МАЯКОВСКИЙ
ПРОТИВ
РЕЛИГИИ
Выступление В. В. Маяковского на II съезде Союза
воинствующих безбожников СССР в 1929 году.
В. Р У Ж И Н А
МАЯКОВСКИЙ
ПРОТИВ РЕЛИГИИ
Рисунки В. В. МАЯКОВСКОГО
ИЗДАТЕЛЬСТВО «КАРТЯ МОЛДОВЕНЯСКЭ»
КИШИНЕВ*! 9 6 7
8—4
Р82
Литература о Маяковском огромна. Однако атеистический характер
его творчества до сих пор не нашел в ней должного освещения, хотя
борьба поэта против религиозной идеологии явилась чрезвычайно яркой и
значительной страницей его творческой биографии. Предлагаемая вни-
манию читателей книга в известной степени восполняет этот пробел.
Над темой «Маяковский-атеист» автор — молдавский литературовед
В. А. Ружина — работает давно. Издательство «Картя Молдовеняскэ» в 1962
году выпустило его брошюру, которая была тепло встречена общественно-
стью и не задержалась на полках книжных магазинов.
Новая книга В. Ружины — отнюдь не повторение прежней работы. Она
отличается не только размером, но и широтой поставленных проблем,
стремлением полнее и глубже осветить избранную тему. Автор не огра-
ничивается анализом одних лишь антирелигиозных произведений Маяков-
ского. Творчество поэта-атеиста рассматривается в связи с особенностями
эпохи и литературного процесса, в свете той острой политической, фи-
лософской и эстетической борьбы, которую вел Маяковский. Лживой и бес-
человечной религиозной идеологии противостоит его гуманистическое
творчество, прославляющее «земное царствие» могучего и свободного че-
ловека.
Книга В. Ружины рассчитана на широкий круг читателей: учащихся
средней и высшей школы, преподавателей, лекторов, пропагандистов, лите-
раторов, — всех, кому дорого творчество великого поэта революции.
7—2—2
.61—66
Чтоб в будущем
веке
жизнь человечья
ракетой
неслась в небеса —
и я,
уставая
из вечера в вечер,
вот эти
строки
писал
В. Маяковский.
ВВЕДЕНИЕ	В ПРОГРАММЕ Коммунистиче-
ской партии Советского Союза,
<^^вявмвивиииииив	принятой на XXII съезде КПСС,
особое внимание уделяется фор-
мированию «научного мировоз-
зрения у всех тружеников советского общества на основе
марксизма-ленинизма как цельной и стройной системы фило-
софских, экономических и социально-политических взглядов».'
Формирование научного мировоззрения органически соче-
тается с борьбой против пережитков прошлого в сознании тру-
дящихся, в частности — с одним из наиболее живучих пере-
житков — религиозными предрассудками.
«Партия использует средства идейного воздействия для
воспитания людей в духе научно-материалистического миро-
понимания, для преодоления религиозных предрассудков, не
допуская оскорбления чувств верующих,—указывает Про-
грамма КПСС. — Необходимо систематически вести широкую
научно-атеистическую пропаганду, терпеливо разъяснять не-
состоятельность религиозных верований, возникших в прош-
лом на почве придавленности людей стихийными силами при-
роды и социальным гнетом, из-за незнания истинных причин
природных и общественных явлений. При этом следует опи-
раться на достижения современной науки, которая все полнее
раскрывает картину мира, увеличивает власть человека над
природой и не оставляет места для фантастических вымыслов
рел'игии о сверхъестественных силах».1 2
1 Программа Коммунистической партии Советского Союза. Госполит-
издат, М., 1961, стр. 118.
2 Там же, стр. 121—122.
3
Мы победили,
но не для того ж,
чтоб очутиться
под богами.
На протяжении всей истории развития научного ком-
мунизма его основоположники, а в дальнейшем — миллионы
передовых людей, вооруженных марксистско-ленинским ми-
ровоззрением, вели настойчивую борьбу против религиозной
идеологии, основанной на принципиально чуждых идеям ком-
мунизма, глубоко ошибочных идеалистических взглядах, ско-
вывающих волю, разум и чувства человека, антигуманисти-
ческих в своей основе, мешающих борьбе человека за свое
социальное и духовное раскрепощение.
Необходимость упорной работы по атеистическому воспи-
танию трудящихся, борьбы с религиозными идеями в любом
их проявлении настойчиво и последовательно подчеркивается
в важнейших документах — решениях съездов Коммунисти-
ческой партии и партийных конференций, постановлениях
ЦК КПСС, декретах Советского правительства, в рабо-
тах основоположников марксизма-ленинизма, видных дея-
4
телей Коммунистической партии. «Наша программа, — писал
В. И. Ленин, — вся построена на научном и, притом, именно
материалистическом мировоззрении. Разъяснение нашей про-
граммы необходимо включает поэтому и разъяснение истинных
исторических и экономических корней религиозного тумана».1
В борьбе с реакционной религиозной идеологией Ком-
мунистическая партия опирается на точные факты и выводы
современной науки. Значительную помощь в этой борьбе
оказывают литература и искусство нашей страны, связанные
с подлинно народными традициями искусства прошлого.
Решительная борьба против религиозного дурмана всегда
была одной из благородных тенденций великой русской ли-
тературы, отстаивавшей передовые идеалы свободы и чело-
вечности. По самой природе своей она была глубоко враж-
дебна религиозной идеологии, реакционной проповеди цер-
ковников. При этом прогрессивные писатели нашей страны
во многом опирались на русское устное народное творчество,
в котором была чрезвычайно широко представлена атеисти-
ческая сатира, отражающая острый, здоровый и трезвый
взгляд трудящихся на религиозные идеи, на проповеди и
мошеннические проделки церковников.
Среди русских художников слова наиболее последователь-
ными борцами с религиозными предрассудками были револю-
ционные демократы В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. Г. Чер-
нышевский, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин. В усло-
виях царизма, подавлявшего малейшее проявление свободной
мысли, они смело разоблачали союз самодержавия и церкви,
заключенный в целях общего закабаления угнетенного на-
рода, они говорили правду о том, что религиозная идеология,
пытавшаяся доказать ничтожество и бессилие человека перед
«господом богом», отвлекала народ от революционной
борьбы.
В. Г. Белинский с неудержимым гневом и страстью сконцен-
трировал эти передовые атеистические взгляды в четкую фор-
мулу: «В словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут»2.
В своем замечательном письме к Гоголю он справедливо
утверждал: «Церковь... явилась поборницей неравенства,
льстецом власти, врагом и гонительницею братства между
1 В. И. Ленин. Соч., т. 10, стр. 68 (4-е изд.).
2 В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XII. Изд. АН СССР. М.,
1956, стр. 240.
5
людьми,— чем продолжает быть и до сих пор»1. Гениальный
критик и публицист подчеркивал огромную ответственность
перед народом каждого честного писателя: «...Публика... ви-
дит в русских писателях своих единственных вождей, защит-
ников и спасителей от русского самодержавия, православия...»2
По этому пути и шла передовая литература русского народа.
Напротив, реакционные писатели всех времен, отражав-
шие интересы гибнущих классов, всегда цеплялись за религию
как за одно из крайних средств, при помощи которых они
мечтали остановить ход истории. В русской литературе приме-
ром этому могут служить многочисленные мистические писа-
ния декадентов предоктябрьской поры, представлявшие со-
бою всевозможные разновидности буржуазного модернизма.
Лучшие советские писатели, развивая на новой социальной
основе славные традиции художников прошлого, ведут актив-
ную, непримиримую борьбу с поповщиной и мракобесием
всех видов и оттенков.
Отношение советских писателей к религиозной идеологии
определяется партийными позициями художника. «По отно-
шению к партии социалистического пролетариата, — писал
В. И. Ленин, — религия не есть частное дело. Партия наша
есть союз сознательных, передовых борцов за освобождение
рабочего класса. Такой союз не может и не должен безраз-
лично относиться к бессознательности, темноте или мракобес-
ничеству в виде религиозных верований».3
Основоположник литературы социалистического реализма
А. М. Горький, в противоположность религиозным идеям, при-
гибавшим человека к земле, звавшим его к покорности и
смирению, создал бессмертный образ гордого и сильного че-
ловека, готового отдать жизнь за счастье трудового народа.
А. М. Горький в яркой образной форме определил основу
атеистического мировоззрения советского человека, которое
находит свое выражение и в творчестве передовых писателей
нашей страны: «Там, где пролетариат властвует, где все соз-
дается его могучей рукой, там нет места распре знания с ве-
рой, там верование — результат познания человеком силы
своего разума, и это верование, создавая героев, не создает
1 В. Г. Белинский. Собр. со|Ч. в 3 томах. Гослитиздат, М., 1948,
т. 3, стр. 709.
2 Т а м же, стр. 712.
3 В. И. Ленин. Соч., т. 10, стр. 67.
6
и не создаст богов».1 Победа воли и разума над силами при-
роды, безграничные силы и возможности освобожденного
человека, по справедливому утверждению советского писа-
теля, лишают питательной почвы религиозные идеи.
Настойчивым борцом против религиозной идеологии вы-
ступил с первых же шагов своего творческого пути Владимир
Маяковский — великий поэт революции. Словами «Человека
будущего» — персонажа первой послеоктябрьской пьесы
«Мистерия-Буфф» — Маяковский говорил в 1920 году:
Всякий,
кому нестерпимо и тесно,
знай:
ему —
царствие мое
земное — не небесное.
(II, 299)2
«Всю свою звонкую силу поэта» — от первых дооктябрь-
ских стихов, полных тревоги и боли за обманутого, ограблен-
ного человека, где проклятье переходило иной раз в исступ-
ленный крик, до великолепных произведений советского пе-
риода, в которых создан гордый образ строителя коммуниз-
ма,— Маяковский отдал благородной борьбе за «земное
царствие» человека, за торжество его духа и разума, его сил
и возможностей.
Сложный, нелегкий путь прошел поэт. В бурную, стреми-
тельную революционную эпоху с развитием мировоззрения
менялись, разумеется, и эстетические взгляды, и поэтика Мая-
ковского. Но все его творчество, несущее в себе заряд актив-
ного, действенного отношения к жизни, противостоит филосо-
фии пассивного, созерцательного восприятия действительности,
борется против этой философии, являющейся основой рели-
гиозных учений. От стихийного протеста против освящаемого
религией мира «сытых» к сознательному утверждению комму-
нистических идей шел Владимир Маяковский.
Естественно, что с развитием мировоззрения и эстетичес-
ких взглядов поэта менялись и форма, и содержание атеис- * 2
' А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 27, стр. 241.
2 Все цитаты из произведений В. В. Маяковского даны по Полному
собранию сочинений в 13 томах, Гослитиздат, М., 1955—1961. Ссылки на
это издание даются непосредственно в тексте; римские цифры означают
том, арабские — страницу данного издания.
7
тических мотивов в его творчестве. Человек, рожденный быть
могучим и прекрасным, изображен у Маяковского до Октя-
бря страдающим, но не желающим примириться со страшной,
бесчеловечной властью бога. После победы социалистической
революции этот же центральный герой приходит к глубоко
продуманной борьбе за торжество великих коммунистичес-
ких идеалов. Поэтому-то тема человека-творца и созидателя,
хозяина и покорителя вселенной утверждается в послеоктябрь-
ском творчестве Маяковского. И в этом утверждении отра-
жена полная победа поэта и его героя — человека над ре-
лигией и всеми ее догматами.
В обширной литературе о Маяковском справедливо ука-
зывается на богоборчество поэта до Октября, освещается
смелое разоблачение им в эти годы связей религии с капита-
листическим строем. В ряде работ обстоятельно анализирует-
ся антирелигиозная направленность первой послеоктябрьской
пьесы «Мистерия-Буфф»; менее подробно, как правило, гово-
рится об атеистических мотивах в других произведениях, соз-
данных после Октября. До сих пор не пользуются должным
вниманием литературоведов антирелигиозные агитстихи Мая-
ковского 20-х годов, о которых обычно упоминается лишь
вскользь при обзоре его послеоктябрьского творчества.
К сожалению, даже в наиболее значительных современных
работах о Маяковском, где содержится немало ценных наблю-
дений и выводов, недостаточно, на наш взгляд, исследуются
истоки и специфика атеизма поэта, без учета которых вряд
ли могут быть во всей полноте поняты основные элементы его
эстетики и поэтики, находившиеся в постоянном развитии.
Поэзию Маяковского с первых шагов его творческого
пути, даже при несомненном отрицательном влиянии эстетики
буржуазного модернизма на молодого поэта, отличало пытли-
вое стремление лирического героя к научному познанию
мира. Напряженный интерес к глубинным законам развития
природы и общества, обостренное внимание к могучей силе
разума и воли человека, безграничным возможностям его
научной мысли, при помощи которой человек становится хозя-
ином природы и властелином вселенной, острое ощущение
скованности этих возможностей в условиях социальной не-
справедливости в той или иной степени постоянно проявляется
в творчестве Маяковского еще до Октября, несмотря на
известную сложность его творческого пути, который не нуж-
дается в «выпрямлении».
8
Именно на этом стремлении к научному познанию и осмыс-
лению мира, которое новаторски выражено поэтом в необыч-
но ярких, смелых художественных образах, основывается его
непримиримый спор с религиозной идеологией в любом ее
проявлении. В послеоктябрьские годы атеизм Маяковского
сливается с его борьбой за торжество идей коммунизма; это
приводит к новым формам и новой тональности произведе-
ний, отрицающих религиозные предрассудки, разоблачающих
всевозможных проповедников поповщины.
«НЕ БУДУ НИ В
КАКИХ ЦЕРКВАХ...»
В ПОЭМЕ «Пятый Интернацио-
нал» (1922 г.) Маяковский писал:
Я двадцать лет не ходил в церковь
И впредь бывать не буду ни в каких
церквах.
(IV, 107)
Разумеется, эти строки нельзя
понимать буквально. Занимаясь
в гимназии, где «закон божий»
был обязательным предметом, юный Маяковский бывал в
церкви. Но вовсе не случайно тут упомянуты именно двадцать
лет. Образное выражение поэта основано на подлинных фак-
тах его биографии, которые, бесспорно, оказали известное
воздействие на формирование мировоззрения художника и
не могут быть сброшены со счета исследователями его
творчества.
В 1922 году Маяковскому было двадцать девять лет. Ровно
20 лет тому назад, в мае 1902 года, он держал вступительный
экзамен в Кутаисскую гимназию. Об этом экзамене позже
он рассказал в автобиографии «Я сам», написанной в том же,
что и «Пятый Интернационал», 1922 году: «Экзамен в гим-
назии... Священник спросил — что такое «око». Я ответил:
«Три фунта» (так по-грузински)1. Мне объяснили любезные
экзаменаторы, что «око» — это «глаз» по-древнему, церков-
нославянскому. Поэтому возненавидел сразу — все древнее,
Око — старая грузинская мера веса, около трех русских фунтов.
10
Под свист розги,
под поповское пение
рабом жила российская паства.
Это называлось: единение
церкви и государства.
все церковное и все славянское1. Возможно, что отсюда пошел
и мой футуризм, и мой атеизм, и мой интернационализм»
(!, 12).
Конечно, исследователь творчества Маяковского вправе
сказать, что далеко не «отсюда» идут и футуризм, и атеизм,
и интернационализм поэта. Однако широко известно, что
Маяковский любил в полушутливой форме говорить о самых
сложных вопросах. И совсем не случайно в автобиографии,
где он ставит в один ряд — как нечто неразрывно единое —
и свое мировоззрение, и свои эстетические взгляды, и свое
непримиримо враждебное отношение к религии, Маяковский
вспоминает о любопытном случае детства.
Из многочисленных воспоминаний мы знаем, что трудовая
семья Маяковских не была религиозна. Этим и объясняется,
прежде всего, провал на вступительных экзаменах по «закону
божьему». Было бы явным преувеличением утверждать, что
1 Совершенно ясно, судя по данному контексту, что Маяковский, го-
воря о «ненависти ко всему славянскому», имеет в виду официально-
церковную «славянщину». Мертвый церковнославянский язык был офи-
циальным языком православной церкви. Этим объясняется и то, что
значительно позже в стихотворении «Праздник урожая» Маяковский
иронически писал об основоположниках славянской азбуки, известных
просветителях IX века Кирилле и Мефодии, причисленных православной
церковью к «лику святых»: «Раньше праздновался разный Кирилл да
Мефодий...» (VII, 200).
11
с детских лет у поэта выработались твердые материалистиче-
ские основы его мировоззрения. Но атеистические взгляды
родителей, их ироническое отношение к религиозным догмам,
демократическое воспитание, книги, имевшиеся в семье, не
могли не воздействовать на формирование взглядов юного
Маяковского.
Сестра поэта Л. В. Маяковская пишет в воспоминаниях:
«Володе не приходилось слышать древнеслявянский. Дома не
было книг религиозного содержания, молитвы не заставляли
читать».1 В беседе с автором данной работы она вспомнила
о рационалистических, антирелигиозных взглядах матери —
А. А. Маяковской, неоднократно проявлявшихся в беседах
с детьми. «Если бог всеблаг, как утверждают церковники,—
говорила она,— то зачем же он допускает на земле войны?»
(Весьма близкие по содержанию строки написаны Маяков-
ским в 1923 году: «Если вправду был Христос чадолюбивый...
почему истреблял крестьян войной?» (V, 212—214).
Будущий великий поэт, рано пристрастившийся к чтению,
в детстве особенно любил, кроме книг русских классиков,
научную фантастику. «Читаю Жюля Верна. Вообще фантас-
тическое». («Я сам» —I, 12). «Для детей выписывались жур-
налы «Вокруг света», «Юный читатель»2, — вспоминает
Л. В. Маяковская.
Еще в детские годы Маяковский (пусть бессознательно)
был склонен к «богохульным» шуткам, которые надолго за-
поминались его родным и близким.
«Однажды семья отправилась посмотреть Гелатский мо-
настырь, недалеко от Кутаиси. Заходят в церковь. Идет служба
на грузинском языке.
— Мамиса, дадиса, сулиса... — бубнит священник.
И вдруг Володя в тон ему подхватывает:
— Крутися, крутися колесо, чтобы дело наше пошло
хорошо.
А голос у него такой, что слышно во всех углах церкви.
Все смеются, разобрало даже богомольную тетку. Володю
спешно выпроваживают из церкви».3
1 Л. Маяковская. Пережитое. Изд. «Заря Востока», Тбилиси, 1957,.
стр. 23.
2 Т а м ж е, стр. 24.
3 Л. Кассиль. Маяковский — сам. «Молодая гвардия», М., 1060,.
стр. 13.
12
Не только о полном безразличии Маяковского к религии,
но и его насмешливом отношении к изучавшемуся «закону
божьему», о первых — пусть даже наивно-мальчишеских —
попытках протеста против официальной религиозной идео-
логии рассказывают сверстники Маяковского и некоторые учи-
теля, запомнившие необычного гимназиста. П. Цулукидзе
вспоминает: «Из ученической жизни Маяковского запомнился
следующий случай. Однажды в учительской ко мне и Н. Джо-
марджидзе подошел законоучитель приготовительных клас-
сов Шавладзе и сказал:
— Что за странный мальчик этот Маяковский!
— А что случилось? Напроказил? — спросили мы.
— Нет, шалить-то он не шалит, но удивляет меня своими
ответами и вопросами. Когда я спросил: хорошо ли было для
Адама, когда бог после его грехопадения проклял его и ска-
зал: «В поте лица своего будешь ты есть хлеб свой», Маяков-
ский ответил: «Очень хорошо! В раю Адам ничего не делал,
а теперь будет работать и есть. Каждый должен работать».
Потом задал вопрос: «Скажите, батюшка, если змея после
проклятия начала ползти на животе, то как она ходила до
проклятия?» Все дети засмеялись, а я не знаю, что ответить».1
Очевидно, свою гимназическую юность вспоминал много
лет спустя Маяковский, говоря о трудной работе поэта-сатири-
ка: «Скольких сатириков отшибла от смеха свора бывших клас-
сных наставников, бия линейкой по лапам за невинное пуска-
ние «стрекозлов» в бороду какому-нибудь зудителю закона
божьего» (XII, 53).
Школьный товарищ Маяковского той же поры К. Нади-
радзе, рассказывая о гимназической забастовке в 1905 году,
в которой принимал участие и будущий поэт, избранный на
ученической сходке «представителем» третьего класса гимна-
зии, пишет о вполне «взрослых», глубоко продуманных требо-
ваниях учащихся: «Мы требовали отмены преподавания «за-
кона божьего» (подчеркнуто мною — В. Р.), смещения ряда
учителей, введения преподавания грузинского языка, расши-
рения прав учащихся».2 Развитый не по годам гимназист Мая-
ковский активно участвует в выработке этих требований.
Не случайно его отметка по «закону божьему» в третьем
* Платой Цулукидзе. Поступление в гимназию. — В сборн.
«Дни и встречи». Изд. «Литература и искусство?», Тбилиси, 1963, стр. 22.
2 Колау Надирадзе. Кутаиси и его люди. Там же, стр. 27.
13
классе Кутаисской гимназии снизилась до «тройки».1 По не-
писаным законам того времени такая оценка грозила ученику
исключением из учебного заведения.
В сохранившихся письмах подростка Маяковского, его
шутках той поры можно встретить иронически-пренебрежи-
тельное отношение к богу, которое получит дальнейшее раз-
витие в его творчестве. По поводу переэкзаменовки по ла-
тинскому языку при переходе в пятый класс в 1907 году он
писал сестре: «...Я же сижу дома, или что-нибудь читаю, или
же учу уроки и ругаю бога за вавилонское столпотворение.
Захотелось ему башню разрушить, он и перемешал языки,
а я за него страдай и учи уроки. Совсем у бога логики нет!»
(XIII,9). Через 8 лет, в поэме «Облако в штанах», появятся
такие «богохульные» строки:
Улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
(I, 181-182)
В главах автобиографии «Гимназия» и «Чтение» есть
интересные свидетельства о круге чтения Маяковского — че-
тырнадцати-пятнадцатилетнего, не по годам рано созревшего
подростка: «Под партой «Анти-Дюринг». Беллетристики не
признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание.
Но главным образом марксизм» (1,15). Разумеется, не следует
считать, что с этого времени будущий поэт революции сразу
же стал вполне подготовленным марксистом-материалистом.
Нет нужды преувеличивать ни политическую, ни эстетическую
зрелость юного Маяковского, даже с учетом его опыта рабо-
ты пропагандиста в большевистском подполье. Не преувели-
чивал ее и сам поэт. «Марксистский метод... Но не в детские
ли руки попало это оружие? А что при встрече с врагами?» (I,
18),— писал он об этом периоде своей жизни. Однако нельзя
пройти мимо круга чтения Маяковского той поры, оказавше-
го, бесспорно, немалое воздействие на формирование его
мировоззрения и эстетических взглядов.
'Г. Бебутов. Гимназия. Изд. «Заря Востока», Тбилиси, 1962,
стр. 149.
14
Близко знавший поэта литератор В. Шкловский вспоминает:
«У него была большая, неожиданная и точная начитанность.
Между прочим, начитанность в Марксе, в Энгельсе. Он был
агитатором 1905 года, мальчиком-агитатором, привыкшим
к огромным аудиториям и серьезным спорам. И не надо
передавать его остроумие, соль его выступлений как эстраду.
Это трибуна, а не эстрада. Это спор о смысле времени,
о смысле любви и о цели жизни. И о том, как построить рай
и какие препятствия лежат на пути к раю».1
Книгу Ф. Энгельса «Анти-Дюринг», которую Маяковский
в автобиографии упоминает среди прочитанных им в юности,
В. И. Ленин назвал «удивительно содержательной и поучи-
тельной книгой»2, в которой «разобраны величайшие вопросы
из области философии, естествознания и общественных наук»3.
С большой научной глубиной и непримиримой страстностью
Ф. Энгельс отстаивает в ней позиции философского материа*-
лизма в его борьбе с различными идеалистическими концеп-
циями. «Либо последовательный до конца материализм, либо
ложь и путаница философского идеализма, — вот та поста-
новка вопроса, которая дана в каждом параграфе «Анти-Дю-
ринга»4,— писал В. И. Ленин. Эта книга, наряду с «Коммуни-
стическим Манифестом», названа Владимиром Ильичем «на-
стольном книгой всякого сознательного рабочего».5
Вряд ли Маяковский, не имевший в те годы еще достаточ-
ного образования и серьезного жизненного опыта, даже при
наличии огромной воли и способностей, имел возможность
полностью усвоить все мысли, выраженные в этой гениальной
работе. Однако из «Анти-Дюринга», как и из другой марксист-
ской литературы, он в значительной степени мог почерпнуть
подлинно научные представления о мире и сложных законах
его развития, о происхождении и развитии человека.
Определенная марксистская закалка, полученная юношей
Маяковским в большевистском подполье, не прошла для него
бесследно в последующие годы, несмотря на отход его от
партийной работы после одиночного заключения в Бутырской
тюрьме в 1909—1910 годах, помогла ему занять совершенно
1 В. Шкловский. Острие времени. — Журн. «Кругозор», 1965,
№ 2, стр. 3.
2 В. И. Л е н и н. Соч., т. 2, стр. 11.
3 Т а м же.
4 В. И. Л е н и н. Соч., т. 14, стр. 323.
5 В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 4.
15
'особые идейно-эстетические позиции в футуристических груп-
пировках, участником которых он являлся. Эта закалка в нема-
лой степени в будущем помогла поэту активно бороться с
религиозной идеологией как одним из проявлений полити-
ческой реакции предоктябрьских лет.
Показателен также интерес молодого Маяковского к ес-
тественно-научной литературе. Естествознание он ставит
рядом с работами классиков марксизма. Этот интерес не
был временным юношеским увлечением и в той или иной сте-
пени получит свое отражение в произведениях Маяковского
на протяжении всего его творческого пути, сочетаясь с глу-
боким интересом художника к законам развития общества.
Несмотря на безрелигиозное воспитание Маяковского в
детстве, на постоянное насмешливое отношение к религии,
он — судя прежде всего по его творчеству — был знаком с
догматами православной церкви, знал религиозную литерату-
ру (библию), религиозную мифологию.
Дело не только в том, что «закон божий» был обязатель-
ным предметом в гимназии и религиозные догмы насильно
вдалбливались в головы учащихся, независимо от их желания.
Находясь 11 месяцев (1909—1910 гг.) в одиночном заключении
в тюрьме, юноша Маяковский пользовался книгами тюремной
библиотеки, в которой была прежде всего религиозная лите-
ратура. Известно из мемуарной литературы, что Маяковский
обладал изумительной памятью и любознательностью.1 Он,
конечно, запомнил многое из книг, прочитанных в тюрьме,
где не было возможности выбирать литературу по свое-
му вкусу.
Сразу же после выхода на волю юный Маяковский, готовясь
к поступлению в художественное училище а затем во вре-
мя занятий в нем, с большим вниманием изучал историю
искусства, где религиозные сюжеты занимали место чрезвы-
чайно значительное, а в некоторые периоды—господствующее
(живопись древней Руси, западноевропейское Возрождение
и т. п.). Даже в письмах из тюрьмы Маяковский просит родных
передать ему, наряду с учебниками для подготовки на ат-
тестат зрелости, наряду с «Капиталом» Маркса и серьезными
философскими работами, книги по истории живописи: «Если
1 «Память у него была феноменальная. В этом отношении он не знал
себе равных»,—В. Каменский. Жизнь с Маяковским. ГИХЛ., М., 1940,
стр. 59. Об этом же говорится и в ряде других воспоминаний о поэте.
16
найдешь (постарайся), то пришли Гнедича «Историю искус-
ства», Мутера «Историю живописи XIX столетия» (XIII, 12). Разу-
меется, многие детали религиозной тематики, выраженные
в ряде произведений искусства, надолго врезались в память
пытливого, одаренного юноши, жадно впитывавшего знания
в те годы.
Занимаясь в Московском училище живописи, ваяния и зод-
чества, Маяковский сдружился с учившимся там же В. Чекрыги-
ным, который хорошо знал и любил древнерусскую иконную
живопись. В. Чекрыгин работал над картинами «Голгофа» и
«Воскресение из мертвых». На столе у него постоянно была би-
блия. Маяковский очень часто бывал у Чекрыгина и беседовал
с ним, не раз посещал вместе с ним отдел древнерусской
живописи Третьяковской галереи, разделяя его интерес к ста-
ринной иконе как памятнику искусства. Но Маяковский вы-
смеивал увлечение своего товарища религиозными сюжета-
ми, находил повод для «богохульных» шуток.
Художник Л. Жегин вспоминает, как посмеивался Маяков^
ский над попытками В. Чекрыгина иллюстрировать стихи поэта
в первом его сборнике «Я» рисунками, мало соответствовав-
шими содержанию: «Ну вот, Вася, — бурчит Маяковский,—
опять ангела нарисовал. Ну нарисовал бы муху. Давно муху
не рисовал...»1 2
1 Л. Ф. Жегин. Воспоминания о Маяковском. В сборн. «В. Маяков-
ский в воспоминаниях современников», М., Гослитиздат, 1963, стр. 101.
2 В, Ружина
вш£1ла
«МОЗГ МОЙ,
ВЕСЕЛЫЙ И УМНЫЙ
СТРОИТЕЛЬ...»
КОНЦЕ 1913—начале 1914 го-
дов Маяковский с группой поэтов-
«кубофутуристов» совершил «тур-
не» по многим городам России
с чтением своих первых произве-
дений, с докладами об искусстве
и литературе. В столичных и про-
винциальных газетах того време-
ни появилось немало отчетов об этих выступлениях. Некото-
рые газеты при этом ограничились весьма поверхностными
зубоскальскими заметками, многих репортеров интересовала
чисто внешняя необычная, причудливая форма «вечеров ре-
четворцев», но почти во всех газетных отчетах Маяковский
резко отделен от его спутников. Сопоставив эти отчеты, мож-
но получить довольно точное представление о взглядах мо-
лодого Маяковского на искусство и его требованиях к искус-
ству, связанных с особенностями жизни XX века.
Так, репортер газеты «Бессарабская жизнь» в довольно
пространном отчете рассказывает о выступлении Маяковско-
го с группой поэтов-футуристов в Кишиневе:
«Сказал, собственно говоря, Маяковский, потому что Бур-
люк и Каменский все скомкали, и получилось от их речей
такое впечатление, будто они сами не понимают, что хотят
объяснить публике.
Говорил Маяковский о том, что современная жизнь идет
гигантскими шагами вперед. Вместо низких, прибитых к зем-
ле городов выросли города-гиганты, с гордо высящимися
небоскребами, с лесом труб, своими спиралями дыма как бы
«ввинтившимися в небо», через реки шагнули ажурные мосты;
с бешеной скоростью несутся экспрессы, и не осталось почти
18
Не от попов и знахарей —
из школ,
из книг
узнай о мире
и о человеке!
клочка земли, на котором не было бы следов автомобильных
шин. Легкой и стройной птицей оторвался от земли человек
и парит в облаках на аэроплане. А между тем то, что призвано
отражать жизнь — литература—осталась такой же, какой
была сто лет назад, поэты воспевают соловьиные песни в зе-
леной роще на закате умирающего дня, поют о «чистой де-
вушке в белом кисейном платье», с задумчиво устремленны-
ми вдаль глазами... Но это — песни давно минувших дней,
песни, чуждые нашему «аэропланному», «железобетонному»,
«динамическому», — полному движения веку.
Нет, не нужны нам ваши скучные песни: они способны
настроить человека на сентиментальный лад, разжалобить,
размягчить его, а он, человек будущего, должен быть тверд,
мужествен, смел, чтобы быть господином, а не рабом жизни»
(подчеркнуто мною — В. Р.).1
На первый взгляд может показаться странным — где в ти-
хом провинциальном Кишиневе той поры увидел Маяковский
«гордо высящиеся небоскребы, поезда-экспрессы, парящие
в небесах аэропланы» и т. п., если в том же номере «Бессараб-
ской жизни» можно было прочитать сообщение о том, что
«установившаяся в течение последних дней оттепель преврати-
ла некоторые улицы Кишинева в непроезжие. Даже на цен-
тральных улицах стоят громадные лужи». А перед началом
выступления Маяковского администратор театра с грустью
заявил, что по городу были расклеены афиши, но их съели
козы, так как афиши намазывались хлебным клейстером...2
1 «Бессарабская жизнь». Кишинев, 1914, 24 января.
2 В. Каменский. Жизнь с Маяковским. ГИХЛ, М., 1940, стр. 101.
2
19
Однако Маяковский, разумется, имел в виду не Кишинев
и не какой-либо другой конкретный город царской России,
а общие тенденции XX века, когда стремительно развиваются
наука и техника, и человек, успешно покоряющий природу,
стремится к научному познанию мира, ощущает свои безгра-
ничные силы и возможности. Естественно, что такого могучего
и гордого человека, о котором говорит Маяковский (во мно-
гом обгоняя действительность своей мечтой), не может удов-
летворить сентиментально-мещанская литература и искусство
с их убогим, бескрылым идеалом.
Обратимся к другим газетным отчетам.
Те же мысли о покорении человеком природы, о техниче-
ском прогрессе XX века, о стремлении человека к научному
познанию и покорению мира выражены и в отчете о выступ-
лении Маяковского на вечере футуристов в Николаеве:
«Город обогатил наши переживания и впечатления новыми
городскими элементами, которых не знали поэты прошлого.
Весь современный культурный мир обращается в огромный,
исполинский город. Город заменяет природу и стихию. Город
сам становится стихией, в недрах которой рождается новый
городской человек. Телефоны, аэропланы, экспрессы, лифты,
ротационные машины, тротуары, фабричные трубы, каменные
громады домов, копоть и дым — вот элементы красоты в но-
вой городской природе».1
Судя по этому отчету, молодой Маяковский, тесно связан-
ный в те годы с футуризмом, тут же высказал немало спорных,
а то и бесспорно ошибочных утверждений относительно «са-
моценного слова», о некоем универсальном «современном
стиле» урбанистического искусства, излишне прямолинейно
связав его с развитием технического прогресса и т. п. Однако
не об этих ошибочных положениях раннего Маяковского, ко-
торых можно найти немало в его выступлениях и статьях
того времени, сейчас идет речь. Кстати, следует иметь в виду
и то, что автором цитированного выше отчета был В. Нежда-
нов — приятель «отца российского футуризма» Д. Бурлюка и
он, естественно, мог всячески подчеркнуть в выступлении поэта
прежде всего те мотивы, которые были «созвучны» взглядам
его друга. При всем этом совершенно ясна основная мысль
Маяковского — человек становится покорителем природы,
1 «Трудовая газета». Николаев, 1914, 26 января.
20
хозяином вселенной. Этого человека и должно показать
искусство современности.
Чрезвычайно интересная мысль, на которой подробнее
остановимся ниже, была выражена поэтом во время его вы-
ступления в Харькове: «Маяковский призывал к научному
мышлению, в частности — к диалектическому пониманию исто-
рии и эстетики».1
В отчете о выступлении в Одессе есть любопытные слова,
резко отделяющие поэта от его скандальных спутников:
«Маяковский,... цепляясь за гражданские мотивы, фабрич-
ные трубы и грубые руки рабочих (подчеркнуто мною — В. Р.),
говорил о том, что... теперь пришли и нужны «Мы»2. То есть
Маяковский, в отличие от «правоверных» футуристов, говоря
о современном капиталистическом городе, видит в нем не
просто скопление гигантских зданий, машин и т. п., но и лю-
дей, создающих огромные материальные ценности, интере-
суется их судьбой, духовными запросами, касается серьезных
социальных проблем.
Репортер тут же с некоторым удивлением и разочарова-
нием отмечает (впрочем, как и в некоторых других газетных
отчетах): «А Маяковский даже не без блеска и таланта...
А публика ждала...» (очевидно, скандала — В. Р.) «В Одессе...
Маяковский оказался героем», — заканчивает автор заметки.
Эта «разочарованность» буржуазной публики объясняется,
бесспорно, глубокой содержательностью, новизной мысли в
выступлениях поэта, что и отличало их от выступлений других
футуристов.
Большой интерес представляют газетные отчеты о ранних
выступлениях Маяковского в Петербурге, опубликованные в
столичных газетах «Русская молва» и «Россия», где довольно
подробно освещены взгляды поэта на современное искус-
ство, которое он рассматривает в тесной связи с особеннос-
тями эпохи.
«...Разве произведения «гробокопателя» Сологуба, пугала
Андреева и др., — говорил, судя по одному из этих отчетов,
Маяковский,— могут вселить в вас любовь к жизни?»3
«Прежде, когда города ходили на четвереньках, можно
было удовлетворяться поэзией старой школы, построенной
1 «Утро». Харьков, 1913, 19 декабря.
3 «Одесские новости». Одесса, 1914, 17 января.
3 «Русская молва», 1913, 27 марта.
21
на проповеди моральных, религиозных (подчеркнуто мною —
В. Р.) и прочих нежелательных идей, не могущих быть пред-
метом искусств (религиозные идеи в настоящее время не мо-
гут быть предметом искусства, — утверждает поэт! — В. Р.).
Но в наш век электричества и прочих достижений поэт должен
быть мудр, как змий, должен быть руководящей линией меж-
ду жизнью и личным переживанием».1
Во время этих выступлений Маяковский допускал неоправ*
данно резкие выпады по адресу Брюсова, Блока и других
видных русских писателей, иной раз провозглашал формалис-
тические лозунги о «слове как таковом» и т. п. Но совершенно
ясны основные мысли поэта: искусство должно идти в ногу
с бурно развивающейся современностью, оно должно быть
искусством мысли, быть свободным от религиозной идеоло-
гии и других мотивов декаданса, должно воспитывать у чело-
века любовь к жизни. При этом поэт связывает развитие искус-
ства современности с развитием науки. В научном прогрессе
он видит истинную красоту.
Не случайно один из разделов доклада Маяковского, впер-
вые прочитанного осенью 1913 года в Москве, назывался: «Мы
в микроскопах науки» (1,366). С этим же докладом он выступил
во время поездки футуристов по ряду городов в конце
1913 — начале 1914 годов.
' В первой же своей статье «Театр, кинематограф, футуризм»
(1913 г.) Маяковский говорит о необходимости «выдвигать
в доказательство признания наших идей не лирический пафос,
а точную науку» (1,275). При всей незрелости и ошибочности
многих взглядов поэта на искусство, выраженных им в этой
статье, чрезвычайно показателен его глубокий интерес к дан-
ным точной науки, исключающим всякую возможность прояв-
ления мистических идей.
Судя по газетным отчетам о выступлениях поэта и ранним
статьям Маяковского, может показаться, что основные его
мысли близки к точке зрения других футуристов, включая
западноевропейских (Маринетти и др.). Этого мнения в извест-
ной степени придерживаются некоторые исследователи твор-
чества Маяковского. Однако, на наш взгляд, вряд ли есть
основание для такого упрека: поэт освещает две стороны
одной и той же эпохи — рисует «город-адище» капитализма и
одновременно показывает рождение могучих сил Человека —
1 «Россия», 1913, 27 ноября.
22
покорителя и преобразователя природы при помощи совре-
менной науки и техники.
Действительно, терминология Маяковского во многом
близка к терминологии западноевропейских и некоторых рус-
ских футуристов, у которых, кстати говоря, славословие техни-
ческому прогрессу нередко мирно уживалось с ветхозавет-
ной религиозной мистикой. Но сущность их взглядов совер-
шенно противоположна: если Маринетти и его последователи
прославляли научный и технический прогресс, направленный
на порабощение человека, то у Маяковского он прославляется
во имя торжества Человека.
Мысли о безграничном господстве человека над вселенной,
о научном познании мира исключают у поэта всякую возмож-
ность мистики: «бог» становится смешным и жалким анахро-
низмом сравнительно с возможностями разума Человека.
Эта мысль найдет свое дальнейшее развитие и художествен-
ное воплощение в поэтическом творчестве Маяковского:
Мозг мой,
веселый и умный строитель,
строй города!
(I, 234)
Футуризм в целом явился одной из разновидностей бур-
жуазного модернизма. Его эстетика, как и мировоззрение
большинства участников этого течения, глубоко реакционна.
Она опирается на крайне идеалистические философские взгля-
ды и, как наиболее откровенное их выражение, — на мисти-
ко-религиозные учения.
Один из толкователей и пропагандистов западноевропей-
ского футуризма предоктябрьской поры так раскрывает
сущность этого течения: «Нигилизм разума и оптимизм чув-
ства— вот основные черты нашего духовного космоса (т. е.
духовной жизни — В. Р.)... Это возрождение оптимизма, про-
исходит ли оно на религиозной (подчеркнуто мною — В. Р.)
или на позитивной основе, проявляется во всех областях нашей
духовной культуры».1 Принципы отрицания разума в сочета-
нии с «оптимизмом чувства» (в творческой практике футу-
ризма— проповедь самых разнузданных животных страстей,
отрицание каких-либо моральных устоев) находят свое разви-
тие в футуризме, по мнению автора, и на религиозной основе.
1 Генрих Тастевен. Футуризм (по пути к новому символизму).
М., 1914, стр. 5—6.
23
Глава итальянского футуризма Ф. Маринетти в многочис-
ленных манифестах совершенно откровенно декларировал
антигуманистический характер этого течения, хвастливо под-
черкивал его непосредственную связь с идеологией империа-
листической буржуазии. «Мы объявляем, — пишет он, — что
великолепие мира обогатилось новой красотой — красотой
быстроты. Гоночный автомобиль с его корпусом, украшенным
трубами, похожими на судорожно дышащих змей,... рыкаю-
щий автомобиль, который как будто пробегает по полю,
усеянному картечью, прекраснее статуи Победы Самофракия...
Мы хотим прославить войну — единственную гигиену мира—ми-
литаризм, патриотизм (читай: шовинизм! — В. Р-), разруши-
тельный жест анархистов, прекрасные идеи, которые убивают,
и презрение к женщине. Мы будем воспевать... ночное мерца-
ние арсеналов и фабрик под яркими электрическими лунами...»1
Наука и техника, по Маринетти, должны служить империа-
лизму для подавления человека, лучшее, мол, назначение ко-
торого— быть пушечным мясом.
Западноевропейский футуризм обожествлял технику ка-
питалистического города. Именно техника сама по себе под
пером футуристов превращается в некий фетиш, обычно на-
деляется почти мистическими качествами. Отсюда столь час-
тые у футуристов Запада восторги по адресу «динамизма»,
«божественной скорости» и т. п., которым якобы должно
служить искусство.
Русский футуризм, в силу ряда исторических условий, был,
в отличие от западноевропейского, более пестрым в смысле
мировоззрения и эстетики течением искусства и занимал в це-
лом несколько иные позиции. Тем не менее вопрос о бур-
жуазно-модернистском характере творчества российских «бу-
детлян» давно и убедительно решен советским литературо-
ведением. Попытки реабилитации этого течения, всячески
оправдываемые именем Маяковского, которые иногда встре-
чаются не только в зарубежной печати, но и в некоторых —
единичных — современных работах советских исследовате-
лей, явно несостоятельны, бездоказательны и встречают спра-
ведливое осуждение со стороны основной части критиков и
литературоведов нашей страны.
Несмотря на всю пестроту и неоднородность русского
футуризма, даже при наличии демократических тенденций в
1 Генрих Тастевен. Футуризм (по пути к новому символизму),
М, 1914, приложение, стр. 7—8.
24
творчестве отдельных участников этого течения, в главном —
своей философской основе — футуризм стоял на позициях
идеализма не только в области теории, что особенно выража-
лось в крикливых «манифестах», но и в художественной прак-
тике.
Однако, верно отмечая модернистский характер поэтики
и эстетики ряда поэтов, выступивших в России в конце перво-
го — начале второго десятилетия XX века под флагом фу-
туризма, говоря о философском идеализме их отправных по-
зиций, почти все исследователи их творчества уделяют мало
внимания религиозно-мистическим мотивам, которые были
выражены у футуристов достаточно определенно, несмотря
на гордые призывы к разрушению всяческого «старья». Между
тем в проявлении религиозной идеологии, в частности, резко
выражается антигуманизм футуризма, его неверие в безгра-
ничные силы человеческого разума. Тут особенно ярко про-
является принципиальное отличие творчества В. Маяковского
от его временных друзей и попутчиков.
Лидер русского футуризма Д. Бурлюк, не раз сотрясав-
ший воздух призывами к полной «революции в искусстве»,
всячески расхваливает мистицизм как высшее проявление
«творческого духа» художника, выступает в роли откровенно-
го эпигона декадентства. «Эта выставка (живописцев «Союза
молодежи» — В. P.J, — писал Д. Бурлюк в одной из рецен-
зий,— выявила дарования таких дивных, прекрасных душ, как
загадочно прекрасный — истинный мистик божиею милостью
(подчеркнуто мною — В. Р.) Кнабе... Этой выставке Фон-Ви-
зен указал всю неизмеримую глубину своего сверхчувствен-
ного дара проникновения в потустороннее (подчеркнуто
мною — В. Р.). Наконец, Н. Сапунов, С. Судейкин, Кузнецов
Павел, Уткин были славными их сподвижниками»1.
Почерпнутой из религиозного реквизита поэтикой (образы
«херувимов», «голубых райских роз» и т. п.), уводящей от
реальной жизни, насыщает свои стихи поэт-футурист Б. Лив-
шиц. Примером может служить хотя бы одно из его стихо-
творений, которое приведем полностью:
ПЬЯНИТЕЛИ РАЯ
Пьянитель рая, к легким светам
Я восхожу на мягкий луг
Уже-тоскующим поэтом
1 Д. Бурлюк. Галдящие «Бенуа» и Русское Национальное Искусство.
СПб., 1913, стр. 14.
25
Последней из моих подруг, —
И дольней песнею томимы,
Облокотясь на облака,
Фарфоровые херувимы
Во сне качаются слегка, —
И, в сновиденьях замирая,
Вдыхают заозерный мед
И голубые розы рая
И голубь розовых высот1.
«Загубленный декадентщиной», по меткому определению
В. Перцова, одаренный, но лишенный какого-либо определен-
ного мировоззрения, отличавшийся к тому же болезненной,
неустойчивой психикой поэт-футурист В. Хлебников, прояв-
лявший большой интерес к мистическим поучениям декаден-
тов, совершенно всерьез верил в магическую силу некоторых
чисел (дань средневековому мистицизму, возродившемуся в
модернизме XX века!) и даже составлял некие кабалистичес-
кие предсказания судьбы человека и общества посредством
подбора этих чисел — так называемые «доски судьбы». В
литературном «салоне» декадента-мистика Вяч. Иванова Хлеб-
никову взамен Виктора дали церковнославянское имя Вели-
мир, которое он охотно принял. Он увлекался архаическими
формами языческого культового фольклора (заговоры, за-
клинания и т. п.), языческой мифологией.
Любование язычеством — «шаманство» В. Хлебникова ска-
зывается в ряде его произведений («Лесная дева», «Шаман и
леший», «Вила и леший» и др.) и сближает его с реакционны-
ми мистиками-декадентами — А. Ремизовым, С. Соловьевым
и др. Правда, в отличие от их творчества, «шаманство» Хлеб-
никова не всегда принимается читателем всерьез, кажется
своеобразной «игрой» поэта, прославлявшего тут же силу че-
ловеческой «плоти». Но в целом идеализация язычества, вос-
крешение архаического культового фольклора явилось про-
явлением страха перед современностью, бегства от действи-
тельности в фантастический мир призрачных видений, что
было весьма типично для декадентского искусства. Философ-
ская основа творчества Хлебникова была сугубо идеалисти-
ческой, хотя он прямо и не звал читателя в «иные миры».
Наряду с «язычеством» и мистикой, в ряде произведений
Хлебникова выражено реакционное представление о враж-
дебности человеку научно-технического прогресса:
1 «Пощечина общественному вкусу». Изд. Г. Л. Кузьмина, М., стр. 61.
26
Из желез
и меди над городом восстал, грозя, костяк,
перед которым человечество и все иное лишь пустяк1.
Протестуя против подавления техникой души человека в
буржуазном городе, «бунтуя» против него (поэма «Журавль»),
он по существу призывал к отказу от науки и техники вооб-
ще, звал назад, к патриархальной культуре.
Стихи футуристки Е. Гуро, с постоянным сентиментально-
мистическим обращением к «боженьке», в чьих руках якобы
находится судьба человека, вполне могли быть напечатаны и
в сборниках символистов, откровенно придерживавшихся ре-
лигиозной идеологии:
Помолись за меня — ты.
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек.
И умер, замученный людьми.
Помолись обо мне, тебе позволено.
Чтоб меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том—
в чем виновна я.
Ты сможешь спасти меня.
Помолись обо мне!2
В сборнике «Шарманка» Е. Гуро можно встретить неожи-
данную, казалось бы, для участника футуристической группы
смиренную идеализацию средневековых католических обря-
дов.3
Пытаясь дать «философское обоснование» нелепой «тео-
рии», «заумного языка», футурист А. Крученых в своих «изыс-
каниях» сбивается на проповедь иррационализма, мистицизма.
«Заумный» язык художника, дескать, должен не воспроизво-
дить мысль человека, а следовать неким мистическим зовам:
«Слово шире смысла, слово и составляющие его — звуки (не
только куцая мысль, не только логика), но, главным образом,
заумное — иррациональные части, мистические и эстетичес-
кие».4
Утверждая свою «теорию» «заумного языка», А. Крученых
попутно всячески прославляет сектантов и всерьез рекомен-
1 В. Хлебников. Стихотворения и поэмы. «Советский писатель»,
Л., 1960, стр. 198.
2 Е. Гуро. Моему брату. В сборн. «Трое». Изд. «Журавль», СПб.,
без года издания, стр. 80.
3 Е. Гуро. Из средневековья. В сборнике «Шарманка», СПб., 1909,
стр. 147.
4 А. Крученых. Новые пути слова. В сборн. «Трое». Изд. «Жу-
равль», СПб., без года издания, стр. 25.
27
дует... поучиться у них русскому языку, выдавая хлыстовский
бред за языковое новаторство «воистину пророков»: «Обуре-
ваемые религиозным вдохновением (а вдохновение всегда
возвышенно), они (сектанты — В. Р.) заговорили на языке «ду-
ха святого» (по собственному их великолепному выражению),
пили «живую воду»... И вот мимо таких воистину пророков
(?! — В. Р.) исследователи (критики тож) проходят мимо!..»1
Более того, А. Крученых утверждает, что для передачи со-
стояния религиозного экстаза, мистического чувства будто бы
лучше всего подходит изобретенный им заумный язык.2 Этот
язык, дескать, может сослужить хорошую службу религиоз-
ному фанатизму. Не случайно Маяковский еще до Октября
сближал заумь А. Крученых с религиозным жаргоном сектан-
тов, говоря о том, что есть поэты, «орущие, как хлысты на ра-
дении: «Дыр, бул, щил» (1, 314), а позже назвал автора этой
зауми «футуристическим иезуитом слова» (I, 21).
Любопытно, что легенда о тесной творческой общности
Маяковского с Хлебниковым и другими поэтами-футуристами,
с которыми он когда-то был связан личной дружбой, особенно
раздувавшаяся некоторыми писателями и критиками из числа
бывших футуристов, нередко опровергается... самими же фу-
туристами и близкими к ним литераторами, которых в данном
случае никак нельзя обвинить в необъективности. Так, Д. Бур-
люк пишет в своих воспоминаниях: «Вл. Маяковский никогда
особенно не любил и не понимал Хлебникова как поэта (под-
черкнуто мною — В. Р.). К Хлебникову-человеку он относился
с большой теплотой, всегда называя его нежнейшими имена-
ми. Меня часто спрашивал: «Ведь мои стихи, правда, лучше
Витиных, жизненнее?» На лекциях пользовался некоторыми
стихами В. Хлебникова как полемическим оружием в защи-
ту новой формы».3 О совершенно определенном отношении
Маяковского к своим временным спутникам рассказывает и
Б. Пастернак: «Я заговорил о футуризме и сказал, как чудно
было бы, если бы он теперь все это гласно послал к чертям.
Смеясь, он почти со мной соглашался»4.
1 А. Крученых. Новые пути слова. В сборн. «Трое», без года изда-
ния, стр. 27.
2 А. Крученых. Декларация заумного языка. В сборн. «Литера-
турные манифесты. От символизма до «Октября». Изд. «Новая Москва»,
М., 1924, стр. 154.
3 Д. Бурлюк. «Красная стрела». Нью-Йорк, 1931, стр. 11.
4 Б. Пастернак. Охранная грамота. Изд. писателей в Ленинграде,
Л., 1931, стр. 11.
28
«ДОЛОЙ
ВАШУ РЕЛИГИЮ!..»
Е ЩЕ до Октябрьской ре-
волюции в первых же значитель-
ных произведениях Маяковский
провозглашает идею покорения
вселенной человеком при помо-
щи науки и техники, с гениальным
чутьем ощущая и предчувст-
вуя безграничные возможности
раскованного человеческого разума. Идеи научного познания
и покорения мира у него совершенно органически перепле-
таются с борьбой за освобождение человека от оков рели-
гиозной идеологии.
Вспоминая о молодом Маяковском, В. Шкловский писал:
«Смешно доказывать, и всякому ясно, что измученный чело-
век в черной бархатной блузе, человек с большими руками,
почти еще мальчик, не был религиозен... Это не религиозные,
а богохульские строки (имеется в виду раннее творчество
поэта — В. Р.) нападения на существующего врага, отнятия у
него эмоций, связанных с ним».1 Можно добавить: на врага,
реально существовавшего в сознании значительного боль-
шинства людей того времени.
В первом же крупном дооктябрьском произведении —
трагедии «Владимир Маяковский» (1913 г.) появляется весьма
необычный на первый взгляд персонаж — Старик с кошками,
который олицетворяет тысячелетний опыт человечества и
вместе с тем, являясь как бы одним из голосов самого авто-
ра, выражает его глубокие раздумья.
1 В. Шкловский. О Маяковском. «Советский писатель», М., 1940,
стр. 40—41.
29
Сделает разбойник
умильный вид:
«Грабил, мол,
и крал больно ля.
▲ поп покрестит
и эвголосит:
«Отлускаютсл рабу божьему прегрешения
вольные и невольныев.
Обратимся к одному из монологов Старика:
А с неба на вой человечьей орды
глядит обезумевший бог.
И руки в отрепьях его бороды,
изъеденных пылью дорог.
Он — бог,
а кричит о жестокой расплате,
а в ваших душонках поношенный вздошек.
Бросьте его!
Идите и гладьте —
гладьте сухих и черных кошек!
Лишь в кошках,
где шерсть вороньей отливы,
наловите глаз электрической вспышки.
Весь лов этих вспышек
(он будет обилен!)
вольем в провода,
в эти мускулы тяги, —
заскачут трамваи,
пламя светилен
зареет в ночах, как победные стяги.
Мир зашевелится в радостном гриме,
цветы испавлинятся в каждом окошке.
Мы солнца приколем любимым на платье,
из звезд накуем серебрящихся брошек.
(I, 156-157)
Смысл этого монолога, несколько «зашифрованного» сгу-
щенной метафоричностью, характерной для раннего Маяков-
30
ского, на наш взгляд, совершенно ясен: человек должен не-
пременно отбросить бога — жалкого и жестокого, так как он
мешает человеку, который неизбежно будет могучим хозяи-
ном и преобразователем природы, подчинив себе электри-
чество, заставив его служить себе. Электричество было зна-
комо еще древним египтянам, но лишь сейчас человек нашел
ему безграничное практическое применение, «влив в прово-
да, в эти мускулы тяги». Жизнь человека, лишенного религиоз-
ных оков, овладевшего высотами науки и техники, станет пре-
красной («мир зашевелится в радостном гриме, цветы испав-
линятся в каждом окошке»). Уверенным и радостным гимном
в честь сильного человека будущего заканчивается этот мо-
нолог («мы солнца приколем любимым на платье...»). При
этом поэт широко пользуется излюбленным в тот период его
творчества приемом «планетарной» гиперболы, при помощи
которой еще раз подчеркивается, что именно человек (не
бог!) является полным хозяином вселенной.
Резким контрастом этой гиперболе служат появляющиеся
тут же иронические, «уничижительные» детали образа бога,
которые всячески принижают, дискредитируют его, не позво-
ляя читателю принять бога всерьез («обезумевший бог», «от-
репья его бороды»). В данном случае Маяковский следует тому
же принципу сатирического изображения бога, что и некоторые
другие великие художники прошлого — Вольтер в «Орлеан-
ской девственнице», Пушкин в поэме «Гавриилиада» и др.
Образ Старика с черными сухими кошками — бессозна-
тельного «добытчика» электричества в далекой древности —
не случайно не раз повторяется у Маяковского — в ранних
его статьях, докладах и т. п. Например, в докладе на «первом
в России вечере речетворцев» (октябрь 1913 г.) был тезис:
«Египтяне и греки, гладящие черных сухих кошек» (I, 366).
Сам поэт помог расшифровать этот образ в статье «Без бе-
лых флагов»: «Ведь когда египтяне или греки гладили черных
и сухих кошек, они тоже могли добыть электрическую искру,
но не им возносили мы песню славы, а тем, кто блестящие гла-
за дал повешенным головам фонарей и силу тысячи рук влил
в гудящие дуги трамваев» (1, 324).
Приведенный выше монолог Старика с кошками связан с
предшествующими словами героя трагедии — поэта:
Граненых строчек босой алмазник,
взметя перины в чужих жилищах,
зажгу сегодня всемирный праздник
таких богатых и пестрых нищих.
(I. 156)
31
То есть герой — нищий, но богатый душой поэт-пророк
(«босой алмазник») — верит, что неизбежно «наступит празд-
ник» — торжество людей, обездоленных богом. Этот празд-
ник будет связан с бунтом против сытых мещан-буржуа:
«взметя перины в чужих жилищах».
Итак, мысли о сильном человеке будущего, покорителе
электричества и прочих могучих сил природы, и поэте-проро-
ке-бунтаре органически связаны между собою. Поэтому ни-
как нельзя согласиться с мнением исследователя творчества
В. Маяковского Ю. Сурмы, утверждающего: «Царь ламп» и
«босой алмазник» как воплощение противоречивых ощуще-
ний поэта остаются взаимоисключающими образами»1. Пред-
ставления о человеке, подчинившем себе всю мощь науки и
техники и, прежде всего, — электричество, находят свое вы-
ражение в несколько необычных образах трагедии: «Я — царь
ламп!» или «наши новые души, гудящие как фонарные ду-
ги» (следует вспомнить, что в начале XX века чрезвычайно
распространенным было выражение: «XX век — век электри-
чества»).
Некоторые исследователи творчества Маяковского, учиты-
вая лишь внешнюю экстравагантную оболочку этих образов,
видят в них только следы футуристических влияний: «В словах
поэта можно различить и другие отзвуки футуристических де-
клараций: «Я — царь ламп», «наши новые души, гудящие как
фонарные дуги», — говорит он, тем самым противопоставляя
себя «тысячелетнему старику», призывающему «гладить су-
хих и черных кошек»2. Думается, однако, что тут нет ни «от-
звуков», ни «противопоставлений». Эти образы, как мы заме-
тили выше, наряду с образом Старика, утверждают силу и
возможность свободного человеческого разума.
В противоположность религиозным проповедям «умерщв-
ления плоти» Маяковский проповедует культ живых чело-
веческих страстей:
Идем, —
где за святость
распяли пророка,
тела отдадим распятому плясу,
на черном граните греха и порока
поставим памятник красному мясу.
(1, 162)
1 Ю. С у р м а. Слово в бою. Лениэдат, Л., 1963, стр. 13.
2 Г. Черемин, Ранний Маяковский. М.—Л., иод. АН СССР, 1962,
стр. 73.
32
Нет нужды говорить, что прославление «красного мя-
са» — человеческого тела, которое должно занять вакантное
место распятого Христа, нельзя понимать буквально. В этом
отношении, думается, Маяковский в известной степени сле-
дует традициям великих писателей и художников эпохи Воз-'
рождения — Боккаччо, Рабле, Рубенса и др., которые в той же
откровенно полемической форме, нередко с подчеркнутым
«перехлестом», пользуясь приемом крайней гиперболы, бо-
ролись против религиозного аскетизма, «кощунственно» про-
славляли «грех и порок» — силу и красоту человеческого тела.
Правда, эта борьба чаще всего носила не вполне осознанный
характер.
Бесспорно, тут может идти речь о продолжении и развитии
этой гуманистической традиции лишь в самом широком смыс-
ле слова, с учетом происшедших за несколько веков огромных
изменений исторических условий. Следует учитывать и то
сложное обстоятельство, что большинство деятелей искусства
Возрождения были религиозными людьми, хотя в их творчест-
ве и выражен протест (во многом стихийный) против религиоз-
ной морали, прославлены страсти человека, его физическая
и духовная красота. Конечно, этого противоречия не было и
быть не могло у Маяковского.
В демонстративном прославлении «красного мяса» — че-
ловеческой плоти — сказывается и острая полемика против
мистически-бесплотного искусства декаданса, причудливо спле-
тавшего откровенное утверждение разнузданной похоти с
оторванными от живой жизни человека идеалистическими
проповедями «неземных» чувств — «вечной женственности»
и т. п. Подробнее об этом речь будет идти ниже.
В эпилоге трагедии «Владимир Маяковский» поэт вновь
гневно протестует против существующего миропорядка, бро-
сает вызов религии, освящающей этот несправедливый миро-
порядок, клеймит бога как вора, лишающего человека прав
на справедливость, радость и счастье. И тут же, одновремен-
но, поэт опять прославляет огромные возможности челове-
ческого разума:
Кто
где бы
мыслям дал
такой нечеловечий простор!1 * 3
1 Подчеркнуто) мною — В. Р.
3 В. Ружина	3)3
Это я
попал пальцем в небо,
доказал:
он — вор!
(I, 172)
Таким образом, в первом же крупном произведении Мая-
ковского находят выражение основные мотивы, которые полу-
чат свое дальнейшее развитие в его дооктябрьском творчест-
ве. Утверждение безграничной мощи человеческого разума
переплетается с призывом к борьбе против жестоких и под-
лых земных и небесных владык, совместно угнетающих че-
ловека.
Уже в этой юношеской трагедии Маяковский стремится
подчинить все художественные средства идейному замыслу.
Даже в невинном, казалось бы, пейзаже, рисуя дождливое го-
родское небо, он неожиданно сравнивает его с горькой грима-
сой несчастного человека, обманутого и обворованного тем
же врагом — богом:
Небо плачет
безудержно,
звонко;
а у облачка
гримаска
на морщинке ротика,
как будто женщина ждала ребенка,
а бог ей кинул кривого идиотика.
(I, 153)
В сюжетной основе трагедии (приход героя — пророка-
спасителя к измученным, исстрадавшимся людям, которые
ждут его с надеждой и верой) полемически использован из-
вестный читателю того времени сюжет библейской легенды о
«явлении Христа народу». Маяковский не раз в последующих
произведениях будет пользоваться таким же приемом пере-
осмысления общеизвестного религиозного сюжета — «напол-
нением» его совершенно новым, гуманистическим содержа-
нием. Этим приемом, в котором нередко четко выражен эле-
мент пародии («Человек», «Мистерия-Буфф» и др.), поэт
достигает усиления атеистического звучания произведения в
целом.
В этой трагедии, как и в других дооктябрьских произведе-
ниях поэта, бог изображен как бы реально существующим ли-
цом. Но это лишь литературный прием, удобный для разобла-
чения, дискредитации идей бога. Исследователь творчества
34
Маяковского А. Метченко пишет: «Это только испытанный
полемический прием опровержения при помощи условного
«допустим». Допустим, что бог существует. Но тогда какая от
него польза человеку? Либо он «недоучка, крохотный божик»
(«Облако в штанах»), либо жалкое и беспомощное существо;
А с неба на вой человечьей орды
глядит обезумевший бог.
(«ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ»)
В таком случае бог не нужен человеку из-за ничтожности.
Либо он деспот, наслаждающийся мукой человека:
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
(«ФЛЕЙТА-ПОЗВОНОЧНИК»)
Но в таком случае бог — враг человека и органически вхо-
дит в систему враждебных человеку отношений:
Четыре.
Тяжелые, как удар.
«Кесарево кесарю — богу богово».
А такому,
как я,
ткнуться куда?
Где для меня уготовано логово?
