Текст
РУССКАЯ
ПОТАЕННАЯ
ЛИТЕРАТУРА
ПОД ИМЕНЕМ
БАРКОВА
Трагические
безделки
ПИЗДРОНА. ТРАГИЧЕСКАЯ БЕЗДЕЛКА,
СОЧИНЕННАЯ ПО СЛУЧАЮ
воздвигнутая
ПАМЯТНИКА В КУНСТКАМЕРЕ
БОЛЬШОМУ ХУЮ АНИКИ
Поэмы
БЛЯДИАДА.ИЛИ ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА
ГРИГОРИЙ ОРЛОВ -
ЛЮБОВНИК ЕКАТЕРИНЫ
ПРОФ ФОМИЧ
Классика по Баркобу
ДУШЕНЬКА
ДЕМОН
ГОРЕ ОТ УМА
Эротическая
хрестоматия
ЛУКА МУДИЩЕВ
СТИХОТВОРЕНИЯ АНАКРЕОНА
КЛУБНИЧКИНА
Под именем
Баркоба:
Эротическая
поэчия
XVIII -начала XIX Века
ИЗДАНИЕ
ПОДГОТОВИЛ
Н.САПОВ
Художник
Д. ШИМИЛИС
ISBN 5-86218-094-Х
© Сапов Н. С. Составление,
подготовка текстов, статьи,
примечания, 1994.
© Богомолов Н. А. Статья, 1994.
© Сажин В. Н. Подготовка
текстов и комментариев
к поэме «Душенька», 1994.
© Шимилис Д. Б. Художественное
оформление, 1994.
© Научно-издательский центр
«Ладомир», 1994.
© ООО «Фирма «Издательство
АСТ», 1998
Репродуцирование (воспроизведение) данного издания любым способом без договора
с издательством запрещается.
«БАРКОВ ДОВОЛЕН БУДЕТ
МНОЙ’»:
О массовой барковиане XIX века
В пушкинской балладе «Тень Баркова» героем выведен «расстри-
га-поп» Ебаков, «блядун трудолюбивый». Когда его недюжинная потен-
ция все же иссякает, то на помощь приходит тень Баркова. Вдохнув в ге-
роя новые, невиданные силы, привидение внушает ему и пиитический
дар, требуя, чтобы поп стал панегиристом барковианских утех и затей.
Тут-то Ебаков и отвечает: «Барков доволен будет мной! *» — и старается
сдержать слово:
И стал трудиться Ебаков!
Ебет и припевает,
Везде гласит: «Велик Барков!»
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках герой,
На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
С гудком, с смычком, с мудами,
И на Руси воззвал он рай
Бумагой и пиздами.
В лице Ебакова в балладе запечатлен образ раннего барковианца,
следующего своему призванию и делом и словом. Оставляя в стороне
жизненно-практическую сторону этой деятельности, поговорим лишь
о ее поэтическом воплощении, о традиции русской барковианы XIX ве-
ка, история которой никогда серьезно не изучалась и вряд ли уже ко-
1 «Тень Баркова» цитирую по реконструкции (с вариантами)
Ч. Дж. Де Микелиса; в данном случае в основном тексте — форма пря-
мого обращения: «Барков! доволен будешь мной!» — Р u s k i n Alek-
sandr. L’ombra di Barkov. Ballata. Marsilio Editori. Venezia, 1990, s. 52.
5
гда-нибудь может быть восстановлена в своей полноте и последователь-
ности, хотя рассмотрение многообразного комплекса явлений, связан-
ных с бытованием барковианской поэзии и преданий о поэте Баркове
в России XVIII—XX веков, достаточно показательно для понимания це-
лого ряда культурных механизмов и закономерностей функционирова-
ния литературы в общественном сознании.
Уже в ранних рукописных сборниках барковианы мы встречаемся
с опытами «Безвестных подражателей Баркова», усвоивших преподан-
ные им мастерами уроки на свой манер. Можно говорить о возникнове-
нии массовой традиции непристойного стихотворства, оформившейся
к концу XVIII века в отдельное поэтическое направление с присущими
ему особыми чертами и принципами. Постепенно отдалившись от ядра
«Девичьей игрушки», эта традиция сохранила с ней генетическую связь,
вобрав в себя символику и мифологемы ранней барковианы. Само поня-
тие «игрушка», специфически осмысленное, становится одним из важ-
ных атрибутов нового поэтического inferno, в котором место классиче-
ской Музы заступает «несравненная Белинда». Поэт-барковианец, одухо-
творясь одной идеей, создает бесчисленные вариации на одну и ту же
тему.
В первой строфе анонимной оды из числа позднейших приписок,
в одном из наиболее древних сборников ГПБ-11, мы видим объедине-
ние реалий и мотивов различных барковианских од («Пизде», «Приапу»,
«Кулашному бойцу» и др.):
К музам я не прибегаю,
Ебля им на ум не йдет,
Пользы в них не обретаю,
Их никто уж не ебет.
Оне все теперь старушки,
Им не йдут на ум игрушки,
И не могут мне помочь.
Сам гудок теперь настрою,
Воспою хвалу герою,
Кто ебет и день и ночь.
Очень быстро эта тенденция в массовой любительской среде выли-
лась в примитивное рифмованное сквернословие, в котором номинации
и сюжетика половой сферы приобрели исключительную самоценность,
как это демонстрирует другой текст из того же сборника:
1 Сокращенное обозначение сборников ранней барковианы и их
описание см. в изд.: Девичья игрушка, или Сочинения господина Барко-
ва. М., Ладомир, 1992.
6
Еби, еби и не еби,
Дрочить хуй люби и не люби,
Еби женщин ты в задок,
Еби ты девок в передок,
Еби их ты как знаешь —
Ты мне не помешаешь.
Подобная поэзия утрачивает корреляцию с современным ей литератур-
ным развитием, застывая в своих формах и практически не эволюциони-
руя; в схожем виде она продолжает существовать и в наше время в жан-
рах «сортирных надписей».
Между этим полюсом и эротикой «большой» литературы помеща-
ется достаточно развитая традиция полупрофессиональной барковианы,
разнообразной по жанрам, темам и стилю. Значительную ее часть объ-
единяет бурлескное, шутовское начало, создающее свой мир переверну-
тых ценностей и фантасмагорической реальности. Такова «Поэма» («В
дом ебли собрались...») конца XVIII века, помещенная в сборнике
ГБЛ-1 \ составитель которого сделал специальную помету, указав на пре-
емственность этого текста приписанному тут Баркову «Сражению меж-
ду хуем и пиздой о первенстве». В традициях барковианской драматур-
гии, разработанных в середине XVIII столетия, написаны «Васта» и «Пи-
здрона». Жанровый диапазон «трагических безделок» был весьма велик:
тут травесгия драмы П. С. Потемкина «Русские в Архипелаге», «Беседа
нощная, или Русские в Риме», комические оперы «Осмеянные ебаки»
и «Дрочилыцик» (пародия на «Точильщика» Н. И. Николева), передел-
ки трагедий В. А. Озерова, «бытовая» комедия «Наказанный блядун»
и фарсовая шутка «Король Бардак Пятый. Хуевая трагедия в нескольких
действиях»1 2.
В жанре бурлескной поэмы классицизма написана «Блядиада, или
Троянская война» (вторая половина XIX в.) — обработка гомеровского
сюжета в духе Баркова. Вообще же «выворачивание наизнанку» остается
главным принципом создания обеденной поэзии.
В «классической» барковиане XVIII века травестированию подверга-
лись практически все поэтические жанры и темы, от «высоких» траге-
дий и од, «средних» элегий до «низких» песен и эпиграмм. При этом ис-
ходные тексты не предполагали какой-либо особой предрасположенно-
1 О ней кратко говорится и в статье А. А. Илюшина «Ярость пра-
ведных. Бранное слово русской поэзии».— Русская альтернативная по-
этика. МГУ, 1990.
2 Последняя была недавно издана в сб.: «Три века поэзии русского
Эроса. Публикации и исследования». М., Пять вечеров, 1992.
7
сти для перевода в барковианский регистр. Постепенно это положение
отчасти меняется.
Перелицовка «Душеньки» И. Ф. Богдановича, сделанная неизвест-
ным автором в 1800-е годы, может осмысляться как создание приапиче-
ского образца шутливой поэмы, наряду с поэмой «героической» («Сра-
жение между хуем и пиздой о первенстве»). Однако уже сам «обра-
зец» — текст Богдановича — имел для своего времени оттенок фриволь-
ности, не выходящий, впрочем, за границы допустимого поэтической
нормой. В дальнейшем же тенденция выбирать для переделок произве-
дения, в которых в той или иной степени заложены элементы эротиче-
ской сюжетики или стилистики, еще более усиливается. Ряду обработок
подвергается «Демон», публикация которого в России неоднократно
встречала серьезные цензурные затруднения не только из-за «богоборче-
ской» тематики, но и из-за «любострастных» описаний. Травестируется
и «Горе от ума», сюжетные коллизии которого казались для XIX века
довольно двусмысленными (из воспоминаний Л. Шуберт известно, что
иногда актрисы отказывались от роли Софьи как от «непристойной»).
Но чаще все же поводом для переделок служила не эротическая
предрасположенность текста, а его хрестоматийная известность. Поэто-
му лидерами перелицовок в XIX веке были произведения Пушкина, по-
пулярные романсы и песни, в меньшей степени—лирика Лермонтова,
т. е. круг тех стихотворений, на которые писалось основное число паро-
дий вообще. Так, пушкинская «Черная шаль» «перепевалась» десятки раз,
и среди вполне «безобидных» вариантов непристойные составляют лишь
малую часть. Аналогично и «Евгений Онегин» является основой сатири-
ческих произведений различной (от стилистической до политической)
направленности, начиная со второй половины 1820-х годов до нашего
времени, при этом к существующим матерным версиям вряд ли скоро
будут добавлены новые.
В основе такого травестирования лежит, как правило, игровое нача-
ло, объединяющее желание пошутить с потребностью в специфическом
художественном самовыражении. Психологический механизм подоб-
ных операций, не устаревший до сегодняшнего дня, хорошо описал
А. А. Илюшин: «Прицепиться к какому-нибудь слову в стихе, сделав
его сексуально-двусмысленным, а то и вовсе заменив неприличным,—
что может быть легче? Привычная игра. Если слово мужского рода,
односложное и означает продолговатый предмет, то на место его — не-
что из трех букв... Весьма забавно. Попробуем:
Кто... точил, ворча сердито...
Лермонтов. Бородино
8
Тут не только «штык», но и глагол «точил» будто подсказывает, чтобы
его заменили (другим глаголом, в рифму).
Кусая длинный...
Там же, следующий стих
Подобным образом мы, школьники, когда-то переиначивали лермон-
товские стихи, не видя в этом ничего обидного для поэта, которого лю-
били. Пушкинских маленьких трагедий еще не читали, а то бы непре-
менно пришло в голову:
Еще достанет силы старый...
За вас рукой дрожащей обнажить.
Пушкин. Скупой рыцарь
Из песни слова не выкинешь, но никто и не предлагает выкидывать.
А вот переврать, опошлить стих —иной раз бывает неодолимый со-
блазн...*» Подобным же образом «под соблазн» попадают не только от-
дельные слова, но и целые описания, и сюжетные построения — короче,
весь текст произведения.
Если понимать травестирование шире — как обыгрывание не только
конкретного текста, но и жанровых, тематических и стилевых тенден-
ций, сложившихся в литературе, то оно предстанет общим принципом
порождения и организации массовой барковианы. Принцип этот распро-
страняется и на многие откровенно эротические произведения крупных
поэтов, но у них элемент индивидуального самостоятельного творчества
проявлен сильнее.
Вообще же можно сказать, что для барковианской традиции важнее
опыт не ярких образцов фривольной поэзии, а «нормальной» классики.
Сложившиеся в пушкинскую эпоху каноны романтической поэмы и бы-
товой стихотворной повести гораздо сильнее повлияли на непристойное
стихотворство XIX века, чем «Тень Баркова» или юнкерские поэмы
Лермонтова, хотя они получили достаточно широкое распространение
в списках. Барковиана эволюционировала не столько по своим внутрен-
ним законам (если признать у нее наличие таковых), сколько под воз-
действием общелитературных процессов (не говорим здесь о существу-
ющем почти вне времени жанре «сортирных надписей»). Показателем
этого служит, в том числе, и перестройка ее жанровой системы: если
в XVIII веке самые популярные жанры —это ода и басня (на первом
1 Литературное обозрение, 1991, N5 11, с. 7; то же в кн.: «Летите,
грусти и печали...». М., 1992, с. 11—12.
9
плане тут стоят также и драматические опыты), то с середины XIX века
они практически исчезают, а лидирующее положение занимают поэма
и «рассказ в стихах». Соответственно, начало и конец века имеют совер-
шенно разные «главные» тексты барковианы.
Из обширного барковианского наследия, сложившегося к началу
XIX века, особую славу в среде почитателей приобрели «Ода Приапу»
и «Пиздрона». Два этих текста манифестировали традицию в целом,
наиболее прочно ассоциируясь и с самим именем Баркова. В России
XIX века понятие «приапический» явно приобрело вторичные коннота-
ции, подразумевающие в первую очередь учет того вклада, который
внесли в разработку этой ветви словесности «приапейские оды» ранней
барковианы. Призывания и обращения к Приапу у продолжателей все
чаще имеют смысл осенения себя собственно «барковским» знамением
(как во многом и в «Девичьей игрушке» подобная номинация — отсылка
к сложившейся европейской традиции). Поэтому Барков и Приап в эро-
тическом Пантеоне стоят рядом и могут сливаться в образе одного «па-
триарха».
При этом действует механизм не конкретного опыта, а условного
предания, которое и есть порождающее начало любого мифотворчества.
Важен не сам факт, а культурная память о его наличии.
В массовых списках XIX века «оды к Приапу» (в их разных изводах,
.представленных в «Девичьей игрушке») встречаются довольно ред-
ко-дольше всех в активном обиходе удержалась, наверное, «Ода I.
Пизде» (возможно, в силу значимости именно начальной позиции, от-
крывающей ряд произведений исходного свода), но «память жанра» ве-
дет начало своей линии от уже чисто легендарного текста «Приапу».
Во многом тоже более «по слуху» и преданию была известна «Пи-
здрона», списки которой, отдельные или в различных сборниках, можно
встретить не часто. Гораздо чаще к ней просто апеллируют как к «клас-
сическому тексту»1. В списке «Парнасского адрес-календаря» А. Ф. Во-
ейкова, дополненного неизвестным, Барков упомянут «с «Пиздроной»
под мышкой»; автором «Пиздроны» и «стихов к хую» назван он на титу-
ле одного барковианского сборника XIX века ГПБ. Приведем полно-
стью любопытный «диалог» Баркова и Грекура, сочиненный М. Н. Лон-
гиновым, так как, кроме упоминания «Пиздроны», он отражает и устой-
чивую репутацию Баркова, какой она сложилась в XIX веке. Надо ска-
зать, что сама пара — Барков и Грекур — неоднократно приводилась
в пример образцов фривольной поэзии: ср. в эпиграмме А. Е. Измайло-
ва: «Корнет наш Ипполит,/ Хоть молод, никогда без дела не бывает... Да
что ж читает он? —Грекура и Баркова».
1 Ср. приведенный нами фрагмент очерка о Баркове неизвестного
автора, цитирующего эту трагедию: «Девичья игрушка...», с. 359.
10
«РАЗГОВОРЫ В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ».
1. Грекур и Барков.
Писатели изникают (?) из образования наций и, дошед некоторой
степени известности, ввергаются вместе с оными паки в бездну забве-
ния.
Грекур
Ты хочешь равняться с Грекуром! Обороти взоры на толикую дер-
зость твою! Ежели когда-либо имя Французской Литературы достигало
необразованного слуха твоего, то склони предо мною гордую выю свою.
Ты зришь во мне основателя школы, коея писатели упражнялись в сти-
хотворной сказке, остроумие и веселость коей обращают на себя внима-
ние всех; одни только глупцы дерзают глумиться над тем, что я в творе-
ниях своих наипаче представил свет как оный есть.
Барков
Я не мыслю оспоривать личных достоинств твоих. Сияющ остро-
умием, ты умеешь привлечь к себе легкомысленных соотечественников.
Но познай во мне творца толикого множества трагедий и разных стихо-
творений, кои прославили и возвеличили имя Баркова! Я не имел после-
дователей, ибо никто не осмелился вступить со мною в опасное состяза-
ние. Но всякий соотечественник ищет моей могилы, чтобы поклониться
праху творца П....ы и других славных творений, исполненных того, что
притворство человеков именует пакостями. Зная, что, коли земля обру-
шивалась бы подо мною, то меня как гения «impavidum perient ruinae».
Понял ли ты, с кем говоришь, враль и бездарный маратель наипошлей-
ших сказок?
Грекур
Не сердись, мой соперник! Брань на вороту не виснет. Но рукам во-
ли не давай! Доказательство твоей бездарности то, что ты сердишься за
брань. Я же никогда не удостаивал инде словесным, инде другим отве-
том своих критиков... Впрочем, доказательством моей известности слу-
жат последователи мои, Бернье, Вольтер, Пирон и другие.
Барков
Но зри ныне забвение указанных тобою авторов. Имя мое сияет лу-
чезарною славою от моря Балтийского до вод, омывающих Новый Свет.
Ты сам забыт от соотечественников, гражданин французский, идя мимо
могилы твоей, учинит на оной разве то, что делает теперь старик Харон,
присев на корточки. Вот уважение, которое...
11
Гр е кур
Постой, постой. Прими возмездие за свою дерзость!
(Схватывает метлу, которою Харон сметает в Лету всякую дрянь, и бьет Бар-
кова, сей берет близстоящую палку и отвечает тем же.)
Картина
Занавес опускается1.
Разговор, судя по всему, сочинен М. Н. Лонгиновым в молодости,
и не ясно, знал ли тогда этот знаток барковианы, внесший и сам в нее
заметную лепту, что «Пиздрона» (обозначенная в тексте как
«П...а») — произведение более позднее, созданное уже после смерти
Баркова, или он намеренно мифологизировал ситуацию. Как бы то ни
было, представление об этой пьесе как о патенте Баркова на бессмертие
было широко распространено. Показательно четверостишие, записанное
«издателем» в конце фотографической «публикации» пьесы 1891 года:
Мне не нужны похвал трезвоны,
И так себя бессмертным мню,
Когда барковскую «Пиздрону»
Я для потомства сохраню.
Между тем пьеса первоначально не называлась по имени героини;
в ранних источниках и упоминаниях мы находим ее под заглавием
«Лестные (или Милые) желания, или Красна смерть на хую умереть».
Но затем прочно утверждается новый заголовок, сильный своей лакони-
ческой простотой и определенностью, хорошо гармонирующий с ключе-
вым местом «Пиздроны» в традиции поздней барковианы. Это — козыр-
ная карта в колоде русской приапеи, ее творец — конечно же Барков.
Однако даже многие азартные «игроки» — хранители и переписчики ру-
кописей, сочинители-продолжатели —- не были знакомы с самой пьесой,
вырабатывая о ней собственное представление «по догадке». При этом
заглавный образ мифологизировался по одному из канонических типов:
либо монструозная «vagina dentalis» (как в стихах на некоего Андрея Ра-
кова, которому пророчится смерть «На елдаке у Сатаны,/ Пиздроны
страшной в челюстях»), либо ветеран-развалина, заработавшая пред-
1 ИРЛИ, ф. 93, оп. 3, № 747. Текст подписан «...ъ»; опускаем
«примечание», где указывается на жанровый образец: «разговор» Ромула
и Кия М. Н. Муравьева. Выражаю благодарность А. М. Ранчину, предо-
ставившему данный текст Лонгинова.
12
шествующим усердием полную инвалидность («Песня» Иваницкого, по-
следней трети XIX в.: «Была я целкой юною <...>/ Мне жить Пиздро-
ной дряхлою/ Теперь года пришли;/ Никто меня не трахает,/ А щель,
как у квашни»).
Характерна в этом отношении и ошибка одного из поздних вла-
дельцев рукописи ЦГАЛИ, ед. хр. 15, который (не ранее середины
XIX в.) вписал карандашом перед текстом не озаглавленного в этом
списке «Ебихуда»: «Пиздрона». Еще более поздний читатель чернилами
вывел тут же: «Пиздропа, трагедия-пародия Баркова». Вероятно, к рубе-
жу XIX—XX веков предание о сакраментальной пьесе стало настолько
зыбким, что даже само слово лишилось устойчивого фонетического об-
лика.
Вообще же устойчивость и распространенность ключевых мифоло-
гем, их значение и «плотность» в хронологически разные исторические
отрезки лучше многого другого служат для разграничения этапов куль-
турного развития. Разбираемые нами два символа барковианской тради-
ции XIX века тоже имеют очевидное тяготение: «Приап» —к концу
XVIII — первой половине XIX века, «Пиздрона» —к середине и второй
половине XIX века. С рубежа XX века на авансцену надолго выходит
новый «заглавный» текст —«Лука Мудищев». О популярности «Луки»
и его корреляции с именем Баркова говорится в материалах «Приложе-
ний» к настоящему изданию.
Эти тексты были основой мифологического Пантеона русской бар-
ковианы и сами становились поэтической темой для подражателей.
В стихотворении П. В. Шумахера «Хуй. Ода» из сборника «Между
друзьями» в ряду секс-гигантов от сотворения мира до нового времени
не забыт и герой «Пиздроны» Аника, помещенный следом за Петром I:
Аники, гайдука Петрова,
Елдак в кунсткамеру попал,
А потому, что уж такого
Давно мир новый не видал.
Его нередко пел Барков
Как славу русских елдаков.
Конечно же, центральное место в данной поэтической традиции за-
нимает образ самого Баркова. Ему в оде посвящена выразительная
строфа:
Семен Иваныча Баркова,
Как вспомнишь, не найти такова
И не видать ебак таких
Меж нами. Вот ебать был лих!
13
Он сряду еб раз пятьдесят
Собак, индюшек, поросят,
Не утоляя елдака,
Так страсть была в нем велика.
В том же духе неизвестный сочинитель пишет эпитафию «Баркову»:
Плачь, прохожий, нет Баркова,
И гудок его молчит.
— Жаль ебаку дорогого,—
Пройдя, прохожий говорит.
(ЦГАЛИ, ед. хр. 10)
Характерно, что Барков чаще видится не как родоначальник поэтиче-
ской традиции, а как жизненный герой и пример. Отчасти это связано
с постепенным забвением его конкретных текстов и чисто мифологиче-
ским осмыслением образа. Вот начало еще одного анонимного стихотво-
рения «К Баркову»:
Барков, я с пламенной душою
Оставляю недосуг,
Я давно хотел с тобою
Побеседовать, мой друг.
Мы равны с тобой покуда
Нравом, сердцем и умом.
Ты все счастлив — вот что чудо,
Я же с счастьем не знаком.
Ты задумал —все удача,
За тобой красавиц рой;
Я ж задумал —кляп собачий,
Хоть могилу хуем рой.
Признаюсь чистосердечно,
Я с фортуной не в ладу:
Как ни бьюсь, а смотришь—вечно
Пальцем в жопу попаду.
Тебя горести не губят,
Бремя скорби я несу,
Ты любим—меня не любят,
Ты ебешь, а я трясу...
(ЦГАЛИ, ед. хр. 6)
Автор в жалобных просьбах как будто бы ориентируется на опыт Ебако-
ва, коему в горестной ситуации Барков оказал щедрую помощь.
Объединение всего поэтического комплекса данной традиции во-
круг одного имени, характерное уже для «Девичьей игрушки», наблюда-
ется в «Русской приапее и цинике» и в XIX веке. Теперь состав текстов
значительно расширился за счет произведений многих авторов, в том
числе и «классических» — Пушкин, Языков, Лермонтов, Полежаев... Но
в рукописных, а затем и печатных источниках атрибуции зыбкие и вари-
ативные, подписи чаще ставятся не исходя из реальности, а согласно
иерархии барковианского Пантеона. Большинство авторов недолго со-
14
храняет за собой «право на имя», вскоре утрачивая его и сливаясь с мас-
сой анонимной стихотворной продукции; еще большее число изначаль-
но не может рассчитывать на персональное авторство. Пришедшаяся на
1830—1840-е годы популярность в данных жанрах Языкова, Полежаева
и Лермонтова привела к тому, что их имена стали фигурировать под
множеством совершенно посторонних текстов, но вскоре такая марки-
ровка исчезает, и уже их собственные произведения включаются в сбор-
ники без подписи или под именем Баркова, который как бы имеет пра-
ва на весь комплекс сочинений. Сопоставимое с ним значение в середи-
не XIX века приобрел лишь Пушкин, что отразилось и в заглавиях
рукописных сводов: «Стихотворения Пушкина, Баркова и других авто-
ров», где имя Пушкина стоит даже под большим количеством текстов,
чем Баркова. Однако эта тенденция к концу XIX века заметно спадает,
и первенство Баркова вновь становится неоспоримым. Малоизвестные
имена и псевдонимы (например, Сатир Садовый, В. Несчастный, Домо-
вой в «Эротической хрестоматии» начала XX в.) появляются эпизодиче-
ски и даже не претендуют на закрепление в традиции.
Одно из немногих исключений — попытка создать подобие барков-
ского образа в конце XIX века в лице «Анакреона Клубничкина». Автор
(или авторы) этого предприятия не известны, но очевидна их ориента-
ция на отработанные механизмы культурной мифологии: выпускается
целый сборник под именем одного автора, затем следует его вторая
часть, потом объединенное издание; к ядру текстов добавляются новые
произведения, некоторые из которых откровенно не принадлежат «Ана-
креону Клубничкину», но все равно включаются в его «сочинения» — так
задается инерция нового объединяющего процесса. Однако попытка со-
здать «Девичью игрушку» современности успехом не увенчалась: патри-
арх у традиции должен быть один, незадачливый новый Анакреон со-
шел с арены, а место Баркова осталось неколебимо. Явное несоответст-
вие сравнительно новых текстов имени поэта XVIII века, вероятно, ма-
ло смущало и издателей (переписчиков) и читателей. Напротив того, за
это имя держались и им дорожили.
Выработанные в массовых рукописных сборниках принципы
эксплуатации имени Баркова были усвоены и коммерческими издателя-
ми, как за границей, так и в России.
Сакраментальное имя стремились вынести на обложку, чтобы сразу
привлечь читателя (покупателя). С конца 1900-х годов в Москве выпу-
скается серия брошюр со стихами и прозаическими анекдотами и «исто-
риями» «сочинения Баркова». Отчасти тексты восходят к любительским
спискам, преимущественно второй половины XIX века, некоторые,
по-видимому, специально пишутся близкими к издателям «умельцами».
Тоненькие книжки по 8, 16, реже 32 страницы (кратность четырем дик-
товалась простейшей формой «переплета»: листы просто сшивались нит-
15
кой) самого малого формата в серийных цветных бумажных обложках
стоили пять — двадцать копеек, но для их реализации все равно требова-
лось «заинтриговать» покупателя. В дело шли испытанные книгопродав-
ческие приемы от «фиктивных сериалов» (произвольная циклизация
и нумерация текстов и брошюр) до цветастых заголовков (порой различ-
ных для одних и тех же «произведений»), имеющих свою поэтику
и свои жанровые опознаватели: «Замоскворецкая красавица в объятиях
страсти», «Невинная девушка в цепях насилия», «Рассказ обаятельной ко-
кетки в 2-х частях». Но для придания дополнительного «веса», для под-
тверждения «качественности» товара издатели часто прибавляли сакра-
ментальное имя, обладающее испытанной притягательной силой. Порой
вводилась своеобразная игра с читателем и вместо прямолинейного «Со-
чинение Баркова» ставилось «Соч. Бар—кова» или «Б—рк—ва», «Б—ва»
(иногда при этом в текстовом, а не титульном заголовке имя раскрыва-
лось полностью). Здесь, конечно, случаи не издательской «щепетильно-
сти», не допускающей прямого и грубого обмана, а психологический
расчет на притягательность узнавания, разгадывания. Прозрачная аббре-
виатура выступала кокетливым намеком на очевидное, льстя «догадливо-
му» читателю ощущением его «посвященности», «приобщенности» к за-
претной традиции. Кроме того, маскировка имени сразу же усиливала
колорит «потаенности», «сакральности» (ср. пушкинское «И даже имени
такого/ Не смею громко произнесть»), обещая приобщение к засекре-
ченной «подлинной крутизне».
Тут имя Баркова (или намек на это имя) выступает не как указание
на авторство в строгом смысле, а как некое видовое обозначение, как
сигнал определенной традиции, освященной именем мифологического
родоначальника. Отпечатанный в конце XIX века (?) текст озаглавлен
так: «Колыбельная песнь. (Стихотворение Н. Е. Баркова)», а после те-
кста подпись — Н. Е. Барков, т. е. не Барков, но в его традиции; сочи-
нение не легендарного Ивана Баркова, а какого-то иного, «Н. Е.», но то-
же из числа «барковых». Вообще же в XIX веке имя Баркова стало едва
ли не самым популярным нарицательным именем, причем спектр его
употребления был весьма широк. Так, неоднократно вспоминает его
Герцен, замечая при обличении политической и культурной «порногра-
фии», что она гораздо хуже «барковщины». Барков столь глубоко
и прочно был укоренен в русском сознании, что стал своеобразной точ-
кой отсчета и мерилом многих жизненных ценностей и явлений.
В сборниках и антологиях, как и в изданиях отдельных текстов, то-
же не могло обойтись без «Баркова», причем он обычно ставился на пер-
вое место. Таково чисто ритуальное «освящение» его именем «Эротиче-
ской хрестоматии» начала XX века, открывающейся «Романсом» с под-
писью «Барков», при этом сам «Романс» — распространенный пример
эксплуатации популярного пушкинского текста, вошедшего в репертуар
16
массовых песенников. Показательно и название книги, выпущенной
в одной из «вольных русских типографий» в Европе (очевидно, в Герма-
нии, хотя в выходных данных значится «Флоренция»; год не указан, на
обложке надзаголовок: «Poemes defendus»): «Запрещенные и пикантные
стихотворения Лермонтова, Пушкина, Баркова и др.». В книге девять
стихотворений, включая «Тамару» и «Ты богат, я очень беден»; первые
же семь взяты из сборника Шумахера «Между друзьями». Все тексты
без подписей, что подчеркивает нефункциональность идентификации
авторства и предполагает восприятие книги как сборника обобщенной
«потаенной русской литературы», включавшей неоднократные зарубеж-
ные издания Пушкина (ср. лейпцигское «Собрание запрещенных стихо-
творений Пушкина») и Лермонтова (прежде всего «Демона»). Эти два
имени и присутствуют для своеобразного поддержания эдиционной тра-
диции, а имя Баркова с многозначительным «и др.» должно обещать чи-
тателю знакомство с неслыханными богатствами тайников «пикантной»
русской поэзии. Анонимность произведений скрывавшего свое автор-
ство Шумахера переводит их в разряд как бы безличностной баркови-
аны, и тут важен и значим собственно общий корень, скрепляющий ви-
довую принадлежность отдельных текстов, а отсылки к патриарху жан-
ра, указания на имя Баркова являются функциональными.
Коммерческие издания начала XX века, обнаруживая тенденцию
к игре «сакрализованным» именем, подчеркивают знаковый, условный
характер барковской атрибуции. В этом ряду стоит и использование
криптонимических намеков, и введенный как устойчивый элемент
оформления обложки надзаголовок «Соч. Бар—кова», и упоминание его
имени в текстах как героя полумифологического. Наиболее распростра-
ненные и известные произведения барковианы XIX века, составлявшие
как бы основу всего комплекса текстов, тоже использовались для лите-
ратурно-издательской «игры» и незамысловатых спекуляций.
Широкая популярность «барковской» версии «Горя от ума», выдер-
жавшей за краткий срок несколько изданий, сделала возможным по-
явление ряда печатных «подделок». Известна, например, серийная «бала-
шовская» брошюра под заглавием «Бар—ков. Горе от ума»,
открывающаяся морализаторским размышлением- о возможных опасно-
стях чрезмерного «ума», после чего рассказывается некое «истинное про-
исшествие». Оно заключает в себе историю Софьи Александровны Ве-
точкиной, восемнадцатилетней брюнетки, презревшей преданного ей
г-на Косоглазова за видевшийся ей у него «недостаток ума» и пленив-
шейся кузеном Михаилом Борисовичем, который после совращения Со-
фьи сбежал с деньгами, оставив невесте письмо, в котором признался,
что он уже женат. Героиня после случавшегося сочла за лучшее выйти
замуж за по-прежнему любящего ее Косоглазова. Сцена «падения» опи-
сывается так: «В одну из прогулок по лесу красавец кавалерист пламен-
17
ними речами привлек к себе без особенного труда сердце красавицы
Софьи, и уста их слились в жгучие поцелуи, и развитая барышня, не
венчаясь, сделалась женщиной...» (с. XIV—XV). В просмотренном нами
экземпляре после этого места неизвестным читателем в книге записано
карандашом: «ерунда», что полностью справедливо, и продать такую
«ерунду» (цена на обложке означена «10 коп.») издатель мог, лишь зама-
скировав ее под популярный барковианский текст.
Схожий расчет на сложившийся читательский интерес и вполне
определенные ожидания, связанные с «потаенными» сочинениями Пуш-
кина и Лермонтова, виден в целом ряде спекулятивных изданий начала
XX века, причем часто содержащих не подлинные фривольные или по-
лузапретные тексты классиков, а совершенно аляповатые подделки.
И тут довольно часто встречается эксплуатация специфически прослав-
ленных молвой заглавий. Популярнейший текст «Первая ночь брака»
уже в 1830-х годах (т. е. сразу после создания) совершенно безоснова-
тельно, но прочно приписанный Пушкину, породил вереницу «первых
ночей», порой не имеющих ничего общего не только с исходным образ-
цом, но и в принципе с устойчивой барковианской традицией, с которой
связан лишь заголовком. Подобным спекуляциям подвергался и «Де-
мон»: будучи однажды «перелицована по Баркову», поэма стала жертвой
неоднократных посягательств, основанных на ее состоявшейся включен-
ности в комплекс барковианы.
О помещении разных текстов под одним заглавием можно гово-
рить как об общей тенденции коммерческого распространения «скан-
дальной» литературы различного толка. Привычный заголовок служит
дополнительным знаком определенной традиции, становится жанроука-
зующим элементом.
В издательстве А. С. Балашова в 1908 году выходит брошюра «Не-
винная девушка в цепях насилия», рассказ о похищении и увозе на из-
возчике молодой красотки. Текст подписан «Проходимец». В 1913 году
та же типография печатает брошюру под тем же заглавием, но она за-
ключает в себе историю молоденькой Кати, которой после вечера в ре-
сторане овладевает ее дядя Марк Лаврентьевич Кадкин. На обложке
этой книги теперь выставлено обозначение: «Соч. Бар—кова».
Можно выделить два как будто разнонаправленных, но единых
в своей сущности процесса: во-первых, это отчасти описанные выше слу-
чаи «мимикрии» различных «самодельных», «халтурных», вообще неэро-
тических текстов под уже утвердившиеся в сознании интересующейся
барковианой публики образцы. Для этого авторы, распространители, из-
датели прибегают к «похищению чужой фирменной марки» —имени
или заглавия. С другой стороны, присутствует стремление к приумноже-
нию и разнообразию барковианского потенциала. Возникают довольно
обширные циклы, различные «продолжения» и «новые версии», издания
18
заявляются как серийные, вводится нумерация и т. п. При этом мы ча-
сто встречаем примеры намеренного подлога: один и тот же текст вы-
ходит под разными заголовками, тексты повторяются, то же издание по-
мечается как «новое», «дополненное», целая серия брошюр лишь откры-
вается «эротическими» стихами, а основной объем книжек занимают
перепечатки фельетонов местных газет или миниатюрные рассказы
в стиле истории о сексуальном опыте Софьи Александровны Веточки-
ной.
Сосуществование таких центростремительных и центробежных тен-
денций вполне объяснимо не только рыночными уловками распростра-
нителей, но и определенными внутренними принципами развития бар-
ковианы, которая, становясь замкнутым пластом литературы, стремится
к широкой экстраполяции и самодостаточности, что предполагает об-
ширный текстовой репертуар, а цельность «жанра» при этом обеспечива-
ется за счет наличия небольшого ядра основных текстов, тесная связан-
ность с которыми должна подчеркиваться в других — периферий-
ных — произведениях. Основную же объединяющую функцию несет са-
мо имя Баркова.
Выработавшаяся в XIX веке традиция жива и сегодня. Поучительно
наблюдать, сколь точно в наши дни повторяются приемы столетней дав-
ности. Под именем Баркова выходят (сначала за границей, затем и в Рос-
сии) «сакраментальные» произведения, только теперь на первом месте
стоит не «Пиздрона», а «Лука Мудищев», в одном ряду идут подборки
барковские и пушкинские, обрастая новыми текстами и собираясь
в «эротические хрестоматии», только теперь их выпускает не варшавская
фирма «Ренессанс», а газета «Sex-Hit» и новопоявившиеся аналоги пред-
приятия А. С. Балашова. В этом деле еще есть большие потенции ро-
ста: в начале века издательские уловки были тоньше и разнообразнее,
мифология барковианы богаче и обширнее.
Существенно не изменилось и место барковианской традиции в си-
стеме культуры. Все то же ее функционирование и распространение, на-
чинающееся со школьной скамьи. Н. В. Шелгунов, учившийся
в 1830-е годы в Лесном институте, вспоминал: «В классах мы делали
много глупостей <...> ...запершись в классе, мы передразнивали наше
начальство, пели пародии на молитвы, служили обедни и молебны, пе-
ли солдатские непристойные песни в барковском стиле <...>, деклами-
ровали трагедии Баркова»1. В «Яме» Куприна, собственный школьный
опыт которого относится к 1880-м годам, читаем: «Уже в третьем клас-
се ходили по рукам рукописные списки Баркова, подложного Пушкина,
юношеские грехи Лермонтова и других: «Первая ночь», «Вишня», «Лу-
1 Шелгунов Н. В., ШелгуноваЛ. П., Михайлов М. Л.
Воспоминания. В двух томах, т. 1. М., 1967, с. 63.
19
ка», «Петергофский праздник», «Уланша», «Горе от ума», «Поп» и т. д.»1.
А это уже свидетельство нашего современника: «Когда и откуда вошло
слово «Барков» в мое, скажем, сознание? Можно датировать: не позднее
1949 года. <...> Так вот тогда же поступил под парту средней мужской
школы список всенародной поэмы «Лука Мудищев»... Был Барков авто-
ром двух поэм, еще была поэма «Мудозвоны», вызывавшая сомнение
в своей подлинности, к сожалению впоследствии мною утраченная.
А вдруг то была «Тень Баркова» под иным именем?2» В помещенной
в «Приложениях» к этой книге статье Н. А. Богомолова упоминается
отрадное новшество последних десятилетий: «большие компьютеры»,
массово тиражирующие подборку «Девичьи шалости»...
Нет, традиция не умерла. Звучат голоса в защиту Баркова и его де-
ла. М. Чулаки: «Давно уже существует прекрасная литература, не только
употребляющая, но и культивирующая мат. Первым тут стоит И. Бар-
ков с его знаменитым «Лукой Мудищевым»...»3 А. Вознесенский: «Вспо-
минаю Баркова — учителя Пушкина, которого у нас считают порногра-
фом. Но в сравнении с тем, что происходит сейчас, это идиллическая,
целомудренная порнография. <... > У нас никто не понимает, что Бар-
ков—это учитель Пушкина»4.
И традиция эта плодоносит, потому что в основе ее неустранимые
инстинкты балагурства и затейничества. «Прицепиться к какому-нибудь
слову в стихе, сделав его сексуально-двусмысленным, а то и вовсе заме-
нив неприличным,—что может быть легче? Привычная игра».
Никита САПОВ
1 Куприн А. И. Собр. соч. в шести томах, т. 5. М., 1958, с. 248.
2 Барков И. Девичья игрушка. СПб., 1992, с. 177—180.
3 Независимая газета, 1991, 19 марта.
4 Московский комсомолец, 1992, 22 февраля.
Поа именем
Баркоба
Трагические
безделки ч<д<,
ПИЗДРОНА
ТРАГИЧЕСКАЯ БЕЗДЕЛКА, СОЧИНЕННАЯ
ПО СЛУЧАЮ ВОЗДВИГНУТИЯ ПАМЯТНИКА
В КУНСТКАМЕРЕ БОЛЬШОМУ ХУЮ АНИКИ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Пиздрона, молодая вдова 23 лет.
Брюзгриб, старый волокита
Кривохуй, скаредный подьячий женихи
Мудозвон, старик с килою Пиздроны.
Аника, молодой детина
Действие происходит в доме Пиздроны.
ЯВЛЕНИЕ I
Пиздрона
Я вижу вашу цель, почтенны господа,
Для коей вы ко мне приехали сюда,
Из вас желает всяк со мной соединиться,
Сказать яснее, еть, а попросту, жениться.
Но прежде объявить намерена вам я,
Какого жениха ищу себе в мужья.
Богатство — блеск пустой, пригожество — лишь маска,
Душевны красоты — в глазах моих ничто,
Мне нужен в женихи имеющий лишь то,
Чтоб был он из себя дородливой мужщина
23
И хуй носил в штанах не меней пол-аршина.
Кривохуй
Ай-ай!
Аника
Мой, кажется, придется по пизде.
Брюзгриб
Не знаю, как мне быть?
Мудозвон
Надежда на муде.
Пиздрона
Однако ж то мешать моей не будет воле,
Когда отыщется и несколько поооле.
Достойный слез моих бесценнейший супруг
Отделывал меня четыре раза вдруг,
Имевши хуй притом такой же точно меры.
Ах, как мы сладостно еблись на все манеры!..
О друг! чтоб тень твою ясней воображать,
Любовные дела хочу я продолжать.
Любезны женихи! пизда моя по муже
В теченье трех недель не сделалася уже.
Оставшись я одна, чтоб ночью не измять,
На сей болван ее стараюсь расправлять.
(Вынимает из кармана большой искусственный хуй и показыва-
ет всем.)
Он годен для меня длиной и толщиною.
Итак, когда из вас кто сыщется с такою
Потребной для меня огромною елдою,
Тот может обладать Пиздроною рукою.
Осмотр я свой начну с почтенного Брюзгриба.
Ну, вывали все ты.
Брюзгриб
(вынимая хуй)
Не скажешь ли спасибо?
24
Пиздрона
То правда, что твой хуй из крупненьких пород,
Но, кажется, он свой уж кончил период.
Вздрочи его!..
Брюзгриб
(в сторону)
Что мне сказать ей в оправданье?
(К ней.)
Пиздрона юная! днем солнечно сиянье
Причиною тому, что хуй мой не встает,
Зато уже всю ночь он рогом напролет.
Пиздрона
Оставь! Брюзгриб, оставь со мной свои притворства,
Ебливой азбуки я ведаю все свойства.
Тверди ее семь лет примерно кажду ночь,
С висячим елдаком ступай отсюда прочь.
Брюзгриб
Ах, сжалься надо мной!..
Пиздрона
О дерзкий невстаниха!
Чего желаешь ты? Была бы я шутиха,
Когда б с тобою жизнь хотела провождать.
Ступай к старухам ты, чтоб пальцем ковырять,
А мне потребен хуй.
Брюзгриб
Нет, прочь я не пойду,
У ног твоих умру.
(Становится на колени.)
25
Пиздрона
Ну к матери в пизду!
(Отталкивает его.)
Брюзгриб падает, потом, вставши, садится в кресло и погружается в за-
думчивость.
Достойнее тебя желают знать судьбину.
(К Кривохую.)
Любезный Кривохуй, достань свою пружину.
Кривохуй
Узри, прекрасная, огромный сей елдак,
Узри и восхищай прелестнейший свой зрак.
Пиздрона
Достоин бы ты был названия супруга,
Когда бы хуй имел, не согнутый в полкруга,
Но с етаким в мужья тебя я не беру;
Ты можешь провертеть другую мне дыру.
Кривохуй
О день, несносный день! в которы лишь рок лютый
Безвинно принудил, чтоб хуй мой стал согнутый;
Сей день ужаснейший я в бешенстве кляну
И с ним покойницу, задорную жену,
Она мне на печи так сильно подъебнула,
Что вмиг оттоль меня на землю ковырнула.
Но верь, Пиздрона, мне, поебится с тобой,
Расправится в пизде и примет вид прямой.
Пиздрона
Расправить без меня ты много средств имеешь,
И если, Кривохуй, ты в деле сем успеешь,
Пиздрона за тобой.
(Дает ему руку.)
26
Кривохуй
(с восхищением)
Поверь моим мудам,
Погнется твердый хуй иль треснет пополам.
Иду свершить судьбу столь толстого полена.
Аника
(кричит ему вслед)
Попробуй ты его расправить меж коленей!..
ЯВЛЕНИЕ II
Те же, кроме Кривохуя.
Пиздрона
Тебе пришла пора, прекрасный Мудозвон,
Тащи свою битку, тащи скорее вон!
Мудозвон
Исполню я твое, Пиздрона, повеленье,
Смотри и веселись.
(Вынимает хуй.)
Пиздрона
Какое дерзновенье!
Предстать ко мне с елдой не более как перст.
Мудозвон
Не должно обращать внимание на рост,
Иные маленьким ебут гораздо слаще,
Задорней, веселей, приятнее и чаще.
Пословица гласит: не хуем — ебаком...
Пиздрона
Все это хорошо, но в хуе мне таком,
Какой есть у тебя, нимало нету нужды,
Столь маленьки хуйки пизде великой чужды.
27
Мудозвон
Взгляни хоть на сии обширные муде!
Таких в подсолнечной не сыщется нигде,
Черкасского быка мудям они подобны.
Пиздрона
Поди, мои слова век будут непреклонны,
Не нужен ни на что Пиздроне твой горшок.
Когда бы нужен был для денег мне мешок,
В который сто рублей могли бы поместиться,
Тогда б не мудрено мудам твоим годиться,
Но я елды ищу, в другой раз повторю:
С чичиркой же такой, тебе я говорю,
Чтоб ты и впредь не смел глазам моим казаться.
Мудозвон
Исчезло в мире все, чем мнил я наслаждаться!..
Жестокая!.. Мою презрела ты любовь!..
У коего всегда хуй красен, как морковь,
У коего в штанах воздвигнут храм Пиздроны,
У коего в кулак находятся бабоны,
Он бодрости битки на обех сторонах,
Смотри: перед тобой стоит он на часах!..
А ты за все мое усердие, в награду
За пламенну любовь велишь мне выпить яду!
Умру, жестокая!.. Но прежде мне позволь
Узреть великую твою пизду.
Пиздрона
(поднимает платье и показывает)
Изволь.
Мудозвон
О, ада челюсти! верх пропасти бездонной,
Сам черт не видывал пизды такой огромной.
Пиздрона
Теперь ты видишь сам, что мой правдив отказ.
Забудь, зачем ко мне приехал в этот час,
28
Не думай еть пизду огромнейшую в мире,
Таких хуйков, как твой, войдет в нее четыре.
Аника
Досадно мне смотреть, как хвалится пизда.
Едва могу то снесть.
(Бъет по хую рукой.)
Мудозвон
О скверная елда!
О пакостнейший хуй, негоднейший хуишка!
О чирка гадкая! мерзавейшая шишка!
Ты, ты тому виной, что бедный Мудозвон,
В злосчастной участи такой пускает стон!
Клянусь, что я навек с пиздами распростился,
Когда Пиздрониной пизде ты не годился.
Нет сил моих залить любовну в сердце страсть,
Но силен над елдой свершить свою я власть.
(Вынимает нож, потряхивает хуй и отрезает его.)
Вот должное тебе.
(Бросает хуй и попадает им в Брюзгриба, который в ужасе вска-
кивает.)
Брюзгриб
Что вижу?.. Он с кинжалом.
(К Пиздроне с укором.)
Желал бы я пронзить пизду твою сим жалом.
О небо, моему молению внемли!
Желаю, чтоб ее до смерти заебли!
(Упадает и потом, вставши, уводит Мудозвона со сцены.)
29
ЯВЛЕНИЕ III
Пиздрона и Аника
Аника
Когда он так себя презренно унижает,
Так, мать его ети, пускай же умирает.
Пиздрона
За дерзость мне его достоин он конца.
Пойду, велю привесть из стойла жеребца
И дамся еть ему: он хуй большой имеет.
Аника
(удерживает ее)
Постой, Аника здесь! Аника еть умеет,
Он может засадить тебе до живота.
Пиздрона
(с негодованием)
Хуевину несешь!
Аника
Надеюсь, тошнота
Проймет тебя от столь порядочного хуя.
Пиздрона
(в сердцах)
Ебливщину плетешь, так дерзостно толкуя.
Аника
(вынимает хуй)
Не вздор, не вздор, а то правдивые слова,
Порукой в том тебе мой хуй и голова!
30
Пиздрона
(увидев хуй, с радостью)
Хуй славный! Поглядим на деле <...>
ЯВЛЕНИЕ IV
Брюзгриб
(входит при последних словах)
Увы, что видел я! едва могу стерпеть.
Пиздрона хочет дать, Аника будет еть!
Разлился хлад во мне, кровь в жилах застывает...
Что вижу я! Легла... вот платье поднимает,
Портки спускает вниз: противник хуй вздрочил...
Уже прицелились... час ебли наступил.
Огромный хуй его, как золото, блистает,
То выдернет на свет, то снова забивает!
От ярости пизда как будто бы в огне!..
Я вижу— вот оне ебутся здесь при мне,
В пизде у ней шмотит, из хуя брызжет влага,
Которая вкусней, чем мартовская брага;
Власы на них ежом... в глазах сияет блеск...
С задора чувства мрут, из жоп стремится треск,
Сопят... и вот уже без сил от восхищенья!..
А я? О, бедный, я терплю еще мученье.
Как счастлив Мудозвон, оставивший сей свет.
Брюзгрибу одному нигде покоя нет.
(В отчаянье упадает.)
ЯВЛЕНИЕ V
Кривохуй
(вбегая)
Не вижу никого! Пиздрона где сокрылась?
Я весь оцепенел... не еться ль удалилась?
Но с кем? Брюзгриб лежит, вздыхая от любви,
А дерзкий Мудозвон погряз в своей крови...
Итак, Аника тот, которого Пиздрона
Избрала для своих утех еблива трона;
31
Аника годной ей биткою награжден,
Счастливой он пиздой на свет произведен’
А я обегал всех и сколько ни старался
Свой выпрямить елдак, но все он крив остался.
Не могши перенесть душевныя тоски,
Ходил и к слесарю — щемил свой хуй в тиски;
Но тщетно было все: как стисну — распрямится,
Едва лишь отвинчу, опять, подлец, скривится,
Последнее теперь пришло на мысль мою,
Чтоб петлю сделав здесь,
(показывает на потолок)
повиснуть на хую.
Расправится он в ней, а я и тем доволен,
Что будет он хоть мертв пизды ея достоин.
Готово все, и я ни часу не терплю.
(Вкладывает хуй в петлю и хочет повиснуть.)
ЯВЛЕНИЕ VI
Те же и Аника.
Аника
(с жаром)
Что делаете вы, безумцы униженны?
О срам, позор мужчин для целыя вселенны!
Позорно кончить жизнь, зачем же? для пизды;
Нет, я вам расскажу могущество елды,
Которое свершил сей час на самом деле.
Узнайте, что души в Пиздронином нет теле.
Любезный всем предмет я до смерти заеб;
Она на сем хую так треснула, как клоп!
Брюзгриб
(вставая)
Как раз, что никому Пиздрона не досталась!
Поведай нам о ней, скажи нам, как скончалась?
32
Кривохуй
(с удивлением)
Пиздрона уж ничья?
Аника
Возмнила то она,
Что будто бы такой пиздой одарена,
Которая собой все пизды превосходит.
Хвалилась, что нигде и хуя не находит,
Могущего ее порядком проети.
Услышавши сие, спешил я к ней придти.
Пришел <в тексте пропуск >
Условились, что встанет она раком.
Разгладивши пизду, я плюнул с раз на плешь
И начал хуй совать в большой ея рубеж.
Большая часть его была еще без дела,
Как жопа у нее от боли запердела,
Я, нос отворотя, сильнее стал вбивать.
Тут черт ее прорвал, она пустилась срать.
И гордая пизда от столь задорной сласти,
Стенавши, лопавшись, вдруг треснула на части.
Брюзгриб
Доселе свет таких примеров не видал.
Достоин, чтоб твой хуй в кунсткамере стоял.
Кривохуй
Там, мимо проходя, почтут его красотки.
Аника не умрет и в поздние потомки.
Аника
Прекрасный женский пол, вот мой тебе совет:
Не на хуй ты взирай, а сколько мужу лет.
Но вы хотите все елдак в пизду великой;
Смотрите, чтобы вам не встретиться с Аникой.
2 Зак. № 341 Барков
ВАСТА
ТРАГЕДИЯ В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Васта, владетельница бордели.
Белогруда, дочь ея.
Слабосил, владетель страны,
где бордель Васты находится.
Шестираз, иностранный рыцарь.
Е б и х у д, наперсник Слабосила.
X у е с т а н, наперсник Шесгираза.
Мудошлеп, начальник стражи.
Ш е н т я в а, наперсница Васты.
Жрец Приапов.
Стражи и воины.
Действие в бордели.
ДЕЙСТВИЕ I
ЯВЛЕНИЕ 1
Васта, Слабосил, Мудошлеп, Ебихуд и стража.
Васта
Сначала при твоем приеме очень смелом
Я думала, что ты ебака самым делом,
Такую на себя осанку ты берешь;
Но я ошиблася, обманутая слишком.
Нещастный человек! обижен ты хуишком.
Ты рыцарь! —Но смотри, здесь каждый гренадер,
В глазах моих тебя почтенней не в пример.
Слабосил
Позволь хоть несколько мне, Васта, оправдаться,
Ты мною не должна так много обижаться,
Ты более своей нещастлива звездой,
Рожденная с такой широкою пиздой.
Я к делу сунулся в задоре несказанном,
Но ветер бушевал в строении пространном,
И мне представилось, что я совсем пропал,
Страх сердце поразил, и разом хуй опал.
34
Васта
Что, показалася пизда большим строеньем?
Ты <пропуск> таким негодным извиненьем,
Нет! ежели кого довольно любит рок,
Нет, естьли у кого битка стоит как рог,
Щастливцу этому давай ты еще шире,
Он, верно, никакой пизде не спустит в мире.
Но можно разобрать и с маленьким умом,
Что естьли ты ебешь, то всякую с трудом,
Иль надобно тебе быть видно гузноебу.
Ступай за мною ты в последний раз на пробу,
Что хочешь выбирай: иль зад, или перед,
Авось-либо тебя вновь лутче заберет.
Поправь свою ты честь, обиду я забуду,
Ценою за ее получишь Белогруду.
(Уходит с Мудошлепом.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Белогруда, Слабосил, Шентява, Ебихуд и стража.
Слаб о сил
Ругаться надо мной! Ты слышал, Ебихуд?
Обида мне дошла до внутренности муд.
Белогруда
Помедли, Слабосил, кто в свете это видел?
Иль мало, что мою ты матушку обидел,
За нежную любовь и дочери во мзду
Ты только прочь бежишь.
Слабосил
(гневно)
Ну к матери в пизду!
(Уходит.)
2*
35
ЯВЛЕНИЕ 3
Васта, Белогруда, Шентява и Мудошлеп.
Белогруда
Дивитесь, матушка, [сему] дивитесь чуду,
Он к матери в пизду отправил Белогруду!
Жестокий Слабосил рассержен без пути.
Васта
Пускай гузынится он, мать его ети,
Чего о нем жалеть? Добро бы путный малый —
Сама ему, сама наплюй ты на хуй вялый!
Сегодни должен здесь явиться Шестираз,
Вот рыцарь, говорят, вот ебур на заказ!
Ступай, Шентява, ты за ней в ее чертоги.
(К Мудошлепу.)
А ты за мною вслед направь свои три ноги,—
Пойдем скорее мы с тобою на постель.
ЯВЛЕНИЕ 4
Пр е ж н и е, кроме Белогруды, страж вбегает.
Страж
(запыхавшись)
О Васта! выслушай, не выходя отсель:
Явились страшные какие-то ебаки
И мечутся на всех, подобно как собаки,
Вкруг дому крик и шум, как некая гроза,
Там всякого ебут, лишь сунься на глаза —
Там рыцарь Шестираз с отборными хуями
Располагается пред нашими вратами,
Вся армия его их держит наголо —
Представь, как было нам с ним сладить тяжело,
Уж стражу уебли. Чу! крики я их внемлю,
Знай: эти наглецы хотят ети всю землю!
36
Васта
О друг мой! с радости не слышу я души!
Я первая пойду — и сяду на плеши.
ЯВЛЕНИЕ 5
Васта, Шестираз, Шентява и Хуестан.
Васта
Приближься, Шестираз, по редкости шматины
Щастливый человек, прославлен от судьбины,
Ты стоишь дани той, котору целый свет
Во удивлении всегда тебе дает.
По взору, по твоей осанке благородной
Я вижу то, что ты ебака превосходной!
Итак, немедленно, не отлагая вдаль,
Меня и дочь мою, нас на хуй ты напяль;
Сперва над матушкой [ты] по-свойски постарайся,
И после с дочерью ты браком съединяйся...
А этот Слабосил, нещастливый хуек,
Который никогда путем уеть не мог,
Отныне он простись навек с ее пиздою,
Подобный гузноеб да спорит ли с тобою?
Шестираз
О Васта, удостой слова мои ты внять,
Доколе я еще тебе не буду зять,
Доколе с дочерью твоей не сочетаюсь,
Коль ебур я прямой, открыться обещаюсь,
По браке нас пиздам нельзя уже пленять,
И часто для того их надобно менять;
Так лучше говорить о ебле только будем,
Давай скорее все, что встретим, — переблудим;
Пускай повсюду здесь и все и всё ебут,
Пускай заебины по улицам текут.
Васта
Герой, как речь твоя мне сердце восхищает!
Мне мнится, голосом твоим Приап вещает.
Родился подавать законы ты везде,
И всякой кажешься оракулом пизде.
Теперь пускаяся с тобой в забаву сладку,
37
Усилюсь я подать пример земли остатку,
Как должно принимать таких, как ты, ебак!
(Уходит с Шестиразом.)
ЯВЛЕНИЕ 6
Шентява и Хуестан.
Хуестан
(схватя ее)
Постой, не думай ты уйти от ебли так!
Их пара — так и мне иметь днесь должно пару.
Нет нужды — уебу тебя, хрычовку стару,
Узнаешь ты, каков ебака Хуестан!
Шентява
На что ты, блядский сын, мне делаешь обман?
Пизда моя давно ослабла — опустилась;
Нельзя, чтобы в тебе такая мысль вместилась;
Но ежели таков закон уже небес...
Она становится раком, Хуестан хочет ее еть.
ЯВЛЕНИЕ 7
Пр ежние. Слабосил и Ебихуд (вбегают).
Слабосил
Постой, предерзостный!
Шентява
(уходя)
Вот черт его принес!
Хуестан
Мы всякую ети при первой встрече будем,
А вы изволите мешать лишь только людям.
38
Слабосил
Умолкни! Я судить по наглости могу,
Что вижу я в тебе наперсника врагу,
Который на свою надеясь лишь билдюгу,
Без права всякого пришел пиздам в услугу.
Но я сей областью владел один доднесь;
Так с крысами ебись! Ебитесь вы не здесь,
Иначе утирать вам хуем будет слезы.
Хуестан
Не страшны, государь, от хуя нам угрозы,
И тщетны против нас намеренья твои:
У нас и у самих плешивые хуи;
С моим я ничего на свете не пугаюсь.
Слабосил
Покорствуй моему приказу!
Хуестан
(уходя)
Наебаюсь!
ДЕЙСТВИЕ II
ЯВЛЕНИЕ 1
Белогруда
(одна)
Какая мне тоска!—Любовник дорогой!
Мне сердце говорит, что худо быть с тобой:
Ты лезешь на беду в своем задоре многом,
А у его врага — битка стоит рог рогом,
Он точно уебет того^ кто сердцу мил!
И я лишусь тебя навеки, Слабосил!
Но пусть и разлучат с тобою Белогруду —
Ах! вечно я тебя, мой друг, не позабуду.
Ты нежности своей ко мне не умерял;
Когда ети не мог, то пальцем ковырял,
Почесывал пушок, потрагивал за губки
И часто доводил, что каплет из-под попки.
Но рок! —ебена мать! —все это пресечет!
39
ЯВЛЕНИЕ 2
Белогруда, Васта, в беспорядке, и Мудошлеп.
Васта
Ах! даже и теперь материя течет,
Во мне еще его, мне кажется, билдюга!
(Увидя Белогруду.)
Какого, дочь моя, получишь ты супруга!
Мне надобно сказать об этом наперед,
Что он пизду твою ужасно раздерет,
Ты, верно, закричишь, как он тебя попялит;
Но ты смущаешься, а что тебя печалит?
Белогруда
Узнайте, матушка, что сделалось у нас;
Нещастный Слабосил!— Жестокий Шестираз
Во ослеплении, в своем ожесточенье...
Но долго сказывать мне будет приключенье.
Как можно, матушка, спешите помогать.
Васта
Ну к хую! Говори, что хочешь ты сказать!
Белогруда
Ах! Рыцарь к рыцарю пошел уже отселе,
И, верно, Слабосил погибнет на дуэле,
Жестокая судьба ему готовит гроб!
Васта
Ну, что же за беда, чтоб мать его уеб!
Какая бы над ним ни сделалась проказа,
Лишь только сохрани мне, небо, Шестираза!
Скорее, Мудошлеп, спасать его лети,
Иначе самому придет тебе ети,
А если ты хоть чуть ослабнешь под трудами
Так я тебе велю отрезать хуй с мудами.
40
А ты, которая пустой питала страх,
Жалея самого плюгавца в ебунах,—
Ты знай, что я теперь не дам тебе потачки,
Сама тебя пред ним поставлю на карачки.
Ты слабости своей стыдись!.. И наконец,
Я вижу, что идет сюда великий жрец.
ЯВЛЕНИЕ 3
Прежние и жрец Приапов.
Васта
Служитель олтарей, Приапу учрежденных,
Подпора наших душ, сумнением смущенных,
Мы просим, дочь и мать,—молися ты за нас,
Да будет сохранен ебака Шестираз!
Без помощи твоей молитвы наши слабы.
Жрец
Етися и молчать —вот это должность бабы.
Клянусь пиздами я, колико их ни есть,
И тем, которому жрецом служу я в честь,
Который на хую, что хочет, то замучит,
Что рыцарь Шестираз победу днесь получит,
Отрезать я муде иль хуя дам конец,
Когда не примет он из рук твоих венец;
Но жертву между тем Приап себе желает
И Васте он теперь из уст моих вещает:
Чтобы во храм его шли сто нагих блядей
И с ними сто ебак из выбранных людей;
Чтобы они еблись! И задали им перцу!
Вот жертву принесешь Приапу ты по сердцу!
Итак, немедленно спешите, мать и дочь,
В обряде жертвенном жрецу ети помочь!
(Уходит с Вастою.)
41
ЯВЛЕНИЕ 4
Белогруда
(одна)
Как? варвары хотят, чтоб я могла склониться
За рыцаря теперь противного молиться
И жертву для того Приапу приносить,
Чтобы любовника навеки погубить?
Ах! лутче для меня пусть варвар погибает,
Пусть гром его в сию минуту поражает,
Пусть молния слетит и при моих глазах
Сожжет его муде и с гордым хуем в прах!
А ежели судьба меня к тому принудит,
Что непременно мне с ним еться должно будет,
Пусть он меня к своей погибели ебет,
Пускай замучится —и в радости умрет.
ЯВЛЕНИЕ 5
Белогруда и Ебихуд.
Белогруда
Что вижу я! увы! в твоем лице унылом!
Скажи, что сделалось с любезным Слабосилом?
Ебихуд
Ах! государыня! наш рыцарь уебён!
Во огорчении он шел отселе вон,
Ложился на кровать, печальные три блядки
Старались возбудить в нем сил его остатки;
Стоя вокруг него, они взялись дрочить,
Но в деле не могли успеха получить;
Хуй, голову склоня, лежал, не поднимался,
Казалося, с его печалью соглашался.
Вдруг делается шум, вдруг делается крик,
И сердцу нашему наводит страх велик;
Но что же далее? Дивитеся вы штуке,
Что дверь, которая затворена на крюке,
Отшиблась, не стерпя ударов многих жоп,
И вмиг представился!.. Уж мать его уеб!
Какой ебака вдруг явился пред народом!
И самый Сатана не сладил бы с уродом!
42
Шматина толстая, большая без пути —
Грозила самого Приапа уети! —
Казалось, храмина от страха задрожала,
И жопа, зря его, далеко прочь бежала.
Приметя Слабосил, что столько он хуяст,
И ах! предвидя то, что перцу он задаст,
— Так это Шестираз, — сказал с печальным взглядом,
Попятился, потом поворотился задом.
Но только молвил он, как сей его схватил,
Поверг к своим ногам [и] хуй в жопу вколотил,
Ни крику, ничего не слушая нимало,
Без всякой жалости взоткнул его на пяло;
Я, видя такову над рыцарем беду,
Без всякой трусости оттоле прочь иду;
Что делать? я желал врагу лишь только люту,
Чтобы до смерти он заебся в ту минуту!
Белогруда
О ужас! о судьба! и этот Слабосил,
Который у меня так сердце обольстил,
Ждала ли от него поступка я такого?
Он дал себя уеть, не говоря ни слова!
Забуду подлого!.. Пойду в тоске отсель.
Ебихуд
Куда, сударыня, изволите?
Белогруда
В бордель.
ДЕЙСТВИЕ III
ЯВЛЕНИЕ 1
Васта, Шентява, Жрец и стража.
Васта
Мы ныне воздадим богам благодаренье.
У б лужен Слабосил! Негодное творенье!
Не ебур, а евнух и сторож только жен,
От Шестираза он сегодня побежден,—
43
От хуя от его имея участь худу,
Оставил навсегда герою Белогруду.
Прославим торжество и рыцаря возврат,
Пусть целый этот день на еблю посвятят,
А ты —чтоб дочь моя была о том известна,
Что будет для нее печаль ее не лестна,
О кладеном ее, Шентява, петухе,
И мысля об одном лишь новом женихе,
О деле думая, забыла б о безделье,
Готовила б пизду на новое веселье;
Исполни ты сие, а мы пойдем во храм,
Как должно праздновать, пример собой подам!
ЯВЛЕНИЕ 2
Васта, Мудошлеп, Хуестан и стража.
Хуестан
Герой, которого гремят победы новы,
Мой рыцарь низложил соперника в оковы;
Он еб еще его, но в сем его труде
Изменник ухватил героя за муде!
Что делать? И стыда единого довольно!
Но, видно, он схватил героя очень больно;
При всем народе тут съеб с ног его долой,
Тут в ярости своей поднявшися герой.
— Изменник,—закричал,—клянуся я богами!
Куда ж уйти хотел с моими ты мудами?
За это уж твоих лишу тебя днесь, плут!—
И тотчас Слабосил на жопу сел без муд.
Сражения сего и я был также зритель,
Которого прислал к вам с вестью победитель;
Он скоро должен сам пред Вастою предстать,
Готовым от тебя уставы принимать.
ЯВЛЕНИЕ 3
Прежние и Шентява.
Васта
Ужели дочь моя покорствует приказу,
И идет ли сюда девица к Шестиразу?
44
Вещай! — предстанет ли она моим глазам.
Но что ты слезы льешь?
