Комедия Гоголя "Ревизор". Комментарий - Войтоловская Э.Л.

Глава первая. Работа Гоголя над комедией «Ревизор»

2. Споры о Г. Ф. Квитке-Основьяненке и его комедии в связи с «Ревизором»

3. От черновых редакций к первому изданию «Ревизора»

Глава вторая. Современная Гоголю критика о «Ревизоре»

Глава третья. Чиновничья Россия времени Гоголя

7. Иерархия чиновников и ее отражение в «Ревизоре»

Глава четвертая. Комментарий к комедии «Ревизор» по действиям

Словарь устаревших понятий, личных имен и малоизвестных слов

Глава пятая. Из сценической истории «Ревизора»

3. О некоторых исполнителях роли Хлестакова

Автор: Войтоловская Э.Л.

Теги: художественная литература гоголь пособие для учителей ревизор комментарии к комедии язык произведения

Год: 1971

Похожие

Гоголь (ЖЗЛ)

Аристофан. Избранные комедии

История моего знакомства с Гоголем (Литературные памятники)

Мифологические мотивы в творчестве Н. В. Гоголя. Философский анализ

Текст

Рецензенты:
кандидат филологических наук И. Я. Айзеншток,
кандидат филологических наук А/. А. Шнеерсон.
ПОСОБИЕ ДЛЯ УЧИТЕЛЕЙ
6-5
67-71

Введение
Над основным текстом «Ревизора» Гоголь работал
более шестнадцати лет. Ознакомление с отдельными
этапами этой работы дает возможность проследить не только
ход создания произведения (его творческую историю),
но и ее существенные стороны, как, например,
неуклонное освобождение текста «Ревизора» от элементов
внешнего комизма и превращение пьесы в высокую комедию.
В главе первой—«Работа Гоголя над комедией
«Ревизор» — рассматривается цепь последовательных
решений Гоголем своей задачи: первая и вторая черновые
редакции (с дополнениями), издания комедии 1836 и
1841 годов.
Впечатление, произведенное на Гоголя критикой
«Ревизора» из реакционного лагеря, было оглушительно:
Гоголь уехал из России.
Критические отзывы вызвали ответ Гоголя. В
черновике «Театрального разъезда» он отвечал на критику
под свежим впечатлением (1836 год, май).
В 1842 году, подготавливая «Театральный разъезд»
для печати, Гоголь вновь вернулся к отзывам
журналистов. Кроме того, во всех последующих прижизненных
изданиях Гоголь так или иначе отражал выступления
критиков. Все это послужило материалом для второй
главы «Комментария» «Современная Гоголю критика
5

о «Ревизоре». Помимо рассмотрения отрицательных и
сочувственных отзывов критики, в ней говорится и об
отзывах о «Ревизоре» читателей — современников
художника.
Автор опирается в этой главе на журналистику
того времени и на статьи о ней советских
литературоведов.
Для освещения писем читателей о «Ревизоре»
использованы публикации в «Русской старине» и других
журналах XIX в., публикации Л. Ланского в «Литературном
наследстве» (т. 58), Е. С. Кулябко в «Русской
литературе» (1967, № 4), статья Е. С. Смирновой-Чикиной
«Гоголь и студенты» («Прометей», 1969, № 5), а также,
конечно, воспоминания о Гоголе, опубликованные
В. И. Шенроком (в «Материалах...»), В. В. Гиппиусом
(«Гоголь в письмах и воспоминаниях»), В. В.
Вересаевым (в кн. «Гоголь в жизни»), С. И. Машинским (в кн.
«Гоголь в воспоминаниях современников») и другие
источники.
Социально-политическая действительность,
обнаженная комедией, ушла в далекое прошлое; для понимания
ее широким советским читателем требуются
разъяснения.
«Чиновничья Россия времени Гоголя» — глава
третья — рассматривает конкретно-исторический порядок,
бытовой уклад России 30-х и 40-х годов. В ней говорится
об устаревших бытовых реалиях, незнакомых советскому
школьнику (возможно, и педагогу): о шоссейных
дорогах, почтовых дилижансах, тройках с колокольчиками,
уездных и губернских городах, чиновничьем Петербурге,
губернаторах и предводителях дворянства, о ревизорах,
фельдъегерях и q многих других «благородиях» и
«превосходительствах». Старая крепостническая и крепостная
Россия, ее суд, богоугодные заведения, просвещение,
почта, чиновничья иерархия — весь тот жизненный
материал, из которого черпал художник события и факты для
своей комедии, должны стать ощутимыми при чтении
этой главы. Автор старался раскрыть в ней подтекст
«Ревизора», так как некоторые стороны жизни того
времени, понятные современникам Гоголя, нам неизвестны.
6

Вместо того, чтобы сообщать множество разрозненных
фактов и справок, делать отдельные исторические,
географические, статистические и всякие иные разъяснения,
автор объединил все это в очерк, отступая тем самым от
традиционно установленного принципа комментирования.
Такое построение, по мнению автора, продиктовано
самим произведением. Главный материал этой главы —■
свидетельства современников Гоголя.
Важнейшую часть книги составляет четвертая глава:
«Комментарий к комедии «Ревизор» по действиям».
Здесь рассматривается автокомментарий самого Гоголя,
открывающий замысел художника: высказывания его
о действующих лицах комедии, о задачах, поставленных
перед собой, о трудностях их решения и т. д. (имеются
в виду «Характеры и костюмы. Замечания для гг.
актеров», «Отрывок из письма, писанного автором вскоре
после первого представления «Ревизора» к одному
литератору», «Предуведомление для тех, которые пожелали
бы сыграть как следует «Ревизора», письма Гоголя и к
Гоголю). В этой же главе на материале канонической
редакции «Ревизора» говорится о проделанной Гоголем
работе над текстам комедии для издания 1842 г.
Важнейшим источником для четвертой (как и для
второй) главы «Комментария» послужил четвертый том
Полного собрания сочинений Гоголя и все
академическое издание сочинений писателя. В комментариях,
составленных В. В. Гиппиусом и В. Л. Комаровичем,
говорится о сложности датировки отдельных частей
рукописей «Ревизора» и о других неясностях.
В комментарии «Ревизора» по действиям уделяется
внимание и работе писателя над языком произведения.
Автор обращался к книгам В. В. Виноградова, Н. Л.
Степанова 1 и ряду других. Вся четвертая глава книги
вообще целиком строится на трудах, посвященных изу-
1 В. В. Виноградов. Этюды о стиле Гоголя. Л., «Аса-
demia», 1926, 228 стр.; Язык Гоголя. — В кн.: Н. В. Гоголь.
Материалы и исследования, под ред. В. В. Гиппиуса, т. II. М. — Л.,
Изд. АН СССР, 1936, стр. 286—376; Язык Гоголя и его значение
в истории русского языка. — В кн.: Гоголь в школе. Сборник
статей. М., Изд. АПН РСФСР, 1954, стр. 54—108; Н. Л. Степанов.
Язык, который сам по себе уже поэт. — В кн.: Искусство Гоголя-
драматурга. М., «Искусство», 1964, стр. 187—242; Работа Н. В.
Гоголя над языком «Ревизора». — «Театр», 1952, № 3, стр. 28—40.
7

чению творчества Гоголя. По ходу развития действий
в «Ревизоре» привлекаются и цитируются самые
различные исследования, посвященные анализу комедии. Они
излагаются, анализируются, оцениваются, иногда
оспариваются. Но даже и тогда, когда имена
исследователей не упоминаются, автор базируется на трудах го-
голеведов — текстологов, биографов, библиографов,
критиков эпохи Гоголя и последующих периодов, вплоть
до настоящего времени. В этом огромном море
трудов, к сожалению, не все удалось назвать и
перечислить.
Рассматривая комедию в органической связи с
другими произведениями Гоголя, с его критическими и
теоретическими статьями и художественными
произведениями, автор постоянно к ним обращается. Так,
например, при сопоставлении текста «Ревизора» 1842 года с
текстом издания 1836 года учитывается воздействие на
работу Гоголя созданной им в период с 1835 по 1842 год
поэмы «Мертвые души», т. I. Это помогло автору
выяснить пути работы писателя по углублению характеров
его героев, а также установить происхождение крылатых
слов и выражений «Ревизора».
В экскурсах, посвященных тому или другому
историко-литературному вопросу, привлекаются критические
статьи Гоголя. Так, например, как это установлено
В. В. Гиппиусом, свое отношение к литератору О. И. Сен-
ковскому Гоголь выразил в образе
Хлестакова-литератора к в статье «О движении журнальной литературы
в 1834 и 1835 году». При рассмотрении этого вопроса
приводятся высказывания ряда исследователей нашего
времени и точка зрения автора.
«Сцена вранья» Хлестакова потребовала от автора
множества разнообразных пояснений: о государственном
совете и департаментах, об операх и балетах того
времени, о журналах «Московский телеграф» и «Библиотека
для чтения», об А. А. Бестужеве-Марлинском, о
М.Н.Загоскине, о главнокомандующих Дибиче и Паскевиче
и т. п.
Все комментирование по действиям строится
так, чтобы отдельные вопросы не уводили от идейно-
художественного истолкования комедии в целом; автор
не столько комментирует каждую реплику как тако-
8

вую, сколько освещает ее как звено в движении общего
замысла.
В отношении всей книги автор ставил своей задачей
освещение противоречивого характера решения
различных вопросов, чтобы сопоставлением многообразных
мнений направлять читателей к поиску собственных
решений отдельных, не до конца уясненных научных
проблем.
Пятая глава— «Из сценической истории «Ревизора»,—
кроме «Введения», бегло характеризующего репертуар
театров в период создания комедии Гоголя, в основном
посвящена двум первым постановкам «Ревизора»: в
Петербурге 19 апреля 1836 года и в Москве 25 мая 1836 года.
В конце главы автор говорит о некоторых актерах
советской сцены, прославившихся оригинальным
истолкованием роли Хлестакова.
В книге с обозначением тома и страницы вводятся в
текст.ссылки на следующие издания:
1. Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений. М. — Л.,
Изд. АН СССР, 1937-1952.
2. А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. М. — Л.,
Изд. АН СССР, 1937-1949.
3. В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
М., Изд. АН СССР, 1953-1956.
4. А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30 томах. М.,
Изд. АН СССР, 1954—1964. В 1966 — Справочный том.
5. Н. В. Гоголь. Материалы и исследования, под ред.
В. В. Гиппиуса, т. II. М. - Л., Изд. АН СССР, 1936.
6. П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М.,
Гослитиздат, 1960.
7. Г. А. Гуковский. Реализм Гоголя. М. — Л.,
Гослитиздат, 1959.
8. Владимир Даль. Толковый словарь живого
великорусского языка, т. I—IV. М., ГИС, 1955.
В настоящем небольшом «Введении» следует сказать
несколько слов о некоторых предшествующих
комментариях по «Ревизору». К таким работам принадлежит
вышедшая в популярной в 1920-х годах серии «Русские
и мировые классики» под ред. А. В. Луначарского
и Н. К. Пиксанова книга «Н. В. Гоголь. «Ревизор», со
9

вступительной статьей и комментариями Н. Л.
Бродского *. Как вступительная статья, так и комментарий
в основном не утратили значения и в настоящее время.
Основываясь на замечательном текстологическом
исследовании Н. С. Тихонравова, Н. Л. Бродский анализирует
историю создания «Ревизора», характеризуя важнейшие
ее этапы, и высказывает предположение о
существовании первоначальных, не дошедших до нас набросков и
отрывков рукописи.
Одним из первых пишет Н. Л. Бродский о
постепенном высвобождении текста комедии от всего, что уводило
художника от большого замысла, и наглядно показывает,
как много было взято Гоголем «от старины». Новаторство
Гоголя Н. Л. Бродский видит в психологическом
раскрытии характеров, в подлинно реалистическом показе
действительности.
Анализируя критические статьи, появившиеся сразу
же по выходе «Ревизора», автор особенно выделяет
А. Б. В. (Н. И. Надеждина), приписывая этот псевдоним
Белинскому.
Отдавая дань времени, Н. Л. Бродский высказывает
отдельные устаревшие положения. Н. Л. Бродский
несомненно прав, что Гоголь не думал о революции в России,
но в период создания «Ревизора» все в русской
действительности подвергалось его беспощадному осмеянию. Он
попадал в точку и выражал своими творениями самые
глубокие чувства и мысли лучших из своих
современников. Можно ли назвать это консерватизмом и отсутствием
политической тенденции? Несколькими страницами ниже
Н. Л. Бродский вскрывает политически острые намеки
Гоголя в адрес цензуры, различных порядков в стране,
реакционных журналов и многих сторон русской жизни.
Как во вступительной статье, так и в комментариях
Н. Л. Бродского имеется много ценного и интересного,
что может быть с большой пользой учтено читателями.
Автор настоящего «Комментария» широко пользуется
советами и указаниями Н. Л. Бродского на страницах
своей книги.
1 Первое и второе издания книги вышли в 1927 и 1930 годах.
Вступительная статья Ы. Л. Бродского «Гоголь и «Ревизор»
опубликована в «Избранных трудах» Н. Л. Бродского (М.,
«Просвещение», 1964, стр. 40—84).
10

В 1933 году в серии «Комментарии к памятникам
художественной литературы» под ред. Н. Л. Бродского
и Н. П. Сидорова вышла книга Л. В. Крестовой
«Комментарий к комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» *.
Небольшой по объему «Комментарий» Л. В. Крестовой
в течение нескольких десятилетий широко использовался
в работе учителя и студента. На справочный материал
«Комментария» неоднократно ссылаются и исследова-
тели-гоголеведы.
Лучшая часть книги — реальный комментарий к
комедии. В нем сообщается значительное количество
полезных сведений разнообразного характера.
Интересен третий раздел ^ниги: «Зрители «Ревизора». Книга
Л. В. Крестовой оказала большую помощь в работе
автора.
Многое в книге Л. В. Крестовой, имецно в той
ее части, где говорится об идейных позициях Гоголя,
следует отнести за счет прямолинейности
формулировок и терминологического ригоризма времени ее
написания.
Из комментариев последних лет следует указать на
«Примечания» Ю. В. Манна к четвертому тому
Собрания сочинений Н. В. Гоголя, под общей редакцией
С. И. Машинского, Н. Л. Степанова, М. Б. Храпченко.
Примечания Ю. В. Манна, как и четвертый том этого
издания, посвящены не одному «Ревизору», но
гоголевской драматургии в целом2. Небольшие по объему,
эти «Примечания» очень содержательны. Ю. Манн пишет
о скрытой эволюции Гоголя-драматурга. На примерах
первоначальных замыслов Гоголя «Владимира третьей
степени», «Женихов», «Женитьбы» (редакции 1835 года)
и «Альфреда» автор «Примечаний» показывает, как
воплощает художник свои теоретические принципы. Мир
гоголевских комедий катастрофичен, но вместо
традиционных, нежизненных «эффектов» с убийствами,
пожарами, ядами в основе конфликтов у Гоголя лежат события
обыденной и живой повседневности — «сплетня, подслу-
1 Л. В. К р е с т о в а. Комментарий к комедии Н. В. Гоголя
«Ревизор». М., «Мир», 1933, 135 стр.
а Н. В. Гоголь. Собр. соч., т. 4. М., «Художественная
литература», 1967, Примечания, стр. 453—492.
И

шивание, подделка документов». Вместо разбойников и
зажигателен на сцену вступают соперники и интриганы.
Отчетливо прослежен автором путь художника от
рыхлого, разбросанного сюжета «Владимира третьей степени»
к «организованному сюжету» «Женихов» и от них к
«Ревизору».
В «Примечаниях», как и в своей живо написанной,
интересной книге *, Ю. Манн увлеченно говорит о
«взрывчатой силе» «Ревизора», равной которой «не знала
русская драматургия». Автор видит в комедии «одно из
самых блестящих решений» темы города как социального
организма.
Ситуация «Ревизора» — социальная и политическая, —
эта мысль проходит красной нитью через все
«Примечания». Хотя и бегло, но интересно пишет Ю. Манн об
образе главного героя — Хлестакова, видя в нем
воплощение «неправильности», «хаотичности», «бессмыслия»,
«непреднамеренности» и многого другого.
«Примечания» Ю. В. Манна неоднократно
привлекаются в настоящем «Комментарии».
В книге, обращенной к учителю, желательно назвать
и методическую работу, в которой давалась бы система
уроков по «Ревизору». Умалчивая о ценных, но более
ранних методических трудах на эту тему, укажем здесь
на одну из последних методических работ — В. Г. Ма-
ранцмана2. Помимо оригинальной методической системы,
в книге содержится новое, живое и своеобразное
освещение комедии Гоголя. Тщательный анализ текста
позволяет показать объемность изображения жизни Гоголем
и многогранность характеров, созданных писателем.
Интересны в книге В. Г. Маранцмана сопоставления
различных актерских трактовок роли Хлестакова, городничего
и других персонажей. Детальный анализ текста
соединен в работе В. Г. Маранцмана с обрисовкой комедии
Гоголя как смыслового и драматургического целого.
«Страх и стремление возвыситься в условиях
николаевской России — общие пружины действий даже у столь
1 Ю. Манн. «Ревизор» Н. В. Гоголя. М., «Художественная
литература», 1966, 111 стр.
- А. М. Д о к у с о в, В. Г. М а р а н ц м а н. Изучение
комедии Н. В. Гоголя «Ревизор» в школе. М. — Л., «Просвещение»,
1967, стр. 64-190.
12

разнородных характеров, как Хлестаков и Сквозник-
Дмухановский» (стр. 163—164). В. Г. Маранцман
показывает, как «тень хлестаковщины» живет в душах
других героев «Ревизора», как это внутреннее сходство
чиновников с Хлестаковым позволяет осуществиться обману.
Интересной представляется в этой работе и мысль
о диалектике трагикомического у Гоголя, о наличии в
«Ревизоре» двух конфликтов: комедийного («возня
чиновников вокруг гостя из столицы, игра самолюбий,
страха и подозрений») и глубинного конфликта «между
истиной и обманом, заблуждением и правдой» (стр. 181—
182).
*• •

ГЛАВА ПЕРВАЯ
РАБОТА ГОГОЛЯ НАД
КОМЕДИЕЙ «РЕВИЗОР»
«Право, пора знать уже,
что одно только верное
изображение характеров не в
общих вытверженных чертах,
но в их национально
вылившейся форме, поражающей
нас живостью, так что мы
говорим: «Да это, кажется,
знакомый человек», — только
такое изображение приносит
существенную пользу»
(Н. В. Гоголь).
1. Создание «Ревизора»
«Предмет мой была современность и жизнь в ее
нынешнем быту... Чем далее, тем более усиливалось во мне
желание быть писателем современным», — писал Н. В.
Гоголь (У/Я, 449).
Проникая в современность, передавая ее внешнее
обличив и внутреннюю сущность, Гоголь никогда не был
простым «списывателем» жизни. «Я никогда не писал
портрета, в смысле простой копии. Я создавал
портрет...» — говорил художник (VIII, 446).
«Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть
какой-нибудь смешной или не смешной, но русский чисто
анекдот. Рука дрожит написать тем временем комедию...
Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия
из пяти актов, и клянусь, что будет смешнее чорта», —
писал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года (X, 375).
Поставив перед собой задачу огромного значения, Гоголь
искал совета и поддержки Пушкина.
О том, что фабула «Ревизора» принадлежит Пушкину,
Гоголь говорил в «Авторской исповеди» (VIII, 439—-440).
Это же записал в дневнике О. М. Бодянский 30 сентября
1851 года: «...Гоголь... заметил, что первую идею к
«Ревизору» его подал ему Пушкин, рассказав о Павле
Петровиче Свиньине, как он в Бессарабии выдавал себя за
какого-то петербургского важного чиновника и только,
14

зашедши уже далеко (стал было брать прошения от
колодников), был остановлен. «После слышал я, прибавил
он, еще несколько подобных проделок, например, о
каком-то Волкове»i. Запись Бодяыского подкрепляет и
Г. П. Данилевский, который пишет о том, как под
влиянием рассказов Пушкина о Свиньине складывается
сюжет «Ревизора» 2.
Пушкин рассказал Гоголю и о том, что
нижегородский губернатор Бутурлин в 1833 году принял за
тайного ревизора его самого, ездившего собирать материал
для «Истории Пугачева» и остановившегося в Нижнем
Новгороде. Бутурлин счел долгом предупредить и
Оренбургского губернатора Перовского, в доме которого в
момент получения письма находился Пушкин. Пушкин
рассказывал Гоголю и о некоем проезжем, «который в городе
Устюжне (Новгородская губерния) выдал себя за
чиновника министерства и на этом основании собрал мзду с
местных жителей»3. «На этих двух данных, — пишет
В. А. Соллогуб, — задуман был «Ревизор», коего Пушкин
называл себя крестным отцом» 4.
Основываясь на дневнике О. М. Бодянского, на
мемуарах П. В. Анненкова (Анненков, 71), В. А. Соллогуба,
П. И. Бартенева5 и других авторов, комментаторы к
«Ревизору» В. В. Гиппиус и В. Л. Комарович говорят о том,
что Пушкин рассказал Гоголю несколько версий
«бродячего» анекдота о мнимом ревизоре в провинции (IV,
525).
Возможно, что рассказы о мнимых ревизорах были
известны Гоголю и из других источников. Во всяком
случае со слов А. С. Данилевского, приятеля Гоголя по
гимназии, В. И. Шенрок записал, что в 1835 году, возвра-
1 «Русская старина», 1889, № 10, стр. 134.
2 Г. П. Данилевский. Украинская старина. Харьков,
1866, стр. 214.
3 На основании этой версии сын устюжинского городничего
доказывал, что отец его был человеком честным и не мог
послужить прототипом Сквозник-Дмухановского. См.: А. А. П о з д е е в.
Несколько документальных данных к истории сюжета
«Ревизора». — В кн.: Литературный архив, т. 4. М. — Л., Изд. АН СССР,
1953, стр. 31—37.
4 В. Соллогуб. Воспоминания. — «Русский архив», 1865,
вып. I—XII, стр. 744.
6 П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, записанные со
слов его друзей в 1851—1860 гг. Вступит, статья и примеч. М. Цяв-
ловского. М., 1925.
15

щаясь из своего летнего путешествия через Киев, Гоголь
вместе с Пащенко и Данилевским по дороге в Петербург
разыгрывали «Ревизора». «Здесь была разыграна
оригинальная репетиция «Ревизора», которым тогда Гоголь
был усиленно занят. Гоголь хотел основательно изучить
впечатление, которое произведет на станционных
смотрителей его ревизия с мнимым инкогнито. Для этой цели
он просил Пащенко выезжать вперед и распространять
везде, что следом за ним едет ревизор, тщательно
скрывающий настоящую цель своей поездки. Пащенко выехал
несколькими часами раньше и устраивал так, что на
станциях все были ужо подготовлены к приезду и к
встрече мнимого ревизора. Благодаря этому маневру,
замечательно счастливо удававшемуся, все три катили
с необыкновенной быстротой, тогда как в другие раза
им нередко приходцлось по несколько часов дожидаться
лошадей п т. д.» К
Боязнь ревизии и ревизоров жила в чиновниках
постоянно. Страх этот заставлял принимать за ревизора
всякого не совсем обычного путешественника,
попавшего в тот или иной город. Так, например, композитор
М. И. Глинка рассказывает, как его однажды тоже
приняли за ревизора. Об этом он писал Н. В. Кукольнику
19 июня 1838 года: «О подробностях путешествия сообщу
изустно, при свидании, вообще оно скучно и трудно, но
встречалось кое-что смешное и забавное, и нередко
приводило на память Гоголя. В Переяславле я мог бы
сыграть роль ревизора — там ожидали
генерал-губернаторского чиновника, и меня приняли за него, сам
городничий ко мне в полном облачении, но я удовольствовался
тем, что нещадно обобрал архиерейский хор» 2. Об этом
же рассказал М. И. Глинка в своих «Записках» 3.
1 Материалы для биографии Н. В. Гоголя, составил В. И. Шен-
рок, т. I. M., 1892, стр. 364. Подробно все приведенные версии
рассказов о мнимых ревизорах имеются в статье И. Айзенштока
«К вопросу о литературных влияниях» (Г. Ф. Квитка и Н. В.
Гоголь).— «Известия отд. русск. яз. и словесности Академии
наук», т. XXIV, кн. 1, 1922, стр. 27 и др. См. также главу «Гоголь
и театр». — В кн.: С. С. Данилов. Очерки по истории русского
драматического театра. М. — Л., «Искусство», 1948, стр. 282.
2 Записки Михаила Ивановича Глинки и переписка его с
родными и друзьями. СПб., 1887, стр. 288.
3 М. Глинка. Записки. Под ред. В. Богданова-Березовского.
М., Музгиз, 1953, стр. 129—130.
16

О. начале работы Гоголя над «Ревизором»
исследователи ие имеют единого мнения.
Комментаторы полного собрания сочинений Гоголя
В. В. Гиппиус и В. Л. Комарович пишут, что,
вернувшись 23 октября 1835 года в Петербург, Пушкин в одну
из первых встреч с Гоголем передал ему сюжет
«Ревизора». С этого времени, т. е. с конца октября — первых
чисел ноября 1835 года, и началась работа Гоголя над
комедией. Первая черновая редакция ее была написана
очень быстро: письмо Гоголя к Погодину от 6 декабря
1835 года говорит уже о завершении не только этой, но
и второй черновой редакции «Ревизора».
А. С. Долинин сомневается в возможности такого
быстрого завершения двух первых черновых редакций
«Ревизора». Гоголь, который, по его словам, обычно
долго «оттачивал» свои произведения, не мог в полтора
месяца написать около тринадцати печатных листов.
Пушкин, предполагает Долинин, мог передать Гоголю
свой сюжет гораздо раньше, даже в первые годы
знакомства. «Рассказ остался в памяти Гоголя, — вначале, —
так сказать, — без движения; воскрес, когда пришла
мысль о последней комедии..., т. е. еще в первой половине
1835 года» К
Вполне вероятно, что Пушкин мог передать Гоголю
сюжет «Ревизора» в 1835 году, но относительно «почти
сверхъестественно быстрого» завершения двух черновых
редакций комедии следует заметить, что черновые
наброски почти всегда делались Гоголем очень быстро;
много времени уходило на последующее «оттачивание»
произведения.
Письмо Пушкину от 7 октября 1835 года А. С.
Долинин склонен считать одним из тех писем Гоголя, в
которых нелегко установить грань между вымыслом и
действительностью. Не настаивая на своих гипотезах,
А. С. Долинин предполагает, что к встрече с Пушкиным
(в конце октября — начале ноября 1835 года) у Гоголя
уже была готова первая черновая редакция «Ревизора».
Он считает, что во время этой встречи писатели беседовали
1 А. С. Д о л и н и н. Из истории борьбы Гоголя и Белинского
за идейность в литературе. — «Ученые записки Ленинградского
гос. пед. ин-та», т. XVIII, Факультет языка и литературы, вып.
пятый, 1956, стр. 39.
17

о сюжете комедии и Пушкин напомнил (или
рассказал Гоголю впервые) о своем оренбургском
путешествии и о письме Бутурлина к Перовскому. Этот рассказ
изменил путь Хлестакова: «вместо Тулы — Пенза, вместо
Екатеринославской — Саратовская губерния. Рукописные
редакции с этим вполне согласуются: путь Хлестакова
через Тулу в Екатеринославскую губернию, т. е. по
маршруту Свиньина — в первой черновой редакции,
написанной, по нашему убеждению, до октябрьской встречи
с Пушкиным. Вторая редакция, которую Гоголь имеет
в виду в письме к Погодину, писалась уже после встречи
с Пушкиным, и маршрут Хлестакова уже колеблется:
губерния еще остается Екатеринославская, тут же
исправляется в Саратовскую, а играет он в карты уже в Пензе,
а не в Туле. Комедия вовсе не была создана «духом»:
полтора месяца... ушли не на создание, а на переработку
черновой редакции» (стр.40).
Сведения А. С. Данилевского, приведенные нами
выше, подтверждают некоторые соображения А. С.
Долинина. О. М. Бодянский также пишет, что первая
мысль о «мнимом ревизоре» ассоциировалась у Гоголя
с услышанной им от Пушкина историей поездки
Свиньина в Бессарабию. Возможно, что этим был действительно
обусловлен первоначальный маршрут Хлестакова.
Однако все это не служит доказательством
предположения А. С. Долинина, что к моменту встречи с
Пушкиным оеенью 1835 года у Гоголя уже была написана
черновая редакция «Ревизора».
Между тем рассказ Пушкина о Свиньине с самого
начала сопровождался рассказом его о случившемся с
ним в Нижнем Новгородеi.
В планах ненаписанных произведений Пушкина
замысел («Криспин приезжает в губернию...» (VIII, кн. 1,
431) относится к 1833—1834 годам, т. е. ко времени после
возвращения Пушкина из поездки за материалами для
«Истории Пугачева». Это и есть тот листок, который был
приобретен Петербургской публичной библиотекой в
1910 году. В наброске этого неосуществленного замысла,
как отметили В. В. Гиппиус и В. Л. Комарович (77,526),
1 П. О. Морозов. Из заметок о Пушкине. Первая мысль
«Ревизора». — В кн.: Пушкин и его современники, XVI. СПб.,
1913, стр. 110—114; Н. О. Лернер. Пушкинский замысел
«Ревизора».— «Речь», 1913 № 128.
18

