рактеризовании ее общественное значение класса играет главную
роль. От дарвиновской «борьбы за существование» она отличается
тем, что ее ведут группы индивидов или общественные организации,
а не отдельные индивиды.
К этой-то борьбе и сводят ортодоксальные марксисты весь соци-
альный процесс. Не будучи в состоянии разобраться в элементах
своего собственного мышления и отнестись критически к понятиям,
которыми они оперируют, они думают, что, говоря об этой борьбе,
они все еще имеют дело с социальным процессом во всей его сово-
купности и в частности с понятиями экономического порядка. Между
тем, если можно говорить, что социальные явления сводятся к борьбе
между известными группами людей, то только, как мы видели, с неко-
торыми оговорками, так как сюда надо отнести и образование этих
групп путем ассимиляции и интеграции. Кроме того, ясно, что воз-
никновение и борьба общественных классов далеко не будут обни-
мать всей совокупности социальных явлений, а только известную
часть их. По терминологии экономических материалистов, это будет
лишь «идейно-правовая надстройка», а по общей терминологии, мы
здесь имеем, с одной стороны, социально-психические, а с другой —
правовые явления.
Еще задолго до Маркса у таких французских историков как Луи
Блан97, Ог. Тьерри98, Гизо99 и другие явления сословной и классовой
борьбы играли большую роль при объяснении исторических собы-
тий вообще, а конца прошлого и начала нынешнего столетия — в осо-
бенности. Это вполне понятно, так как борьба сословий и классов —
эмпирический факт, непосредственно бросающийся в глаза. Но
именно потому эти попытки обобщений не имеют никакого отноше-
ния к теории социального развития Маркса и к его понятию классо-
вой борьбы. Те марксисты, которые приравнивали воззрения фран-
цузских историков к теории классовой борьбы Маркса, низводили
последнюю до самого обыденного эмпирического обобщения и ли-
шали ее глубокого и всеобщезначимого научного смысла. Француз-
ские историки не могли даже теоретически возвыситься до социоло-
гического понятия, ибо они имели дело лишь с частными случаями
из истории, которые должны быть подведены под понятие сослов-
172
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ной и классовой борьбы. Социологический смысл этих явлений мог
быть понят и определен только путем экономических и социологи-
ческих исследований после тщательного анализа организации обще-
ства, основанной на общественном разделении труда. Впервые Маркс
так широко обобщил эти явления и так глубоко проник в сущность
социального процесса. Но формулировка Маркса тоже не лишена не-
достатков, заключающихся в том, что он не отвлек некоторых черт
временности и случайности. Благодаря этому его определение клас-
совой борьбы имеет видовое, а не родовое значение. Это определе-
ние заключает в себе чересчур много «исторических» черт, чтобы
быть вполне социологическим.
Самое понятие «класс» не социологическое, а историческое.
Как таковое оно имеет преходящий и ограниченный во времени
характер. Еще XVIII столетие знало только сословия, т. е. социаль-
ные группы, отграниченные прежде всего юридическо-полити-
ческими или формальными установлениями. Между тем именно
ортодоксальные марксисты настаивают на том, что классы явля-
ются выражением лишь экономических отношений господства и
подчинения или борющихся интересов, а формальные разграни-
чения здесь ни при чем. Поэтому, с этой точки зрения, класс не
имеет ничего общего с сословием. Кроме того, даже в нашем сто-
летии всякое общество заключает в себе больше подразделений,
чем классов. Вследствие этих подразделений создаются социаль-
ные группы, которые, являясь носителями известных обществен-
ных стремлений и течений, ведут борьбу между собой иногда
внутри, иногда же вне классов. Часто небольшая социальная груп-
па, не имеющая никаких черт класса и выдвинутая на обществен-
ную сцену только кратковременными и специальными, например,
религиозными или вообще идейными интересами, борется про-
тив целого класса. Эта борьба отдельных социальных групп, не яв-
ляющихся классом, находит себе постоянно выражение в обще-
ственной и политической жизни с парламентской борьбой партий
включительно в каждой стране. Вспомним хотя бы о национальных
группировках в современных государствах со смешанным нацио-
нальным составом. Только крайне редко, почти в исключительных
случаях, подразделение всего общества вполне совпадает с клас-
совым его делением. Это происходит обыкновенно в моменты об-
щественных кризисов.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 173
Для ортодоксальных марксистов важны только эти моменты. Им
важна не борьба классов как принцип, дающий ключ к объяснению
социальных явлений, а интересы одного четвертого класса и проти-
вопоставление их интересам всех остальных классов. Выдвигая фор-
мулу, по которой собственно социальные явления сводятся к борьбе
только классов, они подчиняют интересы науки интересам практи-
ческой деятельности. Они возводят частный случай в принцип и ста-
вят видовое понятие выше родового.
Даже Энгельс, формулируя защищаемое им положение, что исто-
рия всех до сих пор существовавших обществ сводится к истории
борьбы классов, не считает нужным отнестись критически к самой
формулировке. Но, заметив, что она не обладает вполне исчерпываю-
щим и всеобъемлющим характером, он спешит ограничить ее значе-
ние, устанавливая исключение для первобытных обществ*. С другой
стороны — таким же исключением окажется общество будущего,
так как вместе с победой четвертого класса прекратится не только
классовая борьба, но и всякое деление на классы. Эти приемы ограни-
чений и исключений чрезвычайно характерны для безукоризненной
теоретической добросовестности Энгельса, но также и для тех прома-
хов в мышлении, которые, помимо его воли, так часто встречаются у
него. Благодаря им, законы, определяющие ход социальных процес-
сов, оказываются, по Энгельсу, чем-то вроде грамматических правил,
которые обязательно ограничиваются исключениями. Следовательно,
они не обладают характером всеобщности и безусловной необходи-
мости, а распространяются лишь на некоторые эпохи.
Между тем достаточно заменить понятие класс другим, более
общим, понятием социальной группы, и будет совершенно устра-
нена необходимость делать исключения и оговорки. «Социальная
группа» является родовым понятием для всех видов социальных кон-
гломератов, «класс» же и даже «общество» в его целом должны быть
признаны лишь видовыми понятиями. Поэтому формула, по которой
социальный процесс в более тесном смысле состоит из борьбы соци-
* Engels Fr. Die Entwicklung des Socialismus von der Utopie zur Wissenschaft.
6 Auflage. Berlin, 1911. S. 33: «Die neuen Tatsachen zwagen dazu, die ganze bisherige
Geschichte einer neuen Untersuchung zu unterwerfen, und da zeigte sich, dass alle
bisheriche Geschichte, mil Ausnahme der Urzustande, die Geschichte von
Klassenkampfen war»...] Слово «alle» подчеркнуто автором, «mit Ausnahme» —
мною.
174
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
альных групп, не только обнимает сословную и классовую борьбу как
видовые понятия, но и относится одинаково как к первобытным вре-
менам, так и ко всякому возможному будущему. Если в отдаленном
прошлом не было более крупных общественных организаций и
борьбы внутри их, то независимые друг от друга группы — племена и
общины — постоянно боролись, чем и характеризовалась обще-
ственная жизнь. С другой стороны, в возможном будущем, вероятно,
прекратятся разделения на классы и классовая борьба, подобно
тому как, например, пали все сословные перегородки прошлых
веков. В противоположность этому разделение общества на группы,
борьба социальная, борьба партий и общественных течений ни-
когда не исчезнет, пока будут существовать люди, и общества
будут составляться из них. В этом смысле социальная борьба — безу-
словно непреходящее и вечное явление. Она присутствует решитель-
но во всех общественных организациях и принимает в зависимости
от условий места и времени лишь различные формы.
Итак, путем гносеологического анализа историко-экономическо-
го понятия классовой борьбы мы доказали необходимость свести его
к более общему социологическому понятию борьбы социальных
групп. Понятие социальной группы мы определили как совокупность
известных общих чувств, желаний и стремлений, носителями кото-
рых, конечно, являются люди. Следовательно, всю социальную груп-
пировку и борьбу, подлежащую исследованию социальной науки
в более тесном смысле, мы можем определить как ассимиляцию из-
вестных чувств и стремлений и затем как борьбу созданных этой ас-
симиляцией совокупностей обобществленных чувств, желаний и
стремлений. Таким образом, применяя определенные методы, мы вы-
деляем и получаем в изолированном виде ряд довольно простых и
однородных явлений. Установить в этой группе явлений известные
причинные соотношения, которые обладали бы предикатом100 безу-
словной необходимости, т. е. беспространственности и безвре-
менности, и суждения о которых носили бы аподиктический харак-
тер, уже сравнительно легко и составляет задачу социальной науки
в более тесном смысле.
Такие причинные соотношения, касающиеся ассимиляции и со-
здания групп, устанавливаются в виде «законов подражания», как их
назвал известный французский социолог Тард101. Они устанавлива-
ются также в зависимости от числа борющихся групп, ибо на почве
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 175
количественных соотношений между группами возникают такие со-
циальные явления как divide et impera и tertius gaudens. Их также
можно установить по отношению к модификациям различных форм
господства и подчинения, т. е. различных форм преклонения воли
одних перед волею других, так же точно, как и по отношению к об-
ратному процессу освобождения и возмущения. Особенный интерес
представляет также анализ взаимодействия между силами различных
социальных групп и их характером, т. е. более или менее радикаль-
ным темпераментом, характеризующим их. Эти же взаимодействия
обуславливают также возможность разнообразных комбинаций и пе-
регруппировок между группами, когда их больше двух, или, что то же
самое, усиление или ослабление антагонизма между ними. Две послед-
ние категории социально-психических причинных соотношений осо-
бенно сильно влияют на партийную жизнь общества, обусловливая ту
или другую комбинацию и тактику различных партий и побуждая их
то к заключению компромиссов, то к непримиримости.
Теперь я не буду входить в подробный разбор всех тех социально-
психических причинных соотношений, которые обусловливают воз-
никновение социальных групп и борьбу между ними. Затрагиваемые
здесь принципы я изложил отчасти подробнее в названном выше ис-
следовании. Значительную часть его я посвятил гносеологическому
выяснению понятия социальной группы, а также тех причинных со-
отношений, которые определяют ее жизнь и развитие. В нем я исхо-
дил из критики понятия общества, устанавливаемого органической
теорией, так же точно, как здесь я исхожу из критики историко-поли-
тического понятия классовой борьбы, которому ортодоксальные
марксисты неправильно приписывают всеобъемлющее значение.
Всем своим исследованием я старался доказать, что, следуя извест-
ным, указанным мною методам, можно выделить определенным об-
разом ограниченную сферу социальных явлений, по отношению
к которым применимы такие же абстрактные общеобязательные по-
ложения, какие естественные науки устанавливают в своих абстракт-
ных формулах по отношению к известным сферам явлений природы.
Как там, так и здесь я отмечаю важнейшие проблемы, до сих пор ус-
тановленные или могущие быть установленными и подлежащие ис-
следованию. Кто заинтересуется данной здесь формулировкой задач
социологии в более тесном смысле, тот может обратиться к факти-
ческим исследованиям, касающимся отдельных проблем. К этого
176
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
рода исследованиям принадлежат три крупные работы Зиммеля102:
«Ueber sociale Differenzierung», «Superiority and Subordination», «Die
Selbsterhaltung der socialen Gruppe» и несколько мелких, как «Influence
du nombre des unites sociales sur les characteres des societes»,
«Massenpsychologie» и т. д., на которые я ссылаюсь в своем сочине-
нии* **. Кроме того, к ним надо причислить сочинения Тенниса и в пер-
вую очередь его книгу «Gemeinschaft und Gesellschaft». В Германии
это направление в социологии было подготовлено целой школой
ученых, выдвинувшей задачу изучения «народной психологии» —
«Volkerpsychologie» и оставившей после себя двадцать томов журнала
под тем же названием" Во Франции к исследованиям этого рода
принадлежат многие труды Тарда и прежде всего его знаменитые ис-
следования «Les lois de 1’imitation» и « La foule criminelle», переведен-
ные и по-русски. Но что важнее всего, — во всех почти социологичес-
ких исследованиях разбросана масса отдельных замечаний или даже
более обстоятельных попыток определить значение социально-пси-
хологических явлений в общем потоке социального процесса. Это
главным образом и заставляет нас сосредоточивать все свое внима-
ние исключительно на методологической стороне этого вопроса.
Лучше всего можно показать, насколько различные социологи-
ческие исследования бывают обыкновенно проникнуты отдельными
теоретическими замечаниями социально-психологического харак-
тера, взяв некоторые сочинения Маркса. В данном случае это будет
особенно уместно, потому что, желая уяснить гносеологические и
методологические принципы социально-научного знания, мы избра-
ли исходной точкой своего исследования экономический материа-
лизм. В своем сочинении «Восемнадцатое брюмера Людовика
Бонапарта»103 Маркс, характеризуя две из политических партий, с ко-
торыми ему приходится иметь дело, замечает: «Как в частной жизни
обыкновенно проводят различие между тем, что человек сам о себе
* Теперь первое из вышеназванных сочинений Г. Зиммеля переведено на
русский язык. См.: Зиммель Г. Социальная дифференциация. Социологические и
психологические исследования / Пер. Н. Н. Вокач и И. А. Ильина со вступитель-
ной статьей Б. А. Кистяковского. М., 1909. Остальные названные в тексте сочине-
ния Г. Зиммель переработал и издал в одной книге. См.: Simmel G. Soziologie.
Untersuchungen uber die Formen der Vergesellschaftung. Leipzig, 1908.
** Непосредственным продолжателем этого научного направления явился
Вундт. См.: Wundt W. Volkerpsychologie. 3 Aufl. Leipzig, 1911-1914. 5 Bde.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
177
думает и говорит, и тем, что он есть в действительности и что он де-
лает, так еще в более сильной степени необходимо при исследовании
социальной борьбы (in geschichtlichen Kampfen) отличать фразы и
иллюзии (Einbildungen) общественных классов от их действитель-
ных организмов и их действительных интересов, их представления
о себе от их реальной сущности»’. Наивные марксисты увидят, пожа-
луй, в этом суждении, высказанном Марксом, лишнее подтверждение
экономического материализма в его наиболее примитивном виде,
так как реальные интересы поставлены в нем рядом с представления-
ми. Но именно в нем реальные интересы и представления не сопо-
ставлены, а противопоставлены. Маркс требует, чтобы между ними
проводили строгую границу, мотивируя это тем, что люди вообще,
а тем более целые партии, иначе чувствуют и ведут себя в обществе,
где на них влияют другие люди, чем в одиночку, когда они подчине-
ны влиянию только материальных условий. Таким образом, выска-
занное им положение касается самых глубоких социально-психоло-
гических проблем и не имеет никакого отношения к экономическим
явлениям и материальным интересам, в противность которым оно
формулировано. Значение влияния общества как такового, т. е. прос-
той совокупности людей, на то или другое направление политиче-
ской и социальной жизни не подлежит сомнению. Оно проявляется
главным образом в замедлении или ускорении темпа наступления
событий и в той или иной окраске социальных антагонизмов. Даже
если решить, что некоторые представления отдельных партий о себе,
вызванные этим влиянием, иллюзорны и не соответствуют действи-
тельности, как это отчасти хочет дать понять Маркс, то их все-таки
нельзя признать только самообманом или желанием перехитрить
других. Напротив, с ними надо считаться как с реальной социально-
психической силой. Немного выше Маркс сам утверждает, что «класс
в целом создается и формируется из своих материальных основ (aus
ihren materiellen Grundlagen) и из соответственных общественных
отношений». При истолковании этой мысли Маркса представители
ортодоксального марксизма могут, конечно, отождествлять понятие
* Marx Karl. Der Achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte. 2 Aufl. Hamburg,
1869. S. 26. Характеризуя дальше третью, демократическую партию, К. Маркс ут-
ВеРждает: «Ни одна партия так сильно не преувеличивает своих средств, как де-
мократическая, и никакая другая партия так легкомысленно не обманывает себя
относительно своего положения» (Ibid. S. 31).
178
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
«общественных отношений» с производственными отношениями
или даже с формами добывания материальных благ. Но в таком слу-
чае можно сближать и отождествлять решительно все понятия между
собой. В противоположность этому для непредубежденного человека
не подлежит сомнению, что под общественными отношениями нужно
понимать по преимуществу всю совокупность представлений, чувств,
стремлений и желаний, господствующих в данном обществе, т. е. всю
сумму накопленных в этом обществе идейных благ, которые соответ-
ствуют капитализации материальных богатств. Иначе Маркс не выдви-
гал бы общественных отношений на самостоятельное место и не ста-
вил бы их рядом с материальной основой как равносильных ей.
Что касается самого Маркса, то надо заметить, что в его исследо-
ваниях подобные отклонения социально-психического характера
не случайны. Они образуют неотъемлемую составную часть всего его
анализа социальных явлений. Это только лишний раз подтверждает,
что Маркс — один из глубочайших мыслителей и проницательней-
ших социологов*.
Резюмируя все изложенное, мы можем свести наши рассуждения
к следующим нескольким выводам: при исследовании социальных яв-
лений (т. е. материала, доставляемого историческими и социально-
описательными науками) мы можем, применяя известные методы
выделения, изолирования и отвлечения, установить определен-
ные общезначимые причинные соотношения, обладающие преди-
катом безусловной необходимости, т. е. беспространственности
и безвременности.
Такие причинные соотношения мы можем установить как в облас-
ти материально-производственных процессов, о чем свидетельствует
теория экономического материализма, так и в области социальных
процессов в более тесном смысле, как показывают социально-психо-
логические и социологические исследования. Между этими двумя об-
ластями социальных явлений, т. е. между материально-производствен-
* Эти социально-психологические наблюдения и суждения К. Маркса, на ко-
торые я указал в этом очерке, появившемся в печати четырнадцать лет тому на-
зад, долго не обращали на себя внимания. Теперь, напротив, некоторые авторы,
может быть, склонны придавать им преувеличенное значение. Так, В. Зомбарт,
по-видимому, находился под впечатлением от них, когда пять лет тому назад
провозгласил, что заслуга К Маркса не в теоретических построениях, а в ясно-
видении человеческой души.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 179
ним процессом, с одной стороны, и возникновением, а также обоб-
ществлением известных социальных чувств и стремлений, приводящих
впоследствии к формулировке правовых норм, — с другой, можно
в свою очередь установить определенные причинные соотношения,
обладающие тем же характером безусловной необходимости. Таким
образом, вся совокупность социальных явлений благодаря научной
обработке их будет исчерпана определенным количеством формул,
вполне тождественных по своей логической структуре с абстрактными
формулами, устанавливаемыми естествознанием. Имея все эти социо-
логические формулы в руках, остается при исследовании всякого кон-
кретного процесса социального развития только следить за тем инди-
видуальным сочетанием и комбинацией этих причинных соотноше-
ний, которые имели место в данном процессе. В таком случае, т. е. при
знании качественного характера всех действующих сил, вопрос может
возникать только относительно количественного определения каждой
из них. Поэтому и точность выводов относительно каждого отдельно-
го явления или процесса будет зависеть от точности количественных
или статистических исследований.
III. Категория справедливости
при исследовании социальных явлений
До сих пор мы рассматривали социальные явления лишь постоль-
ку, поскольку они доставляли нам материал для установления безу-
словно необходимых причинных соотношений между явлениями.
Это значит, что нас интересовал вопрос о применении естественно-
научных методов к исследованию процессов, совершающихся в со-
циальном мире. Мы спрашивали себя, какой научной обработке мы
должны подвергнуть социальные явления для того, чтобы разложить
их на такие соотношения, в которых одно явление необходимо сле-
довало бы за другим. Иными словами, мы рассматривали социальные
явления с точки зрения их необходимости, или применяли к ним ка-
тегорию необходимости.
Часто думают, что необходимость — это нечто внешнее, прису-
щее вещам и процессам в конкретном мире и воспринимаемое чело-
веком путем наблюдения при посредстве органов чувств. Это взгляд
Всех наивных реалистов, и в том числе сторонников ортодоксально-
го марксизма, убежденных в тождестве мышления и бытия. Даже но-
180
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вейший критик некоторых сторон экономического материализма
Эд. Бернштейн104 выказал себя недавно сторонником этого мировоз-
зрения. Свою книгу он открывает заявлением, что «вопрос о вернос-
ти материалистического понимания истории сводится к вопросу
о степени исторической необходимости».
В противоположность этому взгляду высказывается другой. На ос-
новании его человек путем наблюдения посредством органов чувств
не воспринимает и не воспроизводит в себе, как в зеркале, все проис-
ходящее во внешнем мире в таком виде, как оно есть, а только неко-
торые черты его, например, краски, звуки, формы, движение, твер-
дость, упругость, тяжесть и т. д. Все эти черты человек перерабатывает
в своем сознании, а затем группирует и комбинирует их, следуя из-
вестным правилам умосозерцания и мышления. Одно из таких пра-
вил выражается в утверждении, что мы понимаем только то, что мы
представляем себе необходимым. Это утверждение является по пре-
имуществу требованием нашего разума, формулировкой известного
логического постулата. Только то, что мы представляем себе совер-
шающимся в известном порядке, по известным правилам, происхо-
дящим закономерно или имеющим свою причину, понятно для нас.
Поэтому, чтобы понять что-нибудь происходящее, мы прежде всего
должны установить, насколько оно необходимо, т. е. в какой причин-
ной связи оно состоит.
Из всего изложенного выше, несомненно, следует, что этот по-
следний взгляд безусловно верен. Наша наука, как она сложилась в ви-
де современного естествознания, прежде всего стремится установить
безусловно необходимое, а безусловно необходимо именно то, что не
обусловлено пространством и временем. Между тем во внешнем мире
все связано с определенным пространством и временем. Всякая вещь
существует в каком-нибудь месте и в какое-нибудь время, всякое явле-
ние, движение или действие происходит где-нибудь и когда-нибудь.
Следовательно, о существовании в какой-нибудь части природы или
в социальном мире той безусловной необходимости, которая выраже-
на в естественно-научных формулах, не может быть и речи.
Но естественно-научные формулы выводятся из материала, взятого
из природы. Как выражение известных законов они заключают в себе
общезначимые определения по отношению к природе. Действительно,
мы видели, что если рассматривать даже отдельные конкретные про-
цессы и явления природы с точки зрения комбинации и стечения раз-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 181
личных определений, выраженных в причинных соотношениях, то
каждое звено в этом ряду является посредственно или непосредствен-
но причинно связанным со всеми другими и потому необходимым
в этой цепи. Однако, как это уже видно из самого способа доказательст-
ва, необходимым данное явление нам представляется именно благода-
ря точке зрения, примененной к нему. Если, напротив, мы применим к
тому же отдельному явлению другую точку зрения, если мы посмотрим
на него, как на неопределенный пункт пересечения тысячи причинно
обусловленных рядов, или обратим внимание на его индивидуальную
физиономию и его особенности, если мы вспомним, например, что
среди тысячи листьев одного и того же дерева нет двух абсолютно оди-
наковых и среди миллионов песчинок не существует двух безусловно
тождественных, если мы, одним словом, хотя бы на минуту представим
себе все бесконечное разнообразие и сложность всех форм, видов и
индивидуальностей, которые порождает природа, то тогда каждое
явление покажется нам какою-то случайностью, совсем непонят-
ной загадкой и глубочайшей тайной.
Все это только доказывает, что природа сама по себе не знает не-
обходимостей и случайностей. Это абстрактные понятия, общие
схемы, мертвые масштабы, непосредственно чуждые миру беско-
нечного разнообразия красок, форм и звуков. Мы сами вносим эти
понятия, схемы и масштабы в природу, а не черпаем их из нее.
Желая что-нибудь понять в этом движении взад и вперед, называе-
мом природой, в этом вихре и путанице явлений и происшествий,
мы говорим: посмотрим на все, как на необходимое, или применим
ко всему категорию необходимости.
Эти указки, которые мы даем природе, сами по себе не состав-
ляют какой-либо части ее. Это своего рода аршины или фунты и все
Другие роды мер и весов, термометры, гальванометры, элекгроскопы,
Удельные и атомные веса, которые сами по себе не стоят ни в какой
связи с измеряемыми и взвешиваемыми предметами. Но, как услов-
ные знаки, они оказывают нам громадную пользу, давая нам возмож-
ность определять то или иное вещество и то или иное его количест-
во. Наконец, это те несуществующие треугольники, которые мы кон-
струируем между крайними точками земной орбиты и какой-нибудь
звездой или планетой для определения их величины и расстояния от
земли, те спектры, которые мы получаем на экране только для того,
чтобы ничтожное стеклышко, преломляющее световые лучи в наших
182
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
руках, рассказало нам, какой химический элемент испустил извест-
ный луч на какой-нибудь звезде за тысячи лет до нашего времени,
когда мы увидели его.
Рассмотрение вещей и явлений с точки зрения их необходимости
ничем не отличается от всех перечисленных приемов исследования,
кроме большей всеобщности и всеобъемлемости этого мерила.
Применяя этот масштаб, не приходится переходить от аршина и саже-
ни, когда дело не идет больше о садах и домах, к версте и миле, когда
вопрос подымается о реках, озерах и горах. Кроме того, по отношению
к категории необходимости не надо уславливаться и сговариваться,
как, например, по отношению к некоторым меркам. Напротив, как
только возможность объяснить явления, рассматривая их с точки зре-
ния необходимого сцепления между ними, была открыта и сознана,
как все должны были признать ее всеобщезначимость. Конечно, и тут
не обошлось без противоречий, жестоких душевных коллизий и внеш-
них столкновений. Не один Джордано Бруно105, как мы знаем, был со-
жжен на костре, и не одному Галилею пришлось провести полжизни
в тюрьме. Впрочем, и до сих пор, уже по другим, более существенным
мотивам, чем тогда, при переходе к Новому времени, против этого
приема исследования подымаются голоса как против негодного ин-
струмента, который пора сдать в музей человеческих переживаний.
Мы уже слышали приблизительно такое мнение от Э. Маха. Но крити-
ки, как это часто бывает, слишком высоко оценивают достоинство
критикуемого и сражаются с ветряными мельницами, думая, что они
имеют перед собой великанов и богатырей.
Ведь по существу категория необходимости и связанное с нею
представление о причинной связи между явлениями — это лишь об-
щезначимое средство для понимания всего совершающегося в дан-
ном нам мире. Это не более как стеклышко, как призма, через кото-
рую мы смотрим на вещи и их движение. Если будет позволено выра-
зиться намеренно утрированными словами Ницше106, — это
«величайшая ложь, дающая возможность достичь величайшей прав-
ды». Однако в данном случае Ницше не только был парадоксален, —
он извращал. Большинство человечества всегда останется на стороне
Канта, который первым из мыслителей незыблемо установил, что
истина не вне нас, а внутри нас. Она — в конструктивных элемен-
тах нашего мышления и в творческих (spontan) созданиях нашего
разума, которые Кант, к сожалению, назвал очень неудачно «априор-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
183
ними». Тем не менее, постоянно будут существовать также люди, кото-
рые всецело будут сосредоточивать свой жизненный интерес на том,
что Кант определил термином «Spezifikation der Natur». Для этих людей
все заключается в красках, звуках и формах, а волнообразные колеба-
ния, о которых столько толкуют естествоиспытатели, хотя их никто не
видел, будут жалкой схемой, мертвой буквой, танцем скелетов.
Из всего вышесказанного надо сделать в высшей степени важное
теоретическое заключение. В системе наших знаний необходимо
строго отличать элементы, привносимые мышлением, и рассудком,
от воспринимаемых нами посредством органов чувств из природы.
Чем сознательнее мы будем относиться к характеру нашей умствен-
ной деятельности, чем резче мы будем выделять различные элемен-
ты, входящие в нее, тем мы будем ближе к истине.
Прежде всего мы должны признать, что категория необходимости —
это элемент конструктивной деятельности нашего мышления, привно-
симый нами в природу, а не извлекаемый из нее. Составляя часть наше-
го мышления, категория необходимости является лишь средством
для добывания истины, а не самой истиной. Средство это, однако,
неотъемлемо от нашего мышления, — оно общеобязательно для на-
шего разумения. Неотъемлемость и общеобязательность категории
необходимости, как средства для нашего понимания явлений приро-
ды, составляют основную черту ее. Невнимание к этой особенности ее
порождает два крупных недоразумения относительно истинного ха-
рактера самой категории, именно: ошибочного проектирования ее
в природу и предположения, что она единственна. Последнее предпо-
ложение так же неосновательно, как и первое. Выше мы уже показали,
что мы можем рассматривать все явления в природе также с точки зре-
ния случайности или применяя к ним категорию случайности.
Если наука этим не занимается, то только потому, что эта точка зре-
ния совершенно бесплодна. Кроме никому не нужных рассуждений о
бесконечном разнообразии, поразительном богатстве и неисчерпаемой
индивидуализации всех форм, кроме пессимистически-резонерского
углубления в сущность индивидуального и единичного, эта точка зрения
Ничего не может нам дать. Поэтому она оказывается совершенно непри-
годной для научного познания. Но, конечно, в непосредственном пе-
реживании, в эстетической интуиции и в художественном воспроиз-
ведении мы можем постичь этим путем то нечто неопределимое, не-
сказанное и невыразимое, что совершенно недоступно для науки.
184
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Здесь мы, однако, рассматривали не природу, а общество с точки
зрения естествознания, т. е. применяя к социальным явлениям кате-
горию необходимости, которая дала такие плодотворные результа-
ты при объяснении явлений природы. Мы приводили примеры из
естественных наук и из мира естественных явлений только для уяс-
нения тех методов и средств исследования, которыми должны поль-
зоваться социологи для того, чтобы достичь тех же плодотворных
результатов по отношению к пониманию социальных явлений.
На основании целого ряда соображений мы пришли к выводу, что
экономические материалисты и социальные психологи, поступая
так же, как естествоиспытатели, действительно могут достигать
одинаковых с ними результатов.
Но, может быть, при исследовании социальных явлений точка
зрения естествоиспытателя не единственно неотъемлемая и обще-
обязательная? Может быть, при рассмотрении социальных явлений,
кроме суждений о причинных соотношениях, необходимо обуслов-
ливающих их, есть еще другие суждения, также неотъемлемо прису-
щие человеку!
Вникнув в этот вопрос, мы должны будем признать, что такой дру-
гой точкой зрения для социальных явлений окажется их справедли-
вость и связанная с нею идея долга, вносимая нами в обсуждение их.
Мы постоянно судим о справедливости социальных отношений, т. е.
постоянно применяем к ним категорию справедливости, постоянно
решаем вопрос, что должно быть и чего быть не должно в социаль-
ном мире.
В противоположность категории необходимости, которая одина-
ково применима и к естественным, и к социальным явлениям, катего-
рия справедливости, постоянно применяемая в суждениях о социаль-
ном мире, неприменима к естественным явлениям. Если бы мы рас-
сматривали, например, солнечное затмение, или процесс разложения
калия в воде, или бурю на море с точки зрения справедливости, то мы
вызвали бы только недоумение и недоверие к нашей умственной дее-
способности. По отношению к этой несоизмеримости природы
с идеей справедливости не имеет никакого значения соображение,
приносит ли отдельное явление пользу или вред человеку. Было бы
смешно обвинять море за то, что в нем тонут корабли в бурю, или
град за то, что он уничтожает посевы. Вообще совершенно неумест-
но ставить вопрос, справедливо ли или несправедливо какое-нибудь
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
185
явление природы, т. е. судить о нем, смотря по тому, причиняет ли
оно боль, страдание и несчастие или приносит благоденствие и счас-
тие живым существам. Это подмечено очень давно. Еще в Евангелии
сказано, что солнце одинаково греет добрых и злых, а дождь одина-
ково льется на поля праведных и грешных.
Совсем в другом отношении стоит идея справедливости к соци-
альному миру. О каждом общественном явлении мы можем судить
с нравственной точки зрения. Всякий раз, когда мы имеем факт из
общественной жизни, мы можем спрашивать: удовлетворяет ли он
идее справедливости или нет?
Даже самые крайние сторонники материализма, вероятно, не
будут отрицать этого теперь. Правда, в период неофитства и наиболь-
шего увлечения экономическим материализмом как философской
системой постоянно приходилось слышать боевые голоса: «напрас-
но нам толкуют о том, что тот или другой процесс, например, экс-
проприация мелких собственников, несправедлив: он необходим,
вот и все!» Однако глашатаи этих новых идей, отказываясь от сужде-
ний о социальных явлениях с нравственной точки зрения, совсем не
замечали, что они нисколько не разрешали вопроса, а просто устра-
няли его. Они только заявляли о своем нежелании думать о вопросе,
насколько осуществляется справедливость или несправедливость,
в каждом отдельном социальном явлении. Их суждения, следователь-
но, были, если определить их языком Ницше, jenseits von Gut und
Bose, т. e. суждениями вне добра и зла.
Конечно, они были вполне в своем праве. Всякий исследователь
вправе заявить, что он желает рассматривать явления только с одной
определенной точки зрения. Притом это право на односторонность,
подобно многим другим правам, обладает свойством обращаться
в обязанность того, кто им желает воспользоваться. Так как сама по
себе естественная необходимость не имеет никакого отношения
к добру и злу, то социолог, желающий ограничиться только ею, не
должен примешивать рассуждений постороннего характера. Ведь
процесс экспроприации мелких собственников, рассматриваемый
исключительно как необходимое явление, вызванное известными
причинами, так же мало справедлив или несправедлив, как справед-
ливо или несправедливо действие луны, заслоняющей солнце во
время затмения, града, уничтожающего посевы, или бури, губящей
корабли. Социолог должен в этом случае поступать так же по отно-
186
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
шению к социальным явлениям, как врач, который лечит больного,
не спрашивая, хороший ли это или дурной человек, нравственен ли
он или безнравственен. Может быть, перед ним лежит величайший
злодей, преступник, убийца, загубивший много жизней; но врач
справляется только со своей наукой и спасает больному жизнь, не
спрашивая, достоин ли он или не достоин жить по нравственным со-
ображениям. Также точно социолог не должен расплываться в нравст-
венных осуждениях или предаваться благородному гневу по поводу
исследуемых им социальных явлений, а спокойно исследовать при-
чинную связь их.
Но это не значит, что нравственный мир уже совсем отменен и
более не существует. Только в данных случаях, т. е. для медицины и со-
циологии как специальных наук и для медика и социолога как специа-
листов, нравственные положения совершенно непригодны. Однако
тот же медик и тот же социолог не только специалисты своих наук, но
и люди; последнее, конечно, гораздо важнее первого. С другой сторо-
ны, социальные явления — это явления группировки и борьбы между
людьми; все они разыгрываются всегда и исключительно между людь-
ми. Л обо всем, что касается людей и совершается среди них, можно
и должно судить с нравственной точки зрения, устанавливая спра-
ведливость или несправедливость того или другого явления.
Может быть, например, кулаки-капиталисты, направляющие свою
деятельность на экспроприацию мелких собственников, — только
орудия социальной необходимости; может быть, они действуют все-
цело под влиянием непреложной необходимости; может быть, они
даже не замечают пагубного влияния, причиняемого их деятельнос-
тью, и они, так сказать, «без вины виноватые», если благодаря их де-
ятельности, которая как причинно обусловленная необходима, сотни
людей остаются без имущества, без крова и без пищи. Тем не менее,
голос общечеловеческой совести говорит, что несправедливо, когда
людей лишают их последнего имущества, когда они остаются без
последних средств своей разумной деятельности, когда они, не буду-
чи в состоянии приспособиться к новым условиям жизни, принужде-
ны даже голодать и погибать от всякого рода лишений. Таким обра-
зом можно судить решительно о всяком общественном явлении, т. е.
рассматривая его с точки зрения справедливых или несправедливых
результатов его. Но выше мы выяснили, что всякое явление можно
рассматривать также с точки зрения необходимости. Следовательно,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 187
параллельно с этим способом рассмотрения вполне правомерно
также рассмотрение социальных явлений с точки зрения справедли-
вости. Иными словами, необходимость какого-нибудь социального
явления в естественно-причинной связи его совсем не исключает
суждения о нем с точки зрения справедливости.
Подобно тому, однако, как социолог при своих исследованиях го-
ворит: мне нет дела до того, справедливо ли или несправедливо какое-
нибудь явление, я рассматриваю его только постольку, поскольку оно
необходимо, и выясняю, чем обусловлена эта необходимость; так судя-
щий о явлении с точки зрения справедливости или несправедливости
его результатов безусловно обязан сказать: мне нет дела до его при-
чинно обусловленной необходимости, мое дело — нравственный при-
говор над ним. Итак, суждения первого являются — jenseits von Gut und
Bose, т. e. по ту сторону или вне суждений о добре и зле; суждения
второго — суждениями jenseits von Ursache und Wirkung, т. e. по ту
сторону или вне суждений о причине и действии.
Таким образом, мы получаем два ряда суждений об одних и тех же
социальных явлениях. Оба они одинаково логически безупречны,
оба они одинаково важны для человека и человечества. Было бы
странно даже предположить, что суждения о том, как благодаря ес-
тественному, т. е. причинному, сцеплению социальных явлений в со-
циальном мире что-нибудь необходимо совершилось, совершается
или совершится, были бы важнее для человека, чем суждения о том,
что из совершившегося справедливо и что несправедливо, что с эти-
ческой точки зрения должно было быть и чего не должно было быть.
Несомненно, оба эти вида суждений одинаково нужны для понима-
ния социальных явлений. Ведь и те и другие суждения заключают
в себе истину.
До сих пор мы брали суждения только о справедливости или не-
справедливости единичного социального явления. Но мы можем
поставить вопрос шире и рассматривать социальный процесс в его
Целом или все историческое развитие с точки зрения справедливос-
ти. Составляя себе такие сужения, мы нисколько не погрешим против
логики и будем безупречны в научном отношении. Когда же мы будем
составлять суждения о всем историческом развитии с точки зрения
справедливости, то мы придем к совершенно новому заключению,
что в истории как в целом несомненно осуществляется идея справед-
ливости. Даже самый крайний и непримиримый скептик признает
188
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
до известной степени правильность этого заключения. Никто, на-
пример, не станет отрицать, что современный социальный строй,
основанный на системе наемного труда, несмотря на все присущие
ему уродливые явления, все-таки справедливее, чем феодальный
уклад жизни, покоящийся на крепостничестве, а феодальный строй,
в свою очередь, справедливее, чем античный, державшийся рабством.
Правда, и теперь можно натолкнуться на массу декламаций на тему о
наемном труде как о современном рабстве. Но ведь всякий знает, что
это только гиперболы и утрировки, имеющие цель вызвать стремле-
ние к еще большему улучшению наших социальных условий*. Именно
наиболее ортодоксальные экономические материалисты, высказыва-
ющие подобные взгляды, являются обыкновенно самыми крайними
идеалистами, так как они, будучи сторонниками социализма, утверж-
дают, что следующая стадия в социальном развитии будет гораздо
справедливее, чем все предыдущие, вместе взятые, и даже что она
будет абсолютно справедлива. Надо, впрочем, признать, что и для
преувеличенного идеализма нет пока места. Ведь в единичных случа-
ях и теперь встречаются явления в высшей степени несправедливые,
и теперь отдельные личности и социальные группы погибают от вся-
кого рода лишений, причины которых коренятся в самом социаль-
ном строе. Тем не менее, все это не подрывает правильности нашего за-
ключения, что в общем жизнь и человечество гуманизируются, что
нормы справедливости все больше осуществляются, что, например,
целый ряд наиболее варварских учреждений, как-то: пытки, костры, вся-
кого рода квалифицированные смертные казни, совсем уничтожаются.
Этот процесс осуществления справедливости в социальном мире
объясняется тем, что человеку всегда и везде присуще стремление
к справедливости. Поэтому для всякого нормального человека су-
ществует известное принуждение не только судить о справедли-
вости или несправедливости того или другого социального явления,
но и признавать, что идея справедливости должна осуществлять-
* Чрезвычайно характерно, что именно те, к кому относится эта утрировка и
сгущение красок при харакгеризовании современного угнетения и несправедли-
вости, — рабочие (хотя бы, например, в Германии), крайне отрицательно смотрят
на определение их отношений с работодателем как рабских. В частности, они
терпеть не могут слезливых описаний несчастных и обиженных людей в художе-
ственных произведениях (так называемых «Armeleutepoesie»), которые были
очень распространены в известный период в нашей народнической литературе.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
189
ся в социальном мире. Принуждение это объясняется неотъемле-
мостью стремления к справедливости от нашего духовного мира и
всеобщностью или общеобязательностью его для всякого нормаль-
ного сознания. Таким образом, суждения на основании категории
справедливости не только стоят параллельно с суждениями по кате-
гории необходимости, но и обладают такою же неотъемлемостью
и, общеобязательностью для нашего сознания, как и эти последние.
На основании факта, что мы постоянно высказываем суждения
о все большем осуществлении справедливости в социальном мире,
что эти суждения обладают безукоризненною правильностью в логи-
ческом отношении, так как они неотъемлемы и общеобязательны для
нашего сознания, и что они поэтому могут целиком, во всей своей
полноте, войти в науку, мы можем разрешить два чрезвычайно важ-
ных вопроса. Первый вопрос заключается в определении значения
эволюции (или развития) для нравственной идеи, а второй — в гно-
сеологическом характере нравственных суждений.
Обыкновенно утверждают, что нравственные идеи — это лишь от-
ражение существующих материальных отношений. Последние, как
известно, развиваются вместе с усовершенствованием техники и рос-
том производства, а параллельно с ними, следовательно, развивается
также представление о нравственном и безнравственном.
Но когда нам говорят о развитии чего-нибудь, то должны также
определить, что именно развивается. Мы ставим вопрос: что же раз-
вивается, когда нравственная идея совершенствуется, когда пред-
ставление о справедливости растет? На это, с точки зрения крайне-
го эволюционизма, может последовать лишь один ответ — «ничто!»
Последовательный эволюционист прежде всего развертывает карти-
ну первобытных нравов дикарей, абсолютно противоположных даже
примитивным представлениям о нравственности. Таким образом, он
показывает сперва, как никакой нравственности не существовало.
Затем он следит, каким образом на почве этого первобытного состо-
яния, лишенного всякого зерна того, что мы называем нравственнос-
тью, постепенно появляются зародыши нравственных отношений и
представлений. Последние, наконец, развиваются постепенно в це-
лую систему нравственных воззрений.
Эволюционисты очень последовательны в применении своего
метода. В данном случае, когда им надо объяснить появление и роль
нравственности, они поступают так же, как и по отношению ко всем
190
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
остальным областям явлений. В психологии они показывают, как из
некоторой, более чувствительной оболочки примитивных организ-
мов, которая сама по себе еще не имеет никакого отношения к пси-
хическим явлениям, постепенно развиваются все органы чувств, спо-
собствующие созданию целой сложной системы душевных явлений.
В биологии они следят, как из протоплазмы, или первичной клеточ-
ки, лежащей еще на границе с неорганическим миром, постепенно
развиваются сложные организмы. Одним словом, для последователь-
ного эволюциониста все проблемы сводятся к этому показыванию
различных стадий чего-то откуда-то взявшегося. Формула последова-
тельного эволюционизма гласит — сперва не было ничего, потом
что-то появилось и, наконец, все стало существовать. Между
этими «не было» и «было» лежит только «постепенно». Таким обра-
зом, всякий последовательный эволюционист, часто не сознавая
того, является сторонником старого учения Гегеля о тождестве
«бытия» и «небытия», «чего-то» и «ничего» (Etwas und Nichts).
Ошибка эволюционистов, следовательно, заключается в их уве-
ренности, что они что-нибудь объяснили, если показали, как это
«что-нибудь» появилось сперва в виде слабого зародыша и затем по-
степенно развилось. При этом они забывают, что из ничего не мо-
жет произойти что-нибудь. Ведь путь и процесс развития не дает
еще никакой возможности судить о самом развивающемся и не ука-
зывает на то, что собственно развивается. Должен существовать
какой-нибудь субстрат, уже заключающий в себе, хотя бы в потенции,
элементы того, что впоследствии разовьется. Если мы даже признаем,
что все развилось из первоначального недифференцированного со-
стояния атомов материи, то все-таки еще не будем в состоянии вы-
вести из движения этих атомов явления и образования совсем друго-
го порядка. Нельзя отрицать, что животные организмы и их жизнен-
ные функции представляют из себя уже нечто совершенно новое,
отличное, не имеющее ничего общего с первоначальным хаосом ато-
мов. Еще меньше похожи на последний психические функции. Что
касается социальных явлений, то даже трудно понять, что может быть
у них общего с движением атомов. Между тем по теории эволюцио-
низма развитие всех явлений из первоначального бесформенного
состояния и движения атомов не подлежит сомнению. Столь же не-
преложным для них является положение, что в силу того, что все яв-
ления и образования развиваются одно из другого, все они тождест-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
191
венны между собою. Поэтому последовательные эволюционисты
должны отказываться от столь излюбленного ими метафизического
материализма и возвращаться к метафизической системе Лейбница,
т. е. переносить жизненные и психические функции в сами атомы.
Гораздо важнее, чем отказ эволюционистов от решения вопроса,
эволюционируют ли только формы и виды или также и сущности,
является их нежелание вообще определить границы эволюции.
Увлеченные своим принципом, они готовы утверждать безусловную
всеобщность эволюции. Между тем законы неуничтожаемое™ мате-
рии и сохранения энергии устанавливают неизменяемость количе-
ства той и другой. Следовательно, эти количества не могут эволюци-
онировать. Но еще менее могут эволюционировать законы как тако-
вые. В самом деле, эволюционирует ли положение, что сумма углов
треугольника равняется двум прямым, или логический закон тожде-
ства, или механические законы движения, или физический закон тя-
готения, или химические законы соединений и т. д.? Очевидно, что
все эти принципы не стоят ни в какой связи с движением атомов и со
всеобщей эволюцией форм и видов. Естественнный закон по самому
своему понятию противоположен эволюции. Он определяет то, что
при известных условиях везде и всегда непреложно совершается, и
потому он безусловно исключает всякое передвижение или измене-
ние во времени.
В противоположность этому эволюционисты, повторяя свою
обыкновенную логическую ошибку, принимают процесс, путем ко-
торого постепенно уясняются и осознаются человечеством извест-
ные принципы, за развитие самих этих принципов. Они совсем не
обращают внимания на то, что для пифагоровой теоремы, как для та-
ковой, решительно все равно, открыл ли ее Пифагор107 или кто-либо
другой, была ли она известна за сто лет до Пифагора или была откры-
та спустя сто лет после его смерти и только позже ему приписана.
Сама эта теорема имела одно и то же значение и одинаковый смысл
и До ее открытия, когда она еще не была известна ни одному челове-
ку, и после него. От открытия она ничего не приобрела и не утратила,
как, например, она не теряет даже минимальной доли своего значе-
ния оттого, что о ней ничего не знает русский крестьянин. Ясно, что
°т этого теряет только последний. То же надо сказать и о всяком дру-
гом принципе, как, например, о законе тяготения108, содержание и
смысл которого совершенно не зависят от тех условий, при которых
192
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
открыл его Ньютон. Значение его было совершенно тождественно до
и после его открытия; подобным же образом электричество ничего
не приобрело оттого, что оно стало в прошлом веке известно челове-
честву. Оттого, что человечество узнает какой-нибудь факт, а тем
более принцип, приобретает только само человечество, а не принци-
пы; так же точно теряет от незнания их только оно.
Из всего сказанного можно, следовательно, вывести заключение,
что законы математического и логического мышления и законы при-
роды нисколько не подвержены эволюции. Они могут быть лишь в то
или другое время открыты; те или другие обстоятельства могут спо-
собствовать их открытию и применению. В историческом развитии
человечества могут наступать моменты и периоды, когда необходи-
мость их нахождения и значение их навязывается всем и каждому, но
сами по себе они не имеют ничего общего с историческим развити-
ем. Они ничего не приобретают и не утрачивают от благоприятных
или неблагоприятных условий в человеческой истории для возник-
новения или умаления их связи с человеческим сознанием.
Все вышесказанное, несомненно, имеет силу и по отношению к
нравственным принципам. Этические предписания, хотя бы — не де-
лай другому того, чего себе не желаешь, — не эволюционируют и не
могут эволюционировать. Определенное нравственное предписание
может быть только в известный момент открыто, так или иначе фор-
мулировано и затем применяться в различных обществах. Но само
значение его совершенно не зависит от того или другого примене-
ния. То, что какие-нибудь ашанти или зулусы, что дети или идиоты
ничего не знают об этом принципе, так же мало касается его как
нравственного предписания, как то, что о нем не знают животные,
или то, что о нем никто еще не мог знать, когда наша солнечная сис-
тема являлась хаотической массой атомов*.
* Высказанные здесь положения встретили живой отклик в русской фило-
софско-правовой литературе. По поводу них сочли нужным высказаться такие
видные представители нашей научной мысли, как П. И. Новгородцев и Г. Ф. Шер-
шеневич. П. И. Новгородцев уже раньше пишущего эти строки отстаивал само-
стоятельность этических прнципов. Поэтому он приветствовал развиваемые
в этом очерке методологические и научно-философские взгляды и, процитиро-
вав вышеприведенные положения, отметил, что в них, по его мнению, удачно
формулированы родственные ему идеи (ср.: Новгородцев П. И. Нравственный
идеализм в философии права // Проблемы идеализма. М., 1902. С. 267, 287). На-
против, Г. Ф. Шершеневич как сторонник чистого позитивизма счел нужным
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 193
Таким образом, мы должны возвратиться к воззрению, раньше яв-
лявшемуся господствующим, что нравственные принципы как тако-
вые представляют собой нечто постоянное и неизменное. Они не
только не зависят от бесконечного разнообразия и взаимно исклю-
чающей друг друга противоположности действительных нравствен-
ных воззрений у различных народов, но и от непрекращающихся
споров представителей самых развитых народов о том, что же явля-
ется основой нравственности. Мы, может быть, еще не в состоянии
найти вполне соответственную формулу для голоса нашего нрав-
ственного сознания. Мы можем еще не удовлетворяться вышеприве-
денным самым общим нравственным требованием или считать недо-
статочным категорический императив Канта для обоснования систе-
мы нравственности. В основных вопросах, однако, мы не будем
выступить с возражением против высказанных здесь идей. К сожалению, одна-
ко, он прежде всего недостаточно осведомил своих читателей об отстаиваемой
здесь научно-философской точке зрения. Вышеприведенные положения он
процитировал не со слов: «Определенное нравственное предписание может
быть только в известный момент открыто» и т. д, как это сделал П. И. Новгород-
цев, а лишь со слов: «То, что какие-нибудь ашанти или зулусы, что дети или иди-
оты ничего не знают об этом принципе». К тому же, очевидно, вследствие недо-
смотра слово «принципе» им пропущено. Затем свои возражения против
отстаиваемых здесь положений он формулировал в следующих словах,- «Таким
образом, нравственное сознание существовало, когда не было еще на земле че-
ловека. С интуитивной точки зрения это последовательно, хотя все-таки неясно,
чье же это было сознание, где оно находилось и можно ли при таком предполо-
жении выводить нравственное сознание из природы человека» (ср.: Шершене-
вичГ. Ф. Общая теория права. М, 1910-1912. С. 178). Но всякий, кто сравнит это
возражение Г. Ф. Шершеневича с отстаиваемой здесь точкой зрения, должен бу-
дет признать, что Г. Ф. Шершеневич не вник в истинный смысл защищаемых
здесь идей и не понял их. Ведь здесь доказывается не существование нравствен-
ного сознания отдельно от человека, а, наоборот, самостоятельное значение
нравственных принципов независимо от того, существуют ли нравственные со-
знания и их носитель, культурный человек, или нет. Нельзя также не отметить,
что Г. Ф. Шершеневич неправильно отождествляет научно-философские прин-
ципы с интуитивными. Между ними очень мало общего, ибо научная филосо-
фия, отстаивая общезначимость нравственных начал и всех основных норм,
утверждает их полную независимость от каких бы то ни было психических про-
цессов. Свидетельство нравственного чутья, вводимое научной философией в
систему ее идей, имеет совсем другой смысл, чем интуитивное прозрение, от-
стаиваемое защитниками интуитивизма. Ввиду всего этого нельзя признать воз-
ражение Г. Ф. Шершеневича основательно продуманным и правильно аргумен-
тированным. Общая оценка научного значения «Общей теории права»
Г- Ф. Шершеневича дана в моей критической заметке в «Юридическом вестнике»
(И, 1913. Кн. IV. С. 281-289).
194
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
сомневаться по поводу того, что нравственно и что безнравственно.
Это нравственное чутье всегда присуще нам, хотя иногда только в по-
тенции. Оно руководит нами даже тогда, когда оно не настолько еще
сознано, чтобы быть вполне ясно высказанным.
Существует, однако, очень распространенное мнение, что все
нравственные представления совершенно субъективны. Согласно
ему и всякое суждение об осуществлении идеи справедливости в ис-
тории необходимо должно носить вполне субъективный характер.
Уверенность в правильности этого мнения настолько коренится
в некоторых кругах позитивистов и эволюционистов, что, как мы ви-
дели, была даже основана особая субъективная школа в социологии.
Метод, которому следовала эта школа, был, действительно, совершен-
но субъективен, и как таковой он не только сам был лишен всякого
научного значения, но и лишал какой бы то ни было научной цен-
ности все выводы, к которым он приводил. В основу его клался закон-
ченный и установленный во всех своих мелочных подробностях
идеал, носивший все случайные и индивидуальные черты, характер-
ные для его автора; затем постулировалось его осуществление в дей-
ствительности. Что касается объяснения пройденного уже хода со-
циального развития, то из того факта, что в социальном развитии
можно констатировать известное вышеуказанное осуществление
идеи справедливости, делался ничем не обоснованный вывод, что эта
идея сама — двигатель или причина социального развития. Говори-
лось и говорится о так называемом идейном факторе в истории. При
этом субъективисты воплощали эту идею опять в конкретный образ
своих идеалов, которые пока не осуществились, но непременно осу-
ществятся в будущем.
Во всяком случае, наличность самых разнообразных индивиду-
альных окрасок, которые идея справедливости принимает в единич-
ном или субъективном сознании, еще не доказывает, что идея спра-
ведливости сама по себе необходимо должна быть субъективна.
Придерживающиеся противоположного взгляда на этот вопрос
обыкновенно избирают себе совершенно неправильный критерий
для установления различия между субъективным и объективным.
Они исходят из обыденного воззрения, по которому все связанное
с субъектом уже в силу этого является субъективным, а все лежащее
вне его — объективным. Научная точка зрения на субъективное и
объективное не совпадает, однако, с обыденной. С научной точки
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 195
зрения, вся система наших знаний как известная конструкция пред-
ставлений и идей, сложившихся в целом ряде личностей, заключает
в себе все черты того, что в обыденной речи называется субъектив-
ным. Это особенно имеет отношение к тем причинным соотношени-
ям, которым присущ предикат необходимости. Как мы выяснили
раньше, мы не извлекаем категорию необходимости из природы,
а вносим ее в природу для объяснения единичных явлений ее; уста-
новление же того, что безусловно необходимо, является основной
задачей естествознания и социальной науки. Принимая, следователь-
но, обыденный критерий для определения субъективизма, пришлось
бы все естествознание и всю социологию признать субъективным
построением. Однако та наука, которая признает, что всякое знание
состоит из представлений и идей, последние возникают и существу-
ют только в сознании субъектов, установила также другой критерий
для определения «объективного». Критерий этот заключается в не-
отъемлемости и общеобязательности (Allgemeingiiltigkeit) для на-
шего мышления и сознания, или для всякого нормального сознания
вообще. Такой неотъемлемостию и общеобязательностию для уразу-
мения естественных и социальный явлений, с одной стороны, и при
суждении о социальном процессе — с другой, и обладают категории
необходимости и справедливости. А потому надо признать всякое
суждение, основанное на этих категориях, объективным, несмотря
на то, что сами эти категории мы почерпаем не из объектов.
Но если категории необходимости и справедливости обладают
общими чертами в том смысле, что они одинаково безусловно при-
сущи и общеобязательны для нашего сознания и потому составля-
ют основу всякого объективного знания, то во всем остальном они
прямо противоположны. Категория необходимости — это катего-
рия познания; мы применяем ее тогда, когда хотим понять или объ-
яснить что-нибудь. Напротив, категория справедливости — это ка-
тегория оценки. Она ничего не может нам объяснить. Мы ничего
не поймем и не откроем, если будем применять ее. На основании
ее мы можем сделать только нравственный приговор, т. е. опреде-
лить, что хорошо и что дурно. Этот приговор мы произносим бла-
годаря тому, что пользуемся нашим правом отвлекаться от при-
чинного сцепления явлений. Итак, чтобы высказать его, мы отка-
зываемся объяснить явления с естественно-научной точки зрения
ИЛИ в их причинной связи.
196
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Несмотря, однако, на то, что категория справедливости, являясь
только критерием для оценки результата социального развития, не
может служить основанием для его объяснения, еще нельзя заклю-
чить, что она совсем не участвует в этом процессе. Конечным звеном
всякого социального процесса вообще и социально-психического
в частности является выяснение какого-нибудь нравственного требо-
вания или определение какой-нибудь правовой нормы. Это послед-
нее звено, как и все остальные, несомненно обусловлено всем ходом
причинно связанных явлений. С этой точки зрения оно вызвано
только необходимостью. Но после признания необходимости какой-
нибудь нормы возникает вопрос о наиболее справедливой формули-
ровке ее. Это, впрочем, не только вопрос формулировки. Сама эта
причинно обусловленная необходимость проникает в сознание
людей в виде требования определенной справедливости и получает
свое выражение в установлении известного долженствования. Все
важнейшие действия людей в культурных обществах определяются
теми или иными представлениями о должном, т. е. теми или иными
нормами; благодаря же совокупности единичных действий отде-
льных членов общества сама общественная жизнь получает то или
иное направление. Этим путем нормы вообще и в первую очередь
нормы права сообщают соответствующее направление всей обще-
ственной жизни. Последнее обусловлено уже не причинными соот-
ношениями, а целями, которые воплощены в нормах*.
Такое завершение всего процесса вполне понятно, если принять
во внимание, что как социальный процесс вообще, так и социально-
психический в частности есть процесс, обнимающий совокупности
людей, а людям присуще стремление к справедливости. Стремление
это, как мы уже установили, даже неотъемлемо и общеобязательно
для них. Поэтому как бы отдельные сторонники экономического ма-
териализма ни старались доказать, что следующая стадия в социаль-
ном развитии необходимо должна наступить в силу естественного
хода вещей или причинного сцепления между явлениями, всякий из них
все-таки должен признать, — если он хочет остаться честным и добросо-
вестным мыслителем, — что кроме того он требует наступления
* Интересная попытка выяснить соотношение между различными категори-
ями и идеей права сделана в небольшом исследовании Г. В. Демченко «Идея пра-
ва с точки зрения категорий возможности, необходимости и долженствования»
(Киев, 1908. С. 1-15).
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 197
этой стадии, основываясь на идее справедливости, и признает своим
долгом борьбу за нее. Последнее даже важнее первого. Наступление
какой-нибудь высшей стадии развития, как и всякого конкретного
явления, не может быть безусловно необходимо, так как оно всегда
будет результатом пересечения многих причинно обусловленных
рядов в определенном пункте пространства и в известный момент
времени. Оно всегда будет находиться в противоречии с безусловной
необходимостью как внепространственностью и вневременностью.
Следовательно, безусловную уверенность в необходимости наступле-
ния следующей стадии развития экономическому материалисту
может сообщить его нравственное чутье и вера в то, что стремление
к наиболее справедливому социальному строю присуще всякому и
обязательно для всякого.
Итак, конечная стадия всякого социального процесса, выражен-
ная в нравственном постулате, правовой норме или юридическом
учреждении, является всегда одинаково результатом как естест-
венного хода необходимо обусловленных явлений, так и присущего
людям стремления к осуществлению справедливости.
IV. В защиту научно-философского идеализма*
На рубеже двадцатого столетия у нас возникло новое обществен-
ное, научное и философское течение — идеализм. Правда, и в прошлом
идеализм не был чужд нашей духовной жизни. Идеалистами у нас были
Белинский109 и Грановский110, к идеализму примыкали первые славяно-
филы, последовательно идеалистическими оказались наиболее выдаю-
щиеся наши философские системы, созданные такими крупными уче-
ными и мыслителями как Б. Н. Чичерин111 и Вл. С. Соловьев112, и нако-
нец, в сторону идеализма склонялось большинство представителей
философских кафедр в наших университетах. Однако это не мешает
нам признать идеализм последних двух десятилетий новым и своеоб-
разным течением в нашем духовном существовании. В то время как
раньше идеализм у нас или был мировоззрением только отдельных
мыслителей и писателей, или, если к нему примыкали целые группы, то
он не составлял существенного ядра их идейных стремлений, теперь
* Первая и значительная часть второй главы этого очерка первоначально
были напечатаны в журнале «Вопросы философии и психологии» (Кн. 86.1907),
к°нец второй и третья глава печатаются здесь впервые.
198
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
идеализм впервые не только приобрел столько сторонников, что у нас
есть целое идеалистическое течение, но и стал до некоторой степени в
центре всех наших духовных интересов.
Однако в нашем новом идеализме сразу проявились две различные
и неравные струи. Одна, чрезвычайно сильная по количеству предста-
вителей и литературной производительности их, создавалась предста-
вителями метафизического и мистического идеализма, другая, очень
слабая количественно, лишь намечалась сторонниками научно-фило-
софского идеализма. Свидетельством в пользу метафизического и мис-
тического идеализма служит вся метафизическая философия, как за-
падно-европейская, так и русская. Последняя представлена такими
выдающимися и своеобразными мыслителями как Б. Н. Чичерин и
Вл. С. Соловьев. Наши идеалисты-метафизики и мистики связали свое
направление с лучшими традициями метафизической философии и
являются отчасти продолжателями ее наиболее передовых стремле-
ний. В ее громадных сокровищах идейного творчества они могут
черпать чрезвычайно богатое содержание для своей литературной и
философской производительности. Все это чрезвычайно усиливает
метафизическое и мистическое направление в нашем идеализме.
А частые выступления его представителей в печати приводят к тому,
что в представлении большинства русских читателей идеализм не толь-
ко приобретает метафизическую окраску, но даже вполне отождест-
вляется с метафизическим идеализмом или даже с мистицизмом.
В противоположность метафизическому идеализму идеализм на-
учно-философский остался у нас совершенно в тени; он мало извес-
тен русскому читателю. Между тем, по нашему глубокому убеждению,
именно научно-философский идеализм способен внести плодотвор-
ные идеи в русскую духовную и общественную жизнь. Это заставляет
пишущего эти строки выступить в защиту его и попытаться выяснить
и изложить хоть в общих чертах те ценные приобретения, которые
идеалистическое мировоззрение научно-философского направле-
ния дает сознанию человека*.
Идеалистическое течение последней формации возникло у нас из
признания самостоятельности этической проблемы, т. е. самостоя-
* Здесь нельзя не отметить, что с 1910 г. в Москве начал выходить «междуна-
родный сборник философии культуры» «Логос», в котором систематически от-
стаиваются принципы научной философии. В 1914 г. это издание перенесено
в Петербург и превращено в журнал, выходящий четыре раза в год.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
199
тельности требований справедливости, самостоятельности этиче-
ского долженствования и социального идеала. На самостоятельность
этической проблемы наши идеалисты натолкнулись, когда они, под-
чиняясь методологическим требованиям, выдвинутым в современ-
ных социально-научных теориях и, в частности, в марксизме, иссле-
довали социальные явления со строго естественно-научной точки
зрения, т. е. старались объяснить их исключительно причинной зави-
симостью. Отвергнув натуралистическую социологию и марксизм
как социально-философские системы и не расходясь с ними как
с позитивно-научными теориями, они должны были признать, что
требования справедливости, нравственное долженствование и
постулаты идеала не подчинены категории необходимости и не
выводимы из нее. Признав это, они естественно прониклись стремле-
нием к самостоятельному познанию этической проблемы, т. е. всего
того, что относится к области должного, а не необходимого.
К сожалению, однако, в лагере идеалистов пыл к чисто научному
познанию довольно быстро иссяк или, вернее, одновременно с пово-
ротом к идеализму сильно ослабел. Большинство идеалистов поспе-
шило объявить, что постановка этической проблемы непосредствен-
но наталкивает на проблему метафизическую. Из этого был сделан
вывод, что и решение этической проблемы невозможно без решения
метафизической проблемы или что решение первой должно быть
основано на решении второй. Однако и такая постановка вопроса
скоро перестала удовлетворять некоторых идеалистов-метафизиков.
Развивая свои идеи дальше, они объявили, что этика должна быть ос-
нована не на знании, а на вере, так как ее предпосылкой служит вера
в нравственный миропорядок и его верховного Творца. Отсюда впол-
не последовательным оказался переход от метафизики к мистике и
Даже к решению этической проблемы при помощи тех или иных тра-
диционных вероучений.
Такую систему взглядов нельзя опровергать научными доводами,
так как последние бессильны против нее. Но и она совершенно бес-
плодна для научного познания. Стоя на этой точке зрения, надо при-
знать, что и всякая естественно-научная проблема наталкивает на
проблемы метафизики. В самом деле, какое бы явление природы мы
ни исследовали, мы всегда имеем дело с материей и энергией. А во-
прос о том, что такое материя и что такое энергия сами по себе, т. е.
в чем их сущность, не подлежит окончательному решению научным
200
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
путем. В той или другой форме, в виде ли материализма или в виде
энергетизма он сводится к метафизическому вопросу о начале начал.
Поэтому в течение всего XVII и части XVIII столетий естествоиспыта-
тели не могли обходиться без метафизических гипотез и прежде
всего без гипотезы Бога. Но современным естествоиспытателям
предполагаемая связь всякой естественно-научной проблемы с про-
блемой метафизической нисколько не мешает исследовать явления
природы в тех пределах, в которых они доступны естественно-на-
учному познанию, т. е. лишь как явления, не возбуждая вопроса об их
сущности. Идя этим путем, всякий естествоиспытатель как бы с гордос-
тью повторяет за Лапласом113, что в своих исследованиях он не нужда-
ется в гипотезе о сверхопытных и трансцендентных началах.
Надо пожелать и нашему молодому идеалистическому течению
того же гордого сознания первостепенной важности чисто научно-
го значения поставленных им себе задач. Всякое уклонение от науч-
ного решения этих задач помешает нашему идеализму превратиться в
широкий поток научно-философского мышления. Оно сделает его
движением лишь замкнутого круга лиц. Конечно, сторонники и этого
последнего могут быть в высшей степени воодушевлены этической
идеей; но они будут черпать свое воодушевление ею не из общеобяза-
тельного научного убеждения, а исключительно из личных пережива-
ний, обусловленных их верой. Между тем именно научные задачи, вы-
двинутые нашим идеализмом, неизмеримо велики и обширны.
Этическая проблема, благодаря постановке которой как самостоя-
тельной, т. е. не естественно-научной проблемы возник наш идеализм,
и решение которой составляет его основную задачу, не входит своею
существенною частью только в сферу естественно-научного позна-
ния. Но она, несомненно, является предметом вполне научного по-
знания и должна быть прежде всего решена чисто научным путем.
Это безусловно научное познание этической проблемы достигается
научно-философским исследованием и решением ее. Мы противопо-
ставляем таким образом метафизическому решению этической про-
блемы и связанных с нею вопросов научно-философское их решение.
Только научно-философское, а не метафизическое решение будет обла-
дать, помимо известной силы психической заразительности, еще и безу-
словной убедительностью. Только оно будет с логической принудитель-
ностью склонять к себе ум современного критически мыслящего чело-
века, так как будет опираться на общеобязательные нормы мышления.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
201
Несомненно, однако, что исходная точка у идеалистов обоих на-
правлений одна и та же. Как сторонники метафизического идеализ-
ма, так и сторонники идеализма научно-философского исходят из
одних и тех же данных, признаваемых ими бесспорными. Данными
этими являются факт оценки, т. е. суждения об истине и лжи,
добре и зле, прекрасном и безобразном, и все вытекающие из этого
факта последствия. Природа, со включением в нее и психическо-
го механизма человека, равнодушна к истине и лжи, добру и злу,
прекрасному и безобразному; для нее то и другое одинаково необ-
ходимо. Оценка или оправдание одного и осуждение другого про-
изводится и создается только человеком в силу его духовных запро-
сов. Наряду с законами совершающегося или законами природы,
определяющими только то, что необходимо, существуют еще осо-
бые законы оценки, законы человеческие, или нормы, определяю-
щие истину и ложь, добро и зло, прекрасное и уродливое. Факт ус-
тановления особых законов оценки, или норм, свидетельствует об
автономии человека, а последняя, несомненно, указывает на свобо-
ду человека вообще и человеческой личности в особенности. Далее,
из факта самостоятельной оценки и автономии следует прин-
цип самоценности человеческой личности и равноценности лич-
ностей между собой. Наконец, основываясь на своей автономии и
свободе, человек создает себе идеалы и требует их осуществления
в действительности.
Это те положения, из которых исходят и к которым приходят
сторонники и метафизического, и научно-философского идеализ-
ма. Но отношение к этим устоям идеалистического мировоззрения
и тех и других различно. Для метафизических идеалистов как факт
самостоятельной оценки и автономии личности, так и принципы
свободы, а также самоценности и равноценности личностей, так,
наконец, и постулаты и высшие цели, выражаемые в земных и не-
бесных идеалах, указывают прежде всего на известный transcensus
или на известные данные высшего сверхопытного порядка. Вместо
исследования этих фактов и анализа принципов они видят в них
самое достоверное указание на лежащие в их основании сущности.
Вся их духовная энергия направляется на постижение метафизи-
чески сущего и на раскрытие высших сверхопытных истин, кото-
рое должно производиться не путем научного познания, а путем
метафизической интуиции и религиозной веры. Таким образом,
202
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
они создают более или менее стройные метафизически-религиоз-
ные системы, которые могут служить предметом веры, но не науч-
ного убеждения.
Совсем иначе относятся к этим основным началам идеалистиче-
ского мировоззрения сторонники научно-философского идеализма.
С точки зрения научно-философского идеализма, переход от тех
бесспорных данных оценки и автономии человека, которые лежат
в основании этической проблемы, к метафизически сущему как к ис-
точнику их безусловно недопустим. У человека нет органов для об-
щеобязательного познания метафизически сущего. То знание, кото-
рое сообщается некоторым людям посредством веры, мистического
прозрения или метафизической интуиции, хотя и имеет первосте-
пенную важность, — является областью личных переживаний, а не
общеобязательных умственных приобретений, могущих быть дока-
занными при помощи надындивидуальных норм мышления. Поэтому,
признавая для себя бесплодность нарушения границы научного по-
знания, научно-философский идеализм считает обязательным сми-
рение перед нею, так как он может выполнить свои великие и обшир-
ные задачи, только идя другим путем. Задачи эти заключаются в чис-
то научной разработке как данных оценки и автономии личности,
так и всех связанных с ними явлений духовной жизни человека.
Научно-философской обработке, в результате которой получа-
ются вполне общеобязательные научные выводы, подлежит гораз-
до более обширная область, чем обыкновенно думают. Таким обра-
зом, сторонники научно-философского идеализма, ограничивая себя
своим отказом от постановки и решения метафизических проблем в
одном направлении, в другом — расширяют свои полномочия, так как
включают новые области явлений в сферу чисто научной обработки.
Доказательством плодотворности такой постановки вопроса является
сама научная философия.
I
Научная философия так же стара, как и наука вообще; ей принад-
лежит даже первенство перед естественными науками. Зародилась
она вместе с первыми логическими и этическими размышлениями
софистов и Сократа114. В диалогах Платона и в сочинениях по логи-
ке, этике и эстетике Аристотеля она впервые была уже приведена
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
203
в законченную систему. Для нас, однако, важно не то, как создавалась
научная философия в истории духовного развития человечества и
в какие системы она выливалась в отдельные моменты его, а то, что
она дает человеческому сознанию на том уровне развития, которого
она достигла в данный момент.
Подобно естествознанию, научная философия распадается на от-
дельные науки. В нее входят логика в широком смысле, которая в свою
очередь состоит из теории познания, формальной логики и методоло-
гии, этика и эстетика. В то время как естественные науки исследуют
все совершающееся как необходимо происходящее, отдельные дис-
циплины научной философии устанавливают и подвергают анализу
долженствующее быть. Для естествознания высшим принципом яв-
ляется закон природы, для научной философии — нормы, или обще-
обязательные правила, теоретического мышления, практической де-
ятельности и художественного творчества. Объединяющей категорией
для всех естественных наук служит категория естественной необхо-
димости, объединяющая категория для отдельных дисциплин науч-
ной философии выражается в сознании должного.
В нашей философской литературе это противопоставление науч-
ной философии естествознанию было непонятно и вызывало много
недоразумений. Главные возражения были направлены против сбли-
жения отдельных дисциплин научной философии между собой, про-
тив признания их нормативными науками, против взгляда на катего-
рию долженствования как на высшую для них категорию и, наконец,
против объединения этих дисциплин категорией долженствования
как их общим принципом, подобно тому как все естественные науки
объединены между собой категорией необходимости. У нас говори-
ли о ложных тенденциях этицизирования логики, о неудачных по-
пытках объективирования этики путем чисто формального сближе-
ния ее с логикой и теорией познания и т. д. Но все эти обвинения ос-
новывались на недоразумении.
Основное недоразумение заключалось в том, что при критиче-
ской оценке этого заключительного результата всей научной фило-
софии не вполне точно различалось формальное объединение раз-
личных отраслей научной философии между собой и объединение
Их фактическое или по содержанию. Провозглашением категории
должного высшим и основным принципом, объединяющим отде-
льные отрасли научной философии и устанавливаемые ими нормы,
204
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
никто не думал сближать их по содержанию или каким-либо иным
способом кроме формального. Когда говорят, что всем нормам логи-
ки, этики и эстетики одинаково присуща категория долженствова-
ния, которая составляет их основное свойство, то эти нормы сближа-
ются не по содержанию или фактически, а только путем подведения
их под одно общее понятие. Категория долженствования рассматри-
вается в этом случае только как их общий принцип или как самое
общее, объединяющее их понятие, каковым и является с формально-
логической точки зрения всякая категория. Такое объединение норм
отдельных отраслей научной философии путем признания обобща-
ющего значения присущей им категории вполне целесообразно
в методологическом отношении, оно согласно с чисто научным по-
знанием. Это та высшая, наиболее общая и заключительная точка
зрения, которой мы можем достигнуть, оставаясь на строго научной
почве. В противоположность этому идти дальше по пути обобщения
мы не можем, так как иначе мы должны будем поставить гносеологи-
ческий вопрос — что такое категория вообще, — который заведет нас
в область метафизических проблем.
С формально-логической точки зрения мы вправе признать объ-
единяющее значение за категорией долженствования, потому что
родственность логического, этического и эстетического долженство-
вания не подлежит сомнению. В нашем сознании и в нашей практи-
ческой деятельности или во всей нашей духовной жизни долг логи-
ческий, этический и эстетический постоянно и многообразно пере-
плетаются не только формально, но даже и по содержанию. Отвергая
ложь, мы одинаково следуем как нашей логической, так и нашей эти-
ческой совести; путем строгого логического мышления мы стремим-
ся освободиться от заблуждений, но в то же время наше этическое
чувство побуждает нас уничтожать и рассеивать заблуждения других.
К тому же вполне сознательное заблуждение, а тем более сознатель-
ная ложь производит на нас и антиэстетическое впечатление, вызы-
вая в лучшем случае смех, а в худшем снисходительное презрение.
Напротив, отстаивая истину, мы следуем не только своим логическим
или познавательным побуждениям и осуществляем не только теоре-
тически должное, но и повинуемся своему этическому и эстетическо-
му долгу. Мы упрекаем себя за всякую серьезную ошибку мысли, как
за неблаговидный или некрасивый поступок. Так же точно безнрав-
ственный поступок или безнравственное действие представляется
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
205
нам и теоретически неправильным поступком или действием, «лож-
ным шагом». Вместе с тем он вызывает в нас и эстетическое отвраще-
ние к себе, как нечто безобразное или некрасивое. Наконец, все эсте-
тическое не может быть бессмысленно, оно должно заключать в себе
и известный смысл, т. е. должно удовлетворять известным логиче-
ским требованиям. Но в то же время оно не может оскорблять и на-
шего нравственного чувства, а наоборот, должно соответствовать
нравственно должному или, по крайней мере, согласовываться с ним.
Напротив, все антиэстетическое кажется нам как бы лишенным логи-
ческого смысла или даже нравственно несостоятельным или
отталкивающим.
Все эти требования, безусловно, соблюдаются в художественных
произведениях. По отношению к ним и в художественной критике, и
вообще в литературе особенно часто ставился и подробно обсуждал-
ся вопрос о сочетании в них логических, этических и эстетических
требований. Несмотря, например, даже на самый дикий полет фанта-
зии, встречающийся иногда в поэтических произведениях, в каждом
действительно художественном произведении всегда сохраняется
логическая связь. Притом фантастическое неограниченно господ-
ствует в художественном творчестве только до тех пор, пока чисто
народное или примитивное и первобытное воззрение на природу и
навесь окружающий нас мир сохраняет свое влияние над умами.
Напротив, вместе с перевесом научных взглядов на явления природы
и социальные отношения появляются даже «экспериментальный» и
«позитивный» роман в поэзии и «натуралистическое» воспроизведе-
ние красок и линий в пластических искусствах. Что касается осу-
ществления этических требований в художественных произведени-
ях, то это чрезвычайно сложный и запутанный вопрос. Это вопрос об
обязательности или необязательности известной тенденции или на-
правления для художественного произведения; далее, вопрос о том,
может ли безнравственное быть предметом художественного вос-
произведения и притом в какой форме, и, наконец, вопрос о том,
Должны ли художественные произведения быть поставлены вне тре-
бований об осуществлении добра и уничтожении зла или нет. Мы,
конечно, не можем решать здесь эти вопросы по существу. Для нас
Достаточно отметить в качестве общепризнанного теперь факта, что
требования поставить художественные произведения безусловно выше
служения добру и совершенно вне борьбы со злом объясняются лишь
206
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
как реакция против чрезмерного этицизирования в искусстве.
Лучшим возражением против них служит то обстоятельство, что эти
требования никогда вполне не осуществляются. Этический элемент
постоянно врывается в область художественного творчества, и как
бы художник ни стремился освободиться от него, такое освобожде-
ние всегда будет относительным.
Итак, мы видим, что нормы должного в познавательном отноше-
нии фактически в самой жизни переплетаются самым многообраз-
ным образом с этически и эстетически должным. В свою очередь
этически и эстетически должное всегда бывает проникнуто познава-
тельно должным. Это сплетение норм различных отраслей научной
философии было причиной того, что в истории развития человече-
ской мысли нормы одной области теоретически отождествлялись
или выводились из норм другой. Перевес всегда имели и до сих пор
сохраняют, несомненно, нормы познавательные. Усилия человече-
ской мысли прежде всего и больше всего были направлены на позна-
ние в широком смысле этого слова. В творчестве познавательных
форм и в создании научных истин наиболее широко развернулся че-
ловеческий дух. Поэтому разработка научно-познавательных норм
определила разработку всех других норм. То, что установлено и при-
знано должным в познавательном отношении, настолько заполняет
духовный мир человека, что познавательно должное невольно пере-
носится и на этически и эстетически должное.
Путаница еще более усиливается благодаря тому, что формально
должное в познавательном ряду смешивается и отождествляется
с тем, что является содержанием наиболее распространенного, т. е.
естественно-научного познания. Это смешение вполне объясняется
чрезвычайной сложностью познавательного процесса: ведь, с одной
стороны, формально должное в познавательном отношении мыс-
лится обыкновенно только в применении к какому-нибудь естест-
венно-научному содержанию, ибо оно само, как установил еще
Кант, совершенно бессодержательно (leer) и потому самостоятель-
но, как голая форма мышления, может мыслиться только в отвлече-
нии; а, с другой, — познавательно должное само осуществляется в че-
ловеческой психике как процесс мышления и потому оно, подобно
всем другим процессам мышления, подчинено психической причин-
ности. Но содержание естественно-научного познания заключается
в определении необходимого, и сам логический процесс мышления,
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
207
поскольку мы рассматриваем его с естественно-научной точки зре-
ния как чисто психическое явление, тоже подчиняется естественной
необходимости. Таким образом, смешение формально должного
в познавательном отношении, т. е. того, чему человек должен следо-
вать в процессе познания для получения истинных знаний, с содер-
жанием естественно-научного познания, а особенно рассмотрение
его (познавательно должного в мышлении) лишь как психического
явления, совершающегося с естественной необходимостью, приво-
дит к смешению и отождествлению категории должного с категори-
ей необходимого. Такое смешение и отождествление типично для
большинства естествоиспытателей. Они не отличают те логические
нормы, которым они следуют для установления научных истин,
от самого содержания научных истин и от психологических зако-
нов, которым подчинено всякое мышление, не исключая и логиче-
ского. Полное отождествление логически должного с естественно
необходимым в физической и психической природе возводится
в цельную позитивно-философскую монистическую систему
Э. Махом и его последователями.
Вполне аналогичное перенесение представлений о необходимом
на область этически и эстетически должного производится в так на-
зываемой позитивной или естественно-научной этике и эстетике.
Особенно в последнем столетии благодаря широкому развитию ес-
тествознания и применению его основных начал к исследованию
психических явлений появилась масса попыток вывести и построить
на принципе необходимости этику и эстетику. Связующими звенья-
ми между простой психической закономерностью и этическими или
эстетическими запросами служат в таких случаях обыкновенно нача-
ла приспособления, пользы и наибольшей интенсивности жизнен-
ных проявлений. Но все эти попытки основаны на недоразумении.
Для всех их характерно то, что процесс выяснения в сознании содер-
жания этических и эстетических норм принимается за выработку са-
мого этически и эстетически должного. По своему смыслу, однако,
категория должного настолько отлична от категории необходимого
и в известном отношении даже противоположна ей, что сознание
этически и эстетически должного как таковое невыводимо из психо-
логически необходимого. Если их, тем не менее, отождествляют в по-
зитивной этике и эстетике, то это происходит оттого, что позитивис-
ты совсем не вникают в смысл самого долженствования. Вместо того
208
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
они проявляют чрезмерно большое внимание к вышеуказанным фак-
там перекрещивания различных родов должного между собой и с не-
обходимым, а также обнаруживают специальный интерес к психоло-
гической закономерности; этим путем они просто абстрагируют-
ся от самого понятия должного.
В противоположность этому этицизирование и эстетизирование
процесса познания встречается теперь сравнительно редко. Оно
принадлежит скорее к отдаленному прошлому, когда успехи знания
не приобрели еще решительного перевеса над всеми другими прояв-
лениями человеческого духа. Для современных нам систем мышле-
ния оно представляется даже чем-то в высшей степени чуждым, неце-
лесообразным и бессмысленным, или попросту «ненаучным». Однако
если этицизирование и эстетизирование процесса познания и не-
имеет в наше время места в теории, а всякая попытка к нему подверг-
лась бы самому строгому осуждению как «ненаучная», то на практике
как психологическое явление оно чрезвычайно широко распростра-
нено и в наше время. Не подлежит сомнению, что на почве этицизи-
рования знания стоят все те «учительские» или «пропагаторские» на-
туры, для которых разрушать чужие заблуждения и распространять
уже добытые и достоверные научные истины гораздо важнее и цен-
нее, чем добывать и создавать новые научные истины. А в нашем со-
временном обществе особенно много именно таких «учителей» и
«пропагаторов», ценящих процесс познания как облагораживающую
и возвышающую силу в нравственном, общественном и вообще в ду-
ховном отношении, а не как способ добывания новых научных
истин.
Иногда целые поколения провозглашают идею, что интеллектуаль-
ное развитие уже само по себе нравственно обязывает и создает извест-
ное этическое долженствование. Русская интеллигенция в свое время
с особенной силой пережила такой порыв всепоглощающих нравст-
венных запросов. Что, например, означают слова: «культурные классы
находятся в неоплатном долгу перед народом, и те отдельные личнос-
ти из интеллигенции, которые дошли до понимания этой истины,
должны подумать прежде всего об уплате долга народу» — слова, кото-
рые наиболее ярко характеризуют наше умственное и общественное
движение в эпоху 60-х и 70-х годов прошлого столетия115? В чем за-
ключается долг интеллигенции перед народом, об уплате которого
прежде всего заботились лучшие русские люди предшествовавшего
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 209
нам поколения? Его надо искать, конечно, не в материальных благах,
которыми каждый культурный класс в современном обществе поль-
зуется в большей мере, чем народ, так как тогда следовало бы гово-
рить об имущих, а не о культурных классах. Поэтому и уплата этого
долга должна заключаться не в возвращении тех материальных благ,
обладание которыми составляет временное преимущество интелли-
генции перед народом. Источник этого долга заключается, несо-
мненно, в том, что интеллигенции даны знания и понимание явлений
природы и общественных отношений, а главное, что она доработалась
до полного сознания достоинства человеческой личности. Правда, у
интеллигенции могли накопиться эти знания и образоваться сознание
собственного достоинства только благодаря тому, что она, пользуясь
известными материальными благами, имела достаточно досуга, чтобы
заняться своим интеллектуальным развитием. Поэтому если бы уплата
долга народу заключалась в том, чтобы интеллигенция, возвратив на-
роду свой излишек материальных благ, приблизилась по своему мате-
риальному быту и образу жизни к быту народа, то она лишилась бы
своих интеллектуальных преимуществ и утеряла бы самое сознание
своего долга. Но так поняли все-таки уплату долга интеллигенцией на-
роду отдельные личности с чрезмерно прямолинейной натурой; они
шли в народ и стремились «опроститься» в материальном, а иногда и
в духовном смысле. Напротив, в широких кругах под уплатой долга на-
роду интеллигенцией понималось распространение среди народа зна-
ний и понимания общественных отношений, а также выработка в нем
сознания достоинства человеческой личности. Долг этот возник бла-
годаря интеллектуальному развитию интеллигенции, и уплата его за-
ключалась в уплате народу интеллектуальных благ, получив которые от
интеллигенции, народ сам сумел бы добыть и все нужные и по справед-
ливости принадлежащие ему материальные блага. Однако как бы ни
понимать уплату долга интеллигенцией народу: заключается ли она
в уплате материальных или интеллектуальных благ, — несомненно
одно, что интеллектуальное развитие побуждало лицо, получившее
его, сознать, что у него есть долг перед лицом, не получившим его, и
придти к заключению, что это развитие получено в современном об-
ществе за счет другого. Следовательно, важно не то, чем уплачивался
этот долг, а само сознание долженствования. С формальной стороны
°но не внешне обязательственного юридического, а внутренне обяза-
тельственного этического характера. Таким образом, мы видим здесь,
210
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
что целое поколение рассматривает свое интеллектуальное развитие
как нечто, что прежде всего и само по себе обязывает к известному
этическому долженствованию.
В нашем современном обществе немало также людей, для кото-
рых гораздо важнее эстетическая сторона в познании, чем его логи-
ческая структура и его строгая формальная последовательность.
К ним принадлежат те универсально систематизаторские натуры, ко-
торые во что бы то ни стало стремятся к целостности знания, хотя
она недостижима чисто логическим и научным путем. Поэтому они
жертвуют из-за нее некоторыми логическими принципами. Очень
часто даже так называемая метафизическая потребность есть не что
иное, как чисто эстетическая потребность, т. е. потребность в целост-
ности, законченности и закругленности. При известной психической
организации, наклонной к эстетизированию, человек не может удов-
летвориться современным научным знанием, которое будет пред-
ставляться ему отрывочным, разрозненным и неполным. Чтобы за-
полнить неполноту и связать разрозненные отрывки, он будет чер-
пать содержание из личных душевных переживаний, а этим путем у
него может создаться метафизическая система. Такой человек будет
убежден, что он обратился к метафизике во имя знания и его целост-
ности, а в действительности он изменил интересам знания, так как
подчинил познавательные постулаты своим эстетическим запросам.
Обратимся теперь к соотношению между этическими и эстети-
ческими нормами. Своеобразие каждой из этих двух групп норм на-
столько очевидно, что их сравнительно редко прямо отождествляли,
но зато их постоянно выводили из одного и того же общего источни-
ка. На родственности этического и эстетического чутья постоянно и
довольно упорно настаивают. В связи с этим неоднократно возника-
ли теоретические попытки свести этические требования к требова-
ниям эстетическим или должное в этическом отношении — к долж-
ному в эстетическом отношении и наоборот. Стремление выводить
этику из эстетики проявилось уже среди английских моралистов XVII
и XVIII столетий. Но с особенной силой оно сказалось в школе гер-
бартианцев116, как, например, у Роберта Циммермана. Теперь некото-
рые из русских позитивистов и представителей новейшего «реалис-
тического мировоззрения» тоже рассматривают этику как часть эсте-
тики, причем вследствие более чем странного недоразумения они
считают себя новаторами в этой области.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 211
____—
С другой стороны, выведение эстетики из этики и даже полное
отождествление эстетики с этикой с гораздо большей силой сказа-
лось в истории духовного развития человечества еще в отдаленном
прошлом. Стремление свести эстетику к этике и рассматривать эсте-
тику как часть этики присуще почти всем религиям. Искусство даже
зародилось первоначально главным образом для удовлетворения
потребностей культа. Когда же у античных греков искусство и требо-
вания эстетики (т. е. должное в эстетическом отношении) не только
выделились в особую сферу, но даже до известной степени приобре-
ли перевес над другими проявлениями духовной жизни человека —
над запросами знания и этическими требованиями, то явилось хрис-
тианство с проповедью всепоглощающего значения этических пос-
тулатов. Одна из типичнейших черт первобытного христианства
заключается в низведении эстетически должного до значения второ-
степенного, неважного и часто даже вредного оттенка этически
должного. Поэтому христианством провозглашалась не только воз-
можность, но и обязательность упразднения эстетики и искусства,
как чего-то самостоятельного и независимого от этики и религии.
Такой взгляд на эстетические запросы или на эстетически должное
присущ известному религиозному течению и до сих пор. Так, напри-
мер, Лев Толстой в своей борьбе с эстетикой и искусством, несомнен-
но, возрождал тенденции первоначального христианства. Лев Тол-
стой находит, что этот первоначально-христианский и, по его мне-
нию, правильный взгляд на эстетику свойствен русскому народу.
Подтверждение этого он видит, между прочим, и в русском языке, так
как русский народ одобряет что-нибудь как «хорошее», т. е. вместе и
Доброе — нравственно правильное, и в то же время красивое или
Удовлетворяющее эстетическим требованиям, а не как что-нибудь
одно, оторванное от другого. В данном случае он сделал, несомнен-
но, глубоко верное лингвистическое замечание, интуитивно проник-
нув в сокровенный дух одного из замечательно метких слов, которы-
ми так богат русский язык. В русском слове «хороший» действительно
заключается бессознательный инстинктивный и потому полный
синтез этически должного с эстетически должным, как в русском
слове «правда» выражен синтез правды-истины с правдой-справедли-
востью, т. е. теоретически должного с практически должным.
Из сделанного нами обзора ясно, что не научная философия сбли-
жает различные роды должного, соответствующие трем отдельным
212
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
отраслям ее. Сближение это, доходящее до полного отождествления,
постоянно производилось в истории духовного развития человече-
ства. В нем сказывалось и сказывается как бы возвращение к перво-
бытным и примитивным воззрениям. Не подлежит сомнению, что
только благодаря постепенному и медленному развитию и только
путем сложного процесса дифференциации человек сознал, что его
высшие духовные потребности заключаются в требованиях теорети-
ческих, этических и эстетических или в осуществлении теоретиче-
ски, практически и эстетически должного. Первоначально все эти
потребности и основанное на них сознание должного в трех различ-
ных отношениях находились, конечно, вне поля ясного сознания.
Все должное в общей недифференцированной и нерасчлененной
массе сосредоточивалось в обычаях, в которых выражался и накоп-
ленный опыт теоретического знания, и практические требования ок-
ружающей социальной среды, и запросы эстетического чувства.
Поэтому когда «русские социологи», с одной стороны, и Лев Толстой,
с другой, как сознательные противники дифференциации, видящие в
ней коренное зло в человеческом развитии, настаивали на первона-
чальной неделимости двуединой правды или признавали культурным
извращением расчленение «хорошего» на этически доброе и эстети-
чески красивое, то идеал был для них не в будущем, а в отдаленном
прошлом. Там они усматривали частичное осуществление его. Так же
точно некоторые из сторонников новейшего «реалистического ми-
ровоззрения», несмотря на свое убеждение, что они являются новато-
рами, в сущности, возвращаются, подобно «русским социологам» и
Льву Толстому, к давно пережитому смешению различных сфер дол-
женствования. Они, не задумываясь, провозглашают эстетику «основ-
ной наукой об оценках вообще», включающей в себя теорию позна-
ния и этику как свои разветвления. В подтверждение универсального
значения эстетики как всеобщей науки об оценках они ссылаются,
между прочим, на то, что «не напрасно говорят о вечной красоте ис-
тины и о нравственно прекрасном»’. Можно было бы удивляться, по-
чему это мировоззрение декадентского «эстетства» выдает себя за
«реалистическое мировоззрение», если бы здесь не было так очевид-
но намерение провести под популярной этикеткой реализма совер-
шенно чуждые ему взгляды. Лишь вследствие прискорбного недора-
’ Ср.: Очерки реалистического мировоззрения. СПб., 1904. С. 131 и сл.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 213
------ -
зумения подобные сторонники «реалистического мировоззрения»
могут считаться защитниками положительных наук, в то время как
они только воскрешают старые метафизические системы, давно ос-
тавленные на Западе за их негодностью.
Итак, смешение и отождествление познавательно, этически и эс-
тетически должного выражалось и выражается в самых различных
формах: то в сведении к одному из этих видов долженствования как
к основному двух других как производных, то в сведении их всех
к терминологически родственному, но по существу, безусловно, про-
тивоположному понятию необходимого. Во всех этих случаях эти-
ческая проблема вообще и понятие этически должного в частности
одинаково утрачивает часть своей самостоятельности, определен-
ности и значения. Поэтому возникшее в нашей философской лите-
ратуре убеждение в безусловной самостоятельности этически долж-
ного и в необходимости теоретически обосновать его естественно
привело к идейной борьбе против всех вышерассмотренных тенден-
ций, умаляющих самостоятельность и обособленность этически
должного как такового. Основываясь на своеобразном гносеологи-
ческом значении понятия должного, у нас вполне правильно требо-
вали строгого отграничения и безусловного противопоставления его
всем остальным формам и содержаниям нашего сознания.
Но, к сожалению, у нас не хотели удовлетвориться установленным
философской критикой Канта и теперь общепринятым в научно-фи-
лософской литературе противопоставлением формальных катего-
рий необходимого и должного; у нас считали недостаточным дока-
зывать противоположность этих голых форм нашего сознания и не
довольствовались тем, что должное несводимо к необходимому и не-
выводимо из него. Противоположность между совершающимся с ес-
тественной необходимостью и постулируемым нравственностью
должна была быть, как у нас думали, гораздо резче и определеннее
формулирована путем теоретического обоснования безусловной
противоположности между бытием и долженствованием, истинным
и должным. «Для теории познания нет противоположности более
Резкой, чем бытие и долженствование, истинное и должное»’ — вот
формула, в которой наиболее ярко выразилось это направление
Ср.: Струве П. Предисловие к книге Н. Бердяева «Субъективизм и индивиду-
^изм». С. XLVIII.
214
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нашей философской мысли. В противопоставлении бытия и дол-
женствования, истинного и должного противопоставляются не толь-
ко формальные категории нашего сознания, но и содержания этих
трансцендентальных форм. Во имя борьбы с «бесплодным форма-
лизмом» представители этой точки зрения отказались от всей крити-
ческой работы научной философии, которая приводит к расчлене-
нию понятий. В сущности, они отвергли, не заявляя об этом прямо,
установленное «Критикой чистого разума» Канта различие между
трансцендентальными формами и содержанием нашего познания.
Иными словами, они отвергли самостоятельное значение формаль-
ных категорий в процессе познания. В их теоретическом построении
понятие должного признается однозначащим с этически должным,
так как оно мыслится всегда с определенным этическим содержани-
ем, но вместе с тем оно и ограничено исключительно им. В силу этого
истинное мы мыслим, по их мнению, как бы с естественной прину-
дительностью, ибо мы мыслим его не потому, что мы должны его
мыслить, хотя можем его и не мыслить, а потому, что мы необходимо
его мыслим и не можем его не мыслить.
II
Исследовать роль и значение должного во всех его формах и про-
явлениях — это, как мы указали выше, задача научной философии
в ее целом. В таком объеме мы не можем брать на себя здесь решение
этой задачи. Наша цель более скромная; она заключается в том, чтобы
выяснить и отстоять лишь основные научно-философские принци-
пы. Для этого мы постараемся вскрыть и проанализировать роль
должного в двух наиболее важных сферах его проявления: с одной
стороны, это сфера науки и научного познания, с другой, — этики и
этической жизни.
Значение должного в научном познании по большей части игно-
рируется, его просто не замечают. Конечно, здесь прежде всего ска-
зывается известное незнание. Это незнание родственно тому, кото-
рое нам хорошо знакомо из истории естествознания; подобным же
образом не замечали многих явлений природы, которые теперь ка-
жутся нам совершенно очевидными, пока их не открыли естествен-
но-научным путем. Однако для того, чтобы увидеть и понять значе-
ние должного в процессе научного познания, нужна более интенсив-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 215
---'---
ная наблюдательность и большая сила критического мышления, чем
для того, чтобы заметить новооткрытое явление природы. Поэтому
часто роль должного в процессе научного познания отрицают даже
те, кто ознакомился с основными принципами теории познания.
Мы уже отметили выше, что отрицающие роль должного в процес-
се научного познания рассуждают обыкновенно следующим образом:
задача научного познания — открытие научной истины, а истинное
мы мыслим не как должное, а с естественной необходимостью, ибо мы
не можем его не мыслить. Но это рассуждение, кажущееся с первого
взгляда правильным, совершенно ошибочно, так как в нем смешаны и
перепутаны различные элементы нашего мышления. Ведь с естествен-
ной необходимостью мышление совершается на основании психоло-
гических законов. Мышление как чисто психический процесс наряду
с другими психическими явлениями и подобно всему совершающему-
ся в физической и психической природе, несомненно, подчинено за-
конам, устанавливающим причинные соотношения, происходящие
с естественной необходимостью. Кроме психологических, нет других
законов мышления, которые действовали бы с принудительностью и
на основании которых мы мыслили бы с естественной необходимос-
тью;' иными словами, в силу их при данных условиях мы не могли бы
не мыслить того, что мы мыслим. Какие бы то ни было законы мышле-
ния, определяющие соотношения между отдельными содержаниями
мышления с естественной необходимостью, будут вполне тождествен-
ны с психологическими законами. Поэтому мы впадаем в заблуждение,
если признаем их отличающимися от психологических законов и на-
зываем их логическими, а не психологическими законами мышления.
Очевидно, что настаивающие на том, что логика не нормативная,
а лишь описательная и аналитическая наука и логические законы — не
нормы, а принудительные законы мышления, делаются жертвой этого
заблуждения; они принимают психологические законы мышления за
логические его законы.
Что это действительно так, особенно ясно видно по тем примерам,
которые приводятся в подтверждение принудительного характера
якобы логических законов, обуславливающих мышление с естествен-
ной необходимостью. В таких случаях всегда берутся примеры, касаю-
щиеся единичных представлений. Для подтверждения хотя бы того,
что логический закон тождества — не нормативный закон, а лишь
Формулирование того, как мы судим с естественной необходимостью,
216
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
берутся для сравнения последовательные восприятия одного и того же
предмета. Если я вижу на лугу дерево, то я знаю, что всякий следующий
раз, когда я опять увижу это дерево, мое представление о нем будет
тождественно и всегда это будет одно и то же тождественное само с со-
бой дерево. Конечно, тождество моих последовательных представле-
ний об одном и том же предмете и мое убеждение в тождественности
самого предмета получается с безусловной принудительностью, опре-
деляемой как естественная необходимость. Иначе и не могло бы быть,
так как все наши восприятия, а следовательно, и все представления по-
лучаются с естественной необходимостью, исследование и определе-
ние которой по отношению к психическим явлениям и есть задача
психологии. Поэтому и тот «закон» тождества, который мы констати-
руем по отношению к тождественности единичных представлений и
психических переживаний, воспринятых при одинаковых условиях и
от одних и тех же предметов, есть чисто психологический закон. Как и
всякий естественно-научный закон, он устанавливает известное при-
чинное соотношение, происходящее с естественной необходимостью.
В данном случае мы имеем дело с явлением, которое должно быть ис-
ходным пунктом при всяком анализе и исследовании процесса мыш-
ления. Несомненно, что в основании всякого мышления, а следова-
тельно, и мышления логического, или научного, лежит естественный
ход мышления, происходящий с естественной необходимостью. Нет
нужды лишний раз повторять, что и логическое мышление, как и все
в природе, подчинено естественным законам, действие которых ха-
рактеризуется как бы принудительностью.
Но единичных комбинаций, получающихся в результате естествен-
ного хода мышления, бесконечное множество. Ведь уже количество еди-
ничных представлений, воспринимаемых отдельными мыслящими ин-
дивидуумами, бесконечно велико. Все это бесконечное множество инди-
видуально комбинированных соотношений между бесконечно большим
количеством различных единичных представлений составляет область
личных психических переживаний тех или других индивидуумов.
Воспроизводя своим содержанием известные факты, оно тоже имеет
значение знания, которое составляет индивидуальное достояние той
или иной отдельной личности. Но оно не является знанием в научном
смысле прежде всего потому, что оно необозримо, а затем и потому, что
оно не приведено в порядок или систему. Для создания научного знания
или науки необходимо производить выбор из этого бесконечного мно-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
217
жества единичных комбинаций между единичными содержаниями
мышления и полученное после выбора приводить в систему. Как произ-
водство выбора, так и приведение в систему избранных соотношений и
содержаний мышления из всей бесконечной массы соотношений и со-
держаний, имеющихся в индивидуальном мышлении, основаны уже не
на естественной необходимости, так как все отдельные содержания
мышления, число которых бесконечно велико, и все бесконечное мно-
жество различных комбинаций между ними получаются одинаково с ес-
тественной необходимостью. Очевидно, что выбор и систематизация
должны производиться не на основании безразличного принципа ес-
тественной необходимости, а на основании принципа, определяюще-
го известные различия, каковым является принцип оценки. В свою оче-
редь, основание для оценки надо искать не в случайных субъективных
мотивах, а в общих правилах и общеобязательных нормах. Такими об-
щими правилами и общеобязательными нормами могут быть только ло-
гические нормы. Мы приходим, таким образом, к заключению, что для
выбора и систематизации определенных содержаний мышления и для
переработки их в научное знание приходится соблюдать известные пра-
вила или логические нормы. Только этим путем получается действитель-
но научное, т. е. общеобязательное, знание. Признак его не в том, что
оно принудительно воспринимается теми или другими индивидуумами,
или хотя бы всяким данным индивидуумом, а в том, что оно имеет равно
обязательную силу для всех нормально мыслящих людей’.
Приняв все это во внимание, мы должны признать, что логический
закон тождества совершенно отличается от психологического закона
* Так как единичные комбинации между отдельными содержаниями мышле-
ния, образующиеся с естественной необходимостью, вырабатываются в индиви-
дуальном мышлении, то научное мышление часто определялось, в противопо-
ложность индивидуальному мышлению, как социальное мышление. Однако
обозначение научного мышления социальным правильно лишь постольку, по-
скольку всякое мышление является социальной функцией, так как оно невоз-
можно без языка, общения, коллективных усилий и т. д. Но само по себе научное
мышление не может быть признано социальным в точном значении этого сло-
ва, ибо оно не есть коллективное мышление или мышление большинства.
Оно — всеобщее мышление не в смысле простого обобществления или просто-
го распространения на всех членов общества, а в смысле общеобязательности
для каждого человека. Поэтому научное мышление должно быть признано ин-
дивидуальным, а не социальным мышлением. Разницу между этими понятиями
я выяснил в шестой главе своего методологического исследования на немецком
языке. Ср.: Kistiakowski Th. Gesellschaft und Einzelwesen. Кар. VI.
218
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тождества представлений, получаемых при одинаковых условиях об
одном и том же предмете. Он заключается в известном правиле или
норме, требующей во всем согласного с собой мышления и наиболее
ярко выраженной в принципе логической последовательности, кото-
рая определяется так же, как принцип согласования (Grundsatz der
Einstimmigkeit — Uebereinstimmung, principium convenientiae). Во из-
бежание всякой путаницы лучше всего уже в терминологии провести
различие между психическим и логическим законами тождества. Для
этого логическую формулу его правильнее называть принципом
тождества. Научное значение логического принципа тождества ста-
нет для нас ясно, если мы вникнем в основы какого-нибудь научного
метода, опирающегося на этот логический принцип. Постулат после-
довательности, составляющий основную предпосылку этого принци-
па, с особенной силой сказался в истории научного развития при
столкновении гелиоцентрической117 системы с геоцентрической118.
Птолемеевская астрономическая система, прежде всего, опиралась
на непосредственные психические восприятия, и потому казалось,
что в истинности ее нельзя сомневаться. Но все-таки она должна
была быть отвергнута, так как, несмотря на различные ее модифика-
ции, она приводила к неразрешимым противоречиям в мышлении.
С другой стороны, Коперник признал вращение земли вокруг солнца
научной истиной, хотя оно и противоречило психическому воспри-
ятию во имя логической последовательности для согласования из-
вестных фактов и устранения противоречий. Другую сторону логи-
ческого принципа тождества мы лучше всего осветим, если сошлемся
как на пример его применения на спектральный анализ. Мы знаем,
что какая-нибудь линия в спектре того или другого небесного свети-
ла побуждает исследователя признать присутствие на данном свети-
ле определенного химического элемента. Признавая, что на данном
светиле есть определенный элемент, исследователь основывается
главным образом на логическом законе тождества, так как он знает,
что линия, полученная им в спектре данного светила, та же, что и
линия спектра, получаемая при накаливании известного ему хими-
ческого элемента, производимом в лаборатории. Признание это, ко-
нечно, не принудительно, так как принудительным оно было бы
только в том случае, если бы исследователь мог подвергнуть непо-
средственному химическому анализу химический состав изучаемого
им светила. Поэтому лица, называющие себя «неисправимыми спор-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 219
____ 1
щиками», — а так, как известно, любят называть себя современные
скептики и софисты, — могут всегда оспаривать и опровергать не
только значение спектрального анализа в качестве научного метода,
но и основанные на нем утверждения, что данное светило характери-
зуется известным химическим составом. Однако для всякого нор-
мально мыслящего человека именно в этом методе сказалось торже-
ство научной мысли. Сферу применения логического закона тожде-
ства составляют не единичные представления, а умозаключения или
силлогизмы. Силлогизмы, как известно, выражают соотношения
между понятиями и их элементами, а понятия образовываются и со-
здаются путем суждений. Таким образом, основание всякого логиче-
ского мышления составляет построение суждений и образование из
них понятий. Безусловно решающее значение построения суждений
и образования понятий для научного мышления заставляет сторон-
ников нормативной логики особенно тщательно заниматься анали-
зом и исследованием этого познавательного процесса. В противопо-
ложность аристотелевской и особенно схоластической логике, со-
средоточивавшей все свое внимание на учении о силлогизме,
современная нормативная логика выдвинула на первый план основ-
ное значение суждения и понятия. Именно благодаря разработке
учения о суждениях и понятиях особенно ясно обнаружилось разли-
чие и даже полная противоположность логического нормативного
мышления, производимого по известным правилам, и ненормиро-
ванного хода мышления, происходящего только с естественной не-
обходимостью, как бы принудительно, без всякого участия предна-
меренности или цели по отношению к научному познанию. Это, ко-
нечно, не мешает и последним путем, т. е. путем естественного хода
мышления, приобретать и накоплять научные знания, когда оно слу-
чайно совпадает с логически правильным мышлением. Ведь первона-
чальное накопление знаний совершалось только этим путем.
Но в то время как для специалиста отдел логики, занимающийся
Учением о построении суждений и образовании понятий, является
областью, в которой особенно резко проводится граница между ло-
гическим мышлением, подчиняющимся правилам, и чисто психо-
логическим мышлением, обусловленным только причинными со-
отношениями между отдельными элементами мышления, для не-
специалиста, хотя бы основательно ознакомившегося с новейшими
Учениями по теории познания, но не занимавшегося специально
220
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
логикой, именно в этой области таится источник всех ошибок и не-
доразумений. Причина прямо противоположных выводов, к которым
приходят теоретики при рассмотрении основных форм всякого
мышления — суждений и понятий, — заключается в двойственном
характере этих последних. Суждение и понятие суть не только основ-
ные, но и наиболее общие формы всякого мышления. Примитивное,
психологическое мышление, подчиняющееся только естественной
необходимости, также выражается в суждениях и понятиях. Все чисто
психологические непреднамеренные ассоциации приводят к той же
основной форме мышления — к построению суждений и образова-
нию понятий. Таким образом, и здесь мы имеем, с одной стороны,
суждения и понятия, образованные вполне естественным путем, как
бы принудительно, которых бесконечное множество, а с другой —
только более или менее определенное количество избранных и целе-
сообразно образованных суждений и понятий. Затруднение увеличи-
вается еще благодаря тому, что суждения и понятия того и другого
порядка обозначаются одними и теми же терминами. Впрочем, это
последнее затруднение устраняется, если усвоить весьма удачную
терминологию Зигварта, выработанную им для устранения недоразу-
мений, возникающих благодаря смешению различных видов мышле-
ния. Зигварт предложил называть понятия, создающиеся естествен-
но-психологическим путем, или непреднамеренные и непроверен-
ные критикой, — общими представлениями, а словом «понятие»
обозначать строго логически образованные понятия, имеющие науч-
ное значение.
Для того чтобы уяснить себе эту разницу между психологически и
логически образованными суждениями и понятиями, обратимся
снова к примеру, которым мы воспользовались выше. Совершенно
очевидно, что присутствие на лугу дерева, против которого мы сидим,
даст нам материал для целого ряда суждений, построенных с психо-
логической принудительностью. В них мы будем комбинировать от-
дельные элементы наших представлений о данном дереве, о луге, на
котором оно растет, и об их взаимной связи. Мы создадим себе общие
представления и об этом дереве, и о данном луге, и о том, как это де-
рево растет на лугу. Все эти суждения и общие представления будут
образовываться с естественной необходимостью, так как они будут
обусловлены нашими восприятиями от предметов наших представ-
лений. Они будут верно воспроизводить нечто данное в действитель-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 221
_______ ' '
ности, и в этом смысле они будут истинными и будут доставлять нам
известные знания. Но они нисколько не расширят наши знания в на-
учном смысле, и потому их нельзя назвать научно истинными. Мы
можем создать бесконечное множество таких психологически впол-
не верных и согласных с действительностью, а потому истинных
суждений и общих представлений, и тем не менее мы не обогатим
нашего научного знания ни одной научной истиной*. Есть люди, ко-
торые всю жизнь пробавляются только такими истинами. Они обык-
новенно совершенно лишены способности научно мыслить.
Для получения научных истин суждения должны создаваться не
о данном дереве, растущем на лугу, а о дереве вообще и даже о расте-
нии вообще. Здесь мы должны исследовать свойства, присущие
не специально данному дереву, а дереву или растению вообще. Мы
должны определять составные части растения вообще, доходя до
клеточек и разлагая их в свою очередь на составные части; мы долж-
ны устанавливать условия жизни, роста и развития как растительной
клеточки, так и всего растения; мы должны изучать морфологию рас-
тений или способ образования тех или других форм и частей расте-
ния и т. д. Когда мы будем таким образом создавать суждения о расте-
нии вообще и его свойствах и условиях существования и развития
вообще, т. е. будем вырабатывать вполне точные и устойчивые поня-
тия, то тогда получим вполне научные истины. Именно тогда мы
будем устанавливать факты, имеющие общее значение, хотя и будем
основываться на изучении данного вполне конкретного и единично-
го растения. Исследованию подвергаются всегда только единичные и
конкретные деревья и растения; даже нельзя исследовать растения
или деревья вообще иначе, чем исследуя единичные деревья или рас-
тения. Но научное исследование в том и заключается, что, произве-
денное по отношению к данному конкретному предмету, оно отно-
сится не к нему одному, а к такому предмету вообще или ко всякому
такому предмету. Каждый отдельный предмет для научного исследо-
* Насколько сложны проблемы теории познания, можно судить хотя бы по
тому, что даже для основного понятия всякого познания — для истины — суще-
ствует несколько различных определений, так что приходится признать, что
есть несколько различных понятий истины. На эту многозначность понятия ис-
тины указывает Виндельбанд. Ср.: Виндельбанд В. Прелюдии. СПб., 1904. С. 112—
,15; Он же. Принципы логики // Сборн. Энциклопедия философских наук М.,
1913. С. 54 и сл.
222
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вания является экземпляром того общего понятия, к которому отно-
сятся знания, устанавливаемые наукой. Научные истины потому и
имеют силу и значение, что у нас существует уверенность, что научно
установленные факты по отношению к одному конкретному предме-
ту относятся ко всякому такому предмету или к этому предмету вооб-
ще. Наиболее соответственный термин для обозначения этого свой-
ства научной истины представляет слово «общезначимый». Всякая
научная истина «общезначима» или обладает «общезначимостью».
Каким же образом исследование, произведенное над одним конк-
ретным растением, может приводить к установлению фактов общего
характера, имеющих отношение не к данному только растению, а ко
всякому растению или к растению вообще? На чем основана наша
уверенность, что то, что относится к одному предмету, будет всегда
повторяться на всяком подобном же предмете? Дж. Ст. Милль отвеча-
ет на этот вопрос, что наша уверенность основана на теоретическом
«положении, что строй природы единообразен», а это положение
«есть основной закон, общая аксиома индукции119'*
Но откуда мы можем знать, каков строй природы? Очевидно,
что теоретическое положение о единообразии строя природы, ко-
торое Милль считает аксиомой, не может претендовать на ту безу-
словную воззрительную простоту и самоочевидность, какою обла-
дают математические аксиомы, подобно, например, аксиомам:
кратчайшее расстояние между двумя точками на одной плоскости
есть прямая линия, или две параллельные линии на всем протяже-
нии своем не встретятся. Положение о единообразии строя при-
роды предполагает в высшей степени сложный синтез; оно опре-
деляет сущность и основные свойства мира, вне нас лежащего, со
всем его богатством и многообразием форм и проявлений.
Поэтому оно может быть признано аксиомой или основным зако-
ном, лежащим в основании всего нашего познания и составляю-
щим его предпосылку, только в том случае, если оно будет прямо
провозглашено как метафизическая истина.
* Милль Д. С. Система логики. М., 1900. С. 205: «положение, что строй приро-
ды единообразен (каково бы ни было наиболее подходящее выражение для это-
го принципа), есть основной закон, общая аксиома индукции. Тем не менее,
было бы большой ошибкой видеть в этом широком обобщении какое-либо объ-
яснение индуктивного процесса. Я настаиваю, напротив, на том, что оно само
есть пример индукции, и притом индукции далеко не самой очевидной».
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 223
_—-—--------------------------------------------------------------
Однако Дж. Ст. Милль не признает метафизических истин и цели-
ком сводит всякое знание к опыту. Поэтому, провозгласив положение
о единообразии природы основным законом или общей аксиомой
всякого индуктивного мышления, он сейчас же спешит уверить чита-
теля, что само это положение в свою очередь «есть пример индук-
ции». Читатель должен поверить Миллю на слово, что, хотя основные
предпосылки его «Системы логики» взаимно служат друг для друга то
основанием, то выводом, сама эта «Система» построена на прочном
гносеологическом фундаменте. Ведь, с одной стороны, по мнению
Милля, положение о единообразии природы составляет в качестве
общей аксиомы основание индукции, но в то же время оно есть и ре-
зультат применения индукции, с другой, — задача индукции заключа-
ется в том, чтобы устанавливать, где, когда и в чем заключается еди-
нообразие природы, но в то же время единообразие природы есть
основной закон индукции. Вся система логики Милля построена на
этом ничем не замаскированном заколдованном круге доказательств
(circulus vitiosus). К тому же когда он излагает свои основные положе-
ния в другом порядке, то оказывается, что он также беззастенчиво
прибегает к petitio principii и считает доказанным то, что еще требу-
ется доказать. Его нисколько не останавливает более чем сомнитель-
ный характер его основных положений. Вместо того чтобы более
тщательно проанализировать основные принципы своей логической
системы и выработать для нее вполне прочный теоретический фун-
дамент, Милль по своему обыкновению торопится перейти к част-
ным примерам и единичным доказательствам, которые при шаткости
самого основания его логических построений, конечно, не могут ни-
чего доказать. Он, правда, обещает более подробно разъяснить свои
основные принципы при анализе закона всеобщей причинной связи.
Однако когда Милль переходит к рассмотрению закона всеобщей
причинной связи, то у него снова оказывается, что, с одной стороны,
закон причинной связи есть наиболее общая, а потому и наиболее
Достоверная индукция, а с другой, — «состоятельность всех индуктив-
ных методов зависит от предположения, что всякое событие или на-
чало всякого явления должно иметь какую-либо причину, какое-либо
пРеДыдущее, за которым оно неизменно и безусловно следует». Таким
образом, для того чтобы сохранить какой-нибудь смысл и доказа-
тельность за теоретическими построениями Милля, приходится при-
знать, что основание его системы логики составляет его первона-
224
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
чальное утверждение, согласно которому принцип единообразия
природы или закон всеобщей причинной связи есть основной закон
или общая аксиома индукции. Но выше мы указали на то, что такой
закон или общая аксиома могут быть положены в основание логи-
ческой системы только в том случае, если они будут признаны мета-
физическими истинами*.
Но даже оставляя в стороне вопросы о том, откуда мы можем знать,
каков строй природы, и о том, что такое знание имеет и может иметь
значение только как метафизическая истина, т. е. как знание трансцен-
дентного порядка, мы все-таки не можем согласиться с тем, что осно-
вание для естественно-научного познания природы составляет поло-
жение о единообразии строя природы. Если бы оно составляло осно-
вание для естественно-научного познания, то мы могли бы всегда и
везде устанавливать единообразия, как бы ни были по своему существу
не похожи друг на друга предметы, к которым мы захотим применить
принцип о единообразии природы. Отчего бы нам тогда не открывать
известного единообразия между растением и хотя бы каким-нибудь
небесным светилом или, например, между лошадью и рекой? Но естест-
венные науки не проводят таких параллелей и не устанавливают соот-
ветственных единообразий; они обнаруживают большой такт в очень
строгом определении границ для констатирования единообразий.
Чрезвычайная умеренность естествознания по отношению к установ-
лению единообразий объясняется тем, что оно создавалось не по ме-
тодам, рекомендуемым логикой Дж. Ст. Милля. К счастью для естест-
вознания, все его основные положения уже были созданы и развиты ко
времени появления этой логики, и потому оно могло и дальше разви-
ваться, не испытывая на себе пагубного влияния ее.
К сожалению, в противоположность естествознанию, социология
не обладала тем же счастием более раннего появления на свет. Она до
сих пор не вполне выработала свои научные основы, и потому влияние
логики Дж. Ст. Милля принесло ей массу бедствий. Несомненно, что
именно благодаря влиянию этой логики в социологии еще недавно
было очень широко распространено бесплодное в научном отноше-
нии стремление устанавливать всякого рода единообразия между
* Мне пришлось уже во втором из печатаемых здесь очерков указать на то,
что Дж Ст. Милль основывает свою теорию познания на метафизических пред-
посылках, совсем даже не замечая этого.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 225
'
биологическим организмом и обществом. Правда, эти единообразия
не признаются установленными окончательно, так как они основаны
не на полной индукции, а лишь на аналогии. Но достаточно уже од-
ного того, что в установлении таких аналогий видели задачу научной
социологии и что органическую теорию считали научной теорией,
могущей привести к научному познанию социальных явлений. То те-
оретическое значение, которое долгое время придавалось органи-
ческой теории в социологии и которое в некоторых научных кругах
и до сих пор ей придается, давало совершенно ложное направление
научной мысли при исследовании социальных явлений и мешало
даже понимать, в чем заключается научная задача социологии.
Лучшим доказательством того, что стремление устанавливать в соци-
ологии ненужные единообразия, возникающее вследствие преклоне-
ния перед научными методами, рекомендуемыми Миллем, отражает-
ся крайне вредно на научной разработке социологических проблем,
служит вся деятельность Н. К. Михайловского как социолога. Он всю
жизнь боролся с органической теорией и опровергал ее, и в то же
время органическая теория всегда была исходной точкой и методо-
логической предпосылкой для его социологических теорий и
построений.
Основание, на котором строится органическая теория, состоит не
из самой аналогии, а из указанных методологических предпосылок,
наиболее ясно формулированных Миллем. Поэтому органическую
теорию нельзя опровергнуть какими-нибудь биологическими и со-
циологическими фактами и данными. Это, однако, не способны по-
нять не только сторонники органической теории, но и все те против-
ники ее из позитивистов, как биологи, так и социологи, которые ста-
раются подыскать массу биологических и социологических фактов,
могущих послужить доказательством ее теоретической несостоя-
тельности. Но чтобы опровергнуть эту теорию, нужно искать не
новых фактов, а новых методов, т. е. нужно отказаться от самих мето-
дов исследования, рекомендуемых Миллем. Для этого прежде всего
необходимо подвергнуть критике его утверждение, что основание вся-
кой индукции составляет аксиома о «единообразии строя природы».
Несостоятельность этой аксиомы с полной очевидностью вытека-
ет уже из того, что она, как мы видели, не только не указывает грани-
ЦЬ1, до которой можно методологически правомерно устанавливать
единообразие в природе, но и не дает никакой руководящей нити
226
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
для определения этой границы. А разнообразие в строе природы —
такой же неоспоримый факт, как и проникающее ее строй единооб-
разие. Об этом свидетельствует уже судьба органической теории,
в которой постоянно выдвигаются на первый план то сходства, то
различия между организмом и обществом. Не подлежит также сомне-
нию, что чрезвычайное разнообразие форм и видов во всех областях
природы составляет одну из важных проблем научного познания ее.
Однако и тут возникает вопрос о той границе, до которой разнооб-
разие представляет интерес для научного познания. Известно, что
разнообразие в природе простирается так далеко, что даже на одном
и том же дереве нет двух совершенно сходных между собой листьев
и что даже песчинки сильно различаются между собой. Впрочем, и
сам Дж. Ст. Милль признает, что «строй природы не только единообра-
зен, но в то же время и до бесконечности разнообразен». Исследуемое
различными научными дисциплинами разнообразие форм и видов
природы дает нам полное право признать аксиомой также и положе-
ние, что строй природы разнообразен. Эта последняя аксиома впол-
не равноценна аксиоме, отстаиваемой Миллем. Но если мы с одина-
ковым правом можем утверждать как то, что строй природы едино-
образен, так и то, что строй природы разнообразен, то у нас нет
гносеологического оправдания для того, чтобы признавать, что толь-
ко одно из этих положений составляет в качестве аксиомы основа-
ние для одного из наиболее важных методов познания. Мы не могли
бы, например, построить Эвклидовой геометрии120, если бы призна-
ли аксиомой то, что параллельные линии на всем своем протяжении
не встречаются, и то, что они на известном, хотя бы бесконечно
большом, расстоянии встретятся, или и то, что кратчайшее расстоя-
ние между двумя точками на одной плоскости — прямая линия, и то,
что кратчайшим расстоянием может быть и не прямая линия. На этих
исключающих друг друга аксиомах можно построить только две со-
вершенно различные геометрии — геометрию Эвклида и геометрию
Лобачевского121, из которых каждая предполагает особый мир со сво-
ими собственными пространственными отношениями.
Впрочем, аксиомы о единообразии и разнообразии строя приро-
ды по самому своему существу имеют совсем иное значение и цен-
ность, чем аксиомы Эвклидовой и неэвклидовой геометрии. Они от-
личаются тем антиномическим122 характером, который свойствен
всем суждениям о том, как устроен мир в целом. Кант в своей «Критике
^оииальные науки и право. Отдел первый. Общество 227
чистого разума» выделил и выявил подлинное значение четырех
таких антиномий как наиболее существенных. Но их, конечно, гораз-
до больше. Эти антиномические суждения по необходимости имеют
метафизический смысл, как бы те или другие мыслители ни настаи-
вали на их относительном и эмпирическом значении. Ввиду всего
этого положение о единообразии строя природы не может состав-
лять основание для индуктивного метода.
Итак, мы должны придти к заключению, что Дж. Ст. Милль, в про-
тивоположность ходячему мнению о нем как об обоснователе индук-
тивного метода, совершенно не понял сущности индуктивного мето-
да и придал ему смысл, не соответствующий его научному значению.
На судьбе естествознания это не отразилось, так как естествознание
развивалось и продолжает развиваться, не справляясь с логикой Милля,
но для социологии это имело довольно печальные последствия.
Чтобы правильно понять значение индуктивного метода и оце-
нить его научную роль, надо искать его основание не вне нас, подоб-
но Дж. Ст. Миллю, а следуя за Кантом, в нас самих, в свойствах нашего
разума. С этим согласны все, кто более или менее критически иссле-
дует процесс познания. В этом случае не являются исключением и
эмпириокритицисты123, которые с Авенариусом12*1 и Махом во главе
стоят на точке зрения, противоположной взглядам Дж. Ст. Милля*.
Исходный пункт даже для сложных путей научного мышления со-
ставляют элементарные психические процессы, заключающиеся
в ассоциации восприятия и образовании общих представлений, ко-
торые обусловливаются главным образом нашим психическим меха-
низмом. Наша психическая деятельность организована так, что мы
не удерживаем всех единичных восприятий во всей их обособлен-
ности и единичности, хотя при желании и можем восстановлять и
сохранять их именно в таком виде; обычно мы распределяем их по
сходству на разряды. Эти разряды или группы представлений отмеча-
ются в нашей психике как однозначащие. Соответственно этому и
наш язык вырабатывает для них только одно обозначение или одно
слово. Вообще наш язык располагает только общими обозначениями
или словами, относящимися к однородным группам представлений и
Конечно, отдельные эмпириокритицисты могут отрицать свою преем-
ственную связь с Кантом и ссылаться в этом вопросе, например, на Протагора,
который первый утверждал, что «человек есть мера всех вещей». Но это не меня-
ет существа дела.
228
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
приложимыми к каждому из них и ко всем им вместе, а не к одному
какому-нибудь представлению. Следовательно, в самом языке отрази-
лась наша психическая деятельность, объединяющая сходные пред-
ставления в одну рубрику под общим наименованием. Язык и есть
первый результат этой психической деятельности, ведущей к образо-
ванию общих представлений.
Таким образом, мы вырабатываем общие представления не пото-
му, что «строй природы единообразен», а потому, что наш психиче-
ский механизм заставляет нас устанавливать сходства между воспри-
ятиями, объединять их между собой и вырабатывать для каждой груп-
пы сходных восприятий одно общее представление. Психофизиологи
очень удачно объясняют эту психическую деятельность принципом
наименьшей траты усилий или энергии. Само собой понятно, что
если установление сходств между восприятиями есть прежде всего
проявление нашей психической деятельности, то та же психическая
деятельность приводит к определению различий. Несомненно, что
различий в природе неисчерпаемое количество, и мы по своей психи-
ческой организации неспособны вместить их все. Вследствие этой не-
способности охватить бесконечное разнообразие вещей, форм и видов
в природе наш психический механизм, приспособляясь, устанавливает
только основные сходства и основные различия, закрепляя этот про-
цесс в выработке одного и того же продукта — общих представлений.
Первоначально результат простого приспособления — продукт этот,
дающий нам возможность с наименьшей тратой психических сил и
с наибольшей экономией их воспроизводить наши непосредствен-
ные представления о природе, — с течением времени благодаря це-
лесообразному применению и употреблению его превращается в
могучее орудие нашего научного познания природы.
Естественным путем благодаря причинно обусловленной деятель-
ности нашего психического механизма у нас получаются общие
представления, не проверенные критически. Мы часто объединяем в
общие представления совершенно различные вещи. С другой сторо-
ны, мы постоянно усматриваем существенные различия и разобща-
ем представления о таких вещах, которые должны быть объедине-
ны одним общим представлением. Как на школьный пример такого
ошибочного образования общих представлений всегда указывают
на неправильное причисление кита и дельфина к рыбам исключи-
тельно из-за внешнего сходства с рыбами. Для нашего психического
Социальные наУки и пРав0' Отдел первый. Общество 229
——
механизма нет естественных границ ни для обобщения, ни для разъ-
единения путем установления различий. Мы можем объединить
в представлениях решительно все и провести границу между пред-
ставлениями там, где захотим. Есть особенно парадоксальные умы, то
склонные к самым невероятным сближениям, то усматривающие
противоположность и противоречия там, где их нет для обыденно
настроенного человека. Они обыкновенно или обладают богатой
фантазией, или большим комическим и юмористическим талантом,
или просто бывают фразерами и «неисправимыми спорщиками».
Кроме того, мы самой природой предрасположены к тому, чтобы
объединять представления о таких вещах, которые сами по себе не
имеют ничего общего между собой. Так, например, мы объединяем
наши представления о вещах, связанных лишь по месту, по времени
или случайному сходству. Благодаря этому у нас возникают так назы-
ваемые чересчур поспешные обобщения. В других случаях мы обна-
руживаем поразительную умственную близорукость и не видим связи
там, где она, несомненно, есть.
Итак, мы должны признать, что наша психическая организация,
как она дана нам природой, не заключает в себе границ или руково-
дящих принципов для наших обобщений. Поэтому она одинаково
способствует как правильным обобщениям, ведущим к познанию на-
учной истины, так и неправильным — вводящим нас в заблуждение и
отдаляющим нас от познания научной истины. Признавая все это, мы
только констатируем по отношению к нашей психической организа-
ции общий факт, что природа не преследует никаких целей. Природе,
как она выразилась в нашей психической организации, нет дела до
того, заблуждаемся ли мы или познаем истину. Наш психический
организм действует не целесообразно, а причинно. Следовательно,
Деятельность его не сообразуется с теми или другими целями, а под-
чиняется естественной необходимости, т. е. всякое наше психическое
состояние само по себе лишь причинно связано со всяким другим
предыдущим и последующим состоянием. Причинное объяснение
явлений как основной принцип естествознания и полное отрицание
Целей при объяснении явлений природы окончательно водворились
еЩе в XVII столетии. Тогда же они были возведены в натуралистиче-
скую систему философии, главным образом, Галилеем, Гоббсом125
и Спинозой. Следовательно, когда мы утверждаем, что наш психиче-
ский механизм действует причинно, а не сообразно с целями и подчи-
230
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
няется необходимости, а не целесообразности, то мы только распро-
страняем основной принцип естествознания с физической природы,
по отношению к которой он был первоначально установлен, на пси-
хическую. Как в мире физических явлений мы устанавливаем физи-
ческие законы, так в мире явлений психических, пока мы стоим на
точке зрения естествознания, мы должны лишь устанавливать зако-
ны психической природы.
В противоположность этому, как только мы начинаем опреде-
лять цели и рассматривать явления, поскольку в них осуществля-
ются те или другие цели, мы становимся на точку зрения, про-
тивоположную естествознанию, и отказываемся от естествен-
но-научного познания. Цели мы определяем с точки зрения тех
или других оценок, и целесообразным мы считаем то, что приво-
дит к осуществлению чего-нибудь ценного. Общие формулы, на
основании которых мы определяем соответствие действий с теми
или другими целями, называются правилами или нормами. Само
собой понятно, что правила или нормы деятельности суть правила
или нормы оценки, а не принудительные законы для деятельности.
Человек создает свой мир ценностей, совершенно независимый от
естественного порядка вещей. Естествознание не может заниматься
им, так как оно стоит на совершенно чуждой ему точке зрения и
потому должно игнорировать его. Напротив, исследованием этого
мира ценностей занимаются особые науки, вырабатывающие свои
собственные методы и особые приемы и задачи исследования.
Наиболее общими из таких наук является логика в широком смысле
этого термина, определяющая ценное в познавательном отноше-
нии или научную истину и способы ее получения; этика, определя-
ющая ценное в практической деятельности и нормы для его опре-
деления и создания, и, наконец, эстетика, устанавливающая ценное
в художественном творчестве и формы его воплощения, т. е. красо-
ту. Как мы уже указали выше, все эти три науки объединяются в одно
целое под именем научной философии.
Нормы или правила человек создает по аналогии и образцу с те-
ми формами, которые господствуют в той или другой области при
естественном ходе данного механизма явлений. Так, если мы обра-
тимся от тех психических явлений, которые рассматривали выше,
к вопросу, как относится к ним логика, то мы убедимся, что логика
прежде всего выделяет известные формы естественной деятельности
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 231
----
психического механизма и, признав, что они целесообразны или
способствуют познанию научной истины, возводит их в правила
или нормы. Итак, первая задача логики заключается в культивиро-
вании тех целесообразных, заслуживающих быть возведенными
в норму форм психической деятельности, которые создались естест-
венным путем. Культивируя одни формы психической деятельнос-
ти, признаваемые ею правильными, она тем самым способствует и
даже сознательно стремится к атрофированию других форм, кото-
рые она признает неправильными, так как они приводят к ошибкам
и заблуждениям. Но, конечно, логика в широком смысле, т. е. со
включением теории познания и методологии, не останавливается
только на отборе правильных форм мышления, создавшихся ес-
тественным путем, и на возведении их в нормы. Она затем само-
стоятельно вырабатывает и создает новые формы, еще более
целесообразные, устанавливая таким образом правила исследо-
вания и мышления, приводящие к более плодотворным научным
результатам. При этом она нисколько не нарушает естественных
законов психической деятельности или мышления, а, напротив,
пользуется ими. Но пользуется она ими так, как пользуется закона-
ми физического мира наша техника. Последняя, опираясь на зако-
ны природы, в то же время и преодолевает их, направляя одни силы
природы на другие. Она помогает нам освободиться до известной
степени от пространственного расстояния, от тяготения, трения,
ночного мрака и т. д. Так же точно система познавательных норм
помогает нам освободиться от нашей естественной психической
ограниченности и, преодолев границы психических восприятий,
духовно обнять весь мир.
Но именно потому, что логика первоначально только целесооб-
разно приспособляет естественные формы мышления и придает им,
очищая их от всего нецелесообразного и ложного, значение нормы
или правила, она признает основной формой правильного или логи-
ческого мышления обобщение представлений на основании уста-
новления сходства и проведения различия. Таким образом, первое
правило логического мышления, заключающегося в обобщении, со-
стоит в установлении сходства и различия. Какую из этих форм мыш-
ления нужно поставить на первом месте, а какую на втором, — это
ВОпрос спорный. Виндельбанд, вырабатывая свою систему логиче-
ских форм мышления, или, по терминологии Канта, систему катего-
230
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
няется необходимости, а не целесообразности, то мы только распро-
страняем основной принцип естествознания с физической природы,
по отношению к которой он был первоначально установлен, на пси-
хическую. Как в мире физических явлений мы устанавливаем физи-
ческие законы, так в мире явлений психических, пока мы стоим на
точке зрения естествознания, мы должны лишь устанавливать зако-
ны психической природы.
В противоположность этому, как только мы начинаем опреде-
лять цели и рассматривать явления, поскольку в них осуществля-
ются те или другие цели, мы становимся на точку зрения, про-
тивоположную естествознанию, и отказываемся от естествен-
но-научного познания. Цели мы определяем с точки зрения тех
или других оценок, и целесообразным мы считаем то, что приво-
дит к осуществлению чего-нибудь ценного. Общие формулы, на
основании которых мы определяем соответствие действий с теми
или другими целями, называются правилами или нормами. Само
собой понятно, что правила или нормы деятельности суть правила
или нормы оценки, а не принудительные законы для деятельности.
Человек создает свой мир ценностей, совершенно независимый от
естественного порядка вещей. Естествознание не может заниматься
им, так как оно стоит на совершенно чуждой ему точке зрения и
потому должно игнорировать его. Напротив, исследованием этого
мира ценностей занимаются особые науки, вырабатывающие свои
собственные методы и особые приемы и задачи исследования.
