Новое
Литературное
Обозрение

ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ
РЕМЕСЛО
ИСТОРИКА
В РОССИИ
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
МОСКВА
2009
УДК 930.1 (091 )(470+571)“ 18/19"
ББК 63.1(2)
Б48
Отв. редактор
д.и.н. Л.Д. Макаров
Рецензенты
Б.И. Миронов, д.и.н., проф. (СПб.)
С.Н. Полторак, д.и.н., проф. (СПб.)
Берлинских В.А.
Б48 РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ. - М.: Новое литературное
обозрение, 2009. — 608 с., ил.
В книге известного российского историка, доктора исторических наук, профес-
сора Виктора Берлинских в яркой и оригинальной манере раскрываются основ-
ные пути и проблемы развития исторической науки в России XVIII—XX веков.
Постижение основ ремесла, его приемов, техники и инструментария — вот
задача, которую ставит перед собой автор, обращаясь к опыту двенадцати по-
колений российских историков, чьи жизни не менее интересны, чем их труды.
Глубоко личностная, во многом субъективная книга не лишена дискуссионности
и интеллектуальной провокативности. Взгляд автора сфокусирован в первую
очередь на внутренних, содержательных моментах русской историографии —
стимулах к творчеству, становлении профессионала, периодической смене на-
учной тематики, связях с жизнью, отношениях с властью, на всем, что превра-
щает науку из сухой теории в глубокое человеческое переживание...
УДК 930.1 (091 )(470+571)“18/19"
ББК 63.1(2)
ISBN 978-5-86793-665-5
© В.А. Берлинских, 2009
© В оформлении обложки использована фотография Б. Бендикова, 2009
© Художественное оформление. «Новое литературное обозрение», 2009
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Г. Державин. Река времен
6 июля 1816 года
ОТ АВТОРА
(ИСТОРИЯ - ЭТО ИСТОРИКИ)
И приходят мне в голову сказки
Мудрецами отмеченных дней,
И блуждаю я в них по указке
Удивительной птицы моей.
Николай Заболоцкий. Петухи поют
1958 год
Это — глубоко личностная и субъективная книга, в которой автор по-
пытался обратиться за опытом к 12 поколениям русских историков. Их
жизни во всем своем многообразии не менее интересны, чем их труды. По
задумке автора, книга — не монография и не научное исследование, и
даже не научно-популярная работа, а попытка в форме эссе и в жанре
исторической публицистики обобщить 300-летний опыт формирования
историков России как социальной группы или узкого цеха со всеми их
приемами, техникой и инструментарием.
Историк — это владелец вполне достойного ремесла, по верному за-
мечанию Марка Блока, ему нет нужды стыдиться своих занятий и своей
профессии. Во время работы над книгой автор видел перед собой преж-
де всего научную молодежь (лет эдак от 20 до 30), чья любовь к «вечным
и проклятым» вопросам жизни ему импонирует, так же как их неустойчи-
вые интересы и духовные метания из стороны в сторону. Отсюда и эле-
ментарность многих тем и рассуждений, годных скорее для малотираж-
ного учебного пособия на второстепенном истфаке провинциального вуза.
Попытка автора, в меру его слабых сил, освежить своим целостным
восприятием мир трех веков русской историографии — главная цель этого
труда. Не стоит скрывать, что публицистические опусы Люсьена Февра
оказали на стиль работы сильное влияние. Книга предназначается преж-
де всего историкам-провинциалам, поскольку столичные историки в силу
множества причин Россию ощущают слабо, знают ее жизнь недостаточ-
но, а понимают искаженно. Отказ от моноцентризма в науке, политике и
культуре, произошедший в 1990-е годы, был благодетелен, несмотря на
угрозу тотального распада страны. Перетекание силы и денег в провин-
цию, замороженное сейчас, дало мощный толчок провинциальной исто-
риографии, за коей великое будущее.
6
ОТ АВТОРА (ИСТОРИЯ - ЭТО ИСТОРИКИ)
Стремление очеловечить русскую историографию во всем замечатель-
ном многообразии людей, судеб, жизненных коллизий, исторических па-
радоксов, личных идиллий и трагедий двигало автором. Это, к сожалению,
неизбежно вело к эклектичности, эмпиризму и описательной фактологии.
Попытка уйти от канонов дурного социологизаторства, столь присущего
худшим образцам советского подхода к теме, — важный посыл этой ра-
боты. «Антропологическая» историография нам нужна не меньше, чем
«антропологическая» история. Ведь любой историк (как личность) — это
большой мир, лишь в очень малой мере отлившийся в формах книг и ста-
тей, сборников документов и в преподавании. Не менее, а порой и более
ценен его личный жизненный опыт, тип личности, стиль мысли, мир внут-
ренних чувств. Широкий осмысленный взгляд на прошлое, как всегда,
нужен нам, чтобы понять настоящее и осмыслить изменившуюся роль
историка в обществе. Увы, без трюизмов, банальностей и штампов здесь
иногда не обойтись. Какие-то общие вещи здесь нужно непременно про-
говаривать, чтобы мозаика сложилась в единое целое.
Профессия накладывает отпечаток на человека: его образ жизни, се-
мью, вкусы, общественное поведение. Но и последнее сильно влияет на
книги, статьи, методы работы историка. Кроме того, русский историк в
любую эпоху существенно отличается от историка немецкого или фран-
цузского — и не только своим этническим менталитетом. Множество не-
писаных законов и традиций движут его языком на лекциях и пером на
бумаге.
Жизнь историка в России как целостное, обобщенное в своих типичес-
ких чертах явление еще не была предметом научного интереса. Один поэт
хорошо написал о людях своего цеха:
Что ж, поэтом долго ли родиться?
Вот сумей поэтом умереть,
Собственным позором насладиться,
В собственной бессмыслице сгореть!
Определенная стратегия всей научной жизни любого поколения ис-
ториков, судьбы конкретного человека очень любопытна. Какие-то эле-
менты этой стратегии повторяются в новых поколениях, какие-то отми-
рают. Речь не идет о формообразующих элементах: защите диссертаций,
работе в университетах и институтах, архивах и библиотеках, написании
книг и статей. Речь идет о внутренних, содержательных моментах: сти-
мулах к творчеству, вызревании матерого профессионала из зеленого
любителя, периодической смене научной тематики, связях с жизнью, об
угасании научного потенциала в старости, о смысле карьеры и отноше-
ниях с властью...
7
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Не труды, идеи и взгляды, а живые черточки человеческой жизни пред-
ставляют особый интерес для автора. Увы, глобализм замысла не соответ-
ствует его источникам и возможностям. Поэтому книга представляет ско-
рее попытку поставить множество вопросов профессиональной жизни
цеха, чем их разом решить. Эссеистическая форма изложения и не пред-
полагает готовых новых схем и рецептов. Она скорее будит мысль чита-
теля, чем пополняет его багаж знаний.
Автора крайне удивляет, что удачных попыток поделиться накопленным
багажом тайн своего ремесла у историков России за 300 лет было край-
не мало. Не было такого стимула и у множества академиков, достаточно
плодовитых и чтимых властью. То ли на склоне лет у них не хватало на это
сил, то ли они недостаточно долго жили, чтобы стать альтруистами по
отношению к более молодым коллегам. Во всяком случае, честная попыт-
ка академика Н.М. Дружинина в этом направлении заслуживает большо-
го уважения при всей ее позитивистской старомодности и марксистской
официозности.
Автору оказалось непосильно даже просто обратиться к множеству
острых проблем нашей историографии: изоляционизм русской истори-
ческой науки в разные эпохи, научный этикет и научная иерархия, борь-
ба поколений в науке, особенности научного стиля и живой язык лекций,
этнопсихология и культура русской научной мысли, перетекание тема-
тики и проблематики исследований от одного поколения к другому, их
смена, врожденные и приобретенные склонности и задатки историка,
талант и бездарность в науке, историк и слава, историк и деньги, исто-
рик и власть, мода и псевдонаучная демагогия в науке, историк в дру-
гих сферах жизни, внешний вид и физический тип, историк и пороки,
герои и антигерои в науке...
Существенный момент для понимания течения историографии —
бренность и умирание научных книг и статей историков в течение мак-
симум двух поколений. Они уже не участвуют в живом течении науки, а
получают статус мертвых памятников — источников цитат или кусочков
любопытных документов.
Не меньшая проблема — изначальная избыточность научной продук-
ции в ее консервативной бумажной форме. Речь не идет о множестве не-
избежных ученических работ молодых историков. Речь идет о 90% наших
книг и статей, реально не двигающих науку и лишь замусоривающих поля
перспективной тематики. До сих пор никто и никогда не изучал специфи-
ку исторической памяти, народа и личности, сам механизм историзации
прошлого. Аврелий Августин в своей «Исповеди» проникновенно писал:
«Велика сила памяти; не знаю, Господи, что-то внушающее ужас есть в
многообразии ее бесчисленных глубин. И это моя душа, это я сам. <...>
Жизнь пестрая, многообразная, бесконечной неизмеримости!
8
ОТ АВТОРА (ИСТОРИЯ - ЭТО ИСТОРИКИ)
Широкие поля моей памяти, ее бесчисленные пещеры и ущелья пол-
ны неисчислимого, бесчисленного разнообразия: вот образы всяких тел,
вот подлинники, с которыми знакомят нас науки...»
Угасшие научные традиции в нашей историографии сейчас весьма ин-
тересны. Тупиковые ходы и судьбы русских историков (достаточно вспом-
нить А. Щапова и И. Прыжова) сегодня также любопытны.
Омертвление огромных объемов старого знания и информации при-
водит к острой необходимости появления живых дилетантов в науке, все
большей необходимости работ на стыках наук, «сопряжению далековатых
идей». Юрий Тынянов писал в одном письме Льву Лунцу: «Вы с Вашим
умением понимать людей и книги знали, что литературная культура весе-
ла и легка, что она не традиция, не приличие, а понимание и умение де-
лать вещи нужные и веселые. <...> и каждый раз культура оказывалась
менее культурной, чем любой самоучка, менее традиционной, а главное,
гораздо более веселой».
Научная традиция — это одновременно и камень на шее историка, и
балласт в трюме корабля науки, не дающий ему перевернуться в шторм
или даже при легком ветре. Ценность национальной научной традиции
очевидна — во всем многообразии ее школ, течений, причудливом пере-
плетении людских судеб, тесной зависимости от перипетий судьбы род-
ной страны, ее власти и политики.
Историки не менее существенно, чем писатели, влияют на формиро-
вание национального самосознания народа. Порой одна острая фраза
историка по-новому освещает эпоху. Достаточно вспомнить И. Болтина,
считавшего, что здоровье русских дворян в XVIII веке испортили француз-
ская кухня и отказ от русской бани. Еще более знаменит афоризм В. Клю-
чевского, столь блистательно оправдавшийся в России уже XX века: «Го-
сударство пухло, а народ хирел».
Самопознание самих историков — тоже объект будущего исследования.
Вдобавок давно назрела нужда в выработке каких-то начальных основ про-
фессиональной морали и этики историков, психогигиены их труда. Аврелий
Августин, размышляя о необходимости самоограничения человеком своих
потребностей, писал: «Сюда присоединяется другой вид искушения, во
много раз более опасный. <...> это пустое и жадное любопытство рядить-
ся в одежду знания и науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из
внешних чувств зрение доставляет нам больше всего материала для позна-
ния, то это вожделение называется в Писании “похотью очей”». Отношения
науки и паранауки в современном обществе — острейшая проблема. При-
чем значимость последней в обществе быстро растет.
Рубеж XX и XXI веков — время жесткого слома в исторической науке,
кардинального пересмотра в России предыдущих научных систем, взгля-
дов, организационных основ науки. Некогда маргинальное превращается
9
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
в центральное и наоборот. Коренные изменения в тематике и проблема-
тике связаны не только со сменой общественного строя. Идет эпоха
качественных изменений в поколениях историков. Удачнее всего можно
назвать это переходное время тыняновским термином «промежуток». Пуб-
личная и общественная значимость исторической науки с ее сверхлояль-
ностью властям ушла в прошлое. Общественный способ существования
историка меняется на личный, индивидуалистический. Мощно переме-
шанное сталинской социальной инженерией XX века, советское обще-
ство дало достаточно обезличенный в целом слой историков, лишенных
в основном индивидуальности.
Но в начале XXI века значительно увеличилась скорость развития науки.
Этому способствует сравнительно высокая плотность научной среды —
инфраструктуры исторической науки. Научные достижения, как и прежде,
упрочиваются в обществе (внедряются в массовое сознание) с опоздани-
ем на поколение. Механизм смены господствующей парадигмы, системы
научных взглядов, концепций до конца не ясен. Достаточно взглянуть на
школьные учебники. По ним также заметно, сколько претензий накопилось
у общества к исторической науке. Президент АН СССР академик А. Несме-
янов делил науки на естественные (химия, биология), сверхъестественные
(ядерная физика) и противоестественные (история, философия). В этом
ведомственном упреке есть доля истины. Ученые тех наук, которые резко
порвали с прошлым посредством мощной революции, смотрят на истори-
ков как на заднескамеечников в классе семинарии XVIII века. Там двоечни-
ка иногда лет по 5—6 держали в классе, ожидая, не проснутся ли у него со
временем дарования. Таким спящим тупицей представлялась, видимо, ис-
тория нашим биологам и физикам во второй половине XX века. Вдобавок,
если биологов и физиков общество (да и они сами) рассматривало как
жертв сталинского режима — цензуры, диктата начальства, то историков —
как слуг правящей верхушки. Внутренняя структура исторического знания
практически не изменилась за последние триста лет. Революция в истори-
ческой науке, о которой многие говорили, все же не состоялась. Возможна
ли она вообще? Ведь история — наука не экспериментальная, а эмпиричес-
кая. Наше «я», наше самосознание (как заметил еще В. Кобрин) основано
на нашей личной памяти. Самосознание народа — на общности историчес-
ких воспоминаний, самосознание человечества — на общности всемирной
истории. Таким образом, история — социальная память человечества, с
одной стороны. А с другой — срез нашего современного образа жизни,
опрокинутый в прошлое. Такая тотальная зависимость истории от интере-
сов и проблем историков современности невольно наводит на мысль о не-
избежности ее зависимого положения в отличие от «чистых» наук. «И про-
шлый век за спиною как тьма за соседней стеною», — сказал один поэт о
вплывании нового прошлого в нашу повседневность.
10
ОТ АВТОРА (ИСТОРИЯ - ЭТО ИСТОРИКИ)
И последнее. Стоит всерьез задуматься над такими элементами инст-
рументария историка, как мысль — слово — устная речь — письменная
речь. Их соотнесенность, их связь с личностью историка, господствующей
научной традицией и менталитетом общества нам пока не ясна. По-насто-
ящему глубокая мысль лишь очень условно может быть названа звучащей,
ведь пересказ убивает ее. Как заметил О. Мандельштам о стихах, «там, где
обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты,
там поэзия, так сказать, не ночевала». Именно насыщенность хороших
стихов глубинным амбивалентным смыслом, огромная концентрация ин-
формации и мысли в малом объеме вызвала к жизни многочисленные
поэтические эпиграфы книги. Это — своеобразные векторы мысли авто-
ра, чье стремление сказать подспудно как можно больше вряд ли осуще-
ствимо. И все же... Как хорошо заметил митрополит Филарет Черниговс-
кий, «разве мудрые считают годы событиями? Годы считают книжники».

Раздел I
ИНСТРУМЕНТАРИЙ
До чего же примитивен
Инструмент нехитрый наш:
Десть бумаги в десять гривен,
Торопливый карандаш —
Вот и все, что людям нужно,
Чтобы выстроить любой
Замок, истинно воздушный,
Над житейскою судьбой.
Варлам Шаламов. Инструмент
1957 год

§1.1. Наука и люди
Русская национальная школа историографии (историописания) име-
ет свои существенные отличия от национальных школ исторической науки
в Германии, Франции, Англии, США, других странах. Самые общие пути
развития науки едины. Но цеховой профессионализм конкретных людей-
историков нарабатывался везде столетиями труда. И он действительно
тысячью нитей связан с действующей культурной традицией, национальным
менталитетом, системой образования, формирующей профессиональную
среду общения, а также в целом с мощной инфраструктурой науки (уни-
верситетами, Академией наук, библиотеками, музеями, архивами), с ап-
паратом государственной власти и обществом.
Но эти реальные особенности национальных школ историографии мы
можем познать только на основании обращения к громадному массиву на-
учных книг по конкретно-исторической тематике либо к личностям авторов
этих книг. Первое нам абсолютно непосильно по причине общей научной
удаленности России от основных мировых центров. Второе непосильно
относительно. Ведь плотность историописания в той же Западной Европе
предыдущие столетия была намного выше, и разобраться в живых нитях вли-
яний, преемственности, связей и идейном многообразии крайне сложно.
Но неменьшей загадкой является для нас и трехсотлетний опыт раз-
вития исторической науки в России. Подавляющее большинство наших
историков (в чем меня убедил личный опыт бесед даже с корифеями на-
уки) имеют самые общие и примитивные представления о прошлом сво-
ей науки. Во-первых, это связано с углублением специализации историков;
во-вторых, с понижением общей гуманитарной культуры исследователей в
советскую эпоху (сравнительно с концом XIX — началом XX века); в-треть-
их, с господством марксистской идеологии, с порога отвергавшей ис-
следования и исследователей до 1917 года как буржуазных (то есть не-
научных) и допотопных, в отношении коих возможна лишь критика.
Невероятное богатство историко-научной традиции в России — колос-
сальная национальная ценность, богатство, коим можно просто любовать-
ся как прекрасным розарием в период цветения. В значительной мере для
нас это омертвленные (не используемые обществом) ценности. Сотни и
тысячи работников исторической науки, создавших оригинальную научную
культуру труда, инфраструктуру современной науки, почти забыты.
Взгляд на прошлое науки как на преддверие сегодняшнего дня и со-
временных (увы, часто сомнительных) достижений сильно ограничивает
всех работающих историков. Живая традиция профессии историка, где
переплетались немыслимые судьбы людей, приемы творчества, философ-
ские идеи, нуждается в осмыслении.
15
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Наши дни для этого вполне благоприятны. Существует, с одной сторо-
ны, массовая (хотя стихийная и разрозненная) профессиональная среда
цехового общения и воспроизводства и, с другой стороны, российское
общество, в силу разных причин заинтересованное в данный момент про-
шлым своей страны.
Между тем нами до сих пор так и не поняты удивительный взлет исто-
рической науки России в конце XIX — начале XX века, трагическая судьба
нашей науки в советскую эпоху. Ведь именно в XX веке общественный
имидж истории как служанки идеологии, увы, упрочился в советском об-
ществе.
Но задача данной книги — обращение к личностям реальных людей,
писавших в течение 300 лет российскую историю. История — это исто-
рики!
Знания, умения, навыки этих людей; особенности их личной жизни,
образования, дружеские связи и роль в обществе, хобби и вредные при-
вычки — все это станет предметом нашего анализа в данной книге (в меру
малых сил автора).
Личностный аспект научной деятельности сегодня интересен вдвойне
в силу широкой победы идей французской школы «Анналов» в мировой
науке. Историко-антропологическое видение прошлого стоит перенести
и в область историописания.
Между тем личность историка сильно менялась от эпохи к эпохе.
В.Н. Татищев очень не похож на М.В. Ломоносова, а тем более С.М. Со-
ловьева. Н.И. Костомаров отличается даже от М.С. Грушевского, не гово-
ря уже про менее колоритные фигуры Е.В. Тарле и Б.Д. Грекова. Но это,
так сказать, отличие по вертикали. Есть еще и отличия по горизонтали.
Спектр взглядов, работ, индивидуальных отличий в талантах, удаче, судь-
бе и карьере русских историков даже одного поколения невероятно ши-
рок. Именно эта полифония «хора» историков прошлого придает нашей
научной традиции такое мощное звучание и влияние (часто опосредован-
но и неосознанно) на современное историописание.
«Бог кроется в мелочах» — гласит старая русская поговорка. Давайте
обратимся к мелким деталям биографий русских историков разных поко-
лений, чтобы глубже прояснить себе ту эпоху и ремесло историка; ну а
самое главное — чтобы глубже понять себя, свои профессиональные воз-
можности, удачи и промахи.
Как в поколениях наследственных кузнецов и пекарей вырабатывают-
ся приемы ремесла, так и в поколениях русских историков постепенно
формировались специфические нормы жизни, черты характера, секреты
своего искусства, фобии и профессиональные болезни. И все это — так-
же наше наследство.
16
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
★ * *
Любой историк приходит из детства. Кто-то рождается историком —
и это призвание ярко проявляется с ранних лет. Кто-то становится исто-
риком в силу случайных обстоятельств. Замечательные и талантливые
профессионалы, как и неудачники, есть как в первой, так и во второй груп-
пе. Но в любом случае — и сейчас, и в прошлом — человек впервые стал-
кивается с историей в школе.
Что же такое школьная история? В России, во всяком случае, она и
ныне, как в XIX—XX веках, очень разрозненна. Есть много историй: Древ-
него мира и Средних веков, новая (в основном западноевропейская) ис-
тория, допетровская (несколько ветхозаветная) и новая отечественная
история XVIII—XX веков.
Все эти истории для школьника, как правило, дают определенную си-
стему фактов (знаний или сведений) чисто описательного характера.
Мысль дремлет, а детское воображение просыпается только на ярких
эмоциональных картинах, образах или трагических коллизиях.
Целостной истории нет, а школьные учебники нанизаны как бусины на
ожерелье и служат целям государственного формирования и воспитания
детей в нужном русле. Идейно и фактологически учебники отстают от со-
временного состояния науки примерно на поколение. Для большинства
школьников, кому не повезло с живым и увлеченным учителем, история
остается мертвой грудой фактов, быстро забываемых.
Менторство, назидательность и тоскливый подход присущи в целом
нашему принудительному характеру школьного обучения.
Насмешливое и пренебрежительное отношение многих родителей к
истории, когда после 1991 года многие эпохи, личности, идеи стали в
школьных учебниках трактоваться противоположным образом, — все это
не способствует развитию живой мысли ребенка или подростка. Ставит-
ся под сомнение сама принадлежность истории к наукам.
Впрочем, проблемы школьного обучения существовали всегда...
«История есть повествования о достопамятных событиях — учили нас в
гимназии, — писал в XIX веке историк К.Н. Бестужев-Рюмин. — История
есть народное самосознание — учили нас в университете»1. Действи-
тельно, между двумя этими определениями целая бездна. С собирания
фактов, по мысли этого автора, начинается история. Затем можно лег-
ко играть в историю, поскольку для любой искусственной схемы, гипо-
тезы, мыслительной конструкции можно подыскать подходящие факты.
Нанизав эти факты на свою концепцию, как на елку, вы получите нужный
результат. Но вырванные из контекста эпохи, реальной жизни — факты
мертвы. Они понятны только в живой среде обитания. Несколько совре-
менных трюкачей-фокусников легко доказывают (правда, только сами
17
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
себе), что эпохи Древней Руси не существовало, Античность — выдум-
ка Средневековья и ряд других столь же небогатых, сколь затертых еще
сто лет назад гипотез.
Что же такое исторический факт? Почему в наше время так пышно
расцвели исторические спекуляции и псевдонаучная демагогия? О кризи-
се исторической науки и множестве новых методологий на страницах на-
ших журналов не толкует только ленивый. Между тем науку по-прежнему
двигают вперед только конкретно-исторические исследования, основан-
ные на добротной старомодной фактологии.
Итак, во-первых, историку нужны факты, которые он черпает из исто-
рических источников. Во-вторых, для обработки этих фактов (их критики,
сведенной воедино в статье или книге) историк вынужден применять ка-
кие-то научные методы. Нередко люди приходят к этим методам эмпири-
чески — путем длительной практической работы. Анализ собранного ма-
териала требует прежде всего сравнительно-исторического подхода,
знания реальной ситуации в исследуемое время не только в городе Весь-
егонске, но и губернии в целом, а затем в соседних губерниях и России.
Аналогии и статистика — также мощное оружие в руках опытного масте-
ра. Они помогают двигать вперед внутреннюю логику исследовательской
работы, обосновывать концепцию и создавать убедительные умозаключе-
ния. Не только память и руки, но и мысль даже начинающего историка
должна высветиться на страницах его труда.
Прописывая свой текст, историк не может обходиться без определен-
ного круга общих понятий и терминов. Профессиональный язык истори-
ка вызывает уважение коллег и простых читателей, если он гармонирует
с внутренним содержанием статьи и не является нарочитым. Исследова-
ние научной литературы по теме также является непременным условием
сложившегося этикета научного труда. Для большой статьи или моногра-
фии необходим даже историографический обзор трудов своих предше-
ственников, корректность оценок здесь обязательна, так как своих пред-
шественников нельзя судить вообще, а тем более исходя из современных
автору критериев — что они не смогли дать науке... Нужно показать то, что
указанные авторы могли дать нового сравнительно с условиями своего (а
не нашего) времени.
Необходимо также знакомство с зарубежной научной литературой. В
советскую эпоху «железный занавес» в значительной мере изолировал
наших историков от мировой исторической науки. Воссоединение проте-
кает не столь трудно, как предполагалось. В застывшем консерватизме
есть свои преимущества. Вдобавок изоляционизм по отношению к Запа-
ду для России — не новость. Разделение еще в эпоху раннего Средневе-
ковья европейского мира на греко-славянский и романо-германский ос-
тро ощущалось наукой даже в XVIII—XIX веках. То тесное примыкание, то
18
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
отторжение от Запада нашей державы влияют не просто на менталитет
ученых и идеологию в науке, но и на весь клубок процессов в инфраструк-
туре исторической науки: университетах, библиотеках, музеях; влияют на
научную тематику и проблематику исследования.
Современный историк должен осознавать, что развитие науки — это
не отбрасывание прочь изживших себя идей, фактов, мыслей и настрое-
ний, а накопление. В определенном смысле слова наша наука и сам ис-
торик являются хранителями рационализма XVIII века, рефлексии образо-
ванных людей XIX века, политического утопизма и кровавого идеализма
советской эпохи. Все это, сплавленное особым образом, выходит из под-
сознания современного историка в ходе его научной работы. Следует учи-
тывать и то, что роль и место исторической науки среди других наук се-
рьезно менялись со временем. Если философский XVIII век отводил этой
науке вспомогательную роль (не будем говорить о Средневековье, где
история фактически являлась служанкой богословия), то в XIX веке реаль-
но произошла историзация нашего знания и мышления. Рефлексия по
отношению к своему прошлому в Западной Европе во многом была свя-
зана с мощным взрывом исторического времени в эпоху Великой фран-
цузской революции и стремительно нараставшей скоростью социальных,
экономических и политических сдвигов в мире.
В России вследствие запаздывания многих процессов в науке относи-
тельно Западной Европы еще первая половина XIX века хранит мощные
следы философствующего историзма. Влияние немецкого идеализма
(Канта, Шеллинга, Фихте, Гегеля) на умы деятелей нашей литературы и
истории трудно переоценить. П. Чаадаев, В. Белинский, славянофилы и
западники и т. д. и т. п. Экспансия исторического мышления в образован-
ном обществе России приходится на вторую половину XIX века, когда наша
историческая наука, бесспорно, является лидером среди всех наук и об-
щественный престиж ее становится недосягаем. Начало XX века в исто-
рической науке России — период бурного взлета и цветения.
Рафинированная, высокоинтеллектуальная русская историческая наука
начала XX века являлась неотъемлемой частью нашей великой национальной
культуры эпохи Серебряного века. Общественный феномен Василия Ключев-
ского и историзм Александра Блока нам будут непонятны без этой идеи.
Крах основной системы научных и культурных ценностей русской ин-
теллигенции после Октябрьской революции 1917 года создал в России
качественно новую ситуацию в исторической науке. Нараставшие в свя-
зи с тотальной экспансией историзма научные проблемы были отодвинуты
У нас на задний план, но не решены. Нараставший внутренний кризис в
российской науке был ликвидирован во многом благодаря исчезновению
значительной части научной интеллигенции и полному огосударствлению
науки в Советском Союзе.
19
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Между тем в западной науке развитие шло без такого брутального
революционного решения проблемы, а путем научной эволюции. Впро-
чем, безусловно, Первая мировая война мощно повлияла на научную
идеологию.
Пожалуй, первым исчерпывающий анализ проблем исторической на-
уки XX века в целом дал Фридрих Ницше в своей работе «О пользе и вре-
де истории для жизни» (1874)2. По мнению Ницше, перенасыщенность
историей является одной из главных причин бед современного человека,
его «внутренней убогости», слабости личности и упадка жизненных сил.
История, ставшая наукой, превратилась в болезнь человечества, изнуря-
ющую историческую лихорадку. Поэтому для Ницше историческая наука
есть своего рода «конец жизни человечества и ее итог»3.
Причин такого финишизма исторического сознания общества фило-
соф выделил три. Во-первых, наука история добывает непрерывно все
новые и новые факты, будучи уже не способна их переварить. Это — про-
блема исторического позитивизма. Вторая опасность — претензия исто-
рической науки на объективность. Между тем объективность здесь мни-
мая и не может быть обоснована ничем в силу «вечной бессубъектности»
науки. Поэтому история как наука ужасна и смешна одновременно.
И главная опасность исторической науки для человечества, по мнению
великого философа, заключается в том, что историческое познание рас-
сматривает все явления прошлого под углом становления, а значит, пре-
ходящести (проблема релятивизма). Историческая наука, таким образом,
есть наука вселенского становления, подвергающая все ценности тоталь-
ной перетряске и этим их уничтожающая. Нигде нет Вечного и Сущего —
везде Возникшее и Историческое4.
Выход из тупика, по мнению Ницше, в забвении, строгом ограничении
исторического в жизни. Современные научные споры о вторжении ре-
альной жизни в науку, антиисторичности новых методик и подходов — в
сущности, по-прежнему вытекают из идей Ницше. Россия же, с 1991 года
разрушив «железный занавес», легко влилась в эти мировые споры и
дискуссии, как будто не отсутствовала в них три четверти века.
Четкое осознание границ исторической науки, ее собственного досто-
инства остро нужны и нам сегодня в силу уникального опыта историчес-
кой науки России XX века.
Современный историк в России непременно должен опираться на
тот опыт науки, каким он взращен. Иначе он просто не сможет стать
профессионалом, реализовать свой творческий потенциал и макси-
мально раскрыться. «На редьке ананас не вырастет», — любил говорить
в начале XIX века граф Н.С. Мордвинов. Живой организм российской ис-
ториографии, развивавшийся в течение трех столетий в условиях огром-
20
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
ной самобытной страны, продолжает работать и в наши дни, выстраивая
не просто профессиональную среду своего обитания, но по-прежнему
активно влияя на другие науки, общество, литературу и искусство России.
В немалой мере историческая наука опосредованно по-прежнему влияет
на государственную идеологию и национальный менталитет. Вот эта жиз-
ненная необходимость обладания собственной исторической наукой для
выживания нации в XXI веке, к сожалению, сейчас очень слабо осознает-
ся власть имущими. По-прежнему нет понимания, что главное звено в
развитии исторической науки — личность историка. Важнейшие же его
орудия труда — наработанные им профессиональные умения и навыки
исследования, а вовсе не технические средства обучения.
Профессионализм историка складывается медленно и только при ус-
ловии многолетней непрерывной работы. Интуиция, подсознательность
многих операций мысли, автоматизм реакций, практичная жизненная
философия и индивидуальная научная стратегия — все это складывает-
ся в историке постепенно и часто неосознанно. С годами меняются уста-
новки человека, устаревает его инструментарий, становятся обществен-
но неинтересными его работы — происходит смена поколений в науке. Со
смертью же историка, как правило, его индивидуальный профессиональ-
ный опыт утрачивается практически полностью. Мемуары совершенно
бесполезны в этом отношении, так как они повествуют о событиях внеш-
ней жизни человека, а исследование процесса внутреннего духовного
вызревания старцу на склоне жизни, как правило, не по плечу.
Обратимся же к тем важным элементам профессиональной деятель-
ности историков России, которые занимают их именно в молодости: во
времена студенчества и аспирантуры, в период поисков самих себя внут-
ри избранной профессии и острого ощущения устарелости господствую-
щей в это время на книжном рынке основной массы научной литературы.
Начнем с начала...
Приложение
Фридрих Ницше
О пользе и вреде истории для жизни (отрывки)
... Историческое и неисторическое одинаково необходимы для здоро-
вья отдельного человека, народа и культуры. <...> История понимается как
чистая наука и, ставшая самодержавной, представляет собой для челове-
чества род окончательного расчета с жизнью. Историческое образование
может считаться целительным и обеспечивающим будущее, только когда
21
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
оно сопровождается новым могучим жизненным течением, например, на-
рождающейся культурой.
... История, поскольку она сама состоит на службе у жизни, подчинена
неисторической власти и потому не может и не должна стать, ввиду такого
своего подчиненного положения, чистой наукой вроде, например, математи-
ки. Вопрос же, в какой степени жизнь вообще нуждается в услугах истории,
есть один из важнейших вопросов, связанных с заботой о здоровье челове-
ка, народа и культуры. Ибо при некотором избытке истории жизнь разруша-
ется и вырождается, а вслед за нею вырождается под конец и сама история.
2. Что тем не менее жизнь нуждается в услугах истории, это должно
быть понято с той же ясностью, как и другое положение ... что избыток ис-
тории вредит жизни. <...>
4. Таковы услуги, которые может оказать жизни история; каждый че-
ловек и каждый народ нуждается ... в известном знакомстве с прошлым,
то в форме монументальной, то антикварной, то критической истории
<...> но всегда в виду жизни, а следовательно, всегда под властью и вер-
ховным руководством этой жизни. <...> И вот же остается еще одна ужас-
ная разновидность историков; это — дельные, суровые и честные харак-
теры, но — узкие головы; здесь имеются налицо как твердая решимость
быть справедливым, так и пафос творящего суд; но все приговоры непра-
вильны... Таким образом, мы видим, как маловероятно частое появление
исторических талантов. Мы не станем уже говорить здесь о замаскирован-
ных эгоистах и людях партий, которые стараются объективной миной при-
крыть свою злую игру.
<...> новая болезнь, которая нас здесь главным образом интересует, —
историческая болезнь. Избыток истории подорвал пластическую силу жиз-
ни, она не способна больше пользоваться прошлым как здоровой пищей.
Источник:
Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Так гово-
рил Заратустра. М.; СПб., 2005. С. 125—188.
22
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
§ 1.2. Исторический факт
Ни былин,
ни эпосов,
ни эпопей.
Телеграммой
лети
строфа!
Воспаленной губой
припади
и попей
из реки
по имени — «факт»!
В. Маяковский. Поэма «Хорошо!»
1927 год
Для многих современных студентов исторический факт в нашей науке
представляется своеобразным неделимым атомом. Собрав достаточно
таких фактов из источников (летописей, государственных и частных актов,
прочих материалов и документов из архивов и библиотек), можно из них,
как из кирпичиков, построить красивое сооружение своей научной рабо-
ты (статьи или книги). Идеи великого немецкого историка Ранке (речь о
нем впереди) живут и процветают. Ряд проверенных и критически очищен-
ных от искажений фактов сам выстроится в концепцию и раскроет автору
и читателям всю, так сказать, правду жизни — конечную историческую
истину, которая и остается незыблемой в науке как фундамент для буду-
щих поколений историков. Такова в идеале основная и очень привлека-
тельная идея фактологии — внутренней логики реальных исторических
фактов, объективно отражающих действительность.
Но увы, XX век отчетливо доказал физикам, что атом — не простейший
элемент структуры Вселенной. Он многообразен и сложен — природа
бесконечна. Примерно так же дело обстоит и с историческим фактом. В
значительной мере он — дитя своего времени, то есть времени истори-
ка, вызвавшего его к жизни. Историк же, определяя саму тему или пробле-
му исследования, руководствуется грузом своих стереотипов и норм
мышления, поведения, образования, семейного и общественного воспи-
тания, бытовыми привычками, научной и культурной национальной тради-
цией. Все это не исключает, а предполагает в добросовестном историке
стремление к объективности в познании прошлого, трудолюбие и профес-
сиональную честность (уход от «халтуры» и фальсификаций, легковесных
манипуляций недостоверными фактами).
23
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
В самом начале изучения любой темы (хотя бы на уровне курсовой или
дипломной работы) человек убеждается, что основа всей работы истори-
ка — огромный черновой труд в библиотеках и архивах. Труд этот — явно
не творческий. Цель его — собрать и изучить все возможные и доступные
материалы по данной теме как в научной литературе (трудах историков-
предшественников), так и в других изданиях (воспоминаниях, периодике,
опубликованных документах).
Возникает определенное представление о научной проблеме и скла-
дывается первый примерный план (структура) самостоятельной работы.
План этот впоследствии может быть неоднократно изменен по мере углуб-
ления в первичный материал документов и архивов.
В сочетании двух важнейших компонентов, необходимых для форми-
рования толкового историка, — «чугунного зада» и «светлой головы» — на
первом этапе его профессионального становления явно должен превали-
ровать первый элемент. Страсть к познанию подпитывает это гигантское
трудолюбие, малопонятное большинству окружающих людей. Как метко
заметил В.Б. Кобрин, «красивые и стройные концепции рождаются толь-
ко из фактов, причем не отдельных, но всего их комплекса, а вовсе не из
вольного полета мысли... Приходится не только вчитываться в докумен-
ты, но и подчас заниматься долгими и скучными подсчетами. К тому же
каждый документ в отдельности нередко тривиален, малоинтересен, толь-
ко их комплекс откроет перед историком ту картину жизни, общую харак-
теристику явления, которые он ищет. Но как утомителен этот путь, как
порой нудно идти по нему! Но только тот, кто с удовольствием идет по этой
дороге, кто радуется не только результату, но и процессу исследования,
достигнет успеха. Имею в виду не карьерный и материальный, а настоя-
щий творческий успех»5.
Склонность к такой черновой, кропотливой, занудной и однообразной
работе должна изначально быть в характере и образе жизни потенциаль-
ного историка. Оговорюсь, что под историком я в данном случае понимаю
не просто кандидата или доктора исторических наук, а человека, систе-
матически в течение своей жизни занимающегося научной работой про-
фессионально.
Значительная часть остепененных преподавателей вузов после защи-
ты диссертаций живут какое-то время старыми накоплениями, имитируя
научную работу, и быстро деградируют в научном плане, отставая от со-
временного уровня науки.
Вернувшись к очень разумным замечаниям В. Кобрина, обратим вни-
мание на его заключительный пассаж — о творческом успехе. То есть в
конце нудной черновой работы должен блеснуть луч света (или прийти
прозрение), вмиг возносящее самого историка и его работу над унылой,
серой действительностью будней. Действительно, творческая составля-
24
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
ющая интеллектуального труда ученого имеет место быть. Во-первых,
историк — это историописатель. Он обязан выработать собственный ли-
тературный язык, научный стиль и профессиональное мировоззрение. Но
это происходит, как правило, постепенно, независимо от воли человека,
в ходе многолетнего труда. Желательны (но не обязательны) определен-
ные природные задатки. В конечном счете из любого среднего человека
(как убедил меня опыт работы с аспирантами) можно начать формировать
успешного историка при наличии его желания и некоторого трудолюбия.
Умение анализировать факты — не просто собирать нужные выписки
по теме и объединять их в главы и статьи — первое качество, вырабаты-
вающееся у историка. Занимаясь по теме исследования, человек про-
сматривает сотни документов и делает из них множество выписок, кото-
рые так или иначе могут пригодиться ему в конечном исследовании. Как
выбрать нужные и оставить в покое ненужные материалы? Если тема ра-
боты узка и материалов мало, вопрос этот не стоит. Выписывай все под-
ряд, потом разберешься. Если же архивное море (допустим, по фонду
епархиальной духовной консистории) безбрежно, приходится доверять
собственной интуиции, советам специалистов и нарабатывающемуся
опыту.
Но личные дела, доношения, к примеру, губернатору (если речь идет
о XIX веке), служебная переписка и так далее — все это не исторический
факт, а исторический документ (многообразный актовый материал, столь
обильный по истории России XVII—XX веков). Выписки из этих докумен-
тов историк делает субъективно, произвольно и в некоторой системе,
понятной только ему. Из огромного моря противоречивой, бессвязной,
бессистемной, анархической и не поддающейся никакому осмыслению
информации трудом историка выделяется маленькая структура, кристал-
лизирующая вокруг себя из мира хаоса системную информацию. Допус-
тим, историк пишет биографию А.В. Суворова. Объем сведений о полко-
водце колоссален.
Рассмотрев и не использовав современные печатные издания о жиз-
ни генералиссимуса (ведь это уже осмысленные кем-то факты жизни Су-
ворова — вторичный материал), историк находит в архивах непубликовав-
шиеся письма Александра Васильевича к дочери, неизвестные реляции о
сражениях и в соответствии со своими вкусами, пристрастиями и планом
работы набирает энное число пестрых и разнообразных выписок. Этим
второй этап работы (первый — изучение литературы) завершен. Необхо-
димо приступать к третьему этапу — написанию собственного исследова-
ния. Если научная проблема изначально не была поставлена в самом на-
звании темы, то автор вынужден ограничивать себя уже перед написанием
работы. Хронологически или тематически часть собранного материала
просто не входит в рамки исследования. Часть работы в архиве была сде-
25
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
лана зря? Вряд ли. Широкий подход к сбору материала позволяет уйти от
предвзятости, отказаться от банальности, штампов, нащупать собствен-
ную оригинальную научную идею, которая станет сердцем вашей работы.
Впрочем, здесь есть одна опасность — объем собранного может быть
настолько велик, что исследователь тонет в море своих выписок, подбо-
рок, схем и таблиц. Он не в силах переварить и структурировать эту бес-
форменную массу сведений по теме.
И такого рода историков, активно долгие годы собиравших интерес-
ный свежий материал, а затем так и не сумевших написать обобщающую
работу, лично я знаю немало. Годы анализа прошли — а минуты синтеза
так и не наступили. Впрочем, есть люди, органически не способные к вып-
лавлению в горниле собственной мысли конечного продукта исследова-
теля. Их работы носят характер механически соединенных кусочков раз-
битого вдребезги зеркала. Связной картины прошлого оно никогда не
покажет.
Но собранные исследователем выписки — это не есть собрание исто-
рических фактов. Историзация прошлого происходит в результате дея-
тельности историка. Мы читаем царский указ об опальном князе Петре
Долгорукове, отправленном в 1843 году за напечатание крамольной кни-
ги на службу в Вятку. Это реальный документ. В соответствии с ним легко
предположить, что ссыльный князь служил кем-то в Вятке. Но это вовсе
не так! Дерзкий аристократ написал Николаю I письмо, где, ссылаясь на
знаменитый Манифест о вольностях дворянства, отстоял свое право не
служить в ссылке, а жить частным человеком.
Вот другой пример. В начале 1980-х годов я просматривал архивы
Нижегородского государственного университета за период Гражданской
войны. Меня заинтересовало личное дело А.Ф. Лосева — профессора
ННГУ в 1919—1920 годах, нашего замечательного философа и культуро-
лога. Посмотрев его автобиографию, список научных трудов и другие
документы, я очень удивился. Все они написаны от имени Александра
Федоровича Лосева. Между тем еще живший тогда наш великий совре-
менник был Алексеем Федоровичем. Я сверился в справочниках по дате
рождения, списку трудов и биографии — это действительно он. Написал
письмо знаменитому ученому. Ответа не получил. То есть я получил исто-
рическую загадку, касающуюся тайны личности, а не исторический факт.
Таким образом, нередко исторический факт — это абстракция историка.
Он есть для одних глаз и его нет для других.
Мне могут сказать — есть простые факты и сложные. Возможно и так.
Но достоверность любых добытых данных историк должен критически
проверять. Притом часто точного окончательного железного факта он
просто не будет иметь никогда. Статистика НКВД была поставлена доволь-
но хорошо. Но практически все документы советских архивов нельзя изу-
26
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
чать изолированно, вырывать из конкретной исторической среды. Стати-
стические данные шли снизу вверх по принципу «Чего изволите?», ориен-
тируясь на плановые показатели и уровень прошлого года (от достигну-
того). Чтобы не превышать плановую смертность заключенных в лагерях
ГУЛАГа в годы войны (1941—1945 годов), мудрецы на местах (в лесных
лагерях, например) по указанию сверху начали широко «актировать» (то
есть освобождать по соответствующим актам) умиравших от болезней,
дистрофии и голода заключенных-инвалидов. Последние чаще всего даже
не знали, что умирают в лагерном бараке формально освобожденными и,
таким образом, не портят плановую статистику лагерного управления. То
есть в данном случае даже формально достоверная цифра отчетности
есть фальсификация исторического факта или явления.
Иногда, чтобы добыть один реальный исторический факт, приходится
провести огромную черновую работу. В начале 1980-х годов я заинтере-
совался жизнью известного поэта XVIII века Ермила Кострова. В справоч-
никах и энциклопедиях точных данных о дате его рождения не приводи-
лось. Примерные данные противоречили друг другу: 1750, 1754, 1756
годы. Поскольку был известен приход, в котором родился поэт, я решил
тщательно просмотреть все описи Вятской духовной консистории в Госу-
дарственном архиве Кировской области. В первую очередь меня интере-
совали метрические книги 1750-х годов по епархии. К сожалению, за пер-
вую половину 1750-х годов такие книги приходов Слободского уезда по
описям отсутствовали.
Тогда я начал внимательно изучать исповедные книги этого периода,
надеясь наткнуться в них на нужный мне приход церкви села Синеглинс-
кого. Исповедные и метрические книги за эти годы до меня никто не брал.
Их привозили туда не из главного приспособленного хранилища, а из под-
вала Трифонова монастыря, где со времен НКВД находился областной
архив. По весне подвал подтопляло. Огромные стопы документов отсыре-
вали, и архивисты их сушили, как холсты, летом на лужайках вокруг мона-
стыря.
Путаница в описях была невероятная. Территории уездов позднее из-
менялись, и нередко под верхней исповедной книгой, которая и обозна-
чалась в описи, находилось несколько исповедных книг других приходов,
никак не обозначенных. Переплетенные когда-то воедино огромные тома
материалов устрашали одним своим видом и неразборчивой скорописью
дьячков и попов середины XVIII века. Это был настоящий поиск иголки в
стоге сена. Не найдя по описи нужных мне исповедных книг Синеглинс-
кой церкви, я просмотрел десятки исповедных росписей за 1760-е годы,
и наконец-то мне повезло. По исповедной росписи 1758 года села Синег-
линского я увидел, как на ладони, все 45 дворов маленького северного
прихода.
27
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
И третий двор села принадлежит крестьянину Ульяну Серебреникову
24 лет с женой Екатериной и детьми: Игнатом — 6 лет, Ермилом — 3 лет и
Ульяной — 9 лет. Судя по возрасту старшей дочери, все дети Ульяна —
приемные. Ермил — имя достаточно редкое. Прекратив разбрасываться
на документы за все 1750-е годы, я сосредоточился на исповедных кни-
гах Слободского и всех соседних с ним уездов за 1755 год. После несколь-
ких недель работы повезло и здесь. В середине глухого (не расписанного
по содержанию) тома соседнего уезда удалось найти метрическую книгу
прихода церкви села Синеглинья за 1755 год. И первым в разделе «Духов-
ные и их домашние» внесен двор дьячка Ивана Вуколова сына Кострова
26 лет. Жена Екатерина 24 лет, дети: Ульяна, Игнат и Ермил — также вхо-
дят в состав двора дьячка из Синеглинья6.
Так разрешилась загадка личности поэта Кострова, именовавшего
себя сыном дьячка, но экономическим крестьянином. Выйдя замуж пос-
ле смерти мужа за крестьянина, вдова Ивана Кострова перевела и своих
детей в крестьянское сословие.
Удачи обнадеживали, азарт поиска захватывал. И мне захотелось про-
смотреть метрические книги уже всех соседних со Слободским уездов за
1755 год. После разбора многих десятков пыльных и ветхих дел в середи-
не одного тома обнаружилась нигде не учтенная метрическая книга Пет-
ропавловской церкви села Синеглинского за 1755 год. В самом низу стра-
ниц книги шла подпись: «К сей росписи той же церкви села Синеглинского
дьячок Иван Вуколов сын Костров руку приложил». Приход бедный, и ли-
стов в книге за год мало. А на первом листе книги в графе «О крестивших-
ся» (увы, но графа о родившихся здесь еще отсутствовала, в отличие от
позднейших времен) мы видим запись о крещении 6 января 1755 года
Ермила Кострова. Кстати, в этот же день крещен у крестьянина Петра
Двоеглазова сын, также названный Ермилом. Называли по святцам. Ког-
да же родился поэт? Возможно, именно 6 января 1755 года, как я и пред-
положил в своей книге о поэте. А может быть, крестили на третий день
после рождения, седьмой или девятый. Ведь дьячку, подобно крестьяни-
ну из дальней деревни, не надо было везти ребенка за несколько верст в
приходскую церковь. Он, скорее всего, не затянул с этим обрядом. Крес-
тьянские же дети тогда, мы знаем, случалось, и по месяцу-другому жили
некрещеными за недосугом отцов.
Таким образом, исторический факт рождения и крещения будущего
знаменитого поэта и едва ли не лучшего переводчика России второй по-
ловины XVIII века был мной установлен. Многие вопросы о судьбе поэта
отпали сами собой. Происхождение в жестко сословном российском об-
ществе XVIII века было делом крайне важным. Кое-какие неясности оста-
лись. Но уже собранный достоверный архивный материал позволял начать
работу над его биографией с маленького открытия. Упорный труд даже в
28
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
заведомо логически, казалось бы, тупиковой ситуации был вознагражден.
Азарт, интуиция и элемент удачи не менее полезны историку, чем обра-
зованность, рациональность и помощь наставников.
Таким образом, историк собирает фактический материал и в любом
случае накладывает на него серьезный личностный отпечаток. Даже из-
бранные им для работы мелкие детали прошлой эпохи позволяют нам
судить о характере, склонностях, вкусах и пристрастиях историка.
В определенной мере уже сам набор подобранных первичных (архи-
вных и документальных) источников и даже содержащихся в них фактов
получает от исследователя, образно говоря, электрический заряд, позво-
ляющий им впоследствии легко встроиться в логическую цепь исследова-
ния ученого.
Именно поэтому нам так сложно использовать отдельные факты и даже
цифры из монографий других авторов. Их чужеродность сразу выпирает
из контекста нашего сочинения. Не менее, кстати, сложно написать инте-
ресную работу по теме-структуре впечатлившей нас книги оригинально-
го историка. Манера работы последнего, как правило, настолько индиви-
дуальна, захвативший нас строй мысли настолько неповторим, что из
нашей жалкой попытки ничего не выходит.
Замечательной книгой-маяком Ю.М. Лотмана, А.Я. Гуревича, Й. Хей-
зинги можно только любоваться со стороны как произведением искусст-
ва. Вдохновляться здесь можно лишь чистой любовью к науке, высотой
полета и совершенной техникой исполнения. Повторение или заимство-
вание невозможно! А самому работать необходимо по своей теме, соб-
ственными методами и усилиями, нарабатывая личный потенциал в той
области, где возможно его максимальное раскрытие. Идея своего пути в
науке не нова. Но есть открытия, которые каждое поколение ученых неуто-
мимо повторяет. И это вовсе не изобретение велосипеда, это построение
собственной личности исследователя.
Французский историк Гизо (1787 — 1874), потрясенный колоссальными
переменами во французской науке после великой революции конца XVIII
века, писал: «Факты прошлого заключают в себе бесчисленные тайны, ко-
торые раскрываются человеку, лишь когда он способен понять их... Так как
все в самом человеке и вокруг него: точка зрения, с которой он изучает
факты, и настроение, которое он вносит в это изучение, — беспрерывно
меняются, то можно бы сказать, что прошлое меняется вместе с настоя-
щим... Факты открываются наблюдателю неизвестной дотоле стороной и
говорят с ним на другом языке. Он сам применяет в исследовании их дру-
гие принципы, наблюдения и суждения... Зрелище осталось то же, но зри-
тель — другой, и он занимает другое место. В его глазах все изменилось».
Отметим, что это личные впечатления историка. Разлом эпох способ-
ствовал выбросу историзма в общество, и внезапно человек одними гла-
29
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
зами увидел две эпохи: старую и новую. Причем старую в совершенно
ином разрезе. Показалось, что позади каждого поколения людей стоит
своя история прошлого, исключительно для него существующая и не по-
хожая на историю для другого поколения.
Следует помнить также, что историк — не судья и не следователь. Он —
дитя своего времени со своими политическими, литературными, этичес-
кими и сословными вкусами и пристрастиями. Абсолютно объективен
только мертвец. История и истина — это понятия из круга разных наук.
Совпадение их невозможно. Зато возможна честная, добросовестная и
высокопрофессиональная работа исследователя. К ней и стоит стремить-
ся. История, по великолепному выражению Люсьена Февра, — наука о Че-
ловеке; она, разумеется, использует факты, но это факты человеческой
жизни. Задача историка — постараться понять людей, бывших свидете-
лями и участниками множества событий своей жизни и истории мира.
Любые события и факты прошлого насыщены человеческой сутью. Вжить-
ся в прошлую эпоху сложно, но возможно. Вот тогда-то исторические
факты и заговорят в полный голос.
30
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
§ 1.3.	Об источниках истории России
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана.
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
Иван Бунин. Слово
1915 год
Под историческими источниками чаще всего понимают сохранивши-
еся письменные, вещественные и устные (предания) памятники прошлых
эпох. Для определения достоверности источника существует целый ряд
приемов и методов научной критики. Исследователь, в сущности, обязан
выяснить в самом начале работы с каким-то документом — оригинал это
или копия; время создания и время написания документа и т.д. Археолог —
то изучает руины древнего храма, то кропотливо восстанавливает после-
довательность культурных слоев, перестроек и пожаров. Это — внешняя
критика источника.
Формально внешняя критика источника включает в себя анализ внеш-
него вида документов: лицевых знаков, бумаги, почерка, времени происхож-
дения и обстановки появления на свет. Если это историко-литературное
авторское произведение, то следует установить автора, познакомиться с
его биографией, выяснить социальную среду и субъективную сторону
воззрений автора. В конечном счете историк выясняет достоверность и
историческую ценность документа.
Анализ содержания источника — это критика внутренняя. Здесь мы
изучаем происхождение документа, выясняем связь его с исторической
эпохой, место в контексте событий того времени, типологичность, особен-
ности структуры текста и прочие необходимые нам для будущего иссле-
дования исторические реалии данного источника. Многие даже официаль-
ные документы (договоры, указы, судебные акты, письма) лгут столь же
беззастенчиво, как и отдельные люди. Смело доверяться письменным
текстам нельзя. Так, боярин, а затем царь Василий Шуйский несколько раз
менял свое мнение о самозванце Лжедмитрии на диаметрально противо-
положное.
По разным периодам истории России на первое место выдвигаются
Разные типы источников. При этом незыблемости нет. В поле зрения ис-
следователей в разные эпохи выплывают внезапно совершенно иные, чем
У поколений их отцов и дедов в науке, группы памятников прошлого.
На первом месте в ряду источников по истории России IX — начала
XVII века мы все же должны поставить летописи — литературно-истори-
31
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ческие памятники Древней Руси, содержащие погодные записи событий.
Наши летописи — выдающееся явление не только русской, но и мировой
историографии. Летописи сложны по составу, источникам, менталитету
составителей и авторов.
Существуя с XI века, они изменялись, усложнялись, перерабатывались
и дожили до начала XVII века. Историзм летописного образца широко бы-
товал среди любителей-историков российской провинции XVIII—XIX веков.
Для нас сейчас важно и то, что именно летописи стали главным объек-
том внимания и полем работы для историков России XVIII века — перио-
да складывания нашей юной исторической науки. «Полное собрание рус-
ских летописей», издающееся с XIX века по наши дни, и серия книг под
редакцией академика Д.С. Лихачева «Памятники литературы Древней
Руси» — вот наиболее важные издания русских летописей, с которых стоит
начинать работу по летописным периодам русской истории.
За трехсотлетний период изучения русских летописей (начиная с
В.Н. Татищева, Шлецера и заканчивая великим А.А. Шахматовым, М.Д. При-
селковым, М.Н. Тихомировым и рядом современных исследователей) не
раз менялись взгляды историков на саму летопись, ее состав, значение
для науки. Условно говоря, историзация материалов летописей шла опре-
деленными рывками, с периодами отступлений (скептики начала XIX века),
уходами в сторону (осознание летописи как сугубо литературного памят-
ника). Возможно, труды А. Шлёцера и А. Шахматова — два пика научного
интереса к летописям в отечественной историографии.
В летописях — этом невероятно живом и свежем по чистоте красок,
менталитету и цельности духа авторов труде — сохранилось, как в архи-
ве древнего книжника, огромное число памятников не только письменной
(договоры русских князей, поучения, отрывки из житий святых), но и уст-
ной культуры (предания, рассказы очевидцев, песни).
В одни эпохи русской истории изучение летописей выплывало на пе-
редний план, в другие — почти затухало и шло довольно вяло, более по
традиции, чем в связи с острой современной научной необходимостью. Но
в любом случае каждое поколение ученых рассматривало летописи под
другим углом зрения, чем их предшественники, и ставило иные научные
проблемы. Даже неизменный политический бестселлер всех времен —
тема «Варяги на Руси» звучала часто совершенно по-новому. По значи-
тельному кругу вопросов истории Древней Руси русские летописи оста-
ются и по сей день важнейшим источником. С укреплением системы цен-
трализованной государственной власти и судопроизводства увеличилось
число разного рода письменных актов. Гражданская жизнь также услож-
нилась, объем сделок (купли-продажи, займов, аренды) вырос. Диплома-
тические документы, разного рода указы, наказы, грамоты, отписки вое-
вод потребовали создания системы их хранения. Нужда в них все росла.
32
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИИ
Создавались первые архивы. Число сохранившейся, несмотря на опусто-
шительные пожары, документации, начиная с XVI века, стремительно уве-
личивается.
Наш древнейший законодательный акт — Русская Правда. Объем ак-
товых источников уже по XVII веку огромен. Значительная часть его и по
сей день не введена в научный оборот, то есть не использована истори-
ками: не опубликована, не проанализирована и даже в кратких выдержках
не зафиксирована в научных работах историков. Основным центром акто-
вых источников по истории России до XVIII века является Российский го-
сударственный архив древних актов (РГАДА) в Москве.
Огромен массив источников по истории России XVIII—XIX веков в РГИА
(Российском государственном историческом архиве в Санкт-Петербурге).
Без обращения к этому архиву ни одна диссертация по данному периоду
не может быть написана. Как архив истории классовой борьбы первона-
чально формировался ЦГАОР — ныне ГАРФ (Государственный архив Рос-
сийской Федерации), содержащий колоссальный объем материалов по
истории Советского государства и его внутренней политики. Мне дове-
лось заниматься в студенческие годы в этом архиве личными делами де-
кабристов, а в недавние годы — фондом НКВД, по-прежнему частично
ограниченным в выдаче. РГАЛИ и отделы письменных источников РГБ и
РНБ (СПб.), ГИМа также очень богаты историко-культурными сведениями.
Архивы Российской армии и Министерства обороны незаменимы для во-
енных историков. Да и в любом областном городе всегда есть как мини-
мум два госархива: Госархив данной области (материалы досоветской и
советской истории края) и госархив социально-политической истории
области (в прошлом обкома КПСС) по партийно-советской истории обла-
сти. А кроме того, всегда интересны ведомственные архивы УВД и ФСБ,
вузов, других учреждений.
В нашу эпоху тотального упрощения и стандартизации число истори-
ков, занимающихся допетровскими источниками, будет падать. Оно и
сейчас очень невелико. Прежде всего это связано со все увеличиваю-
щимися трудностями работы с древнерусскими текстами. Пропасть меж-
ду человеком XXI века и человеком XVII века сильно выросла за после-
дние 100 лет. Трудоемкость простого прочтения и подготовки к публикации
рядового царского наказа воеводе, «памяти» из Разрядного приказа, че-
лобитной обычного купца, статейного списка вернувшегося из посольства
дьяка, то есть любого ординарного документа допетровской эпохи, неверо-
ятно выросла. Чтобы войти в систему связей, отношений, взглядов и вер-
ного понимания документов XVII века, надо положить жизнь. То есть всю
свою жизнь заниматься только этой эпохой, вживаясь в плотную ткань
быта и вникая в мелочи. Такой уход от современности чреват нищетой,
потерей социальной ориентации и престижа в современном обществе.
33
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Один мой знакомый член-корреспондент РАН на восьмом десятке лет
помнит по именам всех дьяков в приказах московского царя XVI века. Но
он взращен советской академической системой, сейчас уже разложив-
шейся. Новых подвижников завербовать не удастся, поскольку трудовые
затраты здесь не окупятся. Историкам XIX века было гораздо легче рабо-
тать с допетровскими источниками. Они их лучше и быстрее нас понима-
ли. Не случайно любимая историческая эпоха В.О. Ключевского — имен-
но XVII век.
