■a ^аГшиуу-ла
■ In
В XX ВЕКЕ
т
ДИСКУРСА
о
ИДЕ1ТИЧНОСТИ

УДК 32(082.1)
ББК 71.05
М19
Мал и нова О. Ю.
М19 Россия и «Запад» в XX веке: Трансформация дискурса о кол¬
лективной идентичности / О. Ю. Малинова. - М.: Российская по¬
литическая энциклопедия (РОССПЭН), 2009. — 190 с. — (Рос¬
сия. В поисках себя...).
ISBN 978-5-8243-1174-7
В книге рассматривается трасформация долгого дискурса об отно¬
шении России к Западу, о перспективах ее модернизации и возможно¬
сти «особого пути» в XX в., и прежде всего - попытки переопределе¬
ния русской/советской/российской идентичности после октябрьской
революции 1917 г., а также в годы перестройки и после распада СССР.
Почему проблема самоопределения в системе координат «Запад -
Восток» снова и снова раскалывает российское общество по линии
«западничество»/«почвенничество»? В какой мере «западники»
и «почвенники» XX века наследовали идеи своих предшественников?
Каким мутациям подвергался дискурс о «цивилизационной идентич¬
ности» России, возобновляясь после периодов относительной марги¬
нализации? В книге предпринята попытка дать ответы на эти вопросы
на основе анализа соперничающих моделей самоидентификации по
отношению к «Западу» как Значимому Другому.
Книга предназначена для специалистов-обществоведов, а
также для всех, кто интересуется проблемами развития обще¬
ственной мысли России.
УДК 32(082.1)
ББК 71.05
ISBN 978-5-8243-1174-7	© Малинова О. Ю., 2009
© Российская политическая
энциклопедия. 2009

Содержание
Долгий спор российских «западников»
и «почвенников» и век двадцатый	5
Октябрь 1917 года и попытки переопределения
«цивилизационной идентичности»
в новой системе координат	27
Дискурс большевиков: от России «отсталой»
к России «передовой»	28
Переопределение коллективной идентичности
России в дискурсах эмиграции	40
Сменовеховство	45
Евразийство	60
Трансформация дискурса
о	«цивилизационной идентичности» в 1920-х гт. .... 82
Возобновление споров «западников»
и «почвенников» в годы перестройки	84
СССР и «Запад»	84
«Западничество» и «почвенничество»
в эпоху кризиса коммунистического режима	95
Возвращение на «столбовую дорогу цивилизации»? ... 108
Старое и новое в перестроечном дискурсе
о	«цивилизационной идентичности»	126
Почему возобновилось противостояние
«западничества» и «почвенничества»?	139

После СССР: «западничество»
и «антизападничество»
в российском идеологическом
спектре 1990-х гг.	141
Выбор России в понимании «западников»	144
«Антизападничество» как общий знаменатель	153
Образы Запада в изображении
российских «западников» и «антизападников»	167
Недостатки соперничающих моделей
коллективной идентичности	179
Вместо заключения:
есть ли шанс пересмотреть
«систему координат»?	183

Долгий спор российских «западников»
и «почвенников» и век двадцатый
Споры об отношении России к Западу, о перспективах ее
модернизации и возможности «особого пути» продолжаются
около двух столетий. Они и в начале XXI в. остаются значи¬
мым фактором структурирования политико-идеологического
спектра. Дискуссии российских «западников» и «почвенни¬
ков» воспроизводят вполне определенную «систему форми¬
рования высказываний»1, что дает основания рассматривать
их в качестве систематически возобновляющегося дискурса,
заданного темой и структурой оппозиций. Последняя опреде¬
ляется соперничеством двух полюсов2, трактующих Россию
как тоже-Европу или не-Европу и соответствующим обра¬
зом оценивающих перспективы освоения западного опыта и
цели внутренней и внешней политики. Данная оппозиция, от¬
четливо оформившаяся в спорах западников и славянофилов
в 1840-1850-х гг., более или менее явно воспроизводилась
на протяжении большей части XIX и XX вв. В советской
1	По М. Фуко, дискурс - это «совокупность высказываний,
подчиняющихся одной и той же системе формирования» (Фу¬
ко М. Археология знания. СПб.: Гуманитарная академия, 2004.
С. 209-210).
2	Исторически эти полюсы связывались с комплексами идей,
которые имели разные названия. Для их описания я буду использо¬
вать термины «западничество» и «почвенничество», заключая их
в кавычки (без кавычек те же термины будут обозначать класси¬
ческое западничество 1840-х и почвенничество 1860-х как само¬
стоятельные течения).
5

официальной идеологии она оказалась трансформирована, по¬
скольку различия между СССР и Западом принято было опи¬
сывать как формационные (тем самым историко-культурные
аспекты идентичности уходили на второй план). Однако со¬
перничество «западничества» и «почвенничества» продол¬
жалось в среде эмиграции, в самиздате и тамиздате, а отчас¬
ти - и в официальной публичной сфере. С началом пере¬
стройки дискуссии открыто возобновились в контексте кри¬
тики советского режима, а затем - постсоветских реформ.
Будучи реакцией на специфические проблемы российской
модернизации, оппозиция «западничества» и «почвенниче¬
ства», в свою очередь, оказывала существенное влияние на
ход социальных трансформаций, определяя восприятие воз¬
никающих проблем и задач.
Дискурс, заданный темой отношения России к Западу,
оставил глубокий след в отечественной культуре: он был
колыбелью, в которой рождалась русская философия, он за¬
ложил традиции осмысления особенностей национальной
истории и культуры, он стал лабораторией, где исследова¬
лась специфика российских социальных и политических
институтов и разрабатывались альтернативные проекты
развития, он послужил школой, воспитавшей русскую ин¬
теллигенцию и многое другое. Но помимо всего прочего
это был дискурс о коллективной идентичности, в котором
формулировались, развивались и соперничали разные пред¬
ставления о том, кто есть Мы, составляющие культурное
и политическое сообщество, стоящее за понятием «Россия».
Именно этот аспект дискуссий о России и Западе в XX в.
и станет предметом анализа1 данной книги.
1 Исследование проведено при поддержке Российского гума¬
нитарного научного фонда, проект № 06-03-02-038а.
6

Понятие «идентичность» фиксирует важный элемент
того, что в социологии знания называется субъективной
реальностью, - социально детерминированные представ¬
ления индивидов и групп о своем Я, складывающиеся
в результате соотнесения с некоторыми Другими. Идентич¬
ность определяется не только «объективно» существую¬
щими сходствами и различиями, но прежде всего - тем,
какой им придается смысл: лишь некоторые из разли¬
чий, причем в определенных контекстах, воспринимают¬
ся как значимые и становятся демаркационными линия¬
ми, разделяющими Нас и Других. По мысли П. Бергера
и Т. Лукмана, «теории идентичности» не только отражают
реальность, но и в известном смысле порождают ее, обе¬
спечивая систему координат, внутри которой обретаются
и изменяются соответствующие представления индиви¬
дов1. Под «теориями идентичности» основоположники
социального конструктивизма понимали не столько спе¬
циально разработанные концепции, сколько устоявшие¬
ся модели мышления, приписывающие то или иное зна¬
чение сходствам и различиям. Важно подчеркнуть, что
дискурсивное конструирование идентичностей про¬
исходит в контексте отношений власти, господства
и доминирования: способы интерпретации различий за¬
даются и поддерживаются государственной политикой
категоризации индивидов, медийными дискурсами, си¬
стемой образования, литературой, кинематографом, по¬
вседневными социальными практиками и др. Таким обра¬
зом, доминирование тех или иных «теорий идентичности»
1	Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реаль¬
ности. Трактат по социологии знания. М.: Acadcmia-Центр. 1995
С. 281.

обусловлено не только соотношением интеллектуальных
достоинств соперничающих концепций, но и тем, каким
образом они артикулируются и распространяются и в ка¬
кой мере резонируют с общественными настроениями
в меняющемся контексте.
Дискурсы об идентичности предполагают, с одной сто¬
роны, осмысление различий между Нами и Другими в ка¬
честве границ, разделяющих группы, а с другой - утверж¬
дение внутригруппового сходства как основы общности.
Как писал норвежский исследователь И. Нойманн, «иден¬
тичность пребывает не в неотъемлемых и легко определяе¬
мых культурных атрибутах, а в отношениях, и решающий
вопрос - где и как пролегает граница с Другими»1. При
этом представления о конкретных Других играют разную
роль в (само)определении данного Мы. Есть Другие, ко¬
торые систематически оказываются в фокусе внимания
и выполняют функцию своеобразного зеркала - Значимо¬
го Другого, по отношению к которому (через различение
или уподобление) выстраивается образ Нас. Историче¬
ски по крайней мере с XVIII в. Европа, Запад были Зна¬
чимым Другим, по отношению к которому определялась
и переопределялась русская/российская идентичность2.
1	Neumann I. В. Russia and the Idea of Europe. A Study in Identity
and International Relations. London and New York: Routledge, 1996. P. 1.
2	Строго говоря, позиционирование происходило в системе ко¬
ординат «Запад - Восток», «Европа - Азия». Таким образом, фор¬
мула соотнесения всегда подразумевала третий элемент - Азию/
Восток. Однако главным предметом споров была возможность
идентификации с Европой/Западом и приемлемость для России
западной модернизации. Лишь в конце XX в. отдельные страны
Востока начинают рассматриваться в качестве образцов успешного
развития. В XIX в. и «западники», и «почвенники» рассматривали

Разумеется, в этой роли выступала не только Европа; однако
данная оппозиция была чрезвычайно устойчивой и важной,
и на то был ряд причин - геополитических, исторических,
экономических, культурных.
Однако о какой именно идентичности шла речь? Нетруд¬
но заметить, что участники рассматриваемого дискурса по-
разному представляли характер сообщества, идентичность
которого определялась через соотнесение с Европой/Запа¬
дом. Многие мыслили его в национальных категориях. И это
неудивительно, если учесть, что принцип конституирования
политических сообществ, утверждаемый национализмом,
стал определяющим для современной мировой системы госу¬
дарств. По мере своего «продвижения» националистическая
картина мира1 оказывала все большее влияние на способы
определения коллективных идентичностей: позиционирова¬
Азию как воплощение «отсталости» и не отождествляли с нею Рос¬
сию. Евразийцы первыми предприняли серьезную попытку развер¬
нуть систему координат в сторону Востока, введя в формулу рос¬
сийской «цивилизационной идентичности» «азийский» элемент.
1	Э. Смит суммировал картину мира, утверждаемую национа¬
лизмом, в пяти тезисах: (1) мир естественным образом разделен на
нации, каждая из которых имеет свой особый характер и судьбу,
(2) нация - это источник всей политической власти, и лояльность
к ней выше всех остальных видов лояльностей; (3) если люди
хотят быть свободными и самореализоваться, они должны иден¬
тифицировать себя с нацией и осознавать свою принадлежность
к ней; (4) глобальные свобода и мир - это следствие освобождения
и стабильности всех наций; (5) нации по-настоящему могут стать
свободными и выразить себя наиболее полно только в собствен¬
ных суверенных государствах (Смит Э. Национализм и модернизм.
Критический обзор современных теорий наций и национализма.
М.: Праксис, 2004. С. 342).
9

ние сообщества в качестве нации давало основание не только
для притязаний на политическое самоопределение, но и для
признания в качестве «равных» в сообществе наций. Для Рос¬
сии второе обстоятельство было важнее, ибо соперничающие
модели идентичности конструировались в уже существую¬
щем государстве, которое безусловно полагалось русским.
В силу этого из трех основных лейтмотивов национализма,
выделенных Э. Смитом, - национальной автономии, нацио¬
нального единства и национальной идентичности1, - в данном
случае ведущую роль играл последний. Вопрос о сохранении
национальной «самобытности» в ситуации «догоняющей мо¬
дернизации» на протяжении большей части XIX в. занимал
центральное место в комплексе проблем, в процессе осмыс¬
ления которых в России складывался дискурс о нации2. Есть
основания утверждать, что споры «западников» и «почвенни¬
ков» внесли существенную лепту в формирование репертуара
смыслов, на который опираются представления о русской на¬
циональной идентичности.
Вместе с тем, далеко не все участники этих споров были
готовы рассматривать Россию как нацию наряду с другими
нациями. Данное Мы определялось с помощью сложной си¬
стемы категорий - культурных, религиозных, лингвистиче¬
ских, этнических, цивилизационных и др., таким образом,
одно качество неуловимо перетекало в другое. Неопреде¬
ленности перспективы способствовал и масштаб сравнения:
1	Смит Э. Указ. соч. С. 343.
2	Т. с. «язык», система представлений, в которой, собственно,
и оказываются возможны нации. Участниками такого дискурса яв¬
ляются не только идеологи национализма, но и все, кто мыслит
категориями нации, национальной идентичности, национальных
интересов и т. д., определяя и переопределяя их.
10

в роли Другого России выступали Европа/Запад, то есть не¬
кое «цивилизационное» целое, а не отдельные европейские
народы-нации. Такой способ соотнесения был обусловлен
насущными геополитическими и социокультурными вызо¬
вами. Однако с точки зрения конструирования сообщества,
вписываемого в существующее Российское государство1, он
имел одно важное преимущество: дискурс о коллективной
самоидентификации по отношению к Европе/Западу, как
правило, оставлял за скобками этнический плюрализм импе¬
рии, представляя Нас культурно однородным сообществом
(русским, православным, оформленным «исторической»
государственностью Московской Руси и Петербургской Рос¬
сии). Парадоксальным образом это совпадало со стратегией,
характерной для националистических дискурсов: послед¬
ние, как известно, стремятся вынести за скобки внутренние
различия, одновременно настаивая на фундаментальности
Наших отличий от Других. Таким образом, в соперничав¬
ших определениях русской/российской идентичности по
отношению к Европе/Западу переплетались рассуждения
об этнокультурных, религиозных, национальных и прочих
сходствах и различиях.
Еще более сложное переплетение разных оснований
идентификации наблюдалось в официальных идеологиче¬
ских практиках советского периода. Различия между СССР
и Западом интерпретировались как формационные, классо¬
1 Нужно отмстить, что не все участники дискуссий рассматри¬
вали Российскую империю как политическую форму, адекватную
конструируемому культурному сообществу: сторонники пансла¬
визма, например, рассуждали о перспективах тех или иных вари¬
антов политического союза славянских народов, основой которого
должно было послужить существующее Российское государство.
II

вые - и в этом смысле мы безусловно имеем дело с другой
системой формирования высказываний и другой структу¬
рой оппозиций (не «западничество» vs. «почвенничество»,
а марксизм-ленинизм, обосновывающий советский путь стро¬
ительства социализма, vs. различные варианты буржуазных
и ревизионистских/оппортунистических идеологий, доказы¬
вающие преимущества пути, по которому идет Запад). Од¬
нако то обстоятельство, что классовый враг имел очевидную
геополитическую приписку, рождало множество параллелей со
старым дискурсом о России и Европе. Кроме того, хотя СССР
и рассматривался как многонациональное государство, это не
мешало в определенных контекстах наделять представляемое
им сообщество чертами, традиционно приписываемыми рус¬
ской культуре (особенно ярко эта тенденция обозначилась во
второй половине 1930-1940-х гг.). Имело место пересечение
разных дискурсов. В свою очередь, советские идеологические
практики оказали существенное влияние на формирование
постсоветского «западничества» и «почвенничества». Преем¬
ственность интеллектуальных традиций воспроизводилась по¬
верх социокультурных разрывов, которыми сопровождались две
крупнейшие социально-политические трансформации XX в. -
Октябрьская революция 1917 года / крушение Российской им¬
перии и крах коммунистического режима / распад СССР.
Таким образом, если рассматривать почти двухвековые
дискуссии об отношении России к Европе/Западу как дис¬
курс о коллективной идентичности, следует признать, что он
представляет собой совокупность не всегда отчетливо разде¬
ляемых, а порой и сознательно смешиваемых высказываний
о	сообществе, которое в зависимости от контекста и намерений
высказывающегося определяется в национальных, этнокуль¬
турных, религиозных, формационных, геополитических или
цивилизационных категориях. Причем высказывания, иденти¬
12

фицирующие Нас по столь разным основаниям, опираются на
общий репертуар смыслов. Отмеченное смешение оснований
идентификации, по-видимому, не было случайным; это - соци¬
альный факт, который необходимо принимать во внимание при
исследовании дискурсивного конструирования идентичности.
С учетом этого обстоятельства в данной книге, рассматривая
споры «западников» и «почвенников» как дискурс о коллектив¬
ной идентичности политического и культурного сообщества,
стоящего за Российским/Советским государством, я буду
использовать термин «цивилизационная идентичность» (в ка¬
вычках) в качестве собирательного понятия, охватывающего
все перечисленные основания идентификации. Тот же термин
без кавычек будет указывать на многочисленные идеологиче¬
ские проекты конца XX в., трактующие Россию как евразий¬
скую/православную/русскую цивилизацию в ряду других ци¬
вилизаций1.
1 Подробнее об использовании категории «цивилизация» в ка¬
честве инструмента символической политики см.: Шнирельман В.
Цивилизационный подход как национальная идея // Современные
интерпретации русского национализма / Под ред. М. Ларюэль.
Stuttgart: Ibidem-Verlag, 2006. С. 217-248; Ларюэль М. Александр
Панарин и «цивилизационный национализм» в России // Русский
национализм: Идеология и настроение. М.: Центр «Сова», 2006.
С. 165-182. Мне представляется, что в качестве аналитической ка¬
тегории (см., напр.: Липкин А. И. К вопросу о понятии «националь¬
ной общности» и его применимости к России // Полис. 2008. № 6
С. 113-114) данное понятие имеет ограниченную применимость,
поскольку инструментом конструирования идентичности «цивили¬
зация» (в разных значениях данного слова!) становится сравнитель¬
но поздно. Попытки же перенести современные пред ставления на
более ранние исторические этапы скорее мешают, нежели помога¬
ют пониманию динамики процессов социальной идентификации.
13

Следующий вопрос, который нуждается в уточнении -
в каком смысле споры о «цивилизационной идентичности»
России можно рассматривать в качестве долгого дискурса?
Теоретически понятие «longue duree» вполне применимо
к интеллектуальной истории. Пионер изучения истории
долгих периодов Ф. Бродель считал такой подход возмож¬
ным. Он писал: «Некоторые структуры, в силу того, что
они живут долго, становятся неизменными элементами для
неопределенного числа поколений: они вмешиваются в ход
истории, задерживают его течение и придают ему форму».
В числе таких структур Бродель указывал не только «гео¬
графические границы», «биологические реалии» и «огра¬
ничения производительности», но и «особые духовные
ограничения», ибо «ментальные структуры тоже могут ста¬
новиться темницами longue duree»1. Таким образом, есть
определенные основания предположить, что дискуссии рос¬
сийских «западников» и «почвенников», возобновлявшиеся
представителями разных поколений в менявшихся контек¬
стах на протяжении значительной части XIX и XX столетия,
являют собой пример именно таких устойчивых во времени
ментальных структур.
Однако каковмеханизмихвоспроизводства? Действительно
ли на протяжении почти двух столетий мы имеем дело с одной
и той же «системой формирования высказываний»? Означает
ли регулярное возобновление дискуссий «западников» и «по¬
чвенников», что принципы, по которым строится дискурс о
коллективной самоидентификации по отношению к Европе/
Западу, остаются неизменными? В какой мере можно говорить
1 Braudel F. History and Social Sciences: The Longue Duree //
Braudel F. On history / Translated by S. Matthews. Chicago: University
of Chicago Press, 1980. P. 31.
14

о	«западничестве» и «почвенничестве» как о продолжающих¬
ся интеллектуальных традициях? Ведь контекст, в котором
ведется этот спор, многократно менялся, и в начале XXI в.
и Россия, и Запад совершенно иные, нежели двадцать, а тем
более сто или сто пятьдесят лет назад! Неужели драматиче¬
ский опыт XX в. никак не изменил привычную колею, по
которой текут дискуссии «западников» и «почвенников»?
Отчасти ответы на эти вопросы мог бы дать анализ
дискурса о «цивилизационной идентичности» России/
СССР в XX в. Следует отметить, что этот период истории
отечественного «западничества» и «почвенничества» наи¬
менее изучен - не в последнюю очередь в силу ограни¬
ченной доступности источников (значительная часть дис¬
куссий происходила на страницах эмигрантских изданий
и в самиздате). В настоящей книге я сосредоточусь лишь
на двух критических моментах в истории последнего сто¬
летия, кардинально менявших систему координат, в кото¬
рой осуществлялось соотнесение со Значимым Другим.
Предметом моего анализа будут попытки переопределения
«цивилизационной идентичности» России после Октябрь¬
ской революции 1917 г, а также в годы перестройки и после
распада СССР. Попытаемся выяснить, каким образом рож¬
дение и крах коммунистического режима меняли представ¬
ление о России и ее месте в мире, в какой мере эти события
стимулировали новые подходы к решению проблемы кол¬
лективной самоидентификации по отношению к Европева-
паду и как в этих новых контекстах работали традиционные
стереотипы «западничества» и «почвенничества».
Необходимо дать некоторые пояснения относитель¬
но методики моего исследования. Хотя дискурс о «циви¬
лизационной идентичности» России развертывается во
времени и отличается определенной преемственностью.
15

едва ли правильно рассматривать его как упорядоченное
движение идей: однажды предложенные интерпретации
не обязательно в дальнейшем воспроизводятся и разви¬
ваются. И даже попытки участников дискуссий опереть¬
ся на те или иные авторитеты прошлого не всегда указы¬
вают на осмысленную рецепцию их идей в результате
критического изучения оригинальных текстов: нередко
оценки основываются на обобщенных представлениях,
почерпнутых из разных источников. Таким образом, ар¬
тикулируемые в рамках определенной системы формиро¬
вания высказываний идеи, нарративы, образы, метафоры
и проч. образуют своеобразный репертуар смыслов, к ко¬
торым сознательно или неосознанно апеллируют участни¬
ки данного дискурса. В результате разные интерпретации,
с одной стороны, соперничают, с другой - могут весьма
причудливо комбинироваться друг с другом. С этой точки
зрения важны не только оригинальные идеи и системати¬
ческие доктрины, но и типичные представления, эклекти¬
ческие концепции, тексты «второго плана», развивавшие
и популяризировавшие находки «лидеров». Объектами
моего анализа будут преимущественно тексты публици¬
стического характера: хотя данная тема нашла отражение
и в художественной литературе, и в архитектуре, и в искус¬
стве, и в специальных научных работах (прежде всего - в
историографии), и в материалах массовой периодической
печати, и в обыденных дискурсах, и в фольклоре, однако
анализ этого материала требует специальных знаний и осо¬
бых подходов. Публицистические тексты, как правило, со¬
держат более или менее развернутую аргументацию (что
важно с точки зрения целей данного исследования); кро¬
ме того, они обращены к широкой «читающей публике» и
16

в какой-то мере позволяют реконструировать круг идей
и представлений, задававших основания для идеологиче¬
ского «самоопределения» вовлеченных в общественно-
политическую жизнь современников.
Задача настоящей работы - не описание истории «запад¬
ничества» и «почвенничества», а реконструкция моделей
коллективной идентичности, которые артикулировались
в контексте обсуждения проблемы отношения России
к Европе/Западу, и изучение их соперничества и динами¬
ки в менявшемся контексте. Под моделями коллективной
идентичности я понимаю дискурсивно формирующиеся ба¬
зовые представления о Нас (обычно в соотнесении с неки¬
ми Значимыми Другими), которые структурируют восприя¬
тие социальной реальности. Возможны разные стратегии
исследования такого рода представлений. Представлятся
целесообразным сосредоточить внимание на их мировоз¬
зренческих основаниях, ибо мировоззренческие установ¬
ки несомненно накладывали отпечаток на то, как пред¬
ставлялась русская/российская идентичность в сравнении
с европейской/западной. То или иное решение проблемы
идентичности (тоже-Европа или не-Европа) было связано с
готовностью или неготовностью поддержать программу мо¬
дернизации, повторяющую опыт Запада. Исходя из этого,
я использовала в качестве инструмента анализа идеально¬
типические модели политико-культурных сообществ, соот¬
ветствующие двум типам мировоззрений.
Первая - назовем ее условно либерально-прогрессист-
ской - опирается на либеральную концепцию прогрес¬
са как поступательного развития от низшего к высшему,
которое потенциально (но не в данный момент) охваты¬
вает все человечество. В зависимости от представлений
17

о	«конечной цели» прогресса, возможны различные версии
этой модели - собственно либеральная, социалистическая,
радикально-демократическая, христианско-экуменическая
и др. В рамках прогрессистской модели Россия рассма¬
тривается как (восточно)европейская страна, (пока) от¬
стающая от Западной Европы по уровню своего развития,
но рано или поздно призванная ее догнать (а может быть,
и перегнать). Различия интерпретируются как «количе¬
ственные», со временем преодолеваемые. Тем самым Рос¬
сии отводится роль «отстающего», который лишь в буду¬
щем (более или менее отдаленном) может «догнать» опере¬
дившего соперника1. Впрочем, обычно подчеркивается,
что шансы на успех высоки, поскольку Россия «молода»
и быстро осваивает достижения Европы. Прогрессистская
модель придает большое значение инновациям и индиви¬
дуальному творчеству и в целом позитивно оценивает роль
культурных заимствований.
Вторая модель (условно - консервативно-почвенниче-
ская) исходит из идеи партикулярности истории отдельных
народов, каждый из которых рассматривается как органи¬
ческое «живое целое», развивающееся по собственным за¬
конам. Отсюда - акцент на культурную самостоятельность
и предубеждение против заимствований, а также - инно¬
1	Важно, однако, отметить, что рамки этого дискурса задава¬
лись не только Россией. Как показывает И. Нойманн, в европей¬
ском дискурсе о России как Другом «правила соревнования» не
раз пересматривались, причем таким образом, что очередные до¬
стижения России (главным образом, геополитические) немедлен¬
но подвергались сомнению с помощью новой «системы отсчета»
(Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в фор¬
мировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство,
2004. С. 112-114).
18

ваций, инициированных творчеством индивидов. Залог
самобытности усматривается в следовании органическим
традициям. В рамках этой модели различия между Россией
и «Западом» рассматриваются как качественные, не сглажи¬
ваемые временем. Что особенно важно - почвенническая
модель позволяет рассматривать отличия России от Европы
как достоинства, очевидные в другой системе координат1.
Описанные модели представляют собой идеально¬
типические конструкции, которым в большей или меньшей
степени соответствовали представления участников дискур¬
са о самоидентификации России по отношению к Европе За¬
паду. На мой взгляд, есть основания утверждать, что модель
национальной идентичности, обнаруживаемая в текстах за¬
падников 1840-х гг., близка к либерально-прогрессистскому
идеально-типическому «полюсу»: эта модель опиралась на
идею универсального прогресса, плоды которого принадле¬
жат всему человечеству, полагала главным двигателем раз¬
вития творчество индивидов, видела в национальной куль¬
туре2 форму реализации общечеловеческого содержания
и настаивала на открытости общества не только внешним
влияниям, но и внутренним инновациям. Модель же коллек¬
тивной идентичности, предложенная славянофилами, ско¬
рее тяготела к консервативно-почвенническому идеально¬
типическому «полюсу»: данная модель предполагала
естественное развитие на основе «самобытных» начал (что
в понимании славянофилов исключало целенаправленные
1	Славянофильство было одной из первых попыток определить
русскую идентичность в терминах оценочной шкалы, альтернатив¬
ной европейскому либеральному прогрессизму.
2	Россия мыслилась западниками как нация в кругу других ев¬
ропейских наций.
19

инновации и ограничивало культурные заимствования);
опиралась на идеал цельности и гармонии (противопо¬
ставляемый неизбежной в модернизирующемся обществе
фрагментации); определяла содержание культуры тради¬
цией, носителем которой представлялся «народ», и не
одобряла автономию личности1. Различные варианты про-
грессистских (не только либеральных, но и радикальных)
и консервативно-почвеннических интерпретаций нацио¬
нальной идентичности можно обнаружить и в дискуссиях
середины XIX в.2 Вместе с тем, неверно было бы целиком
сводить идеи, высказывавшиеся в этих дискуссиях, к опи¬
санным выше идеально-типическими моделям; безусловно
воззрения их участников были и сложнее, и богаче. Пред¬
ложенные модели - не более чем рамка, помогающая зафик¬
сировать то, что важно для нашего анализа.
Нужно заметить, что представления, обнаруживаемые
в конкретных текстах, нередко причудливым образом соче¬
тают элементы обеих идеально-типических моделей. Меха¬
низм этого неявного синтеза хорошо описан французским
славистом П. Серио. По мысли Серио, оппозиция между
двумя противоположными идеологиями (он пишет о Про¬
свещении и Романтизме) «определяет лишь крайние, поляр¬
ные теоретические позиции. На самом же деле между этими
двумя полюсами существует постоянный обмен с заимство¬
ваниями, переистолкованиями, возвратами, недоразумения¬
1	См.: Малинова О. Ю. Образы «Запада» и модели русской
идентичности в дискуссиях середины XIX в. // Космополис. 2005.
№2(12). С. 41-47.
2	Малинова О. Ю. Национальная самобытность и прогресс:
интерпретации «идеи нации» в пореформенной России // Космо¬
полис. 2005-2006. № 4(14). С. 59-83.
20

ми, утаиваниями... Даже один и тот же исследователь мо¬
жет опираться в своих утверждениях на то, что он счита¬
ет доминантой, сохраняя при этом черты другого подхода
в качестве субдоминанты»1. Впрочем, если для «западников»
и «почвенников» XIX в. был характерен именно такой не¬
явный обмен при сохранении полюсов-доминант, то в XX в.
дискурс о «цивилизационной идентичности» России стал
ареной для идеологических экспериментов по «скрещива¬
нию» элементов противоположных моделей.
Было бы неверно представлять противостояние «за¬
падничества» и «почвенничества» как исключительно
российское явление: проблема коллективной самоиденти¬
фикации по отношению к «прогрессивному» Западу вста¬
вала во многих странах «догоняющей модернизации»,
раскалывая элиту на призывающих к скорейшему освое¬
нию передового опыта «западников» и уповающих на
национальную самобытность «почвенников»2. Вариации
на те же темы звучат сегодня в постколониальных дис¬
курсах, в спорах «евроскептиков» и «еврооптимистов»,
в выступлениях антиглобалистов и др. Особенным является.
1	Серио П. Структура и целостность. Об интеллектуальных
истоках структурализма в Центральной и Восточной Европе М.:
Языки славянской культуры, 2001. С. 57.
2	См.: Walicki A. Poland Between East and West. The Contro¬
versies over Self-Definition and Modernization m Partitioned Poland.
Cambridge (Mas.): Harvard University Press, 1994; Jedlicki J. A Sub¬
urb of Europe. Nineteenth-century Polish Approaches to Western Civi¬
lization. Budapest: Central European University Press, 1999; Daska-
lov R. Populists and Westemizers in Bulgarian History and Present /,
Y. Miller, I. G.Toth (eds.). Central European University. History De¬
partment Yearbook 2001-2002. Budapest: Central European Univer¬
sity, 2002. P. 113-142; и др.
21

пожалуй, лишь то, что в России данный тип дискурса вос¬
производится на протяжении долгого времени, периодиче¬
ски приобретая значение одного из главных идеологических
водоразделов'. В российском дискурсе о коллективной са¬
моидентификации по отношению к Европе/Западу явно
преобладают полярно противоположные образы и оценки.
И хотя крайнее «западничество», как и крайнее «антизапад¬
ничество» - явления сравнительно редкие, каждый из лагерей
стремится полемически «заострить» позиции противников.
В результате воспроизводится жесткая бинарная оппозиция,
в рамках которой конструируются модели идентичности,
основанные на зеркально противоположных образах Нас
и Других.
Два критических момента в истории XX в., выбран¬
ные мною для анализа, - рождение и крах коммунисти¬
ческого режима - интересны в том числе и потому, что
они, казалось бы, создавали предпосылки для выхода
за рамки биполярной оппозиции и радикального перео¬
пределения коллективной идентичности России/СССР
по отношению к Европе/Западу (менялись и конфигу¬
рация мировой системы, в которой происходило пози-
1	К примеру, в Польше, где в XVIII и XIX вв. тоже были свои
«западники» и «славянофилы», в силу более разнообразной по¬
вестки дня, где сложно переплетались различные аспекты нацио¬
налистических, политических и экономических программ, циви¬
лизационный выбор более сложно коррелировал с традиционным
делением на правых и левых (см.: Walicki A. Russia, Poland, and
Universal Regeneration. Studies on Russian and Polish Thought of the
Romantic Epoch. Notra Dame: University of Notre Dame press, 1991.
P. 9; Jedlicki J. Op. cit. P. XI).
22

ционировапие Нас по отношению к Значимому Другому,
и система понятий, в рамках которой оно осуществлялось)
Нужно сказать, что попытки такого переопределения дей¬
ствительно предпринимались - и именно они будут глав¬
ным предметом нашего внимания - однако со временем
выяснялось, что традиционное противостояние полюсов
по-прежнему сохраняет свое значение. Как и почему так по¬
лучалось - в этом нам предстоит разобраться.
И еще одно обстоятельство хотелось бы отметить. Отно¬
шение России к Европе/Западу неизменно и постоянно - по
крайней мере со времен «Философических писем» Чаадае¬
ва - было предметом общественных дискуссий, то более,
то менее острых. Однако было бы неверно утверждать, что
эта проблема всегда представлялась одинаково актуальной.
Были и периоды, когда дискурс о «цивилизационной иден¬
тичности» оказывался маргинальным. Именно так было
и в начале, и в середине XX века - в периоды, предшество¬
вавшие революции октября 1917 г. и перестройке (хотя и по
разным причинам).
В начале XX в. проблема отношения к Западу утрати¬
ла былую остроту. Общественное внимание было прико¬
вано к другим, более насущным политическим проблемам
В дискурсах о коллективной самоидентификации сопер¬
ничество разных проектов нациестроительства в границах
империи существенно потеснило тему «России и Европы».
И хотя заданный ею репертуар смыслов по-прежнему ис¬
пользовался, проблема «цивилизационной идентичности»
отошла на второй план. Когда позиции современников
оценивались в системе координат «славянофильствол^за-
падничество», речь шла скорее об интеллектуальной ге¬
неалогии, нежели об определении границ действующих
23

политических лагерей: различия, обозначаемые этими тер¬
минами, накладывались на сложную систему партийных
и идейно-политических размежеваний. Необходимо иметь
в виду и то обстоятельство, что 1900-е гг. были периодом
сближения России с Западом: страна вступила в новую по¬
лосу модернизации, в отношении к европейскому опыту
прагматический интерес брал верх над стремлением утвер¬
дить экзистенциальные различия, культура Серебряного
века органически сочетала в себе взлет «русского гения»
и европейские формы1. Правда, эти успехи не отменяли
культурной дистанции между европейски образованными
«верхами» русского общества и «народом». Однако в целом
контекст вполне благоприятствовал убеждению, что вре¬
мя «повторения задов» славянофильства и западничества
прошло2. И лишь с началом мировой войны интерес к про¬
блеме коллективной самоидентификации по отношению
к «Западу» несколько оживился3. Но настоящий ее ренессанс
пришелся на 1920-е гг., когда появилась возможность пере¬
смотреть «формулы соотнесения» со Значимым Другим,
и возникли совершенно новые модели «цивилизационной
идентичности», причудливо сочетавшие казалось бы несо¬
1	Ср.: Хоружий С. Трансформация славянофильской идеи
в XX веке // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 52-55.
2	Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество (Из размышлений
о	религиозной природе русской интеллигенции) // Вехи. Из глуби¬
ны. М.: Правда, 1991. С. 31.
л Розанов В. В. Война 1914 года и русское возрождение. Пг.:
Типография т-ва А. С. Суворина, 1915; Эрн В. Ф. Время славяно¬
фильствует. Война, Германия, Европа и Россия // Эрн В. Ф. Сочи¬
нения. М.: Правда, 1991; Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по
психологии войны и национальности. М.: Мысль, 1990; и др.
24

вместимые элементы старого «репертуара смыслов». Ана¬
лизу этих моделей посвящена следующая глава.
Однако уже в конце 1920-х гг. ситуация стала менять¬
ся: в Советской России существенно ужесточился режим
цензуры и одновременно произошла «нормализация»
официального дискурса, устанавливавшая жесткие (хотя
и «колебавшиеся с линией партии») рамки допустимого для
высказывания. В официальной публичной сфере прочно до¬
минировал дискурс, рассматривавший отношения между
Россией и Западом сквозь призму классовой борьбы социа¬
лизма и капитализма (но сохранявший отголоски прежних
интерпретаций в качестве субдоминант - если воспользо¬
ваться терминологией П. Серио). Таким образом, тради¬
ционная оппозиция «западничества» и «почвенничества»
оказалась маргинализирована: она воспроизводилась в эми¬
грантских изданиях, позже - в самиздате и тамиздате, вре¬
мя от времени она давала о себе знать и в легальных (даже
официальных) советских изданиях1, однако в публичном
пространстве доминировали иные способы репрезентации
коллективной идентичности по отношению к Западу. С на¬
чалом же перестройки тема «цивилизационной идентич¬
ности» России неожиданно вновь стала предметом острых
споров, разделяя противников на традиционные лагеря «за¬
падничества» и «почвенничества».
Таким образом, дискуссии о «цивилизационной идентич¬
ности» России в XX в. то разгорались, то затухали, растворя¬
лись в других сюжетах, подобно ручейкам, скрывающимся
под землей, чтобы затем вырваться на поверхность. Почему
1 В этом смысле примечательно возобновление противостоя¬
ния «западничества» и «почвенничества» в период хрущевской
«оттепели».
25

проблема самоопределения в системе координат «Запад -
Восток» снова и снова становилась актуальной, раскалывая
общество по линии «западничество»/«почвенничество»?
В какой мере «западники» и «почвенники» XX в. наследова¬
ли идеи своих предшественников? Каким мутациям подвер¬
гался дискурс о «цивилизационной идентичности» России,
возобновляясь после периодов относительной маргинали¬
зации (достаточно значительных, чтобы для новых поколе¬
ний прежние споры оказывались скорее преданием, нежели
непосредственным жизненным опытом)? Попробуем найти
ответы на эти вопросы, проследив, как менялся дискурс
о	«цивилизационной идентичности» России/СССР в 20-х
и в 80-90-х годах XX в., приспосабливаясь к изменениям
внутреннего и международного контекста, обусловленным
сначала рождением, а затем - крахом коммунистического
режима.