Шентява
Простите сим слезам,
Которые текут от горести душевной;
Ах! государыня! — О! рок жестокой, гневной!
Уж боле нет ея!.. Скончалась ебучись!!
Хуестан
Вот так-то умирать и всякая учись.
Васта
Как это сделалось? Как это приключилось?
Шентява
К ее нещастию все вместе съединилось:
Когда она в своем отчаяньи была,
Дорогой идучи,—нашла вдруг на вола —
Чего ждать доброго от носика волова?
Сам черт не вытерпит мучения такова!
Зашлося у нее! Зашлася и душа!!!
Хуестан
Ай, девка! вот была потеха хороша!
Васта
Я слышу все сие во всем души покое,
Я слышу ебучись нещастие такое;
Тогда еще простыл к сей дочери мой дух,
Когда ей сделался любовником евнух,—
Когда до степени такой она забылась,
Благодарю богов, что так сие случилось!—
Пускай на весь мой род падет ебливый мор,
Коль вытерпит когда бесчестия мой взор.—
Но мы оставим то, что мысль так огорчает,
Не горести теперь от нас Приап желает!
45
ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
Прежние и Шестираз
(неся му де).
Шестираз
Отправлен Слабосил уж на хуй к сатане!
А мы его муде повесим на стене:
Да навсегда оне уверят море, сушу,
Что гнев мой у него с мудами вырвал душу.
Пусть, Васта, твой оне украсят ныне храм—
Ты ведаешь, что он тому причиной сам:
Он сам схватил меня весьма худым манером,
Так пусть же послужат оне для всех примером.
Я жду себе твоих законов и суда!
Васта
Он жалости моей не стоил никогда,
И пусть и дочь моя— тебе уже известно —
В злой горести по нем жизнь кончила бесчестно
Пусть поразит меня нещастием Приап,
Мой дух, еще мой дух не столько будет слаб!
Чтоб я печалилась? — Я этим наебаюсь,
В том прежде я клялась —и снова заклинаюсь.
Но у тебя в глазах мне кажется печаль,
По дочери ль моей?
Шестираз
Кому? —мне стало жаль?
Мой дух во мне как хуй! Благодарю природу.
Васта
Так докажи ты мне.
Шестираз
Что надобно к доводу?
46
Васта
Еть! —и мою руку принять с моей п изд ой!
Но если утомлен сегодня ты елдой
И в силах чувствуешь ты несколько упадок,
Так я сейчас велю собраться труппе блядок,
Им дело мы дадим — заставим их дрочить.
Шестираз
Как? мне когда-нибудь на хитрость поступить?
Нет, государыня, то было бы забавно!
Пускай трудился я и много и недавно,
Как хочешь, ты меня вели тогда карать,
Когда хоть чуть мой хуй откажется стоять.
Увидишь ты, как я еть буду днем и ночью
И жопу и пизду со всей геройской мочью!
Когда придет сие для Васты по нутру,
Ети могу теперь всю ночь и поутру,
И если этого казаться будет мало —
Без всякой помощи во что бы то ни стало
Не только что жреца с тобою ублажу,
Но даже идола, которому служу!!!
Васта
Падите все пред ним —и в удивленьи многом
Почтите вы сего героя полубогом!
Готовьтесь для него, готовьтесь на труды —
Мущины, женщины, и жопы, и пизды!!!
Конец третьего, и последнего, действия
Поэмы
ПОЭМА
В дом ебли собрались хуи, пизды, пизденки,
Мальчишки, мужики, и бабы, и девчонки.
Наполнился весь дом ярующихся криком:
И ржут и скачут все в восторге превеликом,
Стремятся алчно все ебливу рать начать
И еблю славную в тот день повеличать.
Мущины, хуй вздроча, а бабы, раззадорясь,
Подскакивают там и заголясь по пояс;
Хуи хотят в пизды стократно плешь вонзить,
Пизды грозят хуям стократно их сразить,
И друг пред другом тут свирепеют, ярятся
И бодрственно хотят между собой сражаться.
Как львы голодные стремятся на тельцов
Иль как бойцы против подобных же бойцов,
Взаимственно хотят друг друга одолети
И друг над другом верх в побоище имети,—
Подобно так хуи, свою направя снасть,
Предзнаменуют всем пиздам прегорьку часть.
Теперь сражение кроваво началося,
Хуино воинство на пиздье по дня лося,
Не инако оне с пиздами брань ведут,
Хуи, напав на пизд, без милости ебут
Дерут, ломают, прут, всем пасти затыкают;
По всем пиздам хуи, как молнии, сверкают,
В свирепости своей всех пизд нещадно рвут,
Ебеные пизды и стонут и ревут.
Потом станица пизд, собравшись, прибодрились,
Против нахальства их и сами воружились;
Разинув пастищи, хотят хуев сожрать,
48
Насунулись на них, хотят с плешь кожи драть,
И хамкают и жмут в горячности безмерной:
— Вот мы вам, ебакам, уймем жар непомерной,
Немедля пхнем в пизду и тем вас покорим,
Заставим нас ети и сотью повторим.
Старуха на1 печи на брань сию смотрела,
Желаньем и она к сражению кипела,
И мнит: — У девок, баб ебливой понедельник,
А у меня сей день подобно как сочельник.
Ворчала про себя: «Будь старость проклята,
Коль молодость моя навеки отнята;
Теперь хуи, пизды я зрю, как здесь ебутся,
А у меня, глядев на них, лишь слюнки льются.
Пизда кобылою, а хуй, как мерин, ржет;
Зря все теперь сие, кого не разожжет?
Здесь все теперь пизды алчбой к хуям пылают,
В кровавой пене все, а знай лишь подъебают;
А я на старости сего дня не причастна,
Все ныне счастливы, лишь я одна несчастна.
Куда я, бедная, при старости гожусь?
Бывало, зря меня, мущины обожали:
Именье, похвалы вседневно умножали;
А ныне уж никто ко мне не подбежит,
И бедная шантя сгорюняся лежит.
Прошли те времена, объяла ныне старость,
И похоти уж нет: пропала вся и ярость.
О, рок! о, грозный рок! жестокая судьба,
Лишилась я тебя, сладчайшая етьба.
Никто не хочет зреть пизду мою горюху,
Никто не ободрит, не поебет старуху!
Как вспомнить мне без слез прошедши времена
И как забыть мне то, как я поебена?
О ты, прекрасный хуй, твоя фигура шилом,
Ты в первой раз поеб не инако, как с мылом.
Запестоватой хуй, и ты ебал с трудом,
По жопе колотя и килой и мудом.
А ты, предлинной хуй, хотя ты был и тонок,
Однако доставал до сердца и печенок.
Тебе, Аникин хуй, страшилище пиздам,
Колику честь, хвалу, почтение отдам?
Я помню то, как ты престрашной хуй всарначишь,
Наслюнивши елдак, в пизду ты запендрячишь,
Нельзя после того ни пернуть и ни бзднуть,
Вкокляшишь плотно так, что трудно и вздохнуть.
49
Довольно от тебя пизда мук потерпела,
От ебли мне твоей и смерть было приспела,
Принуждена на пуп накидывать горшок,
Ты сделал мне пизду, как нищего мешок.
О вы, хуи! хуи! для пизд потребна сбруя,
На что б была пизда, коль не было бы хуя?
Вы для меня милей вещей на свете всех,
Вы превосходите веселых всех утех,
Я с вами зачала етись с осмова году,
Еблась без робости, а не было и плоду,
Еблась я всячески, етися зла была,
Нередко и сама я мужеск пол ебла,
Я, на хуй сев пиздой, на нем торча красуюсь
И, будто по шесту прискакивая, суюсь.
Еблась в перед и зад, еблась с двоими вдруг,
Каким-то я хуям не делала услуг?
Ебал меня солдат, ебали и дворяне,
Попы, подьячие, монахи и крестьяне,
Ебали старики, ебали молодцы,
Ебали блинники, ебали и купцы,
Ебал столяр, портной, и слесарь, и сапожник,
Цирюльник и купец, извощик и пирожник,
Чуваши и мордва и разные орды,
Отведал всякой род, каков смак у пизды;
Ебали и слепцы, ебали и хромые,
Ебли безрукие, кривые и немые;
Бывало, коль нельзя хуйка когда достать,
Старалася в пизду свой палец заточать,
Иль вялу колбасу, иль точену коклюшку,
Иль свеклу, иль морковь, иль коренну петрушку.
А ныне, ах! увы! лишилася утех;
Хотя бы и еблась, но мал бы был успех;
Коль ярости уж нет и не могу я еться,
Куда теперь, шантя, куда с тобой мне деться?
Я б с радостью к тебе приставила врача,
Которой бы поеб, склав ноги на плеча,
Да как присунусь я к хуям с пиздою лысой,
Всяк скажет мне: поди ебись, старуха, с крысой.
По сих словах тогда каких искать отрад?
Вить должно от стыда бежать с пиздою в ад.
Где делась молодость и где девалась ярость?
Прошли ебливы дни и наступила старость.
Вот так-то наша жизнь минется в свете сем,
Все смерти подлежим, и быть нам прахом всем,
Весьма короток век, и все то уж минется,—
50
Почто ж беречь пизду, коль в младости не еться,
Почто ее, почто без ебли изнурять?
Коль случай есть етись, не надобно терять.
Я мнения сего и днесь еще держуся,
Пускай ебут меня, за то не осержуся.
Коль молоды так все, ебитесь повсечасно,
Грешно на свете жить, и пить, и есть напрасно.
Я вот как смолоду поныне жизнь вела:
В ебливых подвигах неустающ была,
Носила пиздорык, и хлюсти мне бывали,
Насмешники свечи в пизду мою вбивали,
Но все перенесла, считая трын-травой,
Пренебрегала всем: насмешкой и молвой,
И можно ль ныне мне, состарився, не рваться,
Знав точно то, что уж до смерти не ебаться?
Вот сколько нам теперь от старости плода,
Забыта бедная старушечья пизда,
Не так, как вижу здесь ебущихся встоячку,
Иные тешутся на лавочке влежачку,
Иные на полу ебутся на боку,
Иная задом прет пиздою к елдаку,
Иные в жадности «еби, еби» кричат,
«Широкие пизды», «мал хуй» о том ворчат.
Я вижу всех теперь в поту, в жару, в задоре,
А мне осталось, зря на них, сказать: о, горе!..
Но тщетно буду я отсель на них зевать,
Так с грусти лягу я теперь опочивать,
Пускай они, пускай, коль силы есть, дерутся,
Пускай они хоть все до смерти заебутся,
Я вижу, что у них жестока к ебле рать,
Но мне совместницей не быть, ети их мать».
А между тем, когда старуха размышляла,
В то время между пизд с хуями брань пылала;
В ебливой дом вошли тогда хуев полки,
Сомкнувшись дружно все и скинувши портки,
Порядка не теряв в бою и в гневе яром,
Кричат они: —Мы еть сюда пришли вас даром! —
Ебут, и прут, и рвут, лишь с пизд летят клочки,
И дерзко им грозят: — Прескаредны сверчки,
Мы всем вам наглухо пизды законопатим,
Не только что хуи, муде и килы впятим...—
Трепещут уж пизды, зря близкую беду;
Но вдруг увидели задорную пизду,
Которая спешит к пиздам на помощь с войском,
Напыщася идет в наряде вся геройском,
51
Прифабрила усы и, секель приточа,
На самой толстой хуй, кричит пиздам, вскоча:
— Вы слушайтесь меня и все мне подражайте,
Насуньтесь на хуи, как коников, седлайте,
Поедем мы на них брань люту окончить,
И в эту ночь хуи не будут уж торчать,
Мы точно победим, теперь уж мы не пеши...—
Муде содрогнулись и в ужасе висят,
Пизды тогда хуев, как снопики, валят,
Между хуев и сил и бодрости не видно;
Мудам и килам всем гораздо стало стыдно,
Бегут и кажут тыл, не думав о стыде,
Бегут и прячутся, где спрятались муде,
Победу уж пиздам и поле уступают,
Хуерыками все презельно истекают;
Пизды, героями перед хуями став,
Все хорохорятся, усы свои подняв.
Но побежденные хоть поздно, да очнулись;
Хуи, муде тотчас со жопою сшепнулись,
Чтоб стряпчего к пиздам хуй доброй отрядить,
Дабы пизды хуям престали зло вредить.
Послать истребовать у мокрых пизд им миру,
Со стряпчим к ним пошлем в дары заплешна сыру.
Отправлен стряпчий в путь, предстал пред пизд, трясясь,
Повеся голову, пред ними застыдясь,
Однако отдал он поклон гораздо низкой.
Тогда от пизд к нему предстал тут секель склизкой
И стряпчему изрек: зачем приполз он к ним?
Но всякой <?> хуй привстал лишь смирно перед ним
Такую начал речь: — Победы ваши громки,
Мы, ебши вас, себе все нарвали печенки,
У многих шанкеры, хуерыки текут,
А у иных чижы в жупилове поют,
Иных жестокие бабоны одолели,
У многих прорвались, у многих недозрели,
Того мы ради бьем челом дать мир для нас,
Хуи, как лыки став, ети не могут вас,
Понеже в слабости теперь от злого рока,
Бабон, и шанкера, и кровяного тока,
А как излечимся, готовы мы вас еть.—
Хуину секель речь легко мог разуметь,
Сказал ему: — Сейчас скажу о том махоне,
Она теперь площиц бьет, сидя на балконе.—
Пан секель, обратясь, перед махоней стал
52
И просьбы хуевы подробно просвистал.
Махоня, сжалившись над скверными хуями,
Мигнула секелю, прикрыв его усами:
— Коль принесли хуи повинную пиздам,
Скажи, что я даю им мир; ступай к мудам.—
Пришедши, секель пан ко стряпчему хуину:
— Вам мир махоней дан.—Тут хуй, нагнувши спину,
Отвесивши поклон ходатаю за труд
И подаря ему площиц от старых муд,
Отправился к хуям со радостною вестью,
За что был награжден достойной хую честью.
От радости хуи окрасили муде,
Шприцуют, парят плешь, не думав о пизде.
Не мене и для пизд мир таковой полезен,
А особливо для шантей широких безен,
Которые из них труды в етьбе несли,
От коих на шантях и шишки поросли.
У инных пиздорык и сукровица с белью,
Так должно и пиздам пристать к врачебну зелью.
Теперь хуи, пизды в желаемом миру,
А также и муде, поджавшись под дыру,
Всеобщей радостью с шепталихой ликуют
И, как лечиться им, между собой толкуют.
БЛЯДИАДА,
ИЛИ
ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
На зеленой лужайке сверкает ручей,
Парис восседает под тенью ветвей;
Отца своего он стада бережет
И хуем огромным козлицу ебет!
Владея совсем несуразным хуем,
Парис порешил, что нет девы по нем,—
По этой причине козлиц он ебет...
(Коль нет человечьей —и козья сойдет.)
Вдруг девы пред ним красоты неземной —
Богини стояли с открытой пиздой.
И, будучи видом трех дев поражен,
Парис из козлицы хуй вытащил вон...
И долго он думал: куда его деть?
(Беда хуй огромный, читатель, иметь).
Его размышленья прервали слова:
— Царевич! до нас долетела молва,
Что славишься ты преогромным хуем,
И мы порешили увериться в том.
Давно меж богами (ведь стыдно сказать)
Нет хуя нормального, еб же их мать!
Нам только лишь пизды щекочут они;
Да, кончились наши счастливые дни,
Промчалось то время, промчалося сном,
Когда своим твердым, железным хуем
Нас еб до усранья могучий Вулкан,—
Женился, скотина, забывши свой сан,
Женился на смертной — бессмертных забыл.
Вот Марс также еться до страсти любил,
Но вздумал раз женку чужую у еть —
И бедных опутала мужнина сеть.
У Зевса невстаниха, мать его еб,
Амур окаянный, заешь его клоп,
Вчера в Эрмитаже злой шанкер поддел,
Поэтому стал он совсем не у дел.
Кто будет тереть наш божественный пуп? —
54
Царевич хоть был неописанно глуп,
Но понял, что дело об ебле идет,
И, хуй залупивши, с земли он встает.
— Як вашим услугам,—богиням он рек,—
Но только одну, а не сразу всех трех!
— Царевич, голубчик, скорее меня,
Полцарства земного отдам тебе я! —
Другая богатство сулила ему —
С деньгами в три пуда из кожи суму,
Но третья — хитрее товарок она —
Ему посулила косушку вина
И бабу, которой красивее нет.
— Ну что же, царевич, давай нам ответ!
— Да что отвечать-то? Тут баба, вино,—
Все ваши подарки пред этим говно! —
Что дальше случилось, хоть ведаю я,
Но, чтоб не винили в похабстве меня,
Я здесь пропускаю циничный рассказ
О том, как Парис запускал в этот раз:
Богиня осталась довольна вполне,
Парис ей задвинул сверх нормы вдвойне...
— Ну что же,—окончивши еблю, он рек,—
Приходит твоим обещаниям срок,
Давай-ка мне бабу, тащи-ка вина! —
Вино появилось.—А баба?—Она
На береге дальнем у греков живет,
Париса-красавца давно она ждет.
Коль хочешь, тебе помогу я достать
Красавицу эту.—Ети ее мать!
До греков, поди-ка, какая езда!
— Зато, милый мой, неземная пизда!
— А дорого стоит? — Совсем ни хуя,
Ведь даром тебе отдаю ее я:
Корабль у Энея лишь только бери,
А бабы уж лучше на свете нет! — Ври!
— Да что толковать-то с тобою, дурак!
— А ты не того, разъети твою так,
Богиней зовется, дурища, ей-ей,
Ругается тоже. Небось мандавшей
Напхала мне в яйца, небесная блядь.
Хотела дать бабу, ети ее мать,
А баба за морем! На кой ее прах!
Мне лучше павлина — синицу в руках! —
55
Ворча и ругаясь насколько он мог,
Парис свое стадо сбирает в кружок...
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Эолы надулись, и ветер жужжит,
Парис кверху пупом в каюте лежит;
Уж месяц, как Троя покинута им,
А берег все так же вдали невидим.
Да, шутки плохие бог моря ведет:
Париса то к брегу, то в море несет.
Царевич к богине: — Пизда, помоги!
Ты видишь, свело у меня две ноги...
До Греции, право, не больше, чем шаг,
Нептун же дурачится, мать его так! —
Богиня к Нептуну послала послов
Просить для Париса попутных ветров.
И вот понеслися на черных крылах,
Корабль подхватили, жужжат в парусах
Могучие ветры — и вмиг донесли
До брега Эллады они корабли.
И вот средь прибрежных каменьев и скал
Парис велел якорь забросить и стал
С своим кораблем —и взирал на народ,
Что на берег вышел встречать его бот.
Я лодку старинную ботом .назвал',
Но, собственно, оот ли то был —я не знал:
Да дело не в лодке, читатель, кажись;
Итак, продолжаю: за весла взялись —
И вышли на берег. Навстречу гостям
Идет с своей женкой царь эллинов сам.
Парис с удивленьем на женку взирал —
То был совершенный его идеал:
Глаза точно звезды на небе горят
И так на Париса умильно глядят;
А губки! — улыбка не сходит с лица.
«Вот счастье дано для сего подлеца!» —
Подумал Парис, разумея царя.
— Тебе это счастье отдам скоро я,—
Над ухом Париса раздалося вдруг.
— Так вот она баба! Отлично, супруг,
Кажись, ее малость и стар, да и худ,
А я...—И Парис посмотрел на свой уд.
Здесь «уд» вместо хуя пишу я для дам,—
56
Наверно, читатель, ты понял и сам:
Неловко, ведь может и дама прочесть,
А хуй — нецензурное слово; коль счесть
В поэме места, что похабством полны,
Пожалуй, невинные девушек сны
Цензурнее будут и меньше их счет;
Так видишь, читатель, меня возъебет
И так за похабство цензурный кагал...
Однако от дамы я вбок убежал.
Итак, продолжаю, читатель мой: вот
Парис разговоры с гречанкой ведет,—
Узнал, что Еленой зовется она
И что в пизде хуем достанешь до дна.
И вот, к удивлению эллинов, в ночь
С Еленою вместе отчалил он прочь
От берега Греции, и корабли
Эолы попутные вмиг унесли.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Царевич в каюте с Еленой сидит,
Ее он ласкает, ей в очи глядит,
За титьки хватает горячей рукой
И шепчет: — О милая! только с тобой
Я понял всю прелесть, всю негу ночей! —
С Елены не сводит ебливых очей;
Раздвинув ей ляжки, на лавку кладет
И раз до двенадцати сряду ебет:
То раком поставит, то стоя ядрит,—
Елена трясется, Елена пердит,
Но рада! и в страсти безумной своей
На хуй налезает до самых мудей!
Три ночи с Парисом ебется она,
Вдали показалася Трои стена.
— Ну вот мы и дома, поддай еще раз! —
Казалось, окончен быть должен рассказ —
Добился царевич, чего захотел,
Но, видно, жесток был троянцев удел,
И много за счастье Елену уеть
Пришлося красавцу Парису терпеть,
И вместо конца я хочу лишь писать
Начало поэмы, ети ее мать!
57
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Меж тем, как троянцы пируют и пьют
На свадьбе Париса,—у эллинов бьют
Тревогу —и быстро сбирают полки
И строют триремы на бреге реки.
Царь эллинов в злобе ужасной своей
К себе собирает соседних царей,
Их кормит дичиной и водкой поит,
Клянется богами, что он отомстит
Пришельцу Парису, что женку упер,
Войны что не кончит до тех самых пор,
Пока всех из Трои не выгонит прочь,
И просит царей ему в этом помочь.
Цари отвечали, что жизнью своей
Готовы пожертвовать другу, ей-ей.
Читатель, пожалуй, не веришь мне ты
И молвишь с сарказмом: — Поэта мечты!
На дружбу такую и в тот даже век
Едва ли способен быть мог человек! —
Однако, читатель, сей миф для тебя
Узнал из вернейших источников я.
Итак, собралися на Трою идти
Героев до сотни,—ах, мать их ети!
Хуи раскачали —в тот девственный век
Еще об оружьи не знал человек,
И грек вместо пики сражался хуем,
Читатель, поклясться могу тебе в том!
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
Читатель! чтоб знал ты героев моих,
Спешу я представить теперь тебе их:
Два брата Аяксы с великой душой,
Готовые спорить со всякой пиздой;
Их первых призвал оскорбленный супруг,
А с ними явился и верный их друг,
Царь твердый и сильный, хитрец Одиссей,
Который в безумной отваге своей
Впоследствии тридцать нахалов уеб,
И всех их жилищем стал каменный гроб!
Вожди всех живущих в Аргосе мужей
Явилися тоже, и жопой своей
Один черезмерною всех удивил.
Потом прискакал злоебучий Ахилл,
Который хоть молод был очень и мал,
58
Но ебли искусство до тонкости знал
И был из героев великий герой,
Прославленный мужеством и красотой.
Собралось героев, ебена их мать,
Так много, что лучше их всех не считать,
И к подвигам прямо, их мать всех ети,
Героев моих я спешу перейти!
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
Уж месяц прошел —все плывут корабли;
Всех девок, что взяли с собой, заебли.
Герои все молча, глядя на свой уд,
Троянцев узреть с нетерпением ждут.
И вот показалася Троя вдали...
И, точно как в небе кричат журавли,
Вскричали троянцы, увидя врагов,
И строится быстро шеренга хуев.
Троянцев вожди на прибрежный песок,
Качая хуями, собрались в кружок.
От них отделясь, богоравный Парис
Вскричал во весь голос: —Во ад провались
Ты, рать окаянная, мать твою еб! —
И хуй свой огромный руками он сгреб,
И им, как дубиной, эллинам грозя,
Кричал: — Кто не трус? Выходи на меня! —
Узрев похитителя женки своей,
Царь греков, своих растолкавши друзей,
С безумной отвагой, со вставшим хуем
По берегу мчится к троянцу бегом.
Увидя всю злобу эллинов царя,
Парис помышляет: «Какого хуя
Я стану тут драться? Гляди, какой зверь!»
Как хочешь, читатель, мне верь иль не верь,
Но только герой мой решился удрать
И уж повернулся, как: — Мать твою блядь! —
Раздалось над ухом его —и глядит:
Брат Гектор пред ним разозленный стоит.
— Ты Трою позоришь! Какой ты герой?
Не с хуем родиться тебе, а с пиздой!
Ты вызвал эллинов, не трусь, а дерись
Иль в Тартар от страха с стыдом провались! —
Поднялася злоба троянца в груди,
И молвил он брату: —Я трус? Так гляди! —
59
И, хуй на плечо положивши, идет
К царю Менелаю навстречу. И вот
Сошлися герои, и злобой горят
Глаза их обоих, и вот норовят
Друг друга по роже мазнуть малафьей,
И шепчет Парису царь эллинов: — Стой!
Ты жен красотою умеешь пленять —
Посмотрим, как драться умеешь ты, блядь.—
Но только промолвил слова он сии,
Как в физию — целый фонтан малафьи
Ему разозленный Парис закатил...
Оселся царь греков и долго водил
По воздуху носом, не в силах вздохнуть,
Не зная, куда ему надо пихнуть,
Что сделать: глаза залепило совсем.
Парис же, трусишка, исчез между тем,
Подумав, что только глаза лишь протрет
Царь греков, как тотчас его заебет.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
Взыграли тут трубы на новую рать,
Собрались троянцы, меж тем как посрать
Решил Агамемнон—уселся, сидит.
От стана троянцев со свистом летит
Стрела —и вонзилася в жопу ему,
И взвыл Агамемнон, браня кутерьму,
Которую брат его вздумал поднять
За женку свою, окаянную блядь.
И, в злобе решившись врагам отомстить,
О камень он хуй начинает точить...
Троянцы меж тем целой кучей камней
Царя Менелая и верных друзей
Его повстречали, и берег морской
Телами покрылся, и панцирь стальной
Царя Менелая камнями избит,
И снова каменьев град твердый летит.
И струсили греки, решились бежать,
Как вдруг раздается: — Ети вашу мать! —
И царь Агамемнон, могучим хуем
Махая, до Трои прошел напролом.
Затем повернулся и снова врагов
Громит он без счета. Сто двадцать хуев
На месте осталось, как кончился бой;
Так мстил Агамемнон за рану стрелой!
60
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
Две рати сошлися; и Гектор-герой
Выходит на поле с огромной елдой,
И молвит он грозно:—Друзья и враги,
Я слово реку вам... Молчать, елдаки!
Чего раскричались, ети вашу мать?
Три слова и то не дадут мне сказать.
Герои эллинов — собачьи хуи,
Кто хочет сразиться со мной? Выходи! —
Вскочил Менелай, разозленный врагом,
Как вдруг сам по лысине страшным хуем
Царя Агамемнона был поражен,
Да так, что чуть духа не выпустил вон:
— Какого ты хуя, ети твою мать,
С пройдохой троянцем выходишь на рать?
Смотри, это Гектор, героям герой —
Куда ж тебе драться с ним, друг милый мой?
Его даже трусит сам царь Ахиллес,
А ты с каким хуем на хуй этот лез?
Не лучше ли бросить нам жребий, друзья? —
— Пусть жребий, о боги, падет на меня! —
Сказал Менелай, хорохорясь.—Уйму,—
Так царь Агамемнон вещает ему.
И бросили жребий —и вышел Аякс,
И молвил он грозно: — К услугам вам я-с! —
Поклон отдает он друзьям своим всем,
А Гектору хуем грозит между тем.
Троянцы, увидя, кто вышел на бой,
От страха за Гектора подняли вой:
Аякс обладал преогромным хуем,
А ростом был выше, чем каменный дом!
ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ
Сошлися герои... Дрожала земля...
Ударил наш Гектор —Аякс ни хуя!
Аякс размахнулся — и Гектору в грудь
Сквозь щит хуй Аякса прокладывал путь.
И щит разлетелся, и броня в куски,
И кровью покрылись бойцов елдаки.
На битву же эту граждане смотря,
61
Кричали героям: — Какого хуя
Вам биться, герои, ети вашу мать?
Что оба отважны, нельзя не сказать,
Но хуи к чему же ломать так совсем?!
— Согласны,—сказали герои. Затем
В знак мира пожали и руки они
И мирно в палатки убрались свои.
ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ
Я здесь пропущу очень длинный рассказ
Об ебле, о драках... и прямо как раз
К концу перейду я поэмы моей,
Бояся наскучить вам музой своей.
Погибло премного героев в боях,
Большой недостаток явился в хуях.
Оплакан Патрокл, а жестокий Ахилл
И Гектора скоро елдою убил.
Сбесился Аякс и в припадке издох,
Своих же избивши до сотни, как блох!
А царь Агамемнон так много убил,
Что выбился сам совершенно из сил.
Тут греки, подумав, собрали совет
И так порешили, что много уж лет
Они здесь стоят как, а Трои все взять
Не могут канальи, ебена их мать!
И сила, выходит, их вся ни при чем.
— Так пусть нам поможет великим умом
Наш царь остроумный, герой Одиссей.
— И тотчас тот тогой покрылся своей.
Подумав немного, он громко вскричал:
— Вот эврика, други! Я Трою поймал:
Героев, товарищи, там ни хуя,
И стража из девок,—так выдумал я
Из дерева сделать огромный елдак
И двум из героев залезть в него...— Так,
А дальше что будет? —Не ебшись уж год,
Наверно, хуй в город к себе заберет
Та стража из девок. Тотчас из хуя
С героем-товарищем выскочу я,
Ворота сломаю, а вы между тем
К воротам спешите с собранием всем!
62
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Случилося все, как сказал Одиссей.
И греки вломилися. В злобе своей
Троянок скоблили всю ночь напролет.
По улицам кровь с малафьею течет,
И в ней по колена герои бродя,
Искали все пищи и жертв для хуя.
На хуй нацепивши до сотни блядей,
Валялся Ахилл пред палаткой своей,
Другой же царь тоже штук двести уеб,—
И весь провонял малафьею, как клоп.
А царь Агамемнон, взяв девушек в лес,
В их пизды с руками и яйцами влез.
Так греки справляли победу свою.
На родину каждый принес на хую
Медалей, нашивок,—наград не сочтешь,
Ахилл же почтен был звездой «Мандавошь»!
Я кончил, читатель! Герои мои
Домой воротились —и спать залегли!
ТРИ ДЕВЫ, ИЛИ ПРОКАЗЫ ЭРОТА
ПОЭМА
ПРОЛОГ
1
В одной из провинций Российской земли
Три гордые девы весной расцвели.
Отец их, чиновник сухой и холодный,
Служил, собирая металл благородный,
Хранимый друзьями и силой чинов
От разных, и тайных и явных, грехов.
2
И многие годы неслышно прошли...
Но, нет!., женихи из столиц не пришли!
Ни Кате, ни Оле, ни даже пред Таней
Гусары не делали пылких признаний;
И стали сушить уж и горе и гнев
Моих благородных разборчивых дев.
3
И грации стали на Бога роптать:
«Иль старыми девами нам умирать?
В глуши и без мужа росли и цвели мы,
Влюбляясь и жгучим желаньем палимы,
Мужчины не радуя пламенный взор!..
Неправ твой, о небо, святой приговор!»
4
И только что лепет упреков замолк,
Представьте! Господь шлет гусарский им полк!
Веселого марша мотив незнакомый
Торжественно грянул у самого дома,
И шли, извиваясь блестящей змеей,
Гусар за гусаром, за строями строй!..
64
5
Мотались и вились различных цветов
Угольники милых гусарских значков;
Бряцание сабель, уздечек и шпор,
Гусарских очей побеждающий взор,
И, тучное тело к луке наклони,
Ротмистр горячил вороного коня?..
6
И конь на дыбы поднимался порой,
Бесился, как муж, уязвленный женой;
Нарядной одежды красивые складки
По плечам гусара вились в беспорядке,
И, лихо кружася, он полк обгонял
И мимо себя эскадрон пропускал.
7
Вот к дому подъехал седой генерал,
Хозяин его на крыльце повстречал.
Весь дом оживился, сияет огнями,
И, чинно за брашными сидя столами,
Стараются девы гостей покормить,
А гости — отлично поесть и попить.
8
У Катеньки щечки горят словно жар:
Нескромные речи ей шепчет гусар;
От страсти сгорает вся Оленька-крошка:
Сосед пожимает ей чудную ножку;
А Таню щекочет усатый ротмистр:
В сраженьях и с женщиной смел он и быстр.
9
Какие признанья и клятвы в любви
Услышали девы любимы мои!
И как устоят и не дрогнут сердечки,
Как многие годы затратить у печки?
И как тут удержишь безумную страсть,
Эрота почувствовав нежную власть?!
3 Зак. № 341 Барков
65
10
И вот под застольный пустой разговор
Ловился ответа застенчивый взор,
Горячая ручка давала пожатья,
Пурпурные губки шептали заклятья,
А томные вздохи и молнии глаз
Сулили восторга безумного час!
11
Богатым десертом окончен обед,
И пьяны все гости от вин и побед;
И поданы им по привычке старинной
Сигары и кофе турецкий в гостиной;
Хозяин же старый пошел в кабинет,
Чтоб там доварить на диване обед.
12
И многих прекрасный обед доконал:
В гостиной сопел и мычал генерал,
И каждый укромный имел уголочек,
Сраженный вином да и чарами дочек,—
И вскоре весь старый запущенный дом
Окован был мертвым чарующим сном.
F
И только корнета да нашу Катит
Невольно прельстила вечерняя тишь;
Да Оля с веселым своим кавалером
В саду предалися любовным химерам;
А Таня была так любезно-мила,
Что в спальню ротмистра к себе увела...
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
1
Пурпуром и золотом ярко горя,
За мысом меж тем догорала заря,
Лучи постепенно вдали погасали,
В душистых ветвях соловьи защелкали...
Вот свод потемнел, и на нем, как всегда,
Одна за другою блеснула звезда...
66
2
Волшебное время! Прекрасный Эрот
Влюбленным заветные песни поет...
И наших знакомцев опутали чары.
Смелей становились красавцы гусары...
Мгновенья бежали... Спускалася ночь...
Возможно ли страсти свои превозмочь?
3
Но чем ты, бедняжка-корнет, покоришь
Суровость и гордое сердце Катиш?
Напрасны мольбы и горячие ласки:
Насмешливо светятся карие глазки!
Сама же дрожит вся от страсти... И вдруг
Катиш охватил непонятный испуг;
4
И бледность покрыла застенчивый лик,
И замер на губках пурпуровых крик...
Корнет, прижимая хозяйскую дочку,
У лифа успел расстегнуть все крючочки
И, сладко целуя, развязывал он
Тесемки у юбок и у... панталон.
5
Вдруг, трах!., подломилась скамейка —и вот
Под куст их забросил игривый Эрот...
Закрыты лобзаньями свежие губки,
И смелой рукою отброшены юбки;
Вот мрамор груди обнаженной и плеч,
И томные взгляды, и пылкая речь...
6
Катиш ослабела... Уж в карих глазах
Не девичья робость, не девичий страх,
Зажглися они лихорадочной страстью
И смертных манили к блаженству и счастью.
Ведь знал же плутишка коварный Эрот,
Что в эту часть сада никто не зайдет.
з*
67
7
Катиш ослабела... Коса расплелась...
Развязки желанной приблизился час!
В борьбе разорвалась случайно сорочка...
Прижалась к корнету горячая щечка...
Влюбленный в святилище девы проник,
И замерли оба в восторге на миг.
8
Теперь уже Катя, всю прелесть узнав
Душистого ложа, цветочков и трав,
Сама прижималась, дрожала всем телом,
С таким мастерством и кокетством умелым
Вертелась под ним, извиваясь змеей,
Сжигаема страсти горячей волной...
9
Эрот же, довольный проделкой своей,
Смеялся сквозь сумрак росистых ветвей
Развесистых кленов старинного сада,
Ему улыбались нагие дриады,
Роскошные косы распутав свои,
Глядя с любопытством на тайны любви.
10
Однако довольно болтать о Катиш!
Иначе, читатель, тебя утомишь.
Оставим же нежиться наших влюбленных
На ложе из трав и цветов благовонных.
История эта длинна и стара,
И с нею проститься давно бы пора.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
1
Эрот улетел... Под защитою тьмы
За плутом украдкой последуем мы.
Давно бы нам с Ольгою встретиться надо!
Уж видно, плутовка забралась в глубь сада,
В беседку над Волгой... Пойдемте туда;
Я вас приглашаю с собой, господа!
68
2
И правда! шалунья ведь там, как всегда;
Давно с кавалером забралась сюда;
Уселись они под старинною крышей.
Кругом становилось темнее и тише...
Над ними —лишь шелест тоскующих ив,
Под ними —на сонную Волгу обрыв.
3
И, вдаль устремивши задумчивый взгляд,
Они любовались на яркий закат...
Но солнце спускалось все ниже и ниже;
Они же садились все ближе и ближе...
Последний уж луч на лазури погас,
И саваном белым роса поднялась.
4
Напрасно красавица жалась к нему:
Все жалобы тщетны на холод и тьму;
Стихи декламировал юный поручик,
Целуя ладошки горячие ручек.
Он был по натуре добряк и поэт,
Не то что товарищ по строю, корнет.
5
Он молча божественный стан обнимал,
Во взорах огонь вдохновенья сверкал;
Но были объятья его так безгрешны!
Его поцелуи так холодно-нежны!
Совсем не того бы хотелося ей
В тиши ароматных июльских ночей.
6
Неясным желаньем томилась душа!..
Она молода, и притом хороша!
«А этот глупышка!..» — и пылкая Оля
Пурпурные губки кусала до боли.
«О, жалкий святоша, дитя... идиот!»
Но тут прилетел к ней на помощь Эрот.
69
7
Плутовка ведь знала с шестнадцати лет,
Что толку в безусых особого нет.
Недаром она подсмотрела однажды,
А может быть (кто ее знает?), и дважды,
Как в этой беседке, у самой скамьи,
Прислуга творила амуры свои.
8
Как кучер Марину любовно ласкал,
Ей в очи глядел и в уста целовал...
И слушала Ольга и! речи украдкой,
Истомы полна непонятной и сладкой,
Боясь от влюбленных глаза отвести,
Дыханье в своей затаивши груди.
9
И, крепко обняв ее девичий стан,
Сергей поднимал голубой сарафан,
О чем-то просил он под пение пташек,
Чего-то искал между беленьких ляжек...
Она защищалась: «Сережа, ведь грех!»
Потом поцелуи и сдержанный смех...
10
А чудная ночь так тепла и душна!
В сорочках однех уж и он и она;
Они улеглись, он ей ноги раздвинул
И вдруг под живот что-то длинное вдвинул.
И стал ей все глубже и глубже совать,
Она же прерывисто, часто дышать.
11
С тех пор протекло уж немало годов...
У Оли была уж толпа женихов;
Но сердцем ея не забыта картина,
Как кучер Сергей и кухарка Марина
На воле вполне отдавались любви,
И пели над ними в кустах соловьи...
70
12
И Оля-плутовка решила, что ей
Такого блаженства не даст Гименей,
Что в выборе мужа должна быть свобода,
Что замуж не выйдет папаше в угоду...
И только таила надежду в груди:
«О, если бы так же мне ночь провести!»
13
И вот над красавицей сжалился рок.
Но как он коварен и вместе жесток!
Ни ласки, ни взгляды, ни запах сирени —
Ничто не могло повлиять на тюленя.
Чего же он хочет? Чего же он ждет?
И вот к ней на помощь явился Эрот.
14
Весь вздрогнул поручик... Амура стрела
Направлена верной рукою была!..
И сжата в безумных объятиях Оля:
Все чувства, все страсти рвалися на волю!..
А Ольга; о, хитрая бестия! Вмиг
К нему на колени всем корпусом — прыг!
15
Поэт растерялся... Но хитрый Эрот
О прелестях Оленьки сладко поет:
— Мой милый, как шли мы сюда по тропинке,
Совсем промочила свои я ботинки;
Сними их! — Плутовка сама бы могла,
Но дело она политично вела.
16
Гусар наклонился... дрожащей рукой
Шнурки развязал у ботинки сухой.
О, дивная ножка! Бессмертный Пракситель,
Ты б сам удивился, великий учитель;
Так мог ли в восторг от нея не придти,
В ком сердце лет двадцать лишь бьется в груди?
17
— Я буду царицей, ты — милым пажом,—
Сказала она, оглядевшись кругом.—
71
Пусть кров не богат, но зато он радушен,
Ты должен мне быть как царице послушен!
Шинель на полу в уголке постели
Удобней, чтоб двое улечься могли!
18
Вот так!.. Хорошо... А теперь помоги
Стянуть мне противные эти чулки.
Какой ты смешной!.. Расстегни же подвязки! —
Шептала она, опустив свои глазки.—
Теперь отдохни. Впрочем, милый мой, нет!
Сперва расстегни мне атласный корсет!
19
Ты мог бы быть горничной, мой дорогой.
Меня раздеваешь ты смелой рукой...
Ты чувствуешь мягкость и молодость тела?..
Минуты паденья встречаю я смело,
И имя, и честь, и невинность свою
Охотно пажу моему отдаю!
20
Недавно лишь я прочитала «Нана»:
Любимых друзей не стеснялась она...
Но мы ведь не знаем полнейшей свободы,
Должны подчиняться традициям моды,
По милости «света» почти с малых лет
Мы носим тюрнюры и тесный корсет.
21
Иль летом носить панталоны — зачем?
Их девушкам, право, не нужно совсем.
Без них, говорят, и опасно и стыдно;
Как женщины глупы! за них мне обидно!
Но я обошла этот глупый закон
И много уж лет не ношу панталон.
22
Я чувствую зависть к крестьянке, ей-ей!
Почти ничего не надето на ней,
Не любит она городские наряды,
72
А наших корсетов ей даром не надо!
Накинуты только на женственный стан
Сорочка да сверху один сарафан.
23
Движенья вольны, ничего ей не жмет,
А все же и это она задерет,
Неся от колодца тяжелые ведра,
И видны и толстые икры, и бедра,—
Она наготы не скрывает своей,
И зависть сердечно я чувствую к ней!
24
И, глядя на наш православный народ,
Ведь зависти чувство, поверь мне, живет
И в барыне светской, и в модной кокотке...
Скорей все снимай... Не боюсь я щекотки!
В награду, мой паж, лишь за скромность твою
Тебе покажу красоту я свою.
25
Теперь позволяю тебе расстегнуть
Я ворот сорочки — скрывает он грудь.
Ея очертанья и правильность линий
Достойны бессмертного тела богини!..
Но я вся пылаю, горю как в огне,
Хоть только сорочка осталась на мне.
26
Вон блещет Венера! Богиню встречай,
Тебя ожидает блаженство и рай!..
Никто не касался девичьего стана:
Тебе одному это счастие дано!..
Любуйся же мною, целуй и ласкай!
Тебя ожидает блаженство и рай!»
27
Рассудок давно потерял уже власть:
Поэта сжигала безумная страсть;
Шептал он бессвязно горячие речи,
Целуя и шею, и груди, и плечи...
73
Мундир и рейтузы давно уж снял паж
И бросил их в угол, где орошен палаш...
28
А ночь ароматна, тепла и душна;
Внизу под обрывом чуть плещет волна;
В беседку приветливо смотрят сирени;
И Ольга, к нему опустясь на колени,
Объятая негою девичьих грез,
В волнах шелковистых душистых волос,
Прикрытая тонкой прозрачной сорочкой,
К нему прижималась днепровскою дочкой.
29
— Любить я хочу!.. И любить без конца!
Не надо мне брачных цветов и венца!
Пить кубок блаженства—так пить его разом!
Пред пламенным чувством безмолвствует разум! —
Сухими устами шептала она,—
Нам эта минута судьбою дана!
30
Но все же искал он несмелой рукой
У женщины милой цветок дорогой.
В объятьях влюбленных красавица млела,
Горело атласное, гибкое тело...
Расширились ноздри... Не слышно речей,
Лишь пламя сверкает из дивных очей...
31
Амур же, смеясь сквозь прозрачную мглу,
Пускал в них одну за другою стрелу...
— Моя дорогая, прелестная крошка! —
И смелым движеньем откинул ей ножку...
Рука под сорочкой... Сдержаться не мог
И вдруг ухватился за Олин цветок.
32
И вмиг, уж не знаю, что сделалось с ним,
Но Ольга лежала Венерой под ним.
Склонился над нею в восторге он диком,
74
Любуясь и девственным телом, и ликом...
— Мой милый... желанный... еще поцелуй!
Прижмися покрепче и слаще милуй!
33
Афинские ночи!.. Склоняется он
Над нею, прекрасный, как бог Аполлон,
Во всей наготе... И в волненьи глубоком
Заметила Ольга пылающим оком,
Что между мускулистых толстых лядвей
Мотается что-то — не то, что у ней...
34
Но здесь приведу я, читатель, для вас
Из Ольгиной книжки об этом рассказ.
Хоть нить прерывать и берет меня жалость
Но, право, меня одолела усталость.
Потом мне придется ее превозмочь,
Придется писать и про Танину ночь.
35
Нельзя же суровым молчаньем пройти,
Как Тане пришлось эту ночь провести:
Она ведь ловила законного мужа,
А это рискованней много и хуже...
А впрочем, не знаю... Но друг мой Эрот,
Наверно, о Тане мне весть принесет.
36
Желанного отдыха дорог мне миг!
Я рад, что у Ольги нашелся дневник
И, к счастью, он начат о часе том сладком,
Который пришлось бы писать по догадкам,
А в этом мне сам бы Эрот не помог,
И наглым лжецом я б прославиться мог.
37
А к правде, читатель, ты сделался строг,
Зачем же гневить тебя сотнею строк?
Поэтому к пылким и юным поэтам
Я смело могу обратиться с советом:
75
Поэмы свои прерывая на миг,
Иметь под рукой героини дневник.
ДНЕВНИК ОЛЬГИ
1
...Минуты бежали одна за другой...
К нему прижималась я с лаской немой,
Со страстью безумной, с любовью свободной,
А он был такой безучастно-холодный...
Казалось, текла в нем вода, а не кровь;
Казалось, ему незнакома любовь!
2
Упрямством своим он меня пламенил
И женщины пылкое чувство дразнил...
К нему прижималась я трепетным телом...
Ведь мог бы тогда он движением смелым
Мне платье немного хотя приподнять
И девичье тело мое поласкать...
3
Как чувство рассудок всегда победит,
Так я победила свой девичий стыд:
Чего мне стыдиться с возлюбленным милым?
Огонь меня жег, разливаясь по жилам,
Он жег и ланиты, и груди мои,
И стройные ножки желаньем любви...
4
И я прижималась к нему все тесней,
Всей силою пышных девичьих грудей,
И сладко и долго его целовала,
И страсть постепенно его разбирала...
И вот развязал он у туфель шнурки,
Дрожащей рукою снял с ножек чулки...
76
5
Взволнован он был и краснел, как кадет,
Но юбки снимал он с меня и корсет,
Шепча мне с одной из счастливых улыбок,
Что стан мой и строен, и девственно-гибок!..
И с дерзостью пылкой любимых повес
Он влажной рукой под сорочку полез.
6
И грудь поднялась перекатной волной,
Когда он за перси схватился рукой:
Дыхание сперлось, и замер мой лепет,
И всю охватил меня сладостный трепет...
В истоме я вся замерла... Из мужчин
Туда не проникнул еще ни один...
7
В блаженстве немом я закрыла глаза...
Моя расплелася густая коса...
Для нас незаметно летели мгновенья...
Я помню его поцелуи, моленья...
Очнулась — и вижу сквозь душную мглу,
Что я у скамейки лежу на полу...
8
Он чудные речи шептал в тишине,
Все ниже и ниже склоняясь ко мне...
Сверкали глаза его черные дивно,
И сжала я ножки свои инстинктивно.
Напрасно!.. Уж я без сорочки была
И скрыть волосами красот не могла.
9
Хотела прикрыться шинелью... Зачем?
И он ведь стоял обнаженный совсем!
Стыдиться нам не было с милым причины!
Он был в полном смысле красавец мужчина!
И я не дурнушка какая-нибудь,
Могла перед ним наготой щегольнуть!..
10
А главное — молоды, полные сил,
И юности жар в нас еще не остыл...
77
И там, на просторе, друг другом любимы,
Вполне отдаваться восторгам могли мы...
И я в упоеньи глядела, как он
Склонялся все ниже, как бог Аполлон.
11
Он тела коснулся... Вся вздрогнула я,
Какая-то сила толкнула меня...
Я телом прижалась к горячему телу...
Чего-то ждала я и тайно робела...
И он опустился на ложе любви
И сжал трепетавшие груди мои...
12
Уста поцелуем горячим закрыл
И, помню, о счастье минутном молил...
Но я не могла в те минуты постигнуть —
Какого же счастья он хочет достигнуть?!
О, как же мужчины лукавы, хитры!
Гораздо хитрей они нашей сестры!..
13
Ведь как перед тем он стыдился, робел!
Теперь же вдруг сделался ловок и смел...
Он нежно меня отодвинул от стенки
И с силою стал разжимать мне коленки...
Но я упиралась в могучую грудь,
Напрасно стараясь его оттолкнуть.
14
И странный предмет меж мускулистых ног
Вниманье мое на мгновенье привлек:
Такой же у кучера был, у Сергея,
Но только потолще и много длиннее...
Ужели ж друг милый мне лезет на грудь,
Чтоб этот предмет под живот мне воткнуть?
15
Такой ведь огромный! Не может быть он
В отверстие узкое мною вмещен!
Иначе должно быть мучительно больно.
78
И ужас мне в сердце закрался невольно,
И я за него ухватилася вдруг:
Он страшно горяч был и твердо-упруг...
16
В руках я держала всю прелесть мужчин...
Но власть потеряла; он был властелин...
Шептал он так сладко: — О милая крошка!
Не бойся, подвинься направо немножко!
Назад подалася доверчиво я,
Он руки мне сжал... и — упал на меня!
17
И быстрым движеньем, шепча о любви,
Раздвинул он полные ляжки мои...
Я вскрикнуть хотела, да поздно уж было;
И странное чувство меня охватило:
Ужели прельщает мужчин уголок,
Который таится меж девичьих ног?
18
Он, правда, пушист и заманчив на вид...
Ужели же он-то любовь и таит?..
И вспомнились мне и Сергей и Марина...
Так вот она цель и блаженство мужчины!..
Но тут мои мысли прервались на миг,—
Мой милый в святилище девы проник!
19
Я — вся замерла... Что уж было затем? —
От счастья потом я не помню совсем!
Минуты те были блаженнейшим бредом,
И страх не внушался мне милым соседом...
И я прижималась, а он напирал,
Все глубже и глубже в меня запускал...
20
Из чаши блаженства я жадно пила,
Инстинктом давала ему, что могла...
И сладко мне было, и больно сначала,
И сердце не билось, и грудь не дышала...
79
Я ножками тело его обвила
И жадно из чаши блаженства пила...
21
Но вдруг у меня что-то там порвалось,
И слабо от боли мне вскрикнуть пришлось...
Закрыла глаза и раскинула руки,
Дрожа вся от страсти и сладостной муки...
Он чаще совать стал... и замер... зашлось!
И к гибкому телу он словно прирос!..
22
Но тут я всем телом и силою ног
Дала уж сама ему новый толчок...
И вдруг обессилела... Слабо целуя,
В дремоте невольной прильнула к нему я,
И сладостный сон смежил очи мои
Под песни, что пели в кустах соловьи.
23
Когда я очнулась, он все еще спал,
И ветер его волосами играл...
И долго и тщетно старалась понять я,
Зачем я в беседке?.. И что за объятья?..
И кто же раздеть донага меня мог?
Кто рядом со мною, девицею, лег?..
24
И вдруг, отогнав сновидения прочь,
Припомнила я проведенную ночь:
Восторги, объятья и бурные ласки...
И щеки покрыла мне алая краска:
Сюда я невинною девой пришла —
Теперь же я женщиной грешной была...
25
Заря загоралась. И легкой стопой
С обрыва спустилась я к Волге родной;
Немного остыла и в неге безмолвной
Я вся погрузилась в холодные волны.
В прозрачной воде наигралась я всласть...
Но... С новою силою вспыхнула страсть!
80
26
Я тщетно старалась ее победить
И кровь молодую в себе охладить,
Студеной водой обливаясь и моясь,—
Она доходила мне только по пояс,
И я, освещенная майской зарей,
Могла любоваться своей наготой.
27
Глядясь в неподвижное лоно реки:
И девичья шея, и гибкость руки,
И бедер роскошных и стройность и нежность,
И грудей упругость, и плеч белоснежность,
И мягкую талью, и часть живота —
Так ясно в себе отражала вода!..
28
Я рада, что женщиной я создана:
Могу я соперничать телом с Нана...
Мужчин увлекать, без сомненья, могу я —
Лишь стоит себя показать им нагую!
Ведь каждый, мне кажется, будет не прочь
Со мной провести упоительно ночь!
29
Я вышла на берег... Лесной аромат,
,И пение птичек, и утренний хлад
Меня опьяняли... Мне сделалось душно,
И падали капли струею жемчужной
С дрожащего тела на мягкий песок,
В алмазную пыль рассыпаясь у ног...
30
Я снова полна упоительных грез
И страсти безумной... Прядями волос
Отерла я груди, и шею, и бедра —
И вновь поднялася я смело и бодро
Знакомой тропинкой душистых берез,
Дрожа от купанья, на старый утес.
81
31
Возлюбленный мой разметался во сне —
И я рассмотрела мужчину вполне...
И так мне открыла ночь эта случайно
Мужчины и женщины пылкие тайны...
Я знаю теперь, зачем мы созданы,
Зачем нам все прелести эти даны!..
32
Тут милый очнулся... С улыбкой немой
При яркой луне любовался он мной...
Забыл он, что ночь-то провел у молодки!
Пред ним я стояла с бесстыдством кокотки
Откинувшись телом немного назад
И как бы дразня очарованный взгляд.
33
Ему подарила прекрасный цветок,
И снова меня он с улыбкой привлек,—
И я, без стыда и без трепетной дрожи,
Напротив, охотно —упала на ложе:
Своих я страстей обуздать не могла—
Под милого тотчас покорно легла...
34
И стыдно мне стало... хотела бежать,
Но он горячо меня начал ласкать,
Прося подарить ему только часочек
И снова отдаться ему хоть разочек!
Я слабо боролась... хотела кричать...
Напрасно! Кто мог бы меня услыхать?
35
А он так бесстыдно меня щекотал
И так над бессильем моим хохотал,
Совсем без труда раздвигая мне ноги
И вновь направляясь по старой дороге.
Но тут уж сдержаться и я не могла
И с дикою силой ему поддала!!
82
36
На этом кончается Ольгин дневник,
Он, кажется, цели в поэме достиг.
Я рад, что развязка у ней же нашлася,
А то бы когда оседлал я Пегаса?!
Теперь же за лиру я бодро берусь,
Призвавши на помощь Эрота и муз.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
1
Плутишка Эрот никого не щадит!
О новой победе с триумфом трубит.
Я чувствую близость волны вдохновенья -
Поэт с нетерпеньем ждет эти мгновенья
Чтоб в стройные звуки свободно собрать
И чувства, и мысли, и образов рать...
2
И вот зазвучала вновь лира моя,
Огонь вдохновенья почувствовал я
И смелой рукою ударил по струнам;
Окончить поэму с желанием юным
И новой проделке прекрасных богов
Хочу уделить я хоть несколько строф.
3
Тем более в Таню я сам был влюблен
И знал ее девочкой, чуть не с пелен;
Была моя Таня красавица тоже,
Но только ничем на сестер не похожа:
Всегда молчалива, серьезна, грустна;
Свежа как цветок, но как лед холодна.
4
Своею натурой и складом лица
Она родилася ни в мать, ни в отца;
Уж в детстве, бывало, со мною резвяся,
Она мне казалась ни рыба ни мясо...
83
Но, как восемнадцать ей стукнуло лет,
Я ею прельстился, как пылкий поэт.
5
Воспел я и ножки, и груди, и стан,
Но все же наш кончился скоро роман:
Я понял, что муж ей законный лишь нужен,
И этим открытьем был крайне сконфужен...
Не тронул ее восторженный сонет;
Не может быть мужем законным поэт!
6
Как птица свободен быть должен поэт:
Свободой живет он!.. А брачный обет
Балованный слух своей дикостью режет!
Свободу свою он лелеет и нежит
И смело под звучные песни свои
Срывает цветы мимолетной любви...
7
А Таня меж тем все ждала женихов,
Суля им богатство и даже любовь...
Но долго и тщетно искала Танюша
Себе подходящего, доброго мужа.
Она истомилась... Но, к счастию, рок
Избавил ее от напрасных тревог.
8
И кажется, мужа дает наконец!..
Хоть, правда, не очень красив молодец:
Лицом он как будто бурят иль татарин,
Но все же по виду — порядочный барин...
И им увлеклася она, как дитя,
И ею увлекся гусар не шутя...
9
Вино наливая, ее щекотал
И руку и сердце свои предлагал.
Она все пила и заметно пьянела,
Под пылкими взглядами трепетно млела:
Ведь подле сидел ее трепетный муж,
Болтая довольно свободную чушь.
84
10
Кружилась от счастья и вин голова...
Со стула она поднялася едва
И ручку свою протянула соседу.
— Но надо же кончить свою нам беседу!
— Пойдемте.—Она прошептать лишь могла
И в спальню гусара к себе повела.
11
Прошли коридор, поднялись в мезонин
И заперлись в спальне один на один.
И Таня сама под влиянием хмелю
Его потащила к себе на постелю...
— Разденься же, Таня! —Он ей прошептал.
— Не надо,—бессвязный ответ прозвучал.
12
Но мы уже знаем, что бравый ротмистр
В сраженьях и с женщиной смел был и быстр,
Но женским капризам любил подчиняться:
— И правда, зачем нам с тобой раздеваться?
Ведь мне только нужно тебя да постель:
И в платье мной будет достигнута цель!
13
Отнимет лишь время нам эта возня,
А баб красотой удивишь ли меня?!
В подобной не раз я бывал переделке,
И мне попадались такие ли целки!
Вопрос ведь не в том —молода иль стара? —
Была бы хорошая только дыра!
14
И, к чести гусаров, сказать я могу,
Видали мы виды на нашем веку!
Меня маркитантки боялись в походе;
Не брезгал пололками я в огороде:
Подымешь подол ей —и тут же меж гряд
Отлично отмашешь и в перед, и в зад!
85
15
В столицах же душных твой милый гусар
К прекрасным девицам был вхож в будуар;
А летом, в деревне, во время стоянки,
Охотно ко мне приходили крестьянки...
Я к братии вашей ведь с юности слаб
И знаю все прелести девок и баб...
16
Бывало, в лесу, где-нибудь под кустом,
Иль в полдень, в Петровки, под свежим стогом
Любил упражняться я только на голых,—
Я страстный любитель пейзажей веселых!
А в шелковых спальнях, быв юношей, сам
Совсем раздевал фешенебельных дам.
17
Мальчишкою бывши, я многое знал;
За это жестоко отец меня драл!..
Поднимешь девчонке короткую юбку
И в роще задашь ей изрядную щупку...
Пленяться я юношей пламенным мог
И шеей, и грудью, и гибкостью ног...
18
Теперь уж не то! и меня не прельстит
Ничьей наготы обольстительный вид!..
То ль дело—-одним повелительным знаком
Поставить бабенку крестьянскую раком!
И вдвинуть коня осторожно, не вдруг!
Она из гусарских не вырвется рук!
19
Я знаю, уйдет у ней в пятки душа!..
Но терпит бабенка, стоит не дыша,
И, бестия, только сопит от блаженства!
Я в этой науке достиг совершенства,
До тонкости я изучил сей предмет,
И равного мне в эскадроне всем нет!
86
20
Так честью гусара клянусь тебе я,
Что наготой не удивишь меня!
Хозяин меня угостил здесь по-царски —
Хозяйскую дочь угощу по-гусарски! —
Но все же пришлось ей корсет расстегнуть,
А платье и юбки закинуть на грудь.
21
И Таню гусар уложил поперек;
Невольно любуяся стройностью ног,
Шептал с восхищеньем: «У этой канашки
Какие, однако, красивые ляжки!»
Но Таня была до забвенья пьяна,
И глупо ему улыбалась она.
22
Чего уж не делал гусар этот с ней,
С безмолвной и жалкою жертвой своей!
То слезет с нее, то вновь с хохотом вскочит,
То щиплет ей ляжки, то груди щекочет,
То ноги ей сдвинет, то вновь разведет
И с силой наляжет на грудь и живот!
23
Под будущим мужем трещала постель,
От страха и боли прошел Танин хмель,
Но бравый гусар с упоеньем и смаком
Ее на постели поставил уж раком,
Огромною лапой за стан ухватил
И сзади коня вороного впустил!..
24
Возил по постели туда и сюда,—
Но тут уже Таня моя от стыда
Упала в подушки без признаков чувства...
— Эх, жаль, что не все показал я искусство!
Ты, если бы даже пьяна не была,
Гусарской атаки б сдержать не могла!
25
С постели он слез. Причесал волоса,
Оправился... Было четыре часа...
87
Окно растворил он. Уж солнце всходило
И Волгу, и главы церквей золотило...
Прекрасна была гладь великой реки...
Расшиву тянули вдали бурлаки...
26
Он видел, как скрылся в сирени Эрот:
Не любит он ясный, румяный восход,
Когда пробуждаются воля и разум:
Ведь строги они к его милым проказам!
Холодный рассудок при солнце царит —
Эрот же, в сирени качаяся, спит.
27
Гусар беззаботно сигару зажег...
А в спальне лучей золотистых поток
Ворвался в окошко... Как вдруг в отдаленье
Труба прозвучала ему «выступленье»...
Как сердцу гусарскому звук этот мил!
Как весело, бодро ротмистр мой вскочил,
28
На Таню он даже теперь не взглянул —
И смело темницу свою отомкнул;
Платки привязал он к серебряным шпорам,
Спустился и тихо прошел коридором.
В гостиной же сонный слуга доложил,
Что «всех он гостей в три часа проводил».
ЭПИЛОГ
1
...Наутро хватились — двух барышень нет,
Гусаров же бравых простыл даже след,
Полк вышел из города с ранней зарей —
Ужель дочерей он увлек за собой?
Хозяин-старик перемучил всех слуг...
Но ты утомился, читатель, мой друг?
88
2
И правда, пора бы давно уж кончать,
Да сам ты Пегаса надумал сдержать!
Но я рассказать приключенья той ночи
Старался, поверь мне, как только короче.
Хоть после, быть может, меня ты ругнешь,
Но все ж до конца ты поэму прочтешь!
3
Катюшу нашли под душистым кустом,
А Олю в беседке совсем нагишом...
— Господские дочки! ай! вот так потеха! —
Прислуга, шепчась, умирала от смеха...
И скоро весь город и целый уезд
Узнал, что наделал гусарский проезд.
4
Мужчины смеялись, во многих же дам
Ведь зависть закралась, красавицы, к вам!
«Когда угощает хозяин по-царски,
Так платят за это ему по-гусарски»,—
Та фраза вертелась у всех на устах,
Когда говорили о бравых гостях.
5
Я кончил, читатель! Быть может, с тобой
Не встречусь я в жизни ни в этой, ни в той;
Куда попадем мы с тобой? —я не знаю,
В геенну ли ада иль в светлый мир рая?
А в этой-то жизни, клянусь тебе я,
Ей-ей, не хотелось бы встретить тебя!
6
Быть может, поэму мою прочитав,
В тебе пробудится горячий твой нрав:
Ты станешь кричать на правах гражданина,
Что следует спрятать сего господина
За эти «Проказы Эрота» в тюрьму,
Язык предварительно вырвав ему.
89
7
Ты эту поэму читать-то читай,
Ее критикуй, а меня не замай!
И пусть же раздумье тебя не тревожит,
Что автор с тобой познакомиться может!
Я сам всех знакомых терпеть не могу,
От новых же зорко себя берегу!
8
Итак, нам знакомиться вовсе не нужно!
Но, зная друг друга, расстанемся дружно,
И думай ты, также без дальних хлопот,
Что все написал здесь проказник Эрот.
ГРИГОРИИ ОРЛОВ —
ЛЮБОВНИК ЕКАТЕРИНЫ
В блестящий век Екатерины
На все парады и балы
Слетались пышно и картинно
Екатеринины орлы.
И хоть интрижек и историй
Орлы плели густую сеть,
Из всех орлов —Орлов Григорий
Лишь мог значение иметь.
Оставим о рейтузах сказки,
Мол, будто хуй в них выпирал.
Я расскажу вам без прикраски,
Как Гриша милости сыскал.
Увидев как-то на параде
Орлова Гришу в первый раз,
Екатерина сердцем бляди
Пришла в мучительный экстаз.
Еще бы, Гриша рослый, крупный...
И жемчуга его зубов,
И пламя взоров неотступно
Напоминают про любовь.
Вот вам причина, по которой,
Его увидев раз иль два,
Екатерина к мысли скорой
С ним о сближении пришла.
Изрядно вечером напившись
С друзьями в шумном кабаке,
Храпел Григорий, развалившись,
Полураздетый, в парике.
Но растолкал его успешно
К нему прибывший вестовой:
— Мон шер, простите, вам депеша
От государыни самой.
91
— Депеша? Мне? — вскочил Григорий,
Пакет вскрывает вгорячах.
По строчкам взгляд летает скорый,
И ужас вдруг застыл в очах.
— Пропал, пропал... Теперь уж знаю,
Погибло все... О мой Творец!
Меня немедля вызывают
К императрице во дворец.
Вчера дебош я с мордобоем,
Насколько помнится, создал,
И выручили меня с боем
Все те же несколько солдат.
Теперь зовут меня к ответу.
Конец карьере! Я погиб!
Иван, закладывай карету!
Парик мне пудрою посыпь!..
А вот, друзья, что дальше было:
Подъехал Гриша ко дворцу,
Идет по лестнице уныло,
Готовый к страшному концу.
Поднявшись, стражу встретил он.
Начальник стражи: —Ваш пароль?
— Кувшин! — Он был предупрежден.
— За мною следовать изволь.
«Зачем ведут меня —не знаю,
И вызван на какой предмет?
О Боже! Я изнемогаю...
Придется, знать, держать ответ».
И вдруг портьера распахнулась,
И он Ее увидел вдруг.
Она Орлову улыбнулась:
— Орлов? Ну здравствуйте, мой друг!
Гвардеец мигом на колени
Пред государыней упал:
— По высочайшему веленью,
Царица, к вам я прискакал.
92
Казнить иль миловать велите!
Пред вами ваш слуга и раб...
Она лакеям: — Уходите!
Потом ему: —Да, я могла б
Тебя нещадно наказать,
Но я совсем не так злорадна.
Мне хочется тебя ласкать —
Так ласка мне твоя приятна!
Дай руку и иди за мною
И не изволь, мой друг, робеть,
Коль хочешь ты своей женою
Меня на эту ночь иметь.
Он ощутил вдруг трепетанье,
Блеск глаз ее, огонь ланит...
Язык его прилип к гортани,
Невнятно Гриша говорит:
— Ваше Величество, не смею
Поверить я своим ушам!
К престолу преданность имею!
За вас и жизнь и честь отдам!
Она смеется, увлекает
Его с собою в будуар
И быстро мантию сменяет
На белый пышный пеньюар.
Царица, будучи кокоткой,
Прекрасно знала к сердцу ход.
К алькову царственной походкой
Она его, смеясь, ведет.
Вот он с царицей у алькова
Стоит, подавлен, потрясен,
Не ждал он случая такого,
Уж не с похмелья ль этот сон?
Она ж, полна любовной муки
И лихорадочно дыша,
Ему расстегивает брюки...
В нем еле теплится душа.
93
— Снимите, черт возьми, лосины!