ощущается связь с историей Свиньина и с событиями
в Нижнем Новгороде: «(Свиньин) Криспин приезжает
в губернию на ярмонку — его принимают за (неразб.)...
Губерн.<атор> честный дурак — Губ.(ернаторша) с ним
кокетнич.(ает)— Криспин сватается за дочь» (VIII,
кн. 1,431).
Н. Лериер в 1913 году проанализировал этот
документ под углом зрения близости его с сюжетом
«Ревизора» — и писал о совпадении отдельных черт характера
Свиньина и Хлестакова.
П. П. Свиньин (1788—1839) —известный в свое время
живописец, романист, историк, собиратель древностей,
автор путевых очерков, основатель «Отечественных
записок». Пушкин весело высмеял его любовь к вымыслам
в «детской сказочке» «Маленький лжец». А. Е. Измайлов
написал на него известную басню «Лгун». Н. Лернер
говорит о том, что ложь Свиньина такова же, как и ложь
Хлестакова, и в похождениях его много такого, что стали
после называть «хлестаковщиной».
Н. Лернер цитирует отрывок из воспоминаний
товарища Гоголя —В. И. Любич-Романовича («Исторический
вестник», 1902, февраль, стр. 533): «Ревизор»,— пишет
последний, передавая слова Пушкина, якобы сказанные
в беседе с ним, — тоже моя идея. Это как раз относилось
к двадцатым годам, когда я был в Новороссии... Тип
Хлестакова у меня намечен в живом лице... Это своего
рода Митрофанушка, только более обтесан и менее отро-
чен, чего, однако, Гоголь не дал своему Хлестакову,
вложив в его речь дозу нахальства и уверенной глупости» i.
Ссылка на Любич-Романовича, лицейского товарища,
к которому Гоголь относился
иронически-пренебрежительно, представляется малодоказательной.
Связь между неосуществленным замыслом Пушкина
и «Ревизором» считается установленной, хотя до конца
все же не ясна точная дата начала работы Гоголя над
комедией2.
1 Н. Лернер. Пушкинский замысел «Ревизора». — «Речь»,
1913, № 128.
2 Установившееся в гоголеведении положение о том, что
сюжет «Ревизора» был дан Гоголю Пушкиным в период конца
октября — начала ноября (после письма Гоголя Пушкину от 7
октября 1835 года), является только рабочей гипотезой. В этом
вопросе имеется неясность, как, впрочем, и в утверждении
А. С. Долинина. Вопрос этот пока все еще не решен.
19

В ряде рассказов о мнимом ревизоре в центре
событийг был мошенник и плут, сознательно действующий
авантюрист, который выдавал себя за другое лицо и
с помощью обмана добивался поставленной цели.
Использовав ситуацию мнимого ревизора, Гоголь поставил во
главу угла не мошенничество и плутни .«Криспина», а
тех, кто «его принимал за...».
Это перенесло основное внимание с ловкого
проходимца на типичную для николаевской России среду.
В том, что Хлестакова приняли за ревизора, почти нет
его вины. В важное государственное лицо его превращает
страх городничего и других «отцов города». Такой
поворот сюжета усилил значение сатирического обобщения.
Первым сказал, об этом Белинский: «У страха глаза
велики», — говорит мудрая русская пословица:
удивительно ли, что глупый мальчишка, промотавшийся в
дороге трактирный денди, был принят городничим за
ревизора? Глубокая идея! Не грозная действительность, а
призрак, фантом или, лучше сказать, тень от страха
виновной совести должны были наказать человека
призраков» (III, 454).
Оригинально связывает мысль Белинского с темой
«путаницы» В. В. Гиппиус («Материалы...», т. 2, 164—
165). Исходя из этой же мысли Белинского, Е. Добин
показывает, как Гоголь «самым решительным образом»
ломает сюжетный ход различных версий о мнимом
ревизоре К Сопоставляя ряд произведений (начиная с «Ябеды»
Капниста и до «Приезжего из столицы, или Суматохи в
уездном городе» Квитки-Основьяненки и др.) с
«Ревизором», Г. А. Гуковский пишет о «перепланировке»
сюжета у Гоголя: «...суть гоголевского сюжета вовсе не в
том, что кто-то выдал себя за кого-то, а в рассказе о
том, как в Хлестакове увидели ревизора..,»
(Гуковский, 417).
1 Е. Добин. Жизненный материал и художественный
сюжет. Л., «Советский писатель», 1958, стр. 76—77.
20

2. Споры о Г. Ф. Квитке-Основьяненке
и его комедии в связи с «Ревизором»
Вот уже более чем сто лет пишут о совпадении
сюжетов «Ревизора» и комедии Г. Ф. Квитки-Основьяненки
«Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе».
Опубликованная в 1840 году в «Пантеоне русского и
всех европейских театров» с указанием: «писана в
1827 году», комедия Квитки была разрешена к печати
в 1828 году цензором С. Т. Аксаковым. Автор отправил
ее в Петербург, но она не была принята театром и
ходила по рукам в конце 20-х — начале 30-х годов не только
в Петербурге, но и в Москве, а также на Украине.
Рукопись комедии Квитки могла быть известна
Гоголю, хотя сам автор «Ревизора» нигде об этом не
говорит. Те же рассказы о «мнимом ревизоре», которые легли
в основу гоголевского сюжета, были использованы и
Квиткой.
10 ноября 1836 года директор Московского театра
М. Н. Загоскин писал Квитке: «Я прочел с удовольствием
комедию «Приезжий из столицы», которую вам угодно
было... доставить ко мне; в ней есть сцены
истинно-комические, и если б я получил ее прежде, чем «Ревизор»
был дан на здешней сцене, то она была бы непременно
принята; но так как главная идея этой сцены совершенно
одна и та же, как и в «Ревизоре» г. Гоголя, то я почти
уверен вперед, что эта пьеса не может иметь успеха.
Публика всегда чрезвычайно строга к подражаниям...,
ей покажется скучным смотреть пьесу, которая во
многом имеет большое сходство с пьесою, столько уже
разыгранною на петербургской и московской сцене» 4.
В этом письме прямо указывается на близость
комедий Квитки и Гоголя. Тайный недоброжелатель Гоголя,
Загоскин, отвечая Квитке, желает разжечь его
раздражение против Гоголя. Загоскин прямо говорит своим
письмом автору «Приезжего из столицы...», что «Ревизор»,
созданный после комедии Квитки, закрыл ей дорогу на сцену.
Друзья Квитки немедленно вышли на его защиту. Г. П.
Данилевский запросил об этом С. Т. Аксакова, который
ответил: «Я спрашивал Гоголя (около 1840 года), знает
ли он эту комедию? И он отвечал мне, что слышал о ней,
1 Г. П. Данилевский. Украинская старина. Харьков,
1866, стр. 271.
21

но не читал. Не подлежит сомнению только то, что
анекдоты о ложных ревизорах ходили по России издавна, с
разными вариациями и что одно и то же происшествие
подало мысль написать комедию обоим авторам» 1.
Начиная с середины XIX века много писали о том,
что отдельные места «Ревизора» несомненно напоминают
некоторые сцены из комедии «Приезжий из столицы...».
Действительно, все пятое явление первого действия
«Ревизора» похоже на первое явление второго действия:
«Городничий и Шарин» (частный пристав) комедии
Квитки2. Обе сцены говорят о царящем в городе
беспорядке, об одинаковых мерах, принимаемых полицейским
начальством и создающих видимость благоустройства перед
приездом ревизора. В обеих сценах городничие и
полицейские мечутся от одного «дела» к другому. У Квитки
улицы метут так, что «пыль столбом летит».
Городничий Трусилкин произносит следующую
тираду: «О мошенники! Да я за них примусь, дай только
спровадить ревизора. Теперь дело не о том. Надобно, что
понужнее исправить. Послушай; вот что: (Шарин на
всякое приказание очень часто повторяет: слушаю-с). Ведь
у нас нет тротуаров, так на нижней улице заборы снять;
ревизор туда не пойдет; да доски на большой улице
положить везде, прибив кое-как колышками. Вместо
фонарных столбов найди чего-нибудь, умудрись, да лицевые
стороны подмазать сажей, дегтем — что ли, как знаешь.
Чтобы во время пребывания ревизора не произошло
пожара; везде у бедных запечатать печи: пусть пока на
сухоядении пробудут. На мосте перила некрашенные? Тут
не знаю, как и быть! Собрать разве народу побольше,
будто собрались глядеть на ревизора, и велеть им собою
покрыть перила: пусть хоть и обрушатся, река не
глубока» (стр. 50—51). Сходство с распоряжениями
гоголевского городничего несомненное.
Имеются и другие совпадения в обеих комедиях.
Например, сцены первого действия, где также читается
письмо о приезде ревизора и советуются о подготовке
к его встрече (стр. 48—49),
1 Г. П. Данилевский. Украинская старина. Харьков, 1866,
стр. 217.
2 «Пантеон русского и всех европейских театров», 1840, № 3,
стр. 50—51.
22

Первым в печати заговорил о близости комедий
Гоголя и Квитки Г. П. Данилевский в 1866 году. Он
приводит много интересных писем Г. Ф. Квитки к П. А.
Плетневу, с которым Квитко делится своими творческими
замыслами, рассказывает, какую резкую отповедь
встречают его комедии со стороны тех, кого он в них
высмеивал1. Эти письма Г. Ф. Квитко созвучны с письмами
Гоголя к М. С. Щепкину и М. П. Погодину о «Ревизоре»*
Несмотря на близость некоторых сцен, Г. П.
Данилевский подчеркнул несопоставимость произведений Квитко
и Гоголя.
К настоящему времени накопилась довольно
обширная литература о связи обеих комедий. Самым горячим
«защитником» Квитки явился в 1899 году Н. В.
Волков2, совершенно не понявший художественной и
общественной силы «Ревизора». Для Н. В. Волкова «Ревизор»
Гоголя не оригинальная комедия; Гоголь просто
следовал за Квиткой, заимствуя от него очень многое. Волков
полагает, что Гоголь не только читал комедию
«Приезжий из столицы...», но и приобрел список ее на Украине.
Много в книге Волкова мелочных сличений содержания
комедий, общего хода действия, сюжетов, характеров.
Дело, однако, в том, что изображение жизни уездного
мира — совсем не основная, а второстепенная задача
Квитки. В центре его внимания любовная интрига, от
которой с такой неукоснительной настойчивостью
избавлялся Гоголь во время работы над «Ревизором». Вместо
двух сюжетных линий «Ревизора» — городничего и
Хлестакова, которые органически сливаются в единый
замысел комедии, у Квитки два параллельно идущих
комедийных сюжета: первый — центральный — сватовство
Милова и похищение невесты авантюристом Пустолобо-
вым. Второй — второстепенный и мало раскрытый —
появление Пустолобова в уездном городе, в котором
ожидали ревизора. Мошенник Пустолобов стремится
провести городничего и все уездное начальство с целью
наживы, делает попытку ограбить казначейство и т. п.
1 Г. П. Данилевский. Григорий Федорович Квитко-
Основьяненко (1778—1843). — В кн.: Г. П. Данилевский.
Украинская старина. Харьков, 1866, стр. 216—217, стр. 251—270.
2 Н. В. Волков. К истории русской комедии. Зависимость
«Ревизора» Гоголя от комедии Квитко «Приезжий из столицы».
СПб., 1899, стр. 64, 32, 35, 37.
23

Волков совершенно безосновательно утверждает
сходство Пустолобова и Хлестакова. Неубедительно и его
стремление показать сходство других героев комедий —
Трусилкина со Сквозник-Дмухановским, судьи Спалкина
с Ляпкиным-Тяпкиным, женских образов, отличие между
которыми он объясняет размерами городов и т. д.
С возражением Н. В. Волкову выступил А. И. Ля-
щенко *, который пишет: «...вдавшись в мелочные
сопоставления... г. Волков упустил одну чрезвычайно важную
особенность типа Хлестакова: он не сознательный
обманщик, а пустой человек, случайно принятый за ревизора»
(стр. 528—530). Волков, по мнению Лященко, обращает
все внимание на мелочи, но совсем не рассматривает тех
особенностей, которые кладут такую «резкую грань
между обеими комедиями».
Наиболее интересной работой о комедиях Квитки и
Гоголя является статья И. Я. Айзенштока2.
Исследователь указывает на аналогичные сюжеты в литературе
того времени — в частности на повесть А. Ф. Вельтмана
«Неистовый Роланд», напечатанную в «Библиотеке для
чтения» (1835, т. 10, июнь) под заглавием
«Провинциальные актеры».
Содержание повести А. Ф. Вельтмана таково: актер,
увлеченный ролью Неистового Роланда, ехал на
спектакль в провинциальный город. Он был в
соответствующем костюме, его бричка свалилась в канаву, и местный
казначей, приняв актера за начальство, забрал его к себе
в дом. Спектакль, на котором присутствовал pi
городничий, и все видные чиновники, шел без главного героя.
Неожиданно стало известно, что приехал
генерал-губернатор, которого ждали. Городничего не обеспокоило, что
приезжий болен: он был занят собой, своими делами.
Выйдя из дома казначея, городничий поспешил в
полицию наводить порядок.
«В одно мгновенье непроспавшаяся полицейская
команда (была) поставлена на ноги; письмоводитель
с синим носом принялся составлять рапорт о благосостоя-
1 А. И. Лященко. «Ревизор» Гоголя и комедия Квитки. —
В сб.: «Памяти Леонида Николаевича Майкова». СПб., 1902,
стр. 523—540.
2 И. Айзеншток. К вопросу о литературных влияниях
(Г. Ф. Квитка и Н. В. Гоголь). — «Известия отд. русск яз. и
словесности Академии наук», т. XXIV, кн. I, 1922, стр. 23—40.
24

нии города и список колодников, содержащихся в остроге;
другие побежали ловить на рынке подводы и рабочих
людей для очищения улиц» *.
Встреча «ревизора» в повести Вельтмана такая же,
как у Квитки и Гоголя. Дальнейшая судьба бедного
актера, которого приняли за генерал-губернатора, была
плачевна: он закончил жизнь в сумасшедшем доме.
Никто не говорит о заимствовании Гоголя у
Вельтмана, а между тем обстановка во время ожидания
генерал-губернатора чрезвычайно напоминает ту, которая
описана Гоголем в начале комедии.
В. Гиппиус писал: «Внутренняя пустота Хлестакова
и пассивность его — те именно качества, которые
обеспечивают должную критическую оценку «путаницы»: будь
он сознательный плут, каким изображен Пустолобов в
«Приезжем из столицы» Квитки (в сходной ситуации);
будь он вообще наделен активно отрицательной
характеристикой— острота обличения притупилась бы:
типичная путаница самой социальной действительности
сменилась бы ее искусственным запутыванием в результате
индивидуальной злой воли — факта
исключительного, а нетипичного» («Материалы...»,т.2,165).Называя
Квитко предшественником Гоголя, В. В. Гиппиус
совершенно правильно говорит о том, что и «Дворянские
выборы» Квитки и «Ябеда» В. Капниста, несмотря на
отдельные сатирические детали, не являлись
сатирическими комедиями, т. е. их сюжеты лишены «единого
социального ключа». «Гоголь, — пишет В. Гиппиус, —
в этом отношении следует не за Квиткой и не за
Капнистом, а за Грибоедовым, т. е. усваивает ту технику
общественно-сатирической комедии, которая выработалась на
основе революционно-дворянского обличительного
пафоса» (стр. 181).
На бесплодность сближения «Ревизора» с повестью
Вельтмана и комедией Квитки, которое «не может не
привести к весьма ошибочным выводам», указал Г. А. Гу-
ковский. Прежде всего потому, что в комедии Квитки
«нет и тени сатиры. Это — пустейшая комедия интриги,
притом довольно явственно окрашенная в тона
рептильной, реакционной идеологии» (Г у ковский, 413).
Вновь обращается к сопоставлению комедий Квитки
«Библиотека для чтения», 1835, т. 10, стр. 224.
25

и Гоголя В. Шкловский. Пересказав сюжет комедии
Квитки, В. Шкловский пишет, что она «могла быть
известна Гоголю в рукописи». Автор считает, что «комедия
похожа на «Ревизора» Гоголя, но сходство чисто
внешнее. В комедии Квитки есть интрига, есть занимательное
действие, но нет того, без чего интрига и действие
становятся беспредметными, — нет характеров, художественно
исследованных, раскрытых, выясненных
драматургических положении. Квитко в этом произведении показал
происшествие, и происшествие возможное, но не создал
типа. Пустолобов — условное водевильное лицо» *.
И Квитко-Основьяненко, и Гоголь черпали свое
вдохновение из окружающей их действительности. Однако
глубина их понимания жизни и таланта были различны.
Даже если предположить, что Гоголь читал комедию
Квитки до работы над «Ревизором» и имел возможность
что-либо из нее заимствовать, то это никак не означает,
что «Приезжий из столицы...» оказал сколько-нибудь
существенное влияние на формирование замысла, сюжета,
композиции и образов «Ревизора». Масштабы обоих
произведений несоизмеримы. Возможно, что Квитко раньше
Гоголя набрел на общую для обеих комедий ситуацию.
Но он не понял ее социальной значимости, не сумел
использовать ее разоблачающую силу. Гоголь же на
основе этой ситуации создал великую комедию,
политически острую и художественно непревзойденную.
3. От черновых редакций к первому изданию
«Ревизора»
В IV томе Полного собрания сочинений Н. В. Гоголя
опубликованы все черновые редакции и печатные
варианты «Ревизора». Подготавливавший текст В. Л. Кома-
рович (редактор тома Б. В. Томашевский) прочитал все
слои гоголевской правки, включая и те, которые
оставались неразобранными переписчиками и редакторами:
Н. Я. Прокоповичем, Н. С. Тихонравовым и др.
Благодаря этой необыкновенно тщательной и углубленной ра-
1 Виктор Шкловский. Повести о прозе, т. 2. М., Гос*
литиздат, 1966, стр. 117.
26

боте и комментарию В. В. Гиппиуса и В. Л. Комаровича
отчетливо видна вся работа Гоголя над «Ревизором», как
над черновыми редакциями текста, так и над печатными
изданиями.
Всего над текстом комедии Гоголь работал около
17 лет. За год до смерти, в 1851 году, он прочитал
корректуры IV тома 2-го издания своих сочинений (до одной
из последних реплик четвертого действия «Ревизора») и
внес некоторые изменения.
Окончательной редакцией «Ревизора» считается текст
первого собрания («Сочинения Николая Гоголя», 1842)
с включением всех исправлений, сделанных Гоголем после
этого издания. В IV томе академического Полного
собрания сочинений Н. В. Гоголя в окончательную редакцию
внесены те исправления, которые до этого времени были
непрочитанными. В нее включены и те исправления,
которые сделал Гоголь для второго Собрания
сочинений, готовившегося в 1851 году. Их немного *.
Черновых редакций имеется две — первая и вторая.
Печатных прижизненных изданий «Ревизора» было
три:
1. Первое издание. «Ревизор». Комедия в пяти
действиях, соч. Н. В. Гоголя. СПб., 1836.
2. Второе, исправленное, с приложениями. «Ревизор»,
комедия в пяти действиях, соч. Н. Гоголя. СПб., 1841.
3. Третье издание. Соч. Николая Гоголя, т, IV. СПб.,
1842, стр. 1—216, «Ревизор» и приложения.
В основу текста «Ревизора» и «Приложений» в
четвертом издании сочинений Гоголя (т. V, М., 1855)
положены исправленные самим Гоголем в 1851 году
корректуры.
Особенно напряженно Гоголь работал над комедией
последние месяцы 1835 и в начале 1836 года. В
результате интенсивной полугодовой работы над черновыми
1 В комментариях В. В. Гиппиуса и В. Л. Комаровича
читаем: «И среди немногих отличий первых четырех действий в этом
издании от издания 1842 г. есть одно, — несомненно большой
творческой силы: заключительная реплика к вранью Хлестакова
в б-м явлении третьего действия: «(с декламацией) Лабардан!
Лабардан!» вместо гораздо менее выразительного: «Отличный
лабардан! Отличный лабардан!» в издании 1842 г. Этой поправкой
1851 г. заканчивается более-чем шестнадцатилетняя работа Гоголя
над текстом своей комедии» (IV, 539)»
27

редакциями был написан текст комедии, опубликованной
в первом издании «Ревизора», в значительной степени
близкий к окончательному тексту комедии 1842 года.
Гоголь мечтал вернуть комедии утраченное ею
общественное содержание: «В самом начале комедия была
общественным, народным созданием. По крайней мере,
такою показал ее сам отец ее, Аристофан» (V, 143),
стремился освободить комедию от сценического
шаблона, от довлеющей традиции «частной завязки» с ее
любовной интригой.
Не частная завязка, «узелок на углике платка», а
«большой, общий узел» должен связывать комедию.
В нем она должна объединиться вся, «сама собою, всей
своей массою». («Завязка должна обнимать все лица,
а не одно или два, — коснуться того, что волнует, более
или менее, всех действующих. Тут всякий герой; течение
и ход пиесы производит потрясение всей машины: ни
одно колесо не должно оставаться как ржавое и не
входящее в дело» (F, 142).
В какой же степени этим большим задачам Гоголя-
новатора отвечали черновые редакции «Ревизора»?
В комедии уже была правда русской жизни,
проявившаяся и в комедийной ситуации, и в перипетиях интриги,
и в отдельных живых характерах, и во всем раскрытии
социальной действительности. Весь комедийный замысел
«Ревизора» в общих чертах уже существовал.
Однако Хлестаков и городничий, его жена и дочь,
чиновники были в этой редакции иными, чем в
окончательной. С одной стороны, они значительно больше были
связаны с условными сценическими схемами того
времени, с другой — в них не было еще тех характерных
личных качеств, которые мы теперь знаем. Иными были
служебное положение этих лиц, их характеры.
Так, городничий с излишней откровенностью отвечал
на вопрос почтмейстера: «...разве вам никогда не
случалось видеть ревизора?» — «Случалось, да знаете, теперь
уж черезчур нахватал. Городок, таки, нечего сказать,
прикрутил изрядно» (IV, 146—147).
После сообщения Бобчинского и Добчинского о
Хлестакове, который «дальше не едет» и «денег не плотит»,
городничий совсем растерялся и в паническом страхе
говорит о своих проступках: «Ну, признаюсь, господа,
мы все в порядочных, как называется, дураках. Он, мо-
28

жет быть, что-нибудь уже и посмотрел, и заглянул куда-
нибудь. Признаюсь, я таки прикрутил кое-кого
хорошенько...» (IV, 150).
Распоряжения городничего первой черновой редакции
перед поездкой в гостиницу давались менее энергично.
Он растерян, в нем нет силы и находчивости Сквозник-
Дмухановского. Этот городничий дает отдельные
распоряжения: велит солдат не выпускать на улицу «без
всего», приказывает «протянуть шнур от избы дьяка до
дому протопопа, так, как будто бы там новая улица
прокладывается», распоряжается выгнать народ на улицу,
«чтобы что-нибудь делали», наставляет людей, как надо
им отвечать на вопрос, довольны ли они начальством и
давно ли строится «Дом призрения убогих»... (IV, 153—
154). О злоупотреблениях и произволе в этой редакции
говорится устами самого городничего. Получается, что,
стремясь скрыть свои грехи, Сквозник-Прочуханский сам
выбалтывает все окружающим. Это неестественно.
Городничий здесь совсем еще не тот, которого мы знаем: он
несообразителен, неловок, не достаточно умен. Сделав
впоследствии городничего человеком умным и
находчивым, Гоголь подчеркнул всю нелепость положения, в
котором оказались «отцы города», сделал сатиру более острой.
Гоголю важно было показать, что не глупость
городничего сделала из Хлестакова ревизора, а его страх,
боязнь расплаты за грехи. Видно, что он растерян, не
может выпутаться из сложного и конфузного
положения. В IV действии после жалоб на него купцов, когда
городничий бросается на колени перед «ревизором», он
еще и жалок: «Ваше превосходительство, не погубите!
Не погубите! Не погубите!» (IV, 206). Растерянность
городничего, возможно, объясняется и тем, что «грешки»,
которые водятся за ним, значительнее, чем в печатных
текстах. В. Гиппиус усматривает в словах городничего
первой черновой редакции («Признаюсь, запустил руку
кое-куда») намек на прямое казнокрадство. По мнению
исследователя, и во второй рукописной редакции «была
реплика, намекавшая на то, что городничий, а может
быть и не он один, виноват в ряде крупных
преступлений: «Говорите же вы! До сегодняшнего дни бог
миловал. Случалось правда по газетам слышать, что в таком-то
месте того-то посадили за взятки, того-то отдали в суд
за потворство и воровство или за подлог, но всё это слу-
29

чалось, благодарение богу, в других местах; а к нам до
сих пор никто не приезжал и никаких ревизовок не было»
(IV, 243). «В окончательный текст эта реплика, — пишет
В. Гиппиус, — вошла уже без детализации служебных
преступлений» («Материалы...», т. 2> 176). Объясняется
это, как нам кажется, тем, что с каждой последующей
редакцией Гоголь все меньше стремится подчеркнуть
размах преступлений городничего. Сквозник-Дмуханов-
ский не из ряда вон выходящий грабитель. Он — фигура
типическая, в которой грабеж и злодейство скрыто под
обычной служебной деловитостью, и имеет форму
благопристойности.
Уже во второй рукописной редакции образ
городничего становится значительнее, чем в первой редакции.
Происходит это прежде всего потому, что рядом с
городничим уже появляется целый ряд чиновников. Вместе с
ним они осуществляют власть на местах, вместе с ним
творят беззакония. Но и они, и городничий внутренне
сознают, что существующий порядок вещей в какой-то
степени санкционируется свыше. Они ощущают нигде
не записанный, но реально бытующий кодекс о
допустимом в злоупотреблениях, во взятках, в превышении
власти. Им все сойдет с рук, если они покажут, что
придерживались этого неписанного закона. Отсюда и
появились в городничем изворотливость, ловкость. Он опытен,
умеет поладить с начальством, знает, как выйти сухим
из воды. Кроме того, Сквозник-Дмухановский второй
редакции умнее и находчивее городничего первого
черновика, над которым, возможно, больше довлеет замысел
Пушкина: «Губерн.(атор) честный дурак».
Эволюция двух женских образов — Анны Андреевны
и Марьи Антоновны — связана с постепенным
высвобождением Гоголя от ощущавшейся в начале традиции
«частной завязки».
В Анне Андреевне первой черновой редакции много
черт заправской водевильной кокетки, широко известной
посетителям театра времен Гоголя. У нее пылкий
темперамент, ряд ее рассказов фриволен. Она беззастенчива,
фамильярна, легкомысленна, как многие героини из
переводных водевилей.
Гоголь многое сократил во второй черновой редакции:
исчезло указание на возраст Анны Андреевны, два ее
поклонника объединились в одном лице, выпал рассказ
30

о куле с перепелками, мать и дочь говорят не о том, как
«делать глазки», а о красоте глаз Анны Андреевны, жена
городничего не говорит дочери о глупости отца. Во второй
редакции в реплике Анны Андреевны слово «глупый»
вычеркнуто рукою Гоголя.
Но, несмотря на эти водевильные черты Анны
Андреевны, уже в первой редакции было в ней и другое. Она
органически связана с бытом и нравами верхушки
провинциального города. Как жена городничего, она стоит
выше жен других чиновников, задает тон, с ней
считаются. К тому же Анна Андреевна и крепостница. Она
говорит дочери об Авдотье: «Эта дура, ей уж сорок, а она
еще бежит этак вывертывается, финтит: воображает, что
кто-нибудь на нее из-за ворот смотрит. Негодная
вертопрашка! Я ее сошлю в деревню» (IV, 169). Во второй
редакции упоминание о высылке Авдотьи в деревню
отсутствует. В первом и втором изданиях, как и в
окончательной редакции, реплики Анны Андреевны об
Авдотье, столь характерной для того времени, нет
вообще (возможно, по цензурным соображениям).
Начиная со второй черновой редакции и вплоть до
окончательной, уездная законодательница мод, городничиха Анна
Андреевна, несмотря на очевидную легковесность и
явное легкомыслие, становится все более связанной с
нравами своей среды, своего времени и, теряя водевильные,
приобретает характерные, типические черты.
Волокитство Хлестакова за женой и дочерью
городничего от редакции к редакции занимает все меньше места.
В четвертом действии первой черновой редакции
Хлестаков говорил о жене и дочери городничего значительно
больше, чем в последующий редакциях.
Изменяется в процессе работы и образ Марьи
Антоновны. Уже в первой черновой редакции он
противопоставлен традиционной комедийной героине. В Марье
Антоновне ничего нет ни обаятельного, ни добродетельного.
«Образ Марьи Антоновны, — говорит В. Гиппиус, —
подчиненный сценическому амплуа ingenue comique, уже
по одному контрасту с подлинно-добродетельными
героинями, ассоциировался с образами ingenue-дурочек».1
Марья Антоновна, как и все остальные герои «Ревизора»,
1 В. Гиппиус. Работа Гоголя над образами «Ревизора».—
.«Рабочий и театр», 1935, № 1, стр. 22.
31

с каждой новой редакцией все органичнее сближается
с жизнью, с реально существовавшими в те времена
барышнями ее среды.
С. Н. Дурылин толкует объяснение в любви
Хлестакова Марье Антоновне и Анне Андреевне как тонкое
пародирование интриги и сцен любовных объяснений,
которые сам Хлестаков так часто мог видеть на сцене
Александрийского театра в Петербурге 1.
Создавая новую русскую комедию, изображая «то, что
ежедневно окружает нас», Гоголь беспощадно изгоняет
из текста «Ревизора» все то, что уводит от его большого
замысла. Он строит комедию без любовной интриги,
изгоняет внешний, поверхностный комизм, «который
порождается легкими впечатлениями, беглой остротою» {VIII,
181), все сближавшее комедию с водевилем, сохраняя при
этом лишь отдельные элементы и водевиля, и фарса, в тех
случаях, когда это служило его большим задачам.
Так, исключены из «Ревизора» места:
1) о сне городничего — о собаках «с нечеловеческими
мордами» (первая черновая редакция, IV, 142), собаках
«не борзых, однако ж и не лягавых» (вторая черновая
редакция, IV, 242);
2) слова городничего в первой и второй черновых
редакциях об учителе, ведущем красноречие или риторику:
«Он например читает: «Прекрасно, гм! гм! тфу!» и
плюнет. «Изящное, гм! гм! тфу!» и плюнет» и т. д. (IV, 145,
247);
3) место в обеих черновых редакциях и в первом
издании, где Хласков — Скакунов — Хлестаков рассказывал
о директоре училища, вместе с которым он волочился «за
одной хорошенькой»: «Ну, натурально, куда ж ему,
старик. Бывало всегда, как встретит меня — я иду еще у
Полицейского моста, а он у Аничкина — поднимет бывало
палец и кричит: «Злодей! счастливец, каналья!» (IV,
190-191,311,422).
В «Замечаниях для гг. актеров» Гоголь—
замечательный режиссер — пишет о том, что самой трудной ролью,
по его мнению, является роль Хлестакова.
История работы над текстом комедии показывает, что
и для самого Гоголя создание этой роли было самым
1 С. Н. Дурылин. От «Владимира третьей степени» к
«Ревизору». — В сб.: «Ежегодник Института истории искусств». М.,
Изд. АН СССР, 1953, стр. 198.
32

