4

I. ИМПЕРИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР

А.И.МИЛЛЕР

ИМПЕРИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР –
НЕКОТОРЫЕ ПАРАДОКСЫ И ЗАБЛУЖДЕНИЯ
Распад СССР сопровождался комментариями о том, что
последняя империя уходит в прошлое. Вскоре, однако, об империи
заговорили не как об «уходящей натуре», но в настоящем и в будущем
времени. Впрочем, историческая роль империй сегодня тоже
радикально пересматривается и с точки зрения положительного или
отрицательного «знака» оценок, и, что более важно, с точки зрения
места империй в историческом процессе. Попробуем по
необходимости кратко обозначить основные узлы теоретического
напряжения в рассуждениях об империях и указать на наиболее
распространенные сегодня в этих рассуждениях заблуждения.
Начнем с того, что никакого общепринятого определения империи не существует. Очевидно, что формальный принцип, т.е. причисление к разряду империй тех политических образований, которые сами
так себя определяли, малопродуктивен. Например, претензии некоторых африканских правителей ХХ в. на императорский титул сильно
отдавали пародией. С другой стороны, статус империи не всегда был
«моден». В век Просвещения европейские монархии совершенно сознательно избегали самоназвания «империя», потому что имперский

5
универсализм считался опасной принадлежностью прошлого1. «Реабилитированное» в XIX в. звание империи в ХХ в., в контексте дискурса о
праве наций на самоопределение, снова становится неудобным.
Большевистское руководство прекрасно это понимало и совершенно сознательно стремилось избежать определения СССР как империи. Сегодня, в начале XXI в., мы имеем дело с весьма динамичной
ситуацией, когда постколониальный дискурс, для которого понятие
империя было однозначно ругательным, все еще весьма влиятелен, в
том числе и в Восточной Европе, но его односторонность уже вполне
очевидна. Менее десяти лет назад диагноз Ф.Купера и Э.Л.Столер, что
««национальное государство» занимает слишком много места в концепциях европейской истории с конца XVIII в., а «империя» слишком
мало», был вполне справедлив2. Сегодня политологи и историки, отмечающие ключевую роль империй в истории, рассуждающие о них как о
явлении сложном, неоднозначном, оставившем как отрицательное, так
и положительное наследие, выглядят уже скорее респектабельно, чем
вызывающе. Все больше исследователей склонно видеть имперские
структуры не только в прошлом, но и в настоящем, и оценивать их роль
без упрощенного негативизма.
Нормативный подход рассматривает Римскую империю в
качестве классического образца. Остальные империи оцениваются с
точки зрения их большего или меньшего соответствия этому образцу,
до которого они неизбежно не дотягивают. Такой подход предполагает,
в частности, что империя есть часть домодерного мира, на смену
которому приходит государство как принципиально иная форма
политической организации. Это противопоставление модерного
государства традиционной империи не лишено резонов. Государство
мыслилось как неуниверсальная структура, как нечто отдельное от
общества. В то же время государство (или, точнее, регулярное
полицейское государство) по преимуществу основывалось на прямом
правлении и контроле в отличие от империй, опиравшихся на
непрямые формы контроля и правления. Современная система
1
Это заставляет по-новому взглянуть на решение Петра I назваться императором и определить Россию как империю – что было не только претензией на новый
статус, но и вызовом европейскому «общественному мнению».
2
Stoler A.L., Cooper F. Between metropole and colony: Rethinking a research
agenda» // Tensions of empire: Colonial cultures in a bourgeois world. – Berkeley, Los Angeles: Univ. of California press, 1997. – P. 22.