Ну что стоишь ты, словно пень?! —
Орлов дрожит, как лист осины,
Совсем безрукий, как тюлень.
Хоть наш герой и полон страху,
Сильнее страха юный пыл.
Спустила Катя с плеч рубаху —
И в изумленьи он застыл...
И молодое тело, плечи,
Ее упругий пышный бюст,
Меж ног кудрявый ее куст
Сразили Гришу, как картечью.
Исчезнул страх. Застежки, пряжки
Остервенело Гриша рвет
И ослепительные ляжки
Голодным взором так и жрет.
Звук поцелуев оглашает
Ее роскошный будуар.
Орлов елдак свой вынимает,
В груди горит желанья жар.
Его царица упреждает
И, нежной ручкой хуй держа,
Раздвинув ноги, направляет
Его в свою пизду, дрожа.
И, навевая страсти чары
Моей возлюбленной чете,
У изголовья милой пары
Амур кружился в высоте.
Амур, Амур! Немой свидетель
Неописуемых картин,
Скажи, не ты ли сцены эти
Нам навеваешь? — Ты один!
У всех племен, у всех народов
Любви поэзия одна,
И для красавцев и уродов
Она понятна и родна.
94
Перед Амуром нет различий,
Ни этикета, ни приличий,
Чинов и рангов —все равны!
Есть только юбка и штаны!
Однако к делу! Продолжаю
Описывать событий ход.
Зачем я, впрочем, называю
Событьем этот эпизод?
— Ой, ой! —Она под ним завыла.—
Поглубже, миленький, вот так!
Целуй меня! Ах, что за сила
Твой изумительный елдак!
Ну что молчишь? Скажи хоть слово!
— Да я не знаю, что сказать.
— Я разрешаю сквернословить.
— Сиповка, блядь, ебена мать!
— Ну что ты, Гриша, это грубо!
Нельзя же так, хоть я и блядь...
А все же как с тобою любо!
Как ты умеешь поебать!..
Тут, разъярившись, словно лев,
Набравшись храбрости и силы,
Григорий крикнул, осмелев:
— А встань-ка раком, мать России!
Любови служит хмель опорой.
Найдя вино в шкапу за шторой,
Орлов бутылку мигом вскрыл
И половину осушил.
И, выпив залпом полбутылки.
Орлов, неистов, пьян и груб,
Парик поправил на затылке
И вновь вонзил в царицу зуб.
Облапив царственную жопу,
Ебется, не жалея сил,
Плюет теперь на всю Европу —
Такую милость заслужил.
95
Подобно злому эфиопу,
Рыча, как зверь, как ягуар,
Ебет ее он через жопу,
Да так, что с Кати валит пар.
Теперь Орлов в пылу азарта
Без просьбы Кати, как дикарь,
Отборного, лихого мата
Пред нею выложил словарь:
— Поддай сильней, курвята, шлюха!
Крути мандою поживей!
Смотри-ка, родинка, как муха,
Уселась на пизде твоей!
Ага, вошла во вкус, блядища!
Ебешься, как ебена мать.
Ну и глубокая пиздища!
Никак до матки не достать.
Орлов не знал, что Кате сладко,
Что он ей очень угодил,
Что длинный хуй, измяв всю матку,
Чуть не до сердца доходил.
Орлов ебет, ебет на славу.
О жопу брякают муде.
Ебет налево и направо,
Да так, что все горит в пизде!
— Ой, милый, глубже и больнее! —
Катюша просит впопыхах,
С минутой каждой пламенея,
Паря, как птица в облаках.—
Что там ты делаешь со мною?..—
Она любила смаковать:
Во время каждой ебли новой
Себя словами развлекать.
— Что делаю? Ебу, понятно,—
Орлов сердито пробурчал.
— Чего, чего? Скажи-ка внятно!..
— Ебу-у-у,—как бык он промычал.
96
«Ебу, ебу» —какое слово!
Как музыкально и красно!
Ебанье страстное Орлова
С Катюшей длится уж давно.
Но вот она заегозила
Под ним, как дикая коза,
Метнулась, вздрогнула, завыла,
При этом пернув три раза.
Орлов хоть был не армянином,
Но все ж при этом пердеже
Задумал хуй, торчащий клином,
Засунуть в жопу госпоже.
Хуй был с головкою тупою,
Напоминающей дюшес.
Ну как с залупою такою
Он к ней бы в задницу залез?
Там впору лишь залезть мизинцу...
Другая вышла бы игра,
Когда бы на хуй вазелинцу...
Ведь растяжима же дыра!
Он вопрошает Катерину:
— Кать, не найдется ль вазелину?
Хочу тебя я в жопу еть...
— Ах, вазелин! Он, кстати, есть.
Достала банку с вазелином,
Залупу смазала сама:
— Григорий, суй, да вполовину,
Иначе я сойду с ума.
— Катюша, ты трусливей зайца...—
Вдруг крик всю спальню огласил:
— Ой, умираю! —Он по яйца
Ей с наслажденьем засадил.
Она рванулась с мелкой дрожью,
И в то же время хуй струей
Стрельнул, помазанницу Божью
Всю перепачкав малафьей.
4 Зак. Ns 341 Барков
97
— Хочу сосать! — Она сказала
И вмиг легла под Гришу ниц,
Платочком хуй перевязала
Для безопаски у яиц,
Чтоб не засунул хуй свой в горло
И связок ей не повредил.
Как давеча дыханье сперло,
Когда он в жопу засадил!
Она раскрыла ротик милый;
Изящен был его разрез,
И хуй разбухший, тупорылый
С трудом меж губками пролез.
Она сосет, облившись потом,
Орлов кричит: — Сейчас конец! —
Она в ответ: — Хочу с проглотом!
Кончай, не бойся, молодец!
Он стал как в лихорадке биться,
Глаза под лоб он закатил
И полный рот императрице
В одну секунду напустил.
Та связок чуть не повредила.
Едва от страсти не сгорев,
Всю малафейку проглотила,
Платочком губы утерев.
Орлов уж сыт. Она — нисколько.
— Ты что —в кусты? Ан, нет, шалишь!
Еще ебать меня изволь-ка,
Пока не удовлетворишь!
— Эге, однако дело скверно.
Попал я, парень, в переплет:
Не я ее — она, наверно,
Меня до смерти заебет...
Дроча и с помощью минета
Она бодрить его взялась.
Орлов был молод —штука эта
Через минуту поднялась.
98
А за окном оркестр играет,
Солдаты выстроились в ряд,
И уж Потемкин принимает
Какой-то смотр или парад.
— Мне нужно быть бы на параде,
Себя на миг хоть показать...
Как трудно мне, царице-бляди,
И власть и страсть в одно связать!
И снова на спину ложится
И поднимает ноги в^ысь...
Да, Гриша и императрица
Уж не на шутку разъеблись.
Скрипит кровать, трещит перина.
А на плацу шагает рать:
— О, славься днесь, Екатерина!
О, славься ты, ебена мать!
ПРОВ ФОМИЧ
1
Пров Фомич был парень видный,
Средних лет, весьма солидный,
Остроумен и речист,
Только на хуй был нечист.
Он не брезговал интрижкой
Ни с кухаркой, ни с модисткой
И немало светских дам
Прижимал к своим мудям.
Хуй имел он прездоровый,
С шляпкой глянцевой, багровой.
Одним словом, его кляп
Был совсем по вкусу баб.
Еб с отменным он искусством,
С расстановкой, с толком, с чувством
И, как дамский кавалер,
На свой собственный манер.
Он сперва пизду погладит,
А потом свой хуй наладит,
Нежно вставит, извинясь,
И ебет, не торопясь.
«Пров Фомич! Что за мужчина!
С ним не ебля, а малина»,—
Так решили дамы хором
За интимным разговором.
И попал наш с этих пор
Пров Фомич в большой фавор.
2
Раз в осенний вечер длинный
Пров Фомич в своей гостиной,
Взяв стаканчик коньяку,
Сел поближе к огоньку.
100
Ароматный дым сигары
«Фин шампань», хороший, старый,
Отвлекли его мечты
От житейской суеты.
Вдруг выходит из прихожей,
С неумытой, пьяной рожей,
Прова Фомича лакей,
Старикашка Патрикей.
— Что тебе, хуй старый, надо? —
Молвил Пров Фомич с досадой.
Почесав свое яйцо,
Тот ответил: — Письмецо.
Отослав в пизду лакея,
Старикашку Патрикея,
И, загнув «ебена мать!»,
Начал Пров письмо читать.
«Душка Пров,— письмо гласило,—
Без тебя я вся уныла.
Две недели не еблась
И вконец вся извелась.
Укатил тиран мой Павел,
А свой хуй мне не оставил.
Мне ж без хуя невтерпеж —
Приезжай, так поебешь!
Если ж ты меня обманешь,
К своей Тане не заглянешь,
То, ей-богу, не совру,
Дам я кучеру Петру!»
Прочитав письмо до точки,
Пров Фомич без проволочки
Встал и крикнул: — Патрикей!
Одеваться мне скорей!
Пров Фомич принарядился,
Вымыл хуй, лицо, побрился
И, свернув усы в кольцо,
Бодро вышел на крыльцо.
101
— Ей, ебена мать, возница! —
Крикнул он, и колесница,
Загремев по мостовой,
Унесла его стрелой.
3
Ей вы, сонные тетери,
Открывайте Прову двери.
Прову двери отворили
И туда его пустили.
Он у ней. Она в кровати
Жаждет ебли и объятий.
Вся раздета догола,
Обольстительно мила.
Ножки свесила с постели,
И на белом ее теле
хЛежду двух прелестных ног
Обольстительный пушок.
Пров Фомич разоблачился,
Под бочок к ней подвалился,
Начал к делу приступать
И живот ей щекотать.
Вот уж он пизду погладил,
А потом свой хуй наладил,
Вдруг, о ужас, его кляп
Опустился и ослаб.
От такого приключения
Бедный ебарь, с огорчения,
Глядя на хуй, возопил:
«И ты, Брут, мне изменил!»
Видя хуй его лежащим,
Таня молвит, чуть не плача:
— Что с тобой, мой милый Пров,
Али хуем нездоров?
А потом рукою нежной
Начала она прилежно
102
Его гладить и ласкать,
Чтобы как-нибудь поднять.
Но, увы, хуй был как тряпка,
Побледнела его шляпка,
Весь он сморщился, обмяк,
Словом — дрянь, а не елдак.
К ебле чувствуя охоту,
Таня до седьмого поту
Билась с хуем Фомича,
Его гладя и дроча.
Целый час она потела,
Но елда, как плеть, висела.
Наконец бабенку зло
На любовника взяло.
Мигом Танечка вскочила,
Свой ночной горшок схватила,
Полон ссак, и сгоряча
Окатила Фомича.
— Вот тебе, блудец негодный!
Помни, с дамой благородной
Не ложися на кровать,
Коль не хочет хуй вставать.
Уходи, безмудый мерин,
Ты противен мне и скверен,
Иди к матери в пизду,
Я получше хуй найду.
Если б я стыда не знала
Я б тебя не так ругала;
Убирайся, сукин сын,
Гниломудый дворянин!
Пров, бедняга мой, очнулся,
Весь в моче, сопя, встряхнулся:
«Вот, несолоно хлебал»,—
И скорей домой удрал.
103
4
На квартире в Малой Бронной,
С обстановкою бон-тонной,
Проживает с давних пор
Доктор Шванц, гипнотизер.
Все болезни организма
Тайной силой гипнотизма,
Погрузив больного в сон,
Исцелял чудесно он.
Так лечил сей чародей
Слабость хуя и мудей,
Что бывал здоров в минуту
Самый злостный пациент.
Доктор Шванц в два-три момента,
Погружал в сон пациента
И внушал больному так,
Что стоял его елдак.
Шванц женат был. Его женка,
Миловидная бабенка,
Весела, как мотылек,
Но слаба на передок.
Пров у Шванца был друг дома.
Многим роль эта знакома:
Посещал их часто, ну...
И, конечно, еб жену.
Знал ли Шванц об их скоблежке
И о том, что носит рожки?
Я могу сказать в ответ:
«Может— да, а может —нет».
Пров Фомич в своем недуге
Вспомнил о враче и друге
И не больше, как чрез час,
Был со Шванцем с глаз на глаз.
— Что у вас? —спросил тот тихо.
— Ах! Мой милый, невставиха.
Кляп хоть вовсе отрубай
И собакам отдавай.
104
Прову кресло Шванц подвинул,
Сморщил лоб и брови сдвинул,
Почесал в раздумьи нос
И так начал свой допрос:
— Не дрочили ли вы в детстве
Иль, быть может, в малолетстве,
Спавши с нянькой молодой,
Познакомились с пиздой?
Был ли ваш отец покойный,
Может, пьяница запойный?
Мне признайтесь — врач что поп,—
Не любитель ли вы жоп?
Пров Фомич засуетился,
Заклялся и забожился:
Пусть свидетельствует Бог,
Что он жоп терпеть не мог.
Коли он на жопу глянет,
У него и хуй не встанет.
- Ну-с, отлично, бесподобно,
А теперь ваш член подробно
Мы рассмотрим.—И вот Пров
Вынул хуй свой из штанов.
Доктор Шванц вздохнул и смолкнул,
Кляп его зачем-то щелкнул
И промолвил наконец:
— А ведь хуй-то ваш подлец!
Ну да мы его поправим,
Живо на ноги поставим.
Поглядите через час,
Он штаны порвет у вас.
Шванц вперил свой взор в больного,
Тот не вымолвил ни слова,
Клюнул носом, осовел,
Раз зевнул и захрапел.
105
5
Снится сон больному чудный,
Будто в зале многолюдной
Очутился как-то он,
И его со всех сторон
Окружают образины,
Но не дамы, не мужчины.
Гладки лица, без усов,
Нет ни глаз и нет носов.
Пара толстых глупых щек
И дыра как бы у жоп.
Пров напряг свое вниманье,
Разглядел их очертанье
И почувствовал озноб:
Он один средь сотни жоп!
Увидали жопы Прова
И, как гостя дорогого,
Окружив со всех сторон,
Отдали ему поклон.
А потом толпою шумной,
Будто в радости безумной,
Норовили за хуй дернуть,
В рот ему старались пернуть.
Они под нос ему срали,
Ловко с припердом скакали,
Испуская вонь и смрад,
Одним словом —сущий ад.
Жутко сделалося Прову,
И от шуму, гаму, реву,
Пациент что было сил
Вскрикнул и глаза открыл.
А над ним, с улыбкой злою,
Шванц склонялся и рукою
Тер виски больному он,
Чтоб прервать тяжелый сон.
106
— Поздравляю вас, мой милый,—
Молвил доктор,—с новой силой
Встанет хуй на радость вам
И в утеху милых дам.
Так он молвил, весь сияя,
К двери Прова провожая.
Сам он думал: «Жопоеб!
Чтоб ты мать твою уеб!»
6
Сидя у камина дома
За бутылкой доброй рома,
Пров мой весел, оживлен
И от хвори исцелен.
Вспоминая приключение,
Таню, Шванца, сновидение,
Отгадать старался он,
Что мог значить этот сон.
Патрикей уж в это время,
Притащив с двора дров бремя,
Стал укладывать их в ряд,
Оттопыривши свой зад.
7
Вдруг у Прова моментальной,
Силой роковой, фатальной,
Верьте, господа, не вру,
Хуй поднялся на слугу.
Овладела им тут похоть,
Начал он стонать и охать,
В руки взяв свою елду,
Он промолвил холую:
— Ты послушай-ка, мой верный,
Мой слуга нелицемерный,
Старикашка Патрикей,
Ты снимай штаны скорей!
107
За твою примерну службу,
За любовь ко мне и дружбу
Я по-барски награжу,
Тебе в жопу хуй вложу.
Патрикей, слуга покорный,
Видя барский хуй задорный,
Ни полслова не сказал,
Снял штаны и раком стал.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Год прошел. Мой Пров доволен.
Весел, счастлив и не болен.
Невставанию нет следа,
Лихо действует елда.
Он расстался с Патрикеем
И другого взял лакеем,
Мужика лет двадцать пять,
Чтобы в зад его пихать.
Пизд ему теперь не надо,
Жопа —вот его награда.
И поверьте, что по гроб
Пров Фомич не бросит жоп.
Классика^ , D
по Баркооу
ДУШЕНЬКА
ДРЕВНЕЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
В ВОЛЬНЫХ СТИХАХ
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои,—
Еблися боги, и еблись герои,—
Но Душеньку пою,
Тебя, о! Душенька, Амуру на хуй призываю:
Готовь пизду свою,
Не сам я еть хочу, но сводничать желаю.
Не лиры громкий звук — услышишь ты свирель.
Стремлюся я воспеть твою растленну щель.
Не робок молодец, ебака наш не трусит,
Хоть вдруг дай три пизды, по яйцы всем влупит;
Венерин сын давно уж дрочит свой хуишко,
Увидишь, как забьет елду свою мальчишка.
Так взачесть не еблась и мать его Венера,
Хотя ее ебли все боги и зефиры,
Вулкан ее ебал, ебли ее сатиры,
Но ебле против сей все дрянь и все химера;
Ведь он в числе богов, по-божески ебет,
Пускайся, не робей, бог фрянок не привьет:
Хуй держит в чистоте, муде перемывает,
Поганых не ебет, все целок проебает.
Издревля Апулей, потом де Лафонтен,
На память их имен,
Ярились и трясли на Душеньку мудами,
Воспели Душеньку и в прозе и стихами.
109
Помедли, Аполлон, Парнасских муз блудить,
Дай помощь мне пропеть,
Как Псишу будет еть:
Успеешь им еще десяток раз забить.
Во Древней Греции — прошло тому давно,—
Как царских жен ебли с боярскими равно.
Ебали их цари, ебали и жрецы,
Ебали баре их, ебали кузнецы.
Царицы не гнушались,
И мелкие дворяне,
Купцы, жрецы, мещане
С царицами тогда до страсти наебались.
И в царское то время
От ебли таковой размножилося племя.
Меж многими царями
Один отличен был
И плешью и мудами;
В три пяди хуй носил,
В оглоблю толщиной,
Был тверд, как роговой;
И к масти сей в прибавок
Под сотню бородавок
Круг плеши украшал.
Был обществу полезен
И всем богам любезен.
Чужих жен не ебал.
За скромность такову Юпитер в награжденье,
Царице и ему под старость в утешенье
Трех дщерей ниспослал.
Прекрасных он имел всех трех сих дочерей,
Счастливей ими был всех греческих царей.
Меньшая двух была пригожей и белея,
Примерна красотой, как белая лилея,
Прекрасные соски на титечках сияли,
Коричневы власы лоб пизд ей покрывали,
И промеж мягких губ пизденки секелек
Кивал, блистал, сиял, как розовый цветок.
Красы ее такой не знаю дать примеру.
Едина мысль моя,
Что с задницей ея
Забыт Венерин храм, забыта и Венера.
Наполнен был людьми отца царевны двор,
Веселия, игры, утехи стал собор.
110
Подобен царский двор там божеским стал храмам,
Чистейша жертва ей курилась фимиамом.
Забыты храмы все Цитерина страны,
Забыты и жрецы и все оставлены.
Народ не стал их чтить, не в моде они стали.
Им негде взять пизды, друг друга уж ебали.
Все храмы сиротели,
Зефиры отлетели,
К Венерину споведу,
Все к Душеньке в пизду.
Непостоянные амуры,
Царевне строя куры,
Цитеру оставляли,
Вкруг Душеньки летали,
Царевну забавляли
И, ползая у ног,
Смотрели в секелек.
Богиня красоты, узнав сему причину,
Что храм ея презрен,
Цитер весь унизен,
И, гневом воскалясь на Душеньку безвинну,
Хотела отомстить,
Амура упросить
Психею погубить.
С досады в кровь пизду Венера расчесала,
Вулкановой биткой до жопы разодрала,
Амура в храм к себе зефиров звать послала.
При входе в храм его вот что ему вещала:
— Амур! Амур! Вступись за честь мою и славу,
Ты знаешь Душеньку иль мог о ней слыхать,
Простая смертная, ругается богами,
При ней уже ничто твоя бессмертна мать.
Все боги вострясли от ужаса хуями.
На славу со всех стран все к Душеньке бегут.
И боги в небесах богинь уж не ебут.
Всяк дрочит свой елдак, на Душеньку ярится,
Юпитер сам ее давно уж еть грозится,
И слышно, что берет ее к себе в супруги.
Гречанку мерзкую, едва ли царску дочь,
Забыв Юнонины и верность и услуги,
Для Псиши дрочит хуй, он дрочит день и ночь.
Какой ты будешь бог и где твой будет трон,
Когда от них другой родится Купидон,
111
Который у тебя отымет лук и стрелы?
Ты знаешь: дети все Юпитеровы смелы.
Блудить он будет всех, ему кто попадется,
Почтенна мать твоя с его муд не свернется,
И еблею такой привьет мне пиздорык;
На Душеньку сей гнев твой должен быть велик.
И, чтоб остановить ужасную напасть,
Ты должен показать над Псишей свою власть.
Соделай Душеньку несчастною вовек,
Чтобы уеб ее прескверный человек.
Поганый был бы хуй, и шанкер, и бабон
Сидел бы на хую,
И Душеньку сию
Уеб он в афедрон;
Чтоб спереди пизду до пупа разорвал,
Под титьку, в рот и в нос ей хуем бы совал,
И мерзостью такой он франки б ей привил,
Во франках бы у ней чтоб нос бы прочь отгнил;
Чтоб краса ее увяла
И чтобы я спокойна стала.—
Амур хоть не хотел, но должен обещать
За дерзость Душеньку порядком постращать.
Он гнева матери оспаривать не смел
И, давши слово ей, вспорхнул —и улетел.
Не в долгом времени пришла богине весть,
Которую зефир спешил скорей принесть,
Что Душенька уже оставлена от всех
И что ебаки все, как будто бы в посмех,
От всякой встречи с ней повсюду удалялись
И больше они ей с хуями не казались.
Что Душенька уже сама по ебле разъярилась,
Оставя гордость всю, Йенере покорилась;
Что двор отца ее крапивою порос,
Что с горести Царя прошиб давно понос.
Таких чудес престранный род
Смутил во Греции народ.
Все подданны, любя царевну, прослезились,
А царская родня не менее крушилась.
И сами ей везде искали женихов,
Но всюду женихи страшились
Гневить Венеру и богов;
Что Псиша — царска дочь —ни с кем не уеблася,
И с грусти таковой в народе завелася
112
Невстаниха, какой еще и не бывало,
От сих времен ебак несчастия начало;
Всех прежде у Царя хуй сделался как лыко,
Потом во всей стране, от мала до велика,
Хуи все лыком стали
И целок не ебали.
Но должно обратить на Душеньку свой взор.
Сошлася вся родня к Царю на царский двор.
Чем кончить зло, не знали,
Все думали, гадали,
Как Душеньке помочь,
Чего был всяк не прочь.
Изделавши совет, все вместе согласились,
Спросить о Душеньке Оракула решились.
Оракулом был дан Царю ответ таков,
Читатель! сам смотри, толков иль бестолков:
«Супруг для Душеньки, назначенный судьбами,
Есть чудо с крыльями, который всех язвит.
Кого копнет в пизду, та в радости забздит.
С предлинною биткой, с широкими мудами.
Когда в веселый час захочет пошутить,
Сам Царь не отойдет, велит его блудить,
И на хуй к кобелю посадит дочь жрецову,
Противиться никто его не смеет слову,
Все блядские дела берет под свой покров.
Никто не избежит ужасных сих оков,
Он молод или стар —закрыто то судьбами,
Почтен между людьми, почтен между богами.
Судьба и боги все определили так:
Сыскать к супругу путь дают особый знак.
Царевну пусть ведут на ту из гор вершину,
Хуи где все растут, пиздами испещренна.
Не знает мир о ней, не знает вся вселенна.
И там ее одну оставят на судьбину,
На радость и на скорбь, на жизнь и на кончину».
Ответ сей сродникам отнюдь не полюбился.
Оракула бранили,
И все судили,
Какой бы был злой дух, на Псишу что ярился?
Мудами все качали,
Все думали-гадали,
И наконец
Царь, Душенькин отец,
ИЗ
Не знав, куда вести, в путь Псише отказал.
Таков ответ Царя царевне невзлюбился.
Давно уже ее пизденочка чесалась,
Не знавши, хуй где взять, мизинцем забавлялась,
От ярости такой и секель шевелился.
Притом сама она была великодушна,
Сама Оракулу хотела быть послушна,
Кто б ни был, где б ни будь,
Желая поскорей пизденку протянуть,
— Живите в счастии,—сказала она им,—
Я вас должна спасти несчастием моим;
Пускай свершается богов бессмертных воля,
Судьба моя меня к тому, знать, так ведет;
Пущай чудовище меня и уебет;
Умру я на хую, моя такая доля.—
Меж тем как Душенька вещала так отцу,
Совет пустился плакать снова,
И слезы тут у всех катились по лицу.
Но в горестнейшем плаче
Никто с Царицею сравниться не возмог.
Она пускала стон и жалобу всех паче,
То, память потеряв, валилась часто с ног,
Венере шиш казала,
Оракула ругала
И с горести пизду до жопы раздирала.
То, секель ущемя Оракулу свой в зубы,
Пиздою мазала ему и нос и губы;
В ругательство ж еще обоссала.
В смятеньи таковом немало пробыла.
Вещала так ему: — Доколь она жива,
Не ставит ни во что Оракула слова,
И что ни для такого чуда
Не пустит дочь оттуда.—
Но хоть она во всю кричала мочь,
Однако, вопреки Амур, судьбы и боги,
Оракул и жрецы, родня, отец и дочь,
Велела сухари готовить для дороги.
Царевна с радости не знала что начать
И снова начала перстом в пизде копать,
Так думая в себе: «Хоть чудо будет еть,
Но он ведь не медведь;
Хоть звери там живут,
Подобных звери там, зверей же и ебут».
114
И с мыслею такой оставя дом и град,
В дорогу сказан был уж девушки наряд.
Куда,— от всех то было тайно.
Царевна наконец умом
Решила неизвестность в том.
Как все дела свои судом
Она решила обычайно.
Сказала всей родне своей,
Чтоб только в путь ее прилично снарядили
И в колесницу посадили
Без кучера и без возжей.
— Пускай по воле лошадей,
Судьба,—сказала,—будет править,
Найдет счастия иль бед,
Где должно вам меня оставить.—
По таковым ее словам
Недолги были споры там.
Готова колесница.
Садится царска дочь и с нею мать Царица.
Тронулись лошади, не ждав себе уряда.
Везут без поводов,
Везут с двора, везут из града,
И наконец везут из дальних городов;
В сей путь, порожний или дальний,
Устроен был Царем порядок погребальный.
Двенадцать воинов вокруг свечи несли,
Двенадцать девок им в кулак бычка трясли,
Двенадцать человек плачевно воспевали,
Баб столько же у них площиц из муд таскали;
Царевнину несли хрустальную кровать,
На коей Душеньку там будут проебать;
Двенадцать человек несли ее коклюшки,
Которыми в ночи царевна для игрушки
Изволила копать частехонько в пиздушке.
Потом в наряде шел жрецов усатых полк,
Стихи Оракула несли перед собою.
Тут старший жрец стихам давал народу толк,
И с важным он лицом потряхивал елдою.
Впоследок ехала печальна колесница,
В которой с дочерью сидела мать-Царица;
У ног ее стоял урыльник иль кувшин,
То был плачевный урн, какой старинны греки
Давали в дар, когда прощались с кем навеки.
115
Потом, спустя штаны, у самой колесницы
Шел Душенькин отец возле своей Царицы;
Царица хуй его в пригоршинах держала,
А Душенька на них от ярости дрожала.
Толпами шел за сим от всех сторон народ,
Желая кончить им счастливо сей поход.
Иные хлипали, другие громко выли,
Не ведая, куда везут и дочь и мать;
Иные в горести по виду тако мнили,
Что Душеньку везут Плутону проебать.
Иные устилали
Пред Псишей путь цветами;
Другие протирали
Жрецам глаза мудами.
И много таковых презреньем их ругали,
За то, что Душеньке они всё к худу предвещали.
И, возвратяся в дом,
За диво возвещали.
Другие божеством
Царевну называли.
Вотще жрецы кричали,
Что та царевне честь
Прогневает Венеру;
А следуя манеру,
Толчком иль как ни есть,
Народ хотели прочь отвесть.
Но паче тем народ, волнуясь, разъярился,
До смерти всех жрецов заеть он вмиг грозился.
Иные, воспалясь, из шайки их таскали
И хуя по три вдруг им в жопу забивали.
Забыли, что гневят и святость и Венеру,
Ебут они жрецов по новому манеру:
Ебут их в рот и в нос, ебут их в сраку, в уши,
Мотают на хуи жрецов святые туши.
Большому ж из жрецов бычачий хуй забили.
Их Царь со всем двором насилу усмирили,
Избавя тем жрецов от страха и напасти.
Но всё народ бежал, противясь царской власти.
Забыв Венеры вред
И всю возможность бед,
Толпами шли насильно
За Душенькою вслед,
Усердно и умильно,
Не слушаясь Царя, за Душенькой бежали.
116
Куда же путь их был, того совсем не знали.
Не долго ехавши путем и вдоль и вкруг,
К горе высокой вдруг поближе подступили.
Там сами лошади остановились вдруг
И далее не шли, как много их ни били.
В подошве той горы престрашный хуй торчал,
Се явно признак был, Оракул что вещал,
Что точно та гора, все вместе подтвердили,
На коей высоту царевну возводили.
Вручают все ее хранительным богам.
Ведут на высоту по камням и пескам.
Ни лесу, ни травы они здесь не видали,
Лишь только по холмам одни хуи торчали.
В других местах —
Пизды в щелях
Топорщились, сидели
И секелем вертели.
И многие от страха тут,
Имея многий труд,
Зажмурившись, бежали
И шапки растеряли.
Другие молодцы —
Большие наглецы —
Под камешком пизду в пещере находили,
Дорогой идучи их всячески блудили.
Сама Царица-мать
Изволила набрать
Хуйков с десяток на дорожку,
Себя чтоб забавлять от скуки понемножку...
Но можно ль описать Царя с его двором,
Когда на верх горы с царевною явились?
Когда с печали все пред нею ублудились,
Желая также ей уеться,—и потом
С царевною простились,
А после вскорь и Царь, согнутый скорбью в крюк,
Похож на страждуща во франках елдака,
Когда он слезы льет от зла хуерыка,—
Насильно вырван был у дочери из рук.
Тогда и дневное светило,
Смотря на горесть их разлук,
Казалось, будто сократило
Обыкновенный в мире круг,
117
И спрятаться спешило
К Нептуну под муде.
Лучи свои сокрыло
В Фетидиной пизде.
Тогда и день и ночь,
Одну увидя царску дочь,
Ко Мраку на хуй села
И эху одному при Псише быть велела.
Покрыла Душеньку там черным покрывалом
И томнейшим лучом едва светящих звезд.
Открыла в мрачности весь ужас оных мест.
Тогда и Царь скорей предпринял свой отъезд,
Не ведая конца за то ль сменить началом.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
В упадке днесь Парнас,
Во франках Аполлон,
Измучен и Пегас,
Пропал весь Геликон.
На музах пиздорык,
Везде нестройный крик.
Сему велику диву
Я возвещу причину справедливу.
Да знает о том свет,
К Парнасу, как собак,
Набралося писак.
Там места уже нет
Писателю кичливу
И к славе горделиву.
Другой хоть не учен,
Не знает аз и буки,
Парнасом восхищен,
Перо хватает в руки.
Иной с бордели рдяный,
Другой с трактира пьяный,
С распластанной елдой,
С отгнившими мудами,
Кастальскою водой
Полощется ключами.
И музы в той воде
Поганой полоскались,
Французскою в пизде
118
Болезнию терзались.
И поганью такой
Парнас весь заразили.
Во франках ездоки
Пегасу то ж снабдили.
Чумак здесь стал писатель,
Фабричный сделался поэт,
Подьячий стал мечтатель,
Дьячок уж рифмами блюет
И мнит, что он —писатель.
И славный столь союз
В харчевню загнал муз.
Не видно Геликона,
Не слышен Аполлон,
Там каркает ворона
И гул идет, и стон.
Одни кропят стихи,
Другие подсмехали,
И первых вопреки,
Сатиры написали,—
Писцов критиковали.
Я критики такой,
Чтобы иметь покой,
Желаю избежать.
Прошу читателей
Над Псишей не смеяться,
А кто пошутит ей,
То в рот тем наебаться.
И просто, без затей,
Не сказку я пишу,
Не вздорну небылицу,
Но милую Душу
В стихах изображаю
И правду Божьих дел
Вселенной воспеваю.
Амурой хуй дрочу
На царску дочь-девицу.
Нескладен хотя слог,
А все не для тебя.
Хоть хую я ебу,
Но тешу тем себя.
Я Псиши на горе
Теперь возьму черты.
119
Представлю страх,
Какой являла вся природа,
Смотря на Душеньку,
В пространстве темноты
Оставшу без отца,
Без матери, без рода.
Меж камней, меж песков,
Меж пизд и меж хуев,
Меж страха, меж надежды,
Подъемля к небу вежды,
Уста свои она
Лишь только что открыла
Печальну жалобу
На небо произнести,—
Слетелась со всех стран
Хуев несметна сила,
Помчались к небу с ней.
Куда? Никто про то не знает.
И царское дитя
Чуть-чуть не обмерла,
По воздуху летя.
Зефиры в виде муд,
Носясь на высоту,
Взвевали ей подол
У платья на лету.
Глядели ей в пизду,
Чудились сему диву
Но, видя наконец
Царевну едва живу,
Приятным голоском
Зефир ей страх пресек.
Сказал с учтивостью,
Приличною зефиру,
Что он ее несет
К блаженнейшему миру,
К супругу, коего
Оракул ей прорек.
Что всё супруг давно
Хуй дрочит для супруги
И что зефиров полк
Назначен ей в услуги.
Амуры в елдаки
Пред ней оборотились.
120
По воле же его
На той горе явились,
Чтоб с яростью на них
Дочь царская взирала,
Скорее хуй забить
Себе бы пожелала.
Точь-в-точь Приапов храм
Для ней соделан там.
Мудами сотворен
Он только на часок,
Чтоб там, пизды где трон,
Дул тихий ветерок.
Амуры, вкруг летя,
Те речи подтвердили
И Душеньку тогда
От страха свободили.
Чрез несколько минут
Зефир ее вознес
К селенью некому
Меж облак и небес.
Оставя средь двора,
Мудами повертели,
К пизденке приложась,
От Псиши отлетели.
Тут взорам Душеньки
Открылась тьма чудес,
Великолепные представились чертоги.
Там своды яхонты,
Тьма серебряных столов,
Из злата сделаны.
Небесные то боги.
Венера вверх пиздой
На мраморе лежала
И левою рукой
У Марса хуй держала.
А правой за муде
Вулкана разъяряла.
Копать в своей пизде
Зевеса заставляла.
На бочке изумрудной
Тех позади статуй
Со склянкой Бахус пьяный
И с кистью виноградной
Дрочил себе там хуй.
121
Церера вверх пупком
С пшеничным колоском
Всем милость раздавала —
Горстями хлеб метала.
Диана, застыдясь,
От них отворотилась.
Богов сих скверность презирала,
Пизду платочком прикрывала.
Близ их в быке Юпитер-бог
Европу раком ставит,
Златым дождем в чертог —
В пизду Юноне каплет.
И много там божков различна положенья.
Таков был первый вид.
Читатель, примечай,
Что Душенька тогда
Из мрачнейшей пустыни
Уж в образе летящей вверх богини
Нечаянно взнеслась в устроенный ей рай.
Лишь только что вперед
Ступила Псиша раз,—
Тут кучею бегут
Навстречу к ней тотчас
Из дома сорок нимф
В наряде одинаком.
С почтением перед ней
Становятся все раком
И с радости они
Пизденки заголяли.
Тем Душенькин приход
Амурам изъявляли.
Увидя сей признак, амуры все слетались
И с нимфами тогда до сласти наебались.
Друг с дружкою они играли чехардой,
Бежа за Душенькой в готовый ей покой.
Зефиры в тесноте
Толкались головами,
Исподтишка в пизде
Копали нимф перстами.
Себе всяк на уме еб Псишу в зад тайком.
И Псише делали какую должно честь.
Хотели на себе царевну в дом принесть,
Но Душенька сама пошла к двору пешком.
122
И к дому шла она среди различных слуг
И смехов, и утех, летающих вокруг.
Читатель так видал собачью свадьбу в поле,
Как к суке кобели с почтеньем приступают,
Со всех сторон сбежась десятка два и боле
И нюхая под хвост, с задора они лают.
Царевна посреди сих почестей отменных
Не знала, дух то был иль просто человек,
Что хочет ее еть в чертогах сих блаженных,
Оракул ей кого в стихах своих прорек.
Вступая в дом, она супруга зреть желала,
Проеть себя скорей желанием пылала
И с нетерпением служащих вопрошала.
Но вся сия толпа, что вкруг ее летала,
Царевне то сказать не смела и молчала.
Отсюда провели царевну в те чертоги,
Какие созидать лишь могут только боги.
И тамо Душеньку в прохладе от дороги
В готовую для ней купальню провели.
Амуры ей росы чистейшей принесли,
С духами для нее другие несли мылы,
Какими моются к Приапу кто идет,
Чтоб к ебле подкрепить свои ослабши силы.
Кто им помоется, тот лишний раз ебет.
Царевна в оный час хотя и гостедом,
Со спором и трудом,
Как водится при том,
Взирая на обновы,
Дозволила сложить с красот своих обновы.
Осталась нагишом. Долой и покрывало.
Пизда, как маков цвет, у Псиши расцветала.
Как розовый пучок,
Надулся секелек.
И перси, как Парнас, при свете дня сияли.
Где Душенька спала,
Там вновь трава росла.
По камушкам каскадами бежали,
Кастильских вод ручей не может с ним сравниться,
И сам бог Аполлон желал бы в нем помыться;
Амуры за дверьми, не быв при ней в услуге,
Заядрились, ебли друг друга на досуге.
123
Зефиры хищные имели вход везде,
Затем что ростом мелки,
У окон и дверей нашли малейши щелки,
Прокрались между нимф и спрятались в пизде
К царевне между губ, и там ее блудили,
Совали во весь мах, но целке не вредили.
Царевна, вышедши из ванны наконец,
С улыбкою свои кидала всюду взгляды.
Готовы для нее и платья, и наряды,
И некакой венец.
И всё, потребно что, готово для услуг.
Горстями сыпались каменья и жемчуг.
Одели ее там как царскую особу,
Одели Душеньку парчи богатой в робу.
Легко могла судить царевна на досуге
О будущем супруге,
Что он не человек, а, видно, из богов.
Меж тем к ее услуге
В ближайшей зале был обед готов.
Тут новы красоты по всем стенам блистали,—
Рафаель, Мушерон там живо написали:
Представлен был Приап. Там твердый хуй торчал,
В горе без рук, без ног, украшенный цветами;
Скорбящих полк ебак в нем милости искал,
Те с хуем без яиц, те с вялыми мудами.
Площйц ему своих на жертву приносили.
Другие из пизды засушиной курили,
То вместо порошку, что в божески чертоги
Приемлют от людей в дар, в славу, себе боги.
Иные, получа Приапа изволенье.
Пир стал у них горой, пошло хуям дроченье.
Иные начинали,
Другие уж еблись,
Десятками сплетались
И по три вдруг в пизду блядям хуев вбивали.
И малы ребятишки
Еблися исподтишки.
Там был Приапов храм
Расписан по стенам*.
Готов для Псиши стол, и яствы, и напитки,
Явили всех сластей довольства и избытки;
1 Смотри книгу на французском языке: «Terese la filosoffe»; стр. 146,
рис. 15.
124
Там нектар всех родов
И все, что для богов
В роскошнейшем жилище
Могло служить к их пище.
Читателя пустым не надо огорчать:
Как Псиша кушала, как день тот провела,
Как певчих хор гремел,* как музыка была.
Последнее теперь намерен показать.
Пришла одна из нимф царевне доложить,
Что время уж пришло царевне опочить.
При слове «опочить» царевна покраснела,
И, пламенно вздохнув, пизденка засвербела.
Раздета Душенька. Ведут ее в чертог,
И там ко всякому покою от дорог
Кладут ее в постель на некоем престоле;
И, поклонившись ей, уходят все оттоле.
Обещанный супруг чрез несколько минут
В потемках к Душеньке тогда явился тут.
Он был уж нагишом,— не надо раздеваться.
Подлег к ней под бочок, с ней начал целоваться.
Бывает как при том, он Душеньке от скуки
Вздроченный хуй тотчас втер в белы ее руки;
Схватила Душенька, схватила, задрожала,
И за хуй и муде
И их к своей пизде,
Прямехонько прижала;
Забыла труд дороги —
Раскинуты у ей ноги.
Супруга милого схватила за ушко
И будто невзначай махнула на брюшко.
Хоть Душенька тогда про еблю и не знала,
Что хуй и что муде
Потребными к пизде,
Но Душеньку в тот час природа научила.
Амур у Душеньки уже меж ног лежит
И Душеньку взасос целует и дрожит
Вздроченным елдаком у миленькой пизденки,
Подвинул секелек, раздвинул и губенки,
Направил прямо хуй, послюнил, поплевал
И с розмаху в пизду по яйцы запхал.
Трещит у ней пизда, трещит и раздается,
И с плешью внутрь она до пупа подается.
Распялил он пизду у юнейшей девицы,
Подобно как Самсон раздрал вмиг пасть у львицы.
125
От жару Душенька сей боли не слыхала.
Ногами оплетя, супругу подьебала;
Схватила Душенька супруга поперек,
Затрясся у нее в пизденке секелек.
Прижала милого, прижала к сердцу друга,
Зашлося в один миг у ней и у супруга.
Расслабли оба вдруг... и он с нее свалился
И, к грусти Душеньки, невидимо сокрылся.
Супружество могло быть, впрочем, ей приятно,
Лишь только таинство то было непонятно.
Супруг у Душеньки, сказать, и был и нет:
Приехал ночью к ней, уехал до рассвета,
Без имя, без билета,
Без росту, без примет;
И вместо должного он Душеньке ответа,
Скрывая, кто он был, на Душенькин вопрос
Просил, увещевал для никаких угроз,
Чтоб Душенька свой жар не умаляла
И видеть до поры супруга не желала;
И Псиша не могла про то узнать в тот час:
С чудовищем она иль с богом проеблась?
Дочь царская тогда в смущеньи пребывала,
Вздохнула, ахнула и вмиг започивала.
Устала Душенька от ебли в первый раз.
С Амуром Душенька всю ночь во сне блудилась.
От сладкого того сна не прежде пробудилась,
Как полдень уж прошел и после полдня час.
Тоскует Душенька о прежне бывшей ночке,
Считает Душенька до вечера часочки.
Не хочет царска дочь ничем повеселиться,
Разлакомясь елдой, лишь хочет поблудиться.
Свербит в ее пизде
И бегает везде
Уж с секелем Фетида.
Зад Митра закрывает,
Нет блеску его вида,
Ночь Псишу провождает.
Под рощицей в одну последнюю минуту,
Нарочно для того устроенну пещеру,
В чертоги не хотя дочь царская идти,
В пещере ночь сию желала провести.
Вошла она туда, хотела отдохнуть,
126
Скорее чтоб заснуть
И чтоб, хотя во сне,
Провесть ту ночь в бляде.
Но чудом тамо вдруг,
Без всякой дальной речи,
Невидимо супруг
Схватил ее под плечи
И в самой темноте,
На некой высоте
Из дернов зеленистых,
При токах вод ручвистых
Вверх брюхом повалил,
Юбчонку залупил.
Сверх чаянья ее пришел счастливый час,
Зрит въяве, не во сне, в другой супруга раз;
Хоть темно и нельзя ей видеть его в очи,
Но ощупью зато со всей поймала мочи
Руками за муде. Их к сердцу прижимала,
А хуй к своим устам —плешь с ярости лизала.
Целует хуй взасос; Амур в пизде копает
И больше Душеньку в задор привесть желает.
Тут Душенька в жару с диванчика скочила,
В охапку милого из силы всей схватила,
Махнула на диван, как щепку, вверх пупком
И прыгнула сама на милого верхом.
Немного в том труда,
Сама ее пизда
К Амуру на елдак попала невзначай.
Вскричала Душенька: — Качай, мой друг! Качай! —
Кричит: — Достал до дна! —
И прыгает она
То вбок, то вверх, то вниз, то яицы хватает,
То щупает муде, то за щеку кусает.
Вертится на хую,
Пизденочку свою
Руками раздирает,
Муде туда пихает
И в ярости такой,—
Читатель, ты внемли! —
Не видит пред собой
Ни неба, ни земли!
Амур и сам ее плотненько прижимает,
Раз за разом в пизду елдак он ей пихает;
Он изредка сперва, а дале —чаще, чаще,
127
Тем чаще он совал, обоим было слаще.
Битка его в пизду рванула, изблевала,
А Псиша на хую слабела, трепетала,
И с хуя долой спала.
Опомнившись, опять с супругом царска дочь.
Еблися до зари, еблися во всю ночь,
Любовью Душенька к супругу вновь пылала,
Не только ночь, и день пробыть бы с ним желала.
Хоть нехотя, она с слезами с ним прощалась.
Так Псиша всяку ночь в пещере той ебалась.
Три года тако жизнь царевна провождала
И всяку себе ночь елдою забавляла,
Счастлива бы была, когда б прекрасный край
Желаниям ее возмог соделать рай.
Но любопытный ум при вечной женщин воле
Нередко слабостью бывает в женском поле.
Царевна, распознав
Супруга своего приятный ум и нрав,
О нем желала ведать боле.
Когда еблася с ним по дням и по ночам,
Просила с жалобой, чтоб он ее очам
При свете показал себя, чтоб нагишом
Узнать ей, каков он станом и лицом.
Как то муде, как хуй его хорош,
Что видела в горе, на те ли он похож.
Вотще супруг всегда царевну уверял,
Что он себя скрывал
Для следствий самых важных,
Что он никак не мог нарушить слов присяжных,
Что Стиксом клялся в том бессмертным он богам;
Царевна Стиксом сим немало насмехалась
И видеть чтоб его при свете дня старалась.
Еблися когда с ним в потемках и по дням,
То силилась она без меры
Тащить вон за хуй из пещеры.
Но он сильнее был, из рук ее тогда
Как ветер уходил неведомо куда.
Как будто в том беды супруг предузнавал,
Нередко он ее в слезах увещевал,
Чтоб света бегала в свиданиях любовных,
А паче стереглась коварства своих кровных,
Которые хотят ей гибель нанести,
Когда от бед не может он спасти.
128
Вздохнувши он тогда страхов толь суровых,
Едва от Псиши отлетел,
Зефир, который вдаль послан был для дел,
Принес отвсюду ей пуки известий новых,
Что две ее сестры
Пришли ее искать у страшной той горы,
Откуда сим зефиром
Сама вознесена в прекрасный рай над миром.
Что в страхе там сидят они между хуев.
Обыкши Душенька любить родную кровь,
Супружески тогда забывши все советы,
Зефиру тот же час, скорее, как ни есть,
Сих сестр перед себя велела в рай принесть,
Не видя никакой коварства их приметы.
Исполнен вмиг приказ: царевны к ней пристали
И обе Душеньку со счастьем поздравляли
С усмешкой на лицах;
Но ревность уж тогда простерла в их сердцах.
К тому же Душенька сказала с хвастовством,
Ебется что она с прекрасным божеством.
Когда, и как, и где —подробно рассказала,
И если бы могла, то им бы показала
Когда бы как-нибудь супруга своего,
Но, к горести ее, сама не зрит его.
Что райска, впрочем, жизнь, покойна, весела.
Земные царства — дрянь. Что век бы здесь жила.
Завистливы сестры тогда лицем усмешным
Взглянули меж собой —и сей лукавый взгляд
Мгновенно сообщил один другому яд,
Который был прикрыт доброжеланьем внешним.
Сказали Душеньке, что будто в стороне,
Над страшной той горой там видели оне:
Отсюда в воздухе летел с рогами змей.
Что хуй его висел длиною пять локтей,
И будто на хую написаны портреты,
Когда он где ебал, и рост, и все приметы.
И на мудах его Психеи имя зрели,
Об чем ей возвестить желанием горели.
— Вот кто тебя ебет, вот милой твой супруг,
Колдун он, чародей и первый он злой дух,—
Царевне наконец вмещили в разговор.
Им общий всем позор.
От ебли таковой какие будут роды?
5 Зак. № 341 Барков
129
Что дети от нее должны быть все уроды.
Во многом Душеньку уверить было трудно,
Но правда, что она сама свой чудный брак
И еблю тайную почесть не знала как.
Ее замужство ей всегда казалось чудно,
Зачем бы еть ее, скрываясь от людей,
Когда б он не был змей
Иль лютый чародей?
Что муж ее— колдун и мог себя являть:
Драконом, аспидом и всякий вид принять,
Но в виде в сем он ей не мог себя казать,
Чтоб видом страшным тем ее не испугать.
Боялся, что она не будет еть давать.
И с мыслию такой потоки слез пролила:
— Мне хуй,— рекла,—постыл и ебля мне постыла!
Несчастна Душенька! Ты мнила быть в раю!
На то ли ты пизду готовила свою,
Чтоб еб тебя всегда колдун, иль чародей,
Иль, хуже что всего, дракон, иль страшный змей!
Прелыцалася его погаными мудами,
Касалась к елдаку невинными устами,
Желая поскорей пизду свою проткнуть! —
Подай мне меч, пронжу свою несчастну грудь!
Любезные сестры! Навек прощаюсь с вами!
Скажите всем родным подробными словами,
Скажите, что я здесь неволею жила,
Но волей умерла.—
Как будто бы сестры за злобу казней ждали.
Советами тогда царевне представляли,
Что красных дней ее безвременный конец
От наглой хищности вселенну не избавит,
Что лютых зол ее неведомый творец
Самих их заебет до смерти иль удавит
И что, вооружась на жизнь свою, она
Должна пред смертью сей, как честная жена,
Зарезать колдуна.
Но сей поступок был для Душеньки опасен,
Любя его всегда, был мерзок и ужасен.
Убийственный совет царевна получила.
Представила сестрам, что в доме нет меча.
Коварные сестры вновь сделали догадку,
Велели произвесть тут блядскую ухватку:
В удобный сонный час предлинну его потку,
130
От тела оторвав, запрятать к нему в глотку,
Чтоб мерзостью такой злодея удушить
И больше той себя печалью не крушить.
А к пагубну сему для Душеньки отряду,
Хотели ей пфинесть фонарь или лампаду.
Приятна ли была ей ревность сих услуг?
Желая только знать, каков ее супруг,
Лампаду чтоб принесть просила поскорей;
Супруга удушить хотя и не желала,
Притворно им клялась и в клятве обещала,
Что будет умерщвлен от рук ей сей злодей.
Уж темна ночь пришла,
И Душенька пошла,
По прежнему манеру,
В назначенну пещеру.
Хоть Душеньку супруг давно уж поджидал,
Увидевши ее, бессчетно целовал,
Взвалил он на софу, пизденку заголил
И нежным елдаком плотнехонько забил;
И будто как узнал сестер проказу,
С супругою что он в последний раз ебется,
С десяток раз ебет он Душеньку без слазу,
У славных как ебак давно уже ведется.
Потом он слез с нее и тяжко воздохнул,
Пощупал за пизду и тотчас сам заснул.
Лампад уже готов, царевна про то знала,
Супруга зреть скорей желанием пылала.
Царевна осторожно,
Толь тихо, как возможно,
Встает и вон идет.
Готовую лампад под кустиком берет.
Потом с лампадкою в руках
Идет назад. На всякий страх
Идет, то медлит по пути,
То ускоряет вдруг ступени
И собственной боится тени,
Бояся змея там найти,
Меж тем в пещеру она входит.
Но кто представился ей там?
Кого в одре своем находит?
То был... но кто? —Амур был сам!
Покрыт из флера пеленой,
Лежит, раскинувшись, нагой.
131
Хуй белый по колено
Прельщал у Псиши взор.
Он толще был полена.
Тут Псишу взял задор.
Впоследок царска дочь
В сею приятну ночь,
Дая свободу взгляду,
Приблизилась сама, приблизила лампаду.
Ярится Душенька в сию несчастну ночь,
Ярится до того, что стало ей невмочь,
И вдруг нечаянной бедой.
При сем движении задорном и не смелом,
Держа она огонь над самым его членом,
Трепещущей рукой
Лампаду на муде нечаянно склонила
И масла разлила часть Душенька оттоль.
Обжогою мудей супруга разбудила.
Амур, почувствуя жестоку сию боль,
Вздрогнул, вскричал, проснулся
И, боль свою забыв, от света ужаснулся,
Увидев Душеньку, не знал сему вины
Или признака вин несчастнейшей жены.
Тут Душенька пред ним в безмолвии была,
Супруга что она советов не хранила,
Себя тем погубила,
И, падши вверх пиздой, Психея обмерла.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Бывала Душенька в чертогах и садах.
Сидела на мудах.
Еблася во всю прыть с любезным ей супругом.
Пизденку елдаком, и толстым и упругим,
Захочется когда, то тотчас забавляла
То раком, то в стоячку,
То боком, то в лежачку,
И вечной ебли ей довольно там бывало.
Жестокий сей Амур за шалость и за грех
Оставил Душеньку без ебли, без утех.
Как сделалась вина, то в самый тот же час
Зефирам по ветру написан был приказ,
Чтоб тотчас царску дочь обратно унесли
132
Из горних мест к земли,
Туда, откуда взяли,
И там
Оставя полумертву,
На еблю лютым львам
Иль аспидам на жертву.
Амуры с Душенькой расстались, возрыдали,
В последний раз у ней в пизде поковыряли,
На прежний вмиг бугор Психею отомчали
Тогда,
Когда
Румяная пизда прекраснейшей Авроры
Таращит секелек на близлежащи горы;
Багряную плешь Феб Авроре тамо кажет,
Касается губами, пизду и секель мажет
Вздроченным елдаком на синих небесах.
Иль просто так сказать в коротеньких словах:
На сих горах, как день явился после ночи,
Очнулась Душенька, открыла ясны очи.
Открыла... и едва опять не обмерла,
Увидев, где и как она тогда была.
Не видит пред собой дворца, пещер, садов,
Не знает, где ей взять для ебли елдаков.
На место всех в раю устроенных чудес
Психея зрит вокруг пустыни, горы, лес,
Пещеры аспидов, звериные берлоги,
У коих некогда жрецы, и сами боги,
И сам ее отец, сама Царица-мать
Оставили ее елды себе искать.
Где не было зверей —одни хуи торчали —
Теперь здесь зрит зверей,
Ебеных матерей.
Которы под пиздой царевниной визжали,
Не смели ее еть, но только от задора
Вертелись, прыгали вкруг Душеньки подола,
Робела Душенька, робела и тряслась.
И с трусости такой царевна уссалась.
От страха царска дочь покрылась покрывалом,
Трепещет и дрожит и прыгает сердечко.
Увидя звери то, как будто с неким жаром,
Где Псиша нассала, лизали то местечко.
С почтеньем перед ней лизали ее прах,
И, будто не хотя собой ей сделать страх,
133
Друг с дружкою они пред Псишей наеблись.
Скрещались как должно быть, от Псиши разошлись.
В Психее больше страх уже не обитал.
Увидела себя без райских покрывал,
Лежащу в платьице простом и не нарядном,
Оставя пышности, родные как рядили,
Для ебли к сей горе ее препроводили.
Амур, предавшися движенью нежной страсти,
Едва не позабыл грозу всевышней власти:
Затем, что хуй его, как твердый рог, торчал,
В последний раз уеть Психею он желал.
Едва не бросился с высоких облаков
К возлюбленной в пизду без всяких дальних слов
С желаньем навсегда отныне
Оставить пышности небес
И Псишу еть в глухой пустыне,
Хотя б то был дремучий лес.
Но, вспомня нежный бог в жару своих желаний
Всю тщетность наконец сих лестных упований,
Всю гибель Душеньки, строжайшим ей судом
Грядущую потом,—
Хуй спрятал он в штаны, вздохнул, остановился
И к Душеньке с высот во славе опустился.
Предстал ее очам
Во угождение Венере и судьбам.
С величеством встряхнул три раза он мудами,
Воззрел на Душеньку суровыми очами,
Как будто еть ее не хочет он вовек,
И гневным голосом с презреньем тако рек:
— Когда ты не могла божественной елдой
Довольна еблей быть, презревши мой завет,
Коварных сестр своих приняла злой совет,
Не будешь ты отсель вовек блудима мной.
Имей,—сказал он ей,—отныне госпожу:
Отныне будешь ты Венериной рабою.
Но злобных сестр твоих я боле накажу,
Реку... и разъебут поганой их елдою.
— Амур! Амур! Увы! — Царевна возгласила...
Но он при сих словах,
Не внемля, что она прощения просила,
Сокрылся в облаках.
Супружню Псиша всю суровость позабыла,
Пизду с тоски драла
И жизнь свою кляла.
134
И всех надежд лишилась, тем более любила
Супруга, коего безмерно огорчила.
— Прости, Амур, прости! — Царевна вопияла.
И кончить жизнь свою Психея предприяла.
— Зарежуси,—вскричала.
Но не было кинжала.
Не знала Душенька, как жизнь свою прервать.
Решилась кол большой в пизду себе впихать.
Искала сук такой, нашла его, сломила
И, ноги вверх взодрав, в пизду себе забила.
Амур любил ее, беречь богам вручил.
От смерти гнусной сей Психею сохранил:
Вмиг сук преобращен невидимой судьбой
Слабейшею елдой.
Что смерть ее бежит, слезами залилась,
Мгновенно вспомнила, с Амуром как еблась,
И более о том дочь царская крушилась:
Желая умереть —от смерти сохранилась.
Потом, глядя на лес, на небо и на травку,
Избрала смерть она, а именно: удавку.
И, плачась на судьбу,
Явилась на дубу.
Там, выбрав крепкий сук, в последний раз ступила,
Свой аленький платок, как должно, прицепила,
И в петлю Душенька головушку сложила.
Дубовый сук к ее пригнулся голове
И здраву Душеньку поставил на траве.
Но только и вреда тут Псиша получила:
Как лезла на дубок —
В пизденке секелек
Сухим она сучком немножко сколупила.
Искала Душенька скончать чем свой живот.
Представился еще ей смерти новый род:
Тут быстрая река
Была недалека.
Там с берегу крутова,
Где дно скрывалось под водой,
В слезах, не вымолвя ни слова,
Но, вдруг противною судьбой,
Лишь прыгнула в реку, к дельфину на хуй села,
По речке не плыла, как будто полетела,
И, плывши той рекой, не сделалось вреда,
Подмокла лишь пизда.
135
Несчастна Душенька сколь много ни желала,
С дельфина спрыгнувши, в реке чтоб утонуть,
Но тот дельфин пресек ее ко смерти путь,
И с берега она к другому приплывала.
Остался наконец один лишь смерти род,
Что, может быть, огнем скончает свой живот.
Ко смерти новый путь красавице открылся.
Большую кучу дров нашла лежащу в яме,
Горящую во пламе.
Сказала Душенька прощальную всем речь,
Лишь только бросилась в горящую ту печь,
Как вдруг невидимая сила
Под нею пламень погасила.
Дочь царская себя огнем не умертвила,
Лишь только что она лоб пиздий опалила
И алый секелек немножко закоптила.
Узрев себя живою на дровах,
Вскричала громко: «Ах!»
Близ Душеньки тогда был некакой старик.
То эхо раздалось на старых тех мудах.
Бежит старик на крик,
Бежит к раскладенным дровам
И пал к царевниным ногам.
Богиней Душеньку сей старец величает,
Поеть у Душеньки он выпросить желает.
Но Душенька ему от ебли отказала:
Лишившись елдака, другого не желала.
И, горько прослезясь, ко старцу вопияла:
— Несчастную меня никто не может еть;
Не хуй потребен мне, едина только смерть
Потребна в сих местах; мой век мне стал постыл...
— Но как тебя зовут? — Старик ее спросил.
Дочь царская рекла: — Меня зовут Душой.
С Амуром я еблась, еблась его елдой,
Но некакой бедой
Лишилась ебли сей, лишилась елдака.—
Печалею своей тронула старика.
Завыла Душенька точнехонько как дура,
Завыл и с ней старик, завыла вся натура.
Потом сказал ей тот же дед:
— Должна себе еще ждать бед;
Венерин гнев над ней не скроют сами боги.—
И, строгую виня судьбу,
Повел царевну он к столбу,
136
Где ближние сошлись из разных мест дороги.
Прибитый у столба написан лист нашла,
И вот что в нем она, увидевши, прочла:
«Понеже Душенька — ослушница Венеры,
И Душеньку Амур Венере в стыд ебал,
Понеже без пути поганила пещеры,
И мать он не спросись, Психею еть начал,
Мой сын — еще дитя; пизды не знал и в глаз.
Ребеночка пиздой в соблазн ввела зараз.
Она же, Душенька, имея стройный стан,
Прелестные глаза, приятную усмешку,
Богининой пизде тем сделала изъян.
Богиню красоты не чтит и ставит в пешку.
Венера каждому и всем
О гневе на нее своем
По должной форме извещает
И милость вечну обещает,
Кто Душеньку на срок к Венере приведет,
Тот Душеньку пускай, как хочет, так ебет,
Лишь только не Амур, простой хоть человек,
Назначен Душеньке супругом быть навек.
А кто, найдя ее, к Венере не представит,
Укроет кто или Психеи грех оправит,
У тех, проеб их мать, отрежут нос с губами,
И вместо членов тех поганый хуй с мудами
Приставят на лицо; а сраку раздерут
И кол длиной в аршин осиновый забьют».
Венерин сей приказ царевна прочитала
И еть уже давать другому не желала.
И вот как Душенька за благо рассудила:
Просить о помощи начальнейших богинь.
Счастливее б она о том богов просила,
Но со дня, как она Амура полюбила,
По мысли никого богов сыскать не мнила:
Тот глуп, как хуй, тот трус, тот блядкин сын,—
И, может, она в то время находила
Ебеных матерей, в них больше все разинь.
Вначале Душенька пошла просить Юнону —
В ней Душенька найти могла бы оборону.
К несчастью Душеньки, оставив небеса,
Юнона бегала и в горы, и в леса,
137
Искала муженька,
Зевеса-блядунка,
Который, нарядясь,
В быка преобратясь,
Европу в сраку лижет
И со хуя белком с задору в пизду брызжет.
Юнона с ревности кусала себе губы,
Юбчонку залупя, схватила хвост свой в зубы.
Бежала к берегам, хотелося застать,
Как станет он в пизду Европу ковырять.
Юпитер вдруг узнал Юнонины пролазы,
Другой он принял вид, другие взял проказы:
Себя преобразил в пустые облаки,
Спустился он в пизду ко Ио с высоты.
Небесным елдаком запхал он по муде.
Юнона бегала искать его везде.
Юпитер, то узнав, златым дождем разлился,
К Данае между ног под секелек явился,
И хитростью такой от женки он сокрылся.
Юнона с горестью без мужа в дом пришла,
И просьбу Душеньки она не приняла.
— Поди,—сказала ей богиня вышня трона,—
Проси о деле Купидона;
Как он тебя ебал,
Так пусть бы он твое несчастье окончал.—
Царевна по нарядной в путь
Пошла с прошением к Церере.
Тогда богиня жертв пшеничку собирала.
По зернышку тот хлеб в пизду себе совала.
На пиво солод там для праздника растила,
А в сраке аржаной и ячный хлеб сушила.
Богине время нет Психее помогать,—
На просьбу Душеньки велела отказать.
В сей скорби Душенька, привыкши вдаль ходить,
Минерву чаяла на жалость преклонить.
Богиня мудрости тогда на Геликоне
Имела с музами ученейший совет
О страшном некаком наклоне
Бродящих близ Земли комет.
Иные, как муде, по сфере там являлись,
Подобно елдакам другие там казались,
Иные секельком
С предлиннейшим хвостом
Хотели мир потресть,
Беды в нем произвесть.
138
Что Душенька тогда богине представляла,
Без всякой жалости Минерва отвечала:
— Не будет нужды в том иметь обширный свет,
Что Душеньку Амур еть будет или нет.
Без ебли их был мир, стоял из века в век,
Что в обществе она — не важный человек.
А паче как хвостом комета всех сшибает,
На еблю их тогда взирать не подобает.—
Куда идти? Еще ль к Минерве иль Церере?
Поплакав, Душенька пошла к самой Венере.
Проведала она, бродя по сторонам,
Что близко от пути, в приятнейшей долине
Стоял там под леском Венерин блядский храм
С надвратной надписью: «Над блядками богине».
Нередко в сих местах утех и ебли мать,
Оставя суеты, любила отдыхать,
Любила блядовать,
Труды слагая бремя,
Любила еть давать
Во всяко она время.
Кто б Псишу не узнал, чтоб сделать тем обман,
Старик, любя ее, дал бабий сарафан.
Надела Душенька, ко храму в путь пустилась,
Смешавшися с толпой народа, там явилась.
Богинин храм стоял меж множества столбов.
Сей храм со всех сторон являл два разных входа:
Особо для богов,
Особо для народа,
Для блядок, блядунов.
Под драгоценнейшим отверстым балдахином
Стоял богини лик особым неким чином.
Из яхонта нагой при свете дня сиял.
В пизде богини сей алмазный хуй торчал,
Агатовы муде, а плешь была златая.
На всех жрецах при ней одежда золотая.
В пизде блистало там и злато, и каменья,
И славных мастеров письмо для украшенья.
Расписаны внутри во храме были стены,—
Венеры чудное рождение из пены.
Натурой пена та пиздой обращена,
Нептуном на хую сидит, извлечена.
Златыми буквами написана она:
139
«Не целкою на свет, но блядью родилась,
И только из пизды —то на хуй уж стремилась».
Таков был храма вид прелестен для ебак.
Набилося туда народа, как собак.
Богине храма в пять различных алтарей
Различны дани приносились
От знатных и простых, народа и блядей.
В число ебак они достойнейших просились.
Иной, желая приобресть
Любовью к некой музе честь,
Пизду ее чтоб на хуй вздеть
И данью убедить любовницу скупую,
К Венериной пизде елдину золотую
В знак почести привесил.
Награду получить за жерту сию метил.
Другой, себе избрав
По праву иль без прав,
Чтоб еть ему Палладу,
И на хуй получив златой чехол в награду,
Привесил ко столбку
Алмазную битку.
Иной, желая еть несклонную Алкмену,
Мудами из сребра обвесил тот всю стену.
Но дани приносимы
Не по богатству иль чинам,
Не просьбою оне усерднейшим чинам,
Но помощью своих предлинных елдаков,
С которыми они во храме заседали,
Без всякой дани там богинь и нимф ебали.
А с маленьким хуйком иль просто с куреей
Не смели глаз казать во храм богини той.
С чичиркой всяк не смел во храме быть Венеры,
А у кого большой превыше всякой меры.
Но Душенька тогда под длинным сарафаном
Для всех была обманом.
Под длинною фатой вошла с толпою в ряд
И стала за столбом у самых первых врат.
Но Душенька, едва лицо свое открыла,
В минуту на себя всех очй обратила.
В весь день, по слуху, ждал народ во храм Венеру,
Из Пафоса в Цитеру.
Возволновался храм,
Умолкли гимны там.
140
К Психее все бегут, бегут, несут приносы,
И всякий, хуй дроча, там делает вопросы:
«Зачем Венера здесь тайком?..»
«Зачем сокрылась под платком?..»
«Зачем сюда пришла тайком?..»
«Зачем во храм вошла тишком?..»