сложным. Пустейший человек, Хлестаков, не является
«героем» ни положительным, ни заведомо отрицательным.
«У Хлестакова, — по словам Гоголя, — ничего не должно
быть означено резко» (77,100). В известном отношении
Хлестакова можно сравнивать с «Носом» из одноименной
гоголевской повести. Сам по себе нос в сущности ничего
собой не представляет. Но в глазах майора Ковалева
он — все; у него — чин действительного статского
советника. Все это потому, что его отсутствие лишило майора
Ковалева всех ожидаемых благ. Сам по себе Хлестаков
тоже ровно ничего собой не представляет. «Но сила
всеобщего страха» сделала его лицом, которое вершит
судьбами людей. Сила страха, затуманившая глаза людей,
создала из Хлестакова «замечательное комическое лицо»
(IV, 116). В нем заключено множество различных
свойств: он и повеса, и фат, и хвастун, и щеголь, и плут,
и шалун, и потенциальный мошенник, но все это как-то
сразу не бросается в глаза и уживается с вполне
благовидной наружностью.
Гоголь давал трижды пояснения актерам:
1. В «Характерах и костюмах» (замечания для гг.
актеров (IV, 9—10; подготовлено автором для первого
издания «Ревизора», вышедшего в апреле 1836 года).
2. В «Отрывке из письма, писанного автором вскоре
после первого представления «Ревизора» к одному
литератору» (IV, 99—104), под которым стояла дата «1836 год
мая 25. С.-Петербург». Гоголь работал над этим письмом
и позднее — в 1841 году при подготовке второго издания
«Ревизора».
3. В «Предуведомлении для тех, которые пожелали
бы сыграть как следует «Ревизора» (IV, 112—120), 1846г.
Сопоставление «Предуведомления...» с «Отрывком из
письма...» показывает, насколько глубже и значительнее
трактует Гоголь образ своего главного героя. Ниже, в
«Комментариях к комедии «Ревизор» по действиям»,
показаны те большие изменения, которые претерпел текст
комедии, положенный в основание «Предуведомления...»,
по сравнению с тем, о котором говорил Гоголь в «Отрывке
из письма...». Здесь мы скажем только о трактовке образа
Хлестакова в двух обращениях Гоголя к актерам.
В «Отрывке...», написанном начерно сразу же под
свежим впечатлением от первой постановки «Ревизора»,
заметна раздосадованность писателя водевильным характером,
2 Э. Л. Войтоловская
33

который актер Дюр придал Хлестакову. («Хлестаков
сделался чем-то в роде Альнаскарова, чем-то в роде
целой шеренги водевильных шалунов, которые пожаловали
к нам повертеться из парижских театров») {IV, 99).
Какие же важнейшие черты Хлестакова подчеркивает в
«Отрывке...» Гоголь? Прежде всего, что он совсем не то
«бледное лицо», не тот «обыкновенный враль», который
«в продолжение двух столетий» является «в одном и том
же костюме».
Здесь, 11 раз кряду повторяя в различных вариантах
глаголы «надувать» и «лгать» и существительное «ложь»
и «лгун», Гоголь поясняет актерам характер лганья
Хлестакова: «Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по
ремеслу; он сам позабывает, что лжет»; «и говоря ложь,
выказывает именно в ней себя таким, как есть»; «у нас
актеры совсем не умеют лгать»; «они воображают, что
лгать значит нести болтовню»; «лгать значит говорить
ложь тоном так близким к истине»; «здесь-то заключается
именно всё комическое лжи»; «Хлестаков лжет вовсе не
холодно»; «он лжет с чувством». После того как в устах
Дюра ложь Хлестакова прозвучала холодно и тривиально,
Гоголь счел необходимым подчеркнуть естественность и
наивность лжи Хлестакова: «он лжет с чувством, в
глазах его выражается наслаждение...». «Это вообще лучшая
и самая поэтическая минута в его жизни — почти род
вдохновения» {IV, 99—100). Ведь только такая ложь могла
стать правдоподобной, захватить, внушить доверие
чиновникам, которые неожиданно для себя оказались
вовлеченными в вдохновенную импровизацию Хлестакова, в
которой не было ничего заранее продуманного,
подготовленного пли преднамеренного.
Тонкими, но отчетливыми штрихами пабрасывает
Гоголь портрет своего Хлестакова. В нем «ничего не должно
быть означено резко», а вместе с тем он имеет «много
качеств, принадлежащих людям, которых свет не называет
пустыми». «Он даже хорошо иногда держится, даже
говорит иногда с весом», но тогда, когда «требуется или
присутствие духа, или характер, выказывается его отчасти
подлинькая, ничтожная натура». Гоголь объясняет
трудности воплощения образа Хлестакова тем, что «черты
роли Хлестакова слишком подвижны, более тонки и
потому труднее уловимы», в лице его имеется множество
«разнородных движений», актер получает возможность
34

проявить в этой роли «все разнообразные стороны своего
таланта» (IV, 100—101). В «Отрывке...» Гоголь пишет,
какое широкое обобщение дает он в этом образе: «всякий
хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или
делается Хлестаковым» (IV, 101).
Образ Хлестакова в «Отрывке...» раскрыт широко и
многообразно. И вместе с тем, как много еще здесь не
сказано из того, что постоянно ассоциируется у нас с
Хлестаковым. Прежде всего не сказано еще о том, что
породило это лицо, создало почву, на которой он вырос. Не
сказано о той силе всеобщего страха, которая «создала
из него замечательное комическое лицо. Страх,
отуманивший глаза всех, дал ему поприще для комической роли»
{IV, 116).
Нет в «Отрывке...» и знаменательных строк о том, что
сами чиновники подсказывают Хлестакову темы для
разговоров, сами они как бы «кладут ему всё в рот и создают
разговор», в силу чего умеющий порисоваться пустейший,
ничтожнейший мальчишка, не имеющий «никакого
желания надувать» и забывающий сам, что лжет, начинает
чувствовать, что «он и в литературе господин, и на балах
не последний, и сам дает балы и, наконец, что он —
государственный человек». Быть может, потому, что
Хлестаков совершенно верит в свою ложь, ничуть не
сомневается в том, что говорит, ему и верят окружающие.
Постепенно, все более и более увлекаясь, он доводит до
полного оцепенения чиновников и сам превращается в
«лицо фантасмагорическое, лицо, которое как лживый,
олицетворенный обман, унеслось, вместе с тройкой, бог
весть куда...» (IV, 117—118).
Так углубилась, расширилась в «Предуведомлении...»
по сравнению с «Отрывком...» трактовка образа
Хлестакова. Фигура Хлестакова вырастает под воздействием тех,
кто его принимает за приближенное к вершине власти
лицо.
Еще большее различие наблюдается между
Хлестаковым первых черновых редакций и первым изданием
1836 года. И в «Отрывке...» и в «Предуведомлении...»
Гоголь говорит о Хлестакове как о типическом обобщении.
Он говорит о нем, как о лице, порожденном
определенными общественно-историческими условиями жизни,
выпестованном определенной социальной средой. В образе,
который раскрывает актерам Гоголь, есть и черты,
2*
35

свойственные определенному типу людей вообще,
общечеловеческие черты. Вдохновенная ложь Хлестакова,
которой он захлебывается, наслаждается, рождается без
всякого соответствия с реальной жизнью у человека «без
царя в голове», и благодаря ей он в собственных глазах
и в глазах завороженных слушателей превращается в
нечто грандиозное, фантастическое. «Фитюлька»,
«ничтожество», могущий без зазрения совести неожиданно
преобразоваться в несокрушимую силу, стал лицом
фантасмагорическим.
Но в первой и во второй черновых редакциях комедии
у Хлестакова еще недостаточно выявлены и типические,
и общечеловеческие черты. В монологе Осипа (второе
действие) Хлестаков наделен чертами мелкого
жулика: «извозчиков надувает» (IV, 157, 261). В одном из
вариантов второй редакции добавлено: «в картишки
надувает» (затем вычеркнуто). В последующих
редакциях это отсутствует. В первой черновой редакции
Хлестаков сам откровенно досадует на то, что не может
смошенничать: «хоть бы кондитерские были, то можно было
бы еще перехватить того-сего и выйти, не плативши»
(IV, 159). Это преднамеренное мелкое жульничество
несомненно нарушает то представление о Хлестакове,
которое возникает в печатном тексте «Ревизора». В первом
издании Хлестаков лишен черт мелкого жульничества.
Он сам по себе не мошенник. Однако, превращенный
чиновниками в важное лицо, он преображается и, сам не
зная как, начинает играть роль такого лица, т. е.
становится и вралем, и надувалой, и мошенником. Чиновники
подсказывают ему даже темы для разговоров: «Они сами
как бы кладут ему всё в рот и создают разговор. Он
чувствует только то, что везде можно хорошо порисоваться,
если ничего не мешает» (IV, 117).
В первой черновой редакции, а частично и во второй
Хлестаков — мелкий, изворотливый, в какой-то степени
жуликоватый вертопрах, мальчишка, напоминает
традиционного комедийного хвастуна. Таким выглядит он во
втором действии — в беседе с городничим. Сцена эта была
сначала написана Гоголем в традиции водевиля или
старинной комедии, где каждый из беседующих принимает
другого не за то лицо, каким тот является. В черновых
редакциях этого явления (VIII) второго действия
Хлестаков выглядит обыкновенным трусом и хвастуном:
36

«...Я...я...Ему...Я заплачу... Меня вы не имеете права...
Я имею вид... Я вам и подорожную... Я чиновник. Я
губернский секретарь... Я служу по министерству финансов.
Я... меня представят скоро к ордену... Ей богу, не
поддаваться... Я буду жаловаться на вас министру» (IV, 164).
С некоторыми вариантами это остается и во второй
редакции (77,271).
В первом издании в этом явлении второго действия
традиционные комедийные черты сохраняются, каждый
из беседующих принимает другого не за того, кто он
есть на самом деле, но сам Хлестаков просто испугай,
боится. В редакции первого издания он еще выпаливает
фразу: «Меня сам министр знает...» (IV, 397).
О том, как изменил Гоголь VIII явление второго
действия в третьем издании, см. настоящий «Комментарий»,
стр. 157—158.
Большой переработке подверглась и сцена вранья.
В черновых редакциях были места, говорившие об
успехах Хлестакова в свете, у дам. В печатных редакциях
они заменены рассказами Хлестакова о своих успехах на
государственной службе. Так, например, в VI явлении
третьего действия во второй редакции был рассказ
Хлестакова Анне Андреевне о его поведении в светской
гостиной: «Приезжаю я в лучшее общество. Ну, становлюсь
в первую пару. Вдруг один из этих молодчиков, знаете,
этакие из числа фонфаронов. Только он, смотрю,
наступил мне на самую йогу. Извините, говорит, что не
каблуком; а я тут же, поворотившись, хлоп его по щеке:
извините, говорю, что не кулаком. И он после это<го> знаете,
так сконфузился, присел в уголку и уж ни с кем не тан-
цовал. [Да] А после говорит уж мне граф Ивелич: Ну,
ты, братец, его хорошо отделал» (IV, 357—358) *.
Во второй черновой редакции в сцене вранья был
рассказ Хлестакова о случае в гостинице с куропаткой:
«А какой странный со мною анекдот случился во время
проезда в гостинице...» (IV, 292—293).
1 «Этот небольшой анекдот, — пишет Н. А. Смирнов, — взят
Гоголем из одного московского журнала XVIII столетия:
«Сатирический вестник», часть IV, 1795, стр. 32» (Н. А. С м и р н о в. К
литературной истории текста «Ревизора» Гоголя. — «Известия отд.
русск. яз. и словесности Академии наук», 1901, т. VI, стр. 237).
37

О Хлестакове у Гоголя мелькало множество, порой
даже неожиданных мыслей. Так, например, в рассказе
Хлестакова о влюбившейся в него графине, приславшей
за ним великолепную карету (IV, 357), заметно сходство
со сновидениями художника-романтика Пискарева
(«Невский проспект»).
Романтическая мечта художника, опошленная
Хлестаковым, приобретает иной характер. На фоне
восклицания, которое вырвалось у Пискарева (или самого
автора) : «О, как отвратительна действительность! Что она
против мечты?» (///, 27), — особенно видна мизерность
Хлестакова, повествующего о своих победах у графини
(/7,357-358).
Все вставные эпизоды, анекдоты в монологах
Хлестакова в печатных изданиях отбрасываются Гоголем. В
процессе работы возрастает значение и углубляется
содержание темы уездного города. И здесь конкретные, но
нехарактерные детали снимаются. Этим, по всей вероятности,
объясняется исключение из второй черновой редакции
слов городничего: «Проклятые обыватели домов насыпали
такие навозные кучи под окнами, как будто селитренные
бурты» (/7,142-143).
Гоголь избегает конкретных названий, исключает все
то, что является принадлежностью определенного края,
местности, города. Он говорит о характерном для всей
страны. В своих путешествиях по русским дорогам, в
какую бы сторону он ни ехал, Гоголь видел похожие один
на другой города (губернские или уездные—безразлично),
тот же порядок. Убирая детали и частности, Гоголь
подчеркивал, что городишко, о котором он рассказал в своей
комедии, такой же, как и другие. Так, например, в
первой черновой редакции есть указание, что город, где
происходит действие «Ревизора», находится на Украине.
Гоголь несомненно знал жизнь украинских губернских
городов лучше, чем других х.
Возмущаясь беспорядками в местном суде,
городничий в первой редакции говорил: «Также подсудок ваш...
1 В статье А. А. Поздеева «Несколько документальных
данных к истории сюжета «Ревизора» (В кн.: Литературный архив,
т. 4. М. — Л., Изд. АН СССР, 1953, стр. 31—37) говорится, что
в произведениях Гоголя упоминается около 50 украинских
названий, повторяемых до 200 раз. Названия русских мелких
географических пунктов встречаются редко (стр. 35).
38

Его дворянство всего только три дня, как выбрало в это
звание, а он в тот же день так нагрузился...» (IV, 144).
Подсудок — должность, существовавшая только на
Украине, в других частях страны — заседатели. Во второй
редакции также упоминалось слово «подсудок» (IV, 245),
в печатных редакциях его нет.
В черновых редакциях имелись детали, указывавшие
на город Нежин. Так, в первой черновой редакции
городничий, обращаясь к председателю суда, советовал
принять меры к тому, чтобы убрать из присутственных мест
развешанные там «онучки и листья табаку, называемого
бакуном» (IV, 144, 245). Хорошо знакомый Гоголю Нежин
издавна славился развитием торговли, и в частности
торговли табаком бакуном 1. Этот знакомый Гоголю (по
Нежину) сорт табака упоминается и во «Владимире третьей
степени». «Конечно, человек простой — выпьет стакан
водки или, по недостаточности больше, выкурит
обыкновенного бакуну, какой большею частью простой народ
употребляет» (V, 360).
То, что, работая над комедией, Гоголь избегал всякого
упоминания о конкретном месте, видно из следующего
примера: во второй черновой редакции в III явлении
первого действия в реплике Бобчинского был назван
город, в который держал путь Хлестаков из Петербурга.
«...Дорога ему лежит бог знает куды: в Саратовскую
губернию в город Белебей?» Однако вскоре Гоголь
вычеркивает: «в город Белебей» (IV, 253).
4. Первое и второе издания «Ревизора»
(1836—1841 годы)
«Ревизор» Гоголя был разрешен к печати 13 марта
1836 года цензором А. В. Никитенко.
Как в сценическом, так и в печатном текстах
«Ревизора» Гоголь сделал ряд сокращений, продиктованных
требованиями сцены: временем, отведенным на
спектакль, и стремлением передать напряженность в
развитии действия.
Цензурное разрешение на второе издание было
получено 26 июля 1841 года. В продажу книга поступила
1 Л. Синицкий. Путешествие в Малороссию академика
Гильденштедта и князя И. М. Долгорукова. — «Киевская старина»,
1893, № 2, стр. 274-292; № 3, стр. 412-441; № 4, стр. 29-40.
39

осенью, как того хотел и сам Гоголь (XI, 332).
Исправления, внесенные писателем во второе издание, в основном
относятся к началу четвертого действия комедии.
Необходимость их Гоголь ощутил уже во время первого
представления «Ревизора» и писал об этом в «Отрывке из
письма...» (IV, 102—103). Изменению подверглись
явления I—V действия четвертого. В I явлении этого
действия вместо сцены — Хлестаков один — первого издания
(IV, 421) во втором издании дана сцена сговора
чиновников о том, как лучше «подсунуть» Хлестакову (IV,
459—463). Эта живая, полная комизма сцена, рисующая
характеры чиновников, быт и нравы эпохи, кажется
теперь совершенно необходимой. Со значительными
сокращениями она вошла и в окончательную редакцию
«Ревизора» (IV, 57—58). Во втором действии второго издания
Хлестаков не размышляет вслух, как в первом издании,
о городке, его жителях, Петербурге, о городничем и его
доброте и пр. (IV, 421). Пробудившись, он говорит о
своих ощущениях, о том, как отлично он выспался среди
тюфяков и перин, как он доволен, как ему вообще
«нравится такая жизнь» (IV, 463—464).
Здесь Хлестаков более натурален. Он не
философствует, а просто наслаждается повседневной жизнью,
которая улыбнулась ему так неожиданно.
Во второе издание Гоголь внес все те исправления,
которые казались ему совершенно необходимыми уже во
время первого представления «Ревизора». В «Отрывке из
письма...» он писал: «Теперь, кажется, вышло немного
сильнее, по крайней мере, естественнее и более идет
к делу» (IV, 103).
В отношении «Отрывка из письма...» Н. С. Тихонравов
ставит под сомнение как названного Гоголем адресата
письма (Пушкина), так и дату, выставленную на нем
автором (25 мая 1836 года). Ссылаясь на черновые
наброски «Отрывка...», писанные все на бумаге с клеймом
London и неясным водяным знаком, Тихонравов полагает,
что одно это обстоятельство уже само по себе
свидетельствует, что и черновые наброски «Отрывка...», и его
беловой текст писались одновременно за границей, когда
Гоголь готовил второе издание «Ревизора» в 1841 году.
Тихонравов, однако, указывает на то, что первый и пятый
отрывки из черновых набросков письма своими выраже-
40

ниями напоминают письмо Гоголя к Щепкину от 10 мая
1836 года и могли быть написаны раньше остальных 1.
Авторы комментария к IV тому академического
издания сочинений Гоголя считают, что Н. С. Тихонравов
убедительно доказал апокрифичность рассказа Гоголя
(в письме к Аксакову) о поводах и времени
возникновения «Отрывка...» и «убедительно отнес составление его
к тбм первым месяцам 1841 г. в Риме, когда вообще
Гоголь был занят дополнениями к «Ревизору», к новому
изданию» (IV, 534—535). Гипотеза Тихонравова была
встречена различными исследователями по-разному. Иные
из них (В. И. Шенрок) защищали точку зрения
Тихонравова, другие (Н. О. Лернер) возражали ему, третьи
(А. И. Кирпичников, М. Н. Сперанский, В. В. Гиппиус)
не дали четкого ответа на вопрос.
В 1957 году с возражениями Тихонравову выступила
А. Г. Гукасова. «Цепь «решительных», но ошибочных
«доказательств» Тихонравова, определяемых предвзятым
мнением о Гоголе-«выдумщике», оказала влияние, — пишет
А. Г. Гукасова, — не только на решение вопроса об
адресате «Отрывка...», но и на решение вопроса о
взаимоотношениях Пушкина и Гоголя и, в частности, о «разрыве
отношений» между ними после I тома «Современника»,
где была помещена статья Гоголя «О движении
журнальной литературы».
Проанализировав все девять писем Гоголя к Пушкину,
пушкинские записки к Гоголю и высказывания их друг
о друге, А. Г. Гукасова приходит к заключению, что никто
другой, кроме Пушкина, не мог владеть мыслями и
чувствами Гоголя, «в те дни, когда он трагически
осмысливал и постановку «Ревизора» и толки вокруг комедии» 2.
Естественно, что в тяжкую для него минуту Гоголь
обратился именно к Пушкину. По мнению А. Г. Гукасовой,
«Отрывок...» был адресован Пушкину и, созданный
начерно под впечатлением первой постановки «Ревизора»,
написан в духе прежних писем Гоголя к Пушкину.
1 Сочинения Н. В. Гоголя, изд. 10, т. П. М., 1889, стр. 672—681.
2 А. Г. Гукасова. Отрывок из письма, писанного автором
вскоре после представления «Ревизора» к одному литератору.
(Вопрос об адресате «Отрывка» и о взаимоотношениях Пушкина
и Гоголя). — «Известия АН СССР, отделение литературы и языка».
М., 1957, т. XVI, вып. 4, июль — август, стр. 335—345.
41

Соображения А. Г. Гукасовой убедительны. Нам кажутся
верными ее аргументы о том, что адресатом «Отрывка
из письма...» был именно Пушкин и что письмо это было
написано начерно, как и указал Гоголь в конце
письма, 25 мая 1836 года, до отъезда писателя за
границу. В 1841 году Гоголь только придал ему форму,
необходимую для опубликования в печати.
В IV томе академического Полного собрания
сочинений Н. В. Гоголя В. В. Гиппиус и В. Л. Комарович
тщательно прослеживают все слои гоголевской правки,
сделанные им на экземпляре текста печатного издания
1836 года. Как и Тихонравов, они критикуют редактора
«Сочинений Николая Гоголя» Н. Я. Прокоповича за
допущенные им изменения текста писателя, упрекают его
в повторении некоторых описок Гоголя, а также в
исправлениях языка и даже стиля писателя.
Е. И. Прохоров не соглашается с той оценкой, которую
дали работе Н. Я. Прокоповича Н. С. Тихонравов и
редакторы IV тома Полного собрания сочинений Н. В.
Гоголя, выдвигает ряд убедительных возражений против их
точки зрения и берет под защиту Н. Я. Прокоповича,
справедливо считая издание 1842 года основным
источником текста «Ревизора» 1.
1 К. И. Прохоров. Сочинения Николая Гоголя, издание
1842 года как источник текста. — В сб.: «Вопросы текстологии».
М., Изд. АН СССР, 1957, стр. 135-169.
Ф • •

ГЛАВА ВТОРАЯ
СОВРЕМЕННАЯ ГОГОЛЮ
КРИТИКА О «РЕВИЗОРЕ»
Хлестаков. Нельзя
отнять от Тряпичкина: бойко
бестия пишет. А ведь подлец,
у! какой подлец!., и надуть,
так надует, что только
держись!.. Но остроумие
необыкновенное — уж такая
шпилька: отца родного не
пожалеет. И деньгу таки любит.
(Н. В. Гоголь)
«Ошибаются те, которые
думают, что эта комедия
смешна и только. Да, она
смешна, так сказать,
снаружи; но внутри это горе-горе-
ваньецо, лыком подпоясано,
мочалами испутано»
I (H. И. Надеждин).
«Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для
меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить
о служащих людях. Полицейские против меня, купцы
против меня, литераторы против меня» (XI, 38), — писал
Гоголь 29 апреля 1836 года. Появившаяся на следующий
день (30 апреля — 1 мая) критическая статья Булгарина
о «Ревизоре» в «Северной пчеле» * была полна желчи.
Позиция Булгарина вскоре нашла поддержку в журнале
«Библиотека для чтения», в статье О. Сеыковского2.
Оба в один голос твердили, что комедия Гоголя—
грязная клевета на Россию, что Гоголь создал презабавный
фарс, «ряд смешных карикатур». Они старались
доказать, что Гоголь превратил эпизод, частный случай,
анекдот в картину действительности, что города, о котором
говорит Гоголь, в России не было и нет.
1 Ф. Б. Русский театр. «Ревизор», оригинальная комедия
в пяти действиях, в прозе, соч. Н. Гоголя. — «Северная пчела»,
1836, № 97 и 98.
2 Без подписи: 1) «Недовольные» М. Н. Загоскина; 2)
«Ревизор», соч. Н. Гоголя. — «Библиотека для чтения», 1836, т. XVI,
стр. 1—44.
43

«В каком-то городке...,— излагает содержание комедии
Булгарин, — городничий, земский судья, почтмейстер,
смотритель училищ, попечитель богоугодных заведений
представлены величайшими плутами и дураками.
Помещики и отставные чиновники — ниже человеческой
глупости. /Кена и дочь городничего кокетки, каких... нельзя
найти в малом городишке... Купцы и подрядчики сущие
разбойники; полицейские чиновники ужас! В этом-то
городишке все крадут, берут взятки, делают величайшие
глупости, сознаются чистосердечно друг перед другом в
своих плутнях и даже преступлениях (например,
почтмейстер говорит, что он всегда распечатывает чужие письма,
из одного любопытства) и живут да поживают дружно и
мирно, приводя только в недоумение зрителя, не
понимающего, каким чудом этот городишко, в котором нет
честной души, может держаться на земном шаре, когда
ни хищные волки, ни лисицы не могут жить в
обществе».
Свой вывод Булгарин начал с предположения о
возможности существования подобных городишек только на
«Сандвичевых Островах, во времена Капитана Кука», но
в конце статьи уже отказался от подобной
категоричности. Он пишет, что Гоголь, желая представить русский
уездный городок, изобразил городок малороссийский или
белорусский... Да и сам городничий не мог бы взять
такую волю в Великороссийском городке, между служащими
да отставными дворянами». «Словом, — заканчивает свою
мысль Булгарин,— городок автора «Ревизора» не русский
городок, а Малороссийский или Белорусский, так
незачем было клепать па Россию».
Автор рецензии считает комедию Гоголя вредной. Не
знающий русской провинции может благодаря ей
«подумать, будто, в самом деле, в России существуют такие
нравы, будто может быть город, в котором нет ни одной
честной души и порядочной головы».
«Ревизор», — по словам Булгарина,— не комедия, т. к.
на административных злоупотреблениях комедию
построить нельзя».
Статья Сенковского в «Библиотеке для чтения» с
небольшими изменениями повторила мнение «Северной
пчелы».
Так же, как Булгарин, Сенковский советует Гоголю
«оберегать себя от ряда необдуманных похвал», исходя-
44

щпх из некой «котерии» 1. Последняя, нуждаясь в
«примечательном таланте», который можно было бы
противопоставить барону Брамбеусу, избрала своим героем
Гоголя и превозносит его до небес. По мнению Сенковского,
это делает Гоголя человеком, стоящим «на пропасти,
прикрытой цветами».
Анализ «Ревизора» в статье следует за разбором
комедии М. Загоскина «Недовольные», которая
противопоставляется комедии Гоголя. «У Загоскина была идея, и
хорошая комическая идея, у г. Гоголя идеи нет никакой».
Сенковский так излагает понравившуюся ему идею
«Недовольных»: пока человек не стоит у власти, он все
ругает, всем недоволен; придя к власти, он начинает
восхищаться всем тем, что раньше бранил. Но заберите у него
власть снова, и он опять «будет все порицать и
показывать, что в России невозможно жить».
Считая лучшей сценой в «Ревизоре» объяснение
Хлестакова с Марьей Антоновной, типичной девицей из среды
мелкого дворянства Малороссии, Сенковский советует
Гоголю написать новую пьесу, расширить эту удачно
начатую в «Ревизоре» любовную интригу.
Цель Сенковского и Булгарина, как и всей
реакционной критики, одна: парализовать общественное значение
«Ревизора».
Карикатура, фарс, грязная клевета — таков был
приговор «Библиотеки для чтения», которая «получила
внушение извне преследовать комедию эту, как
политическую, не свойственную русскому миру» (Анненков,
176).
Между тем комедия Загоскина, которая получила
высокую оценку в рецензии Сенковского, была встречена
резкой критикой. В ней видели проявление
недоброжелательства автора к опальным политически
неблагонадежным П. Я. Чаадаеву и М. Ф. Орлову. Отзывы были
напечатаны в журналах: в «Телескопе» 2, «Молве» 3, в
«Московском наблюдателе» \ Гоголь тоже предполагал
1 Котерпя — партия, кружок лиц, преследующих тайные
цели.
2 «Телескоп», 1835, ч. XVIII, стр. 81—103.
8 «Молва», 1835, ч. X, № 48—49, стр. 48—49. Отзыв В. Г.
Белинского. Подпись В. Г.
4 «Московский наблюдатель», 1835, ч. IV, кн. 1, стр. 417—443
(отзыв Н. Ф. Павлова).
45

откликнуться на комедию Загоскина в небольшой заметке
для пушкинского «Современника». Однако, как
оказалось, Пушкин сам подготовил небольшую рецензию о
«Недовольных». Но ни гоголевская, ни пушкинская рецензии
в печати не появились. Сохранившиеся черновики говорят
о близости обоих писателей в оценке комедии Загоскина:
оба они отнеслись к ней отрицательно. Но оттенки в
содержании каждой из рецензий говорят о различном
подходе к комедии. Пушкин подчеркивает свою солидарность
с мнением московских журналистов: «Недовольные в
самом деле скучная, тяжелая пиэса, писанная довольно
легкими стихами. Лица, выведенные на сцену, не смешны
и не естественны. Нет ни одного комического положения,
а разговор пошлый и натянутый не заставляет забывать
отсутствие действия» {XII, 11).
Читая заметку Гоголя, можно предположить, что он
знал содержание пушкинской рецензии. Как и Пушкин,
Гоголь говорит о слабостях пьесы и о том, что стихи
«довольно хороши». В рецензии Гоголя, занятого в это время
«Ревизором», в основном рассматриваются сценические
недостатки комедии: она не отвечала тем требованиям,
которые ставил перед собой Гоголь-комедиограф. Он
писал: «План задуман довольно слабо. Действия нет вовсе
[Стало быть, условия сценические не выполнены]. Стихи
местами хороши, везде почти непринужденны, но
комического [а это-то главное], почти нет. Лица не взяты с
природы» (VIII, 200).
Но не только такие высокие ценители искусства, как
Пушкин, Гоголь, Белинский (/, 398—404), сурово
критиковали комедию Загоскина. Она была встречена
единодушным неодобрением широкой публики.
Зрители Александрийского театра едва ли не
освистали пьесу Загоскина. 15 мая 1836 года в «Книге
наклейки афиш» рядом с афишей о шедшей в этот день
комедии «Недовольные» рукою А. И. Храповицкого
записано: «Пьеса кажется погибла» [.
В той же книге, через две страницы, есть другая
заметка А. И. Храповицкого «3 июня 1836 года
«Недовольными» публика была очень недовольна».
Толки о «Ревизоре», исходившие из официального
мира и светской среды, выраженные сначала «Северной
1 Лен. гос. театральный музей. Ед. хр. № 2507, № 38.
46