6
налогообложения, монополия на военную мобилизацию, стабильная
бюрократия, законодательство и утверждение закона – считается, что
все это не было свойственно империям, но было признаками
модерного государства1. Парадокс здесь заключается в том, что
модерное государство рождается в сердцевинах империй, и во многом
как реакция на проблемы, возникающие в контексте соревнования
империй, прежде всего в военной сфере. Не все домодерные империи
сумели справиться с задачами строительства государства в своем ядре,
но те, кто сумел, – как Британия, Франция, Германия – не перестали
от этого быть империями. Они, а за ними и их отстававшие
соперники – Россия, Австрия, Османская империя, Испания –
стремились, каждый по-своему, найти приемлемое сочетание
традиционных имперских механизмов и форм правления с формами и
методами модерного государства. Неудача такой перестройки означала
крах, как это и произошло с Речью Посполитой в результате разделов
конца XVIII в. Слишком сильное запоздание с перестройкой в
Османской империи также сделало ее положение обреченным уже в
XIX в. Лишь более удачная геополитическая ситуация позволила
Великой Порте так надолго пережить Речь Посполитую. Практически
все империи нового времени в XIX в. уже не были классическими
империями. Они видели смысл своего существования не в сохранении
и воспроизведении себя, но в развитии и «прогрессе», и переживали
кризис приспособления к новым методам правления и формам
политической организации. Это был именно кризис – т.е. ситуация с
открытым финалом, а не упадок, как нам старались объяснить
национальные историографии, которые были построены по
телеологическому принципу в стремлении доказать, что на смену
империи как форме политической организации в новое время
приходит нация и национальное государство.
Взаимоотношения империи и нации-государства – один из
ракурсов этого парадокса отношений империи и модерного
государства вообще. Дело в том, что проект нации-государства, с его
культурно-языковой гомогенизацией населения, тоже вызревает в
империях. Франция как эталон нации-государства была ядром
империи, более того, она сама прошла путь подавления локальных
1

Mann M. The autonomous power of the state: Its origins, mechanisms and results //
States in history / Ed. byHall S.A. – Oxford: Blackwell, 1986. – P. 113.

7
культур и языков в своем континентальном шестиугольнике в пользу
доминирующей культуры и языка Иль-де-Франс1. Причем
сформулирован этот проект был в правление Наполеона I, который
рассматривал унаследованный от французских королей шестиугольник
как ядро будущей паневропейской империи. Во многом особенные, но
по ряду показателей сходные проекты строительства нации в
имперском ядре мы видим на Британских островах и в Испании.
Причем имперские успехи помогали строительству нации в имперском
ядре, иначе говоря, не столько сложившиеся нации-государства
имперского ядра создавали империю, сколько империи создавали в
своем ядре нации-государства. (Не случайно испанский проект
строительства нации пережил глубокий кризис на рубеже XIX–ХХ вв.
именно в связи с потерей империи, а с британским, и, отчасти,
французским проектом это произошло по тем же причинам в ХХ в.)
Все это справедливо и для большинства континентальных
империй, несмотря на то, что в них выделение ядра, которое должно
быть охвачено проектом строительства нации, было более сложной
задачей. В империи Романовых такой проект русской нации был
сформулирован в середине XIX в. и включал великорусов, белорусов и
малорусов, а также финно-угорские народы Поволжья. (Впоследствии,
в том числе во многом из-за радикально иной политики большевиков2,
этот проект претерпел существенные изменения.) В империи
Габсбургов австрийского проекта не было, но после конституционного
соглашения 1867 г. о создании дуалистической монархии весьма
энергично осуществлялся венгерский проект национального
строительства в Транслейтании. Таким образом, можно говорить о двух
принципиально различных парадигмах строительства нацийгосударств. Изначальный западноевропейский проект осуществлялся в
ядре империй и не был направлен на их разрушение. Образцами
модерной нации-государства стали именно Франция и Великобритания. Проект строительства наций в ядре империй во многом
подавил периферийные проекты национального строительства,
которые с новой силой проявились уже в ХХ в. в Шотландии,
Каталонии, Стране басков и т.д. (Во Франции эти проекты –
1
Weber E. Peasants into frenchmen: The modernization of rural France,
1914. – Stanford (Cal.): Stanford univ. press, 1992.
2
См. мою статью о книге Терри Мартина в этом сборнике.