(«СЕБЕ ЛЮБИМОМУ»)
В том и другом случае бог совершенно выпадает из арсе-
нала средств борьбы за счастье человека».1
Но при всех достоинствах трагедии «Владимир Маяков-
ский» в ней находят свое выражение и существенные проти-
воречия мировоззрения и эстетики Маяковского той поры:
бунт героя против бога и «жирных» носит весьма отвлеченный
характер; обращает на себя внимание чрезмерная условность
ряда персонажей и пьесы в целом, усложненность художест-
венной формы произведения, проявляющаяся прежде всего
в излишне концентрированной метафоричности.
Решительно борясь против эстетики модернизма, поэт в
то же время сам испытывает некоторое ее влияние. Даже
приведенный выше богоборческий возглас героя трагедии
(«я попал пальцем в небо, доказал: он — вор!») все же вое-,
принимается читателем до некоторой степени двойственно.
1 А. Метченко. Маяковский накануне революции. — Альманах
«Волжская новь», Куйбышев, 1939, № 7, стр. 163.
3*	35
Здесь не только остроумно переосмыслено ходячее выра-
жение — «попасть пальцем в небо», возвращена ему «бук-
вальность», но в какой-то мере сохранен и оттенок общепри-
нятого его смысла (признание известной беспомощности, бес-
предметности своего пылкого протеста). Это подтверждается
и последующими строками эпилога:
Иногда мне кажется —
я петух голландский
или я
король псковский...
(I. 172)
Центральный образ трагедии — поэт, пророк и утеши-
тель, несущий слова надежды людям, во многом восходит к
классической традиции и резко противостоит образам бур-
жуазно-модернистской поэзии, включая ее футуристическую
разновидность.
Вспоминаются образы поэта-пророка у Пушкина и Лер-
монтова:
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
(ПУШКИН, «ПРОРОК»)
Твой стих, как божий дух, носился над толпой
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол, на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.
(ЛЕРМОНТОВ, «ПОЭТ»)
Известный советский писатель Б. Лавренев, начавший свой
творческий путь еще до революции в группке «эгофутурис-
тов», но вскоре решительно порвавший с нею, вспоминает об
одном собрании «кубо»- и «эгофутуристов» у него дома в
1913 году, на котором присутствовал Маяковский:
«В разгар спора Давид Бурлюк вскочил и, указывая на
Маяковского, закричал:
— Вот кто настоящий гилеец1 и кубофутурист!
...Маяковский спокойно и как-то очень убежденно сказал,
оглядев всех с каким-то недоумением:
1 «Гилея» — название группы русских поэтов и художников-футурис-
тов.
36
— Дело не в этом. Я не «Эго» и не «Кубо», я пророк че-
ловечества!
Фраза вызвала взрыв хохота... Но Маяковский вдруг встал,
и глаза его вспыхнули так ярко, что все замолчали»1.
Но вместе с тем образ поэта-пророка у Маяковского в из-
вестной степени приобретает оттенки таинственности и недо-
сягаемости, иной раз кажется окруженным ореолом мучени-
чества, посланцем неких «высших сил» — библейским «мес-
сией», стоящим бесконечно высоко над народом. Это — «про-
рок, диктующий миру светлые законы грядущей жизни» (I,
341),— писал в то время Маяковский в одной из статей.
Уже в этой трагедии Маяковский дерзко ставит человека (в
данном случае поэта-пророка) на место, где, по христианским
догмам, полагается быть богу — прием, который получит
дальнейшее развитие в последующих поэмах, особенно в
«Человеке».
В словах героя-поэта в трагедии «Владимир Маяковский»:
Вас,
детей моих,
буду учить непреклонно и строго.
Все вы, люди,
лишь бубенцы
на колпаке у бога, —
(I, 158-159)
выражены не только насмешка над «всевышним», который
изображен в виде жалкого существа в шутовском наряде, но
и подчеркнуты чувства превосходства над людьми, рабски по-
корными «господу богу». После Октября этот образ поэта-
пророка претерпит изменения, превратится в образ «Челове-
ка просто» («Мистерия-Буфф»), сокрушающего ложь религи-
озных заповедей во имя торжества коммунистических идеа-
лов.
Несмотря на отмеченную выше противоречивость некото-
рых элементов мировоззрения, эстетики художника и поэтики
трагедии «Владимир Маяковский», это произведение резко
противостоит весьма распространенной в то время декадентс-
ко-мистической литературе. Именно богоборческие мотивы
трагедии вызвали серьезные затруднения при ее опубликова-
нии и постановке на сцене. Подчиняясь требованиям цензуры,
Маяковский вынужден был сделать значительные исправления
* Б. Лавренев. Сбор, соч., т. 6. «Художественная литература»,
М., 1965, стр. 477.
37
и купюры, изъяв повсюду даже упоминание бога. Но и в этом
виде трагедия была с негодованием встречена буржуазно-
эстетской критикой. Первые спектакли в начале декабря 1913
года в Петербурге получили резко отрицательные, издева-
тельские рецензии буржуазной печати. В автобиографии
Маяковский писал об этих спектаклях: «Постановка в Петер-
бурге, Луна-Парк. Просвистели ее (трагедию — В. Р.) до ды-
рок» (I, 22). Тут же, двумя строками выше, поэт вспоминает:
«Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не
покупали ни одной строчки».
Характерно, что премьера трагедии «Владимир Маяков-
ский» была встречена холодно и «правоверными» футуриста-
ми, в особенности Д. Бурлюком, музыкантом-модернистом
К. Матюшиным, отдавшими предпочтение поставленной там
же и в то же время заумно-формалистической «опере» футу-
риста А. Крученых «Победа над солнцем». Так, автор музыки
(вполне соответствовавшей тексту) «Победы над солнцем»
К. Матюшин, совершенно игнорируя социальное содержание
трагедии Маяковского, пытается поставить ее в один ряд с мо-
дернистской драматургией, увидеть в ней зависимость от мо-
дернистской эстетики и оценивает ее в целом весьма сдержан-
но: «Трагедия Маяковского представляет огромное выявление
импрессионизма в символике слова. Но он, — сетует автор
рецензии, — нигде не отрывает слово от смысла, не пользует-
ся самоценным звуком слова. Я нахожу выявление его пьесы
очень важным и значительным, но не ставящим новые послед-
ние грани или кладущим камни в трясины будущего для доро-
ги будетлянского искусства. Тем самым, нисколько не умаляя
значения его пьесы, считаю постановку его вещи — много ни-
же его творчества»1.
Но К. Матюшин тут же не скупится на безмерную хвалу
«опере» А. Крученых, откровенно противопоставляя ее тра-
гедии «Владимир Маяковский»: «Так сильны были слова своей
внутренней силой, так властно и мощно-грозно выявлялись де-
корации (художника-кубиста К. Малевича — В. Р.) и будетлян-
ские люди, еще никогда не виданные, так нежно и упруго
обвивалась музыка вокруг слов, картин и будетлянских людей-
силачей, победивших солнце дешевых видимостей и зажегших
свой свет внутри себя»2. В этой же «опере» автор рецензии
1 «Первый журнал футуристов», М., 1914, № 1—2, стр. 157.
2 Т а м ж е, стр. 156.
38
видит прямое воплощение формалистического идеала футу-
ризма: «Наша русская молодежь... у нас в Питере показала
на сцене в оперном спектакле полный разлом понятий и слов,
разлом старой декорации, разлом музыкальной гармонии и
дала новое, свободное от старых условных переживаний твор-
чество — полное в самом себе, в кажущемся бессмыслии*
слов — рисунке — звуке — новые звуки будущего, идущего
в вечность»1.
Что же представляет собою эта шумно разрекламирован-
ная футуристами «опера» А. Крученых?
С трудом можно увидеть некоторый смысл в ней, проди-
раясь сквозь уродливые зигзаги хаотической формы, дебри
«заумного» языка. А смысл этот — откровенно антигуманисти-
ческий. Приведем лишь одну цитату из пьесы:
Один:
Знайте, что земля не вертится.
Многие:
Мы вырвали солнце со свежими корнями.
Они пропахли арифметикой.
Вот оно — смотрите.
Один:
Надо учредить праздник: День победы над солнцем.
Хор поет:
Мы вольные.
Разбитое солнце...
Здравствуй, тьма!
И черные боги
их любимца — свинья!
Один:
Солнце железного века умерло!2
То есть автор с ненавистью относится к научному и техни-
ческому прогрессу современности, который служит челове-
честву. Герои «оперы» готовы уничтожить «солнце железно-
го века», которое «пропахло арифметикой».
1 «Первый журнал футуристов», М., 1914, № 1—2, стр. 154—155.
2 А. Крученых. Победа над солнцем. СПб., без года издания,
стр. 15.
39
Известно, что с тех пор, как существует на земле человек,
солнце является для него синонимом счастья, радости, жизни.
Именно так традиционно изображено оно во всем мировом
искусстве. Крученых же зовет к победе над солнцем. Совер-
шенно откровенно эта мысль выражена и в заглавии пьесы. В
противоположность гениальной формуле оптимизма здоро-
вого и сильного человека: «Да здравствует солнце, да скроет-
ся тьма!» (Пушкин), поэт-футурист кликушествует: «Здравст-
вует тьма!» Эти взгляды высказаны в репликах хора. Но хор в
любой пьесе, начиная с античного театра, выражает мнение
автора.
Так формалистические выверты оборачиваются откровен-
ной ненавистью и презрением к человеку, мистическим мрако-
бесием.
Издевательское неприятие богоборческой линии трагедии
«Владимир Маяковский» можно было встретить и в послеок-
тябрьской критике, а именно в той, которая враждебно отно-
силась к социалистической революции. Так, критик эсеров-
ского толка Иванов-Разумник глумливо писал в 1922 году об
этом произведении: «Поэт до бога дойти не сумел: подобно
мелкому бесу — мелкий бог стал на его пути. А потому, когда
поэт гордо возглашает:
Это я
попал пальцем в небо,
доказал:
он — вор! —
то с первой половиной утверждения вполне можно согла-
ситься...»1
Буржуазная театральная публика конца первого — начала
второго десятилетия XX века воспитывала свои вкусы на мно-
гочисленных религиозно-мистических пьесах, заполонивших
театр той поры. Естественно, что трагедия «Владимир Мая-
ковский» казалась ей чуждой не только по форме, но и преж-
де всего по содержанию. На развитие искусства того времени
накладывает свою печать обострившаяся идеологическая
борьба. Писатели-декаденты пытались, в частности, возродить
средневековые религиозно-мистические жанры в драматургии.
Поэт-символист Г. Чулков требовал «приблизить символичес-
кую драму к религиозно-мистическому театру», а Вяч. Ива-
1 Р. Иванов-Разумник. Творчество и критика. Изд. «Колос».
Петрогр., 1922, стр. 240.
40
нов — литератор того же лагеря — категорически уверял, что
«поэт всегда религиозен, потому что всегда поэт»1. А. М. Горь-
кий с убийственной точностью и сарказмом, обнажая корни
декадентского искусства, еще в 1898 году отмечал, что «пре-
сыщенные и развратные буржуа... вдруг круто поворачивают
назад: является интерес к мистическим книгам средневековых
монахов, из старого хлама библиотек достают трактаты о дья-
волах и магии, в театре возрождается мистерия»2.
В 1914 году в Москве открылся Камерный театр, многие
спектакли которого в то время имели совершенно определен-
ную мистическую окраску. Премьерой театра была пьеса Ка-
лидаса «Сакунтала». По поводу этого спектакля ее постанов-
щик и руководитель театра А. Я. Таиров позже писал: «В
итоге репетиций нам удалось добиться совершенно исключи-
тельного, почти религиозного трепета мистерии».3
Особенно большой популярностью у буржуазной публики
той поры пользовались пьесы Л. Андреева («Анатэма», «Жизнь
человека», «Царь-голод» и др.) — талантливого художника,
который незадолго до Октября отходит от реализма и губит
свой талант, все больше и больше впадая в болезненный мис-
тицизм. Разумеется, вовсе не следует ставить чрезвычайно
сложного и противоречивого писателя Л. Андреева на одну
доску с писателями — откровенными мистиками типа Г. Чул-
кова, Вяч. Иванова и др. Более того, в отличие от их произве-
дений в пьесах Л. Андреева, даже имеющих мистическую
окраску, встречаются и антиклерикальные мотивы: он, к при-
меру, в пьесе «Царь-голод» сатирически изображает попов.
Но, независимо от намерений художника, эти пьесы вызывали
у зрителя чувство неверия в силы и возможности человека,
звали его к «иным мирам». Об этом очень точно писал
А. М. Горький: «Андреев... изображал человека, занятого,
главным образом, размышлением о своем жалком ничтожест-
ве перед лицом космоса»4.
1 Вяч. Иванов. Заветы символизма. Цит. по сборн. «Литератур-
ные манифесты. От символизма до «Октября». Сост. Н. Бродский и
Н. Сидоров. Изд. «Новая Москва», М., 1924, стр. 75.
2 А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 23, стр. 136.
3 Цит. по кн. Б. Ростощкого «Маяковский и театр». М., изд.
«Искусство», 1952, стр. 85.
4 А. М. Горький. Литературно-критические статьи. М., Гослит-
издат, 1937, стр. 215.
Мистические устремления Л. Андреева немедленно получили по-
ложительный отклик не только в буржуазно-эстетской модернистской
41
Любопытно, что в стихотворении Маяковского «Мысли в
призыв», написанном вскоре после трагедии «Владимир Мая-
ковский», есть прямая полемика с мистикой Л. Андреева:
Попробуй
сунь ему1 «Анатэм»,
в норах мистики вели ему мышиться...
(I, 71)
В нашу задачу не входит подробное исследование дека-
дентско-модернистского русского театра предоктябрьских
лет. Заметим лишь, что религиозно-мистическая драма, как и
любой другой жанр модернистского искусства, всегда имеет
антигуманистическую основу. В качестве примера можно при-
вести трагедию Вяч. Иванова «Прометей»2, в которой автор
явно полемизирует с шедевром мировой драматургии — тра-
гедией Эсхила, используя тот же бессмертный миф о челове-
колюбце Прометее, похитившем огонь у богов ради жизни
людей на земле. Но если Прометей Эсхила — гордый и не-
покорный богам герой, по определению К. Маркса «самый
благородный святой и мученик в философском календаре»3,
идущий на чудовищные муки во имя счастья людей, отказы-
вающийся от компромисса с верховным божеством, то «мо-
дернизированный» герой Вяч. Иванова разочарован в людях.
Они, люди, оказались, дескать, неблагородными, коварными
и подлыми существами: в конце концов предали и распяли
Прометея.
Антигуманистический смысл этой пьесы, типичной для де-
кадентского театра, становится особенно ясным, если срав-
нить ее с трагедией «Владимир Маяковский», каждое слово
которой насыщено болью за обкраденного, поруганного че-
ловека.
критике, но и в специальной богословской, религиозной печати, которая
в огромном количестве издавалась до Октября (более двухсот названий
газет и журналов). В «духовном журнале современной жизни, науки и ли-
тературы» — «Странник» — Л. Андреев поставлен на одну доску с «вели-
кими богоискателями»: «В литературе появилась полоса миротворчест-
ва и богоискательства. Вновь подняты были гениально предрешенные До-
стоевским и Вл. Соловьевым вопросы вселенской церкви, веры и прав-
ды Божьей. Мережковский, Эрн, Свенцицкий и за ними Ф. Сологуб,
Андреев и др. обсуждают вопросы святой плоти, воскресшего христиан-
ства». (Священник Г. Мельницкий. Характерные формы пессимизма
в современной литературе. «Странник», СПб., 1912, октябрь, стр. 469).
1 Простому человеку, труженику — В. Р.
2 Вяч. Иванов. Прометей. Трагедия. Петрогр., изд. «Алконост», 1919.
3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Собр. соч., т. 1, 1938, стр. 12.
42
Итак, в трагедии «Владимир Маяковский» — первом круп-
ном произведении поэта — уже находят свое воплощение его
богоборческие, атеистические взгляды как неотъемлемая
часть мировоззрения художника. Их конкретное проявление
сказывается в своеобразии эстетики Маяковского того време-
ни, в особенностях поэтики данного произведения. Эти взгля-
ды получают свое дальнейшее развитие во всех без исключе-
ния значительных дооктябрьских произведениях Маяковского.
Не только в последующих дооктябрьских поэмах, где бо-
гоборческие мотивы выражены особенно ярко, но и в ряде
стихотворений того же периода поэт настойчиво развенчивает,
дискредитирует религиозную идеологию. При этом излюблен-
ным приемом художника является подчеркнутое «приземле-
ние», снижение при помощи бытовой лексики и фразеологии
традиционно «высоких» образов, имеющих, с точки зрения
религиозных догм, мистический смысл (бог, ангелы, страшный
суд, небо, звезды и т. п.)1. Этим, по определению И. Эвентова,
«приемом деэстетизации религиозных мифологических поня-
тий» поэт, как указывалось выше, пользовался уже в своей
трагедии «Владимир Маяковский».
В стихотворении «За женщиной», написанном в том же
1913 году, он пишет:
Вспугнув копытом молитвы высей,
арканом в небе поймали бога
и, ощипавши с улыбкой крысьей,
глумясь тащили сквозь щель порога.
(I, 44)
Не случайно в первом издании (сборник «Требник троих»,
1913 г.) по требованию цензуры эти строки были выброшены.
В данном случае Маяковский следует широко распростра-
ненной традиции мировой сатирической антирелигиозной лите-
ратуры («Гавриилиада» Пушкина, «Орлеанская девственница»
Вольтера и др.), «снижавшей» бога до «бытового» уровня, ли-
шавшей его «высокого» мистического ореола. Этот же прием
распространен и в антирелигиозном фольклоре, особенно в
1 См. об этом А. Метченко. Маяковский накануне революции.
Альманах «Волжская новь», Куйбышев, 1939, № 7. И. Э в е н т о в. Маяков-
ский-сатирик. Л., ГИХЛ., 1941, и др. работы.
Любопытно, что в одном из религиозных журналов того времени по-
явилась специальная статья, утверждающая «божественность» неба:
«...небо говорит о бесконечном, вечном и о бессмертии» («Голо|с исти-
ны», 1914, № 2, стр. 42).
43
сказках, где бог изображен глупым, завистливым, жадным, по-
хотливым, мстительным существом. «Из сказок няньки, — вспо-
минал А. М. Горький, — бог почти всегда являлся глуповатым.
Жил он на земле, ходил по деревьям, путался в разные чело-
вечьи дела и все неудачно»1.
В стихотворении Маяковского «Мы» по тому же принципу
«снижены» ангелы, показана их никчемность: «Перья линяю-
щих ангелов бросим любимым на шляпы» (I, 53).
Традиционную «резиденцию» «всемогущего» и его челя-
ди — небо — Маяковский именует «распухшей мякотью»
(I, 48), откуда «смотрела какая-то дрянь» (I, 63). Бог в стихо-
творении «Я и Наполеон» «жирен и рыж» (I, 72), то есть сати-
рически обрисован теми красками, какими Маяковский в это
же время рисовал буржуа.
Поэт сравнивает в стихотворении «А все-таки» страшный
суд с трактиром, карикатурно изображает бога, который
...заплачет над моей книжкой!
Не слова — судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
(I, 62)
При этом, в отличие от других поэтов-футуристов, которые,
казалось бы, также шли иной раз по этому же пути «деэстети-
зации»2, Маяковский неизменно тут же — прямо или косвен-
но — прославляет человека, говорит о безграничном его ве-
личии по сравнению с жалким богом. К примеру, в том же
стихотворении «А все-таки», как и в трагедии «Владимир Мая-
ковский», написанной несколько позже, появляется светлый
образ человека-пророка:
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
(1, 62)
Здесь же от лица жертв капиталистического общества, бро-
шенных их хозяевами на дно жизни, поэт произносит гнев-
ную обвинительную речь по адресу бога, освящающего «удоб-
ства» капитализма. И бог не может найти аргументы в свое
оправдание.
1 А. М. Г о р ь к и й. О сказках. Собр. соч. в 30 томах, т. 27, стр. 394.
2 См., напр., у Д. Бурлюка «Душа — кабак, а небо — рвань».—
«Первый журнал русских футуристов», № 1—2, стр. 37.
44
Постоянно появляющийся в крупных дооктябрьских произ-
ведениях образ поэта-пророка, восставшего против бога, име-
ет у Маяковского глубоко гуманистическую атеистическую
окраску. Вместе с тем этот образ в ранних стихах, как и в
трагедии «Владимир Маяковский», приобретает трагический
характер: взвалив на себя непосильную ношу ответственности
за страдания униженных и отвергнутых богом людей, поэт-
пророк, избранник надрывается от непомерной тяжести. В
этом смысл образа распятой души поэта в стихотворении
«Несколько слов обо мне самом»:
Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
(I, 48)
Этот образ получит дальнейшее развитие в поэме «Облако
в штанах».
Отвергая религию, сковывающую разум и чувства челове-
ка, Маяковский в ранних стихотворениях, так же как и в круп-
ных произведениях, утверждает, что наука и техника хороши
лишь тогда, когда они служат человеку, приносят ему реаль-
ную пользу, радость и счастье. Эта мысль, совершенно про-
тивоположная точке зрения большинства футуристов, фети-
шировавших технику как таковую, особенно четко выражена в
известном сатирическом стихотворении «Гимн ученому», где
резко отрицается лженаука, оторванная от насущных нужд
народа.
Но в ранних стихах, как и в трагедии «Владимир Маяков-
ский», протест против власти бога носит в значительной степе-
ни стихийный характер. Поэт еще не видит реальные социаль-
ные силы, на которые можно было бы опереться в борьбе с
бесчеловечной деспотией бога. Сказывается известное влия-
ние эстетики и поэтики футуризма. Это выражается в элемен-
тах формального экспериментаторства, в ряде случаев за-
трудняющих воплощение в образах глубокого социального
содержания. В стихах нередко встречается предельная «сгу-
щенность» метафор, чрезмерная усложненность синтаксиса,
что не всегда оправдано смыслом произведения.
45
Однако при всем этом богоборчество поэта, его борьба
против религии, поддерживающей и укрепляющей социаль-
ную несправедливость, помогали расшатывать идеологические
основы капиталистического строя, били по его устоям.
Своими крупнейшими дооктябрьскими поэмами «Облако
в штанах», «Война и мир», «Человек» Маяковский идет по пути
развития славных традиций великой русской литературы. Сле-
дуя этим традициям, поэт с большой философской глубиной
поставил и разрешил в них основные проблемы, волновавшие
человека того времени. В этих зрелых произведениях отри-
цание жестокого, бесчеловечного бога неразрывно сливается
с центральной темой — отрицанием несправедливого социаль-
ного строя, органически вытекает из нее. Естественно, что бо-
гоборчеству поэта именно в данных произведениях исследо-
ватели его творчества уделяют значительное внимание и оно
освещено достаточно подробно, хотя некоторые проблемы
остаются спорными.
В образе ненавистного бога, который появляется во всех
без исключения дооктябрьских поэмах Маяковского и прежде
всего в поэме «Облако в штанах», поэт сконцентрировал свои
представления обо всем, что оправдывает и освящает вековую
социальную несправедливость, обкрадывает человеческий ра-
зум и душу. Нетрудно здесь увидеть развитие и углубление
того же образа из трагедии «Владимир Маяковский».
Поэма «Облако в штанах» названа Маяковским програм-
мной вещью. «Долой вашу религию!» — таков, по словам поэ-
та, один из основных мотивов поэмы. Долой религию, кото-
рая служит верой и правдой ненавистным эксплуататорам на-
рода! Не случайно мотив отрицания религии так неразрывно и
естественно связан тут с другими: «Долой ваш строй!», «До-
лой вашу любовь!» — лживую любовь-муку, имитацию любви,
которая веками и тысячелетиями благословляется религией,
«Долой ваше искусство!», призванное служить «жирным» и
богу — мучителю, «недоучке».
Таким образом, в этой поэме Маяковский впервые дал
четкое философское осмысление религии как источника по-
трясающих страданий человека. Последовательное отрицание
идеи бога ведется поэтом во имя торжества труда и разума
человека. Наряду с патетическим утверждением возможнос-
тей человека и гневным отрицанием религии, Маяковский
пользуется испытанным приемом сатиры, «кощунственно»
развенчивая образы бога и его окружения: «кудластый бог»,
46
«недоучка», «крохотный божик», «крыластые прохвосты»,
«шаблон намалеванный» и т. п.
Но эти «бытовые» детали, «приземляющие» бога, не дают
оснований поэту для благодушной насмешки. Недаром наивыс-
шего напряжения сил достигает художник в гиперболах, ри-
сующих зло и мерзость религии. Тут все построено на катего-
рическом ее отрицании. Бог — это «всевышний инквизитор»,
он «в хорах архангелова хорала... идет карать». И Маяковский,
содрогаясь от негодования, проклинает бога, несущего беско-
нечные муки человечеству:
Я думал — ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном,' раскрою
отсюда до Аляски!
(I, 195-196)
Эти строки наполнены такой искренней страстью, что со-
здают впечатление глубоко личной непримиримой ненависти
поэта — героя поэмы.
Острая полемика с религиозной идеологией и противо-
поставление ей большой правды рождающегося нового чело-
века выражены уже в первом варианте заглавия поэмы —
«Тринадцатый апостол». Если Христос, согласно учению церк-
ви, имел якобы 12 апостолов (учеников — последователей его
учения), то поэт объявляет себя новым — тринадцатым апос-
толом, провозвестником нового (не Христова!) учения, гла-
шатаем истинной веры и правды на земле, выступающим от
имени миллионов голодных, обкраденных богом и социальным
строем, поруганных людей. В самом заглавии заключалось
«богохульство» — уголовное преступление по законам того
времени. Не случайно чиновник царской цензуры, запретив-
ший это заглавие, заявил Маяковскому: «Вы что, на каторгу
захотели?» (XII, 436). Но, несмотря на новое заглавие, бого-
борческая суть поэмы совершенно не изменилась.
В самом деле, бог разобщает людей, делает их немыми,
«города на пашни рушит, мешая слово» (I, 182), душит горло
«улице» (уличной толпе) при помощи церкви («паперти»), ка-
рает восставшую толпу народа. Богоматерь «одаривает по
47
шаблону намалеванному сиянием трактирную ораву» (I, 190),
то есть поддерживает «жирных» и безучастно смотрит, как
«голгофнику (праведнику — В. Р.) оплеванному предпочита-
ют Варавву» (1,190). Варавва, по библейской легенде, — отъяв-
ленный бандит. Вот кто торжествует в «трактирной ораве»,
вот на чьей стороне религия!
Наконец, почему же бог, о благости которого толкуют
церковники, обрек человека на безмерные муки? Почему он
дал ему такую любовь, в которой только одни страдания:
Отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
(I, 195)
Разве это настоящая любовь, несущая радость и счастье
человеку, окрыляющая его? Нет, то, что «создано» богом, —
лживо:
Ты думаешь —
этот,
за тобою, крыластый,
знает, что такое любовь?
(I, 195)
Эта любовь-мука теснейшим образом связана в поэме со
всей системой порабощения человека, освященной религией.
Следовательно, не только религия, но и вся эта система пороч-
на и лжива.
Поэтому стоящие тут же строки:
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть голова, —
(I, 195)
никак не воспринимаются читателем как утверждение су-
ществования бога, а как риторический прием, помогающий его
отрицанию («если ты существуешь, если ты «создал» чело-
века, то почему же все, созданное тобою, насквозь лживо?»).
Известие о том, что «украли любовь», лишив его высшего
блага, герой поэмы воспринимает внешне совершенно спо-
койно, как нечто само собою разумеющееся:
Вы говорили
«Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть», —
48
а я одно видел:
вы — Джиоконда,
которую надо украсть!
И украли.
(1. 179)
Последняя, отдельно стоящая строка («И украли»), отде-
ленная значительным интервалом от предыдущих, построен-
ная предельно лаконично, подчеркнуто просто, без элементов
восклицания, выглядит как четкий вывод — «микроэпилог» —
итог тяжелых раздумий поэта. Тут особенно видна переклич-
ка с определением бога как воплощения всей несправедливос-
ти из трагедии «Владимир Маяковский»: «он — вор».
И в поэме «Облако в штанах», как и в юношеской траге-
дии, центральным образом является поэт-пророк — «тринад-
цатый апостол» (несмотря на измененное заглавие), восстав-
ший против несправедливого и жестокого бога. Однако здесь
герой выглядит значительно активнее, появляется мотив еди-
ноборства человека с богом, ниспровержения бога. Этот ге-
рой вновь чувствует свои силы в научном познании мира, в
научном и техническом прогрессе, исключающем идею бога.
Именно в этом смысл строк:
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном евангелии
тринадцатый апостол.
(I, 190)
Следует учесть, что Англия являлась в те годы, когда
создавалась поэма, страной передовой науки и техники, сим-
волом технического прогресса. Еще в русской народной песне
«Дубинушка» говорилось: «Англичанин — хитрец, чтоб работе
помочь, изобрел за машиной машину». Так «воспевает» здесь
Англию и Маяковский.
В поэме «Облако в штанах» герой — пророк вновь, как и в
трагедии «Владимир Маяковский», как бы перегружен чело-
веческой болью, он чувствует на себе ответственность за судь-
бы миллионов исстрадавшихся людей. Вновь появляется об-
раз распятой души поэта:
Я — где боль, везде;
на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте.
(I, 185)
Но богоборчество, переплетенное с чувством ответствен-
ности за человеческие страдания, переходит в яростный про-
4 В. Ружина
49
тест против социальной несправедливости, в пророческое
предсказание неизбежного революционного взрыва:
В терново|м венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас — его предтеча.
(I, 185)
Герой становится предтечей года революции. В этом — со-
циальный смысл образа поэта-пророка:
И когда
приход его1
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
(I, 185)
Поэт-пророк, «тринадцатый апостол» говорит о желанном
приходе мятежных толп, оглашающих начало революции, «к
спасителю». На первый взгляд это вызывает недоумение, тем
более, что в этой же поэме бог именуется мучителем, «недо-
учкой» и т. п. Однако, подобно тому, как поэт рисовал своего
героя новым апостолом, так и избавителя народа от мучений
(не следует видеть в нем черты отдельной конкретной личнос-
ти) он именует новым спасителем, возвратив этому слову его
первоначальный смысл, лишив его наносной мистической обо-
лочки. Пользуясь определенной эмоциональной окраской это-
го слова, Маяковский подчеркивает святость, справедливость
революции (в известной степени по тому же пути шел А. Блок,
рисовавший в поэме «Двенадцать» образ Христа, идущего
впереди красноармейцев).
Герой поэмы понимает, что добиться победы в борьбе с
социальным злом можно не путем жалких молитв, обращен-
ных к своему врагу — богу, а лишь при условии максимально-
го напряжения человеческих сил, человеческой воли и разума:
Жилы и мускулы — молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы —
каждый —
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
___________ (I, 184)
1 То есть наступление, «приход» года революции.
50
Рисуя силы, враждебные человечеству, Маяковский в
третьей части поэмы показывает, как само небо (то есть рели-
гия) помогает генералу Галифе1 расстреливать мятежников.
Вновь полемизируя с ханжеским религиозно-монашеским
аскетизмом и — как с одним из его проявлений — пропо-
ведью «неземных», «бесплотных» чувств в искусстве декадан-
са, поэт в крайне заостренной форме утверждает силу реаль-
ного «земного» чувства, «кощунственно» перенося текст хри-
стианской молитвы на «земные» человеческие страсти:
Мария!
Поэт сонеты поет Тиане,
а я —
весь из мяса,
человек весь —
тело твое просто прошу,
как просят христиане —
«Хлеб наш насущный
даждь нам днесь».
(I. 193)
Насколько же это земное «плотское» чувство («а я чело-
век, Мария, простой...» — I, 192) человечнее и сильнее офи-
циально признанного и освященного религией унылого и
бескровного «законного» чувства, которое находит у Маяков-
ского воплощение в сатирическом образе «чинной чиновницы
ангельской лиги» (I, 175)2!
Насколько же страсти героя поэмы непосредственнее и
чище, чем «любовь» торгашей и мещан, испакостивших хан-
жеством и мелочными расчетами здоровое, естественное че-
ловеческое чувство! Эту мещанскую «любовь» усердно про-
поведовал в те годы И. Северянин. Недаром Маяковский
упоминает его «сонеты Тиане», где Северянин пишет о чувст-
ве, как о пряной гастрономической приправе, пишет с пошло-
ватой ухмылкой:
1 Генерал Галифе — палач Парижской коммуны. В данном случае —
обобщенный образ душителя революции.
2 Еженедельный религиозный журнал секты адвентистов «Голос ис-
тины» в то же самое время, когда создавалось «Облако в штанах», в
статье «Тело», которая современному читателю покажется нелепым курье-
зом, называл тело человека «тягостной гирей», «обузой», обременяющей
душу. «Старей же тело!» — взывал автор, предвкушая вечное блаженство
на небесах и призывая к этому блаженству читателя («Голос истины»,
1914, № 3, стр. 83).
4*
51
...Тиана, как жутко! Как жутко, Тиана!
Я пил и выплескивал тысячи душ
И девьих, и женских, — все то же, к тому ж
Кудесней всех женщин — ликер из банана!..1
После этих строк, обратившись вновь к стихам Маяковско-
го, читатель как бы вдыхает свежий воздух, вырвавшись из
липкой атмосферы «светского» мещанского кабака.
Герой поэмы «Облако в штанах» реже, чем в трагедии
«Владимир Маяковский», рядится в библейские одежды, го-
раздо чаще он не произносит проповеди, а живет среди лю-
дей — жертв несправедливого социального строя и жестокого
бога. Он уже не может быть в постоянном одиночестве, гордо
возвышаясь в байронической позе над людьми:
И чувствую —
«я»
для меня мало!
(I. 179)
Но и тут художник пользуется излюбленным в дооктябрь-
ском творчестве приемом — ставит своего героя взамен бога,
подчеркивая величие человека сравнительно с божеством. «Я,
златоустейший» (I, 183), — говорит от имени этого героя поэт.
Его слово — «величием равное богу» (I, 193). Он появляется,
окруженный ореолом мученичества, на «Голгофах аудиторий»
(I, 184). Здесь художник в героическом плане использует биб-
лейский образ распятия, рисуя святость подвига и муки своего
героя, который не представляет счастья для себя без счастья
человечества.
О принципах использования религиозных образов в доок-
тябрьском творчестве Маяковского подробнее будет идти
речь ниже; заметим лишь, что в данном случае вряд ли мож-
но видеть влияние на поэта эстетики и поэтики символизма,
как иной раз считают некоторые исследователи творчества
Маяковского. Один из них пишет: «Влияние символизма ска-
зывается в трактовке подчас Маяковским религиозных обра-
зов в патетическом, «возвышенном» плане, то есть как бы с
позиций человека, для которого эти понятия сохраняют высо-
кий традиционный смысл: «В терновом венце революций гря-
дет шестнадцатый год»2.
1 И. Северянин. Тиана.—«Victoria Regia». Изд. «Наши дни»,
М., 1915, стр. 32.
2 И. М а ш б и ц-В еров. Поэмы Маяковского. «Советский писатель»,
М., 1962, стр. 87.
52
На наш взгляд, автор не учитывает того обстоятельства,
что до Октября, когда православие являлось официальной
государственной религией, а «закон божий» — обязательным
предметом во всех школах, мифологические религиозные об-
разы были широко известны и доступны читателю. Не слу-
чайно они (разумеется, не в прямом их значении) употребля-
лись в партийной публицистике не только того времени, но и
первых послеоктябрьских лет, в творчестве писателей, ориен-
тировавшихся на самые широкие народные массы, вовсе не
испытывавших на себе какое-либо «влияние символизма».
Эти образы помогали создать ощущение особой значитель-
ности, торжественности того или иного явления.
Традиционные библейские образы использовались также
для создания гиперболы, которая весьма распространена в
поэтике раннего Маяковского. Это художественное своеобра-
зие стиля поэта с одобрением отметил А. М. Горький. По сло-
вам близко знавшего его Н. Сереброва (А. Н. Тихонова), Горь-
кий говорил: «... У этого — темперамент пророка Исайи. И по
стилю похож. «Слушайте, небеса! Внимай, земля! Так говорит
господь!» Чем не Маяковский!»1
Прослушав поэму в чтении Маяковского еще до ее опуб-
ликования, Горький особенно подчеркнул в своем теплом от-
зыве смелость и силу гордого вызова богу, брошенного поэ-
том. «Хорошие стихи, — сказал он решительно, — особенно
те, гДе про господа бога. Влетело старику. После Иова ему,
пожалуй, ни от кого еще так не доставалось!»2
Вот почему до Октябрьской революции поэма «Облако в
штанах» отдельным изданием была опубликована только
один раз — в 1915 году, ничтожным тиражом, с многочислен-
ными цензурными изъятиями целых страниц, где пророчески
предсказывался грядущий революционный взрыв. Не только
слова «бог», «богоматерь» и т. п., но даже отдельные наме-
ки на непочтение к «господу богу» беспощадно вымарывались
царской цензурой. Семь лет спустя Маяковский иронически
вспоминал об этой «цензурной операции»: «Облако вышло
перистое. Цензура в него дула. Страниц шесть сплошных то-
чек» (XII, 25).
Даже после Октября враждебные поэту эпигоны буржуаз-
1 Н. С е р е б р о в (А. Н. Т и х о н о в). О Маяковском. В сборн. «В. Мая-
ковский в воспоминаниях современников». Гослитиздат, М,, 1963, стр. 141.
2 Т а м ж е, стр. 137.
53
ной критики не могли простить Маяковскому в этой поэме, как
и в других произведениях того же периода, прежде всего бо-
гоборческой направленности, органически сплетавшейся с
протестом против капиталистического строя.
Уже упомянутый нами Иванов-Разумник утверждал, что в
поэмах «Облако в штанах» и «Человек» богоборчество Мая-
ковского, дескать, «снижено», что оно выглядит «слабым и
нищим» в результате «милой полемики» с богом. Критика
раздражал даже сам прием пародирования образа бога. Тес-
ная связь религии с социальной несправедливостью, отра-
женная в поэме, выдавалась за... провал Маяковского: «Поэт
до бога дойти не сумел. Он видит явно своего земного врага,
повелителя всего, но взглянуть выше еще не умеет»1.
Среди суждений такого рода критиков, стремившихся вся-
чески дискредитировать богоборчество Маяковского, была
даже попытка сблизить поэта с... юродствовавшим мракобе-
сом-мистиком В. В. Розановым, которого, кстати говоря, Мая-
ковский не раз громил в своих выступлениях. Так, критик
В. Ховин совершенно всерьез утверждал: «... Я твердо и
убежденно заявляю, что Маяковский — это как бы неожидан-
ное отображение одного из рядов розановских идей,— одно-
го потому, что Маяковский несравненно уже розановского
диапазона, это — как бы своеобразный слепок с одного из
прозрений Розанова, нежданное исполнение одного из его
мечтаний»2. Тот же автор продолжает: «Нет, уж если покло-
няться Голгофе или там страданиям вообще, то потруди-
тесь — на небеса, поклониться земле»3.
Эти утверждения выглядят в наше время настолько неле-
пыми и анекдотичными, что вряд ли заслуживают обсужде-
ния. Но они любопытны как факт той нелегкой литературной
борьбы, которую приходилось вести Маяковскому, настой-
чиво выступавшему против религиозной идеологии в любых
ее проявлениях. Чаще всего эта литературная борьба в те
годы была тесно связана с острой классовой борьбой. Неда-
ром тот же В. Ховин, злобно относившийся к богоборчеству
Маяковского, в этой же статье грустит по богомольной ста-
рой Руси, проклинает новую Россию, освобожденную от оков
1 Р. Иванов-Разумник. Творчество и критика. Изд. «Колос», 1922,
стр. 240.
2 В. Ховин. В. В. Розанов и Вл. Маяковский.— Сборн. «На одну те-
му», Петрогр., 1921, стр. 46.
3 Т а м ж е, стр. 56.
54
социального и религиозного гнета. Все его симпатии на сто-
роне «старой Руси, гордо возносящей свои золотые купола
над бесплодными, увы, песками нашей «новой», позором не-
мощи испепеленной России»1.
Почти все дооктябрьские произведения Маяковского в той
или иной степени полемически направлены против декадентс-
ко-модернистского искусства. Но первым крупным произве-
дением, где это выражено непосредственно в форме прямого
обращения к своим литературным противникам и яростного
спора с ними, где этому вопросу уделяется особое внимание,
явилась поэма «Облако в штанах».
Настойчивая проповедь Маяковским силы и могущества че-
ловека— хозяина мира, проклятие буржуазному антигумани-
стическому строю, неприятие принижающего человека рели-
гиозно-мистического искусства («жилы и мускулы — молитв
верней») были основой его литературной борьбы того вре-
мени. Именно это, указывает сам поэт, его «взвело на Гол-
гофы аудиторий Петрограда, Одессы, Киева».
Выступая против искусства, оторванного от реальных нужд
народа в период подготовки великих классовых битв («сегод-
ня надо кастетом кроиться миру в черепе»), Маяковский явно
переоценивает роль своих временных друзей и спутников —
русских футуристов, рисуя их (в частности, Д. Бурлюка) бор-
цами с буржуазно-мещанской идеологией. Но не это главное.
В поэме «Облако в штанах» образом, обобщающим худ-
шие стороны буржуазно-дворянского искусства того време-
ни, является вполне конкретное лицо — популярный в пред-
октябрьские годы среди широкого круга читателей, в особен-
ности среди буржуазной публики, небесталанный Игорь Севе-
рянин. Но этот образ, несмотря на названное Маяковским
определенное стихотворение Северянина «Тиана», совершен-
но лишен каких-либо индивидуальных черт именно данного
человека. Поэта интересует главное — идеологическая сущ-
ность персонажа, представляющего собою определенную со-
циальную группу. Высмеивая Северянина, Маяковский, имел
в виду все декадентское искусство той поры, стоявшее на
идеалистической философской основе, неизбежно пропове-
довавшее, в конце концов, поповщину в той или иной ее форме.
Еще до Октября Маяковский выступает — пусть не до
конца осознанно — как защитник материализма, против рели-
1 В. X о в и н. В. В. Розанов и Вл. Маяковский.— Сборн. «На одну
тему», Петрогр., 1921, стр. 4.
55
гиозной идеологии в любом ее проявлении, против антигума-
нистического мистицизма, иррационализма в мировоззрении,
поэтике и эстетике художника. «Материальность», «вещность»
его образности в противоположность зыбкости, «надземнос-
ти» у декадентов, постоянное стремление разрешить в мате-
риалистическом плане вопрос об отношении искусства к жиз-
ни также является одной из форм борьбы с проявлением
идеалистических взглядов — этой основы для развития попов-
щины в искусстве. «Темы, образы — не моей жизни» (I, 17),—
писал Маяковский о своем отношении к декадентскому искус-
ству с первых же шагов своего творческого пути.
В непримиримо категорических словах поэта, идущих от
имени «уличных тыщ»:
Нам, здоровенным,
с шагом саженным,
надо не слушать, а рвать их —
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати! —
(I, 183)
и находят свое выражение эстетические взгляды поэта.
Какую же конкретно поэзию имел в виду Маяковский, го-
воря о «поэтах, взмокших в плаче и всхлипе», с каким прояв-
лением идеалистически-декадентских (в конечном счете —
поповских) взглядов в поэзии он боролся? Не касаясь в дан-
ном случае всей сложной истории русской модернистской
поэзии XX века, скажем лишь о наиболее заметных и от-
кровенных проповедниках мистического дурмана — крайне-
го выражения антинародной, антигуманистической сущности
декадентского искусства. Именно против них прежде всего
направлял свои удары Маяковский в ходе непримиримо ост-
рой литературной борьбы.
«В ИХ ПЕСНЯХ
ПОПОВСКАЯ
СЛУЖБА ЖИВА...»
Б УРЖУАЗНО-модернистское ис-
кусство предоктябрьской поры,
при всей его внешней пестроте,
было в целом порождением той
эпохи, когда, по словам В. И. Ле-
нина, «русской буржуазии в ее
контрреволюционных целях по-
надобилось оживить религию,
поднять спрос на религию, сочинить религию, привить наро-
ду или по-новому укрепить в народе религию»1. «Рост рели-
гиозных настроений в контрреволюционной буржуазной ин-
теллигенции»2 отмечался в программном документе боль-
шевистской партии — резолюции совещания расширенной
редакции газеты «Пролетарий» (июнь 1909 г.).
В 1923 году, вспоминая о развитии литературы последнего
предоктябрьского десятилетия, Маяковский писал, тесно свя-
зывая вопросы, искусства с особенностями социального бы-
тия: «Реакция создала искусство, быт — по своему подобию и
вкусу. Искусство символистов (Белый, Бальмонт), мистиков
(Чулков, Гиппиус) и половых психопатов (Розанов) — быт ме-
щан и обывателей» (XII, 40). Не случайно, помимо поэтов-мо-
дернистов — своих литературных противников, Маяковский
называет имя уже упоминавшегося выше реакционного пуб-
лициста-мистика В. Розанова, фигура которого весьма коло-
ритна для характеристики полного идейного и художествен-
ного вырождения искусства декаданса.
1	В. И. Л е н и н. Соч., т. 16, стр. 30.
2	«КПСС в резолюциях...», ч. I, Го^политиздат, М., 1954, стр. 222.
57
Прошения на имя бога —
в засуху
не подмога.
В 1914 году, встретив в сборнике «Стрелец» рядом со
своим стихотворением черносотенную статью «Из последних
страниц русской критики» В. Розанова, Маяковский обратился
в редакцию популярной газеты «Биржевые ведомости» со
специальным письмом, указывая на невозможность дальней-
шего сотрудничества в такого рода издании (см. I, 369).
В. Розанов в наиболее откровенной и циничной форме вы-
ражал те реакционные мысли (в частности, проповедь рели-
гиозной идеологии), которые в творчестве большинства поэ-
тов-декадентов обычно прикрывались густым туманом «кра-
сивой», изощренной художественной формы произведений.
В своих писаниях В. Розанов демонстративно «освящал» рели-
гией любую мерзость, включая русскую монархию, политичес-
кую реакцию, мещанскую косность и т. п. Известно, что рели-
гия всегда оправдывала духовное рабство человека, его эк-
сплуатацию. Но это вовсе не смущает В. Розанова. Напротив,
именно этим прежде всего привлекает его религия. Он
утверждал, что церковь «не только корень русской культу-
ры,... но она и вершина культуры»1.
Характерные черты идейно-философской основы поэзии
символизма очень точно и сжато определил А. Н. Толстой:
«Русский символизм исповедовал мистическую идею дуализ-
1 В. Розанов. Опавшие листы. СПб., 1913, стр. 192.
58
ма, двуликости мира: святая София и Астарта (финикийская
богиня любви — В. Р.), Христос и Антихрист, мир идеальный
(Платон) и мир реальный...»1
«Мы все стремимся к богу, мы тянемся к нему»2, — со-
вершенно откровенно выражал идейные устремления литера-
торов декадентского лагеря поэт-символист К. Бальмонт.
Не только в литературной практике, но и в теоретических
работах, дающих философское «обоснование» символизма,
в своеобразных манифестах основоположников этого течения
подчеркивается неразрывная связь его с религиозной идео-
логией. Одновременно декларируется полный отказ от прин-
ципов научного познания мира. «Новейшая теория позна-
ния, — писал «теоретик» декаданса, философ-мистик, мрако-
бес Д. Мережковский, — воздвигла несокрушимую плотину,
которая навеки отделила твердую землю, доступную людям,
от безграничного и темного океана, лежащего за пределами
нашего познания. И волны этого океана уже более не могут
вторгаться в обитаемую землю, в область точной науки»3. Бо-
лее определенно, не прибегая к туману «философской» об-
разности, пытается обосновать связь искусства с «боженькой»
литератор того же направления А. Волынский: «Искусство
является настоящим художественным сочетанием мира яв-
лений с миром божества, потому что такая творческая работа
возможна только тогда, когда художник в самом деле живо
ощущает бога, непосредственно соприкасается с ним, непро-
извольно соединяет свои впечатления с внутренним религиоз-
ным чувством»4. «Культура и наука, — продолжал он,— вмес-
то того, чтоб привести человека к последним пределам ма-
териализма, привели его к ненасытной жажде религии (?! —
В. Р.) ...Эта жажда религии, с которой враждует наука, вылив-
шаяся из критической философии, создала то новое направле-
ние в искусстве, которое именуется символизмом»5. Особенно
показательны в этих рассуждениях одного из теоретиков де-
каданса отрицание научного мышления («критической фило-
софии»), враждебное отношение к науке вообще, откровен-
1 Выступление на творческой конференции московских писателей.
«Литературная газета», 1941, № 16.
2 К. Бальмонт. Будем, как солнце. М., 1903, стр. 219.
э Д. Мережковский. О причинах упадка и о новых течениях со-
временной литературы. Цит. по сборн. «Литературные манифесты. От сим-
волизма до «Октября». Изд. «Новая Москва», М., 1924, стр. 23.
4 А. Волынский. Декадентство и символизм. Там же, стр. 36.
5 Т а м ж е, стр. 36.
59
ное противопоставление религии науке. Именно эти «концеп-
ции» и находят свое художественное воплощение в одном
из проявлений буржуазного модернизма — символизме.
Наконец, вторя А. Волынскому, в категорической фор-
ме утверждает связь искусства с религиозной идеологией
известный теоретик и «практик» символизма Вяч. Иванов, по
своему трактуя особенности эпохи: «Наше время утверждает
свое призвание к религиозному творчеству... Истинное сим-
волическое искусство прикасается к области религии, посколь-
ку религия есть прежде всего чувствование связи всего су-
щего и смысла всяческой жизни. Вот почему можно говорить
о символизме и о религиозном творчестве, как о величинах,
находящихся в некотором взаимоотношении».1
Мистицизм, характерный для русского модернистского ис-
кусства предоктябрьских лет, являясь выражением страха пе-
ред реальной жизнью с ее неумолимыми законами истории,
вполне соответствовал быту и нравам вырождавшейся верхуш-
ки тогдашнего общества. Этот быт, где всерьез принимались
кликушеские радения религиозных фанатиков, где находили
себе приют доморощенные «пророки» и «пророчицы», где
«цвет» буржуазной интеллигенции подводил «философскую
базу» под «боженьку» во всех его вариантах, отлично описан
'Вяч. Иванов. Символизм и религиозное творчество. Цит. по
сборн. «Литературные манифесты...», стр. 58.
Примерно эти же взгляды на развитие литературы и искусства выра-
жены и в писаниях церковников той поры, одобрительно относившихся
к символизму и противопоставлявших его революционной борьбе и здо-
ровым естественным чувствам человека: «Опустошенная душа современ-
ного интеллигента, избегавшая «высоких материй» и находившая временное
успокоение в революции и вопросах плоти,— писал священник Г. Мель-
ницкий, часто выступавший в религиозной печати на литературные темы, —
пожелала вернуться к Богу и его правде. В наши дни это стремление к
правде Божией отлилось в произведениях лучших наших беллетристов
в формы чистейшего пессимизма, различные в соответствии с характе-
ром и настроением каждого писателя в отдельности. Наибольшую дань
вопросам высшей правды жизни отдали беллетристы Ф. Сологуб, Зайцев
и Чулков. (Подчеркнуто мною—В. Р.). Разные по мотивам и исполнению,
произведения этих писателей отразили на себе то же общее стремление
к бесконечному, тоску по Боге, высшей правде и любви, которые так ха-
рактерны в мире интеллигенции в послереволюционный период. Объеди-
нены одним из этих общим стремлением, но в различных формах и видах,
эти писатели отражают в своих стремлениях одну общую черту — песси-
мизм», (Г. Мельницкий. Характерные формы пессимизма в совре-
менной литературе. «Странник», «духовный журнал современней жизни,
науки и искусства», СПб., 1912, октябрь, стр. 470—471).
60
A. M. Горьким в эпопее «Жизнь Клима Самгина», А. Н. Тол-
стым в романе «Сестры» и во многих других произведениях
передовой реалистической литературы. Не случайно дух мис-
тицизма безгранично господствовал при дворе незадачливого
последнего русского монарха, где достиг совершенно фан-
тастической власти ловкий шарлатан Распутин, носивший ли-
чину «святого». Это было свидетельством полнейшего ду-
ховного маразма, вырождения.
Эстетика модернистского искусства в основе своей идеа-
листична. Это особенно наглядно проявлялось в символизме.
И, несмотря на всю сложность и противоречивость этого на-
правления в русском искусстве, оно в наибольшей степени, в
откровенной форме связано с религиозной идеологией.
Принцип «двуплановости» мира, которого придерживались
символисты, требовал и особых художественных средств —
языка, поэтики.
Об этом языке, приближающем искусство к религиозно-
му обряду, иронически писал Маяковский после Октября:
«... Расслабленный интеллигентский язычишко с его выхоло-
щенными словами: «идеал», «принципы справедливости»,
«божественное начало», «трансцендентальный лик Христа и
Антихриста» (XII, 84). Столь же иронически оценивается этот
«язычишко» и А. М. Горьким. В письме к поэту Д. Семеновско-
му он писал: «... Говорить же, что «я решил быть поэтом пре-
красной дали, грядущего Эдема, града невидимого и влюб-
лен сейчас в слово «Рай» — все это вам не нужно. Все это —
дрянь, модная ветошь, утрированный лубок и даже словоблу-
дие»1. Любая строка из стихотворений «правоверных» сим-
волистов может служить иллюстрацией к этим словам Мая-
ковского и Горького.
Стиль поэзии символистов иррационалистичен, полон приз-
рачных намеков на некий «тайный» смысл искусства, «перено-
сящего» читателя в «иные миры». Расплывчатые, неопределен-
ные эпитеты создают впечатление «зыбкости» мира. Читатель
как бы теряет его реальные очертания, перестает верить в
действительность:
Весь звенчатый, коленчатый, изгибистый, змеистый,
Извиво-криво-выгнутый, узлистый и локтистый
Приснился мне Неведомый, и как его понять?
(К, БАЛЬМОНТ)
1 Д. Семеновский. А. М. Горький. Письма и встречи. М., «Совет-
ский писатель», 1940, стр. 14.
61
В центре каждого произведения символистов обычно сто-
ит образ-символ, который является как бы «мостиком» от
реального мира к «иному», куда мысленно устремлен ху-
дожник.
Символ, писал Вяч. Иванов, «многолик, многомыслен и
всегда темен в последней глубине»1. И в этом отношении
Маяковский, резко отрицавший всякий иррационализм в ис-
кусстве (подробнее об этом речь пойдет ниже), решительно
противостоит декадентскому лагерю.
В творчестве большинства поэтов-символистов все явле-
ния жизни обычно «освящены» религиозной идеологией,
«преображены» призрачным мистическим светом. Этому спо-
собствуют художественные средства, почерпнутые из арсена-
ла религиозной догматики. В результате художественное про-
изведение иной раз приближается к мистическому заклина-
нию, к молитве. Особенно показательно в этом отношении
творчество Вяч. Иванова. Вот пример:
КРЕСТ ЗЛА
Сказания простого
Как смысл вместят уста?
Вблизи креста Христова
Стояли два креста.
Как изрекут, о братья,
Уста соблазна весть?
И грех—алтарь распятья,
И Зла Голгофа есть!..
Вблизи креста Христова —
Два жертвенных креста.
Свет таинства простого
Как изъяснят уста?2
В этом стихотворении наглядно видны принципы эстетики
символизма: поэт утверждает невозможность отобразить
предмет поэзии — мистический «свет таинства» при помощи
средств «земного» языка человека.
Во многих стихотворениях того же Вяч. Иванова, как и у
ряда других декадентов, причудливо сплетаются эротические
мотивы с мистикой, искажая здоровое земное человеческое
чувство3. Творчество же Владимира Маяковского резко про-
1 В я ч. И в а н о в. По звездам. СПб., 1909, стр. 39.
2 Вяч. Иванов. Прозрачность. Изд. «Скорпион», М., 1904, стр. 19*.
3 В я ч. Иванов. «Эрос». Изд. «Оры», СПб., 1907 и др.
62
тивостоит антигуманистическим идеям символизма, получив-
шим свое обоснование в религии.
Уходя от пугающей их современности, символисты неред-
ко обращались к миру античных мифов и замыкались в нем,
выхолащивая при этом гуманистическую основу античной ми-
фологии, придавая ей модернистско-мистический характер.
Опять-таки весьма типичен в этом отношении Вяч. Иванов1.
В творчестве символистов даже пейзаж нередко представ-
лен в мистическом свете:
И по всем путям — обетных, тонких тополей четы;
На урочищах — Мадонны; у распятия — Христы.
Что ни склон — голгофа Вакха; крест объятий простерев,
Виноград распяли мощи обезглавленных дерев2.
Маяковский, обращаясь примерно в то же время к пейза-
жу, либо насыщает его откровенно богоборческими мотива-
ми: «У облачка гримаска на морщинке ротика, как будто жен-
щина ждала ребенка, а бог ей кинул кривого идиотика»
(I, 153), «небо опять иудит пригоршнью обрызганных преда-
тельством звезд» (I, 189), либо, в противоположность «не-
земной» изысканности символистов, придает ему демонстра-
тивно «материальный» облик:
Гром из-за тучи, зверея, вылез:
громадные ноздри задорно высморкал,
(I. 183)
либо придает ему социальную окраску:
Вдруг
и тучи
и облачное прочее
подняло на небе невероятную качку,
как будто* расходятся белые рабочие,
небу объявив озлобленную стачку,
XI, 188)
или:
...небье лицо секунду кривилось
суровой гримасой железного Бисмарка.
(I, 188)
В любых случаях, прибегая к полемически заостренным
образам, Маяковский борется с мистической трактовкой
природы в творчестве художников-символистов.
1 Напр., Вяч. Иванов. Cor Ardens. Изд. «Скорпион», М., 1911.
2 Вяч. Иванов. Нежная тайна. Изд. «Оры», СПб., 1912, стр. 22.
63
В данном случае речь не идет о сложной позиции наиболее
одаренных поэтов русского символизма — Блоке и Брюсове,
которые, особенно в последнее предоктябрьское десятилетие,
во многом противостояли мистицизму этого течения. Но пози-
ция этих крупнейших художников не изменила философско-
эстетической платформы символизма в целом.
Можно привести множество примеров поэтизации «иного
мира» в творчестве ряда символистов — 3. Гиппиус, Г. Чул-
кова и других. Но большинство их мистических стихотворений
являются лишь различными вариациями одной и той же
темы.
Несмотря на провозглашенный на словах принцип «вещ-
ности», «материальности» акмеизма — другой разновидности
декаданса, получившей развитие Незадолго до Октября, —
акмеизм был лишь одним из проявлений буржуазного мо-
дернизма в русской поэзии и возник в недрах символизма,
корнями своими был связан с ним. Именно акмеисты особен-
но цинично принижали человека, видели в нем прежде всего
биологическое, животное начало. Поэтому акмеизм был прин-
ципиально чужд и ненавистен Маяковскому, славившему без-
граничные возможности человека.
Неверие в человека, третирование его неизбежно вело
акмеистов к «боженьке» в том или ином его варианте. Один
из «теоретиков» «эгофутуризма», являвшегося, в сущности,
только «ветвью» акмеизма, провозглашал полный отказ от
рационалистического начала в художественном творчестве,
утверждая неизбежность обращения поэта к «нездешнему»
миру — к религиозной идеологии: «Разум только фотогра-
фическая камера. Мы можем познать только тот мир, кото-
рый создается в нашем представлении, воспринимаемый
пятью органами чувств. Мир, царящий в нашем разуме, не
реальный — воображаемый. Если разбирать все искания че-
ловека, можно заметить следующее: человек стремится пе-
ренести свои идеалы к «нездешнему», к «вселенской тайне»1.
«Вещность» акмеизма касалась лишь каких-то внешних де-
талей обстановки или поведения человека, совершенно не
затрагивая главного — отношения искусства к действитель-
ности. Не только в теоретических высказываниях, но и в
1 Г. А. Эгопоэзия в поэзии. Цит. по сборн. «Литературные манифесты.
От символизма до «Октября». Составители Н. Бродский и Н. Сидоров.
М., изд. «Новая Москва», 1924, стр. 118.
64
своей творческой практике акмеисты нередко рисовали эту
действительность в мистически преображенном свете.
Простерев к неземному руки,
Я пойму окончательный смысл, —
писал «эгофутурист» Рюрик Ивнев.1
«Земная», казалось бы, поэзия Н. Гумилева также прони-
зана религиозной идеологией. В религиозно-мистическом
плане, обычном для символизма, поэт изображает будущее
человечества, причудливо связывая мистические видения с
образом «белого платка» любимой:
И когда голубой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.
Звук замрет в задрожавшей трубе.
Серафим пропадет в вышине...2
Н. Гумилев обращается к религиозной морали и для само-
го откровенного оправдания бесчеловечной империалисти-
ческой идеологии. «Золотым нательным крестом» цинично
осенял колониальный разбой лидер акмеизма.
Сказанные Б. Пастернаком с горькой искренностью слова:
«какое, милые, теперь тысячелетье на дворе?» — могут быть
вполне применимы к позиции ряда поэтов, примыкавших к
акмеизму. О. Мандельштам3, И. Эренбург4 5 и некоторые дру-
гие, демонстративно отвернувшись в те годы от действитель-
ности, поэтизировали безвозвратно уходящее прошлое, ро-
мантизировали его посредством дымки «красивых» мистичес-
ких легенд.
Каким же диссонансом к такой поэзии звучали громовые
строки Маяковского: «Сегодня надо кастетом миру кроиться
в черепе!»
В поэме «Облако в штанах», полемизируя с искусством де-
каданса, Маяковский нарисовал Северянина как собиратель-
ный образ, обобщающий черты творчества многих модернист-
ских литераторов. Но он, безусловно, имел при этом в виду
1 РюрикИвнев. Самосожжение. М., 1913.
2 Н. Гумилев. К синей звезде. Стихи. Берлин, изд. «Прометей»,
1923, без указ. стр.
3О. Мандельштам. Камень, Петрогр., изд. «Гиперборей», 1916.
4 И. Эренбург. Стихи. Париж, 191Q.
5 В. Ружмна
65
и поэзию самого «эгофутуриста» Северянина, весьма близко-
го к акмеизму, у которого религиозно-мистические мотивы
уживались с настойчивой пропагандой самых «мирских» ра-
достей и утех. К примеру, в его стихотворении «Памяти
К. М. Фофанова» мы встречаем ту же, что и у самых «орто-
доксальнейших» символистов, проповедь «двуплановости»
мира, устремленность лирического героя к «иному» миру,
где уготовано, мол, вечное блаженство душе праведника и
отдохновение от земной суеты сует:
О, ожидание убийственное!
Но, может быть, Земля — пролог
К загробному, всегда невыясненному,
Где есть спокойный уголок?1
Не случайно, обращаясь именно к Северянину, Маяковский
гневно восклицал:
Как вы смеете называться поэтом
и, серенький, чирикать, как перепел!
(I, 187)
Нет возможности и необходимости вновь и вновь приво-
дить примеры пронизанных религиозной идеологией (оказав-
шей свое воздействие на эстетику и поэтику художников)
произведений буржуазно-модернистской предоктябрьской
поэзии, с которой убежденно, решительно и непримиримо
воевал Маяковский. Но понять творчество Маяковского невоз-
можно, изолируя его от литературной атмосферы, литератур-
ной борьбы того времени. Несмотря на все заблуждения поэта,
увлечение формалистическими лозунгами футуризма, уже в
то время его литературная борьба, которую он вел чрезвычай-
но настойчиво с первых же шагов творческого пути, становится
социальной борьбой против проповедников идеологии бур-
жуазной реакции, включавшей в себя и многие разновидности
«боженьки».
1 И. Северянин. Victoria Regia, М., изд. «Наши дни», 1915,
стр. 114.
«ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЬЕ
НЕСИТЕ В
ГОРДОСТИ...»
® НАЧАЛЕ 1916 года, вскоре
после «Облака в штанах», вышла
в свет вторая поэма Маяковско-
го— «Флейта-позвоночник». Ка-
залось бы, она написана лишь по
сугубо «личным мотивам» — по-
вествует о муках неразделенной
любви лирического героя. Мож-
но найти реальную основу этих душевных мук в фактах био-
графии самого поэта, у которого личная жизнь складывалась
нелегко. Но, как обычно в творчестве Маяковского, отталки-
ваясь от частных (в данном случае — личных, интимных) фак-
тов, он идет к большим обобщениям.