Для нас в связи с глобальным отстранением от допетровской эпохи
поэтически и музыкально сейчас звучат сами названия обычных типовых
документов того времени. Вспомним, что по делам судебным процесс
начинался жалобницей или челобитной. За ответчиком посылался пристав
с приставной памятью. Если ответчик отдавался на поруки, бралась поруч-
ная запись. Срок ответчику назначался срочной грамотой. В случае неяв-
ки ответчика давалась зазывная грамота. В случае неявки истца на него
давалась грамота бессудная, по которой его могли схватить и доставить
в суд. Сама процедура суда записывалась в судный список, который, вы-
даваясь ответчику, получал название правой грамоты. Всякое показание
на суде именовалось сказкой. Крестьян обязывали подчиняться владель-
цу грамотами послушными и вводными (вводящими во владение). И так
далее и тому подобное. Уходя в глубины истории и русской речи, историк
ощущает свое родство с той эпохой, возникают определенные эмоцио-
нально-чувственные отношения. Вживаясь в дальнюю эпоху, ученый ста-
новится лично пристрастен: у него появляются любимые и нелюбимые
исторические деятели. Такого рода личностное вживание в прошлое очень
полезно для науки и плодотворно для талантливого профессионала. Свой
интерес и любовь к прошлому человек в этом случае может передать на
страницах своих трудов читателю. Конечно, чувство меры и научная объек-
тивность обязаны сохраняться. Но порой постичь древний источник изнут-
ри может лишь тот, кто войдет внутрь документа и встанет на краткое вре-
мя рядом с автором. Такое духовное родство необычайно плодотворно.
В связи с быстрой бюрократизацией государственного аппарата Рос-
сии в XVIII — XX веках число актов сохранившегося делопроизводства цен-
тральных и местных (в основном губернских) органов власти беспример-
но велико. Но с усложнением чиновничьей структуры и формализацией
этикета любой бумаги реальная жизнь России в них отражается лишь
очень частично, порой искаженно и крайне дробно в каких-то своих слу-
чайно-структурных элементах. Между тем историки России к началу XX века
твердо уяснили себе вслед за С.М. Соловьевым, что архивные источники
следует считать главным и преобладающим родом исторических источни-
ков. Сие стало чревато целым рядом последствий. История России, стра-
ны, общества и народа превратилась в подавляющем большинстве исто-
34
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
риописаний XX века в историю государственного аппарата Российской
империи — Советского Союза, хитросплетений внутренней и внешней
политики правительства и тому подобное.
Народ, общество и живые реальные люди все более выпадали из сфе-
ры интересов русского историка. Они не обеспечивались документальной
Источниковой базой. Воспоминания, записки, дневники, письма, другие
частные семейные материалы XIX века только-только историзовались в
конце XIX — начале XX века, как великий пожар Октябрьской революции
сдул образованные классы общества в сторону, поставил под подозрение
все гуманитарные ценности прошлого. А террор сталинской эпохи вооб-
ще отвратил основную часть образованного общества от писания искрен-
них дневников, писем и воспоминаний. Частная жизнь простого человека
по сути надолго осталась под спудом. Ее потаенное течение в значитель-
ной мере невосстановимо. И все же вслед за актовым материалом треть-
им по значимости источником по русской истории следует назвать имен-
но письма (начиная, вероятно, с XVI века — переписки Ивана Грозного с
Андреем Курбским), жития святых, дневники, записки иностранцев о
России, столь ценные для нас своим психологическим отчуждением и
неприятием русской жизни, огромный пласт мемуарной литературы, та-
кой субъективной и личностной, и прочие материалы семейных архивов.
Интерес к такого рода документам за последние два десятилетия сильно
вырос. Антропологически ориентированную историю невозможно писать
без материалов личной жизни человека.
Письменные источники сильно сужают взор исследователя, делают его
традиционным, стереотипным, нередко общественно малоинтересным.
Свежий подход к любой теме заключается, во-первых, в умении поставить
источникам нетрадиционные и неожиданно новые вопросы, а во-вторых,
в широком привлечении данных из соседних областей знания («сопряже-
ние далековатых идей») и привлечения или создания качественно новых
источников. Яркий пример — устная история, расцветшая таким пышным
цветом в XX веке, которая является одновременно и методом, и источни-
ком, и исследованием.
Фольклор (предания, былины, сказки), произведения древнерусской
литературы и литературы позднейших эпох — все это также замечатель-
ные и оригинальные материалы для современного историка. Но специфи-
ка анализа и вычленения из такого рода материалов исторической со-
ставляющей требует от историка широкого гуманитарного кругозора и
некоторой филологической подготовки. Многие этим не обладают.
Данные археологии и этнографии хоть как-то позволяют историкам
Уходить от неизбежной ограниченности и однообразности письменных
источников. Влияние их на историю подобно морскому прибою. Периоды
масштабного расширения базы данных, многочисленных экспедиций и
35
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
раскопок чередуются с периодами упадка и утраты влияния на труды спе-
циалистов по отечественной истории. Стены между этими дисциплинами
и окружающим миром по мере их профессионализации сильно выросли.
Целый ряд вспомогательных исторических дисциплин: палеография,
метрология, геральдика, нумизматика, ономастика и генеалогия — не-
сет свои дары в копилку историка, сумевшего овладеть ими хотя бы в
малой мере.
Чрезвычайно важно отнестись к источнику как части прошлой эпохи,
а не самостоятельному целому. Вырванный из контекста эпохи, любой
источник мертв. В этом главная беда антиисторичности гигантских собра-
ний аристократов в археологии и этнографии.
Лев Карсавин, один из немногих русских историков, осмысливавших
теорию ремесла историка, писал в 1920 году на огненном разломе эпох
(историзм захлестнул все общество и даже «улицу»): «Через источник, как
часть минувшего, мы вживаемся в единство этого минувшего и, познавая
часть, в ней уж познаем и целое. Поэтому принципиально работа над
источником ничем не отличается от всякой иной работы историка; реаль-
но — это та же самая историческая работа со всеми ее особенностями...
изучение источника... лучшая школа для всякого занимающегося истори-
ей»7. Историк может остаться специалистом сугубо по источникам и най-
ти свое место в источниковедении — очень достойной, нужной и очень
трудоемкой отрасли исторической науки. Эта тихая работа в архивах, биб-
лиотеках, музеях не сулит громкой славы и высоких наград, но необходи-
ма в науке как фундамент зданию.
В ходе внешней критики источника (определения его подлинности, да-
тировки, места происхождения, авторства, отношения к другим источникам)
растет и параллельно идет его внутренняя критика (сопоставление с дру-
гими источниками, его анализ и уяснение занимающих историка фактов).
Все это должно увенчаться верным пониманием источника, изложенным
историком в своей интерпретации в научно-исторической работе.
Такова условная схема движения историка от источника к результату.
Многое здесь происходит автоматически и подсознательно. По теориям
еще никто не научился приемам и навыкам научной работы. Все это по-
стигается в практике конкретно-исторического исследования.
Французские историки, вероятно, уже целое столетие настойчиво го-
ворят нам о том, что каждый историк изобретает и создает свой источник.
Следовательно, картина, созданная его пером, глубоко субъективна и
имеется лишь в его воображении. В этом есть элементы здравого смыс-
ла. Ведь каждый историк формулирует свою тему и проблему исследова-
ния на основе личного интереса. Он о чем-то вопрошает прошлое от
имени современности. То, что нам и обществу неинтересно, мы и не
спрашиваем. Но ведь мы не навязываем свои проблемы источникам про-
36
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
шлого, объективно существующим независимо от нашей воли. Мы лишь
подходим к этим источникам с новой точки зрения, с которой раньше ис-
торики к ним не подходили, и поэтому заставляем эти источники раскры-
ваться по-новому.
Как примиряюще подметил А.Я. Гуревич, «в этом смысле историк дей-
ствительно как бы создает свой предмет, но этот предмет возникает лишь
тогда, когда источник откликается на наш вопрос, когда удается посред-
ством подстановки нового вопроса по-новому раскрыть те глубины, кото-
рые теряются в источниках»8.
Итак, главный инструмент историка в работе с источниками — его лич-
ный наработанный опыт. А кроме всего прочего, нужно уметь пошире
взглянуть на мир, Россию, зарубежную историческую науку. Как яростно
высказался Люсьен Февр, «история использует тексты — не спорю. Но —
все тексты. А не только архивные документы, получившие, как сказал не-
кто, особую привилегию на поставку оторванным от действительности
историкам всего их позитивного материала: имен, мест, дат... А и стиха,
картины, пьесы: все это тоже источники, свидетельства живой человечес-
кой истории, пронизанной мыслью и призывом к действию»9.
История — это наука не просто о прошлом, а о прошлом человечества.
История — это наука о человеке, а не о вещах, явлениях, взглядах. Чело-
век же прошлого напитывал собой эпоху целиком.
37
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 1.4.	О методах исторической науки
Я помню все в одно и то же время,
Вселенную перед собой, как бремя
Нетрудное в протянутой руке,
Как дальний свет на дальнем маяке,
Несу, а в недрах тайно зреет семя
Грядущего...
Анна Ахматова. Творчество
1959 год
В основной массе современных диссертаций авторы, говоря об ис-
пользованных методах исследования, стереотипно пишут: сравнительно-
исторический, историко-генетический, типологический, описательный,
ретроспективный и статистический. Это стало общим местом. Использо-
вал автор эти методы или нет — неважно. Раз он написал мало-мальски
связную диссертацию, значит, что-то все же использовал.
Гораздо реже упоминают у нас биографический и историко-психоло-
гический методы. Первый долго подозревался в популяризаторстве — то
есть ненаучности, а традиция второго после М.О. Гершензона и Е.В. Тар-
ле практически вымерла.
Между тем все указанные методы использовали ученые-историки в
России и 100 и 200 лет назад. Но изменения в методах науки очевидны.
Что же изменилось? Прежде всего теория познания. Та научно-мыслитель-
ная структура дисциплины, в рамках коей и перемещается действующий
историк-практик. Позитивизм XIX века, очень добротный и уверенный в
себе, сменился марксистско-советским позитивизмом XX века (эпохой
крутых зигзагов и шараханья от собственной тени).
Позитивизм XX века очень мало интересовался самим историком —
винтиком гигантского механизма великих строек социализма. Априори
считалось, как и в предыдущую эпоху XIX века, что человеческий ум и ин-
теллект — это довольно простой технический аппарат, служащий для эле-
ментарного отражения и усвоения внешних фактов действительности. Но
зато и все, что выдавал идеологически верный Советской Родине историк,
отождествлялось с сутью вещей, эпох, событий классовой борьбы. Очень
убедительно смотрелись всяческие схемы, рубрики, классификации, пе-
риодизации, таблицы (социологизм). Именно в них видели дух научности,
а не декоративный элемент исторического описания. Сами же историчес-
кие описания, считалось, объективно и четко должны передавать истин-
ный ход событий, реальные картины мира, законы движения и сосуще-
ствования исторических реалий.
38
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Период рефлексии исторической науки России начала XX века, когда
она в лице своих ведущих деятелей (В.С. Иконникова, С.А. Лаппо-Дани-
левского, Н.И. Кареева, Л.П. Карсавина) попыталась оценить свое поло-
жение в обществе, научном мире, провести ревизию своего научного арсе-
нала средств и методов работы, бесследно канул в Лету уже в 1920-е годы.
С молчаливого согласия ведущих советских историков это течение в на-
уке считалось как бы и не бывшим. Дело вовсе не в идеализме философ-
ской основы воззрений русских историков, из-за чего их книги, статьи
просто невозможно было использовать в стране официально победив-
шего исторического материализма. Дело в том, что любая самостоятель-
ная творческая основа или собственная теория исторической науки
могли только помешать партийному руководству наукой. Готовые мар-
ксистско-ленинские и сталинские схемы, темы и проблемы научно-исто-
рических работ, а также их выводы диктовались властью заранее. Изящ-
ной фактологией требовалось припудрить уже готовые каркасы.
Любопытно, что старомодный позитивистский закал и тип мышления
легко разглядеть в мировоззрении Ленина, Сталина, в партийных установ-
ках последующих советских вождей. Позитивистская теория прогресса —
основа всех основ. Непрерывно восходящая линия движения науки, совет-
ского народа от пятилетки к пятилетке в конце концов приведет к постро-
ению коммунизма вначале в СССР, а затем во всем мире. Рост населения,
городов, строек (при увлечении статистикой мы особенно любим сравне-
ния с 1913 годом), технической мощи — все это представало в виде свое-
образной спирали, устремленной в небо. Соответственно и историю Руси
с IX века, Античности, западного Средневековья видели в совершенно ином
ракурсе, чем до 1917 года. Для линии непрерывно восходящего развития в
огромном море фактов выискивались те, которым можно было поставить
положительную оценку по марксистской шкале. Все остальные игнориро-
вались. Рост классовой борьбы, смена экономических формаций, любовь
К Родине и приоритеты России во всех областях науки, укрепление мощи
страны и кризисы царизма, положительная внешняя политика и отврати-
тельная внутренняя политика — все это было незыблемым в конечных оцен-
ках, известных историкам еще до начала их исследований. Когда линия
партии по ряду вопросов круто менялась, то историков об этом информи-
ровали своевременно. Они обязаны заранее знать конечные выводы.
Многие элементы той эпохи здесь я, к сожалению, утрирую и упро-
щаю. Реалии, как всегда, сложнее теории. Археологи и историки Древней
руси нередко свободно, занимаясь конкретной темой, выдавали ритуаль-
ные ссылки на вождей, приводя в систему огромный исторический фак-
тах. История отдельных людей, архитектурных сооружений, битв предста-
вала порой ярко, образно и внутренне очень достоверно. Но мы говорим
0 судьбе теории исторического познания в советскую эпоху.
39
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Между тем путь самого простейшего исторического описания по лю-
бой теме идет от поиска нужных документов (первичных источников), че-
рез их накопление и анализ — к классификации и синтезу.
Впрочем, нередко сама постановка темы предопределяет подбор фак-
тов, которые и анализируются под заранее намеченным углом зрения. В
некотором смысле в такой работе фактаж уже не собирается и даже не
формируется, а создается по заранее определенным мыслительным кон-
струкциям самим историком. Замечу, что я не имею в виду откровенные
фальсификации и заказные работы политического характера. Нацио-
нальные и культурные традиции, научные школы существенно формиру-
ют тропы и приемы нашей мысли. Живой исторический материал порой
раскладывается в готовые застывшие формы умирающей научной тради-
ции. Внутреннее развитие науки стремится к обновлению ее, а все техни-
ческое оснащение науки: прежняя тематика и проблематика исследова-
ний, старомодные приемы работы, отжившая терминология, устаревшая
специализация и дробление научных областей знания — этому активно
препятствует, тянет назад.
Главный результат засилья старых форм в науке (и прежде всего от-
жившей системы терминов и понятий) состоит в том, что они сдвигают
разновременные и разнохарактерные явления и черты жизни человека в
одну плоскость, статическую, жестко фиксированную систему. Исчезают
реальная жизнь и динамика развития. Примеров такого рода терминов
множество: античная цивилизация, Средневековье, общественно-эконо-
мические формации, менталитет, исторический факт...
Каждый исследователь наобум вкладывает в такого рода понятия
(внутренне очень аморфные и неопределенные) то, что ему удобно и вы-
годно. В результате очень часто применение этих и других терминов
(свежевыдуманных и почти никому не понятных) носит спекулятивный ха-
рактер. Это не значит, что научный язык в современной исторической на-
уке невозможен и не нужен. Это лишь значит то, что осмысленность упот-
ребления понятийного аппарата историком должна сильно возрасти. И
там, где историк может обойтись без общих, невыразительных, затертых
и псевдонаучных терминов, лучше обойтись без них. Настоящая научная
речь щеголяет не цветистыми фразами, а внутренней логикой раскрытия
проблемы, блестящей мыслью, замечательным образом и глубиной науч-
ного синтеза.
И все же следует помнить, что наш научный язык — это не только «ар-
хив старинной науки», по словам Р.Ю. Виппера, но также аппарат и сред-
ство новой науки, энергично двигающейся вперед10.
Вернемся же к теории прогресса, столь важной для позитивистов,
современных неопозитивистов и большинства историков других направ-
лений. Представляется, что, абсолютизируя сами понятия «эволюция»,
40
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
«изменения», «развитие», наша наука изучает прошлые эпохи только по
хронологической вертикали. Но создание комплексных исследований
общества по горизонтали (чем и сильна французская школа «Анналов») не
менее плодотворно. Остановленное время: один день или один год в жиз-
ни нации, города, деревни — выявляет массу качественно новых матери-
алов. Воссоздание не рухнувших структур, а мощного буйства красок,
бурно живущего миропорядка. Вживаясь в это внутреннее единство, ис-
торик находит факты, явления, структуры реальной жизни, более долго-
временные, чем жизнь одного поколения или даже исторической эпохи.
Так, например, в жизни русского крестьянства XVII — начала XX века были
устойчиво сохранявшиеся формы жизни, орудия труда, взгляды, поверья,
былины, элементы семейного воспитания и отношения к женщине и мно-
гое-многое другое.
Острую критику позитивизма еще в эпоху его расцвета дал поэт и тон-
кий филолог-мыслитель Осип Мандельштам в очерке «О природе слова»:
«Наука, построенная на принципе связи, а не причинности, избавляет нас
от дурной бесконечности эволюционной теории, не говоря уже о ее вуль-
гарном прихвостне — теории прогресса. Движение бесконечной цепи яв-
лений, без начала и конца, есть именно дурная бесконечность, ничего не
говорящая уму, ищущему единства и связи, усыпляющая научную мысль
легким и доступным эволюционизмом, дающим, правда, видимость науч-
ного обобщения, но ценою отказа от всякого синтеза и внутреннего строя».
Лучше не скажешь!
Наверное, самое для нас печальное в теории прогресса, не совмести-
мой с исследованиями прошлого по горизонтали, — это навязанный нам
утопизм мировоззрения. Лучшее, в соответствии с идеями прогресса,
всегда лежит впереди — в будущем. Настоящее и прошлое навсегда уми-
рают. Они лишь своеобразное удобрение грядущего райского сада. Такого
рода пренебрежительное отношение к прошлому как допотопной эпохе
очень сильно укрепилось в обществе. Самостоятельной ценности любая
прошлая эпоха в связи с этим не имеет. Она лишь преддверие, предпо-
сылка, еще одна ступенька к будущему.
Пренебрежение к прошлому закрывает единственную дверь к его целос-
тному пониманию и изучению. Мир, в котором жили, не нужен историку.
Теряется оправдание исторических интересов. Возрастает роль социоло-
гических изысков, общественно-политических и экологических доктрин.
Знаменитая фраза М.Н. Покровского, вождя советской науки 1920-х —
начала 1930-х годов: «История — это политика, опрокинутая в про-
шлое» — венец марксистской вульгаризации теории исторического
познания и прогресса.
Очень сильно при этом снижается ценность и настоящего. Параметры
последнего сильно сужены. Самостоятельной значимости оно также ли-
41
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
шается. Углубленного изучения настоящего как единственного наследника
и хранителя достояния всех прошлых эпох не требуется. Настоящее не
развертывается историком масштабно и структурно, как свернутая палат-
ка, а лишь считается своеобразной точкой отсчета.
Очень назидательно задачу отмены деления историками мира на
прошлое, настоящее и будущее поставил Лев Карсавин в своей заме-
чательной христианской утопии идеального изучения прошлого. Последнее,
по мнению автора, достижимо лишь во всевременном и всепространствен-
ном реальном синтезе исторического развития целиком. «Развертываю-
щийся ныне перед нами во времени и пространстве процесс, удручающий
нас видимым погибанием и умиранием, должен стать для нас реальным
во всей конкретности... А это возможно, только если “мы изменимся”,
если преодолеем пространство, если “небеса совьются в свиток”, а вре-
мя преобразится в вечность»11. Красота этой мысли историка потряса-
ет. К сожалению, в реальности сие недостижимо. Но вспомним, что со-
временники упрекали Карсавина за манерно-изысканный стиль речи.
Впрочем, в 1920 году, когда автор писал эти свои строки, многие мане-
ры отпали сами собой.
Возвращаясь в сегодняшний день, все же отметим, что любым объек-
том исторического изучения всегда является лишь прошлое. Но прошлое
историку непосредственно не дано. И даже пережитые им годы существу-
ют в его памяти как бледная цепь отрывочных событий, странных образов,
бледных остатков прошлого. Как метко выразился поэт Иосиф Бродский,
«мы, оглядываясь, видим лишь руины. Взгляд, конечно, очень варварский,
но верный».
Отвлекаясь от самых общих моментов теории исторического познания,
следует сказать несколько слов и о технических приемах исследования.
Основных путей здесь всего два: опытный и творческий. Существует рез-
кая грань между научным анализом и практикой конкретного исследования
(своеобразные опыты с памятниками истории в любых формах), с одной
стороны, и творческо-интуитивным постижением истины — с другой.
Редкий историк способен сочетать в себе в равной мере таланты прак-
тика и теоретика. Но стремиться к соединению в собственной персоне
хоть каких-то элементов недостающих ему качеств историк обязан. Чело-
век действительно познает мир двумя разными способами. Практик под-
считывает, классифицирует, накопляет факты, явления, устанавливает
закономерности и общие черты. Теоретик же, наподобие молнии, пронза-
ет мыслью толщу научных реалий и совершает открытия. Метод его рабо-
ты сродни творчеству поэта, художника, основателя мировой религии. Те-
оретик прозревает внезапно сам и вносит яркий свет истины в мир науки.
Но любая общая идея такого рода зреет очень долго, требует много-
летних усилий многих специалистов-практиков, накопления огромного
42
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
материала в науке и обществе. Только в этом случае она внезапно родит-
ся сама и будет воспринята ученым миром.
Практики же, неутомимо работая с первичными источниками, не про-
сто их накапливают. Сравниваются исторические явления у разных наро-
дов в разные эпохи. Здесь очень уместен метод аналогии. Рождаются
интересные научные гипотезы, которые могут со временем подтвердить-
ся и перейти в разряд уважаемых теорий. Но даже если они со временем
отбрасываются, они уже двинули науку вперед.
В идеале историк, накапливая все больше материалов и фактов, пере-
ходит постепенно от частного к более общему, а затем и к самому обще-
му. Классифицируя, схематизируя, выявляя корни и причины событий (ге-
незис явления), историк приходит к обобщающим умозаключениям. Такой
метод перехода от частного к общему именуется индукцией. Возможен и
обратный ход работы исследователя: от самых общих процессов, глобаль-
ных событий автор постепенно переходит вначале на средний, а затем
самый низший этаж своего исторического сооружения. Так, исследуя вой-
ну, он может вначале говорить о политике государства, а в конце концов
взять реальную семью обыкновенного солдата и показать выпукло ее
жизнь в деталях. Такой метод исследования — от общего к частному —
именуется дедукцией. В чистом виде вполне осознанно все эти и другие
методы и приемы никогда не применяются.
Историк комбинирует, приспосабливается к собранным источникам,
поставленной проблеме, пытаясь ее решить и заходя с разных сторон. Все
это вполне нормально, так же как и упрощения и обобщения. Ведь любая
статья или книга хорошего историка чем-то похожа на живописный холст
художника. Последний, обращаясь к природе или человеку, вкладывает в
картину свое понимание зеленого луга или лица красавицы. Что-то он
упрощает и затушевывает, что-то передает более грубо, сочно и ярко.
Портрет человека становится решительно не похож на его фотографию.
Но внутренняя сущность изображенной персоны или ее эпохи прорывает-
ся очень ярко. То же и с работой историка. Абсолютно все он изобразить
и обобщить не сможет никогда. Какие-то явления он опускает заранее, а
какие-то фокусирует и углубленно анализирует. Получается тоже своеоб-
разная картина, в отличие от живописи довольно быстро устаревающая.
Открытия, прорывы и революции в других науках (ведь все они разви-
ваются далеко не равномерно) оказывают часто сильное влияние на ис-
торию и ее методы. Достаточно вспомнить открытия Дарвина, революцию
в физике, взлет астрономии. И все же арсенал методов, приемов и форм
Работы историка прежде всего сильно зависит от личности самого иссле-
дователя.
Что одному здорово — то другому смерть! Как костюм в ателье под-
гоняется по фигуре, так с течением времени историк распознает свои
43
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
сильные и слабые стороны, свои склонности и пристрастия. Исходя из
этого, стоит развивать те индивидуальные методики, которые потенциаль-
но наиболее успешны. Но чтобы их выделить, необходимо позаниматься
со всем комплексом исторических методов. И делать это стоит вживую —
в реальных исследованиях.
Приложение
Р.Ю. Виппер
КРИЗИС ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ (ОТРЫВОК)
Бывают эпохи, когда хочется сказать как раз обратное: не история учит
понимать и строить жизнь, а жизнь учит толковать историю. Такую эпоху мы
сейчас переживаем.
Наш жизненный опыт и в крупном, и в мелком необычайно обогатился.
И наши суждения о прошлом, наши исторические мнения приходится все
пересматривать, подвергать критике и сомнению, заменять одни положе-
ния другими, иногда обратными. История из наставницы стала ученицей
жизни.
В самом деле, вот вам группа фактов, под давлением которой мы на-
ходимся. Мы были участниками, частицами великого государственного
тела, ныне более не существующего. Мы притягивали историю для объяс-
нения того, как выросло Русское государство и чем оно держится. Теперь
факт падения России, наукой весьма плохо предусмотренный, заставляет
историков проверить свои суждения. Он властно требует объяснения; надо
найти его предвестия, его глубокие причины, надо неизбежно изменить
толкования исторической науки.
... Конечно, мы находились под невольным незаметным для нас воздей-
ствием жизни. В европейском мире было сравнительно тихо, если не счи-
тать окраин, какого-нибудь Балканского полуострова, не было ни войн, ни
переворотов; продолжались одни и те же состояния — вот о них-то мы и
говорили в наших исторических курсах. Эти длительные состояния мы счи-
тали самым важным моментом в изучении эпох прошлого.
Наши научные понятия и приемы находили себе поддержку еще в свое-
образных житейских предрассудках. Европейские общества отвыкли от
войн, и хотя всюду была введена всеобщая воинская повинность, громад-
ное большинство людей разучилось владеть оружием. Все тяготились и
военной повинностью, и тяжелыми налогами, служившими военному бюд-
жету. Из этого недовольства создался страх перед войной.
44
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
... Именно над этим-то закосневшим в своих предрассудках обществом,
заснувшим над поверхностью клокотавшего вулкана, и стряслась двойная
беда — война и социальная революция, а последняя есть тоже война, толь-
ко распыленная, зато еще более беспощадная! Теперь мы все увидали, что
уже давно существуем среди всеобщей войны, что все наши жизненные
усилия служили войне, были результатом все возраставшей, жестокой кон-
куренции.
Источник:
Виппер Р.Ю. Кризис исторической науки. Казань, 1921.
45
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 1.5.	Философия истории
Жизнь — без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами — сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд — да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
Познай, где свет, — поймешь, где тьма.
Пускай же все пройдет неспешно,
Что в мире свято, что в нем грешно,
Сквозь жар души, сквозь хлад ума.
Александр Блок. Возмездие
1911 год
Сам вектор человеческой жизни постоянно нацелен на будущее. Каж-
дый момент настоящего, по меткой мысли Ортеги-и-Гассета, неразрыв-
ными нитями связан с грядущим. Жить — значит действовать без пере-
дышки. Чтобы достичь чего-либо в будущем, человек приводит в действие
свою память и прошлый опыт свой, семьи, знакомых, страны, мира... На
мгновение прошлое конструируется как желаемое будущее. То есть каж-
дый человек, в какой-то мере, историк поневоле. Из любителей форми-
руются профессионалы.
В своих основных элементах любая философия истории личностна.
Она вырабатывается индивидуально и остро необходима историку, как
свет далекого маяка — мореходу. Самым тесным образом личные фило-
софские установки исследователя связаны с его прагматической жизнен-
ной философией и стратегией, выработанной в юности.
Очень часто каких-то определенных философско-исторических уста-
новок у самого историка нет. Но это не значит, что бессознательно он ими
не руководствуется в своей деятельности.
Последователи какой-то определенной философской системы (Яспер-
са или Ницше, к примеру) встречаются среди историков крайне редко.
Обычно историки, в меру своего гуманитарного кругозора, знакомятся на
ходу (на бытовом уровне) с определенными идеями, понятиями, обрыв-
46
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
ками философских систем, модных во времена их молодости, и неволь-
но заимствуют, понемногу из разных источников, для своего мировоззре-
ния. Но, как правило, получается вовсе не винегрет, а сплавленный вое-
дино личностью прочный каркас наукологического менталитета. Такого
рода каркас чаще всего обладает набором довольно типичных для пред-
ставителей одного поколения взглядов, установок, схем восприятия.
Впоследствии такого рода ментальная основа личности меняется очень
слабо или вообще не меняется. Думается, что историки — одна из самых
консервативных по своему образу мысли социальных групп общества. Это
своего рода профессиональная болезнь.
Устремленность всех рабочих интересов историка в прошлое выраба-
тывает волей-неволей элемент своеобразного «умильного» отношения к
людям, вещам, эпохам своих исследований. Влюбленность в предмет
занятий — дело неплохое. Она помогает вживанию в среду, пониманию
личности и хода жизни того давнего времени. Но одновременно с углуб-
ленностью занятий приходит непременная идеализация прошлого. Скла-
дывается на уровне подсознания впечатление, что «золотой век» все же
был позади. Ни массовые казни христиан в Древнем Риме, ни ночные
расстрелы в тюрьмах НКВД 1937 года не смущают историка. Бурное ки-
пение эпохи воспламеняет порой достаточно дряблый и сухой дух иссле-
дователя. Он начинает жить прошлым, подпитываясь, как вампир, живой
кровью давно сгинувших эпох. Настоящее при этом воспринимается как
некая помеха профессиональной жизни: не дают денег на раскопки, не
печатают статью или книгу, не пускают на конференцию...
Вырабатываются привычки желчного осуждения форм современной
жизни, поскольку нити связей с ней рвутся. Иногда теряется социальная
адаптация в обществе. Здесь очень велика роль семьи, которая содержит
этого заблудшего профессора-несмышленыша (лет эдак в 60—70) и нян-
чится с ним. Отсюда множество баек и легенд про старых ученых. Одна ува-
жаемая исследовательница, например, якобы отказалась принимать из рук
Б.Н. Ельцина (тогда президента) Государственную премию, заявив: «Из рук
антихриста ничего не возьму». Другой 70-летний член-корреспондент РАН
с искренней тревогой говорил мне, что нередко просыпается в холодном
поту от сна, в котором его с почетом отправляют на пенсию. Третий до 55
лет жил вдвоем с няней, опекавшей его с рождения. Погружение этих лю-
дей в прошлое нередко меняет их образ мысли, который становится непри-
вычным для нас. Замечу, что я говорю о жизни настоящих историков, а не
дельцов от науки. Для последних все эти страхи в принципе нереальны.
Но и настоящие ученые довольно редко целиком и полностью уходят
в мир прошлого. Скорее, осуществляют какие-то элементы ухода. Реаль-
но же плотная профессиональная среда общения, инфраструктура нашего
тяжелого быта, семья хорошо держат на плаву историков-профессиона-
47
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
лов. И все же нарастание отрыва от современности после 60 лет идет
стремительными темпами. Система научных воззрений, знаний и навыков
прочно консервируется. Вход кардинально новых, глубоко оригинальных
и качественно свежих идей прекращается уже где-то лет после 40. Меж-
ду тем 50, 60, а нередко и 70 лет — это пик признания заслуг хорошего
историка, время достижения им командных высот в науке, получения на-
град, премий, формирования учеников. Но историк-профессионал наи-
более интересен для науки в возрасте где-то от 30 до 50 лет. Тогда он ре-
ально двигает науку своими свежими и оригинальными идеями, яркими
нешаблонными работами. С признанием его заслуг он становится свое-
образным тормозом для новых поколений, пытающихся создать нечто
качественно иное. Думается, что период акме — наивысшего духовного,
интеллектуального и физического расцвета для историка — это возраст
примерно около 45 лет. По христианской традиции это — 33 года. Но сей-
час человечество взрослеет медленно, а живет дольше. Гуманитарии вдо-
бавок как ученые созревают тихо.
В отличие от XVIII и XIX веков в науке одновременно работают сейчас
не два (как тогда), а три поколения историков: внуки, отцы и деды. При-
мерный средний возраст каждого из поколений: 25, 50 и 75 лет. Цифры эти
относительны. Иногда разрыв между конкретными людьми, принадлежа-
щими к соседним поколениям, может быть и 10, и 20, и 30 лет. Система
профессиональных личных связей и конфликтов между этими тремя по-
колениями историков, одновременно действующими в науке, сложна, но
интересна. Здесь действуют отношения не только наставник—ученик, на-
чальник-подчиненный, но и множество других факторов и социальных
контактов: родственник, шахматист, мужчина—женщина, друг—враг..
Следует подчеркнуть, что смена власти одного поколения в науке дру-
гим, как правило, довольно отчетливо видна окружающим. Философско-
историческая основа менталитета нового поколения в науке чаще всего,
отталкиваясь от поколения отцов, отрицает многие существенные и
кардинальные основы философии истории последних. Это позволяет
им создать собственные прорывы в науке. Условно смену поколений в
российской историографии за последние триста лет можно изобразить
следующим образом, ограничиваясь двумя-тремя знаковыми фигурами
в каждом поколении.
Первое поколение: Г. Байер — В. Татищев; второе: Г. Миллер — М. Щерба-
тов — И. Болтин; третье: А. Шлёцер — Н. Карамзин; четвертое:
И. Эверс — М. Каченовский — М. Погодин; пятое: а) Т. Грановский —
К. Кавелин — С. Соловьев; б) К. Бестужев-Рюмин — Б. Чичерин — А. Ща-
пов; шестое: В. Ключевский — В. Семевский — В. Иконников; седьмое:
а) П. Виноградов — С. Платонов — П. Милюков; б) М. Покровский —
Н. Марр; восьмое: а) Е. Тарле — Б. Греков — Б. Романов; б) Н. Дру-
48
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
хинин — М. Нечкина; девятое: Е. Косминский — М. Тихомиров — Л. Че-
репнин; десятое: А. Зимин — Л. Гумилев — Ю. Лотман; одиннадцатое:
нынешние 50-летние историки; двенадцатое: нынешние 25-летние исто-
рики. Такова в общих чертах схема двенадцати поколений историков Рос-
сии за 300 лет развития исторической науки в нашей стране. Напомню, что
здесь указаны фигуры символические, часто не самые важные для разви-
тия науки. Вдобавок следует помнить, что развитие науки идет вовсе не
по вершинам. Основу армии историков составляют менее известные тру-
хеники, собственно и формирующие уровень развития науки в своей стра-
не в свою эпоху.
Далеко забравшийся в степь (тайгу, горы...) авангард без основной ар-
мии обречен на безвестную и бесславную гибель. Подтягивание тылов на-
уки — вопрос малоизученный. Речь здесь вовсе не идет об инфраструкту-
ре науки. Речь идет об овладении комплексом передовых для того времени
научных идей, проблематики, приемов и методов исследования основной
массой историков. Духовное родство, преемственность в науке часто воз-
никают не по принципу школ или прочных укоренившихся традиций.
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
Осип Мандельштам имел в виду перенос замечательных идей через
эпоху или две. Так, пронзительное творчество академика А.А. Шахматова
(1864 — 1920) (русские летописи) напрямую пересекается с творчеством
А. Шлёцера (1735 — 1809). Никто из поколения наставников Шахматова
и близко не подходит по степени влияния на него к великому немцу.
Возможно прерывающееся развитие каких-то научных тенденций (по
принципу мигающей новогодней гирлянды), оригинальное долговремен-
ное развитие научной традиции на периферии большой науки (возьмите
превосходную линию русского краеведения в XIX — XX веках), перекре-
щивание и смешение разных традиций (как оригинально в творчестве
С.Ф. Платонова переплелись идеи К.Н. Бестужева-Рюмина с идеями В.О.
Ключевского: московской научной школы с петербургской). Осмыслить с
точки зрения философии истории всю эту полифонию идей, взглядов, тен-
денций, школ, традиций — увы, дело далекого будущего. Пока даже под-
ступов к этой проблеме не имеется.
Возвращаясь к личности отдельного историка, отметим, что в принци-
пе мы можем постичь любую человеческую цивилизацию и культуру про-
шлого. Любой из нас не только немец, русский, татарин... Каждый из нас
еЩе и, хоть немножко, европеец, азиат или просто человек Земли. При
49
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
полной, казалось бы, недоступности для нас каких-нибудь древневосточ-
ных, древнеиндийских культур к ним всегда от нашей личности имеется,
пусть небольшой, ключик. Абсолютно чистых, монолитно изолированных
от соседей культур не существовало никогда. Поэтому любая цивилиза-
ция доступна нам, потому что она в чем-то связана с соседями, предше-
ственниками, наследниками. Полного исчезновения любой цивилизации
на Земле не было никогда. Что-то да осталось. Как размотать этот клубок,
когда нить все время обрывается, — дело таланта и удачи историка. В нас,
современных, уже есть кровная связь и с Иваном Грозным, и с Чингисха-
ном, и с вымершей мещерой.
Смена одних культур и выплывание на авансцену истории других про-
исходит не в безвоздушном пространстве, а на историческом подиуме, где
жизнь народов порой развивается разновременно, порой в чем-то созвуч-
но. В жизни соседних цивилизаций долго сохраняется память об исчезнув-
шей культуре. Зеркало, которое хранит все отражения человечества, — это
Земля. Археология способна на гораздо большее, чем сохранение матери-
альных остатков культур прошлого и тотальное уничтожение их памятников.
Этнографии также вполне по силам из печальной плакальщицы по умер-
шей крестьянской культуре России совершить качественный рывок и пре-
вратиться в живую и общественно значимую науку.
Идеальная задача историка (и его науки в целом) — познание прошло-
го во всей конкретной полноте реалий жизни. Это — стремление к Абсо-
люту. Реально достичь его невозможно. Ограниченность исторического
знания неизбежна. Но наука всемерно стремится к преодолению этой
ограниченности.
Кроме того, любая индивидуальность (человек, народ, цивилизация),
познавая саму себя, познает и окружающий мир, к которому принадлежит.
По мнению Льва Карсавина, акт познания — это момент всеединства дру-
гих индивидуальностей в себе. «Историк, будучи моментом несовершен-
ного, стяженного всеединства, стяженно познает и себя, и высшие,
актуализирующиеся в нем индивидуальности. Себя он познает резко про-
тивостоящим другим индивидуумам... Всеобщая история — действитель-
ность, а не выдумка или недосягаемый идеал... Есть своя правда и у мо-
рализующих историков, хотя, конечно, глубоким антиисторизмом является
сведение личности или события к роли примера моральной истины. Но,
право, я не знаю, почему надо Плутарху предпочесть современного соци-
ал-демократического историка, плохо образованного и потому обуянно-
го пафосом “научности”. Он думает, будто он пишет историю, а на самом
деле занимается лишь наклеиванием на разных исторических деятелей
этикеток “феодал”, “аграрий”, “буржуа”. Чисто аптекарское занятие! “Ис-
торик” России наивно воображает, будто дает историческое построение,
экземплифицируя фактами русской истории схему “феодализм — сослов-
ная монархия — полицейское государство”»12.
50
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
К сожалению, приемы этикеточной (или аптекарской) истории после
1920 года победили в исторической науке России. Для государства и
официальной идеологии они оказались чрезвычайно дробны. При смене
курса можно было легко на старую этикетку наклеивать новую. В опреде-
ленной мере такая победа связана и с большим консерватизмом специ-
алистов по истории России по сравнению со всеобщими историками.
Также впоследствии сыграли роль большая зашоренность, догматизм и
узость гуманитарного кругозора первых, слабое знание ими иностранных
языков и наследия хотя бы западноевропейской историографии XX века.
«Варка в собственном соку» отечественных историков XX века — явление
прелюбопытное. Дело здесь не только в «железном занавесе», цензурном
и идеологическом прессе, но и в массовом типаже востребованных на
роль «бойцов идеологического фронта» людей советской эпохи.
В чем же состоит подлинное, а не мнимое мастерство историка? Как
писать историю не «этикеточную» (что довольно просто), а реально дви-
гающую науку? Нельзя изучать одни общие процессы, закономерности и
глобальные проблемы. Это должно естественным образом вырастать из
самостоятельной работы над источниками. Одни вершки без корешков —
мертвечина, наукообразность вместо научности. Живая душа любого
исследования — черновая работа автора с документами и источниками.
Последние должны заговорить с автором индивидуальным, неповторимо
своим голосом. Материал, взятый из вторых-третьих рук, бесплоден. Это —
чужие слова и мысли без понимания природы историзма. Грамм собствен-
но добытых знаний полезнее для науки, чем привлеченный историком пуд
чужих результатов. В науке (как и в бизнесе) в конечном счете честно жить
выгоднее. Добывая собственную «руду», историк одновременно выстра-
ивает собственную личность профессионала: медленно, по кирпичику, но
очень прочно и надолго. В какой-то мере профессиональный ученый в
собственном развитии проходит (в свернутом, конечно, виде) все стадии
И этапы развития собственной науки. Столь популярная в XVIII веке кри-
тика на основе здравого смысла не умерла и сейчас. Она может быть
очень даже полезна историку. Стремление объять абсолютно всю научную
литературу по своей теме — с точки зрения здравого смысла смешно.
Достаточно понять уровень и качество основной массы литературы. На-
учная молодежь нередко страдает болезнью цитатничества. Красивые,
умные, роскошные фразы и мысли в цитатах чаще всего никак не помо-
гают раскрытию проблемы. Это — яркое оперение павлина на курице.
Ладно, если это болезнь роста...
Точность в работе историка очень нужна, сейчас множество неряшли-
ВЬ1Х работ с перевранными источниками. Но есть и другая крайность —
Ученое крохоборство как самоцель (общее при этом теряется из вида).
Полное отсутствие научной самостоятельности и состоятельности скры-
51
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
вается за частоколом умных и красивых, но чужих цитат и мыслей — мод-
ных в это время ученых. Исследователь не может стоять на собственных
ногах, вот и прибегает к искусственным подпоркам. Примечания пестрят
сотнями сносок на крупные, средние и мельчайшие ученые и псевдоуче-
ные труды. Надо ли это? Мелкотемье, узость взгляда на проблему, тупи-
ковость самого исследования — вот плоды такого рода «учености».
Деятель этого типа с важностью заявляет: «Я застолбил важный аспект
замечательной темы. На основе этой заявки впоследствии я построю ори-
гинальную работу. Другие исследователи также воспользуются моим кам-
нем для своей книги (статьи)». Это — совершенная нелепость. Поля исто-
рической науки, по выражению Люсьена Февра, усеяны такого рода не
нужными никому камнями, балками, фундаментами несозданных творений.
Они не просто никому не нужны — они серьезно вредны в науке. Ведь
чтобы построить новое здание на захламленной территории, нужно убрать
мусор прежних десятилетий, что весьма трудоемко. Шаблоны, стереотипы,
банальности и искажения заполняют поле любой темы. Как вернуть ей све-
жесть, новизну и оригинальность? Воевать с этой мусорной корзиной! При
слабой разработанности у нас жанра исторической публицистики и реаль-
ной научной критики — все это лавров не принесет. А вот шишек набить
можно много. Вновь повторюсь — реальное историческое сочинение мож-
но построить только на основе самостоятельной работы с источниками.
Но историк проделывает «черную работу» над источниками не для того,
чтобы всю жизнь ими только и заниматься, а чтобы в процессе работы
уловить сущность исторического. Мнимого наукообразия на этом поле,
как и затемняющих рассудок молодежи звонких остроумных схем, шабло-
нов, почти нет.
Специализация отдельных отраслей знания внутри общей историчес-
кой науки в XX веке привела к распаду целостного исторического знания
на самодостаточные дисциплины. Социальная история, палеография,
история экономики, политическая история... Продолжать можно очень
долго. Невежество историка в соседних областях знания поразительно.
Ущербность широты кругозора приводит к ущербности профессиональ-
ной работы и нередко к ущербности личности человека.
Особое подозрение «специалистов» вызывают обобщающие работы на
грани нескольких областей знания или даже (о ужас!) нескольких наук.
Ученое самодовольство узкого специалиста не мирится с такого рода
нахальством. И новая оригинальная работа априори объявляется популяр-
ной и ненаучной. «Синтез — дело популяризатора» — такое настроение
очень распространено среди современных историков. Но это в корне не-
верно. Синтез должен оставаться всегда определенной сверхзадачей ис-
торика на любом этапе его работы. И это личностный синтез, ведь только
индивидуальная работа историка может всерьез продвинуть науку вперед.
52
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
цет ничего более мертвого, чем широко распространенные в недавнем
прошлом у нас коллективные труды. Это — мертвые склады порой небес-
полезных, но не применимых в творчестве знаний — своеобразные брат-
ские могилы науки. Впрочем, для разного рода справочников, энциклопе-
дий, обобщающих сводок коллективы, безусловно, нужны и полезны.
В основе любой научной работы (даже простого нагромождения фак-
тов) лежит определенная схема и определенная оценка автором той эпо-
хи. Безоценочных работ вообще нет и быть не может, поскольку мертве-
цы историю не пишут. Естественно, где-то эта оценка остропристрастная
на первом плане, где-то взвешенно-объективистская скрыта позади всех
построений. Для нас важно уяснить одно: любая оценка условна и субъек-
тивна. Ведь само по себе познание есть любовь к объекту исследования.
Притом она бывает не только идиллической, но и тиранической, жестокой.
А любая любовь — это всегда предпочтение, выбор, оценка. Если запре-
тить историку оценивать — он перестанет познавать.
Очень яркие и эмоциональные оценки прошлого мы видим у Карамзи-
на, Ключевского, Марка Блока. Чем полнее познает историк прошлое, чем
более «живет» в нем — тем лучше понимает его и описывает в своих тру-
дах. Но у каждого историка, в идеале, — своя концепция истории. Я не
имею в виду здесь совсем бездарных людей.
Талант историка кроется в оригинальности его видения прошлого, в
только ему свойственной концепции истории, в неумении и неспособно-
сти повторять чужие мысли и чужие слова. Как верно заметил еще Лев
Карсавин, мы ждем от историка не фактов, в добывании которых видят
свою высшую цель только не умеющие исторически мыслить исследова-
тели, без устали роющиеся в архивах. Мы ждем от истории интеллектуаль-
ной работы — качественно нового понимания и освещения темы13. Эти-
ческий долг каждого историка — дать свое понимание исторического
процесса. При этом он исходит не из прошлого или будущего, а из насто-
ящего — то есть самого себя. Каждый из нас в какой-то мере есть всееди-
ное человечество в его несовершенстве и становлении.
Но как проявляется сам процесс познания, на что он направлен? Ка-
ковы причины появления на свет Божий тех или иных тем, проблем, явле-
ний прошлого? В самом общем виде, вероятно, эти причины кроются в
современной жизни общества: ее социальных катастрофах, мирной эво-
люции, реформах, самой сути исторической жизни отдельного человека
в отдельную эпоху. «Случайный интерес» историков к тем или иным темам
(их выплывание из прошлого) и прочное равнодушие к другим всегда по-
казательны и закономерны14.
Историк в своей рефлексии, пытаясь обосновать выбор объекта иссле-
дования, подбор фактов, выделение главного и второстепенного для него,
всегда обращается к природе исторического мышления. Последнее же не-
53
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
возможно вне исторического процесса. Таким образом, глобальная сверх-
задача любого историка — выразить историческую действительность в
оригинальности настоящей жизни. Обычно историк не отдает себе отчета,
что исходит из идеалов и приоритетов своей эпохи (как правило, довольно
разновекторной). Развитие в себе интуиции, умения слушать окружающую
жизнь — непременная черта любого крупного таланта в нашей науке.
Полнота и насыщенность социальных связей, культурной жизни, се-
мейного окружения очень помогают пониманию современности. Излиш-
няя упертость и односторонность жизни человека мешают его професси-
ональному росту.
Уметь отвлечься от рационализма и жестко-формальной логики мыс-
ли — задача, непосильная многим профессионалам. Но на основе раци-
онализма возможна лишь классификация и систематизация материалов,
но невозможно историческое познание. Диалектика историка — это сплав
логики ума и сердца. Умение найти самого себя в науке — главная зада-
ча профессионала. Часто для этого даже не обязательно осмысливать
теоретические и историко-философские проблемы. Но осмыслить свою
профессиональную деятельность и стратегию — вопрос жизни и смерти
историка-профессионала. И внимание к философии истории может здесь
немного помочь.
★ ★ ★
Окинем орлиным взглядом процесс развития исторической науки. В
христианском Средневековье царил теологический подход к истории.
Человек через библейскую историю, историю церкви и христианских
стран находил личную связь своей жизни с временами Творения, Искуше-
ния, святыми и героями-подвижниками прошлого. Прошлое — это абсо-
лютный идеал и пример для подражания, набор необходимых образцов
поведения в жизни. Единство знания и веры давало мощный заряд обу-
чению истории.
Секуляризация знания с эпохи Просвещения заменяет идеал веры
идеалом знания. Делаются первые подходы к критической истории про-
шлого. Оставаясь учительницей жизни, история обращает свой главный
взор не на Священную, а на античную историю. Растет интерес к светс-
кой политической истории своих государств. Вместо традиционалистско-
го господствует экземпляристский подход. Примеры из жизни героев-
людей (а не божеств) освещают теперь людям путь в будущее.
В Новое время (с XIX века) прошлое перестало бросать свой свет на
будущее. Модернизация общества шла так стремительно, что опыт поко-
лений быстро утрачивал свою ценность и назидательный характер. Исто-
рия перестает быть учительницей жизни и стремительно формируется как
54
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
самостоятельная оригинальная наука со своим инструментарием и сво-
ей вспомогательной научной философией и этикой. Критика источников,
стремление к познанию законов истории, социологизм, нарративный
(связный, логический, повествовательный) подход к изложению матери-
алов утвердились надолго.
Схематичность, идеологизм и догматизм в освещении прошлого, ис-
чезновение из исследований и курсов живых людей — все это общие мо-
менты для мировой исторической науки XX века. Естественно, что в ряде
стран резонансные явления усилили эти процессы (например, в СССР).
Но уже с начала XX века теоретики поняли, что абсолютно объективное
изучение прошлого невозможно. Это вызвано неисчерпаемостью прошло-
го. Смена перспективы и угла зрения хоронит пласты одних материалов и
вызывает к жизни новые громадные комплексы событий, явлений. Но лю-
бая реконструкция прошлого должна иметь реальную основу в прошлом.
Плюрализм, разобщенность взглядов историков на прошлое характер-
ны для последних десятилетий. Возвращение в науку человека прошлого —
во многом заслуга школы «Анналов». Но ее достижения уже позади. Но-
вые философские концепции противоречат друг другу. В теории постмо-
дернизма торжествует антиисторизм, то есть отвергается исторический
подход к прошлому. Варианты исторического процесса, создававшегося
столь тщательно и любовно более столетия (социологические, культуро-
логические, линейно-стадиальные), отвергнуты.
Ризомный подход отрицает наличие в истории хоть какого-то смысла и
говорит о неопределенности локальных и глобальных процессов развития.
Антропологическая или живая история прошлого возможна лишь на
основе какого-то целостного подхода. Микроистория, «устная» история,
краеведение вполне способны начать возрождение системы историчес-
кого познания. Пока же мир теории исторического познания представля-
ет собой руины из останков конструкций прошлых веков.
* * *
Из русских ученых наиболее глобально размышлял об историческом
пути и месте человечества в этом мире академик Владимир Иванович Вер-
надский (1863—1945). В нем было что-то одновременно и от Ломоносова
(вера в разум, безудержный сциентизм, ненасытность в утолении научной
жажды познания планетарного масштаба), и от средневекового алхимика
(успешный дар предвидения и прорицания, удивительной силы интуиция).
В своей замечательной работе «Научная мысль как планетное явление»
(полное издание — М., 1991), созданной в 1937—1938 годах во время ги-
бели многих его друзей и учеников, не издававшейся почти все советские
годы, ученый философски структурирует качественно важные для истори-
ческой науки аксиомы. Ознакомимся с некоторыми из них тезисно.
55
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Человечество в своем полярно ориентированном движении со все ус-
коряющимся темпом охватывает всю планету, отделяясь от других живых
организмов как новая сила. Под влиянием научной мысли и человеческо-
го труда биосфера переходит в новое состояние — ноосферу (тонкую
оболочку сферы разума на поверхности Земли). Причиной появления на-
учного познания как мощной человеческой силы планеты стал головной
мозг. Эволюция биосферы связана с эволюцией живого вещества.
Научная мысль как проявление живого вещества не может быть обра-
тимым явлением (возможны лишь остановки), но, действуя, несет в себе
возможность неограниченного развития в ходе времени. Процесс создания
наукой машин совершенно аналогичен процессу размножения организмов.
Но история научного знания, даже как история одной из гуманитарных
наук, еще не осознана и не описана. По мнению Вернадского, нет даже ни
одной попытки это сделать. Ситуация не изменилась качественно и по сей
день. Вероятно, просто нет ученого, кому такой широкий охват и масштаб
мысли по силам.
Вернадский — очевидный сторонник цивилизационной теории. При-
чем в XX веке на единой Земле создается информационная цивилизация
(хотя такого термина он еще не употребляет). Последним мощным толч-
ком человеческой мысли, резко ускорившей движение человечества, он
считает создание великих философских и религиозных систем две с лиш-
ним тысячи лет назад — Буддой, Зороастром, Конфуцием, Христом. Пос-
ледние охватили своим влиянием, живым по сей день, миллионы человек.
Идея единства всего человечества в их прозрениях стала двигателем
жизни и быта народа, задачей государства. Медленно, с остановками —
она проводится в жизнь.
В XX веке небывалый темп роста научной мысли приводит к взрыву на-
учного творчества. Позднее этот процесс назвали НТР. Идет коренная ломка
научного мировоззрения всех ученых и живых поколений людей, создают-
ся новые огромные области знания. Наука перестраивается как никогда и
перестраивает вокруг себя живую и косную природу, жизнь людей.
Исторический процесс — проявление всемирной истории человече-
ства — выявляется перед нами как природное геологическое явление,
создание ноосферы. Взрыв научной мысли в XX веке подготовлен всем
прошлым биосферы и не может остановиться или пойти назад (поэтому
в исходе Второй мировой войны у Вернадского сомнений не было).
Ноосфера — биосфера, переработанная научной мыслью, подготов-
лявшаяся шедшим сотни миллионов лет процессом, — не есть кратков-
ременное и преходящее явление. Цивилизация культурного человечества
не может прерваться или уничтожиться, так как это форма организации
новой геологической силы — большое природное явление. Наука — это не
творение кабинетного ученого, тысячами нитей она связана с реальной
жизнью. «Наука есть создание жизни. Из окружающей жизни научная
56
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
мысль берет приводимый ею в форму научной истины материал. Она —
гуща жизни — его творит прежде всего. Это есть стихийное отражение
жизни человека в окружающей человека среде — ноосфере». Таким обра-
зом, познать научную истину логикой нельзя; можно — только жизнью,
действие — главная черта научной мысли. Последняя же идет в гуще жиз-
ни, порождая ростки нового знания. Ученый-исследователь, таким обра-
зом, лишь одно из звеньев в цепи научного познания мира. Вне научной
среды формируется порой случайными людьми не меньше научных фак-
тов, гипотез, теорий и обобщений, широко в науке используемых.
Такое научное творчество и искание вне сознательно организованной
работы человечества является непременным проявлением жизни мысля-
щей человеческой среды любой эпохи вообще.
Глобализм мышления В.И. Вернадского потрясает, так же как и отчет-
ливо заметный утопический сциентизм и безудержный исторический оп-
тимизм. Но он действительно ставит вопросы, которых до него не ста-
вил никто.
Критической свободной мысли ученого, по мнению Вернадского (в
1938 году), тесна государственная мораль единого государства (даже со-
циалистического), ибо не дает нужных форм выражения. Корни личности
ученого и сами побуждения его к научной работе лежат гораздо глубже
любых форм государственного устройства. Внешние же события, начиная
с 1914 года, — источник растущей моральной неудовлетворенности. Жаль,
что Вернадский так и не написал задуманную им главу «О морали в науке».
Научный аппарат понятий, терминов, гипотез и теорий держится, по
мысли Владимира Ивановича, все улучшающейся методикой и углубляю-
щейся систематизацией исследований. Как в невод — в науку ежегодно
входят через научный аппарат миллионы новых эмпирических фактов и
явлений. Лишь кажется, что гипотезы и теории имеют основное значение
в научной работе. Без них, конечно, не осмыслить горы новой информа-
ции, да и сам научный аппарат не создать. Поэтому они оказывают огром-
ное влияние на научную мысль и работу своей эпохи. Но гипотезы и теории
всегда более преходящи, чем непререкаемая своеобразная подводная
часть науки (ее истинное знание, переживающее века). Возможно, после-
днее, это создание научного разума, выходящее за пределы историчес-
кого времени — во время геологическое, в «вечное».
Говоря о связи науки и государства, Вернадский высказал спорную, но
интересную мысль, что в XX веке политическое давление государства на
науку не может изменить или остановить ее развитие, так как современ-
ная социально-политическая жизнь государства все глубже захватывает-
ся достижениями науки и все больше зависит от последней.
Основной эпохой в создании аппарата науки, по мнению ученого, стал
XIX век. Вся живая масса научных материалов приспособлена в это вре-
мя к коллективному употреблению (перевариванию и развитию институ-
57
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
тами, лабораториями, экспедициями и в конце концов новыми поколени-
ями ученых), а также упрочились основные формы научных организаций:
университеты, лаборатории, станции, картотеки, научные съезды, рефе-
ративные журналы, раскопки и так далее. Притом этот бурный природный
процесс развития науки от исторических случайностей не зависит. Разви-
тие его неудержимо.
В действительности вся эта научная инфраструктура создает не абсо-
лютные истины, а относительные утверждения, колеблющиеся в извест-
ных пределах.
Поскольку наши знания об энергии, доступной человечеству, зачаточ-
ны, то все наши прогнозы и исчисления о будущем не имеют значения.
Предел основной биогеохимической энергии человечества — скорость
передачи жизни, предел размножения человечества. У истоков же энергети-
ческой мощи человека лежит овладение человеком огня еще в палеолите.
Лишь в XX веке человек, расселившись по всей Земле, стал единым
человечеством. Сейчас начинается эпоха качественного рывка вперед.
Исторический процесс меняется кардинально. Перестраивается вся био-
сфера планеты. Главная загадка для Вернадского здесь — как мысль вли-
яет на материальные процессы. Ведь мысль, по его мнению, не есть фор-
ма энергии. Притом лик планеты меняется человечеством бессознательно.
Это — эпоха великой исторической трагедии, поскольку вход в любую но-
вую эпоху (ноосферу) — мощное геологическое эволюционное изменение
биосферы. На будущее ученый смотрит уверенно — процесс развития
настолько мощен и стихиен, что человеку его не изменить.
Таковы вкратце несколько важных для нашей работы мыслей В.И. Вер-
надского из книги «Научная мысль как планетное явление». Более широ-
ко и мощно на эту тему из русских ученых XX века не мыслил никто.
Приложение
Л.П. Карсавин
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ (ОТРЫВОК)
Попытка познать исторический процесс только в общих его моментах,
если она не вырастает из работы над источниками, роковым образом при-
водит к своеобразной материализации исторического — историческое об-
щение застывает, становится точно определенным и мертвым. Оно теряет
свою живую душу — свою диалектическую природу. На место истории выд-
вигается ее незадачливая дочь от противоестественного брака с позитив-
ною наукою — социология, которая, стремясь понять развитие с помощью
методов, уместных лишь в естествознании, тщетно и шумно старается до-
58
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
казать свою «научность» другим и себе самой. В этом же отрыве от живого
процесса, т. е. конкретно — от работы над источниками, основная причина
бесплодности и шаблонности тех «исторических работ», авторы которых
всегда жили и познавали только в сфере «общего».
... И нужно теперь говорить не о том, что необходимы техника и работа
над источниками, но о том, что не в них только дело. Техника историческая
развилась; зато угрожает исчезновением сама история. Ученые-историки
либо занимаются тем, чтобы как-нибудь отыскать и издать новые источни-
ки и с открытием их связать свое имя, хотя, казалось бы, и трудно ожидать
особой посмертной славы за открытие нового варианта какой-нибудь руко-
писи, а фараоновских могил осталось немного. Историки роются в земле,
в архивах и библиотеках — только чтобы найти что-нибудь новое. А нужно
ли и важно ли это новое — о том не думают ни они сами, ни их глубокомыс-
ленные критики.
... Яд мнимо-научной точности проникает все глубже: историк считает
необходимостью прочесть всю литературу вопроса и, уж конечно, не забы-
вает оповестить о том — прямо и косвенно — своих читателей, хотя девять
десятых ее никому и ни для чего не нужны. В подтверждение выставляемого
и защищаемого им тезиса он стремится привести возможно большее ко-
личество тезисов. Точно набранные отовсюду цитаты, отрывочные фразы и
слова что-нибудь доказывают! Опять-таки я не возражаю ни против цитат,
ни против необходимости доказывать свои тезисы текстами. Я указываю на
характерное для современной историографии беспринципное собирание
тех и других. Только наше безвкусное время может терпеть и даже ценить
книги, в которых после каждых трех слов стоит скобочка с цифрою.
... Историчность подменяется беспринципною точностью. Но при ны-
нешнем состоянии историографии «точность» достигается весьма просты-
ми средствами.