«Зачем Венера в сарафане?..»
«Конечно, уеблась Венера с пастушком.
По просьбе, знать, его в наряде таковом».
И весь народ в обмане.
Колена преклонили
Ебаки — на блядей, а бляди —на ебак.
И всяк,
Венерой Псишу мня, о милости просили,
Рекли ебаки так: —Богиня, наша мать!
Вели Амуру ты блядей всех наказать,
По.-прежнему опять к нам на хуй посажать.—
А бляди вопреки так Душеньке вещали:
— Других они ебак по сердцу что сыскали,
Но те их не ебут, мерзят, пренебрегают,
Что с грусти пизды их без хуя иссыхают,
Что плесни завелось под секелем немало,
Что погани такой в пизде и не бывало.—
И так, к ее ногам воздев умильно длани,
Просили Душеньку принять народны дани.
В сие волнение народа
Возникла вдруг молва у входа,
Что истинно в Цитер богиня прибыла.
И вдруг при сей молве богиня в храм вошла.
Увидя Душеньку, сокрыв свою досаду,
Взошла она на трон. Оставив все дела,
Тотчас приказ дала
Представить Душеньку во внутренню преграду.
— Богиня всех красот! Не сетуй на меня! —
Рекла к ней Душенька, колени преклоня.—
Амура я прельщать пиздой не умышляла,
Пизды своей ему я в девках не казала.
Не знала хуя я, женою быть не мнила.
Судьба моя меня к нему на плешь послала,
И тут уж от него я в ебле смак узнала;
С тех пор Амура я, несчастна, полюбила.
Сама искала я упасть перед тобой.
141
Кому ты повелишь» пусть будет меня еть,
Но только чтоб всегда тебя могла я зреть.
— Я знаю умысл твой,—Венера ей сказала.
И, тотчас конча речь,
С царевной к Пафосу отъехать предприняла,
Но, чтобы Душенька от ней не убежала,
Зефирам дан приказ в пути ее беречь.
Прибывши к Пафосу, Венера в перву ночь
С божками многими еблася во всю мочь.
Поутру в мщении послала царску дочь
В жилище мертвецов и тамошней богине,
Послала Душеньку с письмом ко Прозерпине,
Велев искать самой во ад себе пути
И некакой оттоль горшечик принести.
Притом нарочно ей Венера наказала.
Взрыдала Душенька, взрыдала, задрожала.
Представился весь ад, весь страх воображала
И мнила Душенька: судьбы ее ведут
По воле злой Венеры.
«Трезевные Церберы,
Во младости меня до смерти заебут».
Амур во все часы ее напасти зрел.
Горя любовью к ней, зефирам повелел
Психею перенесть во адский тот удел.
Амуров тот приказ
Исполнен был тотчас.
Промчались с Душенькой во царствие Плутона,
И Душенька потом,
Как водится при том,
Посольство отдала богине адска трона.
Горшечик получа, пешком и как-нибудь
Пошла обратно в путь.
Венеры заповедь' и страх презрела,
Открыла крышечку, в горшечик посмотрела.
Дым сделался столбом, дух адский исходил
И в виде фурии царевну повалил.
Портки с себя спустил
И начал всю тереть мудами и елдою.
Покрылась Душенька мгновенно чернотою.
Потом сей злобный дух иль, просто сказать, бес
Чрез зеркало дал зреть Психее себя в очи
И сам захохотал из всей что было мочи.
Неведомо куда от Душеньки исчез.
142
Увидев Душенька черну себя без меры,
Решилася уйти в дальнейшия пещеры.
Венера с радости услышав от зефира,
Что стала на посмех Психея всего мира,
Что мщение и власть ее над ней сбылась,
То с радости такой с Вулканом уеблась.
Амур жестокость зол Психеи ощущал,
И Псиша хоть черна, но еть ее желал.
И сей прекрасный бог
Подробну ведомость имел со всех дорог,
От всех лесов и гор, где Душенька являлась,
Стыдяся черноты, в средины гор скрывалась.
Смягчил он мать свою, задорную Венеру,
Позволила б ему явиться к ней в пещеру.
Психея с горести не зрела света там,
Когда Амур к ее представился очам.
Лежала Душенька, лежала там ничком,
Лежала сракой вверх; Амур подшел тишком
И вздумалось ему над Псишей пошутить,
Чтоб с розмаху в пизду битку свою забить;
А Душенька тогда от горя почивала.
Тихонько поднял он у Псиши покрывало,
Которым черноту Психея закрывала.
Он поднял сарафан и сраку заголил,
С разлету молодец ей сзади хуй забил;
Не знала Душенька, на чьем хую пизда.
Проснулась, ахнула, закрылась от стыда.
На голос сей Амур к Психее произнес,
Прощенья в том просил, без спросу что он влез,
И что он не мерзит Психеи чернотою,
Позволила б ему опять етись с собою.
Амура с радости Психея обхватила,
В пещеру за собой супруга потащила.
Забыла Душенька, гонима что судьбой.
Забыла все беды и тешится елдой;
Запхал он хуй ей в плоть, а Псиша подъебала,
Зашлося вмиг у ней, пизда ее взблевала,
И если б все сказать,
Заебин фунтов с пять;
Амур мудами обтирал
Пизды ее губенки.
Так всласть он не ебал
Напред сего в раю сей миленькой пизденки.
И еблею такой когда уж насладились,
143
К Венере чтоб идти с Амуром торопились;
Упасть к ее ногам, принесть чтоб извиненье,
Чтоб грех пред ней открыть, открыть все дерзновенье.
Зефиров помощью к богине в xpa^i явились.
Предстали к матери, у ног богини пали
И сраку, и пизду Венерину лизали.
Се знак их был Венере покоренья,
Просили у нее в винах своих прощенья.
И в ебле не было чтоб больше запрещенья.
С приятностью воззрев, богиня красоты
Не пожелала зреть той больше нищеты,
Ебет кого Амур и та ее сноха,
Терпением своим очистясь от греха,
Наружну красоту обратно получила.
Богиня некакой росой ее умыла,
И стала Душенька полна, цветна, бела,
Как преж сего была.
На прежне место в рай с Амуром возвратились,
И тамо и поднесь с приятностью блудились.
А злым ее сестрам за сделанный тот вред,
Что сделали они Психее столько бед,
В пример всем злым сердцам Циклопу поручили,
Разжженную чтоб сталь в пизду обеим вбили,
Чтоб впредь бы погубить Психеи не искали
И там зловредный свой живот бы окончали.
ДЕМОН
ЭРОТИЧЕСКАЯ ПОЭМА В СТИХАХ
Подражание М. Ю. Лермонтову
ПРОЛОГ
1
Печальный Лермонтов в изгнаньи
Качал беспутной головой,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой —
Тех дней, когда в хаосе света
Он, в чине гвардии корнета,
Блистал средь дам непобедим,
Когда улыбкою привета
На Невском дама полусвета
Любила поменяться с ним;
Когда, окончив курс столичный,
Он получил диплом отличный
На праздность, жизни кутерьму,
Когда талант его огромный
Уж не грозил его уму
Ни скорбью о беде народной,
Ни философским размышленьем
О ближних, обо всем твореньи...
Он вспомнил, как его учили
В военной школе, как хвалили
И как ласкали все его.
И звон бокалов, сердцу милый...
И много... Впрочем, уж всего
И вспомнить не имел он силы.
Без правильного воспитанья
(Поэт наш матери не знал)
И без научного познанья
Пустой избрал он идеал.
Другой поэт его прельщал,
Что женщин всех любил не в меру,
И, следуя его примеру,
Он сладострастье воспевал.
145
Развратно-наглая кора
Стихи поэта покрывала,
И мысль серьезная бежала
От вдохновенного пера.
Писал свой вздор он с наслажденьем;
Ни в ком искусству своему
Он не встречал сопротивленья:
И не наскучило ему!
2
И под вершинами Кавказа
Изгнанник Питера сидел,
Над ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными блестел;
И, далеко внизу чернея,
Как трещина — жилище змея,—
Вился излучистый Дарьял...
И, полон смысла, весь сиял
Вкруг Божий мир; но, улыбнувшись,
На все блестящий офицер
Взглянул как светский кавалер
И, папироской затянувшись,
Презрительным окинул оком
Творенье Бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего...
3
И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
В роскошной Грузии, вдали
Меж кущей роз среди долины
Тамара юная идет,
То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко —
И из-под юбки вдруг мелькнет
Ее божественная ножка...
И улыбается она,
Веселья детского полна.
Еще ничья рука земная,
Вкруг талии ее блуждая,
Ее за сиськи не держала
146
И под подол не залезала.
И были все ее движенья
Так страстны, полны выраженья,
Что, если б Демон, пролетая,
В то время на нее взглянул,
То, прежних братьев вспоминая,
Он отвернулся б и вздохнул...
4
Вот тут-то Лермонтов очнулся...
Да! Тема найдена. В мгновенье
Неизъяснимое волненье
Стеснило грудь. Он оглянулся...
Пустынно было все вокруг...
И мысль греха родилась вдруг.
Поэт дрожал. Он вдаль смотрел,
И страстью взор его горел.
И долго сладостной картиной
Он любовался; цепью длинной
Пред ним катилися мечты:
Тамара —ангел чистоты,
И Демон —дух разврата злого,—
Не может смысла быть иного:
Грех —хуй, невинность же —пизда!
И вот мелькнуло вдохновенье,
Как путеводная звезда.
То был ли призрак возрожденья
Иль к прежней жизни возвращенье? —
Он был сюжетом восхищен,
И фон картины был знаком.
В нем чувственность заговорила
Родным когда-то языком,
Кровь приливала с юной силой...
Шептал он: «Грешный мой сюжет
Не пользу принесет, а вред:
Народу будет он отравой,
А мне позором или славой...
Но нет! не посрамлю мундира,
Который с честью я ношу,
На удивленье всего мира
Совокупленье опишу!
Вот тема: девочку любую,
Невинную еще, младую,
147
Коварным словом искушенья
Привесть в такое возбужденье,
Чтобы сага она легла
И грешнику, хоть было б больно,
В порыве страсти добровольно
Свою невинность отдала».
Поэт-поручик тут вскочил,
Для вдохновенья подрочил —
Светился гений в томном взоре,—
И грешную поэму вскоре
Он для потомства настрочил.
ДЕМОН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Всегда один скитаясь всюду
Мрачнее ночи, Демон злой,
Не будучи знакомым блуду,
Вдруг начал мыслить над пиздой,
Над тем, что этими сетями
Он всех людей ловил всегда
Без утомленья и труда
И был доволен их грехами.
Теперь он мыслил, пролетая
Над чудной Грузией в тиши,
Давно, давно греха желая
Для человеческой души:
«Я изобрел пизду для хуя,
Но лишь открытием своим
Мужчин и женщин всех балуя,
Я рай минутный создал им.
И как ночной порой ебутся
С восторгом жены и мужья,
Как ноги в воздухе трясутся,
Один лишь только вижу я!
А на заре со свежим духом
Мужчина хуй опять дрочит
И вновь по жопе, как обухом,
Мудями яростно стучит.
Хоть грех забавный их паденья
Успехом труд мой увенчал
Еще от первых дней творенья,
148
Но я доселе не встречал
Того, который бы с презреньем
Смотрел на секель и пизду,
Иль той, чтоб с тайным восхищеньем
Не посмотрела на елду.
А сколько жертв, тревог, сомнений,
Кипучей ревности и сил,
Проклятий, счастья и волнений
В пизду презренный мир вложил!
И хуй с отвагой боевою
К пизде стремится, как герой,
Своей рискуя головою
За то пожертвовать порой.
И не страшится он нимало
Ни танкеров, ни трипперов:
Ебет везде и как попало —
В столовой, в будуаре, в зале
И сзади грязненьких дворов,
В пылу стремительного боя
Со всею прелестью манды,
Ебет он лежа, сидя, стоя,
Ебет на всякие лады.
Хуи пизде ужасно рады! —
В природе все ебется сплошь:
Ебутся звери, рыбы, гады,
Ебется маленькая вошь!
В пизде не зло находят люди —
Находят счастье и покой;
У них отрады полны груди
Одною только лишь пиздой.
Средь рабства низкого иль власти,
Среди богатства, нищеты,
Среди невзгоды и напасти
Для них пизда — одна лишь ты!
Досель скиталец бесприветный,
С тех пор как с небом во вражде,
Не мог отрады знать заветной
Я в человеческой пизде.
Свою отныне долю злую
Пора с лица земли стереть,—
Найду себе пизду по хую
И неустанно буду еть!»
Теченье мысли гениальной
149
Печальный Демон вдруг «прервал:
В нем гордый дух опять восстал,
Что он пиздою идеальной
Свою натуоу побеждал.
Встряхнувши гордо головою,
Кругом с презреньем он взглянул —
И, недовольный сам собою,
Что чуть в пизде не потонул,
Расправил крылья и мгновенно
Куда не зная полетел,
На мир досадуя презренный
И на себя — что еть хотел!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Над спуском, где журча бежали
Арагвы светлые струи,
Утесы острые торчали,
Как одинокие хуи.
Давно между хуеобразных
Утесов этих дом стоял,
Широкий двор угодий разных
Себе настроил князь Гудал.
И этот край был чудным краем,
Там вечно розаны цвели,
И за конюшенным сараем
Грузинок пастухи ебли,
Словно цепные кобели.
Вот в этом уголке заветном
И приютился князь Гудал.
В теченьи жизни незаметной
Он прожил век и только ждал,
Когда прекрасная Тамара,
Его единственная дочь,
Пред мужем сбросит покрывало
И будет еться с ним всю ночь.
Тамара пышно выделялась
Среди толпы своих подруг
И хоть ни разу не ебалась,
Но все ж нисколько не смущалась,
Что ей готовится супруг!
150
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В вечерний час, когда прохлада
Денницы заменяла зной
И жеребцов со случки стадо
Уже лениво шло домой,
Вокруг Тамары собирались
Подруги тесною толпой,
И все с кувшинами спускались
К Арагве светлой за водой.
И вмиг дремавшую природу
Далеко оглашали вдруг
Кувшинов звон, мутивших воду,
И песня стройная подруг.
Но час настал, когда Тамара
Должна была от них отстать,
Забавы бросить и узнать
Минуты страстного пожара.
Уж ею тайное влеченье
Овладевало средь ночей,
Она ждала уж много дней,
Когда жених приедет к ней,
И с ним ждала уж обрученья.
Готовый встретить Синодала,
Отец улыбкою сиял,
Что ебля дочери настала,—
Чего он пламенно желал.
Тамара ж, глядя на Гудала,
Была резва, как мотылек,
И очень часто подтирала
С пизды своей бежавший сок.
Она как на хую вертелась,
Необычайного ждала,
Чего-то страстно ей хотелось,
Дриснею жидкою срала...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда с огромнейшего хуя,
Излишек в заднице почуя,
Стремительно сорвется блядь
И полетит стрелою срать,
Заткнувши задницу рукою,
151
Земли не слыша под собою,
И вся дрожит, как в лихорадке.—
Летел так Демон без оглядки,
Не зная сам, чего искал,
И все на свете проклинал!
Он был исполнен озлобленья,
И взгляд его горел враждой,
Уж он не тешился мечтой
Найти в пизде отдохновенье;
Души его больные раны
Опять вернулися к нему,
Но все задуманные планы
Не приводили ни к чему.
И, навсегда отрад лишенный,
Он над рекою пролетал,
Где дом в тиши уединенной
Гудала старого стоял.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Уж солнце село за горою,
Прохладный веял ветерок,
Ложились тени, легкой мглою
Оделся чудный уголок —
Жилище старого Гудала;
И бирюсовый неба свод
Заря румянить начинала,
Переливаясь в лоне вод
Арагвы. Шумною толпой
Тамары резвые подруги,
Как будто преданные слуги,
К реке сбежали за водой.
И песня их рекой широкой
Лилась в прохладной тишине:
Она была о близком дне
Для их подруги черноокой,
Почти уж отнятой от них;
И лишь придет ее жених —
Они расстанутся тогда
С своей Тамарой навсегда.
Волною звуки разливались
По склонам гор и по скалам:
То замирали, то рождались
152
И плыли выше к небесам.
И Демон слышал те напевы,
Еще не слыханные им,
Но вот и чудный образ девы
Мелькнул нежданно перед ним:
И вмиг он тем теперь казался,
Каким еще недавно был,
Когда пиздою увлекался
И чуть себе не изменил!
Его бесстрастный взгляд доселе
Животной страстью вспламенел,
С решеньем твердым он хотел
С Тамарой на ее постели
Изведать то, за что хуи
Всегда в борьбе изнемогают
И часто с танкером бывают,
Повеся головы свои...
Еще последний взмах крылами —
Решил его мятежный ум,
И он неслышно над скалами
Спустился, полон новых дум.
Пристал ли он к стране покоя?
Иль прежний образ принял свой?
Угас ли? Снова ль жаждал боя
С презренным миром и пиздой? —
Никто не знал его мышлений
И тайн сокрытого ума,
Он был вместилищем смешений,
В нем сочетались свет и тьма;
Пизда ли вновь его смутила
Иль образ девы молодой
Своею чудною красой?
Природа ль Грузии манила
Его под сенью отдохнуть
Широколиственной чинары? —
То голос неземной Тамары
Прервал его далекий путь!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В порыве страстного влеченья
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг.
153
Природа вся ему вокруг
Казалась чудною картиной,
И мысли перед ним тогда
Катились вереницей длинной,
Как будто за звездой звезда.
То стан Тамары, то пизда
Поочередно представлялись,
И мысли новые рождались,
И прежний Демон воскресал;
Но, новой жизнью облекаясь,
Он все же их не постигал.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Измучив доброго коня,
На брачный пир к закату дня,
Как в жопу выдранный крапивой,
Спешил жених нетерпеливый.
Богатый караван даров
За ним едва передвигался,
И без конца почти казался
С ним ряд верблюдов и волов.
Такую редкостную мзду
К ногам с любовью неземною
Спешил принесть жених с собою
Тамаре за ее пизду!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Опасен, узок путь прибрежный:
Утесы с левой стороны,
Направо — глубь реки мятежной.
Уж поздно! На вершине снежной
Румянец гаснет; встал туман —
Прибавил шагу караван.
Но все ж навеял утомленье
Далекий каравана путь
И замедлял его движенье,
Моля немножко отдохнуть.
И мимолетное сомненье
Усталых путников тогда
Лишь было на одно мгновенье:
154
Они решили до утра
Себя за труд вознаградить,
Чтоб высраться и закусить.
И вот, с дороги отдыхая,
Жених Тамары Синодал
В палатке на ковре лежал
И все мечтал о ней вздыхая:
Мечтал, как будет еться он,
И, ебли план соображая,
Нежданно впал в глубокий сон...
Вдруг впереди мелькнули двое...
И дальше... Выстрел! Что такое?
Зловещий острых сабель звон,
Злодеев шум со всех сторон
Судьбу решили Синодала
И караван его даров,—
Лишь кровь потоками бежала
По склонам диких берегов!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В семье Гудала плач, рыданья,
Поносом общее страданье;
Толпится во дворе народ,
Не зная сам, чего он ждет
И беззаботную семью
Нежданно посетила кара:
Рыдает бедная Тамара,
Заткнувши задницу свою.
Грудь высоко и трудно дышит,
Слеза катится за слезой...
И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:
«Не плачь, дитя! Не плачь напрасно! —
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадет!
Не встанет твой жених несчастный
И уж тебя не возъебет!
Мой хуй достойною наградой
За это будет для тебя,-—
И упоительной отрадой
Пизда наполнится твоя!
Ведь страстный взор моих очей
155
Не оценит тоски твоей.
Что значат слезы бедной девы,
Что значат все ее припевы
И все девические сны
Для хуя этакой длины?..
Убит жених твой молодой,
Но член имел он небольшой —
Не плачь о нем и не тужи:
Таких хуев хоть пруд пруди!
Нет, слезы смертного творенья —
Поверь мне, ангел мой земной,—
Не стоят одного мгновенья
Совокупления со мной!
Лишь только ночь своим покровом
Твою подушку осенит,
Лишь только твой отец суровый,
Во сне забывшись, захрапит,
Лишь только, сняв все покрывала
И приподнявши одеяло,
Ты томно ляжешь на кровать —
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до рассвета,
Сны золотые навевать.
Своей мошонкой, в знак привета,
Я буду ласково кивать.
Проникну смело под подол
И, выпрямив свой гибкий ствол,
Прильну к губам твоей пизденки,
Расправлю нежно волосенки
И секель твой моей головкой
Тихонько буду щекотать...
И долго будешь помнить ты
Меня и сладкие мечты!»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит
И у грузинок под подолом
Струя по ляжкам пробежит,
Тамара слышит голос нежный
Уж снова ясно над собой,
И пальчик ручки белоснежной
156
Резвится над ее пиздой.
Всю ночь сомнительные грезы,
Желаний непонятных рой,
Решимость жертвовать порой
Своей невинностью и слезы,
Давно чредуясь по ночам,
Как страж, Тамару окружали
И сон ее далеко гнали,
Мешая смежиться очам.
Лишь перед утром сон желанный
Глаза Тамары закрывал,
Но Демон снова возмущал
Ее мечты игрою страстной:
К ее склонится изголовью,
Красой блистая неземной,
И взор его горит любовью
Пред обнаженною пиздой
Тамары. Полный искушенья
И предвкушая наслажденье,
Хуище Демона большой
Уже торчал дубиной длинной
И, словно друг пизды старинный,
Кивал своею головой!..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
«Отец, забудь свои желанья,
Оставь угрозы и мольбы!
Тяжелый приговор судьбы,
Мои невольные страданья
И жизни жребий роковой
Навек мне чувства отравили
И мужа навсегда лишили!
Уж я теперь ничьей женой
Вовек не буду называться,
Не буду с мужем обниматься
В постели мягкой пуховой!
Супруг мой взят сырой землею,
Другому целку не отдам;
Скажи моим ты женихам,
Что я мертва для них пиздою!
Я сохну, вяну день от дня,
Отец, душа моя страдает,
157
Огонь по жилам пробегает...
Отец мой, пощади меня!
Не запрещай уединиться
В обитель дочери твоей,
Чтоб там она могла забыться,
Могла бы день и ночь молиться
До гробовой доски своей.
Уж не отдамся я веселью,
Уснувших чувств не разбужу
И перед брачною постелью
Своей пизды не обнажу!»
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
И в монастырь уединенный
Ее родные увезли
И власяницею смиренной
Грудь молодую облекли.
Но и в монашеской одежде,
Как под узорною парчой,
Все беззаконною мечтой
В ней сердце билось, как и прежде.
Пред алтарем, при блеске свеч,
В часы торжественного пенья
Знакомая среди моленья
Ей часто слышалася речь,
Под сводом сумрачного храма
Знакомый образ иногда
Скользил без звука и следа,
В тумане легком фимиама
Сиял он тихо, как звезда,
И звал с собою. Но куда? —
Тамара разгадать старалась,
Но лишь мучительно чесалась
Ее роскошная пизда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Благословен роскошный край,
Где храм стоял уединенья,
Природы мудрое творенье
Земной там насадило рай:
158
Кругом сады дерев миндальных,
Жильцов пернатых стая в них,
Вершин сиянье снеговых
Кавказа гор пирамидальных.
Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой тенью;
И томный взор ее очей
Глядит куда-то в отдаленье
И целый день кого-то ждет —
Ей кто-то шепчет: «Он придет!»
Недаром сны ее ласкали,
Недаром он являлся ей
С глазами, полными печали,
И чудной нежностью речей!
Уж много дней она томится,
Сама не зная почему,
Святым захочет ли молиться —
А сердце молится ему.
Утомлена борьбой всегдашней,
Склонится ли на ложе сна,
Подушка жжет, ей душно, страшно...
И вся, вскочив, дрожит она...
Трепещет грудь, пылают плечи,
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах.
Неодолимое желанье
Изведать страсти чудный миг
Остановило ей дыханье:
Уж воспаленный ум постиг,
Что сладость страстного мгновенья
Неизъяснимо велика;
И ляжки жирные слегка
От черезмерного волненья
Смочились соком из пизды,
Как бы от налитой воды;
И пальчик, словно сам собою,
Расправил черный хохолок,
С присущей храбростью герою
В пизду воткнулся на вершок!
159
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Вечерней мглы покров воздушный
Уж холмы Грузии одел;
Привычке сладостной послушный,
В обитель Демон прилетел.
И входит он, любить готовый,
С душой, открытой для добра,
И мыслит он, что к жизни новой
Пришла желанная пора.
Неясный трепет ожиданья,
Страх неизвестности немой,
Как будто в первое свиданье
Спознались с гордою душой.
Тамара
О, кто ты, с исповедью страстной
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?
Демон
Ты прекрасна!
Тамара
Но кто же... кто ты? — Отвечай!
Демон
Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Пред кем подол ты поднимала,
Чей хуй ты видела во сне!
Я тот, кто доброе все губит,
Кого живое все клянет,
Я тот, кого никто не любит,
Я тот, который всех ебет!
Я тот, кто девственницу губит,
Едва лишь целка подрастет,
Я тот, кого все жены любят,
160
Кого ревнивый муж клянет.
Я царь невидимого царства,
Я грозный властелин родов,
Я храм обширный для коварства,
Я бич моих земных рабов!
Великий посреди подвластных,
Всегда трепещущих при мне,
Перед тобой волнений страстных
Не в силах скрыть. Я — раб тебе!
Твою пизду когда увидел,
Я был тогда же побежден:
Мой хуй был сильно возбужден,
И тех, кого я ненавидел,
Кто был противен мне всегда,
Я перееб бы без труда!
Ничто пространства мне и годы,
Я бич всех женщин молодых,
Я царь всех наций, я царь моды,
Я друг борделей, зло природы,
И видишь —я меж ног твоих!
Когда так чудно мне открыла
Твоя прелестная пизда
Мои ослепшие глаза,
Ключом горячим кровь забила...
Заклокотало... Я прозрел!
Мой хуй, всегда невозмутимый,
Тогда же в миг один назрел
И сделался большой дубиной!
Я все узнал. С того мгновенья
Пизда являться стала мне.
Я ждал довольно. Нет терпенья...
Мои распухнули муде!
Тамара
Оставь меня, о дух бесчестья!
Молчи! —Не верю я врагу!
Тебе ли еть по-человечьи?
Нет, дать тебе я не могу!
Меня тотчас же ты погубишь,
Твоим словам не верю я,
Скажи: зачем меня ты любишь?
Зачем ты хочешь еть меня?
6 Зак. № 341 Барков
161
Демон
К чему вопрос? к чему сомненья? —
Ужель еще не знаешь ты
Страстей горячие стремленья
И пламень сладостной мечты?
Ужели ты не испытала
Немых восторгов мир иной
И ни под кем не трепетала
В минуту ебли огневой?
Одна лишь ты меня прельстила
Своей пленительной пиздой
И хую голову вскружила —
Могу ли еться я с другой?!
Тамара
В пизде я толку знаю мало,
И верь мне, друг случайный мой,
Что я пизды не изучала
И спорить не могу с тобой.
Но, может быть, в своем стремленьи
Найти пизду хоть чью-нибудь
Меня ты хочешь обмануть
Красноречивым увереньем?
Клянись мне клятвою, достойной
Пизды нетронутой моей,
Клянись, что хуй твой беспокойный
В порыве сладостных страстей
Перед другой, как пред моей,
Не склонит головы своей!
Демон
Клянусь я первым напряженьем
Большого хуя моего!
Клянусь страданьями его,
Мудей жестоким воспаленьем!
Клянусь порывистым дыханьем
В минуту ебельных страстей,
Горячих уст твоих лобзаньем,
Постелью смятою твоей!
Клянусь блаженною истомой,
Когда, окончив сладкий труд,
162
Мы будем ждать забавы новой
Хотя на несколько минут;
Клянуся девственной пиздою
И разрушением ея,
Когда кровавая струя
Постель обрызжет под тобою!
Клянусь твоей манды опушкой
И черных пышнейших кудрей,
Твоею жопой, как подушкой,
Клянусь любовию моей!
Клянусь твоей истомой сладкой,
Клянусь я тайной бытия,
Клянуся бешенством я матки,
Клянусь зачатием ея.
Клянусь невинностью девицы,
Клянусь позором я блудниц,
Клянусь я мерзостью площицы,
Клянусь чесоткою яиц,
Клянусь потомством онаниста,
Его фантазией живой,
Клянусь я глупым гимназистом,
Дрочащим трепетной рукой.
Клянусь лесбийской я любовью,
Клянуся белями блядей,
Клянусь я менструальной кровью,
Клянусь эрекцией моей.
Клянусь грехом я мужеложства,
Клянусь растлением детей,
Клянусь развратом скотоложства,
Клянусь бессилием мудей.
Клянусь болезнями моими,
Рецептами профессоров,
Их инструментами плохими,
Невежеством всех докторов.
Клянусь мученьем от бужей,
От суспензория стесненьем,
Клянуся болями чижей,
Клянусь зловонным испражненьем,
Клянусь бесплодностью гондонов,
Клянусь я резью трипперов,
Шанглотов, танкеров, бабонов —
Моих недремлющих врагов.
е*
163
Клянусь я сифилисом грозным
И ужасом больничной сферы,
Клянусь раскаяньем я поздним,
Клянусь короной я Венеры.
Клянусь моею я головкой,
Моей залупой и уздой,
Твоею первою спринцовкой,
Моей последнею пиздой.
Отрекся я чистосердечно
От всех своих коварных дел,
Тебя отныне буду вечно
Я еть —то мой теперь удел.
Твоей пизды я жду как дара,
И на один хотя бы миг;
О, дай мне, милая Тамара,
Мой хуй, не бойся, не велик!
Не разорвет пизду кусками,
Твое дыханье не запрет,
Лишь встретится с ее губами —
И тотчас семя уж сойдет.
Его без слез, без отвращенья
В пизде почуешь у себя,
Когда в отрадном упоеньи
Я сладко выебу тебя.
Уже сама тогда с мольбою
Свою манду подставишь мне,
Возьмешь мой хуй своей рукою
И поднесешь к своей пизде.
Оставь же все недоуменья
И бесполезные мечты,
Забудь людские наставленья
И всю бесплодность суеты,
Когда тебе я хуй задвину,
И плоть сойдет в пизду твою,
Познаний тайную пучину
Тогда постигнешь ты мою.
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим ногам,
Тебя толпе червей мятежных
На посмеяние не дам.
И для твоей пизды кудрявой
Достану гребень золотой
И расчешу ее на славу
Своею собственной рукой.
164
Одеколоном и духами
Ее я буду полоскать
И над сырыми волосами
Эфирным веером махать!
Тебя всегда игрою дивной
Отныне буду забавлять,
И секель твой, довольно длинный,
Лезгинку будет танцевать!
Всечасно еблею приятной
Тебя я буду услаждать
И малафьею ароматной
Твою промежность поливать.
Я опущусь до самой матки,
Я поднимусь до потолка,
Я буду еть во все лопатки —
Ебись со мной! —
И он рукой
Не без заметного волненья
Подол Тамары заголил
И в миг один по назначенью
Хуище толстый запустил!..
Остановилося дыханье
В груди Тамары, и слеза
От нестерпимого страданья
Явилась на ее глаза.
Но Демон, жалости не зная,
Как будто мщенья час настал,
Все больше силы напрягая,
Тамару еть не оставлял!..
Непроницаемым туманом
Глаза подернулись ея,
А из пизды, как из фонтана,
Текла кровавая струя...
Она лежала без сознанья,
Покрылся бледностию лик,—
Вдруг душу леденящий крик
Закончил все ее страданья...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
И понял Демон пресыщенный
Своей затеи весь исход,
Лишь взор его, опять надменный,
165
Упал на труп Тамары бренный,
Любви его несчастный плод.
И он неспешными шагами,
Болтая мокрыми мудами,
Из мрачной кельи вышел вон,
Где воцарился мертвый сон...
В то время сторож, спутник лунный
И неизменный друг ночной,
Свершал свой путь с доской чугунной
За монастырскою стеной.
Уж много лет старик сердитый
Обитель девичью хранил,
Уж много верст тропой избитой
Он взад-вперед исколесил.
Но он до сей поры ни разу
Ночных гостей не провожал
И, видя Демона проказу,
С душевной злобою сказал:
— Теперь попробуй попытаться
Еще хоть раз один придти,—
Успел от рук моих убраться —
Постой же, мать твою ети! —
И он с собачьим озлобленьем
Быстрее путь свой продолжал
И, словно ради развлеченья,
Ебками гостя провожал...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Заутро сестры оросили
Тамару мертвую слезой
И в тот же день похоронили
Под сенью липы вековой.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Души враждебные стремленья
Проснулись в Демоне опять,
И он, не зная назначенья,
Как застаревшаяся блядь,
Торговлю кончивши, без крова
166
Живет подачкою одной,
Пустился в край далекий снова,
Навек прощался с пиздой.
Ему лишь триппер подарила
На память чудная пизда
И хую толстому отбила
Охоту еться навсегда!
ЭПИЛОГ
Над Кайшаурскою долиной,
Ручей где горный вниз струился,
Среди развалины старинной
Поручик Лермонтов мочился.
Под мышкой рукопись торчала,
Рука уж хуй держать устала,
И красно-желтая моча,
Смешавшись с водами ручья,
В долину чудную бежала...
Он кончил... Гульфик застегнувши
И капли с пальцев отряхнувши,
Поэт великий на скале
Уселся с грустью на челе.
Свою поэму развернувши,
Ее он снова прочитал
И, так вздохнувши, рассуждал:
— Все дамы, «Демона» читая,
До сумасшествия дойдут,
От сладострастья изнывая,
Аршинный хуй искать начнут.
Мужья, Тамарою прельстившись,
Не станут жен своих стеснять,
За целкой в поиски пустившись,
Начнут всех девок ковырять.
Все гимназистки, институтки,
Лишь только «Демона» прочтут,
Во все свободные минутки
Свечой дрочить тотчас начнут.
Все классы общества захватит
Ебливой похоти порыв,
И «Демон» души всех охватит,
Как злой общественный нарыв.
167
Когда же общество созреет,
Когда народ наш поумнеет
И критик фокус мой поймет,
Пустым поэтом назовет,
То много лет уже пройдет,—
На свете целок уж не будет,
Хуи не будут уж стоять,
Лизать их бляди только будут,
Никто не станет вспоминать
Про дочь невинную Гудала.
Мне не нужна уж будет слава:
В земле уж буду я лежать,
Не захочу уж ни писать,
Ни есть, ни пить, ни петь, ни еть —
Я буду лишь вонять и тлеть.
А если правнук усумнится
В спокойствии души моей —
Напрасно! Мертвым ведь не снится
Ни грусть, ни радость прежних дней;
Скала Машуки иль Казбека
Мой прах уж будет сторожить,
И глупый ропот человека
Не сможет мир мой возмутить.
ГОРЕ ОТ УМА
КОМЕДИЯ В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ, В СТИХАХ
ПОЭТА БАРКОВА
Пародия на комедию Грибоедова
ПРОЛОГ
Все говорят, что неприлично
Коверкать «Горе от ума»,
Но это вовсе не логично,
Тут только истина сама.
Одна лишь истина святая,
Так не любимая судьбой,
Слагает стих правдивый мой,
В нем без стесненья называя
Пизду, как следует, пиздой.
Тут все ебутся без изъятья,
И мне тут, право, не понять,
Как эти милые занятья
Ебнею прямо не назвать?
Молчалин Софью ведь ебал,
Забравшись в спальню спозаранку;
Им вторя, барин-либерал
Ебет пикантную служанку,
И еться едут все на бал.
Молчалин Лизу соблазняет
И ей в награду предлагает
Помаду «для других причин»,
Но он не сделал бы беды,
Если б сказал ей без стесненья,
Что та помада для пизды.
А Репетилов, на ночь глядя>
Из клуба будто б прискакал;
Ведь он бессовестно соврал!
Ведь он весь вечер пробыл с блядью,
Ведь и ребенок нынче знает
Веселый, беззаботный клуб,
Где девку каждый получает
За наш кредитный русский рубль.
169
Теперь циничны так и гадки,
Так развращен и стар и мал,
Что стыд давно уж без оглядки
От них навеки убежал.
Любви не встретишь идеальной,
И как блудлив прекрасный пол,
Мужчина лезет так нахально
Ко всякой девке под подол.
Сюжет этот давно готовый,
Сам Грибоедов его дал,
Я же лишь запах внес хуевый
И мысли больше развивал!
Не правда ли, что развлеченье
Представил я в публичный суд?
А потому должно с почтеньем
Принять отечество мой труд.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Павел Афанасьевич Фамусов, управляющий казенным ме-
стом, стар, бессилен и непотребен.
Софья Павловна, дочь его. девица скромная, раком еще никому
не давала.
Лиза, служанка, в пизде, кроме хуя, соломинки не видала.
Алексей Степанович Молчали н, секретарь Фамусова, недав-
но излечившийся от испанского воротничка.
Александр Андреевич Чацкий, носится с хуем, как с писа-
ной торбой.
Полковник Скалозуб, Сергей Сергеевич, здоровая солдатская
елда.
Наталья Дмитриевна Горичева, молоденькая дама с недав-
но проломленной целкой.
Платон Михайлович, ее муж, отставной поручик, хуй с огло-
блю.
Князь Тугоуховский и княгиня, жена его, с 6-ю дочерьми,
хозяева пятирублевого бардака, в котором их дочери служат
блядьми.
Графиня Хрюмина, бабушка, потерявшая невинность при Рюри-
ке.
Графиня Хрюмина, внучка, пизда, лишенная еще всякой расти-
тельности.
Антон Антонович Загорецкий, блядь в портках.
Старуха Хлестова, свояченица Фамусова, замоскворецкая сводня.
отставные бардачные вышибалы.
Г-н N. I
Г-н Д. I
170
Репетилов, бардачный завсегдатай.
Петрушка, холодный, потливый хуй с бородавками.
Множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде.
Официанты Фамусова.
Действие в Москве в доме Фамусова.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЯВЛЕНИЕ 1
Гостиная, в ней большие часы, справа дверь в спальню Софьи, отку-
дова слышно попердывание и взвизгивание, которые потом умолкают.
Лиза среди комнаты спит, свесившись с кресел и держа правую руку за
пазухой, левую под подолом. Утро, чуть брезжит день.
Лиза
(вдруг просыпается, встает с кресел, оглядывается)
Светает! Ах, ебена мать! как скоро ночь минула!
А я на кресле здесь ночь целую продула.
А что-то наши господа?
(Смотрит в щелку двери.)
Вот у Молчал ина елда!..
Ну, право, больше нашей флейты!
А каково, голубке, ей-то,
Несчастной барышне? Как он ее ебет...
Впился зубами ей за сиську
И всунул под живот
Полуаршинную сосиську!
(Поднимает подол и ковыряет у себя в пизде.)
Она ж, ебена мать, лежит
Такою смирною овечкой.
Покамест он ее мозжит,
Я подрочу хоть сальной свечкой.
(Берет подсвечник и дрочит.)
171
Однако им пора кончать,
А как сказать? — пойдут ворчать!
(Подходит к дверям.)
Кончайте, Алексей Степаныч,
Не наеблись вы разве за ночь?
Старик изволил уж подняться...
Сударыня, пора вам подмываться!
Вода простыла уж в ведре,
Пора и отдых дать пизде!
Голос Софьи
Который час?
Лиза
Да все уж в доме встали,
Папаша пили чай и раза три уж срали,
Вставать пора и вам давно.
Голос Софьи
Отстань, отстань, уйди, говно!
Лиза
Сударыня, пора вам одеваться,
Вдруг барин явится сюда —
Тогда уж поздно оправдаться,
Со страху съежится пизда.
Голос Софьи
Сейчас...
Ты приготовь мне шемизетку,
А мы еще в последний раз
С Молчалиным проделаем минетку.
Лиза
Что за бесстрашные! Как барин вдруг нагрянет
Да их вдвоем в постели и застанет.
172
ЯВЛЕНИЕ 2
Лиза и Фамусов.
Лиза
Ах! барин!
Фамусов
Барин, да.
(Расстегивает штаны.)
Поди ко мне и сядь сюда.
Лиза
(поднимая подол)
Опомнитесь, вы старики...
Фамусов
Почти.
Лиза
Ну кто придет, куда мы с вами?
Фамусов
Кому сюда прийти?
(Хватает Лизу за сисъки.)
Лиза
Опомнитесь, вы старики...
Фамусов
Зато, душа, хуями мы крепки!
Лиза
Ну вот, расхвастались,
Какой вы хвастунишка!
173
Да разве хуй у вас?
Так, дрянненький хуишка!
Фамусов
(рассматривая свой хуй)
Он не велик, коль нос повесил,
(Сажает Лизу на колени.)
Зато в пизде он жив и весел,—
Смотри, как между ног хлопочет.
Лиза
Да он и не ебет, а только так, щекочет.
Фамусов
А вот постой, сейчас запляшет он в пизде,
А ты пощекоти меж тем мои муде;
Ты шарить меж яиц большая мастерица.
Лиза
У вас не хуй, а спица;
Какой вы баловник! К лицу ль вам эти лица!
Фамусов
Ага! вот так, вот так!.. Поддай еще разок,
Отлично, хорошо!.. Уж стало заходиться!
Поерзай на хую... Целуй меня, дружок!..
Ну, оботри мне хуй. Мерси, пойду побриться.
(Уходит.)
174
ЯВЛЕНИЕ 3
Лиза
(одна)
Ему-то хорошо! пихнул разочка три,
Да и давай кончать, так просто штукотворил.
То яйца щекочи, то хуй, вишь, оботри;
Хотя б уж еб путем... Тьфу! только раззадорил!
Нет! Петр-буфетчик не таков.
Как сладко с ним делить любовные утехи!
Он на хую кладет семь пятаков
И бьет им вдребезги орехи!
А хуй у барина висит всегда как плеть,
А он туда же —лезет еть!..
И не ебет, а так... щекочет,
То так, то этак —все морочит,
Лишь ссаками пизду обмочит.
У, старый пиздолиз! Эх, мать твою ети!
Однако в кухню мне пора идти.
Надеть хоть чистую рубашку
Да запихнуть в пизду пахучую бумажку,
А то ведь барышня всегда меня гоняет,
Как только от меня заебиной воняет.
(Хочет уйти.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Лиза, Софья (с распущенными волосами, в белой нижней
юбке, с голыми руками, сиськи наружу) со свечою в правой руке,
левою держит и ведет за собою за хуй Молчалина; у Молчалива
с собою бумаги.
Софья
Чего шумишь? что на тебя напало?
Молчалин триппер мог схватить.
(С грустью смотрит на Молчалина.)
Лиза
Конечно, вам расстаться тяжело,
До света, запершись, еблись, а кажется все мало?
175
Софья
Ах, в самом деле рассвело!
(Тушит свечу, к Молчалину.)
О, как глаза тебе сегодня подвело!
Как тяжело с тобою расставаться!
Молчал ин
Мы с вечера опять начнем пихаться.
Софья
Идите, целый день еще потерпим скуку.
Лиза
Да от хуя его вы отнимите руку.
А вы бы, сударь, хуй в штаны хоть положили
Или бумагами его прикрыли.
Молчал ин
(надевает бумаги на хуй)
Совет разумный!
ЯВЛЕНИЕ 5
Софья, Лиза, Молчалин и Фамусов.
Фамусов
Что за хуевина! Молчалин, ты ли, брат?
Молчалин
Я-с.
Фамусов
Зачем же здесь? и в этот час?
176
Мо лчалин
Я для доклада нес записки.
Фамусов
(Софье)
А у тебя зачем наружу смотрят сиськи?
Софья
Я встала лишь сейчас, одеться не успела.
Фамусов
А фрейлина твоя чего, ебена мать, смотрела?
Лиза
И я ведь, сударь, не без дела.
Фамусов
Молчать! Мне, право, не до шуток,
Я сам не срал уж двое суток,
Ужасно с некоторых пор
Меня терзает запор.
Сегодня утром я поставил два клистира,
А вы меня опять взбесить уже собрались.
Признайтесь, чем вы занимались?
Мо лчалин
Я шел с бумагами...
Фамусов
Эй, полно врать, ебена мать
Идем бумаги разбирать!
(Хочет взять бумаги у Молчалина, тот подает,
но обнажает хуй.)
177
Отцы! вот это хуй! оглобля с колымаги.
Ну век!.. Не знаешь, что начать.
Так, говоришь, ты нес бумаги?
Лиза
Он шел к вам в кабинет с бумагами, спешил;
Ну просто-напросто хуй спрятать позабыл.
Фамусов
(к Софъе)
А ты, бесстыдница, откудова взялась?
Я шашни ваши выведу наружу!
Софья от страха сцыт.
Ах ты, бесстыдница, уж и обосцалась!
Эй, Лиза! подотри скорее тряпкой лужу.
И это каждый раз, что за ебена мать!
(К Молчалину.)
Пойдем бумаги разбирать.
Уходят.
ЯВЛЕНИЕ 6
Софья и Лиза. Слуга.
Лиза
Вот так хуевина. Потеха!
Софья
Иди в пизду, мне не до смеха.
Лиза
Пропал совет мой ни за грош!
178
Софья
И вот теперь беда!
И папенька хорош,
Ворчит, как старая пизда,
И всюду сует нос дурацкий.
Слуга
(входя)
К вам Александр Андреич Чацкий.
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 7
Софья, Лиза, Чацкий.
Чацкий
(входя)
Чуть свет, а я уж на ногах!
И я у ваших ног.
С утра стоит мой хуй в штанах
И срать два дня не мог!
(Целует Софью в еще не закрытую сиську.)
Меня не ждали? говорите!
А вот елдак мой посмотрите.
Пизденку вашу покажите,
Со мной поеться ль не хотите?
Как будто не прошло недели,
Вчерашнего как будто дня
Вы на хую моем сидели
И забавляли тем меня.
Софья
Ну полно вам хуевину Оолтать,
Давайте еться —вот кровать.
179
ЯВЛЕНИЕ 8
Лиза
(одна)
Ну жизнь! ну господа! Им что? им все равно,
А тут завидуешь иной раз и собаке:
Ты подтирай господские их сцаки
И убирай господское говно!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЯВЛЕНИЕ 1
Фамусов и слуга.
Фамусов
Петрушка! вечно ты с обновкой,
На жопе вырван клок. Достань-ка календарь;
Читай не так, как пономарь,
А с чувством, с толком, с расстановкой.
Постой же. На листе черкни на записном,
Что на прошедшей, мол, недели
Я в клубе пил коньяк и ром
И хуерык схватил в бордели.
Куда как чуден Божий свет!
Пофилософствуй — ум вскружится:
То хуй встает, а то вдруг нет,
Раз поебешь, а надо год лечиться.
Отметь-ка ты еще, аль нет...
Я к сводне приглашен на еблю в воскресенье.
Ох, род людской пришел в забвенье,
И каждый хочет хуем в дырочку ту влезть,
В которой был и сам и где ни встать, ни сесть.
Но сожаленье, о себе пизда всегда оставит
Прекрасный сувенир! Да вот пример:
В четверг к Кузьме Петровичу на погребенье,
Покойник был почтенный камергер,
Но сифилис пришлось сынку оставить;
Весь был он в шанкерах, а все же был женат,
Переженил детей, внучат,
Скончался — все об нем с прискорбьем вспоминают:
180
Кузьма Петрович! — мир ему!
Что за пизда — от танкеров в Москве уж умирают.
Пиши: в четверг —одно уж к одному —
А может, в пятницу, а может, и в субботу,
Я должен вдовушку одну тут поскоблить,
Хоть болен хуй, но по расчету
Разочек можно... так и быть!
ЯВЛЕНИЕ 2
Фамусов, Слуга, Чацкий.
Фамусов
А! Александр Андреич! Просим,
Садись-ка...
Чацкий
Вы заняты?
Фамусов
(слуге)
Поди.
Слуга уходит.
Да, разные дела насчет ебни
На память в книжку вносим.
Забудется, того гляди: кого не доебешь,
А ту не в очередь пихнешь.
Чацкий
Вы что-то бледны стали...
Да, впрочем, хуерык у вас;
А то возьмите вот рецепт,
Пройдет как раз, живой рукой.
Пора б остепениться вам, ведь ваши лета...
181
Фамусов
Лета, мои лета, что за лета?
Да я недавно матку
Бляденке так толкнул, что та
От боли начала плясать вприсядку,
Вертелась целый час!
Чацкий
Дивлюся, как хватило силы в вас!
Хочу спросить у вас два слова:
У Софьи Павловны пизда здорова?
Фамусов
Тьфу, мать его ети! какая у него заебистая рожа!
То Софья Павловна с Венерою лишь схожа,
То Софья Павловна Венерою больна.
Скажи, по хую, что ль, пришлась тебе ее пизда?
Избави Бог, ты хочешь с ней скоблиться?
Чацкий
А вам на что? Вопросы праздные одни.
Фамусов
Ах, хуй те в рот! изволил удивиться,
А вот на что: ведь я ей несколько сродни;
По крайней мере, искони
Отцом недаром называли.
Чацкий
Ну если б и хотел ее я еть —
Вы что бы мне сказали?
Фамусов
Сказал бы я: ох, ебарь, не блажи
И сразу целку еть не думай ты оплошно,
Поди пизденку прежде полижи.
182
Чацкий
Я еть-то рад, лизать вот тошно!
Фамусов
Вот то-то все вы подлецы!
Спросили бы, как делали отцы?
Учились бы, на старших глядя:
Я, например, или покойник дядя,
Когда жила у него воспитанница Надя,
Ее он еб и впрямь и вкось,
Свой человек во всякой был бордели
И еб блядей не только что в постели —
Натягивал, кладя на стол.
Вельможа — ну тот уж тем паче
И еб и срал совсем иначе!
Ведь при дворе тогда не то, что ныне:
Ебеной матери служил Екатерине!
Раз ко двору его на вечер пригласили,
А в те поры все фрейлины дрочили,
И граф Орлов в ту пору был в отлучке,
Пизду ломал своей тогда он внучке.
Ну подошел мой дядя к ручке,
Но вышла тут беда в беду:
У Государыни он увидал пизду.
К услугам ей свою он предложил елду,
В уме уж думая: «Высоко я пойду».
Но что подумаешь ты, сударь, а?
Ведь с ним еблася Государыня сама,
Зато кто слышит при дворе приветливое слово?
Ну кто? Максим Петрович! Шутка?
Чацкий
Свежо предание, а верится с трудом.
Чтоб преклонился я пред этаким говном,
Все под личиною усердия к Царю!
Я не об дядюшке об вашем говорю.
Иной ведь старичок, истрачивая силы,
Ведь из-за ласки лишь идет в дрочилы!
А сверстничек, а старичок
Иной, глядя на тот скачок
И разрушаясь в ветхой коже,
183
Чай, приговаривал: «Ах, если бы мне тоже!»
Хоть есть охотники поподличать везде
В угоду власти и пизде,
Да нынче сифилис страшит.
Нет, нет, свет нынче не таков!
Фамусов
Ах! мать его ети! каков?
Вот попадись ему на зуб!
Слуга
(входя)
Полковник Скалозуб!
Прикажете принять?
Фамусов
Хуи ослиные! сто раз сказал: принять!
(К Чацкому.)
Пожалуйста, при нем веди себя ты хорошенько
Ко мне он жалует частенько,
Ему я очень рад...
Эх! Александр Андреич, брат,
В Москве прибавят вечно втрое:
Вот будто Соню хочет он скоблить — пустое,
Он, может быть, и рад бы был душой,
Да я не дам скоблить ее солдатскою елдой.
ЯВЛЕНИЕ 3
Фамусов, Скалозуб, Чацкий.
Фамусов
Сергей Сергеич, дорогой,
Вот вам софа, раскиньтесь на покой.
184
Скалозуб
Куда прикажете, мне только бы усесться,
Ведь я ж не собираюсь еться.
Фамусов
Ах, батюшка! позвольте вас поздравить,
Вам братца, кажется, к воротничку пришлось
представить?
Скалозуб
Да, в третье августа, на той неделе,
Мы были с ним в одном борделе,
Испанский воротник он там схватил,
А я лишь триппер получил.
Фамусов
Да, чем кого Господь поищет, вознесет!
Ну вам вот, например, чего недостает?
Скалозуб
Не жалуюсь, не обходили,
Бляденки все мой хуй хвалили.
Я-с 809-ую ебу
И о пизде как истинный философ я сужу.
Фамусов
Да, пиздам нет в Москве ведь переводу;
Чего? Плодятся год от году.
Ах, батюшка, признайся, что едва
Где сыщется ебливее столица, чем Москва!
Скалозуб
Но в пиздах здесь уж чересчур огромные размеры,
А я люблю пизду точь-в-точь как у Венеры,
Пока она не проеблась с Вулканом.
185
Фамусов
Пизды Ирины Марковны, Лукерьи Алексевны,
Татьяны Юрьевны, Пульхерии Андревны
Совсем, конечно, схожи с барабаном;
У дочек же совсем наоборот,
Пизденки с воробьиный рот,
Французские романсы все поют,
Ебешь — и жопками выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Чацкий
Свечу украв из-под киота,
Дрочат, забившись в уголок.
Фамусов
(в сторону, Чацкому)
Ай, завяжи на память узелок,
Просил я помолчать — не велика услуга.
(Скалозубу.)
Позвольте вот представить Чацкого, мне друга
Андрея Ильича покойного сынок,
Он не дрочит, то есть в том пользы не находит,
Но захоти... Эх, жаль, что с эдаким умом,—
Ведь славно пишет, переводит!
Чацкий
Нельзя ли пожалеть о ком-нибудь другом?
И похвалы мне ваши досаждают.
Фамусов
Не я один, все также осуждают.
Чацкий
А судьи кто? —За древностию лет,
Зажав в кулак хуишко дряхлый,
Сужденья черпают из забытых газет.
Иной фигурою как червь озяблый,
186
А тоже лезет бабу еть,
Забыв, что хуй висит как плеть:
Ему «Эрота» бы в очках читать,
Да у Татьяны Юрьевны пизду лизать,
А не судить волнения миров.
Вот нынче суд каков!
Или вон тот еще,—потехи ради,
Крича, что женщины все бляди,
Крестьянских девок поит часто маком
И всех ебет, поставив раком.
Вот те, которые дожили до седин!
Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!
Вот нынче строгие ценители и судьи!..
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется враг исканий,
И алчущий любви, добра, познаний,
Пусть назовет свой дом прекрасным —
Тот прослывет у них мечтателем опасным.
Хуй, хуй, один лишь хуй, один лишь в их быту
Дает всем род, дает всем нищету.
А женщины... Когда из гвардии, иные от двора
Сюда на время приезжали,
Кричали громко все «ура»,
А те им пизды заголяли.
Фамусов
(про себя)
Ах, сукин сын, втащил меня в беду!
Сергей Сергеич! я пойду
И буду ждать вас в кабинете.
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Софья, Скалозуб, Чацкий, Лиза.
Софья
(вбегая)
Ах, срам какой! В кухаркиной пизде Молчалин
утонул!
(Падает в обморок.)
187
Чацкий
Кто? Кто это?
Скалозуб
С кем беда?
Чацкий
Она мертва со страху!
Лиза
Она обоссалась! Молчалин утонул в пизде!
Скалозуб
Лечу помочь его беде!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 5
Те же, без Скалозуба.
Чацкий
(к Софье)
О, успокойтесь вы, ему там не пропасть,
Он до пизды большой охотник — страсть!
ЯВЛЕНИЕ 6
Софья, Скалозуб, Лиза, Чацкий, Молчалин.
Скалозуб
Воскрес и невредим! Лишь хуй слегка
Его контужен да рука.
А впрочем, все фальшивая тревога.
188
Молчалин
(входя, растопырив ноги)
Я вас перепугал, простите, ради Бога!
Скалозуб
Позвольте мне для развлеченья сказать вам весть:
Княгиня Ласова какая-то здесь есть,
У ней расстройство матки. Не было примеров,
Чтоб не ебли ее хоть двое кавалеров.
Теперь огромная у ней беда:
Покинула ее последняя елда.
Софья
(приходя в себя)
кх, Чацкий, вы великодушны,
К несчастью ближнего вы так неравнодушны!
Чацкий
Да-с, я это лишь сейчас явил;
Не знаю для кого, но я вас воскресил.
Софья
О, как во мне рассудок уцелел?
Молчалин! Зачем ты кухарку еть захотел?
Молчалин
Как вышел я, она пизду мочалкой полоскала,
Ну у меня елда и встала!
Софья
Пойду теперь штаны переодену,
Да заодно утру следы я слез.
Зачем черт Чацкого принес?
Уходит, Чацкий и Скалозуб за ней.
189
ЯВЛЕНИЕ 7
Молчалин и Лиза.
Молчалин
Ебливое созданье ты, живое!
(Хочет ее обнять.)
Лиза
Прошу пустить: и без меня вас двое.
Молчалин
Какие сиськи у тебя! Как я тебя люблю!
Поеть тебя мне хочется!
Лиза
А барышню?
Молчалин
Ее ебу по должности, тебя...
(Хочет схватить за сиськи.)
Лиза
От скуки.
Прошу подальше руки!
Идите хуй лечить, небось распух!
Молчалин уходит.
Ну люди в здешней стороне!
Толкуют только о ебне
И хуем обивают груши.
Пойду и дамся я сейчас буфетчику Петруше.
(Уходит.)
190
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
ЯВЛЕНИЕ 1
Чацкий, потом Софья и Лиза.
Чацкий
(один)
Дождусь ее и вынужу признанье:
Кому она желает дать? Молчалин! Скалозуб!
Молчалин прежде был так глуп!
От онанизма потерял сознанье.
(Входящей Софье.)
О, наконец-то! очень рад.
Конечно, не меня искали?
Софья
Прошу вас, этот маскарад
Оставить ли нельзя ли?
Чацкий
Любя услуживать, желаю вам...
Лиза
(шепотом Софье)
Сударыня, за мною по пятам
Идет к вам Алексей Степаныч,
Желает вас употребить.
Софья
Иду я, так и быть, я вас увижу за ночь:
У нас сегодня бал.
(Уходит.)
191
Лиза
(про себя)
Ну, барышня, ужель хуй Чацкого ей мал?
Чацкий
Ах! Софья! Неужель Молчалин?
Как образ жизни мой печален,
Когда подумаю, что вот она
И будет вдруг им ебена!
А он —ума в нем мало —
Но чтобы еть, кому ума недоставало!
ЯВЛЕНИЕ 2
Чацкий, Молчалин.
Чацкий
(входящему Молчалину)
Нам, Алексей Степаныч, с вами
Не удалось сказать двух слов!
Что, много вы ебетесь раз?
Молчалин
У нас без вас
Опять
Открылось бардаков штук пять,
В одном из них есть блядь, отменная девчонка,
Уж тем, что свежая пизденка.
Чацкий
Вот ум и мысли современного ребенка!
ЯВЛЕНИЕ 3
Вечер. Все двери настежь, кроме в спальню к Софье. В перспективе
раскрывается ряд освещенных комнат, слуги суетятся; один из них, глав-
ный, говорит:
Эй, Филька! мать твою ети,
Смотри, не громко ты перди!
192
Эй, Фомка! ну, ловчей!
Ах, хуй плешивый, говорят, ловчей!
Столы для карт, мел, щетки и свечей!
Постели для ебни в столовой для гостей!
Входит Лиза.
Скажите барышне, бляденка Лизавета:
Наталья Дмитревна, и с мужем, и к крыльцу
Еще подъехала карета.
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Чацкий (входит), Наталья Дмитриевна.
Наталья Дмитриевна
(входя)
Ебена мать, голубчик, Чацкий, вы ли?
Чацкий
С сомненьем смотрите вы с головы до хуя,
Неужто так меня три года изменили?
Однако вы похорошели страх; и жопа толще,
Груди шире, ну что, как между ног?
Наталья Дмитриевна
Я замужем. Мой муж, прелестный муж!
А как ебет, ну просто же бесценный!
Теперь в отставке, был военный.
Вот мой Платон Михайлыч!
Чацкий
(входящему Платону Михайловичу)
Ба!
Друг старый, мы давно знакомы, вот судьба!
7 Зак. № 341 Барков
193
Платон Михайлович
Здорово, Чацкий, брат! А я, ебена мать, женат.
А вот моя жена Наташа.
А помнишь, жизнь-то наша?
Шум лагеря, товарищи и братья!
Теперь ебу жену —одно занятье.
ЯВЛЕНИЕ 5
Те же, князь Тугоуховский и княгиня с шестью
дочерьми.
Наталья Дмитриевна
(тоненьким голоском)
Петр Ильич! княгиня, хуй те в рот!
Княжня Зизи, Мими, бляденки, как живете?
Громкие лобзания, потом усаживаются и рассматривают одна другую
с головы до ног.
Княгиня
Ах, дети вы мои, ну кто так рано приезжает?
Мы первые являемся всегда.
Наталья Дмитриевна
Ах ты, вонючая пизда,
Меня совсем и не считает.
Княгиня
Мусью Чацкий! вы в Москве! Как были, все такие.
Чацкий
На кой же хуй меняться мне везде!
Первая дочь
Вернулись холостые?
194
Чацкий
Еще я не помешан на пизде.
Вторая дочь
Не верю, чтоб в чужих краях
Спокойно хуй лежал у вас в штанах.
Княгиня
Князь, князь, сюда, живей сюда!
Князь
(обращает к ней слуховую трубу)
О! ума? пизда?
Княгиня
Вот хуй глухой!
В четверг на вечер Чацкого зови!
Князь
(в трубу)
Что, что, кого еби?
Княгиня
Ну черт с тобой, сиди молчи.
ЯВЛЕНИЕ 6
Те же и графини Хрюмины: бабушка и внучка, множе-
ство других гостей, между прочими Загорецкий. Мужчины явля-
ются, шаркают, взглядывают на оголенные сиськи дам и отходят в сто-
рону. Софья выходит от себя; все ей навстречу.
Графиня Хрюмина, внучка
Eh, bon soir! vous voila!*
О душечка, моя пизда!
* Добрый вечер! Наконец-то вы! (фр.)
7*
195
Загорецкий
(Софъе)
На завтрашний спектакль имеете билет?
Софья
(не расслышав его)
Отстаньте вы, какой минет!
Загорецкий отходит к мужчинам.
Загорецкий
Ба, Платон Михайлыч!
Платон Михайлович
Прочь!
Поди ты к бабам, их морочь.
(Обращаясь к Чацкому.)
Вот, брат, рекомендую...
Навряд ли где еще найдешь болтливую елду такую.
Но человек, ети уж мать его, он светский,
Антон Антоныч Загорецкий!
Загорецкий
О, мать твою ети! надеюсь, ты без злобы.
Чацкий
И оскорбляться вам смешно бы.
Хлестова
(Софъе)
Ну, Софьюшка, мой друг,
Какой хуек приобрела я для услуг!
Оповестить я ехала с Покровки, силы нет;
Уж не ебут меня пять лет.
196
Недавно лишь елдою молодецкой
Поковырял Антоша Загорецкий
И за услугу в карты обыграл.
Чацкий
И Загорецкий сам не выдержал — пропал.
Фамусов
(входя)
Ждем князь Петра мы Ильича.
В соседней комнате дроча,
Слыхал я голос Скалозуба, где он, тут?
Сергей Сергеевич, идем, брат, нас там ждут.
Уходят.
Чацкий
(Софье)
Ах, Софья Павловна, старушки —все народ
сердитый,
Молчалин же для вашей для пизды услужник
знаменитый.
Софья
Не человек — змея!
Ну, отплачу, тебе и я.
ЯВЛЕНИЕ 7
Те же, без Чацкого.
Софья
(про себя)
Ах, этот человек всегда
Причиной мне ужасного расстройства.
Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!
197
Г-н N
(подходит)
Вы в размышленья?
Софья
Об Чацком, да, он в адском возбужденья.
Г-н N
Ужель он помешался?
Софья
Не то чтобы совсем...
Над обществом он потешался...
Г-н N
(входящему Загорецкому)
Ты слышал ли, что помешался Чацкий?
Загорецкий
А, знаю, случай то дурацкий.
В бордели с ним мы были как-то,
Он в зале блядь уеб —вот плут,
Другой нассал он силой в рот,
Ну вот его и на цепь посадили.
Г-н N
Помилуй! он сейчас здесь в комнате был, тут.
Загорецкий
Так с цепи, стало быть, спустили.
198
ЯВЛЕНИЕ 8
Входят все гости, потом Чацкий.
Загорецкий
Эй вы, ебена мать,
Которого тут Чацким звать?
Вы слышали о нем?
Вее
Об ком? Об Чацком?
Графиня-внучка
Знаю»
Я говорила с ним.
Загорецкий
Так я вас поздравляю:
Он сумасшедший.
Хлестова
С ума сошел! Прошу покорно!
Да невзначай и так проворно!
Платон Михайлович
Что за хуевина? Кто первый разгласил?
Фамусов
Я первый, я открыл!
Хлестова
Чай, еб не по летам и съебся!
Фамусов
Какая, право, вы пизда!
Что за великая беда,
199
Что лишний раз взъебнет мужчина?
Совсем другая здесь причина.
Входит Чацкий, все от него пятятся в сторону.
Хлестова
Ну, как с безумных глаз
Затеет еться он при всех здесь в зале?
Софья
Вы, Чацкий, не больны ли?
Чацкий
Да, болен я, мрачна душа моя, и мочи нет.
Мильон терзаний!
И тысяча к пизде чувствительных воззваний!
Лишь страсть над гневом верх берет!
Кто знаменитую Хамелию ебет,
Тому и честь! У ней наперекор стихиям
Пизда ведь сзади, спереди какой-то выем.
Рассудку вопреки,
Волочатся за ней и старики..
Хотел остаться я на полпути,
Но мать вашу ети!
Кто ж станет вам здесь объяснять
В обширном смысле слово блядь?
(Оглядывается.)
Все танцуют.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Передние сени у Фамусова; ночь, слабое освещение. Лакеи, иные
суетятся, иные сидят в ожидании своих господ.
ЯВЛЕНИЕ 1
Графини Хрюмины, затем другие гости.
Графини Хрюминой карета!
Лакей
200
Графиня-внучка
(покуда ее укутывают)
Ну бал, ну Фамусов, ебена мать!
Умел гостей назвать!
Какие-то уроды с того света!
Ни одного, кому бы можно дать!
(Уходит.)
Лакей
Карета Горичева!
Наталья Дмитриевна
(входя с мужем)
Что смотришь, друг, уныло?
Платон Михайлович
Да что! Все это так постыло.
Соберемся,
Идем скорей домой, там славно поебемся.
Уходят.
Чацкий
(входя)
Ну вот, и день прошел, и с ним
Все призраки, весь чад и дым.
Чего я ждал? что думал здесь найти?
Ах, Софья, Софья милая, прости!
Репетилов
(Вбегает с крыльца, падает со всех ног и поспешно оправляется,
ибо из незастегнутых брюк выскочил хуй.)
Тьфу, мать твою ети! Ах, мой создатель!
Дай протереть глаза; откудова? приятель!..
201
Ведь у меня к тебе влеченье, род недуга,
Ты в мире не найдешь себе такого друга.
Дам хуй на отсечение, ей-ей;
Пускай ебут жену, детей,
Оставлен буду целым светом,
Пусть обсерусь на месте этом...
Который час?
Чацкий
Пора уж ехать спать.
Репетилов
Ну вот, ебена мать!
Сейчас я только из бордели,
И хочешь, чтоб я был в постели.
Нет, мой милейший, нет. Зови меня вандалом,
Но с оргией иль с балом
Забуду все; заметь:
Готов без устали я еть
Жену, танцовщицу, бляденку,
В разнообразнейший манер люблю пизденку.