Нет и не может быть настоящего счастья для человека в
мире торгашей и собственников, где все построено на «чисто-
гане»,— утверждает поэт в этом произведении. Вновь, как
страшный и мерзкий символ бесчеловечности, появляется дав-
ний враг — бог, освящающий «законную» расправу над чело-
веческим чувством. «Любимую любить увели», — пишет поэт
во «Флейте-позвоночнике», как «и украли» — в «Облаке в
штанах». «Увели» ее, лишив права человека на счастье, к
«законному» мужу, «данному» ей врагом и мучителем чело-
века — богом:
Думает бог:
погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа.
(1, 200)
67
Крестьянин,
ни в какого бога не варь.
а верь науке.
Тут же, используя традиционные в мировой литературе ре-
лигиозные образы, Маяковский рисует, как бог «устроил» ге-
рою поэмы вечную муку — терзаться страстью к дьяволу, ко-
торый принял облик женщины, имеющей вполне респекта-
бельного «законного» супруга:
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стеганье одеялово,
знаю —
запахнет шерстью паленной
и серой издымится мясо дьявола.
(I, 200)
Здесь для усиления гиперболы, рисующей душевные муки
героя, Маяковский как бы всерьез принимает версию церков-
ников о существовании дьявола, со всеми его «традиционны-
ми» атрибутами и внешним обликом.
Бог бесчеловечен. Он — «небесный Гофман» (I, 200) —
«придумывает» столь изощренные адские душевные муки для
человека — героя поэмы, что они напоминают поэту болез-
ненно-фантастические видения, которыми изобиловало твор-
чество немецкого писателя-романтика XIX века Гофмана, не-
редко носившее мистическую окраску.
Таким образом, и в этой поэме в образе бога сконцентри-
рованы все гнусные античеловеческие силы. И голос протеста
против власти бога становится голосом поэта-гуманиста, вос-
ставшего против социальной несправедливости.
В поэме «Флейта-позвоночник» особенно заметен отме-
ченный выше излюбленный полемический прием: допустим,
что бог существует. Что же несет он человеку? И в поэме,
68
трагической в своей основе, появляются два голоса: один, как
бы «приподнимающий» бога, «утверждающий» его существо-
вание, и другой — развенчивающий и обличающий его. При
этом Маяковский вновь рисует «уничижительные» детали
внешнего облика и поведения бога, полностью дискредитируя
его.
Поэт нередко обращается и к высокой патетике, говоря о
своем отношении к богу:
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
(I, 200)
Однако за этими строками сразу же идут стихи совсем
иного характера-
Бог доволен,
под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек...
(I, 200)
Этот же прием особенно заметен при прямом обраще-
нии героя к богу:
Если правда, что есть ты,
боже,
боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень. „
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай,
Всевышний инквизитор!
(I, 201)
«Высокий» стиль обращения к «всевышнему» постепенно
переходит в сниженно-панибратский («судейскую цепь на-
день. Жди моего визита...») и откровенно насмешливый («я
аккуратный, не замедлю ни на день...»), а все завершается
гневно саркастическим проклятьем: «Слушай, всевышний ин-
квизитор!»
69
По тонкому замечанию Ю. Тынянова, «стихи Маяковского
все время на острие комического и трагического. Площадный
жанр «бурлеск» был всегда и дополнением и стилистическим
средством «высокой поэзии», и обе струи — высокая и низ-
кая — были одинаково враждебны стихии «среднего штиля».1
Изображение бога во «Флейте-позвоночнике», как и в дру-
гих дооктябрьских поэмах Маяковского, — яркое подтвержде-
ние этих слов.
Итак, бог, утверждает Маяковский, — это инквизитор, не-
навистный мучитель человека. Вполне понятно, что тут име-
ется в виду не бог как отдельное лицо, реально существующее
или созданное фантазией человека, а религиозная идеология
в целом, антигуманистическая в своей основе. Попутно Мая-
ковский высмеивает популярные не только в религиозных
проповедях, но и в декадентском искусстве религиозно-мисти-
ческие представления об аде и рае, «страшном суде господ-
нем» и т. п. К примеру, поэт говорит, насмешливо обращаясь
к богу:
Или вот что:
когда душа моя веселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько,
ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня преступника.
(I, 201-202)
Такого рода пародийно-приземленное изображение «за-
гробного мира», включая ад, рай, «страшный суд» и т. п.,
читатель встретит затем и в других произведениях, прежде
всего в поэме «Человек», пьесе «Мистерия-Буфф».
В заключительных строках «Флейты-позвоночника», как и
в «Облаке», появляется «кощунственный» образ распятья, на
котором «гвоздями слов прибит» сам поэт:
В праздник красьте сегодняшнее число.
Творись,
распятью равная магия.
Видите —
гвоздями слов
прибит к бумаге я.
(I. 208)
1 Ю. Т ы н я н о в. Промежуток. — «Русский современник», 1924, № 4,
стр. 217.
70
Этим образом Маяковский снова утверждает святость тех
мук, которые добровольно принимает на себя герой-поэт, из-
бранник и заступник, борющийся за освобождение человека
от всех оков, включая религиозные. Святость подвига этого
героя должна затмить поповские легенды о Христе. Поэт-
подвижник заменяет собою «аннулированного» художником
бога, как бы становится на его место. Этот же художествен-
ный прием богоборчества найдет свое развитие в последую-
щих произведениях Маяковского, особенно в поэме «Человек».
Отрицание злой силы бога — «всевышнего инквизитора»
и в поэме «Флейта-позвоночник» сочетается с верой в неодо-
лимость человека, который вправе быть «кандидатом на царя
вселенной» (I, 204). Поэтому, несмотря на трагическую окрас-
ку поэмы, в нее, как и в предыдущие основные произведения
Маяковского, «врываются» мотивы торжествующего гума-
низма, глубоко противоположного религиозным догмам:
Вызолачивайтесь в солнце, цветы и травы!
Весеньтесь, жизни всех стихий!
(I. 20В)
Этими строками поэт фактически подводит итог своим раз-
думьям о боге, мире и человеке в данной поэме. Он как бы
возвращает читателя к немеркнущим радостям жизни, несмот-
ря на все душевные муки героя, не дает повода к пессимисти-
ческому истолкованию этого произведения.
Над «богохульными» строками поэмы «Флейта-позвоноч-
ник», как и над предыдущими произведениями поэта, немед-
ленно была учинена цензурная расправа. Правда, взамен мно-
жества точек, поставленных в «Облаке», изъятые строки в
отдельном издании 1916 года заменялись сплошными ли-
ниями.
Известно, что Маяковский был однйм из немногих худож-
ников слова дооктябрьской поры, открыто и прямо прокляв-
ших империалистическую войну. Позже с полным правом и
законной гордостью он писал о себе:
Я
от первых дней
войнищу эту проклял,
плюнул рифмами в лицо войне.
(Ill, 49)
После недолгих колебаний в первые военные месяцы
1914 года он занял резко антивоенную позицию. В лучших
71
своих антимилитаристских произведениях той поры Мая-
ковский показал, что война ведется во имя обогащения ни-
чтожной кучки «жирных», «быкомордой оравы» всех вою-
ющих стран, во имя передела мира, грабежа чужих земель.
Империалистическая бойня не нужна народам, утверждал поэт,
она несет им лишь реки крови и бескрайнее горе, лишения и
страдания.
Характер антивоенных произведений Маяковского, являю-
щихся выражением его гражданского подвига, станет особен-
но ясным, если обратиться к атмосфере духовной (в частнос-
ти — литературной) жизни того времени.
Весь пропагандистский аппарат царской России был пу-
щен в ход для разжигания шовинистических страстей, «освя-
щаемых» религией. Популярнейший в те годы журнал «Ни-
ва» имел специальную рубрику «Отклики войны», где систе-
матически сообщалось о всевозможных «чудесах», видениях,
«чудотворных» иконах и т. п. Извещалось, например, что
«... из пучин морских всплыл на поверхность Балтийского мо-
ря образ Спасителя с крейсера «Паллада», погибшего вместе
с экипажем»1. В верноподданнической буржуазной печати
той поры религиозный фанатизм выдавался за естественное
изъявление чувств народа, ведущего «священную» войну.
«В эту великую войну народов, — утверждалось на страницах
«Нивы», — религиозное чувство ярким светом вспыхнуло в
душе самых закоренелых атеистов»2. Особенно усердствова-
ла в этом отношении широко разветвленная религиозная пе-
чать, осенявшая святым крестом империалистическую бой-
ню. Так, «Воскресный листок» взывал к солдатам: «Христос
и святая церковь усиленно зовут нас ко кресту... Христос так
и говорит: «Люди, возьмите крест свой и следуйте за мной».3
Не отставала и пропаганда воюющих со странами Антанты
держав «Тройственного союза». Чего стоит хотя бы такое лю-
бопытное сообщение: «Пророк Даниил с лицом Вильгельма.
Эта характерная статуя изваяна на фасаде собора в Меце в
ряду других статуй пророков. Пророку Даниилу приданы чер-
ты лица Вильгельма по повелению самого императора»4.
«Цвет» европейской буржуазной интеллигенции в те годы
пытался подвести некий философско-мистический «базис» под
1 «Нива», 1914, № 46, стр. 3.
2 Там же, № 49, стр. 393.
3 «Воскресный листок», 1916, № 41.
4 «Нива», 1914, № 45, стр. 856.
72
шовинистическую пропаганду, стремясь оправдать империа-
листическую войну. Об этом чрезвычайно остроумно и точно
позже писал А. Н. Толстой: «... Когда под Ипром немцы вы-
пустили хлор и пропахали весь английский фронт тяжелыми
снарядами, тогда англичане стали говорить, что, в сущности,
всегда любили русский народ и восхищались им и что рус-
ская душа — это особенная душа, загадочная и мистическая
и англичанам именно этой души и нехватало для полноты бы-
тия... Оказалось, по их словам, что русский крестьянин со
своей загадочной душой является как бы женской частью
европейской цивилизации: призван к восприятию семени ев-
ропейской цивилизации, и что он это сознает «метафизичес-
ки» слепым женственным инстинктом и потому слепо и безза-
ветно будет умирать в боях за свое мужское начало, то есть
за союзников.
Подведено было ловко, философски. Сейчас немного
странно писать эти слова, а тогда,— иронически замечает со-
ветский писатель,— их с упоением повторяли в доброкачест-
венных редакциях, в либеральном дыму, в изящных гостиных,
на шумных банкетах»1.
Шовинистический угар в те годы охватил на некоторое
время даже крупных художников (А. Куприн, В. Брюсов,
А. Толстой и др.). Но именно в литературе модернистского ла-
геря война вызвала подлинный взрыв верноподданнических
чувств, переплетавшихся с мистико-религиозными. В соот-
ветствии с официальной идеологией той поры война объяв-
лялась в произведениях этих писателей исполнением воли
божьей. Такого рода мотивы были вполне закономерны, так
как писатели-модернисты воспитывались на традициях идеа-
лизма, национализма, индивидуализма, и эти идеалы состав-
ляли идейную основу их творчества.
В годы войны на некоторое времй усиливается влияние
церкви на народные массы. Исстрадавшиеся люди (разуме-
ется, далекие от научного мировоззрения) нередко искренне
обращались к церкви, ожидая чуда, которое принесло бы им
избавление от неслыханных бедствий. Литераторы-модернис-
ты, умело используя это усилившееся влияние религиозной
идеологии, публикуют свои мистико-шовинистические произве-
дения уже не только в «камерных» альманахах и сборниках
1 А. Н. Толстой. Англичане, когда они любезны. Собр. соч., т. 13.
Гослитиздат, М., 1949, стр. 32—33.
73
для «избранных», издававшихся ничтожным тиражом, но и
в самых популярных газетах и журналах того времени, которые
распространялись среди широкого читателя. Меняется и фор-
ма их произведений. Учитывая литературные вкусы и возмож-
ности своего нового читателя, они отходят от крайностей
«изысканной», эстетски изощренной поэтики, утонченно-ка-
мерного, «бесплотного» языка, пишут более просто и доступ-
но, нередко даже стилизуя свои произведения под популяр-
ные жанры устного народного творчества.
Особенную ретивость в этом отношении проявили акме-
исты. Резко усиливается религиозно-мистическая окраска их
поэзии. Неутомимым бардом империалистической войны ста-
новится лидер группы Н. Гумилев, соединявший в своих сти-
хах шовинистические призывы с пропагандой религиозных
идей. Его взгляды с предельной откровенностью выражены
в стихотворении «Война», где утверждается «облагоражива-
ющий» человека характер войны, «благословенной» свыше:
И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воино|в видны1.
Свое восприятие войны Н. Гумилев передает во многих
стихах, переходящих в молитвенную клятву верности мили-
таризму. Более того, он цинично оправдывает страдания на-
рода на войне, которые, мол, «освящены» богом и потому
являются не только неизбежными ,но даже... приятными:
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
Но не надо яства земного...
...Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас,
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки2.
С залихватски-псевдонародными, шовинистически-религи-
озными «песнями» нередко выступают в это же время Б. Са-
довский3 и другие поэты из лагеря акмеистов, стремясь ока-
зать известное влияние на солдатскую массу.
1 Н. Гумилев. Колчан. Петрогр., изд. «Альцион», 1916, стр. 9.
2 Т а м же, стр. 55.
3 См. «Нива», 1914, № 50, стр. 969.
74
Особенно заметны религиозно-мистические мотивы в
творчестве «эгофутуриста» И. Северянина, шумно прославляв-
шего войну. Его военные стихи в своей наивной откровеннос-
ти иной раз звучат как злая пародия: «...коня, шампанского,
кинжал!» Поэт, умело славивший гастрономическую экзотику
и редкостные дамские наряды, теперь воинственно призыва-
ет не жалеть на войне крови русских солдат. И в этом призыве
своим союзником он избирает господа бога:
Когда отечество в огне
И нет воды, лей кровь, как воду...
Благословение народу!
Благословение войне!1
Северянин даже зовет от имени бога... участвовать в этой
войне и женщин, попутно прославляя империалистический
союз воюющих держав Антанты:
Раскройте же, матери и жены, Евангелье!
В ряды Краснокрестия вступайте без слов!
Да здравствует Бельгия, Япония, Англия!..2
Подобно некоторым другим поэтам того же лагеря, Се-
верянин сочиняет и слащавые песенки «для солдат», не забы-
вая упомянуть в них о боге, «благословляющем» войну:
Храни вас Бог, любимые,
У вражьего леска,
Войска непобедимые
Чудесные войска!3
В визгливый хор профессиональных пропагандистов войны,
«освящаемой» богом, включаются и многие поэты-символис-
ты, некогда бравировавшие своей отрешенностью от социаль-
ной тематики. Особенно показательно в этом отношении твор-
чество Ф. Сологуба. Оправдывая империалистическую войну,
он постоянно взывает к богу:
Не в силе Бог, не в силе.
А только в правде он.
Мы правдой освятили
Свободу и закон4.
’И. Северянин. Поэза возмущения.— «Victoria Regia», М., изд.
«Наши дни», 1915, стр. 94.
2 Все вперед! Там же, стр. 98.
3 Переход через Карпаты. Там же, стр. 104.
4 Ф. Сологуб. Война. Стихи. Изд. журнала «Отечество», 1915,
стр. 5.
75
Народ, льющий реки крови на войне за чуждые ему ин-
тересы, именуется поэтом «избранником божьим». Трудно
найти более циничное оправдание империалистической идео-
логии:
Да, не одною сталью бранной
Народ наш защититься мог:
Он — молот, Господом избранный!
Не в силе, только в правде Бог1.
Некоторые «военные» стихи Ф. Сологуба напоминают
мистические заклинания религиозного фанатика. Поэтика этих
стихотворений, лексика и синтаксис их языка, даже ритмика
в значительной степени воспроизводят особенности формы
произведений религиозной литературы православной церкви,
являвшейся в России официальной.
В том же духе, с различными вариациями шовинистическо-
религиозных мотивов, писали в годы империалистической
войны К. Бальмонт, Вяч. Иванов, Г. Иванов, С. Кречетов и дру-
гие поэты буржуазно-модернистского лагеря. Фальшиво изо-
бражали они не только войну, но и Россию в целом, пытаясь
представить весь русский народ смиренным «богоносцем».
«Половодье» стихов такого рода заполняло страницы мно-
жества буржуазных газет и журналов. В этой обстановке
подлинным гражданским подвигом художника-гуманиста было
антивоенное творчество Маяковского, гордо сказавшего о
себе: «единственный человечий средь воя, средь визга голос
подъемлю днесь» (I, 212).
Издеваясь над поэтическими пропагандистами милитариз-
ма, всячески приукрашивавшими войну и «освящавшими» ее
именем божьим, Маяковский явно пародирует их творчество
в стихотворении «Великолепные нелепости» (1915 г.):
Ах, не говорите;
«Кровь из раны».
Это — дико!
Просто избранных из бранныг
одаривали гвоздикой.
(I, 92}
Отношение Маяковского к империалистической войне наи-
более полно выражено в поэме «Война и мир» (1916 г.), кото-
рая резко противостоит и по форме, и по содержанию «воен-
ной» поэзии модернистского лагеря. Изображая страшные
1 Ф. Сологуб. Война. Стихи. Изд. журнала «Отечество», 1915, стр. 25.
76
картины несправедливой, бессмысленной для народа миро-
вой бойни, поэт тут же показывает, как религия именем «все-
вышнего» оправдывает это преступление капиталистических
воротил перед человечеством.
Строки поэмы, рисующие кровавые картины войны, не
случайно перемежаются и дополняются нотной записью и тек-
стом молитвы «Упокой, господи, душу усопшего раба твое-
го...» В этом, несколько необычном на первый взгляд приеме
художника нет ничего от формалистических трюков. Это—изо-
браженная с горькой иронией суровая правда тех военных
лет, которая может быть подтверждена с документальной
точностью. Крестами, хоругвями и молитвами «благословляла»
церковь солдат, гибнущих за интересы «денежного мешка» —
«золотолапого микроба-рубля». «Сделано распоряжение пра-
вительства,— официально извещалось в начале империалисти-
ческой войны, — чтобы в церковных школах на утренних и
вечерних молитвах произносилась следующая новая молитва:
«Спаси, Господи, и помилуй христолюбивое воинство наше и
даруй ему на супостаты победу и одоление»1.
Особый штат военно-полевого духовенства проводил мо-
лебны непосредственно на фронте, вблизи передовых пози-
ций, пользуясь всеми атрибутами церковной службы для
одурманивания солдатской массы. «Какая величественная,
захватывающая дух картина — осенение воинов крестом перед
смертным боем! — С циничной восторженностью сообщалось
в журнале военного духовенства. — В центре картины — свер-
кающий, как крупный бриллиант, святой крест; кругом него
осененные многочисленные подвижники креста»2.
Таким образом, Маяковский достаточно точно следует
подлинным фактам того времени и вместе с тем тут же дает
широкое их обобщение, освещая эти факты с точки зрения
мировоззрения поэта-гуманиста.
В поэме «Война и мир» изображено появление на передо-
вой позиции фронта проповедника, пытающегося выступить с
молитвой, указывающего солдатам в качестве примера на путь
Христа. Но Маяковский рисует этот образ совсем иными крас-
ками, нежели присяжные борзописцы военно-духовного ве-
домства. Жалкой оказалась участь служителя церкви, разо-
дранного в клочья пушечными ядрами. Оборвалась его беспо-
1 «Нива», 1914, № 46, стр. 7.
2 «Вестник военного и морского духовенства», 1915, № 15—16.
77
мощная, неуместная проповедь, слова которой прозвучали
в окопе нелепым диссонансом орудийному грохоту:
3 широко развороченную рану полка
раскаленную лапу всунули прожекторы.
Подняли одного,
бросили в окоп —
того,
на ноже который!
Библеец лицом,
изо рта
ряса.
«Вспомните!
За ны!
При Понтийстем Пилате!»1
А ветер ядер
в клочки изорвал
и мясо и платье.
(I, 226)
В противоположность поэтам-модернистам, умилявшимся
«устремленностью к богу» «кроткой» души солдата, Мая-
ковский говорит в поэме о единодушном стоне солдат, про-
клинающих «всемогущего бога», который равнодушен к стра-
даниям народа.
«Ты на небо летишь,—
удуши,
удуши его
победоносца», —
(I, 226)
восклицают солдаты, гниющие в окопах, обращаясь к «воз-
носящейся» якобы к «иному миру» душе погибшего, имея
в виду ненавистного бога — «победоносца». Трудовому народу
любой воюющей страны, справедливо утверждает поэт, не
нужна победа в этой бойне, благословляемой религией.
Маяковский издевается над евангельской утешительной
проповедью бесконечного терпения и христианского всепро-
щения грехов убийцам — врагам человека, которую пропаган-
1 «За ны» — церковнославянское «за нас»; Пилат Понтийский — на-
местник Рима в Иудее, при котором, по евангельскому преданию, был
казнен Христос.
78
дировали на все лады церковники. Со злой иронией, тонко
пародируя евангельские речения, он пишет в прологе поэмы:
Злобу
к умершим убийцам туши.
Очистительнейшей влагой вымыт
грех отлетевшей души1.
(I, 211)
Отрицая лживое евангельское учение о «всепрощении»,
Маяковский и позже будет не раз остро полемизировать с
толстовским учением о «непротивлении злу насилием». В про-
тивоположность религиозным проповедям, расслабляющим и
принижающим человека, Маяковский видит в нем, человеке,
активного, волевого хозяина жизни, которому совершенно
не нужен бог в любом его облике. Показателен в этом отно-
шении яркий фантастический эпизод поэмы «Война и мир»:
от души убитого солдата, которая, «расшибив двери прикла-
дом», попала в рай, трусливо бегут прочь жалкие «небожи-
тели» всех рангов и религий:
Трясутся ангелы.
Даже жаль их.
Белее перышек личика овал.
Где они —
боги?!
«Бежали,
все бежали,
и Саваоф,
и Будда,
и Аллах,
и Иегова».
(I. 227)
В данном случае фантастика является средством, помо-
гающим раскрытию антинародной сущности религиозной
идеологии.
Осуждая братоубийственную войну, развенчивая самого
бога — злобного и никчемного, Маяковский славит безгранич-
1 Политическая актуальность и острота этих строк становятся особен-
но ясными, если обратиться к официальным выступлениям церкви того
времени. Архиепископ Никон в статье «Наша скорбь — крест от руки
господней» на вопрос «Как надо переносить скорби?» — отвечал: «Надо
терпеть и даже благодарить за них... Сказано: благодари и нечего рас-
суждать, нечего ставить вопросы». — «Церковные ведомости», 1914,
№ 49.
79
ные возможности человека. Оптимистическим лейтмотивом
поэмы, изображающей ужасы войны, становятся глубоко про-
думанные строки:
Славься, человек,
во веки веков живи и славься!
(I, 238)
Но человек станет могучим и прекрасным, лишь освобо-
дившись от социального и религиозного гнета, утверждает
поэт. В этом — идейный смысл картины социалистического
будущего человечества, где каждая страна, каждый народ
несут свои дары грядущему человеку — властелину вселен-
ной. Эти «дары» являются как бы отдельными гранями цель-
ной натуры этого человека, который, сочетая в себе лучшие,
исторически сложившиеся черты каждого народа, имеет воз-
можность с максимальной силой развить свои духовные и фи-
зические качества («мысль», «сердце», «тело» и т. д.). Лю-
бовно, с присущим ему мягким юмором, за которым стоит
глубокая мысль, поэт рисует развитие свободного человека,
соединяя безграничную гиперболу с чисто бытовыми «буд-
ничными» деталями, которые придают этому образу теплоту
и «земную» доступность:
Большими глазами землю обводит
Человек.
Растет,
главою гор достиг.
Мальчик
в новом костюме
— в свободе своей —
важен,
даже смешон от гордости.
(I, 237)
Именно этот человек, и только он, отбросивший сковывав-
шие его ветхозаветные религиозные догмы, становится не
только хозяином, но и строителем нового справедливого об-
щества, где будут раскованы чувства и мысль человека, где
будет бесконечный простор для созидания самых совершен-
ных материальных и эстетических ценностей:
В грядущем счастье вырыщи ощупь.
Вот,
хотите,
из правого глаза
выну целую цветущую рощу?!
80
Птиц причудливых мысли ройте.
Голова,
закинься восторженна и горда.
Мозг мой,
веселый и умный строитель,
строй города!
(I, 234)
Проповедь торжествующего гуманизма социалистического
общества будущего идет от прямого отрицания злой силы
бога:
Некому будет человека мучить.
Люди родятся,
настоящие люди,
бога самого милосердней и лучше.
(I. 233)
Утверждением неизбежного торжества человека, звуча-
щем, как нерушимая клятва, заканчивается поэма:
И он,
свободный,
ору о ком я,
человек —
придет он,
верьте мне,
верьте!
(I. 242)
Какой огромной силой убеждения, какой огненной нена-
вистью к «быкомордой ораве» капитализма, каким граждан-
ским мужеством нужно было обладать, чтобы писать и публи-
ковать эти гуманистические строки во время империалисти-
ческой войны, когда не только официальная пропаганда, но
и большинство литераторов, окружавших Маяковского, при-
нижали и оплевывали человека, именем «всевышнего» обре-
кая его на роль бессловесного пушечного мяса!
И в этой поэме, как и в других дооктябрьских произведе-
ниях, поэт широко использовал элементы формы религиозно-
культовых литературных произведений, в особенности — биб-
лии, совершенно переосмысливая или пародируя их содер-
жание, пользуясь этой формой для принципиально новой —
гуманистической — проповеди. Поэтому, кстати говоря, без
знания библейских терминов и легенд (широко известных до
Октября) современный читатель не всегда сможет легко ра-
зобраться в таких, к примеру, строках поэмы:
6 В. Ружина	81
Земля,
встань
тыщами
в ризы зарев разодетых Лазарей!
(I. 234)
Здесь поэт утверждает идею неизбежного «воскрешения»
земли, используя библейскую легенду о Лазаре, воскрешен-
ном Иисусом Христом.
Вновь появляется в поэме образ героя — пророка-«мес-
сии», несущего правду людям «со светлых гор» грядущего,
который принимает на себя ответственность за страдания че-
ловечества:
все равно
всего себя вытряс,
один достоин
новых дней принять причастие.
(I, 233)
Но главное в «нагорной проповеди» этого героя — вера
в рождение нового человека, сильного и духом, и телом.
И в этом — непримиримая борьба поэта с религиозной идео-
логией. Примером могут служить сравнительно мало извест-
ные торжественно звучащие строки поэмы, почему-то не
вошедшие в ее окончательный текст:
Вижу
нового солнца лучи.
С тела на тело!
И вот я светлых гор достиг.
Слышите, —
как с неба голос звучит:
имя человечье несите в гордости!
Славься, человек!
Славься, сияние новых весен!
Вся вселенная со всеми живыми радуйся!
(I, 413-414)
Но и в каноническом тексте поэмы, как уже отмечалось
выше, имеются аналогичные по форме и по содержанию
слова, предельно поднимающие человека.
Маяковский, прославляя свободного человека будущего,
имел в виду грядущее освобождение и «раскованность» всего
человечества, всей вселенной. О «планетарном» размахе за-
мысла поэта говорит и само название поэмы, смысл которого
несколько утрачен после введения новой орфографии в 1918
82
году: слово «Mip» (именно так было в заглавии) означало не
окончание войны, а вселенную.
Гуманистический, богоборческий характер поэмы «Война
и мир», смелый протест против империалистической войны
были созвучны творчеству А. М. Горького. Он был одним из
первых слушателей этого произведения, прочитанного самим
поэтом, поддержал его благожелательным отзывом, впервые
опубликовал значительную часть поэмы в журнале «Летопись»,
оградил поэта своим авторитетом от несправедливых напа-
док критики.
Не случайно именно «Война и мир» подверглась особенно
жестокой расправе со стороны царской цензуры. Так, третья
часть поэмы, принятая Горьким к печати в журнале «Летопись»,
оказалась полностью запрещенной и была опубликована
только летом 1917 года в газете «Новая жизнь». Невозможны
были до революции и публичные выступления Маяковского
с чтением поэмы «Война и мир». Впервые отдельным изданием
она вышла в свет лишь в ноябре 1917 года.
Лаконичную, но достойную оценку поэме «Война и мир»
позже дал А. В. Луначарский, писавший, что ее создание пред-
ставляло собою «настоящий подвиг Самсона»1.
В литературе о великом поэте справедливо отмечено, что
«в поэме «Человек» (1916—1917 гг.), подытоживающей основ-
ные мотивы дооктябрьского творчества Маяковского, тема
трагической судьбы человека в мире, где «повелителем всего»
является капитал, поднята на высоту большого философского
обобщения»* 2. Действительно, это последнее крупное до-
октябрьское произведение явилось своеобразным синтезом,
сплавом многообразных раздумий поэта над судьбой человека
в условиях капитализма. И все социальные проблемы в поэме
поставлены (хотя и не всегда разрешены) особенно широко
и остро. Однако сама постановка этих проблем была подго-
товлена всем предыдущим творчеством художника.
Мотив гуманизма, который прежде всего и роднит это
творчество с лучшими традициями великой русской литера-
туры, всегда был ведущим, определяющим у Маяковского.
Но особенно волнует поэта судьба человека в последние пред-
октябрьские годы, когда полностью обнажилась бесчеловеч-
' «Печать и революция», кн. 2, 1921, стр. 227.
2 А. М е т ч е н к о. В. Маяковский. В кн. «История русской совет-
ской литературы», т. 1. Изд. МГУ, М., 1958, стр. 256.
6:
83
ная сущность империализма и его идеологии (в частности —
религиозной) в ходе первой мировой войны, когда чуткий
и честный художник ощущал неотвратимое приближение ги-
гантской социальной катастрофы.
Не случайно именно вокруг центральной проблемы—роли
и судьбы человека в историческом процессе, его месте на
земле, во вселенной — идут основные споры и решительные
размежевания в искусстве того времени, которые были кон-
кретным проявлением классовой борьбы в области идеологии.
Примером взглядов художников-модернистов на роль и
назначение человека могут служить хотя бы такие рассуж-
дения Вяч. Иванова, являющиеся своеобразным выражением
идейной и эстетической программы писателя: «К художнику,
сознательному преемнику творческих усилий, относится завета
Творящий матери наследник, воззови
Преображение вселенной.
...Но как может человек способствовать своим творчест-
вом, — недоумевает тут же Вяч. Иванов, — вселенскому прео-
бражению? Населит ли он землю созданием рук своих? На-
полнит ли воздух своими гармониями? Заставит ли реки течь
в предначертанных им берегах и ветви деревьев простираться
по предуказанному плану? Запечатлеет ли свой идеал на лице
земли и свой замысел на формах жизни?»1 При помощи цепи
риторических вопросов художник-декадент решительно отка-
зывается признать за человеком право и возможность быть
хозяином и преобразователем вселенной.
Если буржуазное модернистское искусство начала XX века
принижало человека, изображало его лишь жалкой игрушкой
в руках непознаваемых и грозных «высших сил», если весь
земной путь человека объявлялся им кратковременной и бес-
цельной прелюдией к переходу в вечное «царство божие», то
передовые художники демократического лагеря следовали
горьковскому лозунгу: «Человек — это великолепно!»
Этому лозунгу следовал и Маяковский. В поэме «Человек»
он создал обобщенный трагический образ человека, живу-
щего в условиях чудовищно несправедливого капиталистичес-
кого строя:
Загнанный в земной загон,
влеку дневное иго я.
А на мозгах верхом
1 Вяч. Иванов. По звездам. Изд. «Оры», СПб., 1909, стр. 249.
84
«Закон»,
на сердце цепь —
«Религия».
(I. 250)
Эти строки совершенно точно указывают на неразрывную
связь религиозной идеологии с правящей верхушкой капитали-
стического общества. Вместе с тем религия определена здесь
как одно из звеньев цепи духовного порабощения человека.
Герой поэмы — это и воплощение всех лучших качеств чело-
века вообще — в самом широком плане («Человек с большой
буквы!»), и, одновременно, в более узком, конкретном пла-
не— поэт-проповедник, знакомый по более ранним произве-
дениям Маяковского.
Всякий человек, утверждает автор поэмы, в условиях бур-
жуазного мира несет на себе цепи порабощения, но прежде
всего их тяжесть ощущает поэт, у которого особенно большое
и чуткое, столь легко поддающееся эмоциональному
воздействию сердце.
Разум и чувства в их неразрывной слитности составляют
основу и сущность всего творчества Маяковского, за исклю-
чением отдельных чисто экспериментаторских ранних стихов.
И вот эти-то разум и чувства поэта пытается унизить и ско-
вать религия.
Поэт изображает, таким образом, вполне реальную угро-
зу со стороны союза религии с «законом» не только челове-
честву в целом, но и его составной части — Поэту, то есть
искусству. Реальность этой угрозы подтверждается и поступ-
ками, и писаниями церковников той поры, расширявших сферу
действия духовной цензуры, «отлучавших» от церкви неугод-
ное им гуманистическое искусство, науку и технику, призван-
ные служить человеку.1
1 Чего стоит хотя бы такой, полный Средневекового фанатизма, опуб-
ликованный в официальной религиозной печати начала XX века трактат
некоего ученого богослова, открывающийся эпиграфом: «Апостол Иойнн
Богослов в свое время говорил: «И теперь появилось много антихристов
(I, Иоанн, П. 18)...» Вслед за эпиграфом идет достаточно выразительный
текст: «Да, их очень много было и есть, между прочим, и в наше время,
когда ленивый только разве не нападает на Христову церковь и на ее.
главу — Господа нашего Иисуса Христа... Этими антихристами кишит наша
так называемая «интеллигенция», измышляющая решительно все, что.
только в силах, против ненавистного ей христианства. Она, в целях униже-
ния последнего, строит языческие капища в столице... Не прочь удалить
из учебных заведений преподавание Закона Божия, из университетов —
85
Социальная сущность религии именно в поэме «Человек»
раскрывается с наибольшей силой и полнотой. В ней особенно
четко и последовательно художник сближает религию с бур-
жуазными формами порабощения человека, с господством
чистогана. Поэт идет по пути больших обобщений, создает
образы огромной социальной насыщенности. Религиозная
идеология разоблачается прежде всего посредством филосо-
фии торжествующего гуманизма, составляющей основной
идейный мотив «Человека». Гуманизм, вера в человека исклю-
чают любое проявление «боженьки».
Маяковский создал ярчайший гротескный образ отврати-
тельного Лысого — «повелителя всего», воплотив в нем всю
мерзость правителей буржуазного мира — «золотоворот
франков, долларов, рублей, крон, иен, марок» (I, 252). Различ-
ный облик принимает этот «повелитель всего» — лютый враг
человека:
То в виде идеи,
то черта вроде;
то богом сияет, за облако канув.
(I, 266)
Таким образом, в лике бога порою и является сам Лысый —
концентрированная гнусность капиталистического мира. Од-
ним из проявлений самого существа Лысого и вместе с тем
союзником и единомышленником, исполнителем его воли
становится бог:
И бог
— его проворный повар —
из глин
сочиняет мясо фазаново.
(I, 253)
Лысый, в котором, как уже замечено выше, воплощены и
обобщены черты капитализма в целом и одновременно са-
мые худшие черты религиозной идеологии («то богом сия-
ет...»), стремится подчинить себе и духовную жизнь общест-
Богословия; очень бы она хотела захватить в свои руки церковные шко-
лы, чтобы вытравить из них противный ей христианский дух и заменить
его жидо-массонским, интернациональным. Она же поспешила... навод-
нить русский книжный рынок всякою антихристианскою... макулатурою,
боясь как. бы не пропустить удобного случая для просвещения русской
политики в антихристианском духе». — А. Бронзов. Современный ан-
тихрист. Журн. «Христианское чтение», изд. С.-Петербургской духовной
академии, январь 1912, стр. 3.
86
ва. Его вполне устраивает Уильям Локк — буржуазный англий-
ский писатель конца XIX века, автор низкопробных «развле-
кательных» романов со «счастливым концом», в которых не
затрагивались острые социальные проблемы:
Он это
читает Локка!
Нравится.
(I, 253)
Как тут не вспомнить классические слова В. И. Ленина о за-
висимости искусства в буржуазном обществе «от денежного
мешка, от подкупа, от содержания»!1
Тот же Лысый мечтает «прибрать к рукам» и подлинные
таланты, чтобы ему рабски служили корифеи искусства:
Онемелые
стоим
перед делом эллина.
Думаем:
«Кто бы,
где бы,
когда бы?»
А это
им
покойному Фидию велено:
«Хочу,
чтоб из мрамора
пышные бабы».
(I, 253)
Заметим, что Маяковский, вразрез с эстетическими уста-
новками футуризма, восторженно пишет о традициях класси-
ческого реалистического искусства («онемелые стоим перед
делом эллина»).
Лысый подчиняет себе и науку:
для него
легион Галилеев
елозит по звездам в глаза телескопов.
(I. 254)
Показывая, насколько уродлива и противоестественна за-
висимость духовной жизни от Лысого, поэт говорит о том,
что истинное искусство, истинная наука должны служить рас-
крепощенному человеку, свободному от Лысого — социаль-
ного и религиозного гнета.
1 В. И. Л е н и н. Соч., т. 10, стр. 30.
87
Лысый, наконец, крадет у человека любовь. В поэме раз-
виваются мотивы «Облака» и «Флейты». Следуя страшной силе
«повелителя всего» —«неодолимого врага» Поэта, его лю-
бимая покорно и неотвратимо идет к Лысому. Как и в преды-
дущей поэме «Флейта-позвоночник», Маяковский справедливо
утверждает, что религиозное ханжество («святошество»),
лживая религиозная мораль используются для прикрытия под-
лости в личных отношениях, для оправдания покорства
Лысому:
Что это?
Ты?
Туда же ведома?!
В святошестве изолгалась!
(I, 254)
Подчеркивая и обобщая в Лысом черты религиозной
идеологии, Маяковский в духе канонической церковной лите-
ратуры даже именует его Он (с прописной буквы). При опи-
сании облика Лысого и его поведения явно пародируется
стиль бибилейско-евангельской фразеологии, например:
«С любовного ложа из-за Его волосиков любимой голо-
ва» (1,255).
Власть Лысого —это источник трагедии человечества.
Лысый не только обкрадывает человека, но и грозит самому
его существованию. Поэма «Человек» писалась в годы импе-
риалистической войны, когда миллионы людей проливали
кровь и гибли во имя интересов буржуазии. В поэме явствен-
но слышны отзвуки войны. Маяковский и в этом произведении,
продолжая мотивы «Войны и мира», показывает, что церковь
благословляет идущую со стороны Лысого угрозу истребле-
ния, гибели человечества:
Тысячью церквей
подо мной
затянул
и тянет мир:
«Со святыми упокой!»
(I, 272)
Гневно обличая Лысого, поэт страстно славит человека,
превозносит его огромные, поистине безграничные силы и воз-
можности. Подлинным гимном человеку звучит вся первая
часть поэмы — «Рождество Маяковского». При этом поэт
сатирически переосмысливает религиозные легенды о «рож-
дестве Христове», пользуется вполне понятной читателю того
88
времени терминологией из мифов христианской религии, до-
вольно точно следует даже деталям сюжета этих мифов и т. п.
Но повсюду взамен бога он помещает героя поэмы—Маяков-
ского, который в данном случае является обобщенным об-
разом человека. Человек, утверждает автор, достоин того,
чтобы говорить о нем, как о боге. Бог же не имеет прав на
«высокие» чувства и «высокие» слова.
Выступая как художник-романтик, Маяковский пользуется
гиперболами, необычными и яркими метафорами, поднимая
на недосягаемый пьедестал человека, резко противопостав-
ляя его пошлости и мерзости господствующего Лысого.
Возвышая человека, поэт сразу же исключает всякую
мысль о его обожествлении, придаче ему сверхъестественных,
мистических качеств, как это делалось иной раз даже некото-
рыми художниками демократического лагеря той поры:
Знаю,
не призовут мое имя
грешники,
задыхающиеся в аду.
Под аплодисменты попов
мой занавес не опустится на Голгофе.
(I. 246)
Человек Маяковского, противостоящий поповским россказ-
ням о боге, как бы вытесняет его из сознания людей. Этот
человек велик и могуч. Вместе с тем он — обыкновенный,
«земной человек», но именно в этом его величие. Нужно
только как следует разглядеть человека, подчеркивает поэт,
и он окажется особенно прекрасным:
В небе моего Вифлеема
никаких не горело знаков,
никто не мешал
могилами
спать кудрогощовым волхвам.
Был абсолютно как все
— до тошноты одинаков —
День
моего сошествия к вам.
И никто
не догадался намекнуть
неделикатной звезде:
«Звезда — мол —
лень сиять напрасно вам!
Если не человечьего рожденья день,
то черта ль,
89
звезда,
тогда еще
праздновать?!»
Как же
себч мне не петь,
если весь я —
сплошная невидаль,
если каждое движенье мое —
огромное,
необъяснимое чудо.
(I, 246-247)
Нет неодолимых преград на пути человека. Его рабочие
руки — «пара прекрасных рук!» — могут создать огромные
материальные ценности. Недаром поэт пишет о них востор-
женно, как о великолепных, ослепительных звездах, как о сия-
ющем солнце: рука человека — «пятилучие». Его острый
разум способен не только к безграничному познанию мира,
но и к преобразованию его:
Черепа шкатулку вскройте —
сверкнет
драгоценный ум.
Есть ли
чего б не мог я!
Хотите,
новое выдумать могу
животное?
(I, 247-248)
Не менее волшебны свойства человеческого сердца, че-
ловеческой души. Они способны сделать мир прекрасным:
У меня
под шерстью жилета
бьется
необычайнейший комок.
Ударит вправо — направо свадьбы.
Налево грохнет — дрожат миражи.
(I, 248)
Эта глава поэмы, пронизанная светлым гуманизмом и оп-
тимизмом, совершенно естественно заключается прямым от-
рицанием религиозной идеологии. Там, где силен человек,—
нет места богу:
Это я
сердце флагом поднял.
Небывалое чудо двадцатого века!
90
И отхлынули паломники от гроба господня.
Опустела правоверными древняя Мекка.
(I, 249)
Одновременно с работой над поэмой «Человек» в декаб-
ре 1916 года Маяковский написал стихотворение «Хвои» по
поводу рождественских праздников для детей. Но стихотво-
рение это вовсе не «детское», хотя поэт и обращается в нем
именно к детям со знаменательными словами:
Скоро
все, в радостном кличе
голоса сплетая,
встретят новое Рождество.
(I, 125)
Поэт в данном случае, как и в поэме «Человек», имеет в
виду грядущее рождение подлинного Человека, который по-
лучит возможность расправить плечи, максимально проявить
свои силы и способности. Маяковский выражает глубокую со-
кровенную мысль, рассчитанную, конечно, на взрослого чи-
тателя: неизбежно и скоро наступит «сплошное Рождество»
человека (не будничное «рождение», а высоко торжествен-
ное, праздничное «Рождество»). Пользуясь этим религиозным
термином, но отбросив его мистическое содержание, поэт
подчеркивает особую значительность, величие и святость
этого неотвратимо приближающегося события. Предчувствуя
приближение скорой революции (стихотворение написано за
несколько месяцев до нее), которая освободит человека, воз-
родит его, поэт при помощи традиционно «высоких» религиоз-
ных образов и терминов «возвышает» человека, противопо-
ставляет его богу, ставит взамен бога. Упорно полемизируя
с религиозными догмами, он наглядно демонстрирует их пу-
стоту, убожество.
Продолжая развитие сюжета поэмы «Человек» в плане
пародирования библейско-евангельской легенды о Христе,
Маяковский в соответствии с этой легендой дает названия
дальнейшим ее главам: «Жизнь Маяковского», «Вознесение
Маяковского», «Маяковский в небе», «Возвращение Маяков-
ского», опять-таки «замещая» бога образом героя поэмы —
Человеком — Маяковским.
Лысый, являющий собой и религиозную идеологию, не да-
ет Человеку раскрыть свои силы, душит его. В этом централь-
ная мысль главы «Жизнь Маяковского».
91
Высмеивая мистически-приподнятое представление о небе
в декадентской литературе, Маяковский пишет о фантасти-
ческом путешествии в «иные миры» своего героя. Бездом-
ность и боль поэта приобретают космические масштабы. Од-
нако это вовсе не является поводом для мистики, как было в
произведениях декадентов. Напротив, у поэта подчеркнут
трезвый, здравый взгляд, соответствующий его материалисти-
ческому мировоззрению, на все «потусторонние» явления.
Следуя своему интересу к точным фактам действительности,
он и об «устройстве рая» пишет деловито и сухо, даже с при-
менением технической терминологии:
Центральная станция всех явлений,
путаница штепселей, рычагов и ручек.
(I, 260)
И тут Маяковский явно полемизирует с языком и поэтикой
декадентской литературы, столь часто обращавшейся к изо-
бражению «резиденции всевышнего» и всегда рисовавшей ее
в призрачном, зыбком свете.
Есть любопытное свидетельство Д. Бурлюка о глубоком
интересе Маяковского с первых лет его творчества к вопро-
сам научного познания вселенной, даже к чисто специальным
областям знания, проявившемся, в частности, в поэме «Чело-
век»: «Маяковский любил задавать вопросы «ученым людям».
Как-то с восторгом рассказывал, что встретил... астронома и
тот ему сообщил, рассказал, передал о звездных просторах.
Надо отметить, что в пьесе «Человек» астрономии Владимир
Владимирович уделил место, внимание»1.
С неподражаемым юмором, пользуясь непринужденно-
разговорным стилем речи, прикрывающим душевную боль ге-
роя поэмы, ограбленного Лысым, автор спокойно и даже
чуть снисходительно повествует об осмотре «рая» и время-
препровождении в нем:
Эта вот
зализанная гладь —
это и есть хваленое небо?
Заглядываю —
ангелы поют.
Важно живут ангелы.
Важно.
1 Д. Б у р л ю к. Красная стрела. Нью-Йорк, 1932, стр. 16.
92
Один отделился
и так любезно
дремотную немоту расторг:
«Ну как вам,
Владимир Владимирович,
нравится бездна?»
И я отвечаю так же любезно:
«Прелестная бездна,
бездна — востоог!»
(I. 259)
Кстати, эту блестяще написанную главу поэмы «Человек»
Маяковский особенно любил читать во время многочислен-
ных встреч со своими читателями и слушателями1.
Сказочный «рай», где по религиозным догмам будто бы
уготовано вечное блаженство праведникам, оказывается, на
ловерку, скучнейшим и пошлым мещанским заведением:
Серьезно.
Занято.
Кто тучи чинит,
кто жар надбавляет солнцу в печи.
Все в страшном порядке,
в покое,
в чине.
Никто не толкается.
Впрочем, и нечем.
(I, 261)
Даже разговоры «райских жителей» — унылые, до оско-
мины будничные — ведутся в духе безразличной вежливости
средних обывателей — соседей или сослуживцев:
«Здравствуйте, Владимир Владимирович!»
«Здравствуйте, Абрам Васильевич!
Ну, как кончались?
Ничего?
Удобно ль?»
(I, 260)
Бежать хочется из такого рая! Точнее, это даже не рай, а
комедийный спектакль о рае, где есть и «рампа созвездий», и
«бутафория миров», и т. п. То есть все это —-• выдумке, игра. И
сюжет главы «Маяковский в небе», где изображен «рай»,
развивается по законам драматургии: герой неожиданно при-
бывает к «райским жителям», ведет с ними диалог, иной раз
1 См. С. Спасский. Маяковский и его спутники. «Советский писа-
тель», Л., 1940, стр. 102.
93
при этом резко спорит, бросает «на ходу» остроумные репли-
ки, произносит патетический монолог («Я счет не веду неде-
лям...»). Отдельные строки главы весьма напоминают автор-
ские ремарки в пьесе, поясняющие место действия, характер
и состояние персонажей («центральная станция всех явле-
ний», «главный склад всевозможных лучей», «ангелы поют.
Важно живут ангелы. Важно...» и т. д.). Этим же приемом, раз-
венчивающим религиозно-догматические представления об
«ином мире» — изображением его в виде спектакля, — Мая-
ковский воспользовался и в первой послеоктябрьской пьесе
«Мистерия-Буфф».
Но в поэме «Человек» не только высмеиваются религиоз-
ные легенды при помощи остроумной пародии. Поэт показы-
вает, что реальный человек со всеми его земными «грехами»
и слабостями, с человеческими страстями, с горячей челове-
ческой кровью является величайшим созданием природы.
Поэтому именно он — человек, а не бесплотные «праведни-
ки», может так легко «вознестись» на небо и стать хозяином
вселенной. В этом — глубокий философский смысл сцены
«вознесения» наряду с пародированием религиозных легенд.
Герой поэмы — человек большого сердца и души — за-
дыхается на небе, потому что
Я для сердца,
а где у бестелых сердца?
(I, 261)
Рамки религиозных догм тесны подлинному человеку, они
сковывают его. О тоске по живой, полнокровной земной жиз-
ни идет речь и в главе «Возвращение Маяковского». Всем су-
ществом человека, его естественными чувствами, привязан-
ностями герой поэмы тянется к родной земле. Он даже
завидует звезде лишь потому, что она падает на землю. И
речь его, тоскующего по земле, рвущегося к ней, увидевшего
наконец ее, становится задушевно теплой, предельно ис-
кренней, непосредственной. Он говорит о земле, как о род-
ном, близком и любимом живом существе. Любовно рисует
автор земной пейзаж, как бы увиденный из космического
пространства, напоминающий, кстати, описание земли, сделан-
ное советскими космонавтами, впервые в истории человечест-
ва сумевшими взглянуть на землю «со стороны»:
Проснулись в сердце забытые зависти,
а мозг
досужий
94
фантазию выстроил.
— Теперь
на земле,
должно быть, ново.
Пахучие вёсны развесили в селах.
Город каждый, должно быть, иллюминирован.
Поет семья краснощеких и веселых.
Тоска возникла.
Резче и резче.
Царственно туча встает,
дальнее вспыхнет облако,
все мне мерещится
близость
какого-то земного облака.
Напрягся,
ищу
меж другими точками
землю.
Вот она!
Въелся.
Моря различаю,
горы в орлином клёкоте...
(I, 263)
Многое на земле еще нужно переделывать. «Для веселия
планета наша мало оборудована», — скажет поэт позже. Но
насколько же лучше земная жизнь поповских басен о «не-
бе»! Щемящая тоска по земле и раздраженно-ироничес-
кая оценка «райских жителей» сочетается, как обычно в до-
октябрьских поэмах Маяковского, с резким спором с поэта-
ми-декадентами, уводившими читателя к мистическим «не-
бесам»:
Бестелое стадо,
ну и тоску ж оно
гонит!
Мне скушно!
Глупых поэтов небом маните.
(I, 264)
Маяковский совершенно открыто пишет об интересе к
мистическому «небу» лишь у «глупых» поэтов модернистского
толка, в различных вариациях певших гимны «иному миру».
Полемизируя с традиционным в литературе декаданса
использованием «небесных» образов в мистическом плане, в
духе поэтики библейско-евангельских легенд, Маяковский, в
соответствии со своим мировоззрением, придает этим же об-
95
разам иную окраску. К примеру, поэта заинтересовала на не-
бе прежде всего заря и особенно — ее красный цвет; поэто-
му-то заря становится его попутчицей, именно с ней он го-
тов идти к людям на землю:
Звезды!
Довольно
мученический плести
венок
земле!
. Озакатили красным.
Кто там
крылами
к земле блестит?
Заря?
Стой!
По дороге как раз нам.
(I, 264-265$
По принципу переосмысления библейско-евангельских
образов, терминологии и отдельных речений построен про-
лог поэмы, содержащий в себе цепь развернутых метафор,
где церковная исповедь героя совершенно лишается религи-
озно-мистического содержания. В роли священника — «свя-
щеннослужителя мира, отпустителя всех грехов» — выступает
солнце; «благочестивейшая из монахинь» в черном наряде,
вручившая свое облачение грешнику, — это ночь; священная
книга для клятвы заменена «тысячелистым евангелием» — ко-
дексом страстной земной любви. Необычные, величественные
метафоры, следуя одна за другой, захватывают читателя сво-
ей торжественностью. Для ее закрепления через несколько
строк раздается голос земли: «Ныне отпущаеши» (I, 245). Эти
образы-метафоры содержат в себе одновременно и элементы
стилизации под «высокую» патетику языка религиозной лите-
ратуры, сразу же настраивающую читателя на особую эмо-
циональную ноту, и элементы пародии, развенчивающей пер-
воначальный мистический смысл этих образов.
Тем же целям служат и особенности языка этого произве-
дения. При помощи языковых средств поэт с первых же строк
«Человека» ведет полемику с религиозной идеологией. Он
использует библейско-евангельские обороты речи и терми-
нологию для того, чтобы предельно «возвысить» человека. Это
сказывается в построении предложений в начале пролога, в
своеобразии синтаксиса, помогающего передать неторопли-
вость, торжественную величавость речи героя.
96
В поэме «Человек» полнее, чем в каких-либо иных до-
октябрьских произведениях Маяковского, выражены мотивы
богоборчества. Можно проследить известную связь данных
мотивов с осуждением «небесного тирана» в творчестве
Мильтона, Байрона, Шелли и других западноевропейских писа-
телей, у которых богоборчество теснейшим образом спле-
талось с борьбой против «земных» тиранов. Но особенно чет-
ко преемственность и развитие этих традиций вырисовывает-
ся в сравнении дооктябрьского Маяковского с мятежным и
дерзким Лермонтовым, в творчестве которого, по известным
словам Белинского, воплощена «с небом гордая вражда»1.
Не случайно несколько лет спустя, любовно вспоминая имя
М. Ю. Лермонтова, Маяковский писал в стихотворении «Та-
мара и Демон» (1924 г.): «Мы общей лирики лента» (VI, 76).
«Главный художественный образ поэзии Лермонтова, — от-
мечала «Правда» в передовой статье в связи со 125-й годов-
щиной со дня рождения поэта, — это образ гордого и силь-
ного человека, который не может и не хочет примириться с
рабством, который бросает вызов небу и земным царям».2
Он — далекий предшественник лирического героя раннего
Маяковского — смело противопоставляет власти бога силу
земного чувства, земных страстей:
Что мне сиянье божьей власти
И рай святой?
Я перенес земные страсти
Туда с собой.
(«ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦА»)
От лермонтовского бунтаря-богоборца, «врага небес» Де-
мона идет прямая линия к герою поэмы «Человек», который
не может примириться с цепями закона и религии. Сам поэт
открыто обнаруживает эту связь, попутно говоря об измене-
нии характера, внешнего облика и образа жизни своего героя:
Пойте теперь
о новом — пойте — Демоне
в американском пиджаке
и блеске желтых ботинок.
(I, 258)
В чем же, конкретно, близость лермонтовского богоборца
Демона к герою поэмы Маяковского и в чем их отличие?
1 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. XII, стр. 85.
2 «Правда» от 14 октября 1939 г.
7 В, Ружина
97
У Демона — героя поэмы Лермонтова — неугасимая жаж-
да познания мира, острый аналитический ум, пытливая мысль.
«Познанья жадный», он следил за «кочующими караванами»,
светил во вселенной. Демон не может не думать. Он анализи-
рует все окружающее его. Отсюда постоянная неудовлетво-
ренность собою и миром — главная черта его характера. В
этом герое как бы сконцентрирована мощь всепознающего
разума. Недаром Демон совершенно не удовлетворен пребы-
ванием в «раю». Покойная «райская» жизнь не по душе пыт-
ливой, бунтующей, непокорной натуре! Лермонтов говорит,
что истинно разумное существо не может не стремиться к
мысли, что познанию нет предела: оно безгранично, оно —
«пучина», не имеющая дна.
Познавая мир, Демон все более и более сомневается в его
справедливости. Постепенно он начинает сомневаться в разум-
ности и справедливости бога, «создающего» этот мир. Появ-
ляется ненависть к богу. Это познание, вызывающее неприятие
бога, дает ему право на истинную свободу: «Я царь познанья
и свободы. Я враг небес». Лермонтовский Демон, как почти
через столетие и герой дооктябрьских поэм Маяковского (осо-
бенно «Человека»), являясь существом «бессмертной мыс-
ли», сомневается в «благодати божьей», в справедливости
«установленного» и охраняемого богом миропорядка.
Демона терзает печаль по поводу того, что он учит людей
безверью, что он сам отрешен от радостей жизни. Аналогич-
ные чувства и мысли в какой-то степени терзают порою и ге-
роя Маяковского:
В бессвязный бред о демоне
растет моя тоска.
(I. 255)
Лермонтовский Демон, опять-таки как и герой Маяковско-
го, видит единственное спасение для себя в радостях земной
любви, в полноте земной жизни, он рвется к ним.
Не случайно так восторженно относился к поэме «Демон»
В. Г. Белинский. Великий критик, революционер-демократ на-
ходил в ней пламенную защиту человеческого права на свобо-
ду. Этот же свободолюбивый, мятежный дух бессмертной поэ-
мы Лермонтова дорог и нашим современникам. К примеру,
героиня романа А. Фадеева «Молодая гвардия» Ульяна Гро-
мова в самые тяжкие минуты с увлечением читала поэму «Де-
мон» соратникам по комсомольскому антифашистскому под-
98
полью, поднимая у них дух оптимизма, веры в неизбежное
торжество свободы и справедливости.
Но лермонтовский Демон — сложный и противоречивый
образ. Восхищаясь неукротимостью жажды познания, бого-
борчеством своего героя, автор вместе с тем осуждает его
индивидуализм. Демону не удается побороть самого страш-
ного порока — презрения к человечеству. Индивидуализм
губит его. У Демона остается единственный удел: «Без сожа-
лений, без участья смотреть на землю станешь ты». Тут сразу
же видно принципиальное отличие героя Маяковского от ге-
роя Лермонтова.
Лирический герой дооктябрьского Маяковского (включая
поэму «Человек») — подвижник. Иной раз, подобно лермон-
товскому персонажу, он испытывает трагедию одиночества. К
примеру, мечтает один на один расправиться с Лысым, но тут
же ощущает непосильность этой задачи. Поэтому порою по-
являются тяжкие раздумья о бесплодности всех усилий:
Шагну —
и снова в месте том.
Рванусь —
и снова зря.
(I. 256)
Отсюда и пронзительно горькие мысли о возможности
самоубийства («а сердце рвется к выстрелу, а горло бредит
бритвою» — I, 255). Но герой Маяковского, рвущийся к лю-
дям, мечтающий об избавлении всего человечества от власти
Лысого,— подлинный гуманист (опять-таки в отличие от Де-
мона). Он находит в себе силы не поддаться минутной слабо-
сти. Отвергая услужливо предложенную Аптекарем, вопло-
щающим в себе черты обывательского «благоразумия», неве-
рия в силы человека, склянку с ядом, он, как бы встрепенув-
шись, собравшись с мыслями и душевными силами, гордо
восклицает:
Кодлу даешь?
Бессмертен я,
твой небывалый гость.
(I, 257)
В этом возгласе — гордость за Человека, который в кон-
це концов неизбежно сбросит с себя власть Лысого. Герою
помогает принять единственно верное решение сила челове-
ческого разума. Недаром, говоря о коварном Аптекаре,
т
99
поэт замечает, что «разум запер дверь за ним» (I, 257), то
есть именно разум прогнал Аптекаря. Воинствующий гу-
манизм, твердая вера в могучие силы человека, несмотря на
тяжкие испытания, стоящие перед ним, — вот путь спасения
героя Маяковского. Его нет у лермонтовского Демона, поэ-
тому он обречен на вечные муки и конечную гибель. В этом
прежде всего принципиальное различие образов великих бо-
гоборцев, при всей их близости и внешней схожести.
Справедливо утверждение А. Метченко, что «в образе ли-
рического героя поэмы «Человек» рельефно выступают про-
метеевские черты»1. Именно Прометей, вступающий в отваж-
ную борьбу с богом ради счастья человечества, а не Демон,
одиноко стоящий над людьми и презирающий их, особенно
близок герою дооктябрьского творчества Маяковского. Вмес-
те с тем, как указывалось выше, образ героя поэмы «Чело-
век», при всем новаторстве Маяковского, во многом является
развитием на принципиально новой идейной основе ряда черт
образа лермонтовского Демона.
В литературе о поэме «Человек» неоднократно отмечалась
близость этого произведения к горьковской концепции гума-
низма. Во многих работах справедливо указано на генетичес-
кую связь поэмы Маяковского с одноименной поэмой
А. М. Горького «Человек» (1903 г.), направленной против де-
кадентского принижения человека, против его духовного и
социального порабощения, романтически прославляющей си-
лу человеческой мысли:
«Человек.
Я вижу гордое чело и смелые, глубокие глаза, а в них —
лучи бесстрашной, мощной Мысли, той Мысли, что постигла
чудесную гармонию вселенной, той величавой силы, которая
в момент утомления — творит богов, в эпохи бодрости — их
низвергает...
Мое оружие — Мысль, а твердая уверенность в свободе
Мысли, в ее бессмертии и вечном росте творчества ее — не-
исчерпаемый источник моей силы!»2
Обращает на себя также внимание «перекличка» основ-
ных мотивов поэмы Маяковского с замыслом великого проле-
тарского писателя пьесы на фольклорной основе о былинном
1 А. Метченко. Путь к Октябрю. — Сборн. «Маяковский в школе».
Изд. АПН РСФСР, М., 1961, стр. 83.
2 А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 5, стр. 362—367.
100
герое — Василии Буслаеве. К сожалению, этот замысел остал-
ся неосуществленным. Однако можно получить довольно чет-
кое представление о нем из единственного фрагмента пьесы,
опубликованного Горьким в 1923 году в воспоминаниях о Че-
хове.
Судя по монологу Васьки, обращенному к богу Саваофу,
можно определить, что в основе задуманной пьесы лежал
конфликт между всесильным человеком — творцом и бесче-
ловечным разрушителем — богом. Васька-Человек выступает
как созидатель, носитель самых близких не только Горькому,
но и Маяковскому мыслей и чувств:
Эхма, кабы силы да поболе мне!
Жарко бы дохнул я — снега бы растопил,
Круг земли пошел бы да всю распахал.
Век бы ходил — города городил,
Церкви бы строил1 да сады все садил!
Землю разукрасил бы — как девушку,
Обнял бы ее — как невесту свою,
Поднял бы я землю ко своим грудям,
Поднял бы, понес ее ко господу:
— Глянь-ко ты, господи, земля то какова, —
Сколько она Васькой изукрашена!
Ты вот ее камнем пустил в небеса.
Я же ее сделал изумрудом дорогим!
— Глянь-ко ты, господи, порадуйся,
Как она зелено на солнышке горит!
Дал бы я ее тебе в подарочек,
Да — накладно будет — самому дорога!2
В некоторых случаях Васька обращается с прямым уко-
ром к богу, для которого земля — лишь голый камень. Толь-
ко человек в силах вдохнуть в нее жизнь — «сделать изумру-
дом дорогим». Богоборчество проявляется и в снисходитель-
но-ироническом тоне беседы с богом Васьки, чувствующего
свое моральное превосходство: «Дал бы я ее тебе... да —
накладно будет...», которая чрезвычайно напоминает манеру
разговора героя поэмы Маяковского с «райскими жителями».
Отвергая бога, пытливый и неукротимый человек гордится
своим трудом, украшающим и преобразующим землю.
1 Разумеется, здесь имеется в виду строительство церквей как произ-
ведений искусства народных умельцев, как проявление их талантов. Из-
вестно, что строительство и украшение храмов на Руси долгое время
было единственно возможным приложением сил одаренных самоучек —
архитекторов, живописцев, резчиков и т. п., которые нередко были совер-
шенно безрелигиозными людьми.
2 А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 5, стр. 431.
101
Об интересе А. М. Горького к образу богоборца Васьки
Буслаева свидетельствуют и позднейшие высказывания писате-
ля: «Васька Буслаев — не выдумка, а одно из важнейших и,
м. б.г самое значительное художественное обобщение в на-
шем фольклоре».1
Высокую оценку замыслу пьесы о Ваське Буслаеве, по сло-
вам А. М. Горького, дал А. П. Чехов, особенно одобряя идеи
активного гуманизма в этом произведении: «Это хорошо (го-
ворил Чехов — В. Р.)... Очень настоящее, человеческое! Имен-
но в этом смысл философии всей! Человек сделал землю оби-
таемой, он сделает ее и уютной для себя»2.