... Нравы историков свидетельствуют о состоянии истории. А оно ныне
характеризуется крайнею специализацией, т.е. распадом целостного зна-
ния на самодовлеющие дисциплины, утратою идеи человечества. Распад
доходит до того, что никто даже и не задумывается над согласованием друг
с другом разных исторических дисциплин.
... Историк должен проделать «черную работу» над источниками; но не
для того, чтобы всю жизнь только ею и заниматься, а прежде всего для того,
чтобы в процессе ее уловить самое сущность исторического... Поняв сущ-
ность исторического познания, историк должен в себе актуализировать, т.е.
понять изучаемую им эпоху, как момент общечеловеческого развития, и в ней
понять само это развитие.... Исторический синтез всегда индивидуален.
Источник:
Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.
59
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 1.6. Историк и его время
Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала!
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала.
Анна Ахматова
13 января 1959 года
Есть тривиальная, но верная мысль: «Времена не выбирают — в них
живут и умирают». Но как влияет эпоха на историка? Каков механизм об-
ратной связи? Ведь историк также (как оригинальный регистратор време-
ни) влияет на свою эпоху. Иногда бывает полезно обратить свой мыслен-
ный взор в эту сторону.
XX век поразил историческую элиту пониманием их собственной ник-
чемности. Как пророки, знатоки и мыслители они оказались несостоятель-
ны перед лицом великих катастроф и социальных бурь первой половины
XX века. Сколь мало они могли предсказать грядущие великие события
(опираясь на опыт прошлых веков), столь же мало они могли разобрать-
ся в ходе свершающихся на их глазах потрясений. Профессора, доценты,
академики, архивисты (как показывают сохранившиеся дневники некото-
рых) были слепы, как беспомощные котята, подобно остальной массе
российских (и прочих) обывателей. Беспомощные попытки проводить
аналогии с Великой французской революцией для дальних прогнозов ока-
зались несостоятельны. Безвольно плыть по течению, срочно выживать в
России или срочно покинуть тонущий корабль Российской империи — вот
три самых популярных варианта действий научно-исторической интелли-
генции в годы Гражданской войны.
Крах устоявшейся системы мировоззрений, собственной судьбы, об-
щества и государства обнажил многие моменты, о которых в благополуч-
ном обществе в благополучное время просто не говорят и не думают. Ве-
ликие войны и революции оказались настолько велики, что показались
живущим историкам внеисторичными — апокалипсисом наяву. Они сло-
мали не просто судьбы нескольких поколений историков-профессиона-
лов, они зачеркнули значение всего сделанного ими в науке за предвоен-
ную эпоху. Устоявшаяся система привычных воззрений, на которых и
держалась внутренняя структура личности человека, обрушилась в про-
пасть. Причудливые обломки сохранившегося дореволюционного интел-
лектуального богатства России так до конца своих дней, как правило, не
смогли врасти в новую жизнь, даже будучи академиками и получателями
солидных по тем временам социальных благ (С.В. Бахрушин, В.И. Пиче-
та, Д.К. Зеленин, Ю.В. Готье, Р.Ю. Виппер).
60
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Но эта отстраненность от чуждых реалий социализма и классовой
борьбы помогла им задать (нередко только самим себе) вопросы о влия-
нии эпохи перемен на историческую науку. Крах теорий прогресса, а с ним
и старого позитивизма, эволюционизма они ощутили еще в годы Граждан-
ской войны. Одновременно происходила смена господствующих интере-
сов историков, их тематики и проблематики.
В ноябре 1920 года в голодной и холодной Москве академик Р.Ю. Вип-
пер итожил: «Повторю основные моменты наблюдаемой в современно-
сти перемены исторического метода, исторического толкования. Мы
еще недавно спрашивали о состояниях, о жизни масс, о направлении ин-
тересов. Мы теперь хотим прежде всего знать события, роль личностей,
сцепление идей. Когда эту смену воззрений и вкусов захочет определить
философ, он скажет: общественное мнение перешло от воззрения ма-
териалистического к идеалистическому»15.
Увы, эти потенциальные интересы историков России так и не реали-
зовались. Романтический идеализм в исторической науке XX века, сло-
жившийся после Наполеоновских войн, сменил в 1870—1880-е годы на-
роднический материализм. В Гражданскую войну историкам показалось,
что господство материализма рухнуло и на смену ему пришел идеализм.
От современных войн, революций, переворотов и сражений историки
вперили свой взор в такого же рода события прошлого. Цель их нового
изучения — понять жизнь на резком повороте. Калейдоскопичность и ки-
нематографичность при всем трагизме событий Гражданской войны от-
четливо видны в романе «Белая гвардия» М. Булгакова. Сегодня — белые,
завтра — красные, затем — петлюровцы... Смысл событий теряется, ос-
новы бытия размыты, люди висят в воздухе и зависят от самых нелепых
случайностей. Трагедия легко превращается в трагикомедию или фарс и
наоборот. Такая же освобожденность от системы старого быта и старого
понятийного аппарата в науке лишила инструментария сотни русских ис-
ториков. Работать стало нечем. Новые научные изыскания на десятилетие
стали невозможны не только вследствие голода, холода, смертей, террора
и тюрем. Возможны на какое-то время стали лишь популяризаторские
работы о вождях других смутных времен, периодах упадка других великих
империй, гражданских войнах в других обществах.
Такая смена интеллектуальных интересов в обществе прошла в зна-
чительной мере независимо от воли и желания историков. О появлении
новой такой научной парадигмы вновь приведем высказывание Р.Ю. Вип-
пера: «Но никто из нас не стоит одиноко и разрозненно среди этих на-
правлений. Мы все принадлежим так или иначе к большим полосам
настроений, мы находимся во власти своего рода умственных партий, гос-
подство которых сменяется в обществе. Есть что-то более сильное, чем
Рассуждения и чувства отдельных лиц. Семь лет тому назад вы могли бы
61
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
горячо взывать к тому, чтобы от изучения классовых интересов, массовых
явлений, состояний, периодизации социальных отношений ученые пере-
шли к характеристике событий, личностей, идей — вы остались бы гласом
вопиющего в пустыне. Попробуйте теперь обратно сказать: не будем ин-
тересоваться войнами, революциями, драматическими конфликтами,
столкновениями держав и народов, фигурами командиров, политических
вождей...»16
Такая же автоматическая смена парадигмы в исторической науке про-
изошла в период краха Советского Союза (1991) и в ходе создания новой
политической и экономической системы нашего общества. Но поскольку
явление это было не мировым, а только российским, здесь имелась суще-
ственная специфика. И все же буржуазная (донаучная с точки зрения мар-
ксистской историографии) русская историческая наука мощно всплыла на
поверхность, как подводная лодка, 74 года бродившая в водах Мирового
океана. Ее тематика, проблематика, инструментарий живо обновлялись и
перенимались новыми историками в период анархии и распада структур
государственной науки. Оказалась востребованной забытая или запре-
щенная научная традиция.
Конечно, в значительной мере дореволюционные авторы использова-
лись просто для переизданий или незамысловатых компиляций, чтобы
удовлетворить общественный интерес. Но назревшая смена философс-
ко-исторической основы комплекса идей в науке привела к обостренно-
му интересу к современному идеализму, опыту зарубежной науки, нере-
ализованным альтернативам русского исторического процесса.
Подведем некоторый итог. Историк в своей научной деятельности
сильно зависит от настоящего, даже если мы исключим грубую матери-
альную зависимость, а оставим зыбкий мир идей, взглядов, настроений.
Но историческое время зависит от историка. Периоды катастроф интерес-
ны уничтожением комплекса старых идей в науке и созданием комплекса
новых идей — генераторов развития науки. Сама научная терминология
в период слома становится условна и ирреальна. Старое отменено, новое
еще не создано.
Любопытно, что историки в Гражданскую войну обвиняли в идеализ-
ме большевиков: «Мы привыкли думать, что идеи — лишь формулы дей-
ствующих интересов, что никого нельзя переубедить аргументами, что
управляют жизнью могущественные реальные мотивы, которые, в свою
очередь, определяются классовым положением.
А вот перед нашими глазами изумительный факт: количественно не-
большая группа овладевает колоссальным государством, становится вла-
стью над громадной массой и перестраивает всю культурную и соци-
альную жизнь сверху донизу. Согласно чему? — Своей идейной системе,
своей абстракции, своей утопии земного рая...»17
62
РАЗДЕЛ L ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Что же может предпринять историк в периоды социальных катастроф,
бурь, войн и революций? Как правило, законопослушный интеллигент,
служащий, чиновник стремится отсидеться, уходя от политики. Обраще-
ние к политике после 1991 года группы молодых профессиональных ис-
ториков закончилось для них полным крахом (С.Б. Станкевич и другие).
Качества профессионального политика очень сильно отличаются от набо-
ра качеств, необходимых профессиональному историку.
Итак, уход во власть — ошибка. Приспособление к новой власти —
измена себе самому. Существование вне общества и профессии — физи-
ческая гибель. Вероятно, спасительной в такую эпоху становится верность
науке в целом. Это держит человека на плаву морально, социально и про-
фессионально. Вспомним, что немало видных русских ученых умерли в
1920 году не просто от голода и болезней, а от разочарования и обиды.
Библиотеки сожжены, коллекции расхищены, труды их никому не нужны,
Россия погибла.
Профессиональная этика ученого базируется все же на востребован-
ности его работы обществом и государством. Лишите ученого самоува-
жения — и он не сможет ничего достойного в научном отношении напи-
сать. Поэтому физикам в Советском Союзе было позволено так много в
плане личной независимости и чудачеств — от них ждали больших науч-
ных результатов. Характерна фигура академика А. Сахарова.
Историк, увы, в советском обществе 1930-х годов, пройдя школу со-
циального вознесения (рабфаковцы, слушатели Института красной про-
фессуры, «красные» академики) за правильное рабоче-крестьянское про-
исхождение и верное марксистско-ленинское мировоззрение или школу
социального унижения за неправильное буржуазное происхождение и
неверное (просто научное) мировоззрение, в любом случае должен был
приспосабливаться к действующим идеологическим установкам, вновь
созданным научным учреждениям, свеженазначенным руководителям и
вождям исторической науки.
И такого рода мимикрия, кстати, существует в той или иной мере в
любом государстве и при любом общественном строе. Естественно, сте-
пень и формы ее разнообразны. Нам сложно понять уже интересы и взгля-
ды основной массы советских историков даже 1930-х годов, кстати, в зна-
чительной мере людей порядочных и разумных, но попавших в очень
сложные жизненные коллизии.
Абстрактные разговоры на эту тему малоубедительны. Обратимся к
Реалиям жизни рядового историка советской эпохи Елизаветы Ивановны
Заозерской (1897—1974). Вот реальные трудности пути в науку, техники
тРУда историка, его профессионального становления в XX веке.
Возможно, как-то косвенно повлиял на формирование интереса к ис-
тории Заозерской ее брат — довольно известный тогда историк в Петер-
63
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
бургском университете Александр Иванович Заозерский (1874—1941),
специалист по царским вотчинам XVII века. Историком была и ее стар-
шая сестра. В 1964 году Елизавета Ивановна опубликовала в журнале
«История СССР» свою научную биографию «Мой путь в науку». Биогра-
фия эта — честный и добросовестный труд, хотя краткий, неполный и не
всесторонний по условиям самоцензуры, жестких идеологических догм,
царивших тогда в науке.
Интерес к истории появился у молодой девушки, по ее словам, в
8-м (последнем) классе гимназии, то есть довольно поздно, лет в 18. Глав-
ной причиной этого интереса стало умное и живое преподавание истории
молодым тогда историком Ильей Николаевичем Бороздиным (о нем речь
пойдет отдельно). До этого времени учебники и уроки истории проходи-
ли мимо сознания интеллигентной девушки из хорошей семьи, посколь-
ку представляли груду сухого, скучного и бесцветного фактажа, в основ-
ном из области политической истории.
Бороздин ввел в качестве учебника конспективный «Краткий курс рус-
ской истории» Ключевского, и эта тонкая книжка стала откровением для
умной гимназистки. Затем она перешла к пятитомному курсу лекций Клю-
чевского. Живая связь времен (выяснение причин, особенностей, послед-
ствий) в истории пленила девушку: «Мысль не дремала, а работала, —
замечает она уже на склоне лет. — Когда по окончании гимназии мне при-
шлось выбирать специальность, которая должна была определить всю
мою жизнь, я выбрала историю, не без колебаний отказавшись от мате-
матики, по которой я специализировалась в восьмом классе. Математи-
ка пугала меня вечной отвлеченностью, история казалась жизнью, во
всяком случае, прошлым, оживающим и осмысливающимся в руках ис-
торика — преподавателя и ученого»18.
Шедшая тяжкая мировая война, которая несла глобальные перемены
миру, также всколыхнула интерес молодежи к истории. И все же первона-
чально даже на Бестужевских высших курсах девушку нередко мучили со-
мнения: верный ли она сделала выбор. Любовь к математике не угасла.
Полностью интерес к истории переборол интерес к математике лишь на
втором курсе под влиянием семинара академика С.Ф. Платонова. Устные
или письменные доклады студенток живо, остро и глубоко разбирались
Сергеем Федоровичем. Нужно отметить, что Елизавету Ивановну как при-
рожденного математика вновь привлекла чрезвычайная ясность мысли,
логичность суждений маститого профессора. Вот это видение внутренней
структуры исторического процесса пленило уже не только ум, но и душу
девушки. На одном из заседаний семинара она, страшно волнуясь, прочла
свой первый доклад по истории сношений России с Крымом, Доном в се-
редине XVII века. Платонов отметил, что доклад построен на опубликован-
ных документах, а теперь хорошо бы обратиться к архивным материалам.
64
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Робкий и неуверенный интерес к истории расцвел с конца 1916 года
после первых занятий в Архиве Министерства юстиции на Девичьем поле
(ныне РГАДА). Опись фондов, неразборчивая скоропись XVII века — все
это было вначале темным лесом. Но, вчитываясь в колоритный язык до-
кументов XVII века, вживаясь в прошлое, девушка увидела цельную под-
линную жизнь людей XVII века, очень привлекательную. Воздействие жи-
вых архивных документов на человека очень велико, хотя и мало изучено.
Постепенно «Донские дела» вывели молодую дипломницу на восста-
ние Степана Разина. Тема эта оказалась более чем ко двору и на гребне
интереса после Гражданской войны.
Учеба прервалась на три года (1917—1920) по независящим от девуш-
ки обстоятельствам. Чтобы выжить в войну, работала младшим статисти-
ком. Все благосостояние семьи рухнуло. Возникла забота о куске хлеба.
Тем не менее, даже переехав в Москву, приватно Елизавета Ивановна
посещала семинары профессора М.М. Богословского. Она заботилась,
чтобы не прервалось ее историческое образование, несмотря на чуждое
новой власти буржуазное происхождение, и в 1922 году сумела-таки за-
кончить университет с дипломной работой о восстании Степана Разина.
Бестужевские курсы слились с Петроградским университетом, так что с
осени 1920 года она училась уже в университете.
От учебы в вузе в такое бурное время у Елизаветы Ивановны остались
разрозненные сведения по разным курсам и отсутствие системы и школы.
На раннем периоде занятий (1916—1917) кроме Платонова сильное впечат-
ление на нее произвели А.Е. Пресняков (русская история), И.М. Греве (ран-
нее Средневековье) и Э.Д. Гримм (новая история).
Преподавание после окончания вуза на рабфаке окунуло Заозерскую
в бурную среду и непривычную ей жизнь. Начал складываться собствен-
ный стиль работы преподавателя. Постепенно при подготовке к занятиям
нарабатывались методики изучения научной литературы. «Это прежде всего
отбор фактов и систематизация материала вокруг них, а затем строгое пла-
нирование изложения по каждой крупной теме и по курсу в целом», — вспо-
минала она19.
Такая работа на протяжении 20 лет из года в год привела к созданию
собственных приемов работы, облегчавших труд. Очевидная тяга к систе-
матизации, типологизации и осмыслению — явное свидетельство матема-
тического таланта. У ряда других историков с юности закреплялась связь с
географией или филологией, физикой или химией, что также позволяло им
индивидуализировать свои методы работы в исторической науке.
Освежала довольно нудные и многотрудные занятия на рабфаке рабо-
та по экскурсионному методу, столь популярному в 1920-е годы. С разгро-
мом краеведения в 1930 году метод этот канул в Лету, к большому сожа-
лению. С 1924 года Заозерская перешла в штат Исторического музея в
65
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Москве экскурсоводом. Это — большой переворот в жизни. Исторический
музей той эпохи — это крупный научный центр.
Заседания «Общеисторического разряда» стали серьезной школой для
начинающей исследовательницы. Руководил ими академик М.М. Бого-
словский, секретарем был К.В. Базилевич. Направление от музея в архив
помогло начать работу с источниками. Но не было своей темы. А собствен-
ная тема в науке — в течение многих десятилетий — вопрос кардиналь-
ный. В начале же XX века идея «собственной» темы в науке считалась чуть
ли не ключом к успешной и долголетней жизни в науке.
Под впечатлением ярких докладов С.В. Бахрушина по истории Сиби-
ри XVII века Заозерская обратилась к архивным делам Сибирского прика-
за. Доклад ее в 1925 году по Нерчинскому кружечному двору прошел со-
вершенно незаметно. Но историк уже втягивался в тему. Тяга к архиву и
творческой работе росла. Три четверти времени отнимало преподавание
и казенная работа, но одну четверть своего времени Елизавета Иванов-
на отдавала науке. Обрабатывались небольшие конкретные материалы
(кроме политической истории): «Никита Иванович Романов и его земле-
владение», «Сказки торговых людей Среднего Поволжья 1704 года», «Бо-
городицкий бумажный завод в первой половине XVIII века» и другие.
Исследовательница шла от обработки архивных дел (от частного к общему).
Будучи ничьей аспиранткой (вовсе не по недостатку желания), Заозерс-
кая вращалась в среде профессиональных историков, и ее все уже зна-
ли. Доклады опубликованы в 1928—1929 годах. Она прочно вошла в ар-
хив (РГАДА) и освоила приемы работы с документами.
Но вся эта с огромным трудом налаженная за 1920-е годы научная жизнь
российских историков с краеведческим обществом (типа «Старая Москва»),
академическими изданиями, своеобразным восстановлением авторитета
дореволюционной профессуры в РАН (С.Ф. Ольденбург и С.Ф. Платонов как
лидеры этой части научной интеллигенции) — все это рухнуло в 1930 году.
«Академическое дело» (подробнее о нем в других разделах), арест множе-
ства русских историков и сотрудников архивов и библиотек, в том числе и
брата (А.И. Заозерского), — все это раскололо вдребезги с таким трудом
начавшую налаживаться профессиональную жизнь.
Началось преподавание где угодно ради куска хлеба. С середины
1930-х годов гражданская история возвращается в школы и вузы. Верну-
лись многие репрессированные историки. В конце 1937 года к Заозерской
обратилась старая знакомая с просьбой выполнить вместо нее договорную
работу с Институтом истории по подготовке планового тома документов «Ра-
бочая сила мануфактур в первой четверти XVIII века» — на основе фондов
петровских коллегий. В штат института из-за арестованных родственников,
тем более в разгар ежовского террора, ее взять не могли. Завершить работу
следовало в конце 1939 года. Основные архивы находились в Ленинграде.
66
РАЗДЕЛ L ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Несколько месяцев работы в архивах вызвали у нее сомнения в вер-
ности принятых тогда археографических приемов: подача документов с
большими купюрами, извлечение отрывков из больших документов, вклю-
чение образцов массовых однотипных документов. Будущий сборник стал
бы в этом случае больше похож на хрестоматию для студентов, а не науч-
ную работу. Кроме того, совершенно уникальными оказались редко встре-
чавшиеся «описания» и «ведомости» разных предприятий, ярко характе-
ризовавшие их с разных сторон. Их следовало дать прежде всего.
Свои предложения Заозерская сообщила редактору тома А.В. Пред-
теченскому, и тот с ними согласился. Том был сделан и сдан в институт в
срок, но печатание его замедлилось, а затем началась война. Рукопись
этого тома до сих пор хранится в институтском архиве.
Одна договорная работа повлекла за собой вторую — уже исследова-
тельского характера о промышленности Петровской эпохи. Вращаясь в
центре научной жизни страны, Елизавета Ивановна знала выходящие на-
учные книги по своей эпохе, их авторов и устные доклады маститых исто-
риков по самым разным историческим проблемам. Потратив несколько
лет на изучение архивных материалов о промышленности XVIII века, она
сама пришла к идеям о смешанном характере крепостного и наемного
труда на русских мануфактурах, о переплетении там феодальных и капи-
талистических черт.
Самым счастливым днем жизни Заозерской показался ей день, когда
академик В.И. Пичета дал хороший отзыв о ее итоговой статье на эти темы.
Похвалами и успехами в 1920—1930-е годы она избалована не была. Ра-
дость, душевный подъем Елизаветы Ивановны были так велики, что она в
состоянии удивительной ясности мысли написала очень интересный и клю-
чевой к этой проблематике доклад «Приписные и крепостные крестьяне на
частных железных заводах в первой четверти XVIII века». Доклад был опуб-
ликован в 1941 году в академическом издании «Исторических записок».
Связь с Институтом истории окрепла, историк уверовала в свои силы.
Преподавание в техникуме давно было тягостно нашей исследователь-
нице. Началась война. В эвакуации в 1943 году и сбылась ее многолетняя
мечта — она стала штатным сотрудником Института истории. Ташкент стал
Для нее счастливым городом. Здесь она включилась в работу институтского
коллектива по созданию трехтомной «Истории Узбекистана». Б.Д. Греков
порекомендовал ей защитить диссертацию по теме ее раздела «Сельское
хозяйство в Узбекистане в годы первых пятилеток», что и было сделано в
Ташкенте. Исследователь сформировался и мог работать по любой про-
блеме в рамках истории России. Оппонентом был профессор С.Н. Валк,
Ученый дореволюционного закала самой высокой пробы.
Счастье Заозерской не знало границ. В конце войны она вернулась
в Москву полноправным сотрудником влиятельного учреждения, да еще
67
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
со степенью кандидата наук. Это означало высокую зарплату. Творчес-
кая работа — источник удовольствия, самоуважения и веры в себя —
начала приносить доход. Даже кандидатская степень в ту эпоху уже была
приличной пожизненной рентой в сравнении с крайне низким жизнен-
ным уровнем основной массы населения разоренной войной и диктату-
рой страны.
Человек, нашедший дело своей жизни и отдающий себя этому делу, —
счастливый человек. Елизавета Ивановна, осмыслив на склоне дней свои
труды, писала: «С этих пор исследовательская работа стала постоянным,
единственным моим делом, делом жизни, без которого я не представляю
завтрашнего дня. Путь к нему был долгим, и в то же время именно этот
путь подготовил меня к тому, чтобы я целиком посвятила себя научной
работе внутренне не новичком, сохраняющим черты ученичества. Когда
после моего зачисления в штат мне говорили об аспирантуре для ускоре-
ния получения степени или несколько позднее о докторантуре, которую
проходили мои же сверстники, я уже не могла представить себя на этом
пути. Положение учителя с самого начала обязывает чувствовать себя
взрослым, может быть, даже старше своих лет и своих знаний, а я препо-
давала 20 лет. Преподавание заставляло работать систематически, каж-
дый день, не размагничивая внимания. Оно же помогло выработать те
приемы работы с книгой, которые я перенесла затем на работу в архиве
и которые, как мне представляется, помогли осмысливать самый сбор
материала, ускоряли и облегчали последующую выработку плана моно-
графии и самое написание текста. Я стала заниматься исследовательс-
кой работой изо дня в день, первые годы не чувствуя даже потребности
отдыхать во время отпуска, ведь раньше такая работа была для меня от-
дыхом, и я привыкла к этому»20.
Думается, что преподавание сильно помогло Заозерской (как и другим
ученым — преподавателям систематических курсов в течение многих лет)
в ее нацеленности на конкретный результат своего труда (монография,
диссертация) и умении видеть перед собой живую аудиторию читателей
своей продукции. Диалогичность текстов многих вузовских преподавате-
лей — явление отрадное и продуктивное. Ученые, никогда не преподавав-
шие, эту живую связь с аудиторией чаще всего не сохраняют. Книга —
монолог ради книги, а не ради людей — явление очень распространенное.
Впрочем, часто и малоквалифицированные и малоспособные преподава-
тели пишут свои научные труды с такой натугой и на таком искусственном
волапюке, что в смысл труда не вникнуть, а пользы от него не дождаться.
Жесткое следование твердо намеченным целям (уверенное ядро лично-
сти, сформировавшееся в лишениях и гонениях) помогло в дальнейшем
успехам Заозерской. В 1947 году она опубликовала книгу «Мануфактуры
при Петре I». Тематика эта оказалась в основной струе тогдашней науки.
68
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
Шли дискуссии по генезису капитализма в России. Даже сталинизм не смог
кардинально повлиять на честную и добросовестную работу в архивах.
Вторая книга о московской легкой промышленности XVIII века в 1951 году
была защищена как докторская диссертация. Третья книга «Рабочая сила
и классовая борьба на текстильных мануфактурах России в 1730—1760-х
годах» вышла в 1960 году. Автор занял свое достойное место в общем
русле социально-экономической школы советской историографии. На-
сколько она смогла двинуть, оживить, изменить науку своего времени —
вопрос особый. Но она делала все, что могла, и самое главное: смогла
реализовать себя в науке. Такая честность перед самим собой — дело
крайне важное. Выстраданность, выстроенность судьбы и личности исто-
рика важнее его книжек, статей, степеней и званий. В науке бывает, один
кричит — его никто не слышит; другой говорит то же самое шепотом — и
это двигает гору. Понять силу и слабость своего времени, его силовые
течения и векторы движения идей — дело непростое. Можно выпасть из
своего времени в науке или даже изначально просто в это время не вой-
ти. Вот эти идеальные, мало осязаемые явления в науке каждой эпохи
обычно замалчиваются или не осознаются. Да, историк зависит от свое-
го времени, но не только историческое время, силовые течения настоя-
щей эпохи тоже зависят от историка. Лучше всех это понял Борис Пастер-
нак в своих знаменитых стихах 1956 года (пика хрущевской «оттепели»):
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов21.
Вот это гигантское ощущение самого себя на пике скрещения времен:
прошлого и будущего — само по себе, вероятно, величайшая награда
историка. Удается такое ощущение мало кому. Но из написанного челове-
ком легко понять, было ли у него это профессиональное счастье.
Рефлексия нередко историку (как и любому человеку) вредна. Ведь он
ест, пьет, дышит, не задумываясь над этими важными жизненными акта-
ми. Вот так же и ощущение главных вопросов своего времени приходит к
историку (или не приходит) независимо от желания. Но достойная личная
позиция, сознательное строительство самого себя по кирпичику, мне ка-
жется, помогает историку в понимании духа времени, следовании ему или
борьбе с ним. Ветры времени часто переменчивы, «колебаться вместе с
69
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
линией партии» часто сиюминутно выгодно, но в долговременном отно-
шении вредно. Жизненную стратегию каждый выбирает себе сам. А потом
пожинает ее плоды.
Анна Ахматова, увидев полный крах великолепной русской культуры
начала XX века, в которой она выросла, ужаснулась. Но продолжала жить
с достоинством. И профессионально это оправдалось. Она росла, а вре-
мя, уничтожившее ее культуру, разложилось. Противостояние времени
оказалось творчески плодотворно. Чаще все же мы видим успешные или
безуспешные попытки оседлать время. И все же историк, по самому век-
тору своей личности, — консерватор. Он более склонен не заглядывать в
будущее, а заглядывать в прошлое. Не случайно до 1917 года в России
историю последнего царствования (текущего) не изучали. Время еще не
отстоялось, не историзовалось. Хотя сам принцип историзма — изобре-
тение довольно позднее, широко вошедшее в научный обиход лишь с на-
чала XIX века.
70
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
§ 1.7. Теория относительности Эйнштейна и скорость
развития человечества
Пространство выгнулось, и пошатнулось
время,
Дух скорости ногой ступил на темя
Великих гор и повернул поток.
Отравленным в земле прозябло семя,
И знали все, что наступает срок.
Анна Ахматова. Из цикла «Скорость»
1959 год
Анна Ахматова гениально уловила из воздуха своей эпохи связь време-
ни, пространства и ужаса своего поколения, названного ею «бегом време-
ни». Она наблюдала в 1950-е годы только начало нарастания мощного
скоростного витка человечества, начавшегося после Второй мировой вой-
ны. И все же масштаб увиденного потряс ее. Поэты вообще умеют видеть
сквозь грань веков. Они могут концентрировать в малом объеме огромный
массив информации: одновременно настоящее, прошлое и будущее. Про-
жив очень долгую (для настоящего поэта) жизнь, Анна Ахматова увидела
действительно три поколения и две мировые войны, перетряхнувшие мир.
Между тем если знаменитая теория Эйнштейна верна относительно
связи—зависимости энергии, массы и скорости, то она будет верна в ча-
стном приложении ее к развитию человечества. В этом случае мы свяжем
воедино энергию, выделяемую человечеством целиком, физическую мас-
су всего человеческого сообщества и скорость развития человечества. Из
последнего автоматически вытекает зависимость исторического време-
ни от трех базовых величин. Мы имеем базовые формулы:
1)Е = тс2Г7Г
2IC=J-
V т
Если у нас Е — энергия, выделяемая человечеством; т — совокупная
масса всего человечества; с — скорость исторического развития. При
этом последняя — величина не постоянная, но конечная.
Таким образом, скорость развития человечества прямо пропорцио-
иальна выделяемой человеческим сообществом энергии. Бурный рост
п°требления энергии в современном мире вызвал непосильные челове-
ку скоростные перегрузки. Если же мы обратимся к частному варианту
Формулы Эйнштейна, то можем рассматривать человечество как запущен-
Ное в астрономический мир физическое тело, стяжающее на своем пути
71
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
время и пространство. При этом выделяемая человечеством в мир энер-
гия — ключ к пониманию пути его развития.
Равновесные с природным миром человеческие сообщества (не меня-
ющие баланс энергии и природной среды) метко называются в этногра-
фии холодными. Они движутся по кругу, и процесс развития в них отсут-
ствует. Так называемые «горячие сообщества» (Европа прежде всего)
выплескивают в мир все увеличивающиеся объемы энергии — в древно-
сти чисто мускульной. Это труд многих тысяч рабов в Древнем Риме, гран-
диозные войны Античности и так далее. В энергию человечества входят
также его интеллектуальная энергия и весь объем энергетического выб-
роса нашей технической цивилизации. Лишь в XX веке отдельные остро-
вки такого бурного поступательного развития объединились в планетар-
ные масштабы, что и вызвало взрыв НТР.
Историческое время при этом является не изобретением человече-
ства, а естественным продуктом его жизнедеятельности. Но как конечна
скорость света, так конечна и скорость развития человечества. Самолет
при переходе с дозвуковой скорости на сверхзвуковую издает сильный
хлопок. Человечество должно осознать, что количественные изменения
заканчиваются. Грядет эпоха большого хлопка. В чем будет его суть —
предсказать сложно. Но сейчас историкам бессмысленно раздельно изу-
чать такие категории, как время, пространство, энергия, скорость разви-
тия. Только в их неразрывной связи кроются ответы на наиболее волную-
щие человечество вопросы.
Человечество — это частный случай теории относительности. Распро-
странение последней на случай движения человечества по пути его раз-
вития — неизбежный вопрос наших дней. Отметим два важных момента
для понимания личности Альберта Эйнштейна. По своим философским
взглядам он являлся идеалистом и никогда не имел никаких учеников.
Скорость исторического времени относительна, как скорость света, но
постоянна в своем векторном развитии. В определенном смысле слова
историческое время создается только скоростью, ибо в неподвижном «хо-
лодном» обществе оно отсутствует.
Очень важно представлять, что один год где-нибудь в 1401 году в Рос-
сии или Германии (так же, как и год человечества в целом) в своем вре-
менном исчислении ни количественно, ни качественно не равен, допус-
тим, 1998 году — ни любому другому существенно удаленному году жизни
человечества. Это — иное время, и оно по-другому воспринимается жи-
вущими людьми.
«Ни один ученый не мыслит формулами», — любил говорить Альберт
Эйнштейн. В начале любой крупной теории, считал он, лежит какая-то
образная картина или ясная идея. Формулы приходят позднее, на второй
стадии разработки теории22. Будем мыслить образами. Запущенное в мир,
72
РАЗДЕЛ I. ИНСТРУМЕНТАРИЙ
словно пушечное ядро, человечество постепенно наращивает свою физи-
ческую массу и скорость (за счет внутренних ресурсов) и, убыстряясь,
живет во все более напряженном темпе и ритме. Историческое время
прошлых веков все сильнее зависит от современной скорости развития
человечества.

Раздел II
Мастерская историка
Будь прост, как ветр, неистощим, как
море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
М. Волошин. Дом поэта
Декабрь 1926 г. Коктебель

§2.1. Тайны нашего ремесла
Часы останови, забудь про телефон
И бобику дай кость, чтобы не тявкал он...
Созвездья погаси и больше не смотри
вверх. Упакуй луну и солнце разбери,
слей в чашку океан, лес чисто подмети.
Отныне ничего в них больше не найти.
Иосиф Бродский. Из У.Х. Одена
1994 год
Деятельность ученого-историка требует от него ряда врожденных
склонностей, имеющихся обычно у меньшинства людей. Действительно,
одни историками рождаются, другие историками становятся. У тех и дру-
гих свои преимущества. Какие же качества характера, способности, необ-
ходимые историку, можно назвать навскидку? Прежде всего ощущение
собственного глубинного родства с историей и культурой собственного
народа и своей страны. Это и есть главный исторический талант. С этим
человек либо просто рождается, либо так никогда и не приобретает. Лю-
бовь к чтению и собственно к книге — вероятно, второй важнейший при-
знак будущего историка. Чтение это, как правило, в детстве бессистем-
ное, гуманитарное, развлекательное. Некоторых крупных историков в
детстве просто называли «пожирателями книг». А кое-кого оставляли даже
на второй год в гимназии, поскольку они перешли целиком на Жюля Верна
и Майна Рида, забросив учебу. Такая углубленность в книгу как реальную
жизнь развивает воображение, мысль, формирует литературный язык —
впоследствии легче будет оживить сухие строки документов.
Третий важный момент — формирование индивидуальной культуры
памяти чисто гуманитарного характера. Многие большие ученые — боль-
шие индивидуалисты и эгоцентрики. Умение сосредоточиться на соб-
ственной работе, развитие индивидуальных способностей независимо от
текущей жизни (семьи, событий в стране и мире) — важное достоинство
Ученого.
Любая долговременная научная стратегия в конце концов себя оп-
равдывает. Как верно говорил Корней Чуковский, «в России, чтобы дож-
даться признания, надо жить очень долго». Поэтому педантизм, много-
летняя регулярность написания статей и книг в конце концов формируют
профессионала. Трудолюбие — это и врожденная, и приобретаемая чер-
Та характера.
Историк без языка нем. Тесная связь всего мышления человека с ли-
тературой необходима. Свое видение прошлого историк передает обще-
77
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ству в формах, принятых научной традицией и литературным языком эпо-
хи. Есть врожденный литературный талант у многих историков, который
пленяет отточенностью и изысканностью речи. Есть трудный язык блес-
тящих мыслителей, ворочающих собственные глыбы. Есть речь, затемня-
ющая мысли историка, где видно биение гениальной интуиции и чувства
исследователя. Язык любого историка индивидуален и в продолжение его
жизни сильно меняется. Это — голос эпохи. Но есть эпохи подъема, упад-
ка, кризиса, а также эпохи господства разных литературных стилей (ро-
мантизма, реализма, символизма, соцреализма, авангардизма).
Увы, но труды историка чаще всего морально устаревают вместе с ухо-
дом от господства в обществе его поколения. Многие маститые истори-
ки пережили свою славу и полезность в науке, оставшись на склоне дней
живыми анахронизмами. Классический пример — труды и дни Михаила
Погодина. Тематика и проблематика каждого поколения в науке, отталки-
ваясь от действующей научной традиции, все же формируется индивиду-
ально и самостоятельно. Новый общественный интерес вызывает к жиз-
ни сотни новых исследований и хоронит для общества сотни старых.
Поэтому ощущение историчности прошлого и быстрой преходящести на-
стоящего характерно для многих историков. Стремление даже в опасные
сталинские годы вести дневник (более безликий и менее откровенный,
чем раньше), собирать переписку, сохранять личный архив, коллекциони-
рование вообще — вот проявления личности русского историка в его уме-
нии историзовать вокруг себя быт, пространство и свою эпоху. Огромные,
большие и профессионально умело подобранные библиотеки — тоже
неотъемлемая часть жизни историка. Книжность последнего (часто чрез-
мерная и вредящая его собственному творчеству) — это любовь к знани-
ям вообще.
Как негативный момент для любой творческой личности следует на-
помнить, что сведения, взятые из вторых рук (а не источники, обработан-
ные историком), то есть книги, основанные на других книгах, чаще всего
вторичны, малополезны для науки и бесталанны. Книжное «многоядение»
нередко не дает развернуться собственной индивидуальности историка,
сковывает его потенциал. Только обращение к источнику спасает его.
Многие тысячи тезисов, статей, книг издаются, но не читаются даже уз-
ким профессиональным сообществом. Это — своеобразный тренинг на-
чинающих историков. Работа над статьями нужна им только как «школа
письма». Порой таким тренингом все и ограничивается. «Остепененные»
преподаватели для отписки дают чисто формальные материалы, не уча-
ствуя в реальной научной жизни России.
Поразительно ненаучное мелкотемье, оторванность их любых жизнен-
но важных проблем от прошлого и настоящего России — поразительно
научное крохоборство многих авторов, обсасывающих проблемы «выеден-
78
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
ноГо яйца». К сожалению, внимание к мелочам, рациональность в работе,
засушенность с возрастом живых чувств, мыслей, эмоций, назидатель-
ность и менторство в жизни — все это профессиональные болезни ис-
торика-преподавателя высшей школы. Занудство, скучный вид и образ
жизни, неискренность — тоже имеют место. Но нужно создавать новые
поколения историков и давать историческую образованность любому че-
ловеку самых средних способностей. После истфаков университетов лишь
единицы становятся историками-исследователями. И это нормально.
Лишь настоящая любовь к науке альтруистична, то есть не требует
взаимности. Наукописание становится и хобби, и делом жизни, и един-
ственным счастьем человека. История — наука трудоемкая, требующая
огромного и многолетнего вложения сил, душевных порывов, всех воз-
можных талантов и способностей человека. Это не физика, где блестящее
озарение в возрасте гения (33 года) мгновенно даст степень, признание
и положение в обществе. В истории отдача приходит медленно и поздно,
если приходит вообще. Вкладываешь пудами — получаешь золотниками.
Историки вузов, исследовательских и академических институтов час-
то ведут инициативную научную работу по собственному почину, в личное
свободное время и за свой счет. Это — голый альтруизм. Требовать при
той нищенской зарплате, что была после 1991 года, от них еще и профес-
сионализма — непростительная роскошь. Но дилетантизм в науке неиз-
бежен у основной массы историков, поскольку их главный (и оплачивае-
мый) труд — преподавание, а не научная работа. Престиж в обществе
вузовских и академических работников опять же после 1991 года сильно
упал, как и значимость для общества фундаментальной науки. Брошенные
на самовыживание историки, лишившись покровительства государства,
попытались перестроиться и не умереть с голода в 1990-е годы, обратив-
шись к грантовой системе, совместительству сразу в 3—4 частных вузах,
преподаванию за рубежом и так далее.
* * *
Обратимся к особенностям видения историком мира и создания сво-
их работ. Господствующая мировоззренческая художественная система
является очень важной в связи «создатель — созданное». Авторская по-
зиция изначально отталкивается от ядра личности, комплекса идей о про-
исхождении мира и его разумности. Но философские и художественные
системы сменяют друг друга на протяжении веков — меняется и авторс-
кая позиция.
Если при средневековой системе мышления реальным творцом всего
сУЩего мыслился только Бог, а человек был лишь наследником, исполни-
Телем и толкователем авторитетных текстов, то истинность творений ис-
79
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ториков (авторов летописей и хроник) заключалась в максимальном при-
ближении к мыслям творца. История не сочиняется. Сочинение со сред-
невековой точки зрения — ложь1. Летописец отстаивал не личную пози-
цию, а традицию, истину, мораль. Только от их имени он мог говорить.
Анонимность как условие любого высокого творчества. Позиция истори-
ка — это позиция протоколиста эпохи (прямая речь людей, мнения дру-
гих — ни в коем случае не свое), ведь создатель этой эпохи — Творец все-
го сущего.
В России даже XVIII века историк намеренно отказывается от оценки
повествования. Вспомним, как чистили и сводили свои летописи воеди-
но В. Татищев и М. Щербатов. Лишь романтические и сентиментальные
тексты Н. Карамзина ввели личность историка, его оценки и произвол в
исторические труды. Текст уже порабощен автором. Громадные истори-
ко-романтические повествования Карамзина (его «История») целиком
держатся на личности автора, его литературных и прочих пристрастиях.
В качественно новую пушкинскую эпоху тексты Карамзина осуждают-
ся как неправдивые. Простое повествование новых историков в течение
XIX века максимально приближалось к реалиям жизни. Взор становился
все острее, детали — все ярче; целое куда-то уплывало. Неэстетизирован-
ные тексты, художественно не организованные, а потому истинные (с точ-
ки зрения авторов) заполнили русскую историографию второй половины
XIX века. Автор — воссоздатель реальной жизни прошлого. Такая позиция
утвердилась надолго. Впрочем, часть историков уже в начале XX века, в
эпоху символизма, пошла дальше. Автор для них не воссоздатель, а про-
сто создатель.
Видимый человеком мир, по их мнению, это два мира. Один — раз-
дробленный в мелочах, хаотичный, постоянно колеблющийся в своем
странном и непонятном движении; другой — стройный, ясный и гармонич-
ный мир прошлого — доступен только особому внутреннему зрению ис-
торика2. Первый — это ложный внешний мир, второй — скрытый истинный
мир. Ключом ко второму служат разбросанные по всем эпохам тайны,
символы, знаки. Верное их понимание дает огромную энергию историку.
Возрождение этого века символизма в научных спекуляциях двух после-
дних десятилетий характерно. Зачем трудиться годами, если можно ми-
гом озарения проникнуть в глубь веков за день?
Общество в России последних лет сильно нуждалось в утешении. По-
этому в реставрации символизма (в его бульварной ипостаси) интелли-
гент России ощутил легкую и близкую опору. Восстанавливалось потерян-
ное равновесие, утраченное духовное наследие.
Вообще утешительная функция исторической науки для общества рас-
крыта явно недостаточно. Упор обычно делается на мифологичность на-
стоящего-прошлого. Но более широкий взгляд на историка как одновре-
80
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
менно на воспитанника и творца господствующей философской и художе-
ственной системы своей эпохи, носителя и выразителя определенного
стиля в литературе и искусстве у нас явно отсутствует.
* * *
Обратимся же собственно к проблеме создания историком своих тек-
стов. Каков алгоритм его работы? Вероятно, в самой упрощенной форме —
такой: выбор темы и определение источников — изучение научной лите-
ратуры в библиотеках и работа в архивах — отбор материалов, критика
источников, обобщение материалов — написание работы.
Если обратиться к более распространенным по содержанию замеча-
ниям, то они будут таковы. Выбору научной темы (как правило, диссерта-
ции) молодым историком с конца XIX — начала XX века придавалось в
России какое-то совершенно иррациональное мистическое значение.
Дошли до наших дней сентенции, что выбор темы аспирантом — это то же
самое, что выбор жены. Здесь должно говорить сердце. Хорошая тема —
счастье на всю жизнь, плохая тема — трагедия до конца дней.
Видимо, это связано с быстрой специализацией внутри исторической
науки и углублением исследований в ту эпоху.
Случалось, что люди подолгу искали такую непременно «свою» тему и,
найдя, действительно жили с ней всю жизнь. Таков пример замечательно-
го историка С.В. Бахрушина, нашедшего себя и все свои степени и зва-
ния, вплоть до полного академика (пусть АПН), в истории Сибири XVII века.
«Курс русской истории» стал для В.О. Ключевского своеобразным
Олимпом, недосягаемым для любых покушений и по сей день. Примеры
легко множить... И все же значительная часть русских историков XX века
занималась довольно разнообразными темами в силу служебных и лич-
ных обстоятельств.
Поэтому сегодня выбор темы диссертации для аспиранта — это явле-
ние не столь судьбоносное. За период аспирантуры он обязан сформи-
роваться как молодой исследователь, получить квалифицированные навыки
работы с литературой и источниками, а также умение написать довольно
большой исследовательский текст по предложенной теме. Безусловно,
элемент душевной склонности и личной симпатии историка к своей теме
Должен присутствовать. Дело в этом случае идет быстрее.
При изучении научной литературы «книжному человеку» хорошо помо-
гает умение пользоваться тематическими картотеками, библиографичес-
кими справочниками, энциклопедиями по данной тематике — и любовь к
библиотекам вообще. Взаимность, она, знаете ли, всегда плодотворна.
После выбора темы и изучения какого-то круга литературы полезно
составить план исследования. Дело это ответственное, поскольку уже
81
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
предполагает дальнейшую работу в строго определенных направлениях.
Чтобы не попасть в тупики, лишний год-два не мучиться понапрасну, сто-
ит поработать над планом скрупулезно. Тем не менее это примерный план
работы. Дальнейшее накопление источников может сильно его скоррек-
тировать в нужное русло.
Широкое изучение материалов в разных библиотеках России (Москва,
Петербург, провинция) предполагает изучение опубликованных источников.
Это нужно для того, чтобы в собственной архивной работе не тратить силы
и время понапрасну, а также для уяснения собственно необходимых фон-
дов в разных архивах страны. При сборе источников крайне важно делать
выписки на отдельной стороне листа (без оборота), четко записывая назва-
ния документа, данные источника (книга, фонд, дело, архив, лист).
Многие делают такую работу в общих тетрадях, на обычных листах
большого формата, сразу в ноутбуках. Организация правильной системы
выписок — ключ к успешному написанию самой работы. С количеством
времени, проведенного в архиве, приходит качественное понимание сути
проблемы и имеющегося объема документов. План работы корректирует-
ся. Все документы по теме, как правило, собрать невозможно. Да это и не
нужно. Они в основном типологичны. В чрезмерных грудах своих выписок
можно утонуть. Начинающему исследователю стоит определить объем
нужных источников по каждому параграфу своей работы и затем добирать
уже какие-то частности — очевидные лакуны.
Постепенно формируется индивидуальный стиль работы (наиболее
оптимальный и эффективный для этого человека) в библиотеке, архиве,
дома за письменным столом. По ходу сбора материалов человек вначале
делает узкие локальные обобщения в небольших статьях (тезисах). Затем
он, уже планируя вставить эти свои обобщения в диссертацию, пишет
исследовательские статьи на 10—12 страниц. Появляется навык творчес-
кой работы, формируется научный и литературный стиль.
Чем больше человек пишет на этой стадии текстов, тем ему легче впос-
ледствии. Ведь бегун на короткую дистанцию не может без подготовки
сразу хорошо пробежать длинную дистанцию. Нет ровного дыхания, ус-
пешного ритма, позволяющих одолеть качественно новый путь.
Все люди разные, поэтому и тренировки здесь индивидуальны. При
умело составленном графике и настойчивости в достижении целей любой
средний выпускник истфака способен написать среднюю (то есть вполне
успешную) диссертацию.
Иное дело — дальнейшая творческая работа. Здесь, вероятно, чело-
веку себя перепрыгнуть невозможно, а максимально себя в науке выра-
зить — посильно. Для одного потолок — одна статья в год, для другого —
две в месяц. Все очень сильно зависит от природных дарований, талан-
та, упорства, удачного стечения обстоятельств.
82
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
При этом любой ученый, вполне естественно, адекватно оценить уро-
вень и качество своих научных работ не в состоянии. Очень важна оценка
коллег, экспертов, друзей и недругов. Альберт Эйнштейн как-то заметил:
«Единственная вещь, которая доставляет мне удовольствие, кроме моей
работы, моей скрипки и моей яхты, это одобрение моих товарищей». Под-
черкнем — в данном случае важно только одобрение.
Когда ученый состоялся (лет обычно после 35), он уже более спокой-
но и объективно относится к критике. Но в молодости любой творческий
человек очень сильно уязвим. Самолюбие, тщеславие, честолюбие — тоже
двигатели научной работы.
Естественно, что творческий путь ученого — это череда успешных,
малоуспешных и часто вовсе безуспешных работ. Но, видимо, все они
нужны именно как часть определенного пути собственного развития. Бо-
рис Пастернак, подытоживая свою жизнь, писал:
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
Но эта неизбежность прохождения всех без изъятия этапов своего на-
учного развития отличает настоящего ученого-профессионала от дилетан-
та-любителя в науке. Кстати, говоря о малоуспешных работах ученого (а они
есть даже у самых маститых и признанных умов нашей эпохи), нужно осоз-
нать следующее. Дело здесь вовсе не в праве на неудачу, а в том, что имен-
но неудача часто бывает матерью по-настоящему большого успеха.
В силу большей консервативности развития истории по сравнению с
точными и естественными науками число ярких и оригинальных ученых с
крупными открытиями здесь существенно меньше. Это — своеобразные
забияки; инициаторы дискуссий, будоражащие научное сообщество. Ис-
ториками такого типа в России XX века были профессора Б.А. Романов,
А.А. Зимин и Л.Н. Гумилев. В определенном смысле слова все они — кто
больше, кто меньше — были маргиналами в науке. Самостоятельность в
мышлении — важнейший дар исследователя. Но дается он не всякому.
Способность оригинального собственного взгляда на мир и предмет ис-
следования не поощряется коллегами и обычно забивается уже в школе
и Университете. Хороший исследователь смело идет «по новым путям и
прокладывает их для других. Но необходимой предпосылкой такого пове-
дения исследователя является полное отсутствие уважения с его сторо-
ны к протоптанным путям... Дети и молодые животные обнаруживают та-
кое же стремление исследовать весь окружающий мир и совать свой нос
повсюду»3, у ученых-историков с учеными других профессий больше об-
щего, чем отличий.
83
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Хорошая память чаще мешает, чем помогает молодому труженику на-
уки. Ведь главное, что он должен сделать, от силы памяти вовсе не зави-
сит: 1) умение выбрать и поставить проблему; 2) умение найти средства
и источники для ее решения; 3) умение разобраться в полученных резуль-
татах и понимать, что реально дало исследование. В последнем пункте
полезно также иметь достаточно мужества, чтобы осознать и отрицатель-
ный результат. Плодовитость воображения и чутье истины нужны истори-
ку как воздух.
В исторической науке (как и во многих других) гениальность, к счас-
тью, отсутствует. Лишь трудолюбие, способности и талант формируют
хорошего исследователя. Притом у последнего всегда бывает несколько
моментов удачной приподнятости в работе (когда все идет как по маслу,
с озарением и удачей) — это вдохновение. Вероятно, то, что в других на-
уках называют гениальным, то же самое. Титулы гениев после их смерти
удачливым ученым легко раздают биографы. Таланту нельзя научиться, но
можно его развить. Стоит только помнить, что можно и родиться без та-
ланта. Оценки окружающих и профессионалов часто ложны. Чем выше в
человеке подражательность, тем легче ему учиться — тем лучшим учени-
ком его считают. Зато тем ниже его оригинальность и самобытность4. Один
врач в XVI веке метко писал: «Юноши, имевшие грубый ум, в дальнейшем
оказываются более умными, чем те, которые в детстве были способными;
наоборот, когда дети начинают рано рассуждать и бывают очень благора-
зумны, то это является признаком, что они будут глупыми людьми»5.
Действительно, скептицизм, критичность по отношению к имеющемуся
материалу, способность самостоятельно вырабатывать свои взгляды и ве-
сти собственную работу — неотъемлемая черта хорошего исследователя во
всех науках. Что же приобретает историк в многолетних штудиях? Доволь-
но много. Он шлифует искусство собственной мысли. При этом умение за-
бывать для него гораздо лучше умения помнить. Он должен лишь пример-
но представлять общий уровень литературы по проблеме — прежде чем
обратиться к специальным трудам. Темп и ритм работы выбираются по че-
ловеку. Хемингуэй, например, работал в зрелом возрасте лишь по 4 часа с
утра почти ежедневно. Когда ему привели в пример молодого литератора,
сидевшего за письменным столом по 8—9 часов каждый день, то он с уко-
ризной ответил: «Но когда-то колодец должен наполняться».
Сильная мощная мысль тесно связана с общей энергетикой тела. Мне
было очень грустно увидеть на кафедре истории России одного из веду-
щих университетов страны одновременно трех преподавателей: слепого,
горбатого и глухого. Тяготение к физической норме, поддержанию тела в
хорошем тонусе — это психогигиена любого историка. Больной, физичес-
ки слабый человек может заниматься наукой, и часто ему это полезно; но
возникают существенные ограничители его интеллектуальных возможнос-
84
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
тей. Вредна и обратная крайность. Между физическим и умственным тру-
дом есть некое равновесие. Варлам Шаламов, находясь в лагерях ГУЛАГа
долгие годы, верно подметил, что умственная работа съедает еще боль-
ше энергии, чем физическая. Полноценно совместить то и другое невоз-
мОжно. Следует выбирать — или-или...
Ослабленному человеку длительные занятия наукой даже вредны. На-
ходясь за письменным столом, человек часто увлекается работой, не за-
мечая времени и траты сил. Чистое вино мысли пьянит воображение.
Строка летит как курьерский поезд. Расплата, если человек перебрал
больше энергии, чем у него имелось до начала работы, наступает в кон-
це рабочего дня: головные боли, давление, чувство опустошенности и
разбитости... Впрочем, эти опасности в основном грозят людям пожилым.
А они уже научены, как беречь себя.
Обратимся же к реалиям бурной и противоречивой жизни русских ис-
ториков. Эти реалии намного богаче своими изумительными пируэтами,
чем любые самые залихватские теории.
85
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 2.2.	Мастерская академика Н.М. Дружинина
Доброжелательность и стремление помочь своему коллеге — не самое
распространенное среди историков качество. Но среди воспоминаний и
заметок наших историков как советских (подцензурных), так и новых (бес-
цензурных) лет я ни разу не встретил критичных отзывов о Мафусаиле
советской исторической науки — Николае Михайловиче Дружинине. Па-
радоксально, но это единственный русский историк XX века, который в
полном объеме предоставил информацию научному сообществу о путях,
методах и приемах своей научной работы.
Патриарх советской историографии, убежденный марксист с дореволю-
ционных лет, Н.М. Дружинин (1886—1986) резко выделялся на фоне других
советских академиков-историков (особенно бывших учеников М.Н. Покров-
ского) своей доброжелательностью, интеллигентностью, научной этично-
стью. Родившись в зажиточной семье курского купца (владельца писчебу-
мажного магазина и публичной библиотеки), Николай — как и две его
старших сестры — получил ортодоксальное религиозное воспитание.
После разорения отца семья переехала в Москву, где юный Дружинин
после окончания 5-й классической гимназии в 1904 году поступил на ис-
торико-филологический факультет Московского университета, где общая
атмосфера, по его словам, была тогда достаточно затхлой (в соответствии
с университетским уставом 1884 года). Особенно старомодными и кон-
сервативными ему казались лекции историка В.И. Герье, а самыми инте-
ресными — два исторических семинара: Р.Ю. Виппера по анализу текстов
Фукидида и М.М. Богословского по Русской Правде. «На занятиях обоих
профессоров, — писал он о них впоследствии, — я впервые узнал, что
такое широкий и тонкий анализ источников, какие важные научные обоб-
щения можно построить на детальном разборе и толковании древних тек-
стов»6. Наиболее популярными среди студентов всех факультетов были
лекции В.О. Ключевского (обязательные для историков) и К.А. Тимиря-
зева. Но Дружинин слушал также параллельные курсы русской истории
Н. Рожкова и А. Кизеветтера, перенеся центр тяжести на самостоятельные
занятия. Юношеский интерес к русской литературе, увлечение МХАТом —
все это ушло в сторону под напором первой русской революции. Молодой
самостоятельный юноша (живший отдельно, на свои средства от частных
уроков) оказался вовлеченным в лавину политических событий. Он принял
сторону радикалов-большевиков и по рекомендации Инессы Арманд стал
библиотекарем Московского комитета партии. Уже в феврале 1905 года он
арестован и сослан в Саратов, где вновь организует пропагандистские
кружки, за что вновь арестован. Манифест 17 октября 1905 года освободил
молодого социал-демократа, и, вернувшись в Москву, он в 1906 году вновь
86
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
поступает в университет на экономическое отделение юридического фа-
культета. Этого требовал, ему казалось, дух новой эпохи.
Такая широкая вовлеченность в бурную жизнь эпохи и самостоятель-
ная позиция — достоинство для историка. Университет сильно перестро-
ил свое преподавание: в основе теперь лежала предметная система, то
есть обязательное прослушивание за весь курс определенного количе-
ства предметов и сдачи по ним зачетов и экзаменов. Выбор же предме-
тов по годам зависел от самого студента. Никакого контроля за посеще-
нием лекций не было. Закончив в 1911 году юридический факультет,
Дружинин продолжил обучение на историческом отделении историко-
филологического факультета.
Многие видные историки (например, Д.М. Петрушевский, А.А. Кизевет-
тер) в 1911 году покинули факультет после конфликта с консервативным
министерством. Дружинин сосредоточился на работе в лекционных кур-
сах Р.Ю. Виппера и практических занятиях М.М. Богословского. Тонкий и
рафинированный гуманитарий Виппер был тогда самым замечательным
профессором факультета. Обширные и разносторонние знания, самосто-
ятельность мысли позволяли ему быть на уровне своей бурной эпохи.
«Курсы Виппера, — писал Дружинин, — по истории античного мира, но-
вейшего времени, социальных идей, методологии исторической науки
открывали перед нами широкие перспективы, возбуждали работу мысли,
воспитывали навыки научно-исторического анализа»7. Талант Богословс-
кого сильнее всего проявлялся на семинарских занятиях. Так, первые
месяцы своего просеминария 1911/1912 учебного года профессор сам
читал и толковал студентам тексты Русской Правды, раскрывал значение
отдельных терминов и статей, сопоставлял имевшиеся комментарии,
спорные точки зрения, датировал и обособлял друг от друга наслоения
сохранившихся списков.
Затем он предложил студентам представить собственные рефераты
(доклады) на выдвинутые им темы по главным проблемам источника. Ре-
ферат рассматривали оппоненты, широко его критиковавшие. Диспут
велся под руководством профессора, старавшегося не вмешиваться в
прения и не навязывать студентам собственного понимания текстов. В
конце учебного года Богословский, подводя итоги, особенно порадовал-
ся тому, что его просеминарий был «оркестром без дирижера».
В последующих семинарах Богословского Дружинин сделал два док-
лада: «Северное общество и конституция Никиты Муравьева» и «П.Д. Ки-
селев и его реформа 1837—1838 годов», — ставших через много лет со-
ответственно темами его кандидатской и докторской диссертаций. Он
Тогда работал лишь с печатными материалами, не привлекая архивы. На-
КанУне защиты диплома его в мае 1916 года мобилизуют в армию. По
окончании курсов в военном училище он отправлен прапорщиком на служ-
бу в Мариуполь (делопроизводитель полкового суда). После революци-
87
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
онного 1917 года в начале 1918 года он возвращается в Москву и, сдав на-
конец выпускные экзамены, по предложению Богословского оставлен в
магистратуре.
Программа магистратуры (еще старая) требовала тогда от магистран-
та разработки программы подготовки по своему предмету из 10 крупней-
ших вопросов и предоставлялась на утверждение научному руководителю.
Вопросы равномерно охватывали весь ход русской истории. По каждому
вопросу требовалось овладеть имеющейся литературой: усвоить истори-
ографию темы и изучить основные источники. В программу Дружинина
вошли такие вопросы: 1. Лаврентьевская летопись. 2. Писцовые книги
XV—XVI веков. 3. «Смутное время». 4. Происхождение крепостного права.
5. Соборное уложение 1649 года. И так далее.
В связи с бурными событиями в России учеба затянулась. Как бывше-
го офицера Дружинина арестовала ЧК. Много сил отнимала работа пре-
подавателем, экскурсоводом и с 1926 года в Музее Революции ученым
секретарем (здесь он трудился 8 лет).
Сдавая темы Богословскому (числясь уже сотрудником Института ис-
тории РАНИОН), Дружинин делал ему своеобразный подробный устный
доклад. Естественно, последние вопросы программы в 1920-е годы из-
менились. Особенно увлекла Дружинина работа с летописями. «Меня увле-
кал метод разложения летописи на последовательные наслоения и крити-
ческий анализ текста с целью раскрытия политических мотивов летописца
и степени достоверности самого источника»8. Особенно многому Дружини-
на здесь научили блестящие «Разыскания» А.А. Шахматова — шедевр ис-
точниковедческого исследования русского летописания.