Поедем-ка сейчас опять в бардак.
Чацкий
Пойми, я спать хочу, дурак.
Репетилов
Ах, Александр, у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас, мы благо на ходу;
С какой девчонкою сведу!
Чацкий
Ступай-ка, милый, ты в пизду.
(Становится за колонну.)
Лакей
Карета Скалозуба!
202
Репетилов
Чья?
Ах, Скалозуб, душа моя,
Поедем, сделай дружбу!
Ты в сифилисе, слышал я,
И потому оставил службу.
Скалозуб
Какая, РепетилОв, ты свинья;
Да нет, еще сквернее!
Головка на хую моем тебя умнее.
(Уходит.)
Загорецкий
(входя)
А, Репетилов, мать твою направо!
О Чацком слова два: ведь, право,
В уме серьезно поврежден.
Репетилов
Ах, мать его ети,
Вот отчего в бардак он не хотел идти!
Загорецкий уходит.
Репетилов
(один)
Куда теперь направить путь?
Недурно было бы взъебнуть!
Да деньги все.
Эх, несмотря, что дело на рассвете,
Пойду и подрочу в карете.
(Уходит.)
203
ЯВЛЕНИЕ 2
Последняя лампа гаснет.
Чацкий
(Выходит из-за колонны)
Что это? Слышал я моими ли ушами?
Как тут быть? И меж такими-то хуями
Безумным мне прослыть!
Слышится шум, с лестницы сходит Лиза, Чацкий прячется.
Лиза
Ах! мочи нет! робею: тени-то какие!
В пустые сени, в ночь! Не уебли бы домовые.
Иду лишь потому,
Что Софье я служу.
Ей Чацкий как бельмо в глазу,
Вишь, показался ей он где-то здесь внизу.
Да как же! по сеням бродить ему охота!
Он, чай, давно уж за ворота,
Прямой дорогою в бардак,
А не сидит тут как мудак.
Однако велено к сердечному толкнуться;
Должно быть, хочет с ним пихнуться.
(Стучит к Молчалину.)
Послушайте-с! извольте-ка проснуться,
Вас кличет барышня, вас барышня взъебет!
ЯВЛЕНИЕ 3
Чацкий (за колонною), Лиза, Молчалин (в нижнем белье, потя-
гивается, зевает и поглаживает хуй), Софья (крадется сверху)
Лиза
Вы, сударь, камень, сударь, лед.
204
Молчалин
Ах! Лизанька, ты от себя ли?
Иди в постель ко мне скорей,
Ох, как бы нас здесь не застали!
Я уебу тебя живей.
Лиза
Нет-с, я от барышни иду.
Молчалин
А ну ее в пизду.
Софья
(в сторону)
Какие низости!
Чацкий
(за колонной)
Подлец, ебена мать!
Молчалин
Ах, Лиза, погоди, разочек согрешим;
Тебя уеть —одно мое лишь дело,
А Софьи Павловны пизда мне надоела.
Мой хуй стоит оглоблею — смотри.
(Показывает хуй.)
Софья
Согни свой корень! Вот подлец,
Ебена мать, картавый лжец!
Чацкий
(выходя из-за колонны и пугая этим всех)
205
Лиза роняет свечу; Молчалин спустил с испуга и скрывается в свою
комнату.
Вот наконец решение загадки.
О Софья, как вы гадки, гадки!
Софья
(вся в слезах)
Не продолжайте, я виню себя кругом.
Но кто бы думать мог, чтоб был он так коварен!
Чацкий
Однако раньше вы с спокойною душой
Садилися на хуй его большой!
Лиза
Стук! шум! Ах, Боже мой, ебена мать!
Творец святой, едрить их мать,
Сюда бежит весь дом, Спаситель мой!
Ваш батюшка! Ах, что с моей пиздой?
С испуга кровь...
ЯВЛЕНИЕ 4
Чацкий, Софья, Лиза, Фамусов (в одной рубашке) и толпа
слуг со свечами.
Фамусов
Сюда, за мной, ебена мать!
Скорей сюда, огня давать!
Где домовые? Ба, знакомые все лица!
Дочь, Софья Павловна, срамница!
Бесстыдница! Где? с кем? ни дать ни взять,
Как мать ее, она такая ж блядь.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь — уж где-нибудь с мужчиной
Она ебется в уголке,
А то и в первом кабаке.
А, Александр Андреич, вы зачем сюда попали?
206
(Слугам.)
А вы, хуи ослиные, зачем его пускали?
(Софъе.)
Сама же ты его безумным называла,
Зачем же ты сейчас безумному давала?
И как мне это все постичь?
Велю я, Софьюшка, пизду тебе остричь.
Чацкий
Ах, Софья Павловна, кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли!..
Смотрите же, кому вы еть давали,
Кого за идеал примерный вы сочли!
А как Молчалин ваш у Лизы еть просил,
Когда услышали, то он и вас смутил,
Едва без чувств вы не упали,
Едва в штаны вы не наклали,
И мысли все у вас тотчас же раком встали.
А я — я вами только ведь и жил,
Последним волоском в пизденке вашей дорожил.
Довольно, с вами я горжусь разрывом,
Как с нарумяненным бляденким рылом.
А вы, сударь, отец,
Вы, ненаебный образец,—
Желаю вам дремать,
Распроебена мать,
В неведеньи счастливом.
Теперь я отрезвлен сполна,
Не стоит волноваться мне из-за говна.
Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок,
Найду себе другой я бардачок.
Пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок.
Карету мне, карету!
(Уходит.)
207
Лиза
(про себя)
От этого от монолога
Ой, насцала на пол я много!
Фамусов
Ах, кляп безумный! вот беда.
(Лизе.)
А ты, распутница, пизда,
За грош продать ты все готова;
Вот он, Тверской бульвар, наряды да обновы,
Там выучилась ты любовников сводить;
Постой же, я тебя исправлю,
Три дня тебя я еть заставлю
И в горничные в бордель отдам.
(Софье.)
Да и тебя, ебена мать, я, дочка, не оставлю;
Еще дня два терпения возьми:
Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми;
Подалее от этих от хуев и хватов,
В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов,
В последний там
Бардак тебя отдам.
Нет, ты меня, ебена мать, решилась уморить!
Моя судьба еще ли не плачевна?
Ах, Боже мой! пизда ебена! что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна!
Эротическая
. * хрестоматия
ОТЕЦ ПАИСИЙ
В престольный град, в Синод священный
От паствы из села смиренной
Старухи жалобу прислали
И в ней о том они писали:
«Наш поп Паисий, мы не рады,
Все время святость нарушает —
Когда к нему приходят бабы,
Он их елдою утешает.
К примеру, девка, или блядь,
Или солдатка, иль вдовица
Придет к нему исповедать,
То с ней такое приключится:
Он крест святой кладет пониже
И заставляет целовать,
А сам подходит сзади ближе
И начинает их ебать.
Тем самым святость нарушает
И нас от веры отлучает,
И нам-де нет святой услады,
Уж мы ходить туда не рады».
Заволновался весь Синод.
Сам патриарх, воздевши длани,
209
Вскричал: «Судить, созвать народ?
Средь нас не место этой дряни!»
Суд скорый тут же состоялся,
Народ честной туда собрался...
И не одной вдове, девице
С утра давали тут водицы.
Решили дружно всем Синодом
И огласили пред народом:
«Отцу за неуемный блуд
Усечь ебливый длинный уд.
Но, милосердие блюдя,
Оставить в целости мудя,
Для испускания мочи
Оставить хуя полсвечи.
Казнь ту назавтра совершить,
При сем молитву сотворить».
А чтоб Паисий не сбежал,
За ним сам ктитор наблюдал.
Старух ругают: «Вот паскуды!
У вас засохли все посуды,
Давно пора вам умирать,
А вы —беднягу убивать».
Всю ночь не спали на селе
Паисий, ктитор —на челе
Морщинок ряд его алел —
Он друга своего жалел.
Однако плаху изготовил,
Секиру остро наточил
И, честно семь вершков отмеря,
Позвал для казни ката-зверя.
И вот Паисий перед плахой
С поднятой до лица рубахой,
А уд, не ведая беды,
Восстал, увидев баб ряды.
210
Сверкнув, секира опустилась...
С елдой же вот что приключилось:
Она от страха вся осела —
Секира мимо пролетела.
Но поп Паисий испугался
И от удара топора
Он с места лобного сорвался,
Бежать пустился со двора.
Три дня его искали всюду.
Через три дня нашли в лесу,
Где он на пне сидел и уду
Псалмы святые пел в бреду.
Год целый поп в смущеньи был,
Каких молебнов ни служил,
Но в исповеди час не смог
Засунуть корешок меж ног.
Его все грешницы жалели
И помогали, как умели,
Заправить снова так и сяк
Его ослабнувший елдак.
Жизнь сократила эта плаха
Отцу Паисию. Зачах.
Хотя и прежнего размаха
Достиг он в этаких делах.
Теперь как прежде он блудил
И не одну уж насадил...
Но все ж и для него, чтецы,
Пришла пора отдать концы.
На печку слег к концу от мира,
В углу повесил образок.
И так прием вел пастве милой,
Пока черт в ад не уволок.
Он умер смертию смешною:
Упершись хуем в потолок
211
И костенеющей рукою
Держа пизду за хохолок.
Табак проклятый не курите,
Не пейте, братие, вина,
А только девушек ебите —
Святыми будете, как я.
СКАЗАНИЕ
О ПРЕОБРАЖЕНСКОЙ СТОРОНЕ
И О НЕКОЕМ ПРАВЕДНОМ
И ВЕЛИКОМ МУЖЕ
ИЛЬЕ АЛЕКСЕЕВИЧЕ КОВЫЛИНЕ,
ИЛИ ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ КРАЙ
Издавна край Преображенский
Слывет ебливой стороной,
Там много есть породы женской,
Но только целки ни одной.
Они везде хоть ныне стали
Довольно редки, и в Москве
В кругу значительных едва ли
Осталось только целки две.
И девы скромной, непорочной
Едва ль найдешь ты в той глуши,
Там все раскольники нарочно
Ебут для спасенья души.
И тех не любят, проклинают,
Кто целомудренно живет,
Лишь тех святыми почитают,
Кто по три раза в день ебет.
Там нет блядей таких эфирных —
В салонах, шляпках не найдешь,
Но вместо их ты встретишь жирных
В коротких шубах толстых рож.
А пизды, пизды там какие,
В Москве таких уж не найдешь,
Большие, жирные, густые,
Хоть как еби, не проебешь!
А против цен уже столичных,
Дешевле втрое там цена:
Две пары чаю от фабричных
Иль в кабаке полштоф вина!
213
Страна ебливых староверов,
Блядей раскольничьих притон,
Я буду близ твоих пределов
За еблю праведным почтен!
Издавна всех блядей жилище
И пизд раскольничьих приют,
Там их находится кладбище,
Где все раскольники ебут.
Его известный защищитель,
Илья, их нынешний святой,
Великий целок был любитель
И ебарь в задницу лихой.
Почуяв смерти приближенье,
Он всех созвал перед собой
И, за пизду держась рукой,
Такое дал' им наставленье:
«Травы проклятой не курите,
Стригите маковки, друзья,
Как можно более ебите —
И святы будете, как я!
И вы, читалочки, держите
Всегда в опрятности пизду,
Но если в жопу еть дадите,
То век промучитесь в аду!
Вы мой усопший хуй обмойте
В святом Хапиловском пруде,
А грешный труп вы мой заройте
В святой кладбищенской земле».
Илья умолк, затем скончался,
А хуй его стоял, как рог...
Илья хоть умер, но держался
Еще за пиздин хохолок.
Тут все раскольники взрыдали
И у святого своего
214
То хуй, то гашник целовали
И перьеблись после того.
Когда усопший хуй обмыли
В святом Хапиловском пруде,
Часовню там соорудили
И в ней повесили муде.
Теперь ебливые купчихи
В обитель ходят на моленья
От танкеров и невстанихи
Просить Илью об исцеленье.
От одного прикосновенья
К святому гашнику Ильи
Там получают исцеленье
Болящи пизды и хуи.
Он всех болезней исцелитель
И лечит весь ебливый род,
Им только держится обитель
Всегда ебущихся сирот.
ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ КРАЙ
Издавна край Преображенский
Слывет еоливой стороной,
Там чистоты не видно женской,
Не сыщешь целки ни одной.
Отцы пузатые, святые
Там малафейку не трясут,
Для них есть девки молодые,
Которых в келиях ебут.
В местах, где патер их Коли<ни>н
Дорогу ебли насаждал,
Внедрился поп, в ебле уж силен,
И воцарился с ним Ваал.
Богиня ж рьяная Венера
Там основала ебли храм,
Где патриархи древней веры
Не знают отдыха хуям.
Поебший поп перед моленьем
Омоет хуй в святой воде,
Какой считает населенье
Бурду в Хапиловском пруде.
А дева бремя коль почует,
Какое поп ей насадил,
В святую воду брюхо сует,
Чтоб патер плод искоренил.
А коли чадо народится
И поп его не признает,
Бежит в Хапиловку топиться
Иль в воду детище несет.
Святой Хапиловский прудище
Ковчег ебливости людской,
Преображенское ж кладбище
Бардак завзятый вековой.
И так наш край Преображенский
Слывет ебливой стороной,
Нет чистоты ни капли женской,
Но много страсти пиздяной.
СКАЗКА О ПОПЕ ВАВИЛЕ,
О ЖЕНЕ ЕГО НЕНИЛЕ, КАК ОНА
АРХИЕРЕЯ УЕБЛА И УЗНАЛА ХУЙ
У БАТРАКА АГАФОНА
Жил-был сельский поп Вавило,
Уж давненько это было,
Не припомню, право, где,
Ну... у матери в пизде.
Жил он сытно и привольно,
Выпить был он не дурак,
Было лишь ему то больно,
Что плохой имел елдак.
Так, хуишко очень скверный,
Очень маленький, мизерный;
Ни залупа не стоит,
Как сморчок во мху торчит.
Попадья его Ненила,
Как его ни шевелила,
Чтобы он ее уеб —
Ничего не может поп.
Долго с ним она вожжалась
И к знахаркам обращалась,
Чтоб подняли хуй попа —
Не выходит ни кляпа.
Попадья была красива,
Молода и похотлива
И пошла по всем давать,
Словом, сделалася блядь...
Кто уж, кто ее ни еб:
Сельский лавочник, холоп,
Целовальник толсторожий,
И проезжий, и прохожий,
И учитель, и батрак —
Все совали свой елдак.
Но всего ей было мало,
Все чего-то не хватало.
Захотела попадья
Архирейского хуя.
Долго думала и мнила,
Наконец и порешила:
К Архипастырю сходить
И Владыке доложить,
Что с таким-де неуклюжим
217
Жить она не может мужем,
Что- ей лучше в монастырь,
А не то, так и в Сибирь.
Собралась на богомолье,
Захватила хлеба с солью
И отправилась пешком
В архирейский летний дом.
Встретил там ее кутейник,
Молодой еще келейник,
И за три полтины ей
Посулил, что Архирей
Примет сам ее отлично
И прошенье примет лично,
Что хотя он и суров,
Но лишь только для попов.
Вот в прихожую поставил
И в компании оставил
Эконома-старика,
Двух просвирен и дьяка.
Все со страхом стали рядом,
Сам наверх пошел с докладом,
И из задних из дверей
Вскоре вышел Архирей.
Взор блестящ, движенья строги;
Попадья — бух прямо в ноги:
— Помоги, Владыко, мне!
Но могу наедине
Я тебе поведать горе,—
Говорит с тоской во взоре.
И повел ее аскет
В отдаленный кабинет.
Попадья довольно смело
Говорит ему, в чем дело,
Что ее поп лет уж пять
Не ебет; к тому ж опять
Хуй его-де не годится,
А она должна томиться
Жаждой страсти в цвете лет.
Был суровый ей ответ:
— Верно, муж твой сильно болен
Иль тобою не доволен,
Может быть, твоя пизда
Не годится никуда?
— Нет, помилуйте, Владыка!
Она вовсе не велика,
Настоящий королек...
Не угодно ли разок? —
218
Тут тихохонько Ненила
Архирею хуй вздрочила»
Кверху юбку подняла,
Под него сама легла,
Толстой жопой завиляла,
Как артистка подъебала,
И зашелся Архирей
Раз четырнадцать над ней.
— Хороша пизда, не спорю;
Твоему помочь я горю
И готов и очень рад,—
Говорит -святой прелат.—
Все доподлинно узнаю
И внушу я негодяю,
Что таких, как ты, не еть—
Значит, вкуса не иметь,
Быть глупее идиота.
Мне ж когда придет охота,
У ебу тебя опять,
Приходи, ебена мать! —
И довольная Ненила
Тем, что святости вкусила,
Архирея уебла,
Весело домой пошла.
На другой день духовенство
Звал Его Преосвященство
Для решенья разных дел.
Между прочим повелел,
Чтоб дознанье учинили
О попе одном, Вавиле,
Досконально: точно ль он
Еть способности лишен?
И об этом донесенье
Сообщить без замедленья.
Так недели две прошло,
И вот что произошло:
Благочинный с депутатом,
Тож с попом его собратом,
К дому батьки подъезжал
И Вавилу вызывал.
— Здравствуй! Поп Вавила, ты ли?
Вот зачем к тебе прибыли:
На тебя пришел донос,
Уж не знаем, кто донес,
Что ты хуем не владеешь,
Еть совсем, вишь, не умеешь,
219
А от этого твоя
Много терпит попадья!
Что на это нам ты скажешь?
Завтра ж утром ты покажешь
Из-за ширмы нам свой кляп,
Крепок оный или слаб.
А теперь ты нам не нужен,
Дай пока хороший ужин!—
Поболтали, напились,
Да и спать все улеглись.
На другой день утром рано
Встало солнце из тумана.
Благочинный, депутат
Хуй попа смотреть спешат.
Поп Вавила тут слукавил,
Он за ширмами поставил
Агафона-батрака,
Ростом с сажень мужика.
И когда перед отцами
Хуй с огромными мудами,
Словно гирю, выпер он —
Из-за ширмы Агафон.
— Что ж ты, мать моя, зарылась!
Эта ль штука не годилась? —
Благочинный возгласил
И Ненилу пригласил
Посмотреть на это чудо:
— Тут, наверное, полпуда!
И не только попадья,
Но вполне уверен я,
Что любая б из княгиней
Хуй сей мнила благостыней!
— Ах, мошенник! Ах, подлец!
Хоть духовный он отец!
Это хуй-то Агафона!
И примета: слева, вона,
Бородавка! Мне ль не знать,
Что ж он врет, ебена мать! —
Так воскликнула Ненила.
И конец всему, что было;
КАТЕНЬКА
По всей деревне Катенька
За целочку слыла,
И в самом деле Катенька
Невинною была.
В деревне той все девушки
Давно перееблись,
Нигде не встретишь целочки —
Любой скажи: ложись!
Терешка был хват-молодец
И парень хоть куда.
Знакома между пиздами
Была его елда:
Под нею девка всякая
Обдрищется сейчас
И не дает уж более,
Испробовав в тот раз.
«Кобылу еть приходится! —
Терентий говорил.—
А еть порой так хочется,
Что просто нету сил!»
Однажды наша Катенька
Шла к речке за водой.
Терешка из-под кустика
Кричит: — Катя, постой!
Игрушка есть хорошая,
Из Питера привез!
Ты ею, раскрасавица,
Утрешь всем девкам нос!
Остановилась Катенька —
Терешка был пригож!
Что, мол, кричишь, Терентьюшка?
Отсель не разберешь!
221
— А вот, купил я в Питере,
Гляди, каков пузырь!
Его надуть, так годен он
Для междуножных дыр!
Достал тут из-за пазухи
Резиновый он хуй:
— Смотри-кась, надувается!
Его меж ног просуй!
Как только там зачешется —
Просунь его слегка,—
И вот тебе, Катюшенька,
Не надо мужика.
Спасибо скажешь, Катенька,
Узнавши в ефтом скус.
А коли не пондравится —
И это не конфуз:
У нас побольше сыщется —
Потешу им тебя!
Поверь ты мне, Катюшенька,
Ведь говорю любя!
Сказав «спасибо», Катенька
Помчалась за водой.
Наполнив ведра, с радостью
Спешит скорей домой.
С подарком же Терешкиным
Несется за сарай
И ну в пизду игрушку ту
Втыкать, вскричав: «Ай-ай!»
Ой, больно! Знать, Терентий-то
Не ту игрушку дал!
Пойду к нему —другую он,
Получше, обещал.
Терешка наш у мостика
Катюшу стережет.
И видит: раскрасневшись вся,
Она к нему идет.
222
— lepeina, знать, не эту ты
Игрушку подарил,
А между ляжек чешется,
Так хочется —нет сил!
— Другую дам я, Катенька!
Пойдем со мной в кусты!
Хоша она заветная,
Но ндравишься мне ты,
И вот тебе, друг-Катенька,
Ее я подарю!
Ложись скорее на спину
И расставляй дыру!
Недолго думав, парень наш
Свой хуй в пизду всадил.
Вся помертвела Катенька,
И вырваться нет сил.
Катюшу отмахал он тут,
Пожалуй, раз с пяток.
Наебшись, вынул хуй он свой,
Обтерши о листок.
Глядит: Катюша мертвая
(Заеб до смерти, знать!),
А на траве под жопою
Говна, чай, с фунтов пять!
Поник своей головушкой
Преступник молодой,
И отошел от Катеньки,
И скрылся за горой.
По всей деревне Катенька
За целочку слыла,
Но все же смерть приятную
От хуя приняла!
ПРИЗНАНИЕ ПРОСТИТУТКИ
Хочу поведать вам, друзья,
Как все на свете нашем мелко!
Ужель поверите, что я
Была когда-то тоже целкой?
Прикосновение мужчин
Меня в стыдливость ударяло.
Но вот нашелся же один —
И я пред ним не устояла!
Он молод был, собой красив,
Глаза как уголь, с поволокой;
Со мной при людях молчалив,
Вдвоем же речи лил потоком.
Мы лесом шли. Был месяц май,
Кругом все негою дышало.
Ко мне все ближе краснобай,
И —я к нему в объятья пала!..
Что было дальше —помню ль я?
Он поднял девичью рубашку
И, лягши наверх на меня,
Пощекотал меня за ляжку.
Я трепетала... Он же хуй
Всадил в пизду пятивершковый.
И вот, друзья, как ни толкуй,—
Я зажила с ним жизнью новой!
Недолго так жила я с ним:
Как только «пузо» раздобрело,
Куда-то скрылся он, как дым,
Поняв, что я — забременела!..
Нашелся некий господин.
Он дал какое-то лекарство,—
И мой ребенок (дочь иль сын?)
Попал без жизни в Божье царство!
224
И вот теперь пятнадцать лет,
Как я пиздой своей торгую
И даже за двадцать монет
Готова дать любому хую!..
Смотря на множество морщин,
Поверят, может быть, едва ли,
Что я когда-то для мущин
Была вкусней невинной крали!
Теперь вы видите, друзья,
Как все на свете нашем мелко:
Ведь истой блядью стала я,
Хотя родилась тоже с целкой!..
8 Зак. № 341 Барков
ВЕЧЕРНЯЯ ПРОГУЛКА
Барин шел под вечерок
Невской перспективой,
Вдруг почувствовал толчок
В части щекотливой.
Видит: точно будто блядь
Барыня в капоте,
Видно, вышла погулять
По своей охоте.
Барин вслед за ней спешит,
Будто бы гуляя,
А она вперед бежит,
Задницей виляя.
Близок уж Казанский мост;
Вот она налево,
Наступил он ей на хвост —
Обернулась дева.
Барин ловкий, извинясь,
С нею речь заводит:
— Проводить позвольте вас;
Кто так поздно ходит?
Вот дорога. Не туда-с,
Впротчем, слава Богу.
— Мы не слепы, и без вас
Мы найдем дорогу.
Барин к ней все пристает.
Вдруг она смягчилась,
И у наших у ворот
Пара очутилась.
Вот в калиточку стучит:
— Дворник, отворяй-ка! —
Тот, проснувшися, кричит:
— Ты что за хозяйка?
226
Вслед за ней потом и он.
— Тише, берегитесь:
Мокро здесь со всех сторон,
Ног не промочите.
Вот и он потом туда ж
Вслед за госпожою
Забрался в шестой етаж
Лестницей крутою.
Входит в комнату тайком
Мимо грязной кухни;
Запах нужников кругом —
Хоть совсем протухни.
Но берет его задор —
Вот он и под юбку...
— Перестаньте, что за вздор! —
И надула губку.
Барин, скинувши шинель,
С жаром суетится,
Фрак долой —и на постель
С барыней ложится.
И любви принесши дань,
Он обмыться просит.
Полотенца и лохань
Барыня приносит.
И, обмывшись поскорей,
Шарит он в кармане;
Ждет уже пяти рублей
Дева на диване.
— Что ж,—он молвил,—денег нет,
Я забыл свой книжник.—
А она ему в ответ:
— Ах ты, шаромыжник!
Вот вам басни этой толк:
В сладостной надежде
Не давайте, девы, в долг,
А берите прежде!
8*
МОИ КОСТЕР
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету,
А мой хуй к покою метит,
Растравляя лишь мечту!
Где вы, годы удалые,—
Годы юности моей?
Где пизденочки былые,—
Все одна другой смачней?
Измельчало бабье тело,
Пизд со смаком больше нет;
Даже нет теперь борделя,
Где мой хуй увидел свет!
Сколько целок мы сломали
С хуем милым, дорогим!
Ныне ж целки редки стали —
Все исчезли, яко дым!
Поглядишь, идет девчонка,
Скажем, лет хоть десяти,
А у ней, глядишь: пизденка
Не мала —вершков шести!
Было время золотое:
Хуй стоял мой точно рог,—
Тело женское, литое,
Поминутно выеть мог!
Еб он спереди и сзади,
А миньетку так любил,
Что ея однажды ради
На дуэль я наскочил!
Не вернутся дни былые:
Хуй мой больше не стоит,
И ликуйте, молодые,
Что в портках он мирно спит!
228
Как костер в тумане тухнет,
Искры гаснут на лету —
Так и хуй мой только пухнет,
Потеряв всю красоту.
Нет былой в нем мощи, силы
Как его я ни дрочу;
И готов я лечь в могилу,—
Жить без ебли не хочу!
КАНТ
Чем тебя я огорчила,
Ты скажи, любезной мой;
Иль что хуя не вздрочила
Своей белою рукой? —
Ах, когда б я прежде знала
Страсти бедственной плоды,
Я б отнюдь не заголяла
Пред обманщиком пизды.
Я б не бегала украдкой
Дергать за хуй молодца
И своею жопой гладкой
Не ложилась у крыльца;
Не давала бы в стоячку
Еть злодею по клевам;—
Я сама дала потачку
Подвигать себя к мудам.
И во сне мне то же снилось,
А не только наяву,
Что со мной вскоре случилось
При сумерьках на лугу.
В первой раз при солнце яром
Я плескалася в воде,
А он, с зада забив с жаром,
В моей тешился пизде.
Всякой день все то ж да то же,
Всякой день ебал меня,
Но его мне хуй дороже
Самой жизни моея.
Я хотела, чтоб мил чаще
Щекотал в моей пизде,
Мне казалось меду слаще
С ним етися на горе.
Раз взошла я в ту дуброву,
Где бывает хоровод,
А он девку черноброву,
Раскорячивши, ебет.
— Ах! обманщик,—я вскричала,—
230
Ты лежишь здесь на пизде! —
Он вскочил —я подбежала
И схватилась за муде,
Русу косу растрепала,
Ну я, бедная, рыдать,
Что неверному давала.
А попросит —дам опять.
ЧЕМ Я МУЖУ НЕ ЖЕНА
Чем я мужу не жена,
В доме не хозяйка?!
Всей деревней ебана,—
Хуй лишь вынимай-ка!
Раз я мужа со двора
В город проводила
И еблася до утра,
Ходуном ходила!
Уж еблася я, еблась
Безо всякой меры,
На пяти хуях тряслась
Прямо до усеру!
Но лишь солнышко взошло,
Муж мой воротился.
Тут его как затрясло —
Он за плеть схватился:
— Ах ты, сволочь! ах ты, блядь!
Дети голодают,
А тебя парнишек пять
До утра ебают!
Уж стегал меня, стегал,
Инда жарко стало,—
Жопу до крови содрал,
И пизде попало:
Как схватил за волоса
Да как встряс пизденку,—
Где пизды моей краса,
Где вы, волосенки?!
На пизде теперь волос,
Видно, не дождешься,
И меня пробрал понос,—
Вот как доебешься!
232
Чем я мужу не жена,
В доме не хозяйка?!
Всей деревней ебана,
Да и мужу дай-ка!
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЬ
Спи, мой хуй толстоголовый,
Баюшки-баю,
Я тебе, семивершковый,
Песенку спою.
Безобразно и не в меру
Еб ты в жизнь свою,
Сонькой начал ты карьеру,
Баюшки-баю.
Помнишь, как она смутилась,
Охватил всю страх,
Когда в первый раз явился
Ты у ней в руках?
Но когда всю суть узнала,
Голову твою
Тихо гладила, ласкала,
Баюшки-баю.
Расцветал ты понемногу
И расцвел, друг мой,
Толщиной в телячью ногу,
Семь вершков длиной.
И впоследствии макушку
Так развил свою,
Что годился на толкушку,
Баюшки-баю.
Очень жаль, что не издали
Нам закон такой,
Что давали тем медали.
У кого большой.
Мне, наверное, бы дали
За плешь на хую.
Уж мотались бы медали,
Баюшки-баю.
234
Помнишь, девки чуть не в драку
Нам давали еть.
Как заправишь через сраку —
Любо поглядеть.
Да, работали на славу
Мы в родном краю,
Красным девкам на забаву,
Баюшки-баю.
Как-то раз, видно по злобе,
Нас попутал бес.
Ты к кухарке нашей Домне
В задницу залез.
Помнишь, как она орала
Во всю мочь свою?
И недели три дристала,
Баюшки-баю.
Знать, от сильного запиху,
Иль судил так рок,
Получил ты невстаниху,
Миленький дружок.
А теперь я тихо, чинно
Сяду в уголок
И тебя, мой друг старинный,
Выну из порток.
Погляжу я, от страданья
Тихо слезы лью,
Вспомню все твои деянья,
Баюшки-баю.
Плешь моя, да ты ли это!
Ишь как извелась,
Из малинового цвета
В сизый облеклась.
А муде, краса природы,
Вас не узнаю;
Знать, прошли младые годы,
Баюшки-баю.
235
Но когда навек усну я,
И тебя возьмут —
Как образчик дивный хуя
В Питер отошлют.
Скажет там народ столичный
Видя плешь твою:
«Экий хуй-то был отличный,
Баюшки-баю!»
К СТАРЫМ БЛЯДЯМ
С каким-то холодом презренья
Гляжу на молодых блядей,
В них нет искусства изученья,
Нет подъебательных затей.
Я с первых дней на молодую
В атаку хуй мой посылал,
Он задал трепку ей такую,
Что даже жилку оторвал.
И что ж она? Как пень лежала,
Чуть-чуть лишь дрыгнула ногой,
Муде мои не щекотала
И не виляла жопией.
Поеб же старую —змеею
Она вкруг ляжек обвилась,
Металась львицей подо мною
И на дыбы потом взвилась!
Зубами врезалася в плечи,
Сжимая, с визгом обняла...
О, что картина бранной сечи,
Когда она мне поддала!
Одной рукой в муде вцепилась,
Поднявши обе ноги ввысь,
И как волна потом забилась.
Так раз тринадцать мы еблись.
О, сколько в этой ебле чувства,
А молодая что пизда?
В ней нет поэзии искусства,
Она полна еще стыда.
Она как будто жеребенок,
Едва лягнет, едва заржет
Иль, как дитятя без пеленок,
Лениво ручками ведет.
237
Не то старуха блядь! Как львица
На хуй бросается пиздой,
Так иногда, как кровопийца
Бьет путника ночной порой.
Пизда старухи изучает
Сжиманья, тисканья обряд,
Когда за плешь она хватает,
Ее как губы зло горят!
Она то набежит волною,
То будто прессом хуй сожмет,
То книзу тянет жопиею,
То кверху брюхом поднимет.
Она бесстыдна, как вакханка,
Пьяна, как чистый полугар,
Жива, проворна, как цыганка,
И горяча она, как жар!
Как море, так неукротима,
Как сука бешеная, зла,
Как Асмодей, непокорима...
Хвала тебе, пизда, хвала!
Вы все на свете для поэта,
О пизды старые блядей,
Вам вдохновение привета
Елды эпической моей!
ВОСПОМИНАНИЕ
В безумной юности моей
Я был жрецом прелестных граций,
Рогами украшал мужей
И перееб блядей всех наций.
Ебал француженок не раз
И хладнокровных англичанок,
Цыганок смуглых для проказ
И белолицых еб турчанок.
Без счету подвигал к мудам
Хохлушек, немок и татарок,
Еб в пышных будуарах дам
И в тухлых нужниках кухарок.
Служа манде как верный раб,
Я был всегда к ней слишком лаком
И толстожопых русских баб
В хлевах навозных ставил раком!
Теперь, любезные друзья,
Скажу о них свое я мненье,
Их перееб довольно я
И вывел это заключенье:
Все пизды на один покрой,
Вы мойте ромом их иль водкой,
Амбре иль розовой водой —
А будут все вонять селедкой!
239
РОМАНС
Под вечер осени ненастной
В пустынных дева шла местах.
Пушкин
Под вечер осени ненастной,
На Кузнецком на мосту
С одной я встретился прекрасной,
Хотел послать ее в пизду;
Но, право, духу не хватило
Такой красотке нагрубить,
Она мне руку предложила,
«Куда?» изволила спросить.
Ответ мой был весьма короток:
— Иду, сударыня, в бардак,
Несу в кармане пять селедок,
А сам из роду из ебак!
— А я любительница хуя! —
Ответ готовый на сосок,
И глаз прелестных не спускает
С моих обосранных порток.
Стоит растерзанный ебака,
Готов он хуем поразить.
— Держись, пизда, не лопни, срака,—
И стал он ногу заносить...
БАРКОВ
240
ПЧЕЛА И МЕДВЕДЬ
Басня
Пчела ужалила медведя в лоб.
— Мать твою еб,—
Сказал медведь
И начал пчелку еть.
— Ну, каково? —
Спросил медведь.
— Да ничего, я лишь вспотела,—
Сказавши, пчелка улетела.
Сей басни смысл такой:
Что хуй большой
Пред узкою пиздой не должен величаться,
Сия бо может расширяться.
241
ПИСЬМО К СЕСТРЕ
Молодая простушка, только что вышедшая замуж,
пишет письмо к своей сестре через десять дней после свадьбы.
Ты представь себе, сестрица!
Вся дрожа, как голубица!
Перед коршуном лихим,
Я стояла перед ним.
Ночь давно уж наступила,
В спальне тьма и тишина,
Лишь лампадочка светила
Перед образом одна.
Виктор вдруг переменился,
Стал как будто сам не свой:
Запер двери, воротился.
Сбросил фрак свой с плеч долой,
Подбежал и, задыхаясь,
С меня кофточку сорвал;
Я вскричала, вырываясь,
Он не слушал — раздевал;
И, бесстыдно обнажая
Мои плечи, шею, грудь,
Целовал меня, сжимая
Крепко так, что не вздохнуть.
Наконец, обвив руками,
На кровать меня поднял;
«Полежим немного, Аня»,—
Весь дрожа, он прошептал.
А потом он так нескромно
Принялся со мной играть,
Что и вымолвить позорно:
Стал рубашку задирать,
И при этом он легонько
На меня, сестрица, лег
И старался мне тихонько
Что-то всунуть между ног.
Я боролась, защищалась
И за что-то хвать рукой —
Под рукою оказалось
Что-то твердое, друг мой!
242
Что-то твердое, большое,
И притом как бы живое,
Словно вырос между ног
Длинный толстый корешок.
Виктор, все меня сжимая,
Мне покоя не давал,
Мои ляжки раздвигая,
Корешок меж ног совал.
Вся вспотела я, томилась
И, с себя не в силах сбить,
Со слезами я взмолилась,
Стала Виктора просить,
Чтобы так не обращался,
Чтобы вспомнил он о том,
Как беречь меня он клялся,
Еще бывши женихом.
Но, моленьям не внимая,
Виктор мучить продолжал,
Больше, глубже задвигая,
Весь вспотевши, он дрожал.
Вдруг как будто что проткнулось
У меня; вскричала я
И от боли содрогнулась,
Виктор крепче сжал меня;
Корешок его в тот миг
Точно в сердце мне проник.
Что потом было, не знаю,
Не могу тебе сказать,
Мне казалось, начинаю
Я как будто умирать.
После странной этой сцены
Я очнулась, как от сна;
Во мне словно перемена,
Сердце билось, как волна.
На сорочке кровь алела,
А та дырка между ног
Стала шире и болела,
Где забит был корешок.
Я, припомнивши все дело,
(Любопытство не порок)
Допытаться захотела,
Куда делся корешок?
243
Виктор спал. К нему украдкой
Под сорочку я рукой,
Отвернула... Глядь, а гадкий
Корешок висит другой.
На него я посмотрела,
Он свернулся грустно так,
Под моей рукой несмелой
Подвернулся, как червяк.
Похудел, ослаб немного
И нисколько не пугал,
Я его пожала нежно —
Он холодный, мягкий стал.
Ко мне смелость воротилась,
Уж не страшен был мне зверь
Наказать его решилась
Хорошенько я теперь;
И взяла его рукою,
Начала его трепать,
То сгибать его дугою,
То вытягивать, щипать.
Вдруг он сразу шевельнулся,
Под рукою пополнел,
Покраснел и весь надулся,
Стал горячий, отвердел.
Тут мой Виктор пробудился,
Не успела я моргнуть,
Как на мне он очутился,
Придавив мне сильно грудь.
И под сердце мне ужасный
Корешок он свой вонзил,
Целовал при этом страстно,
Вынул — снова засадил;
Сверху двигал, вниз совал
И вздыхал он, и стонал,
То наружу вынимал,
То поглубже задвигал,
То, прижав к себе руками
Всю меня, что было сил,
Как винтом, между ногами
Корешком своим сверлил.
Я как птичка трепетала,
Но, не в силах уж кричать,
244
Я покорная давала
Себя мучить и терзать.
Ах, сестрица, как я рада,
Что покорною была:
За покорность мне в награду
Радость вскорости пришла.
Я от этого терзанья
Стала что-то ощущать,
Начала терять сознанье,
Стала словно засыпать.
А потом пришло мгновенье...
Ах, сестрица, милый друг!
Я такое наслажденье
Тут почувствовала вдруг,
Что сказать тебе нет силы
И пером не описать;
Я до страсти полюбила
Так томиться и страдать.
За ночь раза три, бывает,
И четыре, даже пять,
Милый Виктор заставляет
Меня сладко трепетать.
Спать ложимся — первым делом
Он начнет со мной играть,
Любоваться моим телом,
Целовать и щекотать.
То возьмет меня за ножку,
То по груди проведет.
В это время понемножку
Корешок его растет;
А как вырос, я уж знаю,
Как мне лучше поступить:
Ляжки шире раздвигаю,
Чтоб поглубже запустить...
Через час-другой, проснувшись,
Посмотрю —мой Виктор спит.
Корешок его согнувшись
Обессилевший лежит.
Я его поглажу нежно,
Стану дергать и щипать,
Он от этого мятежно
245
Поднимается опять.
Милый Виктор мой проснется,
Поцелует между ног;
Глубоко в меня забьется
Его чудный корешок.
На заре, когда так спится,
Виктор спать мне не дает,
Мне приходится томиться,
Пока солнышко взойдет.
Ах, как это симпатично!
В это время корешок
Поднимается отлично
И становится, как рог.
Я спросонок задыхаюсь
И сперва начну роптать,
А потом, как разыграюсь,
Стану мужу помогать:
И руками и ногами
Вкруг него я обовьюсь,
С грудью грудь, уста с устами,
То прижмусь, то отожмусь.
И, сгорая от томленья
С милым Виктором моим,
Раза три от наслажденья
Замираю я под ним.
Иногда и днем случится:
Виктор двери на крючок,
На диван со мной ложится
И вставляет корешок.
А вчера, представь, сестрица,
Говорит мне мой супруг:
«Ты читать ведь мастерица,
Почитай-ка мне, мой друг».
Затворившись в кабинете,
Мы уселись на диван.
Прочитала я в газете
О восстании славян
И о том, какие муки
Им приходится принять,
Когда их башибузуки
На кол думают сажать.
«Это, верно, очень больно?» —
246
Мне на ум пришло спросить.
Рассмеялся муж невольно
И задумал пошутить.
«Надувает нас газета,—
Отвечает мне супруг.—
Что совсем не больно это,
Докажу тебе, мой друг.
Я не турок и, покаюсь,
Дружбы с ними не веду,
Но на кол, я уж ручаюсь,
И тебя я посажу».
Обхватил меня руками
И на стул пересадил,
Вздернул платье и рукою
Под сиденье подхватил,
Приподнял меня, поправил
Себе что-то, а потом
Поднял платье и заставил
На колени сесть верхом.
Я присела, и случилось,
Что все вышло по его:
На колу я очутилась
У супруга своего.
Это было так занятно,
Что нет сил пересказать.
Ах, как было мне приятно
На нем прыгать и скакать.
Сам же Виктор, усмехаясь
Своей шутке, весь дрожал
И с коленей, наслаждаясь,
Меня долго не снимал.
«Подожди, мой друг Аннета,
Спать пора нам не пришла,
Порезвимся до рассвета,
Милая моя душа!
Не уйдет от нас подушка,
И успеем мы поспать,
А теперь не худо, душка,
Нам в лошадки поиграть».
«Как в лошадки? Вот прекрасно!
Мы не дети»,— я в ответ.
Тут меня он обнял страстно
247
И промолвил: «Верно, нет,
Мы не дети, моя милка,
Но представь же наконец,
Будешь ты моя кобылка,
Я же буду жеребец».
Покатилась я со смеху,
Он мне шепчет: «Согласись,
А руками для успеху
О кроватку обопрись...»
Я нагнулась. Он руками
Меня крепко обхватил
И мне тут же меж ногами
Корешок свой засадил.
Вновь в блаженстве я купалась
С ним в позиции такой,
Все плотнее прижималась,
Позабывши про покой.
Я большое испытала
Удовольствие опять,
Всю подушку искусала
И упала на кровать.
Здесь письмо свое кончаю,
Тебе счастья я желаю,
Выйти замуж и тогда
Быть довольною всегда.
ЛУКА МУДИЩЕВ
1
Дом двухэтажный занимая,
У нас в Москве жила-была
Вдова — купчиха молодая,
Лицом румяна и бела.
Покойный муж ее мужчина
Еще не старой был поры,
Но приключилася кончина
Ему от жениной дыры.
На передок все бабы слабы,
Скажу, соврать тут не боясь,
Но уж такой ебливой бабы
Никто не видел отродясь.
Покойный муж моей купчихи
Был парень безответный, тихий
И, слушая жены приказ,
В день еб ее по десять раз.
Порой он ноги чуть волочит,
Кляп не встает, хоть отруби,
Она же знать того не хочет:
Хоть плачь, а все-таки еби.
В подобной каторге едва ли
Протянешь долго. Год прошел —
249
И бедный муж в тот мир сошел,
Где нет ни ебли, ни печали.
О жены, верные супругам,
Желая быть вам также другом,
Скажу я: мужниным мудям
Давайте отдых вы, mesdames.
Вдова, не в силах пылкость нрава
И ярость страсти обуздать,
Пошла налево и направо
И всем и каждому давать.
Ебли ее и молодые,
И старые, и пожилые —
Все, кому ебля по нутру,
Во вдовью лазили дыру.
О вы, замужние и вдовы,
О девы (целки тут не в счет!),
Позвольте мне вам наперед
Сказать о ебле два-три слова.
Употребляйтесь на здоровье,
Откинув глупый, ложный стыд,
Но надо вам одно условье
Поставить все-таки на вид:
Ебитесь с толком, аккуратней,
Чем реже еться, тем приятней,
Но Боже вас всегда храни
От беспорядочной ебни.
От необузданной той страсти
Вы ждите горя и напасти:
Вас не насытит уж тогда
Обыкновенная елда.
2
Три года жизни бесшабашной,
Как сон, для вдовушки прошли.
250
И вот в томленьи скуки страшной
На сердце грусть, тоска легли.
Ее совсем не забавляло,
Чем раньше жизнь была полна,
Чего-то тщетно все искала
И не могла найти она.
Всех ебарей знакомы лица,
Их ординарные хуи
Приелись ей,—и вот вдовица
Грустит и точит слез струи.
И уже еблею обычной
Ей угодить никто не мог:
У одного хуй неприличный,
А у другого короток,
У третьего уж тонок очень,
А у четвертого муде
Похожи на капустный кочень
И бьют пребольно по манде.
То сетует она, что яйца
Не видны, словно у скопца,
То кляп не больше, чем у зайца,—
Капризам, словом, нет конца.
И вот, по зрелом размышленьи
О тяжком жребии своем,
Вдова, раскинувши умом,
Пришла к такому заключенью:
Мелки пошли в наш век людишки
Хуев уж нет, одни хуишки,
Но мне же надо, так иль сяк,
Найти себе большой елдак.
Мужчина нужен мне с килою,
Чтобы когда меня он еб,
Под ним вертелась я юлою
И чтоб глаза ушли под лоб,
251
Чтоб мне дыханье захватило,
Чтоб я на свете все забыла,
Чтоб зуб на зуб не попадал,
Чтоб хуй до сердца мне достал.
Такой охвачена тоскою,
Вдова решилась сводню звать:
Она сумеет подыскать
Мужчину с длинною елдою.
3
В Замоскворечье на Полянке
Стоял домишка в три окна,
Принадлежал тот дом мещанке
Матрене Марковне. Она
Жила без горя, без печали,
И эту даму в тех краях
За сваху ловкую считали
Во всех купеческих домах.
Но эта Гименея жрица,
Преклонных лет уже девица,
Свершая брачные дела,
И сводней ловкою была.
Иной купчихе, бабе сдобной,
Живущей с мужем-стариком,
Устроит Марковна удобно
Свиданье с еблею тайком.
Иль по какой другой причине
Свою жену муж не ебет,
Та затоскует по мужчине —
И ей Матрена хуй найдет.
Иная в праздности тоскуя,
Захочет для забавы хуя —
Моя Матрена тут как тут,
Глядишь, бабенку уж ебут.
252
Порой с мужчиной входит в сделку:
Иной захочет гастроном
Свой хуй полакомить —и целку
К нему ведет Матрена в дом.
И вот за этой, всему свету
Известной сводней, вечерком
Вдова отправила карету
И ждет Матрену за чайком.
4
Вошедши, сводня помолилась,
На образ истово крестясь,
Хозяйке чинно поклонилась
И так промолвила, садясь:
— Зачем прислала, дорогая?
Иль до меня нужда какая?
Изволь: хоть душу заложу,
А для тебя уж удружу.
Не надо ль женишка? — спроворю.
Аль просто чешется манда —
И в этом разе я всегда
Могу помочь такому горю.
Без ебли, милая, зачахнешь,
И жизнь-то будет не мила!
А для тебя я припасла
Такого ебаря, что ахнешь!
— Спасибо, Марковна, на слове.
Хоть ебарь твой и наготове,
Но пригодится он едва ль,
Трудов твоих мне только жаль!
Мне нужен крепкий хуй, здоровый,
Не меньше как восьмивершковый,
Я малому не дам хую
Посуду пакостить мою.
253
Матрена табачку нюхнула,
О чем-то тяжело вздохнула
И, помолчав минуты две,
На это молвила вдове:
— Трудненько, милая, трудненько,
Такую подыскать елду;
С восьми верпюков ты сбавь маленько
Поменьше, может, и найду.
Есть у меня тут на примете
Один мужчина, ей-же-ей,
Не отыскать на целом свете
Такого хуя и мудей.
Я, грешница, сама смотрела
Намедни хуй исподтишка
И, увидавши, обомлела:
Как есть пожарная кишка.
У жеребца и то короче.
Такой елдой не баб тешить,
А —будь то сказано не к ночи! —
Лишь впору ей чертей глушить.
Собою видный и дородный,
Тебе, красавица, под стать,
Происхожденьем благородный,
Лука Мудищев— его звать.
Но вот беда: теперь Лукашка
Сидит без брюк и без сапог;
Все пропил в кабаке, бедняжка,
Как есть до самых до порток.
Вдова в томлении внимала
Рассказам сводни о Луке
И сладость ебли предвкушала
В мечтах о длинном елдаке.
Не в силах побороть волненья,
Она к Матрене подошла
254
И со слезами умиленья
Ее в объятья приняла.
— Матрена, сваха дорогая,
Будь для меня ты мать родная,
Луку Мудищева найди
И поскорее приведи.
Дам денег, сколько ты захочешь,
А ты сама уж похлопочешь
Одеть приличнее Луку
И быть с ним завтра ввечеру.
— Изволь, голубка, непременно
К нему я завтра же пойду
И, нарядивши преотменно,
К тебе немедля приведу.
И вот две радужных бумажки
Вдова выносит ей в руке
И просит сводню без оттяжки
Сходить немедленно к Луке.
Походкой быстрой, семенящей
Матрена скрылася за дверь,
И вот вдова моя теперь
В мечтах о ебле предстоящей.
5
Лука Мудищев был дородный
Мужчина лет так сорока.
Жил вечно пьяный и голодный
В каморке возле кабака.
В придачу к бедности мизерной
Еще имел он, на беду,
Величины неимоверной
Семивершковую елду.
Ни молодая, ни старуха,
Ни блядь, ни девка-потаскуха,
255
Узрев такую благодать,
Ему не соглашалась дать.
Хотите — нет, хотите — верьте,
А про него носился слух,
Что он елдой своей до смерти
Заеб каких-то барынь двух.
И вот, совсем любви не зная,
Он одинок на свете жил
И, хуй свой длинный проклиная,
Тоску-печаль в вине топил.
Но тут позвольте отступленье
Мне сделать с этой же строки,
Чтоб дать вам вкратце поясненье
О роде-племени Луки.
Тот род Мудищевых был древний,
И предки бедного Луки
Имели вотчины, деревни
И пребольшие елдаки.
Из поколенья в поколенье
Передавались те хуи,
Как бы отцов благословенье,
Как бы наследие семьи.
Один Мудищев был Порфирий,
При Грозном службу свою нес
И, поднимая хуем гири,
Смешил царя порой до слез.
Покорный Грозного веленью,
Елдой своей без затрудненья
Он убивал с размаху вдруг
В опале бывших царских слуг.
Благодаря своей машине
При матушке Екатерине
Был в случае Мудищев Лев,
Красавец генерал-аншеф.
256
Сказать по правде, дураками
Всегда Мудищевы слыли,
Зато большими елдаками
Они похвастаться могли.
Свои именья, капиталы
Спустил Луки распутный дед,
И мой Мудищев, бедный малый,
Был нищим с самых юных лет.
Судьбою не был он балуем,
И про Луку сказал бы я:
Судьба его снабдила хуем,
Не давши больше ни хуя.
Настал и вечер дня другого,
Купчиха гостя дорогого
В гостиной с нетерпеньем ждет,
А время медленно идет.
Под вечерок она в пахучей
Подмылась розовой воде
И смазала на всякий случай
Губной помадою в пизде.
Хоть всякий хуй ей не был страшен,
Но тем не менее в виду
Такого хуя, как Лукашин,
Она боялась за пизду.
Но — чу! — звонок. Она вздрогнула,
Прошло еще минуты две —
И вот является к вдове
Желанный гость. Она взглянула:
Пред ней стоял, склоняся фасом,
Дородный, видный господин
И произнес пропойным басом:
— Лука Мудищев, дворянин.
9 Зак. Ns 341 Барков
257
Одет в сюртук щеголеватый,
Причесан, тщательно обрит,
Он вид имел молодцеватый —
Не пьян, но водкою разит.
— Весьма приятно; я так много
О вашем слышала...—Вдова
Как бы смутилася немного
Сказать последние слова.
— Да-с, это точно-с, похвалиться
Могу моим... Но, впрочем, вам
Самим бы лучше убедиться,
Чем доверять чужим словам.
И, продолжая в том же смысле,
Уселись рядышком болтать,
Но лишь одной держались мысли —
Скорей бы еблю начинать.
Чтоб не мешать беседе томной,
Нашла Матрена уголок,
Уселась там тихонько, скромно
И принялась вязать чулок.
Так, находясь вдвоем с Лукою,
Не в силах снесть Тантала мук,
Полезла вдовушка рукою
В прорез его суконных брюк.
И от ее прикосновенья
Хуй у Луки воспрянул вмиг,
Как храбрый воин пред сраженьем,
Могуч, и грозен, и велик.
Нащупавши елдак, купчиха
Мгновенно вспыхнула огнем
И прошептала нежно, тихо,
К нему склонясь: — Лука, пойдем!
И вот уже вдвоем с Лукою
Она и млеет и дрожит,
И страсть огнем ее палит,
И в жилах кровь бурлит рекою.
258
Снимает башмаки и платья,
Рвет в нетерпеньи пышный лиф
И, обе сиськи обнажив,
Зовет Луку в свои объятья.
Мудищев страшно разъярился,
Тряся огромною елдой,
Как смертоносной булавой,
Он на купчиху устремился.
Ее схватил он поперек
И бросил на кровать с размаху,
Заворотил он ей рубаху
И хуй всадил промежду ног.
Но тут игра плохая вышла:
Как будто кто всадил ей дышло,
Купчиха начала кричать
И всех святых на помощь звать.
Она кричит—Лука не слышит,
Она сильней еще орет,
Лука как мех кузнечный дышит
И знай себе вдову ебет.
Услышав крики эти, сваха
Спустила петли у чулка
И шепчет, вся дрожа от страха:
— Ну, заебет ее Лука!
Но через миг, собравшись с духом
С чулком и спицами в руках,
Летит на помощь легким пухом
И к ним вбегает впопыхах.
И что же зрит? Вдова стенает,
От боли выбившись из сил;
Лука же жопу заголил
И жертву еть все продолжает.
Матрена, сжалясь над вдовицей,
Спешит помочь в такой беде
9*
259
И ну колоть вязальной спицей
Луку то в жопу, то в муде.
Лука, воспрянув львом свирепым
Матрену на пол повалил
И длинным хуем, словно цепом,
Ей по башке замолотил.
Но тут Матрена изловчилась,
В муде Мудищеву вцепилась,
Остаток сил понапрягла
И два яйца оторвала.
Взревев, Лука успел старуху
Своей елдой убить, как муху,
В одно мгновенье наповал,
И сам безжизненно упал.
Наутро там нашли три тела:
Лежал Мудищев без яиц,
Матрена, распростершись ниц,
И труп вдовы окоченелый.
Дополнения
Стихотборения
Анакреона
Клу оничкина
I. ДОЧЬ СУЛТАНА И НЕВОЛЬНИК
Как будто из Гейне
Каждый день в саду гарема,
Близь шумящего фонтана
Гордым лебедем проходит
Дочь великого султана.
Каждый день невольник юный
Дочь султана здесь встречает,
И она, в его объятья
Бросившись, в блаженстве тает.
Каждый день невольник этот,
Взяв в охапку дочь султана,
С вожделеньем ощущает
Гибкость девичьего стана.
Каждый день под кипарисом
Он ей груди обнажает
И к соскам прелестной девы
Он устами прилипает.
Каждый день султана дочка
Резво с пленником играет:
Расстегнув его шальвары,
Член оттуда вынимает.
263
Каждый день малюткой ручкой
Этот член она щекочет
И любовные словечки
Нежным голосом бормочет.
Каждый день в ответ на этот
Знак вниманья очень лестный
Он, стянув с нее шальвары,
Созерцает вид чудесный.
Каждый день султана дочка,
Вся от страсти замирая,
Ляжки в неге раздвигает,
Член любовника вставляя.
Каждый день любовник пылкий,
В этом райском уголочке
Наслаждаясь телом девы,
Трет пизду султана дочки.
Каждый день под ним младая,
Извиваясь в неге томной,
Яйца пленника младого
Ловит ручкою нескромной.
Каждый день она в истоме
Сладострастной замирает,
Когда чувствует, что соку
Ей в пизду он напускает.
Каждый день султана дочка,
Утолив свои желанья,
Возвращается к мамаше
Вплоть до нового свиданья...
II. ПО ГРИБЫ
Как-то в летний день Дуняша
В лес пошла, а с ней и Яша,
Собирать грибы.
Посбирали, да устали
И, в тени усевшись, стали
Разводить бобы.
Балагурить стал тут Яша
И заигрывать с Дуняшей:
Обнял он ее...
Тут —не знаю как случилось —
Только Дуня повалилась,
Яшка на нее.
И рука попала Яши
Под подол моей Дуняши
(Эко грех какой!).
Сарафан у ней посбился,
Ноги голые... Взъярился
Парень молодой.
Дуняшка под ним забилась
И совсем уж заголилась,
Видно все у ней:
Перед страстным взором Яшки
Дуни полненькие ляжки
Дрыгают сильней.
Куст волос меж них чернеет,
А под ним, как вишня, рдеет
Вожделенный плод...
И рукою сладострастной
Ухватив тот плод прекрасный,
Яшка его мнет.
265
Палец в щелку запускает,
Губки нежные ласкает,
Секель шевелит...
А красотка молодая,
Девство сохранить желая,
Рвется и пищит.
Но, балуясь похотливо,
Яшка страстного порыва
Уж сдержать не мог:
Из порток он член свой вынул
И его красотке вдвинул
Прямо между ног.
Тут Дуняша застонала:
Ей сперва-то больно стало,
С непривычки, знать!
Но уж хуй проник в пизденку
И, пробив девичью пленку,
Резво стал гулять...
Стонет бедная Дуняша,
Больно трет пизду ей Яша —
Этакий злодей!
Но, однако, это тренье
Очень скоро вожделенье
Возбуждает в ней.
Знать, уж Яша постарался,
Чтоб ей вкусен показался
Сладкий корешок,
Что в пизде у ней гуляет
И невольно вызывает
Сладострастья сок.
Дуня Яшу обнимает
Страстно, пламенно лобзает,
Боль прошла у ней...
266
И, пиздушки не жалея,
Трет ее о член сильнее,
Поддает страстней...
Часто с той поры Дуняша
Убегает вместе с Яшей
В лес грибы сбирать.
Там, забравшись в глушь лесную,
Начинают страсть младую
Удовлетворять.
III. ВАКХАНАЛИЯ
Я помню чудное мгновенье:
Она на зов явилась мой,
Томима жаждой наслажденья,
Палима страстью огневой...
Чтоб на алтарь Венеры с нею
Усердней жертву приносить,
Чтоб ласки сделать горячее,
Вино мы дружно стали пить.
И вот, когда шестую кружку
Мы осушили с ней до дна,
Я убедил свою подружку,
Чтоб платье сбросила она.
Одежда легкая упала
К ногам красавицы младой,
И обнаженная предстала
Венеры жрица предо мной.
Вид чудного нагого тела
Во мне желанья пробудил,
Я сбросил тунику и к делу
В томленьи сладком приступил
Схватив красавицу в объятья,
Не медля ни мгновенья, стал
Нагие прелести ласкать я:
Красотку я к себе прижал,
Любуясь нежными сосками
Упругих молодых грудей,
Я мял их жадными перстами...
Но я ласкал всего нежней
Предмет, которым утоляем
Мы похоть сладкую свою,
Ту щель, куда мы посылаем
В миг сладкий семени струю.
Ключом желанья в нас кипели.
Терпеть мы дальше не могли
268
И на разубранной постели,
Обнявшись, вместе мы легли.
И там, желаньем пламенея,
Волненье чувствуя в крови,
Вкушать мы стали вместе с нею
Утехи сладкие любви.
Я слабое сопротивленье
Моей подружки победил
И плоть свою в одно мгновенье
В ее влагалище вонзил.
И, заключив в объятьи смелом
Красотку страстную мою,
Ее нагим роскошным телом
Стал утолять я страсть мою.
Красотка подо мной взыграла
И, сладкой похоти полна,
Меня любовно обнимала
Руками полными она...
Чем дальше, тем страстнее стали
Движенья наших голых тел,
Друг друга жарче мы ласкали,
Сильней в нас пыл страстей кипел.
С какой-то зверской дикой силой
Я перси пышные сжимал
И в прелести красотки милой
Глубоко член свой погружал.
Приятны были эти ласки
Моей красавице хмельной,
И будто в сладострастной пляске
Она свивалась подо мной...
Но вот прильнули мы друг к дружке,
Миг вожделенный наступил,
И в матку жадную подружке
Я семени струю впустил...
269
Всю ночь на ложе надушенном
Мы резвой тешились игрой:
Я был сатиром исступленным,
Она — вакханкою хмельной.
Едва мы похоть утоляли,
Как в нас она рождалась вновь
И с новой силой начинали
Мы сладкую игру в любовь...
IV. СВИДАНЬЕ
История одного паденья, рассказанная дамочкой,
приятной во всех отношениях
Говорит мне как-то Петя:
«Вы милей мне всех на свете,
Я вас пламенно люблю;
На коленях вас молю:
Если только не хотите
Гибели моей —придите
Нынче вечером ко мне,
Там любовью мы вполне
Насладимся, дорогая!
Перед нами двери рая,
Нас любви утехи ждут,
Наслажденья нас зовут!»
Искушенье было сильно.
Петя так просил умильно,
Что пришлось мне уступить,
Чтоб его не погубить.
Час свиданья приближался,
И, едва мой муж умчался
В клуб, собралась я тайком
На свидание с дружком.
Что меня у Пети ждало —
Это я, конечно, знала;
Оттого костюм на мне
Соответствовал вполне
Предстоящему свиданью.
Так, особое вниманье
Обратить решилась я
На изящество белья.
Вот сорочка: вся обшита
Кружевами, грудь открыта,
Так что видны и соски.
Вот ажурные чулки,
Панталоны кружевные,
Посредине разрезные
(Для Венериных утех
Мне оне практичней всех).
271
Я проворно снарядилась
И чрез полчаса звонилась
У дверей квартиры той,
Где живет любезный мой.
Он меня с восторгом встретил,
Мой наряд сей час заметил,
И пикантный мой костюм
Отуманил его ум.
Ужин ждал нас. Мы засели
Рядышком, болтали, пели
И бутылки три вина
Осушили с ним до дна.
Я немного опьянела
И желаньем пламенела
С милым ложе разделить,
Жажду страсти утолить.
Петя, также вожделея,
Стан мой обнял посильнее
И, желанием томим,
Жался к прелестям моим.
Не было на мне корсета,
И плутишка, видя это,
Свою выгоду смекнул:
Быстро лиф мой расстегнул;
Мои груди обнажились
И тотчас же очутились
В жадных Петиных руках.
С вожделением в очах
Стал он мять их. Отдавалась
Ласкам я и наслаждалась.
Петя далее пошел:
Он приподнял мой подол
И залез мне в панталоны...
Не встречая там препоны,
Похотливою рукой
Стал он щупать клитор мой.
Страсти пуще закипели,
И, обняв меня, к постели
Соблазнитель стал тащить,
Чтобы там употребить.
Хоть желаньем я горела,
Но, однако, не хотела,
272
Чтобы он без боя взял
То, чем обладать желал.
Я просила, умоляла,
Отбивалась и пищала
(Если силой нас берут,
То всегда вкуснее трут).
Так боролась я не мало,
Но в конце концов устала,
Не могла с ним совладать
И свалилась на кровать.
Тут подол он мне откинул,
Ляжки с силою раздвинул
И в отверстие кальсон
Жадно всунул руку он.
Уничтожив все преграды,
Отыскал, что ему надо,
Наклонился надо мной
И воткнул свой уд большой.
Стал работать похотливо.
Я ж своих страстей наплыва
Не могла уже скрывать:
Стала Пете помогать,
С наслажденьем поддавая
И в блаженстве утопая...
Петя груди мои мял
И в уста меня лобзал.
Я ж, его лаская тело,
Отвечала, как умела,
И играла передком
С детородным корешком...
Так я Петю развлекала,
Мужу рожки наставляла.
В этот вечер, если счесть,
Получил он их штук шесть.
Незаметно проходило
Время. Час уже пробило,
Когда я простилась с ним,
Петей миленьким моим.
V. КАНИКУЛЯРНЫЕ ЗАБАВЫ
Рассказ гимназиста
1
Экзамены в последнем классе
Благополучно сдав, домой
Уехал я гостить на лето.
Как раз случилось той порой,
Что наша старая служанка
Ушла, и горничной у нас
Жила молоденькая Даша.
У ней, помимо чудных глаз,
Косы роскошной, тальи стройной,
Еще сокровища нашлись,
В чем убедился я в подвале,
Где мы случайно с ней сошлись.
Столкнувшись с Дашей в полумраке,
Я времени не стал терять:
За пазуху ей сунул руку
И стал младые перси мять.
Вот тут я и узнал, что Даша
Великолепно сложена,
И порешил, что нынче ж ночью
Моею быть она должна.
Кричит она: — Пустите, барин,
Оставьте, право... руки прочь!
— Пущу, но только с уговором:
Приду к тебе я в эту ночь!
— Ах, барин, что ко мне пристали?
— Скажи лишь «да» —отстану я.
— Ну да, ну да, пустите только...—
И скрылась Дашенька моя.
2
Легко понять то нетерпенье,
С которым вечера я ждал.
Остаток дня в саду провел я
И все о Дашеньке мечтал.
Я представлял себе, как буду
Младые груди я сжимать,
Как буду мять лобок пушистый
274
И клитор розовый ласкать;
Как вдвину между губок нежных
Голодный хуй в пизденку ей
И как я буду наслаждаться
Всем телом Дашеньки моей.
От этих мыслей сладострастных,
Которых я прогнать не мог,
Мой хуй, недавно лишь познавший
Пизду, стоял как турий рог.
3
Но вот и солнце закатилось
И улеглись все в доме спать.
Встаю с постели и крадусь я
В каморку к Даше, словно тать.
Тихонько дверь я отворяю
И вижу: Дашенька лежит
В своей постельке, разметавшись
И притворившись, будто спит.
Неслышно лег я с нею рядом,
Нетерпеливою рукой
Подол сорочки ей откинул
И обнял стан ее младой.
По голым прелестям красотки
Блуждает жадная рука...
Вдруг... Даша сразу встрепенулась
И даже вскрикнула слегка:
— Ай! кто тут? Барин, не балуйте,
Скажу мамаше...—Я молчу,
И над красоткой обнаженной
Склонившись, жадно хлопочу,
Стараясь ей раздвинуть ляжки
И между них возлечь скорей.
Противится она, но тщетно —
И я лежу уже на ней.
Держась одной рукой за сиську,
Другой хватаю хохолок
И расправляю ей пизденку,
Лаская пальцем секелек;
И в прелести моей красотки
Я хуй вставляю страстно свой.
С уст Даши слабый крик сорвался
И замер. Дашиной пиздой
Я наслаждаюсь в вожделеньи,
275
Рукою жадною своей
По телу голому блуждаю,
Младые груди жму у ней.
Упругий зад ее широкий
Не забываю также я,
И вскоре страстью заразилась
Красотка милая моя:
Обвив ногами мою спину,
Руками — голову мою,
Она весь член мой похотливо
Вбирала в дырочку свою,
Шепча при этом: —Как мне сладко...
Как хорошо... О, милый мой...
Еще, еще... вот так... поглубже...—
И извивалась подо мной.
Но вот она затрепетала:
Миг вожделенья наступил,
И матку жадную красотки
Мой хуй обильно оросил.
4
Но первое совокупленье
Не утолило в нас страстей
И, отдохнув немного, снова
Мы забавляться стали с ней.