Весьма близкие монологу Василия Буслаева слова Горько-
го о могучем человеке-богоборце, покорителе вселенной при
помощи острого разума, мы встречаем и в его письме
М. Пришвину, где выражены идейно-эстетические взгляды ос-
новоположника советской литературы: «...Человек научился
говорить прекрасными, певучими словами о диком вое мете-
лей зимних, о стихийной пляске губительных волн моря, о
землетрясениях, ураганах. Человеку и слава за это, пред ним
и восторг, ибо эта сила воли, его воображения неутомимо пре-
творяет бесплодный кусок Космоса в обиталище свое, устроя
Землю все более удобно для себя и стремясь вовлечь в ра-
зум свой все тайные силы ее».3
Прославление могучих сил воли и разума Человека, без-
граничных его возможностей совершенно органически сочета-
лось у Горького с решительным отрицанием религиозной
идеологии. «Не в боге разум, а в человеке, — утверждал
он. — Бог выдуман — и плохо выдуман! — для того, чтоб
укрепить власть человека над людьми, и нужен он только че-
ловеку-хозяину, а рабочему народу он — ярый враг»4.
Созвучие гуманистических и богоборческих мотивов луч-
ших произведений раннего Маяковского с творчеством Горь-
кого, несмотря на существенные различия художественной
формы и отдельные футуристические заблуждения молодого
поэта, явились главной причиной высокой оценки крупнейших
произведений дооктябрьского Маяковского, особенно поэмы
«Человек», великим пролетарским писателем. «Алексей Мак-
1 А.	М.	Горький.	Собр.	соч.	в	30	томах,	т.	30, стр. 268.
2 А.	М.	Горький.	Собр.	соч.	в	30	томах,	т.	5, стр. 431.
3 А.	М.	Горький.	Собр.	соч.	в	30	томах,	т.	24, стр. 266.
4 А.	М.	Г о р ь к и й.	Собр.	соч.	в 30 томах, т. 25, стр. 15.
102
симович, — вспоминает М. Ф. Андреева, — очень восторжен-
но относился к поэме «Человек», к поэмам «Война и мир» и
«Облако в штанах», нередко он говорил с Владимиром Вла-
димировичем, намечая ряд новых тем».1
Вполне понятна высокая оценка Горьким богоборческих
произведений Маяковского, его антирелигиозной сатиры. По-
нятно и злобное отношение к ним со стороны буржуазно-эс-
тетской критики. После выхода в свет поэмы «Человек» эта
критика особенно яростно нападала на то, что Маяковский в
этом произведении сближал религиозную идеологию и капи-
талистические формы эксплуатации человека.
Примером такого рода критики может служить выступле-
ние одного из первых рецензентов поэмы, которого возмуща-
ет рациональное начало в этом произведении, глубина мысли,
связанная с тяготением поэта к научному мировоззрению, ис-
ключающему всяческую мистику: «Маяковский — настоящий
Брюсов футуризма, такой же искусник, ювелир, затейник, «мот
и транжир» головных слов, головных образов, головных рас-
путств и безумств. Его поэма «Человек», при всей своей кажу-
щейся сумбурности, необыкновенно точна, логична, убеди-
тельна. Впрочем, — иронически продолжает критик, — это
не мешает ей быть модерно-эпичной, хлестко-сатирической,
до краев наполненной рефлексиями нашего машинно-буль-
варного века, то есть именно такой, какой должна быть поэма
сугубо футуристическая».2
Но особенно откровенно выражал свое неприятие поэмы
левоэсеровский критик и теоретик литературы Р. Иванов-
Разумник, который именно в богоборчестве, связанном с кри-
тикой буржуазных отношений, видел... провал Маяковского:
«Поэт до бога дойти не сумел. Он видит явно своего земно-
го врага, повелителя всего, но взглянуть выше еще не уме-
ет...»3
Однако такого рода суждения критики, по тем или иным
причинам не принявшей поэму Маяковского «Человек», ока-
зались отброшенными самой жизнью. Прошло полвека после
создания этого произведения, но оно продолжает волновать
читателя глубиной философских проблем, которые поэт су-
1 М. Ф. Андреева. Из воспоминаний. Сборн. «В. Маяковский в
воспоминаниях современников». Гослитиздат. М., 1963, стр. 183.
2 Н. И н б е р. Кафе поэтов. «Театральная газета». М., 1917, № 51.
3 Р. И в а н о в-Р а з у м н и к. Творчество и критика. Изд. «Колос»,
М., 1922, стр. 249.
103
мел охватить и передать читателю с потрясающей силой. Поэ-
ма пронизана острой мыслью и горячим чувством художника,
светлым гуманизмом, решительным отрицанием религиозной
идеологии в самом различном ее проявлении.
* *
В последнем крупном дооктябрьском произведении — сти-
хотворении «Революция. Поэтохроника», где образно изобра-
жены картины Февральской революции 1917 года, Маяковский
вновь обращается к библейско-евангельским образам и фра-
зеологии, переосмысливая их в целях создания «высокого сти-
ля» речи, повествующей о политических событиях исключи-
тельной важности. При помощи этого стилистического приема,
использованного и в ранних произведениях, поэт ярко пере-
дает идею величия и святости революции:
И вот неведомо,
из пенья толпы ль,
из рвущейся меди ли труб гвардейцев
нерукотворный,
сияньем пробивая пыль,
образ вырос.
Горит.
Рдеется.	(|< 136)
При таком использовании «библеизмов» строки стихотво-
рения, полные высокого пафоса и торжественности, совершен-
но лишены и тени мистики.
В этом стихотворении, как и в поэме «Война и мир», Мая-
ковский гневно осуждает церковь, благословляющую гибель
тысяч и тысяч людей. Но тут поэт идет дальше — прямо и от-
крыто указывает он на вред религиозной идеологии, которая
должна быть решительно отброшена революционным наро-
дом, ведущим борьбу за освобождение человека от любых
форм его порабощения:
«Боже,
четыре тысячи в свое лоно прими!»
Довольно!
Радость трубите всеми голосами!
Нам
до бога
дело какое?
Сами
со святыми своих упокоим.
(I, 138)
104
Вновь поэт, в противоположность религиозным догмам,
придает библейским выражениям и терминам смысл, возвы-
шающий человека, использует их, «освежая», для прославле-
ния своего нового героя, становящегося полноправным вла-
дыкой Земли:
Новые несем земле скрижали
с нашего серого Синая1.
Нам,
поселянам Земли,
каждый Земли поселянин родной.
(I, 139)
При помощи этого приема даже самые древние, «одрях-
левшие» традиционно религиозные термины и образы как бы
очищаются от многовековой религиозно-мистической шелухи
и приобретают новую окраску, воздействуя на читателя своей
свежестью, необычной эмоциональной насыщенностью.
Как прямая и предельно резкая полемика с принижающей
человека религиозной идеологией звучат заключительные
строки стихотворения, полные искренней веры в величие Че-
ловека. Становится явью заветная мечта человечества о по-
строении справедливого общества, которую церковники века-
ми считали величайшей ересью. Идеи социализма, с горячей
убежденностью утверждает Маяковский, совершенно проти-
воположны и глубоко враждебны идеям религии, поддер-
живающей социальную несправедливость, всячески укрепля-
ющей различные формы порабощения человека:
— Верую
величию сердца человечьего! —
Это над взбитой битвами пылью,
Над всеми, кто грызся, в любви изверясь,
днесь
небывалой сбывается былью
социалистов великая ересь!
(I. 140)
При этом поэт обращается к архаической церковносла-
вянской лексике и оборотам речи, ставя их на службу идеям
воинствующего гуманизма и материализма.
В дооктябрьских произведениях Маяковский использует
самые разнообразные элементы и формы поэтики и литера-
турного языка для борьбы против религиозной идеологии.
1 Синай — гора в Египте, где, по библейскому преданию, бог дал
Моисею скрижали с десятью заповедями.
105
Ранее уже отмечалось, как широко пользуется он образа-
ми и сюжетами библейско-евангельских легенд, переосмыс-
ливая их в пародийно-сатирическом плане, «оборачивая» про-
тив первоначально мистического содержания.
Одновременно с пародийным использованием религиозных
образов и элементов сюжета Маяковский нередко обращался
к библеизмам и евангелизмам в целях усиления патетики,
составляющей неотъемлемую часть романтического стиля его
раннего творчества.
Но в художественных образах Маяковского, где до Ок-
тября так часто встречаются элементы религиозной символи-
ки, религиозной терминологии, нет и тени мистики, она неиз-
менно тут же уничтожается убийственной иронией:
я...
...В самом обыкновенном евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
(I, 190)
Поэтому никак нельзя увидеть в обращении поэта к рели-
гиозным образам следы эстетики символизма, что совер-
шенно бездоказательно утверждали некоторые исследователи
его творчества. Нельзя тут увидеть и заманчивую, на первый
взгляд, параллель с идеологами английской буржуазной ре-
волюции, рядившимися, по известным словам К. Маркса, в
библейские одежды. Эта параллель окажется ошибочной, так
как Кромвель и его соратники были глубоко религиозными
людьми. Они пользовались религиозной символикой всерьез,
стремились укрепить религиозную идеологию, поставив ее на
службу буржуазной революции. Маяковский же, обращаясь
к религиозным образам в целях патетики, одновременно
дискредитировал их, возвеличивал не бога, а Человека.
Пользуясь самыми разнообразными источниками и сред-
ствами языка, Маяковский смело вводит в свои дооктябрь-
ские произведения популярную в то время библейскую фра-
зеологию, тут же наполняет ее социальным и антирелигиоз-
ным содержанием, так как уже в те годы он неразрывно
106
связал борьбу против религии с борьбой против основ капи-
талистического строя. Чаще всего библеизмы служат и обо-
стрению сатиры, и усилению торжественности «высокого»
стиля. Но в любых случаях, выполняя иной раз даже одновре-
менно несколько функций, библейская фразеология направле-
на у него против религиозной идеологии.
Например, поэт придает совершенно иной смысл библей-
скому выражению «вавилонская башня» (из легенды о «вави-
лонском столпотворении»), наполняя его богоборческим со-
держанием, изображая бога как разрушителя созданной че-
ловечеством многовековой культуры, то есть совершенно
противоположно библейской легенде, в которой идет речь
о наказании человеческой гордыни и дерзновения:
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
(I, 182)
По этому же принципу переосмысливаются библейские вы-
ражения «древо познания добра и зла» в поэме «Облако в
штанах», «небесная твердь» в «Человеке» и т. п.
При этом использование библейской фразеологии у Мая-
ковского, в отличие от беспредметной формалистической
«зауми» футуристов, идет по пути того языкового новаторства,
которое находится в естественном русле законов и возмож-
ностей русского языка. Причем это новаторство, за малым
исключением, всегда было подчинено идейной направленности
творчества поэта.
Прием переосмысления религиозных мифов, образов и
терминологии роднит молодого Маяковского с Пушкиным, в
творчестве которого он занимал также весьма существенное
место, хотя и не столь значительное, как у Маяковского. Так,
вся поэма Пушкина «Гавриилиада» (1821 г.), представляющая
собою смелую антирелигиозную сатиру, создана по принципу
пародирования библейских мифов и сказаний, текстов и от-
дельных выражений «священного писания». При помощи это-
го приема дискредитируются не только бог Саваоф, ангел
Гавриил, дева Мария и другие небожители, но и основные
догмы христианской религии в целом.
107
Пренебрежительно-иронически говорит Пушкин о «зем-
ной» похоти бога, изображая его ничтожным существом:
Создателю постыло все творенье,
Наскучило небесное моленье, —
Он сочинил любовные псалмы
И громко пел: «Люблю, люблю Марию,
В унынии бессмертие влачу...
Где крылия? К Марии полечу
И на груди красавицы почию!..»
И прочее... все, что придумать мог. —
Творец любил восточный, пестрый слог.
Потом, призвав любимца Гавриила,
Свою любовь он прозой объяснял.
Беседы их нам церковь утаила,
Евангелист немного оплошал!1
Особенно полно приемы «снижения» Пушкиным «высокой»
библейско-евангельской религиозной фразеологии и отдель-
ных терминов можно проследить в его стихотворении «В. Л. Да-
выдову», написанном в Кишиневе весной 1821 года. Тут содер-
жится не только непочтение к высшему духовенству и цер-
ковной службе, но и злая насмешка над догматом христиан-
ской религии — «непорочным зачатием»:
...Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России...
И с сыном птички и Марии
Пошел христосоваться в рай...2
Нетрудно тут заметить весьма распространенное у моло-
дого Пушкина «приземление» библеизмов. В следующих стро-
ках того же стихотворения:
Я стал умен, я лицемерю —
Пощусь, молюсь и твердо верю,
Что бог простит мои грехи,
Как государь мои стихи,3—
поэт иронически пользуется религиозной терминологией,
демонстрируя полное безразличие к религиозным обрядам,
которые наполнены ложью и лицемерием.
1 А. С. Пушкин. Сочинения в одном томе. Гослитиздат, М., 1948,
стр. 246.
2 Т а м же, стр. 84.
3 Т а м же, стр. 84—85.
108
Антирелигиозная сатира у Пушкина, как позже и у Маяков-
ского, переходит в прямое издевательство над «священными»
атрибутами церковной службы:
А мой ненабожный желудок
Причастья вовсе не варит...
Еще когда бы кровь Христова
Была хоть, например, лафит...
Иль кло д'вужо, тогда б ни слова,
А то — подумать, так смешно —
С водой молдавское вино1.
Наконец, в этом же стихотворении Пушкина библейские
образы и термины звучат в революционно-романтическом
стиле. Слышится призыв к революции против тиранов:
Но нет! — мы счастьем насладимся,
Кровавой чашей причастимся —
И я скажу: «Христос воскрес»2.
Однако в большинстве случаев религиозная фразеология
и поэтика используется Пушкиным в «сниженном» плане лишь
в сатире, главным образом в ранних произведениях. Позднее
он обращается к библеизмам чаще всего в их первоначально
«высоком» значении для создания торжественного стиля поэ-
тической речи. Маяковский многограннее использовал воз-
можности переосмысления религиозных образов, выраже-
ний, элементов сюжета и т. п.
* *
Значительно реже обращается Маяковский к религиозным
образам и языку после Октября, когда в нашей стране рели-
гия перестала иметь официальный характер «столпа» нена-
вистного поэту общества, когда самой историей была решена
задача борьбы с мистико-идеалистическим модернистским
искусством, когда, наконец, широким народным массам ста-
новится все более и более чуждой религиозная символика,
религиозная терминология.
В феврале 1930 года, выступая перед читателями «Комсо-
мольской правды», Маяковский говорил: «Сегодня я видел ка-
1 А. С. Пушкин. Сочинения в одном томе. Гослитиздат, М., 1948,
стр. 85.
2 Т а м же.
109
рикатуру: бюрократ из рога изобилия кидает бумажки на стол
другого бюрократа. Кому из современных читателей этот
чертовый рог изобилия понятен? Это — графическое изобра-
жение из греческой мифологии, а сейчас это —труба от гром-
коговорителя радио. Комсомолец смотрит и думает: чего он
из радиотрубы кидает?» (XII, 415). Эти слова в значительной
степени могут объяснить и постепенный отказ Маяковского
от обращения к религиозной поэтике и терминологии после
Октября. Начиная с 20-х годов поэт прибегает к ним очень
редко, преимущественно в сатире. Почти не использует Мая-
ковский в это время библеизмы для «высокой» патетики, так
как в сознании большинства его слушателей и читателей, жи-
вущих в условиях советского строя, религиозные образы и
термины уже не вызывают представления о чем-либо воз-
вышенном.
Если образ «тернового венца» до революции поэт употре-
бил в «высоком» трагедийно-героическом плане, то несколь-
ко лет спустя он наполняет его иронически-издевательским
содержанием:
Иисус,
приподняв венок тернистый,
любезно кланяется.
(III. 41)
Лишь в отдельных случаях, стремясь к торжественности
стиля, поэт и в последний период творчества обращался к
церковной лексике, полностью лишая ее при этом религиоз-
но-мистического содержания. Так, слово «причащаться» свя-
зано с представлением о религиозном обряде. Маяковский
смело использует его в совершенно другом значении в поэме
«Владимир Ильич Ленин», подчеркивая величие и святость
дела революционного рабочего класса:
Я счастлив,
что я
этой силы частица,
что общие
даже слезы из глаз.
Сильнее
и чище
нельзя причаститься
великому чувству
по имени — класс!
(VI, 304)
110
Типичным примером сатирического использования рели-
гиозного образа могут служить строки из той же поэмы, где
поэт рисует «капитализма портрет родовой»:
Он враз
и царства
и графства сжевал
с коронами их
и с орлами.
Встучнел,
как библейская корова
или вол...
(VI, 246-247)
Здесь сатирически использована библейская легенда об
Иосифе, якобы разгадавшем сны фараона о тучных коровах,
съеденных тощими. Одновременно поэт изображает безгра-
ничный рост «золотого тельца» в условиях капитализма, «при-
земляя» и конкретизируя этот абстрактно-библейский образ.
Тот же прием «трансформации» религиозных образов и
терминологии можно встретить и в некоторых других после-
октябрьских произведениях Маяковского.
жМЫ САМИ СЕБЕ
И ХРИСТОС
И СПАСИТЕЛЬ!..»
нов трудящихся нашей
С РАЗУ же после победы со-
циалистической революции Ком-
мунистическая партия, несмотря
на трудные условия гражданской
войны, разрухи, и голода, раз-
вернула гигантскую работу по
преодолению пережитков прош-
лого в сознании и быту миллио-
страны. Особое внимание уделялось
борьбе с весьма живучими религиозными предрассудками.
В программе РКП (б), принятой на VIII съезде (март 1919 г.),
отмечалось, что «партия стремится к полному разрушению
связи между эксплуататорскими классами и организацией ре-
лигиозной пропаганды, содействуя фактическому освобож-
дению трудящихся масс от религиозных предрассудков и ор-
ганизуя самую широкую Hay4HO-npocBeTHTenbHv»o и антире-
лигиозную пропаганду».1
Поэтому настойчивая борьба Маяковского против нена-
вистной религиозной идеологии и ее проповедников, которая
велась им прежде всего средствами поэта-агитатора, радост-
но принявшего революцию, с первых же дней Октября «по
велению сердца» поставившего свое перо на службу моло-
дой стране Советов, была совершенно естественной и законо-
мерной.
1 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и плену-
мов ЦК, ч. I. Госполитиздат, М., 1954, стр. 421.
112
...Попы
установили
настоящую ренту.
И на третий день,
и на десятый,
и на сороковой —
опять
устраивать
панихидный вой.
Вспоминая о своей беседе с В. И. Лениным, А. В. Луначар-
ский писал: «Еще в 1918 году Владимир Ильич позвал меня
и заявил мне, что надо двинуть вперед искусство как агита-
ционное средство».1 Именно по этому пути, используя искус-
ство прежде всего как агитационное средство, шел Маяков-
ский сразу же после Октября, поднимая роль и значение агит-
поэзии в сложных условиях той поры.
Творчество Маяковского прямо противостояло традициям
иррационализма и антигуманизма буржуазно-модернистских
и рождавшихся еще кое-где в первые послеоктябрьские годы
недолговечных неомодернистских литературных группировок,
базировавшихся на субъективно-идеалистической философ-
ской платформе. С литераторами этого лагеря Маяковский,
постоянно ощущая поддержку Коммунистической партии и
лучшей, передовой части советских писателей, боролся реши-
тельно и неутомимо. Вместе с тем его творчество, несмотря
на некоторую непоследовательность и противоречивость эс-
тетических взглядов поэта в первые послереволюционные го-
ды, так же как и творчество других передовых литераторов
нашей страны, оказывало известное воздействие на ряд чест-
ных, искренне принявших социалистическую революцию, но
во многом заблуждавшихся писателей, которые нередко
блуждали в хаосе путаных идейно-эстетических концепций,
1 А. В. Луначарский. Статьи о советской литературе. Учпедгиз,
М., 1958, стр. 73.
8 В. Ружина
113
объективно приводивших к мистике в различных ее проявле-
ниях, иной раз пользовались обветшалым арсеналом дека-
дентской и церковно-религиозной поэтики.
В силу резкого изменения исторической обстановки борь-
ба Маяковского с религиозной идеологией, какой бы облик
она ни принимала, приобретает новые формы. Богоборчест-
во-единоборство нередко ощущавшего свое трагическое оди-
ночество поэта-пророка с богом, воплощавшем в себе черты
официальной идеологии, уже отошло в прошлое. На первый
план выдвигается атеистическая сатира, направленная против
весьма живучих в сознании трудящихся религиозных пред-
рассудков, мешающих движению страны к социализму. Эта
сатира должна была быть оперативной и действенной, понят-
ной и доступной многомиллионным народным массам, кото-
рые в целом были еще далеки от тонкостей поэзии. Поэтому
решительно меняется форма художественных произведений
Маяковского. В это время поэт прибегает к лучшим тради-
циям русского фольклора, включая антирелигиозный, тра-
дициям художественной формы русской классической поэзии,
живому народному разговорному языку. Это прежде всего
сказывается в агитационно-пропагандистских произведениях
поэта, над которыми он усиленно работает в первые послеок-
тябрьские годы. Совершенно закономерно, что атеистическая
тематика в этих произведениях занимает значительное место.
Несмотря на существенные отличия послеоктябрьского
творчества Маяковского от дореволюционного, очень многие
мотивы его ранних произведений, новаторство в области язы-
ка и поэтики находят свое продолжение и развитие после
Октября.
В стихотворении «Наш марш», рисуя безграничную,
«космическую» мощь народных масс, неотвратимость их рево-
люционного порыва, Маяковский, пользуясь излюбленном
приемом гиперболы, говорит о праве народа «вознестись
живьем на небо», где по библейским легендам было место
лишь для бога и прочих «райских жителей»:
Эй, Большая Медведица! Требуй,
чтоб на небо нас взяли живьем.
(II, 7)
В отличие от героя поэмы «Человек» — гордого, силь-
ного, но глубоко несчастного одиночки, здесь речь идет о
правах и возможностях революционных народных масс. О той
же мощи и энергии освобожденного трудового народа поэт
114
говорит и в других строках этого стихотворения, используя
и переосмысливая библейский образ «всемирного потопа»:
Мы разливом второго потопа
перемоем миров города.
(П. 7)
«Наш бог — бег», — утверждает он, стремясь передать
неудержимость движения революционного народа вперед, к
светлому идеалу социализма. Однако эта мысль выражена во
многом абстрактно и схематично. Не случайно поэтому, по ав-
торитетному свидетельству В. Бонч-Бруевича, стихотворение
«Наш марш», прослушанное В. И. Лениным в исполнении
артистки Гзовский, было встречено им весьма сдержанно.1
В прославленном «Левом марше», созданном в конце 1918
года, Маяковский призывает отбросить освящаемые религией
законы эксплуататорского общества. Отказавшись от них и
уничтожив их, советский человек ускорит развитие истории.
В этом — революционно-философский смысл «Левого мар-
ша» — программного стихотворения поэта:
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой!
Клячу историю загоним.
Левой!
Левой!
Левой!
(II, 23)
Утверждая в стихотворении «Мы идем» (1919 г.) «новую
веру», бесконечно далекую от чуждого революционной дей-
ствительности мистицизма, Маяковский пишет:
Кто мы?
Мы
разносчики новой веры,
красоте задающей железный тон.
Чтоб природами хилыми не сквернили скверы,
в небеса шарахаем железобетон.
(11. 30)
Былой «вере» (религиозной идеологии) поэт противопо-
ставляет размах раскованных Октябрем разума и воли чело-
века, силу его научно-технической мысли.
Но борьба великого поэта революции против религии в
первые послеоктябрьские годы не ограничивалась одним лишь
разоблачением чуждых марксизму мистико-идеалистических
1 См. воспоминания В. Бон ч-Б р у е в и ч а «Ленин о поэзии». Журн.
«На литературном посту», 1931, № 4, стр. 6.
8:
115
философских взглядов, утверждением идеи победы разума
раскрепощенного человека.
Все силы старого мира, включая церковь, ополчились про-
тив молодой страны Советов. Сразу же после Октябрьской
революции и в период гражданской войны служители религи-
озного культа, обласканные в прошлом «властями предержа-
щими», в большинстве заняли резко антисоветскую позицию,
явно или тайно поддерживая белогвардейских мятежни-
ков и иностранных интервентов, всячески стремясь поме-
шать упрочению Советской власти. Естественно, что Маяков-
ский в первых же своих агитстихах, обращенных к многомил-
лионному советскому читателю (во время гражданской войны
он уделял этим стихам главное внимание), прославляя моло-
дую советскую республику, разоблачал антисоветские происки
реакционного духовенства в нашей стране и за ее рубежами.
Вполне объяснима исторической обстановкой того периода
повышенная настороженность Маяковского не только к ре-
лигиозной идеологии, но и к ее непосредственным носителям
и пропагандистам — церковникам. Известный советский лите-
ратуровед В. А. Десницкий, участвовавший вместе с А. М. Горь-
ким в издании газеты «Новая жизнь», вспоминал об интерес-
ной встрече с Маяковским в редакции этой газеты вскоре
после Октября 1917 года: «Владимир Владимирович нередко
заходил в редакцию «Новой жизни», где Алексей Максимович
принимал по делам литературного отдела газеты... Однажды
его, очевидно, удивил пришедший священник, одетый по всей
форме, с крестом на груди, в шелковой рясе. Это был прив-
леченный мной к работе в газете в качестве информатора по
церковным делам священник, порвавший связи с официальной
церковью. После Октябрьской революции он работал в со-
ветских учреждениях, порвав связи и с религией. После ухода
священника из кабинета Маяковский стремительно вошел ко
мне с вопросом:
— Почему поп?..
Я объяснил ему».1
В 1918 году, написав сценарий кинокартины «Барышня и
хулиган» по повести итальянского писателя Эдмондо д'Амичиа-
са «Учительница для рабочих», Маяковский выбросил из сце-
нария образ священника, явившегося причащать умирающего
1 В. Десницкий. Памяти поэта. В кн. «Маяковскому. Сборник воспо-
минаний и статей». ГИХЛ, Л., 1940, стр. 42.
116
героя — молодого рабочего парня, роль которого в кино-
фильме играл сам поэт.1
К первой годовщине Октябрьской революции был издан
альбом плакатов с текстами Маяковского «Герои и жертвы ре-
волюции», которые позже он назвал «первыми попытками
агитпоэзии» (XII, 152). В одном ряду с «жертвами» — заводчи-
ком, банкиром, помещиком, кулаком и т. п. — поэт справед-
ливо поместил и попа, «ущемленного» революцией:
Развевались флаги ало
по России-матушке.
Больше всех попам попало,
матушке и батюшке.
(И. 91)
Маяковский в данном случае обращается к русской час-
тушке — наиболее популярному и доходчивому жанру народ-
ной сатиры. Язык поэта предельно прост; в нем широко ис-
пользованы элементы разговорной речи. Тут не встретишь из-
лишне усложненных, труднодоступных форм стиха. Поэт
ориентируется на широкие народные массы. Но нет здесь и
нарочитого примитива, стилизации под косноязычную речь не-
вежественного, малограмотного крестьянина, которая встре-
чалась иной раз в агитпоэзии некоторых авторов первых лет
революции.
Эти же принципы поэтики и языка художника, идущие от
фольклорных традиций, находят свое выражение и в альбоме
«Советская азбука» (1919 г.), где поэт воздает должное и
церковникам, в лаконичном двустишии раскрывая их связь с
контрреволюцией:
Попы занялись делом хлебным —
Погромщиков встречать молебном.
.	(11.93)
К каждому двустишию «Азбуки», имеющему характер са-
мостоятельной миниатюры-сатиры, Маяковский создал и ри-
сунок — гротескный портрет персонажа, обличаемого в дву-
стишии. Этот рисунок, где чрезвычайно заострены, подчерк-
нуты отрицательные черты персонажа, нельзя назвать обычной
иллюстрацией к стихотворному тексту. Он не только допол-
1 См. В. Перцов. Маяковский. Жизнь и творчество, т. 2, Гослит-
издат, М., 1958, стр. 26.
117
няет текст, но находится с ним в органическом единстве. Ри-
сунок не может быть в полной мере понят без текста, а текст
без рисунка. Этот новаторский прием синтеза двух взаимодо-
полняющих видов искусства, рассчитанного на широкие круги
не только читателей, но и зрителей, усиливающий эмоциональ-
ное воздействие на них, найдет свое дальнейшее применение
и развитие в «Окнах Роста». Недаром некоторые двустишия с
рисунками из «Азбуки» позже были использованы Маяковским
в «Окнах».
В ряде боевых агитплакатов периода гражданской войны
Маяковский раскрывает связь тогдашних служителей церкви с
интервентами и белогвардейцами, остро высмеивает антисо-
ветскую пропаганду церковников, их несбыточные мечты о
реставрации власти помещиков и капиталистов. Таков, к при-
меру, плакат Роста № 365:
Парижские газеты пишут: «Три четверти финансистов
бывшей России признали Врангеля и объединились».
Что это значит?
Это значит: вылез фабрикант.
Помещик лезет.
Поп вылез.
(Ill, 168)
Этот плакат, созданный в октябре 1920 года, может слу-
жить примером оперативного отклика поэта-агитатора на по-
литические события той поры и образного их осмысления. В
передовой статье «Правды» от 30 сентября 1920 года сообща-
лось: «В Париже собралось генеральное собрание лиц, пред-
ставляющих три четверти всех финансовых и промышленных
предприятий бывшей России, постановивших действовать в
согласии с Врангелем». Так извещает весь мир газета фран-
цузских ростовщиков «Тан» об объединении беглых русских
фабрикантов и биржевых жуликов, которые теперь вспотели
от ожидания польско-врангельской победы...»1
Добавив к фактам, изложенным в этой статье, «появление»
попа в компании белоэмигрантов-финансистов, Маяковский
лишний раз обнажает классовый облик духовенства.
Обличая в агитплакатах реакционный характер духовенства
того времени, Маяковский не ограничивался сатирой на пра-
вославную церковь. В нескольких первых же его «ростинских»
плакатах, написанных в связи со съездом коммунистических
1 «Правда» от 30 сентября 1920 г.
118
организаций народов Востока, который состоялся в Москве в
конце 1919 года, поэт создал остро сатирический и вместе с
тем реалистически точный портрет служителя мусульманской
религии, который совместно с феодальными «владыками»
обманывает и грабит трудовой люд, пользуясь его темнотой.
В плакате-агитсказке «Читайте! Специально для сартов и кир-
гизов будет эта сказка об одном верблюде» (III, 50) Маяков-
ский, используя традиционную форму восточной сказки, изо-
бразил служителя культа среди дармоедов, сидящих на шее
трудового народа Востока. В плакате «Рыдает кадий», как и в
агитсказке «Читайте! Специально...», поэт утверждает неиз-
бежность скорого краха паразитического образа жизни духо-
венства в республиках советского Востока:
Рыдает кадий:1
«Печаль, тоска-де!»
И чешет плешь.
Брось, писарь, перья!
С кого теперь я
возьму бекшеш?»2
(XIII, 257)
Тексту плаката соответствует достаточно выразительный,
броский рисунок, изображающий уныние и растерянность ка-
дия, поникшего под красным флагом с надписью «Свободный
Туркестан».
В манере, близкой к «Окнам Роста», написаны и многие
агитстихи Маяковского. Среди них — известная «Сказка о де-
зертире», неоднократно перепечатывавшаяся периодической
печатью и выходившая в свет отдельным изданием. Говоря об
угнетении народа в царской России, поэт лаконичными плакат-
ными штрихами изображал неразрывное единство и взаимную
поддержку самодержавия, церкви и полицейского аппарата:
Поп,
урядник ----
сивуха
течет по усам,
с ним —
петля
и прочие вещи.
Между ними —
царь,
самодержец сам...
----------- (II, 56)
1	Кадий — духовный судья у мусульман.
2	Бекшеш — подарок, взятка.
119
Рисунок Маяковского-художника к этим строкам дополня-
ет и развивает мысли поэта, делает их убедительнее и нагляд-
нее. На рисунке между жалким самодержцем «всея Руси» и
полицейским с угрожающей нагайкой грузной фигурой вос-
седает священнослужитель с виселицей в правой руке. Он
благословляет самодержавие и царскую полицию. Политичес-
кая сущность этого персонажа отлично раскрывается средст-
вами сатиры. Характерно, что именно этот рисунок был поме-
щен на обложке «Сказки» при выходе ее в свет отдельной
брошюрой. В той же «Сказке», рисуя фантастическую картину
реставрации капитализма в России, поэт изображает церков-
ников как активных носителей духовного порабощения народа
в угоду самодержавию, власти помещиков и капиталистов.
Снова
школьника
поп
обучает крестом —
уважать заставляет
угодников.
(II, 58)
Опять-таки тексту соответствует рисунок с изображением
того же персонажа — попа, буквально «вдалбливающего»
«закон божий» школьнику при помощи креста.
В агитстихотворении «Про шахтера-друга...» (1921 г.), при-
зывающем к восстановлению народного хозяйства, Маяков-
ский утверждает идею всемогущества победившего свободно-
го человека — хозяина своей страны, который должен наде-
ятся прежде всего на собственные силы, а не на «промысел
божий»:
Не сошьет сапожки бог,
не обует ноженьки.
Настоишься без сапог,
помощь ждя от боженьки.
(II, 68)
Эта гуманистическая мысль, противоположная поповским
россказням о бессилии человека, выраженная в нарочито об-
наженной форме, получит дальнейшее развитие в ряде других
произведений Маяковского. При поХлощи уменьшительных
суффиксов «-еньки» и неожиданных рифм (бог — сапог, бо-
женьки — ноженьки), «приземляющих» «священные» терми-
ны, поэт добивается комического эффекта и «высокий» образ
120
бога низводится до понятия весьма обыденного и жалкого,
которое всерьез не принимается читателем.
В 1918 году, к первой годовщине Октябрьской революции,
поэт закончил пьесу «Мистерия-Буфф», заключавшую в себе,
по словам автора, «героическое, эпическое и сатирическое изо-
бражение нашей эпохи». В 1920—1921 годах был написан вто-
рой вариант «Мистерии-Буфф». Она явилась, по существу, пер-
вой значительной пьесой в молодой советской литературе.
Ни в одном из послеоктябрьских произведений поэта не
выражены так полно его атеистические взгляды, как в «Мис-
терии-Буфф». Но пьеса не ограничивается рамками антирели-
гиозной сатиры; в ней советский художник, впервые после Ок-
тября выступивший с произведением большого масштаба,
воспевает мощь разума освобожденного человека, славит
пытливую человеческую мысль, утверждает неодолимую силу
научного мировоззрения.
Пьеса была задумана и начата еще до Октября, летом 1917
года. Поэтому многие элементы ее формы и содержания свя-
заны с дооктябрьским творчеством поэта, в особенности с
последним его предреволюционным произведением — поэ-
мой «Человек»: пародийное использование библейско-еван-
гельского сюжета, отдельных образов, фразеологии; яростный
спор с «райскими жителями», «приземление» и дискредитация
их; открытая проповедь безграничных сил и возможностей че-
ловека, противопоставление его земной жизни библейским
легендам и т. п.
Вместе с тем в этой пьесе, явившейся первым крупным
послеоктябрьским произведением Маяковского, поэт, естест-
венно, по-новому решает ряд проблем, ставших традиционны-
ми в его творчестве. Здесь начисто снимается трагическая
окраска произведения, так как противник человека — бог (точ-
нее — религиозная идеология) лишен былой силы и величия,
становится лишь помехой — «пережитком». Произведение
приобретает оптимистическое, мажорное звучание, отражаю-
щее ликование победившего человека, который впервые в ис-
тории становится хозяином не только своей страны, но и —
в реальной перспективе — вселенной.
В новой, глубоко гуманистической «нагорной проповеди»
«человека просто» — героя «Мистерии-Буфф» содержится
резкое отрицание религиозной идеологии. Победивший чело-
век, уничтоживший власть эксплуататоров, отбрасывает и веру
в бога, — справедливо утверждает автор пьесы. Таким обра-
121
КОММУНАЛЬНЫЙ ТЕАТР МУЗЫКАЛЬНОЙ ДРАМЫ
7,8 НОЯБРЯ %
Мы ПОЭТЫ, ХУДОЖНИКИ, РЕЖИССЕРЫ и АКТЕРЫ
ПРАЗДНУЕМ ДЕНЬ ГОДОВЩИНЫ
ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Революционным спектаклем
нами будет дана
V КАРТИНА. КОМ-
МУНА! СОЛНЕЧ-
НЫЙ ПРАЗД
НИК ВЕЩЕЙ
И РАБОЧИХ
ГЕРОИЧЕСКОЕ, ЭПИЧЕСКОЕ и САТИРИЧЕСКОЕ
ИЗОБРАЖЕНИЕ НАШЕЙ ЭПОХИ СДЕЛАННОЕ
В.МАЯКОВСКИМ.
билеты нг 7 е и 8-е ноября и распорянкныи ЦЕНТРАЛЬНОГО БЮРО
КАРТ
БЕЛЫЕ и
ЧЕРНЫЕ БЕ
ГУТ ОТ КРАС
НОГО ПОТОПА
II КАРТ КОВЧЕГ
ЧИСТЫЕ ПОДСО-
ВЫВАЮТ НЕ ЧИ-
СТЫМ ЦАРЯиРЕС-
ПУБЛИКУ САМИ
УВИДИТЕ ЧТО
ИЗ ЭТОГО ПОЛУ-
ЧАЕТСЯ
Гн КАРТ АД
в котором
РАБОЧИЕ СА
МОГО ВЕЛЬЗЕ
БУЛЯ К ЧЕРТЯМ
ПОСЛАЛИ
IV КАРТ
РАЙ. КРУП-
НЫЙ РАЗГО-
ВОР БАТРАКА
С МАФУСАИЛОМ
99
РАСКРАШЕНО
МАЛЕВИЧЕМ
ПОСТАВЛЕНО
МЕЙЕРХОЛЬДОМ
И МАЯКОВСКИМ
РАЗЫГРАНО ВОЛЬ-
НЫМИ АКТЕРАМИ
и
9-го ноября „МистЕРИЯ БуФФ" открытий спектакль
НАЧАЛО в 6 ЧАС ВЕЧЕРА
Афиша первого представления «Мистерии-Буфф» в 1918 году.
Рис. В. Маяковского,
зом, пролетарская революция, разбив социальные оковы, рвет
и духовное закабаление народа, которое прежде всего осу-
ществлялось религией, сковывающей развитие человеческого
разума.
Пьеса Маяковского названа необычно — «Мистерия-Буфф».
Уже самим этим заглавием автор «принижает» традиционно
«высокий» жанр средневековой драматургии, пропагандиро-
вавший религиозные идеи. Мистерией (от греческого слова
misterium — таинство) в древние времена называли тайные
религиозные представления для узкого круга посвященных
лиц. Позже, в средние века, в Западной Европе мистерия пре-
вратилась в популярное и довольно увлекательное «действо»,
рассчитанное на зрителей из простого народа. В основе сюже-
та мистерии всегда находился какой-либо эпизод из библей-
ско-евангельских легенд. В странах, где господствовала като-
лическая церковь, мистерия была широко распространена не
только в средние века, но кое-где сохранилась и до наших
дней.
Об интересе Маяковского к жанру мистерии можно судить
еще по его ранней дооктябрьской статье «Театр, кинемато-
граф, футуризм», опубликованной в 1913 году. «Театр Оберам-
мергау, — пишет он в этой статье, — ведь не сковывает слова
кандалами вписанных строк» (I, 277). Маяковский имеет в виду
популярные мистерии, которые ставились в Баварии жителями
селения Обераммергау в память об избавлении от чумы, сви-
репствовавшей там в XVII веке.
Использовав многие элементы формы мистерии, которая
привлекла его грандиозностью зрелища, поэт отбросил мисти-
ческую наполненность этого жанра. С помощью этого приема
остроумно обличается нелепость религиозных предрассудков.
Но Маяковский, создавая пьесу, воспользовался не только
жанром мистерии. Он ввел в нее элементы русской народной
сатирической сказки, старинного театра, лубка.
В «Мистерии-Буфф», остроумно пародируя известную биб-
лейскую легенду о всемирном потопе, поэт изобразил непри-
миримую классовую борьбу пролетариата против буржуазии,
неизбежность конечного торжества поднявшегося на борьбу
трудового народа. Образ «всемирного потопа» приобретает в
пьесе метафорический характер. Известно, что потоп, пожар,
вихрь были весьма распространенными образами в револю-
ционно-романтическом искусстве первых послеоктябрьских
лет, соответствующими особенностям исторической обстанов-
123
ни того времени, когда стремительно рушились устои старого
мира. Это крушение воспринималось некоторыми художника-
ми как гигантская социальная катастрофа. Многочисленные де-
тали библейской легенды, переиначенные поэтом на антирели-
гиозный лад, сочетаются в сюжете пьесы с изображением по-
литически актуальных, злободневных моментов борьбы рево-
люционного народа.
Пародийное использование религиозного сюжета, придаю-
щее атеистическую направленность произведению, как указы-
валось выше, встречалось и в ранних произведениях Маяков-
ского. Такой художественный прием был довольно широко
распространен в агитационно-атеистической литературе пер-
вых лет революции. Особенно часто пользовался им Д. Бед-
ный («Земля обетованная», «Новый завет без изъяна...» и др.),
о чем подробнее будет сказано далее.
Пьеса «Мистерия-Буфф» — не только антирелигиозное
произведение. Своим острием она направлена и против со-
хранившихся кое-где в нашей стране в первые послеоктябрь-
ские годы мистико-идеалистических тенденций в искусстве,
особенно в театре, не сразу порвавшем с декадентскими тра-
дициями, которые неизбежно вели к «боженьке».
В буржуазно-модернистском театре последних дооктябрь-
ских лет усилился интерес к мистерии в ее «первозданном»
средневеково-мистическом облике. И в первые послереволю-
ционные годы поэты-символисты Вяч. Иванов, А. Белый, М. Во-
лошин, поддержанные некоторыми театральными деятелями,
не раз выдвигали идею возрождения жанра мистерии, то есть
пытались придать театру религиозный характер.
В 1918 году московский Камерный театр, имевший в своем
репертуаре еще до Октября мистические пьесы драматургов-
модернистов, поставил пьесу реакционера-католика Клоделя
«Обмен», а в 1920 году — его же «Благовещение» («Мисте-
рия любви»)1, по поводу постановки которой Маяковский с
возмущением говорил: «Они о воскрешении детей путем
божественной силы спектакль ставят. Это будет ерунда,
сколько бы ее ни ставить» (XII, 245). Эту же пьесу Маяков-
ский с присущим ему остроумием в другом выступлении
убийственно назвал «попагитом» (XII, 250).
Бывший Александринский театр в Петрограде поставил вес-
1 См. Б. Ростоцкий. Маяковский и театр. «Искусство», М., 1952,
стр. 85—86.
124
ной 1918 года спектакль по драматическому отрывку Л. Н. Тол-
стого «Петр Хлебник», пронизанный религиозными идеями.
Даже в 1919 году в Петрограде шла пьеса К. Р. («великого кня-
зя» Константина Романова) «Царю Иудейскому», совершенно
открыто пропагандировавшая самые реакционные стороны ре-
лигиозной идеологии.
В это время церковь иной раз не только оказывала влияние
на искусство путем проникновения в него религиозной идеоло-
гии, но пыталась и контролировать его. В октябре 1918 года
открытие Мастерской передвижного театра в Петрограде
спектаклем «Свыше нашей силы» состоялось с предваритель-
ным молебном и речью священника...1
Нет нужды говорить, насколько необходима была в этих
условиях «Мистерия-Буфф» Маяковского.
Работая над ней, поэт нашел «рациональное зерно» и в
средневековых мистериях; его привлекала массовость этих
зрелищ, их общедоступность, народный характер. В мисте-
риях, которые разыгрывались в средние века на площадях
городов Западной Европы, среди исполнителей, помимо ду-
ховных лиц, нередко были и актеры из простого народа, со-
вершенно безразличные к религиозному содержанию этих
произведений. Сюжетной основой мистерий являлись различ-
ные эпизоды из библии, но постепенно эта основа «разбавля-
лась» «вольными» вставками и дополнениями на бытовые,
светские темы, в спектаклях стали принимать участие комики,
шуты, вносившие в клерикальный жанр весьма «земные» шут-
ки, элементы фарса, народный юмор. «Мистерии и морали-
те, — писал исследователь западноевропейского театра, —
давно уже приучили народ к разным переходам — от высоко
патетического к грубо комическому»2.
Народ, бессознательно противостоя пропаганде религиоз-
ной идеологии, стремился внести в этот жанр элементы злобо-
дневной сатиры, имевшей порою острую социальную окраску.
Поэтому во многих мистериях встречалось немало комических,
а иной раз и сатирических эпизодов, идущих вразрез с офи-
циальными религиозными догмами. В некоторых случаях из-
девательски-иронически обрисовывались не только отрица-
1 См. Б. Ростоцкий. Маяковский и театр. «Искусство», М., 1952,
стр. 135.
2Н. Стороженко. Предшественники Шекспира. СПб., 1872,
стр. 89.
125
тельные персонажи (дьявол, черти и т. п.), но и «положитель-
ные» (божьи угодники, праведники). То есть, по мере прибли-
жения к народности, внутри самого жанра шла борьба против
его мистицизма. И Маяковский в своей пьесе всячески разви-
вает именно эту сторону мистерии, превращая ее в «буфф».
«Пародийный стиль пьесы, — справедливо замечает
И. Эвентов, — отмечен прежде всего тем, что в ней скреплены
воедино несколько различных ветхозаветных повестей. Пьеса
открывается картиной потопа, сюжет которой позаимствован
из легенды о Ное (библия, «Пятикнижие»); далее показан ис-
ход «нечистых» в страну обетованную («Пятикнижие», книга
«Исход»), явление проповедника (евангелие), картина загроб-
ного царства (евангелие), показ обетованной земли (библия).
Но «Мистерия» сохраняет фабульные признаки каждой из на-
званных повестей: персонажи их, как и действия и обычные
канонические мотивировки, уничтожены и вместо них введены
герои и события современности. Да и сам пролог к пьесе де-
монстративно отвергает те самые памятники «священной ис-
тории», из которых черпала свой материал религиозная дра-
ма... Таким образом, антирелигиозная сатира заключена уже
в самом замысле и сюжетной конструкции пьесы. Но мало
того, в опрокинутый библейский сюжет включены моменты
социальной истории».1
От средневековых мистерий идут и некоторые традицион-
ные персонажи (черти, святые), обращение к фантастике,
аллегоричность, присущая близкому к мистерии жанру — мо-
ралите, и т. п.
Поэтому вряд ли могут быть плодотворными попытки не-
которых литературоведов совершенно отрицать связь «Мисте-
рии-Буфф» со средневековым западноевропейским театром.
Однако не следует ее и преувеличивать, абсолютизировать.
Как уже отмечалось выше, поэт использовал в пьесе рус-
ский фольклор, в особенности комедийно-реалистические эле-
менты народного театра. Исследователи «Мистерии-Буфф» не
раз справедливо отмечали близость этой пьесы к «Царю Мак-
симилиану» — народному представлению, разыгрывавшемуся
в России крестьянами и солдатами в течение почти двухсот
лет.
Маяковский проявлял глубокий интерес к народному теат-
ру. Об этом рассказывает встречавшийся с ним видный знаток
1 И. Эвентов. Маяковский-сатирик. Л., ГИХЛ, 1941, стр. 80—81.
126
и деятель народного театра А. Я. Алексеев-Яковлев, который
пытался еще летом 1917 года поставить сатирическое обозре-
ние на злободневно-политические темы: «Наш разговор завя-
зался тут же у макета, который привлек внимание, развеселив
моего несколько хмурого поначалу собеседника. Это был ма-
кет «Сцены в аду», где по старой традиции изображался
огромный, почти во всю ширину сценического задника, по пояс
обнаженный, ногами как бы вросший в землю, пузатый сатана,
который вращал белками глаз и раскрывал свою громадную
сатаническую пасть с кривыми зубами. Из пасти выскакивали
чертенята в красных трико, с рогами на голове и трезубцами в
руках. Отрицательные персонажи, разного рода злодеи, в воз-
даяние за содеянное ими зло, запихивались сатане в пасть,
заглатывались им, тогда как из ушей и ноздрей его густыми
клубами валил дым и на расставленных сбоку треножниках
вспыхивали бенгальские огни и фейерверк.
Эта «Сцена в аду», выражаясь театральным яыком, «ходи-
ла» в целом ряде арлекинад и феерий, ставившихся «под го-
рами» на народных гуляниях».1
А. Я. Алексеев-Яковлев далее вспоминает: «Некоторое
время спустя В. В. Маяковский ознакомил нас со схемой дей-
ствия задуманного обозрения, которое затем, пройдя через
ряд изменений, так сказать в окончательной редакции выли-
лось в его восхитительную «Мистерию-Буфф».2
Но Маяковский, очевидно, знал русский народный театр
и до этой встречи с Алексеевым-Яковлевым. Есть, например,
мемуарные свидетельства того, что он еще до Октября инте-
ресовался лубочными картинками, на которых изображались
декорации этого театра. О знании автором «Мистерии-Буфф»
приемов «балаганного» театра рассказывает артист Г. Артобо-
левский, которому Маяковский говорил: «...В балагане, наме-
реваясь посмешить, актер зовет, обращаясь в кулису: ЦЫП-
ЦЫП, а оттуда вместо ожидаемой крошки является нарочи-
тый верзила».3
Сам Маяковский позже так сказал о своих пьесах: «Один
говорит: «Балаган», другой говорит: «Петрушка». Как раз я и
хотел и балаган, и петрушку» (XII, 440).
1 Русские народные гуляния по рассказам А. Я. Алексеева-Яковлева в
записи и обработке Евг. Кузнецова. «Искусство», М.—Л., 1948, стр. 162.
2 Там же.
3 Маяковскому. Сборник воспоминаний и статей. ГИХЛ, Л., 1940,
стр. 164.
127
Наиболее заметно в «Мистерии-Буфф» влияние русского
народного театра в сценах ада и рая, где высмеиваются рели-
гиозные представления.
Интерес Маяковского к русскому фольклору (в частности,
к народному театру), особенно проявившийся во время его
работы над «Мистерией-Буфф», во многом объясняется анти-
религиозной направленностью народного творчества. Народ
противопоставлял свое жизнеутверждающее мироощущение
мертвым религиозным догмам. Для русского народного те-
атра характерна пародия на религиозные таинства. Например,
в пьесах «Маврух», «Пахомушка» дана пародия на богослуже-
ние. В пьесе «Машенька» герой — атаман воскресает после
того, как его убили, и возвращается из ада с такими словами:
«Был я, братцы, в аде — и как черти были мне рады»1.
Достаточно выразительно разоблачается «небесный рай»
и в русских народных сказках, где всегда выражена мысль о
необходимости собственными руками добиваться счастья для
человека не в «ином мире», а на Земле. В духе народной фан-
тастики, характерной для сказок, изображаются многие эпи-
зоды в «Мистерии-Буфф», особенно «ад». В соответствии с
традициями народного творчества поэт сатирически рисует
бытовую картину порядков в «аду»: черти спорят, дерутся
и т. п.
Однако, в отличие от фольклора, в творчестве Маяковско-
го значительно больше социальной заостренности. Но при
всей самобытности Маяковского его поэзию роднят с русским
устным народным творчеством основные традиции фолькло-
ра, утверждающие красоту и величие земной жизни трудового
человека, развенчивающие поповские легенды, которые в той
или иной форме всячески поддерживались в искусстве начала
XX века модернистскими течениями.
В «Мистерии-Буфф», пародийно использовав библейский
сюжет, поэт говорит о неудержимом движении «нечистых» —
тружеников к «земле обетованной» — коммунизму.
Характерно, что среди персонажей комедии — врагов ре-
волюции («чистых») — немалую роль играет корыстолюбивый
Поп, всячески пытающийся при помощи лживых проповедей
увести народ в сторону от борьбы за свои права. Со злой иро-
нией показывает Маяковский созданные церковниками много-
1 См. В. Н. Добровольский. Материалы для истории народного
театра.— «Этнографическое обозрение», 1900, № 3, стр. 124.
128
численные и самые разнообразные, веками испытанные, хит-
роумные способы «ловли душ»:
Нам написали евангелие,
коран,
«Потерянный и возвращенный рай»,
и еще,
и еще —
многое множество книжек.
Каждая — радость загробную сулит, умна и хитра.
(Н, 169)
Преодолевая неимоверные трудности, герои пьесы —
«нечистые» — достигают цели. По дороге к «земле обетован-
ной» они побывали в аду, где черти от имени бога пугают их
адскими муками. Но реальные земные страдания обездолен-
ных тружеников в условиях капитализма оказываются много
горше адовых «вечных мук» «грешников», поднявших руку
на установленный «свыше» миропорядок. Таким образом, ра-
зоблачение религиозной идеологии в данном случае ведется
путем сопоставления мистических легенд с «земной жутью»
социальной несправедливости. Великолепно изображена сце-
на в «аду», где на беспомощные угрозы чертей сознательный
Кузнец отвечает:
Стыдно!
Все-таки старый черт.
У самого проседь.
Нашли, ей-богу, чем стращать!
На заводе
чугунолитейном
не бывали, чать?
(II, 310)
Эту же мысль дополняет Батрак:
А посмотрите на раба из колонии английской —
черти все б разбежались в писке.
Посмотрели солдата в окопе вы бы;
сравнить если с ним — ваш мученик лодырь.
(II, 313)
Сравнительно с реальными муками капиталистической эк-
сплуатации, утверждает поэт, ад, придуманный церковниками
для устрашения непокорных, может показаться местом прият-
9 В. Ружина
129
ного отдыха. Народ, победоносно прошедший сквозь тяжкие
испытания интервенции и гражданской войны, голода и бло-
кады, преодолевший неимоверные земные муки и лишения,
нельзя запугать жалкими религиозными бреднями о «наказа-
нии божьем».
Антирелигиозная сатира в «Мистерии-Буфф» постоянно пе-
реплетается с сатирой социальной, антикапиталистической.
Батрак в ответ на довольно нерешительные и жалкие угрозы
чертей говорит о подлинных земных страданиях трудового на-
рода, которые во сто крат хуже «страшного суда», придуман-
ного церковью для устрашения «паствы»:
Знаете ли вы, черти, что такое блокада?
Нам ли убояться каких-то вил!
Рабочих танки английские потчуют.
Кольцом эскадр и армий сдавил
капитал республику рабочую.
(II. 312)
Изображая «рай», Маяковский издевается не только над
мифическими «райскими жителями», но и над земными «свя-
тейшими» из числа правых социал-демократов, мечтающих
при помощи постепенных «реформочек» прийти к «грядуще-
му раю».
Развивая мотивы поэмы «Человек», Маяковский при изо-
бражении «блаженства» «праведников» в сцене «рая» высмеи-
вает религиозно-мещанские представления об истинном
Счастье. Маленьким, убогим оказывается это счастьице — ду-
рацко-наивный «рай»! Не о таком счастье мечтает раскован-
ный, освобожденный от социального гнета человек. На вопро-
сы «нечистых» о времяпрепровождении «райских жителей»
один из них растерянно отвечает:
А мы метки на облаках вышиваем, —
X. и В. -
Христовы инициалы.
(II, 322)
На это Слуга иронически замечает:
Вы б еще подсолнухи грызли,
Провинциалы!
(II, 323)
130
Невыносимой скукой веет от занятий «ангельских чинов».
Понятно, что «нечистые» тут же делают вполне естественный
вывод:
Сапожник:
Так, голубчики,
дорвались до рая!
Слуга:
Ну, доложу вам, дыра, я.
(II, 322)
Словами персонажа пьесы — «Человека будущего», кото-
рый выражает мысли автора, Маяковский доказывает, что
освобожденный трудовой человек должен думать не о «рай-
ских кущах» в загробном мире, а о том, чтобы своими руками
построить счастливую жизнь на земле:
Не о рае Христовом ору я вам,
где постнички лижут чаи без сахару.
Я о настоящих
земных небесах ору.
Судите сами: Христово небо ль,
евангелистов голодное небо ли?
Там сладкий труд не мозолит руки,
Работа розой цветет на ладони.
(Н, 298)
Неожиданное появление «Человека будущего» в «Мисте-
рии» внешне уподобляется «явлению Христа народу» из рели-
гиозной легенды. Но новая «нагорная проповедь» этого персо-
нажа совершенно противоположна религиозным проповедям.
Если Христос, согласно религиозной легенде, принижая чело-
века, говорит в «нагорной проповеди»: «блаженны нищие ду-
хом, ибо их есть царствие небесное», то «Человек будущего»
утверждает величие и силу человеческого духа:
Мой рай для всех,
кроме нищих духом.
(II, 298)
Любопытна деталь сцены в «раю»: «райские жители» пы-
тались угостить «нечистых» «облачным молоком» и «облач-
ным хлебом». Однако «нечистые», лишь на мгновение поддав-
шись обману, сразу же, «негодуя, отбрасывают бутафорию»
(II, 320), настойчиво требуют «земной» пищи. «Облачный
9*
131
хлеб» — поповские сказки — не принесут удовлетворения тру-
довому человеку.
Таким образом, религиозная идеология разоблачается в
пьесе, во имя земного счастья человека. Недаром «земля обе-
тованная» — земля скорого будущего, к которой приходят в
конце концов «нечистые», это, в противоположность религиоз-
ным легендам,—прежде всего реальная земля, очень похожая
на Иваново-Вознесенск, Марсель, Шую. Романтической карти-
ной «земли обетованной», основанной на фактах земной дей-
ствительности, поэт решительно отрицает социально неспра-
ведливый старый мир и подчиненную ему религию.
Отвергнув лицемерное утверждение церковников о счастье
человека «на небесах», отбросив религиозный обман, веками
служивший средством закабаления трудящихся, «нечистые»
славят творческие силы и возможности человека, освободив-
шегося от капиталистической кабалы и религиозных предрас-
судков:
Мы сами себе и Христос и спаситель!
(II, 320)
Эти слова «нечистых» явно идут от идейно очень близких
строк «Облака в штанах», воспевающих человека, который по-
лагается на собственные силы, а не на «промысел божий»:
Мы сами творцы в горящем гимне —
шуме фабрики и лаборатории!
(I, 183)
Положительный герой «Мистерии-Буфф» — «Человек бу-
дущего» («Человек просто» в первой редакции), в отличие от
окруженного некоторым ореолом таинственности героя до-
октябрьских произведений — пророка-«мессии» деловито и
трезво, основываясь на научном познании мира, ниспровергает
лживые и вредные религиозные догмы и провозглашает идеи
реальной земной борьбы против социального гнета. Если ге-
рой последней дооктябрьской поэмы «Человек», вернувшись
на Землю после путешествия по небесам, вновь оказался в
аду, то «нечистые» — герои «Мистерии-Буфф» — попадают с
небес на преображенную человеком землю — в «страну обе-
тованную».
В реплике Рыбака — одного из «нечистых» — содержится
резкое отрицание отживших свой век представлений о спаси-
132
теле человечества — пророке-избраннике, на котором лежит
«нездешний» отблеск мистического сияния:
Довольно пророков!
Мы все Назареи!1
СИ, 302)
Эта же мысль подчеркнута и словами «Человека просто»:
«На пророков перестаньте пялить око» (II, 213).
Интересно, что на диспуте по поводу постановки пьесы
«Зори» Э. Верхарна 22 ноября 1920 года Маяковский катего-
рически заявил: «Никакого реального пророка, как вы его
ни ставьте, вы все равно не получите! Пророк — это ерун-
да» (XII, 245).
Пренебрежительными словами Рыбака о пророке в «Мис-
терии-Буфф» выражены взгляды самого Маяковского, кото-
рый после Октября уже не обращается к этому образу. Не
трудно вместе с тем заметить и органическую преем-
ственность образов «Человека будущего» и дооктябрьско-
го героя поэзии Маяковского — поэта-пророка. Их объединяет
горячее гуманистическое проповедничество, решительное от-
рицание религиозных догм, сплетающиеся с гневным протес-
том против социальной несправедливости.
Трудовой советский человек, отбросив сковывающую ра-
зум и волю веру в бога, следуя научному мировоззрению,
станет хозяином вселенной. Эта пророческая мысль образно
выражена в пьесе словами Машиниста — носителя передовых
общественных взглядов:
Надо у бога молнии вырвать.
Бери их!
На дело пригодятся —
электрифицировать.
Нечего по-пустому громами ухать!
’•(II, 327)
Неразрывно связанная с отрицанием бога мечта о подчине-
нии человеку могучих и грозных сил природы, выраженная
поэтом еще до Октября, становится явью после победы про-
летарской революции. Особенно ярко и последовательно эти
идеи, воплощенные в художественные образы, утверждаются
Маяковским при изображении романтической картины «земли
обетованной» — коммунизма, где «громоздятся в небо рас-
1 Пророк Наэарей — Иисус Христос.
133
пахнутые махины прозрачных фабрик и квартир. Обвитые ра-
дугами, стоят поезда, трамваи, автомобили, а посредине —
сад звезд и лун, увенчанный сияющей кроной солнца» (II, 346).
Невиданный расцвет науки и техники, изображенный в «земле
обетованной», после победы социалистической революции
становится прочным фундаментом коммунизма. Электричест-
во, «вырванное у бога» и «земных» поработителей, придает
человеку огромные, неимоверные силы, облегчает и укра-
шает его жизнь:
Лампы
глаза электрические выкатили!
В глаза в эти
сияние
миллионносильные двигатели
льют!
Земля блестит и светит!
Да,
электрификация.
В саженные штепсели вставлены вилки.
(II, 344-345)
В условиях коммунизма воле человека подчинится природа
не только на земле, но и в космическом пространстве, — про-
рочески утверждал поэт в голодной, нищей, разоренной Рос-
сии 1918—1921 годов. «Сегодня к коммуне рвется воля милли-
онов, а через полсотни лет, может быть, в атаку далеких пла-
нет ринутся воздушные дредноуты коммуны» (II, 245), — пи-
сал он во вступлении ко второму варианту пьесы.
«Долой природы наглое иго!» — восклицал Маяковский
словами «Человека будущего» в «Мистерии-Буфф». Его ро-
мантическая мечта о покорении вселенной основывалась на
глубоком и трезвом понимании исторической перспективы,
учете законов общественного развития и возможностей науч-
ного познания мира:
Лучи перевяжем пучками мётел,
чтоб тучи небес электричеством вымести.
Мы реки миров расплещем в меде,
земные улицы звездами вымостим.
(II, 354)
В картине «земли обетованной», изображенной в этой
пьесе, как и в ряде других произведений («Человек», «Летаю-
щий пролетарий»), сказывается исключающий всякую мисти-
134
ку пытливый ум поэта> его глубокий интерес к строению все-
ленной, который проявлялся у него с детства. «Володя,—вспо-
минает его мать, — особенно много читал и увлекался астро-
номией— приложением к журналу «Вокруг света» была дана
карта звездного неба. По вечерам Володя любил ложиться
на спину и наблюдать небо, густо усеянное яркими, крупными
звездами».1
Маяковский выразил в своем творчестве многовековую
мечту человечества о познании и покорении вселенной. Эта
гордая мечта, подавлявшаяся церковью, издавна соединялась
с мечтой о рождении могучего героя-богоборца, так как че-
ловек сможет стать хозяином вселенной лишь после уничто-
жения оков религии.
По пути к коммунизму — «земле обетованной» — «нечис-
тые» решительно отбрасывают веру в бога, который оправды-
вал и охранял социальное неравенство, извечно был покрови-
телем эксплуататоров народа:
У бога есть яблоки,
апельсины,
вишни,
может вёсны стлать семь раз на дню,
а к нам только задом оборачивался всевышний,
теперь Христом залавливает в западню.
(II, 297)
Даже «рядовые черти» в аду, изображенные поэтом, пос-
ле долгих сомнений и колебаний соглашаются с вполне убе-
дительными доводами «нечистых», говоря им в напутствие:
Счастливого пути!
Устраивайтесь как-нибудь по-новому,
без лишней святости,
а то какая там, например, Троица?