пчелой», затем «Библиотекой для чтения», потрясли
Гоголя. 10 мая 1836 года он писал Погодину о трагическом
положении современного комического писателя, писателя
нравов: «Пророку нет славы в отчизне... Что сказано
верно и живо, то уже кажется пасквилем» (XI, 41).
Ненависть к Гоголю официального мира, светской
среды и реакционной журналистики были мучительны для
писателя: «Как ни странно покажется, что к числу
причин, ускоривших отъезд Гоголя, мы относим и
журнальные толки, но это было так» (Анненков, 81).
Понимая, что у реакционной журналистики трудно
встретить сочувствие его комедии, Гоголь ждал
приговора и суда широкого зрителя. Ему было важно услышать
«суждения всех сословий», «все толки и мнения всех
возможных классов толпы» (V, 382), высказанных
«своими собственными словами» непосредственно, так, как
оно было «почувствовано в простоте». Он хотел, чтобы
люди высказали свое мнение, «еще не услышав сужденья
знатоков, законодателей мыслей каждого» (V, 382).
Так, в период с 20 апреля по 6 июня 1836 года была
создана первая редакция «Театрального разъезда после
представления новой комедии».
В «Театральном разъезде» Гоголь показал
отношение к «Ревизору» различных социальных групп. Слова
«почтенного по наружности человека»: «... зачем
выводить это? К чему? для какой цели?..» (У, 383) —говорят
о том, что человек этот сам не страдает от деятельности
гоголевских героев, так как принадлежит к хозяевам
жизни. Ему вторят и просто «чиновник», и «чиновник
полицейский»-, и «чиновник умеренных чинов», на
разные голоса высказывающие недовольство комедией: «Нет,
это просто чорт знает что такое, этого нельзя позволять,
подкоп, взрыв <?> всех властей» (V, 383). В унисон всем
этим хулителям раздается голос: «Вещь, которую ни в
каком случае нельзя позволять, возмутительная вещь!
Я бы просто автора за это в Сибирь!» (У, 386).
Высказывания зрителей в первой редакции
«Театрального разъезда» отражают различные обвинения
против «Ревизора», появившиеся на страницах реакционной
прессы. Почти не изменяя текста статей Булгарина и
Сенковского, Гоголь извлекает из них самое существенное
и язвительное и вкладывает в уста различных
театральных зрителей. Эти статьи так глубоко возмущали Гоголя,
47

что он вводит полемику с ними и в окончательную
редакцию «Театрального разъезда».
Так, «Голос в одном конце толпы» утверждает: «Все
это вздор! Где могло случиться такое происшествие?
Этакое происшествие могло только разве случиться на
Чукотском острову». На что «Голос в другом конце»
отвечает: «Ну, вот точь-в-точь эдакое событие было в нашем
городке. Я подозреваю, что автор если не был сам гам, то,
вероятно, слышал» (V, 163). Здесь Гоголь воспроизвел
мнение и слова Булгарина и возразил ему. (В булгарин-
ской статье было сказано, что городишко из «Ревизора»
мог существовать только на «Сандвичевых Островах, во
времена Капитана Кука».)
В 1889 году Н. С. Тихонравов указал на ряд мест
«Театрального разъезда», где Гоголь отвечает критикам
«Ревизора». В «Примечаниях редактора» он пишет: «Как
ни старался Гоголь сделать «Театральный разъезд»
(в 1842 году. — Э. В.) «идеальней» и отрешить его от
связей с «Ревизором», пьеса все-таки воспроизвела до
малейших подробностей толки и пересуды, вызванные
первым представлением «Ревизора» в Петербургском
обществе и в петербургской журналистике» К
Тихонравов указал, что в словах «Еще литератора»
есть фраза, почти целиком взятая из булгаринских
выступлений против Гоголя. «Я уже слышал, что его чуть
не в Фонвизины суют...» — говорит у Гоголя этот
персонаж ого пьесы {V, 141). Здесь Гоголь парирует слова
другой статьи «Северной пчелы», где сказано: «на стр.312
«Современник» (1836, № 1. — Э. В.) говорит о г. Гоголе,
сотруднике своем, сравнивает его с Фонвизиным и
говорит без всяких обиняков, что «Тарас Бульба» есть
творение достойное Вальтер-Скота!» Тихонравов поясняет, что
Булгарин обрушивается здесь не только на Гоголя, но и
на Пушкина, которому принадлежит этот сочувственный
отзыв о Гоголе.
Все, что высказывает «Еще литератор», самый тон
его речи отлично передает характер выступлений
Булгарина против «Ревизора». Неслучайно он упоминает
имена, которые в статье Булгарина были противопоставлены
Гоголю и его комедии, например, Коцебу. Булгарин ни-
1 Сочинения Н. В. Гоголя, изд. 10, т. II. М., 1889, стр. 778.
48

сал: «Одного принимают за другого; из этого выходят
недоразумения, двусмыслия, смешные сцены — все это
давно уже износилось. Лучше всех пользовался этим
Коцебу» 1.
«Автор «Ревизора» напротив того, не воспользовался
всеми преимуществами этой старой сценической
машины».
В уста «Еще литератора» Гоголь вкладывает
аналогичное заявление об авторе «Ревизора» и Коцебу: «Фарс,
фарс, да и фарс самый неудачный. Последняя, пустейшая
комедийка Коцебу в сравнении с нею Монблан перед
Пулковскою горою» (V, 141).
Сатирически повторяет Гоголь заявление Булгарина
и Сенковского, что успехом автор пьесы обязан своим
приятелям, которые его захвалили: «Просто друзья и
приятели захвалили его не в меру, так вот он уж теперь,
чай, думает о себе, что он чуть-чуть не Шекспир. У нас
всегда приятели захвалят. Вот, например, и Пушкин.
Отчего вся Россия теперь говорит о нем? Всё приятели
кричали, кричали, а потом вслед за ними и вся Россия
стала кричать» (V, 141).
В «Театральном разъезде» выступают и защитники
«Ревизора». Так, купцы, люди здравомыслящие и отлично
знакомые с реальной действительностью, не обвиняют
автора комедии в незнании жизни. Они считают и
необходимым, и справедливым то, что сказал о купцах
Гоголь в своей комедии: «Всякий честный купец должен
желать, чтобы купцов-подлецов осмеивали, как следует»
(7,385).
Глубокое сочувствие комедии и автору высказывают
в первой редакции «Театрального разъезда»
представители народа.
Но самым тяжким обвинением для Гоголя был упрек
в клевете на Россию. В черновой редакции
«Театрального разъезда» он обходит молчанием обвинения,
предъявленные к нему как к комедиографу: построение пьесы,
отсутствие в ней завязки и развязки, неправдоподобие
сюжета, бледность характеров, советы сосредоточить все
внимание на любовной интриге и многое другое. На все
1 Коцебу Август Фридрих (1760—1819) — посредственный
немецкий драматург, автор многих сентиментальных и
мелодраматических пьес.
49

это он дает ответ только в печатном тексте «Театрального
разъезда». Но на самый важный для него упрек: «Такого
города нет вовсе <в> России, где было так много
плутов», — он отвечает сразу: «Зато и не назван этот город,
и вы сами говорите, что нет его. Вы сами слышите, что это
город неправильных отступлений, что сюда собраны все
уклоненья от закона и кроятся по-разному... сборный город
всей темной стороны» (V, 387).
Отражая нападки злобных врагов, Гоголь говорит о
благородном, гражданственном значении своего оружия —
смеха. «О, вы еще не знаете, как высоко нравственен и
силен смех, проникнувший произведение!» (V, 388).
Гоголь уехал за границу 6 июня 1836 года. Вскоре
после его отъезда на сцене Александринского театра
была поставлена пьеса Цицианова под заглавием
«Настоящий ревизор, оригинальная комедия в трех
действиях» *.
Ее автор стремился воспроизвести в своей пьесе
все то, что, по мнению реакционной критики,
отсутствовало в «Ревизоре». Как же была построена эта
«оригинальная комедия»? Она состояла из трех действий, каждое
из которых воспроизводило один из трех дней, в
течение которых развертывались события пьесы: «День
первый», «День второй», «День третий». Автор беззастенчиво
заимствовал у Гоголя все, что он считал нужным: так,
в «Настоящем ревизоре», как и у Гоголя, комедии пред-
1 С. С. Данилов дает следующее пояснение об авторе
«Настоящего ревизора» Цицианове: «Имя автора «Настоящего
ревизора» на театральной афише было пропущено. Не указано оно
и в печатном издании пьесы, появившемся в том же 1836 году.
Но в «Хронике» Вольфа и в каталогах Ленинградской теа^тральной
библиотеки имени А. В. Луначарского содержатся прямые
указания на то, что автором пьесы является некий князь Цицианов
(Тицианов). В русской литературе, в драматургии и театре это
имя неизвестно. Но хорошо известны князья Цициановы были
в великосветских кругах. Между прочим, они являлись близкими
родственниками приятельницы Гоголя фрейлины Александры
Осиповны Смирновой-Россет. И если сейчас невозможно с
большей точностью установить фигуру автора «Настоящего ревизора»,
то, во всяком случае, нельзя не отметить характерного факта
спорадического появления его в литературе только для того, чтобы
написать продолжение комедии Гоголя, а также возможных и
неожиданных связей этой пьесы с великосветскими
литературными салонами, с именем Смирновой в частности» (С, С.
Данилов. Гоголь и театр. Л., Гослитиздат, 1936, стр. 155).
50

шествовал не только список действующих лиц, но и
«характеры и костюмы», где почти дословно повторились
те характеристики, которые Гоголь дал своим героям.
Автор «Настоящего ревизора», в противовес Гоголю,
подчеркивал исключительность, необычность,
нетипичность всего происходящего в городке. Чиновники в
городке — мошенники, каких нет нигде. Это исключение
из правила, требующее кары и разоблачения.
Отсутствие положительного героя было основным
упреком автору «Ревизора» недоброжелателей-критиков.
В «Настоящем ревизоре» положительный герой есть.
Это —- настоящий ревизор, направленный из Петербурга.
Им является действительный статский советник Алексей
Петрович Проводов, проживавший в городе под именем
соляного пристава Рулева. Отлично знакомый со всеми
порядками Сквозник-Дмухановского, он от имени
правительства вершит справедливый суд и расправляется с
преступниками-чиновниками.
Гоголь в «Ревизоре» совершенно отказался от любовной
интриги. Цицианов строит свою комедию на любовной
интриге. Герои ее — Рулев и Марья Антоновна —
влюблены друг в друга, Марья Антоновна у Цицианова совсем
иная, чем у Гоголя. Она «милая, чувствительная девица...,
немного умнее» своей маменьки1. Пьеса завершается
свадьбой. Разъясняется все: и то, что Рулев и Проводов
одно лицо, и то, что Хлестаков, оказавшийся тут же,
среди гостей, послан министром помочь Проводову, своему
прямому начальнику, разобраться во всем детально: он
ведь лучше всех знает, кто и как давал взятки.
«Ревизор» завершается приездом ревизора. В финале
«Настоящего ревизора» Проводов творит суд и расправу.
Строже всех наказан Земляника. Судья, смотритель
училищ, почтмейстер должны немедленно подать прошение
об отставке. Хлестаков же, которому за «ветренность и
безнравственность» нужна военная дисциплина,
направляется в один из дальних армейских полков.
Городничий отстранен от своей должности на пять лет, все это
время он служит управляющим в одном из отдаленных
имений Проводова.
1 Настоящий ревизор, комедия в трех днях или действиях,
служащая продолжением комедии «Ревизор», сочиненной г.
Гоголем. СПб., 1836, стр. II.
51

Получилось, что представитель власти не проявляет
суровости к преступникам из своего аппарата.
Между тем популярность «Ревизора» росла с каждым
годом. Можно было спорить с автором, но не признавать
таланта Гоголя было уже невозможно. Даже самые
завзятые недоброжелатели Гоголя должны были отдавать
дань его пьесе. Так, например, полностью соглашавшийся
с Булгарииым Н. И. Греч, заявлявший, что «Ревизор» —
«это, правда, собственно не комедия, а карикатура в
разговорах», что «язык... неправильный, варварский» —
вынужден был в 1840 году в той же статье высказать и
другое: «В этой пиесе, — писал Греч, — столько ума,
веселости, истинно смешного, удачно схваченного;
выведенные в ней лица представлены так живо, резко и
натурально, что ее смотришь и перечитываешь всегда с новым
удовольствием...» 1.
Иначе теперь высказывается о Гоголе в печати даже
и Булгарин2. Заявляя, что все действующие лица
комедии пошлые дураки, он указывает, «что в комедии
имеется «одно превосходное комическое лицо». Это—«Лакей».
Булгарин признает комический талант Гоголя и убежден,
что если он захочет сделать «что-нибудь порядочное,
присядет за работу и зажмет уши на пошлые похвалы
приятелей..., то напишет не фарс, а настоящую комедию,
потому что мы видим в ней и юмор и комическую
замашку» 3.
В 1842 году в «Русском вестнике» появилась
рецензия без подписи (Н. А. Полевого) на второе издание
«Ревизора». В рецензии очень много общего с позицией Бул-
гарина. Все же Полевой подчеркивает: «Никто не
сомневается в даровании г. Гоголя и в том, что у него есть
свой бесспорный участок в области поэтических созданий.
Его участок — добродушная шутка, малороссийский жарт,
похожий несколько на дарование г. Основьяненко, но
отдельный и самобытный» 4.
1 Чтения о русском языке Николая Греча. СПб., 1840, часть
вторая, стр. 138.
2 Ф. Булгарин. Панорамический взгляд на современное
состояние театров в Санкт-Петербурге. — В кн.: Репертуар
русского театра, изданный И. Песоцким на 1840 год, т. I, кн. 3. СПб.,
1840, стр. 9—29.
3 Там же, стр. 22.
4 «Русский вестник», 1842, т. I, № 1, стр. 60—62.
52

Так, реакционная журналистика в начале 40-х годов
вынуждена была все же признать «дарование Гоголя».
Наряду с резко отрицательным отношением к
идейному содержанию «Ревизора» Булгарин подверг сомнению
и житейское правдоподобие изображенного Гоголем.
Булгарин считает невероятным, что сообщению Боб-
чинского и Добчинского может серьезно поверить весьма
неглупый городничий и все чиновники, отлично знающие
Добчинского и Бобчинского как сплетников. Он полагает
невозможным и то, что городничий, не видевший «ни
паспорта, ни подорожной проезжающего», «не узнав
порядочно о его чине», «не зная даже фамилии его, отдает
за него дочь и вне себя от радости!» 1
И «тени правдоподобия» нет в сцене объяснения
городничего с Хлестаковым в гостинице. «Он, — говорит
Булгарин о Хлестакове, — только коллежский
регистратор, а в этом чине не поручается осматривать губернии,
что известно всем подканцеляристам в Русском
Царстве».
Подобные несообразности отмечали в «Ревизоре» и
друзья писателя. Так, например, А. М. Языков, брат
поэта Н. М. Языкова, писал В. Д. Комовскому 30 апреля
1836 года из Москвы: «Вчера X. читал нам «Ревизора» —
он прелесть! Впрочем, сначала странно, как глупо
обманываются чиновники в проезжем регистраторе» 2.
Но не обычная логика здравого смысла лежит в
основе «Ревизора». Задачей писателя было художественно
правдивое изображение социальной действительности
средствами сатирического заострения и преувеличения.
Страх перед начальством, паническая боязнь, что
выйдут наружу «грешки», обусловливали появление
несообразностей в сознании чиновников.
Внешняя немотивированность и алогизм их поведения,
принимающие невероятные размеры, свидетельствуют
об уродливостях реально существующего, о
фантастических несообразностях и искажениях в жизни. В этом
состоит одна из особенностей художественного воплощений
действительности у Гоголя.
Гоголь и сам был недоволен многим в своей комедии,
но совершенно не тем, в чем обвиняли его «близорукие
1 «Северная пчела». 1836, № 97.
2 «Литературное наследство», т. 58, Изд. АН СССР, 1952,
стр. 548.
53

и неразумные критики» (XI, 44). «Грустно мне, — пишет
он Погодину 15 мая 1836 года, — это всеобщее
невежество, движущее столицу, грустно, когда видишь, что
глупейшее мнение ими же опозоренного и оплеванного
писателя действует на них же самих и их же водит за
нос. Грустно, когда видишь, в каком еще жалком
состоянии находится у нас писатель. Все против него, и нет
никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него»
(XI, 45). Из ряда писем Гоголя, из «Театрального
разъезда» мы знаем, что писателя больше, чем
высказывания критики, интересовали мнения зрителей и
читателей.
Мнения о Гоголе, художнике и человеке, были не
только различны, они были прямо противоположны, но
всегда взволнованы, горячи и страстны. Впервые
напряженные споры о Гоголе разгорелись в момент появления
«Ревизора».
«...К его таланту, — писал Белинский, — никто не был
равнодушен: его или любили восторженно, или
ненавидели» (VI, 216).
Враги «Ревизора» определились уже во время
первого чтения комедии. «На блистательных литературных
вечерах у В. А. Жуковского Гоголь частично читал свою
комедию «Ревизор»... — пишет барон Е. Розен1, — сижу
в кругу именитейших литераторов и нескольких
почтенных, образованнейших особ; все вокруг меня
аплодируют, восхищаются, тешатся. Напрягаю всячески
внимание, чтобы понять причину этой общей потехи столь
образованного, блистательного общества: не разумею
ничего, кроме неестественности, карикатурности пьесы»2.
Е. Розен гордился тем, что после чтения «Ревизора» «он
один из всех присутствовавших не показал автору ни
малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся и
сожалел о Пушкине, который увлекся этим
оскорбительным для искусства фарсом и во все время чтения катался
от смеха»3. Другой реакционный драматург, Н. В. Ку-
1 Егор Федорович Розен (1800—1860), поэт, драматург и
критик.
- Е. Розен. Ссылка на мертвых. — «Сын отечества», 1847,
кн. 6, отд. 3, стр. 22.
3 И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М. — Л.,
Гослитиздат, 1950, стр. 65,
54

кольник, после первого представления тоже весьма
неодобрительно отозвался о «Ревизоре». «А все-таки, —
говорил он, — это фарс, недостойный искусства»1.
Литератор и видный чиновник В. И. Панаев, вообще не
признававший современной литературы, «приходил в ужас от
того, что «Ревизор» дозволяли играть на сцене». По его
мнению, «Ревизор» был «безобразной карикатурой на
администрацию всей России», охраняющую
общественный порядок страны. Его оскорбляло, что «какой-то
коллежский регистраторишка дерзает осмеивать не
только низкий класс чиновников, но даже самих
губернаторов» 2.
Вскоре после первых постановок «Ревизора» 31 мая
1836 года Ф. Вигель писал М. Н. Загоскину: «Читали ли
вы сию комедию? видели ли вы ее? Я ни то, ни другое,
но столько о ней слышал, что могу сказать, что издали
она мне воняла. Автор выдумал какую-то Россию и в ней
какой-то город, в котором свалил он все мерзости,
которые изредка на поверхности настоящей России
находишь: сколько накопил плутней, подлости,
невежества!» 3.
Реакционные журналисты и близкие им люди, часто
с сомнительной репутацией, как, например, граф
Ф. И. Толстой — «Ночной разбойник, дуэлист...», по
выражению Грибоедова, после «Ревизора» стали резко
отрицательно относиться к Гоголю. Об этом хорошо
рассказал горячий поклонник Гоголя С. Т. Аксаков: «Но
были люди, — писал С. Т. Аксаков, — которые
возненавидели Гоголя с самого появления «Ревизора». «Мертвые
души» только усилили эту ненависть. Так, например, я
сам слышал, как известный граф Толстой-Американец
говорил при многолюдном собрании в доме
Перфильевых, которые были горячими поклонниками Гоголя, что
он «враг России и что его следует в кандалах отправить
в Сибирь» 4.
1 И. И. П а н а е в. Литературные воспоминания. М.—Л.,
Гослитиздат, 1950, стр. 142.
2 А. Я. Панаева. Воспоминания. М., Гослитиздат, 1948,
стр. 173.
3 «Русская старина», 1902, VII, стр. 101.
4 С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем.
М., Изд. АН СССР, 1960, стр. 40.
55

Гоголя ненавидели те литераторы, которые были
близки к государственным должностям или занимали
крупные чиновничьи посты. С. Т. Аксаков рассказывает об
обеде в семье Г. И. Карташевского в 1839 году,
когда два литератора — тайных советника — драматург
Н. И. Хмельницкий (1791 — 1845) и писатель
М.А.Марков (1810—1876) — всячески поносили Гоголя. «Боже
мой, что они говорили, как они понимали его — этому
трудно поверить!» К Аксаков называет их (в письме к
жене) «калибанами в понимании искусства» 2.
Само собой понятно, что у Гоголя было много врагов
и среди представителей государственного аппарата во
всех его звеньях. Министр народного просвещения граф
С. С. Уваров, издавна не расположенный к Гоголю, после
появления «Ревизора» особенно невзлюбил его.
«Уваров) был всегда против меня, хотя я совершенно не знаю,
чем возбудил его нерасположение. Оно, казалось,
началось со времен Ревизора» (XII, 33).
Не любили Гоголя и низшие слои правительственной
администрации — уездное чиновничество. Об этом писала
Мария Григорьевна Карташевская (племянница С. Т.
Аксакова) ; передавая впечатление брата, побывавшего на
юге. «Он (Н. Г. Карташевский. — Э. В.) был в самом
Миргороде. Там нашелся какой-то человек, смотритель или
городничий, не помню, который вздумал клеветать на
Гоголя, и самым глупым и странным образом. Он уверяет,
например, что Гоголь сам не сочинитель, что все, что он
издает под своим именем, — краденое... Какой хитрый
вымысел! Не готовит ли этот господин издать повесть на
лица под этим содержанием? Как обрадуются ей гг. Сек-
ковские и тому подобные» 3.
Подводя итоги отрицательным высказываниям
современников о «Ревизоре», следует указать, что те
обвинения, которые предъявлял Гоголю Булгарин в «Северной
пчеле», Сенковский в «Библиотеке для чтения», Цициа-
нов и другие после первой постановки «Ревизора», сле-
1 С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем.
М., Изд. АН СССР, 1960, стр. 28—29.
- Там же. Калибан — получеловек-получудовище,
персонаж комедии Шекспира «Буря».
3 «Литературное наследство», т. 58. М., Изд. АН СССР, 1952,
стр. 662—663.
56

довали за писателем в течение всей его жизни. Гоголя
осуждали за отсутствие в его комедии положительных
героев, считая, что писатель тем самым говорил об
отсутствии их в жизни. Конечно, прекрасные и
благородные люди, вооруженные высокими идеями служения
народу, в России 30—40-х годов XIX века были, Гоголь
знал и любил их. Достаточно назвать только одного, столь
дорогого для Гоголя — Пушкина. Во имя счастья этих
прекрасных русских людей и писал Гоголь.
В 30-е годы и в начале 40-х годов, в период работы
над «Ревизором», Гоголь был проникнут идеей
отрицания и разоблачения. Никогда он не был так близок к
идеям Белинского, как именно в эту пору. Он осуждал
в этот период не исключения, а тех, кто совершал
злоупотребления уже в силу своего служебного положения,
тех, кто имел возможность совершать их безнаказанно
и повседневно: в Гоголе постоянно жила надежда на
возможность морального воздействия на людей,
«совершающих несправедливость».
Его сатирические произведения силой осмеяния
должны были пробуждать отвращение, вызывать
негодование к тому, что совершалось кругом. Он страстно
отстаивал право художника нести людям будоражущую,
колющую правду. Он нес ее в своей кбмедии, как и в
своих страстных теоретических выступлениях, где с
силой непримиримого борца доказывал невозможность в
современной ему русской жизни положительных
героев.
Если бы в тех условиях могли существовать
добродетельные чиновники, критику надо было направить
против отдельных лиц, злоупотреблявших своим
положением. Гоголь же говорил о типических
явлениях, которые составляли беду страны, драму жизни
народа.
Мысль об этом выразил Гоголь в «Театральном
разъезде». «Это сборное место. Отовсюду, из разных углов
России стеклись сюда исключения из правды,
заблуждения и злоупотребления, чтобы послужить одной идее:
произвести в зрителе яркое, благородное отвращение от
многого кое-чего низкого... Я думаю, забавнее всего
слышать автору упреки: зачем лица и герои его не
привлекательны, тогда как он употребил все, чтобы оттолкнуть
от них. Да если бы хотя одно лицо честное было поме-
57

щено в комедию, и помещено со всей увлекательностью,
то уже все до одного перешли бы на сторону этого
честного лица и позабыли бы вовсе о тех, которые так
испугали их теперь» (V, 160—161).
2
У «Ревизора» уже при его появлении были не только
враги, но и горячие защитники.
Одним из первых среди них был автор статьи о
«Ревизоре», напечатанной в «Московском наблюдателе»,
B. П. Андросов, ученый, статистик и экономист, автор
«Хозяйственной статистики России» (1827) и
нашумевшей книги «Статистическая записка о Москве» (1832).
Андросов был избран редактором «Московского
наблюдателя», вместе с Н. Ф. Павловым принадлежал к левой
группе в редакции журнала. Правую и наиболее
влиятельную группу в ней возглавляли М. П. Погодин и
C. П. Шевырев. Последний должен был вслед за
Андросовым дать большую статью о «Ревизоре» Гоголя, но не
сделал этого, очевидно осудив «Ревизора».
Приветствуя новую комедию Гоголя, Андросов
называет ее комедией «цивилизации», так как вместо
семейного человека в ней появляется «человек общественный».
Такая комедия занимается не личными слабостями героев,
а тем, что в этих слабостях вредно другим людям,
вредно обществу. «Если дурные свойства человека
усугубляются его общественным положением, то, говоря о них,
мы бьем уже не человека, а злоупотребления».
Но выводы Андросова несомненно обедняют
понимание типического у Гоголя. «Ревизор», по его словам,
ничего не обобщает; «мы смеяться можем только над
исключениями вольными или невольными, особенно над
последними» К Таким образом, критик считает, что
Гоголь изображает городничего, судью и прочих
чиновников не потому, что, в сущности, все городничие, судьи и
другие чиновники мало чем отличаются от Сквозник-
Дмухановского, Ляпкина-Тяпкина, Земляники и прочих
героев «Ревизора», а потому, что они — исключения, над
1 «Московский наблюдатель», 1836, ч. VII, кн. 1, стр. 120—131.
58

которыми не только можно, но должно смеяться для их
исправления.
Между тем Гоголь назвал «Ревизора» «зеркалом»,
отражающим жизнь. В процессе работы над комедией
он придавал ей все более обобщающий характер. В жизни
его волновали не исключения, а повседневно бытующее,
важнейшее, типическое. Он выявлял «все
несправедливости в тех местах и в тех случаях, где более всего
требуется от человека справедливости» (VIII, 440).
Откликом на постановку «Ревизора» в Москве была
и статья, подписанная А. Б. В. и помещенная в
«Молве» 1 — литературном приложении к журналу
«Телескоп», выходившем в это время под руководством
Белинского.
Принадлежность статьи Н. И. Надеждину убедительно
доказана в работе С. Осовцова2.
Эта рецензия на спектакль в Малом театре не
ограничивалась анализом спектакля. Несмотря на то, что ее
автор (Надеждин) предоставил другим «определять
место в русской литературе комедии г. Гоголя», он
отчетливо высказал свое принципиальное отношение к
«великому комику жизни действительной» Гоголю и к
«Ревизору», в котором он увидел подлинную правду жизни.
Надеждин пишет, каким событием было появление в
Москве 25 экземпляров «Ревизора»: «они расхватаны,
перекуплены, перепечатаны, зачитаны, выучены,
превратились в пословицы и пошли гулять по людям, обернулись
эпиграммами и начали клеймить тех, к кому придутся» 3.
По мнению Надеждина, такой интерес к «Ревизору»
вызван талантом автора и современностью его комедии.
«Посмотрите: они, эти господа и госпожи, гуляют по
Тверскому бульвару, в парке, по городу и везде, везде,
где есть десяток народу, между нами наверно один
выходец из комедии Гоголя».' Врагов «Ревизора» и Гоголя
критик «Молвы» считает издавна своими врагами. Он
ненавидит Булгарина и Сеыковского, которые, «уцепясь
1 А. Б. В. Театральная хроника. — «Молва», 1836, № 9,
стр. 250—264.
2 С. О с о в ц е в. А. Б. В. и другие. — «Русская литература»,
1962, № 3, стр. 75—101.
3 «Молва», 1836, № 9, стр. 251. Об оценке спектакля Надеж-
диным см. стр. 253—255.
59

за «Ревизора»... потащили его на плаху своих
литературных суждений», пишет о том, что горячность
петербургских журналистов не повлияла на московскую публику:
билеты раскупались заранее, за них платили вдвое. Но
благодаря этому на спектакль попали люди «высшего
тона». «Они «низошли» до «Ревизора», этой русской,
всероссийской пьесы, изникнувшей не из подражания, но
из собственного, быть может, горького чувства автора.
Ошибаются те, которые думают, что эта комедия смешна
и только...» (стр. 257).
Иначе понял бы комедию простолюдин, который
боится судьи, дрожит перед городничим. Он должен был
не только понять пьесу, но и обрадоваться ей {.
Свидетельства современников говорят нам о том, как
прав был критик в оценке зрителей «Ревизора». Комедию
горячо принимали те, кто хлебнул в жизни горя, кто
знал на собственном опыте, что творят «хозяева жизни».
Надеждин громко сказал о том, что «Ревизор»
по-настоящему может быть понят только теми, кто страдает
от людей, изображенных в комедии, увидел в пьесе
Гоголя не только «истинную веселость», «карикатурное
описание наших административных порядков» и «наши
злоупотребления», но и большую правду о жизни
страны, народа, которая только снаружи кажется смешной,
но изнутри и горька и печальна. Таким образом,
Надеждин выражал точку зрения человека из народа,
простолюдина.
Статьи Андросова и Надеждина, посвященные первой
постановке «Ревизора» в Москве, приветствовали
появление комедии. Оба критика, различно понимавшие
«Ревизора», считали его «вершиной русской комедии».
Статья Надеждина сразу вызвала протест и
возмущение врагов «Ревизора». Полагая, что автором статьи был
Белинский, писатель Лажечников высказал свое
негодование: «...Высоко уважаю талант автора «Старосветских
помещиков» и «Бульбы»; но не дам гроша за то, чтобы
написать «Ревизора», эту потешку райка русского.
Признаюсь, я сержусь на вас: вы пристрастны. Зачем
(недаром) взыскивая с других за все и про все, вы
прощаете все Гоголю? И если называете его комическим
1 О том, как была принята постановка в Москве, см. стр. 253—
260.
60