Забрала Даша член мой в руку,
Я за пизду ее схватил
И, губки нежные лаская,
Я снова похоть ощутил.
В искусных пальчиках красотки
Мой член тотчас же рогом встал,
Но подразнить хотел я Дашу
И еть ее не начинал.
Тогда своею грудью голой
Мои желания дразня,
Плутовка, страсти не скрывая,
Сама полезла на меня:
Раздвинув ляжки, очень ловко
Уселась на меня верхом,
В пизду себе мой хуй воткнула
И ерзать начала на нем.
Я, приподняв ее рубашку,
Стал груди полные ласкать
И похотливые движенья
276
Красотки пылкой наблюдать...
Когда же Даша стала жарче
Всем телом на хуй наседать,
Я понял, что пришла минута,
И спрыснул матку ей опять.
5
Немного отдохнувши, Даше
Я новый способ предложил;
Сперва она не соглашалась,
Но я ее уговорил.
Она, на четвереньки вставши,
Зад обнаженный подняла
Так высоко, чтобы пизденка
Ее мне вся видна была.
И вот, налюбовавшись вдоволь
Картиной сладострастной той,
Прильнул я к Дашеньке и вдвинул
В ее пизду член жадный свой.
Обняв живот ее руками,
Я стал совокупляться с ней.
И Даша задницей виляла,
Смакуя сладостный елей,
Которым хуй мой сладострастный
Пизду обильно награждал.
Я ж между ног ей всунул руку,
Мохнатый хохолок ласкал.
В своем томленьи похотливом
Красотка выбилась из сил,
Покуда я струей желанной
Ее не удовлетворил...
6
Потом мы вышли на крылечко,
Чтобы на звезды поглядеть.
Покуда мы на них смотрели,
Мне снова захотелось еть.
И Даша, жар мой разделяя,
Подол сорочки подняла,
К груди своей меня прижала
И хуй в пизду сама ввела.
Раздвинув ноги, на крылечке
Стояла Дашенька моя,
277
И, телом голым забавляясь,
Ее уеб в стоячку я...
7
Минуты быстро протекали,
Восток зарею уж алел,
Когда еще раз я с красоткой
Совокупиться захотел.
Чтоб прелести ее младые
Удобней было созерцать,
С нее стащил я рубашонку
И голенькую стал ласкать.
Но тут увидел я, что член мой
Едва головку поднимал,
Тогда пизду я Даше вымыл
И с ней минетку делать стал.
Моим примером заразилась
И Даша: нежным язычком
Мой хуй лизать усердно стала,
Покуда тот не встал торчком.
Тогда я сел на стул, а Даша
Верхом уселась на меня;
Мой член к себе в пизду вложила
И вновь у нас пошла ебня.
Следя, как хуй в пизде работал,
Не торопясь еблись мы с ней
И удовольствие продлили
До первых утренних лучей.
Так мы взаимно наслаждались
Всю эту ночь, да и потом
Ночей немало скоротали
Мы с Дашей резвою вдвоем.
VL РОМАНС
На мотив «Тигренка»
Месяц плывет по ночным небесам,
Друг твой проводит рукой по струнам...
Месяц по синему небу плывет...
Юноша деву за сиську берет;
Нежно он мнет ее, кровь в нем кипит,
И, пламенея, он деве твердит:
— За любовь мою в награду
Хоть разок мне дай ебнуть
И хоть спереду, хоть сзаду
Хуй в пизду твою воткнуть.
Ляжки я тебе раздвину,
Там желанное найду
И свой член горячий вдвину
В милую твою пизду.—
Так он деве напевает,
А меж тем его рука
Похотливо раздражает
Деве кончик секелька.
Дева чует вожделенье,
Похоть в ней возбуждена,
И в блаженном упоеньи
Жмется к юноше она...
Месяц по синему небу плывет,
Юноша деву с азартом ебет...
Месяц свой лик между тучами скрыл,
Юноша соку в пизду напустил.
Спустил, спустил...
VII. БЕН-АЛИ И ЕГО ПЛЕННИЦА
Бен-Али, гроза пустыни,
Смелой банды атаман,
В плен взял после жаркой битвы
Богатейший караван.
В караване том к султану
Юных дев в гарем везли,
И одна из них досталась
По разделу Бен-Али.
Эту деву Гальмой звали,
Было ей пятнадцать лет,
И красой ее чудесной
Восхищался целый свет.
Бен-Али, живя в пустыне,
Долго женщин не видал
И о чувственных утехах
Он давно уже мечтал.
А теперь, когда добыча
Уж была в его руках,
Пламя страсти засверкало
В мрачных Бен-Али очах.
Словно лев, младую Гальму
Утащил он в свой шатер
И, пылая страстью, деву
Бросил навзничь на ковер.
Там он девственные груди
Юной Гальмы обнажил
И узорные шальвары
С стройных ног ее стащил.
Гальма билась, как голубка
В цепких ястреба когтях,
Умоляла о пощаде
И взывала: «О, Аллах!»
Но ни вопли, ни рыданья,
Ни мольбы не помогли;
280
Только пуще вожделенья
Закипели в Бен-Али.
Он, бесстыдный, с юной Гальмой,
Словно с мышью кот, играл:
Гладил девственное тело,
Груди крепкие сжимал.
А потом, раздвинув ляжки
Пленницы своей младой,
Орган нежный захватил он
Похотливою рукой.
С вожделением сатира
Пальцем в нем он ковырял
И совокупленья сладость
Сладострастно предвкушал.
Наконец он лег на деву,
И в невинную пизду
Он воткнул без сожаленья
Свою толстую елду.
Тяжкий стон в тиши раздался,
О пощаде он взывал,
Но злодей, им не смущаясь,
Деву еть с азартом стал.
Гальма же под ним лежала
Неподвижная, без сил
И лишь смутно сознавала,
Что он ей плеву пробил.
Предаваясь наслажденью,
Бен-Али в пылу страстей
Загоняет хуй глубоко
В пизду пленницы своей.
Толстый член злодея страстно
В прелестях ее снует,
И пизду невинной девы
Без пощады он дерет.
Наконец, прижавшись к Гальме,
Страстной еблей опьянен,
281
Весь дрожа от вожделенья,
Испускает семя он...
Но одним совокупленьем
Он страстей не утолил
И, спустя минуту, снова
Он к красотке приступил.
Повернул ее он быстро,
Зад прекрасный приподнял
И с другого хода ловко
Член в пизду ее вогнал.
Под живот ей сунув руку,
Он лобок ее схватил,
Там под черными кудрями
Нежный клитор уловил.
И с отростком этим нежным,
Как сатир, он стал играть,
Продолжая член свой толстый
В недра Гальмы запускать.
Гальма, видно, примирилась
С горьким жребием своим:
Зная силу властелина,
Не боролась она с ним.
Опустив свою головку,
Наклонилась до земли
И покорно отдавалась
Страстным ласкам Бен-Али.
Бен-Али вполне достойно
Прелесть Гальмы оценил,
И наложницей своею
Сделать Гальму он решил.
Так она при нем осталась,
У него в шатре жила
И покорною рабыней
Для страстей его была.
282
А потом и полюбила
Господина своего
И охотно принимала
Ласки стоастные его.
А
С удовольствием следила,
Как ее он обнажал,
Как рукою мускулистой
Перси юные сжимал.
Как затем в пизду ей ловко
Он вставлял хуй длинный свой
И работал похотливо
Им в пизде ее младой.
И она тогда старалась
Передком своим играть,
Чтоб игрой прекрасных членов
Господина услаждать...
VIII. САТИР И НИМФА
Как-то вечером нимфа купалась
В ручейке меж кустами одна;
Шаловливо и шумно плескалась,
Наслаждаясь купаньем она.
Вдруг прибрежный тростник всколебался
И пред нимфой всего в двух шагах
Козлоногий сатир показался
С необузданной страстью в очах.
Нимфа даже мигнуть не успела,
Как ее он в охапку схватил
И, сжимая упругое тело,
Он на берег ее потащил.
На траву ее там опрокинул,
Сиськи полные гладил и мял,
А затем ляжки нимфы раздвинул
И пиздой ее тешиться стал:
Мял он жадно отросточек нежный,
Забавлялся пушистым лобком
И влагалище нимфы прилежно
Он дразнил похотливым перстом.
Нимфа дамой была похотливой
И не раз в переделках была,
Хоть для виду боролась стыдливо,
Но соития жадно ждала,
Толстым членом сатира любуясь;
Не заставил сатир себя ждать:
Телом голым красотки балуясь,
Он к соитию стал приступать.
Ноги стройные нимфы прекрасной
Он на плечи себе положил
И мгновенно свой член сладострастный
Ей в пизду глубоко засадил.
Очутившись в пизде, с наслажденьем
Хуй вперед и назад стал сновать;
Разделяя его вожделенье,
Нимфа стала ему помогать,
С пылкой страстью ему поддавая,
И вопила: —Суй глубже... качай!
Любо, любо мне... ой, умираю...
Ох, не выдержу... милый... кончай...—
А сатир, этим воплям внимая,
С наслаждением трет все сильней,
284
Вплоть до мйтки свой хуй загоняя
В недра нимфы прекрасной своей.
В сиську полную впившись рукою,
Хуй в пизду до мудей он вонзил
И обильной, горячей струею
Матку жадную вмиг оросил...
Но на этом не кончилось дело,
Член сатира все так же стоял,
И, лаская вновь чудное тело,
Еть красотку сатир продолжал.
Долго нимфа и фавн наслаждались
Еблей, сил не щадя молодых,
И всю ночь тростники оглашались
Сладострастными воплями их.
IX., ДАР ВАКХА
Однажды юный воин шел
Тропинкою лесною,
Вдруг увидал Амура: тот
Манил его рукою
И говорил: «Пойдем, тебя
Сведу я на полянку,
Где Дионис тебе припас
Красавицу Вакханку.
В глубокий сон погружена,
Она твоя всецело,
Любовным наслажденьям с ней
Предаться можешь смело!»
И вывел юношу Амур
Из леса на полянку,
Где спала, лежа на траве,
Красавица Вакханка.
Едва лишь воин увидал
Лежавшую девицу,
Как моментально возжелал
Он с ней совокупиться.
А в этот миг Амур сорвал
С красотки покрывало,
И взорам юноши она
Совсем нагой предстала.
Красою девственных грудей
Он жадно любовался,
Но больше влек его магнит,
Что между ног скрывался
У девицы. Заметя то,
Шалун Амур умело
Красотке ноги приподнял,
Раскрыв пизду ей смело.
И видом девственной пизды
Как хмелем опьяненный,
Наш воин к деве приступил,
Желаньем возбужденный:
Расправил кудри хохолка,
Пизду слегка раздвинул,
Приставил к ней свой жадный член
И глубоко задвинул,
Пробив плеву ей, но она
Того не замечала
286
И, в крепкий сон погружена,
Ресниц не подымала.
Амур близь парочки сидел
И вдоволь любовался,
Как над Вакханкой молодой
Его клиент старался,
Как груди пышные он мял,
Желаньем опьяненный,
Как глубоко свой член вгонял
В пизду красотки сонной...
Вот тренье уда наконец
Красавицу пробрало,
И в неге сладостной она
Чуть слышно простонала.
И тут волшебный миг настал:
К Вакханке приникает
В экстазе юноша, в пизду
Ей семя выпускает...
В сей сладострастнейший момент
Вакханка пробудилась
И под любовником своим
Испуганно забилась.
Но силой чар в младой чете
Амур страсть будит снова:
Их члены вновь возбуждены,
К соитию готовы.
И воин, похотью томим,
Вакханку обнимает,
Рукою страстною своей
Пизду ее ласкает;
А дева ластится к нему,
За член его хватает
И ручкой нежною его
Мнет, гладит и ласкает.
И, сев на юношу верхом,
Горя от нетерпенья,
Вставляет член к себе в пизду
С великим наслажденьем,
Снует по уду вверх и вниз
И бедрами играет.
От тех движений все сильней
В них похоть закипает.
Уста прижалися к устам,
Сплелися ноги, руки,
И раздавались в тишине
287
Лишь поцелуев звуки,
Да звуки «хлюп, хлюп, хлюп» пизда
Порою издавала —
Слюна Венеры, знать, ее
Обильно орошала...
Дошла до апогея страсть,
И пара молодая
Пришла к желанному концу,
Любви восторг вкушая...
И в третий раз шалун Амур
Желанья разжигает
В любовниках младых: они
Друг дружку вновь ласкают.
Вакханка, на колени встав,
Уд юноши схватила,
Головку в жадные уста
Свои, резвясь, вложила
И с вожделением сосать
Она немедля стала
И тем в дружке сильнее страсть
И похоть возбуждала.
На четвереньки встав затем
И зад подняв свой смело,
Вакханка знак дружку дала,
Чтоб приступил он к делу.
Тот не заставил ждать себя,
За нею примостился
И, с заду член в пизду вогнав,
Вакханку еть пустился.
Лаская, похотью объят,
Ее нагое тело,
Работал хуем он своим
В пизде красотки смело.
И долго так они еблись,
Взаимно утоляя
Свои желанья. Наконец
Вакханка молодая,
Почуяв семени струю,
Что матку ей кропила,
От страсти взвыла и дружка
За яйца ухватила...
Но в этот миг Амур исчез
Внезапно, как явился,
288
И, утомленный, на траву
Тут юноша свалился.
Вакханка, рядом с ним упав,
Тотчас же погрузилась
В глубокий сон, а между тем
Ночь на землю спустилась.
И под покровом тьмы ночной
Два фавна, на полянку
Явившись, унесли с собой
В лес спящую Вакханку.
Что с ней там делали они,
Про то нам неизвестно,
Но, надо думать, провели
С ней ночку интересно.
10 Зак. № 341 Барков
X. ГЕТЕРА И ЮНОША НА ПИРУ
В разгаре пира. Перед гостями
Рабыни пляшут и поют,
Играют полными грудями,
Красиво бедрами трясут...
Среди пирующих веселых
Красивый юноша лежит;
В нем вид красавиц полуголых
Желанья смутные родит;
Но с женщиной совокупленья
Не испытал он никогда,
И прелесть чувственных волнений
Была ему еще чужда.
Но вот к нему одна гетера
Подходит, похоти полна.
Красива, как сама Венера,
Она вином возбуждена,
За юношей она следила
С начала пира. Соблазнить
Его красой своей решила
И наслажденье с ним вкусить.
Стан юноши обняв рукою,
Она с собой его влечет
Лишь ей известною тропою
В сокрытый меж кустами грот.
И там, желанием сгорая,
Она на юношу глядит
Любовным взором и, лаская
Его, тихонько говорит:
— Зачем, о юноша прекрасный,
Так скромно держишь ты себя?
Ужели взор мой сладострастный
Так непонятен для тебя?
Иль поцелуй мой не горячий?
Иль я молить тебя должна:
Еби меня, твой уд стоячий
Мне слаще мирра и вина.
Я для тебя, о друг мой нежный,
Одежды все сняла с себя,
Одною туникой небрежно
Прикрыта я, но для тебя
Я даже это одеянье
Готова снять с себя долой —
290
Лишь утоли мои желанья,
Дай, насладиться мне с тобой:
Ведь ты стоишь в преддверьи рая,
Скорей на грудь мою прильни
И прелести мои лаская,
Поглубже хуй в пизду воткни! —
Так дева юноше шептала
И, сладострастия полна,
Рукою нежною искала
Член юный милого она.
И юноша от ласк тех нежных
В себе желанье ощутил:
Одну из грудей белоснежных
Своей подружки он схватил,
К соску со страстью огневою
Уста горячие прижал
И тунику ее рукою
Несмелой робко приподнял.
Меж ног гетеры сладострастной
Вмиг очутилась та рука
И заблудилась там в прекрасной,
Пушистой местности лобка.
Красотку навзничь опрокинув,
Ее пизду он увидал
И, губки нежные раздвинув,
Там сладострастно рыться стал.
Гетера в неге томной млеет,
Склонилась к юноши ногам,
Головку члена, вожделея,
Подносит к розовым устам;
И, похотливо ощущая,
Как юноша ей секель трет,
Она во рту своем ласкает
Головку члена и сосет.
От ласк тех быстро вырастая,
Член юноши окреп, как рог,
Его спешит принять младая
В те губки, что у ней меж ног;
Расставив ляжки, на колена
Садится к милому она
И, в ручку взяв головку члена,
Желаний чувственных полна,
Себе меж ног ее вправляет;
Раздвинуть нежные края
Своей пизды ей помогает
ю*
291
И шепчет: — Милый, я твоя! —
Тут юноша одним движеньем
К себе красавицу прижал
И член в пизду к ней с восхищеньем
По самый корешок вогнал.
Красотка, плотно прижимаясь
К дружку, пиздой своей юлит
И, треньем члена наслаждаясь,
Его яички шевелит.
А юноша одной рукою
Жмет нежный розовый сосок
Гетеры юной, а другою
У ней ласкает хохолок.
И так взаимно наслаждались
Они любовью все своей
И в пылкой ебле прижимались
Друг к дружке жарче и плотней.
Уста к устам они прижали,
Лобзаясь страстно, горячо;
Движенья их быстрее стали
И похотливее еще...
В блаженстве диком задыхаясь,
Он семя ей в канал впустил,
И, конвульсивно извиваясь,
Они со всех ебутся сил.
Красотка ляжки раздвигает,
Как может шире, не щадит
Своей пизды и наседает
На член дружка, притом храпит
И стонет в чувственном порыве...
Минуту отдохнув, опять
С младым красавцем похотливо
Гетера начала играть.
Тому забава полюбилась,
Он повторить ее не прочь.
И так еблась и веселилась
Гетера с юношей всю ночь.
XI. ИСТОРИЯ одной ночи
Обещал Надюше Коля,
Что придет к ней вечерком,
Чтоб в любовных развлеченьях
Провести с ней ночь вдвоем.
Наденька в свою постельку
Рано с вечера легла
И в сорочке белоснежной
Друга милого ждала.
В низком вырезе рубашки
Груди, словно две волны,
Колыхались сладострастно,
Ожидания полны.
О дружке своем мечтая,
Стала Наденька шалить:
Приподняв подол сорочки,
Клитор пальчиком дразнить;
И пикантные картинки
Представляться стали ей.
Стонет Надя, в страсти млея:
— Ах, пришел бы он скорей!..—
Увлеченная занятьем,
Не заметила она,
Что следит за нею Коля
Из раскрытого окна.
Он в окошко к ней пробрался,
Чтоб врасплох ее застать;
Увидав такую сцену,
Он решился подождать
И смотреть, что будет дальше.
Но, когда он услыхал
Нади стон нетерпеливый,
То тотчас пред ней предстал.
Надя ахнула в смущеньи
И закрыться поскорей
Поспешила, но уж поздно:
Коля уж лежал на ней,
Говоря: — Не бойся, Надя,
Станем вместе продолжать
То занятье, за которым
Удалось тебя застать.—
И при этом очень нежно
Груди ей он пожимал,
293
А потом рукою ловкой
Между ляжек к ней попал;
Обласкал там нежный клитор,
Палец ей в пизду всадил
И, лобзая жадно Надю,
Вновь в ней похоть пробудил.
Шепчет Наденька, конфузясь:
— Милый, стыдно мне, ей-ей.—
И к дружку прекрасным телом
Прижимается плотней.
А рука ее неловко
К члену тянется его.
Коля молвил, улыбаясь:
— Оседлай-ка ты его! —
Наденька на все согласна:
Поднимается она
И, расставив шире ляжки,
Сладострастия полна,
На него верхом садится
И в горячую пизду
Запускает похотливо
Коли толстую елду.
Залучив такого гостя
В свой укромный уголок,
Надя страстно начинает
Танцевать на нем «кэк-уок».
Приподняв у ней рубашку,
Коля с жадностью следит
Тела голого движенья.
Сладострастный этот вид
В нем восторги вызывает;
Похотливою рукой
Он ласкает клитор нежный
У красотки молодой.
Надя глазки опустила:
Видит милого живот,
А пониже — корень члена,
Что в пизде ее снует.
Хоть конфузится красотка,
Но приятен ей тот вид.
Расставляя ляжки шире,
В неге милая дрожит.
И, в блаженстве утопая,
Выбивается из сил,
Страстно ерзая на милом.
294
Миг блаженства наступил:
Член внезапно разбухает
И обильною струей
Матку Нади орошает
Он со страстью огневой.
Надя пламенно ласкает
Яйца друга своего,
А пизда ее, сжимаясь,
Лобызает хуй его...
Первый приступ страсти пылкой
У любовников прошел,
И они, покинув ложе,
Сели рядышком за стол,
Где готов для них был ужин.
Стали есть они и пить,
Чтоб к грядущим наслажденьям
Больше силы накопить.
Скинув лишнюю одежду,
Коля Наденьку обнял
И в антрактах меж едою
Прелести ее ласкал:
То сжимал младые перси,
То с пиздой ее шалил,
Наконец к себе красотку
На колени затащил,
Посадил к себе спиною,
Зад прекрасный обнажил
И в пизду подружки пылкой
Сзади член свой погрузил
И работать стал им ловко;
Вновь в любовниках зажглись
Пылкой страсти вожделенья,
Снова ласки начались.
В ручке Нади очутились
Яйца милого дружка,
И ласкает их любовно
Похотливая рука.
Коля тоже не зевает:
Он лобок ее схватил
И подъятый страстью секель
У красавицы дразнил.
Миг желанный вновь приходит,
И обильною струей
Матку Нади орошает
Член любовника большой...
295
Позанявшись этим делом,
Коля с Наденькой опять
За столом уселись рядом,
Стали ужин продолжать.
За веселою беседой
Пять бокальчиков вина
Осушила залпом Надя
И была слегка пьяна.
Похоть снова в ней кипела
И, лаская горячо
Колю, Наденька шептала:
— Милый, я хочу еще...—
Став пред милым на колени,
Быстро член дружка нашла,
Вымыла его головку,
В рот к себе ее взяла
И сосать усердно стала.
Начал быстро хуй вставать,
И к любовнику вернулась
Похоть прежняя опять.
Посадил он Надю в кресло,
Ноги выше ей задрал,
В щелку узкую красотки
Глубоко свой уд вогнал.
И в пизде, до ебли падкой,
Вновь заерзал член большой,
Постепенно увлажняя
Щель Венериной слюной.
Надя смотрит с восхищеньем,
Как дружок ее ебет,
Как, пизду ее лаская,
Хуй вперед и взад снует.
Положив на плечи Коли
Ножки полные, она
Поддает ему с азартом,
Сладострастия полна...
Оросив еще раз соком
Похотливую пизду,
Коля вытащил оттуда
Ослабевшую елду.
Разрешил себе дать отдых:
С Надей вместе лег он спать;
Но, проснувшись вскоре, снова
Стал он милую ебать.
Коля первым пробудился,
296
Надя же еще спала
И лежала с голой грудью
Соблазнительно-мила.
Вид красотки полуголой
В Коле похоть пробудил
И, подняв сорочку Наде,
До пупа ее открыл.
Сладострастно любовался
Коля женскою пиздой
И ласкал ее своею
Похотливою рукой.
Эти ласки не прервали
Нади сладостного сна,
Только ляжки машинально
Раскорячила она.
И пизда красотки спящей,
Выступая между ног,
Раздвоила губки томно,
Как раскрывшийся цветок.
Вмиг одну из полных ляжек
Нади Коля приподнял,
Под нее свой член просунул
И в пизду его вогнал.
Надя томно потянулась
И, почуявши в своем
Уголке укромном гостя,
Заиграла передком.
Снова страстным увлеченьям
Коля с Надей предались,
Треньем членов наслаждаясь,
Горячо они еблись.
Утолив еще раз похоть,
Стали пить друзья вино
Сызнова. Красотку скоро
Отуманило оно.
И она, сорочку скинув,
Повалилась на кровать
В ожидании, что милый
Вновь начнет ее ебать.
Но, должно быть, утомился
Член дружка: он не встает,
Даже вид красотки голой
Сил ему не придает.
Порешил минеткой Коля
Свою милую занять:
297
Он пизду Надюше вымыл,
Ноги поднял ей опять.
В чистую пизду красотки
Влил шампанского бокал
И из этого сосуда
Он сосать усердно стал.
Наденьке весьма по вкусу
Коли выдумка пришлась,
И она, расставив ляжки,
Наслажденью отдалась.
Член у Коли понемногу
Стал головку поднимать
И спустя две-три минуты
Твердым, крепким стал опять.
Тут на голенькую Надю
Коля телом к телу лег
И, схватив ее за груди,
Вставил хуй свой ей меж ног
И работать им усердно
Стал он в Надиной пизде;
Надя резво помогала
Милому в его труде:
Член любовника вбирала
В жадную пизду свою
И в награду получала
Вновь желанную струю.
Коля так устал, что с Нади
Он сползти не в силах был
И на грудях белоснежных
Безмятежно опочил.
Надя, тоже сном объята,
Под любовником лежит,
А в окно глядит луч солнца,
Озаряя этот вид.
Другие редакции
ЛЕРМОНТОВСКИЙ ДЕМОН
Поэма в 3-х частях, с прологом и эпилогом
Соч. Б-го
ПРОЛОГ
I
Печальный Лермонтов в изгнаньи...*
ЗЛОЙ ДУХ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Огромный хуй, как Божья кара,
Витал над грешною землей,
И видит он: лежит Тамара,
Прикрывшись белою чадрой.
Ее одежды сильно смялись,
И панталоны разорвались,
Рубаха кверху заголилась,
И, как наивная душа,
Святой невинностью дыша,
Ее пизденка обнажилась...
И замер хуй... Он любовался,
Картиной дивной упивался...
Давно уж страстно добивался
* Текст «Пролога» почти точно совпадает с редакцией, приведен-
ной в: «Демон. Эротическая поэма в стихах»; см. с. 145 наст, изд — Ред.
299
Познать невинность он сполна —
И вот пред ним была она.
С тех пор, как мир лишился рая,
Пизда невинная такая
На грешном теле не цвела.
Прикованный незримой силой,
Не может хуй владеть собой,
И над Тамарою красивой
Поник он грустной головой.
Он весь распух от возбужденья
И слов коварных искушенья
Найти в уме своем не мог,
Но сатана ему помог...
2
Под шум развесистой чинары
Рыдает бедная Тамара,
Слеза катится за слезой...
Убит жених ее младой.
Грудь высоко и трудно дышит,
И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:
— Не плачь, дитя, не плачь напрасно!
Ты в голом виде так прекрасна,
Что страстный взор моих очей
Не оценит тоски твоей.
Что значат слезы бедной девы,
Что значат все ее припевы
И все девические сны
Для хуя этакой длины?
Убит жених твой молодой,
Но член имел он небольшой —
Не плачь о нем и не тужи:
Таких хуев хоть пруд пруди!
Нет, слезы смертного творенья —
Поверь мне, ангел мой земной,—
Не стоят одного мгновенья
Совокупления со мной!
Среди шума улиц людных,
Средь бульваров, площадей
Днем и ночью бродят шумно
Группы пестрые блядей.
Час разлуки, час свиданья —
зоо
Им ни радость, ни печаль,
Я — одно лишь их желанье,
Им пизды своей не жаль.
В день томительный несчастья
Ты о них лишь вспомяни,
Отнесись ко мне с участьем,
Будь беспечна, как они!
Лишь только ночь своим покровом
Твою подушку осенит,
Лишь только твой отец суровый,
Во сне забывшись, захрапит,
Лишь только, сняв все покрывала
И приподнявши одеяло,
Ты томно ляжешь на кровать —
К тебе я стану прилетать.
Гостить я буду до рассвета,
Сны золотые навевать...
Своей мошонкой, в знак привета,
Я буду ласково кивать.
Проникну смело под подол
И, выпрямив свой гибкий ствол,
Прильну к губам твоей пизденки,
Расправлю нежно волосенки
И секель твой моей головкой
Тихонько буду щекотать...
И долго будешь помнить ты
Меня и сладкие мечты!
3
Слова умолкли... А она
Лежит, смятенья вся полна.
Чей голос был? Кто соблазнитель?
Кого послал ей Вседержитель?
Тамара прежде не видала
Мужского члена и не знала,
Зачем так поднята рубашка
И мокро так у ней на ляжках.
Невыразимое смятенье
В ее пизде; испуг, волненье
И печки жар —ничто в сравненьи.
Ее пизда просила воли
И, не предвидя своей доли,
Рвала заранее оковы...
301
Тамаре это было ново.
Ей страшно, непонятно было,
Что в ней внутри происходило...
Одернув смятую рубашку
И быстро платье опустив
Вскочила юная бедняжка.
В груди томленье заглушив,
С лицом задумчивым, печальным
И с наклоненной головой
Тихонько шла она домой.
Но все кругом ей было странно,
Огонь по жилам пробегал,
Мечты таинственной, желанной
Какой-то образ восставал,
Все было как-то ей неловко,
Мерещились в дали туманной
И этот голос столь нежданный,
И эта хуева головка.
4
И той же ночью сон тревожный
Глаза усталые смежил,
И мысль он девы возмутил
Виденьем дивным и безбожным.
Пришлец туманный и немой,
Упругий, одноглазый, стройный,
Красой блистая неземной,
Главой качая непокорной,
К ее склонился изголовью,
И глаз его с такой любовью
Под одеяло к ней смотрел,
Как будто он о ней жалел.
Так грустно было восхищенье
Ее невинностью, смущеньем,
Что руки сами разжимались,
В каком-то смутном утомленьи
Невольно ноги раздвигались,
Не то во сне, не то в забвеньи,
Рубашка кверху задиралась,
И в инстинктивном упоеньи
Мечте Тамара отдавалась...
То не был ангел-небожитель,
Ее божественный хранитель,
Венец из радужных лучей
302
Не украшал его кудрей;
Он был плешив и краснолиц,
Внизу усами он оброс,
И посреди его волос
Качались ядра двух яиц.
То не был ада дух ужасный,
Порочньш мученик,—-о нет!
Он был с головкою прекрасной
И с шеей толстой, как браслет,
С уздечкой тонкой, не одет,
Без панталон и без манжет;
Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет
Ни зверь, ни добрый молодец,
Ни конь, ни дикий жеребец!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
— Тамара! прекрати угрозы,
Свою пизду ты не брани!
Я истекаю. Видишь слезы?
Уже не первые они...
О, не брани же ты меня,
Сама ты видишь: день от дня
Я вяну жертвой злой отравы!
Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну — сжалься надо мной!
Иль отвези меня в бардак —
Пусть там какой-нибудь дурак
Хоть ночи три меня ебет —
Быть может, тем меня спасет;
Или отдай меня в обитель —
Там защитит меня Спаситель;
Пред ним тоску мою пролью
И похоть, может быть, убью.
На свете ж нет уж мне веселья;
Мне два пути: бардак иль келья!
2
И в монастырь уединенный
Пизду Тамара отвезла
303
И власяницею смиренной
Свои все члены облекла.
Но и в монашеской одежде,
Как и под юбкою простой,
Волнуясь страстною мечтой,
Пизда металася как прежде.
Под сводом сумрачного храма
В тумане легком фимиама,
В часы торжественного пенья,
При блеске свеч, среди моленья
Знакомый образ иногда
Скользил пред нею без следа —
Упругий, стройный и красивый,
С головкой красной, точно слива
Сиял он тихо, как звезда...
В такие страшные минуты,
Как пред заутренею бес,
Вертелась яростно пизда,
Как будто шило в ней воткнуто,
Как будто жук в нее залез!
3
Такой чесоткой постоянной
В пизде блудливой, окаянной
Тамара очень смущена.
Перед иконою она
Лишь на колени только встанет -
Пизда к окошку ее тянет.
Тоской и трепетом полна,
Сидит и вдаль глядит она
И целый день, вздыхая, ждет...
Пизда ей шепчет: «Он придет!»
Уж много дней она томится,
Сама не зная почему;
Святым захочет ли молиться,
А сердце молится ему.
Тамара молится и плачет,
Пизда же чешется и скачет.
Озлоблена борьбой такой,
Пизду Тамара бьет рукой,
Подушкой жмет и затыкает,
Но ничего не помогает:
Пизда горит, дрожит, икает,
Губами хлопает, потеет,
304
Тамара бедная немеет,
В борьбе совсем изнемогает...
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах...
4
И хуй в обитель прилетел
(Не я —так Лермонтов хотел)
И входит, еть уже готовый.
Трепещет он от ожиданья
Соблазна полного свиданья
И думает: «Вот это ново!
Что толку девку еть простую?
А вот уеть пизду святую,
В монастыре, среди святынь,
Среди красот, гробниц, руин!..
Грешно? Постыдно? — Mille pardon!
Посмотрим, que dira le mond! *
Он входит. Смотрит: в уголке
Монах огромный в клобуке,
Всех дев хорошеньких хранитель,
Разврата яростный гонитель,
Стоял с. Тамарой молодой,
Прикрыв пизду ее полой.
Пришельца встретив грозным взором,
Монах изрек ему с укором:
5
— Хуй ненасытный, хуй порочный,
Кто звал тебя во тьме полночной?
Иль мало в мире для тебя
Невинных дев в разврат идет,
Что ты забрался уж сюда?
Здесь — монастырь, здесь —Божье место
Здесь духовенство лишь ебет
Иль дрочит. Здесь тебе не место.
Ты — светский хуй, а не духовный,
А здесь — смотри! — стоит киот,
* Тысяча извинений... что скажет свет (фр.).
305
Вот мантия, клобук мой черный,
Убогой кельи скромный вид —
Все здесь о Боге говорит,
Сюда лишь каяться идут,
Здесь лишь с молитвою ебут!
Так как же ты решился ныне
К моей любви, к моей святыне
Свой пролагать постыдный след?
Кто звал тебя?— Ему в ответ
Хуй усмехнулся горделиво,
Он поднял голову ревниво,
И злобой загорелся взгляд.
Старинной ненависти яд
В стволе у хуя закипел,
Он покраснел и засопел,
Залупа страшная надулась...
— Она моя! — сказал он грозно.—
Открой ее! Она моя!
Явился ты, дрочило, поздно,
И мне, как ей, ты не судья —
Такой же хуй ты, как и я!
Заметь, духовный селадон,
Что светский хуй имеет силу,
Законной властью облечен,
Ебет и спереди и с тылу,
Ебет открыто, не спеша,
Хуй светский — общества душа!
Бардак законом разрешен,
И хуй желанным гостем в нем;
Хуй светский, если заражен,
То должен тотчас же лечиться
И незачем ему таиться,
А монастырские кроты
Живут в норе, дрочат в потемках
И, как весенние коты,
Ебут по кельям втихомолку.
Нечистоплотны, как скоты,
И еть готовы всех без толку:
Ебут здоровых и больных,
Ебут и жен и матерей,
Ебут и девок молодых,
Ебут монахинь и блядей,
Ебут мальчишек и детей...
Закрыв религией всем рот,
В разврате наглом вы живете,
306
С крестом, с молитвой вы ебете,
В соблазн лишь вводите народ.
Любовь — природа, страсть — стихия,
Мы, грешные хуи мирские,
Мы уступаем лишь стихии,
А вы, прикрывшись клобуком,
Достигли, что теперь в России
Обитель стала бардаком!
Не спорь же ты с таким пристрастьем
О светской и духовной власти —
Твоей здесь власти нет следа.
С тех пор, как светская пизда
В обитель эту затесалась —
Моя здесь власть! Здесь я царю!
Здесь я владею и люблю!
Лишь одного меня боялась
Она, когда ушла сюда,
И эта скромная пизда
По праву мне теперь досталась.
Монах! изволь сейчас уйти
И если, мать твою ети,
Вернешься ты еще сюда
С своим духовным елдаком,
Клянусь, что обосцу тебя
И с мантией и с клобуком!
Ступай креститься и кадить!
Не уступлю я поле битвы!
Здесь нечего тебе дрочить,
Здесь будет ебля без молитвы! —
Хуй на монаха надвигался
И страшно нервно возбуждался,
Он все толстел и удлинялся,
На яйцах грозно он качался
И вдруг в монаха малафьей
Хуй брызнул едкою струей.
И хуй духовный «усумнился»,
А светский до того озлился
И так глядел нетерпеливо,
Что, рясу подобрав трусливо,
Монах, на деву не взглянув
И рукавами лишь взмахнув,
Исчез из кельи торопливо...
307
6
Тамара
Зачем ты лезешь на меня?
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?
Хуй
Еть тебя!
Тамара
Что это? Кто ты? Отвечай!
Хуй
Я тот, которого ласкала
Ты в полуночной тишине,
Слова любви кому шептала,
Кого так страстно ты лизала,
Кого дрочила в полусне!
Я тот, кто девственницу губит,
Едва лишь целка подрастет,
Я тот, кого все жены любят,
Кого ревнивый муж клянет.
Ничто пространства мне и годы,
Я бич всех женщин молодых,
Я царь всех наций, я царь моды,
Я друг борделей, зло природы,
И видишь —я меж ног твоих!
Сюда залез я в умиленьи,
О, выслушай меня, молю,
Пусти меня в свою пизду!
О, испытай же в упоеньи
Земное первое мученье!
Раздвинь колени, дай уеть,
Не стало сил уже терпеть,
Пусти скорей! Пусти, молю...
Я раб твой, я тебя люблю!
Тамара
Оставь меня, о хуй лукавый!
Молчи, не верю я врагу!
308
Творец!.. Увы, я не могу
Молиться... Гибельной отравой
Клокочет жар в пизде моей...
О, что ты делаешь, злодей?
Хуй! Милый хуй! Уйди скорей!
Тебя со страхом ожидала...
Твой образ видела во сне...
И вот теперь пора настала...
Ох, душно... душно стало мне...
Тамара навзничь тут упала
В каком-то сладком полусне
И в неге страсти замирала
И вся горела, как в огне.
Ее уста полуоткрылись,
Глаза под лобик закатились,
А ручки нервно трепетали
И край подола поднимали...
И хуй нагнулся головой
И глубже взор свой устремил
И непосредственно с пиздой
Он в разговор тогда вступил:
7
Пизда
Послушай, ты меня погубишь;
Скажи, зачем меня ты любишь?
Хуй
Покой навеки погубя,
Я еть хочу одну тебя,
Предела страсти нет моей!
Мне надоело еть блядей,
Я все былое бросил в прах,
Мой рай, мой ад —в твоих губах!
С тех пор как в омуте разврата
Погряз давно я без возврата,
Твой образ с девственной плевой
Носился вечно предо мной.
Давно в дни горести, ненастья
Мне имя сладкое звучало;
Давно уж мне в дни сладострастья
Одной тебя недоставало.
О! если б ты могла понять,
309
Какое горькое томленье,
Век проведя в совокуплены*,
Ни разу вместе не кончать...
Пизда
Зачем мне знать твои печали?
И так дышать уж трудно мне...
Ты согрешил...
Хуй
Против тебя ли?
Пизда
Нас могут слышать...
Хуй
Мы одне.
Пизда
Тамара?
Хуй
Нам не помешает —
Она без чувств. Отдайся мне!
Пизда
А боль? ведь больно будет мне?
Хуй
Не бойся: страсть все заглушает!
Пизда
Но ты такой большой, а я...
Хуй
Я съежусь... Милое дитя...
310
Пизда
Хоть ты велик, мой друг случайный,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если ты, обман тая,
Меня навеки погубя...
О, пощади же!..
Хуй
Ты моя!
Пизда
Нет! Дай мне клятву роковую,
Скажи —ты видишь, я тоскую —
Клянися мне. От злых стяжаний
Отречься ныне дай обет!
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?..
Хуй
*
Клянусь я первым вожделеньем,
Клянусь его последним днем,
Клянуся я совокупленьем,
Любви всесильной торжеством,
Клянусь я перлом сладострастья —
Твоею девственной плевой,
Клянусь кровавою струей,
Когда впаду в твои объятья,
Клянусь твоей истомой сладкой,
Клянусь я тайной бытия,
Клянуся бешенством я матки,
Клянусь зачатием ея.
Клянусь невинностью девицы,
Клянусь позором я блудниц,
Клянусь я мерзостью площицы,
Клянусь чесоткою яиц,
Клянусь потомством онаниста,
Его фантазией живой,
Клянусь я глупым гимназистом,
Дрочащим трепетной рукой.
Клянусь лесбийской я любовью,
311
Клянуся белями блядей,
Клянусь я менструальной кровью,
Клянусь эрекцией моей.
Клянусь грехом я мужеложства,
Клянусь растлением детей,
Клянусь развратом скотоложства,
Клянусь бессилием мудей.
Клянусь болезнями моими,
Рецептами профессоров,
Их инструментами плохими,
Невежеством всех докторов.
Клянусь мученьем от бужей,
От суспензория стесненьем,
Клянуся болями чижей,
Клянусь зловонным испражненьем,
Клянусь бесплодностью гандонов,
Клянусь я резью трипперов,
Шанглотоп, танкеров, бабонов —
Моих недремлющих врагов.
Клянусь я сифилисом грозным
И ужасом больничной сферы,
Клянусь раскаяньем я поздним,
Клянусь короной я Венеры,
Клянусь моею я головкой,
Моей залупой и уздой,
Твоею первою спринцовкой,
Моей последнею пиздой! —
Отрекся я от жизни праздной,
Отрекся я от подлых дум!
Отныне хитрость мысли грязной
Не соблазнит уж женский ум.
Хочу с природой помириться,
Хочу в тебя одну вонзиться,
Хочу я веровать в дыру!
Твоими губками сотру
Я на стволе, тебя достойном,
Следы развратного житья,
И бляди в месте непристойном
Пусть издыхают без меня!
О, верь мне —я один поныне
Тебя постиг и оценил.
Смотри: избрав тебя святыней,
Я плоть к дыре твоей излил.
Тебя я, вольный сын минета,
Лизну в пунцовые края,
312
И будешь ты на хуй надета,
Подруга первая моя!
И не тебе, с такою целкой,
Узнай — назначено судьбой
Увянуть тощей сухобзделкой
Иль монастырскою рабой.
О нет! Прекрасное созданье,
К иному ты присуждена —
Тебя иное ждет страданье,
Иных восторгов глубина.
В тебя вонжусь с такою страстью,
Как не вонзятся сто хуев,
Дыханьем, полным сладострастья,
Тебя наполню до краев,
Всечасно еблею приятной
Тебя я буду услаждать
И малафьею ароматной
Твою промежность поливать.
Я опущусь до самой матки,
Я поднимусь до потолка,
Я буду еть во все лопатки,—
Ебись со мной!..
8
И он слегка
Коснулся жаркою головкой
К ее трепещущим губам.
Соблазна полною уловкой
Он отвечал ее мольбам.
Могучий ствол смотрел ей в щелку
Он лез в нее; упругий, ловкий,
Пред нею твердо он стоял.
Увы! Злой дух торжествовал.
Тамаре ляжки он раздвинул
И ствол по яйца ей задвинул.
Струя горячая скатилась
По волосам ее кудрявым,
И власяница оросилась
Пятном невинности кровавым.
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в матку к ней проник;
Мучительный ужасный крик
Ночное возмутил молчанье...
В нем было все: любовь, страданье,
313
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье,
Прощанье с жизнью молодой...
9
У врат обители святой,
Сидя на лавочке укромной,
Монах в то время хуй духовный
Дрочил усталою рукой.
Услышав девы крик дрожащий,
К стене он ухо приложил
И руку с кулаком дрочащим,
Смутясь душой, остановил.
И сквозь окрестное молчанье
Монах услышал слабый стон,
Минутный крик, двух уст лобзанье...
«Ебутся там!» — подумал он.
Канон угодника святого
Спешит со злостью он читать,
Но наважденья духа злого
Не может грешник отогнать:
Пред ним, как луч златой денницы,
Невинный, гибкий стан девицы,
Сияя грешной красотой,
Лежал с проколотой пиздой.
И, сплюнувши в кулак десницы,
Монах забыл Канон святой
И снова мокрою рукой
Стал хуй дрочить духовный свой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Как пери спящая мила,
Тамара бледная лежала.
Белей и чище одеяла
Был томный цвет ее чела.
Ее опущены ресницы,
И кто б — о небо! —мог сказать,
314
Что в смрадном воздухе больницы
Пришлось улечься ей в кровать!
Она не ждет уж поцелуя
В своих болезненных мечтах,
Лишь страшный вид большого хуя
Стоит в померкнувших очах.
Под простыней, раскрыв объятья,
Пизда распухшая сопит;
И в ней, как Божие проклятье,
Тампон огромнейший торчит.
Кровотеченье в ней открылось,
И матка сильно опустилась,
Внутри горит и жжет, как пламень,
То давит секель ей, как камень,
То защекочет, будто змей,
И не вернуть уж больше ей
Утех любви, надежд, страстей!..
2
Суровый доктор пожилой
Над койкой грешницы стоял,
Склонясь к Тамаре головой,
В пизде ей зондом ковырял.
И страстно деву молодую
Спасти от смерти он желал,
А потому пизду больную
Он со вниманьем промывал.
И сжата сильною рукой,
Пизда прощалася с землей.
Но доктор речью упованья
Сомненья девы разгонял
И след проступка и страданья
С пизды он губкою смывал.
И уж тампон он пальцем ловким
В дыру засунуть вновь хотел,
Как вдруг в больницу с шумом громким
Огромный хуй опять влетел.
На яйцах он качаясь буйно,
Влетел, как молнии струя,
И громко в дерзости безумной
Он закричал: —- Она моя! —
Тамара страшно испугалась.
Молитвой ужас заглуша,
Она лежала, чуть дыша;
315
Пизда от ужаса уедалась,
Судьба грядущего решалась:
Пред нею снова хуй стоял.
Но, Боже! кто б его узнал?
Каким смотрел он злобным взглядом,
Каким вонючим, мерзким смрадом
Несло от язв на всем стволе!
Залупа выросла вдвойне,
От ран распухла, разорвалась,
Уздечка в трех местах порвалась,
И яйца пятнами блистали —
Их мандавошки искусали...
— Исчезни, подлый хуй блудливый! —
Суровый доктор отвечал.—
Довольно ты торжествовал,
Окончен путь твой похотливый!
Оковы зла с нее ниспали!
Узнай, давно ее мы ждали.
Ее пизда была из тех,
Которых жизнь —одно мгновенье
Невыносимого мученья,
Недосягаемых утех;
Творец из звуков поцелуя
Соткал живые струны их;
Они не созданы для хуя,
И хуй огромный не для них!
Ценой жестокой искупила
Она сомнения свои,
Тебя к себе она пустила,
Познать желая рай любви,
Она глубоко засадила
Твой длинный ствол в пизду себе,
Она страдала и любила —
И вот погибла на хуе! —
И доктор строгими очами
На искусителя взглянул
И, взяв опять тампон руками,
В пизду Тамаре окунул.
И проклял хуй тут оскорбленный
Безумие своих страстей
И вновь остался изможденный
Один, как прежде, истощенный,
Среди разврата и блядей.
316
эпилог*
Свою поэму развернувши,
Ее он снова прочитал
И, так вздохнувши, рассуждал:
— Создав постыдную поэму,
Я славу тем себе создал.
Избрал роскошную я тему
На современный идеал.
В моей поэме «Хуй» есть грех—
Понятно будет то для всех,
Поэтому, чтоб смысл остался
И цензор глупый не придрался,
Я это слово удалил
И словом «Демон» заменил.
Меня мой труд переживет,
И слава громкая поэта,
Как нашумевшая ракета,
Все страны света обойдет;
И славу эту я добуду
Не тем, что я полезен буду,
А тем, что грех и сладострастье
Во всех всегда найдут участье.
Но, чтоб поэму мне издать,
Цензуры строгой избежать,
Нельзя же «Хуем» грех назвать.
Хотя историк будет прав,
Сказав, что был я порнограф,
Но сам, наверно, с восхищеньем
Прочтет главу об оболыценьи,
И уж конечно был бы рад,
Когда б пришлось ему подряд
Хоть десять раз окончить вместе
С Тамарою в укромном месте...
Все дамы, «Демона» читая,
До сумасшествия дойдут...
* Текст «Эпилога» повторяет редакцию, приведенную в: «Демон.
Эротическая поэма в стихах» (см. с. 167 наст, изд.), только еще содер-
жит дополнительный, печатаемый тут фрагмент. — Ред.
УТЕХИ ИМПЕРАТРИЦЫ
ПРОЛОГ
В блестящий век Екатерины,
В наш век блистательных голов,
Мелькают пышные картины
Екатерининских орлов.
И хоть интрижек и историй
Орлы плетут густую сеть,
Из всех орлов Орлов Григорий
Лишь мог значение иметь.
Потомкам нашим в назиданье,
Хоть тем немало согрешу,
Его я первое свиданье
С Екатериной опишу...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Увидев как-то на параде
Орлова Гришу в первый раз,
Императрица с сердцем бляди
Пришла в мучительный экстаз.
И вот с гербом указ в пакете
Привез Григорию гонец:
Чтоб, получив бумаги эти,
К царице прибыл во дворец.
Тряся вздремнувшего лакея,
Орлов вопит: — Проснись, болван!
Кого избил я в ассамблее
Вечор, когда был в стельку пьян?
Кому я мял намедни рожу?
Чей нос был мною перебит?
А вдруг то важный был вельможа
Или царицын фаворит?
318
Конец карьере! Я погиб!
Скорее шпагу и карету!
Парик мне пудрою присыпь,
Подай мундир и эполеты...
Орлов дрожа, как лист на древе,
Подъехал бледный к воротам.
И вот, подобно робкой деве,
Идет за пажем по пятам.
Ряд лестниц мраморных уныло
Проходит он. Вдруг крик: — Пароль!
Орлов шепнул —в пакете был он —
И ощутил на сердце боль.
«Куда ведут меня, не знаю,
И вызван на какой предмет?
От страха я изнемогаю,
Какой уж мне держать ответ?»
Портьера быстро распахнулась,
Ливрейный ряд мелькает слуг.
Стоит царица... Улыбнулась...
— Орлов? Ну, здравствуй, милый друг!
Григорий быстро на колени
Пред государыней упал:
— По высочайшему веленью,
Царица, к вам я прискакал!
Казнить иль миловать хотите —
Пред вами ваш слуга и раб! —
Она лакеям: — Уходите! —
Потом к нему: —А ведь могла б
Тебя немедленно, нещадно,
Коль пожелала бы, казнить,
Но я совсем не так злорадна —
Нет... Я хочу тебя любить!
Дай руку! Встань! Иди за' мною!
Да не изволь, мой друг, робеть.
Ты хочешь ли своей женою
Меня немедленно иметь?
319
И, ощутив вдруг трепетанье,
Его задор уже манит,
Язык его прилип к гортани.
Орлов невнятно говорит:
— Ваше величество, не смею
Своим поверить я ушам...
К престолу преданность имею,
За вас я кровь и жизнь отдам!
— Пойдем, пойдем! —И увлекает
Его с собою в будуар
И тут же мантию меняет
На легкий белый пеньюар.
— Сними же шпагу и лосины...
Не стой же, право, как тюлень! —
Орлов дрожит, как лист осины,
И неподвижен, словно пень.
Не ждал он случая такого,
Уж не с похмелья ль это сон?
Вот он с царицей у алькова
Стоит, подавлен, потрясен.
Она, полна любовной муки,
И лихорадочно дыша,
Ему расстегивает брюки;
В нем еле держится душа...
Но все же, хоть он полон страха,
Берет свое и юный пыл.
Она спускает вдруг рубаху —
И тут на месте он застыл:
Блеснули мраморные плечи,
Высокий и роскошный бюст,
И между ног, как залп картечи,
Его сразил волосьев куст.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Исчез тут страх. Застежки, пряжки
Он сам с себя поспешно рвет
320
И ослепительные ляжки
Голодным взором так и жрет!
Вот он стоит в одной сорочке,
Она, рукой обняв его,
Ушей пылающие мочки
Взасос целует у него...
Другой рукой нетерпеливо
Берет его торчащий член
И шепчет тихо и игриво:
— Ну что, дружок, попался в плен?
Момент тут для обоих кстати;
Уж чей почин, вам не скажу,
Они лежат вмиг на кровати...
Как жаль, что я там не лежу!
У изголовья милой пары
Сидит Амур наш в темноте
И наливает страсти чары
Моей возлюбленной чете.
Звук поцелуя оглашает
Большой роскошный будуар.
Орлов немедленно решает
Поставить первый самовар.
Она его предупреждает
И, нежной ручкой член беря,
Раздвинув ноги, направляет.
Орлов засовывает, ржа!
— Ох! Ах! — Она под ним завыла.—
Поглубже, милый, так! Вот так!
Целуй меня! Ах, что за сила!
Преизумительный елдак!
Она успела кончить живо,
А он еще на всем ходу...
По телу жжет его крапива,
И сам как будто он в бреду.
Ее опять уж разбирает,
Она усердно поддает,
11 Зак. № 341 Барков
321
От наслажденья замирает,
Орлов же знай ее ебет!..
Облапив царственную жопу...
Нам так философ описал,
И раструбил на всю Европу
Один безнравственный журнал
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Вот, выпив залпом полбутылки,
Орлов, неистов, пьян и груб,
Парик поправив на затылке,
Опять вставляет ей под пуп!
Подобен злому эфиопу,
Рыча, как лев иль ягуар,
Ебет ее он через жопу
Так, что с нее валится пар.
И тут, уже без просьбы Кати,
Как первобытнейший дикарь,
Весь русский цикл «ебеной мати»
Пред нею выложил словарь:
— Поддай! Поддай, курвячья шлюха!
Крути-ка жопой побыстрей!
Гляди-ка, родинка, как муха,
Уселась на спине твоей.
— Еби, еби! Теперь не больно...
В такой мне позе просто рай.
— Но, может, раком уж довольно?
— Ах нет! Еби же! Продолжай!
— Ага! Вошла во вкус, блядища!
Ах, еб твою державу мать!
Ну и глубокая пиздища,
Никак до матки не достать!
Но он наврал: царице сладко,
Орлов ей очень угодил;
Длиннейший хуй измял всю матку,
Чуть не до сердца доходил.
322
— А что ты делаешь, скажи-ка?—
Она любила смаковать,
Партнера в ебле рыком, криком
Или словами подбодрять.
— Что делаю? Ебу, понятно! —
Он, задыхаясь, отвечал.
— Ебу, ебу... Скажи-ка внятно!
— «Ебу-у-у!» — Как бык он промычал.
Ебешь! Ебешь! Какое слово,
Как музыкально и сильно!
Ебенье Гришеньки Орлова
Пьянит, как райское вино.
Но вот она заегозила,
Как будто дикая коза;
Кончая, вздрогнула, завыла,
При этом пернув два раза.
Орлов хоть не был армянином,
Но все ж при этом пердеже
Задумал хуй, торчащий клином,
Разок ей двинуть прямо в жэ.
Член был с головкою тупою,
Напоминавшею дюшес,
Ну как штуковиной такою
Он к ней бы в задницу залез?
Там впору лишь пролезть мизинцу,
Но растяжима ведь дыра,
Когда б немного вазелинца,
Пошла б забавная игра.
Он вопрошает Мессалину:
— Хочу я в жэ к тебе залезть,
Да не войдет без вазелина,
А вазелин-то, кстати, есть?
Нашлась и банка под подушкой;
Залупу смазала сама.
— Ну вставь, но только лишь макушку,
А то ведь я сойду с ума!
!!♦
323
— Ах, Катя, ты трусливей зайца..»—
Вдруг крик всю спальню огласил:
— Ай, умираю! — Он по яйца
Весь хуй безжалостно всадил.
Она рванулась с нервной дрожью,
Член брызнул мутною струей.
— Ах, плут, помазанку ты Божью
Всю перепачкал малафьей!
— Теперь хочу сосать,—сказала
Она, ложась на Гришу ниц,
Платочком член перевязала
Наполовину, до яиц.
Чтоб не засунул он ей в горло
И связок там не повредил,
Как довелось, дыханье сперло,
Когда он в рот ей засадил.
И нашу царскую кокетку
Объял садический экстаз,
С азартом делая минетку,
Зубами в член ему впилась.
— Ай, больно! Не кусай, блудница!
— Фи, что за слово, дурачок?
Ты должен с этим примириться,
Мой сладострастный новичок!
Минетка долго продолжалась,
Но чует Гришенька Орлов,
Что вся залупа зачесалась
И он спустить уже готов.
Она сосет, облившись потом,
Он шепчет ей: —Сейчас конец! —
Она в ответ: — Хочу с проглотом!
А ты не хочешь? Ах скупец!
Какой ты мерзкий, жадный, гадкий! —
Под лоб глаза он закатил
И полный хуй тягучей смазки
Ей в рот со стоном напустил.
324
Она нисколько не смутилась,
Едва от страсти не сгорев,
Всю малафейку проглотила,
Платочком губы утерев.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Орлов устал. Она нисколько.
— Ты что? Уж спать? О нет, шалишь!
Еще ебать меня изволь-ка,
Пока не удовлетворишь!
Его, однако, дело скверно,
Попал он прямо в переплет:
«Не я ее, она, наверно,
Меня тут насмерть заебет!»
Дрожа и с помощью минета
Она бодрить его взялась...
Он молод был, и штука эта
Через минуту поднялась.
А за окном оркестр играет,
Солдаты строятся уж в ряд.
Потемкин там предпринимает
Какой-то смотр или парад.
— Мне нужно б было на параде
Себя на миг хоть показать...
Как трудно мне, царице-бляди,
И власть и страсть в одно связать!
И снова на спину ложится
И задирает ноги ввысь...
И ерзает императрица
Под ним, как раненая рысь.
Трещит кровать, скрипят пружины.
А на плацу гремит уж рать:
«О, славься, жизнь Екатерины!
О, славься, нежная нам мать!»
325
эпилог
К чему же сводится величье,
Престол и царственный престиж,
И блеск нарядов, и приличье,
Когда об ебле ты лишь мнишь?
Не надо только лицемерить,
Народу воздавая мзду,
А в два предмета прочно верить:
В наш хуй и в женскую пизду.
И трон, и скипетр, и держава
Есть театральный реквизит...
К чему нам писаная слава,
Когда пизда твоя горит?
Мы не наивные китайцы,
Нам о престолах не толкуй!
Кровать есть трон, держава — яйца,
А скипетр — настоящий хуй!
Вокруг
«Луки Мудши,е8а«
Исследования
АНАЛИЗ ПОЭМЫ «ЛУКА МУДИЩЕВ»
(Фрагмент)
Несмотря на то, что «Лука Мудищев» — одно из самых известных
произведений эротической тематики в литературе русского самиздата,
о нем зачастую бытуют неверные представления. Оно никогда не было
предметом серьезного исследования, а о его авторстве и времени напи-
сания существует лишь масса слухов. Поэтому детальный анализ поэмы
будет направлен на то, чтобы развенчать ошибочные представления об
этом сочинении; более того, тщательное исследование призвано проде-
монстрировать нашу точку зрения, что так называемые порнографиче-
ские произведения по своей форме, в сущности, неотличимы от тех, ко-
торые мы относим к «литературе». С точки зрения формы, «Лука» — это
литература. Большая часть поэмы посвящена сексуально-половой теме,
но это не является препятствием к тому, чтобы рассматривать ее как ху-
дожественное произведение.
В «Яме» Куприн перечисляет различные порнографические сочине-
ния, которые распространялись среди учащихся мужских гимназий
в России в конце XIX века. Наряду с «Первой ночью», «Вишней», «Петер-
гофским праздником», «Уланшей» назван и «Лука»1. Как видно из пове-
сти Куприна, поэма была широко известна в последние десятилетия
XIX века. Результаты опроса информантов, проведенного в наше время,
подтверждают популярность этого сочинения и среди современников2.
1 Куприн А. И. Собр. соч. в 9-ти томах М., 1964, т. 6, с. 232.
2 Для настоящего исследования привлекались пять редакций и один
перевод поэмы. Три редакции из пяти мы получили от эмигрантов, ко-
торым уже более 80-ти лет. Два варианта пришли из Франции, один —
из Швейцарии, один —из США; пятое — английское печатное издание.
Перевод на английский опубликован в январе 1974 года в журнале
«Плейбой». Никто из наших информантов друг друга не знает; копии
поэмы не были специально подготовлены для настоящего исследования,
все они долгое время хранились у владельцев в виде рукописных спи-
сков. Никто из информантов не располагал сведениями о том, что
представляет собой оригинальный (исходный) текст «Луки». Кроме
того, что все обладатели рукописных копий эмигранты и пожилые лю-
ди, их объединяет то, что все они служили в армии. Армия всегда была
местом более вольного поведения, где подобные литературные произве-
дения лучше сохранялись и гарантировалось их бытование и распростра-
нение.
329
Наиболее доступной является редакция «Луки», напечатанная лон-
донским издательством «Флегсн пресс». Ее отличает ряд черт, характер-
ных для зарубежных публикаций литературы, запрещенной в России1.
Одна из них — это пропагандистская цель, которая не скрывается, а, на-
против, подчеркивается комичностью нарочито серьезного издания по-
добного произведения. Общая направленность публикаций отдельных
«порнографических» русских стихотворений за границей в 1860—1870-е
годы заключалась в осмеянии режима. Были ли эти нападки направлены
на отдельные личности, государственные институты, цензуру —они не
избавляли читателя от ощущения того, что эти сочинения созданы
с пропагандистской целью.
Помимо издания Флегона никакая другая русская версия «Луки» не
была опубликована. Учитывая популярность поэмы, удивительно, что
она не попала ни в какие нелегально изданные сборники. Тем не менее
«Лука» бытовал в устной и рукописной традициях. Передача и перепи-
сывание художественного произведения таким путем зачастую ведет
к изменениям, «поправкам» и ошибкам в тексте. Поэтому достаточно
сложно установить дефинитивный вариант текста «Луки». Еще более
трудно, даже невозможно, без обращения к источникам установить ав-
торство и время написания поэмы2.
1 Барков Иван. Лука Мудищев, изд. 2-е., М., 1969. Выходные дан-
ные книги подложные. В самом издании приведены выдержки из речей
и работ руководителей КПСС со ссылками, например, на газеты «Прав-
да» и «Известия». Эти цитаты иронического характера и также полно-
стью сфальсифицированы. Книга издана с развлекательной, коммерче-
ской и пропагандистской целями, научного значения она не имеет. По-
лучив списки, издатель не провел работы по сопоставлению и критике
источников, поэтому неразумно считать текст «Флегон пресс» авторитет-
ным только потому, что он был напечатан. Другой печатный вариант
«Луки» появился в «Плейбое». Поэма в «переложении» Вальтера Арндта
озаглавлена «The Ballad of Luka the hose» и является, как сказано, «подра-
жанием «Балладе о Луке Мудищеве» Ивана Баркова, 1732—1768, С.Пе-
тербург» (см.: «Playboy», 1974, Jan., р. 194—195).
Издание «Луки Мудищева» Флегона вызвало своего рода полемику
на страницах польской прессы относительно как самого сочинения, так
и проблемы авторства Баркова. См.: «Big Ben», «Ostatni lam».— «Wiado-
mosci», 1970, 11 Jan, s. 4; J. Lobodowski. «Tryptyk epistolamy».— «Wiado-
mosci», 1970, 24 May, s. 2; «Big Ben», «Ostatni lam».—«Wiadomosci», 1970,
28 June, s. 6. Итог полемике был подведен в достаточно серьезной статье
о Баркове: Szperak J. Со warto wiedzicc о Barkowie.— «Wiadomosci»,
1970, 22 Nov., s. 3-4.
2 Для установления дефинитивного текста «Луки» необходимо про-
вести сопоставление редакций текста, списки которых есть только в за-
крытых архивах Советского Союза. Исследователь может определить,
какой из текстов является наиболее ранним, путем датировки бумаги
или изучения особенностей орфографии. Не обладая таким материалом,
ученый может надеяться установить наиболее близкую к оригиналу ре-
дакцию только с помощью сравнения различных вариантов текста, нахо-
дящихся в его распоряжении. Поэтому после изучения всех доступных
нам источников в качестве основного был избран наиболее сохранный
и обобщенный список. Именно его мы и использовали при анализе
и исследовании поэмы. Несмотря на то, что сопоставление списков и ре-
дакций «Луки» достаточно интересная проблема, она не будет рассма-
330
Существуют два явно ошибочных мнения об этой поэме: что она
принадлежит Баркову и что написана она была в XVIII веке. Атрибуции
рукописных списков поэмы, издание «Флегон пресс» и перевод Арндта
как бы увековечили эти ложные представления.
Рассмотрение состава рукописи «Девичьей игрушки» показывает,
что «Лука» не был туда включен. Несмотря на то, что невозможно точно
определить время написания «Луки», некоторые элементы всех редак-
ций указывают на то, что это произведение было создано уже в после-
барковское время. Барков очень точно придерживается всех канонов
неоклассицистической литературной теории, по крайней мере на фор-
мальном уровне; однако по своей форме «Лука» должен быть датирован
более поздним периодом, чем неоклассицизм. Бытование художествен-
ного произведения в течение долгого времени само по себе не может
быть доказательством его «качества», но это обстоятельство требует вни-
мания. «Лука» никогда не был легализован из-за своего сексуально-эро-
тического содержания. Тем не менее столь устойчивый интерес к поэме
показывает, что она получила широкое неофициальное одобрение, чему
не являлась препятствием ее сексуальная тематика. Кроме того, это со-
чинение содержит и множество других особенностей, ценных для изу-
чения.
Исследование формальных и семантических параметров «Луки» по-
казывает, что Барков не мог быть автором поэмы; изучение произведе-
ния также говорит о том, что оно написано в послебарковское время.
Рассмотрим вопрос об авторстве и датировке поэмы. Барков умер
в 1768 году. Бумажные деньги, упоминаемые в «Луке» (4, XXI, 1), впер-
вые появились в 1769 году. Следовательно, Барков не мог их видеть.
Можно возразить, что эта деталь является более поздней вставкой,
однако в поэме содержатся и другие указания на то, что она была напи-
сана уже после царствования Екатерины Великой, которое закончилось
в 1796 году. Таково, например, упоминание о Полянке, улице в Замоск-
воречье, одном из районов Москвы (3, I, 1). В XVII и XVIII веках эта
улица носила название Космодамьянская; новое название она получила
в конце XVIII века’. Этот факт говорит о том, что произведение было
написано в XIX веке.
Пятая глава включает отступление об истории рода Луки, и строфа
XI содержит упоминание о Льве Мудищеве, который был генерал-анше-
фом при Екатерине, то есть это было ранее написания произведения.
Таким образом, поэма была написана не ранее начала XIX века. Даль-
нейший «генеалогический» рассказ подтверждает эту мысль. Отец Луки
в тексте не упомянут, однако в нем говорится о распутном деде героя
(5, XIII). Не очень понятно, является ли названный Лев Мудищев и дед
триваться в данной работе. Русский текст «Луки» приводится в трансли-
терации в Приложении 2 к нашей диссертации; параллельный англий-
ский перевод слишком «литературен» и не передает особенностей по-
этики оригинала. Ссылки на поэму даются в тексте: указываются номера
главы, строфы и строки. < Редакцию У. X. Хопкинса см.: «Литератур-
ное обозрение», 1991, N5 11. Публикуемый в настоящем издании текст
отличается от этой редакции.— Примеч. ред.>
* С ы т и н П. В. Из истории московских улиц. М., 1952, с. 263—264.
331
Луки одним и тем же лицом. Если это так, то Лука представляет второе
поколение после Льва и время, о котором повествуется в поэме, может
быть определено как самое начало XIX века. Однако если предполо-
жить, что Лев — это прадед Луки, то Лука относится уже к третьему по-
колению после него, а следовательно, и время действия сдвигается даль-
ше в XIX век. Этот момент в поэме не совсем прояснен, но на основе
этих подсчетов, независимо от того, какую точку мы считаем исходной,
поэма вряд ли могла быть написана ранее 1820 года.