(II, 223)
Конечно, нельзя отождествлять образы «рядовых чертей»
с перестроившими свое сознание рядовыми тружениками. Но
этой репликой «чертей» Маяковский стремится подчеркнуть
неизбежный отход от религиозной идеологии даже наиболее
темных, одурманенных церковью людей.
Рисуя различные образы тружеников — «нечистых», поэт
показал, что степень их сознательности, социальной зрелости
1 А. А. Маяковская. Детство и юность Владимира Маяковского.
Детгиз, М., 1955, стр. 38.
135
в значительной мере определяется отношением к религии.1
Он видит необходимость долгой и сложной борьбы за осво-
бождение сознания большой части трудового народа от
религиозных предрассудков, мешающих идти к коммуниз-
му. Если Батрак и Кузнец изображены в пьесе как непоколе-
бимые атеисты, а Плотник испытывает известные колебания,
то Швея — человек с неустойчивым сознанием, у нее сильны
религиозные предрассудки. В трудные моменты жизни она
готова обратиться к богу:
Нам бог не может погибнуть дать.
Сложим руки — будем ждать.
(II, 294)
Однако и она в конце концов приходит к «земле обетован-
ном», освободившись от религиозного дурмана в процессе
борьбы всего коллектива «нечистых» с земными и небесными
тиранами.
От веры в бога «нечистые» окончательно освобождаются
после ниспровержения власти эксплуататоров. Пролетарская
революция, утверждает поэт, неизбежно приводит к уничто-
жению не только социального гнета, но и религиозной идео-
логии— средства духовного обмана и закабаления народа.
Величественным гимном трудящихся, достигших счастли-
вой «страны обетованной», в котором перефразированы бес-
смертные строки «Интернационала», заканчивается «Мисте-
рия-Буфф». В этом гимне особо подчеркивается решительный
отказ трудового народа от религиозных взглядов, которые ме-
шают движению к заветной цели — коммунизму:
Не ждали мы спасенья свыше.
Ни бог, ни черт не встал за нас.
Оружье сжав, в сраженье вышел
и вырвал власть рабочий класс.
(II, 355)
Во втором варианте пьесы (1921 г.) усиливается, сравни-
тельно с первым вариантом (1918 г.), ее атеистическая направ-
ленность. Бесспорно, это происходит под влиянием общего
накала борьбы против религиозной идеологии в нашей стра-
не. В резолюции X съезда РКП (б) (март 1921 г.) было под-
1 Это наблюдение принадлежит Е. Наумову — «Маяковский в пер-
вые годы Советской власти», изд. 2-е «Советский писатель», М., 1956.
стр. 42.
136
черкнуто, что «одной из существенных задач... является широ-
кая постановка, руководство и содействие в деле антирелиги-
озной агитации и пропаганды среди широких масс тру-
дящихся».1
Если в первом варианте «Мистерии» бог лишь иронически
упоминался, то во втором он введен в число действующих
лиц. Это жестокий и бесчеловечный Саваоф, «господь-все-
держитель», у которого «нечистые» вырывают молнии, пре-
вращая их в электричество (еще в юношеской трагедии «Вла-
димир Маяковский» поэт звал простых людей «бросить бога»
и подчинить себе могучую силу электричества, заставить ее
служить человеку). Этот персонаж — Саваоф обрисован в
чрезвычайно «сниженном» плане. Он появляется в сцене
«рая», где Мафусаил обращается к нему с беспомощными
жалобами на «нечистых». В этот момент Красноармеец бро-
сает пренебрежительную реплику: «Как дети, взяли и по-
жаловались маме» (II, 326).
Усиливается во втором варианте пьесы «приземление»
библейско-евангельских легенд путем введения в «небесные»
сцены сугубо бытовых элементов, характерных для первых
послереволюционных лет (оживленные разговоры о продо-
вольственных карточках, обысках и т. п.). Особенно обостря-
ется антирелигиозная сатира в картине «ада». Там бродят вы-
зывающие отвращение лысые черти, появляются два новых
персонажа «чистых» — реальные буржуазные политические
деятели той поры, организаторы антисоветской интервенции
Клемансо и Ллойд-Джордж. Попав в ад, они становятся «чер-
тями белой кости» и стремятся установить на небе те неспра-
ведливые общественные порядки, которые уже рушатся на
земле. «Не щадя пота, — заявляет Клемансо, — черный черт
на белых должен работать» (II, 306).
Наконец, что особенно важно, во втором варианте «Мис-
терии» изображается разгром «нечистыми» ада и рая. Тем
самым поэт говорит, что трудящиеся смогут достигнуть
«земли обетованной» лишь после уничтожения «небесного
царства», то есть религиозной идеологии. Отброшены имев-
шиеся ранее в пьесе попытки соединить борьбу против рели-
гиозной идеологии с явно анархистскими призывами «свобо-
ды» от элементарных моральных и нравственных норм, на-
пример:
1 «КПСС в резолюциях...», ч. I, стр. 551.
137
Иди, любовьями всевозможными разметавшийся
прелюбодей,
у которого по жилам бунта бес снует, —
тебе, неустанный в твоей люботе,
царствие мое небесное.
(II, 212)
Этих строк во втором варианте пьесы нет.
Особо следует остановиться на спорах, которые до сих
пор идут среди некоторых исследователей творчества Мая-
ковского относительно образа Льва Толстого, помещенного
в «Мистерии-Буфф» среди «святых» в «раю». Иной раз в. этом
находят отголоски анархофутуризма Маяковского, его пре-
небрежительного отношения к культуре прошлого и проч.
Впервые эта точка зрения была высказана в 1921 годуА. В. Лу-
начарским, который, благоговея перед Толстым — гениальным
художником, далеко не всегда мог дать должную принципи-
альную оценку его реакционным философским взглядам. Лу-
начарский писал: «Совсем не коммунизм, а самый настоящий
хулигано-футуризм, которого так много еще в Маяковском,
сказывается в этом попутном лягании мертвого Льва Толстого
или хотя бы Руссо. Я чувствую это. Коммунисты относятся к
своим предшественникам — а Толстой и Руссо во многом
являются таковыми — с глубоким почтением. Для коммунис-
тов культурных это лягание граничит с подлинным кощун-
ством».1
В 1927 году Маяковский с горечью вспоминал о тех труд-
ностях, с которыми ему пришлось столкнуться перед премье-
рой второго варианта «Мистерии», отмечая непонимание сущ-
ности пьесы некоторыми работниками, стоявшими в то время
у руководства театрами: «...Кто-то обозвал «Мистерию» ба-
лаганом, кто-то обиделся за высмеивание Толстого» (XII, 157).
Тут же Маяковский отмечает, что специальная комиссия Мос-
ковского комитета партии помогла поставить пьесу на сцене
и снять эти нелепые обвинения.
При внимательном чтении пьесы становится совершенно
ясно, какого Льва Толстого имел в виду автор «Мистерии-
Буфф»2. «Толстой смешон, как пророк, открывший новые
рецепты спасения человечества», — писал В. И. Ленин.3
1 Маяковский. Материалы и исследования. ГИХЛ, М., 1940, стр. 223.
2 Впервые на это обратил внимание и определил, какого Толстого
развенчивает Маяковский, Е. Наумов в кн. «Маяковский в первые годы
Советской власти», изд. 2-е, «Советский писатель», М., 1956, стр. 36—39.
3 В. И. Л е н и н. Соч., т. 15, стр. 183.
138
Острие сатиры Маяковского направлено именно против
реакционного толстовства, которое Владимир Ильич опреде-
лил как «...проповедь одной из самых гнусных вещей, какие
только есть на свете, именно: религии, стремление поставить
на место попов по казенной должности попов по нравствен-
ному убеждению»...1
Особый вред религиозная философия и теория Толстого
о «непротивлении злу насилием» могла принести в суровые
годы гражданской войны, когда решался вопрос о жизни и
смерти Советской родины, когда миллионы трудящихся, обли-
ваясь кровью, с оружием в руках отстаивали молодую страну
Советов, а также в период ожесточенной классовой борьбы
20-х годов. Недаром в это время в нашей стране массовыми
тиражами издавалась доступная широкому читателю разно-
образная литература, разъясняющая ошибочность и вред ре-
лигиозно-философских взглядов Толстого.2
Сущность образа Льва Толстого в «Мистерии-Буфф» ста-
новится особенно ясной, если вспомнить реплику персонажа
пьесы — Соглашателя-меньшевика, испуганно бегущего от
«нечистых»:
А я вернусь
к Толстому.
Туз!
Займусь
непротивлением
злу-с...
(П, 329)
Вся «Мистерия», пронизанная активным гуманизмом,
утверждающая право трудового народа насильственным пу-
тем уничтожить социальную несправедливость, силой своего
разума, своих рук построить счастливое общество, пьеса, от-
вергающая лживые религиозные заповеди, направленная про-
тив проповедей аскетизма, подавления естественных челове-
ческих чувств и желаний, содержит в себе решительный про-
тест против «христианской» философии Толстого, которой по
справедливости непримиримо резкую оценку дал В. И. Ленин.
Полемика с толстовством настойчиво велась Маяковским
и в ряде последующих произведений, где доказывалась вся
1 В. И. Л е н и н. Соч., т. 15, стр. 180.
2 См., напр., неоднократно переиздававшуюся в 20-е годы книгу
«Лев Толстой как столп и утверждение толстовщины. Антитолстовская
хрестоматия». Изд. «Атеист», М.
139
нелепость поднятого на щит последователями мировоззре-
ния Толстого абстрактного «христианского» гуманизма, со-
вершенно неприемлемого и вредного в условиях жестоких
классовых битв.
В стихотворении «Лев Толстой и Ваня Дылдин» (1926 г.)
поэт с презрением и гневом изображает тупого, жалкого тру-
са Дылдина, пытающегося уклониться от службы в Красной
Армии под предлогом следования учению Льва Толстого:
Убежденьями —
Толстой я.
Мне война —
что нож козлу.
Я —
непротивленец злу.
(VII, 194)
Тексту соответствует выразительный сатирический рисунок
Маяковского: Дылдин перед столом призывной комиссии
прикрывает свое лицо портретом Толстого.
Агитстихи Маяковского, разоблачавшие такого рода «не-
противленцев», соответствовали решениям Коммунистической
партии и Советского правительства той поры. В декрете Сове-
та Народных Комиссаров от 23 января 1918 г. «Об отделении
церкви от государства», подписанном В. И. Лениным, был осо-
бый пункт: «Никто не может, ссылаясь на свои религиозные
воззрения, уклоняться от исполнения своих гражданских обя-
занностей».1
Говоря о необходимости «держать порох сухим» в усло-
виях капиталистического окружения, Маяковский в стихотворе-
нии «Непобедимое оружие» (1928 г.) возвращается к мысли
относительно вредоносности толстовской философии:
Пролетарий,
сегодня
отвернись,
обхохочась,
услышав
травоядные
призывы Толстых.
(IX, 331)
В стихотворении «Вегетарианцы», созданном в том же 1928
году, когда усилилась угроза антисоветской интервенции, поэт
1 Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского пра-
вительства, № 18, 26 января 1918 г.
140
горячо доказывает, что толстовская философия выгодна лишь
нашим врагам, и рекомендует толстовцам обратиться со своей
проповедью к империалистам Запада:
Мне нравится
ихняя
агитация,
но только...
не здесь,
а за границей.
(IX, 309)
Замечание А. В. Луначарского относительно неуместности
сатирического образа Льва Толстого среди «святых» в «Мис-
терии-Буфф», подхваченное затем некоторыми критиками и
литературоведами, в известной степени объясняется его не-
критическим отношением к философскому наследию Л. Н. Тол-
стого. Подчас благодушно-либеральное отношение Луначар-
ского к толстовству порою вызывало даже резкие замечания
со стороны советской общественности. Так, в 1928 году в Яс-
ной Поляне, в связи со столетием со дня рождения великого
русского писателя, состоялся торжественный вечер в школе
его имени. Выступая на нем, А. В. Луначарский заявил: «Мы
никому не препятствуем верить так, как подсказывает его
сознание. Тем легче мы пошли на уступки, чтобы в данном
месте, посвященном имени Толстого, не требовалось никакой
активной антирелигиозной пропаганды (подчеркнуто мною —
В. P.J. Мы глубоко убеждены в огромной силе наших принци-
пов и нашего дела и не считаем поэтому большим ущербом
для себя, если будет существовать школа, тщательно ограж-
дающая себя. от борьбы за атеизм»1 (подчеркнуто
мною — В. Р.).
Вскоре в популярном в 20-е годы журнале «Безбожник
у станка», рассчитанном на массового читателя, появилась ка-
рикатура с эпиграфом-выдержкой из выступления Луначарско-
го на яснополянском вечере. На карикатуре изображен Л. Тол-
стой, говорящий Луначарскому:
Браво, товарищ, браво...
Какой вы симпатичный, право.
Спаси Христос
Ваш Наркомпрос2.
1 М. Живов. Памятник Толстому или толстовству? «Известия» от
14 сентября 1928 г.
2 «Безбожник у станка», 1928, № 11, стр. 5.
141
Очевидно, Луначарскому и после Октября нелегко было
полностью преодолеть глубоко ошибочные идеи, связанные
с так называемым «богостроительством», получившем в свое
время резкое осуждение со стороны В. И. Ленина, больше-
вистской партии.1 Даже в 1925 году Луначарский лишь частич-
но признавал справедливость этой критики, считая, что оши-
бочна, в сущности, лишь его терминология, а не вся концеп-
ция «богостроительства»: «В ошибочный термин «богостро-
ительства» я вкладывал в сущности совершенно материалисти-
ческие идеи... В строгом суждении партии относительно тог-
дашнего моего уклона было много истины».2
Маяковский, не раз полемизировавший с Луначарским,
несмотря на глубокое уважение к нему и личную дружбу,
справедливо отмечал порой излишнюю его терпимость и бла-
годушие по отношению к чуждым советскому искусству и ли-
тературе идейно-эстетическим концепциям и философским
взглядам. Это благодушие проявилось у Луначарского, в част-
ности, и в отношении толстовской философии. Недаром в од-
ном из стихотворений середины 20-х годов Маяковский писал:
Тишь
да гладь,
да божья благодать —
сплошное луначарство.
(VII, 59)
Маяковский, открыто выступавший против реакционной
толстовской философии, а также против вольных или неволь-
ных защитников толстовства, стоял на ленинских позициях.
«...Всякая попытка идеализации учения Толстого, — писал
В. И. Ленин,— оправдания или смягчения его «непротивленст-
ва», его аппеляций к «Духу», его призывов к «нравственному
самоусовершенствованию», его доктрины «совести» и всеоб-
щей «любви», его проповеди аскетизма и квиетизма и т. п.
приносит самый непосредственный и самый глубокий вред».3
Однако вопрос об отношении Маяковского к Толстому
весьма сложен и не ограничивается одним лишь справедливым
осуждением мистико-религиозных взглядов и проповедей,
борьбой против чуждой трудящимся толстовской теории «не-
1 См. резолюцию расширенной редакции газеты «Пролетарий»
(1909 г.) — «КПСС в резолюциях...», ч. I, стр. 222.
2 А. В. Луначарский. Критические этюды. Л., 1925, стр. 3—4.
3 В. И. Л е н и н. Соч., т. 17, стр. 33.
142
противления злу насилием» и т. п., что и нашло достаточно
определенное выражение в «Мистерии-Буфф».
Не следует забывать, что и в теоретических выступлениях
Маяковского, и в некоторых его художественных произведе-
ниях, создававшихся одновременно с работой над «Мисте-
рией-Буфф» («Радоваться рано», «Той стороне», «150 000 000»
и др.), встречаются утверждения, явно связанные с футурис-
тическими «теориями» отрицания классического наследия.
А. В. Луначарский — первый Нарком просвещения в Советском
правительстве, видный деятель Коммунистической партии,
стремился в эти же годы, несмотря на отдельные ошибки и
заблуждения, следуя указаниям партии, В. И. Ленина, отстаи-
вать лучшие традиции классической культуры от всякого рода
нигилистических «ниспровергателей», которых было немало
в первые послереволюционные годы. И в этой борьбе он, ес-
тественно, мог допустить известную односторонность, не всег-
да отделяя, в частности, Толстого — великого художника — от
его ошибочных философских взглядов. Тем более понятен
этот «перехлест» Луначарского по отношению к позиции Мая-
ковского, могучий талант которого он глубоко ценил, но вмес-
сте с тем не раз справедливо критиковал поэта за проявляв-
шиеся порою рецидивы футуристического нигилизма.1 Резкое
замечание Луначарского относительно образа Толстого в
«Мистерии-Буфф» в какой-то степени вызвано не только его
излишней терпимостью к толстовству, но и односторонним
изображением фигуры Толстого Маяковским: верно говоря
о вреде толстовских проповедей, поэт совершенно не показал
величия Толстого-художника.
* * *
В пьесе «Мистерия-Буфф» Маяковский пользуется самыми
разнообразными средствами поэтики и языка для всяческого
разоблачения религиозной идеологии. Он привлекает библей-
скую фразеологию, чтобы показать полнейшую несостоятель-
ность, нелепость «священных» текстов. Лишены мистического
значения такие, например, выражения, как «манна небесная»,
«нагорная проповедь». Фразеологизмы: «нищие духом», «лег-
1 См., напр., «Ложка противоядия». — А. В. Луначарский. Собр.
соч. в 8 томах, т. 2. М., «Художественная литература», 1964, стр. 206, и др.
выступления.
143
че верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому
войти в царство небесное», получают совершенно иное содер-
жание, полностью противоположное первоначальному, звуча-
щее злой насмешкой над религиозными догмами:
Мой рай для всех,
кроме нищих духом,
от постов великих вспухших с луну.
Легче верблюду пройти сквозь игольное ухо,
чем ко мне
такому слону.
(11, 298)
Комический эффект производит речь Мафусаила, обра-
щенная к святейшим в сцене «рая», где «высокие» библей-
ские речения перебиваются грубоватой «земной» фразео-
логиеи:	Святейшие! Идите в светлейшее мощи оправить. Почище начистьте дни-ка. Глаголет Гавриил — грядет больше чем дюжина праведников. Святейшие! Примите их в свою среду. Что мышью, голод играет ими, им гадит ад, но они бредут... (11, 318)
Особенно выразителен диалог в той же сцене, когда жалкие
и растерянно-глуповатые «райские жители» пытаются напра-
вить «нечистых» на «путь истинный». Витиеватая и вялая речь
ангелов, наполненная «библеизмами», вполне соответствует
их никчемности. Им противопоставлены энергия и жизнера-
достность, острая ирония «нечистых», язык которых отличает-
ся резкостью, точностью, лаконизмом и экспрессией:
Один из ангелов:
Зачем?
Случается и на землю
к праведному брату или сестре пойти —
и возвращаемся, елей свой излив там.
Слуга:
Так вот перышки по тучам и трепите?
Чудаки!
Обзавелись бы лифтом.
(II, 322)
144
«Персонаж «Мистерии» Поп в значительной степени обри-
сован при помощи приемов речевого комизма. Он обычно
пользуется молитвенными выражениями. Пародийно стили-
зуется и перегруженный архаическими церковнославянизма-
ми стиль царского манифеста в прочитанном Попом обраще-
нии к народу «чистых», временно захвативших власть:
Божьей милостью
мы,
царь изжаренных нечистыми кур
и великий князь на оных же яйца...
(II, 277-278)
В условиях того времени, когда основные тексты религиоз-
ной литературы, молитв, церемония богослужения и прочее
были знакомы читательской массе, эти приемы антирелигиоз-
ной сатиры достигали цели. Недаром ими успешно пользо-
вался популярнейший советский поэт-агитатор Демьян Бедный.
И поэтика, и язык «Мистерии-Буфф» способствуют эффек-
тивному изображению резкого контраста противоположных
социальных лагерей, столь характерного для революционно-
романтических произведений, весьма распространенных в
советском искусстве первых послеоктябрьских лет. Контрастен
сюжет, противопоставляющий мир «земной» миру «небес-
ному». По этому же принципу строятся шутки, каламбуры,
речь многих персонажей. Например:
Нам надоели небесные сласти —
Хлебище дайте жрать ржаной!
Нам надоели бумажные страсти —
Дайте жить с живой женой!
(II, 170)
Или:
Мафусаил'
(гордо разглаживая бороду):
Ну, не скажите,
Есть и отличие, —
Вот, например, бороды длина-с.
Нечистые:
Чего разговаривать?
Крушите!
Это учреждение не для нас.
(II, 324)
Однако, при всем уважении к таланту великого поэта, сле-
дует сказать, что не всегда в «Мистерии-Буфф» антирелиги-
10 В. Ружина
145
озная сатира, рассчитанная на массового читателя и зрителя,
достигала своей цели. Некоторые примеры и ассоциации не
могли быть достаточно понятны читателю той поры; слишком
усложнен язык некоторых персонажей. Недаром во втором
варианте пьесы Маяковский избавился от таких выражений,
рассчитанных лишь на узкий круг интеллигенции, как «сплош-
ное ню», выбросил сатирический образ Студента, занимающе-
гося малопонятной метафизикой в духе Андрея Белого. И все
же, помимо излишней сложности, порою чрезмерной изощ-
ренности языка и стиха, в ряде мест «Мистерии» остались
отдельные малоизвестные читателю имена, иностранные вы-
ражения и редкостные библейские термины. Вряд ли могли
удовлетворить читателей и зрителей схематизм, чрезмерная
условность изображения «земли обетованной».
При всех недостатках и спорности ряда элементов пьесы,
это остро сатирическое и героическое зрелище, пронизанное
антирелигиозностью, тепло тогда воспринималось общест-
венностью.
А. В. Луначарский, пользовавшийся огромным авторитетом
в области искусства, дал чрезвычайно лестную оценку «Мис-
терии-Буфф», несмотря на резкость отдельных замечаний.
«Я видел,— говорил он в октябре 1918 года,— какое впечат-
ление производит эта вещь на рабочих: она их очаровывает...
Содержание этого произведения дано всеми гигантскими пе-
реживаниями настоящей современности, содержание, впер-
вые в произведениях искусства последнего времени, адекват-
ное явлениям жизни».1
В театральном обзоре «Правды» в 1923 году была высоко
оценена «Мистерия-Буфф» с ее «калейдоскопом движущих-
ся революций, классов, лиц, идей».2 Но она была резко отри-
цательно встречена буржуазно-эстетской критикой. Не каса-
ясь подробностей критических отзывов и литературной борь-
бы, завязавшейся вокруг «Мистерии-Буфф», заметим лишь,
что буржуазный лагерь был раздражен политической актуаль-
ностью пьесы и ее антирелигиозностью.
Сразу же после появления в свет первого варианта «Мис-
терии» критик В. Ховин, глумясь над патриотизмом пьесы,
с эстетско-высокомерным брюзжанием объявил ее футуристи-
1 Луначарский об искусстве. Петрогр., 1918, стр. 27.
2 «Правда» от 4 января 1923 г.
146
ческо-большевистским трюком, «неудачным акробатическим
прыжком».1
Но особенно подробно выразил свое принципиальное не-
приятие «Мистерии» упоминавшийся выше левоэсеровский
теоретик искусства и критик Р. Иванов-Разумник. Он как бы
сконцентрировал все суждения о пьесе вражеского лагеря.
В его выступлениях особенно сказывается неприкрытая нена-
висть к антирелигиозной сатире Маяковского: «...Полемика та-
кого стиля с «крыластыми прохвостами» — очень мила, но за
этим «буффом» не докопаться до «мистерии» — плоское мес-
то».2 Критика раздражает связь антирелигиозной сатиры в
«Мистерии» с социальной сатирой, утверждением идеала про-
летарской революции, а также с богоборчеством раннего Мая-
ковского: «...Его новая «проповедь нагорная»—только пере-
певы и перекрики на старые речи «тринадцатого апостола»
о культуре, о революции, о человеке, о боге».3
Критик не ограничивается негодованием по адресу пьесы.
Он вновь, как и в других выступлениях, всерьез пытается утвер-
дить необходимость соединения религии и социализма: «Не-
ужели футуризму, связавшему себя с «социальной револю-
цией» (действие второе!), а тем самым и с социализмом —
совершенно непонятен вопрос о глубочайшей мировой связи
враждебно стоящих друг против друга исторического христи-
анства и исторического социализма?»4
Но особенно возмущает критика стремление Маяковского
противопоставить религиозному аскетизму, «неземным» идеа-
лам вполне земной идеал «земли обетованной», где трудовой
человек сможет получить изобилие духовных и материальных
благ: «Напрасно компрометирует он раем своей «земли обе-
тованной» идеалы далекого грядущего социализма».5
Злобствования буржуазно-эстетской критики по адресу
«Мистерии-Буфф» вполне закономерны. Однако трудно понять
некоторых современных литературоведов, которые, наряду
с верными замечаниями относительно подлинных недостатков
1 В. X q в и н. Безответные вопросы. Журн. «Книжный угол», 1918,
№ 5.
2 Р. И в а н о в-Р а з у м н и к. Творчество и критика. Изд. «Колос»,
Петрогр., 1922, стр. 240.
3 Т а м же.
4 Т а м же, стр. 247.
5 Т а м же, стр. 249.
10*
147
пьесы, видят ее слабость в пародийном использовании библей-
ского сюжета, то есть именно в том, что придавало пьесе анти-
религиозную направленность. На такую точку зрения стано-
вится, например, А. Кулинич в недавно изданной книге «Рус-
ская советская поэзия», где он усматривает недостатки «Мис-
терии-Буфф» в том, что «действие происходит в пределах аб-
страктной вселенной, мифических рая, ада, земли обетован-
ной, легендарного Ноева ковчега».1 Видеть в этом недостат-
ки— значит совершенно не учитывать художественного свое-
образия пьесы и ее атеистического характера.
О том, насколько была действенна антирелигиозная сатира
пьесы, достаточно красноречиво говорит попытка Маяковско-
го поставить «Мистерию-Буфф» в первой редакции на сцене
бывшего императорского Александрийского театра. Боль-
шинство старых актеров, воспитанных в духе преданности
престолу и религии, враждебно встретило чтение автором
«Мистерии-Буфф» осенью 1918 года, считая ее величайшим
кощунством. Когда Маяковский, читая пьесу, дошел до сце-
ны «рая», кое-кто из актеров стал креститься и бормотать:
«Свят, свят, свят, господи!» Хорошо знавший поэта искусст-
вовед Л. И. Жевержеев присутствовавший при чтении пьесы,
позже писал: «Чтение началось при гробовом молчании...
В то время, вопреки декрету, в уголке под потолком продол-
жала висеть иконка, и уже само название пьесы «Мистерия»
в сочетании с «Буфф» сразу же огорошило кое-кого из старых
александринцев».2 Об этом же вспоминал и сам Маяковский:
«...Актеры только крестятся при чтении непривычных строк,
звучащих для них кощунством» (XII, 446).
Маяковскому не удалось пробить брешь в «александрин-
ке» и пришлось расстаться с мыслью о возможности поста-
новки «Мистерии-Буфф» на сцене этого театра. Пьеса была
впервые поставлена 7 ноября 1918 года на другой сцене. Но
сам факт растерянности и даже испуга старых актеров Алек-
сандринского театра, хранившего традиции «императорско-
го»,— лишнее свидетельство революционного новаторства
пьесы, силы и действенности ее воинствующего атеизма.
1 А. Кулинич. Русская советская поэзия. Очерк истории. Учпедгиз,
М., 1963, стр. 67.
2 Л. Жевержеев. Воспоминания. В кн. «Маяковскому. Сборник вос-
поминаний и статей», ГИХЛ, Л., 1940, стр. 138.
148
«ВЫРЫВАЙ
У БОГА ВОЖЖИ!..»
шей стране принимались
МАРТЕ 1920 года, одновре-
менно с работой над вторым ва-
риантом «Мистерии-Буфф» и
«Окнами Роста», Маяковский на-
писал для Московского театра са-
тиры три небольших агитпьесы.
Две из них имеют антирелигиоз-
ный характер. В это время в ка-
меры по усилению антирелигиозной
пропаганды, доказывавшей, в частности, нелепость и вред для
трудящихся празднования «пасхи», совпавшей в 1920 году с
днем 1 Мая.
Эти драматические произведения являются примером опе-
ративного выступления поэта, умения подчинить свой талант
насущным задачам времени. Все больше и больше внимания
уделяет он вопросам агитации и пропаганды, оставаясь при
этом большим художником, не опускаюсь до примитива. Не-
отъемлемой частью этой работы, которой с увлечением за-
нимался Маяковский, понимая ее необходимость, являются
антирелигиозные агитстихи и агитпьесы.
В одной из них — «Пьеске про попов, кои не понимают,
праздник что такое» — в качестве центрального персонажа
выведен поп Свинуил, в известной степени являющийся ва-
риантом образа Попа из «Мистерии-Буфф». Он представляет
собою ту часть духовенства, которая злобно встретила Ок-
тябрьскую революцию и всячески поддерживала интервентов
и белогвардейцев, но под давлением обстоятельств, после
149
Крестьяне,
бросьте всякие обряды!
Обрядам
только попы роды.
упрочения Советской власти, вынуждена была перекраситься
в «лояльный» цвет. Поэтому-то Свинуилу остается лишь лице-
мерно восклицать:
Да здравствует власть советская!
Ничего не попишешь —
зря
Деникина
святой водой кропили-с.
Что Антанта, —
товарищ Мартов
и то большевиков признал.
Укрепились.
(II, 374)
В этой пьесе Маяковский обличает ненавистный трудовому
народу паразитизм духовенства. Свинуилу, которому при-
шлось взять в руки лопату «для несения трудовой повинности»,
противопоставлены рабочие, с энтузиазмом восстанавливаю-
щие народное хозяйство страны. Тщетно Свинуил пытался бы-
ло припугнуть их «карами небесными», «страшным судом».
Они отметают поповские бредни.
В агитпьесах этого цикла, как и в «Мистерии-Буфф», поэт
использовал элементы русского народного «площадного»
театра, соединив их с искусством современной плакатной
агитпоэзии «ростинского» периода.
От народного театра идет в этих пьесах живой диалог, пе-
ресыпанный каламбурами, полными юмора. Среди действую-
щих лиц мы видим аллегорическую фигуру («Театр сатиры»),
которая напоминает «деда-зазывалу» или «петрушечника»,
150
бойко комментировавших зрелище и открыто высказывавших
вытекавшую из него мораль. При помощи этой фигуры уста-
навливается непосредственная связь представления с зритель-
ным залом. Речь этого персонажа у Маяковского построена в
стиле народного стиха-раешника. Поведение персонажей пье-
сы — попа и попадьи, которые суетятся на сцене и никак не
могут найти себе места, также напоминает приемы народного
театра.
В соответствии с традициями русского фольклора, прояв-
ляющимися не только в народном театре, но и в сказках, пес-
нях, анекдотах, пословицах, поговорках и т. п., Маяковский
подчеркивает в характере попа прежде всего его беспример-
ную жадность, хитрость, лицемерие. Недаром поп — самый
популярный из всех отрицательных персонажей в антиклери-
кальном фольклоре1. С помощью гиперболы, столь широко
распространенной в фольклоре и весьма характерной для поэ-
тики Маяковского, Свинуил изображен в виде свиноподобно-
го толстяка, «мешка с салом»:
Не то что в пароход,
ни в одну эскадру
такому не уместиться пузу.
(II, 376)
Как и в ряде других атеистических произведений Маяков-
ского, разоблачение «священных» текстов религиозной лите-
ратуры ведется поэтом и при помощи средств языка. В речи
Свинуила витиеватая «приподнятость», архаика, типичные для
религиозной литературы и проповедей, соединяются с под-
черкнуто грубыми «земными» выражениями, обличающими
истинные вкусы и стремления этого насквозь прогнившего
персонажа:
Так вот
я
и возопию к нему:
«Слушайте,
православные люди!
Праздник празднуете,
а праздновать без попа-то как?»
И разольюсь
и размажусь,
аки патока.
1 См. И. Новиков. Антицерковный русский фольклор. В сборн.:
«Русская литература в борьбе с религией». Изд. АН СССР, М., стр. 5—22.
151
Несли бы вы, товарищи, лучше подаяние бы...
И жизнь, ой, пойдет, —
не жизнь, а манная.
От всех этих похорон
растопырю карманы я».
(II. 376)
Лаконичные, насмешливые реплики персонажей пьесы —
«Театра сатиры» и нескольких рабочих, вступивших в спор с
попом, контрастные и по форме, и по содержанию речам Сви-
нуила, помогают раскрытию его облика:
Свинуил и Фекла:
Услышь же молитвы наши,
господь вседержитель!
Театр сатиры:
Услышит, —
шире карман держите!
(II, 376)
В другой пьесе того же цикла — «Как кто проводит время,
праздники празднуя (на этот счет замечания разные)» — Мая-
ковский обнажает нелепость религиозных обрядов, высмеи-
вает ритуал церковных праздников, которым более всего ра-
ды закоренелые обжоры и пьяницы. Здесь сатирический эф-
фект достигается при помощи диалога двух ханжей-обжор,
густо пересыпающих свою речь религиозной терминологией,
но глубоко безразличных, в сущности, ко всему, кроме по-
требностей своего желудка:
Первый:
Итак, господа,
Воскрес Христос-та!
Второй:
Икорочки б тоже
Не дурно для такого тоста!
Первый:
Да, господа,
воскрес oHi
сущий во гробех!
Второй:
Ну и поросятина у вас!
Эх!
152
Первый:
Дай бог, чтоб чаще у нас так воскресало!
Второй:
Съедим
по этому поводу
ветчинки
с фунтиком сала!
Первый:
Да, господа,
распяли было
ироды
господа нашего
Иисуса Христа.
В т q р о й:
Кулич —
одно восхищение!
Что это он, ей-богу,
поесть не даст!
Со своим Христом пристал!
(II. 386-387)
Резкое несоответствие ханжески-елейной речи первого
персонажа с откровенно животными признаниями второго от-
лично раскрывает содержание «душевной беседы» этих пара-
зитов-обжор и помогает поэту развенчать «высокие слова»
религиозных проповедей, которые служат удобной ширмой,
прикрывающей лицемерие и ханжество.
К сожалению, остроумные, доходчивые антирелигиозные
агитпьесы Маяковского столкнулись не только с полным рав-
нодушием, но и с противодействием некоторых работников,
ведавших театральным репертуаром того времени, и не были
своевременно поставлены на сцене. Лишь «Пьеска про по-
пов...» появилась на театральных подмостках в январе 1921 го-
да после энергичного вмешательства Наркома просвещения
А. В. Луначарского, который подчеркнул агитационное и ху-
дожественное значение агитпьес, отметив, что они — «очень
недурно сделанные карикатуры в бойком темпе»1.
Чрезвычайно интересен отзыв Н. К. Крупской об этих произ-
ведениях. Сравнивая их с агитпьесами других авторов, пред-
1 С Маяковским. Альманах. Изд. «Советская литература», М., 1934,
стр. 33.
153
ставленными Главполитпросвету в 1921—1922 годах, Надежда
Константиновна писала: «Надо учиться у Маяковского: его
пьески коротки, чрезвычайно образны, полны движения и со-
держания...»
Маяковский в эти годы не упускал любого удобного случая
для борьбы с ненавистной ему религиозной идеологией самы-
ми разнообразными средствами многогранно одаренного ху-
дожника. Однажды он даже согласился играть роль попа в ко-
роткометражном антирелигиозном сатирическом кинофильме
того времени по сценарию Д. Бедного взамен актера, который
сбежал с киносъемки, перепугавшись «святотатства».1
Много антирелигиозных стихотворений и плакатов создал
Маяковский в начале 1922 года, когда Советское правитель-
ство для спасения голодающих Поволжья решило изъять цен-
ности из церквей, чтобы закупить хлеб за границей, а церков-
ники всячески противились этому мероприятию. В плакате
«Граждане! Помните же наконец»... Маяковский пишет:
Мы нищи. А в церквах и соборах
драгоценностей ворох.
Не христиане, а звери те, кто скажут тут —
«не дадим золота — пусть мрут».
(IV, 194)
Поэт без всяких изменений вставил в этот плакат бесхит-
ростное письмо голодающих — «слезницу симбирских кресть-
ян», где сказано: «Мы просим от имени стонущего в муках
голодного народа отдать на борьбу с голодом все то золото,
бриллианты, другую церковную утварь, которая не требуется
в богослужении, а служит роскошью в церквах».
В плакатах «Нечего есть! Обсемениться нечем!..», «Займем
у бога» и других Маяковский с гневом раскрывает мошенни-
ческие проделки реакционного духовенства, которое прятало
церковные ценности, отказываясь спасти от голодной смерти
миллионы крестьян:
У поповского бога
золота и серебра много.
Носится смерть над голодным людом.
Что-то помощь не идет с неба.
А золото под попами
лежит под спудом.
1 См. М. Поляновский. Поэт на экране. «Советский писатель»,
М., 1958, стр. 79—80.
154
Сколько можно купить на него хлеба!
Мольбой не проймешь поповское пузо.
Если попы помочь не хотят,
без попов поповским золотом поможем.
(IV, 194)
В то время в стране развернулась значительная работа по
антирелигиозной пропаганде, в ходе которой на самых злобо-
дневных примерах разоблачалась реакционная сущность ре-
лигии. Борьба с поповщиной встретила горячую поддержку со
стороны широких масс трудящихся, многие верующие порва-
ли с религией. Немалый вклад в эту борьбу был внесен Мая-
ковским. Лживой и бесчеловечной религиозной идеологии
противостояли не только его антирелигиозные агитстихи, но и
почти все творчество, прославляющее «земное царствие»
освобожденного человека. Недаром поэт полушутя, но в сущ-
ности совершенно серьезно писал, с гордостью оглядываясь на
пройденный им этап творческого пути:
Известно:
у меня
и у бога
разногласий чрезвычайно много.
(IV, 47)
Весной 1923 года, в связи с подготовкой суда над бывшим
патриархом православной церкви Тихоном, Маяковский на-
писал антирелигиозные стихотворения «О патриархе Тихоне...»,
«Когда голод грыз прошлое лето...», «Когда мы побеждали
голодное лихо...» Патриарх Тихон, неоднократный участник ря-
да белогвардейских заговоров, отказался выдать церковные
ценности для помощи голодающим, лишний раз показав ис-
тинное антисоветское лицо духовенства:
Тихон-патриарх,
прикрывши пузо рясой,
звонил в колокола по сытым городам,
ростовщиком над золотыми трясся:
«Пускай, мол, мрут,
а злата —
не отдам!»
(V, 13)
Поэт пользуется обычным в агитстихах этого периода пла-
катным приемом, выделяя и подчеркивая лишь главные черты
социального облика Тихона — его беспредельную жадность,
155
злорадство по поводу человеческого горя и антисоветскую
озлобленность. Поэтому Маяковский ограничивается двумя-
тремя выразительными штрихами, рисуя портрет Тихона («пу-
зо», «ростовщиком трясся» и т. п.), вовсе не заботясь о кон-
кретно-бытовой достоверности всех деталей. «За то время, —
говорил поэт в 1928 году о своей работе поэта и художника-
плакатиста над портретами классовых врагов, — когда я рабо-
тал в газетной прессе и журнальной, ...я рисовал их с прису-
щими им классовыми чертами» (XII, 371). С полным правом
эти слова могут быть отнесены и к принципам его работы над
антирелигиозными агитстихами, в которых он создал немало
гротескно-плакатных образов.
В стихотворном памфлете «О патриархе Тихоне...» поэт
освещает неразрывную связь «властей предержащих» с офи-
циальной церковью в целях общего закабаления народа:
Известно:
царь, урядник да поп
друзьями были от рожденья по гроб.
Урядник, как известно,
наблюдал за чистотой телесной.
А поп, как известно (урядник духовный),
наблюдал за крестьянской душой греховной.
Каркали с амвонов попы-вороны:
— Расти, мол, народ, царелюбивый и покорный!
Под свист розги,
под поповское пение,
рабом жила российская паства.
Это называлось: единение
церкви и государства.
(V, 14-15)
Еще задолго до Октября великие русские писатели — ре-
волюционеры-демократы настойчиво раскрывали связь само-
державно-полицейского аппарата царской России с церков-
ными организациями. С этой точки зрения данный памфлет
Маяковского весьма близок гневным строкам знаменитой оды
«Вольность» первого русского поэта-революционера А. Н. Ра-
дищева:
Власть царска веру охраняет,
Власть царску вера утверждает;
Союзно общество гнетут1.
1 А. Н. Радищев. Стихотворения. «Советский писатель», Л., 1953,
стр. 80.
156
Заканчивая памфлет, Маяковский напоминает читателю,
что навсегда канули в вечность те времена, когда «около по-
мещика-вора кормилась и поповская свора». Советский на-
род, говорит поэт, сумеет воздать должное патриарху Тихону,
как и другим врагам, пытающимся удушать молодую страну
Советов;
Зовет патриарх Тихон
на власть Советов восстать народ.
За границу Тихон протягивает ручку.
Шалишь, отец патриарше, —
никому не отдадим свободы нашей!
(V, 16)
Таким образом, и в этот период разоблачение антисовет-
ских происков реакционного духовенства соединяется у Мая-
ковского с утверждением великой правды завоеваний Октяб-
ря, незыблемости советского строя.
Агитстихи этого цикла были опубликованы во многих пе-
риферийных газетах, а в Архангельске памфлет «О патриархе
Тихоне...» был издан отдельной брошюрой.
В стихах, рассчитанных на массового читателя, Маяковский
весьма скупо пользуется разнообразными средствами поэти-
ки, в особенности — метафорами, так распространенными в
его ранних произведениях. Стиль агитстихов первых послере-
волюционных лет становится строгим и сдержанным, в неко-
торых случаях приближающимся к деловому документализ-
му. Стихотворения насыщаются точными описаниями конк-
ретных фактов, которые порою действовали на читателя силь-
нее самой яркой фантазии. Художественную форму этих про-
изведений в полной мере могут определить известные слова
Маяковского: «Это революция говорила: живо, не размусоли-
вайте, надо не говорить, а выступать, кдроче, сконденсируйте
вашу мысль в лозунг!» (XII, 161). В антирелигиозных и других
агитстихах поэт смело пользуется художественными средства-
ми публициста; иногда его стих приближается к ораторской
речи, но чаще всего он построен в форме беседы с читателем,
убеждающей его логическими доводами. Подобно «Окнам
Роста», антирелигиозные агитстихи явились для поэта своеоб-
разной школой, помогавшей избавлению от излишней услож-
ненности поэтической формы. Эта «школа» способствовала
также творческому усвоению и развитию лучших традиций
народно-поэтического творчества и классической поэзии.
157
В. МАЯКОВСКИЙ
Обложка В. Маякозского к книжке «Ни знахарь, ни бог,
ни слуги бога нам не подмога».
Агитпоэзия, включая антирелигиозную, может быть достаточ-
но действенной лишь при условии ясности и четкости не толь-
ко мировоззрения поэта, но и художественной формы его
произведений. Несомненно, это учитывалось Маяковским.
Однако часть стихотворений этого цикла явно перегружа-
ется цитатами из документов, цифрами и т. п. Стремясь к про-
стоте и точности, поэт порою впадает в крайность и в некото-
рых стихотворениях появляются несвойственные Маяковскому
сухость, схематичность, чрезмерный «утилитаризм». Сам поэт
в статье «А что вы пишите?» (1926 г.) дал объяснение причин
некоторой слабости художественной формы отдельных своих
агитстихов начала 20-х годов, отмечая, вместе с тем, значе-
ние работы над ними для становления и развития новых прин-
ципов эстетики, поэтики и языка: «...Были и объективные при-
чины временного понижения (качества писательской продук-
ции — В. Р.) — многолетняя работа последнего времени от
срочного задания к срочному заданию, отсутствие времени на
продумывание формальной стороны работы. Это сознатель-
ное временное приспособление слова имело и свои положи-
тельные результаты — очищение языка от туманной непонят-
ности, сознательный выбор, поиск целевой установки» (XII,
119).
Маяковский, как и многие другие видные советские писате-
ли той поры (Д. Бедный, А. Серафимович и др.), придавал
большое значение терпеливой и вдумчивой работе художника*
агитатора среди крестьянства, в значительной степени еще на
ходившегося под властью религиозных предрассудков и суе-
верий. Гордясь своей агитационно-пропагандистской работой,
Маяковский с присущей ему категоричностью суждений ре-
шительно настаивал: «Агитационно-просветительная работа...
должна пользоваться правом гражданства наравне с поэмой и
романом» (XIII, 122—123).
К сожалению, агитстихи Маяковского, которым поэт само-
забвенно отдавал свой талант и опыт художника, силы и время
которые никак не были голой «иллюстрацией общеизвестно-
го», иной раз фактически игнорируются, выставляются за рам-
ки советского искусства некоторыми критиками и историками
литературы.
Такого рода «толкователи» творческого пути поэта не за-
мечают совершенно естественного, органического обращения
его после Октября к агитпоэзии, которая не только была не-
обходима как одно из средств просвещения и воспитания на-
459
рода, но и являлась одним из путей, по которым художник
настойчиво шел «с небес поэзии» к коммунизму, «потому что
нет мне без него любви». Поэт революции не мог не искать
новых форм прямого разговора с многомиллионным читате-
лем, который был тогда в значительной степени малограмот-
ным, но жадно тянулся к «пище духовной», к знаниям,
к культуре.
В 1923 году вышли в свет два сборника антирелигиозных
агитстихов Маяковского: «Обряды» и «Ни знахарь, ни бог, ни
слуги бога нам не подмога», рассчитанные прежде всего на
читателя — трудового крестьянина. Эти сборники являются
примером будничного, но напряженного, высококвалифициро-
ванного труда поэта-агитатора, работавшего в то же время
над крупными произведениями. Антирелигиозные агитстихи
Маяковского соответствовали характеру идеологической рабо-
ты Коммунистической партии по воспитанию и просвещению
народных масс. В то время в периодической печати публико-
валось особенно много антирелигиозных материалов, самых
разнообразных по форме и содержанию. По всей стране про-
ходили антирелигиозные диспуты, беседы, лекции, спектакли.
Антирелигиозные стихи писали Д. Бедный, Н. Асеев, А. Безы-
менский и другие известные советские поэты, публикуя их в
печати, рассчитанной на многомиллионного читателя. Новатор-
ские по форме и содержанию, атеистические агитстихи Мая-
ковского вместе с тем продолжали просветительскую тради-
цию русской демократической литературы прошлого, стре-
мившейся нести знания трудовому народу.
В. И. Ленин в статье «О значении воинствующего материа-
лизма», опубликованной в 1922 году, писал: «...Массам необ-
ходимо дать самый разнообразный материал по атеистической
пропаганде, знакомить их с фактами из самых различных об-
ластей жизни, подойти к ним и так и эдак для того, чтобы их
заинтересовать, пробудить их от религиозного сна, встрях-
нуть их с самых различных сторон, самыми различными спо-
собами и т. п.»1 Именно так и ведется Маяковским антирели-
гиозная пропаганда в его агитстихах, собранных в названных
сборниках. Однако атеистические стихотворения его вовсе не
были иллюстрацией к какому-либо «заданному» тезису. Все
произведения Маяковского в той или иной форме выражают
мысли, чувства, переживания самого поэта.
1 В. И. Л е н и н. Соч., т. 33, стр. 204.
160
Обращаясь в этих стихах к трудовому крестьянству стра-
ны, поэт неторопливо, настойчиво, убедительно разоблачает
поповские сказки, суеверия. Именно в антирелигиозных сти-
хах Маяковский чрезвычайно широко использовал традиции
русского фольклора. Следует иметь в виду, что пролеткуль-
товцы, лефовцы, конструктивисты, имевшие немалое влияние
в советской поэзии 20-х годов, игнорировали традиции худо-
жественной литературы прошлого и фольклора.
Во всех без исключения стихотворениях, включенных Мая-
ковским в два сборника, утверждается неизбежность тор-
жества научного мировоззрения, противоположного религи-
озной идеологии. Не бог, а наука, говорит поэт, поможет тру-
довому человеку. Советские люди должны быть свободными
от религиозных предрассудков, должны овладеть научными
знаниями о мире и о человеке. Не для того народ совершил
социалистическую революцию, проливал кровь на полях граж-
данской войны, терпел голод и лишения, чтобы оказаться под
духовной властью мракобесов-церковников:
Мы
сбросили с себя
помещичье ярмо,
мы
белых выбили,
наш враг	,
полег, исколот,
Мы
побеждаем
волжский мор
и голод.
Мы
отвели от горл блокады нож.
Мы
не даем
разрухе
нас топтать ногами.
Мы победили,
но не для того ж,
чтоб очутиться
под богами.
Товарищ,
подымись!
Чего пред богом сник?
В свободном
нынешнем
ученом веке
] ] В. Ружин,
161
не от попов и знахарей —
из школ,
из книг
узнай о мире
и о человеке!
(V, 193-194)
Не снижая уровня своего поэтического мастерства, но и
без излишней «литературной изощренности», пользуясь са-
мым простым, доступным любому крестьянину языком, при-
бегая к разговорной речи, к популярным в народе приемам
поэтики русского фольклора, включая в свои стихи фольклор-
ные персонажи (Ванька-Дурак, Данила-Балда и др.), Маяков-
ский спокойно и деловито, без оскорбления чувств верующих,
показывает всю нелепость, вред суеверий и поповских выду-
мок о существовании «господа бога», ведет пропаганду науч-
ных знаний.
Коммунистическая партия, уделяя значительное внимание
атеистическому воспитанию трудящихся, указывала, что «ан-
тирелигиозная пропаганда в деревне должна носить характер
исключительно материалистического объяснения явлений при-
роды и общественной жизни, с которыми сталкивается кресть-
янин. Разъяснение происхождения града, дождя, грозы, засу-
хи, появления вредителей, свойств почвы, действия удобре-
ния и т. п. является наилучшим видом антирелигиозной пропа-
ганды»1. Материалистическое объяснение явлений природы и
общественной жизни и составляет основное содержание ан-
тирелигиозных агитстихов Маяковского, обращенных к трудо-
вому крестьянству.
К примеру, в стихотворении «Про Феклу, Акулину, корову
и бога», высмеивая нелепые религиозные поверья, знахарство,
Маяковский одновременно пропагандирует необходимость
борьбы с болезнями при помощи современной медицины и
ветеринарии. Один из персонажей стихотворения — Фекла
олицетворяет собою наименее сознательную часть крестьян-
ства, еще не порвавшую с религиозными предрассудками.
Она наивно верит в чудодейственные силы «коровьего заступ-
ника» — «святого Егория» и пытается лечить свою заболевшую
кормилицу — корову молитвой, обращенной к этому «свято-
1 О работе в деревне. Из резолюции XIII съезда РКП (6) (май 1924 г.).
«КПСС в резолюциях...», ч. II, стр. 53.
162
За сутками сутки
молилась баба,
не отдохнув ни минутки.
На четвертый день
|ие помогли коровв боги!)
отощала баба —
совсем тень.
А корова
околела, задрав ноги.
му». Но «лечение» посредством молитв привело лишь к боль-
шой беде:
Лезет баба на печку.
Трет образа, увешанные паутинами,
поставила Егорию в аршин свечку —
и пошла...
Только задом трясет по-утиному!
Отбивает поклоны.
Хлоп да хлоп!
Шишек десять набила на лоб.
Умудрилась даже расквасить нос.
Всю руку открестила —
будто в сенокос.
За сутками сутки
молилась баба,
не отдохнув ни минутки.
На четвертый день
(не помогли корове боги!)
отощала баба —
совсем тень.
А корова
околела, задрав ноги.
(V, 203)
Основные черты центральных персонажей стихотворения
раскрываются в их отношении к науке и религии. Фекле про-
тивопоставлена просвещенная «тетя-большевиха» Акулина,
жадно рвущаяся к научным знаниям. В ее образе воплощены
11*
163
типичные черты многомиллионного советского трудового
крестьянства, которому социалистическая революция дала
возможность перестроить сознание, порвать с «идиотизмом
деревенской жизни»:
Молиться —
не дело Акулинье:
у Акулины
другая линия.
Чуть у Акулины времени лишки
садится Акулина за красные книжки.
(V, 203)
«Красные книжки» не только помогли Акулине стать на-
стоящей «большевихой», но и овладеть современными науч-
ными знаниями. Поэтому она верит не «святому Егорию», а
ветеринару:
В книгах
речь
про то,
как корову надо беречь.
Заболеет —
времени не трать даром —
беги скорей за ветеринаром.
Глядишь —
на третий
аль на пятый день
корова,
улыбаясь,
выходит за плетень,
да еще такая молочная —
хоть ставь под вымя трубы водосточные.
(V, 204)
Заключительные строки стихотворения, в которых Маяков-
ский открыто призывает крестьян к борьбе с религиозными
предрассудками и утверждает силу современной науки, на-
писаны поэтом в излюбленной манере агитплакатов.
В близком по теме стихотворении «Ни знахарства, ни бла-
годать бога в болезни не подмога» речь идет о том, как оду-
раченные суевериями и религиозными предрассудками кресть-
яне пытаются остановить эпидемию при помощи заговоров и
заклинаний. Представителями этой темной крестьянской мас-
сы являются персонажи явно фольклорного происхождения —
Ванька-Дурак и Данила-Балда. Выведен и выживший из ума
«Никифор древний».
164
Воспользовавшись народной бедой, церковники разжигают
религиозный фанатизм. Люди обращаются к богу от неве-
жества, от отчаяния, несмотря на очевидное бессилие «все-
вышнего»:
...вспомнили о боженьке,
повалились господу-богу в ноженьки.
Молятся,
крестятся,
да кадилом кадят.
А оспа
душит людей,
как котят.
(V, 209)
На горе и смерти людей наживается шарлатан-поп, сатири-
чески изображенный поэтом. В его образе подчеркнуты чер-
ты, свойственные подавляющему большинству церковников —
жадность и лицемерие:
Только поп
за свои молебны
чуть не весь пережрал урожай хлебный.
(V, 209)
Как и во многих других агитстихах и плакатах, миру коснос-
ти и невежества здесь противостоит передовой человек со-
ветской деревни — красноармеец Иванов. Этот образ идейно
весьма близок «большевихе» Акулине:
Красноармеец Иванов
вернулся в отпуск.
Служил Иванов в полку,
в лазарете,
все переглядел болезни эти.
Знахарей разогнал саженей на сто,
получил по шеям и поп кудластый.
(V, 209)
Концовка и этого стихотворения сделана в стиле стихотвор-
ного агитплаката, она содержит в себе логически продуман-
ный, четкий и сжатый вывод, подчеркивающий несовмести-
мость науки с религиозными предрассудками, способными по-
губить человека:
Вывод тот,
что во время болезней
доктора
и попов,
и суеверий,
и вер полезней.
(V. 211)
165
Рисуя в стихотворении этого цикла даже глубоко заблуж-
дающихся, попавших во власть религиозной идеологии кресть-
ян, Маяковский пишет о них с мягким юмором, критикуя их
поступки доброжелательно, без издевки, не забывая, что
они — советские люди. Их невежество, религиозность — не
вина, а беда, которая преодолима при настойчивом воспита-
нии и просвещении деревни. Обнажая весь вред религиозных
предрассудков, поэт борется за советского человека. Этим
и объясняется основная тональность антирелигиозных агитсти-
хов Маяковского, как и других его «агиток».
Особенно удачно и остро, с глубокими философскими
обобщениями, как бы подталкивающими читателя-крестьяни-
на на собственные раздумья, написано стихотворение «То-
варищи крестьяне, вдумайтесь раз хоть — зачем крестьянину
справлять пасху?» Стихотворение представляет собою боль-?
шой неторопливый монолог, полный неотвратимых вопросов,
при помощи которых с большим тактом, строго логично и
убедительно разоблачается ложь религиозной идеологии:
Если вправду
был
Христос чадолюбивый,
если в небе
был всевидящий бог, —
почему
вам
помещики чесали гривы?
Почему давил помещичий сапог?
Почему
допущен голод на Волге?
Чтобы вас
переселять в райские кущи?
Почему истреблял крестьян войной,
кровью крестьянскою поля исхлестал?
Или Христу —
не до крестьянского рева?
Христу дороже спокойствие царево?
Крестьяне
Христу молились веками,
а война
не им остановлена,
а большевиками.
Понятно —
пасха блюдется попами.
Не зря обивают попы пороги.
166
Но вы
из сердца вырвите память,
память об ихнем —
злом боге.
(V, 212-214)
Последнее стихотворение сборника «Ни знахарь, ни бог...»
заканчивается твердым, убеждающим читателя выводом, в
«котором сконцентрирован основной идейный смысл атеисти-
ческих агитстихов Маяковского:
Вывод сам лезет в дверь
(не надо голову ломать в муке!):
крестьянин,
ни в какого бога не верь,
а верь науке.
(V, 219)
В стихотворения, вошедшие в эти сборники, Маяковский
вводит разговорную крестьянскую речь, фольклорную поэти-
ку, фольклорный стих. Чаще всего поэт пользуется разговор-
ным разностопным стихом-раешником, распространенным в
устных поэтических произведениях. Широко применяется
просторечие в тексте произведений («чуть у Акулины времени
лишки» и т. д.). Просторечны также имена основных персона-
жей и сами названия стихотворений («Про Феклу, Акулину...»
и др.). Поэт часто пользуется меткими и яркими народными
выражениями, нередко слегка «подновляя» их («в зубы возь-
ми ног пару», «тает, свечка словно», «околела, задрав ноги»,
«орут, аж волдыри в горле», «умудрилась расквасить нос» и
т. п.). Но в этих же стихотворениях есть и присущие Маяков-
скому неологизмы («большевиха», «дело Акулинье» и др.).
Однако поэт применяет их весьма умеренно; они совершенно
понятны рядовому читателю-крестьянину.
Не снижая качества стиха, Маяковский пользуется обыч-
ными для него метафорами, гиперболами («поп... чуть не весь
пережрал урожай»), каламбурами («вид у родичей — не роди-
чи, а... уродичи»), иронией («нежная вещь — корова») и т. п.
Свежи и необычны, но совсем далеки от формалистических
«новаций» типично «Маяковские» рифмы, которые он щед-
ро вводит в агитстихи: «попита—копыта», «горе—Егора», «пау-
тинами—по-утиному» и др. Тем самым Маяковский знакомит
своего читателя — рядового советского крестьянина — с
достижениями художественной формы современной поэзии,
развивая его эстетический вкус, поднимая его до уровня вы-
сокой поэтической культуры.
167
Но поэтическое новаторство Маяковского в стихах этого
цикла неразрывно соединено с использованием фольклорных
традиций. Работа над антирелигиозными стихами, как и над,
другими произведениями, адресованными крестьянской мас-
се, была для поэта серьезной школой народности искусства,
проявившейся не только в новой идейно-тематической основе
этих произведений, но и в особенностях их художественной
формы.
В статье «До» (1923 г.) поэт называет эти антирелигиозные
стихи «агитлубками». Интерес Маяковского к лубку — жанру
народной живописи — был выражен еще в предоктябрьские
годы.1 Называя стихи «агитлубками», поэт подчеркивает их
связь с живописностью плаката, идущего от народного рисун-
ка, включая элементы гротеска. В антирелигиозных агитстихахг
как и в народных лубках, события сменяются чрезвычайно
быстро, в «плакатном темпе». В центре внимания — лишь один
эпизод; все остальное только поясняет этот эпизод, способ-
ствует его развитию.
В. И. Ленин указывал, что, в отличие от пропагандиста,
агитатор «возьмет самый известный всем его слушателям и
самый выдающийся пример... и направит все свои усилия на то,
чтобы, пользуясь этим, всем и каждому знакомым фактом,,
дать «массе» одну идею...»2 Именно по этому пути и шел поэт,
создавая антирелигиозные агитстихи. В них нет и не может
быть широкой разветвленности сюжета, вставных эпизодов,
лирических отступлений и т. п. Маяковский сжато, но точно,
резко клеймит в них пережитки прошлого, сковывающие си-
лы трудящихся деревни, и прежде всего — религию.
В отрицательных персонажах поэт всячески подчеркивает,
заостряет черты, унаследованные ими от дооктябрьского
«идиотизма деревенской жизни». Таков, например, образ Ва-
вилы Грязнушкина в стихотворении «Кому и на кой ляд це-
ловальный обряд». Все его поступки, его внешность доведены
1 В лубках — популярных народных сатирических картинках, сопро-
вождавшихся очень кратким текстом, значительное место занимала анти-
религиозная сатира, отражавшая взгляд на церковь трудового народа..
Очень часто там изображались похождения развратных, жадных попов —
см., например, сборн. «Русские народные картинки». Собрал и описал
Д. Ровинский, книга 1-я, «Сказки и забавные листы», СПб., 1881, с
которым Маяковский был хорошо знаком еще во время учебы в учили-
ще живописи и ваяния.
2 В. И. Ленин. Соч., т. 5, стр. 380.
168
до отталкивающей животной обнаженности, почти до не-
правдоподобия. В результате своего невежества он заражает
страшной болезнью почти всю деревню. Его губы превраг-
щаются в «губищи», на них кишат «бациллины», он даже не
целуется ими (это в какой-то степени было бы связано с ду-
ховной жизнью и оправдывало бы его), а «впивается» в икону,
« своих знакомых и родственников. Но за плакатно-гиперболи-
ческой «сниженностью» этих стихов Маяковского стоит самая
реальная правда. Чрезвычайно лаконично, двумя-тремя иро-
ническими штрихами он оживляет образ своего персонажа:
«Вавила-разиня», «стоеросовый дядя» и т. п.
В антирелигиозных агитстихах Маяковский нередко ставит
героев в самые нелепые положения, подчеркивая тем самым,
что в результате невежества, диких религиозных суеверий
человек теряет свой человеческий облик и совершает неле-
пейшие поступки. Таков не только Вавила Грязнушкин, но и Фе-
рапонт из стихотворения «От примет, кроме вреда, ничего
нет». Читатель этих стихотворений невольно делает естествен-
ный вывод, к которому его как бы подталкивает все развитие
сюжета: человек может погибнуть, если будет верить неле-
пым религиозным предрассудкам, мешающим научным зна-
ниям:
В несчастьях
не суеверия помогут,
а быстрота.
(V, 250)
Маяковский продолжает пользоваться своим излюбленным
художественным приемом — он всячески «снижает» «высо-
кую» религиозную фразеологию. Этот прием осмеяния «свя-
щенных» писаний особенно заметен в стихотворении «От по-
минок и панихид у одних попов довольный вид»:
...Попу
и от смерти
радость велия —
и доходы
и веселия.
Чтоб люди
доход давали, умирая,
сочинили сказку
об аде
и о рае.
169
«За сотнягу
прямехонько определим в раю,
а за рупь
папаше
жариться в аду».
Расчет верный:
из таких-то денег
не отдадут
папашу
на съедение геенне!
Затем,
чтоб поместить
в райском вертограде,
начинают высчитывать
(по покойнику глядя),—
во-первых,
куме заработать надо —
за рупь
поплачет
для христианского обряда.
Затем
за отпевание
ставь на кон —
должен
подработать
отец диакон.
(V, 236-237)
В тех случаях, когда Маяковский разоблачает лживость ре-
лигиозной фразеологии, он ее предельно развенчивает, поль-
зуясь жаргонизмами и просторечием («за рупь», «на кон»,
«папаше жариться»). Соседство традиционно «высокой» цер-
ковной лексики («вертоград», «геенна» и др.) с «низкими» ее
формами усиливает сатирический эффект, помогает раскры-
тию внутренней пустоты, нелепости религиозных речений.
Выше уже отмечалась тесная связь художественной формы
этих стихотворений с традициями русского фольклора. Заме-
тим лишь, что народный лубок, к жанру которого обратился*
в данном случае Маяковский, органически сочетал рисунок с
текстом. Лаконичный рисунок выделял лишь какие-то основ-
ные черты персонажа, без подробной психологической углуб-
ленности. По этому пути в данных произведениях и шел Мая-
ковский. Антирелигиозные стихотворения в сборниках были
иллюстрированы его меткими, выразительными рисунками. В
них уже нет чрезмерной условности, абстрактности изображе-
ния, сказывавшихся в некоторых рисунках «Окон Роста». Ри-
сунки, являясь составной частью произведения, способствуют
170
большему воздействию стихотворения на читателя. «Если круг
питателей, — пишет исследователь творчества Маяковского, —
которым автор хочет разъяснить... ту или иную идею, еще
слабо подготовлен к восприятию стиха, поэт может сочетать
стихи с другими видами искусства (например, рисунок)».1
От народного лубка идет и рифмованное заглавие, в кото-
ром сжато выражено основное содержание произведения. По-
учительная концовка, содержащая в себе четкий вывод, также
связана с традициями этого жанра.