Наиболее общими из таких наук является логика в широком смысле
этого термина, определяющая ценное в познавательном отноше-
нии или научную истину и способы ее получения; этика, определя-
ющая ценное в практической деятельности и нормы для его опре-
деления и создания, и, наконец, эстетика, устанавливающая ценное
в художественном творчестве и формы его воплощения, т. е. красо-
ту. Как мы уже указали выше, все эти три науки объединяются в одно
целое под именем научной философии.
Нормы или правила человек создает по аналогии и образцу с те-
ми формами, которые господствуют в той или другой области при
естественном ходе данного механизма явлений. Так, если мы обра-
тимся от тех психических явлений, которые рассматривали выше,
к вопросу, как относится к ним логика, то мы убедимся, что логика
прежде всего выделяет известные формы естественной деятельности
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 231
----_---------------------------------------------------------
психического механизма и, признав, что они целесообразны или
способствуют познанию научной истины, возводит их в правила
или нормы. Итак, первая задача логики заключается в культивиро-
вании тех целесообразных, заслуживающих быть возведенными
в норму форм психической деятельности, которые создались естест-
венным путем. Культивируя одни формы психической деятельнос-
ти, признаваемые ею правильными, она тем самым способствует и
даже сознательно стремится к атрофированию других форм, кото-
рые она признает неправильными, так как они приводят к ошибкам
и заблуждениям. Но, конечно, логика в широком смысле, т. е. со
включением теории познания и методологии, не останавливается
только на отборе правильных форм мышления, создавшихся ес-
тественным путем, и на возведении их в нормы. Она затем само-
стоятельно вырабатывает и создает новые формы, еще более
целесообразные, устанавливая таким образом правила исследо-
вания и мышления, приводящие к более плодотворным научным
результатам. При этом она нисколько не нарушает естественных
законов психической деятельности или мышления, а, напротив,
пользуется ими. Но пользуется она ими так, как пользуется закона-
ми физического мира наша техника. Последняя, опираясь на зако-
ны природы, в то же время и преодолевает их, направляя одни силы
природы на другие. Она помогает нам освободиться до известной
степени от пространственного расстояния, от тяготения, трения,
ночного мрака и т. д. Так же точно система познавательных норм
помогает нам освободиться от нашей естественной психической
ограниченности и, преодолев границы психических восприятий,
Духовно обнять весь мир.
Но именно потому, что логика первоначально только целесооб-
разно приспособляет естественные формы мышления и придает им,
очищая их от всего нецелесообразного и ложного, значение нормы
или правила, она признает основной формой правильного или логи-
ческого мышления обобщение представлений на основании уста-
новления сходства и проведения различия. Таким образом, первое
правило логического мышления, заключающегося в обобщении, со-
стоит в установлении сходства и различия. Какую из этих форм мыш-
ления нужно поставить на первом месте, а какую на втором, — это
вопрос спорный. Виндельбанд, вырабатывая свою систему логиче-
ских форм мышления, или, по терминологии Канта, систему катего-
232
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
рий, признал первичной категорией категорию различия. Категория
сходства занимает в его системе второе место’.
Создаваемые на основе правильного установления сходства и
различия представления имеют уже вполне логический характер
и потому, в отличие от общих представлений, они называются по-
нятиями. В то время как общее представление — естественный про-
дукт, понятие — продукт искусства. Различие между ними такое же,
как между камнем, который дикарь бросает в преследуемого им
зверя, и созданным современной техникой усовершенствованным
орудием охоты — ружьем.
Но для выработки научных понятий еще недостаточно категорий
сходства и различия. Из одних этих категорий мы не можем извлечь
критерия для определения, в чем заключается правильное примене-
ние их и где граница для такого применения. Этот критерий создает-
ся другими принципами; он лежит вне сферы формальной логики.
Одна из важнейших заслуг новейшей нормативной логики заключа-
ется в выяснении того, что учение о так называемых существенных и
несущественных признаках, лежащее в основании теории познания
и бывшее крайне сбивчивым при чисто психологическом определе-
нии сущности понятия, должно быть построено на методологиче-
ских, а не на формально-логических предпосылках. Путем одного
сравнения каких-нибудь предметов или представлений о них нельзя
определить, какие из признаков данного предмета надо считать су-
щественными и какие нет. Чтобы правильно решить этот вопрос,
в каждом отдельном случае необходимо знать, для какой специаль-
ной цели создается понятие, т. е. орудием какого познания оно будет
служить. Указания на специальные цели познания дает не формаль-
ная логика, а методология. Так, например, понятие человека должно
быть совершенно различно определено и существенными надо будет
признавать каждый раз не одни и те же признаки, смотря по тому,
будет ли это понятие образовано для целей анатомии, физиологии,
антропологии, психологии или социологии” Определение понятия
человека, данное Ла-Меттри126 в его сочинении «L’homme machine»
* Windelband W. Vom System der Kategorien. Philosophische Abhandlungen
Chr. Sigwart gewidmet. Tubingen, 1900. S. 51-52 (русск пер.: Винделъбанд В. Пре-
людии. СПб., 1904. С. 342-343). Ср.: Винделъбанд В. Принципы логики // Сб. Эн-
циклопедия философских наук М., 1913- С. 88 и сл.
” Ср.: Kistiakowski Th. Ibid. Кар. III.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
233
(«человек — это машина»), годится для анатома, для которого человек
прежде всего есть механическая комбинация целесообразно устро-
енных органов и их рудиментов, но оно не может удовлетворить
даже физиолога, не говоря уже о психологе и социологе. В противо-
положность этому с аристотелевским определением человека как
«животного общественного» анатому и физиологу нечего делать; оно
пригодно только для социолога и отчасти для антрополога и психо-
лога. Все это заставляет нас признать громадное значение методоло-
гии для научного образования понятий, несмотря на то что собствен-
но учение о понятии относится к формальной логике. Вырабатывать
научные понятия, пригодные для той или другой специальной науки,
нельзя, не разрабатывая методологии ее.
Так как мы пришли к заключению, что понятия суть произведения
познавательного искусства, а не естественной деятельности психи-
ческого механизма, то у нас не может оставаться никакого сомнения
в том, что они имеют значение не необходимо или принудительно
воспринимаемых и воспроизводимых продуктов нашей психики,
а нормированных известными правилами форм мышления. Как це-
лесообразно созданная форма мышления понятие является одним из
основных орудий научного познания. Долгое время, почти две тыся-
чи лет: от Сократа до XV-XVI столетий нашей эры, оно было даже
единственным логически вполне разработанным орудием наукооб-
разного и научного мышления, подобно тому как водяная мельница,
изобретенная несколько позже, почти так же долго была единствен-
ной машиной для целесообразного применения механического дви-
гателя. Только в XV и XVI столетиях начало вырабатываться новое
орудие научного мышления и познания, более совершенное, приспо-
собленное и плодотворное. Это было понятие закона природы, кото-
рое произвело целый переворот в мышлении. О колоссальном влия-
нии этого нового орудия научного познания на умы свидетельствует
вся научная и философская литература XVII и XVIII столетий.
Для всякого ясно, что расстояние между первым антропоморфи-
ческим представлением о причине какого-нибудь движения или
перемены и научно формулированным законом природы еще боль-
шее, чем между общим представлением и научным понятием. Для
установления законов природы мышление должно следовать чрез-
вычайно сложной комбинации правил. Важнее всего, однако, то, что
само понятие закона или причинной связи опирается на высшую
234
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
трансцендентальную норму, именно на категорию необходимости.
Произведенный Кантом в «Критике чистого разума» анализ того про-
цесса мышления, который приводит к установлению естественно-на-
учных законов, и послужил окончательному уяснению значения
формальных норм вообще и трансцендентальных норм или катего-
рий в частности. Нормы или категории присущи нашему мышлению
как обязательные для него формы, значение и ценность которых
уясняются в процессе создания самой науки.
Вместе с тем естественно-научный закон благодаря своим фор-
мальным свойствам явился тем основанием, на котором только и
могут строиться истинно научные понятия. Путем индуктивных обоб-
щений самих по себе мы получаем продукты мышления, которые
не выражают нечто безусловно необходимое. Категория необходи-
мости присуща только причинным соотношениям или законам в ес-
тественно-научном смысле. Следовательно, только понятия, явив-
шиеся результатом обобщений, опирающихся на установление
причинных соотношений, могут быть признаны идеальными науч-
ными понятиями, так как только они выражают то, что безуслов-
но необходимо. Но в таком случае в совершенном и законченном ес-
тественно-научном знании закон и понятие суть одно и то же.
Действительно, будем ли мы говорить о законе тяготения или о поня-
тии тяготения, научный смысл наших суждений будет один и тот же.
Из всего вышесказанного ясно, что невозможно оспаривать нор-
мальный характер логики, ссылаясь на такие «неопровержимые
факты» как «присутствие на лугу дерева, против которого я сижу».
Подобными фактами занимается психология, как своею специаль-
ною областью, и она исследует их в причинной зависимости как не-
обходимо совершающиеся. Но ни один психический факт в отде-
льности, ни все они вместе не дают и не могут дать представления о
том, что такое научное знание как таковое.
Научное знание не имеет ничего общего с «неопровержимыми
фактами» непосредственных психических восприятий. Логика и
теория познания исследуют научное знание, а не психические вос-
приятия. Они имеют перед собой один поистине грандиозный
факт — величественное здание всей современной науки, т. е. все умст-
венное развитие человечества, как оно выразилось в науке. Предмет
их исследования составляют не отдельные научные сведения, кото-
рые являются содержанием нашего знания, а само знание. Задача ло-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 235
гики и теории познания заключается в том, чтобы, исходя из тех дан-
ных о научном познании, которые представляет современная наука,
исследовать и установить путь, которым человечество шло и должно
идти для добывания научных истин. Они должны определить, в чем
заключается правомерность науки или в чем ее оправдание. Задавать
вопрос о правомерности или оправдании науки не значит подвергать
сомнению или отрицанию существование или значение самой науки.
Этот вопрос касается лишь тех принципов, которые лежат в основа-
нии научного познания и их познавательной ценности, а не самого су-
ществования научного знания, принимаемого за данный факт.
Когда вспоминаешь исторические сведения о том, с каким трудом
пробивали себе дорогу к общему признанию самые основные исти-
ны современного естествознания, хотя бы гелиоцентрическая систе-
ма, то как-то не хочется верить, что теперь для доказательства естест-
венной принудительности научно истинного ссылаются на естест-
венную принудительность психических восприятий и слагающихся
из них представлений и процессов мышления. Еще сравнительно не-
давно каждая научная истина при своем появлении отвергалась боль-
шинством; не отрицавшие ее считались слепыми и сумасшедшими,
а провозглашавшие ее — безумцами. Правда, всякая научная истина
по своему смыслу устанавливает нечто данное, притом это данное
имеет для нашего сознания даже гораздо больше силы и значения,
чем факты, получаемые путем непосредственного психического вос-
приятия. Поэтому с течением времени наш психический механизм
так приспособляется, что мы постепенно начинаем признавать пер-
воначально отвергаемые истины как бы с естественно-психологи-
ческой принудительностью подобно непосредственно воспринимае-
мым фактам. Так, благодаря трехсотлетней умственной вышколке мы
мыслим факт вращения земли вокруг солнца не только в силу прин-
ципа логической последовательности, но в известном смысле и с ес-
тественной принудительностью, превращающей его как бы в неоп-
ровержимый факт непосредственно воспринимаемого нами пред-
ставления. Эта научная истина уже срослась с нашим психическим
механизмом. Мы теперь, действительно, не можем не мыслить ее, как
не можем не видеть дерева, против которого мы сидим. Но это ни-
сколько не устраняет того исходного и гораздо более важного логи-
ческого факта, что эта научная истина была первоначально познана
в силу принципа логической последовательности; она была утверж-
236
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
дена во имя устранения логических противоречий в мышлении и
в противовес всем, считавшимся в свое время неопровержимыми,
фактам. Настаивающие на естественной принудительности научно
истинного в нашем мышлении, очевидно, имеют в виду старые и
давно известные научные истины, которые успели настолько срод-
ниться с нашим психическим механизмом, что при поверхностном
взгляде на них даже не отличаются от других представлений, получа-
емых путем простых психических процессов’.
Итак, наиболее бесспорным свидетельством в пользу целесооб-
разности логических и методологических приемов, применяемых
современной наукой, служит все могучее здание новейшего естест-
вознания. Но значение этого свидетельства мало кем воспринимает-
ся в должном смысле. Правда, благодаря практической важности тех
завоеваний, которые естественные науки совершили в последние
века и особенно в истекшем XIX столетии, теперь каждое новое науч-
ное приобретение естествознания встречается обыкновенно с пол-
ным доверием. У современного человека развилось даже особенное
преклонение перед успехами естествознания, которое в свою оче-
редь приводит к твердой уверенности в правильности его методов.
К тому же сознание современного человека освоилось с мыслью
о возможности известных ошибок в этой области, вызывающих не-
обходимость вносить поправки в скороспелые выводы некоторых
естественно-научных изысканий. Таким образом даже ошибки, ис-
правляемые на основании тех же научных методов, подтверждают
достоверность естественных наук и укрепляют доверие к их методам.
Однако большинство преклоняющихся перед успехами естествозна-
ния сосредотачивает весь свой интерес на фактической стороне ес-
тественно-научных открытий и совсем не уделяет внимания самому
процессу познания. Поэтому наряду с прославлением безукоризнен-
ного совершенства естественно-научных методов очень широко рас-
пространено полное непонимание их существа. Люди, не приучив-
шие себя критически анализировать процесс научного познания,
обыкновенно видят только достигнутые путем его результаты, а не
самый этот путь. Вследствие этого они и приравнивают факты, уста-
’ В подтверждение того, что «истинное» обладает характером естественной
принудительности, ссылаются на то, что раз «ты видишь, ты понимаешь», то ты
не можешь не видеть и не понимать. Однако истину не видят и не понимают, а
истину признают или не признают. 4
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
237
навливаемые лишь благодаря сложному процессу мышления, кото-
рый требуется для естественнонаучных открытий, к данным, получа-
емым при непосредственных психических восприятиях.
Но анализом и установлением путей познания в уже вполне сложив-
шихся научных дисциплинах, каковыми являются естественные науки,
не исчерпываются задачи логики и теории познания. Они кроме того
считаются с тем несомненным явлением, что существует масса «неопро-
вержимых фактов», которые необходимо еще превратить в научно обра-
ботанные факты или в научное знание. Первое место среди массы этих
фактов, ждущих еще вполне целесообразной научной обработки и свое-
го превращения в истинно научное знание, занимают, несомненно,
факты, относящиеся к миру исторической действительности. Помимо
индивидуально-исторических явлений сюда относятся различного вида
социальные явления и вообще явления культурной человеческой жизни.
Новейшие логика и методология стремятся указать пути, по которым
следует идти, и средства, которыми надлежит воспользоваться, для того
чтобы превратить груду знаний о «неопровержимых фактах», известных
под именем исторических, социальных, государственных и правовых
явлений, в настоящие науки. Конечно, установление и определение ло-
гических и методологических форм и правил какой-нибудь научной
дисциплины идет всегда параллельно с развитием самой этой науки.
Иначе и не может быть, так как логические нормы и методологические
правила не изобретаются произвольно, а вырабатываются в соответ-
ствии с материалом и специальными задачами, которые преследует та
или другая наука. И в данном случае перед логикой и методологией воз-
никли новые задачи именно потому, что во второй половине XIX столе-
тия гуманитарные науки начали быстро развиваться. Развитие это выра-
зилось в накоплении массы научных данных и в выработке самых раз-
личных, по большей части друг другу противоречащих, теоретических
построений. Однако в последние два десятилетия по отношению ко всей
области гуманитарных наук наступил период раздумья. Все в них при-
зывало остановиться и подумать: с одной стороны, назрела потреб-
ность проанализировать уже произведенную в них научную работу и
отделить правильное от неправильного в ней, с другой, — все больше
сознается необходимость поискать надлежащих путей и средств для
того, чтобы внести в них новый порядок и новую жизнь.
Критическую проверку, оздоровляющий анализ и руководящие
Методологические указания, в которых нуждались все без исключе-
238
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ния гуманитарно-научные дисциплины, слагавшиеся под влиянием
самых различных, часто случайных идейных течений, могло со-
здать только широкое философское движение. Таким и явилось нео-
кантианство. Есть некоторая аналогия между положением естест-
венных наук в конце XVIII и в начале XIX столетий и современным
положением гуманитарных наук. Когда два столетия тому назад
впервые были созданы широкие естественно-научные обобщения
при помощи нового в то время принципа причинного объяснения
явлений природы, то скоро обнаружилась потребность определить
теоретико-познавательный характер основных предпосылок естест-
вознания, а вместе с тем и установить его границы. Высшим прояв-
лением этого процесса самосознания науки в конце XVIII столетия
была «Критика чистого разума» Канта. Так же точно исход из этого
положения, в котором находились гуманитарные науки в конце
прошлого столетия, был найден благодаря новому обращению
к критической философии Канта. Не подлежит, однако, сомнению,
что теоретика-познавательные предпосылки гуманитарных наук
еще многообразнее, задачи этих наук несравненно сложнее, а
опасность не найти границу научного знания и смешать науку с
философией в этой области гораздо больше, чем в области естест-
вознания. Этим и объясняется то обстоятельство, что различные
представители новокантовского движения, направившие свои уси-
лия на разработку принципов гуманитарно-научного знания, дают
неодинаковые указания относительно предпосылок, путей и мето-
дов, которые для него обязательны. Понятно также, что далеко не
все эти указания правильны.
С нашей точки зрения, наиболее плодотворным является то тече-
ние в неокантианстве, которое обращает свое главное внимание на
самый процесс познания. Оно проводит строгое разграничение
между нормами, обязательными в качестве средств познания,
и законами самого познания. Так как констатирование и выделение
этих норм связано с наибольшими затруднениями и на них сосредо-
точивается главный интерес представителей этого направления в нео-
кантианстве, то само это направление обыкновенно называют нор-
мативным. Создателями этого направления неокантианства являются
Хр. Зигварт, В. Виндельбанд и Г. Риккерт. К нему примыкают и некото-
рые неокантианцы, стоящие более или менее особняком и специально
разрабатывающие отдельные гуманитарно-научные дисциплины, как
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 239
Г. Зиммель* и Г. Еллинек127* ** Философы и ученые этого направления не
ограничивались лишь изучением самого Канта, а сразу поставили себе
задачу распространить принципы его философии на новые области
научного знания. Таким образом, они сосредоточили свой интерес на
тех выводах, которые необходимо извлечь из его философии для со-
временного научного развития вообще и методологически правиль-
ной постановки отдельных гуманитарных наук в частности. Эти выво-
ды должны внести порядок в то хаотическое состояние, в каком еще
недавно находились история, политическая экономия, социология,
правоведение и другие отрасли обществоведения и от которого они не
вполне освободились и до сих пор. Неокантианцы этого направления
отчасти сами взялись за разработку тех принципов, которые должны
послужить основанием для создания правильных понятий в этих спе-
циальных областях научного знания.
При изучении мира исторической действительности наиболее ярко
обнаруживается, что научное знание нетождественно с психическим
восприятием тех или иных фактов. Правда, явления этого мира пред-
ставляют для нас такой громадный интерес, что во многих случаях даже
простое констатирование, изложение и описание фактов, относящихся
к нему, составляет предмет научного знания. Таковы предметы истории,
описательной политической экономии и некоторых государственных
правовых дисциплин. Однако это отнюдь не значит, что эти науки толь-
ко воспроизводят факты, воспринимаемые нами с психической прину-
дительностью, и что доставляемое ими знание вырабатывается не при
помощи правил. Напротив, и в этих дисциплинах истинно научное зна-
ние создается не тогда, когда исследователь находится во власти психи-
ческой принудительности, а когда он в своих суждениях следует долж-
ному в интересах познания. Так, если мы возьмем, в частности, историю,
то, не говоря уже о сложной системе методологических правил, которые
историк должен соблюдать при восстановлении исторических фактов
’ Краткая оценка значения научных трудов Г. Зиммеля для социологии дана
во вступительной статье Б. А. Кистяковского к сочинению: Зиммель Г. Социаль-
ная дифференциация / Пер. с нем. И. А Ильина и Н. Н. Вокач. М.: Изд. М. и С. Са-
башниковых, 19Ю.
** Значение методологических исканий Г. Еллинека для более рациональной
Постановки наук о праве и государстве подвергнуто оценке во вступительной
статье Б. А Кистяковского к сочинению: Еллинек Г. Конституции, их изменения
и преобразования / Пер. с нем. СПб.: Право, 1907.
240
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
на основании скудных или противоречивых источников, сама выборка
тех или иных фактов и признание их историческими производится
в силу известных правил*. Методологический характер истории как
науки об индивидуальных событиях и обязательные для нее методо-
логические принципы вскрыты и выяснены вышеуказанными пред-
ставителями новокантовского движения. Эта теоретико-познаватель-
ная и методологическая задача выполнена В. Виндельбандом в его
этюде «История и естественные науки» и Г. Риккертом в его исследо-
ваниях «Границы естественно-научного образования понятий» и
«Науки о природе и науки о культуре».
Нетрудно убедиться в том, что переход от наук, излагающих и
описывающих явления исторической или социальной действитель-
ности, к наукам, устанавливающим закономерность этих явлений,
обусловлен применением целого ряда приемов и средств, соответ-
ствующих поставленной научной цели. Именно потому, что в этой
области большинство единичных явлений возбуждает в нас самый
живой интерес, выработка научных обобщений представляет в ней
чрезвычайные затруднения. Здесь сравнительно мало складывается
общих представлений путем естественных психических ассоциа-
ций. К тому же наиболее значительная часть этих обобщений воз-
никает в силу временных, местных и социально-групповых условий
и обстоятельств, т. е. имеет преходящее и субъективное значение.
Поэтому для выработки в этой области общезначимых, вневре-
менных и внепространственных обобщений не только нельзя ис-
ходить из обобщений, создавшихся с естественной принудитель-
ностью психических восприятий, и опираясь на них, как это
часто делается в естествознании, а наоборот, в большинстве
случаев надо порывать с ними. Таким образом, для обобщений в
гуманитарных науках еще в большей степени, чем для обобщений в
естественных науках, приходится преодолевать власть естественно
принудительных психических восприятий и следовать познава-
тельно должному. Иными словами, здесь мы имеем наиболее яркое
проявление того, что процесс научного познания подчинен не ес-
тественной необходимости, а логическому и методологическому
долженствованию.
* Ср.: Bernheim Е. Lehrbuch der historischen Methode und der Geschichts-
philosophie. 5 и 6 Aufl. Leipzig, 1908. S. 252 ff.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 241
Однако и в другом отношении гуманитарно-научное познание
сложнее и представляет больше затруднений, чем естественно-науч-
ное. В естественно-научном познании только процесс познания под-
чинен долженствованию, но само познание представляет сферу не-
обходимо совершающегося. Напротив, гуманитарно-научное познание
имеет дело с миром, в котором проявляется сознательная деятельность
человека. Ему приходится исследовать не только стихийные соци-
альные процессы, происходящие с естественной необходимостью, но
и воздействие на культурную общественную жизнь всякого рода
норм, начиная от промышленно- и социально-технических, перехо-
дя к государственно-правовым и заканчивая этическими, и эстети-
ческими нормами. Но нормы, как мы знаем, определяют что-либо
должное. Следовательно, соблюдение их приводит к тому, что осущест-
вляется долженствующее быть в промышленно- и социально-техни-
ческом отношении или в государственно-правовом, этическом и эсте-
тическом отношениях. Итак, не только процесс гуманитарно-науч-
ного познания подчинен принципу долженствования, но и само
познаваемое здесь представляет собой область как применения прин-
ципа необходимости, так равно и принципа долженствования.
Мы считаем теперь нужным перейти к выяснению значения этого
принципа в наиболее ценной его форме, именно как этического
долженствования.
III
Принцип этического долженствования, который вообще пред-
ставляется более бесспорным, чем принцип логического и методо-
логического долженствования, далеко еще не окончательно утверж-
ден в современном научном мировоззрении. Самостоятельность
его безусловно отрицается всеми теми учеными и мыслителями, ко-
торые так или иначе примыкают к позитивизму. Выше мы уже не
только указали на тот ход мысли, посредством которого позитивис-
там будто бы удается устранить принцип долженствования при ре-
шении этических вопросов и объяснении закономерности соци-
ального процесса, но и подвергли его анализу и критике. Здесь
в своих доказательствах теоретической несостоятельности этой
Точки зрения мы должны особенно выдвинуть те соображения, ко-
торые заставляют нас признать, что устранение позитивистами
242
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
принципа долженствования из этики и социальной науки есть ре-
зультат совершенно ошибочных приемов мышления.
Позитивисты отрицают принцип долженствования главным об-
разом в силу эволюционной точки зрения, применяемой ими ко
всему совершающемуся в мире. В данном случае они прослеживают
эволюционный процесс в различных сферах явлений, а именно
в физиолого-психологической, биологической и социологической,
и приходят к заключению, что этическое поведение человека надо
выводить из других начал, а не из принципа долженствования. Как ни
различны эти сферы эволюционирующих явлений, служащие им и
порознь, и в своей совокупности для того, чтобы объяснить появле-
ние нравственного поведения, они рассматривают их как последова-
тельные стадии одного и того же процесса развития. Поэтому рас-
суждения их всегда сводятся к одному и тому же. Они стремятся по-
казать, что в основании всех жизненных процессов, начиная от
низших — физиологических и заканчивая высшими — социологи-
ческими, лежат стихийные и бессознательные движения. Последние
происходят с естественной необходимостью, как и явления тяготе-
ния или химического сродства, но в то же время они способствуют
поддержанию жизни, а потому и кажутся нам как бы целесообразны-
ми. С пробуждением сознания многие чисто необходимые явления
воспринимаются нашим сознанием как должные, а с дальнейшим
развитием сознания по аналогии создаются представления о целом
ряде поступков как о должных.
В сфере физиолого-психологической в качестве примеров таких
явлений, совершающихся с естественной необходимостью, но под-
держивающих те или иные жизненные функции и потому произво-
дящих впечатление как бы целесообразных, обыкновенно приводят-
ся различные формы жизнедеятельности клеток. Тут фигурируют и
основные физиологические процессы, начиная от кровообращения
и заканчивая пищеварением, и процесс оплодотворения зародыше-
вой клетки, и различные рефлективные движения нервной систе-
мы, способствующие дыханию, пищеварению, защите тех или иных
органов и т. д. В сфере биологической в качестве примеров явлений
этого же порядка служат инстинкты самосохранения и продолже-
ния рода, в частности, как особенно яркий пример — материнский
инстинкт. Наконец, в сфере социологической указывают как на ана-
логичные явления на различные процессы приспособления, благода-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
243
ря которым сперва просто полезные или целесообразные действия
входят в общее употребление и затем уже независимо от их факти-
ческой пригодности предписываются обычаями в качестве обяза-
тельных для всех без исключения членов данной общественной
группы.
Дальше в ходе рассуждений позитивистов идут аргументы из об-
ласти тех явлений, повествование о которых позитивисты считают
по преимуществу историей этики. Обращаясь к этическим воззрени-
ям первобытных народов, они констатируют их полную противопо-
ложность этическим воззрениям культурных народов. Особенно вес-
ким доказательством, с их точки зрения, служат указания на «готтен-
тотскую мораль» и другие примеры подобных же представлений об
отношениях к ближним. С другой стороны, и в представлениях
о нравственно должном у культурных народов позитивисты обраща-
ют главное внимание на те черты их, которые свидетельствуют о их
неустойчивости, изменчивости и относительности. Здесь они видят
процесс развития, в котором отдельные стадии часто бывают прямо
противоположны друг другу. Единство его, с их точки зрения, заклю-
чается только в том, что это все один и тот же процесс последова-
тельно сменяющихся явлений.
На основании всего этого позитивисты приходят к заключению,
что нравственность есть исключительно продукт естественной эво-
люции. Представления о должном, по их мнению, первоначально
воспроизводят в сознании человека то, что естественно необходимо,
и являются, таким образом, лишь субъективным выражением этой
необходимости. В дальнейшем осложнении общественной жизни
новые представления о должном создаются по аналогии с первона-
чальными благодаря соображениям об удобстве, выгоде, пользе или
вообще целесообразности известных поступков. Всегда, однако,
представление о должном выражает только то, что необходимо для
человека и его рода, т. е. или для индивидуума, или для семьи, или для
социальной группы, или для нации, или, наконец, для всего челове-
чества. Итак, заключают обыкновенно позитивисты, нравственно
Должное, во-первых, не есть нечто самостоятельное, принципиально
отличающееся от того, что естественно необходимо, и, во-вторых, оно
крайне изменчиво и относительно, в нем нет ничего безусловного.
Ошибочность всех этих позитивистических рассуждений не под-
лежит никакому сомнению. Они основаны отчасти на таких грубых
244
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
логических и методологических погрешностях, что некоторые из
них достаточно только отметить, чтобы показать теоретическую не-
состоятельность всего этого якобы научного построения. Мы и не
считаем нужным здесь на них останавливаться и ограничимся лишь
перечислением их. В этой позитивистически-эволюционной теории
происхождения нравственности особенно поражают следующие
черты, свидетельствующие о том, что ее гносеолого-методологические
предпосылки непродуманны: прежде всего, невыясненность вопроса
о том, в чем заключается субстрат эволюции, приводящей к образова-
нию нравственности, или — то нечто, что постепенно развивается
в систему нравственных понятий; далее, совершенно произвольное
предрешение вопроса о возможности построить мировую эволю-
цию, начиная от низших чисто механических явлений тяготения ве-
щества и заканчивая высшими духовными проявлениями нравствен-
ного сознания, как единый непрерывный процесс, и обход всех пере-
рывов и скачков; наконец, ошибочное предположение, что лишь
недостаточно высокий уровень нашего научного знания мешает нам
установить переход некоторых форм в другие, хотя в этих случаях
мы имеем дело с принципиально различными явлениями, как, на-
пример, физическими и психическими, между которыми можно ус-
танавливать лишь параллели и аналогии, но не переходы и не разви-
тие одних в другие. Но для нашей специальной цели — показать са-
мостоятельность нравственного долженствования — гораздо важнее,
чем углубляться в эту невыясненность предпосылок эволюционизма,
обратиться к самим проблемам нравственности и вскрыть полное
непонимание их существа позитивистами и эволюционистами.
Сторонники позитивной философии отождествляют различные
психические переживания, содержание которых составляют пред-
ставления о взаимных отношениях между людьми, с принципами
нравственности. Тут, следовательно, они делаются жертвой ошибки,
похожей на ту, которая вкрадывается в их решение вопроса о науч-
ном знании, где простые психические восприятия внешних предме-
тов смешиваются ими с научным знанием. Но естественно-научное
знание, как мы отметили выше, завоевало все-таки самостоятельное
значение и ценность в мировоззрении современного человека. Его
значимость не ставят теперь в зависимость ни от мнений того или
другого авторитета, ни от суждений тех или иных общественных
групп, ни от решения большинства. Нам кажется теперь даже непо-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 245
нятным, как можно было в Средние века считать, что вопросы о свой-
ствах легких и тяжелых тел, о теплоте и холоде, о жидкостях
и т. Д. должны решаться на основании авторитетного мнения Аристо-
теля или какого-нибудь его арабского комментатора, а не на основа-
нии собственных или чужих более проверенных наблюдений и опы-
тов. Но лет через сто, вероятно, еще больше будут удивляться тому,
что в XIX столетии под влиянием эволюционной теории и изучения
нравов первобытных народов придавалось громадное значение при
решении вопроса о сущности нравственных принципов мнению ка-
кого-нибудь готтентота или зулуса о том, как надо относиться к своим
ближним. Однако современные позитивисты и эволюционисты идут
еще дальше: они считают, что сами принципы этики устанавливаются
социальными группами. Согласно их взглядам, окончательное реше-
ние вопроса о том, что нравственно и что безнравственно, будет при-
надлежать наиболее многочисленной социальной группе или боль-
шинству человечества. Таким образом, нравственные принципы, с их
точки зрения, представляют собой совершенно произвольные уста-
новления сперва отдельных лиц и племен, затем социальных групп и
народов и наконец всего человечества, или, вернее, его большинства,
так как полное единогласие в произвольно решаемых вопросах
недостижимо.
Ясно, однако, что здесь мы имеем дело с полным непониманием
того, что такое нравственный принцип. Ведь значимость нрав-
ственного принципа имеет тот же смысл, как и значимость на-
учной истины. Она не находится ни в какой связи с тем, как от-
носится к нравственному принципу та или иная часть человечес-
тва, хотя бы, это было его большинство или даже все человечество.
Сознан ли нравственный принцип человечеством и открыта ли
им научная истина или нет, имеет громадное значение для само-
го человечества и его судьбы, но не для нравственного принципа
как такового и не для научной истины самой по себе-, как арифме-
тическое положение 2x2=4 или научная истина о вращении земли
вокруг солнца сохраняли свою полную силу даже тогда, когда они
никому не были известны, так же точно и нравственный принцип
сам по себе ничего не теряет и ничего не приобретает от того, боль-
шим или малым количеством лиц он сознан.
Позитивисты и эволюционисты потому и отождествляют нрав-
ственно должное с естественно необходимым, что они не вникли
246
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в смысл нравственного принципа. Это принцип оценки, устанавли-
вающий различие между добром и злом. Все согласное с добром
предписывается нравственным принципом как должное, все несо-
гласное с ним отвергается им как недолжное. Но добро и зло одина-
ково естественно необходимы. Природа, как мы указали выше, без-
различна к нравственному и безнравственному. Только нормальное
сознание в силу нравственного принципа устанавливает эти разли-
чия. Следовательно, мы имеем, с одной стороны, принцип безразли-
чия, принцип естественного хода вещей, это — принцип необходи-
мости, а с другой — принцип установления различий и оценки,
принцип нравственной деятельности и культурного строитель-
ства, это — принцип долженствования. Отождествлять их или вы-
водить их друг из друга — это значит не понимать смысла ни того, ни
другого.
Но далее, если мы вникнем в смысл нравственного принципа, мы
должны будем признать также его безусловность. Здесь мы опять
имеем свойство, одинаково присущее как нравственному принципу,
так и научным истинам. Никто, конечно, не станет утверждать, что
арифметическое правило 2x2 = 4 или астрономическая истина о
вращении земли вокруг солнца имеют относительное значение,
ввиду явной бессмыслицы такого утверждения. Таким же явным из-
вращением смысла научных истин является предположение, которое
склонны делать прагматисты, что научные истины сами по себе эво-
люционируют* В этом случае свойства человеческого ума и мысли
приписывают научным истинам. Но совершенно так же и нравствен-
ный принцип по самому своему смыслу несовместим ни с относи-
тельным значением, ни с эволюционной изменчивостью. Нельзя
приписывать нравственному принципу свойств, присущих нрав-
ственному сознанию человека, что обыкновенно делают позитивис-
ты и эволюционисты. Они принимают процесс постепенного про-
никновения нравственного принципа в сознание как отдельного че-
ловека, так и всего человечества, а следовательно, и относительное
приближение этого сознания к полному уразумению этого принци-
па, а также возрастающую способность человека воплощать этот прин-
цип в социальных отношениях, несмотря на их все увеличивающуюся
'Яковенко Б. В. Обзор американской философии. Логос, 1913. Кн. 3-4.
С. 269-343, особ.: С. 318 и сл.
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
247
сложность и запутанность, за процесс развития самого нравствен-
ного принципа. Понятно, что этот якобы развивающийся нрав-
ственный принцип представляется им обладающим лишь относи-
тельным значением. В лучшем случае они готовы признать, что из-
вестные нравственные принципы, проникая постепенно в сознание
все более широких кругов человечества, приобретают логическую
общность. Но и тут они обыкновенно смешивают человечество как
целое или совокупность всех людей и человечество как родовое по-
нятие человека. Поэтому фактическое проникновение нравствен-
ного принципа в сознание большинства или всех людей они при-
нимают за сообщение самому нравственному принципу логической
общности. Несомненная ошибочность всего этого способа рассуж-
дения объясняется, конечно, тем, что эволюционисты, как мы указа-
ли уже выше, совершенно некритически относятся к предпосылкам
всех своих научных построений. В частности, утверждая всеобщ-
ность эволюционного процесса, они не считают нужным предвари-
тельно выяснять, все ли эволюционирует, или же есть нечто, что
не эволюционирует.
Итак, мы должны признать, что нравственный принцип по само-
му своему смыслу неизменен и безусловен. Он устанавливает не то,
что необходимо совершается, а то, что создается человеком при ис-
полнении им своего долга. Но в чем заключается это должное? Где та
формула, в которой оно выражено? Самостоятельно искать его нам
не приходится, так как оно давно формулировано различными рели-
гиозными реформаторами, а благодаря Канту мы имеем и его науч-
но-философское обоснование. Наиболее совершенная его формули-
ровка дана почти две тысячи лет тому назад в Евангелии128. В этой
формулировке нравственного принципа устанавливается, с одной
стороны, известное запрещение: «Не делай другому того, чего не же-
лаешь самому себе», с другой — предписание определенных положи-
тельных действий: «Люби ближнего твоего, как самого себя».
Мистики и метафизики видят в том обстоятельстве, что этический
принцип был первоначально формулирован в качестве религиозной
заповеди, доказательство того, что чистой этики, якобы, не существует
и что всякая этика имеет свое основание в религии. Они полагают,
что должное может предписываться человеку только как повеление
Высшей Воли. Поэтому они и постулируют для этики Высшее
Существо и Откровение. Но здесь сказывается лишь известное пред-
248
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
взятое мнение, т. е. простое нежелание мистиков и метафизиков по-
смотреть на этические вопросы с чисто научной точки зрения. К со-
жалению, они всегда излишне торопятся поскорее броситься в без-
дны мистики и метафизики и окунуться с головой в их пучины. К ним
постоянно приходится обращать призыв не приписывать всуе Богу
того, что есть дело человеческое.
Научная философия обязана Канту теоретическим обоснованием
чистой этики и отграничением ее от религии. В своих сочинениях
«Критика практического разума» и «Основоположение к метафизике
нравов» Кант неопровержимо выяснил и показал как самоочевид-
ную истину, что этический принцип по самому своему смыслу не
только безусловен, т. е. представляет из себя «категорический им-
ператив», но и автономен, т. е. что он есть результат самозако-
нодательства человеческой воли. Всякое гетерономное предписание,
т. е. исходящее из другой, хотя бы Высшей Воли, не есть этическое
предписание. Оно или выше его, например, религиозная заповедь, тре-
бующая не только нравственного поведения, но и святости, или ниже
его, например, какая-нибудь норма позитивного права.
Вместе с тем Кант дал более точную, очищенную от посторон-
них элементов формулировку этического принципа. Две основные
формулы установленного им «категорического императива» гласят:
1. «Действуй так, чтобы правило твоей деятельности посредством
твоей воли стало всеобщим законом»; 2. «Действуй так, чтобы челове-
чество, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, всегда употреб-
лялось тобою как цель и никогда как средство». Итак, формальный
признак этического принципа заключается в том, что устанавливае-
мый этической волей закон должен обладать всеобщей значимостью.
По существу, этот принцип утверждает, что всякий человек есть са-
моцель. Отсюда вытекает признание равноценности человеческих
личностей.
Теперь мы можем ясно видеть разницу между чисто этической
формулировкой нравственного принципа, установленной научной
философией, и его религиозной формулировкой, сперва проникшей
в сознание человечества. На место заповеди любви становится обя-
занность признавать всякого человека самоцелью, а всех людей —
равноценными друг другу. К сожалению, на эту разницу совсем не
обращают внимания. С двух прямо противоположных сторон ее
стремятся стереть и затушевать. Как мистики и метафизики, так и по-
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество
249
зитивисты относят обыкновенно заповедь любви к области этического
долженствования. Первые, по принципу, смешивают этику с религией,
вторые отрицают за религией всякое право на существование и не хо-
тят уделить ей даже несомненно принадлежащую ей сферу. Ошибка,
которую делают в этом случае мистики и метафизики, должна быть
нам ясна уже из вышесказанного. Что касается позитивистов, то они,
следуя в отнесении любви к ближним к этике за О. Контом, обыкновен-
но забывают о том, что О. Конт выдвинул заповедь любви не в своей
системе позитивной философии, где этика для него была лишь частью
социологии, а в системе позитивной политики, когда он исходил уже
из своей религии человечества. Следовательно, и для него заповедь лю-
бить ближних, как самого себя, была не этической нормой, а религиоз-
ной заповедью. В качестве этического долженствования устанавлива-
ется только обязанность признавать ближнего равноценным самому
себе. Любовь к ближним создается не автономной волей, а некоторым
космическим или религиозным чувством. Для того, чтобы вполне лю-
бить ближних, как самого себя, мало быть безусловно нравственным
человеком. Для этого надо стать святым.
Часто указывают на формальность и бессодержательность катего-
рического императива, формулированного Кантом. Конечно, в том
специальном смысле, который придается этим определениям в кри-
тической философии, категорический императив надо признать та-
ковым, ибо иным он и не должен быть. Однако существо общезначи-
мых форм, устанавливаемых трансцендентальной философией, по
большей части превратно понимается. Это приводит обыкновенно
к тому, что к этическому принципу предъявляются совершенно несо-
ответственные требования. Источником всех недоразумений служит
то обстоятельство, что не только самый этический принцип, но и
всю систему этических норм человек должен извлечь в конце концов
из существа своего духа. Многие ошибочно понимают это в том
смысле, что самый этический принцип должен быть таков, чтобы из
него можно было дедуцировать129 систему этики. Одни сторонники
этого взгляда и пытаются выводить из категорического императива
Дальнейшие этические положения и затем строить из этого целую
систему. Напротив, другие доказывают, что категорический импера-
тив, формулированный Кантом, непригоден для этой цели; на осно-
вании этого они делают заключение, что он еще не вполне выражает
этический принцип. Они думают, что в будущем еще должна быть
250
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
найдена такая формулировка этого принципа, которая могла бы вы-
полнить вышеуказанные требования. Но все эти рассуждения отно-
сительно того, каким должен быть этический принцип, исходят из
совершенно ложных предпосылок.
Прежде всего в обыденном смысле этический принцип вовсе не
бессодержателен. Обязанность рассматривать всякого человека как
самоцель и признавать, что все люди равноценны, полна глубокого
внутреннего смысла. Во всяком случае, этический принцип гораздо
более содержателен, чем соответствующие логические принципы
тождества, противоречия, достаточного основания и исключенного
третьего. Но из этого не следует, что из этического принципа можно
вывести все содержание этической жизни. Как из вышеназванных
логических принципов самих по себе нельзя построить науки, хотя
они лежат в основании всего научного знания, — ибо наука созда-
ется только путем познания данного нам эмпирического мира,
построенного при помощи трансцендентальных форм мышле-
ния, — так же точно и этическая система не может быть выведе-
на из этического принципа. Для этого прежде должна быть создана
основанная на этическом принципе культурная общественность со
свойственной ей промышленной и социальной техникой и государ-
ственно-правовой организацией. Только имея в виду всю многооб-
разность форм социальной жизни, создаваемых культурной обще-
ственностью, можно построить подлинно научную систему этики.
Итак, этическая система не создается философскоймыслью из себя
самой. Как бы ни был гениален тот философ, который поставил бы себе
такую задачу, он не смог бы ее выполнить. Ибо этическая система, по-
добно науке, творится всем человечеством в его историческом развитии.
Это творчество не есть эволюционный процесс, обусловленный различ-
ными стихийными силами, например, слепыми силами физико-психи-
ческой организации человека или простым развитием социальных от-
ношений. Напротив, оно есть результат вполне сознательных этических
действий людей, совершенных во имя категорического императива.
Хотя из этических действий складывается этическая жизнь человека,
а совокупность индивидуальных этических жизней в своей сумме как бы
составляет этическую жизнь общества, этическая система не может быть
создана лишь путем индивидуальных этических усилий. Эту ошибку
всегда делал Л. Н. Толстой; и она чрезвычайно характерна для всех эти-
ческих и религиозных анархистов. Они не видят того, что этическая
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 251
система творится не только индивидуальными этическими действиями,
но и путем создания культурной общественности. В качестве предпо-
сылки этической системы необходима сложная экономическая жизнь
с вполне развитой промышленной техникой, правильная социальная
организация с соответственной социальной техникой, только зачатки
которой мы имеем в школьном деле, санитарной охране и т. п., и, нако-
нец, государственно-правовые учреждения. Последние подлежат, конеч-
но, существенным усовершенствованиям, но они не могут быть совсем
упразднены в силу целого ряда их формальных достоинств и преиму-
ществ. Однако исходный пункт и основание этической системы состав-
ляет все-таки этический принцип, наиболее правильно формулирован-
ный Кантом в его категорическом императиве.
Теперь, когда мы выяснили как смысл и сущность этического при-
нципа, так и его значение для культурной общественности, мы не
можем больше сомневаться в самостоятельной значимости этического
долженствования для познания социального мира. Но для того чтобы
застраховать себя от всяких уклонений и гарантировать себе вполне
правильный путь в этом познании, мы должны устранить еще одно не-
доразумение. Это недоразумение тем опаснее, что многим оно кажется
лишь последовательным проведением этического идеализма, и в то же
время оно необходимо связано с уклоном к метафизическому идеа-
лизму. Оно заключается в безусловном противопоставлении науки и
этики, бытия и долженствования. Некоторые идеалисты, стремясь
обосновать самостоятельность долженствования, приходят в своих
рассуждениях к заключению, что оно во всем противоположно бытию.
Они утверждают, что наука имеет дело с данным миром, т. е. с извест-
ным бытием, напротив, предмет всякой этики, не исключая и этики со-
циальной, есть нечто заданное, т. е. лишь долженствующее быть.
Отсюда они и устанавливают в сфере научного знания безусловную
противоположность между истиной и ее объектом — бытием, с одной
стороны, и долженствованием с его результатом — нравственным по-
ведением, с другой, а в сфере онтологии — между сущим и должным*.
‘ В последнее время была сделана попытка использовать безусловное проти-
вопоставление бытия и долженствования для построения якобы чисто юриди-
ческой теории государственного права. Ср.: Kelsen Hans. Hauptprobleme der
Staatsrechtslehre. Tubingen, 1911 u. Hans Kelsen. Grenzen zwischen juristischer und
soziologischer Methode. Tubingen, 1911. Теоретическая несостоятельность этой
попытки вскрыта ниже.
252
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но это столь соблазнительное по своей ясности и определеннос-
ти рассуждение совершенно ошибочно. Прежде всего, эмпирическое
бытие не есть лишь нечто данное. Еще в древнегреческой филосо-
фии было выяснено, что непосредственно нас окружающее эмпири-
ческое бытие состоит из непрерывного движения, т. е. из постоянно-
го возникновения и исчезновения. Поэтому тогда же было признано,
что задача философии заключается в том, чтобы за этим изменчи-
вым и кажущимся бытием познать истинно сущее бытие. Наряду
с этой задачей онтологического характера, остающейся уделом чис-
той философии и до сих пор, наука Нового времени выдвинула, как
мы видели, и строго научную задачу познать эмпирическое, постоян-
но возникающее и исчезающее бытие как необходимо совершающее-
ся бытие. Но далее, еще менее мы можем рассматривать научную ис-
тину как нечто данное. Поскольку она есть цель нашего познания,
она нам задана. В этом ряду, как мы выяснили выше, она подчинена
познавательно должному. Только поскольку истина есть уже познан-
ное, предмет ее заключается в уразумении данного нам бытия. Однако
нельзя забывать, что и тут главный интерес научной истины направ-
лен отнюдь не на саму данность эмпирического бытия. Ведь содержа-
ние естественно-научного познания составляет не просто данное
бытие, а бытие, необходимо совершающееся; содержание же соци-
ально-научного познания слагается даже из бытия не только необхо-
димо совершающегося, но и создаваемого человеком в качестве
должного бытия.
С другой стороны, и должное не есть нечто лишь заданное.
Таковым оно является только как психическое переживание или как
предмет волевых решений. Но этически должное не остается лишь
в сфере нашего сознания в виде этических решений, а и проявляется
постоянно вовне в виде этических действий. Таким образом из за-
данного оно постоянно превращается в данное. Из совокупности
этических действий и той организации, с которыми они связаны, со-
здается, как мы видели, особый вид бытия, именно культурная обще-
ственность. Этот совершенно новый мир, мир ценностей, мир куль-
туры возвышается рядом с миром природы и перерастает его.
Сознание человечества, особенно в XIX столетии, всецело заполнено
мыслью о том, что человек не есть просто дитя природы, а и творец
культурных благ. Поэтому и философия в этом столетии, главным об-
разом в лице Гегеля, ставит своей задачей философское постижение
Социальные науки и право. Отдел первый. Общество 253
------------------------------------------------------------
наряду с природой и культуры. Из современных философов наибо-
лее ярко показал, что чистая этика имеет дело не столько с волевыми
решениями, обусловленными категорическим императивом, сколько
с особым видом бытия, создаваемым этическими действиями,
Г. Коген’. Это несомненная заслуга его «Системы философии».
К сожалению, у нас не обращают внимания на то, что «Система фило-
софии» Г. Когена имеет не научно-философский, а чисто онтологи-
ческий характер и что, в частности, его «Этика чистой воли» последо-
вательно деонтологична130. Вследствие этого из идей Г. Когена в на-
шей социально-философской литературе были сделаны ошибочные
выводы относительно социально-научного познания и, в частности,
познания сущности права"
* Cohen G. System der Phylosophie. Zweiter Teil. Ethik des reinen Willens. 2 Aufl.
Berlin, 1907. См. особ.: c. 12-13, 21-25, 37, 47, 71, 82 f, 177, 261, 283, 331, 391 f,
417 f, 420,422,425,434.
" Я имею в виду крайне неудачную попытку В. А. Савальского использовать
«Систему философии» Г. Когена в полемических целях против того научно-фи-
лософского направления, которое здесь отстаивается. В своем исследовании
«Основы философии права в научном идеализме. Марбургская школа филосо-
фии: Коген, Наторп, Штаммлер и др.» (М., 1908) В. А. Савальский делает мне
честь, ставя мое имя рядом с такими именами как В. Виндельбанд, Г. Риккерт,
В. G Соловьев, П. И. Новгородцев и, объединяя нас под общим именем «неофих-
теанцев», ведет с нами спор по всем основным вопросам теории познания и
этики (Назв. соч., с. 8, 349; ср. также с. 257 прим., 267 прим.) Я оставляю здесь
в стороне само обозначение «неофихтеанцы», мало обоснованное и употребля-
емое в значительной мере также в полемических целях. По существу, однако,
самый спор представляется мне основанным на недоразумении. В. А. Саваль-
ский не замечает того, что научно-философское течение, к которому я примы-
каю, обращает свое главное внимание на процесс познания; напротив, Г. Когена
в его «Системе философии» интересует по преимуществу познанное или пред-
мет познания. Ошибка В. А. Савальского объясняется тем, что он недостаточно
вник в разницу между идеями, изложенными Г. Когеном в его сочинениях, по-
священных истолкованию Канта, и теми идеями, которые составляют содержа-
ние его собственной «Системы философии». Он даже утверждает, что «вторая
система Когена формально (но не по существу, как думает Коген) порывает с
Кантом, излагает доктрину заново, в другом архитектоническом порядке и в но-
вых терминах» (с. 30), но не доказывает, почему он считает, что между ними нет
принципиального различия (с. 142), и что это «как бы одно и то же здание, воз-
веденное в двух различных стилях» (с. 29). Усвоив эту точку зрения на соотно-
шение между двумя системами идей, заключающимися в сочинениях Когена,
В. А. Савальский изложил вторую систему идей Когена в неправильном освеще-
нии первой из этих систем. Это выразилось и внешним образом в том, что он
обратил очень мало внимания на основное сочинение собственной «Системы
Философии» Г. Когена, на «Логику чистого познания». Но между идеями, изло-
254
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Из всего вышесказанного ясно, что нельзя ни сопоставлять, ни
противопоставлять истину или бытие, с одной стороны, и долженст-
вование — с другой. Долженствование может быть поставлено рядом,
а также противопоставлено с необходимостью. Это две категории, оди-
наково важные как для научного познания, так и для всей культурной де-
ятельности человека. Напротив, бытие не может быть приурочено ни к
одной из этих категорий исключительно, так как оно имеет отношение
и к одной, и к другой. Поэтому с полным основанием можно говорить
о различных видах бытия, а именно бытии природы, бытии культурной
общественности, бытии художественных произведений. Также точно и
в сфере онтологической совершенно ошибочно противопоставлять
сущее должному. Здесь могут быть поставлены рядом, а также противо-
поставлены, природа и культура, материя и дух, сущее и ценное.
Теперь, когда мы вскрыли значение должного как для процесса на-
учного познания, так и для нравственной деятельности человека, мы
можем возвратиться к вопросу о научной философии. Наш анализ на-
учных задач, разрешение которых поставлено в последнее время на
очередь, должен был нас убедить в чрезвычайной сложности и трудно-
сти их. Дальнейшее созидание научного знания не может уже произво-
диться посредством прежних приемов и навыков, вырабатывавшихся
от случая к случаю, недостаточно планомерно и целесообразно. Для
того чтобы и мир культурной общественности сделать объектом под-
линного научного знания, нужны гораздо более целесообразно разра-
ботанные средства научного познания. В первую очередь для этого
нужно, чтобы научное знание само себя осознало. Выражением этого
самосознания научного знания и является философия. Но одним вопро-
сом о научном знании не исчерпывается, как мы видели, содержание
женными Г. Когеном в первой серии его сочинений, и идеями, заключающимися
в его «Системе философии», в действительности есть большая разница. В пер-
вых сочинениях Г. Коген, следуя за Кантом, интересуется по преимуществу про-
цессом познания в его гносеологическом истолковании; напротив, в «Системе
философии» он сосредоточивает свой интерес на познанном в его онтологи-
ческом смысле. Разница между этими двумя точками зрения выяснена по суще-
ству и совершенно независимо от философских идей Г. Когена в сочинении:
Rickert Н. Zwei Wege der Erkcnntnissthcorie. Transcendentalpsychologie und
Transcendentailogic. Halle a. d. S. 1909, особ. c. 24,35,47 и ел. См. русск. пер.-. Новые
идеи в философии. СПб., 1913. Сборн. 7. С. 28,43, 59 и сл. Обстоятельная крити-
ка исследования В. А. Савальского дана в статье П. И. Новгородцева «Русский
последователь Г. Когена» (Вопросы философии и психологии. Кн. 99- Отд. II.
С. 631-661).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 255
___“
научной философии. Кроме проблем созидания научного знания, она
включает в себя и проблемы этической деятельности и эстетического
творчества. Таким образом, везде, где человеческий дух проявляет себя
в своей подлинной сущности, где ценное становится на место лишь
необходимо существующего, где создаются культурные блага и отстаи-
вается культурная общественность, там научная философия призвана
сказать свое решающее и освобождающее слово.
Отдел второй. ПРАВО
V. Реальность объективного права*
I
Среди других отделов философии совершенно особое место за-
нимает философия общественности. От культурных благ, с которы-
ми связаны остальные отрасли философии, человек легко, хотя бы
по видимости, может отказываться. Можно отрицать науку и пропо-
ведовать скептицизм131, солипсизм или крайний агностицизм132.
Чрезвычайно просто не признавать значения искусства, и притом
не только отдельных видов его, но и искусства вообще. Наконец,
можно не иметь никаких религиозных переживаний и быть не толь-
ко атеистом, но и в подлинном смысле безрелигиозным человеком.
Напротив, по отношению к общественности человек поставлен
* Этот «критико-методологический этюд» был первоначально напечатан в
Международном ежегоднике философии культуры «Логос» (М., 1910. Кн. II.
С. 193-239). Высказанные в нем идеи встретили отчасти очень сочувственный
отклик Ср.-. Новгородцев П. И. Психологическая теория права и философия ес-
тественного права // Юридический вестник М., 1913. Кн. III. С. 8,11, 13 примеч.
Но с другой стороны, представленная здесь критика психологической теории
права Л. И. Петражицкого подверглась ожесточенным нападкам со стороны уче-
ников и последователей последнего. Может быть, это произошло оттого, что
одному из возражавших критика эта показалась «наиболее серьезной». Ср.: Ива-
нов Г. А. Психологическая теория права в критической литературе. СПб., 1913-
С- 2. По преимуществу полемический характер возражений против высказан-
ных здесь методологических идей, к сожалению, лишил их подлинно научного
интереса. Ср. мою статью; «Кризис юриспруденции и дилетантизм в филосо-
фии» (Юридический вестник. М., 19М. Кн. V. С. 70-106). Однако за отдельные
Указания, особенно относительно некоторых неточностей, вкравшихся в мое
изложение теорий Л. И. Петражицкого, я приношу здесь авторам, сделавшим их,
искреннюю благодарность.
256
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в совершенно особое положение. Здесь личное отрицание, непри-
знание, изолирование себя часто не имеет никакого значения.
Общественность вторгается в жизнь каждого сама, помимо его воли
и желания. Правда, при современном высоком культурном уровне и
остальные культурные блага приобрели известную силу принуди-
тельности. Но разница несомненно существует, и общественность со
своими принудительными запросами гораздо настойчивее и непо-
средственнее затрагивает личную жизнь каждого. Если даже признать
эту разницу лишь относительной и временной, то она все-таки чрез-
вычайно характерна для современной культурной эпохи. Та страст-
ность, которую современные аморалисты и анархисты вносят в свою
проповедь, показывает, как чувствительно воспринимается некото-
рыми это свойство общественности.
Но, конечно, не идеальная сфера нравственности, а более реаль-
ная область права придает общественности этот характер.
Господство общественности над личностью создается правом, глав-
ным образом, благодаря его свойству как бы извне вторгаться в
жизнь человека. Этому способствует и государственная организа-
ция, направленная на осуществление правовых норм, и сила обще-
ственного мнения, отстаивающая ненарушимость основных право-
вых принципов, и, наконец, укоренившиеся побуждения в каждой
отдельной психике, постоянно всплывающие на поверхность со-
знания и предъявляющие к нему властные требования. Если послед-
ние по своему существу относятся к сфере внутренних душевных
переживаний, то та внезапность, настойчивость и мощь, с которы-
ми они обыкновенно пробуждаются, производит тоже впечатление
чего-то внешнего.
Несмотря, однако, на это доминирующее значение права в совре-
менной культуре, вопрос о том, что такое право, и в частности объек-
тивное право, как совокупность действующих правовых норм, чрез-
вычайно спорный в науке. Теперь стало общим местом положение,
что истинное существование права не в статьях и параграфах зако-
нов, напечатанных в кодексах, не в судебных решениях и не в других
постановлениях органов власти, касающихся правовых вопросов,
а в сознании как всего общества, так и отдельных членов его. Однако
эта в общем верная точка зрения, несомненно, только затруднила ре-
шение вопроса о том, в чем заключается реальность объективного
права и какую часть общественной культуры оно составляет. В самом
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
257
деле, право как элемент нашего сознания может существовать в двух
видах: или как чисто психическое явление, т. е. известная совокуп-
нОсть представлений, чувствований и волевых побуждений, или же
как норма, или, вернее, совокупность норм, которым мы придаем
сверхиндивидуальное значение и которые возникают в нашем со-
знании с определенными требованиями долженствования и обя-
занности. Возможны различные комбинации этих двух взглядов на
право как элемент нашего сознания и различные переходы от од-
ного к другому. Посредствующим звеном между одним и другим
обыкновенно служат социально-психические явления. Но и соци-
ально-психические явления можно истолковывать и в чисто психо-
логическом, и в нормативном смысле. Таким образом, как бы ни ка-
зались по внешности разнообразны взгляды на право как элемент
нашего сознания, их всегда можно свести к двум вышеуказанным
основным воззрениям. Только эти два воззрения и имеют принци-
пиальное значение, а потому, посчитавшись с ними, мы посчитаем-
ся со всеми переходными видами психологически-нормативного
понимания права.
Однако мы должны сразу указать на то, что ни психологическое,
ни нормативное понимание права, поскольку они последовательно
рассматривают право лишь как элемент сознания, или только как
продукт человеческого духа, не могут дать удовлетворительного от-
вета на вопрос о том, что такое объективное право. Оба эти воззре-
ния на право при односторонней разработке их исключительно
в свойственном каждому из них направлении необходимо приводят
в конце концов к отрицанию объективного права как такового. Они
придают объективному праву такой смысл, который совершенно не
соответствует его истинному значению. На место твердой основы
общественного порядка, создаваемого системой положительного
права, они ставят ряд переживаний и их объективирование. И психо-
логическое, и нормативное понимание права в этом случае солидар-
ны; они только каждое по-своему толкуют сущность переживаний,
образующих право.
Для того чтобы уяснить себе это свойство психологических и
нормативных теорий права, возьмем самые типичные построения
их. Наиболее определенно чисто психологическое истолкование
объективного права было дано Бирлингом133. Правда, Бирлинг из-
вестен как основатель и проповедник так называемой теории при-
258
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
знания’ Сущность этой теории сводится к тому, что право есть
совокупность норм, основной признак которых, отличающий их
от всех остальных видов норм, заключается в признании их опре-
деленной группой людей правилами внешнего поведения для всех
принадлежащих к этой группе. Но, упорно настаивая на том, что
основной признак права — «признание», Бирлинг ни разу не дал
исчерпывающего анализа самого понятия признания. Между тем
слово «признание» имеет различные значения: признание может
быть или индивидуальным, или коллективным; в свою очередь, то
и другое признание может оказаться или чисто психологическим,
т. е. быть результатом естественных побуждений и движений (ин-
дивидуальной или коллективной) психики, или же нормативным,
т. е. сознательным усвоением признаваемого как должного. Под
словом признание скрывается, таким образом, целый ряд различ-
ных понятий, которые необходимо строго отграничивать друг
от друга; а потому, не являясь единым неразложимым определе-
нием, «признание» не может быть возведено в основной признак
действительно научно построенного понятия права. Однако оп-
ределение понятия права «признанием» именно потому, по-види-
мому, и кажется привлекательным Бирлингу, что благодаря ему
основной признак права — «признание» — оказывается столь мно-
гозначным. Это особенно ясно из тех рассуждений Бирлинга, где
он доказывает, что зерно истины в старых теориях права — «дого-
ворной», «общей воли» и «теократической» — заключается по-
стольку, поскольку они имели в виду именно «признание».
Тем не менее, некоторые критические замечания (особенно упрек
А. Тона, что понятие признания «бесцветно и недостаточно улови-
мо») заставили Бирлинга остановиться на самом понятии признания.
Ко второй части своего сочинения — «К критике основных юриди-
ческих понятий» Бирлинг присоединил приложение — «О понятии
* Впервые Бирлинг высказал эту теорию в критической заметке: «1st das
Recht einer freien Vereinskirche Recht im juristischen Sinne?» (Zeitschr. fur
Kirchenrecht. Bd. X. Tiibing., 1871. S. 442 ff.). Затем он отстаивал ее в критиче-
ской статье: «Das Wesen des positiven Rechts und das Kirchenrecht» (Ibid. Bd. XIII-
S. 256 ff.). Систематически развивает свои взгляды Бирлинг в сочинениях: «Zur
Kritik der juristichen Grundbegriffe» (Th. 1. Gotha, 1877; Th. II, Gotha, 1883) и
«Juristische Prinzipienlehre» (Bd. I. 1893; Bd. II. 1898; Bd. III. 1905; Bd. IV. 1911)-
Ожидается выход пятого и последнего тома.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
259
признания и в частности о непрямом признании». Нельзя сказать,
чтобы в этом приложении Бирлинг давал полный анализ всех тех
смыслов, которые вкладываются в слово «признание» и которыми он
часто пользуется сам. Анализ этот далеко не полон, но он интересен
потому, что заставил Бирлинга склониться к определенному чисто
психологическому пониманию «признания». Этого понимания
Бирлинг в общем и придерживается при дальнейшем развитии своей
теории, хотя он не чуждается от времени до времени и других смыс-
лов слова «признание», тем более что он так и не дал себе отчета
в многоликости своего определения*
Но в одном случае Бирлинг последовательно придерживается
чисто психологического понимания своего основного признака по-
нятия права, именно при истолковании природы объективного права.
Внешнее и независимое от нашей психики существование объектив-
ного права он объявляет лишь видимостью и признает его кажущим-
ся явлением. Этот взгляд Бирлинг развил в своем систематическом
труде— «Учение о юридических принципах». Обсуждая здесь вопрос
об объективном праве, он утверждает: «Общей склонности челове-
ческого духа соответствует стремление представлять себе право пре-
жде всего как нечто объективное, существующее само по себе над
членами правового общения. Конечно, это имеет известную практи-
ческую ценность. Но из-за этого нельзя забывать, что “объективное
право”, даже если оно получило в писанном праве своеобразную
внешнюю форму, всегда остается лишь видом нашего воззрения на
право, и как всякий другой продукт нашей психической жизни, имеет
в действительности свое истинное существование только в душах по
преимуществу самих членов правового общения. Притом, при бли-
жайшем рассмотрении это существование двоякое: все правовые
нормы желаются или признаются, с одной стороны, как правовое тре-
бование, с другой, — как правовая обязанность»**. Но так как для всякого
юриста не подлежит сомнению существование права как некоторой
Действительности, обретающейся и вне нас и привходящей в наше
сознание извне, то поэтому Бирлинг стремится и эту объективную
* Ср.: Bierling Е. R. Zur Kritik der juristischen Grundbegriffe. Th. II. S. 356 и сл.
Высказанные здесь положения затем дословно повторены Бирлингом в основ-
ном его теоретическом сочинении: Jurisusche Prinzipienlehre. Bd. I. S. 42-43.
** BierhngE.R. Juristische Prinzipienlehre. Leipzig, 189.3. Bd. I. S. 145.
260
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
действительность права свести к психическим процессам. «Понятие
объективного права, — говорит он, — в том смысле, как мы сами
(т. е. Бирлинг) понимаем его, вполне достаточно объясняется, по-ви-
димому, всеобщей потребностью нашего человеческого духа пред-
ставлять себе разнообразные явления нашей внутренней жизни, как
искони сами по себе и вне нас существующие, и этим путем противо-
поставлять их нашему “я”. Совершенно тем же способом мы употреб-
ляем многочисленные другие понятия, придавая им также объектив-
ный смысл, хотя не подлежит сомнению, что они являются лишь
объединяющими выражениями для известных продуктов, состояний
и способов отношения нашего духа. Иными словами, во всех таких
случаях мы сознательно или бессознательно, целиком или отчасти
отделяем определенное содержание духовной жизни — безразлично,
относится ли оно к сфере представления, чувства или воли, — от
живых субъектов, в душе которых это содержание только и обладает
единственно истинным, т. е. конкретным существованием, как их
представление, чувствование и желание. И именно этим путем мы
вместе с тем приобретаем средство объединять эти содержания,
представления, чувства и воли или, вернее, представлять себе их объ-
единенными в те обобщенные содержания и продукты, которые
опять-таки никогда и нигде не достигают действительного проявле-
ния в отдельном реально существующем человеческом духе, но кото-
рые тем не менее носятся перед нашей фантазией как содержание
идеального общего сознания, общего чувства и общей воли»* Таким
образом, Бирлинг не только сводит объективное право к субъектив-
ным психическим переживаниям, но и самое представление об объ-
ективном праве, как о чем-то вне нас реально существующем, он объ-
ясняет психической иллюзией. Свою мысль он старается еще пояс-
нить, проводя параллель между нормами объективного права и
родовыми понятиями, которые он в свою очередь истолковывает не
нормативно, а психологически. Как родовые и видовые понятия ре-
ально не существуют, а являются лишь продуктом нашей психиче-
ской деятельности, так, по его мнению, не существует вне нас и объ-
ективное право.
* Ibid. S. 146. Аналогичный взгляд на объективное право как на совокупность
лишь представлений или понятий высказывает Р. Ленинг, по-видимому, незави-
симо от Бирлинга. Ср.: Loening Л Ueber Wurzel und Wesen des Rechts. Jena, 1907-
S. 24 (русск. nep. — M., 1909- C. 17).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
261
Бирлинг отдает себе вполне ясный отчет в том, что его понима-
ние природы объективного права несогласно с общепринятыми
в науке о праве воззрениями. По его словам, «господствующее
мнение среди современных юристов преклоняется перед тем об-
щеизвестным, заимствованным главным образом из римского
права воззрением, на основании которого “объективное право”
является чем-то безусловно (schlechthin) вне нас и над нами су-
ществующим, из чего “субъективные права” и “обязанности” чле-
нов правового общения должны быть еще выводимы». Причины
всеобщего распространения этого основанного, по мнению
Бирлинга, на предрассудке воззрения на объективное право, кото-
рое он, кстати, излагает в его наиболее антипсихологической
формулировке, он видит в целом ряде по существу тоже психоло-
гических обстоятельств. Самую глубокую и первоначальную при-
чину этого явления он усматривает в своеобразной связи права
с религией и нравственностью, причем последнюю он всецело ос-
новывает на религии: сперва все чтут право как порядок, покоя-
щийся на божественном авторитете. Но и после исчезновения
этих религиозно-теократических воззрений целый ряд условий
способствует тому, чтобы право продолжало казаться проявлени-
ем стоящей над нами высшей власти. Так, разумные правила вос-
питания требуют, чтобы правовые предписания внушались детям
не как таковые, а как выражение воли родителей, воспитателей,
властей, Бога, вообще в виде чужой воли. Наконец, возведению
объективного права в нечто внешне существующее в наше время
особенно способствует то обстоятельство, что право теперь
сплошь является писанным правом, притом по преимуществу пра-
вом, изложенным в законах. А это, с одной стороны, служит объ-
ективированию правовых норм, которое, по мнению Бирлинга,
сводится к процессу их абстрагирования, с другой, — право, выра-
женное в законах, может, по его словам, «с полным основанием
рассматриваться как проявление высшей воли в государстве, даже
если не признавать божественного полномочия для власти». Но,
вникнув во все эти факты, Бирлинг приходит к заключению, что
°ни недостаточны для того, чтобы научно оправдать господствую-
щее воззрение на объективное право. Поэтому, отвергнув его, он
и предложил свое чисто психологическое определение природы
объективного права.
262
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
II
Предположение Бирлинга, что его теория объективного права не
может быть принята представителями господствующих воззрений
в юридической науке, по-видимому, вполне правильно. Но он не мог
предвидеть, что господствующее воззрение на право в его главных
разветвлениях — юридико-догматическом и социологическом —
может быть оттеснено другим, именно психологическим. Тот психо-
логический элемент, который Бирлингу послужил только для истол-
кования его основного признака права — «признания», может сам по
себе составить основание для общей теории права. Тогда теория объ-
ективного права Бирлинга станет непосредственным, прямым и при-
том крайним логическим выводом из принятых уже посылок
Действительно, наиболее видный представитель психологической
теории права Л. И. Петражицкий не только усваивает эту теорию объ-
ективного права, но и вполне последовательно ее развивает. Это и
дает нам возможность легче оценить ее истинное значение*
Теорию права Л. И. Петражицкого мы можем здесь рассматривать
лишь постольку, поскольку это необходимо для понимания его тео-
рии объективного права. В основание своей теории права
Л. И. Петражицкий кладет своеобразное учение об образовании на-
учных понятий. Учение это, по нашему мнению, обладает двумя на-
иболее характерными особенностями. Первое отличительное свойс-
тво его заключается в том, что Л. И. Петражицкий считает образова-
ние правильных научных понятий началом и исходным пунктом
научного знания, а не концом и заключительным звеном его13'1. Он
пространно доказывает, что нельзя научно исследовать какой-нибудь
предмет, т. е. в данном случае право, не выработав предварительно
точного научного понятия о нем. Между тем наука о праве, по его
мнению, повинна в том, что до сих пор не выработала правильного
понятия права. Он утверждает, что известное изречение Канта —
«юристы еще ищут определения для своего понятия права» (которое
он берет, по-видимому, из вторых рук, от Тренделенбурга135, Бергбома
или Рюмелина, так как придает несвойственное ему ироническое
* Здесь нельзя не отметить, что вскоре после того, как я указал на связь между
идеями Л. И. Петражицкого и Бирлинга в этом пункте, Г. Ф. Шершеневич незави-
симо от меня установил эту связь в другом пункте. Ср.: Шершеневич Г. Ф. Общая
теория права. М., 1911. Вып. II. С. 333.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
263
значение) — сохраняет свою силу и до сих пор. На основании ряда
примеров, известным образом им истолковываемых, он считает воз-
можным выставить общее положение, что все определения права в
современной юридической науке основаны на «профессиональной
привычке называния» юристами известных явлений «правом». Таким
образом, по его мнению, представители науки о праве до сих пор
оперировали с неправильными понятиями права, т. е. исходили из
ложных предпосылок. Поэтому он и отрицает истинно научное зна-
чение за всем сделанным в юриспруденции до наших дней.
В то же время Л. И. Петражицкий объявляет образование правиль-
ных научных понятий делом простым и легким. Для этого, по его
мнению, следует только отвлечься от «привычного называния» пред-
метов и создавать понятия на основании правильно указанного об-
щего признака того или другого класса предметов. По его словам,
«правильно понимаемое образование понятий как таковое не встре-
чает никаких особых препятствий и затруднений и не предполагает
для их устранения или обхода ни каких-либо “гносеологических”
или иных тонкостей, ни каких-либо умышленных или неумышлен-
ных логических погрешностей»* ** Конечно, при такой постановке
вопроса получается какое-то несоответствие между бесплодностью
тысячелетних усилий юридической научной мысли и сравнитель-
ной простотой и легкостью той задачи, которую предстояло ей раз-
решить. Это непонятное с первого взгляда явление объясняется, не-
сомненно, тем, что Л. И. Петражицкий ориентирует свою теорию
образования понятий не на истории наук, а на чисто житейских
суждениях, разбавленных разнообразными научными сведениями’*
* Петражицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности. Основы
эмоциональной психологии. Изд. 2-е. СПб., 1907. С. 71.
** Л. И. Петражицкий не только не питает никакого интереса к истории наук,
но даже отрицает значение за историей философии. В свое время это отметил
П. И. Новгородцев. См.: К вопросу о современных философских исканиях.
(Ответ Л. И. Петражицкому) // Вопросы философии и психологии. 1903. Кн. 66.
С. 121-145. "В истории философии Л. И. Петражицкий видит, — по словам
П. И. Новгородцева, — не живое и прогрессивное раскрытие истины, ознаком-
ление с которым есть необходимое условие для нашего собственного движения
вперед, а просто архив старых учений, пригодный разве только для архивных
справок Философские системы прошлого представляются ему в виде отживших
свой век заблуждений, и если иногда он готов признать в них “отдельные пра-
вильные и ценные идеи”, то разве лишь в качестве немногих и случайных кру-
пиц, из-за которых решительно не стоит рыться в старых архивах» (Там же.
264
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
В противоположность этому, история всех наук показывает, что на
первых стадиях их развития они очень долго, исследуя определен-
ные круги явлений, оперируют с предварительными понятиями их.
Только постепенно, в процессе научного развития, понятия тех явле-
ний, которые исследует та или другая наука, отшлифовываются и ста-
новятся более правильными. Истинно научные понятия вырабаты-
ваются лишь при очень высоком состоянии науки. Иначе и не
может быть, так как истинное понятие какого-нибудь явления
возможно только при полном знании его, а полное знание создает-
ся лишь продолжительной и упорной научной разработкой. Этот
процесс постепенного восхождения каждой науки от сырого матери-
ала и непосредственных представлений к представлениям общим и
затем от предварительных понятий через критически проверенные
понятия к понятиям научным, приближающимся к вполне истин-
ным понятиям (различных стадий можно, конечно, наметить любое
количество и различным образом их обозначить), по-видимому,
неизвестен Л. И. Петражицкому.
Он беспощадно иронизирует над теми юристами (особенно
Бергбомом), которые откровенно признают, что современная юриди-
ческая наука принуждена удовлетворяться лишь «предварительным»
понятием права. Но есть ли это действительно свидетельство жалко-
го состояния юридической науки? Не находится ли и все естество-
знание в том же положении, несмотря на свои колоссальные успехи?
В последние годы мы получили неопровержимое доказательство
того, насколько и все естественно-научные понятия имеют предвари-
тельный характер, так как основное понятие химии, казавшееся в тече-
ние всего XIX столетия так прочно и окончательно установленным,
С. 122). К сожалению, Л. И. Петражицкий не внял этому указанию одного из наи-
более выдающихся наших историков философии права. Поэтому ровно через
десять лет после того, как были написаны вышеприведенные слова, П. И. Новго-
родцеву пришлось снова выдвинуть то же обвинение против Л. И. Петражицкого
и притом еще в более энергичной форме. «В том сплошном отрицании всей
предшествующей науки права, — говорит П. И. Новгородцев, — которое мы на-
ходим у Л. И. Петражицкого, есть нечто в высокой степени антипедагогическое,
и я сказал бы даже антикультурное. Ибо что иное можно сказать об этом необуз-
данном автодидактизме, который стремится все выводить из себя, отрицает
многовековую работу научной культуры и рассматривает великое наследие про-
шлого как прах и тлен, как мертвый хлам типографской макулатуры» (Новгород-
цев П. И. Психологическая теория права и философия естественного права //
Юридический вестник М., 1913. Кн. III. С. 10).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
265
именно понятие химического элемента как чего-то простого и не-
разложимого, после открытия радия и его свойств приходится совер-
шенно переработать. Не то же ли надо сказать и относительно основ-
ного понятия физики — тяготения после того, как эксперименталь-
ным путем доказано, что лучи света производят давление? Вот почему
Риккерт утверждает, что совершенное научное понятие есть кан-
товская идея, т. е. задача, к разрешению которой мы должны
стремиться, но которой мы никогда не можем разрешить оконча-
тельно* Ведь мы можем только приближаться к познанию исти-
ны, а не познать ее целиком.
Другое отличительное свойство учения Л. И. Петражицкого об об-
разовании понятий заключается в его взгляде на выработанное им
психологическое понятие права как «на замену понятия права в юри-
дическом смысле понятием права в научном смысле». Он считает, что
«роковую роль в истории науки о праве играло и играет то обстоя-
тельство, что она находится в состоянии зависимости от особой об-
щественной профессии, от практической юриспруденции, т. н. “прак-
тики”, т. е. судебной практики». Согласно с этим, он исходит из пред-
положения, что для того, чтобы понятие права было научным, оно
должно быть построено независимо от запросов юридической прак-
тики. Однако вместо подробного анализа и разработки вопроса
о том, какова должна быть та чисто теоретическая дисциплина, кото-
рая доставит нам действительно научное знание о праве, он приво-
дит лишь очень сомнительные доказательства для оправдания своего
пренебрежительного отношения к тому знанию о праве, которым мы
обязаны практической юриспруденции. Так, Л. И. Петражицкий со-
поставляет понятие права, вырабатываемое практической юриспру-
денцией, и его отношение к «научному понятию права», каким оно
ему представляется, с кулинарными понятиями «зелени», «овощей»,
«дичи» и отношением их к научным понятиям ботаники и зоологии.
Но это сравнение страдает очень существенным недостатком, гораз-
до большим, чем тот, который присущ всем сравнениям, имеющим
лишь приблизительное значение. Оно совершенно неверно. Ведь
растительное и животное царства существуют сами по себе без вся-
кого отношения к кулинарному искусству; напротив, право в разви-
том состоянии, каким оно является у всех культурных народов,
* См.: Rickert Н. Zur Lehre von der Definition. 1888. S. 47.
266
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в значительной мере создается деятельностью профессиональных
юристов. Без этой деятельности оно, во всяком случае, не может
вполне осуществляться, т. е. не может быть действующим правом.
Итак, Л. И. Петражицкий считает нужным отвлечься от наиболее су-
щественного и непреложного признака права, заключающегося в его
практическом значении и в его осуществлении при помощи извест-
ной организации, для того чтобы придать своему понятию права ха-
рактер наиболее близкий к естественно-научным понятиям*. Но из-
бранный им методологический путь совершенно неправилен.
При построении своего понятия права Л. И. Петражицкий упуска-
ет из вида то обстоятельство, что в области права отношение между
техническим применением интересующего его явления и самым яв-
лением прямо обратное тому, которое существует в области явлений
природы. Техническое применение сил природы для осуществления
человеческих целей всегда основано на использовании того, что уже
дано самой природой. Поэтому для выполнения своих технических
задач человек нуждается в предварительном знакомстве с силами
природы. Это знание сил и явлений природы приобретается сперва
путем ежедневного опыта, т. е. эмпирически, а затем благодаря есте-
ственным наукам. Рассматриваемое нами соотношение между теоре-
тическим знанием сил и явлений природы и техническим использо-
ванием их вполне ясно обнаруживается на любом примере из облас-
ти техники, хотя бы на строительном деле в широком смысле этого
слова. Так, при всякой постройке, начиная от постройки обыкновен-
ных жилых домов, продолжая постройкой всевозможных дорог и
мостов и заканчивая машиностроением, нужно прежде всего знание
свойств строительного материала и тех сил природы, которые долж-
ны быть применены для той или иной постройки. Ясно при этом, что
дом можно построить, располагая лишь скромными знаниями, добы-
ваемыми чисто эмпирически; напротив, для того чтобы воздвигнуть
большой мост или соорудить сложную машину, необходимы основа-
тельные естественно-научные и технические знания. Если мы обра-
тимся к вышеприведенному примеру кулинарного искусства, то мы
должны отметить, что оно принадлежит к тому виду техники, который
* В научной юридической литературе постоянно выдвигается громадное
значение для самого существа права его практической роли в общественной
жизни. Ср., например: Bergbohm К. Jurisprudenz und Rechtsphilosophie.
Leipzig, 1892. S. 438: «Alles Recht ist bis in die letzte Faser praktisch».
Социальные наУки и право. Отдел второй. Право 267
вырабатывается на почве чисто эмпирического знания. Но все-таки и
этому виду техники должно предшествовать известное фактическое
знание. Итак, мы видим, что там, где человеку приходится иметь дело
с природой, технике предшествует, с одной стороны, наличность яв-
лений и сил природы, а с другой — основательное знание их, достав-
ляемое или обыденным опытом, или естественными науками.
Совсем другое отношение между явлением и теоретическим зна-
нием его, с одной стороны, и его техническим применением — с дру-
гой, мы находим в области права. Как это ни кажется с первого взгля-
да парадоксальным, но здесь до известной степени сперва создается
техника и техническое знание явления, а затем уже благодаря техни-
ке развивается само явление и возникает потребность теоретическо-
го изучения его. Ведь право зарождается для удовлетворения практи-
ческих нужд при совместной жизни людей. Далее, по преимуществу
практические потребности являются основной двигательной силой
в развитии права. Поэтому и техническое знание права, создаваемое
и разрабатываемое юридической догматикой, возникает в первую
очередь и прежде всего достигает высокого уровня развития.
Благодаря этой технической деятельности юристов само право рас-
тет и совершенствуется. Только сравнительно поздно пробуждается
интерес и к чисто теоретическому изучению его. Таким образом,
в области права практика и техника всегда играют роль первичного
элемента и благодаря им получает дальнейшее развитие само право;
последнее приобретает характер как бы чего-то вторичного.
Безусловно вторичное явление в области права представляет из себя
чисто теоретическое изучение его.
Л. И. Петражицкий, стремясь образовать строго естественно-науч-
ное понятие права и призывая для этой цели отвлечься от практиче-
ского характера права и профессиональных представлений о нем,
не принял во внимание этого своеобразного значения практики,
профессиональной деятельности и вообще юридической техники
Для самого существа права. Понятно, что он должен был получить
какое-то особое понятие права; на это понятие лег отпечаток игно-
рирования практического и жизненного значения права. Он избежал
бы этой исходной ошибки всего своего научного построения, если
бы проанализировал соотношение между теоретическими и техни-
ческими понятиями. По-видимому, он не вполне дал себе отчет в том,
что тут есть чрезвычайно важная методологическая проблема, хотя
268
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
решение этой проблемы было обязательно для него при его стремле-
нии выработать понятие права естественно-научного типа. Во вся-
ком случае, своим ошибочным сопоставлением «научного понятия
права» с понятиями ботаники и зоологии, а профессионального по-
нятия права — с кулинарными понятиями «зелени, овощей, дичи»
и т. д. он только затемнил очень существенную методологическую
проблему о соотношении между естественно-научными и техни-
ческими понятиями. Вообще Л. И. Петражицкий не уделяет доста-
точного внимания вопросу об образовании других видов научных
понятий, кроме естественно-научных* Но выше мы выяснили, что
мир социальных явлений вообще и мир права в частности есть не
только мир необходимого, но и должного. Следовательно, для все-
стороннего научного познания его далеко не достаточно образова-
ния понятий естественно-научного типа. Ясно, таким образом, что
при решении вопроса о том, как надо образовывать социально-науч-
ные понятия, должно быть обращено особое внимание на образова-
ние научных понятий не естественно-научного типа. В частности,
при разработке понятия права необходимо обратить внимание на
разницу и соотношение между естественно-научными и технико-те-
оретическими понятиями. Иначе мы не сможем достичь научного
познания социального мира в его целом.
Дополнением к учению Л. И. Петражицкого об образовании поня-
тий служит его учение об «адекватных теориях». Под этим термином
он излагает старое учение аристотелевской логики о том, что в пра-
вильно образованных понятиях объем и содержание понятий должны
соответствовать друг другу. Своеобразие и оригинальность, которые
Л. И. Петражицкий проявляет при изложении этого учения, заключа-
ются главным образом в том, что он придумывает новые названия
для давно известных логических принципов. Так, он называет «хро-
мающими» теориями те, в которых объем логического субъекта узок
по отношению к логически предицируемому ему содержанию.
Напротив, термин «прыгающие» теории он прилагает к тем учениям,
в которых объем субъекта излишне широк по отношению к приписы-
ваемому ему содержанию. Однако признать удачными эти термины
* Л. И. Петражицкий говорит об этом важном вопросе, который стоит в цен-
тре социально-научной методологии и которому посвящен целый ряд новей-
ших исследований по теории познания и логике социальных наук, лишь в при-
мечании. Ср.: Петражицкий Л. И. Введение. С. 96.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 269
нельзя, так как образность совершенно неуместна при изложении
логических и методологических принципов. Ведь один из основных
логических приемов заключается в отвлечении, а потому и для обо-
значения самих приемов больше подходят сухие и схематические
формулы.
Л. И. Петражицкий сосредоточивает столь усиленное внимание на
вопросе о формально-логической правильности понятий, которая
заключается в соответствии объема понятия его содержанию, потому
что он убежден в том, что в современной научной литературе чрез-
вычайно распространен особый вид неправильного образования по-
нятий. По его мнению, многие ученые, вырабатывая свои понятия,
руководятся не логическими принципами, а лингвистическими сооб-
ражениями. Он не перестает уверять своих читателей в том, что зна-
чительная часть ученых, особенно среди юристов, находится под по-
давляющим влиянием привычного «словоупотребления» или обще-
принятого «называния» предметов. Отсюда и происходит столь
частое, согласно его утверждениям, смешение слов и названий с по-
нятиями. В подтверждение, однако, того, что это действительно так,
он приводит чрезвычайно скудные фактические данные. Таким обра-
зом, естественно является предположение, что Л. И. Петражицкий
чрезмерно преувеличил эту опасность. В действительности в истин-
но научных исследованиях предметы и явления подвергаются само-
стоятельной разработке, независимой и от названий этих предметов,
и от тех разграничений, которые устанавливаются этими названия-
ми. К тому же в специальной логической, а отчасти и юридической
литературе этот вопрос подвергается иной разработке и выступа-
ет в ином освещении, чем те, которые предлагает Л. И. Петражицкий.
Мы здесь имеем в виду проведение чрезвычайно важного различия
между так называемыми номинальными или словесными определе-
ниями (Nominaldeflnition) и определениями «реальными» или пред-
метными (Realdeflnition)' Ведь ясно, что всякое определение поня-
' Lotze Н. System der Philosophic. Bd. I: Logik. 2 Aufl. Leipzig, 1880. S. 201 ff.;
DiihringE. Logik. Leipzig, 1878. S. 11 ff.:Sigwart Chr. Logik. 2 Aufl. Freiburg i. B., 1889.
Bd- L S. .370 ff. (русск. пер. — СПб., 1908. T. I. C. 326 и сл.). Впрочем, Xp. Зигварт
решает этот вопрос неправильно, так как отдает предпочтение словесному опре-
делению перед предметным. Взгляды Зигварта и особенно Милля и дают Л. И. Пет-
Ражицкому повод предполагать, что смешение определения понятия со «слово-
толкованием» есть общераспространенное явление (ср.: Там же. С. 99, 105).
270
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тия может преследовать две совершенно различные, но одинаково,
хотя инее равной степени, важные задачи: с одной стороны, при
определении понятия можно стремиться к вполне точному фикси-
рованию значения того слова, которым обозначается изучаемое
явление или предмет, например, слова «право», с другой, — к опреде-
лению самого предмета, т. е. в нашем случае — самого права.
Л. И. Петражицкий совершенно игнорирует эту уже произведенную
в научной литературе разработку интересующего его вопроса.
Об этом нельзя не пожалеть, так как эта разработка больше соответ-
ствует действительному ходу научного развития и насущным методо-
логическим запросам при построении научного знания, чем те пред-
положения относительно современного состояния различных науч-
ных дисциплин, которые высказывает Л. И. Петражицкий.
Преувеличенное значение, которое Л. И. Петражицкий придал
чисто формально логическим элементам в научном мышлении, при-
вело к совершенно неожиданным результатам его научных построе-
ний. Во-первых, он сам, несомненно, увлекся созданием новой клас-
сификации явлений и выработкой новой терминологии для них.
Целые параграфы своих исследований он заполняет предложением
иначе называть уже известные в науке явления, устанавливая новые
разграничения между ними*. Во-вторых, — и это самое главное — его
излишний интерес к вопросам классификации в значительной мере
заслонил в его исследованиях чрезвычайно существенный методоло-
гический вопрос об отношении между описательными и объясни-
тельными науками. Ведь описательные науки, занимаясь классифи-
Однако еще до выхода второго издания «Логики» Зигварта против его понима-
ния задач логических определений восстал Г. Риккерт, который посвятил этому
вопросу особое исследование. Ср.: Rickert Н. Zur Lehre von der Definition. Freiburg
i. B., 1888, bes. S. 61 ff. В юридической литературе на необходимости проводить
различие между двумя видами определения понятий, из которых задача одного
установить значение слова, другого — существо предмета, настаивал в прошлом
А. Тренделенбург. Ср.: Trendelenburg A. Naturrecht. 2 Aufl. Leipzig, 1868. S. 166 ff.
В наше время на этот вопрос обратил внимание Г. Канторович, который горячо
ратует за то, что оба определения должны быть объединены, и что словесное
определение должно восполнять предметное. Ср.: Kantorouricz Н. U. Zur Lehre
vom richtigen Recht. Berlin, 1909. S. 16: «Keine Realdefinition hat irgend welchen
wissenschaftlichen Wert, solange sie nicht durch eine Nominaldefinition des zu
definierenden Objektes erganzt wird».
’ Ср.: Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией
нравственности. Т. I. § 1-2.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
271
кацией явлений, помогают нам только разобраться в фактах, но
не объясняют их. Объяснением фактов занимаются теоретичес-
кие науки высшего типа, доискивающиеся причинных соотноше-
ний между явлениями. Среди юридических наук по преимуществу
описательной наукой является догматическая юриспруденция'.
Напротив, общая теория права должна преследовать объясни-
тельные цели. Так как Л. И. Петражицкий не остановился на вопросе
об отношении между описательными и объяснительными науками, то
и методологический характер общей теории права оказался не вполне
выясненным в его исследованиях. Судя по тому, что он сопоставляет
научное понятие права с понятиями ботаники и зоологии, а также по
тому, как он вообще судит об этом понятии, можно предположить, что
он относит общую теорию права к описательным наукам, задача кото-
рых устанавливать правильную классификацию явлений. Но, конечно,
при громадном значении современного теорегического естествозна-
ния Л. И. Петражицкий не мог не обратить внимания на то, что истин-
но научное знание заключается в объяснении явлений в их причин-
ной связи”1 Однако объяснение правовых явлений в их причинной
связи он начал выдвигать на первое место в качестве основной зада-
чи общей теории права только в последнее время. Эту задачу он осо-
бенно выдвинул в своей полемической статье — «К вопросу о соци-
альном идеале и возрождении естественного права»*’*. В этом случае
Л. И. Петражицкий, по-видимому под влиянием целого ряда указа-
ний со стороны критиков, присоединился к традициям русской на-
учной мысли. У нас еще в конце семидесятых годов С. А. Муромцев136
указал на то, что основная задача научного познания права за-
ключается в исследовании причинных соотношений в процессе
созидания права'"' Сам Л. И. Петражицкий, к сожалению, не упо-
минает об этой русской традиции в науке о праве. ** *** ****
’ Описательный характер и другие методологические особенности юри-
дической догматики выяснил Г. Ф. Шершеневич. Нельзя не отметить этой несо-
мненной его заслуги по отношению к мало разработанной области юридиче-
ской методологии. См.: Шершеневич Г. Ф. 1) Задачи и методы гражданского
правоведения. Казань, 1898. С. 9 и сл.; 2) Курс гражданского права. Казань, 1901.
Вьш. I. С. 84 и сл.; 3) Общая теория права. М., 1912. Вып. IV. С. 768 и сл.
** Петражицкий Л. И. Введение. С. 115.
*** Юридический вестник. М., 1913- Кн. II. С. 5-59-
**** Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. М., 1879- С. 14.
Ill
Сосредоточение внимания Л. И. Петражицкого исключительно на
образовании естественно-научных понятий отчасти оправдывается
характером поставленной им себе задачи. Не подлежит сомнению,
что из всех определений понятия права психологическое понятие
необходимо должно быть ближе всех к естественнонаучному. В связи
с этим чрезвычайно интересно обратить внимание и на историче-
ские судьбы этого определения понятия права. В своем зародышевом
виде оно так же древне, как вообще теоретические размышления
о существе права. И в противопоставлении греческими философами
естественным (cpijoei) законам установленных ((peoet), и в учении не-
которых римских юристов о том, что закон есть результат общего
согласия (consensus) или воли (voluntas) народа, выдвигались эле-
менты намерения, воли, сознания, которым могло быть придаваемо и
чисто психологическое значение. Точно так же и различные новей-
шие теории могли часто получать психологическую окраску; так, «те-
ории принуждения» психологическую окраску сообщил еще Анзельм
Фейербах, который развил теорию уголовной репрессии как психи-
ческого воздействия; в наше время эту теорию разработал в психоло-
гическом направлении для построения своего общего учения о праве
Г. Ф. Шершеневич*137. Затем некоторые защитники теории «обще-
ственного договора», «общей воли» и «общего сознания», «цели в пра-
ве», «правового чувства», поскольку они выдвигали по преимуществу
сознательные элементы в праве, также оттеняли психологический
характер его. Далее, уже в конце семидесятых годов Э. Цительман
прямо указал на необходимость обращаться к психологии для реше-
ния юридических вопросов. В своем исследовании «Ошибка и право-
вая сделка», которое он назвал «психологическо-юридическим иссле-
дованием», он, между прочим, заявляет: «Теперь все больше и больше
устанавливается общее убеждение, что юриспруденция не может
обойтись без психологии»”1 Наконец, выше мы видели, что и созда-
тель «теории признания» Бирлинг при дальнейшей разработке своей
теории придал ей по преимуществу психологическое толкование.
’ См.: Шершеневич Г. Ф. 1) Определение понятия о праве. Казань, 1896. С. 60
и сл.; 2) Общая теория права. М., 1910-1912. С. 280 и сл.
“Zitelmann Е. Irrtum und RechtsgeschafL Eine psychologisch-juristische-
Untersuchung. Leipzig, 1879- S. 15. Anm. 21.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
273
Но во всех этих случаях рассмотрение права как психологического
явления не выдвигалось в качестве самостоятельной теории права,
а лишь как известное понимание другой теории. Напротив, самосто-
ятельная психологическая теория права впервые была высказана и
развита не юристами, а естественниками и медиками — Бенедиктом,
Штрикером и И. Гоппе*. Очевидно, естественникам и особенно фи-
зиологам было легче, чем юристам, выделить психические элементы
в праве и создать из них особое психологическое определение поня-
тия права.
Однако психологическая теория права Л. И. Петражицкого не на-
ходится ни в какой связи с психологическими учениями о праве вы-
шеназванных естествоиспытателей. Он игнорирует также и зачатки
психологического учения о праве в юридической литературе, при-
знавая их, по-видимому, недостаточно научными”1 Для построения
своей психологической теории, или, как он выражается, просто «на-
учной теории права», он считает нужным прежде всего произвести
«реформу традиционной психологии»*** Реформу эту он начинает
с опровержения существующих психологических учений. Он под-
робно излагает общепринятое в современной психологии деление
психических элементов на три вида — ощущения, чувства и волевые
побуждения — и подвергает его беспощадной критике. По его мне-
нию, при такой классификации психологических элементов целый
' См.: BenediktM. Zur Psychophysik der Moral und des Rechtes. Zwei Vortrage.
Separat-Abdruck aus der «Wiener Medicinischen Presse». Wien, 1875; Stricker S.
Physiologic des Rechts. Wien, 1884; Hoppe I. Der psychologische Ursprung des Rechts.
Wurzburg, 1885.
" Впрочем, когда он впервые выступил со своей психологической теорией пра-
ва, он ссылался на то, что психологическая природа права общепризнана. См.: Пет-
ражицкий Л. И. Очерки философии права. СПб., 1900. С. 9. Из бесспорности поло-
жения, что право есть психическое явление, исходит и Еллинек в своем
одновременно вышедшем «Общем учении о государстве». См. русск. пер., 2-е изд.
С. 243. Ср. также: Wundt W. Logik. Bd. Ш. 3 Aufl. 1880. S. 608 и сл. В немецкой научной
литературе за специальную разработку психологической теории права одновре-
менно с Л. И. Петражицким принялся Август Штурм. Как юрист-практик он, однако,
в противоположность Л. И. Петражицкому обратил свое главное внимание на значе-
ние изучения психологической природы права для решения практических вопро-
сов юриспруденции Ср.: Sturm A Revision der gemeinrechtlichen Lehre vom
Gewohnheitsrecht. Leipzig, 1900; Sturm A Die psychologische Grundlage des Rechts. Ein
Beitrag zur allgemeinen Rechtslehre und zum heutigen Friedensrecht. Hannover, 1910.
*** См.: Петражицкий Л. И. Введение. С. 136.
274
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ряд психических явлений не находит себе места, другие укладыва-
ются в эту классификацию, как в прокрустово ложе, совершенно
искаженными. Недостаток ее он видит в том, что она делит психи-
ческие элементы или на «односторонне пассивные», как ощущения
и чувства, или на «односторонне активные», как волевые побужде-
ния. Затем, подробно анализируя психическую природу голода и
других психических явлений, «относящихся к питанию», он доказы-
вает, что их истинная психическая природа «совершенно неизвест-
на в современной психологии», и потому в трудах различных пси-
хологов эти явления принуждены перекочевывать из одного класса
психических явлений в другой. Сам он, наконец, открывает их ис-
тинную природу, которую он усматривает в их двойственном стра-
дательно-моторном, пассивно-активном характере. По его словам,
«все эти внутренние переживания, которые, подобно голоду-аппе-
титу, жажде, пищевым репульсиям и т. д., имеют двойственную, пас-
сивно-активную природу, следует для целей построения научной
психологии объединить в один основной класс психических фено-
менов, именно по признаку указанной двусторонней природы, про-
тивопоставляя их доселе известным и признанным в психологии
элементам психической жизни как односторонним, имеющим од-
носторонне пассивную (познание и чувства) или односторонне ак-
тивную природу (воля)» (Там же. С. 273). Эти психические пережи-
вания Л. И. Петражицкий для краткости называет «эмоциями» или
«импульсиями». Их пассивная и активная стороны, как он утвержда-
ет, не доказывая, впрочем, своего положения детальным анализом,
«отнюдь не представляют двух самостоятельных и могущих быть
переживаемыми отдельно друг от друга психических явлений,
а именно две стороны одного неразрывного целого, единое психи-
ческое неделимое с двойственным, пассивно-активным характе-
ром» (Там же. С. 225). Область «эмоциональной психики», по мнению
Л. И. Петражицкого, не ограничивается вышеуказанными эмоциями,
«заведующими питанием организма», а чрезвычайно обширна; он на-
стаивает на том, что «мы переживаем ежедневно многие тысячи
эмоций, управляющих нашим телом и нашей психикой... каждый
день нашей сознательной жизни представляет с момента пробужде-
ния до момента засыпания цепь бесчисленных, сменяющих друг
друга, нормально скрытых и невидимых эмоций и их (отчасти тоже
незримых, отчасти заметных) акций».
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 115
———'
Открытие «эмоций» и побуждает Л. И. Петражицкого реформиро-
вать научную психологию; он считает нужным заменить традицион-
ную трехчленную классификацию элементов психической жизни
«четырехчленной», которую он сам потом сводит к двухчленной. По
его мнению, «элементы психической жизни делятся на: 1) двухсто-
ронние, пассивно-активные — эмоции (импульсии); 2) односторон-
ние, распадающиеся в свою очередь на: а) односторонне пассивные,
познавательные и чувственные переживания и Ь) односторонне ак-
тивные, волевые переживания»*
Переходя к критической оценке психологической теории
Л. И. Петражицкого, надо прежде всего отметить, что, несмотря на
обстоятельность, он далеко не полно излагает существующие психо-
логические теории. Так, он не указывает на то, что существующее де-
ление психических явлений на ощущения, чувствования и волевые
побуждения имеет в виду установить наиболее простые, далее нераз-
ложимые элементы психической жизни. Он даже прямо затемняет
этот характер вышеназванных рубрик, обозначая их (или по преиму-
ществу, или даже исключительно) терминами: познание, чувство и
воля, имеющими в виду эти элементы психической жизни в их слож-
ном и развитом виде. Далее, Л. И. Петражицкий не уделяет достаточ-
ного внимания тому важному обстоятельству, что эти три основных
элемента психической жизни получаются современной психологией
путем анализа, расчленения и методологического изолирования их.
Реально человек никогда не переживает чистого ощущения, а тем
более чистого чувствования или чистого волевого побуждения
без примеси других из этих элементов. В частности, наконец, изла-
гая современное учение о воле, Л. И. Петражицкий упустил из виду
самую основную часть его. Он совсем не упомянул о том, что как
в области познания представления слагаются из ощущений и вос-
приятий, так в области воли решения слагаются из волевых побуж-
дений, или импульсов” В связи с этим стоит и то обстоятельство,
* Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией нравст-
венности. Т. I. С. 3.
“ На значении волевых побуждений, или импульсов, при образовании реше-
ний и воли особенно остановился Г Лотце в пятидесятых и шестидесятых го-
дах прошлого столетия в своем знаменитом сочинении «Микрокосм». К сожа-
лению, Л. И. Петражицкий не обратил внимания на учение об импульсах в этом
сочинении, хотя оно теперь усвоено и в общих руководствах и монографиях
276
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
что Л. И. Петражицкий, останавливаясь на немецком слове Trieb
ввиду очень распространенного его употребления, сосредоточивает
все свое внимание только на одном его значении, переводимом по-
русски словом «инстинкт», и подробно критикует это понятие как
ненаучное. Напротив, он считает возможным игнорировать более су-
щественное для теоретической психологии значение этого термина,
передаваемого русскими словами «волевое побуждение» или «им-
пульс». Если бы Л. И. Петражицкий обратил должное внимание на все
эти учения современной психологии, то, можег быть, и его теория
эмоций приобрела бы другой вид.
Однако самое сильное недоумение вызывает главная часть науч-
ного переворота, произведенного Л. И. Петражицким в психологии,
именно выработанное им понятие эмоций. Как мы уже выше упомя-
нули, он совсем обошел вопрос о том, почему мы должны призна-
вать эмоции при их двойной, активно-пассивной или претерпева-
тельно-моторной природе первичными элементами, а не разлагать
их на более простые и однородные, т. е. несомненно первичные
элементы. Ведь то обстоятельство, что две стороны эмоций «не
представляют двух самостоятельных и могущих быть переживае-
мыми отдельно друг от друга психических явлений» и что каждая
эмоция переживается нами как «единое психическое неделимое»,
не налагает на нас запрета в целях научного познания производить
это деление. Так, например, мы никогда не переживаем отдельно
в совершенно чистом виде ни одного из первичных элементов, ус-
танавливаемых традиционной психологией, но это не мешает по-
следней все-таки добывать их. С другой стороны, всякое психиче-
ское переживание, даже самое сложное, едино, цельно и «недели-
мо», поскольку мы не желаем нарушить его реальности. Но если бы
мы только преклонялись перед этим единством и цельностью, боясь
подвергнуть ее делению и разложению на составные части, то мы
не двигались бы в понимании психических явлений и не имели бы
науки психологии. Объявленная Л. И. Петражицким ненаучной
по психологии. Нельзя здесь не отметить невыработанность нашей терминоло-
гии. Так, в шестидесятых годах Е. Корш переводил немецкий термин «Trieb» рус-
ским словом «побуд». Ср. перевод Корша книги: Лотце Г. Микрокосм. Мысли о
естественной и бытовой истории человека. Опыт антропологии. М., 1866. Т. 1.
С. 370 и сл. Конечно, слово «позыв», употребляемое Л. И. Петражицким, гораздо
лучше.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
277
«традиционная психология», разлагая реально «неделимое», посту-
пает подобно другим естественным наукам; она действует так, как
действует, например, химия, которая, разлагая сложные тела, хотя
бы воду, уничтожает их реальную «неделимость» и вместе с тем их
самих, так как вместо одной жидкости — воды — она получает два
газообразных химических элемента — водород и кислород. Естест-
вознание в целом стремится в своем конечном результате устано-
вить безусловно простые и не могущие быть делимыми элементы,
как это мы видим в гипотезах атомистики и энергетики; этому при-
меру следует в принципе, хотя, может быть, с меньшим успехом, и
«традиционная психология»; если существующее трехчленное деле-
ние психических элементов и вызывает возражения, то главным
образом потому, что, устанавливая множественность основных эле-
ментов, оно возбуждает предположение о недостаточной первич-
ности их; отсюда возникает стремление свести эти элементы к од-
ному из них, признаваемому более первичным, а это приводит или
к сенсуалистическо-интеллектуалистической, или к волюнтаристи-
ческой гипотезе.
Все это заставляет нас придти к заключению, что для того, чтобы
убедиться в истинной научности «эмоциональной психологии»
Л. И. Петражицкого, вовсе не достаточно ознакомиться с тем бога-
тым описательным материалом, который автор ее получает путем са-
монаблюдения или опытов, произведенных над собой и другими при
помощи «метода дразнения», доводящего эмоции «до высокой степе-
ни интенсивности, даже бурности и страстности». Для этого нужно
было бы прежде всего перестроить всю традиционную теорию поз-
нания. По отношению к теории познания Л. И. Петражицкий должен
был бы еще в более радикальном направлении произвести ту рефор-
му, которую, по его мнению, он произвел по отношению к методоло-
гии и психологии. Он должен был бы отвергнуть все до сих пор сде-
ланное в теории познания, как недостаточно научное и лишь, может
быть, случайно верное, и затем, установив правильные основные по-
нятия теории познания, возвести ее здание с самого основания. Эти
основные понятия должны покоиться на «до сих пор неизвестных»
в теории познания положениях, как например, что двухсторонние
пассивно-активные психические «элементы» неразложимы и не
Должны быть разлагаемы, что первичными элементами должны
быть признаваемы не односторонние (или пассивные, или активные),
278
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
а напротив, двухсторонние пассивно-активные «элементы», что пер-
вые должны быть выводимы из вторых, а не наоборот и т. д. Наконец,
эта теория познания для того, чтобы укрепить веру в неразложимость
эмоций, должна была бы хоть отчасти возродить «реализм понятий»,
который, впрочем, Л. И. Петражицкий отвергает, излагая в своем ме-
тодологическом исследовании общепринятое теперь учение, что по-
нятия не соответствуют и не могут вполне соответствовать действи-
тельности (Там же. С. 111 и сл.). Но этой гносеологической критики
основных понятий, которая должна была бы доказать приемлемость
«эмоциональной психологии», Л. И. Петражицкий не дал; как мы ви-
дели выше, он относится отрицательно к «гносеологическим тонкос-
тям», устраняющим препятствия и затруднения при образовании
правильных научных понятий.
Ввиду этих свойств «эмоциональной психологии» Л. И. Петра-
жицкого пишущему эти строки кажется, что «теорию эмоций» нельзя
признать ценным приобретением для науки психологии. До тех пор,
пока научная совесть ученых будет не позволять им считать основ-
ными элементами чего-то сложного и будет заставлять их доиски-
ваться безусловно простых и неделимых элементов, «эмоции»
в смысле Л. И. Петражицкого будут разлагаться каждым ученым на
их составные части*. Достаточно назвать те эмоции, которые
Л. И. Петражицкий анализирует или хотя бы упоминает, как, напри-
мер, «голод-аппетит», «жажда», «охотничья эмоция», «сонная эмоция»,
«будительно-вставательная эмоция», «героически-воинственная эмо-
ция», «возвышенно-религиозная эмоция», «страх», «каритативные,
благожелательные и одиозные, злостные эмоции» и т. д., чтобы убе-
диться в том, что он имеет в виду чрезвычайно сложные психические
переживания, которые в своей конкретной цельности и «неделимос-
ти» не годятся для построения теоретической психологии. Их надо
разлагать на более простые элементы, устанавливаемые традици-
онной психологией, несмотря на то, что Л. И. Петражицкий открыл
в ней «цепь ошибок и недоразумений» и объявил ее находящейся
в хаотическом состоянии. А если мы посмотрим на «эмоции»
* Еще раньше, чем была произведена мною эта критическая работа, критику
теории эмоций Л. И. Петражицкого дал Р. М. Орженицкий, который исходил из
аналогичной точки зрения и пришел к сходным результатам с изложенными
здесь. Ср.: Вопросы философии и психологии. 1908. Кн. 91- Отд. II. С. 111-135,
особ. с. 114 и сл.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
279
Д. И. Петражицкого с точки зрения традиционной психологии, то мы
должны будем признать, что наиболее существенную часть их со-
ставляют волевые импульсы, менее же существенную часть, всегда,
однако, в том или ином виде имеющуюся налицо, составляют ощуще-
ния и чувствования. Таким образом, с психологической системой
Л. И. Петражицкого и приходится считаться как со своеобразным, не-
достаточно критически проверенным волюнтаризмом.
IV
Неправильность исходных психологических точек зрения
Л. И. Петражицкого не препятствует тому, что его психологическое
учение о праве представляет несомненный интерес и большое науч-
ное значение. Именно те свойства ума Л. И. Петражицкого, которые
привели его к ошибочным выводам, когда он взялся за реформу психо-
логии, и заставили его принять сложные психические переживания за
элементы нашей психики, оказали ему неоценимую услугу при иссле-
довании психологической природы права. Л. И. Петражицкий, несом-
ненно, обладает громадною психологическою наблюдательностью и
умением точно устанавливать свои психические состояния. Его обра-
щение к своему непосредственному психологическому опыту и недо-
верие ко всему сделанному в психологии до него оказались в конце
концов чрезвычайно полезными при открытии некоторых своеобраз-
ных явлений в неисследованной области правовой психики.
Наконец, его прямота, искренность и откровенность явились не-
обходимым дополнением при правильной передаче обнаруженных
им явлений. Коротко говоря, Л. И. Петражицкий — несомненный мас-
тер описательной, но не теоретической психологии.
С психологической точки зрения право принадлежит к обширно-
му классу психических явлений, обнимающих все этические пережи-
вания. Исходя из этого общепризнанного в современной науке поло-
жения, Л. И. Петражицкий чрезвычайно проницательно и метко оп-
ределяет различие между правовыми и этическими переживаниями
в более тесном смысле. В одних случаях, когда мы испытываем чув-
ство обязанности или долга, «наш долг представляется связанностью
по отношению к другому, он закреплен за ним как его добро, как
принадлежащий ему заработанный или иначе приобретенный им
актив». В других случаях, когда мы ощущаем побуждение исполнять
280
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
обязанность или долг, «наш долг не заключает в себе связанности по
отношению к другим, представляется по отношению к ним свобод-
ным, за ними не закрепленным»* Обязанности, которые восприни-
маются и сознаются как свободные по отношению к другим,
Л. И. Петражицкий называет нравственными обязанностями, напро-
тив, сознаваемые несвободными и закрепленными за другими он на-
зывает правовыми или юридическими обязанностями. Этим двум
видам переживаний соответствуют и представления или, как выража-
ется Л. И. Петражицкий, «проекции» двух видов норм. «Нормы перво-
го рода, — говорит он, — односторонне обязательные, беспритяза-
тельные, чисто императивные нормы, мы будем называть нравствен-
ными нормами. Нормы второго рода, обязательно-притязательные,
императивно-атрибутивные нормы, мы будем называть правовыми
или юридическими нормами».
Идею об императивно-атрибутивном характере права как пси-
хического явления Л. И. Петражицкий применяет к рассмотрению
и решению всех основных вопросов права. Эта точка зрения, ос-
вещаемая постоянным сопоставлением между правовыми и эти-
ческими переживаниями, оказывается в высшей степени плодо-
творной. Особенно важное значение этой идеи обнаруживается
в § 7 исследования Л. И. Петражицкого при рассмотрении «моти-
вационного и воспитательного действия нравственных и право-
вых переживаний». Что правовые нормы являются мотивами дей-
ствий, на это, конечно, не раз указывалось в юридической литера-
туре. Но как они действуют в качестве мотивов, это совсем не было
выяснено. Путем других определений понятия права, заключав-
шихся, например, в теориях «принуждения», «общей воли» или
«общего убеждения», «цели в праве», эта сторона права не только
не могла быть правильно выяснена, но даже по необходимости
должна была быть представлена несколько извращенно. К этому
надо прибавить, что вопросом о праве как мотиве человеческих
действий занимались по преимуществу криминалисты, которые,
конечно, придавали ему специально уголовно-политическое толко-
вание, одностороннее по самому своему существу. Только психоло-
гическое понимание права, и в частности идея Л. И. Петражицкого
об императивно-атрибутивном характере правовых норм, дали
* Петражицкий Л. И. Теория права и государства. С. 46 (изд. 2-е, с. 50).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
281
возможность более полно выяснить это свойство права. Посвященные
этому вопросу страницы исследования Л. И. Петражицкого отлича-
ются почти классическим совершенством; и если бы в наше время из
отрывков новой юридической литературы составлялись Пандекты,
подобные Юстиниановым, то они должны были бы занять в них
место; в то же время им должно было бы быть отведено почетное
место во всякой хрестоматии по описательной психологии и пе-
дагогике. Большой интерес представляет также рассмотрение
Л. И. Петражицким вопросов об исполнении требований нрав-
ственности и права, о неисполнении нравственных и правовых
обязанностей, о вызываемых этим неисполнением реакциях в об-
ласти нравственной и правовой психики и, наконец, о стремле-
нии права к достижению тождества содержания мнений противо-
стоящих сторон. Здесь хорошо известные явления правовой жизни
получают психологическое истолкование, что, несомненно, помо-
гает их уяснению. При этом Л. И. Петражицкий везде устанавливает,
что «в области правовой психики главное и решающее значение
имеет атрибутивная функция, а императивная имеет лишь рефлек-
торное и подчиненное значение по отношению к атрибутивной».
Напротив, в области нравственной психики императивная функ-
ция, как единственно здесь существующая, имеет самостоятельное
и исключительно решающее значение. Попутно он показывает,
как благодаря именно тому, что функции права в области психи-
ческих переживаний так непохожи на функции нравственности
в той же среде, правовая жизнь общества во всем складывается от-
лично от его нравственной жизни.
Но выяснением вышеназванных вопросов и исчерпываются бес-
спорные достоинства психологической теории права Л. И. Петра-
жицкого. Наряду с ними стоит целый ряд сомнительных и даже прямо
отрицательных свойств ее.
Понятие права, образованное на основании установленного
Л. И. Петражицким признака, — императивно-атрибутивный харак-
тер норм как психических переживаний, — оказывается чересчур
широким. В свое время, еще когда Л. И. Петражицкий впервые вы-
ступил со своим определением понятия права, в литературе было
отмечено, что указанный признак, с одной стороны, не отграничи-
вает точно права от нравственности, с другой, что еще важнее, не
дает возможности отличать правовые психические переживания
282
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
от болезненных и преступных*. На это Л. И. Петражицкий дает прос-
той ответ, что «все то, что имеет императивно-атрибутивную приро-
ду, по установленной (вышеназванным понятием) классификации,
следует относить к соответственному классу» (Там же. С. 133).
Согласно с этим, Л. И. Петражицкий относит к праву правила игры,
значительное количество правил вежливости, особое «любовное
право» и «право детское», а также право преступных организаций,
или «преступное право», и «патологическое право» — суеверное и
галлюцинационное. Наряду с этим он указывает на различные виды
императивно-атрибутивных переживаний, которые в прошлом были
правом и остаются, с его точки зрения, правом и теперь. Сюда отно-
сятся различные виды не признаваемого государством обычного
права, хотя бы право кровной мести, права, субъектами которых при-
знавались животные, неодушевленные предметы, покойники, святые,
боги, т. е. вообще «религиозное право», наконец, право, объект кото-
рого составляли известные душевные состояния, например, импера-
тивно-атрибутивные нормы, требовавшие исповедования единственно
истинной католической или православной веры, «политической бла-
гонадежности» и т. д. В этом случае Л. И. Петражицкий следует, правда
вполне самостоятельно и независимо, за Бирлингом, который, исходя
из своей «теории признания», должен был допустить существование
«разбойничьего права», «права заговорщицких кружков» и других
видов права, отклоняющихся от нормального типа его. Поэтому
Бирлинг и должен был создать видовое понятие «права в юридическом
смысле», или «права государства» («staatliches Recht» в отличие от
«Staatsrecht» — «государственное право»), которое он считает правом
по преимуществу. В противоположность, однако, Бирлингу, причис-
ляющему к правовым нормам только те нормы, которые признаются
какой-нибудь социальной группой, Л. И. Петражицкий заявляет: «вся-
кое право, все правовые явления, в том числе и такие правовые суж-
дения, которые встречают согласие и одобрение со стороны других,
' См. статьи кн. Е. Н. Трубецкого «Философия права проф. Л. И. Петражиц-
кого» (Вопросы философии и психологии. Кн. 57. С. 9—33, особ. с. 18), и
Н. И. Палиенко «Новая психологическая теория права и понятие права» (Яро-
славль, 1900. С. 1-26, особ. с. 22; Временник Демидовского юридического ли-
цея. Кн. 82. Ярославль, 1901). Ср. также: Новгородцев П. И. К вопросу о совре-
менных философских понятиях // Вопросы философии и психологии. Кн. 66.
1903. С. 121-145, особ. с. 131.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
283
представляют с нашей точки зрения чисто и исключительно инди-
видуальные явления». Следуя своей психологической точке зрения,
д И. Петражицкий объявляет правом «и те бесчисленные императив-
но-атрибутивные переживания и их проекции, которые имеются
в психике лишь одного индивида и никому другому в мире неизвест-
ны, а равно все те, тоже бесчисленные, переживания этого рода, суж-
дения и т. д, которые, сделавшись известными другим, встречают с их
стороны несогласие, оспаривание или даже возмущение, негодова-
ние, не встречают ни с чьей стороны согласия и признания». Наконец,
Л. И. Петражицкий признает, что одни и те же нормы могут пережи-
ваться одними как этические, а другими как правовые.
Кажется, нельзя более последовательно проводить свою точку
зрения. Но, несмотря на это логическое бесстрашие и готовность де-
лать все выводы из раз признанных правильными положений,
Л. И. Петражицкий в конце концов все-таки принужден быть непо-
следовательным. Уже в том параграфе, который мы назвали лучшим в
его исследовании, он должен вводить новый признак. В самом деле,
какое мотивационное, а тем более воспитательное значение может
иметь право, если оно будет состоять из разбойничьих норм, из норм,
продиктованных суеверием и галлюцинациями, или хотя бы из норм,
которые никому не известны, кроме тех, кто считает их для себя обя-
зательными? Л. И. Петражицкий должен признать, что здесь главную
роль играют известные социально-психические процессы. По этому
поводу он говорит: «в силу действия тех (подлежащих выяснению
впоследствии) социально-психических процессов, которые вызыва-
ют появление и определяют направление развития этических эмоци-
онально-интеллектуальных сочетаний, последние получают, вообще
говоря, такое содержание, которое соответствует общественному
благу в мотивационном и воспитательном отношении» (Там же.
С. 138). В конце своего исследования во втором томе он в заключе-
ние останавливается на вопросе о «праве как факторе и продукте со-
циально-психической жизни». Но здесь он не говорит ничего по су-
ществу нового, а только обещает посвятить этому вопросу специаль-
ное исследование. Когда он напишет это исследование и примирит
свою психологическую теорию права с раньше им высказанными по-
литико-правовыми идеями, то и его определение понятия права по
необходимости претерпит изменение. К нему будет прибавлен
'новый признак, который окажется differentia specifica понятия
284
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
права в социально-психологическом смысле, очень близкого к поня-
тию права в юридическом смысле*
Итак, понятие права Л. И. Петражицкого чересчур широко. Это не
есть «понятие права», а «понятие правовой психики», и исследование
Л. И. Петражицкого имеет в виду главным образом правовую психику,
а не право". Здесь сказывается естественное следствие исходных по-
ложений научного построения Л. И. Петражицкого: он отверг все, что
дает современная юриспруденция, и захотел изучать не то право, ко-
торым занимаются профессиональные юристы. Вместо, однако, ка-
кого-то иного, подлинного права он обрел лишь правовую психику.
При этом он не желает признать, что он изучает другой предмет, а ду-
мает, что он создает лишь чисто научную теорию того же предмета,
который интересует и юристов-практиков*"
Но, с другой стороны, психологическое понятие права
Л. И. Петражицкого и чересчур узко. Оно неспособно обнять, а
тем более определить истинную природу объективного права.
Правда, Л. И. Петражицкий делает все для того, чтобы скрыть эти
свойства своего понятия права. Он посвящает особые параграфы
распределительным, организационным и общественным функци-
* На индивидуалистический характер как на основной недостаток психоло-
гического понятия права Л. И. Петражицкого указал Н. И. Палиенко (Учение о су-
ществе права и правовой связанности государства. Харьков, 1908. С. 224 и сл.).
Одновременно В. М. Хвостов настаивал на необходимости дополнять индиви-
дуально-психологическое исследование права социально-психологическим.
Ср.: Хвостов В. М. Этюды по современной этике. М., 1908. С. 194 и сл.
" Это уже отчасти отметил В. Я. Гинцберг (Учение Л. И. Петражицкого о праве
и его предпосылки // Вопросы философии и психологии. 1909. Кн. 97. С. 212).
"* Чрезвычайно интересно, что ученики Л. И. Петражицкого, уступая цело-
му ряду указаний со стороны критики, должны были признать, что Петра-
жицкий отождествляет право и правовую психику. Так, Г. А. Иванов утверж-
дает, что «по учению проф. Петражицкого, правовая психика и есть право»
(Иванов Г. А. Психологическая теория права в критической литературе. СПб.,
1913- С. 24). По словам П. Е. Михайлова, «право, обнимающее собою известный
класс психических явлений, и правовая психика, объемлющая те же правовые
явления, — тождественны» (Михайлов П. Е. О реальности права // Юридический
вестник М., 19И. Кн. V. С. 28). Было бы несомненным шагом вперед по пути
к устранению всяких недоразумений, если бы Л. И. Петражицкий также опреде-
ленно заявил, что он считает понятие права и понятие правовой психики тож-
дественными понятиями. Тогда научный мир знал бы, что «теория права»
Л. И. Петражицкого есть теория правовой психики с известными выводами от-
носительно права.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 285
-------------------------------------------------------------
ям права. Однако правовые переживания, которые только и за-
ключает в себе понятие права Л. И. Петражицкого, неспособны
охватить ни системы правовых норм, ни тем более правовых уч-
реждений. Они имеют дело с правовыми нормами и с учреждени-
ями права лишь постольку, поскольку эти последние воспроизво-
дятся в единичной психике тех или других индивидуумов.
Для того чтобы объяснить и те явления правовой жизни, которые
особенно характерны для объективного права, Л. И. Петражицкий
создает два вспомогательных понятия; это понятия фантазмы, или
проекции, и нормативного факта. Он обращает внимание на то, что
мы часто приписываем предметам свойства, которые являются лишь
отражением наших переживаний, возбуждаемых ими, а не действи-
тельными их качествами. Так, мы называем предметы страшными,
отвратительными, грозными, мерзкими, возмутительными или же
милыми, симпатичными, интересными, удивительными, трогатель-
ными, комическими и т. д. «Это явление, — говорит он, — имеющее
место и в тех случаях и областях эмоциональной жизни, где для соот-
ветственных кажущихся свойств вещественных предметов нет осо-
бых названий в языке, мы назовем эмоциональной или импульсив-
ной проекцией или фантазией. То, что под влиянием эмоциональной
фантазии нам представляется объективно существующим, мы назо-
вем эмоциональными фантазмами или проектированными идеоло-
гическими величинами, а соответственную точку зрения субъекта,
т. е. его отношение к эмоциональным фантазмам, идеологическим
величинам, как к чему-то реальному, на самом деле существующему
там, куда оно им отнесено, проектировано, мы назовем проекцион-
ною или идеологическою точкою зрения». Сопоставляя эти пережи-
вания с теми психическими состояниями, которые испытываются
всяким по отношению к правовым нормам, Л. И. Петражицкий при-
ходит к заключению, что «не что иное, как продукты эмоциональной
проекции, эмоциональные фантазмы, представляют и те категори-
ческие веления с высшим авторитетом, которые в случае этических
переживаний представляются объективно существующими и обра-
щенными к тем или иным субъектам, а равно те особые состояния
связанности, об(в)язанности, несвободы и подчиненности, которые
приписываются тем (представляемым) субъектам, коим (представля-
емые) этические законы повелевают и запрещают известное поведе-
ние» (Там же. С. 37). Соответственно этому, когда мы наделяем людей
286
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
правами, то, по мнению Л. И. Петражицкого, мы оперируем с проек-
циями и фантазиями. То же надо сказать и относительно правовых
учреждений публичного права. Так, если мы говорим, что суд «обла-
дает властью» судить, народному представительству «принадлежит
власть» вырабатывать законы, а монарху с министрами предоставле-
на власть управлять государством, то это снова проекции и фантаз-
мы. Существенными во всех этих явлениях, с точки зрения
Л. И. Петражицкого, надо признать лишь наши душевные пережива-
ния зависимости и подчинения, заставляющие нас приписывать суду,
народному представительству, монарху и министрам известные
свойства. Л. И. Петражицкий обвиняет всю юридическую науку в на-
ивно-проекционной точке зрения, т. е. в искании элементов права не
там, где они действительно имеются, т. е. не во внутреннем, «а во вне-
шнем по отношению к переживающему правовые явления мире».
Он постоянно настаивает на том, что «реально существуют только
переживания этических моторных возбуждений в связи с представ-
лениями известного поведения».
Но Л. И. Петражицкий, конечно, знает, что существуют не только
представления известного поведения или действий, а и самые дейст-
вия. Притом некоторые действия, как, например, законодательные
постановления, судебные решения, административные распоряжения
имеют особое правовое значение. Л. И. Петражицкий называет их
«нормативными фактами» и обвиняет современную юридическую
науку в «смешении норм с нормативными фактами позитивного
права». По его словам, даже «понятия нормативных фактов в совре-
менной науке права не существует, именно вследствие смешения их с
нормами». Последнее, однако, не совсем верно, так как Л. И. Петра-
жицкий выработал свое понятие «нормативных фактов» в значитель-
ной мере для того, чтобы заменить им существующее в современной
юриспруденции понятие «источников права». Л. И. Петражицкий в тех
частях своего исследования, в которых он устанавливает и развивает
свое понятие «нормативных фактов», не считает нужным выяснить,
в каком отношении находится его учение о «нормативных фактах»
к существующему в юридической науке учению об «источниках права».
Только под конец его исследования из его слов неожиданно вытекает,
что под его понятием нормативных фактов скрываются те явления, ко-
торые в научной юриспруденции определяются как источники права.
Правда, пока еще не существует вполне установленного понятия ис-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
287
точников права. Так, еще более тридцати лет тому назад А. Тон в своем
известном сочинении «Правовая норма и субъективное право»* указал
на то, что существует четыре различных определения того, что надо
считать источником права. Независимо от А. Тона Г. Ф. Шершеневич
уже в наше время установил существование четырех различных поня-
тий источников права". Л. И. Петражицкий также отмечает тот факт,
что в научной юридической литературе «высказываются различные
мнения» при определении понятия источников права. Но он не указы-
вает на то, что наиболее правильное из существующих определений
источников права очень похоже на его определение нормативных
фактов, хотя, конечно, оно имеет в виду действительное право, а не
правовую психику. Согласно этому определению, источники права
суть факты, свидетельствующие о том, что та или иная норма действует
в качестве нормы права"* По большей части эти факты получают от-
ражение в тех или иных письменных документах.
Но предлагаемую Л. И. Петражицким замену понятия источников
права понятием «нормативных фактов» нельзя признать удачной.
Л. И. Петражицкий, создавая свое понятие «нормативных фактов», ис-
кусственно исключает целый ряд явлений из области права. К праву
«нормативные факты», с точки зрения Л. И. Петражицкого, конечно, не
могут относиться, так как они не составляют психических пережива-
ний. Впрочем, Л. И. Петражицкий не говорит, к какого рода явлениям
относятся его «нормативные факты», т. е. законы, правовые обычаи,
судебные решения, административные распоряжения, — последние,
поскольку они касаются правовых вопросов. Должны ли мы их при-
числить к литературным, научным, художественным, социальным,
политическим или каким-нибудь другим фактам? Когда Л. И. Петра-
жицкий попытается дать на этот вопрос вполне определенный ответ,
не окажется ли, что эти факты являются по преимуществу правовыми?
в противоположность созданному Л. И. Петражицким понятию «нор-
мативных фактов» существующее понятие источников права обладает
* Thon A Rechtsnorm und subjektives Recht. Weimar, 1878. S. VII. К Бергбом также
говорит о четырех различных значениях слова «источник права»; вместе с тем он
неоднократно указывает на крайнюю ненадежность (Unsicherheit) существующего
Учения об источниках права. Ср.: BergbohmK. Op. ciL, 40,24,94,184,348, ЗбО, 504.
" Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. С. 368 и сл.
*" Vrsl. К. Cosack. Lehrbuch des Deutschen biirgerlichen Rechts. 6 Aufl. Jena,
1913. Bd. l.S. 21 ff.
288
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
громадным преимуществом. Оно, как показывает уже выработанный
для него термин, во всяком случае призвано определять явления, сви-
детельствующие о праве.
V
В учении Л. И. Петражицкого о правовых фантазмах и проекциях
и о нормативных фактах мы встречаемся с поразительным явлением.
Ни в одной иной области духовной культуры мы не находим такого
отрицания ее объективных или реальных элементов, как в области
права. А между тем всякую из этих областей с таким же успехом
можно свести лишь к психическим переживаниям, как и право. Так,
никому не приходит в голову отрицать объективное существование
литературы и поэзии. Но не подлежит сомнению, что литература и
поэзия существуют вовсе не в книгах, называемых собраниями сочи-
нений различных писателей. Было бы наивно считать, что именно
эти книги, изготовленные наборщиками и испещренные типограф-
скими значками, заключают в себе литературу. Литература и поэзия
не заключаются также и в подлинных рукописях различных авторов,
так как рукописи эти или затеряны, или хранятся в музеях и библио-
теках, и их редко кто видит. Истинное существование литературы и
поэзии в нас, поскольку мы, читая произведения тех или других ав-
торов, воспроизводим в своих душевных переживаниях те пред-
ставления и другие состояния души, которые переживали их авторы
и желали возбудить в своих читателях. Поэтому, с точки зрения
Л. И. Петражицкого, надо было бы придти к заключению, что произ-
ведения Шекспира, Гёте, Пушкина — не поэзия, а лишь «литератур-
ные факты». Поэзия не вне нас, а в нас.
То же можно доказать, следуя методу Л. И. Петражицкого, и в от-
ношении других продуктов духовной культуры, например, в отно-
шении произведений науки* и искусства. Так, Венера Милосская и
Сикстинская Мадонна заключаются не в том осколке мрамора и не
в том куске полотна, покрытом различными цветными пятнами,
* И действительно, в своей книге «Университет и наука» (СПб., 1907. Т. I.
С. 153 и сл.) Л. И. Петражицкий не останавливается перед сведением науки к
«психическому процессу». Но почему тогда не свести и весь мир к психическим
переживаниям, т. е. признать его иллюзорность? В таком случае, однако, Л. И. П.
должен признать себя открыто сторонником солипсизма.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 289
__——
которые хранятся в Лувре и в Дрезденской галерее. Они в том впечат-
лении или в тех душевных переживаниях, которые эти предметы в
Нас возбуждают. Свои переживания мы переносим, «проецируем» на
мрамор и полотно картины. Полагать, что художественное произве-
дение в мраморе или на полотне картины, а не в нас, это значит сле-
довать наивно-проекционной точке зрения.
Правда, могут сказать, что произведения литературы, поэзии, ис-
кусства и науки безусловно индивидуальны. Может быть, в этом об-
стоятельстве и увидят основание того, что литературно-художествен-
ные произведения подобно другим индивидуальным предметам су-
ществуют сами по себе. В противоположность этому укажут на то,
что нормы права отличаются крайнею общностью. Некоторые из
норм права, как, например, «правоспособность человека начинается
с момента рождения» или «договор обязывает заключившего его»
почти так же общи, как арифметические правила. Но эта общность
характерна только для отдельных и оторванных норм, а такие общие
элементы можно найти, хотя, конечно, в меньшем количестве, и
в других областях духовной культуры. Напротив, право, заключающе-
еся в национальных системах права и в национальных правовых уч-
реждениях, так же индивидуально, как и произведения литературы и
искусства. Творцом этого продукта духовной культуры является толь-
ко не отдельная личность, а целый народ. Так, английская система
права не менее индивидуальна, чем английская литература, а англий-
ский парламент не менее великое объективное произведение права,
чем творения Шекспира — объективное произведение литературы.
Если другие системы права содержат больше заимствованных эле-
ментов вследствие рецепции римского права, а затем английского
конституционализма, то и они благодаря своеобразному историче-
скому развитию каждого народа превратились во вполне индивиду-
альные системы. Даже парламенты в различных странах, несмотря на
то что они только недавно были созданы по образцу английского
парламента, в каждой стране имеют своеобразный характер.
Сводя все объективное право к проекциям психических пережи-
ваний, Л. И. Петражицкий не принимает во внимание ту организа-
цию, которая свойственна некоторым учреждениям права и которая
придает праву объективное значение. В учреждениях он видит толь-
ко конкретных лиц, которые выполняют определенные функции
права и на которых проецируются известные правовые свойства.
290
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Между тем благодаря современной организации правовых учрежде-
ний сами лица, действующие от их имени, являются обыкновенно
лишь орудиями права. Так, сущность властвования Л. И. Петражицкий
видит в проекции известных свойств на монархов, министров, на-
родных представителей, судей и т. д. Насколько ошибочным при
этом оказывается то понятие власти, которое он создает, можно
судить по тому, что в современных культурных государствах влас-
твуют не лица, а учреждения, т. е. в полном смысле слова властву-
ют правовые нормы*. Притом это не царствование какой-то «мисти-
ческой» «общей воли», как утверждает Л. И. Петражицкий в полемике
против сторонников реальности объективного права, а господство
самой реальной и конкретной правовой организации. Итак, госу-
дарственно-правовые учреждения, воплощающие в себе объективное
право, являются благодаря своей организации таким же реальным
продуктом психо-правовых переживаний в сфере общественности,
как в сфере науки реальным продуктом интеллектуального творчест-
ва являются научные труды, в сфере искусства — художественные
творения, в сфере литературы — поэтические произведения. Надо
игнорировать всю современную правовую культуру, чтобы не заме-
чать того права, которое объективировалось и воплотилось в уч-
реждениях. В этом в значительной мере и повинен Л. И. Петражицкий.