Лука назван сводней «парнишкой» (4, XII, 2), что является обычным
разговорным обращением к мальчику или юноше. Сама сводня —жен-
щина старая, поэтому легко может использовать подобное выражение.
Тем не менее Лука дважды описан с помощью эпитета «дородный»,
«рослый, крепкий, сильный» (4, XV, 1; 6, V, 2). Это едва ли может быть
отнесено к человеку с телосложением подростка или юноши. Далее Лу-
ка называется бывшим юнкером (5, I, 4) ’. В тексте не сказано, сколько
времени прошло с его исключения, но экс-студент высшего военного
учебного заведения с такими физическими данными должен быть зре-
лым совершеннолетним человеком от 18 до 30 лет. Если мы примем
это допущение и сопоставим его с предшествующими данными, станет
еще более очевиден тот факт, что поэма могла быть написана самое ран-
нее в 1820 году. Другие наблюдения заставляют предположить возмож-
ность ее датировки и более поздним временем.
Практически все списки «Луки» содержат жанровое определение
произведения — поэма. В связи с этой дефиницией следует добавить,
что в «Луке» отразились черты романтической поэзии, господствовав-
шей в русской литературе в 1820—1840-е годы. Этот факт также помо-
гает в датировке.
Версификационные параметры — особенности ритмики и рифмы —
дают возможность обозначить нижнюю границу датировки «Луки», то
есть время, ранее которого поэма вряд ли могла быть написана.
«Лука» написан четырехстопным ямбом, который был особенно по-
пулярен в начале XIX века. Считалось, что его нужно использовать для
создания крупных стихотворных произведений2.
В XVIII веке в четырехстопной ямбической строке часто встреча-
лись все четыре ожидаемых ударения. Такая чрезмерно монотонная
упорядоченность вызвала желание пропускать некоторые из них.
Полноударность, свойственная стиху XVIII века, сменилась тенденцией
разнообразить ритмику за счет строк, в которых было бы только два или
три ударения. Наиболее частым вариантом четырехстопной ямбической
строки была трехударная строка с облегчением на третьей стопе3
* Имеется в виду чтение, принятое в редакции У. X. Хопкинса:
«Жил вечно пьяный и голодный / Штык-юнкер выгнанный Лука».—
Примеч. ред.
2 UnbegaunB. О. Russian Versification. Oxford, 1956, р. 22. Далее
ссылки на эту работу даются в тексте с указанием страниц.
3 Унбегаун (с. 20) в своем исследовании приводит схему строк че-
тырехстопного ямба, разработанную Л. Тимофеевым. Подобный рит-
мический вариант встречается в 58% обследованных строк в поэзии
XVIII века, в 62,3% —XIX века и 61,7% —XX века. Он был достаточно
устойчив, начиная с XVIII века. Однако частота употребления полно-
332
Ритмические параметры 382 строк четырехстопного ямба избран-
ной нами редакции «Луки» таковы: строк с четырьмя ударениями —105
(28%); строк с тремя ударениями — 233 (61%), с двумя — 44 (11%). Чаще
всего пропуски ударения приходятся на третью стопу. Такая схема рас-
пределения ударений является типичной для поэзии XIX века; единст-
венная существенная особенность «Луки» состоит в более частом, чем
обычно, употреблении строк с двумя ударениями. Анализ ритмики по-
казывает, что автор поэмы мастерски владел вариациями четырехстоп-
ного ямба. Это также говорит за то, чтобы отнести создание текста
к XIX веку.
Другие формальные особенности «Луки» тоже подтверждают та-
кую датировку и помогают еще дальше отодвинуть нижнюю границу на-
писания поэмы. В русской поэзии XVIII века в безударной позиции не
рифмовались «а» с «о» и «е» с «и». Поэты признавали недопустимым про-
изношение «е» как «ё», хотя к концу века рифма с «о» и «ё» становилась
все более обычной. Однако такие рифмы как «надо / сада» и «ко-
лет / молит» являлись неожиданными (Унбегаун, с. 140). И даже в на-
чале XIX века поэты редко рифмовали «а» и «о» или «е» и «и». У Пушки-
на рифмопара «а» с «о» в безударной позиции встречается только 21 раз.
Первыми сделали в своих произведениях подобную рифмовку довольно
употребительной Лермонтов и Тютчев, чьи стихотворения начали пу-
бликоваться со второй половины 1830-х годов. Затем это нововведение
получило широкое распространение.
Живое московское произношение, вопреки орфографии, способ-
ствовало проникновению подобных рифм в стихотворную систему.
В 1830-е годы стало общепринятым рифмовать безударные «а» и «о»,
также как «е», «и» и «йа»; стала возможной рифма с «е» и «о». Своим
творчеством Лермонтов ввел и другое новшество, когда идентичными,
с точки зрения рифмы, стали иногда признаваться звуки «а», «о» и «ы»
в заударном закрытом слоге в окончаниях существительных и прилага-
тельных, например: «росистым / свистом» (Унбегаун, с. 140—141).
В «Луке» мы находим, по крайней мере, пять случаев зарифмован-
ных «а» и «о» в безударной позиции: «нрава / право», «занимало / искала»,
«захватило / забыла», «купчиха / тихо», «вышла / дышло». Более того, за-
ударные звуки, обозначаемые на письме буквами «е» и «и», зарифмованы
шесть раз: «волочит / хочет», «короче / ночи», «верьте / смерти», «стра-
шен / Лукашин», «смысле / мысли». Есть и пример рифмовки «е» и «йа»:
«платье / объятья», а также безударных гласных, обозначаемых буквами
«ы» и «о», в конце слова: «свирепым / цепом». Количество подобных
рифм и легкость, с которой они использованы в произведении, показы-
вает, что оно было создано уже после того, как данные типы рифм ста-
ли общеупотребительными. Это едва ли могло случиться до 1830-х,
а возможно, и не ранее 1840-х годов.
ударных строк сокращается в течение трех веков с 38% до 28% и 26,3%
соответственно. Напротив, возрастает число двухударных строк от 4%
в XVIII веке до 9,6% и 12% в XIX и XX веках. Унбегаун (с. 19) отмечает,
что в целом «четырехударный вариант составляет от четверти до трети
всех строк; более частое его употребление делает стих жестким и моно-
тонным».
333
Есть и еще одно доказательство того, что поэма была написана по-
сле 1830 года. В поэме нет ничего, что бы могло быть однозначно соот-
несено с другим конкретным произведением русской литературы. Тем
не менее отступление о роде Луки наводит на мысль о пушкинском сти-
хотворении 1830 года «Моя родословная». Несмотря на то, что содержа-
ние поэмы и стихотворения различно, в обоих произведениях высмеива-
ется аристократия. Пушкин с иронией показывает, насколько мало зна-
чения имеет знатность древнего происхождения. Автор «Луки» не поро-
чит аристократию, но относится с иронией к генеалогической гордости.
Возможно, что это отступление появилось под влиянием пушкинского
стихотворения.
Все эти факты говорят за то, что Барков не мог быть автором по-
эмы и что она была создана, вероятно, не ранее первой трети XIX века.
Но давняя традиция приписывания таких произведений, как «Лука», зна-
менитым писателям продолжает сохраняться. Возможно, это явление
отражает неуклюжую попытку придать подобного рода сочинениям
квазипризнание. С точки зрения формы, поэма «Лука Мудищез» на-
столько типична для русской литературы XIX века, что ее мог написать
любой человек с литературным талантом. Более того, в поэме нет ка-
ких-либо особенных стилистических черт, по которым можно узнать
кого-то из известных русских поэтов. Невозможно без подлинной руко-
писи установить автора поэмы, но в то же время бессмысленно считать
им какого-либо знаменитого поэта.
Уильям X. ХОПКИНС
РИТМИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА
СКАНДАЛЬНО ИЗВЕСТНОЙ
ПОЭМЫ «ЛУКА»
Анонимная эротическая поэма «Лука Мудищев» издавна приписыва-
ется Ивану Баркову, вопреки тому очевидному факту, что он никак не
мог быть ее автором. В генеалогии Мудищевых упоминается прадед Лу-
ки — блестящий генерал при дворе Екатерины Великой; следовательно,
Лука должен был бы родиться в самом начале XIX века, т. е. десятиле-
тия спустя после кончины Баркова (1732—1768).
Вот уже свыше ста лет поэма распространяется в бессчетном коли-
честве списков, многие из которых до крайности искажены. Впервые
она, под именем Баркова и с многочисленными ошибками, была
опубликована в 1969 году в лондонском издательстве «Flegon Press».
В докторской диссертации Уильяма X. Хопкинса1 приводится более ис-
правный текст, опирающийся не только на флегоновскую версию, но
и на 4 дополнительных списка, полученных от русских эмигрантов
«преклонного возраста, которых видимым образом объединяло
одно — служба в армии». Действительно, в свое время поэма была чрез-
вычайно популярна в военных училищах и в офицерской среде; многие
даже знали ее наизусть.
В приведенной ниже статистической таблице фигурируют три раз-
личных варианта «Луки»: издание «Флегон пресс» (Ф), текст Хопкинса
(X) и моя собственная версия (Т), составленная по трем спискам, один
из которых, во всяком случае, пришел из Советского Союза.
Стиховые параметры двух подлинных стихотворений Баркова —
«Оды кулашному бойцу», написанной в конце 1750-х — начале 1760-х го-
дов, и «Оды на день рождения... Петра Феодоровича» (1762) — вне вся-
кого сомнения, укладываются в ритмическую структуру стиха XVIII ве-
ка: относительная ударность иктов в обоих стихотворениях описывается
формулой Р4>Р1>р2>Рз- Ритмический рисунок «Оды» (1762) Баркова
вполне соответствует общим параметрам четырехстопного ямба
XVIII столетия, установленным в результате анализа 10000 строк раз-
ных поэтов той эпохи. Однако профиль «Оды кулашному бойцу» с дву-
мя почти равноударными начальными иктами встречается в русском сти-
хе весьма редко; примеры такого ритмического рисунка зафиксированы
только в малых стихотворных жанрах XVIII века.
1 Н о р k i n s W. Н. The Development of «pornographic» Literature in
Eighteenth — and Early Nineteenth-Century Russia. Indiana University, 1977.
335
Анализи- руемые тексты Ударность иктов Формы К-во строк
Pi ₽2 Рз Рд I II III IV V VI
Барков, «Ода кулашному бойцу» 97,5 96,7 60,4 100 55,0 2,1 3,3 39,2 0,4 240
Барков, «Ода» 1762 г. 93,1 76,2 57,5 100 31,9 3,1 22,5 37,5 1,3 3,8 160
4-ст. ямб XVIII в. 93,2 79,7 53,2 100 31,1 3,4 18,7 41,9 1,5 3,4 10 928
«Лука» I (Ф) 80,4 94,3 44,1 100 29,1 9,8 5,2 45,5 0,4 9,8 265
«Лука» II (X) 82,5 94,0 45,5 100 31,2 8,6 5,7 45,3 0,3 8,9 382
«Лука» III (Т) 82,9 93,1 45,4 100 30,4 8,4 6,6 45,7 0,3 8,7 392
Лирика Пушкина 83,9 95,3 47,0 100 34,3 8,0 4,7 44,9 ж» 8,1 1195
«Езерский» 80,5 95,7 44,8 100 33,8 6,7 4,3 42,3 — 12,8 210
«Медный всадник» 85,5 95,3 40,7 100 32,2 5,1 3,4 49,7 0,2 9,4 469
4-ст. ямб после 1820 г. 84,4 92,2 46,0 100 31,0 7,6 7,4 45,6 0,4 8,0 29 261
Сравнив четырехстопный ямб двух од Баркова с тем же разме-
ром в «Луке» (I—III), мы вынуждены заключить, что они имеют со-
вершенно различную ритмическую структуру и посему никак не мо-
гут принадлежать одному и тому же автору. Стих «Луки» —это ямби-
ческий тетраметр, типичный для XIX столетия (после 1820 г.), с ха-
рактерным для этой эпохи ритмическим профилем Рд>Р2>Р1>Рз-
Все три варианта «Луки» обнаруживают поразительное сходство
с пушкинским стихом 1830-х годов (лирикой 1830—1833 гг. и двумя
поэмами: «Езерский», 1832, и «Медный всадник», 1833). Данное сход-
ство, разумеется, вовсе не означает, что мы хотим приписать автор-
ство «Луки» Пушкину; о подобной атрибуции не может быть и ре-
чи — пушкинская эротическая образность и юмор много утонченнее
и не имеют ничего общего с грубым натурализмом «Луки». Куда
справедливее будет предположить, что вышеупомянутые поэмы Пуш-
кина способствовали созданию «Луки». В самом деле, главные персо-
нажи всех трех поэм — отпрыски рода некогда знатного, но лишив-
шегося богатства и влияния при дворе. Собственно говоря, генеало-
гия Мудищевых повторяет генеалогию Езерских:
336
«ЕЗЕРСКИЙ»:
Одульф, его начальник рода,
Вельми бе грозен воевода,
Гласит Софийский хронограф.
...............При Калке
Один из них < Езерских > был схвачен в свалке
А там раздавлен, как комар,
Задами тяжкими татар...
..... Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем он, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской.
..........Езерские явились
В великой силе при дворе.
При императоре Петре...
Езерский сам же твердо ведал,
Что дед его, великой муж,
Имел пятнадцать тысяч душ.
Из них отцу его досталась
Осьмая часть — и та сполна
Была сперва заложена,
Потом в ломбарде продавалась...
А сам он жалованьем жил
И регистратором служил.
«ЛУКА»:
Весь род Мудищевых был древний,
И предки нашего Луки
Имели вотчины, деревни
И пребольшие елдаки.
Один Мудищев был Порфирий,
Еще при Грозном службу нес
И, подымая хуем гири,
Порой смешил царя до слез.
12 Зак. № 341 Барков
337
При матушке Екатерине1
В фаворе был Мудищев Лев,—
Благодаря CBoeil махине
Блестящий генерал-аншеф.
Но все именья, капиталы
Спустил Луки беспутный дед,
И наш Мудищев, бедный малый,
Был нищим с самых ранних лет.
Судьбою не был он балуем,
И про Луку сказал бы я:
«Судьба его снабдила хуем,
Не дав в придачу ни хуя».
Юмористический тон свойствен обоим текстам, однако в вуль-
I арной игривости «Луки» нет ничего от легкой и изящной иронии
Пушкина.
Как известно, Езерский является прототипом Евгения из «Медного
всадника»; фамилия последнего тоже будто бы часто упоминается в «Ис-
тории...» Карамзина, но высшим светом забыта. В обоих произведениях
три главных персонажа: мужчина и две женщины (в «Медном всадни-
ке» — невеста Евгения и ее мать, в «Луке» — молодая вдова и старая сва-
ха), и все они, за исключением Евгения, погибают насильственной смер-
тью. В «Медном всаднике» дважды возникает выразительный образ ивы:
(1) Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива —
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта...
1 Во всей поэме —это единственный пример пятой ритмической
формы, самой по себе очень редкой, но часто используемой в качестве
ритмического курсива для передачи важной информации. В одах
XVIII века в этой форме часто присутствует имя Екатерины Великой.
Например, в одах Ломоносова: «О щедрая Екатерина» (Л о м о н о -
сов М. В. Поли. собр. соч. Л., 1959, т. 8, с. 134), «В объятиях Екатери-
ны» (с. 798), в поэзии Сумарокова: «Премудрую Екатерину» (С у м а р о -
ков А. П. Поли. собр. всех соч. М., 1781, т. 1, с. 51), «Со именем
Екатерины» (т. 1, с. 102), «Под благостью Екатерины» (т. 1, с. 109, 122),
«Великая Екатерина» (т. 1, с. ПО, 115, 119; т. 2, с. 143, 147, 152), «И му-
драя Екатерина» (т. 2, с. 127), «Под сению Екатерины» (т. 2, с. 131)
и т. д. Строка «Луки» «При матушке Екатерине», несомненно, подража-
ет этой модели.
338
(2) Вот место, где их дом стоит,
Вот ива. Были здесь вороты —
Снесло их, видно. Где же дом?
В двух имеющихся у меня копиях «Луки» есть эпилог, в котором
описано кладбище, где покоятся герои поэмы:
В конце кладбища, у забора
Есть ива старая. Стоит
Она вдали крестов и плит,
Как бы стыдясь людского взора.
Они лежат под этой ивой.
Никто над ними не грустит.
Не связана ли эта «ива» с той, из «Медного всадника»? Если признать,
что «Лука» является своеобразной пародией и на «Медного всадника»,
и на «Езерского» (и даже на «Мою родословную», 1830), то можно пред-
положить, что поэма была написана после 1833 года человеком, имев-
шим доступ к неопубликованным произведениям Пушкина1. Покойный
Павел Наумович Берков как-то сказал мне по случаю (на конгрессе сла-
вистов в Софии, в 1963 г.), будто бы есть серьезные основания считать
автором «Луки» брата Пушкина —Льва. Кто-то прервал наш разговор,
и позже я так и не собрался спросить Павла Наумовича (хотя не раз
с ним встречался), что это были за основания. Если Лев Сергеевич
действительно был автором поэмы, то она, несомненно, написана им до
смерти Александра Сергеевича.
К. Ф. ТАРАНОВСК11Й
1 Фрагменты из «Езерского», озаглавленные «Родословная моего ге-
роя», были опубликованы осенью 1836 года, а «Медный всадник» (в ре-
дакции Жуковского) — в 1837 году.
12*
О ПОЭМЕ «ЛУКА МУДИЩЕВ»
Почти единогласное мнение сегодняшних читателей относит широ-
ко известную и на протяжении долгого времени расходившуюся в мно-
гочисленных списках поэму «Лука Мудищев» к плодам творчества
И. С. Баркова. Специалисты, работающие на больших компьютерах,
рассказывают, что почти обязательно в каждом из них заложена про-
грамма, предназначенная для распечатки дефицитных книг. И среди
«Мастера и Маргариты», «Сказки о тройке» братьев Стругацких, сборни-
ка песен Высоцкого и других относительно современных текстов нахо-
дится сборник стихотворений, ходящих под именем Баркова. Распечатка
этого текста, бывшая у нас в распоряжении, включает и «Луку Муди-
щева».
Между тем внимательному читателю русской поэзии (даже неспе-
циалисту) должно быть абсолютно ясно, что «Лука» написан лет через
сто с лишним после смерти Баркова. Устанавливается это и из содержа-
ния поэмы: Барков умер вскоре после восшествия на престол Екатери-
ны II (в 1768 г.), а в родословной Луки упоминается один из его пред-
ков, бывший при дворе Екатерины генерал-аншефом. Но предполо-
жим, что упомянутый отрывок о генеалогии Мудищевых был интерпо-
лирован в оригинальный барковский текст неким позднейшим сочини-
телем, стилизовавшим его под стиль автора «Девической игрушки».
Однако совершенно очевидно, что стих и стиль поэмы никак не могут
относиться к XVIII веку.
Прежде всего это относится к внутреннему жанровому заданию по-
эмы. Нетрудно убедиться, что она совершенно никак не вписывается
в систему классических жанров русской поэзии. В краткой заметке
Ю. М. Лотман (а впоследствии развивший его идеи А. Л. Зорин) пока-
зал, что суть поэзии Баркова состоит вовсе не в создании русской эроти-
ческой поэзии, а в своего рода пиитических упражнениях в рамках тра-
диционной стилевой и жанровой системы, сформированной Ломоносо-
вым и Сумароковым, где место героев оды или поэмы замещают их
«нескромные сокровища». Эффект всей поэзии Баркова заключен в том,
что она создает зеркальное отражение системы русского поэтического
классицизма, как бы замыкая, завершая ее, заполняя те ниши, которые
соответствовали «высоким», официальным жанрам в другом — пародий-
ном мире. Барков сочинял трагедии, героические поэмы, оды, элегии,
басни, педантично заполняя все пустые клетки, оставленные для него
плодовитыми предшественниками. Высококультурный переводчик, в со-
вершенстве знавший принципы классицизма, он вписал свое творчество
в его систему с максимальной точностью.
«Лука» же не имеет никаких аналогов с жанровой системой класси-
цизма и уже хотя бы поэтому не мог быть написан ранее пушкинских
времен. Думается, что совершенно прав был крупнейший русский сти-
340
ховед К. Ф. Тарановский, безусловно доказавший, что по своему стиху
«Лука» создан после «Медного всадника». По его подсчетам, стих Барко-
ва (как опубликованной при жизни «Оды на день рождения... Петра
Феодоровича», так и напечатанной посмертно и входящей в разряд «за-
претного» «Оды кулашному бойцу») полностью укладывается в тенден-
цию ритмики XVIII века, которая очень резко отличается от ритмики
пушкинского и послепушкинского времени, тогда как стих «Луки» не-
сомненно принадлежит веку девятнадцатому и даже более того,—обна-
руживает заметное сходство с лирикой Пушкина 30-х годов и двумя по-
эмами — незаконченным «Езерским» и «Медным всадником». Убедитель-
на и проводимая Тарановским аналогия между родословием Езерских
и родословием Мудищевых, где часто даже формулы являются сходны-
ми, не говоря уже о месте главного героя поэмы в общем ряду: самый
младший и самый бедный.
Наконец, последним важным доказательством непринадлежности
«Луки» Баркову является стиль, абсолютно лишенный архаизмов и ори-
ентированный на живую речь XIX века, колеблющуюся от вполне гра-
мотной и даже элегантной в устах повествователя до выразительно про-
сторечной у Матрены.
Очевидно, опровержение мнения об авторстве Баркова можно на
этом завершить. Нет ни одного шанса, что эта поэма, хотя бы в самом
первоначальном наброске, могла бы существовать в XVIII веке.
Однако вопрос о том, кто же на самом деле был автором этого про-
изведения, остается.
Конечно, параллели с Пушкиным и стих, очень близкий к стиху
«Езерского» и «Медного всадника», ни в коей мере не являются доказа-
тельством авторства первого русского поэта. Тем более это очевидно,
что мы знаем, по крайней мере, один образец того, как уже зрелый
Пушкин обращается к сюжету, требующему обильного использования
табуированной лексики. Речь идет, конечно, о его незавершенном стихо-
творении «Сводня грустно за столом...», где сюжет из бордельного мира
приобретает характер описания повседневной сценки, в котором со слов
снят какой бы то ни было ореол запретности и, соответственно, любова-
ния ими (что, несомненно, присутствует в «Луке»): обыденность ситу-
ации и авторской интонации заставляет читателя воспринимать описыва-
емое с мудростью старой сводни, не видящей в ремесле своих подопеч-
ных никакой эротики, а лишь добросовестное ремесло, которое должно
по заслугам вознаграждаться. С другой стороны, атмосферу любовной
страсти Пушкин умел передать с гораздо большей силой, чем это дела-
ется в «Луке», и для этого ему не нужно было обращаться к «ненорма-
тивной» лексике — достаточно вспомнить «Гавриилиаду» или «Нет, я не
дорожу мятежным наслажденьем...». Можно полагать, что и сам мир,
обрисованный в поэме, был бы описан Пушкиным совсем по-другому.
При всем пушкинском гении, он все-таки не был своим в мире купцов и
мещан, он знал их жизнь и быт со стороны, а не изнутри, тогда как ав-
341
тор «Луки», безусловно, знает своих героев именно как людей, окружа-
ющих его постоянно. Чего стоит хотя бы сцена (в варианте), когда куп-
чиха отсылает сваху от изысканных вин в другую комнату пить чай
с простой водкой. Такое описание могло стать в русской литературе воз-
можным, пожалуй, только после Островского.
Не очень убедительной выглядит гипотеза, восходящая к мнению
крупнейшего источниковеда русского XVIII века П. Н. Беркова и пере-
данная в той же статье Тарановского, о том, что автором «Луки» есть
основания считать Льва Сергеевича Пушкина. Мы не обладаем никаким
сводом стихотворных текстов, принадлежащих перу младшего Пушки-
на (хотя известны слухи о том, что он не только знал все стихи брата
наизусть, но и сам нечто сочинял), а кроме тою — он умер в 1852 году,
что заставляет сомневаться в хронологической соответственности, ибо,
по нашему мнению, вряд ли «Лука» мог быть написан ранее 1870-х
годов.
Несомненно, такое утверждение не может быть абсолютным, ибо
в тексте нет никаких точных хронологических реалий, позволяющих от-
нести его к определенной эпохе. Однако, как кажется, вряд ли поэма
могла быть создана до отмены крепостного права: слишком уж унижен-
ным перед вдовой-купчихой выглядит дворянин Лука, чересчур само-
вольна и победительна купчиха.
Еще более убедительно совпадение основной ритмической тенден-
ции стиха «Луки» со всей русской поэзией второй половины XIX века:
если ударность второго икта в поэме составляет (в зависимости от вари-
анта) 93—94%, то для стиха второй половины века, по данным
М. Л. Гаспарова, характерна ударность в 93%.
Мы не собираемся утверждать, что наша точка зрения единствен-
ная, имеющая основания для существования. Однако она подтверждает-
ся еще некоторыми обстоятельствами, также не решающими, но дела-
ющими ее более обоснованной. Во-первых, это подзаголовок, присутст-
вующий на обороте титульного листа двух изданий поэмы: «Истина 70
годов, в царствование больших елдаков». Во-вторых, по сообщению из-
вестного коллекционера и библиографа эротики Л. В. Бессмертных,
ему известно о существовании наиболее ранней копии текста, относя-
щейся к семидесятым годам. И наконец, позволим себе сослаться на вы-
сказанное в частной беседе убеждение известного знатока русской по-
эзии А. В. Западова. Без тени сомнения он назвал имя П. В. Шумахера.
Мы не решимся вслед за ним назвать эту фамилию без каких бы то
ни было сомнений, но внутреннее ощущение и ряд фактов показывают,
что авторство почти забытого ныне поэта является вполне вероятным.
К аргументам в его пользу относится и склонность к вольному слову
в поэзии, что делало часть произведений Шумахера невозможной для
публикации в России; и связь с Москвой, явно присутствующая в «Луке»;
и хронологическая отнесенность творчества Шумахера в первую очередь
к 60—80-м годам прошлого века.
342
Обратившись к испробованному К. Ф. Тарановским методу стати-
стической обработки текста, мы увидим, что по большинству пара-
метров схождения со стихом Шумахера являются достаточно убеди-
тельными. По подсчетам Тарановского, ударность иктов «Луки» соста-
вляет: первого — 82—83%, второго —93—94%, третьего — 45%. По сугубо
предварительным нашим подсчетам (было взято 626 строк четырехстоп-
ного ямба Шумахера) ударность первого икта составила 79%, второ-
го — 98%, третьего — 42%. Довольно близок и список форм четырехстоп-
ного ямба, употребляемых автором «Луки» и Шумахером. Единственно
статистически значимое расхождение — в форме с пропуском ударения
на втором икте: в «Луке» таких образцов 6%, а у Шумахера —1,4%. Это,
впрочем, вполне может объясняться характером контаминированного
текста, на особенностях стихового строения которого не могли не ска-
заться наши современные вкусовые предпочтения, где данная форма яв-
но выделяется.
И здесь самое время кратко остановиться на проблеме текстологии
«Луки».
Дело в том, что никаких автографов «Луки» и никаких авторизован-
ных изданий, сколько нам известно, не существует. Поэтому при тексто-
логической работе приходится опираться на большое количество самых
разнородных версий, ходящих по рукам. Впервые такую работу проде-
лал американский исследователь русской эротической литературы
Уильям X. Хопкинс, с диссертацией которого нам удалось ознакомиться
в библиотеке Гарвардского университета. В приложении к этой диссер-
тации приведен контаминированный вариант «Луки Мудищева», соста-
вленный на основе доступных автору нескольких списков. Этот текст
представляется нам вполне подходящим началом серьезной текстологи-
ческой работы: он содержит логическое членение на главы, в нем нет
серьезных нарушений ритмики стиха, явных текстовых лакун, непра-
вильных рифм. Версия Хопкинса была перепечатана в журнале «Литера-
турное обозрение» (1991, М 11) с минимальным редакторским вмеша-
тельством, сводившимся прежде всего к более точной расстановке зна-
ков препинания.
Однако нам удалось обнаружить несколько анонимных и без обо-
значения места и года выпуска изданий «Луки» (судя по внешности, ве-
роятнее всего относящихся к самому концу XIX или к первому десяти-
летию XX в.), которыми, кажется, невозможно пренебречь.
Наиболее аккуратное во всех смыслах издание озаглавлено: «Вдова
купчиха и Лука Мудищев». В этом издании (впрочем, как и во всех
остальных) отсутствует Пролог, а содержание его включено в первую
главу. Данный текст на несколько четверостиший короче, некоторые из
них иначе расставлены, издание дает иную разбивку на главы, но в об-
щем вариант Хопкинса и текст книги достаточно близки.
Помимо этого, в нашем распоряжении были два издания, одинако-
во озаглавленные «Лука Мудищев дворянин (Драма без муд в 5 действи-
343
ях)», весьма схожие друг с другом, но, очевидно, представляющие собой
два издания одного и того же варианта. «Первое» издание (ставим слово
в кавычки, так как нигде на книгах порядок выпуска не обозначен) мень-
ше форматом, виньетка на обложке элементарнее, и текст весьма неис-
правен. Во «втором» издании (оно больше форматом и заключает в себе
шестнадцать страниц вместо восемнадцати) виньетка такого же типа ста-
ла сложнее по рисунку, а текст несколько совершеннее. Однако ника-
ких принципиальных разночтений в текстах ни одного из этих изданий
не содержится.
Но существует еще одно издание, также без обозначения места
и года, озаглавленное «Лука Мудищев и купчиха», отпечатанное весьма
небрежно на шестнадцати страничках малого формата. Текст, даваемый
этим изданием, весьма неисправен, содержит лакуны и очевидные иска-
жения ритма, строфики, рифмовки и проч., однако обладает рядом осо-
бенностей, которые стоит учитывать при работе над исследованием
текста поэмы.
В статье К. Ф. Тарановского приведен также текст эпилога поэмы,
имеющийся в одном из его списков.
В заключение попробуем ответить на вопрос, который неизбежно
встает перед читателем «Луки Мудищева»: а стоит ли вообще вспоми-
нать эту поэму и печатать ее? Может быть, она достойна забвения
и дальнейшего погребения в архивах и библиотеках, как то было до сих
пор, а современные издатели, публикуя этот текст, движимы лишь не-
здоровым юношеским любопытством к «запретным» словам и ситуа-
циям?
Ответ на этот вопрос представляется нам таким. Конечно, «Лука
Мудищев» не относится к числу шедевров русской поэзии XIX века.
Однако существуют, по крайней мере, три причины, не позволяющие
считать это произведение достойным безоговорочного отвержения.
Первая относится к собственно поэтическим достоинствам поэмы, кото-
рая, при всех своих несовершенствах (отчасти, видимо, относящихся
к сфере порчи текста, который мы теперь реконструируем лишь при-
близительно), все же представляет значительный интерес и как очерк
нравов прошлого века, причем той их стороны, которая не попадала на
страницы известной нам литературы, и как отнюдь не графоманское
творение неизвестного нам автора. Афористические формулировки, не-
заурядное мастерство владения словом, тонкое пародирование Пушкина
(или подражание ему) — все это делает поэму интересной страницей
вольной русской поэзии второй половины XIX века.
Безусловный интерес представляет «Лука» для фольклористов, по-
лучающих возможность соотнести фольклорные эротические образы
с их преображением в литературе, не подверженной внешней цензуре
и опирающейся лишь на собственные представления автора.
Наконец, третья сторона, не слишком бросающаяся в глаза, состоит
в следующем. На протяжении вот уже более ста лет «Лука Мудищев»
344
переписывался, перепечатывался и заучивался наизусть многими поко-
лениями русских мужчин. Следовательно, он отвечал каким-то их
внутренним потребностям, говорил о по большей части тщательно
скрываемых переживаниях и сексуальных нуждах людей. Нам не из-
вестно ни одно другое произведение потаенной русской литературы, ко-
торое прожило бы такую долгую жизнь без вмешательства со стороны.
Юнкерские поэмы Лермонтова, «Гавриилиада» Пушкина, «Сашка» Поле-
жаева, эротические элегии Языкова и проч, не обладали (кроме, пожа-
луй, «Гавриилиады» и «Сашки», несколько раз напечатанных за грани-
цей) и сотой долей той популярности, какой обладал и обладает до сих
пор «Лука Мудищев». Поэтому воспримем этот текст еще и как своео-
бразное социологическое свидетельство о сексуальной жизни, представ-
лениях, фантазиях в России конца XIX и всего XX века. Конечно, это
свидетельство нуждается в соответствующей интерпретации, лежащей
за пределами наших немногих строк, но ценность его представляется
несомненной.
Н. А. БОГОМОЛОВ
ПОСИЛЬНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ
В «Приложения» к нашему изданию вошли переводы фрагмента
XI главы диссертации Уильяма X. Хопкинса «Развитие «порнографиче-
ской» литературы в России XVIII — начала XIX в.»1 и статьи покойного
Кирилла Федоровича Тарановского «The rhythmical structure of the notori-
us russian poem «Luka»2, а также статья H. А. Богомолова, предоставлен-
ная автором.
Эти работы, насколько нам известно, являются наиболее серьезны-
ми и научными исследованиями «скандально известной поэмы». Однако,
как представляется, они отнюдь не подводят черту под изучением «Лу-
ки», так как не только почти не касаются вопросов генезиса, поэтиче-
ских контекстов и традиций поэмы, но и не закрывают проблему ее воз-
можной атрибуции, датировки и истории текста. Не претендуют на это
и наши беглые заметки, призванные главным образом суммировать со-
временные представления о поэме и пояснить текстовые материалы
данного приложения.
В качестве главной или исходной проблемы авторы всех приведен-
ных работ видят опровержение атрибуции «Луки» И. Баркову и, в связи
с этим, предложение своей датировки поэмы. Процитируем еще три
различно обоснованных мнения на сей счет. Первое содержится в ряде
статей А. А. Илюшина.
Приведя некоторые параллели, исследователь пишет: «В целом же
«Лука» в жанровом, стилистическом и версификационном отношении
весьма далек от образцов «Девичьей игрушки». <...> Зависимость от
пушкинской «Родословной...» заставляет полагать, что «Лука» написан не
ранее второй половины 30-х годов XIX века. Вполне вероятны и позд-
нейшие наслоения. Так, не исключено, что концовка в той редакции, где
фигурируют медики-студенты в белых халатах, сочинена позже, в «база-
ровскую» эпоху, когда они становились героями дня. И вообще, позво-
лительно предположить, что неизвестный автор «Луки» — коллективный
автор»3.
1 «Ап analysis of «Luka Mudiscev».— Hopkins W. H. The Develop-
ment of «pornographic» Literature in Eighteenth — and Early Ninete-
enth-Century Russia. Indiana University, 1977. Еще раз рады выразить бла-
годарность А. Б. Устинову, чьей любезности обязаны ознакомлением
с полным текстом этой неизданной диссертации; наша признательность
и Е. Б. Рогачевской, осуществившей перевод текста на русский язык.
2 International Journal of Slavic Linguistics and Poetics, 1982,
№ XXV—XXVI. С разрешения И. Д. Прохоровой использован ее пере-
вод, напечатанный с согласия автора в «Литературном обозрении», 1991,
№ И,—за что ей также приносим искреннюю благодарность.
3 Илюшин Александр. Бранное слово русской поэзии (Продол-
жение).—«Комментарии. [М., вып.] 2», 1993, с. 138, 162. Статья датиро-
вана августом 1991 года. То же с некоторой перекомпоновкой текста:
Илюшин А. А. О русской «фривольной» поэзии XVIII—XIX вв.—
«Летите, грусти и печали...». М., 1992, с. 25. Включенный в это послед-
нее издание текст поэмы датирован «30—60-е годы XIX в.».
346
Существенно не увеличил разнообразие аргументов и Андрей Чер-
нов, указав на языковые отличия «Луки» от фрагментов барковианы
XVIII века, а для датировки сославшись на хронологию родословной
Мудищевых и заключив, что поэма «писалась как минимум в конце три-
дцатых годов XIX века! И сама же указывает на это. <...>
С Лукой все ясно, хотя ничего не ясно с его автором.
Кто был qh? Москвич, живший в середине (не раньше) XIX столе-
тия? От Баркова взял он лишь сквернословие, ну а сама традиция тут не
барковская — пушкинская. Но не Александра Сергеевича, а Василия
Львовича с его «Опасным соседом»1.
И наконец, пояснения В. Н. Сажина, включившего «Луку» в При-
ложение к подготовленному им изданию выборки из «Девичьей игруш-
ки»: «Тем легче будет, прочитав сначала подлинного Баркова, понять,
что «Лука Мудищев» ни языком, ни сюжетом вовсе не походит на клас-
сика. Кроме того, есть и еще несомненное доказательство, что «Лука
Мудищев» написан, по крайней мере, не ранее 70-х годов прошлого ве-
ка: упомянутое мной собрание эротики в ГПБ, которое составлено
в 1855 году и охватывает, как видно, довольно исчерпывающе всё ма-
ло-мальски популярное в этом роде,—«Луки Мудищева» не содержит.
Думаю, он к этому времени и не был написан. Публикуемый здесь текст
воспроизводится по списку конца XIX — начала XX века из рукописных
фондов ГПБ»2.
Суммируем приведенные версии датировки и авторства поэмы:
а) К. Ф. Тарановский —1833—1836 годы, если принять авторство
Л. С. Пушкина.
б) У. X. Хопкинс, А. А. Илюшин, А. Чернов —1830—1860-е годы,
«после Пушкина», середина XIX века. Автор не известен, это некий
«москвич», «любой человек с литературным талантом», «коллективный
автор».
в) Н. А. Богомолов — 1870-е годы; возможный автор —П. В. Шу-
махер.
г) В. Н. Сажин — не ранее 1870-х годов, не позднее рубежа XIX—
XX веков.
Таким образом, нижняя граница всеми определяется как 1833 год,
время создания «Медного всадника» (только Хопкинс не формулирует
этого категорически, но и его датировка «послепушкинская»). В под-
крепление приводятся разные аргументы.
Во-первых, «генеалогический»: если указанный предок Луки слу-
жил при Екатерине II, то Лука должен быть современником Пушкина
(примерно ровесником Льва Сергеевича (род. в 1805 г.), ср. у Таранов-
ского: «Лука должен был бы родиться в самом начале XIX века»). Одна-
ко «генеалогические» рассуждения, кроме опровержения авторства Бар-
1 Синтаксис. Париж, 1991, № 30, с. 133.
2 Барков И. Девичья игрушка. СПб. Библиотека «Звезды», 1992,
с. 10-11.
347
кова, вряд ли что могут дать даже приблизительно: в списках, которыми
оперировали все исследователи, точно не установлено, потомком в ка-
ком колене приходился Лука генералу Льву Мудищеву. На основании
последовательности перечисления К. Ф. Тарановский безусловно пола-
гает, что дед Луки — сын этого генерала, и называет Луку его правну-
ком, а А. Чернов, считая, что сам генерал впал в «распутство» (вариант:
«беспутство») и спустил семейный капитал, сокращает дистанцию —и
Лука становится внуком Льва. Считая этот вопрос «непроясненным»,
У. X. Хопкинс говорит о возможности обеих версий. Кто более прав,
спорить бесполезно, так как это ровным счетом ничего не дает. Нигде
не сказано, что дед Луки не только и есть сам генерал Лев, но даже
и его сын: ведь предыдущая пара, Порфирий и Лев, отделена друг от
друга более чем двумя столетиями1. Учитывая же, что Екатерина II цар-
ствовала почти три с половиной десятилетия и красавцы попадали «в
случай» с начала 1760-х вплоть до начала 1790-х годов, соотнести внука
ли, правнука ли генерала Льва именно с пушкинской эпохой затрудни-
тельно (не говоря уже о том, что К. Ф. Тарановский явно передержива-
ет: по его счету, Лука едва ли успел бы стать ровесником Лермонтова,
но никак не братьев Пушкиных). Как ни считать, а все равно остается за
скобками немаловажный вопрос: сколько времени отделяет трагические
события «Луки» от года, когда они были описаны, то есть от момента
создания поэмы: ведь откуда известно, что автор не взирал на происшед-
шее с эпической дистанции десятилетий?
Вообще же увлеченность этими подсчетами показывает, на наш
взгляд, тотальное влияние на исследователей опыта пушкинистики,
в частности, установления внешней и внутренней хронологий «Евгения
Онегина», где, по слову автора, «время расчислено по календарю». Увы,
даже применительно к «роману в стихах» согласие все еще не достиг-
нуто.
Второй аргумент, так сказать, «реминисцентный». Установленная
(Хопкинсом как гипотеза, а Тарановским вполне определенно) зависи-
мость родословной Луки от пушкинских родословных в «Езерском»
и «Медном всаднике» (и другие переклички с этими текстами) уже
действительно серьезно мотивирует нижнюю границу датировки, так
как обратное влияние («Луки» на Пушкина) всерьез никем не допускает-
ся, как и принадлежность всех текстов А. С. Пушкину (Н. А. Богомо- * В
1 В ряде вариантов генеалогическая линия детализирована: между
Порфирием и Львом означен еще один представитель рода:
Другой Мудищев, воин бравый,
В полках петровских состоял,
Во время битвы под Полтавой
Он хуем пушки прочищал.
(«Летите, грусти и печали...», с. 117; «Комментарии 2», с. 157; с разно-
чтениями: Синтаксис, N5 30, с. 132; в редакции «Флегон пресс» тоже
упоминается о Мудищеве при Петре I; Три века поэзии русского Эроса:
Публикации и исследования. [М.], Пять вечеров, 1992, с. 74.)
348
лов на всякий случай предостерегает читателя от такой версии). Так
и устанавливает К. Ф. Тарановский 1833 год, с гипертрофированной на-
учной строгостью допуская возможность знакомства автора «Луки»
с пушкинскими рукописями до их публикации (одновременно это допу-
щение призвано «играть» в пользу кандидатуры Льва Пушкина как авто-
ра «Луки»: кто как не он был знаком с рукописями брата, тем более что
как раз в 1833 —1834 гг. они общались в Петербурге).
При этом нужно отдавать себе отчет в том, что данная зависимость
никак не определяет верхнюю границу датировки: аллюзии к этим пуш-
кинским текстам и генеалогической схеме в течение XIX века не только
не спадают, но и нарастают. Кроме того, тут, как и в других пунктах ар-
гументации (особенно в уже разобранном выше), не следует смешивать,
идет ли речь о приурочивании всей поэмы или ее отдельных эпизодов,
что является важным, учитывая эволюцию текста произведения.
Надо отметить, что изучающие «Луку» не склонны особо расширять
реминисцентный слой путем привлечения новых текстовых перекличек.
Вероятно, у них есть ощущение опасности этого пути. А. А. Илюшин
выделил, кроме пушкинских, еще две параллели к тексту «Луки»: стро-
ку концовки одной из редакций «И в жопе десять медных спиц» он со-
поставил с барковианской басней XVIII века «Коза и бес», заканчива-
ющейся так:
Потом гады и птицы
В пизду козе совали спицы1.
Таким образом, традиции ранней барковианы живут в более поздней.
Кроме того, исследователь несколько раз обращал внимание читателей
на то, что стих «Она и млеет и дрожит» из «Луки» встречается, в частно-
сти, в тексте Полежаевской зарисовки «Калипса» («расширенный вари-
ант» одной из строф его поэмы «Сашка»). «Калипсу» же вместе со стихо-
творением «Дженни» впервые напечатал сам А. А. Илюшин в 1991 г.,
пояснив: «Сколько-нибудь заметного распространения в списках назван-
ные произведения не имели, уникальные списки сохранились в архиве
Кони (Рукописный отдел Пушкинского дома), и, обнародовав их, мы
были бы вправе заверить читателя в том, что отныне от него не утаено
ни одно из дошедших до нас полежаевских стихотворений»2.
Комментировать данную перекличку автор отказался, вероятно, за-
труднившись в интерпретации. Действительно, если публикуемые стихи
были настолько известны уже полтора века назад, что скрыто цитирова-
лись сплошь и рядом, то несколько тускнеет значение того «уникального
списка», по которому они сегодня обнародуются. Если же придержи-
ваться версии их «потаенности», то что получается? Получается, что «Лу-
1 См.: «Комментарии 2», с. 137—138, 162.
2 Литературное обозрение, 1991, № И, с. 12; то же в: «Коммента-
рии 2», с. 142, «Летите, грусти и печали...», с. 30.
349
ку» написал тот, кто владел списком стихов Полежаева. Может быть,
Кони? Но его кандидатура в авторство никем не называлась и не рассма-
тривалась; да и знал ли он при этом басню «Коза и бес»? Вот он, подвох:
рассуждая в этом направлении, может возникнуть — ошибочное, конеч-
но,—подозрение, не был ли к чему причастен сам публикатор, знако-
мый как с басней, так и с текстами Пушкина и Полежаева? Поди потом
доказывай ошибку, опровергай улики... Почтенный коллега, впрочем,
может быть спокоен: улики против него слабые, по крайней мере по ча-
сти Полежаева: сочетание «млеет и дрожит» столь же «уникально»
в русской поэзии XIX — начала XX века, как и список из Пушкинского
дома: публикуемые им полежаевские стихи известны в ряде копий на-
чиная с середины XIX века, более того, они попадали и в массовые бар-
ковианские антологии (ср. в РГАЛИ, ф. 74, on. 1, ед. хр. 7; ф. 1346,
on. 1, ед. хр. 648 и др.).
Следующий аргумент касается языка и реалий «Луки». Тут к сказан-
ному У. X. Хопкинсом и другими исследователями добавить в целом
нечего: стилистика поэмы своими особенностями в качестве нижней гра-
ницы датировки указывает на конец первой трети XIX века, раньше уж
«Лука» никак не мог быть написан. А если позже, то когда? Что подска-
зывает чувство литературного стиля и жанра? Выясняется, что это ин-
струмент не бесспорный и не очень точный, что с его помощью едино-
душно локализовать поэму в пределах определенных десяти — двадца-
ти—тридцати лет затруднительно.
В качестве вспомогательных к стилистическим параметрам присо-
единяются отдельные «культурно-исторические» или «историко-психо-
логические». Таково соображение Н. А. Богомолова об отражении ре-
форм 1861 года в отношениях героев поэмы; в этом же ряду стоит
указание А. А. Илюшиным на студентов-медиков как социокультурный
знак 1860-х годов. Андрей Чернов, в свою очередь, скептически относит-
ся к значению анализа «предметного мира» поэмы для решения вопроса
о ее датировке: «Ладно, можно спорить, были ли при Екатерине Вели-
кой «радужные ассигнации» и мог ли Барков сравнивать некий предмет
с «пожарной кишкой». Тут надо изучать нумизматику и пожарное дело,
и спор все равно не разрешится»1.
Хотя мы и не склонны разделять подобный скепсис в общеметодо-
логическом плане, но должно признать, что применительно к опытам
изучения «Луки» он, пожалуй, оправдан. Если не для опровержения ав-
торства Баркова (тут У. X. Хопкинс как раз использовал «радужные ас-
сигнации» как важную улику), то уж для конкретизации датировки по-
эмы большинство приведенных «предметных» соображений выглядят
чересчур общими и субъективными, что понимают и сами исследовав-
шие текст (по крайней мере, Н. А. Богомолов: ср. его слова о том, что
«в тексте нет никаких точных хронологических реалий»).
1 Синтаксис, N? 30, с. 131.
350
Особой точности нет, но все же определенная солидарность, пусть
в самой широкой и открытой датировке, присутствует. Вот что сказано
в статье А. Л. Зорина, не посвящавшего пока специального исследова-
ния «Луке Мудищеву», но считающегося одним из наиболее компетент-
ных знатоков барковианы: «Как это было всегда очевидно любому ква-
лифицированному читателю, а в последнее время доказано К. Таранов-
ским, поэма была написана уже в послепушкинскую эпоху» *.
Тут мы касаемся следующей группы аргументов. Дело в том, что не-
сформулированное читательское убеждение К. Ф. Тарановский перевел
в ранг доказанной истины, прибегнув к стиховедческому инструмента-
рию1 2. Что же было выяснено?
К. Ф. Тарановский сопоставил четыре группы ритмических параме-
тров четырехстопного ямба: XVIII века (в среднем и двух доступных
ему текстов (один с сокращениями), связанных с именем И. Баркова),
«Луки» (по трем версиям), лирики и поэм А. С. Пушкина и средние
.данные «после 1820 г.». Последние две группы весьма близки друг другу
и противопоставлены XVIII веку. Огрубляя (а это неизбежно при степе-
ни точности подобных исследований), разница сводится к следующему:
в XVIII веке на шестой слог ударение падает чаще (более половины
строк имеют тут ударный гласный), в пушкинское (и послепушкинское)
время — реже (менее половины); в XVIII веке на второй слог приходит-
ся больше ударений (около 93%), чем на четвертый (около 80%),
с 1820-х годов — наоборот: 84% и 92% соответственно. Подобная эволю-
ция отражает генеральную тенденцию развития ритмшси русского четы-
1 Литературное обозрение, 1991, № 11, с. 18; то же: «Летите, гру-
сти и печали...», с. 38—39. Со своей стороны, полностью присоединяясь
в этом к А. Л. Зорину, должен отметить некоторую зыбкость понятия
«квалифицированный читатель», ибо виднейшие из числа современных
мастеров слова не склонны интуитивно ощущать Баркова и «Луку» как
понятия разного ряда, а скорее совсем напротив. Своеобразно и то ме-
сто, которое занимает у них в этом ряду А. С. Пушкин. Чтобы не апел-
лировать к мастерам с еще не устоявшимися репутациями, сошлюсь
лишь на А. Вознесенского и А. Битова (см.: «Ножками по потолку»: Ин-
тервью с А. Вознесенским.—Московский комсомолец, 1992, 22 февра-
ля; Андрей Битов. Барак и барокко (Барков и мы).—Б а р к о в И. Деви-
чья игрушка. СПб., 1992). Здесь дело, вероятно, в том, что у наших
писателей свои, специфические, представления об истории литературы,
принципиально ориентированные на собственное субъективное воспри-
ятие, а не на реальную эмпирику.
2 Для определения нижней границы датировки «версификацион-
ные параметры — особенности ритмики и рифмы» — ранее использовал
и У. X. Хопкинс, но, кроме того, что его работа осталась неизданной,
она не имела той видимой строгости, которая присутствует в статье
К. Ф. Тарановского; бесспорный авторитет последнего, как одного из
крупнейших стиховедов XX века, придал дополнительный вес выводам
о стиховой структуре «Луки». Вместе с тем, исследование Хопкинса,
проведенное в близкой методике, заслуживает внимания расширением
привлеченного материала, а именно, анализом типов рифм, употреблен-
ных в поэме.
351
рехстопного ямба, обозначенную в свое время Андреем Белым и позже
детализированную К. Ф. Тарановским1 2. Возможны колебания в цифрах
у отдельных поэтов или по периодам, но общее соотношение остается
неизменным. По этому соотношению ритмика «Луки» и принадлежит
всецело к «новому типу», т. е. к модели русского стиха «после 1820 г.».
Ничего большего стиховедческое исследование, предпринятое сна-
чала У. X. Хопкинсом, а затем К. Ф. Тарановским, не дает. Вообще же
ощущение ритмики «Луки» как скорее «пушкинской», чем «ломоносов-
ской», вряд ли и нуждается в проверке подсчетами. Может быть, они
способны это очевидное ощущение уточнить и хронологически конкре-
тизировать? В имеющихся работах этого не сделано.
Действительно, тот факт, что ритмика «Луки» отражает «пушкин-
ские» тенденции, означает ли, что хотя бы по стиховедческим параме-
трам «Лука» принадлежит пушкинской эпохе? Вовсе не означает, пото-
му что имеется целый ряд поэтов, цифры по четырехстопному ямбу
которых еще ближе к данным по «Луке», в то время как они писали
в середине, второй половине или конце XIX века.
Сравним ударность иктов «Луки» (округляя по версии Тарановско-
го) — 83%, 93%, 45,5% — с цифрами по Лермонтову: 83%, 92%, 46%, Слу-
чевскому: 87%, 94%, 45,9% (подсчеты А. Белого, приведены в IV таблице
монографии Тарановского), Некрасову: 85%, 93%, 42% (данные Тара-
новского в таблице III). Менее близки (но все же соотносимы) характе-
ристики ямба Шумахера, приведенные Н. А. Богомоловым. Если
учесть, что цифры по «Луке» и всем перечисленным выше поэтам
(а список легко увеличить) отличаются друг от друга гораздо меньше,
чем параметры ударности иктов у таких русских символистов, как Ме-
режковский, Сологуб и Блок (подсчеты А. Белого), то надо честно кон-
статировать, что данная операция как способ пусть примерной датиров-
ки имеет весьма ограниченное значение и вряд ли может быть успешно
применима при подобной чересчур огрубленной методике.
Возьмем две группы суммарных показателей ритмики четырехстоп-
ного ямба, приведенные в книге М. Л. Гаспарова: «старшие» поэты
1820—1840-х годов —84,4%, 92,2%, 46%; поэты 1840—1900-х годов —
82,3%, 93,9%, 44,7%г. «Лука» явно принадлежит к этому ряду, но ведь
в нем объединены поэты от Жуковского до Надсона.
Необходимо иметь в виду и следующее обстоятельство: в случае
с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым, Блоком и т. п. мы имеем дело
с индивидуальной стихотворной системой, выступающей как самосто-
ятельный и неповторимый элемент вершинного литературного разви-
1 Материалы вошли в кн.: Тарановски К. Руски дводелни рит-
мови. Београд, 1953; последние, наиболее фронтальные, подсчеты при-
надлежат М. Л. Гаспарову и систематизированы в его книгах: «Совре-
менный русский стих». М., 1974; «Очерк истории русского стиха». М.,
1984.
2 Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха, с. 299; таб-
лица 7.
352
тия. Вторичная и эпигонская по своим стиховым формам поэзия (к ка-
ковой и относится «Лука») идет не синхронно с новациями современной
ей «большой» литературы, а всегда ориентируется на «классику», на то,
что уже стало общедоступным каноном и клише, т. е. неизбежно ими-
тирует формы прошедшего этапа поэтической эволюции (это касается
не только ритмики, но и языка, стилистики и т. п.). Учитывая это обсто-
ятельство, становится понятным, почему подсчеты по «Луке» ближе все-
го к абстрактным «средним» цифрам ритмики XIX века и мало помога-
ют в локализации времени написания поэмы.
Последние аргументы для датировки связаны со временем возник-
новения источников текста поэмы. Они представляют тем больший ин-
терес, что в отличие от всех рассмотренных выше могут дать данные
для определения верхней хронологической границы, т. е. времени, не
позднее которого создана поэма.
Большинство перечисленных исследований в этой связи не слиш-
ком информативны. У. X. Хопкинс и К. Ф. Тарановский сообщают
о сравнительно поздних списках, точно их не датируя. А. Чернов разби-
рает «роскошное издание» 1982 года; А.А. Илюшин датировки своих ис-
точников не уточняет, но из контекста его работ можно предположить,
что это «машинописные и компьютерного набора распечатки» типа тех,
которыми пользовался в школьные годы Андрей Битов (см. его указан-
ное послесловие) и производство которых, по информации Н. А. Бого-
молова, с появлением «больших компьютеров» было поставлено на по-
лупромышленные рельсы
Более ценные данные приводятся В. Н. Сажиным и Н. А. Богомо-
ловым. Первый сообщает, что просмотр большого рукописного комп-
лекса середины XIX века не обнаруживает в этих рукописях «Луки»;
наиболее ранний известный ему список датируется рубежом XIX—XX
веков. Сведения Н. А. Богомолова разнообразнее: во-первых, он фикси-
рует три типографских издания поэмы, которые относит к 1890—1900-м
годам (это продукция варшавской фирмы «Ренессанс»; будучи также
знакомы с этими изданиями, мы склонны указать как более вероятные
1907—1915 гг.). Во-вторых, предлагает учитывать что-то вроде подзаго-
ловка двух из этих изданий: «Истина 70 годов, в царствование больших
елдаков». В-третьих, ссылается на информацию Л. В. Бессмертных о су-
ществовании «копии текста, относящейся к семидесятым годам». Это со-
общение, при условии его точности, пока и является наиболее важным
свидетельством, позволяющим локализовать датировку «Луки».
1 Без всякой позы должны посетовать, что нам как в школе, так
и по сей день не приходилось сталкиваться с подборками подобных ко-
пий, что могло бы если не существенно обогатить, то уж наверняка об-
легчить теперешние штудии. Для социолога массовой культуры сооб-
щим, что лет двадцать назад в школе ходила по рукам машинопись
рассказа графа А. Н. Толстого «В бане»; прочли ли мы его тогда или
уже позже — не помним.
353
Впрочем, в разговоре с нами Л. В. Бессмертных воздержался от
точной датировки своего списка. Зато он поделился известной ему гипо-
тезой об авторе «Луки», назвав, со ссылкой на мнения московских кол-
лекционеров и литераторов первой половины XX века, имя русского ак-
тера и писателя М. П. Садовского. Эта версия, как и приводимое
Н. А. Богомоловым мнение А. В. Западова, не сомневавшегося в том,
что автор поэмы —П. В. Шумахер, нуждается в прямых фактических
доказательствах. Ни предания, ни «схожесть стиля и стиха» не могут
быть веским аргументом. Напомним, что и П. Н. Берков, вероятно,
имел какие-то резоны, называя Льва Пушкина.
Как бы то ни было, но ученые споры об атрибуции «Луки» пока не
отражаются в книгоиздательской практике. В подготовленных филоло-
гами (например, с участием А. А. Илюшина) сборниках поэма печатает-
ся как произведение «неизвестного автора», в разделе «из анонимной по-
эзии» или вообще без определенных указаний1. В лишенных филологи-
ческих претензий изданиях имя Баркова присутствует практически все-
гда. Иногда' с видимостью полной серьезности, с сообщением во вступи-
тельном слове исторических данных и легенд об Иване Баркове, с ха-
рактеристикой «Луки» как его шедевра, обогнавшего свой век и ставше-
го наравне с пушкинским творчеством2. В последнее время к этой стан-
дартной схеме может добавляться (плохо с ней вяжущееся, введенное
как «дань научности») незаметное примечание: «Принадлежность поэмы
«Лука Мудищев» И. Баркову точно не установлена»3 или даже автори-
тетно-пояснительная врезка, навеянная чтением статьи Андрея Чернова:
«Приписывается И. Баркову нашими деятелями литературы и искусства,
а также рядом зарубежных изданий, хотя в Пушкинском доме среди
барковских сочинений «Луки Мудищева» нет»4. Читателю, вероятно,
остается лишь озадаченно пробормотать: «Ну, «Лука», эк загнул Барков,
даже в Пушкинском доме нет».
Понятно, что тут вопрос авторства носит чисто факультативный ха-
рактер, никак не влияя на место «Луки» в мыслимой поэтической тради-
ции. Сомнения в том, кто же написал данный текст, не отменяют устой-
чивой корреляции «Луки» с именем Баркова, которое уже стало неотъ-
емлемым компонентом произведения, элементом его заглавия. Это та-
кое же «жанровое», «родовое» обозначение, как и указания «Сочинение
Баркова» в изданиях начала XX века. В этом смысле вполне органична
формула «Иван Барков. «Лука Мудищев». Сочинение неизвестного авто-
ра XIX века». В массовом сознании Барков и «Лука» — «близнецы-бра-
тья», заходит речь о поэме — всплывает имя Баркова, и наоборот.
* Например, в кн.: «Три века поэзии русского Эроса», «Летите, гру-
сти и печали...».
2 Таково упомянутое А. Черновым художественное издание Алек-
сандра Гамбурга: Барков Иван. Лука Мудищев, Manuscript Publishing
House, 1982.
3 Барков И. С. Лука Мудищев. Поэма. М., Роби, 1992.
4 «Эротическая лира». М., Аполлон, 1992.
354
Показателен диалог «повествователя» Василия с неким фермером
Гиблухой, который они ведут на страницах изданного совсем недавно
сборника «Русский Декамерон»:
«- А я вот в холодильнике тетрадочку храню. Память дедову. Он
как-то в Петербург мотался да с умным человеком познакомился, тот
и надиктовал деду поэму Ивана Семеновича Баркова...
— «Луку Мудищева»?! — закричал я радостно.
— Ее самую,— кивнул Гиблуха.
— Дайте скорее! Мне известны некоторые списки, интересно по-
смотреть, какой у вас! Только автор этой поэмы не Барков. Хотя молва
ему «Луку» приписывает».
Разговор Василия с Гиблухой возвращает нас от вопроса авторства
к проблеме текста «Луки» и его творческой истории.
«Я лихорадочно начал листать.
— Ты вот что, Василий, перепиши себе, если подходяща, и вер-
ни,— ласково улыбался Гиблуха, видя мой научный азарт»1.
Накопившиеся к нашему времени изданные и рукописные (маши-
нописные, компьютерные) тексты «Луки» нетождественны, отличаясь то
незначительно, то весьма существенно. Можно ли в них разобраться?
Глобальное текстологическое исследование «Луки» мы не предпринима-
ли, недостаточно в нашем распоряжении и данных, важных для исто-
рии текста поэмы. Поэтому ограничимся лишь отдельными наблюдени-
ями и соображениями2.
Любая текстологическая работа начинается со сбора и анализа ис-
точников. Каждый печатный или рукописный «Лука» —- это источник для
изучения поэмы. Близкие источники объединяются и составляют одну
редакцию текста. Для публикации или для нужд своей работы исследова-
тель, если нет возможности просто ограничиться каким-то определен-
ным источником, создает свою текстологическую версию. Текст версии
зависит от доступного круга источников и от целей, которые при этом
поставлены, т. е. от того, что в данном случае хочет воссоздать исследо-
ватель.
Готовя свою версию «Луки», У. X. Хопкинс опирался на довольно
узкий круг источников, которые, по-видимому, представляли варианты
одной редакции поэмы. Его работа заключалась в выборе наиболее ис-
правных и органичных прочтений (осмысленных, без ритмических от-
ступлений и т. п.). С привлечением новых источников К. Ф. Таранов-
ский создал свою версию «Луки», текст которой не обнародован, но,
вероятно, немногим отличается от версии Хопкинса (как ясно из табли-
цы Тарановского, он ввел в текст дополнительное четверостишие).
Более разнообразный круг источников рассмотрел Н. А. Богомолов
и указал на существенные отличия текста книги «Лука Мудищев и куп-
1 «Русский Декамерон». М., Пионер, 1993, с. 232.
2 Л. В. Бессмертных любезно сообщил нам, что им учтено более
тридцати различных изданий и несколько списков «Луки», текстологиче-
ским изучением которых он занимается в настоящий момент.
355
чиха» от известной версии. В данном случае мы можем говорить о двух
различных редакциях поэмы.
Публикуя «Луку», А. А. Илюшин создал свою версию текста, осно-
ванную на контаминации доступных ему источников (в их число не вхо-
дило ни одно из русских нелегальных изданий начала XX в.). Вероят-
ной установкой было стремление к максимальной полноте (т. е. к вклю-
чению наибольшего числа из известных фрагментов) и «исправности»
текста. Результаты этой работы закреплены в редакционном примеча-
нии к публикации «Луки» в «Комментариях 2»: «Полный, научно выве-
ренный текст печатается впервые» (указ, изд., с. 151). О методах своей
работы и отдельных текстологических наблюдениях А. А. Илюшин го-
ворит достаточно кратко, поэтому приведем его слова целиком: «<...>
Такого типа мелких разночтений — «Покойный предок их Порфирий»,
«Один Мудищев был Порфирий» —по спискам имеется множество.
Можно пренебречь ими. И уж подавно нет смысла демонстрировать яв-
но ущербные варианты, искажающие и портящие поэму. Но все же сто-
ило бы иметь в виду наличие другой ее редакции, с совершенно иным
зачином и концовкой. Пролог в этой редакции выглядит следующим
образом:
Пизда — создание природы,
Она же —символ бытия,
Оттуда лезут все народы,
Как будто пчелы из улья.
Этот пролог выглядит как самостоятельная миниатюра, плохо увя-
занная с содержанием поэмы, названной именем героя-мужчины. А вот
какова концовка в той же редакции:
Наутро там нашли три трупа:
Старуха, распростершись ниц,
Вдова с пиздой, разорванной до пупа,
Лука Мудищев без яиц
И в жопе десять медных спиц.
Третий стих в этом пятистишии отклоняется от принятого стихо-
творного размера (пятистопный ямб вместо четырехстопного). Исполь-
зована не свойственная тексту поэмы тройная рифма. И, кстати, это та
самая редакция, которая имелась в виду, когда речь шла о сходных мо-
тивах в «Луке» и басне «Коза и бес»1.
Эта «другая редакция», видимо, именно та, которая в легальной оте-
чественной печати была опубликована в сборнике «Три века поэзии
русского Эроса» (составители А. Щуплов, А. Илюшин), а ранее издана
в Лондоне «Флегон пресс». Текст изобилует бессмысленными чтениями,
1 «Комментарии 2», с. 161—162.
356
потерей рифм и хаотичной компоновкой строф (всего он заключает 265
строк). Тут мы читаем, например:
У третьего не очень стоек,
А у четвертого муде,
Похожи на кочан капусты,
Пребольно били по манде.
И вот в таком предразмышленьи
Вдова решилася позвать
Матрену Марковну родную:
Уж та сумеет подыскать.
Иной захочет гастроном
Свой хуй полакомить наместно.
К нему ведет Матрена в дом.
Вот потому она известна.
Это явно дефектный источник, но говорить о нем, если оставить
в стороне отдельную проблему пролога и эпилога, как об особой редак-
ции текста вряд ли корректно.
Редакция А. А. Илюшина вошла в сборник «Летите, грусти и печа-
ли...» (составитель К. Г. Красухин). Тут она имеет «эпиграф», пролог
в 12 строк «Мои богини! Коль случится...», текст разделен на четыре гла-
вы, и завершается все эпилогом (28 строк). В «окончательной» версии
(«Комментарии 2») эта же редакция дает много «улучшающих» чтений
(но полиграфически она оформлена хуже и вряд ли обоснованно разде-
лена всего на три главы). Например, вместо «Подобной каторги едва ли
/ Продержит кто» — «...Протянет кто»; вместо «Походкой чинной, семе-
нящей» — «Походкой быстрой, семенящей»; вместо «Лука воспрянул
злом свирепым» — «...львом свирепым» и т. п.1. Единственный пример
разночтений двух публикаций не в отдельных словах (или перестановке
строк) — иная редакция четверостишия, следующего после строки «Он
на купчиху устремился». Вариант в «Комментариях 2» устраняет бес-
смысленное чтение «И длинный хуй свой, словно плаху, / Он между ног
ей засадил».
Для таких текстов, как «Лука», которые десятилетия бытуют в фор-
ме копий, неизбежно возникновение огромного числа разночтений, ва-
риантов, перестановок, пропусков и вставок. «Осовременивающие» или
«улучшающие» текст приживаются и тиражируются далее, особо бес-
1 Хотя отдельные строки в первом варианте кажутся по разным со-
ображениям предпочтительнее: «И вот томленья муки страшной / На
сердце камнем ей легли» заменено на «И вот точенья муки страшной»;
«А уж тебе я угожу!» на «А для тебя я угожу!» и т. п.
357
смысленные традицией отторгаются, но при низком уровне литератур-
ной культуры распространителей и потребителей произведения они ча-
сто не могут быть адекватно исправлены и искажения получают широ-
кое распространение.
Приведем пример «стихийной борьбы» за грамотность текста «Лу-
ки». В машинописной копии второй четверти <?> нашего века поэма
заканчивается строкой «И сваха, распростершись в ниц». На полях
одним из читателей или владельцев сделана приписка:
«Читайте «распростершись ниц»,
Тут, вероятно, опечатка.