Наряду с лубком, Маяковский прибегает к приемам рус-
ской народной сказки.
Несмотря на условность, в реалистической сказке всегда
основными проблемами были проблемы социальные. Они
раскрываются в резком контрасте персонажей и тех ситуа-
ций, в которые попадают герои. Так и у Маяковского. Говоря
о нелепости и опасности религиозных суеверий, поэт изобра-
жает противоположное отношение к ним двух персонажей —
обычно соседей, друзей или родственников.
Маяковский использует и такой композиционный прием
русской сказки, как многократное повторение какого-либо
эпизода, при помощи чего всячески подчеркивается основная
мысль произведения. К примеру, в стихотворении «От примет,
кроме вреда, ничего нет» суеверный Ферапонт, игнорируя не-
медленную медицинскую помощь, трижды оберегается все-
возможных «дурных» примет, в результате чего погибает его
единственный сын. В стихотворении «Ни знахарство, ни благо-
дать бога не подмога» невежественные крестьяне опять-таки
трижды обращаются к заговорам и приметам, пытаясь спас-
тись от эпидемии.
В соответствии с формой поучительного крестьянского ска-
за в ряде стихотворений этого цикла существует постоянная
повторяемость весьма близких событий в сюжете. Так, упо-
мянутый ранее персонаж стихотворения «Кому и на кой ляд
целовальный обряд» Вавила Грязнушкин сперва облобызал
губищами икону, затем впился ими в милку, заразив ее болез-
нью, затем поцеловал кума, передав и ему бактерии, затем
обнял собаку, затем заразил всех жителей деревни...
Маяковский обращается и к пословицам, нередко переде-
лывая их на новый лад, достигая тем самым сатирического
1 В. Д у в а к и н. «Окна Роста» и их политическое и литературное
значение. — Творчество Маяковского. Сборник статей. Изд. АН СССР, М.,
1952, стр. 386.
171
эффекта. В стихотворении «Товарищи крестьяне, вдумайтесь
раз хоть — зачем крестьянину справлять пасху?» он переосмы-
слил пословицу «У бабы волос долог, да ум короток», развен-
чав при помощи этого приема образ Иисуса Христа:
Если у Христа
не только волос долгий,
но и ум
у Христа
всемогущий,
почему
допущен голод на Волге?
(V, 213)
В стихотворении «На горе бедненьким, богатейшим на
счастье — и исповедники, и причастье» поэт воспользовался
пословицей «Семь бед—один ответ»:
Думает мироед:
«Совести нет —
выгод
много.
Семь краж — один ответ
перед богом».
(V, 241-242)
Заглавия многих стихотворений даны по образцу народных
пословиц и поговорок: «Кому и на кой ляд целовальный об-
ряд», «Крестить — это только попам рубли скрести», «На
горе бедненьким, богатейшим на счастье — и исповедники, и
причастье», «Прошение на имя бога в засуху не подмога»,
«Ни знахарство, ни благодать бога в болезни не подмога» и др.
Если, по справедливому замечанию Маяковского, в неко-
торых архаических «присказках, пословицах господь славосло-
вится» (X, 94), то советский поэт создает на фольклорной ос-
нове новые, легко запоминающиеся присказки и пословицы
атеистического характера. Таковы названия указанных выше
стихотворений.
Используя лучшие традиции, поэт одновременно осуждает
косные элементы определенной части устного народного
творчества, отражавшие взгляды невежественного крестьянст-
ва, которые становятся помехой для строительства нового бы-
та советской деревни. Поэт высмеивает заговоры, приметы,
показывая и тут глубокое знание фольклора. Например, в сти-
хотворении «Про Феклу и Акулину...» он пишет о распростра-
ненной среди отсталой части крестьянства вере в «святого-
172
Егория» — «коровьего заступника». В стихотворении «Про Ти-
та и Ваньку, случай, показывающий, что безбожнику много
лучше» поэт, придерживаясь фольклорной традиции, нарисо-
вал образ Ильи-пророка, делающего всевозможные козни
мужикам. Но этого «пророка», которого страшатся некоторые
жители деревни, легко разоблачает и побеждает приобщив-
шийся к современной науке простой красноармеец Иванов.
Изображая нелепость всевозможных религиозных поверий,
заговоров, примет, Маяковский не только просвещает чита-
теля — труженика села, стремясь оторвать его от косных тра-
диций старой деревни, но вместе с тем полемизирует с вы-
ступавшими в начале 20-х годов поэтами, отражавшими взгля-
ды зажиточного патриархального крестьянства (Н. Клюев,
С. Клычков и др.), которые особенно упорно цеплялись имен-
но за архаические, отживающие своей век элементы фоль-
клора, используя их для пропаганды религиозной идеологии,
противопоставляя ее новой идеологии советского общества.
Поэзия Маяковского решительно противостояла творчеству
литераторов этой группки.
Можно говорить о полемической заостренности антирели-
гиозных агитстихов Маяковского и в более широком смысле.
Известно, что декадентская поэзия начала XX века, включая
- не только дооктябрьский период, но и первые послереволю-
ционные годы, всячески поэтизировала мистические приметы,
всерьез обращаясь к шаманству, патриархальным обрядам,
заговорам, заклинаниям. Маяковский же обнажает их пусто-
ту и нелепость, вред для трудового народа.
Сохранилось любопытное свидетельство того, насколько
доходчивы были эти стихотворения для массового читателя.
Журналист Я. Шафир, прочитавший в деревне газету со сти-
хотворением «Крестьяне, собственной , выгоды ради пойми-
те — дело не в обряде», рассказывает: «Даю это читать Де-
дову и Ивану Коротких. К моему изумлению, они Маяковского
понимают. Я спрашиваю: «Что значит — «В мозгах вывих?»
Ответ — «Вроде дурака»1.
Следует учесть, что в это же время Маяковскому не раз
приходилось выслушивать демагогические поучения некото-
рых критиков, присвоивших себе право судить поэта от имени
читателя, высокомерно выступавших с крикливым заявлением:
«Вас не понимают рабочие и крестьяне!» Позже, в конце 1928
1 Я. Шафир. Газета и деревня. ГИЗ, М., 1923, стр. 50—51.
173
года, Маяковский с горечью говорил: «...Любой интриганишка
любой мне приговор произносит от имени той же массы» (XII,
372). Разумеется, речь не идет о справедливых замечаниях от-
носительно чрезмерной усложненности поэтики и языка от-
дельных послеоктябрьских произведений поэта.
Вскоре после выхода в свет сборников антирелигиозных
стихотворений в журнале «Красный библиотекарь» появился
обзор книжных новинок, рассчитанных на крестьянские биб-
лиотеки. Значительное внимание в нем уделено этим сбор-
никам. Несмотря на спорность отдельных суждений, автор
объективно и доброжелательно пишет о полезности и дейст-
венности стихотворений Маяковского, отмечает их высокий ху-
дожественный уровень. Знаменательно, что эти произведения
Маяковского поставлены в один ряд со стихотворениями для
советской деревни популярнейшего в те годы неутомимого
поэта-агитатора Д. Бедного:
«Каковы наши требования к крестьянской книге? Со сто-
роны языка, книги должны быть написаны хорошим, по воз-
можности художественным языком, понятным для массового,
зачастую малограмотного читателя. По содержанию должны
затрагивать темы близкие и понятные тому же читателю, исхо-
дить от знакомой обстановки крестьянской жизни, постепенно
расширяя рамки, вводя новые понятия и образы. В политичес-
ком отношении темы и содержание книг должны быть про-
никнуты духом революционности, чужды религиозно-мисти-
ческого тумана, и будить классовое самосознание крестьян-
ства.
Со стороны внешности — книги должны иметь привлека-
тельный вид, красочную зазывательную обложку, отпечатаны
четко... должны сопровождаться ясными рисунками. Формат
и общий размер книжек желателен небольшой, — лучше
несколько брошюр, чем солидный том...
В баснях и стихотворениях Д. Бедного, В. Маяковского... —>
рисунки карикатурного характера, иногда очень выразитель-
ные...
«Обряды» В. Маяковского не все удачны по содержанию.
Первая вещь — «Кому и на кой ляд целовальный обряд» слиш-
ком нравоучительная и потому слабее других. Зато стихотво-
рения об обрядах крещения, свадьбах и приметах очень хо-
роши: занимательны и метко остроумны. Вот только как спра-
вится деревенский читатель с необычными для его взора не-
ровными строками, со свободой в расположении слов? Впро-
174
Обложка В. Маяковского к книжке «Обряды».
чем, это будет видно, когда книжка дойдет до читателя, за
ним остается последнее слово»1.
В этом же обзоре дана положительная оценка и другим
брошюрам Маяковского — «Сказке о дезертире» и «Вон са-
могон», также изданным массовым тиражом для деревен-
ского читателя.
В небольшой, но содержательной рецензии на эти сборни-
ки, опубликованной в ленинградском журнале «Зори», подчер-
кивается их актуальность, доступность и действенность, отме-
чается мастерское использование средств поэтики, в особен-
ности гипербол, каламбуров, усиливающих эмоциональное
воздействие произведений на читателя. Справедливо сказано
о резком отходе поэта от футуристических приемов «обработ-
ки слова», о его приближении к традициям народности в ис-
кусстве: «Как следствие агитационного задания, надо отметить
полную мотивировку приемов. Приема как приема нет в «Об-
рядах», каждый прием осмыслен. Это — сильное отклонение
от футуристической программы, ставящей задачей обнаже-
ние приема, презрение к мотивировке.
Маяковский давно сказал первые буквы отхода от футу-
ризма; «Обряды» — какая-то очередная буква...»2
Свыше 40 лет, прошедших после первого издания антире-
лигиозных агитстихов Маяковского, явились лучшей провер-
кой их непреходящей ценности. Несмотря на существенные
изменения, которые произошли в сознании и быту тружеников
города и села за это время, значительная часть этих произве-
дений не потеряла своего значения и силы в наши дни. Поэто-
му они и сейчас публикуются различными издательствами,
распространяются наряду с научно-атеистической литературой.
1В. Петровский. Беллетристика для крестьянских библиотек
(обзор новых изданий «Красной нови» и Госиздата).— «Красный библио-
текарь», 1923, № 2—3.
2 П. Жуков. Агитки. «Зори», 1924, № 11, стр. 14.
176
«ПРЕГРАД
ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ
НЕТ!..»

напряженно трудясь на про-
тяжении всего периода 20-х годов
над крупнейшими своими произ-
ведениями, составившими славу и
гордость советской литературы,
Маяковский не прекращал рабо-
ты и над антирелигиозными агит-
стихами, которые были органи-

ческой частью его неутомимого труда поэта-газетчика, агита-
тора, публициста. Более того, без этой «черновой» работы
трудно представить возможность создания им ряда крупней-
ших поэм и пьес, в которых оперативная публицистика явля-
ется одним из решающих составных элементов содержания и
стиля произведений. К тому же многие «агитки» Маяковского,
которые иной раз казались его современникам «одноднев-
ками», не только выдержали проверку временем, но с
каждым днем становились все более и более современными
художественными произведениями.
Так, в 1925 году по договору с ведомственным издатель-
ством «Вестник воздушного флота» Маяковский написал поэму
«Летающий пролетарий». Но эта поэма, которая почти не была
замечена критикой при жизни Маяковского, да и до сих пор
не привлекает серьезного внимания большинства исследова-
телей его творчества, далеко выходит за рамки непосред-
ственной «агитзадачи» — пропаганды Красного Воздушного
флота. В ней вновь настойчиво и последовательно выражена
мысль, проходящая красной нитью сквозь все его послеок-
тябрьское творчество: безграничны силы и возможности дерз-
12 В. Ружина	177
«За сотнягу
прямехонько определим в раю,
« за руль
папаша
жариться в вду».
новенного человеческого разума, освобожденного социалис-
тической революцией. С гениальной прозорливостью худож-
ник предсказывает блестящие победы советского народа в
области покорения воздушного и космического пространств.
Поэт справедливо считает, что эти победы, утверждающие
мощь и торжество мысли свободного человека, нанесут силь-
нейший удар по поповским выдумкам, по религиозной идео-
логии.
Лозунгом «Даешь небо!» заканчивается эта поэма, написан-
ная в «мажорном ключе», пронизанная светлым оптимизмом,
уверенностью в огромных, неисчерпаемых силах народа^ по-
рвавшего цепи социального и духовного рабства. С доброй
улыбкой, полушутя, поэт говорит об обычных школьных уро-
ках недалекого будущего, где разоблачается ложь религиоз-
ных легенд:
Сегодня
в школе —
практический урок.
Решали —
нет
или есть бог.
По-нашему —
религия опиум.
Осматривали образ —
богову копию.
А потом
с учителем
полетели по небесам.
178
Убеждайся — сам!
Небо осмотрели
и внутри
и наружно.
Никаких богов,
ни ангелов
не обнаружено.
(V, 352-353)
Поэма «Летающий пролетарий» и ряд стихотворений, идей-
но-тематически связанных с ней, — пример научного предви-
дения поэта, основанного на марксистско-ленинском познании
законов развития природы и общества, в противоположность
религиозным «пророчествам», в основе которых лежит неве-
жество. «Чудесное пророчество, — писал В. И. Ленин, — есть
сказка. Но научное пророчество есть факт»1.
Мечты человечества о покорении космоса, которые ста-
новятся реальностью для советского человека, находят свое
выражение и в ряде других произведений Маяковского, на-
полненных именно научным пророчеством, столь характерным
для художника социалистического реализма. Поэт-гуманист,
отражая мысли миллионов советских людей, говорит о согла-
сии отдать свою жизнь ради триумфа советской науки:
Если надо
к Марсам
дуги выгнуть,
сделай милость,
дай отдать
мою жизнишку, —
(V, 93)
пишет он в стихотворении «Москва — Кенигсберг». Разумеет-
ся, созданное поэтом новое, но весьма понятное слово «жиз-
нишка» здесь вовсе не выражает пренебрежения к человеку, а
утверждает способность советских людей к самопожертвова-
нию, контрастным путем усиливает впечатление величия идеи
покорения космоса.
В одном из стихотворений того же периода поэт мечтает
о том времени, когда человек сможет легко
отдыхать,
в небеса вбегая ракетой.
Сам начертил
и вертись по параболе!
(VI, 19)
1 В. И. Л е н и н. Соч., т. 27, стр. 455.
12:
179
Цикл агитационных «авиастихов», написанных Маяковским
в 1923 году по весьма конкретному поводу (в связи с прово-
дившейся в нашей стране «Авианеделей»), далеко выходит за
рамки недолговечных «агиток». В этих стихотворениях, полных
глубоких обобщений, сочетающих в себе высокий романти-
ческий пафос с трезвым осмыслением реальных достижений и
перспектив развития современной науки, поэт вновь убежден-
но говорит о возможности покорения воздушного и космиче-
ского пространств, отрицает религиозные россказни о бесси-
лии человека подчинить себе вселенную.
В стихотворении «Пролетарка, пролетарий, заходите в пла-
нетарий» Маяковский еще более решительно подчеркивает
мысль о неизбежности разоблачения религиозных мифов по-
средством познания тайн вселенной:
Умри, поповская погань!
Побыв
в небесных сферах,
мы знаем —
нету бога
и нету
смысла
в верах.
(X, 152)
Прославление могущества научной мысли постоянно соче-
тается у поэта с разоблачением религиозных легенд.
Взлететь бы
к богам в селения!
Предъявить бы
Саваофу
от ЦЖО1
ордера
на выселение! —
(V, 60)
пишет он в стихотворении «Разве у вас не чешутся обе
лопатки?» Бог Саваоф уже лишен той силы, которой в извест-
ной степени он «обладал» в ранних произведениях поэта.
Это — жалкий, беспомощный противник; с ним не может быть
единоборства. Небольшая бытовая деталь — «предъявить бы
от ЦЖО ордера на выселение» — усиливает сатирическую вы-
разительность этого образа.
1 ЦЖО — Центральный жилищный отдел Моссовета.
180
Те же мысли, сконцентрированные в лозунге «Будь аэро-
крылым!», выражены и в других стихотворениях этого цикла
(«Издевательство летчика», «Итог», «Авиачастушки», «Авиа-
дни» и др.).
Даже в стихотворении для детей «Кем быть?» (1928 г.}
Маяковский с увлечением передает юному читателю романти-
ку неизвестной еще в то время профессии летчика-космонавта:
Вези, мотор,
чтоб нас довез
до звезд
и до луны,
хотя луна
и масса звезд
совсем отдалены.
(X, 273)
Смелая мечта передового советского человека, основанная
на трезвом знании законов жизни, лежит в основе цикла
«Аэростихов».
«Слабосильные топчутся на месте и ждут, пока событие
пройдет, чтоб его отразить, мощные забегают на столько же
вперед, чтоб тащить понятое время» (XII, 98), — писал Мая-
ковский о своем понимании позиции советского художника
примерно в. то же время, когда он работал над этими стиха-
ми. В данном случае эстетические взгляды поэта весьма близ-
ки взглядам А. М. Горького, провозгласившего основные прин-
ципы искусства социалистического реализма. «Нам необходи-
мо, — говорил он, — знать не только две действительности —
прошлую и настоящую, ту, в творчестве которой мы прини-
маем известное участие. Нам нужно знать еще третью
действительность — действительность будущего. Я эти слова
о третьей действительности произношу не ради остроумия,
вовсе нет. Они мною чувствуются как решительная команда,
как революционный приказ эпохи. Мы должны эту третью
действительность как-то сейчас включить в наш обиход, долж-
ны изображать ее. Без нее мы не поймем, что такое метод со-
циалистического реализма»1.
Именно эта «третья действительность» — вера в человека,
подчиняющего и покоряющего природу в соответствии с науч-
ным предвидением, появляется у Маяковского еще до Октяб-
ря. Но четкое воплощение она могла получить только в
1 А. М. Горький. О литературе. М., Гослитиздат, 1937, стр. 499.
181
послеоктябрьском творчестве, когда социалистическая рево-
люция раскрепостила духовные силы человека, открыла реаль-
ные возможности для воплощения самой смелой мечты.
Исходя из горячей веры в неисчерпаемые силы свободно-
го «земного» мира, Маяковский при помощи антирелигиозной
агитпоэзии, рассчитанной на массового читателя, стремится
помочь вырвать из-под влияния церковников ту часть трудя-
щихся нашей страны, которая еще не порвала с религиозной
идеологией.
В стихотворении «Наше воскресение» (1923 г.), где особен-
но четко выражены непримиримо атеистические взгляды поэ-
та, Маяковский показывает полнейшую несовместимость
современной науки, к которой приобщаются миллионы трудя-
щихся, с антинаучными религиозными поверьями. Поэт про-
рочески утверждает, что героический советский народ, строя-
щий новый мир по законам научного коммунизма, а не по бо-
жеским предписаниям, поставит себе на службу стихийные
силы природы, некогда грозные и непонятные человеку:
Нам
не бог начертал бег,
а, взгудев электромоторы,
миром правит сам
человек.
Не будут
вперекор умам
дебоширить ведьмы и Вии, —
будут
даже грома
на учете тяжелой индустрии.
Вырывай у бога вожжи!
Что морочить мир чудесами!
Человечьи законы
— не божьи! —
на земле
установим сами.
(V. 28-29)
Так пропаганда научных знаний в агитационных стихах Мая-
ковского совершенно естественно сплетается со страстной
атеистической пропагандой. Огромные возможности научно-
технического прогресса («будут даже грома на учете тяжелой
индустрии...») Маяковский связывает с коренным социальным
преобразованием мира («человечьи законы — не божьи! — на
земле установим сами»). Раскрепощенный Октябрем разум
182
человека, горячо убеждает поэт, может привести к невидан-
ным достижениям.
Атеистические агитстихи Маяковского 20-х годов в боль-
шинстве не устарели и в наше время. Они соответствуют ос-
новным положениям постановления ЦК КПСС от 10 ноября
1954 года «Об ошибках в проведении научно-атеистической
пропаганды среди населения», в котором говорится: «Корен-
ная противоположность науки и религии очевидна. Если нау-
ка опирается на факты, на научный эксперимент и строго про-
веренные, подтвержденные жизнью выводы, то любая религия
опирается лишь на библейские и прочие предания, на фантас-
тические вымыслы. Современные научные достижения в об-
ласти естествознания и общественных наук убедительно опро-
вергают религиозные догмы. Наука не может мириться с ре-
лигиозными, вымышленными представлениями о жизни приро-
ды и человека, поэтому она несовместима с религией»1.
Современному читателю некоторые агитстихи Маяковско-
го, включая антирелигиозные, могут показаться излишне пря-
молинейными, суховатыми, «обнаженными». Однако их худо-
жественная форма вполне соответствовала стилю публицисти-
ки того времени, когда в нашей стране шла обостренная классо-
вая борьба в условиях капиталистического окружения, когда
весь стиль жизни отличался напряженностью и жесткостью,
порою суровой самоотреченностью, когда иной раз не хвата-
ло времени для глубокого анализа всех оттенков сложных ду-
шевных переживаний человека. Вот типичные заголовки статей
и заметок в журналах и газетах той поры: «Господу богу
коммуна не молится!», «Проповедь попа или лекции агроно-
ма?», «Химию — на смену святой воде», «Даешь машину, а не
молитву!»
В соответствии с особенностями эпохи, которые отражены
в ее зеркале — печати, стиль агитстихов Маяковского, публи-
ковавшихся в массовых газетах и журналах, отличается экс-
прессивностью и сжатостью, четкой и энергической «лозун-
говостью», как бы прессующей, концентрирующей основную
мысль поэта, которую он немедленно стремится передать чи-
тателю. Категоричность, резкая контрастность, логическая чет-
кость, лаконизм языка, отказ от усложненной метафоричности,
убыстренность ритма — все это определяет своеобразие ху-
дожественной формы произведений Маяковского, в которых
1 «Правда» от 11 ноября 1954 года.
183
во многом использован опыт агитплакатов, митинговой ора-
торской речи первых послеоктябрьских лет. Например:
Не нам
писанья священные
изучать
из-под попьей палки.
Мы земле
дадим освещение
лучом космографий
и алгебр.
(V. 28)
Или:
Наша сила —
правда,
ваша —
лаврьи звоны.
Ваша —
дым кадильный,
наша —
фабрик дым.
(VI, 12)
Или:
Поп врет
о насыщении чудесами.
Не нам поп—няня.
Христу отставку вручите.
Наш наставник — знание,
книга —
наш учитель.
Отбрось суеверий сеянье.
Отбрось суеверий обряд.
(V, 35)
Идеи полной противоположности науки и религии неред-
ко выражаются Маяковским в агитстихах непосредственно, «в
лоб», в виде сжатого лозунга. Таковы строки из стихотворения
«Студенту-пролетарию»:
Выходи
агроном-тимирязевец,
землю
сами,
без бога утучним.
(IX, 313)
В том же стиле — и большинство заголовков антирелигиоз-
ных стихов, которые нередко представляют собою закончен-
ный лаконичный призыв: «Не для нас поповские праздники!»,
«Пролетарка, пролетарий, заходите в планетарий!»
184
Порой те же идеи противоположности науки и религии,
неизбежности гибели религиозных предрассудков в связи с
победой сил разума, торжеством передовой науки выражают-
ся в стихах и в форме внешне спокойного, иногда слегка шут-
ливого разговора с читателем, где о религии говорится как о
неумолимо отживающем свой век пережитке прошлого. Этот
разговор ведется с интонацией как бы снисходительно-сожа-
леющей, выражающей явное превосходство советского пере-
дового человека над носителями религиозной идеологии:
Профессореет
вузовцев рать.
От бога
мало прока.
И скучно
попу
ежедневно врать,
что гром
от Ильи-пророка.
Люди
летают
по небесам,
и нет
ни ангелов,
ни бесов...
(IX, 357-358)
В таком же духе, с мягким юмором, поэт разговаривает о
боге и с детьми в стихотворении «Гуляем», где религиозные
предрассудки изображены как нечто противоестественное,
связанное с представлениями мира, безвозвратно ушедшего в
прошлое. И тут религия вновь противопоставлена человечес-
кому разуму, труду и воле свободного человека, который яв-
ляется подлинным хозяином и преобразователем земли:
Это — церковь,
божий храм,
сюда
старухи
приходят по утрам.
Сделали картинку,
назвали — «бог»
и ждут,
чтоб этот бог помог.
Глупые тоже —
картинка им
никак не поможет.
185
Когда подрастете,
станете с усами,
на бога не надейтесь,
работайте сами.
(X, 237-238)
В поэме «Пятый Интернационал» (1922 г.) Маяковский выра-
жает стремление к научному познанию всех тайн вселенной,
знанию объективных законов, управляющих материальным ми-
ром и жизнью человеческого общества. Эти мысли владели
им и ранее. Но в «Пятом Интернационале» он формулирует
их особенно четко, подчеркнуто декларируя необходимость
связи поэзии с естественными и общественными науками:
Я стать хочу
в ряды Эдисонам,
Лениным в ряд,
в ряды Эйнштейнам.
(IV, 108)
Эти имена не случайно поставлены рядом. Подлинная нау-
ка освещает себе путь марксистско-ленинской теорией, кото-
рая направляет великие открытия естествознания на благо тру-
дового народа. Эдисон и Эйнштейн для советского поэта не-
мыслимы без Ленина.
Интерес поэта к новейшим достижениям науки не был
случайным увлечением. Близко знавший Маяковского в нача-
ле 20-х годов Р. Якобсон свидетельствует: «Весной 1920 года
я вернулся в закупоренную блокадой Москву. Привез новые
европейские книги, сведения о научной работе Запада. Мая-
ковский заставил меня повторить несколько раз мой сбивчи-
вый рассказ об общей теории относительности и о ширившей-
ся вокруг нее в то время дискуссии. Освобождение энергии,
проблематика времени, вопрос о том, не является ли скорость,
обгоняющая световой луч, обратным движением во време-
ни,— все это захватывало Маяковского. Я редко видел его
таким внимательным и увлеченным. «А ты думаешь, — спро-
сил он вдруг, — что так будет завоевано бессмертие?» Я
посмотрел изумленно, пробормотал что-то недоверчивое.
Тогда с гипнотизирующим упорством, наверное, знакомым
всем, кто ближе знал Маяковского, он задвигал скулами: «А
я совершенно убежден, что смерти не будет. Будут воскре-
шать мертвых. Я найду физика, который мне по пунктам рас-
толкует книгу Эйнштейна. Ведь не может быть, чтобы я так
и не понял. Я этому физику академический паек платить буду».
186
Для меня в ту минуту открылся совершенно другой Маяков-
ский: требование победы над смертью владело им. Вскоре он
рассказал, что готовит поэму... и что там обо всем этом бу-
дет... Маяковский в это время носился с проектом послать
Эйнштейну приветственное радио: «Науке будущего от ис-
кусства будущего»1.
Полушутя, а в сущности всерьез, в стихотворении «Про-
тестую!» (1924 г.) поэт пишет о необходимости «усовершен-
ствовать» организм человека, добиться его бессмертия.
Человеческий ум, говорил В. И. Ленин, открыл много дико-
винного в природе и откроет еще больше, увеличивая тем са-
мым власть над ней. С развитием научного прогресса сужа-
ется поле деятельности религии, слабеет ее воздействие на
человека.
Вот почему атеистические выступления Маяковского так
неразрывно связаны с его постоянным глубоким интересом к
развитию научной мысли. Выдающийся современный фран-
цузский писатель-коммунист Луи Арагон справедливо заме-
тил: «Маяковский кладет начало новой эре, эре научного под-
хода к поэтическому познанию действительности и тем самым
закладывает основы социалистического реализма»2. К его
творчеству вполне могут быть отнесены слова близко знавше-
го Маяковского литератора В. Шкловского: «Пусть мечта, науч-
но предвиденная, математически вычисленная, станет планом
жизни литературы»3.
Современной научной мыслью жил в то время и А. М. Горь-
кий. Поэт Д. М. Семеновский, неоднократно встречавшийся
с Алексеем Максимовичем и переписывавшийся с ним, пишет:
«Горький повел речь об успехах современной техники, о том,
какие мощные средства изобретает мысль для избиения лю-
дей. Разбойничьи силы империализма направляют творческую
энергию разума на разрушение жизни, но их власть временна.
Разум, наука сделают жизнь сказочной» (подчеркнуто мною —
В. Р.).4
1 В. В. Маяковский. Полное собрание соч., т. 2. Гослитиздат, М.г
1939, стр. 569—570.
2 Луи Арагон. Собр. соч., т. 10. Гослитиздат, М., 1961, стр. 440.
3 Виктор Шкловский. Счастье открывать мир. «Известия»,
16 февраля 1965 г.
4 Д. Семеновский. А. М. Горький. Письма и встречи. «Советский,
писатель», М., 1940, стр. 14.
187
Та же глубокая вера в силы разума, науки, которые «сде-
лают жизнь сказочной», находит свое образное выражение и
у Маяковского, особенно в произведениях 20-х годов.
Грандиозные успехи науки и техники XX века, прогресс
теоретической мысли создали основу для развития «поэзии
познания», как определил ее А. М. Горький. Сами достижения
науки заключают в себе элементы высокой поэзии, безгра-
нично расширяя возможности художественной литературы.
Преград
человечеству нет.
И то,
что — казалось — утопия,
в пустяк
из нескольких лет
по миру шагает,
топая, —
(XIII, 262)
убежденно писал Маяковский о развитии науки и техники в
1925 году, раскрывая перед читателем величественные пер-
спективы завтрашнего дня человечества.
Воспевая могучую силу мотора, покоряющего пространст-
во, Маяковский и тут не забывает об «аннулировании» силой
научной мысли власти «господа-бога»:
Любые
расстояния
стали близки,
а километры
стали коротенькими.
Сутки удвоены!
Скорость — не шутка,
аннулирован
господь Саваоф.
(IX, 338)
Как и в большинстве своих послеоктябрьских стихотворе-
ний, Маяковский «отталкивается» от частного, казалось бы
весьма будничного факта (в цитированных выше стихотворе-
ниях — установка радиоприемника, покупка автомашины
и т. п.). Но он тут же переходит к большим обобщениям, не
позволяющим этим «агиткам» быть узко утилитарными «одно-
дневками».
«Внедрение» научной мысли в поэзию постоянно и нераз-
рывно сочетается у него со страстным отрицанием религиоз-
ных догм, мистических легенд, какую бы форму они ни при-
188
нимали. И в этом отношении поэт стоял на позициях художни-
ка социалистического реализма. К. Маркс в противополож-
ность некоторым буржуазным «теоретикам», пытавшимся
примирить науку с религией, писал: «Страна разума является
для бога вообще областью, где его существование прекра-
щается»1.
Наука и техника, которые служат человеку, любовно поэти-
зируются Маяковским. В стихотворении «Баку» (1923 г.) науч-
но-технический прогресс советской страны в известной сте-
пени приобретает даже обобщенные черты живого существа,
дорогого и желанного поэту. Сравнительно с ним традицион-
ные «святыни» религии меркнут, становятся жалкими, никчем-
ными:
Баку.
К тебе
я тянусь
любовью
более —
чем притягивает дервиша Тибет,
Мекка — правоверного,
Иерусалим —
христиан
на богомолье.
По тебе -
машинами вздыхают
миллиарды
поршней и колес.
Поцелуют
и опять
целуют, не стихая,
маслом,
нефтью,
тихо
и взасос.
(V, 57-58)
Достижения человеческого разума, технической мысли,
противопоставленные тем же религиозным «святыням», в
несколько иной форме прославляет Маяковский и в стихотво-
рении «Бруклинский мост» (1925 г.).
Как в церковь
идет
помешавшийся верующий,
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, стр. 105.
189
как в скит
удаляется,
строг и прост, —
так я
в вечерней
сереющей мерещи
вхожу,
смиренный, на Бруклинский мост.
(VII, 83)
«Стремясь передать чувство восхищения, — пишет об этом
стихотворении А. Метченко, — поэт целых три строки строит
на торжественных анафорах и сравнениях»1. Следует, на наш
взгляд, добавить: не снижая торжественности этих сравнений,
Маяковский чрезвычайно лаконично, одним словом — «поме-
шавшийся» — сразу же «приземляет» их, не допуская малей-
шей возможности принять всерьез мысль о величии религи-
озных «святынь». Однако Маяковский не фетиширует технику
как таковую. Глядя на Бруклинский мост в Нью-Йорке, он не
забывает, в чьих руках находится эта техника, созданная не
велением бога, а мудростью человека. Прекрасная «стальная^
миля» известна поэту и тем, что здесь «безработные в Гудзон
кидались вниз головой».
Идеи торжества человеческого разума, подчиняющего се-
бе силы природы, выражены и в известном стихотворении «Ра-
бочим Курска», и в ряде других произведений. В поэме «Пя-
тый Интернационал» изображается будущее нашей планеты.
Поэт вдохновенно рисует картины земли, обновленной чело-
веком, навсегда освободившейся от социального гнета:
Где раньше
река
водищу гоняла,
лила наводнения,
буйна,
гола, —
теперь
геометрия строгих каналов
мрамору в русла спокойно легла.
Где пыль
вздымалась,
ветрами дуема,
1 А. Метченко. Маяковский. Очерк творчества. «Художественная
литература», М., 1964, стр. 275.
190
Сахары охрились, жаром леня, —
росли
из земного
из каждого дюйма,
строения и зеленя.
(IV, 134)
Тема покорения и преобразования природы, зазвучавшая
уже в «Мистерии-Буфф», становится одной из центральных во
всем послеоктябрьском творчестве Маяковского. Она органи-
чески сливается с мотивами атеизма.
Поэт горячо верит в победу марксистско-ленинского миро-
воззрения над субъективно-идеалистическими взглядами, ко-
торые являются основой и питательной почвой религиозной
мистики. В поэме «IV Интернационал» (1922 г.) он в образной
форме говорит о том, что только марксистско-ленинская тео-
рия является прожектором, надежно освещающим путь в
будущее, к сияющим высотам коммунизма:
Фарами фирмы марксовой
авто диалектики врезалось в года.
Будущее рассеивало мрак свой.
(IV, 98)
Победа марксистско-ленинских идей неизбежно приведет к
невиданному расцвету научно-технической мысли в социалис-
тической стране, к покорению советским человеком сил при-
роды:
Но будет:
Шатурское
тысячеглазое
пути сияньем прозрит электричество!
(IV, 100)
Пророческими оказались эти слова.
«МЫ ПРИШЛИ,
миллионы
БЕЗБОЖНИКОВ...»
советском народе, партии,
них с наибольшей силой. И
форме также находят свое
Одновременно с работой над
множеством стихотворений, сре-
ди которых значительное место
занимают антирелигиозные агит-
стихи, Маяковский в 20-е годы
создает и ряд крупных, монумен-
тальных художественных произве-
дений. Это поэмы о революции,
Ленине. Талант поэта проявился в
в них идеи атеизма в той или иной
выражение. В этих произведениях
поэт прославляет человека — творца истории, созидателя но-
вого мира, утверждает великую правду и неодолимость его
научного мировоззрения, которое исключает всякую возмож-
ность развития религиозной идеологии. Именно этот человек,
а не жалкий «бог» достоин всяческого восхищения, славы и
почета. Такая мысль выражена в поэме «150 000 000» (1920 г.),
как и в ряде других произведений:
Мы пришли,
миллионы
безбожников,
язычников
и атеистов —
биясь —
лбом,
ржавым железом,
полем —
все
истово
господу богу помолимся.
192
За пояс
закрутивши рясовы хвосты,
откалывали
спьяну
трепака
да поросенка с хреном ели.
Выйдь
не из звездного
нежного ложа,
боже железный,
огненный боже,
боже не Марсов,
Нептунов и Вег,
боже из мяса,
бог-человек!
Звездам на мель
не загнанный ввысь,
земной
между нами
выйди,
явись!
Не тот, который
«иже еси на небесех».
Сами
на глазах у всех
сегодня
мы
займемся
чудесами.
Твое во имя
биться дабы,
в громе,
в дыме,
встаем на дыбы.
Идем на подвиг,
труднее божеского втрое...
(!!, 122-123)
13 В* Ружина
193
В черновом варианте вместо этих строк стояли иные, во
многом связанные с дооктябрьской традицией проклятия поэ-
том бога и неба — его вечной «резиденции»:
Новое имя
Вырвись
лети
в пространство мирового жилья
Тысячелетнее
низкое небо
сгинь синезадо.
Это Я
я, я
я
я
я
земли вдохновенный ассенизатор.
(II, 460)
Сравнивая черновой вариант с окончательным текстом поэ-
мы, нетрудно заметить, как глубоко продумывает поэт каждое
слово, выражающее его отрицание религии. Маяковский в
окончательном варианте противопоставляет отброшенному ре-
волюционным народом богу уже не героического одиночку
«Я» (как это было чаще всего в дооктябрьских произведениях),
а «Мы» — трудовой народ в целом, «миллионы безбожников»,
идущих на штурм старого и созидание нового мира. В этой де-
тали сказывается принципиально новый подход поэта после
Октября к борьбе с религией.
Развенчивая религиозные верования, Маяковский в
«150 000 000» вновь пользуется приемом переосмысления не-
которых категорий старой поэтики. К примеру, в строке «Бой
вас решит — судья строгий» явно видна связь со слегка под-
новленными пословицами из «Окон Роста». Здесь подновле-
ние имеет и атеистический характер: если у религиозных лю-
дей распространено выражение «бог нас рассудит», то у Мая-
ковского судьей становится бой, а не бог.
В этой же поэме Маяковский рисует фантастическую кар-
тину грандиозного мирового побоища между тогдашним пре-
зидентом США Вильсоном, в образе которого поэт воплотил
отвратительные черты гибнущего империализма, и былинным
богатырем Иваном — многомиллионным советским народом.
С рабской покорностью служат Вильсону буржуазное искус-
194
ство, идеалистическая философия, религиозная идеология,
даже сам бог. Вильсон живет в гигантском дворце, где
Верст на сотни,
а может, на тыщи,
за седьмое небо зашли флюгера.
Да и флюгер
не богом ли чищен?
(II, 132)
Гибнущий буржуазный мир пытается использовать рели-
гию в борьбе с пролетарской революцией. Вовсе не случайно
«шарахнутые лавочники» в момент решающей схватки «голос
подняли ржавый»: «Боже, Вильсона храни. Сильный, держав-
ный...» (II, 152). Поэт заменяет лишь одно слово в строках
официального гимна русского самодержавия, остроумно и
точно показывая, как в современных условиях церковь нахо-
дит себе новых покровителей в лице агрессивных сил между-
народного империализма.
Маяковский пишет о последней ставке Вильсона на «ядо-
витое войско идей», то есть на духовную отраву. В рядах этого
войска, рассчитанного на борьбу со страной Советов, с идеями
коммунизма, немалое место занимает религия:
Простонародью очки втирая,
адом пугая,
прельщая раем,
и лысые, как колено,
и мохнатые, как звери,
с евангелиями вер,
с заговорами суеверий,
рясами вздыбив пыль,
армией двинулись чернобелые попы.
(II, 158)
Однако и эта ставка Вильсона оказалась битой. Религиоз-
ная идеология неизбежно гибнет в результате победы социа-
листической революции:
Под градом декретов
от красной лавины
рассыпались
попы,
муллы,
раввины.
(Н. 158)
195
С глубокой убежденностью поэт опять говорит о гигант-
ском научном и техническом прогрессе человечества, осво-
божденного от социального гнета и религиозных предрас-
судков:
Взыграет аэро,
и снова нет.
И снова птицей солнце заслонится.
И снова
с отдаленнейших слетаются планет,
винтами развеерясь из-за солнца.
Пустыни смыты у мира с хари,
деревья за стволом расфеерили ствол.
(И, 162)
Мечты о преобразовании природы, об освоении космоса
человеком, свободным от оков «закона» и религии, мечты,
которые до Октября чаще всего выглядели у Маяковского
лишь «гениальными догадками», получают теперь прочное
обоснование в научном мировоззрении поэта, в глубоком
осмыслении им исторического процесса.
Светлый гуманизм, безграничное жизнелюбие, жадность
к жизни центрального героя поэмы «150 000 000» — Ивана,
олицетворяющего советский народ, мощь его творческого
труда, резко противоположны религиозным проповедям о
бессилии человека по сравнению со «всемогущим» «господом-
богом». Маяковский справедливо подчеркивает материалис-
тический характер мировоззрения советского человека, ко-
торому глубоко чужда поповщина в любой ее форме. Вместе
с тем следует признать неудачным в этой поэме излишне пря-
молинейное противопоставление религиозной идеологии «ма-
шинизированной» психологии людей эпохи коммунизма:
«вместо вер — в душе электричество, пар» (II, 125).
В поэме «Про это» (1923 г.), рисующей богатство и слож-
ность душевной жизни, глубину чувств советского человека,
порвавшего цепи не только социального, но и духовного раб-
ства, Маяковский со страстной убежденностью писал:
...Всей сердечной мерою
в жизнь сию,
сей
мир
верил,
верую.
(IV, 181)
196
Безраздельно веруя именно в «сей мир», где человек по-
лучает возможность безграничного развития своих душевных
сил, поэт категорически отрицает мистическую веру в «иной
мир», принижающую человека, расслабляющую его волю и
чувства. В той же поэме зловещим символом уходящего в
прошлое, но все еще цепкого и страшного мещанства являет-
ся Иван Великий (церковная колокольня) со «старым рож-
дественским ужасом», с мрачным завыванием колоколов.
Маяковский противопоставляет традиционному образу
Христа-спасителя, к которому согласно религиозным пред-
ставлениям обращались люди со своими горестями и печаля-
ми, образ юного комсомольца — человека нового мира:
Это — спаситель!
Вид Иисуса.
Спокойный и добрый,
венчанный в луне.
Он ближе.
Лицо молодое безусо.
Совсем не Исус.
Нежней.
Юней.
Он ближе стал,
он стал комсомольцем.
(IV, 155)
Правда, этот образ связан с мотивами отчаяния, безысход-
ной человеческой боли, в немалой степени близкими к до-
октябрьскому творчеству поэта. «Спаситель»-комсомолец
кончает жизнь самоубийством, не находя в себе силы преодо-
леть муки неразделенной любви. Он еще далек от полной ор-
ганической слитности с мыслями, чувствами, судьбой много-
миллионных масс советского народа. Однако главное в этом
образе — стремление поэта развенчать традиционные черты
Христа-спасителя, показать несостоятельность религиозной ле-
генды, как бы заместить в сознании читателя религиозное
представление образом живого человека современности, с
его горячими человеческими чувствами (близким к этому прие-
мом пользовался Маяковский в поэме «Человек»), Четыре го-
да спустя в поэме «Хорошо!» появятся образы людей, не знаю-
щих разлада с действительностью, «вытеснивших» Христа.
Это — красногвардейцы, с оружием в руках отстаивающие за-
воевания Октября.
В поэме «Про это» поэт настойчиво зовет отбросить пе-
режитки прошлого в быту и сознании советского человека, зо-
197
вет жить по законам коммунистической морали, чуждой вет-
хозаветным заповедям: «не христарадничать, моля» (IV, 184).
Маяковский противопоставляет заскорузлому мещанскому
быту, пережитки которого еще весьма живучи, быту, связан-
ному с религиозным лицемерием и ханжеством, гордый лозунг
созидателя подлинно гуманистического, единственно справед-
ливого и прекрасного коммунистического общества, свобод-
ного от всего, «что в нас ушедшим рабьим вбито»:
Чтоб вся на первый крик:
— Товарищ! —
оборачивалась земля.
(IV, 184)
Глубоко веруя в безграничные возможности человеческо-
го разума, противоположного «религиозной ерундистике»,
Маяковский развертывает перед читателем захватывающие
картины будущего, где поэт стоит в одном ряду с покорителя-
ми космоса, мироздания:
С борта
звездолётом
медведьинским братом1
горланю стихи мирозданию в шум.
(IV, 177)
В гениальном произведении социалистического реализ-
ма— поэме «Владимир Ильич Ленин» (1924 г.) Маяковский с
огромной идейной четкостью осмыслил и осветил истори-
ческий процесс, роль народных масс и личности в истории.
Поэт непримиримо полемизирует с мистико-идеалистическим
толкованием исторического процесса. Научными законами его
развития, а не «предписанными свыше» велениями объясняет
он неизбежность появления вождя трудящихся, вождя нового
типа. Светлому образу вождя пролетариата, создателю Ком-
мунистической партии противопоставлен жалкий облик «по-
мазанников божьих»:
Этого
не объяснишь
церковными славянскими
крюками,
и не бог
ему
велел —
избранник будь!
1 То есть братом Большой Медведицы.
198
Шагом человеческим,
рабочими руками,
собственною головой
прошел он
этот путь.
(VI, 258)
Подчеркивая принципиальную разницу между «помазан-
никами божьими» и новым типом руководителя партии и со-
ветского государства — В. И. Лениным, Маяковский одновре-
менно развенчивает мистико-идеалистическую «теорию» куль-
та личности, понимая ее опасность для рабочего и коммунис-
тического движения:
Неужели
про Ленина тоже:
«вождь
милостью божьей»?
Если б
был он
царствен и божествен,
Я б
от ярости
себя не поберег...
(VI, 237)
«Теорию» культа личности Маяковский сатирически сбли-
жает с официальной формулой «освященного» церковью
царского манифеста: «Божию милостью мы...» и т. д.
К сожалению, борьба поэта за научное истолкование исто-
рического процесса не всегда находила понимание и поддерж-
ку в критике. Еще в 1934 году бывший лефовец1 О. Брик, явно
не понимая философской глубины поэмы «Владимир Ильич
Ленин», материалистической основы мировоззрения поэта,
всерьез упрекал его в том, что «...следы «мессианства», кото-
рое очень характерно для творчества Маяковского дореволю-
ционного периода, заметны и в поэме «Ленин»... Все эти стро-
ки, дающие Ленина как «спасителя», идеалистичны. В них
Маяковскому не удалось найти поэтических формулировок для
образа пролетарского вождя»2. Тут же О. Брик сближает по-
1 Лефовец — участник литературной группы 20-х годов «ЛЕФ» («Ле-
вый фронт искусства»), возглавлявшейся некоторое время Маяковским.
В нее входили многие бывшие футуристы, в значительной степени продол-
жая придерживаться ошибочных взглядов на искусство. В 1928 г. Маяков-
ский окончательно порвал с ЛЕФ ом. Как правило, творческая практика
поэта противоречила формалистическим, нигилистическим установкам
этой группки.
2 О. Брик. Ленин в стихах Маяковского. — «Литературный критик»,
1934, № 4, стр. 106.
199
явления образа грядущего Спасителя в поэме «Облако в
штанах» с изображением... прихода в историю Ленина в поэ-
ме «Владимир Ильич Ленин». Время, однако, правильно рас-
судило Маяковского и его критиков, иной раз даже претендо-
вавших на роль наставников...
Наряду с критикой субъективно-идеалистических взглядов
на историю, в поэме «Владимир Ильич Ленин» есть и откры-
тая атака на религию средствами публицистики, близкая по
стилевой манере к антирелигиозным агитстихам. Рисуя «капи-
тализма портрет родовой», Маяковский подчеркивает тесную
связь религиозной идеологии с капиталистическими формами
эксплуатации трудящихся, изображает религию как верную
служанку буржуа, как средство духовного обмана и закабале-
ния народа:
Его
и рай
и преисподняя —
распродает
старухам
дырки
от гвоздей
креста господня
и перо
хвоста
святого духа.
(VI, 248)
В этих строках, близких по стилю к «Мистерии-Буфф» и дру-
гим атеистическим произведениям, религиозные представле-
ния и мифы при помощи резкого сближения с самыми буднич-
ными явлениями и понятиями («дырки от гвоздей» и др.) пол-
ностью дискредитируются.
Наконец, поэма о Коммунистической партии и ее вожде
Владимире Ильиче Ленине является атеистическим произве-
дением и в более широком смысле — она прославляет ве-
личие и силу человека, который в лице Владимира Ильича с
наибольшей полнотой представлен лучшими своими качест-
вами («самый человечный человек»). Социалистический гума-
низм, столь глубоко и полно воплощенный в образе Ленина,,
совершенно противоположен религиозной идеологии, исклю-
чает ее.
Мысли о несовместимости идей пролетарской революции с
религиозной идеологией выражены Маяковским и в поэме
«Хорошо!», где поэт полемизирует с истолкованием револю-
200
ции А. Блоком в поэме «Двенадцать». У А. Блока в этом про-
изведении легенда о Христе и его двенадцати апостолах стано-
вится символом революции. Независимо от того, какой смысл
стремился вложить Блок в образ Христа, Маяковский реши-
тельно не принимал его. Несмотря на очень высокую в це-
лом оценку им «Двенадцати» — первой советской поэмы об
Октябрьской революции, — он считал принципиально ошибоч-
ным всякое сближение идей революции и социализма с ре-
лигией, какую бы форму оно ни принимало. Герои поэмы
Маяковского — революционные рабочие и крестьяне, в отли-
чие от героев «Двенадцати», идут на битву против старого
мира с боевой пролетарской песней, а не с Христом1. Поэт
возвеличивает подлинного героя и творца истории — совет-
ский народ, руководимый Коммунистической партией:
Уставился Блок —
и Блокова тень
глазеет,
на стенке привстав...
Как будто
оба
ждут по воде
шагающего Христа.
Но Блоку
Христос
являться не стал,
у Блока
тоска у глаз.
Живые,
с песней
вместо Христа,
люди
из-за угла.
Вставайте!
Вставайте!
Вставайте!
Работники
и батраки.
Зажмите,
косарь и кователь,
винтовку
в железо руки!
(VIII, 266-267)
1 О неприятии Маяковским образа Христа из поэмы «Двенадцать»,
которую, кстати, он очень любил читать вслух, см. также в интересных
воспоминаниях Л. Ю. Брик «Чужие стихи». — Сборн. «Маяковский в вос-
поминаниях современников». Гослитиздат, М., 1963, стр. 332.
201
«С БОГОМ
ПРОНЫРЛИВЫМ
НАДО БОРОТЬСЯ!..»
ь® КОНЦЕ 20-х годов, когда на
повестку дня встал вопрос о
строительтве социализма в на-
шей стране, Коммунистическая
партия указывает на необходи-
мость усиления борьбы с пере-
житками прошлого в быту и со-
знании трудящихся, включая осо-
бо живучий пережиток — религиозную идеологию. В это
время атеистическая пропаганда, разоблачавшая ложь и лице-
мерие церковников, религиозной идеологии в целом, явля-
лась составной частью борьбы за культурную революцию и
победу социализма.
Вместе с тем нельзя было сбрасывать со счета и то обстоя-
тельство, что в эти годы в условиях продолжавшейся острой
классовой борьбы внутри страны церковь нередко использо-
валась антисоветски настроенной частью духовенства для под-
рывной контрреволюционной деятельности. Это отмечалось
в соответствующих партийных документах того времени, вся-
чески подчеркивающих связь атеистической пропаганды и
борьбы против вражеских вылазок церковников с общеполи-
тической работой, с общими задачами, стоящими перед со-
ветским народом. Так, в резолюции XVI Московской губ-
партконференции, состоявшейся в начале 1928 года, особо
указывалось: «Попытки оформления мелкобуржуазной идео-
логии находят свое выражение, в частности, и в попытках ис-
пользовать религиозное движение, которое проявляет неко-
202
Вся надежда у него
на господа-бога.
торые тенденции роста и приобретает порой характер поли-
тического протеста против диктатуры пролетариата. Исходя из
этого, конференция считает необходимым обратить гораздо
больше внимания на антирелигиозную пропаганду, увязав ее
с общеполитической работой»1.
Газеты и журналы того времени пестрели заголовками:
«Наглеющим сектантам — организованный отпор», «Святая
банда», «Монастыри — очаги контрреволюционных заговоров»,
«Религиозные кроты подрывают колхозы», «Католические по-
пы в союзе с фашистами» и т. п. Несмотря на известные поли-
тические перегибы той поры, когда обвинения в антисоветской
деятельности иной раз зря приписывались некоторым церков-
никам, основная направленность этих публицистических выступ-
лений была правильной.
В это время Маяковский, не отделявший свое творчество
от задач, поставленных партией, все чаще и чаще оперативно
выступавший с агитационно-публицистическими стихотворения-
ми на страницах массовых газет и журналов, пишет ряд зло-
бодневно-атеистических произведений. В них, однако, содер-
жатся большие обобщения, им была отдана вся сила могучего
таланта поэта. Поэтому подавляющее большинство этих произ-
ведений, отличающихся высоким идейно-эстетическим уров-
нем, не потеряло своей действенной силы и в наши дни.
Газета «Комсомольская правда» 22 сентября 1929 года
в подборке под общим заголовком «Превратим Союз воин-
ствующих безбожников в многомиллионную боевую органи-
зацию трудящихся. Религия — тормоз пятилетки» опубликова-
ла стихотворение Маяковского «Надо бороться», наполненное
1 «Безбожник у станка», 1928, № 2, стр. 2.
203
непримиримо наступательным духом воинствующего атеизма,
имеющее несомненно программный характер. Одновременно
оно как бы обобщает все стороны многолетней и разносто-
ронней борьбы поэта с религиозной идеологией, подводит
итог этой борьбе. Поэт обнажает самые различные «лазейки»
«хитрого бога» — религиозного дурмана. При этом Маяков-
ский по праву ставит в один ряд и религиозный фольклор, и
пробелы в семейном воспитании детей, и «разные песни» не-
которых поэтов, зовущих «от жизни лететь поднебесней», и
«вранье про бога» «сладкоголосых баптистов», и «похабство
хлыста» и «пищанье скопца»... Стихотворение заканчивается
гневными и требовательными строками:
Религиозная
гудит ерундистика,
десятки
тысяч
детей
перепортив.
Не справимся
с богом
газетным листиком —
несметную
силу
выставим против.
Райской бредней,
загробным чаянием
ловят
в молитвы
душевных уродцев.
Бога
нельзя
обходить молчанием —
с богом пронырливым
надо
бороться!
(X, 95-96)
Образ бога в этом стихотворении, как обычно в послеок-
тябрьской поэзии Маяковского, особенно в его сатире, всячес-
ки принижен. Это — «хитрый бог», который «нахально и пря-
мо гнусавит», это — «Христос сладколицый» и т. п. Бог тут
сближен с образом пройдохи, ловкача, жулика — образом
тех «героев», которых особенно резко обличал Маяковский
средствами сатиры именно в это время. Грубоватая лексика с
элементами вульгаризмов («Галдят и доныне родители наши
о божьем сыне, о божьей мамаше», «Не поймать на бабца»,
204
Каб бог был, —
к богу
покойник бы
и без попа нашел дорогу.
А нет —
у попа
выправляй билет.
«Религиозная гудит ерундистика» и др.) способствует не толь-
ко развенчанию бога, но и сближению его с вполне земным
«дрянцом». Этой же цели служит и разговорный стиль речи с
явно пренебрежительным оттенком при определении «лазеек
бога» в первой половине стихотворения. Когда же в заключи-
тельной его части поэт переходит к определению задач атеис-
тической работы, речь приобретает ораторские нотки, насы-
щается пафосом, усиленным цепью риторических вопро-
сов: «Чего мы ждем? Или выждать хочется, пока церковь не
орабочится?!»
Справедливо считая призыв «на бога!» «лозунгом сегод-
няшнего писателя», поэт и в последний период своего творчес-
кого пути неутомимо создавал новые атеистические стихотво-
рения, обличая средствами сатиры ложь религиозной морали,
высмеивая пустоту и ничтожество религиозной идеологии. В
эти годы Маяковский вел напряженную борьбу за коммунисти-
ческую мораль, за новый социалистический быт, за коммунис-
тическое отношение к труду. Работа над атеистическими сти-
хотворениями являлась составной частью этой борьбы. Поэт
принимал участие в издании массовых антирелигиозных газет
и журналов, неоднократно выступал на «безбожных вечерах»
перед трудящимися. Лишь в одном декабре 1929 года с боль-
шим успехом прошло два таких его выступления — в радио-
театре и в клубе завода «Красный богатырь». О последнем
выступлении писал журнал «Крокодил»: «...Он никогда не от-
205
назывался выступать и еще не так давно его мощный rohoc
громыхал на «безбожном вечере» в клубе «Богатыря»1.7
В январе 1930 года к Маяковскому обратились рабочие
Московского электрозавода. У них начиналась декада борьбы
с потерями на производстве. «Целый ряд толстых журна-
лов,— вспоминали рабочие сразу же после смерти поэта,— на
просьбу завода помочь художественно оформить десятиднев-
ник ответил молчанием. Но достаточно было одного звонка к
Маяковскому, чтобы получить ответ: «С удовольствием приду
на помощь заводу. Не смотрите на мой отдых или сон, тяните
с постели». Первая в СССР кампания борьбы с потерями
прошла под лозунгами, данными Маяковским: «Болтливый —
растратчик рабочих часов. В рабочее время язык на засов»,
«Богомольных прогульщиков с электрозавода вон, не меняй
гудок на колокольный звон»2. Часть лозунгов для электроза-
водцев представляет собою несколько переделанные тексты
плакатов, выполненных поэтом ранее для издательства «Во-
просы труда». В них Маяковский, в частности, подчеркивал
несовместимость честного труда советского рабочего с со-
блюдением религиозных обрядов, которые ведут к прогулам,
пьянке, дезорганизации производства:
Прогульщика-богомольца
выгоним вон!
Не меняй гудок
на колокольный звон!
(X, 201)
В наши дни иному читателю эти «агитки» могут показаться
слишком резкими, прямолинейными. Но они писались в суро-
вые и героические дни тридцатого года, когда в стране, где
еще не прекращалась ожесточенная классовая борьба, раз-
вертывались работы по осуществлению гигантских планов ин-
дустриализации, когда дорог был каждый час, каждая минута
рабочего времени, когда популярнейшим стало малоизвестное
до того времени слово «темп», соседствовавшее с более зна-
комым «даешь!». Трудно, да и некогда было тогда отмерять
точную дозу презрения или силу удара по прогульщикам-бого-
мольцам, по религиозным ханжам, которые то ли по глупости
и невежеству, то ли по сознательной злобе своей пытались
тормозить строительство социализма. Поэтому антирелигиоз-
1 «Крокодил», 1930, № 12, стр. 4.
2 «Правда» от 16 апреля 1930 г.
206
ные агитстихи Маяковского, включая и плакаты, написаны в
категорически повелительной форме, не допускающей возра-
жений Они нередко звучат, как удары хлещущего бича —
резко, беспощадно.
Религиозную идеологию поэт справедливо считает прежде
всего Серьезной помехой делу строительства социализма.
Это центральная мысль всех его атеистических произведений
последнего периода творчества.
Немало стихотворений посвящено борьбе за здоровый быт
советского человека, за чистые взаимоотношения между
людьми, ведущими строительство социалистического общест-
ва. Имея в виду «будничные» строки этих стихов, появлявших-
ся изо дня в день на страницах газет и журналов, поэт позже,
подводя итог своему творческому пути, с гордостью говорил,
обращаясь к потомкам: «Для вас, которые здоровы и ловки,
поэт вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плака-
та». Среди «чахоткиных плевков» немалое место занимали и
религиозные предрассудки. Не случайно Маяковский обычно
ставит их в один ряд с другими пережитками прошлого, неког-
да служившими общим целям одурманивания народа.
В стихотворении «Два опиума» (1929 г.), перефразируя
данное К. Марксом классическое определение религии как
опиума народа, которое не раз повторял В. И. Ленин, Маяков-
ский анализирует социальные корни пережитков прошлого:
Вливали
в Россию
цари
вино да молебны, —
чтоб
вместо класса
была
дурацкая паства.
(X, 91)
Пользуясь выразительными средствами газетчика-публи-
циста, прибегая к резко обобщенным плакатным образам,
экспрессивным формам языка, поэт рисует победоносную
поступь Октября, который освободил трудового человека, раз-
бил и вымел ядовитую рухлядь — религиозную идеологию,
веками сковывавшую волю и сознание тружеников. Строителю
социализма, говорит в том же стихотворении поэт, не к
чему дурманить свое сознание, ему нужны «трезвая воля
207
и трезвый глаз». Строками, звучащими как настойчивый и
страстный лозунг, чрезвычайно актуальный не только длй то-
го времени, заканчивается стихотворение:	/
Заменим	/
ЗВОНОМ	I
шагов в коллективе	/
колоколов	I
идиотские звоны.
Долой
из жизни
два опиума —
бога
и алкоголь!
(X, 93)
В стихотворении «Вперед, комсомольцы» (1928 г.), призы-
вая к борьбе против «косматого, взъерошенного быта», Мая-
ковский изображает религиозную идеологию защитником
«старья», противником новых, социалистических отношений
между людьми. Поэт обращается с призывом к советской мо-
лодежи:
Смети,
осмотрев
казарменные углы,
паутину
и портреты господина бога!
(IX, 286)
Религиозные праздники обычно сопровождаются пьяным
разгулом, который уродует быт трудового человека, ведет к
хулиганству, дракам и другим преступлениям, наносит серьез-
ный ущерб народному хозяйству в результате массовых про-
гулов. К антирождественской кампании, проводимой в декабре
1928 года Союзом воинствующих безбожников, Маяковский
написал стихотворение «Чье рождество?», в котором сурово и
брезгливо, прибегая к гротескной заостренности образов, как
бы поставив под увеличительное стекло чуждые советскому
строю и стилю жизни советского человека отрицательные яв-
ления, рисует «веселье» в честь «рождества Христова» как
уходящий в прошлое варварский пережиток:
В самогон
вгоняя
рожь,
села
хлещут зелие.
208
Не опишешь!
Словом,
сплошь
радость и веселие.
Смотрю я
на радостное торжество,
глаз
оторвать
не смея...
Но почему оно
зовется
«христово рождество»,
а не
рождество
«зеленого змея»?!
(IX, 398)
Маяковский сатирически имитирует в стихотворении часту-
шечный ритм и «простонародную» лексику, опровергая утвер-
ждения, будто пьянство в дни религиозных праздников явля-
ется традиционной частью быта трудового народа:
Поплывет
из церкви
гул —
развеселый оченно.
Будет
сотня с лишним скул
в драке разворочена.
(IX, 396)
Лишь для наиболее отсталой части народа этот праздник
может казаться «развеселым оченно». Речевая характеристика
помогает раскрытию образа тупого, невежественного пьяни-
цы-богомольца.
Те же мысли выражены в сатирическом стихотворении «Бо-
жественная картинка» и ряде других стихов этого цикла. Пья-
ных богомольцев в стихотворении «Итоги» Маяковский
совершенно лишает человеческих черт, сближает их с живот-
ными. Тем самым поэт усиливает презрение и ненависть к ним
со стороны читателя:
На четверку
лап
встав,
христославы рьяные
крепко
славили Христа
матерщиной пьяною...
(X, 13)
14 В. Ружина
209
Еще полнее и глубже мысль о тесной связи духовного
опиума — религии с отвратительным пережитком прошлого —
пьянством, о его поощрении церковью в течение многи^ лет
выражена Маяковским в стихотворении «Бей зеленых и бе-
лых», где поэт иронически использует религиозно-архайчес-
кую фразеологию, включая слегка «подновленную» цитату
из легендарного высказывания «крестителя Руси» — князя Вла-
димира, объявленного православной церковью «святым»:
Попы поощряли:
«Терпите, братие,
пейте,
причащайтесь, как велит вседержитель.
На Руси
веселие пити,
не можно
без водки
жити».
(IX, 90)
Характерно, что в то же время (1928—1929 гг.) острые са-
тирические стихотворения, обличающие пьяный разгул во вре-
мя религиозных праздников, раскрывающие тесную связь «двух
опиумов» — религии и алкоголя, писал и Д. Бедный («Когда
это кончится?», «Пьяная вера» и др.). Форма его стихотворе-
ний значительно отличается от сатирических стихов Маяков-
ского. Однако общие социальные условия, в которых работа-
ли крупнейшие советские поэты, общность мировоззрения
и понимание партийных задач художника-агитатора, поэта-пуб-
лициста, общее стремление принести непосредственную поль-
зу народу прямым вмешательством в жизнь приводят к идей-
но-тематической близости их творчества.
Борьба за новый быт, без бога, пьянства, драк и ругани
тесно связана для советского писателя с неумолимо побеж-
дающими в нашей стране силами разума. Эта мысль четко вы-
ражена Маяковским в стихотворении «Голосуем за непре-
рывку» (1929 г.):
От водки,
от Христовых дум
философеет
нежный
ум.