Октябрь 1917 года и попытки
переопределения «цивилизационной
идентичности» в новой системе
координат
Октябрь 1917 г. радикально изменил систему координат,
в которой определялась российская идентичность. Одни
современники видели в случившемся новую русскую ре¬
волюцию, грандиозный социальный прорыв, выдвигавший
Россию на передовые рубежи прогресса, другие - великую
катастрофу. Однако и тем, и другим было очевидно, что раз¬
ворачивающаяся на их глазах череда событий необратимо
меняет привычные представления о России и ее месте в мире.
Оценивая ретроспективно, можно сказать, что утверждение
коммунистического режима провело между Нами и «Запа¬
дом» резкую черту. Как бы ни расходились пути развития
России и западноевропейских стран до 1917 г., в истории
XX в. СССР несомненно оказывается «особой статьей» как
единственная страна, столь долго пытавшаяся построить
«новое общество». Конечно, на исходе второго десятилетия
теперь уже минувшего столетия едва ли кто-то мог предуга¬
дать такой итог. Но многим современникам было очевидно,
что наступает пора глобальных социальных перемен, эпи¬
центром которых неожиданно оказалась Россия.
Впрочем, перспектива пересмотра «системы коорди¬
нат» задавалась не только совершавшимся в России - Ев¬
ропа тоже столкнулась с проблемой переосмысления соб¬
ственной идентичности1. Пережившие войну поколения
1 Не случаен успех книги О. Шпенглера «Закат Европы», поя¬
вившейся в 1918-1922 гг. В шпенглеровскон критике европейской
27

смотрели на жизнь другими глазами: прежние идеалы
обветшали, казавшиеся незыблемыми принципы стали
внушать сомнения. Либеральные ценности, демократия,
религия и даже семейные устои - все лишилось проч¬
ных оснований. «В огне этой страшной войны... - писал
Н. Бердяев, - расплавились все оковы, наложенные на жизнь
учениями и теориями»1. «Запад» утратил ореол былой при¬
влекательности; сомнения в идее «всеобщего прогресса»
стали общим местом. История, казалось, предоставля¬
ет России шанс пересмотреть свои отношения с Западом
и Востоком, переписать их «с чистого листа».
Неудивительно, что в 1920-е г. предпринималось множе¬
ство попыток заново решить старую проблему «цивилиза¬
ционной идентичности» России. Полем для экспериментов
стали и официальный партийный дискурс большевиков,
и оппозиционные ему дискурсы русской эмиграции.
Дискурс большевиков:
от России «отсталой» к России «передовой»
Тот факт, что первая в мире социалистическая рево¬
люция произошла именно в России, казалось бы, должен
цивилизации многие увидели параллели с русской философской
традицией. Идея Шпенглера, «неслыханная по новизне и смелости
в западной мысли, - писал С. Л. Франк, - нас, русских, не поражает
своей новизной: человек западной культуры впервые осознал то, что
давно уже ощущали, видели и говорили великие русские мыслители-
славянофилы» (Франк С. Л. Кризис западной культуры // Освальд
Шпенглер и закат Европы. М.: Берег, 1922. С. 49).
1 Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 105.
28

был принципиально изменить вектор ее позициониро¬
вания по отношению к «Западу» - во всяком случае, для
тех, кто принимал марксистскую концепцию прогресса1.
Ведь получилось, что Россия в некотором смысле не толь¬
ко «догнала», но и «перегнала» Запад, причем по меркам,
установленным западной доктриной! Однако переопреде¬
ление коллективной идентичности «по факту» револю¬
ции произошло не сразу Представление о том, что Россия
должна следовать общей с Европой исторической траекто¬
рии, было доминантной идеей русского марксизма, предме¬
том принципиального спора с народничеством в 1890-х гг.
В этом споре сторонники «особого пути» вынуждены были
уступить - победил подход, в свете которого Россия пред¬
ставлялась безусловно отстающей, причем марксистская
теория позволяла вполне «объективно» оценить степень
этого отставания, измеряя ее уровнем развития капитализма
в промышленности и сельском хозяйстве, численностью го¬
родского пролетариата и проч.
До 1917 г. для многих казалось аксиомой, что социали¬
стическая революция должна начаться не в России. И когда
в августе 1917 г. на шестом съезде РСДРП(б) был принят курс
на захват государственной власти, возможность начать соци¬
алистическую революцию в отсталой по европейским мер¬
1	Разумеется, не у всех, кому были дороги идеалы социализ¬
ма, октябрьская революция вызывала чувство гордости. Как писал
в 1918 г Г. П. Федотов, «в России нет сейчас несчастнее людей,
чем русские социалисты, - мы говорим о тех, для кого родина не
пустой звук. Они несут на себе двойной крест: видеть родину ис¬
текающей кровью и идеалы свои поруганными и оскверненными
в мнимом торжестве» (Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб..
София, 1991. Т. 1. С. 39).
29

кам стране «своими силами» многим казалась невероятной.
В ходе прений по докладу И. В. Сталина о политическом по¬
ложении Е. А. Преображенским была предложена поправка
к резолюции, увязывавшая курс на социализм с «наличием
пролетарской революции на Западе». Защищая свою форму¬
лировку (которая в результате и оказалась принята), Сталин
произнес примечательную фразу: «Надо откинуть отжившее
представление о том, что только Европа может указать нам
путь»1.
Однако последовать этому рецепту было не так просто.
И после того, как большевикам удалось взять власть в свои
руки, еще долгое время одержанная победа воспринималась
как «занятие плацдарма» в ожидании уже близкой мировой
пролетарской революции. В политическом отчете ЦК на
седьмом экстренном съезде РКП(б) в марте 1918 г. В. И. Ле¬
нин с тревогой говорил о «необходимости вызвать междуна¬
родную революцию, проделать этот переход от нашей рево¬
люции, как узконациональной, к мировой»2. Он подчеркивал
тогда и потом: «Наша отсталость двинула нас вперед, и мы
погибнем, если не сумеем удержаться до тех пор, пока мы
не встретим мощную поддержку со стороны восставших ра¬
бочих других стран»3. И хотя Россия несомненно оказалась
первой, прочно усвоенная прогрессистская модель, предпи¬
1	Шестой съезд РСДРП(б). Август 1917 года. Протоколы. М.:
Политиздат, 1958. С. 250.
2	Седьмой экстренный съезд РКП(б), 6-8 марта 1918 г. Поли¬
тический отчет Центрального Комитета // Ленин В. И. Полное со¬
брание сочинений в 55 т. М.: Политиздат, 1958-1965. Т. 36. С. 8.
3	Ленин В. И. Речь в Московском Совете рабочих, крестьянских
и красноармейских депутатов 23 апреля 1918 г. // Там же. Т. 36.
С. 235.
30

сывающая ей роль догоняющего, не позволяла рассматри¬
вать это обстоятельство как повод для пересмотра ее отно¬
шения к Значимому Другому. Сказывались и ограничения на
выражение «национальной гордости», налагаемые нормами
пролетарского интернационализма. Ленин неоднократно
подчеркивал, что Россия только пока впереди; что только
в силу чрезвычайного стечения обстоятельств именно ей
оказалось легче начать социалистическую революцию;
наконец, что «советские республики стран более культур¬
ных, с большим весом и влиянием пролетариата, имеют все
шансы обогнать Россию, раз они встанут на путь диктатуры
пролетариата»1. Позже, в 1920 г. в работе «Детская болезнь
левизны в коммунизме» вождь большевиков, анализируя
опыт октябрьской революции, доказывал, «что русский об¬
разец показывает всем странам кое-что, и весьма существен¬
ное, из их неизбежного и недалекого будущего». Но и тогда
он предупреждал: «...Было бы ошибочно упустить из виду,
что после победы пролетарской революции хотя бы в одной
из передовых стран наступит, по всей вероятности, крутой
перелом, именно: Россия сделается вскоре после этого не об¬
разцовой, а опять отсталой (в «советском» и социалистиче¬
ском смысле) страной»2.
Таким образом, взгляд на мировую историю, усвоенный
большевиками, по крайней мере в первые годы после ре¬
волюции не позволял ввести «красный патриотизм» в офи¬
циальный дискурс. Однако такого рода настроения были
сильны в массовом сознании. Вот их описание, взятое из
1	Ленин В. И. Третий Интернационал и его место в истории /
Там же. Т. 38. С. 307.
2	Ленин В. И. Детская болезнь левизны в коммунизме / Там
же. Т. 41. С. 3-4.
31

выступления одного из участников десятого съезда РКП(б)
(1921 г.): «Тот факт, что Россия стала первой на путь револю¬
ции, что Россия из колонии, фактической колонии Западной
Европы, превратилась в центр мирового движения, - говорил
оратор (В. П. Затонский), - этот факт наполнил гордостью
сердца всех тех, кто был связан с этой русской революцией,
и создался своего рода русский красный патриотизм. И сей¬
час мы можем наблюдать, как наши товарищи с гордостью,
и небезосновательно, считают себя русскими, а иногда даже
смотрят на себя прежде всего как на русских, - они доро¬
жат не столько Советской властью и советской Федераци¬
ей, сколько у них есть тенденция к “единой, неделимой”».
У Затонского «красный патриотизм» вызывал озабоченность,
ему казалось, что «происходит колоссальная путаница поня¬
тий». Считая гордость за русскую революцию «небезосно¬
вательной», он опасался ее «национальной» окраски: «Нам
необходимо вытравить из голов товарищей представление
о	советской федерации, как федерации непременно “россий¬
ской”, - говорил он, - ибо дело не в том, что она российская,
а в том, что она советская»1. Эти рассуждения хорошо ил¬
люстрируют особенности идеологии того времени: каноны
пролетарского интернационализма были официальной до¬
минантой, любые проявления «национализма» внушали по¬
дозрение.
Вместе с тем, уже в большевистском дискурсе периода
нэпа опыт Октябрьской революции рассматривался не толь¬
ко как славная страница истории международного рабочего
движения, но и как часть национального исторического нар¬
ратива. И здесь не обходилось без заимствований из старых
1 Десятый съезд РКП(б). Март 1921 года. Стенографический
отчет. М.: Политиздат, 1963. С. 203, 205.
32

репертуаров смыслов. Опыты с «национальной интерпре¬
тацией революции» отчасти были мотивированы потребно¬
стью найти идеологические формы, позволявшие расширить
базу социальной поддержки революции. Из тех же сооб¬
ражений в начале 1920-х гг. оказывалось определенное по¬
кровительство сменовеховству как буржуазной идеологии,
способной привлечь к советской власти «специалистов».
Но одновременно приходилось реагировать на дискурсы
«национал-большевизма» и близких ему течений, призы¬
вавших к признанию Октябрьской революции в качестве
национальной, вытекающей из русской истории и русской
культуры. Нужно было позаботиться о выработке собствен¬
ной интерпретации той исторической традиции, в которую
следовало вписать Советскую Россию. Данная задача реша¬
лась преимущественно в логике западнической и прогрес-
систской «доминанты», однако привлекались и смыслы из
«субдоминантного» почвеннического репертуара.
Примером первого может служить полемика J1. Д. Троцко¬
го с литературными «попутчиками»1 по поводу «националь¬
ной» трактовки Октября. В опубликованной в 1923 г. книге
«Литература и революция» тогдашний нарком по военным
и морским делам задавался вопросом: в каком смысле «на¬
циональна» наша революция? Действительно ли, как кажет¬
ся «попутчикам», ее «национальный дух» лишь в том, что
несмотря на все перемены «Россия все та же»? В логике
радикально-прогрессистской модели Троцкий категорически
возражал против признания национальными исключительно
«экскрементов истории», т. е. того, «что проработано и про¬
1	Термин «литературные попутчики революции» введен в обо¬
рот именно Троцким - так назван один из разделов рассматривае¬
мой книги.
М I шнон I о ю
33

пущено через себя национальным организмом в прошлые
века»1. «Во все критические, т. е. наиболее ответственные,
эпохи своего развития, - теоретизировал он, - нация сламы¬
вается на две половины - и национально то, что поднимает
народ на более высокую хозяйственную и культурную сту¬
пень». Поэтому «варвар Петя был национальнее всего боро¬
датого и разузоренного прошлого, что противостояло ему»2.
По Троцкому, мера «национальности» определяется не
органической преемственностью традиций, а соответствием
задачам исторического развития (которые, как нетрудно до¬
гадаться, всецело определяются принимаемой на вооружение
концепцией прогресса). Подобная интерпретация проблемы
традиций и инноваций весьма характерна для радикальных
версий прогрессисткой модели3. «Октябрьская революция
глубоко национальна, - заключал автор книги, - но это не
только стихия, это также и академия нации»4. Троцкий весьма
прямолинейно встраивал Октябрьскую революцию в прог-
рессистский «западнический» нарратив: «По существу... ре¬
волюция означает окончательный разрыв с азиатчиной, с XVII
столетием, со святой Русью, с иконами и тараканами, - писал
он, - не возврат к допетровию, а, наоборот, приобщение всего
народа к цивилизации и перестройка ее материальных основ
в соответствии с интересами народа. Петровская эпоха была
только одним из первых приступочков исторического восхо¬
1	Троцкий Л. Д. Литература и революция. М.: Политиздат,
1991. С. 82.
2	Там же. С. 82-83.
1	См.: Малинова О. Ю. Национальная самобытность и про¬
гресс: Интерпретации «идеи нации» в пореформенной России //
Космополис. 2005-2006. № 4(14). С. 64-69.
4	Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 87.
34

ждения к Октябрю и через Октябрь далее и выше»1. Позже,
в 1930-х гг., такая трактовка «магистрального пути» русской
истории получит развитие в официальной советской исто¬
риографии и массовой культуре.
Примером обращения к «субдоминантным» смыслам
из «почвеннического» репертуара может служить статья
А. В. Луначарского «Новый русский человек», опубликован¬
ная 9 марта 1923 г в «Известиях». В ней нарком просвеще¬
ния рассуждал о несоответствиях между революционной
действительностью и стереотипными представлениями о
русском национальном характере. «...В прежнее время, до
нашей революции... вытолкнувшей русский народ в самую
первую линию цивилизации, обыкновенно высказывались
суждения о русском народе как вообще малоактивном,
и американец противопоставлялся нам как существо, мож¬
но сказать, идеально приспособленное к современному
индустриализму»2. Однако жизнь побуждает поставить под
сомнение этот стереотип, ибо «русский рабочий класс был
в состоянии... из глубины самодержавия и варварства под¬
няться до положения авангарда человечества, несмотря на
свою сиволапость и неладность, которые зато... вознаграж¬
дались варварской свежестью чувств, способностью увле¬
каться грандиозными лозунгами, - словом, наклонностью
к активному реалистическому идеализму...»4 По оценке
автора статьи, национальный характер меняется: жизнь
требует от русских рабочих «американских свойств». Как
и Троцкий, Луначарский подчеркивает пластичность на¬
1	Троцкий Л. Д. Литература и революция. С. 81-82.
2	Луначарский А. В. Новый русский человек //Луначарский А. В.
Собр. соч. Т. 7. М.: Художественная литература, 1967. С. 304.
' Там же. С. 305-306.
35

циональной «стихии»; но в отличие от своего коллеги он
всерьез озабочен перспективой излишне резкого разрыва
традиций. По мнению Луначарского, «через край перехле¬
стывать нельзя»: не стоит «заменять обломовскую Россию
штольцевской»1. В пожеланиях советского народа сохранить
в «нашей культуре... ширь мировых горизонтов», в его опа¬
сениях «впасть в колею разумного мещанства»2 очевидны
отсылки к репертуару консервативно-почвеннической мо¬
дели, противопоставлявшей русский национальный харак¬
тер собирательному образу «западных» народов, склонных
к материализму, мещанству, абстрактному рационализму и
проч.
Несмотря на то, что марксистская оптика побуждала от¬
носиться к собственным успехам критически, по мере того,
как советский режим укреплялся, а перспектива мировой
революции становилась более туманной, в официальном
дискурсе все явственнее звучал мотив гордости свершения¬
ми Октября. Провозглашение в 1924 г. курса на построение
социализма в одной отдельно взятой стране открыто за¬
крепляло за русским пролетариатом роль лидера мирового
рабочего движения, а за Россией - статус первой социали¬
стической страны. Следуя букве пролетарского интернацио¬
нализма, Сталин подчеркивал, что «революция победившей
страны должна рассматривать себя не как самостоятельную
величину, а как подспорье, как средство для ускорения побе¬
ды пролетариата во всех странах»3. Однако это обстоятель¬
1 Луначарский А. В. Новый русский человек. С. 306-308.
: Там же. С. 308.
1	Сталин И. В. Октябрьская революция и тактика русских ком¬
мунистов. Предисловие к книге «На путях к Октябрю» // Сталин И. В.
Соч. Т. 6. М.: Политиздат, 1947. С. 396.
36

ство не умаляло особой роли России как огромной страны,
«лежащей между Западом и Востоком, между центром фи¬
нансовой эксплуатации мира и ареной колониального гнета,
которая одним своим существованием революционизирует
весь мир»1.
Тем самым отношение к Значимому Другому карди¬
нальным образом переопределялось: Советская Россия
из «отсталой» страны превращалась в «передовую». Был
сконструирован новый вариант прогрессистс кой моде¬
ли коллективной идентичности, представлявший пер¬
вую в мире страну победившего социализма лидером но¬
вого этапа мировой истории. Правда, эта модель имела
обращение преимущественно внутри СССР, Западом она
не разделялась (во всяком случае, не была там домини¬
рующей2); налицо был конфликт интерпретаций, которые
едва ли могли быть примирены. Впрочем, в соответствии
с официальной советской идеологией, этот конфликт сле¬
довало считать «закономерностью». В новом контексте, за¬
данном революцией, оппозиция к «Западу» оказывалась бо¬
лее острой, чем прежде: она приобретала принципиальный,
классовый характер. И то обстоятельство, что классовый
враг имел очевидную геополитическую приписку, рожда¬
ло множество параллелей со старым дискурсом о «России
1	Сталин И. В. Указ. соч. С. 397.
2	По оценке И. Нойманна, в мсжвоенный период в Европе со¬
существовали разные репрезентации Советской России, конфликты
между которыми «выявляли значительно большую подвижность»,
нежели в годы «холодной войны», когда образ СССР стал интерпре¬
тироваться в контрастных черно-белых тонах (Нойманн И. 2004. Ис¬
пользование «Другого». Образы Востока в формировании европей¬
ских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004. С. 139-143).
37

и Европе». Как заметил М. Агурский, «капитализм оказывал¬
ся аутентичным выражением именно западной цивилизации,
а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада»1.
Это замечание справедливо, но лишь отчасти: на Западе были
и враги, и союзники - СССР оказывал целенаправленную
поддержку организованному коммунистическому движе¬
нию. Таким образом, собирательный образ «Запада» не был
монолитным. Однако если во времена славянофилов этот
образ формировался по принципу противопоставления куль¬
тур (в силу чего отдельно взятые европейские страны, и тем
более США, нередко выпадали из собирательного «Запада»2),
то теперь противостояние интерпретировалось в более жест¬
ких классовых категориях, благодаря чему географические
границы Враждебного Другого определялись вполне одно¬
значно. Отметим попутно, что менялась не только трактов¬
ка отношения к «Западу»: принимая роль лидера мирово¬
го антикапиталистического движения, Россия оказывалась
в авангарде широкой коалиции, включавшей и колониаль¬
ные народы «Востока». Причем классовая перспектива дава¬
ла основание рассматривать «Восток» как «скорее союзника»,
тогда как «Запад» - преимущественно как «общего врага»
(разумеется, за вычетом коммунистического движения).
Новое определение коллективной идентичности Рос¬
сии по отношению к «Западу», сложившееся в официаль¬
ном большевистском дискурсе в 1920-х гг., интерпрети¬
ровало отношения вражды и солидарности в классовых
1	Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж:
YMSA-Press, 1980. С. 140.
2	См.: Малинова О. Ю. Образы «Запада» и модели русской
идентичности в дискуссиях середины XIX в. // Космополис. 2005.
№2(12). С. 52-55.
38

терминах. Однако в середине 1930-х гт. с поворотом от
официального интернационализма к тому, что Д. Брандер-
бергер удачно назвал «русоцентричной формой этатиз¬
ма», в самопозиционировании по отношению к Значи¬
мому Другому появились и «национальные» оттенки.
Молодое советское государство нуждалось в историческом
и культурном «фундаменте» для собственной легитимации
и мобилизации массовой поддержки. Наиболее очевидным
способом обеспечить такой «фундамент» была реинтер¬
претация тысячелетней политической истории России1 как
предыстории Великого Октября. Конструирование нового
исторического нарратива и нового пантеона отечественной
культуры сопровождалось очевидными отступлениями от
пролетарского интернационализма в пользу «русоцентриз-
ма». Впрочем, принципы интернационализма из официаль¬
ной риторики не исключались, но эклектически достраи¬
1 О конструировании нового официального историческо¬
го нарратива см.: Brandenberger D. National Bolshevism. Stalinist
Mass Culture and the Formation of Modern Russian National Identity,
1931-1956. Cambridge (Mas.) etc.: Harvard University Press, 2002
C. 30-62. По мнению американского историка, идеологический
поворот второй половины 1930-х гг. был вызван вполне прагма¬
тической потребностью в мобилизации поддержки и лояльности
широких масс, которую официальные лозунги классовой солидар¬
ности и пролетарского интернационализма не могли обеспечить
в достаточной мере. Согласно его концепции, «русские националь¬
ные образы... были включены в расчете на их мобилизационный
потенциал, а не потому что они награждали русских особой по¬
литической идентичностью» (Там же. С. 267). А нестабильность
пантеона советских героев, обнаружившаяся в период массовых
репрессий, делала потребность в «героях далекого прошлого» осо¬
бенно настоятельной.
39

вались «националистическими» образами и идеями1. Тем
самым в доминантную модель коллективной идентичности
России как родины первой в мире социалистической рево¬
люции, противостоящей капиталистическому Западу, вклю¬
чались субдоминантные смыслы из старого репертуара,
проецирующие тему «героической борьбы за независимость
против многочисленных врагов» (в том числе - против «гер¬
манских элементов») в глубь веков.
Переопределение коллективной идентичности
России в дискурсах эмиграции
Попытки переписать отношения России с «Западом»
и «Востоком» в новом контексте, заданном революцией
1917 г., предпринимались и в оппозиционных большевиз¬
му кругах. После Гражданской войны основные центры оп¬
позиции переместились за пределы России. В дискуссиях,
кипевших в эмигрантской среде, участвовали представите¬
1 В качестве примера приведем выдержку из брошюры одно¬
го из видных деятелей советского Агитпропа. Цитируя ленинскую
статью «О национальной гордости великороссов», автор пишет:
«Только тот подлинный интернационалист, кто по-ленински, по-
сталински полон национальной гордости за свой мужественный,
свободолюбивый народ, давший на деле всему человечеству “ве¬
ликие образцы борьбы за свободу и за социализм”» (Волин Б. Ве¬
ликий русский народ. М.: Молодая гвардия, 1938. С. 5). Вместе
с тем, брошюра пестрит отнюдь не ленинскими дифирамбами «ве¬
ликорусской нации», «создавшей русский революционный про¬
летариат, родившей гения человечества - Ленина, выработавшей
одну из наиболее передовых культур - русскую культуру и ее выс¬
шее достижение - ленинизм» (Там же).
40

ли всего спектра политических направлений, сложивших¬
ся до революции. Главным предметом споров, безусловно,
была русская революция. И взгляд с чужбины создавал
особый ракурс. Очутившись по воле судьбы в той самой
«Европе», которая прежде служила предметом сравнения,
подражания, отталкивания, многие русские эмигранты
пересмотрели прежние представления о Значимом Дру¬
гом. Как писал в начале 1920-х гг Ф. Степун, «изгнанием
в Европу мы оказались изгнанными и из Европы. Любя
Европу, мы, «русские европейцы», очевидно, любили ее
только как прекрасный пейзаж в своем «Петровом окне»;
ушел родной подоконник из-под локтей - ушло очарование
пейзажа»1. И хотя основные течения эмигрантской мыс¬
ли в целом воспроизводили дореволюционные водоразде¬
лы, прежние образы России и «Запада» дополня¬
лись новыми штрихами. Рамки данной работы не по¬
зволяют проследить эволюцию представлений о Рос¬
сии и «Западе» в общественной мысли первой волны
эмиграции в полном объеме. Мы сосредоточимся на ха¬
рактеристике тех идеологических течений, которые уви¬
дели в Октябрьской революции не катастрофу, а великое
историческое событие, решительно изменившее положе¬
ние России в «соревновании народов» - хотя и по основа¬
ниям, отличным от постулатов большевистской идеологии.
Предметом нашего анализа станут сменовеховство и евра¬
зийство.
Оба направления возникли в эмиграции. Сменовеховство
получило название по заглавию первого программного сбор¬
1	Степун Ф. А. Мысли о России // Русская идея: В кругу писа¬
телей и мыслителей Русского Зарубежья. Т. 1. М.: Искусство, 1994
С. 233.
41

ника «Смена вех», опубликованного в Праге в 1921 г.1 (веду¬
щий идеолог этого течения - профессор-правовед Н. В. Устря-
лов - предпочитал называть его «национал-большевизмом»).
Наиболее известные издания этого направления выходили за
границей: в 1921-1922 гг. в Париже издавался журнал «Сме¬
на вех», позже в Берлине некоторое время выходила газета
«Накануне»; тексты Устрялова, оказавшегося после оконча¬
ния гражданской войны в Китае, публиковались в Харбине
и частично перепечатывались в европейских изданиях сме¬
новеховцев. Однако в начале 1920-х гг. сменовеховство было
широко распространено и в самой России; в Петрограде не¬
которое время выходил сменовеховский журнал «Новая Рос¬
сия». Большевистское руководство оказывало финансовую
поддержку изданиям сменовеховцев, находя их идеи полезным
дополнением к собственной пропаганде. Это течение не было
однородным: его участников объединял прежде всего пафос
принятия Октябрьской революции как великой и националь¬
ной, но их мировоззренческие принципы заметно разнились.
Сменовеховство не стремилось к выработке систематической
идеологии, подобной той, которая была предложена евразий¬
цами, но пользовалось заметной популярностью у массовой
аудитории2.
1	Своего рода предтечей «Смены вех» был сборник статей
Н. В. Устрялова «В борьбе за Россию», изданный в 1920 г. в Харбине.
2	Подробнее об истории сменовеховства и особенностях его
идеологии см.: Агурский М. Указ. соч.; Краус Т. Советский Тер¬
мидор. Духовные предпосылки сталинского поворота (1917-1928).
Будапешт: Венгерский институт русистики, 1997; а также исследо¬
вания О. А. Воробьева, опирающиеся на более широкий круг архив¬
ных источников (Воробьев О. А. 2000. «Третий путь» сменовехов¬
ства. Обзор парижского еженедельника «Смена Вех» за 1921-22 гг. //
htth://www.pseudo!ogy.org/Literature/SmenaVekh.htm и др.).
42

Евразийство несомненно было гораздо более глубо¬
ким и сложным идейным течением. Оно сформировалось
примерно в то же время: книга Н. С. Трубецкого «Европа
и человечество», послужившая началом будущего направ¬
ления, увидела свет в 1920 г. в Софии; первый программ¬
ный сборник «Исход к Востоку» был издан там же в 1921 г.
Затем последовали другие сборники и периодические из¬
дания, выходившие в Берлине и Париже. Из множества
возникших в эмиграции групп, стремившихся предложить
новую национальную идеологию России, евразийцы оказа¬
лись наиболее успешными: им удалось не только разрабо¬
тать стройную и обоснованную систему идей, но и активно
ее пропагандировать. Движение просуществовало почти
до конца 1930-х гг., но пик его активности пришелся на
первую половину 1920-х гг. (позже последовали расколы
и кризисы)1.
Подъем сменовеховства и евразийства не случайно со¬
впал с нэпом: с одной стороны, происходившее в Совет¬
ской России, казалось, давало некоторые основания для
оптимизма, с другой же стороны, большевики на этом этапе
были максимально заинтересованы в сотрудничестве с «по¬
путчиками» и не без успеха использовали оба течения (хотя
и с разными целями: одно - больше для привлечения на
службу советскому режиму буржуазных «спецов», другое -
для нейтрализации враждебной среды эмиграции). Измене¬
ние политического курса СССР в конце 1920-х гг. вызвало
1	Истории и анализу идейного наследия евразийцев посвя¬
щено немалое количество работ. Обзор историографии см.: Ван-
далковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Ев¬
разийский соблазн». М.: Памятники исторической мысли, 1997.
С. 7-14).
43

глубокий идейный и организационный кризис в рядах как
евразийцев, так и сменовеховцев.
Идеи обоих направлений имели широкий резонанс,
прежде всего - в эмиграции1. Однако они были известны
и в Советской России. По оценке М. Агурского, примени¬
тельно к первой половине 1920-х гг. «отделять... эмигра¬
цию от советской метрополии было бы серьезным анах¬
ронизмом. Они не были разделены железным занавесом
и легко могли влиять друг на друга»2. Прежде всего это ка¬
салось сменовеховства, которое, как уже отмечалось, поль¬
зовалось особой поддержкой советского режима. Журнал
«Смена вех» и газета «Накануне» свободно продавались
в России, сменовеховские кружки открыто действовали во
многих городах. Сборник «Смена вех» в 1922 г. был пере¬
издан Госиздатом в Твери и Смоленске; статьи из нацио-
нал-большевистских изданий перепечатывались в «Правде»
и «Известиях»; в советской печати шла полемика с ними. Ев¬
разийские издания не имели такой поддержки, но тоже были
известны. Стоит отметить, что в начале 1920-х гг большевист¬
ский дискурс также отличался известным плюрализмом; его
стандартизация в рамках жестко предписанных официальных
канонов завершилась лишь в 1930-х гг. Таким образом, есть
основания полагать, что новые модели коллективной идентич¬
ности, описываемые в этой главе, не только формировались
1	Она была достаточно многочисленна: по подсчетам Г. В. Жир¬
кова, потенциальная аудитория русскоязычных эмигрантских из¬
даний в 1920-1940-е гг. колебалась между 4,5 и 8,6 тыс. человек
(Жирков Г. В. Журналистика эмиграции: Истоки и проблемы //
Журналистика русского зарубежья XIX-XX вв. СПб.: Издательство
СПб. ун-та, 2003. С. 5).
2	Агурский М. Указ. соч. С. 292; ср.: Краус Т. Указ. соч. С. 86.
44

в общем контексте, но и существовали в сообщающихся
(хотя и не совпадающих) публичных средах, в некотором
смысле составляя друг другу конкуренцию.
В развитии евразийства и сменовеховства ведущую роль
сыграли молодые идеологи, не успевшие всерьез заявить
о	себе в «мирные» довоенные и дореволюционные годы.
Воспитанные на идейно-политических баталиях поколе¬
ния «Вех» и возмужавшие в годы войны и революции, они
стремились противопоставить старому «интеллигентскому»
пониманию (или непониманию) России новые подходы, на¬
веянные «атмосферой катастрофического мироощущения»,
предчувствием «глубокого изменения облика привычно¬
го мира»1. Это был своего рода бунт «детей» против целей
и ценностей, которых продолжали придерживаться «отцы»:.
Границей служило отношение к русской революции: и евра¬
зийцы, и сменовеховцы доказывали, что свершившееся нуж¬
но принять как закономерность и в некотором смысле благо.
Сменовеховство
Исходным принципом сменовеховской оценки итогов
русской революции был государственный патриотизм, идея
1	[Б.а.] Предисловие // Исход к Востоку. М.: Добросвст, 1997.
С. 45.
2	«Эмигрировавшая русская интеллигенция объединилась
вокруг идей, дорогих ей по воспоминаниям, по ее молодости, по
прежним боям, - писал один из авторов сборника «Смена вех». - и
не увидела вовремя, что эти дорогие ей истины стали ложью и тле¬
ном перед быстро бегущею жизнью» (Бобрищев-Пушкин В. Новая
вера // Смена вех. Смоленск: Заводоуправление полиграфической
промышленности г Смоленска, 1922. С. 106-107).
45

Великой России, взятая вне каких-либо иных ценностных
ориентиров - либеральных, социальных или консерватив¬
ных. Авторам, предлагавшим сменить «вехи», - в прошлом
большинство из них были людьми либеральных взглядов, -
казалось, что война и революция показали несостоятельность
прежних идеалов, оставив незыблемым лишь одно - ценность
Родины. Нужно заметить, что в своей переоценке патриотиз¬
ма они не были одиноки: о недостатке «национального само¬
сознания» как об одной из причин октябрьской катастрофы
с горечью писал не только «веховец» П. Б. Струве, но и «анти¬
веховец» эсер Н. Д. Авксентьев. Однако если им обоим рус¬
ская революция представлялась национальной катастрофой1,
то в понимании Н. Устрялова и его единомышленников рево¬
люционный кризис был заложен «в русской стихии, в русском
духе, и нужен был в плане всемирно-историческом. Через
него Россия исполняет некое мировое предназначение, являет
народам какой-то великий урок...»2.
Сторонники смены «вех» призывали взглянуть на происхо¬
дящее в России, отбросив предвзятость: да, революция оказа¬
лась не похожа на то, о чем мечтала либеральная интеллиген¬
1	«Русская революция оказалась национальным банкротством
и мировым позором-таков непререкаемый морально-политический
итог пережитых нами с февраля 1917 года событий», - конста¬
тировал Струве в сборнике «Из глубины» (1918 г.) (Струве П. Б.
Исторический смысл русской революции и национальные зада¬
чи // Вехи. Из глубины. 1991. С. 459). «Мы вышли на борьбу
с большевизмом, ибо понимали, что его господство - разрушение
России... - вторил ему двумя годами позже, уже в эмиграции лидер
эсеров. - Этот пафос исходил из чувства национального протеста»
(Авксентьев Н. Patriotica // Русская идея. Т. 1. С. 58).
2	Устрялов Н. В. Под знаком революции. Харбин: Русская
жизнь, 1925. С. 309.
46

ция, но от этого она не перестает быть великой национальной
революцией. Она национальна, во-первых, потому что она «ор¬
ганична», т. е. коренным образом связана «с духовным ядром
русской общественной мысли»1. А во-вторых - потому что
в конечном счете именно большевики оказались государствен¬
ной силой, «сохранившей Россию». По странной диалектике
истории, констатировал весной 1920 г. Устрялов, «устремле¬
ния советской власти и жизненные интересы русского госу¬
дарства» в данный момент «причудливо совпадают»2. И это
обстоятельство снимает главный мотив возражений против
советского режима - национальный: большевизм связывался
в общественном сознании с позором Бреста, развалом армии,
изменой союзникам. Но к 1920 г., по словам Устрялова, Брест¬
ский мир был развеян по ветру германской революцией, со¬
юзники сумели использовать «измену» России к своей выгоде
(и «мы вправе считать себя с ними поквитавшимися»), а глав¬
ное - «благодаря несомненной заразительности своей идео¬
логии» и Красной Армии большевики стали государственной
и международной силой3. Некоторые из сменовеховцев, как.
например, бывший обер-прокурор Синода (при Временном
правительстве) В. Львов, считали, что советская власть имеет
шанс более успешно, чем царский режим, справиться с зада¬
1	По словам Устрялова, наш кризис «пророчески предсказывали
наши лучшие люди, то ужасаясь его ликом, как Достоевский, то за¬
жигаясь его пафосом, как автор “Былого и дум"..» (Устрялов Н В.
В борьбе за Россию [1920 г.]. Orange: Antiqary, 1987; Устрялов Н. В.
Под знаком революции. С. 309. Ср. у С. Чахотина: «Большевизм
с его крайностями и ужасами - это болезнь, но вместе с тем это за¬
кономерное, хоть и неприятное, состояние нашей страны в процес¬
се ее эволюции» (Чахотин С. С. В Каноссу! // Смена вех. С. 138)
2	Устрялов Н. В. В борьбе за Россию. С. 10.
3	Там же. С. 21.
47

чей сохранения империи, ибо «социальная справедливость
спаивает русское государство в единство лучше всяких шты¬
ков и полицейских мер». Парадоксальным образом лозунги
«интернационала» превращаются в «национальные русские
лозунги»1. В рядах сменовеховцев оказались те, кто полагал,
что коль скоро «Советская власть сохранила Россию - Совет¬
ская власть оправдана, как бы основательны ни были отдель¬
ные против нее обвинения»2.
По мнению Н. Устрялова и его единомышленников, на
большевизм следует смотреть «как на форму государствен¬
ного властвования, в переживаемый исторический момент
выдвинутую русской нацией»3. И если она не соответствует
идеалам, которые лелеяла интеллигенция, то это повод для
критической переоценки последних. Как можно уверять,
что русский народ «желает именно того “демократического”
строя, который не смог продержаться на Руси и года... - пи¬
сал в своей статье потомственный дворянин, известный ад¬
вокат А. В. Бобрищев-Пушкин. - Очевидно, здесь чаяния ин¬
теллигенции разошлись с народными чаяниями. И обратно,
самый факт длительности Советской власти доказывает ее
народный характер, историческую уместность ее диктатуры
и суровости»4. В своей готовности идти «в Каноссу»5 сме¬
1	Львов В. Советская власть в борьбе за русскую государствен¬
ность. М.: Аврора, 1922. С. 24.
2	Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 125.
3	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 48.
4	Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 125.
5	Так называлась статья С. С. Чахотина, призывавшая интел¬
лигенцию к покаянию и поддержке власти, которая «собирает
и упрочивает Россию» вне зависимости от того, кому эта власть
принадлежит.
48

новеховцы решительно ставили под сомнение старые «идеа¬
лы», но придавали колоссальное значение новым «фактам».
«Устойчивость» советской власти представлялась им доказа¬
тельством ее исторической оправданности1.
Некоторые из сменовеховцев не только тактически под¬
держивали большевизм, но и искали ему историческое
оправдание. В статье, открывавшей программный сборник,
Ю. В. Ключников - профессор-юрист, специалист в обла¬
сти международного права - доказывал, что «большевизм»
присущ всей русской интеллигенции; «разница - только
в направлении и окраске, а отнюдь не в тонусе их макси¬
мализма, прямолинейности и самоупоенности...»2 И в этом
смысле «среди пестрого состава русских интеллигентов-
большевиков, революция выбрала для своих сражений
и побед тех, которые ей оказались наиболее подходящими»4.
Ключников считал, что революция создает предпосылки для
«исчерпания и изживания» старой интеллигенции: рас¬
познав в идеалах Октября «свое, русское, большое и вы¬
1	Как писал Бобрищев-Пушкин, «теперь, при брезжущем уже
свете нового дня видно, что непостижимая во мраке ее устойчи¬
вость объясняется просто тем, что она нужна для России, нужна
для человечества» (Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 128).
2	Ключников Ю. В. Смена вех // Смена вех. С. 24. Если Ключ¬
ников подчеркивал общность психологических черт, то Чахотнн
обращал внимание на родство идеалов: «Конечные идеалы боль¬
шевизма всегда были лучшими идеалами интеллигенции, - писал
он, - но практическая возможность их немедленного и полного
осуществления, выдвинутая большевиками, как политической
партией, и главное - метод их насильственного проведения, были
ей чужды, ненавистны» (Чахотин С. С. Указ. соч. С. 130).
3	Ключников Ю. В. Указ. соч. С. 27.
49

страданное», «она войдет в народ неотъемлемой частью
и уже ни о каком ее отщепенстве не может быть потом
и речи»1. Похожую мысль выражал и Н. Устрялов: «Вместе
с собою старый порядок увлек в бездну не только то “служи¬
лое сословие”, которое было его опорой, но и ту “интелли¬
генцию” (в ее массе), которая стояла по отношению к нему
в традиционной и хронической оппозиции, - писал он в
1924 г. - Антитеза, внесенная в русскую историю петров¬
ским переворотом, оказалась “снятой” в ее обоих элемен¬
тах... В большевиках и через большевиков русская интел¬
лигенция преодолевает свое историческое отщепенство от
народа и психологическое отщепенство от государства»2.
Ставя во главу угла государственный патриотизм и не
увязывая последний жестко с консервативной или либе¬
ральной культурной программой, сменовеховцы весьма
избирательно использовали репертуар смыслов долгого
дискурса о России и Европе. Авторы «Смены вех» рас¬
сматривали свой сборник как продолжение темы русской
интеллигенции и революции, поднятой в 1909 г «Вехами».
Разделяя представление об особых отношениях образован¬
ной части общества и народа, они склонны были больше
доверять интуициям последнего, нежели идеям первой.
Однако сменовеховцам не было свойственно романтиче¬
ское отношение к народу как коллективному хранителю
мудрости и традиций, характерное для консервативного по¬
чвенничества. Народ не наделяется в их текстах особыми
нравственными добродетелями, скорее он выступает как
безличная сила, воплощающая в жизнь «причудливую диа¬
лектику истории».
1	Ключников Ю. В. Указ. соч. С. 41, 43.
2	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 242.
50

Сменовеховцы, в отличие от евразийцев, не были склон¬
ны драматизировать культурный раскол, вызванный петров¬
скими реформами, и в целом положительно оценивали пе¬
тербургский период1. В логике прогрессистской модели они
подчеркивали пластичность культуры, особенно очевидную
в революционном контексте. По мнению Н. Устрялова, «вся¬
кое великое историческое событие сопряжено с разрушени¬
ем. И вообще-то говоря, культура человечества тем только
и жива, что постоянно разрушается и творится вновь... Раз¬
рушение страшно и мрачно, когда на него смотришь вблизи.
Но если его возьмешь на большой перспективе, оно - лишь
неизбежный признак жизни, хотя, быть может, и несколь¬
1	По мнению Устрялова, «следует категорически признать, что
тот период русской истории, который славянофилы называли «пе¬
тербургским», не может и не должен считаться чем-то вроде истори¬
ческого недоразумения только. Нет, его основная «идея» - подлин¬
ное обнаружение одной из существенных, истинно «органичных»
сторон национального лика России, и сам он, конечно, столь же на¬
ционально реален, как и ослепительное явление великого царя, от
которого он ведет свое начало» (Устрялов Н. В. Политическая док¬
трина славянофильства (Идея самодержавия в славянофильской
постановке). Харбин: Типография Китайской Восточной желез¬
ной дороги, 1925. С. 69). Эта сторона национального лика - «воля
к здоровой государственности большого размаха и калибра». Ибо,
по убеждению Устрялова, вопреки породившей широко распро¬
страненный миф славянофильской интерпретации, «русский на¬
род - народ глубоко и стихийно государственный. В критические
минуты своей истории он неизменно обнаруживал государствен¬
ную находчивость свою и организаторский разум» (Устрялов Н. В.
Под знаком революции. С. 244).
51