Подобно тому как он свои методологические исследования ориенти-
рует не на истории развития научных понятий, а на случайных науч-
ных данных, так, несмотря на всестороннее знание правовой жизни,
он предпочитает судить о праве не на основании культурных наслое-
ний в правовых учреждениях, а исключительно обращаясь к психо-
правовым переживаниям”
Но реальность объективного права гораздо многообразнее, чем
это кажется с первого взгляда; она заключается не только в право-
вых учреждениях, а и во всяком осуществлении права в обществен-
ной жизни. Психо-правовые переживания могут быть мотивом для
осуществления права, но не самым его осуществлением, а если бы
право не осуществлялось, не воплощалось в жизни, в общественных
* Ср. дальше очерк «Сущность государственной власти».
” Ср.: Спекторский Е. В. 1) Юриспруденция и философия // Юридический
вестник. 1913- Кн. II. С. 60—92, особ. с. 83 и сл.; 2) К спору о реальности права //
Там же. Кн. V. С. 53-70; Синайский В. И. Русское гражданское право. Киев, 19И
С. 9-П.
Социальные науки и право. Отдел, второй. Право 291
_-------------------------------------------
отношениях и учреждениях, то оно не было бы правом* Как бы
д. И. Петражицкий ни настаивал на том, что, когда мы говорим об
осуществлении права и его конкретизации в общественных отноше-
ниях, мы переносим свои психические переживания во внешний мир
и, кристаллизируя их, ошибочно принимаем их за нечто объективно
сущее, мы должны ответить, что не мы ошибаемся, принимая осу-
ществление права за правовую реальность, а ошибается он, рассмат-
ривая это осуществление с исключительно психологической точки
зрения и сводя его только к психическим переживаниям. Иными сло-
вами, не мы вносим в определение права чуждые праву элементы, а
Л. И. Петражицкий, став на свою психологическую точку зрения, для
того, чтобы быть последовательным, принужден исключить из облас-
ти права принадлежащие к ней в действительности явления. При этом
он прибегает к совершенно недопустимому с точки зрения научного
познания абстрагированию. Известно, что абстрагировать можно от
всего; научное мышление началось с того, что элеаты138 свели весь мир
к понятию «существования», но тогда это по крайней мере помогло от-
крыть нормы логического мышления; при современном же состоянии
науки такое абстрагирование не только не создает никакой познава-
тельной ценности, но даже приводит к обратным результатам.
Давая общую оценку психологической теории права Л. И. Петра-
жицкого, надо признать, что он извлек из индивидуально-психологи-
ческого учения о праве все, что только можно было из него извлечь.
Его теория отличается удивительной цельностью и последователь-
ностью. Но именно последовательное развитие чисто психологиче-
ского понятия права и обнаруживает его недостатки и границы. В бу-
дущем это понятие сохранит свое значение в той ограниченной
сфере правовой психики, к которой оно и относится. И несмотря на
то, что заслуга Л. И. Петражицкого, заключающаяся в разработке этого
понятия, неоспорима, психологическое учение о праве сделается
общим научным достоянием, несомненно, не в той формулировке,
* Так, по словам Неринга, «право для того и существует, чтобы осуществляться»
(Das Recht 1st dazu da, dass es sich verwirkliche): Ibering R. v. Geist des romischen
Rechts. 3 Auff. Bd. I. S. 52. Присущее праву свойство воплощаться в учреждениях
заставляет некоторых исследователей идти чересчур далеко и говорить о вещепо-
Добном и даже о вещном характере права — «Dinghaftigkeit des Rechts» и
«Dingcharakter des Rechts». См.: Zitelmann. Irrthum und Rechtsgeschaft. Leipzig, 1879.
2^;Schuppe W. Der Begriff des Rechts // Griinhut’s Zeitschuft. Bd. 10 (1883). S. 353-
292
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
которую ей придал сам Л. И. Петражицкий. Его теория эмоций, как
мы убедились в этом выше, совершенно неприемлема с точки зрения
научной психологии. Правда, Л. И. Петражицкий выделил и подроб-
но разработал интеллектуальные элементы в правовых переживани-
ях, чем придал большую научность своему исследованию. Но он сов-
сем не остановился на волевых элементах в этих переживаниях; если
бы он это сделал, то ему пришлось бы отказаться от своей эмоцио-
нальной психологии. Наконец, хотя часто и высказывается мнение,
что «чувству нет места в праве», все-таки и ему, хоть и в очень ограни-
ченной мере, принадлежит некоторая роль в области правовой психи-
ки. Общая черта, которая роднит высшее культурное проявление чело-
веческого духа — религию — с его низшим проявлением — правом,
в том и заключается, что как та, так и другое затрагивают все стороны
человеческой души — и представление, и чувство, и волю.
Однако наиболее существенная поправка, в которой нуждается общая
теория права Л. И. Петражицкого, заключается в том, что эта теория
должна быть превращена из теории правовой психики действительно в
психологическую теорию права. Соответственно этому и в определение
понятия права, данное Л. И. Петражицким, должны быть введены такие
признаки, при которых оно обнимало бы не всю обширную область
правовой психики, а только само право как психическое явление. Только
тогда психологическая теория права станет вполне приемлемой и для
науки о праве, и для практической юриспруденции.
VI
Очень похожей ограниченностью на ту, которая свойственна пси-
хологическому понятию права, как мы это констатировали при ана-
лизе его, отличается и нормативное понятие права. Это понятие,
имеющее дело, особенно в своей первоначальной формулировке,
с правом как совокупностью идей, присущих нашему сознанию,
часто отождествляли (а психологисты и до сих пор отождествляют) с
психологическим понятием. Но не подлежит сомнению, что оно из-
влекает и обобщает не психологические, а скорее этические и логи-
ческие элементы в праве, а потому правильнее было бы его признать
этико-логическим понятием права.
Подобно психологическому понятию права нормативное его поня-
тие так же древне, как вообще размышления о сущности права. Оно
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 293
—-
было господствующим в греческой философии, особенно со времен
Платона и Аристотеля, признававших основною целью права справед-
ливость. В юридических учениях, однако, это понятие первоначально
скрывалось под видом двойника положительного права. Оно заключа-
лось в учении о естественном праве со всеми его разновидностями,
например, римской aequitas, поскольку все эти учения имели теорети-
ческий, а не практический характер. Впервые в учении Руссо об «общей
воле» нормативное понятие права сливается с понятием права вооб-
ще’. Но затем это понятие права разрабатывается главным образом
философами, особенно благодаря новой постановке этики у Канта.
Высшим пунктом этой разработки является, несомненно, учение об
объективном духе Гегеля. В неокантианской философии оно снова на-
ходит себе могучую поддержку, притом в обоих ее главных разветвле-
ниях, как трансцендентально-эмпирическом, так и в трансценденталь-
но-рационалистическом” Таким образом, оно получает свое обосно-
вание как в учении о нормах, противопоставляемых естественным
законам, т. е. в учении об области должного, на котором зиждется вся
культура, в противоположность неизбежно необходимому, безраздель-
но господствующему в природе, так и в учении об «этике чистой воли».
Теперь в новейшей и заключительной стадии развития первого из вы-
шеназванных течений неокантианской философии это понятие права
приобретает реальный базис в понятии «культурного блага» и идеаль-
ное обоснование в идее «чистой ценности»”* * *** Наконец, и в юридиче-
* Ср.: Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. М., 1909. Вви-
ду того, что учение Руссо об «общей воле» радикально устранило учение о двой-
нике положительного права, Руссо может быть назнан в большей степени разру-
шителем идеи естественного права как особого вида права, чем даже
представители исторической школы. Во всяком случае, Руссо является родона-
чальником столь характерного для первых трех четвертей XIX столетия стрем-
ления научной юридической мысли устранить двойственность в учении о праве
и создать единое понятие права. К сожалению, смена этих чисто логических
тенденций в учении о праве мало исследована.
“ Это весьма удачное определение сущности двух основных течений в ново-
кантовской философии — одного, представленного В. Виндельбандом и Г. Рик-
кертом, и другого, представленного Г. Когеном, — принадлежит С. И. Гессену.
Ср.: Hessen S. Die individuelle Kausalitat. Berlin, 1909. S. 5 ff. Оно отчасти восприня-
то и Г. Риккертом.
*** Значение понятия культурного блага для философии культуры выясне-
но в исследовании Г. Риккерта «О понятии философии» (Логос. М., 1910. Кн. I.
С-19-61, особ. с. 39 и сл.).
294
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ской литературе нормативное понятие права в последние десятилетия
снова завоевывает себе значение благодаря возрождению естествен-
ного права. Однако и в старом учении об естественном праве, и в новом
практические мотивы часто берут перевес над теоретическими, а по-
тому теоретически идея естественного права до сих пор мало
разработана.
Ввиду неразработанности нормативной теории права тем важнее
отметить, что в русской научной литературе в последние два десяти-
летия появились ценные научные начинания в исследовании права
в этом направлении. Наиболее видным представителем нормативно-
го учения о праве у нас является, несомненно, П. И. Новгородцев139.
Нормативную точку зрения на право П. И. Новгородцев отстаивал во
всех своих трудах и обосновал ее теоретически главным образом
в своем исследовании «Нравственный идеализм в философии права/
Уже самое заглавие руководящего теоретического исследования
П. И. Новгородцева показывает, что он обращает главное внимание
на разработку этико-нормативной теории права. Но нормативная
природа права не исчерпывается этическим элементом в праве, она
гораздо сложнее. Одна из характерных особенностей ее заключается
в ее двойственности. Ведь наряду с этическим элементом в праве иг-
рает громадную роль элемент логический. Для правоведения, служа-
щего практическим целям, этот логический элемент имеет чрезвы-
чайно важное значение. В нем он приобретает иногда даже гипер-
трофические размеры. Тогда юриспруденция уклоняется от своих
истинных задач служить живому человеку и насущным обществен-
ным потребностям и превращается, по меткому выражению
Р. Иеринга140, в «юриспруденцию понятий» (Begriffsjurisprudenz).
Запросы практики показывают, насколько чисто теоретическая раз-
работка нормативного учения о праве во всех его разветвлениях
важна для понимания существа права.
’ См. сборник статей «Проблемы идеализма» (М., 1902. С. 236-296). Ср..- Нов-
городцев П. И. Государство и право // Вопросы философии и психологии. 1904.
Кн. 74. С. 397-450; Кн. 75. С. 508-538; Новгородцев П. И. Кризис современного
правосознания. М., 1909- Выяснению вопросов, связанных с нормативным уче-
нием о праве, очень способствуют также труды Н. И. Палиенко, хотя сам он,
склоняясь к психологизму и позитивизму, является противником включения ес-
тественно-правовой идеи в науку о праве. Ср.: Палиенко Н. И. 1) Нормативный
характер права и его отличительные признаки. Ярославль, 1902; 2) Учение о су-
ществе права и правовой связанности государства. Харьков, 1908.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 295
Однако при современном состоянии науки о праве еще многое ос-
тается неисследованным в нормативной природе права. Пока еще
очень мало дифференцированы этико-нормативное и логико-норма-
тивное учение о праве, а логическая структура права почти совсем не
исследована чисто теоретически. Поэтому надо признать несомнен-
ной заслугой одного из учеников и последователей П. И. Новгородцева
И. А. Ильина1'11, что он в своей первой самостоятельной работе —
«Понятия права и силы» — сделал попытку проанализировать именно
это понятие права. Для нас это исследование представляет интерес по-
тому, что его автор связал вопрос о нормативном понятии права с за-
нимающим нас здесь вопросом о реальности права вообще, который
он попытался своеобразно решить. Оперируя в своей бесспорно та-
лантливой работе исключительно с нормативным понятием права, он
в то же время высказывается, ссьиаясь на целый ряд литературных ис-
точников, в пользу множественности понятий права’. Множественность
понятий права он даже стремится примирить со своим главным мето-
дологическим построением; но это ему плохо удается, так как все его
построение основано на признании единственно правомерным нор-
мативного понятия права. Благодаря же конструированию крайней
противоположности между понятием силы и права, причем на сторо-
не первой оказывается вся реальность, на стороне же другого полное
отсутствие ее, методологические взгляды И. А. Ильина скорее прибли-
жаются к дуалистическим, чем к плюралистическим системам. Так как,
однако, наша задача заключается в том, чтобы показать ограничен-
ность нормативного понятия права, и в частности его неспособность
охватить сущность объективного права как особой культурной реаль-
ности, то мы в своем анализе остановимся исключительно на главном
методологическом построении И. А. Ильина.”
* Ильин И. Понятия права и силы. Опыт методологического исследования //
Вопросы философии и психологии. Кн. 101. М., 19Ю. С. 4.
“ Спустя год после того, как предлагаемый очерк был написан, появилось об-
ширное исследование молодого немецкого ученого Ганса Кельзена «Основные
проблемы государственно-правовой науки», в котором использована чисто нор-
мативная точка зрения для решения всех важнейших вопросов государственного
пРава. Ср.: Dr. Hans Keiser,. Hauptprobleme der Staatsrechtslehre. Tubingen, 1911.
Главный интерес этого исследования заключается в той неустрашимой последо-
вательности, с какой в нем извлечены все выводы из нормативно-логического
изучения государственного права. Сам автор ошибочно называет свою точку зре-
ния также и этико-юридической и объявляет ее по преимуществу юридической,
ЧТо и служит ему лишним стимулом не останавливаться перед крайними вывода-
296
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ми. Но именно благодаря своей последовательности автор пришел к таким заклю-
чениям, которые, будучи совершенно неприемлемыми для юриста, обнаруживают
полную несостоятельность примененного им метода. Автор «имеет главным обра-
зом в виду очистить юридическое образование понятий от элементов, имеющих
социологический или психологический характер, ошибочно вдвинутых в сферу
юридических конструкций вследствие ложной постановки проблемы». Такую
постановку задачи саму по себе следовало бы только приветствовать как вполне
соответствующую изучению нормативной природы права, ибо нормативное по-
нятие права, несомненно, должно быть противопоставлено не только психологи-
ческому, но и социологическому его понятию. Но для разрешения этой задачи
автор считает нужным исходить из признания основной противоположности
между категориями бытия и долженствования (Ibid. Vorrede. S. 7 ff., 223 u. passim).
Конечно, такое противоположение сообщает долженствованию безусловную не-
зависимость и самостоятельность. Однако выше (См. с. 151) мы выяснили, что,
несмотря на соблазнительную ясность некоторых решений, получаемых при по-
мощи такого противоположения, решения эти обладают отрицательной познава-
тельной ценностью, а само это противопоставление безусловно недопустимо ни
в сфере решения научно-философских проблем, ни в сфере решения проблем
онтологических. Последнее неопровержимо показал Г. Коген в своей «Этике чис-
той воли». Категория долженствования, как мы установили выше, может быть проти-
вопоставлена только категории необходимости. Напротив, бытие одинаково прису-
ще как явлениям, объясняемым при помощи категории необходимости, так и
явлениям, определяемым категорией долженствования. Так как правовые явления
Г. Кельзен относит к долженствованию, понимаемому в установленном им специ-
фическом смысле, то уже в силу этой исходной его точки зрения все его построе-
ние представляет из себя чисто формально-логическую конструкцию, не имею-
щую соприкосновения с бытием и реальностью права. Впрочем, в этом отвлечении
от всякого бытия и реальности Г. Кельзен и видит существо юриспруденции и
юридического метода. Несостоятельность его исходных положений сказывается,
конечно, неодинаково на различных частях его исследования. Так, пока он анали-
зирует понятие нормы, недостатки его точки зрения проявляются сравнительно
мало, хотя и тут оказывается, что для права, с его точки зрения, важно формальное
действие нормы, а не фактическое соблюдение ее (Ibid. S. 48 ff.). Но когда он пере-
ходит к обсуждению отдельных явлений и учреждений государственного права,
односторонность его исходных положений проявляется во всей силе. Признавая,
например, понятие государственной воли основным для всей юриспруденции и
стремясь освободить его от психологических элементов, Г. Кельзен заявляет, что
воля государства есть лишь конструкция и юридическое понятие (Ibid. S. 162 ff.).
Ясно при этом, что он лишает государственную волю всякой фактичности. Такое
понятие государственной воли не может, конечно, ничего объяснить или оправ-
дать в государственных явлениях. К тому же преследуемая автором цель — кон-
струировать чисто юридическую государственную волю, свободную от психоло-
гических элементов, достигается и без превращения этой воли в голое понятие.
Для этого достаточно рассматривать волю государства как результат внешних
волеизъявлений лиц, уполномоченных играть роль органов государства. Так же
точно он объявляет, что процесс образования права обладает не государственной,
а чисто социальной природой, хотя в действительности природа его смешанная
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
297
В рассматриваемом исследовании автор ставит своей задачей «про-
извести анализ понятий силы и права» «с точки зрения общей методо-
логии юридических дисциплин». Он указывает на то, что современное
правоведение все больше и больше приходит к признанию того, что
«нет единого универсального и исключительного способа изучения
права»; напротив, способов научного рассмотрения права много, так
как «право — в высшей степени сложное и многостороннее образо-
вание». Между отдельными способами рассмотрения права или
«между методологическими рядами правопознания может быть боль-
шая или меньшая близость». По мнению автора, «взаимная отдален-
ность рядов может доходить до совершенной и полной кардиналь-
ной оторванности». Он считает, что «есть ряды правопознания, кото-
рые не только не дают ответа на вопросы, возникающие в другом
ряду, но даже не терпят их перенесения и постановки в своей сфере.
Такие ряды должны быть охарактеризованы как ряды взаимно ин-
дифферентные в методологическом отношении, и сознание этой ин-
дифферентности есть одна из ближайших и важнейших задач всего
правоведения в целом». Однако он спешит оговориться, что ^прин-
цип методологической индифферентности отнюдь не имеет и не
должен иметь того смысла, что известные явления общественной
жизни не стоят друг с другом ни в какой реальной связи, не обуслов-
ливают друг друга или не определяют. Сущность этого принципа
(Ibid. S. 410 ff.). Соответственно этому он считает проблему возникновения и пре-
кращения права метаюридической проблемой. В конце концов, чтобы быть пос-
ледовательным, он принужден отрицать за законодательными органами характер
государственных органов и признает их органами общества, так как они выпол-
няют социальную функцию (Ibid. S. 465 ff). Тою же оторванностью от реальной
юридической действительности характеризуются и другие понятия, вырабатыва-
емые Г. Кельзеном. Мы, конечно, не можем здесь останавливаться на них. Но ска-
занного достаточно для того, чтобы убедиться, что одностороннее нормативно-
логическое построение Г. Кельзена, которое он считает по преимуществу
юридическим, непригодно даже для узкой сферы юридической догматики. Госу-
дарственно-правовые учреждения приобретают в этом построении приблизи-
тельно такой вид, как отражения человека в выпуклых, вогнутых и разнообразно
искривленных зеркалах. Желающие познакомиться более обстоятельно с науч-
ным построением Г. Кельзена могут обратиться к исследованию Н. И. Палиенко;
в последнем даны превосходные изложения, анализ и критика идей Г. Кельзена
в связи с критической оценкой значения формально-юридического метода в го-
сударственном праве. Ср.: Палиенко Н. И. Задачи и пределы юридического изуче-
ния государства и новейшее формально-юридическое исследование проблем го-
сударственного права // Журнал Министерства юстиции. 1912. Февраль-март.
298
БОГДАН. АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
состоит в известном, условно допускаемом, познавательном приеме
логического отвлечения от одних сторон права при рассмотрении
других сторон его». Или, поясняя свою мысль конкретнее и опреде-
леннее, автор говорит, что, «познавая право в логическом ряду, мы
отвлекаемся от тех сторон его, которые характеризуют его как реаль-
ное явление».
С этих общих методологических точек зрения автор и приступает
к анализу права и силы. Цель его исследования заключается в том,
чтобы «обнаружить, есть ли возможность того, что известный мето-
дологический ряд правоведения или, может быть, несколько методо-
логических рядов окажутся сродными той научной плоскости, в ко-
торой стоит понятие силы». По мнению автора, «если окажется, что
такое сродство или скрещение этих методологических рядов вообще
возможно», то необходимо проследить и указать, «для каких именно
рядов это возможно и насколько». Вместе с тем должен решиться и
вопрос, «есть ли у права такая сторона, которая никоим образом не
терпит методологически сближения или тем более отождествления
его с силой». Все это, по словам автора, «дает возможность сказать:
возможно ли вообще рассматривать право как силу, допустимо ли
это вообще с методологической точки зрения, и если допустимо, то в
каких оттенках обоих понятий это возможно».
Приступая затем к анализу самих интересующих его понятий,
И. А. Ильин прежде всего устанавливает, что «понятие силы, как бы оно
ни определялось, лежит всегда в реальном ряду, имеет всегда онтоло-
гическое значение, тогда как понятие права может и не находиться в
реальном ряду, может не иметь в числе своих предикатов и признака
бытия». Подтверждение этого положения автор находит в учениях о
силе, заключавшихся в различных философских системах. По его сло-
вам, «одно обще всем учениям о силе: это — помещение в реальный
ряд. Сила или сама реальна — эмпирически или метафизически, во
времени или вне времени, самостоятельно или зависимо, — или же
есть принцип для познания реального». Из этого определения поня-
тия силы автор делает вывод, что «все, что помещается в тот познава-
тельный ряд, в котором живет представление о силе, помещается,
с методологической точки зрения, в ряд реальный: получает само
значение реального, метафизически-реального или эмпирически-
временно-реального». Вместе с тем из этих положений, по мнению
автора, следует, что «для того, чтобы понятие права сближалось с по-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
299
нятием силы или, тем более, поглощалось им, необходимо, чтобы оно
само переносилось в онтологический ряд, чтобы право так или иначе
само становилось членом реального ряда, получало значение чего-то
реального. Вне этого понятия силы и права не могут сближаться».
При определении понятия права автор исходит из общепризнан-
ного положения, что «право есть норма или совокупность норм». Под
нормой он понимает «суждение, устанавливающее известный поря-
док как должный». Произведя анализ признаков, входящих в эти оп-
ределения, он приходит к заключению, что положение «право есть
норма — в развернутом виде гласит: право есть суждение, которое
устанавливает известный порядок как должный». Таким образом,
по мнению автора, «право может рассматриваться как норма и как
суждение». Суть этих определений он видит в том, что «оба указан-
ные рассмотрения, трактующие право как норму и как суждение,
могут вполне отвлекаться от всякой временности и действитель-
ности, т. е. двигаться в ряду, чуждом бытия и реальности. По сло-
вам автора, «это возможно, во-первых, благодаря тому, что норму
как правило должного можно и интересно подвергать научному ана-
лизу в “формальном” отношении и по “содержанию” предписания,
независимо от того, действует она или не действует, т. е. применяется
или не применяется, и если применяется, то как и к чему это ведет».
«Во-вторых, отвлечение нормы от времени и действительности воз-
можно еще и потому, что “норма” и “сознание нормы” не одно и то
же. Норма может рассматриваться по содержанию так, что она будет
представляться не как чья-то мысль, т. е. не как мысль того или иного
определенного человека или определенной группы людей, а как мыс-
лимое содержание нормативного характера вообще и само по себе».
То же самое, по мнению автора, «повторяется и при рассмотрении
права как суждения». Он утверждает, что «логическое рассмотрение
интересуется правом как юридическим суждением и ставит себе за-
дачей научное выяснение и систематическую разработку тех юриди-
ческих понятий, которые связуются в суждении. Этот анализ может
производиться опять-таки в полном отвлечении от временной среды
и временных условий».
Определив таким образом, в чем заключается нормативное и ло-
гическое рассмотрение права, автор предлагает назвать его условно
Юридическим, причем он придает термину «юридический» «формаль-
но-методологическое», а не «материально-предметное» значение.
300
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Вместе с тем в структуре определенных выше понятий права и силы
он находит и решение вопроса о их соотношении. Он утверждает,
что «если признать, что возможно и ценно методологическое обо-
собление “юридического” ряда от временных рядов, трактующих так
или иначе правовую действительность», то придется придти к за-
ключению, что «в понятии права (как нормы и суждения) вскрыта
тем самым известная сторона, которая не терпит сближения с поня-
тием силы». По его словам, «мыслить право как силу значит мыслить
право как нечто реальное, а юридический ряд характеризуется
в своей методологической сущности именно полным и последова-
тельным отвлечением от всего реального, от всякой онтологии как
таковой». Развивая дальше эту мысль, автор говорит, что «нормативное
и логическое рассмотрение права не видит в нем чего-либо реального
ни в каком отношении, мало того, сама постановка вопроса о том, не
реально ли право в этих методологических рядах — не имеет смысла:
оно здесь ни есть, ни не есть, ему не приписывается ни бытие, ни не-
бытие, ибо предикат реального мертв для этого ряда».
Итак, «чисто юридическое определение права», по мнению автора,
не терпит никакого сближения с реальностью, но все остальные виды
рассмотрения права основываются на нем. Автор утверждает, что «для
всех остальных способов рассмотрения права и, следовательно, для
всех методологических рядов юридические определения являются не-
обходимыми предпосылками, без которых те не могут и шагу ступить».
Это положение он доказывает «на двух основных реальных рядах пра-
вопознания — психологическом и социологическом». Действительно,
анализируя эти формы «реального правопознания», он приходит к за-
ключению, что все они предполагают понятие правовой нормы или ее
содержание «известным, готовым, необходимым и установленным где-
то в ином месте». То же самое автор открывает и по отношению к «по-
литическому» рассмотрению права, «движущемуся по существу своему
в реальном ряду». Нельзя не отметить тут некоторого пробела в пост-
роении автора, так как и с его точки зрения надо было бы признать на-
личность трех основных рядов «реального правопознания», т. е. к пси-
хологическому и социологическому прибавить еще государственно-
организационное. Не подлежит сомнению, что право реализуется
в государственных учреждениях, т. е. в судах, административных орга-
нах и самом государстве, а также при помощи их не в меньшей степе-
ни, чем в психике и в социальном строе.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
301
Свои выводы о соотношении между «нормативным и логическим
рассмотрением права», с одной стороны, и «реальным правопозна-
нием», с другой, автор резюмирует в следующих словах: «если юриди-
ческое определение права есть логический prius психологического,
социологического, исторического и политического определения и
рассмотрения, то переход от первого ряда к остальным рядам и
может быть, с нашей точки зрения, охарактеризован как придание
праву значения силы. Именно в остальных указанных способах рас-
смотрения право делается членом реального ряда».
VII
Изложенное нами выше с возможно большей обстоятельностью и
близостью к подлиннику методологическое построение И. А. Ильина,
долженствующее объяснить, что такое право и как надо представлять
его реальность, кажется нам научно неправильным, хотя в него, несом-
ненно, вложена большая энергия абстрактного мышления. Сточки
зрения действительно научного познания права совершенно недопус-
тим, по нашему мнению, тот «отрыв» нормативного и логического рас-
смотрения права от реального его рассмотрения, который предлагает
производить автор, лишая при этом нормативное рассмотрение права
какого бы то ни было отношения к реальности. При таком отрыве по-
нятия права (хотя бы это было лишь одно из его понятий, но основное
и руководящее) от реальности права чрезвычайно легко и вполне ес-
тественно впасть в схоластический платонизм.
В самом деле, схоластики следовали именно этому методу,
когда, с одной стороны, резко разграничивали понятия одно от
другого, с другой — устанавливали между ними чисто логическую
взаимную связь, думая, что этим они объясняют реальные явле-
ния. Побудительным принципом для таких построений служило их
убеждение, что общее есть причина частного. Методологический
путь, по которому они двигались, был приблизительно таков: предпо-
ложим, что надо объяснить, почему дерево то бывает зеленым, то нет.
Для этого устанавливалось понятие «дерева» как вещи и понятие «зеле-
ного» как качества. Сами по себе эти понятия не имеют между собой
Ничего общего — одно есть понятие вещи (субстанциальное понятие),
Другое — понятие качества. Но качества бывают двух родов: одни ат-
рибутивные, которые неразрывно связаны с субстанциональными
302
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
понятиями, как, например, протяженность, другие — акциденциаль-
ные, которые могут быть присвоены субстанциональному понятию и
не быть присвоены. Качество «зеленое» и принадлежит к акциденци-
альным качествам, т. е. оно обладает тем свойством, что оно может
привходить к вещи и не привходить; когда процесс прохождения
действительно происходит с качеством «зеленое» по отношению к
вещи «дерево», тогда дерево становится зеленым, что мы и наблюда-
ем весною и летом. Все это рассуждение несомненно логически со-
вершенно правильно, и тем не менее современное естествознание
устранило самый метод подобной постановки вопроса. Современная
физиология растений рассматривает дерево не как «дерево» плюс
или минус «зеленое»; она учит не о соединении каких-то чуждых
понятий, не о прохождении к «вещи» «качества», к «дереву» — «зе-
леное», а о различных состояниях одной и той же вещи, одного и
того же дерева.
Методологическое построение И. А. Ильина с его «методологиче-
ским отрывом» идеального ряда права как нормы и суждения, чуждого
всякой реальности, от реального ряда силы как бытийственного и он-
тологического чрезвычайно напоминает вышеприведенное рассужде-
ние. Он сперва конструирует безусловную противоположность рядов
и их взаимную «индифферентность» для того, чтобы доказать, что каж-
дый ряд должен подвергаться совершенно самостоятельному исследо-
ванию. Но затем он совершенно так же рисует «введение» правовой
нормы и суждения, лежащего в ряду, чуждом реальности, в реальный
ряд силы — психологической и социальной, как это происходило в
вышеприведенном примере с прохождением качества к вещи. В ре-
зультате, подобно тому как схоластик имел возможность подтвердить
правильность своего рассуждения указанием на то, что дерево весной
и летом бывает зеленым, так же точно и наш автор имеет возможность
констатировать, что правовая норма после введения ее в психологи-
ческий ряд превращается в психическое переживание, а после введе-
ния ее в социальный ряд становится социальным явлением, иными
словами, право становится реальностью и силой благодаря соприкос-
новению с реальным рядом. Формально-логическая правильность
этого рассуждения сама по себе не подлежит сомнению, но она ни-
сколько не свидетельствует о его познавательной ценности.
Мы не говорим, что эти способы рассуждения тождественны. Их
можно только сравнить, а всякое сравнение, как говорят немцы, всег-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
303
да немного хромает. И. А. Ильин, конечно, совершенно свободен не
только от грубого, но и от какого бы то ни было реализма понятий,
который так характерен для схоластических рассуждений, подобных
вышеприведенному. Но в самом способе построения им своих мето-
дологических рядов и применения метода безусловного «отрыва»
этих рядов друг от друга заключается ошибка, ведущая к извращенно-
му конструированию отношений между явлениями.
Не подлежит сомнению, что «методологический плюрализм», «вы-
деление различных сторон» или «обособление различных рядов»
суть совершенно правильные принципы научного исследования. Но
эти принципы надо применять умело. Если методологические ряды
неправильно выделены, а тем более если они после своего выделения
превращаются в какие-то чисто логические категории, то ошибоч-
ные построения, напоминающие схоластические конструкции, неиз-
бежны. И. А. Ильин ориентирует свои методологические приемы на
сведениях, почерпнутых из истории философии и современной
науки о праве. Между тем не надо забывать, что методологический
плюрализм есть по преимуществу приспособление к гуманитар-
ным наукам тех методов, которые обнаружили свою плодотвор-
ность в естествознании, а потому его надо ориентировать на
данных, доставляемых естественными науками. Выделение раз-
личных сторон, установление различных рядов, производимые в ка-
честве логических операций в различных гуманитарных науках, со-
ответствуют тому реальному расчленению, к которому прибегают
естествоиспытатели по отношению к исследуемым ими явлениям в
своих лабораториях и анатомических кабинетах. Но и в области ес-
тествознания не всякое расчленение дает научное знание. Надо нахо-
дить правильные приемы расчленения для того, чтобы научно иссле-
довать явления. Так, если кто-нибудь, желая разложить воду, сперва
станет кипятить ее и получит пар, а затем начнет замораживать и по-
лучит лед, примет пар и лед за части воды и решит, что вода состоит
из парообразного и твердого тел, которые при соединении образуют
жидкость, то, хотя все его заключения будут подтверждаться опытом,
лак как от действия пара на лед, а льда на пар оба они будут превра-
щаться в воду, он будет ошибаться, так как примет различные состоя-
ния воды за ее составные части. Так же точно анатом должен произ-
водить разрезы при анатомировании тела в известном направлении.
Иначе, перерезав мускулы, артерии, вены, нервы и т. д., он не получит
304
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
той картины, которая объясняла бы ему физиологические процессы,
а установит какие-нибудь произвольные сочетания. В качестве при-
мера достаточно хотя бы вспомнить символическое изображение
сердца, которое, несомненно, явилось первоначально результатом
анатомических ошибок.
Именно неправильное установление рядов мы видим в построе-
нии автора. В естествознании ряды образуются или для исследования
однородной причинной зависимости, — каковыми являются два ос-
новных вида причинной зависимости, — механической и психиче-
ской, или же выделяется в причинно-зависимый ряд целая группа од-
нородных явлений, как, например, теплота, свет, звук, электричество,
физиологические процессы и т. д. После исследования этих рядов
в изолированном виде естественники начинают изучать их и в скре-
щенном виде. При этом нарушается обыкновенное деление наук и
получаются новые объединяющие отрасли наук, например, физиче-
ская химия, физиологическая химия, биохимия, различные отрасли
физико-физиологии, как, например, оптика, акустика и т. д. Конечно,
в гуманитарных науках или в науках о культуре задача установления
рядов гораздо сложнее. Здесь, кроме рядов однородной причинной
зависимости, приходится устанавливать ряды однородной телеоло-
гической зависимости и ряды, имеющие в виду систему ценностей,
лежащую в основе культурных благ. Еще сложнее здесь, конечно, во-
прос о скрещивании рядов ввиду принципиальной разнородности
между рядами — ценностей, причинной обусловленности и телеоло-
гической зависимости. Но основная задача установления рядов и
здесь остается та же, что в естествознании, именно установление из-
вестной связи между явлениями для объяснения их.
Этой однородности состава каждого ряда, дающей возможность
объяснить явления правовой жизни, мы и не видим в методологиче-
ских рядах, установленных И. А. Ильиным. Правда, поскольку он опи-
рается на современную науку о праве, он говорит о психологическом,
социологическом, политико-телеологическом и историческом спосо-
бе рассмотрения права. Но эти ряды он объединяет в одном общем
«реальном ряде», несмотря на их крайнюю разнородность, так как пер-
вые два из них имеют в виду причинную обусловленность явлений,
третий — телеологическую зависимость их, а четвертый — весьма
сложные генетические процессы образования явлений. Свой «реаль-
ный ряд» он концентрирует или, вернее, гипостазирует142 в понятии
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
305
силы. Так как этот ряд в целом не причинный и не телеологический
(а это автор отмечает еще в словах, что «о причинном значении
силы» можно говорить, лишь «имея в виду эмпирический ряд»), то ав-
тору и приходится придать ему метафизическое значение; он осо-
бенно настаивает на его «онтологичности». Напротив, нормативное
и логическое рассмотрение права имеет в виду понятие права, чуж-
дое всякой реальности-, об отношении его к метафизическим катего-
риям, кроме его неонтологичности, автор не говорит. Но оно может
быть «введено» в реальный ряд и «двигаться» в нем. В чем заключается
этот последний процесс, автор не объясняет.
Вся эта загадочность методологических рядов, конструированных
И. А. Ильиным, происходит, по нашему глубокому убеждению, отто-
го, что он, устанавливая свои ряды, провел неправильно разделитель-
ную черту. Он отделил право от различных форм его осуществления,
которые он концентрировал в понятии «силы». Но это значит отде-
лить право от различных его состояний, т. е. создать неправильное
понятие права. Право нельзя отделять методологически от его осу-
ществления, так как всякое право именно потому, что оно есть право,
является всегда действующим или осуществляющимся правом. «Право
для того и существует, — говорит Иеринг, — чтобы осуществляться».
Нарушаемое право относится, несомненно, тоже к действующему
праву. Что же касается «ломаемого права» и «пригибаемого права»
или, как выражается И. А Ильин, «бессильного права», а также «бес-
правной силы», поскольку она, конечно, может стать правом, а не
есть выражение чистейшего произвола, то это пограничные явления
в области права. Их нельзя принимать за один из исходных пунктов
при определении понятия права, как это сделал автор. Напротив, не
действующее и не осуществляющееся право не есть право, а в лучшем
случае лишь представление о праве, или, иными словами, есть поня-
тие права в его чисто теоретическом и познавательном значении.
Здесь мы подошли к основной методологической ошибке
И. А. Ильина, заключающейся в структуре того его ряда правопозна-
ния, который он называет юридическим, хотя и лишь в условном
формально-методологическом смысле. Когда И. А. Ильин утверждает,
что понятие права «может и не иметь в числе своих предикатов при-
знака бытия», что «нормативное и логическое рассмотрение права не
видит в нем чего-либо реального ни в каком отношении» или что
«в логическом ряду право в субъективном смысле будет рассматри-
306
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ваться как понятие и суждение», то он при этом не вскрывает какую-
то особенность юридического рассмотрения права, а, сам не подо-
зревая того, имеет в виду прежде всего основное свойство всякого
научного образования понятий. Ведь все науки, не исключая и естес-
твенных наук, имеют дело с понятиями, т. е. с логическим и идеаль-
ным рядом, а не с самими вещами, т. е. не с реальным рядом. Даже
наука, трактующая наиболее реальные явления, например, астроно-
мия, оперирует не с планетами и солнцем как таковыми, а с их поня-
тиями; всякое же понятие даже самой конкретной вещи, поскольку
оно — лишь логическое образование, может рассматриваться как «не
имеющее в числе своих предикатов признака бытия», и в нем можно
и не видеть «чего-либо реального ни в каком отношении». Но, конеч-
но, в астрономии трудно смешать, например, планету как реальный
предмет с понятием планеты. Напротив, в науке о праве очень легко
принять понятие права за само право, подобно тому как в размышле-
ниях о Боге легко принять понятие Бога за самого Бога. Основанное
на этой ошибке онтологическое доказательство бытия Божьего14'' не-
обходимо должно было явиться на известной стадии человеческого
мышления: так как если Бог не доступен нашему чувственному позна-
нию, а существует в нашем понятии, то естественно было сделать за-
ключение, что в этом понятии и находится доказательство его бытия,
а при известном реалистическом взгляде на понятия можно было ре-
шить, что и само понятие есть Бог. Повод для возникновения этого
логически ошибочного рассуждения остается неизменным, так как
Бог прежде всего внутри нас, в наших переживаниях.
Так же точно существует неизменное основание для того, чтобы
смешивать понятие права с самим правом. Оно заключается в том,
что всякая норма является всегда выражением какой-нибудь право-
вой идеи; эта правовая идея необходимо содержится в праве и тогда,
когда оно — психическое переживание, и когда оно социальное явле-
ние, и когда оно акт органов государственной власти, например, за-
конодательное постановление или судебное решение. И. А. Ильин,
несомненно, имеет в виду именно правовую идею, когда говорит о
нормативном рассмотрении права. Но он делает ошибку, смешивая
нормативное рассмотрение права с логическим и считая их видами
одного и того же рода правопознания, хотя в действительности логи-
ческое изучение права составляет лишь одну сторону нормативного
его изучения. Это и дает ему возможность утверждать, что «норматив-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
307
ное и логическое рассмотрение права не видит в нем чего-либо ре-
ального ни в каком отношении». Возрождение предрассудков край-
него номинализма в области правоведения выступает особенно
ярко в этом построении нормативного понятия права, созданном
И. А. Ильиным. Собственно говоря, он имеет при этом в виду право,
как оно излагается в учебниках, т. е. лишь как систему правовых по-
нятий. А система правовых понятий сама по себе может рассматри-
ваться, конечно, как не имеющая никакого отношения к бытию и ре-
альности права. Ведь логически нет разницы между действующей и
осуществляющейся нормой и нормой, не действующей и не осущест-
вляющейся; внутреннее содержание их тождественно. Но в этом слу-
чае мы имеем дело с тем фактом, на который Кант указал в своем
знаменитом примере, приведенном им в опровержение онтологи-
ческого доказательства бытия Божьего: «пятьсот возможных талеров»
и «пятьсот реальных талеров», поскольку вопрос идет о содержании
понятий, нисколько не меньше и не больше друг друга*.
«Отрыв» права от его реальности при изложении систем права
в учебниках особенно еще подчеркивается укоренившейся в совре-
менной науке о праве терминологией. Так, принято говорить о систе-
ме римского права, хотя римское право — и Юстинианово, и реци-
пированное1^ — не является уже правом, ибо оно не действует.
Поэтому правильнее было бы говорить о системе правовых поня-
тий Юстинианова или реципированного римского права. Однако
изучение этой системы правовых понятий представляет особую цен-
ность именно потому, что мы будем иметь дело не с выдуманным
правом, а с когда-то действовавшим правом. Как таковое оно облада-
ет всеми свойствами действующего права, так как оно явилось ре-
зультатом приспособления к жизни и деятельности римского обще-
ства, отражало в себе его социальный строй, было испробовано на
практике, психически переживалось римскими гражданами и соот-
ветствовало их правосознанию, отличалось известным единством и
цельностью, т. е., коротко говоря, ему присущи все преимущества ре-
ального, а не только возможного права. С другой стороны, при изло-
жении систем действующего права для выяснения и углубления пра-
вовых понятий часто приходится отвлекаться от того, действует ли
’ См. весьма ценные аналогичные замечания у А. Н. Фатеева (К вопросу о су-
ществе права. Харьков, 1909. С. 22-23).
308
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
или не действует какая-нибудь норма, и приводить в виде параллели
недействующие нормы. Эти чисто логические операции И. А. Ильин
и имеет в виду, когда в подтверждение своей мысли говорит, что «дог-
матическая разработка норм французской конституции 1793 г.145,
не нашедшей себе применения, так же интересна и необходима в на-
учном отношении, как юридический анализ норм “отжившего” рим-
ского права или разработка нового русского уголовного уложения в
период между его утверждением и “приведением в действие”» (Там
же. С. 30). Но это не значит, что есть особый вид научного изу-
чения права, для которого вопрос о том, реальность ли право
или нет, «не имеет смысла».
Итак, ошибка И. А. Ильина заключается в смешении нормативного
понятия права, имеющего в виду известную реальную сущность права,
с теми чисто логическими построениями понятий, которые произво-
дятся при систематической обработке права. Так как в этих логиче-
ских операциях приходится иметь дело и с не действующими норма-
ми, то в них право может являться и лишенным предиката бытия.
Напротив, нормативное понятие права обобщает известную сторону
действующего права, и потому его нельзя отвлекать от реальности
права.
Конечно, та сторона права, которая составляет содержание его
нормативного понятия, с первого взгляда кажется не относящейся
к реальности права, так как это — правовая идея, заключающаяся
в норме*. Но идея права, служащая основным признаком для норма-
тивного понятия права, должна быть воплощена в действующих и
осуществляющихся нормах; иначе составленное нами понятие не
будет понятием права, а понятием каких-то произвольных фантасти-
ческих норм, которые, может быть, только могли бы быть правом.
Поскольку, однако, это понятие имеет дело с идеей права, оно под-
лежит обсуждению с точки зрения более разносторонних критериев,
чем вопрос о реальности права в смысле его осуществления. Всякая
идея права должна быть подвергнута рассмотрению главным образом
с точки зрения ее значимости и ценности. Поэтому и нормативное
* Правовую идею или мысль признает основным элементом своего понятия
«правомерного права» и Штаммлер. По его определению, «правомерное пра-
во — это то право, которое в каждом особом положении согласуется с основной
мыслью права вообще». Ср.: SiammlerR. Die Lehre von dem richtigen Rechte. Berlin,
1902. S. 15.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
309
понятие права определяет значимость и ценность права. Но именно
значимость права, не являясь сама эмпирически данною реальностью,
свидетельствует о подлинной реальности права, подобно тому как за-
коны природы, сами по себе не существуя, определяют все существую-
щее в природе. Таким образом, нормативное понятие права, с одной
стороны, упирается в сферу чистых этических ценностей, с дру-
гой, — оно коренится в культурных благах общественности.
Все это привело нас к выяснению значения и границ нормативно-
го понятия права. Это понятие имеет в виду по преимуществу транс-
цендентальную основу права. Границы его заключаются в том, что
оно неспособно целиком определить осуществление права и его
конкретное воплощение в психологическом переживании, социаль-
ном явлении и акте государственно-организационной деятельности.
Но оно имеет с ними непосредственную связь, а потому сближение
его с простым логическим построением, лишенным предиката бытия,
совершенно ошибочно. Итак, подобно тому как психологическое по-
нятие права, имея дело с психическими переживаниями, не охваты-
вает всей области права и недостаточно для объяснения реальности
объективного права, так и нормативное понятие права также не ох-
ватывает этой области целиком и недостаточно для всестороннего
объяснения осуществления права.
VIII
Вскрытые нами недостатки психологического и нормативного
понятий права заставляют подвергнуть сильному сомнению научную
ценность этих понятий. Но значит ли это, что мы должны их совсем
отвергнуть как неудовлетворяющие научным требованиям? Когда
Л. И. Петражицкий впервые выступил со своей психологической тео-
рией права, то В. М. Нечаев146 вполне определенно высказался имен-
но в этом смысле. Согласно его утверждению, Л. И. Петражицкий ис-
ходит «из совершенно ложного положения о том, что право есть яв-
ление психологическое, а не социологическое»* Должны ли и мы
совсем отказаться от психологического и нормативного понятий
права и высказаться в пользу его социологического или государст-
* См.: Нечаев В. М. «Вестник права» и юриспруденция XIX века // Журнал
Министерства юстиции. 1899- Март. Отд. отг. С. 43.
ЗЮ
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
венно-организационного понятия? Если бы мы это сделали, мы по-
вторили бы старые ошибки. Ведь и социологическое, и государствен-
но-организационное понятия права так же ограничены, хотя и в дру-
гих отношениях, как и психологическое и нормативное его понятия.
Это уже не раз доказывалось в специальной литературе. Ни одно из
этих понятий не может претендовать на безраздельное господство в
науке о праве. Всякий раз, когда делаются попытки утвердить такое
господство того или иного понятия, обнаруживаются его слабые сто-
роны и само это понятие подвергается извращению.
Единственно правильное научное решение этого вопроса, со-
гласное с учением современной логики об образовании понятий, за-
ключается в том, что всякое строго научно построенное понятие по
необходимости ограничено. Еще Кант особенно настойчиво указы-
вал на то, что из понятия нельзя извлечь больше, чем в него вложено.
А в понятие может быть вложено только то, что заключается в родо-
вом признаке и в видовом его отличии. Поэтому если мы возьмем для
определения понятия права родовой признак из области правовой
психики, то, оставаясь логически последовательными, мы и будем
иметь дело только с психическими правовыми переживаниями; так
же точно, если мы возьмем родовой признак из правовых явлений,
поскольку они воплотились в социальных отношениях, то мы и будем
иметь дело с правом как социальным явлением; далее, если мы возь-
мем родовой признак права из области чисто правовых учреждений,
то мы и будем иметь дело с государственно-организационными пра-
вовыми явлениями. Вообще аналогичный результат мы будем полу-
чать со всяким понятием права, логически правильно образованным,
т. е. точно отграниченным своим родовым признаком и видовым
отличием.
Это учение об образовании понятий, развиваемое новейшей ло-
гикой, основано на данных, доставляемых современным естество-
знанием. Естественные науки не знают всеобъемлющих и единых
понятий для сложных конкретных явлений и оперируют с множест-
венностью понятий для каждого отдельного явления. Так, например,
нет одного естественно-научного понятия воды, ибо каждая естест-
венная наука вырабатывает свое понятие воды соответственно своим
интересам, т. е. той специальной области явлений, которую она ис-
следует: физика создает свое понятие воды как жидкости, подчиняю-
щейся известным физическим законам, т. е. имеющей определенный
Социальные науки и право. Отдан второй. Право
ЗН
удельный вес, кипящей и замерзающей при известной температуре
и т. д.; химия оперирует с другим понятием воды — как тела, состоя-
щего из двух химических элементов, постоянно находящихся в опре-
деленном отношении; география имеет в виду понятие воды как пло-
щади океанов, морей, озер и рек, покрывающей две трети поверхнос-
ти земного шара; климатология и метеорология имеют свое понятие
воды, так как они интересуются океаническими течениями, водяны-
ми испарениями и их осадками. Притом все эти и многие другие
науки разрабатывают одно и то же явление природы — воду в различ-
ных ее состояниях или с различных сторон. Но наряду с этими чисто
теоретическими понятиями воды развитие технических знаний при-
вело к тому, что образовались особые технические понятия воды.
Так, существует техническое в узком смысле понятие воды как самого
старого, а теперь самого дешевого механического двигателя, приоб-
ретающего в последнее время большое значение благодаря развитию
электротехники. Рядом с этим гигиена создает свое понятие воды как
главного средства под держания чистоты, начиная с телесной чисто-
ты — умывание и купание, и заканчивая чистотой жилищ и населен-
ных мест — канализация. Медицина прибегает к своему понятию
воды как к средству лечения. Наконец, можно образовать особое эс-
тетическое понятие воды, так как красота пейзажа главным образом
связана с водой в виде морей, озер, рек, водопадов, и вода играет
большую роль в искусственных украшениях отдельных уголков при-
роды — прудами, фонтанами, каскадами и т. п.‘ Конечно, большин-
ство этих понятий обыкновенно не формулируется и им не придает-
ся вида законченного логического определения. Отдельные науки и
технические дисциплины оперируют интересующим их родовым
признаком и видовыми отличиями воды в определенном ее состоя-
нии, не упоминая о том, что понятие воды, с которым каждая из них
имеет дело, должно быть определено так-то. Но если бы от них по-
требовали этого определения, то они должны были бы его составить
вышеуказанным способом.
Гуманитарные науки, и в том числе наука о праве, достигают те-
перь того же состояния, в котором находятся естественные науки.
В частности, развитие науки о праве привело к убеждению, что право
входит в различные сферы человеческой жизни и деятельности,
-------------------------------
' Hessen S. Die individuelle Kausalitat. Berlin, 1909- S. 86 и сл.
312
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
которые могут составлять предмет различных отраслей гуманитар-
ных наук. Право есть и государственно-организационное, и социаль-
ное, и психическое, и нормативное явление. Все эти различные его
проявления или все эти стороны его многоликого и многообразного
существа подлежат вполне самостоятельному изучению и разработ-
ке. В результате изучения каждого из различных проявлений права
мы будем, конечно, всякий раз получать совокупность известных све-
дений, говорящих о том, что представляет из себя право с этой сто-
роны его существования. Эти сведения мы и можем, согласно прави-
лам формальной логики, сводить в определения, т. е. образовывать
из них понятия. Ведь понятие лишь выражает в концентрирован-
ном виде то, что мы знаем о предмете. Другой функции оно не
имеет и не способно выполнять. Поэтому научно правомерно не
одно, а несколько понятий права.
Однако гуманитарные науки обладают и многими особенностями
по сравнению с науками естественными. Так, естественные науки
часто имеют дело с конкретно отграниченными предметами; всякий,
например, знает что такое вода, и потому отдельные науки могут изу-
чать различные интересующие их состояния воды, не давая опреде-
ления того понятия воды, которым они оперируют. Напротив, гума-
нитарным наукам, или, правильнее, наукам о культуре, приходится
исследовать явления, которые не обладают такою же наглядной от-
граниченностью; обыкновенно бывает очень трудно сказать, что
такое право, хозяйство, литература, наука, поэзия, искусство и т. д.,
т. е. хотя бы чисто внешним способом отграничить одно явление от
другого. Поэтому в гуманитарных науках точные определения игра-
ют гораздо большую роль, чем в науках естественных. В частности,
в науке о праве всегда большую роль играло определение понятия
права. Все это налагает на нас обязанность не только сказать, что есть
не одно, а несколько научных понятий права, но и указать, сколько
таких понятий и какие именно.
Но для того, чтобы дать на этот вопрос удовлетворительно обос-
нованный ответ, надо проанализировать юридическую литературу
по крайней мере за последние пятьдесят лет, хотя бы в ее главных те-
чениях. Здесь мы не можем этим заняться и сделаем это в другом
месте. Пока мы можем только наметить в общих чертах те понятия
права, которые, действительно, связаны с обособленной сферой яв-
лений и приобрели в современной науке до известной степени право
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 513
гражданства. Таких понятий теоретического характера, по нашему
мнению, четыре.
На первом месте надо поставить государственно-организацион-
ное, или государственно-повелительное, понятие права. Это поня-
тие права различными учеными определяется как совокупность норм,
исполнение которых вынуждается, защищается или гарантируется
государством. Коротко это понятие можно формулировать в словах:
право есть то, что государство приказывает считать правом.
Большинство юристов-позитивистов обходится именно этим
понятием права. Его преимущества несомненны, так как оно имеет
в виду государственно-организационный элемент в праве. Но оно и
крайне ограничено, ибо будучи последовательным, с точки зрения
этого понятия права, из области права надо исключить значитель-
ную часть обычного права, большую часть государственного права и
международного права. Действительно, одни юристы-позитивисты
или совсем не признают некоторых из этих видов права, или отрица-
ют за ними правовой характер, другие стараются подвести и их под
свое понятие права, но достигают этого главным образом путем со-
фистических уловок и логических натяжек.
На втором месте в систематическом порядке надо поставить социо-
логическое понятие права. При изучении права с социально-науч-
ной точки зрения главное внимание должно быть обращено на право,
осуществляющееся в жизни. Для того чтобы оно стало объектом са-
мостоятельного научного исследования, должен быть оставлен тра-
диционный предрассудок, будто бы право, которое осуществляется в
жизни, является только отражением или лишь простым следствием
того права, которое выражено в законах*. Напротив, оно должно быть
подвергнуто изучению само по себе во всех своих оригинальных и
самобытных чертах. Особенный интерес при этом представляет его
зависимость от национальных, бытовых, экономических и других
социальных отношений. Во взаимодействии с этими отношениями
оно вырабатывается, модифицируется и развивается. Если мы захо-
тим выразить в кратком определении, что представляет собой право,
изучаемое с этой стороны, то мы должны сказать, что право есть
совокупность осуществляющихся в жизни правовых отношений,
в которых вырабатываются и кристаллизуются правовые нормы.
* Ср. ниже очерк «Право как социальное явление».
314
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Это понятие, несомненно, шире государственно-повелительного;
оно обнимает и обычное, и государственное, и международное право
во всем их объеме. Но в другом отношении оно и гораздо уже его, так
как оно совершенно неспособно включить в свое определение и тот
преднамеренный и сознательно-целесообразный элемент правовой
жизни, который особенно дорог для всякого юриста. Поэтому к со-
циологическому понятию права очень любят обращаться все те, кто
желает оттенить недостатки всякого правового порядка; им пользу-
ются для того, чтобы обесценить значение права как активного и
творческого элемента. Правда, нет недостатка и в попытках облаго-
родить это понятие права. Но это достигается путем тех многознача-
щих чисто словесных определений, вроде «социальная солидар-
ность», которые под социологическою внешностью скрывают в себе
чисто этическое содержание.
Третье место занимает психологическое понятие права. Мы виде-
ли, что Л. И. Петражицкий, исходя из своей индивидуально-психоло-
гической точки зрения, определил это понятие права как совокуп-
ность тех психических переживаний долга или обязанности, кото-
рые обладают императивно-атрибутивным характером. Этим путем,
однако, он получил такое широкое понятие, что объектом его оказа-
лось не само право, а правовая психика. Вместе с тем, как мы видели
выше, обнаружилась неспособность этого понятия охватить истин-
ную сущность объективного права, так как последнее не вмещается
в сферу душевных переживаний. Не подлежит поэтому сомнению,
что психическая природа права должна быть дополнительно иссле-
дована. В частности, необходимо изучение социально-психического
характера правовых явлений. Только тогда можно будет получить
вполне правильное определение психологического понятия права,
которое, принимая за исходную точку психические черты права,
будет объяснять ими и социальный характер права, и объективное
право в их подлинной сущности. Вместе с тем это понятие, имея
чисто теоретическое значение, будет служить и интересам прак-
тики. Как мало в противоположность этому пригодно для юриста
психологическое понятие права в формулировке, данной ему
Л. И. Петражицким, можно судить хотя бы по тому, что автор его, по-
ставив себе задачу последовательно отстоять его, должен был отверг-
нуть всю научную юридическую литературу как лишенную, с его точки
зрения, истинной познавательной ценности. Если мы, принимая
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
315
во внимание недостаточную разработанность учения о праве как
психическом явлении, захотим все-таки уже теперь хотя бы предва-
рительно определить психическое понятие права, то мы должны
будем сказать, что право есть совокупность тех императивно-атрибу-
тивных душевных переживаний, которые путем психического взаи-
модействия членов данной общественной группы приобретают
общее значение и объективируются в правовых нормах.
Наконец, четвертое понятие права — нормативное. С норматив-
ной точки зрения право есть совокупность норм, заключающих в се-
бе идеи о должном, которые определяют внешние отношения людей
между собой. По преимуществу идеологический характер этого по-
нятия заставляет некоторых исследователей, как мы видели, предпо-
лагать, что это понятие совсем не содержит в себе определения ре-
альности права. Это предположение неверно, но в то же время не-
сомненно, что вполне определить реальность права это понятие
неспособно. Тем не менее, это понятие обладает большой познава-
тельной ценностью, так как оно выделяет такой элемент в праве, ко-
торый не определяется исчерпывающим образом ни одним из пре-
дыдущих понятий права.
Наряду с этими чисто теоретическими понятиями права нельзя от-
рицать существования и технических или практических понятий
права. Один из наиболее замечательных русских юридических мысли-
телей, С. А. Муромцев* тридцать с лишним лет тому назад с такой опре-
деленностью и отчетливостью обосновал и выяснил разницу между
правоведением как наукой и правоведением как искусством, что нам
здесь нечего останавливаться на этом вопросе" Но и право как сред-
ство или орудие устройства личной, общественной и государственной
жизни нельзя определить одним понятием. Для этого необходимо по
крайней мере два технических понятия права, одно — юридико-догма-
тическое, другое — юридико-политическое.
С точки зрения юридической догматики право есть совокупность
правил, указывающих, как находить в действующих правовых нормах
’ Какое значение имеют труды С. А. Муромцева для развития русской юри-
дической науки см.: Шершеневич Г. Ф. Наука гражданского права в России. Ка-
зань, 1893. С. 199 и сл.
" См. сочинения С. А. Муромцева,- «Очерки общей теории гражданского пра-
Ва>> (М., 1877); «Определение и основное разделение права» (М., 1879); «Что такое
Догма права?» (М., 1885).
316
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
решения для всех возникающих случаев столкновения интересов или
столкновения представлений о праве и неправе. Ясно, что для реше-
ния догматических задач правоведения прежде всего требуется точ-
ное и отчетливое знание права. Поэтому юридическая догматика ста-
вит своей задачей изложение действующих систем права в наиболее
удобовоспринимаемой и удобопонятной форме. Таким образом,
юридическая догматика представляет из себя по преимуществу опи-
сательную науку. Однако характерные особенности права приводят
к тому, что и описательная юридическая дисциплина обладает свое-
образными чертами. Так, чрезвычайно важный прием догматическо-
го изучения права заключается в том, чтобы переработать нормы
действующего права в юридические понятия и привести их в логи-
ческую систему. Этим путем очень облегчается усвоение действую-
щего права в целях его применения. В логической системе смысл
норм права становится понятнее и способ их применения представ-
ляется как бы необходимым логическим следствием их смысла.
Наряду с юридико-догматическим понятием права должно быть
поставлено юридико-политическое его понятие. С точки зрения
правовой политики право есть совокупность правил, помогающих
находить и устанавливать нормы для удовлетворения вновь возни-
кающих потребностей или осуществления новых представлений о
праве и не-праве. Политическое понятие права и вообще политика
права наименее разработаны из всех способов научного и в част-
ности научно-технического изучения права. В этой области на-
блюдается даже как бы движение вспять: в то время как пятьдесят
лет тому назад постоянно появлялись систематические обзоры
«Политики», в последние десятилетия подвергаются разработке
только специальные отделы политики, имеющие отдаленное отно-
шение к праву. Однако это движение назад лишь кажущееся. Оно
объясняется тем, что теперь раскрылась та колоссальная сложность
и трудность задачи создания научной политики, которая полстоле-
тия тому назад была не ясна. Тогда думали, что политику можно
построить, выводя ее целиком из принципов естественного права и
этики, лишь бы эти исходные принципы были найдены и правиль-
но определены. Теперь, напротив, для всякого, кто не увлечен какой-
нибудь односторонней теорией, претендующей на всеобъемлющее
значение, стало ясно, что для построения научной политики необ-
ходима не только законченно разработанная система всей совокуп-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 317
ности социальных наук, начиная от политической экономии и за-
канчивая наукой о праве, но и философски правильно обоснован-
ная этика. В частности, созданию научной политики права
необходимо должна предшествовать высокая постановка специаль-
ных отделов политики, т. е. промышленной, аграрной, торговой и
вообще социальной политики. Эти области политики одни только
и разрабатываются в последнее время, так как задачи их гораздо
менее сложны, чем задачи политики права.
Все эти понятия, как теоретические, так и технические, несводи-
мы друг к другу. Это было бы возможно только в том случае, если бы
между ними существовало отношение логической подчиненности,
т. е. если бы одно из них было родовым понятием, а остальные ви-
довыми, чего, как мы знаем, нет. Но может быть, есть такое понятие
или из вышеназванных, или из упущенных нами, которое определяет
истинную сущность права, остальные же понятия имеют дело с доба-
вочными свойствами его? Вера в то, что какая-нибудь наука может
определить истинную сущность явления, а не исследовать ту или дру-
гую сторону его, иногда возникала и по отношению к отдельным ес-
тественным наукам. Так, когда в конце XVHI и в начале XIX столетия
были совершены открытия, произведшие переворот в химии, то одно
время думали, что именно химия открывает истинную сущность ве-
щества. Но эта идея могла быть использована только в метафизиче-
ских системах, главным образом Шеллингом147 и романтиками148.
Теперь никто не сомневается более в том, что физические свойства
воды так же определяют сущность ее, как и ее химические свойства.
Напротив, ставить себе задачу доискиваться «истинной сущности»
вещей и явлений может только метафизика, а не наука, и потому мы
оставляем эту задачу здесь в стороне.
Но наряду с множественностью научных понятий права не подле-
жит сомнению, что право как явление едино. Принцип единства
права выработался в первой половине XIX столетия в борьбе за еди-
ное научное понятие права отчасти ценою сужения области права,
выразившегося в отрицании естественного права. Хотя задача со-
здать единое научное понятие права оказалась неразрешимой, тем не
менее, принцип единства права как явления стал общепризнанным
научным достоянием. К семидесятым годам прошлого столетия во-
прос о единстве права получил и научное выражение, так как к этому
времени было выдвинуто требование создать общее учение о праве.
318
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
И теперь, когда, с одной стороны, уже не изгоняют из области науки
о праве проблем естественного права, с другой, — готовы наконец
признать, что нельзя создать единого научного понятия права, ибо
таких понятий несколько, мы не можем и не должны отказаться от
стремления иметь общую теорию права.
Здесь мы опять должны отметить одну особенность наук о явле-
ниях культуры, отличающую их от наук о явлениях природы. В естест-
вознании нет стремления и потребности создавать общие учения и
теории о предметах естественно-научного познания. Так, например,
совсем не существует общего учения о земном шаре, которое объеди-
няло бы астрономические, геологические, географические, геодези-
ческие, минералогические и т. д. теории и давало бы одну общую, т. е.
синтетическую, теорию земного шара. Напротив, у нас неискорени-
мо стремление к синтетическим теориям о явлениях культуры.
Но если задача разработки общего учения о праве научно впол-
не правомерна, то возникает вопрос о том, какими познаватель-
ными приемами должна пользоваться эта отрасль знания? Здесь
прежде всего может быть высказано предположение, что общее
учение о праве могло бы удовлетвориться описанием правовых
явлений. Но это предположение должно быть безусловно отверг-
нуто, так как при бесконечном разнообразии правовых явлений
для того, чтобы их описывать, их надо было бы систематизиро-
вать; а систематизировать их пришлось бы на основании тех же
научных понятий права, определение которых дано выше. Поэтому
дальнейшее решение этого вопроса заключается в том, чтобы да-
вать определение и анализ различных научных понятий права
подряд в их чисто механическом сочетании. Так часто и делают.
Правда, так как теория множественности научных понятий права
пока еще не пользуется открытым признанием, то к ней прибега-
ют в скрытом и замаскированном виде. Обыкновенно тот или дру-
гой ученый дает определение только того понятия права, которым
он научно заинтересован и которое ему кажется в силу этого
единственно правильным. Но наряду с этим якобы единственным
научно правомерным определением права всегда ставятся и реша-
ются вопросы об отношении между правом и государством, пра-
вом и хозяйством, правом и общественными формами, правом и
нравами, правом и искусством, правом и этикой, правом и рели-
гией и т. д. При этом, конечно, вводятся и другие понятия права,
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
319
однако без надлежащей критической проверки их. Пора, наконец,
перейти от этого скрытого оперирования с различными понятия-
ми права к их открытому признанию.
Но нельзя удовлетворяться также лишь перечислением различных
научных понятий права. Не подлежит сомнению, что должны суще-
ствовать и такие синтетические формы, которые объединяли бы эти
понятия в новый вид познавательных единств. Путем анализа науч-
ной юридической литературы можно доказать, что такие синтети-
ческие формы действительно существуют. Но рассмотрение этого
вопроса требует самостоятельного и обширного исследования, и мы
его должны отложить до другого раза. Здесь мы ограничимся поста-
новкой задачи найти такие логические формы, которые объединяли
бы различные научные понятия явлений, лежащих в основании куль-
турных благ.
IX
Как бы мы ни строили отдельные понятия права, каждое из них
имеет только тогда научное значение и ценность, когда оно связано
с реальностью права и определяет ее более или менее всесторонне.
Из вышеприведенного анализа и критики неправильных формули-
ровок, устанавливавшихся при попытках дать определение психоло-
гического и нормативного понятий права, мы могли убедиться, что
затруднения заключаются в том, чтобы, формулируя определение
того или иного понятия права, одинаково охватывать и субъектив-
ную, и объективную сторону права. Но эти затруднения отнюдь не
являются чем-то непреодолимым. Напротив, их можно устранить,
если отнестись вполне критически к исходному моменту и к пути ис-
следования, результаты которого и должны быть сводимы к опреде-
лению того или иного понятия права.
Основных исходных пунктов при исследовании права — два. Они
обусловлены тем, что право как явление дано и в виде совокупности
Правовых норм, и в виде совокупности правовых отношений. При
исследовании права каждый исследователь и принимает за отправ-
ную точку своего исследования или одну, или другую из этих сово-
купностей. Но к этому присоединяется еще то обстоятельство, что ис-
следователи под влиянием тех или иных имеющихся в научной лите-
ратуре теоретических построений, касающихся права, уже подходят
320
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
к своему исследованию с некоторой предвзятой точкой зрения на
право.
Каждый исследователь уже вперед так или иначе склонен видеть
в праве или нечто по преимуществу государственно-повелительное,
или социальное, или психическое, или нормативное. Эта зависи-
мость различных исследователей от существующих в научной лите-
ратуре правовых теорий далеко не всегда прямо и открыто признает-
ся самими исследователями, так как не все они прямо заявляют о тех
или иных своих симпатиях и склонностях. Часто она бывает скрытой
и проявляется лишь косвенно; иногда даже о ней надо судить по об-
ратным показателям, т. е. по антипатиям, например, по крайне рез-
кой критике теорий, противоположных тем, под влиянием которых
автор находится. Как бы то ни было, каждый исследователь, уже при-
ступая к исследованию права, подходит к нему, с одной стороны,
или как к совокупности норм, или как к совокупности отношений,
а с другой, — он видит в нем или по преимуществу государственно-
повелительное, или социальное, или психическое, или нормативное
явление. Ясно, однако, что исследователи далеко не свободны в ком-
бинировании этих элементов своей исходной позиции при исследо-
вании права. Они не могут по произволу объединять некоторые из
них в своих исходных посылках. Наоборот, они принуждены связы-
вать их в определенных комбинациях. Ведь кто обращает главное
внимание на право как на государственно-повелительное явление,
тот необходимо должен видеть в нем прежде всего совокупность
норм. Напротив, кто заинтересовывается социальной стороной
права, тот обращает свой взор прежде всего к правовым отношениям.
Только при психологическом и нормативном изучении права на-
правление интереса на ту или на другую совокупность явлений не
в такой степени обусловлено теми или иными теоретическими пред-
посылками. Однако и тут у психологов обнаруживается известная
склонность в первую очередь подвергать рассмотрению правоотно-
шения, а у нормативистов, конечно, еще сильнее стремление исхо-
дить из анализа правовых норм149.
Но далее, когда та или иная исходная позиция исследователя уже
определена, исследование опять может быть направлено по различ-
ным путям. Один путь заключается в том, что исследователь признает
реальными в праве только те явления, рассмотрение которых он сде-
лал исходным моментом своего исследования. Этими явлениями
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
321
могут быть, как мы отметили выше, или совокупность норм, или со-
вокупность правоотношений. Однако большинство исследователей
берет при этом ту или иную совокупность явлений не целиком, а в
известном разрезе, рассматривая их или с государственно-организа-
ционной, или социологической, или психологической, или норма-
тивной их стороны. Так, например, одни исследователи берут сово-
купность правоотношений, поскольку они представляют из себя из-
вестные социальные явления, другие, наоборот, берут их постольку,
поскольку они выливаются в известные душевные переживания. Так
же точно одни интересуются правовыми нормами как повелениями
государственной власти, установленными в определенном порядке и
выраженными в известной форме. Напротив, другие стремятся углу-
биться в заключающиеся в правовых нормах принципы оценок, в си-
лу которых и устанавливаются приговоры о должном и недолжном.
Исследователи, идущие по этому пути при выработке понятия права,
признают существенным и подлинно реальным в праве только то,
чем каждый данный исследователь интересуется, и составляют из со-
ответственных элементов то или иное понятие права. Затем они уже
логически дедуцируют из образованного ими понятия те стороны
права, которые они не приняли во внимание при составлении этого
понятия. Понятно, что при этом они берут, так сказать, только их
внешнюю оболочку, вмещающуюся в том или ином понятии. Ибо
они уже вперед абстрагировали от всех фактических или реальных
элементов этих сторон права. Поэтому они в силу формально-логи-
ческой последовательности и должны отрицать существенный ха-
рактер и реальное значение этих элементов для права.
Это тот неправильный путь, который и послужил главной темой
настоящего нашего исследования. Построение Л. И. Петражицкого
может быть признано в этом отношении типичным. Составив себе
«понятие права», которое в действительности, как мы показали выше,
есть лишь понятие правовой психики, он затем логически дедуциро-
вал из него объективное право. Понятно, что этим путем он получил
одни психологические проекции и фантазмы. Можно было бы испы-
тывать эстетическое удовольствие при виде того мастерства, с каким
Л. И. Петражицкий решил свою формально-логическую задачу, если
бы здесь не примешивалось досадное чувство по поводу того, что
в этом случае результаты, несомненно, ошибочного теоретического
построения выдаются за научную истину.
322
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но есть и другой путь исследования. Он заключается в том, что иссле-
дователь принимает все данное в праве как явление и факт за известную
реальность и не стремится отвлекаться от нее. Таким образом, уже за ис-
ходный пункт своего исследования он должен одинаково принять и со-
вокупность норм, и совокупность правоотношений. В то же время иссле-
дователь признает, что эти явления при их многосложности и разносто-
ронности не могут быть охвачены научным исследованием сразу.
Поэтому исследователь решает поступать так, как поступают естествоис-
пытатели: он заявляет, что будет исследовать право, пользуясь методами
расчленения и изолирования. Этим путем, естественно, должно полу-
читься четыре вида чисто теоретического исследования права.
Как мы установили выше, право может подлежать исследованию
или как по преимуществу государственно-повелительное, или как со-
циальное, или как психическое, или как нормативное явление. Все
эти различные исследования представляют одинаковую ценность
в процессе научного познания права в его целом. Конечно, каждое из
них имеет в виду по преимуществу какую-нибудь одну сторону пра-
вовых явлений. Но исследователь, производящий изыскание в каком-
нибудь одном из этих направлений, должен подходить ко всем ос-
тальным сторонам и элементам права с иными методологическими
приемами, чем исследователи, идущие по первому из намеченных
путей исследования. Ведь там исследователи сначала, как мы видели,
абстрагируют от всех остальных сторон права кроме интересующей
их, а затем как бы дедуцируют их из выработанного ими понятия
права. Здесь, напротив, каждым исследованием, изучающим право
с какой-нибудь одной стороны, т. е. или как государственно-повели-
тельное, или как социальное, или как психическое, или как норма-
тивное явление, все остальные стороны должны быть объяснены,
поскольку они связаны, а отчасти и обусловлены стороной, которая
составляет основную тему исследования. Поэтому и при сведении и
формулировке результатов каждого из этих исследований в том или
ином понятии права должна быть учтена эта связь основной сторо-
ны права, служащей главным предметом данного исследования, со
всеми остальными его сторонами. Конечно, вполне все остальные
стороны права не могут быть объяснены какой-нибудь одной его
стороной, так как они относятся к различным сферам явлений. Так,
например, ясно, что психологическое исследование права, будь оно
даже социально-психологическим, не может дать полного научного
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
323
знания о социальной природе права. Если бы это было возможно, то
не надо было бы производить всех указанных выше исследований
права, направленных к изучению различных сторон его. Тогда доста-
точно было бы какого-нибудь одного из них.
После всего вышеизложенного не может оставаться сомнения, что
этот последний начертанный нами путь исследования права и есть
правильный научный путь. Только он может дать и научное знание
всех сторон права, т. е. всех его проявлений в различных сферах дан-
ного нам мира, и вместе с тем привести к построению цельного зна-
ния о праве, которое обнимало бы все его стороны в их единстве.
К сожалению, однако, пока этот щть очень мало использован.
Итак, каждое определение понятия права, независимо от того,
в результате изучения какой бы стороны права оно ни получалось,
должно одинаково иметь в виду и совокупность норм, и совокупность
правоотношений, т. е. и объективное, и субъективное право. Только
если оно так или иначе включает в своем определении и то, и другое,
оно действительно охватывает реальность права. Обсуждая вопрос
о реальности объективного права, связанный с вопросом о реальнос-
ти права вообще, мы не предпослали анализа самого понятия реаль-
ности, потому что имели в виду реальность в самом обыденном эм-
пирическом смысле. Все, что дано как факт, как явление, к какой бы
сфере явлений оно ни относилось, реально. Реальность в этом смыс-
ле может быть признана чем-то само собой очевидным. Мы и руко-
водствовались этим самоочевидным понятием реальности.
Но, конечно, при ближайшем анализе и эта самоочевидная реаль-
ность представляет глубокую, сложную и трудную гносеологическую
проблему. В самом деле, более внимательное рассмотрение того, что
нам дано в качестве непосредственных эмпирических фактов, за-
ставляет нас признать, что мы имеем дело не с одной однородной
реальностью, а как бы с несколькими различными реальностями.
Ведь не подлежит сомнению, что мы должны проводить различие
между реальностью физической, например реальностью камня или
дерева, — психической, например реальностью ощущения или пред-
ставления, и — духовной, например реальностью литературного или
художественного произведения. Однако если мы пойдем дальше, то
Мы увидим, что эти различные реальности тесно связаны между
собой и как бы опираются друг на друга. Так о реальности физиче-
ских вещей мы можем судить только на основании показаний нашей
324
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
психики, еще больше это надо сказать о реальности духовных благ,
ибо они и созданы при посредстве психической деятельности чело-
века. С другой стороны, если мы вникнем в наши психические состо-
яния, то убедимся, что все содержание их или получено путем воз-
буждения от физических явлений и предметов, или связано с духов-
ными благами. В связи с этим мы должны будем признать, что
реальность различных психических состояний только в их непо-
средственной данности, как известных переживаний той или иной
конкретной психики, одинакова. Напротив, по своему предметному
содержанию психические состояния могут иметь чрезвычайно раз-
личное отношение к реальности. Это станет сейчас же понятно, если
мы сравним между собой по их отношению к реальности, с одной
стороны, представление о какой-нибудь конкретной вещи, например
о дереве, с другой — какое-нибудь фантастическое представление,
например крылатой лошади — Пегаса, с третьей — представление ка-
кого-нибудь числа или вообще математической величины, с четвер-
той — какое-нибудь родовое понятие, с пятой — естественно-науч-
ный закон, с шестой — логический и этический принцип и т. д. и т. д.
Чем дальше мы будем идти, тем проблема реальности будет все боль-
ше усложняться и становиться труднее. Однако ясно, что это пробле-
ма чисто философская, и она не могла входить в сферу нашего
исследования.
Но если мы возвратимся к чисто эмпирическому понятию реаль-
ности и поставим вопрос, какова же реальность права в его целом, то
на основании вышеприведенного анализа мы, пожалуй, сразу решим,
что реальность права, с одной стороны, психическая, а с другой — ду-
ховная, но отнюдь не физическая. Стоит нам, однако, задуматься над
вопросом, откуда же берутся психо-правовые переживания, самопро-
извольно ли они рождаются в душе, или же они создаются и под влия-
нием внешних впечатлений, притом не только под влиянием анало-
гичных психических переживаний других лиц, а и восприятий иного
рода, — и мы сейчас же начнем колебаться в своем решительном при-
говоре относительно истинного характера реальности права. Конечно,
при психологическом и нормативном изучении права мы должны изо-
лировать и выделить только те элементы в праве, которые представля-
ют из себя душевные переживания или духовные явления. Но нельзя
принимать этот чисто методологический прием за решение вопроса
о существе права. Выделение и изолирование одного элемента какого-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
325
нибудь явления не может служить доказательством того, что мы исчер-
пали явление в его целом. Ведь к праву, несомненно, относится и самая
общественно-государственная организация, слагающаяся из правоот-
ношений и правовых учреждений. Не подлежит сомнению, что многие
правовые переживания даже возникают под впечатлением от этой
правовой организации. К тому же именно ей как неизменно устойчи-
вому остову права эти переживания главным образом обязаны тем, что
они постоянно и неизменно присутствуют в психике членов общества.
Но что представляет из себя общественно-организационный элемент
в праве? В научной литературе есть попытки доказать его «вещеподоб-
ный» или даже «вещный характер». Правда, эти попытки очень слабы.
Но ведь вообще сам этот вопрос едва поставлен и совершенно не раз-
работан в науке. Это вполне понятно, так как прежде, чем он мог быть
поставлен, нужно было, чтобы психологическому и нормативному по-
нятию права было придано то утрированное истолкование, с которым
мы познакомились выше.
Со своей стороны, мы не можем здесь брать на себя разработку
этого вопроса во всем его объеме и во всех деталях. Нам кажется, од-
нако, что мы правильно наметим то направление, в котором он дол-
жен быть разработан, если возвратимся к установленной нами парал-
лели между правом и другими культурными благами. Общая черта
всех культурных благ со включением права заключается, как мы уста-
новили выше, в том, что они представляют из себя произведения че-
ловеческого духа. Но при своем объективировании произведения че-
ловеческого духа всегда получают то или иное материальное вопло-
щение’ Притом участие в них материальных элементов крайне
различно. С одной стороны, мы имеем такие культурные блага, в ко-
торых при их чисто духовной природе материальные элементы со-
ставляют безусловно существенную часть. Таковы произведения
скульптуры и живописи. Как бы мы ни выдвигали и ни подчеркивали
духовный характер этих произведений искусства, мы должны все-
таки признать, что каждое из них есть всегда в то же время и физиче-
ская вещь. Мы здесь совершенно не можем отделить физическую ре-
альность от духовной. Однако, с другой стороны, среди культурных
’ Участие материальных элементов в духовной культуре особенно выдвигает
В. Вундт. Ср.: Wundt W. Logik. Bd. Ill: Logik der Geisteswissenschaften. 3 Aufl. Stuttgart,
1908. S. 25 ff.
326
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
благ мы имеем также и произведения литературы и музыки, отноше-
ние которых к материальному миру совсем иное. В них ни один фи-
зический элемент не входит в качестве существенной их части, хотя
при современном уровне культуры они, конечно, невозможны без
писанных и печатных документов. Последние, однако, не имеют
сколько-нибудь определяющего значения, так как сами по себе лите-
ратурные и музыкальные произведения могут храниться в памяти
людей. Пока существовали произведения только народной литерату-
ры и народной музыки и пока они без записей передавались путем
устного предания, реальность произведений литературы и музыки
была чисто духовной реальностью. Несомненно и теперь, когда зна-
чение этих культурных благ связано с оборудованием такого матери-
ально-технического элемента как книжное дело, они представляют
из себя по преимуществу нечто чисто духовное.
Если мы после всего сказанного сравним реальность права с ре-
альностью рассмотренных нами различных видов культурных благ,
то мы прежде всего, конечно, должны будем признать своеобразие
той реальности, которая присуща праву. Ее следует поставить при-
близительно посередине между реальностью произведений скульп-
туры и живописи, с одной стороны, и произведений литературы и
музыки — с другой. Но все-таки ее придется признать немного более
близкой к реальности первого вида культурных благ, чем второго.
Ведь ясно, что право не может существовать без субстанциональных
элементов общественной организации, которые составляют его не-
отъемлемую часть.
Мы видим, таким образом, что вопрос о реальности права чрезвы-
чайно сложен и труден. В сущности это вопрос вообще о научном
познании права. Лучше всего ориентироваться в этом вопросе на
том, как решает проблему реальности в своей области естествозна-
ние. Известно, однако, что в противоположность той реальности ма-
териального мира, которую мы так непосредственно и интенсивно
ощущаем в наших переживаниях, естествознание конструирует осо-
бую реальность, устанавливая необходимые соотношения между яв-
лениями. Последовательное развитие этой научной точки зрения
приводит к устранению понятия материальной субстанции из облас-
ти научных построений и к гипотезе энергетизма. Это и может поро-
дить очень крупное недоразумение, так как сторонники сведения
объективного права к проекциям и фантазмам или защитники того
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 327
взгляда, что нормативно-юридическое понятие права чуждо реаль-
ности, пожалуй, станут утверждать, что они в своих построениях
идут по тому же пути, как и естествознание. Если бы это было так, то
это значило бы, что естествознание доказывает иллюзорность вне-
шнего мира. Но естествознание и наука вообще никогда этим не
занимались. За эту задачу брались только представители некоторых
метафизических систем. Не подлежит сомнению, что и защитники
вышеприведенных взглядов на право следуют не по пути естество-
знания, а возрождают в своих размышлениях о реальности права
«гносеологию» Беркли150 и ей подобные.
В противоположность этому, если науки о культуре, в том числе
правоведение, действительно будут следовать по тому же пути, как
науки о природе, то они, конечно, не могут удовлетворяться тем не-
посредственным ощущением реальности культурных благ и, в част-
ности, объективного права, которое нам дано в наших переживани-
ях, а должны разлагать эту реальность и сводить ее к известным от-
ношениям и принципам. Но при этом вместо сведения культурных
благ к иллюзиям они должны доискиваться истинного основания
их реальности. Только идя по этому пути, мы достигнем действи-
тельно научного познания того, в чем заключается реальность
культурного блага вообще и права в частности.
VI. Право как социальное явление*
В изучении права в последнее время обнаруживается чрезвычай-
но отрадное явление. Оно стало более углубленным, и вместе с тем
оно шире захватывает различные проявления права. Лучшим показа-
телем современного движения в изучении права может служить пси-
хологическая теория права. Конечно, крайние выводы сторонников
этой теории, стремящихся доказать, что право есть только душевное
переживание определенной окраски и что единственная и истинная
сущность права коренится в человеческой психике, неверны. Но изу-
чение права как психического явления заставило посмотреть на
право с новой стороны и обратить внимание на многое такое, что
раньше оставалось вне круга научно-юридического интереса.
’Этот очерк был первоначально напечатан в журнале «Вопросы права»
(1911. Кн. VIII).
326
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
благ мы имеем также и произведения литературы и музыки, отноше-
ние которых к материальному миру совсем иное. В них ни один фи-
зический элемент не входит в качестве существенной их части, хотя
при современном уровне культуры они, конечно, невозможны без
писанных и печатных документов. Последние, однако, не имеют
сколько-нибудь определяющего значения, так как сами по себе лите-
ратурные и музыкальные произведения могут храниться в памяти
людей. Пока существовали произведения только народной литерату-
ры и народной музыки и пока они без записей передавались путем
устного предания, реальность произведений литературы и музыки
была чисто духовной реальностью. Несомненно и теперь, когда зна-
чение этих культурных благ связано с оборудованием такого матери-
ально-технического элемента как книжное дело, они представляют
из себя по преимуществу нечто чисто духовное.
Если мы после всего сказанного сравним реальность права с ре-
альностью рассмотренных нами различных видов культурных благ,
то мы прежде всего, конечно, должны будем признать своеобразие
той реальности, которая присуща праву. Ее следует поставить при-
близительно посередине между реальностью произведений скульп-
туры и живописи, с одной стороны, и произведений литературы и
музыки — с другой. Но все-таки ее придется признать немного более
близкой к реальности первого вида культурных благ, чем второго.
Ведь ясно, что право не может существовать без субстанциональных
элементов общественной организации, которые составляют его не-
отъемлемую часть.
Мы видим, таким образом, что вопрос о реальности права чрезвы-
чайно сложен и труден. В сущности это вопрос вообще о научном
познании права. Лучше всего ориентироваться в этом вопросе на
том, как решает проблему реальности в своей области естествозна-
ние. Известно, однако, что в противоположность той реальности ма-
териального мира, которую мы так непосредственно и интенсивно
ощущаем в наших переживаниях, естествознание конструирует осо-
бую реальность, устанавливая необходимые соотношения между яв-
лениями. Последовательное развитие этой научной точки зрения
приводит к устранению понятия материальной субстанции из облас-
ти научных построений и к гипотезе энергетизма. Это и может поро-
дить очень крупное недоразумение, так как сторонники сведения
объективного права к проекциям и фантазмам или защитники того
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 327
взгляда, что нормативно-юридическое понятие права чуждо реаль-
ности, пожалуй, станут утверждать, что они в своих построениях
идут по тому же пути, как и естествознание. Если бы это было так, то
это значило бы, что естествознание доказывает иллюзорность вне-
шнего мира. Но естествознание и наука вообще никогда этим не
занимались. За эту задачу брались только представители некоторых
метафизических систем. Не подлежит сомнению, что и защитники
вышеприведенных взглядов на право следуют не по пути естество-
знания, а возрождают в своих размышлениях о реальности права
«гносеологию» Беркли150 и ей подобные.
В противоположность этому, если науки о культуре, в том числе
правоведение, действительно будут следовать по тому же пути, как
науки о природе, то они, конечно, не могут удовлетворяться тем не-
посредственным ощущением реальности культурных благ и, в част-
ности, объективного права, которое нам дано в наших переживани-
ях, а должны разлагать эту реальность и сводить ее к известным от-
ношениям и принципам. Но при этом вместо сведения культурных
благ к иллюзиям они должны доискиваться истинного основания
их реальности. Только идя по этому пути, мы достигнем действи-
тельно научного познания того, в чем заключается реальность
культурного блага вообще и права в частности.
VI. Право как социальное явление*
В изучении права в последнее время обнаруживается чрезвычай-
но отрадное явление. Оно стало более углубленным, и вместе с тем
оно шире захватывает различные проявления права. Лучшим показа-
телем современного движения в изучении права может служить пси-
хологическая теория права. Конечно, крайние выводы сторонников
этой теории, стремящихся доказать, что право есть только душевное
переживание определенной окраски и что единственная и истинная
сущность права коренится в человеческой психике, неверны. Но изу-
чение права как психического явления заставило посмотреть на
право с новой стороны и обратить внимание на многое такое, что
раньше оставалось вне круга научно-юридического интереса.
'Этот очерк был первоначально напечатан в журнале «Вопросы права»
(1911. Кн. VIII).
328
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Более полное и всестороннее изучение права заставляет пересмот-
реть вопрос и о социальном его характере. На необходимость соци-
ально-научного изучения права было обращено внимание еще в семи-
десятых годах прошлого столетия. Русский научный мир может гор-
диться тем, что именно в русской научно-юридической литературе
раньше других было выдвинуто требование изучать право как социаль-
ное явление. Во второй половине семидесятых годов С. А. Муромцев
чрезвычайно последовательно разработал стройную социально-науч-
ную теорию права. К сожалению, наше научное развитие до сих пор
идет какими-то прерывистыми скачками и ему менее всего свойствен-
ны преемственность и традиция. В данном случае присоединилось
еще и то обстоятельство, что в силу внешних препятствий, насильно
вторгшихся в преподавательскую и научную деятельность С. А. Муром-
цева, он мог иметь только отдельных последователей и почитателей,
но был лишен возможности создать школу в точном смысле этого
слова. Таким образом, и то идейное богатство, которое заключается в
трудах С. А. Муромцева, до сих пор остается у нас не совсем использо-
ванным. На западно-европейскую научно-юридическую литературу
труды С. А. Муромцева оказали очень мало влияния, так как из них
были переведены на немецкий язык только два сочинения’.
Но самый вопрос о необходимости социально-научного изучения
права все определеннее выдвигается в последнее время и в немецкой,
и во французской литературах. Появился целый ряд исследований,
в которых особенно настаивается на значении социологического
метода в правоведении. Эти исследования отчасти повторяют то, что
уже раньше было установлено у нас С. А. Муромцевым, но во многом
в них сделан значительный шаг вперед. Это вполне понятно, так как
в них может быть принят во внимание практический и научный юри-
дический опыт за последние более чем тридцать лет.
Моя задача, однако, в данный момент заключается не в том, чтобы
определять значение самого этого научного направления. Еще
менее целесообразным представляется мне рассмотрение каждо-
го отдельного исследования, принадлежащего к этому направлению,
* Ср. оценку научной деятельности С. А Муромцева: Шершеневич Г. Ф. Наука
гражданского права в России. Казань, 1893. С. 196-214, 220; он же. С. А Муром-
цев как ученый. Сб. ст. «Сергей Андреевич Муромцев». М., 1911. С. 80-91; Яблоч-
ков Т. М. С. А. Муромцев как ученый // Юридические записки. Вып. VII. Ярос-
лавль, 19Ю.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
329
и попытки выяснения, — что верного или неверного заключается
в каждом из них. Напротив, громадный интерес возбуждает исследо-
вание вопроса о социально-научном изучении права по существу.
В самом деле, в каком отношении находится такое изучение права
к общепринятому догматическому изучению его и что оно может
дать юристу, как теоретику, так и практику?
Прежде всего надо отметить, что на необходимость социально-
научного изучения права было обращено внимание в связи с вопро-
сом о социологии, т. е. об особой науке, изучающей законы развития
общества. Согласно с общим характером и общими задачами социо-
логии было выдвинуто требование социологического изучения права,
направленного на открытие общих причин происхождения и раз-
вития права" Такое социологическое изучение права противопо-
ставлялось догматическому его изучению; целью последнего призна-
валась чисто подготовительная работа, именно описание в правиль-
ной системе фактов гражданского права" Не подлежит сомнению,
что этим теоретическим требованием была формулирована одна
чрезвычайно важная задача познания права. Задача эта сохраняет
свое научное значение и до сих пор, тем более что для осуществле-
ния ее сделано сравнительно немного. В такой постановке социоло-
гическое изучение права есть отрасль юридических наук, аналогич-
ная истории права, только более общая. Подобно истории права это
социологически-эволюционное изучение права важно для общего
образования юриста, так как оно помогает ему более сознательно
* Именно так определяет задачи правоведения С. А. Муромцев. По его словам,
«правоведению надлежит изучать законы развития той области социальных явле-
ний, которая известна под именем права». CM.:Afj/?cu«(ee С. Определение и основ-
ное разделение права. М., 1879. С. 14,164. Ср-Муромцев С. I) Очерки общей теории
гражданского права. М., 1877. С. 196.2) Что такое догма права? М., 1885. С. 7. К это-
му же мнению присоединяется и Ю. С. Гамбаров. Он утверждает, что «правоведе-
ние, как и социология, разыскивает законы развития общественной жизни». См.:
Гамбаров Ю. С. Задачи современного правоведения // Журнал Министерства юс-
тиции. СПб., 1907, Янв. С. 31 и 33- Ср. также: Гамбаров К). С. Курс гражданского
права. СПб., 1911. С. 37-38. Здесь он формулирует то же в следующих выражениях:
«Правоведение, как и социология, разыскивает — по крайней мере в своем теорети-
ческом отделе — законы развития общественных учреждений».
" Так, С. А. Муромцев утверждает, что «общее гражданское правоведение»
«изучает законы развития гражданского права. Оно предполагает как подгото-
вительную стадию описательное гражданское правоведение, которое описывает
в правильной системе факты гражданского права» (Там же. С. 14).
330
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
относиться к праву. Но оно не имеет непосредственного отношения
к догматике права.
Возникает, однако, вопрос: исчерпывается ли социологическим
изучением права в этом смысле вообще социально-научное изучение
права? Иными словами, нельзя ли наряду с социально-научным изу-
чением эволюции права изучать социально-научно и всякую дейст-
вующую систему права? Далее, если такое изучение возможно, то
спрашивается, какое значение оно имеет: должно ли оно заменить
общепринятое догматическое изучение права, или его надо поста-
вить рядом с ним? Наконец, что может дать такое социально-научное
изучение права для уразумения системы права, а следовательно, и для
применения правовых норм? Вот ряд вопросов, ответ на которые
представляет первостепенную важность как для юриста-теоретика,
так и для юриста-практика.
Если мы теперь обратимся к рассмотрению основного из этих
вопросов, именно вопроса о социально-научном изучении действу-
ющих систем права, то прежде всего мы должны отметить, что нет
более общепризнанного положения, как то, что право есть социаль-
ное явление. Из этого положения вполне очевидно должен вытекать
вывод, что право и следует изучать прежде всего в его социальных
проявлениях, т. е. его надо исследовать социально-научно. Однако
сам термин «социальное явление» слишком многозначен: из того, что
все согласны в признании права социальным явлением, еще не следу-
ет, что все подразумевают одно и то же, когда говорят, что право есть
социальное явление. Даже более, можно сказать, что это утверждение
разделяет судьбу многих ходячих истин, так как оно приобрело неяс-
ные и туманные очертания. Может быть, большинство из тех, кто на-
стаивает на нем, даже не вполне отдают себе отчет в его истинном
значении.
Чаще всего социальную природу права видят в том, что оно может
существовать только в обществе и что общественная жизнь обуслов-
ливает все правовые явления. В свою очередь везде, где есть обще-
ство, есть и право; уже римские юристы отметили этот факт в изрече-
нии — ubi societas, ibi jus est. Это, несомненно, верно, но нехарактер-
но для права. Ведь вся наша культура во всех ее проявлениях тесно
связана с общественной жизнью. Даже язык не мог бы существовать
без общества. То же надо сказать о всех более или менее развитых
формах хозяйства, которое уже давно переступило границы изоли-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
331
рованного индивидуального хозяйства; конечно, ни торговля, ни
производство для неизвестного потребителя, ни современные пути
сообщения не были бы возможны без общественной жизни. Так же
точно без общества не могли бы существовать ни литература, ни
наука, ни искусство. Однако для всякого ясно, что право есть соци-
альное явление в другом смысле, чем все эти проявления культуры;
оно как бы более социально, чем все они.
Другая формулировка по существу того же взгляда на социальную
природу права заключается в том, что право составляет часть обще-
ственного целого. Из этого совершенно верного теоретического по-
ложения извлекают, однако, совершенно неверный методологиче-
ский вывод, что право нельзя изучать изолированно, так как часть за-
висит от целого. На такой постановке научного изучения права
особенно настаивает Ю. С. Гамбаров в своей статье «Задачи совре-
менного правоведения», переработанной в его «Курсе гражданского
права». По его мнению, «право и жизнь, жизнь и право — неотделимы
друг от друга и стоят в вечном взаимодействии»’. На этом основании
он признает правильным тот метод, «который не изолирует права от
других частей социального целого, а рассматривает его в связи и во
взаимодействии с ними»" Эти очень заманчивые предложения изу-
чать право в связи с социальным целым методологически совершен-
но несостоятельны. Мы всегда изучаем только части, и целое недо-
ступно нашему познанию. Прямо противоречат фактам, из истории
научного развития утверждения, что право нельзя отделять от со-
циальной жизни и что правоведение нельзя изолировать от социоло-
гии. Ведь в научном познании право было выделено как особая об-
ласть явлений гораздо раньше, чем, например, хозяйство. Вместе
с тем правоведение издавна разрабатывалось как совершенно особая
наука, отдельная от социологии, и это дало очень много весьма цен-
ных научных результатов. Следовательно, метод изолирования был,
несомненно, плодотворен в научном отношении, а для решения
'Гамбаров Ю. С. 1) Задачи современного правоведения // Журнал Минис-
терства юстиции. 1907. Янв. С. 21. 2) Курс гражданского права. СПб., 1911. С. 22.
"Гамбаров Ю. С. Курс... С. 31- Исходя из вышеприведенного методологиче-
ского принципа, Ю. С. Гамбаров приходит к заключению, что «нельзя изучать и
правоведения без социологии, так как часть зависит от целого и не может быть
понята изолированно от этого целого и других его частей» (Там же. С. 38; Гам-
баров Ю. С. Задачи... С. 33).
332
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вопроса о правильности или неправильности того или другого ме-
тода единственным критерием является его научная плодотвор-
ность. Конечно, можно признать, что теперь уже не достаточно ста-
рых методов правоведения; можно утверждать, что они не соответству-
ют вновь назревшим потребностям научного знания и юридической
практики; можно стремиться к более полному и всестороннему по-
знанию права. Но исход из этого положения нельзя искать в том,
чтобы слить исследование права с исследованием социального цело-
го. От такого приема не только не может получиться более полное и
всестороннее знание права, но и вообще никакое новое научное зна-
ние его. Действительно, Ю. С. Гамбаров не может указать других ре-
зультатов от применения рекомендуемых им методов, кроме иссле-
дования причин развития права, приводящего к социологическому
изучению права в вышеуказанном смысле. Но юриста интересует
в первую очередь не то, как произошло и развилось право, а что оно
из себя представляет как действующий правопорядок; в частности,
для него очень важно знать, в чем социальная природа права и как ее
исследовать.
Третье решение вопроса о том, в чем заключается социальная при-
рода права, предложено Р. Штаммлером в его сочинении «Хозяйство и
право». Оно прямо противоположно первому решению. По мнению
Р. Штаммлера, право есть регулирующая форма совместного сущест-
вования людей. Только благодаря этой форме совместное существова-
ние людей обращается в общество и становится предметом познания*.
При этом, смешивая логические процессы с реальными, и в частности,
отождествляя роль права как формы социальной жизни в социальном
процессе с ролью кантовских категорий или форм познания в процес-
се познания, Р. Штаммлер утверждает, что право создает возможность
как понятия общества, так и самого реального предмета общества.
Согласно этому построению Р. Штаммлера, совместное существование
людей и их хозяйственная деятельность, называемые им материей об-
щества, взятые сами по себе, как нечто бесформенное, не составляю-
щее цельного научного понятия, не могут служить предметом научно-
го познания. Напротив, право как регулирующая форма может быть и
’ Stammler R. Wirtschaft und Recht nach der materialistischen Geschichtsauf-
fassung. 3 verbess. Aufl. Leipzig, 1914. S. 108 ff. Vergl. S. 75 ff. (русск. пер. — СПб.,
1907. T. I. С. 121ИСЛ. Ср. с.83исл.).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
333
само по себе предметом отдельного научного познания, так как оно
обладает, так сказать, логической законченностью.
Это теоретическое построение сплошь основано на смешении
логических процессов с реальными, что так превосходно показал
в своей критической статье о книге Р. Штаммлера Макс Вебер151’. Оно
несогласно и с фактами из истории социальных наук. Отрицаемая
Р. Штаммлером возможность исследования совместной жизни людей
и их хозяйственной деятельности вне правовых форм в действитель-
ности всегда осуществлялась. Об этом свидетельствует несомненный
факт существования политической экономии, которая всегда стре-
милась исследовать изолированно хозяйственную деятельность
людей. Возникновение таких научных направлений в политической
экономии как этическое и государственно-правовое только под-
тверждает возможность исследовать хозяйственную жизнь изолиро-
ванно от правовых форм.
С другой стороны, если вникнуть в истинный смысл этого теоре-
тического построения, то надо признать, что только по недоразу-
мению можно причислять штаммлеровскую теорию права к соци-
ально-научным учениям о праве. В силу того же недоразумения
Ю. С. Гамбаров считает возможным ссылаться на учение о праве
Р. Штаммлера в подтверждение своих взглядов на право". В действи-
тельности, само по себе учение Р. Штаммлера о праве как о регулиру-
ющей форме общественной жизни, которую притом можно отделить
от общественной жизни и изучать изолированно, вполне тождествен-
но с традиционным учением о праве как о совокупности известных
норм, действующих в общежитии. Оно не социально-научно, а фор-
мально-юридично, с теми только изменениями, которые внесены
Р. Штаммлером благодаря его ошибочному отождествлению юриди-
ческого формализма с формализмом гносеологическим и методоло-
гическим. Своеобразно, хотя и неверно, не учение Р. Штаммлера
о праве, а его учение об обществе и хозяйстве. Р. Штаммлер выдвига-
ет и отстаивает не социально-научное учение о праве, а правовое,
или, вернее, нормативное учение об обществе и хозяйстве. Для него
закономерность социальной жизни заключается в оформлении ее
’ Weber Max. R. Stammlers «Ueberwindung» der materialistischen Geschichtsauf-
fassung // Archiv ftir Sozialwissenschaft und Sozialpolitik 1907. Bd. XXIV. S. 94 ff.
“ Гамбаров Ю. С. Курс гражданского права. С. 365,18.
334
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
регулирующими нормами и в чисто телеологической обусловлен-
ности этого оформливания. Поэтому, с его точки зрения, совер-
шенно невозможны социальные науки, построенные на методо-
логических принципах естественных наук, т. е. исследующие со-
циальные процессы как процессы причинно обусловленные и
устанавливающие действующие в них законы в виде причинных
соотношений* Это, впрочем, не мешает ему со свойственной ему
непоследовательностью признавать, что некоторые ряды соци-
альных явлений состоят из сцеплений причин и действий и долж-
ны исследоваться каузально.
Все это заставляет нас признать вышеизложенные попытки опре-
делить социальную природу права неудачными. Они не улавливают
социальной стороны правовых явлений. Чтобы подойти к этой сто-
роне права, надо сперва отвлечься от тех черт его, которые не явля-
ются социальными в точном смысле этого слова. Иначе говоря, надо
прежде всего сознать, что мы до тех пор не приблизимся к понима-
нию социальной природы права, пока будем рассматривать право
как совокупность известных норм или правил, действующих в обще-
стве. С этой точки зрения право всегда останется имеющим отноше-
ние к обществу, но не социальным явлением с его характерными осо-
бенностями. Уже чрезвычайнаялегкостъ, с которой право как норма
может быть отделено от социальной жизни и подвергнуто иссле-
дованию в этом мысленно изолированном от социальных отноше-
ний виде, свидетельствует о том, что с этой стороны мы не по-
дойдем к праву как к социальному явлению.
Но право слагается не из тех норм, значение которых можно
было бы рассматривать безотносительно к их влиянию на жизнь.
Сущность правовых норм не в их внутренней ценности, что по пре-
имуществу можно утверждать о нормах этических и эстетических.
Право состоит из норм, постоянно и регулярно осуществляющихся
в жизни, и потому осуществление есть основной признак права.
Иеринг в одном месте своего трактата «Цель в праве» говорит, что
право есть не простое долженствование, но и исторический факт.
К этому можно прибавить, что право есть и социальный факт.
Следовательно, кто хочет изучать право как социальное явление,
* Ср.: Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре / Пер. под ред. и со вступ.
статьей С. О. Гессена. СПб., 1911. С. 19.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
335
тот должен брать право в его осуществлении или в его воплощении
в жизни в виде социального факта.
В ответ могут указать на то, что и традиционное учение о праве
всегда принимало во внимание и осуществление права. Рядом с учени-
ем о праве в объективном смысле, или о праве как о совокупности
норм, всегда ставилось и ставится учение о праве в субъективном смыс-
ле, или о праве как известном отношении, как совокупности прав и
обязанностей. Таким образом, не подлежит сомнению, что традицион-
ное учение о праве, поскольку оно является учением о субъективном
праве, приближается к той стороне права, которая делает его социаль-
ным явлением. Но традиционное учение о праве рассматривает
субъективное право как производное объективного права, а это и
мешает ему подойти к тем характерным чертам правовых явле-
ний, которые преображают их в социальные явления.
Напротив, при социально-научном изучении права надо при-
знать осуществление права основным моментом для познания его
и соответственно этому исходить из рассмотрения права в его во-
площении в правовых отношениях. Итак, надо смотреть на то право,
которое живет в народе и выражается в его поведении, в его поступ-
ках, в его сделках, а не на то право, которое установлено в парагра-
фах кодексов. В этом изменении самого объекта наблюдения и за-
ключается расширение нашего познания права. Последнего попут-
но достигают в теоретической области представители новейшего
направления в юриспруденции, занятые по преимуществу практи-
ческим вопросом о правотворческой роли судьи. Интересующая
нас здесь проблема выясняется в научно-юридической литературе
благодаря проповеди «социологического метода в гражданском
праве», «социологических судебных решений» (Soziologische
Rechtssprechung), нахождения права путем «взвешивания интере-
сов». Из юристов, принадлежащих к этому направлению и особен-
но способствовавших выяснению сущности социальной природы
права, надо назвать из немцев: О. Бюлова, Эрлиха, Фукса, Штампа,
Гекка, Емелина, Канторовича, особенно Шпигеля и др., из францу-
зов: Жени, Ламбера, особенно Грассери Р. де ла и др.‘152
* Соответственная литература приведена в книге: Kantorowicz Н. U. La lotta
Per la scienza del diritto. Milano, 1908. P. 155-159. Ср. также: Штейнберг И. 3. Дви-
жение в пользу свободного права // Юридические записки. 1913- Вып. XV-XVI.
С- 250-253 (отд изд. - М., 1914).
336
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Однако могут указать на то, что изучение права, существующего
в жизни, а не записанного в законах, только затруднит исследовате-
ля, но ничего не даст нового в смысле познания права. Ведь при со-
временной системе писанного права в жизни и осуществляется то
право, которое изображено в законах. Такова, несомненно, основная
предпосылка традиционной теории права. Но наблюдение показыва-
ет, что она безусловно неверна. Несоответствие между писанным
правом и правом, осуществляющимся в жизни, обусловлено уже
самой природой того и другого. Писанное право состоит из общих,
абстрактных, безличных и схематических постановлений; напро-
тив, в жизни все единично, конкретно, индивидуально. Притом
жизнь так богата, многостороння и разнообразна, что она не может
целиком подчиниться контролю закона и органов, наблюдающих за
его исполнением. По этому поводу Эрлих правильно замечает, что
«из необозримого количества жизненных отношений только немно-
гие в виде исключений привлекают к себе внимание судов и других
учреждений. Ведь наша жизнь протекает не перед учреждениями.
Есть миллионы людей, которые вступают в бесчисленное количество
правовых отношений и которые настолько счастливы, что никогда
не обращаются ни к одному учреждению»’. К тому же писанное право
неподвижно, оно изменяется только спорадически и для изменения
его всякий раз требуется приводить в движение сложный механизм
законодательной машины. Напротив, правовая жизнь состоит из
непрерывного движения, в ней все постоянно изменяется, одни пра-
вовые отношения возникают, другие прекращаются и уничтожаются.
Таким образом, правовая жизнь может уклониться от действующего
писанного права, что, однако, до известного момента нисколько не
будет влиять на формальную силу писанного права. Писанное право
или, вернее, учреждения, которым надлежит ведать его осуществле-
ние, часто вступают в борьбу с правовыми явлениями жизни, откло-
няющимися от писанного права. Пока эта борьба ведется, писанное
право сохраняет полную силу, оно имеет все шансы победить. Но
«как только», по словам Шпигеля, «писанное право отказывается от
борьбы и спокойно принимает противозаконие (Rechtswidrigkeit) и
притом не как единичное, изолированное противозаконие, а как
’ Ehrlich Е. Taisachen des Gewohnheitsrechts. Leipzig, 1907. S. 7. Vergl.: Ehrlich E.
Grundlegung der Soziologie des Rechts. Leipzig, 1913. S. 67 ff., S. 352 ff.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 337
противозаконна массовое, тогда именно обнаруживается, что право-
вая норма, которой это касается, больше не действует»* Поэтому
Шпигель приходит к заключению, что «закон и действительное право
не необходимо должны покрывать друг друга». Это же положение
еще раньше высказал Зинцгеймер в следующих словах: «нет нужды
в том, чтобы установленное право совпадало с правовой действи-
тельностью, и оно в самом деле во многих отношениях не совпадает
с нею. Ибо не все действующее право действенно и не все действи-
тельное право выражено в писанных нормах»** Далее Зинцгеймер
приводит целый ряд соображений и фактов, неоспоримо доказываю-
щих, что «правовая действительность имеет самостоятельное значе-
ние рядом с правовым порядком». Отмечаемое здесь расхождение
писанного права с правовой действительностью вполне понятно, так
как писанное право никогда не может исчерпать всего права, осу-
ществляющегося в жизни.
К догматам традиционной теории права относится учение
о всемогуществе закона. Часто думают, что закон обладает неогра-
ниченной властью над жизнью, он преображает и формирует ее
согласно со своими требованиями. Юрист-позитивист не имеет и
права иначе смотреть на отношение между законом и жизнью, так
как, с его точки зрения, каков бы ни был закон, т. е. как бы он ни
противоречил жизни, он прежде всего составляет часть действую-
щего права и должен быть применяем во всей своей полноте”’
Правда, великая французская революция и дальнейшая полити-
ческая история европейских государств свидетельствует о массе
случаев, когда и радикально-революционные, и радикально-реак-
ционные законы оказывались совершенно бессильными. С другой
стороны, представители исторической школы в юриспруденции
отрицали у законодателя и право, и возможность законодатель-
ствовать по своему свободному усмотрению. Этот исторический
опыт и соответственные ему теоретические построения оказыва-
ют влияние на современное законодательство. Но вообще законо-
’ Spiegel L. Jurisprudenz und Sozialwissenschaft // Griinhut’s Zeitschrift. Bd. 36
(1909). S. 7.
“ Sinzheimer Hugo. Die soziologische Methode in der Privatrechts-wissenschaft.
Munchen. 1909. S. 7.
*” Cp.: Geny Fr. Methode d’interprdtation et sources en droit privd positif. Paris,
1899. P. 356 и сл.
338
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
дателям свойственно переоценивать имеющееся в их распоряже-
нии орудие воздействия на жизнь. Впрочем, и умеренность в зако-
нодательных мероприятиях иногда не помогает, так как часто
даже наиболее осторожно и осмотрительно формулированные
законы не могут справиться с жизнью; это бывает в тех случаях,
когда жизненные отношения развиваются в противоположном
направлении, нежели то, которое предписывается законом. Тогда
не жизнь приспособляется к закону, а наоборот, закон приспособ-
ляется к жизни. Вообще при наших современных социальных зна-
ниях никогда нельзя знать вперед, что станется с законом в его
действии, т. е. какой он примет вид при своем применении.
Поэтому О. Бюлов совершенно прав, когда он утверждает, что
только что изданный закон «еще не есть действующее право. Все,
что законодатель в состоянии создать, это лишь план, лишь на-
бросок будущего желательного правопорядка»* В свою очередь и
те изменения, которым подвергается закон при своем примене-
нии, имеют не случайный и не произвольный характер. Если наука
рассматривает, например, процесс образования цен как соци-
ально закономерный, то на том же основании необходимо ис-
следовать с точки зрения социальной закономерности и процесс
преобразования положительного закона путем судейского тол-
кования и применения его. Традиционный взгляд на судью как на
изолированного индивидуума должен быть оставлен. Не надо ни-
когда забывать того, что судья — член и всего общества, и той
или иной социальной группы и что, следовательно, вся его де-
ятельность подчинена различным общественным влияниям*'
Социальную закономерность результата этих влияний и требует-
ся определить при социально-научном изучении права.
Конечно, все эти явления не могли оставаться совершенно не
замеченными традиционной теорией права. Они в том или ином
объеме рассматривались в связи с вопросом о роли и значении
обычного права. Но обычное право в современной правовой тео-
рии занимает положение какого-то пасынка; ему уделяется лишь
чисто декоративное значение. В действительности в обычное
право обыкновенно не верят; от него часто требуют, чтобы оно
* Bulow О. Geseiz und Richteramt. Leipzig, 1885. S. 3-
' Spiegel L. Jurisprudenz und Sozialwissenschaft // Ibid. S. 27.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
339
оправдало или легитимировало себя перед правом, установлен-
ным в законе. Так, например, придается серьезное значение во-
просу о том, допускает ли или не допускает та или иная законода-
тельная система обычай в качестве источника права. Далее, верят
в возможность установить границы действия обычного права за-
конодательным путем. Наконец, иногда отрицают правомерность
некоторых форм обычного права; существует, например, целая
группа теоретиков, утверждающих, что обычай не может дероги-
ровать153 или отменять законодательные постановления. Все это,
несомненно, свидетельствует о том, что традиционная теория
права влияет на психику большинства теоретиков права и создает
одностороннее устремление их внимания на право как на сово-
купность норм, и в частности, исключительный интерес к праву,
выраженному в законах. В силу этого они видят право, осущест-
вляющееся в жизни, не таким, каким оно является в действитель-
ности, а таким, каким оно им кажется с точки зрения действующих
правовых норм. Только новейшие теории судейского толкования
и применения законов разрушили эти иллюзии относительно ха-
рактера права, осуществляющегося в жизни.
С социально-научной точки зрения весь вопрос о возникновении,
изменении и уничтожении права представится совершенно в другом
свете. Теперь из того положения, что при современном правовом
строе право должно возникать, изменяться и уничтожаться только
предусмотренными самим правом путями, обыкновенно делают
вывод, что это действительно так и есть. Но более тщательное наблю-
дение над правом, осуществляющимся в жизни, несомненно, пока-
жет, что есть много путей для возникновения нового права и измене-
ния или уничтожения права старого. Вообще процесс правообразо-
вания — по крайней мере, на первых стадиях своих — чисто
социальный процесс.
Итак, масса обстоятельств свидетельствует о том, что правопоря-
док, существующий в жизни, обыкновенно не тождествен правопо-
рядку, выраженному в правовых нормах. Это заставляет Шпигеля
придти к заключению, что «как бы ни было удобно отождествлять
закон и право, мы не можем более закрывать глаза перед фактами.
Требование отделять одно от другого есть не что иное, как постулат
Научной честности». Отсюда и возникает необходимость изучать
правовой порядок, существующий в жизни, как нечто самостоятель-
340
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ное; это и приведет к социально-научному исследованию права или
к исследованию права как социального явления. В новейшей юриди-
ческой литературе обыкновенно говорят в этих случаях о примене-
нии социологического метода к исследованию права. Что задачи со-
циологического метода определяются именно в вышеуказанном
смысле, это видно из следующих слов Зинцгеймера: «мы называем
этот метод социологическим потому, что он для того, чтобы охва-
тить правовую действительность, должен исходить не из правовых
положений, а только из самих общественных условий жизни». И далее
он говорит: «своеобразие задачи, которая поставлена социологиче-
скому методу в науке гражданского права, заключается в выдвигании
правовой точки зрения при рассмотрении общественных жизнен-
ных отношений, или в обработке общественных форм как правовых
форм»’
Все это заставляет нас придти к заключению, что есть целая об-
ласть явлений и фактов, которые должны послужить самостоя-
тельным предметом социально-научного исследования права"
Громадный интерес такого исследования в теоретическом отноше-
нии не может подлежать сомнению. Но и в практическом отноше-
нии такое исследование чрезвычайно важно. Только оно даст воз-
можность законодателю работать не вслепую, не наугад, как это бы-
вает по большей части теперь, а вполне ясно отдавая себе отчет
о том, как должен быть издан тот или другой закон для того, чтобы
он оказал желаемое воздействие на жизнь. Судье и администратору
оно поможет устанавливать решения, согласные с потребностями
жизни и способствующие развитию здоровых социальных отноше-
ний. Что судье и администратору приходится выбирать между раз-
личными решениями, это хорошо известно, так как законы допус-
кают много различных толкований. Особенно это важно в тех слу-
чаях, когда в действующих законах встречаются пробелы, неясность
или противоречие.
До сих пор мы выясняли, по существу, вопрос о том, в чем должно
заключаться социально-научное исследование права. Теперь пред-
ставляло бы интерес остановиться и на том, не высказывались ли вы-
’ Sinzheimer Hugo. Ibid. S. 14-15.
** Komfeld. Grundzuge einer allgemeiner Lehre von Positivem Rechte auf
soziologischer Grundlage. Wien, 1911.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
341
шеизложенные идеи и раньше. Конечно, здесь речь идет не о при-
оритете, так как, строго говоря, приоритет принадлежит не тому, кто
первый высказал ту или иную идею, а тому, кто сумел ее сделать пло-
дотворной. Но указание на то, что те или иные идеи уже высказыва-
лись, часто обнаруживает, что они логически необходимо вытекают
из известной постановки вопроса, а это в свою очередь служит лиш-
ним доказательством правильности этих идей. В данном случае надо
признать чрезвычайно ценным то обстоятельство, что вышеизло-
женная постановка социально-научного исследования права отстаи-
валась уже С. А. Муромцевым.
Когда характеризуют социологическую теорию права С. А. Муром-
цева, то обыкновенно останавливаются на том, что С. А. Муромцев
противопоставлял догме права социологическое учение о праве,
которое должно устанавливать законы возникновения и развития
права. Только такое учение он признавал научным, между тем как
догме права он придавал значение лишь прикладного знания и
причислял ее к искусствам. Так как затем по своим философским
воззрениям С. А. Муромцев был позитивистом и, в частности, по
своим методологическим взглядам примыкал к Дж. Ст. Миллю и
Бену, т. е. был строгим методологическим монистом, то обыкно-
венно считают, что социологическим учением о праве в вышеука-
занном смысле и исчерпывается вся сущность его социологиче-
ского учения о праве’ Но если отвлечься от философского миро-
воззрения С. А. Муромцева и принять во внимание, что можно
в теории придерживаться одних методологических принципов,
а на практике под влиянием здорового научного инстинкта следо-
вать совсем другим методам исследования, то социологическая
теория С. А. Муромцева окажется гораздо более многосторонней и
содержательной. В своем основном теоретическом сочинении
«Определение и основное разделение права» С. А. Муромцев не
столько стремится установить социальные законы развития права,
сколько пытается дать социально-научное учение о праве в выше-
изложенном смысле. Он сам определяет характер своего исследо-
вания в следующих словах: «Главная особенность определений,
которые должны быть предложены в первом отделе этого труда,
Совершенно неверную оценку научного дела С. А. Муромцева дает
В- М. Коркунов (История философии права. Изд. 5-е. СПб., 1908. С. 443-446).
342
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
состоит в том, что вместо совокупности юридических норм под
правом разумеется совокупность юридических отношений (пра-
вовой порядок). Нормы же представляются как некоторый атри-
бут порядка»’ В дальнейшем изложении С. А. Муромцев стремится
установить и точно выяснить, что представляет из себя право,
воплощенное в социальных отношениях. В заключение, сопостав-
ляя свою социально-научную теорию права с общепринятой, он
указывает, что примененная им точка зрения требует, между про-
чим, изучения субъективного права в первую очередь, т. е. раньше
права объективного. Но признать первенство субъективного права
над объективным, хотя бы в чисто методологическом порядке их
изучения, это и значит выдвинуть задачу об изучении права как
социального явления. Таким образом, мы здесь имеем попытку ис-
следовать действующее или осуществляющееся право само по
себе, т. е. дать социально-научное учение о праве в подлинном
смысле.
Для выяснения сущности социально-научного изучения права
нам пришлось все время противопоставлять его традиционному
или догматическому изучению права. Это может подать повод ду-
мать, что социально-научное изучение права исключает догмати-
ческое. Такое понимание было бы крайне ошибочно. Социально-
научное изучение права не исключает догматическое изучение,
а дополняет его. Юрист в первую очередь должен изучать действу-
ющее право как систему норм. Иными словами, юрист прежде всего
должен знать законы и уметь обращаться с ними. Но для того чтобы
стоять на высоте современного уровня знания, юрист не только не
должен забывать о жизни, как говорили в старину, а и научно изу-
чать «правовую жизнь» в вышеуказанном направлении. Юристу-
практику это необходимо и для наиболее справедливого примене-
ния действующего права.
Итак, изучение права как социального явления нужно не только
для осуществления теоретической цели — достичь наиболее полного
знания права. Оно является насущной потребностью для того, чтобы
право не расходилось со справедливостью и чтобы само право было
справедливым. Коротко говоря, оно приводит к господству справед-
ливости в правовой жизни.
* Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. М., 1879. С. 47.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
343
VII. Рациональное и иррациональное в праве*
Относительно правильности того или другого определения
права юристы очень много спорят. Но есть одна черта в праве, ко-
торая так или иначе в той или иной форме признается всеми. Ни
один юрист не станет отрицать того, что право или состоит из
норм, или, по крайней мере, получает одно из своих выражений
в нормах. Разногласия происходят уже относительно того, откуда бе-
рутся эти нормы и в чем их существенная особенность. Здесь одни
утверждают, что нормы устанавливаются каким-нибудь внешним ав-
торитетом, по преимуществу государственной властью; другие дума-
ют, что они вырабатываются социальными отношениями и их разви-
тием; третьи доказывают, что они постепенно слагаются и кристал-
лизуются из соответственных психических переживаний; наконец,
четвертые глубоко убеждены в том, что нормы коренятся в этическом
сознании человека, создающем оценки и определяющем должное и
недолжное, независимо от естественного хода вещей. Однако этот
дальнейший спор не интересует нас в данный момент. Для нашего
исследования может послужить исходной точкой рассмотрение об-
щепризнанных элементов права.
Итак, право состоит из норм или получает свое выражение в нор-
мах. Но нормы — это правила, это общие высказывания о том, как
надо поступать и как не надо, или что каждый должен делать и чего
не должен. Уже то, что нормы являются высказываниями, показывает,
что они создаются человеческим умом, они результат разумной де-
ятельности человека. К тому же это не просто высказывания, а выска-
зывания, имеющие общий характер. Правовые нормы обладают общ-
ностью в двух отношениях. Подобно всяким правилам они прежде
всего общи по содержанию. Ведь даже правило, придуманное каким-
нибудь отдельным лицом для себя самого, заключает в себе всегда
какое-нибудь общее положение — именно что при определенных
обстоятельствах надо действовать известным образом. То же общее
положение, несомненно, заключается и во всякой правовой норме.
Следовательно, всякой правовой норме присуща в первую очередь
эта внутренне логическая общность. Но затем, так как правовая норма
представляет из себя не индивидуальное, а социальное правило, то ей
Это исследование было первоначально напечатано в «Философском сбор-
нике», посвященном Л. М. Лопатину (М., 1911).
344
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
присуща, так сказать, и внешне логическая общность. Она устанавли-
вается не для одного лица, а для всех лиц, принадлежащих к данной
общественной группе. В сознании всякая правовая норма сопровож-
дается убеждением, что согласно с правилом, выраженным в ней,
должно действовать не одно какое-нибудь лицо, например, то, ко-
торое в данный момент сознает эту норму, а всякое лицо, для ко-
торого она по тем или другим причинам обязательна. Не подлежит
сомнению, что есть этические нормы, которые претендуют быть обя-
зательными для всякого человека или для всего человечества. Выше
мы это достаточно выяснили и обосновали*. По-видимому, существу-
ют и правовые нормы, которые обладают, по крайней мере, той же
логической всеобщностью.
Присущая правовой норме общность роднит ее с логическим по-
нятием. Но по самому характеру своей общности, именно ввиду ее
двойственности, правовая норма гораздо сложнее простого понятия.
Сопоставление первой общности, т. е. общности содержащегося
в правовой норме положения, с содержанием понятия, а второй общ-
ности, т. е. сопровождающего норму убеждения, что она обязательна
не для одного лица, а для всякого лица из данного круга лиц, с объ-
емом понятия было бы лишь аналогией. В действительности мы здесь
имеем две вполне самостоятельные общности, и каждая из них имеет
свое собственное общее содержание и свой собственный общий
объем. Но, по-видимому, эта возможность сопоставления первой общ-
ности с общностью содержания понятия, а второй общности с общ-
ностью объема понятия является причиной того, что двойной харак-
тер общности нормы, а также и естественного закона, мало обращал
на себя внимания. Во всяком случае, по своей общности правовая
норма представляет как бы мультиплицированное понятие, ей при-
суща общность в квадрате.
Ращюнальное впервые было сознано в истории умственного развития
человека в виде логического понятия. Открытие понятия в греческой фи-
лософии знаменовало величайший подъем в деятельности человеческо-
го разума и на много столетий наложило свою печать на все научное
развитие. До сих пор понятие остается наиболее типичным представи-
телем рационального; оно является таковым и по существу. В нем раци-
ональное воплощено наиболее просто и вместе с тем наиболее полно.
" Ср. выше очерк «В защиту научно-философского идеализма».
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
345
Правовая норма и как высказывание общего положения, и как
установление общего долженствования есть также, несомненно,
чисто рациональный продукт. Рациональное составляет основную
и самую существенную черту ее. Но рациональное в правовой
норме всегда очень сложно и даже многообразно. Ведь уже по
своему содержанию норма всегда состоит не из одного, а из не-
скольких понятий. Поэтому и выводы, получаемые из той или иной
правовой нормы, даже чисто логическим путем, бывают очень раз-
личны и обыкновенно возбуждают много споров между юристами.
Следовательно, в количественном отношении правовая норма не
менее, а даже более рациональна, чем понятие, но в качественном
отношении рациональное представлено в ней, как мы увидим ниже,
не в столь чистом виде, как в понятии. Правовая норма — гораздо
более сложный продукт духовной деятельности человека, чем по-
нятие, и потому элементы, составляющие ее, отличаются большим
разнообразием.
Итак, право, поскольку оно состоит из норм, есть нечто безу-
словно рациональное. Подобно понятиям оно создается разумом,
без которого нормы не могли быть ни сознаны, ни формулированы.
Составляющие право нормы, будучи созданиями разума, стремятся
вслед за понятиями стать выражением нормального и развитого со-
знания. Поэтому если бы право исчерпывалось нормами, то оно
и шло бы прямым путем к осуществлению этого идеала.
Однако право есть не только совокупность норм, а и жизненное
явление. Все юристы согласны в том, что право, для того чтобы быть
правом, должно постоянно осуществляться в жизни. Иначе оно или
уже не право, или еще не право, т. е. его составляют или уже отжив-
шие нормы, или еще лишь возможные и желаемые нормы. Право
в своем осуществлении, т. е. как жизненное явление, служит предме-
том исследования юристов под именем субъективного права, проти-
вопоставляемого праву объективному или праву как совокупности
норм. Но, исследуя субъективное право, юристы всегда сводят его к
ряду общих понятий о субъективном праве и этим путем совершенно
стирают разницу и даже прямую противоположность между субъек-
тивным и объективным. Ведь в то время как объективное право в
силу того, что оно есть совокупность норм, состоит из ряда явле-
ний, которые по самой своей природе родственны понятиям, субъ-
ективное право состоит из ряда явлений, которые по своей приро-
346
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
де прямо противоположны понятиям. В жизни субъективное право
дано в виде неисчислимого количества правовых отношений или
прав и обязанностей, присвоенных всем членам того или иного об-
щества, связывающих их между собою и объединяющих в одно целое.
Все эти правоотношения или все эти права и обязанности безусловно
конкретны, единичны и индивидуальны. Каждое из них обладает
своеобразными чертами, свойственными лишь ему и составляющи-
ми его особенность.
Таким образом, если мы возьмем субъективное право не таким,
каким оно является в теории, т. е. не в виде обобщений, превращаю-
щих его в систему понятий, а таким, каково оно в жизни, то мы долж-
ны будем признать, что субъективное право всегда представляет из
себя конкретную совокупность единичных правоотношений и инди-
видуальных прав и обязанностей, существующих в том или ином об-
ществе в определенный момент времени. Следовательно, по своей
логической природе субъективное право прямо противоположно
объективному. В то время как объективное право есть совокупность
рациональных продуктов духовной деятельности человека, субъек-
тивное право есть совокупность жизненных фактов, имеющих пра-
вовое значение. Каждый такой факт в своей индивидуальности,
в своем своеобразии, в своей неповторяемости есть нечто безу-
словно иррациональное. Только с известным приближением или
даже с натяжкой можно говорить о том, что в каждом таком факте
воплощается та или иная правовая норма.
К тому же факты, из которых состоит субъективное право, по-
стоянно меняются; они так же текучи, как текуча сама жизнь; одни
правоотношения возникают, другие исчезают, одни права и обя-
занности утверждаются, другие погашаются. В этом процессе по-
стоянно меняющихся правовых явлений обыкновенно постепен-
но и медленно нарождаются и принципиально новые правовые
образования. Рационализация их путем нахождения соответствен-
ных правовых норм наступает часто значительно позже их воз-
никновения. Это фактически возникающее право существует, сле-
довательно. некоторое время только в виде иррациональных пра-
вовых фактов. Здесь мы имеем, таким образом, новое проявление
несовпадения осуществляющегося или субъективного права в его
конкретной действительности с объективным правом в его логи-
ческой чистоте.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 347
Поэтому надо признать фикцией отождествление права, за-
ключающегося в правовых нормах, с правом, осуществляющимся в
жизни в правовых отношениях и в индивидуальных правах и обя-
занностях. Но эта фикция очень удобна для теоретиков права. Она
позволяет им под видом действующей системы права излагать лишь
содержание действующих норм права, что, конечно, гораздо легче,
особенно при современном господстве писанного права, чем описы-
вать действительно существующий правовой порядок в той или иной
стране. Впрочем, это отождествление не всеми признается и прово-
дится. Его избегают те, кто провозглашает первенство не объектив-
ного, а субъективного права, а такое течение всегда существовало в
юриспруденции. Так, еще римский юрист Павел154 сказал: «Non ex
regula jus sumatur, seel ex jure, quod est, regula fiat». Затем на вполне са-
мостоятельном и первичном характере субъективных прав всегда
настаивала школа естественного права. В XIX столетии приоритет
субъективного права защищал немецкий юрист Г. Ленц ввиду того,
что оно есть реальная основа права вообще*. У нас к заключению, что
субъективному праву принадлежит первенство, пришел С. А. Муромцев
при исследовании социальной природы права** Наконец, в наше
время Р. Ленинг, анализируя самое существо права, признал субъек-
тивное право первичным элементом его***. Во всех этих случаях кри-
терием для решения того, что есть право, является право, осуществля-
ющееся в жизни, или правовые факты, а не право, заключающееся
в правовых нормах.
Понимание несовпадения субъективного права с объективным
приводит к требованию индивидуализации при применении объек-
тивного права и, в частности, при судебных решениях. Если бы субъ-
ективное право не представляло чего-то иррационального и логи-
чески вполне совпадало с объективным правом, то между ними су-
ществовало бы такое же отношение, как между родовым понятием и
экземпляром того класса вещей или явлений, который определяется
этим понятием. Тогда применение права заключалось бы в простом
подведении или субсуммировании частного случая под общую норму.
Среди юристов существует целое направление, склонное именно так
Lenz G. Das Recht des Besitzes und seine Grundlagen. Berlin, 1860. S. 20 и сл.
Муромцев С. Определение и основное разделение права. М, 1879- С. 159-
Loening R. Ueber Wurzel und Wesen des Rechts. Jena, 1907. S. 22 и сл.
348
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
смотреть на право и его применение. Иеринг чрезвычайно метко ок-
рестил эту юриспруденцию, назвав ее «юриспруденцией понятий»
(Begriffsjurisprudenz). Фанатики этого логически конструктивного
понимания права обыкновенно и настаивают на том, что всякое при-
менение права представляет из себя лишь чисто логическую опера-
цию построения известного силлогизма. Норма права, которая под-
лежит применению, играет в этом силлогизме роль верхней посылки,
тот случай, к которому она должна быть применена, есть нижняя по-
сылка, а самое применение — вывод. С этой точки зрения требование
индивидуализации при применении правовых норм, конечно, логи-
чески бессмысленно. В противоположность этому те, кто выдвига-
ет требование индивидуализации как необходимого условия спра-
ведливого применения правовых норм, исходят из более углуб-
ленного понимания права, охватывающего его в целом, в частности,
они, следовательно, принимают во внимание иррациональную
природу осуществляющегося, или субъективного, права. Это тре-
бование индивидуализации превосходно выражено в следующих
словах С. А. Муромцева: «Существенная задача судьи состоит в инди-
видуализировании права. Если закон выражается общими правилами,
то дело судьи в каждом случае придать такому общему правилу свой
особый смысл, сообразный с условиями случая»' Ясно, что этот
«особый смысл», который судья должен «придать общему правилу»,
не вполне совпадает с общим значением правила, иначе незачем
было бы требовать, чтобы судья искал и находил его, соображаясь «с
условиями случая», т. е. с правом, осуществляющимся в жизни. Но, ко-
нечно, это несовпадение, создаваемое индивидуализацией, не долж-
но быть больше того, которое существует вообще между рацио-
нальным и общим, с одной стороны, и иррациональным и индивиду-
альным — с другой.
Иррациональная сторона права привлекает к себе внимание и
становится заметной только тогда, когда право подвергается ис-
следованию во всех его проявлениях, а не только в виде системы
понятий и общих положений об объективном и субъективном
праве, как это бывает в традиционных теоретических построени-
ях правоведения. Первый, кто заявил протест против общеприня-
‘ Муромцев С. Право и справедливость // Сборник правоведения и обще-
ственных знаний. 1893. Т. II. С. 10.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
349
того абстрактного изучения права и выдвинул задачу изучения
права в его жизненной целостности, был Гегель. Его метод иссле-
дования права и дал ему возможность первому обратить внимание
на иррациональное в праве, которое он назвал элементом случай-
ности в праве, признав его в то же время необходимо присвоен-
ным всякому праву. По его словам, «законам и правовой расправе
(Rechtspflege) присуща одна сторона, которая заключает извест-
ную случайность и которая состоит в том, что закон есть общее
постановление, которое должно быть применено к единичному
случаю. Если бы кто-нибудь захотел протестовать против этой
случайности, то он бы только настаивал на абстракции»’
Выраженное в этом и других местах «Философии права» Гегеля
гениальное прозрение в чрезвычайно сложную и многосторон-
нюю природу права связано со всей философской системой
Гегеля. Но нет нужды в философских и тем менее в метафизиче-
ских построениях для того, чтобы определить и выделить те две
стороны права, которые создаются рациональными и иррацио-
нальными элементами, входящими во всякое право. Многие из
современных юристов, как теоретиков, так и практиков, считают
нужным обращать особое внимание на иррациональное в праве и
на его противоположность всему рациональному в нем для того,
чтобы обеспечить наиболее правильное применение права. Это
течение юридической мысли выражается наиболее ярко теперь
у сторонников так называемого социологического метода, кото-
рый они рекомендуют для разработки и применения права. Социо-
логический метод в правоведении в том и заключается, чтобы су-
дить о праве и принимать правовые решения не только на основа-
нии права, выраженного в нормах, но и права, осуществляющегося
в жизни. Различие между этими двумя составными частями одного
и того же правопорядка не только определенно сознается, но и
особенно выдвигается сторонниками этого метода. При этом они
уже прямо указывают на то, что это различие есть различие между
общим, или рациональным, и индивидуальным, или иррациональ-
ным. Так, один из сторонников этого метода, Г. Зинцгеймер, ут-
верждает, что «правовые системы во всех более передовых стра-
* Hegel G. U7 pr. Grundlinien der Phiiosophie des Rechts. 3 Aufl. Berlin, 1854.