гением за то, что от души смеешься фарсу его, почему
не назвать Загоскина таким гением?..» 1
В первых числах мая 1836 года начал работать над
статьей о «Ревизоре» П. А. Вяземский. Эту статью для
«Современника» ему поручил написать Пушкин.
В письме к А. И. Тургеневу от 8 мая Вяземский писал:
«Я готовлю для «Современника» разбор комедии, а еще
более разбор зрителей»2. Статья была опубликована во
втором номере журнала. Пушкин несомненно знал ее; он
упоминает о ней в письме А. А. Краевскому от 18 июня
1836 года: «Я разрешил типографии печатать Париж
прежде последних двух статей: о Ревизоре и о нов(ых)
кни(гах) ибо Париж, благо, готов; а те еще не
переписаны, и в тисках у Крылова3 не бывали» (XVI, 128). Но
отношение Пушкина к статье Вяземского неизвестно.
На статью Вяземского сразу откликнулся Белинский.
Полностью солидаризируясь с А. Б. В., он был глубоко
возмущен «светской» позицией Вяземского, защищавшего
Гоголя с аристократической точки зрения: «У вас, —
писал Вяземский, — уши вянут от языка «Ревизора»:
а лучшее общество сидит в ложах и в креслах, когда его
играют; брошюрка «Ревизора» лежит на модных столиках
работы Гамса. Не смешно ли, не жалко ли с желудком
натощак гневаться на повара, который позволил себе
поставить недовольно утонченное кушанье на стол, за коим
нет нам прибора?..» 4.
«Милостивые государи, — отвечал Белинский, — умейте
садиться в кресла, будьте в гостиной как у себя дома, —
все это прекрасно, все это делает вам большую честь...
по какое отношение имеет все это к литературе?» (//,
235). Возмущен Белинский и стремлением Вяземского
смягчить сатиру «Ревизора»: «Если поверить ему, то у
нас потому только преследуют сатирою взяточничество,
от Сумарокова до Гоголя, что это взяточничество было
когда-то давно, только не теперь...» (//, 237). Очевидно,
что не только это, но и многое другое, о чем он должен
1 В. Г. Белинский и его корреспонденты, под ред. проф.
Н. Л. Бродского. Гос. ордена Ленина Библиотека СССР им.
В. И. Ленина, отд. рукописей. М., 1948, стр. 181.
- Остафьевский архив князей Вяземских, т. III. СПб., 1899,
стр. 318.
3 Цензора.
4 «Современник», 1836, т. II, стр. 297.
61

был умолчать, возмущало Белинского в статье
Вяземского. «Говорят, — писал критик «Современника», — что
в комедии Гоголя не видно ни одного честного и
благомыслящего лица; неправда: честное и благомыслящее
лицо есть правительство, которое силою его закона
поражая злоупотребления, позволяет и таланту исправлять
их оружием насмешки. В 1783 году оно допустило
представление Недоросля, в 1799, Ябеды, в 1836,
Ревизора» (стр. 309). Так верноподданнически закончил свою
рецензию Вяземский. Но последняя мысль скорее
соответствовала идее «Настоящего ревизора» Цицианова, чем
«Ревизора» Гоголя. В позднейшей «Приписке к статье»
Вяземский, защищая Гоголя от нападок «либералов» и
отъявленных реакционеров, стремился сделать
«Ревизора» безобидным произведением автора, в замысле
которого «не было ничего политического»: «При появлении
«Ревизора» было много толков и суждений в обществе
и в журналах. Кроме самого литературного достоинства
ее входила в разноречивые соображения о ней задняя,
затаенная мысль. Комедия была признана многими
либеральным заявлением, вроде, например, комедии
Бомарше «Севильский цырюльник», — признана за какой-
то политический бранскугель, брошенный в общество под
видом комедии. Это впечатление, это предубеждение,
разумеется, должно было разделить публику на две
противоположные стороны, на два лагеря. Одни
приветствовали ее, радовались ей, как смелому, хотя и
прикрытому нападению на предержащие власти. По их
мнению, Гоголь, выбрав полем битвы своей уездный
городок, метил выше... С этой точки зрения другие,
разумеется, смотрели на комедию как на государственное
покушение: были им взволнованы, напуганы и в
несчастном или счастливом комике видали едва ли не
опасного бунтовщика. Дело в том, что те и другие
ошибались. Либералы напрасно встречали в Гоголе
единомышленника и союзника себе, другие напрасно открещивались
от него как от страшилища, как от нечистой силы. В
замысле Гоголя не было ничего политического. Он
написал «Ревизора», как после написал «Шинель», «Нос»
и другие свои юмористические произведения» 1.
1 Поли. собр. соч, кн. П. А. Вяземского, т. II, СПб., 1899,
стр. 274-275.
62

Эта цитата из позднейших высказываний Вяземского
выражает не только взгляды автора рецензии.
Вяземский— современник и участник споров о «Ревизоре»,
нарисовал живую картину противоречивых толков о
комедии.
Несмотря на слабые стороны статьи Вяземского о
«Ревизоре», она написана в защиту комедии Гоголя и
в ней есть серьезные, значительные мысли. Недаром
Пушкин писал о Вяземском: «Критические статьи к.
Вяземского носят на себе отпечаток ума тонкого,
наблюдательного, оригинального. Часто не соглашаешься с его
мыслями, но они заставляют мыслить» (XI, 97).
Вяземский в сущности опровергал то, что писали о
«Ревизоре» реакционные журналы. «Некоторые говорят,
что «Ревизор» не комедия, а фарса (именно это не
уставали твердить Булгарин и Сенковский. — 3. В.). Дело
не в названии: можно написать гениальную фарсу и
пошлую комедию» 1. Вяземский был несогласен с тем, что
«Ревизор» — это фарс, «за исключением падения Бобчин-
ского и двери, нет ни одной минуты, сбивающейся на
фарсу» (стр. 289—290).
Не соглашался критик и с теми, кто не видел в
«Ревизоре» высокой комедии. Конечно, говорил он,
«Ревизор» не может считаться «высокой комедией» теми, кто
полагает, что в такой комедии выступают только
придворные или лица из светской гостиной. «Ревизор»
отличается от «Мизантропа» или «Тартюфа» — его герой
из заштатного уездного городка, но таков замысел
художника. Понимая значение Расина, Мольера, Лагарпа
так же, как и традиции двора Екатерины II и
Людовика XIV, Вяземский выступает также сторонником
новаторства своих современников.
Вяземский отстаивал право сатирика изображать в
комедии только отрицательных героев, защищая Гоголя
от тех, кто требовал наряду с отрицательными
положительных героев; Вяземский защищал Гоголя от тех, кто
отдавал предпочтение Фонвизину перед Гоголем потому,
что в комедиях у Фонвизина имеются и Добролюбовы, и
Стародумы, и Милоны, и добродетельные Софьи. Критик
напоминал, что когда играли «Недоросля» в присутствии
императрицы, то «немилосердно сокращали благородные
1 «Современник», 1836, т. II, стр. 289—292.
63

роли Стародума и Милона», так как они были скучны и
неуместны, но в «неотъемлемой целости» сохранялись
«низкие речи Скотинина, Простаковых, Кутейкина,
несмотря на их «неизящные нравы» и на «вовсе не
академический их язык». Именно те герои, которые не
выражают ни одной светлой мысли, ни одного
благородного чувства, сделали бессмертным имя Фонвизина.
Вяземский выступил и против тех, кто не видал в
«Ревизоре» соответствие с жизнью — правдоподобия. Те,
кто говорит, что основа «Ревизора» неправдоподобна
(городничий слишком легко поверил Хлестакову и не
потребовал у него подорожной), не понимают, что автор
больше помнил пословицу «У страха глаза велики», чем
«полицейский порядок». Если ревизор должен явиться
инкогнито, его подорожная городничему не поможет.
Вяземский рассказывает о том, что в одной из губерний, и
даже не отдаленной, действительно произошел случай,
подобный тому, о котором говорится в «Ревизоре»: «по
сходству фамилий приняли одного молодого проезжего
за известного государственного чиновника». Начальство
засуетилось и стало «являться» к молодому человеку.
С похвалой отзывался Вяземский и о языке комедии.
Критики ужасаются простонародности языка комедии
Гоголя. Но ведь это язык «выведенных Гоголем лиц» и он
«имеет выразительную физиономию». «Есть ли на белом
свете люди, похожие на тех, которые выведены из
комедии? Бесспорно, есть. Довольно этого!» (стр. 301).
Много сказав в защиту «Ревизора», Вяземский все же
называет комедию «шуточным вымыслом» и тем снижает
ее значение.
Из всех защитников «Ревизора» Белинский полностью
одобрял одного Надеждина.
Надеждин и, в первую очередь, сам Белинский
утвердили «Ревизора» в глазах читателей как истинно великое
произведение.
«Ревизор» Гоголя, потерпевший фиаско при первом
представлении в Петербурге и едва не согнанный со
сцены стараниями «Библиотеки для чтения...», возвратился
благодаря Белинскому (//, 397, 528—529) на сцену уже
с эпитетом «гениального произведения»
(Анненков, 176).
П. В. Анненков имеет здесь в виду слова Белинского
из статьи «Московский театр» 1838 года: «Какие надеж-
64

ды, какие богатые надежды сосредоточены на Гоголе! Его
творческого пера достаточно для создания национального
театра. Это доказывается необычайным успехом
«Ревизора»! Какое глубокое, гениальное создание! Что может
создать человек, который написал такое произведение
только для пробы пера...» (//, 397).
В статье «Петровский театр» того же 1838 года
Белинский пишет о «Ревизоре» как о «великом
произведении драматического гения» (//, 528—529).
В 1839 году в статье о «Горе от ума», осудив комедию
Грибоедова «с художественной точки зрения» (что, как
он писал в письме к В. П. Боткину от 11 декабря
1840 года, ему было тяжелее всего вспоминать),
Белинский восторженно приветствовал «Ревизора». Его анализ
комедии Гоголя в целом, его блестящие характеристики
героев «Ревизора» подробно рассматриваются нами ниже,
в «Комментариях» по действиям.
Белинский хорошо понимал, что стремление Гоголя
высказать суровую правду о русскрй действительности
было ответом на запросы жизни, или, как выразился
критик впоследствии, на «современные потребности
нашего общества» (X, 243). Как и Надеждин, он говорил
о «Ревизоре» от лица простолюдина, т. е. народа.
Белинский видел в Гоголе писателя, сказавшего правду о
страданиях народа, писателя, которого не могут не* оценить
широкие массы. Мысль эта была близка Герцену,
который писал: «Гоголь, не будучи, в отличие от Кольцова,
выходцем из народа по своему происхождению, был им
по своим вкусам и по складу ума» (VII, 227).
Почитатели «Ревизора» появились уже тогда, когда
Гоголь познакомил с комедией своих друзей, читая им
ее сам.
П. В. Анненков рассказывает о мастерском чтении
Гоголя, который умел сообщить «такую поразительную
выпуклость» «наиболее эффективным частям
произведения», что в устах его они приобретали особенно «яркий
колорит» (Анненков, 75).
Познакомившись с «Ревизором» в чтении самого
автора, П. А. Вяземский еще до написания своей статьи
о комедии сообщал своему другу А. И. Тургеневу: «Весь
этот быт описан очень забавно, и вообще неистощимая
веселость; но действия мало, как и во всех произведениях
его. Читает мастерски и возбуждает un feu roulant d'eclats
3 Э. Л. Войтоловская
65

de rire dans Tauditoire («беглый огонь» раскатов смеха
в аудитории.— 5. В.), Не знаю, не потеряет ли пиеса на
сцене, ибо не все актеры сыграют, как он читает. Он
удивительно живо и верно, хотя и карикатурно, описывает
наши moeurs administratives (административные нравы.
—Э.В.). Вигель его терпеть не может за то, что он где-то
отозвался о подлой роже директора департамента» {.
Пушкин тоже был одним из первых слушателей
«Ревизора». П. И. Бартенев со слов П. В. Нащокина записал:
«Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое
молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал
ему покровительство, заботился о внимании к нему
публики, хлопотал лично о постановке на сцену «Ревизора»,
одним словом, выводил Гоголя в люди» 2. Он помнит, что
Пушкин хвалил ему «Ревизора» 3.
Внимание Пушкина к «Ревизору» и Гоголю видно из
письма его к жене от 6 мая 1836 года: «Пошли ты за
Гоголем и прочти ему следующее: видел я актера
Щепкина, который ради Христа просит его приехать в
Москву прочесть Ревизора. Без него актерам не спеться.
Он говорит, комедия будет карикатурна и грязна (к чему
Москва всегда имела поползновение). С моей стороны я
то же ему советую: не надобно чтоб Ревизор упал в
Москве, где Гоголя более любят, нежели в П.(етер)Б.<ург>е»
(XVI, ИЗ).
0 своих впечатлениях от чтения «Ревизора»
рассказывает С. Т. Аксаков. В Москве стало известно, что
комедия Гоголя имела в Петербурге огромный успех, но
принесла немало огорчений самому писателю, у которого
появилось много недоброжелателей среди тех, кого она
задела. Пошли толки «в высшем чиновничьем кругу, и
даже в ушах самого государя». «Ни с чем, — пишет
Аксаков, — нельзя сравнить нашего нетерпения прочесть
«Ревизора», который как-то долго не присылался в
Москву4. Я прочел его в первый раз самым оригинальным
1 Остафьевский архив князей Вяземских, т. III. СПб., 1899,
стр. 285.
2 П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине, записанные со
слов его друзей в 1851—1860 гг. Вступит, статья и примеч. М. Цяв-
ловского. М., 1925, стр. 45.
3 Там же. См. также в кн.: Н. В. Гоголь в письмах и
воспоминаниях, составил В. Гиппиус. М., «Федерация», 1931, стр. 120.
4 О трудности достать в Москве «Ревизора» писал и
Белинский в статье «Несколько слов о «Современнике» (//, 178).
66

образом. Однажды, поздно заигравшись в Английском
клубе, я выходил из него вместе с Великопольским.
В это время швейцар подал мне записку из дому: меня
уведомляли, что какой-то проезжий полковник привез
Ф. Н. Глинке печатный экземпляр «Ревизора» и оставил
у него до шести часов утра; что Глинка прислал
экземпляр нам и что все ожидают меня, чтобы слушать
«Ревизора»... Мы поскакали домой... Было уже около часу
за полночь. Никто не спал и все сидели в ожидании
меня, в моем кабинете... Я не мог в первый раз верно
прочесть «Ревизора»; но, конечно, никто никогда не
читал его с таким увлечением, которое разделяли и
слушатели» 1.
В семье Аксаковых все приняли «Ревизора»
восторженно, хотя и по-разному. Страстный театрал С. Т.
Аксаков в буквальном смысле слова жил постановкой
«Ревизора» в Москве. К. С. Аксаков, страстный поклонник
Гоголя, так же, как и его отец, восхищается «Ревизором»:
«Я уже читал «Ревизора»; читал раза четыре и потому
говорю, что те, кто называют эту пьесу грубою и
плоскою, не поняли ее. Гоголь — истинный поэт; ведь в
комическом и смешном есть также поэзия» 2. Как и многие
другие славянофилы, К. С. Аксаков относился
настороженно к обличительным произведениям Гоголя и в споре
с Белинским стремился приглушить обличительное
содержание поэмы «Мертвые души».
Одобрял «Ревизора» и М. П. Погодин. В письме от
6 июня 1836 года он писал Гоголю: «Еще говорят, ты
сердишься на толки. Ну, как тебе, братец, не стыдно!
Ведь ты сам делаешься комическим лицом. Представь
себе, автор хочет укусить людей не в бровь, а прямо в
глаз. Он попадает в цель. Люди щурятся,
отворачиваются, бранятся и, разумеется, кричат: «да! нас таких
нет!» Так ты должен бы радоваться, ибо видишь, что
достиг цели. Каких доказательств яснее истины в
комедии! А ты сердишься?! Ну не смешон ли ты? Я
расхохотался, читая в «Пчеле», которая берется доказать, что
таких бессовестных и наглых мошенников нет на свете.
1 С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем. М.,
Изд. АН СССР, 1960, стр. 15.
2 «Литературное наследство», т. 58. М., Изд. АН СССР, 1952,
стр. 550.
3*
67

«Есть, есть они, вы такие мошенники!» — говори ты им
и отворачивайся с торжеством» *.
Можно сомневаться в том, что Погодин достаточно
понял суть «Ревизора», но он отлично осознал
художественную силу комедии.
Уехав после первой постановки «Ревизора» за
границу, Гоголь не представлял себе, какой успех ИхМела его
комедия в России. Ему казалось, что «Ревизор» больше
ругают, чем хвалят. А между тем еще и сейчас
выявляются современники Гоголя, которые стали
восторженными поклонниками его комедии сразу же после ее
появления на сцене и в печати.
Так, например, известный богач-промышленник
П. Н. Демидов, жертвуя ежегодно в Петербургскую
Академию наук по двадцать пять тысяч рублей «для поспе-
шествования отечественного просвещения», пожелал,
чтобы одна из медалей, учреждаемых на счет этой
суммы, «увенчала бы творение Гоголя «Ревизор» как
«точнейшее описание нравов», как живописное воссоздание
характеров, которые давали основание считать его
сочинение «образцовым»2. Премирование не состоялось, но
Гоголь письменно очень взволнованно благодарил
Демидова (XI, 232).
Так, хорошо знакомый с реальной действительностью
А. В. Никитенко писал в своем «Дневнике» 28 апреля
1836 года: «...Гоголь действительно сделал важпое дело.
Впечатление, производимое его комедией, много
прибавляет к тем впечатлениям, которые накопляются в умах
от существующего у нас порядка вещей» 3.
1 «Русская старина», 1889, т. 63, № 8, стр. 381—382.
2 Е. С. Кулябко. Из архива Академии наук СССР.
Несостоявшееся премирование Гоголя. — «Русская-литература», 1967,
№ 4, стр. 170—173.
3 А. В. Никитенко. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 183.
Мемуарную литературу, освещающую отзывы
современников на первые представления «Ревизора» в театре и впечатления
читателей комедии, см. в сборниках: «Гоголь в воспоминаниях
современников» (сост. С. И. Машинский). М., Гослитиздат, 1952;
В. В. Гиппиус. Гоголь в письмах и воспоминаниях. М., 1931,
стр. 125—136; В. В. Вересаев. Гоголь в жизни, 1933, стр. 150—
167, и в кн.: Л. В. К р е с т о в а. Комментарий к комедии Н. В.
Гоголя «Ревизор». М., 1933, стр. 113—135.
68

Побывав в 1839 году в России, Гоголь отчетливо стал
представлять себе значение «Ревизора» для русской
публики, огромный интерес к комедии. Вернувшись в
Италию, он читал свою комедию жившим в Италии русским.
Об одном из таких чтений рассказала в письме к
родителям дочь декабриста В. Л. Давыдова, о другом
гоголевском чтении «Ревизора» писала в Красноярск
родителям ее сестра (14 февраля 1841 года). Представляет
большой интерес ответ старика-декабриста. Он говорит
об отношении к Гоголю революционно настроенных
людей того времени: «Я, — писал Давыдов, — завидую
вашему знакомству с г. Гоголем, мои дорогие дети; мне
известна его комедия «Ревизор» и некоторые другие его
сочинения и я составил себе самое высокое мнение о его
таланте. Это писатель, созданный для того, чтобы быть
достойным представителем нашей литературы, так же, как он
мог бы представлять и всякую иную. Вы не можете
оценить его комедию так, как она этого заслуживает,
потому что вы не знаете ни нравов, в ней обрисованных,
гш (простите, крошки!) человеческого сердца —и слава
богу! Вы не можете судить об удивительной
правдивости кисти Гоголя, о vis comica \ о глубине этого поэта, и,
однако, вы имели удовольствие слышать его «Ревизора».
Я прочел его раз десять и перечту еще снова: по моему
мнению, это — шедевр» 2.
Отзыв В. Л. Давыдова о «Ревизоре» дочери
декабриста передали Гоголю и сообщили об этом отцу. Тот
писал: «Мне очень приятно, что г. Гоголь знает, что в
глубине Сибири он имеет пламенных почитателей. Во
время получения Вашего последнего письма я читал
сцены, добавленные им к «Ревизору» 3.
Горячими поклонниками Гоголя были молодые люди,
увлекающиеся, ищущие. О любви к Гоголю студентов
пишет Е. С. Смирнова-Чикина. Напомнив о том, что в
вещах Гоголя после его смерти оказалось всего 57 рублей,
в то время как для студентов, из которых многих он
учил на свой счет, было отложено свыше 5 тысяч, автор
рассказывает о похоронах Гоголя Московским универ-
1 Сила комизма (лат.)
2 «Литературное наследство», т. 58. М., Изд. АН СССР, 1952,
стр. 598.
8 Там же, стр. 604.
69

ситетом: «До самого кладбища Даниловского монастыря 1
гроб несли профессора и студенты. А. А. Харитонов,
участник похорон, вспоминал: «Кого это хоронят? —
спросил прохожий, встретивший погребальное шествие. —
Неужели это все родные покойника?» — «Хоронят
Гоголя, — ответил один из молодых студентов, шедший за
гробом, — и все мы его кровные родные, да еще с нами
вся Россия» 2.
1 Теперь могила Н. В. Гоголя находится на Новодевичьем
кладбище в Москве. На могиле установлен надгробный
памятник работы скульптора Н. В. Томского.
2 Е. С. Смирнова-Чикина. Гоголь и студенты. —
«Прометей». Историко-биографический альманах, 1968, т. 5, стр. 454—455.
Ф Ф Ф

ГЛАВА ТР ЕТЬЯ
ЧИНОВНИЧЬЯ РОССИЯ
ВРЕМЕНИ ГОГОЛЯ
«...она представляет
собою ужасное зрелище
страны, где люди торгуют
людьми... страны, где люди сами
себя называют не именами, а
кличками: Ваньками, Стешка-
ми, Васьками, Палашками;
страны, где наконец нет не
только'никаких гарантий для
личности, чести и
собственности, но нет даже и
полицейского порядка, а есть только
огромные корпорации разных
служебных воров и
грабителей»
(В. Г. Белинский).
Комедия Гоголя порождена самой действительностью.
Но автор «Ревизора» не просто объединяет
разрозненные явления, а силой гениального художественного
обобщения проникает в глубины общественных
процессов, психологию человека, в тайное тайных жизни.
Приводя данные о положении России первой
половины XIX века, мы отбирали преимущественно те из
них, которые перекликаются с комедией «Ревизор».
Однако это не значит, что они непосредственно «вошли»
в комедию. Реальные исторические факты передают ту
социальную и нравственную атмосферу, которая
породила гоголевских героев. Претворенные творческим
сознанием художника, они получили новое яркое, своебраз-
ное освещение. «Действительность поверялась в душе
комика идеалом — и каким идеалом! — писал о Гоголе
Ап. Григорьев. — Не мудрено, что после такой поверки
она выходила в мир отмеченною клеймом гневной любви,
принимая те колоссально комические размеры, которые
придавала ей горячая и раздраженная фантазия.."
Поэтому-то гоголевские произведения верны не
действительности, а общему смыслу действительности в
противоречии с идеалом: в обыкновенной жизни нет
Хлестакова, даже как типа, в обыкновенной жизни и Земляника
71

даже не скажет на вопрос Хлестакова: «Вы, кажется,
вчера были меньше ростом?..», «Очень может быть-с» 1.
В комментарии к «Ревизору» мы обращаемся к
свидетельствам современников. Их дневники, воспоминания,
письма, а также разнообразные статистические сведения,
исторические документы, достоверно рисуют время, в
которое жил и писал Гоголь. Из них мы черпаем сведения
о нравах, быте, учреждениях, идеалах, т. е. знакомимся
с теми фактами жизни, с которыми постоянно
сталкивался писатель. Перед нами пройдут люди из разных
слоев русского общества, разного уровня культуры,
разной образованности, общественного темперамента и
политических воззрений. Иные из них простодушно
описывали то, чему были свидетелями, что бросалось в глаза,
заставляло их недоумевать, удивляться. Другие
приходили в отчаянье от tofo, что творилось вокруг,
негодовали, мучались от невозможности что-либо изменить.
Но все они, такие непохожие друг на друга, как
И. М. Долгоруков, А. В. Никитенко, В. В. Стасов,
П. В. Киреевский, С. Т., К. С. и И. С. Аксаковы,
В. К. Кюхельбекер, В. Г. Белинский, А. И. Герцен и
многие, многие другие — оставили в своих дневниках,
путевых записках, письмах и прочих документах
картину жизни своего времени. Знакомство с ними еще
более убеждает в гениальности гоголевского обобщения.
Яркую картину нравов самодержавной России
первой трети XIX в. дал И. М. Долгоруков в записках
«Путешествие в Киев в 1817 году».
Долгоруков — губернатор и поэт. При Екатерине II
его резиденцией была Пенза, при Александре I —
Владимир (1802—1812). Умер он в 1823 году. Несмотря на
архаичность взглядов Долгорукова, наблюдения его над
жизнью уездных и губернских городов трезвы и
правдивы.
Общие размышления Долгорукова были невеселы:
«...Я не говорю здесь о Москве и Петербурге... я говорю
о России. Пора ее искать не на Неве только и на Яузе:
пусть и посмотрят во внутрь этого огромного царства, и
всякий признается со мной, что мы ни своего доброго за-
1 Аполлон Григорьев. Литературная критика. М.,
«Художественная литература», 1967, стр. 45.
72

вести, ни чужого хорошего перенять порядочно еще не
умеем: за все хватаемся и все апплике; сорвем скорлупу,
а ядро никуда не годится... Прощаясь с Украиной, я
кончу рассказ мой об ней последним замечанием. Она
изнурена, терпит разные тягости и чувствует вполне потерю
свободы ее веков. Ропот глухой, но почти общий...» 1 Это
написано было в годы царствования Александра I,
написано для самого себя, без расчета на публикацию.
Крепостное крестьянство не мирилось с произволом
и гнетом, и правительство было вынуждено защищать
помещиков от крестьянских волнений. Вместе с тем
надо было что-либо предпринять и для того, чтобы
приглушить растущее недовольство крестьян. В июло
1841 года было подготовлено «Положение об обязанных
крестьянах», в основу его была положена мысль об
обеспечении крестьян землею при освобождении. Проект
«Положения», однако, сопровождался оговоркой о том,
что наделение землей должно производиться по
добровольному соглашению помещика с крестьянами, без
установления каких-либо норм. На «Положение» была
наложена резолюция Николая I: «Исполнить». Однако
на этом же тексте рукою князя Васильчикова помечено:
«Оставить без исполнения по ос'обо данному словесно
высочайшему повелению». Такими колебаниями
сопровождались даже самые робкие проекты правительства
по вопросам о крестьянстве во все царствование
Николая 12.
В «Кратком обзоре общественного мнения в 1827
году», в котором Бенкендорф информировал Николая I о
настроениях крестьянства сказано: «Они ждут своего
освободителя... и дали ему имя Метелкина: «Пугачев
попугал господ, а Метелкин пометет их», — говорили
крестьяне3.
Выступления крестьян ширились год от года, и их
нельзя было не заметить, как бы ни был благонамерен
автор дневников или записок. Даже ненадолго приезжавшие
1 Чтения в императорском об-ве истории и древностей
российских при Московском университете. М., 1870, кн. 2, стр. 82, 191.
2 М. П о л и е в к т о в. Николай I. M., изд. М. и С.
Сабашниковых, 1918, стр. 311—312.
8 Крестьянское движение 1827—1869 гг., вып. I, Центральный
архив, 1931, стр. 9.
73

в Россию иностранцы чувствовали драматизм положения
в стране.
В 1839 году Россию посетил маркиз де Кюстин. Он
ехал в самодержавную страну с тем, чтобы укрепиться
в своих роялистских взглядах. Но то, что он увидел,
настолько поразило его, что де Кюстин неожиданно
заговорил о николаевской деспотии «языком парижских
радикалов». Он покинул Россию, «проклиная самодержавие,
так же как и зараженную атмосферу, которой оно
окружено»,— писал о нем Герцен (VI, 196). Кюстин назвал
Россию «страной фасадов», где «каждый старается
замаскировать перед глазами властелина плохое и
выставить напоказ хорошее. Это какой-то перманентный
заговор беззастенчивой лести, заговор против истины с
единственной целью доставить удовлетворение тому, кто,
но их мнению, желает блага для всех и это благо
творит...» К
Постоянно отмечается в книге Кюстина царящая
повсюду офицальиая ложь и боязнь правды: «Лгать
здесь, — писал он, — значит охранять престол, говорить
правду, значит потрясать основы...» «Политический
сумрак, — развивает Кюстин далее свою мысль, — более
непроницаем, чем полярное небо...» (стр. 155).
Кюстин был потрясен лицемерием и фальшью двора,
лестью придворных, мертвым молчанием
бюрократического Петербурга. Он, однако, не видал глухого, но
нарастающего протеста народа, не разглядел скрытых
революционных настроений интеллигенции, не услышал
смелого голоса русской литературы. Справедливо возражая
против господства на русской сцене водевилей,
скрывавших драмы жизни, возмущаясь тем, что в светских
гостиных «излюбленным чтением являлись романы Поль де
Кока» (стр. 70), он не сказал о том, что на русской сцене
играли «Горе от ума» Грибоедова и «Ревизора» Гоголя,
о том, как едко высмеивал Белинский Сенковского,
позволившего себе сравнивать Гоголя с Поль де Коком.
О том, что Кюстин в своей книге глубоко верно показал
«только правительственную Россию», что русский народ
он знал «только по петербургским извозчикам», держался
1 Маркиз де Кюстин. Николаевская Россия. М., Изд-во
Всесоюзного об-ва политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1930,
стр. 102.
74