ко грустный признак...»1 И в этом смысле и петровский,
и октябрьский перевороты - не катастрофы, а «нормаль¬
ные» эпизоды развития. Из своего харбинского далека лидер
сменовеховцев подмечал признаки перемен, происходящих
на родине. «Судя по всему, из бурь революции Россия выхо¬
дит отрезвевшей и «оземлившейся», утратившей многое из
своей былой психологии, - писал он в 1923 г. - ...Ушла из
русской жизни чеховщина, тургеневщина, исчезли и мотивы
народнического “покаяния”»2. Устрялова, как и Луначарско¬
го, эти перемены в национальном характере и восхищали,
и тревожили: «Но что же остается тогда от “великого при¬
звания России”? - сомневался он. - Не о “второй же Амери¬
ке” размышляют лучшие люди России и не для того же тоско¬
вал одинокий Чаадаев, метался в духовной лихорадке Герцен,
пророчествовали славянофилы, бредил вещий Достоевский,
не для того же творилась русская история и созидалась русская
мысль, чтобы после величайшей из национальных револю¬
ций русский мужик приобщился идее свободного накопления,
а русский интеллигент - духу размеренного мещанства!»3
Готовность сменовеховцев принять революцию опреде¬
лялась не только признанием того, что в сложившейся ситу¬
ации власти Советов нет альтернативы. Им представлялось,
что революция - это звездный час России, ее шанс «сказать
всемирно-историческое “слово”...извлечь из-за тумана за¬
ветную “русскую звезду”»4. В контексте глобальных перемен
1	Устрялов Н. В. В борьбе за Россию. С. 44-45; ср.: Ключни¬
ков Ю. В. Указ. соч. С. 34; Устрялов Н. В. Patriotica // Смена вех.
С. 47-48; Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 96.
2	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 302.
3	Там же. С. 302.
4	Там же. С. 301.
52

начала XX в. старая романтическая метафора «соревнования
народов» за право лидерства, столь популярная в национали¬
стических концепциях XIX в., обрела второе дыхание - к ней
обращались многие современники, не только в России, но и
в других странах Восточной Европы. Н. Устрялов и его еди¬
номышленники полагали, что «революция выводит Россию
на мировую авансцену». «На вечереющем фоне западной
культуры “русский сфинкс” выделяется теперь едва ли не
лучом всемирной надежды»1. Правда, у них не было твер¬
дого понимания, какое именно «слово» несет миру этот
«сфинкс».
Не разделяя убеждения большевиков, что Россия оказа¬
лась первой в мире страной, воплощающей идеалы социа¬
лизма, многие сменовеховцы видели в русской революции
некий общий «призыв» к осуществлению социальной спра¬
ведливости. Ее сравнивали с Французской революцией, на
воплощение идеалов которой потребовалось целое столетие
«Взятая в историческом плане, - писал Устрялов, - великая
революция, несомненно, вносит в мир новую “идею”, одно¬
временно разрушительную и творческую. Эта идея в конце
концов побеждает мир. Очередная ступень всеобщей истории
принадлежит ей»2. И главная «творческая идея» русской рево¬
люции - несомненно идея «социальная»3. Но сменовеховцы
были убеждены, что в самой России этой идее пока не сужде¬
но воплотиться; новую экономическую политик}' Ленина они
ошибочно принимали за «термидор», начало «эволюционного
изживания» крайностей революции.
1	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 108.
2	Устрялов Н. В. Patriotica. С. 52; ср.: Львов В. Указ. соч. С. 11-13.
3	Устрялов Н. В. Patriotica. С. 53; ср.: Бобрищев-Пушкин А. В.
Указ. соч. С. 106-107.
53

Вне зависимости от этого результата сам факт, что Рос¬
сия первой подала народам пример социальной революции,
делает ее лидером нового этапа мировой истории, который
приходит на смену «принципам 1789 года». И это коренным
образом меняет имидж страны: «Россия, изнуренная и го¬
лодная, теперь стоит в сознании народных масс всего мира
на небывалой высоте, - писал Бобрищев-Пушкин. - Прежде
страшилище для народа, оплот всех реакций, международ¬
ный жандарм, она теперь ожидаемая всеми народными мас¬
сами освободительница»1.
Однако русская революция несет миру и другую идею- по¬
литическую, и здесь ее достижения представлялись сменове¬
ховцам (точнее, их правому крылу) гораздоболеезначимыми2.
Им казалось, что в условиях обнаруженного войной кризиса
демократии Советская Россия являет миру принципиально
новый «культурно-государственный тип», который может
оказаться «авторитетным для Запада»3. Выигранная во имя
демократии4, война многих в Европе заставила усомниться
1	Устрялов Н. В. Patriotica. С. 114.
2	Как Ъисал в 1923 г. Н. Устрялов, «всемирно-исторический
смысл октябрьской революции заключен прежде всего в ниспро¬
вержении устоев формально-демократической государственности
19 века. В этом своем “смысле” она истинно победоносна и под¬
линно интернациональна. Более узкие, тесные “высокие” ее зада¬
чи - коминтернские - еще всецело под знаком вопроса...» (Устря¬
лов Н. В. Под знаком революции. С. 252).
3	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 108.
4	Особенности «оптики», создаваемой «особой демократиче¬
ской идеологией», выдвинутой во время войны, хорошо определил
П. Б. Струве. Эта идеология достаточно произвольно конструиро¬
вала образы Нас и Других, благодаря чему Германия «несмотря
на ее демократическое избирательное право, на ее могуществен¬
54

в «пышной либеральной идеологии правового государства»1.
В этом контексте очевидные отступления советского режима
от демократических канонов представлялись сменовехов¬
цам не только оправданными с точки зрения особенностей
национальной политической культуры2, но и имеющими
универсальное значение.
ную социалистическую партию... с ее сильной монархической
властью, была провозглашена врагом мировой демократии». Но
одновременно и идеология, восторжествовавшая в России в ре¬
зультате революции, «в значительной мере определила собой то,
что Россия попала как бы в разряд побежденных стран». Отнюдь
не являвшегося противником демократии Струве, это обстоятель¬
ство побуждало заявить: «Поскольку такое трактование вытекает
из демократической идеологии войны, мы, русские, как русские,
отвергаем эту идеологию и боремся с ней» (Струве П. Б. Размыш¬
ления о русской революции // Струве П. Б. Избранные сочинения.
М.: РОССПЭН, 1999. С. 263-264). Критика этой идеологии смено¬
веховцами, разумеется, имела совсем иные основания.
1	Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 94; ср.. Устрялов Н. В.
Под знаком революции. С. 333.
2	Как писал В. Львов, «для чего жить постоянно европейским
шаблоном?.. Советская власть есть национальная русская револю¬
ционная власть, созданная стихийным движением русского народа,
почему же не может она сама от себя живыми же силами русско¬
го народа преобразиться в определенный и устойчивый правопо¬
рядок?» Дело не в Учредительном Собрании, а в избирательном
законе. Однако при выборе последнего «надо руководствоваться
желаниями и смыслом русского народа, степенью его сознатель¬
ности, а не исключительно иностранными образцами. Как никак,
а русский народ понимает советские выборы, а партийных выбо¬
ров не понимает» (Львов В. Указ. соч. С. 33-34; ср.: Устрялов Н. В.
Под знаком революции. С. 108-109).
55

Устрялову и некоторым из его коллег казалось, что рус¬
ская революция дает ответ на вопросы, поставленные новой
эпохой, знаменующей конец «культуры 1789 года», которая
«состарилась к концу XIX века и была убита на европейской
войне»1. По ощущениям харбинского теоретика, в послевоен¬
ной атмосфере явственно чувствуется «дыхание цезаризма»;
оно, конечно, «не есть откровение совершенства», но «оно
более глубоко и органично, чем это сейчас кажется многим»2.
Если вдуматься, то оно даже в известном смысле соответ¬
ствует идее демократии. Ведь «понятие “демократия” весьма
растяжимо. Когда его употребляют (неправильно) для обо¬
значения строя, соответствующего “духу народа” или благу
народа, то, конечно, все мы демократы». Однако от этого при¬
знания до формальной, парламентарной демократии запад¬
ных образцов - еще дистанция огромного размера3. Соглас¬
но концепции Устрялова, «народ редко бывает правоверным
демократом» и «нельзя за “народом-самодержцем” отрицать
суверенное право добровольно “уходить в отставку” (термин
славянофилов)»4. Сегодня «измученные смерчем войн и рево¬
люций, народы хотят одного: спокойствия и порядка. И, обле¬
ченные высшей властью, калифы на час, они спешат уступить
эту высшую власть активному авангарду, инициативному
меньшинству из своей собственной среды. Инициативному
меньшинству, обычно завершенному инициативнейшей фи¬
гурой, авторитетною волей вышедшего снизу вождя. Отсю¬
да - культ Ленина в России, Муссолини в нынешней Ита¬
1	Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 99; Устрялов Н. В. Под
знаком революции. С. 250.
2	Там же. С. 264.
3	Там же. С. 108-109.
4	Там же. С. 262.
56

лии»1. Кризис демократии носит глобальный характер,
и революция выводит Россию на передовые рубежи поли¬
тического экспериментирования, «бесстрашно и беспощад¬
но» бросая «в лицо лицемерному синклиту демократий ло¬
зунг инициативной диктатуры... И хотя кризис демократии
там протекает не по русским рецептам, - уточнял Устря¬
лов, - вернее, даже вопреки им, - но общий и формальный
смысл его в значительной мере единосущ. Народы выдви¬
гают железные когорты труда и почина, ударные батальоны
государственности; и ждут от них того, чего не смогли им
дать тяжеловесные машины словесных прений, бумажных
оппозиций, напыщенных резолюций»2.
По Устрялову, значение русской революции опреде¬
ляется именно тем, что она «всем жизненным своим во¬
площением ниспровергает устои “великих принципов
89 года”»3. Он полагал, что эта миссия в каком-то смыс¬
ле досталась нынешним поколениям по наследству еще
от славянофилов, которые «бились над задачей найти
государственную форму, преодолевающую пороки де¬
мократии западного типа» (хотя «их рецепт оказался
1	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 253. Эти строки были
написаны в 1923 г. Десятью годами позже Устрялов констатировал:
«Судя по многим признакам, буржуазную формальную демократию
призвана сменить идеократическая диктатура», однако диктатуры,
как и демократии, будут разными (Устрялов Н. В. Наше время Шан¬
хай, 1934. С. 63). В статье, названной «Пути Синтеза», он анализиро¬
вал особенности советской диктатуры в рамках «общего политиче¬
ского стиля», демонстрируемого фашизмом Муссолини, германским
национал-социализмом и «американским опытом Рузвельта».
2	Там же. С. 256.
3	Там же. С. 250.
57

неудачным»)1. Так или иначе, харбинский теоретик усматри¬
вал «нечто символическое в русской революционной анархии,
в русском уходе от войны и “неприятии победы”» и тем бо¬
лее - в русской революционной государственности «с ее не¬
слыханной философско-исторической программой и с ее не¬
виданным политико-правовым строением»2.
Пафос отрицания старого, предчувствие неотвратимости
радикального обновления мира после катаклизма войны, со¬
мнения в состоятельности демократических форм, которые,
как казалось в начале 1920-х гг., не справляются с решени¬
ем послевоенных проблем, разделялись в то время многими
в Европе. JI. Люкс вполне обоснованно проводит параллель
между идеями евразийцев (к которым мы обратимся ниже)
и так называемой консервативной революцией в Веймарской
Германии3; представляется, что и сменовеховство вписыва¬
ется в этот ряд. Как справедливо подчеркивает немецкий ис¬
следователь, эти идеи были возможны именно в специфиче¬
ском контексте 1920-х гг., когда «национал-социалистическая
диктатура еще не обозначилась на политическом горизонте,
сталинская диктатура только начала вырисовываться» и «ни
в России, ни в Германии политическая реальность еще не
успела принять отчетливый тоталитарный облик...»4
Что очень важно с точки зрения переопределения коллек¬
тивной самоидентификации по отношению к «Западу», по¬
литический опыт русской революции позволял представить
Россию как передовую страну, открывающую миру новые
1	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 73.
2	Там же. С. 245.
3	Люкс Л. Россия между Западом и Востоком. М.: Московский
Философский Фонд, 1993. С. 86-90.
4	Там же. С. 87-88.
58

горизонты, хотя и не в том смысле, который предполагали
большевики. Дискурсу сменовеховцев также была присуща
«национальная гордость» тем, что Россия наконец опередила
«Запад». Как писал А. В. Бобрищев-Пушкин, «Россия сразу,
в несколько месяцев Временного Правительства, перелетела
через все те иллюзии демократического строя, которые Ев¬
ропа изживала более ста лет. Россия оказалась настолько же
впереди западных народов, насколько была сзади их»1. В от¬
личие от евразийцев, сменовеховцы не были принципиаль¬
ными антизападниками. Они также считали, что России пора
перестать преклоняться перед «линяющими западными кано¬
нами» - но не оттого, что они ей чужды или вредны, а потому,
что она вступает в «полноту исторического возраста» и в со¬
стоянии сама предлагать инновации, авторитетные для Евро¬
пы2. Сменовеховцы охотно рассуждали о кризисе Европы и не
без удовлетворения подмечали, что сбываются «отрицатель¬
ные тезисы» славянофильства3, но их критика была скорее
1	Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч. С. 95. Правда, в отличие
от Устрялова Бобрищев-Пушкин видел в советском опыте не «ини¬
циативную диктатуру», а новую форму демократии, более совер¬
шенную, чем парламентская. «Парламентаризм был централиза¬
цией, - писал он. - Все управлялось из столицы, туда собирались
депутаты из провинции ради фикции, что они сохраняют связь
с провинциями. Советский строй - децентрализация. Это прямая
противоположность парламентаризму. И если при парламентской
централизации проблемы о свободе разрешить не удалось, то, быть
может, при советской децентрализации окажется свободнее народ,
в любом городе, в любой деревне определяющий свой внутренний
распорядок...» (Там же. С. 100).
2	Устрялов Н. В. Под знаком революции. С. 251-252. 300.
3	Там же. С. 109, 333-336; Бобрищев-Пушкин А. В. Указ. соч
С. 109.
59

повторением «общих мест». Их главной идеей было не обли¬
чение неправоты Запада, а утверждение «лидерства» новой,
революционной России. Типологически предлагавшаяся ими
модель коллективной идентичности была близка к прогрес-
систской, но если до 1920-х гг этот полюс долгого дискурса
о	России и «Западе» был представлен лево-либеральными
концепциями, то сменовеховский вариант (во всяком случае,
в устряловской интерпретации) был скорее правым. Впро¬
чем, следует оговориться, что поскольку идеология этого
течения не претендовала на систематичность, а само оно не
было однородным, предложенную им модель коллективной
идентичности трудно классифицировать однозначно.
Евразийство
Ценностно-мировоззренческая неполнота смено¬
веховства была предметом ревнивой критики евразий¬
цев. Как писал в 1922 г Г. Флоровский, «в пределах
чистого “этатизма” советский режим не поддается преодо¬
лению по существу, - только во имя чего-то, что больше
и выше и политики, и государственности, можно разоб¬
лачить его слабость и окончательно его ниспроверг¬
нуть»1. Сами евразийцы стремились к построению
«истинной», «с конкретной жизнью органически связан¬
ной» идеологии2, призванной открыть «те основания, ко¬
1	Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Рус¬
ская идея. Т. 1. С. 94; ср.: Евразийство (Опыт систематического
изложения). [Б.м.]: Евразийское книжное издательство, 1926. С. 3.
2	Эта идеология подкреплялась выводами из эмпирических ис¬
следований в самых разных областях научного знания: круг евра¬
зийцев соединял профессиональных ученых, среди которых были
блестящие специалисты по филологии (Н. С. Трубецкой), географии
60

торые делают Россию-Евразию носителем мессианской
задачи»1. Они пытались дать собственное понимание рус¬
ской идентичности, опирающееся на новые интерпретации
Нас и Других.
Россия определялась как «Евразия». Данному географи¬
ческому термину, указывающему на «срединный материк»
между Европой и Азией, придавался специфический социо¬
культурный смысл: он рассматривался как указание на осо¬
бую сущность, возникающую на пересечении двух типов
культур и не совпадающую ни с одним из них. По заклю¬
чению П. Н. Савицкого, «в категориях не всегда достаточно
тонкого, однако же указывающего на реальную сущность
подразделения культуры Старого света на «европейские»
и «азиатско-азийские» - культура русская не принадлежит
к числу ни одних, ни других. Она есть культура, сочетаю¬
щая элементы одних и других, сводящая их к некоторому
единству»2. Поскольку основную свою задачу евразийцы
видели в том, чтобы сломать «шаблон, созданный подра¬
жательным западническим мышлением»3, в образе России-
Евразии они настойчиво подчеркивали азиатские черты.
Критикуя «историческую вульгату», наделяющую «Запад»
и «Восток» противоположными ценностными коннотация¬
СП. Н. Савицкий), истории (Г. В. Вернадский, П. М. Бициллн, Г. П. Кар¬
савин), музыковедению (П. П. Сувчинский), богословию (Г. В. Флоров¬
ский, А. В. Карташев), правоведению (Н. Н. Алексеев) и др.
1	Там же. С. 7; Ширинский-Шихматов Ю. Российский нацио¬
нал-максимализм и евразийство // Евразийский сборник. Кн. IV.
Прага: Типография «Политика», 1929. С. 29.
2	Савицкий П. Н. Евразийство // Русская идея. Т. 1. С. 218; ср.:
Евразийство (Опыт систематического изложения) (1926). С. 32.
3	Евразийский сборник. Кн. IV. С. 16.
61

ми1, евразийцы стремились традиционной фетишизации ев¬
ропейской составляющей русской культуры противопоста¬
вить позитивное утверждение «азийских» ее оснований.
В силу этого продекларированный баланс двух начал
не всегда выдерживался. В статье «Верхи и низы русской
культуры», опубликованной в 1922 г. в первом коллектив¬
ном сборнике «Исход к Востоку», Н. С. Трубецкой, опира¬
ясь на данные лингвистики, прослеживал диалектику мас¬
совой и элитарной культуры. Как проницательно отмечал
автор, «каждая из частей данного культурного целого пи¬
тается и заимствованиями извне», причем источники «вер¬
хов» и «низов» могут не совпадать, и в этом - потенциаль¬
ная угроза разрыва. По мысли Трубецкого, разрыв «всегда
свидетельствует о том, что источник иноземного влияния
слишком чужд данной национальной психике»2. С помо¬
щью данных сравнительной лингвистики он доказывал, что
с древнейших времен для восточных славян, являющихся
«основным элементом», образующим русскую националь¬
ность, западноевропейские заимствования были менее
органичными, чем восточные. В частности, изучение сло¬
варей диалектов индоевропейского праязыка показывает,
что у западных соседей праславянский язык заимствовал пре¬
имущественно слова с техническим значением, относящие¬
ся к хозяйственной жизни, тогда как у восточных - рели¬
гиозные термины и «интимные словечки, вроде союзов,
предлогов и проч., которые играют такую видную роль
1	Бицилли П. М. «Восток» и «Запад» в истории Старого Све¬
та // На путях. Утверждение евразийцев. Берлин: Геликон, 1922.
С. 318-324.
2	Трубецкой Н. С. Верхи и низы русской культуры: Этническая
основа русской культуры // Исход к Востоку. С. 199.
62

в жизни повседневного языка»1. Позднее три ветви сла¬
вянских племен выбрали разную культурную ориента¬
цию. Выбор восточных славян в наименьшей степени за¬
давался географическим положением: «Не соприкасаясь
непосредственно ни с одним из очагов индоевропейской
культуры, они могли свободно выбирать между рома¬
ногерманским “западом” и Византией, знакомясь с тем
и другим, главным образом, через славянское посредство»2.
Таким образом, отбор делала сама жизнь, и по оценке
Трубецкого, «все византийское несомненно усваивалось
в России легче и органичнее, чем все западное»3. Рефор¬
мы Петра I резко изменили положение вещей: с этого
момента «русские должны были проникнуться романо¬
германским духом и творить в этом духе», хотя «к успеш¬
ному выполнению этой задачи русские были органиче¬
ски неспособны». Таким образом, после Петра Россия
«оказалась в хвосте европейской культуры, на задворках
цивилизации»4. Однако проблема разрыва между «верхами»
и «низами» русской культуры заключается не только в пре¬
одолении последствий неверного выбора западноевропей¬
ской ориентации, но и в осмыслении истинных этнических
оснований русской культуры. По заключению Трубецкого,
«в этнографическом отношении русский народ не являет¬
ся исключительно представителем “славянства”. Русские
вместе с угрофиннами и с волжскими тюрками составляют
особую культурную зону, имеющую связи и со славянством.
1	Трубецкой Н. С. Верхи и низы русской культуры. С. 205.
2	Там же. С. 210.
3	Там же. С. 211.
4	Там же. С. 211-212.
63

и с “туранским” востоком, причем трудно сказать, которая
из этих связей прочнее и сильнее»1.
Евразийцы доказывали, что этнонациональный аспект
коллективной идентичности России-Евразии нуждается в
фундаментальном переопределении: русский народ не явля¬
ется представителем исключительно «славянства». В этом
смысле славянофилы, делавшие упор «на “славянство” как
на то начало, которым определяется культурно-историче¬
ское своеобразие России, - по словам Савицкого, - ...явно
брались защищать труднозащитимые позиции»2. Имя «Ев¬
разия» как раз и призвано было выражать «сопряженность
русской стихии с некоторыми этнически не русскими эле¬
ментами окружающей ее среды»3. Причем, как особо под¬
черкивали евразийцы, эта сопряженность выражается не
только в сосуществовании на территории Российской им¬
перии разных народов и культур (что вполне вписывалось
в привычные представления о Нас), но и в фундаментальной
роли «туранского элемента»4 в создании культуры, которую
мы привыкли считать русской. Как подчеркивал Трубецкой
«сожительство русских с туранцами проходит красной ни¬
тью через всю русскую историю» и в конечном счете «труд¬
но найти великоруса, в жилах которого так или иначе не тек¬
ла бы и туранская кровь»5.
1	Трубецкой Н. С. Верхи и низы русской культуры. С. 220.
2	Савицкий П. Н. Евразийство. С. 220.
3	Савицкий П. Н. Миграция культуры // Исход к Востоку. С. 134.
* Под именем «туранских» (уралоалтайских) народов Н. С. Тру¬
бецкой и его соратники объединяли пять групп народов: угрофин-
нов, самоедов, тюрков, монголов и маньчжуров.
5	Трубецкой Н. С. Европа и человечество. София: Российско-
болгарское книгоиздательство, 1920. С. 68. Фактору «крови» евразий¬
64

Внося свою лепту в осмысление значения «туранского
элемента», евразийцы пытались по-новому взглянуть на
русскую историю, и прежде всего на такие ее ключевые мо¬
менты, как татаро-монгольское иго и реформы Петра 1. При¬
чем если в своей интерпретации петровских преобразований
евразийцы в целом следовали «славянофильской» линии, то
предложенное ими понимание роли татаро-монгольского
ига было радикально новым: вопреки традиции евразий¬
ские историки доказывали, что она была положительной
В частности, Г. В. Вернадский обосновывал определяющую
роль Золотой Орды в развитии русской государственности.
Согласно его концепции, татаро-монгольское иго «постави¬
ло русскую землю в теснейшую связь со степным центром
и азиатскими перифериями материка. Русская земля попа¬
ла в систему мировой империи - империи монгольской».
И совсем не случайно, что «основное русло исторического
процесса развития русской государственности пролегло не
в западной, охваченной латинством, Руси, а в восточной, за¬
хваченной монгольством»1. Придав импульс государствен¬
ному строительству Руси, татаро-монголы терпимо и даже
покровительственно отнеслись к русскому православию,
которое, согласно концепции евразийцев, «является непре¬
менным фактором культуры, ферментом государственности,
хранителем обособленного быта данного этнографического
цы придавали фундаментальное значение. Не случайно П. Н. Милю¬
ков, чья концепция «национального вопроса» опиралась на признание
ведущей роли социальных факторов, называл евразийцев «настоящи¬
ми русскими расистами» (Милюков П. Н. Русский «расизм» // Вандал-
ковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции. С. 332).
1	Вернадский Г. В. Монгольское иго в русской истории А' Евра¬
зийский временник. Кн. 5. Париж: Евразийское книгоиздательство,
1927. С. 157, 159.
65

типа»1. По суждению П. Савицкого, поскольку падение Ки¬
евской Руси было неизбежно, велико было ее счастье, «что
в момент, когда в силу внутреннего разложения она долж¬
на была пасть, она досталась татарам, а не кому друго¬
му Татаре - нейтральная культурная среда, принимав¬
шая “всяческих богов” и терпевшая “любые культы”,
пала на Русь, как наказание Божье, но не замутила чи¬
стоты национального творчества»2. Наконец, «монголо¬
татарская волна» была благом и потому, что она «под¬
держала на своем гребне оборону русского народа от
латинского Запада»3. Иными словами, по заключению
П. Савицкого, «без “татарщины " не было бы России. Нет
ничего более шаблонного и в то же время неправильного,
чем превозношение культурного развития дотатарской “Ки¬
евской” Руси, якобы уничтоженного и оборванного татар¬
ским нашествием»4.
Евразийцы уделяли самое серьезное внимание этническо¬
му и религиозному плюрализму России-Евразии - что в це¬
лом было нетипично для традиции долгого дискурса о России
и «Западе», в рамках которого Наша коллективная идентич¬
ность чаще всего мыслилась культурно однородной. Свой на¬
ционализм евразийцы обращали, «как к субъекту, не только
к «славянам», но к целому кругу народов «евразийского»
1	Ширяев Б. Наднациональное государство на территории Ев¬
разии // Евразийская хроника. Вып. VII. Париж, 1927. С. 7.
2	Савицкий П. Н. Степь и оседлость // Евразия. Исторические
взгляды русских эмигрантов / Отв. ред. Л. В. Пономарева. М.: Ин¬
ститут всеобщей истории РАН, 1992. С. 75; ср.: Ширяев Б. Указ.
соч. С. 7.
3	Вернадский Г. В. Указ. соч. С. 159.
4	Савицкий П. Н. Степь и оседлость. С. 74.
66

мира», не забывая уточнить, что между ними «народ рос¬
сийский занимает срединное положение»1. Это была се¬
рьезная попытка переопределить культурные основания
русской/евразийской идентичности с учетом ее внутрен¬
него многообразия, непризнание которого, как показала
недавняя история России и Восточной Европы, чревата
распадом империи. Евразийцы стремились доказать, что
Россия-Евразия отличается от других имперских образо¬
ваний большей культурной цельностью. Им представля¬
лось, что «приобщение целого круга восточноевропейских
и азиатских народов к мыслимой сфере мировой культуры
Российской вытекает... в одинаковой мере из сокровенного
“сродства душ” - делающего русскую культуру понятной
и близкой этим народам и, обратно, определяющего плодот¬
ворность их участия в русском деле, - и из общности эконо¬
мического интереса, из хозяйственной взаимообращенности
этих народов»2.
Любопытно, каким образом для подтверждения куль¬
турной целостности России использовался пример Зна¬
чимого Другого. Традиционно сторонники «славянофиль¬
ской» линии подчеркивали культурное единство «Запада»,
наличие у составляющих его стран неких общих «начал»,
«чужих» для России. Их оппоненты стремились доказать,
что Наши отличия от Европы вполне вписываются в раз¬
ряд национальных особенностей - и акцентировали куль¬
турную неоднородность «Запада»3. Евразийцы же, будучи
принципиальными анти запад никам и, настаивали на куль¬
1	[Б.а.] Предисловие // Исход к Востоку. С. 51-52.
2	Там же. С. 52.
3	См.: Малинова О. Ю. Образы «Запада» и модели русской
идентичности... С. 51-52.
67

турной гетерогенности Европы (что было характерно для
«западнической» линии), но доказывали, что плюрализм
России-Евразии - качественно иной, связанный более ор¬
ганическим единством. Как подчеркивается в документе
1926 г., названном «Евразийство (Опыт систематическо¬
го изложения)», Россию-Евразию неверно сопоставлять
с Францией, Германией и др. европейскими странами -
аналогию следует проводить скорее с империей Карла
Великого, Священной Римской империей, империей На¬
полеона. При таком сравнении обнаруживается «большая
крепость, органичность и реальность единства Евразии».
Действительно, «Европа являет сравнительно сильное и
длительное культурное единство только как Европа католи-
чески-романская. Но романскому универсализму искони
противостоит германски-протестантская стихия, которой
романизм освоить и растворить в себе до конца все-таки не
мог...» И по мере того, как Европа все больше отрывается
от религиозных оснований собственной культуры, «един¬
ство европейского мира» все больше и больше мыслится
«им позитивистски-рационалистически - как отвлеченное
и не включающее в себя полноты национального своеобра¬
зия... и не исключающее народов иных культур...» Но это
и значит, заключали евразийцы, «что единство запад¬
ной культуры в конкретных формах не осуществимо и
что на Западе есть Франция, Германия, Италия, а Европа
потерялась»1. Иное дело - связанная «сродством душ» Ев¬
разия.
Подчеркивая разнородность «элементов», из кото¬
рых складывается культурно-географический мир России-
1	Евразийство (Опыт систематического изложения) (1926).
С. 36-37.
68

Евразии, евразийцы в какой-то мере затрудняли обо¬
снование собственных позиций, ибо миссию последней
они связывали с православием. Принимая во внима¬
ние фактическую поликонфессиональность России, ее
следовало бы признать «православно-мусульманскою,
православно-буддистскою страной» - что порой и де¬
лалось1. Однако этнокультурная неоднородность в по¬
нимании евразийцев не означала отсутствия духов¬
ного единства. И «наибольшим осуществлением... по¬
тенции» религиозного единства России-Евразии евразий¬
цы считали русское Православие2. Полагая, что именно
религия определяет культуру, а «культурное единство,
в свою очередь, сказывается и как единство этнологиче¬
ское», они постулировали наличие глубинной связи меж¬
ду религией, культурой, «этнологическим типом» и «место-
развитием» последнего3. Культурное единство пространства
Евразии обеспечивается, согласно их концепции, имен¬
но Православием - несмотря на фактический религиоз¬
ный плюрализм. По мнению евразийцев, можно «говорить
о	тяготеющем к русскому Православию, как к своему цен¬
тру, религиозно-культурном мире». Его можно назвать
«потенциально-православным» в том смысле, что «свобод¬
ное его саморазвитие будет его развитием к Православию
и приведет к созданию новых специфических его форм»4.
Этот аспект учения евразийцев многие продолжатели тра¬
1	См.: Савицкий П. Н. Поворот к Востоку // Исход к Востоку.
С. 54; Трубецкой Н. С. Верхи и низы русской культуры. С. 225.
2	Евразийство (Опыт систематического изложения) (1926).
С. 28.
3	Там же.
4	Там же. С. 21.
69

диции русской религиозной философии подвергали крити¬
ке, усматривая в нем стремление трактовать православие
исключительно как «этнографический факт», а не «факт ду¬
ховной жизни, вселенский по своему значению»1.
Таким образом, евразийцы попытались радикально пе¬
реопределить коллективную идентичность России за счет
введения в традиционную бинарную оппозицию еще одно¬
го элемента - «Азии». Впрочем, «Восток» всегда явно или
неявно присутствовал в дискурсе о России и «Западе». Но
прежде обе стороны этого долгого спора рассматривали
«Азию» в духе западного ориентализма - как воплощение
«отсталости», - и не идентифицировали с нею Россию2.
Новизна концепции евразийцев определялась именно их
принципиальным отказом от ориенталистской интерпрета¬
ции3 и попыткой представить Россию как самостоятельный
1	Бердяев Н. А. Евразийцы // Евразия. Исторические взгляды
русских эмигрантов. С. 31; ср.: Флоровский Г. В. Евразийский со¬
блазн // Русская идея. Т. 1. С. 334.
2	Для славянофилов противостоящий «Западу» «Восток» - это
восточная ветвь христианского мира, православное христианство.
3	Евразийская критика «общероманогерманского шовинизма»
во многом предвосхитила более позднюю деконструкцию дискур¬
сивных практик ориентализма в работах Э. Саида и его последо¬
вателей (Said Е. W. Orientalism. New York: Vintage Books, 1978).
Вместе с тем, евразийцы в какой-то мере разделяли стереотипы
ориентализма, поскольку их построения оставались западноцен¬
трическими (хотя и в негативном смысле) (см.: Цымбурский В. Л.
Две Евразии: Омонимия как ключ к идеологии раннего евразий¬
ства // Цымбурский В. Л. Остров Россия. Геополитические
и хронополитические работы. М.: РОССПЭН, 2006. С. 419-441;
Замятин Д. Н. Теократия. Евразия как образ, символ и проект рос¬
сийской цивилизации // Полис. 2009. № 1. С. 71-72). По мнению
70

культурный мир, соединяющий европейские и азиатские
элементы. Однако основной упор делался на необходимость
осознания значимости последних1 - и это обстоятельство
неизменно служило поводом для критики. Оппоненты ев¬
разийцев небезосновательно полагали, что «в пределы Ев¬
разии вводится слишком много Азии»2. Представляется,
что дело было не только в непривычности подобного под¬
хода3, но и во влиятельности европоцентристского дискурса
автора фундаментального исследования идеологии евразийства
М. Ларюэль, «для евразийцев Азия, не представлявшая большой
ценности сама по себе, оставалась использовавшимся довольно
свободно средством легитимации самобытности». При этом, как-
хорошо показывает Ларюэль, евразийство «колебалось между реа¬
билитацией неевропейских культур и культом “нецивилизованно-
сти”», которую могут воплощать азиаты-туранцы, между утверж¬
дением «другой модальности культуры» и «желанием возврата
к варварству» (Ларюэль М. Идеология русского евразийства, или
Мысли о величии империи. М.: Наталис, 2004. С. 165, 251).
1	Это признавали и сами евразийцы. Как записано в одном из
их программных документов, «наше отношение к Азии интимнее
и теплее, ибо мы друг другу родственнее» (Евразийство (Опыт си¬
стематического изложения). 1926. С. 60).
2	Флоровский Г. В. Евразийский соблазн. С. 331; ср : Кизевет-
тер А. А. Славянофилы и евразийство // Евразия Исторические взгляды
русских эмигрантов. С. 20; Бердяев Н. А. Евразийцы П Там же. С. 32
3	Востоковед В. П. Никитин, возражая на критику идей евра¬
зийцев Милюковым, вполне резонно отмечал непонятную «безраз¬
личность, наблюдавшуюся в отношении Азии и в наших правитель¬
ственных кругах, и в общественности», элементарное незнание
истории и культуры восточных соседей России и отсутствие к ним
интереса (Никитин В. П. Что я возразил бы П. Н. Милюкову (По
поводу его выступления об Евразийстве) // Евразийская хроника
Вып. VII. С. 35-37).
71

о	прогрессе1, и по сей день задающего систему координат,
в которой определяются коллективные идентичности. Тем
более убедительной эта система координат должна была
выглядеть во времена евразийцев, когда успехи «Запада»
и «Востока» казались несоизмеримыми. Разумеется, в таком
контексте трудно было убедить оппонентов в «счастии быть
азиатом»2 - и это относилось не только к «западникам»3.
Однако введение в «формулу самоопределения» Рос¬
сии «Азии» не упраздняло исходной бинарной оппозиции:
в силу особенностей своих полемических задач евразийцы,
1	Влияние этого дискурса на представления о коллективной
идентичности сохранялось несмотря на то, что сама концеп¬
ция прогресса в начале XX в. уже многими воспринималась как
«предрассудок, от которого надо отказаться навсегда» (Франк С. Л.
Из размышлений о русской революции // Русская идея. Т. 2.
С. 13-14; ср.: Милюков П. Н. Третий максимализм // Вандалков-
ская М. Г. Историческая наука российской эмиграции. С. 328-329;
Трубецкой Н. С. Европа и человечество. С. 16-42; Савицкий П. Н.
Евразийство. С. 224; Пушкарев С. Россия и Европа в их историче¬
ском прошлом // Евразийский временник. Кн. 5. С. 121; и др.).
2	Кизеветгер А. А. Указ. соч. С. 20.
1	Классическое выражение точки зрения последних - пози¬
ция Милюкова в споре с евразийцами. По мнению лидера каде¬
тов, «Россия не представляет из себя... какого-либо замкнутого
в себе... особого и цельного культурного мира» и должна считаться
«последней из европейских стран, а не первой из азиатских. ...Ее
история развивается в обще-европейских линиях», и только в них
отличается некоторым «своеобразием». При этом Милюков под¬
черкивал общезначимость идеалов европейской культуры, к чис¬
лу которых он относил секуляризацию, демократию и эволюцию
(Выступление П. Н. Милюкова против Евразийства // Евразийская
хроника. Вып. VII. С. 31).
72

представляя Азиатского Другого, столь же настойчиво под¬
черкивали черты сходства и «сродства душ», как в отноше¬
нии Европейского Другого - отличие культур и траекторий
развития. Евразийцы были наиболее принципиальными
антизападниками в истории этого долгого дискурса1. При¬
чем их антизападничество имело под собой концептуаль¬
ные основания. Как писал П. Савицкий, отказ евразийцев от
культурно-исторического «европоцентризма» проистекает
не из каких-либо эмоциональных переживаний, но из опре¬
деленных научных и философских предпосылок... Одна из
последних есть отрицание универсалистского восприятия
культуры, которое господствует в новейших «европейских»
понятиях»2.
Эта сторона концепции евразийцев была обстоятельно
разработана в брошюре Н. С. Трубецкого «Европа и челове¬
чество», опубликованной еще в 1920 г. и в известном смысле
послужившей отправной точкой для будущего движения. Ее
автор доказывал ложность универсалистских притязаний
европейской культуры. Он подчеркивал, что «европейская
культура не есть культура человечества. Это есть продукт
определенной этнической группы» - германских и кель¬
тских племен, в разной степени подвергшихся романизации
1	Не случайно критики евразийцев считали их притязания
на идейное родство со славянофилами неправомерными: по сло¬
вам Г. Флоровского, «старшие славянофилы знали и чувствовали
трагедию Запада и болели ею и никогда не могли бы сказать, что
Запад нам чужой, даже в его грехе и падении» (Флоровский Г. В.
О	патриотизме праведном и греховном. С. 329; ср.: Кизеветтер А. А.
Указ. соч. С. 19-22; Бердяев Н. А. Евразийцы. С. 28-30; Милюков П. Н.
Русский «расизм». С. 332; и др.). Наиболее близким идейным пред¬
шественником евразийцев можно считать Н. Я. Данилевского.
2	Савицкий П. Н. Евразийство. С. 222.
73

и впоследствии усвоивших «идею сверхнациональной, ми¬
ровой цивилизации... свойственную грекоримскому миру»1.
По мысли Трубецкого, концепция прогресса не только явля¬
ется ложной, но и выполняет вполне определенную идеоло¬
гическую функцию, доказывая превосходство европейской
культуры: вытекающая из нее «лестница эволюции челове¬
чества» объективно «представляет из себя классификацию
народов и культур по признаку их большего или меньшего
сходства с современными романогерманцами»2. Народы,
включающиеся в соревнование, именуемое прогрессом,
принимают на себя заведомо невыполнимую задачу, ибо,
как доказывал Трубецкой со ссылкой на труды французско¬
го социолога Габриэля Тарда, «полное приобщение цело¬
го народа к культуре, созданной другим народом, - дело
невозможное»3. Автор «Европы и человечества» полагал,
что «антропологическое смешение» - это единственный
путь к «усвоению» чужой культуры.
Таким образом, не романогерманские народы в этом со¬
ревновании оказываются в заведомо неблагоприятном по¬
ложении, ибо вынуждены усваивать то, что плохо уклады¬
вается в их национальную психологию, больше «получая
извне, чем отдавая на сторону». При этом они сталкиваются
с неизбежными негативными последствиями в виде раскола
национальной культуры (не только между «верхами» и «ни¬
зами», но и между поколениями «отцов» и «детей»), а глав¬
ное - вынуждены применять «европейские мерила оценки»
собственной культуры, заведомо для нее неблагоприятные4.
1	Трубецкой Н. С. Европа и человечество. С. 5-6.
2	Там же. С. 21.
3	Там же. С. 53.
4	Там же. С. 55-57, 59-65.
74