S. 271 (Werke. Bd. Vlll. § 214); ср. также S. 270.
350
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нах содержат только общие и абстрактные положения, жизнь же
всегда своеобразна и конкретна. Вследствие этого и оказывается,
что понятиям права часто не соответствуют явления жизни»’
Затем, приведя целый ряд различных примеров и случаев проти-
воречия между вышеуказанными составными частями права,
Г. Зинцгеймер с полным правом отмечает, что представленное им
«обозрение возможного и действительного противоречия между
действующей правовой системой и правовой действительностью
достаточно для того, чтобы убедиться в том, что правовая дей-
ствительность имеет самостоятельное значение рядом с действу-
ющей системой права»’’. Отсюда естественно вытекает призыв изу-
чать правовую действительность и считаться с нею при решении
правовых вопросов. Этот призыв, который все чаще исходит из
среды современных юристов, особенно отстаивающих социоло-
гический метод в правоведении, вызван не столько теоретически-
ми интересами или стремлением к полноте научного и философ-
ского знания о праве, сколько самыми насущными запросами пра-
вовой жизни.
Итак, право, осуществляющееся в жизни, иррационально. Оно
состоит из единичных, конкретных, индивидуальных правовых
фактов. Здесь движение и развитие происходит от случая к слу-
чаю, от конкретного явления к конкретному явлению. По отноше-
нию к рациональному идеалу права, который так легко и так быс-
тро можно додумать до конца, это — мир косности, тормозов и
задержек. Но и рациональный идеал может быть реализован толь-
ко в виде иррациональных фактов, и потому только они могут его
’ Sinzheimer Hugo. Die soziologische Methode in der Privatrechtswissenschaft.
Munchen, 1909. S. 9- Г. Зинцгеймер противопоставляет «правопорядок» «право-
вой действительности». Но термин правопорядок по своему смыслу гораздо
шире того, что Г. Зинцгеймер обозначает им, и соответствует всей совокупности
правовых явлений. Поэтому вместо него гораздо правильнее употреблять выра-
жение «правовая система», что и сделано при переводе вышеприведенных мест.
"Ibid. S. 13; ср.: Spiegel L. Jurisprudenz und Sozialwissenschaft // Griinhut’s
Zeitschrift. Bd. 36. Wien, 1909; Gmelin J. G. Quousque? Beitrage zur soziologischen
Rechtsbildung. Hannover, 1910; Fuchs E. Die Gemeinschadlichkeit der Konstruktiven
Jurisprudenz. Karlsruhe, 1909; Kantorowicz H. U. Rechtswissenschaft und Soziologie.
Tubingen, 1911- Напротив, Hans Kelsen (Grenzen zwischen juristischer und
soziologischer Methode. Tubingen, 1911) стоит на старой точке зрения чисто нор-
мативного понимания права.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
351
действительно оправдать. С другой стороны, поскольку всякая
правовая норма постоянна, пребывающа, консервативна, а жизнь
непрерывно движется, изменяется, развивается, постольку отде-
льные иррациональные правовые факты могут являться вестника-
ми и гонцами новых, более совершенных правовых форм. Они
могут быть предвестниками осуществления тех правовых идей,
которые сознаются лишь немногими, или даже иногда опережать
само развитие правовых идей.
Правовые факты, т. е. правовые отношения и индивидуальные
права и обязанности, представляют наиболее непосредственную и
бесспорную реальность права. Здесь право существует в неразрыв-
ной связи с материальными составными частями всякой обществен-
ной жизни. Естественно было предположить, что реальное право
только и существует в этих фактах. Приблизительно к такому выводу
и пришли некоторые из сторонников того взгляда, что среди различ-
ных элементов права субъективному праву принадлежит первенство
над объективным. Так, например, по мнению Р. Ленинга, «объектив-
ное право в действительности состоит не в чем ином, как в абстрак-
циях или общих представлениях, выведенных из тех единичных
представлений, которые мы называем субъективными правами»’
И дальше он утверждает, что «положения объективного права суть
лишь абстрактные высказывания о субъективных правах»” Если бы
этот взгляд, сводящий правовые нормы только к общим понятиям,
выведенным из правовых фактов и представлений о них, был верен,
то объективное право было бы чистой рациональной формой права,
лишенной каких бы то ни было фактических элементов. Чтобы ре-
шить этот вопрос, мы должны проанализировать правовые нормы и
их составные части более подробно, чем это сделано нами в начале
этого очерка.
Всякая правовая норма заключает в себе, как мы видели, прежде
всего ряд понятий. Понятия образуются из впечатлений и представ-
лений, т. е. из известных психических переживаний. Но, возникая
из психических переживаний, понятия как научные образования
* Loening R. Ueber Wurzel und Wesen des Rechs. Jena, 1907. S. 24.
* * Там же. С. 25. Ср. также: Lenz G. Das Recht des Besitzes und seine Grundlagen.
Berlin, I860. S. 20-21. Напротив, С. А. Муромцев считает юридические нормы «ат-
рибутом правового порядка» и «фактором в процессе его исторического образо-
вания». Ср.: Муромцев С. Определение и основное разделение права. С 159,149.
352
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
стремятся освободиться от них. Чем совершеннее научное понятие,
тем меньше элементов психического переживания входит в него.
Наконец, идеальное научное понятие должно быть совершенно
свободным от всех психических элементов, т. е. от всех иррацио-
нальных переживаний, и быть чисто рациональным образованием'
Понятия, составляющие правовые нормы, тоже являются, как мы
видели, рациональными образованиями, так как они общи, и эта
общность придает им определенное, устойчивое и точное значе-
ние. В этом отношении понятия, входящие в правовые нормы, и на-
учные понятия обладают одними и теми же свойствами и сходны
между собой. Но можно ли сказать, что и во всем остальном поня-
тия, которые заключаются в правовых нормах, тождественны науч-
ным понятиям и что, в частности, для первых понятий идеалом яв-
ляется та же абстрактность, та же свобода от всех психических ир-
рациональных переживаний, как и для вторых? Достаточно
вспомнить о том, что правовые нормы и право вообще служат жиз-
ненным практическим задачам, чтобы придти к отрицательному
ответу на поставленный вопрос.
Действительно, понятия в правовых нормах в соответствии с те-
ми целями, которым они служат, приобретают и иной характер,
чем научные понятия. Чтобы убедиться в этом, возьмем какую-ни-
будь правовую норму, хотя бы заключающуюся в первом параграфе
немецкого гражданского кодекса. Она гласит: «правоспособность
человека начинается с момента рождения». Уже первое понятие
в этой норме — «правоспособность» — вызывает в нас массу психи-
ческих переживаний, связанных с социальными и этическими ощу-
щениями, представлениями, импульсами, идеями и т. д. В связи с ним
мы представляем себе интересы государства, общества и семьи, мы
испытываем различные, отчасти смутные чувства, смотря по обстоя-
тельствам, то чувства как бы удовлетворения человеческого досто-
инства или как бы преклонения перед величием принципов гуманиз-
ма, то чувства жалости к каждому человеку, каков бы он ни был, мы
думаем об этическом значении каждого лица, о равноценности чело-
веческих личностей, о человечестве вообще и т. д., и т. д. Одним сло-
вом, это понятие вызывает в нас целую вереницу чувств, ощущений,
* Ср.: Rickert Н. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. 2 Aufl.
Tubingen, 1913- S. 75 и сл.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 353
____'—
представлений и идей. Конечно, в силу общей нашей склонности
к логическому мышлению, это по большей части новые понятия и
новые представления, но самое основное, испытываемое нами в связи
с этим понятием, заключается в душевных переживаниях. То же самое
надо сказать и обо всех остальных понятиях, составляющих выше-
приведенную норму права.
Впрочем, может быть, воспринимать так содержание правовых
норм не должно; может быть, предоставление свободы всем мыс-
лям и душевным переживаниям, вызываемым юридическими и во-
обще связанными с правом понятиями, есть не соответствующее
ни сущности, ни задачам права реагирование на него; может быть,
чем суше, чем схематичнее, чем абстрактнее будет наше отноше-
ние к правовым нормам, тем оно будет правильнее? Нельзя не от-
метить того, что еще сравнительно недавно общераспространен-
ным был именно такой взгляд на право, который сводил все при-
менение его к логическо-конструктивной деятельности. Теперь
этот взгляд сменился пониманием того, что право апеллирует не
только к мыслительной деятельности и логическому аппарату че-
ловека, но и захватывает всего человека, что оно связано со всем
разнообразием нашей жизни и затрагивает все богатство наших
душевных движений. Следовательно, мы не должны подавлять в се-
бе тех сложных душевных переживаний, которые вызывают в нас
правовые нормы, и стремиться только к мыслительной обработке
их, как это бывает во всякой научной деятельности и в том числе
в исследованиях по теоретической юриспруденции. Напротив,
жизненное, а не теоретическое отношение к праву в том и заклю-
чается, что правовые нормы воспринимаются не как логические
схемы, а вместе с чрезвычайно сложными и разносторонними ду-
шевными переживаниями.
Но далее, никогда не надо забывать, что все перечисленные ду-
шевные переживания, вызываемые идейным содержанием право-
вых норм, не составляют достояние лишь одной какой-то души, ко-
торая в полной обособленности и изолированности их испытывает.
Ошибочно также думать, что эти душевные переживания испытыва-
ют только члены одной определенной группы лиц, например, исклю-
чительно профессиональные юристы. Напротив, они свойственны
в той или иной степени интенсивности, ясности и сознательного от-
ношения к ним всем членам общества. Во всякий данный момент при
354
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
наличности соответственных поводов они вызываются к жизни и
к активному проявлению в любом сознании и во всех их вместе. Все
это заставляет признать, что бытие правовых норм, несмотря на то
что они состоят из понятий, заключается в чем-то гораздо большем,
чем бытие научных понятий.
Наконец, и это самое главное, все душевные переживания, вызы-
ваемые правовыми нормами, концентрируются и заостряются
в убеждении, что они должны осуществляться. К тому же это убеж-
дение, будучи всеобщим, не остается просто убеждением; оно вмес-
те с тем приводит к тому, что нормы осуществляются. Само осу-
ществление не есть лишь одно единичное происшествие, а и посто-
янно повторяется. Иными словами, оно слагается из массы
единичных осуществлений. Таким образом, правовые нормы живут
не только в сознании всех членов общества, но и в массе единич-
ных случаев; известная сторона последних может рассматриваться
как воплощение правовых норм. Это и придает существованию
правовых норм чрезвычайно многообразные проявления и формы.
Ничего подобного не свойственно научным понятиям. Однако объ-
ективное право своим многоликим существованием не представля-
ет чего-то совершенно исключительного. В культурной деятельнос-
ти человека вырабатываются и другие духовные продукты, которые
так же, как и право, соединяют в себе духовную природу с вполне
конкретными воплощениями. Таковыми являются произведения
литературы и искусства. Бытие правовых норм больше всего и по-
хоже на бытие этих культурных благ.
Конечно, произведения литературы и искусства как продукты чело-
веческого духа принято считать по преимуществу рациональными явле-
ниями. Поскольку, следовательно, объективное право на них похоже, мы
должны отметить в нем еще одну рациональную черту. Но нельзя упус-
кать из вида, что рациональность этих культурных благ по сравнению
с рациональностью понятий лишь относительна. В частности, иррацио-
нальная сторона объективного права особенно ярко обнаруживается,
если мы снова вспомним, что ему неизменно свойственно быть элемен-
том сознания людей. Более углубленный анализ восприятия правовых
норм приводит, как мы видели, к убеждению, что основание его состав-
ляют именно душевные переживания. Но душевные переживания ирра-
циональны, в этом их основное отличие от чисто интеллектуальных ло-
гических процессов, выливающихся в понятия, суждения и построения.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
355
Все это и заставляет нас признать, что, хотя сами по себе правовые
нормы и являются рациональными построениями, в основании их лежат
иррациональные психические переживания, и восприятие их необхо-
димо связано с этими переживаниями.
На то обстоятельство, что в нашем сознании право воспринима-
ется прежде всего не как понятие, а как психическое переживание,
первый обратил внимание Бирлинг*. Предвестниками этого взгляда
на право можно считать тех теоретиков права, которые видели ос-
нование права в так называемом правовом чувстве — очень неяс-
ном и неопределенном психическом состоянии. Но разработал эту
идею в законченную теорию права и сделал ее научно плодотвор-
ной Л. И. Петражицкий в сочинении «Теория права и государства
в связи с теорией нравственности». Однако и Бирлинг, и Л. И. Петра-
жицкий усматривают психические переживания главным образом
в представлениях о субъективном праве. Что касается объективного
права, то Бирлинг не вполне ясно отдает себе отчет о его психиче-
ской природе, хотя склонен видеть в нем по преимуществу абстрак-
ции. Напротив, у Л. И. Петражицкого совершенно определенный
взгляд на объективное право; он безусловно отрицает то, что осно-
вание его составляют жизненные психические переживания. В не-
признании реального значения за объективным правом он занима-
ет самую крайнюю позицию, так как не удовлетворяется сведением
его к абстракциям, а стремится доказать его иллюзионность. С этою
целью он создает даже целую теорию особых психических явлений,
которые он называет «эмоциональными проекциями или фантаз-
мами»** Однако ближайший анализ теоретических построений
Л. И. Петражицкого убеждает в том, что он не считает реальными
психическими переживаниями и объявляет иллюзией не самые
правовые нормы, а известное понимание их. Он имеет в виду глав-
ным образом то учение о правовых нормах как «общей воле» наро-
да или государства, которое еще так недавно было очень распро-
странено среди юристов-теоретиков.
* См.: Bierling Е. R. 1) Zur Kritik der juristischen Grundbegriffe. Th. 11 (Gotha,
1883). S. 356 и сл.; 2) Juristische Prinzipienlehre. Bd. I. Leipzig, 1893. S. 145 и сл.,
особенно с. 151.
Критика этих взглядов Л. И. Петражицкого дана в напечатанном выше
очерке «Реальность объективного права».
356
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Для отрицания того, что не только правовые отношения, но и
правовые нормы составляют содержание душевных переживаний,
нет никаких оснований. В самом деле, почему, когда я заключу до-
говор о найме квартиры, психические переживания выльются
только в состояниях сознания, связанных с мыслями о том, что
хозяин дома должен мне предоставить квартиру, а я обязан упла-
чивать ему квартирную плату? В противоположность этому, поче-
му состояния сознания, связанные с мыслями о том, что договор
надо исполнять, что обязательства связывают, что при договоре
найма за услугу, вещь или помещение должен быть уплачиваем де-
нежный эквивалент и т. д., не будут заключать в себе никаких пси-
хических переживаний? Если же мы перейдем к рассмотрению
процесса создания норм, особенно в его современных социаль-
ных и политических, а не государственно-правовых формах, то
мы должны будем признать, что все его стадии, как-то: возникно-
вение первой мысли о необходимости установления известной
правовой нормы, агитация в пользу нее, обсуждение ее желатель-
ности или нежелательности и т. д., подготовляют почву для того,
что предполагаемая норма после того, как она получит санкцию,
т. е. станет действительно правовой, воспринималась, между про-
чим, и как совокупность переживаний. Именно связь правовых
норм с жизнью и их служебная роль приводит к тому, что они не
могут оставаться только отвлечениями, только общими положе-
ниями, но и должны переживаться вместе со всем многообразием
впечатлений, возбуждаемых теми отношениями, в которых право-
вые нормы осуществляются. Вообще абстрактное и общее, заклю-
чающееся в правовых нормах, совсем иного типа, как мы устано-
вили выше, чем абстрактное и общее, заключающееся в научных
понятиях. Поэтому и роль его в нашей душевной жизни иная. Итак,
всесторонний анализ восприятия нашим сознанием правовых
норм убеждает нас в том, что это восприятие необходимо связано
с чисто иррациональными душевными переживаниями.
До сих пор мы рассматривали воздействие на психику правовых
отношений и правовых норм как чисто интеллектуальных образова-
ний. Но такое рассмотрение основано на отвлечении одной стороны
правовых отношений и правовых норм, притом не самой существен-
ной. Если с методологической точки зрения оно правомерно, то по
существу оно крайне односторонне. Ведь правовые нормы, пребывая
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
357
в сознании, оказываются связанными главным образом не с интел-
лектом, а с волей. В сознании они действуют как побуждения, им-
пульсы, обязанности, притязания. Конечно, и сам характер правовых
норм, устанавливающих общие, а не индивидуальные обязанности, и
теоретизация их, сводящая эту сторону их к понятиям правовой обя-
занности и правомочия, привели к тому, что и волевые действия норм
сплошь рационализированы. Однако трудно представить себе боль-
шее извращение, чем то, которое создается этой рационализацией.
Ни в каком другом случае сущность явления, подвергающегося раци-
онализации путем обработки его мыслью, так не противоречит всему
рациональному, как в этом. Ведь не подлежит сомнению, что сущ-
ность этих волевых движений, порождаемых правовыми нормами
в сознании, безусловно иррациональна. Она коренится в темных
подсознательных глубинах нашей души. В них истинный иррацио-
нальный корень всех правовых душевных переживаний.
По-видимому, на эти темные подсознательные, иррациональные
элементы и наткнулся Л. И. Петражицкий при исследовании психи-
ческой природы права. К сожалению, однако, он не вскрыл их под-
линной сущности и не подверг их действительно научному иссле-
дованию. Помешало ему его стремление произвести реформу тео-
ретической психологии, для которой нет никаких объективных
оснований. Имея в виду современное психологическое учение о
воле только в его чисто рационалистической окраске, он совер-
шенно не попытался установить, какую роль играют волевые по-
буждения или импульсы в правовых психических переживаниях.
Таким образом, он выделил в этих переживаниях только чисто ин-
теллектуальные составные части их’. Остальное он разработал при
помощи своего понятия эмоций, которое по свой сложности и не-
дифференцированное™ непригодно для более детального и углуб-
ленного исследования.
Теперь в области исследования права должно быть сделано то
же самое, что сделал Вл. С. Соловьев в области исследования этики
в своем «Оправдании добра». Он показал, что психические корни
всех этических стремлений, отношений, норм и принципов заклю-
чаются в трех основных душевных переживаниях, именно в пере-
* Ср.: Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией
нравственности. СПб., 1907. Т. 1. С. 71 и сл. Изд. 2-е. С. 74 и сл.
358
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
живаниях стыда, жалости и благоговения. Они составляют те ирра-
циональные этико-психические элементы, которые, подымаясь из
глубин душевной жизни и затем вырастая, усложняясь, дифферен-
цируясь и, главное, рационализируясь, приводят к выработке эти-
ческих норм и принципов. Это понимание соотношения между
иррациональным и рациональным в этике и создает громадное
превосходство построения этики Вл. С. Соловьевым над чисто ра-
циональным построением ее. Типичным образцом рациональной
этики может служить «Этика чистой воли» Г. Когена. Она состоит
из одного развития этических и связанных с этикой понятий, ибо,
по мнению ее автора, она должна служить «логикой наук о духе».
Благодаря крайнему рационалистическому направлению ее нет
возможности, исходя из нее, понять те богатства иррациональных
душевных переживаний, которые составляют психологическое ос-
нование рациональной этики.
В исследовании психологической природы права Л. И. Петражицким
уже сделаны некоторые ценные наблюдения. Так, им установлен
двойственный характер всех правовых переживаний. Особенно им
выдвинут и подчеркнут чрезвычайно важный «притязательный» эле-
мент в них. В этом бесспорная научная заслуга его теории права. Но
в этой области остается сделать еще очень много. Будем надеяться,
что русская наука и в дальнейшем призвана расширить и углубить
научное знание этой стороны правовых явлений.
Наше исследование рационального и иррационального в праве ог-
раничивалось анализам логически рациональных и иррациональных
элементов права*. Но наряду с логически рациональным и иррацио-
нальным в праве есть также технически рациональное и иррациональ-
ное, т. е. целесообразное и нецелесообразное, затем этически рацио-
нальное и иррациональное, т. е. доброе и злое, и, наконец, философ-
ско-исторически рациональное и иррациональное, т. е. осмысленное
или бессмысленное. Исследованию этих типов рационального и ирра-
ционального в праве должны быть посвящены самостоятельные очер-
ки. Логически рациональное и иррациональное является основным
’ Чрезвычайно ценные соображения по этому вопросу высказаны в исследо-
вании А. Э. Вормса «Применение обычая к наследованию в личной собственно-
сти на надельные земли» (Юридические записки. Ярославль, 1912. Вып. XI—XII.
С. 112 сл., особ. с. 134 и сл.).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
359
типом в ряду этих соотношений между различными элементами права.
Оно лежит в основании всякого установления различия между рацио-
нальным и иррациональным. Поэтому исследование его и должно
было быть произведено в первую очередь.
VIII. Методологическая природа науки о праве
I
Ни в какой другой науке нет столько противоречащих друг другу
теорий, как в науке о праве. При первом знакомстве с нею получается
даже такое впечатление, как будто она только и состоит из теорий,
взаимно исключающих друг друга. Самые основные вопросы о су-
ществе и неотъемлемых свойствах права решаются различными
представителями науки о праве совершенно различно. Спор между
теоретиками права возникает уже в начале научного познания права;
даже более, именно по поводу исходного вопроса — к какой облас-
ти явлений принадлежит право — начинается непримиримое раз-
деление направлений и школ в интересующей нас науке. Достаточно
вспомнить наиболее существенные ответы на этот последний вопрос,
чтобы сразу получить яркое представление о том, в каком неопреде-
ленном положении находится эта сфера научного знания.
Большинство современных юристов неразрывно связывает право
с государством и его принудительной властью. Действительно, на пе-
реживаемой нами стадии культуры государство почти монополизи-
ровало установление норм права и надзор за их осуществлением.
Близкое участие современного государства во всем, что касается
права и его применения, является одним из самых характерных при-
знаков действующих теперь правопорядков. Поэтому многие теоре-
тики права приходят к заключению, что право не может существо-
вать без государства и что оно по самой своей природе — явление го-
сударственное. Согласно этой теории, право состоит из повелений,
исполнение которых гарантируется государственной властью.
Отдельные сторонники этой теории далеко не одинаково формули-
руют ее; различие в формулировках ее, благодаря которым получает-
ся очень много вариантов этой теории, зависит, главным образом, от
того, какое значение те или иные теоретики придают при определе-
нии существа права элементу принуждения. Однако общей чертой
360
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
для всех оттенков этой теории является признание того, что госу-
дарство имеет решающее значение для права. Таким образом, с точки
зрения этой теории, право всегда представляет из себя императив-
ное, или государственно-повелительное, явление.
Но против этой теории права возражают многие представители
науки о праве, указывая на то, что право возникает раньше государ-
ства и может существовать помимо него. Далее, они вполне справед-
ливо выдвигают то соображение, что при добровольном осуществле-
нии правовых норм, которое является наиболее распространенным
и нормальным типом соблюдения права, возможность вмешатель-
ства государства в случае несоблюдения предписаний права в боль-
шинстве случаев не играет никакой роли. Следовательно, осущест-
вление норм права не есть прямое следствие регулирующей и надзи-
рающей деятельности государственной власти. С другой стороны,
по их мнению, и процесс правотворчества, несмотря на громадный
рост и широкое распространение законодательной деятельности
современных государств, совершается не в законодательных учреж-
дениях, где право лишь формулируется, а в недрах общества, где оно
зарождается и созревает. Наконец, они настаивают на том, что и ор-
ганизация, и вся деятельность современных государств основаны на
правовых нормах, установленных в конституциях этих государств.
Все это заставляет их признавать деятельность государства, направ-
ленную на установление и осуществление права, лишь внешней обо-
лочкой современного правопорядка, не касающейся существа права.
Само по себе право, по их теории, есть явление социальное и состоит
из известного рода отношений между людьми, охраняемых самим
обществом.
Однако многих теоретиков не удовлетворяет ни первое, ни вто-
рое решение вопроса о существе права. Они утверждают, что и в том,
и в другом случае обращается внимание на нечто внешнее, привходя-
щее в право, а не на самое право. Исследуя природу права, они при-
ходят к заключению, что право есть явление нашего внутреннего,
психического мира. На связь права с психикой уже и раньше не раз
было обращено внимание; так, например, при анализе императивно-
го характера права указывалось на то, что право действует и осущест-
вляется благодаря человеческой воле. Но только в новейшее время
были сделаны попытки более широко и вместе с тем более последо-
вательно посмотреть на право с психологической точки зрения.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
361
Сторонники психологической теории права, рассматривающие
право как явление не только волевое, но и вообще психическое, и
притом как исключительно психическое явление, вместе с тем ут-
верждают, что право относится совсем к другой области явлений, чем
та, которую имеют в виду защитники двух вышеназванных теорий
права. Они стремятся доказать, что только душевные переживания,
обладающие известными свойствами, составляют право, все же ос-
тальное бывает относимо к праву только по недоразумению. Таким
образом, здесь мы имеем совершенно непримиримую противопо-
ложность взглядов не только по вопросу о существе права, но, что го-
раздо важнее, и по вопросу о той области явлений, к которой принад-
лежит право.
Основные теоретические противоречия даже относительно ис-
ходных точек, с которых начинается познание права, далеко, однако,
этим не исчерпываются. Еще важнее, чем вопрос о том, есть ли право
только внутреннее, психическое явление, или оно также и явление
внешнего социального мира, — вопрос о том, в каком отношении на-
ходится право к нравственности. Этот последний вопрос имеет уже
не только теоретическое, но и глубоко практическое, жизненное зна-
чение. И именно при решении его ученые и мыслители приходят
к наиболее противоположным взглядам. Прежде всего, чрезвычайно
странное впечатление производит то обстоятельство, что в совре-
менной научной литературе по общей теории права главный инте-
рес сосредоточен на установлении различия между правом и нрав-
ственностью и даже на противопоставлении их друг другу. Напротив,
сравнительно очень мало внимания уделяется вопросу о том, в чем
право и нравственность родственны и близки между собой'.
Правда, теоретики права, видящие свою основную задачу в уста-
новлении различия между правом и нравственностью, проводят по
* Впрочем, справедливость требует отметить, что у нас есть книга, которая
одухотворена идеей о невозможности отделить право от нравственности. Это
книга Н. И. Хлебникова «Право и государство в их обоюдных отношениях» (Вар-
шава, 1874). Автор ее говорит: «Бесполезно отыскивать различие права от нрав-
ственности, т. е. от идей добра и справедливости... полное отделение их немыс-
лимо, ибо доброе, справедливое и правовое находятся в постоянной связи,
составляя элементы единого духа. То, что мы сознаем первоначально как до-
брое, т. е. как должное, но добровольно исполняемое, мы затем смотрим на это
как на справедливое, и кончаем тем, что делаем его правовым» (С. 52).
362
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
большей части чисто формальное разграничение между ними. Так,
сторонники взгляда на право как на государственно-повелительное
явление видят отличие права от нравственности в том, что соблюде-
ние правовых предписаний может быть вынуждено государственной
властью, а соблюдение требований нравственности — не подлежит
принудительному осуществлению. Сторонники психологической те-
ории права усматривают эту разницу в том, что правовые душевные
переживания имеют двусторонний повелительно-предоставитель-
ный характер, а нравственные — только односторонний повелитель-
ный характер. Наряду с этим у защитников этих теорий мы встречаем
учение о том, что то или иное содержание совершенно безразлично
для правовых представлений: как явление, имеющее чисто формаль-
ные признаки, право приравнивается к действительно совершенно
безразличным в нравственном отношении явлениям и предметам.
У сторонников взгляда на право как орудие государственной власти
мы находим сравнение права с орудиями повседневной и техниче-
ски-промышленной жизни, например, с топором, которым можно и
исполнить полезную работу, и убить человека, или с динамитом, ко-
торый может послужить и созидательным, и разрушительным целям’.
Однако наиболее ярким показателем того, как противоположны
могут быть воззрения на отношение между правом и нравственнос-
тью, служат взгляды на право Л. Н. Толстого, который считает право
безусловным злом и явлением безнравственным, так как оно прибе-
гает к принуждению, т. е. насилию над человеком.
Но, с другой стороны, с тех пор, как возникли общие размышле-
ния о праве, всегда высказывался взгляд, что подлинное существо
права безусловно этично, как бы ни уклонялись отдельные, факти-
чески действующие правопорядки от требований нравственности.
’ Такой взгляд на право отстаивает Г. Ф. Шершеневич. По его словам, «нельзя
отрицать, что право, как динамит, — средство, при помощи которого можно
сделать и добро, и зло» (Шершеневич Г. Ф. Курс гражданского права. Казань,
1901. Т. 1. С. 48). В другом месте он говорит: «Право есть сильное орудие, опасное
в одних руках, благодетельное в других. Топором можно срубить лес для пост-
ройки избы, но топором можно и человека убить. Все дело в том, чтобы право,
как и топор, находилось в таких руках, в которых орудие оказалось бы полез-
ным, а не опасным» (см.: Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1910-1912.
С. 367; ср.: Он же. Оправдание права // Вопросы философии и психологии.
Кн. 107. С. 125).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 363
Это учение о далеко не безразличном, а глубоко нравственном ха-
рактере права в его подлинной сущности особенно энергично и
последовательно отстаивалось школой естественного права. Среди
современных нам теорий права, наряду с вышеуказанными учения-
ми, видящими свою задачу в противопоставлении права нравствен-
ности, можно указать и учения, настаивающие на том, что в своей
основе право имеет нравственный характер. Если у нас со стороны
Л. Н. Толстого нравственный характер права подвергся, может быть,
наиболее решительному отрицанию, то и самый выдающийся наш
философ, В. С. Соловьев, выступил с особенной энергией на защиту
нравственной связи между правом и нравственностью. Связь эту
стараются расторгнуть не только те, кто подобно Л. Н. Толстому ис-
ходит из абсолютного значения нравственных начал, но и те, кто
подобно Б. Н. Чичерину исходит из прямо противоположного
утверждения об абсолютном значении правового начала. В. С. Со-
ловьев в своем этюде «Право и нравственность», который в перера-
ботанном виде вошел и в его основное философское сочинение
«Оправдание добра», одинаково восстал против всех учений, рас-
торгающих союз между правом и нравственностью. Вместе с тем он
привел неопровержимые доказательства в пользу того, что подлин-
ное существо права обладает нравственным характером. Однако
это коренное свойство права, роднящее его с нравственностью,
определяется различными учеными далеко не одинаково. Одни
учат, что право заключает в себе тот минимум нравственных требо-
ваний, который обязателен для всех’; другие готовы даже доказы-
вать, что все несогласное с требованиями нравственности в дей-
ствующих правопорядках не есть право”; наконец, третьи считают,
что только в процессе культурного развития — углубления челове-
* Этот взгляд на отношение между правом и нравственностью впервые был
формулирован Г. Еллинеком. См.: Jellinek G. Sozialethische Bedeutung von Recht,
Unrecht und Strafe. Wien, 1878. S. 53 ff-; 2 Aufl. — 1908 (русск. пер. — Еллинек Г.
Социально-этическое значение права, неправды и наказания. С пред. П. И. Нов-
городцева. М., 1910. С. 60 и сл.). Ср.: Соловьев В. С. Оправдание добра. Нравствен-
ная философия. Сочинения. Т. VII. С. 381.
” На этой точке зрения стояли защитники старого естественного права. См.:
Trendelenburg Ad. Naturrecht auf dem Grunde der Ethik. 2 Aufl. Leipzig, 1868. S. 83.
В самое последнее время в защиту этой точки зрения на право у нас выступил
К- А Кузнецов (Очерки по теории права. Одесса, 1915. С. 55).
364
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ческого самосознания и творчества новых общественных форм
может быть достигнута полная гармония права и нравственности*
Уже перечисленные и кратко охарактеризованные нами теории
права показывают, как глубоки противоречия во взглядах относитель-
но существа права и основных его свойств, высказываемые в современ-
ной научно-правовой и философской литературе. Противоречия эти
будут делаться все более многочисленными и разносторонними, чем
дальше мы будем рассматривать различные учения о праве. Такое со-
стояние современных научно-правовых теорий очень часто вызывает
крайне пессимистическое отношение к самой науке о праве. Однако
достаточно установить причину неудовлетворительного состояния
современного научного знания о праве, чтобы убедиться в том, что
пессимизм здесь совершенно неуместен.
Если различные ученые и мыслители приходят к прямо противо-
положным решениям основных вопросов, касающихся существа
права, то это объясняется тем, что не выяснен и не решен предвари-
тельный вопрос о характере самой науки о праве. Последняя слага-
лась под различными влияниями, созданными посторонними для
нее научными течениями и не имевшими прямого отношения к ее
основным свойствам. Эта зависимость науки права от самых разно-
образных идейных течений и привела к тому, что в ней накопилась
такая масса противоречащих друг другу теорий.
Наиболее часто наука о праве обосновывается и построяется
на тех идеях и на том материале, которые вырабатываются в дог-
матической юриспруденции. Это вполне понятно, так как разра-
боткой науки о праве заняты, главным образом, юристы, интересы
которых сосредоточены в догматическом изучении и исследова-
нии права. У нас типичным примером такого обоснования и ори-
ентировки науки о праве на идеях и материале, доставляемых дог-
матической юриспруденцией, может служить «Общая теория
права» Г. Ф. Шершеневича. Книга Г. Ф. Шершеневича выросла из
общей части его «Курса гражданского права»; отделы ее, посвящен-
ные праву, воспроизводят в существенных чертах высказанное ав-
’ Такой взгляд на отношение между правом и нравственностью отстаивают
сторонники возрождения естественного права в его новой формулировке.
См.: Новгородцев П. И. Нравственный идеализм в философии права // Пробле-
мы идеализма. М., 1902. С. 236-294.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
365
тором при систематическом исследовании и изложении граждан-
ско-правовой догматики. Правда, сам Г. Ф. Шершеневич, несом-
ненно, стремился дать более широкое общефилософское и
антрополого-социологическое обоснование своей общей теории
права. Устанавливая свою задачу, он указывает на то, что «фило-
софия права не может быть построена на одних юридических
науках» и что «право, в его целом, есть понятие социологическое,
а не юридическое». Но выполнение этой задачи не удалось
Г. Ф. Шершеневичу, и в его книге мы не находим «права в его
целом», а только ту сторону его, которая интересует юриста-дог-
матика. Как по методу, так и по материалу «Общая теория права»
Г. Ф. Шершеневича оказалась ориентированной по преимуществу
на юридической догматике. Поэтому и понимание сущности права
в ней чисто юридико-догматическое; оно ограничено представле-
нием о том, что к праву относятся только те нормы, которые под-
лежат ведению судебных инстанций, т. е. главным образом граж-
данское и уголовное право; напротив, большая часть государ-
ственного и международного права и все обычно-правовые нормы,
относительно применения которых не состоялось еще судебного
решения, исключены, согласно этому взгляду, из сферы права.
Наряду с ориентировкой науки о праве на догматической юрис-
пруденции мы находим в научно-правовой литературе и ориентировку
ее на других специальных научных дисциплинах; в одних случаях ее
ориентируют на социологии, в других — на психологии. К периоду
особой популярности у нас социологии, т. е. к концу семидесятых
годов, относится замечательная по своей последовательности разра-
ботка основных проблем науки о праве с социологической точки зре-
ния, представленная С. А. Муромцевым в его сочинении «Определение
и основное разделение права». В общем та же социологическая точка
зрения на право положена в основание и получившего у нас большое
распространение сочинения Н. М. Коркунова155 «Лекции по общей
теории права», но в нем менее последовательно проведено чисто со-
циологическое истолкование правовых явлений, так как сделаны
большие уступки юридико-догматическому направлению. Напротив,
теперь, когда громадное значение придается психологии, а психоло-
гическое истолкование всего, что касается человека, считается мно-
гими по преимуществу научным, наибольшее внимание обращает на
себя психологическая теория права. У нас она представлена лучше,
366
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
чем в других западно-европейских литературах, благодаря замеча-
тельному труду Л. И. Петражицкого «Теория права и государства
в связи с теорией нравственности». Само собой понятно, что как
только меняется научная дисциплина, которая служит для ориенти-
ровки науки о праве, тотчас же изменяется и взгляд на то, к какой об-
ласти явлений надо причислить право. Таким образом, в зависимости
от признания той или иной области научного знания исходной для
построения науки о праве одни ученые причисляют право к госу-
дарственно-повелительным явлениям, другие — к социальным, а
третьи — к явлениям психическим. С другой стороны, в соответствии
с различными точками зрения на характер самой науки о праве, ре-
шается и вопрос о том, где провести границу между правовыми и не-
правовыми явлениями. Вполне естественно, что ученые, придержи-
вающиеся взгляда на право как на социальное явление, считают, по
преимуществу, правовым все то, что составляет социальную сторону
права, все же не относящееся к ней они так или иначе исключают из
области права. Напротив, сторонники психологической теории права
ограничивают область права лишь душевными переживаниями, а все
остальное в праве они объявляют не-правом; для большей же убеди-
тельности своей новой классификации явлений, связанных с правом,
они отвергают всю старую терминологию и придумывают свои соб-
ственные новые термины. Этим путем и получается вся та масса край-
не противоречивых решений основных вопросов относительно су-
щества права, на которую мы указали выше как на наиболее харак-
терную особенность современного состояния научного знания
о праве.
Все вышерассмотренные теории права, несомненно, свидетель-
ствуют о том, что науку о праве можно ориентировать и на догма-
тической юриспруденции, и на социологии, и на психологии. Но воз-
можность ориентировки науки о праве на столь противоположных
научных дисциплинах, как по их предмету исследования, так и по их
методу, заставляет признать эту возможность лишь фактически осу-
ществляемой, а не научно оправдываемой. В самом деле, если эти
ориентировки могут производиться на таких не похожих друг на
друга областях знания, как, например, социология и психология, то
ни одна из них не является правильной. Однако все-таки они осуще-
ствимы, и порознь каждая из них приводит к очень интересным на-
учным результатам. Только все вместе они превращают науку о праве
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
367
в собрание взаимно противоречащих и исключающих друг друга те-
орий и взглядов. Все эти факты заставляют нас придти к заключению,
что ориентировка науки о праве на какой-нибудь одной специаль-
ной дисциплине гуманитарно-научного знания методологически не-
правильна; ввиду же того, что эта ориентировка на каждой из гумани-
тарных наук все-таки возможна и приводит к известным научным
результатам, хотя лишь частично верным, естественно сделать пред-
положение, что науку о праве следует ориентировать на всей сово-
купности гуманитарных наук. Очень важным доводом в пользу
этого методологического требования может служить и то соображе-
ние, что право не может быть отнесено только к одной стороне куль-
турной жизни человека, т. е. или к государственной организации, или
к общественным отношениям, или к душевным переживаниям, так
как оно одинаково связано со всеми ими.
Однако чрезвычайно легко выставить требование ориентиро-
вать науку о праве на всей совокупности гуманитарно-научного
знания, но осуществить его очень трудно. Гуманитарные науки
не представляют из себя единую и цельную область научного
знания, а состоят из простой суммы наук о человеке и его куль-
турной жизни. Если мы будем последовательно или попеременно
ориентировать науку о праве на каждой отдельной дисциплине,
относящейся к области гуманитарных наук, стремясь притом не
оставить ни одной из них в стороне, то мы получим не синтети-
чески цельный, а лишь эклектический, сборный результат. Дейст-
вительно, элементы эклектизма довольно сильны в научной лите-
ратуре о праве; особенно много их в теоретических построениях
Н. М. Коркунова; присутствие их сказывается в некоторых уступ-
ках социологическому направлению в «Общей теории права»
Г. Ф. Шершеневича; один Л. И. Петражицкий вполне последовате-
лен в проведении психологической точки зрения на право, что и
приводит его часто к парадоксальным выводам. Но, помимо эклек-
тизма, идя по пути ориентировки науки о праве на всех гумани-
тарных науках, мы натолкнемся на совершенно неразрешимое
противоречие: ведь наука о праве является тоже одной из гумани-
тарных наук и в принципе должна быть признана равноправной
со всеми ими; следовательно, если мы будем ориентировать науку
° праве на каждой из гуманитарных наук, то и каждую из них мы в
свою очередь должны ориентировать на науке о праве. Ясно, что
368
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
такая взаимная ориентировка гуманитарных наук друг на друге не
может составить прочного методологического фундамента ни для
одной из них.
Все это заставляет нас придти к заключению, что мы не можем
методологически правомерно ориентировать науку о праве непо-
средственно на совокупности гуманитарных наук. Эта задача ориен-
тировки науки о праве на гуманитарно-научном знании в его целом
осуществима только при посредстве как той аналитической и крити-
ческой проверки, так и того объединяющего разрозненное научное
знание синтеза, которые даются философией вообще и философией
культуры в частности. Итак, для того, чтобы наука о праве была ме-
тодологически правильно построена, она должна быть ориентирова-
на не на той или иной гуманитарно-научной дисциплине и не на
всей совокупности их, а прежде всего на философии культуры и
только при посредстве ее — на всей сумме гуманитарных наук,
объединенных при помощи философии в цельную систему научного
знания.
Чрезвычайно интересную попытку построить научное знание
о праве, исходя из философии, представляют труды Р. Штаммлера.
По своим философским взглядам Р. Штаммлер — сторонник крити-
ческой философии Канта, а в понимании последней он первона-
чально, несомненно, следовал за Г. Когеном, почему его часто и
причисляют к марбургской философской школе, во главе которой
стоит Г. Коген. Из целого ряда трудов Р. Штаммлера, вышедших на
протяжении последней четверти столетия, для нас представляют
особенный интерес три его сочинения. Сперва в сочинении
«Хозяйство и право с точки зрения материалистического понима-
ния истории», которое есть и в русском переводе, он изложил свою
социально-философскую систему, затем он посвятил две книги —
«Учение о правильном праве» и «Теория юриспруденции»’, не пере-
веденные пока на русский язык, — по преимуществу философии
права. Надо признать, что исходная точка зрения, принятая
Р. Штаммлером для построения познания права, именно ориенти-
ровка и обоснование этого познания на философии, обладает не-
сомненным гносеолого-методологическим превосходством перед
'Stammler R. Die Lehre von dem richtigen Rechte. Berlin, 1902; Stammler R.
Theorie der Rechtswissenschaft. Halle, 1911-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 369
попытками обосновать научное знание о праве на какой-нибудь
одной из специальных гуманитарно-научных дисциплин. Но, от-
вергнув методологическую правомерность самостоятельного обос-
нования отдельных гуманитарных наук и обратившись к филосо-
фии, Р. Штаммлер ударился в противоположную крайность: он слил
науку о праве с философией. Согласно идеям, изложенным в его
первом сочинении, сущность права может быть познана только в
социальной философии, в которой социальный мир познается
лишь как целое, притом на основании одного только телеологиче-
ского принципа, т. е. монистически в узком значении этого терми-
на. Из последующих его трудов надо вывести заключение, что он
признает самостоятельное значение в процессе познания права и
за философией права, однако именно только потому, что и она, в
его толковании, основывает свое познание на установленных им
раньше философских критериях. Таким образом, если интересы
Р. Штаммлера в постепенной обработке им своей философской
системы, несомненно, передвинулись от социальной философии к
философии права, то неизменным осталось его исходное убежде-
ние, что единственным способом истинного познания права явля-
ется философское его познание. С его точки зрения, научное зна-
ние о праве всецело растворяется в философии, и в частности в со-
циальной философии и философии права. Даже чисто описательные
юридические дисциплины, как догматическая и историческая
юриспруденция, в своих формальных предпосылках, согласно его
системе, не только всецело зависят, но и непосредственно созида-
ются благодаря чисто философским категориям мышления.
Еще дальше по пути растворения науки о праве в философии
пошел первоначальный руководитель Р. Штаммлера в проблемах
философии Г. Коген. Его взгляды на интересующий нас вопрос
изложены во второй части его системы философии, посвящен-
ной «Этике чистой воли»’ В нашей научной литературе высказа-
но мнение, что «Этика чистой воли» Г. Когена «представляет
собою выдающееся явление в истории юридических теорий, так
как она содержит в своих понятиях критику силы юридического
суждения, т. е. юридическую теорию, базирующуюся в научной
* Cohen Н. Ethik des rcinen Willens. 2 Aufl. Berlin, 1907.
370
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
логике и научной этике»’ Но если мы обратимся к самой «Этике»
Г. Когена, то мы не найдем в ней «юридической теории» в точном
смысле этого термина, т. е. систематического изложения научных
знаний о праве. В своей «Этике чистой воли» Г. Коген делает по-
пытку построить философию культуры, опираясь на то, что по-
знано совокупностью гуманитарных наук, или, по немецкой тер-
минологии, наук о духе. Философию культуры Г. Коген строит по
аналогии с выработанной им в первой части его философской
системы — «Логике чистого познания»” — философией природы,
которую он созидает из научно познанного всею суммою теоре-
тического и описательного естествознания. Как в философии
чистого познания Г. Коген, ориентируясь на естественно-науч-
ном знании, показывает мир природы в его онтологической сущ-
ности, так в философии чистой воли он ставит своей задачей, ос-
новываясь на знании, добытом науками о духе, показать деонто-
логическую сущность мира культуры, взятого в его целом.
Направив свой интерес, с одной стороны, на мир природы в его
целом, как он дан в естественно-научном познании, с другой —
на мир культуры, познанный как целое, в совокупности наук о ду-
хе, он не интересуется ни методологическими свойствами каж-
дой отдельной естественной или гуманитарной науки, ни теми
или иными путями познания, которыми пользуется та или другая
наука, принадлежащая к одной из двух названных групп наук. Все
внимание его обращено на познанный предмет или на уже го-
товое научное знание, добытое отдельными науками; притом
последнее интересует его не в отрывочном и частичном виде, как
оно дано специальными научными дисциплинами, а в связной
* Это мнение высказал В. А. Савальский как вывод из своего исследования
«Основы философии права в научном идеализме. Марбургская школа филосо-
фии: Коген, Наторп, Штаммлер и др.». Ср.: Вопросы философии и психологии.
Кн. 105(1910). С. 370.
” Cohen Н. System der Philosophic. Erster Teil: Logik der reinen Erkenntniss. Berlin,
1902. Задача онтологии выявить истинно сущее бытие, задача деонтологии по-
казать истинно сущее долженствование. Долженствование рассматривается при
этом как особый вид бытия, на чем особенно настаивает Г. Коген. Онтология и
деонтология Г. Когена не трансцендентна и не догматична, а имманентна и
строго гносеологична. Это и дает ему право противопоставлять свою философ-
скую систему чисто метафизическим системам.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
371
целости его, создаваемой всей совокупностью наук, так как толь-
ко цельное научное знание служит философскому постижению
объекта всякого познания — мира природы и мира культуры.
Поэтому, например, в «Логике чистого познания» Г. Когена сов-
сем не интересует проблема чисто математического познания,
ибо в системе его философии она растворяется в системе мате-
матического естествознания. Созидая дальше свою систему фи-
лософии в «Этике чистой воли», он устанавливает аналогию между
значением математики для наук о природе и знанием науки о пра-
ве для всей совокупности наук о духе. Установлением этой ана-
логии между наукой о праве и математикой он целиком опреде-
ляет свое понимание методологической природы науки о праве.
Для него наука о праве существует только как составная часть в
познании социального целого, иными словами, он растворяет
проблему познания сущности права в проблеме познания сущ-
ности оформленной правом общественной жизни. Принимая во
внимание этот философско-систематический характер «Этики
чистой воли» Г. Когена, в ней так же нельзя искать юридической
теории, как в его «Логике чистого познания» нельзя искать естест-
венно-научных теорий. Как та, так и другая предполагают со-
ответственное научное знание уже данным-, с своей стороны
они дают онтологическое и деонтологическое истолкование по-
знанного предмета. Итак, в «Этике чистой воли» Г. Когена мы не
познаем сущности права, как оно нам дано в эмпирической
действительности. Из нее мы только узнаем, что представля-
ет из себя право в деонтологическом ряду, если посмотрим на
него с точки зрения философской системы самого Г. Когена.
Таким образом, ни философская система Р. Штаммлера, ни тем
более философская система Г. Когена не могут дать нам правиль-
ных указаний относительно методологической природы науки
о праве и, в частности, относительно тех путей, по которым эта
наука должна двигаться, чтобы достичь истинного познания свое-
го предмета. Нельзя добыть руководящие методологические прин-
ципы, необходимые для построения науки о праве, ориентируя эту
науку на тех системах философии, которые сосредоточивают все
свое внимание на познанном предмете и берут научное знание о
пРаве, а равно и о других областях культуры как уже данное для
того, чтобы из этого знания строить или свою социальную фило-
372
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Софию, или свою философию культуры. Для этой цели надо обра-
титься к той философской системе, которая направляет свой ин-
терес на научное знание в процессе его созидания. Такова крити-
ческая философия Канта в ее подлинном и наиболее существенном
значении, а не в том своеобразном истолковании, которое придала
ей марбургская философская школа в лице как ее главы Г. Когена,
так и ее половинчатых последователей, представленных в филосо-
фии права Р. Штаммлером.
Несомненно, принципы критической философии нуждаются
в дальнейшей разработке для того, чтобы быть примененными
к запросам современного научного знания и, в частности, к по-
требностям гуманитарных наук в их новейшей постановке. Задачу
эту выполняет современное неокантианское движение, но пред-
ставители его понимают эту задачу очень различно и достигают
далеко не одинаковых результатов. По нашему глубокому убежде-
нию, наиболее плодотворно для развития научного знания вооб-
ще и гуманитарных наук в частности то направление в этом дви-
жении, которое представлено В. Виндельбандом, Г. Риккертом,
Э. Ласком и др., оно обращает главное внимание не на построе-
ние философских систем из научного знания, которое рассмат-
ривается как уже данное и научно познавшее свой предмет, а на
созидание нового научного знания путем анализа приобретен-
ных завоеваний науки и вскрытия тех методологических при-
нципов, которые лежат в основании отдельных научных дис-
циплин. Согласно с этим пониманием задач философского кри-
тицизма, В. Виндельбандом и Г. Риккертом были разработаны
вопросы, касающиеся методологической природы, своеобразного
научного интереса и особой цели познания, свойственных исто-
рическим наукам. То широкое распространение, которое получи-
ли идеи Виндельбанда и Риккерта, относящиеся к этой области
научного знания, тот живой отклик, который они встретили в кру-
гах специалистов-историков, и, наконец, приобретенное ими
очень большое число сторонников и последователей — все это,
несомненно, свидетельствует о плодотворности методологиче-
ской работы, произведенной этими философами. В том же на-
правлении, в котором разработан методологический характер ис-
торических дисциплин, представителями этого философского на-
правления ведется разработка и методологических основ других
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 373
гуманитарных наук’ Согласно с руководящими идеями философ-
ской школы В. Виндельбанда и Г. Риккерта, гносеолого-методоло-
гические принципы гуманитарно-научного знания могут быть
вполне выяснены только в связи с основными началами филосо-
фии культуры. Но философия культуры представителями этого
направления не строится в виде готовой и законченной деонтоло-
гической системы, как это сделал Г. Коген. Здесь в соответствии
с истинным духом философского критицизма она выявляется
в своих основных предпосылках в виде системы ценностей.
II
Наш анализ современного состояния науки о праве привел нас
к заключению, что ввиду связи этой науки со всей совокупностью гу-
манитарных наук для развития ее чрезвычайно важное значение
имеет направление, темп и интенсивность философского мышления.
В частности, не подлежит сомнению, что то возрождение филосо-
фии, которое началось пятьдесят лет тому назад под лозунгом «назад
к Канту», должно способствовать и более правильной постановке на-
учного знания о праве. Правда, мы видели, что обращение к филосо-
фии и поиски в ней руководящих идей могут приводить также к увле-
чениям и крайностям, грозящим лишить науку о праве всякого само-
стоятельного значения. Но в общем наука о праве постепенно
пробивает свою собственную дорогу, создавая чисто научное зна-
ние о праве.
Лучше всего можно убедиться в том, что наука о праве приоб-
рела самостоятельное значение, если рассмотреть, как складыва-
лись отношения между наукой о праве и философией за послед-
ние сто с лишним лет, начиная с «Критики чистого разума» Канта.
В деталях прослеживать исторические судьбы этих взаимоотно-
шений мы здесь, конечно, не можем. Но для нашей цели достаточ-
но остановиться на важнейших моментах интересующего нас ис-
торического развития.
’Для ознакомления с постановкой вопроса о научном познании права
особенно см.: Lask Е. Rechtsphilosophie // Die Philosophic im Beginn des
zwanzigsten Jahrhunderts. Festschrift fiir Kuno Fischer. Heidelberg, 1905
(2 Aufl. - 1907). Bd. IL S. 1-50; Windelband W. Einleitung in die Philosophic.
Tubingen, 1914. S. 301-332.
374
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
В «Критике чистого разума» Кант высказал мнение: «дойти до оп-
ределения очень приятно, однако нередко очень трудно. Юристы и
до сих пор ищут определения для своего понятия права»’. Это мнение
неоднократно цитировалось в научной юридической литературе
в течение XIX столетия, но так как его приводили вне связи с контек-
стом, то ему придавали совсем не то значение, какое оно имеет в на-
учно-философской системе Канта. Обыкновенно в этом мнении
видят приговор Канта относительно низкого уровня, на котором
стоит научное знание о праве. В действительности, однако, оно отно-
сится не к тому или иному состоянию науки о праве, а к предмету ее,
т. е. к самому праву. Кант считал, что дать определение понятия права
потому так трудно, что это понятие принадлежит, по его мнению,
к философским понятиям. Этот взгляд на характер понятия права
прямо высказан Кантом в том же отделе «Критики чистого разума».
Он утверждает, что, «строго говоря, понятия, данные a priori, напри-
мер, субстанция, причина, право, справедливость и т. п., не могут быть
определены».
Правда, через шестнадцать лет после выхода первого издания
«Критики чистого разума» сам Кант дал свое определение понятия
права. Оно дано им в первой части «Метафизики нравов», озаглав-
ленной «Метафизические основоположения учения о праве». Это и
есть хорошо известное определение понятия права Кантом, в осно-
вание которого положен принцип свободы. В современных терми-
нах это определение выражают обыкновенно в формуле: право есть
совокупность норм, устанавливающих и разграничивающих свобо-
ду лиц. Давая это определение, Кант, однако, не отказывался от
взглядов, высказанных им на определение понятия права в «Критике
чистого разума». В «Метафизике нравов», уже одно заглавие кото-
рой свидетельствует о том, что мы здесь имеем дело с чисто фило-
софским построением, он счел нужным еще особенно подчеркнуть,
что даваемое им определение имеет философское, а не эмпириче-
ское значение”. А согласно раньше высказанному им взгляду, «фило-
софские определения осуществляются только в форме экспозиции
' Kant Im. Kritik derreinenVernunft. Sammtliche Werke, herausg. v. G. Harten-
stein. Bd. III. S. 488, Anm. (русск. nep. H. Лосского, c. 408, прим.).
” Kant Im. Metaphysik der Sitten. Erster Teil. Metaphysische Anfangsgrande der
Rechtslehre. Werke, herausg. v. Hartenstein. Bd. VII. S. 27.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
375
данных понятий»; это значит, что они «осуществляются лишь ана-
литически, путем разложения (полнота которого не обладает апо-
диктической достоверностью)».
После Канта философское развитие приводило к тому, что за-
висимость науки о праве от философии не только не ослаблялась,
а, наоборот, постепенно даже усиливалась. Благодаря этому в пер-
вые десятилетия XIX столетия юриспруденция, поскольку она яв-
ляется чисто теоретической наукой, а не технической дисципли-
ной, попала в полное подчинение и зависимость от философии.
Проблемы чисто научного знания о праве разрабатывались в то
время только под видом философии права. Другого пути к научно-
му познанию права, кроме философского, тогда вообще не сущест-
вовало. Особенно ярким и авторитетным выразителем этой идеи
о полной зависимости науки о праве от философии являлся Гегель.
В своих «Основных чертах философии права» он исходил из того
положения, что «юриспруденция есть часть философии»*. Поэтому
в его философии права мы находим не исследование о праве,
а систему социальной философии, в которой, несомненно, зани-
мает очень видное место и право.
Но философия существует только в виде отдельных систем. В них
она живет и проявляет себя. Во все возрастающем ряде различных
систем, в постоянной и последовательной смене их выражается под-
линная сущность философии. Ведь в множественности систем обна-
руживает себя плюрализм тех начал, выявить которые и представить
в их целостной связи и составляет задачу философии. Отсюда и про-
истекает коренное формальное отличие философии от науки. Если
философии присущи универсализм и целостность, — которые не свой-
ственны науке, то, с другой стороны, ей чужды устойчивость и обще-
значимая убедительность, составляющие основную черту науки.
Поэтому пока наука о праве шла по путям, указанным философи-
ей, она не обладала достоинствами, характеризующими научное
знание. Но в то же время отсутствие этих достоинств не компенсиро-
валось теми преимуществами, которые присущи философскому зна-
нию. Это и приводило к тому, что в рассматриваемую нами эпоху в
философии права только вскрывались интересные соотношения
* «Die Rechtswissenschaft ist ein Teil der Philosophic»: Hegel G. W. F. Grundlinien
der Philosophic des Rechts. Werke. Bd. VIII. 3 Aufl. S. 22.
376
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
между идеями, но не создавались научные знания. Действительно,
в появившихся в первую половину XIX столетия сочинениях, посвя-
щенных «философии права», не было выработано ничего незыбле-
мого и устойчивого для научного познания права и эти сочинения не
продвинули научную разработку права вперед, несмотря на то, что
их было довольно много.
Полный упадок философии в половине XIX столетия естествен-
но привел с собой освобождение науки о праве от философии.
С этим упадком философии совпало и очень значительное разви-
тие позитивной юриспруденции. Эти обстоятельства, казалось, и
давали повод думать, что наука о праве в состоянии стать самостоя-
тельной. Провозвестником этого нового положения, которое было
создано для науки о праве одновременно и философским, и науч-
ным развитием, явился А. Меркель156. Его идеи о необходимости
новой постановки науки о праве развиты в статье «Об отношении
философии права к позитивной юриспруденции и к ее общей
части»*, которой открывалась первая книжка основанного в 1874 г.
венского «Журнала частного и публичного права современности»,
издаваемого проф. Грюнгутом. В этой статье А. Меркель доказывает,
что те основные принципы, которые разрабатываются в вводных
частях отдельных юридических дисциплин, должны подвергнуться
объединенной и общей разработке с точки зрения всей совокуп-
ности юридических дисциплин или права вообще. Таким образом и
должно быть выработано общее учение о праве или общая теория
его. Помимо этой общей теории права, по мнению А. Меркеля, нет
и не может' быть никакой философии права. «Если мы хотим, — го-
ворит он, — сохранить за словами “философия права" связь с объ-
ективно определенной частью нашей науки и будем стремиться,
чтобы эта связь до некоторой степени соответствовала тому, как
слова “философия права” до сих пор употреблялись, то мы можем
это осуществить только тем путем, что перенесем это имя на много
раз нами упоминавшуюся общую часть юриспруденции».
Эти идеи, которые были выработаны под влиянием, с одной сто-
роны, упадка спекулятивной философии, с другой — развития по-
зитивной юриспруденции, в конце концов нашли себе поддержку и
’ См.: Merkel Ad. Gesammelte Abhandlungen aus dem Gebiete der allgemeinen
Rechtslehre und des Strafrechts. Strassburg, 1899- Bd. I. S. 291 ff.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право УП
в новом повороте философской мысли. К этому времени начала
приобретать все большее распространение и популярность пози-
тивная философия. А позитивная философия видит задачу филосо-
фии в обобщении результатов отдельных наук. Таким образом, то,
что первоначально выдвигалось в качестве запросов чисто научной
обработки теоретических проблем юриспруденции, теперь было
признано согласным с требованиями позитивной философии, кото-
рую многие считают единственно правильной и даже единственно
возможной философией.
Последние десятилетия были посвящены осуществлению про-
граммы, начертанной А. Меркелем, и мы можем теперь видеть, к чему
это привело. Конечно, общая теория права не могла удержаться на
позиции лишь обобщающей науки. С этой точки зрения, задачи науки
о праве исчерпывались бы обобщением наших сведений о праве.
Но сами по себе обобщения представляют из себя абстракции, т. е.,
в конце концов, пустые места. Они могут дать сводку эмпирически
добытых знаний о явлениях, но не объяснить их. Следовательно, при
таком ограничении задач науки о праве она была бы лишена своего
существенного содержания. Фактически такое ограничение и не осу-
ществимо. Действительно, выше мы видели, что различные предста-
вители общей теории права для того, чтобы придти к научному по-
знанию права, должны искать опоры в отдельных специальных гума-
нитарных науках, т. е. или в социологии, или в психологии, или
в юридической догматике. При посредстве их они сообщают науке
о праве более существенное содержание, чем то, какое могут дать
одни обобщения. Но так как ни одна из этих наук не имеет никакого
преимущества перед другой и перед самой наукой о праве и так как
возможность ориентировать науку о праве на каждой из гуманитар-
ных наук в отдельности создает не только возможность, но и методо-
логическую обязанность ориентировать эту науку на всей совокуп-
ности гуманитарно-научного знания, то это и привело нас к убежде-
нию, что мы должны искать опоры в философии.
Однако обращение за содействием к философии подвергает науку
права новой опасности, так как она опять может попасть в то зависи-
мое и несамостоятельное положение, в каком она была сто лет тому
назад. Мы видели, что две современные более систематические обра-
ботки теоретических проблем права при помощи философских идей
действительно растворяют научное познание права в философии.
378
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но системы, в которые выливается философская мысль, подвержены
смене, следовательно, и науке о праве грозит крайне неустойчивое
положение, обусловленное сменой различных философских систем.
Однако, с другой стороны, истекшие сто лет не прошли для науки о
праве даром. В ней накопилось столько научных знаний, добытых
эмпирическим путем, что даже те философы, которые как бы возвра-
щают науку о праве к тому зависимому положению по отношению к
философии, в каком она находилась сто лет назад, совершенно не-
ожиданно должны склониться перед этими научными знаниями,
приобретенными чисто юридической мыслью. Это сказалось вполне
определенно на «Системе философии» Г. Когена.
В предисловий к «Этике чистой воли», первое издание которой
случайно вышло в столетнюю годовщину смерти Канта, Г. Коген сам
указал как на самую существенную особенность своей этики на то,
что «в ней сделана попытка ориентировать этику на юриспруден-
ции». Что область этики и область права родственны, это давно при-
знано в философии; обе эти области всегда относят к одному общему
отделу практической философии. Но в практической философии
первенствующее значение признавалось до сих пор за этикой.
Отсюда обыкновенно и следовала та подчиненная и зависимая роль,
которая уделялась области права. Г. Коген также исходит, несомнен-
но, из идеи о первенстве этики; и у него отдел сущего, создаваемый
человеческими действиями, выливается в систему этики, в которую
входит в качестве одного из элементов и право. Согласно его утверж-
дению, «право коренится в этике»’.
Но наряду с этим в его этике появляется и новое отношение к пра-
ву, так как при построении системы делается попытка ориентировать
эту этику на юриспруденции. Следовательно, и право благодаря тео-
ретической разработке, которой оно подверглось в юриспруденции,
приобретает самостоятельное значение для этики.
Правда, попытка Г. Когена ориентировать этику на юриспру-
денции не встретила сочувствия в среде большинства наших
юристов и философов права. Первый высказался по этому вопросу
Е. В. Спекторский; он следующим образом формулирует проблему,
выдвинутую Г. Когеном, и дает на нее ответ. «Итак, — говорит он, —
правоведение, по Когену, аналогично математике и в нем этика
* Cohen Я. Ethik. S. 227.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
379
должна быть ориентирована, чтобы стать аналогичною логике.
Можно ли согласиться с таким взглядом? Иными словами, может ли
фактическое нынешнее правоведение притязать на математиче-
скую достоверность? Нам кажется, что безусловно нет/. Соглашаясь
с Е. В. Спекторским, кн. Е. Н. Трубецкой особенно настаивает на «не-
возможности ориентировать этику в юриспруденции, т. е. в самом
учении о праве*. Он отрицает эту возможность «ввиду расхождения
права и нравственности, той пропасти, которая их разделяет».
Поэтому, по его мнению, «для того, кто попытается ориентировать
этику в юриспруденции, лучше избегать точных определений; есть
мысли, для которых неясность — единственное спасение»’’. Наконец,
П. И. Новгородцев утверждает, что «мысль об ориентировании этики
в юриспруденции совершенно неудачна»”*. Эти мнения и те аргумен-
ты, которые были приведены в пользу них, заставляют отнестись
с недоверием к идее Г. Когена. Если же эта идея нашла у нас и после-
дователей, то с их стороны не было представлено существенных
разъяснений ее или новых доказательств в защиту ее””
Однако вопрос об ориентировке этики на юриспруденции каса-
ется не только юристов, разрабатывающих философию права, но и
философов, избравших своей специальностью этику. А у последних
мы найдем совсем другую оценку попытки Г. Когена ввести новый
элемент в построение этики. Особенно интересно мнение историка
новой этики, недавно умершего профессора философии в Венском
университете Фр. Йодля. Он горячо приветствует мысль Г. Когена, вы-
ражая свое сочувствие ей в словах: «эту ориентировку этики на ос-
* Спекторский Е. В. Из области чистой этики // Вопросы философии и
психологии. Кн. 78. С. 401.
" Т])уб)ецкой Е. Н, кн. Панметодизм в этике. К характеристике учения Г. Ко-
гена // Вопросы философии и психологии. Кн. 97 (1909). С. 141,143.
*" Новгородцев П. И. Русский последователь Германа Когена // Вопросы фи-
лософии и психологии. Кн. 99 (1909). С. 657. Все вышеназванные авторы соеди-
няют глагол «ориентировать» с предлогом «в». Конечно, такое сочетание слов
более соответствует общеупотребительному смыслу слова «ориентировать». Но
Г. Коген и немецкие авторы употребляют в данном случае предлог «auf», а не «in».
К тому же слово «ориентировать» в применении к науке является синонимом
слова «обосновать». Поэтому в данном случае правильнее говорить — ориенти-
ровать на чем-нибудь.
*”* Всецело примкнул в этом вопросе к Г. Когену В. А Савальский в вышена-
званной книге.
380
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
новных понятиях юриспруденции я считаю счастливейшей и мето-
дологически важнейшей чертой работы Г. Когена»* С авторитетнос-
тью этого мнения, конечно, не может идти в сравнение мнение,
высказанное молодым ученым Йог. Вейзе в его диссертации
«Обоснование этики у Г. Когена». Но эта диссертация была одобрена
и допущена к защите заслуженным работником в области этики —
профессором философии в Эрлангенском университете П. Гензелем* **
При таких условиях не лишено значения и мнение Йог. Вейзе, вполне
совпадающее с мнением Фр. Йодля. Он признает «основную мысль
ориентировки этики на юриспруденции счастливейшим и плодо-
творнейшим шагом вперед в гогеновской этике»***
Итак, мы наталкиваемся на полную противоположность мне-
ний при оценке одного из основных моментов в построении этики
Г. Когеном. Было бы неправильно объяснять эти разногласия разли-
чием научных интересов и симпатий тех авторов, которые высказались
в таком противоположном смысле. Ведь именно представители этики
выразили сочувствие идее Г. Когена, а они являются естественными ох-
ранителями чистоты и независимости этики. Скорее следует объяснить
"jodlFr. Cohens «Ethik des reinen Willens» // Neue Fr. Presse. D. 10. Sept. 1905.
№ 14745. Literaturbeilage. S. 35.
**У нас П. Гензель известен как автор книги о Карлейле, которая вышла в
серии «Frommanns Klassiker der Philosophic» (Bd. XI; русск nep. — Петр., 1903).
Кроме этой книги, вышли две его работы по этике: Hensel Р. Ethisches Wissen und
Ethisches Handeln. Ein Beitrag zur Methodenlehre der Ethik. Freiburg, 1888; Hensel P.
Hautprobleme der Ethik. Leipzig, 1903. По своему общему философскому направ-
лению П. Гензель всецело примыкает к В. Виндельбанду и Г. Риккерту.
*" Weise Job. Die Begriindung der Ethik bei Hermann Cohen. Erlangen, 1911. S. 11.
Vergl. S. 16-17, 18, 19, 58-59- Особенно интересна заключительная оценка «Этики
чистой воли», даваемая Йог. Вейзе. Резюмируя свой анализ в общем выводе, он гово-
рит: «Wahrend uns also die Cohensche Ethik in der Fragestellung nach der Begrundiing
gegenilber der Kantischen Position keinen Fortschritt, sondern eher einen Riickschritt
bedeutet, miissen wir in dem Hinweis auf die Verbindung der Ethik mit Rechtswissenschaft
einen sehr wertvollen Beitrag fur die Wissenschaft der Ethik anerkennen». Отметив затем
те пункты, в которых ориентирование этики на юриспруденции, по его мнению,
выполнено Г. Когеном неправильно, он продолжает: «Doch hatte Cohens Ethik in den
Teilen, wo die Forderung der Orientierung erfullt wurde wie z. B. in dem Kapitel uber das
Selbstbewusstsein oder in dem uber die Selbstverantwortung, eine solche Fiille neuer
Anregungen und iiberraschender Resultate ergeben, dass es uns zweifellos erscheint, dass
hier eine Zukunftsaufgabe der wissenschaftlichen Ethik lieght. Zum mindesten erwarten
wir durch die Durchfiihrung dieser Forderung eine tiefgehende Umgestaltung der
Freiheitsfrage, eine Befreiung der Ethik aus der Abhangigkeit von psychologischen
Problemen» (Ibid. S. 58-59).
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
381
эти разногласия тем, что Г. Коген оставил неясными некоторые сто-
роны своей мысли об ориентировании этики на юриспруденции и
что она требует некоторых ограничительных пояснений. Усвоенный
Г. Когеном способ выражения путем афоризмов (что он, впрочем, удач-
но сочетает с логической связностью речи) позволяет ему, намечая
выпуклые места своей мысли, не вполне договаривать ее. Конечно, как
философ и не специалист по отдельным частным наукам, он и не
может входить в детали. Но в интересующем нас вопросе он обязан
был быть гораздо более точным и ясным. Ведь из его формул не впол-
не ясно, на какой юриспруденции он ориентирует этику.
При решении вопроса о том, на чем ориентирует Г. Коген свою
этику, у некоторых философов права естественно явилось предполо-
жение, что в первую очередь и главным образом он должен ее ориен-
тировать на общей теории права, так как последняя представляет
собою дисциплину, наиболее близкую к этике. Но на основании кос-
венных данных мы должны придти к заключению, что Г. Коген не мог
иметь в виду общей теории права при построении своей этики. Более
внимательное ознакомление с этикой Г. Когена должно убедить каж-
дого, что в ней общая теория права и ее основные проблемы по боль-
шей части обойдены молчанием. Так, вполне справедливо было ука-
зано на то, что для этики Г. Когена не существует вопроса о понятии
права*. Поэтому и вопросы об оправдании и цели права как такового
оставлены в ней в стороне. Так же точно мы ничего не найдем в этике
Г. Когена по вопросу об объективном и субъективном праве и их вза-
имоотношении. Напротив, другие явления и понятия правовой
жизни, как, например, правоотношение, субъект и объект права,
взяты в этике Г. Когена совсем не в том разрезе, в каком они интере-
суют общую теорию права. Только одно обстоятельство может дать
повод подумать, что Г. Коген имеет в виду и общую теорию права;
именно, он принимает во внимание учения школы естественного
права и исторической школы юристов. Но эти учения уже издавна
стали достоянием всей области практической философии; в этом
' По поводу этого кн. Е. Н. Трубецкой говорит: «Замечательно, что Коген не
выполнил той основной и элементарной обязанности, которую налагала на
него его теория; он не сделал даже попытки определить право; поэтому остается
неизвестным, в чем, собственно, он хочет ориентировать свою этику; в чем же
заключается то явление, которое рассматривается в юриспруденции, и как ши-
рока область последней» (Там же. С. 142).
382
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
общем социально-философском их значении Г. Коген и считается
с ними. Таким образом, в этике Г. Когена совершенно отсутствует все
то, что составляет существенное содержание общей теории права.
Следовательно, он и не может ориентировать свою этику на общей
теории права.
Если в противоположность этому мы присмотримся к тем поняти-
ям, которые Г. Коген берет из области права, то мы должны будем при-
знать, что его этика ориентирована на догматической юриспруденции,
а не на общей теории права. Так, уже в предисловии к своей «Этике
чистой воли» Г. Коген говорит, что «этика должна для своих проблем
личности и действия критически подслушать методику точных поня-
тий юриспруденции». Но вполне точные юридические понятия выра-
батываются пока только в догматической юриспруденции. Здесь в
силу практических потребностей выше всего ставится методика
точности; перед нею часто должна отступать на задний план ме-
тодика теоретической достоверности. Однако еще яснее видно, что
Г. Коген стремится ориентировать этику на догматической юриспру-
денции из того решающего все направление его этики места, где он
показывает, почему юриспруденция, с его точки зрения, имеет опреде-
ляющее значение для построения этики. Указывая на то, что этика не
может взять понятия «действия» из истории, что там оно лишено опре-
деленности, так как в него вплетена масса психических элементов, он
затем говорит: «иначе обстоит дело в юриспруденции. В ней прежде
всего идет вопрос о действиях. Поэтому, конечно, не случайность, что
слово “действие” сделалось основным словом юридической техники:
actio есть действие и иск. Право, которое не защищено иском, не есть
право. Поэтому также понятие “действия” юридически связано с поня-
тием “защиты иском” Констатирование права осуществляется в про-
цессе. Поэтому, с другой стороны, и понятие права связано также с по-
нятием действия. Действие как actio означает хотя и не правовое при-
тязание, но притязание судебное. Таким образом, право вложено
в действие, как в свое возникновение и свое подлинное содержание.
Ибо форма права не есть лишь внешняя форма, а также не только важ-
ный символ; она — методическое средство для того, чтобы найти, от-
крыть и создать право. Это двойное значение имеет действие как actio-,
оно есть вместе действие и содействие (Handlung und Behandlung).
Итак, мы познаем внутреннее значение, которое присуще юридичес-
кой технике; а отсюда мы учимся познавать методическую ценность
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
383
юриспруденции. Эту методическую ценность нельзя относить лишь к
социальным наукам; напротив, она распространяется на науки о духе
вообще, следовательно, также и на этику»* Из этих рассуждений
Г. Когена мы видим, что его интересуют чисто догматические понятия
юриспруденции. Особенно характерно, что он придает громадное
значение юридической технике ввиду методической точности ее при-
емов. Но как философ, стремящийся выявить и развернуть подлинную
сущность или, если можно так выразиться, должно-бытие культурной
общественности, он рассматривает юридические понятия не в том по
преимуществу формальном значении, в каком они важны для юриста-
догматика, а берет их как деятельную силу, творящую самую обще-
ственность. Если мы и дальше проследим, что извлекает «Этика чистой
воли» из юриспруденции, то мы найдем в ней все основные понятия
юридической догматики претворенными в созидательные категории
общественного существования людей. Таковы, например, субъект и
объект права, юридическое лицо, корпорация и государство, правовое
отношение и правовой институт, правовая сделка и договор, правона-
рушение, преступление и проступок, умысел и неосторожность и т. д.,
и т. д. Коротко говоря, в «Этике чистой воли» можно найти до семиде-
сяти терминов, выработанных догматической юриспруденцией. Между
прочим, автор ее очень любит пользоваться латинскими терминами из
Corpus juris civilis, получившими широкое распространение благодаря
пандектным курсам15' Ввиду всех этих обстоятельств не может быть
никакого сомнения в том, что Г. Коген ориентирует свою этику имен-
но на догматической юриспруденции.
Впрочем, сама мысль об ориентировании этики на общей теории
права была бы несостоятельна. Ведь выше мы убедились, что в общей
теории права по основным вопросам отстаиваются исключающие
друг друга теории. Следовательно, в ней еще не созданы те предпо-
сылки, которые превращали бы ее в науку, могущую послужить целям
ориентировки. Большинство возражений, приведенных против ори-
ентирования этики на юриспруденции, имеют в виду именно ориен-
тирование ее на общей теории права, и постольку они совершенно
правильны.
Напротив, достаточно вдуматься в саму задачу ориентирования
этики на юриспруденции, чтобы признать, что такая задача при совре-
* Cohen И. Ethik. 2 Aufl. S. 64-65.
384
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
менном состоянии юриспруденции осуществима только в смысле
ориентирования этики на догматической юриспруденции. Ибо толь-
ко догматическая юриспруденция создает полнотуразработки своих
понятий, точность и устойчивость их. Правда, укажут на то, что дог-
матическая юриспруденция зависит от общей теории права, она ищет
у нее поучений и руководства, а так как общей теории права присущи
свойства, противоположные тем, которые характеризуют юридиче-
скую догматику, то ее недостатки должны отражаться и на догматиче-
ской юриспруденции. Теоретически это совершенно верно. Но не надо
упускать из виду, что догматическая юриспруденция только тогда при-
нуждена обращаться к общей теории права, когда под влиянием пере-
мен, назревающих в правовой жизни самого общества, возникает со-
мнение в теоретической достоверности ее понятий, в правильности и
совершенстве ее формул и справедливости ее решений. К тому же
и здесь догматик не может ждать, пока будет произведена необходимая
теоретическая работа и будет установлено научно вполне достоверное
решение. Для него важнее, чтобы был определенный ответ, чем чтобы
этот ответ был правильным с общенаучной точки зрения. Высшее благо
для юриста-догматика —устойчивость правопорядка, а эта устой-
чивость требует, чтобы на все возникающие вопросы былиуже гото-
вые, вполне однообразные ответы. Ведь догматическая юриспруден-
ция существует для практических, а не для чисто научных целей.
Только при ее посредстве правовая жизнь неукоснительно и однообраз-
но определяется и регулируется правовыми нормами. Поэтому и посту-
латы у догматической юриспруденции совсем иные, чем у общей теории
права. Догматическая юриспруденция должна рассматривать всякое
действующее право как замкнутую систему, свободную от пробелов и
обладающую постоянством, устойчивостью и законченностью. На-
против, общая теория права должна считаться с тем, что право есть ис-
торическое явление, изменяющееся вместе с общественными отноше-
ниями, и что ни одна система действующего права не может обладать
законченностью и не свободна от пробелов. Следовательно, догмати-
ческая юриспруденция как таковая сохраняет свои преимущества,
даже несмотря на то, что при решении общих и чисто теоретиче-
ских вопросов она уступает первенство общей теории права’.
’ Из названных выше философов права, отнесшихся отрицательно к попытке
Г. Когена ориентировать этику на юриспруденции, один Е. В. Спекторский обра-
Социальные науки и право. Отдел второй. Право
385
Практический характер догматической юриспруденции приводит
к тому, что она отражает и выражает в себе действующее право и
самый правопорядок. Таким образом, когда Г. Коген ориентирует
свою этику на догматической юриспруденции, он вместе с тем
ориентирует ее и на самом праве, действующем, осуществляю-
щемся и определяющем жизнь современных обществ. Последнее для
Г. Когена самое важное. Ведь его интересует не система абстрактных
понятий, и он отнюдь не стремится их определять, разъяснять и из-
лагать подобно юристам-догматикам. Задача его состоит в том, чтобы
показать эти понятия в их творческой деятельности и этим путем вы-
явить деонтологическую сущность культурной общественности.
Попытка Г. Когена ориентировать этику на юриспруденции пред-
ставляет знаменательнейший факт в истории науки о праве. Здесь
впервые научное знание, вырабатываемое одним из отделов юрис-
пруденции, послужило материалом для построения части фило-
софской системы. За этой попыткой сохраняется важное принципи-
альное значение, несмотря даже на то, что ее осуществление далеко
нельзя признать удачным". Ведь до сих пор только наука о праве стре-
тил внимание на то, что Г. Коген стремится ориентировать этику на догматиче-
ской юриспруденции. Но при оценке этой попытки Е. В. Спекторский придал
первостепенное значение проводимой Г. Когеном аналогии между юриспруден-
цией и математикой, которая несостоятельна во многих отношениях. Именно с
этой точки зрения он критикует и опровергает попытку ориентировать этику на
юриспруденции. Проследив для этого главнейшие фазисы в историческом разви-
тии юриспруденции, он совершенно правильно доказывает, что «чистой этике
нечего ожидать математической достоверности от современного факта догмати-
ческого правоведения» (Там же. С. 408). К сожалению, он не обратил внимания на
то, что не только современной, но и вообще всякой догматической юриспруден-
ции по существу чужда математическая достоверность, так как она служит по пре-
имуществу практическим целям. Но это служение практическим целям сообщает
догматической юриспруденции указанные в тексте черты, благодаря которым
идея об ориентировании этики на юриспруденции становится приемлемой.
’ Выполнение Г. Когеном поставленной им себе задачи — ориентировать
этику на юриспруденции — не может быть признано удачным потому, что он,
во-первых, не определил отношение этики к общей теории права и ее пробле-
мам, а во-вторых, припутал к вопросу об ориентировании этики на юриспру-
денции аналогию между юриспруденцией и математикой. Наоборот, мы не мо-
жем признать справедливым упрек, который делает Г. Когену Йог. Вейзе за то,
что он при основоположении чистой воли не опирался на юриспруденцию.
Йог. Вейзе утверждает: «Man hat wohl em Recht sich zu wundern, dass derseble
Wann, der die Forderung aufgestellt hat, dass aus der Rechtswessenschaft die Ethik
entwickelt und in ihr begriindet werden muss, in seiner Grundlegung des reinen
386
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
милась опираться на философию, теперь и философия почувствова-
ла потребность искать опоры в научном знании, вырабатываемом
одною из отраслей науки о праве. Сочувственное отношение к на-
чинанию Г. Когена других философов, хотя бы Фр. Йодля,
П. Гензеля, Йог. Вейзе, служит свидетельством в пользу целесообраз-
ности его. Не подлежит сомнению, что здесь мы имеем бесспорный
показатель того, что наука о праве начинает эмансипироваться от
философии. Она стремится стать в то же относительно независимое
положение, в какое в свое время стало естествознание. Конечно, это
освобождение далеко еще не окончательно совершившийся факт.
Мы видели, что та же «Этика чистой воли» заключает в себе и отрица-
ние истинной самостоятельности науки о праве, когда она прирав-
нивает юриспруденцию к математике и рассматривает право лишь
как форму общественной жизни*. Теперь для нас должна быть ясна и
причина такого умаления значения науки о праве со стороны
Г. Когена. Она заключается в том, что Г. Коген проглядел общую тео-
рию права и почти отождествил науку о праве с догматической
юриспруденцией. Но это не упраздняет принципиального значения
попытки Г. Когена по-новому определить взаимоотношение юрис-
пруденции и философии. Во всяком случае, какие бы покушения на
самостоятельность науки о праве еще ни совершались в будущем со
стороны философии, факт ориентировки «Этики чистой воли» на
юриспруденции навсегда сохранит значение как момент в осво-
бождении науки о праве от философии.
Willens auf diese Forderung selbst keine Riicksicht nimmt. Diese innere Inkonsequenz
kommt darum mehrmals zum deutlichen Ausdruck» (Ibid. S. 15-16). Если бы Г. Ко-
ген действительно поступил так, как предлагает Йог. Вейзе, то он отказался бы
от принципа первенства этики. Однако чрезвычайно характерно, что такой уп-
рек вообще может быть сделан Г. Когену. Он лишний раз показывает, что Г. Ко-
ген оставил невыясненными даже основные стороны отношений между юрис-
пруденцией и этикой.
* Если относиться к «Этике чистой воли» Г. Когена совсем некритически, то
ее можно понять как призыв к полному подчинению науки о праве философии.
Этому призыву и следует, с нашей точки зрения, В. А. Савальский, который в
названной выше книге пытается из «Этики чистой воли» дедуцировать основ-
ные принципы науки о праве. Однако такая задача оказывается совершенно не-
осуществимой, и В. А. Савальскому приходится в конце концов выяснять коге-
новскую точку зрения на основные проблемы научного познания права под
видом «воображаемого спора с Л. И. Петражицким» (Там же. С. 266 и сл.), кото-
рый навязан Г. Когену без всякого основания.
Социальные науки и право. Отдел второй. Право 387
Но может возникнуть предположение, что кантовская философия
уже в силу своих исходных принципов необходимо должна приво-
дить к поглощению науки о праве философией. Ведь согласно вы-
шеприведенному суждению Канта, само понятие права отнесено
к философским понятиям. Следовательно, достаточно признать не-
обходимость обращения за руководством хотя бы к наиболее пере-
довому течению современной новокантовской философии, как это
сделано выше, чтобы осудить науку о праве на подчиненное положе-
ние по отношению к философии. Однако такой вывод не соответ-
ствовал бы даже подлинному смыслу суждения Канта о понятии
права. Но еще более он не согласуется с развитием науки о праве
в истекшее столетие.
Правильно понять мысль Канта о том, что понятие права есть фи-
лософское понятие, можно только если обратить внимание на то,
что он сопоставлял это понятие не с чисто философскими понятия-
ми, как душа, мир и Бог, которые не имеют отношения к научному
познанию, а с такими понятиями, как субстанция и причина. Понятия
субстанции и причины он считал категориями, лежащими в основа-
нии всего эмпирического естествознания, благодаря которому мы
осознаем их. Следовательно, и понятие права он должен был при-
знать как бы категорией, лежащей в основании эмпирической науки
о праве и проникающей в наше сознание при посредстве ее. Именно
такой взгляд на понятие права вытекает из того места «Метафизики
нравов» Канта, где он определяет это понятие. К этому надо приба-
вить, что для Канта, как вообще для мыслителей его эпохи, понятие
права было понятием естественного права. Однако это понятие он не
отделял всецело и не противопоставлял безусловно эмпирическому
или позитивному праву, создавая этим непримиримый дуализм
между идеальным и реальным правом. Напротив, скорее надо заклю-
чить, что понятие естественного права для него было в практиче-
ской области регулятивной идеей, а в области теоретической — по-
знавательным принципом для позитивного и эмпирического права.
Но в то время как в эпоху Канта уже существовало эмпирическое ес-
тествознание, так что он мог дать его философское обоснование, эм-
пирическая наука о праве в ее подлинном значении была еще только
в зачаточном состоянии. Поэтому в эпоху Канта еще нельзя было
дать философское обоснование науки о праве, и его попытка в этом
направлении не удалась.
388
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но за последнее полустолетие превращение науки о праве в эмпи-
рическую науку стало совершившимся фактом. Если философское
развитие после Канта могло привести к отрицанию эмпирического
характера науки о праве, то теперь такое предприятие не имеет шан-
сов на успех. Кого в этом не убеждает современное состояние общей
теории права, того должно убедить поразительное развитие догмати-
ческой юриспруденции, ибо она уже может доставить материал и д ля
построения известной части философской системы. Но теперь,
когда эмпирический характер предмета науки о праве не может
подлежать сомнению*, должны быть критически проверены и ее
методологические предпосылки.
Такая проверка требует совершенно исключительной по своей
сложности работы. С одной стороны, для этого надо использовать
богатый научный опыт, добытый при попытках чисто эмпириче-
ского построения науки о праве, причем нельзя забывать, что эти
попытки, как мы видели, далеко не увенчались полным успехом.
С другой, если мы теперь уже не считаем, подобно Канту, понятие
права лишь этической и познавательной категорией, то и не можем
сомневаться в том, что в нем есть элементы трансцендентальной
первичности, о чем свидетельствует хотя бы движение в пользу
возрождения естественного права" Разнообразие элементов, вхо-
дящих в научное познание права, еще увеличивается благодаря
тому, что право в своем эмпирическом бытии связано с самыми
различными областями явлений. Однако задача теперь не в том,
чтобы слить эти элементы воедино, объединив создаваемое пози-
тивистическим эмпиризмом с выявляемым проверенным и очи-
щенным неокантианством, а в том, чтобы более строго, тщательно
и детально расчленить различные составные части и направления
научного познания права. Только этим путем можно подготовить
почву для заключительного синтеза, который должен привести
к цельному и полному знанию о праве. Эта задача может быть раз-
решена только коллективными усилиями нашего поколения.
* Ср.: Radbruch G. Grundziige der Rechtsphilosophie. Leipzig, 1914. S. 186, 206.
" См.: Новгородцев П. И. 1) Современное положение проблемы естественно-
го права // Юридический вестник 1913. Кн. I. С. 18-15; 2) Психологическая тео-
рия права и философия естественного права // Там же. Кн. 111. С. 5-35. Ср.:
Radbruch G. Op. cit. S. 30 ff. и выше, с. 114 и сл„ с. 149 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
389
Отдел третий. ГОСУДАРСТВО
IX. Сущность государственной власти’
Государство получает свое наиболее яркое выражение во власти.
Вместе с тем власть является основным признаком государства.
Только государство обладает всей полнотой власти и располагает
всеми ее формами. Все остальные социальные организации облада-
ют лишь частичною властью или какою-нибудь одной из ее форм.
Притом власть всех остальных социальных организаций нуждается
для своего осуществления в санкции и в поддержке со стороны госу-
дарственной власти.
Чтобы уяснить себе эту господствующую и обусловливающую
роль государственной власти, рассмотрим ее отношение к наибо-
лее обыденной форме негосударственной власти, рассмотрим ее
отношение к власти родительской. Не подлежит сомнению, что
власть родителей над детьми, возникающая в силу физиологиче-
ских причин, предшествует государственной власти и существует
как бы независимо от нее. Но в современных цивилизованных го-
сударствах она, с одной стороны, ограничивается государствен-
ною властью, а с другой — охраняется ею. Ограничение родитель-
ской власти со стороны государства заключается в том, что госу-
дарство требует, чтобы родительская власть была направлена на
разумные цели,- на физическое, умственное и нравственное воспи-
тание детей, на их рост и развитие, а не на истязание, извращение
и калечение детей. Государство ограничивает родительскую власть
также известными возрастными пределами; оно точно определяет
момент совершеннолетия детей, по наступлении которого роди-
тельская власть прекращается. С другой стороны, государство ох-
раняет родительскую власть, не допуская постороннего вмеша-
тельства в ее разумные проявления”
Возникающая в других видах социальных организаций власть еще
больше находится в зависимости от государственной власти. Не под-
лежит, например, сомнению, что у хозяина или заведующего каким-
* Часть этого очерка в другой обработке была напечатана в виде статьи
в <• Юридических записках». Ярославль, 1913, кн. III.
** Ср.: Grasserie R. de la. Les principes sociologiques du droit civil. Paris, 1906. P. MO-
143; Grasserie R. dela.\£s principes sociologiques du droit public. Paris, 1911. P. 7.
390
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нибудь промышленным заведением — мастерской, фабрикой, заво-
дом или торговым предприятием — есть некоторая власть над служа-
щими в этих заведениях. Но эта власть основана исключительно на
договорах, а выполнение договоров гарантируется государственной
властью; в частности, в случае возникновения спора из-за отказа под-
чиняться требованиям работодателя суд должен решить, был ли за-
ключен договор, действителен ли он и входит ли в число обяза-
тельств, установленных договором, выполнение тех или других рас-
поряжений хозяина или заведующего заведением. Государство
создает также известные ограничительные условия для заключаемых
договоров; так, все договоры должны заключаться на известный срок
и не могут устанавливать бессрочных обязательств; затем, обуслов-
ленные договорами действия не должны противоречить нравствен-
ности, гигиене и социальным интересам; особенно значительны ог-
раничения договоров, создаваемые новейшим социальным законо-
дательством в интересах всего общесгва. Все это показывает, что
границы и формы власти работодателя над рабочими всецело зави-
сят от государства, если не считать нравственного авторитета рабо-
тодателя, который очень часто даже совсем отсутствует, и если от-
влечься от общей экономической зависимости человека, живущего
исключительно своим трудом, так как эта зависимость непосред-
ственно не является зависимостью одного лица от другого’
То же самое надо сказать и относительно всяких частных товари-
ществ, организаций и союзов. Подчинение отдельных членов реше-
ниям их большинства всецело зависит от вперед выраженного доб-
ровольного согласия на это, например, путем принятия устава. Если
какая-нибудь частная организация налагает на своих членов некото-
рые наказания, например, денежные штрафы, то они имеют значе-
ние лишь ввиду заранее принятого на себя со стороны членов обяза-
тельства их нести и уплачивать. Но в случае отказа членов организа-
ции подчиняться ее постановлениям у нее нет прямых средств
вынудить это подчинение. Промышленные товарищества, основан-
ные на формальных договорах, могут обратиться к суду, т. е. опереть-
ся на силу государственной власти; однако и государсгво оказывает
им поддержку только в тех пределах, в каких оно вообще охраняет
* Ср.: Таль Л. С. Проблема власти над человеком в гражданском праве //
Юридический вестник. М., 1913. Кн. III. С. 103 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
391
договоры; во всяком случае, оно предоставляет каждому члену любо-
го товарищества право во всякое время из него выйти и навсегда по-
рвать с ним связь при соблюдении известных условий. Общества, ор-
ганизации, союзы, преследующие идеальные цели, принятие устава
которых не влечет для их членов формально-юридических послед-
ствий и не создает обязательств, подобных основанным на договоре,
не могут даже обращаться к судам для того, чтобы заставлять своих
членов выполнять свои постановления. Поэтому единственная ре-
прессия, которая находится в распоряжении частноправовых орга-
низаций этого типа, не могущих воспользоваться государственной
властью, заключается в том, что они могут подвергать своих членов
исключению. Конечно, исключение из среды, например, исключение
из товарищеской среды, бывает иногда очень чувствительно для лица,
подвергшегося такой каре. В качестве угрозы исключение может ока-
зывать настолько сильное воздействие, что оно создает известный
престиж или авторитет власти. Но это лишь одна из форм власти,
именно власть психического воздействия или нравственного авто-
ритета. Власть государства гораздо более полна и многостороння.
Однако существуют публично-правовые организации, которые не
являются государствами и в то же время обладают некоторою сход-
ною с ними властью. Эта форма власти присвоена всем самоуправля-
ющимся и автономным организациям. Ею располагают самоуправля-
ющиеся городские и земские общества, сословные организации, цер-
кви и другие религиозные общины, поскольку они организованы
в публично-правовые корпорации; присуща она также и автономным
университетам. Отличительная черта этих организаций заключается
в том, что к ним обязательно принадлежат все лица известной кате-
гории; так, например, земства и городские общества включают в себя
всех лиц, живущих на их территории; в известную религиозную об-
щину, организованную в публично-правовую корпорацию, входят
обязательно все ее единоверцы. Эти организации имеют право
принудительно облагать всех своих членов установленными ими на-
логами. Они могут также, не прибегая к содействию судов, чисто эк-
зекуционным путем заставлять принадлежащих к ним лиц выполнять
свои постановления. Такие постановления по своим материальным
признакам часто имеют даже характер законов, и только в видах тер-
минологического удобства они называются не законами, а обязатель-
ными постановлениями. Все это — черты, по преимуществу свойст-
392
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
венные государственной власти. Однако все эти публично-правовые
организации применяют не свою власть, а власть государства, они
обладают властью лишь постольку, поскольку государство наделяет
их ею; помимо государства они никакой властью не располагают.
Государство отличается от этих публично-правовых союзов тем, что
оно ни от кого не заимствует своей власти; оно обладает своей соб-
ственной властью, которая не только возникает в нем самом, но и
поддерживается и ограничивается его собственными средствами.
Только весь народ, организованный как одно целое, т. е. составля-
ющий государство, обладает подлинною государственной властью.
Государство и есть правовая организация народа, обладающая во
всей полноте своею собственною, самостоятельною и первичною,
т. е. ни от кого не заимствованною властью.
I
Наука государственного права в XIX столетии приложила вели-
чайшие усилия к тому, чтобы найти чисто юридическое решение
вопроса о государственной власти. Для достижения этой цели она
тщательно проанализировала разницу между государственной и не-
государственной властью и произвела сравнительную оценку отли-
чительных свойств той и другой, исследовав всевозможные гипотезы
и углубившись в мельчайшие и тончайшие детали. Идя по этому пути,
она использовала тот богатый идейный материал, который был на-
коплен в философско-политической литературе прошлых веков,
проверила его при помощи обильных данных, почерпнутых из поли-
тической и правовой жизни современных государств, и переработа-
ла его в точно сформулированные и логически резко ограниченные
юридические понятия. В предшествовавшие исторические эпохи
мыслители и ученые, бывшие непосредственными свидетелями
постоянного роста и укрепления государственной власти, решали
по преимуществу политические вопросы и задания, для чего они в
своих научных построениях всегда исходили из тех или иных чисто
философских предпосылок. Напротив, наука государственного
права в XIX столетии сосредоточила свое внимание исключитель-
но на юридико-догматической стороне вопроса о признаках госу-
дарственной власти, формы которой, казалось, более или менее ус-
тановились и кристаллизовались. Это точное ограничение научной
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
393
проблемы, подлежащей решению, приведшее к превращению ее в
строго юридико-догматическую проблему, составляет отличитель-
ную черту научной деятельности представителей государственного
права в истекшем столетии. Благодаря ему была создана чрезвычай-
но богатая государственно-правовая литература, имеющая исключи-
тельно высокое значение по своей методической ценности.
Однако окончательный результат всей этой громадной научной
работы не вполне соответствует тем стремлениям, которыми она
вдохновлялась, и вызывает, несомненно, чувство неудовлетвореннос-
ти. Основная цель этой научной работы — определить сущность го-
сударственной власти, сформулировав ее в строго логически постро-
енном юридическом понятии, — далеко не вполне достигнута.
С юридико-догматической точки зрения, осуществление этой цели
заключалось в том, чтобы найти такой признак государственной
власти, который давал бы возможность всегда безошибочно отличать
ее от власти негосударственной. Интересующие нас исследования
были направлены в первую очередь и главным образом на анализ и
точное определение понятия суверенитета. В этой части произведен-
ную научную работу можно считать совершенно законченной и
увенчавшейся полным успехом. Суверенитет теперь окончательно
определен как высшая власть, юридико-догматическое понятие кото-
рой не допускает никаких степеней и никаких делений158. Понятия
ограниченного суверенитета, уменьшенного суверенитета, полусуве-
ренитета или делимости суверенитета сплошь противоречивы; а по-
тому они непригодны для научного объяснения государственно-пра-
вовых явлений. Но решение дальнейшего вопроса — является ли суве-
ренитет неотъемлемым признаком государства или нет — находится
в совершенно безнадежном положении. Решение этого вопроса чрез-
вычайно важно для выяснения природы федеративного государства,
т. е. для определения государственно-правового характера как само-
го союзного государства, так и государств-членов. Наряду с этим от
того или иного решения его зависит и определение государственно-
правового положения автономных колоний Англии и других пере-
ходных государственно-правовых форм.
Подвергнув всестороннему исследованию, с одной стороны,
свойства государственной власти, а с другой — сущность суверени-
тета, одни ученые приходят к заключению, что суверенитет не есть
необходимый признак государственной власти. Напротив, другие
394
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ученые-государствоведы на основании точно такого же исследова-
ния энергично настаивают на том, что власть без суверенитета не
является государственной властью. Те государствоведы, которые
не считают суверенитет неотъемлемым признаком государствен-
ной власти, употребили все свои усилия на поиски такого признака,
который мог бы быть признан отличительным свойством всякой
государственной власти. Произведенные ими систематические по-
иски увенчались, по их мнению, полным успехом, так как искомый
признак был ими найден. Они доказывают, что отличительная черта
государственной власти заключается в том, что государство облада-
ет своею собственною, первичною и ни от кого не заимствованною
властью. Напротив, сторонники того взгляда, что только суверени-
тет отличает государственную власть от негосударственной, приво-
дят ряд веских соображений в подтверждение того, что и автоном-
ные провинции обладают своею собственною властью и что власть
их часто первична и ни от кого не заимствована. Таким образом,
здесь получается непримиримое противоречие. Это противоречие
представляется иногда настолько безысходным, что вызывает скеп-
тическое отношение к постановке самой проблемы. Под влиянием
скептицизма некоторые ученые начинают подвергать сомнению
даже исходные понятия всего этого теоретического построения.
Они отрицают научную правомерность понятия «суверенитет» и
доказывают, что оно должно быть изгнано из современной науки
государственного права, так как оно является пережитком государ-
ственных форм прошлого. Однако это устранение центрального
объекта спора только видоизменяет саму проблему, но нисколько
не продвигает ее решения вперед*.
Не подлежит сомнению, что теперь все основные и существен-
ные аргументы в пользу того или иного решения вопроса о госу-
* Положение этого вопроса в науке о государстве с исчерпывающей полнотой
рассмотрено в исследовании Н. И. Палиенко «Суверенитет. Историческое разви-
тие идеи суверенитета и ее правовое значение» (Ярославль, 1903). Это исследова-
ние не только заключает в себе попытку самостоятельно решить исследуемый
вопрос, но и превосходно осведомляет о всех других решениях его. С нашей точ-
ки зрения, в этом исследовании особенно ценно то, что автор не ограничивается
передачей заключительных результатов, к которым приходили те или иные ис-
следователи, а останавливается и на том пути, которым они шли. Таким образом
он вскрывает и методы их исследований. Сам автор приходит к заключению, что
суверенитетесть неотъемлемое свойство государственной власти.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
395
дарственной власти этим путем уже исчерпаны полностью и ничего
принципиально нового для доказательства правильности того или
другого из них не может быть приведено. Следовательно, неприми-
римое противоречие, получившееся при решении этого вопроса,
есть уже сам по себе вполне определившийся факт, который в свою
очередь подлежит научному объяснению. Факт этот есть факт науч-
ного познания, и для объяснения его надо произвести анализ и
оценку методов исследования, в результате которого он получился.
Но если посмотреть на вопрос о государственной власти с методо-
логической точки зрения, то те неудачи, которые наука государ-
ственного права потерпела при его решении, выступают совсем
в ином свете. Тогда становится ясно, что теоретическая мысль по-
пала в данном случае в тупик вследствие несоответствия избранных
ею познавательных средств той задаче, которую она себе постави-
ла. Надо признать, что вопрос об определении понятия государ-
ственной власти не может быть сведен к вопросу о том, чем от-
личается государственная власть от негосударственной. Вопрос
этот может быть решен только путем познания всего сущест-
венного и основного в государственной власти, и самое понятие
ее должно давать в определенной формуле сводку полученного
знания. Таким образом, здесь мы имеем дело с научной задачей,
которая заключается не в установлении лишь отличительных
признаков явления, а во вскрытии самого существа его.
Ошибка представителей науки государственного права в XIX сто-
летии состоит в том, что они преувеличили значение юридико-дог-
матического метода. Они применили этот метод к определению не
только тех рядовых государственно-правовых явлений, которые це-
ликом регулируются нормами положительного права, но и тех, ис-
ходных и основных, явлений государственного права, связанных со
всей организацией государства, для которых регулирующая роль
норм права имеет значение по преимуществу заключительного
звена. Одно из таких явлений и представляет из себя государствен-
ная власть.
Юридико-догматический метод, поскольку он преследует чисто те-
оретические цели представить различные системы права в удобопо-
нятной и удобоусвояемой форме, есть метод классификационный.
Всякая классификация ставит своей задачей изобразить в логическом
порядке сходства и различия тех явлений, которые подлежат не обьяс-
396
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нительному, а описательному изучению*. Стремясь к осуществлению
той же цели, юридико-догматический метод отличается только боль-
шею абстрактностью, что обусловлено уже самым характером право-
вого материала, добываемого путем обособления и изолирования его
от смежных явлений. К тому же в силу применения этого метода пра-
вовой материал должен быть переработан в понятия, полученные
иногда довольно сложным путем и конструированные так, чтобы они
были вместе с тем классифицированы в логически систематическом
порядке". Но каким бы сложным путем ни получались отдельные поня-
тия, какую бы степень изолировки, анализа, отвлечения и сконструи-
рования они ни требовали для своего образования, при догматической
обработке права как самые понятия, так и приведение их в систему
всегда основаны на установлении сходств и различий. Это и приводит
к тому, что все определения и самые системы понятий, получаемые
благодаря юридико-догматическому методу, носят чисто формальный
характер. В юридико-догматических исследованиях основной интерес
сосредоточен на том, чтобы для каждого юридического института был
найден какой-нибудь один определенный признак, который точно
указывал бы его место в системе и при помощи которого можно было
бы всегда безошибочно отличить его от всякого другого института"
Но очевидно, что методы классификации находят предел своего
применения в зависимости от характера научных проблем. Они бес-
сильны там, где приходится иметь дело не с описательным мате-
риалом, который надо привести в логический порядок, и где требу-
ется объяснить явления. Следовательно, они неприменимы во всех
* Sigwart Chr. Logik. 2 Aufl. Bd. IL S. 215, 231 ff. (русск. пер. - СПб., 1908. T. II.
C. 186, 200 и сл.).
" Часто считают наиболее существенной составной частью юридико-догма-
тического метода силлогизм и дедукцию. Но последние образуют дальнейшую
стадию в развитии этого метода. Ведь и силлогизм, и дедукция предполагают уже
наличность понятий. Конечно, при современном уровне разработки гражданско-
го права цивилисты могут брать отдельные гражданско-правовые понятия и даже
их систему как готовые. Тогда им, действительно, больше приходится применять
силлогизм и дедукцию, чем индукцию, обобщение и классификацию.
" Ср.: Коркунов Н. М. 1) Сборник статей. СПб., 1898. С. 11 и сл., 62.2) Лекции
по общей теории права. Изд. 7-е. СПб., 1907 С. 354; Шершеневич Г. Ф. 1) Задачи
и методы гражданского правоведения. Казань, 1898. С. 17; 2) Курс гражданского
права. Казань, 1901. С. 92; 3) Общая теория права. М., 1912. С. 775 и сл.; Васьков-
ский Е. В. Цивилистическая методология. Часть I: Учение о толковании и приме-
нении гражданских законов. Одесса, 1901. С. 316 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство 397
тех случаях, когда возникают вопросы относительно существа яв-
лений. Последние не могут быть сведены к отысканию лишь одного
признака, который по необходимости должен иметь чисто формаль-
ное значение. Поэтому все попытки определить сущность государ-
ственной власти, а следовательно, и провести разграничение между
союзами, обладающими характером государств и не обладающими
таковым, придерживаясь методов юридической догматики, были уже
вперед обречены на неудачу.
Ограниченность методов классификации лучше всего видна на
примере естественных наук. Естествознание значительно опережает
все другие области научного знания, и потому оно раньше их испы-
тывает на практике различные приемы, пути и методы научного ис-
следования и познания. Таким образом, оно и раньше их убеждается
в негодности одних из них и целесообразности других для разреше-
ния тех или иных научных задач. В частности, благодаря широкому
применению методов классификации к исследованию явлений при-
роды был накоплен обильный опыт методологического характера,
особенно интересный тем, что он выразился в чисто конкретных об-
разцах научного исследования.
Среди естественно-научных дисциплин науками, придерживаю-
щимися по преимуществу методов классификации, являются бота-
ника и зоология. Конечно, разобраться в сотнях тысячах раститель-
ных и животных видов можно только при посредстве методов стро-
гой и точной классификации. Чтобы классифицировать эти виды,
нужно отыскать для каждого класса или вообще для каждого высшего
и низшего подразделения характеризующий его признак. Признаки,
которые служат принципами классификации для распределения
в систематическом порядке, с одной стороны, растительных видов,
с другой — видов животных, устанавливаются совершенно независимо
для каждого из этих двух миров. Но на низших ступенях животного
царства и в известном разветвлении царства растительного, именно
у некоторых примитивных разновидностей его, эти признаки как бы
сходятся. Поэтому естественно было сделать предположение, что и
установить разницу между животными и растениями можно путем
тех же методов классификации. Однако усилия найти и установить
эту разницу, произведенные в течение целого столетия, начиная
с половины XVIII столетия вплоть до третьей четверти XIX столетия,
т. е. до окончательной победы теории Дарвина, не увенчались успехом.
398
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Ни один из выдвигавшихся в различное время признаков не оказался
таким критерием, на основании которого можно было бы безоши-
бочно отличить растение от животного. Ни различие в способности
движения, ни различие в материале и средствах питания, ни разли-
чие в способах размножения не могут быть признаны гранями, точно
отделяющими мир растений от мира животных. Да и вообще нельзя
найти какого-нибудь одного определенного признака для того, чтобы
отличить животное от растения. Поэтому путь к решению этого во-
проса заключался прежде всего в том, чтобы отказаться от всех по-
добных попыток, признав их полную бесплодность.
Действительно, рассматривая эту задачу с общенаучной и методо-
логической точки зрения, мы должны признать ее совсем иною, чем
задачи, решаемые ботанической и зоологической классификацией.
В ботанической и зоологической классификации мы имеем целую
вереницу подразделений, расположенных в определенном логиче-
ском порядке, как бы по ступеням иерархической лестницы. Таковыми
являются царства, типы, классы, подклассы, ряды, семейства, колена,
когорты, роды, подроды, виды, подвиды и разновидности. Логический
порядок, связывающий эти подразделения, тот же, какой существует
внутри ряда понятий, последовательно подчиняющих и подчинен-
ных друг другу. Каждое высшее подразделение в этом ряду, будучи
более общим, обладает более широким объемом, но более бедным
содержанием, и наоборот, каждое низшее подразделение, являясь
более частным, характеризуется более узким объемом, но более бога-
тым содержанием. Поэтому тот или иной отличительный признак
какого-нибудь ботанического или зоологического подразделения не
представляет чего-либо изолированного. Он всегда опирается на
признаки ряда высших и более общих подразделений и находит свое
дальнейшее развитие в признаках ряда низших и более частных
подразделений. Этим путем и достигается одна из существенных
целей классификации — упрощение. Каждое подразделение пред-
ставляется настолько простым, что оно может быть охарактеризова-
но лишь одним видовым признаком с присоединением указания на
соответственный род. Конечно, в действительности это лишь кажу-
щаяся простота, так как каждое подразделение имеет значение не
само по себе, а только в связи со всеми остальными подразделения-
ми. Но этой кажущейся простотой и достигается одна из важнейших
целей всякой научной классификации.
Социальные науки и право. Отдел третий. Ibcydapcmeo
399
Напротив, когда мы хотим найти признак, отличающий все цар-
ство растений от всего царства животных, мы только в силу логиче-
ской иллюзии или ложного заключения можем думать, что искомый
признак связан с теми двумя рядами подразделений и характеризую-
щих их признаков, которые устанавливаются ботанической и зооло-
гической классификацией. Как только мы попробуем определить его
место по отношению к этим рядам, мы тотчас убеждаемся, что у него
нет своего места. Не то он находится над ними, ибо мы мыслим оба
ряда объединенными в одном общем и высшем понятии и, взирая
с вершины этого понятия, стремимся провести разделяющую грань
между двумя царствами — растительным и животным, а для установ-
ления этой грани и нужен искомый признак; не то его надо искать
в низу этих рядов, так как растения и животные соприкасаются между
собой в своих низших видах и разновидностях и именно здесь как
бы проходит та разграничительная черта, которую, казалось бы,
можно охарактеризовать одним признаком, отличающим животное
от растения; не то, наконец, этот признак занимает промежуточное
положение между этими двумя рядами, так как один из них — ряд
животных представляется как бы дальнейшим развитием и продол-
жением другого ряда — растений. В действительности искомый при-
знак находится не над этими рядами, не под ними, не между ними, а
вне их. Не связанный с ними, он должен принципиально отличаться
от них и обладать каким-то особым, изолированным и самостоятель-
ным значением. Вместе с тем, так как разграничение, которое требу-
ется установить между растительным и животным царством, не опи-
рается на все остальные подразделения, устанавливаемые ботаниче-
ской и зоологической классификацией, и оно не сводится к чему-то
простому, что можно было бы охарактеризовать лишь одним при-
знаком. Таким образом, искомый признак должен охарактеризовать
не одно определенное подразделение, которое находит свое разви-
тие в дальнейших подразделениях, а две большие суммы соединен-
ных вместе подразделений, которые образуют, с одной стороны,
царство растений, а с другой, — царство животных. Иными словами,
предполагаемый признак должен охарактеризовать две в высшей
степени многообразные совокупности явлений. Очевидно, что здесь
перед нами логически невыполнимая задача.
Современные естествоиспытатели, несомненно, уже признали,
что вопрос об определении основных свойств растительного и жи-
400
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вотного царства и об обнаружении отличительного признака их не
есть вопрос простой классификации, подлежащий решению путем
тех же методов, которыми устанавливаются ботанические и зоологи-
ческие подразделения, а вопрос существа. Они пришли к заключе-
нию, что этот вопрос может быть решен только физиологией, мор-
фологией, эмбриологией и другими науками, исследующими суще-
ство, а не только формы биологических явлений. К сожалению,
естествоиспытатели недостаточно выяснили формально-логические,
методологические и теоретико-познавательные принципы, заставив-
шие их изменить свой взгляд на научное значение вопроса об уста-
новлении различия между миром животных и миром растений.
Поэтому те результаты, к которым они пришли, остались неисполь-
зованными в общественных науках, и в частности, в науке о праве.
Из научных дисциплин, входящих в науку о праве, догматическая
юриспруденция методологически, несомненно, родственна ботани-
ке и зоологии. Подобно им она стремится внести единообразие, про-
стоту и порядок в пестрое разнообразие изучаемых ею явлений.
Правда, догматической юриспруденции приходится иметь дело с не-
сравненно меньшим количеством фактов, подлежащих ее переработ-
ке, каковыми являются для нее правоотношения и регулирующие их
правовые нормы. Но чтобы разобраться и в них, она должна сгруппи-
ровать их и распределить по правовым инструментам и вместе с тем
классифицировать эти институты согласно общим принципам клас-
сификации. Поэтому, подобно ботанике и зоологии, догматическая
юриспруденция располагает изучаемые ею явления, т. е. все правовые
институты, в известном порядке путем установления отличительных
признаков каждого института. Порядок этот с формально-логи-
ческой точки зрения соответствует открытой еще Платоном и
Аристотелем «пирамиде понятий». В этой пирамиде понятий мы
нисходим от более общих юридических институтов к более частным
институтам путем присоединения новых признаков и восходим от
более частных к более общим институтам путем отнятия этих при-
знаков. Таким образом, догматическая юриспруденция вырабаты-
вает вполне определенный вид научного знания о правовых явлениях,
соответствующий той цели, которую она преследует. Но так как
догматическая юриспруденция в силу практических причин, т. е. в
силу постоянно предъявляемого на нее спроса со стороны правовой
жизни, является наиболее развитой юридической дисциплиной, то
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
401
методы, которые она применяет для своих научных целей, часто
принимаются вообще за методы научного познания права.
Господствующее положение, которое в настоящее время завоева-
ла себе догматическая юриспруденция среди юридических дисцип-
лин, особенно неблагоприятно отзывается на общей теории права и
ее научной разработке. Объясняется это и историческими причина-
ми, т. е. теми условиями, при которых возникла и развилась общая
теория права. Зародилась общая теория права в виде общей части
системы гражданского права. Когда и другие отрасли правоведения,
особенно такие отделы публичного права, как уголовное и государ-
ственное право, начали более обстоятельно и систематически разра-
батывать свои общие части, то естественно возникла потребность
в согласовании учений, вырабатываемых во всех этих «общих час-
тях». В то же время было обращено внимание на то, что содержание
тех глав философии права, которые представляют интерес для юрис-
та-догматика, а также содержание вводных глав энциклопедии права
по существу тождественно с содержанием этих общих частей отде-
льных отраслей правоведения. Таким образом и возник проект слить
эти общие части отраслей правоведения в одну общую теорию права
и поставить ее на место философии права. Этот проект был выдвинут
А. Меркелем в его статье «Об отношении философии права к пози-
тивной юриспруденции и к ее общей части», на которой мы уже ос-
танавливались в предыдущем очерке. Так как А. Меркель являлся в
этом случае выразителем того научного движения, которое уже су-
ществовало в действительности, то намеченный им путь научного
развития в общем и осуществился. В последние четыре десятилетия
общая теория права, или общее учение о праве, подверглась система-
тической разработке и превратилась в самостоятельную дисциплину
науки о праве. Но она не вполне заняла то место, которое предназна-
чал ей А Меркель: прежде всего, она не сделала излишними общие
части отдельных отраслей правоведения, а главное, она не упраздни-
ла философии права и не заменила ее. Даже в период упадка фило-
софского мышления поднялись голоса в защиту философии права
и против захватных стремлений со стороны общей теории права’,
’ Schiitze. Die Stellund der Rechtsphilosophie zur pozitiven Rechtswissenschaft //
Zeitschr. fur priv. u. offentl. Recht der Gegenwart. Bd. VI (1879). В этой статье под-
вергнут критике взгляд А. Меркеля на философию права, развитый в вышена-
званной его статье.
402
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
теперь же при несомненном пробуждении философского творчества
стало очевидным, что общая теория права не может стать на место
философии права. В двух отношениях общая теория права обладает
недостатками, которые делают ее неспособною заменить филосо-
фию права: во-первых, содержание ее уже, чем содержание филосо-
фии права*, во-вторых, метод ее теоретически недостаточно выяс-
нен, а практически он обыкновенно определяется в силу той случай-
ной связи, которая установилась между общей теорией права и
догматической юриспруденцией.
Здесь нас специально интересует метод общей теории права и,
в частности, те случайные обстоятельства, которые на известное
время фактически определили его характер. При самом зарождении
общей теории права ей был рекомендован метод позитивной юрис-
пруденции. Рекомендовавшие его указывали на исключительную
плодотворность этого метода и противопоставляли ее полной бес-
плодности метода философского. При этом последний тогда вполне
отождествлялся со спекулятивным методом, так как критический
метод едва возрождался, а об интуитивном в то время совсем забыли.
Впрочем, усвоение общей теорией права метода позитивной юрис-
пруденции казалось тем более обязательным, что, с одной стороны,
она возникла сперва, как мы указали выше, в виде «общих частей» от-
дельных отраслей позитивной юриспруденции, а с другой, — за раз-
работку ее брались главным образом представители того же положи-
тельного правоведения, преклонявшиеся перед его успехами и всеце-
ло проникнутые выработанными им приемами мышления. Итак,
метод общей теории права устанавливался не путем исследования
подлинного существа самой этой науки, а вследствие крушения од-
ного из философских методов, в силу случайной генетической связи
общей теории права с отдельными отраслями позитивной юриспру-
денции и, наконец, благодаря успехам положительного правоведе-
ния, которое, будучи призвано постоянно служить и удовлетворять
’Теперь уже и позитивисты не отождествляют общую теорию права и
философию права по их содержанию. Такой последовательный позитивист
как Г. Ф. Шершеневич считает общую теорию права лишь одной частью фило-
софии права, наряду с которой он ставит две другие части — историю филосо-
фии права и политику права. Ср..: Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. С. 24-
К сожалению, он не успел довести своего плана до конца и не дал цельной пози-
тивистской философии права.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
403
практическим потребностям правовой жизни, значительно опереди-
ло в своем научном развитии все остальные юридические дисципли-
ны. Под влиянием всех этих обстоятельств окончательно утвердился
взгляд, что общая теория права только в том случае превратится в на-
стоящую науку, если она усвоит себе метод позитивной юриспруден-
ции. Но метод позитивной юриспруденции есть метод юридической
догматики; это метод формально логических обобщений и класси-
фикаций. Другого метода у позитивной юриспруденции нет, ей и не
нужно никакого иного метода, так как ее познавательные потребнос-
ти вполне удовлетворяет метод чисто формально-логической обра-
ботки интересующих ее явлений. Таким образом, когда рекомендуют
общей теории права позитивную юриспруденцию в качестве образ-
ца, которому она должна следовать, то вместе с тем и обрекают ее
удовлетворяться лишь методом юридической догматики'™.
Но достаточно ясно поставить вопрос, в чем сказалось и к каким
результатам привело усвоение общей теорией права метода догмати-
ческой юриспруденции, чтобы увидеть извращающее влияние этого
метода на постановку и решение проблем общей теории права.
С полной очевидностью это проявилось на основной проблеме общей
теории права, именно на проблеме — что такое право. Сторонники
применения юридико-догматического метода в общей теории права
обыкновенно не считают нужным для того, чтобы ответить на во-
прос — что такое право, — подвергнуть правовые явления действи-
тельному исследованию. Вместо этого они предлагают обобщать пра-
вовые явления, т. е. подвергать их лишь формально-логической обра-
ботке и этим путем выводить общее понятие права. Одновременно они
стремятся применить к решению этого вопроса и метод классифика-
ции. Для этого они считают нужным найти такой ряд понятий, в кото-
ром можно было бы указать место и для понятия права. Но так как в
точном смысле ряда понятий нельзя установить в этой области явле-
ний, то они удовлетворяются тем, что предлагают определять отличи-
тельные признаки права от нравственности, с одной стороны, и от бы-
товых обычаев — с другой. Здесь, следовательно, нет даже той логичес-
кой иллюзии, будто требуется найти заключительное звено в известной
классификационной системе, которая, как мы отметили выше, играла
такую большую роль в научно-классификационных построениях бо-
таников и зоологов при поисках ими отличительного признака, отгра-
ничивающего царство животных от царства растений.
404
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Ясно, что понятие права, получаемое этим путем сторонниками
применения юридико-догматического метода для решения проблем
общей теории права, не дает подлинного научного знания о том,
что такое право. Такое понятие имеет значение лишь формально
логической сводки более или менее полно подобранного и так или
иначе сгруппированного чисто описательного материала, относя-
щегося к праву. Несмотря на это, ученые, вырабатывающие понятие
права юридико-догматическим методом, обыкновенно считают, что
они определяют подлинное существо права и даже вскрывают необ-
ходимо присущие ему свойства.
В нашей научной литературе по общей теории права типичными
в этом отношении являются рассуждения Г. Ф. Шершеневича, кото-
рый, как мы установили выше, ориентирует все познание права на
догматической юриспруденции. Наиболее ясно вырисовывается
метод получения им своего понятия права в первом его исследова-
нии по общей теории права — «Определение понятия о праве». Здесь
особенно поражает соответствие между задачей, которую он себе
ставит, и теми приемами мышления, при помощи которых он стре-
мится разрешить эту задачу. В дальнейших своих работах по общей
теории права Г. Ф. Шершеневич остается верен раз избранным им
принципам научного познания права. Но в них тот путь, которым он
приходит к своему понятию права, несколько замаскирован, так как,
приступая к ним, он уже обладал этим понятием.
Свою задачу Г. Ф. Шершеневич формулирует следующим образом:
«Главная задача состоит в том, чтобы найти тот существенный при-
знак, который всегда и необходимо присущ праву»*. Истинный смысл
формулированной здесь задачи особенно определенно выступает
в связи с дополнительными объяснениями Г. Ф. Шершеневича отно-
сительно преследуемой им научной цели. Раньше он говорит, что
«только уяснение понятия о сущности права способно создать твер-
дую почву под ногами юриста», а в заключение этого параграфа заяв-
ляет: «Мы должны установить такое понятие о праве, которое было бы
применимо не только к современным государствам, но и ко всем ранее
существовавшим обществам, которое осталось бы неизменным для
' Шершеневич Г. Ф. Определение понятия о праве. Казань, 1896. С. 7 (подчер-
кнуто нами). Ср.: Шершеневич Г. Ф. Курс гражданского права. Казань, 1901. С. 4.
Первая часть этого курса состоит из почти дословной перепечатки вышеназван-
ного исследования.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
405
всякого времени и места, несмотря на разнообразие его содержа-
ния»* На основании всех этих заявлений Г. Ф. Шершеневича мы
должны придти к заключению, что он действительно стремится
вскрыть в своем исследовании «существо права» или его «существен-
ное свойство», которое «всегда необходимо присуще праву» и «оста-
ется неизменным для всякого времени и места», и выразить это су-
щество в определенном понятии. Следовательно, мы вправе ожидать,
что его определение понятия права даст сводку подлинно научного
знания о праве.
Такое действительно научное определение понятия права может
быть получено только в результате соответственного исследования. Не
подлежит сомнению, что в праве мы имеем дело не с чисто философ-
скими, хотя бы с чисто этическими или чисто логическими, отноше-
ниями и не с отношениями математическими, а с известным реальным
явлением. Поэтому ему не могут быть присущи те или иные необходи-
мые свойства, всегда и везде остающиеся неизменными априорно, т. е.
уже в силу самого его понятия. Г. Ф. Шершеневич, безусловно отверга-
ющий идею естественного права, которой свойствен известный эти-
ческий и логический априоризм, конечно, особенно настаивает на
том, что относится к миру реальных явлений. Но всякому реальному
явлению то или иное свойство присуще необходимо и обладает извест-
ною безвременностью только в том случае, если оно обусловлено или
причинно, или телеологически. Следовательно, для того чтобы найти
«существенное свойство» права, которое «всегда и необходимо прису-
ще ему» и «остается неизменным во всякое время и во всяком месте»,
Г. Ф. Шершеневич, казалось, должен был бы исследовать те причин-
ные или телеологические отношения, которые действуют в праве и
определяют его существо. Ведь ясно, что праву всегда и необходимо
присуще только то, что или в силу причинной, или в силу телеоло-
гической зависимости делает право правом. Вместо этого, однако,
Г. Ф. Шершеневич стремится разрешить поставленную им себе науч-
ную задачу исключительно путем чисто логического анализа формаль-
ных обобщений и классификационных подразделений. Как догматик,
интересующийся главным образом применением правовых норм, он
устанавливает, что право состоит из норм. Поэтому прежде всего он
вырабатывает общее понятие нормы. Так как, однако, это понятие
* Ср.: Шершеневич Г. Ф. Курс... С. 5 (подчеркнуто везде нами).
406
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
оказывается чрезмерно широким, то, произведя анализ содержания
различных норм, он затем ограничивает его и переходит от понятия
нормы вообще к понятию социальной нормы. Когда он таким образом
получает понятие социальной нормы, то, он, по-видимому, считает
свою научную задачу наполовину разрешенной и потому признает
возможным уже иначе формулировать ее. По его словам, «социальные
нормы, определяющие поведение человека в отношении других лиц,
имеют столько общих черт, что могут образовать родовое понятие.
В состав этого родового понятия, как вид, входят правовые нормы, ко-
торые составляют предмет нашего исследования. Задача наша сводит-
ся, следовательно, к отысканию видового признака правовых норм»*
Очевидно, Г. Ф. Шершеневич думает, что когда он сводит задачу — ус-
тановить существенный признак права, присущий ему всегда и необ-
ходимо, — к задаче выработать родовое понятие социальных норм и
отыскать видовой признак, отличающий правовые нормы от других
видов социальных норм, то он научно правильно решает поставлен-
ную им себе задачу. В действительности, однако, он подменяет в этом
случае одну научную задачу совершенно другой. Ведь сущность реаль-
ного явления не может быть определена лишь путем формально-ло-
гического анализа и обобщения фактов, составляющих это явление.
Этим путем мы можем более или менее удачно распределить явле-
ния на группы и классы, но отнюдь не познать их сущность.
Г. Ф. Шершеневич, однако, настолько проникнут приемами мыш-
ления, вырабатываемыми догматической юриспруденцией, что видит
в них единственное орудие и для решения вопросов общей теории
права. Он даже специально рекомендует свое определение понятия
права как чисто формально-логическое, совсем не замечая того,
что в такой характеристике заключается признание лишь очень не-
значительной научной ценности за всем его теоретическим пост-
роением. Так, найдя в конце концов искомый им видовой признак
правовых норм и дав свое определение понятия права, он в особом
примечании заявляет: «Предлагаемое определение понятия о праве
отвечает основным требованиям, предъявляемым логикой к каждому
определению: definitio fit per genus et differentiam». Конечно, пока мы
будем оставаться в пределах формальной логики, мы можем утверж-
дать, что всякое определение должно заключаться в том, чтобы были
’ Шершеневич Г. Ф. Курс... С. 17.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
407
установлены родовой признак и видовое отличие. В Средние века,
когда единственное орудие научного познания состояло в формально-
логических приемах мышления, это правило для образования понятий
было применимо ко всем понятиям без исключения. Тогда благодаря
схоластам — великим и несравненным мастерам формальной логи-
ки — и получила всеобщее признание вышеприведенная латинская
формула. Но с тех пор как в Новые века появилось теоретическое ес-
тествознание, за этой формулой сохранилось крайне ограниченное
значение. Теперь она применима только в описательных науках, выра-
батывающих классификационные понятия, каковыми среди естест-
веннонаучных дисциплин являются ботаника и зоология. Напротив, в
теоретическом естествознании, устанавливающем то, что совершается
необходимо, всякое определение понятия основано на том или ином
причинном соотношении*. Так, например, истинно научное опреде-
ление понятия тяготения вполне тождественно с законом тяготения**
Определение это гласит,- тяготение есть свойство тел притягивать друг
друга прямо пропорционально своей массе и обратно пропорцио-
нально расстоянию. Мы видим, что в этом определении не указан ни
род, к которому принадлежит тяготение, ни его видовое отличие. Но,
несмотря на это, в нем выражено подлинно научное знание существа
тяготения. Конечно, мы можем дать и такое определение понятия тяго-
тения, которое будет составлено согласно с вышеприведенной латин-
ской формулой. Тогда мы должны будем сказать, что тяготение есть вид
энергии, проявляющийся не во внутреннем состоянии тел, а в их вне-
шних движениях, именно в их стремлении падать друг на друга. В этом
определении указан и род (энергия вообще), и вид (известная форма
ее), в нем тяготение не названо свойством «притягивать», т. е. в опреде-
лении не повторено определяемое, следовательно, в формально-логи-
ческом отношении оно совершеннее первого. Но оно представляет из
* Вопрос о соотношении между причинным объяснением явлений и обра-
зованием понятий превосходно выяснен в исследовании: Volkelt Job. Erfahrung
und Denken, Kritische Grundlegung der Erkenntnistheorie. Leipzig, 1886. S. 370-390.
Фолькельт называет понятия, основанные на установлении причинных соотно-
шений, понятиями высшего порядка (hoherer Ordnung).
** По словам Г. Риккерта. «Der Begriff der Gravitation und das Gravitations-gesets
sind inhaltlich vollig identisch, und eine Definition, die eine-Erscheinung diesem
Begriff unterordnet, hat damit das Wesen derselben zum Ausdruck gebracht, sowiet
dieses Wort in den empirischen Wissenschaften iiberhaupt einen Sinn haben kann»
(.RickertH. Zur Lehre von der Definition. 1888. S. 58).
408
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
себя лишь обобщение и сводку описательного материала, касающе-
гося тяготения. Существо тяготения оставлено им в стороне, и пото-
му его научное значение очень невелико. Так же точно и определе-
ние понятия права, полученное Г. Ф. Шершеневичем при помощи
формально-логической обработки известной стороны правовых яв-
лений, не заключает в себе подлинно научного знания о праве.
То перенесение юридико-догматического метода в общую тео-
рию права, которое Г. Ф. Шершеневич практиковал, так сказать,
эмпирически, в силу привычки мыслить юридико-догматически,
Л. И. Петражицкий возвел в теоретическую систему. Впрочем, по
своей первоначальной специальности Л. И. Петражицкий также ци-
вилист-догматик; когда он затем от догматической юриспруденции
перешел к разработке общей теории права, он, несомненно, принес с
собою уже прочные навыки юридико-догматического мышления.
Эти навыки мышления он обобщил и возвел в непререкаемые прин-
ципы. В своих методологических исследованиях он рекомендует
в качестве главного средства для того, чтобы научно познавать пред-
меты и явления, образование правильных классов и, как он выража-
ется, «классовых понятий». Вопрос о надлежащих методах для выра-
ботки таких классов и «классовых понятий» стоит в центре его мето-
дологических интересов’. Адекватную научную классификацию,
обусловленную не лингвистическими соображениями, а верно из-
бранными отличительными признаками тех предметов и явлений,
которые составляют объект науки, он считает исходной точкой и ос-
нованием правильно построенной науки" Наконец, свое преклоне-
ние перед научной классификацией и возведение ее в универсаль-
ный метод научного познания он доводит до того, что научные тео-
рии он считает «классовыми теориями», а правильно построенные
науки называет «классовыми науками»*"
Но соблюдая в этом вопросе строгую справедливость, надо при-
знать, что Л. И. Петражицкий, примкнув к тем ученым, которые счи-
тают право психическим явлением, постарался в то же время подверг-
нуть действительному исследованию психо-правовые переживания.
* Петражицкий Л. И. 1) Введение в изучение права и нравственности.
Изд. 2-е. С. 39,69 и сл.; 2) Теория права и государства. Т. I. С. 83 и сл.
" Введение. С. 109; ср.: с. 3 и сл., 45 и сл. (Теория... Т. 1. С. 130 и сл.).
*" Введение. С. 114.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
409
Правда, и здесь он сосредоточил сперва все свое внимание на том,
чтобы установить новую классификацию психических явлений.
Однако постепенно он начал включать в свое исследование и ту сто-
рону правовых явлений, которую он называет «причинными свой-
ствами права». За последнее время под влиянием различных возра-
жений со стороны критиков, опровергавших его теорию, он стал
еще больше выдвигать в качестве своей задачи исследование при-
чинных соотношений, действующих в праве и обусловливающих его
существо’ Этим путем он возвращается, как мы отметили выше, к
лучшим традициям русской научной мысли в области общей теории
права, идущим от С. А. Муромцева. Энергично принявшись за разра-
ботку психологической теории права, Л. И. Петражицкий должен был
стать в резкую оппозицию к представителям догматической юрис-
пруденции и подверг жестокой критике их теории". Но поскольку эта
критика относилась к методам догматической юриспруденции, она
касалась только частностей, иногда даже отдельных извращений, а
не существа этого метода. Так, Л. И. Петражицкий обратил очень боль-
шое внимание на пристрастие некоторых юристов-догматиков к
словесным определениям, напрасно, однако, приписав этот грех
всем юристам без исключения. Он указал также на неблагоприятные
последствия того, что вся научная юридическая мысль часто оказыва-
ется подчиненной соображениям, вызванным требованиями, предъяв-
ляемыми практикой, но упустил из виду, что для догматической юрис-
пруденции эти соображения обязательны и здесь они играют руково-
дящую и обусловливающую роль даже в методологическом отношении.
Вообще вопрос о различии методов, свойственных отдельным дисцип-
линам науки о праве, ему чужд: он не видит того, что те методы, которые
безусловно обязательны для догматической юриспруденции, непригод-
ны для общей теории права, и наоборот; он не замечает, что догмати-
ческая юриспруденция — наука описательно-кпассификационная,
а общая теория права — объяснительно-теоретическая.
Выше мы выяснили, что путем простых формально-логических
обобщений и классификаций, не опирающихся на причинные соот-
ношения, нельзя установить ничего безусловно необходимого. Все
’ ПетражицкийЛ. И. К вопросу о социальном идеале и возрождении естест-
венного права // Юридический вестник. 1913. Кн. 11. С. 10 и сл.
"ПетражицкийЛ. И. Теория... Т. 1. С. 231 и сл.
410
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
классы, рубрики и подразделения, полученные этим путем, всегда
будут иметь лишь условное и относительное значение. Но ученые,
применяющие для решения вопросов общей теории права методы
формально-логических обобщений и подразделений, т. е. видящие
свою задачу в классификации явлений, верят в безусловную непрере-
каемость и общезначимость получаемых ими результатов. Поэтому
они заявляют притязание на то, чтобы установленная ими классифи-
кация была верховной законодательницей, окончательно определя-
ющей смысл и сущность исследуемых ими явлений. Так, если мы
опять обратимся к вышеназванному исследованию Г. Ф. Шершеневича,
то увидим, что в заключительном параграфе его, озаглавленном
«Результаты и выводы», он заявляет: «С точки зрения полученного
нами понятия о юридической норме нам приходится неизбежно ис-
ключить из области права некоторые нормы, обыкновенно призна-
ваемые юридическими. Необходимо сократить слишком широко
распространившуюся область юридических понятий, потому что в
действительности область права уже, нежели обыкновенно думают.