Тематика диссертаций 1920-х годов должна была быть созвучна эпо-
хе и требованиям новых властей. На передний план в исторической науке
выдвинулась история общественной и классовой борьбы в царской Рос-
сии. Вначале Дружинин планировал написать диссертацию о Пугачевском
восстании 1773—1775 годов, но Центрархив начал готовить об этом трех-
томную публикацию. Вторая возможная тема «Московский губернский
комитет по крестьянскому делу 1858—1859 годов» стала предметом ис-
следования маститого историка, профессора В.И. Пичеты. Третью тему в
1925 году навеял столетний юбилей восстания декабристов. По заказу
Общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев была написана популяр-
ная брошюра о декабристах, выдержавшая два издания. Узнав, что в ар-
хив поступили материалы Муравьевых и Бибиковых, оставленные в Росто-
ве эмигрировавшими наследниками этих родов, Дружинин решил писать
диссертацию о движении декабристов. О составе фонда Муравьевых ис-
торик слышал еще в 1915 году от студенческого товарища В. Бартенева
(внука издателя «Русского архива»). Именно здесь хранились многочис-
ленные рукописи Никиты Муравьева — идеолога Северного тайного об-
щества. Так родился замысел работы — на конкретном биографическом
88
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
материале проследить основные этапы эволюции декабристских органи-
заций. Начиная с осени 1926 года Дружинин каждый вечер работает или
в ЦГАОРе (где хранился архив Муравьевых), или в зале Ленинской библио-
теки, где сопоставлял проект декабриста с конституциями европейских
стран и США, книгами домашней библиотеки Муравьева.
«Исследуя эту тему, я стремился вдвинуть ее в рамки общих соци-
альных и идейных процессов, достигнуть максимальной конкретности в
изображении лиц и событий, уловить материальную основу и внутренние
противоречия описываемых явлений», — писал историк9.
Защита написанной к апрелю 1929 года диссертации повисла на во-
лоске из-за резкой смены курса в науке М.Н. Покровским и руководством
партии, а также из-за острой критики Дружинина лично Покровским.
По инициативе Покровского РАНИОН (где работала старая беспартий-
ная профессура) закрывался и все дело подготовки молодых исследова-
телей передавалось в руки Коммунистической академии во главе с самим
Покровским.
Чтобы убедить всех несогласных с этой акцией (в том числе и комму-
нистов), Покровский поместил в «Правде» хлесткую статью «О научно-
исследовательской работе историков», где обрушился на трех истори-
ков (старшего, среднего и младшего поколений). Из старших был избран
С.Б. Веселовский — замечательный историк (впоследствии академик), из
средних — сорокалетний Н.М. Дружинин. Последнему (по его статье «Жур-
нал землевладельцев») Покровский приписал внеклассовый подход. Тог-
да это была черная метка. Оправданий Дружинина (он написал объектив-
ное взвешенное письмо в свою защиту) никто не слушал и не печатал.
В мае 1929 года в ученом совете еще не закрытого Института исто-
рии РАНИОН состоялась защита диссертации. На диспут пришла группа
учеников Покровского (вероятно, среди них была и М.В. Нечкина), утверж-
давших, что исследование Дружинина носит немарксистский характер.
После долгого диспута, на котором аудитория разделилась пополам,
В.И. Невский (видный тогда историк партии), председатель совета, одоб-
ривший ранее диссертацию, объявил ее защищенной, хотя и немарксис-
тской. Революционная биография Николая Михайловича и покровитель-
ство старого большевика С.И. Мицкевича (директора Музея революции,
поручившегося прямо на диспуте в марксизме своего сотрудника) спас-
ли Дружинина от разгрома.
Честная, фактическая, достоверная работа Дружинина была не ко дво-
РУ Покровскому, навязывавшему исторической науке марксистские схе-
МЬ| в духе вульгарного материализма. Отметим, что накануне закрытия
рАНИОНа пожелали защитить свои диссертации лишь А.И. Неусыхин (о
Древнегерманской общине) и Дружинин. Остальные сотрудники, справед-
ливо опасаясь провала, отказались от защиты.
89
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
В чем же обвиняли на диспуте диссертанта? Исследование воззрений
и деятельности одной личности птенцы Покровского сочли вообще ненуж-
ным, социально-экономическое обоснование выводов — слабым, харак-
теристики людей — вредным «психологизмом», сравнительный анализ
конституционных актов — приверженностью буржуазной «теории филиа-
ции идей» и так далее.
Наклеивание ярлыков и шельмование как метод разгрома своих про-
тивников утвердился в исторической науке СССР навсегда.
Перед закрытием РАНИОН Дружинину выдали свидетельство, что его
диссертация удовлетворительна и он может заниматься исследователь-
ской работой. В 1933 году она была издана Обществом политкаторжан и
ссыльнопоселенцев накануне его полного закрытия10. Впрочем, антипатию
к Покровскому и его сторонникам Дружинин сохранил на всю жизнь.
Будучи честным человеком и искренним марксистом, Дружинин всю
жизнь двигался в русле советской исторической науки. Марксистско-ле-
нинский метод исследования ему и всем историкам тогда, по его словам,
давался очень нелегко (очень корректная характеристика эпохи). Но глав-
ную роль в своем профессиональном формировании он отводил посте-
пенному накоплению знаний с овладением старой литературой, элемента-
ми экономических и правовых наук. Очень полезным он считал расширение
собственного кругозора за пределы специальных тем исследования, вы-
работку технических навыков исследовательской работы и литературно-
го стиля. А сверхзадача историка, по его мнению, — «глубокое и всесто-
роннее проникновение в сокровенные тайны исторического прошлого».
Здоровый позитивизм с элементами врожденного идеализма очень помо-
гал историку в осмыслении окружающей жизни.
Между тем Покровский к 1931 году достиг всех своих целей и уничто-
жил (физически) своих соперников в науке. Московский университет был
разбит на специальные институты (то есть разгромлен как целое), обуче-
ние истории было фактически прекращено в школах и вузах, аспиранты-
историки РАНИОНа перебивались случайной работой (статистиками, на-
пример) или вынуждены были покинуть Москву.
Оставаясь сотрудником Музея революции, Дружинин дожил до 1934
года, когда умерший Покровский и его ученики были низвергнуты со всех
пьедесталов. Линия партии кардинально изменилась. В восстановленном
МГУ был образован исторический факультет, куда Николай Михайлович и
перешел профессором по кафедре истории СССР под руководством А.М.
Панкратовой — деловой и энергичной ученицы Покровского. В состав ка-
федры вошли и вернувшиеся после опалы историки старой школы — С.В.
Бахрушин и К.В. Базилевич, новая поросль: М.В. Нечкина, М.Н. Тихомиров,
С.М. Дубровский.
Еле-еле удалось отстоять в Наркомпросе необходимость практических
занятий и семинаров. Внедрялся примитивно-догматический стиль пре-
90
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
подавания (загрузка информацией, выученные наизусть ответы), что свя-
заНо со сталинским догматизмом и крайне низким культурным уровнем
основной массы студенчества.
Попытки Дружинина направить внимание студентов на самостоятель-
ное изучение первоисточников, на приобретение способности извлекать,
анализировать, обобщать сырой материал из экономических описаний,
юридических актов, публицистики той эпохи, воспоминаний современни-
ков вряд ли были успешны в эпоху начавшегося Большого террора.
И все же стремление заставить студентов отказаться от механического
повторения готовых формул и штампов, чужих выводов; попытка научить
их самих делать выводы на основе исторических документов, творчески
осмыслять богатый фактаж — все это было полезно для университета хотя
бы как вектор будущего развития.
Лекции Дружинин читал не по готовому тексту, это была устная речь,
диалог с аудиторией. Он пытался сам на основании многих источников и
специальной литературы проработать материал лекции предварительно.
Тщательности и скрупулезности в работе ему, видимо, было не занимать.
Введение в лекции обзоров не только литературы по теме, но и важней-
шей научной проблематики, дискуссий и разногласий среди историков,
отступлений, диалога, импровизаций, безусловно, было очень плодотвор-
но. Не навязывание собственных ответов по всем вопросам студентам (как
и сейчас поступает основная масса лекторов-историков), а стремление
подвести студентов к самостоятельным выводам на основе представлен-
ного широкого спектра данных — это лучшее, что тогда мог делать про-
фессор за кафедрой в России.
Впрочем, тогда по старинке делалось кое-что, сегодня, к сожалению,
вышедшее из употребления на истфаках. К практическим занятиям под-
борки документов размножали и раздавали студентам. Для углубленной
проработки курсов было начато черчение исторических карт. Кафедра
составляла рекомендательные списки литературы для самостоятельной
работы студентов.
Отстранение от работы А.М. Панкратовой и ссылка ее в Саратов боль-
но ударили по кафедре. Когда Дружинин временно заведовал кафедрой,
весной 1937 года, вместе с кампанией против теории и практики народ-
ничества в печати появились нападки (обвинения в политических ошиб-
ках) и лично против него. 9 июня 1937 года в «Правде» появилось письмо
(точнее, донос) пяти студентов-историков, что в своих лекциях Дружинин
«идеализирует народнический террор», рекомендует читать троцкистскую
литературу. С огромным трудом Дружинину удалось доказать вздорность
этого доноса.
Осенью 1938 года Дружинин был приглашен Б.Д. Грековым во вновь
с°зданный (с 1936 года) Институт истории Академии наук. Институт фор-
Мировался как из питомцев закрытой Коммунистической академии, так и из
91
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
старых профессионалов-историков. Душой и директором института 15 лет
был академик Греков, что стало большим благом для тогдашней науки.
Греков реально организовал научную подготовку молодежи, поощрял
работу сотрудников над монографиями, выдвинул проект многотомной
«Истории СССР», помогал интенсивному изданию сборников архивных
документов. Дружинин трудился в институте в трех направлениях: как со-
автор многотомного труда «История СССР», как соавтор второго тома
учебника «История СССР» для вузов и как автор собственной монографии
«Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева». XIX век, после
периода некоторых колебаний, стал основным полем работ Дружинина.
Спокойной работе в институте мешали в основном коллеги-историки.
Их привычка к догматизму, абстрактно-социологическим схемам, маркси-
стско-ленинско-сталинскому цитатничеству и начетничеству больно уда-
ряла по любой опубликованной работе. Такие «громилы» крушили своих
соперников как антимарксистов, опираясь на любые произвольные цита-
ты из классиков и вождей партии. Кампания в прессе, политическая про-
работка на месте (где следовало каяться в ошибках и заверять, что их
более не будет) — все это характерная форма применения вульгарного
марксизма как политической дубины в науке. Ни о какой свободе мысли
речи даже не шло.
Война несколько оздоровила научную атмосферу. Множество текущей
работы (в основном популяризация наших побед и пропаганда славного
прошлого) стало занятием эвакуированных в Алма-Ату ученых. Как исто-
рик-экономист главное внимание в своих работах Дружинин уделял исто-
рии крестьянской экономики, хозяйства, быта XIX века — социально-эко-
номической истории (направлению, наиболее удачно разработанному в
советской историографии).
10 июля 1944 года по возвращении в Москву из эвакуации Дружинин
блестяще защитил в ученом совете Института истории первый том своей
монографии («Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева) как
докторскую диссертацию. Оппонентами были Б.Д. Греков, В.И. Пичета,
П.И. Лященко. На основе огромных объемов тщательно проработанных
архивных фондов Министерства государственных имуществ, личного ар-
хива П.Д. Киселева, секретных крестьянских комитетов, периодики Нико-
лай Михайлович раскрыл взаимодействие власти и подчиненной ему ка-
зенной деревни (а это значительная часть крестьянской России XIX века),
создав своеобразную энциклопедию жизни государственных крестьян
дореформенной эпохи. Он впервые поставил проблему государственно-
го феодализма11.
Глобальный труд ученого стал образцом для региональных исследова-
ний12. Хороший стиль, отточенный язык и четкие формулировки также при-
влекли внимание читателей к этой работе.
92
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Кстати, внешне Дружинин полностью отвечал всем представлениям
научной молодежи о настоящем советском академике — творце большой
науки. Дело не в лысине и очках. Хорошо знавший его историк А.А. Пре-
ображенский писал о 1950-х годах: «Нам импонировал и внешний облик
ученого. Высокий, всегда подтянутый, безукоризненно вежливый и неиз-
менно внимательный к окружающим... Привлекала и сама манера гово-
рить, присущая Николаю Михайловичу. Тогда и позже я воспринимал речь
Дружинина прямо-таки с эстетическим удовольствием. Это был язык ис-
тинного русского интеллигента — ясный, прозрачный и емкий. Суждения
отличались четкостью формулировок, аргументированностью, взвешенно-
стью. Это характерно и для научных публикаций его. Мне кажется, что
Дружинин не был привержен внешне эмоциональному стилю. Не помню
его жестикулирующим или говорящим слишком горячо. И вместе с тем
чувствовалось, что он всегда эмоционален внутренне»13. Сплав, так ска-
зать, жара сердца и высокого интеллекта.
Выводы монографии Дружинина о крахе попыток правительства Нико-
лая I найти выход из кризиса на основании сохранения феодальных отно-
шений понравились наверху. Они укладывались в марксистско-ленинскую
формационную теорию. Трудно с ними спорить и сегодня. В 1946 году
первый том вышел в свет и в 1947 году получил Сталинскую премию, ко-
торую автор передал в один из детских домов. С 1946 года Дружинин —
член-корреспондент, а с 1953 года — академик РАН СССР. Сама личность
и деятельность этого историка уникальны в ту людоедскую эпоху. Не слу-
чайно в день 100-летия его назвали праведником исторической науки.
Один из крупнейших советских историков-аграрников Дружинин со-
здал и собственный стиль научной работы, вобравший в себя многие до-
стижения дореволюционной исторической науки. Что же особенно выде-
лял сам Николай Михайлович в стиле и технике работы историка?
Прежде всего то, что сам считал секретом своего долголетия — «це-
леустремленный, размеренный любимый труд». Исходная точка этого тру-
да — самостоятельный выбор темы монографического исследования.
Случайные обстоятельства — хороший архивный фонд под рукой, советы
коллег и наставников — в расчет брать нельзя. Живой предварительный
интерес к теме и какая-то подготовка — ключ к успеху. Если тема навяза-
на извне и не встречает отклика в мыслях и чувствах историка, то работа
будет вымученной и поверхностной.
Кандидатская и докторская диссертации чаще всего такими исследо-
ваниями не являются. Это — лишь показатели научной зрелости подготов-
ленного ученого, его квалификационные работы.
После выбора темы следует: а) составить основную библиографию из
Двух разделов: историческая литература — книги, статьи, заметки; б) опуб-
ликованные источники. Книги в первом разделе следует охватить поши-
Ре’ чтобы иметь представление о «воздухе эпохи». То есть кроме специаль-
93
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ной литературы следует читать книги и сочинения об этой эпохе вообще.
Появляются первые статьи по частным проблемам. Итог работы над ис-
ториографией — сжатые конспекты и свои оценки исследований предше-
ственников. Впоследствии они ложились в основу историографического
введения к монографии. При этом Дружинин различал три круга проблем,
вытекавших из изучения литературы: 1) проблемы, поставленные и раз-
решенные прежними авторами; 2) проблемы, поставленные, но не разре-
шенные ими; 3) проблемы, которые следует поставить, выпавшие из поля
зрения прежних авторов14.
Так продумываются основные проблемы работы. В ходе дальнейшего
исследования какая-то литература также привлекается по ходу дела и
вносится в картотеку. Для осмысления взаимной связи событий и отноше-
ний эпохи составляется синхронистическая таблица экономических, со-
циально-политических и культурных явлений эпохи.
После обработки опубликованных источников историк отправляется в
архив. Воспоминания, письма, следственные дела, официальные отчеты
и прочее — уже прочитаны и обдуманы. Создана ориентация в эпохе и
документах. Исследователь уже хорошо знает главные задачи своей темы,
что и где он должен искать. Здесь важно найти новый, нетронутый мате-
риал. Возможно исправление прежних ошибок в публикациях документов.
При сборе архивного материала, само собой, проясняются «темные
пятна», углубляется понимание явлений и отдельные выводы по частным
вопросам связываются в цельную концепцию. Историк должен хоть не-
много уже владеть методикой исследования и представлять нужный ему
объем источников по разделам работы.
По ходу работы появляются свежие мысли, заметки и пожелания себе
на будущее — это следует писать в отдельной тетради. Также в это время
составляется развернутый план будущей монографии с обозначением не
только глав и параграфов, но и их содержания. Такой план — первоначаль-
ный костяк, который направляет поиски, обрастает дополнениями, кор-
рективами. Отдельные наброски по теме вырастают в статьи, доклады на
научных конференциях. Обсуждение друзей, коллег, их мысли и вопросы
очень полезны.
После того как собран весь фактический материал, сложилась опре-
деленная концепция и план монографии, нужно систематизировать накоп-
ленный материал. При распределении по главам и разделам записей,
выписок, копий документов через сознание историка еще раз проходят
факты и выводы, устанавливается последовательность будущего изложе-
ния. Это — ключевой этап в работе. Все должно быть продумано, взвеше-
но и окончательно выяснено. Тысячи заполненных карточек (один факт —
одна выписка на листе), конспекты, другие материалы — разложены в
определенном порядке. Дружинин при этом делал еще и детальный план
каждой главы.
94
РАЗДЕЛ IL МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
На основе такой готовой подборки материалов историк пишет свой
последовательный текст по главам. Материал творчески преображается
в сознании историка и ведет за собой. Автор же заботится главным обра-
зом о литературной форме записи своих мыслей и связанных фактов.
Дружинин, даже имея помощников по своему сану, иногда диктовал текст
референту; затем проходился по нему еще раз пером мастера. В конце
работы пишутся заключение и введение, где обобщается опыт исследо-
вателя по данной теме.
Центральное звено в исследованиях историка — работа над источни-
ками. Удачный их подбор и анализ — залог успеха. У каждого историка
складывается при этом индивидуальный стиль обработки документов,
зависящий от его личного опыта, характера, темперамента, стиля жизни.
Чем богаче и разнообразнее привлекаемые источники, тем ближе к дей-
ствительности выводы историка. Так, занимаясь эпохой Киселева, Дружи-
нин просмотрел все упоминания о нем в старых исторических журналах:
«Русский архив», «Русская старина», «Исторический вестник», «Голос ми-
нувшего». Живой голос эпохи и личность Киселева бросили новый свет на
сухие официальные бумаги. Яснее стали связи того времени. Путеводи-
тель по архиву, описи фондов (часто неполные и невнятные) — это нача-
ло работы. Надо понимать, что есть громадные архивные фонды по теме,
которые одному исследователю не просмотреть за несколько десятков
лет. Следует выбирать типическое, продумывать эволюцию документов, их
типологию и классификацию. Важно верно соотнести объемы работы по
теме в разных архивах страны: ГАРФ, РГАДА, РГИА, РГАЛИ и так далее.
Для второй монографии Дружинин заказал подборку материалов по
теме ленинградским архивистам. Четыре летних месяца 1948 года ему не
хватило для полного обозрения нужных документов в Ленинградском исто-
рическом архиве (тогда ЦГИА). Целиком переложить сбор архивных мате-
риалов на помощников невозможно — теряется чутье и связь с эпохой.
При проверке подлинности источников легко отвергаются очевидные
фальсификации и подделки. Таковы широко известные в советское вре-
мя «Дневник Вырубовой», «Солдатские письма с фронта», «Протоколы
сионских мудрецов», «Велесова книга» и многое другое.
Но главный вопрос к реальным источникам — степень соответствия
их исторической действительности. Искажение событий, намеренные и
непреднамеренные приукрашивания и очернения разных лиц и событий
в мемуарах, вранье в статистике, умолчания в официальных отчетах —
все это общие места наших архивных материалов XIX и XX веков (послед-
него — еще в большей степени).
Сопоставление одних источников с другими материалами, взвешивание
Условий происхождения документа, анализ мотивов составителей — все это
ведет к раскрытию замаскированной лжи, умолчаний, ошибок и искажений.
95
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
При отсутствии в документе имени автора, даты — стоит восстановить ре-
алии. Поправки, замечания в документах можно нередко определить лишь
по почерку автора. Опыт приходит лишь с годами архивной работы.
И сегодня историкам не грех прислушаться к такому совету академи-
ка Дружинина: «Начиная собирать материалы... я стремился отрешиться
от всех предвзятых точек зрения, искать историческую истину в фактах
самой действительности; перед моими глазами были отрицательные сто-
роны научной деятельности М.Н. Покровского, который строил широкие
предвзятые схемы, не утруждая себя систематическим анализом всех
основных источников. К сожалению, такая методика пережила М.Н. По-
кровского и до сих пор встречается... Подлинное научное историческое
исследование может быть результатом только самостоятельного, длитель-
ного, упорного труда; факты и только факты, проверенные, сопоставлен-
ные и органически связанные друг с другом, могут быть прочной основой
широкого обобщения; чем шире искомый ответ на поставленную пробле-
му, тем насыщеннее фактическим материалом, а следовательно, объек-
тивнее и правдивее должно быть изображение жизни, возникающее в
сознании историка»15.
В нашу эпоху широкие спекулятивные построения по истории России
часто даже не маскируются под объективные научные труды. Достаточно
привести пример многочисленных опусов Фоменко со товарищи, Суворо-
ва, Бушкова и многих других. Рациональный, добротно-честный и научно-
моральный труд Дружинина остался в науке как пример личного служения
истории. Позитивизм до мозга костей, идеализм и марксизм Николая
Михайловича могут сегодня не увлекать научную молодежь. Интерес к XIX
веку истории России ушел на второй план. На первый выдвинулся в сво-
их невероятных трагических коллизиях XX век. Но опыт, мысль, высокий
профессионализм академика Дружинина остались в науке. Это полезный
и единственный в своем роде случай самоанализа мастерства историка
в России. Вряд ли многие историки сейчас следуют советам Дружинина.
Все строится индивидуально, применительно к собственной жизни и судь-
бе. Но обдумать мысли Николая Михайловича о том, как строить по-насто-
ящему добротную и честную работу, может любой исследователь. И в этом
кроется победа «праведника исторической науки».
Нельзя, впрочем, не отметить, что возвращение к технике историка
1900-х годов в конце XX — начале XXI века выглядело бы довольно арха-
ично. «Комодная», по язвительному выражению Люсьена Февра, история
в эпоху расцвета и крушения школы «Анналов», торжества устной истории
и качественно новых методик добычи знания — кардинального обновле-
ния мира — несколько старомодна. Впрочем, настоящие и глубокие мыс-
ли, добросовестные, достоверные работы в какой-то своей части не ста-
реют никогда.
96
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
§ 2.3.	Библиотеки и архивы
О, пожелтевшие листы
В стенах вечерних библибтек,
Когда раздумья так чисты,
А пыль пьянее, чем наркотик!
Так много тайн хранит любовь,
Так мучат старые гробницы!
Мне ясно кажется, что кровь
Пятнает многие страницы.
Николай Г/милев. В библиотеке
1909 год
Структура библиотек России очень проста. Она иерархична, как мно-
жество других структур науки, культуры и образования, созданных в совет-
скую эпоху. Для многих историков (от студентов до академиков) во главе
всех библиотек страны высится такая триада. Во-первых, Российская го-
сударственная библиотека (РГБ — бывшая ГБЛ — имени Ленина), нахо-
дящаяся в самом центре Москвы и имеющая почти все книги России и
СССР XVIII—XX веков. Она реально может дать из своих книжных богатств
все на русском языке ученым самых разных специальностей.
Во-вторых, на лидерство в книжном мире России, с полным на то осно-
ванием, претендует Российская национальная библиотека (РНБ) в Санкт-
Петербурге (бывшая до 1992 года имени М.Е. Салтыкова-Щедрина). Рас-
положенная также в центре города, на углу Невского проспекта и Садовой,
она изначально создавалась как главная библиотека империи. Именно
здесь едва ли не самые знаменитые в мире рукописи России: Остромиро-
во Евангелие, Лаврентьевская летопись, содержащая начала русской исто-
рии, и многое другое. Это также разнопрофильная библиотека, получаю-
щая, как и РГБ, обязательный экземпляр любой книги, выходящей в стране.
Третья, и самая любимая многими исследователями, библиотека —
это Государственная публичная историческая библиотека (Москва, Старо-
садский пер., 9). Это специализированная, то есть профильная для исто-
риков, библиотека. Она не так велика, как предыдущие две, но зато более
компактна и уютна. Здесь можно спокойно заниматься, пользуясь тема-
тическими каталогами (сильно устаревшими) и замечательным общим
каталогом, внесенным в компьютерную базу. Из всех библиотек Москвы
она мне больше всех по душе. Именно здесь я чаще всего встречал рабо-
тающих маститых ученых из Института российской истории РАН.
Возвращаясь к истории этих библиотек, стоит вспомнить, как они фор-
мировались. Предыстория РГБ — указ Николая 11828 года об учреждении
97
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
в Петербурге Румянцевского общественного музеума. В основе последне-
го лежало замечательное собрание книг и рукописей умершего канцлера —
графа Н.П. Румянцева. С перемещением этого собрания в Москву (положе-
ние о Румянцевском музеуме утверждено Александром 1119 июня 1862 года
по старому стилю) появляется первая московская публичная бесплатная
библиотека. Библиотека разместилась в Доме Пашкова и начала получать
обязательный бесплатный экземпляр всех книг России. Немало жертво-
вали и дарители. Достаточно вспомнить коллекции А.С. Норова, П.Я. Ча-
адаева, Н.А. Рубакина, кабинетную библиотеку М.П. Погодина.
С переездом столицы в Москву (1918 год) эта библиотека автомати-
чески становится главной в стране. С 1925 года она носит имя Ленина и
получает статус национальной библиотеки. Для нынешних аспирантов-
историков РГБ незаменима, так как только здесь они могут ознакомиться
с диссертациями соратников по своей тематике (зал в Химках) и порабо-
тать в зале периодики. Библиотека хранит более 16 млн книг, 13 млн экз.
журналов, около 600 тыс. рукописей, около 500 тыс. редких и ценных из-
даний, а также много чего другого.
Огромный зал с каталогами советского корпуса в главном здании биб-
лиотеки всегда нагонял на меня (провинциала) тоску и какое-то букашеч-
ное ощущение. Но зато с большим удовольствием я занимался в отделе
рукописей (там есть хорошие именные каталоги) и в Музее книги, где хра-
нились редкие старые издания XVI—XVIII веков. Камерная атмосфера этих
помещений как-то способствовала моим занятиям XVIII веком русской
культуры. Да и сами издания того времени — просто шедевры искусства
в сравнении с индустриальной массой современных книг. Настоящая ста-
рая книга (да и современная малотиражная и любовно сделанная) обла-
дает какой-то своей аурой, интеллектуальным ароматом и воздействует
на читателя разносторонне. Очень интересен в этой библиотеке фонд
иностранных книг и рукописей16.
Идя в библиотеку, мы должны немного представлять и прихотливое
течение ее судьбы. Это позволяет лучше ориентироваться в книжных бо-
гатствах. Все три названных выше библиотеки — научные. Но в XIX веке
понятия «научность» и «общедоступность» были разделены. Университет-
ские библиотеки обслуживали ученых и студентов, городские — народ и
публику (так тогда именовали образованных людей). В XX веке наше об-
щество в результате индустриального рывка и колоссальной социальной
инженерии Сталина стало более однородным и перемешанным. Главные
библиотеки стали главными научными центрами этой системы, а вузовс-
кие стали более учебно-вспомогательными хранилищами.
Нужно помнить и то, что в советскую эпоху библиотеки были объекта-
ми мощного идеологического давления государства. Уже в 1923 году в
ГБЛ по приказу Крупской создан спецхран (хранилище идеологически
98
РАЗДЕЛ IL МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
вредных книг, закрытых для обычных читателей). Такие фонды, обычно
складывавшиеся десятилетиями, обладают собственной структурой, ука-
зателями, внутренней логикой формирования.
Немаловажно, что после Победы 1945 года сотни тысяч книг из Герма-
нии пополнили фонды многих наших библиотек, часто оставаясь очень
подолгу неразобранными. Коллекции рукописей и архивы русских бело-
эмигрантских центров вернулись на родину из ряда европейских стран
(наиболее характерен пример Праги).
И последняя по времени особенность. Библиотека сейчас не есть не-
что стабильное и косное. Это гигантский, хотя и консервативный, жи-
вой организм со своими проблемами. Золотой век публичных библио-
тек (XX век) позади. Роль книги «вживую» в развитии науки стремительно
падает. Информационное общество наступает на саму сущность книги
как носителя информации в бумажном виде. Здесь идут глубокие содер-
жательные изменения в основах развития науки и процессах передачи
знаний.
Думается, что историки возле книги продержатся дольше ученых дру-
гих специальностей в силу естественного консерватизма природы нашей
науки. Возвращаясь к книжным сокровищам страны, напомню, что для
отечественных историков огромную ценность представляют первоиздания
славянского книгопечатания, коллекции изданий кириллической печати
XVI—XVII веков, первенцы гражданской печати XVIII века, первоиздания
книг гениальных русских ученых и писателей XVIII—XX веков, уникальные
собрания старообрядческих изданий прошлых веков и многое другое.
Умение пользоваться каталогами, указателями и печатными изданиями
самой библиотеки сильно облегчает работу исследователя.
Говоря о РНБ в Петербурге, следует помнить, что основана она была
16 (27) мая 1795 года Екатериной II как императорская публичная библио-
тека. Открыта для общего пользования в 1814 году. С 1925 года именова-
лась Государственной публичной библиотекой в Ленинграде, а в 1992 году
переименована в РНБ. Это действительно мощный исток национальной
культуры. По объему фондов библиотека находится на втором месте в
России после РГБ. Жаль, что созданный здесь в 1925 году Институт Кни-
ги уже в 1929 году был уничтожен властью. Потенциально это течение в
науковедении было очень перспективно. Упущенные возможности, увы,
невосстановимы.
Фонды и читальные залы РНБ расположены по 14 адресам в 10 райо-
нах города. В старом здании библиотеки господствует атмосфера куль-
туры мысли и прошлого. Здесь, в интерьерах XIX века, легко и спокойно
заниматься. Чудесен зал отдела рукописей, действительно наполненный
сокровищами русской истории. Более 10 тыс. древнерусских грамот
(1269—1700 годов), архивы писателей, историков и государственных де-
99
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ятелей, 40 тыс. рукописных книг и многое другое... Качественный имен-
ной указатель облегчает работу в этом отделе. Прочтенные здесь мной
письма А.В. Суворова к любимой дочери («Суворочке»), пусть никогда мной
не использованные, дали мне больше для постижения людей XVIII века, чем
тома официальных документов.
Новый комплекс зданий для библиотеки с 1985 года строился на Мос-
ковском проспекте у Парка Победы. Читальные залы здесь рассчитаны на
2000 мест.
В фондах РНБ более 13 млн книг (из них 1 млн 800 тыс. — на иностран-
ных языках). Здесь самое полное в мире собрание Россики. В 17 специа-
лизированных фондах: газет, эстампов, нот — много невероятных редкос-
тей и потрясающих уникумов. Петербург — это ворота империи на Запад.
Поэтому в библиотеке прекрасная коллекция инкунабул, дающая нам сегод-
ня представление о европейском печатном искусстве XV века. Удивителен
фонд западноевропейских рукописей (более 6 тыс. кодексов и более 70 тыс.
документов). Увы, в наследие от XX века историки России, в основной мас-
се, получили слабое знание иностранных и древних языков.
Египетские папирусы, рукописи на коже, шелке позволяют изучать
Восток. В иностранном фонде библиотеки хранится единственная по
полноте коллекция Россики (зарубежных изданий до 1917 года — более
250 тыс. экз.). Восхищаться библиотекой можно долго. Любой историк
России должен, хотя бы недолго, подышать воздухом ее залов. Воспиты-
вает профессионала, в сущности, аура культуры.
Историческая библиотека в Москве берет свое начало в 1863 году как
частная и бесплатная библиотека А.Д. Черткова. С 1875 года она в соста-
ве Государственного Исторического музея (ГИМа). Пополнялась тогда в
основном дарениями и покупками коллекций. Сюда вошли собрание книг
И.Е. Забелина, А.А. Бахрушина, коллекция изданий А.С. Грибоедова... С
1917 года, в период великого разорения всех имущих слоев и научной
интеллигенции России, сюда поступили собрания археологов Уваровых,
А.А. Бобринского, генеалога Л.М. Савелова, историков Д.И. Иловайского,
нумизмата П.В. Зубова и др. Масштабы книжной гибели и концентрации
государством книг граждан, происходившие в то время, ни с чем не срав-
нимы в истории. Так, по декрету 17 июля 1918 года СНК РСФСР «Об ох-
ране библиотек и книгохранилищ РСФСР» реквизиции подлежали все
домашние библиотеки с числом книг более 500. А местами забирали и те,
что свыше 100. Даже охранные грамоты на библиотеки не помогали. Нар-
компрос разработал норму для библиотеки ученого — не более 2 тыс. книг.
Объемы экспроприаций были колоссальны. Например, к 1935 году нера-
зобранная часть ленинградского книжного фонда составляла 2,7 млн то-
мов17. Вот и потекли «добровольные» пожертвования личных библиотек в
государственные хранилища.
100
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
С 1938 года Историческая библиотека окончательно выделилась из
ГИМа и по постановлению Совнаркома с присоединением библиотеки
Института красной профессуры и ряда других фондов стала именоваться
Государственной публичной исторической библиотекой РСФСР, получив
здание в Старосадском переулке. Пополнения библиотеки также совпа-
дали с прихотливыми изгибами внутренней политики, войнами и судьбой
России. Так, в 1941 году в нее поступили 7 контейнеров газет из Библио-
теки АН СССР, а в 1945—1948 годах — партии книг и периодики, вывезен-
ные из Германии. В фондах библиотеки более 3 млн 200 тыс. экземпля-
ров. Из них, обратите внимание: 1,9 млн книг и 1,1 млн экз. — журналы.
Исторические журналы — львиная доля библиотечных богатств. А в них
часто остро нуждается историк. Основные отрасли знания: отечественная
история, всеобщая история, история стран Азии и Африки.
Меня в этой библиотеке всегда радуют замечательные и редкие кни-
ги русских историков XIX—XX веков, столь нужные для работы. В провин-
ции их часто вообще нет. Когда я занимался историей кладоискательства
в России, то очень существенная доля опубликованных источников была
мной обработана именно здесь. Для историков, занимающихся Россией,
лучшей библиотеки и пожелать нельзя. Конечно, бьет в глаза бедность и
некоторая обшарпанность библиотеки изнутри. А что делать?
Клубы, кружки, семинары для историков при библиотеке скрашивают
досуг многих. Для историков, занимающихся всеобщей, новой и новейшей
историей, безусловно, также нужны Всероссийская государственная
библиотека иностранной литературы им. М.И. Рудомино и библиотека
ИНИОНа. Систематизация литературы и богатые тематические указатели
сильно помогают в работе молодым историкам. Помню, как в самые глу-
хие годы брежневского застоя — в начале 1980-х годов — я пытался по-
лучить в библиотеке ИНИОНа депонированный трехтомник Л.Н. Гумилева
об этногенезе и биосфере. Успеха я не имел.
Библиотека РАН в Петербурге — гигант среди всех научных библиотек
страны (более 7 млн книг). Ей на правах отделов подчиняются 43 научных
библиотеки при НИИ РАН. Русские летописи, старообрядческие книги,
Древние карты украшают это великолепное собрание на Васильевском
острове, столь пострадавшее от пожара 1988 года.
Вообще же структура библиотек России предполагает и наличие круп-
ных ведомственных библиотек, где может быть много нужного для исто-
рика. Следует только соотносить свою тему и профиль библиотеки, что-
бы зря не тратить время. Любопытна в этом отношении Библиотека
администрации Президента РФ (более 2 млн экз.) — как наследие ЦК
КПСС. Историкам советской эпохи она явно будет полезна. Специализи-
рованные общественно-политические библиотеки, библиотеки по искус-
СтвУ, театральные, оригинальные книжные собрания крупнейших музеев
101
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
страны — все это надо себе представлять, хотя бы по справочникам, что-
бы в случае необходимости знать, куда обратиться. Ведь для историка
глобальность библиотеки не нужна. Ему нужна наиболее полная и наибо-
лее хорошо расписанная подборка книг, статей, рукописей по интересу-
ющей его в данный момент проблематике.
Большинство работ историков страдает недостаточной изученностью
литературы по теме, узким подходом. Библиотеки здесь незаменимы.
Следует только помнить, что книга, основанная на книгах, — мертворож-
денное дитя. Великий Гете, всемерно развивавший библиотеки в каче-
стве министра, писал в одном из писем об их вторичности в творчестве
человека: «Заблуждения хранятся в библиотеках, истина живет в чело-
веческом духе. Одна книга порождает другую, и так до бесконечности,
духу же отрадно соприкосновение с вечно живыми празаконами, ибо ему
дано постичь простейшее, распутывать запутанное и прояснять для себя
темное»18.
В структуре библиотек России самые близкие и легкодоступные исто-
рикам — библиотеки вузов и академических институтов (по месту служ-
бы). Любая, даже не имеющая богатой истории библиотека такого рода
постепенно становится оригинальной и ценной. Сотрудники дарят свои
труды, книжный профиль собрания ориентируется на род занятий учреж-
дения, формируется какое-то рукописное собрание, отдел редких и цен-
ных книг. К сожалению, иногда тщательности в работе со своей библио-
текой историкам как раз и недостает. В текучке и в пожарном порядке
время от времени выхватывается что-то срочно нужное; но душу и лицо
самого близкого к себе книжного собрания исследователи чаще всего не
знают и не представляют.
Лидер вузовских библиотек — МГУ с ее 8,5 млн экземпляров, получа-
ющая с 1920 года обязательный экземпляр. Замечательные книжные кол-
лекции вельмож и ученых XVIII—XIX веков обогатили ее, как и рукописные
фонды. С восхищением вспоминаю редчайшие книги в библиотеке Казан-
ского университета, особенно по истории русского духовенства. Прекрас-
на, хоть и недосягаема для нас, в Сибири библиотека Томского универ-
ситета. Самодостаточность любой вузовской библиотеки (она все же
работает не на страну, а только на свой вуз) ведет к ее некоторому изоля-
ционизму. Это вполне естественно. Достойна уважения и изучения биб-
лиотека любого вуза. Полезны для историков порой сравнительно неболь-
шие, но очень хорошо подобранные по своей узкой тематике библиотеки
академических институтов в Москве и Петербурге, институтов истории
языка и литературы в национальных республиках. Таковы библиотека Ин-
ститута археологии, Института российской истории РАН, Русского Геогра-
фического общества, чудесная библиотека ИРЛИ (Пушкинского Дома) и
множество других.
102
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
д ведь есть еще узкоспециализированные библиотеки творческих со-
юзов, научных обществ, общественных центров — имени А. Сахарова и
«Мемориал» и т.д. и т.п. Для большинства историков русской провинции
основными в работе являются областные библиотеки. Если город не бом-
били в последнюю войну, библиотека вполне прилична, особенно в части
местной краеведческой литературы, отсутствующей частично даже в глав-
ных библиотеках страны.
Существенная часть рабочего времени историка проходит дома. Не-
редко здесь он и работает над своими творениями. Личная библиотека
при этом — незаменимый друг и помощник. Она совершенно индивидуаль-
на. Я встречал историков, у которых 3—5 тыс. книг по специальности, и
исследователей с двумя-тремя сотнями изданий. Энциклопедии, справоч-
ники очень полезны дома. Слишком большая библиотека (до 10 тыс. то-
мов, например) обычно плохо используется. Историк уже не может найти
нужную книгу в недрах своей библиотеки.
Наши маленькие и забитые квартиры не приспособлены для больших
личных собраний книг. И все же книги растут с годами и вытесняют свое-
го владельца из дома. Впрочем, все это характерно для историков зрелого
возраста. Научная молодежь, мне кажется, к книге более индифферент-
на. Они не выросли в атмосфере книжного почитания, массового книго-
любства 1960—1980-х годов. Вдобавок новые, более компактные спосо-
бы хранения и передачи информации молодежи более по душе. И все же
книга пока сохраняет свои позиции даже в формальном становлении ис-
торика (публикация статей, книг — обязательное условие). Все это —
мощная составная часть инфраструктуры исторической науки России.
Вторая составляющая этой инфраструктуры — сеть архивохранилищ
России. Основные из 11 центральных (преимущественно московских) ар-
хивов я уже называл19. После 1991 года они сменили названия, но сохра-
нили свое наследие, даже его приумножив. Ядро этих архивов — архивный
городок возле метро «Фрунзенская», где в едином комплексе расположе-
ны ГАРФ, РГАДА, РГАЭ. Государственный архив РФ, создававшийся в пер-
вые советские годы как архив классовой борьбы (декабристы—народни-
ки—марксисты), быстро стал хранилищем документов главных советских
органов управления нашей бюрократической диктатуры. Сегодня невоз-
можно заниматься советской историей без обращения к ключевым фон-
дам ГАРФа: НКВД—МВД СССР, других министерств и ведомств. Частич-
Но они по-прежнему закрыты. Условия работы близки к архивным поискам
историков столетней давности. Но многие прежде секретные материалы
Рассекречены и открыты для доступа. Следует, правда, помнить, что в
Центре (Москва, Петербург) откладывались сухие сводки, отчеты: итого-
в°-структурные и часто безличные вороха документации. Настоящее мясо
истории (не сухой скелет), плоть и кровь исторических событий — в доку-
103
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ментах, находящихся на местах: в государственных архивах областей, куда
хлынул поток личных дел реабилитированных раскулаченных крестьян, 58-й
статьи и многое другое. Помимо государственного архива такой-то области
в каждом областном центре имеется бывший партийный архив — государ-
ственный архив социально-политической истории (ГАСПИ) той же самой
области. В нем сосредоточены материалы губкомов, обкомов, райкомов,
первичных партийных организаций. Сюда же из областных архивов управ-
лений ФСБ передано огромное число личных дел бывших осужденных по
политическим (в основном 58-й) статьям.
Занимаясь историей Вятлага НКВД СССР, я с большим интересом зна-
комился в ГАСПИ Кировской области с протоколами партийных собраний
и конференций лагеря. Там сохранились живые и непричесанные речи как
начальников, так и рядовых стрелков и вольнонаемных работников. В духе
Оруэлла звучат речи из протоколов партийных и комсомольских собраний
российских немцев-трудармейцев, брошенных в военные годы в ГУЛАГ.
Следует помнить, что большое число исторических материалов на местах
сохранилось в фондах ведомственных архивов управлений ФСБ и внут-
ренних дел областей, куда доступ исследователям по-прежнему закрыт.
Областные государственные архивы в центрах старых губерний хранят
миллионы дел досоветского периода, чаще всего не разработанных исто-
риками. Это и материалы ревизий населения, и фонды духовных конси-
сторий (удивительно многообразные по тематике) со своими исповед-
ными росписями, клировыми ведомостями и метрическими книгами.
Огромны фонды канцелярии губернатора, губернского правления, ка-
зенной палаты и так далее. В своих структурных основах Российская им-
перия была едина и типологична. Так что костяк основных фондов един во
Владимирском и Нижегородском, Казанском и Рязанском архивах.
Главная беда историков и краеведов, работающих в областных архи-
вах на местах, — неумение выйти за рамки одной губернии. Процессы
общероссийские не понимаются вообще, специфика этой губернии теря-
ется, так как сравнения даже с соседними губерниями отсутствуют. Мес-
тная история пишется, так сказать, «носом» — то есть слишком близко к
мельчайшим реалиям жизни прошлых эпох. Теряется масштаб жизни и
осмысление русской истории. До анализа и синтеза источников дело ча-
сто вообще не доходит. Все ограничиваются пересказом содержания до-
кументов и любованием экзотикой и сочными реалиями стародавней жиз-
ни. Но даже такая разработка краеведами архивов в России очень ценна
и полезна. Со временем количество перерастает в качество. До сего дня
остаются абсолютно не тронутыми историками фонды филиалов государ-
ственных архивов в ряде районов области. А там могут быть интересные
массовые документы по лишению гражданских прав, раскулачиванию,
выдаче паспортов.
104
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Во вновь созданных в советские годы республиках России архивная
дореволюционная база очень слаба. Здесь исследователи остаются привя-
жи к центрам бывших губерний.
Возвращаясь к ГАРФу, отметим наличие здесь дореволюционных фон-
дов Департамента полиции, охранных отделений, личных фондов деяте-
лей революционного движения. Чем ближе к большевизму, тем более
жестко фильтровались документы этих людей. Настоящие пламенные
большевики представали словно ангелы во плоти — без малейших изъя-
нов и темных пятен.
В РГАДА сосредоточен основной массив архивных дел страны до
XVIII века. Даже по первой половине XVIII века чего-либо значительно-
го на местах чаще всего не осталось. В РГАДА вошли самые ценные цент-
рализованно сохранившиеся архивы допетровской Руси (более 3 млн 300
тыс. дел). Этот архив после 1917 года создан на базе Московского глав-
ного архива МИД, Государственного архива (создан в 1834 году), Московс-
кого архива Министерства юстиции, Московского отделения общего
архива Министерства императорского двора (Московский дворцовый ар-
хив), Межевого архива. И все же важнейшие для нас сегодня — это уни-
кальные фонды бывших архивов МИДа и Министерства юстиции. Имен-
но на их основе лучшие историки России XIX века писали нашу историю.
Очень значительны и существенны для истории страны архивы Российс-
кой армии (бывший ЦГАСА) в Москве (на улице адмирала Макарова, 29)
со своими комплексами дел советского периода; такого же типа, но бо-
лее интересный по структуре архив Военно-морского флота в Петербур-
ге; и, естественно, главный архив Министерства обороны РФ в Подольске
Московской области. Российский государственный военно-исторический
архив в Москве хранит военную документацию России с XVI века по 1918
год (более 3 млн 300 тыс. дел).
Замечателен Российский государственный архив литературы и искус-
ства в Москве (РГАЛИ), без фондов которого (около 900 тыс. дел) нельзя
изучать русскую культуру XVII—XX веков. Именно здесь хранится знамени-
тый «Остафьевский архив» князей Вяземских, личные фонды сотен рус-
ских писателей, актеров, музыкантов, художников.
По периоду существования Российской империи (XVIII—XIX века) глав-
ный архив страны — Российский государственный исторический архив в
Петербурге (РГИА). Здесь хранятся документы центральных учреждений
Дореволюционной России, многие родовые и личные фонды жителей сто-
лицы бывшей империи (более 6,5 млн дел). Без этого архива невозмож-
на никакая научная работа по имперскому периоду истории России.
В таком кратком обзоре нельзя упомянуть все значительные архивы
СтРаны. В конечном счете логика научного исследования приведет исто-
рика в необходимые ему хранилища источников. Ведь архивы не только
105
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
дополняют, но и проверяют друг друга. Бывают небольшие, но ценнейшие
для частного исследования архивохранилища. Как без архива Русского
Географического общества изучать русскую этнографию XIX века, без
фондов Главсевморпути — историю малых народов Севера? Полагаю, что
и любой аспирант должен использовать в своей диссертации как минимум
3—4 архива. К сожалению, наши архивы, особенно в части советской ис-
тории XX века, крайне бедны личными материалами людей: письмами,
дневниками, тем бумажным мусором, что скапливается вокруг любого
человека. Все это нещадно уничтожалось, начиная с Гражданской войны
и по 1950-е годы. Диктатура давила на личную жизнь человека со страш-
ной силой. Все могло обернуться против тебя — особенно любые записи.
Так что традиция пресеклась.
Поэтому любой историк кроме использования официальной (часто
малосодержательной и просто пустопорожней) информативной базы дол-
жен находить свой выход в приватную (частную) жизнь людей. Здесь по-
могают даже тусклые предания, остатки старых семейных альбомов, спра-
вок из сельсовета, устные расспросы, брошенные на чердаке предметы
канувшего в Лету обихода. Опора на семейные архивы, личные коллек-
ции собирателей, собрания государственных музеев очень плодотворна.
Здесь важную роль играют коммуникативные и организаторские способ-
ности историка.
Архивы, эта пыльная кровь эпохи, могут многое дать историку в пости-
жении прошлого, если он найдет с ними общий язык.
106
РАЗДЕЛ И. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
§ 2.4.	Инфраструктура науки
Пиши, пиши! Сверкай очами!
Поет походная труба,
Дымят костры... А за плечами
России грозная судьба.
Д. Самойлов. Дневник
1976 год
Историк, как и любой ученый, существует как профессионал только в
пространстве системных связей. Передвижения его здесь возможны толь-
ко в определенных направлениях по разветвленной сети больших и ма-
леньких научных каналов. Условно это систематизированное жизненное
пространство историка можно сравнить с рыбацкой сетью, по нитям ко-
торой в разные стороны бегают шустрые муравьи. Имеются здесь мощ-
ные узловые центры пересечения силовых линий, есть и малозаметные
точки. Кроме библиотек, архивов, университетов и академических инсти-
тутов в профессиональную инфраструктуру историков входят археологи-
ческие и этнографические экспедиции (вспомним, например, мощную
Новгородскую экспедицию академика В.Л. Янина, которая сама по себе
целый университет), научные журналы и издательства, периодические
издания вузов, диссертационные советы по отечественной и всеобщей
истории, археологии и этнографии, ряду других дисциплин, вся система
подготовки молодых историков, большие и малые музеи России, краевед-
ческие общества и многое другое.
Реализуясь как историк-профессионал, человек должен защищать
диссертации, публиковать свои статьи и книги в местных или более пре-
стижных академических московских изданиях, получать ученые степени и
звания, продвигаться тихими стопами по научной (не административной)
карьере. Завязывание широких личных контактов и связей в своем горо-
де, других городах страны, за рубежом помогает реализации научных
проектов старого и нового типа, формированию его личного научного ав-
торитета и престижа в ученом сообществе вуза, города, страны. От пол-
ноты использования историком научного потенциала его учреждения,
широты задействованной в его деятельности инфраструктуры зависит его
личный успех или неудача.
Каковы же обычно причины неуспеха? Так же как и причины успеха, они
кроются обычно в личности историка. Существенный момент — отсут-
ствие природных способностей и дарования. Из такого (порой умного и
образованного) человека может выйти хороший инженер, фермер, биз-
107
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
несмен, юрист... — да кто угодно. А он с упорством, достойным лучшего
применения, корпит над историей. Элементы внутреннего чутья, удовлет-
ворения от того, что твое дело идет, должны, как компас, внутри челове-
ка указывать ему верный вектор развития. Вероятно, стоит как-то смирять
гордыню, свое тщеславие, надменность и прихотливый нрав, чтобы обес-
печить себе нормальные условия научной работы. Пьянство — это чисто
русская болезнь многих талантливых ученых. Нередко с перерывами она
длится до их безвременной кончины. Вспомним хотя бы недавнюю траги-
ческую гибель одного археолога-историографа. Любопытно, что малота-
лантливые люди часто могут лучше обуздывать эти свои наклонности.
Яркий творческий талант очень уязвим и склонен к саморазрушению.
Интересно, что археологи в массе своей (в силу экспедиционной спе-
цифики летней работы) — самое пьющее сообщество внутри историчес-
кой науки. Притом нередко люди, заняв ответственные должности дека-
нов истфаков и заведующих кафедрами, годами продолжают употреблять
крепкие напитки в очень больших количествах. Возможно, эта чисто рус-
ская болезнь многих ученых связана с разрушением традиционной куль-
туры быта в России XX века. Дети вчерашних «крестьян-колхозников от
сохи», «рабочих от станка», шагнув в науку и добившись в ней определен-
ных результатов, не стали гуманитарной интеллигенцией России в полной
мере. Научная этика маргиналов, самоутверждение непременно за чужой
счет — все это приводило к сотням скандалов, атмосфере вечной борь-
бы мелких партий и группировок на факультетах, в институтах. В услови-
ях советской действительности — жестких норм социального давления,
официального подхалимства и казенного лицемерия-двоемыслия (дума-
ли одно — говорили другое — делали третье) — все это расцвело буйным
цветом. Действительность культивировала в людях худшие качества, по-
скольку с лучшими жить было невозможно. Но следование нормам про-
фессиональной, научной и человеческой этики — залог успешной научной
карьеры. «Честно жить выгоднее» — этот алгоритм верен и в науке.
Так что люди работали — порой весьма плодотворно. При публикации
статей в научных журналах крайне важно лично появиться в отделе, пого-
ворить с сотрудником, курирующим вашу статью. Очень многим истори-
кам сильно мешает собственная робость, ограничение своих работ и ус-
пехов на стадии замысла, мощная самоцензура. «Где уж в Москве что-то
опубликовать? Там своих авторов много!» — такие обывательские рассуж-
дения подрезают крылья исследователю. Дух научного прорыва, культу-
ра выхода за пределы традиции и накатанной очевидной колеи должны
быть усвоены хотя бы частью научной молодежи. Стремление сделать
максимально более добротную, качественную и трудоемкую работу — это
уже начало такого прорыва. «За Богом молитва, за царем служба — не
пропадет» — такая поговорка хорошо отражает эту стадию работы.
108
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Наметить определенные научные журналы, с коими хотелось бы со-
трудиичать по своей тематике, послать им свои статьи соответствующе-
го уровня и класса (даже отрицательный результат принесет вам пользу),
попытаться связаться (списаться, встретиться) с лучшими знатоками ва-
шей проблематики и получить у них дельные советы — это начало освое-
ния научной инфраструктуры. «Отечественная история», «Вопросы исто-
рии», «Российская археология», «Этнографическое обозрение» и журналы
по античной, средневековой, новой истории — эти традиционные научные
журналы принимают умные и интересные статьи со свежим подходом в
науке. Где-то вы придетесь не ко двору, но где-то ваша тема может заин-
тересовать редакцию. Как любил говорить известный историк культуры
профессор Ю.Б. Борев, «лягушка мечет миллионы икринок, до стадии го-
ловастиков доживают единицы. Надо смелее генерировать кучу научных
идей и проектов. Что-то зацепится за жизнь и выживет!» То есть уровень
научной активности должен быть очень высок, чтобы появились даже не-
большие результаты.
Сейчас есть немало других научных журналов и периодических изда-
ний: научные вестники университетов, альманахи, сборники... Московский
«Одиссей», петербургский «Клио», другие издания нуждаются в новых
авторах. Очень удобны для расширения контактов научные конференции,
семинары, симпозиумы. Даже небольшое оригинальное выступление об-
ратит на вас внимание коллег. Беседы и встречи в кулуарах часто более
полезны, чем официальные заседания. Множество замечательной науч-
ной информации передается в таких беседах, консультациях, встречах.
Часто эта информация уникальна и не зафиксирована нигде. Вдобавок
оценка ученого по трудам — это один параметр, а по живым впечатлени-
ям от общения с ним — совершенно другое дело. При этом живое общение
существенно пополняет и расширяет для нас прочитанные книги историка.
Так, пообщавшись с профессором А.Я. Гуревичем во время конгресса ис-
ториков в Мадриде (1990 год), я совершенно под другим углом зрения
взглянул на его глубоко уважаемые мной и прежде труды.
Электронная почта при минимальном знании английского языка свя-
жет вас с коллегами из ближнего и дальнего зарубежья. Следует отбро-
сить свойственное многим начинающим историкам ощущение второсор-
тности своей темы, знаний, места работы и жизни. Центр мира там, где
вы находитесь в данный момент. Только вы сможете здесь сделать нечто,
непосильное больше в мире никому. Вера в себя, инициатива, предпри-
имчивость, склонность к неожиданным парадоксальным решениям силь-
но помогут вашему движению вперед. Или, во всяком случае, просто раз-
нообразят вашу жизнь, сделав ее более интересной и увлекательной. Как
метко сказано в Писании, если у вас есть веры хотя бы с маковое зерныш-
ко, то вы сможете сдвинуть гору. Плавание по научным сетям (гранты,
109
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
конференции, публикации) требует терпения и некоторого куража. Излиш-
няя серьезность здесь часто вредит. Смотреть на все эти телодвижения
как на «игру в бисер» очень полезно для жизни.
Иосиф Бродский хорошо написал в своем рождественском стихотво-
рении 1993 года:
Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.
И чудо свершится. Зане чудеса,
к земле тяготея, хранят адреса,
настолько добраться стремясь до конца,
что даже в пустыне находят жильца20.
Крайне малая эффективность грантовой системы в исторической на-
уке связана как раз с невозможностью для основной массы историков хотя
бы раз в жизни получить мало-мальски приличный научный грант для ра-
боты. Последние действительно чудо. Русские и зарубежные фонды не-
досягаемы, как далекие созвездия на ночном небе. Но стремиться в эту
сторону все равно следует. Других возможностей лично связаться с цен-
трами зарубежной науки у нас чаще всего просто нет. А источники наши
уникальны, история народа и государства — неповторима, поле для ис-
следований — безбрежно.
110
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
§ 2.5.	Труды и дни профессора Лотмана
Блажен муж, иже не иде
на совет нечестивых, и
на пути грешных не ста,
и на седалище губителей
не седе.
Псалтырь. Псалом царя Давида
Юрий Михайлович Лотман (1922—1993), собственно говоря, истори-
ком в узком смысле слова не был. Он был литературоведом, историком
литературы и культуры, основоположником нового течения в науке России
и прочая и прочая. Но, с моей точки зрения, из всех гуманитариев России
XX века он один заслуживает титул гения21. Он был историком от Бога в
самом широком значении этого слова. Однажды Юрий Михайлович мет-
ко сказал: «История проходит через Дом человека, через его частную
жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а самостоянье человека
превращает его в историческую личность». Лотман одновременно сумел
стать и Историком, и Исторической Личностью в науке. Явление небыва-
лое доселе. И посильное, пожалуй, ранее только Н.М. Карамзину.
Его яркая и разносторонняя талантливость, брызжущая во все сторо-
ны; своеобразный свет личности как-то повлияли на сам тип деятельнос-
ти и личности ученого-гуманитария. Широкое признание за рубежом, ак-
тивное противодействие его таланту мощной бюрократической структуры
советской науки — все это вызывает значительный интерес и по сей день.
Вдобавок, в определенной мере, историком он все же был; точнее, исто-
риком русской культуры.
Ярко, личностно и субъективно труд ученого отразился в его письмах.
Такое бывает очень редко. Ученые — часто люди довольно зашоренные,
скучные, осторожные, не склонные к бурным чувствам, резким жестам.
Люди в футляре. Юрий Михайлович блестяще опровергал это традицион-
ное представление. Многие его письма — шедевр эпистолярного жанра.
Живая энергия бьющего через край таланта очень наглядно проявилась в
них. К счастью для нас, в своих письмах Лотман упоминал и о своей ра-
боте: он жил наукой и преподаванием в Тартуском университете. Какие-
то неожиданные фрагменты из мастерской и творчества историка в пись-
мах открылись с новой и неожиданной стороны.
Блестящая эрудиция, артистизм, импровизация, острота и парадок-
сальность живой мысли — все это проявилось в эпистолярном наследии
Юрия Михайловича. Как писал Б.Ф. Егоров, давний друг, получатель и
111
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
составитель большого тома писем Ю.М. Лотмана, последний письма пи-
сать не любил, «отвечал нерегулярно, чаще всего глубокой ночью (по-
скольку работал всегда по ночам. — В.Б.), под утро, когда глаза слипают-
ся, а голова уже отказывается работать в научном направлении. На столе
его возвышалась необъятная гора писем и бандеролей, требующих отве-
та. Ю. М. часто наугад — то из низов, то сверху горы — брал где-то при-
сланное и отвечал...»22
Отвечать приходилось много, поскольку в силу опальности Лотмана
телефон ему поставили лишь в середине 1980-х годов. Даже сложно ска-
зать, чем так не полюбился замечательный (и совершенно аполитичный)
ученый партийным и научным властям Москвы и Таллинна. В Тартуском
университете Лотман работал с 1950 года (точнее, вначале в Тартуском
учительском институте), сразу после окончания филфака ЛГУ. Будучи,
вероятно, самым талантливым молодым ученым послевоенных лет, он не
мог быть оставлен в аспирантуре ЛГУ из-за пятого пункта (еврейского
происхождения) в 1950 году — в разгар сталинской националистической
вакханалии в СССР («борьба с космополитами»). Тарту стал его судьбой.
Но и Лотман своим присутствием сделал временно из заштатного универ-
ситета мировой научный центр.
Специализируясь в студенческие годы на истории русской литерату-
ры конца XVIII — начала XIX века, Лотман затем расширил свои научные
интересы едва ли не на весь XVIII и весь XIX век. Карамзин и Пушкин, струк-
турная лингвистика, теория и история русской культуры... Великая попыт-
ка Лотмана качественно обновить советское литературоведение потерпе-
ла крах. Но сами его искания и стремление ввести литературоведение в
эпоху НТР с помощью создания комплекса качественно новых по своей
структуре методов исследования (обращение к математике, кибернетике,
семиотике) — все это оказалось необычайно плодотворно.
По мнению самого ученого, в семиотике — науке о знаках и знаковых
системах — изучаются любые способы общения. Язык здесь является
предметом. В том числе изучаются естественные и искусственные (чело-
век-машина) языки, метаязыки (например, языки науки), вторичные язы-
ки (языки культуры, например).
Стремление Лотмана вывести (через привлечение точных наук) гумани-
тарные науки из сферы монополии традиционных для последних субъектив-
но-вкусовых методов анализа было очень продуктивно. Ведь фактически (не
только в СССР) гуманитарные науки во второй половине XX века оказались
выключены из общего развития мировой научной мысли.