всегда в отдалении от народа и так же мало, как его
придворные друзья, знал «умственное движение России»,
ее литературу и науку, писал Герцен (VI, 195—196;
VII, 213). Но он же иронически высмеивал Н. И. Греча,
защищавшего Николая I от Кюстина (//, 340—341) К
Не мог Кюстин знать и того, как глубоко понимали
многие русские люди жизнь своего времени, о том,
какую суровую правду о ней высказали они в своих
дневниках и письмах.
Примерно в то же время, что Кюстин, знакомился
с русской провинцией Герцен. Во время ссылки, в
1835—1839 годах, побывав в Казани, Перми, Вятке,
Владимире, он в «Былом и думах» вынес русской
действительности свой беспощадный приговор: «Какие
чудовищные преступления безвестно схоронены в архивах
злодейского, безнравственного царствования Николая I!
Мы к ним привыкли, они делались обыденно, делались
как ни в чем не бывало, никем не замеченные,
потерянные за страшной далью, беззвучно заморенные в немых
канцелярских омутах или задержанные полицейской
цензурой» (VIII, 233).
В этой атмосфере лицемерия Гоголь дерзнул
выступить с «Ревизором». «Вы говорите, — писал Гоголь в
«Театральном разъезде», — что выставлять порочное не
достигает цели: осмеяние не действует на порочных; но
не лицемерны ли были уста, произнесшие такие речи?
Как важно, значительно значение осмеяния!» (V, 388).
Гоголь верил в очищающую силу сатиры и смеха, и эта
его вера так же, как и созданный им «Ревизор», была
рождена, пусть и скрытыми, силами русской жизни.
1. Русский город, его власти;
ситуация «Ревизора»
Из губернских городов Гоголь еще с детства хорошо
знал Полтаву, которую неоднократно посещал и в
зрелые годы, и губернский городок Чернигов, где жили его
родственники по линии матери. Из уездных городов ему
1 Об отношении А. И. Герцена к маркизу де Кюстину хорошо
сказано в статье Ф. П. Гусаровой «А. И. Герцен — пропагандист
русской литературы на Западе». — «Ученые записки Лен. гос. пед.
пн-та им. А. И. Герцена», т. 196. Л., 1959, стр. 7—8.
75

были отлично зпакомы Миргород и особенно Нежин,
где он учился. Во время поездок по России, которые
бывали всегда ему очень нужны, так как давали большой
материал для размышлений, он также видел множество
городов. Все они оставили неизгладимое впечатление и
отразились в его творчестве — в «Миргороде», «Ревизоре»,
«Мертвых душах». Облик гоголевских городов стал
неотделим от представления о городе того времени и у
современников Гоголя, и у будущих поколений.
Так случилось потому, что Гоголь сумел увидеть город
весь целиком, показать его в самых характерных,
определяющих чертах, посмотреть на него с такого
возвышения (не в прямом, а в переносном смысле слова),
«откуда бы он виден был весь, как на ладони» (VIII,30).
Чаще всего Гоголь ездил из Петербурга в Москву, из
Москвы в Полтаву, в Васильевку. На пути ему
неоднократно приходилось останавливаться в городах,
уездных и губернских. Так, например, в начале октября
1832 года по дороге из Васильевкй в Петербург ему из-за
поломки экипажа пришлось задержаться в Курске
почти на целую неделю.
В 1835 году перед началом работы над «Ревизором»
Гоголь много ездил по России. Дороги в те годы
находились в плачевном положении.
Первая в России шоссейная дорога — Петербургско-
Московское шоссе — была закончена в 1830 году.
Началось строительство других шоссе, но все они были еще,
как пишет В. П. Семенов, в «довольно-таки первобытном
состоянии» 1. Недаром Пушкин писал:
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станции клопы да блохи
Заснуть минуты не дают,
Трактиров нет...
(«Евгений Онегин»)
Строительство железных дорог в России (не считая
линии из Петербурга в Царское село, не имевшей серьез-
1 Россия, полное географическое описание нашего отечества,
настольная дорожная книга под ред. В. П. Семенова, т. I,
Московская промышленная обл. и Верхнее Поволжье. СПб., 1899, гл. VII,
стр. 192.
76

пого экономического значения) началось только в
1843 году. Железная дорога между Петербургом и
Москвой открылась только в 1851 году.
Рассматривая «Почтовую карту Европейской России
с показанием разделения на губернии и уезды
(сочинена, гравирована и напечатана при
военно-топографическом депо в 1827 году)», как и аналогичную карту
1829 года, можно увидеть те губернские и уездные
города, которые лежали на пути Гоголя во время его
поездки перед созданием «Ревизора».
Поездка из Петербурга в Москву в дилижансе в 30-е
годы длилась четыре — четыре с половиной дня. Однако
даже на этом сравнительно благоустроенном пути
бывали осложнения. Так, например, 22 сентября 1832 года
из Москвы Пушкин писал жене: «Велосифер, по-русски
Поспешный дилижанс, не смотря на плеоназм, поспешал
как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось
мне сделать три станции. Лошади расковывались и
неслыханная вещь! их подковывали на дороге» (XV, 30).
Путь из Петербурга в Москву лежал через губернские
города — Новгород и Тверь. Из уездных городов на этой
дороге были: Крестцы, Валдай, Вышний Волочек,
Торжок, Клин.
Направляясь из Москвы в Полтаву, Гоголь проезжал
четыре губернских города: Тулу, Курск, Орел, Харьков
и ряд уездных: Подольск, Серпухов, Чернь, Мценск,
Обоянь, Белгород, Валки.
По дороге из Полтавы в Крым Гоголь летом 1835
года увидел губернские города Херсон и Симферополь и
уездные Решетиловку, Кременчуг, Александрию, Елиса-
ветград, Николаев, Каховку, Перекоп, Карагуз.
Путь Гоголя в Петербург можно разделить на 3 этапа:
1. Из Полтавы в Киев, где по дороге не лежало ни
одного губернского, но много уездных, хорошо известных
Гоголю городов: Решетилов, Белоцерковка, Хорол,
Лубны, Пирятин, Яготин, Переяслав, Бровары. Писатель
хорошо знал и другой путь из Полтавы в Киев: мимо
селения Диканьки через Опошню, Зеньков, Гадяч, Ромны, Хме-
лов, Конотоп, Батурин, Нежин, Козелец, Бровары.
2. Из Киева в Москву — губернские города — Орел и
Тула, уездные — Бровары, Козелец, Нежин, Борзна,
Кролевец, Дмитровск, Кроны, Алексин, Таруса, Серпухов,
Подольск.
77

3. Из Москвы в Петербург — по указанной выше
дороге.
В комедии «Ревизор» есть только беглые замечания
об улицах и домах того городишки, в котором городниче-
ствовал Сквозник-Дмухановский, но Гоголь нам дал
картину подобного города в «Миргороде». В описаниях
этих городов от нас несомненно ускользает кое-что из
того, что было ясно для его современников. Так,
например, не зная содержания существовавших тогда
«высочайше утвержденных» разрешений о фасадах
обывательских домов, нельзя понять смысл места из «Повести
о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифо-
ровичем»: «Но я тех мыслей, что нет лучше дома, как
поветовый суд. Дубовый ли он, или березовый, мне нет
дела; но в нем, милостивые государи, восемь окошек!..
Один только он окрашен цветом гранита: прочие все
домы в Миргороде просто выбелены» (//, 244).
Эти «восемь окошек», так настойчиво подчеркнутые
рассказчиком — обывателем Миргорода, как и приведшая
его в восторг окраска «гранитного цвета»,
воспринимаются нами только как ирония Гоголя над мизерностью
представлений обывателя, говорят об убожестве
провинциальной жизни. Между тем современники писателя,
жители провинциальных городов, могли увидеть за этими
словами высмеивание постановлений власти, причем не
только местной, но и центральной. Дело в том, что
упомянутыми разрешениями предусмотрено было
строительство фасадов обывательских домов не более, чем с семью
окошками. Об этом, не имея в виду Гоголя, рассказывает
П. Столпянский 1.
В первой половине XIX в. в губернских и уездных
городах, а иногда даже в местечках имелись «Особые
строительные комитеты или комиссии», без разрешения
которых обыватели ничего соорудить не могли.
«Обывателю разрешали построить свое жилище по одному из
трех высочайше утвержденных построек фасада — в 3,
5, 7 окошек на улицу. В случае желания обывателя
выстроить дом в большее число, чем 7, окошек на улицу,
комиссия не могла удовлетворить его желание своею
властью и отправляла прошение обывателя из Тмутара-
1 П. Столпянский. Бумажная Русь, — «Бодрое слово»,
1910, № 1, стб. 77-92.
78

кани, например, в Петербург, к главноуправляющему
путями и публичными зданиями, а этот последний
подносил планы каждый раз на высочайшее благоусмотрение...
только с начала 50-х годов прошлого столетия разрешение
на постройки перешло к компетенции местной власти» 1.
Города того времени обычно строились однотипно.
В центре — большая площадь, на которой расположены
здания различных правительственных учреждений.
Имелась она и в губернском городе N., в котором совершал
свои купчие Чичиков. Он и Манилов, отправившись в
город с этой целью, прежде всего должны были дойти
«до площади, где находились присутственные места;
большой трехэтажный каменный дом, весь белый, как
мел, вероятно для изображения чистоты душ
помещавшихся в нем должностей; прочие здания на площади
не отвечали огромпос'тию каменному дому» (VI, 141).
Уездные и губернские города того времени часто мало
чем отличались друг от друга. По своему хозяйственному
и культурному значению уездные города играли порой
большую роль, чем некоторые губернские центры. Ярким
примером этого служит хорошо известный Гоголю
уездный г. Нежин 2.
Иные губернские города хирели, уподобляясь
городишкам уездного типа. Во времена Гоголя такая участь
постигла губернский город Чернигов. Превращенный
Александром I в губернский центр с большим
количеством правительственных учреждений и разветвленным
чиновничьим аппаратом, Чернигов ни в малейшей
степени не отвечал своему назначению, ни по
экономическому, ни по культурному положению. Не изменилось
это положение и при Николае I.
Жизнь Чернигова интересовала Гоголя потому, что
это был ближайший город к Нежину, и потому, что там
жили Павел Петрович и Петр Петрович Косяровские,
1 П. Столпянский. Бумажная Русь. — «Бодрое слово»,
1919, № 1, стб. 77-78.
2 По свидетельству А. Шафонского, «Нежин не только в
Черниговском наместничестве, но и во всей Малой России один
такой город, который торговым называться может и который многим
великороссийским городам в своем торговом состоянии не
уступает». «Черниговского наместничества топографическое описание».
Сочинение А, Шафонского, 1786. Киев, 1851, стр. 477.
79

которых он любил и с которыми делился своими
планами на будущее (X, 111 — 115, 130—135 и др.).
Николай Маркевич, историк того времени,
опубликовал в 1852 году небольшую книжечку «Историческое и
статистическое описание Чернигова» 1.
В Чернигове было всего около 7 тысяч жителей —
очень мало даже по тем временам. Губернский Чернигов
в этом отношении мало отличался от неказистого
уездного городишки Миргорода, в котором попадалось на
улицах более собак, нежели людей (//, 230).
Малонаселенность была характерной чертой любого
уездного городка того времени. Это первое, что бросилось
в глаза столичному жителю Хлестакову. Беседуя с
почтмейстером, он говорит: «А мне нравится здешний
городок. Конечно, не так многолюдно — ну, что ж? Ведь это не
столица. Не правда ли, ведь это не столица?» (IV у 60).
Описанное Маркевичсм хозяйство Чернигова живо
напоминает гоголевские городишки «с деревянными
лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей
мелюзгой» (VI, 220).
На примере Чернигова наглядно видно, что
разросшийся чиновничий аппарат, губернские
административные учреждения города — не что иное, как проявление
непомерного и искусственного роста бюрократической
системы в крепостной России XIX в.
0 знакомстве Гоголя с Черниговом мы можем
говорить только предположительно, но ему несомненно была
хорошо знакома Полтава. Гоголь жил в этом городе в
1818—1820 годах, ездил через Полтаву в родную Ва-
сильевку, и нам кажется вполне вероятным, что,
создавая образ провинциального города, Гоголь невольно
обращался к Полтаве.
Что же представляла собой Полтава в ту пору?
В начале XX в. И. Ф. Павловский написал ряд
работ, посвященных жизни Полтавы в эпоху Гоголя2. Он
1 Николай Маркевич. Историческое и статистическое
описание Чернигова. Чернигов, 1852, стр. 77. «При императоре
Александре I, — пишет автор, — была открыта губерния
Черниговская, в ее нынешнем составе» (стр. 119).
- Полтава в начале XVIII в. — «Киевская старина», 1902,
№ 7—8, стр. 111—164; № 9, стр. 293—342; Полтава в XIX
столетии. Там же, 1905, № 11—12, стр. 228—342. Очерк деятельности
малороссийского генерал-губернатора князя А. Б. Куракина.
Полтава, 1910 и др.
80

анализирует доходы и расходы города. Доходы говорят
об отсутствии в городе какого-либо производства, об
убогом масштабе торговли и всей его хозяйственной жизни.
Самые значительные расходы города шли на богоугодные
заведения и на содержание полиции.
В архивных документах отражается и борьба,
которая постоянно велась между полицмейстером и городским
головою: полицмейстер и подчиненные ему лица —
частный пристав, смотритель острога и прочие служащие
в полиции — всеми правдами и неправдами стремились
захватить те средства, которыми распоряжалась
городская дума. Споры шли об оплате думой «съезжих изб»,
где находились во время разбора дел нарушители
порядка и прочие лица, совершавшие преступления, о
доставке фуража для лошадей пожарной команды, о
доставке дров для отопления помещений полиции и острога.
Все эти столкновения порождали бесконечную вражду,
писание кляуз и даже судебные разбирательства.
Нередко полицмейстер поносил городского голову на
рыночных площадях и в прочих местах скопления народа,
громогласно заявляя, что его место в остроге.
Полицмейстер t не подчинялся никаким увещеваниям
губернского правления и изо всех сил боролся за то, чтобы
быть полным хозяином в тех местах, где есть
возможность получать деньги с населения.
Ну как здесь не вспомнить гоголевского городничего
с его частным приставом и квартальными надзирателями?
«Городничий... Да смотри: ты! ты! я знаю тебя: ты
там кумаешься да крадешь в ботфорты серебряные
ложечки,— смотри, у меня ухо востро!.. Что ты сделал
с купцом Черняевым, а? он тебе на мундир дал два
аршина сукна; а ты стянул всю штуку. Смотри! не по
чину берешь! ступай!» (IV, 22).
При чтении статей И. Ф. Павловского о жизни
Полтавы на память все время приходят известные страницы
гоголевских произведений. «Заботились, — пишет
Павловский, — и об освещении улиц, на что город тратил всего
300 рублей в год. Освещали по вечерам только в
праздничные дни». Ну, как тут не вспомнить «Мертвые души»
и город N, где улицы освещались только светом
из обывательских окон, а светло было только у дома
губернатора, на бал к которому был приглдшен
Чичиков.
81

«При рекрутском наборе дума, — пишет
Павловский, — выдавала по 30 копеек в сутки на рекрута» *.
И опять невольно вспоминаешь реплику городничего:
«...Да не выпускать солдат на улицу безо всего: эта
дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а
внизу ничего нет» (IV, 24).
Но совсем не обязательно говорить о Полтаве,
которую хорошо знал Гоголь, или о Чернигове, который мог
быть известен писателю, — жизнь любого города того
времени содержит черты, нашедшие воплощение в
«Ревизоре».
Так, например, современник Гоголя А. В. Никитенко
(1804—1877) приводит в своих «Записках» и «Дневнике»
сведения о жизни уездных городов, имеющих много
общего с тем городком, в котором неожиданно оказался
Хлестаков.
В юности А. В. Никитенко жил в маленьких уездных
городах. «Замечательный город, — пишет он, — был в то
время Острогожск».2 Но и его будни были
неприглядны.
Осенью и весною, как почти все города того времени,
Острогожск «буквально утопал в грязи. Его немощеные
улицы становились непроходимыми: среди них, как в
месиве, барахтались пешеходы и вязли волы с возами. Немало
было у нас толков о сооружении мостовой. По этому
поводу даже затеялась переписка с губернскими властями.
Дума ассигновала нужные деньги. Переписка тянулась
годы, а от денег скоро и след простыл. Город тем
временем выгорел, и дело о мостовой кануло в вечность: ее
там и до сих пор нет. Да теперь Острогожску и не до
мостовой. Он очень обеднел, его умственный уровень
понизился, и он больше ничем не отличается от самых
заурядных уездных городов наших» (стр. 93).
Никитенко пишет о тягостях жизни обывателей
Острогожска. Слава самого образованного города края
вызывала особое нерасположение всех губернских
властей. Острогожск был у власти «как бельмо на глазу»,
ибо «хищничество» властей «нигде не встречало такого
упорного протеста, как там» (стр. 89).
1 «Киевская старина», 1905, № 11—12, стр. 286.
2 «Записки и Дневник» А. В. Никитенко (1826—1877). Том
первый. СПб., 1893, стр. 87,
82

Генерал-губернатор Рязани Балашов распоряжался
в подвластной ему территории «не хуже любого паши».
И если не всегда он сам, то «канцелярия его и агенты
с неудержимой жадностью предавались взяточничеству».
Обывателей «беспрестанно обкладывали все новыми
налогами, шедшими будто бы «на украшение сел и городов».
Начальство подвластных Балашову городов умело ловко
пустить пыль в глаза вышестоящему представителю
власти, действуя так же, как в ожидании ревизора поступал
Сквозник-Дмухановский. В городе немедленно
создавалась видимость строительства: пустыри «обносились
красивыми заборами с обозначением номеров будто бы
строящихся домов, которых некому и не на что было строить...
Получалось, например, известие, что вот тогда-то, по
такому-то тракту должна проехать высокая особа. Там
мост едва держался. Чинить его сгонялись целые села.
Мост воздвигался на славу. Особа проезжала и хвалила,
а мост, вслед за оказанной ему честью, немедленно
проваливался» (стр. 89—90).
Балашов и все подчиненные ему чиновники отлично
умели внушать страх и использовать это чувство
страха для выколачивания поборов у подвластного
населения.
«При въезде в ревизуемый город его первой задачей
было — задать как можно больше страху. Особенно
доставалось городскому голове: ему приходилось отвечать
за то, что в городе не было тротуаров, мостовых,
каменных гостиных дворов, дерев вдоль улицы — одним словом,
всего того, чем генерал-губернатор любовался за
границей. Покривившиеся лачуги с заклеенными бумагой
окнами, камышевые и соломенные крыши на деревянных
строениях, немощеные улицы, все это оскорбляло в нем
чувство изящного. Он не давал себе труда вникать в
причины таких явлений, но с бюрократическою сухостью
относил их к разряду беспорядков, устранимых
полицейскими мерами. Что у города нет средств, что обыватели
чуть ли не умирают с голода — все это такие мелочи,
о которых высокому сановнику было невдомек.
Уезжая, он отдавал полиции строгий приказ все
исправить к его следующему приезду, то есть
воздвигнуть тротуары, каменные рынки и т. д. Городской голова
почесывал затылок, городничий покрикивал на десятских,
те сновали по домам, понуждая жителей озаботиться
83

украшением города. Но проходило несколько недель, все
успокаивалось и оставалось по-старому» 1.
Чувство страха, положенное в основу ситуации
«Ревизора» и безошибочно разгаданное Белинским, пришло
в комедию из жизни.
Каждый, имеющий власть, поднимая свой авторитет
и вес, постоянно прибегал к испытанному орудию —
внушению страха.
Так формировалась психология чиновничьей иерархии.
Если бы гоголевский городничий знал о Балашове,
последний мог стать воплощением его мечтаний: «Ведь
почему хочется быть генералом? потому, что случится,
поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты
поскачут везде вперед: лошадей! и там на станциях никому не
дадут, всё дожидается: все эти титулярные, капитаны,
городничие, а ты себе и в ус не дуешь: обедаешь где-
нибудь у губернатора, а там: стой, городничий! Хе, хе,
хе (заливается и помирает со смеху), вот что,
канальство, заманчиво!» (IV, 82).
В явлениях VII—XI третьего действия говорится
о сильнейшем воздействии на чиновников вранья
Хлестакова. Это вранье, которое, несомненно, родилось у
Хлестакова неожиданно, чуть ли не по вдохновению, в то жо
время — явление, социально обусловленное. Это самый
распространенный по тем временам способ создать о
себе впечатление, заставить бояться. Приезжающие в
провинциальные городишки чиновники прекрасно умели
использовать страх перед властью у уездного чиновничества.
Об этом часто писали многие современники Гоголя. Так,
например, через два года после выхода в свет
«Ревизора» в 1838 году предводитель дворянства, некий
Головин писал губернатору: «Не могу преминуть, что мелкие
губернские чиновники, приезжая в уездные города по
разным поручениям, для придания себе большей
важности, часто хвалятся отличным расположением и
покровительством начальства, может быть, вовсе небывалым; и
они-то, если делают какие злоупотребления,
действительно, относят их за счет начальников, по их словам
1 «Записки и Дневник» А. В. Никитенко (1826—1877). Том
первый. СПб., 1893, стр. 90—91.
84

им особенно покровительствующих, и тем производят
вредное впечатление как на умы уездных чиновников,
слепо им верящих, так и на прочих, имеющих с ними
сношение...» 4.
Преступное хозяйничанье чиновников, страх и чиыо-
мания, или, как выражались в гоголевскую пору, «чи-
нобесие», составляет основу «ситуации ревизора»,
которая получила гениальное воплощение в комедии
Гоголя.
«Учтивый городничий Севска, — записал
Долгоруков, — позволил нам пристать в своих покоях. Он сам
живет в огромном каменном корпусе присутственных
мест и занимает комнаты большие с зеркалами,
паникадилами и всяким прихотливым убранством. Жалование
ему только 300 рублей. Чудеса! На дрова и на свечи,
конечно, мало. Догадку к стороне, спасибо доброхотному
хозяину» 2.
Сквозник-Дмухановский жалуется Хлестакову,
желая оправдать этим взятку как источник своего
существования: «...казенного жалования не хватает даже на
чай и сахар. Если же и были какие взятки, то
самая малость: к столу что-нибудь да на пару
платья» (IV, 34).
Французский посланник де Барант в письме к графу
Моле от 29 декабря 1836 года пытается дать объяснение
взяточничеству русских чиновников. «Жалование
служащих в государственных учреждениях настолько
мизерное, что им приходилось голодать, либо искать
дополнительных доходов в постыдном взяточничестве, это
общераспространенное явление в России; никто не
отрицает это зло, которое, к сожалению, приходится
признать» 3.
Нарушение законов заставило чиновников бояться
появления на местах каждого нового лица, особенно когда
неясна была цель его посещения4.
1 К. Сивков. Провинциальные чиновники 30-х годов
XIX века в оценке предводителя дворянства и губернатора. —
«Голос минувшего», 1923, № 3, стр. 135.
2 Чтения в императорском об-ве истории и древностей
российских при Московском университете. М., 1870, кн. 2, стр. 322.
3 Souvenirs de Baron de Barante de L' Academic Franchise,
1782-1866, v. V, Paris, 1895, p. 297.
4 M. Г у с. Гоголь и николаевская Россия. М., Гослитиздат,
1957, стр. 141.
85

Об этом уже говорилось выше. Можно указать и па
случай, происшедший в 1834 году в Осташкове с
известным собирателем народных песен П. В. Киреевским *.
«Когда он, — писала о П. В. Киреевском его мать, —
нынешнее лето собирал в Осташкове^ нищих и стариков
и платил им деньги за выслушаиие их не райских песен,
то городничему показался он весьма подозрителен, он
послал рапорт к губернатору; то же сделали многие
помещики, удивленные поступками слишком
скромными такого чудака, который по несчастью называется
студентом».
«Меня,— пишет сам Киреевский о своем пребывании
в Осташкове, — там не только в простонародье, но даже
и в тамошнем beau-monde боялись, как чумы, воображая
во мне сначала шпиона, а потом карбонара» 2.
Во второй части «Былого и дум» в гл. XVII, не делая
при этом никаких литературных сопоставлений, Герцен
описывает историю, воссоздающую всю композицию
«Ревизора» с первого до пятого акта.
Рассказывая историю с Тюфяевым, которая
происходила на его глазах, Герцен воспроизвел сюжет «Ревизора».
Самоуправно расправляясь с подвластным ему
населением, вятский генерал-губернатор Тюфяев особенно
бесчинствовал перед приездом наследника. Достаточно
сказать, что он в своем угодничестве дошел до того, что
«переставил было народный праздник, к которому
крестьяне привыкли веками» с 23 мая на 19-й день приезда
наследника. Наследнику стало известно о подготовке
к его приезду. Многое в самой Вятке ему тоже очень не
понравилось. Губернатор между тем продолжал
проводить свои торжества, Герцен присутствовал на «глупом»
балу, которым генерал-губернатор задумал увенчать весь
парад. «Полицейские, — рассказывает Герцен, —
суетились, чиновники в мундирах жались к стене, дамы
толпились около наследника в том роде, как дикие окружают
путешественников...». После отъезда наследника Тюфяез
ждал сенаторского кресла, но вышло хуже. Он без
всяких разговоров был отставлен...
1 Уткинский сборник, под ред. А. Е. Грузинского. М., 1904,
стр. 56.
2 Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову. М. — Л., Изд,
АН СССР, 1935, стр. 68.
86

«Весь город, — пишет Герцен, — был рад падению
губернатора; управление его имело в себе что-то
удушающее, нечистое, затхло-приказное, и несмотря на то,
все-таки, гадко было смотреть на ликование чиновников.
Да, не один осел ударил копытом этого раненого
вепря» (77/7,294—295).
Современники Гоголя оставили нам много
документальных свидетельств о чиновниках николаевского
времени. Много внимания уделил чиновничеству Герцен
в «Былом и думах». Наблюдения его относятся ко
второй половине 30-х годов, т. е. к периоду создания
«Ревизора». Приговор Герцена чиновничеству беспощаден:
«Один из самых печальных результатов петровского
переворота — это развитие чиновнического сословия. Класс
искусственный, необразованный, голодный, не умеющий
ничего делать, кроме «служения», ничего не знающий,
кроме канцелярских форм; он составляет какое-то
гражданское духовенство, священнодействующее в судах и
полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов,
жадных и нечистых» (VIII, 252).
Герценовский «протоколист» Котельников и
гоголевский «постаревший на службе и очень не глупый, по-
своему» городничий проходили свой служебный курс в
одной и той же школе жизни. Это дало им общее уменье:
один «ездил на И исправниках», другой — «мошенников
над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких,
что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду; трех
губернаторов обманул!., что губернаторов!., нечего и
говорить про губернаторов...» (IV, 93).
Жизнь учила каждого изворачиваться и
приспособляться на свой манер.
Чиновничество, его казнокрадство, взяточничество,
нарушающее законы путем изощренного крючкотворства,
становится в эту эпоху подлинным бедствием страны.
Герцен высоко ценил все сказанное Гоголем о
русском чиновничестве: «Гоголь, — говорил он, — приподнял
одну сторону занавеси и показал нам русское
чиновничество во всем безобразии его...» (VIII, 252).
«Ни в одной стране нет такого множества чиновников,
как в России. И чиновники эти стоят над безгласным
народом, как темный лес. Царское самодержавие есть
самодержавие чиновников»,— писал В. И. Ленин (Поли. собр.
соч., т. 6кстр. 333—334).
87

2. Городничий — хозяин города
В словаре Вл. Даля сказано: «Городничий... стар, го-
родчик, городовой прикащик; || полициймейстер уездного
или заштатного города, начальник полиции... Городнй-
чить, городнйчествовать, занимать должность
городничего, править городом» (Даль, I, 381) {.
Фигура городничего в «Ревизоре» выдвинута на
первый план. В «Характерах и костюмах», поясняя
действующих лиц комедии, Гоголь говорит о городничем как
о первом из них, Гоголь не называет его по фамилии
(как судью, попечителя богоугодных заведений), а только
по должности— «городничий», подчеркивая
значительность этого лица. Положение городничего в комедии
выражает объективно существовавшие отношения. Во
вторую четверть XIX в. фигура губернатора в губернском,
а в соответствии с этим городничего в уездном городе,
приобрела большее, чем прежде, значение и вес. В
истории местной администрации дореформенной России
вторая четверть XIX в. характеризуется усилением власти
губернатора и городничего и ростом воздействия их на
местный чиновничий аппарат. «...Эти процессы, — пишет
Н. П. Ерошкин, — были закреплены в наказе
губернаторам 1837 года» 2.
В уездных городах всевластие городничего было еще
более ощутимо, так как в его руках сосредоточивалась
и вся деятельность полиции уезда. В Петербурге и Москве
во главе полиции стоял обер-полицмейстер, имевший
свою канцелярию, а в помощь обер-полицмейстеру
действовало учреждение под названием управы благочиния.
Кроме обер-полицмейстера (председателя) в ее состав
входили приставы (уголовных и гражданских дел) и
выборные ротманы — представители местного купечества.
Управы благочиния, кроме чисто полицейских,
заведовали и разбором разнообразных дел, долговыми
тюрьмами, адресными столами и т. д. Столицы подразделялись
1 Следует отметить, что в первой черновой редакции Гоголь
вместо «городничий» пишет «полицмейстер» (IV, стр. 178).
2 Н. П. Ерошкин. Государственные учреждения России
в дореформенный период (1801—1861 гг.). М., Московский гос,
историко-архивный институт, 1957, стр. 42.
88