Право часто приписывает себе то, что на самом деле создается мора-
лью не так заметно для глаза, но зато гораздо прочнее»*. Итак, «право
приписывает себе одно», а установленные Г. Ф. Шершеневичем руб-
рики с родовыми и видовыми отличительными признаками предпи-
сывают совсем другое. Но так как Г. Ф. Шершеневич требует, чтобы за
его чисто классификационными рубриками было признано непре-
рекаемое значение, то из области права должно быть исключено все
то, что «право приписывает себе» без согласия с этими рубриками,
т. е. большая часть государственного, международного и церковного
права. Так же точно Л. И. Петражицкий, следуя тому же методу, как и
Г. Ф. Шершеневич, но придя к противоположному выводу, заявляет:
«Наши классы гораздо более обширны, наши классовые понятия об-
нимают гораздо больше, чем то, что юристы признают (называют)
правом». И далее в ответ на некоторые указания возражавших ему ав-
торов, что и нравственные явления обладают установленным им для
права отличительным признаком, он говорит: «Все то, что имеет им-
перативно-атрибутивную природу, по установленной классифика-
ции следует относить к соответственному классу, таков именно
смысл научной классификации (в отличие от словотолковательных
* Курс... С. 38.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
411
определений)»’ Из этих слов ясно, что Л. И. Петражицкий видит
«смысл научной классификации» в том, чтобы за его классификацией
было признано безусловное и непреложное значение, хотя она полу-
чена путем лишь формально-логических обобщений и подразделе-
ний. Но эта классификация требует, чтобы в область права были
включены также «детское право», «любовное право», «разбойничье
право», «галлюцинационное право» и т. д.; следовательно, они и явля-
ются правом. Каждый из теоретиков, вырабатывающих подобные
классификационные системы, настаивает на том, что его выводам от-
носительно причисления к праву той или иной совокупности явле-
ний присуще объективное и общеобязательное значение. На самом
деле, однако, все рубрики и классы, устанавливаемые классифика-
ционным методом, т. е. посредством формально-логических обоб-
щений и подразделений, имеют лишь условное и относительное
значение. Поэтому и выводы из них не заключают в себе ничего безу-
словного. Значение их чисто терминологическое-, они предписыва-
ют в случае принятия тех или иных предпосылок употреблять тер-
мин «право» только в соответственном смысле. Так, если мы примем
классификацию Г. Ф. Шершеневича, то мы должны применять тер-
мин «право» только к тем явлениям, которые признаются правовыми
с точки зрения гражданско-правовой и уголовно-правовой догмати-
ки. Напротив, если мы примем классификацию Л. И. Петражицкого,
то мы должны применять термин «право» ко всей обширной области
правовой психики.
Открыв исключительно терминологическое значение тех вы-
водов, которые извлекаются из рассматриваемых нами классифи-
кационных систем, мы не можем не обратить внимание на то, что
это открытие приобретает особый интерес в применении к тео-
рии Л. И. Петражицкого. Все свои методологические рассуждения
Л. И. Петражицкий концентрирует на обвинениях всех «юристов»
в том, что они вырабатывают свои понятия, основываясь на «привыч-
ном словоупотреблении» и руководствуясь им. Этому способу выра-
батывать понятия он противопоставляет свой, при котором получа-
ются не лингвистические, а реальные классы явлений.
’ Теория... С. 84, 133. В другом месте мы охарактеризовали эту черту в пост-
роениях наших современных теоретиков права как признание безусловной
силы за силлогизмом, независимо от теоретико-познавательной значимости
его предпосылок. См.: Юридический вестник. 1913- Кн. IV. С. 85.
412
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Ввиду, однако, того, что устанавливаемые рекомендуемым им спо-
собом подразделения имеют, как мы выяснили, условное и относи-
тельное значение, требование применять те или иные обозначения
для этих классов приводит лишь к образованию более или менее сис-
тематической терминологии, которая, однако, покоится на слабом те-
оретическом основании и потому малоустойчива. Л. И. Петражицкий
сам близко подходит к этому терминологическому вопросу. О моти-
вах, заставивших его выбрать термины «право» и «нравственность» для
обозначения двух выработанных им классов психо-этических пережи-
ваний, он говорит: «Вместо образования новых имен для образован-
ных нами двух классов этических явлений мы предпочли заимствовать
существующие и в общенародном языке (хотя и не в профессиональ-
но-юридическом словоупотреблении), вообще, так применяемые
слова (“право” и “нравственность”), что имеет приблизительное совпа-
дение. Если кто не согласен с избранием в качестве терминов этих
слов, а считает более подходящими иные какие-либо термины, то воз-
можно обсуждение этого вопроса»’ Но затем Л. И. Петражицкий спе-
шит устранить всякое предположение относительно того, что в резуль-
тате его построения, поскольку оно отмежевывает право от не-права,
получается известная система терминов. Здесь, как и на всем протяже-
нии своих работ, он неизменно уверяет, что именно его классифика-
ция безошибочно устанавливает, что такое право, и только его методы
дают подлинное научное знание о праве. Его последователи с таким же
точно упорством не хотят признать, что поскольку работы их руково-
дителя заключают в себе действительные исследования, эти работы
созидают знание о правовой психике, а не о праве. Напротив, они на-
стаивают на том, что право и есть правовая психика, а правовая психи-
ка и есть право. Это печальное недоразумение происходит от того, что
Л. И. Петражицкий не исследовал, как мы указали выше, вопроса о но-
минальных и реальных определениях во всем объеме, т. е. хотя бы так,
как он разработан в современной логике. В частности, взяв на себя
роль борца против словесных определений, он в значительной мере
вследствие своего увлечения полемикой заинтересовался этим вопро-
сом крайне односторонне и проанализировал только один вид номи-
’ Теория... Т. I. С. 134 (изд. 2-е — с. 139)- Нам приходится оставить на ответ-
ственности автора крайне небрежное отношение к русскому языку в вышепри-
веденной цитате.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
413
нальных определений’. Он принял во внимание только тот случай,
когда исследователь исходит из обычного словоупотребления и на ос-
новании его вырабатывает определение. Но он совсем упустил из виду
тот случай, когда исследователь, применяя формально-логические ме-
тоды, обобщает и классифицирует сами явления; получаемые им при
этом группировки и подразделения имеют, конечно, лишь условное
значение; будучи, однако, результатом вполне правильных в формаль-
но-логическом отношении приемов мышления, они могут привести к
упорядочению и систематизации терминологии; в качестве непремен-
ного условия для этого требуется, чтобы исследователь верно оцени-
вал характер своей работы и не стремился выдать ее за исследование
самого существа явлений. В том и другом случаемы будем иметь но-
минальное, а не реальное определение. Но в первом случае слово яв-
ляется исходной стадией формально-логического исследования, во
втором оно — его заключительная стадия. Первое может быть
названо словесным определением, второе — формально-логическим
или терминологическим.
Если мы в заключение выделим основную мысль произведенного
нами выше методологического анализа, то должны будем сказать, что
проблемы общей теории права нельзя решать при помощи юриди-
ко-догматического метода, т. е. посредством формально-логиче-
ских обобщений и подразделений. Для решения их мы должны не
классифицировать явления, а определять в высшей степени сложное
и многообразное существо их. Поэтому, например, право отнюдь
нельзя определить, указав то или иное его отличие от нравствен-
ности и бытовых обычаев". Для этого необходимо исследовать
’ Ср.: Петражицкий Л. И. Введение в изучение права и нравственности.
§§ 4-5; Приложение. С. 38-68,97-109.
** Настаивая на том, что существо права не может быть познано при помощи
юридико-догматического метода, мы не утверждаем чего-либо невысказанного и
нового. Можно было бы подобрать целую коллекцию аналогичных мнений раз-
личных юристов. Так, О. Гирке в своем исследовании, опубликованном более
тридцати лет тому назад, говорит: «Das Wesentliche im Recht ist nun im Grunde kein
Objekt mehr der eigentlichen Rechtswissenschaft. Sie mag es getrost einer Soziallehre
iiberlassen, deren letztes Wort die Statistik spricht. Sie selbst handelt ganz korrekt, wenn
sie sich auf die Analyse der Form beschrankt und in der Vervollkommnung der
Begriffstechnik Ersatz fiir das Verlorene sucht» (Gierke 0. Labands Staatsrecht und die
deutsche Rechtswissenschaft // Schmollers Jahrbiicher. Bd. 7 (1883). S. 1192). Мы стре-
мимся только более отчетливо выяснить методологические выводы из тезиса,
414
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
социальную, государственно-организационную, психическую и нор-
мативно-идеологическую природу его. Научные знания, полученные
этим путем, можно затем свести к формально-логическим определе-
ниям. Эти определения, однако, будут иметь в виду не отличие права
от других сходных с ним явлений и не место его среди них при их
классификации, а существенные свойства самого права. Иными сло-
вами, это будут не описательно-классификационные, а реально объ-
яснительные определения.
Приблизительно те же явления методологической путаницы, ко-
торые мы вскрыли в науке о праве, характеризуют и современное со-
стояние науки о государстве. Здесь мы также обнаруживаем отсут-
ствие точной дифференциации между отдельными дисциплинами,
составляющими науку о государстве, и методологическое засилие
более разработанной из них по отношению к менее разработанным.
Своеобразие положения, создавшегося в науке о государстве, объяс-
няется тем, что строго догматическая разработка государственного
права есть явление сравнительно недавнего времени. Только во вто-
рой половине XIX столетия величественное научное здание дог-
матической юриспруденции, созданное в течение двух тысяч лет,
обогатилось достойной его пристройкой в виде догматического
государственного права* *. Но те успехи и триумфы, которые есте-
ственно выпали на долю разработки проблем государственного
права при помощи юридико-догматического метода, привели к то-
му, что юридико-догматический метод приобрел до некоторой
степени значение универсального метода для научного познания
государственных явлений. Правда, сравнительная новизна широкого
и систематического применения юридико-догматического метода
к этой области права побуждала критически обосновывать это при-
менение и оценивать значение самого метода. При этом, конечно,
что «существенное в праве не есть, собственно говоря, объект подлинного право-
ведения». Выводы эти приводят к строгому методологическому противоположе-
нию общей теории права и догматической юриспруденции.
* Возникновение и постепенное развитие догматической разработки госу-
дарственного права в предшествовавшие эпохи превосходно выяснены в трудах
Ф. В. Тарановского. См.: Тарановский Ф. В. 1) Юридический метод в государ-
ственной науке. Очерк развития его в Германии. Историко-методологическое
исследование. Варшава, 1904; 2) Догматика положительного государственного
права во Франции при старом порядке. Юрьев, 1911.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
415
возникал также вопрос о необходимости отмежевать границы, в ко-
торых применение этого метода законно. Однако представленные до
сих пор решения этого последнего вопроса далеко нельзя признать
удовлетворительными.
Так, двое из наиболее выдающихся немецких государствоведов,
О. Гирке160 и Г. Еллинек, подвергнувшие теоретическому анализу
юридико-догматический метод и его значение для изучения госу-
дарства, не только ограничивали сферу применения этого метода
проблемами государственного права, но и стремились выяснить
способы научного изучения тех государственных явлений, которые
не подлежат юридико-догматической разработке. При решении
этих задач каждый из них пошел по собственному пути. О. Гирке,
извлекший из забвения сочинения государствоведа начала XVII сто-
летия Иоанна Альтузия161, подверг исследованию «естественно-пра-
вовые государственные теории»162 и оценил положительные сторо-
ны применявшегося в них метода*. Не будучи, однако, сторонником
естественного права и являясь в первый период своей научной дея-
тельности по преимуществу юристом-историком, он стремится со-
единить научно правомерные и жизнеспособные элементы естест-
венно-правового метода с историзмом XIX столетия163 и догмати-
кой положительного права. Поэтому О. Гирке в своем полагающем
грань исследовании по методологии науки о государстве, которое
он связывает с анализом и оценкой государственно-правовых тео-
рий П. Лабанда161, рекомендует дополнять юридический метод фи-
лософским и историческим* ** Но применять эти методы О. Гирке
’Gierke О. Johannes Althusius und die Entwicklung der naturrechtlichen
Staatstheorien. Zweite dutch Zusatze vermehrte Ausgabe. Breslau, 1902. (Erste Aufl.
1880). S. 316 ff., 365 ff.
** Так, относительно неразрывной связи юридического метода с историче-
ским О. Гирке говорит: «Die “juristische Methode” muss zugleich durch und durch
“historische Methode” sein, wenn sie den Anforderungen wirklicher Wissenchaft
geniigen soil. Hieriiber herrscht ja auch seit den Siegen der historischen Rechtsschule
kaum ein Streit». С другой стороны, он требует, чтобы юридический метод вос-
полнялся философским. По его словам: «Die “juristische Methode” bedarf aber,
insofern sie den hochsten Aufgaben der Rechtswissenschaft gewachsen sein will,
nicht bloss der historischen, sondern auch der philosophischen Betrachtungsweise.
Bisher hat gerade die Staatsrechtslehre hieran am wenigsten gezweifelt. Sie hat
sogar vielleicht des Guten zu viel getan, indem sie einerseits die Leistungsfahigkeit
der Spekulationiiberschatzte, andererseits die philosophischen Verallgemeinerungen
416
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
предлагает одновременно, т. е. он проповедует синкретизм165 мето-
дов*, против которого при современном состоянии наук о праве и
государстве надо наиболее энергично бороться. К тому же, несмот-
ря на свою поразительную литературно-научную продуктивность,
он не дал исследования по государственному праву, которое было
бы построено указанным им способом с применением рекомендуе-
мых им методов.
В противоположность О. Гирке, Г. Еллинек всю жизнь настаивал
на строгом разграничении методов. Придавая первостепенное зна-
чение юридическому методу для научного познания правовых явле-
ний, он неустанно требовал, чтобы его сохраняли в чистоте. Поэтому
за ним нельзя не признать большой заслуги в отшлифовке этого ме-
тода, поскольку он применяется к решению проблем государствен-
ного права. Но под юридическим методом он подразумевал не только
юридико-догматический метод, а вообще метод строгой изоляции
юридических явлений и очищения их от всех неюридических эле-
ментов. Так как он считал нужным употреблять этот метод при иссле-
довании всех вообще правовых явлений, то, следовательно, он при-
знавал его и методом общей теории права. Важнее всего, однако, то,
что теоретически он выяснял значение только юридического метода,
не подвергая в сколько-нибудь широких размерах параллельному
анализу другие методы. Это и отразилось неблагоприятно на методо-
логической структуре его «Общего учения о государстве». В этой
книге проведено двучленное деление научного изучения государства,
причем «общему и правовому учению о государстве» противопостав-
лено «общее социальное учение о государстве»166. Из этих двух час-
тей, однако, теоретически обоснованы задача и метод только право-
mit Rcalitaten verwechselte». Тут же он заявляет: «So wird doch fur immer ein
wissenschaftliches Staatsrecht ohne philosophische Grundkegung undenkbar bleiben»
(Gierke 0. Labands Staatsrecht und die deutsche Rechtswissenschaft // Schmollers
Jahrbiicher. Bd. 7. S. 1114, 1118). Cp..- Sloerk F. Methodik des offentlichen Rechts //
Giinhuts Zeitschrift. Bd. XIII. S. 80 ff.
* Поэтому О. Гирке иногда проявляет склонность признавать юридический
метод универсально-познавательным методом, что он в других случаях отрица-
ет. Он, например, заявляет «Wir werden daher in der Tat als echte und voile
“juristische Methode” heute nur ein Verfahren anerkennen durfen, welches die
Moglichkeit gewahrt auf wissenschaftlichem Wege neben der Form die innere
Substanz der Rechtsgedanken zu begreifen». (Ibid. S. 1113. Vrgl. 1191).
Социальные науки и право. Отдел, третий. Государство
417
вого учения о государстве. Напротив, содержание «социального уче-
ния о государстве» определилось совершенно случайно: к нему
отнесено все то, что не составляет предмета «правового изучения го-
сударства» и «предварительных изысканий»* Таким образом, оказа-
лось, что значительная часть проблем, которые рассматриваются
Г. Еллинеком под видом социального учения о государстве, как, на-
пример, проблемы о существе государства, в действительности отно-
сятся к философскому учению о государстве" Только проблемы о
возникновении и гибели государства и об исторических типах госу-
дарства, которые также рассматриваются в этом отделе, должны быть
причислены к социальному учению о государстве. Но, конечно, при
такой невыдержанности границ социального учения о государстве те
немногие замечания, которые Г. Еллинек посвящает методу и задаче
его, лишены цельности и последовательности. В частности, вопрос о
государственной власти Г. Еллинек целиком относит к правовому
учению о государстве, притом он прямо сводит его к вопросу
о «свойствах государственной власти». Таким образом, надо при-
знать, что методологические изыскания и О. Гирке, и Г. Еллинека идут
по правильному пути, поскольку ими устанавливается необходимость
применения нескольких методов к научному познанию государства.
Но нельзя согласиться с их характеристикой этих методов, с предло-
женным ими разграничением областей их применения и с устанав-
ливаемым ими взаимодействием этих методов.
К сожалению, однако, даже то немногое, что сделано О. Гирке и
Г. Еллинеком для выяснения методологических свойств отдельных
дисциплин науки о государстве, не только не подверглось даль-
нейшей разработке, но и мало воспринято представителями этой
науки. В частности, большинство представителей науки государ-
ственного права считает, что метод догматической юриспруден-
ции един и это — метод догматической юриспруденции. Это и от-
ражается на решении вопроса о государственной власти, который
' Ср.: Jellinek G. Gesetz und Verordnung. Freiburg i. Br., 1887. S. 189 ff.-Jellinek G.
System der subjektiven offentlichen Rechte. Freiburg i. Br., 1892. S. 12 ff. (2 Aufl. —
Tubingen, 1905. S. 12 f.); Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1900. S. 23 ff.
(2 Aufl. - 1905. S. 24 ff.).
" Ср. мою программу по общей теории государства в сборнике «Программы
для самообразования. Науки общественно-юридические» (М., 1913. С. 107 и сл.).
418
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
под видом учения об одном из элементов государства обыкновенно
причисляется к государственному праву. В науке государственного
права господствует стремление решать вопрос о сущности госу-
дарственной власти при помощиметода государственно-правовой
догматики. Этот вопрос представители интересующей нас науки
приравнивают к таким вопросам как классификация актов государ-
ственной власти на законы, указы, административные распоряже-
ния и постановления. Они думают, что существо государственной
власти будет определено, если будет найден характерный признак,
который позволял бы отличать государственную власть от негосу-
дарственной. Поэтому на отыскание такого признака и направле-
ны их усилия. Конечно, нельзя отрицать, что классификация,
устанавливающая отличительные признаки различных видов
власти, представляет известную научную ценность. Но не надо
забывать, что она по необходимости должна обладать лишь ус-
ловным и относительным значением. Таким образом, ее роль по
преимуществу терминологическая*
Напротив, очень ошибаются те, кто думает, что может быть най-
ден такой отличительный признак государственной власти, кото-
рый даст возможность окончательно и безошибочно устанавливать,
обладает ли тот или иной союз государственной или негосудар-
ственной властью, т. е. представляет ли он из себя государство или
нет. Ясно, что смотрящие так на решение этого вопроса исходят из
того предположения, что при помощи юридико-догматического ме-
тода могут быть решены проблемы, относящиеся к существу явления.
Здесь, следовательно, мы опять имеем дело с несоответствием средств
* По нашему глубокому убеждению, и окончательный вывод вышеназванного
исследования Н. И. Палиенко о суверенитете имеет по преимуществу терминоло-
гическое значение. Ср.: Там же. С. 558-559, 563, 567. Впрочем, сам автор в своем
более новом исследовании признал свой вывод лишенным теоретической бес-
спорности и счел нужным отказаться от него. См.: Палиенко Н. И. Учение о су-
ществе права и правовой связанности государства. Харьков, 1908. С. 312-313,
316-317. Наконец, идя далее по уже ранее намеченному пути, Н. И. Палиенко в еще
более недавнем исследовании подверг критике единодержавие юридико-догма-
тического метода в государственном праве и сделал попытку определить его гра-
ницы. См.: Палиенко Н. И. Задачи и пределы юридического изучения государства
и новейшее формально-юридическое исследование проблем государственного
права //Журнал Министерства юстиции. 1912. Февраль-март; Фатеев А Н. К уче-
нию о существе права. Харьков, 1909. С. 24.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
419
поставленной цели. Научная цель в данном случае заключается
в познании государственной власти, это вопрос о существе явления,
а достичь этой цели предполагается при помощи методов, служа-
щих классификацией явлений. Вопрос о существе государственной
власти есть вопрос не государственно-правовой догматики, а об-
щего учения о государстве. Решить этот вопрос мы сможем толь-
ко тогда, когда наряду с юридико-догматическими исследования-
ми будут произведены историко-политические, социологические,
психологические и философско-идеологические исследования, на-
правленные на государственную власть и ее правовое выражение.
Наметить в основных чертах характер и направление таких иссле-
дований и составляет нашу задачу.
II
Значение власти для государства громадно. Вот почему известный
немецкий юрист, основатель юридической школы государственного
права Гербер167 мог утверждать, что «государственное право есть уче-
ние о государственной власти»’ Признак властвования или элемент
власти свойствен не только какой-нибудь определенной форме госу-
дарственного устройства, не какому-нибудь одному типу государства;
он присущ всем типам государства. Относительно того, что признак
властвования присущ абсолютно-монархическому и деспотическому
государству, не может возникать никакого сомнения. Абсолютно-мо-
нархическое государство страдает не от отсутствия элемента власт-
вования, а от излишка его168. В нем все сводится к властвованию, по-
виновению и требованию беспрекословного подчинения. Сплошь и
рядом в нем преследуются только интересы власти и совершенно иг-
норируются интересы подданных и страны. Получается уродливая
гипертрофия властвования. Самую власть в абсолютно-монархиче-
ском государстве часто смешивают с органом власти; таким образом,
понятие власти заменяется в абсолютной монархии понятием «пра-
вительство» и «начальство». На этой почве уродливой гипертрофии
власти и создаются те особенности, которые придают обыкновенно
абсолютной монархии характер полицейского государства. В проти-
’ Gerber С. F. v. Grundziige eines Systems des Deutschen Staatsrechts. 2 Aufl.
Leipzig, 1869. S. 3.
420
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
воположность абсолютно-монархическому государству в конститу-
ционном государстве власть приобретает правовой характер'w.
Характеризуя правовое государство в самых общих чертах, надо
признать, что основной признак этого государства заключается
в том, что в нем власти положены известные границы, здесь власть
ограничена и подзаконна'70. Кроме того, в правовом государстве как
некоторые органы власти, так и сам правовой порядок организуются
при помощи самого народа. Таким образом, правовому государству
тоже необходимо присуща государственная власть, но эта власть вве-
дена в известные рамки, она осуществляется в определенных формах
и носит строго правовой характер.
Но нужна ли власть в социалистическом государстве171? Может
быть, социалистическое государство могло бы обойтись без власти?
Конечно, социалистическое государство нигде еще не существовало
и не существует, и каким оно будет фактически, мы не знаем, но тео-
ретически мы можем ставить отдельные вопросы относительно него.
Вдумавшись в поставленный нами здесь вопрос, мы должны будем
ответить, что социалистическое государство неосуществимо без
власти. Прежде всего, для переходного периода от правового госу-
дарства к социалистическому социалисты обыкновенно требуют
диктатуры народа или пролетариата; в этом требовании социалисты
более или менее единодушны. Мы оставляем в стороне вопрос, на-
сколько целесообразно это требование и насколько его можно оп-
равдать с точки зрения непрерывного развития и последовательного
осуществления правового порядка; для нас важно то, что диктатура
является не только властью, но властью с усиленными полномочия-
ми — потенциированной, приближающейся к абсолютной власти.
Может быть, однако, социалистам нужна власть для временного и пе-
реходного состояния; ведь диктатуру пролетариата они требуют
только в случае надобности и только как временную меру172. Но и
в будущем, когда предполагается окончательное упрочение социа-
листического строя, его сторонники вовсе не отказываются от госу-
дарственной организации и власти как таковой; они и не могли бы
отказаться от нее. Социалистический строй предполагает колоссаль-
ное развитие промышленности, организация и заведование которой
должны находиться в руках не отдельных частных лиц, как теперь,
а в руках всего общества. Для того чтобы организовать такой гро-
мадный механизм и заведовать им, потребуется выработать новые
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
421
правила, новые правовые нормы; следовательно, будет необходимо и
установление известной власти, которая гарантировала бы исполне-
ние этих норм. Таким образом, государственная власть в социалисти-
ческом обществе не только будет существовать, но ее компетенции
будут распространены на новые сферы, на которые теперь компетен-
ции государственной власти не распространяются. В таком обществе
компетенции власти будут распространены также на всю промыш-
ленную и хозяйственную деятельность страны. Все те виды индиви-
дуальной и общественной экономической деятельности, которые
в современном правовом государстве составляют область частнопра-
вовых отношений, в социалистическом обществе превратятся в об-
ласть публично-правовых отношений, регулируемых государством и
государственной властью.
На этом расширении компетенции государственной власти в со-
циалистическом обществе настаивает Антон Менгер173, который
в своем «Новом учении о государстве»* разработал проблемы госу-
дарственного права с точки зрения социалистических принципов.
Но полного единодушия в этом вопросе среди теоретиков социализ-
ма не существует. Так, один из наиболее видных теоретиков социа-
лизма Фр. Энгельс в своем сочинении «Происхождение семьи, част-
ной собственности и государства» предсказывает, что со временем
государство «будет сдано в музей древностей», где оно найдет себе
место «рядом с ручной прялкой и бронзовым топором»’’ В другом
своем сочинении— «Развитие социализма от утопии до науки», объ-
ясняя свое предсказание, он высказывает мысль, что в социалисти-
ческом государстве господство над людьми заменится господством
над вещами"*. Но если принять во внимание, что эти вещи, на которые
* Menger Anton. Neue Staatslehre. Jena, 1903. S. 240 ff., bes. S. 245. Vrgl. S. 290 ff.
bes. S. 296 (русск. пер.: Менгер А. Новое учение о государстве. СПб., 1905. С. 253
и сл, особ. 259).
" EngelsFr. Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und des Staats. 14 Aufl.
Stuttgart, 1913. S. 182: «Die Gesellschaft, die die Produktion auf Grundlage freier und
gleicher Association der Produzenten neu organisirt, versetzt die ganze Staatsmaschine
dahin, vohin sie dann gehoren wird: in’s Museum der Altertiimer, neben das Spinnrad
und die bronzene Axt».
*" Engels Fr. Die Entwicklung des Sozialismus von der Utopie zur Wissenschaft.
6 Aufl. Berlin, 1911. S. 48-49: «Das Proletariat ergreift die Staatsgewalt und verwandelt
die Produktionsmittel zunachst in Staatseigentum. Aber damit hebt es sich selbst als
Proletariat, damit hebt es alle Klassenunterschiede und Klassengegensatze auf, und
422
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в социалистическом государстве распространится власть государ-
ства, суть фабрики, заводы, средства сообщения, требующие громад-
ного количества людей, работающих в них и исполняющих извест-
ные функции, то надо признать, что в этом государстве будут необхо-
димы не только технические правила для господства над вещами, но
и такие нормы, которые обязывали бы и людей. Поэтому мнение
Энгельса, что здесь власть будет больше распространяться на неоду-
шевленные предметы, чем на людей, нельзя понимать вполне
буквально.
Конечно, в социалистическом государстве власть примет другой
характер и формы ее воздействия на людей будут ослаблены; прежде
всего будут ослаблены формы репрессии и принуждения. Но уже и в
современном правовом государстве происходит эволюция власти в
направлении ослабления форм репрессии и принуждения17'’. Об этом
свидетельствуют хотя бы такие институты уголовного права, создава-
емые и в современном государстве, как условноедосрочное освобож-
дение и условное осуждение. Задача условного осуждения заключает-
ся главным образом в психическом и нравственном воздействии на
осужденного. Напротив, физическое воздействие в условном осужде-
нии отсутствует. Конечно, для того чтобы условное осуждение про-
изводило свое действие, необходимы известный культурный уровень
и известная чувствительность к порицанию, выраженному в судеб-
ном осуждении. При дальнейшем росте культуры эта чувствитель-
ность, несомненно, будет возрастать. Если теперь возможна только
очень скромная форма применения условного осуждения, то при
более высокой культуре этот вид общественного порицания может
получить гораздо большее распространение. Таким образом, в соци-
алистическом государстве репрессия будет несомненно еще более
ослаблена, чем в государстве конституционном и правовом. Но здесь
da mi t auch den Staat als S t aa t •>... «Der erste Akt, worin der Staat wirklich als Reprasentant
der ganzen Gesellschaft auftritt — die Besitzergreifung der Produktionsmittel im
Namen der Gesellschaft — ist zugleich sein letzter selbstandiger Akt als Staat. Das
Eingreifen einer Staatsgewalt in gesellschaftliche Verhaltnisse wird auf einem Gebiete
nach dem anderen uberflussig und schlaft dann von selbst ein. An die Stelle der
Regierung fiber Personen tritt die Verwaltung von Sachen und die Leitung von
Produktionsprozessen Der Staat wird nicht “abgeschafft”, er stirbt ab». VrgL Engels Fr.
Ludwig Feuerbach und der Ausgang der klassischen deutschen Philosophie. 2 Aufl.
Stuttgart, 1895. S. 48-52.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
423
будет только относительное различие между правовым и социалис-
тическим государствами: как бы то ни было, власть как таковая и не-
обходимое дополнение ее, известные репрессии, ни в коем случае не
исчезнут совсем в социалистическом государстве.
В этом отношении прямую противоположность социалистиче-
скому государству, как и вообще всякому государству, составляет
анархия. Мы здесь имеем в виду теорию анархизма, а не состояние
анархии или анархию в обыденном житейском смысле. Анархическое
состояние общества предполагает существование государственного
и правового порядка, который утратил свою силу и фактически
упразднен; поэтому состояние это и характеризуется, с одной сторо-
ны, грабежами, убийствами и всякими беспорядками, а с другой, —
исключительным и военным положением, военно-полевыми судами
и другими чрезвычайными правительственными мерами. Напротив,
теория анархизма есть учение об известном принципиально безгосу-
дарственном устройстве общественной жизни*. Сторонники анархи-
ческого строя проповедуют полное уничтожение как государства, так
и власти. Они утверждают, что организация власти совершенно не
нужна для общества, что без власти отдельные общины и союзы их
не только могут существовать, но будут даже больше процветать, чем
при государственном строе175.
Однако чрезвычайно трудно себе представить, как при невероят-
ной сложности современных экономических отношений, при сосре-
доточенности громадных масс людей в одном месте, например
в больших городах и промышленных центрах, может существовать
общество без общих правил или норм, которые должны быть обяза-
тельны для всех и которым все должны подчиняться. А где есть нормы
и обязанность подчинения им, там должна существовать и власть, га-
рантирующая исполнение их; вместе с тем там должны существовать
известные репрессивные меры, посредством которых выполнение
этих норм действительно бы осуществлялось. В самом деле, предпо-
ложим даже, что в анархическом строе при коммунистических иму-
щественных отношениях совершенно исчезнут преступления против
собственности и, таким образом, та масса репрессий, которая приме-
няется в современном государстве против нарушителей прав собст-
* Ср.: Stammler R. Die Theorie des Anarchistnus. 1894. S. 24 ff. (русск. nep.:
ШтамллерР. Теория анархизма. M., 1906. С. 33 и сл.).
424
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
венности, сама собою отпадает; но и в анархическом строе пре-
ступления против личности, несомненно, останутся. Ведь во всяком
обществе всегда будет существовать известное количество индиви-
дуумов, лишенных всяких сдерживающих центров. И в анархиче-
ском обществе всегда найдутся насильники над женщинами, най-
дутся люди, которые будут убивать из ревности соперников или же
в запальчивости и раздражении калечить и лишать жизни других
людей и которые вообще не будут уважать чужой личности. Что же
делать в анархическом обществе с этими индивидуумами? Просто
предоставить им бродить по свету и совершать убийства и насилия
над людьми нельзя. Конечно, и в современном обществе часто оправ-
дывают убийц случайных и непреднамеренных, но все-таки их судят,
и сам этот суд уже есть известное наказание, хотя бы он заканчивался
иногда оправдательным приговором. Притом в случаях отягчающих
вину обстоятельств даже непреднамеренные убийцы в современном
обществе караются довольно строго и получают свое возмездие.
Нужно предположить, что и в анархическом обществе придется как-
нибудь расправляться с убийцами. Для этого нужна будет организо-
ванная власть, а следовательно, нужно будет и государство. Чрез-
вычайно легко рассуждать о том, что в анархическом обществе все
отношения между людьми должны быть построены на товарищеских
началах, что с уничтожением государства все будут относиться друг к
другу по-товарищески. Но вполне пересоздать общество, построив
его на анархических началах без государства и без власти, совершен-
но невозможно, так как громадные массы людей не могут заключать
между собою только товарищеские отношения. Анархическое обще-
ство — это идеал Царствия Божия на земле, который осуществится
только тогда, когда все люди станут святыми.
Эта противоречивость анархических построений отражается и
на теориях анархизма. Что касается теоретического обоснования
анархизма, то прежде всего надо отметить, что анархизм не пред-
ставляет из себя единого и цельного учения. Систематичность про-
тиворечит самой сущности анархизма. Он по преимуществу являет-
ся учением индивидуумов, личностей и отдельных групп. Единст-
венное, что обще для всех анархистов, это безусловное отрицание
государства и власти. Но это отрицание вовсе не одинаково.
Классифицировать анархические учения можно с различных точек
зрения: так, ходячая классификация анархических учений прово-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
425
дит различие между ними, смотря по тому, какой социальный строй
они отстаивают, т. е. смотря по их отношению к социализму. С этой
точки зрения их классифицируют на анархистов-индивидуалистов
и анархистов-коммунистов. Но нас здесь интересует не отношение
анархистов к социальному и экономическому строю, а отношение
их к государству и власти. С этой точки зрения анархистов можно
разбить на две группы: на анархистов-аморфистов, отстаивающих
аморфное состояние общества, и анархистов-федералистов, или,
вернее, конфедералистов, отстаивающих конфедеративные формы
общества. Так как отрицательное отношение к государству обыкно-
венно совпадает с отрицательным отношением к праву, то учения
анархистов первой группы можно назвать аномистическими, а вто-
рой — номистическими’
Что касается аморфных анархистов, то это или религиозные
анархисты, как, например, гусит П. Хельчицкий, а в наше время Лев
Толстой, или философы-индивидуалисты, стоящие на крайней инди-
видуалистической точке зрения, как, например, Макс Штирнер176.
Анархисты-аморфисты никогда не разрешают конкретного вопроса,
как же будет высматривать то общество, которое будет абсолютно
лишено всякой внешней организации. Это люди, которые настолько
мысленно погружены в известные духовные свойства человека, что
им некогда подумать об обществе. Таковы, например, Хельчицкий и
Толстой; им важна проповедь любви и самосовершенствования;
они думают, что если люди усвоят их проповедь, а каждый отдельный
человек будет стремиться достичь высшего духовного развития, то
тогда сам собою водворится мир на земле. То же можно сказать и
о таком анархисте как Макс Штирнер, который решил, что все можно
построить на эгоизме, на безусловном утверждении своего «я», своей
личности, что это лучшая основа для этической и социальной систе-
мы, при которой только и возможно рациональное построение чело-
веческой жизни. Но как будет жить человечество при отсутствии
какой бы то ни было организации, — этим вопросом Макс Штирнер
совсем не занимается.
Противоположность анархистам этого типа составляют анар-
хисты-конфедералисты, или федералисты. К этому типу анархистов
* Cp-EltzbacherP. Der Anarchismus. Berlin, 1900 (ЭльцбахерП. Анархизм. Пер.
с нем. Н. Н. Вокач и И. А Ильина. М., 1906. С. 300 и сл.).
426
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
надо отнести Прудона177, Бакунина1’8 и Кропоткина179. Безусловно
отвергая государство, анархисты этого типа особенно настаивают
на том, что общественная жизнь неотъемлема от человека. В этом
случае они не только возрождают старые учения Аристотеля и
Гуго Гроция180, считавших, что стремление жить в обществе при-
рождено человеку, но и вливают в эти учения совершенно новое
содержание. Чрезвычайно характерно, что именно анархист
П. А. Кропоткин собрал и обработал наиболее веские доказательства
для опровержения идей Дарвина об исключительном господстве
борьбы за существование (struggle for life) в растительно-животном
мире, а следовательно, в конце концов, и в мире человека. Он доказал,
что с таким же правом надо признать, что всему живому, а особенно
человеку с его общественной жизнью, свойствен инстинкт взаимопо-
мощи (mutual aid)*
Если мы присмотримся к учениям этих анархистов и выделим наи-
более характерные их черты, то мы убедимся, что эти мыслители от-
носятся чрезвычайно отрицательно главным образом к современ-
ным формам общественного и государственного быта. Правда, они
проповедуют всеобщую революцию и стремятся к ниспровержению
не только существующих форм государства и общества, но и всяких
форм государственного существования. Но это до тех пор, пока они
занимаются отрицанием, когда же они переходят к положительному
построению своих идей, то они в конце концов отстаивают своеоб-
разную организацию общин, связанных федеративным строем. Эту
организацию они основывают на договорных началах, а в таком слу-
чае в анархическом обществе должна быть признана святость дого-
воров. Такие договоры заменят законы, подобно тому как, по мнению
А. Меркеля, в современном международном общении договоры также
имеют значение законов" Следовательно, подобная анархическая
организация под видом договоров будет устанавливать нечто вроде
современных правовых норм и, вероятно, будет обладать тем, что мы
теперь имеем в форме организованной власти. Хотя и в смягченном
‘ Кропоткин П. А. Взаимопомощь среди животных и людей. СПб., 1904. Ср.:
ЖидШ. История экономических учений. Пер. с фр. под ред. В. Ф. Тотомианца. М„
1915. С. 367 и сл.
" Ср.-. Merkel Ad. Juristische Encyklopadie. 2 Aufl. Berlin, 1900. S. 308 (русск. nep.
под ред. В. M. Грибовского. СПб., 1902. С. 251).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
427
виде, идея власти несомненно будет присуща такой организации. Все
это заставляет нас придти к заключению, что теоретические постро-
ения анархистов часто не совпадают с их намерениями. Они стре-
мятся отрицать государство и власть во что бы то ни стало, а при ре-
шении конкретного и положительного вопроса, — как же организо-
вать общество, — они или не дают никакого ответа, или же из их
ответа нужно заключить, что они в конце концов признают извест-
ные формы общественного регулирования совместной жизни, похо-
жие на правовые нормы и государственное властвование. Но в таком
случае мы и здесь находим подтверждение громадного значения
проблемы власти. Итак, ни одно общество не может существовать без
власти, так как большие массы людей в своем совместном существо-
вании всегда будут нуждаться в той или иной форме государственной
организации.
III
Несмотря на эту исключительную важность проблемы власти
для полного понимания государственных явлений, в литературе го-
сударственного права мы наталкиваемся на чрезвычайную бедность
разработки ее. Особенно неудовлетворительно поставлено реше-
ние вопроса о государственной власти во французской литературе.
Во Франции благодаря Бодену181 еще в XVI столетии был вполне оп-
ределенно поставлен вопрос, с одной стороны, о суверенитете
Французского королевства, с другой — о верховной власти монарха
в этом королевстве. Тогда это был боевой вопрос, так как королев-
ская власть внутри королевства вела борьбу сперва со своеволием
феодалов, продолжавших настаивать лишь на своей формальной
зависимости от сюзерена и не желавших покориться власти короля,
а затем с «генеральными штатами», ограничивавшими абсолютизм
королевской власти. В то же время в своих внешних отношениях
королевская власть во Франции должна была отстаивать независи-
мость королевства от притязаний папы и императора Священной
Римской империи, которые предъявляли свои права на верховенст-
во над ним.
В XVII столетии этот вопрос был решен в конце концов теоре-
тически и практически в пользу полной независимости Фран-
цузского королевства и суверенитета монарха, что и нашло свое
428
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
выражение в водворении политического абсолютизма во Франции.
Таким образом в XVIII столетии абсолютный монарх остался во
Франции единственной силой, господствующей в государстве.
Никто не оспаривал прав монарха во Французском королевстве на
полное обладание высшей властью; но именно тут и была противо-
поставлена власти монарха или короля власть народа. Французские
мыслители, работавшие над той же проблемой, пришли от идеи су-
веренитета короля к идее суверенитета народа. Известно, что Руссо
безусловно отвергал суверенитет одного лица и доказывал, что су-
веренитет или верховная власть по самому своему существу долж-
на принадлежать нации. Он утверждал, что суверенитет может за-
ключаться только в общей воле народа. Все эти теории, однако,
не решали вопроса о существе власти, а только отвечали на во-
просы, какова должна быть власть и кому она должна принадле-
жать. Тогда же, в XVIII столетии, Монтескье заимствовал из Англии
идею разделения властей, на основании которой в каждом нор-
мально организованном государстве должно существовать три
власти. Но здесь опять внимание было обращено на наиболее целе-
сообразную организацию власти. Затем вся работа мысли как
французских теоретиков, так и практических деятелей, особенно
в эпоху великой революции, была направлена на примирение и со-
гласование этих двух идей.
Эти две идеи — идея национального суверенитета и идея суще-
ствования трех обособленных властей — и до сих пор господству-
ют над большинством государственно-правовых теорий во Фран-
ции. Так, например, Эсмен182 в своих «Общих основаниях консти-
туционного права» оперирует исключительно с этими двумя
идеями’ Как ни странно, во Франции совершенно не выработано
общее понятие о государственной власти. Здесь мы не можем оста-
навливаться на вопросе о том, как неверно эти две идеи определя-
ют характер современной государственной власти и насколько
они противоречивы". Для нашей задачи достаточно отметить, что
’ EsmeinA. Elements de droit constitutionnel. 5-me Ed. Paris, 1909. P. 225 et suiv.,
392 et suiv. (русск. пер. — 2-е изд. СПб., 1909- С. 174 и сл., 316 и сл.).
" Противоречия, заключающиеся в идее народного суверенитета, превосход-
но выяснены в книге П. И. Новгородцева «Кризис современного правосознания»
(М., 1909. Гл. 1). В современной французской научной литературе несостоятель-
Социальные науки и право. Отдел третий. Ibcydapcmeo
429
обе эти идеи: и идея народного суверенитета, и идея разделения
властей не затрагивают самой сущности власти, самой проблемы,
что такое власть. Франция так далека от постановки и решения
этой проблемы, что не выработала даже в своем языке термина «го-
сударственная власть» или «Staatsgewalt», как говорят немцы.
Выражение «puissance politique», которое особенно часто употреб-
ляют теперь для замены термина «государственная власть», значит
нечто другое и не вполне ему соответствует. Последствия этой не-
выработанности понятий особенно резко сказываются у новейших
теоретиков государственного права во Франции.
В этом отношении особенный интерес представляют взгляды
Дюги183. Основательно изучив немецкую литературу государственно-
го права, он относится критически к французским теориям разделе-
ния власти и народного суверенитета. Он признает лишь относи-
тельное историческое значение их, но отрицает их правильность и
требует более общего и всеобъемлющего определения государствен-
ной власти. Однако те определения, которые он дает сам, крайне не-
удовлетворительны. Так, государство он определяет как «всякое об-
щество, в котором существует политическая дифференциация между
правящими и управляемыми, одним словом, политическая власть».
По его мнению, «политическая власть есть факт, чуждый какой бы то
ни было законности или незаконности». «Правящими всегда были,
есть и будут наиболее сильные фактически»’ Таким образом, Дюги
сводит всякую власть к личному господству правителей над управля-
емыми. Он не видит в организации власти идейного фактора, созда-
ваемого правовыми нормами, и считает, что даже в современном го-
сударстве власть принадлежит тому, у кого сила и кто умеет пользо-
ваться ею. Тем не менее, со свойственной ему непоследовательностью
он требует, чтобы власть, основанная на силе, осуществляла право.
ность традиционного учения о народном суверенитете блестяще выяснена
Дюги и Ориу. Ср.: DuguitL. L’Etat, le droit objectif et la loi positive. Paris, 1901. P. 320
et suiv.; Duguil L. Traitd de droit constitutionnel. Paris, 1911. T. I. P. 117 et suiv.;
HauriouM. Principes de droit public. Paris, 19Ю. P. 10 el suiv., 17,128,134,247, 316
et suiv., 417 et suiv.; Hauriou M. La souverainetd nationale. Paris, 1912. P. 86 et suiv.,
124 et suiv., 147 et suiv.
’Дюги Л. Конституционное право. Общая теория государства. М., 1908.
С. 25,48-49. Ср.:DuguitL. L’dtat, le droit objectif et la loi positive. P. 19,246 et suiv.,
261 et suiv., 350.
430
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Так, он говорит: «Государство основано на силе, но эта сила законна
только тогда, когда она применяется согласно праву». «Политическая
власть есть сила, отданная на служение праву».
Эта теория совершенно не отражает действительную органи-
зацию власти в современном правовом государстве. Наиболее
характерные черты современной государственной власти за-
ставляют прямо противопоставлять ее личному господству.
Теоретики государственного права различным образом опреде-
ляют это свойство ее. Так, Г. Еллинек считает нужным энергично
настаивать на том, что в современном государстве власть принад-
лежит не правителям и не правительству, а самому государству.
Наш русский ученый А. С. Алексеев184 очень удачно сформули-
ровал и обосновал положение, согласно которому современное
государство есть организация не личного, а общественного гос-
подства’. Далее, современное конституционное государство яв-
ляется по преимуществу государством правовым; ведь власть в
нем и организуется, и осуществляет свои полномочия в силу пра-
вовых норм. Если же рассматривать государство как организа-
цию, основанную на господстве права, то наиболее типичным
признаком власти надо признать ее безличность. В современ-
ном правовом государстве господствуют не лица, а общие пра-
вила или правовые нормы'"
Эта безличность власти и есть самая характерная черта совре-
менного правового или конституционного государства. В научной
юридической литературе это свойство государственной власти
’ Алексеев АСК учению о юридической природе государства и государ-
ственной власти. М., 1894. С. 32 и сл. Ср.: Он же. К вопросу о юридической при-
роде власти монарха в конституционном государстве. Ярославль, 1910. С. 39 и сл.
" Безусловно отвергает безличный характер современной государственной
власти Г. Ф. Шершеневич. По его словам, «представление о безличной власти не
есть продукт высшей культуры, а просто плод мистицизма» (Шершеневич Г. Ф.
Общая теория права. М., 1910. С. 302). Но здесь Г. Ф. Шершеневич употребляет
термин «мистицизм», подобно тому, как выше термин «интуитивизм» (ср.
с. 113 прим.), в обывательском значении, не соответствующем его истинному
философскому смыслу. В действительности не надо быть мистиком для того,
чтобы признать государственную власть безличной. Для этого достаточно не
считать основой права принуждение. Ведь нет ничего мистического в том, что
все действия носителей государственной власти являются лишь осуществлени-
ем предписаний правовых норм.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
431
особенно выдвинул Краббе в своей книге «Учение о суверенитете
права»* Безличность современной власти отражается даже в офи-
циальной терминологии, принятой в некоторых государствах для
высших законодательных и правительственных актов. Так, во
Франции со времени революции установлены две формулы для по-
велений, исходящих от государственной власти; они издаются или
«во имя закона», или «во имя народа». В Германской империи 11 и
17 статьи конституции устанавливают, что император ведет между-
народные сношения, вступает в союзы и другие договоры, объявля-
ет войну и заключает мир, а также издает распоряжения и приказы
не от своего имени, а «от имени государства (империи)» или «во
имя государства (империи)», «im Namen des Reiches».
Но если французские теории власти неудовлетворительны, то
нельзя также признать, что немецкие государствоведы вполне
правильно решают этот вопрос. В немецкой науке государствен-
ного права с шестидесятых годов XIX столетия завоевало себе
преобладающее положение чисто юридическое направление.
Представители его обращают внимание исключительно на фор-
мальную юридическую сторону власти. Однако если современная
власть есть по преимуществу государственное явление и потому
она имеет строго правовой характер, то не подлежит сомнению,
что первоначально власть создается и вырастает благодаря эконо-
мическим, социальным и историко-политическим причинам.
Происхождение современной государственной власти часто бро-
сает тень и на ее существо. Поэтому, с другой стороны, некоторые
немецкие теоретики государственного права, в противополож-
ность юридическому направлению, совсем не признают власть
правовым явлением. По виду эта точка зрения может показаться
свободной от влияния на нее юридико-догматических построе-
ний. В действительности, однако, она всецело ими обусловлена
в силу контраста. Влияет на нее также чрезвычайно узкое отмеже-
вание области права. Наиболее определенно на этой точке зрения
стоит А. Аффольтер. Он утверждает, что «власть или господство не
есть правовое или юридическое понятие, но просто естественное
* Krabbe Н. Die Lehre der Rechtssouverenitat. Beitrag zur Staatslehre. Groningen,
1906. S. 31,47, 245.
432
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
явление, как следствие организации»* Поэтому, по его мнению,
«рассмотрение понятия власти <или> господства в государствен-
ном праве составляет ошибку, вызывающую много невыгодных
последствий». Подобные идеи проскальзывают и у тех государст-
венников, которых причисляют к реалистической школе и кото-
рые настаивают на том, что государство основано на факте власт-
вования. Так, М. Зейдель считает, что «власть есть только факт
господства над государством, — факт, из которого лишь возника-
ет право»” У нас к этому направлению можно причислить
проф. В. В. Ивановского. С его точки зрения, «власть господствует
не по собственному праву, но по собственной силе. Никто сам для
себя право создать не может. Право всегда устанавливается кем-
либо для других». «Для самой государственной власти право юри-
дически не обязательно, здесь можно говорить только об обязан-
ности нравственной»”*. Некоторую вариацию понимания государ-
ственной власти как лишь фактического отношения представляет
из себя воззрение на государственную власть Г. Ф. Шершеневича.
По его мнению, «построить понятие о государственной власти на
одной силе так же трудно, как и на одной воле». Поэтому, согласно
его определению, «государственная власть есть основанная на са-
мостоятельной силе воля одних (властвующих) подчинять себе
волю других (подвластных)». Придерживаясь такого взгляда на го-
сударственную власть и понимая под правом совокупность норм,
осуществляемых принудительно в силу угрозы, Г. Ф. Шершеневич
отрицает возможность правовой обусловленности и правового ог-
раничения государственной власти. Он утверждает, что «только два
обстоятельства фактически ограничивают государственную власты
нравственное сознание и благоразумие властвующих, с одной сто-
роны, возможность противодействия подданных — с другой»”’*
Однако большинство современных немецких государственников
признает власть правовым явлением и стремится дать ей определе-
ние с формально-юридической точки зрения. С этой точки зрения
' Аффальтер А Основные черты общего государственного права. Пер.
с нем. В. Ивановского. Казань, 1895. С. 21.
’* SeydelM. Grundziige einer allgemeinen Staatslehre. Wiirsburg, 1873. S. 13-
Ивановский В. В. Учебник государственного права. Казань, 1908. С. 85.
*”* Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. С. 224, 218.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
433
вопрос решается очень просто. По своим формальным признакам
власть есть способность приказывать и заставлять выполнять прика-
зания. По выражению Еллинека, «властвовать — значит отдавать
безусловные приказания»’ Всякое приказание есть выражение воли,
и современные государствоведы видят у государства волю, которая
проявляется в приказаниях, заключающихся в законодательных и
правительственных актах. Но, будучи довольно единодушны в при-
знании государственной власти проявлением воли, современные не-
мецкие государствоведы очень расходятся в определениях этой воли.
При решении вопроса, какая это воля и кому она принадлежит, резко
расходятся две школы — реалистов и идеалистов. Самый видный
представитель реалистического направления — М. Зейдель утвержда-
ет, что «государство ни в каком случае не есть господствующая воля;
оно и не обладает господствующей волей». «Абстракция “государство”
не может хотеть, а только конкретное государство может подлежать
господству». «Господствующая воля находится над государством и
подчиненность ей придает стране и людям государственный харак-
тер». Таким образом, «господствующая воля есть всегда воля над госу-
дарством, а не воля государства»" Из этих определений ясно, что
М. Зейдель отождествляет волю государства с волей правителя или
государя. Одинаковых с ним воззрений на этот вопрос придержива-
ются Э. Линг и К. Борнгак185; но они ставят господствующую волю не
над государством, а вдвигают ее в государство"*. А в таком случае им
справедливо ставят в упрек отождествление государства с правитель-
ством или государем.
Напротив, представители идеалистического направления при-
писывают волю, заключающуюся в государственной власти, само-
му государству. Так, по мнению Ад. Лассона, «государство следует
понимать как существо, одаренное волею наподобие человека»;
он утверждает, что «государство — это не народ, не страна, не
власть, а отличное от всего этого существо, одаренное волей»’”’
’Jellinek G. Gesetz und Verordnung. Freiburg, i. Br., 1887. S. 190. Ср.: Еллинек Г.
Общее учение о государстве. Изд. 2-е. СПб., 1908. С. 313-
" Seydel М. Op. cit. S. 7.
"’ LinggE. Empirische Untersuchungen zur allgemeinen Staatslehre. Wien, 1890.
S. 19 ff.; Bomhak C. Allgemeine Staatslehre. 2 Aufl. Berlin, 1909. S. 31 ff.
"“ Losson Ad. System der Rechtsphilosophie. Leipzig, 1882. S. 283.
434
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Придерживаясь такого же взгляда на государство, Гербер считает,
что «государственная власть есть волевая сила персонифициро-
ванного нравственного организма. Она не есть искусственное и
механическое объединение многих единичных воль, а нравствен-
ная совокупная сила сознательного народа», иначе говоря, «госу-
дарственная власть есть общая воля народа как этического целого
для целей государства, в средствах и формах государства»’. Эта те-
ория государственной власти, как воли государства, получила наи-
более полное развитие в трудах П. Лабанда и особенно Г. Еллинека.
Г. Еллинек настаивал на волевом значении государственной власти
во всех своих основных сочинениях, начиная с более ранних из
них, как, например, «Учение о государственных соединениях» и
«Закон и указ». В этом последнем сочинении он определяет госу-
дарство как «объединенную полновластной волей господствующую
организацию оседлого народа»’’. Эта же идея проведена в качестве
основного построения через все его «Общее учение о государстве».
Здесь он утверждает, что «организация возможна лишь в силу об-
щепризнанных положений о юридическом образовании единой
воли, объединяющей множество в единое целое». По его мнению,
«всякое состоящее из людей целевое единство нуждается в руко-
водстве единою волею. Волю, имеющую попечение об общих целях
союза, повелевающую и руководящую исполнением ее велений,
представляет союзная власть»”’
Чтобы правильно оценивать эти теории немецких государство-
ведов, надо не забывать, что они преследуют задачу дать чисто
юридическое объяснение государственной власти. В них созна-
тельно выделяется и рассматривается только правовая сторона го-
сударственной власти. Такое ограничение поставленной ими себе
научной задачи предписывает и применение соответственного ме-
тода. Государствоведы, придерживающиеся этого направления, не
идут и не могут идти дальше разработки исследуемого ими вопро-
са при помощи юридико-догматического метода, который они,
’ Gerber С. F. v. Op. cit. S. 19 ff.
"Jellinek G. Die Lehre von den Staatenverbindungen. Wien, 1882. S. 34;
Jellinek G. Gesetz und Verordnung. S. 190.
*“ Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 311- Ср.: Кокошкин Ф. Ф. Лек-
ции по общему государственному праву. М., 1912. С. 192.
Социальные науки и право. Отдел третий. Ibcydapcmeo
435
однако, часто применяют не в чистом виде, а с теми или иными ос-
ложнениями и добавлениями. Поэтому вырабатываемое ими опре-
деление понятия государственной власти имеет по преимуществу
формально-юридическое значение. А так как право регулирует
внешние отношения между людьми, то формально-юридическое
определение государственной власти по необходимости должно
быть не только формальным, но и выдвигающим и подчеркиваю-
щим по преимуществу внешние проявления государственной влас-
ти. Оно не может касаться сущности государственной власти, т. е.
того фактического отношения господства и подчинения, которое
обусловлено, с одной стороны, социально-психическими и исто-
рико-политическими причинами, а с другой — идейным смыслом
власти. Но зато оно объясняет чисто юридическую сторону
властвования, и в этом его ценность. Рассматриваемая с внешней
стороны власть, как мы уже сказали, есть способность повелевать и
вынуждать исполнение своих повелений. Властвовать в государст-
венном смысле значит повелевать безусловно и быть в состоянии
принуждать к исполнению. Следовательно, анализируя деятель-
ность государственной власти с формально-юридической точки
зрения, мы можем разложить ее на ряд велений и исполнений этих
велений. Но веления могут исходить только от воли и могут быть
обращены только к сознательной воле, так как только ею они могут
исполняться. Итак, с формально-юридической стороны власть за-
ключается в отношении между волей, выражающейся в велениях
государственной власти, и волями исполнителей этой власти, т. е.
подданных и должностных лиц, состоящих на службе у государст-
ва. Тем не менее, мы не имеем никакого основания приписывать
государству личную волю, подобную воле отдельного человека.
В этом отношении критика представителей реалистического на-
правления в науке государственного права, настаивающих на том,
что коллективное существо — государство — не может иметь воли,
совершенно правильна. Но, с другой стороны, надо признать, что
государство имеет безличную волю, так как деятельность его выра-
жается в установлении общих правовых норм, содержащих в себе
повеления, и в применении этих норм к конкретным случаям —
в правительственных распоряжениях и судебных решениях. Иной
воли, кроме воли, выражающейся в правовых нормах и в их приме-
нении, у государства нет.
436
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
В немецкой научной литературе по государственному праву из-
ложенная выше волевая теория государственной власти отстаивает-
ся самыми видными представителями государственно-правовой
науки и является наиболее распространенной. Но она далеко не
признана бесспорной. Напротив, она в то же время подвергается
жестоким нападкам. Конечно, большинство попыток опровергнуть
эту теорию объясняется тем, что опровергающие ее не принимают
той или иной из ее предпосылок, например, волевой теории права,
с которой она связана, хотя и не неразрывно. Нас, однако, здесь
более всего интересует то обстоятельство, что, несмотря на стрем-
ление опровергающих ее оставаться строго в сфере чисто юриди-
ческих проблем, в действительности они часто покидают ту почву,
на которой вопрос о государственной власти решается юридиче-
ски, и неожиданно докапываются до самой сущности государствен-
ной власти. В этом отношении в высшей степени интересную, ори-
гинальную и меткую критику этой теории дал Н. М. Коркунов.
В своем курсе «Русского государственного права» он приходит к вы-
воду, что «власть это только условное выражение для обозначения
причины явления государственного властвования. Что такое власть,
это можно вывести только путем выяснения общих свойств этих
явлений, и наукой может быть принята только гипотеза, объясняю-
щая все разнообразие явлений властвования. Волевая теория не
удовлетворяет этому основному условию. Она не дает объяснения
всех явлений государственного властвования, с некоторыми из них
она находится в прямом противоречии, и потому она должна быть
отвергнута»* Ведь «не всякая воля властвует. Воля бывает бессиль-
ная, безвластная. Власть приходит к воле извне, придается ей чем-
то другим, в самой воле не заключающимся. Воля стремится к влас-
ти, получает и теряет ее. Власть — не воля, а объект воли». «Таким
образом, — заключает он, — понятие власти ни в чем не совпадает с
понятием воли». Отвергнув волевую теорию власти, Н. М. Коркунов
затем доказывает, что властвование не предполагает непременно
властвующую волю. «Властвование предполагает сознание не со
стороны властвующего, а только со стороны подвластного. Все, от
чего человек сознает себя зависимым, властвует над ним, все равно,
'Коркунов Н. М. Русское государственное право. Изд. 6-е. СПб., 1908. Т. I.
С. 22. Ср.: Он же. Указ и закон. СПб., 1894. С. 178-182.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
437
имеет ли это властвующее волю или не имеет ее, и даже независимо
от того, существует ли это властвующее или нет. Для властвования
требуется только сознание зависимости, а не реальности ее». Но
в таком случае власть есть сила, обусловленная сознанием зависи-
мости подвластного. «При таком понимании власти нет надобности
олицетворять государство, наделять его волей. Если власть — сила,
обусловленная сознанием зависимости подвластного, то государ-
ство может властвовать, не обладая ни волей, ни сознанием, лишь
бы люди, его составляющие, сознавали себя зависимыми от него».
Таким образом, Н. М. Коркунов видит сущность властвования не
в самой государственной власти, а в подданных и их подчинении
этой власти*
Несмотря на кажущуюся проницательность и правильность как
критики Н. М. Коркунова, направленной против волевой теории, так
и его собственных взглядов на власть, они основаны на грубой мето-
дологической ошибке и потому по существу неверны** ***. Н. М. Коркунов,
не отдавая себе в этом отчета, переносит спор в совсем другую
плоскость. Немецкие юристы исследуют государственную власть и
стремятся дать юридическое определение ее. Н. М. Коркунов же воз-
буждает вопрос о сущности властвования вообще. Не подлежит со-
мнению, что если поставить общий вопрос о сущности власти, то
придется признать, что причина властвования заключается не столь-
ко в повелевающей воле, сколько в воле повинующейся или покоря-
ющейся, т. е. в том, что Н. М. Коркунов, избегающий употребления
термина «воля», называет сознанием или чувством зависимости. Но
при такой постановке вопроса мы будем исследовать социально-
психическое, а не государственно-правовое явление властвования'"
* Интересно отметить, что некоторые немецкие теоретики прямо настаива-
ют на том, что «отношение зависимости не есть отношение власти». См.:
HerzfelderF. Gewalt und Recht. Munchen, 1890. S. 9-
” В шестое издание «Русского государственного права» Н. М. Коркунова, ко-
торое вышло под редакцией 3. Д Авалова, М. Б. Горенберга и К Н. Соколова,
введен новый параграф (4 bis) — «Новейшие учения о существе государства и
государственной власти» (с. 48-52). В нем дан также обзор русской критической
литературы о теории государственной власти Н. М. Коркунова.
*** «Теория государственной власти» Л. И. Петражицкого (ср.: Теория права и
государства в связи с теорией нравственности. СПб., 1907. С. 190 и сл.) целиком
заимствована у Н. М. Коркунова и только изложена в своеобразных терминах
438
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Критикуя теорию власти немецких юристов, Н. М. Коркунов докопал-
ся до этого чрезвычайно важного социально-психического явления;
но он сделал непростительную методологическую ошибку, когда за-
менил юридическую конструкцию власти социально-психологиче-
ским понятием ее.
Коркунов — не единственный теоретик государственного права,
который при исследовании вопроса о государственной власти на-
правляет свое внимание на те элементы властвования, которые не
имеют юридического характера. В этом отношении особенный ин-
терес представляет небольшой этюд — «Авторитет и государствен-
ная власть» — профессора государственного права в Вюрцбургском
университете Р. Пилоти. Он доказывает, что может произойти «от-
деление авторитета от государственной власти», так как «у облада-
телей власти может исчезнуть авторитет без всякого изменения в
государственном строе и при полном сохранении формальной го-
сударственной власти. Это разделение может произойти настолько
постепенно и незаметно, что оно может ускользнуть даже от самого
внимательного наблюдателя, и возникшее зло обнаружится только
тогда, когда предполагаемый авторитет власти при каком-нибудь
неожиданном испытании своей силы окажется несуществующим»’
На целом ряде примеров Р. Пилоти показывает, что этот процесс
может произойти одинаково в развитии как абсолютно монархи-
ческого государства, так и конституционной монархии и республи-
ки. Так, в античном Риме при полном расцвете республики сенат
обладал авторитетом, но не властью, которая принадлежала народу.
Со времени Суллы186 сенат оказался обладателем государственной
власти, но лишился авторитета; «он имел право приказывать, но его
приказания не имели силы». Ему были противопоставлены автори-
теты или заговорщиков и революционеров, как Каталина187 и
Спартак188, или новых повелителей, как Красс189, Помпей190 и Юлий
Цезарь191. Наконец, после возникновения принципата192 римский
сенат утратил и авторитет, и власть, которые перешли к императо-
рам. Но в правление неспособных императоров к сенату снова воз-
вращалась тень былого авторитета. Так же точно в Средние века во
психологической теории Л. И. Петражицкого. Последнее обстоятельство, одна-
ко, не делает ее оригинальной.
’ Piloty R. Autoritat und Staatsgewalt. Tiibingen, 1905. S. 6.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
439
Франкском королевстве майордомы, состоявшие при королях из
Меровингов193, сначала создали себе авторитет, а затем приобрели
и власть, чем и положили основание новой династии Каролингов194.
Особенно замечателен аналогичный процесс, происшедший в ма-
гометанском мире, где калифы были постепенно отодвинуты эми-
рами. Первоначальные обладатели всей полноты власти, как духов-
ной, так и светской, калифы превратились постепенно лишь в ду-
ховных глав магометанского мира, а вся светская власть перешла к
эмирам, принявшим впоследствии титул султанов. Наконец, срав-
нительно недавние события в Японии показывают, что власть может
подвергнуться также обратной эволюции и возвратиться к ее пер-
воначальным носителям. Так, в течение более двух с половиной
столетий, с 1603 по 1868 гг., японские императоры, носящие титул
микадо, находились в плену у регентов-тайкунов, которые факти-
чески управляли страной от их имени. Но в 1868 г. новому микадо,
представителю царствующей династии, удалось освободиться из
плена и, свергнув тайкунат, возвратить себе первоначальную
власть195. Одновременно установлением конституции микадо устра-
нил возможность повторения таких захватов власти.
Далее Р. Пилоти показывает, что аналогичные явления передви-
жения власти с одного носителя на другого наблюдаются и в совре-
менных государствах — конституционных монархиях и республи-
ках. Для этого он останавливается на некоторых событиях из исто-
рии Франции в XIX столетии, на конституционной истории
С.-А. Соединенных Штатов и даже Германской империи. Наиболее
бесспорно этот факт может быть установлен в конституционном
развитии Англии. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить о
книге Беджота196, который в шестидесятые годы прошлого столетия
вскрыл, что в верховенстве английского парламента произошло из-
менение, так как палата общин получила перевес над палатой лордов
и короной, и о книге С. Лоу, который уже в начале XX столетия уста-
новил, что теперь в Англии решающее значение имеют кабинет ми-
нистров и избиратели. Тем не менее, нам кажется, что Р. Пилоти де-
лает ошибку, когда чрезмерно сближает перемещение власти в со-
временных конституционных государствах с перемещениями власти,
происходившими в абсолютно-монархических государствах. Он не
принимает при этом во внимание, что в современных государствах
благодаря конституции законодательным путем устанавливается
440
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нормальное распределение функций между определенной совокуп-
ностью органов государственной власти. Поэтому в них вырабатыва-
ется нормальный тип государственной власти и ее носителя. Только
внутри известной совокупности органов, остающейся постоянной,
пока не изменяется конституция, тот или другой орган получает
больший или меньший перевес. Несмотря на это, создаваемая совре-
менным правопорядком нормальная организация власти имеет, не-
сомненно, принципиальное значение.
Надо признать, что в точном смысле слова государственная
власть есть только нормальная государственная власть, обладающая
в принципе всеми полномочиями, всей полнотою и авторитетом
власти. А в таком случае нельзя противопоставлять государствен-
ной власти авторитет, так как авторитет есть лишь один из элемен-
тов государственной власти. Наряду с ним могут быть поставлены
и другие элементы власти, как, например, фактическое господ-
ство или формальное выполнение функций власти. Они также
могут конкретно отделиться от государственной власти, как это
показывают исторические события в некоторых государствах.
Следовательно, и их можно логически противопоставить государ-
ственной власти. Если Р. Пилоти так настойчиво проводит двучлен-
ное деление, противопоставляя власти именно авторитет, то это
объясняется тем, что он в своих поисках правильного определения
государственной власти наткнулся на власть как социально-психи-
ческое явление и был поражен своеобразием этого явления. Но в
противоположность Н. М. Коркунову, который, открыв социально-
психическую сторону властвования, поспешил отождествить ее во-
обще с государственной властью, Р. Пилоти только характеризует
заинтересовавшее его явление, нисколько не считая, что он этим
дает ответ на вопрос о государственной власти в его юридической
постановке. Он прямо признает, что проведенное и доказанное им
различие между властью и авторитетом не имеет никакого юриди-
ческого значения. В начале своего этюда он говорит, что «авторитет
как правовое понятие в действительности нельзя отличить от гос-
подства как правого понятия», а в конце приходит к заключению,
что все его рассуждение «сосредоточивается в положении, что госу-
дарственная власть и авторитет тождественны. Для формальной
юриспруденции этим не много выиграно, но тем не менее надо
признать, что в жизни государств этот факт играет громадную
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
441
роль». В конце концов, однако, Пилоти возвращается к общепри-
нятой в немецкой науке волевой теории власти и утверждает, что
«господство есть только человеческая воля, примененная в
государстве».
Пилоти не первый указал на то, что государственная власть не
есть нечто постоянное, одинаковое и не подлежащее расщеплению.
Аналогичные идеи уже можно встретить у немецкого государство-
веда половины XIX столетия Цэпфлэ*, но особенного внимания за-
служивают некоторые замечания в книге английского политиче-
ского деятеля и писателя Корневаля Льюиса197 «О влиянии автори-
тета в создании мнений», вышедшей в первом издании в 1849, а во
втором — в 1875 году. Сюда же надо отнести и исследования об об-
щественном мнении, а именно старый этюд Ф. Гольцендорфа198
«Общественное мнение»** и сравнительно недавно вышедшую книгу
английского ученого Дайси1" «Об отношении между правом и об-
щественным мнением в Англии в XIX столетии»*”. Наконец, чрезвы-
чайный интерес представляет специальное историческое исследо-
вание Тессена-Везерского «Понятие авторитета в основных стадиях
его исторического развития»"*" Насколько, однако, вопрос о государ-
ственной власти неудовлетворительно разработан в современной
немецкой литературе государственного права, несмотря на массу на-
писанного по поводу него, можно судить хотя бы по тому, что единс-
твенное более крупное прибавление, которое Еллинек считал нужным
сделать во втором издании своего «Общего учения о государстве»,
посвящено «исследованию о юридической власти»**"’ В этом при-
бавлении Еллинек упоминает о «социальной власти» и говорит о
«власти правовой», но он недостаточно точно их определяет и не
дает вполне отчетливого разграничения их; главное же, он не свя-
зывает этого расчленения понятия власти с устанавливаемым им
’ Zoepfl Н. Grundsatze des gemeinen Deutschen Staatsrechts, 5 Aufl. Leipzig,
1863. Bd. 1. S. 83 ff.
" Голъцендорф Ф. Общественное мнение. Пер. с нем. П. О. Бери. Изд. 3-е.
СПб, 1899.
*" Dicey А. V. Lemons sur les rapports entre le droit et 1’opinion publique en
Angleterre au cours du dix-neuvieme sifecle. Paris, 1906.
"" Tessen-Wqsierski Fr. v. Der Autoritatsbegriff in den Hauptphasen seiner
historischen Entwicklung. Padeborn, 1907. См. особ. c. 1.30 и сл.
*"" Еллинек Г. Общее учение о государстве. Изд. 2-е. С. 263-266.
442
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
далее расчленением того же понятия на власть «господствующую» и
«негосподствующую» (с. 311 и сл.). Исследования Н. М. Коркунова,
Р. Пилоти и отчасти Г. Еллинека о сущности государственной влас-
ти должны привести к заключению, что даже в курсах государствен-
ного права нельзя ограничиваться лишь формально-юридическим
определением государственной власти. Для государства имеют зна-
чение все стороны власти и все составные элементы ее, и потому
исследование должно быть направлено на проблему власти в целом.
Когда мы вдумаемся в эту проблему, нас прежде всего поражает
необыкновенная сложность, многообразие и многосторонность
тех явлений, которые мы называем властью. В этих явлениях пе-
реплетаются и постоянные, так сказать, стихийные элементы
человеческой психики, и те наслоения, которые создаются соци-
альным и историко-политическим развитием, и, наконец, то,
что выражается в правовой деятельности государства. Если мы
не будем стремиться строго различать и разграничивать все эти
элементы, мы никогда не поймем, в чем заключается власть.
Короче говоря, чтобы уяснить себе и решить проблему власти, мы
должны расчленить явления, входящие в нее, на составные части.
Для этого мы должны строго отличать социально-психические
элементы в том процессе, который приводит к подчинению одно-
го человека другим и к признанию одного властвующим, а другого
подчиненным, от того, что сложилось благодаря историко-поли-
тическим условиям, т. е. благодаря долгому процессу историче-
ского развития, приведшего к созданию современного государ-
ства, и, наконец, от того, что составляет формально-юридическую
сторону власти и что гарантируется современным государствен-
но-правовым порядком.
IV
В социально-психологическом смысле власть зарождается там,
где при отношении двух или нескольких лиц одно лицо благодаря
своему духовному, а иногда телесному превосходству, благодаря ка-
чествам своего характера и своей энергии занимает руководящее и
господствующее положение, а другое лицо, становясь в зависимое
положение, следует за ним. Такова власть, например, в товарище-
ской или семейной среде; такова же власть вожаков кружков, руко-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
443
водителей союзов, профессиональных организаций; такова же
власть лидеров в политических партиях. Но вместе с простым рос-
том количества людей, среди которых появляется власть такого
типа, изменяется и самый характер — качество этого социально-
психического отношения. Когда скопляются большие массы людей,
происходит как бы сгущение и накопление социально-психологи-
ческой атмосферы. Как при сгущении облаков образуется атмо-
сферное электричество и разражается гроза, так при накоплении
людей рождаются новые социально-психические явления руко-
водства и подчинения. С одной стороны, силы единичного чело-
века — руководителя, вожака приобретают особую интенсивность
и напряжение, с другой — склонность к повиновению еще больше
усиливается у раз подчинившихся людей, и массы следуют за сво-
ими вожаками. При накоплении больших масс людей возникает
чрезвычайно характерное явление, которое наш известный социо-
лог Н. К. Михайловский назвал «героями и толпой». Французский
социолог Тард видел разгадку этого явления в законах подражания.
Это явление почти загадочно, — почему толпа выносит известных
лиц на пьедестал, почему она окружает их почти божескими почестя-
ми, почему она преклоняется перед ними, слепо следует за их жела-
ниями и исполняет их приказания, — часто остается неразгадан-
ным. Не всегда герой для толпы есть герой в действительности, не
всегда это выдающийся человек, сильная индивидуальность, энер-
гичная личность, не всегда это честный, благородный человек.
Укажем на два факта, могущие служить особенно ярким приме-
ром того, как героями иногда становятся лица, обладающие менее
всего качествами героев. Так, в январе 1905 г. в Петрограде рабочие
массы совершенно неожиданно выдвинули в качестве героя свя-
щенника Георгия Гапона200. Но события показали, что личные
свойства этого человека совсем не соответствовали той роли, кото-
рую предоставила ему толпа и на которую его выдвинул историче-
ский момент. Это была скорее презренная, жалкая и ничтожная, чем
героическая личность. Но тем не менее эта личность сыграла траги-
ческую роль; из-за нее погибли сотни людей, и сама она погибла,
притом не геройской, а жалкой и ничтожной смертью. Совершенно
так же весною 1907 г. на юге Франции возникло движение виноде-
лов, колоссальное по своим размерам и по количеству людей, кото-
рое было им охвачено. Целые провинции жили одной мыслью,
444
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
имели одно стремление, формулировали одни и те же требования,
и это движение выдвинуло своего героя — крестьянина Марселена
Альбера. Альбер так же, как и наш Гапон, на один момент занял со-
вершенно исключительное положение — он пользовался почти
царской властью и распоряжался, как неограниченный монарх. Все
его распоряжения исполнялись беспрекословно. Но стоило этому
человеку в одном незначительном случае показаться смешным, и он
немедленно был развенчан. Желая устранить некоторые недоразу-
мения, он поехал в Париж, добился свидания с председателем сове-
та министров Клемансо201, и так как у него не хватило денег на об-
ратный путь, взял у Клемансо взаймы 100 франков. Эта совершенно
ничтожная подробность показалась смешной и сразу развенчала
этого человека; в глазах толпы он из героя превратился в самую
обыденную личность. Так же внезапно, как он был вознесен на пье-
дестал, все вдруг перестали перед ним преклоняться. Конечно, эти
события имеют несколько односторонний характер: в том и в дру-
гом случае толпа выдвигала не героев, а случайных лиц, которые
почему-либо на один момент становились выразителями ее стрем-
лений. Но история знает и такие примеры, когда массы выдвигали
действительных героев и выдающихся личностей. Тогда эти герои
становились спасителями отечества, основателями новых госу-
дарств и преобразователями их. Они не только приобретали власть
на время, но и упрочивали ее за собой, они становились королями
и императорами и основывали новые династии. Таковы были
Помпеи, Цезарь и Август202 в Риме, таков был Наполеон I203 во
Франции, таковы же были Минин204, Пожарский205 и Богдан Хмель-
ницкий206 у нас в России.
Там, где между людьми возникают длительные отношения гос-
подства и влияния, с одной стороны, и подчинения и зависимости,
с другой, — там в этих отношениях рождается нечто новое. Личные
отношения влияния и зависимости как бы превращаются в нечто не-
зависимо от данных лиц существующее, они как бы объективируют-
ся. Получается отношение господства и подчинения во имя каких-
нибудь высших начал. Господство и подчинение освящаются или со-
циально-экономическим строем, или религией, или правом. Они
перестают зависеть от индивидуальных свойств господствующих и
подчиненных. Традиция и привычка заменяют личные достоинства
и преимущества лиц, приобретших господствующее положение.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
445
Создаются, наконец, такие условия, при которых известное лицо
приобретает господствующее влияние в зависимости от того места
или социального положения, которое он занимает в жизни.
Карлейль207 в своем замечательном философском романе «Sartor
Resartus» останавливается на этих явлениях. Герой его, Тейфельсдрек,
рассматривает все общественные отношения с точки зрения костю-
ма и при этом обнаруживает всю нелепость известных общественных
положений. Он рисует картину, как человек в черном и человек в
красном, то есть английский судья и английский палач, тащат на ви-
селицу человека в синем, и этот человек беспрекословно подчиняет-
ся. Именно этот пример судьи и палача особенно рельефно рисует те
формы зависимости и подчинения, которые создаются уже извест-
ными объективными условиями помимо непосредственного психи-
ческого влияния одного человека на другого. Сведя эти объективные
условия к одной разнице в костюме, Карлейль, несомненно, чрезмер-
но упростил их, но этим путем он особенно выдвинул их формаль-
ный и объективный характер. Сами по себе судья и палач как лично-
сти часто бывают людьми, не заслуживающими уважения, но они
распоряжаются жизнью человека, а окружающие эшафот солдаты яв-
ляются слепыми исполнителями их распоряжений, хотя, может быть,
в душе презирают и проклинают и казнь, и ее руководителей.
В отношениях господства и подчинения как социально-психиче-
ского явления есть, в конце концов, какая-то загадка, нечто та-
инственное и как бы мистическое. Каким образом воля одного чело-
века подчиняет другую человеческую волю — очень трудно объяс-
нить. Эти явления кроются в самых глубоких и сокровенных
свойствах человеческого духа. Вопросы эти далеко еще не полно ис-
следованы социологией' Сами эти научные дисциплины еще не до-
стигли той высоты развития, при которой они могли бы дать ответы
на эти вопросы. Но многое в этих явлениях навсегда останется нераз-
гаданным и необъяснимым. Как сущность тяготения до сих пор остает-
ся непонятной, так и сущность влияния одной воли на другую навсегда
останется загадкой. Здесь науке приходится наталкиваться на те пер-
вичные силы и элементы, которые не подлежат дальнейшему разложе-
нию, сравнению и разъяснению. Область первичного, необъяснимого
'Ср.: Vaccaro М. A Les Bases sociologiques du Droit et de 1’Etat. Paris, 1899-
P. 234.
446
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
и неразгаданного гораздо шире, чем обыкновенно предполагается.
Мы упираемся в нее не только в одном определенном пункте, когда ис-
следуем конечные вопросы мироздания, а во всяком пункте, как только
желаем проникнуть за известные пределы, доступные научному
познанию.
Но социально-психические явления, и в том числе формы психи-
ческого подчинения и господства, свойственны всем вообще людям.
Они происходят вне зависимости от места и времени и даже совер-
шенно не нуждаются в конкретных определениях относительно вре-
мени и места. Везде и всегда, где есть люди и отношения между ними,
эти явления возникают. Единственные обстоятельства, от которых они
зависят, это количество людей и естественные различия между ними.
Но именно потому, что эти отношения наиболее общи и постоянны
для всякого человеческого общения, они не характерны для государст-
ва и для существа государственной власти. Как элемент, присущий не
государству как таковому, а вообще всякой социальной среде, эти от-
ношения подвергаются исследованию не со стороны государствове-
дов, а со стороны социологов. Сюда относятся глубокомысленные ис-
следования Тарда «О законах подражания», сюда же надо отнести и ис-
следования о массовых явлениях и о законах толпы Михайловского,
Тарда, Сигеле208, Лебона209 и Бутле210. Но особенно важное значение
имеет работа немецкого социолога Г. Зиммеля «О господстве и подчи-
нении», которая составила теперь главу его книги «Социология»*
Не подлежит сомнению, что социально-психические явления гос-
подства и подчинения составляют общее основание всякого властво-
вания" Но исследователи государственной власти должны иметь
* Simmel G. Soziologie der Ueber- und Unterordnung. Archiv fur Sozial-
wissenschaft und Sozialpolitik. Bd. VI. S. 477-547; Simmel G. Soziologie.
Untersuchungen uber die Formen der Vergesellschaftung. Leipzig, 1908. S. 134-246.
У нас С. Л. Франк, следуя в общем за Г. Зиммелем, сделал попытку самостоятель-
но разработать вопрос о государственной власти с социально-психической точ-
ки зрения в своей статье «Проблема власти». Ср.: Франк С. Проблема власти //
Вопросы жизни. 1905. Март. С. 205. Эта статья напечатана также в сборнике ста-
тей С. Л. Франка «Философия и жизнь» (СПб., 1910. С. 72-125). Ср.: Tarde G.
Les transformations du pouvoir. Paris, 1899- 2 edit. 1903. О нем см.: Matagrin A
La psychologic sociale de Gabriel Tarde. Paris, 1910. P. 262 et. suiv.
" Ф. Ф. Кокошкин посвящает в своем курсе общего государственного права
особый параграф «общественно-психологическим основам власти» (Там же.
С. 66-79).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
447
в виду не вообще господство и зависимость, а частный случай его —
государственное господство. Последнее существует только в конк-
ретных государствах, а все конкретные государства прошли извест-
ное историческое развитие и обладают определенной социальной
структурой. Естественно искать в этом развитии и в созданной им
социальной организации объяснения существа государственной
власти. Итак, будем судить о государственной власти по тому, как она
проявлялась в историческом развитии государств; тогда мы, конеч-
но, поспешим отождествить ее с тем признаком, который больше
всего бросается в глаза, а именно с силой и тем страхом, который
она внушает. Существует мнение, по которому в основании властво-
вания лежит фактическое обладание силой, например, вооруженны-
ми силами страны или источниками богатства и экономического
могущества. Из истории можно привести массу фактов, свидетель-
ствующих о том, что между властью и силой нет разницы.
Доказательством того, что власть теснейшим образом связана с
силой, служат и те термины, которыми власть обозначается в совре-
менных европейских языках. Все они имеют двойное значение. Как
французское слово «pouvoir», так и английское «power» и немецкие
термины «Macht» и «Gewalt» означают одновременно и силу, и власть.
К отождествлению власти с силой или с фактическим господством
склоняются, как мы видели, и некоторые юристы, например,
Аффольтер, Зейдель и В. В. Ивановский.
Действительно, приходится констатировать, что происхождение
власти из простого превосходства силы и насилия в большинстве
случаев не подлежит сомнению. Чаще всего власть возникала благо-
даря войнам и завоеваниям, благодаря победам одного народа над
другим и покорению побежденных. Известный социолог и исследо-
ватель австрийского государственного права Л. Гумплович211 утверж-
дает даже, что «никогда и нигде государства не возникали иначе, как
в силу покорения чуждых племен со стороны одного или нескольких
соединившихся и объединившихся племен»’ Но это мнение надо
признать утрировкой, так как античные государства-города разви-
' GumplowiczL. Allgemeines Staatsrecht. 2 Aufl. Innsbruck, 1897. S. 45 (русск.
пер. — Гумплович Л. Общее учение о государстве. СПб., 1910. § 14. С. 47). Ср.:
Gumplowicz L. Der Rassenkampf. Soziologische Untersuchungen. Innsbruck, 1883.
S. 218 ff.
448
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
лись из первобытных общин, а швейцарские республики только от-
ражали завоевателей, сами же завоеваниями не занимались. Однако
крупные политические организации, несомненно, возникли из наси-
лия завоевателей. Не говоря уже о восточных завоевателях, достаточ-
но вспомнить о завоеваниях Александра Македонского212, которые
привели к основанию целого ряда государств, о покорении Римом
всех окружавших его народов и о создании им всемирной империи
и, наконец, о великом переселении народов, которое заключалось
в вытеснении и покорении одних народов другими, что привело
к возникновению целого ряда государств.
Но как бы ни казалось такое решение вопроса о сущности госу-
дарственной власти правильным и простым, оно вызывает целый
ряд сомнений и возражений. Уже в объяснении первоначального,
так сказать, исходного насилия, из которого возникла власть, тео-
ретики далеко не сходятся. Так, например, Фр. Энгельс в своей кри-
тике теории Е. Дюринга213, в частности его «теории насилия», и в
своем сочинении «Происхождение семьи, частной собственности и
государства» настаивает на том, что первоначальное насилие обус-
ловливалось не физическим, а экономическим превосходством’
Однако этот спор о том, что создает первоначальный перевес фак-
тической силы, решается совершенно различно, смотря по тому,
какие исторические факты мы берем. Так, мы должны будем решить
его против Энгельса, если мы возьмем эпоху, непосредственно
предшествующую возникновению современных европейских госу-
дарств, т. е. эпоху великого переселения народов, когда произошли
те завоевания, которые положили основание средне- и южно-евро-
пейским феодальным государствам. Экономическое превосходство
было, несомненно, не на стороне германских племен, вторгшихся в
Европу, завоевавших большие пространства и образовавших новые
государства; оно принадлежало туземному населению мировой
Римской империи. Германцы имели перевес над этим населением
не своим экономическим превосходством, а свежестью расы, своей
' Engels Fr. Eugen Diihring’s Umwalzung der Wissenschaft. 2 Aufl. Stuttgart, 1885.
S. 149 ff-, 165, 172, 180, 188, 191-192 (русск. пер. — Энгельс Фр. Философия, по-
литическая экономия и социализм. Перевод 3-го нем. изд. СПб., 1904. Изд. Яко-
венко. С. 222-264). Ср.:EngelsFr. Der Ursprung der Familie, des Privateigentums und
desStaats. 14 Aufl. Stuttgart, 1913. S. 104,119 ff., 163, 177.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
449
сплоченностью и вообще грубой физической силой не тронутых
цивилизацией людей. Поэтому для объяснения того переворота, ко-
торый произошел при падении Римской империи, нужно искать
разгадку не в теории Энгельса, а в теориях, видящих объяснение
политических явлений в борьбе рас* ** Эти теории отстаивались и
развивались такими учеными историками и социологами как
Тьерри, Гобино214 и Гумплович.
Однако и после завоевания борьба не прекращается, а продол-
жается в другом виде. Расы завоевателей и завоеванных в этих ново-
основанных государствах постепенно смешиваются, амальгамиру-
ются и превращаются в единые национальности. Но известные уже
не расовые, а социальные деления сохраняются. Таким образом,
первоначальная борьба рас превращается в борьбу социальных
групп и классов. Здесь экономическое превосходство является уже
определяющим фактором победы, которая служит основанием для
нового господства и нового властвования. Так, не подлежит сомне-
нию, что буржуазия получила перевес над феодальным дворян-
ством, главным образом, благодаря своему экономическому пре-
восходству, благодаря тому, что все нити хозяйственной жизни
сконцентрировались в ее руках. Но вместе с переходом решающего
значения от физической силы к экономическому фактору властво-
вание теряет свой первоначальный чисто насильственный харак-
тер. Конечно, возможность такого превращения подготовляется
уже в предшествующий период. Дело в том, что и завоеватели воз-
действуют на покоренных непосредственной физической и воору-
женной силой только в первое время; затем они уже внушают своим
подвластным страх, почтение, повиновение и покорность одним
предположением своего превосходства, своей доблестью и своим
мужеством. Таким образом, уже тут физическое принуждение заво-
евателей превращается в психическое господство обладателей влас-
ти*’ Но это обстоятельство прокладывает путь к созданию господ-
ствующего положения в таком обществе для всякого личного пре-
восходства, каково бы оно ни было. Представители буржуазии
завоевывают себе постепенно сперва почетное, а затем и господст-
* Ср.: Grasserie R. de la. Les principes sociologique du droit public. Paris, 1911.
P. 91 et suiv.
** Cp.: Vaccaro M. A. Op. cit. P. 234, 249-250.
450
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вующее положение уже исключительно благодаря своему духовно-
му превосходству, так как только оно дает им возможность стано-
виться во главе экономического развития, создавать новые отрасли
производства и накоплять богатства. Именно на процессе замены
феодального строя буржуазным мы видим, как решающим элемен-
том становится уже не преобладание вооруженной силы, которая
по-прежнему остается в руках феодалов и дворянства, а мирная
сила духовного и экономического превосходства, которая оказыва-
ется на стороне буржуазии. Тут, таким образом, происходит полное
преобразование первоначального характера власти.
Тем не менее, многие социологи-эволюционисты игнорируют
это превращение власти из физически насильственной в психиче-
ски воздействующую. Они видят в современной социальной борьбе
продолжение первоначальной борьбы, чисто физической, и наста-
ивают на том, что власть приобретает и имеет тот, кто обладает
большей физической силой. Спор с крайними эволюционистами
обыкновенно оказывается бесплодным, так как очень трудно уста-
новить самый предмет спора ввиду того, что слово «сила» имеет
очень много постоянно меняющихся значений. Так, например, если
мы выскажем следующие два положения: 1) идея, овладевая народ-
ными массами, становится силой, и 2) народные массы, объединен-
ные и воодушевленные идеей, становятся силой, то мы обозначим
одно и то же реальное происшествие, а между тем в первом случае
мы признаем силой идею, а во втором — народные массы. Но так
как народные массы существовали и до своего объединения идеей,
и тогда они не были силой, а в силу их превратил новый привходя-
щий двигатель — идея, то и приходится признать ее главным эле-
ментом, создающим силу.
Однако часто утверждают, что физическая и вообще материаль-
ная сила все-таки является решающим элементом для приобретения
власти в моменты государственных кризисов и революций. Чтобы
убедиться в неправильности этого взгляда, посмотрим хотя бы на
первую крупную революцию, приведшую к созданию современного
правового государства, именно на первую английскую революцию
в половине XVII столетия. Мы увидим, что она возникла по религиоз-
ным мотивам, вождями ее были люди, воодушевленные идеями рели-
гиозного реформаторства, и массы боролись за свои права, находя
их оправдание в своем религиозном сознании. Правда, эта револю-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
451
ция привела к междоусобной войне, продолжавшейся пять лет, и
была связана с жестоким кровопролитием. Но эту войну начали пред-
ставители старой власти — английский король Карл I Стюарт215 и его
бароны, видевшие во власти господство вооруженной силы. Победили,
однако, не они, а борцы за новые идеи — Долгий Парламент216, анг-
лийские пуритане217 и шотландские пресвитериане218. Когда затем
побежденный и плененный Карл Стюарт предстал перед револю-
ционным трибуналом, учрежденным Долгим Парламентом для
суда над ним, он прежде всего возбудил вопрос о характере влас-
ти, привлекшей его к ответственности. «Где та власть, — сказал
он, — на основании которой вы требуете от меня ответа? Я говорю
о законной власти, так как незаконной властью обладают также воры
и грабители на больших дорогах». В этих словах Карла Стюарта пре-
жде всего поражает то обстоятельство, что он называет властью даже
простое насилие, совершаемое грабителями на больших дорогах.
Конечно, здесь отразилось чисто традиционное воззрение, по кото-
рому власть и насилие родственны между собой. Очень важно отме-
тить, что защитником этого воззрения оказался бывший король, сто-
ронник старых форм власти. Впрочем, и Карл Стюарт в приведенных
словах проводил различие между законною и незаконною властью.
Под законною властью он подразумевал, несомненно, ту власть, ко-
торая была освящена традицией. При этом он делал ошибку, предпо-
лагая, что традиционная власть сохранила еще свое обаяние над анг-
лийским народом. Когда он стоял перед судившим его трибуналом
Долгого Парламента, традиционная власть была уже упразднена в
Англии, и вся власть была сосредоточена в руках революционного
правительства; за свою ошибку Карл Стюарт заплатил жизнью*
Все это заставляет нас признать, что отождествление власти с ма-
териальной силой, кажущееся столь основательный с первого взгля-
да, по существу своему неверно. В последние столетия материаль-
ная сила побеждала и становилась властью только тогда, когда за
ней была и идейная сила. Итак, ко всем предыдущим признакам влас-
ти — престижу, обаянию, авторитету, традиции, привычке, силе, вну-
* См. по этому вопросу: Zacharia К. S. Vicrsig Bucher vom Staate. Heidelberg,
1839- Bd. III. S. 76-96. «Ueber Reformer! und Revolutionen»; Чичерин Б. H. Курс
государственной науки. T. III. Кн. 4. Гл. 2 «Реформы и революция». С. 302-341;
Назимов Н. Реакция в Пруссии. Ярославль, 1886. С. 39-90.
452
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
шающей страх и покорность, мы должны присоединить еще один
признак — всякая власть должна быть носительницей какой-ни-
будь идеи, она должна иметь нравственное оправдание. Это оправ-
дание может заключаться или в величии и славе народа и государ-
ства, как это бывает в абсолютно-монархических государствах, или в
упрочении правового и общественного порядка, что мы видим в пра-
вовых и конституционных государствах, или же оно может заклю-
чаться в регулировании экономической жизни и в удовлетворении
наиболее важных материальных и духовных нужд своих граждан, что
составляет задачу государства будущего. Как только власть теряет
одухотворяющую ее идею, она неминуемо гибнет.
Одухотворяющая идея или нравственное оправдание государ-
ственной власти становится постепенно основным и наиболее
важным признаком этой власти. Но, конечно, ею одною также да-
леко не исчерпывается существо власти. Напротив, теперь мы уже
вполне выяснили, как сложно то явление, которое мы называем
властью. В логической последовательности власть развивается, во-
первых, под влиянием социально-психических причин, ведущих к
созданию престижа и авторитета, с одной стороны, и чувства зависи-
мости и подчинения — с другой, во-вторых, она обязана своим су-
ществованием целому ряду исторических и политических условий,
начиная от борьбы рас и фактов покорения одной расы или нации
другой и заканчивая социальной борьбой — борьбой классов, вы-
званной экономическими отношениями и ведущей к победе более
прогрессивных общественных сил над отсталыми и отжившими; на-
конец, в-третьих, известные отношения господства и подчинения ут-
верждаются и укрепляются благодаря идейному оправданию их.
В правовом государстве все отношения властвования выражаются
и закрепляются в правовых нормах. Сперва существующие фактиче-
ские отношения приобретают характер отношений, освященных
нормами права. Появляется убеждение, что то, что есть, должно быть.
Но постепенно правовая идея, идея должного берет верх над сущест-
вующим лишь фактически. Поэтому и фактические отношения при-
норавливаются к должному в правовом отношении. Все, что не нахо-
дит себе оправдания, изменяется и согласовывается с тем, что должно
быть. Таким образом, над властью все более приобретает господ-
ство правовая идея, идея должного. Чтобы существовать и быть при-
знаваемой, власть должна себя оправдать. Для современного культур-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
453
ного человека еще не достаточно того, что власть существует; мало и
того, что она необходима, полезна и целесообразна. Только если
власть способствует тому, что должно быть, только если она ведет к
господству идеи права, только тогда мы можем оправдать ее существо-
вание, только тогда мы можем признать ее правомерной. Надо строго
различать вопрос о происхождении власти от вопроса об оправдании
власти. Для современного культурного человека то или иное проис-
хождение власти не может служить аргументом в пользу ее. Напротив,
единственным обоснованием для власти может быть ее оправдание.
Это и ведет к господству идеи, именно идеи права, над властью. Власть
в современном государстве становится правовой властью. Господство
правовой идеи в современном государстве выражается в том, что все
действия власти в нем обусловливаются и регулируются правовыми
нормами. Лица, облеченные властью в правовом государстве, подчи-
нены правовым нормам одинаково с лицами, не имеющими власти.
Они являются исполнителями предписаний, заключающихся в этих
нормах. Власть является для них не столько их субъективным правом,
сколько их правовой обязанностью. Эту обязанность они должны
нести, осуществляя функции власти как известное общественное слу-
жение’. Исключительные полномочия им предоставляются не в их
личных интересах, а в интересах всего народа и государства. Итак,
власть в конечном результате не есть господство лиц, облеченных
властью, а служение этих лиц на пользу общего блага.
В конституционном государстве власть, становясь правовой, прин-
ципиально отличается от власти в исторически предшествующих
конституционному государству типах государства. Часто этого не за-
мечают или не хотят признавать потому, что интересуются, главным
образом, историческим развитием государственных явлений, а не их
этическим и юридическим существом и смыслом. Действительно, ис-
торически конституционные формы государственной организации
всегда прививаются и упрочиваются в жизни лишь постепенно, путем
медленного развития. Даже там, где они бывают насаждены внезапно
благодаря переворотам и революциям, они далеко не сразу воплоща-
ются в действительности. Но мы уже выше достаточно выяснили, что
* Начало общественного служения как принцип современной государствен-
ной власти особенно выдвинули: DuguitL. Traitd... Р. 98-107; HauriouM. Principes
de droit public. P. 473 et suiv.
454
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нельзя судить о существе и смысле нравственных и правовых явле-
ний на основании той эволюции, которая требуется для того, чтобы
они были осознаны и воплощены в жизни. Поэтому принципиальное
отличие существа государственной власти в конституционном госу-
дарстве нисколько не затрагивается тем, что конституционные уч-
реждения лишь медленно прививаются в жизни. Это существо кон-
ституционной государственной власти заключается, как мы видели,
в верховенстве или суверенитете права. В конституционном госу-
дарстве власть перестает быть фактическим господством людей и
становится господством правовых норм.
В связи с этим общим перерождением государственной власти из-
меняется и характер верховенства или суверенитета ее. Пока власть
была и остается фактическим господством людей, государства или,
вернее, люди, обладающие властью в государстве, очень ревниво от-
носятся к тому, чтобы государственная власть была во что бы то ни
стало высшею властью на земле. Но когда суверенитет фактического
господства заменяется суверенитетом права, тогда для государств ут-
рачивается смысл настаивать на том, чтобы каждое из них само по
себе обладало высшею властью. Во всех конституционных государ-
ствах вырабатываются приблизительно одни и те же нормы, регули-
рующие организацию и деятельность государственной власти. При
сходстве этих норм и деятельность различных государств часто ока-
зывается сходной или даже тождественной. Это и приводит к выделе-
нию особых, уже вполне тождественных норм, норм международно-
го права, которые как бы становятся над самими государствами.
Внешним органом исторического процесса в этом случае является
международное общение.
X. Права человека и гражданина*
I
Государство есть известная форма общественной организации.
Только там, где есть общество и народ, существует и государство. Но,
представляя народ в его целом, являясь всепоглощающей организа-
’ Содержание этого очерка не совпадает с содержанием статьи автора под
тем же заглавием, напечатанной в журнале «Вопросы жизни» (1905. Кн. 1), но
в нем более полно и обстоятельно развиты те же идеи.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
455
цией его, государство вместе с тем заслоняет собою народ. Оно ста-
новится на место народа, рассматривает себя как самоцель и пре-
вращает народ в подчиненное себе средство. Наиболее ярко это
проявляется в абсолютно-монархическом государстве, где госу-
дарство, признавая себя не только самоцелью, но и единственно
возможной целью в общественном существовании людей, стре-
мится превратить народные массы в послушное орудие для осу-
ществления своих задач.
Однако народ представляет из себя лишь собирательное единство,
лишь известную совокупность, состоящую из людей. Поэтому госу-
дарство, заслоняя собой народ, превращая его в простое средство,
должно еще в большей степени подчинять всю деятельность отде-
льных людей исключительно своим интересам. По отношению к от-
дельному человеку обезличивающая роль абсолютно-монархическо-
го государства должна, по-видимому, еще больше удаваться, чем по
отношению к целому народу. По сравнению с мощной организаци-
ей, которую представляет из себя государство, отдельный человек яв-
ляется ничтожной величиной. На почве этих отношений между госу-
дарством и личностью рождается взгляд, согласно которому госу-
дарство есть все, а отдельный человек, индивидуум — ничто.
Но в действительности, т. е. в историческом процессе, это предпо-
ложение о полном поглощении индивидуума государством далеко не
всегда и не безусловно оправдывается. Даже абсолютно-монархиче-
скому государству в моменты наибольшего развития его всепоглоща-
ющей деятельности не удается вполне подчинить деятельность отде-
льных людей лишь своим интересам. Именно отдельный человек,
представляющийся с первого взгляда ничтожной величиной по срав-
нению с государством, оказывается наиболее сильным для него про-
тивовесом. Объясняется это тем, что отдельный человек является,
с известной точки зрения, единственным вполне реальным основа-
нием всякой общественной и государственной жизни. Правда, не вся-
кий человек способен противопоставить себя государству, а только
тот, в котором пробудилось сознание своего «я», своей личности.
Такое пробуждение сознания своей личности у членов общества есть
необходимое условие для перехода от абсолютно-монархического
К конституционному государству. Оно приводит к тому, что личность
начинает противопоставлять себя государству, а вместе с тем и отста-
ивает перед ним свои интересы и права.
456
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
При учреждении всякого конституционного государства прежде
всего и приходится считаться с основной противоположностью
между личностью и государством. Она долго существует лишь в скры-
том виде, но в момент крушения абсолютно-монархического госу-
дарства она проявляется резко благодаря пробуждению личного са-
мосознания. Государство предшествующей эпохи игнорирует лич-
ность и отрицает за нею какие бы то ни было права там, куда оно
распространяет или желает распространить свое властвование; на-
против, личность, как только она приходит к осознанию самой себя,
безусловно противопоставляет себя государству. Задача заключается
в том, чтобы примирить их интересы, выработав такие принципы
организации, благодаря которым государству и личности отмеже-
вывается принадлежащая каждому из них сфера самостоятельной
деятельности. Мы обязаны XVIII столетию, провозгласившему прин-
цип безусловной ценности личности и явившемуся колыбелью со-
временного конституционного государства, как постановкой этой
задачи, так и выяснением основных способов ее решения.
Так как государство есть известная организация, находящая свое
наиболее яркое выражение в органах власти, то естественно было бы
прежде всего решить, что достаточно организовать соответственным
образом государственную власть, чтобы обеспечить независимость
личности. В самом деле, если закон будет выражением народной
воли, т. е. всех лиц, составляющих народ, а правительство будет под-
чинено этому закону, то права и свобода личности должны быть
вполне ограждены. Такое решение дал Ж.-Ж. Руссо в своем знамени-
том «Общественном договоре». Согласно его теории, свобода лич-
ности заключается в ее участии в государственном верховенстве;
в конструируемом им свободном государстве верховная власть все-
цело принадлежит народу, общая воля которого устанавливает закон,
учреждает правительственные органы и направляет их деятельность;
не согласных с общей волей не должно быть, ибо такое несогласие
означает, что несогласные неправильно понимают интересы своей
свободы, и потому их надо принудить быть свободными*.
* Ср.: Michel Н. L’id£e de 1’Etat. Essai critique sur 1’histoire des theories sociales et
politiques en France depuis la Revolution. 3 edit. Paris. 1898. P. 42 (русск. nep. - M.,
1909- C. 51); Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. М., 1909.
С. 250 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
457
Однако исторический опыт показывает, что при таком государ-
ственном строе личность не является свободной и ее права нисколь-
ко не обеспечены. Для действительного осуществления правового
порядка и устранения государственного деспотизма далеко не доста-
точно одного участия народа в выработке законов и в контроле над
их исполнением, как бы деятельно это участие ни проявлялось. Даже
при самых радикальных и демократических формах народовластия
и народоправления народ и его уполномоченные склонны превра-
щать свою верховную власть в абсолютную и деспотическую.
Примером такого деспотического правления именем народа была
якобинская республика во Франции в эпоху конвента219. Деспотизм
большинства или всего народа часто бывает не менее жестоким, чем
деспотизм одного лица — монарха. В некоторых случаях он даже
более ужасен и беспощаден, так как большинство более склонно
считать себя непогрешимым, чем каждый человек в одиночку. В отде-
льном человеке скорее заговорит совесть и любовь к другим людям,
чем в толпе, которая фанатически увлечена какой-нибудь идеей.
Поэтому само по себе народовластие еще не может оградить граж-
дан, их личность, свободу и права от деспотизма государственной
власти*.
Другое решение этого вопроса об установлении правильных от-
ношений между государством и личностью было выработано в пери-
од борьбы различных религиозных сект за свободу исповедания
в XVII и XVIII столетиях. Свое наиболее точное выражение оно полу-
чило в учредительных актах некоторых английских колоний в Се-
верной Америке, превращенных в эпоху отложения этих колоний от
метрополии в конституции отдельных штатов. Оно заключается
в том, что есть сфера деятельности и проявления человеческой лич-
ности, в которую государство ни в каком случае не может и не долж-
но вмешиваться" Для того чтобы достичь этого результата, недоста-
* Ср.: Фатеев А. Н. Очерк развития индивидуалистического направления в
истории философии государства. Идея политического индивида. Ч. 1. Харьков,
1904. С. НО.
"Jelinek G. Die Erklarung der Menschen — und Biirgerrechte. Bin Beitrag zur
modernen Verfassungsgeschichte. Leipzig, 1895. S. 7 ff. (русск. пер. под ред.
А Э. Вормса. 3-е изд. М.,1907. С. 9 и сл.). Ср.: Ковалевский М. От прямого наро-
доправства к представительному и от патриархальной монархии к парламен-
таризму. М., 1906. Т. III. С. 3-73.
458
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
точно той или иной организации государственной власти хотя бы
в форме передачи всей власти народу. Для этого необходимо еще и
ограничение самой власти, т. е. уничтожение абсолютности и не-
ограниченности ее. В этом случае требуется ограничение полномо-
чий не какого-нибудь органа или носителя государственной власти,
т. е. не монарха или народа, а самой власти как таковой. В правовом
государстве верховная государственная власть, даже когда она всеце-
ло принадлежит народу, не абсолютна и не беспредельна, а извест-
ным образом ограничена. Ей положены определенные границы, ко-
торых она, оставаясь правовой, не может переступать’. Так как свое
высшее выражение верховная власть получает в законодательстве, то
из этого следует, что в правовом государстве именно для законода-
тельства установлены известные границы. Такие границы создаются,
однако, не какой-либо другой государственной или хотя бы негосу-
дарственной властью, а известными принципами и правовыми от-
ношениями, которых государственная власть не может нарушать.
Государство не имеет права стеснять или нарушать субъективные
публичные права своих граждан: так называемые гражданские права
и свободы личности и все вытекающие из них общественные свобо-
ды ненарушимы для государства и неотъемлемы у отдельных граж-
дан иначе, как по суду. Этот неприкосновенный характер некоторых
субъективных прав отмечается и в законодательстве или путем тор-
жественного провозглашения их в декларациях прав человека и
гражданина, или путем особой кодификации в конституциях. Впер-
вые на Европейском континенте декларация прав была провозглаше-
на французским Национальным собранием в 1789 г.220; затем она
была принята с некоторыми изменениями и дополнениями почти во
все конституции европейских народов.
Декларация прав человека и гражданина подействовала в
XVIII столетии как политическое откровение. Она вызвала всеобщий
восторг и более всех других принципов XVIII столетия воодушевляла
людей на борьбу за новый государственный строй и новый правовой
* Иногда эти границы называют фактическими. Но особенность правового госу-
дарства в том и заключается, что существовавшее в этой области раньше фактическое
ограничение превращается в нормативное. Вместе с тем оно в дальнейшем уже и ре-
гулируется, и расширяется в правовых формах. Ср..- Фатеев А. Н. 1) Развитие индиви-
дуализма в истории политических учений. Харьков, 1904. С. 10,20; 2) Очерк развития
индивидуалистического направления в истории философии государства. С. 21,47.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
459
порядок. Всем тогда казалось, что государство, построенное на прин-
ципах декларации прав человека и гражданина, будет идеально орга-
низованным и вполне свободным государством, в котором каждая
личность получит возможность вести достойное человеческое су-
ществование* Сравнительно скоро, однако, отношение к принципам
декларации прав человека и гражданина совершенно изменилось:
восторг и воодушевление сменились полной холодностью. Это объ-
ясняется тем, что, с одной стороны, ожидания и надежды, которые
возлагались на провозглашение декларации прав, не осуществились.
Декларации прав уже давно были провозглашены, а государственно-
правовая жизнь шла каким-то своим собственным путем; иногда даже
казалось, что бесправие нисколько не уменьшилось, несмотря на
провозглашение декларации прав. С другой стороны, принципы,
заключающиеся в декларации прав, постепенно стали общими мес-
тами и само собой понятными истинами. Их идейное содержание,
возбуждавшее раньше самые возвышенные душевные переживания,
начало казаться с течением времени чрезвычайно простым, ясным и
обыденным. Никто теперь не сомневается в том, что нормальное су-
ществование и развитие общества и государства невозможно без сво-
боды личности, слагающейся из личной и домашней неприкосно-
венности, свободы передвижения, свободы профессий, без свободы
совести и ее разветвлений — свободы слова и печати, свободы собра-
ний и союзов; наконец, оно невозможно без политических прав
граждан и без их предпосылки — учреждения народного представи-
тельства, ибо среди политических прав наиболее важное значение
имеет избирательное право.
Среди общего холодного отношения к принципам декларации
прав установился также совершенно будничный, чисто утилитар-
ный взгляд на провозглашенные декларацией свободы и права. Эти
свободы и права теперь обыкновенно рассматриваются лишь как
средство успеха в политической борьбе. Так как политическую
борьбу особенно энергично ведут трудящиеся классы, то чаще всего
обосновывается и развивается необходимость гражданских и поли-
тических прав и свобод именно для этих классов. Утилитарная
точка зрения ведет к тому, что за ними признается лишь относи-
’ Ср.: Ковалевский М. Происхождение современной демократии. М., 1895.
С. 56 и сл.
460
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тельное значение. Средство, годное и полезное в одно время, может
оказаться негодным и бесполезным в другое. Отрицая безусловный
характер за принципами декларации прав человека и гражданина,
некоторые сторонники социалистического строя доходили до
предположения, что трудящиеся классы в случае победы могут для
борьбы с буржуазией отменить всеобщее избирательное право и
даже ограничить свободу слова, собраний и союзов. С другой сто-
роны, за принципами декларации прав признавали только времен-
ный характер, им приписывали значение лишь показателя дум и
стремлений, господствовавших в известную переходную истори-
ческую эпоху. Декларацию прав человека и гражданина называли
Евангелием буржуазии. В ней видели нечто, присущее лишь буржу-
азному или конституционному государству, в противоположность
абсолютно-монархическому строю, нечто совершенно ненужное
в государстве будущего, в котором должна быть осуществлена со-
циальная справедливость.
Но все эти мнения о значении декларации прав являются след-
ствием недостаточно вдумчивого отношения к ее принципам. О де-
кларации прав часто судят по отдельным ее чертам; ей ставят в вину
ту иногда несовершенную формулировку некоторых из ее положе-
ний, которая была им придана при первом провозглашении деклара-
ции и которая объясняется историческими условиями; наконец, над
нею произносят суровый приговор на основании крайне неправиль-
ного и извращенного применения ее в жизни. Но при этом упускают
из вида, что принципы декларации прав должны рассматриваться
как нечто независимое от того или иного законодательного акта,
в котором они были выражены. Еще важнее не забывать, что оценка
их не должна ставиться в какую-либо связь с тем или иным примене-
нием, которое они получили в жизни. Ведь надо признать, что основ-
ные принципы прав человека и гражданина не были сформулирова-
ны хотя бы сколько-нибудь совершенно ни в одной из исторических
деклараций; тем более они не могли быть вполне осуществлены.
Принципы декларации прав не только никогда не были осуществле-
ны целиком, но и для осуществления их иногда были придуманы
такие формы, которые приводили к их упразднению в жизни. К тому
же на декларации прав человека и гражданина подтвердился бес-
спорный факт, что провозгласить какой-нибудь принцип, установив
его хотя бы в виде закона, и осуществить его в жизни — далеко не
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство 461
одно и то же. Впрочем, не подлежит сомнению, что по отношению к
декларации прав проявилось не только неумение осуществить ее
принципы, а и стихийное противодействие их осуществлению.
Собственно говоря, вся история западно-европейских конституци-
онных государств заключается как в попытках со стороны передовых
элементов общества вполне осуществить принципы декларации
прав, так и в постоянной борьбе с ними со стороны враждебных им
сил — представителей старого режима, старавшихся совершенно уп-
разднить их.
Тотчас после провозглашения декларации прав во время великой
французской революции обнаружилось, что принципы ее невыгод-
ны социально и экономически могущественным классам. Поэтому
они всеми силами пытались бороться с этими принципами, чтобы
по возможности ослабить их применение в жизни, а вместе с тем
приспособить конституционное государство к своим интересам.
Один из новейших французских историков революции — Олар221
обстоятельно повествует о том, как неохотно и как бы под внешним
давлением Национальное собрание провозгласило декларацию прав
человека и гражданина. Когда, однако, эта декларация была провоз-
глашена, то ее сейчас же, как метко выразился один из современни-
ков, поспешили завесить «священным покрывалом». Смельчаки
в Национальном собрании часто заявляли: «Я разорву, я отдерну
покрывало», но большинство боялось естественных и логических вы-
водов из декларации* Оно не только не позволило извлечь эти выво-
ды и применить их в жизни, но даже тотчас отступило от них. Так,
одним из первых выводов из декларации прав было всеобщее и рав-
ное избирательное право. Между тем Национальное собрание, про-
возгласившее в декларации прав, что закон есть общая воля народа и
что все граждане равны, ввело ценз и соответственно ему деление
граждан на активных и пассивных. Таким образом, уже первая фран-
цузская конституция, т. е. первая конституция на континенте Европы,
полна противоречий в этом отношении. С одной стороны, ей пред-
шествует в качестве введения декларация прав, а с другой, в противо-
положность принципам декларации, ею устанавливается ценз, непря-
мые выборы и деление граждан на участвующих в законодательстве
* Ср.: Aulard A. Histoire politique de la Revolution fran?aise. Paris, 1901. P. 45 et suiv.
462
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
путем избрания представителей и не участвующих. Но если и во
время великой французской революции, т. е. в период величайшего
подъема политического сознания народных масс и наибольшей го-
товности со стороны привилегированных классов жертвовать свои-
ми преимуществами, принципы декларации прав далеко не могли
быть осуществлены, то, конечно, они не могли быть осуществлены
целиком ни в одном из последующих периодов вплоть до настояще-
го времени. Их осуществлению в последующее время мешало общее
разочарование в принципах великой французской революции, явив-
шееся вследствие ее неудачи. Вместе с тем появилось скептическое
отношение к самой декларации прав человека и гражданина, и ею
в значительной мере перестали интересоваться.
Таким образом случилось, что то священное покрывало, кото-
рым была завешена декларация прав еще во время великой фран-
цузской революции тотчас после провозглашения ее, и до сих пор
не отдернуто, так как полное и последовательное осуществление
декларации прав человека и гражданина привело бы, несомненно,
к коренному преобразованию не только всего современного поли-
тического, но и социального строя. Поэтому только вместе с осу-
ществлением государственных форм будущего декларация прав че-
ловека и гражданина целиком воплотится в жизнь. В теоретическом
отношении покрывало, которым была завешена декларация прав,
постепенно отодвигается лишь в последние два-три десятилетия.
Только теперь научно-планомерно поставлена задача более тща-
тельно проверить и точно установить не только общефилософские,
но и историко-политические, социологические и юридические
предпосылки основных принципов декларации прав человека и
гражданина. Вместе с тем принципы декларации прав перерабаты-
ваются теперь в теоретически обоснованную систему, причем из
нее устраняются все временные и случайные элементы как нечто
несущественное и совершенно чуждое ей, а взамен этого из основ-
ных принципов ее делаются все логически необходимые выводы.
Таким образом, при помощи социально-философского и юриди-
ческого анализа теперь все больше проникают в самое существо де-
кларации и во внутренний смысл устанавливаемых ею принципов.
А проникновение во внутренний смысл этих принципов приводит
к убеждению в том, что наряду с гражданскими и политическими
правами должны быть поставлены права социальные, наряду со
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
463
свободой от вмешательства государства в известную сферу личной
и общественной жизни, и с правом на участие в организации и на-
правлении государственной деятельности должно быть поставлено
право каждого гражданина требовать от государства обеспечения
ему нормальных условий экономического и духовного существова-
ния. Поэтому не подлежит сомнению, что чисто утилитарный взгляд
на права человека и гражданина в кругах, заинтересованных соци-
альными реформами, должен смениться более серьезным и вдумчи-
вым отношением к ним. Более углубленно-вдумчивое отношение
к правам человека и гражданина должно привести к признанию,
что требование осуществления прав человека и гражданина вытека-
ет из самой природы взаимоотношений между государством и лич-
ностью и является непременным условием всякого политического,
правового и социального прогресса. До сих пор многие думали, что
один только правовой или конституционный строй нуждается
в провозглашении декларации прав в качестве основы государст-
венного бытия; а так как по своей социальной структуре современ-
ное конституционное государство буржуазно, то и декларацию прав
поспешили объявить Евангелием буржуазии. Только теперь начина-
ют постепенно признавать безотносительное значение принципов
декларации прав. Вместе с тем теперь все сильнее убеждаются, что
тот государственный строй, в котором должна быть осуществлена
социальная справедливость, еще более, чем строй конституцион-
ный, нуждается в последовательном и полном проведении в жизнь
этих принципов. Полное проведение их в жизнь тождественно с ус-
тановлением свободного государственного строя и с осуществле-
нием социально справедливых отношений.
II
Вопрос о теоретическом обосновании прав человека и гражда-
нина из чрезвычайно простого, легкого и ясного, каким он был в
XVIII столетии, превратился в XIX столетии в очень сложный, труд-
ный и запутанный. Относительно политических учений прошлого
столетия уже установилось как бы общепризнанное мнение, что они
сплошь окрашены духом реакции против индивидуализма предшест-
вующего ему столетия. Действительно, если далеко не все, то по край-
ней мере наиболее передовые и влиятельные учения об обществе,
464
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
государстве и праве в первые три четверти XIX столетия проникнуты
безусловно отрицательным отношением к индивидуализму. Было бы,
однако, большой ошибкой истолковать чисто политическими моти-
вами успех и широкое распространение этих враждебных индивиду-
ализму идейных течений. Они были вызваны в гораздо большей сте-
пени появлением новых научных взглядов, чем переменами в поли-
тических стремлениях и программах. В XIX столетии совершенно
изменились теоретические предпосылки, на основании которых ре-
шались все вопросы, касающиеся общества и государства, а вслед-
ствие этого изменился и взгляд на индивидуума и его положение в
обществе. Благодаря широко прославленному историзму XIX столе-
тия и его, если можно так выразиться, социэтаризму теперь было об-
ращено преимущественное внимание на зависимость индивидуума
от общества, и при этом были вскрыты такие стороны ее, которые
совсем не замечались мыслителями предшествующей эпохи.
Все политические учения XVIII столетия при решении государ-
ственных и правовых вопросов так или иначе исходили в своих тео-
ретических построениях из отдельного человека. Общество рассмат-
ривалось в это время как простая арифметическая сумма отдельных
людей. Мыслителям этой эпохи казалось, что оно исчерпывающе
представлено составляющими его разрозненными членами. Поэтому
основные свойства общественной жизни, необходимые принципы
ее организации, вообще природа общества определялись в соответ-
ствии с природой отдельного человека.
Главной предпосылкой для решения вопросов об отношении
между обществом и индивидуумом, а следовательно, и для выяснения
того, в чем заключается правильное государственное устройство,
в XVIII столетии служила теория общественного договора222. Как бы
ни мыслился общественный договор — в виде ли исторического
факта, благодаря которому возникло общество и государство, в виде
ли правила или регулятивной идеи, на основании которой все вопро-
сы общественной и государственной организации должны решаться
так, как если бы общество было основано на общественном договоре,
в виде ли, наконец, идеала, который должен служить путеводной звез-
дой для направления всех политических стремлений к тому, чтобы
государство получило в конце концов организацию и устройство, со-
ответствующие общественному договору, — во всех этих случаях те-
ория общественного договора одинаково предполагает, что только
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
465
отдельные люди, их добрая воля и простое соглашение между ними
целиком определяют всю организацию общественной и государ-
ственной жизни. Вместе с тем теория общественного договора необ-
ходимо связана с предположением относительно того, что в органи-
зации и ходе государственной жизни господствуют исключительно
разумные начала: там, где люди по взаимному соглашению будут уст-
раивать свою совместную жизнь в полном соответствии со своими
желаниями, они должны будут ее устраивать планомерно и целесооб-
разно, т. е. согласно с требованиями общественной свободы и спра-
ведливости. Правда, безотрадные факты исторической действитель-
ности — повсеместное господство насилия и несправедливых соци-
альных отношений — заставляли некоторых мыслителей делать из
общественного договора прямо противоположные выводы. Но и они
доказывали, что невыгодные стороны общественного состояния
принимаются участниками его сознательно и добровольно.
При таком понимании сущности общественной жизни наличие
прав у человека, как члена общества, даже не требовало особого
обоснования. Так как исходным моментом всякого общественного
состояния считался единичный человек, то его правам был присвоен
характер первичности. Это были в полном смысле слова естествен-
ные права человека, изначально ему присущие и неотъемлемые от
него. Права эти, по убеждению сторонников старой школы естест-
венного права, вытекали из самой природы человека; в силу же того,
что природа общества всецело определялась природой отдельных
людей, они необходимо должны были быть присвоены всякой пра-
вильной, т. е. согласной с естественными началами, а не извращен-
ной организации общества. Поэтому права человека и гражданина
утверждались мыслителями XVIII столетия как имеющие непрелож-
ное, безотносительное или подлинно абсолютное значение. В них,
по их мнению, даже раскрывалась метафизическая сущность и отде-
льного человека, и совместно живущей совокупности людей, т. е.
общества.
Но общественное состояние порождает такие явления, которые
не свойственны человеку, живущему в одиночку. С одной стороны,
живя в обществе, человек приобретает известные права, которые воз-
можны только при совместной жизни, с другой, — и само общество,
поскольку оно организовано, т. е. в качестве государства, оказывается
тоже наделенным особыми правами. Мыслители XVIII столетия не
466
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
могли не считаться с этими бесспорными фактами, и объяснение для
них они искали и находили также в теории общественного договора.
Само по себе общество или государство, по их учению, не может
иметь никаких прав, но члены общества, заключая общественный до-
говор, переуступают часть своих прав государству. Взамен этого госу-
дарство благодаря своей организации создает для своих граждан
новые права, обеспечивая им безопасность и устанавливая новые
формы свободы. Это права на защиту со стороны государства и на
участие в организации и управлении государством. Правда, некото-
рые мыслители, оперировавшие с теорией общественного договора,
как, например, в XVII столетии Гоббс, учили, что отдельный человек,
вступая в общественный договор, должен в возмещение гарантиро-
ванной ему безопасности отказаться решительно от всех своих пуб-
личных прав. Но и они считали, что государство приобретает свои
права благодаря добровольной переуступке ему таковых отдельными
лицами, а не обладает ими само по себе и самостоятельно.
Эта последовательная и стройная система политических идей и
была теоретической предпосылкой декларации прав человека и
гражданина 1789 года. Согласно ей, самое провозглашение деклара-
ции прав в качестве основного государственного закона должно
было привести к ее осуществлению. Ведь если устройство и органи-
зация общества и государства определяются исключительно волею
составляющих его членов, то достаточно им сознать, в чем заклю-
чается подлинно справедливая организация совместной жизни
людей, и захотеть ее, для того чтобы эти справедливые отношения
превратились в действительность. Но при соприкосновении с прак-
тической жизнью эта теоретическая система идей не выдержала ис-
пытания. Сила идей декларации прав оказалась на деле, как мы видели,
менее реальной, чем были убеждены те, кто впервые их провозглашал.
Непреложная моральная ценность и предполагаемая безусловная ис-
тинность этих идей не приводили непосредственно к их осущест-
влению. Несмотря на безусловную справедливость и истинность их,
они не реализовались лишь в силу присущего им внутреннего значе-
ния и достоинства.
Несомненная неудача, постигшая декларацию прав человека и
гражданина, была не только временным поражением известных по-
литических стремлений, но и полным крушением целой социально-
научной и философско-правовой системы. После нее идеи старой
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
467
школы естественного права не могли уже претендовать на былую те-
оретическую достоверность; их влияние и убедительность были со-
вершенно подорваны и умалены. Теперь они уже были осуждены на
постепенное разложение и в конце концов на утрату всякого интел-
лектуального и морального авторитета и престижа. Вместе с тем
эпоха великой французской революции более, чем какие-либо дру-
гие события, раскрыла перед сознанием культурного человечества
самобытную природу общества как такового и стихийный харак-
тер всякой общественной жизни. Отныне стало совершенно ясно,
что общество представляет из себя нечто особенное, отнюдь не сов-
падающее с простой арифметической суммой составляющих его ин-
дивидуумов, и что его жизнь и развитие управляются не благими по-
желаниями его членов, а своими собственными самостоятельными
законами. При рассмотрении и анализе этих новых фактов особенно
поражала, во-первых, сила инерции, присущая некоторым социаль-
ным формам и учреждениям, а во-вторых, чрезвычайное своеобра-
зие тех путей, которые часто прокладывала себе общественная и го-
сударственная жизнь, не считаясь со стремлениями сознательных
элементов общества. Это крушение старого мировоззрения и про-
никновение в сознание культурного человечества новых взглядов на
общественные явления и привело к полному перевороту в области
социально-научных и философско-правовых идей в XIX столетии.
Подобно тому как в XVII и XVIII столетиях все социально-научные
и философско-правовые системы так или иначе отправлялись от от-
дельного человека и его природы, так в XIX столетии исходным мо-
ментом социально-научных и философско-правовых построений
сделалось общество с его чисто стихийными свойствами. Правда,
благодаря более тщательным исследованиям по истории политиче-
ских учений теперь установлено, что и в предшествующие века свое-
образие социальных явлений от времени до времени обращало на
себя внимание ученых, а вместе с тем уже давно зарождались идеи о
необходимости особой науки об обществе. Так, эти идеи пробива-
лись в стремлениях отдельных мыслителей XVII столетия создать так
называемую социальную физику*, более определенно они прояви-
* Ср.: Спекторский Е. В. 1) Очерки по философии общественных наук. Вар-
шава, 1907. С. 141 и сл.; 2) Проблема социальной физики в XVII столетии. Варша-
ва, 1910. С. 338 и сл.
468
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
лись в XVIII столетии в политико-экономических и социальных тео-
риях физиократов223* Но зарождение этих новых научных задач не
нарушало общего индивидуалистического характера социально-на-
учных и философско-правовых построений этой эпохи" Только
когда в XIX столетии всеобщее внимание было пристально устремле-
но на стихийную природу социальных процессов, их противополож-
ность миру чисто индивидуальных явлений была вполне осознана, а
вместе с тем и задача создать особую науку об обществе приобрела
более определенные очертания. Ведь если в предшествующие века
признавалось бесспорной истиной, что общество является произве-
дением отдельных лиц и что оно механически составляется из их
совокупности, то теперь, наоборот, самодовлеющая природа обще-
ства стала настолько очевидной, что индивидуум и личность были
признаны лишь продуктом общества и социальной среды. Итак, в
XVIII столетии первичным элементом во всех теоретических построе-
ниях, касающихся общества, государства и права, был индивидуум, на-
против, в XIX столетии теоретическая мысль упорно останавливалась
на обществе как на первичном элементе в жизни человека.
Переворот в социально-научных и философско-правовых
идеях в XIX столетии по сравнению с предыдущим столетием наи-
более ярко выразился в том, что теперь общество признавалось
единственным движущим и определяющим элементом челове-
ческой жизни. Преимущественная и даже исключительная роль
общества особенно была выдвинута О. Контом в намеченной им
новой науке — социологии. В дальнейшем своем развитии социо-
логия благодаря учению о социальном организме сделалась даже
проводником идеи о полном поглощении индивидуума обще-
ством. Но не только в чисто научных построениях систематиче-
ски доказывалось подавляющее значение общественных условий
в жизни отдельного человека, айв социальных учениях, пресле-
довавших практические цели.
’ См.: Giintzberg В. Die Gesellschafts- und Staatslehre der Physiokraten. Leipzig,
1907. S. 32 ff.
" С другой стороны, даже в эпоху господства самого крайнего индивидуализ-
ма не могли быть вполне заглушены идеи античной философии, законченно
выраженные Платоном и Аристотелем, о том, что приоритет в жизни человека
принадлежит социальному целому, а не отдельному индивидууму.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство 4б9
Все социальные реформаторы в первые три четверти XIX столетия
довольно согласно учили, что отдельный индивидуум совершенно бес-
силен изменить исторически сложившиеся социальные отношения и
что только общественные группы могут преобразовать и устроить на
справедливых началах жизнь человека. Наиболее радикальные соци-
ально-реформаторские системы, именно социалистические учения,
начиная от «утопических» и заканчивая «научными», оказывались и
в этом отношении самыми передовыми и проповедовали наиболее
крайние взгляды. Высшего пункта своего развития эти идеи достигли в
так называемом научном социализме, или марксизме”4, согласно ко-
торому вся жизнь человека определяется с естественной необходимос-
тью социальными условиями, движущимися и развивающимися лишь
по закону причинности. Даже сознательные стремления, по этому уче-
нию, представляют из себя только отражение назревающих новых со-
циальных условий, а потому и социальный идеал должен в конце кон-
цов осуществиться в силу социальной необходимости*.
Вместе с тем общество теперь было объявлено единственным ис-
точником всего права. Если отдельное лицо представлялось лишь
продуктом социальных условий, то тем более и свои права оно по-
лучало только от общества. Но в таком случае эти права не были
неотъемлемыми и неприкосновенными. То общество или государ-
ство, которое даровало эти права, наделив ими отдельных лиц, оче-
видно, может в любой момент и отнять их. Здесь, таким образом,
подрывались прочность и устойчивость самого основания права,
а это лишало последнее наиболее существенной доли его значения
и смысла. Отсюда не труден был переход к полному отрицанию
субъективных прав, да и права вообще. Ярким выразителем этой
идеи всепоглощающей роли общества по отношению к праву явил-
ся О. Конт. Он учил, что идея субъективного права есть продукт ме-
тафизической философии; напротив, при организации общества
на позитивно-научных началах отдельному лицу должны быть при-
своены обязанности, а не права**
* См. выше очерк «Категории необходимости и справедливости при иссле-
довании социальных явлений».
** См.: Comte Aug. Systdme de Politique positive. Paris, 1851 (Discours
prdliminaire). T. I. P. 361. Conf.: Comte Aug. Cours de philosophie positive. 3 edit.
Paris, 1870. T. IV. P. 108 et suiv.
470
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Конечно, здесь мы наметили наиболее выдающиеся и типичные
черты социально-философского мировоззрения первых трех четвер-
тей XIX столетия. Наряду с этим нельзя отрицать того, что даже в мо-
мент наибольшего процветания охарактеризованной нами социо-
центрической системы идей не было недостатка в отдельных учениях,
исходивших из индивидуальных интересов и настаивавших на инди-
видуальных правах. Само собой понятно, что некоторые теоретиче-
ские и практические положения из системы идей XVIII столетия не
могли быть вытеснены без остатка из сознания культурного челове-
чества, хотя доверие к этой системе в целом было совершенно унич-
тожено. В первую половину XIX столетия индивидуализм нашел себе
пристанище, главным образом, в учении так называемого экономи-
ческого либерализма. Требование предоставить полную и неограни-
ченную свободу индивидуальной инициативе и деятельности в эконо-
мической области находило себе горячих защитников, которые даже
доказывали, что благодаря гармонии экономических интересов осу-
ществление этого требования ведет к всеобщему благополучию. Но
хотя этот экономический либерализм в известный период времени,
несомненно, оказывал содействие экономическому развитию самому
по себе, требования его менее всего были согласны с социальной
справедливостью и истинными принципами права. Поэтому сторон-
ники его в конце концов оказывали плохую услугу индивидуализму.
Не менее неудачно индивидуализм отстаивался в некоторых социоло-
гических системах прошлого столетия. Мыслители этой эпохи не
были в состоянии развернуть знамя индивидуализма во всей полноте
и во всю ширь, а потому они и не могли принципиально его обосно-
вать. Они ограничивались лишь робкими указаниями на то, что и у
отдельной личности есть свои права и ей все-таки принадлежит роль
в социальном процессе’ Но идея индивидуализма по самому своему
’ Как на типичный образец половинчатого индивидуализма можно со-
слаться на русский индивидуализм шестидесятых и семидесятых годов про-
шлого столетия. Русское общественное развитие может служить в этом случае
особенно ярким примером потому, что с конца пятидесятых годов прошлого
столетия в русском образованном обществе началось то пробуждение самосо-
знания личности, которое соответствовало такому же настроению умов во
второй половине XVIII столетия у опередивших нас западно-европейских на-
родов. Несмотря на это, только в русской художественной литературе и кри-
тике индивидуалистические тенденции были заявлены с некоторой решитель-
ностью и определенностью. Напротив, так как наша теоретическая мысль
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
471
существу не допускает половинчатости; она должна быть обоснована
не частично, а целиком.
Вместе с ниспровержением всей системы идей XVIII столетия
подверглась опровержению и теория школы естественного права об
изначально присущих каждой личности субъективных правах225.
Критика, направленная против теорий этой школы, велась предста-
вителями двух различных наук — истории и социологии, с одной
стороны, и юриспруденции — с другой. Замечательно, что в то время
как историки и социологи в общей массе примыкают к прогрессив-
ным течениям, а юристы большей части являются консерваторами,
те и другие вполне сходятся в результатах своей критики. Главный
пункт критики заключается в том, что публичные и политические
права вовсе не являются субъективными правами подобно частным
правам, например, имущественным или праву на доброе имя. Если
признавать за личностью такие права как свободу совести, свободу
слова, свободу профессий, свободу передвижения и т. п., то отчего,
говорят противники естественно-правовой школы, не провозглашать
права свободно ходить гулять, права молиться, права посещать театр,
права обедать в любое время, одним словом, не конструировать все
естественные проявления человеческой жизни в виде каких-то субъ-
ективных прав? Чем отличается свобода передвижения и свобода
профессий от права ходить гулять и от права ездить на лошадях и по
железной дороге?
находилась в значительной мере под влиянием социальных теорий, господ-
ствовавших в то время в Западной Европе, у нас не было создано ни сколько-
нибудь определенного теоретического обоснования индивидуализма, ни ши-
рокого идейного течения в пользу него. В теоретической области наш
индивидуализм заявил о себе очень скромным и по существу противоречивым
учением о субъективном методе русской социологической школы. Ср. выше
очерк «Русская социологическая школа и категория возможности при реше-
нии социально-этических проблем». В наиболее полном и систематическом
виде индивидуалистические идеи русской социологической школы выступают
в трудах Н. И. Кареева. Посвятив специальное исследование «Сущности исто-
рического процесса и роли личности в истории», он думает, что возвысился до
«синтеза между противоположными теориями безличной эволюции и лично-
го действия в истории». В действительности, однако, в его научном построе-
нии обнаруживается полное теоретическое бессилие обосновать личное на-
чало в истории, а поэтому и отсутствуют предпосылки для такого синтеза. См.:
Кареев Н. Сущность исторического процеса и роль личности в истории.
2-е изд. СПб., 1914 (I-е изд. — 1889). С. 552. Ср. с. 335 и сл., 629 и сл.