Внимание исследователей с 1960-х годов все более привлекают соот-
ношения реальных текстов с широкими культурными контекстами. Струк-
турно-семиотические методы открыли новые возможности перед рекон-
струкцией текстов. Проблемы дешифровки, культурного многоголосия
112
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
любой эпохи — в центре внимания ученых московско-тартуской школы
семиотики (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский, Вяч. В. Иванов, В.Н. Топоров,
1У1.Л. Гаспаров и другие).
Примерно два десятка сборников «Трудов по знаковым системам»
(Ученые записки Тартуского университета) в 1964—1980-е годы стали
знаменем советской школы семиотики. Организатором и ответственным
редактором этих сборников был Лотман. Ноша эта требовала в ту эпоху
подлинного героизма.
Под структурализмом у нас чаще всего сейчас понимают не научно-
философское течение, пышно расцветшее во Франции 1960-х годов, а
направление в литературоведении, один из методов гуманитарных наук.
Последний необходим для написания и объяснения структур мышления,
лежащих в основе культуры прошлого и настоящего. Важной задачей счи-
тается нахождение механизма порождения текста. Больше внимания уде-
ляется отношениям между элементами структуры, чем самим элементам.
Уход литературоведения в России от изучения литературы, как в XIX веке,
по писателям (субъективно-биографический) остался неосуществленной
мечтой Лотмана. Лотман оказался также одним из отцов-основателей куль-
турологии как качественно новой научной дисциплины в СССР—России.
Его труды давали неожиданные даже для него самого результаты. Так,
сборники по знаковым системам (периодические издания Тартуского уни-
верситета), создаваемые Лотманом в 1960—1980-е годы и выходившие
микроскопическим тиражом в 300 экземпляров, остановили на себе око
мирового научного сообщества. В оригинале или копиях они имелись у
множества лингвистов, филологов, историков, философов стран Запад-
ной и Центральной Европы, городов Советского Союза. Это был тот осе-
лок, о который оттачивалась мировая научная мысль.
У каждого талантливого и плодотворно работающего ученого, мне ка-
жется, есть внутри небольшой моторчик-двигатель. Он упорно двигает сво-
его хозяина вперед, порой вне его воли и желания. Так вот, творческий
Двигатель Лотмана работал с такой мощью и напряжением, что его хва-
тило бы на десяток ученых мирового класса. При всем том здоровье его
Уже в 1960-е годы было довольно неважное. Постоянная ночная работа, боли
в желудке, регулярные стрессы, связанные с морем препятствий по любому
поводу, столь характерных для советского бюрократического царства.
В двух письмах весны 1973 года Лотман писал Б.Ф. Егорову: «Пишу
второпях — дел много, и одно другого хуже. Веду переговоры с Главлитом
[советской цензурой. — В.Б.] о “Семиотике”, на Летнюю школу разреши-
ли пригласить 5 (=!!!!!) человек — боремся за изменение решения.... Кста-
™, тезисы сначала сократили на s (пришлось снять и Вашу), а затем зап-
ретили — боремся и за это. Итак — боремся, — а это всегда молодит». Во
втором письме, продолжая тему: «Летнюю школу переносим на будущий
ИЗ
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
год! [Позже запретили вообще. — В.Б.] Борьба была острая, неделю мы
провели, как на фронте, но против рожна не попрешь»23.
Стоит отметить, что все 4 военных года (1941—1945) Лотман провел
на фронте в действующей армии. Закал и оптимизм его был очень крепок.
В письме 12 июня 1973 года он вновь писал Егорову: «Но на душе у меня
ясно — очень странное чувство: годы проходят — и ужасающе быстро —
а мы не стареем. Пока все идет именно так, как мне и хотелось бы, — не
стареть, а потом сразу упасть, как дерево, — старость хуже и беспощад-
нее смерти. Я все боялся после болезни (от истощения сил был период
сонливости и упадка мысли), что голова уже вышла из строя, а сейчас так
думается и пишется, как никогда. Если бы еще таких пять лет! Постоянные
мелкие гадости отнимают время, но совершенно не задевают души —
даже самому удивительно. Вообще на душе как ранняя осень — ясно,
бодро и ощущение здоровья. Вот только быстро устаю»24. Пожелание Лот-
мана самому себе сбылось, и с большим заделом — до второй половины
1980-х годов он работал в невероятной по красоте и накалу интеллекту-
альной мощи.
Работа нередко шла сразу над несколькими изданиями в очень сжатые
сроки. При этом все остальные дела тоже требовали сил и энергии: бле-
стящее чтение лекций (вот кто был прирожденный лектор!), руководство
аспирантами, создание научных сборников, обширные зарубежные свя-
зи и контакты, семейные дела. Стоит напомнить, что к началу 1990-х го-
дов Лотман имел от троих своих сыновей уже 9 внуков и внучек. Частое
безденежье до 1980-х годов также угнетало. Деньги в долг (на квартиры
семьям детей и другие нужды) брались у надежных друзей и отдавались
сразу после получения каких-то долгожданных гонораров. К 1980-м годам
пришла всероссийская слава, но ни почета, ни снятия стопоров на своем
пути Лотман до конца 1980-х годов от партийно-советских и научных вла-
стей так и не дождался. Но хотя бы, пусть с длительными задержками,
начинают выходить большими тиражами его популярные книги.
Напомню, что две его малотиражные книги по семиотике вышли в из-
дательстве «Искусство» в начале 1970-х годов, после чего соответствую-
щая редакция данного издательства была закрыта. Но книга ученого «Ро-
ман А.С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий» вышла в начале 1980-х
годов в «Просвещении» (Ленинград) даже двумя изданиями. Причем вто-
рое (1983 год) имело фантастический для нас сегодня тираж 400 тыс. экз.
Это уже очень хороший гонорар. Лотмана знали и высоко ценили гумани-
тарии страны.
Между тем докторская диссертация его жены, Зары Григорьевны
Минц, блестящего исследователя русской литературы начала XX века
(прежде всего полузапретных символистов), находилась на утверждении
в ВАКе целых четыре года после защиты (1976—1980). Притом ее посто-
114
РАЗДЕЛ IL МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
яНно пытались перекинуть к максимально враждебному к такого рода те-
матике «черному» оппоненту. Тяжко шли и «Блоковские сборники» в Тар-
ту Вряд ли вся эта возня не отнимала силы Юрия Михайловича. Ленинг-
рад остался для него самым духовно близким научным центром. ИРЛИ
(Пушкинский Дом) был ему очень дорог. Там работали тогда не только ака-
демик Д.С. Лихачев, внятно поддерживавший Лотмана, но и его родная се-
стра Л. М. Лотман.
Практически Лотман, думается мне, в 1970-е годы мог бы написать
книгу на любую интересную ему гуманитарную тему. Мощный поток ярких
и оригинальных идей ему было посильно черпать прямо из воздуха окру-
жающей жизни.
За несколько недель до смерти Юрий Михайлович удивительно удач-
но сформулировал свой научный метод в письме от 16 сентября 1993 года
старой приятельнице Ф.С. Сонкиной: «...у меня в голове плавают исход-
ные идеи, которые в беспорядке сцепляются, образуя два постоянно ме-
няющихся местами замкнутых “организма”. Один образует язык метода
(как говорится), а другой — содержания (о чем говорится). Они постоян-
но меняются местами: “как” становится “о чем”, т. е. структура становит-
ся содержанием, информацией, и наоборот... А я только успеваю крутить
голову то в одну, то в другую сторону. Представь себе кошку, которая си-
дит на подоконнике и мимо которой то справа налево, то слева направо
пролетает ласточка, кошка и крутит головой то туда, то сюда. Вот это и
есть то, что я называю научным методом».
Действительно, жизнь Лотмана бурлила. Но генератором этого науч-
ного взрыва был он сам. В письме от 26 января 1977 года Юрий Михай-
лович пишет Б.Ф. Егорову: «Дела наши такие: две недели назад я подал
заявление с просьбой освободить меня от заведования кафедрой — ста-
ло совсем невозможно с нашим новым начальством (устал переносить
откровенное хамство...). Думаю, что удаление меня у них все равно было
обдумано и решено, а мне, чем меньше с ними контактов, тем лучше. ...
Между тем, хотя чувствую я себя неважно, работается хорошо, как никог-
да. Подбираюсь к большой и серьезной теме о системе культуры. Для
Этого надо написать небольшую книжечку о культуре XVIII в. (5 листов в
плане будущего года) и задуманную вместе с Успенским книгу о системе
поведения в русской культуре (он до XVII в. — я XVIII — начало XIX в.), лис-
тов на 10—15. А еще надо сделать, как Вы знаете, “Письма русского пу-
тешественника” Карамзина и брошюрку “Пушкин-человек” (10 п. л.). Так
что кое-какие дела еще есть»25.
Стоит вспомнить, что незадолго до этого (в октябре 1976 года), пос-
ле года напряженного труда, Лотман закончил для «Просвещения» свой
Изысканный комментарий к «Евгению Онегину» Пушкина. Книга «А.С. Пуш-
кин. Биография писателя» (Л., 1981) также была написана. Упомянутая
115
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
здесь книга о русской культуре увидела свет в 1994 году (после смерти
автора) — «Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворян-
ства (XVIII— начало XIX века)».
Такова мощная научная стратегия Юрия Михайловича. Это — еще и
неосознанное умение находиться все время в фокусе тематических ин-
тересов передовой русской гуманитарной интеллигенции того времени.
Пушкинистика, дворянская культура — все это вызывало всплеск чита-
тельского внимания многомиллионной армии советских книголюбов
1970—1980-х годов.
Не забудем, что, трудясь на кафедре русской литературы университета
(в 1980 году Юрия Михайловича заставили перейти на кафедру зарубеж-
ной литературы из-за упреков проверочных комиссий в семейственнос-
ти — три пары сотрудников кафедры были семейными парами), Лотман
написал также несколько пособий и учебник по русской литературе для
9-го класса школ Эстонии (на эстонском языке — Таллинн, 1982).
Блестящая языковая эрудиция, чувство языка, знание нескольких язы-
ков, в том числе и эстонского, горение в творчестве — все это создавало
неповторимый стиль жизни Юрия Михайловича, в центре которого были
его научные дела и заботы. Он жил своим творчеством, не превращаясь
ни в буквоеда, ни в сухаря и интригана. Пока позволяло здоровье, мог
хорошо выпить с друзьями и коллективом. После длительной напряжен-
ной работы — только отдыхал. Огорчаясь за дела на своей кафедре, крыл
в хвост и в гриву выращенных им любимых аспирантов. Интеллигентность
(все же он вырос в хорошей ленинградской семье), лояльность к друзьям
сочетались в нем с некой твердостью и уважением к настоящей науке.
Говоря в письме Егорову о крайне слабой, по его мнению, диссертации
Н.М. Михайловской, Лотман писал 30 августа 1981 года: «Я прочел рабо-
ту Михайловской и пришел в чрезвычайное уныние. Конечно, она прочла
рукописные материалы Одоевского, но использовать их... У нее нет мини-
мальной исследовательской культуры — Базанов, Григорян и Прийма ее
высшие авторитеты (+ винегрет из цитат из Макогоненко, Храпченко,
меня...). Историю литературы в логике ее процессов она не понимает со-
вершенно. Все, что я думаю, я изложил ей, по-моему, мягко, но твердо...»26
Кстати, указанный автор защитила свою диссертацию «В.Ф. Одоевский —
писатель-просветитель» в 1986 году.
В возрасте примерно 60 лет Юрий Михайлович остро ощущает прибли-
жение старости, наступление немощей. Между тем начало 1980-х — апо-
гей косности и застоя в стране. 25 октября 1981 года он пишет в письме:
«На душе у меня так же смутно, как и в макрокосме. Надежды смешива-
ются с досадой на слишком медленную и для меня слишком позднюю их
реализацию... С отвращением ежедневно замечаю растущие признаки
старости — головные боли (их никогда не было), разлад в требухе и проч.
116
РАЗДЕЛ IL МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
эТо тем более обидно, что душа не стареет, сердце не может насытить-
ся и успокоиться, голова работает: я, не соврав, скажу, читаю сейчас луч-
шие в своей жизни лекции — курс “Литературная жизнь в России XVIII —
наЧ. XIX в.” (кружки, салоны, литературный быт и проч.). Новый для меня
материал (я начал с французских салонов XVII в.), сознание того, что так
читаю, может быть, последний раз (если душа не может победить тела —
его усталости, болезней, если в ходе лекции не забываешь тела, лекция
не может получиться), создают наэлектризованную атмосферу, которую
пока удается передать аудитории. Вообще вопреки господствующей вок-
руг энтропии все струны души натянуты: никогда так не слушалась музы-
ка, так не ходилось под дождем, как сейчас...»27 Пожалуй, здесь дано луч-
шее в России описание души удачной лекции.
Нам следует помнить, что Лотман — человек Книги и человек Текста.
Его колоссальная эрудиция выросла на глубочайшем познании именно
книжной культуры России и мира. Архивам он не чужд, но это для него
вторично. Побывав в марте 1989 года в Париже (во время своей стажиров-
ки в Германии), Юрий Михайлович писал 30 марта 1989 года своей бывшей
сокурснице Ф.С. Сонкиной: «Чуть ли не самое большое впечатление от Па-
рижа — книжные магазины. Боже мой! Сколько их, какие книги XVIII в.! Если
бы я пожил (лет 30 назад) здесь лет пять, я действительно стал бы ученым
человеком, а не тем недоучкой, который знает кое-что из кое-чего. Любую
книгу на любую тему можно найти, если порыться в бесчисленных анти-
кварных лавках»28.
Стремление Лотмана изучить древние языки также было давним и за-
ветным. Для современных же читателей эрудиция Юрия Михайловича
избыточна и чрезмерно фундаментальна. Его осознание собственного
единства с мировой книжностью совершенно замечательно. Счастливое
ощущение, что можно и самому сделать все задуманное, сильно помога-
ло тартускому профессору. В письме 21 октября 1986 года он писал: «У
моей позиции есть и вненаучный пафос: много лет я слышу жалобы разных
лиц на обстоятельства. Сколько молодых писателей давали понять, что если
бы не цензурные трудности, не издательские препоны, то они показали бы
себя. А убери эти трудности — и выясняется, что и сказать-то нечего. Я
всегда считал ссылку на обстоятельства недоступной. Обстоятельства мо-
гУт сломать и уничтожить большого человека, но они не могут стать опре-
деляющей логикой его жизни. Все равно остается внутренняя трагедия, а
Не пассивный переход от одного “обстоятельства” к другому»29.
Внутренняя логика пути самого Лотмана была выстрадана им и выст-
роена четко и безупречно. Трудный вопрос — умирание гения. Творчес-
кую активность Лотман сохранял до конца своих дней. Хотя в эпоху тяже-
лейшей болезни, смерти жены, развала СССР, утраты (временами) Юрием
Михайловичем способности самому читать и писать после тяжелого ин-
117
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
сульта в 1989 году и операции в Германии вся собственная жизнь и отно-
шение к научному творчеству были им переосмыслены.
После операции 1989 года в Германии (после инсульта), когда Юрию
Михайловичу также была удалена пораженная раком почка, немецкие вра-
чи давали ему 5 лет жизни. Большой трагедией для него стала внезапная
смерть жены во время операции в Италии (операция ноги, чтобы вставить
искусственную коленную чашечку) в 1990 году.
3 декабря 1992 года он писал Егорову: «Лекций я читаю мало — 2 часа
в неделю, да и что это за чтение — самому противно. Научные мемуары
маразматика.... У меня есть еще несколько замыслов, которые хотелось
бы успеть осуществить, но трудно в конце сменить технику работы: перей-
ти на диктовку вместо письма и на слушание вместо чтения. Но скажу вам
откровенно, еще 2—3 написанные или ненаписанные статьи по сути дела
науки не осчастливят и не обеднят. Главный смысл их — относительный: в
том, чтобы сохранить внутреннюю личность до той минуты, пока живет
личность биологическая. ... Вот я и барахтаюсь. Написанное звучит не-
сколько пессимистически... — это увлечение стилем. Вокруг меня много
милых мне людей — родственников и учеников. Это создает другой мо-
тив... Ночами я не сплю и восстанавливаю день за днем пережитое и Зару.
По сути дела, это и есть для меня основное занятие. А вообще, не будем
неблагодарны жизни»30.
Такое научно-философское отношение к своей жизни заядлого опти-
миста Лотмана, всю свою жизнь остававшегося атеистом, характерно для
последних писем ученого. Кстати, жена его окрестилась. За год с неболь-
шим до этого Лотман завершил основную работу над своей последней
книгой «Культура и взрыв» — своеобразным духовным завещанием, глав-
ной книгой своей жизни.
27 июля 1991 он писал Сонкиной: «Я тороплюсь кончить книгу, потому
что думаю, что эту книгу надо обязательно успеть. Ведь всегда кажется,
что все до сих пор были незрелые, а что только эта последняя будет НА-
СТОЯЩАЯ. Это, конечно, иллюзия, и все, что мы пишем, торопясь и кудах-
ча, как курица, снесшая яйцо, не имеет особого значения, и мир прекрас-
но... проживет без наших вдохновений. Как бы я хотел верить в Бога, чтобы
было кому молиться за твое благополучие»31.
В последнем своем письме (от 1 октября 1993 года), написанном за
несколько дней до смерти, Юрий Михайлович писал Сонкиной: «...обса-
сываю свою старую научную лапу, а что я оттуда высасываю, я сам не
знаю.... Когда-то В. Рождественский, когда в конце 20-х годов он еще был
поэтом, написал маленькое стихотворение, смысл которого в том, что
последние мысли, которые придут к нему перед смертью в голову, вряд
ли будут глубокими и важными, а, наверное, пустяковыми, и это даже
очень хорошо:
118
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Что мне приснится, что вспомянется
В последнем блеске бытия,
Идя в нездешние края?
Ну что-нибудь совсем пустячное,
Чего не вспомнишь вот теперь:
Прогулка по саду вчерашняя,
Открытая на солнце дверь.
Мне эти стихи очень нравятся...»32
Достойная жизнь, достойная работа и достойная смерть — это прихо-
дит к ученому в конечном счете не от меры таланта, а от мощной природ-
ной человеческой основы личности. И она была у профессора Лотмана.
Приложение
ИСТОРИЯ ОДНОГО ПИСЬМА
В 1987 году издательство «Молодая гвардия» выпустило мою малень-
кую книжку о поэте XVIII века Ермиле Кострове33. Это был сокращенный в
два раза вариант написанной мной в 1984 году книги (материалы собира-
лись и раньше). Книжку я разослал в несколько мест (тогда это было при-
нято), в том числе и Лотману в Тарту. Адрес университета я взял в «Спра-
вочнике для поступающих в вузы». Имя Лотмана мне было хорошо известно
с 1975 года, когда мне на третьем курсе истфака попала в руки книга «Лите-
ратурное наследие декабристов». Там имелась блестящая статья Юрия Ми-
хайловича «Декабрист в повседневной жизни (бытовое поведение как исто-
рико-психологическая категория)», восхитившая меня безмерно. Поскольку
я писал дипломную работу о составе тайных обществ декабристов, то статья
Лотмана, исполненная живой энергией мысли, стала мне путеводной звез-
дой. Я отчетливо осознал, что есть ученые лучше или хуже, с одной стороны;
но, с другой стороны, есть Лотман, который ни на кого не похож.
Таким образом, исполненный пиетета, я послал книжечку в Тарту. Из
лично неизвестных мне ученых на мою посылку не откликнулся никто —
кроме Лотмана. Страна бурлила перестройкой. Было не до XVIII века.
Довольно быстро я получил развернутый ответ Юрия Михайловича,
похожий на эпистолярный шедевр. Мощь и глубина лотмановской мысли
поразительны. Свое наставление молодому (тогда) автору мэтр пишет с
иронией, весело и по сути дела. Поскольку свое письмо Лотману я начал
с обращения «глубокоуважаемый», то в ответ получил его обратно сам. Бе-
режно и тактично ученый отвергает пригоршню штампов, имевшихся в
моем тексте, дает советы, как писать в дальнейшем. Видно, что XVIII век
он любит всерьез. Письмо по высоте мысли, ее скорости напомнило мне
119
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
бутылку самого лучшего шампанского. Я учел замечания Лотмана при пол-
ном издании этой книжки в Вятке (1989 год). Письмо публикуется полно-
стью, поскольку может быть полезно многим молодым авторам34. Начало
текста напечатано на открытке с балтийским видом. Наверное, автор не
планировал вначале большого письма. Но затем рука разбежалась, мысль
вспенилась.
Ю.М. Лотман - В.А. Бердинских
Глубокоуважаемый Виктор Аркадьевич!
С удовольствием и вниманием прочел Вашу брошюру о Кострове. Этот
интересный человек и прекрасный поэт, конечно, заслуживает монографии.
В Вашей работе много интересного и нового. Жаль, что, видимо, по усло-
виям издания Вы не даете ссылок на источники, особенно на архивные (на-
пример, в начале книги). Вообще, как ни полезна популярная брошюра, она
не может заменить научного исследования. А только оно способно «воскре-
сить» Кострова. Очень жаль, что Библиотека поэта, вопреки тыняновской
традиции, встала на путь хрестоматий, составленных из изданных-переиз-
данных поэтов. Я бы советовал Вам связаться с группой XVIII века Пушкин-
ского Дома и обратиться к руководителю группы д.ф.н. Александру Михай-
ловичу Панченко или ее сотрудникам Наталье Дмитриевне Кочетковой и
Владимиру Петровичу Степанову (это все хорошие ученые и очень достой-
ные люди, люди науки, а не «околонауки», общение с ними профессиональ-
но полезно, а человечески приятно). Надо подготовить доклад на группе
XVIII века и, может быть, статью для очередного тома сборника XVIII в. Уже
данные о детстве и роде Кострова достойны публикации.
Что касается самой Вашей книги, то она производит очень хорошее
впечатление. Однако сам жанр популярной брошюры наложил не нее неко-
торый отпечаток — некоторый юбилейный тон, иногда неточность выраже-
ний. На стр. 7 Вы пишете, что большая часть мужиков вдовствует, а чуть
ниже оказывается, что на 62 мужика приходится 60 «жен их». Надо бы со-
гласовать. На стр. 24 Вы, чтобы отличить Платона — действительно весьма
достойного человека, — пишете, что иерархи русской церкви были «лени-
вые и невежественные». Это, конечно, упрощение — среди них были и об-
разованнейшие, и люди строгой монашеской жизни. Невзлюбили Вы схо-
ластику (разве это ругательство — это направление в философии, без
которого не было бы и любезного сердцу многих Гегеля, а следовательно,
и его последователей: схоластика — мать диалектики). А заодно попало и
Фоме Аквинату. Что плохого, если его философию преподавали в Хлынове
в XVIII в.? И что хорошего, что теперь не только в Вятке, но и в Москве сту-
денты знают о нем лишь понаслышке? А уж то, что на стр. 23 Вы заодно
120
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
бросили тень и на латынь («а с нею и дух мертвящей схоластики»), это со-
всем плохо. Латынь — пароль, по которому недворянские интеллигенты
XVIII в. различали друг друга, как дворяне — по французскому языку. И, од-
новременно, знак отличия ученого от дилетанта. Помните, как Ломоносов
пьяный кричал на заседании Совета Шумахеру: «Ты кто? Разговаривай со
мной по-латыни!» Вообще «писательский» стиль для ученого — вещь ковар-
ная, тянет на неточности и красивости. Вот Вы пишете (стр. 27): «Здесь и
там мелькали голубые и красные ленты...» Голубые ленты, конечно, не мель-
кали: орден Андрея Первозванного был величайшая редкость. В 1776 г. им
награждены были лишь несколько десятков человек, из которых большин-
ство было в армии или в Петербурге при дворе. Не знаю, сколько их было
в Москве и сколько могло присутствовать в университете.
Я пишу Вам об этом потому, что есть дурная традиция юбилейно-кра-
сивых популярных книг. А на самом деле популярные книги писать значи-
тельно труднее, чем строго академические, и здесь нужна большая стро-
гость к себе. А редакторы любят красивость и тянут в эту сторону.
Но все это мелочи, главное, что брошюра вышла, что она хорошая и
очень полезная, что изучение людей типа Кострова очень важно (а это
именно тип, и тип, существенный для русской культуры, только не надо его
приглаживать, как не следует приглаживать Мерзлякова, Милонова и Апол-
лона Григорьева. Все они были пьяницы — «кель арёр», как говорила дама,
приятная во всех отношениях, все были «погибшие», все были интеллиген-
ты, и все были «неприличные таланты»).
От души желаю Вам успехов как в изучении Кострова, так и русской
провинциальной культуры XVIII в. Это тема исключительной важности. К
сожалению, к нашим сборникам она не подходит тематически, но я поду-
маю, какие бы можно было найти пути к публикации этих материалов, и,
если что-нибудь придумаю, — сообщу Вам.
29. II. 88
Ваш Лотман
Р. S. Если будете писать в группу XVIII в., можете сослаться на меня.
121
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 2.6.	От ремесла к мануфактуре
И слушает Рим семихолмный,
Египет в пустынной пыли,
Как плавят рабочие домны
Упорную печень земли...
Николай Клюев. Новые песни
1926 год
Техническое оснащение труда историка не менялось столетиями. Руч-
ка, бумага, книга... Но XX век существенно облегчил, во-первых, подгото-
вительную стадию работы. Возможность вместо трудоемких выписок в
библиотеках и архивах из сотен книг и документов делать ксерокопии
подняло производительность труда любого автора. За меньшее время —
больший объем работы. Стоит только помнить, что глаз и рука работают
качественно по-разному. То есть мысли, рождающиеся после переписки
документов, — одни, а мысли после простого прочтения и вставок доку-
ментальных кусочков в текст — другие. Условно говоря, документы не
плавятся в творческом горниле автора, а идут в дело недостаточно осмыс-
ленными. Таков сегодня стиль работы многих американских (и не только)
историков — «клей и ножницы». Помню, как я был возмущен рассказом
одной американской исследовательницы (по проблемам устной истории),
когда она с гордостью сообщила мне, что за последний год написала и
издала 7 книг. Дело здесь не в количестве, а в качестве книг и степени их
влияния на развитие науки (по большому счету), и также во внесении ка-
ких-то новых знаний в развитие научной проблематики. Есть движение на-
учной мысли от ваших потуг или нет? Этот вопрос стоит иногда себе за-
давать, чтобы корректировать направление своих трудов.
Все вышесказанное вовсе не означает, что ксерокс, компьютер или
прочие новшества нельзя использовать. Историк должен просто реально
представлять, что он приобретает и что теряет, качественно меняя стиль
работы. Ремесленник в Средние века готовил свое изделие (сапоги или
колбасу) целиком от начала до конца. Именно поэтому труд гуманитари-
ев-ученых стал таким анахронизмом уже в XX веке. С другой стороны,
создание специализированных институтов, лабораторий, научных коллек-
тивов для определенного рода работ внешне и формально объединяет
историков. Система государственных заказных работ на исследования
земель под застройку (археологам), историй (области, России, Европы,
какой-то отрасли исторической науки), энциклопедий и справочников —
все это формирует качественно иную тематику исследований в масшта-
122
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
бах страны. Не в меньшей мере меняет научную тематику и проблемати-
ку и грантовая система.
И все же индивидуальный труд историков в таком механическом со-
единении людей изменился мало. Принудительный труд заядлых индиви-
дуалистов вызывает сильную реакцию отторжения. Жесткий диктат сверху
(историк стал мелким служащим в больших научных корпорациях): как-ког-
да-сколько-и чем должен заниматься историк, на Западе даже значитель-
но сильнее, чем в России. Творческая сторона в деятельности русских ис-
ториков очень значительна при их, как правило, меньшей общенаучной
информированности, чем у историков Западного мира. Некое родство ис-
ториков с писателями, художниками, людьми других творческих профес-
сий — это ценное наследие прошлого, увы, утрачиваемое нашей эпохой.
И все же историк по сей день остается человеком ручного, а не машин-
ного труда, творческая сторона деятельности которого очень существен-
на. Последняя быстро сокращается. Сильно выросли темп и ритм жизни
человека; кардинально изменились условия существования людей — ме-
ханический комфорт, урбанизация, машинная цивилизация. Личность ис-
торика меняется в Новое время. Он становится менее цельным, более
одномерным. Нелепо было бы предполагать, что это не влияет на его на-
учную продукцию. Более глубокая специализация в исторической науке
XX века, по сути дела, при сохранении ручного (а не машинного) труда ис-
торика ознаменовала переход его в массе своей к труду мануфактурно-
му. Сотни историков, специализируясь на узкой тематике в своих и так от-
нюдь не широких научных дисциплинах, всю жизнь занимаются крайне
небольшим хронологическим отрезком времени в истории отдельного
народа или государства. Это позволяет глубоко исследовать мельчайшие
факты, уйти от поверхностности и фактических ошибок.
Но как крот, зарываясь в землю все глубже, теряет представление о
солнце и луче, с коего начал свое движение, так же и историки в данном
случае утрачивают какую-то общую стратегию развития, цельный взгляд
на мир, масштаб и соотнесенность своих действий с действиями коллег
в соседних областях науки. Начинается самоедство. Общественная зна-
чимость труда стремится к нулю. Представим себе, что сапожник шьет
только бальные туфли. Он научился их шить блестяще, но совершенно
забыл, как шить сапоги или чинить башмаки. Так самостоятельное разви-
тие археологии практически вывело ее у нас из круга исторической науки.
Сегодня археология настолько самодостаточна, что ничего не дает и не
может дать отдельным историкам, развивая ценные для самой себя зада-
чи. А изучение истории Октябрьской революции в советские годы, поли-
тических партий и движений в наши дни набило такую оскомину!..
Кажущаяся исчерпанность множества тем и проблем, усталость исто-
рического материала, тупиковость действующих научных линий и тради-
ций — все это старое вино в старых мехах.
123
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
К счастью, смена поколений автоматически меняет парадигмы науч-
ного сообщества. Но столь остро необходимое науке «сопряжение дале-
коватых идей», работа на стыке нескольких научных дисциплин — все это,
дающее реальное ускорение науке, становится в условиях мануфактурной
организации исторического производства в науке делом все более ред-
ким и мало возможным. Юрий Тынянов справедливо писал, что огромная
эрудиция, большие знания, масса затраченного труда — все это в науке
может спасовать перед веселым дилетантом, сумевшим связать разорван-
ные научные нити и быстро уйти вперед. Такая мощная, быстрая и неожи-
данная подвижка в науке обычно приводит в шок матерых профессионалов,
кусающих себе локти от зависти. Классичен пример Н.М. Карамзина, стран-
ный успех Льва Гумилева и невероятные идеи А. Чижевского.
Имеет смысл вспомнить и о том, что главное орудие историка в его
ремесле — это язык, живая и письменная речь. Вероятно, в наследии
любого народа это главное богатство. Но язык меняется и сохраняется
одновременно. Довольно жесткие шаблоны формируют не просто стиль
речи историка, но стиль его мысли. Историк реально борется с языком:
победа и поражение его всегда эфемерны. При этом язык одного поколе-
ния историков, допустим отцов, отталкивается от языка старшего поколе-
ния (все же ориентируясь на него) и передает какие-то базовые ценнос-
ти языку поколения детей. Возможен ли научный конфликт в механизме
такой передачи? Безусловно, хотя и довольно редко. Революции не про-
сто уничтожают старый мир, они еще и отвергают ценности и традиции
старого мира. Механизм уничтожения старых научных ценностей (своеоб-
разный прорыв копившегося долгое время под землей научного антиве-
щества) не так прост и однозначен, как обычно полагают.
Возвращаясь к средневековому ремеслу, вспомним, что цепочка уче-
ники — подмастерья — мастера в самом грубом приближении в России
выглядит так: аспиранты — кандидаты наук (доценты) — доктора наук
(профессора). Реально ситуация не так однозначна. Тысячи защитивших
когда-то кандидатские и докторские диссертации людей, десятки лет не
занимаясь регулярно и профессионально научной деятельностью, полно-
стью дисквалифицировались. Ученая степень как небольшая рента лишь
помогает им сохранять собственное преподавательское место в вузе.
Сегодня это огромный людской балласт в науке, чье негативное воздей-
ствие на научную молодежь и развитие науки трудно переоценить. Свои-
ми публикациями (на старые темы), лекциями, научным руководством (ас-
пирантов и студентов) они сильно дезориентируют научную молодежь.
Получается, что учеников имеет даже не подмастерье, а просто непрофес-
сионал. Таким образом, проблема научной дисквалификации множества
остепененных людей за десятилетия научной бездеятельности стоит до-
вольно остро.
124
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Вдобавок в России, прежде всего в исторической науке, в условиях ее
-тотального огосударствления и жесткой идеологической преданности
советскому режиму, сами чины и звания в науке являлись не свидетель-
ством значительных заслуг перед обществом, а наградой за верную служ-
бу и следование установленным правилам игры.
Помню, как на одной из первых лекций первого курса университета в
1973 году наш декан заявил нам на полном серьезе: «Вы — бойцы идео-
логического фронта! И это хорошо, поскольку кусок хлеба (когда с маслом,
когда без) нам с вами государство всегда обеспечит».
Таким образом, если в XVIII веке историк в России в какой-то мере
являлся «казенным человеком» — служащим университета или Академии
наук; в конце XIX века — уже вполне авторитетным членом общества в
ранге профессора (и неплохо обеспеченным), общественно уважаемым и
довольно независимым от властей, то в XX веке историк вновь стал «че-
ловеком казенным» не только телом, но и душой, чей образ мысли (в тру-
дах и речах) обязан был соответствовать набору определенных клише и
советских стандартов.
Вспомним, что ни А.А. Зимин, ни Ю.М. Лотман так и не стали академи-
ками; зато членом-корреспондентом Академии наук была, например, жена
всеми уважаемого советского академика Н.М. Дружинина — Е.И. Дружи-
нина. То есть стоит представлять, что помимо научного таланта и тогда (в
большей мере) и теперь существенную роль в достижении высших науч-
ных званий играют другие качества.
Пожалуй, одно из самых полезных на этом пути — конформизм. Уме-
ние ладить с властями и коллегами, играть по принятым правилам в при-
нятые игры — дело вовсе не такое простое. Оно требует большого искус-
ства и набора специфических личных качеств. Думаю, что сам по себе
конформизм ни морален, ни аморален. Но суть в том, что другое важное
качество ученого-первооткрывателя — стремление идти наперекор обще-
принятым мнениям, нормам, законам и аксиомам в науке (нонконфор-
мизм) — противоположен первому. Таким образом, ученые-революционе-
Ры (в хорошем смысле этого слова) шансов на большой успех не имеют.
Между тем твердый характер, воля к победе, умение настоять на своем —
любому ученому остро необходимы. Но в гуманитарных науках XX века
люди такого сорта отсеивались еще на стадии ученичества. И это очень
плохо для науки.
Если историки XVIII—XIX — начала XX века в России это типичные ре-
месленники со своим цехом, узкой профессиональной университетской
сУбкультурой, собственным сырьем (архивами) и собственной продукци-
ей (лекциями, статьями, книгами), то историки XX века — уже (особенно
с° времени появления первых академических и прочих научных институ-
тов в 1930-е годы) работники своеобразных мануфактур. Научная незави-
125
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
симость ими уже утрачена. Директор (менеджер государства) диктует, что
и как исследовать и в каком направлении. Самостоятельность мастера в
прошлом. Хотя как хобби в личное время он может заниматься любой те-
матикой, востребованной в обществе.
Огромная армия вузовских историков представляет собой в это вре-
мя армаду разрозненных кустарей-одиночек. Последние подпитывают
академическую науку снизу, создают конкурентную среду. Речь здесь не
идет об МГУ или ЛГУ, где положение дел было несколько другим, а о сот-
не обычных истфаков СССР. Мануфактурный принцип разделения занятий
реализуется в специализации академических институтов, внутренней
структуре, иерархии секторов и отделов.
XXI век, судя по всему, должен изменить ситуацию. Возможен ли пе-
реход от мануфактуры к научной фабрике на основе машинного труда? В
ряде прикладных отраслей науки он, судя по всему, уже произошел. Преж-
де всего это экспериментальные области знания. Возможно ли смоделиро-
вать эксперимент в истории человеческого общества и отдельного челове-
ка? Возможна ли научно-историческая социальная инженерия? Видимо, да.
Взгляните на опыты США в Ираке и Афганистане. Во всяком случае, чисто
научные спекуляции Фоменко, Носовского и иже с ними и даже политико-
околонаучные спекуляции В. Суворова, А. Бушкова et cetera векторно ус-
тремлены в эту сторону. Идет прощупывание ситуации методом проб и
ошибок.
Единый информационный мир способен взломать тесные националь-
но-государственные перегородки и использовать их в виде отдельных
деталей качественно нового механизма мировой исторической науки.
Но Хосе Ортега-и-Гассет еще в 1930 году обратил внимание на иллю-
зорность экспериментального познания мира: «Эксперимент — это та
манипуляция, посредством которой мы вторгаемся в область Природы,
заставляя ее отвечать на наши вопросы. Эксперимент отнюдь не прояс-
няет для нас сущность природного явления... Он лишь вызывает ответную
реакцию на наше воздействие. ... Короче, физик называет реальностью
тот процесс, который возникает в результате его манипуляций с объектом
исследования. Эта его реальность существует постольку, поскольку суще-
ствуют и манипуляции»35.
Таким образом, историк-ремесленник исследует объективную реаль-
ность, не зависящую от его действий. Так, может быть, лучше сохранить
ремесло историка в XXI веке, не меняя его ручной природы.
126
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
§ 2.7.	О наших диссертациях
Любой из нас имеет основанье
Добавить, беспристрастие храня,
В чужую скорбь — свое негодованье,
В чужое тленье — своего огня.
А коль простак взялся бы за работу,
Добавил бы в чужие он труды:
Трудолюбив — так собственного пота,
Ленив — так просто-напросто воды!
Леонид Мартынов. Проблема перевода
1964 год
Выше уже говорилось об основных этапах написания научной работы.
Все это приложимо к диссертациям (выбор темы, работа с литературой,
определение структуры работы, занятия в архивах и т.д.). Следует по-
мнить, что, во-первых, диссертация (как кандидатская, так и докторская) —
это работа квалификационная, в которой историк обязан показать иссле-
довательские умения и навыки в полном объеме (умение работать с опуб-
ликованными текстами, анализировать научную литературу и архивные
источники, использовать зрелую научную методологию и методику, пра-
вильно оформлять свои тексты); во-вторых, это работа начинающего под-
мастерья (кандидатская) или малоопытного мастера (докторская).
Робость мысли, стремление следовать признанным канонам, фактоло-
гия, умение обходить острые углы (чтобы никого не обидеть) — все это в
диссертациях присутствует, как правило. Научный конформизм в хорошем
смысле слова здесь неизбежен. Диссертант подстраивается под научно-
го руководителя или диссертационный совет, зреет и меняется в ходе
работы. Цель наставника — заставить аспиранта максимально раскрыть
имеющиеся у него дарования, способности и возможности. Чем шире,
глубже и стратегичнее задача диссертанта, тем он большего сможет до-
стигнуть.
В смысле формы изложения лучшие образцы — другие диссертации,
хранящиеся в зале диссертаций РГБ или более близком совете по защи-
там. Минимум базовых научных понятий и терминов, особенности науч-
иого стиля аспирант может приобрести в изучении этих, уже успешно за-
щищенных, плодов науки.
Но научиться работать с книгой, в архиве, бороться с косностью соб-
ственного языка (ведь мысль и язык не союзники, а соперники) он должен
самостоятельно. Регулярность занятий (ежедневно по два-три или более
127
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
часов) — главный его помощник в работе. Войдя внутрь научной темы,
человек начинает легко ориентироваться в проблемах, имеющихся мате»
риалах — начинает словно катиться с горки по глубокой колее. Хорошо
идут статьи, конференции, сбор нужных материалов. Логика исследова-
ния сама ведет его дальше.
Но стоит человеку на два-три месяца или полгода полностью отвлечься
от своих научных занятий — и он целиком теряет свою научную скорость
движения, разом оказывается вне темы. Пробиваться вновь снаружи сфе-
ры вглубь ее очень муторно, сложно и трудоемко. Множество людей так и
не защитили свои диссертации, отвлекшись от них на какое-то время.
Вернуться в тему им не удалось.
Существенный вопрос — объем научных накоплений, достаточных для
диссертации. Когда следует сказать «хватит» в сборе материалов? Одни
говорят, что им достаточно массы, в два-три раза превышающей объем
диссертации (400—600 страниц); другие собирают две-три тысячи стра-
ниц выписок. Все здесь индивидуально. Вероятно, ваш руководитель,
прочтя кое-какие ваши статьи по теме и первые параграфы работы, дол-
жен дать здесь дельный совет, сообразуясь с вашим характером, стилем
работы и графиком написания исследования.
Следующая особенность диссертации. Она, как правило, пишется че-
ловеком, достаточно еще молодым. Быстрота изменений в нем даже за
три года может быть удивительна. Полный неумеха и троечник внезапно,
под влиянием сосредоточенной работы в одном направлении, обгоняет
патентованного отличника, представляет в срок дельную работу. В нем
просыпаются какие-то скрытые таланты и дарования, неожиданные для
окружающих. Студент — образец для всего факультета внезапно скисает
и, занятый другими делами, не подготовит вообще ничего.
Умение организовать свою жизнь и работу (качественно и технично) —
это черта характера скорее врожденная, чем приобретенная. Но стремить-
ся к этому следует всякому, даже флегматику и меланхолику. Практичная
жизненная философия, которую неизбежно вырабатывает любой студент
за время учебы в вузе, глубоко индивидуальна и личностна. Она, если
вообще нацелена на внешний успех в любой области, подскажет челове-
ку лучше сотни мудрецов, что и как ему лучше делать. Умение слушать
себя, основательно подзабытое нами, в любом творчестве, в том числе и
научном, очень пригодится. Максимально выложиться на диссертации
человеку очень полезно, чтобы осознать, на что он вообще способен. По-
этому глубинно, всей душой и телом вылиться в работу крайне важно.
Большинство историков после защиты диссертации (что для них явля-
ется самоцелью, а не пропуском в науку) научной работой систематичес-
ки не занимаются. Спорадические обращения к тем или иным научным
сюжетам носят характер любительский и случайный. Происходит научная
дисквалификация ученого — возвращение в ряды учеников.
128
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
То есть, зарабатывая на жизнь преподаванием, люди совершенствуют-
ся в этой последней и наиболее важной для себя области. Нам известны
доценты, которые лет за 20 работы издали 5—6 научных статей на заве-
домо устаревшие темы. Такая профанация и имитация научной деятель-
ности связана с ненужностью последней для функционирования произ-
водственного цикла вуза. Прием, обучение и выпуск студентов не зависят
совершенно от силы научной активности преподавателей. Требования
заниматься наукой вузовским работникам идут от министерства, другого
начальства в директивном порядке и внутренне не мотивированы. Для
отчета, «для галочки» пишутся и публикуются многие очень слабые и со-
вершенно устаревшие работы. Отделить зерна от плевел формально здесь
невозможно. Вузу нужно количество, а не качество.
В результате многие преподаватели после защиты, строя свой курс
лекций, обращаются к учебно-методической работе. Пишут статьи по про-
блемам учебного курса, участвуют в подготовке разного рода методичек,
пособий, учебников: обычно в составе авторских коллективов. Минималь-
ная научная квалификация у них для этого имеется. Здраво рассуждая,
следует признать, что такое количество активно работающих историков,
сколько у нас кандидатов и докторов наук, России не нужно. Оно не вос-
требовано временем и обществом. Таким образом, научная работа в ву-
зах в значительной мере носит характер имитационный. Это — своеобраз-
ный велотренажер без колес, не способный к движению вперед.
Следует признать, что и в академических и прочих научных институтах
столиц и центров национальных республик есть свои трудности. Лишь 5—
10% числа сотрудников — реально работающие с пользой для науки люди.
Остальные — просто вспомогательный персонал, инфраструктура, адми-
нистрация и научный балласт. Сильная сторона вуза — погруженность в
повседневную жизнь общества, постоянный диалог со все новыми и но-
выми волнами студентов — полностью отсутствует в исследовательских
институтах. Архаичные и консервативные формы академической структу-
ры, деятельности и организации научной работы застывают на десятиле-
тия. Изолированность от общественных нужд, свежих тенденций в науке,
мирового опыта (особенно в советские годы) — все это приводит неред-
ко к созданию атмосферы междусобойчиков, тянущихся годами интриг и
внутренних войн. Застойность, затхлость атмосферы и отсутствие движе-
ния вперед в научной среде, воспроизводящей только саму себя с каче-
ственным ухудшением, приводят к потере престижа и авторитета научной
°трасли в целом.
Что ж? Другой науки у нас нет. Вероятно, стоит развивать эту. Есть ведь
и Другая сторона медали. Да, творцов и мощных двигателей науки среди
историков очень мало. Немного даже людей по-настоящему творческих.
так было всегда и везде. Чтобы были горы, надо как минимум иметь
129
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
плоскогорья. Наши историки в массе своей — люди глубоко интеллиген-
тные, порядочные, умные и образованные. Люди старшего поколения
прожили трудные времена и сохранили свое лицо и лицо нашей науки (в
основном). В 1990-е годы они все были беспощадно ограблены с крахом
государства, когда обесценились их многолетние сбережения на старость.
Работая за грошовую зарплату, они в 1990—2000-е годы почти полностью
реализовали себя, опубликовав когда-то написанное «в стол» или написав
работы на самые заветные и давно задуманные темы. Осуществить это в
советские годы было нереально. Вместе с тем и благополучные, «идейно
проверенные кадры» наших историков достойно реализовали свою квали-
фикацию, творческий потенциал в новых условиях, кардинально изменив
тематику или честно и объективно пересмотрев свои прошлые работы.
Именно они в немалой мере сохранили в смутные годы безвременья саму
структуру и душу отечественной исторической науки. Все это очень боль-
шие обобщения! На самом деле вариации довольно велики. Но такие тен-
денции есть.
Многие трудились и трудятся в возрасте за 60 и 70 лет совершенно
альтруистично, из внутреннего побуждения и любви к самому процессу
исторического исследования. Такого рода сердечная привязанность ис-
ториков-профессионалов к предмету своего исследования — прошлому
России и мира, к библиотекам, архивам, общению с коллегами, разного
рода научным встречам и конференциям — тоже наше достояние, насле-
дие и традиция. Это, безусловно, национальное сокровище ремесла ис-
торика.
130
РАЗДЕЛ И. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
§ 2.8.	Ученики и наставники
Есть некий час — как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества — он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим.
Марина Цветаева. Ученик
1921 год
Научная традиция в исторической науке предполагает передачу жи-
вого опыта мысли от человека к человеку. Примерно так на протяжении
трех столетий передавался и обогащался исследовательский опыт, не
фиксируемый ни в каких книгах и статьях. Стать историком сугубо по
книгам — невозможно. Элемент общения с наставником (плохим, хоро-
шим или средним) не может заменить ничто. Он обязан быть в жизни
каждого историка. На определенной стадии своего развития начинаю-
щий историк сам приступает к поискам подходящей кандидатуры в на-
ставники. При этом он опирается на довольно узкий круг лично знакомых
ему преподавателей, что вряд ли правомерно, и собственные симпатии и
антипатии (чисто человеческие и научно-мировоззренческие), что очень
разумно.
Советы по формированию научного стиля, системе работы, отноше-
нию к разношерстной армии авторов-историков и их труду — все это у
каждого научного руководителя абсолютно индивидуально и ни с чем не
сравнимо (если, конечно, этот человек хоть что-то собой представляет в
науке). Но абсолютно индивидуален и каждый ученик. Что одному здоро-
во — то другому смерть. Лишь острый хозяйский глаз наставника может
увидеть, что в человеке стоит развивать, а на что лучше махнуть рукой.
Такой наставник, будучи людоведом и душелюбом, становится одновре-
менно и лоцманом в бурных течениях науки. Ученик набирается опыта,
стараясь не утонуть; постепенно осознает свои личные склонности и воз-
можности. То есть, самое главное, учитель помогает ему понять самого
себя. Как красиво говорил Монтень, «для тех, кто никуда не плывет, — не
бывает попутного ветра». Хороший толчок мастера — часто начало твор-
чества, научной и педагогической карьеры ученика. Нередко отношения
«ученик — наставник» абсолютно формальны. Ученик не ценит учителя,
•Последний не понимает (и не желает понимать) своего подопечного. Ва-
риант такой связи тоже полезен начинающему историку. В этом случае он
может осознать, а кого же он всерьез любит в современной науке и кому
Пь,тается, в меру своих слабых сил, подражать.
131
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
В молочном возрасте ученого (лет эдак до 30, пока он способен вби-
рать новые идеи) подражание — хорошая школа мысли. Поставить себя
на место другого, со вниманием перечесть им написанное, расспросить
его про самое злободневное и важное на сегодня — все это формирует
профессионала как творческую личность или хотя бы как человека. Ду-
мается, что в нашу эпоху нормальное (творческое) наставничество уходит
в прошлое. Очень жаль. Ведь можно научить другого любым навыкам. Но
нельзя заставить его работать с полной отдачей: с душой, умом и талантом.
Обеднение, оскудение человеческой личности (ее двухмерность) приводит
к своеобразному измельчанию природной фактуры историков. Таких за-
мечательных обломов, выпуклых и ярких персон, разносторонне привле-
кательных чудаков и оригиналов, как было до XX века, сейчас уже не най-
ти. А это — существенный для творчества элемент цельной личности.
Унификация и стандартизация личности любого человека в обществе
вкупе с низведением роли историка в обществе до роли мелкого служа-
щего — все это подрывает основы нашей профессии. Из самостоятель-
ной и самоценной научной дисциплины, дробясь и мелея, она превра-
щается в обслуживающую нужды образования, государства и массовой
культуры вспомогательную, чисто техническую (по своим формам приме-
нения) отрасль знания. Впрочем, это неизбежно.
Возвращаясь к отношениям ученик—наставник, стоит вспомнить, что
действительно «выслеживание», по меткому выражению Гумилева, — один
из эффективнейших способов обучения. Он хорош еще и тем, что иници-
атива здесь идет от ученика, а не от учителя.
Поэт Николай Гумилев в замечательных стихах («Молитва мастеров»)
так осмыслил этот симбиоз:
Я помню древнюю молитву мастеров:
Храни нас, Господи, от тех учеников,
Которые хотят, чтоб наш убогий гений
Кощунственно искал все новых откровений.
<...>
Лишь небу ведомы пределы наших сил,
Потомством взвесится, кто сколько утаил.
Что создадим мы впредь, на это власть Господня,
Но что мы создали, то с нами и сегодня.
Стремление понять мотивы тех или иных действий, особенности реа-
лий жизни, формы самовыражения своих наставников (увы, все это в ос-
новном в прошлом) позволяет историку соотнести себя и «другого» в про-
фессиональном отношении. Отталкиваясь от своего «объекта изучения»,
а не просто копируя или отвергая его, ученик формирует сам свои про-
фессиональные и личностные структуры.
132
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Это как в детстве. В определенном возрасте мальчишкам непремен-
ко надо бороться друг с другом — толкаться, обхватывать соперника ру-
ками, бить по нему, пусть вполсилы. Если этого нет, юноша не сможет
выстроить в молодости успешные отношения с подругой, друзьями, кол-
легами по работе, соперниками и врагами.
Но если ученику нужен наставник (нередко хоть какой), то и наставни-
ку нужны ученики. Без них он теряет соотнесенность себя с реалиями
быстро текущей вокруг него жизни. Скорость развития наставника в зре-
лые годы (а тем более в старости) очень невелика. Он постоянно должен,
чтобы полностью не изолироваться от общества в своем самодостаточ-
ном научном вакууме, делать поправки на изменения в обществе. Легко
и просто, даже автоматически эти поправки приходят к нему в общении
со все новыми поколениями учеников. Для одних он в науке — старший
брат, для других — отец, для третьих — дедушка. Есть и другие степени
научного родства по горизонтали.
Другая сторона медали в том, что бремя знания требует отдачи. Так,
вероятно, устроен человек. Чтобы что-то окончательно и полностью для
себя понять, он должен выговориться (и не только на бумаге). То есть его
успешность как ученого (а это надо доказывать регулярно) зависит от его
учеников, которые об этом даже не подозревают. В американской истори-
ографии есть термин «отдоить». Посла или разведчика после длительной
работы за рубежом садят писать что-то среднее между мемуарами и ана-
литической запиской. Человек переполнен знаниями, которые здесь ему
более не нужны. Он или лопнет, или скоро все растеряет. А в будущем
просто в подобной ситуации не станет их накапливать так интенсивно,
ведь они ему в конечном счете не нужны. Вот чтобы такая «научная коро-
ва» не потеряла молоко, и требуется ее отдоить.
Таким образом, отдача своих познаний наставником ученику — акт,
благодетельный для обоих и обеим сторонам остро нужный. Это все об-
щие и довольно идеализированные рассуждения. В жизни все разнооб-
разнее. Нередко наставников бывает несколько. Каждый играет свою роль
на определенном этапе жизни. Например, в моей жизни было три настав-
ника в науке. Каждый из них неповторим, глубоко оригинален и сыграл
важную роль в моем научном становлении. Моя благодарность и пиетет к
ним не иссякли, а умножились за все прошедшие годы.
Первым моим научным руководителем был кандидат исторических
наук Владимир Николаевич Сперанский. В 1973 году я поступил в Ниже-
городский (тогда Горьковский) государственный университет. И с перво-
г° курса до выпуска писал у него ежегодно курсовые работы, а затем
Дипломное сочинение. Он был тогда сравнительно молод (чуть больше
тРидцати) и уже находился в каком-то «подозрении» или положении «по-
лУопального» как бывший аспирант профессора В.В. Пугачева, уехавше-
133
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
го в Саратов. Так говорили злые языки. Возможно, вначале тут было
больше романтического флера. Человек удивительно глубокого и сис-
темного ума, он производил сильное впечатление на студентов своей
манерой мысли, едкой, но доброй иронией, своеобразной «аттической
солью».
Беседы с ним были совершенно замечательны. Он мыслил неожидан-
ными тропами и открывал собеседнику какие-то качественно новые гори-
зонты. На оценки он был щедр. Собственно, на первом курсе я и пошел к
нему из лености. Я прочел на его семинаре доклад о Союзе Благоденствия
(декабристской ранней организации). Сперанский предложил мне зачесть
его как курсовую. Я сперва отказался, а потом согласился.
Лекции его были не чтением по бумажке, а продуманными личными
впечатлениями от русской истории. Ирония, юмор (но не шутка) привле-
кали к нему и девушек, хотя он имел серьезный физический недостаток
(горб) и отнюдь не был красавцем.
Научную и мемуарную литературу XIX века он знал блестяще. Именно
XIX век был тогда в центре внимания значительной массы историков Рос-
сии. Сперанский защитил кандидатскую по материальному обеспечению
русской армии перед войной 1812 года. Он умело руководил моим чтени-
ем, в основном рекомендуя мемуары и опубликованные документы.
По-моему, я ему временами сильно надоедал, требуя дальнейших ука-
заний в работе. Неформальные разговоры о литературе, жизни были мне
не менее полезны, чем научные советы. Владимир Николаевич вообще
был мастером диалога (то есть не рассказчиком, а собеседником). Науч-
ной работой он, по-моему, после защиты не занимался. Во всяком случае,
я не читал его статей. Он давал мне сборники работ В.В. Пугачева. Его гло-
бальный ум был настолько велик, что сам себя обессиливал. Сперанский
видел не только первое, второе, третье, как хороший шахматист, но и де-
сятое, двадцатое.
За свою жизнь я не встречал более ни одного человека такого глубин-
ного и изящно аристократичного ума (последнее нередко у людей с этим
физическим недостатком). Но этот системно глобальный ум находился в
состоянии некоего равновесия. Двигаться вперед было некуда. Он сам
себя творчески обессиливал. Бессмысленность суеты была ему очевид-
на. Настоящий же творец, активно пишущий автор, как я понял позднее,
должен быть слегка глуповат и наивен в некоторых вопросах, как ребенок.
И тогда, в силу непредсказуемости жизни, самые умные вещи не сбудут-
ся, а выиграет деяние.
«Совковые» условия жизни и творчества в чем-то развлекали, а чем-
то удручали Сперанского. Совсем плохо ему стало работать, когда декан
начал выживать его из университета, применяя все склочно-партийные
методы борьбы.
134
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Общение со Сперанским (пусть не на условиях полного доверия с его
стороны) было очень важно для моего интеллектуального развития вооб-
ще, стиля общения, умения остаться независимым в суровых условиях
вузовской жизни. Сразу после окончания мной пятого курса наше обще-
ние стало более доверительным и неформальным. Я бывал у него дома,
понемногу выпивал с ним в кафе. Помню, как мы втроем (я и еще один
дипломник) отметили в июне защиту наших дипломов тремя бутылками
шампанского в открытом бистро возле кремлевской стены. Защита была
непростой, но успешной. Нас громили идейно, пытаясь ударить по Спе-
ранскому. Декан же после защиты отправил два наших диплома в Москву
на предмет поисков антиленинской, антипартийной позиции. Сперанский
все это прогнозировал и просил нас усыпать введение погуще цитатами
из Ленина. Хотя тема моя «Состав тайных обществ декабристов» (по след-
ственным делам) была вполне безобидна и отвечала всем идейным тре-
бованиям того времени.
Уважение к русской истории Владимира Николаевича также впечатля-
ло. «Ты, Ваня, русскую-то историю почитай!» — говорил он одному наше-
му общему приятелю, как всегда блестяще каламбуря. Не историк по об-
разованию, Иван, кроме узкой темы своей исторической диссертации, в
русской истории ориентировался плохо. Совет прочесть нашу историю и
одновременно уважать ее — был ему впору. Увы, но приверженность к
«традиционной русской болезни» (алкоголю) отчетливо крепла, хотя силь-
но пьяным я Сперанского никогда не видел. «Ты, Володя, многовато пьешь,
и с утра», — говорила как-то при мне ему мать. «Не больше людей», —
отнекивался Сперанский.
Через год с лишним после окончания мной вуза он тяжело заболел,
попал в больницу. В это время новый заведующий кафедрой (им стал тот
же декан) организовал непрохождение по конкурсу кандидатуры Влади-
мира Николаевича на новый пятилетний срок на ученом совете. В такой
нерадостной обстановке он и умер в 40 лет.
Влияние Сперанского на студентов было совершенно замечательно.
Он как-то по-человечески согревал прохладную факультетскую атмосфе-
ру. Улыбка, умение радоваться жизни, достойное самостояние жизни —
все это образовывало лучше любых лекций и книжек.
По приезде в Вятку я познакомился с местным писателем-краеведом
Евгением Дмитриевичем Петряевым (1913—1987). Историком по образо-
ванию он не был. «Крупная рыба для Вятки», — сказал о нем мне Сперан-
ский (его дальний родственник), имея в виду общероссийскую значимость
этого человека.
Живой, энергичный, страстно и оригинально мыслящий писатель, Пет-
Ряев не производил впечатления старика, хотя ему было далеко за 60 лет.
Наоборот, организуя новые местные литературные музеи, книжные клубы,
135
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
живо общаясь со всеми сколь-нибудь интересными людьми города, он бу-
дил вятскую несколько застойную и наитишайшую жизнь. Окружающие
по повадкам, речам, делам и мыслям — казались значительно старше его.
По-моему, именно такими были лучшие представители земской интелли-
генции России XIX — начала XX века. Искрометно блестящий рассказчик,
он производил сильное впечатление на аудиторию. Его народническая
закваска сказывалась и в темах историко-культурных краеведческих ра-
бот: декабристы в Сибири, А.И. Герцен и М.Е. Салтыков-Щедрин в вятс-
кой ссылке, десятки малоизвестных провинциальных писателей, врачей,
артистов... Урал, Сибирь, Вятка — не просто вехи его жизни, но и элемен-
ты творчества.
Петряев не выдумал ни строчки в сотнях своих статей, очерков и 18 кни-
гах. Громадная его заслуга — постановка и разработка качественно новой
тогда темы «Русская провинциальная культура». Военный медик по роду
занятий (он ушел в отставку полковником медицинской службы), по духу
своему Евгений Дмитриевич был книжником. Великолепная личная биб-
лиотека, огромная переписка с писателями, учеными со всей страны сде-
лали из него своеобразный всероссийский краеведческий центр.
Он не был мне научным наставником в прямом смысле слова; но, на-
ходясь в Вятке, я в определенной мере строил свою работу с учетом его
мнений и оценок. В орбите его деятельности были сотни людей — это
впечатляло. Последние годы он получал ежегодно 600—700 писем при-
мерно от 300 корреспондентов. А сам отправлял ежегодно тысячи писем
в год36. Естественно, что я занялся краеведением и написал свою первую
статью о старом вятском кустарном промысле — кружевоплетении. Оно
было распространено на моей малой родине — в селе Жерновогорье Вят-
ского края. Плели моя бабушка и тетя.
Краеведение благодаря усилиям Петряева стало уважаемым заняти-
ем небольшой части местной интеллигенции. Роль общественного цент-
ра с успехом играла областная научная библиотека, основанная здесь еще
при участии Герцена-ссыльного.