Трубецкой доказывал, что европеизацию следует считать
злом, причем вне зависимости от того, насколько далеко за¬
шел этот процесс: само вступление «в полосу обязательного
культурного общения с романогерманцами» «делает... “от¬
сталость” роковым законом»1. Выход из порочного круга,
в который вовлекает народы ложный европейский универ¬
сализм, автор видел в «преобразовании психологии интел¬
лигенции европеизированных народов», которое должно за¬
ключаться в осознании относительности благ европейской
«цивилизации»2.
В решении этой задачи применительно к России и виде¬
ли свою миссию евразийцы. По определению П. Савицкого,
«евразийство сводится к стремлению осознать и осмыс¬
лить совершающийся и совершившийся выход России из
рамок современной европейской культуры»3. Революцию
1917г. они рассматривали как решающий шаг в этом направ¬
лении.
В отличие от сменовеховцев, евразийцы не считали рево¬
люцию органическим продуктом национального развития: по
определению П. Савицкого, «сущность, которая Россией, в силу
восприимчивости и возбужденности ее духовного бытия, была
воспринята и последовательно проведена в жизнь - в своем
истоке, духовном происхождении не есть сущность русская
Коммунистический шабаш наступил в России как заверше¬
ние более чем двухсотлетнего периода “европеизации”»4.
В революции евразийцы видели крах Петербургской Рос¬
сии, «неизбежный итог некоего духовного извращения, лежав¬
1	Трубецкой Н. С. Европа и человечество. С. 67, 70.
2	Там же. С. 79-82.
3	Савицкий П. Н. Два мира // На путях. С. 9.
4	Савицкий П. Н. Евразийство. С. 266.
75

шего в основе всей русской жизни последнего исторического
периода»1. Сам факт изгнания интеллигенции (для участни¬
ков движения - экзистенциальный) воспринимался ими как
«грозный приговор той форме восприятия западной культуры,
которая со времен Петра признавалась русской сознательно¬
стью - непреложной и истинной»2.
Революция понималась одновременно как кульминаци¬
онный пункт европеизации и как ее завершение. По мыс¬
ли П. Сувчинского, «многим сначала казалось, что русская
революция... пройдет быстро и конспективно все необхо¬
димые социально-политические и экономические свои эта¬
пы, с тем, чтобы выровнять “отсталую” Россию в едином
фронте человеческого прогресса». Однако дальнейший ход
событий показал, что революция «таит в себе иной смысл,
иное свершение»3. Согласно концепции евразийцев, вопре¬
ки заявленным «европеизаторским» целям революция фак¬
тически «означает выпадение России из рамок европейского
бытия»4. По мнению П. Савицкого, признаки этого процесса
можно обнаружить и в исчезновении привычного быта, упо¬
доблявшего Москву и Петербург Лондону и Парижу, и в раз¬
рушении «сложившегося в “европейском” обличье русского
капитализма», и в увядании «не успевшей получить разви¬
тия русской либералистической идеи»5. Таким образом, то,
что прежде казалось «отсталостью», сегодня приобретает
совершенно иной смысл: речь должна идти о «возникнове¬
1	Флоровский Г. В. О патриотизме праведном и греховном. С. 115.
2	Сувчинский С. Сила слабых // Исход к Востоку. С. 62; ср.: Фло¬
ровский Г. В. О патриотизме праведном и греховном. С. 110, 115.
3	Сувчинский С. Страсти и опасность // Россия и латинство.
Берлин, 1923. С. 16-17.
4	Савицкий П. Н. Два мира. С. 14.
5	Там же. С. 14-18.
76

нии разрыва между плоскостями, в которых движется Рос¬
сия и Европа»1.
Разделяя представление о «закате» Европы, евразий¬
цы полагали, что утрачиваемая ею функция культурно¬
го лидерства должна переходить к «Востоку». Этот тезис,
выдвигавшийся еще славянофилами, обосновывался раз¬
ными аргументами, в том числе - и весьма оригинальны¬
ми2. События, происходившие в России, убеждали евра¬
зийцев, что именно там бьется пульс мировой истории.
Как писал П. Сувчинский, «Россия поняла то, что должна
будет понять вся Европа, весь мир... Европе никогда не
отделаться итогом материальным, итогом “мирных до¬
говоров” - настоящий, духовный итог войны в России,
и теперь это всем ясно»3.
Как и сменовеховцы, евразийцы приветствовали рус¬
скую революцию, не разделяя ее официальной идеологии
(но «градус» их оппозиции был выше: если сменовеховцев
можно назвать лояльными оппонентами Советской власти,
то евразийцы позиционировали себя как ее принципиаль¬
ных противников - что не мешало с нею сотрудничать по
прагматическим соображениям). Евразийцы также внима¬
тельно изучали опыт советской власти и находили удач¬
1	Савицкий П. Н. Два мира. С. 18; ср.: Сувчинский П. Страсти
и опасность. С. 18.
2	Так, Савицкий в статье «Миграция культуры» прослеживал
постепенное перемещение мировых культурных центров в регио¬
ны с более низкими среднегодовыми температурами. Согласно его
выводам, при сохранении этой тенденции Россия-Евразия и Север¬
ная Америка «становятся рядом с Западной Европой и «сменяют»
ее в смысле принятия на себя части дела культурного творчества»
(Савицкий П. Н. Миграция культуры. С. 133).
3	Сувчинский П. Эпоха веры // Исход к Востоку. С. 95-96.
77

ными некоторые ее инновации - особенно в области по¬
литического строительства. Они разделяли критическое
отношение многих своих современников к демократии,
полагая, что не парламентскими формами определяется
народность государственного строя. Как писал Л. П. Кар¬
савин, «и правящий слой в целом, и правительство оста¬
ются национальными до той поры, пока они находятся
в реальном и органическом взаимообщении с народным
материком. Но формы того взаимообщения могут быть
очень различными: оно одинаково возможно и в деспотии, и
в крайних формах демократии»1. Евразийцы считали одним
из положительных итогов революции «гибель старого пра¬
вящего слоя» и создание нового, который, по их мнению,
«естественно-органически вырос из народного материка»2.
На этот новый «прослоенный партией непартийный пра¬
вящий слой» они возлагали большие надежды, видя в нем
«главного проводника конкретных потребностей народа
и здоровых традиций русской государственности»3.
Евразийцам казалось, что русская революция тем са¬
мым преодолевает культурный раскол, порожденный лож¬
ным европеизмом, и их не смущало, что условием рож¬
дения этого нового правящего слоя «было воплощение
государственной стихии в сравнительно небольшой воле¬
вой и «религиозно»-идеологически одушевленной группе,
которая, резко и фанатически разрывая со старым, поняла,
что в эпоху революции, разрушающей все старые санкции
1	Карсавин Л. П. Феноменология революции // Евразийский
временник. Кн. 5. С. 38.
2	Евразийство (Опыт систематического изложения) (1926).
С. 46—47.
1	Там же. С. 50.
78

власти, эта власть может утвердиться и убедить народ в
своей годности только мерами дикого насилия и нераз¬
борчивостью в средствах»1. Больше того, они считали не¬
обходимым сохранить принцип однопартийной диктатуры,
заменив коммунистическую партию новой, реализующей
иную (евразийскую) идеологию. Евразийцы также счита¬
ли необходимым признание «основ ныне существующего
государственного строя России, созданной революцией
формы демократии»2. Однако в отличие от сменовеховцев
они не склонны были сводить значение русской революции
к этим политическим новациям (хотя также отмечали, что
они вписываются в наметившиеся мировые тенденции3).
Согласно концепции евразийцев, формы взаимообщения
правящего слоя и народа «безразличны и не подлежат со¬
вершенствованию», их целесообразность - в народности
и органичности4. И именно эту задачу решают институты
советской власти, созданные, по мнению евразийцев, не
коммунистами, а «народной стихией».
Они полагали, что всемирно-историческая миссия Рос¬
сии лежит в иной, духовной, а не материальной плоско¬
сти. В разных контекстах евразийцами предлагались раз¬
ные формулировки этой миссии. Главный упор делался
на религиозную ее составляющую. По мысли Савицкого,
главный урок революции заключается в усвоении исти¬
ны, согласно которой «здоровое социальное общежитие
может быть основано только на неразрывной связи чело¬
века с Богом, с религией». Революция доказывает необ¬
1	Евразийство (Опыт систематического изложения) (1926). С 47.
2	Там же. С. 53.
3	Евразийство. С. 55-56.
4	Карсавин Л. П. Указ. соч. С. 38.
79

ходимость борьбы с материализмом и атеизмом, и лучше
всего эту задачу способна решить Православная Церковь,
сохранившая «полную непредвзятость к формам экономи¬
ческого быта»1. Вместе с тем, отмечалось и значение от¬
рицательного опыта строительства социализма: по мнению
А. В. Карташева, русская революция предостерегает тех,
кто продолжает «благодушно хлопотать около христиан¬
ского социализма», ибо показывает, что «не христианская
идиллия увенчивает» секулярную культуру, с которой тот
связан2. Многие из евразийцев писали об особой мис¬
сии России-Евразии как посреднице, призванной осуще¬
ствить синтез культур Востока и Запада3. Наконец, неко¬
торые представители этого направления видели Россию
в роли лидера мирового антизападнического движения,
в образе «огромной колониальной страны, стоящей во
главе своих азиатских сестер в их совместной борьбе про¬
тив романо-германцев и европейской цивилизации»4.
Н. С. Трубецкой, отстаивавший именно такое понимание
новой исторической миссии России, полагал, что «азиатская
ориентация» становится единственно возможной для на¬
стоящего русского националиста». Однако он с сожалением
констатировал, что «если сознание населения значительной
части азиатских стран подготовлено к тому, чтобы принять
Россию в ее новой исторической роли, то сознание самой
России к этой роли отнюдь не подготовлено»5.
1	Савицкий П. Н. Евразийство. С. 226, 229.
2	Карташев А. В. Пути единения // Россия и латинство. С. 142.
3	Бицилли П. М. Указ. соч. С. 335; ср.: Бердяев Н. А. Судьба
России. С. 115-118.
4	Трубецкой Н. С. «Русская проблема» // На путях. С. 306.
5	Там же.

Определение русской коллективной идентичности по от¬
ношению к «Европе»/«Западу» и «Азии»/«Востоку», пред¬
ложенное евразийцами, во многих отношениях было рево¬
люционным - под стать эпохе, в контексте которой оно
родилось. Оно сочетало в себе черты обеих идеально¬
типических моделей, выбранных нами в качестве точек
отсчета. Формально отказываясь от идеи прогресса, евра¬
зийцы сохраняли веру в возможности «правящего слоя»,
вооруженного «истинной» идеологией, переменить ход
истории, характерную для наиболее радикальных версий
прогрессистской модели. И в то же время лежавшая в осно¬
ве их построений концепция «соборной или симфонической
личности» как «всеединства, внутри которого нет места
механическим и причинным связям», имела отчетливые
коннотации с консервативно-почвенническим репертуа¬
ром. Радикально порывая с «европеизмом» западничества,
евразийская модель представляла Россию как абсолютно
чуждую Западному и одновременно - духовно родствен¬
ную Восточному Другому. Такая постановка вопроса по¬
зволяла видеть Нас как самостоятельный культурный мир,
рядоположенный «Европе»/«Западу» - и в то же время
качественно от нее отличный. Евразийцы как бы нарочно
стремились перерезать пуповину западнических ожида¬
ний, сориентировав вектор коллективной идентификации
на восток - и одновременно на саму Россию-Евразию, ко¬
торая опособна, в их понимании, быть самостоятельной
величиной, равнозначной и «Западу», и «Востоку». Это
была попытка радикально переписать систему координат,
в которой конструировалась русская идентичность. Несо¬
мненно оригинальная и яркая в интеллектуальном отноше¬
нии, она была слишком утопической, чтобы оказаться по¬
литически успешной.
81

Трансформация дискурса о «цивилизационной
идентичности» в 1920-х гг.
Таким образом, после Октябрьской революции и заверше¬
ния Первой мировой войны тема коллективной идентифика¬
ции по отношению к «Западу», в предыдущие два десятиле¬
тия отошедшая было на второй план, вновь стала актуаль¬
ной - прежде всего потому, что и Россия, и мир стали другими.
Модели коллективной самоидентификации, рассмотренные
в настоящей главе, представляли собой попытки пересмо¬
треть «место» России по отношению к «Европе»/«Западу»
в новой системе координат. Все три модели стремились дока¬
зать Наше превосходство над Значимым Другим, причем де¬
лали это, переворачивая привычные представления и весьма
вольно обращаясь с устоявшимися репертуарами смыслов.
Думаю, не будет преувеличением сказать, что в XX в. - и осо¬
бенно после 1917 г. - в России больше не было западничества
и славянофильства как относительно целостных комплексов
идей, объединенных общностью мировоззренческих осно¬
ваний: хотя проблема соотнесения с «Европой»/«Западом»
оставалась предметом обсуждения, а порой и яростных спо¬
ров, позиции возникавших в ходе этих споров «лагерей»
эклектически совмещали элементы разных «базовых» моде¬
лей. И это обстоятельство имело чрезвычайно важное зна¬
чение. Представляется, что в первые два десятилетия XX в.
обозначилась вполне реальная перспектива трансформации
«долгого» дискурса о «цивилизационной идентичности» Рос¬
сии, построенного на противостоянии зеркально противопо¬
ложных моделей «западничества» и «почвенничества» (по
принципу «или - или») в направлении соперничества более
сложно устроенных «гибридных» моделей, между которыми
в принципе возможны были точки пересечения.
82

Судьбу описанных в этой главе моделей определила по¬
литическая история XX в. Эволюция советского режима
и упрочение фашизма в Германии и Италии развенчали ил¬
люзии евразийцев и сменовеховцев относительно «идеи»,
которую несет миру новая Россия. Некоторым из них при¬
шлось на собственном опыте испытать вкус тоталитарно¬
го режима, рождение которого они когда-то приветство¬
вали: вернувшиеся в Россию А. В. Бобрищев-Пушкин,
Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов были расстреляны
в 1937-1938 гг.; оказавшись в советской зоне оккупации,
после войны через исправительно-трудовые лагеря прошли
и некоторые евразийцы - такая участь постигла П. Н. Савиц¬
кого, JI. П. Карсавина (последний умер в лагере в 1952 г.).
Надежды, которые молодые русские эмигранты испытыва¬
ли в 1920-х гг., оказались ложными. Что же касается модели
«передового социалистического государства» - в офици¬
альном дискурсе она просуществовала до конца 1980-х гг.
и пользовалась большим или меньшим влиянием не только
в СССР, но и за его пределами. Однако крах советского соци¬
алистического проекта не только поставил на ней крест, но.
как будет показано в следующей главе, способствовал возоб¬
новлению острого конфликта соперничающих моделей кол¬
лективной идентичности, организованного по принципу ди¬
хотомии. Таким образом, все проекты, рассмотренные выше,
в конечном счете потерпели политическую неудачу Впро¬
чем, это не означает, что выбранные стратегии переопреде¬
ления «системы координат» в принципе были обречены на
поражение.

Возобновление споров «западников»
и «почвенников» в роды перестройки
СССР и «Запад»
В советский период проблема коллективной самоиден¬
тификации по отношению к традиционному Значимому
Другому ни в коей мере не утратила значения: Запад оста¬
вался не только главным геополитическим противником,
но и классовым врагом, воплощением чуждых Нам цен¬
ностей, носителем проекта, обреченного, в соответствии с
марксистской теорией, на неизбежный крах, и одновремен¬
но - соперником, Наше превосходство над которым еще
требовалось доказать. В официальном дискурсе1 преобла¬
дал особый вариант прогрессистской модели коллективной
идентичности, рассматривавший проблему соотнесения со
Значимым Другим сквозь призму борьбы двух социаль¬
ных систем и отводивший СССР роль лидера современного
этапа мировой истории. Придавая принципиальное «клас¬
совое» значение различиям, этот вариант прогрессистской
1 В данном случае этот термин указывает на дискурс, «нор¬
мализованный» в соответствии с действующими идеологически¬
ми канонами, которые с разной степенью жесткости устанавли¬
вали рамки для публичных высказываний. С середины 1920-х гг.
и вплоть до конца 1980-х высказывания, альтернативные офици¬
альному дискурсу, имели мало шансов быть услышанными широ¬
кой публикой. Впрочем, границы дозволенного всегда были пред¬
метом интерпретации.
84

модели максимально дистанцировал Россию от Запада: пред¬
полагалось, что «коренные различия в организации самой
общественной жизни» при социализме и капитализме «ис¬
ключают примирение между ними»1. Следует отметить, что
во второй половине XX в., с оформлением военных блоков,
и геополитическое противостояние России и Запада приоб¬
рело особенно острые формы: в роли вероятного военно¬
го противника теперь выступали не отдельные страны, но
«Запад» как политически единое целое.
В отличие от либерального прогрессизма прежнего «за¬
падничества», связывавшего отличия России от Значимого
Другого с ее историческим «отставанием» и считавшего их
со временем преодолимыми, новый советский прогрессизм
утверждал превосходство СССР как первой в мире страны
победившего социализма, но одновременно, подобно мо¬
делям консервативно-почвеннического типа, подчеркивал
принципиальный и качественный характер различий между
советской Россией и буржуазным Западом. Предполагалось,
что с победой мировой социалистической революции раз¬
личия будут преодолены, однако на данном этапе Запад рас¬
сматривался как основной противник в классовой борьбе
двух систем, разворачивающейся по всем фронтам. Таким
образом, модель коллективной идентичности, представлен¬
ная в официальном дискурсе, сочетала элементы обеих ба¬
зовых типических моделей, описанных в первой главе, не
соответствуя в полной мере ни одной их них.
Официальный советский дискурс о коллективной само¬
идентификации по отношению к Западу представлял собой
особую систему формирования высказываний, он сущест¬
1 Научный коммунизм: Словарь / Под ред. А. М. Румянцева. 3-е
изд. М.: Политиздат, 1980. С. 14.
85

венно отличался от прежнего дискурса, заданного оппози¬
цией «западничества» и «почвенничества». Это был дру¬
гой дискурс. Однако в той мере, в какой возникала нужда
в подкреплении доминирующей логики «классовой борь¬
бы» историческими и культурными аргументами, появ¬
лялась потребность в обращении к репертуарам смыслов
старого дискурса о «цивилизационной идентичности».
В частности, поскольку предписываемое теорией превос¬
ходство над Значимым Другим не всегда подтверждалось
на практике, для объяснения причин этого расхождения
шли в ход не только рассуждения об особенностях совре¬
менного этапа «кризиса мировой капиталистической систе¬
мы», но и аргументы из традиционного «западнического»
арсенала, указывавшие на исторические причины россий¬
ской отсталости. В то же время при описании «кризиса
Запада» наряду с классовой риторикой использовались
элементы «почвеннического» репертуара смыслов (Их
бездушный материализм и потребительство противопо¬
ставлялись Нашей духовности1, Их индивидуализм - На-
1	Новые интерпретации переплетались со старыми. Как из¬
вестно, «почвеннические» модели коллективной идентичности
традиционно приписывают России особую приверженность ду¬
ховным ценностям, способность жертвовать материальным во имя
духовного. Теория «научного коммунизма» давала собственную
интерпретацию этой черты, отличающей Нас от Значимого Дру¬
гого. По мнению авторов изданного в 1980 г. словаря по научному
коммунизму, «рассматривать “массовую культуру” как понятие
общесоциологическое, бытующее в двух полярно различных со¬
циальных системах, глубоко ошибочно не только методологиче¬
ски, но и по существу самих процессов, происходящих в духовной
жизни социализма и капитализма» (Там же. С. 147-148).
86

тему коллективизму, Их «ограниченная» буржуазная
демократия - Нашему подлинному народовластию, обходя¬
щемуся без «формальностей» парламентаризма и разделе¬
ния властей и др.). Таким образом, элементы прежних под¬
ходов присутствовали в официальном советском дискурсе
в качестве субдоминант.
Не имея возможности рассматривать здесь динамику офи¬
циального советского дискурса (который эволюционировал
в зависимости от зигзагов внутренней политики и состояния
международной среды), отмечу лишь, что конструируемый
в нем образ Запада никогда не был монолитным. Поэтому
несмотря на предписываемые «коренные различия» от¬
дельные элементы этого образа могли оцениваться вполне
позитивно. Основаниями для положительной оценки явля¬
лись мера «прогрессивности» рассматриваемого явления
и его отношение к «интересам трудящихся». Так, несмотря
на свой «ограниченный и во многом лицемерный харак¬
тер» буржуазная демократия интерпретировалась как «не¬
преходящее завоевание рабочего класса» и «важное орудие
в борьбе за социальный прогресс»1.
Одним из инструментов «переключения» оценок было
различение «хорошего» интернационализма и «плохого»
космополитизма. Последний рассматривался как порожде¬
ние западного империализма, стремящегося ослабить стра¬
ны социалистического лагеря и подорвать патриотизм их
населения. Кампания против «безродного космополитизма»
приобрела особый размах в 1946-1953 гг Ее жертвам вменя¬
лись в вину недооценка отечественной культуры2 и «низко¬
1	Научный коммунизм: Словарь. С. 46-47.
2	Пантеон се достижений, составленный в соответствии с ле¬
нинским принципом различения двух традиций в русской культуре
87

поклонство перед Западом». Таким образом, официальное
антизападничество было окрашено не только в классовые,
но и в националистические тона - и здесь снова использо¬
вался репертуар смыслов старого дискурса о «цивилизаци¬
онной идентичности». «Почвенническое» предубеждение
против чуждых культурных влияний подкрепляло «клас¬
совые» фобии. Вместе с тем, у «плохого» космополитизма
была альтернатива - «хороший» интернационализм. Как по¬
казал в своем исследовании культурных практик позднего
социализма А. Юрчак, одни и те же явления могли наделять¬
ся в официальном дискурсе разными смыслами. Примером
может служить отношение к джазу: в 1940-1970-х гг. его то
хвалили за «народные» и «трудовые» корни, то ругали как
буржуазное псевдоискусство, утратившее связь с реализмом
народной культуры1. Таким образом, хотя «буржуазность»
в сталинской редакции, включал не только «прогрессивных» дея¬
телей культуры и науки, но и отдельных государственных деяте¬
лей, способствовавших расширению и укреплению Российской
империи. По справедливому замечанию американского историка
У. Лакера, «даже крайний русский националист не смог бы обви¬
нить советский коммунизм 1950 г. в недостатке патриотического
рвения» (Лакер У. Черная сотня. Истоки русского фашизма. Ва¬
шингтон: Проблемы Восточной Европы, 1994. С. 108).
1 Yurchak A. Everything Was Forever, Until it Was No More. The
Last Soviet Generation. Princeton etc.: Princeton University Press, 2005.
P. 165-167. В работе Юрчака хорошо описан феномен «Воображае¬
мого Запада», который существовал в сознании советских людей
постольку, поскольку реальный Запад был недосягаем. По мнению
исследователя, символы Воображаемого Запада не обязательно
репрезентировали реальный и «буржуазный» Запад; «скорее, они
вводили в советскую реальность новое воображаемое измерение,
которое не было ни “западным”, ни “советским”» (Ibid. Р. 203).

была безусловным основанием для негативной оценки, при¬
менение данного критерия зависело от контекста. Несмотря
на высокую степень «нормализации» официального дискур¬
са сохранялась известная свобода интерпретации, и «клас¬
совые» оценки были относительно подвижными.
В официальном советском дискурсе традиционная оппо¬
зиция «западничества» и «почвенничества» была снята - во
всяком случае, на уровне доминантных установок. Вместе с
тем, неверно было бы утверждать, что она исчезла полностью
С ослаблением идеологического контроля противостояние
«почвенничества» и «западничества» в каком-то смысле возоб¬
новилось. Главным предметом споров I960-1970-х гт. - в той
мере, в какой полемические высказывания, ограниченные
мерой дозволенного в официальной публичной сфере, мож¬
но назвать спорами - была не столько проблема самоиден¬
тификации по отношению к Западу, сколько критика совет¬
ской системы с позиций русского национализма. Однако
поскольку идеология последнего1 была типологически близ¬
ка к консервативному почвенничеству, а Западу в ней отво¬
дилась роль Внешнего Врага, дискуссии о перспективах
«национального возрождения», происходившие частично
1	Пока можно говорить лишь о первых шагах в изучении истории
движения русских националистов в СССР, однако его идеология срав¬
нительно неплохо описана в ряде работ. См.: Данлоп Д. Новый русский
национализм. М.: Прогресс, 1986; Лакер У. Указ соч.; Янов А. Л. Русская
идея и 2000-й год. New York: Liberty Publishing House, 1988; Devlin J
Slavophiles and Comissars. Enemies of Democracy in Modem Russia. Ne^
York: St. Martin Press, 1999; Janov A. The Russian New Right. Berkeley.
1978; и др. Вопросы зарождения движения русских националистов и
его деятельности рассмотрены в монографии Н. Митрохина: Митро¬
хин Н. Русская партия. Движение русских националистов в СССР.
1953-1985 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2003.
89

на страницах официальных изданий1, но в большей степе¬
ни - в самиздате и тамиздате, представляют несомненный
интерес с точки зрения изучения долгого дискурса о «циви¬
лизационной идентичности» России. Анализ этого материа¬
ла не входит в задачи данной книги. Отмечу лишь, что кор¬
ни «почвеннических» идей периода перестройки, которые
будут рассматриваться ниже, во многом были заложены еще
в 1960-1970-е гг.
Приход к власти М. С. Горбачева в 1985 г. открыл эпо¬
ху быстрых перемен в идеологической сфере. Они имели
множество важных последствий, и прежде всего оказа¬
лись фактором радикальной трансформации общества,
положившей конец коммунистическому режиму и само¬
му СССР. Одним из аспектов перемен в общественном со¬
знании, вызванных политикой гласности2, стал процесс
переопределения коллективной идентичности. Очевидная
1	История журнальной полемики конца 1960-х гг. достаточно
подробно отражена в книге А. Л. Янова: Янов А. Л. Русская идея
и 2000-й год. С. 142-167.
2	Первоначально «гласность» предполагала «откровенное»
обсуждение проблем, затруднявших развитие социализма. С про¬
возглашением в 1987 г. курса на «перестройку», подразумевавшего
исправление недостатков социалистического общества, круг тем,
разрешенных для критического осмысления, стал стремительно
расширяться. Постоянство, с которым падали бастионы запретов,
казалось фантастическим. Вот как описывает ощущения тех лет
М. Павлова-Сильванская: «Не знаю, кто как, а я начинаю день
с того, что исследую газеты, будто карты военных лет, где вколотые
флажки обозначают линию фронта. Освоив какой-то плацдарм, мы
уже на следующий день беспокоимся: есть ли вести с передовой?»
(Павлова-Сильванская М. Нетерпение // Зависит от нас. Пере¬
стройка в зеркале прессы. М.: Книжная палата, 1988. С. 107).
90

либерализация режима и постепенное расширение границ
дозволенного для публичных высказываний, планы эконо¬
мических, а затем и политических реформ, поток публика¬
ций о прежде запретных страницах истории XX столетия, и,
наконец, первые национальные конфликты, обозначившие
хрупкость декларированного единства советского наро¬
да, - все эти обстоятельства побуждали к переосмыслению
устоявшихся представлений о политическом и культурном
сообществе (или сообществах!), объединенных граница¬
ми Советского государства. Изменения касались в первую
очередь представлений о Нас в проекциях времени и про¬
странства. Однако динамика восприятия Значимого Другого
также имела существенное значение для дискурсивного пе¬
реопределения коллективной идентичности. По мере того,
как каркас идеологических установок, задававших стандар¬
ты публичных дискурсов, менялся, постепенно утрачивая
свои «нормализаторские» функции, образы Запада стано¬
вились более «разноцветными» и обнаруживали черты не
только различий, но и сходств. Как писал в 1990 г., не без
удивления оглядываясь назад, один из авторов, «сегодня мы
наконец-то пришли к идее взаимодополняемости обществ,
ранее считавшихся непримиримо антагонистичными. При¬
шли... осознав, пусть с опозданием, свою схожесть, открыв
для себя не без удивления, что “мы” и “они” исповедуем
в идеале те же, собственно говоря, принципы - свободы
и справедливости»1.
Начало этому процессу переопределения Запада было
положено изменениями в дискурсе власти. Концепция «но¬
вого мышления», заявленная М. С. Горбачевым в 1987 г.,
предлагала новые принципы взаимоотношений с Запа¬
1 Криворотов В. Русский путь // Знамя. 1990. № 9. С. 200.
91

дом. Традиционным элементом канона советской идеоло¬
гии был принцип «мирного сосуществования государств
с различным общественным строем». Считалось, что
этот принцип не отменяет классовой борьбы двух систем,
а лишь исключает войну как средство такой борьбы - осо¬
бенно опасное в эпоху ядерного противостояния. Нова¬
цией Горбачева было дополнение догмата о мирном сосу¬
ществовании принципом подчинения «классовых ценнос¬
тей общечеловеческим», что должно было открывать перс¬
пективы для нового международного порядка, основан¬
ного на общих ценностях. Концепция «нового мыш¬
ления» отличалась двойственностью: она вовсе не
предполагала отказа от классовой борьбы1, однако по¬
зволяла находить «общечеловеческие» аспекты в том, что
прежде клеймилось как «буржуазное». После 1987 г. репер¬
туар официальной идеологии пополнился такими «буржу¬
1 Вот как пояснял новые рамки официального дискурса ав¬
торитетный журналист-международник: «Да, мы убеждены, что
капитализм обречен». Отрицая эксплуатацию человека челове¬
ком, «природа социализма, естественно, отрицает капитализм
и его законы». «Но она никогда не предполагала использования во¬
енной силы для сокрушения капитализма в других государствах.
Как будут развиваться, скажем, США, Великобритания или Брази¬
лия, какие и когда эволюционные или революционные перемены
там произойдут, - это дело американцев, англичан, бразильцев.
Каждый народ выбирает не только свое правительство, но и свою
судьбу» (Бовин А. Новое мышление - требование ядерного ве¬
ка // Зависит от нас. С. 323-324). Вряд ли нуждается в напомина¬
нии, что военная сила «для сокрушения капитализма» и поддержа¬
ния коммунистических режимов в других странах неоднократно
использовалась, но это уже проходило по ведомству «пролетарско¬
го интернационализма».
92

азными» понятиями, как «правовое государство», «парла¬
ментаризм», «разделение властей», «права человека» и др.
Стала меняться и тональность информации о «жизни Запа¬
да» в СМИ.
Вместе с тем, «западнические» устремления власти не
всем оказались по вкусу, и по мере того, как официаль¬
ные установки теряли силу обязательности, на страницах
«перестроечных» изданий закипала полемика между но¬
выми «западниками» и «почвенниками». Она-то и станет
главным предметом настоящей главы. Не ставя перед со¬
бой задачу последовательно описать историю этих дис¬
куссий, я попытаюсь выделить особенности моделей
коллективной идентичности, представленных в публици¬
стических статьях, которые появлялись в толстых журна¬
лах «западнического» и «почвеннического» направлений в
1987-1991 гг.1 Хотя анализ публицистики не дает возмож¬
ности проследить динамику образов СССР/России и За¬
пада в «перестроечных» СМИ в полном объеме, тексты
этого жанра обычно содержат развернутую аргументацию,
что позволяет выделить интересующие меня мировоззрен¬
1 Объектами моего анализа стали публикации журналов «Но¬
вый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Знамя», «Наш совре¬
менник», «Москва» и «Молодая гвардия». Были использованы
также отдельные материалы «Огонька», «Науки и жизни» и ряда
других изданий. Конечно, эта выборка представляет определенный
срез позиций, представленных в тогдашнем советском обществе
(в частности, вероятно, она не охватывает некоторые идеи «по¬
чвеннического» сегмента идейного спектра, слишком радикаль¬
ные для респектабельных толстых журналов). Однако с точки зре¬
ния задач моего исследования представлялось важным изучение
публикаций, появлявшихся в действительно массовых изданиях
и становившихся достоянием широкой читательской аудитории.
93

ческие основания дискурсов об идентичности. На про¬
тяжении рассматриваемых пяти лет публичный дискурс
заметно эволюционировал: сначала предметом дискуссий
были пути повышения эффективности социалистической
экономики, позже впрямую заговорили о рынке и частной
собственности1; после 1989 г. появилась свобода для вы¬
сказываний в духе русского национализма - и реакция на
них и др. Я буду отмечать моменты эволюции там, где это
необходимо, но в целом рассматриваю выделенное пяти¬
летие как относительно целостный этап долгого дискурса
о	«цивилизационной идентичности» России.
1	В 1987 г. утверждение о том, что «социализм... несовместим
с рынком по сути своей», высказанное автором опубликованного
в «Новом мире» письма «Где пышнее пироги?» (Попкова Л. Где
пышнее пироги? // Новый мир. 1987. № 5. С. 239), вызвало воз¬
мущенное шиканье. В ответном письме, красноречиво озаглав¬
ленном «Зачем же под руку толкать?» О. Лацис доводил выводы
Попковой до логического конца: если «рынок» - это будет не со¬
циализм, то «дальше читатель сам додумается: капитализма мы
во всяком случае не хотим - значит, придется отказаться от пере¬
стройки, а значит, и от «пирогов»?» (Лацис О. Зачем же под руку
толкать? // Зависит от нас. С. 141). А уже в конце 1989 г. можно
было беспрепятственно писать, что «перестройка в экономике...
требует коренных перемен в формах собственности» (Селюнин В.
Плановая анархия или баланс интересов? // Знамя. 1989. №11.
С. 219), а государственные предприятия «тоже имеют право на
существование, но только на тех участках производства, где бук¬
сует индивидуально-кооперативная инициатива» (Криворотое В.
Ирония истории, или о пользе изучения прошлого // Знамя. 1989.
№ 12. С. 192).
94

«Западничество» и «почвенничество»
в эпоху кризиса коммунистического режима
«Западничество» и «почвенничество» конца XX в. во
многих отношениях отличались от своих дореволюционных
предшественников. Концептуализация опыта советских де¬
сятилетий вносила существенные коррективы в модели рос¬
сийской идентичности, разрабатывавшиеся в перестроеч¬
ном контексте. Кроме того, как я попытаюсь показать, стили
мышления новых «западников» и «почвенников» складыва¬
лись под большим или меньшим влиянием советских идео¬
логических схем и стереотипов времен холодной войны.
Наконец, сказывалось и просто недостаточное знание тех
интеллектуальных традиций, на продолжение которых пре¬
тендовали новые «лагеря»1.
На складывавшуюся доктрину нового «западничества»
решающее влияние оказало переосмысление итогов ком¬
1	Нужно отметить, что в годы перестройки активно переизда¬
валась литература по русской философии, и интерес к отечествен¬
ной интеллектуальной истории был достаточно высоким (всплеск
такого интереса имел место и в 1960-х гг.). Однако бурная жизнь
того времени едва ли позволяла людям общественно активным за¬
ниматься систематическим изучением текстов, в советское время
знакомых преимущественно специалистам. Предпринимались
и попытки целенаправленного переосмысления отечественных
интеллектуальных традиций в публицистике «общего планам
(см.: Клямкин И. Какая улица ведет к храму? // Новый мир. 1987
№ И), не говоря уже о специальных изданиях. Однако можно
предположить, что представления большинства перестроечных
публицистов о старом «западничестве» и «почвенничестве» осно¬
вывались на весьма эпизодическом знакомстве с текстами пред¬
шественников, а чаще - на их пересказах.
95

мунистического режима в СССР. Формы, в кото¬
рых это переосмысление происходило, создавали се¬
рьезные концептуальные трудности для «западниче¬
ской» модели коллективной идентичности. Дореволю¬
ционное «западничество» подчеркивало преодолимость
значимых различий между Россией и Европой, видя
в них проявление исторической отсталости; предпо¬
лагалось, что со временем Россия должна стать та¬
кой же, как все европейские страны (разумеется, со¬
хранив свои национальные особенности). Однако
критическая переоценка опыта Советской власти, осу¬
ществлявшаяся в годы перестройки с помощью систе¬
мы бинарных противопоставлений (тоталитаризм/демок¬
ратия, административно-командная система/рынок, идеоло¬
гический контроль/свобода, догматизм/плюрализм и др.)1
коренным образом ломала эту схему. Россия оказывалась
принципиально не такой, как страны Запада - она един¬
ственная поддалась коммунистическому соблазну, и это
обстоятельство накладывало неизгладимый отпечаток на
ее прошлое, настоящее и будущее. Новое «западничество»
вынуждено было следовать скорее советскому, нежели
либеральному варианту прогрессистской модели, подчер¬
кивая качественный характер различий, но со знаком
минус.
Такая модель идентификации не способствовала повы¬
шению коллективной самооценки (что само по себе на эмо¬
1	Как справедливо полагает А. Юрчак, истоки системы би¬
нарных категорий, использовавшихся в конце 1980-х гг., следу¬
ет искать в интеллектуальном климате холодной войны, однако
в революционном контексте перестройки эти оппозиции обретали
особую четкость (Yurchak A. Op. cit. Р. 7).
96

циональном уровне не могло не провоцировать протест)
и, представляя будущий прорыв к цивилизации как ломку
национальных традиций, могла опираться главным обра¬
зом на представления о желанности/необходимости такого
прорыва и на волю просвещенного меньшинства к его осу¬
ществлению. К сожалению, эта конструкция действительно
была уязвима для критики оппонентов, которые, переводя
ее на собственный язык, утверждали, что стремление «ни¬
гилистов из элиты» разрушить «реакционный инвариант
русской истории», «опираясь на помощь и опыт западного
общества», обнаруживает их духовное родство со стали¬
низмом1. Интерпретация последнего как попытки револю¬
ционного меньшинства ценой беспрецедентного насилия
навязать народу утопический проект западного происхо¬
ждения имела широкое хождение в перестроечной прессе.
В конце 1980-х годов критические выпады «почвенников»
не встречали широкого сочувствия, поскольку идея перемен
пользовалась популярностью, и перспектива жизни «как
на Западе» привлекала многих. Но в 1990-х гг., когда воз¬
никло разочарование в начатых реформах, тиражируемый
оппонентами образ «западников» как «нигилистов» (если
не пособников Врага), которые упорно стремятся навязать
России неподходящий для нее чужой путь, получил замет¬
ное распространение2.
Негативная оценка итогов советского эксперимента по¬
буждала оценивать критически и дореволюционную исто¬
рию. Как с грустью констатировал И. Клямкин, у нас «все
1	Платонов О. «О, Русь, взмахни крыламн!..»// Наш современ¬
ник. 1989. №7. С. 111-112.
2	В годы президентства В. В. Путина он проник и в официаль¬
ную риторику.
97
*4 Ма П1НОП.1 О Ю

по-своему, все иначе, чем у «них». Не просто отстали и до¬
гоняли, а догоняли совсем по-другому, не по проложенной
ушедшими вперед магистрали, а по российским большакам
и проселкам, трясясь на ухабах и мечтая о летящей, как пти¬
ца, Руси-тройке»1. Даже те, кто считал революцию порожде¬
нием «европейских идей», а не закономерным результатом
«аномальности» исторического пути России, признавали, что
«слабым звеном в цепи мирового империализма» ей помог¬
ли стать особенности ее культуры2. Отечественное прошлое
виделось как серьезное препятствие на пути к реформам:
«нормальную» политическую систему предстояло создавать
в отсутствие «присущего Западной Европе опыта буржуаз¬
ной демократии», преодолевая «привычку масс к автори¬
тарным методам управления»3; развитие предприниматель¬
ства было обречено на столкновение с психологическими
барьерами, укорененными «в неявных “архетипах” культу¬
1	Клямкин И. М. Какая улица ведет к храму? С. 156.
2	По мысли А. Ципко, «сила замаха на рутину, на то, что опо¬
стылело, определяется не только остротой политических и эконо¬
мических антагонизмов, но и психологией замахивающихся, мерой
их встроенности в старый мир, в «малые дела»». Поэтому и ока¬
залось, что «в западноевропейских странах, где еще в конце про¬
шлого века были все объективные и субъективные предпосылки
для перехода к тому социализму, о котором писал Маркс, так и не
было серьезной попытки испытать новое», Россия же предприня¬
ла «подряд несколько попыток прорваться в неизведанное» (Цип¬
ко А. С. Истоки сталинизма // Наука и жизнь. 1989. № 1. С. 46).
3	Амбарцумов Е. О путях совершенствования политической
системы социализма // Иного не дано / Под общ. ред. Ю. Н. Афана¬
сьева. М.: Прогресс, 1988. С. 81.
98