472
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Историки и социологи видят в провозглашении личных обще-
ственных свобод, как субъективных публичных прав, чисто истори-
ческое явление. Они считают это провозглашение обусловленным
всецело известным историческим и социально-политическим мо-
ментом и видят в нем отражение государственных и политических
запросов определенной эпохи. Так как, говорят они, абсолютно-мо-
нархическое государство отрицало и ограничивало свободу личнос-
ти и общества, простирая чрезмерно далеко свою опеку над ними, то
правовое государство считало нужным провозгласить эти свободы
в качестве субъективных публичных прав. Когда, однако, забудутся
все ограничения свободы, созданные абсолютно-монархическим го-
сударством, когда опека государства над личностью и обществом
отойдет в глубь истории и сделается лишь преданием, то все эти так
называемые права перестанут быть правами и превратятся как бы в
естественное проявление человеческой личности вроде права ходить
гулять. В самом деле, требование таких свобод как свобода передви-
жения и свобода профессий объясняется существованием податных
сословий и паспортной системы. Когда деление на сословия и осо-
бенно выделение особой категории податных и вообще низших со-
словий, а также паспортная система отойдут совершенно в область
исторического предания, тогда право на свободу передвижения и
свободу профессий не будет даже ощущаться и сознаваться теми, кто
будет их осуществлять.
К этой историко-социологической теории, отрицающей за пра-
вами человека и гражданина значение субъективных прав, т. е. прав
личности, и видящей в них результат и стадию известного истори-
ческого и социального развития, присоединяется еще соответству-
ющая юридическая теория. Некоторые юристы считают личные
свободы, вытекающие из прав человека и гражданина, не субъек-
тивным правом граждан, а лишь результатом объективного права,
т. е. следствием общего государственного правопорядка, установ-
ленного в современных конституционных государствах. Эту тео-
рию выдвинул немецкий юрист Гербер, первый исследователь юри-
дической природы прав человека и гражданина, а вместе с тем и ос-
нователь юридической школы государственного права. В своем
сочинении «О публичных правах», вышедшем еще в 1852 г., он ут-
верждает, что «государственно-правовое положение подданного
есть положение подвластного государству: оно совершенно опреде-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
47.3
ляется этим понятием»* Дальше он говорит, что «при ближайшем
анализе убеждаешься, что понятие гражданства есть чисто полити-
ческое, а не юридическое понятие; оно определяет политическое
положение индивидуума при свободомыслящем и конституцион-
ном правительстве». По его мнению, «общее объяснение так назы-
ваемых гражданских прав (политических свобод) может быть най-
дено только в чем-то отрицательном, именно в том, что государство
при господстве над индивидуумом и подчинении его удерживается
в пределах своих естественных границ и оставляет свободной от
своего влияния и от круга своих функций ту часть проявлений че-
ловеческой личности, которая, согласно идее индоевропейской на-
родной жизни, не может быть подчинена принудительному воз-
действию всеобщей воли. Следовательно, народные права — это
исключительно отрицательные права, это права на признание сво-
бодной, т. е. не подчиненной государству, стороны личности».
Развивая свою мысль дальше, он говорит, что «эти права всегда ос-
таются лишь отрицанием и отстранением государственной власти
к границам ее компетенции; они лишь предел власти монарха, рас-
сматриваемой с точки зрения подданных. Поэтому юридическая
конструкция может заключаться только в том, чтобы превратить
эти отрицания в положительные определения прав самой государст-
венной власти». К этому пониманию гарантий личной свободы
в конституционном государстве присоединяется целый ряд немец-
ких государствоведов, как, например, Г. А. Захариэ, Л. Ф. Рённе и др.*’
Но особенно энергично в защиту его выступает известный юрист
П. Лабанд. Он утверждает, что «права свободы или основные
права — это нормы для государственной власти, которые она сама
для себя устанавливает; они создают пределы для правомочий долж-
ностных лиц; они обеспечивают каждому его естественную свободу
действий в определенном объеме, но они не обосновывают субъек-
тивных прав граждан. Они — не права, так как у них нет объекта»”*
’ GerberC. F. Ueberoffentliche Rechte.Tubingen, 1852. S. 76. VergL: GerberC. F.
Grundziige des deutschen Staatsrechts. 3 Aufl. Leipzig, 1880. S. 47 ff.
“ Cp.-.ZachariaH. A. Deutsches Siaats-und Bundesrecht. 3 Aufl. Gollingen, 1865.
Bd. I. S. 430 ff. bes. S. 443- Anm.; RonneL. v. Das Staatsrecht der Preussischen Monarchic.
5 Aufl. Leipzig, 1899. S. 597 ff.
Laband. Das Staatsrecht des Deutschen Reiches. 4 Aufl. Tubingen. 1901. Bd. I.
S. 138. VergL S. 306.
474
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Таким образом, по мнению юристов, личные свободы — вовсе не
права в субъективном смысле, а лишь следствие общего правопо-
рядка и прежде всего известного правового принципа: все, что не
запрещено, дозволено.
Однако для всякого ясно, что гражданские свободы содержат
в себе нечто большее, чем простое следствие объективного права.
Это какое-то добавочное содержание гражданских свобод юристы,
отрицающие за ними характер субъективного права, стремятся
объяснить как рефлекс объективного права. Полного формального
определения рефлекса нет, и навряд ли оно может быть дано’, но
отдельные признаки рефлективного права, отличающие его от
права субъективного, юристы обыкновенно намечают. В рефлек-
тивном праве можно было бы видеть нечто промежуточное между
объективным и субъективным правом, как бы подготовительную
стадию к субъективному праву, если бы эти явления допускали пе-
реходные стадии. Во всяком случае, исторически рефлексы права
часто превращаются в субъективные права, и наоборот.
Что представляет из себя рефлекс права, лучше всего пояснить
на примерах. Впервые это явление было установлено Иерингом
в области гражданского права” Здесь рефлективное право высту-
пает в качестве рефлекса субъективного права. Иеринг приводит
следующий чрезвычайно яркий пример частного рефлективного
права: когда в многоэтажном доме квартирант второго этажа кла-
дет на лестницу, ведущую в его квартиру, ковер, то и квартиранты
третьего, четвертого, пятого и т. д. этажей, пользуясь общей лест-
ницей, приобретают право ходить по ковру. Но квартиранты тре-
тьего, четвертого, пятого и т. д. этажей не приобретают субъектив-
ного права на пользование этим ковром. У них есть только субъек-
’ Р. Иеринг дает следующее, далеко не исчерпывающее, определение реф-
лекса права. «Die Reflexwirkung ist eine durch besondere Verhaltnisse bedingte und
ausschliesslich durch sie herbeigefuhrte okonomisch vorteilhafte Oder nachteilige
Folge einer in der Person des Einen eingetretenen Tatsache fur eine dritte Person»
(Jbering R. Die Reflexwirkungen oder die Riickwirkung rechtlicher Tatsachen auf
dritte Personen // Jhering’s Jahrbiicher. Bd. X. S. 284).
"JberingR. v. Geist des romischen Rechts. 4 Aufl. Leipzig,1888. Bd. III. S. 351. Пер-
вое издание этого тома «Духа римского права» вышло в 1865 г. Затем Иеринг
специально разработал проблему рефлексов права в особог! статье. См.:Jbering R.
Die Reflexwirkungen oder die Riickwirkung rechtlicher Tatsachen- auf dritte
Personen //Jhering’sJahrbiicher. Bd. X (1871). S. 245 ff.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
475
тивное право пользоваться лестницей, и рефлексом этого права
является отраженное право пользования ковром. То же явление
мы постоянно встречаем и в области публичного права. Так, на-
пример, государство в своих фискальных интересах, или желая
покровительствовать какой-нибудь отрасли промышленности, ус-
танавливает известные пошлины. Благодаря им, цена на обложен-
ные продукты возрастает внутри страны, и промышленники, про-
изводящие эти продукты, получают добавочную прибыль. Но у них
нет субъективного права на обеспечение путем пошлин высоких
цен на предметы их производства, так как это обеспечение есть
только рефлекс права. Так же точно, когда, например, городское
самоуправление устраивает рынок на какой-нибудь из городских
площадей, то домовладельцы окружающих эту площадь домов
приобретают известные выгоды, так как плата за сдачу помеще-
ний естественно возрастает, а вместе с возрастанием прибыли
увеличивается и денежная ценность домов. Но у домовладельцев
нет никакого субъективного права на то, чтобы рынок оставался
на их площади; городская дума, соображаясь с интересами всего
городского населения, может всегда перенести его в другое место
без возмещения домовладельцам их убытков, происшедших от
этого переноса. Таким образом, преимущественное положение
домовладельцев в данном случае есть лишь рефлекс права.
Это своеобразное явление рефлективных прав и использовано
некоторыми юристами для объяснения той независимости, которая
в известной области, несомненно, присвоена гражданам по отноше-
нию к государству. Юристы, не признающие гражданских свобод
субъективными правами, приравнивают их к рефлексам права.
Государство, по их учению, устанавливает в своих собственных инте-
ресах известный публично-правовой порядок. В своих законах оно
определяет, что известные дела и отношения подданных или граж-
дан не касаются его, и оно в них не вмешивается. Как результат этих
законодательных постановлений получается определенная сфера
свободы личности и общества. Однако полномочия, вытекающие из
этой сферы свободы, будучи простым следствием объективного
права, представляют из себя, по мнению этих юристов, лишь право
рефлективное, но отнюдь не субъективное публичное право.
Несмотря на все остроумие этих теорий, отрицающих за личны-
ми свободами характер субъективных прав, они по существу непра-
476
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вильни. Как историко-социологическая, так и юридическая теория
страдает одним и тем же недостатком: они так заняты обществом и
государством, что совершенно упускают из виду самостоятельное
значение личности. В самом деле историки и социологи, сводя все к
эволюции общественных отношений, не обращают внимания на то,
что в этой эволюции, кроме общества, есть еще и другой постоянный
элемент — отдельные лица, из которых состоит общество. Выводить
все из свойств общества и сводить все к различным стадиям обще-
ственного развития крайне неправильно, так как, кроме свойств об-
щества, есть еще и постоянные свойства составляющих его индиви-
дуумов. Но историки и социологи, сосредоточив весь свой теорети-
ческий интерес на обществе, не замечают того, что и составным
частям или членам общества, т. е. отдельным лицам, присуща подлин-
ная самобытность. Таким образом, под влиянием своего теоретиче-
ского интереса к обществу они переоценивают его и практически.
Ту же ошибку повторяют по-своему юристы, отрицающие за граж-
данскими и политическими свободами характер субъективных пуб-
личных прав. Для них источником и носителем права является ис-
ключительно государство. Поэтому отдельные лица, с их точки зре-
ния, имеют права только по милости государства, причем публичные
права граждан являются лишь отражением и следствием государствен-
ных установлений. Согласно этому, государство сосредоточивает
в себе всю совокупность и полноту прав, представляя в государствен-
но-правовом смысле не только самоцель, но и единственно возмож-
ную цель; напротив, отдельное лицо, с этой точки зрения, есть лишь
подчиненное средство для достижения государственно-правовых
задач. Одним словом, юридическое мировоззрение этого типа в сво-
их конечных выводах есть все, а отдельные граждане, приобретая
свое гражданство или свои качества граждан только в силу государ-
ственно-правового порядка, представляют собою перед лицом госу-
дарства как бы правовое ничто. Но достаточно сделать эти заключи-
тельные выводы из принятых посылок и тотчас же станет ясно, что
юристы, отрицающие за правами человека и гражданина характер
субъективных прав, переоценивают государство и недооценивают
личность.
В частности, надо признать безусловно ошибочным взгляд на
гражданскую свободу лица как на рефлективное, а не субъективное
право. В современных развитых конституционных государствах
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
477
гражданская свобода лица обставлена такими гарантиями, которые,
несомненно, превращают ее в субъективное право. Тот признак, ко-
торый отличает, с юридико-догматической точки зрения, субъектив-
ное право от права рефлективного — возможность индивидуального
правонарушения и предоставление индивидууму юридических
средств для восстановления нарушаемого права’, в настоящее время
полностью присвоен гарантируемой современными конституциями
свободе лица" Только на первых стадиях конституционного разви-
тия, когда личные свободы уже провозглашены, но еще не созданы
правовые формы их защиты, они бывают больше похожи на рефлек-
сы права, чем на субъективные права. Принимая эти исторические
обстоятельства во внимание, Г. Еллинек указывает на то, что Гербер
для своего времени и своего отечества был совершенно прав, когда
он доказывал, что личные свободы основаны лишь на объективном
праве и не заключают в себе права субъективного. Однако эти исто-
рические обстоятельства, с точки зрения существа личных свобод,
имеют временный и случайный характер. Напротив, по своему су-
ществу личные свободы всегда являются субъективными публичны-
ми правами; им по преимуществу присущи та индивидуализация, та
связь с личностью, которые составляют основной признак всякого
субъективного права"*
Но возвратимся к двум основным идейным течениям в развитии
политико-правовой мысли в последние полтораста лет. Мы видели,
что решительное и безусловное отрицание индивидуализма при оп-
ределении сущности социального процесса, столь характерное для
большинства политико-правовых теорий, выработанных в первые
три четверти XIX столетия, явилось на смену господствовавшего в
XVIII столетии обоснования всей общественной и правовой жизни
исключительно на индивидуальном начале. Естественно, что теперь
вместе с отрицанием индивидуального начала противоположное ему
'Jbering R. V. Geist des romischen Rechts. Bd. III. S. 353; Jbering R. Die
Reflexwirkungen etc //Jhering’s Jahrbiicher. Bd. X. S. 284 ff.
"Jellinek G. System der subjektiven offentlichen Rechte. 2 Aufl. Tubingen, 1905.
S. 106,119,120.
"*Так, по словам Г. Еллинека, «ein wesentliches Kriterium des subjektiven
Rechtes bildet... Individualisierung des Rechtes, Verkniipfung des Rechtes mit einer
bestimmten Person» (Ibid. S. 44).
478
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
социальное начало утверждалось с той же теоретической исключи-
тельностью, не допускающей никаких компромиссов, с какой раньше
выдвигалось начало индивидуальное. Эта замена одного начала
прямо противоположным ему объясняется как вполне понятной пси-
хической реакцией, причем одна крайность вытеснялась другой, так
и тем диалектическим процессом, благодаря которому теоретичес-
кое развитие по большей части совершается путем смены противо-
положных и взаимно исключающих друг друга учений. Однако если
возникновение этих противоположных учений можно легко объяс-
нить, то это еще не значит, что сами учения теоретически правильны.
Напротив, теоретическая несостоятельность как одного, так и друго-
го учения ввиду крайней односторонности каждого из них не подле-
жит никакому сомнению. В подлинно научной теории социального
процесса ни социальное, ни индивидуальное начало не может иг-
рать роли вполне самодовлеющего и безусловно господствующего
принципа.
Знакомство с дальнейшим теоретическим развитием также убеж-
дает в том, что противники индивидуализма преждевременно счита-
ли индивидуализм окончательно опровергнутым и провозглашали
полную победу над ним. В последнюю четверть прошлого и в начале
нынешнего столетия мы наблюдаем несомненное возрождение ин-
дивидуализма. Теперь признается нужным обращаться к индивидуа-
лизму, как для теоретического объяснения сущности социального
процесса, так и для решения всех практических социальных проблем,
т. е. для научной подготовки социальных реформ. Но возрождаемый
индивидуализм уже не есть индивидуализм XVIII столетия. Иссле-
дователи, желающие конструировать непрерывное развитие индиви-
дуализма с конца XVIII столетия вплоть до нашего времени, не могут
не признать, что в настоящее время индивидуализм совершенно из-
менил свой характер и что, следовательно, самый носитель развития
сделался иным. Это изменение заключается в том, что современный
индивидуализм не противопоставляет индивидуальное начало соци-
альному и не считает, как в былое время, что одно из этих начал
безусловно исключает другое. Напротив, он сам насквозь проникнут
социальным началом’. Но если нынешний индивидуализм не исклю-
* Ср.: Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. С. 309 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
479
чает, а напротив, включает в себя социальные начала, то, с другой
стороны, обнаружилась также теоретическая несостоятельность и
тех учений, которые провозглашали безраздельное и исключитель-
ное господство одного социального начала в жизни человека. Таким
образом, крайние этатисты226 и их новейшие продолжатели — соци-
ологисты не могут по-прежнему утверждать, что отстаиваемый ими
принцип имеет всеобъемлющее значение. В свою очередь и они при-
ходят к заключению, что социальный принцип по своему подлинно-
му смыслу нисколько не исключает, а наоборот, включает принцип
индивидуальный.
Недавнее возрождение индивидуализма сопровождалось или,
вернее, было обусловлено возрождением философского идеализма.
Последний во все времена был неразрывно связан с индивидуализ-
мом. Связь эта еще раз подтвердилась, так как новейший поворот к
философскому идеализму, наметившийся еще в начале шестидеся-
тых годов прошлого столетия и выразившийся сперва в призыве
возвратиться к Канту, а затем в неокантианском движении, оказал
громадные услуги восстановлению индивидуализма в его правах.
По преимуществу теоретико-познавательные интересы этого дви-
жения требовали от него большого самоограничения и при поста-
новке этико-правовой проблемы. Несмотря, однако, на крайнюю
осторожность в высказывании положительных суждений, оно при-
вело к возрождению идеи естественного права, которая в предше-
ствующую эпоху считалась окончательно опровергнутой. Идея ес-
тественного права возрождена теперь в новой формулировке,
так как за нею признан характер по преимуществу идеи регуля-
тивной11'1. Эта критически проверенная и очищенная неокантиан-
ской философией идея и служит одним из идеологических основа-
ний для утверждения прав личности.
Но наиболее характерная особенность современных философ-
ских течений заключается в том, что противоположные течения
сходятся и примиряются в солидарном стремлении отстоять и
обосновать индивидуализм. Так, позитивизм, который при своем
зарождении и в первые стадии своего развития представлял из
себя философскую систему, решительно и безусловно отвергаю-
щую индивидуалистический принцип, в дальнейшем своем разви-
тии благодаря Дж. Ст. Миллю и Г. Спенсеру превратился в фило-
софское мировоззрение, определенно выдвигающее индивидуа-
480
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
лизм’. Особенно Г. Спенсер способствовал полному перерождению
позитивизма в этом отношении. В свое время он выступил в защи-
ту даже самого крайнего индивидуализма, несмотря на то что, от-
стаивая идею социального организма, он в то же время считает
общество первичным, объективно-реальным и самостоятельным
в отношении к составляющим его индивидуумам фактом" Однако
самым замечательным явлением в этом повороте позитивизма к
индивидуализму надо признать те выводы относительно значения
индивидуальных прав, к которым пришел в конце концов позити-
визм. Он должен был признать, что индивидуальные права обус-
ловлены самой природой человека, какой она, правда, становится,
по его учению, в результате эволюционного процесса, а не являет-
ся изначально и первично. Поэтому, с его точки зрения, общество
и государство в видах собственного блага не должны посягать на
них. Таким образом, в окончательных своих выводах позитивизм
пришел к тождественным с идеализмом взглядам на индивидуаль-
ные права: тот и другой считают их неотъемлемыми и необходи-
мо присущими человеку"* Только в обосновании и в понимании
сущности этих прав идеализм и позитивизм расходятся. В то время
как современный научный идеализм, отказавшись от метафизи-
ческого их обоснования, утверждает их трансцендентально-нор-
мативную сущность, позитивизм отстаивает их как результат эм-
пирически-функционального развития индивидуальности. Но при
* Отрицательное отношение к индивидуализму, свойственное старому
социально настроенному позитивизму, сказывается до известной степени
у Ю. С. Гамбарова. Ср.: Гамбаров Ю. С. Свобода и ее гарантии. Популярные
социально-юридические очерки. СПб., 1910. С. 62 и сл.
" Противоречие между крайним индивидуализмом Г. Спенсера и его орга-
нической теорией общества вскрыто у A. Fouil 1ё (La science sociale contemporaine.
3-e ddit. P. 162).
*" К этому чрезвычайно интересному и важному заключению пришел
А. Н. Фатеев в своем исследовании, в котором он уделяет одно из главных мест
вопросу: нуждается ли индивидуализм непременно в идеалистическом обоснова-
нии? По его словам, «как ни называть эти условия существования — прирожден-
ным ли правом, составляющим свойство личности, или формой индивидуально-
фунционального ее развития — результат один: социальная и политическая среда
не может посягнуть на отрицание их без ущерба для законов развития человече-
ской природы и человечества» (Фатеев А. Н. Очерк развития индивидуалистиче-
ского направления в истории философии государства. Ч. II. С. 434, ср. с. 432).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
481
этой разнице исходных предпосылок тем важнее совпадение вы-
водов, к которым приходит тот и другой; ведь с практической
точки зрения эти последние имеют решающее значение.
Происшедшее сближение таких противоположных философских
течений как идеализм и позитивизм на почве общего и солидарного
стремления отстоять права личности может возбудить предположе-
ние, что этот вопрос вообще утерял свою принципиальную остроту и
определенность. Может быть, в результате столкновения и борьбы
первоначально непримиримых точек зрения получилось, как это
иногда бывает, равнодушное отношение к защищаемым принципам
у обеих сторон и их поверхностное примирение путем чисто эклек-
тического разрешения вопроса? Но правильная постановка этого
вопроса не допускает никакого компромиссного и эклектического
разрешения его. Достаточно твердо и отчетливо помнить основные
положения, которые противопоставлены в этом споре друг против
друга и борются между собой, чтобы не сомневаться в невозможнос-
ти примириться на каком-нибудь эклектическом решении. Ведь тут
сталкиваются два прямо противоположных и взаимно друг друга ис-
ключающих утверждения. Одни утверждают, что личности в своей со-
вокупности образуют общество; другие, напротив, что общество пред-
ставляет собою ту среду, которая вырабатывает и создает личность. По
своему формально-логическому смыслу эти два утверждения дейст-
вительно несовместимы. Примирить их между собой совершенно
невозможно. Поэтому, решая вопрос в плоскости формальной ло-
гики, приходится признать правильным только одно из этих ут-
верждений, всякий раз отвергая противоположное ему. Так в про-
шлом и решался этот вопрос. А отсюда и получилось два взаимно
друг друга исключающих решения. Но в таком случае надо придти к
заключению, что ни одно из этих решений не было правильным
само по себе, т. е. изолированно.
Правильное решение этого вопроса не в компромиссе между
этими двумя утверждениями и не в признании одного из них и от-
рицании другого. Ведь для того, чтобы правильно решить постав-
ленный вопрос, надо брать эти утверждения не как выражение из-
вестного формально-логического отношения, а как изображение
того, что происходит в действительности. Тогда каждое из них и
взаимоотношение между ними представляются совсем в другом
свете. Именно в качестве изображения того, что происходит в дейст-
482
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вительности, каждое из этих утверждений, взятое отдельно и изо-
лированно, не верно. Напротив, только оба вместе они соответ-
ствуют социальной и культурно-исторической действительно-
сти. Они противоречили бы друг другу только в том случае, если
бы создание личности обществом и образование общества из лич-
ностей были событиями, возникающими и заканчивающимися в
какой-нибудь определенный пункт времени. Но здесь мы имеем
дело не с двумя единичными, хотя бы разновременными события-
ми, а с двумя процессами, происходящими одновременно. Притом
эти процессы находятся в постоянном взаимодействии; они друг
друга вызывают, подталкивают и дополняют. Таким образом, мы
можем признать оба утверждения правильными, не впадая в про-
тиворечие по существу.
Но если мы будем брать каждое из этих утверждений не как изоб-
ражение какого-то единовременно совершающегося события или
статического состояния, а как констатирование существования из-
вестного процесса, то мы наряду с признанием их обоих правильны-
ми можем и отвергнуть их оба, как не выражающие вполне действи-
тельности. Ведь общество, несомненно, состоит из совокупности со-
ставляющих его лиц, но оно не исчерпывается механической суммой
их, как думали в XVIII столетии. Оно потому и представляет из себя
нечто самобытное и своеобразное, что в нем образуются еще доба-
вочные и привходящие элементы, присущие только ему и нигде
больше не встречающиеся. Эти элементы являются результатом взаи-
модействия лиц, составляющих общество; они состоят из известных
социально-психических и нормативных явлений. Свое завершение
они получают в том, что отношения между людьми в обществе оказы-
ваются урегулированными различными нормами. Поэтому и можно
сказать, что общество представляет собою урегулированное норма-
ми сожительство людей*.
С другой стороны, так же точно не подлежит сомнению, что вся-
кая личность вырастает из социальной среды и является продуктом
общества. Но от общества личность приобретает общие и родовые
' Это определение общества, установленное Р. Штаммлером, можно принять
только в его ограниченном и относительном значении, а не в том универсаль-
ном и безотносительном значении, которое придает ему сам Р. Штаммлер. Ср.:
StammlerR. Wirtschaft und Recht. 3 Aufl. Leipzig, 1914. S. 75 ff. (русск пер. — СПб.,
1907. C. 83 и сл.).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
483
черты, которые соответствуют известному уровню культуры и дела-
ют каждую личность из данной социальной среды похожей на дру-
гую личность из той же среды. В XVIII и в первую половину XIX сто-
летия понятие личности определялось только этими общими или
родовыми признаками. Поэтому когда социологами первой полови-
ны XIX столетия было выдвинуто положение, что личность есть про-
дукт общества, то оно было принято так, как будто бы в нем была вы-
ражена вся истина. Но во вторую половину XIX столетия было обра-
щено внимание на то, что понятие личности далеко не исчерпывается
общими и родовыми признаками, характеризующими в одинаковой
мере все личности, составляющие каждую данную группу. Напротив,
теперь основным признаком личности было признано то, что делает
каждую личность безусловно своеобразной, индивидуальной и не-
повторяющейся особью* Но эти черты своеобразия и оригиналь-
ности никогда не порождаются непосредственно социальной средой,
а всегда творятся свободно каждой личностью из себя самой; часто
они возникают даже вследствие того, что личность прямо противо-
поставляет себя социальной группе.
Чрезвычайная сложность и даже противоречивость взаимоотно-
шений, устанавливающихся между личностью и обществом, обнару-
живается при постановке не только исходного вопроса, когда при-
ходится выяснять процесс происхождения и образования личности,
но и вопроса заключительного, когда предстоит решить, кто из
двух — личность или общество — должны служить другому и быть
для него целью. В XVIII столетии, согласно с общим индивидуалис-
тическим мировоззрением эпохи, считалось само собой понятным,
что в совместном существовании людей только личность представ-
ляет из себя самоцель. В то время никто даже не замечал, что обще-
ство также обладает самобытной природой и что оно отнюдь не ис-
черпывается механическим соединением людей. Поэтому всем каза-
лось не подлежащим сомнению, что общество является простым
средством для личности и его задача всецело сводится к тому, чтобы
служить ее интересам.
В противоположность этому в первую половину XIX столетия,
когда ясно и отчетливо была осознана самостоятельная природа об-
“ Ср.-. Новгородцев П. И. Кризис современного правосознания. С. 58 и сл.,
291-295, 304 и сл.
484
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
щества с ее стихийностью и самобытностью, самоцелью было про-
возглашено общество. По отношению к нему отдельные лица были
признаны лишь подчиненными средствами. Впрочем, обнаружение
истинной сущности общества, ранее не замечавшейся, оказалось
в этом случае лишь теоретической предпосылкой для нового реше-
ния вопроса, самое же решение находилось в связи главным обра-
зом с практическими проблемами, выдвинутыми в эту эпоху. Ведь
здесь был поставлен на очередь вопрос о цели, а проблема цели
есть вообще проблема не теоретического, а практического разума;
это проблема человеческой деятельности и культурного творчест-
ва. Действительно, общество могло быть признано самоцелью только
в связи с полным переворотом в постановке практических задач.
Если до XIX столетия все стремления были направлены по преиму-
ществу на политическое устройство совместной жизни людей, то
в первую половину этого столетия они сосредоточились на социаль-
ном ее устройстве. Высшее и наиболее полное выражение эти стрем-
ления получили в социалистических учениях. Последние в первый
период своего развития настойчиво проводили взгляд, что личность
может найти полное удовлетворение своих потребностей только
в социальном целом. Сосредоточив ввиду этого все свое внимание на
планомерной организации социального целого, ранние социалисты
незаметно подчинили в своих теоретических построениях интересы
личности интересам общественного коллектива и признали только
последний самоцелью. Это и дает повод историкам политических
учений сближать социалистические теории в том виде, как они были
первоначально формулированы, с системами идей, порожденными
прямой реакцией и стремившимися в начале XIX столетия оживить
средневековое мировоззрение’. Во всяком случае, в первую половину
XIX столетия безусловно воспреобладало столь характерное для ан-
тичного и средневекового мировоззрения учение об обществе как о
первичном элементе и самоцели, по отношению к которой личность
представляет собою лишь средство.
Итак, мы снова стоим перед двумя противоположными и взаимно
друг друга исключающими утверждениями. Одни говорят, что лич-
ность есть самоцель, а общество средство, другие, напротив, утверж-
дают, что самоцелью является общество, а личность средство. По
* Ср-Мишель А Идея государства. С 209 и сл., 337 и сл., 344-345,7б9 и сл., 781.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
485
своему формально-логическому смыслу эти два утверждения несов-
местимы друг с другом. Никакой компромисс и никакое примирение
путем среднего эклектического решения невозможны между ними.
Но в то же время мы не можем также, не погрешив против научной
истины, принять одно из них и отвергнуть другое. Оценив их значе-
ние в сфере не формально-логических соотношений, а реального
жизненного процесса, мы должны, напротив, признать истинны-
ми оба эти утверждения. Самоцелью является одинаково и лич-
ность, и общество.
Конечно, простое эмпирическое решение этого вопроса своди-
лось бы к тому, что в различные исторические эпохи в зависимости
от культурных запросов то личность, то общество попеременно ут-
верждает себя как самоцель*. Но решение, предполагающее увекове-
чение розни и разобщения между личностью и обществом, не есть
решение. Истинно научное и синтетическое решение требует конеч-
ного слияния личности и общества в одно гармоничное целое, при
котором каждое из них, являясь самоцелью, взаимно друг друга до-
полняли бы, а не подавляли или упраздняли.
III
Наряду с более углубленной и разносторонней социально-науч-
ной и философско-правовой разработкой вопроса о правах человека
и гражданина конец XIX столетия принес с собой и научное выясне-
ние чисто юридической стороны этого вопроса. Юридическая про-
блема прав человека и гражданина исследована во всей полноте
* Несколько иное решение этого вопроса предлагает Н. М. Коркунов. По его
словам, «объективно личность не есть ни цель, ни средство; субъективно же
она является сама по себе целью в том смысле, что всякая составляемая ею
цель есть продукт ее сознания, ее психической жизни» (Коркунов Н. М. Лекции
по общей теории права. Изд. 7-е. СПб., 1907. С. 223). С этой точки зрения цели
вообще представляют из себя чисто субъективные психические явления.
Но тогда, будучи последовательным, надо признать всякую цель иллюзией и
самообманом; тогда цели представляют для социолога не больший интерес,
чем для физика или физиолога, например, оптические обманы. Н. М. Коркунов
выдает свое решение за строго экспериментальное и позитивное в научном
отношении; в действительности, однако, оно основано на методологических
предпосылках, установленных русской социологической школой, и в частнос-
ти на ее субъективном методе, ошибочность которого, как мы видели выше,
не подлежит сомнению.
486
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
впервые Г. Еллинеком в его труде «Система субъективных публичных
прав». Г. Еллинеку мы обязаны тем, что для решения этого вопроса
установлена и расчищена строго юридическая почва; благодаря
этому он и мог выработать в точном смысле слова научную систему
субъективных публичных прав и создать их юридико-догматическую
классификацию. Громадной заслуги Г. Еллинека по отношению к раз-
работке этого отдела юриспруденции не могут отрицать даже наибо-
лее строгие его критики. Так, один из них признает, что «Г. Еллинек
первый вскрыл значение проблемы субъективного права во всех об-
ластях публичного права и проследил эту проблему по всем разветв-
лениям его». Далее, указав на общий и принципиальный интерес ис-
следования Г. Еллинека, тот же критик в заключение с особенным
ударением отмечает, что «работа Г. Еллинека представляет собою
отчет к концу столетия относительно того, что дало это столетие для
науки публичного права»*
Свое исследование субъективных публичных прав Г. Еллинек счи-
тает нужным обосновать на соответствующих предмету его исследо-
вания методологических предпосылках. Чтобы установить их, он вы-
ясняет, в чем заключается тот мир, с которым имеет дело юрист,
а вместе с тем и каков путь к его научному познанию. По его словам,
«мир юриста не есть тот мир, который составляет предмет теорети-
ческого познания; ему принадлежит исключительно мир действий,
практической жизни, это мир вещей для нас, а не вещей самих по
себе». Развивая эту мысль дальше, он утверждает, что «юриспруденция
не желает и не может познавать существующее в природе и не стре-
мится устанавливать естественные законы, которые действуют с не-
преоборимой силой, ее задача понять нормы, гипотетические прави-
ла, имеющие своим содержанием не необходимость, а долженствова-
ние, и господствующие над практической жизнью действующего
человека. Поэтому ее объект составляют не конкретные предметы,
а абстрактные образования, понятия и правила, которые становятся
вразумительными только тогда, когда известно поведение того мира,
в котором поставлен человек; это мир человеческих интересов и
страстей, которые должны быть вогнаны в известные пределы и при-
ведены к гармонии». Наконец, желая еще более точно выразить свою
' Tezner Fr. System der subjektiven offentlichen Rechte von Georg Jellinek //
Griinhut’s Zeitschrift. Bd. XXI (1893). S. 252, 253-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
487
мысль и устранить недоразумения, Г. Еллинек в заключение поясняет:
«Объект юридических понятий составляют отнюдь не сущности,
юридический мир — это мир чистых идей, отношение которого
к миру реальных происшествий сходно с отношением мира эстети-
ческих ощущений к миру теоретического познания. Но это мир абс-
тракций, а не фикций. В основании абстракций лежат реальные со-
бытия в мире внешних и внутренних процессов, напротив, фикция
утверждает вместо естественных обстоятельств измышленные и при-
равнивает последние к первым; одним словом, абстракция основыва-
ется на действительно происходящем, фикция — на выдуманном»’
Согласно с этим взглядом на мир юриста как на мир практиче-
ской жизни и человеческих действий, в котором интересы людей
должны быть разграничены и приведены к гармонии, Г. Еллинек и
определяет понятие субъективного права. Так как человеческие дей-
ствия вызываются и обусловливаются волей, а воля направляет эти
действия на осуществление того или иного интереса, то он и выделя-
ет в качестве двух основных моментов субъективного права волю и
интерес. Решающим для него является также тот факт, что в сущест-
вующей научной разработке проблем юриспруденции эти два эле-
мента уже раньше были признаны основными. Воля в качестве ос-
новного элемента права была выдвинута Руссо и Гегелем вместе с их
школами, а значение интереса для права было вскрыто сперва фило-
софом Краузе228 и его школой, учившими, что право имеет дело с из-
вестными благами, а затем Р. Иерингом, указавшим, как известно, уже
прямо на интерес как на существенный элемент субъективного права.
К этому надо присоединить регулировку и разграничение воль и ин-
тересов различных индивидуумов, которые производятся путем госу-
дарственного признания и защиты. Таким образом, Г. Еллинек и по-
лучает свое определение понятия права. Оно гласит: «Субъективное
право есть признанная и защищенная правовым порядком волевая
мощь человека, направленная на какое-либо благо или интерес».
Установив свое понятие субъективного права, Г. Еллинек считает
нужным особенно настаивать на том, что воля и интерес одинаково
участвуют в субъективном праве и неразрывно в нем соединены. При
этом воля или волевая мощь являются, по его учению, формальным
’ Jellinek G. System der subjektiven offentlichen Rechte. 1 Aufl. (1892). S. 15-16.
2 Aufl. (1905). S. 15-17.
488
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
элементом субъективного права, а благо или интерес — его матери-
альным элементом. На различных модификациях каждого из этих
двух элементов Г. Еллинек и основывает расчленение субъективного
права на частное и публичное и отличие одного от другого. Так, если
мы будем анализировать формальный элемент субъективного права,
то мы увидим, что правовой порядок может занять различное поло-
жение по отношению к индивидуальной воле. Для уразумения при-
роды субъективного права и его двух видов важны следующие два
случая: правовой порядок или признает уже существующие проявле-
ния человеческой деятельности (по терминологии Г. Еллинека, «ес-
тественную свободу человека») и допускает их, или же он прибавляет
к естественной способности человека действовать еще нечто. В пер-
вом случае правовой порядок устанавливает известное дозволение
(diirfen), во втором случае — соизволение или добавочную мощь
(konnen). Обратное действие дозволенному будет действие запре-
щенное, обратное действие установленному юридическим порядком,
как добавочная мощь, будет действие юридически ничтожное. Когда
возникает вопрос о правовом признании той или иной разновиднос-
ти первого разряда действий, правовой порядок может отказать ей
в дозволении, напротив, какую-нибудь разновидность второго разря-
да действий правовой порядок может просто отнять, лишив ее право-
вого характера. Притом дозволенное действие всегда имеет в виду
отношение одного лица к другому; напротив, расширенная мощь или
прибавочная возможность действовать есть результат отношения
между индивидуумом и государством. В силу этих соображений
Г. Еллинек и устанавливает формальный критерий, позволяющий от-
личать субъективно-частичное от субъективно-публичного права-,
первое представляет собою сферу дозволенного, второе — вновь со-
здаваемой и добавочной правовой мощи. Таким образом, субъектив-
ное частное право слагается из дозволенных действий, в основании
которых лежит естественная возможность проявления человеческой
деятельности. В противоположность этому субъективное публичное
право состоит из новых способностей действовать, создаваемых бла-
годаря отношениям между государством и лицом. По мнению
Г. Еллинека, установленный им формальный критерий для различе-
ния субъективного частного и субъективного публичного права очень
резко отграничивает одно от другого. В противоположность этому,
когда мы обращаемся к материальному элементу субъективного права,
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
489
мы не находим столь же определенного критерия для распознавания
субъективно-публичного права. В самой природе интереса этот кри-
терий не может заключаться, так как содержание индивидуального
права необходимо состоит всегда из индивидуального интереса.
Скорее его надо искать в тех мотивах, которые побуждают правовой
порядок к правовому признанию индивидуального интереса. Правда,
и правовым признанием индивидуальный интерес санкционируется
только тогда, когда этого требует общий интерес. Таким образом, все
без исключения признанные правовым порядком индивидуальные
интересы имеют какую-нибудь связь с общим интересом. Но степень
этой связи бывает чрезвычайно различна. В частности, содержание
публичного субъективного права составляет тот индивидуальный
интерес, который получает правовое признание по преимуществу из
соображений об общем интересе. Поэтому с своей материальной
стороны субъективное публичное право отличается тем, что оно
присвоено индивидууму вследствие его положения в государстве как
члена государственной корпорации. Придя к такому выводу,
Г. Еллинек откровенно сознается, что найденный им материальный
признак субъективно-публичного права не всегда можно вполне
точно и отчетливо установить. Но этот признак, по его мнению, при-
обретает свое значение для юридического определения понятий в
связи с формальным признаком субъективного публичного права.
Именно в сомнительных случаях, когда на основании формально-
юридического момента нельзя придти к определенному решению,
это решение надо извлекать из комбинации формального и материа-
льного критерия.
Различие между публичным и частным субъективным правом
Г. Еллинек вскрывает не только в самих конститутивных элементах
субъективного права, но и в их функциях или проявлениях. Так, пере-
ходя к проявлению частного субъективного права, он говорит:
«Волевая мощь, направленная на какой-нибудь интерес, есть всегда
прямо или косвенно волевая мощь, направленная на других субъек-
тов. Управомоченный проявляет себя в качестве такового тем, что он
может распоряжаться своим интересом при сношениях с другими, то
расширяя правовое достояние этих последних, то устанавливая со-
держание и границы их действий. В требовании и позволении выра-
жается функция субъективного права, направленная на других.
Поэтому, поскольку субъективное право заключается в отношениях
490
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
личности к личности, внутреннее существо волевой мощи, признан-
ной правом, состоит в возможности известного числа требований и
позволений, причем число различных видов требований и позволе-
ний, по правилу, не может быть определено в своем содержании
a priori. Конкретное действенное требование, проистекающее из
субъективного права и предъявляемое к определенному лицу, есть
притязание».
По учению Г. Еллинека, притязание всегда конкретно-дей-
ственно в противоположность абстрактно-потенциальному праву.
Действенная роль притязаний, как наиболее существенных выра-
жений частного субъективного права, создает дальнейшие отличи-
тельные признаки этого последнего. Г. Еллинек указывает на то, что
правомочие частно-правового субъекта и выражается в правовой
возможности предъявлять к другим притязания, а также во власти
распоряжаться над самим правом и притязанием. Эта власть распо-
ряжения представляет специфическое свойство частного субъек-
тивного права. Последнее по принципу отделимо от личности его
носителя волею самого носителя. Ограничения власти распоряже-
ния могут устанавливаться принудительным правом и соглашения-
ми, но они никогда не проистекают из существа субъективного част-
ного права. Г. Еллинек считает, что только это правомочие, со-
ставляющее ядро частного права, имеет правовое значение.
Напротив, использование права, поскольку оно не имеет никакого
отношения к другим, является безразличным в правовом отноше-
нии действием. Поэтому частное субъективное право всегда на-
правлено на другие рядом стоящие личности. Возникновение и
уничтожение новых частных прав не усиливает и не умаляет лич-
ности. Последняя не зависит от той массы правомочий, которою
она обладает.
Совершенно иначе обстоит дело с правовой мощью, которая со-
ставляет специфическое свойство публичного субъективного права.
Эта правовая мощь неотделима от личности без ее умаления.
Притом те правовые способности, которыми правовой порядок
наделяет личность, представляют собою устойчивый и пребываю-
щий элемент в постоянной смене частно-правовых достояний.
Объясняется это тем, что эти правовые способности основаны на
длительном отношении между индивидуумом и государством. Но
если постоянные свойства и способности, которыми правовой поря-
Социальные науки и право. Отдел третий. Ibcydapcmeo
491
док наделяет индивидуума, составляют его субъективно-публичное
состояние (status) или его личность, то личность есть прежде всего
так же нечто потенциальное, как и частное субъективное право. Эти
притязания, однако, предъявляются к государству, их предмет всегда
заключается в предоставлении того, что не может быть добыто инди-
видуальным действием. Далее, публично-правовая квалификация ин-
дивидуума покоится на строго личном отношении между ним и госу-
дарством. Поэтому содержанием ее не является власть распоряжения
ею, как в частном праве. Публично-правовое состояние может быть
предметом распоряжения самое большее в форме отречения.
Охарактеризовав таким образом различие в проявлениях частного и
публичного субъективного права, Г. Еллинек затем определяет его в
краткой формуле. «Частно-правовые притязания, — говорит он, — могут
возникнуть из прав или (частно-правовых) состояний, публично-право-
вые — всегда непосредственно из какой-либо квалификации личности.
В особенности частно-правовому отношению — право и притязание
противопоставлено публично-правовое — состояние и притязание. Но
в то же время возникающие из принадлежности к частно-правовому
союзу (семье, обществу) отношения между состоянием и притязанием
обнаруживают далеко идущую аналогию с отношениями, принадлежа-
щими публичному праву». Однако Г. Еллинек считает нужным особен-
но подчеркивать, что «состояние, юридически обосновывающее пуб-
лично-правовое притязание, есть правоотношение, а не право».
Вскрыв и проанализировав вышеизложенным способом во все-
возможных направлениях различие между частным и публичным
субъективным правом, Г. Еллинек в заключение указывает, что его
различие отнюдь не создает основания для отрицания индивидуаль-
но-правовой природы публицистических притязаний. Она не подле-
жит сомнению. Да и несмотря на обнаруженные различия, много су-
щественных черт свидетельствуют о том, что здесь мы имеем лишь
два разветвления одного и того же субъективного права. На основа-
нии этих общих черт мы с полным правом можем утверждать, что
частное и публичное субъективное право являются членами одного
единого логического целого.
Продолжая свой юридико-догматический анализ субъективно-пуб-
личных прав, Г. Еллинек при помощи вскрытых им элементов его оп-
ределяет в дальнейшем развитии своей теории руководящие начала
для более точного разграничения субъективного и объективного
492
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
права. Он указывает на то, что к специфическим признакам публично-
го субъективного права принадлежит то обстоятельство, что здесь
одно и то же лицо и предоставляет правовую защиту, и оказывается
прямо или косвенно правообязанным. Лицом этим является государ-
ство. Но выполнять свои обязанности государство может только в том
случае, если оно ограничит себя, направив свою деятельность в пользу
своих подвластных. Ограничение это может быть создано только объ-
ективным порядком, причем нормы объективного права должны пред-
писывать государственным органам определенные действия или же
бездействие. Таким образом, публичное субъективное право поддан-
ного не только создается и охраняется, но и осуществляется путем объ-
ективного права. Вследствие этого публичное субъективное право ка-
жется призрачным: возникает обманчивое представление, что там, где
обыкновенно усматривается публичное субъективное право, существу-
ет только объективное право, а то, что называют субъективным пра-
вом, есть только рефлекс объективного права. Отсюда и вытекает зада-
ча, заключающаяся в том, чтобы провести более точную границу между
публичным субъективным правом и правом объективным.
Г. Еллинек указывает на то, что здесь перед нами возникает науч-
ная проблема, касающаяся самого существа субъективного публич-
ного права и имеющая чрезвычайно важное значение как для теории,
так и для практики. Ее теоретическое значение обусловлено также
тем, что она связана с одной из основных проблем общей теории
права. Для практики правильное решение ее имеет громадное значе-
ние потому, что от этого решения зависит всякий частный приговор
о праве в области публичного права.
Чтобы решить эту проблему, нужно, по мнению Г. Еллинека,
познать целевое отношение норм публичного права к человече-
ским интересам. Он исходит из того положения, что все публич-
ное право существует в общем интересе, который тождествен с
государственным интересом. Но общий интерес далеко не тож-
дествен с суммой единичных или индивидуальных интересов всех
граждан, составляющих государство. Более вдумчивое отношение
к смыслу общего интереса заставляет придти к убеждению, что
общий интерес — это коллективный интерес, выведенный часто
из противоречия индивидуальных интересов, на основе господст-
вующих воззрений эпохи и специальных отношений каждого го-
сударства; при этом общий интерес может выступать и иногда
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
493
даже необходимо выступает против индивидуальных интересов
как чуждый и даже враждебный им.
Само собой понятно, что каждая норма объективного права долж-
на служить государственным целям, т. е. она установлена в общем ин-
тересе. Но отнюдь не необходимо, чтобы каждая правовая норма
должна была служить и индивидуальным целям. Конечно, правовой
порядок заключает в себе составные части, которые существуют в ин-
дивидуальном интересе, но только постольку, поскольку способство-
вание индивидуальным интересам представляется в общем интересе.
Но в то время как нормы публичного права предписывают в общем
интересе государственным органам известные действия или воздер-
жание от них, результат этих действий или бездействий может при-
носить пользу известным индивидуумам, хотя правовой порядок со-
всем не имел намерения расширять правовую сферу именно этих
лиц. В таких случаях и можно говорить о рефлективном действии
объективного права.
Когда, наконец, ставится вопрос о признаке, позволяющем отделить
нормы, обосновывающие индивидуальное право, от норм, создающих
только объективное право, то этот вопрос приходится решать на осно-
вании или формального, или материального критерия. Юрист-догма-
тик стремится прежде всего опереться на формальный критерий, так
как на основании его вопрос решается легко и просто. Само собой по-
нятно, что там, где по природе вещей или в силу прямого отказа в право-
вой защите индивидуальное притязание исключено, там налицо толь-
ко объективное право. Напротив, формально позитивные правовые
притязания возникают в области интересующих нас здесь отношений
между индивидуумом и государством путем прямого признания инди-
видуализированного притязания на правовую защиту. Но при помощи
этого формального критерия вопрос не может быть решен во всю
ширь. Им нельзя удовлетвориться даже для практических целей. Судья
часто сам должен решать, предоставлены ли в том или ином случае от-
дельному лицу правовые пути. При отсутствии позитивно-правовых
определений этот вопрос должен решаться на основании материаль-
ного критерия. К тому же и правовой порядок часто предоставляет ин-
дивидуальным интересам, заслуживающим быть защищенными, лишь
неполную защиту, которая не превращает эти интересы в формально-
правовые интересы. Но в свою очередь материальный критерий, с по-
зитивно-правовой точки зрения, сводится к констатированию явно
494
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
выраженного или необходимо подразумеваемого признания со сторо-
ны правового порядка какого-либо индивидуального интереса. Так как,
однако, явно выраженное признание всегда устанавливает формаль-
ный критерий, то, следовательно, с узко-позитивной точки зрения, ма-
териальный критерий совпадает с формальным.
В противоположность этому сам по себе материальный критерий
гораздо шире формального. Чтобы оценить его значение, нужно его
рассматривать с историко-политической и общетеоретической точек
зрения. Тогда мы увидим, что ход правового развития ведет к тому,
чтобы материально-индивидуальные интересы постепенно получа-
ли и формальное признание со стороны действующих правопоряд-
ков. В частности, этому особенно способствовало введение в совре-
менных правовых государствах упорядоченной административной
юстиции’ Но еще громадное количество несомненных материаль-
ных интересов, чрезвычайно важных для индивидуума, ждет своего
формально-правового признания. Чем руководствоваться, когда тре-
буется решить, заслуживают ли те или иные материальные интересы
индивидуумов формально-правового признания, — это вопрос поли-
тики права. Чтобы правильно решить его, нужно обладать научно
обоснованной руководящей точкой зрения. Такую руководящую
точку, как мы увидим в следующем очерке, может дать и действитель-
но дает общая теория права и государства при том условии, что она
методически вполне правильно обоснована.
Мы отступили в наших последних замечаниях от точного изложе-
ния взглядов Г. Еллинека на субъективно-публичные права. Г. Еллинек,
стремясь все время оставаться исключительно на юридико-догмати-
ческой почве, рассматривает вопрос о материальном критерии, позво-
ляющем разграничить субъективное и объективное право, или устано-
вить правильное соотношение между общим и индивидуальным инте-
ресом, придерживаясь, с одной стороны, точки зрения de lege lata,
с другой — de lege ferenda. Но именно тут мы уже совсем не можем сле-
довать за Г. Еллинеком. При всем глубоком уважении к его труду и при-
знании длительного и пребывающего значения за многими из полу-
* Ср.: Stein L. V. Die Verwaltungslehre. 2 Aufl. Stuttgart, 1869. Bd. I. S. 367 ff., 403 ff;
GneistR. v. Der Rechtsstaat und die Verwaltungsgerichte in Deutschland. 2 Aufl. Berlin,
1879- S. 69 ff.., 108 ff. (русск. пер. под ред. M. И. Свешникова — СПб., 1896. С. 69 и сл.,
109 и сл.')\ Mayer О. Deutsches Verwaltungsrecht. Leipzig, 1895. Bd. I. S. 148 ff.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
495
ченных им научных результатов, мы коренным образом расходимся
с ним, как это будет видно из дальнейшего, относительно методов,
с помощью которых должен решаться этот научный вопрос.
Чтобы закончить наше изложение теории субъективных публич-
ных прав, выработанной Г. Еллинеком, мы должны теперь, после того
как мы ознакомились с его определением, обоснованием и отграни-
чением публичных субъективных прав, дать краткую характеристику
его системы и классификации этих прав. Основная черта публичных
субъективных прав, как показывает Г. Еллинек, заключается в том, что
они неотделимы от носителя этих прав без того, чтобы не умалить
его личность. Отказ монарха от короны или лишение граждан изби-
рательных прав вследствие изменения конституции приводят к тому,
что как тот, так и другие не могут больше совершать известных дей-
ствий с правовыми последствиями. Их дееспособность изменена, их
правовая мощь сокращена, они потерпели capitis deminutio. В этих
случаях самое положение личности как члена государства становит-
ся иным. В противоположность этому какое бы то ни было прираще-
ние или уменьшение частных прав у кого-нибудь, поскольку с ними
не связаны какие-либо определенные публично-правовые послед-
ствия, неспособно расширить или сузить личность.
Из этого Г. Еллинек выводит заключение, что самая личность есть
публично-правовая категория. По его мнению, человек является но-
сителем прав только в качестве члена государства. Ведь быть носите-
лем прав — это значит не что иное, как быть причастным правовой
защите. «Существо, — говорит Г. Еллинек, — возводится в субъект
права, в личность в первую линию благодаря тому, что государство
признает за ним способность призвать к действию его правовую защиту.
Поэтому государство само создает личность». Конечно, современное
государство признает эту способность не только за своими гражда-
нами, но за всяким человеком, который подпадает под его властвова-
ние. Однако далее, основываясь на том, что личность есть явление
публично-правового порядка, Г. Еллинек приходит к заключению,
что все частное право возвышается на фундаменте публичного права.
Нет частного права, предпосылкой которого не являлось бы опре-
деленное публицистическое свойство личности. Те способности,
которые составляют основание частно-правовых действий, означа-
ют не что иное, как то, что субъект наделяется свойством, благодаря
которому может быть призвана правовая защита государства в его
496
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
личном интересе. При этом государство обязано в индивидуальном
интересе этого субъекта, смотря по обстоятельствам, или предпри-
нять известные действия, или отказаться от таковых.
Вместе с этим, по мнению Г. Еллинека, и решается вопрос, возбуж-
давший много спора, есть ли личность право или нет. Он утверждает,
что тот, кто признает личность правом, тот закроет себе путь к позна-
нию самого основания действующей правовой системы. По его словам,
«с теоретической точки зрения, личность есть отношение индивидуу-
ма к государству, сообщающее ему известное свойство (квалифика-
цию). Поэтому, рассматриваемая юридически, она есть состояние,
status, с которым могут быть связаны отдельные права, но которое само
не есть право. Право имеют, личностью бывают. Содержанием права
является обладание, содержанием личности — бытие».
Согласно с этим, личность индивидуума — не постоянная, а пере-
менная величина. Путем закона или другого правоизменяющего акта
она может быть расширена или умалена. Поэтому принцип равно-
правия, как его формулируют современные конституции, означает
не гарантию равного правового достояния, а также не равную право-
способность, а только то, что при равных объективных и субъектив-
ных условиях одному индивидууму не может быть присвоена боль-
шая личность, чем другому. С другой стороны, можно установить, как
общее правило, постепенный рост личности. Это объясняется тем,
что главное содержание всех социальных и политических движений
Нового времени составляет борьба за расширение личности.
Создавшееся в современном правовом государстве отношение
между государством и индивидуумом придает соответственный ха-
рактер самому государству. Свойственная ему государственная
власть есть власть над свободными, т. е. над лицами. Поскольку го-
сударство признает личность, оно само ограничено. Ограничения
эти распространяются в различных направлениях. В соответствии
с ними создаются различные квалификации граждан. Таким обра-
зом, благодаря тому, что человек принадлежит к государству, бла-
годаря тому, что он является его членом, он квалифицируется в
различных направлениях. Возможные отношения, в которые он
становится к государству, создают для него ряд состояний (стату-
сов), имеющих правовое значение. Притязания, которые являются
результатом этих состояний, образуют то, что называется субъек-
тивными публичными правами. Последние состоят, следовательно,
Социальные науки и право. Отдел третий. Ibcydapcmeo
497
из притязаний, которые основываются непосредственно на право-
вых состояниях.
Итак, в силу принадлежности к государству у индивидуума созда-
ется ряд состояний, определяемых отношением между ним и госу-
дарством. Прежде всего он находится в подчинении у государства,
составляющем основание всякой государственной деятельности.
Это — пассивное состояние (status subjectionis), при котором исклю-
чено самоопределение и личность. Абсолютная личность, которая ни
в одном пункте не была бы обязана подчиняться государству, проти-
воречила бы существу государства. Всякая личность есть нечто от-
носительное, т. е. ограниченное. Личность самого государства в
этом случае не составляет исключения. Призванное для выполне-
ния известных целей, государство ограничено в своей дееспособнос-
ти, так как оно необходимо должно признавать личность своих граж-
дан. Оно организовано так, что его собственный правопорядок его
обязывает. В силу этого взаимного ограничения отношение между
государством и единичной личностью приводит к тому, что они яв-
ляются взаимно друг друга дополняющими величинами. Вместе с
ростом индивидуальной личности уменьшается объем пассивного
состояния, т. е. суживается область государственного господства.
Однако параллельно с этим идет и обратный процесс распростране-
ния государственного господства на новые области, так как социаль-
ные и культурные задачи государства непрерывно растут.
Но далее господство государства является ограниченным в прин-
ципе и осуществляемым в общественном интересе. Это господство
не над безусловно подданными, а над свободными. Члену государ-
ственного общения присуще поэтому свободное от подчинения го-
сударству и исключающее его господство состояние, в котором он
сам господин. Это область индивидуальной свободы, негативного со-
стояния (status libertatis), в ней строго индивидуальные цели удовлет-
воряются свободной деятельностью личности.
Рассматривая дальше отношение между государством и индивиду-
умом, мы видим, что вся деятельность государства выполняется в ин-
тересах подвластных. Государство при осуществлении своих задач
признает за индивидуумом правовую способность привлекать в своих
интересах государственную власть и пользоваться государственными
учреждениями. Этим путем оно гарантирует индивидууму притязания
положительного характера; следовательно, оно признает за ним по-
498
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
зитивное состояние (status civitatis), которое составляет основание
для всей совокупности государственных действий, служащих инди-
видуальным интересам.
Наконец, самая деятельность государства возможна только при
посредстве действий, выполняемых индивидуумами. Государство
само признает у индивидуума способность действовать за государ-
ство; благодаря этому оно наделяет его состоянием усиленной, ква-
лифицированной, активной гражданственности. Отсюда и возникает
активное состояние или состояние активной гражданственности,
в котором находится тот, кто уполномочен осуществлять так называ-
емые политические права.
Этими четырьмя состояниями — пассивным, негативным, пози-
тивным и активным — исчерпывается, как это установил Г. Еллинек,
положение индивидуума в качестве члена государственного союза.
Иначе говоря, публично-правовое положение индивидуума может
рассматриваться с четырех сторон: индивидуум или исполняет
обязанности по отношению к государству, или свободен от вме-
шательства государства, или предъявляет требования к госу-
дарству, или же действует за государство. Эти четыре состояния
образуют восходящую линию. Сперва индивидуум, повинуясь госу-
дарству, как бы лишен личности, затем за ним признается сфера
деятельности, свободная от государственного вмешательства, далее
само государство обязывает себя к деятельности на пользу индиви-
дуума, пока наконец воля индивидуума не получает участия в самом
осуществлении государственной власти или даже не признается но-
сительницей этой власти.
Мы можем этим закончить наше изложение теории субъективных
публичных прав, выработанной Г. Еллинеком. Выше мы передали
наиболее существенные положения из общей области исследова-
ния. Особую часть своего исследования Г. Еллинек посвящает более
подробному рассмотрению и анализу сперва каждой из трех катего-
рий субъективных публичных прав отдельных лиц, затем субъектив-
но-публичным правам государств, публично-правовых союзов и част-
ных обществ и, наконец, заключительным замечаниям. Всех этих
более или менее детальных вопросов мы можем здесь и не касаться,
тем более что связанная с ними принципиальная проблема об отно-
шении между государством и личностью составит содержание следу-
ющего очерка.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
499
Со времени появления первого издания исследования Г. Еллинека
скоро исполнится четверть столетия. За это время оно не только не ут-
ратило своего значения, но его значение, можно сказать, даже возрос-
ло, поскольку его учение все более и более углубленно понимается и
дает толчок к постановке все новых и новых проблем. Наряду с этим
некоторые из установленных им положений получили всеобщее при-
знание и превратились в бесспорное научное достояние. К тому же за
это время не появилось ни одного исследования, которое хоть сколь-
ко-нибудь могло бы его заменить. Напротив, интерес к исследованию
Г. Еллинека все возрастал, и запрос на него был настолько силен, что
оно должно было выйти во втором издании, а это почти единственный
случай переиздания монографического труда по публичному праву.
Но, конечно, труд Г. Еллинека встретил также живой отклик в на-
учной юридической литературе; за истекшие годы с момента его вы-
хода не было недостатка в критических исследованиях, в выражени-
ях несогласия и даже в опровержениях, направленных против него.
Так, уже спустя год после его появления австрийский ученый
Фр. Тецнер опубликовал критический разбор его, который по своим
размерам равен почти половине труда Г. Еллинека. В своих критиче-
ских замечаниях Фр. Тецнер, исходя из действующего австрийского
публичного права, и в частности, из практики австрийских админист-
ративных судов, решает целый ряд вопросов иначе, чем Г. Еллинек.
Из предложенных Г. Еллинеком решений общих проблем Фр. Тецнер
считает особенно не соответствующим действующему правопорядку
разграничение Г. Еллинеком частного и публичного субъективного
права по признаку, с одной стороны, дозволенности (durfen), с дру-
гой — создаваемой самим правопорядком правовой мощи (konnen)*
Ряд других авторов также высказался в этом вопросе против
Г. Еллинека". Но Г. Еллинек с полным правом отстранил эти возраже-
ния как несостоятельные; он ответил на них, что признает только
имманентную критику, т. е. критику, исходящую из тех же предпосы-
лок, которые он устанавливает, и что, с его точки зрения, те случаи
субъективных публичных прав, в которых хотят видеть дозволение,
* Tezner Fr. System der subjektiven dffentlichen Rechte von G. Jellinek //
Grunhut’s Zeitschrift. Bd. XXL S. 109 ff.
" Cp.: Layer M. Prinzipien des Enteignungsrechtes. Leipzig, 1902. S. 342; Meyer G.
Lehrbuch des deutschen Staatsrechtes. 6 Aufl. Leipzig, 1905. S. 34.
500
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
заключают в себе предоставление правовой мощи. По тому же вопро-
су относительно разграничения частного и публичного субъектив-
ного права было высказано и другое возражение, выдвигавшее про-
тив теории Г. Еллинека очень важные формально-логические сооб-
ражения. Один из критиков этой теории нашел, будто она превращает
два вида субъективного права — частное и публичное — в безуслов-
ные противоположности и, таким образом, делает невозможным
одно общее родовое понятие субъективного права*. Однако возра-
жение это нельзя признать основательным, так как Г. Еллинек в ка-
честве родовых элементов субъективного права установил волю и
интерес, частное же и публичное субъективное право он разграни-
чил по различию способов проявления индивидуальной воли в том и
другом случае. Следовательно, у Г. Еллинека как определение субъек-
тивного права, так и разделение его на виды совершенно безукориз-
ненно в формально-логическом отношении.
По вышеприведенным примерам возражений против теории
Г. Еллинека можно судить об их характере. Приводить и разбирать их
все и каждое в отдельности представляется нам малоинтересным и
теоретически бесплодным. Но общая, всем им свойственная черта за-
служивает того, чтобы на нее обратить специальное внимание. Их
общее свойство в том, что все они в конце концов предлагают только
новую комбинацию одних и тех же элементов субъективного права,
причем эти элементы были уже так или иначе проанализированы и
сведены в одно целое Г. Еллинеком. Конечно, раз дано известное
число элементов, которые должны быть объединены в одно понятие,
то, производя требуемое объединение, можно комбинировать эти
элементы различным образом. Сам Г. Еллинек пошел в этом случае
навстречу своим оппонентам. В различных изданиях своего исследо-
вания он дал яркий пример того, как различно можно комбиниро-
вать одни и те же элементы. Если мы сравним второе издание его ис-
следования с первым, то увидим, что в самом существенном пункте,
именно в вопросе о том, что такое субъективное право, он, не меняя
составных элементов при определении субъективного права, корен-
ным образом изменил их взаимное соотношение. В первом издании
он определил субъективное право как «благо или интерес, охраняе-
’ Hold v. FemeckA. Die Rechtswidrigkeit. Eine Untersuchung zu den allgemeinen
Lehren des Strafrechts. Jena, 1903. Bd. I. S. 124.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
501
мые путем признания волевой мощи человека», во втором издании—
как «признанную и охраняемую правовым порядком волевую мощь
человека, направленную на какое-нибудь благо или интерес»* В пре-
дисловии ко второму издании своего исследования, отмечая произ-
веденные в нем изменения, Г. Еллинек говорит, что он «иначе форму-
лировал» свое определение понятия субъективного права. Но дело
тут далеко не в одной формулировке. Мы, несомненно, имеем здесь
два различных определения. Ведь ясно, что в первом определении
в качестве наиболее существенного элемента выдвинуто благо или
интерес, т. е., согласно теории самого Г. Еллинека, элемент матери-
альный, а во втором — волевая мощь, т. е. элемент формальный.
Следовательно, взаимное соотношение этих двух элементов, уста-
новленное во втором определении, прямо противоположно тому,
которое было установлено в первом. Интересно, что при этом
Г. Еллинек не счел нужным изменять своего теоретического построе-
ния в остальных его частях.
Возможность различным образом комбинировать составные
элементы, выделяемые при анализе какого-нибудь правового явле-
ния, и этим путем получать различные определения его надо при-
знать основной чертой юридико-догматического метода, рабо-
тающего исключительно при помощи формально-логических
обобщений и классификаций. Эту особенность тех результатов, к
которым приводит юридико-догматический метод, можно показать
на определениях любого правового института, вырабатываемых
в современной юридической литературе. Но особенно ясно это
видно на тесно связанном с интересующей нас здесь проблемой
понятии субъекта права и, в частности, на той судьбе, которую это
понятие испытало уже после выхода второго издания исследования
Г. Еллинека. Многим кажется, что благодаря трудам Ю. Биндера и
Э. Гёльдера о юридическом лице понятие субъекта права должно
* Ввиду особого методологического значения того, что одно и то же право-
вое явление можно так сходно и вместе с тем так различно определять, мы при-
водим оба эти определения в подлиннике. «Das subjektive Recht ist daher das
durch Anerkennung menschlicher Willensmacht geschutzte Gut oder Interesse» (Ibid.
1 Aufl. S. 42); «Das subjektive Recht ist daher die von der Rechtsordnung anerkannte
und geschutzte auf ein Gut oder Interesse gerichtete menschliche Willensmacht»
(Ibid. 2 Aufl. S. 44).
502
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
быть отныне преобразовано’ Раньше, как известно, существенным
для субъекта права считалось обладание правами, ибо это понятие
конструировалось так, чтобы в него могли быть включены и так на-
зываемые недееспособные субъекты права, т. е. дети и психически
ненормальные. Но Ю. Биндер и Э. Гёльдер, исследуя юридическое
лицо, пришли к заключению, что для него, да и вообще для субъекта
права важно совершение юридических сделок, т. е. дееспособность,
а не обладание правами, т. е. правоспособность. Итак, понятие субъ-
екта права, еще недавно казавшееся прочно установленным, под-
верглось в трудах вышеназванных ученых полному перевороту.
Здесь мы и имеем типичный пример различного определения
одного из основных юридических понятий благодаря различному
комбинированию элементов, выделяемых при анализе определяе-
мого явления. Конечно, если при решении вопроса о том, кто
такой субъект права, исходить из рассмотрения юридического
лица, то надо согласиться с Ю. Биндером и Э. Гёльдером, что су-
щественным для субъекта права является дееспособность, а не
правоспособность. Ведь когда желают путем закона установить,
что какой-либо организации присвоен характер юридического
лица, то прибегают обыкновенно к формуле, говорящей о том, что
органы такой организации могут ее именем приобретать имуще-
ства, заключать сделки, вчинять иски и т. д. С другой стороны,
права, которыми обладает юридическое лицо, идут на пользу не
ему самому, а его членам и дестинатариям. Следовательно, весь
смысл юридического лица, как субъекта права, заключается в его
дееспособности. Однако едва мы усвоим этот новый взгляд на
субъекта права, как в силу логической последовательности нам
придется иначе конструировать и некоторые другие понятия, так
как тогда, например, дети и психически ненормальные не будут
субъектами права, хотя они являются обладателями прав. Таким
образом, все смежные области юридических понятий придется
перестроить и приспособить к новоустановленной комбинации
элементов. Но ясно, что это не единственное решение вопроса о
том, кто такой субъект права. Ведь могут явиться другие юристы-
исследователи, которые сделают специальным предметом своего
’ Binder J. Das Problem der juristischen Personlichkeit. Leipzig, 1907. S. 38, 63;
HolderE. Natiirliche und juristische Personen. Leipzig, 1905. S. 133.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
503
исследования юридическое положение детей и психически не-
нормальных. Они признают обладание правами со стороны этих
членов общества таким важным и основным фактом современно-
го правопорядка, что будут энергично доказывать необходимость
строить понятие субъекта права на правоспособности и относить
дееспособность к придаточным элементам. Впрочем, и без этих
новых исследователей до недавнего времени считалось бесспор-
ным, что субъектом права является тот, кто правоспособен, а боль-
шинство юристов и до сих пор держится такого мнения.
Кто же в данном случае прав? Следуя юридико-догматическим
методам, можно с одинаковым успехам и основанием доказывать и
то, и другое положение*. Ведь юридико-догматические методы — это
методы формальной логики, а, как мы выяснили выше, формальная
логика не может дать критерия для признания тех или иных призна-
ков существенными. Поэтому когда исследователю приходится вы-
бирать из ряда признаков существенный, то в таких случаях обыкно-
венно решает его личный специальный научный интерес к тому или
иному разряду правовых явлений. Так, например, тот, кто более инте-
ресуется юридическими лицами, считает существенным для субъекта
права дееспособность; напротив, тот, кто более интересуется право-
вым положением детей и психически ненормальных, считает сущест-
венным для субъекта права правоспособность. Само собой понятно,
что личный интерес исследователя к тому или другому объекту ис-
следования не может иметь объективного значения; этот критерий
имеет чисто субъективный характер. В таком случае правильнее
поступает тот, кто, отрицая не только за юридической догматикой,
но и вообще за научной юриспруденцией право давать ответы на
общие вопросы, ищет их решения в философии права и этике.
Такой способ решения интересующего нас вопроса мы находим, на-
пример, у В. А. Савальского. Исходя из принципов «Этики чистой
воли» Г. Когена, которая есть вместе с тем и «этика действия», он
имеет гораздо более солидное философско-методологическое ос-
нование для того, чтобы признавать только дееспособность сущест-
* Мысль о том, что все юридико-догматические определения имеют услов-
ный, чисто практический и технический характер, высказал и развил в своей
статье «Государство и право» П. И. Новгородцев. См.: Вопросы философии и пси-
хологии. Кн. 74 (1904). С. 400 и сл.
504
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
венным признаком субъекта права’ Но, как мы видели выше, у нас
нет никакой гарантии, что решение, полученное этим чисто фи-
лософским путем, действительно обладает объективностью, т. е.
общезначимостью.
Новый взгляд на субъекта права как на лицо дееспособное, а не
правоспособное, в силу логической последовательности должен быть
распространен и на понимание субъективного права, основным при-
знаком которого в таком случае должна быть признана также дееспо-
собность, а не правоспособность. Таким образом при теоретической
разработке всей обширной области субъективного права на первый
план оказывается выдвинутой дееспособность. Это дает возможность
при построении теории публичных субъективных прав по-иному
комбинировать те элементы их, которые вскрыл, выделил и проана-
лизировал в своем исследовании Г. Еллинек. Двое русских ученых,
А. А. Рождественский и А. И. Елистратов, взялись уже после смерти
Г. Еллинека произвести эту работу. Конечно, перед ними была очень
интересная юридико-догматическая задача, для решения которой
требовалось последовательно применить известные формально-ло-
гические приемы мышления. Но нашим ученым показалось, что им
предстоит произвести целое научное открытие и для этого им нужно
доказать полную несостоятельность теоретического построения
Г. Еллинека. В результате, однако, получились только крайне неспра-
ведливые, резкие нападки на Г. Еллинека и неясное развитие своей
собственной точки зрения. Так, в исследовании первого из назван-
ных ученых, А. А Рождественского, озаглавленном «Теория субъек-
тивных публичных прав», мы встречаем ряд уничтожающих пригово-
ров о теории Г. Еллинека. По его словам, «первое возражение против
теории Г. Еллинека» заключается в том, что «нельзя, с точки зрения
научной совести, спокойно и смело оперировать таким юридиче-
’ Ср.: Савалъский В. А Основы философии права. С. 292. Мне приходится сда-
вать этот лист в печать, когда пришло известие о смерти В. А Савальского. Считаю
своим долгом отметить, что предыдущие листы были отпечатаны еще при его
жизни, когда никто не мог предвидеть, что его постигнет столь безвременная
смерть. Высказывая критические замечания по поводу его книги, напечатанные
выше, я предполагал, что беседую с живым, и что он мне ответит на них. Если бы
я мог предвидеть, что ко времени выхода моей книги В. А Савальский будет уже
покойником, и я не получу от него ответа на вопросы, которые вызывает во мне
его книга, то я иначе формулировал бы свои критические замечания.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
505
ским понятием, которое, быть может, построено на песке». Далее,
рассмотрев взгляды Г. Еллинека на рефлексы объективного права, тот
же автор находит в них «совершенно недопустимое смешение юри-
дических понятий», а всю теорию рефлексов он считает «построен-
ной на ряде юридических недоразумений и ошибок». Еще дальше,
проанализировав установленный Г. Еллинеком способ разграниче-
ния субъективного частного и публичного права, тот же автор в за-
ключение своего анализа заявляет: «Анализ теории Г. Еллинека пока-
зывает, что мы имеем перед собой ряд недостаточно обоснованных
положений и даже юридические софизмы». Наконец, разбирая клас-
сификацию субъективных публичных прав Г. Еллинека, А. А. Рож-
дественский утверждает, что «здесь сказывается вся узость учения
Г. Еллинека о юридической личности»’
Вместо уничтожаемой теории Г. Еллинека А. А. Рождественский
выдвигает свою собственную. Он исходит из того положения, что
основной признак субъекта права есть дееспособность. Понятие
субъективного права он считает наиболее соответственным опре-
делить как «юридическую власть субъекта над объектом». Конечно,
такой взгляд на субъективное право нуждался бы в подробном вы-
яснении, так как в нем справедливо может быть усмотрено возвра-
щение к старому, оставленному почти всеми юристами воззрению,
согласно которому правоотношения могут существовать не только
между людьми, но и между человеком и вещью, возможность чего,
впрочем, сам А. А. Рождественский не допускает. Однако ожидаемо-
го выяснения мы не находим в его исследовании. По этому поводу
А. И. Елистратов, особенно внимательно изучивший исследование
А. А. Рождественского, заявляет: «К сожалению, не приходится со-
мневаться, что сам А. А. Рождественский своей диссертацией ни-
сколько не содействует выяснению понятия “юридической власти”,
а вместе с тем и понятия субъективного права»”
’ Рождественский А. А. Теория субъективных публичных прав. Критико-
систематическое исследование. I. Основные вопросы теории субъективных пуб-
личных прав. М., 1913- С. 34, 39,40, 218, 239.
” Елистратов А. И. I. Понятие о публичном субъективном праве. II. «Тео-
рия субъективных публичных прав» А. А. Рождественского. М., 1913- П. С. 7. Эта
брошюра представляет из себя отдельный оттиск из «Ученых Записок Импера-
торского Лицея в память Цесаревича Николая». Вып. VIII, 1913- Относясь в об-
щем очень благосклонно и доброжелательно к исследованию А. А. Рождест-
венского, А И. Елистратов не может не отметить в нем ряд органических
506
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
недостатков. По его словам, «А. А. Рождественский, хотя и именует свое иссле-
дование “критико-систематическим”, однако совсем не заботится о том, чтобы
внести в архитектонику своей работы необходимую стройность и логическую
последовательность. Может быть, начав печатать свою диссертацию несколь-
ко лет тому назад, автор имел какой-либо определенный план, но впоследст-
вии, по мере углубления в избранную область юридических проблем, круг
научных интересов А. А. Рождественского постепенно расширился, и намечен-
ный ранее план, видимо, оказался негодным: в результате получился ряд пунк-
тов и глав, связанных между собой не логическим развитием темы, а постепен-
ным нарастанием научного материала у автора» (Там же. II. С. 3). Характеризуя
это отсутствие плана в исследовании А. А. Рождественского, А. И. Елистратов
раньше этого говорит-. «То, что должно было бы составить исходный пункт
исследования, А. А. Рождественский относит к концу книги, а выводы из поло-
жения, еще не обоснованного, — к введению» (II. С. 2). По поводу конструиро-
ванного А А. Роящественским понятия субъекта права, о котором он сам затем
как бы забывает, А И. Елистратов ставит вопрос: «Спрашивается, для кого же и
для чего строит автор свое сложное и своеобразное понятие субъекта права,
если он сам в той же работе решительно игнорирует свою конструкцию?..»
(II. С. 9). А. И. Елистратова не удовлетворяет и установленное А. А. Рождествен-
ским разграничение публичного и частного субъективного права. По поводу
ссылки А. А. Рождественского на свой дальнейший анализ, якобы выясняющий
принцип этого разграничения, А. И. Елистратов замечает: «Где произведен
“дальнейший анализ”, подтверждающий заключение автора, нам раскрыть не
удалось: во всяком случае в рецензируемой книге его не оказалось» (II. 15).
О намечаемой А. А. Рождественским самостоятельной классификации субъек-
тивных публичных прав А. И. Елистратов говорит: «Аргументация А. А. Рождест-
венского, ведущая к отрицанию одних публичных прав и к признанию других,
отличается крайней скудостью» (II. 15). Далее тот же рецензент указывает на
то, что «в своих абстрактных построениях автор совершенно чужд действи-
тельности» (II. 18). Наконец, останавливаясь на отношении А. А. Рождсствсн-
ского к литературе вопроса, А. И. Елистратов считает нужным отметить, что
«изложение разных теорий и их критика образуют значительную часть дис-
сертации А. А. Рождественского-». Но по его словам, «к авторитетным ученым,
труды которых пользуются заслуженной известностью, автор относится с бо-
лезненным чувством своего умственного превосходства» (II. 19). К этому надо
присоединить, что исследование А. А. Роящественского носит заглавие, не
вполне соответствующее его содержанию. Из 290 страниц его субъективным
публичным правам посвящено менее пятидесяти страниц, т. е. около одной
шестой части. Остальные части его исследования заняты различными вопро-
сами общей теории права и общего учения о государстве, имеющими только
более или менее близкое отношение к субъективным публичным правам. Мо-
жет быть, ввиду этого А А. Рождественский и счел нужным в предисловии к
своей книге, которое, как известно, пишется уже после составления самой
книги, несколько иначе определить свое отношение к исследованию Г. Елли-
нека. Здесь он говорит, что из того, что его книга написана на ту же тему, как
и исследование Г. Еллинека, «не следует, разумеется, чтобы его (наша) работа
стремилась заменить собой классическое исследование немецкого ученого».
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
507
Тот же характер полемического опровержения теории Г. Еллинека,
основанного на новом комбинировании элементов субъективного
права, вскрытых Г. Еллинеком, носит и небольшой этюд А. И. Елист-
ратова «Понятие о публичном субъективном праве». Примыкая
к взглядам на субъекта права, развитым Ю. Биндером и Э. Гёльдером,
А. И. Елистратов настаивает на том, что «приемлемым для публицис-
та» является «понятие о субъективном праве как о способности к со-
вершению юридических актов»*. Конечно, если бы автор тщательно
проанализировал это понятие, показал его специальное значение
для публичного права и установил соотношение между основным, с
его точки зрения, элементом субъективного права и остальными,
второстепенными его элементами, то он исполнил бы очень полез-
ную и ценную юридико-догматическую работу* **. К сожалению, вмес-
то этого он признал своей главной задачей опровергнуть Г. Еллинека.
По его мнению, построение Г. Еллинека чисто цивилистическое, он
принял гражданско-правовые понятия за общие юридические поня-
тия; иными словами, в своем определении субъективного права он
поставил вид на место рода, благодаря чему и его определение пуб-
личных субъективных прав совершенно неправильно. Доказать свое
мнение путем ссылок на текст исследования Г. Еллинека А. И. Елист-
ратов, конечно, не мог. Ведь из приведенного выше изложения теоре-
тического построения Г. Еллинека мы видели, что он сперва устанав-
ливает родовое понятие — субъективное право, а затем расчленяет
его на виды-, частное и публичное субъективное право. Но А. И. Елист-
ратов усматривает цивилистический характер теоретического пост-
роения Г. Еллинека в том, что он признал основными элементами
субъективного права волю и интерес. Каких-либо убедительных до-
водов в пользу того, что выдвигание на первый план воли и интереса
есть признак чисто цивилистического построения, автор не привел.
Да их и нельзя привести, так как воля и интерес являются одинаково
элементами и частного, и публичного права. Это сказалось и в том,
‘Там же. I. С. 15. Ср.: Елистратов А И. Основные начала административно-
го права. М„ 1914. С. 87 и сл., 140 и сл.
** В своем систематическом труде «Основные начала административного
права» А. И. Елистратов также не дал догматического анализа и конструкции
субъективно-публичного права, а ограничился лишь беглым указанием на то,
что он считает в нем существенным элементом. Ср.: Там же. С. 94,144.
508
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
что в истории развития юридических теорий они были выдвинуты
не цивилистами, а философами права и государственниками, на чем
особенно настаивает Г. Еллинек*. С другой стороны, совершенно
непонятно, почему достаточно признать основным элементом субъек-
тивного права способность к совершению юридических актов, чтобы
сделать это понятие не цивилистическим, а общеюридическим. Ведь
и в таком виде это понятие конструировано также цивилистами, и
его одна группа цивилистов выдвигает против другой. Далее, если со-
гласиться с автором и изгнать из понятия публичного субъективного
’Не находя прямых аргументов в подтверждение того, что построение
Г. Еллинека имеет цивилистический характер, и пользуясь лишь косвенными
доказательствами, А. И. Елистратов к числу их относит и опровергаемую им тео-
рию Г. Еллинека о субъективных правах государства как юридического лица и о
компетенциях государственных органов, которые не являются их субъективным
правом, а лишь выражением объективного права (Там же. С. 8-12). В этой поле-
мике против государства как юридического лица А. И. Елистратов прав только
постольку, поскольку он возражает против ошибочных суждений Г. Еллинека,
что «если мысленно отбросить органы, то исчезнет представление о самом го-
сударстве», и что «позади органов не стоит другого лица» (Jellinek О. System...
1 Aufl. S. 213; 2 Aufl. S. 225). Но эти суждения Г. Еллинека стоят особняком, и они
находятся в противоречии с основной его идеей: государство есть юридическое
лицо потому, что оно является корпорацией или постоянным союзом народа.
Ведь всякое юридическое лицо корпоративного характера состоит не только из
своих органов, но и из своих членов, которыми по отношению к государству
являются все индивидуумы, составляющие народ. Ср.-. Jellinek G. Allgemeine
Staatslehrd. S. 160-161 (русск. пер. — 2-е изд. С. 132-133). Между тем А. И. Елист-
ратов оставляет без внимания эту основную идею о государстве как юридиче-
ском лице. Однако надо, наконец, признать, что юридико-догматическая кон-
струкция государства как юридического лица может быть опровергнута только
тогда, когда будет доказано, что государство не есть корпорация, т. е. постоян-
ный союз народа, и что оно или совсем не является союзом, или же принадле-
жит к разряду союзов низшего в юридическом отношении типа, т. е. что онО —
союз, не обладающий характером юридического лица. В противоположность
этому все политические аргументы совершенно неуместны при решении этого,
да и вообще всех юридико-догматических вопросов, так как они страдают край-
ним субъективизмом. Так, А. И. Елистратов, желая изгнать понятие юридическо-
го лица из учения о государстве, утверждает, что «учение об идеальной личности
государства проникнуто реминисценциями абсолютизма» (Елистратов А И.
Основные начала... С. 22; ср. С. 26, 106-107). Со своей стороны В. Чернов стре-
мится изгнать понятие юридического лица из области права вообще, так как, по
его мнению, «теория юридического лица тем-то и вредна, что представляет со-
бою орудие буржуазного затушевывания смертельного антагонизма между кол-
лективизмом и индивидуализмом» (Чернов В. К вопросу о социализации земли.
М, 1908. С. 43).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
509
права элемент воли, то окажется, что субъекты публичного права
совершают юридические акты не при посредстве воли, а как-то не-
произвольно, рефлективно, без сознательных волевых решений.
Наконец, развивая свои собственные взгляды на субъективное
право, А. И. Елистратов не устанавливает общеюридического родо-
вого понятия субъективного права, чего можно было бы ожидать
ввиду его критики чужих построений. Впрочем, это понятие и не-
льзя установить путем тех методов, каких он придерживается, т. е.
путем противопоставления одного вида субъективного права
другому.
Итак, А. И. Елистратов, избрав для доказательства правильности
своего понимания субъективного права путь полемики с теоретиче-
ским построением Г. Еллинека, ничего не доказал, а только затемнил
истинный смысл отстаиваемого им понятия субъективного права.
Что касается существа тех возражений, которые он выдвигает против
теории Г. Еллинека, стремясь показать преимущества своего понима-
ния субъективного права, то они совершенно неосновательны и не-
справедливы. Построение Г. Еллинека скорее излишне публицистич-
но, так как он обосновывает и все частное право на публичном и даже
считает самую личность созданием государства*. Притом, подчерки-
вая преимущественное значение волевой мощи для субьективного
права (особенно во втором издании своего исследования), Г. Еллинек
берет ее как двигатель и средство для совершения юридических
актов. Следовательно, в том процессе, который приводит к осущест-
влению субъективного права, Г. Еллинек отдает предпочтение пред-
варительной, а не заключительной стадии**. Но, конечно, если избрать
’Определенно публицистическая тенденция всего научного построения
Г. Еллинека особенно ярко выступит в том случае, если мы противопоставим ему
взгляды на отношение между частным и публичным правом И. А Покровского,
который, несомненно, склонен признавать за частным правом не только исто-
рическое, но и логическое первенство. По словам И. А Покровского, «известной
зависимости между правом публичным и частным отрицать нельзя, но, с одной
стороны, эта зависимость не столь непосредственна, а с другой стороны, преоб-
ладание в этой зависимости принадлежит скорее праву гражданскому, чем пуб-
личному» (Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. Оттиск
из изд. «Итоги науки». М., 1915. С. 20).
** А И. Елистратов, избрав своей задачей пересмотреть вопрос о субъектив-
ных публичных правах, не счел своей обязанностью основательно познако-
миться с исследованием Г. Еллинека. Он цитирует только первое издание его и
510
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
исходным моментом для определения субъективного права не воле-
вую мощь к юридическому действию, а само юридическое действие,
то можно дать очень интересное юридико-догматическое построе-
ние публичных субъективных прав. К сожалению, нельзя признать,
чтобы А. И. Елистратов ясно и отчетливо показал, в чем заключаются
особенности и преимущества такого построения субъективных и
публичных прав.
Возвращаясь к интересующему нас здесь методологическому
вопросу, мы должны еще раз особенно подчеркнуть, что юристы-
догматики с совершенно одинаковым теоретическим основанием
могут давать очень различные ответы на поставленные здесь юри-
дические вопросы. Характер ответа, даваемого каждым отдельным
юристом, будет зависеть от специальной субъективной заинтересо-
ванности его тем или иным разрядом правовых явлений. Объясня-
ется это тем, что догматическая юриспруденция работает исклю-
чительно при помощи методов формальной логики. В предыдущем
очерке мы подробно остановились на этом методологическом
свойстве догматической юриспруденции, проанализировали его,
определили его чисто описательное значение и вытекающие из
этого последствия. Здесь мы отметим, что уже более тридцати лет
тому назад П. Лабанд превосходно определил его в краткой форму-
ле в предисловии ко второму изданию своего «Государственного
права Германской империи». По его словам, «научная задача догма-
тики определенного положительного права состоит в конструкции
правовых институтов, в сведении отдельных правовых норм к
общим понятиям и, с другой стороны, в выводе из этих понятий
вытекающих из них следствий. Это чисто логическая деятельность
мысли, если отвлечься от изучения действующего положительного
права, т. е. ознакомления с подлежащим обработке материалом й
полного усвоения его. Для разрешения этой задачи нет другого
ссылается на определение субъективного права, данное только в нем. Но во вто-
ром издании своего исследования Г. Еллинек, как мы отметили выше, изменил
свое определение субъективного права, что он говорил даже в предисловии.
Следовательно, достаточно было бы поверхностного знакомства со вторым из-
данием, чтобы обратить на это внимание. Тогда А. И. Елистратов, может быть,
заметил бы, что понятие субъективного права как «способности к совершению
юридических актов» не так чуждо Г. Еллинеку, как он думает (ср.: Там же. I. С. 5;
Его же. Основные начала административного права. С. 87).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
5И
средства, кроме логики; последняя не может быть заменена для этой
цели ничем другим»*. Итак, мы видим, что П. Лабанд всецело сводит
методы догматической юриспруденции к одной работе логическо-
го мышления. Но в его словах особенно заслуживает внимания вво-
димое им ограничение; он считает возможным говорить не вообще
о догматике, а о «догматике определенного положительного пра-
ва». Собственно говоря, только такая догматика и имеет вполне
твердую почву под ногами. Когда юрист-догматик обрабатывает
строго ограниченный материал правовых норм какого-нибудь
,, действующего права, он может устанавливать вполне бесспорные
! • юридические истины. Таковыми, как известно, и являются те реше-
ния по частным вопросам гражданского и уголовного права какой-
нибудь действующей системы права, которые вырабатываются та-
лантливыми юристами-догматиками. Совсем другое положение по-
лучается, когда в действующем праве есть пробелы и приходится
прибегать к сравнительному правовому материалу, а особенно
когда по самому характеру вопроса, например, о границе между
вещным и обязательственным правом, без такого обращения совсем
нельзя обойтись. Тогда обширность и, главное, разнородность ма-
териала не дают возможности придти к бесспорному и общеобяза-
тельному решению. Наконец, когда вопрос касается существа пра-
вовых явлений, т. е. когда, например, поставлены вопросы, что
такое право вообще, что такое субъективное и объективное право,
тогда методы юридической догматики могут вносить некоторый
порядок в решение вопроса, но само решение должно добываться
другими приемами исследования. Догматическую юриспруденцию
уже давно не считают единственною юридическою наукой, по-
скольку различные юридические дисциплины можно разделить на
разряды по их методологической природе и затем эти разряды,
объединенные общими методами, признать за отдельные и внут-
ренне единые науки. Цитированный нами выше П. Лабанд по этому
поводу говорит: «Догматика не есть единственная сторона науки
* Laband Р. Das Staatsrecht des Deutschen Reiches. 4 Auf]. (1901). Bd. I. S. IX
(Vorwort zur zweiten Auflage). Желая дальше еще больше оттенить отстаиваемый
им взгляд, он говорит: «Я не могу признать правильным, если кто-нибудь ставит
догматике другие цели, кроме добросовестного и исчерпывающего установле-
ния позитивного правового материала и логической обработки его посредством
понятий».
512
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
о праве, но она все-таки одна из ее сторон». И дальше о своем соб-
ственном отношении к догматической юриспруденции он заявляет:
«Я свободен от переоценки юридической догматики и очень далек
от того, чтобы видеть единственную цель всякой научно-правовой
работы в возможно более последовательной догматике действую-
щего права». Наряду с догматической юриспруденцией еще в нача-
ле прошлого столетия была выдвинута новая научно-юридическая
задача, заключающаяся в изучении истории права. Правда, некото-
рым научным кругам казалось, что история права призвана заме-
нить догматику права. Методологическая обособленность и вместе
с тем методологическое право на существование каждой из них да-
леко не сразу были выяснены. Еще Р. Иеринг писал о некоторых ис-
следованиях по истории права, что они представляют из себя лишь
расположенную по различным историческим эпохам, т. е. последо-
вательную во времени, догматику (successive Dogmatik). Однако во
второй половине XIX столетия история права окончательно завое-
вала самостоятельное положение как совершенно особенная по
своим методам юридическая наука. В противоположность этому до
сих пор недостаточно выяснена методологическая природа общей
теории и философии права. Вместе с тем их право на существова-
ние, как особых в методологическом отношении видов исследова-
ния и познания права, подвергается со стороны некоторых иссле-
дователей даже сомнению. Однако философия права (которая в со-
ответствии с задачами философии вообще, несомненно, стремится
к особому способу познания права) нас здесь специально не инте-
ресует. Здесь мы заняты научным познанием права в более тесном
смысле. Чрезвычайно важный вид этого познания представлен
общей теорией права, которая, несмотря на то что она, как мы ви-
дели выше, первоначально была подчинена в методологическом
отношении догматической юриспруденции, располагает своими
собственными, совершенно особыми приемами и путями исследо-
вания. По своим методам она является вполне самостоятельной и
отдельной юридической наукой.
На примере тех результатов, к каким пришли Г. Еллинек и его оп-
поненты при решении вопроса о субъективном праве вообще и в
частности, ясно видно, как мало пригодны методы догматической
юриспруденции для решения вопросов общей теории права во всю
ширь и во всей полноте и получения при этом общеобязательных
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
513
научных выводов. Стремясь придать поставленному перед ним науч-
ному вопросу характер чисто юридико-догматического вопроса,
Г. Еллинек неправильно устанавливает методологические предпо-
сылки своего теоретического построения. Он утверждает, что мир
юриста — это мир абстрактных образований. Но такой взгляд можно
признать отчасти верным только по отношению к миру юриста-дог-
матика. Его мир действительно состоит, главным образом, из систе-
мы понятий, в которых переработано, т. е. обобщено и расклассифи-
цировано содержание правовых норм. Таким мир юриста рисуется
при знакомстве с ним по учебникам отдельных юридических дис-
циплин. Однако даже не касаясь того, что иногда и юристу-догматику
становится тесно в этом мире, исчерпывающемся, по определению
Р. Неринга, «юриспруденцией понятий», юрист с более широкими
научными и теоретическими запросами, т. е. юрист, стремящийся
разрешать проблемы общей теории права, не может признать своего
мира таковым. Мир этого последнего юриста не только в учебниках
юриспруденции и в кодексах или сборниках законов, а в реальной
правовой жизни. Сам Г. Еллинек, желая определить отношение инте-
ресующего его юридического мира к реальным явлениям, противо-
поставляет его миру фикций, так как в основании абстракций, из ко-
торых он состоит, «лежат реальные события». Однако принадлежат
же и эти «реальные события», которые представляют из себя не что
иное, как осуществление правовых норм, к миру юриста. Иначе, если
бы мир юриста состоял из отвлечений, полученных от логической
переработки только правовых норм, без всякого отношения к тому,
что главная задача этих норм осуществляется в жизни и что они
действительно постоянно осуществляются, то он был бы в подлин-
ном смысле миром фикций.
Методологически неправильной предпосылкой по отношению
к познавательным задачам общей теории права надо признать и ут-
верждение Г. Еллинека, что юрист изучает не действительно сущест-
вующее, а лишь «гипотетические правила, имеющие своим содержа-
нием долженствование». Даже в своем юридико-догматическом
построении он не смог выдержать эту точку зрения. Личность в юри-
дическом смысле для него является всецело созданием права, и в то
же время он утверждает, что она есть бытие. Он считает нужным
даже особенно настаивать на том, что нельзя иметь личность, а можно
только быть личностью. То же явление он усматривает и в семейно-
514
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
правовых отношениях мужа, жены, отца, матери, сына, дочери и т. д.
По его словам, «эти отношения также имеют своим содержанием
бытие, а не обладание; так, например, нельзя обладать отцовскою
властью, как каким-то частным правом, которое в любом объеме от-
делимо от личности, а можно только быть отцом»’. Аналогичным об-
разом Г. Еллинек вводит в свое якобы чисто юридико-догматическое
построение реальные элементы права, чуждые догматической юрис-
пруденции, когда он ищет и находит не только формальный, но и
материальный критерий для определения субъективного права.
Далее, чрезвычайно характерным является то обстоятельство, что в
поисках элементов, определяющих субъективное право, он обраща-
ется к тем определениям права, которые выработали философы
Руссо, Гегель и Краузе. Ведь эти философы стремились не к юридико-
догматическому, а к реальному определению права. Некоторые из
них считали даже своей задачей определение не эмпирической
реальности права, а его онтологической сущности. Наконец и вся
теория публично-правовых состояний (статусов) Г. Еллинека, ко-
торые он считает основанием субъективно-публичных прав и ко-
торые, по его терминологии, лишь квалифицируют индивидуум,
есть не что иное, как учение о различных формах бытия индиви-
дуума в государстве”
Все это с несомненностью показывает, что субъективное право
в его подлинной сущности нельзя определить юридико-догмати-
ческим методом. Не только личность в юридическом смысле есть
бытие, не только такие семейно-правовые состояния как отцовство,
материнство, сыновство и т. д. представляют из себя известное
'Jellinek G. System... I Aufl. S. 83- 2 Aufl. S. 88.
** Г. Еллинек сам это признает. По его словам, «правовое состояние означает
постоянное, гипостазированное, в силу юридического способа представления,
отношение, т. е. бытие в юридическом смысле». И дальше он говорит об отноше-
нии между индивидуумом и государством, которое «уплотнилось до бытия» (Ibid.
I Aufl. S. 112; 2 Aufl. S. 118). Ганс Кельзен в «Основных проблемах государственно-
правовой науки» (ср. выше примеч. на с. 180-181) обвиняет Г. Еллинека в непо-
следовательности именно за то, что теоретически он считает задачей юриспру-
денции познание долженствования и вообще абстракций, а фактически
включает в свои исследования и познание бытия. Однако благодаря своей не-
последовательности Г. Еллинек прокладывает путь к подлинному познанию ре-
альных правовых явлений, а зато очень последовательно разработанные схемы
самого Ганса Кельзена не имеют прямого познавательного значения.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
515
бытие, но и субъективное право вообще есть тоже юридическое
бытие. Выше, в очерке «Право как социальное явление» мы видели,
что в социальных отношениях право по преимуществу выступает
как субъективное право. Следовательно, субъективное право пред-
ставляет из себя в первую очередь социальную реальность.
Действительно, субъективное право есть такой же первичный
факт правовой жизни, как и объективное право. Но если для
познания субъективного права требуется познать известную
реальность, известное эмпирически данное бытие, то его надо
познавать не посредством описательных методов догматиче-
ской юриспруденции, лишь отвлекающих, обобщающих и клас-
сифицирующих те или иные признаки, а при помощи объясни-
тельных методов общей теории права" Только этим путем можно
получить общеобязательное знание того, что необходимо присуще
субъективному праву. Задача объяснительных методов общей тео-
рии права, как мы выяснили выше, заключается в познании тех при-
чинных и телеологических соотношений, которые действуют в из-
вестном явлении и обусловливают его.
Причинные соотношения, действующие в субъективном праве и
обусловливающие его, это, с одной стороны, социально-причин-
ные соотношения, с другой — психико-причинные соотношения.
Наряду с этим в субъективном праве действуют и различные телео-
логические соотношения. Таковыми являются, с одной стороны,
технико-организационные телеологические соотношения, созда-
ваемые правотворческой и правоохранной деятельностью госу-
дарства, а с другой — этико-нормативные телеологические соотно-
шения, направляющие право к осуществлению идеала справедли-
вости. Итак, чтобы научно познать субъективное право вообще и
субъективно-публичные права в частности, надо исследовать те
причинные и телеологические соотношения, которые действуют
в нем и обусловливают его природу.
' На это в несколько иной формулировке уже более десяти лет тому назад
указал П. И. Новгородцев. По его словам, «для того, чтобы найти научное поня-
тие права, надо выйти за пределы формальной юриспруденции и поставить
право в связь не с формальными, а с реальными его источниками. Тогда-то и
откроется возможность многообразной научной характеристики его: истори-
ческой, социологической, психологической, философской» (Новгородцев П. И.
Государство и право // Вопросы философии и психологии. Кн. 74. С. 419).
516
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Однако возвратимся к теоретическому построению Г. Еллинека.
Мы должны признать, что в общем оно все-таки носит характер
чисто юридико-догматический. Конечно, частичные обнаружения
им в субъективном праве элементов бытия или правовой реальности
являются уклонениями с точки зрения методов догматической юрис-
пруденции. Уклонения эти должны быть признаны счастливыми,
поскольку они позволяют заглянуть в более углубленное научное
познание субъективного права. Но в общем они не нарушают раз
принятого им юридико-догматического направления при исследова-
нии субъективного права. Этим юридико-догматическим характером
теоретического построения Г. Еллинека и объясняется то, что, обос-
новывая субъективно-публичные права, он всецело выводит их из го-
сударства, т. е. рассматривает их как государственные установления.
Согласно его теории, они лишь результат законодательной деятель-
ности государства, путем которой государство само себя ограничива-
ет. Здесь на всем построении Г. Еллинека ярко сказывается свой-
ственное догматической юриспруденции воззрение на право. С юри-
дико-догматической точки зрения все право представляется и
должно представляться произвольным созданием государства*. Два
обстоятельства заставляют юристов-догматиков смотреть на право
как на продукт государственной власти. Во-первых, юриста-догмати-
ка интересует главным образом применение правовых норм, а в со-
временном правопорядке он находит, что подавляющее большинс-
тво норм действующего права выражено в законах или в решениях
судов, установленных государственной властью. Во-вторых, и в про-
цессе установления новых норм права юристу-догматику представ-
ляются существенными только акты органов государственной власти,
приводящие к изданию законов или к закреплению норм обычного
права в судебных решениях. Это и приводит к несоответственно вы-
сокой оценке роли государства по отношению к праву.
Отражение этой преувеличенной оценки того значения, которое
государство имеет для права, мы видим на теоретических выводах
Г. Еллинека. Так, признавая личность бытием, он в то же время ут-
* Это превосходно выясняет П. И. Новгородцев в цитированной выше статье
«Государство и право», подходя к вопросу с точки зрения развития юридико-
политических учений. См.: Вопросы философии и психологии. Кн. 74 (1904).
С. 408 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
517
верждает, что «государство создает личность». Соответственно этому
он считает, что «из существа человека исторически и логически не-
обходимо вытекает только обязанность по отношению к государству,
но не право». Так же точно, по его мнению, в отношениях между го-
сударством и индивидуумом «первичным является подданство».
«Напротив, — говорит он, — попытка французского Национального
собрания нормировать принадлежность к государству как отноше-
ние, в первую линию управомочивающее индивидуума, разбивается о
познание природы государства». Наконец, он думает, что «логически
возможно государство, состоящее из рабов, в котором только один
глава управомочен, народ же представлен абсолютно бесправными,
лишенными личности подданными». Правда, он признает, что исто-
рически такое государство никогда не существовало. Только Гегель
для полноты своей философско-исторической схемы рисовал себе
такими восточные деспотии, но, по мнению Г. Еллинека, даже в самых
жестоких деспотиях подданный в известных случаях может прибег-
нуть к защите суда, т. е. за ним признается частичка личности.
Эти и им подобные мнения показывают, к чему приводит логи-
чески последовательно проведенная юридико-догматическая
точка зрения при решении вопроса о субъективном праве вообще
и субъективных публичных правах в частности. Конечно, в основ-
ном пункте Г. Еллинек в конце концов все-таки непоследователен.
Ведь с юридико-догматической точки зрения нельзя обосновать
субъективных публичных прав и надо придти к заключению, что
их не должно существовать. Г. Ф. Шершеневич и сделал такой ло-
гически абсолютно правильный вывод из юридико-догматической
точки зрения, приведший его, однако, к научно несостоятельному
отрицанию субъективных публичных прав. Напротив, только та
научная позиция, которую вырабатывает общая теория права-, спо-
собна дать действительное научное обоснование публичных прав
личности. Для этого право и правомочие нужно брать как первич-
ные явления, как известную реальность, существующую помимо и
независимо от государства. Тогда утвердится и научно правиль-
ный взгляд на государство. Не только «современное государство»,
как думает Г. Еллинек, но государство по своему существу, по своей
идее есть союз свободных лиц. Это подтверждается даже истори-
чески, так как сам Г. Еллинек признает, что государство никогда
не состояло из рабов.
518
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Несмотря, однако, на неправильность исходных методологиче-
ских предпосылок Г. Еллинека, его труд сохранит навсегда свое зна-
чение как образец замечательного юридико-догматического постро-
ения. Все юридико-догматические исследования в этой области по
необходимости должны будут примыкать к тому, что вскрыл своим
углубленным и прозорливым научным анализом Г. Еллинек. Но оста-
ваясь на почве юридической догматики, никогда нельзя придти к
общеобязательному решению вопросов, лежащих в основании юрис-
пруденции. Поэтому в будущем все решения в этой области долж-
ны производиться под направляющим и исправляющим контролем
общей теории права. Тогда права личности будут обоснованы не
только как субъективные публичные права, но и как права человека и
гражданина.
XI. Государство и личность’
I
Государство даже в настоящее время вызывает иногда ужас и содро-
гание. В представлении многих государство является каким-то безжа-
лостным деспотом, который давит и губит людей. Государство — это то
чудовище, тот зверь Левиафан229, как его прозвал Гоббс, который по-
глощает людей целиком, без остатка. «Государством называется, — го-
ворит Ницше, — самое холодное из всех холоднокровных чудовищ.
Оно также хладнокровно лжет, и эта ложь, как пресмыкающееся, пол-
зет из его уст: “Я — государство, я — народ”». «Но посмотрите, братья, —
продолжает он, — туда, где прекращается государство! Разве вы не ви-
дите радуги и моста к сверхчеловеку?» Наш Лев Толстой менее образно
и более конкретно описательно выражал свое глубокое отвращение
к государству; в государстве он видел только организованное и моно-
полизированное насилие.
Действительно, государство, прибегая к смертным казням, делает
то, от чего стынет кровь в жилах человека: оно планомерно и методи-
чески совершает убийства. Государство, утверждают многие, — это ор-
ганизация экономически сильных и имущих для подавления и эксплу-
' В этом очерке теоретически развиты те идеи, которые были высказаны ав-
тором в статье «Государство правовое и социалистическое», напечатанной
в «Вопросах философии и психологии», кн. 85.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
519
атации экономически слабых и неимущих. Государство — это неспра-
ведливые войны, ведущие к подчинению и порабощению слабых и
небольших народностей великими и могучими нациями. Государство
основывается всегда на силе, и ее оно ставит выше всего; являясь во-
площением силы, оно требует от всех преклонения перед нею.
Впрочем, излишне перечислять все те стороны государственной
жизни, которые придают государству насильственный характер и
звериный облик. Они очень хорошо известны всем. Почти нет таких
поступков, признаваемых людьми преступлением и грехом, которые
государство не совершало бы когда-нибудь, утверждая за собой право
их совершать.
Но действительно ли государство создано и существует для
того, чтобы угнетать, мучить и эксплуатировать отдельную лич-
ность? Действительно ли перечисленные выше, столь знакомые
нам черты государственной жизни являются существенным и не-
отъемлемым ее признаком? Мы должны самым решительным об-
разом ответить отрицательно на эти вопросы. В самом деле, все
культурное человечество живет в государственных единениях.
Культурный человек и государство — это два понятия, взаимно до-
полняющие друг друга. Поэтому культурный человек даже немыс-
лим без государства. И, конечно, люди создают, охраняют и защи-
щают свои государства не для взаимного мучительства, угнетения
и истребления. Иначе государства давно распались бы и прекра-
тили бы свое существование. Из истории мы знаем, что государ-
ства, которые только угнетали своих подданных и причиняли им
только страдания, действительно гибли. Их место занимали новые
государства, более удовлетворяющие потребности своих поддан-
ных, т. е. более соответствовавшие самому существу и природе го-
сударства. Никогда государство не могло продолжительно сущест-
вовать только насилием и угнетением. Правда, в жизни всех госу-
дарств были периоды, когда, казалось, вся их деятельность
сосредоточивалась на мучительстве по отношению с своим под-
данным. Но у жизнеспособных государств и у прогрессирующих
народов эти периоды были всегда сравнительно кратковременны.
Наступала эпоха реформ, и государство выходило на широкий
путь осуществления своих настоящих задач и истинных целей.
В чем же, однако, настоящие задачи и истинные цели государства?
Они заключаются в осуществлении солидарных интересов людей.
520
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
При помощи государства осуществляется то, что нужно, дорого и
ценно всем людям. Государство само по себе есть пространственно
самая обширная и внутренне наиболее всеобъемлющая форма впол-
не организованной солидарности между людьми. Вместе с тем, всту-
пая в международное общение, оно ведет к созданию и выработке
новых, еще более обширных и в будущем, может быть, наиболее пол-
ных и всесторонних форм человеческой солидарности. Что сущ-
ность государства, действительно, в отстаивании солидарных инте-
ресов людей, это сказывается даже в отклонениях государства от его
истинных целей. Даже наиболее жестокие формы государственного
угнетения обыкновенно оправдываются соображениями о пользах и
нуждах всего народа. Общее благо — вот формула, в которой кратко
выражаются задачи и цели государства. Способствуя росту солидар-
ности между людьми, государство облагораживает и возвышает чело-
века. Оно дает ему возможность развивать лучшие стороны своей
природы и осуществлять идеальные цели. В облагораживающей и
возвышающей человека роли и заключается истинная сущность и
идеальная природа государства.
Вышеприведенным мнениям Гоббса, Ницше и Л. Толстого надо
противопоставить мнения философов-идеалистов всех времен.
Из них Платон и Аристотель считали главной целью государства гар-
монию общественных отношений и справедливость. Фихте призна-
вал государство самым полным осуществлением человеческого «я»,
высшим эмпирическим проявлением человеческой личности. Гегель
видел в государстве наиболее совершенное воплощение мировой са-
моразвивающейся идеи. Для него государство есть «действительность
нравственной идеи», и потому он называл его даже земным богом.
Конечно, мнения Платона, Аристотеля, Фихте и Гегеля обнаружи-
вают более вдумчивое, более проникновенное отношение к государ-
ству, чем мнения Гоббса, Ницше и Л. Толстого. Последние поспешили
обобщить и возвести в сущность государства те ужасные явления на-
силия и жестокости со стороны государственной власти, в которых
обыкновенно прорывается звериная часть природы человека. Зверя
в человеке они олицетворили в виде зверя-государства. В этом оли-
цетворении государства и проповеди борьбы с ним до его полного
уничтожения более всего сказывается неверие в самого человека.
Наше понимание государства, утверждающее временный и прехо-
дящий характер государственного насилия и угнетения, покоится на
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
521
нашей вере в человеческую личность. Личность с ее идеальными
стремлениями и высшими целями не может мириться с тем, чтобы
государство, долженствующее осуществлять солидарные интересы
людей, занималось истреблением и уничтожением их. Углубляясь
в себя и черпая из себя сознание творческой силы личности, не ми-
рящейся с звериным образом государства-Левиафана, мы часто не-
вольно являемся последователями великих философов-идеалистов.
В нас снова рождаются, в нашем сознании снова возникают те вели-
кие истины, которые открылись им и которым они дали философ-
ское выражение. Часто в других понятиях, в других формулах мы
повторяем их идеи, не будучи с ними знакомы в их исторической
книжно-философской оболочке. Но в этом доказательство того, что
здесь мы имеем дело не со случайными и временными верными за-
мечаниями, а с непреходящими и вечными истинами.
Возвращаясь к двум противоположным взглядам на государство:
на государство как на олицетворение силы и насилия в виде зверя
Левиафана и на государство как на воплощение идеи, высшее прояв-
ление личности, или на государство как земного бога, мы должны
указать на то, что эти два различные взгляда на государство соответ-
ствуют двум различным типам государств. Гоббс, рисуя свой образ
государства-зверя, имел в виду абсолютно-монархическое или деспо-
тическое государство. Неограниченность полномочий государствен-
ной власти и всецелое поглощение личности, осужденной на беспре-
кословное подчинение государству, и придают абсолютно-монархи-
ческому государству звериный вид. В противоположность Гоббсу,
Фихте и Гегель подразумевали под государством исключительно пра-
вовое государство. Для них самое понятие государства вполне отож-
дествлялось с понятием правового государства. Есть вполне эмпири-
ческое основание того, что Фихте и Гегель, чтобы уразуметь истин-
ную природу государства, обращали свои взоры прежде всего и
исключительно на правовое государство. Правовое государство — это
высшая форма государственного бытия, которую выработало челове-
чество как реальный факт. В идеале утверждаются и постулируются
более высокие формы государственности, например, социально
справедливое или социалистическое государство. Но социалистичес-
кое государство еще нигде не осуществлено как факт действитель-
ности. Поэтому с социалистическим государством можно считаться
только как с принципом, но не как с фактом. Однако Фихте и Гегель
522
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
брали и правовое государство не как эмпирический факт, они пред-
ставляли себе его не в том конкретном виде, каким оно было дано в
передовых странах их эпохи, а как совокупность тех принципов, ко-
торые должны осуществляться в совершенном правовом государстве.
Следовательно, интересовавшее их и служившее их философским
построениям правовое государство было также идеальным в своей
полноте и законченности типом государства.
Руководствуясь методологическими соображениями, мы должны
расширить этот взгляд на значение различных типов государствен-
ного существования. Вопрос о типах есть вопрос о том, чтобы мето-
дологически правомерно мыслить непрерывно изменяющиеся и теку-
чие явления как пребывающие и устойчивые. В науке о государстве мы
должны прибегать к этому орудию мышления потому, что имеем здесь
дело с явлением не только развивающимся, но и претерпевающим ряд
превращений и перевоплощений. Так, абсолютно-монархическое госу-
дарство, несомненно, развилось из феодального, а государство консти-
туционное — из абсолютно-монархического. Но несмотря на то, что
этот переход часто совершался очень медленно и что развитие после
этого перехода не останавливалось, так что каждая государственная
форма в свою очередь проходила различные стадии развития, государ-
ство при переходе от одной формы к другой перевоплощалось, и мы
должны себе представлять каждую из этих форм в ее наиболее типич-
ных чертах. Правда, иногда между отдельными государственными фор-
мами сами исторические события проводят резкие грани. Так, момент
перехода от абсолютно-монархического к конституционному государ-
ству представляется исторически таким важным и решительным, что по
нему и судят об этих государственных формах. Согласно общепринято-
му воззрению, до этого поворотного момента существовало абсолютно-
монархическое государство, после него было установлено конституци-
онное или правовое государство. В действительности, однако, несмотря
на сопровождающие этот переход общественные и государственные
потрясения и на те резкие отличия в организации сменяющих друг друга
государственных форм, которые дают основание говорить об опреде-
ленном моменте перехода от одной к другой, переход этот никогда не
имеет столь решительного характера. Так, абсолютно-монархическое
государство в последние периоды своего существования обыкновенно
уже проникается известными чертами правового государства. С другой
стороны, конституционное государство после своего формального уч-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
523
реждения далеко не сразу становится правовым* **. Напротив, целые исто-
рические эпохи его существования должны быть охарактеризованы как
переходные. Таким образом, исторически каждая из этих форм госу-
дарственного бытия выступает не в чистом виде, а всегда проникнутая
большим или меньшим количеством элементов другой формы. Но тем
важнее представить себе каждую из этих форм в безусловно чистом
виде, так как только тогда можно иметь критерий для оценки степени
постепенного проникновения ее в какую-нибудь конкретную государ-
ственную организацию. Ясно, однако, что такие чистые государствен-
ные формы очень редко воплощаются в конкретной действительнос-
ти как реальные факты. Но они должны быть теоретически уста-
новлены в виде идеальных по своей законченности, полноте и
совершенству типов'*
* С. А. Котляревский стремится выделить тип правового государства и про-
тивопоставить его остальным государственным типам, присвоив ему по преиму-
ществу эволюционный характер. Он считает, что «правовое государство не есть
такой строго очерченный тип, как, например, государство монархическое или
республиканское, государство с конституцией гибкой или малоподвижной». По
его мнению, «в конце концов правовое государство выражает только известный
уклон, устремление, запечатлевшееся в государственном строении и деятель-
ности» (Котляревский С. А 1) Правовое государство и внешняя политика. М.,
1909- С. 32; 2) Власть и право. Проблема правового государства. М., 1915. С. 350).
Но такое определение типа правового государства мы не можем признать мето-
дологически правильным. Ведь методологическое задание типа в том и заклю-
чается, чтобы мыслить изменчивое явление в его неизменных наиболее типич-
ных чертах. Напротив, как уклон или устремление можно охарактеризовать
всякое конкретное государственное образование, к какому-бы типу оно ни при-
надлежало, так как оно непрерывано развивается. С другой стороны, С. А. Котля-
ревский хочет видеть во всех типах государства различные исторические во-
площения правового государства (Власть и право. С. 120 и сл). С его точки
зрения, например, «естественно подымается вопрос, не должны ли мы здесь
(в феодальном государстве) искать чрезвычайно яркого воплощения принци-
пов правового государства», и дальше он считает возможным говорить о «фео-
дальном понимании правового государства» (Там же. С. 188, 207). Нам кажется,
что, стоя на правильной методологической точке зрения, можно ставить вопрос
только о различном проникновении права или правовых принципов в различ-
ные типы государства, а отнюдь не самого правового государства или его при-
нципов. Само собой понятно, что тип государства надо отличать и от государ-
ственного устройства. В таком случае всякий тип государства есть понятие
метаюридическое, а не только тип правового государства. Ср.: Там же. С. 234.
** Изучение типов в качестве задачи научного познания одинаково выдви-
гают и историки, и социологи, и политэкономисты, и государственники. Исто-
рическое изучение типов выясняется в труде Д. М. Петрушевского «Очерки по
524
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Эти методические предпосылки мы и можем принять за основа-
ние дальнейшего рассмотрения интересующего нас здесь вопроса.
С одной стороны, мы будем иметь в виду, что каждая государствен-
ная форма лишь постепенно проникает в ту или иную конкретную
государственную организацию, с другой — нам будут служить кри-
териями оценки идеальные типы государственного бытия в своей
непреложной теоретической данности. Руководствуясь этими точ-
ками зрения, мы и рассмотрим отношение между государством
и личностью.
II
Большинство современных европейских и американских госу-
дарств принадлежит по своему государственному строю к конститу-
истории средневекового общества и государства» (3-е изд. М., 1913- С. 36 и сл.)
и в курсах Н. И. Кареева «Типологические курсы по истории государственного
быта» (5 томов. СПб., 1903-1908). Методическое значение понятия типа вооб-
ще и идеального типа в частности выяснили Г. Еллинек и М. Вебер. См.:
Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. S. 31 -39 (русск. пер. 2-е изд. С. 22-31); WeberМ.
Die «Objektivitat» sozialwissenschaftlicher und sozialpolitischer Erkenntniss //
Archiv fiir Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Bd. XIX. S. 22 ff., bes. 64 ff. Г. Елли-
нек считает, что изучение идеальных типов не приводит к научному позна-
нию. Но под идеальными типами он подразумевает типы идеализированные.
При этом он упускает из вида, что в само понятие типа входит представление
о чем-то образцовом, совершенном и законченном. Это понятие выяснил еще
в половине прошлого столетия английский философ Юэль. По его словам,
«тип есть образец того или другого класса (например, того или другого рода
или вида), рассматриваемый как преимущественно обладающий отличитель-
ными признаками данного класса. Все виды, имеющие больше родства с этим
типичным видом, чем с каким бы то ни было другим, образуют род и группи-
руются вокруг этого вида, то более, то менее уклоняясь от него в различных
направлениях. Таким образом, род может состоять, прежде всего, из несколь-
ких видов, очень близко подходящих к типу и обладающих очевидным правом
стоять рядом с ним, а затем также и из других видов, стоящих дальше от этого
центрального узла, но все же связанных с ним, очевидно, более, чем со всяким
другим». Цитир. у Дж. Ст. Милля (Система логики. С. 576). Везде подчеркнуто
мною. Если бы это определение понятия типа пользовалось большей извест-
ностью, то были бы устранены многие недоразумения. В частности, тогда
были бы невозможны возражения Рихарда Шмидта против теории типов Г. Ел-
линека. Ср.: Schmidt R. Allgemeine Staatslehre. Bd. II. T. 2. Leipzig, 1903- S. 838-839-
Правильнее рассуждает J. Hatschek (Konventionalregeln oder fiber die Grenzen
der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung im offentlichen Recht // Jahrb. d. off.
Rechts. Bd. Ill (1909). S. 41 ff.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
525
ционным или правовым государствам’. Конечно, в различных странах,
в различных климатических условиях, среди различных национально-
стей и под влиянием различных исторических судеб конституционные
государства организованы чрезвычайно различно. Как формы, так и
виды конституционных или правовых государств в Европе и в других
странах весьма разнообразны. Различия эти часто весьма существен-
ны, из-за сохранения или устранения их ведется жестокая политиче-
ская борьба. Но по сравнению с основными принципами конститу-
ционного или правового государства все эти различия оказываются
деталями. Основные принципы, на которых построено и должно
быть построено всякое правовое государство, везде должны быть
одни и те же.
Основной принцип правового или конституционного государ-
ства состоит, как мы установили в предыдущем очерке, в том, что го-
сударственная власть в нем ограничена. В правовом государстве влас-
ти положены известные пределы, которых она не должна и правовым
образом не может переступать. Ограниченность власти в правовом
государстве создается признанием за личностью неотъемлемых, не-
нарушимых и неприкосновенных прав. Впервые в правовом или кон-
ституционном государстве признается, что есть известная сфера са-
моопределения и самопроявления личности, в которую государство
не имеет права вторгаться.
Неотъемлемые права человеческой личности не создаются госу-
дарством; напротив, они по самому существу своему непосредствен-
но присвоены личности. Среди этих неотъемлемых, непосредствен-
но присущих человеку прав на первом месте стоит свобода совести.
Вся сфера мнений, убеждений и верований должна быть безусловно
* В. М. Гессен утверждает, что «правовое и конституционное государ-
ство — синонимы; отождествление понятий правового и конституционного
государства является общим местом современной германской доктрины госу-
дарственного права» (Гессен В. М. Теория правового государства // Политиче-
ский строй современных государств. СПб., 1905. Т. I. С. 135). Г. Ф. Шершеневич
(Общая теория права. С. 247) и С. А. Котляревский (Власть и право. С. 91, 113-
114) возражают против этого отождествления. С нашей точки зрения, правовое
государство есть вполне и последовательно развитое конституционное госу-
дарство. Так как мы здесь выясняем принципы, а они наиболее полно проявля-
ются в законченно развитых государственных формах, то мы и можем прирав-
нять конституционное государство к правовому.
526
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
неприкосновенна для государства. Отсюда возникает признание
религиозной свободы, т. е. свободы веровать и не веровать, менять
религию, создавать свою собственную религию и объявлять себя не
принадлежащим ни к какому вероисповеданию; сюда же надо отнес-
ти свободу культов, т. е. право для всех вероисповеданий отправлять
свое богослужение. Непосредственным следствием свободы совести
является свобода слова устного и печатного. Человек имеет право не
только думать, как ему угодно, и верить, во что ему угодно, он имеет
также право свободно высказывать свои мнения и убеждения, пропо-
ведовать свои верования, отстаивать и распространять их путем уст-
ного и печатного слова. Для высказывания своих мнений и пропове-
ди своих взглядов человек должен иметь свободу общения. Без свобо-
ды общения не может происходить даже простой обмен мнений и
взглядов. Поэтому среди неотъемлемых прав личности, признавае-
мых в правовом или конституционном государстве, одним из суще-
ственнейших прав является свобода союзов и свобода собраний.
Человек имеет право свободно собираться, устраивать общества
и союзы.
Но все эти и многие другие свободы и права, как, например, сво-
бода профессий, свобода передвижения, право на доброе и незапят-
нанное имя, а в конечном счете и все гражданские или частные права,
оказались бы иллюзией, если бы в правовом государстве не была ус-
тановлена неприкосновенность личности. Дело в том, что при осу-
ществлении своих прав, а тем более политических свобод, различные
лица и целые группы лиц необходимо сталкиваются. Здесь естествен-
но возникает очень много противоположных желаний, стремлений,
намерений и планов, одновременное осуществление которых приве-
ло бы к массе столкновений. Для устранения этих столкновений во
всяком правовом государстве все свободы и права должны быть рег-
ламентированы, т. е. для осуществления их должны быть установлены
правила, которые исключали бы возможность столкновений с осу-
ществлением других потребностей. Нарушение этих правил, как и
нарушение всех других норм, охраняемых уголовными законами, ес-
тественно, должно быть наказуемо. Органы государственной власти
и в правовом государстве должны быть наделены полномочиями
пресекать нарушение законов, т. е. в случае нужды даже арестовывать
нарушителей. Но в правовом государстве полномочия органов госу-
дарственной власти по пресечению нарушения законов поставлены
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство 527
в строгие рамки закона* Эти законные рамки для полномочий орга-
нов власти в правовом государстве и создают так называемую непри-
косновенность личности. Они заключаются в том, что администра-
тивные власти или, точнее, полиция не может лишать человека сво-
боды на более продолжительный срок, чем на сутки, а, в крайнем
случае, на два или три дня. В течение этого времени она должна или
освободить арестованного, или передать его в руки судебной власти.
Со своей стороны судебные власти немедленно по передаче им арес-
тованного должны установить, был ли нарушен закон и насколько
важно нарушение. В зависимости от этих обстоятельств судебная
власть должна или издать постановление о немедленном освобожде-
нии арестованного, или составить мотивированный приговор о его
дальнейшем задержании. Прямым дополнением принципа непри-
косновенности личности является неприкосновенность жилища и
переписки. По отношению к жилищу и переписке устанавливаются
также правила, на основании которых они могут подвергаться осмот-
ру только по приговору судебных властей. Все права личности вместе
с неприкосновенностью ее составляют существенное содержание
политической свободы, без которой не может обходиться ни одно
культурное общество.
Благодаря неотъемлемым правам и неприкосновенности лич-
ности государственная власть в правовом или конституционном
государстве не только ограничена, но и строго подзаконна.
Подзаконность государственной власти является настолько обще-
признанным достоинством государственного строя как такового,
что обыкновенно его стремится присвоить себе и благоустроенное
абсолютно-монархическое государство. Но для него это оказывает-
ся совершенно недостижимой целью. Органы государственной
власти бывают действительно связаны законом только тогда, когда
им противостоят граждане, наделенные субъективными публичны-
ми правами. Только имея дело с управомоченными лицами, могу-
щими предъявлять правовые притязания к самому государству,
государственная власть оказывается вынужденной неизменно
соблюдать законы. Этого нет в абсолютно-монархическом госу-
дарстве, так как в нем подданные лишены всяких гражданских прав,
* Ср; Bahr О. Der Rechtsstaat Eine publizistiche Skizze. Gottingen, 1864. S. 52 ff., 192 ff.
528
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
т. е. прав человека и гражданина. Поэтому все усилия абсолютно-
монархических государств насадить у себя законность, как показы-
вают исторические факты, оканчиваются полной неудачей. Таким
образом, не подлежит сомнению, что осуществление законности
при общем бесправии есть чистейшая иллюзия. При бесправии
личности могут процветать только административный произвол и
полицейское насилие. Законность предполагает строгий контроль
и полную свободу критики всех действий власти, а для этого необ-
ходимо признание за личностью и обществом их неотъемлемых
прав. Итак, последовательное осуществление законности требует,
как своего дополнения, свобод и прав личности и в свою очередь
естественно вытекает из них как их необходимое следствие.
Права человека и гражданина или личные и общественные свобо-
ды составляют только основу и предпосылку того государственного
строя, который присущ правовому государству. Как и всякое госу-
дарство, правовое государство нуждается в организованной власти,
т. е. в учреждениях, выполняющих различные функции власти. Само
собой понятно, что правовому государству соответствует вполне оп-
ределенная организация власти. В правовом государстве власть долж-
на быть организована так, чтобы она не подавляла личность; в нем
как отдельная личность, так и совокупность личностей — народ
должны быть не только объектом власти, но и субъектом ее. Этот ха-
рактерный признак государственной власти в правовом государстве
лучше всего выясняется из противопоставления организаций госу-
дарственной власти в правовом и абсолютно-монархическом
государствах.
В абсолютной монархии личность совершенно бесправна по от-
ношению к власти. Поэтому к абсолютной монархии вполне прило-
жимы слова, которыми М. А. Бакунин хотел определить вообще госу-
дарство. Абсолютно-монархическое государство — «это сумма отри-
цаний свобод всех его членов». Государственная власть в абсолютной
монархии характеризуется тем, что она безусловно противопостав-
ляется населению или народу. Абсолютно-монархическая государ-
ственная власть — это нечто совершенно чуждое народу, только гос-
подствующее, распоряжающееся и управляющее им. Всю свою силу,
весь смысл свой абсолютно-монархическая власть почерпает в своей
безусловной оторванности от народа, так как эта оторванность и от-
чужденность от народа позволяет абсолютно-монархической власти
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
529
вознестись на ту неизмеримую и недосягаемую высоту, которая со-
общает всем ее распоряжениям непререкаемость. Престиж абсолют-
но-монархической государственной власти и заключается, главным
образом, в ее непререкаемости или в требовании слепого беспрекос-
ловного повиновения распоряжениям власти и в воспрещении какой
бы то ни было критики их.
Совсем другими чертами характеризуется государственная власть
в правовом или конституционном государстве. В нем власть связана
с народом, так как сам народ в нем принимает участие в организации
власти и в создании государственных учреждений. Самое важное уч-
реждение правового государства — народное представительство, ис-
ходящее из народа, является соучастником власти, непосредственно
создавая одни акты ее и влияя на другие. Поэтому престиж конститу-
ционной государственной власти заключается не в недосягаемой вы-
соте ее, а в том, что она находит поддержку и опору в народе.
Опираться на народ является ее основной задачей и целью, так как
сила, прочность и устойчивость ее заключается в народной поддерж-
ке. В конституционном государстве правительство и народ не могут
противопоставляться, как что-то чуждое и как бы враждебное друг
другу. В то же время они и не сливаются вполне и не представляют
нечто нераздельно существующее. Напротив, государственная власть
и в конституционном государстве остается властью и сохраняет свое
собственное и самостоятельное значение и существование. Но эта
власть солидарна с народом; их задачи и цели одни и те же, их инте-
ресы в значительной мере общие. Таким образом, в то время как аб-
солютно-монархическое государство характеризуется двойствен-
ностью, так как оно состоит из двух чуждых, разнородных и часто
друг другу враждебных элементов: правительства и народа, в консти-
туционном государстве, хотя бы в принципе или в идее, создается
некоторое единство между народом и государственною властью.
Единение власти с народом является всегда целью и основным стрем-
лением всякого конституционного правительства.
Однако часто указывают на то, что в современном конституцион-
ном государстве ведется непрерывная борьба классов из-за власти,
что в нем всегда есть господствующие и подчиненные классы, и по-
тому ему несвойственно единение государственной власти с наро-
дом и проистекающее отсюда единство государственного целого. Так
как классовая борьба заключается в розни, разъединении и разобще-
530
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нии, то обыкновенно и делают вывод: там, где постоянно ведется
классовая борьба, не может быть единения, общности и солидарнос-
ти. Но классовая борьба есть борьба общественных сил; это явление
по преимуществу социальное, относящееся к социальной основе со-
временного государства. Следовательно, элемент разобщения, разъ-
единения и розни, создаваемый классовой борьбой, характеризует
лишь социальное строение современного государства, а не само пра-
вовое государство как таковое. Правда, классовая борьба вплетена в
организацию современного конституционного государства. Отдель-
ные классы при посредстве своих партий являются благодаря народ-
ному представительству двигателями современного государства во
всех его проявлениях’. Но все отдельные общественные силы, орга-
низованные в самостоятельные политические партии, выступают как
нечто обособленное, друг с другом разъединенное и даже противо-
положное друг другу только в подготовительных стадиях, только
пока не принято решение и не определено, как будет действовать
само государство и что будет выражением его воли. Напротив, всякий
акт государственной власти представляет в правовом государстве
всегда нечто единое и цельное. При этом акты власти в современном
правовом государстве не являются простым выражением мнений и
желаний господствующего класса. Далеко не всегда побеждает тот,
кто был и остался победителем в решительный момент, когда склады-
валось и организовывалось современное государство. Часто господ-
ствующему элементу приходится идти на уступки, а тогда отдельные
акты и вся деятельность государства являются результатом компро-
мисса. Во всяком случае, в современных правовых государствах и со-
циально угнетенные элементы всегда имеют возможность влиять на
ход государственной жизни, так как и они имеют своих представите-
лей в общем народном представительстве. Во всех современных пар-
ламентах существуют рабочие партии, а голос такой партии, несмот-
ря на незначительное иногда число ее представителей, может приоб-
рести громадный вес и моральное значение, мы это видим, например,
в Англии. Господствующие партии часто бывают принуждены усту-
пать рабочим партиям даже в принципиальных вопросах, несмотря
на то что физическая сила или, вернее, превосходство в числе парла-
ментских представителей на их стороне.
* Schmidt R. Allgemeine Staatslehre. Leipzig, 1901. Bd. 1. S. 238 ff.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
531
Вследствие всех этих причин отчужденность от государства даже
наиболее угнетенных социально и наиболее крайних по своим поли-
тическим требованиям элементов, т. е. рабочего класса, в конститу-
ционном государстве не так велика, как отчужденность всего народа
от правительства в абсолютно-монархическом государстве. В кон-
ституцйонном государстве и рабочий класс путем своих партий и их
парламентских фракций участвует в государственной жизни и влия-
ет на ее ход. Все это и способствует установлению того единства
между народом и государственной властью, которое характеризует
конституционное государство.
Конечно, это единство государственного целого в современном
конституционном государстве имеет значение скорее девиза, прин-
ципа и идеальной цели, чем вполне реального и осуществленного
факта. Уже то, что в современном конституционном государстве есть
господствующие и подчиненные, даже социально угнетенные эле-
менты, не позволяет вполне осуществиться такому единству. Но здесь
мы и видим наиболее яркое выражение того несоответствия между
конституционным государством как реальным фактом современнос-
ти и идеальным типом конституционного или правового государства,
которое мы признали методологическим основанием для рассмотре-
ния интересующего нас здесь вопроса. Современное конституцион-
ное государство провозглашает определенный принцип, как свой
девиз и свою цель, к осуществлению его оно стремится, но сперва
оно осуществляет его лишь частично и долгое время оно не в состо-
янии осуществить его целиком. Несомненно, что полное единение
государственной власти с народом, т. е. полное единство государства
как цельной социальной организации, осуществимо только в госу-
дарстве будущего, в народном или социалистическом государстве.
Последнее, однако, не будет в этом случае создавать новый принцип,
а только осуществит тот принцип, который провозглашен правовым
государством.
Возвращаясь к вопросу об организации государственной власти в
правовом государстве и об участии народа в этой организации, надо
отметить, что самая важная функция власти — законодательство в пра-
вовом государстве всецело подчинено народному представительству.
Законодательство целиком обусловливает организацию и деятель-
ность государства и его элементов; оно регулирует не только отноше-
ние отдельных лиц и целых групп между собой, но и отношение само-
532
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
го государства к гражданам, а вместе с тем и деятельность всех госу-
дарственных учреждений. Ясно, однако, что при свободе лица и
самодеятельности общества лицо само должно участвовать тем или
иным способом в выработке норм или правил, выраженных в законах,
которые будут его связывать и обязывать. В правовом государстве отде-
льные лица оказывают влияние на ход и характер законодательных
работ через народное представительство. В избрании народного пред-
ставительства должен участвовать, конечно, весь народ; никакие разде-
ления народа и выделения из него привилегированных групп по отно-
шению к праву избирать народных представителей, т. е. никакие огра-
ничения избирательного права, принципиально недопустимы.
Избирательное право должно быть всеобщим и равным, а для того,
чтобы всеобщность и равенство были действительно обеспечены, го-
лосование должно быть прямым и тайным. Требование всеобщего,
равного и прямого избирательного права с тайной подачей голосов
является теперь основным требованием демократизма. При демокра-
тическом строе всякий должен обладать избирательным правом, и
никто не должен быть его лишен. Теперь это стало аксиомой даже для
сторонников самых скромных демократических учреждений. Впро-
чем, в последние десятилетия все более и более выясняется, что всеоб-
щее избирательное право отвечает не только запросам демократизма,
но и самым настоятельным нуждам правового государства как таково-
го. Ничто в такой степени не обеспечивает государственного единства
и национальной солидарности, как всеобщее избирательное право.
Из государственных деятелей первым понял это Бисмарк, который
поставил созданную им Германскую империю на прочный базис, наде-
лив ее народным представительством, избираемым на основе всеоб-
щего и прямого голосования-'1: Так как всеобщее избирательное право
было введено в Германской империи еще тогда, когда во всех отде-
льных немецких государствах народные представительства избира-
лись на основе различных цензовых систем, то это сразу придало им-
перскому народному представительству громадный авторитет и чрез-
вычайно расширило его моральные, а в конце концов и юридические
компетенции. Можно с уверенностью сказать, что государственное
единство немецкого народа окрепло и сделалось более устойчивым
главным образом благодаря тому, что имперское народное представи-
тельство избирается путем всенародного голосования. Спустя сорок
лет после основания Германской империи по тому же пути пошла
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
533
Австрия. При разноплеменности населения Австрийской империи и
при беспощадной борьбе между национальностями Австрия особенно
нуждалась в народном представительстве, которое объединяло бы все
ее народы и являлось бы олицетворением государственного единства.