В книгах Петряева информация очень высоко концентрирована. Он
после написания книги заставлял жену читать текст вслух и лишние —
малозначащие — слова убирал. Вряд ли это было полезно для книги. Че-
ловек очень нравственный (что было не так просто тогда), непьющий и
некурящий, Петряев страстью своей жизни сделал Книгу и Людей Книги.
Это впечатляло. Его охота была масштабной и увлекательной. «Невозмож-
но перечислить двери, в которые приходилось стучаться, чтобы отыскать
затерянные издания, рукописи, книги с автографами декабристов, мате-
риалы многих личных архивов. Иногда письмо или страница дневника
делали понятным то, что не удавалось выяснить из казенных отчетов и
груды книг»37.
136
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Интерес к личности человека в ту довольно безликую по своей исто-
рической проблематике эпоху впечатлял. Это требовало осмысления. Ак-
куратист и систематизатор, он содержал свое литературное хозяйство в
идеальном порядке. Все выписки из архивов, справочные пособия всегда
были под рукой. Тяга к собирательству, высокая культура этого занятия
сделала его альбомы с конфетными обертками (за несколько десятиле-
тий), этикетками, наклейками от бутылок и банок, пригласительными
билетами, программами вечеров очень ценными для историков. Он со-
хранял то, что обычно терялось: летучую книжную продукцию, живые
человеческие связи и контакты давно ушедших людей.
Ощущение, что он трудится в нашем городе, помогало многим реали-
зовать себя, сделать что-то нестандартное и необычное в культуре. Эври-
стика, молодой задор его речей, открытость для новых идей заряжали нас.
Помнится, клуб «Вятские книголюбы» в 1984 году собрал эссе участников
своих заседаний. Чтобы не писать скучно и уныло, я дал в этот сборник (не
для печати) очерк о вреде многочтения для творческого человека. Петряев
живо откликнулся и предложил дать эту статью для дискуссии в област-
ной газете, а затем в «Книжном обозрении». Именно Петряева я попро-
сил написать краткое предисловие к своей первой московской книжке
1987 года, вышедшей уже после смерти писателя. Сладким и прекрасно-
душным человеком он, кстати, не был. Мог резко прервать разговор и в
лицо сказать неприятные вещи. Делал то, что было ему интересно и важ-
но для культуры.
Интерес Петряева к Герцену, Салтыкову-Щедрину, прочим классикам
народолюбской литературы был мне чужд уже тогда. Но стиль его жизни
и свободной, независимой творческой работы зачаровывал. Безвремен-
ный уход Петряева из жизни стал для меня большой личной утратой.
Найдя у дальних вятских родственников А.А. Спицына (1858—1931), из-
вестного русского археолога, довоенный адрес его дочери в Ленинграде,
Петряев написал туда запрос и получил в ответ автобиографию Спицына
(опубликовал в своей последней книге) и уникальную гимназическую фото-
графию Спицына и К.Э. Циолковского. Цепь находок шла непредсказуемо.
Когда я начал изучать биографию Спицына для своей книги «Вятские
историки» в 1985 году, Петряев и посоветовал мне проконсультировать-
Ся у Александра Александровича Формозова, известного ученого и зна-
тока истории археологии.
Пытаясь выйти за узкие рамки областной истории, я засыпал Формо-
зова устными (при встречах) и письменными вопросами по своей Обще-
Русской тематике. К моему удивлению, Александр Александрович очень
спокойно и доброжелательно, внятно отвечал на все мои письма. По сути
Д^ла, он ввел меня в мир общероссийской науки, о котором я имел до-
вольно смутное представление. Сотни писем и десятки встреч с Алексан-
137
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
дром Александровичем стали для меня своеобразными маяками в науч-
ных разысканиях. Он помогал мне готовить статьи в общерусские научные
журналы и издания («Российскую археологию», «Этнографическое обозре-
ние», «Археографический ежегодник» и др.), прямо и честно «по гамбургс-
кому счету» высказывал свое строгое и принципиальное мнение (с прису-
щей ему иронией) о книгах и людях науки — вне зависимости от степеней
и должностей. Такой внутренний расклад мне был очень полезен.
А.А. Формозов (род. в 1928 году) принадлежит к старой московской
интеллигенции, чья широкая гуманитарная культура восхищает весь мир.
Мне, человеку в определенном смысле беспородному, личное общение с
Александром Александровичем дало очень многое. Представление о на-
учной этике, культуре мысли, занятиях наукой как радости и постриге од-
новременно — все это, безусловно, развивало и оттачивало меня как ис-
следователя.
Начав свою работу как профессиональный археолог (учеба в МГУ, Ин-
ститут археологии АН СССР), Формозов быстро расширил круг своих ин-
тересов в сторону отечественной историографии, истории русской лите-
ратуры и культуры в целом.
С борьбой течений в науке и связаны попытки Формозова создать
новые схемы развития русской археологии (неудачные) и очень успешные
исследования русской культуры и науки38.
Нужно признать, что ведомый Б.А. Рыбаковым и его школой тяжелый
корабль российской археологии следовал совершенно в другую сторону.
Уже в 1960-е годы Формозов оказался совершенно чужим для основной
массы археологов, работавших в традиционном ключе: раскопки — опи-
сание — сдача дел в архив.
Поэтому обращение к истории формирования археологии в России
XIX века стало для Формозова своеобразной формой легального фрон-
дерства и приемлемой оппозиционности. А опека историографического
направления в историко-археологических исследованиях молодежи на-
долго стала важным элементом деятельности ученого.
Именно благодаря Формозову мне удалось понять не чисто вятский,
но общероссийский путь развития провинциальной историографии, за что
я ему очень благодарен. В течение долгих лет (с 1986 года) он был пер-
вым читателем (часто в рукописи) и жестким, нелицеприятным критиком
всех моих научных и популярных работ, хотя с его мнением я не всегда
соглашался.
Приведенный ниже замечательный документ рассказывает о внутрен-
нем мире русского историка в XX веке. К сожалению, большинство изве-
стных историков старшего и среднего поколений отказались заполнять эту
анкету, считая вопросы слишком интимными (не желая раскрываться), а
также считая для себя зазорным потратить собственное время в помощь
138
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
коллеге. Я думаю, что в нижеприведенных ответах Формозова отразился
строй научной мысли замечательного русского историка второй полови-
ны XX — начала XXI века.
Приложение
А.А. Формозов
ОТВЕТЫ НА АНКЕТУ
«ИСТОРИКИ РОССИИ: ОСОБЕННОСТИ НАУЧНОЙ РАБОТЫ»
1.	Почему Вы стали историком? Довольны ли Вы выбором своей про-
фессии?
Интерес к истории появился еще в школе, что, как я сейчас понимаю,
связано с возрождением истории в СССР в середине 1930-х годов. Я по-
ступил на исторический факультет МГУ на кафедру истории народа феода-
лизма к С.В. Бахрушину. Потом ушел в археологию. 1946—1966 гг. занимал-
ся раскопками. В 1970—1980-х гг. вернулся к истории, о чем не жалею.
2.	Что Вас привлекает в этой профессии?
История дает подход к основной загадке — что такое человек, на что он
способен?
3.	Какие другие отрасли науки Вам близки и какие увлечения (хобби)
были в Вашей жизни?
По ходу своей работы соприкасался с рядом наук, как естественных, так
и гуманитарных. Ближе всего мне оказались искусствоведение и археоло-
гия. По этой теме я издал ряд работ.
4.	В чем Вы видите смысл своего труда?
См. № 2.
5.	Какие ученые (русские и зарубежные) оказали на Вас наибольшее
влияние? Почему?
Наибольшее влияние на меня оказали мой отец (профессор-биолог),
археологи С.Н. Замятнин, А.В. Арциховский, Б.Н. Граков, историк А.А. Зи-
мин, искусствовед В.Н. Лазарев.
6.	Кого из русских писателей и поэтов Вы больше всего любите?
Любимые писатели — Пушкин и Лев Толстой.
7.	Как Вы выбрали основные темы своих исследований?
Темы часто были случайные (задание для лекций, наличие средств), но
подход к ним был мой личный.
8.	Какова роль интуиции в Вашей работе?
Я позитивист и недолюбливал интуитов, хотя признаю роль интуиции в
научном творчестве.
9.	Верующий ли Вы человек?
139
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Дитя советских лет, я человек неверующий.
10.	Чем бы Вы мечтали заняться, будучи полностью финансово обес-
печены?
Занимался бы тем же.
11.	Какие темы научных исследований Вам недоступны и непосильны,
но Вы хотели бы когда-нибудь их осуществить?
Осуществить неосуществленное уже не удастся, поздно. Если вопрос в
том, что я органически не могу делать, то, пожалуй, укажу на два момента.
Во-первых, я плохо представляю себе мировую науку и культуру, работаю
в рамках русской. Во-вторых, биологические аспекты жизни человека я не
умел оценивать и не научусь уже.
12.	Какова традиционная техника и методика написания Вами а) науч-
ной статьи; б) монографии?
Техника банальная: сбор материала, некая организация его, написание
работы.
13.	Какова роль семьи в Вашем профессиональном росте?
Роль семьи в моей работе великая. Отец, мать, дяди по отцу и матери,
тетя по матери — все научные работники с исходными установками, при-
вычками в детстве. Жена читает мои работы, и ее советы для меня важны.
14.	Что Вам наиболее интересно и привлекательно в истории России в
отличие от истории других стран и народов?
В истории России интересовала проблема традиций, уходящих в глубь
веков, но сохраняющих свое значение доныне. Интересовала история куль-
туры, но не государства, хозяйства, армии и т. д.
15.	Как Вы относитесь к источникам (архивам, библиотекам, другим
памятникам истории) по русской истории? За что Вы их цените? Что Вам
не нравится в них и мешает работать?
Без архивов работа историка ущербна. Плохо, когда архивы закрыты,
похищены. Нельзя фетишизировать документ — написано, значит, так и
было. Надо уметь анализировать источник, развивать их критику.
16.	Кого из а) современных историков, б) советских историков, в) рус-
ских историков XVIII—XIX веков Вы считаете наиболее талантливыми и ока-
завшими самое значительное влияние на развитие историографии и Вас
лично? Почему?
Ценю С.М. Соловьева за огромную целеустремленность и всеобъем-
лющий взгляд на основные периоды русской истории, В.О. Ключевского,
И.Е. Забелина — за проникновение в мир наших предков.
17.	Какова этика историка?
Историк должен стремиться к истине, не подгонять свои выводы к на-
вязанным извне тезисам, должен уважать труд предшественников и коллег,
но не чураться и критики их в достоверной форме.
140
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
18.	Какие морально-нравственные качества и черты характера должны
быть присущи хорошему историку?
См. № 17.
19.	Какие способности и дарования необходимы историку?
Историк должен быть прежде всего добросовестен. Собирать матери-
ал с преданной тщательностью. Вводить его в оборот точно, без препари-
рования. Хорошо, когда историк пишет живо, занимательно — ведь его чи-
тают не только специалисты; но добросовестность важнее.
20.	О чем Вы особенно жалеете из своих нереализованных возможно-
стей в науке?
Жалею, что не бывал за рубежом, почти нигде, что не видел ряд инте-
ресных городов и мест в России, что не общался с некоторыми интересны-
ми современниками.
21.	Каково соотношение историков плохих — посредственных — хо-
роших?
Вопрос сформулирован неточно, люди, фальсифицирующие матери-
ал, — нетерпимы в науке, но это не «плохие историки», а жулики. В любой
области жизни есть более одаренные и менее одаренные люди. Это не-
избежно. Надо давать работать людям одаренным, а не травить их, но
надо давать работать и людям менее ярким, но в своей сфере полезным,
не создавая дутые авторитеты.
22.	Чем столичные историки а) лучше, б) хуже провинциальных истори-
ков?
Чем столичные историки лучше или хуже провинциальных? Место че-
ловека в науке не зависит от места прописки. Хорошие и плохие историки
есть и в столицах, и на периферии. Но специфика есть. Провинциальные
историки, работающие на своем, местном, материале и знающие его дос-
конально, очень полезны. К сожалению, в последнее время провинциаль-
ные историки почему-то очень рвутся к построениям глобального характе-
ра, из чего, как правило, ничего путного не выходит. В столицах, конечно, и
библиотеки, и архивы, и большое число коллег, с которыми можно обсуж-
дать все волнующие тебя темы. Провинция, к сожалению, этого лишена. Но
в столицах много суеты, мешающей сосредоточиться. Провинция в этом
плане гораздо удобнее для работы.
23.	Как Вы относитесь к музыке, живописи, театру?
Музыку знаю плохо. Театром некогда очень увлекался, как драматичес-
ким (МХАТ), так и балетом. Живопись люблю, но прямой связи с названны-
ми областями искусства не вижу. Можно лишь говорить о том, что широкий
культурный кругозор нужен историку.
24.	Что сильнее всего мешает Вам работать?
Всегда огорчало непонимание коллег. Мешали административные пре-
поны в работе.
141
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
25.	Что больше всего помогает Вам в работе?
Помогает заинтересованность аудитории твоей работой, помощь со
стороны коллег.
26.	Как Вы оцениваете профессионализм западноевропейских и аме-
риканских коллег?
Зарубежных коллег почти не знаю. В книгах их по истории России нет
подлинного знания страны, народа; есть предвзятость.
27.	Каковы главные а) недостатки, б) достоинства Вашего образования?
Недостатки образования — не было философской базы исследований
(лекции по марксизму-ленинизму — это несерьезно), курса методики, се-
минаров, прививавших вкус к критике источников. Не было этого в советс-
кие годы. Нет и сейчас. Достоинство — читались серьезнее общие курсы и
по Древнему Востоку, и по Античности, по западному Средневековью и т. д.
Американской ставки на узкую специализацию не было. Сейчас это насаж-
дают, это плохо.
28.	Кто оказал большее влияние на Ваш выбор профессии — отец или
мать? Каковы другие факторы?
Отец оказал на выбор профессии большое влияние. Общие факторы —
см. № 1.
29.	Если бы Вы не стали историком, то кем бы Вы, скорее всего, стали?
Я мог бы стать филологом, искусствоведом, популяризатором науки.
30.	В чем сущность таланта историка?
Талант историка в проникновении в жизнь, события, души людей отжив-
ших эпох. Писатель ориентируется в основном на интуицию. Ученый — на
максимальное число факторов и анализ их.
31.	Как Вы оцениваете советскую историческую науку? Каковы ее силь-
ные и слабые стороны?
Говорить о советской исторической науке как о чем-то едином — нельзя.
Сначала школа Покровского, социологизаторство, вульгарный социологизм.
Плюсов не вижу. Потом — возвращение к традициям русской академической
и университетской науки. Готье, Веселовский, Бахрушин, Б.А. Романов —
продолжали традиции Ключевского, Лаппо-Данилевского и т.д. «Птенцам
гнезда Покровского», как выражался Тарле, пришлось переквалифициро-
ваться. Кое-кто был полезен — И.И. Смирнов, Нечкина, но в основном эта
плеяда была скорее вредной (Сидоров и т.д.). В среду историков внедря-
лись совсем чужие науке люди — Пономарев, Жуков, Кукушкин и т.д. Они
еще действуют сейчас.
32.	Когда лучше всего жилось историкам в России?
Нормальные условия для работы историка были начиная с Александра II
до революции. Учили в университетах хорошо. Лучших выпускников оставля-
ли для подготовки профессорского звания, давали заграничные командиров-
ки и т.д. Печатали книги. После революции все разгромлено. С 1930-х годов
142
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
что-то возродилось. Университетская подготовка, средства на экспедиции,
издание книг. Но все это сочеталось с жестким контролем над наукой. Мно-
гие с тоской говорят об этом времени как об идеальном для работы. После
перестройки — развал даже некогда достигнутого.
33.	Возможен ли прогресс в исторических исследованиях? Если да, то
в каких направлениях?
Прогресс в исторических науках — в создании новых методов исследо-
вания, в выдвижении новых идей.
34.	Какие негативные черты современного развития общества Вас от-
талкивают?
Негативная особенность современной России — коммерциализация
всего и вся. В советское время историку, чтобы работать, приходилось под-
лаживаться к установкам ЦК. Теперь приходится подлаживаться к денеж-
ным структурам. Это не менее пагубно для науки.
35.	Каковы отличия научных работ, написанных женщинами, от научных
работ, написанных мужчинами?
Женщины — мастера замечать детали и по ним судить об общем. Муж-
чины думают о целом.
36.	Кто сегодня являются лидерами исторической науки России (люди,
журналы, университеты, другие учреждения)? Почему?
Лидеров не вижу. Есть хорошие специалисты в тех или иных областях.
Журналы, университеты сейчас на высоте.
37.	Какие достоинства и черты историков а) дореволюционных, б) со-
ветских утратили современные историки?
Современные историки склонны к внешнему’успеху, видимости рабо-
ты вместо самой работы, видимости открытий вместо самих открытий и т.д.
38.	Что они приобрели взамен?
Появилась возможность общаться с коллегами по всему миру, иногда
высказывать то, что думают, а не то, что требуется начальству.
39.	Какие годы в своей жизни (своего возраста) Вы считаете расцветом
своего творчества?
У меня было два периода очень интенсивной и очень плодотворной
работы: 1950—1960-е годы — исследования в области археологии и 1980—
1990-е годы — исследования в области истории науки. Перерыв 1960—
1980-е годы связан с домашними бедами и с препятствиями со стороны
влиятельных лиц. Годы после 1995 г. — спад, связанный и с возрастом, и с
общей ситуацией в стране и в науке.
40.	Ваш любимый архив и любимая библиотека?
Занимался всю жизнь в Библиотеке им. Ленина (жил рядом). Из архи-
вов больше всего занимался в отделе письменных источников Историчес-
кого музея. Другие хранения знаю плохо.
41.	Почему, по-вашему, для познания прошлого недостаточно а) пись-
менных, б) материальных источников?
143
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Одних письменных и вещественных источников для познания истории
мало. Надо знать психологию людей, их природное окружение, физический
тип и т.п.
42.	Что такое чувство России?
Что такое «чувство России», я не знаю. Думаю, что важно сознавать себя
частью России, понимать, что именно ты (и хорошее и плохое) получил от
нее в наследство, стараться послужить ей по мере сил.
43.	Какова роль иррационального (предзнаменований, подсознатель-
ных открытий, прочей мистики) в Вашей жизни и деятельности?
Роль иррационального в моей работе минимальна. Повторяю — я по-
зитивист.
44.	Историческая наука России является а) передовой, б) посредствен-
ной, в) отсталой по сравнению с другими отраслями науки в стране или
исторической наукой за рубежом?
Нет единой отечественной исторической науки. Есть отдельные крупные
ученые. Отдельные области развиваются успешно. Другие — в упадке. Ду-
маю, что так и в других странах.
45.	Каковы лучшие исторические романы русских писателей?
Историческую беллетристику не люблю. Конечно, есть «Капитанская
дочка», «Тарас Бульба», отдельные удачи — Тынянов, но к развитию науки
это отношения не имеет (см. мою книгу «Классики»).
46.	Какие качественно новые темы исторических исследований в стра-
не Вы могли бы предложить?
Предлагать не рискую. Думаю, что идеи «Анналов» не исчерпали своих
возможностей. В целом хотелось бы большего внимания не к абстракциям
(государство, хозяйство), а к людям, их чаяниям в разные эпохи, заблужде-
ниям и прозрениям в то или иное время.
47.	Каковы главные отрицательные черты развития исторической науки
России а) в XVIII веке, б) в XIX веке, в) в XX веке, г) сейчас?
Свойственные русским раболепие, чинопочитание также сказались на
исторической науке и XVIII, и XIX, и XX века, сказываются и сейчас.
48.	Каковы положительные черты развития исторической науки в эти
эпохи?
Развитие шло. Появилась сеть архивов и музеев, университетская под-
готовка ученых, развивалась критика источников, методики раскопок и т.д.
Были откаты и срывы, но в целом все шло.
49.	Возможна ли революция в исторической науке? Нужна ли она? Ка-
ковы достоинства текста, написанного от руки, по сравнению с текстом на
компьютере?
Думаю, что «революции в науке» свойственны только естественным
наукам, а не гуманитарным. На компьютере никогда не работал. Всегда
писал от руки. Пишущая машинка и компьютер — подсобные средства, но
не панацея от всех бед.
144
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
50.	Какой должна быть современная научная статья по своему типу
(форме и содержанию)?
Статья должна содержать новые данные (архивные находки, археологичес-
кие открытия) и их профессиональный анализ. Сейчас нередко переписывают-
ся старые книги, а вместо анализа — болтовня и пускание пыли в глаза.
51.	Какой должна быть современная научная книга в идеале?
Книга должна иметь точно сформулированную цель. Это или а) публи-
кация источников, или б) анализ и классификация их, или в) попытки дать
историческое толкование этих новых данных. Сейчас часто нам преподно-
сят мешанину из разных жанров.
52.	Каким должен быть кабинет историка? Его библиотека?
Есть люди, которые предпочитают иметь дома как можно больше книг.
Я оставляю себе только минимум книг по темам, какими сейчас занят. Мно-
гие любят картотеки. У меня выписок много, но они на случайных листах,
собранных в папки по темам. Думаю, что общих правил нет.
53.	Какова должна быть продуктивность научной работы историка в
среднем (количество книг, статей за год, за 10 лет)?
Продуктивность в целом — черта таланта. Но есть и графоманы. Графо-
маном был академик Окладников. В списке его работ до 1000 названий. Но
частью это чужой труд, присвоенный «шефом», частью и интервью и статьи,
наспех надиктованные машинистке, — халтура. С другой стороны, такие
прекрасные археологи, как Теплоухов, Замятнин, Иессен, оставляли всего
несколько десятков статей (от 10 до 40), но это классика.
54.	Какие странности и чудачества наиболее характерны для историков?
Странности и чудачества свойственны многим. Специфики у историков
не вижу.
55.	Что, по-вашему, вдохновение для ученого?
Вдохновение свойственно творческим людям, но надо держать его под
контролем, чтобы не занестись бог весть куда.
56.	Что вы больше всего любите в вашей работе?
Люблю собирать материал по теме, радуясь находкам, какие предвидел.
57. Для чего нужны сборники тезисов, сборники материалов конференций?
Сборники тезисов нужны, чтобы знать, над чем работают коллеги. Но
тезисы — это не научная работа. Тут нет главного — системы доказательств.
58.	Какова роль диссертаций в науке?
Роль диссертаций подсобная. Автор должен продемонстрировать уро-
вень своей квалификации. Но сплошь и рядом степени дают «нужным лю-
дям» за плохие работы, чтобы выделить своих. От этого науке только вред.
59.	Что такое «научная школа»? Есть ли научные школы сейчас?
О школах писал в книге «Человек и наука». Это реальность, порою по-
лезная, порою вредная. Иногда может помочь развитию науки, иногда по-
мешать.
145
ВИКТОР БЕРДИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
§ 2.9. Научная этика. Подделки, фальсификации и
подлоги в исторической науке
О время! истине божественной отец!
О! вечного добра и сеятель и жнец,
Трудись над жатвою твоею, над вселенной,
Но к нам в сопутстве дщери вожделенной
Приди! врагов ее — неправосудье, ложь —
Развей и уничтожь!
Александр Востоков. Ода времени
1805 год
В науке, как и в любом другом ремесле, честно жить выгоднее. Каче-
ственная, сделанная капитально, прочно и надолго работа принесет в ко-
нечном счете большую отдачу историку, чем легкая поверхностная статья
или книга, нужная для счета в данный момент. Околонаучные спекуляции,
имитации научных работ, заумные псевдонаучные рассуждения (демаго-
гия, по большому счету) — все это в исполнении не требует больших тру-
довых затрат и часто блестит, переливаясь, словно мыльный пузырь. Но
срок жизни у таких подделок короток. Попробуйте максимально честно и
личностно вложиться в свою работу — отдача потом пойдет долго и пере-
кроет все быстрые дивиденды псевдонауки.
Стремление «спрямить дорогу», укоротить путь к научному результа-
ту, быстро добиться славы (хоть в рамках своего этажа или лаборатории),
денег или потачки собственному непомерному самолюбию, тщеславию,
комплексу неполноценности — все это чисто человеческие слабости и
мотивы жульничества и подделок в науке.
Ремесло в некотором смысле испытывает человека. Сможет ли он че-
стным образом стать мастером? Ведь природные данные для определен-
ного мастерства есть далеко не у всех, как и добротная чисто человечес-
кая основа личности: характер, душа, воля и трудолюбие.
Система работы, осознанный и налаженный ритм деятельности, полез-
ные привычки — все это делает историка не меньше, а больше, чем ум,
талант и удача. Впрочем, последнее тоже не стоит сбрасывать со счетов.
Этика историка основана на общечеловеческих нормах поведения —
христианских заповедях: не убий, не укради, не возжелай добра ближне-
го своего... Чужая интеллектуальная собственность привлекательна. Возле
нее не стоит охранник. Своя совесть должна стать законом. Широко рас-
пространены среди историков (в небольших объемах) компиляция и пла-
гиат. Первый термин в переводе с латыни означает «кража».
146
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Чем компилятивные работы отличаются от добросовестных? Они не
самостоятельны по тексту, мысли, структуре труда. Автор надергал из
разных мест (книг, статей) понравившиеся ему тексты, слегка причесал их
и страницами гонит чужой текст, без сносок и кавычек. Здесь он — соста-
витель, а не автор. Стоит понять, что свои знания историк не высасывает
из пальца. Он всегда обращается к литературе и источникам. Но, во-пер-
вых, он раскрывает свою проблему, думая самостоятельно и имея соб-
ственную оригинальную концепцию — основную мысль труда, свою сис-
тему взглядов на тему. При этом он смело обращается к сочинениям
разных авторов, используя цитаты или раскавыченный текст, — но всегда
делает сноски в примечаниях на использованные работы. Естественно, что
цитата не может быть больше абзаца-двух. Когда две-три-четыре страни-
цы подряд идет пересказ или прямое дословное заимствование, пусть
даже с парой сносок, это уже мелкое хищение и жульничество. Цитата —
это цикада, которая своей песней освещает вашу мысль со стороны не-
ожиданным светом и помогает автору продвинуться вперед в своих интел-
лектуальных исканиях, разработке темы.
Бывают хищения и крупные, когда без всяких цитат и сносок десятками
страниц историк использует чужой текст, выдавая за свой. Это — подлог.
Нередко это сходит автору с рук, поскольку множество малотиражных книг,
сборников, тем более диссертаций не доступны широкому кругу специали-
стов. Но обманывает в данном случае этот горе-историк себя. Привыкая
надеяться на чужое добро, он не копит своего. Если бы он написал все это
сам, это было бы в 100 раз для него важнее и полезнее. Карьера мелкого
мошенника не так привлекательна. Иногда кураж, молодой задор, презре-
ние к окружающим — также источники научной недобросовестности.
Мой приятель в студенческие годы 5 лет тщательно и скрупулезно изу-
чал историю древнерусской архитектуры, посвящая этому делу дни и
ночи. Летом он ездил по старым крепостям, фотографировал и увлечен-
но обмерял памятники. Такого заряда в научной работе я более не встре-
чал ни у кого. На пятом курсе, зная, что специалистов по этой тематике нет,
он написал дипломную работу как сочинение — на одном дыхании. Пре-
красно зная научную литературу, он сам придумывал цитаты и делал по-
ложенные сноски на книги известных ему авторов. На защите дипломной
Работы обман раскрылся. Какой-то дотошный недоброжелатель принес
Указанные монографии. На месте любых цитат были иллюстрации или
Другой текст. Три балла ему поставили, но авторитет его рухнул, хотя он
Действительно был великолепный знаток своей темы, несколько презри-
тельно отнесшийся к читателям своего сочинения.
Под плагиатом обычно понимают выдачу чужого произведения за свое
или опять же масштабное использование значительной части чужого труда
в своей работе без сносок и ссылок. Нередко люди используют свое ко-
147
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
мандное положение в Академии или вузе, чтобы поставить свою фамилию
рядом с фамилией настоящего автора работы. Это навязанное соавторство,
то есть присвоение себе части труда подчиненного или аспиранта, — тоже
плагиат. Таким образом, если компиляция — хищение нескольких чужих
текстов, то плагиат — заимствование у одного автора.
К научной недобросовестности и жульничеству можно отнести подтасов-
ки фактов и статистики, использование заведомо ложных данных. Так, в
советскую эпоху самой плодоносной для многих историков считалась нива
рабочего и революционного движения. Между тем Россия — страна крес-
тьянская. Рабочих в чистом виде как в столицах, так и в глухих дальних гу-
берниях было мало. Местные знатоки, составляя таблицы революционных
выступлений, вносили туда все что угодно: стихийный бунт и пьяную драку,
ссору ссыльных из-за женщины и битву двух сел за сенокосные угодья.
Стоит отметить, что личная порядочность, честность и несклочный ха-
рактер — также важные черты этики историка. Нередко между историками
в одном городе или вузе возникают скандалы личного характера: интриги,
зависть, подсиживание, групповые склоки — увы, все это не редкость в
научных коллективах. Стремление отойти в сторонку от этого ристалища
людских пороков и заняться своим полезным делом должно стать нормой
поведения историка. Отмечу, что это явление не чисто советское, а всеоб-
щее. Нам хорошо известны конфликты между учеными и до революции.
Жестокую борьбу за кафедры, в которой нет запрещенных приемов,
и стремление унизить коллегу я с удивлением обнаружил в университет-
ской среде США — на ежегодной конференции Ассоциации устной ис-
тории страны.
Но всегда есть люди и люди. Очень многое зависит от доброкачествен-
ности самого человека. Вместе с тем интеллигентная или полуинтеллиген-
тная наша научная среда — питательная почва для абсолютно ненаучных
разборок, проявления личных амбиций, тщеславия, самолюбия, зависти
и недоброжелательства. Здоровая рабочая атмосфера на кафедре, в сек-
торе или отделе — залог научных достижений отдельных людей и всего
коллектива. Доброжелательность, чувство юмора и умение относиться к
себе «любимому» не слишком серьезно — важный источник вашей уве-
ренности в завтрашнем дне. Встречаются ситуации, когда поладить с кол-
легой, занимающим начальственный пост, вам никак не удается. Начинается
процесс поедания вас по кусочкам и с аппетитом. Тогда стоит вспомнить
совет Карнеги: «Не пытайтесь поладить с бешеной собакой — обходите
ее!» Такой мощной и всеобъемлющей зависимости историка от власти, как
в советские годы, сейчас нет. Смените место работы.
Из середины 1970-х годов вспоминается такой эпизод. Два историка-
доцента работали в разных вузах города, но занимались одной темой —
молодежным комсомольским движением 1920-х годов. Один, назовем его
148
РАЗДЕЛ И. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Василий Иванович, начал писать докторскую диссертацию. Второй, назо-
вем его Василий Алексеевич, понимая, что ему докторскую никогда не
написать, стал широко и масштабно писать на первого анонимки, обви-
няя коллегу во всех смертных грехах: плагиате, непартийном подходе,
пьянстве, аморальной личной жизни и т. п.
Анонимки в ту эпоху принимались во внимание. Начались проверки
Василия Ивановича. Он понял, что защититься без отпора по этой линии
ему не дадут. Используя квалифицированных друзей-юристов, он выяснил,
что пишет анонимки Василий Алексеевич, и подал на него в суд за клеве-
ту. Тогда все это было делом очень сложным и длительным. Свидетели с
обеих сторон на судебном заседании защищали с пеной у рта честь кол-
лег-коммунистов. Вину второго удалось доказать, и он был осужден на
6 месяцев условно. На работе он остался, но подкосило такое решение его
сильно. Первый же успешно защитил вполне оригинальную и полезную по
тем временам диссертацию о зарождении комсомола в провинции.
Этот случай хирургического разрешения конфликта — исключение.
Обычно такого рода войны заходят в тупик, становятся нерешаемыми и
тянутся годами. Таким образом, выработанная и соблюдаемая этика ис-
торика — важный инструмент его успешной деятельности, карьеры, авто-
ритета. Нравственное отношение к науке плодотворно.
Яркое и интересное явление в русской историографии — подделки,
фальсификации и подлоги. Стоит сначала вспомнить, что в XVII—XIX веках
существовала довольно прибыльная «индустрия» кладовых росписей.
Очень популярны они были на юге России. От имени атаманов Кудеяра и
Стеньки Разина, их сподвижников, пугачевских воевод, иноземных коро-
лей, местных разбойничьих вождей (какой-нибудь атаманши Варвары-
Железный-Лоб) писались и многократно переписывались сельскими гра-
мотеями на продажу кладовые росписи, прочие «грамотки». Уходили на
местной ярмарке они быстро и за недорогую цену.
Вот отрывок из большой Кудеяровой росписи: «На выезде курган на
четыре углы, на нем пушки леживали... Во лбу колодезя стоит дуб... Есть
же на дубу лук, на липе харя вделана дубовая, лук целит по харе через
колодезь... Помнишь ли, братец, как мы погреб затаптывали всем войс-
ком и ты с коня упал и Кудояр тебя подхватил... А на то, братец, не кручинь-
ся, что урочище не писал: ведаешь ты сам...»39
Такая запись XVII века — уже исторический документ, говорящий о
психологии людей того времени. Но масштабы народных фальсификаций
огромны. Тысячи свитков, росписей и записей, выдававшихся за подлин-
ные записи кладозарывателей, — самые массовые подделки историчес-
ких документов на Руси. Вместе с тем это очень своеобразный жанр на-
родной литературы со своими традициями и канонами. Как и в любом
подлоге, такие документы могут очень много рассказать о самом фаль-
149
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
сификаторе. Определенный тип мещанина или крестьянина, местного
грамотея, любителя и собирателя кладоискательской литературы, пере-
писчика и составителя подробных указаний о зарытых котлах золотых
червонцев, бочках жемчуга, погребах с дорогой «поклажей» — это тип
своеобразного «краеведа» прошлых веков, историка-любителя по соб-
ственным надобностям.
Одной из вершин этого довольно прибыльного и массового промыс-
ла следует признать московского мещанина Антона Ивановича Бардина
(умер в 1842 году), расцвет деятельности которого приходится на 1800—
1810-е годы XIX века. Бардин был уважаемым и известным знатоком, со-
бирателем и торговцем антиквариата: древних вещей, рукописей, книг,
икон. В его лавку ходили все московские собиратели, ведь это время —
бум коллекционерства русских древностей. Бардин мастерски подделы-
вал древнее уставное письмо. В разных хранилищах России имеется око-
ло 30 его подложных древнерусских рукописей40. После гибели в огне
московского пожара 1812 года списка «Слова о полку Игореве» А.И. Му-
сина-Пушкина Антон Иванович, уверенный в своих силах, пошел на дерз-
кую авантюру. Он изготовил, используя публикацию, два харатейных (пер-
гаменных) списка «Слова...» и продал их через посредников в 1815 году
двум замечательным знатокам — директору Московского архива Колле-
гии иностранных дел А.Ф. Малиновскому и самому графу Мусину-Пушки-
ну. Порознь оба в восторге поверили в подлинность документа. Но, встре-
тившись и сличив подделки, поняли свое заблуждение.
Бардин же приобрел не столько дурную славу, сколько уважение за
свое умение писать «под древние почерка». Вскоре он создал 5 перга-
менных списков Русской Правды. Мастерство, азарт и хорошая при-
быль — главные стимулы его труда. Без большой огласки талантливый
мастер продавал собственноручно изготовленные древние уставы,
«Поучение Владимира Мономаха», «Сказание о Борисе и Глебе», отры-
вок из Никоновской летописи и многое другое. Его изделия имелись у
многих русских собирателей XIX века — М.П. Погодина, графа Уваро-
ва, князей Голицыных...
При этом Бардин не создавал качественно новых памятников. На ос-
нове опубликованных первоизданий он изготовлял списки реально суще-
ствовавших исторических источников. Он успешно подражал почеркам
рукописей XIII—XIV веков, подделывал под старину пергамены (состарен-
ные или палимпсесты), рисовал всяческие заставки и миниатюры, снаб-
жал свои копии фальшивыми послесловиями. Из освоенного им ремесла
он сделал доходный промысел, изготовлял по заказу и легальные копии
под старину древних текстов. По мнению исследователя В.П. Козлова,
Бардина можно поставить между фальсификатором и копиистом древних
памятников41.
150
РАЗДЕЛ IL МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Настоящий знаток со временем распознавал подделку Антона Иванови-
ча, сохраняя ее как раритет. Инфраструктура исторической науки ориенти-
руется на спрос. Бардин чутко уловил конъюнктуру и был вознагражден.
Обманывались те, кто хотел быть обманут. И все же историком он не был.
Самый известный фальсификатор исторических источников в России —
Александр Иванович Сулакидзев (1771—1832). Любовь к знаниям, страст-
ное библиофильство, увлеченный дилетантизм в разных областях науки и
искусства характерны для этого потомка обрусевшего грузинского князя.
Если Бардин был антикваром-торговцем, то Сулакидзев был уже страстным
историком-любителем и коллекционером. Удовольствие от прикосновения
к тайне, загадкам прошлого привело его к изготовлению и «открытию» фаль-
шивых, никогда не существовавших памятников письменности, «маниакаль-
ным» припискам к подлинным памятникам, фабрикации реестров истори-
ческих документов по русской и всемирной истории.
Между тем Александр Иванович сохранил и приумножил блестящее
собрание книг и рукописей своего деда и отца. Если бы не его нечестная
страсть — его библиотека считалась бы одной из самых замечательных в
России первой трети XIX века. У него имелись превосходные рукописи по
истории Руси XVI—XVII веков; сочинения А.Палицына, В. Татищева, Воль-
тера; жития, уставы и патерики XIII—XVI веков, масса интересных рукопи-
сей по масонству, литературе, театру42.
Г.Р. Державину в 1810 году он предъявил «подлинные», им найденные
«Песни Бояна» V века, написанные рунами. В нагромождениях псевдо-
анахронизмов, образованных от корней славянских слов, бесполезно ис-
кать какой-то смысл. Чем темнее и непонятнее — тем лучше. Это — фаль-
сификация чистой воды. Мотив — тщеславие и честолюбие. Славяне у
него оказались едва ли не преемниками Древнего Рима. Логика «Песен
Оссиана» здесь живет и побеждает. Но фальсификатор Сулакидзев —
малоталантливый. В научных кругах сразу возобладал скепсис.
Сулакидзев скоро перешел на другие виды подделок и штамповал их
массово. Так, на полях подлинной рукописи пергаменного новгородского
молитвенника XIV века он сделал множество приписок известных деяте-
лей Руси X—XVII веков с датами. Рукопись автоматически становилась
вроде бы древнейшей русской рукописью. И такого рода древних источ-
ников XIV—XVIII веков с приписками Сулакидзева на полях (примитивным
Уставом) сохранилось множество.
Он выдумывал не только даты, стремясь состарить рукопись на века,
но и исторические факты. Таким образом Александр Иванович пытался
вмешаться в научные споры того времени и наивно мечтал повернуть
Развитие науки в нужную ему сторону. Фальсификатом стал и подготов-
ленный в конце жизни Сулакидзевым каталог книг его библиотеки с
включением созданных им подделок. Цель каталога — продать библио-
151
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
теку подороже. Патриотизм, честолюбие и тщеславие — главные мотивы
его «творчества».
Широко известно его историческое сочинение «О воздушном летании
в России с 906 лета по Р.Х.». С размахом выписывал автор в нее все, что
относилось к летанию на Руси, из реальных исторических источников. Но
некоторые факты из патриотизма Сулакидзев затем исправил. Так, изве-
стие, что в 1731 году в Рязани «подъячей нерехтец Крякутной фурвин»
сделал первый воздушный шар и, надувши его горячим дымом, попытал-
ся взлететь, — искажено. Первоначальная запись гласила, что крещеный
немец Фурцель поднялся в Рязани на воздушном шаре.
В эпоху буйного самоутверждения приоритетов России во всех обла-
стях (апогей сталинизма) эта запись широко пропагандировалась в вари-
анте Сулакидзева.
Одна из самых известных фальсификаций XX века — «Влесова книга».
В 1953 году в эмигрантском журнале «Жар-птица» (Сан-Франциско) было
сообщено, что найдены самые древние в Европе деревянные «дощьки»
V века с ценнейшими письменами о Древней Руси. История их нахожде-
ния темна и загадочна. Якобы в Гражданскую войну в одной усадьбе на юге
России полковник Белой армии Ф.А. Изенбек нашел их и подобрал. В
Брюсселе они попались на глаза Ю.П. Миролюбову, который 15 лет их
расшифровывал. После смерти Изенбека в 1941 году они исчезли. Ко-
пия Миролюбова стала первоисточником. История славянского народа
с IX века до нашей эры по IX век нашей эры изложена на этих «дощечках
Изенбека» разрозненно, но ярко43.
Ученый-эмигрант С. Лесной (Парамонов) подхватил эстафету Миролю-
бова и опубликовал целое исследование «Влесова книга». В СССР экспер-
ты довольно быстро обнаружили подлог и фальсификацию текста.
Но некоторые художники, поэты, журналисты в СССР вдохновились
такой седой древностью и стали активно пропагандировать книгу С. Лес-
ного в 1970-е годы. Замечательный филолог О.В. Творогов пришел к вы-
воду, что автором текстов «Влесовой книги» был Ю.П. Миролюбов: «Ины-
ми словами, анализ текста “Влесовой книги” не оставляет ни малейших
сомнений в том, что перед нами искусственно и крайне неумело сконст-
руированный “язык”, создатель которого руководствовался, видимо, лишь
одним правилом — чем больше несуразностей окажется в тексте, тем
архаичнее он будет выглядеть»44.
Переворачивая историю, Миролюбов решил сделать праславян древ-
нейшими людьми на Земле. Смелая и патриотичная фантастика в поэтико-
этнографической и псевдоисторической форме. Размах подлога, столь
популярного в последние годы в легковерных слоях творческой интеллиген-
ции, поражает. Нахальство, авантюризм и цинизм автора подделки и его
последователей — залог их «удачи». Шум, слава, самолюбование — вот что
они желали и получили. Только слава эта скандальная и негативная.
152
РАЗДЕЛ II. МАСТЕРСКАЯ ИСТОРИКА
Широко известным в России нового времени стал также масштабный
краеведческий подлог — «Акт о педагогической и общественной деятель-
ности семьи учителей Раменских из села Мологино Калининской облас-
ти», опубликованный в «Новом мире» в 1985 году45. По этой публикации
следовало, что династия учителей Раменских с XVIII века была в дружбе и
связи со множеством знаменитых людей всех эпох: А. Болотовым и А. Ра-
дищевым, А. Пушкиным и Н. Карамзиным, С. Перовской и Д. Ульяновым и
т.д. и т.п. По версии публикатора, библиотека и архив семьи с невероят-
ными автографами и письмами великих людей погибли в годы Великой
Отечественной войны. Но частично они остались переписаны в «Акте»
1938 года при передаче всех семейных сокровищ в Ржевский краеведчес-
кий музей. Учитель-краевед Антонин Аркадьевич Раменский привел сот-
ни сенсационных фактов истории, ни один из которых не имел другого (не
зависимого от Раменского) подтверждения. Фальсифицированные или
дарственные надписи авторов на старых книгах, составление описей под-
ложных материалов — методика работы та же, что у Сулакидзева. Как
метко заметил современный исследователь В.П. Козлов, советский ис-
торический китч торжествовал на вере, системе мифотворчества, вос-
требованного эпохой коммунистического воспитания молодежи46. Дет-
ское желание приобщиться к мировой истории через историю своего
рода совпало с официальной востребованностью подобных вымыслов.
Масштабность — важный залог успеха фальсификатора.
Все указанные выше люди профессиональными историками не были.
Но как совершали свои подлоги профессионалы-историки? Типичный
пример — творчество историка, этнографа и фольклориста Ивана Петро-
вича Сахарова (1807—1863). Врач по образованию, он так энергично за-
нимался русской стариной, что был признан одним из лучших знатоков
истории России. В 1836—1837 годах вышли его три тома «Сказаний рус-
ского народа о семейной жизни своих предков», в 1841 году появились
подготовленные им «Русские народные сказки», через год — «Русские
древние памятники». И далее...
История народной культуры и быта, столь интересная нам сегодня, и
тогда благодаря официальной доктрине Николая I («православие, само-
державие, народность») была принята очень хорошо. Сахаров взлетел на
крыльях успеха и личного одобрения царем своих творений. Он стал про-
пагандистом официозного курса в своих научных трудах, что недопусти-
мо ни в какую эпоху. Увлечение патриархальной стариной, исконными ус-
тоями привело его к элементам национализма и стремлению подправлять
и дополнять собранные им материалы.
Вначале он исправлял слова в отдельных народных песнях (ухудшая их
качество и совершая исторические ошибки), затем стал сам сочинять
некоторые фольклорные тексты. Ведь это так вроде бы просто! В его пуб-
153
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ликации народных загадок сочинены самим Иваном Петровичем 160, а
107 сознательно им искажены (подправлены).
Масштабы подделок и подлогов росли. Он стал домысливать и ис-
правлять источники. Так, в публикации «Хождения» в Царьград Ионы Ма-
ленького он сочинил концовку «Хождения», чтобы сделать памятник за-
конченным. И попал впросак. Открытые вскоре факты не совпали с его
придумками. Благими намерениями вымощена дорога в ад. Замена слов
и имен в былинах, сказках широко им практиковалась. Чтобы скрыть сле-
ды своих переделок источников, он стал делать мифические ссылки на
неизвестные ранее рукописи своей библиотеки. И опять попал пальцем
в небо. Ведь первоначальные тексты он брал из уже вышедших публи-
каций. Опытные текстологи затем поняли, откуда все мелкие неточнос-
ти, пропуски и опечатки.
С развитием исторической критики сразу после смерти Сахарова его
подлоги и домыслы оказались разоблачены. Переиздания работ Сахаро-
ва последних лет, к сожалению, не дают критических статей о творчестве
этого автора. Идеализация старины, столь модная сегодня, востребова-
ла множество фальсифицированных источников о славном прошлом Руси.
Немало подделок связано и с XX веком: «Протоколы сионских мудре-
цов», мемуары А. Вырубовой, документ о якобы имевшем место сотруд-
ничестве Сталина с охранкой, документы Мейера о расстреле царской
семьи и многое, многое другое. Пока будет спрос — будут и фальшивые
исторические документы. Осторожность к сенсациям, громким открыти-
ям — важная черта деятельности историка.
Скрупулезная, тщательная работа с документами не предполагает сенса-
ций. Новое качество знания выплывает постепенно и осторожно восприни-
мается знатоками. Стремление декорировать процесс познания небольши-
ми дополнениями со временем перерастает в масштабную фальсификацию
источников. Крах здесь неизбежен. Честно работать выгоднее.
Впрочем, и без подлогов источников примеров недобросовестной
работы полно. Беспочвенные и сомнительные фантазии, бредовые гипо-
тезы, политические спекуляции — все это сегодня остро модно и вос-
требовано. Сотни книг такого характера издаются и переиздаются еже-
годно. Наказуемо ли как-то такое явление? Нет! Автору такого рода книги
в самом худшем случае грозит разгромная рецензия в малотиражном
научном издании. Но никак не потеря научного авторитета (если он у
автора до этого был) и тем более не остракизм со стороны коллег. За-
коны массовой «бульварной» литературы уже работают и в сфере изда-
ния популярных исторических книг. Скандал усиливает интерес. Скучная,
но честная книга — хуже ленивой, но яркой. Впрочем, время все расста-
вит по своим местам. Настоящий талант в конце концов проявит себя.
Этим стоит утешаться.
154
Раздел III
ичность историка
Мне по душе строптивый норов
Артиста в силе: он отвык
От фраз и прячется от взоров,
И собственных стыдится книг.
<...>
Судьбы под землю не заямить.
Как быть? Неясная сперва,
При жизни переходит в память
Его признавшая молва.
Борис Пастернак. Художник
1935 год

§3.1. Историк и книга
Ты видала кузнеца?
Он мне нравится, мой друг.
Этот темный цвет лица,
Эта меткость жестких рук,
Эта близость от огня,
Этот молот, этот стук, —
Все в нем радует меня,
Милый друг!
Константин Бальмонт. Кузнец
1899 год
Изменения в отношении историков к своему труду, отдыху, жизни, про-
изошедшие за 300 лет, весьма значительны. Притом каждый век имел
некую целостность, определенное единство своих поколений историков
и существенно отличался от последующего века по многим параметрам.
Иные научные ценности и цели, мировоззренческие приоритеты, жизнен-
ные установки — все это сильно отличало четыре поколения историков
России XVIII века от четырех поколений историков XIX и четырех поколе-
ний историков XX века.
Внутри собственного века разные поколения историков также в ходе
эволюции своего цеха и самого историка имеют массу отличий в мента-
литете, одежде, приемах ремесла. Историческая конкретика биографий
исследователей в системе дается с IV раздела этой книги. Параметры, по
которым можно изучать развитие историков и их ремесла, крайне много-
образны: орудия труда, бытовая обстановка, жизненный уровень, положе-
ние в обществе (престижность профессии), отношение к литературе, те-
атру, книгам...
При этом, изучая, допустим, отношение «историк и театр» или «исто-
рик и книга», «историк и власть», приходишь, в сущности, к одним и тем
же выводам. Обратимся к теме «Историк и книга». Связанность с книгой
и зависимость историка от книги трудно преувеличить. Пожалуй, даже
поэты и писатели, ученые-естественники и философы меньше зависят от
книги, чем историки. Лишь монахи-богословы столь же чутки и всеобъем-
люще связаны всю жизнь с книгой (правда, в сущности, одной-единствен-
ной — Библией), как историки. Историк поглощен и сформирован светс-
кой книгой. Обучение в детстве, жадное бессистемное чтение любой
интересной литературы, формирование себя и своей деятельности под
книжные образцы и стандарты, успешное образование в вузе. Такова кан-
157
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ва созревания молодого историка. Впрочем, для XVIII — начала XIX века
образование в вузе было вовсе не обязательным.
На определенном этапе развития историк обязан был прорвать книж-
ные путы и начать жить отдельно от книг. Созданные деловые установки в
деятельности (статьи, сборники, книги) при этом сохранялись. Находясь
внутри Книги, создать успешную собственную книгу нельзя. Поэтому из
жизни черпались свежие идеи, новые темы и неожиданные источники.
Что делали первые российские историки XVIII века? Они собирали ру-
кописи и книги. Рукописи в большей мере были им полезны, поскольку
история как наука в России еще создана не была. Громадные по тем вре-
менам архив и библиотека В.Н. Татищева (сгоревшие в имении после его
смерти) — это источники его главного труда — «Истории Российской»,
вышедшей в свет лишь после смерти автора. Таким образом, сложилась
традиция, по которой историк (при отсутствии общедоступных архивов и
библиотек) обязан был сам собирать источники своего труда. Вариации
здесь очень велики. Г.Ф. Миллер насобирал столько ценных рукописей, что
ни использовать, ни тем паче опубликовать не мог. И.Н. Болтин подтяги-
вал нужные ему сведения из архивов и многие необходимые книги по мере
работы над критикуемой книгой (Леклерка или князя М. Щербатова).
Идеальный пример для XIX века — Древлехранилище рукописей и книг
М.П. Погодина и фанатичная погруженность в архив С.М. Соловьева с
целью ежегодно выдать из печати новый том «Истории России с древней-
ших времен».
Но для всех книга оставалась основной и конечной формой их науч-
ного творчества. Именно вокруг книги вращались их жизни, труды и
мысли. Библиотека в десять тысяч книг для историка — это его детская
комната, образно говоря — родное яйцо, из которого в XIX веке он с
треском вышел в мир Божий. Поэтому стадия бурного собирательства
книг для юного и молодого историка неизбежна. Это его XVIII век в соб-
ственной жизни. Все историки разные по степени дарования, плодови-
тости, качеству работ; так что один соберет библиотеку в 50 книг, а дру-
гой — в 500 или более. Но атавистическая страсть иметь у себя под
рукой нужные книги — то сильно затухая в зрелые годы или старости, то
изредка вновь разгораясь — сопровождает историка всю жизнь.
Вспоминается благородный жест прекрасного историка Сергея Василь-
евича Фрязинова, подарившего в 1960-е годы историческому факультету
Горьковского университета 7 тысяч томов исторической литературы — свою
библиотеку историка. Привезенная из Москвы библиотека была свале-
на в подвалы факультета и затем несколько лет потихоньку растаскива-
лась. К концу 1970-х годов от нее мало что осталось. Все же личная биб-
лиотека — это твой домашний костюм. На другом человеке он сидеть не
будет.
158
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Впрочем, были и другие примеры. Богатый (до Октября 1917 года)
к0Ллекционер А.П. Бахрушин собрал замечательную библиотеку по исто-
рии Москвы и Отечественной войны 1812 года; в меньшей мере — по ар-
хеологии, этнографии, искусству... Все 25 тысяч томов своего уникального
собрания, четко поделенного по 33 отделам, он безвозмездно передал
Историческому музею Москвы. А ведь это плод многих страстных лет со-
бирательства.
Есть сейчас историки, сохраняющие у себя дома лишь немногие об-
щие справочные пособия и узкий круг нужной в данное время литерату-
ры. Маленькие квартиры, низкие доходы этому способствуют. Переплю-
нуть лучшие библиотеки страны все равно не удастся. Но ведь любой
историк — человек многоцелевой.
Иной лет 20 собирает книги и статьи для души (как коллекционер, а не
исследователь) по узкой теме; а затем, сам того не ожидая, внезапно раз-
родится блестящим и продуманным оригинальным трудом. Тема-то дей-
ствительно выношена. Другой просто по лености сохраняет разные ненуж-
ные ему сборники, которые совершенно неожиданно вдруг пригождаются
ему в возникшей работе.
Может, правы искусствоведы, считающие, что посредственный пейзаж,
висящий годы в доме человека, даст ему больше, чем редкое созерцание
шедевров в музее. То же самое и с книгой. Это — хлеб историка. Полезно
его есть не только в столовой и ресторане, но и дома.
Очевидец вспоминает, например, кабинет в небольшой двухкомнат-
ной квартире известного профессора-историка В.В. Пугачева (1967 год,
г. Горький). Вдоль всех стен стоят шкафы со справочной литературой. Дру-
гих книг почти нет. На удивленный вопрос посетителя — ответ хозяина:
«Всего держать дома невозможно. Главное — знать, где взять нужную ли-
тературу и документы».
Логически здесь ничего предугадать нельзя. Я думаю, что максимали-
стская точка зрения А.А. Зимина о том, что ни одной бумажки из своего
архива и книги из библиотеки ни выбрасывать, ни передавать никуда
нельзя, не совсем для нас применима. Но рациональное зерно в ней есть.
Итак, молочный возраст историка — это архив и библиотека у себя
дома. На худой конец здесь уместна попытка сделать определенную биб-
лиотеку или какой-то архив своим вторым домом.
Второй этап зрелости историков — XIX век. Стремление не только чи-
тать книги, но и писать, а также издавать — характерное явление для ра-
боты историка на этом этапе. Плодовитость А.Н. Пыпина, Н.И. Костома-
рова, Д.И. Иловайского, множества других более или менее известных
Русских историков XIX века — наглядное тому доказательство. Мало со-
брать материалы и написать труд. Главное — выпустить его из печати и
поучаствовать в бурном научно-историческом потоке развития историо-
159
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
графин. Изменяются приоритеты, целевые установки научного творче-
ства. Во второй половине XIX века выросло общество, привыкшее к по-
треблению научной и научно-популярной исторической литературы. По-
явился всероссийский читатель. Исторические журналы успешно вышли
на авансцену России и прижились. Вспомним не только «Русский архив»
и «Русскую старину», но и значительные исторические разделы литератур,
но- общественных журналов того времени.
Собиратель — потребитель — творец книг: такова линия взросления
историка. Понятно, что схема условна. Каждый новый этап — это не только
достижения, но и потери. Потеря широты взгляда на мир, обрубание ин-
тересных направлений возможного развития. Концентрация творческой
энергии позволяет дальше продвинуться в науке, отсекая от своей лично-
сти многие живые ветви. Потери и приобретения профессионального ис-
торика. Над этой проблемой стоит задуматься.
Взлет индивидуального мастерства многих русских историков начала
XX века поражает: В.С. Иконников, Д.А. Корсаков, Н.И. Кареев, П.Г. Вино-
градов, П.Н. Милюков, Б.А. Тураев, М.О. Гершензон и десятки других зна-
чимых фигур в русской историографии. Целая плеяда русских историков
начала века одухотворила своим мощным прорывом литературу, искусст-
во, театр, философию. Даже осколки этой плеяды оказали благодетель-
ное воздействие на советскую историческую науку 1930—1940-х годов. В
крайне тяжелых условиях для личного творчества они смогли некое целе-
полагание своей профессии передать дальше.
Культ книги постепенно рос в обществе середины XX века и достиг
своего апогея в 1970-е годы. Очень тесно здесь переплелись многие сти-
хийные подземные общественные процессы, легальные научные течения
и политические сдвиги. Безумный всплеск тиражей демократических жур-
налов конца 1980-х годов (и затем их крах) не понять без осмысления роли
книги в жизненном пространстве человека. Книга писателя и историка в
1960—1980-е годы намного превысила свой кредит у общества. Она пе-
рестала быть собственно книгой, а стала выполнять роль общественного
утешителя, сакральные и престижные функции, элементы оппозиционно-
сти и собирания личности в авторитарном, жестко антииндивидуалистич-
ном государстве.
Так, как читали в советской стране того времени (массовая читающая
публика) — тщательно, глубоко, много, медленно, не читали в России ни
в одну историческую эпоху. Читатели раздували личность творца книги
(писателя и историка) силой своего мыслящего воображения до невооб-
разимых размеров. Они находили в книге множество того, что автор в нее
и не вкладывал. Читатель в большей мере становился соавтором такой
книги. Вполне посредственные фигуры создателей книг приобретали не-
мыслимое значение, общественный вес.
160
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Резонанс их отдельных эзоповых речей и текстов был явно несоразме-
рен реальной значимости этих людей. Личная библиотека как многообраз-
ная иллюзия читателя, а не элемент мастерской историка. Стоит вспом-
нить, что историки той эпохи — это тоже читатели всего многообразного
подцензурного литературно-советского пространства книги. Как оно вли-
яЛо на их творчество? Многие научно-исторические достижения и тогда
превращались в китч или символ. Вспомним «Черные доски» В. Солоухи-
на, «Андрей Рублев» А. Тарковского, «Память» В. Чивилихина.
Жесткое отрезвление начала 1990-х годов поставило многие вещи с
головы на ноги, и роль книги в обществе сильно упала. Она перестала
быть частью личного престижа, и авторитет ее в обществе понизился.
Она вернулась к своим вспомогательно-образовательным и развлека-
тельным функциям. Перестала быть наставником и учителем жизни. Это
неизбежно.
О многом, впрочем, можно пожалеть. И прежде всего о высокой книж-
ной культуре гуманитарной интеллигенции России, ушедшей в прошлое.
Оговорюсь, что речь не идет о низком качестве издания книг сегодня.
Совершенно другое бытование книги в читательской среде, увы, также
огорчает. Прикладная прагматическая нацеленность научной историчес-
кой литературы имеет свои плюсы и минусы.
Отношения историка и книги в конце XX века кардинально изменились.
Здесь есть не только чисто российские, но и общемировые тенденции.
К сожалению, элементы духовного симбиоза (историк—книга) уже
разрушены. Но освободились поля для работы историков не только в су-
губо книжном, но и других направлениях.
Говоря о книгах самих историков, стоит осознать, что на любую каче-
ственную книгу автор неизбежно накладывает отпечаток собственной лич-
ности именно того периода жизни, когда книга создавалась. Книги, напи-
санные в молодости, начальной цветущей зрелости человека, обладают
пьянящей аурой подъема и восхождения, дают порой читателю некий при-
лив сил. Напряжение мысли, часто бьющееся под строкой и наружу не
выходящее, — это большая ценность. Можно узнать книги, написанные в
одиночестве, в суете между многими делами или в меланхолии, упадке
сил и здоровья. Мысль, даже большого ученого, находящегося на спаде
своей жизни, чаще всего малоплодотворна. Земля высохла, она не спо-
собна родить новую поросль. Атмосфера каждой книги — это серьезное
Дело. Меня, например, вдохновляют некоторые книги историка А.Я. Гуре-
вича. Но такого рода резонанс часто индивидуален. Впрочем, не будем
отвергать опыт и мастерство книг историков-патриархов. Там есть другие
Ценности.
161
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Приложение
М.Н. Куфаев
БИБЛИОФИЛИЯ И БИБЛИОМАНИЯ (ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ)
У читателя и, может быть, обладателя книги автор, если вы спросите о
нем, имеет свое лицо, непохожее на реальный портрет автора, и корректив
ваш, в виде демонстрации подлинного портрета или самого автора, разо-
чарует читателя-библиофила, поставит его в конфликт со своими представ-
лениями. Наконец, «автор» может исчезнуть совсем из поля зрения библио-
фила. Останется лишь символический сгусток «содержания» книги и ее
внешние аксессуары. Биография автора мало интересует, больше интере-
са вызывает биография книги с данным содержанием: ее рождение в какой-
то типографии, проявление ее на такой-то бумаге. «Альды произвели на
свет эту книжку и привесили к ней свой типографский амулет на жизнь,
свою марку», — думает такой библиофил. Ценная — книга подлинная — толь-
ко первое издание, потому что она — автор... Второе и третье издания — это
фотографии в их отношении к подлинному лицу. Первое издание отличает
форма, внешность. Любить книгу — значит любить первое издание.