ры»1. «Сверхзадачей» перестройки представлялось «сокру¬
шение. .. инварианта русской истории», в силу которого преж¬
ним социальным преобразованиям неудавалось«нето что раз¬
рушить, но даже сколько-нибудь основательно расшатать. .
некую авторитарную, элитарно-бюрократическую по своей
природе суперсистему», лишавшую Россию «способности
ксамоорганизацииисаморазвитию»2. Опасения «западников»
былиабсолютносправедливы.Однакосвоей категоричностью
они давали оппонентам поводдля обвинений в «нигилистиче¬
ском» отношении к «культурно-историческому наследию» и
в недостатке патриотизма. К сожалению, в те годы едва ли
кто-то был готов ставить вопрос о разработке другого нар¬
ратива российского прошлого, который позволял бы впи¬
сать либеральные начала в русскую политическую тради¬
цию, представив ее как историю не только «нелиберальной
социально-политической системы с доминированием госу¬
дарства над личностью», но и «повторяющихся частичных
либерализаций этой системы, равно как и их повторяющихся
отторжений»3. Перестройка мыслилась ее сторонниками из
«западнического» лагеря как изменение курса отечествен¬
ной истории в направлении, обозначенном опытом цивили¬
зованных стран.
В конце 1980-х участники перестроечных дискуссий по
необходимости пользовались «черно-белым» языком, дос¬
1	Панарин А. С. Революционеры и бюргеры, или неоконсерва¬
тивный опыт реабилитации репрессированного мещанина // Друж¬
ба народов. 1991. № 12. С. 183.
2	Мочалов И. Уроки высокой гражданственности // Новый мир.
1988. №3. С. 207.
3	Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец
или новое начало? М.: Новое издательство, 2005. С. 14.
99

тавшимся в наследство от прежней эпохи. Упреки оппонен¬
тов в том, что предлагаемый «западниками» «выбор между
двумя вариантами - или американизм, или тоталитаризм -
есть пропагандное упрощение»1 едва ли воспринимались
всерьез. В те годы многим казалось, что «излишне... роман¬
тические и максималистские требования слева сами по себе
не враждебны перестройке... Действительные враги - толь¬
ко правые...»2
Трудности с включением советской истории в соб¬
ственные идеологические схемы были и у «почвенников».
Противостоявший новым «западникам» лагерь в миро¬
воззренческом отношении был весьма неоднородным:
в нем были и сторонники «русского национального воз¬
рождения», призывавшие вернуться к духовным ценностям,
которыми обладала старая, докоммунистическая Россия,
и «национал-большевики», рассматривавшие Советскую
Россию как продолжение Империи, а ее достижения (пре¬
жде всего военные) - как проявление «русского националь¬
ного духа»; были и православные, и неоязычники, трак¬
товавшие крещение Руси как насильственное обращение
в иудейскую по происхождению веру и др. Собственно, обе
линии в долгом споре о «цивилизационной идентичности»
России и прежде были представлены разными концепциями;
внутри каждой из них было немало идейных размежеваний,
в том числе и принципиальных. Их объединял главным об¬
разом выбор в пользу «европейского» или «особого» пути
1	Назаров М. Западники и почвенники, или Рассечение двугла¬
вого орла // Наш современник. 1990. № 9. С. 137; ср.: Шафаревич И.
Русофобия // Наш современник. 1989. № 6. С. 175; Шафаревич И.
Две дороги к одному обрыву // Новый мир. 1989. № 7. С. 164.
2	Баткин Л. Возобновление истории // Иного не дано. С. 169.
100

для России; этот выбор, как правило, сопрягался с опреде¬
ленными мировоззренческими предпочтениями, но в то же
время допускал широкие вариации в отношении предлагае¬
мой перспективы. «Почвенников» позднесоветской поры
сплачивало стремление защитить национальные ценности,
которыми, как им казалось, пренебрегают «западники»,
и приверженность идее особого пути развития России (кото¬
рый понимался по-разному).
Обозначившийся в конце XX в. кризис, а затем и крах
коммунистического режима чрезвычайно осложнял за¬
дачу конструирования ретроспективной утопии, которая
так важна для консервативно-почвеннических моделей
коллективной идентичности. В эпоху гласности историче¬
ские нарративы, призванные подкреплять идентичность
советского человека, оказались основательно дискреди¬
тированы1. «Сталинисты», позиция которых была гром¬
ко заявлена в знаменитом письме Нины Андреевой,
опубликованном в марте 1988 г. в «Советской России»,
в конце 1980-х гг. не признавались в «почвенническом» лагере
в качестве своих2. Среди авторов «Нашего современ¬
1	Материалы, разоблачавшие лживость этих нарративов, пу¬
бликовались нарастающим потоком, что само по себе оказывало
сильное воздействие на читающую публику. В апреле 1987 г. в «Ли¬
тературной России» А. Проханов с тревогой, но и не без злорад¬
ства отмечал затянувшееся молчание «тех, кто еще недавно от лица
строя декларировал социализм, его преимущества, его победное
шествие» (Проханов А. Так понимаю! // Зависит от нас. С. 67).
2	Публицист «Нашего современника» О. Платонов, к приме¬
ру, ставил критикуемых им хулителей отечественной истории из
«западнического» лагеря в один ряд с Ниной Андреевой, «ибо все
они нигилистически оценивают культурно-историческое насле¬
дие, каждый по-своему хочет повернуть жизнь назад в ту колею,
101

ника», «Москвы» и «Молодой гвардии» преоблада¬
ли тогда те, кто считал себя сторонниками перестрой¬
ки, но видел в ней возвращение не на «столбовую
дорогу мировой цивилизации», а «к народным основам,
традициям и идеалам»1. Некоторые уже успели сде¬
лать себе имя в самиздате. В стане «почвенников» были
и «национал-большевики», однако тон задавали те, кто раз¬
делял пафос отрицания сталинизма и относился к новейшей
отечественной истории критически. Лишь позже, в начале
1990-х гг., когда альянс национал-патриотов и коммунистов
стал обретать более отчетливые политические формы, быв¬
шие соратники позволили себе открыто обвинить критиков
советского режима из стана «почвенников» в недостатке па¬
триотизма2.
куда она попала в конце 20-х годов. Только одни делают это справа,
а другие слева» (Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» // Наш
современник. 1989. № 7. С. ИЗ). Нужно напомнить, что и Н. Ан¬
дреева оппонировала не только космополитизму «леволибералов»,
но и «охранителям и традиционалистам», завороженным обра¬
зом дореволюционной России и не понимающим «исторического
значения Октября для судеб Отчизны». Ее письмо било и по «за¬
падническому», и по «почвенническому» флангу перестроечной
публицистики. Правда, за «традиционалистами» признавались
«несомненные заслуги в разоблачении коррупции, в справедливом
решении экологических проблем, в борьбе против алкоголизма,
в защите исторических памятников, в противоборстве с засильем
масскультуры, которую справедливо оценивают как психоз потре¬
бительства...» (Андреева Н. Не могу поступаться принципами //
Советская Россия. 1988. 13 марта. С. 2).
1	Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» С. 113.
2	Так, И. Шафаревич был обвинен за то, что «с коллегами по
диссидентству 70-х годов объективно готовил не что иное, как гор¬
102

Таким образом, в конце 1980-х гг. в «почвенническом» ла¬
гере преобладали критические оценки если не всего советско¬
го этапа российской истории (хотя имело место и это - в слу¬
чаях «заслуженных» диссидентов вроде А. Солженицына или
И. Шафаревича), то по крайней мере каких-то его периодов
(как правило, отвергалось «троцкистско-сталинское» наси¬
лие над русским народом; однако были и другие варианты:
А. Проханов, например, клеймил большевиков за разруше¬
ние «могучей, интенсивно развивающейся» России начала
XX в. ради возведения «коммунистического рая», но пре¬
возносил Сталина за создание «новой, социалистической
квазиимперии»1). В отличие от «западников», большинство
«почвенников» считало, что в эксцессах Октябрьской рево¬
люции повинны не русская история и культура, а западный
марксизм, опрометчиво перенесенный на неподходящую
для него почву2.
бачевскую “перестройку” и вытекающий из нее целевой резуль¬
тат-уничтожение России». Ибо диссидентство было не чем иным
как «упорной, даже и самоотверженной, антигосударственной ра¬
ботой, направленной на подрыв политического и морального ав¬
торитета СССР в мире» (Глушкова Т. Труден путь к «большому
народу» // Молодая гвардия. 1993. № 9. С. 132, 125-126).
1	Проханов А. Идеология выживания // Наш современник-
1990. №9. С. 3.
2	По словам И. Шафаревича, вообще многие явления, которые
«русофобы» «объявляют типично русскими, оказываются не толь¬
ко не типическими для России, но и вообще нерусскими по проис¬
хождению, занесенными с Запада: это как бы плата за вхождение
России в сферу новой западной культуры» (Шафаревич И. Русо¬
фобия. С. 171). Ср.: Солоневич И. Дух народа // Наш современник.
1990. № 5. С. 149. Назаров М. Указ. соч. С. 137. Вину за негативные
последствия большевизма возлагали на марксизм и те. кто считал.
103

Многие в этом стане в принципе разделяли критическое
отношение своих противников к коммунистическому перио¬
ду отечественной истории, однако протестовали по поводу
практикуемых ими способов его переоценки. Как пояснял
И. Шафаревич, бросается в глаза несоответствие «масштабов
той трагедии, которая постепенно приоткрывается, уровню
тех объяснений, которые обычно ей даются». Перестроечная
публицистика представляет ужасы сталинизма как результат
коварства и жестокости конкретных личностей или стече¬
ния обстоятельств. Но такие объяснения принижают народ:
«истребляемый одним злодеем», он предстает «слизняком».
«Не удивительно, - заключал Шафаревич, - что подобная
картина отталкивает как раз тех, кому этот народ особен¬
но близок»1. Наконец, не все, кого объединяло неприятие
нового «западничества», были готовы признать вместе
с А. Солженицыным, что «XX век жестоко проигран на¬
шей страной»2. Многих смущало, что «эта пересмотрен¬
ная, раскритикованная история предстает как непрерыв¬
что «социализм вызрел в толщах народных масс задолго до Октя¬
бря»: с их точки зрения, неправильный подход к строительству со¬
циализма был обусловлен тем, что русские марксисты, «отвергают
самобытный путь России и видят его в развитии преимуществен¬
но общих всем народам, интернациональных черт» (Платонов О.
«О, Русь, взмахни крылами!..» // Наш современник. 1989. № 7.
С. 128, 108).
1	Шафаревич И. Логика истории? // Московские новости.
1988.	№ 24. С. 12. По мнению автора статьи, «трудно сомневаться,
что сталинизм - не результат случайности, а связан с глубокими
всемирно-историческими явлениями. Только осознав это, его мож¬
но понять и преодолеть его последствия» (Там же).
2	Солженицын А. И. Как нам обустроить Россию: Посильные
соображения. JL: Советский писатель, 1990. С. 26.
104

ный ряд крушений, трат, преступлений, бессмысленность
и ненужность которых якобы очевидна»1. Этот фланг «по¬
чвеннического» лагеря почти смыкался с позицией Н. Ан¬
дреевой, которая тоже разделяла «гнев и негодование, по по¬
воду массовых репрессий, имевших место в 30—40-х годах
по вине тогдашнего партийно-государственного руковод¬
ства», но решительно протестовала против «втискивания»
в критикуемую формулу культа личности «индустриализа¬
ции, коллективизации, культурной революции, которые вы¬
вели нашу страну в разряд великих мировых держав»2.
В «почвенничестве» конца XX в. отчетливо заметен во¬
дораздел, который характерен для всей традиции, определя¬
емой обычно как «русский национализм»: разделяя «повы¬
шенное, напряженное внимание к национальным отличиям,
достоинствам и проблемам своего народа»3, одни предста¬
вители этой традиции ставили во главу угла «народ»4, а дру¬
гие - «государство». В условиях кризиса СССР продолжате¬
1	Проханов А. Так понимаю! С. 67.
2	Андреева Н. Указ. соч.
3	Такое понимание «национализма» имеет широкое хождение
в России, им оперировали и в годы перестройки. Цитата взята из:
Стреляный А. Песни западных славян. Мысли о русском нацио¬
нальном сознании // Литературная газета. 1990. № 32. 8 августа.
С. 3. Ср.: Соловьев В. С. Национальный вопрос в России // Соло¬
вьев В. С. Соч. в 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1989. С. 628-629.
4	На мой взгляд, не стоит говорить о «либеральности» «на¬
роднической» части данной традиции, как это делает А. Шме¬
лев (Шмелев А. Парадоксы нашего национализма // Знамя. 1991
№ 8. С. 206-209), поскольку «народ» большинством ее идеологов
интерпретировался скорее в консервативном духе, как некое «со¬
борное» целое, внутри которого не предполагались конфликты ин¬
дивидуальных и групповых интересов.
105

ли первой традиции готовы были выбирать «между Импери¬
ей, губящей нас самих, - и духовным и телесным спасением
нашего же народа»1, для сторонников же второй сохранение
«социалистической квазиимперии» было абсолютным им¬
перативом, и не разделяя «коммунистических» убеждений
сталинистов, они готовы были с ними объединяться ради
защиты «интегрирующей советской идеологии», примиряв¬
шей «противоречия, доставшиеся нам от прошлого»2.
Отсутствие консенсуса в отношении советского периода
мешало «восстановить непрерывностьсвоихкультурныхтра-
диций, обрести сознание непрерывной и цельной своей исто¬
рии, - истории, которой не 70, а тысяча и более лет»3. До¬
стижения XX в. слишком тесно были связаны с грехами,
в которых авторы многих публикаций тех лет, апеллируя
к названию фильма Т. Абуладзе, звали покаяться. Призывы
к «покаянию» и «восстановлению непрерывной и цельной
истории» трудно было осуществить одновременно: борьба
оценок прошлого стимулировала острую конкуренцию раз¬
ных образов Мы4.
1	Солженицын А. И. Указ. соч. С. 9. Ср.: Бондаренко В. Россия
должна играть белыми // Наш современник. 1990. № 12. С. 142;
Шафаревич И. Можно ли еще спасти Россию? // Комсомольская
правда. 1990. 18 октября. С. 2; Лысенко Н. Флаг национального
российского государства - каким ему быть? // Москва. 1991. № 12.
С. 13; и др.
2	Проханов А. Заметки консерватора // Наш современник.
1990.	№5. С. 85.
3	Михайлов А. В. Итоги // Наш современник. 1990. № 12. С. 26.
4	Приведу два характерных рассуждения на эту тему. Первое
взято из статьи в «Новом мире», автор которой предлагает «рас¬
членить наконец это лукавое слово «мы»». Мы действительно де¬
лали ошибки, потому что у нас не было опыта, - поясняет он, - «но
106

Таким образом, и для «почвенников» проблема кон¬
цептуализации опыта коммунистического режима ока¬
зывалась мучительно трудной: невозможно было изобрес¬
ти такую интерпретацию «непрерывной культурной тра¬
диции», которая устраивала бы всех. Для тех кто
видел идеал консервативной утопии в дореволюционной
России, было очевидно, что вариант развития, к которому
нашу страну «тянуло... по строю души, имевшему отли¬
чительную тональность», «почти наверняка потерян и
погублен»1, что «после всего того, чем мы заслуженно гор¬
дились, наш народ отдался духовной катастрофе Семнадца¬
того года (шире: 1915-1932), и с тех пор мы - до жалкости
не прежние»2. И хотя можно по-прежнему рассуждать о том,
что «наша страна призвана быть хранительницей и
мирной распространительницей самого чистого христи¬
в двадцать девятом, а тем паче в тридцать седьмом году не мы де¬
лали ошибки, а они совершали преступления» (Нуйкин А. Идеалы
или интересы? // Новый мир. 1988. № 1. С. 208). Второе рассужде¬
ние - из письма о планах установления памятника жертвам сталин¬
ских репрессий, опубликованного в журнале «Москва». Его автор
задается вопросом: жертвам каких репрессий следует устанавли¬
вать памятник? Ведь «репрессивная машина была запущена сраз\
после революции», и со временем бывшие палачи сами стали жерт¬
вами. По мнению автора, «до тех пор, пока не будут названы имена
палачей, возводить памятник жертвам репрессий - преждевремен¬
но» (Хатюшин В. Не покаяние, но искупление // Москва. 1989. № 4.
С. 169, 171). Ср.: Кожинов В. Правда и истина // Наш современник
1988.	№ 4. Прошлое, таким образом, разделяло и тех, кто готов был
«каяться».
1	Распутин В. Интеллигенция и патриотизм // Москва. 1991.
№2. С. 12.
2	Солженицын А. И. Указ. соч. С. 9-10.
107

анского учения и образа жизни - Православия»1, однако
в конце XX в. Россия как «божественный звук, заставляв¬
ший некогда каждого россиянина взволнованно перекре¬
ститься», «утрачена»2. Хранительница консервативных цен¬
ностей - русская деревня - разрушена коллективизацией,
и «организовавшееся вокруг определенной культурной идеи
«крестьянское пространство» сейчас в его прежнем виде
невосстановимо»3. Иными словами, «Россия, которую мы
потеряли» - потеряна, и «вернуться назад к ней никак нель¬
зя», она способна лишь служить «моделью органически
выросшего жизненного уклада, у которого можно многому
научиться»4. Для тех же, кого завораживали мечты об им¬
перском величии, оставался только один путь - «национал-
большевистское» примирение с советским прошлым.
Именно по нему пошли многие российские «почвенники»
в 1990-х гг.
Возвращение
на «столбовую дорогу цивилизации»?
Первые открытия эпохи гласности касались «качества»
социализма, построенного в СССР. Статьи, одна за дру¬
гой появлявшиеся на страницах «перестроечных» изда¬
ний, с ошеломляющей смелостью доказывали, что «адми¬
1	Антонов М. Духовная жизнь и исторические судьбы нации.
Взгляд русского православного человека // Москва. 1989. № 8. С. 21.
2	Распутин В. Указ. соч. С. 14-15.
3	Мяло К. Оборванная нить. Крестьянская культура и культур¬
ная революция // Новый мир. 1988. № 8. С. 256.
4	Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву // Новый мир.
1989.	№7. С. 164.
108

нистративная система» управления экономикой, сложившаяся
в СССР - вовсе не свойство социализма, «наоборот, в нор¬
мальных условиях она противопоказана ему»1; что социа¬
лизм мы построили совсем не тот, который был задуман
Марксом - подобно Колумбу, мы «приняли континент,
к которому пристали, не за тот, к которому плыли»2; что
«в ключевой для второй половины XX века проблеме - про¬
блеме научно-технического прогресса - Административная
Система оказывается все более и более несостоятельной»3
и т. п. «Глубокие различия» между «реальной ситуацией в
социально-экономической жизни страны, которая сложилась
в последние десятилетия», и «обликом подлинного социализ¬
ма» признавались и реформаторами из числа официальных
представителей экономической науки: предполагалось, что
«структура экономических, социальных и других отноше¬
1	Шмелев Н. Авансы и долги // Новый мир. 1987. № 6. С. 144.
Автор выражения, ставшего одним из ключевых терминов для пе¬
реосмысления советского опыта, осторожно оговаривался, что «Ад¬
министративная Система - вовсе не синоним Социалистической
Системы, она никогда не охватывала весь наш строй, это один из
преходящих этапов» (Попов Г. С точки зрения экономиста (О романе
Александра Бека «Новое назначение») // Наука и жизнь. 1987. № 4
С. 65). Но уже в 1989 г. диагноз ставился категорически: «В сущно¬
сти, бюрократическая система, командно-административная систе¬
ма, реальный социализм - все это синонимы» (Селюнин В. Плановая
анархия или баланс интересов? // Знамя. 1989. № 11. С. 208).
2	Лисичкин Г. Мифы и реальность. Нужен ли Маркс пере¬
стройке?//Новый мир. 1988. № 11. С. 161.
3	Попов Г. С точки зрения экономиста (О романе Александра
Бека «Новое назначение») // Наука и жизнь. 1987. № 4. С. 62.
109

ний оказалась серьезно деформированной, и, восстанавли¬
вая ее, мы движемся вперед, к социализму»1.
Параллельно происходило переопределение опыта Запа¬
да. Как отмечалось выше, предложенная М. С. Горбачевым
концепция «нового мышления» давала возможность интер¬
претировать со знаком плюс и даже брать за образец отдель¬
ные институты и практики западных обществ, вычленяя их
«общечеловеческие» характеристики из «буржуазного» кон¬
текста. В то же время до тех пор, пока официальная идеоло¬
гия сохраняла свои прерогативы по «нормализации» публич¬
ного дискурса (мне представляется, что границей здесь стал
1989 г.), оппозиция «социалистического» и «буржуазного»
сохраняла нормативное значение. Переопределение опыта
Запада стало предметом борьбы между «реформаторами»
и «консерваторами».
В качестве примера приведу несколько рассуждений о
«буржуазном плюрализме», взятых из текстов 1988 г. Воз¬
можность относительно свободно высказывать разные
мнения была одним из главных достижений гласности.
Утверждение плюрализма на уровне принципа казалось
чрезвычайно важным для упрочения завоеванных позиций,
однако прежде требовалось избавиться от ярлыка «буржу¬
азный», закрепленного за плюрализмом в официальном
дискурсе. Идеологические инновации Горбачева позволяли
сделать это под флагом улучшения качества критики «со¬
временных идеологических течений в капиталистическом
обществе». В 1987 г. в издательстве «Мысль» вышла кол¬
лективная монография в этом жанре, озаглавленная «Идео¬
1	Беседа члена-корреспондента АН СССР, директора Институ¬
та экономики АН СССР Леонида Абалкина с обозревателем жур¬
нала «Новое время» В. Квинтом // Зависит от нас. С. 155.
ПО

логический плюрализм: видимость и сущность». «Новый
мир» опубликовал рецензию на нее, ставившую под сомне¬
ние идеологическую корректность главного тезиса введения
ккниге,согласнокоторому«концепцияплюрализманаправле-
нанаподрывпозицийсоциализма». По мысли автора рецензии
И. Погребова, «с тем же успехом можно любое явление
духовной жизни Запада объявить направленным на под¬
рыв социалистического общества»1. В общем-то именно
так и делалось прежде: принцип «классовой борьбы двух
систем» во всех сферах позволял априори распространять
негативное определение «буржуазный» практически на все
западные явления (хотя некоторые из них и могли оцени¬
ваться позитивно, исходя из их «относительной прогрессив¬
ности» и «соответствия интересам трудящихся»). Теперь
же стало возможным «в лучших традициях» советского
общественно-политического дискурса обвинить авторов
введения к книге в непонимании линии партии. По опреде¬
лению Погребова, установка их подхода «предельно ясна
конфронтация с Западом по всем направлениям, без разбо¬
ра, во имя конфронтации как таковой». Получается, что ав¬
торам книги важно не понятие, а слово, которое «освящено
многолетней традицией, сформированной в течение сорока¬
пятидесяти последних лет». Резюме звучало как приговор:
«и под флагом борьбы с буржуазной идеологией может быть
создан труд, идеологически оправдывающий и теоретически
обосновывающий наш застой и нашу косность, все то, с чем
мы боремся в эпоху перестройки»2.
1	Погребов И. Критика нужна, но какая? // Новый мир. 1988.
№2. С. 255.
2	Там же. С. 255, 257.
111

Вместе с тем, оппозицию «социалистического» и «бур¬
жуазного» никто не отменял, поэтому вопрос о том, что
именно соответствует линии партии, можно было решать
и иначе. Критика «внесоциалистического плюрализма» была
одним из пунктов разоблачительного письма Нины Андрее¬
вой. В ее определении врагами перестройки оказывались
именно те, кто «заискивает» перед «реальными и мнимыми
достижениями» капитализма. По словам Андреевой, «ав¬
торы конъюнктурных поделок под эгидой нравственного
и духовного «очищения» размывают грани и критерии науч¬
ной идеологии, манипулируя гласностью, насаждают внесо-
циалистический плюрализм, что объективно тормозит пере¬
стройку в общественном сознании»’.
Защитники же гласности, в свою очередь, доказывали, что
«без открытого, культурного разнообразия сегодня нельзя
и заикаться о созревании социалистического (и в этом смыс¬
ле "европейского ", “западного ” (выделено мною. - О.М.))
общества, способного достойно выдержать соревнование
с европейским, “западным” капитализмом. Такое общество
должно не отменять плюрализм, возникший на капитали¬
стической основе, а всемерно расширять его...». Социали¬
стическая демократия, как и буржуазная, должна «пестовать
индивидуальность и инициативу, разнообразие артикулиро¬
ванных, самостоятельных элементов жизни», но делать это
лучше, ибо она свободна от власти денежного мешка2. При¬
мечательно, как автор этих строк, JI. Баткин, переопределяет
«Запад». Напоминая, что марксизм - тоже западное понятие
и апеллируя к «Манифесту Коммунистической партии», он
пишет: «Весь мир... когда-нибудь станет в известном смыс¬
1	Андреева Н. Указ. соч.
2	Баткин Л. Возобновление истории. С. 175.
112

ле “Западом”, усвоив достижения европеизма и окрасив их
своими неповторимыми азиатскими, африканскими, лати¬
ноамериканскими почвенными своеобразиями... «Запад»
в конце XX в. - не географическое понятие и даже не по¬
нятие капитализма (хотя генетически, разумеется, связано
именно с ним). Это всеобщее определение того хозяйствен¬
ного, научно-технического и структурно-демографического
уровня, без которого немыслимо существование любого ис¬
тинно современного, очищенного от архаики общества. Это
вынесенное за скобки условие, при осуществлении кото¬
рого только и становятся возможными как капитализм, так
и социализм...» В известном смысле и Россия оказывается
“тоже Западом” - или, напротив, «социально-историческим
«Востоком» в той мере, в какой еще не удалось изжить
остатки “азиатчины”»1. Релятивизация «буржуазного», его
переосмысление в духе еще недавно порицавшейся конвер¬
генции двух систем играла важную роль в трансформации
старых моделей коллективной идентичности.
Опыт Запада служил инструментом критики «реаль¬
ного социализма», причем апеллировали к нему не только
«западники», но и «почвенники». Первые доказывали, что
рынок регулирует экономику эффективнее, чем план2; что
население СССР тратит на приобретение покупок 65 млрд
человеко-часов в год, тогда как «капитал не терпит очередей
в магазинах»3; что «наша многолетняя борьба с психологией
собственника» обернулась «не только разрушением основ
1	Баткин JI. Возобновление истории. С. 175..
2	Шмелев Н. Указ. соч. С. 145; Селюнин В. Истоки // Новый
мир. 1988. № 5. С. 179; Клямкин И. Почему трудно говорить прав¬
ду? С. 215.
3	Лацис О. Цена равновесия//Знамя. 1988. №2. С. 180-181.
113

экономики, но и основ самой общественной жизни»1; что
с «упразднением частной собственности рушится фунда¬
мент свободы личности»2. Наконец, даже с тем, чем мы
всегда гордились - защитой социальных прав - на Западе
дела обстоят лучше, ибо «социальная политика любой за¬
падной правящей партии... всегда направлена на челове¬
ка», а для политики КПСС «“маленького человека” с его
житейскими проблемами и трудностями нет вообще»: ее
приоритеты - прогрессивный «рабочий класс» и «широкие
трудящиеся массы»3. Учиться предлагалось не только на
положительном опыте Запада, но и на его ошибках. Один
из примеров - статья Б. Пинскера, в духе неоконсерватив¬
ной критики кейнсианства доказывавшая неэффективность
национализированных предприятий и бюрократического
управления экономикой не только у нас, но и на Западе4.
В «парной» статье В. Селюнин уточнял, что «различия
между бюрократизмом отечественным и заграничным каче¬
ственные: наш охватывает все стороны жизни»5.
Публицистам «почвеннических» изданий тоже случалось
обращаться к опыту Запада в своих рассуждениях о недостат¬
ках советского бытия. Так, по мнению М. Антонова, со времен
индустриализации отношение к человеку на производстве
у нас было «гораздо худшее», чем в современных развитых
1	Ципко А. Хороши ли наши принципы? // Новый мир. 1990.
№ 4. С. 204.
2	Селюнин В. Плановая анархия или баланс интересов? С. 212.
3	Пияшева Л. В погоне за синей птицей. Этюд о социальной
справедливости // Октябрь. 1990. № 9. С. 145-146.
4	Пинскер Б. Бюрократическая химера // Знамя. 1989. №11.
С. 183-202.
5	Селюнин В. Плановая анархия или баланс интересов? С. 204.
114

капиталистических странах. Там «фирма, нанимая работни¬
ка, которому вручается сложнейшая техника, заинтересована
в ее наилучшем использовании, а следовательно, и в том,
чтобы работник был достаточно квалифицированным, об¬
разованным и культурным, физически и психически здоро¬
вым», мы же «лишь с началом перестройки... стали задумы¬
ваться над возрастающей ролью человеческого фактора»1.
О. Платонов, критикуя недостатки советской системы управ¬
ления, отмечал, что «сила и власть отечественных монополий
значительнее самых мощных западных, так как там в свое
время были приняты антитрестовские законодательства..,»:.
Нетрудно заметить, что опыт Запада здесь выступает не
столько образцом для подражания, сколько мерилом наших
собственных недостатков: казалось бы, социалистическое
общество должно было решать указанные проблемы лучше,
чем капитализм, а поскольку это не так, то с нами что-то
не в порядке. И Антонов, и Платонов видели это «что-то»
в коренных пороках советской политики, ориентированной
на западные марксистские схемы и недостаточно учиты¬
вающей специфику русских культурных традиций3. Вместе
' Антонов М. Время устраивать дом. XIX партконференция и исто¬
рические судьбы страны и социализма // Москва. 1989. № 3. С 155-156
2	Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» // Наш современ¬
ник. 1989. №8. С. 126.
3	По мысли М. Антонова, марксизм «вплоть до возникновения
и утверждения в России большевизма... оставался слишком запад¬
ноевропейским течением, чтобы служить всему человечеству путе¬
водной звездой к социализму»; его следовало бы дополнить «ценно¬
стями русской культуры», которые во времена Маркса были плохо
известны не только в Европе, но и в самой России (Антонов М.
Время устраивать дом. С. 163-164).
115

с тем, «опыт Запада» был достаточно многолик, чтобы им
можно было аргументировать самые разные социальные
и экономические проекты. Если Селюнин и Пинскер счита¬
ли, что этот опыт доказывает несостоятельность плановой
экономики, то публицист журнала «Москва» Ю. Воробьев-
ский, ссылаясь на практики планирования внутри запад¬
ных фирм, клеймил «некоторых экономистов, преуспевших
в жанре проклятий и страшных сказок» за то, что они не
хотят замечать, что «весь цивилизованный мир... движется
в сторону большей плановости»1.
Таким образом, не только для «западников», но отчасти
и для «почвенников» опыт Запада был зеркалом, ото¬
бражавшим проблемы и недостатки «реального социа¬
лизма». Итоги соревнования «двух социальных систем»
были очевидны представителям обоих лагерей. «Пре¬
имущества проверяются достижениями, а если их нет
или становится все меньше, если другие уходят в отрыв
и нет сил за ними угнаться, то преимущества уже не пре¬
имущества, а нечто из другой оперы», - писал И. Клям-
кин2. «Приходится признать: весь XX век жестоко про¬
игран нашей страной; достижения, о которых трубили,
все - мнимые», - подтверждал А. Солженицын3. И даже те,
кто продолжал определять «особый путь» России в социа¬
листических категориях, признавали: «Мы не смогли стать
для народов мира примером умной и человечной органи¬
зации своей жизни, умелого и эффективного хозяйствова¬
1	Воробьевский Ю. Мифы здравого смысла // Москва. 1990.
№ 12. С. 115.
2	Клямкин И. Почему трудно говорить правду? Выбранные ме¬
ста из истории одной болезни // Новый мир. 1989. № 2. С. 231.
5	Солженицын А. И. Указ. соч. С. 26.
116

ния... Это продлило жизнь капитализму, который, модер¬
низируясь, открывает в себе все новые резервы, и догонять
в области технологии приходится нам его, а не ему нас...»1
Однако из того обстоятельства, что «наша дорога была
дорогой в никуда»2 делались разные выводы. «Западники»
единодушно полагали, что нашей стране предстоит «нелег¬
кое возвращение в цивилизацию». Хотя мало у кого возника¬
ли иллюзии, что пройти этот путь будет просто, однако, как
сформулировал И. Клямкин, «лучше... все же попробовать
найти свою дорогу в мировую семью народов, чем очеред¬
ной раз тщиться вознестись над ними»3. Были оптимистиче¬
ские надежды, что «нас ждут» в европейском доме, хотя до¬
биться «одновременно и внутреннего порядка, и внешнего
признания» будет непросто4. Сознавалось и значение пред¬
стоящего выбора. По словам А. Нуйкина, «от того, каким
путем пойдет СССР, вновь ставший флагманом социализма,
зависит не просто качество нашей с вами жизни и качество
жизни наших детей, но во многом, очень во многом - весь
ход дальнейшей человеческой истории»5. Образ Запада не¬
сомненно служил ориентиром, но было бы неверно утверж¬
дать, что новые «западники» не сознавали, сколь многое от¬
деляет нашу страну от желанной цели, и рассчитывали на
простое «повторение» чужого опыта.
' Антонов М. Время устраивать дом. С. 150.
2	Ципко А. Хороши ли наши принципы? С. 201.
3	Клямкин И. Почему трудно говорить правду? С. 238.
4	Рашковский Е. На пути к Европейскому дому. Критические
заметки к национальным проблемам в СССР // Дружба народов.
1991.	№ 12. С. 196.
5	Нуйкин А. Идеалы или интересы? С. 206.
117

Их оппонентов, при всех их концептуальных расхожде¬
ниях, объединяло убеждение в том, что Россия должна воз¬
вращаться на свой собственный особый путь, и ориента¬
ция на западные ценности и институты для нее вредна. По
словам В. Распутина, «века истории, века борения ее самой
с собой, насилия над ее духовным звуком показали... что
судьба России самопутна, и только на собственном пути,
а не через колено, она может развиваться в полную силу и
в полный рост»'. Доказывая, что самобытный путь экономи¬
ческой модернизации - не славянофильский миф, россий¬
ские «почвенники» ссылались на пример «еще более патри¬
архальной, общинно-черносотенной Японии», которая «до
середины XX века не допускала к порогу своему деловых
предприимчивых иностранцев, а сейчас уже перегоняет
Запад»2. Как знать, быть может, и Россия «могла произве¬
сти новую, более человечную и духовную цивилизацию или
присоединиться к ней могучими своими силами, если бы
кто-то сумел произвести таковую раньше», если бы ее на¬
сильственно не развернули на чужой для нее путь3.
В то время как «западники» видели в историческом
опыте России препятствие для предстоящих реформ, их
1	Распутин В. Указ. соч. С. 11.
2	Бородай Ю. Почему православным не годится протестант¬
ский капитализм // Наш современник. 1990. № 10. С. 7. У «запад¬
ников» была своя система географических координат: примеры
Японии и др. стран Востока они рассматривали как подтвержде¬
ние того, что “Запад” окружает нас ныне со всех сторон света: он
и в стране Восходящего Солнца, и в стране Утренней Свежести, он
и в Индии, и в Турции, и в Австралии, и в Египте» (Чупринин С.
Ситуация. Борьба идей в современной литературе // Знамя. 1990.
№ 1. С. 212; ср.: Баткин Л. Указ соч. С. 175).
1	Распутин В. Указ. соч. С. 12.
118

оппоненты рассматривали его как подтверждение чуже-
родности и ненужности для нее западных институтов. По
мнению М. Назарова, опыт российского парламентаризма
в XX в. оказался неудачным не из-за отсутствия «у России
так называемых демократических традиций (они есть: вече,
земские соборы, крестьянский сход, земское самоуправ¬
ление - но предусматривают единые духовные ценности,
а не этический плюрализм...). Дело, видимо, в другой струк¬
туре русской души, которая делает невозможным копиро¬
вание западных плюралистических моделей»1. Некоторых
представителей «почвеннического» лагеря тревожило, что
«сползание к заимствованию западных форм... вновь отлу¬
чает нас от выстраданного веками народного хозяйственного
опыта». По мнению этих авторов, хотя «мы должны и будем
использовать западный опыт, применять западную технику'
и технологию, но проблемы это не решит до тех пор, пока
мы не найдем в себе силы вернуться к народным основам...
хозяйственной деятельности»2.
Многие подчеркивали, что повторение западного пути
для России невозможно. По мысли И. Шафаревича. «по¬
пытка повторить чужое творчество... обычно приводит не
к точной копии, а к продукции второго сорта. Лишь найдя
какой-то свой путь, удается обычно достичь того же или бо¬
лее высокого уровня. Чтобы получить полноценную копию
западного образа жизни (даже со всеми его недостатками
и опасностями), надо иметь в качестве исходной точки их
средневековье и прожить их последующий путь. Эти триста
лет никаким способом нельзя сжать в тридцать. Если же ко¬
1	Назаров М, Указ. соч. С. 139.
2	Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» // Наш современ¬
ник. 1989. №8. С. 129.
119

пировать лишь некоторые результаты этого развития, то мы
получим скорее всего нечто более похожее на Латинскую
Америку, чем на США и Западную Европу»1.
Впрочем, согласно концепции Шафаревича, на этот путь
вообще неследуетравняться: «Запад болен всего лишь другой
формой болезни, от которой мы хотим излечиться»2. СССР
и Запад, по его убеждению, представляют два варианта
одной и той же «сциентистско-техницистской утопии».
«Западный путь «прогресса» более мягкий, в большей мере
основан на манипулировании... Путь командной системы
связан с насилием громадного масштаба. Это различие в
методах создает видимость того, что оба течения являются
непримиримыми антагонистами, - пояснял Шафаревич, -
однако на самом деле ими движет один дух и идеальные
цели их в принципе совпадают». Несмотря на то, что техно¬
логическая цивилизация решила многие проблемы, с кото¬
рыми цивилизация крестьянская не могла справиться, в це¬
лом она оказалась «неудачной» линией развития, ведущей
к социально-экологической катастрофе. Проблема в том,
что «ее неудача грозит гибелью не только этой локальной
культуре, а всему человечеству и всему живому на Земле»3.
Из грядущей катастрофы, возможно, еще удастся найти вы¬
ход, но выход этот у нас с Западом не может быть общим.
По мысли Шафаревича, «наша история создала другие,
' Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. С. 164. Эту мысль
разделял и Солженицын: по его словам, «перенимать бездумным
перехватом чужой тип экономики, складывавшийся там веками и по
стадиям, - ... разрушительно» (Солженицын А. И. Указ. соч. С. 21).
2	Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. С. 164.
1	Там же. С. 159.
120