1870–

8
бретонский, провансальский – так и не «выстрелили».) А в Восточной
Европе успехи проектов, опиравшихся на империи, были меньше, эти
империи Первую мировую войну проиграли, и здесь после войны были
реализованы разрывавшие имперскую структуру периферийные
проекты национального строительства. Во многом, кстати, эти
проекты были не только отрицанием империй, но и плодом имперской
политики. Так, Румыния, Болгария и Сербия возникли еще до войны
как результат компромисса христианских империй по вопросу о
контроле над перифериями сжимавшейся Османской империи. А
Польша, Литва, Латвия, Эстония, Украина и Белоруссия возникли (на
более или менее продолжительное время) как результат соперничества
европейских империй в Первой мировой войне. Это соперничество
разрушило прежние конвенциональные ограничения, которых
империи, разделившие Речь Посполитую, придерживались в вопросе
об использовании карты национализма в борьбе друг с другом. Таким
образом, в строительстве наций и наций-государств империи не были
лишь фоном, в действительности они были важными участниками
процесса. И далеко не всегда они выступали лишь помехой, даже для
периферийных сообществ. Во-первых, они часто поддерживали эти
процессы в периферийных сообществах соседних империй. Во-вторых,
как показывает пример СССР, они могли делать национальное
строительство даже приоритетом своей внутренней политики.
Наконец, как уже было сказано, империи безусловно строили нациигосударства в своих сердцевинных областях.
Процессы эволюции империй, усвоения ими новых методов
правления и контроля над населением имели и много других аспектов.
Иначе говоря, империи менялись, становились весьма непохожими на
традиционные образцы. В ХХ в., и особенно после Второй мировой
войны, направление этой эволюции радикально изменилось. Теперь на
первый план стали вновь выходить непрямые методы контроля над
периферийными обществами. Так называемые «народные демократии»
Восточной Европы не были частью СССР. Но частью «империи
Кремля» они, безусловно, являлись. Такая форма имперского
правления отнюдь не нова. М. Дойл, автор важного теоретического
труда об империях, считает, что Афины выполняли роль имперского
центра в союзе греческих полисов1. Последние были формально
1

Doyle M. Empires. – Ithaca, N.Y., 1986.

9
независимы, но Афины могли достаточно эффективно контролировать
не только внешнюю, но, до определенной степени, и внутреннюю
политику полисов – членов союза. Те случаи, когда Афины,
послевоенная коммунистическая Москва или современные США
вынуждены были прибегать к прямой военной интервенции для
удержания своего контроля, были не столько апофеозами их мощи,
сколько провалами их обычной политики непрямого контроля.
Можно сказать, что во второй половине ХХ в. маятник качнулся
в другую сторону. Предыдущие два века империи стремились в
значительной мере заменить непрямые формы правления (indirect
rule), которые Ч.Тилли считает родовым признаком империй1,
прямыми формами правления (direct rule) и методами контроля,
характерными для модерного государства. Однако после Второй
мировой войны две сверхдержавы поделили мир на сферы непрямого
контроля, который не предполагал формального включения в
империю. Отношения Москвы и Вашингтона с формально
суверенными государствами их сфер влияния после Второй мировой
войны вполне можно описать с помощью формулы Тилли, если внести
в нее две поправки: 1) имперский контроль совсем не обязательно
предполагает формальное включение (в роли колонии, штата или
союзной республики); 2) в современном мире нередко финансовые
потоки в их прямом виде направлены не из периферии в центр, а
наоборот.
Вероятно, назвать Афины империей, как это делает Дойл, будет
все-таки натяжкой, а точнее, слишком сильным «растяжением»
понятия. Было бы полезно больше внимания уделить понятию
«имперской власти». Это понятие шире и гибче, чем понятие империя.
Оно охватывает многообразные примеры неравных отношений
1

«Империя это большая сложносоставная полития, объединенная вокруг центральной власти непрямым правлением (indirect rule). Центральная власть осуществляет определенный военный и фискальный контроль над каждым существенным сегментом своего домена, но терпит два важнейших элемента непрямого правления: 1)
сохранение или установление особых соглашений о правлении в каждом сегменте; 2)
осуществление власти через посредников, которые пользуются значительной автономией в своих собственных доменах взамен за послушание, дань и военное сотрудничество с центром». См.: Tilly Ch. How empires end // After empire. Multiethnic societies and
nation-building: The Soviet Union and the Russian, Ottoman and Habsburg empires / Ed. By
Barkey K., Hagen M.von. – Boulder, 1997 – P.3.