А что же касается яиц —
Мы их предпочитаем всмятку»1.
Подобным «редактированием» можно ограничиться, если стоит за-
дача дать просто «грамотный» текст поэмы, но если речь идет о ка-
кой-либо исторически достоверной его версии, то требуется работа по
выбору источников. Один способ —это обратиться к источнику ранне-
му, свободному от позднейших напластований. По такому пути пошел
при подготовке всех текстов своего издания В. Н. Сажин, так поясняв-
ший принципы своего выбора: «Недавно один корреспондент из Одессы
прислал мне письмо, в котором предлагает меняться: я ему —книжку
Баркова, а он мне — прекрасный, с правильными <... > рифмами список
«Луки Мудищева». Увы! Таких гладких списков, один другого «правиль-
нее», гуляет по свету великое множество. Тем и отличается издание,
предпринятое «Библиотекой «Звезды», что оно составлялось не на осно-
ве «изуродованных» многочисленными переписчиками списков, а по
тем, что изготовлены во время, максимально приближенное к периоду
создания: <... > «Лука Мудищев» — по списку конца XIX — нач. XX века,
тоже, кажется, более старого нет. Если говорить об уродовании текста,
то для того имеется точка отсчета критерия правильности — в текстоло-
гии предпочтение всегда отдается более древним спискам»2.
Публикация отдельного (пускай и «древнего» и качественного) ис-
точника — важный, но только начальный этап в исследовании текста
поэмы; за этим должен последовать сопоставительный анализ. Рискнем
ошибиться, но выскажем предположение, что воссозданная картина те-
кстологии «Луки» одновременно раскроет и историю создания самой
поэмы.
В процессе бытования создавались не только варианты отдельных
чтений, но и разные редакции глав и частей; более того, таков же был
механизм возникновения и всей поэмы. Нам кажется, что одного автора
у нее не было, а был ряд соавторов и нескончаемое количество «творче-
1 РГАЛИ, ф. 74, op. 1, ед. хр. 15, л. 4.
2 Сажин Валерий. С «Камчатки» требуют подробностей.—Литера-
турная газета, 1992, 9 декабря, № 50.
358
ских соредакторов». В этом смысле прав А. А. Илюшин, когда пишет:
«Вполне вероятны и позднейшие наслоения. <...> И вообще позволи-
тельно предположить, что неизвестный автор «Луки» — коллективный
автор» ’.
Помещаемые в «Приложениях» другие редакции и варианты при-
званы дать некоторый материал (который должен быть в дальнейшем
значительно умножен) для изучения истории становления текста поэмы.
Существует много более-менее современных источников «Луки»; их
сопоставление увлекательно, но не очень продуктивно для понимания
генезиса произведения. Более ранние источники послужили основой
для версии Хопкинса, представляющей собой хотя близкую, но все же
несколько иную редакцию, чем, к примеру, публикуемая А. А. Илюши-
ным. Главные отличительные черты версии Хопкинса — наличие Проло-
га («Природа женщин сотворила...»), последовательное членение текста
на строфы и его разделение на шесть глав, более обстоятельный разго-
вор купчихи и сводни (глава четвертая).
Следующий круг источников относится к началу XX века. Его соста-
вляют несколько печатных бесцензурных изданий варшавской фирмы
«Ренессанс». К перечисленным в статье Н. А. Богомолова добавим ана-
логичные брошюры «Лука Мудищев. Три жертвы сладострастья» (16
стр.), «Лука Мудищев» (под именем Баркова, на обложке: «Лука Буди-
щев», 8 стр.). Сюда же примыкает и воспроизведенный В. Н. Сажиным
список. Этот материал демонстрирует период «кристаллизации» текста
поэмы, который еще не очень устойчив: наряду с краткими вариантами
тут встречаются резко индивидуальные редакции, в дальнейшем не по-
лучившие распространения (например, заключительная часть книги «Лу-
ка Мудищев и купчиха»), варьируются имена героев: сводня именуется
Матрена Савишна, герой имеет отчество: Лука Лукич (в том числе опять
же в «Луке Мудищеве и купчихе»), меняется количество глав (или «ча-
стей») — вплоть до тринадцати («Вдова купчиха и Лука Мудищев»). Но
большинство этих источников (за вычетом «Луки Мудищева» («Будище-
ва») и «Луки Мудищева и купчихи») в принципе дают одну редакцию
текста поэмы, представленную более развернуто или более сжато,
с большей или меньшей исправностью. К сожалению, все издания
и списки схожего состава в той или иной степени дефектны, причем де-
фекты в большинстве своем явно происходят от неумелой переписки,
но гипотетический (нам не известный) вариант «Луки» этого извода, ко-
торый был бы списан и в грамматическом и версификационном отноше-
ниях «отредактирован» человеком с хорошей литературной культурой,
дал бы редакцию поэмы, какой она сложилась к началу XX века. Сейчас
же приходится воссоздавать эту версию, прибегая к контаминации ис-
точников. В качестве основных нам служили список, изданный Сажи-
ным, другой, хранящийся в РГАЛИ, издание «Вдова купчиха и Лука Му-
дищев». С привлечением отдельных чтений по другим материалам
1 «Комментарии 2», с. 162.
359
и был составлен тот текст, который публикуется в основном разделе
данного сборника.
Помещенные в «Приложениях» варианты пролога и эпилога поэмы
взяты из различных печатных редакций. Пролог в версии Хопкин-
са — результат перекомпоновки текста поэмы, контаминированный с не
входящими в «Луку» строфами. Вариант эпилога «по Илюшину» возник,
вероятно, в начале XX века и получил локальное распространение в со-
временных списках. Существует и ряд других «расширений» текста, ин-
корпорируемых или присоединяемых к поэме. Пример инкорпора-
ции — разбиравшаяся строфа о Мудищеве на службе у Петра I. Парал-
лельно происходит и утрата отдельных фрагментов текста. Все эти про-
цессы характеризуют эволюцию редакции поэмы, сложившейся к нача-
лу XX века и — закрепленной в изданиях «Ренессанса» — ставшей наибо-
лее распространенной в дальнейшем.
Иной текстологический статус имеют помещенные в «Приложени-
ях» поэма «Отец Прохватий» и заключительная часть «Луки Мудищева
и купчихи». Как кажется, это не результаты последующих обработок
уже сложившегося текста «Луки», но этапы предшествующие или парал-
лельные процессу кристаллизации основной редакции. Процесс этот не
был линейным и однонаправленным: текст одновременно рос как бы
в разные стороны, давая «конкурирующие» версии произведения, из ко-
торых сейчас многие нам не известны. Пример одной из них — концов-
ка книги «Лука Мудищев и купчиха». Это издание очень дефектное
(приводится практически без конъектур), но оно отражает, вероятно,
более исправный рукописный источник. Наиболее существенные откло-
нения от распространенной редакции «Луки» сосредоточены в финале
произведения, что говорит за то, что концовка поэмы оформилась поз-
же других частей. Но и они не все сразу заняли свое место в компози-
ции целого, примером чему может служить перенос обращения к жен-
щинам («О вы, замужние и вдовы...») в пролог в целом ряде источников.
Самый своеобразный из всех приводимых материалов по «Лу-
ке»—поэма «Отец Прохватий», на которую ранее, насколько известно,
не обращалось внимание. Поэма вышла в московском издательстве Бала-
шова, специализировавшемся на низкопробной «пикантной» литературе,
в том числе на «лжебарковиане». Книга содержит шестнадцать страниц
малого формата в бумажной обложке, на которой в качестве обозначе-
ния авторства указано: «Соч. Ба—р—ва»; эта формулировка варьируется
на титуле и в текстовом заголовке соответственно как «Соч. Баркова»
и «Соч. Ба—ко—ва». Год издания не указан (вероятно, начало 1910-х гг.).
Текст поэмы представляет собой достаточно близкое повторение
основной редакции «Луки», только в нем опущена концовка, несколько
серединных эпизодов и — главное — совсем отсутствует ненормативная
лексика; при этом полностью сохранен сюжет (за вычетом развязки)
и в значительной степени словесный ряд произведения. Создается впе-
чатление, что перед нами «Лука», специально эвфемизированный для
печати. Но может быть предложена и иная интерпретация «Отца Про-
360
хватия»: как источника, восходящего к ранней версии поэмы, пока она
еще не приобрела свой классический вид и даже еще не возникло сакра-
ментальное имя героя. В таком случае зерном «Луки» была бытовая
стихотворная .новелла с фривольным сюжетом, близкая к обширной
группе текстов, содержащих антиклерикальные сатирические элементы
(ср. в настоящем издании «Отца Паисия» и три следующих за ним про-
изведения; знаменательна перекличка заглавия с легендарным лонги-
новским «Отцом Пехатием»). А обильное введение обсценной лексики
и «нефигуральных» описаний возникло при травестировании «Отца Про-
хватия» (или близкой к нему редакции) в более «откровенной» манере.
Нельзя, конечно, полностью исключить и обратный вариант: пере-
работку «Луки» для подцензурных условий. Но против такой версии
можно выдвинуть ряд аргументов. Во-первых, хотя текст «Отца Прохва-
тил» сравнительно исправный (мы позволили себе внести изменения
в нескольких явно ошибочных в балашовском издании чтениях, заменив
«здоровый» на «дородный» (часть II, строфа 16), «предался» на «предавал-
ся» (III, 2) и т. п.), но все же в нем явственны черты порчи и дефектно-
сти, характерные при бытовании произведения в рукописной традиции.
Бели бы обработка делалась специально для данного издания, то подо-
бные погрешности вряд ли бы возникли. А как можно объяснить моти-
вы изготовления эвфемизированного списка, не предназначенного для
печати? Во-вторых, в поэме нет соответствий отдельным строфам «Лу-
ки», при желании легко переводимым в «приличный» вариант; если они
уже существовали в»исходной редакции, то чем мотивировать их опуще-
ние? И в-третьих, не ясно, почему отсутствует знаковое, но, с точки зре-
ния цензуры, безобидное имя героя? Для примана читателя имя Лука
было бы весьма желательно; что же заставило его утаить? Можно приве-
сти и некоторые другие соображения в пользу того, что «Отец Прохва-
тий» не был простым издательским «трюком» (характерным, впрочем,
для балашовских брошюр), а восходил к реально существовавшей редак-
ции поэмы, близкородственной «Луке».
Распутать эти родственные связи, выяснить генеалогию произведе-
ния и его героя еще предстоит, но для этого требуется существенно рас-
ширить известный круг ранних источников текста. В решении этой про-
блемы нам и видится очередная задача исследований «Луки», что однов-
ременно поможет точнее датировать поэму (и этапы ее создания) и ра-
зобраться в вопросе ее авторства.
Никита САПОВ
Тексты
ОТЕЦ ПРОХВАТИЙ
Поэма в трех частях
I
В Москве за Пресненской заставой
Купчиха модная жила,
Породы крупной и лягавой,
Лицом румяна и бела.
Покойный муж ее купчина
Имел громадный капитал,
Он тоже был хорош детина,
С живого шкуру чуть не драл.
Его постиг пралич нежданный,
В могилу скоро он сошел,
И капитал давно желанный
Купчихе в руки отошел.
Он был лукав, но тих и скромен,
Жену боялся как огня,
Но лишь в одном был недоволен,
Ревнуя сильно иногда.
Как голубь сизый под застрехой,
Над ней покойный ворковал,
Жена ему была потехой,
Ее до смерти он ласкал.
Покоя думы не давали.
Любовью пылкой к ней сгорал,
В подобной каторге едва ли
Кто так измученно страдал.
362
Лишь только после все узнали,
Когда с ума купец сошел
И бедный муж в тот мир ушел,
Где нет ни горя, ни печали.
Поминки справив по уставу,
Жена, не изменяя нраву,
Не в силах страсти обуздать,
Вновь начала опять гулять.
По смерти мужа дорогого,
Кажись, неделя не прошла,
Как вновь купчиха Пирогова
Себе второго завела.
В любви три года бесшабашной,
Как сон, для вдовушки прошли
И пеленою скуки страшной
На сердце пылкое легли.
Ее теперь не занимало,
Чем прежде жизнь была красна,
Чего-то тщетно все искала
И не могла найти она.
Грустит все бедная, тоскует,
По целым дням сидит одна,
Ее тревожит и волнует.
Как сумасшедшая она.
Порой бывало, в час обычный
Ей угодить никто не мог;
Все ищет, был чтоб симпатичный,
Так чтоб не жирен и не плох.
Бывало, в полночь возвращалась
Она задумчива домой,
Со злостью в дверь она стучалась
Дрожащей, судоржной рукой.
Не знаю, долго ли томленье
Купчихи длилось, но потом
Пришла к такому заключенью,
Как пораскинула умом.
363
И вот она свою карету
За некой сводней шлет скорей,
Чтоб за чайком на тему эту
Поговорить интимно с ней.
II
В Замоскворечье на Полянке
Стоял домишко в три окна,
Принадлежал тот дом мещанке
Матрене Карповне тогда.
Жила без горя и печали,
Особу эту в тех краях
За сваху ловкую считали
Ее в купеческих домах.
Но эта мнимая сестрица,
Весьма преклонных лет девица,
Прекрасной своднею была,
В ее быту цвели дела:
Иной купчихе, бабе сдобной,
Живущей с мужем-стариком,
Устроит Карповна удобно
Свиданье с юным голубком.
Иль по какой другой причине —
Муж от жены начнет гулять,
Та затоскует по мужчине,
Велит к ней Карповну позвать.
Узнав купчиха сваху эту,
Она все сделала тайком,
Вдова отправила карету
И ждет к себе Матрену в дом.
Вошедши, сводня, помолившись,
На образ истово крестясь,
Купчихе низко поклонившись,
И так промолвила, садясь:
— Зачем просила, дорогая?
Иль до меня нужда какая?
364
Изволь, хоть душу заложу,
А для тебя уж угожу!
Не надо ль, женишка спроворю,
Не будет в этом мне труда,
Могу помочь твоему горю
На этот раз и навсегда.
Жить в одиночестве зачахнешь,
И жизнь-то будет не мила;
Жених — красавец! Просто ахнешь
Я для тебя уж припасла.
— Спасибо, Карповна, на слове,
Что входишь ты в мою печаль,
Жених твой хоть и наготове,
Но я сойдусь ли с ним едва ль.
Матрена табачку нюхнула
И, помолчав минуты две,
О чем-то тяжело вздохнула
И тихо говорит вдове:
— Трудненько, милая, трудненько
Тебе по вкусу подыскать,
Но обожди еще маленько,
Я постараюсь отыскать.
Есть у меня здесь на примете
Жених-красавец, ей-же-ей!
Не отыскать на целом свете,
Ручаюсь жизнью я своей.
Я, грешница, сама таила
Любовь ту пылкую к нему,
Но я ему всегда постыла,
Не знаю —в чем и почему.
Собою видный, благородный!
Тебе, красавице, под стать,
Телосложением дородный,
Отец Прохватий его звать.
Да вот беда — чтоб сгинуть ей!
С женой поссорился своей,
365
Сидит все время он в шинке,
Один опорок на ноге.
Вдова в молчании внимала,
Потупив взор, лишь чуть краснея,
И сладость брака предвкушала,
Что для нее всего милее.
Не в силах побороть волненья,
Она к Матрене подошла
И со слезами умиленья
Ее в объятья приняла.
— Матрена! сваха дорогая!
Будь для меня ты мать родная!
Его же завтра ты найди.
Я пригожуся впереди.
Дам денег, сколько ты захочешь,
Сама об этом похлопочешь,
Одеть его ты постарайся
И вместе с ним ко мне являйся.
— Исполню просьбу непременно,
К нему я завтра же пойду,
Своим словам я неизменна,
Одену, франтом приведу.
Тринадцать красненьких бумажек
Вдова дает ей, не жалея,
И просит, чтобы без затяжек
Доставить завтра же скорее.
Любезно с вдовушкой прощаясь,
Матрена скрылася за дверь;
И вот купчиха уж теперь,
В мечтах любовных утопая,
Вся пылкой страстию сгорая,
Во ожидании гостей.
III
Отец Прохватий был суровый
Мужчина лет так сорока,
366
Высокий, ПЛОТНЫХ! и здоровый,
Он пил запоем иногда.
С тех пор, как пьянству предавался,
Он с той поры любви не знал,
Да и немало поскитался,
Судьбу свою все проклинал.
Настало утро дня другого,
Купчиха с нетерпеньем ждет
В гостиной гостя дорогого,
Но время медленно идет.
Пред вечером она пахучей
Помывшись розовой водой,
Парик надев на всякий случай,
Теперь красавица собой.
Но вот звонок. Она вздрогнула,
Прошло еще минуты две,
И вдруг является к вдове
Желанный гость. Она взглянула:
Солидный с виду господин,
Склонясь пред ней, стоит он Марсом
И говорит пропившим басом:
— Отец Прохватий, дворянин!
Он вид имел молодцеватый,
Причесан тщательно, подбрит,
Одет в сюртук щеголеватый,
Не пьян, сивухой не разит.
— Весьма... при-я-тно... я так много...
Про вас... слыхала...—И вдова
Вся в упоительном томленьи
Лепечет с радостью слова.
— Да-с!.. Это точно... Уверяю,
Что я природный дворянин.
Расстрига, дьякон-неудачник,
Полгода, как живу один.
Влюбившись по уши, купчиха
Болтала, что сказать могла,
Зе>/
А сводня, вмиг прокравшись тихо
За дверью встала у окна.
В желанном смысле продолжая,
Усевшись рядышком, болтать,
Вдова, мечтая, в неге тая,
Была готова целовать.
В груди ее так сердце билось,
Не в силах снесть любовных мук;
Она сказать ему решилась:
— Вы расстегните свой сюртук.
Купчиха в сильном упоеньи
Его так крепко обняла
И уж без всяких замедлений
В покои гостя повела.
ЭПИЛОГ
И, безмятежна и тиха,
Над спящим мраком ночь витала,
И только страстная вдова
В покоях гостя услаждала.
ЛУКА МУДИЩЕВ И КУПЧИХА
< ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ >
Вдова в ебливом ожиданья
На стол велела накрывать
И приложила все старанья,
Чтоб гостя с пышностью принять.
Омыв пизду свою духами,
Лиф опустила над грудями,
Чтоб видел сочность он <ее>
Вот кто-то громко позвонился,
И гость со свахою вошел,
Вдове с почтеньем поклонился
И речь с достоинством повел:
— Я слышал, что вы продаете
В Москве наскучивший вам дом,
Не этот ли, в каком живете,
Один из барственных хором?..
— Он самый, видите, вот стоит...
А я неопытная вдова...
Дом мужа мне напоминает,
С ним опостылела Москва...
Но сядьте, что же вы стоите!
Закусите,
Вино прекраснейшее есть.
О деле после — посидите,
Не откажите сделать честь.
А ты, Матрена Савишна, родная,
Поди, там рядом чай готовь
С закуской, водка есть простая,
А нас оставь на пару слов.
И вот в интимнейшей беседе
Лука Лукич глазами уж ебет
И, видя близкую победу,
Ей понемножку ножку жмет.
Вдова же лиф совсем спустила,
Открыла мраморную грудь,
Потом тихонько ухватила
За хуй Луки, так, чуть-чуть;
И, ощупавши там твердыню,
Вдова со страстью поднялась
13 Зак. Ns 341 Барков
369
И, опрокинув рюмку-две вина,
Рукой за целый хуй взялась.
Лука, вином разгоряченный,
Дверь заложил скорей на крюк
И, страстью к ебле распыленный,
В момент хуй вытащил из брюк.
Поднявши вдовушку руками,
Ее он бросил на кровать,
Просунул хуй между ногами
И ну в пизду его совать.
Вошла ел да! Кряхтит вдовица,
Но уж ебет ее Лука;
Ебет взасос, как говорится,
На это мастер он, не дрогнула рука.
Кряхтит вдова и даже запердела
И стала жалобно стонать,
Но ебаку какое дело? —
Он продолжает налегать.
Вдова тут громче закричала;
Старуха, слыша вдовий крик,
От страха в двери застучала
И сорвала их с петель вмиг.
— Лука Лукич, голубчик, бойся Бога
Пусти ты душеньку ея!
Дай отдышаться ей немного,
А то повинна буду я.—
Лука не слышал и сильнее
Хуй до мудей в пизду втыкал.
Вдова затихла, цепенея:
Ее до сердца он достал.
Недолго думая, старуха
Луку стаскивать взялась
И, ухватив его за ухо,
— Заеб ты барыню!— вопит.
Вскочил Лука, был вид ужасный,
Держал он хуй в своей руке,
И вмиг елдак могучий, красный
Ударил сваху по башке.
Свалилась бедная в мгновенье,
Пробил час смертный на лету,
Вдова ж пошла в успокоенье,
Познав искомую елду.
Лука наш, трупа два увидя,
Схватил столовый нож большой
И хуй свой, в миг сей ненавидя,
Отсек с мудями как герой.
з?о
Прислуге было наставленье
Господ до утра не будить»
Какое ж утром изумленье
Пришлось вошедшим получить:
Лежала мертва молодая
Вдова с разорванной пиздой,
На стуле, кровью истекая,—
Лука с отрезанной елдой,
А на полу, застыв от страха,
С башкой, разбитой елдаком,
Лежала бедненькая сваха
С елдой преступною рядком.
13*
ВАРИАНТЫ ПО РАЗНЫМ РЕДАКЦИЯМ
ПРОЛОГ
1. Редакция «Флегок пресс»
Пизда — создание природы,
Она же —символ бытия.
Оттуда лезут все народы,
Как будто пчелы из улья.
2. Редакция У. X. Хопкинса
Природа женщин сотворила,
Богатство, славу им дала,
Меж ног отверстье прорубила,
Его пиздою назвала.
У женщин всех пизда — игрушка,
Мягка, просторна — хоть куда,
И, как мышиная ловушка,
Для нас открыта всех всегда.
Повсюду всех она прельщает,
Манит к себе толпы людей,
И бедный хуй по ней летает,
Как по сараю воробей.
Итак, замужние и вдовы,
И девы (целки тут не в счет),
Позвольте мне вам наперед
Сказать про еблю два-три слова.
Ебитесь все вы на здоровье,
Отбросив глупый ложный стыд,—
Позвольте лишь одно условье
Поставить, так сказать, на вид:
Ебитесь с толком, аккуратней —
Чем реже еться, тем приятней,
Но Боже вас оборони
От беспорядочной ебни.
372
От необузданности страсти
Вас ждут и горе и напасти,
Вас не насытит уж тогда
Обыкновенная елда.
3. Вариант по изданию
«Летите, грусти и печали...». М., 1992.
Человек и человек—люди,
яйцо и яйцо — муди.
Мои богини! Коль случится
Сию поэму в руки взять —
Не раскрывайте: не годится
И неприлично вам читать.
Вы любопытны, пол прекрасный,
Но воздержитесь на сей раз:
Здесь слог письма для вас опасный.
Итак, не трогать, прошу вас.
Все ж, коли слушать не хотите,
То, так и быть, ее прочтите,
Но после будете жалеть:
Придется долго вам краснеть.
ЭПИЛОГ
Редакция А. А. Илюшина
Наутро там нашли три трупа:
Вдова, разъебана до пупа,
Лука Мудищев без яиц
И сводня, распростершись ниц.
Вот наконец и похороны,
Сбежался весь торговый люд,
Под траурные перезвоны
Три гроба к кладбищу везут.
Народу много собралося,
Купцы за гробом чинно шли
И на серебряном подносе
Муде Лукашкины несли.
373
За ними —- медики-студенты,
В халатах белых, без штанов,
Они несли его патенты
От всех московских бардаков.
К Дашковскому, где хоронили,
Стеклася вся почти Москва.
Там панихиду отслужили
И лились горькие слова.
Когда в могилу опускали
Глазетовый Лукашкин гроб,
Все бляди хором закричали:
«Лукашка, мать твою, уеб!»
Спустя пять лет соорудили
Часовню в виде елдака,
Над входом надпись водрузили:
«Купчиха, сводня и Лука».
Комментарии
ПРИМЕЧАНИЯ
Хронологически настоящее издание охватывает вековой период раз-
вития русской эротической поэзии: от рубежа XVIII —XIX веков («Ва-
ста», «Поэма» («В дом ебли собрались...»), «Душенька») до начала нашего
столетия («Пров Фомич», «Григорий Орлов — любовник Екатерины»).
Большинство включенных в книгу произведений абсолютно анонимны,
т. е. вряд ли когда-либо удастся установить их автора; многие из
них — продукт полуфольклорного коллективного творчества, хотя зна-
чительная часть имела вполне конкретных создателей, но, как правило,
не связанных с «большой литературой» и жизнью культурных кругов
обеих российских столиц, а потому и не оставивших о себе определен-
ных сведений и документальных следов. Впрочем, относительно ряда
текстов (прежде всего это касается раздела «Классика по Баркову») даль-
нейшие фактические и текстологические разыскания могут принести
новые сведения, в том числе и по вопросу их авторства.
Анонимность непосредственно связана с условиями бытования дан-
ных произведений: почти все они сразу после создания попадали в об-
ширные подборки барковианы и «растворялись» в общем массиве те-
кстов, в составе которых и циркулировали многие годы и десятилетия.
Эти в основном произвольно формировавшиеся своды имели хождение
главным образом среди невзыскательных читателей из «средних» и «низ-
ших» слоев общества, что при многократном без должной квалифика-
ции и проверки копировании приводило к постепенному искажению
и порче текстов, а также при позднейших доработках и исправлениях
к возникновению их разных редакций и вариантов.
Барковиана XIX века, в силу своей разнородности, чрезвычайно об-
ширного и неурегулированного состава и расширения аудитории «по-
требителей», не оформилась и не могла оформиться в единый, пусть
и вариативный, комплекс, подобный «Девичьей игрушке» XVIII века.
Некоторым аналогом служили различные сборники, типа описанного
М. А. Цявловским: «Русская приапея и циника, или Сборник эротиче-
ских, приапических и цинических стихов разных авторов во вкусе Бар-
кова, Баффо, Грекура, Лафонтеня, Парни, Пирона и других писавших
в XVIII-m и XIX веке» (см. неполную публикацию комментария Цявлов-
ского к «Тени Баркова» в сб.: «Летите, грусти и печали...». М., 1992,
с. 156; в не помещенном тут фрагменте Цявловский сообщает, что сбор-
377
ник в 1930-е годы принадлежал В. В. Сокологорскому, предоставившему
его «в распоряжение» Г. А. Гуковского, через которого он стал известен
ряду литературоведов того времени). С середины XIX века материалы
различных сборников объединялись в большие антологии; на подобное
собрание (составленное в 1855 г.) в фонде бывшей ГПБ указывает
В. Н. Сажин в предисловии к «Девичьей игрушке» (СПб., 1992, с. 10).
Осколки схожих комплексов первой трети и середины века сохра-
нились в ЦГАЛИ (см. наше описание списков ЦГАЛИ, ед. хр. 3—14
в «Девичьей игрушке». М., 1992, с. 379—380). Количество их в тепереш-
них архивах достаточно велико, чтобы смело говорить о широкой
распространенности этих сборников и сводов в читательской среде
XIX века, о чем свидетельствует и масса прямых указаний в мемуарной
литературе.
Часто их производство было поставлено на широкие коммерческие
рельсы. Об одном таком предприятии рассказывается в цитировавшихся
комментариях М. А. Цявловского в связи с описанием сборника под за-
главием: «Еблематическо-скабрезный Альманах. Собрание неизданных
в России тайных хранимых рукописей знаменитейших писателей древ-
ности, средних веков и нового времени. Выпуск:*. Из бумаг покойного
графа Завадовского и других собирателей. Переписано в 1865 году» (на
обороте заглавного листа помета: «Написано как редкость единственно
для археологов и библиографов»). Цявловский сообщает: «Описыва-
емый сборник принадлежит к числу тех многочисленных «альманахов»
производством которых занимался в конце XIX — начале XX века второ-
степенный актер Московского Малого театра Ник. Викт. Панов* .
Имея общий вышеприведенный текст заглавного листа, часть сбор-
ников Панова носила номера, а часть, как и описываемый, номеров не
имела. Заглавие и помета на обороте заглавного листа «альманахов» Па-
нова явно рассчитаны на малограмотных потребителей с целью преуве-
личить ценность сборника как «редкости». От лиц, знавших Панова, мне
приходилось слышать предположение, что слова заглавия: «Из бумаг по-
койного графа Завадовского» не являются совершенной выдумкой Пано-
ва и что, возможно, он действительно имел какое-то рукописное собра-
ние потаенной литературы середины XIX века, а может быть, и более
раннего времени, но принадлежало ли оно на самом деле гр. Завадов-
скому (какому именно?) или эта фамилия поставлена лишь для прида-
ния «солидности» сборнику, остается неизвестным. Непонятна и помет-
ка: «Переписано в 1865 году». Описываемый нами экземпляр «альмана-
ха», несомненно, изготовлен не в 1865 году, а позднее, так что дата
* Цифры нет. (Примеч. М. А. Цявловского.)
В его «деле» в архиве Малого театра имеются сведения, что посту-
пил он в театр в 1890 году, а в 1908 году вышел на пенсию (в 1140 р.).
Дат рождения и смерти в «деле» Н. В. Панова нет. (Примеч. М. А. Цяв-
ловского.)
378
«1865» или является фальшивой, или указывает на время написания ру-
кописного сборника, бывшего для списываемого экземпляра оригина-
лом. Производство «альманахов» было для Панова побочным заработ-
ком. Мне передавали, что в начале своей деятельности Панов добросо-
вестно списывал тексты какого-то собрания, но затем, так как потреб-
ители, круг которых был ограничен, требовали все новых произведений,
Панов пустился на всякого рода проделки: стал к сюжетам уже воспро-
изводившихся им текстов прибавлять несколько новых, выдавая такой
«выпуск» за новое собрание, или списывал тексты совершенно пристой-
ных, без каких-либо похабных слов стихотворений, уснащая их от себя
неприличными словами, или, наконец, разгонял текст, чтобы тетрадь
была потолще. К последнему типу принадлежит и описываемый экзем-
пляр» (данный фрагмент не вошел в публикацию в сб. «Летите, грусти
и печали...»; цитируем по авторской машинописи, за содействие в озна-
комлении с которой рад выразить искреннюю благодарность А. Я. Нев-
скому).
О составе и объеме «Альманаха» Н. В. Панова можно получить не-
которое представление из изданного в Японии сборника «Венок Венере:
Русские нецензурные стихотворения» (Токио, 1986), материалы для
ВЕНОК ВЕНЕРЕ РУССКИЕ НЕЦЕНЗУРНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ СОСТАВЛЕНИЕ И ПОСЛЕСЛОВИЕ И 11 я НАТОВСКОГО APOLLO TOKYO ВЕНОК ВЕНЕРЕ Русские нецензурные стихотворения Составление и поспесяовке И.Н. Яматовского VENOK VENERE Russkie netsenzurnye stikhotvorenija GARLAND ТО VENUS Russian Erotic Poems I Compiled and edited with a postface 1 by Y.N. Yamatovsky © 1986byN/iUKA LTD. AH rights reserved. Printed in japan
379
которого почерпнуты из этого «альманаха», сохранившегося в архи-
ве покойного японского филолога-русиста проф. Наруми Кандзо,
в 1920—1930-е годы работавшего в СССР. Заглавие «альманаха» точ-
но совпадает с приведенным Цявловским. Подготовивший книгу
И. Н. Яматовский сообщает: «Рукопись включает 40 тетрадей форматом
22,5 х 18 см., и каждая тетрадь имеет объем около 70 страниц. Об этой
рукописи при жизни Наруми ничего и никому не говорил. Так один бог
знает теперь, где и каким путем она попала к нему в руки» (указ, соч.,
с. 192). Публикуемая выборка из «альманаха» включает стихотворения,
приписанные в рукописи Баркову, Пушкину, Лясини (?), Полежаеву,
Языкову и др., подборки песен, акростихов, загадок и пословиц. Пред-
ставленные тексты можно датировать от XVIII века (из «классической»
барковианы есть лишь «Ода пизде») до конца XIX века, основная часть
относится к 1830—1870-м годам.
«Компендиумы», подобные «альманаху» Н. В. Панова, и были основ-
ным способом бытования барковианы на протяжении XIX —начала
XX века, и уже из этих рукописных сводов или отдельных списков,
прошедших, как правило, многократный круг обращения и копирова-
ния, некоторые произведения попадали в нелегальную печать. Сначала
это были издания «вольных русских типографий» Европы (главным об-
разом, Германии и Швейцарии), специализировавшихся на самом широ-
ком диапазоне неподцензурной в условиях России XIX века литературы:
от непристойной до революционной; осуществлялся в них и выпуск не-
которых вполне легальных книг.
Первой попыткой обширной антологии «подпольной» поэзии стал
сборник, составленный Н. П. Огаревым «Русская потаенная литература
XIX столетия. Отдел первый. Стихотворения. Ч. 1» (Лондон, 1861). В са-
мой обширной именной подборке (пушкинской) особо выделен раздел
«Стихотворения эротические», а среди «Стихотворений разных авторов»
есть, например, эпитафия «Агафье», данная тут без подписи, но цирку-
лировавшая в рукописи как текст, приписывавшийся Баркову (см.: «Де-
вичья игрушка». М., 1992, с. 359).
По примеру огаревского сборника строились и иные антологии
в этом роде, например, выдержавшая многие издания «Лютня» (Лют-
ня.—Собрание свободных русских песен и стихотворений. Изд.
Э. Л. Каспровича. Лейпциг, 1869; Лютня. II.— Потаенная литература
XIX столетия. Изд. Э. Л. Каспровича. Лейпциг, 1874; 5-е изд.—1879).
Среди специально эротических стихотворных сборников наиболее изве-
стен «Русский Эрот не для дам» (Женева, 1879, и последующие немец-
кие, а затем и варшавские переиздания). Составитель указывал, что тра-
диция приписывает Баркову из включенных в книгу стихотворения
380
«Ошибка» и «Смирение отца Пахома», правда, он тут же высказывал
сомнение в справедливости этой атрибуции.
Типографские издания откровенно «непристойной» литературы по
явились в России лишь в XX веке, в результате смягчения цензуры после
1907 года. Это, прежде всего, продукция варшавской фирмы «Ренес-
санс», выпустившей серию книг русской скабрезной поэзии вплоть до
«Луки Мудищева». Массовый и серийный характер имели схожие изда-
ния и в столицах, хотя тут тексты были значительно менее «откровен-
ны». Параллельно с конца XIX века распространялись копии, изгото-
вленные с помощью различных множительных средств (литографиро-
ванные, фотографические, химико-механические и др.). Их «тираж»
ограничивался всего несколькими (в максимальных пределах одно-
го-двух десятков) экземплярами, часто библиофильского и коллекцион-
ного назначения. Следует отметить, что сам факт наличия этих изданий
начала XX века, практически не отраженных в каталогах и справочни-
ках, для большинства специалистов-литературоведов последних десяти-
летий остался неизвестен (ср., например, библиографию в указанной
диссертации Уильяма X. Хопкинса).
С 1960-х годов на Западе (в Англии, США, Израиле) появился ряд
изданий, включивших материалы русской барковианы XIX века,
а с 1990-х годов они начали публиковаться и в легальной российской
381
МОСКВА 1991
печати. При этом источниками в основном служили разнообразные
компьютерные и машинописные распечатки, наследовавшие «альмана-
ху» Н. В. Панова. Отдельные тексты печатались в газетах «Московские
ведомости», «Венерино зеркало», «Гуманитарный фонд» и др. Газета
«Sex-Hit» выпустила и специальные приложения — антологии эротиче-
ской литературы. Появляются и отдельные издания, прежде всего «Луки
Мудищева», «Девичьей игрушки», А. С. Пушкина. Одним из первых был
сборник «Три века поэзии русского Эроса: Публикации и исследования.
М., издательский центр «Пять вечеров», 1992, составители А. Щуплов,
А. Илюшин. Однако единственным представительным и тематически
цельным изданием массовой барковианы XIX века является упомянутый
уже японский сборник «Венок Венере».
Представить материал заявленной тематики — в силу его необычай-
ной обширности и слабой изученности — в объеме одной книги доста-
точно полно (не говоря уже исчерпывающе) — невозможно. При отборе
текстов составитель руководствовался стремлением на базе доступных
ему источников наряду с наиболее известными и «мифологически значи-
мыми» произведениями показать образцы различных жанров, стилей
и хронологических периодов, хотя и не претендуя на построение объем-
ной картины развития русской барковианы за сто с лишним лет, но от-
части намечая ее контуры. Учитывая особую важность в этой традиции
поэмы «Лука Мудищев», ряд материалов, ей посвященных, выделен
в особый раздел — «Приложения».
382
В тех случаях (а таких большинство), когда произведение имеет не-
сколько источников текста, они сопоставлялись для выработки «исправ- !
ной» текстологической версии, устраняющей пропуски и дефекты мно-
гократной переписки, восстанавливающей логический порядок частей
и т. п. При этом по возможности отвергались явно более поздние встав- •
ки и наслоения, в редких случаях приходилось прибегать к вынужден-
ным редакторским конъектурам. Существенно различные редакции сю-
жетных произведений приведены в разделе «Дополнения», но многочис-
ленные варианты чтений отдельных строк и фрагментов по разным
источникам не оговариваются.
Составитель считает приятным долгом выразить признательность
Л. В. Бессмертных за ценные советы и указания и А. Л. Зорину, сов-
местная работа с которым над барковианскими рукописями дала перво-
начальный материал для настоящего издания.
Текст поэмы «Душенька» и комментарий к нему подготовлены
В. Н. Сажиным. Н. А. Богомолов предоставил для «Приложений» свою
статью о «Луке Мудищеве». Приношу благодарность коллегам за готов-
ность к сотрудничеству.
ТРАГИЧЕСКИЕ БЕЗДЕЛКИ
Пиздрона. Трагическая безделка, сочиненная по случаю воздвиг-
нутая памятника в кунсткамере большому хую Аники.—Источниками
текста послужили список ГПБ-3 и фотокопия «парадной» иллюстриро-
ванной рукописи, сделанная Н. Фроловым и датированная 1891 г. (со-
хранилась в том числе в спец, фонде ИРЛИ). Более раннее заглавие
произведения, вероятно, было «Лестное желание (или: Милые жела-
нья), или Красна смерть на хую умереть», под которым оно и записано
в ГПБ-3.
Васта. Трагедия в трех действиях.—Источник текста — список
ЦГАЛИ, ед. хр. 12. По сюжету и построению «Васта» представляет со-
бой типичную «перелицовку» классицистической трагедии. Заглавное
имя, по всей видимости, восходит к богине дома и священного очага
римской мифологии Весте, жрицами храма Koropoii были целомудрен-
ные весталки. В тексте трагедии очевидна ориентация на драматические
опыты «Девичьей игрушки».
ПОЭМЫ
Поэма («В дом ебли собрались...»).—Печатается по списку конца
XVIII в. ГБЛ-1.
Блядиада, или Троянская в о й н а.—Источник текста —
размноженный химико-механическим способом список (на обложке
383
дата «1909 г.») с пометой: «Отпечатано десять экземпляров на правах ру-
кописи, для любителей и коллекционеров». Позднее подражание бур-
лескным традициям XVIII в., травестирующее хрестоматийные эпизоды
«Илиады».
Три девы, или Проказы Эрота. Поэма.— Известно не-
сколько различных изданий начала XX в. с незначительными разночте-
ниями, изменением разделения на строфы и вариациями заголовка.
Текст представлен и в одном из рукописных сборников ЦГАЛИ. Харак-
терный прием барковианской стилистики — многочисленные аллюзии
на классические тексты, рассыпанные в поэме (начиная с первых же,
строк, переиначивающих «Три пальмы» Лермонтова). Главный датиру-
ющий признак — упоминание романа Э. Золя «Нана» (песнь вторая, 20),
сразу же после выхода переведенного в России (1880 г.) и вызвавшего
шумную дискуссию в прессе и толки в обществе. Н. К. Михайловский
свидетельствовал: «Знаменитая «Нана», выдержавшая во Франции чуть
не сто изданий в самое короткое время, имела немалый успех и у нас.
<...> Когда роман появился в отдельном издании в подлиннике, на не-
го в Петербурге набросились, по рассказам книгопродавцев, как мухи на
сахар...» (Отечественные записки, 1880, № 5, с. 35 второй пагинации).
В России того времени роман стал самым ярким примером литератур-
ной «порнографии» и «сальности».
ПАМЯТНИКИ РУССКОЙ поэзии
ХУШ ВЕКА
И.С. БАРКОВ
УТЕХИ
императрицы
Издательство "Рассвет"
ТЕЛЬ-АВИВ
Григорий Орлов-лю-
бовник Екатерины.—Поэма
в нашем веке разошлась в многочис-
ленных копиях. В России около
1990 г. было выпущено отдельное
«полулегальное» издание, затем
текст печатался в газете «Москов-
ские ведомости», 1991, ноябрь,
№ 13, в сборниках «Три века по-
эзии русского Эроса», «Русская эро-
тическая литература XVI —XIX вв.
Избранные страницы» (Иркутск,
«ИКСЭС», 1992), в приложении
к газете «Sex-Hit» «Эротическая по-
эзия и проза русских писателей». Ра-
нее вышло отдельное издание в Из-
раиле: Барков И. С. Утехи импе-
ратрицы. Тель-Авив, «Рассвет» («Па-
мятники русской поэзии XVIII ве-
ка»). Текст этого издания, отлича-
384
ющийся от более распространенной редакции, помещен в разделе
«Другие редакции».
Пров Фомич.— Впервые опубликовано отдельным изданием
в Лондоне («Флегон пресс»); с некоторыми отличиями печаталось в рос-
сийских сборниках, указанных в предшествующем примечании (ср. так-
же в сб. «Летите, грусти и печали...». М., 1992); в «Эротической поэзии
и прозе русских писателей» под заглавием «Пров Кузьмич».
Иван Борков
ПРОВ ФОМИЧ
ФЛЕГОН ПРЕСС
КЛАССИКА
ПО БАРКОВУ
Душенька. Древнее повествование в вольных стихах.—Траве-
стия одноименной поэмы И. Ф. Богдановича (1743—1803), полностью
опубликованной в 1783 г. Для настоящего издания текст и комментарий
подготовлен В. Н. Сажиным.
Публикуемая поэма известна нам по двум спискам Отдела рукопи-
сей Российской Национальной библиотеки (бывш. ГПБ). Один сохра-
нился в архиве Г. Р. Державина с датой: 17 июля 1811 года (конечно,
это дата изготовления списка) и обозначением автора: Н. Осипов
385
(ф. 247, ед. хр. 38). Как было бы складно счесть инициал ошибкой пере-
писчика и предположить автором поэмы Ивана Даниловича Осипо-
ва— героя известных произведений А. В. Олсуфьева (в них И. Осипов
поминается как автор каких-то стихотворений). Увы! Мы полагаем Ива-
на Даниловича литературным персонажем и, как бы ни хотелось от-
крыть нового автора, приходится отказаться от сомнительной версии.
Тем более что на другом списке (собрания Колобова, N5 727) на бумаге
с «белой датой»: 1816 — авторство приписано Бестужеву (без инициа-
лов). Учитывая, что из известных литераторов Бестужевых в конце
XVIII —начале XIX в. можно назвать лишь Александра Федосеевича
Бестужева, приходится и эту версию подвергнуть сильному сомне-
нию— маловероятно, что автор трактатов о военном воспитании, мора-
лизатор и философ-дидактик позволял бы себе так шалить, как автор
нашей «Душеньки». Что касается версии об авторстве Осипова, то в нем
можеводчик авантюрных романов Р. Распе, М. Сервантеса, издатель са-
тирического журнала «Что-нибудь от безделья на досуге», автор
ирои-комических сочинений, весьма близких по тону «Душеньке». Ка-
жется, что эта версия более правдоподобна.
Публикуемый текст является контаминацией двух названных спи-
сков, поскольку каждый из них имеет свои недостатки: в «державин-
ском» отсутствует почти триста начальных стихов «Песни второй»; «ко-
лобовский» список грешит явными неточностями и неграмотностями.
Демон. Эротическая поэма в стихах. Подражание М. Ю. Лермон-
тову.—Поэма известна в нескольких изданиях начала XX в. и встречает-
ся в списках конца XIX в. Основная редакция печатается по отдельному
ручному механическому изданию <М., 1910 > и книге: «Демон. Петер-
гофский праздник (Лермонтова)»; в качестве варианта другой редакции
приводится текст отдельного варшавского издания.
Горе от ума. Комедия в четырех действиях, в стихах. Поэта
Баркова. Пародия на комедию Грибоедова.—Текст получил рукописное
распространение с конца XIX в. (сравни свидетельство А. И. Куприна
в «Яме»); в начале XX в. вышло несколько отдельных изданий «Ренес-
санса», текстологически не очень совершенных. Известна серия из 20 ил-
люстраций к тексту комедии. В 1912 г. русской цензурой было возбу-
ждено дело «О наложении ареста на брошюру «Соч. Бар—кова. Горе от
ума» (см.: ЦГИА, ф. 776, оп. 17, ед. хр. 590, л. 5 и оп. 34, ед. хр. 23,
л. 162).
386
ЭРОТИЧЕСКАЯ
ХРЕСТОМАТИЯ
Данная подборка не повторяет состава одноименного издания начала
XX в., а сформирована по различным рукописным и печатным источни-
кам. Приведенные тексты публиковались, начиная с огаревской «Потаен-
ной русской литературы» (Лондон, 1861), куда вошла «Вечерняя прогул-
ка» (заглавие в ряде рукописей «Невский проспект»); «Письмо к сестре»
открывает барковианские публикации в газете «Sex-Hit» (1991, № 1;
в «Эротической хрестоматии» произведение подписано «Б.К.»; нами пе-
чатается контаминированная версия).
СТИХОТВОРЕНИЯ АНАКРЕОНА КЛУБНИЧКИНА
Были изданы сначала двумя брошюрами, а затем с добавлением
прозаических рассказов объединены во «второе издание» в одной книге,
стихотворный раздел которой и воспроизводится нами с опущением не-
скольких текстов. Первое стихотворение, «Дочь султана и невольник»,
«перепевает» перевод А. А. Майкова стихотворения Г. Гейне «Асра»
(под заглавием «Невольник», опубл, в «Библиотеке для чтения», 1857,
т. 142, апрель).
СЛОВАРЬ
МИФОЛОГИЧЕСКИХ
ИМЕН*
Аерора—ррчь Титана и Терры, богиня утра, мать звезд и ветров.
Агамемнон — царь аргосский, сын Плистена и Мицены. Он был начальни-
ком греческого войска при осаде Трои и на возвратном пути убит
Эгистом.
Алкмена—дочь Электриона, царя миценского, обольщенная Юпитером,
явившимся к ней в образе мужа ее Амфитриона.
Амур, или Купидон — сый. Марса и Венеры, бог любви, игр и смехов. Его
изображают в виде прекрасного крылатого мальчика с завязанными
глазами. В одной руке он держит лук, в другой горящий факел. За
плечами колчан, наполненный стрелами.
Аполлон — сын Юпитера и Латоны, брат Дианы, бог музыки, стихотворст-
ва и наук. Его обыкновенно изображают в виде лучезарного юноши,
увенчанного лаврами и с лирою в руке. На небесах назывался он Фе-
бом, или Солнцем, потому что управлял колесницею сего последне-
го.
Аргос— город, славный бывшим в нем храмом Юноны, отечество многих
героев.
Асмодеи — то же, что Дьявол или Сатана у христиан, но не такой могу-
щественный, как они.
Аспид—поганый змей, укус коего смертелен.
Ахилл, или Ахиллес— сын фракийского царя Пелея и Фетиды, грек, отли-
чившийся в Троянскую войну. Он был выкупан матерью своею в во-
дах Стикса, чрез что все тело его, исключая правой пятки, не могло
быть поранено никаким оружием. Однако ж Парис убил его, попав
в сию пятку стрелою.
Аякс—сын Теламона и Гезионы, один из наиболее отличившихся при
осаде Трои князей греческих. В досаде на то, что оружие убитого
Ахиллеса присудили отдать Улиссу, он умертвил себя и по смерти
превращен в фиалку.
Бахус— сын Юпитера и Семелы, бог вина и пьянства. Бахусу посвящены
были: виноградное и фиговое деревья, ель, плющ, волчий пояс, дра-
кон, сорока и козел. Его изображают в виде молодого нагого чело-
века, увенчанного плющом, с тирсом в одной руке и чашею
в другой.
* Объяснительные статьи восходят к изданию: Мифологический
словарь, или Краткое толкование о богах и прочих предметах древнего
баснословия, по азбучному порядку расположенное; извлеченный и со-
ставленный из лучших и новейших сочинений. СПб., 1834.
388
Ваал — сын Нептуна и Либии. царь ассирийский; статуе его воздавали бо-
жеские почести. Под сим же именем разумели иногда и Юпитера.
Вакханки — неистовые жрицы Бахуса.
Венера — богиня любви и красоты, жена Вулкана. Ей посвящены были:
лебедь, горлица и миртовое дерево. Ее изображали прекрасною
женщиною, иногда в колеснице, везомой голубями, иногда же сто-
ящею в раковине посреди моря, окруженною играми и смехами
и сопровождаемою Купидоном.
Вулкан — сын Юпитера и Юноны, муж Венеры, бог подземного огня и ме-
таллов. Он так был безобразен, что огорченный отец толчком ноги
свергнул его с неба, отчего он охромел. Упав на остров Лемнос, он
устроил там кузницу и ковал громовые стрелы для отца своего. Его
изображают безобразным стариком, кующим железо посреди ци-
клопов.
Гектор — сын Приама и Гекубы, один из храбрейших троян. Он убит
Ахиллесом, который влачил тело его за своею колесницею вокруг
стен Трои в продолжение трех дней и потом отдал его отцу.
Геликон — славная гора в Фокиде, посвященная Аполлону и музам.
Гименей—сын Бахуса и Венеры, бог супружества. Его изображали моло-
дым человеком с факелом в руке.
Грации, или Хариты — три дочери Юпитера и Эвриномы, а именно: Аг-
лая, Эвфрозина и Талия, наперсница Венеры, муз и Меркурия. Их из-
ображают в виде трех обнявшихся нагих и прекрасных женщин, из
коих одна обращена задом.
Даная—дочь аргосского царя Акризия и Эвридики, обольщенная Юпи-
тером, сошедшим к ней в виде золотого дождя.
Диана— богиня охоты, целомудрия и брака, была дочь Юпитера и Лато-
ны и сестра Аполлона. Ей посвящена была лань. Ее изображали в об-
разе молодой женщины, вооруженной луком и стрелами, с луною,
обращенною рогами вверх, на голове и с ланью у ног.
Дионис—см. Бахус.
Домовые — духи-покровители, обитавшие в домах.
Европа — дочь Агенора, похищенная Юпитером, принявшим на себя об-
раз белого быка, и увезенная им на остров Крит. От нее часть света,
нами обитаемая, получила название свое.
Елена — дочь Тиндара и Леды, прекраснейшая женщина на свете. Она
была жена Менелая, у которого Парис, сын Приама, царя Трои, похи-
тил ее. Сие-то похищение было причиною знаменитой осады Трои.
По смерти Париса, убитого Персеем, она удалилась на остров Ро-
дос, где умерщвлена одною из своих спутниц.
389
Зевес— название Юпитера.
Зефир—западный ветер, сын Эола и Авроры, любовник Флоры.
Ио— дочь Инахия и Исмены, превращенная Юпитером в корову, дабы
скрыть ее от преследований Юноны. Египтяне обожали ее в сем ви-
де под названием Изиды.
Касталия — нимфа, превращенная Аполлоном в источник, коего воды
имели свойство вдохновения для стихотворцев.
Купидон — см. Амур.
Марс—бог войны, сын Юноны, которая понесла его от прикосновения
к цветку, указанному ей Флорою. Марсу посвящены были: петух, со-
бака и волк. Его изображали молодым вооруженным воином с пе-
тухом у ног.
Менелай— сын Арея, царь лакедемонский, муж Елены, похищенной по-
том Парисом, что и произвело знаменитую войну Троянскую.
Минерва, или Паллада — богиня мудрости, войны и художеств, рожден-
ная из мозга Юпитера: сей бог велел Вулкану ударить его в голову
молотом, и вооруженная Минерва вышла из оной. Ей посвящены
были: базилик, петух, сова как символ мудрости и оливковое дере-
во. Изображают ее в виде молодой вооруженной женщины, держа-
щей щит и копье, и с совою иногда на шлеме, а иногда у ног.
Митра — название Аполлона у персиян.
Музы — девять дочерей Юпитера и Мнемозины, покровительницы всех
наук, музыки и стихотворения; имена их: Калиопа, Клио, Эрато, Эв-
терпа, Мельпомена, Полимния, Терпсихора, Талия и Урания.
Нептун — сын Сатурна и Опсы. При разделе наследства с братьями сво-
ими — Юпитером и Плутоном — Нептуну досталось водяное царство.
Он имел женою Амфитриту. За восстание против Юпитера Нептун
и Аполлон свержены были с небес и во время изгнания своего по-
могли Лаомедону восстановить стены Трои. Его изображают брада-
тым мужем с короною на голове, стоящим в большой, влекомой
дельфинами раковине и держащим в руке трезубец.
Нимфы — богини языческой древности, коих поэты производили от Оке-
ана и Фетиды. Они разделялись на нереид и наяд: нереиды были бо-
гини морские, а наяды — рек и источников. Нимфами также называ-
лись: дриады и гамадриады, богини лесов, напей, богини долин
и кустарников, и ореады, богини гор.
3.90
Одиссей, или Уллис—сын Лаерта и Антиклеи, царь итакский, оказавший
большие услуги грекам в Троянскую войну хитростью и красноре-
чием своихм. Он убит сыном своим Телегоном по ошибке.
Оракулы — ответы, даваемые жрецами и жрицами в капищах идолов
тем, кто приходил вопрошать их в затруднительных обстоятель-
ствах. Ответы сии обыкновенно выражались двусмысленно или не-
вразумительно.
Паллада — см. Минерва.
Парис—сын Приама и Гекубы, прекрасный юноша, похитивший Елену
у Менелая, что и было причиною знаменитой войны Троянской. Он
убит Персеем. Юнона, Паллада и Венера избрали его однажды по-
средником для решения возникшего между ними спора, см. Фе-
тида.
Парнас— гора в Фокиде, посвященная музам, которые посему называ-
лись также парнасидами.
Патрокл — сын Менетия и Сфенелы, друг Ахиллеса; надев на себя броню
его, он убит Гектором при осаде Трои.
Пафос—город на острове Кипре, где имела храм Венера.
Пегас—крылатый конь, принадлежавший Аполлону и музам, рожденный
от крови Медузы в то время, как Персей отрубил ей голову. Удар
его копыта произвел источник Иппокрену. Он служил Беллерофон-
ту для убиения Химеры и превращен впоследствии в созвездие.
Пери—они в повестях восточных почти то же, что в западных — волшеб-
ницы или феи, никогда не делают зла и далеко превосходят всех
других духов своею красотою.
Плутон — сын Сатурна и Опсы, брат Юпитера и Нептуна, получивший
в удел Ад, так как братья его — небеса и море. Он был муж Прозер-
пины, похищенной им силою у матери ее Цереры. Его изображают
в короне, на колеснице, запряженной четырьмя черными конями,
держащим в руке ключи.
Приап — сын Бахуса и Венеры, бог садов и распутства.
Прозерпина—дочь Юпитера и Цереры. В одну из своих прогулок в поле
она была похищена Плутоном, который тотчас женился на ней.
Мать искала ее по всему свету и наконец, сошедши в Ад, нашла ее
там; но Прозерпина, полюбившая своего мужа, не хотела уже воз-
вращаться оттуда. Ее изображают молодою женщиною в короне
с скипетром в руке и с трехглавым Цербером у ног.
Психея — богиня радости, страстно любимая Купидоном и одаренная от
Юпитера бессмертием. Греки под сим именем разумели душу и по-
тому изображали Психею с крыльями бабочки.
Сатиры — полубоги гор и лесов, чудовища, имевшие рога и верхнюю
часть тела человеческую, а нижнюю — козлиную.
391
Стикс—река, обтекающая девять раз вокруг Ада; боги клялись ею
и в случае нарушения клятвы лишались на сто лет своих божеских
свойств.
Судьбы, или Парки—три дочери Эреба и Ночи: Клото, Лахезис и Атро-
на; они пряли нить жизни человеческой и располагали участью лю-
дей. Младшая из них держала пряжу, другая — веретено, которым
она сучила нить жизни, а третья — ножницы, которыми перерезыва-
ла ее.
Тартар—та часть Ада, где мучились души грешных.
Троя — город в Фригии, почитавшийся богатейшим в свете; он разорен
был сперва Геркулесом, а потом греками после десятилетней осады.
Фавн — сын Меркурия и Ночи, отец всех фавнов, или сельских богов.
Феб— название Аполлона, или Солнца.
Фетида—морская богиня, дочь Нерея и Дорисы, вышедшая замуж за
Пелея, от которого имела сына Ахиллеса. Свадьба ее была чрезвы-
чайно великолепна: весь Олимп, все божества были приглашены на
оную, кроме богини раздора Дискордии, которая в отмщение за сие
бросила посреди их яблоко с надписью «прекраснейшей». Юнона,
Паллада и Венера спорили между собою, кому оное должно до-
статься, и избрали наконец судьею Париса: он отдал его Венере.
Цербер — трехглавый пес, родившийся от великана Тифона и Ехидны; он
стерег врата Ада, но Геркулес одолел его и увел с собою.
Церера — дочь Сатурна и Сибеллы, мать Прозерпины, богиня хлебопашест-
ва. Ее изображают увенчанною колосьями, с снопом в одной руке
и с серпом в другой.
Циклопы — кузнецы, работники Вулкана. Они имели только по одному
глазу, посредине лба, и умерщвлены Аполлоном, по неудовольствию
на Юпитера.
Цитера—название Венеры.
Эней—сын Анхиза и Венеры; по разорении Трои он отправился в Ита-
лию, где наследовал престол после царя Латина.
Эрот — другое название Купидона.
Юнона—дочь Сатурна и Опсы, сестра и жена Юпитера, великая царица
небес, богиня браков и родов; она была чрезвычайно ревнива и все-
гда преследовала любовниц Юпитера, как-то: Европу, Семелу, Ио,
Латону и прочих. Ее изображали сидящею на престоле, со скипе-
тром в руке и павлином у ног: птица сия была посвящена ей.
Юпитер —сын Сатурна и Опсы, первенствующее божество язычников.
Его изображали сидящим верхом на орле, с громовыми стрелами
в руках.
392
СОКРАЩЕННЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ
УПОМИНАЕМЫХ
АРХИВОХРАНИЛИЩ
ЦГАЛИ (РГАЛИ) — Центральный (ныне Российский) государственный
архив литературы и искусства (Москва).
ИРЛИ (Пушкинский дом) — Институт русской литературы Российской
академии наук (С.-Петербург).
ГПБ (РНБ) — Государственная Публичная (ныне Российская Националь-
ная) библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, рукописный отдел
(С.-Петербург).
СОДЕРЖАНИЕ
Никита САПОВ. «Барков доволен будет мной!»: О массовой барко-
виане XIX века....................................... 5
ПОД ИМЕНЕМ БАРКОВА
ТРАГИЧЕСКИЕ БЕЗДЕЛКИ
Пиздрона. Трагическая безделка, сочиненная по случаю воз-
двигнутия памятника в кунсткамере большому хую Аники . . 23
Васта. Трагедия в трех действиях........................34
ПОЭМЫ
Поэма («В дом ебли собрались хуи, пизды, пизденки...») .... 48
Блядиада, или Троянская война...........................54
Три девы, или Проказы Эрота. Поэма......................64
Григорий Орлов — любовник Екатерины ................... 91
Пров Фомич..............................................100
КЛАССИКА ПО БАРКОВУ
Душенька. Древнее повествование в вольных стихах .... 109
Демон. Эротическая поэма в стихах. Подражание М. Ю. Лер-
монтову ............................................145
Горе от ума. Комедия в четырех действиях, в стихах. Поэта
Баркова. Пародия на комедию Грибоедова..............169
ЭРОТИЧЕСКАЯ ХРЕСТОМАТИЯ
Отец Паисий............................................209
Сказание о Преображенской стороне......................213
Преображенский край....................................216
Сказка о попе Вавиле, о жене его Нениле................217
Катенька...............................................221
394
Признание проститутки................................224
Вечерняя прогулка ...................................226
Мой костер...........................................228
Кант.................................................230
Чем я мужу не жена...................................232
Колыбельная песнь....................................234
К старым блядям......................................237
Воспоминание.........................................239
Романс...............................................240
Пчела и медведь. Басня...............................241
Письмо к сестре .....................................242
Лука Мудищев.........................................249
ДОПОЛНЕНИЯ
СТИХОТВОРЕНИЯ АНАКРЕОНА КЛУБНИЧКИНА
I. Дочь султана и невольник..........................263
II. По грибы.........................................265
III. Вакханалия......................................268
IV. Свиданье. .......................................271
V. Каникулярные забавы...............................274
VI. Романс...........................................279
VII. Бен-Али и его пленница..........................280
VIII. Сатир и нимфа..................................284
IX. Дар Вакха........................................286
X. Гетера и юноша на пиру ...........................290
XI. История одной ночи...............................293
ДРУГИЕ РЕДАКЦИИ
Лермонтовский Демон. Поэма в 3-х частях, с прологом и эпило-
гом. Соч. Б—го...................................299
Утехи императрицы....................................318
ПРИЛОЖЕНИЯ
ВОКРУГ «ЛУКИ МУДИЩЕВА»
Исследования
Уильям X. ХОПКИНС. Анализ поэмы «Лука Мудищев». (Фраг-
мент) ...........................................329
К. Ф. ТАРАНОВСКИЙ. Ритмическая структура скандально из-
вестной поэмы «Лука».............................335
395
Н. А. БОГОМОЛОВ. О поэме «Лука Мудищев»..............340
Никита САПОВ. Посильные соображения..................346
Тексты
Отец Прохватий. Поэма в трех частях..................362
Лука Мудищев и купчиха...............................369
< Заключительная часть >...................369
Варианты по разным редакциям...............372
КОММЕНТАРИИ
Примечания...........................................377
Словарь мифологических имен..........................388
Сокращенные обозначения упоминаемых архивохранилищ . . . 393
Под именем Баркова: эротическая поэзия XVIII - начала
XX в. / Сост., подгот. текстов, статьи, примечания Н.Сапова;
Худож. Д.Шимилис. - М.: Ладомир, ООО «Фирма «Издатель-
ство АСТ», 1998. - 400 с., ил. - (Русская потаенная литература).
ISBN 5-86218-094-Х (Ладомир)
ISBN 5-237-00167-Х (ACT)
Книга продолжает серию «Русская потаеийая литература» и служит
непосредственным дополнением сборника’^Девичья игрушка, или Сочи-
нения господина Баркова» («Ладомир», 1992). В ней представлены про-
изведения массовой эротической поэзии конца XVIII —начала XX в.,
распространявшиеся в рукописных списках и выходившие в зарубежных
или нелегальных русских изданиях. Безвестные авторы ориентировались
в своем творчестве на традиции Баркова, чье имя стало символическим
обозначением для всей данной ветви русской поэзии. Стихи, написан-
ные более века спустя после смерти поэта, существовали и расходились
«под именем Баркова»; это объяснялось как уловками издательской
конъюнктуры, так и сложившейся культурной мифологией, в которой
образ Баркова занял место высшего сексуального божества.
В антологии представлены произведения разных жанров — стихо-
творения, поэмы, «драматические безделки»; особо выделены травестий-
ные переделки классики: поэмы И. Ф. Богдановича «Душенька», коме-
дии А. С. Грибоедова «Горе от ума», «Демона» М. Ю. Лермонтова. Спе-
циальный раздел посвящен знаменитой поэме «Лука Мудищев»; кроме
вариантов и особых редакций текста поэмы, в предлагаемом сборнике
собраны статьи, в которых исследуются вопросы авторства и времени со-
здания поэмы.
Научное издание
ПОД ИМЕНЕМ БАРКОВА:
эротическая поэзия XVIII —начала XX в.
Редактор
Ю. А. МИХАЙЛОВ
Технический редактор
С. И. СУРОВЦЕВА
Корректор
О. Г. НАРЕНКОВА
Сдано в набор 02.02.98. Подписано в печать 28.02.98.
Формат 84*108 */з2. Бумага офсетная № I. Гарнитура «Гарамонд».
Печать офсетная. Печ. л. 12,5.
Тираж 10 000 экз. Зак. № 341.
ЛР № 064340 от 05 декабря 1995 г.
Научно-издательский центр «Ладомир»
103617, Москва, К-617, кор. 1435
ООО «Фирма «Издательство АСТ»
Лицензия 06 ИР 000048 № 03039 от 15.01.98.
366720, РФ, РИ, г.Назрань, ул.Московская, 13а
Отпечатано с готовых диапозитивов в Тульской типографии.
300600, г. Тула, пр. Ленина, 109.
ЛУЧШИЕ КНИГИ
ДЛЯ ВСЕХ И КАЖДОГО
& Любителям “крутого” детектива — собрания сочинений
Фридриха Незнанского, Эдуарда Тополя, Владимира Шитова
и суперсериалы Андрея Воронина “Комбат” и “Слепой”.
# Поклонникам любовного романа — произведения
“королев ” жанра:
Дж. Макнот, Д. Линдсей, Б. Смолл, Дж. Коллинз, С. Браун —
в книгах серий “Шарм”, “Очарование”, “Страсть”, “Интрига”.
# Полные собрания бестселлеров
Стивена Кинга и Сидни Шелдона.
4- Почитателям фантастики — серии
“Век Дракона”, “Звездный лабиринт”, “Координаты чудес”,
а также самое полное собрание произведений
братьев Стругацких.
% Популярнейшие многотомные детские энциклопедии:
“Всё обо всём”, “Я познаю мир”, “Всё обо всех”.
Я Школьникам и студентам — книги из серий
“Справочник школьника”, “Школа классики”,
“Справочник абитуриента”, “250 “золотых” сочинений”,
“Все произведения школьной программы”.
Богатый выбор учебников, словарей, справочников по решению
задач, пособий для подготовки к экзаменам.
А также разнообразная энциклопедическая и прикладная
литература на любой вкус.
Все эти и многие другие издания вы можете
приобрести по почте, заказав
БЕСПЛАТНЫЙ КАТАЛОГ
по адресу: 107140, Москва, а/я 140. “Книги по почте”.
Москвичей и гостей столицы приглашаем посетить московские
фирменные магазины издательства “ACT” по адресам:
Каретный ряд, д. 5/10. Тел. 299-6584.
Арбат, д. 12. Тел. 291-6101.
Татарская, д. 14. Тел. 235-3406.
SКНИГИ МОЖНО
по Адресу
ТЕА.:(О95) 215 0101,
(095)974 1724,
(095)215 5110,
П ОЧ ТЕ
107140, Москва,
а/я 140 издательство ACT
КНИГИ ПО ПОЧТЕ
ОТДЕЛ РЕАЛИЗАЦИИ 5Ш5П
ФИРМЕННЫЕ МАГАЗИНЫ ;
ул. КАРЕТНЫЙ РЯД, А. 5/10,
ТЕЛ.:(О95) 299 6584 (розн.);
ул. ТАТАРСКАЯ, д. 14,
ТЕА.:(О95) 255 5406
(мелкий опт и розн.);
ул. АРБАТ, А. 12,
ТЕА.:(О95) 291 6101