во многом отличные силы, и наш путь должен опираться
именно на них»1.
Если одни публицисты «почвеннических» изданий от¬
вергали идею «возвращения в цивилизацию» потому, что
критиковали пороки Запада и принципиально не считали
его достойным подражания2, то другие делали это из более
прагматических соображений. По образному определению
Проханова, «большевики-революционеры» проделали ги¬
гантскую работу, чтобы «выделить Россию из мирового
развития, вычленить ее... в самостоятельную планету, вы¬
рвав ее, как Луну, из гибнущей, обреченной Земли». Но
израсходовав на эту титаническую работу «весь реальный
потенциал развития, мы оглянулись и узрели на оставлен¬
ной Земле не пустырь, а цветущие цивилизации Амери¬
ки, Европы, Японии, а исследовав свою суверенную Луну,
обнаружили, что моря ее без воды, долины без растений,
а небо без атмосферы». Надо ли было «вычленять» Рос¬
сию в «самостоятельное человечество»? Вероятно, нет -
этот путь оказался слишком затратным. Но он проделан,
и возвращаться назад - значит снова подвергать народ,
«сточивший с себя слои культуры, веры, потерявший де¬
сятки миллионов соотечественников», новому насилию.
Да и невозможно «встраивание в мировое сообщество
громадного евразийского материка СССР... Нет такого
космодрома, куда бы мог приземлиться наш обуглен¬
1	Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. С. 164.
2	Как писал В. Распутин, «когда цивилизация показала себя
бездушной, бесконтрольной и безжалостной машиной, механиче¬
ское действие которой распространилось и на культуру, и на веру,
и даже на вкусы - не лучше ли было держаться от нее в сторонке?»
(Распутин В. Указ. соч. С. 11-12).
121

ный, утомленный полетом “Буран”. И Запад готов при¬
нимать нас только по частям, по кусочкам, чем мень¬
ше - тем лучше»1. Впрочем, как намекал Проханов в другом
своем опусе, операция по устранению России из мирового
развития в октябре 1917 г. произошла неспроста: кому-то
«легла камнем преткновения Россия начала века, могучая,
интенсивно развивающаяся держава, с полнокровным этно¬
сом, мощно пробующим себя в цивилизации и в культуре»
и готовившаяся «произнести новое нарождающееся миро¬
вое слово»2.
Нужно сказать, что образ Запада как Врага (неред¬
ко - в контексте идеи «жидомасонского заговора») ши¬
роко тиражировался на страницах «Нашего современ¬
ника», «Молодой гвардии» и «Москвы». Их авторы
настойчиво предупреждали, что в мировую систему хозяй¬
ства СССР может влиться только «в качестве слаборазви¬
той страны - объекта эксплуатации транснациональными
кампаниями»3, что «пристегиваясь к мировым деньгам,
мы отдаем себя в руки истинных хозяев мира»4, что маня
нас бартерными сделками, «Запад все больше втягивает
нас в болото ручного труда»5 и* т. п. Представители «поч¬
веннического» лагеря болезненно реагировали на то, каким
образом Россию представляют западные СМИ. Как писал
И. Шафаревич, «много есть темных сторон в нашей жиз¬
ни. Но если составить представление о ней по передачам
1	Проханов А. Заметки консерватора. С. 87-88.
2	Проханов А. Идеология выживания. С. 3.
3	Антонов М. Время устраивать дом. С. 147.
4	Проханов А. Заметки консерватора. С. 86.
5	Воробьевский Ю. Указ. соч. С. 117. Ср.: Беляев А. «Придите
и владейте нами» // Наш современник. 1990. № 8. С. 124-125.
122

“Свободы”, то окажется, что в ней вообще нет ничего дру¬
гого. Возникает фантастический образ народа, живущего
жизнью без единого светлого проблеска...» При этом пере¬
дачи «Свободы» всего лишь «в концентрированном, часто
утрированном виде передают эмоции и импульсы, которые
в разжиженной, ослабленной форме рассеяны тут и там по
нашим средствам информации»1. Наконец, в изданиях «по¬
чвеннического» направления было немало публикаций кон¬
спирологического характера, намекавших на то, что рефор¬
мы в СССР происходят по прямой указке из-за океана.
Влияние западной культуры в данном контексте интер¬
претировалось как часть политики, направленной на под¬
рыв социалистической системы и/или национальных усто¬
ев России. Весьма характерна в этом отношении кампания
против рок-музыки, развернувшаяся в конце 1980-х гг. Рок
преподносился как «новая замкнутая система ценностных
ориентаций», как враждебная культура, внедряемая с по¬
мощью особенно изощренных методов2. Любопытно про¬
следить, как в контексте перестроечных идеологических
1	Шафаревич И. Шестая монархия // Наш современник. 1990.
№8. С. 147.
2	По утверждению автора одной из публикаций, «механизм
воздействия подобной “музыки” изучен: она имеет физиологи¬
ческое воздействие, аналогичное воздействию одурманивающих
веществ» (Дунаев М. Роковая музыка // Наш современник. 1988.
№ 1. С. 160). Как полагают авторы другой, «человек, вышедший
из адской кухни рока, оказывается в дальнейшем неспособным
к восприятию важнейших культурных ценностей, превращается
в обывателя, чей интерес - телевизор и то немногое, что его окру¬
жает» (Чистяков В., Саначев И. Троянский конь // Наш современ¬
ник. 1988. № 10. С. 139).
123

сдвигов в дискуссиях о роке и других явлениях массовой
культуры переплетались разные дискурсы о Западе как
Враге. С одной стороны, «насаждение» рок-музыки интер¬
претировалось в логике советской контрпропаганды - как
особо изощренная политика классовых врагов, направлен¬
ная на «разложение молодежи» («массовая культура, про¬
пагандируемая тотально, означает отказ от социализма»1).
Однако, как уже отмечалось, в годы перестройки не все «за¬
падное» автоматически рассматривалось как «буржуазное»:
основанием для изъятия из этой негативной категории мог¬
ла служить не только связь того или иного явления «их»
жизни с «прогрессивными» интересами «трудящихся», но
и его «общечеловеческий» характер. Противники рока били
в обоих направлениях. Они доказывали, что рок - вовсе не
«национальная негритянская музыка, ибо рок вообще ни¬
каких национальных корней не имеет, как явление искус¬
ственно созданное»2. И в то же время утверждали, что «рока
советс-кого или рока буржуазного не бывает. Рок - это рок.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями»3. С другой
стороны, внедрение рок-музыки рассматривалось как борь¬
ба против русской национальной культуры, и здесь новые
«почвенники» опирались на наработки своих предшествен¬
ников. По утверждению М. Дунаева, «мы становимся сви¬
детелями противоборства двух антагонистических по духу
культур. Культуре духовного уровня противостоит культу¬
ра физиологических отправлений и простейших эмоций.
Названий у нее много: американская, западная, массовая,
1	Ключарев Г. Лабиринты авангардизма // Наш современник.
1989.	№7. С. 120.
2	Чистяков В., Саначев И. Указ. соч. С. 128.
3	Там же. С. 140.
124

буржуазная, гешефтмахерская, бездуховная»1. Проблема
в том, что особая открытость русской культуры делает ее
особенно уязвимой для такого рода влияний. В то же вре¬
мя, именно русская культура, предъявляющая «высокие
требования... всякому, кто хочет овладеть ее богатствами»
должна дать отпор бездуховности Запада и «всегда будет
находиться в неколебимом противостоянии всем потреби¬
тельским вожделениям»2.
Впрочем, то обстоятельство, что позднесоветское
общество легче всего усваивает именно массовую куль¬
туру Запада, беспокоило не только тех, кто стремился
культивировать образ Врага. Об этом с тревогой писал и
А. Солженицын: «Исторический Железный Занавес отлич¬
но защищал нашу страну ото всего хорошего, что есть на
Западе: от гражданской нестесненности, уважения к лич¬
ности, разнообразия личной деятельности, от всеобщего
благосостояния, от благотворительных движений, - но тот
Занавес не доходил до самого-самого низу, и туда подтека¬
ла навозная жижа распущенной опустившейся “поп-масс-
культуры”, вульгарнейших мод и издержек публичнос¬
ти, - и вот эти отбросы жадно впитывала наша обделенная
молодежь...»3.
Сторонники «возвращения в цивилизацию» тоже выра¬
жали озабоченность тем, что из всех многочисленных ли¬
ков Запада «легче всего воспринимается “масскультовская"
пошлость»4. Вместе с тем, в конструируемом ими образе
1	Дунаев М. Указ. соч. С. 163.
2	Там же. С. 165.
3	Солженицын А. И. Указ. соч. С. 25.
4	Каграманов Ю. О почвенности и всемирности // Знамя. 1990.
№5. С. 209.
125

Запада преобладали характеристики, призванные оттенить
недостатки «реального социализма» и помочь сформулиро¬
вать программу его бесповоротной трансформации. И когда
оппоненты упрекали «западников» в том, что те видят цель
перестройки в «достижении такого же изобилия, какое отли¬
чает развитые капиталистические страны, иными словами -
установление у нас западного строя жизни»1, - они были не
так далеки от истины. Правда, программы самих «почвен¬
ников» тоже не отличались конкретностью, и предлагаемые
ими образы Нашего Собственного Пути были еще более ту¬
манными, нежели Воображаемый Запад их оппонентов.
Старое и новое в перестроечном дискурсе
о «цивилизационной идентичности»
Итак, после десятилетий, на протяжении которых дискурс
о	коллективной самоидентификации по отношению к Западу,
основанный на противостоянии двух лагерей, был в лучшем
случае маргинальным, в конце 1980-х гг. «западничество»
и «почвенничество» вновь стали определять структуру
политико-идеологического спектра. В какой мере новые
споры повторяли старые? Насколько изменились предметы
разногласий - ведь коммунистический режим если и не про¬
двинул Россию по пути модернизации, то во всяком случае
сломал практически все традиционные структуры? Как со¬
относилось социальное воображение новых «западников»
и «почвенников» с представлениями их дореволюционных
предшественников?
1	Антонов М. Выход есть! Когда и чем закончится перестрой¬
ка // Наш современник. 1989. № 8. С. 71-72.
126

Чтобы дать ответы на эти вопросы, я попробую сопо¬
ставить высказывания представителей двух направлений,
отражающие их понимание особенностей культурного и по¬
литического сообщества, стоящего за понятием «Россия».
Принимая во внимание концептуальную и мировоззренче¬
скую разнородность позднесоветского «почвенничества»,
в этом разделе я буду опираться на тексты тех его представи¬
телей, кто критически относился к опыту коммунистическо¬
го режима и связывал перспективы «русского националь¬
ного возрождения» с возвращением к духовным ценностям
дореволюционной России1. На мой взгляд, именно эта часть
современного «почвенничества» является наиболее прин¬
ципиальной мировоззренческой альтернативой «западниче¬
ству».
Во всяком случае, она претендовала на то, чтобы таковой
быть. Кризис, к которому привели страну годы коммунисти¬
ческого режима, казалось, наглядно демонстрировал, какими
катастрофическими последствиями оборачиваются попытки
втиснуть жизнь в рамки утопии. В этом контексте консерва¬
тивная критика рационализма звучала особенно убедительно.
Не случайно «почвенники» считали себя наиболее последова¬
тельными противниками режима. По словам М. Назарова, «ре¬
ализовав в XX веке совет де Кюстина (все разрушить и создать
народ заново. - О.М), западничество в России историософски
изжило себя, и западником сегодня можно быть, лишь бессер¬
дечно не понимая причин и итогов этого эксперимента...»:. Ра¬
зумеется, обвинять в грехах большевизма всех представителей
«западнической» линии в русской общественной мысли было
1	Далее в этом разделе термин «почвенничество» указывает
именно на эту категорию сторонников «особого пути».
2	Назаров М. Указ. соч. С. 137.
127

не вполне справедливо, но верно то, что «почвенничество»
конца XX в. стремилось следовать консервативной «славяно¬
фильской» традиции, противопоставляя свое «органическое»
и «целостное» видение общества рационализму оппонентов,
т. е. «западникам» из числа как сторонников, так и противни¬
ков коммунистического режима. Приводимый ниже пассаж из
статьи И. Шафаревича - вполне в духе консервативного под¬
хода. Поясняя, почему не стоит давать сейчас четких указаний
относительно пути, по которому страна должна выходить из
кризиса, он писал: «Мы очень привыкли в науке и технике
к такому ходу решения задачи: идея - детальный план - мо¬
дель или эксперимент - и, наконец, воплощение в жизнь».
Однако «жизнь творится какими-то другими путями, а исто¬
рия - это форма жизни. Чисто рационалистическое творчество
история тоже знает, но так создаются утопии... Органичные
же изменения общества происходят, по-видимому, другим
путем, более похожим на рост организма или биологическую
эволюцию. Они не придумываются, а вырастают из жизни,
и роль человеческой рациональной деятельности здесь глав¬
ным образом в том, чтобы их узнать, угадать их значение
и способствовать укоренению»1.
Проблема в том, что в разрушающемся социалистическом
обществе трудно было быть последовательным консервато¬
ром. Как пояснял другой публицист «Нашего современника»,
«консерватору нужны не радикальные реформы, ему важнее
всего как-то выпутаться из-под всех этих хитроумно подстро¬
енных наслоений, мешающих всем жить... То есть здесь кон¬
серватор выступает как самый настоящий разрушитель, мо¬
жет быть более решительный, чем экономисты, но только он
предлагает разрушать не вообще все, что под руку попадется,
1	Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. С. 163-164.
128

лишь бы поскорее, а только лишнее...»1. Однако стремле¬
ние разрушать «только то, что мешает», предполагало выбор
в пользу сохранения тех самых «рационалистических» прак¬
тик, которые «почвенники» критиковали, а требовать по¬
следовательного возвращения к «органическому» пути (что
под ним понимать в СССР конца XX в.?) значило быть еще
решительнее, «чем экономисты». Во всяком случае, и Шафа¬
ревич не был готов вполне отказаться от наследия советского
«рационализма»: «...Реальна не проблема выбора между ка¬
питализмом и социализмом, - писал он, вслед за Солженицы¬
ным рассуждая об «обустройстве» России, - а определение
границы - насколько частную собственность допустить и как
ее ограничить»2.
«Западники» же не скрывали своей приверженности ра¬
ционализму и выступали от имени передовой общественной
науки, прежде всего - экономической3 (чуть позже в ряду ав¬
торитетов стала фигурировать и «политология»4). Собствен¬
1	Михайлов А. В. Итоги // Наш современник. 1990. № 12. С. 29.
2	Шафаревич И. Можно ли еще спасти Россию? // Комсомоль¬
ская правда. 1990. 18 октября. С. 2.
3	Законы экономики представлялись как «железные» истины,
очевидные для посвященных; а их «нарушение» - как залог неиз¬
бежных проблем. По словам Б. Пинскера, «экономические законы не
принадлежат к числу писаных, изобретенных человеком и охраняе¬
мых государством законов. Но и у них довольно эффективная группа
судебных исполнителей: дефицит, инфляция, безработица, прекра¬
щение экономического развития» (Пинскер Б. Указ. соч. С. 201).
4	Забавно, что в трактовке оппонентов это слово порой фигу¬
рировало как синоним «западного влияния». Например, проводя
параллель между началом и концом XX в., в 1990 г. А. Проханов
писал: «Вторично либеральная мысль, вскормленная на иной куль¬
туре и политологии, пренебрегла генетическим опытом страны
129

ную программу они стремились представить как продукт
научного знания, свободного от марксистской догматики,
а себя - как экспертов, обладающих особой (хотя и не экс¬
клюзивной) профессиональной компетенцией.
В перестроечном контексте это создавало дополнительный
ракурс традиционной проблемы «интеллигенции и народа». По
наблюдению Н. Ивановой, «в отличие от публицистов, ведущих
конкретный разговор» (т. е. «западников»), «прозаики, тоже
выступающие с публицистическими статьями» (т. е. писатели-
«деревенщики») «часто апеллируют именно к народу, говорят
от лица народа»1. Действительно, если «западники» стремились
опереться на авторитет «науки», то «почвенники» нередко пред¬
ставляли себя в качестве если не «экспертов» в области мнений
«простого народа», то его адвокатов.
В каком-то смысле именно «почвенники» были инициато¬
рами продолжения старой темы «интеллигенции и народа».
Публицисты из стана «западников» полагали, что «кружковая
замкнутость русской интеллигенции, отделенной от народа,
подвергавшаяся критике в начале века, исчезла в силу про¬
стого обстоятельства - исчезновения самой интеллигенции
в прежнем смысле слова». Таким образом, противопоставле¬
ние «народа и интеллигенции утратило... смысл»2. Как писал
И. Клямкин, «раскол народа и интеллигенции преодолевался
в России не так, как мечтали славянофилы. И не так, как
хотели ортодоксальные западники. Крестьянина и интелли¬
гента в единую однородную цепь начал соединять россий¬
и народа, осуществляет безответственный эксперимент» (Проха¬
нов А. Записки консерватора. С. 87).
1	Иванова Н. От «врагов народа» - к «врагам нации»? // Ого¬
нек. 1988. №36. С. 19.
2	Латынина А. Колокольный звон - не молитва. К вопросу
о	литературных полемиках // Новый мир. 1988. № 8. С. 237-238.
130

ский рабочий». И в «Руси городской», пришедшей на смену
«крестьянской» проблема интеллигенции и народа оказа¬
лась снята1.
Иначе видели ситуацию их оппоненты. Рассматривая
порожденный петровскими реформами культурный раскол
и западнические увлечения интеллигенции как чуть ли не
главную причину октябрьской катастрофы, они считали, что
корни проблемы не устраняются с исчезновением (правиль¬
нее сказать - с истреблением) прежнего образованного строя.
По признанию В. Распутина, «нынешняя интеллигенция -
почти полностью новая, как никогда и нигде, разночинная и
разномастная; это иных корней тело». В сущности это то, что
А.	Солженицын назвал «образованщиной» - масса, «едва тро¬
нутая культурой», готовившаяся «в основном, для техниче¬
ских и идеологических нужд»2. Однако этот новый образован¬
ный слой усвоил худшие традиции русской интеллигенции,
и прежде всего - «навязанный ореол группового мессиан¬
ства и мученичества за учение об общечеловеческом счастье
от национальных фарисеев»3. По Распутину, внутри «тяжбы
о	России» «еще существует и тяжба об имени - кому считать¬
ся интеллигенцией, какие идеи и порывы берутся составлять
это понятие», и в народном понимании истинная ее ветвь - та,
что существует «негромко, неназойливо, домостроительно
1	Клямкин И. Какая улица ведет к храму? С. 157.
2	Распутин В. Указ. соч. С. 7, 14.
3	Там же. С. 11. В том же духе проблема «интеллигентского на¬
следия» трактовалась и в перепечатанной в годы перестройки статье
И. Солоневича «Дух народа». По Солоневнчу, рожденная петров¬
ским расколом интеллигенция «слава Богу, почти истреблена», но
«гной ее мышления еще будет отравлять мозги и будущих поколе¬
нии» (Солоневич И. Дух народа // Наш современник. № 5. С. 154)
131

и домопитательно», «в беспрестанных трудах во имя смяг¬
чения нравов, врачевания больных душ и мрачных сердец»1.
Раскол «единосемейной советской интеллигенции» был
предрешен, ибо питали ее «разные духовные поля, казалось
бы, совершенно обесточенные и забытые», но постепенно
набиравшие «каждое своей собственной магнетической
силы»2. Иными словами, есть интеллигенция и интеллиген¬
ция, и еще вопрос, кто достоин говорить от ее имени.
Вариацией на ту же тему была и концепция Малого На¬
рода, предложенная И. Шафаревичем. Эссе «Русофобия»,
в котором эта концепция излагалась, в начале 1980-х гг. имело
хождение в самиздате, а в 1989 г. было в сокращенном виде
перепечатано «Нашим современником». Опираясь на идеи
французского историка О. Кошена, Шафаревич описывал Ма¬
лый Народ как некий социальный или духовный слой, жиз¬
ненные установки которого противоположны мировоззрению
остального народа. Ему враждебно «все то, что органически
выросло в течение веков, все корни духовной жизни нации,
ее религия, традиционное государственное устройство, нрав¬
ственные принципы, уклад жизни»; народ для него - лишь
материал, обработка которого подставляется чисто техниче¬
ской проблемой3. Именно этот слой рождает революционе¬
ров. Принято считать, что интеллигенция - типично русское
явление. По мнению Шафаревича, Малый Народ - это впол¬
не универсальное «социальное явление, возникавшее всегда
в устойчивой стандартной форме» в разных странах Европы4.
Нет оснований отождествлять этот слой со всем сословием
1	Распутин В. Указ. соч. С. 11-12.
2	Там же. с. 14.
3	Шафаревич И. Русофобия. С. 179-181.
4	Там же. С. 183.
132

образованных людей, хотя он и составляет какую-то часть
интеллигенции. Согласно концепции Шафаревича, Малый
Народ «использует определенную группу или слой, в дан¬
ный момент имеющий тенденцию к духовной самоизоляции,
противопоставлению себя «Большому Народу»». Это может
быть религиозная группа (в Англии - пуритане), социальная
(во Франции - третье сословие); в России это национальная
группа - евреи. Именно поэтому представителей Малого
Народа здесь отличает «надменно-ироническое, глумливое
отношение ко всему русскому». Хотя Малый Народ включа¬
ет представителей разных национальностей, но именно ев¬
реи, по Шафаревичу, играют «роль фермента, ускоряющего
и направляющего процесс» его формирования1. Таким обра¬
зом, антипатриотизм, с веховских времен вменяемый в вину
российской интеллигенции, удачно связывался с мировым
сионизмом и «рукой Запада».
Как уже отмечалось, разработка консервативной програм¬
мы в позднесоветском контексте сталкивалась по крайней мере
с двумя серьезными проблемами: необходимостью избиратель¬
ного подхода к прошлому, затруднявшей достижение консен¬
суса по поводу ретроспективной утопии, и невозможностью
опоры на «живую традицию» для тех, кто отвергал советское
настоящее. Вместилищем народных традиций, в понимании
последних, было крестьянство. Однако прежний, дореволю¬
ционный уклад русской деревни был безвозвратно уничтожен
коллективизацией и индустриализацией - это с грустью при¬
знавали многие публицисты данного направления2. И хотя но¬
вые «народники» по инерции видели в общине «самое ценное
1	Шафаревич И. Русофобия. С. 190.
2	Особенно яркое впечатление произвела статья К. Мяло, опу¬
бликованная «Новым миром».
133

наследие, удержанное русским народом от истории»1, было
понятно, что старый жизненный уклад может быть лишь «наи¬
более ценной моделью»2, а «крестьянское чувство так забито
и вытравлено в нашем народе, что, может быть, его уже и не
воскресить, опоздано-переопоздано»3. В лагере «почвенни¬
ков» это вызывало искреннее сожаление и воспринималось
как трагедия.
Иначе исчезновение патриархального крестьянского мира
интерпретировалось «западниками». В их понимании, «по¬
средством общины никогда не удавалось обеспечить рвение
к труду и экономические успехи; равенство, социальная спра¬
ведливость общинного типа неизменно оборачивалась пода¬
влением личности»4. Общинное крестьянское «мы» оцени¬
валось критически; по словам И. Клямкина, оно «не только
питало фольклорными соками Пушкина и Гоголя, но и слу¬
жило прочным фундаментом самодержавного национального
деспотизма во всех его разновидностях»5. В конечном счете
судьбу его решила сама жизнь, которая «в какой-то момент
перестала уживаться с патриархальным крестьянским «мы»,
начав его мять и трепать, дробить на единицы, откалывать от
него отдельные “я”»6. И хотя можно сожалеть о тех жесто¬
ких формах, в которых протекал этот процесс, он уже необ¬
ратим.
Признание необратимости социальных трансформаций
советского периода не мешало «почвенникам» оперировать
1	Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» С. 98.
2	Шафаревич И. Две дороги к одному обрыву. С. 164.
1	Солженицын А. Указ. соч. С. 18.
4	Селюнин В. Истоки. С. 185.
5	Клямкин И. Какая улица ведет к храму? С. 156.
6	Там же. С. 157.
134

стереотипными представлениями о «русском национальном
характере», складывавшимися со времен славянофилов.
Нетрудно заметить, что коллективный автопортрет, пред¬
лагавшийся их оппонентами, был выполнен по принципу
контраста.
«Почвенники» писали о высокой духовности нашего
народа и критиковали тех, кто пытается «осуществить ги¬
гантское дело нашей перестройки, опираясь прежде всего
на материальный интерес, на идею «колбасы». По мнению
О. Платонова, «приоритет материального интереса не свой¬
ственен большинству наших соотечественников, и люди,
одержимые им, назовем их колбасниками, составляют мень¬
шую их часть. Почему мы должны навязывать идеологию
“колбасников” всему обществу?»1. «Западники» относились
к этой черте коллективного автопортрета с меньшим энту зи¬
азмом. Как писал А. Ципко, «не будь нашего традиционного
русского интеллигентского пренебрежения к быту, к тому,
что мы до сих пор называем пренебрежительно “обыденно¬
стью повседневной жизни”, Сталину не удалось бы убедить
партию в необходимости сворачивания нэпа...»2 В понима¬
нии представителей этого лагеря, недостаточная искушен¬
ность в области «материального» - скорее недостаток, от
которого надо избавляться, нежели достоинство, которое
следует лелеять. По мысли И. Клямкина, задача перестрой¬
ки - «поиск такой идеологии, которая помогла бы человеку
приспособиться к экономическим стимулам, принять их, пе¬
реплавила бы их в осознанные мотивы, превратила в устой¬
чивую духовную реальность»1.
1	Платонов О. «О, Русь, взмахни крылами!..» С. 132.
2	Цнпко А. Истоки сталинизма // Наука и жизнь. 1989. № 1. С. 48.
3	Клямкин И. Почему трудно говорить правду ? С. 236.
135

Некоторые публицисты из «почвеннического» лагеря с гор¬
достью писали о величии русского народа и его склонности
к мессианизму. По мнению М. Антонова, «мы - великий на¬
род с блистательной (по крайней мере в прошлом) культурой,
глубоко человечной, устремленной к возвышенному, к “веч¬
ным” вопросам бытия, и не сможем удовлетвориться сыто¬
стью, когда она будет достигнута. Роль обеспеченных обыва¬
телей, равнодушно пребывающих на задворках истории, - не
для нас»1. В понимании публицистов «западнического» лагеря
отечественная история XX в. навсегда должна была излечить
от подобных иллюзий. По словам Ципко, мессианизм - «это не
столько слабость, романтическое увлечение, сколько великий
грех перед человечеством, перед своим народом. Ненависть
к рутине жизни, какими бы высшими соображениями она ни
оправдывалась, все же всегда была ненавистью к жизни»2.
Авторы «почвеннического» направления приписывали сво¬
им соотечественникам особую душевную цельность, которая
сохранилась, «пусть и в искаженном виде... несмотря на весь
“генетический урон”» и делает для нас неприемлемым этиче¬
ский и политический плюрализм Запада3. Иначе представляли
ситуацию с плюрализмом «западники». Вот как писал об этом
В.	Селюнин: «Как русский человек, как гражданин великой дер¬
жавы с тысячелетней историей, я не могу, конечно, радоваться,
наблюдая межнациональные распри. Не прибавят нам благосо¬
стояния и забастовки шахтеров. Однако я так думаю, что эти
1	Антонов М. Время устраивать дом. С. 150. Нужно подчер¬
кнуть, что этот тезис - по крайней мере, применительно к настоя¬
щему, - разделялся не всеми.
2	Ципко А. Истоки сталинизма // Наука и жизнь. 1989. № 1.
С. 49.
3	Назаров М. Указ. соч. С. 140.
136

события подвели наконец черту под спорами насчет того, обра¬
тима ли перестройка. Нет, уже необратима - за дело взялись, не
люблю этого слова, низы. Их, если угодно, групповые интересы
не загонишь больше в мифологизированное единство советско¬
го народа». Конечно, «конфликты групп не сахар». Но «если не
группы, не партии, не классы - тогда морально-политическое
единство общества. А мы сыты им по горло»1. «Почвенники»
не только не разделяли этой радости, но и не считали институты
«формальной» буржуазной демократии подходящим способом
канализации де-факто возникавшего плюрализма. По мнению
А. Солженицына, «соперничество партий искажает народную
волю» и «никакое коренное решение государственных судеб не
лежит на партийных путях и не может быть отдано партиям»2.
Примерно в том же духе высказывался по поводу практики
выборов 1989-1990 гг. и Шафаревич: «Народ должен взять
власть в свои руки, - заявлял он. - Сейчас он как раз отдает
ее на выборах, причем совершенно неизвестным ему людям...
Мы должны найти другой путь выявления воли народа. Надо,
чтобы выбирали человека, уже известного своими делами, - на
основе его дел, а не обещаний»3.
Диаметрально различались и представления «западни¬
ков» и «почвенников» о принципах, на которых должны
строиться отношения индивидов и государства/сообщества
в будущей России. Первые выступали за приоритет интересов
1	Селюнин В. Плановая анархия или баланс интересов? С. 212,215.
2	Солженицын А. И. Указ. соч. С. 46.
3	Шафаревич И. Можно ли еще спасти Россию? Камень был
пущен в «огород» «лидеров мнений» из «демократического» лаге¬
ря, ставших популярными благодаря «обещаниям», но не отражав¬
ших, по мнению Шафаревича и его единомышленников, интересов
народа.
137

личности, за идею государства, обслуживающего интересы сво¬
их граждан, за принцип «Родина - это я в том простом и ясном
смысле, что у нее нет никаких более высоких и важных инте¬
ресов, чем мои, гражданина, интересы»1. В понимании вторых
если «внезапно полностью устранить каким-то образом роль
государства, оставив в качестве единственных действующих
в обществе сил ничем не ограниченную экономическую и поли¬
тическую конкуренцию, то результатом может быть только бы¬
стрый и полный развал». Поэтому «государство, по-видимому,
должно еще длительный срок играть большую роль в жизни на¬
шей страны»2. И вопрос о соотношении «достоинства нации»
и «личного благополучия» решался представителями нового
«почвенничества» скорее в пользу первого, нежели второго3.
Таким образом, налицо разные, по многим позициям проти¬
воположные модели коллективной идентичности. Представле¬
ния «западников» в целом укладывались в рамки либерапьно-
прогрессистской базовой модели, описанной в первой главе,
но с одной существенной поправкой: «возвращение в цивили¬
зацию» связывалось с преодолением не количественных, а ка¬
чественных различий, ибо семьдесят лет коммунистического
режима непоправимо делают нас «особой статьей в истории
двадцатого века»4. Впрочем, решение этой задачи казалось
возможным: так же, как западники девятнадцатого века упо¬
вали на молодость России, их наследники в конце двадцатого
1	Агеев А. Размышления патриота // Знамя. 1991. № 8. С. 204;
ср.: Пияшева Л. В погоне за Синей птицей. С. 158; Пинскер Б. Указ.
соч. С. 202.
2	Шафаревич И. Русофобия. С. 191.
3	Распутин В. Указ. соч. С. 19.
4	Работнов Н. Есть ли будущее у «двадцать второй цивилиза¬
ции»?//Знамя. 1990. № 12. С. 178.
138

полагались на волю общества, убедившегося в бесперспектив¬
ности советского особого пути, к переменам. Что же касается
противоположного лагеря - во всяком случае, той его части,
о	которой речь шла в этом разделе, - его идеи были близки
к консервативно-почвеннической базовой модели (отчасти
даже сознательно стилизованы в духе старых «славянофиль¬
ских» традиций1). Однако в позднесоветском контексте едва ли
было возможно выстроить вполне последовательную консер¬
вативную модель, вокруг которой могли бы объединиться сто¬
ронники «особого пути»: слишком велико было сопротивление
социального «материала».
Почему возобновилось противостояние
«западничества» и «почвенничества»?
Возникает вопрос: почему несмотря на многочисленные
попытки уйти от этого противостояния, определить «цивили¬
зационную идентичность» России иначе, предпринимавшиеся
в XX столетии, в конце его прежняя борьба двух полюсов воз¬
обновилась? Действительно ли сказывалась «магнетическая
сила» «разных духовных полей», о которых писал В. Распутин0
Действительно ли именно такой способ осмысления себя - че¬
рез острое противоборство соперничающих моделей - был для
России неизбежен? Мне представляется, что это нет так: ведь
были же в отечественной истории периоды, когда дискурс, ор¬
1	Я говорю о стилизации, поскольку' идеям «почвенников»
конца XX в. недоставало главного стержня философии старого
славянофильства - религиозного, православного начала, служив¬
шего организующим принципом их воззрений. Для большинства
современных «почвенников», как для евразийцев в определении
Г. Флоровского, православие - всего лишь «этнографический
факт», а не экзистенциальная определенность.
139

ганизованный по принципу биполярной оппозиции, становил¬
ся маргинальным. В возрождении полюсов «западничества»
и «почвенничества» в годы перестройки, как это ни парадок¬
сально, решающую роль сыграло авторитарное вытеснение
и авторитарная трансформация их дискурсов в СССР. Марги¬
нализация «западничества» и «почвенничества» не означала
их исчезновения - соответствующие дискурсы продолжали
существовать и внутри официальных идеологических кон¬
струкций, и в неофициальных публичных пространствах.
Однако в отсутствие возможности полноценных дискуссий
разработка соперничающих концепций оказалась как бы за¬
мороженной (в действительности - отброшенной назад, ибо
по пониманию сложности проблем, по оригинальности под¬
ходов публицистика конца 1980-х гг. существенно уступает
работам 1920-1930-х). Кризис советской системы рано или
поздно должен был спровоцировать и кризис коллективных
идентичностей, опиравшихся на официально заданные мо¬
дели. И когда с наступлением гласности возобновилось пу¬
бличное соперничество разных интерпретаций Нас и Других,
«западничество» и «почвенничество» оказались в каком-то
смысле готовыми формами, в которые можно было облечь эти
интерпретации. И дело было не столько в «традиции» - на
глубинном, философском уровне она была основательно по¬
дорвана, - сколько в том, что в сложившихся обстоятельствах
ориентация на опыт Запада, переосмысляемый во многом
в той же системе идеологических категорий, была наиболее
очевидным направлением поисков альтернативы «реальному
социализму», а реакция на предлагаемую альтернативу столь
же очевидным образом укладывалась в привычную логику
антизападничества. В интеллектуальной среде, иссушенной
и обедненной десятилетиями идеологической «нормализации»,
просто не смогли родиться (или прижиться) более сложные
и многогранные конструкции.

После СССР: «западничество»
и «антиэападничество» в российском
идеологическом спектре 1990-х гг.
События августа 1991 г., последовавший в декабре того же
года распад СССР и начало экономических реформ в России
в 1992 г. создали новые рамки для рассматриваемого нами
дискурса. Прежде всего, изменились границы государства,
а значит - и стоящего за ним политического и культурного со¬
общества, причем новые границы далеко не всеми восприни¬
мались как легитимные и окончательные. Вопрос о том, кого
следует включать в понятие Мы, стал предметом не менее
острых дискуссий, чем традиционно спорные проблемы На¬
шего прошлого, настоящего и будущего. Кроме того, в своем
новом независимом статусе Россия едва ли могла в полном
объеме претендовать на роль сверхдержавы, что противоре¬
чило утвердившимся представлениям о Нашем месте в мире.
Приходилось приспосабливаться к новой конфигурации ми¬
ровой системы, складывавшейся после холодной войны,
и искать приемлемые формы интеграции постсоветского про¬
странства. И то и другое протекало по сценариям, которые
не оправдывали радужных надежд времен перестройки. «За¬
пад» оказался не столь дружелюбным по отношению к новой
демократической России, как ожидалось, - и это обстоятель¬
ство вносило поправки в аргументы как противников, так
и сторонников прозападной ориентации. Наконец, в результа¬
те экономических реформ 1990-х гг глубокой трансформации
подверглась сложившаяся в советское время система социаль¬
ных связей. Миллионы людей были вынуждены пересматри¬
вать привычные способы самоидентификации.
141

Вместе с тем, важно подчеркнуть, что социальный синдром,
описываемый как «кризис идентичности», был обусловлен не
только очевидной необходимостью переосмысления представ¬
лений о Нас в изменившемся контексте, но и конфликтами
интерпретаций этого понятия. Реформы 1990-х гг. породили
глубокие идеологические расколы, осложнившие поиски но¬
вых определений коллективной идентичности. И противостоя¬
ние «западников» и «почвенников», основные линии которого
оформились еще на предыдущем этапе, играло в этом нема¬
лую роль.
Следует отметить, что оба полюса были весьма неодно¬
родны: они объединяли людей с разными взглядами на теку¬
щую политику и разными представлениями о желаемых пер¬
спективах. События, определявшие критические точки в раз¬
витии российского политического режима, - распад СССР,
экономические реформы правительства Ельцина - Гайдара,
политический кризис октября 1993 г., расстрел Белого дома
и принятие новой Конституции, война в Чечне, президентские
выборы 1996 г., дефолт 1998 г. и др. - вносили новые и новые
расколы в лагерь «западников», который в годы перестройки
отличался относительной сплоченностью. Что же касается про¬
тивоположного лагеря, его ряды после оформления в начале
1990-х гг. союза коммунистов и национал-патриотов стали еще
более пестрыми, чем на предыдущем этапе. Внутри каждого из
лагерей наблюдались серьезные разногласия. «Западнические» /
«почвеннические» ориентации накладывались на сложную и
изменчивую систему партийно-организационных различий.
Однако если в начале XX в., в период становления партий¬
ной системы, просуществовавшей до 1917 г., позиционирова¬
ние в системе цивилизационных координат не играло значимой
роли в структурировании идейно-политического спектра, то
в 1990-х гг. все обстояло иначе. «Западничество» - по крайней
142

мере в первой половине 1990-х гг. - связывалось с поддерж¬
кой курса на демократические и рыночные реформы, которые
в логике, продолжающей дискурс времен перестройки, рас¬
сматривались как «возвращение на путь цивилизации» и усво¬
ение опыта развитых стран Запада. И хотя в рядах сторонников
данного курса не было единства в отношении того, как нужно
проводить реформы и какой именно опыт «Запада» брать за
образец, сама по себе «западническая» ориентация служила
интегрирующей рамкой для политиков, позиционировавших
себя в качестве «демократов» и «либералов». В то же время
аргументы жестких оппонентов избранного курса облекались
в антизападные и антизападнические формы (хотя критиче¬
ская оценка «Запада» играла в этих аргументах существен¬
ную роль, их основной полемический заряд был направлен
против российского «западничества»). Таким образом, «поч¬
венничество» - и в варианте апелляции к историческому
опыту русского народа, и в форме ностальгии по «великому
советскому прошлому» - также оказывалось объединяющим
принципом для широкого круга противников «западниче¬
ского» курса реформ. В силу такого стечения обстоятельств
оппозиция «западничества» и «почвенничества» (в данном
контексте точнее будет говорить об «антизападничестве»,
ибо относительное единство данного лагеря определялось
именно негативной частью программы) в 1990-х гг. высту¬
пала в качестве одного из важных водоразделов российского
политического спектра.
В этой главе, опираясь на тексты политиков и публици¬
стов обоих направлений, я попытаюсь проследить динамику
идейной эволюции «западничества» и «антизападничества»
в постсоветской России и показать некоторые особенности
соперничающих моделей «цивилизационной» идентичности.
Поскольку западнические представления разделялись преи¬
143

мущественно теми, кто позиционировал себя в политическом
спектре в качестве «демократов», а «антизападничество»
наиболее ярко проявилось в идеологических построениях
«национально-патриотических» сил, указанные термины ис¬
пользуются здесь как синонимы и взяты в кавычки, т. к. ука¬
зывают на определения, закрепившиеся в речевой практике.
Выбор России в понимании «западников»
Цели реформ начала 1990-х гг. формулировались в рам¬
ках очевидно «западнической» системы представлений. Об
этом свидетельствуют не только высказывания политиков,
входивших в 1992 г. в «команду Е. Гайдара», но и оценки
других представителей «демократического» лагеря, в том
числе и тех, кто, разделяя либерально-«западническую»
ценностную ориентацию, резко критиковал правительствен¬
ный курс. Победа «демократических» сил в августе 1991 г.,
казалось, давала исторический шанс изменить траекторию
развития страны, провести преобразования, благодаря кото¬
рым Россия уже в ближайшем будущем сможет превратить¬
ся в процветающую демократическую страну с рыночной
экономикой, «стать Западом». По определению министра
иностранных дел в правительстве Ельцина - Гайдара А. В.
Козырева, «наша “сверхзадача” - буквально за волосы себя
втащить... в клуб наиболее развитых демократических дер¬
жав. Только на этом пути Россия обретет столь необходимое
ей национальное самосознание и самоуважение, встанет на
твердую почву»1. Неверно было бы считать, что представи¬
1	Козырев А. В. Преображение. М.: Международные отноше¬
ния, 1994. С. 22.
144