Сияет
каждый атом
под серебристым
матом.
210
Сам
\	господь всеблагой
'	крестит
пухлой рукой
этот быт
блошино-мушиный.
И вот этот
такой
паутинный покой
изничтожит
товарищ машина.
(X, 78-79)
Бесповоротный уход в прошлое «блошино-мушиного» быта
отживающей старины, которая веками поддерживалась цер-
ковниками, отражен Маяковским в более широком плане в
стихотворении «Киев» (1924 г.). Выразительно очерчен мрач-
ный и бесчеловечный, несмотря на внешнюю яркую окраску,
слащавость и пышность, образ «каменного святого» князя
Владимира, «плетью креста» повелевающего: «На колени,
Русь! Согнись и стой!» «Святому» Владимиру, облик которого
связан в представлении поэта с кровавыми страницами исто-
рии прошлого, противопоставлен «земной» образ Владимира
Ильича Ленина, как провозвестника новой, социалистической
эры, освободившей человека от социального и духовно-
го гнета:
Не святой уже —
другой,
земной Владимир
крестит нас
железом и огнем декретов.
(VI, 11)
Маяковский был подлинным классиком советской сатиры.
Чем светлее и выше был для него коммунистический идеал,
тем яростнее нападал он на все враждебное коммунизму.
В 1928—1929 годах он опубликовал цикл сатирических стихов,
наполненных жгучей ненавистью к «дряни» и «дрянцу». «Ос-
новная работа, — говорил он об этом времени, — это ругня,
издевательство над тем, что мне кажется неправильным, с чем
надо бороться» (XII, 423).
Среди объектов сатиры немалое место занимают церков-
ники, религиозные ханжи, обрисованные поэтом как злобные
противники социализма, ловкие, увертливые негодяи. В отли-
чие от антирелигиозных стихов начала 20-х годов здесь изо-
бражены не столько невежественные жертвы религии, сколько
14*
211
Минут пять
бациллы
переползали
с иконы
на губу Вавилы.
враги, прикрывающие свою подлость и ненависть к советскому
строю религиозными заповедями. Изменившаяся социальная
сущность сатирических образов объясняется изменившимися
историческими условиями: основная часть честных, искрен-
не заблуждавшихся тружеников в нашей стране, вступившей
на путь строительства социализма, порвала с религией; в усло-
виях обострившейся классовой борбы за религию цеплялись
главным образом враги Советской власти.
Меняются у поэта и художественные средства сатиры срав-
нительно с творчеством начала 20-х годов. В ряде сатирических
стихотворений 1928—1929 годов перед читателем проходит
целая галерея «святош». В отличие от образов—социальных
«масок», наиболее распространенных в сатире первых после-
октябрьских лет, поэт стремится показать своих «героев» в
сложности социальных противоречий, вскрывая внутреннюю
сущность психологии персонажей, изменчивость их облика и
поведения в зависимости от самых разнообразных обстоя-
тельств.
В стихотворении «Смена убеждений» (1929 г.) поэт изобра-
жает «вычищенного» из учреждения «совслужащего» — во-
инствующего мещанина, жестокого деспота и тирана в семье,
пьяницы и ханжи. После того, как им в бессильной злобе
«изодран в клочки, ногою бушующей попран» профсоюзный
билет, брошены в огонь «значки Осовиахима и МОПРа», сде-
лан и логически завершающий эти поступки шаг:
212
Коптилку-
лампадку
достав из-под спуда
под матерь,
под божью
подвесил.
(X, 98)
Эта, казалось бы, малозначительная деталь раскрывает
истинную классовую сущность персонажа, долгое время мас-
кировавшего свои социальные взгляды. В своей ненависти
к Советской власти он обращается к единственной и послед-
ней опоре — религии.
Иронически-разговорная форма авторской речи при описа-
нии религиозных «святынь» («под матерь, под божью...») в дан-
ном случае усиливает идею отрицания бога советским поэтом.
Среди сатирических стихотворений конца 20-х годов осо-
бенно выделяется «Ханжа», в котором поэт буквально с точ-
ностью и остротой анатома, внешне спокойно, деловито, но с
холодной, сдержанной яростью «производит вскрытие» мелкой
душонки подлеца, оправдывающего любую гнусность «именем
божьим». Поэт постоянно помещает своего «героя» в такие си-
туации, что ханжа-богомолец полностью раскрывает свои ис-
тинные качества взяточника, вора, воинствующего мещанина:
Петр Иванович Васюткин
бога
беспокоит много —
тыщу раз,
должно быть,
в сутки
упомянет
имя бога.
У святоши —
хитрый нрав.
Цапнет
взятку —
лапа в сале.
Вас считая за осла,
на вопрос:
«Откуда взяли?»
отвечает:
«Бог послал».
Вам
всуча
дрянцо с пыльцой,
213
обворовывает трест,
крестит
пузо
и лицо,
чист, как голубь:
«Вот те крест».
Грабят,
режут —
очень мило!
Имя
божеское
помнящ,
он
пройдет,
сказав громилам:
«Мир вам, братья,
бог на помощь!»
Вор
крадет
с ворами вкупе.
Поглядев
и скрывшись вбок,
прошептал,
глаза потупив:
«Я не вижу...
видит бог».
Обворовывая
массу,
разжиревши понемногу,
подытожил
сладким басом;
«День прожил —
и слава богу».
(IX, 367-368)
Вкладывая в уста персонажа привычные, веками сложив-
шиеся под воздействием религиозной идеологии внешне бла-
гочестивые «формулы», при помощи которых церковниками
освящалась любая подлость, Маяковский обнажает их внутрен-
нюю мерзость, постоянно сталкивая эти «формулы» с истин-
ными грязными делами «святоши», который лицемерно ищет
моральное оправдание в религиозной фразеологии. Стихо-
творение разоблачает ложь иных защитников «внеклассовой»
морали, находящих некую «общечеловеческую» правду в ре-
лигиозных заповедях.
Лицемерие — основная черта религиозной морали — под-
черкивается в стихотворении и путем полного несоответствия
грязных поступков со «смиренностью» облика и речи персона-
жа: «крестит пузо и лицо», «прошептал, глаза потупив» и т. п.
214
Маяковский, художник социалистического реализма, блес-
тяще продолжал и развивал в новых социальных условиях тра-
диции великих сатириков прошлого. И в данном случае, изо-
бражая «совслужащего» — богомольного ханжу Васюткина,
поэт как бы протягивает связующую нить к щедринским пер-
сонажам. Васюткин — это живущий в новых условиях Иудушка
Головлев, который пытается пробраться в советскую действи-
тельность и приспособиться к ней. Так же, как у щедринского
героя, набожность помогает ему тайком грабить и мучить лю-
дей «на законном основании». Не будет места в коммунизме
ни Иудушке, ни его потомку — Васюткину, ни их разновиднос-
тям,— утверждает своей сатирой поэт. Разящие стрелы его
сатиры били по змеиным гнездам религиозных ханжей, как и
других врагов советского строя.
В ином «ключе» написано стихотворение «Поп» — о выми-
рающей, чуждой и дикой для молодого поколения советских
людей профессии церковника. Рисуя внешний облик попа, ко-
торый кажется октябрятам «рассмешной старухой», поэт якобы
сочувствует его бедственному положению в наши дни:
Идет он,
в грязную гриву
спрятав
худое плечо и ухо.
(IX, 357)
Но это «сочувствие» лишь усиливает иронию поэта, помо-
гает ему подчеркнуть полнейшую нелепость в нашей стране
профессии служителя культа. Маяковский смотрит на церков-
ников как бы из недалекого будущего, для которого они
лишь
вымирающие
сторожа
аннулированного учреждения.
(IX, 358)
Описание поведения и облика священнослужителя при по-
мощи самых современных прозаических терминов («сторожа
аннулированного учреждения») создает резкий сатирический
эффект, полностью лишает персонаж традиционного «ореола»,
которым церковь стремилась окружить своих «деятелей».
В соответствии с упадком влияния церковников на массы
трудящихся, в послеоктябрьском творчестве Маяковского пре-
терпевает существенные изменения образ попа, являющегося
215
одним из постоянных объектов его сатиры. Если в стихах нача-
ла 20-х годов поп представлен серьезным противником совет-
ского строя, что подчеркивается даже его внешним обликом
(«толстый, как паровозище» и т. п.), то в конце 20-х годов он
изображен как смешная и жалкая анахроническая фигура.
Среди наиболее ловких и опасных «разных мерзавцев» —
врагов Октября, с которыми бороться «ужасно трудно», Мая-
ковский в стихотворении «Разговор с товарищем Лениным»
(1929 г.) назвал сектантов. В 1928 году он опубликовал стихо-
творение «О том, как некие сектантцы зовут рабочего на тан-
цы». Эпиграфом к нему служит выдержка из письма рабкора:
«В цехах текстильной фабрики им. Халтурина (Ленинград) сек-
танты разбрасывают прокламации с призывом вступить в рели-
гиозные секты. Сектанты оулят всем вступающим в их секты
различного рода интересные развлечения: знакомство с «хо-
рошим» обществом, вечера с танцами (фокстротом и чарль-
стоном) и др.». Основываясь на подлинных фактах, поэт рас-
крывает хитроумную тактику сектантства — религии, «подчи-
щенной» и ловко приспособленной к современности.
Руководители сектантских организаций, ранее занимавшие
открыто антисоветские позиции, учитывая настроения рядовых
верующих — сектантов, их лояльность по отношению к совет-
ской власти, начиная с конца 20-х годов стали менять свою так-
тику. Они даже стали фарисейски утверждать, что принципы
коммунизма никогда и нисколько не противоречили учению
Христа, что Христос-де был «великим социалистом, коммунис-
том, духовным отцом и предшественником Коммунистической
партии». Вместе с тем сектантское руководство пользуется
самыми изощренными средствами для «ловли душ» «братьев
во Христе», делая особую ставку на молодежь. Главари сек-
тантов порою проводят специальные «молодежные» молитвен-
ные собрания, на которых разучиваются не только религиоз-
ные гимны, но и песни весьма «светского» содержания, даже
организуют особые «кружки самодеятельности» при молит-
венных домах:
К себе
сектанты
на чарльстон
зовут
рабочего
ломаться-
(IX, 193)
216
В целях полного разоблачения лицемерия и лжи сектант-
ского руководства Маяковский пользуется нередким в его са-
тире художественным приемом: казалось бы, на некоторое
время он поддерживает призыв сектантов к молодежи, но тут
же логически развивает до абсурда этот призыв, обнажая тем
самым не только его социальную сущность, чуждую советско-
му народу, но и политический вред всей религиозно-сектант-
ской идеологии:
Работница,
манто накинь
на туалеты
из батиста!
Чуть-чуть не в общество княгинь
ты попадаешь
у баптистов.
Фокстротом
сердце веселя,
ходи себе
лисой и пумой,
плети
ногами
вензеля,
и только...
головой не думай.
Айда
бегом
на бал, рабочие!
И отдавите
в танцах ноги
и языки,
и прочее.
(IX, 194)
Известно, что особенно распространено сектантство в США,
где находится центр «Всемирного союза баптистов». Большин-
ство рядовых сектантов — это честные, но заблудившиеся тру-
женики, которые лишь временно подпали под влияние рели-
гиозной идеологии. Однако вовсе не случайно Маяковский
заканчивает стихотворение не потерявшими своей полити-
ческой актуальности и в наши дни словами, которые застав-
ляют читателя насторожиться:
Открыть нетрудно
баптистский ларчик —
американский
в ларце
долларчик.
(IX, 196)
217
Среди самых последних произведений Маяковского выде-
ляется стихотворение «Ленинцы», опубликованное в «Комсо-
мольской правде» 21 января 1930 года, в день шестой годов-
щины со дня смерти Владимира Ильича. С горячей взволнован-
ностью говоря о торжестве великих ленинских заветов, о том,
как «по всей вселенной ширится шествие — мыслей, слов и дел
Ильича», рисуя гигантские перспективы развития коммунизма
на основе ленинских предначертаний, поэт не забывает напом-
нить, что борьба с религиозным дурманом — один из важней-
ших ленинских заветов.
Как и во множестве других произведений, Маяковский нас-
тойчиво связывает борьбу против религиозной идеологии с
социально-экономическим и научно-техническим прогрессом.
Ленинская мысль о том, что коммунизм есть советская власть
плюс электрификация всей страны, в художественном восприя-
тии поэта воплощается в яркие строки:
Огнями ламп
просверливай мрак,
республику
разэлектричь, —
так
велел
рассветиться
Ильич.
Религия — опиум,
религия — враг,
довольно
поповских притч,—
так
жить
велел Ильич.
(X, 172-173)
«БОГ-ДОЛЛАР,
ДОЛЛАР-ОТЕЦ,
ДОЛЛАР-ДУХ
СВЯТОЙ...»
НиКТО из поэтов с такой силой,
как Маяковский, не заклеймил
мерзость и фальшь современной
буржуазной «цивилизации», кото-
рая поддерживается религиозной
идеологией. Сатирическое изобра-
жение лжи и лицемерия «мораль-
ных устоев» буржуазного общес-
тва, стремление показать его антигуманистическую сущность
с особой силой проявилось в циклах «зарубежных» стихов и
очерков, написанных в результате многочисленных поездок
поэта за границу.
«Ни одна страна не городит столько моральной, возвышен-
ной, идеалистической, ханжеской чуши, как Соединенные Шта-
ты» (VII, 317), — писал Маяковский в путевых очерках «Мое
открытие Америки» (1925—1926 гг.). Там же, определяя сущ-
ность идейных основ буржуазного мира, он с убийственным
сарказмом пишет: «Бог-доллар, доллар-отец, доллар-дух свя-
той» (VII, 313), явно пародируя религиозную легенду о «святой
троице» — «боге-отце, боге-сыне и боге-духе святом».
Эти же мысли относительно религиозного ханжества и под-
держиваемого церковью антигуманизма буржуазной идеоло-
гии, буржуазного образа жизни выражены и в ряде «за-
граничных» стихов Маяковского. В значительной степени
антибуржуазная и антирелигиозная сатира перекликается с
дооктябрьским творчеством поэта, проклинавшего неразрыв-
но связанные между собой в условиях капитализма оковы
закона и религии. Недаром в стихотворении о буржуазной
219
Кому и на кой ляд
целовальный обряд!
Америке «Небоскреб в разрезе», написанном через 7 лет
после Октябрьской революции, Маяковский замечает: «Я стре-
мился за 7000 верст вперед, а приехал на 7 лет назад». Одна-
ко в «заграничных» стихах и очерках, написанных после Октяб-
ря, поэт смотрит на современную буржуазную действитель-
ность и оценивает ее с позиций гражданина передовой страны
мира, первой разорвавшей цепи социального и духовного раб-
ства. Отсюда — оптимизм, чувство гордости, морального пре-
восходства советского человека, пронизывающие этот цикл,
отсутствие трагической темы единоборства поэта с богом,
которая так заметна в творчестве Маяковского до Октября.
Религиозное ханжество, ложь буржуазной морали — один
из основных объектов сатиры «заграничных» стихов Мая-
ковского.
Развивая мысли о «ханжеской чуши», господствующей в
Соединенных Штатах Америки, Маяковский в стихотворении,
иронически названном «Порядочный гражданин», создает
обобщенный, гротескный, но вполне реалистический образ
растлителя-буржуа, лицемерно прикрывающего свою чудови-
щную подлость именем божьим, покупателя «живого товара»
из числа работниц, доведенных нуждой до отчаяния:
А хозяин
в отеле Плаза,
через рюмку
и с богом сблизясь,
220
закатил
в поднебесье глазки:
«Сенк'ю
за хороший бизнес!»
Успокойтесь,
вне опасения
ваша трезвость,
нравственность,
дети
барабаны
«армий спасения»
вашу
в мир
трубят добродетель.
Бог
на вас
не разукоризнится:
с вас
и маме их —
на платок,
и ему
соберет для ризницы
божий менеджер,
поп Платон.
Клоб полиций
на вас не свалится.
Чтобы ты
добрел, как кулич,
смотрит сквозь холеные пальцы
на тебя
демократ Кулидж.
И, елозя
по небьим сводам
стражем ханжества,
центов
и сала,
пялит
руку
ваша свобода
над тюрьмою
Элис-Айланд.
(VII, 71-72)
Читателю становится ясно, что дело не только и не столько
в единичном богатом развратнике-святоше, а во всем буржу-
азном укладе жизни, где ложь и лицемерие, разврат и соци-
альное неравенство оправдываются и благословляются рели-
гией. Этот уклад поддерживается в Америке и финансируе-
мой крупными капиталистами, реакционной религиозно-фи-
лантропической организацией «Армия спасения», в основе
221
деятельности которой лежит пропаганда религиозного хан-
жества, смирения перед богом и «божьим менеджером» —
митрополитом православной церкви США Платоном, и прези-
дентом Кулиджем, и даже символом буржуазной демократии
Америки — статуей Свободы...
Не случайно Маяковский ставит в один ряд «ханжество,
центы и сало», подчеркивая неразрывную связь религиозной
идеологии с властью торгашей в буржуазном мире, где «бог—
доллар». Тем самым поэт лишает религию святости, род-
нит ее с грязным будничным миром бизнесменов. Даже вер-
ховный владыка православной церкви США назван «менед-
жером», то есть дельцом, организатором бизнеса. И сам образ
бога стоит на одной ступени с буржуазными торгашами и их
покровителем — попом Платоном, готовым сколотить богу и
«маме их» соответствующий капитал. Буржуазный делец —
персонаж этого стихотворения — сближается с богом в отеле
«через рюмку» — в обычной обстановке торгашеских сделок.
Он даже обращается к богу чрезвычайно запросто, с привыч-
ным тостом бизнесмена!, заключившего удачное соглашение:
«Сенк'ю за хороший бизнес!» Советский поэт приходит к вы-
воду, что бог для современного буржуа — это прежде всего
вполне устраивающий его «деловой партнер» по одурачива-
нию и ограблению трудящихся.
Подчеркнуто грубоватой лексикой («елозя по небьим сво-
дам», «пялит руку», «маме их» и т. д.) Маяковский выражает
свое пренебрежительное отношение к религиозному ханжест-
ву Запада, стремится разоблачить его. Ту же функцию при-
обретают неожиданные для «высокого» образа бога весьма
будничные, земные сравнения («чтобы ты добрел, как кулич»).
Омерзительный облик богача-американца, заразившего
грязной болезнью умиравшую от голода жену негра и всю
его семью, изображен поэтом в тематически близком стихо-
творении «Сифилис». Строками, полными гнева и презрения,
клеймит Маяковский церковников, которые покрывают любые
грехи богачей и бесстыже осуждают «безнравственность» го-
лодных бедняков:
Внимание
к негру
стало особое.
Когда
собиралась паства,
морали
наглядное это пособие
222
показывал
постный пастор:
«Карает бог
и его
и ее
за то, что
водила гостей!»
(VII, 29)
От острого взгляда поэта не ускользнуло особое лицеме-
рие католической церкви, которая за свою многовековую исто-
рию выработала изощренное, растленное ханжество. Маяков-
ский зло показал, как набожность правоверных католиков по-
рою лишь помогает прикрыть самый разнузданный разврат.
Так, в путевых очерках о Мексике он упоминает о множестве
католических религиозных организаций, призванных соблю-
дать чистоту христианской религии: «...Кроме попов, религию
блюдут и множество своеобразных организаций: «Рыцари Ко-
лумба», «Общество дам-католичек», «Общество молодых ка-
толиков» и т. д.» (VII, 281). Рассказывая об огромном соборе
в столице этой страны, Маяковский пишет: «...Упомянутым ка-
федралем для молений пользуются мало — у кафедраля с од-
ной стороны вход, а с другой — четыре выхода на четыре
улицы. Мексиканские синьорины и синьориты пользуются со-
бором как проходным двором для того, чтобы, оставив в жду-
щем шофере впечатление религиозной невинности, выскольз-
нуть с другой стороны в объятия любовника или под руку по-
клонника» (VII, 281).
Об этом же идет речь и в стихотворении «Богомольное»:
кафедральный собор превращен в удобную ширму для мимо-
летных свиданий «богомольных» католиков и католичек. Когда
разъяренный ревностью муж, подъехав к собору, готов убить
жену — «богомольную голубицу», подозревая ее в измене,
шофер свидетельствует:
Не гневайте
божью милость.
Донна Эсперанца
Хуан-де-Лопец
сегодня
усердно
молилась.
(VII, 52)
Начиная с описания частных, на первый взгляд, малозначи-
тельных фактов, поэт переходит в этом стихотворении к боль-
223
шим обобщениям, обнажая ложь утверждений о том, будто
бы религия может укрепить нравственные устои общества.
Острой иронией наполнены строки стихотворения:
Без веры
и нравственность ищем напрасно.
Чтоб нравственным быть —
кадилами вей.
Вот Мексика, например,
потому и нравственна,
что прут
богомолки
к вратам церквей.
(VII, 49)
Даже в наши дни можно иной раз встретить утверждения,
что религия, которая, разумеется, является опиумом народа,
все же якобы способствует укреплению морально-этических и,
в частности, нравственных норм поведения человека. Стихо-
творение Маяковского «Богомольное» — отличный ответ на
такого рода суждения.
Тесная связь «хозяев» современного буржуазного Запада
с церковью, поддерживающей и укрепляющей социальное не-
равенство, раскрывается в стихотворении парижского цикла
«Стихи о красотах архитектуры» (1928 г.), где Маяковский с
горьким, трагическим сарказмом пишет о похоронах погибших
при обвале дома рабочих-строителях, ставших жертвой погони
буржуа за наживой. Обращаясь к детям погибших, поэт
говорит:
Дети,
чего испугались крови?
Отмойте
папе
от крови щеку!..
О папе скорбь
глупа и пуста,
он —
ангел французский,
а впрочем,
ему
и на небе
прикажут стать
божьим чернорабочим.
(IX, 378)
Вначале может показаться, будто Маяковский становится
на официальную точку зрения правителей буржуазной Фран-
224
ции, «уповая» на бога, демократию, милости министров. Но
поэт в сущности издевается над этой «точкой зрения», разобла-
чает ее. Он и здесь срывает маску с католической церкви, ко-
торая за деньги прощает богачам любые грехи, а погибшим
беднякам, объявляя их «ангелами французскими», готовит
судьбу «божьих чернорабочих». Беспощадная сатира поэта
помогает раскрыть классовую сущность церкви. Не случайно
Маяковский прибегает к «деловому» термину «чернорабочие»
при рассказе о судьбе душ погибших рабочих, попавших в «цар-
ство божие». Церковь настолько тесно связана с правящей
буржуазной верхушкой, что и на земле, и на «небе» судьба
труженика остается одной и той же.
Заключительные строки стихотворения:
Я славлю тебя,
«репюблик франсез»,
свободная
и демократическая.
Свободно, братья,
свободно, отцы,
ждите
здесь
вознесения,—
(IX, 379)
звучат как насмешка над союзом буржуазной «демократии»
с церковью, благословляющей самые изощренные формы
эксплуатации трудящихся, оправдывающей гибель тружеников
во имя обогащения буржуа.
Достаточно выразительный портрет служителей католи-
ческой церкви, буквально потерявших человеческий облик,
создал Маяковский в широко популярном стихотворении «6 мо-
нахинь». Религиозная идеология, которой слепо следуют оду-
раченные люди, губит в них все истиннр человеческое: живой
разум, чувства и волю, физическую силу и красоту. К этому
совершенно естественному выводу подводит поэт читателя,
не навязывая ему своих взглядов, а постепенно раскрывая са-
тирический портрет персонажей. Их внешний облик помогает
создать у читателя впечатление полного отсутствия человечес-
кого естества у «божьих слуг», появляющихся как дикое виде-
ние средневековья:
Воздев
печеные
картошки личек,
15 в* Ружииа
225
черней,
чем негр,
не видавший бань...
И сзади
и спереди
ровней, чем веревка,
шали,
как с гвоздика,
с плеч висят.
Вместо известных
симметричных мест,
где у женщин выпуклость,
у этих выем...
(VII, 9-10)
Ничего, что определяет человека, даже в смысле чисто
внешнем, физическом, у этих персонажей — «благочестивей-
ших католичек» — нет!
Весь арсенал самых разнообразных художественных
средств, которыми так мастерски владел Маяковский, в этом
стихотворении подчинен одной задаче — добиться эффекта
гротескного образа. Тут и типичные для сатиры Маяковского
«низкие» сравнения, совершенно лишающие персонажей «не-
земного» ореола («черней, чем негр, не видавший бань»; «как
в пасху гофрируют ножки поросят»; «трезвые, чистые, как
раствор борной»), и смелые гиперболы, помогающие ярче
передать бессмыслицу их «духовной жизни» («и днем, и но-
чью, и в утра, и в полдни сидят и бормочут, дуры господни...»)
или реакцию нормального человека на поведение правовер-
ных католичек («раздирает рот зевота шире Мексиканского
залива»).
Неожиданное сочетание стилистически очень далеких друг
от друга, порою резко контрастных слов — излюбленный при-
ем поэта, при помощи которого он добивается высокой эмоци-
ональной выразительности своих произведений. Особенно ши-
роко применял его Маяковский в сатире. Примером мастер-
ского использования этого приема может служить стихотво-
рение «6 монахинь».
В первой же строке «высокий» термин «воздев» — арха-
изм, широко употребляющийся в религиозной литературе при
описании «значительных» поступков героев, соседствует с
крайне «низким» термином «картошки» да еще «печеные»!
Этим приемом читатель сразу настраивается на сатиричес-
226
кую «ноту», он не принимает персонажей этого стихотворения
всерьез. Той же цели служит сочетание таких полярных терми-
нов, как «благочестивейший» и «влезло» в последующих
строках.
Подчеркнуто грубоватая лексика с употреблением кое-где
вульгаризмов при описании «господних слуг» и самого Иисуса
Христа («продрав глазенки», «дуры господни», «бормочут,
стервозы», «елейный скулеж», «евангелишки», «доска» взамен
«распятия», обращение к Христу: «не суйся» и т. п.) помогает
художнику передать полное их ничтожество, нелепость само-
го их существования в современном мире.
При описании бесконечного чтения монахинями «дорож-
ных евангелишек» поэт путем концентрации согласных звуков
и ритмических повторов создает впечатление беспрерывного
глухого бормотания:
Придешь ночью —
сидят и бормочут.
Рассвет в розы —
бормочут, стервозы!
И днем,
и ночью, и в утра, и в полдни
сидят
и бормочут,
дуры господни.
(VII, 10)
Контрастная рифмовка религиозных терминов с «будничны-
ми» словами — «Иисусе-суйся», «католичек-личек», «Пием-вы-
ем» — также служит средством осмеяния святош.
Непосредственная, на первый взгляд кажущаяся наивной,
форма риторического вопроса содержит в себе категоричес-
кое неприятие религиозного фанатизма поэтом — выразителем
передового мировоззрения, вырисовывает пропасть между
взглядами человека страны Советов и буржуазного Запада:
— Ангелицы,
попросту
ответ поэту дайте —
если
люди вы,
то кто ж
тогда
вороны?
А если
вы вороны,
почему вы не летаете?
(VII, 11)
15*
227
Нарисовав портрет потерявших человеческий облик «бла-
гочестивейших католичек», поэт как бы с усилием вырывается
из той душной атмосферы, в которой он вынужден был нахо-
диться, разглядывая эти чудища, и восклицает, обращаясь
к советским людям:
Агитпропщики!
Не лезьте вон из кожи.
Весь земной
обревизуйте шар.
Самый
замечательный безбожник
не придумает
кощунственнее шарж!
(VII, 11)
Стихотворение «6 монахинь», поразительно остроумное и
доходчивое, приобрело огромную популярность, стало подлин-
но хрестоматийным. В нашей стране оно печатается во многих
сборниках, читается с эстрады, по радио. С большим успехом
поэт читал его в 1929 году на открытии съезда Союза воинству-
ющих безбожников.
В послеоктябрьских произведениях, посвященных между-
народным вопросам и жизни современного Запада, Маяков-
ский иной раз использует религиозные образы и терминоло-
гию в сатирическом преломлении. К примеру, стихотворение
о Версальском договоре, таившем в себе зародыш новой ми-
ровой войны, названо: «На земле мир, во человецех благо-
воление» (IV, 67). Это же выражение использовано и в темати-
чески весьма близком стихотворении «Срочно. Телеграмма
мусье Пуанкаре и Мильерану»:
Мир сплошной:
некуда деться;
От Мосула1
до Рура2
благоволение во человецех.
(IV, 74)
Неспроста в стихах об Америке Маяковский так часто гово-
рит о «рае» («рай — страна», «бывший рай», «в азарте играет
1 Мосул — город на северо-западе Ирана. В районе Мосула — круп-
нейшие месторождения нефти, из-за которых шла борьба между империа*
листическими державами, грозившая перейти в вооруженный конфликт.
2 Рур — основной район тяжелой и военной промышленности Западной
Германии, являвшийся после первой мировой войны предметом ожесто-
ченных споров капиталистических стран. В 1923 г. Рур был оккупирован
французской армией.
228
в рай»). Поэт развенчивает ложь буржуазной пропаганды о
«прелестях» американского образа жизни.
Еще в 1919 году в плакате «Третий вывоз» (III, 60), написан-
ном для «Окон Роста», Маяковский проницательно отметил
антинародный характер политики заправил католической церк-
ви, показал растущую ненависть к ним со стороны передовой
части трудящихся всех стран мира. Поэт подчеркивает тесную
связь Ватикана с тогдашними лидерами контрреволюции,
поджигателями антисоветской войны.
Рисуя в памфлете «Пилсудский» (из цикла «Маяковская
галерея» —1923 г.) главаря белопольской военщины, имено-
вавшего себя социалистом, поэт обнажает его классовую сущ-
ность прежде всего путем изображения связей с Ватиканом:
Пилсудский
был
социалистического вероисповедания,
но
по убеждению
всегда
иезуит-католик.
(V, 127)
В конце 20-х годов глава католической церкви — папа рим-
ский выступил с бредовой идеей организации «крестового по-
хода» — военной интервенции против Советского Союза. Анти-
советские происки Ватикана вызвали волну возмущения, про-
катившуюся по всей нашей стране в 1929—1930 годах. Естест-
венно, что Маяковский, всегда оперативно откликавшийся на
политические события современности, живший одной жизнью
с советским народом, принял самое живое участие в разобла-
чении политики заправил католической церкви.
7 апреля 1930 года в «Литературной газете» было опубли-
ковано подписанное и Маяковским обращение советских ли-
тераторов «К писателям мира» по поводу антисоветской кам-
пании Ватикана.
К двадцать пятой годовщине первой русской революции,
в начале 1930 года, поэт закончил работу над сценарием цир-
кового представления «Москва горит» («1905 год»). Премьера
представления состоялась 21 апреля 1930 года, через неделю
после смерти Маяковского. Изображая события революции
1905 года, поэт напоминает о тесной связи палачей революции
с церковниками. Церковные хоругви и поповские благослове-
ния всегда сопутствовали бандитской «черной сотне», вербо-
229
вавшейся из подонков общества, разжигали ее фанатическую
злобу к революции. Верный исторической правде, Маяковский
пишет в сценарии:
«Церковный иконостас. Поп благословляет дубинки, касте-
ты и револьверы черносотенцев.
Поп:
...Верноподданные чувства
погромом ознаменя,
братие-черносотенцы,
кройте за меня.
Во имя отца
и сына
и святого духа
крамольникам
кастетом
въезжайте ц ухо.»
(XI, 398)
Изображение событий революционного прошлого в этом
произведении тесно связано с злободневными фактами совре-
менности. «Историко-революционная меломима-хроника будет
пытаться,— говорил поэт при обсуждении сценария,— в апо-
феозе показывать сегодняшний день» (XII, 418). Поэт облича-
ет антисоветскую деятельность Ватикана. Причем папа римский
поставлен им в один ряд с тогдашними наиболее реакционны-
ми правителями буржуазных стран. О том, какое внимание уде-
лял Маяковский теме борьбы с поджигателями войны из ла-
геря католической церкви, можно судить по тому, что сцена-
рий «Москва горит» был им значительно переработан сразу
же после того, как папа римский провозгласил призыв к «крес-
товому походу» против нашей страны. Поэт пишет второй ва-
риант сценария, куда специально вводит сцену, разоблачаю-
щую происки Ватикана.
«На помощь затертому кулаку, — пишет Маяковский во
второй редакции «Москва горит», — продираясь сквозь ряды,
вваливаются на арену — папа римский, Пилсудский, Макдо-
нальд, Тардье со свитами. Взявшись за руки, образуют круг.
В центре оправляющийся от встряски повеселевший кулак.
Папа:
Я, папа святейший,
обращаюсь к лиге:
Слушайте,
духовные
и светские лица!
230
Давайте
в защиту
кулаков и религии
господу богу
смиренно молиться.»
(XI, 403)
Для премьеры «Москва горит» Маяковский написал плака-
ты-летучки, распространявшиеся среди зрителей. В одном из
них он раскрывает подлые замыслы тогдашнего «святейшего
папы», принявшего на себя роль международного жандарма:
Болтливые церковники,
закройте клапан.
Ясно —
как чай на блюдце,
что хочет
зам-бог,
святейший папа,
быть
душителем революции.
(XI, 378)
Пользуясь бытовыми элементами поэтики и языка («за-
кройте клапан», папа — «зам-бог», «ясно — как чай на блюд-
це»), Маяковский срывает с церковников маску святости, под-
черкивает весьма «земной» характер их деятельности.
Обращаясь к стихотворениям Маяковского, разоблачаю-
щим антисоветскую политику «святых отцов» Ватикана в 20-е
годы, следует иметь в виду, что в настоящее время эта поли-
тика претерпела существенные изменения. Под влиянием
последовательной миролюбивой деятельности, растущей мо-
щи Советского Союза и других социалистических государств,
укрепления их международного авторитета основная масса ря-
довых верующих-католиков на Западе отвергает открытый при-
зыв к «крестовому походу» против стран социализма. Считаясь
с реальными обстоятельствами, руководители Ватикана высту-
пают сейчас с миролюбивыми заявлениями, их политика стала
значительно изощреннее. Реакционная же сущность этой поли-
тики, несмотря на все тактические уловки, не меняется.
В стихотворении «Явление Христа» (1928 г.), которое в зна-
чительной степени не потеряло своей актуальности и в наши
дни, Маяковский изобличает коварство правителей США, кото-
рые болтовней о миролюбии прикрывают замыслы антисовет-
ской войны. Пародийно используя евангельскую легенду о «яв-
231
лении Христа народу», Маяковский уподобляет Христу тогдаш-
него американского государственного секретаря Келлога.
При помощи резкого несоответствия традиционного в рели-
гиозной литературе «неземного» Христа с вполне «земными»
намерениями, делами и обликом «новоявленного Христа» —
Келлога, посланца американского империализма, ярче раскры-
ваются истинные качества этого «миротворца»:
Европе
является
новый Христос
в виде
министра Келлога.
Христос
не пешком пришел по воде,
подметки
мочить
неохота.
Христос новоявленный,
смокинг надев,
приехал
в Париж
пароходом.
(IX, 263)
И в этом стихотворении Маяковский обличает лицемерие,
религиозное ханжество, столь характерные для правящей вер-
хушки США. Поэт отождествляет елейные «миролюбивые» ре-
чи Келлога с библейско-евангельскими речениями:
Поздравит
державы
мистер Христос
и будет
от чистого сердца
вздымать
на банкетах
шампанский тост
за мир
во человецех.
(IX, 264)
При описании внешнего облика и поступков этого персона-
жа Маяковский использует религиозно-архаическую термино-
логию («пока Христос отверзает уста» и др.). Но поэт «под-
новляет» традиционный внешний облик Христа, рисуя у ново-
явленного «божества» детали, точно раскрывающие его клас-
совый облик:
232
На Келлоге
нет
никакого венка.
Зато
под цилиндром
тянется —
долларное сияньице.
(IX, 263-264)
Обнажаются и истинные намерения «Христа» — Келлога,
в образе которого воплощены империалистические силы. Их
заветная мечта — удушить молодую страну Советов. Библей-
ско-евангельская личина используется ими для маскировки
зловещих замыслов:
Подпишут мир
на глади листе,
просохнут
фамилии
г	насухо,—
а мы посмотрим,
что у Христа
припрятано за пазухой.
За пазухой,
полюбуйтесь
вот,
ему
наложили янки —
сильнейший
морской
и воздушный флот,
и газы в баллонах, и танки.
Готов
у Христа
на всех арсенал,
но главный
за пазухой
камень —
злоба,
которая припасена
для всех,
кто с большевиками.
(IX, 264-265)
Борясь против религиозной идеологии, которую ставит се-
бе на службу империалистическая буржуазия, помогая пером
поэта раскрыть антисоветские планы реакционного духовенст-
ва Запада, уделяя особенно много внимания этой тематике в
те годы, когда над страной Советов нависла угроза интервен-
ции, Маяковский вместе с тем справедливо показывает равно-
233
душие к религии основной части трудящихся за рубежом. Ре-
лигиозные мифы для простого народа все более и более ста-
новятся лишь пережитками далекого прошлого, лишь пышной
декорацией средневековья. В очерках о Париже поэт пишет:
«Уличное веселие тоже старое, патриархальное. В день моего
отъезда был, например, своеобразный парижский карнавал—
день святой Екатерины, когда все оставшиеся в девушках до 30
лет разодеваются в венки и в цветы, демонстрируясь, поя и
приплясывая по улицам» (IV, 223).
Итак, разоблачение Маяковским религии и ее проповедни-
ков в цикле произведений о Западе является одной из сторон
борьбы поэта против буржуазного строя в целом, которую
в той или иной форме он вел на протяжении всего своего твор-
ческого пути.
В его стихах и очерках о буржуазном Западе ведется борь-
ба с религиозной идеологией и в более широком смысле: поэт
проницательно показывает страх империалистической буржуа-
зии перед неограниченными возможностями человеческого ра-
зума, проявившего себя, в частности, в гигантских достижениях
научно-технической мысли. Этот страх неизбежно ведет ее к
идеализации прошлого, к бегству в мир призрачных рели-
гиозных мифов. Буржуазия Запада начинает понимать, что силы
науки и техники обратятся в конце концов против нее. Этим, по
справедливому утверждению поэта, и объясняется ее боязнь
огромных возможностей науки и техники.
В очерках «Мое открытие Америки» Маяковский рассказы-
вает о нравах нью-йоркской буржуазии, из пресыщения обе-
дающей в ресторане днем... при свечах. И, как обычно, автор
от описания конкретного факта переходит к обобщениям: «Эти
свечи меня смешат. Все электричество принадлежит буржуа-
зии, а она ест при огарках. Она неосознанно боится своего
электричества. Она смущена волшебником, вызвавшим духов и
не умеющим с ними справиться. Такое же отношение боль-
шинства и к остальной технике» (VII, 310).
И в «зарубежных» стихах и очерках, и в произведениях о
жизни страны Советов Маяковский восторженно пишет о до-
стижениях в области научно-технического прогресса. Но поэт
не фетишизировал силы науки и техники. Он очень четко опре-
делял, что эти силы могут полностью служить человеку лишь
после социального раскрепощения. В беседе с американским
писателем Майклом Голдом (1925 г.) Маяковский говорил:
«Нет, Нью-Йорк не современный город... Нью-Йорк не орга-
234
низован. Только машины, метро, небоскребы и тому подобное
еще не составляют настоящую индустриальную культуру. Это
лишь ее внешняя сторона. Америка прошла грандиозный путь
промышленно-технического развития, которое изменило об-
лик мира. Но люди Америки еще не достигли уровня этого
нового мира. Они все еще живут в прошлом. В интеллек-
туальном отношении нью-йоркцы — все еще провинциалы.
Их разум еще не воспринял всего значения индустриального
века» (XIII, 223—224).
Эта мысль была высказана поэтом и во время беседы с
редактором американской газеты «Фрайгайт»: «... У вас мо-
раль сентиментальных глупцов, как если бы вдруг попали в
глухую провинцию в средние века. Как может такая мораль
сочетаться с высшим достижением техники — с радио?.. Обра-
зец индустриализма и такое духовное убожество. Это меня в
дрожь бросает. Вот если бы рабочие и крестьяне достигли в
области машиностроения хотя бы трети того, чего достигли вы,
они показали бы чудеса. Они бы не одну Новую Америку от-
крыли. Скучно, скучно у вас» (XIII, 227—228).
На вопрос писателя Майкла Голда: «Не боитесь ли вы, рус-
ские, подпасть под власть машины?» Маяковский уверенно от-
ветил: «Нет. Мы хозяева машины и поэтому не боимся ее.
Старая мистическая эмоциональная жизнь умирает, да, но ее
место займет новая жизнь. К чему бояться хода истории?»
(XIII, 225—226). Тем самым Маяковский показал принципиаль-
ную разницу в подходе к научно-техническому прогрессу в
буржуазных странах Запада и в Советском Союзе, где наука
и техника служат трудящимся и помогают, в частности, борьбе
с отживающими свой век религиозными взглядами, со «ста-
рой мистической жизнью».
Борьба советского поэта против религиозных идей, которые
нередко приобретают самые разнообразные формы, является
одной из весьма существенных сторон неутомимой деятель-
ности художника-патриота, пригвоздившего к позорному
столбу обреченный на гибель буржуазный образ жизни.
Владимир Маяковский продолжает быть нашим великим
современником. Его поэзия помогает благородной борьбе всех
прогрессивных сил против идей буржуазного мира, среди ко-
торых немалое место занимает лживая религиозная идеоло-
гия.
235
«ОНИ —
ЗАРИФМОВАННЫЙ
ОПИУМ...»
м
АЯКОВСКИЙ вел постоянную
напряженную борьбу за торжест-
во материалистического миро-
воззрения, против проявлений в
искусстве идей «боженьки». Не-
примиримый спор
идеалистическими
ниями в литературе,
с мистико-
представле-
во многом
связанными с буржуазным модернизмом, особенно заме-
тен в послеоктябрьском его творчестве.
Об этом написано немало исследований. Однако ни в одном
из них не учитывается в достаточной степени то обстоятельство,
что выступления советского поэта против идеалистической эсте-
тики, против теорий «интуитивизма», иррационального начала
в искусстве — это, в конечном итоге, обличение поповщины в
самых различных, порою весьма тонких и сложных ее прояв-
лениях.
Советский ученый Ю. Францев справедливо заметил: «На-
ши философы явно отступают от ленинской традиции дово-
дить критику идеализма до обличения религии и поповщины;
в своих работах они останавливаются на утверждении, что
идеализм смыкается с поповщиной или помогает поповщине,
и на этом ставят точку»1. Это замечание в равной степени на-
до отнести и к некоторым литературоведам.
1 Ю. Францев. Черпать силу в марксистской философии.— «Наук»
и религия», 1964, № 1, стр. 46.
236
•>
5
Попик высох.
Еле жив.
Хрвм —
пустое место.
В стихотворении «Надо бороться» (1929 г.)г говоря о раз-
личных, иной раз очень ловких лазейках «хитрого бога», Мая-
ковский, в частности, отмечал:
Про этого самого
хитрого бога
поются
поэтами
разные песни.
Окутает песня
дурманом, растрогав,
зовя
от жизни
лететь поднебесней.
(X, 94-95)
Против этого зова «от жизни лететь поднебесней» поэт вое-
вал на протяжении всего своего творческого пути. Еще до Ок-
тября, несмотря на противоречия в мировоззрении и эстети-
ческих взглядах, он стремился в материалистическом плане
рассмотреть вопрос об отношении искусства к жизни. Однако
в его статьях и выступлениях проскальзывали незрелые, оши-
бочные утверждения, порой преуменьшающие зависимость
искусства от жизни.
После Октябрьской революции, уничтожившей социальные
корни буржуазного модернистского искусства в нашей стране,
естественно, усиливается борьба поэта с мистико-идеалистичес-
кой эстетикой. В этой борьбе, ведущейся на новой социальной
основе, Маяковский допускал полемические «перегибы», резко
237
противопоставляя идеям «надземного» иррационального ис-
кусства буржуазного модернизма лозунги искусства подчерк-
нуто утилитарного, которое «делается» поэтом-«мастером» на
основе строгих законов разума. Но не следует любое образное
выражение поэта воспринимать буквально. К тому же без из-
вестного «перехлеста» в условиях острой полемики тех лет
вряд ли можно было обойтись. Заострение мысли играло
лишь положительную роль, подчеркивая решительное непри-
ятие Маяковским «жреческой» поэзии эпигонов декаданса.
Мастера,
а не длинноволосые проповедники
нужны сейчас нам, —
(II, 87)
писал он в широко известном «Приказе № 2 армии искусств»
(1921 г.).
Не случайно образ художника-декадента приобретает здесь
внешний облик служителя религиозного культа («длинноволо-
сый проповедник»). Этим приемом гротескно-плакатного ри-
сунка поэт подчеркивает главную, на его взгляд, социальную
черту этого образа — связь с мистико-идеалистическими, по-
повскими, в конечном итоге, идеями. Это же настойчивое сати-
рическое сближение эпигонов буржуазного модернизма, отор-
ванных от реальных нужд народа и чуждых ему, то со служите-
лями церкви, то с «заоблачными жителями» из религиозных
легенд легко можно проследить во всем послеоктябрьском
творчестве Маяковского.
Слезайте
с неба,
заоблачный житель! —
(X, 143)
обращается он в стихотворении «На что жалуетесь?» (1929 г.)
к поэту, далекому от актуальных проблем современности. Там
же Маяковский пишет и о социальной основе борьбы с чуждой
советскому народу поэзией «заоблачных жителей» — об
огромных общественных и научно-технических преобразова-
ниях в нашей стране после Октября:
Скоро
и остатки
русалочных воспоминаний
изэлектричат
и Днепры и Волховы.
(X, 142)
238
Религиозные легенды рушатся под напором научного про-
гресса. Поэзия не может, не имеет права отставать от его по-
ступательного шествия, не может быть связана с архаическими
мистико-идеалистическими идеями. Это один из основных тези-
сов, отстаивавшихся Маяковским в упорной литературной
борьбе.
В первые послеоктябрьские годы в литературе и искусстве
нашей страны еще продолжают существовать различные раз-
новидности буржуазного модернизма, связанного с субъек-
тивно-идеалистическими взглядами. Поэты-декаденты высту-
пали в роли активных проповедников мистико-религиозных
представлений — ив творческой практике, и в теоретических
рассуждениях. Обычно обращение этих художников к рели-
гиозной идеологии, их бегство в призрачный «потусторонний»
мир было своеобразным выражением протеста против непо-
нятной, а чаще всего — ненавистной им революционной дей-
ствительности. В этом проявлялся и антигуманизм буржуазно-
го модернизма, его неверие в силы человека, раскованного
Октябрем. В качестве примера можно указать на изданные
вскоре поле революции сборники стихов Вяч. Иванова1,
Г. Чулкова2, Н. Гумилева3, Н. Клюева4, А. Беленсона5, М. Кузь-
мина6 и др.
Естественно, что в таких условиях, когда из-под пера эпиго-
нов буржуазного модернизма выходило, говоря словами Мая-
ковского, «многое множество книжек», где «каждая радость
загробную сулит, умна и хитра», острая борьба поэта против
субъективно-идеалистических взглядов на искусство, против
проповеди религиозно-мистических идей средствами литерату-
ры была особенно актуальной и необходимой. В значительной
степени она была связана с классовой борьбой, которая велась
и на идеологическом фронте.
В одном из первых послеоктябрьских выступлений литера-
турно-полемического характера, опубликованном в начале
1918 года, — краткой рецензии на сборники стихотворений
поэтов известных и одаренных, но не порвавших еще с бур-
жуазным модернизмом, Маяковский рьяно обрушивается на
1 Младенчество). Изд. «Алконост», Петрогр., 1918.
2 Стихотворения. М., 1922.
3 К синей звезде. Изд. «Петрополис», Берлин, 1923.
4 Песнослов. Петрогр., 1919.
5 Врата небесные. Петрогр., 1922.
6 Пораболы. Изд. «Петрополис», Петрогр., 1923.
239
тех, кто пытается увести читателя с трудной, но светлой дороги
революции в гиблое мистическое болото. Характерно само
название статьи — «Братская могила» (XII, 10), которым под-
черкивается полная чуждость современности рецензируемых
произведений.
Особенно отрицательно оценивается сборник И. Эренбур-
га «Молитва о России», явившийся его откликом на Октябрь-
скую революцию. Сборник заполнен эпигонски-декадентскими.
стихами, перегруженными религиозными идеями, образами^
терминологией. Автор, не принимая революции, поэтизирует
смерть, видит в ней избавление от житейских невзгод, пере-
ход в «иной» мир, полный вечного блаженства. Даже название
стихотворения, которое цитирует Маяковский, типично «биб-
лейское» — «Судный день».
В рецензии, где каждое слово, как выстрел, дается уничто-
жающе резкий отзыв о сборнике И. Эренбурга, который, кста-
ти говоря, позже и сам осудил его.
«... Скушная проза, печатанная под стихи, — говорится в
рецензии. — С серых страниц — подслеповатые глаза обре-
мененного семьей и перепиской канцеляриста. Из великих
битв Российской Революции разглядел одно:
Уж матросы взбегали по лестницам:
«Сучьи дети! Всех перебьем!»
Из испуганных интеллигентов» (XII, 10).
Столь же решительно осуждает Маяковский и попытки
«объяснить» Октябрьскую революцию при помощи религии,,
выраженные в некоторых стихотворениях М. Цветаевой — та-
лантливой русской поэтессы, литературное дарование которой
оказалось изломанным влиянием модернизма. Она долгие го-
ды не могла принять Октябрьскую революцию. Идеализируя
дремотную патриархально-церковную Русь, Цветаева противо-
поставляла ее революционной действительности. Таковы, на-
пример, ее стихотворения, опубликованные в сборнике «Три-
надцать поэтов».
Маяковский подчеркивает полнейшую политическую несо-
стоятельность стихов Цветаевой — их опасность в период,
вооруженной классовой борьбы:
«Тринадцать поэтов». Отклики на войну и революцию...
Среди других строк — Цветаевой:
...За живот, за здравие раба божьего Николая...
Откликались бы, господа, на что-нибудь другое!» (XII, 10).
240
Борясь против мистико-идеалистических тенденций в искус-
стве, Маяковский использует самые разнообразные формы —
и печатные, и устные. В черновике заметок к выступлению в за-
ле Московской консерватории в 1922 году есть весьма знаме-
нательная запись: «Символизм — ослабленная поповщина»
(XIII, 177).
Выступая на вечере «Чистка современной поэзии» в том же
1922 году, Маяковский, как бы в развитие этой записи о харак-
тере символизма, говорил: «Мистические стихотворения Вя-
чеслава Иванова1 и его эллинские мотивы — что они значат
для суровой, железной нашей поры?.. Разумеется, как лите-
ратурные вехи, как последыши рухнувшего строя они найдут
свое место на страницах литературной истории, но для нас,
для нашей эпохи — это никчемные, жалкие и смешные ана-
хронизмы» (XII, 460).
В литературной борьбе Маяковского первых послеоктябрь-
ских лет и начала 20-х годов против мистико-идеалистических
взглядов особенно острой была его полемика с «зарифмован-
ным опиумом» имажинизма — литературной группировкой, от-
крыто следовавшей в те годы эстетике буржуазного модерниз-
ма, развивавшей худшие традиции декадентского искусства.
Маяковский настойчиво обнажает идеалистическую сущ-
ность имажинистских взглядов на искусство:
Это вам —
прикрывшиеся листиками мистики,
лбы морщинками изрыв —
футуристики,
имажинистики,
акмеистики,
запутавшиеся в паутине рифм, —
(II, 86)
пишет он в «Приказе № 2 армии искусств». Показательно,
что среди «запутавшихся в паутине рифм» поэтов-мистиков
Маяковский презрительно называет и своих былых соратни-
ков — футуристов. Несмотря на то, что в это время (1922 г.)
поэт порою еще пытается отстаивать футуризм, стремясь в
какой-то степени связать его с рёволюцией, он замечает и
явную близость футуризма к различным течениям буржуазно-
1 Через несколько лет после Октябрьской революции поэт-декадент
'Вяч. Иванов, в творчестве которого особенно заметны религиоз-
но-мистические мотивы, оказался в эмиграции и получил должность хра-
нителя папской библиотеки в Ватикане.
В, Ружина
241
го модернизма, покоящегося на идеалистической философ-
ской основе.
Тут упомянуты и имажинисты — приверженцы далекой от
реальных нужд народа «жреческой» поэзии. Маяковский от-
лично видел в них худших эпигонов декаданса. В поэме «Пя-
тый Интернационал» он называет имажинизм «кухонной ко-
мандой», плетущейся в обозе символизма. Теория и практика
имажинистов были тесно связаны с субъективно-идеалистичес-
кими взглядами на жизнь и искусство. Эти взгляды неизбеж-
но приводили к религиозно-мистическим мотивам в их твор-
честве. Маяковский настойчиво обнажает и всячески подчер-
кивает идеалистическую сущность эстетических взглядов има-
жинистов.
Рассуждения «теоретиков» имажинизма — прежде всего
А. Мариенгофа и В. Шершеневича — полны самой невероят-
ной мешанины. Они даже бравируют полным отсутствием ка-
кой-либо философской основы их творчества: «Заметьте, ка-
кие мы счастливые, — сказано в одной из их деклараций. —
У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей»1.
Однако определенная философия у имажинистов все же
была.
В. Шершеневич так определял место поэта в обществе:
«Поэт — пророк. Пророчествовать — это говорить о том, что
видишь лучше других... Видеть иначе — это значит светить не
светом уличных фонарей — идей, а иным светом: этот свет
и есть тот романтический идеализм (подчеркнуто мною —
В. Р.), который был оплеванным»2.
В этом стремлении увести художника от земли в заоблач-
ные мистические дали, оторвать его от реальной действитель-
ности сказывается полная противоположность в трактовке об-
раза поэта-пророка у имажинистов и у раннего Маяковского,
у которого пророк, при всех футуристических заблужде-
ниях автора, выступает глашатаем и спасителем страждущего
человечества. Маяковский тем самым, в отличие от поэтов
модернистского лагеря, продолжал лучшие гражданские тра-
диции русской и мировой поэзии.
От такого рода толкования роли и места искусства, худож-
ника в обществе совершенно закономерным становится путь
1 Цит. по: Литературные манифесты. От символизма до «Октября».
Сост. Н. Бродский и Н. Сидоров. Изд. «Новая Москва», М., 1924, стр. 173.
2 В. Шершеневич. Великолепная ошибка. — «Гостиница для путе-
шествующих в прекрасном», 1923, № 2.
242
имажинистов к проповеди откровенных мистико-идеалистичес-
ких идей. Особенно подробно и явно они выражены в писаниях
А. Мариенгофа. «Восприятие искусства, — утверждал он, —
требует длительной подготовки — внутреннего говения. Те,
которые подходят к прекрасному, как к миске с жирными ща-
ми, остаются всегда неудовлетворенными. Искусство никогда
не утоляет жажды и не облегчает голода. Потому что оно есть
очищение через причастие. Вот истинный образ таинства, уч-
режденного Христом, давшим ученикам вкусить тела и крови
своей философии. Всяческая философия, просочившаяся че-
рез пласты масс, становится религией.
Искусство подобно чуду — требует веры. Если корень
веры в чудо прорастет плоть и питается кровью, то на корни
искусства проливается ясность из родников чистейшего
духа».1
Через несколько страниц А. Мариенгоф пытается «глубо-
комысленно»... сочетать реализм и мистику: «Телесность, ощу-
тимость, бытологическая близость наших образов говорит
о реалистическом фундаменте имажинистской поэзии. Опус-
кание же якорей мысли в глубочайшие пропасти человечес-
кого и планетарского духа — о ее мистицизме... Погружение,
прорывание земляных пластов реализма обещает на извест-
ной глубине струи мистического начала.
Мы сочетаем оба пути, нимало не сомневаясь в их пра-
вильности. Ибо, в конечном счете, всякий мистицизм (если
это не чистейшее шарлатанство) — реален и всякий реализм
(если это не пошлейший натурализм) — мистичен».2
«В искусстве, — высказывали свою откровенно идеалисти-
ческую точку зрения имажинисты, — выдумано все — стих,
стихотворец, стихокритик, стихочтец и даже эти своевремен-
ные размышления. В тот момент, когда мир встанет на стро-
го материалистическую точку зрения, без примеси идеализ-
ма, искусство должно исчезнуть или уйти в подполье».3
Впрочем, многочисленные «теоретические» изыскания
и мистико-философские поучения имажинистов сочетались
с унылым признанием полнейшего идейного краха и тупика.
1А. Мариенгоф. Буян-остров. Изд. «Имажинисты», М., 1920,
стр. 23—24.
2 Т а м же, стр. 29—30.
3В. Шершеневич, А. Мариенгоф. Своевременные размыш-
ления.— «Гостиница для путешествующих в прекрасном», 1924, № 4,
без указания страниц.
16*	243
«Так подбираю я вожжи растрепавшихся мыслей и мчу в ни-
куда свой шарлатанский шарабан», — писал В. Шершеневич.1
Не только в теоретических рассуждениях, но и в твор-
ческой практике имажинистов проявлялись религиозно-мис-
тические мотивы. Примером может служить творчество
Р. Ивнева того времени:
От чар Его в позорной злобе
Я отхожу при свете дня,
Но Он — воскреснувший во гробе, —
Он не отходит от меня2.
Не случайно именно стихи Р. Ивнева, пронизанные пре-
клонением перед «всемогущим» богом, принижающие че-
ловека, привел Маяковский в качестве разительного приме-
ра поэзии, чуждой советской действительности, выступая
в 1929 году на съезде Союза воинствующих безбожников:
«...У нас были просто величайшие богодураки, огромное ко-
личество лирических подпевал а-ля
Дорогой изумительный боже,
помоги пролить мне любовь,
и из листьев последнее ложе
для раба твоего приготовь...
и т. д.»
(XII, 376)
В том же духе написаны публиковавшиеся в начале 20-х
годов стихотворения В. Шершеневича, А. Кусикова и др.
Религиозный мистицизм имажинистов переплетался в их
творчестве с проповедью крайнего цинизма, половой распу-
щенности, пренебрежения к элементарным моральным и
нравственным нормам.
Даже сами члены этой недолговечной литературной груп-
пки, сразу же распавшейся после смерти Есенина, популяр-
ное имя которого они использовали в целях рекламы, ощу-
щали никчемность своей деятельности, бесконечно далекой
и чуждой народу. Горькое признание выражено в строках од-
ного из организаторов и «вождей» имажинизма — А. Мари-
енгофа:
Наш стол сегодня бедностью покрыт:
 Едим — увядшей славы горькие плоды.
1 В. Шершеневич. 2X2=5. М., 1920, стр. 48.
2 Цит. по: Н. Я. Абрамович. Современная лирика. Клюев, Кусиков,
Ивнев, Шершеневич. Изд. «Сегодня», Рига, 1921, стр. 31.
244
Пьем — лести жидкий чай, не обжигая рот.
Не нашим именем волнуются народы.
Не наши песни улица поет1.
Маяковский, всегда остро реагировавший не только на
особенности содержания произведения искусства, но и на
характер его художественной формы, полемизировал и с глу-
боко порочными идейными «установками», и с особенностя-
ми поэтики имажинистов, гордо именовавших себя «образ-
никами»:
Мне ль
вычеканивать венчики аллитераций
богу поэзии с образами образов?
(IV, 107)
Имажинисты особенно любили «вычеканивать» в своей
поэзии «образа» Иисуса, девы Марии и прочих. Именно это
имеет в виду Маяковский в данном риторическом вопросе,
заключающем в себе отрицание принципов поэтики имажи-
низма. Характерно, что эти полемические строки Маяков-
ского стоят в поэме «Пятый Интернационал» рядом с его ка-
тегорическим заявлением: «Я двадцать лет не ходил в цер-
ковь и впредь не буду ни в каких церквах». Таким образом,
поэт решительно отрицает религиозную идеологию, в какой
бы форме она ни проявлялась.
Отделяя Сергея Есенина от его имажинистских «друзей»,
всегда относясь с уважением к его большому таланту, Мая-
ковский вместе с тем не раз полемизировал с Есениным, бо-
рясь за него. «Мы ругались с Есениным, часто кроя его за
имажинизм» (XII, 94), — говорил Маяковский. Не касаясь всех
вопросов сложных взаимоотношений двух великих поэтов
и литературной полемики между ними, заметим лишь, что
в этой полемике немалую роль играло отношение Есенина
к религиозным мифам, независимо от "того, какой смысл
вкладывал он в них.
Но особенно непримиримо боролся Маяковский против
тех, кто пытался всячески раздуть и поднять на щит болезнен-
ные стороны творчества талантливейшего русского поэта.
С наибольшей силой это проявилось в темпераментных вы-
ступлениях Маяковского на диспуте «Упадочное настроение
среди молодежи (есенинщина)» (февраль—март 1927 г.).
1 «Гостиница для путешествующих в прекрасном», 1924, № 4.
245
Разумеется, следует учитывать накал литературной борь-
бы 20-х годов, который объясняет чрезвычайно резкую, под-
час даже излишне грубую, на наш взгляд, форму критичес-
ких замечаний Маяковского, сущность которых, однако, была
вполне справедлива.
Полемизируя с Есениным, Маяковский в то же время всег-
да подчеркивал его выдающийся талант и значительность его
вклада в советскую поэзию. Но Маяковский был совершен-
но непримирим к поэтам, которые некоторое время были
близки Есенину и упорно придерживались наиболее реак-
ционных сторон идеологии зажиточного патриархального
крестьянства, прославляя незыблемость освященного пра-
вославной церковью его косного быта, приписывая русскому
народу черты религиозности. Он презрительно назвал их
«мужиковствующими».
Последние не оставались в долгу и злобно нападали
на Маяковского, отстаивая свои глубоко ошибочные пози-
ции. Так, Н. Клюев, возмущавшийся развитием научного и
технического прогресса в нашей стране, связывает с этим
возмущением свое неприятие творчества Маяковского:
Маяковскому грезится гудок над Зимним,
А мне — журавлиный перелет и кот на лежанке...
«Простой, как мычание» и «Облаком в штанах» казинетовых
Не станет Россия — так вещает изба...1
В творчестве этих поэтов, начиная с дооктябрьского пери-
ода, совершенно четко выражена идеализация патриархаль-
ного богомольного крестьянства с его устойчивым «кондо-
вым» бытом, с ориентацией на религиозную идеологию, ко-
торая «охраняет» его от «скверны» современной городской
цивилизации.
«Мужиковствующие» широко использовали те традиции
устного народного творчества, которые отражали взгляды
наиболее отсталой, реакционной части русского крестьян-
ства. Они весьма охотно обращались к архаической «цер-
ковнославянщине» в языке и поэтике. В некоторых стихотво-
рениях первых послеоктябрьских лет они явно пытаются
«приспособить» пролетарскую революцию к своим идеям,
придать ей религиозно-мистические черты, соответствующие
идейным взглядам зажиточного патриархального крестьян-
ства. Революцию в нашей стране они стремились «объяснить»
1 Н. Клюев. Львиный хлеб. М., 1922, стр. 66—67.
246
национальными особенностями русского народа, русского
мужика.
На некоторое время Н. Клюев по-своему принял Октябрь-
скую революцию, надеясь увидеть в ней свершение надежд
кулацкой верхушки крестьянства. Но идеи нерушимости пра-
вославной веры фанатично отстаивались Н. Клюевым даже в
тех стихах, где он «принимал» революцию (это «принятие» бы-
ло весьма кратковременным):
Низвергайте царства и престолы,
Вес неправый, меру и чеканку,
Не голите лишь у Иверской подолы,
Просфору не чтите за баранку.
С. Есенин, одно время связанный с Н. Клюевым личной
дружбой и некоторой общностью эстетических взглядов, мет-
ко назвал его «ладожским дьячком», имея в виду религиоз-
но-мистическую направленность его творчества.