...Современные книги имеют и современных авторов. И потому здесь
метастазис происходит труднее. Имея книги современных авторов, можно
сделать их живыми «друзьями» лишь при условии какого-то знакомства с
автором; но живущий автор заслоняет книгу, мешает метастазису. Знать
лично современного автора и иметь его другом — удается не всем. К тому
же современники мало ценят современных писателей.
...Библиофильство, борясь с библиофобией (боязнь и вражда к книге),
должно бороться с библиоманией: во-первых, борьба со страстью к книге
очищает любовь к ней; во-вторых, любя книгу, которой библиофил владе-
ет, нельзя позволять ей безраздельно владеть «душой и телом» другого
человека; борясь с библиоманией, библиофил утверждает достоинство
книги как объекта, служащего высоким целям общения людей, как продук-
та социальной культуры и живого ее фактора. Эта диалектика интуитивно
познается библиофилом, который персонально способствует богатству
интеллектуальной жизни, творит действительных друзей не только среди
живых, но и среди давно ушедших, поднимает уважение к книге и к ее куль-
туре, улучшает ее качество и создает ей непреходящую память, оберегая
и сохраняя книгу для грядущих поколений. Частное книжное коллекционер-
ство истинного библиофила творит культурное дело и является фактором,
способствующим возникновению большинства существующих обществен-
ных книгохранилищ, организации (в прошлом и настоящем) научных экспе-
диций для отыскания и спасения книги...
162
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Источник:
Куфаев М.Н. Библиофилия и библиомания. Л., 1927. С. 38, 110—111.
Приложение
Ф.Г. Шилов
ЗАПИСКИ СТАРОГО КНИЖНИКА (ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ)
Но вот в 1900 году на букинистическом горизонте появился совершен-
но необычайный собиратель книг — Н.К. Синягин, о котором я уже упомя-
нул выше. Вначале цель и смысл его собирания были нам неясны. Синягин
начал с эротики, покупал порнографические картинки. Вскоре он познако-
мился и близко сошелся с Клочковым и Соловьевым и резко изменил ха-
рактер своего собирательства. Он стал собирать книги по истории войны
1812 года не только на русском, но и на французском языке.
Позднее он выработал целый план собирательства лишь русских книг
по истории войны 1812 года и всего, что касается России. Собирал Синя-
гин столь энергично, что в течение десяти-пятнадцати лет создал такое
собрание книг, брошюр, гравюр, литографий и рисунков, изображающих
виды русских городов, монастырей и церквей и быт русского народа, какое
никто до сих пор не мог собрать. Кроме того, Синягин собирал всех клас-
сиков в первых изданиях, иллюстрированные издания, народные сказки,
народные песни.
... Собирательство Синягина совсем не было похоже на собирательство
большинства других. Он не был любителем-дилетантом, а собирал после-
довательно, целеустремленно. Так, Синягин подготовил издание истории
России в 12 томах, отредактированное Андерсоном. Из них второй том был
посвящен Наполеону I и его сподвижникам. А дальше предполагалось из-
дать целый ряд томов, посвященных русской литературе, русскому искус-
ству, описанию Сибири и т.д.
... Подделки бывали и в других областях искусства. Богатый коллекци-
онер А.В. Звенигородский, собиравший византийские эмали, поручил опи-
сать их Н. Кондакову и немецкому ученому А. Шульцу. Эти описания были
изданы на трех языках — русском, немецком и французском — с изумитель-
ной роскошью, особенно описание Кондакова. Рисунки были в красках с
золотом, переплет целой кожи был сделан с инкрустацией в византийском
стиле, с парчовой суперобложкой, закладка книги была выткана золотом и
серебром. В Публичной библиотеке построили для этого издания киоск, о
котором В.В. Стасов написал специальную книгу, тоже изданную роскош-
но. Книга «Византийские эмали» в продажу не поступала, все экземпляры
были раздарены учреждениям, высокопоставленным лицам и выдающим-
163
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ся ученым. Случайно попавшие на рынок экземпляры продавались по 1000
рублей золотом.
Когда же Звенигородский разорился и принужден был продать свою
коллекцию эмалей, оказалось, что две трети его собрания были подделкой,
отсюда и сама книга потеряла ценность и значение.
... Одним из крупнейших собирателей книг был историк Николай Пет-
рович Лихачев, о котором я уже говорил... Мое знакомство с Лихачевым
началось с первых дней моего приезда в Петербург, то есть с 1891 года,
когда Лихачев был еще студентом.
В 1891 году антиквар М.П. Мельников купил библиотеку профессора
В.Г. Васильевского, историка-византиста. Среди книг был ряд рукописей.
Несколько рукописей купил Лихачев, но одну из них Мельников оценил (оче-
видно, из-за толщины) в 100 рублей. Лихачев был не в состоянии заплатить
тогда такую крупную сумму и попросил эту рукопись отложить, но не являл-
ся около недели. [Позднее оказалось, что это знаменитая Супрасльская
летопись. — В. Б.]
Книжное собрание Лихачева росло и росло: оба этажа в его доме были
заняты шкафами. Лихачев собирал не только в России, но и за границей, и
не только книги и рукописи, но также надписи на глине, камнях, папирусы
и прочее. Собирательство книг и всяких печатных изданий превратилось у
Лихачева в библиоманство.
Источник:
Шилов Ф.Г. Записки старого книжника. М., 1959. С. 52, 53, 62,111,112.
164
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
§ 3.2. Театр Василия Ключевского
Беспокойно сегодня мое одиночество —
У портрета стою — и томит тишина...
Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —
Как живой, прямо в душу глядит с полотна.
Георгий Иванов. Сборник «Лампада»
1914 год
По особенностям своего характера, образу жизни и научной работы
историков можно разделить на следующие типы: кабинетные ученые, лек-
торы, деятели-организаторы, разночинцы и так далее. Вариантов и прин-
ципов деления может быть множество. Но лишь к Василию Осиповичу
Ключевскому, одному из тысяч русских историков, по моему глубокому
убеждению, применимо звание подлинно национального историка Рос-
сии. И в значительной мере это связано не с его трудами, а с его личнос-
тью и человеческим образом, дошедшим до нас. Строй мысли, черточки
бытового поведения, происхождение, симпатии и антипатии, стиль жиз-
ни — все это в совокупности дает нам образец русского человека, осво-
ившего (и преталантливо) ремесло историка.
Как А.С. Пушкин, единственный подлинно национальный цельный рус-
ский писатель, вобрал в себя и отразил в литературе какие-то неуловимые
токи души народа, так и В.О. Ключевский в эпоху зрелости русской исто-
риографии запечатлел эту душу в своей личности и трудах.
Василий Осипович родился 16 января 1841 года в Пензе в семье сель-
ского священника. Принадлежность к духовному сословию его дедов и пра-
дедов — явление замечательное. В конце XIX — начале XX века не менее
половины русских историков были выходцами из духовенства (пусть во
втором-третьем поколении). Это явление требует своего осмысления.
Профессиональный историзм мышления, умение отделять прошлое от
настоящего (ведение метрических записей, исповедных книг), наслед-
ственная грамотность — все это черты, свойственные русскому приходс-
кому духовенству.
Трудолюбием, жаждой знаний, упорством в учебе бывшие семинари-
сты в университетах превосходили дворянских детей. В 1869 году выход-
цы из духовенства получили право свободно выбирать профессию и ста-
ли широко поступать в вузы. В Одессе 1880 года они заполонили весь
выпуск историко-филологического факультета университета. Тяга к пре-
подаванию и учительству — удивительная. А ведь в 1897 году духовенство
составило лишь 0,5% населения России. Между тем даже в 1950-е годы,
165
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
например, на историко-филологическом факультете Горьковского (Ниже-
городского) государственного университета более половины профессо-
ров были выходцы из духовного сословия: А.А. Бенедиктов, Н.П. Соколов,
А.И. Парусов, Б.Н. Головин, С.А. Орлов. Кстати, я их всех знал лично, бу-
дучи студентом еще в 1970-е годы. Наиболее интересен мне был тогда ис-
торик Н.П. Соколов, сын священника, блестяще знавший французский, не-
мецкий и латынь. Николай Петрович после окончания духовной семинарии,
Нежинского историко-филологического института был в магистратуре у
Н.И. Кареева. Но своим учителем называл также академика М.И. Ростовце-
ва, уехавшего в 1920-е годы в США. Это был очень высокий класс чело-
века и историка.
В селе Можаровка мальчик прожил с 4 до 9 лет. Жизнь большого села,
крестьянский быт, годовой цикл работ — все это отложилось в сердце и
стало мощной базой для понимания русской жизни. В августе 1850 года
во время страшной грозы погиб отец Ключевского. Это стало тяжелой
психологической драмой для ребенка — он начал тяжело заикаться. Па-
мять о лежащей на земле скрюченной фигуре мертвого отца он сохранил
до конца своих дней. После гибели кормильца вдова с тремя детьми (Ва-
силий — старший и две сестры) вела «худостное и нищенское» существо-
вание в Пензе, где купила маленький домик. Отношения с матерью сло-
жились трудные и далекие от идеальных. Он по-настоящему любил своего
первого учителя — отца. Детство Ключевского — простор для последова-
телей доктора Фрейда. Между тем мальчик с раннего возраста выделял-
ся большой одаренностью: памятью, сообразительностью, умом. «Бака-
лаврушка» — называла его бабушка.
В блестящей масштабной книге академика М.В. Нечкиной о Ключевс-
ком (лучшей ее книге), единственной такого рода фундаментальной рабо-
те о ком-либо из русских историков, детально и скрупулезно воссоздан
биографический путь Василия Осиповича1. Нелишне вспомнить, что Нечки-
на начала заниматься биографией Ключевского еще в 1920-е годы (много
беседовала тогда с его сыном Борисом) в русле идей и концепции М.Н. По-
кровского и под прямым руководством последнего. Не случайно в главном
труде школы Покровского — историографическом двухтомнике «Русская
историческая литература в классовом освещении» — Нечкиной принад-
лежит значительный критико-биографический очерк о Ключевском2.
Через четыре десятилетия влюбленность в объект своего исследова-
ния привела к обратным результатам. У Нечкиной мы не найдем невыгод-
ных для Ключевского фактов, критических о нем суждений. Героизация
личности — очень характерный для академика М.В. Нечкиной метод.
Пензенское духовное училище и семинария оказали сильное воздей-
ствие на развитие Ключевского. Он, условно говоря, полностью вошел в
свое сословие и прилепился к нему душой. Во всех других слоях общества
166
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
он будет чужим или временным гостем. Только среди духовенства (черно-
го или белого) он будет дома. Не случайно до глубокой старости он так
любил преподавание в Московской духовной академии, несмотря на уто-
мительные еженедельные поездки в Сергиеву лавру с ночевкой на два дня.
Там он отдыхал душой и телом, не напрягаясь в общении с равными себе
по рождению и воспитанию людьми.
Близость в раннем детстве к природе, быту селян — все это облегчи-
ло в дальнейшем его понимание основ тысячелетней крестьянской Руси.
Такая симпатия и обостренный интерес к судьбе русского пахаря идут
из детства, как и знаменитая интуиция (чутье) Ключевского, позволявшая
ему легко ориентироваться в его любимом XVII веке русской истории.
Нравственное тепло, которым согрета трудовая жизнь русской деревни,
дало ему заряд прочности на всю жизнь.
Фактически из-за тяжелейшего заикания мальчика не следовало при-
нимать даже в духовное училище. Протоиерей Василий Маловский вспо-
минал: «При ответах уроков даже по русским предметам он до того резко
заикался, что наставники тяготились им и не знали, что делать с его кос-
ноязычием; исключить же его им было жалко ввиду заметных его способ-
ностей»3.
Лишь на второй год обучения (в 1853 году) вопрос о профнепригодно-
сти Василия Ключевского отпал. Один из одаренных старших учеников
училища бесплатно по доброй воле взялся репетировать мальчика по ла-
тинскому, греческому языкам и арифметике. Свершилось чудо. Ключевс-
кий с его помощью почти полностью преодолел заикание (следы остались
на всю жизнь), создав ряд приемов и интуитивно нащупав способы борь-
бы с этой болезнью. Вскоре он стал первым по успехам в своем отделе-
нии. 1852—1856 годы — духовное училище. 1856—1860 годы — Пензенс-
кая духовная семинария. 8 лет напряженной учебы. Курса семинарии он,
впрочем, не закончил, пожелав поступить в университет. Что же дало ему
духовное образование? Львиная доля времени отдавалась древним язы-
кам — латинскому, греческому и древнееврейскому (последний — с се-
минарии). Чтение и переводы текстов были очень трудны. Объяснения
часто не практиковались вовсе. Основная работа семинариста — самосто-
ятельные занятия дома (Ключевский жил дома в тесноте, а не в бурсе).
Колоссальные тренировки памяти, систематизации знаний, любовь к сло-
ву и четкое его употребление — все это следы духовного обучения. «От-
точенные богословием приемы отчетливого изложения и вышколенной
аргументации семинарских сочинений развивали привычку и к обработан-
ной литературной форме. Непрерывные латинские упражнения, перево-
ды и овладение устной латынью, конечно, содействовали раздумью над
словом и привычке осторожно взвешивать оттенки его смысла»4. Но есть
в этом духовном опыте Ключевского и негативная сторона. Между ним и
167
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
русским обществом своеобразной стеной стояли его «семинарский» язык,
бытовые привычки, непрестижный внешний вид, наукообразный стиль и
образ мысли, столь далекий часто от реальных потребностей российско-
го общества.
По словам Ключевского, «схоластика — точильный камень научного
мышления». И эту науку он также постиг в Пензе. Он долгие годы — пер-
вый по успехам и поведению в своем классе. Такая неконфликтность не
от робости, а от осознания своей силы. И все же основное обучение Клю-
чевского в детстве и юности — это постоянное и непрерывное чтение. Без
книги его дома почти и не видели. Огромный поток любой информации
лился в голову Ключевского и очень своеобразно осваивался им.
Согласимся с Нечкиной — никто из учителей не вдохнул в него инте-
рес к исторической науке. Он сам с масляным ночником на полатях пере-
чел всю доступную тогда в Пензе историческую литературу от Татищева
до Карамзина и свежих статей в журналах 1850-х годов, а также много
всего другого.
Василий Осипович, безусловно, родился историком. Но осознание
этого пришло к нему уже в семинарские годы. В декабре 1860 года он
уволился из высшего отделения семинарии под фиктивным предлогом
слабого здоровья. Попытки начальства удержать способного выпускника,
уже готового для духовной академии, успехом не увенчались.
Ключевский абсолютно твердо знал: он хотел быть только историком
и учиться в Московском университете. В 1861 году, сдав 16 экзаменов,
в 20 лет (довольно поздно) способный юноша стал студентом. Он апо-
литичен и целенаправленно интересуется только учебой, умеренно ли-
берален. Лекции Ф.И. Буслаева, С.В. Ешевского на первом курсе произ-
водят на него сильное впечатление. Существовал он репетиторством и
со второго курса — министерской стипендией, усилившей его отчужден-
ность от товарищей и замкнутость. Годы были бурные, наушников —
очень много.
Перечислять основные вехи биографии Ключевского нужды нет. Они об-
щеизвестны. 1861—1865 годы — время студенчества. 1865—1871 годы —
магистратура. Январь 1872 года — защита магистерской диссертации
«Древнерусские жития святых как исторический источник». Сентябрь
1882 года — защита докторской диссертации «Боярская дума Древней
Руси». 36 лет преподавания русской гражданской истории в Московской
духовной академии (1871—1907). 16 лет преподавания в Александровс-
ком военном училище (после С.М. Соловьева) в 1872—1888 годах и 15 лет
преподавания на Московских высших женских курсах (В.И. Герье) с 1872
года. Бьющий ключом талант лучшего лектора России. Но самое главное
— с 1879 года кафедра и лекции в Московском университете, практичес-
ки до самой смерти.
168
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Обратимся к мелочам и частностям его жизни. Из них и складывается
историк. В кругу студентов первоначально невзрачная и типично дьячков-
ская фигура Ключевского, тихий голос и сдержанная молчаливость не
вызывали интереса. Но сотоварищи скоро прониклись к нему уважением,
оценив блестящую интеллектуальность его речей. В спорах Ключевский
совершенно преображался. А это была эпоха споров! По воспоминаниям
д.ф. Кони, если вопрос касался истории или искусства, то в их студенчес-
ком кружке 1863 года Василий Ключевский давал самый вразумительный
ответ. Он оживлялся, делал несколько шагов по комнате — и сразу овла-
девал всеобщим вниманием. «Его речь на чудесном русском языке, тай-
ной которого он владел в совершенстве, лилась неторопливо; по време-
нам он останавливался и на минуту задумывался и затем снова пленял и
удивлял выпуклостью образов, остротою и глубоким содержанием эпите-
тов и богатством сведений, приводимых в новом и подчас неожиданном
освещении, за которым чувствовалась упорная работа самостоятельной
мысли»5. Мощный анализ причин, последствий, особенностей историчес-
кого периода в России — уже в те годы характерная черта взгляда Клю-
чевского-историка на прошлое.
А.С. Пушкину, советовавшему писателям учиться русскому языку у
московских просвирен, стоило бы послушать Ключевского. Несколько
поколений русского духовенства отлились в языке этого сироты-попови-
ча. Это был богатый подарок природы, использованный Ключевским в
полной мере. Ведь и тогда русская речь горожан, семинаристов, крес-
тьян, дворян существенно различалась. Но нижняя глубоко самобытная
и творческая струя национальной русской речи нашла свое отражение
именно в Ключевском. Это, естественно, связано с его духовной близос-
тью к русскому крестьянству — творческой основе национальной куль-
туры. Отсюда же невероятный успех и популярность Ключевского в эту
последнюю великую крестьянофильскую эпоху русской истории (1860—
1890-х годов). Отсюда и симпатии и антипатии великого историка к раз-
ным периодам русской истории.
В письме одного молодого историка, ученика Ключевского, написан-
ном вскоре после кончины ученого, очень хорошо сказано: «Ключевский
был историком Московской, а не какой иной Руси; он сам представляется
ее памятником, настоящим московским человеком. Он не был ни гражда-
нином правового государства — будущей России, ни деятелем западной
культурой Руси петровской, ни киевским богатырем, ни вольным сыном
Новгорода. Он был всецело слугой и богомольцем московских государей,
современником Тишайшего царя, а может быть, и царя Ивана. Эту эпоху
он всего лучше знал, ее он всего красочнее рисовал, с нею всего теснее
сжился. Он был то же для Руси Московской, что был Забелин для самой
Москвы. Старая Москва говорила его устами, и он думал ее мозгом и чув-
ствовал ее сердцем»6.
169
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Ключевский действительно родился с талантом историка. По своему
духу он был чужд организаторской общественной работе (деканская дол-
жность была явно не по нему), совершенно не пригоден для публичной
политики (крах его попыток в этом направлении известен), далек от фи-
лософии, точных и естественных наук. Лишь в русской истории он был
рыбой в воде. «Человек-улитка», по собственным словам, замкнутый, мни-
тельный и настороженно подозрительный к коллегам и ученикам — он
расцветал на лекции.
У Ключевского было не просто редкое чувство речи. Он впервые изло-
жил русскую историю подлинно русским языком. Такое впечатление, что
он любовно вслушивался в русские звуки, поговорки, названия урочищ.
XVII век для Ключевского не закончился, а длился. Он жил в нем. Для слу-
шателей исчезала граница между прошлым и настоящим. Внутренняя
родственность времен являлась в единственном и неповторимом в сво-
ем роде цикле лекций по русской истории Ключевского — словно в неко-
ем национальном театре одного актера, где ученый сам был автором сце-
нария, оформителем сцены и единственным актером-исполнителем.
Как справедливо писал современник после его кончины, «любовь к
своему и чужому слову, бережное обращение с родной речью, подбор
слов, нанизываемых одно к другому не в случайном, а в необходимом
порядке, после предварительной их рекогносцировки, — это присуще
Ключевскому до такой степени, что лишь в виде редкого исключения
встречаешь какую-нибудь неубранную соринку на его слишком гладкой
стилистической дороге...»7.
Действительно, некая зализанность текста, любовь к отнюдь не бес-
спорным острым словцам, сравнениям, парадоксам, вычурность текста
нередко производили отталкивающее впечатление. Ради красного слов-
ца — не пожалеет ни мать ни отца. Злая ирония и мощный критичный ум
лектора пленяли студенческую молодежь.
Как справедливо писал один из его лучших и самых нелюбимых уче-
ников П.Н. Милюков, уже с самого начала своей профессорской карье-
ры Ключевский считался разрушителем и освободителем: «Его убий-
ственные характеристики, его меткая и злая ирония, его инстинктивное
недоверие ко всему намеренному и выдуманному — разве все эти корен-
ные черты его таланта оставляли камень на камне в мире... историчес-
ких авторитетов? Разве не оставалось впечатления у случайного собе-
седника и слушателя Ключевского, что этот человек ни во что не верил?
Впечатление, конечно, неверное. Ключевский верил во многое — по пре-
имуществу стихийное... Действительно, к “своему” Ключевский навсег-
да сохранил какую-то жалость, какую-то нежность сострадания.... К сла-
бым обращено было сочувствие и сострадание историка. Сильных он не
жалел и не жаловал»8.
170
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Теперь нам понятно отрицательное отношение историка к нашей куль-
туре XVIII века — «извращенной и уродливой», «умной ненужности». Кста-
ти, оставаясь в быту человеком воцерковленным, в глубине своей души
Василий Ключевский после семинарии был человеком неверующим, как
и многие его однокашники.
Между тем появление в 1879 году Ключевского на кафедре Московс-
кого университета после С.М. Соловьева стало эпохой. На него пошли как
на Седьмое чудо света. Василию Осиповичу было тогда за 40, но он казал-
ся старше своего возраста. Злая кличка Подьячий в соответствии с его
сухой и изможденной фигурой — вовсе не награда от студентов.
Многие студенты твердо знали до прихода Ключевского, что русской
историей заинтересоваться нельзя. Она лежала для них грудой сырого
материала, из которой невозможно высечь ни единой искры. Пример тому,
увы, — лекции последних лет жизни С.М. Соловьева. Как вспоминал Ми-
люков, «от скуки повторения, должно быть, фактическое содержание все
выветривалось из этих лекций, когда-то тоже сверкавших мыслью и при-
влекавших все молодое. Остались одни бледные очертания мысли, одни
условные символы...»9.
Естественная смена поколений в науке. Ключевский сумел заинтере-
совать студентов. Он стал некоим московским лукавым божеством, дос-
топримечательностью вроде Царь-пушки или Охотного Ряда.
Между тем Ключевский действительно был учеником С.М. Соловьева.
Хотя люди это были совершенно разные по типу своего таланта, стилю
личности, общественному темпераменту и бытовой жизни. Притом клю-
чевой роли учителя в становлении молодого ученого, безусловно, не было.
Ключевский в определенной мере формально проходил обязательные
этапы университетского и постуниверситетского образования, получая
систему исторических знаний. Он, подобно удивительно одаренному от
природы футболисту Стрельцову, выйдя на поле, уже примерно знал, что
и как делать. Быстрота реакции, скорость, внутреннее чутье, меткость
глаза — все это не создано никем. Конечно, ему следовало объяснить, где
свои, а где чужие ворота — каковы основные правила игры; но голы он
забивал уже сам, без помощи наставников.
С великим интересом студент Ключевский слушал лекции П.М. Леонтье-
ва как великого знатока классических древностей, ГА. Иванова — превосход-
ного преподавателя классических языков, К.П. Победоносцева — лучшего по
ясности и четкости изложения своих мыслей, Б.Н. Чичерина — недосягаемую
для Ключевского вершину философских и историко-юридических концепций.
Василий Осипович учился с наслаждением в свои студенческие годы (чего
нельзя сказать о тягостных для него годах магистратуры).
В период студенчества Ключевского Соловьев находился в расцве-
те своих сил и таланта. В лекциях он дал Ключевскому удивительно цель-
171
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ный, стройной нитью проведенный через цепь обобщенных фактов
взгляд на ход русской истории. Эту общую концепцию русской истории
Ключевский положил в основу своих будущих построений и трудов. Он
начинал уже не с нуля, а с определенной высоты. Для экономии сил это
было очень важно.
На четвертом курсе молодой историк совершенно в русле идей Соло-
вьева написал свое кандидатское (дипломное) сочинение «Сказания ино-
странцев о Московском государстве». Широкий и критический подход,
свежий материал, умение систематизировать и обобщать — все это рез-
ко выделяло работу Ключевского из ряда других студенческих сочинений.
Она была напечатана и впоследствии сильно пригодилась молодому уче-
ному для получения места приват-доцента в Московской духовной акаде-
мии. В 1871 году она защищена там как магистерская диссертация.
Оставленный по рекомендации Соловьева для подготовки к профес-
сорскому званию в Московском университете, Ключевский получил от
своего наставника тему «Древнерусские жития святых как исторический
источник». До конца своих дней Ключевский с горечью вспоминал 6 лет
своей работы над этой диссертацией. Это была его самая нелюбимая
книга, переиздавать которую он не разрешал никогда.
В чем же дело? Огромный и крайне сложный труд магистранта (чтение,
анализ и сравнение рукописных текстов житий святых — порой по 16 ча-
сов в день) дал отрицательный результат. Проблема была поставлена не-
верно вследствие крайне поверхностного знакомства Соловьева с этой
темой. Жития святых оказались слишком абстрактны, типологичны и ка-
ноничны — вне реалий древнерусской жизни. Как исторический источник
их, как правило, использовать было нельзя. По сути, это означало крах
диссертации и диссертанта как ученого. Колоссальный труд был потрачен
в основном впустую. Гора родила мышь. Ключевский разочаровался в сво-
ем источнике. Каково же работать с материалом, который не любишь?
Дело было и в другом. Его творческое горение, любовь к цельности —
все это противоречило самому ходу и смыслу этой работы. Художник
умирал в грудах мертвого материала. С другой стороны, это был искус,
победа научного долга над творческой стороной натуры, закалка иссле-
довательского духа. Можно согласиться с М.К. Любавским, не самым
любимым, но все же близким учеником Василия Осиповича: «Работа над
древнерусскими житиями сделала художника-творца, каким был по нату-
ре Василий Осипович, тонким критиком-аналитиком, гармонически соче-
тала в нем несовместимые обыкновенно свойства — кропотливого, акку-
ратного и осторожного исследователя и широкого творческого размаха
писателя. Из этой школы Василий Осипович вынес привычку необыкно-
венно тщательно до самых тончайших мелочей изучать и разбирать источ-
ники, исчерпывать до конца все, что они дают»10.
172
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Обойдя немыслимые трудности, призвав себе на помощь не только
огромное трудолюбие, но и природное лукавство, скрупулезность, терпе-
ние и умение обходить все острые углы, Ключевский в январе 1872 года
защитил свою магистерскую диссертацию в Московском университете.
Живая увлеченная атмосфера магистерского диспута Ключевского при-
влекла много публики и даже дам. Е.В. Барсов особо подчеркнул, что
Ключевский впервые ввел в научный оборот 250 редакций житий и про-
смотрел в ходе работы около 5000 списков житий. Но опустошенность
и нелюбовь к этой отчетливо и явно провальной во многих отношениях
теме он сохранил на всю жизнь.
Сомнения относительно рекомендаций Соловьева также прочно лег-
ли в мнительную душу Василия Осиповича. Не случайно удачную, по мне-
нию Ключевского, тему своей докторской диссертации он избрал с помо-
щью Чичерина, а не Соловьева. Любые теории исторической науки были
Ключевскому скучны. Как топливо для огня, по верному замечанию его
любимого ученика М.М. Богословского, для его мысли всегда был нужен
конкретный фактический материал. Фактами он заменял и сам понятий-
ный аппарат. «Исторические факты, — писал Ключевский, — по существу
своему — выводы, обобщения отдельных явлений, сходных по характеру,
они — то же, что понятия в логической сфере»11. Примерно о таком тол-
ковании факта немало написано выше.
От своих учителей, впрочем, Ключевский брал только то, что хотел. Он
оставался абсолютно самостоятелен во всех своих воззрениях, взглядах,
работах. Это был природный камень-самоцвет, который учителя-мастера,
образно выражаясь, не гранили. Он сиял самобытной природной красотой.
Непросто складывалась личная жизнь молодого ученого. Мечтая в
юности о жене — друге и единомышленнице, Ключевский влюбился в
1860-е годы в Анну Михайловну Бородину, умную, добрую и образованную
русскую барышню. Симпатия была взаимной. Роман длился четыре года.
Но чувство долга у Анны (ей необходимо было воспитывать четверых де-
тей брата) пересилило. Тогда Ключевский с горя решился на «брак с до-
сады» со старшей сестрой Анны — Анисьей Михайловной Бородиной. В
28 лет он женился на девушке, давно засидевшейся в невестах и старше
себя на три года. В декабре 1869 года у него родился единственный сын
Борис. Анна же Бородина замуж так и не вышла и пережила Ключевского
на один год.
Тем не менее свой быт Ключевский устроил, причем себе по душе. Его
бытовой уклад в пору его финансового благополучия (эпоха с начала про-
фессорства до смерти) являл собой черты дома зажиточного сельского
или городского протоиерея. Комнаты дома выходили окнами на солнце с
протянутыми по диагонали пола дорожками. Множество домашних расте-
ний в комнатах и икон. Анисья Михайловна была очень набожна. Вечер-
173
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
ний стол с русскими блюдами, графинчиком водки и тарелкой соленых
огурцов — все это очень характерно для простых уютных домов обеспе-
ченной части русского духовенства.
Очень тихая, размеренная и очень небогатая внешними событиями
жизнь. Можно сказать, что у него не было «биографии». Вся она — в кни-
гах, кои ученый писал страшно медленно, скрупулезно, тщательно изучая
первооснову, шлифуя каждую строчку. Так что жизнь Ключевского прошла
за книгами и рукописями, в кабинете и на кафедре. Его отдыхом была
рыбная ловля летом на подмосковной даче да витийство в узких кругах
ученых собратьев, отмечавших свои юбилеи и достижения. Он был очень
малодоступен, просто одет, а потому представлялся широкой публике
лицом загадочно-обаятельным и оригинальным.
Его лекции и статьи чаще всего были рассчитаны на широкие круги
интеллигенции и студенчества, а не на собственно историков. В толпе
людей его вряд ли бы отличили от обычного обывателя. Невзрачная шуба,
простой черный сюртук или, реже, форменный фрак, очки и дьячковская
бородка — все это роднило его с толпой москвичей. Экономность и даже
скуповатость в быту — это черта характера. Дома он часто ходил в каких-
то потертых кацавейках или старых кофтах.
Милюков, помирившийся на склоне жизни с Ключевским, красиво раз-
вил эту мысль. Широкая улица с просторно разбросанными низенькими
домиками с истинно замоскворецким названием — Житная — стала до
конца дней местом жизни ученого. Он словно врос в эту тихую московс-
кую старину, заживо отходящую в прошлое. Здесь все слишком просто,
провинциально. Зато стильно: «Так он жил, так он умер: среди своего квар-
тала, среди этих простых людей, обожавших своего Ключевского: домо-
владельца, прихожанина, богатого житейской мудростью, богатого еще
чем-то, что здесь неведомо... Умер Ключевский, и со смертью его опус-
тела Житная улица, а за Житной улицей опустела Москва, а за Москвой
опустела Россия. Да, это — стильно. Ключевский, органически сросший-
ся со своим кварталом. Ключевский, пустивший глубокие и прочные кор-
ни в самом подлинном, непоказном, плотно охватившем его кругом —
старорусском быту — это тот Ключевский, которого знает Россия»12. Меж-
ду прочим, нотки личной горечи в тоне Милюкова связаны еще и с тем, что
сам он как профессорский сын этой природной почвы был лишен. А со-
ответственно и понимания каких-то важных основ русской жизни. Впос-
ледствии это блестяще обнаружил Люсьен Февр в своей разгромной
рецензии на «Историю России с древнейших времен до 1918 года», напи-
санную группой авторов с участием и под руководством Милюкова уже в
эмиграции в Париже13. И все же Ключевский блестяще оформил нацио-
нальную школу русской историографии, воспитав целую плеяду замеча-
тельных русских историков. Как?
174
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
В отношении научных питомцев (магистрантов) профессор Ключевский
чаще всего был суров, мнителен, пристрастен и малодеятелен. Ю.В. Готье,
очень любивший своего учителя, писал о нем: «Василий Осипович не
принадлежал к числу профессоров, широко растворявших двери сво-
его научного святилища... Пойти к Василию Осиповичу за советом и
справками, просить его указаний и содействия... было делом нелегким.
...Он дорожил своим временем, не любил докучливых студентов...» Он
считал, что специалисты сами, своим трудом должны доходить до исти-
ны и результата. Поэтому он не раскрывал богатейший запас своих зна-
ний перед начинающими историками. Наоборот, он щедро делился знани-
ями с художниками, писателями, артистами — то есть людьми творческими,
как он сам. Вспомним его консультации Шаляпина. «Мне кажется, — про-
должал Готье, — что “доходи сам” было его лозунгом, его девизом в отно-
шении... к молодым ученым. Его требования были определены и просты:
основательное знакомство с первоисточниками и проверка их историчес-
кой литературой. <...> Работая над сырым материалом сам, он требовал,
чтобы и другие не боялись черной работы, которая одна лишь ведет к не-
посредственному общению с прошлой жизнью... Не бояться черной рабо-
ты, доходить самому до первичной формы исторических известий, на-
учиться самому ориентироваться в специальной литературе — таковы
были требования, которые он предъявлял к начинающим свою деятель-
ность молодым людям»14.
Но заслужившие его доверие ученики уже могли изредка более щедро
пользоваться его знаниями. В своем маленьком скромном кабинетике за
час Ключевский в яркой образной речи сыпал столько острот, советов, глу-
боких мыслей, что они стоили недель самостоятельной работы ученика.
Стремление научить питомцев вначале работать самостоятельно, вы-
бирать свою дорогу, доказать профессору право на допуск в тесный круг
«посвященных» — такова, видимо, была научная метода Ключевского.
Многие, впрочем, уходили разочарованными от Ключевского, так и не
дождавшись взаимного понимания и доверительных отношений. Показа-
телен пример М.Н. Покровского. Но, с другой стороны, к кому вообще
хорошо относился даже в студенческие годы сам Михаил Покровский?! И
все же П.Н. Милюков, М.К. Любавский, М.М. Богословский, А.А. Кизевет-
тер, С.Б. Веселовский, Ю.В. Готье и множество других учеников Ключев-
ского — это цвет русской исторической науки.
Если для большинства ученых той эпохи да и для современников лек-
ционный курс и научные исследования — это два разных занятия, то для
Ключевского сами научные исследования уже в 1870-е годы стали вспо-
могательным занятием к построению своего лекционного курса. Полная
реализация личности этого ученого происходила именно на лекциях. Он
их страстно любил и называл себя «улиткой, приросшей к кафедре». К
175
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Ключевскому слушателей влекла необыкновенная сила его ума и остро-
умия, яркая красота образной речи. Как писал испытавший сильное вли-
яние этого ученого петербуржец С.Ф. Платонов, «когда он говорил свои
обдуманные и даже, казалось, заученные лекции и доклады, невозможно
было оторвать внимания от его фразы и отвести глаз от его сосредоточен-
ного лица. Властная мощь его неторопливо действовавшей логики подчи-
няла ему ваш ум, художественная картинность изложения пленяла душу,
а неожиданные вспышки едкого и оригинального юмора... надолго запа-
дали в вашу память»15.
Стиль текстов Ключевского — танцующая каллиграфия. Его фразы
слишком обдуманны и слишком умны. Это — не первые слова, что пришли
ему в голову. Стиль текстов ученого изыскан и вычурен. В самой просто-
те его — изысканность. Сегодня все это сильно мешает нам читать труды
историка. Насколько легче читается сейчас Платонов, писавший макси-
мально просто и старомодно!
«Легкое дело тяжело писать и говорить; но легко писать и говорить —
тяжелое дело» — любимый афоризм Ключевского. Как всегда, небес-
спорный.
Аплодисменты студентов, мощный приток их с других факультетов на
лекции Ключевского (особенно о «чудесах» XVIII века) — все это было де-
лом обычным. Слушатели его действительно любили. Это была эмоцио-
нально-чувственная связь между преподавателем и студентами, сохраняв-
шаяся в памяти надолго.
Подчинение научной стороны лекций и многих статей требованиям ху-
дожественности, таланту поэтического восприятия и воспроизведения —
явление в нашей историографии уникальное. Аналогов больше нет.
Но были и критики такой манеры мыслить и говорить. Изобразитель-
ность изложения Ключевского, считали они, переходит иногда в вычур-
ность и манерность, ученое безвкусие и литературную искусственность.
Профессор В.И. Сергеевич (Санкт-Петербургский университет), напри-
мер, нетерпимо относился ко всему, что писал и говорил Ключевский.
Формально точный и логично сухой ум Сергеевича был противоположен
интуитивно-художественному методу Василия Осиповича. Известный ки-
евский историк В.С. Иконников, соперник Ключевского по тематике в
1870-е годы и резкий оппонент ряда его работ, уступая Ключевскому в
таланте, явно превосходил его в трудолюбии, поскольку его новые книги
выходили гораздо чаще.
В Петербурге вообще под влиянием известного историка К.Н. Бес-
тужева-Рюмина сложилась вполне самостоятельная школа русской
историографии (разговор о ней впереди). Ценность Ключевского для мно-
гих питомцев этой школы была не так велика, как для москвичей. Ученик
К.Н. Бестужева-Рюмина и будущий широко известный русский археолог
176
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
д.А. Синицын в 1891 году (ему в это время 32 года) писал своему бывшему
университетскому товарищу С.Ф. Платонову: «Я очень принял к сердцу
Вашу горячую защиту Ключевского, но, право, я ему что-то не очень дове-
ряю. Это — знающий историк, прекрасный работник, но очень претенциоз-
ный ученый; он все знает, все понимает и не признает никаких затруд-
нений и препятствий в работах. Мы все мучимся недостатком фактов,
недостатком мысли, на каждом шагу упираемся лбом в стену, нас осаж-
дают все новые и новые вопросы, наши исследования все больше по ча-
сти “может быть” — и не люблю я бойких говорунов, блистающих... лов-
костью оборотов речи. Это — не историк правды, трепещущий за каждый
факт и ищущий в нем с боязнью, ожиданием, трепетом — истины; это
лишь хладнокровный математик, систематик-резонер, все понимающий
и ничем не дорожащий, которому ничего не говорят ангелы небесные и
трубные звуки. Его ясный курс истории представляется мне какою-то ог-
ромною чудовищною сплетнею; кто в прежнем видит только каких-то ма-
рионеток, которых тасует, передвигает — то так, то иначе и воображает,
что такова жизнь. Ключевский играет в историю, а не... живет ею... Клю-
чевский — крупная величина, и потому-то так жалко смотреть на него:
кому дано много, много с того и спросится»16.
Характерно, что труды Ключевского отвергает источниковед и архео-
лог. Возможно, здесь играет роль максимализм молодости. Основным
источником такого рода критики был, судя по всему, именно Петербург-
ский университет.
Московские же студенты воспринимали лекции Василия Осиповича на
ура. Сложившийся в 1870—1880-е годы свой курс лекций Ключевский за-
тем тщательно шлифовал, дополнял, украшал, но кардинально ни в 1890-
е, ни в 1900-е годы он уже не менялся. В конце XIX века Ключевский не
соглашался на типографское издание своего известного всей России кур-
са лекций, а выпустил лишь печатное пособие к своему курсу. Впрочем,
студенты того времени довольно часто, иногда без разрешения лектора,
издавали литографированные записи его лекций, причем некоторые со-
хранились.
Студент 1892—1893 годов так описал свои впечатления от лекций Клю-
чевского:
«Курс русской истории В.О. Ключевского в основных чертах своих
сложился еще в 70-х годах. Отсюда параллелизм некоторых его мест с
“Боярской думой”, созданной как раз в то время. В начале 1890-х годов
Василий Осипович мог вставлять туда некоторые новые подробности,
особенно применительно кXVIII веку, которым он... более всего занимал-
ся в 90-х годах. Но в массе своей курс был готов, и его Ключевский читал
из года в год. Но так как он не мог вычитать всего имеющегося у него
материала, то он по разным соображениям выпускал одно и подробнее
177
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
останавливался на другом... Вот эти пропуски и добавления... составля-
ли те небольшие изменения, которые отличали лекции одно года от дру.
гого. В остальном он оставался без перемен. Я, например, два раза (на I
и II курсах) прослушал лекцию об Иване Грозном. Она была повторена в
тех же словах, что произвело на меня впечатление расхолаживающее...
Лекции Ключевского были замечательны не только содержанием, но и
тем, как Василий Осипович их читал... Одетый в синий форменный фрак,
он бодрой, довольно спешной походкой, немного сгорбившись, входил в
аудиторию, щуря близорукие глаза... Взойдя на кафедру, Василий Осипо-
вич никогда не садился [в начале лекторской карьеры он сидел, как тогда
все преподаватели. — В.Б.], всю лекцию он читал стоя, склоняясь над
своими записками, которые он приносил в черном портфеле и расклады-
вал... Разобравшись в бумагах, он начинал читать негромким голосом,
который... не принимал ораторского характера.
Лекция лилась тихо и плавно с небольшими паузами, которыми Васи-
лий Осипович... скрывал свое легкое заикание, она проникала и пронизы-
вала слушателей своим легким текстом, никогда в то же время не будучи
монотонной. Напротив, это была необыкновенно живая речь, красота кото-
рой возвышалась и своим образным красивым слогом, и богатством рус-
ской речи, и исключительно живой интонацией. Интонациями и паузами
Василий Осипович выдвигал и подчеркивал то, что хотел, чтобы слушатели
отмечали... Глаза его... при этом искрились за очками какой-то неуловимой
тонкой улыбкой. Казалось, что он, говоря о деятелях и явлениях русской
истории, рассказывает о лицах и событиях, им лично виденных»17.
Такое погружение слушателей в глубины времени (метод чисто худо-
жественный) производило сильное впечатление. Некоторые полагали, что
из историков один Ключевский мог проникнуть в душу русского народа и
русского человека. Это также шло от цельности взгляда Василия Осипо-
вича на Россию, умения обобщать и затрагивать сокровенные струны в
душах слушателей. Опубликованные тексты лекций Ключевского, по мет-
кому выражению его ученика А.А. Кизеветтера, остались нотами без клю-
ча. «Для тех, кто не слышал курса Ключевского из собственных уст про-
фессора, печатный текст этого курса навсегда останется нотами, секрет
исполнения которых исчез безвозвратно. Велико наслаждение читать
курс, но оно дает лишь отдаленное понятие о том наслаждении, которым
сопровождалось слушание его с кафедры», — писал Кизеветтер18.
Воспроизвести звучание текстов этих нот никому не посильно, а сами
тексты дают крайне слабое впечатление о том ярком и красочном, беру-
щем за душу представлении, что давал Ключевский на своих лекциях.
Страстный меломан, Василий Осипович и в поэзии, источниках прошлых
веков умел услышать какую-то только его слуху доступную мелодию.
Этой мелодией мысли он и привораживал студентов. Как невосстанови-
178
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
мы спектакли времен старого МХАТа, так умерли и лекции Василия Осипо-
вича вместе с ним. Художник явно преобладал в нем над ученым, дар инту-
иции — над логическим рацио, мелодия слова — над записанным текстом.
Художественное чтение по запискам «дьячка, поседелого в приказах».
Умением не просто понять, но и любить душу народной жизни прошлых
веков он уловлял души своих слушателей и заставлял полюбить историю
родной страны. Эта неизъяснимая прелесть лекций Ключевского — явле-
ние единственное в своем роде в русской историографии XVIII—XX веков.
И все же лекции читал ученый. Не повествование, а объяснение; не рас-
сказ — но анализ народной жизни превалировали в них. Патетика и не-
жный пафос — переход почти на шепот — внезапно менялись ярким сар-
казмом. Лектор был полным властителем своего материала. Как говорил
сам Ключевский, он не желал читать «в кредит», опираясь на литературу.
Он самостоятельно перерабатывал для лекций первичный материал сы-
рых фактов источников. Таким образом, его пятитомный курс — главное
научное исследование его жизни. Все его научные труды с 1870-х годов
были в значительной мере подчинены задачам преподавания. Предвари-
тельной черновой работой он «не скучал», по собственному признанию, и,
любя обобщения, выходил за пределы факта лишь после того, как факт
исчерпывался им до дна. Изложение его пронизано мыслью, хотя ученое
щегольство ему претило.
Экзаменатором Василий Осипович был спокойным и справедливым.
Провалов студентов бывало мало. На историческом отделении он вести
занятия не любил и ими тяготился. Семинары и практикумы его были, в
сущности, неудачны — поскольку оставались лекциями. Студенты отме-
чали, что на практических занятиях ничему у Ключевского не научились:
«Ключевский не учил нас работать над памятником и не водил нас в
лабораторию научной работы...»19 Этот недостаток восполнялся тогда
интересными практикумами приват-доцентов: П.Н. Милюкова, затем
М.К. Любавского и других. Именно они учили студентов практической на-
учной работе. Ключевский же давал им лишь готовые плоды своих изыс-
каний, не показывая путей к ним. Возможно, это был сознательный ход.
Добившись колоссальным трудом своего положения, Ключевский не
желал его терять.
Любимыми его студентами в конце жизни стали (с 1900 года и до смер-
ти) слушатели Училища живописи, ваяния и зодчества. Он отдыхал душой
в художественной атмосфере и приятной беседе со своими единомыш-
ленниками по творческому порыву. Кстати, именно они пришли проводить
Ключевского в последний путь. Это очень характерно. Художественный
талант всю жизнь бил ключом из пытавшегося его обуздать ученого.
Член всевозможных научных обществ, председатель, член Общества
истории и древностей российских (с 1893 до 1905 года), признанный мас-
179
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
тер слова, Ключевский любил выступать с докладами на заседаниях и
диспутах. Он блистал остротами, анализом, парадоксами с тройным дном,
был снисходителен к «своим» и строг с «чужими». Характер творческой
импровизации такого выступления готовился долго. Публичные речи Клю-
чевского — например, речь о Пушкине 6 июня 1880 года, знаменитый док-
лад «Евгений Онегин и его предки» (1887 год) — становились события-
ми в культурной жизни страны. Его блестящие лукавые афоризмы ддя
друзей — тоже явление «домашней» культуры.
Публиковать свой курс лекций самостоятельно Ключевский стал лишь
на самом склоне лет, отойдя от активной работы в университете (выйдя
на пенсию в 1901 году). Желание это в 1902 году обострило издание
С.Ю. Витте для Двора его курсалекций(в50экз.). В основу печатных из-
даний, тщательно им дорабатывавшихся, легли литографированные запи-
си его лекций 1884—1885 годов. 1870—1880-е годы — расцвет и верши-
на творчества. По рассказу сына историка (М.В. Нечкиной в 1920-е годы),
тома курса лекций готовились к печати так. Сначала Борис собирал реши-
тельно все написанное и напечатанное отцом по темам данного тома.
Затем материал классифицировался и делился по тому полекционно. В
основе I и II томов курса лежали студенческие литографии 1884—1885
годов, сделанные С.Б. Веселовским и правленные тогда Ключевским.
Листы одной лекции клеились последовательно на огромную бумаж-
ную простыню. Историк хотел окинуть взором весь имеющийся матери-
ал. Затем он работал с литографическим текстом, что-то в него добав-
ляя, исправляя или меняя его. Курс лекций его, бывший (до 1885 года)
двухгодичным, позднее стал годичным; так что даже за два года он мог
прочесть 60 лекций. Пятитомник же содержит объемных 86 лекций. Та-
ким образом, это значительно расширенный в 1900-е годы авторский
текст для печати, а не простое воспроизведение старых литографий.
Первый том вышел в 1904 году, второй — в 1906-м, третий — в 1908-м,
четвертый — в 1910 году. Работа шла очень равномерно. Пятый том, ко-
торый историк хотел довести до 1855 года, вышел уже после 1917 года.
Курс был принят читающей публикой страны восторженно и стал свое-
образным интеллектуальным бестселлером. Тома многократно переиз-
давались.
Каковы идейные и структурные основы «Курса русской истории» Клю-
чевского? Кроме уже оговоренного, бесспорно концептуального влияния
С.М. Соловьева значительное влияние на взгляды Василия Осиповича
оказал другой его университетский наставник — Б.Н. Чичерин. По складу
своего мышления Ключевский был очень близок последнему: та же яс-
ность и острота мысли, сила логики и отточенность языка, характерная
дисциплина ума. Целый ряд специальных работ Ключевского был подска-
зан ему трудом Чичерина.
180
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Впрочем, сама докторская диссертация Василия Осиповича «Боярская
дума Древней Руси» (1882) — это манифест новой исторической школы.
Автор бросил здесь перчатку господствующей государственной школе в
русской историографии. Это не только С.М. Соловьев и Б.Н. Чичерин, это
значительная часть русских историков того времени. Поставив себе це-
лью написание классовой (социальной), а не государственной истории
России, Ключевский связал это с историей старейшего правительствен-
ного учреждения Древней Руси.
Именно из «Боярской думы» Ключевского вышло новое поколение рус-
ских историков, опрокинувшее в конце XIX — начале XX века школу госу-
дарственной историографии. Попытка понять историю России изнутри (не
со стороны форм внешнего устройства) была очень плодотворна. Учите-
лей Ключевского интересовала история сверху — техника правительствен-
ного механизма; он же обратился к строительному материалу, из которо-
го этот механизм сделан. Причем счел этот социальный материал более
важным, чем конструкции политического строя. Такова сущность перево-
рота и главного открытия Ключевского в исторической науке. Настаивая
на бессодержательности исторических схем историков-государственни-
ков, Ключевский разваливал их построения, так сказать, изнутри. В сущ-
ности, у идеалистов от Карамзина до Чичерина понятия «государство»,
«народ» оставались чисто умозрительными и абстрактными.
Сложный комплекс общественных отношений, введенных Василием
Осиповичем под понятием «народ», стал мощным рывком вперед отече-
ственной науки. Историко-социологическая школа Ключевского распро-
странила свое влияние на весь XX век нашей историографии. На место
философского идеализма XIX века в науке (эпохи немецкой романтичес-
кой философии) она поставила народнический реализм с позитивными
методами исследования.
Герой истории Ключевского — не героическая личность и не индивид,
а общество и классы. Ученого интересовали не исторические события, а
стихийные процессы истории, социальная эволюция, а не политическая
история.
Сегодня нас не может не удручать такой массовидный, античеловечес-
кий подход Ключевского к русской истории; но в ту эпоху он был мощным
прорывом вперед. Вдобавок на практике, идя от сырого материала, Ва-
силий Осипович частенько нарушал свои социологические принципы и
любил давать едкие (не всегда справедливые) характеристики деятелям
столь нелюбимого им XVIII века. Разночинец по рождению, воспитанию и
образованию, историк часто не благоволил к власть имущим; хотя природ-
ная осторожность и объективность чаще всего брали верх над личными
пристрастиями.
181
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Осенью 1910 года Ключевский тяжело заболел. Почечная болезнь, кам-
ни в мочевом пузыре причиняли ему сильные страдания. Несмотря на
невзрачную фигуру, Ключевский обладал большой физической выносли-
востью и крепостью. Обычно его мучили лишь простуды. Иногда после
проведенной ночи в кругу знакомых (карты, вино, рассказы) он ехал све-
жий и неутомленный утром на лекцию (и это уже после 60 лет). В ноябре
1910 года он лег в больницу на операцию (извлечение камней), уверенный,
что все закончится благополучно.
Сын-секретарь приносил ему в палату тексты, журналы, бумагу. Борис
Васильевич не оправдал ожиданий отца. Он закончил два факультета уни-
верситета (исторический и юридический) и жил мирной жизнью рантье
при бережливых родителях. Годовой оклад Ключевского только в универ-
ситете составлял 3 тыс. рублей (при 4 часах лекций в неделю) — это были
очень большие для среднего слоя деньги. Плюс шло регулярное жалова-
нье в других учебных заведениях, позднее — доходы от издания курса
лекций. Траты же семьи были скромными. Главным достижением сына
отец саркастически считал изобретение какой-то замечательной гайки в
велосипеде (сохранившейся по сей день). Конец Бориса Васильевича был
печален. В связи с чуждым советской власти происхождением он был в
начале 1930-х годов репрессирован и уже не вернулся домой. Жена его,
высланная за 101-й километр из Москвы, сохранила сундучок с рукопися-
ми Василия Осиповича и позднее передала их в Институт истории.
Ключевский даже в больнице продолжал работу над пятым томом кур-
са и статьями к юбилею крестьянской реформы. Своим преемником по
чтению лекций в университете Василий Осипович видел А.А. Кизеветте-
ра. Но последний не устраивал ректора М.К. Любавского (другого учени-
ка Ключевского). Выдвигалась кандидатура М.М. Богословского.
Операция, проведенная 14 ноября очень известным тогда хирургом,
добрым знакомым историка, увы, прошла неудачно. Несмотря на ужасные
боли, Василий Осипович работал с рукописями. Началось воспаление,
заражение крови. Повторная операция ничего не дала. 12 мая 1911 года
Ключевский скончался в возрасте 70 лет.
О школе Ключевского действительно можно говорить лишь очень ус-
ловно, как, впрочем, и о любой другой школе в русской историографии.
Но идейно его влияние на XX век нашей науки очень велико. Именно идей-
но-теоретические основы «Курса лекций» Ключевского, препарированные
в духе большевизма, стали базой для восстановления советской истори-
ческой науки во второй половине 1930-х годов, именно тогда многие уче-
ники его возвращаются в науку (С.Б. Веселовский, Ю.В. Готье и др.), а
«Курс лекций» Ключевского переиздается (1937 год). Социологизм на весь
XX век стал важнейшим методом советских историков. Официально, впро-
чем, Ключевский считался буржуазным (то есть «допотопным») историком.
182
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
достижения же его были растащены на лоскутки и стали скучными науч-
ными штампами.
Вовсе не случайна и многолетняя (с 1920-х до 1970-х годов) любовь
академика Нечкиной, едва ли не самой преданной ученицы М.В. Покров-
ского, к биографии Ключевского. Впрочем, лучшие и любимые ученики
Ключевского оказались после Октябрьской революции за границей — по
другую сторону баррикад (А.А. Кизеветтер и П.Н. Милюков). Сам он был
при всем своем либерализме и симпатиях к кадетам, в сущности, аполи-
тичен. Страстью и делом его жизни оставалась история России. Многих
же слушателей Ключевского новая власть просто выбросила за пределы
науки и сферы образования. Ей требовались «свои» историки.
Как любое обобщающее (тем более в таких масштабах) произведение,
«Курс русской истории» Ключевского условен и представляет собой цепь
«сделок с совестью» (по выражению автора). Широкие реальные знания
Василия Осиповича по истории России часто не вмещались в «прокрус-
тово ложе» структуры и схемы курса, которые в 1900-е годы уже давно
устарели. Но на склоне лет Ключевский уже не мог выработать новую кон-
цепцию. Вряд ли кто отважится сегодня читать его пятитомник целиком.
Та эпоха с ее живыми спорами, открытыми и проклятыми вопросами давно
канула в Лету. Но если попытка синтеза русской истории Ключевского
была не очень убедительна по своим концепциям, идеям, взглядам авто-
ра, то она по-прежнему бесконечно интересна в своих деталях, фактах,
мыслях и ощущениях. Вдобавок это последняя удачная попытка синтеза
русской истории. Весь XX век России далее, увы, не дал нам более успеш-
ной и читабельной многотомной истории России.
Но курс Ключевского — это памятник самостоятельной работы учено-
го в течение всей жизни над обобщением истории России. Эта личность
русской истории очень дорога. В определенной мере это продолжение
традиций Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева. Но кто же наследовал само-
му Ключевскому?
Приложение
Этот доклад был прочитан автором 1 февраля 1887 года на заседании
Общества любителей российской словесности. Это — безусловный ше-
девр Ключевского, созданный на грани истории, литературы и самореф-
лексии. Творческое вдохновение Василия Осиповича подпитывалось в
пору создания доклада блеском синих глаз его любимой ученицы Анны
Смирновой, дочери ректора Московской духовной академии и будущей
жены П.Н. Милюкова. Это было сугубо платоническое любование молодо-
стью и красотой.
183
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
В этом устном докладе, посвященном памяти А.С. Пушкина, ярко обна-
жены все особенности творческого метода Ключевского: воссоздание жи-
вой картины жизни и последовательной цепи событий по немногим до.
шедшим свидетельствам. Историк насыщает щедрой и плотной реальной
фактурой фантастическую гипотезу: линию жизни предков Онегина. Идя от
литературы, он вдохновенно представляет несколько поколений русских
помещиков — слуг государевых. Это живо, это ярко, и это абсолютно без-
доказательно. Творец в Ключевском роскошествует, лишенный всяких фор-
мальных стеснений научного жанра.
Этот доклад — своеобразная бутылка старого шампанского из погре-
ба историка. Мысль ликует и сразу ударяет в голову. По прочтении докла-
да остается впечатление чего-то очень веселого и солнечного. Обратимся
хотя бы к нескольким отрывкам этого доклада.
В.О. Ключевский
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН И ЕГО ПРЕДКИ (ОТРЫВКИ)
... Прадеда нашего героя надобно искать во второй половине XVII в.,
около конца Алексеева царствования, в том промежуточном слое дворян-
ских фамилий, который вечно колебался между столичной знатью и провин-
циальным рядовым дворянством. Отец этого прадеда, какой-нибудь Нелюб-
Злобин, сын такой-то, был еще нетронутый служака вполне старого покроя:
он еще из года в год ходил в походы посторожить какую-нибудь границу
отечества с пятком вооруженных холопов, по временам получал неважные
воеводства, чтобы умеренным кормом пополнить оскудевшие от походов
животы... Его сына ждала менее торная дорога. За бойкость его с 15 лет
зачислили в солдатский полк нового, иноземного строя под команду немец-
ких офицеров, за понятливость взяли в подьячие, за любознательность от-
дали в Спасский монастырь, на Никольской, в Москве, к ученому киевс-
кому старцу «учиться по латыням». С кислой гримасой принимался он за
«грамотичное ученье»... Но время шло, разгоралась петровская реформа, и
чиновного латиниста с его виршами и всею грамматичною мудростью назна-
чили комиссаром для приема и отправки в армию солдатских сапог. Тут-то,
разглядывая сапожные швы и подошвы и помня государеву дубинку, он впер-
вые почувствовал себя неловко со своим грузом киевской учености...
Дети этого меланхоличного комиссара уже подпадали под действие
закона 1714 года об обязательном обучении дворянства, учились в цифир-
ной школе местного архиерейского дома, женились, отцами семейств явля-
лись на царские смотры дворянских недорослей и по разбору компаниями,
покидая жен, отправлялись за море для науки... В числе этих навигаторов
оказался и даже не один прямой наследник неудачи нашего сапожного ко-
миссара... <...> в Амстердаме учился лучше многих и преимущественно
184
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
дельным наукам. <...> вернувшись в Петербург, успешно сдал экзамен чле-
нам адмиралтейской коллегии, определился к делам, служил усердно... и
тут впервые заметил, что времена переменились. Великого императора уже
не было в живых. Навигацкие науки уступили место иным вкусам. <...> К
тому же ближайшие сотрудники Петра скоро перегрызлись. На их места
явились неведомые люди из Митавы и Германии, алчные, подозрительные
и жестокие. От них пострадал и наш навигатор. Раз на святках он отказал-
ся нарядиться и вымазаться сажей. За это его на льду Невы раздели дона-
га, нарядили чертом и в очень прохладном костюме заставили постоять на
часах несколько часов; он захворал горячкой и чуть не умер. В другой раз
за неосторожное слово про Бирона его послали в Тайную канцелярию к
Ушакову, который его пытал, бил кнутом ... забивал под ногти раскаленные
иглы и калекой отпустил в деревню, где он при малейшем промахе дворо-
вых выходил из себя и, топоча ногами, бесконечно повторял: «Ах вы растре-
кочаные ... непытаные, немученые и ненаказанные!» Впрочем, он был доб-
рый барин, редко наказывал своих крепостных, читал вслух себе самому
Квинта Курция «Жизнь Александра Македонского» в подлиннике, занимал-
ся астрономией, водил комнатную прислугу в красных ливреях и напудрен-
ных волосах... но дружно жил с женой, которая подарила ему 18 человек
детей, и, наконец, на 86-м году умер от апоплексического удара. <...> К
русской действительности этот ученый служака стал как-то криво, нечаян-
но и больно ушибся головой об ее угол... всю остальную жизнь коптил небо,
созерцая звезды.
Отцы Онегиных начинали свое воспитание при императрице Елизаве-
те, кончали его при императрице Екатерине II и доживали свой век при
Александре I. ... То было время отдыха от ужасов бироновщины; тогда на-
чал развиваться в обществе «тонкий вкус во всем и самая нежная любовь...»