А такое сплачивающее и объединяющее народное представитель-
ство необходимо должно избираться всенародным голосованием.
Австрийское правительство со своим императором во главе осознало,
в чем заключается настоятельная государственная необходимость для
Австрии, и поняло, что государственное единство Австрии может
быть спасено только общенародным и демократическим предста-
вительством. Поэтому в первом десятилетии нынешнего столетия мы
и присутствовали при поразительном явлении, что застрельщиком и
самым энергичным борцом за всеобщее избирательное право в
Австрии было само правительство. Горячую поддержку в этом вопросе
австрийскому правительству оказывала социалистическая партия, на-
против, все консервативные партии и часть либеральных перешли в
оппозицию. Таким образом, всеобщее избирательное право в Австрии
было введено главным образом по инициативе и настоянию самого
правительства.
Благодаря народному представительству и правам человека и
гражданина, гарантирующим политическую самодеятельность как
отдельных лиц, так и общественных групп, вся организация правово-
го государства имеет общественный или народный характер.
Правильное и нормальное выполнение государственных функций
в правовом государстве зависит от самодеятельности общества и на-
родных масс. Без активного отношения к правовому порядку и к го-
сударственным интересам, исходящего из недр самого народа, пра-
вовое государство немыслимо. Своего полного развития правовое
государство достигает при высоком уровне правосознания в народе
и при сильно развитом в нем чувстве ответственности. В правовом
государстве ответственность за нормальное функционирование пра-
вового порядка и государственных учреждений лежит на самом на-
роде. Но именно потому, что забота о государственной и правовой
организации возложена в правовом государстве на самый народ,
оно является действительно организованным, т. е. благоустроен-
ным государством.
Прямую противоположность в этом отношении представляет
полицейское государство. Этот вид государственного устройства и
534
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
государственного управления обыкновенно развивается в более
благоустроенных абсолютно-монархических государствах, особен-
но при господстве просвещенного абсолютизма. Полицейское го-
сударство характеризуется самой тщательной опекой органов госу-
дарственной власти над нуждами и интересами своих подданных.
В принципе полицейское государство преследует якобы благие
цели, но на практике вечная опека правительственных учреждений
является совершенно невыносимой для сколько-нибудь независи-
мых людей. Нет другого государственного строя, в котором челове-
ческое достоинство страдало бы так сильно, как именно в полицей-
ском государстве. Но оскорбляя личность, полицейское государство
убивает также всякую личную и общественную инициативу и само-
деятельность. Оно заменяет ее детальной и формально-казуисти-
ческой регламентацией. Притом полицейское государство всегда
ревниво оберегает свои прерогативы. Во всяком проявлении ини-
циативы со стороны общества оно видит покушение на свои пол-
номочия, и потому оно не допускает никаких общественных орга-
низаций, а борясь с ними, оно в конце концов сеет раздоры и де-
зорганизацию в народе.
Таким образом, среди полного бесправия личности и самой стро-
гой полицейско-бюрократической опеки всякое полицейское госу-
дарство естественно и в силу внутренней необходимости всегда при-
водит и должно привести к анархии. Там, где весь правопорядок дер-
жится только бдительностью и заботами органов власти, а активное
отношение к нему общества пресекается, там всегда должен насту-
пить известный момент, когда старый правопорядок будет упразд-
нен, а новый еще не будет создан. Ни правопорядок, ни государст-
венный строй не могут быть долговечны, если они не находят себе
опоры в общественном правосознании. Между тем полицейское го-
сударство в принципе отрицает роль общественного правосознания.
Последнее признается как бы неправомерным вторжением общества
в компетенцию органов власти.
В противоположность полицейскому государству правовое госу-
дарство исключает возможность анархии, так как в нем сам народ
на сво1 х плечах выносит всю правовую и государственную органи-
зацию. Опираясь на народное правосознание и постоянно приспо-
собляясь к нему, оно изменяется вместе с изменением правосозна-
ния. Притом правовое государство необходимо предполагает ши-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
535
рокие общественные и народные организации, благодаря которым
растет и его собственная организованность.
III
Правовое государство часто называют буржуазным, противопо-
ставляя его социалистическому. Это определение справедливо по-
стольку, поскольку оно отмечает те общественные элементы, кото-
рые имеют наибольшее влияние на деятельность современного пра-
вового государства. Действительно, в современном правовом
государстве наибольшее влияние оказывают имущие и зажиточные
классы. Обладая материальными средствами и досугом, они имеют
возможность достигать господствующего положения и направлять
деятельность государства в выгодную для себя сторону. Очень часто
наиболее видное положение в правовых государствах занимают
представители крупного капитала, и тогда государственная поли-
тика в большинстве случаев бывает направлена в интересах крупно-
го капитализма. В таких государствах даже значительная часть интел-
лигенции, людей науки и искусства идет на службу к представителям
капитализма, с которыми они бывают прочно связаны происхожде-
нием, воспитанием или экономической зависимостью. Оказывая
поддержку крупному капитализму своими знаниями и талантами,
они, конечно, способствуют еще большему укреплению и возвеличе-
нию его господства. Все это вместе придает современным правовым
государствам буржуазный характер.
Но ясно, что когда правовое государство называют буржуазным,
то этим наименованием определяют не самое государство, а то соци-
альное и экономическое строение, которое составляет основание
современного правового государства. Напротив, термин «правовое
государство» служит для определения юридического характера само-
го государства данного типа. К сожалению, пока это еще не вполне
отчетливо сознается, а между тем с теоретической точки зрения это
чрезвычайно важно. Ведь в свою очередь, когда говорят о социалис-
тическом государстве, то также имеют в виду, главным образом, его
социальное и экономическое устройство. В самом деле, правовая или
юридическая природа социалистического государства пока еще
очень мало исследована. Конечно, социальное и экономическое
строение социалистического государства гораздо важнее, чем его
536
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
юридическая природа. Она образует те характерные черты, которые
составляют отличительное свойство социалистического государства:
когда говорят о социалистическом государстве, то думают прежде
всего об известном социальном и экономическом строе, а не о какой-
то особенной правовой организации.
Но это, конечно, только объяснение, а не оправдание того, что
правовая природа социалистического государства до самого послед-
него времени почти совершенно игнорировалась. Происходило это
отчасти и вследствие как бы случайных причин. Дело в том, что все
основатели социализма, творцы социалистических учений и систем
были или философами, или историками, или политэкономами. Среди
видных созидателей теории социализма нет ни одного юриста. А так
как социалистическое государство не есть нечто реальное, что можно
исследовать, как факт, то правовая организация социалистического
государства и оставалась до последнего времени теоретически не
воссозданной.
Только в начале нашего столетия была опубликована книга о со-
циалистическом государстве, написанная юристом, обратившим
главное внимание на правовую сторону социалистических учрежде-
ний. Это «Новое учение о государстве» бывшего профессора Венского
университета Антона Менгера. В этом исследовании так же, как от-
части и в некоторых предыдущих книгах автора, главным образом, в
сочинениях «Право на полный продукт труда» и «Гражданское право
и неимущие классы населения», вопросы социальных реформ и, в
частности, проблема социализма впервые последовательно рассмат-
ривается с юридической точки зрения. Нельзя отрицать, несомнен-
но, большой заслуги А. Менгера в постановке самой задачи, наме-
ченной им к разрешению; он взялся за то, за что до него никто не
брался. Но, к сожалению, приходится признать, что он выполнил
предпринятое им дело в теоретическом отношении не вполне
удовлетворительно.
Коренной недостаток сочинения А. Менгера о новом государстве
обусловлен тем обстоятельством, что А. Менгер — цивилист, юриди-
ческие представления и понятия которого находятся в полной зави-
симости от гражданско-правовых конструкций. Правда, гражданский
процесс — тот предмет, который он читал в Венском университете,
причисляется теперь к публично-правовым дисциплинам, но вместе
с тем оу и неразрывно связан с гражданским правом, частью которо-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
537
го он еще сравнительно недавно считался. Как цивилист А. Менгер
обратил главное внимание на разработку гражданско-правовых ин-
ститутов и на их преобразование в социалистическом государстве.
Напротив, он отнесся довольно пренебрежительно к некоторым
очень важным государственно-правовым учреждениям и совсем не
вник в своеобразие публично-правовых отношений, устанавливаю-
щихся между государством и личностью. Его взгляд на теоретическую
разработку государственных институтов в современной науке госу-
дарственного права граничит прямо с презрением. Таким отношени-
ем к соседней научной дисциплине А. Менгер отрезал себе путь к по-
ниманию действительной государственно-правовой природы социа-
листического строя. Между тем громадный интерес представляло бы
более внимательное и вдумчивое исследование социалистического
государства именно с публично-правовой точки зрения; в частности,
особенно важно раскрыть, как должны сложиться отношения между
государством и личностью в государстве этого типа.
Выясняя правовую природу социалистического государства,
надо прежде всего ответить на принципиальный вопрос: является
ли социалистическое государство по своей правовой природе пря-
мою противоположностью правовому государству. С точки зрения
ходячих взглядов на социалистическое государство, ответ на этот
вопрос будет безусловно утвердительный. Ведь существующая по-
литическая и агитационная литература о социалистическом госу-
дарстве только тем и занимается, что противопоставляет государ-
ство будущего современному правовому государству. Но чтобы
найти научно правильный ответ на него, надо прежде всего осво-
бодиться от ходячих решений. Тогда, вдумываясь в этот вопрос, мы
придем к заключению, что ответ на него мы найдем очень легко,
если упростим и конкретизируем самый вопрос. Мы должны спро-
сить себя: принесет ли государство будущего какой-то новый свой
правовой принцип, или оно такого принципа не способно при-
нести? При такой постановке вопроса ответ получается совершен-
но определенный и простой; в самом деле, перебирая все идеи,
связанные с представлением о социалистическом государстве, мы
не найдем среди них ни одного правового принципа, который
можно было бы признать новым и еще не известным правовому
государству. Тут и скрывается истинная причина, почему среди
творцов социалистических систем нет ни одного юриста или фи-
538
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
лософа права; им в этой области нечего было творить. Но в таком
случае социалистическое государство, не выдвигающее нового
правового принципа, и не должно противопоставляться по своей
правовой природе государству правовому.
Если мы перейдем теперь к более подробному рассмотрению
правовой природы социально справедливого или социалистиче-
ского государства, то мы окончательно убедимся в том, что ничего
нового в правовом отношении государство будущего неспособно
создать’. Оно может только более последовательно применить и
осуществить правовые принципы, выдвинутые правовым государ-
ством. Даже с социологической точки зрения устанавливается из-
вестная связь и преемственность между современным государством
и государством будущего. Великое теоретическое завоевание науч-
ного социализма заключается в открытии той истины, что капита-
лизм является подготовительной и предшествующей стадией соци-
ализма. В недрах капиталистического хозяйства уже заложены заро-
дыши будущего социалистического хозяйства. Особенно громадна
организующая роль капиталистического производства. Благодаря
ему, вместе с созданием крупных промышленных центров сосредо-
точиваются также большие народные массы и получают этим путем
возможность сорганизоваться и сплотиться. Но если капиталисти-
ческое хозяйство можно рассматривать как подготовительную ста-
дию к социалистическому, то тем более правовое государство, про-
’ Немецкие государствоведы последней трети XIX столетия, придерживав-
шиеся того же мировоззрения, которое в политической экономии получило
характерное название катедр-социализма, противопоставили правовому госу-
дарству (Rechtsstaat) государство, осуществляющее культурные цели (Kulturstaat),
как высший и непосредственно следующий за правовым государством тип госу-
дарства. Ср.: Berolzheimer. System der Rechts- und Wirtschaftsphilosophie. Bd. II
(1905). S. 492. Ио осуществление культурных целей свойственно всякому госу-
дарству, так как культура в силу своего всеобъемлющего характера охватывает
всю совокупность общественно-государственной жизни. В действительности
все культурные задания, намечаемые для «культурно-созидательного государ-
ства», сводятся к социально-политическим заданиям. Поэтому правовому госу-
дарству можно противопоставлять в известном смысле, как высший тип, только
социально справедливое государство. Г. Ф. Шершеневич также отмечает, что са-
мые важные культурные задачи современного государства осуществляются пу-
тем социального законодательства, и в заключение указывает на то, что «на го-
ризонте обрисовываются, хотя еще неясно, черты социального государства»
(Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. С. 250).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
539
возглашающее наиболее совершенные начала правовой организа-
ции, должно быть признано прямым предшественником того
государства, которое осуществит социальную справедливость.
В самом деле, социально справедливое государство должно быть
прежде всего определено демократическим и народным. Но и со-
временное правовое государство является по своим принципам
безусловно демократическим. Правда, не все современные право-
вые или конституционные государства на практике одинаково де-
мократичны. Однако среди них есть вполне последовательные де-
мократии, осуществившие и пропорциональное представительство,
и непосредственное народное законодательство. Во всяком совре-
менном правовом государстве есть государственные учреждения,
из них на первом месте стоит народное представительство, дающие
возможность развиться самому последовательному и самому широ-
кому применению народовластия. Понятно поэтому, что рабочие
партии во всех правовых государствах считают возможным вос-
пользоваться современным государством как орудием и средством
для достижения более справедливого социального строя. И дей-
ствительно, многие учреждения правового государства как бы со-
зданы для того, чтобы служить целям и дальнейшей демократиза-
ции государственных и общественных отношений.
Но особенно ясно для нас станет непреложное значение тех пра-
вовых принципов, которые провозглашает и осуществляет правовое
государство, и для государства, долженствующего создать социально
справедливые отношения, если мы будем рассматривать правовое го-
сударство как организующую силу. Выше мы указали, что правовое
государство отличается от предшествующего ему абсолютно-монар-
хического и полицейского государства своим организаторским ха-
рактером. Оно устраняет те анархические элементы, которые носит
в себе в виде зародыша всякое абсолютно-монархическое и полицей-
ское государство и которые могут развиться в настоящую анархию.
Но устраняя анархию из правовой и государственной жизни, право-
вое государство может служить прообразом того, как социально
справедливое государство устранит анархию из хозяйственной
жизни. Вспомним, что хотя капиталистическое производство орга-
низует народные массы, сосредоточивая и скопляя их в центрах про-
мышленной жизни, само по себе оно принадлежит к типу анархиче-
ского хозяйства. Оно организовано только индивидуально в виде от-
540
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
дельных независимых ячеек, с общественной же точки зрения оно
отличается дезорганизацией и анархией. Образующие его отдельные
ячейки или самостоятельные капиталистические хозяйства сталки-
ваются в своих интересах, борются друг с другом, побеждают и вза-
имно уничтожают друг друга. В результате получается хозяйственная
анархия, от которой страдают в своем хозяйственном быте не только
отдельные индивидуумы, но и общество. Государство будущего при-
звано устранить эту анархию; его прямая цель — заменить анархию,
господствующую в общественном капиталистическом производстве,
организованностью производства, которая будет осуществлена вмес-
те с установлением справедливых социальных отношений.
Для осуществления этой цели социально справедливому государ-
ству придется провести реформы, которые коснутся не только госу-
дарственно-правовых, но и частноправовых отношений. Устранить
хозяйственную анархию и установить социально справедливые от-
ношения можно только в том случае, если изъять все средства произ-
водства из частноправового оборота. Уже теперь средства производ-
ства составляют по большей части не индивидуальную собственность
отдельных лиц, а групповую собственность привилегированных ком-
паний, так как они обыкновенно принадлежат акционерным обще-
ствам. В социально справедливом государстве они должны превра-
титься из собственности привилегированных групп в общенародное
достояние. Понятно, что при этом та сфера безграничной личной
свободы, которая в современном обществе создастся и гарантирует-
ся гражданским правом, будет значительно сокращена. Часть этой
сферы перестанет быть предметом гражданско-правовых отноше-
ний. Если мы примем во внимание, что и в современном обществе
эта сфера безграничной личной свободы только в принципе предо-
ставлена каждому члену общества, фактически же ею могут теперь
пользоваться только многоимущие, то мы должны будем признать,
что эта реформа, несмотря на свое громадное социальное и культур-
ное значение, в правовом отношении не будет представлять из себя
крупного переворота.
Но именно в этом пункте правовая организация социально спра-
ведливого государства и вызывает наиболее сильные сомнения и воз-
ражения. В уничтожении безграничной личной свободы, обеспечи-
ваемой современным гражданским правом, многие видят опасность
для индивидуальной независимости и свободного проявления лич-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
541
ности. Обыкновенно указывают на ту громадную роль, которую
в развитии индивидуальности сыграло гражданское право, создавая
полный простор для личной инициативы и безграничного проявле-
ния индивидуальной энергии. Поэтому предполагаемое сокращение
сферы гражданско-правовых отношений в государстве будущего рас-
сматривают часто как возвращение к отжившим правовым порядкам;
эти последние, не неся с собою никакого нового правового принци-
па, находятся в непримиримом противоречии с правовыми начала-
ми, лежащими в основании современного правового государства.
Исходя из этих соображений, часто утверждают, что социалистиче-
ское государство, сделавшись единственным и всеобщим работодате-
лем, превратится в деспотическое государство и что оно по необхо-
димости должно уничтожить личную свободу, как бы оно ни было
демократически организовано. Его даже прямо называют «грядущим
рабством», и многие думают, что оно превратит современное свобод-
ное общество в какие-то военные поселения или казармы.
Эти возражения против социалистических учений в нашей на-
учно-юридической литературе особенно энергично выдвигал
Б. Н. Чичерин. Даже в последнем своем систематическом сочине-
нии «Философия права», останавливаясь в связи с вопросом о соот-
ношении между свободой и равенством на «заговоре равных»
Бабефа231 и его учении, он говорит: «В этом учении во имя равен-
ства уничтожается то, что составляет самую его основу, — челове-
ческая свобода. Большего внутреннего противоречия с истинною
природою человека невозможно представить. Если другие социа-
листические системы менее последовательно проводят эти взгля-
ды, то сущность их остается та же: все они проповедуют полное
подавление свободы деспотизмом массы. Но именно поэтому они
никогда не могут осуществиться»’ Еще дальше идут в своих поле-
мически-отрицательных суждениях о социалистических теориях
некоторые государственные деятели. В свое время Бисмарк232 ха-
рактеризовал социалистическое общество как каторжный дом
с принудительными работами и казенным пайком на содержание
каждого члена общества.
* Чичерин Б. Философия права. М., 1900. С. 99- Эти идеи Б. Н. Чичерин развил
главным образом в сочинении «Собственность и государство» (М., 1882-1883.
Ч. I. С. 31, 251 и сл., 404 и сл.; Ч. III. С. 169, 209, 370 и сл.).
542
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Но все эти утверждения основаны на недостаточном знакомстве
с системой подлинно научных социалистических идей. Социализму
часто приписывают то, что излагалось в различных коммунистиче-
ских утопиях, имеющих чисто историческое значение. Впрочем, и
сам социализм пережил длинную, богатую превратностями эволю-
цию, совершенно изменившую его внешний облик. По этому поводу
исследователь политических идей XIX столетия А. Мишель, сам горя-
чий сторонник индивидуализма, говорит: «Между тем как античные
теоретики социализма, его настоящие родоначальники, создали из
него строгую и суровую доктрину, насквозь пропитанную самопо-
жертвованием и лишениями, и смотрели на гражданина как на собс-
твенность государства, социалисты Нового времени все более и более
откровенно превращали его в доктрину, направленную к равенству
людей в наслаждениях, так что у его новейших представителей госу-
дарство стало слугою гражданина». Дальше он утверждает, что уче-
ние, называемое современным социализмом, благодаря целому ряду
видоизменений «превратилось в крайний индивидуализм»’
Неправильное представление о правовых принципах, присущих
социалистическому строю, и в частности о том положении, какое в
нем будет занимать гражданское право, мы находим и у А. Менгера.
В «Новом учении о государстве» он утверждает, что «важнейшая
цель социализма состоит в том, чтобы превратить институты наше-
го частного права в институты публичного права (в современном
смысле); таким образом, вместе с современным государственным
строем исчезнет противоположность между частным и публичным
правом»” В этих словах А. Менгера изображен в преувеличенном
виде тот процесс, который совершится вместе с переходом от со-
временного строя к социалистическому. Не подлежит сомнению,
что в социалистическом строе область публичного права значи-
тельно расширится за счет частного права. Но частное право не
может исчезнуть совершенно и в социалистическом строе. Сам
А. Менгер вполне основательно доказывает, что частная собствен-
ность не может быть совершенно упразднена в социалистическом
обществе. Моя рубашка, мой сюртук, мое перо, все остальные вещи
'Мишель А. Идея государства. С. 781. Ср. с. 311-312.
" Menger A. Neue Staatslehre. Jena, 1903. S. 97 (русск пер. под ред. Б. Кистяков-
ского. СПб., 1905. С. 99).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
543
в моей комнате не могут стать в социалистическом строе публич-
ным достоянием. Напротив, в социалистическом обществе каждому
будет гарантирована своя рубашка, свой сюртук, своя комната, т. е.
частная собственность, необходимая для удовлетворения личных
потребностей, будет обеспечена каждому. Так же точно личные, се-
мейные и наследственные права, последние, конечно, в пределах
узко ограниченной частной собственности, и в социалистическом
обществе должны регулироваться нормами частного права. Поэтому
надо признать безусловно неправильным суждение И. А. Покров-
ского о том, что «социализм принципиально отрицает самое граж-
данское право»’. Изъятие из гражданско-правового оборота средств
производства не есть принципиальное отрицание самого граждан-
ского права. Здесь даже нет нового правового принципа, так как,
начиная со второй половины XIX столетия, уже современный пра-
вопорядок своим социальным законодательством совершенно из-
менил понятие частной собственности, лишив ее характера исклю-
чительности и неограниченности. Таким образом, указанное изъ-
ятие для некоторых предметов материального мира, находящихся в
настоящее время в частной собственности, будет лишь завершени-
ем тех ограничений частной собственности, которые созданы со-
циальным законодательством последних десятилетий. Напротив,
наиболее важные в бытовом отношении формы частной собствен-
ности, именно частная собственность на предметы пользования и
потребления, никогда, т. е. ни в одном реально осуществимом строе,
не могут быть упразднены.
Но если в социалистическом государстве будет сужен тот круг
личных прав, который создается и обеспечивается современным
гражданским правом, то зато значительно будет расширена сфера
публичных субъективных прав. Это сильно изменит самое положе-
ние личности в государстве, так как сделает ее более полноправной.
Выше мы видели, что тот или иной объем частных субъективных
прав, как это доказывает Г. Еллинек, не влияет на личность, напротив,
всякое приращение или сокращение публичных субъективных прав
увеличивает или умаляет личность. Однако государство будущего и в
этой области не может создать ничего принципиально нового, т. е.
* Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. Оттиск из изд.
«Итоги науки». М., 1916. С. 76.
544
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ничего такого, что было бы неизвестно современному правовому го-
сударству. Личности и в будущем могут быть присвоены только те
три разряда прав, которые и теперь уже признаются за нею. Из этих
трех разрядов первый и третий, т. е., с одной стороны, свободы или
право на невмешательство государства в известную сферу проявле-
ния личности, а с другой, политические права или права на участие
в организации и направлении деятельности государства, будут есте-
ственно расширены в будущем, но их число и виды не могут быть ум-
ножены. Напротив, второй разряд публичных субъективных прав,
т. е. права на положительные услуги со стороны государства, будут не
только расширены, но и пополнены новыми видами прав. В совре-
менном государстве из этих прав вполне определенно признано
только право на юридическую защиту со стороны государства*. Когда
то или иное лицо, считающее, что его право нарушено, обращается
к суду для защиты и восстановления своего права, то в этом случае
оно пользуется своим субъективным публичным правом. Поэтому
современные процессуалисты, стремящиеся дать широкое принци-
пиально-правовое обоснование процессуальному праву, конструиру-
ют право личности обращаться за защитой к суду как публичное
субъективное право**
В государстве будущего права на положительные услуги со сторо-
ны государства должны быть пополнены, как мы указали выше, новы-
ми видами этого разряда субъективных публичных прав. Эти новые
виды прав естественно будут вытекать из того обстоятельства, что
средства производства будут изъяты из гражданско-правового обо-
рота и превращены в общенародное достояние. Ясно, что при такой
организации производства каждому должно быть предоставлено
право на труд, т. е. право пользоваться землей и другими орудиями
производства наравне с другими для приложения своего труда и до-
стижения известных хозяйственных целей. Отсюда естественно
будет вытекать также право каждого на развитие всех своих способ-
*Jellinek G. System... 1 Aufl. S. 109-129; 2 Aufl. S. 114-135.
** Cm.: Schmidt R. I) Prozessrecht und Staatsrecht // Freiburger Abhandlungen.
Heft. 2, 1904. 2) Die deutsche Zivilprozessreform als politisches Problem // Zeitschr.
fur Politik. Bd. 1. S. 245 ff. 1908.3) Staatsverfassung und Gerichtsverfassung // Laband-
Festschrift. Bd. II. S. 339 ff. 1908.4) Die Luge im Prozess // Deutsche Juristenzeitung.
1909. S. 39 ff. 5) Der Prozess und die staatsbiirgerlichen Rechte. Leipzig, 1910.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
545
ностей и на применение своего труда к той области, которая наибо-
лее соответствует талантам каждого, и, наконец, право на участие во
всех материальных и духовных благах, создаваемых современной
культурой. Все эти правд объединяются в одном общем субъектив-
ном публичном праве, именно в праве на достойное человеческое
существование.
К сожалению, вопрос об этой второй категории публичных субъек-
тивных прав чрезвычайно мало разработан в научной юридической
литературе. Из юристов более всех занимался теоретической разра-
боткой социалистических проблем, как мы указали выше, А. Менгер.
Первое его исследование по вопросам социализма — «Право на пол-
ный продукт труда», которое вышло впервые в 1886 г., выдержало три
издания в оригинале и переведено на многие европейские языки и в
том числе на русский, даже прямо относится к нашей проблеме. Это
исследование А. Менгера чрезвычайно интересно потому, что в нем
собрана масса фактов по истории вопроса. Во вступительной главе
автор дает также исторический очерк зарождения и развития идеи
права на труд и борьбы за него’ Но в теоретическом отношении его
книгу нельзя назвать вполне удовлетворительной. Прежде всего из-
бранное им в качестве предмета исследования право, хотя и играло
громадную роль в истории социалистических теорий, как протест
против частной собственности на орудия производства, не может быть
вполне осуществлено даже в социалистическом обществе. В самом
деле, и социалистическое общество будет нуждаться для своей хозяйст-
венной деятельности в капитале в виде орудий производства, а накоп-
ление этого капитала будет создаваться только вследствие того, что не
весь продукт труда будет распределяться между членами общества.
Следовательно, в социалистическом обществе не может быть вполне
осуществлено право на полный продукт труда. Сам А. Менгер признает,
что для будущего общественного строя гораздо большее значение, чем
право на полный продукт труда, будет иметь право на достойное чело-
веческое существование.
Еще более важный недостаток исследования А. Менгера заключа-
ется в том, что он совсем не дает юридической конструкции исследу-
емых им прав нового типа, т. е. права на труд, права на полный про-
’ Menger A Das Recht auf den vollen Arbeitsertrag in geschichtlicher Darstellung.
2 Aufl. Stuttgart, 1891. S. 11-28 (русск. пер. О. E. Бужанского. СПб., 1906. G 10-22).
546
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
дукт труда и права на достойное человеческое существование.
Поставив себе целью исследовать интересующий его вопрос с юри-
дической точки зрения, он в выполнении своей задачи не возвышает-
ся до того уровня, на каком стоит разработка соответственных про-
блем в современной теории публичного права. Устанавливаемые им
новые права он рассматривает то как виды частного права, то как
требования социальной справедливости, то даже как нечто аналогич-
ное призрению бедных в современном обществе. Таким образом,
с одной стороны, им остается совершенно невыясненным публично-
правовой характер этих прав, а с другой — у него не подчеркнуто,
а скорее затушевано их значение как личных прав.
Конечно, надо принять во внимание, что в то время, когда
А. Менгер подготавливал свое сочинение «Право на полный продукт
труда», не так легко было поставить проблему о публичных субъек-
тивных правах в ее подлинном теоретическом значении. Ведь это
сочинение А. Менгера вышло значительно раньше исследования
Г. Еллинека о субъективных публичных правах. Однако и в основном
своем сочинении о социалистическом строе с правовой точки зре-
ния — в «Новом учении о государстве», которое вышло уже спустя де-
сять лет после исследования Г. Еллинека, А. Менгер не обратил вни-
мания на то, какой характер будет иметь расширение области пуб-
личного права в государстве будущего, на которое он сам указывает.
Он упустил из виду, что это расширение не ограничится лишь облас-
тью объективного публичного права, но и распространится на об-
ласть субъективных публичных прав. Здесь, говоря о необходимости
гарантировать каждому в государстве будущего достойное челове-
ческое существование, он исследует этот вопрос только с экономи-
ческой и социальной точек зрения’. Напротив, он оставляет в стороне
юридические свойства права на достойное человеческое существова-
ние и не дает юридической конструкции этого права, т. е. не устанав-
ливает его публичного и субъективного характера. Для него проблема
субъективных публичных прав как бы не существует. Это объясняется,
конечно, крайней неосведомленностью А. Менгера в вопросах публич-
ного права, граничащей почти с полным незнанием его.
В нашей научной литературе юридическое значение вопроса о
праве на достойное человеческое существование впервые выдвинуто
'MengerA Neue Staatslehre. S. 121-137 (русск. пер. — с. 124-141).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
547
в двух небольших специальных этюдах на эту тему П. И. Новгородцева
и И. А. Покровского’ П. И. Новгородцев в своем коротеньком очер-
ке «Право на достойное существование» отмечает, что наиболее
яркая и отличительная особенность новейших общественных дви-
жений заключается в «признании за правом на достойное челове-
ческое существование не нравственного только, но и юридического
значения». Интерес его работы заключается в указании на ряд зако-
нодательных попыток или осуществленных мероприятий, проник-
нутых стремлением превратить это право в составную часть действу-
ющего правопорядка. Напротив, в своем теоретическом анализе
этого права автор не вскрыл его подлинной юридической сущности;
он только в общих чертах отметил, что оно принадлежит к катего-
рии прав человека и гражданина, но не выяснил его функцию в сис-
теме субъективных публичных прав. Впрочем, в заключение своего
очерка П. И. Новгородцев сам говорит, что он преследовал скром-
ную задачу — «показать, что это право уже приобретает ясные
юридические очертания».
В противоположность этому И. А. Покровский в своем более об-
стоятельном очерке «Право на существование», особенно подчерки-
вая насущное практическое значение этой проблемы, стремится
найти ее теоретическое разрешение. Для этого он считает нужным
более точно ее формулировать; он находит, что «понятие достойного
человеческого существования чрезвычайно неопределенно и растя-
жимо», а потому признает теоретически более правильным говорить
только о «праве на существование». По его мнению, совесть совре-
менного человека не может мириться с тем, что при нашей культуре
и образованности почти на глазах у всех люди могут умирать от го-
лода или кончать жизнь самоубийством вследствие неимения средств
к существованию. Испытываемое нами при этом жгучее чувство стыда
и возмущения свидетельствует о том, что здесь мы имеем дело с ка-
ким-то пороком в самой организации общества. Очевидно, здесь не
исполнен какой-то долг, притом долг не нравственный, а правовой.
* Ср.: Новгородцев П. И. Два этюда // Полярная звезда. СПб., 1905. № 3; Покров-
ский И. А. Право на существование // Свобода и культура. СПб., 1906. № 4. Эти этюды
перепечатаны без изменений в серии «Свободное знание» (изд. М. О. Вольфа-.
П. И. Новгородцев и И. А. Покровский. О праве на существование. (Социально-
философские этюды). В дальнейшем мы цитируем последнее издание.
548
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Правда, в современном обществе существует развитая система при-
зрения бедных, как будто отвечающая на эти запросы общественной
и правовой жизни. И. А. Покровский обращается к ней и, в частности,
к ее теоретическому обоснованию в современной юридической ли-
тературе; однако здесь он находит, что «не принцип права царит
в ней, а принцип милости и милостыни». В самом деле, в области
призрения бедных «обязанность государства спасать от голодной
смерти признается, но права быть спасенным от голодной смерти
отдельное лицо не имеет». Однако, настаивая дальше на том, что
право на существование — «это не апелляция к милости и благо-
сти общества, а подлинное право каждого», он не определяет юри-
дического характера этого права. В своих заключительных замеча-
ниях и, в частности, в словах — «право на существование явится для
современного строя очень сильным пробным камнем» — он как бы
стремится вдвинуть его в сферу частного права. О субъективных
публичных правах он даже не упоминает в своем этюде, хотя юри-
дически право на существование может быть конструировано толь-
ко как один из видов этого разряда субъективных прав.
Нежелание И. А. Покровского признать право на существование
публичным субъективным правом вытекает из всей совокупности его
юридического мировоззрения. Это особенно ясно видно на его но-
вейшем систематическом исследовании «Основные проблемы граж-
данского права». Здесь он считается с тем, что колоссальное развитие
публичного права, совершившееся в последние полтораста лет, отра-
жается на всем современном правопорядке*. Но в заключение своей
книги, возвращаясь к праву на существование, он, несмотря на указа-
ние критики по поводу его этюда’*, уклоняется признать это право
субъективным публичным правом*** Таким образом, И. А. Покровский
’ СрПокровский И. А. Основные проблемы гражданского права. С. 48-59.
** Вопросы философии и психологии. Кн. 85. С. 503.
*** Правда, подходя к вопросу о праве на существование, он указывает, что воз-
никающая здесь проблема «является, очевидно, не специальной проблемой граж-
данского права, а некоторой общей задачей всего нашего правового строя, и по-
тому должна быть разрешена не такими или иными гражданско-правовыми
паллиативами, а известными общими и принципиальными средствами» (Там же.
С 278). Но в начале этой главы он говорит, что «пределы гражданского права раз-
двигаются» и что «индивидуалистическая тенденция перебрасывается на смежные
области публичного права: здесь также начинают говорить о субъективных пуб-
личных правах» (с. 270), а в конце ее он утверждает, что «будущее покажет, осущест-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
549
и в данном случае избегает поставить ясно научно-правовой вопрос о
праве на существование. Это объясняется его чрезмерно высокой
оценкой частноправового индивидуализма и его невниманием к инди-
видуализму публично-правовому. Совершенно правильно разграничи-
вая частное и публичное право по признаку децентрализованности
одного и централизованности другого, он преувеличивает централис-
тический характер этого последнего, сопоставляя создаваемую им ор-
ганизацию даже с организацией военной. В действительности, однако,
только в абсолютно-монархическом государстве существует такая без-
условная противоположность между частным и публичным правом,
поскольку первое децентрализовано, а второе централизовано. Напро-
тив, в правовом государстве благодаря субъективным публичным пра-
вам она уже смягчается, а в государстве будущего она в значительной
мере сгладится, на что справедливо указывает А. Менгер. Таким обра-
зом и современное публичное право постепенно проникается децент-
ралистическими и индивидуалистическими элементами.
Заканчивая наш анализ исследований П. И. Новгородцева и
И. А. Покровского о праве на достойное человеческое существование,
мы должны признать, что, несмотря на стремление обоих авторов
решить поставленный ими вопрос чисто юридически, им это не уда-
лось, так как они не обратили достаточного внимания на проблему
публичных субъективных прав. Чрезвычайно важно здесь отметить,
что в нашей философско-правовой литературе Вл. С. Соловьевым
дано логически последовательное решение того же вопроса с нрав-
ственной и религиозной точек зрения. Вл. С. Соловьев считает, что
одно из условий, «при которых общественные отношения в области
материального труда становятся нравственными», заключается в том,
чтобы «каждому были обеспечены материальные средства к достой-
ному существованию и развитию»* Эту же мысль он обосновывает и
с точки зрения индивидуальной нравственности. По его словам, «вся-
вимо ли право на существование при сохранении частноправовой организации
народного хозяйства или нет» (с. 281). Подчеркнутое нами слово «начинают» по-
казывает, как низко И. А Покровский оценивает современные публично-правовые
идеи. Оно не соответствует историческим датам развития публичного права. Ведь
исследование Гербера о публичных правах появилось более шестидесяти лет тому
назад, а с тех пор, как Г. Еллинек выработал свою систему субъективных публич-
ных прав, скоро исполнится четверть столетия.
* Соловьев Вл. С. Собрание сочинений. Т. VII (Оправдание добра). С. 358.
550
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
кий человек в силу безусловного значения личности имеет право на
средства для достойного существования». Истинный смысл этих суж-
дений Вл. С. Соловьева раскрывается только при сопоставлении их
сего определением государства, насыщенным представлениями о
его нравственных задачах. Для него «государство есть собирательно-
организованная жалость». Выводя из этого определения обязанности
государства, он утверждает, что «экономическая задача государства,
действующего по мотиву жалости, состоит в том, чтобы принуди-
тельно обеспечить каждому известную минимальную степень мате-
риального благосостояния как необходимое условие для достойного
человеческого существования».
Здесь мы имеем типичный пример того, как применение совер-
шенно непригодной для решения вопросов права точки зрения,
именно точки зрения жалости и любви, приводит к обратным ре-
зультатам, чем те, к которым стремятся авторы, применяющие эту
точку зрения. Ведь не подлежит сомнению, что то общество, члены
которого должны рассчитывать на благодеяние и милость, будет ос-
новано на безнравственных принципах, так как в нем человеческая
личность не будет внушать к себе уважения и обладать полным до-
стоинством и ценностью. Цель социального развития не в том, чтобы
все члены общества превратились в призреваемых, рассчитывающих
на милосердие и благодеяние со стороны общества, а в том, чтобы
никому не приходилось рассчитывать на благодеяние. Жалость не
есть даже принцип нравственности, а лишь, как это выяснил сам
Вл. С. Соловьев, один из тех иррациональных психических элемен-
тов, которые являются материалом для выработки нравственных
принципов. Итак, не в силу чувства жалости, а в силу самой при-
роды правовой организации в нормальном социальном строе каж-
дому человеку должно быть гарантировано право на достойное че-
ловеческое существование, служащее основанием для целого ряда
правовых притязаний личности. Необходимо, чтобы всякий чело-
век притязал; только тогда он будет и дерзать, т. е. будет свободным.
Чтобы закончить наше ознакомление с различными попытками
теоретически обосновать расширение субъективных прав с целью
выработать юридические начала для будущих социальных реформ,
мы должны сказать еще несколько слов о двух из них: одной неудач-
ной, несмотря на правильность ее исходных социально-научных
принципов, другой, хотя и частичной, но сравнительно удачной при
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
551
сомнительной правильности ее отправных социально-теоретиче-
ских положений. Первая из этих попыток принадлежит теории соли-
даризма. Выше мы указали на то, что главная цель государства — осу-
ществлять солидарные интересы своих граждан. С этой точки зрения,
теория, выдвигающая принципы солидарности на первый план, не-
сомненно, стоит на верном пути, так как она вскрывает и выясняет
основной двигатель государственной жизни. Но, к сожалению, нельзя
признать, чтобы разрабатываемые этим течением юридические идеи
соответствовали запросам развивающейся социальной жизни.
Инициатор этого движения Л. Буржуа233 предлагает распространить
понятие юридических обязательств на отношения, не подчинявшиеся
до сих пор правовому регулированию. Он думает, что по аналогии
с обязательствами, возникающими из так называемых мнимых де-
ликтов и мнимых договоров, можно придать более юридический ха-
рактер значительной части «социального долга», являющегося ре-
зультатом многообразного сплетения всех современных экономи-
ческих отношений и тесной взаимной связи между членами
современного общества* Узкий частноправовой характер этих и им
подобных юридических построений сразу бросается в глаза. Но для
всякого должно быть ясно, что современные сложные и все усложня-
ющиеся социальные проблемы могут быть решены только при помо-
щи публично-правовых, а не частноправовых институтов. Только
Л.Дюги, придерживающийся особых взглядов на солидарность и
стоящий изолированно среди солидаристов, конструирует далеко
идущие положительные обязанности государства по доставлению
своим гражданам средств к достойному человеческому существова-
нию” Однако эти обязанности он рассматривает лишь как проявле-
ние объективного права. Напротив, отстаивая своеобразные взгляды
'Bourgeois L. Solidarity. 6-me edit. Paris, 1907. P. 101 et suiv. Conf.: Brunot G.
Etude sur la solidarity sociale comme principe des lois // Seances et travaux de
1’Academie des sciences morales et politiques. 1903- T. LX. P. .304-364; Bougie C.
Le Solidarisme. Paris, 1907. P. 65-103; La Solidarity sociale, ses formes, son principe,
ses limites // Annales de 1’institut international de sociologie. T. XII—XIII. Paris,
19Ю/11;T. XIII. P. 199 et suiv. Ср. также: Жид Ш. История экономических учений.
М., 1915. С. 347 и сл.; Спекторский Е. В. Теория солидарности // Юридический
вестник. 1916. Кн. XIII. С. 12 и сл.
"DuguitL. Droit constitutionnel. Paris, 1907. P. 645 et suiv. (русск. nep. — M., 1908.
C. 906 и сл.); Duguit L. Traity de droit constitutionel. Paris, 191 l.T. II. P. 158 et suiv.
552
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
по некоторым вопросам общей теории права, а именно, относясь от-
рицательно к самому понятию субъективного права’, он отвергает те
теоретические предпосылки, которые только и дают возможность
обосновать во всей полноте систему субъективных публичных прав
вообще и субъективно-публичное право на достойное человеческое
существование в частности.
В противоположность этому в нашей литературе по частному
вопросу о наиболее справедливой организации земельных отноше-
ний выдвинут совершенно правильный взгляд на необходимость
расширить субъективные публичные права. В этом отношении
особенно заслуживает внимания исследование В. Чернова234 «Социа-
лизация земли с юридической точки зрения»”. К сожалению, полемика
этого автора с «буржуазной юриспруденцией», у которой он заимству-
ет все свои юридические идеи, мешает ему установить правильные ре-
шения по всем частным вопросам даже в пределах узко поставленной
им проблемы. К этому надо присоединить, что и социально-теорети-
ческие предпосылки, из которых исходит автор, не выдерживают на-
учной критики, так как центральное место среди них занимает идея о
катастрофическом характере социального развития.
Все вышесказанное должно привести нас к заключению, что в госу-
дарстве будущего каждому будет обеспечено достойное человеческое
существование не в силу социального милосердия, приводящего к ор-
ганизации, аналогичной современному призрению бедных, а в силу
присущих каждой личности прав человека и гражданина. В правовой
организации этого государства самое важное значение будет иметь
как признание публично-правового характера за правом на достойное
человеческое существование и за всеми его разветвлениями, так и при-
знание этих прав личными правами. Таким образом, государство этого
типа только разовьет те юридические принципы, которые выработаны
и установлены современным правовым государством”* Это дает нам
право сделать и более общее заключение относительно самой юриди-
ческой природы этого государства. Не подлежит сомнению, что для
* Duguit L. L’Etat, le droit objectif et la loi positive. Paris, 1901. P. 160-183;
Duguit L Traitd. T. I. P. 2,19 et suiv., 261, 268 et suiv.
“ Чернов В. К вопросу о социализации земли. М., 1908. С. 17 и 64. Ср.: Чер-
нов В. К аграрному вопросу (Что такое социализация земли) // Народный вест-
ник. 1906. № 1-2, а также — Социализация земли. Сборник статей. М, 1907.
>:. ’” Ср.: Марков В. Личность в праве. СПб., 1907. С. 59.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
553
осуществления своих новых задач государство будущего воспользует-
ся теми же юридическими средствами, какие выработаны правовым
государством. Большинство его учреждений будет создано по анало-
гии с учреждениями правового государства. Организованность и уст-
ранение анархии в общественном хозяйстве будут достигнуты в госу-
дарстве будущего путем тех же правовых приемов, путем которых до-
стигаются организованность и устранение анархии в правовой и
политической жизни в государстве правовом. Две основы правового
государства — субъективные публичные права и участие народа в зако-
нодательстве и управлении страной — будут вполне последовательно
развиты и расширены. Расширение это произойдет не только в сфере
чисто политических и государственных отношений, но и будет заклю-
чаться, что особенно важно, в распространении тех же принципов на
область хозяйственных отношений, которые в правовом государстве
подчинены лишь нормам гражданского права.
На основании всего изложенного мы должны признать, что между
современнъьч правовым. государством и тем государством, кото-
рое осуществит социальную справедливость, нет принципиальной
и качественной разницы, а есть только разница в количестве и
степени. Современное правовое государство на заре своего возник-
новения на Европейском континенте в эпоху великой французской
революции пыталось определенно включить в число своих задач
обеспечение каждому своему гражданину достойного человеческого
существования. Об этом можно заключить по тому, что декларация
прав человека и гражданина второй французской конституции, вы-
работанная в 1793 г.235, в числе других прав провозглашала и право на
труд. Подобная же попытка принципиального закрепления за граж-
данами права на труд была произведена во Франции и в 1848 г.
Неудачи этих попыток не могут служить свидетельством неспособ-
ности правового государства разрешать подобные задачи. Объясня-
ются эти неудачи тем, что самые попытки имели чисто декларатив-
ный характер и не связывались с соответственными практическими
мероприятиями.
Но современное государство, хотя и перестало включать в свои
декларации этот вид прав, не отказывалось от разрешения социаль-
ного вопроса, т. е. от создания тех материальных условий, при кото-
рых только и возможно осуществление этих прав. Своим новейшим
социальным законодательством оно как бы разлагает одну большую
554
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
цель — создание безусловно справедливого социального строя — на
множество мелких и частных социально-экономических задач.
Практическое средство, найденное для разрешения этих задач, за-
ключается в различного рода страхованиях. В первую очередь вво-
дится страхование для заболевших и потерпевших от несчастных
случаев, затем для инвалидов и, наконец, для стариков. Страхует спер-
ва не само государство, а учрежденные в силу изданных им законов и
под его контролем публично-правовые союзы. Но постепенно учас-
тие государства в различного рода страхованиях становится все
более активным; пока при страховании стариков государство естест-
венно должно брать на себя наиболее ответственную роль. Во всяком
случае, все виды этого рода страхований имеют публично-правовой
характер. Вместе с тем страхование это обосновывает субъективное
право застрахованных лиц и, следовательно, оно принципиально от-
личается от призрения бедных. Застрахованное лицо не просит о
вспомоществовании, а притязает на причитающееся ему страховое
вознаграждение. Таким образом, современное государство уже стало
на путь признания за каждым права на существование. Но теперь все
более и более настойчиво выдвигается и вопрос о страховании от
безработицы; в очень узких пределах оно кое-где уже применяется.
Вместе с постепенно подготовляемым широким проведением его
в жизнь будет признано субъективно-публичное право на труд, а этим
путем и будет сделан первый шаг к признанию за каждым права на
достойное человеческое существование. Во всяком случае, и в насто-
ящее время если не право, то идея достойного человеческого сущест-
вования может способствовать решению отдельных юридико-догма-
тических вопросов, касающихся субъективных публичных прав.
Выше мы видели, что Г. Еллинек не находил принципа, который поз-
волял бы безошибочно разграничивать индивидуальный и общий
интерес, т. е. он не считал возможным при помощи материального
критерия всегда точно и отчетливо размежевывать сферы объектив-
ного и субъективного права. Этот искомый принцип и есть достой-
ное человеческое существование.
Возвращаясь теперь к вопросу о различных типах государства,
мы на основании сравнительного анализа этих типов, очевидно,
должны признать, что правовое государство является наиболее со-
вершенным типом государственного бытия. Оно создает те усло-
вия, при которых возможна гармония между общественным целым
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
555
и личностью. Здесь государственная индивидуальность не подавля-
ет индивидуальности отдельного лица. Напротив, здесь в каждом
человеке представлена и воплощена определенная культурная
цель как нечто жизненное и личное.
XII. Государство и право
Вопрос об отношении между государством и правом, несмотря на
свою сравнительную простоту, оказывается одним из самых неяс-
ных и запутанных вопросов в современной науке о государстве.
Неясность этого вопроса и противоречивость ответов, даваемых
на него, объясняются тем, что некоторые ученые ищут решения его
не в теоретическом сознании и определении того отношения между
государством и правом, которое свойственно современному право-
вому государству, а в установлении такого отношения между ними,
которое было бы общим для различных стадий развития права и для
различных типов государственного существования. Но, с одной сто-
роны, различным типам государства свойственно настолько проти-
воположное отношение к праву, что здесь мы имеем дело с принци-
пиальными различиями, не подлежащими теоретическому обобще-
нию и объединению в одном родовом понятии; с другой, — типы
государства, предшествовавшие современному конституционному
или правовому государству, теперь уже безвозвратно принадлежат
историческому прошлому. Они не могут служить материалом для ре-
шения теоретических вопросов государственной науки, так как су-
щество государства в них выразилось далеко не полно. Напротив,
правовое государство, являясь, как мы видели, высшим типом госу-
дарственного существования, создает такие отношения между госу-
дарством и правом, которые свойственны самому существу государ-
ства как такового. Поэтому для того чтобы решить этот вопрос теоре-
тически, надо определить то отношение между государством и
правом, которое присуще современному конституционному или
правовому государству.
В прошлом государство и право возникли, несомненно, независи-
мо друг от друга и известное время вели как бы обособленное суще-
ствование. Однако постепенно государство стало признавать одной
из своих ближайших и важнейших обязанностей заботу о праве.
Начав с охраны права и гарантирования неизменного осуществле-
556
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ния его предписаниям, оно естественно вскоре сделалось единствен-
ным судьей в вопросе о том, что является действующим правом. Этим
путем из простого охранителя права государство превратилось как
бы в его созидателя. С развитием законодательной деятельности по-
следняя функция государства по отношению к праву выступила на
передний план и стала привлекать к себе даже больше внимания и
сил, чем первая. Процесс постепенного роста государственного пра-
восозидания закончился уже в абсолютно-монархическом государс-
тве тем, что отмена старого права и установление нового стали ис-
ключительной прерогативой и монополией государства. Последнее
по собственному усмотрению решает, какие из старых правовых
норм могут быть допущены, и должны ли быть установлены новые
нормы и какие именно. Но, подчинившись государству, право не пре-
вратилось в послушное орудие государства, а напротив, постепенно
само приобрело господство над ним. Само государство для осущест-
вления своих задач находило наиболее удобным для себя опираться
на право. Первоначально это стремление воспользоваться правом,
как опорой и средством для своих целей, являлось как бы вполне доб-
ровольным и основанным на свободном решении. Казалось, что го-
сударство в любой момент может отказаться от того содействия, ко-
торое ему оказывает право. Однако скоро все более и более стало об-
наруживаться, что в силу самой природы государства для него
существует принудительная необходимость основываться в своей де-
ятельности на праве. Со своей стороны, право никогда не оказывает
услуг без соответственных компенсаций, которые обусловлены не-
отъемлемо присущим праву свойством связывать и обязывать того,
кто к нему обращается. Действительно, доставляя государству опору,
право вместе с тем постепенно обязывает его самого следовать пра-
вовым предписаниям и нерушимо их соблюдать. Идя этим путем,
право с течением времени все больше и больше расширяет свое
господство над государством. В конечном результате этого процес-
са право перестраивает государство и превращает его в право-
вое явление или в создание права.
Однако признать созданием права можно только современное
конституционное или правовое государство. Предшествовавшие
типы государства, например, абсолютно-монархическое, феодаль-
ное, вотчинно-патримониальное, теократическое, антично-общин-
ное и др., основывали свою организацию, черпали свою силу и нахо-
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
557
дили свое оправдание и в других явлениях помимо права. Кроме того,
правотворческий акт, который мы имеем в виду, когда определяем
современное государство как создание права, не есть первичная ис-
торическая причина современного государства. Напротив, основа-
ние большинства современных государств было положено не право-
выми, а внеправовыми актами. Или война за независимость, или ре-
волюция, или захват власти, или традиционная власть монарха,
унаследованная от абсолютно-монархического государства, были
первоначально творцами современных государств. Но новый госу-
дарственный строй, который при этом создавался, тотчас же полу-
чал свое определение в нормах права, выраженных в конституции
государства. Если некоторые фактические отношения, унаследован-
ные от предшествующей государственной организации, сразу не вы-
ливались в правовые формы, то в конце концов и они превращались
в правовые. По словам Г. Еллинека, «превращение власти государства,
первоначально всюду фактической, в правовую всегда обусловлива-
лось тем, что присоединялось убеждение о нормативном характере
этого фактического элемента, — убеждение в том, что должно быть
так, как есть»’ Таким образом, конституционное или правовое госу-
дарство в силу самой своей природы, претворяя все свои отноше-
ния в правовые, постепенно всецело проникается правом и превра-
щается в чисто правовое явление.
Конечно, на современной стадии развития конституционного или
правового государства даже для вполне сложившихся правовых госу-
дарств не исключена возможность вторжения внеправовых явлений и
сил в их жизнь и организацию. Чтобы убедиться в этом, достаточно
вспомнить, что и до сих пор свободная нация может быть подчинена
вооруженной силой и лишена государственной самостоятельности,
что и в современном свободном государстве может произойти рево-
люция, что и в республике может быть произведен захват власти, что и
в конституционной монархии могут быть сделаны попытки к восста-
новлению неограниченной монархической власти или же законная и
имеющая свое оправдание в конституционных нормах власть монарха
может подвергнуться незаконному нападению. Не подлежит сомне-
нию, что при возникновении конфликтов руководители социальных
сил, действующих в современных государствах, до сих пор проявляют
*Jellinek G. Allgememe Staatslehre, S. 312 (русск. пер. — 2-е изд. С. 251).
558
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
склонность при первой возможности прибегать к решению их насиль-
ственными мерами вместо того, чтобы пользоваться правовыми путя-
ми и методами, предоставленными конституцией и вообще правовым
порядком страны. Но с каждым десятилетием все уменьшается возмож-
ность насильственного решения конфликтов и все расширяются спо-
собы их правового решения. Мирными способами теперь решаются
вопросы, затрагивающие даже территориальный состав и верховные
права государств. Так, в 1863 г. Англия добровольно отказалась от своих
верховных прав на Ионические острова в пользу Греции, т. е. она со-
гласилась на известное умаление своего верховенства. Наконец, на
наших глазах в 1905 г. уже произошел раньше никогда не бывалый
факт отделения одного государства от другого и превращение раньше
зависимого государства — Норвегии в совершенно независимое без
войны, чисто договорным путем. Несомненно, приближается время,
когда все вообще государственные и межгосударственные конфликты
будут решаться только правовыми путями — или на основании уже
действующих норм конституционного и международного права, или
же посредством соглашений и выработки новых правовых норм. Тогда
окончательно исчезнут все внеправовые и насильственные способы
решения государственных и международных вопросов, как войны, ре-
волюции и захваты власти, которые, впрочем, и теперь составляют ис-
ключение, а не правило.
В нормальной деятельности современных государств еще сильнее
сказывается все растущее расширение господства права. Провод-
никами господства права во внутренней жизни современных госу-
дарств являются законодательные органы и особенно народное
представительство. Один из основных конституционных принципов
требует, чтобы вопрос, однажды решенный законодательной влас-
тью, подлежал и в дальнейшем регулированию исключительно с ее
стороны. А так как важнейшая задача законодательных органов — из-
давать законы в материальном смысле, т. е. устанавливать правовые
нормы, то это необходимо приводит к постепенному расширению
сферы, определяемой материальным правом. Все новые и новые про-
явления жизни, которые раньше не подлежали правовому регулиро-
ванию, в правовом государстве подчиняются нормам права*.
* Ср.: Палиенко Н. И. Учение о существе права и правовой связанности госу-
дарства. С. ЗЮ и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
559
Особенно важное значение для превращения конституционного
государства в чисто правовое имеет подчинение праву устройства и
деятельности всех органов власти. Суды приобретают обыкновенно
характер правовых учреждений еще в абсолютно-монархическом го-
сударстве, так как оно в последний период своего существования
в целях самосохранения прибегает не только к репрессиям, но и
к правовым реформам. Конституционное государство только устра-
няет те отступления от правовых принципов в судоустройстве, с ко-
торыми не может расстаться абсолютно-монархическое государство;
благодаря этому в нем вся обширная область государственной дея-
тельности, выражающаяся в различных формах отправления суда,
оказывается уже последовательно связанной строгими и точными
нормами права. Перестройка на правовых началах и подчинение
правовым нормам законодательной деятельности обусловлены уже
самим переходом к конституционно!! организации государства, т. е.
установлением самой конституции и созданием народного предста-
вительства. Таким образом, безусловно новой и специальной задачей
правового государства является строгое подчинение и всей прави-
тельственной деятельности определенным правовым нормам. Осу-
ществление этой задачи достигается путем создания целого ряда ин-
ститутов публичного права и требует больших усилий и борьбы. Оба
противоположных мнения Монтескье и Лоренца ф. Штейна, упро-
щенно смотревших на характер правительственной деятельности
в конституционном государстве, безусловно неправильны. Прави-
тельственная деятельность в конституционном государстве не явля-
ется лишь исполнительной, т. е. только применяющей законы и, сле-
довательно, изначально связанной правом, как думал Монтескье.
Напротив, глубоко прав Л. ф. Штейн, настаивавший на существенно
активном характере правительственной деятельности в конститу-
ционном государстве. Но, с другой стороны, если верно мнение
Л. ф. Штейна, что всякое конституционное правительство необходи-
мо должно проявлять энергию, инициативу и творчество, то из этого
нельзя делать выводов, к которым пришел сам автор этого мнения,
что в известных пределах правительственная деятельность в консти-
туционном государстве свободна, т. е. не связана правом’ Такое ре-
‘ Частичное отражение этого взгляда еще можно встретить у Г. Еллинека. Он
утверждает, что «трудно представить себе государство, вся деятельность которо-
560
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
шение никогда не устраняло бы возможности произвола со стороны
правительственной власти и, следовательно, конституционное госу-
дарство никогда не могло бы стать вполне правовым. Но оно не соот-
ветствует действительному развитию конституционного государства
и его неудержимому стремлению целиком проникнуться правом и
пропитать им все свои функции.
Несомненное своеобразие правительственной деятельности,
естественно присущая ей большая самостоятельность требуют
создания особых публично-правовых форм и институтов для ее под-
чинения праву. Каждое конституционное государство должно прой-
ти ряд стадий в своем развитии, достичь которых удается только
путем больших усилий и упорной борьбы, пока оно не выработает и
не приспособит к себе этих форм и институтов, т. е. пока оно не ста-
нет вполне правовым. Для того, чтобы вся правительственная дея-
тельность в конституционном государстве протекала исключительно
в правовых рамках, должны быть созданы различные формы контро-
ля над правительственными актами со стороны законодательных и
судебных учреждений. Так, даже деятельность высшего правитель-
ственного органа — министерства оказывается связанной правом
при правильно поставленной министерской ответственности. Там,
где существует парламентарная форма правления, министерство, не
только исполняя свои обычные и регулярные функции, но и прокла-
дывая новые пути ввиду новых государственных задач, бывает при-
нуждено неизменно осуществлять нормы действующего права или,
когда их недостает, по крайней мере, соблюдать правовые принципы
и этим путем создавать прецеденты для установления новых право-
вых норм. Поэтому для превращения всей правительственной дея-
тельности в чисто правовую безусловно необходимо установить
строгую министерскую ответственность, что удается осуществить
вполне только при парламентском министерстве. Последнее являет-
ся самой насущной предпосылкой действительного подчинения
праву средних и низших административных учреждений. Различные
проявления деятельности этих учреждений могут быть легче предус-
мотрены и, следовательно, наперед точно регулированы нормами
го была бы связана правовыми нормами». «Государство, правительство которого
действовало бы исключительно по указаниям закона, было бы политической
химерой» (Ibid. S. 565; Там же. С. 455).
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
561
права, осуществление же этой деятельности под контролем минис-
терства, ответственного перед народным представительством, явля-
ется гарантией согласованности ее с действующим правом. Однако
природа административных задач такова, что и при этих условиях
всегда остается известный простор для решения возникающих во-
просов в одну или другую сторону, а в таком случае всегда могут воз-
никать сомнения относительно соответствия принятых решений
действующему праву. Для устранения всяких сомнений и для стро-
гого согласования всех актов административной власти с действу-
ющим правом в правовых государствах вводится судебная провер-
ка актов административной власти. Она производится по жалобе
любого заинтересованного лица и может вести как к отмене акта,
не соответствующего нормам объективного права, так и к восстанов-
лению нарушенного субъективного права*. В Англии, являющейся
искони страной местного самоуправления, эта судебная проверка
правомерности административных актов поручается общим судам.
Напротив, в тех государствах, в которых большинство администра-
тивных учреждений находится в заведовании правительственных
должностных лиц и в которых вследствие этого издавна господству-
ет бюрократическая административная система, оказывается наибо-
лее целесообразным поручать судебную проверку правомерности
административных актов особым административным судам. Прак-
тика показывает, что и эта последняя система, созданием и разработ-
кой которой справедливо гордится Франция, может вполне прочно
обеспечить правомерность управления**. Даже на современной пере-
’ А. М. Кулишер в своем интересном исследовании «Защита субъективных
публичных прав посредством иска» (Юридический вестник. 1913- Кн. IV. С. 78
и сл., особ. 95 и сл.) выдвинул и подчеркнул значение искового принципа как
двигателя административной юстиции. Но вместе с тем он крайне односторон-
не истолковал роль административной юстиции, признав ее исключительной
задачей восстановление субъективного права. При этом он упустил из виду, что
своеобразие административной юстиции в том и заключается, что при посред-
стве ее в первую очередь должна производиться проверка, соответствует ли об-
жалованный административный акт нормам действующего объективного права.
Следовательно, утверждение и поддержание авторитета норм объективного
права является задачей административной юстиции не в меньшей степени, чем
восстановление субъективных прав.
“HauriouM. Precis de droit administratif et de droit public. Paris, 1913. P. 931—
990; Berthelemy H. Trait6 dl£mcntairc de droit administratif. Paris, 1913. P. 916-989;
Moreau F. Droit administratif (Manuel de droit public frantjais. II). Paris, 1909;
562
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ходной стадии своего развития административная юстиция достига-
ет поставленной себе цели во многих отношениях не хуже, чем общая
юстиция, там, где на нее, как в Англии, возложено осуществление тех
же задач. В будущем, когда эта система получит свое полное развитие
и когда все логические следствия, заключающиеся в ней, будут извле-
чены и реализованы, административная юстиция явится могучим
орудием для сообщения всей правительственной деятельности чисто
правового характера.
Этим путем деятельность административных органов оказывается
все более и более связанной нормами права. Напротив, область «сво-
бодной», т. е. не регулируемой правовыми нормами, деятельности их
постепенно суживается и, наконец, совсем исчезает. В этой «свобод-
ной» от точной регулировки нормами права деятельности предста-
вители правительственной власти следуют сперва исключительно
соображениям целесообразности. Но постепенно целесообразным
признается только то, что согласно с уже действующими или дол-
женствующими быть установленными правовыми нормами. Таким
образом, и та часть правительственной деятельности, которая нахо-
дится сперва как бы вне сферы права, с течением времени всецело
подчиняется ему, причем регулирующие ее правовые нормы выраба-
тываются часто путем практики и обычая.
Благодаря административной юстиции в правовом государстве
даже самое понятие целесообразности преобразуется и получает
иной смысл. В абсолютно-монархическом государстве целесообраз-
ным признается то, что соответствует «видам правительства». Под
«видами правительства» подразумеваются особые цели, которые пре-
следует правительственная власть, руководствуясь своими собствен-
ными интересами. Напротив, в правовом государстве у правительст-
венной власти нет и не должно быть своих собственных и особых
целей и интересов, которые не совпадали бы с интересами всего го-
сударства. Но цели и интересы государства при правовом строе всег-
да определяются правовым порядком. Следовательно, в правовом го-
сударстве целесообразным является только то, что соответству-
ет цели, преследуемой правом. Эта теоретически бесспорная истина
4-me partie. Р. 1079-1226; DuguitL. Les transformations du droit public. Paris, 1913.
Ch. VI; Покровский С. П. Государственный Совет во Франции, как орган адми-
нистративной юстиции. Ярославль, 1913, особ. с. 201 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
563
получила особенно яркое выражение в практике административно-су-
дебного отделения французского государственного совета. Знаменитая
жалоба на превышение власти (recours pour exces de pouvoir) может
быть подана во французский государственный совет также тогда, когда
административный акт, основываясь формально на законе, издан не с
той целью, которая преследуется законом. В этих случаях так называе-
мого отклонения власти (detournement du pouvoir) государственный
совет всегда отменяет соответственный административный акт. Итак,
целесообразность, определяемая в абсолютно-монархическом госу-
дарстве «видами правительства» и «государственной пользой» (raison
d’6tat), заменяется в правовом государстве целесообразностью, кото-
рая сообразуется с задачами, преследуемыми законами.
Развитые здесь идеи о соотношении между правом и государством
разделяются далеко не всеми. Против них высказываются все те, кто
считает, что есть предел, дальше которого право не может проник-
нуть в государство, и что, следовательно, право неспособно претво-
рить конституционное государство в чисто правовое явление. Корни
такого понимания правового государства восходят к Лассалю236 и его
определению конституции. Лассаль доказывает, что конституция есть
выражение того или иного соотношения реальных сил’ С этой точки
зрения государство всегда и неизменно остается только организо-
ванной силой. Однако понимание государства как организованной
силы может быть развито в двух противоположных, резко друг другу
противопоставленных, направлениях. Эти направления мы можем
определить как теорию сипы и теорию насилия.
Трудно с большей эрудицией и талантом защищать ту точку
зрения, которую мы называем теорией силы, чем это сделал
С. А. Котляревский237 в своей книге «Власть и право». Сам автор этой
книги не считает, что существенный смысл того понимания госу-
дарства, которое он отстаивает, заключается в признании силы само-
ценным и даже наиболее ценным элементом государства. Он защи-
щает только самостоятельное значение власти по отношению к
праву. По его словам, «власть и право — две стихии государства, хотя
не в одинаковой степени первоначальные»; «essentiale государства —
’ Lassalle F. Reden und Schriften. Bd. I. Ueber Verfassungswesen. S. 64 ff.; Macht
und Recht. S. 123 ff. (русск. nep. — T. II. C. 5 и сл., 52 и сл.).
564
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
власть, особым образом квалифицированная, но все же власть». С его
точки зрения, «двойственность власти и права» очевидна; она «рас-
крывается во всей истории государства». Подтверждение этого взгля-
да он видит в том, что «власть не создала права, но она и не создана
им»’. Признание власти безусловно самостоятельным элементом го-
сударства, значение которого равноценно праву, естественно воз-
буждает вопрос о том, что же такое представляет из себя власть. Этот
вопрос о природе государственной власти С. А. Котляревский решает
в том смысле, что власть есть психическое явление. Он принимает
известное определение власти с психологической точки зрения, вы-
работанное Н. М. Коркуновым, но вносит к нему поправку, указывая
на то, что власть только тогда бывает налицо, когда соответственные
психические процессы совершаются в душах как подвластных, так и
власть имущих. По его словам, «власть первоначально создается со-
знанием зависимости и повиновением», но она не исчерпывается
этими душевными состояниями, свойственными одним лишь под-
властным. Напротив, С. А. Котляревский настаивает на том, что «воля
к власти есть также несомненная психологическая реальность».
Однако если бы власть была только психическим явлением, то
было бы совершенно непонятно, как она может сохранять свое неза-
висимое положение по отношению к праву. Ведь с развитием культу-
ры психические переживания человека, приводящие к волевым ре-
шениям и действиям, все больше и больше подчиняются представле-
ниям о должном и недолжном, т. е. все больше подпадают под действие
норм, среди которых нормы права имеют первенствующее значение
для внешних отношений между людьми. Следовательно, и пережива-
ния как чувства зависимости, так и воли к власти могут всецело под-
чиниться велениям норм права” Психике нормального человека
несвойственна та необузданность, которая могла бы установить
’ Котляревский С. А. Власть и право. Проблема правового государства. М,,
1915. С. 27,32.
“ Чистый психологизм при решении проблемы власти в конце концов при-
водит даже к отрицанию подлинной реальности власти. Это особенно ясно
видно на теории власти Л. И. Петражицкого, который сводит власть к психи-
ческим проекциям и фантазмам. Ср.: Петражицкий Л. И. Теория права и госу-
дарства. Т. I. С. 188 и сл. Само собой понятно, что, стоя на этой точке зрения,
можно свести к проекциям и фантазмам не только чувство зависимости, но и
волю к власти.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство 565
грань или предел для этого процесса. Поэтому С. А. Котляревский,
стремясь отстоять самостоятельное значение власти по отношению
к праву, не мог ограничиться лишь психологическим понятием
власти. Не высказываясь прямо в пользу плюралистического пони-
мания власти, он фактически склоняется к нему*. В научном постро-
ении С. А. Котляревского чуждою праву оказывается власть не как
психическое переживание, а как особая самобытная сила. По его сло-
вам, «сила остается таким же признаком государства в настоящее
время, как и в незапамятные эпохи, в которых надо искать его проис-
хождения». К этой мысли он неоднократно возвращается. В конце
своей книги, делая общие выводы, он снова повторяет, что «государ-
ство неразрывно связано с принуждением и насилием, которые выте-
кают из стихии силы, составляющей его основное ядро; оно в самых
высших своих формах все же рассчитано на глубокие несовершен-
ства человеческой природы». Это значение силы для государства, по
мнению С. А. Котляревского, определяет и роль права в нем. Он счи-
тает, что «право никогда не может служить самоцелью, никогда оно
также не может вытеснить основной стихии государства — силы».
Совершающийся в правовом государстве процесс «взаимопроникно-
вения права и силы» никогда не может привести к их полному слия-
нию. С его точки зрения, «единственное, о чем здесь можно говорить,
это об их взаимном сближении, их устанавливающейся относитель-
ной гармонии, одною стороною которой являются и столь разнооб-
разные на протяжении веков разрешения проблемы правового госу-
дарства». Однако правовое государство, по его мнению, никогда не
перестает быть организацией силы, оно лишь «все явственнее оказы-
вается не только организацией силы, но и организацией права».
Если признать вместе с С. А. Котляревским существование в пра-
вовом государстве двух противоположных начал — права и власти,
* Плюралистическое понимание сущности государственной власти было раз-
вито мною в статье «Сущность государственной власти», напечатанной в «Юриди-
ческих записках» за 1913 г., кн. III. В переработанном виде она вошла и в эту книгу
в очерк под тем же заглавием. С. А Котляревский, по-видимому, незнаком с мето-
дологическим обоснованием плюралистической теории власти, так как не упоми-
нает о нем. Но тем более ценным подтверждением правильности этой теории яв-
ляется то обстоятельство, что он в своем научном построении фактически следует
этой теории. Со своей стороны, в напечатанном выше очерке «Сущность госу-
дарственной власти» я не мог принять во внимание книгу С. А. Котляревского, так
как ко времени ее выхода он был уже целиком отпечатан.
566
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
воплощающей в себе силу, то естественно возникает вопрос о зада-
чах, которые выполняет каждое из этих начал. В частности, так как
функции права хорошо известны, вопрос должен быть поставлен
о задачах власти как силы. С. А. Котляревский дает на этот вопрос
вполне определенный ответ, что власть как сила служит самосохра-
нению государства’. Он приводит целый ряд случаев, когда государ-
ственная власть должна действовать, подчиняясь необходимости,
а потому она принуждена отступать от строгого соблюдения прин-
ципов права.
Передавая схематически мысль С. А. Котляревского, мы естествен-
но выдвинули одни стороны ее и оставили без внимания другие.
Всякая упрощенная передача по необходимости воспроизводит
мысль не полностью, так как подробное развитие мысли допускает
более точное нюансирование ее. К тому же книга С. А. Котляревского
проникнута и известным настроением, создаваемым представлением
о власти как первобытной мощи или стихийной силе, и свойствен-
ным, по-видимому, самому автору ее” Но если взвесить и оценить
самые доказательства С. А. Котляревского в пользу того, что власть
есть самобытная сила, которая не может превратиться в чисто право-
вое явление, то сейчас же обнаруживается теоретическая несостоя-
тельность всего его научного построения. Он не доказал, что в тех
случаях, когда, по его мнению, должна действовать власть как сила,
дело идет, действительно, о самосохранении самого государства, а не
о самосохранении того или иного государственного строя или даже
того или иного правительственного режима. Далее, все институты,
приводимые С. А. Котляревским в доказательство того, что государ-
ство часто бывает поставлено перед крайнею необходимостью, ввиду
которой оно должно отступать от строгого соблюдения правовых
* Эту мысль С. А. Котляревский выражает в следующих словах: «Когда мы
говорим о невозможности для правового государства стать правовым до кон-
ца, то здесь приходится считаться не только со слабостью и неотчетливостью
правовых запросов, предъявляемых в данном обществе к государственной
власти; ...здесь действует и простой инстинкт политического самосохранения,
присущий всякому жизнеспособному государству при самых различных фор-
мах правления. Правовой запрос сталкивается с dura necessitas» (Там же. С. 354;
ср. с. 378, 380).
” Наряду с этим мы находим в его книге горячую защиту принципов право-
вого государства с теми ограничениями, которые он отстаивает.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
567
принципов, принадлежат к числу институтов переходного характера,
как, например, институт чрезвычайно-указного права или исключи-
тельных положений. Нет никакого основания предполагать, что эти
институты имеют непреходящее значение; напротив, все говорит за
то, что они временны. Вообще вся аргументация С. А. Котляревского
в пользу его понимания отношения между властью и правом основа-
на на фактах, или взятых из истории развития правового государст-
ва, или характеризующих современное конституционное государст-
во. В противоположность этому мы не находим у него принципиаль-
но-теоретического доказательства того, что власть не может всецело
проникнуться правом и стать вполне и без остатка правовым явлени-
ем. Такое доказательство должно было бы быть основанным на по-
дробном анализе всех элементов власти. Ссылка на несовершенство
человеческой природы в данном случае недостаточна, так как право
в отличие от нравственности по преимуществу рассчитано на несо-
вершенство человеческой природы’.
В действительности совершенно невозможно доказать, что власть
не только в некоторых своих исторических формах, но и по сущест-
ву представляет собою начало, чуждое праву. Так как выше мы уже
показали, что все элементы, из которых состоит власть, оказываются
в правовом государстве в конце концов всецело проникнутыми пра-
вом, то здесь мы не будем больше останавливаться на этом процессе.
Отметим только еще раз, что и власть как сила в конечном результате
одухотворяется. Из грубой физической силы, основанной на завоева-
нии, власть превращается в идеологическую силу, опирающуюся на
право и осуществляющую его. В законченно развитом правовом госу-
дарстве сильная власть и есть власть чисто правовая, сильная той
прочностью и устойчивостью, которые гарантирует ей неукосни-
* В пользу своего понимания сущности правового государства С. А. Котлярев-
ский приводит и методологические соображения. Он указывает на то, что «юри-
дическое истолкование вообще по существу неспособно охватить все бытие госу-
дарства» (Там же. С. 354; ср. с. 383). Однако под юридическим истолкованием, как
это с очевидностью вытекает из контекста, С. А. Котляревский понимает юридико-
догматическое истолкование, а оно, как мы показываем это и выше, и ниже, неспо-
собно охватить и все бытие права. Так же точно все протесты С. А. Котляревского
против «юридического фетишизма» (с. 383), «юридического фанатизма» (с. 386),
«юридического утопизма» (с. 387, 389) справедливы, когда они направлены про-
тив чрезмерного увлечения юридической догматикой. Но к научно-правовому
пониманию государства они не могут быть отнесены.
568
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
тельное соблюдение норм права как со стороны власть имущих, так
и подвластных. Все это и заставляет нас придти к заключению, что
в правовом государстве власть не должна являться и не является
самобытной силой, могущей хоть в каких-либо случаях действо-
вать несогласно с правом или вне его сферы*.
Совершенно из тех же теоретических предпосылок, как и сторон-
ники теории силы, исходят и сторонники теории насилия. Пред-
ставители этих двух теоретических течений резко расходятся в про-
тивоположные стороны по своим политическим стремлениям и по
своим взглядам на задачи государства, но в своем понимании суще-
ства государства они вполне согласны. Сторонники теории силы
всегда, так или иначе, стоят на консервативной точке зрения, даже
тогда, когда они, как в вышеуказанном случае, являются искренними
конституционалистами и воодушевлены самыми прогрессивными
стремлениями. Напротив, все сторонники теории насилия принадле-
жат к различным оттенкам революционных течений. Но и те, и дру-
гие считают одним из существенных и непреложных элементов госу-
дарства силу в ее чисто стихийных формах.
Надо признать чрезвычайно знаменательным то обстоятельство,
что революционеры всех оттенков, считая само собой понятным, что
для изменения существующего государственного и социального строя
можно и надо прибегать к насилию, даже не видят никакой необходи-
мости в оправдании такого способа действия. В этом, несомненно, ска-
зывается низкий уровень правового развития некоторых слоев населе-
ния в современных государствах: ясно, что идеи правового государства
пока далеко еще не получили широкого распространения и не пользу-
ются должным авторитетом. В частности, тут отражается также тот не-
заслуженный успех, с каким пока встречаются теории, видящие в госу-
дарстве организацию силы. Конечно, если бы государство признава-
лось организацией права, каким и является по своему существу
законченно развитое правовое государство, то тогда всякое насилие
было бы неправомерным, а применение его требовало бы каждый раз
оправдания. Но применение насилия против силы не нуждается в оп-
равдании, так как этически они равноценны; тут в конце концов реша-
ет успех, что является силой, а что насилием. Однако постепенное пре-
* Ср. также: Покровский И. А. Сила или право? // Юридический вестник. 1914.
Кн. VII-V1II. С. 5 и сл.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
569
вращение современного конституционного государства в чисто пра-
вовое подрывает ту почву, на которой основываются теоретики силы и
насилия. Оно поставило и перед революционерами вопрос об оправ-
дании революционных методов или об оправдании насилия.
Произошло это вследствие того, что представители наиболее видных
из современных революционных движений — социалистических,
приспособляясь к правовым формам борьбы, начали отказываться от
революционной тактики. Не подлежит сомнению, что нарождение,
развитие, широкое распространение и успехи парламентского социа-
лизма в последние десятилетия являются самым ярким показателем
победы, одерживаемой идеей чисто правового государства. Правда,
парламентские социалисты прямо не отказываются от революцион-
ной тактики и в своих речах даже настаивают на соответственных пун-
ктах своей программы. Но процесс их эволюции далеко еще не закон-
чился. Во всяком случае они вступили на тот путь, который приведет
их к этому отказу, если они пойдут по нему до конца. На это совершен-
но правильно указывают представители так называемого революцион-
ного, или синдикалистского, социализма. Вместе с тем они выступают
с горячей защитой и теоретическим оправданием революционных ме-
тодов действия или насилия, доказывая его самоценность.
Борьба против проникновения идей правового государства в та-
кие политические течения, которые до сих пор по принципу были
им чужды, получила особенно яркое выражение в книге Ж. Сореля238
«Размышления о насилии», представляющей громадный интерес как
симптоматическое явление. Книга эта заключает в себе попытку до-
казать самостоятельное значение и ценность насилия, которое отож-
дествляется с революционными способами борьбы*. Прославление
насильственных методов при решении политических и социальных
* Ж. Сорель говорит: «Термины сила и насилие иногда употребляются для
обозначения действия властей, а иногда для обозначения действий бунтовщи-
ков. Ясно, что в обоих этих случаях мы будем иметь дело с совершенно раз-
личными последствиями. Я лично держусь того мнения, что следовало бы
пользоваться менее двусмысленной терминологией и сохранить термин наси-
лие для второго случая. Мы думаем, что сила имеет целью внести такую соци-
альную организацию, в которой правит меньшинство, в то время как насилие
стремится к разрушению этого строя; буржуазия применяла силу с самого на-
чала новой истории, между тем как пролетариат действует теперь против нее
и против государства насилием» (Сорель Ж. Размышления о насилии. Пер. под
ред. В. М. Фриче. М., 1907. С. 92).
570
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вопросов составляет главное содержание этой книги. По мнению ее
автора, «насилие пролетариата не только обеспечивает грядущую
революцию, но представляет из себя, кажется, единственное сред-
ство, которым европейские нации, отупевшие от гуманизма, распо-
лагают, чтобы вновь ощутить в себе прежнюю энергию». Эта пропо-
ведь проходит через всю книгу Ж. Сореля; заключительные ее слова
гласят: «насилию социализм обязан теми высокими моральными
ценностями, благодаря которым он несет спасение современному
миру»* ** Но проповеднической настойчивости, которая характери-
зует книгу Ж. Сореля, совсем не соответствует ее доказательность;
доказательства, приводимые автором в пользу необходимости на-
силия, крайне слабы; они только очень характерны. Все они сводят-
ся к тому, что современное государство в прошлом было рождено
путем насилия, а в настоящее время сила играет в нем первостепен-
ную роль. Чтобы побороть эту силу, нужно снова противопоставить
ей насилие. Ж. Сорель полагает, что так не только было, но так и
должно быть, ибо насилие пробуждает лучшие стороны человече-
ской личности, приводя ее к героизму и самопожертвованию.
Особенно излюбленным его аргументом является указание на то,
что международные конфликты решаются открытым столкновени-
ем и военной силой*’ Этот способ решения спорных вопросов он
считает идеальным и желает распространить его и на внутреннюю
жизнь государства. По его словам, «чем больше распространится и
разовьется синдикализм, освобождаясь от старых предрассудков,
...тем больше и больше социальные конфликты будут носить харак-
тер чистой борьбы, вполне аналогичной борьбе двух враждебных
армий». Эта логическая последовательность при защите насилия те-
оретически очень ценна, так как она изобличает истинное значе-
ние силы и насилия как элементов государственной организации.
Исходный и основной аргумент, приводимый в пользу государства
и для оправдания его, и до сих пор заключается в выставленном
когда-то еще Гоббсом положении, что государство устраняет войну
всех против всех. Но теперь для всякого должно быть ясно, что
война всех против всех устраняется пока государством только
* Плеханов Г. К вопросу о революционной тактике. Сила и насилие. СПб.,
1906.
** Ср.: Там же. С. 14, 20, 24,49, 52,87,159.
Социальные науки и право. Отдел третий. Государство
571
временно и фактически, а не в принципе. Окончательно и принци-
пиально она будет устранена только тогда, когда все элементы госу-
дарственной власти вполне проникнутся правом и сила, которую
представляет из себя государство, будет чисто правовой силой.
Делая общий вывод из произведенной нами оценки теорий силы и
насилия, мы должны сказать, что эти теории, несомненно, свидетель-
ствуют о том, что современное государство еще не является вполне
правовым. Действительно, в большинстве современных конституци-
онных государств еще не исключена возможность отпадений от при-
нципов правового государства; в них еще может в решительный мо-
мент выступить на первый план сила или насилие и подавить право.
Ярким подтверждением этого служат те внутренние и внешние ка-
тастрофы, которые в последнее десятилетие переживала Европа, кото-
рые она переживает в настоящее время и, вероятно, будет переживать
в ближайшем будущем. Но такое фактическое положение современно-
го правового государства отнюдь не говорит о том, каким оно является
по принципу и каким оно должно быть. Напротив, в принципе право-
вое государство основано только на праве и в нем должно осущест-
вляться безусловное господство права*. К тому же тот путь, по которо-
му шло до сих пор развитие правового государства, и те успехи, кото-
рых оно достигло на этом пути, определенно показывают, что оно не-
обходимо придет и должно придти к этому результату.
В законченно развитом правовом государстве право и государство
многообразно переплетаются друг с другом, взаимно друг друга обус-
ловливая, дополняя и созидая. Каждое из них, постоянно меняясь роля-
ми с другим, как бы является попеременно то причиной, то следствием
другого. При таких условиях государство и право представляют собою
не отдельно и независимо друг от друга существующие явления, а тесно
и неразрывно между собою связанные различные выражения одной и
той же совокупности явлений. Такое понимание отношения между
правом и государством в настоящее время отстаивается целым рядом те-
оретиков. Первым подошел к этому взгляду на государство и право гол-
ландский ученый Г. Краббе, вполне убедительно доказавший в своем со-
чинении «Суверенитет права», что власть государства и есть власть права
’ Ср.: Алексеев А. С. Начало верховенства права в современном государстве //
Вопросы права. 1910. Кн. II. С. 5 и сл.
572
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
и что иной власти, кроме власти права, у государства нет*. Развивая даль-
ше эти мысли, Г. Кельзен2® пришел к заключению, что право и государс-
тво должны рассматриваться как «две различные стороны одной и той
же действительности»" Наконец, придерживаясь той же точки зрения,
Г. Радбрух240 утверждает, что «право и государство — одно и то же, они
только различные модусы единой субстанции, только различные спосо-
бы рассмотрения одной и той же данности». По его словам, «законода-
тельство как упорядочивающий порядок — право»*"
В учении о государстве и праве большой интерес представляет не
только тот результат, к которому пришли современные теоретики, но
и тот путь или те стадии развития, которые оно проходило. Обозревая
эти стадии развития, мы обнаружим поразительную аналогию между
ними и теми стадиями, которые проходило учение естествоиспытате-
лей о материи и силе. Первоначально естествоиспытатели учили, что
материя и сила — это два раздельных начала, которые то соединяются,
то разъединяются. В связи с этим и в силу логической последователь-
ности ставился и решался вопрос, каким образом и кем был сообщен
материи первый толчок, приведший ее в движение. Дальнейшие иссле-
дования, однако, заставили естествоиспытателей изменить свои перво-
начальные взгляды, и они пришли к заключению, что сила неразрывно
связана с материей, без нее она не может проявляться, а материя, в свою
очередь, всегда бывает носительницей силы. Это изменение в учении о
материи и силе повлекло за собой и переработку терминологии: тер-
мин «сила» был отвергнут, и его место занял термин «энергия»; вместе
с тем было развито учение о потенциальной и кинетической энергии.
Наконец, в настоящее время признано, что материя и энергия — не два
различные начала, а две стороны одного и того же начала, так как мате-
рия и состоит из энергии. Совершенно те же стадии проходило и учение
о государстве и праве. Разница может быть только в том, что и в истории
развития самих государства и права мы обнаруживаем те же стадии, ко-
торые намечаются и в развитии учения о них. Сперва теоретики права и
государства учили, что государство и право — это два различные нача-
ла, к заключению — что право не может существовать без государства
‘ Krabbe Н. Die Lehre der Rechtssouveranitat. Beitrag zur Staatslehre. Groningen,
1906. S. 17,47,195, 245.
" Kelsen H. Hauptprobleme der Staatswissenschaftslehre. S. 406.
*" Radbruch G. Grundziige der Rechtphilosophie. S. 83.
Социальные науки, и право. Отдел четвертый. Культура
573
и что государство всегда является носителем права. Наконец теперь,
как вы видели, признается, что государство и право — это две сторо-
ны одного и того же сложного явления, а в частности, право и есть
то начало, из которого состоит государство.
Отдел четвертый. КУЛЬТУРА
XIII. В защиту права* (Задачи нашей интеллигенции)
Право не может быть поставлено рядом с такими духовными
ценностями как научная истина, нравственное совершенство, рели-
гиозная святыня. Значение его более относительно, его содержание
создается отчасти изменчивыми экономическими и социальными
условиями. Относительное значение права дает повод некоторым
теоретикам определять очень низко его ценность. Одни видят в праве
только этический минимум, другие считают неотъемлемым элемен-
том его принуждение, т. е. насилие. Если это так, то нет основания уп-
рекать нашу интеллигенцию в игнорировании права. Она стремилась
к более высоким и безотносительным идеалам и могла пренебречь
на своем пути этою второстепенною ценностью.
Но духовная культура состоит не из одних ценных содержаний.
Значительную часть ее составляют ценные формальные свойства ин-
теллектуальной и волевой деятельности. А из всех формальных цен-
ностей право, как наиболее совершенно развитая и почти конкретно
осязаемая форма, играет самую важную роль. Право в гораздо боль-
шей степени дисциплинирует человека, чем логика и методология
или чем систематические упражнения воли. Главное же, в противопо-
ложность индивидуальному характеру этих последних дисциплини-
рующих систем, право — по преимуществу социальная система.
Социальная дисциплина создается только правом; дисциплиниро-
ванное общество и общество с развитым правовым порядком — тож-
дественные понятия.
С этой точки зрения и содержание права выступает в другом осве-
щении. Главное и самое существенное содержание права составляют
справедливость и свобода. Правда, справедливость и свобода состав-
ляют содержание права в их внешних, относительных, обусловлен-
* См.: Вехи. М., 1909- Изд. 1-5.
574
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ных общественной средой формах. Но внутренняя, более безотноси-
тельная, духовная свобода возможна только при существовании сво-
боды внешней; последняя есть самая лучшая школа для первой. Еще
более важную роль играют внешние формы для справедливости, так
как только благодаря им справедливость превращается из душевно-
го настроения в жизненное дело. Таким образом, и все то ценное,
что составляет содержание права, приобретает свое значение в силу
основного формального свойства права, выражающегося в его дис-
циплинирующем действии.
Если иметь в виду это всестороннее дисциплинирующее значение
права и отдать себе отчет в том, какую роль оно сыграло в духовном
развитии русской интеллигенции, то получатся результаты крайне
неутешительные. Русская интеллигенция состоит из людей, которые
ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы. И это нахо-
дится в связи с тем, что русская интеллигенция никогда не уважала права,
никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право
находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей
интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, на-
против, последнее стоит на крайне низком уровне развития.
I
Правосознание нашей интеллигенции могло бы развиваться
в связи с разработкой правовых идей в литературе. Такая разработ-
ка была бы вместе с тем показателем нашей правовой сознатель-
ности. Напряженная деятельность сознания, неустанная работа
мысли в каком-нибудь направлении всегда получают свое выраже-
ние в литературе. В ней прежде всего мы и должны искать свиде-
тельств о том, каково наше правосознание. Но здесь мы наталкива-
емся на поразительный факт: в нашей «богатой» литературе в про-
шлом нет ни одного трактата, ни одного этюда о праве, которые бы
имели общественное значение. Ученые юридические исследования
у нас, конечно, были, но они всегда составляли достояние только
специалистов. Не они нас интересуют, а литература, приобретшая
общественное значение; в ней же не было ничего такого, что спо-
собно было бы пробудить правосознание нашей интеллигенции.
Можно сказать, что в идейном развитии нашей интеллигенции,
поскольку оно отразилось в литературе, не участвовала ни одна
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
575
правовая идея, И теперь в той совокупности идей, из которой слага-
ется мировоззрение нашей интеллигенции, идея права не играет
никакой роли. Литература является именно свидетельницей этого
пробела в нашем общественном сознании.
Как не похоже в этом отношении наше развитие на развитие дру-
гих цивилизованных народов! У англичан в соответственную эпоху
мы видим, с одной стороны, трактаты Гоббса «О гражданине» и о го-
сударстве — «Левиафан» и Фильмера241 о «Патриархе», а с другой —
сочинения Мильтона242 в защиту свободы слова и печати. Самая бур-
ная эпоха в истории Англии породила и наиболее крайние противо-
положности в правовых идеях. Но эти идеи не уничтожили взаимно
друг друга, и в свое время был создан сравнительно сносный компро-
мисс, получивший свое литературное выражение в этюдах Локка243
«О правительстве».
У французов идейное содержание образованных людей в
XVIII столетии определялось далеко не одними естественно-науч-
ными открытиями и натурфилософскими системами. Напротив,
большая часть всей совокупности идей, господствовавших в умах
французов этого века просвещения, несомненно, была заимствована
из «Духа законов» Монтескье и «Общественного договора» Руссо. Это
были чисто правовые идеи; даже идея общественного договора, кото-
рую в середине XIX столетия неправильно истолковали в социологи-
ческом смысле определения генезиса общественной организации,
была по преимуществу правовой идеей, устанавливавшей высшую
норму для регулирования общественных отношений.
В немецком духовном развитии правовые идеи сыграли
не меньшую роль. Здесь к концу XVIII создалась уже прочная мно-
говековая традиция благодаря Альтузию, Пуфендорфу244, То-
мазию245 и Хр. Вольфу246. Наконец, в предконституционную эпоху,
которая была вместе с тем и эпохой наибольшего расцвета немецкой
духовной культуры, право уже признавалось неотъемлемой состав-
ной частью этой культуры. Вспомним хотя бы, что три представителя
немецкой классической философии — Кант, Фихте и Гегель уделили
очень видное место философии права в своих системах. В системе
Гегеля философия права занимала совершенно исключительное по-
ложение, и потому он поспешил ее изложить немедленно после ло-
гики или онтологии, между тем как философия истории, философия
искусства и даже философия религии так и остались им ненаписан-
576
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ними и были изданы только после его смерти по запискам его слуша-
телей. Философию права культивировало и большинство других не-
мецких философов, как Гербарт, Краузе, Фриз и др. В первой половине
XIX столетия «Философия права» была, несомненно, наиболее часто
встречающейся философской книгой в Германии. Но помимо этого
уже во втором десятилетии того же столетия возник знаменитый
спор между двумя юристами — Тибо247 и Савиньи248 — «О призвании
нашего времени к законодательству и правоведению». Чисто юриди-
ческий спор этот имел глубокое культурное значение; он заинтере-
совал все образованное общество Германии и способствовал более
интенсивному пробуждению его правосознания. Если этот спор озна-
меновал окончательный упадок идей естественного права, то в то же
время он привел к торжеству новой школы права — исторической. Из
этой школы вышла такая замечательная книга как «Обычное право»
Пухты249. С нею самым тесным образом связано развитие новой юри-
дической школы германистов, разрабатывающих и отстаивающих гер-
манские институты права в противоположность римскому праву.
Один из последователей этой школы, Безелер, в своей замечательной
книге «Народное право и право юристов» оттенил значение народ-
ного правосознания еще больше, чем это сделал Пухта в своем
«Обычном праве».
Ничего аналогичного в развитии нашей интеллигенции нельзя
указать. У нас при всех университетах созданы юридические факуль-
теты; некоторые из них существуют более ста лет; есть у нас и пол-
десятка специальных юридических высших учебных заведений. Все
это составит на всю Россию около полутораста юридических кафедр.
Но ни один из представителей этих кафедр не дал не только книги,
но даже правового этюда, который имел бы широкое общественное
значение и повлиял бы на правосознание нашей интеллигенции.
В нашей юридической литературе нельзя указать даже ни одной ста-
тейки, которая выдвинула бы впервые хотя бы такую, по существу не-
глубокую, но все-таки верную и боевую правовую идею, как
Иеринговская «Борьба за право». Ни Чичерин, ни Соловьев не созда-
ли чего-либо значительного в области правовых идей. Да и то хоро-
шее, что они дали, оказалось почти бесплодным: их влияние на нашу
интеллигенцию было ничтожно; менее всего нашли в ней отзвук
именно их правовые идеи. В последнее время у нас выдвинуты идеи
возрождения естественного права и идея о праве как психическом
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
577
явлении, обладающем большою воспитательною и организующей
силой. В нашу научную литературу эти идеи внесли значительное
оживление, но говорить о значении их для нашего общественного
развития пока преждевременно. Однако ничто до сих пор не дает ос-
нования предположить, что они будут иметь широкое общественное
значение. В самом деле, где у этих идей тот внешний облик, та опре-
деленная формула, которые обыкновенно придают идеям эластич-
ность и помогают их распространению? Где та книга, которая была
бы способна пробудить при посредстве этих идей правосознание
нашей интеллигенции? Где наш «Дух законов», наш «Общественный
договор»?
Нам могут сказать, что русский народ вступил чересчур поздно на
исторический путь, что нам незачем самостоятельно вырабатывать
идеи свободы и прав личности, правового порядка, конституционно-
го государства, что все эти идеи давно высказаны, развиты в деталях,
воплощены, и потому нам остается только их заимствовать. Если бы
это было даже так, то и тогда мы должны были бы все-таки пережить
эти идеи; недостаточно заимствовать их, надо в известный момент
жизни быть всецело охваченными ими; как бы ни была сама по себе
стара та или другая идея, она для переживающего ее впервые всегда
нова; она совершает творческую работу в его сознании, ассимилиру-
ясь и претворяясь с другими элементами его; она возбуждает его
волю к активности, к действию; между тем правосознание русской
интеллигенции никогда не было охвачено всецело идеями прав лич-
ности и правового государства, и они не пережиты вполне нашей ин-
теллигенцией. Но это и по существу не так. Нет единых и одних и тех
же идей свободы личности, правового строя, конституционного го-
сударства, одинаковых для всех народов и времен, как нет капита-
лизма или другой хозяйственной или общественной организации,
одинаковой во всех странах. Все правовые идеи в сознании каждого
отдельного народа получают своеобразную окраску и свой собствен-
ный оттенок.
П
Притупленность правосознания русской интеллигенции и отсут-
ствие интереса к правовым идеям являются результатом застарелого
зла — отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повсед-
578
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
невной жизни русского народа. По поводу этого Герцен250 еще в на-
чале пятидесятых годов прошлого века писал: «правовая необеспе-
ченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода
школою. Вопиющая несправедливость одной половины его законов
научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное
неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности.
Русский, какого бы он звания ни был, обходит или нарушает закон
всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же
поступает правительство». Дав такую безотрадную характеристику
нашей правовой неорганизованности, сам Герцен, однако, как насто-
ящий русский интеллигент прибавляет: «Это тяжело и печально сей-
час, но для будущего это — огромное преимущество. Ибо это показы-
вает, что в России позади видимого государства не стоит его идеал,
государство невидимое, апофеоз существующего порядка вещей»’
Итак, Герцен предполагает, что в этом коренном недостатке
русской общественной жизни заключается известное преимуще-
ство. Мысль эта принадлежала не лично ему, а всему кружку людей
сороковых годов и, главным образом, славянофильской группе их.
В слабости внешних правовых форм и даже в полном отсутствии
внешнего правопорядка в русской общественной жизни они ус-
матривали положительную, а не отрицательную сторону. Так,
Константин Аксаков251 утверждал, что в то время как «западное че-
ловечество» двинулось «путем внешней правды, путем государ-
ства», русский народ пошел путем «внутренней правды». Поэтому
отношения между народом и государем в России, особенно до-
петровской, основывались на взаимном доверии и на обоюдном
искреннем желании пользы. «Однако, — предполагал он, — нам
скажут: или народ, или власть могут изменить друг другу. Гарантия
нужна!» И на это он отвечал: «Гарантия не нужна! Гарантия есть
зло. Где нужна она, там нет добра; пусть лучше разрушится жизнь,
в которой нет добра, чем стоять с помощью зла». Это отрицание
необходимости правовых гарантий и даже признание их злом
побудило поэта-юмориста Б. Н. Алмазова вложить в уста
К. С. Аксакова стихотворение, которое начинается следующими
стихами: «По причинам органическим мы совсем не снабжены
* Ср.: Герцен А. И. Сочинения. СПб, 1905. Т. III. С. 457; Т. V. С. 272; Т. VI. С. 127,
272.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
579
здравым смыслом юридическим, сим исчадьем сатаны. Широки
натуры русские, нашей правды идеал не влезает в формы узкие
юридических начал» и т. д. В этом стихотворении в несколько ут-
рированной форме, но по существу верно, излагались взгляды
К. С. Аксакова и славянофилов.
Было бы ошибочно думать, что игнорирование значения право-
вых принципов для общественной жизни было особенностью сла-
вянофилов. У славянофилов оно выражалось только в более резкой
форме, а эпигонами их было доводимо до крайности. Стоявший
в стороне от славянофилов К. Н. Леонтьев252 утверждал, что «рус-
ский человек скорее может быть святым, чем честным», и чуть не
прославлял наших соотечественников за то, что им чужда «вексель-
ная честность» западноевропейских буржуа. Наконец, мы знаем, что
и Герцен видел некоторое наше преимущество в том, что у нас нет
прочного правопорядка. И надо признать общим свойством всей
нашей интеллигенции непонимание значения правовых норм для
общественной жизни.
III
« Основу прочного правопорядка составляет свобода личности и ее
неприкосновенность. Казалось бы, у русской интеллигенции было
достаточно мотивов проявлять интерес именно к личным правам.
Искони у нас было признано, что все общественное развитие зависит
от того, какое положение занимает личность. Поэтому даже смена
общественных направлений у нас характеризуется заменой одной
формулы, касающейся личности, другой. Одна за другой у нас выдви-
гались формулы: критически мыслящей, сознательной, всесторонне
развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и ре-
волюционной личности. Были и противоположные течения, стре-
мившиеся потопить личность в общественных интересах, объявляв-
шие личность quantile negligeable и отстаивавшие соборную лич-
ность. Наконец, в последнее время ницшеанство, штирнерианство и
анархизм выдвинули новые лозунги самодовлеющей личности, и
можно было бы думать, что по крайней мере она является исчерпы-
вающей. Но именно тут мы констатируем величайший пробел: наш
индивидуализм всегда был неполным и частичным, так как наше об-
щественное сознание никогда не выдвигало идеала правовой лич-
580
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ности. Обе стороны этого идеала — личности, дисциплинирован-
ной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной
всеми правами и свободно пользующейся ими, чужды сознанию
нашей интеллигенции.
Целый ряд фактов не оставляет относительно этого никакого
сомнения. Духовные вожди русской интеллигенции неоднократно
или совершенно игнорировали правовые интересы личности, или
выказывали к ним даже прямую враждебность. Так, один из самых
выдающихся наших юристов-мыслителей К. Д. Кавелин уделил очень
много внимания вопросу о личности вообще: в своей статье «Взгляд
на юридический быт Древней Руси», появившейся в «Современнике»
еще в 1847 году, он первый отметил, что в истории русских правовых
институтов личность заслонялась семьей, общиной, государством и
не получила своего правового определения*; затем с конца шестиде-
сятых годов он занялся вопросами психологии и этики именно пото-
му, что надеялся найти в теоретическом выяснении соотношения
между личностью и обществом средство к правильному решению
всех наболевших у нас общественных вопросов. Но это не помешало
ему в решительный момент в начале шестидесятых годов, когда впер-
вые был поднят вопрос о завершении реформ Александра II2”, про-
явить невероятное равнодушие к гарантиям личных прав. В 1862 году
в своей брошюре, изданной анонимно в Берлине, он беспощадно
критиковал конституционные проекты, которые выдвигались в то
время дворянскими собраниями; он считал, что народное представи-
тельство будет состоять у нас из дворян и, следовательно, приведет к
господству дворянства. Отвергая во имя своих демократических
стремлений конституционное государство, он игнорировал, однако,
его правовое значение. Для К. Д. Кавелина, поскольку он высказался
в этой переписке, как бы не существует бесспорная, с нашей точки
зрения, истина, что свобода и неприкосновенность личности осу-
ществимы только в конституционном государстве, так как вообще
идея борьбы за права личности была ему тогда совершенно чужда.
В семидесятых годах это равнодушие к правам личности, перехо-
дящее иногда во враждебность, не только усилилось, но и приобрело
известное теоретическое оправдание. Лучшим выразителем этой
эпохи был, несомненно, Н. К. Михайловский, который за себя и за
* (р-Кавелин К. Д. Сочинения. М., 1859- Т. I. С. 305-380.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
581
свое поколение дал классический по своей определенности и точности
ответ на интересующий нас вопрос. Он прямо заявляет, что «свобода —
великая и соблазнительная вещь, но мы не хотим свободы, если она, как
было в Европе, только увеличит наш вековой долг народу», и прибавля-
ет: «я твердо знаю, что выразил одну из интимнейших и задушевнейших
идей нашего времени, ту именно, которая придает семидесятым годам
оригинальную физиономию и ради которой они, эти семидесятые
годы, принесли страшные, неисчислимые жертвы»’ В этих словах отри-
цание правового строя было возведено в систему, вполне определенно
обоснованную и развитую. Вот как оправдывал Михайловский эту сис-
тему: «Скептически настроенные по отношению к принципу свободы,
мы готовы были не домогаться никаких прав для себя; не привилегий
только, об этом и говорить нечего, а самых даже элементарных пара-
графов того, что в старину называлось естественным правом. Мы были
совершенно согласны довольствоваться в юридическом смысле акри-
дами и диким медом и лично претерпевать всякие невзгоды. Конечно,
это отречение было, так сказать, платоническое, потому что нам, кроме
акрид и дикого меда, никто ничего и не предлагал, но я говорю о на-
строении, а оно именно таково было и доходило до пределов, даже ма-
ловероятных, о чем в свое время скажет история. “Пусть секут, мужика
секут же” — вот как, примерно, можно выразить это настроение в его
крайнем проявлении. И все это ради одной возможности, в которую
мы всю душу клали; именно возможности непосредственного перехо-
да к лучшему, высшему порядку, минуя среднюю стадию европейского
развития, стадию буржуазного государства. Мы верили, что Россия
может проложить себе новый исторический путь, особливый от евро-
пейского, причем опять-таки для нас важно не то было, чтобы это был
какой-то национальный путь, а чтобы он был путь хороший, а хоро-
шим мы признавали путь сознательной, практической пригонки наци-
ональной физиономии к интересам народа»"
* См.: Михайловский И. К Сочинения. Т. IV. С. 949.
" Статья, из которой заимствованы вышеприведенные отрывки, написана
в сентябре 1880 г. В это время народническое мировоззрение утратило свой не-
когда цельный характер, так как более чем за два года перед тем из недр этого
движения возникла партия «Народной воли» для борьбы за политическую сво-
боду. Н. К. Михайловский сочувствовал этой борьбе, а в своей статье он уже по-
лемизировал со славянофилами, по-прежнему доказывавшими ненужность га-
рантий; об отрицании необходимости политической свободы он говорит как
о факте прошлого всей народнической интеллигенции.
582
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Здесь высказаны основные положения народнического мировоз-
зрения, поскольку оно касалось правовых вопросов. Михайловский и
его поколение отказывались от политической свободы и конститу-
ционного государства ввиду возможности непосредственного пере-
хода России к социалистическому строю. Но все это социологиче-
ское построение было основано на полном непонимании природы
конституционного государства. Как Кавелин возражал против кон-
ституционных проектов потому, что в его время народное предста-
вительство в России оказалось бы дворянским, так Михайловский от-
вергал конституционное государство как буржуазное. Вследствие
присущей нашей интеллигенции слабости правового сознания тот и
другой обращали внимание только на социальную природу консти-
туционного государства и не замечали его правового характера,
хотя сущность его именно в том, что оно прежде всего правовое
государство. А правовой характер конституционного государства по-
лучает свое наиболее яркое выражение в ограждении личности, ее
неприкосновенности и свободе.
IV
Из трех главных определений права по содержанию правовых
норм: как норм, устанавливающих и разграничивающих свободу
(школа естественного права и немецкие философы-идеалисты); норм,
защищающих интересы (Иеринг); и наконец, норм, создающих ком-
промисс между различными требованиями (Адольф Меркель), послед-
нее определение заслуживает особенного внимания с социологиче-
ской точки зрения. Всякий сколько-нибудь важный новоиздающийся
закон в современном конституционном государстве является ком-
промиссом, выработанным различными партиями, выражающими
требования тех социальных групп или классов, представителями ко-
торых они являются. Само современное государство основано на
компромиссе, и конституция каждого отдельного государства есть
компромисс, примиряющий различные стремления наиболее влия-
тельных социальных групп в данном государстве. Поэтому современ-
ное государство, с социально-экономической точки зрения, только
чаще всего бывает по преимуществу буржуазным, но оно может быть
и по преимуществу дворянским; так, например, Англия до избира-
тельной реформы 1832 года была конституционным государством,
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
583
в котором господствовало дворянство, а Пруссия, несмотря на шес-
тидесятилетнее существование конституции, до сих пор больше яв-
ляется дворянским, чем буржуазным государством. Но конституци-
онное государство может быть и по преимуществу рабочим и крес-
тьянским, как это мы видим на примере Новой Зеландии и Норвегии.
Наконец, оно может быть лишено определенной классовой окраски
в тех случаях, когда между классами устанавливается равновесие и ни
один из существующих классов не получает безусловного перевеса.
Но если современное конституционное государство оказывается
часто основанным на компромиссе даже по своей социальной орга-
низации, то тем более оно является таковым по своей политической
и правовой организации. Это и позволяет социалистам, несмотря на
принципиальное отрицание конституционного государства как
буржуазного, сравнительно легко с ним уживаться и, участвуя в пар-
ламентской деятельности, пользоваться им как средством. Поэтому
и Кавелин, и Михайловский были правы, когда предполагали, что
конституционное государство в России будет или дворянским, или
буржуазным; но они были неправы, когда выводили отсюда необхо-
димость непримиримой вражды к нему и не допускали его даже как
компромисс.
Однако важнее всего то, что, как было отмечено выше, Кавелин,
Михайловский и вся русская интеллигенция, следовавшая за ними,
упускали совершенно из вида правовую природу конституционного
государства. Если же мы сосредоточим свое внимание на правовой
организации конституционного государства, то для уяснения его
природы мы должны обратиться к понятию права в его чистом виде,
т. е. с его подлинным содержанием, не заимствованным из экономи-
ческих и социальных отношений. Тогда недостаточно указывать на
то, что право разграничивает интересы или создает компромисс
между ними, а надо прямо настаивать на том, что право только там,
где есть свобода личности. В этом смысле правовой порядок есть
система отношений, при которой все лица данного общества облада-
ют наибольшею свободой деятельности и самоопределения. Но в
этом смысле правовой строй нельзя противопоставлять социально
справедливому строю. Напротив, более углубленное понимание
обоих приводит к выводу, что они тесно друг с другом связаны, и со-
циально справедливый строй с юридической точки зрения есть толь-
ко более последовательно проведенный правовой строй. С другой
584
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
стороны, осуществление социально справедливого строя возможно
только тогда, когда все его учреждения получат вполне точную пра-
вовую формулировку.
При общем убожестве правового сознания русской интеллиген-
ции даже такие вожди ее как Кавелин и Михайловский, конечно, не
могли дать правового выражения — первый для своего демокра-
тизма, а второй — для социализма. Они отказывались отстаивать
хотя бы минимальные условия правового порядка: так, Кавелин вы-
сказывался против конституции, а Михайловский скептически от-
носился к политической свободе. Правда, в конце семидесятых
годов события заставили передовых народников и самого
Михайловского выступить на борьбу за политическую свободу.
Но эта борьба, к которой народники пришли не путем развития
своих идей, а в силу внешних обстоятельств и исторической необ-
ходимости, конечно, не могла увенчаться успехом. Личный геро-
изм борцов за политическую свободу не мог искупить основного
идейного дефекта не только всего народнического движения, но и
всей русской интеллигенции. Наступившая во второй половине
восьмидесятых годов реакция была тем мрачнее и беспросветнее,
что при отсутствии каких бы то ни было правовых основ и гаран-
тий для нормальной общественной жизни наша интеллигенция не
была даже в состоянии вполне отчетливо сознавать всю бездну
бесправия русского народа. Не было теоретических формул, кото-
рые определяли бы это бесправие.
Только новая волна западничества, хлынувшая к нам в девянос-
тых годах вместе с марксизмом, начала немного прояснять право-
вое сознание русской интеллигенции. Постепенно русская интел-
лигенция стала усваивать азбучные для европейцев истины, кото-
рые в свое время действовали на нашу интеллигенцию, как
величайшие откровения. Наша интеллигенция, наконец, поняла,
что всякая социальная борьба есть борьба политическая, что поли-
тическая свобода есть необходимая предпосылка социально спра-
ведливого строя, что конституционное государство, несмотря на
господство в нем буржуазии, предоставляет рабочему классу срав-
нительно много простора для борьбы за свои интересы, что рабо-
чий класс нуждается прежде всего в неприкосновенности личности,
в свободе слова, стачек, собраний и союзов, что борьба за полити-
ческую свободу есть первая и насущнейшая задача всякой социа-
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
585
диетической партии, и т. д. и т. д. Можно было ожидать, что наша
интеллигенция, наконец, признает и безотносительную ценность
личности и потребует осуществления ее прав и неприкосновеннос-
ти. Но дефекты правосознания нашей интеллигенции не так легко
устранимы. Несмотря на школу марксизма, пройденную ею, отно-
шение ее к праву осталось прежним. Об этом можно судить хотя бы
по идеям, господствующим в нашей социал-демократической пар-
тии, к которой еще недавно примыкало большинство нашей пере-
довой интеллигенции. В этом отношении особенный интерес пред-
ставляют протоколы так называемого второго очередного съезда
«Российской социал-демократической рабочей партии», заседавше-
го в Брюсселе в августе 1903 г. и выработавшего программу и устав
партии254. От первого съезда этой партии, происходившего в Минс-
ке в 1898 г., не сохранилось протоколов; опубликованный же от его
имени манифест не был выработан и утвержден на съезде, а состав-
лен П. Б. Струве255 по просьбе одного члена Центрального Комитета.
Таким образом, «полный текст протоколов Второго очередного
съезда Р. С.-Д. Р. П.», изданный в Женеве в 1903 г., представляет пер-
вый по времени и потому особенно замечательный памятник мыш-
ления по вопросам права и политики определенной части русской
интеллигенции, организовавшейся в социал-демократическую пар-
тию. Что в этих протоколах мы имеем дело с интеллигентскими
мнениями, а не с мнениями членов «рабочей партии» в точном
смысле слова, это засвидетельствовал участник съезда и один из ду-
ховных вождей русской социал-демократии того времени г. Старо-
вер (А. Н. Потресов)256 в своей статье «О кружковом марксизме и
об интеллигентской социал-демократии»’
Мы, конечно, не можем отметить здесь все случаи, когда в ходе
прений отдельные участники съезда обнаруживали поразительное
отсутствие правового чувства и полное непонимание значения юри-
дической правды. Но достаточно указать на то, что даже идейные
вожди и руководители партии часто отстаивали положения, противо-
речившие основным принципам права. Так, Г. В. Плеханов257, который
более кого бы то ни было способствовал изобличению народниче-
ских иллюзий русской интеллигенции и который за свою тридцати-
’ См.-.Потресов А. П. {Старовер}. Этюды о русской интеллигенции. Сборник
статей. 2-е изд. О. Н. Поповой. СПб., 1908. С. 253 и сл.
586
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
летнюю разработку социал-демократических принципов справедли-
во признается наиболее видным теоретиком партии, выступил на
съезде с проповедью относительности всех демократических прин-
ципов, равносильной отрицанию твердого и устойчивого правового
порядка и самого конституционного государства. По его мнению,
«каждый данный демократический принцип должен быть рассматри-
ваем не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отношении к тому
принципу, который может быть назван основным принципом демо-
кратии, именно к принципу, гласящему, что salus populi suprema lex
В переводе на язык революционера это значит, что успех револю-
ции — высший закон. И если бы ради успеха революции потребова-
лось временно ограничить действие того или другого демократиче-
ского принципа, то перед таким ограничением преступно было бы
останавливаться. Как личное свое мнение, я скажу, что даже на при-
нцип всеобщего избирательного права надо смотреть с точки зрения
указанного мною основного принципа демократии. Гипотетически
мыслим случай, когда мы, социал-демократы, высказались бы против
всеобщего избирательного права. Буржуазия итальянских республик
лишала когда-то политических прав лиц, принадлежавших к дворянс-
тву. Революционный пролетариат мог бы ограничить политические
права высших классов подобно тому, как высшие классы ограничива-
ли когда-то его политические права. О пригодности такой меры
можно было бы судить лишь с точки зрения правила salus revolutiae
(revolutionis?) suprema lex. И на эту же точку зрения мы должны были
бы стать и в вопросе о продолжительности парламентов. Если бы в
порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший
парламент — своего рода chambre introuvable, — то нам следовало бы
стремиться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказа-
лись неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не
через два года, а если можно, то через две недели»*
Провозглашенная в этой речи идея господства силы и захватной
власти вместо господства принципов права прямо чудовищна**. Даже
’ См.: Полный текст протоколов Второго очередного съезда Р. С.-Д. Р. П. Же-
нева, 1903. С. 169-170.
*’ Справедливость требует отметить, что под влиянием создания в России на-
родного представительства Г. В. Плеханов изменил свое отношение к принци-
пам права. Его выступления в 1906 г. и особенно по поводу настоящей войны,
несомненно, свидетельствуют о его глубоком уважении к праву.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
587
в среде членов социал-демократического съезда, привыкших прекло-
няться лишь перед социальными силами, такая постановка вопроса
вызвала оппозицию. Очевидцы передают, что после этой речи из
среды группы «бундистов»258, представителей более близких к Западу
социальных элементов, послышались возгласы: «не лишит ли тов. Пле-
ханов буржуазию и свободы слова и неприкосновенности личнос-
ти?» Но эти возгласы, как исходившие не от очередных ораторов, не
занесены в протокол. Однако к чести русской интеллигенции надо
заметить, что и ораторы, стоявшие на очереди, принадлежавшие,
правда, к оппозиционному меньшинству на съезде, заявили протест
против слов Плеханова. Член съезда Егоров заметил, что «законы
войны одни, а законы конституции — другие», и Плеханов не принял
во внимание, что социал-демократы составляют «свою программу на
случай конституций». Другой член съезда, Гольдблат, нашел в словах
Плеханова «подражание буржуазной тактике. Если быть последова-
тельным, то, исходя из слов Плеханова, требование всеобщего изби-
рательного права надо вычеркнуть из социал-демократической
программы».
Как бы то ни было, вышеприведенная речь Плеханова, несо-
мненно, является показателем не только крайне низкого уровня
правового сознания нашей интеллигенции, но и наклонности к его
извращению. Даже наиболее выдающиеся вожди ее готовы во имя
временных выгод отказаться от непреложных принципов правово-
го строя. Понятно, что с таким уровнем правосознания русская ин-
теллигенция в освободительную эпоху не была в состоянии практи-
чески осуществить даже элементарные права личности — свободу
слова и собраний. На наших митингах свободой слова пользова-
лись только ораторы, угодные большинству; все несогласно мысля-
щие заглушались криками, свистками, возгласами «довольно»,
а иногда даже физическим воздействием. Устройство митингов
превратилось в привилегию небольших групп, и потому они утра-
тили большую часть своего значения и ценности, так что в конце
концов ими мало дорожили. Ясно, что из привилегии малочислен-
ных групп устраивать митинги и пользоваться на них свободой
слова не могла родиться действительная свобода публичного об-
суждения политических вопросов; из нее возникла только другая
привилегия противоположных общественных групп получать иног-
да разрешение устраивать собрания.
588
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Убожеством нашего правосознания объясняется и порази-
тельное бесплодие наших освободительных годов в правовом
отношении. В эти годы русская интеллигенция проявила полное
непонимание правотворческого процесса; она даже не знала той
основной истины, что старое право не может быть просто отме-
нено, так как отмена его имеет силу только тогда, когда оно за-
меняется новым правом. Напротив, простая отмена старого права
ведет лишь к тому, что временно оно как бы не действует, но зато
потом восстанавливается во всей силе. Особенно определенно
это сказалось в проведении явочным порядком свободы собра-
ний. Наша интеллигенция оказалась неспособной создать не-
медленно для этой свободы известные правовые формы.
Отсутствие каких бы то ни было форм для собраний хотели даже
возвести в закон, как это видно из чрезвычайно характерных де-
батов в первой Государственной Думе, посвященных «законо-
проекту» о свободе собраний* ** По поводу этих дебатов один из
членов первой Государственной Думы, выдающийся юрист, со-
вершенно справедливо замечает, что «одно голое провозглаше-
ние свободы собраний на практике привело бы к тому, что граж-
дане стали бы сами восставать в известных случаях против зло-
употреблений этой свободой. И как бы ни были несовершенны
органы исполнительной власти, во всяком случае, безопаснее и
вернее поручить им дело защиты граждан от этих злоупотребле-
ний, чем оставить это на произвол частной саморасправы».
По его наблюдениям, «те самые лица, которые стояли в теории
за такое невмешательство должностных лиц, на практике горько
сетовали и делали запросы министрам по поводу бездействия
власти каждый раз, когда власть отказывалась действовать для
защиты свободы и жизни отдельных лиц». «Это была прямая не-
последовательность», прибавляет он, объяснявшаяся «недостат-
ком юридических сведений»’* Затем мы пережили период, когда
даже в Государственной Думе не существовало полной и равной
для всех свободы слова, так как в Государственной Думе третьего
* Государственная Дума. Стенографический отчет. Сессия первая. 1906. Т. II.
С. 1452-1468,1523-1540.
** Новгородцев П. Законодательная деятельность Государственной Думы. См.
сборник статей «Первая Государственная Дума». СПб., 1907. Вып. II. С. 22.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
589
созыва свобода при обсуждении одних и тех же вопросов для
господствующей партии и оппозиции была неодинакова. Это
тем более печально, что народное представительство независи-
мо от своего состава должно отражать, по крайней мере, право-
вую совесть всего народа как минимум его этической совести.
V
Правосознание всякого народа всегда отражается в его способ-
ности создавать организации и вырабатывать для них известные
формы. Организации и их формы невозможны без правовых норм,
регулирующих их, и потому возникновение организаций необходи-
мо сопровождается разработкой этих норм. Русский народ в целом
не лишен организаторских талантов; ему, несомненно, присуще тя-
готение даже к особенно интенсивным видам организации; об этом
достаточно свидетельствует его стремление к общинному быту, его
земельная община, его артели и т. п. Жизнь и строение этих органи-
заций определяются внутренним сознанием о праве и неправе, живу-
щим в народной душе. Этот по преимуществу внутренний характер
правосознания русского народа был причиной ошибочного взгляда
на отношение нашего народа к праву. Он дал повод сперва славяно-
филам, а затем народникам предполагать, что русскому народу чужды
«юридические начала», что, руководясь только своим внутренним со-
знанием, он действует исключительно по этическим побуждениям.
Конечно, нормы права и нормы нравственности в сознании русского
народа недостаточно дифференцированы и живут в слитном состоя-
нии. Этим, вероятно, объясняются и дефекты русского народного
обычного права; оно лишено единства, а еще больше ему чужд основ-
ной признак всякого обычного права — единообразное применение.
Но именно тут интеллигенция и должна была бы придти на по-
мощь народу и способствовать как окончательному дифференциро-
ванию норм обычного права, так и более устойчивому их примене-
нию, а также их дальнейшему систематическому развитию. Только
тогда народническая интеллигенция смогла бы осуществить постав-
ленную ею себе задачу — способствовать укреплению и развитию
общинных начал; вместе с тем сделалось бы возможным пересозда-
ние их в более высокие формы общественного быта, приближающи-
еся к социалистическому строю. Ложная исходная точка зрения,
590
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
предположение, что сознание нашего народа ориентировано исклю-
чительно этически, помешало осуществлению этой задачи и привело
интеллигентские надежды к крушению. На одной этике нельзя пост-
роить конкретных общественных форм. Такое стремление внут-
ренне противоречиво; оно ведет к уничтожению и дискредитирова-
нию этики и к окончательному притуплению правового сознания.
Всякая общественная организация нуждается в правовых нор-
мах, т. е. в правилах, регулирующих не внутреннее поведение
людей, что составляет задачу этики, а их поведение внешнее.
Определяя внешнее поведение, правовые нормы, однако, сами не
являются чем-то внешним, так как они живут прежде всего в нашем
сознании и являются такими же внутренними элементами нашего
духа, как и этические нормы. Только будучи выраженными в стать-
ях законов или примененными в жизни, они приобретают и внеш-
нее существование. Между тем, игнорируя все внутреннее или, как
теперь выражаются, интуитивное право, наша интеллигенция счи-
тала правом только те внешние, безжизненные нормы, которые так
легко укладываются в статьи и параграфы писанного закона или
какого-нибудь устава. Чрезвычайно характерно, что наряду со
стремлением построить сложные общественные формы исключи-
тельно на этических принципах наша интеллигенция в своих ор-
ганизациях обнаруживает поразительное пристрастие к формаль-
ным правилам и подробной регламентации; в этом случае она про-
являет особенную веру в статьи и параграфы организационных
уставов. Явление это, могущее показаться непонятным противоре-
чием, объясняется именно тем, что в правовой норме наша интел-
лигенция видит не правовое убеждение, а лишь правило, получив-
шее внешнее выражение.
Здесь мы имеем одно из типичнейших проявлений низкого уровня
правосознания: тенденция к подробной регламентации и регулирова-
нию всех общественных отношений статьями писанных законов при-
суща полицейскому государству, и она составляет отличительный при-
знак его в противоположность государству правовому. Можно сказать,
что правосознание нашей интеллигенции и находится на стадии раз-
вития, соответствующей формам полицейской государственности. Все
типичные черты последней отражаются на склонностях нашей интел-
лигенции к формализму и бюрократизму. Русскую бюрократию обык-
новенно противопоставляют русской интеллигенции, и это в извест-
Социальные науки и право. Отдел, четвертый. Культура
591
ном смысле правильно. Но при этом противопоставлении может воз-
никнуть целый ряд вопросов: так ли уж чужд мир интеллигенции миру
бюрократии; не есть ли наша бюрократия отпрыск нашей интеллиген-
ции; не питается ли она соками из нее; не лежит ли, наконец, на нашей
интеллигенции вина в том, что у нас образовалась такая могуществен-
ная бюрократия? Одно, впрочем, несомненно, — наша интеллигенция
всецело проникнута своим интеллигентским бюрократизмом. Этот
бюрократизм проявляется во всех организациях нашей интеллиген-
ции и особенно в ее политических партиях.
Наши партийные организации возникли еще в эпоху, предшест-
вовавшую государственной реформе 1905/1906 гг. К ним примыкали
люди, искренние в своих идеальных стремлениях, свободные от вся-
ких предрассудков и жертвовавшие очень многим. Казалось бы, эти
люди могли воплотить в своих свободных организациях хотя часть
тех идеалов, к которым они стремились. Но вместо этого мы видим
только рабское подражание уродливым порядкам, характеризующим
государственную жизнь России.
Возьмем хотя бы ту же социал-демократическую партию. На вто-
ром очередном съезде ее, как было уже упомянуто, был выработан
устав партии. Значение устава для частного союза соответствует зна-
i чению конституции для государства. Тот или другой устав как бы оп-
ределяет республиканский или монархический характер ее цент-
ральным учреждениям и устанавливает права отдельных членов по
отношению ко всей партии. Можно было бы думать, что устав пар-
тии, состоящей из убежденных республиканцев, обеспечивает ее чле-
нам хоть минимальные гарантии свободы личности и правового
строя. Но, по-видимому, свободное самоопределение личности и
республиканский строй для представителей нашей интеллигенции
есть мелочь, которая не заслуживает внимания тогда, когда требуется
не провозглашение этих принципов в программах, а осуществление
в повседневной жизни. В принятом на съезде уставе социал-демокра-
тической партии менее всего осуществлялись какие бы то ни было
свободные учреждения. Вот как охарактеризовал этот устав Мартов259,
лидер группы членов съезда, оставшихся в меньшинстве: «вместе
с большинством старой редакции (газеты “Искра”) я думал, что съезд
положит конец “осадному положению” внутри партии и введет в ней
нормальный порядок. В действительности осадное положение с ис-
ключительными законами против отдельных групп продолжено
592
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
и даже обострено»’. Но эта характеристика нисколько не смутила ру-
ководителя большинства Ленина260, настоявшего на принятии устава
с осадным положением. «Меня нисколько не пугают, — сказал он, —
страшные слова об “осадном положении”, об “исключительных зако-
нах” против отдельных лиц и групп и т. п. По отношению к неустой-
чивым и шатким элементам мы не только можем, мы обязаны созда-
вать “осадное положение”, и весь наш устав партии, весь наш
утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как
“осадное положение” для столь многочисленных источников поли-
тической расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны
особые, хотя бы и исключительные законы, и сделанный съездом шаг
правильно наметил политическое направление, создав прочный
базис для таких законов и таких мер». Но если партия, состоящая из
интеллигентных людей и убежденных республиканцев, не может об-
ходиться у нас без осадного положения и исключительных законов,
то становится понятным, почему Россия до сих пор еще управляется
при помощи чрезвычайной охраны и военного положения.
Для характеристики правовых понятий, господствующих среди
нашей радикальной интеллигенции, надо указать на то, что устав
с «осадным положением в партии» был принят большинством
всего двух голосов. Таким образом был нарушен основной право-
вой принцип, что уставы обществ, как и конституции, утвержда-
ются на особых основаниях квалифицированным большинством.
Руководитель большинства на съезде не пошел на компромисс
даже тогда, когда для всех стало ясно, что принятие устава с осад-
ным положением приведет к расколу в партии, и когда, следова-
тельно, создавшееся положение обязывало к компромиссу. В ре-
зультате действительно возник раскол между «большевиками» и
«меньшевиками». Но интереснее всего то, что принятый устав пар-
тии, который послужил причиной раскола, оказался совершенно
негодным на практике. Поэтому менее чем через два года —
в 1905 году — на так называемом третьем очередном съезде, со-
стоящем из одних «большевиков» («меньшевики» уклонились от
участия в нем, заявив протест против самого способа представи-
тельства на нем), устав 1903 г. был отменен, а вместо него был вы-
* Полный текст протоколов Второго очередного съезда Р. С.-Д. Р. П. Женева,
1903. С. 331.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
593
работай новый партийный устав, приемлемый и для меньшеви-
ков261. Однако это уже не привело к объединению партии. Разойдясь
первоначально по вопросам организационным, «меньшевики» и
«большевики» довели затем свою вражду до крайних пределов,
распространив ее на все вопросы тактики. Здесь уже начали дей-
ствовать социально-психологические законы, приводящие к тому,
что раз возникшие противоречия и рознь между людьми постоян-
но углубляются и расширяются в силу присущих им внутренних
свойств и сил. Правда, лица с сильно развитым сознанием долж-
ного в правовом отношении могут подавить эти социально-пси-
хологические эмоции и не дать им развиться. Но на это способны
только те люди, которые вполне отчетливо сознают, что всякая
организация и вообще всякая общественная жизнь основана на
компромиссе. Наша интеллигенция, конечно, на это неспособна,
так как она еще не настолько выработала свое правовое сознание,
чтобы открыто признавать необходимость компромиссов.
Вера во всемогущество уставов и в силу принудительных правил
нисколько не является чертой, свойственной лишь одним русским
социал-демократам. В ней сказались язвы всей нашей интеллиген-
ции. Во всех наших партиях отсутствует истинно живое и деятельное
правосознание. Мы могли бы привести аналогичные примеры из
жизни другой нашей социалистической партии, социалистов-рево-
люционеров, или наших либеральных организаций, например
«Союза Освобождения»262, но, к сожалению, должны отказаться от
этого громоздкого аппарата фактов. Обратим внимание лишь на
одну в высшей степени характерную черту наших партийных орга-
низаций. Нигде не говорят так много о партийной дисциплине, как у
нас; во всех партиях, на всех съездах ведутся нескончаемые рассужде-
ния о требованиях, предписываемых дисциплиной. Конечно, многие
склонны объяснять это тем, что открытые организации для нас дело
новое, и в таком объяснении есть доля истины. Но это не вся и не
главная истина. Наиболее существенная причина этого явления за-
ключается в том, что нашей интеллигенции чужды те правовые убеж-
дения, которые дисциплинировали бы ее внутренне. Мы нуждаемся
в дисциплине внешней именно потому, что у нас нет внутренней
дисциплины. Тут опять мы воспринимаем право не как правовое
убеждение, а как принудительное правило. И это еще раз свидетельст-
вует о низком уровне нашего правосознания.
594
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
VI
Характеризуя правосознание русской интеллигенции, мы рас-
смотрели ее отношение к двум основным видам права — к правам
личности и к объективному правопорядку. В частности, мы попыта-
лись определить, как это правосознание отражается на решении во-
просов организационных, т. е. основных вопросов конституционно-
го права в широком смысле. На примере наших интеллигентских ор-
ганизаций мы старались выяснить, насколько наша интеллигенция
способна участвовать в правовой реорганизации государства, т. е.
в претворении государственной власти из власти силы во власть
права. Но наша характеристика была бы неполна, если бы мы не ос-
тановились на отношении русской интеллигенции к суду. Суд есть то
учреждение, в котором прежде всего констатируется и устанавли-
вается право. У всех народов раньше, чем развилось определение
правовых норм путем законодательства, эти нормы отыскивались, а
иногда и творились путем судебных решений. Стороны, вынося спор-
ные вопросы на решение суда, отстаивали свои личные интересы; но
каждая доказывала «свое право», ссылаясь на то, что на ее стороне
объективная правовая норма. Судья в своем решении давал автори-
тетное определение того, в чем заключается действующая правовая
норма, причем опирался на общественное правосознание. Высоко
держать знамя права и вводить в жизнь новое право судья мог только
тогда, когда ему помогало живое и активное правосознание народа.
Впоследствии эта созидающая право деятельность суда и судьи была
отчасти заслонена правотворческой законодательной деятельностью
государства. Введение конституционных форм государственного ус-
тройства привело к тому, что в лице народного представительства
был создан законодательный орган государства, призванный непо-
средственно выражать народное правосознание. Но даже законода-
тельная деятельность народного представительства не может устра-
нить значения суда для осуществления господства права в государ-
стве. В современном конституционном государстве суд есть прежде
всего хранитель действующего права; он обеспечивает его устойчи-
вость и постоянство; но затем, применяя право, он продолжает быть
отчасти и созидателем нового права. Именно в последние десятиле-
тия юристы-теоретики обратили внимание на то, что эта роль суда
сохранилась за ним, несмотря на существующую систему законода-
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
595
тельства, дающую перевес писанному праву. Этот новый, с точки зре-
ния идеи конституционного государства, взгляд на суд начинает про-
никать и в новейшие законодательные кодексы. Швейцарский граж-
данский кодекс, единогласно утвержденный обеими палатами
народных представителей 10 декабря 1907 г.263, выражает его в совре-
менных терминах; первая статья кодекса предписывает, чтобы в тех
случаях, когда правовая норма отсутствует, судья решал на основа-
нии правила, которое он установил бы, «если бы был законодателем»;
он должен при этом следовать традиции и установившемуся учению.
Итак, у наиболее демократического и передового европейского на-
рода судья признается таким же выразителем народного правосозна-
ния, как и народный представитель, призванный законодательство-
вать; иногда отдельный судья имеет даже большее значение, так как в
некоторых случаях он решает’ вопрос единолично, хотя и не окон-
чательно, ибо благодаря инстанционной системе дело может быть
перенесено в высшую инстанцию. Все это показывает, что народ
с развитым правосознанием должен интересоваться и дорожить
своим судом как хранителем и органом правопорядка.
Каково же, однако, отношение нашей интеллигенции к суду?
Отметим, что организация наших судов, созданная Судебными
Уставами Императора Александра II 20 ноября 18б4 г.264, по прин-
ципам, положенным в ее основание, вполне соответствует требова-
ниям, которые предъявляются к суду в правовом государстве. Суд с
такой организацией вполне пригоден для насаждения истинного
правопорядка. Деятели судебной реформы были воодушевлены
стремлением путем новых судов подготовить Россию к правовому
строю. Первые реорганизованные суды по своему личному составу
вызывали самые радужные надежды. Сперва и наше общество от-
неслось с живым интересом и любовью к нашим новым судам.
Но теперь, спустя более пятидесяти лет, мы должны с грустью при-
знать, что все это была иллюзия и у нас нет хорошего суда. Правда,
указывают на то, что с первых же лет вступления в жизнь Судебных
Уставов и до настоящего времени они подвергались неоднократно
так называемой «порче». Это совершенно верно; «порча» произво-
дилась главным образом в двух направлениях: во-первых, целый
ряд дел, преимущественно политических, был изъят из ведения
общих уставов и подчинен особым формам следствия и суда; во-
вторых, независимость судей все более сокращалась, и суды стави-
596
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
лись во все более зависимое положение. Правительство преследо-
вало при этом исключительно политические цели. И замечательно,
что оно умело загипнотизировать внимание нашего общества в
этом направлении, и последнее интересовалось только политиче-
ской ролью суда. Даже на суд присяжных у нас существовало толь-
ко две точки зрения: или политическая, или общегуманитарная; в
лучшем случае в суде присяжных у нас видели суд совести в смысле
пассивного человеколюбия, а не деятельного правосознания.