10
имперского центра и периферийных политий, будь то с формальным
включением в империю или с сохранением государственной
«независимости». Между прочим, изначально слово «impеrium»
означало суверенную власть на той или иной территории. Стоит
задуматься, много ли современных государств имеют основания
претендовать на так понимаемый статус «impеrium», и в каких
отношениях эти формально независимые государства стоят к тем
центрам, которые имеют основания считать, что они вполне суверенны
в своей политике.
Империи в стремлении к самолегитимации нагородили столько
же лжи и фарисейства, как и национальные государства. Как и нациигосударства, они претендовали на то, что являются носителями
свободы и «прогресса». Они также выставляли себя гарантами мира.
Как это всегда бывает – подобные утверждения отчасти верны, отчасти
нет. Споры о том, кто – империи или нации-государства – с большими
основаниями могут претендовать на справедливость таких
характеристик, будут продолжаться бесконечно. Но не подлежит
сомнению, что империя представляет собой много более древнюю
форму политической организации, чем нация-государство. По всей
видимости, и более устойчивую форму. Нация-государство не
«отменила» имперские форму политического контроля, а была, скорее,
встроена в эти по-новому организованные механизмы непрямого
правления. В начале ХХ в. нации-государства, возникавшие на
перифериях империй в Восточной и Юго-Восточной Европе,
старались заполнить вакуум, оставленный разрушавшимися
структурами имперской власти. В начале XXI в. имперские формы
контроля пытаются использовать для стабилизации положения в failed
states, т.е. в тех обществах, где нации-государства «не состоялись» или
оказались в кризисе. Можно сказать, что имперскость никуда не
уходила, она лишь меняла роли и формы.
В свете сказанного можно выделить по крайней мере три аспекта
имперской проблематики в современной России. Во-первых, как
показано в целом ряде статей этого сборника1, понять происходящее в
России и на постсоветском пространстве вообще без учета имперского
наследия невозможно. Стоит добавить, что и историю России
1

нике.

См. статьи С. Каспе, Т. Атнашева, Е. Батиенко, А. Толкачевой в этом сбор-

11
последних пяти веков нам еще только предстоит осмыслить как
историю империи.
Во-вторых, Россия в ее новом, постимперском качестве, стоит
перед сложной проблемой определения своих отношений с теми
центрами силы в мире, которые сегодня являются имперскими или
имеют потенциал таковыми стать, – США, ЕС1, Китай.
От ответа на эти вопросы в очень большой степени зависит,
насколько Россия сможет претендовать в будущем на статус imperium в
его изначальном смысле, т.е. на полноту суверенитета на своей
территории.
Никакого консенсуса по этим непростым вопросам сегодня в
нашем обществе нет. Разброс мнений очень широк. На одном
полюсе – планы обрести новый статус «либеральной империи» или
восстановить старый Союз, на другом – мнения, что мы «легко
отделались», пережив распад империи со сравнительно небольшими
катаклизмами и потерями и получив шанс сбросить ношу империи и
построить ту нацию-государство, которой в России прежде никогда не
было. Одни считают, что России надо искать союзников для борьбы с
американским центром имперской власти, а другие полагают, что
нужно найти способ встроиться в «американскую глобальную
империю» с учетом собственных интересов. Для одних полнота
суверенитета есть непреложная ценность, другие были бы рады
делегировать его часть, например, ЕС, если бы каким-то чудом Россию
захотели туда принять.
Предлагаемый читателю сборник может оказаться полезен при
размышлениях и дискуссиях на эти темы.

1

См. статью О. Малиновой в этом сборнике.