на отделения, во главе каждого из них стоял
полицмейстер. В губернских городах не было отделений, но управу
благочиния в каждом из губернских городов возглавлял
полицмейстер. Каждый губернский город делился на
части во главе с частным приставом, на обязанности
полиции лежала борьба с пожарами, освидетельствование
мертвых, надзор за трактирами, гостиницами и т. д. \
Из текста «Ревизора» видно, что не только все
основные, но и все дополнительные функции полиции лежали
на городничем, выполнявшем их с помощью одного
частного пристава и квартальных. Так, например, хозяин
трактира, которому уже третью неделю Хлестаков не
платил денег, грозил обратиться за помощью к
городничему: «Еще, говорит, и к городничему пойду...» —
передавал Хлестакову свою беседу с хозяином гостиницы
Осип. «Я, говорит, шутить не буду, я прямо с жалобою,
чтоб на съезжую да в тюрьму» (IV, 28). В ведении
городничего находятся и тюрьмы в городе. Недаром он
так перепугался, когда узнал, что Хлестаков находится
в городе уже две недели: «Две недели... в эти две
недели... арестантам не выдавали провизии» (IV, 20).
Гоголь наглядно показал, что все сферы деятельности
административных учреждений города находились в
личном ведении городничего.
На нем лежала ответственность за расквартирование
и содержание местного войскового гарнизона (IV, 24).
В ведении городничего находятся и все богоугодные
заведения, включая больницы и дома призрения убогих:
«Да если спросит ревизор: «давно ли строится Дом
призрения убогих?», сказать, что недавно, что еще только
вчера или третьего дня начали, чтоб он ничего и не знал,
что его строят 12 лет», — инструктирует городничий
частного пристава (IV, 154, первая черновая
редакция).
Городничий ответствен и за сооружение церкви при
богоугодном заведении: «Да если спросят, отчего не
выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую
назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не
позабыть сказать, что началась строиться, но сгорела»
(77,23-24).
1 Там же, стр. 107.
89

И даже если официально и суд и школа имели
других начальников, то всевластие городничего, т. е.
полиции, как это показано в «Ревизоре», полностью
распространялось и на них.
«Лихие» городничие встречались в гоголевские
времена на каждом шагу. Все им сходило с рук потому, что
все они, как и герои «Ревизора», умели «благочинием и
бдительностью заслужить внимание начальства» (77,45).
Вес и значимость городничего, как и необходимость
подтянуться при нем, вошли в поговорки: «Развалился
на дрожках, словно городничий», «Подбери губы-то:
городничий едет» (Даль, /, 433).
В чем же заключалась деятельность городничего?
«Уж на что, осмелюсь доложить вам, головоломна
обязанность здешнего градоначальника! Сколько лежит
всяких дел, относительно одной чистоты, починки,
поправки... Когда в городе во всем порядок, улицы
выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало... то
чего ж мне больше?» (IV, 45—46). Л. В. Крестова
заметила, что «Городничий как будто цитирует здесь
Екатерининское положение о городничем и его должности,
которому предписывалось сохранять в городе
«благочиние, добронравие и порядок», иметь смотрение за постами,
переправами и улицами, иметь попечение за казенными
строениями» *.
Под стать городничему-полицмейстеру была и
полиция, которая быстро усвоила, что от нее требовалось, и
справлялась с делами не хуже городничего.
На вопрос Никитенко, заданный им в 1832 году
квартальному надзирателю о том, какова полиция, тот
ответил: «Какой ей и быть надлежит при общем положении
у нас дел. Надо удивляться искусству, с каким она
умеет, смотря по обстоятельствам, изворачивать
полицейские уставы. Мы обыкновенно начинаем нашу службу
в полиции совершенными невеждами. Но у кого есть
смысл, тот в два-три года сделается отменным
чиновником. Он отлично будет уметь соблюдать собственные
выгоды и ради них уклоняться от самых прямых своих
обязанностей или же, напротив, смотря по
обстоятельствам, со всею строгостью применять законы там, где,
1 Л. В. Крестова. Комментарий к комедии Гоголя
«Ревизор». М., «Мир», 1933, стр. 95.
90

казалось бы, они не применимы. И при этом они не
подвергаются ни малейшей ответственности. Да и что же
прикажете нам, полиции, делать, когда нигде нет
правды» 1.
В воспоминаниях современдиков Гоголя перед нами
проходит целый ряд городничих — хозяев уездных
городов, обобщенный портрет которых дан в «Ревизоре».
За ними, так же как и за Антоном Антоновичем,
водились «грешки», так же, как и он, они не любили
«пропускать того, что плывет в руки» (IV, 12). И так же,
как и он, они оправдывали себя тем, что «нет человека,
который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это
уж так самим богом устроено...» (IV, 14).
Однако городничие, которых мы знаем по мемуарам,
попадали в дневники и записи современников лишь в
результате каких-либо примечательных особенностей:
своей свирепости, лютости, ловкому казнокрадству,
исключительной бесцеремонности и т. п. Они и воспринимались
как единичные явления. Обобщенный образ городничего
мог быть дан только большим художником.
Много примеров злоупотреблений по должности и
безобразного ведения дел находим мы, например, в
«Предложениях» херсонского губернатора П. Н.
Клушина, относящихся к последним годам крепостного права.
На основании ревизий присутственных мест П. Н. Клу-
шин посылал херсонскому губернскому правлению
«Предложения», которые под заглавием «Доброе старое время»
были опубликованы в «Русской старине» (1892, июль —
сентябрь). «Читая «Предложения» Клушина, — пишет
во вступительной заметке опубликовавший их И. С, —
невольно вспоминаешь упреки, которые делались
Гоголю за тенденциозность и утрировку изображенных им
типов: в «Предложениях» Клушина являются
действующие лица «Ревизора», «Мертвых душ» и «Повести
о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифо-
ровичем». Вспоминается и другой упрек Гоголю,
почему он не изобразил ни одного добродетельного
чиновника — их не было, они были невозможны, и если
появлялся редкий экземпляр чиновника, который пытался
действовать по закону, то его выживали из службы и
1 А. В. Ни кит ен ко. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 115.
91

были даже случаи официальных распоряжений не
слушаться такого еретика-чиновника» 1.
Наглядной иллюстрацией к этим словам могут
служить «Записки» М. С. Щепкина, который рассказал о
том, какой ропот среди курского дворянства вызвало
поведение губернатора, который не брал взяток. «Воля
ваша, — говорили все, — это не по-дворянски!..», «Что
мне в том, говорил всякий, — что он не берет? Зато с ним
никакого дела не сделаешь». В это время, как пишет
Щепкин, людей бранили отнюдь не за взятки: «Вот, говорят,
был дурак покойник такой-то, двадцать пять лет был
секретарем гражданской палаты, а умер — похоронить
было нечем!»
По словам того же Щепкина, особым почетом в Курске
пользовались два чиновных лица, а в суджанском уезде
одно, которые были в большом почете, «потому что брали
и делали; а то все служащее брало и ничего не делало» 2.
Гоголь в «Театральном разъезде» подчеркивал
типичность городничего:
Один из приезжих. Молодец городничий.
Другой. Што этот городничий? В нашем городе
почище.
Один. Точь в точь такое происшествие случилось
назад тому три года в нашей дыре (?), хуже было даже
(F, 385).
3- Суд
И. И. Мешков, служивший в 1828 году дворянским
заседателем в Пензенском уездном суде, так
рассказывает о должностных лицах этого суда: «Вступив в
должность..., я нашел товарищами своими уездного судью
майора..., человека доброго, честного, но в гражданской
1 В этих «Предложениях» П. Н. Клушин рассказывает о
чиновнике, непременном заседателе тираспольского земского суда
И-ве. Он давал делопроизводительству правильное законное
направление, но высший должностной чин запретил суду
пользоваться этими распоряжениями.
- Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Современники
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 123—124.
92

службе ничего не сведущего, и заседателя, коллежского
регистратора..., человека молодого и способного только
набело переписывать; секретарем же был титулярный
советник..., уже престарелый и занимавшийся одною
скрепою журналов и других бумаг; из канцелярских
служителей, если и были некоторые с хорошими
способностями, то или невоздержанные или ленивые, при том же,
получая самое ничтожное жалование, так сказать,
обескураженные» 1.
Таким же, как в «Ревизоре», «ничего не сведущим
в гражданской службе», был пензенский уездный судья.
Такие же «невоздержанные», как гоголевский заседатель,
были в пензенском уездном суде канцелярские
служащие.
Но говорит о них Гоголь словами, сразу ставшими
крылатыми: «Также заседатель ваш... он, конечно,
человек сведущий, но от него такой запах, как будто
бы он сейчас вышел из винокуренного завода...»
(/7,13-14).
И обстановка в пензенском уездном суде такая же,
как и в присутственных местах Аммоса Федоровича. «Что
принадлежит собственно до суда, — пишет И. И.
Мешков, — обстановка его была самая бедная: столы ветхие,
даже судейский был таков, что мы трое едва за ним
могли поместиться, а для сельских заседателей не было
уже и места. Шкапов не было ни одного, а дела валялись
в каких-то коробках и под столами. Архив суда был в
полном беспорядке. Незадолго перед моим поступлением
в суд, он был ревизован сенатором Горголи, который
сделал многие о неисправностях замечания» (стр. 240—
241).
Но совсем не внешне неприглядный вид судейского
присутствия волновал Гоголя. Хорошо зная правосудие
своего времени, он пишет в «Мертвых душах» о суде
в губернском городе N, где «то, что было грязно, так
и оставалось грязным, не принимая привлекательной
наружности» (VI, 141), он дает понять читателю, что и
«в блистательном и облагороженном виде с
лакированными полами и столами» современное Гоголю правосудие
1 Записки Ивана Ивановича Мешкова
(1767—1832).—«Русский архив», 1905, № 6, стр. 240.
93

все также беспощадно несправедливо. И где бы ни нахо*
дились все эти судилища, где бы ни заседали
«неподкупные» «жрецы Фемиды» — в Петербурге ли, в губернском
ли городе N, в Миргороде, или под начальством Ляп-
кина-Тяпкина и городничего Антона Антоновича, судьба
человека, его жизнь и будущее никого в этих судах не
интересовала. Все помыслы судебных чиновников
занимала бумага. Недаром, явившись во «дворец Фемиды»
для заключения купчей крепости, Чичиков и Манилов
«видели много бумаги и черновой и белой,
наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки
губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую
куртку... которая, своротив голову набок и положив ее
почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто
какой-нибудь протокол...» (VI, 141).
Людей направляли из одной инстанции в другую. Они
путешествовали из уездных городов в губернские,
добирались даже до Петербурга, но дела их оставались все
в прежнем положении. Гоголь показал это на примере
дела Ивана Никифоровича и Ивана Ивановича, которые
ездили из Миргорода в Полтаву и все никак не могли
получить разрешения «дела».
В конце концов люди теряли терпение, силы,
дряхлели, как отставной секунд-майор Растаковский. Он
подал еще в 1801 году просьбу о добавочном пенсионе, «да
вот уже тридцать лет никакой резолюции». Ему
пришлось отправить просьбу с едущим в Петербург неким
Сосулькиным, «да он-то не слишком надежный человек.
Так статься может, что просьбу отнес-то не туды, куды
следует». Принимали подобные ходатайства очень часто
именно такие вот Хлестаковы: «Да, натурально, теперь
решат скоро; а впрочем я тоже с своей стороны... хорошо,
хорошо» (IV, 108).
П. И. Клушин подробно описывает, как бесконечно
медленно двигались дела в судах; какой царил
беспорядок в документах; как пропадали они в ворохе бумаг
во время бесконечных пересылок из одной инстанции
в другую. Так, например, в 1862 году в Херсонском
уездном суде найдены неразобранные и нерешенные дела
1832 года1.
1 В статье «Доброе старое время» приводятся целые вереницы
подобных фактов,
94

Судебные должности были выборные. Губернские
дворянские собрания избирали уездных исправников и
уездных судей, а также и заседателей от дворян в
различные полицейские и судебные учреждения, «...уездные
суды составлялись... из членов по выбору дворянства:
уездный-судья и два заседателя... Судья считался в 8
классе, заседатели в 9. Должности их —
вознаграждаемые, трехлетние!. «Желая дворянству явить новые
знаки своего монаршего благоволения», император
Николай I предоставил выбору его не только
некоторых членов, но и самих председателей судебных палат...»
(1831 год) 2.
Для того, чтобы отчетливее представить круг
деятельности уездного судьи, укажем, что «уездный суд
являлся первой судебной инстанцией для решения
сравнительно мелких уголовных и гражданских дел;
он окончательно разрешал иск на сумму ниже 30
рублей, а также некоторые уголовные дела (о бродягах и
беглых)»3.
«Впрочем, я так только упомянул об уездном суде;
а по правде сказать, вряд ли кто когда-нибудь заглянет
туда: это уж такое завидное место, сам бог ему
покровительствует» (IV, 14—15), —это заявление городничего
объясняется не только хаосом, царящим в делах
судебных учреждений, обусловленным бюрократической
волокитой, но также разнообразием и множеством судебных
инстанций вообще.
«Самые заголовки дел поражали меня удивлением, —
вспоминал А. И. Герцен.
«Дело о потере неизвестно куда дома волостного
правления и о изгрызении плана оного мышами».
«Дело о потере двадцати двух казенных оброчных
статей», то есть верст пятнадцати земли.
«Дело о перечислении крестьянского мальчика Васи-
лья в женский пол» (VIII, 267).
1 А. Романович-Славатпнский. Дворянство в
России от начала XVIII века до отмены крепостного права, изд. 2.
Киев, 1912, стр. 478.
2 Там же, стр. 480.
3 Н. П. Ерошкин. Государственные учреждения России
в дореформенный период (1801—1861 гг.). Московский гос. исто-
рико-архивный тш-т, 1957, стр. 52.
95

Отношение свое к суду и правосудию народ выразил
в пословицах: «Судиться — не богу молиться: поклоном
не отделаешься». «В суд ногой — в карман рукой», «Где
суд, там и неправда», «В суд пойдешь — правды не
найдешь», «В земле — черви, в воде черти, в лесу сучки,
в суде крючки — куда уйти?», «Порешил суд, и будешь
худ», «Суд прямой — да судья кривой», «Брюхо, что
судья: и молчит (молча), да (а все) просит», «Не бойся
суда, бойся судьи», «Бог любит праведника, а судья
ябедника», «Судья суди, да и за судьей гляди» (Даль, IV,
355—356) и т. д.
В 1827 году, используя материалы допросов ряда
декабристов, но главным образом Пестеля, А. Бестужева,
Батенкова и Шенгеля, председатель следственной
комиссии Боровков предоставил выборку Николаю I.
О необходимости установления «твердых, ясных,
коротких законов» и устранении «чрезвычайной сложности
делопроизводства» говорили на следствии арестованные
декабристы — «надобно даровать ясные, положительные
законы, водворить правосудие учреждением кратчайшего
судопроизводства» К
Упорядочение судопроизводства декабристы считали
важнейшей задачей, без решения которой не может
нормально развиваться жизнь народа.
Гоголь с юношеских лет мечтал послужить на пользу
государства в области юстиции. Он был уверен, что
только здесь мог быть «истинно полезен для человечества»:
«Неправосудие, величайшее в свете несчастие, более всего
разрывало мое сердце. Я поклялся ни одной минуты
короткой жизни своей не утерять, не сделав блага. Два года
занимался я постоянно изучением прав других народов и
естественных, как основных для всех, законов, теперь
занимаюсь отечественными» (X, 112).
Служить в области юстиции Гоголь не смог, но, как
художник, не раз писал о николаевском «правосудии».
«Фемида» в его произведениях явилась «просто, какова
есть, в неглиже и халате» (VI, 141).
Гоголь показал, как совершалось правосудие в
присутствии миргородского поветового суда, как заслушивая
1 М. Полиевктов. Николай I. M., изд. М. и С.
Сабашниковых, 1918, стр. 77—78.
96

в чтении секретаря дела, судья Демьян Демьянович
беседовал с подсудком о своем дрозде («Повесть о том, как
поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»,
Я, 245).
Рассказал он и о другом судье, Аммосе Федоровиче,
который также, игнорируя служебные обязанности,
всецело занят охотой и псарней. Он и заслугой своей
считал, что берет взятки только борзыми щенками
(«Ревизор», IV, 14).
Гоголь нередко получал упреки за то, что он не точно
передал состав чиновничьего аппарата уездного города.
Так, например, ссылаясь па некоего Н. И. В-ва
(Васильева), С. Т. Аксаков писал об упреках Гоголю в том,
что в «Ревизоре» пропущены стряпчий, казначей,
исправник К Более подробно об этом писал сын городничего
г. Устюжны А. И. Макшеев: «В комедии нет крупных
деятелей в дореформенном суде, как исправник,
секретари, предводитель дворянства, стряпчий, откупщик
и проч.», «уездный Судья, избираемый в дореформенное
время из наиболее уважаемых дворян, большею частью
не знал законов и ограничивал свою деятельность
подписыванием бумаг, заготовленных Секретарем, но не был
Ляпкин-Тяпкиным. Ляпкины-Тяпкины были
Исправник, хотя тоже выборный, но из дворян другого склада,
чем судьи, секретари судов и многочисленное сословие
приказчиков, о которых комедия умалчивает»2. Между
тем Гоголь воссоздавал характерные черты жизни, но
никогда не ставил своей целью точное повторение в
комедии должностей и учреждений уездного города. Как
и городишко Сквозник-Дмухановского — типическое
обобщение, так и судья Ляпкин-Тяпкин — фигура,
воплощающая в себе наиболее характерные черты деятеля
судебного учреждения.
Белинский высоко ценил изображенную Гоголем в
«Ревизоре» правду жизни, в частности обличение
судебного произвола: «Самые живые, современные националь-
1 С. Т. А к с а к ов. История моего знакомства с Гоголем. М.,
Изд. АН СССР, 1960, стр. 75.
-А. А. Поз дне ев. Несколько документальных данных
к истории сюжета «Ревизора». — «Литературный архив», т. 4.
М. - Л., Изд. АН СССР, 1953, стр. 34.
4 Э. Л. Войтоловская
97

пые вопросы в России теперь: уничтожение крепостного
права, отменение телесного наказания, введение, по
возможности, строгого выполнения хотя тех законов,
которые уже есть» (X, 213).
4. Почта
В письмах и дневниках современников Гоголя мы
встречаем много жалоб на плохую работу почты,
которая находилась в прямой зависимости от погоды,
плохого состояния дорог и нерадивости почтовых
чиновников.
В 1835 году в письме к Погодину из Петербурга
Гоголь писал: «Сам чорт разве знает, что делается с носом!
Я его послал как следует, зашитого в клеенку, с адресом
в Московский университет. Я не могу и подумать, чтобы
он мог пропасть как-нибудь» (X, 363).
Писателю были хорошо знакомы почтовые порядки
в провинции: «Да скажите, пожалуйста, какой плут
полтавский почтмейстер, я право буду на него жаловаться.
Мне были посланы отсюда две посылки, которые я
должен был получить еще в июне месяце, а он ни об одной
из них не объявил»,— писал оп матери в октябре
1835 года (X, 373).
Но больше чем эти недостатки современников Гоголя
волновали другие «погрешности» почты, те, о которых
с полной откровенностью беседует городничий с
почтмейстером (IV, 16—17).
В марте-апреле 1832 года И. В. Киреевский писал
Пушкину: «Я до сих пор не отвечал Вам на письмо
Ваше и не благодарил Вас за присылку стихов потому,
что через несколько дней по получении их я узнал
о запрещении моего журнала и следовательно выжидал
случая писать к Вам не по почте. Не зная, в каких Вы
отношениях с Булгариным, я боялся, чтобы он,
оклеветав меня, не вздумал и Вас представить сообщником
моего карбоыарского журнала, и следовательно
должен стараться, чтобы между нами было как можно
менее сношений публичных или почтовых, что одно»
(XV, 19).
Получив с оказией это письмо, Пушкин 11 июля
1832 года отвечал Киреевскому: «Я прекратил переписку
93

мою с Вами, опасаясь навлечь на Вас лишнее
неудовольствие или напрасное подозрение, не смотря на мое
убеждение, что уголь сажею не может замараться. Сегодня
пишу вам по оказии, и буду говорить Вам
откровенно» (XV, 26).
8 июня 1834 года Пушкин предупреждал жену: «Жду
от тебя письмо об Ярополице. Но будь осторожна...
вероятно и твои письма распечатывают: этого требует
Государственная безопасность» (XV, 157).
О систематическом чтении полицией писем писали не
раз Гоголь, Пушкин, Вяземский, Белинский, Герцен,
Аксаковы и др.
«Генерал-губернатор Западной Сибири Пестель, отец
знаменитого Пестеля, казненного Николаем, был настдя-
щий римский проконсул, да еще из самых яростных, —
писал Герцен. — Он завел открытый, систематический
грабеж во всем крае, отрезанном его лазутчиками
от России. Ни одно письмо не переходило
границы нераспечатанное, и горе человеку, который
осмелился бы написать что-нибудь о его управлении»
(Ш/, 254).
У В. Даля слово «почта» определяется как
«учреждение срочного сообщения, гоньбы, для пересылки писем,
вещей, а ино и для езды путников». Почта это и «место
приема писем и посылок, почтамт и почтовые конторы;
место содержания лошадей, для едущих по почте, на
переменных» (Даль, /77, 372). В «Ревизоре» о почте
говорится в обоих указанных Далем смыслах.
Помимо этого, у почтмейстера Шпекина были и
другие обязанности. Он давал проезжающим по почте
лошадей. Почтовая тройка, которую он дал
Хлестакову, умчала этого «ревизора» так, что и воротить
нельзя (IV, 93).
Городничего особенно злило то, что Хлестаков теперь
«по всей дороге заливает, колокольчиком» (IV, 94),
т. е. катит на почтовых. «Только почте и
проезжающим по почте дозволено ехать с колокольчиком»
(Даль, III, 372).
Но так, как катил Хлестаков, могли лететь на
почтовых только лица ответственные, с солидными
поручениями, ревизоры и пр. Фельдъегеря ездили еще быстрее:
«Это, — как выражался де Кюстин, — олицетворение вла-
4*
99

сти». Фельдъегерь — «...слово монарха, живой телеграф,
несущий приказанье другому автомату» 1.
По приказанию генерала-аншефа, из столицы с
помощью фельдъегеря, ручища у которого самой натурой
устроена для ямщиков, был выдворен на место
жительства капитан Копсйкин. «Вот его, раба божия, схватили,
сударь мой, да в тележку, с фельдъегерем...» (VI, 204).
Но не одни фельдъегери ездили по этим дорогам.
Мчались во весь дух по ним и тройки с ревизорами,
также облеченными высоким доверием властителей
страны.
«Почтовые дилижансы», о которых писал Пушкин
(XV, 30), гремящие колокольчики, борзые тройки,
стремительно преодолевающие пространство, — все это
неотделимо от времени Гоголя. «И опять по обоим сторонам
столбового пути пошли вновь писать версты, станционные
смотрители, колодцы, обозы, серые деревни...» (VI, 221).
Для простых смертных дороги были исключительно
трудными, а путешествия нестерпимыми.
«О дороге не хочу и говорить: это ад, или, вернее
сказать, это русская дорога, а одно другого стоит», —
писал Белинский М. А. Бакунину в сентябре 1837 года
(XI, 181).
«Шпекины» на всем протяжении пути уделяли
внимание только тем, кто был наделен государственными
полномочиями. Даже мнимый ревизор Хлестаков
использовал эту возможность, пока его не раскрыли:
«Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так,
как фельдъегеря катили! и песни бы пели!..» (IV, 68).
1 Характерно, что даже в Петербурге при Екатерине II
здание почты («Почтового стана») было приспособлено к обеим
сторонам почтовой деятельности. Соорудивший это здание (в 1782'—
1789 гг.) архитектор Н. Л. Львов отвел весь первый этаж его
(расположенный в виде вытянутого прямоугольника, выходившего
на три улицы) под конюшни. Здесь содержались лошади,
развозившие почту и перевозившие почтовых пассажиров,
совершавших поездки в почтовых каретах, кибитках и т. п. На верхних
этажах здания, над конюшнями, были сооружены помещения, где
совершались почтовые операции, и квартиры почтовых
служащих. Это здание, несколько раз вновь переделанное, —
Ленинградский почтамт, улица Союза Связи, дом 9 (б. Почтамтская улица).
Именно сюда, на Почтамтскую улицу, адресовал свое письмо
к Тряпичкину Хлестаков. (Сведения о здании Почтамта получены
в научной лаборатории государственной инспекции по охране
памятников (Ленинград).
100

А в губернских и уездных городах с приездом
ревизора поднималась известная нам катавасия. Дрожали и
теряли голову городничий и его чиновники: «Ну что, как
проспится, да в Петербург махнет донесение» (IV, 51).
5. Просвещение
В эпоху николаевской реакции, после поражения
декабристов, проводились одно за другим мероприятия,
направленные против всякого проявления свободной
мысли. 3 июля 1826 года создано III Отделение
собственной его императорского величества канцелярии, во
главе которого был поставлен шеф жандармов
Бенкендорф, для пресечения в обществе «вредных идей».
Принимались также соответствующие меры в области
вероисповедания, народного просвещения и по усилению
цензуры.
При Александре I в 1817 году возникла мысль о
создании объединенного Министерства духовных дел и
народного просвещения. Создано оно было, чтобы подчинить
просвещение церкви, и образовалось из слияния
аппарата синода, Главного управления духовных дел разных
исповеданий и Министерства народного просвещения.
Обер-прокурор синода, лицо, назначаемое царем из
светских лиц, стоявшее во главе синода, был его министром.
Но уже в 1824 году от этой идеи административного
подчинения просвещения церкви отказались, и созданное
министерство распалось на составные части.
Идея влияния церкви на просвещение и
формирование мировоззрения нашла свое прямое выражение в
триединой формуле: «православие, самодержавие и
народность». Как неукоснительно внедрялись принципы этой
формулы в жизнь, видно из реплики городничего,
обращенной к судье: «Ну, а что из того, что вы берете
взятки борзыми щенками? зато вы в бога не веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере
тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы... О, я
знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира,
просто волосы дыбом поднимаются» (IV, 14).
Одновременно правительство принимало меры против
«раскола и отдельных смут».
Главной фигурой в просвещении был С. С. Уваров,
с 1832 года — товарищ министра народного просвещения,
101

а с 1833 по 1849 год — министр. Уваров — арзамасец
(«Старушка»), во время восстания декабристов — его
враг. С 1833 года Уваров, пропагандируя триединую
формулу — «православие, самодержавие и народность»,
трактует ее «как истинно-русские охранительные
начала».
Пушкин заклеймил Уварова памфлетом «На
выздоровление Лукулла» (в 1835 году), а в «Дневнике»
записал: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге
(о Пугачеве. — Э. В.), как о возмутительном сочинении»
(XII, 337). Белинский называл С. Уварова министром
«погашения и помрачения просвещения в России» (XII,
103).
Уваров — глава цензурного ведомства.
«Действуйте, — между прочим сказал он, — вспоминал
назначенный цензором А. В. Никитенко, — по системе,
которую вы должны постигнуть не из одного цензурного
устава, но из самых обстоятельств и хода вещей. Но
притом действуйте так, чтобы публика не имела повода
заключить, будто правительство усекает
просвещение» !.
Лицемерие Уварова проявилось и в отношении к
Гоголю. Он обещал писателю место профессора всеобщей
истории в Киевском университете, но одновременно вел
переговоры с другим лицом и отдал ему место.
В процессе своего развития николаевская
правительственная система создавала множество покорных и
преданных чиновников-исполнителей, проводников ее
идейно-политических принципов.
Земляника так же, как и гоголевский городничий,
отлично понимал, что от него требуется. Придвинувши
стул к Хлестакову, он нашептывал ему о каждом
чиновнике городка. Но то, что он сообщал о Луке Лукиче
Хлопове, Земляника предложил изложить на бумаге,
зафиксировать письменно: он понимал, что это
сообщение—важнейшее (IV, 64).
С самым пристальным интересом следило
правительство за теми, кто имел несчастье «служить по ученой
части» (IV, 15). В результате просвещение того времени
не заключало в себе «ничего живого, двигающего вперед,
1 А. В. Никитенко. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 130.
102

одухотворяющего, раздвигающего горизонты мысли. Одна
только самая ординарная схоластика, имена, цифры и
голые факты — и более ничего» 1.
10 июня 1826 года был принят новый цензурный
устав — значительно более строгий, чем действовавший
при Александре I. Правда, устав этот был несколько
смягчен в 1828 году, но в жандармское ведомство
поступило тайное распоряжение о негласном надзоре за
лицами, подвергавшимися цензурной каре.
14 мая 1826 года особым рескриптом Николая I был
создан «Комитет устройства учебных заведений».
В отношении образования Уваров, по примеру самого
Николая I, действовал так, чтобы сохранялась внешняя
благопристойность.
Официально было провозглашено самое широкое
распространение образования и просвещения для всех
сословий в государстве.
Николай I хотел прослыть просвещенным монархом.
«Вопрос о народном образовании в николаевскую эпоху, —
пишет П. Столпянский, — служил не раз темою многих
работ, появилась даже и такая, как сочинение генерала
Лалаева «Император Николай I — зиждитель русской
школы» 2.
Были составлены программы, определены методы
преподавания, указывались учебники, форма воспитания
и т. д. Все это служило ясным доказательством
существования «бумажной школы в бумажной Руси» 3.
В обязанности «Комитета устройства учебных
заведений» входила проверка уставов всех учебных заведений,
как казенных, так и частных, определение учебных
программ, рекомендация книг для преподавания. В 1828 году
комитет утвердил устав для средних и низших учебных
заведений, согласно которому приходские училища
предназначались для лиц «самых низших сословий», т. е.
детей крепостных крестьян и дворовых; уездные — для
детей горожан, гимназии — для детей дворян и
чиновников. При гимназиях были созданы дворянские
благородные пансионы.
1 В. Стасов. Училище правоведения сорок лет тому назад,
1836—1842 гг. — «Русская старина», 1881, кн. 2, стр. 248.
2 «Бодров слово», 1910, № 1, стб. 88.
3 Там же, стб. 89,
103