Конечно, может быть, по отношению к уголовному суду полити-
ческая точка зрения при наших общественных условиях была не-
избежна. Здесь борьба за право необходимо превращалась в борь-
бу за тот или иной политический идеал.
Но поразительно равнодушие нашего общества к гражданскому
суду. Широкие слои общества совсем не интересуются его органи-
зацией и деятельностью. Наша общая пресса никогда не занимает-
ся его значением для развития нашего права, она не сообщает све-
дений о наиболее важных, с правовой точки зрения, решениях его,
и если упоминает о нем, то только из-за сенсационных процессов.
Между тем, если бы наша интеллигенция контролировала и регу-
лировала наш гражданский суд, который поставлен в сравнительно
независимое положение, то он мог бы оказать громадное влияние
на упрочение и развитие нашего правопорядка. Когда говорят о
неустойчивости у нас гражданского правопорядка, то обыкновен-
но указывают на дефектность нашего материального права.
Действительно, наши законы гражданские архаичны, кодекса тор-
гового права у нас совсем нет, и некоторые другие области граж-
данского оборота почти не регулированы точными нормами пи-
санного права. Но тем большее значение должен был бы иметь у
нас гражданский суд. У народов с развитым правосознанием, как,
например, у римлян и англичан, при тех же условиях развивалась
тройная система неписаного права, а у нас гражданский правопо-
рядок остается все в том же неустойчивом положении. Конечно, и
у нас есть право, созданное судебными решениями; без этого мы
не могли бы существовать, и это вытекает уже из факта известного
постоянства в деятельности судов. Но ни в одной стране практика
верховного кассационного суда не является такой неустойчивой и
противоречивой, как у нас; ни один кассационный суд не отменяет
так часто своих собственных решений, как наш Сенат. В последнее
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
597
время и на решения Гражданского Кассационного Департамента
Сената сильно влияли мотивы, совершенно чуждые праву; вспом-
ним хотя бы резкую перемену фронта с 1907 г. по отношению к
683 ст. нашего Свода Законов гражданских, регулирующей вопрос
о вознаграждении лиц, потерпевших при эксплуатации железных
дорог’ Но несомненно, что в непостоянстве нашего верховного
кассационного суда виновато в значительной мере и наше обще-
ство, равнодушное к прочности и разумности господствующего
среди него гражданского правопорядка. Невнимание нашего обще-
ства к гражданскому правопорядку тем поразительнее, что им за-
трагиваются самые насущные и жизненные интересы его. Это во-
просы повседневные и будничные; от решения их зависит упоря-
дочение нашей общественной, семейной и материальной жизни.
Каково правосознание нашего общества, таков и наш суд. Только
из первых составов наших реформированных судов можно назвать
единичные имена лиц, оказавших благотворное влияние на наше об-
щественное правосознание; в последние же два десятилетия из наших
судов не выдвинулся ни один судья, который приобрел бы всеобщую
известность и симпатии в русском обществе; о коллегиях судей, ко-
нечно, нечего и говорить. «Судья» не есть у нас почетное звание, сви-
детельствующее о беспристрастии, бескорыстии, высоком служении
только интересам права, как это бывает у других народов. У нас не га-
рантировано существование нелицеприятного уголовного суда; даже
более, наш уголовный суд иногда превращался в какое-то орудие
мести. Тут, конечно, политические причины играют наиболее реша-
ющую роль. Но и наш гражданский суд стоит далеко не на высоте
своих задач. Иногда приходится слышать рассказы, свидетельствую-
щие о поразительном невежестве и небрежности некоторых судей;
но и большинство судей, работающих в наших гражданских судеб-
ных отделениях, относится к своему делу, требующему неустанной
работы мысли, без достаточного интереса, без вдумчивости, без со-
знания важности и ответственности своего положения. Люди, хоро-
* 28 июня 1912 г. издан закон «о вознаграждении пострадавших вследствие
несчастных случаев служащих, мастеровых и рабочих на железных дорогах, от-
крытых для общего пользования, а равно членов семейств сих лиц». Он внес,
однако, только некоторую определенность и устойчивость при решении лишь
части этих дел. •
598
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
шо знающие наш суд, уверяют, что сколько-нибудь сложные и запу-
танные юридические дела решаются не на основании права, а в силу
той или иной случайности. В лучшем случае талантливый и работя-
щий поверенный выдвигает при разборе дела те или другие детали,
свидетельствующие в пользу его доверителей. Однако часто решаю-
щим элементом является даже не видимость права или кажущееся
право, а совсем посторонние соображения. В широких слоях русско-
го общества отсутствует и истинное понимание значения суда, и ува-
жение к нему; это особенно сказывается на двух элементах из обще-
ства, участвующих в каждом суде, — свидетелях и экспертах. Чрез-
вычайно часто в наших судах приходится убеждаться, что свидетели
и эксперты совсем не сознают своей настоящей задачи — способст-
вовать выяснению истины. Насколько легкомысленно некоторые
круги нашего общества относятся к этой задаче, показывают такие
невероятные, но довольно ходячие термины как «достоверный» или
«честный лжесвидетель». «Скорого суда» для гражданских дел у нас
уже давно нет; наши суды завалены такой массой дел, что дела, про-
ходящие через все инстанции, тянутся у нас около пяти лет. Нам
могут возразить, что непомерная обремененность суда является глав-
ной причиной небрежного и трафаретного отношения судей к свое-
му делу. Но ведь при подготовленности и осведомленности судей,
при интересе к суду как со стороны его представителей, так и со сто-
роны общества работа спорилась бы, дела решались бы и легче, и
лучше, и скорей. Наконец, при этих условиях интересы правопорядка
приобрели бы настолько решающее значение, что и качественный
состав наших судов не мог бы оставаться в теперешнем неудовлетво-
рительном положении.
Судебная реформа 1864 года создала у нас и свободных служителей
права — сословие присяжных поверенных. Но и здесь приходится
с грустью признать, что, несмотря на свое пятидесятилетнее существо-
вание, сословие присяжных поверенных сравнительно мало дало для
развития нашего правосознания. У нас были и есть видные уголов-
ные и политические защитники; правда, среди них встречались го-
рячие проповедники гуманного отношения к преступнику, но боль-
шинство — это лишь борцы за известный политический идеал, если
угодно, за «новое право», а не «за право» в точном смысле слова.
Чересчур увлеченные борьбой за новое право, они часто забывали об
интересах права формального или права вообще. В конце концов, они
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
599
иногда оказывали плохую услугу и самому «новому праву», так как ру-
ководились больше соображениями политики, чем права. Но еще
меньше пользы принесло наше сословие присяжных поверенных для
развития гражданского правопорядка. Здесь борьба за право чересчур
легко вытесняется другими стремлениями, и наши видные адвокаты
сплошь и рядом превращаются в простых дельцов. Это — несомненное
доказательство того, что атмосфера нашего суда и наше общественное
правосознание не только не оказывают поддержки в борьбе за право,
но часто даже влияют в противоположном направлении.
Суд не может занимать того высокого положения, которое ему
предназначено, если в обществе нет вполне ясного сознания его на-
стоящих задач. Нельзя винить одни лишь политические условия
в том, что у нас плохие суды; виноваты в этом и мы сами. При совер-
шенно аналогичных политических условиях у других народов суды
все-таки отстаивали право. Поговорка «Есть судья в Берлине» отно-
сится к концу XVIII и к первой половине XIX столетия, когда Пруссия
была еще абсолютно-монархическим государством.
Все сказанное о низком уровне правосознания нашей интелли-
генции сказано отнюдь не для того, чтобы судить и осуждать. Такое
отношение к этому явлению было бы не только бесполезно и празд-
но, но и нравственно недопустимо. К тому же сама история уже не
раз произносила свой суровый приговор над нашей интеллигенци-
ей, приводя к крушению ее наилучшие стремления и обрекая их на
полную неудачу. Однако нельзя и замалчивать этот коренной недо-
статок в нашей духовной культуре. Напротив, роковая роль его долж-
на быть вполне осознана. Путем ряда горьких испытаний русская ин-
теллигенция должна придти к признанию, что наряду с абсолютными
ценностями имеют значение также и ценности относительные; наря-
ду со стремлением к личному самоусовершенствованию и нравствен-
ному миропорядку необходимо также осуществление самого обы-
денного, но прочного и устойчивого правопорядка. Наша интелли-
генция должна сознать, что устойчивость и прочность правопорядка
есть лучшее средство для того, чтобы этот порядок сделался справед-
ливым и гарантирующим свободу. В процессе этой внутренней рабо-
ты должно, наконец, пробудиться и истинное правосознание русской
интеллигенции. Оно должно стать созидателем и творцом нашей
новой личной, общественной и государственной жизни.
600
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
XIV. Путь к господству права* (Задачи наших юристов)
В наше время право должно было бы занять особенно высокое и
почетное положение в русской общественной и духовной жизни.
Можно было надеяться, что недавно созданные у нас новые органы
законодательной власти благодаря своим полномочиям и составу
возвысят и незыблемо утвердят авторитет закона как в глазах
представителей правительства, так и в сознании русских граждан.
Вместе с призывом к жизни Государственной Думы и обновлением
Государственного Совета у нас установлен законодательный прин-
цип, по которому «никакой новый закон не может последовать без
одобрения Государственного Совета и Государственной Думы»
(Основные Законы. Ст. 86), а это впервые проводит, наконец, в нашем
правопорядке точную и более или менее прочную грань между зако-
ном, с одной стороны, и правительственными указами и администра-
тивными распоряжениями, с другой265. В то же время в наше законо-
дательство введен и принцип верховенства закона, так как указы
теперь издаются «в соответствии с законами» (Там же. Ст. И).
Как бы кто ни относился к отдельным сторонам нашего нового
порядка издания законов, всякий должен согласиться, что в сравне-
нии с прежним порядком он должен был бы увеличить авторитет за-
кона. Можно до известной степени признать возвышенность того
идеала единоличного законодателя, который был создан прошлым и
который рисовал себе монарха, всемогущего и неограниченного,
стоящего выше всех частных и личных интересов, но в то же время
хорошо осведомленного и знающего все истинные нужды своего на-
рода, а потому законодательствующего вполне свободно и только
в интересах общего блага. У нас эту точку зрения можно было ис-
кренно и убежденно отстаивать еще в сороковых годах прошлого
столетия; часть лучших людей этой эпохи — славянофилы-идеалисты
более точно формулировали и энергично отстаивали этот идеал. Но
теперь никто более не может сомневаться в том, что этот идеал не-
осуществим, ибо при современной сложности жизни одно лицо не
может быть осведомлено о всех нуждах народа. Последние искрен-
ние защитники идеала прошлого должны были в конце концов с го-
речью признавать, что при старом порядке законы подготовлялись
* См.: Юридический вестник. 1913. Кн. I.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
601
в тайных закоулках канцелярий и, в лучшем случае, разрабатывались
сановниками, опытными в делах управления, но незнакомыми
с народной жизнью.
Правда, и новый порядок издания у нас законов никто не считает
идеальным, хотя различные лица и общественные группы недоволь-
ны им в силу прямо противоположных друг другу причин. Но все-
таки этот новый порядок лучше старого. Если наше народное пред-
ставительство не удовлетворяет идеалу тех, которые требуют, чтобы
всякое народное представительство по своему составу точно отража-
ло относительную силу существующих в самом народе течений и на-
правлений, то оно все-таки дает возможность представителям раз-
личных направлений высказываться перед страной и оказывать мо-
ральное воздействие в пользу защищаемых ими взглядов. К тому же
решающее значение для нашего правопорядка имеет само создание
у нас народного представительства, наделенного законодательными
полномочиями; оно означает принципиальное признание у нас пра-
вового начала, по которому наше действующее право должно посто-
янно согласоваться с народным правосознанием.
Итак, основные элементы нашего нового порядка издания за-
конов должны были бы, казалось, приводить к росту в русской
жизни, т. е. прежде всего в сознании русского правительства и об-
щества, значения и силы закона, а вместе с тем и права как нормы.
Но ни для кого теперь не составляет тайны несомненное падение
у нас авторитета закона и права за последнее десятилетие. Как бы
ни поражало это явление своею неожиданностью, перед нами бес-
спорный факт. В моральном отношении право и закон теперь еще
в меньшей мере, чем прежде, рисуются в представлении наших
правящих кругов и значительной части нашего общества в виде
нормы, стоящей над всеми личными, частными и групповыми ин-
тересами. Напротив, они рассматриваются в последнее время у нас
исключительно как предписания, направленные в интересах той
или иной группы населения. Конечно, нельзя отрицать существо-
вания и таких законов, которыми иногда даже преднамеренно
оказывается покровительство интересам экономически более
сильной части населения в ущерб экономически более слабой его
части. Далее, вследствие чрезвычайной сложности и запутанности
современных социальных отношений, с одной стороны, и теоре-
тической неразработанности научных принципов законодатель-
602
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ной политики и законодательной техники, с другой, новые законы
часто оказываются очень неудачно формулированными, а потому
при применении их толкуют во многих случаях в угоду более
сильным и в ущерб более слабым. Но делать из этого вывод, что
законы не могут быть издаваемы иначе, как в угоду интересам гос-
подствующей части населения, или что они даже обязательно
должны покровительствовать тем или иным групповым интере-
сам, это значит извращать понятия. В идее всякий закон должен
господствовать над всеми частными, личными и групповыми
интересами, и если это не всегда осуществляется в действитель-
ности, а иногда и трудно достижимо, то все-таки свой моральный
авторитет закон черпает в этом присущем ему свойстве.
Однако не только моральная, а и фактическая авторитетность за-
конов понизилась в русской жизни. Это сказывается в том, что никог-
да еще законы не исполнялись у нас так плохо и, в частности, никогда
не было так много совсем неисполняющихся законов, как в послед-
нее время. Особенно легко убедиться в этом, если взять законы и
«временные правила», изданные в 1905-1906 гг.266, и посмотреть, что
из них исполняется и что не исполняется, хотя и не было отменено
последующими законами.
Таким образом, если мы присмотримся к нашей правовой дей-
ствительности, то должны будем признать, что падение авторитета
права как нормы, чаще всего выражаемой в законах, есть несомнен-
ный факт современной русской жизни. Но и право, как неотъемле-
мая принадлежность всякого человека, страшно понизилось у нас
в России в своем значении и авторитете. Притом здесь противоре-
чие между теми правами, которые предоставлены русским людям в
законе, и теми правами, которыми они располагают в действитель-
ности, как-то особенно бросается в глаза. В самом деле, в наши
Основные Законы 23 апреля 1906 г.20' введена совершенно новая
глава «О правах и обязанностях российских подданных». В ней
впервые у нас в десяти статьях, от 72 до 81, выражены те принципы
правового порядка, которые признаются теперь во всех культурных
странах. Так, в первых трех из этих статей устанавливается непри-
косновенность личности русского подданного, в следующих двух —
неприкосновенность его жилища и свобода его передвижения,
далее устанавливается неприкосновенность собственности, свобо-
да собраний, обществ, слова и печати и, наконец, в последней,
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
603
82 статье — свобода веры. Если судить о правовом положении рус-
ских подданных по содержанию этих статей, то надо было бы при-
знать, что в России правовая личность каждого человека действи-
тельно уважается и ценится. Но кто из нас не знает, что эти, даро-
ванные Манифестом 17 октября268 русским подданным права до сих
пор не превратились в жизненную действительность, а законы, ко-
торые обещаны для более точного их определения и ограждения,
пока еще не изданы. Приходится даже констатировать, что личные
права русских под данных в последние десять лет стали неизмеримо
менее уважаться, чем раньше.
Прежде всего, личность русского человека теперь менее обеспе-
чена в самом быту, так как статистика показывает, что за указанный
период времени преступления против личности значительно воз-
росли. Но и в правовом отношении, в частности перед судом, русский
человек поставлен теперь в гораздо худшие условия, чем прежде.
Масса фактов свидетельствует о том, что суд у нас теперь менее бес-
пристрастен, чем он был раньше. Постоянно у нас слышатся жалобы
на то, что наш суд не остается на высоте своего беспартийного поло-
жения и что он замешан в борьбу политических партий. Правда, еще
лет десять тому назад такие жалобы были бы невозможны по той
простой причине, что у нас не было открытых партий. Однако имен-
но то обстоятельство, что столь необходимое для гражданского раз-
вития русского народа деление на политические партии распростра-
няется и на такую несвойственную для него сферу как область суда,
может привести к крушению последнего оплота личных прав рус-
ских подданных. Но необеспеченность личных прав в России перед
судом особенно ярко проявляется в небывалом расширении у нас де-
ятельности чрезвычайных судов. Ведь с 1906 г. вплоть до последнего
времени, даже и независимо от нынешней мировой войны, значи-
тельная часть более серьезных уголовных дел передавалась у нас в
военные суды и решалась на основании военных законов. Этим путем
у нас фактически восстановлена отмененная еще императрицей
Елизаветой Петровной269 смертная казнь для общих преступлений,
притом в таких широких пределах, в каких она не применяется те-
перь ни в одной из культурных стран.
Но если правовая личность русского под данного плохо обеспече-
на в области общественно-государственной и гражданской деятель-
ности, а также перед уголовным судом, то не лучше ее положение
604
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
и в частноправовой сфере. Здесь, конечно, заслуживает особого вни-
мания обеспечение частных прав наиболее многочисленного слоя
русского населения — крестьянства. Частные права крестьян возбуж-
дали в последнее время исключительный интерес и заботу наших
правящих и общественных кругов, выразившиеся в обширном зако-
нодательстве, касающемся крестьянского землевладения и земле-
пользования. Мы оставляем здесь совершенно в стороне очень спор-
ный вопрос, насколько правильны экономические и социальные
цели нашего нового аграрного законодательства и насколько целесо-
образно они осуществляются. Но в противоположность социально-
экономическим целям нашего нового аграрного законодательства
его правовые цели в принципе должны встречать всеобщее сочув-
ствие и одобрение. В качестве правовой цели этого законодатель-
ства всегда выдвигалась задача приравнять права крестьян к пра-
вам лиц других сословий, а вместе с тем повысить личное самосо-
знание, самодеятельность и чувство ответственности перед
самим собой и действующим правом у крестьянина. Правда, кое-
кто сомневается в рациональности главного средства, которое было
избрано для осуществления этой цели, заключающегося в превраще-
нии крестьянина в частного собственника. Однако если принять во
внимание, с одной стороны, общую инертность и некультурность
широких масс нашего крестьянского населения, а с другой — прове-
ренное уже на опыте психологически-правовое действие частной
собственности, — недаром французская декларация прав человека и
гражданина 1789 г. провозглашала частную собственность неотъем-
лемым правом человека, — то можно признать, что это средство, бу-
дучи разумно использовано, могло бы быстрее привести к намечен-
ной цели. Но, к сожалению, и здесь приходится отметить несоответ-
ствие действительного правопорядка тому, который установлен в
законе. В самом деле, наше новейшее аграрное законодательство
пока нисколько не повысило положения правовой личности крестья-
нина; напротив, оно сделало ее предметом нового насильственного
воздействия административной власти. Прежде всего, тот основной
прием, которым это законодательство стремится насадить частную
собственность среди крестьян, заключающийся в том, что члены об-
щины, изъявляющие желание перейти к частному владению, приоб-
ретают известные экономические преимущества за счет всей осталь-
ной общины, навряд ли способен утвердить уважение не только
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
605
к частной собственности, а и к собственности вообще270. Далее, пере-
шедшие к частной собственности крестьяне в административно-пра-
вовом отношении нисколько не становятся в более независимое по-
ложение от той же общины, как административно-финансовой еди-
ницы, и других органов власти. Наконец, и частноправовой сфере
ввиду отсутствия детальных и точных норм, которые регулировали
бы все вновь возникшие правовые отношения, правовое положение
новых частных собственников очень неопределенно и неясно, т. е.
лишено наиболее ценных преимуществ всякого истинного права.
Во всяком случае, общее впечатление от нового аграрного законода-
тельства таково, что в нем личность крестьянина служит пока объ-
ектом для экспериментов, но ее действительные права нисколько
не обеспечиваются и не гарантируются вновь насаждаемым
правопорядком.
Итак, все рассмотренные нами факты — в детали мы, конечно, не
можем вдаваться — показывают, что авторитет права во всех его фор-
мах и видах понизился в последнее время в России. Это крайне пе-
чальное явление должно вызывать тревогу во всех, кому дороги инте-
ресы России, так как не только внутреннее преуспеяние народа, но и
его внешнее могущество зависят от прочности, устойчивости и силы
господствующего у него правопорядка. Против этого явления необ-
ходимо бороться всеми средствами и особенно стремиться устра-
нить причины, вызвавшие его. В чем же, однако, заключаются эти
причины? На это в нашем обществе дается вполне определенный
ответ: они заключаются в господстве той или другой политической
партии, и соответственно этому, в том или ином политическом на-
правлении, которое усвоено нашим правительством. При этом, ко-
нечно, в зависимости от того, к какой партии принадлежит тот или
другой представитель нашего общества, он стремится свалить вину
за упадок правопорядка в нашей жизни на своих противников.
Сторонники наиболее влиятельных в данное время политических
партий и господствующего ныне направления правительства счита-
ют, что виноваты те политические течения, которые получили пре-
обладание в нашем обществе и правительстве в период от 1904 по
1907 гг., и что сменившее их правительственное течение до сих пор
не может справиться с происшедшим тогда сдвигом всех наших пра-
вовых устоев. Напротив, противники ныне господствующего на-
правления правительства настаивают на том, что именно оно при-
боб
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
вело к понижению авторитета права у нас и что только более про-
грессивное правительство сможет обеспечить у нас вполне прочный
правопорядок. Это, столь характерное для нашего общества, разно-
речие показывает, что в нашем обществе нет понимания истинной
природы права.
У нас право всегда ставилось в гораздо большую зависимость от
других факторов общественной жизни, чем это соответствует истин-
ному положению и действительной роли его. Широкими кругами на-
шего общества право до сих пор не признавалось и не признается са-
мостоятельной силой, регулирующей, направляющей, созидающей
различные формы личной и общественной жизни, каковой оно явля-
ется по своему подлинному существу. Напротив, праву уделяют у нас
значение лишь подчиненного орудия или средства для чуждых ему
целей. В этом отношении господствующий у нас в последнее время
взгляд на право как на простой результат столкновения и борьбы по-
литических сил вполне аналогичен столь популярному у нас пятнад-
цать-двадцать лет тому назад воззрению на право как на отражение
лишь экономических отношений, существующих в том или ином об-
ществе. И в Западной Европе когда-то в той же мере умалялось значе-
ние права и ему приписывались лишь акцессорное271 положение и
служебная роль. Это было в то время, когда религия безраздельно
господствовала над сознанием людей в Западной Европе, а потому
организация верующих — католическая церковь подчиняла своим
интересам право. Не подлежит сомнению, что вся совокупность об-
стоятельств, характеризующих те исторические эпохи, когда праву
уделяется лишь подчиненное значение, свидетельствует о том, что
это явление ненормально, и что оно обыкновенно вызывается чрез-
мерным и односторонним развитием какого-либо одного проявле-
ния духовной и общественной жизни.
Что касается переживаемого Россией в данный момент правового
состояния, то если, с одной стороны, в обществе у нас теперь по
большей части не встречается правильного понимания истинной
сущности права и если в современных условиях нашей обществен-
ной жизни есть глубокие причины, мешающие выработке этого по-
нимания, то, с другой стороны, у нас имеется и много условий, свиде-
тельствующих о том, что право уже в ближайшем будущем может за-
нять в жизни русского народа подобающее ему место. Прежде всего,
наша государственная реформа, как указано выше, создала те
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
607
формальные предпосылки, которые необходимы для того, чтобы
авторитет права был незыблемо утвержден в нашей государ-
ственной, общественной и частной жизни. Отмеченное выше не-
сомненное падение у нас авторитета права именно после этой ре-
формы, хотя и требует самого серьезного внимания к себе, не должно
нас чрезмерно смущать. Аналогичные явления происходили почти
во всех странах при переходе от одного государственного строя к
другому. Однако с этим явлением надо тем энергичнее бороться, что
оно идет вразрез с вновь установленным у нас правовым строем. Для
поддержания авторитета права у нас в первую очередь необходимо
добиться того, чтобы все наши законы, особенно изданные в связи с
нашей государственной реформой, точно и правильно исполнялись,
не подвергаясь извращенному толкованию. Пути и средства для этого
указаны в самих конституционных учреждениях, которые созданы
нашей недавней государственной реформой, в их правах и функци-
ях; при разумном использовании их наши государственные законы в
конце концов будут надлежаще осуществляться и получат должное
развитие, а это необходимо приведет и к общему повышению авто-
ритета нашего права. Конечно, это очень медленный путь, но всякий
путь права медленен, зато он и наиболее прочен. Кто не принимает
этого во внимание, тот подвергает себя излишним разочарованиям,
вызванным или недостаточным знакомством с природой права, или
нежеланием брать право таковым, каково оно есть, хотя бы некото-
рые его свойства и противоречили субъективным стремлениям
и темпераментам отдельных лиц.
Но более всего призвано способствовать повышению у нас авто-
ритета права наше сословие юристов. Сословие это, состоящее из
представителей различных профессий — судейской, адвокатской,
учено-преподавательской и др. — и насчитывающее в числе своих
членов ряд наиболее выдающихся научных, общественных и госу-
дарственных деятелей прошлого и настоящего, оказало уже услуги
правовому развитию России и в данное время в значительной мере
руководит правовой жизнью нашей страны. Согласно лучшим тради-
циям, господствующим в нашем сословии юристов, оно не только
никогда не выделяло себя из остального общества и не противопо-
ставляло себя ему, но и всегда считало себя неразрывной частью его.
Эта традиция должна строго соблюдаться по отношению ко всем об-
щегосударственным и общегражданским вопросам. Но в вопросах
608
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
специально правовых наше сословие юристов, хотя оно и составляет
лишь незначительную часть нашего общества и народа, должно
в большей мере сознавать свою руководящую роль и меньше подчи-
няться тем или иным течениям, господствующим в обществе. К фак-
тическому руководству нашей правовой жизнью, которое в значи-
тельной мере осуществляют наши юристы при исполнении тех или
иных своих профессиональных обязанностей, должно присоеди-
ниться и более авторитетное положение нашего сословия юристов
во всех вопросах, касающихся нашего правопорядка. В настоящий
переходный момент нашего правового развития то знание права и то
понимание его значения, которым обладают наши юристы, могут
способствовать обновлению всей нашей правовой жизни, если наши
юристы окажут соответственное влияние на более правильное отно-
шение нашего общества к праву. Стремясь к этому, наши юристы
прежде всего должны настаивать на признании за правом самостоя-
тельного значения, так как право должно быть правом, а не каким-то
придатком к экономической, политической и другим сторонам об-
щественно-государственной жизни.
Для нас, юристов, не может подлежать сомнению, что если пра-
вопорядок и его авторитет будут поставлены у нас в зависимость
от господства и смены тех или других политических партий, то
у нас никогда не будет прочного правопорядка. Согласно со свои-
ми убеждениями, мы должны настаивать на том, что право должно
действовать и иметь силу совершенно независимо от того, какие
политические направления господствуют в стране и правитель-
стве. Право, по самому своему существу, стоит над партиями,
и потому создавать для него подчиненное положение по отноше-
нию к тем или другим партиям — это значит извращать его приро-
ду. Ведь право может обладать только тогда авторитетом, когда
этот авторитет будет заключаться в нем самом, а не в каких-либо
посторонних влияниях.
Произведенная нашим недавним государственным преобразова-
нием перемена в нашей общественной жизни предъявляет, конечно,
известные требования к каждому русскому гражданину. Так, напри-
мер, правы до известной степени те, которые утверждают, что теперь
у нас стало гражданским долгом всякого взрослого человека так или
иначе примыкать к какой-либо политической партии. Этот новый
долг вызывается хотя бы тем обстоятельством, что русским гражда-
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
609
нам приходится теперь осуществлять дарованное законодательством
1905-1906 гг. право избирать народных представителей, а этому
праву, как и всякому праву, соответствует и известная обязанность.
Но наряду с этим у нас, с одной стороны, вместе с появлением откры-
тых политических партий политическая деятельность могла, нако-
нец, выделиться в особую свободную профессию, которой занима-
ются определенные лица, а с другой, — есть роды деятельности, кото-
рые у нас, как и в большинстве конституционных стран, поставлены
безусловно вне деления на политические партии. Достаточно указать
на то, что члены нашей действующей армии не пользуются избира-
тельными правами, а следовательно, и не могут примыкать к каким-
либо политическим партиям. Вообще все в нашей современной об-
щественной и государственной жизни требует от каждого сознатель-
ного человека гораздо более тщательной дифференциации между
различными проявлениями гражданской и профессиональной дея-
тельности, чем это было раньше.
В частности, нам, сословию юристов, конечно, предоставлено
право участвовать в общегражданской и политической жизни на-
шего отечества. Но в своей профессиональной деятельности мы в
качестве юристов должны строго соблюдать и отстаивать нейтра-
литет права по отношению ко всем политическим партиям. В чем
бы ни выражалась наша специальная юридическая деятельность,
в судейских, административных, адвокатских или научно-препода-
вательских функциях, мы всегда должны настаивать на том, что
право как таковое во всяком случае должно осуществляться. Наш
долг — способствовать всеми силами повышению авторитета
права, а это повышение возможно только при неуклонном осу-
ществлении правовых норм. Даже в тех случаях, когда мы убежде-
ны в необходимости изменения какой-либо правовой нормы или
совершенно нового регулирования законодательным путем извест-
ных частных или общественных отношений, мы все-таки должны
делать все для осуществления действующих пока норм права. Ведь
не подлежит сомнению, что формальное совершенство правового
порядка, заключающееся в том, что правовые нормы неуклонно
осуществляются, необходимо приводит и к материальному усо-
вершенствованию этого правопорядка, т. е. к большему приспо-
соблению содержания правовых норм к реальным потребностям
народа и к его правосознанию.
610
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Правда, под влиянием модного в последнее время течения в Германии
у нас все чаще высказываются мнения, что надо расширить сферу судей-
ского усмотрения и стремиться к тому, чтобы нормы действующего
права путем рационального толкования непосредственно приспособля-
лись к назревающим народным потребностям и согласовались с народ-
ным правосознанием. Но если в Германии, а еще раньше во Франции это
течение вызвано, несомненно, действительными нуждами самого пра-
вопорядка, на которых мы здесь, конечно, не можем останавливаться, то
у нас оно, по-видимому, является искусственным и наносным явлением.
Высказывающиеся в пользу свободы толкования законов обыкновенно
упускают из виду то обстоятельство, что различным эпохам правового
развития каждого народа соответствуют и различные формы и пределы
свободы толкования действующих правовых норм и что эти пределы и
формы свободного толкования находятся также в зависимости от того,
к какой области права относятся применяемые нормы.
Если с этой точки зрения поставить вопрос о допустимых в России
в данный момент формах и видах толкования, то, вероятно, придется
ответить, что толкование должно быть у нас наименее свободным и
наиболее близким к истинному смыслу законов. Правотворческим
толкование у нас может быть только в тех определенных случаях,
когда несомненные пробелы в гражданском праве неизбежно требу-
ют пополнения. Вообще же при решении этого вопроса для совре-
менного русского правопорядка надо иметь в виду, что положение
России теперь наиболее похоже на то положение, к каком находи-
лись Франция и Германия, когда в них проповедовалось строгое раз-
деление властей и когда судья в них должен был быть лишь точным
исполнителем закона, лишенным каких бы то ни было правотворче-
ских функций. Высшее благо для России в настоящее время — опре-
деленность, прочность и устойчивость права. Поэтому, более чем где
бы то ни было, суд должен быть у нас прежде всего слугой устойчи-
вости права. Исключительную важность этой миссии сам суд должен
сознавать и добровольно ограничивать себя даже в тех случаях, где
он мог бы решить вопрос по усмотрению, но где это не безусловно
необходимо*
'Ср.: Radbrucb G. Einfuhrung in die Rechtswissenschaft. 2 Aufl. Leipzig, 1913-
S. 128 (русск. nep. — M.,1915. С. 130); Radbrucb. Grundziige der Rechtsphilosophie.
Leipzig, 1914. S. 183.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
611
В России в данное время гораздо целесообразнее стремиться к
усовершенствованию действующего права путем законодатель-
ства, чем путем других форм правотворчества*. Надо, впрочем,
признать, что такое стремление очень сильно проявляется в самом
нашем обществе. Благодаря нашей недавней государственной ре-
форме и созданию у нас народного представительства, как органа
законодательной власти, вопрос о тех или иных законодательных
реформах сделался предметом обсуждения со стороны повремен-
ной печати, различных общественных и научных организаций и,
наконец, частных лиц. Но в нашем обществе, как уже отмечено
выше, все вопросы о тех или иных законодательных нововведени-
ях решаются почти исключительно с политической точки зрения.
В противоположность этому мы, юристы, не только должны вно-
сить возможно больше юридических критериев в обсуждение же-
лательности и нежелательности издания тех или иных законов, но
и стараться решать все вопросы, касающиеся новых законов, ис-
ключительно с точки зрения права. Как это ни трудно, особенно
ввиду отсутствия теоретической разработки, с одной стороны,
вопросов законодательной политики, а с другой — законодатель-
ной техники, это все-таки вполне достижимо. Во всяком случае,
это необходимое требование, предъявляемое к каждому юристу
в современных условиях нашей правовой жизни.
Итак, во всех сферах своей профессиональной деятельности наши
юристы должны отстаивать самостоятельное значение права и его
принципиальную независимость от других элементов общественной
жизни и, в частности, от политики. Но более всего призвана устано-
вить и показать это независимое и самостоятельное значение
права юридическая наука-, все, кто принимается за научную разра-
ботку какого-нибудь общего или частного вопроса права, никогда не
должны этого забывать. Правда, вместе с поразительным расширени-
ем области научных исследований во второй половине XIX столетия
выдвинуты были задачи изучения правовых явлений с социально-
экономической, политической, антропологической, психологической
и других точек зрения. Это привело к появлению социологической,
антропологической, психологической и других школ правоведения.
" Ср.: Покровский И. А. Гражданский суд и закон // Вестник права. 1905. Кн. 1,
а также в отдельном издании — Киев, 1906. С. 45 и сл.
612
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Вполне приветствуя это расширение области научных знаний, необ-
ходимо самым энергичным образом настаивать на том, что право
нельзя растворять в тех сферах явлений, с которыми оно соприкаса-
ется и связано. Применение правильной методологической точки
зрения к изучению права приводит нас, как мы видели, к заключе-
нию, что право есть явление и социальное, и психическое, и госу-
дарственно-организационное, и нормативное. Но вместе с тем оно
никогда не сливается с какой-нибудь одной из этих областей конк-
ретной действительности. Напротив, оно всегда остается самим
собою, сохраняя свою самобытность и автономность. Поэтому социо-
логическое и психологическое направления в юриспруденции стоят,
несомненно, на методологически ложном пути, когда они хотят за-
менить науку о праве социологией или учением о правовой психике.
Юридическая наука никогда не должна упускать из виду безусловно-
го своеобразия ее основного предмета. Руководствуясь как чисто те-
оретическими, так и практическими соображениями, она всегда
должна проводить идею о самобытности, самоценности и автоном-
ности права. Только отстаивая эту точку зрения на право, представи-
тели юридической науки у нас будут способствовать тому, чтобы
право заняло в нашей жизни подобающее ему место.
Согласованные усилия наших юристов, на каком бы поприще они
ни работали, должны быть направлены на одну и ту же цель — осу-
ществление господства права в нашей жизни. Какие бы затруднения
и препятствия ни стояли на пути к достижению этой цели, их необ-
ходимо преодолеть. Осуществление господства права в нашей жизни
имеет совершенно исключительное значение для всего будущего. Не
только наше внутреннее материальное и духовное развитие, но и
наше внешнее могущество в конце концов зависят от того, насколько
право действительно будет господствовать в нашей жизни.
XV. Причина и цель в праве (Задачи науки о праве)
Право надо изучать не только как систему норм и понятий, но и как
реальное явление. Эта научная задача была впервые выдвинута в пер-
вом томе сочинения Р. ф. Иеринга «Цель в праве», со времени появле-
ния которого еще не протекло и сорока лет. Взявшись за такую задачу,
Р. ф. Иеринг, естественно, должен был уделить значительную часть
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
613
своего труда различным психологическим, социально-научным и эко-
номическим исследованиям. Но главное место в этом труде занимает
его основная мысль, выраженная в самом заглавии и направляющая
весь ход произведенного в нем исследования: право есть явление телео-
логического порядка, его сущность определяется его целью.
Однако едва этот тезис был выдвинут, как ему был противопостав-
лен и антитезис. У нас С. А. Муромцев, а в Германии Э. Цительман,
спустя лишь год после появления труда Р. ф. Неринга, одновременно
и каждый по-своему развили взгляд на право как явление естествен-
ного порядка, сущность которого обусловливается определяющими
его и действующими в нем причинами.
Итак, задача исследовать право как реальное явление сразу же по-
лучила разностороннюю постановку: надо исследовать не только
цель, но и причину в праве. Однако эта разносторонняя постановка
была дана различными учеными, выступившими со своими идеями
в различных странах, отчасти независимо друг от друга, отчасти же
в силу чисто диалектического процесса зависимости, приводящей
к противопоставлению уже высказанной идее прямо противополож-
ной ей. Этого одного было бы достаточно для того, чтобы поставлен-
ная научная задача не получила должной научной разработки. Но
более всего помешало правильной научной разработке этой задачи
методологическое несовершенство самой постановки ее.
Если мы прежде всего обратимся к вопросу об исследовании
права как явления, обусловленного известными причинами, то мы
уже с самого начала должны будем устранить взгляды Э. Цительмана,
высказанные по этому поводу, ввиду их полной несостоятельности.
Тот отдел одной из глав сочинения Э. Цительмана «Ошибка и право-
вая сделка», который посвящен «юридической каузальности»’, осно-
ван, несомненно, на недоразумении” Э. Цительман рассматривает
' Zitelmann Е. Irrtum und Rechtsgeschaft. Eine psychologisch-juristische
Untersuchung. Leipzig, 1879. S. 200-225.
” H. M. Коркунов, отвергнув идею «юридической каузальности» Э. Цительма-
на, недостаточно оттенил ее ошибочность. По его словам, «Э. Цительман идет
уже слишком далеко, утверждая, что юридические нормы и по содержанию
своему не суть веления, а только суждения о причинной связи юридических
фактов» (Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. С. 120). Сам Э. Цитель-
ман впоследствии признал неправильность своих взглядов, хотя и назвал их
только утрированными. Много лет спустя он писал: «Die Darstellung dort ist
iibertrieben und datum missverstandlich, durch weitere Uebertreibung der
614
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
отношение между нормой и вызываемым ею результатом, как отно-
шение между причиной и действием* Правда, он не совсем отож-
дествляет эту юридическую причинность с естественной причин-
ностью, а только устанавливает между ними наиболее близкое
родство*’. Ясно, однако, что Э. Цительман упустил в этом случае из
виду коренное различие между должным и необходимым, нормой
и законом’*’
Гораздо ближе к истине был поставлен вопрос об изучении
права как явления, обусловленного причинами, С. А. Муромцевым в
его сочинении «Определение и основное разделение права»'*’’. В ме-
тодологическом отношении особенно важное значение имело
в этом случае то обстоятельство, что С. А. Муромцев, безусловно,
противопоставил чисто теоретическое изучение права юридиче-
ской догматике. Однако задачей чисто научного изучения права он
признал исследование причинных соотношений или законов, веду-
щих к возникновению и развитию права, а не обусловливающих су-
щество права. Таким образом, он подменил вопрос о существе права
вопросом о его происхождении. Неудивительно поэтому, что в кон-
це концов осталась непонятой и его в основе вполне правильная
методологическая мысль о необходимости провести строгое раз-
граничение между наукой о праве и юридической догматикой, яв-
ляющейся лишь прикладным значением и искусством. Виноваты в
этом случае и коренные недостатки в формулировании этого мето-
дологического положения, допущенные С. А. Муромцевым, так как
он не оттенил с должной определенностью и настойчивостью, что * ** ***
Uebertreibung hat man sie dann noch mehr missverstanden als zu erwarten war»
(Zitelmann E. Internationales Privatrecht. Leipzig, 1897. Bd. 1. S. 42, Anm.). Cp.:
Brodmann E. Vom Stoffe des Rechts und seiner Struktur. Leipzig, 1897. S. 40.
’ Аналогичные взгляды высказал за сорок лет до Э. Цительмана Г. Ф. Шют-
ценбергер. Ср.: Scbiitzenberger G. F. Etude de droit public. Premiere partie: De la
Nature du Droit. Paris — Strassbourg, 1837. P. 40.
** Zitelmann E. Irrtum und Rechtsgeschaft. S. 225.
*** Хотя это различие намечается уже в логиках Лотце и Зигварта, Э. Цитель-
ман, который обстоятельно изучал эти логики, как это видно из текста его кни-
ги, не уловил его. Вполне ясно и обстоятельно оно было установлено и развито
В. Виндельбандом только в 1882 г., т. е. спустя несколько лет после появления
книги Э. Цительмана. Ср.: Winbelband. Praludien. 4 Aufl. Tubingen, 1911. Bd. II.
S. 69-99 (русск. пер. — СПб., 1904. C. 195-225).
’"’С 14исл..
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
615
догматическая юриспруденция в качестве технической дисципли-
ны подлежит также теоретической разработке, т. е. что и она может
быть предметом теории, хотя и научно-технической.
Взгляды С. А. Муромцева на сущность и задачи догматической
юриспруденции и послужили главным предметом горячего спора
в нашей научной юридической литературе, причем в центре этого
спора стоял вопрос о том, какой отдел науки о праве призван иссле-
довать законы правовых явлений. Противники С. А. Муромцева,
С. В. Пахман272 и А. X. Гольмстен273, стремились во что бы то ни стало
доказать, что догматическая юриспруденция есть наука в полном
смысле слова. Чтобы убедить других в этом, оба они считали нужным
отстоять тот взгляд, что догматическая юриспруденция по своим ме-
тодам родственна естествознанию, т. е. что и она исследует и устанав-
ливает законы. С. В. Пахман, защищая свою мысль, сближал юриди-
ческую догматику с математикой, следуя в этом случае за
Данквартом’. А. X. Гольмстен шел еще дальше и формулировал не-
которые из законов, открываемых догматической юриспруденци-
ей” Оба они, несомненно, повторяли в различных вариациях ту
же ошибку, которую сделал Э. Цительман, когда он развивал свою
теорию юридической причинности. Возражая своим противникам,
С. А. Муромцев правильно указал на то, что они смешивают законы
с принципами; с своей стороны, проанализировав сущность право-
вых принципов, он установил их отличие от законов в научном
смысле*”
К сожалению, этот спор, закончившийся довольно неприятной
личной полемикой, прямо не привел к полной ясности не только
решения, но и постановки вопроса. Этому помешал целый ряд ме-
тодологических погрешностей и ошибок, допущенных обеими сто-
ронами, от которых в пылу спора ни та, ни другая сторона не хоте-
ла отказаться. Но косвенно этот спор расчистил методологическую * **
‘Пахман С. В. О современном движении в науке права. СПб., 1882. С. 24-
25, 39, 52, 63-64, 67; Dankwart Н. Nationaldkonornisch-civilistische Studien. Mit
einem Vorwort v. W. Roscher. Leipzig, 1862. Bd. I.S. 125-161 (русск.пер. П. П. Ци-
товича — СПб., 1866. С. 147-190). Ср.: Ehrlich Е. Grundlegung der Soziologie des
Rechts. Leipzig, 1913. S. 261-268.
** Галъмстен A. X. Юридические исследования и статьи. СПб., 1894. С. 10
и сл., 19 и сл.
Муромцев С. 1) Определение... С. 15 и сл.; 2) Что такое догма права? С. 23 и сл.
616
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
почву для выработки путей и приемов дальнейшего построения на-
учного знания о праве. Кроме научно правильного исходного поло-
жения, выдвинутого С. А. Муромцевым, о методологическом своеоб-
разии догматической юриспруденции, высказанные в этом споре
различные соображения о задачах научного познания права дают
основание придти к заключению, что наряду с чисто социологи-
ческой задачей — исследовать законы возникновения и развития
права — существует гораздо более важная научно-теоретиче-
ская задача — исследовать те причинные соотношения, которые
обусловливают самое существо права. В дальнейшем, однако, пред-
ставители социально-научного учения о праве разрабатывали только
социологические проблемы о причинах и силах, ведущих к образо-
ванию и развитию правовых учреждений. Исследованию этих вопро-
сов посвящены наиболее ценные труды М. М. Ковалевского*274;
это же научное направление отстаивает и Ю. С. Гамбаров'*275.
К праву как явлению естественного порядка, обусловленному из-
вестными причинными соотношениями, можно подойти и с другой
стороны. Для этого нужно методически правильно поставить иссле-
дование его психической природы. Можно было ожидать, что сто-
ронники психологической теории права, которые подвергли резкой
критике современные научные направления юриспруденции и по-
ставили своей задачей коренным образом пересмотреть вопрос о
методах научного познания права, внесут методологическую ясность
в постановку этой проблемы. Но, как мы видели выше, достичь пол-
ной методологической ясности в этом вопросе им помешала зависи-
мость их от методов догматической юриспруденции, породившая
пристрастие лишь к логическим обобщениям и классификациям.
Только в последнее время Л. И. Петражицкий более определенно за-
говорил о необходимости исследовать «причинные свойства права».
На то же методологическое бездорожье мы наталкиваемся, когда
знакомимся с современной постановкой телеологического исследо-
вания права. Правда, внешним образом исследованию «цели в праве»
более посчастливилось, чем исследованию «причины в праве». * **
‘ Ковалевский М. 1) Историко-сравнительный метод в юриспруденции и
приемы изучения истории права. М., 1880. С. 69 и сл.; 2) Социология. Т. II. С. 1
и сл.
** Ср.: Сергеевич В. Задача и метода государственных наук М., 1871. С. 212 и сл.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
617
Специально этой теме сразу был посвящен многотомный труд наи-
более выдающегося юриста-теоретика XIX столетия. Но, с одной
стороны, труд этот остался незаконченным, подобно предшест-
вующему, еще более обширному систематическому сочинению
Р. ф. Неринга, а с другой, — мы менее всего можем найти в нем яс-
ность относительно методов научного исследования права. Так, оп-
ределяя в предисловии общий характер своего исследования, сам
Р. ф. Иеринг говорит, что оно посвящено не разработке догматиче-
ских вопросов права, а «изложению общей связи всего права»’
Несмотря, однако, на это, отделы его исследования, посвященные
праву, находятся в полной зависимости от юридико-догматических
конструкций. Особенно ярко это выражается в том, что Р. ф. Иеринг
именно в этом сочинении считал возможным вполне удовлетворить-
ся «ходячим определением понятия права», выработанным юриста-
ми-догматиками для своих специальных научно-технических целей.
Но наибольшая неясность в этом исследовании царит относительно
его основной темы — относительно цели в праве. Судя по его загла-
вию — «Цель в праве» — Р. ф. Иеринг ставил себе задачу вскрыть и ус-
тановить те цели, которые определяют самое существо права. Однако
наряду с этим заглавием Р. ф. Иеринг избирает своим эпиграфом
слова: «цель есть творец всего права», а из самого текста его исследо-
вания мы узнаем, что именно эта мысль и лежит в его основании.
Поэтому Р. ф. Иерингу вполне основательно можно сделать упрек,
что он исследует не «цель в праве», а «цель вне права»". В этом отно-
‘JhermgR. i'. Der Zweck im Recht. 3 Aufl. Leipzig, 1893- Bd. I. S. X.
" Так как P. ф. Иеринг смешал общетеоретическое исследование права с юри-
дико-догматическим, то этот вопрос обыкновенно рассматривался в связи с
вопросом о значении цели для юридико-догматических конструкций. По этому
поводу Г. Еллинек говорит: «1st auch der Zweck des Rechtes als dessen Schopfer
ausserhalb des Rechtes liegend, so ist er doch der notwendige Regulator aller
juristischen Konstruktion, welche sonst unfruchtbarer Scholastik anheinifallt»
(Jellinek G. System... 2 Aufl. S. 80).
Co своей стороны Г Радбрух утверждает: «Цель составляет основание созда-
ния, а не существования права; последнее становится, подобно гомункулу Вагне-
ра, самостоятельным вместе с своим рождением, идет своим собственным путем
и само делается целью, самоцелью» (Радбрух Г. Введение в науку права. М., 1915.
С. 130). Вообще он заменяет вопрос о цели в праве вопросом о цели права. Ср.:
Radbrucb G. Grundziige der Rechtsphilosophie. S. 82 ff. На том, что право есть само-
цель (Das Recht ist Selbstzweck), считает нужным настаивать и Дильтей. Ср.:
Dilthey W. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Leipzig, 1883. S. 99.
618
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
шении точка зрения Р. ф. Иеринга формально-методологически сов-
падает с точкой зрения юристов-социологов, желающих каузально
объяснить происхождение права и, следовательно, изучающих при-
чины не в праве, а вне права. Наконец, с критически проверенной
точки зрения вряд ли можно признать целью то, что Р. ф. Иеринг
считает таковою, доискиваясь ее в явлениях, обусловливающих право.
Правда, Р. ф. Иерингу приходилось в данном случае самостоятельно
прокладывать путь в чуждой ему области: он справедливо жаловался
на отсутствие удовлетворительной разработки проблемы цели в фи-
лософской литературе семидесятых годов прошлого столетия, с ко-
торой ему приходилось иметь дело. В конце концов, его изыскания
и в этой новой для него области не остались бесплодными, так как
не подлежит сомнению, что его труд дал сильный толчок даже
чисто философским исследованиям о цели’ Но со своей стороны
новейшие исследователи проблемы цели в праве вполне основа-
тельно указывают на то, что Р. ф. Иеринг принял психические при-
чины, лишь отражающиеся в сознании в виде тех или иных целей,
за самые цели"
Телеологическое понимание права представлено не только в труде
Р. ф. Иеринга; оно нашло себе выдающегося защитника и среди со-
временных философов права в лице Р. Штаммлера. Методологически
чрезвычайно важно то обстоятельство, что Р. Штаммлер пришел
к своему телеологическому мировоззрению диалектическим путем
в силу оппозиции против чисто каузального социально-научного
мировоззрения, развитого сторонниками материалистического по-
нимания истории. Несмотря на безусловное противопоставление
Р. Штаммлером своего понимания социального процесса тому пони-
манию, которое было выработано экономическим материализмом,
метод Р. Штаммлера в существенном пункте оказался всецело обус-
’ Ср.: Sigwart Chr. Kleine Schriften. 2 Aufl. Freiburg i. B., 1889. Bd. II. S. 155. Вли-
яние «Цели в праве» Р. ф. Иеринга ясно заметно и на сочинении Г. Зиммеля
«Einleitung in die Moralwissenschaft» (Bd. I—II. Berlin, 1892-1893).
" StammlerR. Wirtschaft und Recht. 1 Aufl. Leipzig, 1896. S. 354 ff.; 3 Aufl., S. 336 ff.
(русск. nep. — T. II. C. 9 и сл.); Breuer 1. Der Rechtsbegriff auf Grundlage der
Stammlerschen Sozialphilosophie. Berlin, 1912. S. 60 ff., 96; Radbruch G. Grundziige der
Rechtshpilosophie... S. 19. Г. Радбрух называет такую причинность целевой
(Zweckursache, causa finalis), В. Виндельбанд называет ее причинностью намере-
ния (Kausalitat der Absicht). Ср.: Windelband W. Einleitung in die Philosophic. S. 166.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
619
ловленным методом экономического материализма. Р. Штаммлер
признал, что объяснение социального процесса должно быть обяза-
тельно монистическим, притом монизм этот должен, как и у эконо-
мических материалистов, выражаться в том, чтобы социальный про-
цесс был объяснен не только единым, но и неизменно одним и тем
же принципом. Стремясь к монизму этого типа, Р. Штаммлер, как мы
видели выше, слил социально-научное познание права с социально-
философским и отождествил право как форму, внешне регулирую-
щую социальную жизнь, с формами мышления и категориями, опре-
деляющими, согласно Канту, всякое научное познание; ведь право, по
его учению, созидая самое понятие социальной жизни, делает вооб-
ще возможным социально-научное познание. Наконец, он признал,
что именно в праве как внешне регулирующей форме и вместе с тем
познавательной категории социальной жизни и заключается иско-
мая социальной наукой закономерность социального процесса.
Характер этой закономерности определяется тем, что право в каче-
стве внешне регулирующей и вместе с тем познавательной формы
может быть подчинено только принципу цели, а следовательно, и
самая закономерность как права, так и социальной жизни есть зако-
номерность телеологическая.
Нет необходимости доказывать, что это построение не только не
приводит к научному познанию права, но и не указывает путей и ме-
тодов к его созиданию. Его значение не социально-научное, а соци-
ально-философское. Весь смысл его в одностороннем развитии до
крайних пределов одного начала — права как формы. Возведение
этого одного начала в безусловно и универсально определяющий
принцип и извлечение из него всех логически заключающихся в нем
следствий ценно тем, что оно осуществляет одну из возможностей
социально-философского монизма.
Ввиду, однако, того, что социально-философское построение
Р. Штаммлера притязает и на социально-научное значение, мы
должны еще остановиться на двух пунктах его, специально интере-
сующих нас здесь с методологической точки зрения, — именно на
его определении понятия права и на его истолковании права как
телеологически обусловленного явления. Решение этих вопросов
Р. Штаммлером лишний раз нас убеждает в том, что его построение
не указывает правильного пути к научному познанию права.
Вырабатываемое Р. Штаммлером определение понятия права, в со-
620
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
ответствии с его взглядом на право как форму, принадлежит по
своему методологическому характеру к числу формально-юриди-
ческих определений. Хотя он постоянно и неизменно настаивает
на том, что понятие права не может быть получено индуктивным
путем’, его определение понятия права ничем не отличается от тех
понятий, которые вырабатываются при посредстве лишь логиче-
ских обобщений и классификаций. Подлинная методологическая
природа его определения права только замаскирована диалекти-
ческим характером его мышления: он не сопоставляет, а противо-
поставляет явления, логическое определение которых он ищет.
Этим путем, однако, он получает понятие, определяемое родовым
признаком и видовым отличием, которые обладают не более как
формально-логической значимостью. Следовательно, в методоло-
гическом отношении его определение ничем не отличается от ин-
дуктивно-описательных определений. Впрочем, метод противопо-
ставления дал ему возможность проявить некоторую оригиналь-
ность при определении понятия права. Он противопоставил
правовые нормы не только конвенциональным276 правилам, созда-
ваемым нравами, чем обычно ограничивается формальное опреде-
ление права, а и произвольным велениям” Таким образом, право
отграничивается им от явлений, противопоставляемых ему как бы с
двух сторон. Сам Р. Штаммлер придает большое значение этому но-
вому своему приему, якобы служащему более полному определению
понятия права"* В действительности, однако, познавательная цен-
ность его определения понятия права нисколько не увеличивается
вследствие этого нововведения. Определять понятие права, противо-
поставляя его произволу, попросту невозможно, ибо, как правильно
указывает Г. Радбрух, «произвол не является логической противопо-
ложностью права, он или неправильное право, или противоправное
’ StammlerR. 1) Wirtschaft und Recht. 1 Aufl. S. 12 ff.; 2 и 3 Aufl. S. 8 ff. (русск.
nep. — T. I. C. 9 и сл.); 2) Die Lehre von dem richtigen Recht. Berlin, 1902, S. Ill;
3) Wesen des Rechts und der Rechtswissenschaft. Die Kultur, der Gegenwart. T. 11.
Abt. VIII. Berlin, 1906. S. 1, 16, 23, 25 (русск. nep. — C. 2, 43, 48); 4) Theorie der
Rechtswissenschaft. Halle a. S., 1911- S. 46.
" StammlerR. 1) Wirtschaft und Recht... S. 495 ff. (русск. nep.— T. II. C. 180 и сл.);
2) Theorie der Rechtswissenschaft... S. 508.
*” Ibid. 1 Aufl. I. 514; 2 Aufl. 504 (русск пер. — T. II. C. 185).
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
621
поведение»*. Впрочем, для самого построения Р. Штаммлера сущест-
венное значение имеет только устанавливаемое им видовое отли-
чие правовых норм от конвенциональных правил. Он видит это от-
личие в принудительном характере права.
В связи с принудительным характером права, по учению
Р. Штаммлера, возникает одна из основных проблем телеологиче-
ского обоснования права. Он ставит вопрос: чем оправдывается пра-
вовое принуждение и не должно ли быть предпочтено общество, ре-
гулируемое только конвенциональными нормами? Подготавливая
ответ на этот вопрос, Р. Штаммлер расчищает теоретическую почву
в двух направлениях: во-первых, по его мнению, правовое принужде-
ние не могут оправдать цели, лишь условные по своему значению,
т. е., например, устранение всеобщей войны и насаждение мира или
содействие осуществлению нравственных начал в обществе; во-вто-
рых, конвенциональные правила, как форма общественной жизни,
не обладают общезначимостью, так как этот вид регулирования не
годится для всякого общества, а предполагает в качестве своего усло-
вия, чтобы члены общества обладали известными духовными качест-
вами** В противоположность этому правовому регулированию, по
мнению Р. Штаммлера, вполне присущ безусловный и общезначи-
мый характер, так как оно благодаря своей принудительности может
служить формой для всякого общества, из кого бы таковое ни состо-
яло. В силу этого свойства права, обусловленного его принудитель-
ностью, Р. Штаммлер и приходит к заключению, что «право есть не-
обходимое средство для общезначимой закономерности социальной
жизни людей». Второе телеологическое обоснование права раскры-
вается, по мнению Р. Штаммлера, в той закономерности, носителем
которой право является. На нем мы остановимся ниже. Здесь мы от-
метим, что под телеологическим обоснованием права Р. Штаммлер
* Radbrucb G. Op. cit. S. 43, Anm. Раньше Г. Радбруха на это указал О. Мюллер.
По его словам, «Recht und Willkiir sind nicht Arten einer und derselben Gattung, es
ist daher vergeblich, nach ihrem trennenden Kriterium zu suchen. Wilkiir ist eine
Eigenschaft, Recht eine Art menschlicher Handlungen... Nicht dem Rechte, sondern
nur der Anwendung des Rechts kann die Willkiir gegeniibergestellt werden»
(Mueller 0. Stammlers Sozialphilosophie // Zeitschrift fiir die gesamte
Strafrechtswissenschaft. Bd. 17. 1896. S. 262). Cp.: Breuer I. Der Rechtsbegriff auf
Grundlage der Stammlerschen Rechtsphilosophie. Berlin, 1912. S. 90.
** Stammler R. Op. cit. S. 538 ff. (русск пер. — T. II. C. 233 и сл.).
622
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
понимает раскрытие той цели, которой служит право. Таким обра-
зом, он, как и Р. ф. Иеринг, ищет цель не в праве, а вне права. Разница
только в том, что для Р. ф. Иеринга цель, как творец права, предшест-
вует праву, и потому она в данном случае подобна причине; напро-
тив, для Р. Штаммлера цель — впереди права, и в этом смысле она —
подлинная цель. Однако для того, чтобы научно познать, что такое
право как телеологически обусловленное явление, надо искать цель
не вне права, а в самом праве. Иными словами, надо искать ту цель
или, вернее, те цели, которые действуют в праве и определяют самое
его существо.
Итак, мы видим, что в научной литературе уже намечены все ос-
новные пути для созидания подлинно научного знания о праве.
Необходимо только расчистить их, более точно установив и опре-
делив те методы, которыми должна пользоваться наука о праве в ее
различных отделах. Прежде всего, надо провести строгое разграни-
чение между юридико-догматическим и научно-теоретическим
изучением права. Догматическая юриспруденция имеет дело с впол-
не отграниченным в принципе материалом. В первую очередь она
изучает систему правовых норм или правовой порядок, действую-
щий в каком-либо определенном обществе. Система эта из практи-
ческих соображений в интересах устойчивости правопорядка при-
знается законченной для каждого данного исторического момента
и свободной от пробелов. Для изучения ее необходимо и достаточ-
но применять методы формальной логики, употребляемые в чисто
описательных науках, т. е. обобщение, сведение норм к понятиям,
классификация их и выведение из сконструированных понятий
всех заключающихся в них следствий. Ввиду того что материал, под-
лежащий юридико-догматическому изучению, как вполне отграни-
ченный и законченный в принципе, может быть изучен исчерпыва-
юще; понятия, полученные догматической юриспруденцией путем
чисто формально-логических обобщений, обладают безусловной
достоверностью и общезначимостью. Здесь родовой признак и ви-
довое отличие предицируются каждому юридическому понятию в
силу их действительно не допускающей никаких исключений
общности.
Однако фактическое положение, с которым приходится иметь
дело юристам-догматикам, не вполне соответствует тому, которое
должно существовать и признается соответствующим в принципе.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура 623
В действительности ни одна конкретно существующая правовая
система не является отграниченной, законченной и лишенной
пробелов. Отграниченности современных правовых систем ме-
шает то обстоятельство, что теперь нет вполне национальных
замкнутых систем права. Универсализм, одержавший верх сперва
в области гражданского права, постепенно овладел и остальными
отделами права. В настоящее время основание всех культурных
правопорядков составляют универсальные, а не национальные
элементы*, вследствие чего и основные юридико-догматические
понятия более или менее общи у всех современных правовых сис-
тем. Так же точно теперь даже наиболее совершенно разработан-
ные действующие системы правовых норм не могут быть вполне
законченными и свободными от пробелов. Этому препятствует
быстрое развитие современной жизни, постоянное нарождение
новых социально-экономических и бытовых отношений и необ-
ходимость приспособлять к ним старые правовые формы или же
создавать новые. Даже идеально организованный законодатель-
ный аппарат не может поспевать за быстрым темпом современ-
ной жизни, так как для издания всякого нового закона требуется
сложный процесс осознания необходимости новой правовой
нормы, формулировки ее и преодоления всех трудностей, связан-
ных с превращением ее в закон или в норму действующего права.
Таким образом, юристу-догматику в действительности приходит-
ся часто решать более сложные в теоретическом отношении про-
блемы, прибегая к богатому сравнительному материалу и даже
проявляя иногда политико-правовое творчество. Но несмотря на
это, постулат об отграниченности и законченности каждой дан-
ной правовой системы остается в силе для юристов-догматиков.
Отступать от него юрист-догматик может только отчасти и при-
том в различной степени, смотря по тому, служит ли он практи-
ческим или теоретическим целям. Юрист-практик, т. е. прежде
всего судья, являющийся по преимуществу, как мы видели, служи-
телем устойчивости и постоянства права, может уклониться от
него только в случае самой крайней необходимости. Напротив,
юрист-догматик-теоретик располагает в этом случае большей сво-
* Ср.: Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права... С. 20-31-
624
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
бодой. Однако он не может пользоваться ею неограниченно, так
как тогда он перестанет быть служителем данного действующего
права*
Но перевес универсальных элементов над национальными в со-
временных системах права приводит к тому, что и юридико-догмати-
ческая разработка права приобретает по большей части всеобъемлю-
щий характер. Современные юристы-догматики обыкновенно ставят
своей задачей создавать общую догму права и уже на основе ее разра-
батывать догматику специально их интересующей действующей сис-
темы права. Такая постановка задачи расширяет до крайних пределов
количество того материала, который подлежит юридико-догмати-
ческой обработке. Как бы, однако, этот материал ни был обширен,
в принципе он все-таки ограничен и обозрим. Ведь предмет догмы
права составляет только право, действовавшее или действующее где-
либо, а отнюдь не право вообще. Однако фактически, ввиду ограни-
ченности человеческих способностей и сил, этот материал произво-
дит иногда впечатление почти необъятного.
Эти различные стадии юридико-догматической работы, отличаю-
щиеся друг от друга постепенно восходящей общностью ее, создают
логическую иллюзию относительно того, что и различные отделы
науки о праве будто бы отличаются друг от друга лишь степенью их
увеличивающейся общности. Обыкновенно считают, что можно сде-
лать еще один шаг по пути к дальнейшему обобщению и этим путем
перейти от общей догмы права к общей теории права. В действитель-
ности, однако, разница между догматической юриспруденцией и
общей теорией права не в степени и обширности производимых ими
обобщений, а, как мы установили выше, в принципиально отличных
методах, применяемых каждой из них. С одной стороны, материал,
составляющий предмет общей теории права, в противоположность
материалу догматической юриспруденции, принципиально неограни-
чен, с другой, задача общей теории права — не установить в целях
классификации родовые и видовые отличия различных правовых инс-
титутов, позволяющие их безошибочно распознавать, а научно познать
реальное существо права. Для познания реального существа права
* Ср.: Стоянов А. Методы разработки положительного права и обществен-
ное значение юристов от глоссаторов до конца XVIII столетия. Харьков, 1862.
С. 269 и сл.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура 625
не достаточно чисто описательных методов догматической юрис-
пруденции, для этого необходимы методы объяснительные. Реальное
явление можно научно познать, объяснив его или в его причинной,
или телеологической зависимости. Право, как мы видели, — чрезвы-
чайно многостороннее и многоликое явление* оно не только относит-
ся к сфере причинно обусловленных явлений, но и представляет собою
продукт человеческого духа, так как теснейшим образом связано с ло-
гической и этической деятельностью человека, а в качестве такового
оно, следовательно, включено в область явлений телеологического по-
рядка. Таким образом, чтобы научно познать право, мы должны объ-
яснить его как в причинной, так и телеологической зависимости.
Задача исследовать право как причинно обусловленное явление
сравнительно проста. В ряду причинно обусловленных явлений право
относится к двум областям явлений: оно явление социальное и психи-
ческое. Общая теория права и должна исследовать причинную обус-
ловленность права и как социального явления, и как явления психи-
ческого. В первом случае она должна изучать социальные отношения,
т. е. отношения между отдельными индивидуумами и социальными
группами, столкновение их интересов, борьбу их, победу одних и по-
ражение других, возможные примирения и компромиссы между ними;
иными словами, в данном случае требуется, изучая обычную социаль-
ную суматоху, выделить, установить и проанализировать те причин-
ные социальные отношения, которые обусловливают существо права
и его природу. Во втором случае общая теория права должна изучать
правовую психику, она должна выделить, установить и проанализиро-
вать те элементы душевных состояний, которые связаны с императив-
но-атрибутивной природой правовых переживаний. Но сделав пред-
метом своего изучения эти элементы правовых душевных пережи-
ваний, общая теория права должна не расклассифицировать их,
распределив по группам и классам, придумав для них новые термины
и создав своеобразную номенклатуру, а исследовав их в их динамиче-
ских свойствах, т. е. в их причинно обусловленных действиях. Только
тогда и будет познана психическая природа права в ее психо-причин-
ной обусловленности. Наконец, согласно тем же методам должны быть
исследованы и промежуточные, как социальные, так и психические,
* Ср. выше очерк «Реальность объективного права».
626
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
отношения, причинно обусловливающие право как социально-психи-
ческое явление. Этим путем и будет всесторонне исследовано право
как явление естественного порядка, познаваемое при помощи тех
же методов, которые выработаны современным естествознанием.
Гораздо сложнее задача исследовать право как явление телеологи-
ческого порядка. В сфере человеческих оценок и целей особенно
сказывается многостороннее и многоликое существо права. Правда,
в философско-правовой литературе есть попытки упростить эту за-
дачу и решить ее монистически, сведя ее к проблеме социально-фи-
лософской. Наиболее выдающаяся попытка этого рода по продуман-
ности, цельности и законченности принадлежит Р. Штаммлеру* * ***
Согласно со своим исходным положением, что закономерность со-
циальной жизни должна заключаться в объединяющей точке зрения,
Р. Штаммлер считает нужным объяснить социальный процесс еди-
ным принципом, которым должна быть безусловная конечная цель.
По его словам, «закономерность социальной жизни есть уразумение
и следование конечной цели человеческого общества»” Все осталь-
ные цели должны быть подчинены этой одной конечной цели. Он
утверждает, что «та цель может быть признана правомерной, которая
лежит в направлении конечной цели». Такой формально определяю-
щей весь ход социального процесса безусловной конечной целью
Р. Штаммлер признает «общество свободно хотящих людей»*"
Решение Р. Штаммлером проблемы социальной телеологии не-
приемлемо с точки зрения научного познания. Наука признает ко-
нечную цель так же непознаваемой, как и первичную причину. С дру-
гой стороны, конечная цель в формулировке Р. Штаммлера навряд ли
может быть признана тем принципом закономерности, который
якобы присущ праву, воплощающему, по учению Р. Штаммлера, в ка-
честве формы социальной жизни саму социальную закономерность.
Ведь, во-первых, постулируемое этой формулой свободное хотение
*Та же тенденция, несомненно, лежит и в основании когеновской филосо-
фии, но она только намечена. См.: Савальский В. А. Основы философии права.
С. 298 и сл. Ср.: Вышеславцев Б. П. В. А. Савальский // Юридический вестник. 1915.
Кн. XI. С. 163 и сл.
"Stammler R. Op. cit. 1 Aufl. 600; 2 Aufl. S. 589 (русск nep. — T. II. C. 279)-
B 3-м изд. эта формула несколько изменена. Vergl. 3 Aufl. S. 579-
***StammlerR. Theorie der Rechtswissenschaft. S. 484 ff.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
627
есть внутренняя свобода’, т. е. нравственный принцип, а не внешняя
свобода, действительно являющаяся целью права; во-вторых, указы-
ваемое Р. Штаммлером в качестве цели социального процесса «об-
щество свободно хотящих людей» не есть общество, ибо люди, ха-
рактеризуемые только тем, что они свободно хотят, ничем не связа-
ны между собою. В частности, они не связаны нормами, внешне
регулирующими их совместную жизнь и их поведение, которые, по
учению самого Р. Штаммлера, только и конституируют общество.
Следовательно, эта цель социального процесса ведет к самоупразд-
нению общества. Правда, Р. Штаммлер предусмотрел эти возражения.
Он положил в основание своей формулы, выражающей конечную
цель социального процесса, такое определение свободы, благодаря
которому внутренняя и внешняя свобода оказались как бы объеди-
ненными, и сама свобода сделалась принципом, связывающим людей.
Свобода, с его точки зрения, «является независимостью от чисто
субъективного содержания поставляемых целей». Поэтому для него
«общество свободно хотящих людей» есть общество, «в котором вся-
кий считает своими объективно правомерные цели другого». Такая
предусмотрительность относительно возможных возражений, ко-
нечно, придает цельность, стройность и законченность всему пост-
роению Р. Штаммлера, которое на пути к достижению социально-
философского монизма представляет собою замечательное явле-
ние. Но научной истинности его построению эти черты все-таки
не гарантируют.
Раскрывая истинный смысл конечной цели, устанавливаемой
Р. Штаммлером для социального процесса, мы должны признать, что
это все тот же анархический идеал, осуществимый только при том
условии, если общество будет состоять даже не из альтруистов (этого
было бы недостаточно), а из святых. В основании этого идеала лежит
чисто религиозная вера в возможность полного преображения чело-
веческой природы или даже вера в воскресение из мертвых, которое
должно совершиться еще на земле. Было высказано мнение, что
Р. Штаммлер в своем «обществе свободно хотящих людей» имеет
’ В третьем издании своего трактата Р. Штаммлер в особой вставке и приме-
чании счел нужным подчеркнуть, что он имеет в виду именно внутреннюю сво-
боду. Ср.: Ibid. 3 Aufl. S. 326, 350 (Там же. С. 37, 24).
626
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
отношения, причинно обусловливающие право как социально-психи-
ческое явление. Этим путем и будет всесторонне исследовано право
как явление естественного порядка, познаваемое при помощи тех
же методов, которые выработаны современным естествознанием.
Гораздо сложнее задача исследовать право как явление телеологи-
ческого порядка. В сфере человеческих оценок и целей особенно
сказывается многостороннее и многоликое существо права. Правда,
в философско-правовой литературе есть попытки упростить эту за-
дачу и решить ее монистически, сведя ее к проблеме социально-фи-
лософской. Наиболее выдающаяся попытка этого рода по продуман-
ности, цельности и законченности принадлежит Р. Штаммлеру*
Согласно со своим исходным положением, что закономерность со-
циальной жизни должна заключаться в объединяющей точке зрения,
Р. Штаммлер считает нужным объяснить социальный процесс еди-
ным принципом, которым должна быть безусловная конечная цель.
По его словам, «закономерность социальной жизни есть уразумение
и следование конечной цели человеческого общества»** Все осталь-
ные цели должны быть подчинены этой одной конечного цели. Он
утверждает, что «та цель может быть признана правомерной, которая
лежит в направлении конечной цели». Такой формально определяю-
щей весь ход социального процесса безусловной конечной целью
Р. Штаммлер признает «общество свободно хотящих людей»*”
Решение Р. Штаммлером проблемы социальной телеологии не-
приемлемо с точки зрения научного познания. Наука признает ко-
нечную цель так же непознаваемой, как и первичную причину. С дру-
гой стороны, конечная цель в формулировке Р. Штаммлера навряд ли
может быть признана тем принципом закономерности, который
якобы присущ праву, воплощающему, по учению Р. Штаммлера, в ка-
честве формы социальной жизни саму социальную закономерность.
Ведь, во-первых, постулируемое этой формулой свободное хотение
‘Та же тенденция, несомненно, лежит и в основании когеновской филосо-
фии, но она только намечена. См.: Савальский В. А. Основы философии права.
С. 298 и сл. Ср.: Вышеславцев Б. П. В. А. Савальский // Юридический вестник. 1915.
Кн. XI. С. 163 и сл.
" Stammler R. Op. cit. 1 Aufl. 600; 2 Aufl. S. 589 (русск. nep. — T. II. C. 279)-
B 3-м изд. эта формула несколько изменена. VergL 3 Aufl. S. 579-
*” Stammler R. Theorie der Rechtswissenschaft. S. 484 ff.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура 627
есть внутренняя свобода’, т. е. нравственный принцип, а не внешняя
свобода, действительно являющаяся целью права; во-вторых, указы-
ваемое Р. Штаммлером в качестве цели социального процесса «об-
щество свободно хотящих людей» не есть общество, ибо люди, ха-
рактеризуемые только тем, что они свободно хотят, ничем не связа-
ны между собою. В частности, они не связаны нормами, внешне
регулирующими их совместную жизнь и их поведение, которые, по
учению самого Р. Штаммлера, только и конституируют общество.
Следовательно, эта цель социального процесса ведет к самоупразд-
нению общества. Правда, Р. Штаммлер предусмотрел эти возражения.
Он положил в основание своей формулы, выражающей конечную
цель социального процесса, такое определение свободы, благодаря
которому внутренняя и внешняя свобода оказались как бы объеди-
ненными, и сама свобода сделалась принципом, связывающим людей.
Свобода, с его точки зрения, «является независимостью от чисто
субъективного содержания поставляемых целей». Поэтому для него
«общество свободно хотящих людей» есть общество, «в котором вся-
кий считает своими объективно правомерные цели другого». Такая
предусмотрительность относительно возможных возражений, ко-
нечно, придает цельность, стройность и законченность всему пост-
роению Р. Штаммлера, которое на пути к достижению социально-
философского монизма представляет собою замечательное явле-
ние. Но научной истинности его построению эти черты все-таки
не гарантируют.
Раскрывая истинный смысл конечной цели, устанавливаемой
Р. Штаммлером для социального процесса, мы должны признать, что
это все тот же анархический идеал, осуществимый только при том
условии, если общество будет состоять даже не из альтруистов (этого
было бы недостаточно), а из святых. В основании этого идеала лежит
чисто религиозная вера в возможность полного преображения чело-
веческой природы или даже вера в воскресение из мертвых, которое
должно совершиться еще на земле. Было высказано мнение, что
Р. Штаммлер в своем «обществе свободно хотящих людей» имеет
’ В третьем издании своего трактата Р. Штаммлер в особой вставке и приме-
чании счел нужным подчеркнуть, что он имеет в виду именно внутреннюю сво-
боду. Ср.: Ibid. 3 Aufl. S. 326, 350 (Там же. С. 37, 24).
628
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в виду общество, основанное на любви*. Это справедливо постольку,
поскольку на одной любви может быть построено также общество
святых, ибо любовь в качестве начала социального строительства
есть чисто религиозный принцип. На любви основана церковь, а не
правовой порядок или государство. Однако Р. Штаммлер сумел при-
дать своей формуле конечной цели социального процесса строго со-
циально-философскую оболочку. Он оградил себя и от упреков в
мистицизме. Для него «общество свободно хотящих людей» не есть
эмпирически реальная цель. По его словам, «общество свободно хо-
тящих людей есть лишь идея. Никакой опыт никогда не показал нам
ее. Но, тем не менее, идея эта служит путеводной звездой для обуслов-
ленного опыта».
С научной точки зрения, телеологическое обоснование права не
может быть построено на конечной цели. Научная философия уста-
навливает только регулятивные цели как трансцендентальные2'7
формы, необходимо присущие нашему сознанию" Эти цели, несо-
мненно, и обусловливают право, поскольку оно является продуктом
человеческого духа. Однако существо права определяется не одними
трансцендентальными целями. Напротив, наряду с трансценденталь-
ными целями в праве действуют и гетерогенные им эмпирические
цели: те и другие многообразно обусловливают природу права.
Эмпирические цели, обусловливающие существо права, — это
цели организации совместной жизни людей. Право, обслуживая об-
' Петражицкий Л. И. Юридический вестник. 1913. Кн. II. С. 35-
" Справедливость требует отметить, что Р. Штаммлер, как это видно из при-
веденной цитаты, уже при первоначальной формулировке своей системы при-
писывал конечной цели характер цели регулятивной, хотя эти понятия не тож-
дественны. Затем во второе и третье издание своего труда он внес ряд изменений
и поправок, которые превратили его конечную цель в регулятивную. Слова пер-
вого издания — «Das muss also ein Zielpunkt sein, der nichts von dem Besonderen
und zufallig Bedingten eines konkreten Zweckes an sich tragt; mit anderen Worten:
ein absolut geltender unbedingter Endzweck» (1 Aufl. S. 366) — он заменил словами:
«Wir nennen eine solche Methode des Bestimmens und Richtens konkreter
Zweckinhalte mit einem alten nicht zweifelsfreien Schulausdruck: den “Endzweck”»
(Ibid. 2 Aufl. S. 354; 3 Aufl. S. 348). Далее, слова первого и второго издания — «Die
Gemeinschaft frei wollender Menschen, - das ist das unbedingte Endziel des sozialen
Lebens» (1 Aufl. S. 575; 2 Aufl. S. 563) — он заменил словами: «Indem wir also nach
einer Formel suchen, in der sich der Grundgedanke des sozialen Lebens der Menschen
im Sinne eines unbedingt leitenden Richtpunktes tassen lasst, so erhalten wir; die
Gemeinschaft frei wollender Menschen» (Ibid. 3 Aufl. S. 554).
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
629
щественно-бытовую, экономическую и государственную организа-
ции, является выражением всех этих форм организации. В соответ-
ствии с относительностью понятий цели и средства, право бывает то
средством, то целью на пути к построению всесторонней организа-
ции совместного существования людей. Поэтому организация как
цель всегда присуща праву, и эта цель определяет одни из наиболее
существенных его свойств. В существующих учениях о праве его ор-
ганизационные свойства выдвигаются в теории «права как порядка»,
которая когда-то пользовалась широким распространением. Перво-
начально формы общественных организаций, которым служит и ко-
торые выражает право, чрезвычайно разнообразны. Но постепенно
благодаря тому, что государственная организация приобретает пре-
обладающее и руководящее значение, эти формы объединяются и
сосредоточиваются в той всеобъемлющей организации, которую
представляет собою государство. Свое завершение этот процесс по-
лучает в правовом и социально справедливом государстве.
Одновременно с этим право гораздо существеннее обусловлено
трансцендентальными целями. Эти цели различаются между собой:
одни из них присущи разуму, или интеллектуальному сознанию,
другие — совести, или сознанию этическому. Прежде всего «в праве
есть разум»; эта истина была установлена в связи с обсуждением те-
леологического обоснования права*. Само право, как мы видели,
одной из существеннейших своих сторон примыкает к явлениям ра-
циональным**. Разум как цель очень разносторонне определяет су-
щество права, обусловливая и его форму, и его содержание. Особенно
важное значение имеют те логические цели, которые непрерывно
действуют в праве и, все более оттачивая и совершенствуя его форму,
’ Свой критический разбор сочинения Р. ф. Меринга «Цель в праве»
Ф. Дан опубликовал под заглавием «Разум в праве». Ср.: Dahn F. Die Vernunt im
Recht. Berlin, 1879. Критика Ф. Дана, несомненно, повлияла на Р. ф. Меринга
при обработке им второго издания своего сочинения и при составлении его
второго тома; она заставила его внести больше рационалистических элемен-
тов в понимание права. С другой стороны, О. Гирке указывает на то, что
основание права составляет убеждение в правильности известного поведе-
ния, и называет нормы права «предписаниями разума» (Vernunftaussagen).
Ср.: Gierke О. Deutsches Privatrecht. Leipzig, 1895. S. 116.
** Ср. выше очерк «Рациональное и иррациональное в праве», а также статью
И. А. Покровского «Иррациональное в области права» (Юридический вестник.
1915. Кн. XI, особ. с. 9 и сл.).
630
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
постоянно оживляют, оплодотворяют и возрождают его к внутренне-
му самосозиданию. В истории права, проходившего именно в этом
отношении самые различные стадии развития от казуистических
форм первоначального права, чрезвычайно ярко выраженных в
праве римских юристов, например, в дигестах278 Corpus juris civilis, до
современных форм строго обобщенного, сведенного к понятиям и
логически систематизированного права, логические цели, обуслов-
ливающие право, принимали по внешности довольно разнообраз-
ный вид. Однако по существу они всегда были одними и теми же. Не
подлежит сомнению, что праву присуща цель быть в логическом от-
ношении законченно и совершенно обобщенным, расчлененным и
систематизированным. Наряду с этим рациональные цели, обуслов-
ливающие существо права, заключаются в том, что право в своем со-
держании всегда воплощало все разумное в совместном существо-
вании людей.
Но наиболее основное значение для права имеют этические цели,
действующие в нем и обусловливающие его природу. Этическое су-
щество права не может быть сведено к одной этической цели или
хотя бы к одному разряду этических целей. Попытки сводить цели,
действующие в праве, к одной всеобъемлющей цели неоднократно
повторялись в истории развития правовых идей.
Так, политические мыслители и философы XVIII столетия от
Монтескье и Руссо до Канта и Фихте считали, что в праве осуществля-
ется только одна единая цель — именно свобода. У нас к этой точке
зрения в значительной мере примыкал Б. Н. Чичерин и ее же придер-
живается кн. Е. Н. Трубецкой’279. Наконец, Р. Штаммлер, как мы ви-
дели, построил свою монистическую социально-философскую систе-
му тоже на идее свободы как цели права. В действительности, однако,
право движется и обусловливается двумя различными этическим це-
лями: оно является одновременно носителем и свободы, и справедли-
вости. Этические цели права — свобода и справедливость, подобно его
интеллектуальной цели — разумности, на различных стадиях развития
права не одинаково понимались. Но по существу праву присущи всегда
одни и те же непреложные этические цели. Право стремится вопло-
тить в себе свободу и справедливость наиболее полно и совершенно.
" Чичерин Б. Философия права. С. 89 и сл.; Трубецкой Е. Н., кн. Лекции по
энциклопедии права. 5-е изд. М., 1915- С. 11.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
631
Этими хотя лишь основными, но вместе с тем вполне исчерпы-
вающими указаниями можно ограничиться при раскрытии и ана-
лизе путей тех научных исследований, которые должны привести к
познанию права как реального явления, т. е. как явления, обуслов-
ленного причинами и целями. Но гуманитарные науки, объекты
исследования которых в противоположность объектам естество-
знания конкретно не осязаемы и внешне не отграничены, нужда-
ются в том, чтобы добываемые ими знания подвергались сводке в
логические определения, т. е. чтобы они были выражены в поняти-
ях, формулированных согласно правилам формальной логики.
В основание этой сводки можно положить различные критерии.
Казалось бы, проще всего свести данные, добываемые этими иссле-
дованиями реального существа права, к двум понятиям — к поня-
тию права как явления, обусловленного причинами, и к понятию
права как явления, обусловленного целями. Такое решение вопро-
са было бы продиктовано строго методологическими соображения-
ми. Но группировка и деление научного знания чрезвычайно редко
вырабатываются по указанию требований, предъявляемых ме-
тодологией. Руководящею для них почти всегда оказывается
чисто предметная классификация, а не методы исследования.
В силу этих соображений мы и пришли выше к заключению, что
знание о праве, добываемое подлинно научным исследованием
права, надо систематизировать и сводить к четырем теорети-
ческим понятиям права: социально-научному, психологическому,
государственно-организационному и нормативному. Первые два
понятия дают сводку научных знаний о праве, добываемых при ис-
следовании права как явления причинно обусловленного. В норма-
тивном понятии формулируются знания о праве как явлении телео-
логического порядка, обусловленного трансцендентальными целя-
ми, т. е. как явлении разумном и этически ценном. В отличие от
этих трех вполне научно-систематически построенных понятий
государственно-организационное понятие права не является свод-
кой строго отграниченного круга научных знаний о праве, а носит
более или менее смешанный характер. Всеобъемлющее значение,
которое постепенно приобретает государство, естественно отра-
жается на государственно-организационном понимании права.
При конструировании этого понятия его обыкновенно не ограни-
чивают лишь организационными свойствами права, а включают
632
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
в него и знания о праве, добываемые при исследовании различных
других сторон права. В этих понятиях, особенно в первых трех из
них, родовой признак и видовое отличие утверждаются в каче-
стве необходимо присущих праву не в силу простой формально-
логической общности, а в силу каузальной или телеологической
закономерности'. Их необходимая связь с правом обладает значи-
мостью, основанною не на рефлективных280, а на конститутив-
ных281 категориях мышления. Нормативное понятие права имеет
и специальную функцию: оно должно вскрыть и то, что является
трансцендентально-первичным в праве"
Наряду с этими чисто теоретическими понятиями права должны
быть поставлены и технические понятия, дающие сводку технических
знаний о праве. В первом случае дается определение права как факта
или явления, присущего совместной жизни людей, во втором опреде-
ляется право как средство или техническое орудие. Технические зна-
ния о праве не могут быть сведены в одно понятие; их нужно формули-
ровать, как мы видели выше, в двух понятиях — юридико-догматиче-
ском и юридико-политическом* ** *** Юридико-догматическое понятие
права, представляющее собою сводку свойств права как техническо-
го орудия для осуществления известных целей, нельзя смешивать с
тем понятием права, которое вырабатывают юристы-догматики.
Последние обыкновенно пользуются государственно-организацион-
ным, или государственно-повелительным, понятием права, так как
для их целей оно наиболее пригодно. Оно одновременно удовлетво-
ряет и теоретическим запросам современных юристов и удобно для
решения чисто практических задач догматической юриспруденции.
Но наука о праве и особенно ее чисто теоретическая часть — общая
теория права — не может удовлетвориться лишь сведением к ряду ре-
* На том, что научное понятие права должно быть основано на каузаль-
ном познании его, особенно настаивает В. Шуппе. См.: Schuppe W. Die Methode
der Rechtsphilosophie // Zeitschrift fiir vergleichende Rechtswissenschaft. Bd. V
(1883). S. 215.
** Вопрос о том, что может быть признано трансцендентально-первичным в
праве, я исследую подробно в уже печатающейся книге «Наука о праве. Методо-
логическое введение в философию права».
*** У нас из различных отраслей политики права разрабатывается только по-
литика уголовного права. Ср. особ.: ЧубинскийМ. П. 1) Очерки уголовной поли-
тики. Харьков, 1905; 2) Курс уголовной политики. 2-е изд. СПб., 1913-
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
633
зультатов, полученных путем разрозненных научных исследований
права. Ведь эти результаты добываются благодаряметодически-искус-
ственному расчленению права как реального явления и изолирова-
нию отдельных сторон его. В непосредственно данной нам действи-
тельности право никогда не бывает только социальным или только
психическим явлением. Так же точно право никогда не бывает только
организационным явлением, т. е. ему никогда не присуще свойство ус-
танавливать лишь порядок безотносительно к качеству этого порядка.
Напротив, устанавливаемый правом порядок всегда, и чем дальше, тем
все больше, есть порядок в том или ином отношении разумный, спра-
ведливый и гарантирующий свободу. Наконец, право как реальное яв-
ление никогда не бывает обусловлено только причинными или только
телеологическими соотношениями, так как и те, и другие действуют
в нем одновременно, то перекрещиваясь и перебивая одно другое, то
взаимно дополняя друг друга. Вообще право как явление, несмотря на
свое многообразие, едино. Поэтому и общая теория права нуждается
в формах познания права, более полно и всесторонне объединяющих
познанное. Иначе говоря, необходим синтез всего знания о праве, до-
бываемого научным исследованием его. Путь к этому синтезу, как мы
установили выше, в ориентировании науки о праве не на отдельные
гуманитарные науки, а на «философию культуры и при посредстве ее
на всю сумму гуманитарных наук, объединенных при помощи филосо-
фии в цельную систему научного знания». Результатом этого синтети-
ческого познания права должно быть не определение какого-то ново-
го понятия права, а раскрытие и постижение смысла права. Здесь
наука о праве соприкасается с философией права.
XVI. Необходимое и должное в культурном творчестве
Природу часто противопоставляют социальному миру. В природе
все необходимо, все совершающееся в ней происходит согласно со
строгой закономерностью; поэтому для нее все безразлично: она
одинаково порождает добро и зло, прекрасное и уродливое как равно
необходимые явления. В противоположность этому в социальном
мире благодаря человеческому сознанию и воле господствует прин-
цип свободы; здесь создаются оценки и устанавливаются цели, а по-
тому здесь идет неустанная борьба со злом и несправедливостью,
здесь планомерно творится и осуществляется добро.
634
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
Для уяснения некоторых черт социально-научного познания нам
тоже приходилось прибегать к этому противопоставлению. Но не-
льзя забывать, что оно имеет только относительное значение.
Безусловно противопоставлять социальный мир природе невозмож-
но. С одинаковым правом социальный мир можно и включать в при-
роду, рассматривая его как часть ее. Ведь основание социального
мира составляют стихийные явления, которые обусловлены при-
чинными соотношениями и происходят в силу необходимости.
Поскольку, следовательно, мы имеем дело со стихийными процес-
сами в социальном мире, никакой разницы между природой и об-
щественной жизнью нет.
Разница между социальным миром и природой начинается там,
где обусловливающим элементом является сознание человека. Оно
создает оценки, устанавливает согласно с ними подлинно непре-
ложные цели. Социальный процесс и превращается в особый мир
благодаря участию в нем сознательной деятельности человека,
вносящей в социальные отношения разумность, гармонию, свобо-
ду и справедливость. Сознательная и разумная цель сперва робко
пробивается через безосновательную стихию общественной
жизни, затем становится рядом с нею и наконец получает преобла-
дание над нею. Ничего соответствующего этому процессу в приро-
де, конечно, нет; цели окончательно изгнаны трезвой научной
мыслью из области природы еще в XVII столетии, и основное по-
ложение современного естествознания гласит: «Природе чужды
какие бы то ни было цели».
Но природа нам дана не только в непосредственном воспри-
ятии, рисующем нам ее неодухотворенной стихией, поприщем
слепых и непреодолимых сил, айв стройной системе понятий,
выработанных естественными науками. Мы представляем себе те-
перь природу даже по преимуществу такою, какою ее изображает
естествознание. Однако, в свою очередь, естествознание есть про-
дукт сознательной деятельности человека, и на нем также отража-
ется многогранность человеческого духа. Правда, основным дви-
гателем естествознания является стремление к бескорыстному
познанию научной истины, т. е. к уразумению природы как она
есть. Но наряду с этим его задача — «борьба с природой» и «побе-
да над нею», т. е. подчинение ее человеческим целям. Человек в
различных направлениях стремится овладеть силами природы и
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура 635
использовать их в своих интересах. Эта деятельность человека
возникает задолго до зарождения науки, уже на первых ступенях
культуры, когда человек приучается пользоваться огнем, строить
свои примитивные жилища, создавать первые орудия и приручать
домашних животных. С появлением и развитием научного знания
это примитивное приспособление к окружающему миру и исполь-
зование его для своих нужд приобретает характер вполне плано-
мерной и целесообразной деятельности. Самое развитие научного
знания исторически совершается в обратном порядке тому, в ка-
ком оно располагается с точки зрения его логической последова-
тельности. Исторически предшествует не бескорыстное стремле-
ние к знанию ради знания, а искание практических и полезных зна-
ний. Достаточно указать на то, что астрология не только старше ас-
трономии, но и играла громадную роль в развитии ее в течение
двух тысячелетий, со времен египетских жрецов до конца Средних
веков, что химия зародилась и разрабатывалась первоначально
в виде алхимии, а ботаника развилась из учения о лечебных травах.
Правда, подлинно научное естествознание могло создаться только
благодаря провозглашению самоценности научного знания как та-
кового и освобождению его от обязанности служить практическим
и утилитарным целям. Но это освобождение естественных наук от
посторонних им целей не означало упразднения этих целей, оно
лишь приводило к выделению их в особую область, т. е. к созданию
отдельной специальной отрасли знания — технологии. Таким обра-
зом, это был процесс дифференциации, обособившей технологию
от науки. В настоящее время на основе знаний, добываемых естест-
венными науками, возвышается целая система технических дис-
циплин, причем почти каждой развитой отрасли современного ес-
тествознания соответствует опирающаяся на нее не менее развитая
область технологии.
Методологические принципы, составляющие основание техноло-
гии, обыкновенно мало привлекают к себе внимание*. При изложе-
* Чрезвычайно характерно, что В. Вундт в своей трехтомной «Логике», кото-
рая в третьем издании разрослась почти до двух тысяч страниц и два последние
тома которой посвящены методологии отдельных научных дисциплин, даже не
упоминает о технических дисциплинах. Технике он посвящает только несколь-
ко замечаний в третьем томе в связи с вопросами об исторических законах и о
соотношении между теоретической и практической политической экономией.
636
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
нии логических и методологических принципов научного знания на
них иногда останавливаются сторонники философского позитивиз-
ма, но и они делают это лишь мимоходом и бегло. Основная точка
зрения позитивистов, определяющая их оценку технологической ме-
тодологии, заключается в том, что в технологии мы имеем дело с чис-
то прикладным знанием. Этой характеристикой как бы признается
окончательно и безусловно установленным фактом, что ничего но-
вого и самостоятельного в идейном отношении технология не созда-
ет. Ее задача — только практически использовать и приложить то
знание, которое вырабатывается естественными науками*.
В действительности, однако, руководящий принцип техноло-
гии прямо противоположен руководящему принципу естество-
знания. Было бы недостаточно, если бы мы захотели свести эту
противоположность лишь к тому, что естествознание стоит под
знаком причины, а технология под знаком цели. Ведь то, что ка-
жется целью, не всегда является подлинно целью и не всегда отли-
чается от причины: так, в душевных переживаниях цель представ-
ляет собою часто лишь психологическую транскрипцию причины.
Наша повседневная деятельность, направленная к поддержанию
нашего физического существования, рисуется нам обусловленной
только целями, которые мы постоянно ставим и осуществляем,
хотя в действительности она определяется физиологическими и
другими причинами’* Так же точно и технология, которая опери-
Ср.: Wundt W. Logik. 2 Aufl. Bd. II. Abt. II. S. 388, 533; 3 Aufl. Bd. III. S. 405, 567. Инте-
ресные, но не совсем правильные замечания относительно техники можно най-
ти у П. Наторпа. Ср.: Natorp Р. Sozialpadagogik. Theorie der Willenserziehung auf der
Grundlage der Gemeinschaft. 3 Aufl. Stuttgart, 1909. S. 38-39, 80 ff.
’ В этом отношении чрезвычайно характерной является последняя глава
«Логики» Дж. Ст. Милля, посвященная вопросу «о логике практики или искусства
(с включением морали и политики)». Сущность взгляда Дж. Ст. Милля на искус-
ство или технику резюмирована в словах: «всякое искусство состоит из истин
науки, расположенных в порядке, требуемом тою или другою практическою це-
лью». Ср.: Милль Дж. Ст. Логика... С. 764 и сл. Итак, с этой точки зрения, техно-
логия не является самостоятельным знанием, а лишь иной группировкой естес-
твенно-научного знания; все будто бы зависит от того, как расположить одни и
те же знания.
*’ Ввиду этого В. Виндельбанд считает нужным проводить различие меж-
ду «истинной и ложной телеологией» (echte und falsche Teleologie). Ср.:
Windelband W. Einleitung in die Philosophic. Tubingen, 1914. S. 166.
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура 637
рует лишь с истинами, добытыми естественными науками, и при-
способляет их к тому, чтобы служить житейским и будничным
целям человека, может все-таки быть по своему методологическо-
му существу тем же естествознанием, только преломленным в
призме человеческих интересов. Таков приблизительно смысл ут-
верждения позитивистов, что технология есть чисто прикладная
часть естествознания. Но если сами по себе цели еще не свиде-
тельствуют о том, что технология представляет собою нечто свое-
образное в методологическом отношении, то более вдумчивое и
внимательное рассмотрение ее задач и методов приводит к заклю-
чению, что она коренным образом отличается от естествознания.
Ее задача отнюдь не в том, чтобы, подобно естествознанию, разра-
батывать то, что совершается необходимо и что, будто бы отлича-
ясь от естествознания лишь служением нашим интересам и намере-
ниям, только преломляется в нашей психике в виде целесообразно-
го. Напротив, технология есть система знаний или теоретических
построений, показывающих, как созидать нечто безусловно новое.
Только в процессе своей работы она пользуется знаниями, добы-
тыми естественными науками, но та точка зрения, с которой она
подходит к ним, та переработка, которой она подвергает их, и, на-
конец, тот результат, который она создает, совершенно чужды ес-
тествознанию. Ведь техника, оперируя с тем, что необходимо со-
вершается, создает долженствующее быть*. Основной методологи-
ческий принцип технологии и заключается в том, чтобы
исследовать и открывать, как созидать долженствующее быть,
пользуясь необходимо совершающимся.
Благодаря технике человек преодолевает стихии природы и ов-
ладевает ими. Недоступные для него раньше океаны и моря, необъ-
ятные пустыни и горные вершины превращаются в пути для торго-
вого оборота и часто служат даже местом прогулки и отдыха.
Пространственные расстояния, казавшиеся раньше каким-то пре-
делом для человеческих сил и возможностей, или сокращаются при
* П. Наторп идет слишком далеко, утверждая, что ходячее понятие должен-
ствования, а также хорошего и дурного происходит из царства техники. По его
словам, «Aus dem Gebiete der Technik stammt selbst der gemeine Begriff des Sollens,
des Rechten und Verkehrten, Guten und Schlechten; und doch waiter in dem alien
nur schlichte Kausalitat» (Ibid. S. 39).
638
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
помощи современных средств сообщения во много тысяч раз, или
перестают существовать благодаря телеграфу и телефону. Весь зем-
ной шар становится поприщем человеческой деятельности, не
только его твердая и жидкая поверхность, но и его атмосфера.
Различные технические сооружения изменяют самый лик земли,
даже ее почва преображается. Суть тех превращений, которые чело-
век вносит в природу, заключается в том, что окружающая его при-
рода перестает быть царством слепой необходимости и начинает
служить долженствованию. Этот результат достигается техникой.
Подлинный смысл техники особенно ярко обнаруживается на наи-
более совершенных ее произведениях — на машинах, создаваемых
человеком для удовлетворения самых разнообразных своих пот-
ребностей. В машине все действует безусловно согласно с законами
природы, устанавливаемыми механикой, физикой, химией и т. д.,
но эти действия так целесообразно комбинированы и сплетены
между собою, что в результате получается не необходимый продукт
природы, а нечто долженствующее быть. Техника и должна преоб-
разить всю окружающую человека природу как бы в одну сплошную
машину, направляя действие сил природы к тому, чтобы и в матери-
альном мире осуществлялось только должное.
Но если техника преображает мир материальный в мир дол-
женствования, то легко можно подумать, что нет никакой разни-
цы между природой и обществом. Ведь самое существенное в со-
циальном мире — это победа долженствования над слепою стихи-
ей общественной жизни, которая сама по себе подчиняется лишь
необходимости. Долженствование в социальной жизни имеет
своего наиболее мощного и яркого носителя в праве. Следова-
тельно, правовой порядок с первого взгляда представляется такой
же машиной для переработки в социальном мире необходимо со-
вершающегося в долженствующее быть, какие для осуществления
той же цели в материальном мире создает техника.
Однако существует целая пропасть между долженствованием, осу-
ществляемым техникой в мире природы, и долженствованием, сози-
даемым этикой и правом в социальном мире*. Произведения техники
’ Стоя на монистической точке зрения, П. Наторп утверждает, что «поня-
тие техники необходимо входит в конкретную этику» (in eine konkrete Ethik
unerlasslich hineingehort) (Ibid. S. 80). Конечно, если говорить подряд о тех-
Социальные науки и право. Отдел четвертый. Культура
639
только при своем возникновении требуют духовного напряжения и
творчества, только изобретатель и отчасти конструктор духовно ак-
тивны и творят. Напротив, создаваемое ими есть машина, автомат и
люди, приставленные к машине, должны подчиниться ей и сами
действовать автоматически. Таким образом, хотя сама по себе техни-
ка — продукт человеческого духа, хотя двигающий ею принцип есть
принцип духовный — долженствование, все-таки своими создания-
ми она не одухотворяет человеческой жизни, а еще больше ее меха-
низирует; она усиливает тот механический элемент жизни, который
уже изначально от природы в нее заложен.
Совсем в ином положении находится право. Действуя через со-
знание и психику человека, оно не может применяться и осущест-
вляться автоматически. Все силы души должны участвовать в сози-
дании, применении и осуществлении права — творческий порыв,
запросы разума, напряжение чувства и усилия воли. Притом для
права недостаточно духовной активности со стороны только зако-
нодателя, судьи и администратора. Напротив, каждый гражданин
должен быть духовно деятельным в области права и по-своему
творить его. С другой стороны, так как право проникает в жизнь
благодаря неустанной психической деятельности и духовному
s творчеству всех членов общества, оно не механизирует жизнь, хотя
и упорядочивает ее.
Это громадное значение духовно-творческой деятельности для
права способствовало в прошлом возникновению неправильных
представлений о нем. Старая школа естественного права строила все
свое учение о праве на этой одной стороне его, признавая ее един-
ственной. Но сами по себе одни творческие порывы, запросы разума,
напряжение правового чувства и усилия воли, созидая по частям
много справедливого и доброго в социальных отношениях и содей-
ствуя реформе правового порядка, не в состоянии вполне побороть
слепую стихию общественной жизни. Для этого нужно еще овла-
деть теми силами, которые действуют в обществе и в самом праве,
нике - агрономической, железнодорожной, машиностроительной, воспита-
тельной, правовой и душевно-нравственной, то можно, в конце концов,
включить технику и в этику. Но в таком случае техника перестает быть впол-
не определенным понятием. Напротив, для того, чтобы сохранить за поняти-
ем техники присущий ему смысл, надо противопоставлять технику в области
материальной культуры технике в области культуры духовной.
640
БОГДАН АЛЕКСАНДРОВИЧ КИСТЯКОВСКИЙ
причинно и телеологически обусловливая их. Каковы эти силы и как
они действуют, — об этом учит общая теория права, как овладеть
ими, — это составляет один из предметов политики права. Только
при полном теоретическом и практическом господстве над всеми си-
лами, действующими как в обществе, так и в индивидуальной психи-
ке и обусловливающими правовой порядок, творчество в праве
будет вполне плодотворным.
Итак, правовой строй представляет сложный аппарат, в котором
часть сил действует чисто механически. Однако для приведения
в действие этого аппарата и правильной работы его требуется непре-
рывная духовная активность всех членов общества. Каждая личность
должна постоянно внутренне и внешне работать над осуществлени-
ем и созиданием права. Напряженная духовная деятельность личнос-
ти претворяет в социальной жизни необходимое в должное. Здесь
совершается подлинное творчество.
Содержание
Б. А. Кистяковский как социолог права и консти,Пг|;ионалист
А. Н. Медушевский....................
Б. А. КИСТЯКОВСКИЙ. ИЗБРАННОЕ. Часть I
Социальные науки и право.
Очерки по методологии социальных наук
и общей теории права ..........33
Отдел первый. Общество............................. 34
I. Проблема и задача социально-научного позцния .... 34
Кризис научного знания. I. Прагматизм; полезцсть _ критерий
научной истины; научная истина и гипотеза. 1Цистицизм; при-
нудительность научного знания и свобода мисического П0СТи_
жения; знание и вера; методологический мошм и плюрализм
Кризис социально-научного познания; натуралрическая С0цИ0_
логия; экономический материализм; крушенш чисто материа.
диетического понимания социальной законоврНости. непра.
1 вильное противопоставление наук о природе в^ук 0 человеке
интуитивные и дискурсивные элементы внагном познании
IV. Достоверность естествознания; спорность рько его Гносео_
логических предпосылок; освобождение соцш.,ных от со_
циальной философии и психологизма. V. Выяо ние методов со-
циальных наук путем анализа наличного со1.ально_нау4ного
знания; основные проблемы логики и методе.’ИИ социальных
наук; образование социально-научных поня™ЧрИЧИННое og.b_
яснение социальных явлений, значение и ро.р0рМ в социаль-
ном процессе — категория общности, категорд1еобХодимости
категория долженствования; самосознание нау
II. «Русская социологическая школа» и категор возможности
при решении социально-этических проблем ... 58
I. Естественно-научный тип мышления и необхо,ЧЬ1е отклонения
от него при выработке социальных наук; категор, необходимости
в естествознании и социологии. II. Точка зре,я современной
прессы и обыденное житейское мышление, пр.',.одЬ1вание и og_
суждение различных возможностей в прессе, А1ческие основа-
ния преимущественного применения в прессе Югории возмож-
642
ности; противоположные методологические свойства социологии:
ее область — научно достоверное, т. е. совершающееся необходи-
мо. III. Своеобразный подход к вопросам социологии представите-
лей русской социологической школы; взгляд Н. К Михайловского
на будущее развитие России: он устанавливал возможность двух
путей как в будущем, так и в прошлом развитии России; предостав-
ление приоритета категории возможности перед категорией необ-
ходимости русской социологической школой. IV. Своеобразность
теории познания Н. К. Михайловского: его учение о невозможнос-
ти исключительно объективного метода в социологии; понятия
желаемое™ и ожидаемости как разновидности возможного; уче-
ние Н. К Михайловского о невозможности разорвать правду попо-
лам на правду-истину и правду-справедливость; обоснование рус-
скими социологами возможности субъективного метода; объек-
тивная и субъективная возможность — possibilitas и potentia.
V. Учение Н. К. Михайловского об идеалах и идолах: идеал есть то,
чего возможно достичь, признак идола — невозможность достиже-
ния; развитие личного начала есть единственно возможный идеал,
с его точки зрения; условность всех выводов, обусловленных кате-
горией возможности. VI. Взгляд Н. К Михайловского на сущность
социального процесса; пропитывание принципа причинности
элементами относительности; признание высшими принципами
возможности и желательности. VII. Связь общесоциологических
построений русских социологов с их взглядами на развитие
России: их учение о невозможности для русской интеллигенции
усвоить буржуазные идеалы; возможная роль русской интеллиген-
ции; выведение возможности из долженствования философами-
идеалистами и противоположное ему обоснование долженствова-
ния на возможности у русских социологов. VIII. Экономическое
развитие России в построениях русских социологов: их учение о
невозможности развития капитализма у нас; абсолютная и относи-
тельная невозможность, IX. Логический анализ различных понятий
невозможности: фактическая и логическая невозможность, абсо-
лютный характер логической и математической невозможности,
приравнивание русскими социологами простой фактической не-
возможности к невозможности логической; производимая ими
подмена понятия этически недолжного психологически невоз-
можным чисто фактического характера; понятие реальной невоз-
можности: смысл его — обратное невозможному причинно обус-
ловлено и необходимо, его подвид — причинно-психическая не-
возможность; определяющая роль категории возможности для всех
теоретических построений русских социологов не подлежит со-
Содержание
643
мнению, но гносеологическое значение и смысл этой категории
ими не вполне сознаны. X. Различные понятия возможности: про-
стая фактическая возможность, ее разновидность — статистическая
или объективная возможность; применение математики в статис-
тических исследованиях; единичные случаи и совокупности как
предмет статистических исследований; теория вероятностей; ме-
тодологическая неправильность объяснения объективной вероят-
ности понятием сложной причины; все обобщающие науки имеют
дело с изолированными и простыми причинами; только строго ин-
дивидуальные причинные соотношения сложны; виды единичного:
повторяющееся единичное и безусловно индивидуальное единич-
ное; два основных мотива, побуждавших русских социологов обра-
щаться к категории возможности: примирение идеи свободы с не-
обходимостью и оправдание этических оценок; смысл этих про-
блем служит доказательством того, что основное понятие
возможности русских социологов по своему существу метафизич-
но; история понятия метафизической возможности, начиная с
древнегреческой философии; наиболее полная разработка и ис-
пользование этого понятия в системе Лейбница; у русских социо-
логов идея должного поглощается принципом возможности; под-
линно научная социология имеет дело с категориями необходи-
мости и долженствования, а не возможности.
* III. Категории необходимости и справедливости при исследо-
вании социальных явлений .............135
I. Понятие случайного и закономерного в природе
и социальном мире... .135
Неповторяемость единичных явлений. Рассмотрение каждого яв-
ления с точки зрения его закономерной обусловленности и слу-
чайности. Раскрытие смысла случайного в идеалистических фи-
лософских системах. Отсутствие принципиального различия в
объектах естественно-научного и исторического исследований,
разница в точках зрения. Причинное объяснение явлений; слож-
ность индивидуальных причинных зависимостей; задача объяс-
нительных наук — выделение повторяющихся простых причин-
ных соотношений; их вневременность и внепространственность,
т. е. безусловная необходимость.
II. Категория необходимости при исследовании
социальных явлений ....147
Социология как наука о законах социальных явлений; две основ-
ные социологические системы: натуралистическая социология и
экономический материализм; необходимость методологической
644
проверки этих систем. Сведение всех социальных процессов к раз-
витию производительных сил и экономических отношений; ис-
толкование этой теории как чисто методологического приема.
Методологическая несостоятельность понятия причины, обуслов-
ливающей явление в конечном счете; теоретическая недопусти-
мость каузального монизма. Гегелевская диалектика и эволюцио-
низм; методологический анализ эволюционизма как теоретиче-
ской системы. Установление безусловно необходимых причинных
соотношений между социальными явлениями; возвращение к ме-
тодам классической политической экономии. Чисто экономиче-
ские причинные соотношения; соотношение между материальной
и идейной организацией общества не может быть определено как
причинное в научном смысле. Собственно социальные явления;
методологический анализ понятия класса; по преимуществу соци-
ально-психический характер процесса образования классов; необ-
ходимость замены понятия класса понятием социальной группы.
Установление причинных соотношений между социально-психи-
ческими явлениями; социальный процесс, как целое, может быть
научно объяснен только при помощи множества разнохарактер-
ных причинных соотношений.
III. Категория справедливости при исследовании социальных
явлений.. .179
Методологический анализ понятия необходимости; его транс-
цендентальный характер. Методологическая правомерность суж-
дений о социальных явлениях с точки зрения осуществления в
них справедливости или этически должного; два ряда суждений о
социальных явлениях; суждения на основании категории спра-
ведливости обладают такою же общезначимостью для нашего со-
знания, как и суждения на основании категории необходимости.
Противоречивость эволюционной точки зрения, когда она приме-
няется к смыслу нравственных принципов; непреложность основ-
ных нравственных принципов. Объяснение социальных явлений и
оценка их; совпадение этих точек зрения в правовых нормах.
IV. В защиту научно-философского идеализма.............197
Идеализм в широком смысле; принципиальное отличие научно-
философского идеализма от идеализма метафизического; необ-
ходимость чисто научного решения вопросов, связанных с эти-
ческой проблемой; научная точка зрения не исчерпывается реше-
нием естественно-научных вопросов, а выражается также и в
решении вопросов научно-философских. I. Научная философия; ее
деление на дисциплины; основной принцип ее — долженствую-
Содержание
645
щее быть; формальное объединение познавательно-, этически и
эстетически должного в категории долженствования. Фактическое
сплетение норм различных отраслей научной философии; естес-
твенный перевес познавательно-должного; смешение познаватель-
но-должного с естественно необходимым. Этицизирование и эсте-
тизирование процесса познания; сведение этически должного
к эстетически должному и обратно. Философия ненаучного типа
смешивает различные сферы долженствования, в результате по-
лучается безусловное противопоставление бытия и долженство-
вания; недопустимость ограничения сферы должного лишь сфе-
рой этики. II. Постановка задачи-, проанализировать роль долж-
ного, с одной стороны, в научном познании, с другой — в этике;
участие долженствования в научном познании отрицают те, кто
отождествляет научно познаваемое с психически воспринимае-
мым; бесконечное количество и разнообразие психических вос-
приятий; необходимость выбора и систематизации их. Логи-
ческий и психологический закон тождества; суждения и поня-
тия, процесс психологического и логического их образования.
Учение Дж. Ст. Милля об единообразии строя природы; проти-
воречивость и метафизичность этого учения; естествознание
развивалось, идя иным путем; в социологии это учение породи-
ло нездоровое стремление к аналогиям. Аксиоме об единообра-
зии природы можно противопоставить аксиому о разнообразии
этого строя; поэтому нельзя обосновывать индуктивный метод
на первой из этих аксиом. Основание для индуктивного метода
надо искать, следуя за Кантом, не вне нас, а в нас самих; естест-
венный психический механизм; безразличие вырабатываемых
им продуктов в отношении научной истинности; нормы логики
как правила отбора. Категории сходства и различия; вопрос
о существенных и несущественных признаках решается на ос-
новании специальной цели познания отдельных научных дис-
циплин. Индуктивно выработанные понятия были первоначаль-
но единственным орудием научного познания; совершенные на-
учные понятия должны выражать безусловно необходимое, т. е.
опираться на причинные соотношения; различие между психи-
чески воспринимаемыми фактами и научно истинными фактами.
Распространение методов научнго мышления, целесообразность
которых удостоверена успехами естествознания, на мир социаль-
ных явлений; для правильного решения этой задачи необходимо
обратиться к философии Канта, в частности, к тому руслу ново-
кантовского движения, которое интересуется процессом научно-
го познания, а не познанным предметом; история как наука
646
об индивидуальном; образование социально-научных понятий.
III. Принцип этического долженствования; отрицание его истин-
ного смысла чистыми позитивистами; противоречивость и теоре-
тическая несостоятельность эволюционизма, поскольку он служит
основанием для отрицания истинного значения этического дол-
женствования. Непреложность нравственного принципа, его авто-
номность; категорический императив; ошибочное понимание его
как чисто формального и бессодержательного правила. Этическая
система не создается научно-философской мыслью из себя самой;
она творится историей и предпосылкой ее служит культурная
жизнь. Неправильность безусловного противопоставления науки и
этики, бытия и долженствования; деонтологические построения
Гегеля и Когена; бытие присуще одинаково, но в разных смыслах, и
миру природы, и миру культурной общественности. Задачи науч-
ной философии.
Отдел второй. Право ...........255
V. Реальность объективного права....................255
Общественность как культурное благо; постановка вопроса об
объективном праве. I, Первое определенное истолкование объ-
ективного права в психологическом смысле дано Бирлингом; в
его теории «признание» не является единым понятием, а свод-
ным термином для нескольких понятий; психологизирование
последних. II. Л. И. Петражицкий превратил психологизм, слу-
жащий его предшественнику вторичной основой для построе-
ния общей теории права, в первичную основу этой теории; ме-
тодологические предпосылки психологической теории права
Л. И. Петражицкого; его своеобразная теория образования поня-
тий: образование правильного понятия будто бы является исход-
ным моментом в построении науки, а не заключительной стадией
его. Л. И. Петражицкий отрицает необходимость при построении
научного понятия права считаться с практической ролью права, т. е.
с его техническими свойствами; анализ отношения между чисто
теоретическими и техническими понятиями; в социальных науках
оно иное, чем в естествознании; преувеличенная оценка значения
формально-логической правильности понятий; неосновательность
обвинения юристов в том, что они при образовании понятий руко-
водятся лингвистическими соображениями; Л. И. Петражицкий
упустил из виду учение современной логики о номинальных и ре-
альных определениях понятий. III. К истории учения о праве как
психическом явлении; в основание своей психологической теории
Содержание
647
права Л. И. Петражицкий кладет «реформу традиционной психоло-
гии»; реформа эта заключается в новой классификации психиче-
ских элементов; деление их на три вида заменяется делением на два
вида с разновидностями; доказательства теоретической несостоя-
тельности этой реформы: Л. И. Петражицкий неправильно охарак-
теризовал общепринятые в современной психологии психические
элементы; эмоции, как сложные душевные переживания, не могут
быть психическими элементами; всякая реформа науки нуждается
в гносеологической критике ее предпосылок IV. Значение психо-
логической теории права Л. И. Петражицкого основано не на его
реформе теоретической психологии, а на умелом использовании
описательного психологического материала; деление эгических
душевных переживаний на односторонние: императивные, чисто
эгические и двусторонние: императивно-атрибутивные, право-
вые; выведение из императивно-атрибутивной природы права
всех вторичных его свойств; исследование воспитательного значе-
ния права. Теоретическая несостоятельность понятия права
Л. И. Петражицкого: с одной стороны, оно чересчур широко — это
есть понятие не права, а правовой психики; притом оно ориенти-
ровано на индивидуальную психику; социально-психический же
характер права им игнорируется; с другой — оно слишком узко:
оно не охватывает объективного права в его подлинной сущ-
* ности; два вспомогательных понятия — проекций, или фантаз-
мов, и нормативных актов — выработаны Л. И. Петражицким
для того, чтобы скрыть недостатки конструированного им поня-
тия права. V. Сравнение объективного права с другими произве-
дениями духовной культуры; свойственная им всем особая ре-
альность; реальность объективного права выражается в право-
вых учреждениях; заключительная оценка психологической
теории права Л. И. Петражицкого. VI. К истории нормативного
понятия права; П. И. Новгородцев как обоснователь у нас этико-
нормативной теории права; разработка нормативного понятия
права в одностороннем направлении И. А. Ильиным и Г. Кельзеном;
оно приводит к противопоставлению права как нормы всему, что
обладает реальностью и бытием; теория И. А. Ильина права и силы;
ее методологические предпосылки; построение им двух методоло-
гических рядов: один ряд, к которому принадлежит понятие силы,
есть ряд реальных явлений, другой ряд, к которому относится по-
нятие права, чужд реальности. VII. Научно недопустимо отрывать
нормативное и логическое рассмотрение права от его реального
рассмотрения; такой отрыв свойствен схоластическому способу
образования понятий; методологический плюрализм есть при-
648
способление к гуманитарным наукам тех методов, которые об-
наружили свою плодотворность в естествознании; научные
принципы правильного построения методологических рядов;
ошибки и неправильности в построении методологических
рядов И. А. Ильиным. VIII. Ошибки некоторых защитников пси-
хологической и нормативной теорий права не устраняют науч-
ного значения этих теорий самих по себе; методологические
принципы правильного образования понятий; параллель с естест-
венно-научным образованием понятий; понятие есть сводка в ло-
гическую формулу знаний, добытых научным исследованием.
Право своими отдельными сторонами относится к самым различ-
ным сферам явлений; в каждой из этих сфер оно подлежит впол-
не самостоятельному исследованию; знания, получаемые при
разработке каждой из них, должны сводиться в отдельные поня-
тия: государственно-организационное, социально-научное, психо-
логическое и нормативное понятия права; чисто теоретические и
технические понятия права; их два — юридико-догматическое и
юридико-политическое; множественность понятий права и
единство права как явления; особые синтетические формы позна-
ния, созидающие единое знание о праве. IX. Каждое чисто научное
понятие права должно определять право в его реальных проявле-
ниях; различные пути при исследовании права; две отправные
точки этого исследования: можно начинать с исследования права
как совокупности норм и права как совокупности правоотноше-
ний; четыре сферы явлений, с которыми связано право; недопусти-
мые приемы абстракции. Вопрос о реальности права как вопрос об
его эмпирической реальности; многоликость эмпирической реаль-
ности; отношение реальности права к физической, психической и
духовной реальностям; особое значение реальности права как ре-
альности культурного блага; параллель между решением вопроса о
реальности естественными науками и науками о культуре.
VI. Право как социальное явление .327
Необходимость пересмотра вопроса о праве как социальном яв-
лении; С. А. Муромцев как обоснователъ у нас социально-научной
теории права; социально-научное изучение права, выдвинутое в
семидесятых годах прошлого столетия, ставило своей задачей ис-
следование социальных законов развития права. Необходимо
поставить задачу о социально-научном изучении действующих
систем права; неправильно заключать от положения, что право
есть часть общественного целого, к положению, что право не мо-
жет быть изучаемо изолированно; предложение Ю. С. Гамбарова
Содержание
649
слить исследование права с исследованием социального целого
методологически несостоятельно; учение Р. Штаммлера о праве
как форме, превращающей простую совокупность людей в обще-
ство; это не есть социальное учение о праве, а нормативное уче-
ние об обществе. Для изучения права как социального явления
надо сосредоточить весь научный интерес на праве в том виде,
как оно осуществляется; неправильность традиционной точки
зрения на субъективное право как на нечто производное права
объективного; иной подход к самому изучению права, необходи-
мый для выработки подлинной социально-научной теории права,
осуществляется некоторыми юристами, отстаивающими право-
творческую роль судьи; обзор основных теоретических положе-
ний этой школы юристов. Значение социально-научного изуче-
ния права для теоретической и практической юриспруденции.
VII. Рациональное и иррациональное в праве............343
Нормы, составляющие право, обладают общностью в двух отно-
шениях; по своей общности они родственны понятиям, но они
сложнее понятий и общность проявляется в них как бы в уси-
ленном виде; в понятии наиболее полно воплощено рациональ-
ное; право, поскольку оно состоит из норм, есть нечто безуслов-
но рациональное. Право как жизненное явление состоит из пра-
< воотношений; отождествление права, выраженного в нормах, с
правом, осуществляющимся в правоотношениях, есть условная
фикция; учения, признающие первичным элементом права
субъективное право; правоотношения всегда конкретны, еди-
ничны, индивидуальны, они безусловно иррациональны; ирра-
циональное в праве у Гегеля; рациональное и иррациональное и
формы правотворчества. Учение о первичности субъективного
права приводит к утверждению, что правовые нормы — абстрак-
ции; правовые нормы как содержание сознания — не только
абстракции, т. е. рациональные образования, а и душевные пере-
живания, последние иррациональны. В сознании право больше
связано с волей, чем с интеллектом, это усиливает иррациональ-
ность правовых переживаний; логически рациональное и ирра-
циональное типично и для других форм рационального и ирра-
ционального в праве.
VIII. Методологическая природа науки о праве..........359
I. Взаимно исключающие теории в науке о праве по основным во-
просам; к какой области явлений принадлежит право; право опре-
деляют как государственно-повелительное, социальное, психиче-
ское явление, различное определение отношения права к нрав-
650
ственности. Зависимость науки о праве от самых различных
идейных течений; одни ориентируют ее на догматической юрисп-
руденции, другие на социологии, третьи на психологии.
Необходимо ориентировать науку о праве на всей совокупности
гуманитарных наук, во избежание эклектизма надо опереться на
философию; попытки Штаммлера и Когена построить научное
знание о праве, исходя из философии; они растворяют науку о
праве в философии; теоретико-познавательное преимущество те-
чения в новокантовской философии, разрабатывающего вопрос о
пути и процессе познания, а не о познанном предмете. II. Отношение
между философией и наукой права; взгляд Канта на этот вопрос;
полное растворение науки о праве в философии после Канта, осо-
бенно у Гегеля; отрицательные последствия этого для научного
знания о праве. Упадок философии и освобождение науки о праве;
общая теория права; крушение идеи общей теории права, черпаю-
щей из себя самой свои основные предпосылки; новое возвраще-
ние к философии, новая опасность поглощения ею науки о праве.
Накопление позитивных научных знаний в юриспруденции; по-
пытка Когена ориентировать этику на юриспруденции; различное
отношение к ней философов. Невыясненность вопроса, на какой
юриспруденции Коген ориентирует этику; он имел в виду не общую
теорию права, а догматическую юриспруденцию; различие методо-
логической природы этих отраслей науки о праве, оно обусловлено
различием их задач; факт ориентировки этики на юриспруденции
очень знаменателен. Кант и его теория права и науки о праве; поня-
тие права он приравнивал к категориям причинности и субстанцио-
нальности, под влиянием идеи естественного права он считал его
лишь познавательным принципом и регулятивной идеей; развитие
позитивной юриспруденции; эмпирический характер науки о праве;
трансцендентально-первичное в понятии права.
Отдел третий. Государство ....389
IX. Сущность государственной власти..................389
Полнота власти присуща только государству; в семье, промышлен-
ных и торговых предприятиях и в частных союзах власть или за-
имствована у государства, или санкционирована им; близость влас-
ти публично-правовых союзов к государственной власти; государ-
ство обладает своею собственною, самостоятельною и первичною,
т. е. ни от кого не заимствованною властью. I. Отношение науки го-
сударственного права к вопросу о государственной власти, юриди-
ко-догматическая точка зрения; несоответствие полученных ре-
Содержание
651
зультатов поставленной цели; понятие суверенитета; отсутствие
общепризнанного критерия для отличия государственной от него-
сударственной власти. Неудача науки государственного права есть
факт научного развития, подлежащий методологическому исследо-
ванию; методологическая оценка этого факта; вопрос о природе
государственной власти есть вопрос о существе явления, а не об от-
личительных признаках его; неприменимость юридико-догмати-
ческого метода к решению этого вопроса; это метод чисто индук-
тивных обобщений и классификаций, т. е. метод, характерный для
описательных, а не объяснительных, дисциплин. Естественные
науки и методы классификации; ботаника и зоология как описа-
тельные науки; их неспособность разграничить царства растений
и животных, этот вопрос разрешается при помощи методов при-
чинно- и генетически-объяснительных, а не описательно-класси-
фикационных. Догматическая юриспруденция методологически
родственна описательным дисциплинам естествознания; потреб-
ности практики сделали догматическую юриспруденцию наиболее
разработанной юридической дисциплиной; методы ее были при-
знаны образцовыми; исторические условия, определившие методы
общей теории права; отрицательное влияние юридической догма-
тики на методы общей теории права; в результате получалась свод-
ка чисто описательного материала, а не познание существа права.
Г. Ф. Шершеневич и Л. И. Петражицкий, влияние юридико-догма-
тических методов на построение ими общей теории права; услов-
ная значимость таких теоретических построений, их терминоло-
гический характер; реальные и номинальные определения поня-
тий, словесные и терминологические определения; понятие права
нельзя определять, устанавливая его отличие от нравственности и
бытовых правил. Методологическая путаница в науке о государстве;
относительная новизна догматической разработки государствен-
ного права; методологическое засилье юридико-догматического
метода в науке о государстве; Гирке и Еллинек — методологический
плюрализм, слабое развитие его; невозможно решить вопрос о го-
сударственной власти при помощи лишь формально-логических
обобщений и классификаций; для решения его необходимы не
только государственно-правовые, но и социально-психологиче-
ские, историко-политические и идеологические исследования го-
сударственной власти; методологическая задача — наметить на-
правление этих исследований. II. Значение государственной власти
для различных форм государства; теоретические попытки обосно-
вать социальную жизнь без власти, теории анархизма, противоре-
чивость и несостоятельность их; неизбежность возникновения
652
власти при упорядоченной социальной жизни. III. Теоретическая
неразработанность проблемы власти; французские теории; без-
личность власти в правовом государстве. Немецкие теории госу-
дарственной власти; формально-юридические определения ее;
власть как воля. Теория Н. М. Коркунова, его методологическая
ошибка; социально-психологическая проблема власти; учение
Пилоти об авторитете и власти; многообразие власти — необходи-
мость плюралистического метода. IV. Социально-психологическое
исследование власти, Карлейль, Михайловский, Тард, Зиммель:
вневременность и внепространственность социально-психиче-
ской природы власти. Историко-политическое исследование влас-
ти, борьба рас и завоевание, экономическое превосходство в качест-
ве основы власти; власть как сила. Нравственное оправдание власти;
в правовом государстве власть есть господство правовых норм,
власть как общественное служение; верховенство права.
X. Права человека и гражданина ... .454
I. Государство и народ — государство и личность; попытки устра-
нить противоречия между их интересами: народный суверенитет
и декларация прав человека и гражданина; смена настроений в
оценке декларации прав; непреложное значение ее принципов.
II. Теоретическое обоснование прав человека и гражданина; ин-
дивидуум как отправная точка для объяснения общественных яв-
лений, общественный договор, естественное право. Общество и
его самобытность; оно — источник всего права; историко-социо-
ло-гическое опровержение первичности прав личности; юриди-
ческие теории, сводящие права личности к объективному праву;
теория рефлексов права. Преодоление как исключительного ин-
дивидуализма, так и исключительного социологизма; возрожде-
ние идеи естественного права; одинаковая первичность и инди-
видуума, и общества; оба они — самоцель. III. Юридическая про-
блема прав человека и гражданина; «Система субъективных
публичных прав» Г. Еллинека; методологическое обоснование;
воля и интерес, формальный и материальный признак; разграни-
чение частного и публичного права; разграничение объективно-
го и субъективного права, недостаточность юридико-догматиче-
ских критериев для него. Личность — явление публично-правово-
го порядка; установленная Г. Еллинеком классификация
субъективных публичных прав: свобода от вмешательства госу-
дарства, притязания к государству, право действовать за государ-
ство. Отношение различных представителей юриспруденции к
системе Г. Еллинека; узкий юридико-догматическии характер кри-
Содержание
653
тики; Ю. Биндер и Э. Гёльдер; одинаковая логическая правомер-
ность противоположных юридико-догматических построений.
Формально-логический характер мегода догматической юриспру-
денции; другие юридические дисциплины — история права и
общая теория права; непригодность юридико-догматического ме-
тода для решения вопроса о сущности субъективного права; пер-
вичность и реальность субъективного права; научное познание
субъективного права возможно только при помощи объяснитель-
ных методов общей теории права; общая теория права и ее методы
предохраняют от переоценки роли государства.
XI. Государство и личность.............................518
I. Отрицательная оценка государства; противоположная ей
оценка философов-идеалистов; типы государств, методологи-
ческая проблема типа. II. Конституционное, или правовое, госу-
дарство и его основные принципы; господство объективного
права как результат признания публичных субъективных прав;
организация власти в правовом государстве — солидарность на-
рода и власти; примирение социальных противоположностей в
государственном единстве; общественный или народный харак-
тер правовой государственной организации; полицейское госу-
дарство, его излишняя опека граждан порождает дезорганиза-
цию; устранение анархии правовым государством. III. Противо-
поставление социалистического государства правовому;
правовые свойства социалистического государства не исследо-
ваны; А. Менгер и его «Новое учение о государстве»; с правовой
точки зрения, нет противоположности между правовым и социа-
листическим государством; создание социально справедливого
строя в силу дальнейшего развития правовых принципов, лежа-
щих в основании правового государства. Социализм и индивидуа-
лизм; социально справедливое государство и гражданское право;
субъективно-публичные права в социально справедливом госу-
дарстве. Право на труд и право на достойное человеческое
существование; разработка этого вопроса в литературе:
П. И. Новгородцев, И. А. Покровский, В. С. Соловьев, теория со-
лидаризма и социализации земли; законченно развитое право-
вое государство необходимо должно быть и социально справед-
ливым; оно создает гармонию между личностью и государством;
высший тип государства.
XII. Государство и право...............................555
Правильная постановка вопроса; независимое возникновение го-
сударства и права в прошлом и их слияние в настоящем; государст-
654
во как создание права; правовое решение внутреннегосудар-
ственных и междугосударственных конфликтов; подчинение
праву всех функций государственной власти; правительственная
деятельность и способы подчинения ее праву; административная
юстиция. Теория о невозможности для государства стать право-
вым до конца; различные взгляды на власть как силу в их постро-
ениях,- теория силы и насилия; власть и право в теории
С. А. Котляревского; Ж. Сорель и его апология насилия; единство
государства и права в теориях Краббе, Кельзена и Радбруха;
сходство в развитии учений естествоиспытателей о материи и
энергии и государствоведов о государстве и праве.
Отдел четвертый. Культура...............................573
XIII. В защиту права (Задачи нашей интеллигенции)......573
Ценность права, его дисциплинирующее значение, зависимость
содержания права от его формальных свойств. I. Правосознание
общества и его отражение в научной литературе; характеристика
этого отражения у западно-европейских народов и у нас.
II. Значение права в жизни русского народа, мнения Герцена,
К. С. Аксакова и К. П. Леонтьева. III. Управомоченная и дисципли-
нированная правом личность как основа правопорядка; личность
в нашем общественном и литературном движении; невниматель-
ное отношение у нас к правовым интересам личности, мнения
Кавелина и Михайловского. IV. Определение права как компро-
мисса между различными требованиями, его правильность с со-
циологической точки зрения; значение конституции для право-
порядка, непризнание этого значения у нас; безотносительная
ценность основных правовых установлений и отрицание ее у нас,
взгляд на них как на временные средства. V. Правосознание наро-
да и способность его к организации; две противоположные край-
ности, свойственные нашей интеллигенции: стремление постро-
ить общественные отношения на одной этике и детальное регла-
ментирование общественных отношений. VI. Правосознание и
суд; действительное состояние нашего суда и уровень, соответ-
ствующий прочному правопорядку; правосознание нашей интел-
лигенции и созидание нашей новой общественной жизни
в будущем.
XIV. Путь к господству права (Задачи наших юристов) . .600
Наша государственная реформа и повышение авторитета права;
взгляд на право как на односторонне партийное средство и его
действительная надпартийность; несоблюдение действующего
Содержание
655
права; установленные у нас законом права личности и действи-
тельное правовое положение ее; наше частное право и правовое
положение личности, правовая личность нашего крестьянина.
Причины нашей правовой отсталости; средства борьбы с нею;
наши новые государственные учреждения; роль наших юристов;
наш суд и правотворчество; устойчивость права как временно выс-
шее благо для нас; задачи нашей научной юриспруденции; само-
бытность и автономность права; объединение сил в борьбе за
господство права.
XV. Причина и цель в праве (Задачи науки о праве).....612
Постановка вопросов о цели в праве Иерингом и о причине в праве
Муромцевым и Цительманом; оценка взглядов Цительмана и
Муромцева; причинное исследование развития права и существа
права; социологическая и психологическая теория права. Оценка
теории Иеринга, это исследование о цели вне права, а не в праве;
теория Штаммлера, ее социально-философский характер, ее науч-
ная бесплодность; определение понятия права Штаммлером; оп-
равдание им права его принудительностью. Методы подлинного
исследования причины, и цели в праве; строгое разграничение
юридико-догматического и научно-теоретического исследования
права; принципиальные основы юридико-догматического иссле-
дования права; фактическое изложение — логическая иллюзия о
разнице в степенях общности между догматикой и общей теорией
права; объяснительные методы последней; причинное исследова-
ние права, социальные и психические причинные соотношения.
Сложность телеологического исследования права; попытка
Штаммлера построить монистическую телеологическую систему
права; несостоятельность ее; научное телеологическое объяснение
права — не конечные, а регулятивные цели; эмпирические и транс-
цендентальные цели права; организационные свойства права, его
разумность, справедливость, оно обеспечивает свободу. Причинное
и телеологическое исследование права и сведение его результатов
в определениях понятий права, четыре понятия права; синтетиче-
ское познание права, его смысл.
XVI. Необходимое и должное в культурном творчестве....633
Природа и социальный мир; сопоставление и противопоставле-
ние их — стихийность и роль сознания; естествознание и тех-
нология; методологические принципы технологии — не осу-
ществление целей, а созидание должного; должное в технике и
должное в праве; духовная активность и творчество в праве.