<...> Дворянин редко учился с охотой тому, что требовалось по узаконен-
ной программе, но он привыкал учиться чему-нибудь... По желанию самой
императрицы он посещал фернейский скит Вольтера с толпой других мо-
лодых офицеров, «жадничавших видеть философа и слушать его разгово-
ры...» <...> По возвращении в Россию, покинув службу в гвардии, он... пе-
реехал в свою губернию... пробовал заняться сельским хозяйством, но
только сбил с толку управляющего и старосту <...> потчевал гостей часты-
ми обедами, балами и псовой охотой с дворовой музыкой и цыганской
пляской... махнул на все рукой и окончательно переселился в деревню,
доканчивать давно начатую и сложную работу изолирования себя от рус-
ской действительности.
Источник:
Ключевский В.О. Литературные портреты. М., 1991. С. 121—125.
185
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Приложение
В 1893—1895 годах (с перерывами) Ключевский по решению Алексан-
дра III был назначен преподавателем истории ко второму сыну царя Геор.
гию, лечившемуся от туберкулеза в Абастумане на Кавказе. В письме к се-
стре жены, Надежде Михайловне Бородиной (1848—1919), из Абастумана
историк рассказывает о своей жизни на Кавказе.
ПИСЬМО Н.М. БОРОДИНОЙ ОТ В.О. КЛЮЧЕВСКОГО (ОТРЫВОК).
17 ЯНВАРЯ 1894 ГОДА
... Странный каламбур: нужны песни без слов, чтобы найти слова. Сидя
у камина в опустевшей комнате, я под Мендельсона задал себе твой во-
прос, как я поживаю, и нашел ответ: никак; я существую, а не поживаю. Если
тебя действительно так интересует «все меня касающееся», как ты пишешь,
то вот тебе интересное касательно меня открытие. Попав надолго в новую
среду после продолжительного домоседства, я убедился, что я из породы
улиток: ты знаешь, что я считаю животных образцами, по которым творят-
ся разные сорта людей. В Абастумане я весь сжался, как сжимаются вещи
от холода или улитка, попав на новое место. Кожа на руках съежилась, ося-
зание притупилось: поведешь рукой по голове, — как будто волос стало
меньше, возьмешь за бороду, — как будто она и другая, не моя, жиже моей,
хотя она, к сожалению, только и может быть моей, потому что никто другой
не станет носить подобной бороды. Привычные мысли и чувства где-то
остались по ту сторону Кавказа: тяжелы, что ли, они на подъем, что не мог-
ли перевалить через высокий хребет, — не знаю.
... На днях предпринята была первая поездка на высокий Зекарский
перевал. Великому князю нужны эти поездки для горного воздуха: Зекар с
лишком на 2000 футов еще выше Абастумана. Поехали рано утром и взяли
с собой холодный завтрак. Дамы наши все были с нами. Это был печальный
для меня день суда за мои грехи. Ночью накануне во сне я выломил у себя
один из последних передних зубов со страшной болью, от которой проснул-
ся. Сильнее физического страдания было нравственное: я впал в совершен-
ное уныние и хотел отказаться от поездки, но передумал: дома в одиноче-
стве я только бы измучил себя раздумьем, а дела все равно не мог бы
делать; поездка могла рассеять мое горе...
Источник:
Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. М-,
1968. С. 404-406.
186
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
§ 3.3. Жизнь и смерть профессора И.Н. Бороздина
Он знал их всех и видел всех почти:
Валерия, Андрея, Константина,
Максимильяна, Осипа, Бориса,
Ивана, Игоря, Сергея, Анну,
Владимира, Марину, Вячеслава
И Александра — небывалый хор,
Четырнадцатизвездное созвездье!
Что за чудесный фейерверк имен!
Какую им победу отмечала история?
Георгий Шен гели
1955 год
О развитии историографии нельзя судить по вершинам. Чтобы были
горы, нужно, как минимум, иметь плоскогорья. Часто вершины вообще не
дают представления об основных тенденциях, традициях, течениях в эво-
люции своей науки. Сотни и тысячи малоизвестных и совсем не извест-
ных в стране историков делают очень важное и нужное дело: наращива-
ют «мышечную массу» исторической науки, разрабатывают архивы, пишут
учебники, читают лекции... Собственно написанные и изданные труды
историков лишь сравнительно небольшая часть мощного научного движе-
ния (вперед, назад, в сторону или даже к краху).
Между тем личности историков каждой эпохи очень своеобразны и
оригинальны. Правда, понимание этого приходит лишь с полным уходом
такой эпохи. Притом собственно личность, допустим, Д. Иловайского или
Н. Новомбергского ничем не хуже, чем личность В. Ключевского. Личнос-
ти историков второго, третьего и четвертого «эшелонов» нашей науки
столь же интересны, специфичны и характерны, сколь личности класси-
ков науки. Да и представления о России своего времени они дают гораз-
до больше.
Обратимся к имени и судьбе одного из таких малоизвестных тружени-
ков науки, чтобы просто понять и оценить сложность жизни историка в
России на сломе эпох. Вдобавок волею судьбы герой этого очерка стал
провинциальным историком. А провинциальных историков в XX веке в
России было уже большинство. Каково же жилось этому большинству?
Конечно, судьба профессора Ильи Николаевича Бороздина не харак-
терна для типа жизни крепких провинциальных домоседов. Но он (и сот-
ни его коллег) стал своеобразным мостом, соединив до- и послереволю-
ционную эпохи в русской науке, образовании и культуре.
187
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Родился Илья Бороздин 4 ноября 1883 года в Ярославле в дворянской
семье. Брак родителей оказался неудачным. Муж, промотав приданое
жены, безбожно ей изменял. Мать, Юлия Владимировна, уехала от мужа
с двумя детьми (сыном и дочерью) в Москву и затем 25 лет работала пре-
подавателем в императорском Театральном училище при Малом театре.
Судя по отзывам учеников, она была педагогом от Бога. Дом ее стал не-
большим очагом культуры. Здесь бывали артисты, поэты и писатели, уче-
ные. Так, ученицей гостя дома, замечательного египтолога Б.А. Тураева,
стала сестра Ильи Николаевича, Тамара Николаевна.
Постоянным другом дома был профессор Московского университета,
смотритель Румянцевской библиотеки Николай Ильич Стороженко (1836—
1906). В дальнейшем он стал наставником юного гимназиста и студента,
во многом определил круг его интересов. Стороженко изучал Шекспира
в связи с идеями эпохи Возрождения, историю мировой культуры XVIII —
начала XIX века. В значительной мере он был историком культуры. Эту
линию отчасти развивали в конце XX века С.С. Аверинцев и М.Л. Гаспаров.
Сравнительно-исторический метод исследования Стороженко невольно
передавался и опекаемому им книгочею-гимназисту. Многочисленные
статьи, рецензии, лекции, общественные труды сделали Николая Ильича
очень своеобразным элементом культурной жизни Москвы. Именно он
формировал круг чтения неистового «пожирателя книг».
Желая стать историком, Илья Бороздин в 1901 году поступил в Москов-
ский университет. «Мой интерес гуманиста пробудился очень рано. Исто-
рия была моей первой любовью, — писал он на склоне лет в автобиогра-
фии, — и я остаюсь ей верен. Но история в широком культурном аспекте
всегда для меня была связана с литературой... В. Скотт, В. Гюго, П. Мери-
ме, да и автор “Трех мушкетеров” не только будоражили воображение, но
и активно побуждали к занятиям историей и историей литературы»20.
Страстное книголюбство и книгособирательство стало важной доми-
нантой в жизни Ильи Бороздина. Вроде бы тип характерной судьбы доре-
волюционного ученого: интеллигентная семья, очевидная одаренность,
живая атмосфера культуры в лицах вокруг — все это характерно для це-
лой плеяды ученых XIX — начала XX века. Увы, в советские годы такого
теплого гнезда основная масса историков не имела. Рабоче-крестьянское
происхождение, тип разночинца с его обилием претензий, комплексов и
фобий сильно изменили образ и облик историка вообще.
Наибольшее влияние в университете на Бороздина оказал профес-
сор П.Г. Виноградов. Без сомнения, в конце XIX — начале XX века это был
лучший наставник и педагог для начинающих свой путь в науке истори-
ков. Конечно, слушал Бороздин всех популярных тогда профессоров
(даже необязательных для него К.А. Тимирязева и А.Ф. Кони), В.О. Клю-
чевского, В.И. Герье, М.К. Любавского. Испытал он значительное влия-
ние М.М. Ковалевского и Б.А. Тураева.
188
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
И все же именно Виноградов из слушателя пытался сделать активно-
го исследователя. На своих семинарах он учил студентов работать над
источниками, критически анализировать их, сопоставлять выводы, фор-
мировать понятия. Профессор требовал от студентов знания двух древ-
них и трех новых языков. Не всем это было посильно.
Контакты с Б.А. Тураевым и М.М. Ковалевским были очень полезны для
будущей творческой работы Ильи Бороздина. В 1907 году он окончил Мос-
ковский университет. Его выпускное (кандидатское) сочинение об универ-
ситетах России XIX века было опубликовано двумя статьями в многотомной
«Истории России в XIX веке». Эти статьи, к сожалению, не произвели на меня
впечатления. Отсутствие продуманного плана, системного фактажа и ана-
лиза тенденций в развитии университетского образования не дает права
этим статьям на звание обобщающих. Довольно обычное, посредственное
сочинение. Правда, привлекают хороший слог и гладкая речь автора.
После университета Бороздин какое-то время преподавал историю
в гимназии, взяв за основу «Краткое пособие по русской истории» Клю-
чевского, а затем перешел на литературную работу. Это было ему по
душе. Он вращается в кругу московской творческой и научной интеллиген-
ции: С.Н. Трубецкой, В. Брюсов и особенно знакомые с детства А. Белый,
С. Соловьев, редакции журналов «Весы» и «Вестник Европы», газета
«Русские ведомости». Завзятый театрал, он посещает едва ли не все
премьеры. Скоро обнаружились и научно-организаторские способнос-
ти Ильи Николаевича. Помимо историко-литературных обзоров новей-
ших книг в журналах Бороздин активно сотрудничает с Московским ар-
хеологическим обществом. Расширяется его увлечение археологией. Он
участвует в работе очередного XV археологического съезда в Новгоро-
де (1908 год), читает доклады на заседаниях общества. В 1912 году он
был командирован обществом на III Международный археологический
съезд в Риме, где выступил с докладом о достижениях русских археоло-
гов. Вероятно, в это время складываются дружеские отношения с изве-
стным археологом-античником Б.В. Фармаковским. (В 1918 году они
издали совместную книгу.) В 1913 году он стал секретарем Император-
ского Московского археологического общества. Работал он под прямым
руководством председателя Общества — графини П.С. Уваровой. Прас-
ковья Сергеевна (урожденная Щербатова) — человек-эпоха в развитии
археологии России. С 1884 до 1918 года (своей эмиграции) она успеш-
но твердой рукой вела дела Общества. Судя по всему, она разглядела
научно-организаторский дар в молодом историке. Бороздин принял ак-
тивное участие в подготовке 50-летнего юбилея Общества (созданного
в 1864 году) и в работе над юбилейными изданиями21. Это большой и
очень полезный обобщающий труд Ильи Николаевича, созданный на
основе архива МАО. Еще более интересной нам сегодня редакторской
189
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
работой Бороздина стал биографический словарь русских археологов —
членов МАО22. Влияние Уваровой, стиль ее работы сильно подействова-
ли на личность Бороздина.
В 1913 году Бороздин по заданию МАО и для обследования древнос-
тей посетил Крым. Участвовал он также в ряде научных конференций в
странах Западной Европы. Илья Николаевич сформировался как интеллек-
туал-историк, организатор и координатор научной работы. Это — не ка-
бинетный ученый типа Соловьева или Ключевского. Интерес его к исто-
риографии проявился в замысле книги по истории русской археологии
(1917 год), многочисленным статьям по проблемам всеобщей истории.
Контакты с М.К. Любавским, Б.А. Тураевым, М.М. Ковалевским, Е.В. Тар-
ле, ГВ. Плехановым оттачивали научную культуру Бороздина. Рецензии на
их книги, совместные проекты (например, книга для чтения в гимнази-
ях, написанная с Б.А. Тураевым, — «Древний мир. Восток»), живое обще-
ние — все это сделало больше для становления Бороздина-ученого, чем
университет. Темперамент общественного деятеля в науке в этом случае
оказался полезен.
Но грянул 1917 год. Февральскую революцию Илья Николаевич при-
нял. К Октябрьской отнесся настороженно. Близкий по духу археолог
Б.Ф. Фармаковский писал ему из Петрограда 23 ноября 1917 года: «Где те-
перь Россия? Где наша цивилизация? И за какую цивилизацию мы стараем-
ся? ... Логика вещей неумолима. Мы идем, куда идти должны. Еще будут у
нас и культура, и богатства, и все блага, хотя мы лично, вероятно, до этого
не доживем. Скорбь у нас великая, но надо помнить Евангельское слово:
“Мужайтесь, ибо я победил мир!” я в это верю и потому пока не унываю»23.
Часть интеллигенции после Октября 1917 года выступила с идеей бой-
кота новой власти, часть заняла настороженно-выжидательную позицию,
а часть сразу пошла на сотрудничество с большевиками.
Бороздин примкнул к последним. Немалую роль в этом сыграл его
обширнейший круг знакомств. Кстати, графиня Уварова Октябрьскую ре-
волюцию не приняла и, взяв горсть русской земли, уехала в Югославию.
Она приглашала впоследствии Бороздина в Югославию, обещая помочь
с работой в университете. Но полный сил сложившийся 34-летний исто-
рик решил остаться в России. Видимо, полезную роль в начале его со-
ветской карьеры сыграло доброе знакомство с В.М. Фриче, учеником и
магистрантом Н.И. Стороженко. (Последний же был когда-то опекуном
маленького Бороздина.) Фриче привлек в конце 1917 года Бороздина в
Комиссию по охране памятников, созданную при Московском совете ра-
бочих депутатов. Требовалось обследовать разрушения в Кремле, а так-
же решать судьбу музеев, архивов и огромного количества других ценно-
стей, переданных в ее ведение. После переезда советского правительства
в Москву Комиссия прекратила свое существование.
190
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
Но Илья Николаевич уже доказал свою полезность как эксперт и знаток
и перешел на работу в Наркомпрос, а затем в 1919 году стал заведующим
отделом в издательстве ВЦИК (позднее Госиздат). В 1920—1922 годах
он — профессор Военно-хозяйственной академии, в 1922—1923 годах —
профессор Института востоковедения. Главный его взлет в 1920-е годы
(наиболее плодотворное время жизни) — заведование историко-этноло-
гическим отделом Всероссийской научной ассоциации востоковедения.
Созданная по декрету ВЦИКа от 12 января 1921 года ассоциация должна
была объединить все существующие в России востоковедческие обще-
ства, научные силы, архивы, музеи, библиотеки. Бороздин попал в важное
русло советской внутренней и внешней политики, оказался на виду у
власть имущих. При политическом курсе на мировую революцию Востоку
назначалась важная роль. Отделов, кстати, в ассоциации было всего два.
Устанавливались связи с востоковедами Кавказа и Средней Азии, пригла-
шались к сотрудничеству ученые из Китая, Индии, Турции, Японии, изда-
вался журнал «Новый Восток».
Как вся основная научно-историческая работа в России 1920-х годов,
статьи и труды ученых носили в основном популяризаторский и обобща-
ющий характер, выполнялись чаще всего в социологическом аспекте.
История, культура, археология, этнография, литература тюркских на-
родов и народов Северного Кавказа стали главным объектом внимания
историко-этнологического отдела журнала (заведующий отделом —
И.Н. Бороздин).
Контакты со всеми русскими учеными-востоковедами (В.В. Бартоль-
дом, И.А. Орбели, Ф.И. Успенским, С.Ф. Ольденбургом) и сохранившая-
ся переписка, например, с Н.И. Вавиловым, совершившим тогда экспеди-
цию в Афганистан, показывают, что Бороздин очень широко понимал свои
задачи как организатора науки. Он активно участвует с докладами на раз-
ного рода тюркологических, востоковедческих, краеведческих съездах и
конференциях. С 1922 по 1929 год он был заместителем председателя
московской секции ГАИМКА, членом правления Музея восточных культур,
ВОКСа и многое другое. С 1918 по 1935 год (до ареста) им опубликовано
более 150 статей и других работ, в основном инструктивного и научно-
популярного характера.
Волна просветительской деятельности в разбуженной России несла
его, как и множество русских историков той эпохи, к качественно ново-
му читателю. Шведский путешественник Свен Гедин в своей книге «Из
Пекина в Москву» дал такое ироничное описание Бороздина, участво-
вавшего во встрече Гедина с Г. Чичериным и М. Павловичем (старым
большевиком — руководителем Ассоциации востоковедения): «К какой
партии принадлежал профессор Бороздин, мне неизвестно. Это был тип
западноевропейского культурного человека при воротничке и галстуке
191
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
по последней моде. Он казался настолько погруженным в свою науку,
древнюю историю и археологию Востока, что не имел много времени для
политических раздумий. Он был добрым другом шведского историка ан-
тичности доктора Арне и восторженным почитателем Оскара Монтели-
уса, знаменитого шведского историка первобытного общества, умерше-
го в 1921 году»24.
В 1927 году состоялось открытие Музея восточных культур, в органи-
зации которого Бороздин принял активное участие. 1920-е годы — вре-
мя в культуре фантасмагорическое. Дух Москвы хорошо передают ранние
рассказы и повести М. Булгакова. Самые смелые научные прожекты вне-
запно реализовывались, так же внезапно рушились. Зыбкость и непонят-
ность самой культурной политики советской власти порождала иллюзии.
Об ученых, сотрудничавших с большевиками в 1920-е годы (прежде
всего о С.Ф. Платонове и С.Ф. Ольденбурге), жена академика-эмигранта
М.И. Ростовцева метко сказала, суммируя противоречивые известия из
России: «Одни говорят — спасают, другие — предают».
По воспоминаниям Ильи Николаевича, летом 1918 года он в Петрог-
раде встречался с А.А. Блоком. Они бродили белой ночью по городу и
рассуждали об эмиграции. Блок сказал: «Россия — мать. Нельзя покинуть
мать, если даже она заболела дурной болезнью»25.
Широкие контакты в литературной среде (Бороздин даже был принят
в 1919 году в Союз поэтов); добрые отношения с В. Брюсовым, М. Воло-
шиным, В. Маяковским, В. Каменским, любовь к стихам Есенина, рецен-
зии на книги писателей-современников — все это позволяло Бороздину
быть в гуще литературной жизни того времени. Хорошо организованный,
работоспособный, читавший на нескольких иностранных языках, он хоро-
шо справлялся со своей работой, не пропускал премьер в театрах. Это
была светская жизнь книгочея в условиях 1920-х годов. Не имея своей
семьи, Бороздин жил с семьей своей сестры Тамары Николаевны Козьми-
ной. Муж ее, Борис Павлович Козьмин, — известный ученый, патриарх
народнической тематики в России. В 1922—1935 годах он работал в Об-
ществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев, руководил журналом обще-
ства «Каторга и ссылка». В 1930-е годы он редактировал собрания сочи-
нений Н.Г. Чернышевского, А.И. Герцена, Н.А. Добролюбова, с 1946 по
1954 год был директором Гослитмузея.
Очень тесные и очень дружеские отношения в этой семье позволили
затем Бороздину выжить в лагерях.
С 1924 года Бороздин ежегодно участвует в археологических раскопках
в Крыму, Татарии, Ингушетии. Полевой археологии он учился у своего друга
Б.Ф. Фармаковского, раскопками которого он был просто потрясен. Завязы-
вались добрые отношения сучеными, писателями, некоторыми партийными
лидерами Крыма, Татарии, Туркмении.
192
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
В декабре 1928 года в ГАИМКе широко был отпразднован 45-летний
юбилей Бороздина и 25-летие его научной деятельности. Музеи, инсти-
туты, научные общества прислали свои поздравления. Телеграммы от
академиков Н. Марра, В. Бартольда, Н. Вавилова, ЦИКа Азербайджана,
подарок Крымсовнаркома — все это свидетельствовало об официальном
положении юбиляра как функционера новой советской науки. Но выступ-
ления старых знакомых и друзей-интеллигентов подчеркивали его родство
с культурой и наукой дореволюционной России. Профессор Д.Н. Егоров,
проводивший заседание, тепло вспоминал дом и маму юбиляра, артист
Малого театра и друг В.Ф. Лебедев поздравлял от имени всего театра.
Но вскоре ситуация в исторической науке кардинально изменилась.
Дело академика С.Ф. Платонова и репрессии ОГПУ против сотен исто-
риков и краеведов России привели к травле со стороны Комакадемии
М.Н. Покровского (официального тогда лидера исторической науки) мно-
жества историков-немарксистов. Дружеские и деловые отношения со
старыми университетскими наставниками — М.К. Любавским (глубоко ува-
жаемым Бороздиным), Д.Н. Егоровым, более молодыми коллегами-истори-
ками — легко могли стать основой для ареста. Все рухнуло.
Закрыты были Ассоциация востоковедения и журнал «Новый Восток».
Бороздин перешел на работу в ВОКС. Ф.Н. Петров, руководитель БОКСА,
поручился за него. «Считаю т. Бороздина полезным и всецело стоящим на
советской платформе научным работником», — писал он в отзыве о науч-
ных работах своего подчиненного. И все же в 1933 году Бороздин полнос-
тью перешел на педагогическую работу — стал профессором и заведующим
кафедрой древней истории Московского государственного педагогического
института. Именно тогда он начал писать учебник древней истории для
школ. Видимо, в это время ему присвоено ученое звание профессора.
Кстати, ни магистерской (кандидатской), ни докторской диссертаций он
никогда не защищал. Но по совокупности трудов, благодаря своей блес-
тящей эрудиции, многообразию знаний в исторической науке, конечно,
был настоящим профессором-интеллектуалом и книжником, мыслящим в
науке широко и масштабно.
В 1934 году Бороздина приняли в Союз советских писателей, а в ян-
варе 1935 года первый вариант его учебника был готов. Но в феврале
1935 года он был арестован НКВД и провел в заключении 7 месяцев. Ему
предъявлялись нелепые обвинения: о непринятии яфетической теории
Марра (Бороздин же был верный маррист), борьбе против нового алфави-
та в Татарии и на Востоке, в пантюркизме и национализме. Ни декан факуль-
тета, ни друзья, ни А.В. Арциховский, вызванный свидетелем, не дали по-
рочащих Бороздина показаний. Зато их легко дали два других историка —
А.С. Башкиров и В.Н. Чепелев. Первый на суде заявил, что Бороздин «не был
доволен советской системой, был националистом, как и раньше, придер-
193
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
живался расовой теории». Второй, вызванный в качестве эксперта, объявил
что книга под редакцией Бороздина «Художественная культура Советского
Востока» (М., 1931) пронизана системой расовой теории и ему хорошо из-
вестно об антисоветизме Бороздина.
Все это было абсолютно голословно и совершенно фантастично. На
суде дело развалилось. Но уже после суда органом внесудебной распра-
вы — Особым совещанием НКВД — 14 сентября 1935 года он был осуж-
ден на три года ссылки в Алма-Ату, где стал работать в Казахском педин-
ституте. Жил он очень уединенно и замкнуто, писал свой учебник древней
истории; но волна Большого террора 1936—1938 годов накрыла и его.
В ноябре 1937 года он был вновь арестован НКВД по обвинению в ан-
тисоветской агитации. В справке на арест значилось, что Бороздин буд-
то бы говорил: «Следователей, зарабатывающих себе ромбы на дутых
делах, необходимо отправлять на Дальний Восток, где они могли бы
действительно пригодиться как человеческий материал»26.
Ему приписывали высказывания о необходимости демократизма, воз-
мущение по поводу пассивности М.Н. Тухачевского и других, которые мог-
ли бы устранить нежелательных членов правительства, а не подставлять
головы под топор. Кипучий общественный темперамент Бороздина вряд ли
мирился с его полной изоляцией, но осмотрительным он стал уже давно. Так
что фантазии доносчиков вряд ли имели почву. Все обвинения Бороздин
начисто отрицал. Его соратник по судьбе, профессор-античник А.А. Заха-
ров (известны его книги «Гомер», «Эгейский мир»), также высланный из
Москвы и арестованный, доведенный до отчаяния, на следствии заявил
следователю, что признает справедливым лишь строй гомеровской Греции.
И по постановлению тройки УНКВД от 1 декабря 1937 года и на основании
показаний свидетеля Э.И Питкевича-Пильца был расстрелян.
Бороздин же, не признававший вздорных обвинений, 5 декабря 1937 года
был отправлен по этапу в лагеря Дальнего Востока с выпиской особой трой-
ки УНКВД по Алма-Атинской области об осуждении к 10 годам ИТЛ27.
Даже просто выжить в лагерях ГУЛАГа того времени было крайне слож-
но. Людей не жалели, и они гибли многими тысячами. Пожилой профес-
сор, не приспособленный к тяжелому физическому труду, довольно быс-
тро стал инвалидом-доходягой и попал в 1-й сангородок Буржелдорлага.
Твердый характер, сильная воля, регулярные продуктовые посылки от
сестры, не бросившей брата, а продолжавшей хлопотать о его освобож-
дении, помогли ему выжить. Он трудился землекопом, истопником, лесо-
рубом, но не терял веры в себя.
Характерно, что даже на волне слабой бериевской «оттепели» 1939 года
он освобожден не был. Хотя тысячи других не признавших свою вину ин-
теллигентов получили тогда свободу. Вероятно, кто-то из власть имущих
все же был заинтересован, чтобы Бороздин оставался в лагере. Умевший
194
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
писать прошения о помиловании, профессор и в лагере стал пользо-
ваться уважением зэков. Редкие книги из посылок сестры (Д. Пристли,
С. Маршак) перечитывались им многократно.
Блатные и тогда высоко ценили «искусство тискать роман» — умение
вечерами и ночами пересказывать какие-то художественные книги. Воз-
можно, это тоже помогло выжить опальному профессору — превосходно-
му рассказчику.
Став «официальным инвалидом», избавившись от общих работ, Илья
Николаевич заведовал избой-читальней и организовал драматический
кружок. С началом войны Бороздин многократно писал заявления такого
типа: «Я — старик, актированный инвалид, но если я не могу владеть ог-
нестрельным оружием, то я владею оружием печатного слова, владею
пером ученого и писателя. Я прошу дать мне возможность все мои зна-
ния ученого специалиста и весь мой опыт литератора отдать на активное
служение Родине, фронту».
Все заявления оставались без ответа. Патриотизм среди политзак-
люченных был широко распространен. Реально помог умиравшему от
дистрофии в лагере ученому благоволивший к нему начальник лагпунк-
та Д.Я. Чмуль. В ту пору тысячи обессилевших заключенных были неспо-
собны работать. Чтобы они не умирали в лагере и даром не ели хлеб пе-
ред смертью, их по директиве НКВД, НКЮ и Прокуратуры СССР от 23
октября 1942 года досрочно освобождали (лишь актированных инвалидов)
и отправляли в ссылку в Среднюю Азию, ряд других дальних регионов —
без права жить в областных и столичных городах. Значительная часть та-
ких освобожденных вскоре умирали. 4 февраля 1943 года Бороздин был
на таких условиях освобожден и получил предписание ехать на жительство
в Кызыл-Арват — маленький райцентр Туркмении. На его счастье, в Аш-
хабаде в это время находилась семья его сестры. Они приютили, обогре-
ли и подлечили Илью Николаевича. Историки-академики, бывшие тогда в
Ташкенте и Ашхабаде, — В.И. Пичета, Ю.В. Готье, Н.П. Грацианский —
писали письма-рекомендации властям Туркмении с просьбой использовать
знания этого ученого на работе в вузах. Хорошо относившийся к Борозди-
ну партийный лидер Туркмении Ш. Батыров решил вопрос в его пользу, и
27 мая 1943 года Бороздин был назначен заведующим кафедрой всеоб-
щей истории Ашхабадского госпединститута. Впоследствии Батыров даже
обращался с ходатайством к Л.П. Берии о реабилитации Бороздина, но
получил отказ. Специальная отметка в паспорте («каинова печать») зап-
рещала Илье Николаевичу жить в больших городах и Москве, так что суще-
ствование его почти до смерти оставалось неполноправным и унизитель-
ным. Строгий и придирчивый характер профессора от этого не улучшился.
В Ашхабаде он активно читал лекции (и даже спецкурс по средневеко-
вой культуре), много выступал с антифашистскими статьями, сотрудничал
195
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
в ВПШ, жадно читал все книжные новинки, вновь обрастая библиотекой,
посещал концерты и спектакли. К счастью, его личный архив и большая
библиотека в Москве сохранились, так как находились в квартире сестры.
Бороздин рвался в Москву и после войны смог туда ездить в командиров-
ки. Но там приходилось прятаться от участкового милиционера, менять
квартиру, что угнетало.
В 1947 году из-за неподходящего климата Бороздин решил переехать
на работу в какой-либо вуз средней полосы. Пришло множество отказов
(из-за ограничений в правах). Но в 1948 году благодаря хлопотам сестры
и Б.П. Козьмина кто-то влиятельный вступился на самом верху за опаль-
ного профессора. По одной из версий (малодостоверной) — С.А. Гелунс-
кий, заместитель А.Я. Вышинского, уговорил последнего напомнить о
Бороздине Сталину. Тот лично знал в 1920-е годы сановного востоковеда
и, выслушав Вышинского, спросил: «А он еще жив?» Затем подумал и ска-
зал: «Реабилитировать рано, а разрешить приехать ближе к Москве мож-
но». Тогда-то Бороздин и был избран заведующим кафедрой всеобщей
истории Воронежского университета.
В 1948 году, незадолго до отъезда из Ашхабада, Бороздин с молодой
женой (он женился в 1946 году на студентке Полине Дашковой) пережил
страшное землетрясение в Ашхабаде. Погибло множество жителей города.
Лишь в январе 1949 года, наладив работу кафедры, он уехал в Воро-
неж. Переезд продлил его жизнь еще на 10 лет. И для Воронежа он оста-
вался слишком «крупной рыбой». Так, в редакции местного журнала, куда
он предложил очерк «Встречи с Плехановым», просто не поверили в факт
его знакомства с известным марксистом. Интеллектуально и культурно
научные выходцы из начала XX века в провинции все же были рыбами на
берегу. Существенное падение уровня гуманитарных наук, «пролетариза-
ция» преподавательского и студенческого состава вузов, мощный идео-
логический диктат сильно снизили уровень университетской жизни и сам
статус университета. В повседневной жизни все наладилось неплохо: ста-
рого профессора обеспечили квартирой, прикрепили к обкомовской поли-
клинике, разрешили аспирантуру. Ставки людей со степенями и учеными
званиями тогда позволяли вести безбедное существование. Профессура и
в сталинские, и в 1960-е годы оставалась сравнительно хорошо матери-
ально обеспеченной частью советского общества. Хватало и на дорогие
для других слоев населения продукты, и на отдых, и на жизнь культурного
человека: красивую одежду, театр, книги, концерты. Традицию эту, безус-
ловно, заложил еще Сталин в середине 1930-х годов.
Между тем конец 1940-х годов — это мощная волна арестов «повтор-
ников» по всей стране. Людей, уже отбывших в 1930—1940-е годы лагер-
ный срок, арестовывали второй раз и давали новый срок ни за что — ста-
линская «презумпция виновности». Возраст людей помехой не являлся.
196
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
67-летнего профессора МГУ А.И. Некрасова, старого знакомого Борозди-
на, получившего 10 лет срока в 1937 году и освободившегося из Ворку-
ты, арестовали в 1949 году в Подмосковье (в Москве он права жить не
имел). В камере впавший в тяжелую депрессию искусствовед приходил в
себя, лишь рассказывая сокамерникам историю искусства. «Он рассказы-
вал так, словно жил в том далеком времени», — писал очевидец.
Догляд (негласный надзор) над Бороздиным, безусловно, существо-
вал, и на его заявления о снятии судимости приходил отказ. Но повтор-
ный арест обошел его стороной. В 1950-е годы в Воронеже он стал свое-
образным эталоном «настоящего профессора», какого местные студенты
рисовали в своем воображении по фильмам и книгам. Тогда студент, а
впоследствии доцент В.М. Тупикин так описывает лекцию Ильи Николае-
вича: «С подчеркнутым вниманием и лукавинкой в глазах осмотрел нас, и...
началось бороздинское священнодействие. Уже первые его слова откры-
ли перед нами не лектора, а явление. В лекциях он открывал нам каждый
раз и самого себя — неординарного, необычно духовно богатого и интел-
лигентного в самом чистом значении этого слова. И никогда ни тени на-
рочитости, ни передержки вкуса — в лекции, как и в жизни. Главное в его
лекциях — проблемность содержания. Они были рассчитаны на мысляще-
го студента. Это доверие у студента вызывало ответную реакцию — мы
искали и находили вместе с ним. Он приучал нас к исследовательской
работе, к радости творчества».
Думается, все же профессор и студенты были глубинно чужды друг
другу. Он не понимал их, они — его. Это — люди не просто разных поко-
лений, а разных миров. Бороздин заложил на своей кафедре основы
изучения славяноведения и историографии. Пять его аспирантов успеш-
но защитили кандидатские диссертации по славяноведению. Сам он
опубликовал свои статьи в московской печати. Сохранившаяся в лич-
ном архиве ученого переписка за разные годы говорит о его контактах
с В.И. Пичетой (1878—1947), Н.П. Грацианским (1886—1945), Н.С. Дер-
жавиным, Ю.В. Готье; С.А. Никитин и М.А. Алпатов неоднократно приез-
жали в Воронеж к Бороздину на научные конференции и оппонировать
диссертации аспирантов.
В 1953 году университет, пусть и нешироко (в рамках совета факуль-
тета), отметил 70-летие опального профессора. Во время похорон Стали-
на, слушая дома объявление о минуте молчания, Бороздин не встал. И
лишь к концу траурной минуты приподнялся, встав рядом с плачущей же-
ной. «Страница истории перевернулась», — сказал он. В августе 1955 года
профессор получил извещение о реабилитации. Его дела 1935 и 1937 го-
дов были закрыты «из-за отсутствия состава преступления».
Но обида за тяжкие страдания всколыхнулась и еще долго мучила
его. Работа над курсом лекций по историографии всеобщей истории
197
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
(главной и незаконченной научной работой 1950-х годов) помогла вый-
ти из депрессии.
Восстановление в Союзе писателей СССР (по секции критики) позво-
ляло посещать писательские Дома творчества в Переделкине и Малеев-
ке. Восстановились связи и дружеские беседы с К.И. Чуковским, Б.Л. Па-
стернаком, Г.П. Штормом. Появились новые знакомые: С.Я. Маршак,
С.Н. Голубов, М.С. Петровых и другие. Сотни занимательных историй по-
мнил из прошлого русской культуры Илья Бороздин. Но даже с Г. Сереб-
ряковой, Н. Колчиным (писателями, побывавшими в ГУЛАГе) он никогда не
касался своей лагерной жизни.
Полина Андреевна, жена Ильи Николаевича, запомнила двухчасовую
беседу с Борисом Пастернаком в 1959 году. Поэт говорил о невыноси-
мой обстановке, сложившейся вокруг него, что он никогда не откажется
ни от единой строчки романа. «Я так богат, что мог бы купить весь Гос-
литиздат. Но вы понимаете, что я ни одного рубля не возьму из-за гра-
ницы. А из страны уехать не могу». Вспоминая позднего Маяковского
(которого оба хорошо знали и любили), Пастернак сказал: «Мне он те-
перь напоминает провинциала, который, навсегда усвоив какие-то идеи,
приехал в столицу и не понимает, что этими идеями столица давно уже
не живет».
Возможно, Илья Николаевич в этот момент вспомнил открытку от Ма-
яковского, где тот своей характерной ступенью записал его адрес:
Сивцев Вражек,
Дом девять,
Квартира один,
Илья
Николаевич
Бороздин.
О повседневном распорядке жизни И.Н. Бороздина жена ученого в
соответствии с моими вопросами вспоминала так. Обедали в доме в 5
часов. Затем, примерно с 7 до 11 часов, профессор спал. С 11 до часа
был прием посетителей-историков. С часу ночи и до 5—6 утра Илья Ни-
колаевич занимался: читал, писал, обдумывал свои статьи и лекции.
Затем он вновь ложился спать и спал до 10—11 часов дня. Затем завт-
рак и работа на кафедре в университете.
Ночью на круглом столе всегда стоял термос с чаем, бутерброды и
конфеты. Утром — кофе и легкий завтрак непременно с сыром (советским
или швейцарским). Конспекты лекций Илья Николаевич готовил накануне.
Читал лекции сидя. Трудные имена и даты староста по его просьбе писал
на доске. Поначалу его лекции слушать было трудно, затем студенты при-
198
РАЗДЕЛ IIL ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
выкали к необычной манере чтения. Слушали и записывали лекции вни-
мательно, поскольку по ним было удобно готовиться к экзамену. Экзаме-
на очень боялись, но ценили Бороздина за неумолимую справедливость.
С аспирантами Илья Николаевич работал много, как правило у себя дома.
Был строг и мог распечь очень сильно. Впоследствии кое-кто из них под-
нимал тост за «палку учителя». Последний никогда не подсказывал, но
наводил учеников на важные мысли и выводы. Аспиранты были в доме
«своими» людьми. Примером для Бороздина был стиль работы с ученика-
ми П.Г. Виноградова. Хотя, судя по рассказам, существенное влияние на
него также оказали М.К. Любавский и В.И. Герье.
У Ильи Николаевича был сложный характер, жене с ним было непрос-
то. Следовало твердо усвоить, что можно, а что нельзя делать. Вдобавок
опыта семейной жизни до 62 лет у Бороздина не было. Живя до ареста в
семье сестры, все связи с женщинами он имел на стороне. Часто это был
лишь совместный отдых и поездка куда-то. Но поскольку он молодую жену
воспринимал как ученицу, а педагогом был хорошим, то многие пробле-
мы разрешались.
В молодости любил одеваться «с форсом», но и позже любая одежда
сидела на нем элегантно. В старости ходил, опираясь на трость, но также
выглядел стильно. Дома любил теплую пижаму, которая ему очень шла.
Летом носил китель из кремовой чесучи. Для торжественных случаев имел
черный костюм и красивые галстуки. Зимой носил черное пальто и кара-
кулевую шапку пирожком. Думается, что в своем бытовом и парадном
поведении он с молодости многое воспринял от актеров Малого театра,
где был своим человеком.
Любил дорогое вино и дорогие конфеты, но пил мало. Одно время
после лагеря усиленно лечился водкой с красным перцем. Никогда не
вставал из-за стола раньше женщин. Просил извинения, если это случа-
лось. В Воронеже в семье уже была домработница.
Все солидное по тем временам жалованье тратилось на жизнь. Сбе-
режений не было. Из Москвы к столу присылали даже рябчиков и перепе-
лок. Остальные деликатесы тогда в воронежских магазинах были. Народ
после войны в целом жил тогда очень бедно.
Были и свои чудачества, столь характерные для профессоров. Напри-
мер, терпеть не мог зеленого цвета. Жене и аспирантам запрещал носить
модные тогда зеленые шляпы. Не любил тратить деньги на одежду. Верил
в плохие приметы: рассыпанную соль, разбитое зеркало... Был вспыльчив,
но отходчив. Спасало чувство юмора, которым был щедро наделен.
Высоко ценил русскую поэзию. Любимый поэт — А. Блок, компози-
тор — С. Рахманинов. Отношение к Сталину — сложное. Он не любил его
как человека. Но поскольку сам был государственником, то многое про-
стил ему за победу в войне.
199
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
Совершенно замечательная часть наследия И.Н. Бороздина — его со-
брание книг с автографами поэтов, писателей, историков. Автографы
пред- и послереволюционной поры — настоящее сокровище. «Снежная
маска» Александра Блока, подаренная в 1907 году, книги с автографами
Бороздину В.Я. Брюсова, А. Белого, К. Бальмонта, М. Волошина, С. Есени-
на, Ю. Балтрушайтиса, В. Иванова, А. Мариенгофа, Б. Садовского, С. Со-
ловьева, Г. Шенгели — все это памятник той щедрой творческой среды, в
которой создавалась личность Бороздина в 1900—1920-е годы.
Не менее интересен и перечень книг, оттисков статей с автографами
замечательных российских ученых 1900—1920-х и 1950-х годов. Часто это
свидетельство каких-то случайных встреч, конференций, но иногда и про-
явление отношений наставничества, партнерства в науке, личной друж-
бы. Автографы Д.Н. Анучина, Д.И. Багалея, В.К. Бартольда, В.Н. Бенеше-
вича, В.В. Богданова, В.Н. Бочкарева, В.П. Бузескула, С.Б. Веселовского,
П.Г. Виноградова, В.И. Герье, В.А. Городцова, Ю.В. Готье, Н.П. Грацианско-
го, Н.К. Гудзия, В.С. Иконникова, А.П. Каждана, Н.И. Кареева, Л.П. Кар-
савина, М.М. Ковалевского, Н.П. Лихачева, М.К. Любавского, Н.Я. Мар-
ра, М.В. Никольского, Н.Я. Новомбергского, Н.П. Павлова-Силованского,
Э.П. Петри, В.И. Пичеты и С.Ф. Платонова, сразу четверых историков По-
кровских (в том числе и оттиск статьи 1903 года от М.Н. Покровского),
И.И. Полоснина, Б.Ф. Поршнова, С.Ф. Рождественского, М.И. Ростовце-
ва, Л.М. Соловьева, А.А. Сидорова, С.Д. Сказкина, четверых Смирновых,
Н.И. Стороженко, В.В. Струве, Е.В. Тарле, С.А. Теплоухова, Б.А. Тураева,
Б.В. Фармаковского, Н.Н. Фирсова, В.Н. Харузиной, М.Г Худякова, С.Н. Чер-
нова, А.С. Шофмана и многих других. Из тысячи автографов библиотеки Бо-
роздина основная масса — оттиски статей русских историков 1900-1920-
х годов. В это время Илья Николаевич работал в ключевых оргцентрах
исторической науки (МАО, Ассоциация востоковедения) и знал всю науч-
ную историческую элиту России. На втором месте в этом собрании стоят
книги и статьи русских поэтов, писателей, литературоведов. Эпоха 1910—
1920-х годов. На третьем — статьи и книги историков и писателей конца
1940—1950-х годов.
Надписи обычны: такому-то с уважением от автора. Но есть совер-
шенно замечательные автографы. М.К. Любавский подарил нашему ге-
рою шесть своих книг и статей, причем на книге «Лекции по древней
истории до конца XVI века» (М., 1915) шутливо написал: «И.Н. Борозди-
ну, виновнику появления в свете сего несовершенного труда, от автора
как вечный укор. 23.1. 1915 г.» М. Волошин на книге своих «Стихотворе-
ний» 1910 года сочинил историку такую надпись: «Тревожа древний сон
могил, я подымал киркою плиты...» (24 апреля 1911 г). Он намекал здесь
на увлечение Бороздина археологией. Сергей Есенин 7 марта 1921 года
написал Илье Николаевичу на книге «Трерядница»: «Не было бы Есени-
200
РАЗДЕЛ HL ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
на, не было бы и имажинизма. Гонители хотят съесть имажинизм, но
разве можно вобрать меня в рот?»
Наиболее ценные автографы хранились профессором на склоне дней
в тайничке его письменного стола. По отзыву библиофила О.Г. Ласунско-
го, Бороздин был в конце своих дней высоким худощавым человеком с
крупными, но правильными чертами лица. Седые усы и бородка клиныш-
ком аккуратно подстрижены. Жесткие брови, очки, сутулая спина книжни-
ка: «он казался мне (студенту) в окружении книг добрым волшебником,
пришедшим из какой-то давно читанной сказки».
Кабинет Ильи Николаевича книги заполняли полностью. На столе ха-
отично лежали стопки книг, связки газет, папки. Но хозяин легко ориенти-
ровался в этом беспорядке. На старинных фотографиях, висевших в рам-
ках на стене, преобладали почтенные старцы в профессорских сюртуках.
Ушедшая безвозвратно эпоха.
Выписывая множество научно-исторических и литературных журналов
(а также журнал «Театр» как тонкий знаток этого искусства), ежедневни-
ков, газетной периодики, Бороздин все это успевал прочесть или про-
смотреть, оценить и использовать в своей работе. Регулярно совершались
походы с крепким аспирантом в книжный магазин, где знакомая заведу-
ющая («дорогая моя женщина» — по выражению И.Н.) предоставляла ему
право выбора книжных новинок. Читал он и достигнутую в Воронеже пе-
риодику на иностранных языках. Кое-что университет стал выписывать по
его заявке.
Следует признать, что пассивный талант историка — умение понять и
тонко оценить, объяснить прочитанное — сильно превалировал в Илье
Николаевиче над активным творческим даром — умением создавать соб-
ственные книги. Из более 400 учтенных его научных, популярных, литера-
турных и критических книг, статей, заметок сегодня нам наиболее полез-
ны книги, созданные на посту секретаря московского археологического
общества под руководством П.С. Уваровой в 1913—1916 годах.
Тип историка-интеллектуала, организатора науки, любителя литерату-
ры и искусства, а также широкого гуманитария, к сожалению, полностью
исчез в нашей историографии уже во второй половине XX века. Эпоха
индивидуальностей в науке закончилась. Наступило время массовых на-
учных работников.
4 ноября 1958 года университет провел 75-летний юбилей Ильи Нико-
лаевича. Пришли поздравления от востоковеда Н.И. Конрада, археолога
Н.ф. Калинина, писателей Л. Леонова, Н. Тихонова, К. Федина, актеров
Е.Д. Турчаниновой и многих других ученых, литераторов, деятелей куль-
туры. На юбилее Илья Николаевич в первую очередь вспомнил своих учи-
телей — И.Н. Стороженко, П.Г. Виноградова, свою мать, сформировавшую
его как человека, и других учителей и коллег. Незадолго до смерти Бороз-
201
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
дин задал сакраментальный вопрос: «А будут ли меня помнить мои учени-
ки так, как я помню своих учителей?» Однозначного ответа у него не было.
Шла совсем другая эпоха. Тогда он устроил встречу со студентами, где
рассказал о Московском университете 1900-х годов, своих встречах с по-
этами и писателями. «Перед нами прошла целая полоса жизни русской
интеллигенции, — писал потом его ученик В. Бахмут, — казалось, что про-
фессор пришел к нам из XIX века, и даже дух захватывало от сознания, что
перед нами сидит человек, в детстве видевший Толстого, хорошо знавший
Стасова, Плеханова, Маяковского, Есенина, Блока и многих других людей
науки и искусства. И сознание того, что мы — ученики его, приподнимало
нас в собственных глазах, обнажало невидимую связь поколений, соеди-
няющую нас в единую цепь».
Преемственность в исторической науке — вопрос кардинальный. В
сущности, Бороздин уцелел в 1930—1940-е годы чудом и случайно. Раз-
рыв не по всем линиям, но в достаточно важных звеньях цепи научной тра-
диции послеоктябрьской исторической науки с дооктябрьской — это самая
крупная катастрофа и трагедия исторической науки России за 300 лет ее
развития.
Скончался Н.И. Бороздин 13 октября 1959 года. Во время недолгой
болезни он говорил о кафедре, о своих учениках, о том, что не все из них
еще встали на ноги... Похоронен он был в соответствии с завещанием в
Москве, в Донском монастыре возле могилы матери. Незадолго до его
кончины умерли его сестра — Тамара Николаевна Козьмина и ее муж.
Эпоха русской интеллигенции начала XX века полностью закончилась.
КРАТКИЙ СПИСОК РАБОТ И.Н. БОРОЗДИНА
Пятидесятилетие имп. Московского Археологического общества. М.,
1915.
Россия и Турция. М., 1915.
Новейшие археологические открытия в Крыму. М., 1925.
Воскресшие могилы: Очерки по русской археологии // Вокруг света.
1927. № 22.
Солхат. М., 1926.
Об изучении восточных культур СССР // Новый Восток. 1924. Кн. 6.
КРАТКИЙ СПИСОК СБОРНИКОВ ПОД РЕДАКЦИЕЙ И.Н. БОРОЗДИНА
Имп. Московское Археологическое общество в первое пятидесятилетие
его существования. 1864—1914. М., 1915. Т. 2 (совм. с П.С. Уваровой).
Сборник статей в честь графини П.С. Уваровой. М., 1916.
202
РАЗДЕЛ III. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
§ 3.4. Современные историки
Что-то физики в почете,
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
Дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
Мы,
что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья —
Наши сладенькие ямбы...
Опадают наши рифмы,
И величие
степенно
Отступает в логарифмы.
Борис Слуцкий. Физики и лирики
1958 год
Сейчас в нашей науке одновременно живут и работают три поколения
историков. Очень условно их можно разделить на старшее поколение
(свыше 60 лет), среднее (от 40 до 60 лет) и младшее (до 40 лет). Возрас-
тные перегородки не всегда показательны — но это хоть какой-то объек-
тивный критерий. На основании составленной мной анкеты попробуем
дать краткую субъективную характеристику каждой из этих трех групп
российских историков. Дрейф гуманитарных областей знания внутри на-
уки в целом, то повышение, то понижение статуса историков в обществе,
изменение роли исторической науки относительно других гуманитарных,
естественных, точных наук — все это сильно влияло на приток и отток из
нашей науки талантливой молодежи. Возможности полной самореализа-
ции историка также менялись в XX веке.
Для характеристики воззрений старшей группы обратимся к ответам
анкеты «Особенности научной работы историка», составленной автором,
двух докторов исторических наук, профессоров (из Ижевска) Кузьмы Ива-
новича Куликова (1937 год рождения) и Аркадия Андреевича Тронина
(1931 год рождения). Один — сын неграмотной крестьянки, другой — ме-
стного советского функционера; они очень различны по своему ментали-
тету. Рационалист и эмпирик-интуитивист. Один стал историком, посколь-
ку с детства был увлечен историей (но мог также стать литератором и
врачом), а второй — «потому что природа заложила в моем мозгу склон-
ность к гуманитарным, а не естественным наукам. Например, в средней
203
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
школе я так и не выучил и не знал (и до сих пор не знаю), что такое синус,
косинус и т.д. И так по всем предметам — физика, химия, алгебра, геомет-
рия и пр. Поскольку же после окончания школы в то время (1949 год) вы-
бор специальностей в Ижевске был ограничен идеологическим и медицин-
ским институтами, а в другие города ехать учиться не было возможности,
то поступление на истфак было вполне закономерным, о чем не жалею —
и считаю правильным и сейчас». Стечение обстоятельств по-прежнему для
многих — главная причина выбора профессии. Мотивация здесь — вне-
временная, характерная для любых эпох. Кузьма Иванович же занялся
историей, поскольку «с детства был упоен ею». Из других наук этих уче-
ных привлекает прежде всего литература. Она до последней трети XX века
была мощным фундаментом для творчества историков России. «Историк
без знания языка и литературы не может быть профессионалом» — вывод
верный. Но сколько сейчас историков не знают ни языка, ни литературы?
И ведь работают.
Из историков-классиков всех времен на Куликова наибольшее влия-
ние оказали Н.М. Карамзин, Е.В. Тарле, В.П. Дмитриев; а на Тронина —
М.В. Нечкина и Б.Н. Миронов. Смысл своего труда один историк роман-
тично видит в «постижении нового, неизведанного и дарении его людям»,
а второй модернистски — в свободе творчества.
Из русских писателей наши авторы больше всего ценят и любят тра-
диционных классиков XIX века: Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Чехо-
ва, Шолохова. Безусловно, вся первая половина XX века в России шла в
школьном образовании под знаком Пушкина и его последователей. Впро-
чем, школьную литературу воспринимали не все. Но литература XX века
(кроме А.М. Горького) в их время классикой не считалась.
Все опрошенные мной историки этого поколения (10 человек) — люди
неверующие. Господство марксистского атеизма и обожествление дей-
ствующего партийного государства сформировали их взгляды. Как-то это
явление отразилось в их творчестве. Темы своих исследований на скло-
не лет они выбирали из «личного интереса», а в более раннем возрасте —
под влиянием советов наставников, условий работы в институте.
На вопрос о роли интуиции в работе Куликов лапидарно ответил —
«основная», а Тронин сообщил, что интуицию использует в своей работе
очень редко, так как «абсолютное большинство источников по отечествен-
ной истории XX века не требуют примысливания. Домыслы же а-ля Рад-
зинский, Пикуль или В. Суворов — это не история».
Для одного (Тронин) навыки научно-исследовательской работы, в том
числе техника и методика написания статьи или монографии, были при-
обретены в годы аспирантуры (1953—1956 годы) и не претерпели с тех
пор существенных изменений; для второго — алгоритм научной работы
сложился позднее — уже в зрелом возрасте. Завершенный цикл научной
204
РАЗДЕЛ Ш. ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
работы Куликова выглядит так: гипотеза, план, сбор материала, класси-
фикация, осмысление, написание, выдержка в 2—3 месяца, редактиро-
вание (дополнение, сокращение, стилистика и т. д.), издание. «После
10—12 читок — это самое ненавистное мне создание. Но после выхода
в свет — изумленный вопрос: «Неужели это чудо сотворил я?»
На деликатный вопрос о роли семьи в их профессиональном росте
двое мужчин эпохи еще устойчивого патриархата ответили примерно оди-
наково: «Она мне не мешает» и «В профессиональном росте роли семьи
не усматриваю, самое главное — жена и дети не препятствовали работе».
Такой стиль ответа характерен для старшего поколения довоенных лет
рождения. Модель семьи в России тогда была четко мужской без всякого
дуализма.
История России интересна Куликову «прежде всего своей непредска-
зуемостью, нелогичностью, неумением извлекать уроки и постоянно на-
ступать на одни и те же грабли». Но коренная причина интереса в другом:
«Я россиянин, и история моей страны, моего народа всецело связана с
историей России». Познавая Россию — познаешь себя, и наоборот.
К источникам оба историка относятся свято и бережно. «Источник —
он или есть, или его нет, а какой он и что из него можно извлечь — это
задача историка» (Тронин). Для второго источник — это «интеллектуаль-
ная пища для ненасытного желудка. Мешает работе с ними субъектив-
ность, ложь, лицемерие тех, кто порождает эти источники и оставляет нам
в наследство, а потом с высоты поглядывает на нас и ухмыляется над тем,
как мы изворачиваемся в поисках истины».
Этика историка для них проста; она, в сущности, общечеловеческая:
«Быть честным и объективным до предела своих возможностей, не под-
даваться эмоциям, симпатиям и антипатиям. Не позволять себе судить
тех, кто жил до тебя и творил историю в соответствии со своими поняти-
ями, интересами и жизненными обстоятельствами» (Куликов).
Рассматривая эти достаточно типичные для старшего поколения отве-
ты, стоит помнить, что внутренне само старшее поколение удивительно
разобщено. Притом критериев «разности» множество. В это поколение вхо-
дят официозные некогда историки и либералы-шестидесятники XX века, и
ортодоксальные марксисты, мужчины и женщины, жовиальные лентяи и
сухие, как Сахара, педанты, бездари и таланты, авторы многих книг и со-
тен статей и авторы лишь десятка тезисов, меланхолики и холерики, вер-
ные мужья и любвеобильные многоженцы, любители пива и любители
балета и т.д. и т.п.
Такой интеллигентский разнобой наводит на мысль об отсутствии у них
вообще каких-то общих черт как представителей единого поколения. Но все
они росли, цвели, дряхлели в одни и те же эпохи. Дух времени объединяет
их. Им проще понять друг друга, чем новые поколения. Итак, продолжим.
205
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
На вопрос о способностях и дарованиях, необходимых историку, наши
герои ответили так. «Историк должен уметь анализировать и синтезиро-
вать собранные материалы (а не просто собирать “Монблан” фактов) и
при необходимой усидчивости и терпении суметь сделать самостоятель-
ные выводы» (Тронин). «Умение мыслить гипотезами, целеустремлен-
ность, усидчивость. Аналитический ум, умение оформлять выводы и про-
гнозы» (Куликов).
Нельзя не видеть, что холодок отчуждения разделяет столичных и про-
винциальных историков. У них взаимны (и часто вполне справедливы)
претензии. Академические историки столиц сетуют на нередкую узость,
крохоборство и мелкотемье провинциалов, неумение «за парой сосен
увидеть лес», низкую исследовательскую культуру; последние обвиняют
кого-то из оппонентов в ученом снобизме и конъюнктуре, легковесности
и спекулятивности текстов. Довольно объективно высказался Тронин:
«Столичные историки не лучше и не хуже провинциальных. Они такие же
специалисты, как и все историки. Но они имеют больше возможностей для
работы в центральных архивах и библиотеках; а также в некотором смыс-
ле “приватизировали” общесоветские (ранее), а теперь общероссийские
темы и печать. Отсюда у части (не самой лучшей) столичных историков
проявляется некий снобизм и отношение к провинциальной истории и
историкам как к второстепенным». Более жестко и субъективно (как и
полагается эмпирику) высказался Куликов: «Столичные сидят наверху и
обозревают нижнее пространство превосходно-снобистским взглядом и
с непреходящим чувством собственного величия. Они имеют больше воз-
можностей пользоваться отечественными и зарубежными источниками,
обогащать себя на различных форумах живыми идеями, проверять себя
на оселке общероссийской и мировой исторической мысли, ловить идеи
из воздуха. Есть среди них весьма талантливые и одаренные, но их выде-
ляют из общей среды больше всего созданная в столице атмосфера и
общественно-историческая мысль. Судить, кто лучше и хуже, не берусь.
Все зависит не от столичности и периферийности, а от самой личности».
Идея, что мощное интеллектуальное напряжение столицы подпитывает
людей, бесспорна. Выгоды такой географии покрываются убытками в
других сферах человеческого существования и развития духа.
Своих западных коллег немало с ними общавшийся Куликов (как ди-
ректор Удмуртского института истории, языка и литературы) оценивает не
очень высоко: «Не восхищаюсь их умением высасывать из пальца пробле-
мы космического масштаба».
О недостатках своего образования Тронин отозвался так: «Учился я в
пединституте 1949—1953 годов, поэтому так система обучения заклады-
вала в нас: а) марксистско-ленинское мировоззрение; б) педагогическую,
а не научно-исследовательскую направленность; в) незнание иностранно-
206
РАЗДЕЛ IIL ЛИЧНОСТЬ ИСТОРИКА
го языка, изучение которого ограничивалось одной парой в неделю на I и
II курсах на уровне средней школы. С другой стороны, мы получили обшир-
ные познания в русской и зарубежной литературе, не менее чем на фило-
логическом факультете. Второй недостаток пришлось преодолевать в ас-
пирантуре, первый “выдавливался” начиная с 1985 года, а третий, увы,
остался непреодоленным».
Рассуждая об отличии таланта историка от таланта писателя или фи-
зика, респонденты отмечают связанность настоящего таланта высокой
ответственностью перед своим временем и своим народом. Писатель —
более свободный творец, чем историк. Физик вообще защищен от обще-
ства и падений высокоабстрактным характером своей науки. Недействи-
тельно по-настоящему талантливый человек — талантлив в жизни, речи,
паре-тройке других наук (пусть латентно).
Говоря о плюсах и минусах жизни историков прошлого, Тронин выде-
ляет два аспекта: первый — жизнь историка как обывателя, второй —
жизнь историка как специалиста. По его мнению, в XIX веке и до последне-
го десятилетия XX века жизнь историков России была вполне обеспечена
и комфортна, если они не выступали против существующего строя. Но с
1991 года историки, как и другие ученые страны, опустились на уровень
ниже прожиточного минимума и вынуждены искать другие заработки. Это
сказывается на их творчестве. Для историков-специалистов худшие вре-
мена — 1930—1985 годы, когда следовало творить на одной-единствен-
ной методологической основе.
В прогресс исторический наши и многие другие люди этого поколения
верят безоговорочно. И марксисты, и позитивисты, и марксисты-позити-
висты здесь едины. На вопрос, какие негативные черты современного
развития общества вас отталкивают, Куликов довольно патетично ответил
так: «Все отталкивает: и лицемерная власть, и коррупция, невиданный в
истории грабеж трудового народа, криминальное содержание государ-
ственных чиновников, сервилизм перед сильными мира сего, воспитание
бездуховных манкуртов...» Действительно, у власти сейчас находится
среднее поколение. Возможно, кроме всего прочего, тоска по власти лю-
дей своего поколения вызывала такие эмоции.
Наши респонденты этого возраста, как ни странно, очень толерантно
настроены к женщинам в своей профессиональной среде. Об отличии
научных работ женщин говорят так: «По сути больших отличий нет. Жен-
щины более скрупулезны, тщательны, осторожны в своих выводах. Их
работы более отточены в оформлении и редакции. Женщина-историк —
это же прелесть!» (Куликов).
Лидеров в современной исторической науке сейчас они не видят. Хотя
Тронин отмечает, что традиционно ведущие позиции в отечественной ис-
тории занимают Институт российской истории РАН, МГУ и СПбГУ, так как
207
ВИКТОР БЕРЛИНСКИХ. РЕМЕСЛО ИСТОРИКА В РОССИИ
в них работает большая часть квалифицированных специалистов страны.
Среди журналов лидируют «Вопросы истории» и «Отечественная история».
Куликов отмечает, что наибольший вес в обществе имеют не историки-
ученые, а популярные ведущие телепередач этой направленности. «Исто-
рия же часто в их передачах и не ночевала». Перетекание власти над