Страх перед научным и техническим прогрессом, недове-
рие к разуму человека, покоряющего и преобразующего при-
роду, бегство в мир мистико-религиозных представлений были
выражены и в творчестве С. Клычкова — поэта той же ориен-
тации. «Клычковская поэзия... это поэзия отмирающей много-
миллионной России», — писал А. М. Горький.1
В 20-е годы шла напряженная борьба за новый быт, против
религиозных предрассудков в сознании трудящихся. Своим
творчеством «мужиковствующие» фактически протестовали
против этой борьбы. Поэтому их произведения, с одной сто-
роны, встречали сочувственный отклик среди приверженцев
модернистского искусства и даже в официальной печати пра-
вославной церкви,2 а с другой — решительно осуждались пе-
редовыми деятелями советской литературы, включая В. Мая-
ковского. Совершенно справедливо оценил Н. Клюева
А. М. Горький как «певца мистической сущности крестьян-
ства и еще более мистической «власти земли»3. Выдающийся
советский писатель Д. Фурманов с возмущением отмечал в
1 А. М. Г о р ь к и й. Собр. соч. в 30 томах, т. 29, стр. 482.
2 «Странник»—«духовный журнал современной жизни, науки и литера-
туры» — в библиографическим разделе «Книжные известия» сочувственно
писал о стихах Н. Клюева: «Его песни отличаются искренностью, непос-
редственностью, в общем простотою и глубоким религиозным чув-
ством».
3 А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 27, стр. 349.
247
бдной из дневниковых записей конца 1923 года попытки вли-
ятельного критика и редактора того времени А. Воронского
«протолкнуть» в печать реакционно-мистические стихи: «Во-
ронений проталкивает сборник Клычкова. Там стихи о лампад-
ках, троеручице и прочей благодати... по содержанию и на-
строениям совсем нам чужие»1.
Борьбу против мистико-идеалистических эстетических взгля-
дов эпигонов декаданса Маяковский стремился развернуть на
страницах организованного им в 1923 году журнала «ЛЕФ»
(«Левый фронт искусства»).
В заявлении Маяковского агитотделу ЦК РКП(б) отно-
сительно задач журнала сказано, в частности, что его цели бу-
дут заключаться в «борьбе с декадентством, с мистическим
эстетизмом» (XII, 204). В очень близких выражениях форму-
лируется им и программа журнала «Новый ЛЕФ» в заявлении,
посланном в отдел печати ЦК ВКП(б) в 1926 году: «...Борьба
с художественной халтурой, с уклоном в мистический эсте-
тизм» (XII, 211). Не вина Маяковского, что эта программа
лефовцами, среди которых были и недавние участники бур-
жуазно-модернистских литературных группировок, не была
реализована в той степени, как хотелось поэту.
Острая полемика Маяковского с субъективно-идеалисти-
ческими взглядами и проявлением религиозной идеологии
в искусстве весьма ощутима в поэме «Пятый Интернационал».
В поэме, где Маяковский, используя приемы фантастики,
пытается заглянуть в далекое будущее, проникнуть в тайны
мироздания, явно выражен спор со «жреческим» представ-
лением о поэзии. Автор зло иронизирует над своими «оппо-
нентами», не принимающими образ поэта («огромнейшей ра-
диостанции»), заглядывающего в космические дали, стремя-
щегося связать поэзию с научным познанием мира. Эти «оппо-
ненты» никак не могут оторваться от мистико-идеалистичес-
ких взглядов на художника, на творческий процесс. Они поль-
зуются обветшалой религиозно-декадентской дооктябрьской
терминологией, которую и пародирует Маяковский:
Мистики пишут:
«Логос.
Это всемогущество. От господа бога-с».
(IV, 121)
1 Дм. Фурманов. Собр. соч., т. 4, Гослитиздат, М., 1961, стр. 331.
248
Поэт категорически, с некоторым «перехлестом» утверж-
дает примат разума, мысли в художественном творчестве:
Я
поэзии
одну разрешаю форму:
краткость,
точность математических формул.
(IV, 108)
Несколькими строками ниже, отстаивая свои взгляды на
искусство, он иронически заключает: «По сравнению с Гершен-
зоном даже получается научно». М. Гершензон — историк и
теоретик литературы, участник печально известного доок-
тябрьского сборника «Вехи», выступавший и в начале 20-х
годов с философских позиций субъективного идеализма.
В том же 1922 году, когда Маяковский работал над поэмой
«Пятый Интернационал», М. Гершензон издал книгу «Гольф-
стрим», посвященную,главным образом, исследованию твор-
чества Пушкина. В предисловии к этому, единственному, по-
жалуй, в своем роде литературоведческому труду автор
всерьез предупреждает: «Моя тема, как история мидян, тем-
на и непонятна: я буду говорить о твердом, жидком и газо-
образном состоянии духа».1 Далее он более определенно
выражает свои взгляды на мир: «Сам мировой процесс
есть бог».2
Ссылаясь на множество вырванных из произведений Пуш-
кина отдельных строк, автор делает совершенно ощеломляю-
щий вывод: «... Привычно Пушкину представление о душе, как
о жидкости, со всеми свойствами жидких тел. Душа в газо-
образном состоянии есть ее быстрое и равномерное движе-
ние в пространстве; душа, как жидкость, во-первых, прикреп-
лена к месту, заключена в некоторое вместилище и, во-вто-
рых, подвержена температурным изменениям: согреваясь —
волнуется или кипит, остывая — утихает...»3
Надо ли говорить, что современному читателю покажутся
дикими такие рассуждения, которые были бы вполне уместны
лишь на средневековых «ученых» диспутах, где неторопливо
велись «глубокомысленные» споры о количестве чертей,
умещающихся на острие булавки... Но книга М. Гершензона
вышла из печати в 20-е годы XX века!
1 М. Гершензон. Гольфстрим. Изд. «Шиповник», М., 1922, стр. 2,
2 Т а м же, стр. 20.
8 Там же, стр. 79.
249
Следует, однако, отметить, что Маяковский, борясь в это
время против мистико-идеалистических эстетических концеп-
ций, требуя абсолютной рациональности поэтической формы
и научной точности выражения мысли средствами языка, не-
редко отстаивал упрощенно материалистические взгляды на
искусство, излишне прямолинейно сближал его с точными
науками, пытаясь порою поставить знак равенства между
поэтом и механизмом. Особенно это сказывалось в период
его увлечения лефовскими лозунгами «производственного»
искусства. Так было и в «Пятом Интернационале», где Маяков-
ский пишет: «Я знаю точно, что такое поэзия... Моя логика
неоспорима. Моя математика непогрешима» (IV, 108). Тут по-
являются типично математические термины и формулировки
(«Аксиома. Задача. Решение»), при помощи которых якобы
легко раскрыть характер нового революционного искусства.
Разумеется, такого рода «формулы» не были постоянными
у Маяковского; в своей творческой практике он далеко не
придерживался лефовских «схим» и догм, стоял много выше
их. Необходимо учитывать полемический «запал» поэта и кон-
кретно-исторические условия литературной борьбы, в обста-
новке которой эти формулы выдвигались. Не следует, наконец,
воспринимать их буквально, не учитывая образного характера
выражений поэта. Но все же сбрасывать со счета их известную
уязвимость не следует.
Проповедь «зарифмованного опиума» — мистического
«надземного» искусства, развитие которого связано с субъек-
тивно-идеалистическими воззрениями, в той или иной форме
проявляется и в литературе середины — конца 20-х годов,
хотя она и носит весьма осторожный характер, будучи при-
крытой фразами о преодолении излишней рационалистичнос-
ти художественного творчества и т. п. Эта проповедь особенно
настойчиво велась группой «Перевал», где наиболее актив-
ными теоретиками и критиками были А. Воронский, А. Леж-
нев и др. Наряду с интересными и яркими работами, отстаи-
вающими реалистические традиции советского искусства, они
публиковали немало ошибочных, которые могли лишь дез-
ориентировать читателя и направить художника по неверному
пути. Значительная часть их печаталась на страницах редакти-
ровавшегося А. Воронским литературно-художественного жур-
нала «Красная новь».
Теория «интуитивизма», иррационализма имела корни в
(буржуазном модернизме и неизбежно фактически вела тео-
250
ретиков «Перевала» к мистицизму и «боженьке», хотя, каза-
лось бы, они —советские критики и литературоведы — были
весьма далеки от религиозной идеологии.
В споре с ними Маяковский, случалось, допускал чрезмер-
ные крайности и полемические «перегибы», упорно именуя
поэта «мастером-производственником», демонстративно сры-
вая с поэзии «жреческие» одежды. Эти крайности в из-
вестной степени объяснялись и влиянием лефовских утили-
тарных взглядов на искусство. Но в основных принципиальных
вопросах этого спора Маяковский был вполне прав. Его борь-
ба с теориями «Перевала» была, в сущности, борьбой против
идеалистических взглядов на искусство, от которых был пря-
мой путь к мистике. Не случайно А. Воронский проявлял в
середине 20-х годов повышенный интерес к теориям буржуаз-
ных философов-идеалистов — Бергсона и Фрейда, идеи кото-
рых оказали известное влияние на его истолкование сущности
искусства.
Выступая против критиков и теоретиков «Перевала»1, Мая-
ковский называл проповедь интуитивизма «литературным по-
повством».
В декабре 1928 года, говоря о необходимости сохранить
«непримиримейшую классовую линию» (XII, 369), Маяковский
обрушился на аполитичные рекомендации одного из теоре-
тиков искусства, назвав их «мистической контрреволюционной
белибердой» (XII, 369), связывая тем самым проповедь мис-
тицизма в литературе с контрреволюцией. Сейчас такая пря-
молинейная связь может показаться грубой. Но в те годы,
когда в нашей стране еще продолжалась ожесточенная клас-
совая борьба, малейшая проповедь мистико-идеалистических
взглядов объективно служила врагам советского строя и долж-
на была получать решительный отпор. В этих условиях позиция
Маяковского была верной.
Против «литературного поповства» «интуитивистов» из «Пе-
ревала» и их союзников убежденно боролся Маяковский, при-
держиваясь в данном случае, принципов материалистической
эстетики. «...Мы единственные, — писал он, — которые хотят
вскрыть эти секреты (художественного творчества — В. Р.),
1 С обычной для его высказываний полемической заостренность^ Мая-,
ковский так определял сущность их взглядов на молодую советскую ли-
тературу: «Это направление со скепсисом, с кривой улыбочкой омртрело,
на литературные пробы, попытки и даже на хорошие книги» (X*li, 326).
251
единственные, которые не хотят творчество спекулятивно
окружить художественно-религиозным поклонением (подчерк-
нуто мной — В. Р.)» (XII, 117).
Казалось бы, Маяковский выступал от имени «лефов»
(«мы — это «лефы»). Однако он отстаивал взгляды на искус-
ство, стоящие много выше утилитарно-прикладных лефов-
ских эстетических теорий, имеющие глубоко принципиальное
значение для определения характера всего советского искус-
ства и путей его развития.
Эти взгляды настойчиво проводятся во многих выступле-
ниях. В докладе о современной поэзии, имевшем весьма ха-
рактерное название «Поп или мастер?», с которым поэт высту-
пил в 1926 году в ряде городов страны, он говорил: «Сняв
с поэзии поповскую оболочку, увидим, что делание стиха —
такая же черная работа, как и всякая иная, что вдохновение
присуще всякому виду труда» (XII, 491-492). В газетном отче-
те об этом докладе отмечалось, что «Маяковского приводит
в бешенство «литературное поповство» (XII, 491).
На сохранившейся афише доклада выделен один из его
тезисов: «Поэты, зубные врачи и служители культа» (XIII, 163).
Судя по этому тезису, Маяковский здесь, как и в ряде сти-
хотворений, не делает различия между аполитичной, отор-
ванной от жизни литературой, базирующейся на субъективно-
идеалистических взглядах, и прямой пропагандой религиозной
идеологии.
Гневно выступал он против «тех, кто проповедует внеклас-
совое, всечеловеческое искусство, тех, кто подменяет диа-
лектику художественного труда метафизикой пророчества и
жречества..., тех, кто оставляет лазейку для идеалистических
излияний о вечности и о душе» (XII, 46).
Полемически заостряя свою мысль о необходимости тес-
нейшей связи искусства с жизнью, поэт высмеивал теоретиков
интуитивизма, создающих «... атмосферу... веры в то, что
только вечную поэзию не берет никакая диалектика и что
единственным производственным процессом является вдох-
новенное задирание головы в ожидании, пока небесная поэ-
зия— дух сойдет на лысину в виде голубя, павлина или страу-
са» (XII, 82).
Особенное возмущение вызывали у Маяковского весьма
примитивные рекомендации относительно художественного
творчества литературоведа и поэта—эпигона акмеизма Г. Шен-
гелй, который фактически не признавал за литературой права
252
на активное участие в жизни, противопоставлял поэзию «аги-
тационную» поэзии «художественной» (то есть подлинному,
на его взгляд, искусству). «Книги, имеющие целью воздейст-
вовать на волю читателей, побудить их к каким-либо поступ-
кам,— писал Шенгели,— составляют агитационную литерату-
ру... Но есть еще род литературы, стоящий несколько особ-
няком. Это литература художественная».1
Вот такие взгляды и поучения, как и безыдейную поэзию,
связанную с идеалистическими лозунгами «чистого искусства»,
Маяковский и назвал «зарифмованным опиумом», подчерки-
вая их связь с поповщиной. Эта мысль особенно ярко выраже-
на в стихотворении «Моя речь на показательном процессе по
случаю возможного скандала с лекциями профессора Шен-
гели» (1927 г.):
Я тру
ежедневно
взморщенный лоб
в раздумье
о нашей касте,
и я не знаю:
поэт —
поп,
поп или мастер.
Вокруг меня
толпа малышей, —
едва вкусившие славы,
а волос
уже
отрастили до шей
и голос имеют гнусавый.
И, образ подняв,
выходят когда
на толстожурнальный амвон,
я,	'
каюсь,
во храме
рвусь на скандал
и крикнуть хочется:
— Вон!
Я зубы на этом деле сжевал,
я знаю, кому они копия.
В их песнях
поповская служба жива,
они —
зарифмованный опиум.
1 Г. Шенгели. Как писать статьи, стихи и рассказы. М., 1922, с гр. 4.
253
Для вас
вопрос поэзии —
нов,
но эти,
видите,
молятся.
Задача их —
выделка дьяконов
из лучших комсомольцев.
Скрывает
учёнейший их богослов
в туман вдохновения радугу слов,
как чаши
скрывают
церковные.
А я
раскрываю
мое ремесло,
как радость,
мастером кованную.
(VIII, 27-29)
Значительная часть стихотворения «Моя речь на показа-
тельном процессе...» построена при помощи приема конкре-
тизации и «развертывания» метафоры «поэт—поп». Этот прием
обостряет эмоциональное воздействие каждой строки на чи-
тателя, усиливает сатирический эффект обличения персона-
жей— эстетствующих поэтов и теоретиков искусства, витаю-
щих в облаках мистико-идеалистических представлений. Та-
кого рода прием не раз применялся Маяковским («пожар
сердца» в «Облаке в штанах» и др.). Здесь он не только срав-
нивает поэта-эстета с попом по признакам их духовного род-
ства, обнажая внутреннюю связь этих далеких, казалось бы,
друг от друга лиц, но и развертывает перед читателями кар-
тину богослужения, которое якобы ведется поэтом-«священ-
нослужителем».
Сцена богослужения — это сатирическое изображение
эстетской проповеди мистико идеалистических взглядов на ис-
кусство. Маяковский дает уничтожающую оценку этим взгля-
дам. Развертывая свою метафору в постоянном сопоставле-
нии с процедурой службы в православной церкви, поэт
рисует появление персонажей в храме на амвоне; они подни-
мают перед собою икону («образ»), нараспев читают молит-
вы... Даже их внешний портрет вполне соответствует обычно-
му облику служителей культа: «волос до шей», «голос гнуса-
вый». Дополняет сатирическую характеристику персонажей
изображение «святынь» — предметов церковной службы.
254
Адрес убийственно точной сатиры Маяковского, обнажаю-
щей социальный смысл идей «надземного» искусства, совер-
шенно ясен. Поэт, сознательно заостряющий свою мысль,
именует «учёнейшим богословом» теоретика «жреческого»
искусства, «попами» и «дьяконами»—современных эпигонов де-
каданса, «амвоном» — издания, в которых они печатаются, «об-
разами» (т. е. иконами) названы их произведения.
Рифма «амвон—вон» подчеркивает категорическое отрица-
ние Маяковским не только религиозных «святынь», но и ду-
ховно близких им приверженцев мистико-идеалистического
искусства.
Пользуясь приемом гиперболы, поэт оттеняет антигума-
низм эстетско-«жреческого» искусства:
Но где ж их лицо?
осмотрите в момент, —
без плюсов,
без минусов.
Дыра!
Принудительный ассортимент
из глаз,
ушей
и носов!
(VIII, 29)
Решительно осудив мистико-идеалистические теории «жре-
ческого» искусства и его эстетскую практику, Маяковский от-
крыто демонстрирует свои взгляды на роль и назначение со-
ветского художника, несущего счастье народу: «А я раскрываю
свое ремесло, как радость, мастером кованную». Эти мажор-
ные строки напоминают струю живительного свежего воздуха,
неожиданно ворвавшуюся в затхлую атмосферу «храма», пол-
ного дыма восковых свечей и запаха ладана. В стихах звучит
глубокое уважение поэта к будничному труду советского ра-
бочего; весь образ художника — «кузнеца радости» тесно
связан с изображением процесса труда свободного человека.
Труда, совершенно противоположного унылому религиозно-
му обряду. Раскатистая аллитерация: «раскрываю свое ремес-
ло, как радость, мастером...», в известной степени напоми-
нающая рабочий грохот кузницы, усиливает эмоциональное
воздействие этого образа на читателя.
«Я знаю, кому они копия», — говорит Маяковский. «Они»,
то есть теоретики и практики безыдейного искусства, являют-
ся для советского поэта копией дооктябрьских декадентов, в
255
творчестве которых были выражены мистико-идеалистические
идеи, нередко прикрывавшиеся, как фиговым листком, теори-
ями интуитивизма. Более поздние и не столь откровенные, как
у дооктябрьских художников-модернистов, проповеди ирра-
ционального искусства имели еще довольно широкое хож-
дение в 20-е годы, в условиях советской действительности.
Против них и выступал Маяковский, обнажая корни чуждых
советскому искусству идейно-эстетических взглядов, которые
уходили к реакционно-мистическим концепциям Шопенгауэра,
Бергсона и других реакционных философов-идеалистов.
Несмотря на то, что стихотворение «Моя речь на показа-
тельном процессе...» имеет определенный адрес — в нем на-
звано имя Г. Шенгели, оно, в сущности, направлено не толь-
ко и не столько против одного Шенгели и его ближайших со-
ратников. В стихотворении созданы обобщенные образы тео-
ретиков и практиков «надземного» искусства, неизбежно
скатывающихся в болото поповщины. Прежде всего оно на-
целено против интуитивистских теорий «Перевала».
До последних шагов своего творческого пути Маяковский
считал борьбу с религиозной идеологией одной из важнейших
задач советского художника и активно выступал против малей-
шего проникновения поповщины в искусство.
10 июня 1929 года в Москве состоялся II съезд Союза воин-
ствующих безбожников. С яркой речью на открытии съезда
выступил А. М. Горький. Он развернул программу атеистичес-
кого творчества советских писателей, подчеркнув значитель-
ность и необходимость антирелигиозной темы в советской ли-
тературе. Борьбу против религии Горький теснейшим образом
связывает с торжеством разума, с гигантским развитием на-
учной мысли в стране, совершающей культурную революцию.
Свою речь он закончил горячим призывом — ниспровергая
богов, прославить величие человека: «Ясно — религии нет
места в том огромнейшем процессе культурного творчества,
который с невероятной быстротой развивается в нашей стране.
Кто может быть сильнее нашей воли и сильнее нашего разу-
ма? Наш разум, наша воля — вот что создает чудеса. Кто
создал богов? Мы, наша фантазия, наше воображение. Раз
мы их создали, мы имеем право их ниспровергнуть (аплодис-
менты). И должны ниспровергнуть. На их место нам не надо ни-
чего, кроме человека, его свободного разума»1.
’А. М. Г о р ь к и й. Собр. соч. в 30 томах, т. 25, стр. 36.
256
Выступая вслед за А. М. Горьким, во многом продолжая
его мысли, Маяковский немало внимания уделил борьбе про-
тив самых различных проявлений мистико-идеалистических
мотивов в искусстве, обнажая их классовый смысл:
«Мы можем уже безошибочно различать за католической
сутаной маузер фашиста. Мы можем уже безошибочно за по-
повской рясой различать образ кулака, но тысячи других хитро-
сплетений опутывают нас той же проклятой мистикой. Влади-
мир Ильич в письме к Горькому писал, что католический свя-
щенник в сутане, растлевающий девушек, не так страшен, как
демократический поп без рясы, закручивающий нам головы
красивыми словами. Мы обещаем работой ответить на призыв
съезда. В наше время мы должны со всей ответственностью
сказать, что если еще можно так или иначе понять безмозглых
из паствы, вбивающих в себя религиозное чувство в течение
целых десятков лет, так называемых верующих, то писателя-
религиозника, который работает сознательно и работает все
же религиозничая, мы должны квалифицировать или как шар-
латана, или как дурака.
Товарищи, обычно дореволюционные ихние собрания и
съезды кончались призывом «с богом», — сегодня съезд кон-
чится словами «на бога». Вот лозунг сегодняшнего писателя»
(XII, 376—377).
В подробном отчете о съезде особо отмечалось, что «сло-
ва тов. Маяковского о том, что... нам нужна фаланга писателей-
богоугробателей, нашли живой отклик у делегатов...»1
Маяковского, особенно в последний период его творчест-
ва, возмущало появление в произведениях советских пи-
сателей религиозных образов, сюжетов, терминологии (если
они не служили задачам сатиры). «Мы уже ни одного слова, —
говорил он, — которое припахивает мистикой,... не потерпим в
своих произведениях» (XII, 248)
Выступая в феврале 1930 года на конференции Московской
ассоциации пролетарских писателей, Маяковский осудил одно-
го незадачливого поэта, который воспользовался религиозной
символикой для выражения своих мыслей и чувств. Подчерк-
нув, что «библейская чушь», чуждая духу нашего времени, не
должна находить себе места в советской литературе, Мая-
ковский сказал: «Он пишет: «И долго носился я с первой стро-
кой, как с Евой носился создатель»... Что это значит? Это —
1 «Безбожник у станка», 1929, № 12, стр. 4.
17 В, Ружина	257
пользование старым негодным поэтическим арсеналом, негод-
ным на всех этапах нашей работы» (XII, 409). Говоря это, он,
безусловно, учитывал определенное воздействие формы ху-
дожественного произведения на его содержание, возмож-
ность известного перехода формы в содержание.
Примером полнейшего неприятия Маяковским «старого не-
годного поэтического арсенала» в творчестве других поэтов —
его современников — могут служить весьма интересные мно-
гочисленные пометки и замечания, сделанные им на полях
сборника «Пролетарские писатели». Замечания направлены
против шаблонов эпигонства, примитивного подражательства,,
против использования религиозной поэтики, несоответствия
формы и содержания произведения.
Будучи чрезвычайно требовательным не только к творчест-
ву других авторов, но прежде всего к самому себе, Маяковский
беспощадно выбрасывал из своих послеоктябрьских произве-
дений все, что могло показаться даже малейшим намеком на
религиозную символику, использованную всерьез. В этом мож-
но убедиться, сравнивая черновые варианты с окончательными
стихотворения «Сергею Есенину», поэмы «Владимир Ильич
Ленин» и других произведений.
Таким образом, Маяковский пользовался самыми разнооб-
разными средствами художника, публициста, острого полемис-
та для разоблачения вредоносной роли «зарифмованного
опиума» в условиях напряженной борьбы за торжество прин-
ципов материалистической, марксистско-ленинской эстетики,
против мистико-идеалистических взглядов на искусство.
Эта борьба не является лишь достоянием истории литера-
туры. Утверждение принципов материалистической эстетики и
сейчас остается одной из центральных задач советской литера-
туры и искусства, несмотря на существенные изменения со-
циальных условий. И в этом отношении Маяковский — с нами,
он остается в строю как непримиримый борец за торжество
высоких идеалов коммунизма.
«НА БОГА! —
ВОТ ЛОЗУНГ
СЕГОДНЯШНЕГО
ПИСАТЕЛЯ...»
Р АБОТАЯ над антирелигиозны-
ми произведениями, Маяковский
не был одинок. Определить осо-
бенности, роль и значение его аги-
тационной поэзии периода граж-
данской войны и 20-х годов, вклю-
чая антирелигиозные стихи, не-
возможно без учета историко-
литературной атмосферы того времени. Особенно близки
антирелигиозные агитстихи В. Маяковского творчеству попу-
лярнейшего в те годы боевого поэта-агитатора Д. Бедного,
сознательно поставившего свой большой талант на службу
пролетарской революции. В его поэзии атеистическая тема за-
нимает не меньшее, а даже значительно большее место, чем
у Маяковского. Он написал множество антирелигиозных про-
изведений в самых различных жанрах, не упуская ни малей-
шей возможности для разоблачения поповщины.
Свои неопубликованные заметки о В. Маяковском, сделан-
ные в середине 30-х годов, Д. Бедный начал словами: «Мы с
Маяковским так работали, что временами казалось: нас только
двое»1.
Несмотря на существенные различия в творческой манере
этих поэтов, оба они шли по общему пути боевой, остро пуб-
лицистической агитпоэзии. Поэты часто полемизировали по
различным вопросам «литературного ремесла», но это им вов-
се не мешало ценить дарование друг друга и значительность
1 Цит. по: А. Метченко. Творчество Маяковского 1917—1924 го-
дов. «Советский писатель», М., 1954, стр. 172.
17*	259
....Поп
обучает крестом —
уважать заставляет
угодников.
вклада каждого из них в советскую поэзию. Маяковский не
раз отмечал исключительную популярность Д. Бедного среди
самых широких масс трудящихся, действенность его произве-
дений, называл его «в тысячу раз более понятным и несомнен-
но в порядке политическом в десять раз полезнее нас» (XII,
270). Чрезвычайно скупой на похвалы, Маяковский с уваже-
нием говорил о «громадном облике т. Демьяна Бедного»
(XII, 270).
Д. Бедный, в свою очередь, отзываясь о В. Маяковском,
также подчеркивал прежде всего политическую актуальность
поэзии «агитатора, горлана, главаря»: «Его стихи, — писал
он, — вызывали ярость и озлобление в нашем вражеском ста-
не, а этого с меня вполне достаточно».1 Д. Бедный высоко це-
нил и эстетические достоинства поэзии Маяковского. В то вре-
мя как «литвожди» РАППа2 даже над гробом поэта не стесня-
лись укорять его, Д. Бедный откликнулся на трагическую
смерть Маяковского поразительно теплыми, взволнованно-
искренними словами: «...Недописанная оборвалась навсегда,
оборвалась одна из самых сильных, красочных, своеобраз-
ных, неповторимых страниц великолепнейшей книги, где собра-
ны сокровища русской поэзии»3.
1 «Литературная газета» от 14 сентября 1931 г.
2 РАПП — Российская ассоциация пролетарских писателей, существо-
вавшая в 1925—1932 гг. Среди руководителей РАППа оказалось немало
догматиков, прямолинейно деливших советских писателей на «союзников»
и «врагов». Несмотря на известные заслуги РАППа в борьбе с буржуаз-
ными течениями в искусстве, эта организация стала тормозом развития
советской литературы и в 1932 г. была ликвидирована.
3 «Правда» от 15 апреля 1930 г.
260
В сравнительно малоизвестных «Частушках для книгонош»,
написанных в 1926 году В. Маяковским и С. Кирсановым, рядом
со строками, пропагандирующими атеистическую литературу,
есть слова, высоко оценивающие творчество Д. Бедного. Оче-
видно, место для оценки выбрано вовсе не случайно:
Кто таковские попы,
Ясно в библиотеке —
Треснут со смеху пупы,
Заболят животики.
Если каплют слезы с глаз,
Щеки цвета бледного,
То для смеха в самый раз
Стих Демьяна Бедного!
Если хочешь умным стать,
Хочешь стать сознательным —
Почитай-ка про Христа,
Про богов-создателей.
(VII, 389-390)
Еще до Октября Д. Бедный, выступая на страницах больше-
вистской печати, разоблачал религиозную идеологию как одно
из средств закабаления трудящихся (басня «Хозяин и батрак»,
стихотворение «В церкви»). Иной раз в это время поэт высмеи-
вал мистическое содержание религиозной литературы («Моя
молитва» и др.). Однако до Октября атеистическая тематика
занимала в его творчестве сравнительно незначительное место.
Сразу же после революции антицерковная сатира и вопро-
сы атеизма выдвигаются Демьяном Бедным на передний край
его борьбы за молодую страну Советов. Беспощадно сражаясь
пером поэта-агитатора с контрреволюционными силами старо-
го мира, он особо выделяет среди них служителей церкви.
Резкая, подчас грубоватая антицерковная сатира перерастает у
него в это время в сатиру антирелигиозную, разоблачающую
ложь религиозной идеологии в целом, ее особый вред для
дела пролетарской революции. В первые послеоктябрьские
годы он пишет весьма популярные в свое время произведе-
ния «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна», «Земля
обетованная», «Как четырнадцатая дивизия в рай шла», форма
и содержание которых во многом сходны с «Мистерией-Буфф»
Маяковского.
Как и в пьесе Маяковского, тут пародируются библейские
легенды, произведения насыщаются актуальным политическим
261
содержанием, которое передает напряженную классовую
борьбу пролетариата с буржуазией и ее союзниками.
В поэме «Новый завет без изъяна...» (1920 г.) сопоставляют-
ся друг с другом и опровергаются евангельские сказания.
Д. Бедный «снижает» напыщенный библейско-евангельский
стиль речи. Так, Иоанн Предтеча превращается в «Ивана За-
харыча Иорданского», «Осип» (Иосиф) ведет «Марью» (Ма-
рию) в ЗАГС «на регистрацию» и т. п. Во многих случаях поэт
высмеивает витиеватый, переполненный архаизмами язык цер-
ковников, далекий от живого языка народа. Д. Бедный, подоб-
но В. Маяковскому, в отличие от поэтов-декадентов, обраща-
ясь к религиозной символике, использует ее для разоблаче-
ния религиозных легенд. Поэтому он никогда не пользуется
этой символикой всерьез, в ее прямом мистическом смысле.
В предисловии к «Новому завету без изъяна...» он писал:
«Я взял канонические евангелия, какие они есть, и попытался,
точно придерживаясь этих евангелий, показать, что Иисус вы-
глядит совсем иначе, чем принято изображать. Я настаиваю,
что на основании евангелий только такой образ Иисуса и может
быть дан: лгун, пьяница, бабник и т. п. Для большей жизнен-
ной убедительности я привлек к делу многочисленных русских
христов и мироносиц. Получилось густо, но психологически
верно.
Это первый этап (подчеркнуто Д. Бедным — В. Р.) антире-
лигиозной работы: «Посмотри, сколь твой бог жалок и омер-
зителен!»
Второй этап: «Ни хорошего, ни плохого бога не было. Вы-
думка!»1
Не случайно консервативное правительство Англии, злобно
относившееся к молодой республике Советов, запретило в
своей стране распространение номеров «Правды», где публи-
ковался «Новый завет без изъяна...» Этот поступок «твердоло-
бых» — лишнее свидетельство действенности антирелигиозной
агитпоэмы Д. Бедного.
Насыщенная злободневно-политической тематикой, поэма
«Земля обетованная» весьма близка «Мистерии-Буфф» не
только атеистическим содержанием. И в ней изображена уст-
ремленность победившего трудового народа в «коммунисти-
ческое далеко», которое, как и в пьесе Маяковского, названо
«землей обетованной».
1 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 8, ГИЗ, М. ,1926, стр. 233.
262
Демьян Бедный назвал свою поэму «библией наизнанку».
Вместе с тем к ней вполне применимо определение Маяков-
ского «Мистерии» — «героическое, сатирическое и эпическое
изображение эпохи». «Земле обетованной» автор иронически
предпослал эпиграфы — цитаты из библии. Открывается поэ-
ма стихотворным подзаголовком, который раскрывает содер-
жание произведения:
Очень назидательная книга:
Как избавиться от буржуазного ига?
Что всего важней для люда рабочего?
И насчет всего прочего1.
Такого же типа подзаголовки даны и к отдельным главам
поэмы. В них автор знакомит читателя с главными действующи-
ми лицами, их обликом и поступками:
Библия наизнанку.
Про меньшевистскую шпанку.
Древние примеры классовой розни.
Меньшевистские козни.
Расскажу я по-своему всей Расее
Об Аароне и Моисее.
Вот были мужики:
Настоящие большевики!2
За «библейскими» эпизодами в поэме стояли конкретные
факты борьбы советского народа с угнетателями («фараона-
ми») и их союзниками — меньшевиками-«шептунами». «Шеп-
туны» — меньшевик Елдад, эсер Модад — весьма напоминают
образ Соглашателя из «Мистерии-Буфф», несмотря на их древ-
нееврейские имена и «библейский» облик. В трудную для ре-
волюции минуту они трусливо нашептывают:
А не мы ль вам в Египте твердили,
Чтобы вы ни за кем никуда не ходили!3
В «Земле обетованной» даны картины развивающейся ре-
волюции, блокады, голода, гражданской войны. Появляются
«древнеиудейские» жандармы, анархисты, даже спекулянты
манной крупой («манной небесной») и т. п. Такой художествен-
ный прием, очень близкий Маяковскому, давал возможность
1 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 5, ГИЗ, М., 1926, стр. 5.
2 Т а м ж е.
3 Т а м же, стр. 12.
263
представить в самом будничном свете «священные» тексты ре-
лигиозной литературы, обнажить их нелепость и пустоту. Эта
живая остроумная форма привлекала читателя к агитацион-
ной поэзии, освещавшей злободневные политические события.
Сатирическая поэма «Как четырнадцатая дивизия в рай
шла» представляет собою высмеивающий легенду о рае поэ-
тический бурлеск, созданный по мотивам русского антирели-
гиозного фольклора.
Д. Бедный в антирелигиозных произведениях этого периода
использует многочисленные цитаты из религиозных книг и дру-
гих источников, стилизует свою речь под архаический язык
церковников, иной раз даже чрезмерно увлекаясь этими прие-
мами.
Но особенно часто поэт обращался к антицерковному рус-
скому фольклору. Его большое стихотворение «Церковная
служба» является, в сущности, пересказом и художественной
обработкой ряда антипоповских произведений устного народ-
ного творчества. Нередко он пользовался народной формой
стиха — раешником, применяя значительные по объему риф-
мованные заголовки, идущие от традиций лубка и народного
театра. Например:
О попе Панкрате, о тетке Домне
и явленной иконе в Коломне,
сиречь — про поповский карман
и поповскую совесть
душеспасительная повесть.
Поэт часто употребляет антирелигиозные поговорки, по-
словицы: «По бороде хоть в рай, а по делам — ай, ай!», «В
рай просятся, а смерти боятся», «Посулил поп шубу, да не
дал» («Ловля дураков»).
Отличное знание им русского фольклора и народного язы-
ка отмечал А. М. Горький: «У нас есть хороший знаток язы-
ка — Демьян Бедный... Он очень богат, у него отличный лек-
сикон, он знает русский язык и церковнославянский, и речевой
язык, знает и то, что называется фольклором, и язык афориз-
мов и т. д.»1
Элементы фольклорной поэтики и стиха, как мы уже го-
ворили, есть и в антирелигиозных произведениях Маяковского,
особенно в тех, что рассчитаны на крестьянского читателя.
Очевидно, В. Маяковский в данном случае учитывал поэтиче-
1 А. М. Г о р ь к и й. Две беседы. М., 1931, стр. 37.
264
ский опыт Д. Бедного, считаясь с необыкновенной популяр-
ностью и доходчивостью его антирелигиозных стихов. «В пер-
вые годы революции, — справедливо отмечает А. Метченко, —
Д. Бедный имел ряд преимуществ перед Маяковским. Он
прошел великолепную школу в дооктябрьской «Правде», имея
'большой опыт общения с массовым читателем. Маяковскому
этот опыт еще нужно было накапливать»1.
И Д. Бедный, и В. Маяковский в своих агитстихах, включая
антирелигиозные, нередко специально «огрубляли» язык, на-
сыщая его вульгаризмами, диалектизмами, жаргонизмами для
более сочного изображения характера персонажей, колорита
места и времени. Следует заметить, что Маяковский, в отли-
чие от Д. Бедного, пользовался этим приемом умеренно (язык
«нечистых» в «Мистерии-Буфф», язык некоторых персонажей
антирелигиозных агитстихов начала 20-х годов и др.). В ав-
торской же речи у Маяковского такое нарочитое «огрубле-
ние» встречается сравнительно редко.
Многие атеистические стихотворения Д. Бедного близки
агитстихам В. Маяковского и в области формы, и в области со-
держания. В стихотворении «Тема, от которой не уйдешь»
(1925 г.) Д. Бедный с горечью пишет о пьяном разгуле, сопро-
вождающем религиозные праздники, разгуле, особенно тяже-
ло отражающемся на женщине-крестьянке:
Новая жизнь не везде явственно наметилась.
Не везде баба обсоветилась.
Живет по старинному Домострою
И бывает порою
Пьяна
Без вина,
А ежели которая из самых темных и косных
Опилась ради «жен мироносных»,
То бранить ее — дела половина.
В ней здоровая сердцевина.
К этой сердцевине нужно найти
Пути,
Да умело к ней подойти
С речью особою,
Пропитанной не презреньем и злобою,
А любовной готовностью — бабе помочь,
Прекратить бабью долгую темную ночь,
Бабу за руку взять по-родному
И повести ее к свету дневному.* 2
•А. Метченко. Творчество Маяковского 1917—1924 годов. «Со-
ветский писатель», М., 1954, стр. 161.
2 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 8. ГИЗ, М., 1926, стр. 237.
265
Подобно В. Маяковскому, Д. Бедный мягко, тактично, без
оскорбления труженика пишет о крестьянской беде, связанной
с религиозными обрядами. И форма стихотворения в данном
случае близка к форме антирелигиозных агитстихов Маяков-
ского: использован популярный в русском фольклоре раеш-
ник с его разностопностью; язык стихотворения прост и до-
ступен крестьянскому читателю, несмотря на то, что поэт при-
бегает к неологизмам, «освежающим» его речь. Но эти
неологизмы («обсоветилась» и др.) абсолютно понятны чита-
телю, они созданы по законам русского языка.
Религиозную идеологию как средство рабского закабале-
ния женщин Востока Д. Бедный заклеймил в поэме «Клятва
Зайнет», датированной 8 марта 1925 года. Поэма пользова-
лась большим успехом и сыграла немалую роль в деле рас-
крепощения женщины в молодых советских республиках Сред-
ней Азии. Она перепечатывалась во множестве сборников и
хрестоматий, ее переписывали от руки, декламировали и ин-
сценировали на всевозможных вечерах. Той же теме посвя-
щена поэма «Утерянный женский рай».
Борясь с религиозной идеологией, поэт одновременно при-
зывал к распространению культуры, научных знаний среди
народных масс («Источник исцеления», «Света, света сюда»).
Неоднократно использовал Д. Бедный общеизвестные ре-
лигиозные образы в политической сатире, придавая им злобо-
дневное содержание, соединяя с современной публицистикой.
В стихотворении о белогвардейском генерале Юдениче он
писал:
Иуды-прадеда таланты
Пред всем он миром показал:
Русь предавая, от Антанты
Он «тридцать сребреников» взял1.
Особенно развернулась антирелигиозная сатира Д. Бедного
в 20-е годы, когда почти ежедневно фельетоны поэта-больше-
вика публиковались на страницах центральной печати, изда-
вались в виде плакатов, листовок и брошюр.
В русском фольклоре (сказках, частушках, лубках, песнях,
скороговорках, приметах) поп изображался обычно в самом
неприглядном виде — стяжателем, блудником, мошенником,
пьяницей, обжорой, лицемером. Именно так рисует духовен-
ство и Д. Бедный. Не случайно некоторые антицерковные про-
1 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 5. ГИЗ, М., 1928, стр. 156.
266
низведения поэта и отдельные выражения из них вошли в рус-
ский фольклор.
В ряде антипоповских стихотворений и басен Д. Бедный
создал близкий к фольклорному собирательный образ попа
Ипата—тунеядца, мошенника, который остается, в конце кон-
цов, в дураках («Борьба и месть», «Ах, вы сени, мои сени»,
«Верная примета», «Крещение», «Райский выкуп», «Урожай»,
«Утешитель», «Деревенские мужики», «Толкователи» и др.).
Ф4пат в стихах Д. Бедного — это не единичный характер, а со-
циальный тип.
В немалой степени «безбожные» произведения Д. Бедного,
близкие к устному народному творчеству, связаны также с ате-
истическими и антиклерикальными традициями передовой рус-
ской и зарубежной литературы, правдиво изображавшей тупых,
жадных, развратных церковников — паразитов, решительно
выступавшей против гонений на разум человека со стороны
служителей церкви, против лживой, лицемерной, иезуитской
морали и монашеского аскетизма, за торжество здоровых че-
ловеческих чувств и «плоти». Оглядываясь на пройденный им
путь поэта-безбожника, Д. Бедный писал: «В этом подходе к
богам я не пионер. Ряд писателей-классиков (начиная с Лафон-
тена, Вольтера, не забудем Боккаччо и кончая Пушкиным)
осмеяли всю божественную иерархию и догматику христиан-
ства и свели «высокий» жанр небесной героики на язык «низ-
кой» героикомической поэмы»1.
В 1918 году по инициативе Д. Бедного была издана запре-
щенная цензурой до Октября атеистическая поэма А. С. Пуш-
кина «Гавриилиада». Стихотворное предисловие к этой книге
написал Д. Бедный.
Он хорошо знал и любил Н. А. Некрасова, глубоко народ-
ная поэзия которого была особенно близка поэту-большевику.
Антипоповские мотивы поэзии Некрасова, называвшего служи-
телей культа «породой жеребячьею», находят свое продолже-
ние и развитие в творчестве Д. Бедного. Поэт отлично был зна-
ком и с древнерусской литературой, цитаты из которой неод-
нократно встречаются в его атеистических произведениях.
«Его басни-сатиры облетели всю Россию» (XIII, 238), — го-
ворил в 1927 году в Варшаве В. Маяковский о Д. Бедном, имея
в виду, разумеется, и его антирелигиозные сочинения.
В ряде стихотворений 20-х — начала 30-х годов, пропаган-
1 «Театральная декада», 1934, № 1, стр. 8.
267
дируя научные знания, Д. Бедный, как и В. Маяковский, на
конкретных примерах изображает не только несовместимость
науки с религиозной идеологией, но и неизбежную, необходи-
мую борьбу науки против религии. Так антицерковная сатира
естественно перерастала у поэта в сатиру антирелигиозную,
утверждающую научное мировоззрение. В стихотворном фе-
льетоне «На папиросной коробке» (1926 г.) он пишет:
В Москве есть Мечниковский институт.
Происходит тут,
Говоря возвышенным слогом,
Борьба науки с господом богом.
Того, кого бешеная собака укусила,
Не спасет никакая всевышняя сила...
А вот если тебя после бешеного укуса,
Не полагаясь на Христа-Иисуса,
Вовремя приволокут
В Мечниковский институт...
Убедительно доказывая нелепость и вред религиозных ле-
генд, поэт тут же, пользуясь самыми «будничными» примера-
ми, пропагандирует научные знания.
В начале 30-х годов, когда нависла угроза интервенции
против Советского Союза со стороны агрессивных кругов За-
пада, Д. Бедный во многих «международных» фельетонах
разоблачает сговор поджигателей антисоветской войны с реак-
ционным духовенством и прежде всего с Ватиканом, призы-
вавшем к «крестовому походу» против страны Советов.
В саркастически-гневном стихотворении «Союз по гроб жиз-
ни» поэт писал:
Фашизма с папством тайный брак
Свершён с расчетливым цинизмом.
У них один смертельный враг,
И он зовется коммунизмом!
И в этом отношении сказывается идейно-тематическая пе-
рекличка боевой публицистики в поэзии В. Маяковского и
Д. Бедного.
В стихотворении «Христос по-американски» (1927 г.), кото-
рое очень близко многим «зарубежным» стихам В. Маяков-
ского, Д. Бедный рисует фантастическую картину «второго
пришествия Христа», оказавшегося в ... США. Американских
бизнесменов, говорит поэт, это «пришествие» весьма пора-
268
довало бы и послужило бы им для развертывания сенсаци-
онной торговой рекламы:
— «Христос в Америке!..» «Ура!»
Парад... Оркестр... Прожектора...
Трюк боевой на кинолентах;
«Христос в своих апартаментах».
«Христова спальня, гардероб».
«А-ля-Христос пробор, бородка».
«Вино Христово» — (райских проб!),
«Христов мотор, аэролодка»
И заключительный аккорд —
«Христос и Форд!»
«Два божества в автомобиле!»1.
Оба поэта сумели зорко разглядеть приспособление рели-
гии к буржуазному образу жизни и тесную связь их друг с
другом, что столь характерно для современного капиталисти-
ческого Запада.
Немало остроумных, метких стихотворений полемического
характера написано Д. Бедным на различные темы литературы
и искусства. В них он зло высмеивает идеалистическую фило-
софскую основу всякого рода антинародных модернистских
течений, показывает неизбежный их приход к поповщине. Он
не раз выступал против «жреческой» поэзии, оторванной от
реальной действительности, связанной с мистико-идеалисти-
ческими философскими концепциями. Его фельетон на лите-
ратурные темы «Олимпа нет! Богов нет!»2 невольно заставляет
вспомнить иронический вопрос Маяковского: «Поп или мас-
тер?».
Простота и доступность, оперативность «безбожной» поэ-
зии Д. Бедного, глубокая народность и партийность его твор-
чества явились причиной огромной популярности поэта среди
читательских масс.
Д. Бедный получал множество писем — откликов читате-
лей на свои антирелигиозные произведения. Немало начинаю-
щих поэтов-безбожников посылало ему на отзыв стихотворе-
ния, написанные явно под его влиянием.
Однако, начиная с середины 30-х годов, в обстановке куль-
та личности, Д. Бедного стали усердно «прорабатывать», раз-
дувать его действительные и мнимые ошибки. В результате он
стал писать все меньше, его произведения издавались реже.
1 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 11, стр. 223.
2 Д. Бедный. Полное собр. соч., т. 13, стр. 111.
269
Но были, очевидно, и другие причины, которые привели к
известному ослаблению связи поэта с читателями. Ряд его
произведений (включая атеистические) не вполне выдержи-
вает проверку временем. В них далеко не всегда присутствуют
должные художественные обобщения, порою дается лишь
констатация фактов и комментарий к ним. Некоторые его про-
изведения явно растянуты, перегружены всевозможными цита-
тами, изречениями. Используя традиции классической поэзии
прошлого, он допускал имитацию общеизвестных образцов
этой поэзии.
Высмеивая и осуждая церковников, поэт действует порою
излишне прямолинейно и упрощенно, не разоблачая религиоз-
ной идеологии во всей ее сложности и многообразии. Нако-
нец, язык поэта в некоторых случаях груб, рассчитан на низ-
кий культурный уровень читателя. В частности, в атеистических
произведениях допускались чрезмерно «игривые» выражения,
которые могли оскорбить чувства верующих. В атеистических
произведениях Маяковского, включая его агитстихи, этого не
было. Не могла удовлетворить возросшие эстетические вкусы
читателя и неоправданная архаика языка отдельных произве-
дений Д. Бедного, справедливо отмеченная В. Маяковским в
его пометках на полях сборника «Пролетарские писатели».
По свидетельству А. М. Горького, В. И. Ленин «усиленно и
неоднократно подчеркивал агитационное значение работы
Демьяна Бедного», но одновременно замечал: «Грубоват. Идет
за читателем, а надо бы немножко впереди»1.
Д. Бедный отдавал свои силы, как правило, «сиюминутной»
агитработе, в той или иной степени ограничивая себе заданной
темой, в то время как Маяковский и в агитстихах обычно пе-
реходил от злободневных фактов к большим обобщениям,
стремясь раскрыть перед читателем огромные возможности
человека, противопоставив их нелепым и вредоносным рели-
гиозным проповедям и предрассудкам.
Общность идейных позиций, предмета творчества, обра-
щение к одному и тому же читателю в антирелигиозных агит-
стихах невольно сближали этих очень разных крупнейших со-
ветских поэтов. Но, в отличие от В. Маяковского, у Д. Бедного
атеистическая тема чаще всего ограничена сатирическим ра-
зоблачением религиозных легенд и мошеннических проделок
1 А. М. Г о р ь к и й. Собр. соч. в 30 томах, т. 17, стр. 45.
270
церковников. Прославление безграничных возможностей че-
ловека, раскрепощенного пролетарской революцией, сбросив-
шего религиозные оковы, в творчестве Д. Бедного занимает
скромное место.
Однако эти недостатки не дают оснований принижать рабо-
ту Д. Бедного-атеиста и относить его антирелигиозные стихи к
пройденному этапу советской литературы.
В. И. Ленин, отмечая некоторые недостатки поэзии Д. Бед-
ного, вместе с тем оберегал его творчество от незаслуженных
нападок, неоднократно указывал на значительную политичес-
кую и эстетическую роль его произведений, их действенность,
оперативность. Близко знавший В. И. Ленина В. Бонч-Бруевич
отмечал чрезвычайно высокую оценку поэзии Д. Бедного
Владимиром Ильичем: «Эти пошляки (меньшевики — В. Р.)
не понимают всего значения творчества Демьяна Бедного.
Оно — действительно пролетарское творчество, оно близко
рабочей массе, которая его прекрасно должна понимать»1.
Еще в 1923 году в связи с награждением Д. Бедного, пер-
вого советского поэта — кавалера ордена Красного Знаме-
ни, М. И. Калинин от имени Советского правительства обратил-
ся к нему с приветствием, в котором говорилось: «Страдания,
борьба, подвиги и достижения восставшего пролетариата на-
ходили в Вас достойного певца. В Вашем лице поэзия, быть
может, впервые в истории так ярко связала свои судьбы с
судьбами человечества, борющегося за свое освобождение, и
из творчества для немногих избранных стала творчеством для
масс»2.
Незадолго до смерти Демьян Бедный с полным правом
сказал потомкам о своем славном пути художника-больше-
вика:
Не плачьте обо мне, простершемся в гробу,
Я долг исполнил свой и смерть я встретил бодро.
Я за родной народ с врагами вел борьбу,
Я с ним делил его геройскую судьбу,
Трудяся вместе с ним и в непогодь и в вёдро3.
1 В. Бонч-Бруевич. Ленин о поэзии.— «На литературном посту»,
1931, № 4, стр. 6.
2 «Правда» от 24 апреля 1923 г.
3 Д. Бедный. Автоэпитафия. Архив Д. Бедного, ИМЛИ АН СССР.
Цит. по: В. Цыбенко. Поэзия Д. Бедного. Новосибирск, 1961, стр. 11.
271
* *
*
В 20-е годы, во время наибольшей творческой активности
Д. Бедного и В. Маяковского, издается много антирелигиозных
журналов и газет («Безбожник у станка», «Безбожник», «Ате-
ист», «Антирелигиозник» и др.). Большое количество антирели-
гиозной литературы публиковалось отдельными изданиями.
Но в то же время выходили и религиозные журналы («Епар-
хиальные ведомости», «Христианин», «Голос истины», «Ислам»).
В них церковники пытались поставить на службу религиозной
пропаганде и поэзию, учитывая силу ее эмоционального воз-
действия на читателя. Художественные достоинства боль-
шинства стихотворных произведений, публиковавшихся церков-
никами, ничтожны. Но нельзя игнорировать их воздействия на
верующих.
Религиозная мистика в такого рода стихотворных писаниях
переплеталась, как правило, с проповедью пессимизма, с
призывом к быстрейшему переселению в «потусторонний
мир», где, дескать, душа праведника находится в состоянии
вечного блаженства. Эти мысли, выраженные, кстати, и в ря-
де произведений декадентского искусства, достаточно после-
довательно проводятся, например, в стихах, регулярно пуб-
ликовавшихся журналом баптистов «Христианин», который
издавался во второй половине 20-х годов:
Нет для радости причины,
Нет основы для пиров;
Есть лишь повод для кручины,
Для мольбы, для слезных слов...1
В другом месте анонимный автор сплетает проповедь пес-
симизма, отчаяния с откровенно злобным выпадом против
революционной действительности, которая неумолимо рушит
религиозную идеологию:
Кто душ смутил, расслабив божий стан,
Навлек на нас бич змеев и удавов?2
Не случайно Маяковский предупреждал:
Вранье
про бога
в уши
и в души
пролезет
от сладкогласных баптистов.
__________ (X, 95)
1	«Христианин», Л., 1928, № 1.
2	«Христианин», Л., 1928, № 3.
272
Так шла напряженная борьба за умы и души миллионов
трудящихся, в значительной степени еще находившихся под
властью религиозного дурмана. В этой борьбе очень замет-
ную роль играли советские писатели. Помимо прозаиков, сре-
ди которых особой активностью отличался А. Серафимович,
на «безбожном фронте» в массовой антирелигиозной печати,
кроме Д. Бедного и В. Маяковского, систематически выступа-
ли поэты Н. Асеев, А. Безыменский, И. Доронин, Я. Шведов,
Д. Семеновский и другие. Многие из них писали под опреде-
ленным влиянием атеистической агитпоэзии Маяковского.
Так, в большом стихотворении Н. Асеева «День рожденья»,
где поэт высмеивает религиозный праздник «рождества Хрис-
това», опубликованном в журнале «Безбожник у станка», да-
на дискредитирующая библейско-евангельские легенды сати-
рическая картина неба — «резиденции» бога и его челяди,
напоминающая соответствующие пародийные сцены из «Че-
ловека» или «Мистерии-Буфф» Маяковского. Можно заме-
тить тут известное воздействие и антирелигиозных раешни-
ков Д. Бедного, особенно «Земли обетованной»:
Бог Саваоф
Силою громовых слов
Пригласил тещу и тестя
Собраться вместе,
Присутствовать
По случаю рождения Иисусова.
Пользуясь случаем таким,
Прибыли Анна и Иоаким.
Сели, как водится,
В ряд с Саваофом и богородицей.
Дали Христу спешную телеграмму,
Дескать, порадуй папу и маму.
Отвечал Иисус:
— «Сейчас вознесусь,
Несмотря на занятия спешные,
В обители нездешние».
И действительно, безобманно
Обнял Иоакима и Анну.
Сидят — пофыркивают,
Пьют чай с просвирками.
Иисус, ослабив подтяжки,
Повествует про путь свой тяжкий,
Сдерживая рыдания,
Про свои земные страдания.
Сколько приходится тратить нервов
На работу миссионеров...1
1 «Безбожник у станка», 1926, № 12.
18 В* Ружина
273
Поэт связывает далее антирелигиозную сатиру с между-
народными событиями того времени, с положением в капита-
листических странах, где никто не живет в соответствии с
Христовым словом — «повсюду, повсюду волнения...» «Ан-
глийским горнякам даже нечего пробовать читать нагорную
проповедь», — продолжает Н. Асеев, имея в виду всеобщую
забастовку английских шахтеров в 1926 году. И в этом умении
связать антирелигиозную сатиру со злободневными полити-
ческими событиями современности, насытить ее острой публи-
цистикой сказывается немалое воздействие Маяковского.
В том же номере журнала помещено еще три антирели-
гиозных стихотворения Н. Асеева: «Нэпачи», «Синагога», «Ло-
тошники», в которых поэт обличает мещанство во всех его
проявлениях, включая религиозное ханжество, ставит цер-
ковников в один ряд с торгашами-нэпманами.
А. Безыменский свою антирелигиозную «Поэму о клубе»,1
построенную на подлинных фактах, посвящает рабочим фа-
бричного поселка Гусь-Хрустальный Владимирской губернии.
В поэме повествуется о тесной связи церковников и фабри-
кантов до Октября, об их подпольной антисоветской деятель-
ности в первые послеоктябрьские годы. Поэма несколько
декларативна и растянута, но в ней искренне передан рево-
люционный пафос рабочих, свергнувших власть буржуазии,
порвавших религиозные путы, перестроивших церковный
храм — былой рассадник мракобесия — в дворец культуры.
В журнале «Безбожник» часто выступал популярный поэт
20-х годов Я. Шведов. Некоторые его стихотворения, напри-
мер, «Несчастия от всякого причастия»2, где в живой, остро-
умной форме раскрывались нелепость и вред религиозных
обрядов (во время «причастия» распространяются инфекци-
онные болезни), во многом напоминают по содержанию и
отдельным художественным приемам стихотворения Маяков-
ского из цикла «Обряды».
В ряде стихотворений, опубликованных в массовой анти-
религиозной печати того времени («Морока про пророка»
Н. Асеева,3 «Радиобашня» Я. Шведова4 и др.) подчеркивает-
ся полная несовместимость науки с религиозной идеологией.
1 «Безбожник у станка», 1926, № 11.
2 «Безбожник», 1925, № 3.
3 «Безбожник», 1923, № 4.
4 «Безбожник», 1924, № 9.
274
Эта мысль последовательно проводилась Маяковским во мно-
гих его стихах.
Антирелигиозные произведения в 20-е годы публиковались
и в «толстых» литературно-художественных журналах. В од-
ном из стихотворений поэт Д. Семеновский, пользуясь при-
емом гиперболы, рисует ненавидящего советский образ жиз-
ни религиозного ханжу-толстосума, который весьма близок
к персонажам Маяковского второй половины 20-х годов:
Гуденье церковной меди
Над домиками плывет.
Прохожий несет к обедне
Тяжелый комод — живот.
Солидны его движенья, —
Видать, что не кое-кто!
На сытом лице — уваженье
К себе, к животу, к пальто.
Такие довольны судьбою,
Хотя и живут без затей.
Он давит клопов на обоях,
Сечет на досуге детей.
А в праздник, после обеда
(Не бойтесь: это во сне!)
Хватает партийца-соседа
И вешает на сосне...1
Это стихотворение высоко оценил А. М. Горький. В пре-
дисловии к книге Д. Семеновского «Земля в цветах» он от-
метил, что поэт «хорошо видит преступную пошлость и
ядовитую грязь действительности и знает, против чего нужно
беспощадно бороться».2
Однако не все атеистические литературные произведения
отличались высокими художественными достоинствами. И в
«безбожной» поэзии тех лет встречались стихотворения при-
митивные, неглубокие, а то и просто халтурные. Примером
могут служить хотя бы стихи и сценарии «красных обрядов»
Вадима Баяна, которого едко высмеивал Маяковский.
В. Маяковский и Д. Бедный, как и другие талантливые со-
ветские поэты, выступая в антирелигиозной агитпоэзии, тем
самым боролись против низкопробных литературных поде-
лок, рассчитанных на непритязательные вкусы.
1 «Красная новь», 1926, № 6, стр. 138.
2 А. М. Г о р ь к и й. Собр. соч. в 30 томах, т. 25, стр. 265.
18*
275
Внимание Маяковского к качеству атеистической художест-
венной литературы, особенно проявившееся в отмеченном
выше его выступлении на II съезде Союза воинствующих без-
божников,— лишнее доказательство глубоко продуманной
и твердой позиции поэта в борьбе против религиозной идео-
логии.
До последних дней своей жизни Маяковский использовал
самые разнообразные формы и средства борьбы с попов-
щиной. Сохранилось интересное свидетельство, подтверж-
дающее, что буквально за день до трагической смерти он вел
переговоры о предстоящих антипасхальных выступлениях.1
* *
*
Около сорока лет прошло со дня смерти Владимира Мая-
ковского. Изменился за эти годы мир, изменилась наша стра-
на, изменились советские люди. Но Маяковский по-прежнему
остается нашим великим современником. Его поэзия помо-
гает и сопутствует советским людям в победном движении
к коммунизму.
Подавляющее большинство советских людей навсегда по-
кончило с религиозными предрассудками. Немалый вклад в
атеистическое воспитание трудящихся, которое ведется Ком-
мунистической партией, внесли советская литература и ис-
кусство.
Но искоренение религиозного дурмана в любом его про-
явлении, воспитание коммунистического мировоззрения у
всего народа и сейчас является одной из важнейших задач
идеологической работы. Центральный Комитет КПСС указы-
вает, что «борьба против религиозных предрассудков в настоя-
щее время должна рассматриваться как идеологическая борь-
ба научного, материалистического мировоззрения против
антинаучного, религиозного мировоззрения».2
Верным помощником партии в этом деле является совет-
ская литература. Она по самой природе своей глубоко атеис-
тична, так как в идейной основе ее лежит материалистическое
объяснение явлений действительности. Ее художественный
1 О. Литовский. Так и было. «Советский писатель», М., 1958,
стр. 39.
2 Постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-ате-
истической пропаганды среди населения» — «Правда» от 11 ноября 1954 г,
276
метод — социалистический реализм — предопределяет прав-
дивое изображение жизни на основе научных объяснений за-
кономерностей развития природы и общества.
Но значение именно поэзии в борьбе с религиозной идео-
логией заключается прежде всего в ее специфике, в особом
воздействии не только на разум, но и на чувства человека.
Это обстоятельство, между прочим, учитывают и церковники
в своей пропаганде мракобесия. «Против эмоций, — говорил
в 1929 году А. М. Горький на открытии съезда Союза воинст-
вующих безбожников, — должна быть выдвинута такая же
зарядка, такая же энергия и такая же ненависть, потому что
в той любви, которую проповедуют церковники, христиане,—
огромнейшее количество ненависти к человеку».1
Поучительным примером для современнных советских
лоэтов является творчество Владимира Маяковского. Говоря
об основных принципах развития традиций его поэзии, К. Си-
монов отмечал: «Это значит прежде всего делать свое поэти-
ческое дело, как Маяковский, зная, видя и претворяя в стихи
то главное, что в тот или иной период жизни страны нужней
всего, важней всего партии и народу».2
По пути развития традиций Маяковского — в самом широ-
ком значении этих слов — идут передовые советские поэты.
Можно назвать немало созданных в последние годы произве-
дений, разоблачающих ложь религиозной идеологии и проис-
ки церковников, утверждающих великую правду коммунисти-
ческого мировоззрения. Идеи марксизма-ленинизма дают
возможность человечеству перестроить мир, познать и поко-
рить природу, вселенную, отбросив при этом мистику, веру
в «иные силы». Не случайно поэтому произведения об освое-
нии космоса советским человеком пронизаны мыслью об окон-
чательном крахе религиозной идеологии.
Советская литература, помогая партии в деле коммунисти-
ческого воспитания трудящихся, следует по пути Владимира
Маяковского, настойчиво призывавшего: «С богом пронырли-
вым надо бороться!»
1 А. М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 25, стр. 35.
2 К. Симонов. Об основных проблемах изучения творчества Мая-
ковского.— «Литер^урная-газета» от 3 февраля 1953 г.
СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Введение .......................................... 3
«Не буду ни в каких церквах...»	.	.	1Q
«Мозг мой, веселый и умный строитель...»	.	.	18
«Долой вашу религию!..» .....	29
«В их песнях поповская служба жива...»	.	.	57
«Имя человечье несите в гордости...»	...	67
«Мы сами себе и Христос и спаситель!..»	.	.	112
«Вырывай у бога вожжи!..» .	.	.	.149
«Преград человечеству нет!..»	.	.	.177
«Мы пришли, миллионы безбожников...»	.	192
«С богом пронырливым надо бороться!..»	' 202
«Бог-доллар, доллар-отец, доллар-дух святой» 219
«Они—зарифмованный опиум...» ....	236
«На бога! — Вот лозунг сегодняшнего писателя!..» 259
Вадим Антонович Ружина
,МАЯКОВСКИЙ ПРОТИВ РЕЛИГИИ
Редактор К. Королев
Обложка художника В. Зеленского
Художественный редактор Л. К и р и я к
Технический редактор В. Капица
Корректоры Н. Свинкина, Ю. Ц у р к а н.
Сдано в набор 25/V 1966 г. Подписано к печати 6/1 1967 г.
Формат бумаги 60 X 84 ’/16' Бумага типографская № 1.
Печатных листов 16,27. Уч-изд. листов 14,92. Тираж 15000.
Цена 1 руб. 05 коп. АБ03813. Зак. № 1652-
Издательство «Картя молдовеняскэ»г
Кишинев, ул. Жуковского, 44.
Полиграфкомбинат, Кишинев, ул. Т. Чорбы, 32.