тели «западнического» лагеря не учитывали всей сложно¬
сти этой «сверхзадачи»: чтобы претендовать на полноправ¬
ное членство в «клубе», страна должна была радикально
измениться. Примечательно, что многие «демократы», рас¬
суждая о необходимости перемен, использовали метафоры,
указывающие на волевой и даже насильственный характер
предстоящего прорыва1.
Грядущие перемены нередко осмысливались в катего¬
риях «цивилизационной идентичности». Очень характерны
в этом смысле рассуждения Е. Т. Гайдара в книге «Государ¬
ство и эволюция» (1995 г.). По мысли автора, в цивилиза¬
ционном отношении Россия находится между Востоком
и Западом: испытывая с конца XVII в. влияние последнего
в культурном и идеологическом плане, она в течение долго¬
го времени сохраняет экономические и политические струк¬
туры восточного типа. При этом стержнем российской исто¬
рии последних трех столетий является борьба между двумя
стратегиями «догоняющей» модернизации: первый путь -
перенимать не экономические структуры, а результаты,
обеспечивать рост, выжимая из общества все ресурсы, вто¬
рой - взрастить на российской почве институты, подобные
западным, создать мощные стимулы к саморазвитию, что
означает, однако, необходимость «укоротить» государство.
Оба варианта являются ответом на импульсы, посылаемые
1	Ср. «мюнхгауэеновский» образ Козырева («втащить себя за
волосы») с рассуждениями оппозиционера Ю. Афанасьева («Не¬
обычность... нынешней ситуации... в том, что на эти коренные
реформы, на превращение, на прорыв в цивилизацию должны най¬
ти в себе силы мы сами - такие, какие мы есть...» (Афанасьев А.
Прошел год // Год после Августа. Горечь и выбор. С: Литература
и политика, 1992. С. 11).
145

Западом. Противоречие между этими стратегиями, «выдавая
нужду за добродетель», называли «особым путем», реально
же российская история, согласно концепции Гайдара, пред¬
ставляла собой «борьбу между двумя путями при невозмож¬
ности выбрать один»1.
Социализм интерпретируется в книге как высшая и по¬
следняя стадия «азиатского способа производства», для ко¬
торого, в отличие от западного, характерна недифференциро-
ванность власти и собственности. Следуя логике собственной
эволюции, социалистический строй был разрушен изнутри:
экспроприация частной собственности привела к созданию
собственности государственно-бюрократической, последняя
в процессе циклического развития, характерного для всех вос¬
точных государств, превращалась в частно-бюрократическую.
Единственным препятствием к завершению этой метаморфо¬
зы была вера в идеологию и страх ее нарушить. С эррозией
идеологических оснований режима началась «номенклатурная
приватизация», и 1988-1991 гг., по оценке Гайдара, были са¬
мым золотым периодом для элитных политико-экономических
групп. Однако экстенсивный путь модернизации по ряду при¬
чин оказался к этому времени исчерпан - наступил развал эко¬
номики.
Альтернативу «цивилизованного», «либерального капита¬
лизма» Гайдар представлял как реализацию второй, интенсив¬
ной стратегии модернизации. Он настаивал на возможности
мирного перехода на этот путь (отсюда - не «революция», но
«эволюция» в названии книги). По словам Гайдара, «Россию
у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой, ее
можно «выкупить». Если собственность отделяется от вла¬
1	Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. М.: Евразия, 1995.
С.	47-75.
146

сти, если возникает свободный рынок, где собственность
все равно будет постоянно перемещаться, подчиняясь за¬
кону конкуренции, это и есть оптимальное решение. Пусть
изначально на этом рынке номенклатура занимает самые
сильные позиции, это является лишь залогом преемствен¬
ности прав собственности»1. К сожалению, этот прогноз
не оправдался: реформы, начатые правительством Гайда¬
ра, не привели к полному отделению власти от собственно¬
сти. Тем не менее, и в середине 2000-х гг. бывший премьер
оценивал взятый экономический курс как в целом правиль¬
ный; непрочными, по его заключению, оказались лишь за¬
воевания нашей «молодой, несовершенной демократии».
Свертывание последних в 2003-2004 гг. открывает «путь
к созданию системы, которую можно назвать закрытой
(управляемой) демократией или мягким авторитаризмом»2.
Столь оптимистическую оценку результатов реформ разде¬
ляли отнюдь не все либералы-«западники»: оппозиционеры
из «демократического» лагеря утверждали, что сворачивание
демократии началось вскоре после победы в августе 1991 г.'.
а «в экономике коренные реформы окончились не начавшись»,
и «взамен либерализации цен, демонополизации и привати¬
зации народного хозяйства мы получили нечто под темн же
вывесками, но глубоко отличающееся по содержанию»4.
1	Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. С. 143-144.
2	Гайдар Е. Т. Гибель империи. Уроки для современной Рос¬
сии. М.: РОССПЭН, 2006. С. 431,433.
3	По словам известного публициста Ю. Буртина, «революция...
наконец-то состоялась, но по прошествии недолгого времени ока¬
залась как бы украденной» (Буртин Ю. Горбачев продолжается /.
Год после Августа. С. 57).
4	Афанасьев Ю. Указ. соч. С. 8. После 1993 г. демократическая
альтернатива экономическому курсу начала 1990-х гг. получила
147

Однако и авторы реформ, и их критики были едины в по¬
нимании целей: России несмотря на все зигзаги и особенно¬
сти ее исторического пути предстоит пройти до конца путь
модернизации и превратиться в «устойчивое, динамичное,
богатеющее общество западного типа»1. Нашей стране неиз¬
бежно «придется двинуться в ту же сторону, в которую на всех
континентах направляется человечество, пройдя или проходя
повсюду через свои муки и поражения»2. Таким образом, «за¬
падники» 1990-х гг. исходили из принципиальной «приемле¬
мости» универсальных либеральных ценностей и институтов
для российского общества, и их усилия были сосредоточены
главным образом на «технологических» аспектах проблемы
(как сломать старую систему и подготовить рождение новой).
Вместе с тем, «демократы» прекрасно сознавали, сколь многое
отличает Россию от «Запада». Разногласия в их стане касались
не размеров дистанции между Нами и Значимым Другим,
а способов ее преодоления3.
закрепление и на уровне партийных различий; наиболее последо¬
вательно эту линию проводил избирательный блок, позже - обще¬
российская общественная организация и наконец - политическая
партия «Яблоко». По оценке «яблочников», «выбор ортодоксаль¬
ного варианта стабилизационной политики для трансформации
экономики России явился серьезной стратегической ошибкой»
(Реформы для большинства. М., 1995. С. 105).
1	Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. С. 202. Автор уточ¬
нял: «Когда я пишу: “западное общество”, речь меньше всего идет
о	безумной унификации культур». Но есть либеральные принци¬
пы, которые представляются «общечеловеческими и вполне под¬
ходящими для России» (Там же).
2	Баткин J1. Россия на распутье // Год после Августа. С. 22.
3	Критики «курса Гайдара» упирали на то, что выбранные
«технологии реформ, в других странах неоднократно доказывав¬
148

Именно потому, что «западники» считали Россию не та¬
кой, как «Запад», они в полной мере сознавали трудности
строительства либерального порядка в обществе, имеющем
столь прочные авторитарные традиции. Многие обоснован¬
но полагали, что России не справиться с этой задачей без
надежной поддержки Запада. Потребность в такой поддерж¬
ке определялась не только очевидными экономическими
проблемами - помощь «Запада» рассматривалась как необ¬
ходимое условие изменения привычной колеи российской
истории. В этом смысле весьма характерны рассуждения
историка и публициста А. Я. Янова. В 1995 г. он опублико¬
вал книгу «После Ельцина. «Веймарская» Россия», заглавие
которой указывало на аналогию между постсоветской Рос¬
сией и Веймарской Германией. По мнению Янова, опыт по¬
следней доказал, что демократическая самотрансформация
общества с вековыми имперскими амбициями невозможна.
Цель книги - побудить Запад осознать необходимость по¬
следовательной и действенной помощи России в деле ее де¬
мократизации, хотя бы даже из соображений собственной
безопасности1. По мысли автора книги, «нет ни малейшего
национального унижения в том, чтобы принять такую по¬
мощь от “варягов”. Ведь не случайно не сумели самостоя¬
шие свою эффективность, столкнулись с жестким сопротивлением
национального менталитета», и потому «при всех их абстрактных
достоинствах не могут в полной мере соответствовать российским
национальным интересам» (Митрохин С. С. Национальный инте¬
рес как теоретическая проблема // Полис. 1997. № 1. С. 34).
1	Янов A. J1. После Ельцина. «Веймарская» Россия. М.: КРУК,
1995. По мысли Янова, будучи плохо знаком с нашей историей
и не понимая природы русского национализма, Запад не сознает
опасности, которой может для него обернуться сползание России
к авторитаризму.
149

тельно создать стратегию перехода ни веймарские политики
в Германии, ни тайшоистские - в Японии. На национальной
арене проблема» демократической трансформации импер¬
ских гигантов «просто не имеет решения»1.
Было бы неверно упрекать «западников» 1990-х гг. в недо¬
статке патриотизма - они рассуждали и действовали вполне
«патриотично» в логике прогрессистской модели коллектив¬
ной идентичности, которую разделяли и продвигали. Точ¬
нее - в логике специфической интерпретации данной модели,
подсказанной ситуацией «мира после холодной войны». Тота¬
литарный режим пал, преграды между Россией и ее Значимым
Другим, еще недавно казавшиеся непреодолимыми, оказа¬
лись разрушены. Россия впервые официально провозгласила
своей целью построение рыночной экономики, демократии
и правового государства, т. е. назвала своими ценности, на
основе которых конструировалась идентичность «Запада».
Разумеется, этот факт ни в коей мере не отменял Наших
исторических, культурных, экономических и прочих отли¬
чий от Значимого Другого; однако впервые исчезли барьеры
идеологические, Мы и «Запад» оказались не противниками,
а единомышленниками. Творцы российской внешней поли¬
тики открыто заявляли об «ориентации России на отстаива¬
ние своих интересов в союзе и взаимодействии с мировыми
демократиями и в целом с международным сообществом»2.
По контрасту с постулатами официальной советской модели
1	Янов А. Л. После Ельцина. С. 21. Отвлекаясь от темы «на¬
циональной гордости», нельзя не признать, что успехи постком-
мунистического транзита стран Восточной Европы в немалой сте¬
пени определялись политической и экономической поддержкой со
стороны международных организаций и более развитых стран.
2	Козырев А. В. Указ. соч. С. 55.
150

коллективной идентичности это казалось серьезным про¬
рывом. «Западническая» модель начала 1990-х гг. не только
представляла «Запад» в качестве образца, но и в некотором
смысле утверждала актуальное подобие России ее Значимо¬
му Другому. Пусть подобие касалось лишь заявленных це.1ей.
но сам факт их официального провозглашения казался чрез¬
вычайно значимым.
В связи с этим отсутствие действенной поддержки мо¬
лодой российской демократии со стороны Западной Европы
и США не могло не вызывать обеспокоенности и разоча¬
рования. Фактический отказ в экономической поддержке
российских реформ, расширение НАТО на восток, бомбар¬
дировки Косово - эти и другие факты свидетельствовали о
том, что Запад не выражает готовности встретить возвраща¬
ющуюся на «путь цивилизации» Россию с распростертыми
объятьями. Жертва российских «демократов», заплативших,
по словам одного из тогдашних лидеров «Яблока» В. П. Лу¬
кина, «огромную (для “реальных политиков" непомерную)
цену за право свободного общеевропейского общежития»,
не была по достоинству оценена; и наметившаяся «тенден¬
ция обособления запада и центра Европы от ее восточной
(бывшей советской) части» безусловно «наносит мощный
удар по коренным идеалам российской демократии»1. То
обстоятельство, что представлявшийся в качестве вожде¬
1	Лукин В. П. С тревогой и надеждой: 1994-1995. Б.м.. 1995
С. 60. По словам Г. А. Явлинского, упорное непонимание Запа¬
да создает ощущение, что там «живут люди, достойные уваже¬
ния за то, что смогли создать для себя хорошую жизнь. Однако
к нам здесь, в России, это не имеет никакого отношения» (Ламбс-
дорфф О. Г., Явлинский Г. А. Россия и Германия: Кто мы друг для
друга? М.: Комплекс-Прогресс, 1999. С. 48).
151

ленного образца «Запад» беззастенчиво воспользовался
слабостью России и поставил во главу угла не идеалы, но
вполне прозаические интересы, существенно ослабляло
позиции «западников»1.
Кроме того, по мере продвижения России по пути эко¬
номических реформ идеал «жизни, как на Западе» посте¬
пенно утрачивал действенность, и оппозиционеры из стана
«демократов» уже готовы были признать, что «в шуме «па¬
триотов» о перспективе превращения России в сырьевой и
мускульный придаток мирового рынка больше правды, чем
нам хотелось бы»2. Как это ни парадоксально, чем больше
идеи «западников» «побеждали», получая отражение в офи¬
циальной риторике, тем труднее оказывалось их защищать.
В свою очередь, аргументы «патриотов»/«антизападников»
ложились на благодатную почву протестных настроений.
Это обстоятельство стимулировало попытки «западников»
расширить собственный репертуар смыслов за счет по¬
1	Это стало особенно очевидным в середине 2000-х гг., когда
власти настойчиво стали упирать на «суверенность» российской
демократии, клеймя «западников» как «агентов иностранного
влияния». Как писал в 2006 г. в статье для «Интернешнл Геральд
Трибюн» бывший советник и пресс-секретарь М. С. Горбачева
А.	Грачев, политика Запада по отношению к России в 1990-2000-х гг.
лишает «западников» образца, ибо противоречит тем «демо¬
кратическим принципам, благодаря которым в конечном итоге
и стала возможной победа западного мира над коммунистической
идеологией». Сегодня «Запад впервые превратился в географи¬
ческую концепцию - один из полюсов военной мощи, с которым
необходимо иметь дело, но с которым у России нет общего буду¬
щего» (Грачев А. Как Запад подвел Россию //http//www.inosmi.ru/
stories/06/11/01 /3494/228206.html).
2	Афанасьев Ю. Указ. соч. С. 8.
152

нятий, активно «присваиваемых» их оппонентами. Так, во
время избирательной кампании 1995-1996 гг. «демократы»
пытались представить собственное понимание будущего
России как особый вариант патриотизма, противополож¬
ный охранительству «почвенничества». По словам Гайдара,
«люди, которые хотят видеть Россию закрытой, закуклив-
шейся, просто исполнены чувства национальной недо¬
статочности, национальной ущемленности. Они не верят
в потенциал русского народа, не верят, что русский народ мо¬
жет на равных конкурировать с другими народами мира...»1.
Напротив, в основе планов реформаторов - глубокая вера
в собственный народ, в то, что мы - не «нация социальных
инвалидов, которой необходимы бесконечные подпорки»2.
К сожалению, эта попытка перехватить инициативу была
несколько запоздалой: постсоветское «западничество» за¬
метно проигрывало построениям «почвенников» в том, что
касалось конструирования позитивного образа Нас.
«Антизападничество» как общий знаменатель
Конец холодной войны и распад СССР внесли поправки
и в повестку дня оппонентов «западничества», стимулиро¬
вав новые размежевания и новые союзы (впрочем, по осно¬
ваниям, которые вполне определились уже на предыдущем
этапе).
Прежде всего камнем преткновения для «национал-
патриотов» стал вопрос об отношении к новому Россий¬
1	Гайдар Е. Т. Беседы с избирателями. М.: Евразия, 1995. С. 8.
Ср.: Козырев А. А. Указ. соч. С. 39.
2	Гайдар Е. Т. Записки из зала: Сделай разумный выбор. М
Евразия, 1995. С. 72.
153

скому государству. Хотя распад СССР воспринимался как
трагедия, некоторые представители лагеря «почвенников»
готовы были признать, что случившееся имеет свои поло¬
жительные стороны. Как писал по горячим следам И. Ша¬
фаревич, «оглядевшись после первого шока, мы видим,
что Россия в своих новых пределах может оказаться впол¬
не жизнеспособной, куда крепче стоящей на ногах, неже¬
ли бывший СССР». В первую очередь - потому, что «это
страна на редкость однородная национально», а значит,
распад СССР дает России шанс освободиться «от ярма ин¬
тернационализма» и вернуться «к нормальному существо¬
ванию национального русского государства, традиционно
включающего много национальных меньшинств»1. Те, кто
питал подобные надежды, крайне негативно отнеслись
к заключению Федеративного договора, возрождавшего
«интернационалистские» принципы в новом государстве2.
Кроме того, многие из сторонников развития России в ка¬
честве национального государства готовы были поступить¬
ся имперскими амбициями ради внутреннего укрепления
страны, ее обустройства в соответствии с ее собственными
потребностями. Их радовала возможность «стряхнуть мо¬
року коммунизма» и перестать жертвовать «русскими ин¬
тересами ради разжигания мировой революции»3. Эти на¬
1	Шафаревич И. Россия наедине с собой // Наш современник.
1992. № 1.С. 3.
2	По словам К. Мяло, Федеративный договор означает «про¬
грессирующее огосударствление нерусских народов России и столь
же прогрессирующее разгосударствление русских» (Мяло К. Есть
ли в Евразии место для русских? // Наш современник. 1992. № 9.
С. 102).
3	Шафаревич И. Россия наедине с собой. С. 4. Сходные идеи
высказывал и А. И. Солженицын: «Не надо нам быть мировым
154

строения парадоксальным образом совпадали с позицией
«демократов»/«западников»,которыетакже предлагали «пре¬
кратить гоняться за эфемерным могуществом, построенным
исключительно на военной силе»1 и отказаться от восстанов¬
ления военной сверхдержавы «ради свободного экономиче¬
ского и культурно-социального развития»2. Однако расхо¬
ждения в понимании того, как именно следует обустраивать
новое Российское государство и защищать его интересы на
мировой арене, многократно перевешивали отмеченное со¬
впадение позиций по поводу соотношения задач внутренней
и внешней политики.
В то же время многие в лагере «национал-патриотов» раз¬
деляли мнение, что «нынешняя Российская Федерация - это не
историческая Россия. Если угодно, это всего лишь ущербная
“малая Россия”»3. И восстановление СССР должно рассматри¬
ваться в качестве непременной задачи если не сегодняшнего,
то завтрашнего дня. Нетрудно заметить, что в формулировку
этой задачи вкладывался разный смысл: одни считали непри¬
емлемым предательство «многовекового дела наших предков»,
собиравших «многонациональное государство вокруг русско¬
го ствола»4; другие чтили память о дружбе советских народов
арбитром, ни соперничать в международном лидерстве (там охот¬
ники найдутся, у кого сил больше), - писал он, - наши все усилия
должны быть направлены внутрь, на трудолюбивое внутреннее
развитие» (Солженицын А. И. «Русский вопрос» к концу XX века
М.: Голос, 1995. С. 89).
1	Козырев А. В. Указ. соч. С. 37.
2	Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. С. 185.
3	Султанов Ш. Дух Евразийца // Наш современник. 1992. № 7.
С. 143.
4	В каком состоянии находится русская нация. Круглый стол
газеты «Литературный Иркутск» и журнала «Наш современник» /
Наш современник. 1993. № 3. С. 155.
155

и мечтали возродить былое влияние в мире1. Но поскольку
восстановление старых границ откладывалось на более или
менее отдаленное будущее, различие мнений по данному во¬
просу не раскалывало «патриотов» на непримиримые лагеря.
В конечном счете, всем было ясно, что «первый шаг - это ста¬
билизация положения в том куске России, который мы сейчас
имеем»2.
Гораздо более острым был вопрос об отношении к со¬
ветскому историческому и культурному наследию. Далеко
не все «национал-патриоты» разделяли позицию И. Шафа¬
ревича, утверждавшего, что «Россия может считать себя
преемником русской дореволюционной истории, но уж ни¬
как - не преемником СССР, построенного на заклании рус¬
ского народа»3. Если в годы перестройки в «почвенниче¬
ских» изданиях преобладала критическая оценка советского
опыта, то в начале 1990-х гг. все громче стали звучать голо¬
са, призывающие отнестись к нему более взвешенно. «Па¬
триоты» убеждали друг друга не уподобляться «демокра¬
там», которые «разорвали цепь времен», «вырыв “черную
яму” на месте 70 лет нашей истории»4, и прекратить «ар¬
хаические упреки в адрес всего советского периода, обви¬
1	Возрождение былого влияния связывалось со способностью
восстановить «незаконно разрушенную страну». В этом видел¬
ся залог «четкого осознания... своей геополитической миссии»,
связанной с особым положением России в пространстве (Нароч-
ницкая Н. Осознать свою миссию // Наш современник. 1993. № 2.
С. 170). Ср.: Подберезкин А. Русский Путь. М.: ВОПД «Духовное
наследие», 1996. С. 51; Кургинян С. Е. Россия: Власть и оппози¬
ция. М.: ЭТЦ, 1993. С. 168.
2	В каком состоянии находится русская нация. С. 155.
3	Шафаревич И. Россия наедине с собой. С. 7-8.
4	Кургинян С. Е. Россия: Власть и оппозиция. С. 89.
156

няя его в забвении и предательстве русских национальных
интересов»1. По словам А. Дугина, уже то, что антисове¬
тизм активно используется «ельцинистами», «должно было
бы навести настоящих последователей русских национали¬
стов... на мысль о том, что не все в советском периоде рус¬
ской истории было так однозначно...»2. Он доказывал, что
за советским патриотизмом (национализмом) «стояла осо¬
бая культурно-политическая и геополитическая реальность,
в значительной степени преемствующая логику досоветско¬
го, исторического русского национализма»3.
Разумеется, публицисты из «национал-патриотического»
лагеря признавали, что советский патриотизм - это пре¬
вращенная форма «классического и нормального русского
национализма», и что в советском обличии последний со¬
вершенно «теряет право голоса»4. Однако по сравнению
с положением дел при Ельцине, когда «под флагом борьбы
со сталинизмом идет в действительности разрушение» на¬
циональных ценностей и традиций, «жестокая деформация
культуры» в СССР (которая все же не была «падением в
бескультурье»!)5 казалась меньшим злом. Дугин подводил
под это неблагоприятное для режима Ельцина сравнение
идеологическое обоснование. Марксизм, по его оценке,
оказался менее вредной разновидностью западничества, не¬
жели либерализм: «доктринальные компоненты» первого
1	Дугин А. Апология национализма // Дугин А. Консерватив¬
ная революция. М.: Арктогея, 1994. С. 149.
2	Дугин А. Апология национализма. С. 150.
3	Там же. С. 150.
4	Там же. С. 152.
5	Кара-Мурза С. Размышления об экономике и народе // Наш
современник. 1992. № 1. С. 156.
157

давали возможность его «переправить» в традиционном для
России духе, во втором же «вообще нет ничего, что могло
бы быть перетолковано (пускай с определенной натяжкой!)
в национальном ключе». Неудивительно, что «ельцинизм ра¬
дикально ориентирован на полный разрыв со всем тем, что
составляло непрерывную сущность национальной истории
нашего народа, которая оставалась нетронутой несмотря на
самые страшные катаклизмы»1.
В 1990-х гг., как и в конце 1980-х гг., структурирование
политико-идеологического спектра происходило по принципу
поляризации. И если в годы перестройки в его национаписти-
ческом/«почвенническом» сегменте преобладал пафос критики
слабеющего коммунистического режима, то в начале 1990-х гг.
для позиционирования «патриотов» важнее оказалось макси¬
мально дистанцироваться от режима Ельцина.
Это обстоятельство открывало путь к союзу «патриотиче¬
ских» сил с той частью коммунистов, которая, в свою очередь,
также проделала работу по исправлению идеологических
«ошибок». Классовый подход был дополнен цивилизацион¬
ным, политэкономия усилена геополитикой, а цели борьбы за
интересы трудящихся совмещены с задачами национального
российского возрождения. По мысли лидера Коммунисти¬
ческой партии Российской Федерации Г. Зюганова, «реалии
конца XX в., не говоря уже о веке грядущем, гораздо сложнее,
многофакторнее и поливариантнее, чем те, с какими имели
дело Маркс, а за ним и Ленин. Во главу угла глобальной ди¬
намики и механизмов развития социально-экономических из¬
менений выдвигаются не просто межклассовые, но и межци-
вилизационные отношения»2. Исходя из этого, коммунисты
1	Дугин А. Апология национализма. С. 153.
2	Зюганов Г. А. Россия и современный мир. М.: Информпечать,
1995. С. 20-21.
158

объявляли своими главными противниками «антинародный
режим» Ельцина, навязывающий русскому народу капита¬
лизм, который «не соответствует его менталитету», и «миро¬
вую закулису», поддерживающую этот режим ради того, что¬
бы «любыми путями устранить Россию с геополитической
арены»1.
Обозначившееся частичное совпадение позиций «нацио¬
нал-патриотов» и коммунистов на почве противостояния
политике и идеологии «западничества» послужило основой
для создания целой серии «лево-патриотических» союзов
и блоков. Результатом такой коалиционной политики стали не
только неизбежные идейные разногласия между союзниками,
но и новые расколы в рядах «национал-патриотов». Сотруд¬
ничество с наследниками марксистской идеологии, которая
не только «продемонстрировала свою недостаточность для
обес-печения нормального развития России», но и облада¬
ла коренным пороком «иноцивилизационности»:, для одних
националистов-«почвенников» было не вполне комфорт¬
ным, а для других - просто неприемлемым.
Еще одним поводом для разногласий стал вопрос о том.
каким образом следует позиционировать Российское госу¬
дарство (в его нынешних и тем более - в перспективе - но¬
вых, восстановленных границах). Что должно прийти на
смену пролетарскому интернационализму в качестве прин¬
ципа, объединяющего «многонациональную» страну, отя¬
гощенную советским опытом институционализации этнич-
ности? Ответ на этот вопрос по-разному виделся тем, кто
мечтал о развитии национального русского государства,
и тем, кто стремился к возрождению былой империи (либо
1	Зюганов Г. А. Россия и современный мир. С. 93, 36-37.
2	Кургинян С. Е. Россия: Власть и оппозиция. С. 64.
159

считал имперский путь единственно возможным для Рос¬
сии). Позиционирование в системе «цивилизационных»
и геополитических координат играло не последнюю роль
в данном споре.
Весьма примечательны в этом отношении дискус¬
сии по поводу «евразийских» проектов1. В понимании их
сторонников интерпретация России как особой евразий¬
ской цивилизации позволяет рассматривать ее в качестве
«историко-геополитического субъекта», претендующего
на пространство в границах СССР2. По мысли А. Дугина,
концепция евразийства призвана «сохранить единство этни¬
ческого многообразия Великой Империи еще до того, как
волна сепаратизма... разрушит органическую целостность
государства»3. Вместе с тем, определение России как Евразии
помогает уяснить ее геополитическую миссию, правильно
определить ее место в системе координат «Восток - Запад»
(по Дугину, Россия, как «цивилизация Суши», «заведомо об¬
речена на цивилизационное противостояние с геополитиче¬
ским лагерем морского могущества», нашедшим «наиболее
совершенное выражение в структуре современного Запада,
группирующегося вокруг США и стран НАТО»4).
1	В современном политическом дискурсе идея России как «ев¬
разийской цивилизации» нагружается разными смыслами. Опи¬
сание спектра наличных интерпретаций см.: Шнирельман В. А.
Цивилизационный подход как национальная идея // Национализм
в мировой истории. М.: Наука, 2007. С. 86-88.
2	Султанов Ш. Указ. соч. С. 143.
3	Дугин А. Апология национализма. С. 139.
4	Дугин А. Евразийский путь как национальная идея. М.: Арк-
тогея-Центр, 2002. С. 18-9, 52.
160

Идеи новых «евразийцев» встретили резкое сопротивле¬
ние части «национал-патриотического» лагеря. Сторонники
«русского возрождения» увидели в проекте «евразийской»
идентичности угрозу «правильному» развитию националь¬
ного самосознания, некий аналог принудительного совет¬
ского интернационализма. По мнению К. Мяло, «при осла¬
блении идентификационных полей у русских... окрещение
их еще и «евразийцами»... приближает не возрождение
России как сильной евразийской державы... а окончатель¬
ную мутацию национально-исторического самосознания»1.
У многих «патриотов» призывы осознать значение «конти¬
нентального взаимодействия русского и исламского факто¬
ров», сыгравшего столь важную роль в «сверхдержавности»
СССР2, вызывали скорее опасение, нежели энтузиазм. Как
подчеркивал С. Кургинян, «для нас неприемлемо снятие
русского фактора», «и без точного указания места Рос¬
сии и русских в Евразии мы рассуждать о евразийстве
отказываемся»3. Нетрудно заметить, что при такой поста¬
новке вопроса «евразийский» проект утрачивал свою «муль-
тикультурную» привлекательность. Некоторые «национал-
патриоты» даже усматривали в неоевразийстве особый
вариант мондиализма*, зачисляя его тем самым в разряд вра¬
1	Мяло К. Есть ли в Евразии место для русских? С. 104.
2	Дунаев С. Варианты будущего // Наш современник. 1993
№2. С. 163.
3	Кургинян С. Россия: Власть и оппозиция. С. 86-87.
4	Данное понятие активно используется в идеологических конструк¬
циях современного российского «антизападничества». Оно указывает
на некий глобальный проект планетарной интеграции, который пред¬
полагает унификацию государств, наций и культур по образцу якобы
«общечеловеческой», а в действительности - западной цивилизации.
(i Мапинова О IO
161

гов. По словам Т. Глушковой, «все... мондиалистские про¬
екты - “американоцентристские”, “европоцентристские”,
“азиецентристские” или “неоевразийские”... - направлены
против России и русских...» Ибо Россия, как самостоятель¬
ный мир «с особо неподатливой духовностью и особо завид¬
ными для обглодавших себя “потребительских обществ”...
материальными ресурсами» - главная из препон к «мирово¬
му господству селекционного меньшинства»1.
При наличии этих и других не менее существен¬
ных разногласий относительное единство «национал-
патриотического» лагеря поддерживалось благодаря общно¬
сти негативной программы, в том числе - ее антизападной
и антизападнической составляющих. Единодушие во всем,
что касается конструирования образа Врага в лице «Запада»
и российского «западничества», в какой-то мере компенси¬
ровало конфликты, неизбежные при обсуждении позитивных
целей «национально-патриотической» программы.
Почему в идеологических построениях российских
«национал-патриотов» именно «Западу» отводилась роль
главного врага? По-видимому, выбор в равной мере опреде¬
лялся как контекстом, так и наличным репертуаром его ин¬
терпретации. Оппозиция политическому курсу Ельцина, цели
1 В каком состоянии находится русская нация. С. 151-152.
Любопытно, что Дугин, в свою очередь, представлял «евразий-
цев-государственников» как наиболее принципиальных борцов
с «коррумпированной мондиалистской властью» за воссоздание
Империи, которая важна как оплот для «планетарной “Националь¬
ной Революции”» - в противоположность «этнонационалистам»,
готовым довольствоваться «фольклорным “национальным быти¬
ем”» (Дугин А. Евразийская полемика в оппозиции // Дугин А.
Консервативная революция. С. 131, 134).
162

которого формулировались в «западнической» системе ка¬
тегорий, облекалась в форму критики «универсалистского»
проекта «Запада» как морально несостоятельного и принци¬
пиально непригодного для России. Такая тактика позволяла
представлять собственные программы как выражение «на¬
циональных интересов» России, претендуя на монопольное
«присвоение» значимых для переопределения коллективной
идентичности символических ресурсов. Безусловно немало¬
важную роль играла и возможность опереться на идейную
традицию, имеющую давние корни. Вместе с тем, нельзя не
отметить, что именно этот Значимый Другой был чрезвы¬
чайно удобным объектом для соотнесения в ситуации, когда
принципы включения в понятие «Мы» оставались предметом
дискуссий: «Запад» можно было представлять в роли против¬
ника вне зависимости от того, виделась ли Россия евразий¬
ской империей или национальным русским государством. Ан¬
тагонизм между Нами и этим Значимым Другим можно было
обосновывать и этнической неоднородностью российского
общества, включающего «европейские» и «азиатские» эле¬
менты, и спецификой православной цивилизации1. При обра¬
1 Оба способа аргументации можно встретить, например,
у Н. Нарочницкой, которая усматривает корни «отрицания Запа¬
дом пути России» в разном отношении к христианству, в борь¬
бе «апостасинного и ортодоксального начала» (Нарочницкая Н.
Россия и русские в мировой истории. М.: Международные от¬
ношения, 2003. С. 20) и в то же время объясняет невозможность
«растворения» России в Западной Европе тем, что «сибиряк, или
башкир, или бурят» не могут желать «быть втянутыми в чужую
систему ценностей» и скорее предпочтут «раствориться в той ча¬
сти мира, которая... ближе по духу» (Нарочницкая Н. Осознать
свою миссию. С. 167).
163

щении к иным Значимым Другим, которые также важны для
конструирования русской/российской идентичности («Вос¬
ток», «Азия», «славянский мир», те или иные этнические
группы или сопредельные государства), в лагере «патриотов»
неизменно обнаруживаются разногласия или, во всяком слу¬
чае, оттенки мнений. Таким образом, «антизападничество»
оказалось своеобразным общим знаменателем для множе¬
ства разных моделей коллективной идентичности, конкури¬
рующих в «национал-патриотическом» сегменте политико¬
идеологического спектра.
Дугин в статье «Апология национализма» (1993 г.) предло¬
жил концептуальное обоснование выбора «Запада» в качестве
главного «экзистенциального Врага» русского национализма.
По мысли автора, «отрицание Востока и Запада в русском на¬
ционализме неравнозначно. Когда русские говорят, что «они не
азиаты», они имеют в виду довольно пассивную и незлобливую
констатацию культурно-исторического факта, которая сама по
себе не требует ни акцентировки, ни пояснения... Что же касает¬
ся Запада, то в этом вопросе русский национализм более резок.
Запад культурно агрессивен, его политическое давление всегда
сопровождается духовным принуждением... а его ценностная
система претендует на универсальность и единственность. За¬
пад отождествляет свою цивилизацию с цивилизацией вообще,
а значит, потенциально отказывает Руси в праве ее культурного
выбора»1. Вторым «экзистенциальным врагом» объявлялась «иу¬
дейская диаспора России и Восточной Европы», ибо «в “еврее”
русские националисты видят своего мистического антипода,
а не просто одного из инородцев»2. На роль третьего врага был
назначен опирающийся на западные неолиберальные теории
1	Дугин А. Апология национализма. С. 145.
: Там же. С. 147.
164

«ельцинизм» (советизм, как мы уже видели, подлежал исклю¬
чению из списка). Таким образом, антизападная направленность
русского национализма представляется вполне «естественной».
Основной пафос современных «антизападников» направлен
на опровержение представления о «Западе» как образце, к кото¬
рому должна стремиться Россия. Привлекаемые ими аргумен¬
ты трудно назвать оригинальными. Доказывается, что офици¬
ально провозглашенные новой российской властью в качестве
ориентиров идеи «свободы, прав человека и демократии в их
современном понимании - продукт... сравнительно недавнего
этапа культурного развития ряда европейских стран», который
вовсе не универсален1. Этот путь непригоден для России, по¬
скольку капитализм «несовместим... с народным менталитетом
россиян»2, демократия не может стать органичной, если ее не
«наполнить духом соборности и согласия»3, а права человека «на
деле означают торжество концепций крайнего индивидуализма,
последствия которого - описаны Достоевским»4. Подчеркивает¬
ся, что второй раз в XX столетии России были навязаны «чуж¬
дые исконной русской православной системе ценностей доктри¬
ны, взращенные на почве западноевропейского рационализма,
приводящие только к подрыву российской государственности
и национальных основ ее функционирования»'. Критикуется
горбачевская концепция «нового мышления», которая оберну¬
лась однобокой деидеологизацией. По определению Зюгано¬
1	Кара-Мурза С. Размышления об экономике и народе. С. 155.
2	Зюганов Г. А. Россия и современный мир. С. 93.
3	Нарочницкая Н. Россия и Европа. Историософский и геопо¬
литический подход// Наш современник. 1993. № 12. С. 100.
4	Кургинян С. Ответное действие. Меморандум клуба «Пост¬
перестройка» // Наш современник. 1992. № 7. С. 8.
5	Нарочницкая Н. Россия и Европа. С. 97.
165

ва, на смену «диалектическому единству борьбы в идеологии
и сотрудничеству в политике» пришло «механическое единство
разнородных систем Запада и Востока»1. Под флагом деидеоло¬
гизации произошел «отказ от национальной идеологии», факти¬
чески же «протаскивались чужие ценности и принципы»2.
По мнению «антизападников», коренной изъян курса, прово¬
дившегося режимом Ельцина, в его инородности и неорганич¬
ности для России. Выбранный рецепт «избавления от коммуни¬
стической заразы» оказался хуже самой болезни: «запущенный
на территории 1/6 части планеты процесс есть не что иное, как
социальный регресс, деградация, распад». Причем такой ре¬
зультат «не есть следствие неисправимых дефектов социальной
ткани», он - продукт западничества, власть которого губительна
для России3. «Западники» представлялись как откровенные вра¬
ги России, корыстно пренебрегающие интересами народа4, не
1	Зюганов Г. А. Россия и современный мир. С. 8.
2	Подберезкин А. И. Русский Путь. С. 3.
’ Кургинян С. Е. Россия: Власть и оппозиция. С. 159, 32. В этом
пункте позиции национал-патриотов и коммунистов полностью со¬
впадали. Согласно формулировке предвыборной платформе КПРФ
1995 г., «духовно-нравственный корень наших бед - широкомасштаб¬
ное наступление на вековые ценности и идеалы отечественной духов¬
ности и образа жизни, попытки “пятой колонны” переделать Россию
по чуждым ей заморским образцам» (За нашу Советскую Родину! //
Зюганов Г. А. Верю в Россию. Воронеж: «Воронеж», 1995. С. 361).
4	Просчеты правительства Ельцина - Гайдара, не сумевшего
своевременно обеспечить идеологическую поддержку экономиче¬
ских реформ, умело использовались противниками. По утвержде¬
нию С. Кургиняна, план реформ специально не обнародуется, по¬
тому что «действительная стратегия, настоящие цели, конкретные
меры по их реализации настолько противоречат коренным инте¬
ресам большинства населения, что их нельзя открыто предъявить
обществу» (Кургинян С. Е. Ответное действие. С. 4).
166

понимающие ценности национальных традиций1, а то и впря¬
мую выполняющие задания Враждебного Запада2.
В свою очередь, политика Запада давала основание даже
самым умеренным представителям «почвеннического» лагеря
говорить о «несомненной живой заинтересованности многих
западных политиков в слабости России и желательном даль¬
нейшем дроблении ее»3. Что же касается более радикально на¬
строенного большинства, в теориях, вскрывающих коварные
замыслы «мировой закулисы», стремящейся разрушить Рос¬
сию как главную преграду к осуществлению мондиалистских
проектов, не было недостатка.
Образы «Запада» в изображении российских
«западников» и «антизападников»
Дискурсивное конструирование коллективной иден¬
тичности в каком-то смысле можно уподобить путе¬
шествию по зеркальному лабиринту, где образы Нас и
1	По определению Н. Нарочницкой, «сколько бы ни заявляли
необольшевики от демократии о своем “антикоммунизме”, глав¬
ный предмет их ненависти - наше государство, причем во всех
его когда-либо существовавших исторических формах» (Нароч¬
ницкая Н. Осознать свою миссию. С. 166).
2	По заключению О. Платонова, «пришедшие к власти «демо¬
краты» стали выразителями «национальных интересов Америки»
в России» (Платонов О. У Америки нет будущего // Молодая гвар¬
дия. 1993. № 9. С. 44). На прямую связь между «демократами»
и «мощными международными силами, стремящимися на пути
к мировому господству любыми путями устранить Россию с гео¬
политической арены», любили намекать и коммунисты (Зюга¬
нов Г. А. Россия и современный мир. С. 37).
1 Солженицын А. И. «Русский вопрос» к концу XX века. С. 97.
167

Других многократно преломляются, рождая новые ра¬
курсы. Соперничество разных образов «Запада» игра¬
ло существенную роль в формировании представ¬
лений о Нас в новом, постсоветском контексте - не
в последнюю очередь благодаря остроте противостояния
«западников» и «антизападников». Каким предстает «Запад» в
изображении тех и других?
По-видимому, речь должна идти об «образах» во множе¬
ственном числе, ибо представления о Значимом Другом всег¬
да имеют сложную структуру. Г. Г. Дилигенский предлагал
различать внешнеполитическую и «экзистенциальную» со¬
ставляющую образа Запада. Первая определяется отноше¬
нием к Западу как к важнейшей части той внешней среды,
в которой существует и развивается российское общество;
она соотносится с конкретно-исторической ситуацией, воз¬
никшей в результате окончания холодной войны. Вторая свя¬
зана с проблематикой цивилизационного самоопределения
России, с вопросом о том, в какой мере западное общество
с присущими ему экономическими, социальными, культурно¬
ценностными и институционально-политическими структу¬
рами может или не может служить моделью для России. По
мысли Дилигенского, хотя эти составляющие и взаимосвяза¬
ны, они относительно автономны и, будучи в различной сте¬
пени определяемы соображениями мировоззренческого или
прагматического характера, могут иметь разную динамику1.
В данном случае нас должен интересовать «экзистенциаль¬
ный» аспект образов Запада, представленных в текстах по¬
1 Дилигенский Г. Г. Хочет ли Россия дружить с Западом? // За¬
пад и западные ценности в российском общественном сознании.
М.: ИМЭМО РАН, 2002. С. 87-88; Дилигенский Г. Г. «Запад» в рос¬
сийском общественном сознании // Там же. С. 6-23.
168

литиков и публицистов «западнического» и «антизападниче-
ского» направления.
Очевидно, что «Запад» предстает в нескольких ипоста¬
сях, которые могут по-разному интерпретироваться и оце¬
ниваться. Он может выступать как:
•	носитель определенных ценностей, институтов, куль¬
турных норм;
•	воплощение определенного уровня жизни;
•	технологический лидер;
•	союзник и партнер (внушающий большую или мень¬
шую степень доверия);
•	противник, источник угрозы;
•	агент культурной экспансии и др.
Примечательно, что характеристики, значащиеся в нача¬
ле этого списка, можно обнаружить в текстах представите¬
лей обоих лагерей, однако оцениваются они по-разному.
Главную доминанту образа «Запада» в изображении со¬
временных «западников» можно было бы определить сло¬
вами: «Запад» - это Другой, которого стоит взять за
образец. Прежде всего, «Запад» - это успешная цивилиза¬
ция, достигшая высокого уровня развития, лидер прогресса.
Поэтому его опыт следует принимать во внимание, хотя бы
из прагматических соображений. По словам бывшего за¬
местителя министра иностранных дел А. Адамишина, «на
рынке успеха именно Запад продает модель, пользующуюся
повышенным спросом, в т. ч. на Востоке. Ее основное от¬
личие - сочетание рынка и демократии. Запад может нра¬
виться или не нравиться, но предлагаемая им модель опро¬
бована и показала наибольшую эффективность»'. Сходным
1	Адамишин А. Зачем нам нужна прозападная внешняя поли¬
тика // Независимая газета. 16 марта 2002 г.
169

образом аргументирует «европейский выбор» России и
В.	Л. Шейнис: «Именно путь европейских обществ опреде¬
ляет вектор современной мировой цивилизации, - пишет
он. - Поэтому национальные интересы России в первую
очередь заключаются в скорейшем выстраивании ее соци¬
альной жизни в соответствии с инвариантами европейских
обществ»1.
Впрочем, выбор российских «западников» опреде¬
ляется не только прагматическими, но и ценностны¬
ми соображениями, ибо «Запад» - это либеральное
общество. Примечательно, что определяя «западную
цивилизацию», С. Н. Юшенков счел возможным обой¬
тись лишь одним ее аспектом: «Начнем рассмотрение
основополагающих принципов западной цивилизации
с анализа учения о либерализме», - писал он2. «Западниче¬
ские» ориентации, как правило, сочетаются с приверженно¬
стью либеральным (или социап-либеральным) ценностям -
именно их воплощает «Запад».
«Запад» - это общество с высокими показателями ка¬
чества жизни. И поэтому в глазах «западника» не кажется
парадоксальной формулировка: национальный интерес Рос¬
сии - в том, чтобы «стать европейской страной по уровню
и качеству жизни». Речь идет о вполне конкретных и ося¬
заемых вещах: о доходе на душу населения, об автомобили¬
зации и компьютеризации, о приобщении граждан к нацио¬
нальным и мировым информационным потокам, о свободе
1	Шейнис В. Л. Национальные интересы России // Независи¬
мая газета. 18 декабря 2001 г. С. 2.
2	Юшенков С. Постзападная цивилизация: Попытка определе¬
ния // Постзападная цивилизация. Либерализм: Прошлое, настоя¬
щее и будущее. М.: Новый фактор; Минувшее, 2002. С. 27.
170

передвижения внутри страны и за ее пределами, о снижении
языкового барьера для широких масс населения и т. д.1
Наконец, «Запад» — это желанный инвестор. Как кон¬
статировал J1. Радзиховский, «другого Запада у нас нет...
А сами, без западных инвестиций, без настоящей интегра¬
ции в западную экономику, мы сейчас не поднимемся»2.
Вместе с тем, «Запад» - это партнер, а не опекун. У него есть
собственные интересы, и не следует завышать собственные ожи¬
дания по поводу его поведения. По определению Гайдара, «за¬
падный мир не враг наш и не филантроп». «Свои проблемы мы
должны решать сами, и если с ними не справимся, мир спокойно
отнесется к крушению высокой российской цивилизации»3.
Россия в глазах «западников» - безусловно не такая, как
«Запад». Хотя после падения «железного занавеса» исчезли
идеологические преграды, превращавшие Нас и Их в против¬
ников, остаются существенные различия, которые связаны
и с Нашим «отставанием», и с культурной спецификой Рос¬
сии. По признанию В. J1. Шейниса, «каковы мы есть, мы
все еще основательно удалены от Европы и в плане эконо¬
мической взаимодополняемости, и в социокультурном от¬
ношении, и по значимости институтов гражданского обще¬
ства в национальной жизни»4. Однако стратегическая цель
видится в «европеизации» России, которая равнозначна ее
1	Шейнис В. Л. Россия и Европа: Интересы и мифы // Неза¬
висимая газета. 20 декабря 2000 г.
2	Радзиховский Л. Другого Запада у нас нет, а на Восток лететь
некуда // http://ww\v.Euroclub-duma.ru/showarticle.php?id=52
3	Гайдар Е. Т. Государство и эволюция. С. 200.
4	Шейнис В. Л. Россия и Европа: Интересы и мифы. Ср.: Рыж¬
ков В. К прогрессу не бывает особых путей // Независимая газета.
4	декабря 2001 г. С. 9.
171

превращению в процветающую демократическую страну
с динамичной рыночной экономикой.
Почти зеркально противоположный образ Запада мы
обнаруживаем в текстах современных «антизападников».
Его доминанта: «Запад» - это враждебный Нам Другой.
За этим Другим признаются роли технологического лидера
и образца высокого уровня жизни, однако им придаются не¬
гативные коннотации: это благополучие достигнуто за счет
безжалостной эксплуатации остального человечества «золо¬
тым миллиардом»1.
«Запад» представляется как сила, посягающая на
Нашу идентичность. По словам А. Дугина, последо¬
вать совету «западников» начать активно встраиваться
в западный мир - значит согласиться с тем, что «Россия
должна перестать быть той, какой она была, и превра¬
титься в нечто, не имеющее аналогов в прошлом, более
того, в нечто, отвергающее собственную историческую
идентичность, осуждающее свое самобытное качество»2.
Стремление Запада навязать России чуждую ей идентич¬
ность представляется современными «антизападниками»
как часть глобального заговора, направленного на уста¬
новление «нового мирового порядка». По утверждению
1	По определению А. Подберезкина, «давно пора усвоить оче¬
видную истину - западное общество живет за счет других стран,
расточая общепланетарные ресурсы. Для России такой путь не¬
приемлем хотя бы потому, что никто своими богатствами делить¬
ся с нею не намерен» (Подберезкин А. И. Русский Путь. С. 41).
Ср.: Платонов О. У Америки нет будущего. С. 35,44; Зюганов Г. А.
Россия и современный мир. С. 60-61.
2	Дугин А. Г. Евразийский путь как национальная идея. М.:
Арктогея-Центр, 2002. С. 3.
172

С. Кургиняна, проект нового мирового порядка не может быть
реализован вне идей «общечеловеческих ценностей» и «прав
человека», «он мертв, если эти идеи не имеют статуса абсо¬
лютной истины. Приобретение ими такого статуса означает
придание проекту нового мирового порядка характера про¬
екта, не имеющего альтернатив. Это, в свою очередь, можно
было осуществить, лишь устранив с арены своего единствен¬
ного (на государственном уровне) серьезного мировоззренче¬
ского конкурента - Россию. Именно в России в течение мно¬
гих веков формировалась и продолжает формироваться иная
версия планетарного развития, иная модель гуманизма...»1.
В репертуаре современных «антизападников» причудливо
переплетены разные смыслы: рассуждения об «иной модели
гуманизма», формировавшегося «в течение многих веков»,
могут отсылать и к оппозиции православия западным ветвям
христианства, и к полиэтничности и поликонфессиональности
евразийской империи, формировавшей особый тип духовно¬
сти, и к опыту политического противостояния систем в XX в.
(хотя идеология, оформлявшая это противостояние, разделяет¬
ся далеко не всеми2).
СохранениеРоссией собственной идентичности представ¬
ляется как миссия, которую необходимо выполнить во имя
1	Кургинян С. Ответное действие. С. 5. Ср.: Подберезкин А.
Русский путь: Сделай шаг (некоторые вопросы русского комму¬
низма) // Обозреватель - Observer. 1998. № 3. С. 166.
2	Сам Кургинян отзывался о ней весьма критически: по его
словам, мы проиграли холодную войну, будучи вооруженны¬
ми коммунистическими идеями, «совершенно не органичными
для России и в принципе тупиковыми с точки зрения историче¬
ской перспективы» (Кургинян С. Е. Россия: Власть и оппозиция.
С. 65).
173

всего человечества: наша страна призвана выполнить роль
«поачеднего оплота» сопротивления культурной экспансии
Запада, направленной против всех незападных стран. По сло¬
вам Н. Нарочницкой, «в мире существует только одна... стра¬
на - Россия, которая даже после чудовищных экспериментов
XX века имеет возможность продолжать самостоятельное
развитие в мировой истории как равновеликая Западу ду¬
ховная, культурная, геополитическая сила»1. Аналогичным
образом видит роль России в борьбе с мондиализмом и Ду¬
гин, по заключению которого «только Россия в будущем
может стать главным полюсом, очагом планетарного сопро¬
тивления, точкой притяжения всех мировых сил, отстаиваю¬
щих свой собственный путь, свое собственное культурное,
национальное, государственное и историческое “я”»2.
«Запад» представляется не просто Другим, следовать при¬
меру которого невозможно и опасно, но Врагом, сознательно
посягающим на величие и силу России. «Национал-патриоты»
охотно рассуждают о геополитической экспансии «Запада»,
онеком мировом заговоре, цел ьюкоторогоявляется«формиро-
вание жесткой, централизованной системы принудительного
управления развитием человеческой цивилизации»3. В связи
с этим распад СССР и падение коммунистических режимов
в Восточной Европе обретают особый геополитический смысл.
По заключению Нарочницкой, «уничтожение российского ве-
ликодержавия во всех его духовных и геополитических опре¬
делениях, устранение равновеликой всему совокупному За¬
паду материальной силы и русской, всегда самостоятельной
1	Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории.
С. 397.
2	Дугин А. Г. Евразийский путь как национальная идея. С. 85.
3	Зюганов Г. А. Россия и современный мир. С. 60-61.
174

исторической личности... - вот главное содержание нашей
эпохи. Под видом прощания с тоталитаризмом сокрушена не
советская - русская история»1.
«Запад» в изображении современных «антизападников»
предстает еще и отступником от некогда провозглашав¬
шихся им ценностей; под видом рассуждений о свободе,
модернизации и прогрессе он стремится защищать свои эго¬
истические интересы. Примером такого представления явля¬
ется концепция евроцентризма, развиваемая С. Кара-Мурзой.
В соответствии с нею, современное российское западниче¬
ство в лице Е. Гайдара и «младореформаторов» опасно имен¬
но тем, что под его маской в действительности скрывается
«евроцентризм - расистская идеология Запада, возникшая
вместе с капитализмом в недрах протестантского мироощу¬
щения... Это - идеология, претендующая на универсализм
и утверждающая, что все народы и все культуры проходят
один и тот же путь и отличаются друг от друга лишь стадией
развития»2. Евроцентризм опирается на серию мифов, преу¬
величивающих роль Европы и Запада в мировой истории; он
служит основанием для двойной морали и является предпо¬
сылкой культурного расизма.
Наконец, «Запад» - это общество, клонящееся к упад¬
ку. «Национал-патриоты» не прочь порассуждать о том, что
«западная культура наконец-то переместилась в свою ко¬
нечную фазу развития - фазу скоротечной глобальной потре¬
бительской цивилизации»3. Со времен классического славя¬
1	Нарочницкая Н. А. Россия и русские в мировой истории.
С. 12.
2	Кара-Мурза С. Г. Евроцентризм - эдипов комплекс интелли¬
генции. М.: Алгоритм, 2002. С. 9-10.
3	Султанов Ш. Указ. соч. С. 143.
175

нофильства «антизападническая» критика смягчалась своего
рода сочувствием «Западу», страдающему тяжелыми недуга¬
ми, которые он не в состоянии самостоятельно излечить. Дань
этой традиции отдают и сегодняшние «антизападники». В их
обвинениях звучит нотка сожаления о том, что Запад не ведает,
что творит, и сам не сознает будущие катастрофические по¬
следствия поощряемых им тенденций.
Нетрудно убедиться, что образы «Запада», рисуемые со¬
временными российскими «западниками» и «антизападни¬
ками», выполнены преимущественно в черно-белых тонах
и почти зеркально противоположны друг другу. Это обстоя¬
тельство лишний раз подчеркивает степень конфликтности
публичного пространства, в котором происходило констру¬
ирование российской идентичности в 1990-х гг. Очевидно
и влияние на представления о «Западе» идеологических сте¬
реотипов советского периода, по-своему трансформирован¬
ных каждым из соперничающих лагерей.
Вместе с тем Другой, относительно которого конструи¬
ровалась русская идентичность, имел два названия: «За¬
пад» и «Европа». Хотя эти понятия часто рассматриваются
как синонимы, их содержание не вполне тождественно: ни
в XIX, ни в XX в. Россия ни в каком смысле не могла быть
частью «Запада». Однако не только «западники», но и «по¬
чвенники» не отрицают ее принадлежности к «Европе» (хотя
и в разных смыслах). И сейчас в тех случаях, когда образы
«Запада» и «Европы» различаются, последний, как правило,
более позитивен (негативные оценки переносятся на США).
Эта тенденция характерна как для «западников», так и для
«антизападников».
«Европа» - это старая цивилизация со сложившими¬
ся культурными традициями, она «ближе» России не только
176

географически, но и исторически. «Западникам» это обстоя¬
тельство позволяет говорить о европейской идентичности
России как о состоявшемся факте. Например, по определению
А.	Кара-Мурзы, «Россия возвращается в Европу. После мно¬
гих неудавшихся, хотя и не бесполезных, цивилизационных
экспериментов страна возвращается к своим европейским
культурным истокам»1. Однако генетическое родство России
и Европы очевидно и для противоположного лагеря. Как при¬
знает «антизападник» С. Г. Кара-Мурза, «мы вышли из одной
с Западом “материнской” цивилизации... а потом, в союзе
с множеством народов, в географических условиях Евразии...
создали свою, особую цивилизацию. Но о разрыве с Западом
и речи не было...»2.
Европейские социально-экономические модели кажутся
гораздо более приемлемыми для России, чем американские
(в частности, «шведская модель» приводится «антизапад¬
никами» в качестве примера и упрека реформаторам, хотя
и несколько реже, чем китайская или японская; о герман¬
ской модели говорят как о предпочтительной по отношению
к американской). «Европа» оказывается в числе «пострадав¬
ших» от американской культурной экспансии, и в этом смысле
она - «товарищ по несчастью» и возможный союзник. На¬
конец, представители обоих лагерей нередко отмечают тот
факт, что «Европа» - разная. Следуя традициям классического
западничества, А. Кара-Мурза пишет: «Строго говоря, раз¬
нообразие Европы, совокупность различий, которые можно
1	Кара-Мурза А. А. Идя в Европу, мы возвращаемся домой л
Западники и националисты: Возможен ли диалог? Материалы дис¬
куссии. М.: ОГИ, 2003. С. 374-375.
2	Кара-Мурза С. Г. Европоцентризм... С. 9.
177

увидеть в ней, - это и есть одна из главных характеристик фе¬
номена Европы и ее постепенно раскрывающейся либераль¬
ной сути. Европа - уникальная цивилизационная площадка,
в которой возможен диалог, причем диалог внутренний, то
есть не с другими, а между своими. И Россия - культурная,
органически европейская Россия - занимала свою позицию
в этом внутриевропейском диалоге»1.
Еще большая степень общности между Россией и Ев¬
ропой обнаруживается, когда объектом соотнесения оказы¬
ваются отдельные страны: с одной стороны, каждая из них
обладает чертами, выпадающими из собирательного об¬
раза «Запада», с другой стороны, образы отдельных стран
положительно окрашены воспоминаниями о культурных
связях, об опыте личных поездок и контактов и т. д. Вы¬
ясняется, что с понижением уровня обобщения в образе
Другого наряду с различиями появляется и сходство. Пере¬
стают работать те «сцепки смыслов» и стереотипы, которые
доминировали на уровне «Запада в целом». Разумеется,
в конструировании образов «французов», «немцев», «ан¬
гличан», «американцев» и т. д. тоже велика роль стерео¬
типов, но это другие стереотипы. Иными словами, крайне
политизированные и конфликтные обобщенные образы «За¬
пада» дополняются широким набором более конкретных
и «разноцветных» представлений о том же самом Значимом
Другом, которые в той или иной степени разделяются и «за¬
падниками», и «антизападниками».
1 Кара-Мурза А. А. Идя в Европу, мы возвращаемся домой.
С. 375.
178

Недостатки соперничающих моделей коллективной
идентичности
Таким образом, в конце XX в. коллективная идентич¬
ность России по отношению к ее традиционному Значимо¬
му Другому осмысливалась в системе координат, заданной
борьбой непримиримо противоположных моделей. Это
обстоятельство никоим образом не облегчало преодоление
«кризиса идентичности». Вместе с тем, в условиях столь
резкой конфронтации ни одна из соперничающих моделей
не могла рассматриваться в качестве основы для консенсуса,
в том числе - и в силу собственных недостатков.
Мобилизационный потенциал соперничающих моделей
идентичности в немалой степени определяются их «компен¬
саторными возможностями», т. е. способностью повышать
самооценку коллективного субъекта. И в этом смысле шансы
либерально-прогрессистской модели несколько проблема¬
тичны: в 1840-х гг. еще можно было, подобно В. Г. Белинско¬
му, говорить о великом европейском будущем России, относя
содержание ее миссии на усмотрение «детей и внуков»1, но
с течением времени аргументы такого рода становятся менее
убедительными. Конечно, радикальные версии прогрессизма
обладали большими компенсаторными возможностями, не¬
жели либеральные, обрекавшие Россию на роль догоняюще¬
го: выдвигая в качестве цели прогресса социальный идеал,
который (еще?) не реализован на Западе, они оставляли ей
шанс обойти соперника. Однако 70 лет советского «экспери¬
мента» свели это преимущество на нет. И в начале XXI в. оп¬
поненты с полным основанием могут обвинять «западников»
1	Белинский В. Г. Взгляд на русскую литературу 1846 г. // Бе¬
линский В. Г. Пол. собр. соч. М.: Изд-во Академии наук СССР.
1953-1959. Т. 10. С. 21.
179

в том, что те «обречены презирать Россию, ибо, отказывая
ей в специфической цивилизационной идентичности, они
прилагают к ней западный эталон и винят за несоответствие
этому эталону»1. Красноречивый тому пример - рассужде¬
ния В. И. Новодворской, представляющей Россию разгиль¬
дяем, который отчаянно пытается «угнаться за последней
электричкой и вскочить на ходу в самый последний запле¬
ванный вагон», пренебрегая возможностью ехать по распи¬
санию и в первом классе. Едва ли можно вдохновиться тем
единственным позитивным моментом, которым Новодвор¬
ская украшает изображенный ею образ «вечного двоечника»
в школе модернизации: «Можно отчаяться и пойти на дно.
А можно барахтаться... На челе России клеймо неудачи, но
это, по словам Анны Ахматовой, «золотое клеймо». Кто еще
мог бы столько карабкаться, невзирая на боль от падения, на
переломы и увечья? В эту вожделенную Европу, в этот заоб¬
лачный Запад? Кто, кроме Сизифа и России?»2. Уподобление
Сизифу - более чем красноречивая иллюстрация трудностей,
с которыми сталкиваются уже далеко не «внуки» классиче¬
ских западников.
Консервативно-почвенническая модель, развиваемая их
оппонентами, в данном отношении безусловно более привлека¬
тельна, ибо она возвышает Россию над «Западом», выстраивая
альтернативную систему координат. Однако продвижение
данной модели сталкивается с неразрешимо трудной пробле¬
мой поиска подходящей утопии: прошлое слишком разнород¬
1	Панарин А. С. Православная цивилизация в глобальном
мире. М.: Алгоритм, 2002. С. 24.
2	Новодворская В. И. Золотое клеймо неудачи // Постзападная
цивилизация. Либерализм: Прошлое, настоящее и будущее. М.:
Новый фактор; Минувшее, 2002. С. 144, 157.
180

но, чтобы на его основе можно было синтезировать органич¬
ную традицию. Кроме того, консервативный проект всегда
в той или иной мере сопряжен с риском архаизации. Его
мобилизационные возможности, как это ни парадоксально,
также зависят от успехов модернизации, создающих новые
проекции «нашего славного прошлого», новые форпосты, ко¬
торые можно защищать, увязывая с прежними традициями
В конце XX в. проблема обновления повестки дня отчасти
решалась за счет позиционирования российского «антиза¬
падничества» в качестве своеобразного «патриарха» в лаге¬
ре противников глобализма. Однако рассуждения о «циви¬
лизационной альтернативе западноцентричным течениям»
и «приоритете нематериальных ценностей, который всегда
был присущ русскому обществу», кажутся несколько старо¬
модными в век компьютеров и глобальных сетей.
Почему конструирование идентичности политического
и культурного сообщества, стоящего за понятием «Россия»,
в постсоветский период осложнилось соперничеством столь
радикально разных моделей? Представляется, что объясне¬
ние тому нужно искать не только в острой политической
борьбе, развернувшейся вокруг беспрецедентно сложных
реформ, но и в наборе представлений, исходя из которого
интерпретировалась ситуация. В понимании «демократов»
результатом посткоммунистической трансформации долж¬
ны были стать демонтаж советской системы и «построе¬
ние» демократического общества с рыночной экономикой,
т. е. воспроизведение на российской почве принципов,
с которыми в годы холодной войны устойчиво связывалась
идентичность «Запада». Особенности национальной куль¬
туры воспринимались в этом контесте скорее как «препят¬
ствие» для желаемых преобразований, нежели как «фунда¬
мент»» на котором надлежало строить рынок и демократию.
181

А представления о желаемых результатах и путях их дости¬
жения во многом определялись идеологическими шаблона¬
ми 1980-х гг. (причем не только советскими; как известно,
экономические реформы в России и некоторых других стра¬
нах Восточной Европы в значительной мере вдохновлялись
идеями «неоконсервативной революции»). В свою очередь,
«антизападничество» было отчасти ситуативной реакцией
на символическую политику российских реформаторов,
а отчасти - удобной платформой, на которой могли объеди¬
ниться разнородные силы «национал-патриотической» оп¬
позиции. Конструирование российской идентичности через
противопоставление стереотипизированному обобщенному
образу «Запада» позволяло обходить спорные вопросы, свя¬
занные с оценками коллективного прошлого.

Вместо заключения:
есть ли шанс пересмотреть
«систему координат»?
Конкуренция альтернативных моделей идентичности име¬
ет место в любом обществе. И не только в России «прогресси¬
сты» и «традиционалисты» вносят свою лепту в дискурсивное
конструирование национальной идентичности - в этом смыс¬
ле противостояние наших «западников» и «почвенников»
отнюдь не уникально. Однако в России это противостояние
оказалось особенно устойчивым: в начале XXI в. мы наблю¬
даем столь же острую конкуренцию взаимоисключающих
моделей национальной/«цивилизационной» идентичности,
как и в середине XIX в., причем соперничающие модели
типологически сходны. Означает ли это, что Россия обре¬
чена на повторение замкнутого круга, в котором периоды
«западнических» порывов сменяются преобладанием «по¬
чвеннических» установок? Представляется, что это не так:
в истории последних двух столетий были периоды, когда про¬
тивостояние «западничества» и «почвенничества» не играло
значимой роли - хотя воображаемые идеально-типические
полюса оставались значимыми объектами соотнесения.
Так было в период модернизации конца XIX - начала XX в.
В известном смысле так было и после революции 1917 г.,
когда очевидное изменение «системы координат» вновь
сделало проблему «цивилизационной идентичности» пред¬
метом напряженного внимания. Попытки переопределения
формул соотнесения России и «Запада» в новом контексте
не привели к возрождению полюсов «почвенничества»
и «западничества», а вылились в разработку принципиально
183

новых, «гибридных» моделей, предполагавших разные про¬
екции сопоставления со Значимым Другим. К сожалению,
новые линии развития дискурса о «цивилизационной иден¬
тичности», наметившиеся в 1920-х гг., в результате последу¬
ющей «нормализации» официального советского дискурса,
ужесточения цензурных запретов и ограничения контактов
с эмиграцией, оказались маргинализированы.
Возобновление открытого противостояния «западниче¬
ства» и «почвенничества» в годы перестройки в каком-то
смысле было следствием авторитарного вытеснения соот¬
ветствующих дискурсов из официального публичного про¬
странства в предшествующий период. Когда с наступлением
гласности был запущен процесс переопределения моделей
коллективной идентичности, заданных официальной идео¬
логией, «западничество» и «почвенничество» оказались го¬
товыми формами, в которые можно было облечь эти интер¬
претации. Исходя из наличного репертуара представлений,
который в значительной степени определялся стереотипами
эпохи холодной войны, ориентация на опыт «Запада» была
наиболее очевидным направлением поисков альтернативы
«реальному социализму», а реакция на предлагаемые ре¬
формы столь же очевидным образом укладывалась в при¬
вычную логику антизападничества. Таким образом, возвра¬
щение к дискурсу, имеющему форму соперничества полярно
противоположных моделей, было обусловлено скорее стече¬
нием обстоятельств, нежели некой «экзистенциальной необ¬
ходимостью».
В 1990-хгг.«западничество»и«антизападничество»оказа-
лись значимыми принципами структурирования российского
политического спектра. «Западничество» - по крайней мере
в первой половине 1990-х гг. - связывалось с поддержкой
курса на демократические и рыночные реформы, кото¬
184

рые рассматривались как «возвращение на путь цивилиза¬
ции». И хотя в рядах сторонников данного курса не было
единства в отношении того, как нужно проводить рефор¬
мы и какой именно опыт «Запада» брать за образец, сама
по себе «западническая» ориентация служила интегри¬
рующей рамкой для политиков, позиционировавших себя
в качестве «демократов» и «либералов». В свою очередь,
«антизападничество» было отчасти ситуативной реакцией
на символическую политику российских реформаторов,
а отчасти - удобной платформой, на которой могли объеди¬
ниться разнородные силы «национал-патриотической» оппо¬
зиции. Борьба с «западнической» политикой режима Ельцина
и конструирование образа Враждебного Запада, толкающе¬
го Россию на заведомо пагубный для нее путь, служили
общим знаменателем для широкого и идеологически разно¬
родного круга политических лидеров и организаций, объ¬
единившихся под флагами «национально-патриотической
оппозиции». Остроте политического противостояния «за¬
падников» и «антизападников» соответствовала крайняя
идеологизированность предлагаемых ими моделей кол¬
лективной идентичности. Соперничающие модели «ци¬
вилизационной идентичности» никогда еще не выступали
в столь резких и одновременно примитивных формах.
Возникает вопрос: существуют ли перспективы транс¬
формации такого дискурса о коллективной самоиденти¬
фикации по отношению к «Европе»/«Западу»? Очевидно,
что потребность в соотнесении с этим Значимым Другим
задана множеством факторов - исторических, географиче¬
ских, политических, экономических, культурных и проч.,
и в этом смысле «западноцентричность» дискурса о рус¬
ской/российской об идентичности остается устойчивой
константой. Но так ли неизбежно конструирование данной
185

идентичности через борьбу противоположных моделей,
рассматривающих Россию как потенциально подобную ее
Значимому Другому или принципиально от Него отлич¬
ную? Действительно ли мы обречены на воспроизведение
споров по принципу «или - или», неизменно сопровождаю¬
щих каждый новый виток модернизации? Анализ дискурса
1990-х гг. показывает, что степень «идеологических дефор¬
маций» образа Другого зависит от уровня обобщения. Таким
образом, трансформация дискурса, устроенного по принци¬
пу бинарной оппозиции, могла бы быть связана с его дивер¬
сификацией, заключающейся в выстраивании не одной, но
множества шкал для сопоставления.
Важно отметить, что именно в этом направлении в 2000-х гг.
эволюционировал официальный политических дискурс.
Исследование основных способов репрезентации образов
России и Запада в программных выступлениях В. В. Пу¬
тина1 выявляет явное стремление президента и его спич¬
райтеров отойти от стереотипов, свойственных как «запад¬
ничеству», так и «антизападничеству» 1990-х гг. Вместе
с тем, образ Другого, реконструируемый на основе текстов
Путина, включает элементы, «созвучные» каждой из них.
Представленная в этих текстах модель коллективной иден¬
тичности сочетает «западническое» представление об общ¬
ности целей и ценностей России и «Запада» с «почвенни¬
ческим» акцентом на самобытный способ их реализации,
пытается представить Россию как актуально (а не только
1 См.: Малинова О. Ю. Тема России и «Запада» в риторике
президента В. В. Путина: Попытка переопределения коллективной
идентичности // Два президентских срока В. В. Путина: Динамика
перемен / Отв. ред. и сост. Н. Ю. Лапина. М.: ИНИОН РАН, 2008.
С.	292-315.
186

потенциально) подобную и равную Значимому Другому
и даже способную служить ему образцом в осуществле¬
нии общих ценностей. Весьма существенно и то, что в про¬
граммных выступлениях Путина Значимый Другой лишен
географической привязки и описывается через конкретные
признаки. Так, ни в одном из восьми ежегодных посланий
В.	В. Путина Федеральному Собранию не использовалось
понятие «Запад». Рассуждая о месте России в мире, пре¬
зидент прибегал к более общим формулировкам («другие
страны», «многие страны», «наши международные пар¬
тнеры»). Страны, традиционно включаемые в понятие «За¬
пад», обозначались как «сообщество самых развитых госу¬
дарств», «страны с высокоразвитой экономикой», «сильные,
экономически передовые и влиятельные государства мира»
и т. д. Эти качества не эксклюзивны - Россия тоже может
обладать ими либо в будущем (традиционный элемент «за¬
паднической» модели коллективной идентичности), либо
уже в настоящем и даже в прошлом (аспект, специально
подчеркиваемый моделью, продвигаемой Путиным и идео¬
логами действующей российской власти). Вместо полюсов
«западничества» и «почвенничества» возникает континуум,
по которому можно перемещаться, акцентируя то сходство,
то различия. Правда, контент-анализ президентских по¬
сланий1 выявляет тенденцию к снижению количества вы¬
сказываний, утверждающих подобие/равенство России и ее
Значимого Другого, и к увеличению доли критики в адрес
последнего в 2005-2008 гт. Ту же тенденцию обнаруживает
исследование дискурса пропутинской части российского по¬
1 См.: Малинова О. Ю. Тема России и «Запада» в риторике пре¬
зидента В. В. Путина. С. 309-312.
187

литического класса1. Несмотря на то, что его представители
с большим или меньшим успехом осваивают способы со¬
отнесения со Значимым Другим, характерные для про¬
двигаемой Путиным «сбалансированной» модели, в про¬
цессе интерпретации континуум сходств и различий легко
смещается в направлении «антизападничества». Поэтому
новая модель коллективной самоидентификации не отме¬
няет старых - скорее, предлагает новые правила их сопря¬
жения.
Впрочем, было бы странно ожидать, что отмеченные ин¬
новации в официальном дискурсе радикально изменят при¬
вычные способы интерпретации российской идентичности.
На протяжении более чем полутора столетий споров «за¬
падников» и «почвенников» предпринималось множество
попыток примирить противоположные концепции. Однако
в логике данного дискурса высказывания в духе «золотой
середины» интерпретируются сквозь призму бинарной оп¬
позиции: объектами согласия или возражений становятся
смыслы, значимые для того или иного полюса. Именно так
воспринимаются и выступления Путина. Решительность,
с которой он после событий 11 сентября 2001 г. заявил о со¬
лидарности с «развитыми и демократическими странами»,
укрепила надежды либералов-«западников» на интеграцию
России «в Европу». При этом желанная перспектива опи¬
сывалась в традиционной «западнической» логике, соглас¬
но которой России еще только предстоит стать «такой же»,
как ее Значимый Другой, сократив количественные разли¬
1	См.: Малинова О. Ю. Образы России и «Запада» в дискурсе вла¬
сти (2000-2007 гг.): Попытки переопределения коллективной идентич¬
ности // Образ России в мире: Становление, восприятие, трансформа¬
ция /Отв. ред. И. С. Семененко. М.: ИМЭМО РАН, 2008. С. 86-106.
188

чия в уровнях развития1. Высказывания же Путина, под¬
черкивающие самостоятельность России по отношению
к «Западу», стимулируют энтузиазм «анти западни ко в», при¬
ветствующих укрепление державности и приверженность
самобытному пути2. Таким образом, противостояние по¬
люсов сохраняется, и то обстоятельство, что модель коллек¬
1	По оценке В. Рыжкова, «существующие глубокие разрывы
между современной Россией и Европой - это разрывы не между
российской и европейской цивилизациями, а разрывы от постра¬
давшей от долгой изоляции страной и европейскими достижениями
XX в.» (Рыжков В. К прогрессу не бывает особых путей // Незави¬
симая газета. 4 декабря 2001 г. С. 9). Ср.: Шейнис В. Национальные
интересы России. Полудемократическая страна может быть только
полусоюзником Запада // Независимая газета. 18 декабря 2001 г.
С.	2. Поддерживая линию Путина на сближение с Европой и США,
представители либерально-«западнического» лагеря выражали
озабоченность тем, что она не встречает единодушной поддержки
политического класса (см.: Янов А. Как остановить российский
«маятник» // Независимая газета. 13 марта 2002 г. С. 11).
2	Так, А. Дугин послание 2005 г. оценил как знак возвращения
«евразийского, патриотического Путина, который... является ис¬
точником позитивных ожиданий нации» (Мобилизационное по¬
слание. Тезисы выступления лидера партии «Евразия» А. Дугина
на пресс-конференции в газете «Комсомольская Правда» по пово¬
ду оценки Послания Президента В. В. Путина // http://evrazia.mfo'
modules.php?name=News&file=article&sid=1220). С. Г. Кара-Мурза
интерпретировал послание 2006 г. как «сигнал, что должен кон¬
читься в России морок гуманитарного низкопоклонства перед Запа¬
дом...» Выступление Путина, с его точки зрения, свидетельствует,
что «с идеологией “возвращения в лоно цивилизации” в России по¬
кончено. Задача “Догнать и прицепиться!” снята» (Кара-Мурза С. Г.
Что же сказал Путин? // http://contrtv.ru/printyi782); и др.
189

тивной идентичности, продвигаемая действующей россий¬
ской властью, оказывается созвучной и «западничеству»,
и «антизападничеству», позволяет обоим лагерям с теми
или иными оговорками записывать второго президента Рос¬
сии в свои союзники.
Впрочем, то, в какой мере удались попытки изменить при¬
вычный дискурс, в полной мере можно оценить лишь ретро¬
спективно. Очевидно, что успех зависит не только от удачно
найденных «формул соотнесения», но и от того, насколько
правдоподобными будут казаться слова в свете реального
опыта1. Последнее же определяется не только векторами
политического развития самой России, но и динамикой ре¬
презентации ее образа Западом, а также - тем, какие про¬
екты глобального мироустройства возобладают в мировой
политике. Важно однако понимать, что мы вовсе не обрече¬
ны «повторять зады» «западничества» и «почвенничества»
и можем искать иные способы соотнесения с нашим тра¬
диционным Значимым Другим. Опыт дискурса о «цивили¬
зационной идентичности» России в XX в. должен служить
нам одновременно и предостережением, и надеждой.
1	Насколько можно судить, основываясь на результатах со¬
циологических исследований, путинский дискурс об актуальном
подобии Значимому Другому встречает минимальную поддержку
у населения - возможно, потому, что воспринимается как декла¬
рация, слабо подкрепленная практикой. Гораздо выше шансы на
успех «почвеннических» элементов, акцентирующих «самобыт¬
ность» России (Малинова О. Ю. Образы России и «Запада» в дис¬
курсе власти. С. 104-106).

Научное издание
Россия. В поисках себя...
Малинова Ольга Юрьевна
Россия и «Запад» в XX веке:
Трансформация дискурса о коллективной идентичности
Редактор М. А. Айламазян
Художественный редактор А. К. Сорокин
Художественное оформление А. Ю. Никулин
Корректор А. С. Баскакова
Технический редактор М. М. Ветрова
Выпускающий редактор И. В. Киселева
Компьютерная верстка С. В. Ветрова
J1P № 066009 от 22.07.1998. Подписано в печать 15 03 2009.
Формат 70x100/32 Гарнитура PeterburgC.
Бумага офсетная № 1. Печать офсетная
Уел. печ. л. 7,74. Тираж 1000 экз. Заказ № 788
Издательство «Российская политическая
энциклопедия» (РОССПЭН)
117393 Москва, Профсоюзная ул , д 82
Тел. 334-81-87 (дирекция).
Тел./факс 334-81-42 (отдел реализации)
Отпечатано с тюпого оригннал-макста
и ОАО «Марийский иолнфафнчсско-нздатольский комбинат*
424002. г Йошкар-Ола. ул Комсомольская, 112

Издательство «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
предлагает вниманию читателей книги серии
«Россия. В поисках себя...»
Ирина Глебова
Ольга Бессонова
Томас Грэм
Юрий Пивоваров
Борис Марков
Владимир Петровский
Макс Вебер
Андрей Медушевский
Владимир Булдаков
Владимир Кантор
Константин Алексеев
Леонид Сморгунов
Дмитрий Чижов
Эмиль Пайн
Игорь Юргенс
Как Россия справилась с демократией
Раздаточная экономика России
Россия: упадок и неопределенные
перспективы возрождения
Русская политика в ее историческом
и культурном отношениях
Понятие политического
От империи - к открытому миру: о внешней
политике России переходного периода
О России
Размышления о современном российском
конституционализме
Quo vadis? Кризис в России: пути переосмысления
Между произволом и свободой. К вопросу
о русской ментальности
Владимир Соловьев и судьба России: социально-
политические искания третьего пути
Философия и политика. Очерки современной
политической философии и российская
ситуация
Российские политические партии между
гражданским обществом и государством
Распутица: полемические размышления
о предопределенности пути России
Очередные задачи российской власти: Сборник
статей, интервью и выступлений

Маликова Ольга Юрьевна дсжрор философских
наук, ведущий научный сотрудник ИНИОН РАН,
профессор/МГИМО (У) МИД России, президент
Российской ассоциации политической науки.
"Малинова О.Ю., историк "по образованию
и поли^с^ЯОг по профессии, имвёт/“болыпой <^ЙЬП
"исследования политических /идей и идеологий,
а также политических коммуникаций. Является
автором книг «Либерализм, в политическом^
спектре России» (М.:' Памятники исторической
мысли, 1998), «Либеральный национализм
(середина 3(1Х - начало XX века)» (М.: РНК,-'-
Русанрва, 2000[.	j
/
/
/