Одновременно были изданы законы, запрещавшие
крепостным обучаться в учебных заведениях (кроме
приходских школ) и ограничивавшие обучение в гимназиях
детей непривилегированных сословий.
Создан был ряд привилегированных учебных
заведений, откуда выходили высшие чиновники страны. Так, в
1811 году был открыт Царскосельский лицей. Кроме
того, создавали лицеи, представляющие собой по объему
знаний учреждения, стоящие между университетом и
гимназиями. Таков был и Нежинский лицей (Нежинская
гимназия высших наук кн. Безбородко), где с 1821 по
1828 год обучался Гоголь.
В жизни этого учебного заведения нашли свое
отражение все большие процессы, происходившие в России
того времени. Реакция, надвинувшаяся на страну после
поражения декабристов, докатилась и до нежинской
гимназии. Весной 1827 года профессор политических
наук («естественного права») Билевич подал рапорт
о непорядке в гимназии. Это положило начало так
называемому «делу о вольнодумстве», которое разбиралось
под высоким наблюдением III Отделения, было известно
и Бенкендорфу и Дуббельту.
Наряду с другими гимназистами к разбирательству
этого дела был привлечен и Гоголь, который, таким
образом, еще на школьной скамье познакомился с
полицейским режимом и его проявлением в деле просвещения
и образования. Гоголь и лично сталкивался с Билевичем
на почве своего страстного увлечения театром и
театральными представлениями в школе. В октябре 1827 года
Билевич подал заявление о Гоголе на конференцию
учителей гимназии. Как один из самых горячих участников
школьного театра, как юноша, безусловно захваченный
идеями, которые проводил на своих лекциях любимый
учитель Н. Г. Белоусов, Гоголь «был вовлечен в смуту» *.
Будучи привлеченным к разбору дела, Гоголь дал
показания в защиту своего любимого профессора Н. Г. Бело-
усова, пострадавшего в этой истории. Лагерь передовых,
прогрессивно мыслящих педагогов, к которому
принадлежал Белоусов, был разбит и повержен, как и близкие
ему по духу лучшие люди страны. «...Тамошние профес-
1Н. А. Лавровский. Гимназия высших наук в Нежине
(1820—1832 гг.). Киев, 1879, стр. 62,
104

сора — большие бестии», — писал Гоголь в 1834 году
о реакционной группе нежинских профессоров,
поднявших «дело о вольнодумстве» (X, 338).
Урок, полученный Гоголем в юные годы, хорошо
запомнился ему *.
В «Ревизоре» Гоголь блистательно показал, как
бдительные представители власти не упускали из виду
буквально ни одного движения учителя на кафедре. Всякий
невежественный городничий высказывал свое мнение об
учителе, и был недоволен тем, что он «объясняет с таким
жаром, что не помнит себя» (IV, 15). Другому учителю,
тому, «что имеет толстое лицо», ставилась в вину каждая
«гримаса», каждая «рожа», которая появлялась на его
лице. И хотя растерявшийся от замечаний городничего
Лука Лукич Хлопов отлично понимал, что учитель
сделал эту «рожу» «от доброго сердца», но от предводителя
он получил за нее выговор: «зачем вольнодумные мысли
внушаются юношеству» (IV, 15).
Николай I стремился превратить каждого
интеллигентного человека в покорного чиновника.
Зная условия цензуры, Гоголь изобразил не широко
образованного и просвещенного человека, а смотрителя
училищ Луку Лукича Хлопова, который в процессе
деятельности «просветителя юношества» совершенно
лишался дара слова: «Не могу, не могу, господа. Я,
признаюсь, так воспитан, что заговори со мною одним чином
кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как
в грязь завязнул...» (IV, 58). Гоголь придал этой реплике
1 В 1936 году В. А. Десницкий широко поставил вопрос о
необходимости глубокого изучения «дела о вольнодумстве» в
Нежинской гимназии высших наук, о воздействии ее передовых
профессоров и ряда учащихся на формирование мировоззрения
автора «Ревизора» (В. А. Десницкий. Задачи изучения
жизни и творчества Гоголя. — В кн.: II. В. Гоголь. Материалы и
исследования, т. 2. М. — Л., Изд. АН СССР, 1936, стр. 34—44). Ряд
исследователей Гоголя занимались этим вопросом и внесли много
нового в его понимание. Следует отметить основанную на новом
архивном материале работу Д. Иофанова «Н. В. Гоголь. Детские
и юношеские годы». (Киев, Изд. АН УССР, 1951), внесшую
много интересного в изучение этого периода жизни и творчества
Гоголя. Но особенно плодотворны в этом направлении были
разыскания С. И. Машинского «Гоголь и «Дело о вольнодумстве»,
впервые опубликованные в «Литературном наследстве», т. 58. М.,
Изд. АН СССР, 1952, стр. 495-532,
105

Хлопова расширительное толкование. Он говорил здесь
не только о таких, как смотритель училищ, но и о тех,
кому было что сказать, но кто вынужден был молчать.
Самого учебно-воспитательного процесса Гоголь в
«Ревизоре» касается мало. Примечательно, однако,
свидетельство современника.
Артист Л. Л. Леонидов рассказывает о том, что на
него и на его товарищей по театральному училищу при
Александрийском театре произвели большое впечатление
то места из «Ревизора», где говорилось о сечении и
розгах. Особенно понравились им слова из письма
Хлестакова к Тряпичкину: «К батюшке не писал; недоволен
тоном. Всё одно: розги да розги. Этим, при теперешнем
образовании, он ничего не возьмет» (IV, 453). Артист
рассказывает, что когда училищное начальство «отпот-
чивало на закуску березовой кашей одного из его
однокашников, воспитанника Петрова (который исполнял на
первом представлении роль Бобчинского), и заставило
присутствовать при этом всех воспитанников, он не
выдержал и сказал: «Все розги да розги, этим при
нынешнем образовании ничего не возьмешь».
«— Как ты смеешь это говорить, — закричал на меня
помощник управляющего.
— Это не мои слова, а Гоголя, — отвечал я... И с этого
времени Гоголь сделался для меня еще более
незабвенным» !.
О сечении как системе воспитания рассказывает в
своих воспоминаниях В. Стасов. Он пишет: «Но что
производило в нас чувство совершенного омерзения — так
это сечение. Правда, система битья розгами была в те
времена в величайшем ходу везде в наших заведениях,
и производилась во сто раз чаще, жестче и непристойнее,
чем у нас, и мы это знали; но тем не менее, мы смотрели
на эту безобразную расправу с ничем незатушимым
отвращением» 2. Так воспитывалась в те времена
покорность.
1 Воспоминания Леонида Львовича Леонидова. — «Русская
старина», 1888, кн. 4, стр. 229.
2 В. Стасов. Училище правоведения сорок лет
тому назад, 1836—1842 гг, — «Русская старина», 1881, февраль,
стр. 397,
106

В «Ревизоре» Гоголь обходит молчанием вопрос о
невежестве учителей — довольно распространенном явлении
той поры. Смотритель училищ Хлопов и его учителя,
среди которых есть и по-смешному горячие к своей
«науке» люди, вызывают глубокое сочувствие писателя.
Он жалеет их потому, что живут они в постоянном страхе
и трепете: «...всего боишься. Всякий мешается, всякому
хочется показать, что он тоже умный человек» (IV, 16),
6. Богоугодные заведения
Уездный лекарь Христиан Иванович Гибнер — фигура,
характерная для своего времени. Гибнер на протяжении
всех пяти актов не произносит ни единого слова. Он
только «издает звук, отчасти похожий на букву: и, и
несколько на: е» (IV, 13). В черновых редакциях комедии
беседа Гибнера с Хлестаковым ведется на разных языках.
Хлестаков говорит по-русски, Гибнер — по-немецки (IV,
317-318).
«Медицинскую профессию в Санкт-Петербурге, —
пишет Гранвиль \ — отправляли большей частью
иностранцы — немцы, французы, англичане и итальянцы, так что
число русских врачей в сравнении с ними слишком
ограничено. Большая часть русских медиков и хирургов
получают образование в императорской
Медико-хирургической академии, сперва отправляются в армию и редко
остаются в столице» 2.
В 20-х и 30-х годах XIX в. даже в Петербурге
помещичья и дворянская верхушка не всегда была
обеспечена докторами. Для обслуживания ее, как и высших
государственных чиновников, обычно приезжали
иностранные врачи, которые получали в России государственные
врачебные должности, большие чины и одновременно вели
обширную частную практику. «Каждое почти семейство,—
писал Аттенгофер, — притязающее на право светского
1 А. Б. Гранвиль — доктор медицины, ученый-англичанин,
почетный член императорской медико-хирургической академии. Во
время своего краткого пребывания в Петербурге ознакомился
с состоянием медицины в столице империи. В 1828 году выпустил
в Лопдоне книгу о своих наблюдениях. Книга была переведена
на русский язык.
- А. Б. Г р а н в и л ь. О состоянии медицины в С.-Петербурге.
СПб. В типографии Н. Греча, 1832, стр. 9,
107

тона, имеет своего домашнего медика. Некоторые из
больших домов содержат двух лекарей: первого — для господ,
второго — для слуг» 1.
Гоголевский Земляника отлично усвоил, что в лечении
люди не могут быть равны. В первом издании «Ревизора»
Гоголь вложил в уста его знаменательные слова: «Да и
в, самом деле зачем убыточиться и выписывать дорогие
лекарства для какого-нибудь инвалида?» (IV, 374—375).
К середине XIX в. общее число врачей выросло с 1500
(в начале века) до восьми тысяч. В число их входило и
654 врача, «имеющих право на неполную практику» (не
менее трети из общего числа врачей приходилось на
армию и флот2).
Медицинское обслуживание гражданского населения,
особенно в провинции, было неудовлетворительным.
Положение больных из бедноты было из рук вон плохо, даже
в Петербурге. В Обуховской больнице, например, на
625 коек было всего 3 врача. В 20-е годы XIX в.
смертность в этой больнице достигала 20%. В воспитательных
домах и домах для убогих и престарелых положение было
крайне плачевным. Часто больные не могли рассказать
врачам о своих страданиях, так как доктора-иностранцы
не знали русского языка. Особенно тягостное положение
с «богоугодными заведениями» было в провинции.
Попечитель богоугодных заведений Земляника, не
видя в этом ничего предосудительного, выразил сущность
постановки дела в этих подведомственных ему
заведениях: «О! насчет врачевания мы с Христианом
Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше;
лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой:
если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так
выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться — он по-русски ни слова не
знает» (IV, 13).
Для иллюстрации того, насколько метко и лаконично
оценил Гоголь плачевное состояние, в котором пребывали
больницы его времени, сошлемся на «Предложения»,
1 «Советская врачебная газета», 1934, № 6, стр. 193; дается
ссылка на книгу «Медико-топографическое описание
С.-Петербурга. Сочинение Людвига фон Аттенгофера, перевод с немецкого».
СПб. Печатано при Академии наук, 1820.
2 П. Е. Заблудовский. Развитие медицины в первой
половине XIX в. М., Медгиз, 1955, стр. И.
108

П. Н. Клушина. Так, например, о больнице в Бориславо
он пишет: «...хотя помещение удобно, но содержится
грязно; воздух в больничных камерах невыносимо
тяжелоудушлив; белье на больных дурно вымыто и частью вовсе
не мытое; тюфяки залежалые с неперебитою соломою,
пропитанные разными нечистотами, заражают воздух в
палатах; суконные одеяла положены, как видно, только
на показ; при встряхивании их наполнялась комната
облаками пыли. Нет внимания, ни сострадания к больным,
как от самого доктора, так и от смотрителя вместе с
фельдшером» 1.
Слова Земляники, обращенные к Хлестакову в третьем
действии: «С тех пор как я принял начальство, может
быть вам покажется даже невероятным, все как мухи
выздоравливают» (/V, 45) звучали не столько весело,
сколько зловеще для современников Гоголя в период резко
увеличившейся смертности в России в 30—40-е годы.
На протяжении всей первой половины XIX века в
Петербурге наблюдался отрицательный баланс населения, но
особенно увеличивалась смертность в 1829—1837 годах во
время эпидемий, когда одна лишь холера унесла 243
тысячи жизней.
Городничий отлично был осведомлен в том, что ему
надо было требовать с попечителя богоугодных заведений,
так как Медицинский совет, в ведении которого были все
богоугодные заведения, или учреждения общественного
призрения в России, находился в подчинении
Министерства полиции.
7. Иерархия чиновников и ее отражение
в «Ревизоре»
Иерархию чиновных лиц в России нового времени
определила петровская «Табель о рангах» (1722). Со
времен «Жалованной грамоты дворянства» (1785)
государственная служба стала из повинности привилегией,
которая выражалась разнообразно; помимо того,
чиновники за службу получали вознаграждение.
Распространялась эта привилегия прежде всего на дворянство и
являлась его сословным преимуществом. Впоследствии госу-
1 Доброе старое время. — «Русская старина», 1892, июль,
август, сентябрь, стр. 628.
109

дарственная служба стала доступна и сыновьям коммерции
советников, купцов 1-й гильдии, священнослужителей. На
государственную службу запрещено было принимать
детей податного сословия, т. е. купцов 2-й гильдии, личных
почетных граждан и их сыновей, не служивших обер-
офицерских детей, потомственных почетных граждан.
Вскоре, однако, жизнь заставила делать разнообразные
исключения, связанные со службой в различных
ведомствах: с работой в области финансов, на телеграфе, в
контролирующих ведомствах и т. п. Обычно же
потомственный дворянин, достигший 14-летнего возраста, мог
поступить на службу предпочтительно перед всеми.
Действительная служба считалась с 16 лет и начиналась с
низшего классного чина. Как правило, в гражданскую
службу шли лица, почему-либо негодные к военной. Для
поступления в должность требовалось только сдать
экзамен в объеме курса уездного училища — уметь читать и
писать, знать основные правила арифметики и кое-какие
незначительные по объему другие сведения. Во время
производства во все последующие классные чины
никакого повышения образовательного ценза не требовалось.
Чиновником мог стать только тот, кто получил
образование в России: лица, воспитывавшиеся за границей,
принимались на службу только по высочайшему разрешению.
Низкий образовательный уровень чиновничества
сказывался на его культурном уровне. Гоголь отлично
показал это в своей комедии: например, в объяснении Аммо-
сом Федоровичем и почтмейстером появления в их
городе ревизора (IV, 12, 16).
Но жизнь требовала повышения культурного уровня
чиновников, по инициативе Сперанского в 1809 году было
издано предписание: для получения чина коллежского
асессора сдавать особый экзамен. Начались протесты, и
в 1834 году это предписание было отменено. Однако
несмотря на отмену предписания, служба требовала от
чиновника более высокой подготовки, и права по
происхождению начинали конкурировать с правами по
образованию. Высшее образование давало теперь права на
получение чина 12, 10, 9, 8-го классов.
Чиновники в «Ревизоре» медленно и постепенно
продвигались по лестнице «Табели о рангах», которая с
уточнениями просуществовала до 1917 года. В этом законе
о государственной службе Петр I опирался на законопо-
110

ложения, действовавшие в Швеции, Пруссии, Дании,
Англии, Польском королевстве, в Венецианской
республике. Гражданские, как и военные чины, давались по
выслуге лет и по особым («знатным») заслугам на
государственной службе. Основой продвижения по службе
становилась личная выслуга. По идее «Табели о рангах»
чины обозначали самые должности, разделявшиеся на 14
классов. Вскоре, однако, чины становятся независимы от
должности, получают значение почетных титулов.
Табель о рангах,
введенная Петром I в 1722 году.
Чины
гражданские
—
Канцлер
Действит. тайный
советник
Тайный советник
Действит. статский
советник. Обер-
прокурор
Статский советник
Коллежский
советник
Надворный
советник
Коллежский
асессор
Титулярный
советник
Чины военные
морские
—
Генерал-адмирал
Адмирал
Вице-адмирал
Контр-адмирал
Капитан-командор
Капитан I ранга
Капитан II ранга
Флота капитан-
лейтенант
Артиллерии
капитан III ранга
Флота лейтенант
Артиллерии
капитан-лейтенант
сухопутные
Генералиссимус
Фельдмаршал
Генерал от
артиллерии
Генерал от
кавалерии
Генерал от
инфантерии
Генерал-лейтенант
Генерал-майор
Бригадир
Полковник
Подполковник
Майор
Капитан или
ротмистр

Классы
—
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
111

Продолжение
Чины
гражданские
Коллежский
секретарь
Сенатский
секретарь
Губернский
секретарь
Провинциальный
секретарь
(сенатский регистратор,
синодский
регистратор)
Коллежский
регистратор
Чины ]
морские
Артиллерии
лейтенант
—
Флота мичман
Артиллерии кон-
стапель
—
военные
сухопутные
Штабс-капитан или
штабс-ротмистр
—
Поручик
Подпоручик
Прапорщик или
корнет

Классы
X
XI
XII
XIII
XIV
Каждому рангу предусматривается определенный
костюм, упряжь и одежда для прислуги.
Занятие должностей при Петре I, как и в дальнейшем,
проходило в строгой последовательности, начиная с
самых низших.
Петр I лично награждал своих чиновников особыми
званиями и гражданскими чинами. Вначале таких чинов
было два: действительный тайный советник и тайный
советник. Вскоре были к ним присоединены еще два:
действительный статский советник и статский советник. Петр
чинами награждал редко и преимущественно лиц,
занимавших высокие должности. Действительные тайные
советники при Петре были членами тайного совета,
собиравшегося при царе для обсуждения важных
государственных дел.
При преемниках Петра I, в особенности при
Екатерине II и Павле I, в «Табель о рангах» внесены были
дополнения. Раздавалось уже не четыре-пять чинов, как
при Петре I, a 12. Чины, пожалованные за отличие,
становились особой наградой, царской милостью.
В 1834 году выходит положение о порядке
производства в чины по гражданской службе, а в 1844 году
утверждаются дополнительные правила к уставу о
112

гражданской службе. Производство в чины по-прежнему
зависело от занятия соответствующих должностей,
подразделенных на 14 разрядов, или классов. Награждение
чинами разрешалось лишь одною степенью выше того
класса, в котором числилась занимаемая чиновником
должность. И раньше, и при Николае I чиновники считали
для себя почетным, если их именовали соответствующим
военным чином. Так, например, коллежский асессор
Ковалев в повести «Нос», «чтобы более придать себе
благородства и веса... никогда не называл себя коллежским
асессором, но всегда майором» (77/, 53), а знакомого ему
надворного советника, он, «особливо, ежели то случалось
при посторонних», называл подполковником (///, 57).
Гоголь показал николаевскую бюрократию, живущую
одним помышлением о чинах, о должностях. Режим
бюрократического государства довлеет над каждым из
гоголевских героев, на какой бы чиновничьей ступени он ни
находился. И какие бы «добрые движения» ни были
доступны сердцу бюрократа, «чин весьма часто мешал им
обнаруживаться» (///, 171). Так было с «значительным
лицом», явившимся причиной смерти Акакия
Акакиевича. «Получивши генеральский чин, он как-то спутался,
сбился с пути и совершенно не знал, как ему быть. Если
ему случалось быть с ровными себе, он был еще человек,
как следует, человек очень порядочный, во многих
отношениях даже не глупый человек; но как только случалось
ему быть в обществе, где были люди хоть одним чином
пониже его, там он был просто хоть из рук вон...» (///,
165).
Как видим, именно у Гоголя имеется прообраз
«органчика», как и других образов бюрократов у Салтыкова-
Щедрина, Сухово-Кобылина и других русских классиков,
подлинно творческих наследников Гоголя. Каждая из
ступеней лестницы иерархии находит свое живое
воплощение на страницах Гоголя.
В «Петербургских повестях», попадая в департаменты
и погружаясь в жизнь чиновников столицы, читатели
Гоголя знакомятся со всей иерархией должностей снизу
доверху. Гоголь неизменно подчеркивает, что он говорит
не об одном, а о всяком и каждом департаменте, обо
всех чиновниках вообще. «В департаменте... но лучше не
называть в каком департаменте... Итак, в одном
департаменте служил один чиновник... Что касается до чина (ибо
ИЗ

у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то,
что называют вечный титулярный советник...» (///, 141—
142).
Акакий Акакиевич уже при рождении «сделал такую
гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет
титулярный советник» (///, 142). Судьба такого чиновника, ко*
торый получал четыреста рублей в год и в зимнюю стужу
носил нечто, чего нельзя назвать благородным именем
шинели, а скорее всего капотом, глубоко волновала
Гоголя. Выходило так, что всякий, стоящий выше его по
служебному положению, начиная с какого-нибудь
помощника столоначальника, как и все прочие начальники,
относились к нему «холодно-деспотически» (///, 143). Но
«если бы соразмерно его рвению давали ему награды, он,
к изумлению своему, может быть, даже попал бы в
статские советники» (77/, 144). Вслед за этим титулярным
советником и подобными ему гоголевскими героями
движется целый сонм героев Достоевского, Тургенева,
Гончарова, Л. Толстого и других русских писателей.
Гоголевский Поприщин, которого нужда и социальное
неравенство постепенно сводят с ума, говорит о своем
начальнике отделения: «Да я плюю на него! Велика
важность надворный советник!.. Я разве из каких-нибудь
разночинцев, из портных, или из унтер-офицерских
детей? Я дворянин. Что ж, и я могу дослужиться. Мне еще
сорок два года — время такое, в которое, по-настоящему,
только что начинается служба. Погоди приятель! Будем
и мы полковником, а может быть, если бог даст, то чем-
нибудь и побольше...» (///, 198). Но, как Акакий
Акакиевич только в предсмертном бреду произносил «самые
страшные слова» «непосредственно за словом «ваше
превосходительство» (///, 168), так и Поприщин, только уже
окончательно сойдя с ума, начал сознавать, что его
директор честолюбец, что «он пробка, а не директор. Пробка
обыкновенная, простая пробка, больше ничего» (///, 209).
Только теперь, воображая себя Фердинандом VIII, он
решился не встать, когда директор проходил через
отделение. Только в состоянии безумия пронзила его сознание
потрясшая его мысль: «Всё, или камер-юнкер, или
генерал. Всё, что есть лучшего на свете, всё достается или
камер-юнкерам, или генералам...» (Ill y 205). «Отчего я
титулярный советник и с какой стати я титулярный
советник? Может быть я какой-нибудь граф или генерал,
114

а только так кажусь титулярным советником?.. Вдруг,
например, я вхожу в генеральском мундире: у меня и
на правом плече эполета и на левом плече эполета, через
плечо голубая лента — что? как тогда запоет красавица
моя? что скажет и сам папа, директор наш?» (///, 206).
О служебной иерархии герои Гоголя могут забыть
только в горячечном бреду или сойдя с ума.
И сколь ни парадоксальны и фантастичны с точки
зрения живой человеческой личности такие отношения, они
живучи: так, например, в рассказе Чехова 80-х годов
«Шило в мешке» воскресла та же ситуация «Ревизора»,
только чиновники Чехова меньше трусят и лучше прячут
концы в воду. А в рассказах «Смерть чиновника»,
«Чтение», «Мелюзга», «Восклицательный знак» — все те же
гоголевские башмачкины и поприщины, которые для
«значительных лиц» своего времени такие же «нули» х.
Городишко Сквозник-Дмухановского —
микроскопическая клетка всего социального организма. Секрет
художника заключался в умении воплотить в этой ячейке
основные особенности жизни самодержавной России.
«Господин, несколько беззаботный
насчет литературы (обращаясь к другому). Ведь это,
однако ж, кажется перевод?
Другой. Помилуйте, что за перевод! Действие
происходит в России, наши обычаи и чины даже» (V, 139), —
так писал Гоголь в «Театральном разъезде».
Чиновники в «Ревизоре», как и во всей России,
мечтают оказаться генералами и одеть через плечо голубую
ленту. Так же, как и петербургские, они исполняют
обязанности по своей должности, так же, как и они,
подчиняются неукоснительным законам субординации и
служебной иерархии.
В «Ревизоре»!
Сквозник-Дмухановский — городничий, чин его Гоголь
не указывает, возможно, из соображений осторожности:
не хотел задевать соответствующих чину лиц. В письме
1 М. Л. С ем а но в а. Чехов и Гоголь. — В кн.: Антон
Павлович Чехов. Сборник. Статьи, исследования, публикации. Ростов-
на-Дону, 1954, стр. 142—144.
115

к М. П. Погодину Гоголь писал: «Столица щекотливо
оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников
провинциальных; что же бы сказала столица, если бы
выведены были хотя слегка ее собственные нравы?» (XI',
45). А в «Театральном разъезде» господин П. говорит:
«Ну уж, брат, это слишком. Как же может быть гусь
действительный статский советник? Ну, пусть еще
титулярный... Ну, ты уж слишком» (V, 150) 1. Сквозник-Дмуха-
новский, несомненно, не дослужился до высоких чинов,
но и «титулярным» он не был. Возможно, что Гоголь не
указал чин городничего, желая этим сказать, что сила и
власть городничего, а значит и тяжесть для населения,
ему подвластного, основывается не столько на чине,
сколько на должности, ее бесконтрольности и т. д.
Чины его подчиненных известны:
Земляника, попечитель богоугодных заведений, как и
Шпекин, почтмейстер — надворные советники (действие
IV, явления IV и VI; IV, 60 и 63). Надворный советник
в гражданской службе чин 7-го класса; подполковник,
капитан II ранга. То, что Шпекин — надворный советник
заставило московского актера Ф. С. Потанчикова играть
его человеком солидного возраста и спорить в этом
вопросе с Гоголем2.
Ляпкин-Тяпкин, судья — коллежский асессор
(действие IV, явление III; IV, 59); чин 8-го класса; майор, ар-
тиллер. капитан III ранга.
Судья является вторым лицом по своему служебному
положению после городничего. Его ответственная
должность, несомненно, способствовала тому, что он постоянно
1 В повести «Нос» (1836) Гоголь показал, какое значение
может приобрести лицо, даже не лицо, а один только нос, если он
находится в высоком ранге и одет в соответствующий костюм:
«Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим
воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По
шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался
в ранге статского советника». Это ставило коллежского асессора
Ковалева в трудное положение. Он не знал, как обратиться к
собственному носу: «Как подойти к нему?» — думал Ковалев. «По
всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник.
Чорт его знает, как это сделать!» (77/, 55). Так, в
фантастической повести Гоголь показал реально существовавшие отношения,
обусловленные иерархией чиновников. Правда жизни становилась
ощутимее в фантастическом ее воплощении.
2 См. стр. 261-262.
116

стремился «сохранить в лице своем значительную мину*
(IV, 10). В 1832 году было установлено, что уездный
судья должен замещать предводителя дворянства
(высшее официальное лицо в уезде) до новых выборов. Тем
не менее Ляпкин-Тяпкин — только коллежский асессор
(8-й классный чин). Причина лежит, очевидно, в
недостаточности срока его службы. Представляясь Хлестакову,
он все же тотчас подчеркивает, что до 8-го классного
чина он уже дослужился (IV, 59). В царствование
Николая I появляются требования, чтоб судейскую
должность занимал человек со специальным юридическим
образованием. Ляпкин-Тяпкин юридических наук не знал.
Гоголь иронически относится к осведомленности судьи:
«судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и
потому несколько вольнодумен» (IV, 10).
Хлопов, смотритель училищ — титулярный советник
(действие IV, явление V; IV, 61). Гражданский чин 9-го
класса — капитан или ротмистр.
Хлестаков, чиновник из Петербурга, коллежский
регистратор («елистратишка простой» — слова Осипа
(действие второе, явление I; IV, 26). Главный герой комедии,
Хлестаков, является самым незначительным по чину.
В первой черновой редакции Гоголь делает его всего
лишь губернским секретарем: «Я однако ж не писал:
«губернский секретарь». Это вздор — губернский секретарь.
Я просто написал: «Служащий в министерстве финансов
Александр Васильевич Хлестаков» (IV, 161).
В окончательной редакции Гоголь, желавший еще
больше подчеркнуть несоответствие между тем, за кого
выдает себя Хлестаков и его реальным положением,
наделяет Хлестакова самым младшим классным чином —
«коллежским регистратором» — чиновником 14-го класса
(/7,26).
Гоголь показал, что Хлестаков развернулся во всю
ширь именно тогда, когда в своей неудержимой фантазии
он совершенно забыл о существующей чиновной иерархии,
оторвался от нее. Так, сначала в беседе с Анной
Андреевной и Марьей Антоновной реальные служебно-обществеп-
ные отношения еще довлеют над Хлестаковым, и он свою
безудержную и вдохновенную ложь начинает хотя и с
недосягаемых для него, но все же не столь
ошеломляющих высот: «Хотели было даже меня коллежским асессо-
рОхМ сделать, да, думаю, зачем». В этот момент, желая по-
117

мочь Анне Андреевне составить о себе соответственное
представление, он говорит: «Вы, может быть, думаете, что
я только переписываю. Нет, начальник отделения со мной
на дружеской ноге». Хлестаков пока только привирает,
забалтывается, однако чиновная иерархия пока еще
держит его в плену существующих связей, держит даже,
когда он рассказывает о том, что «сторож летит еще на
лестнице... с щеткою: позвольте, Иван Александрович, я
вам, говорит, сапоги почищу» (IV, 48).
Что же, это пока еще вполне вероятно (если даже и
не в отношении самого Хлестакова). Он несомненно много
раз видел, как сторож летел по лестнице со щеткой,
чтобы почистить сапоги его начальникам.
Но тут, обратясь к городничему, возможно совсем
невзначай, Хлестаков говорит: «Что вы, господа, стоите?
пожалуйста, садитесь!»
И этот любезный жест, неожиданно для него самого,
все преображает. Он видит, что городничий, Артемий Фи-
липович, Лука Лукич не садятся при нем, стоят
вытянувшись. Вид этих людей, целиком находящихся в этот
момент во власти иерархических представлений, окрыляет
Хлестакова. Обращаясь к ним, он говорит языком,
привычным для чиновников. «Без чинов, прошу садиться...
Я не люблю церемонии...» (IV, 48).
И Хлестаков уже не тот, каким был. Воображение его
несется неудержимо. Он входит в новую роль, он играет
ее, не думая о ней, начисто позабыв действительность.
Именно в этот момент более, чем всегда, он «говорит и
действует без всякого соображения. Он не в состоянии
остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли.
Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст совершенно
неожиданно» (IV, 9).
Он выпаливает нечто, ни с чем несообразное,
фантастическое, невероятное. Он несется, влекомый
неудержимым потоком вдохновенной лжи: «один раз» его уже
«приняли за главнокомандующего»; он «надружеской но*
ге» с Пушкиным; он автор «Роберта Дьявола», «Фрегата
Надежды», «Юрия Милославского», он существует
литературой, имеет «дом первый в Петербурге», он «один раз...
даже управлял департаментом», «можете представить себе,
тридцать пять тысяч одних курьеров!» (IV, 48—50).
Невероятное совершается в этот момент и перед
читателями, и перед зрителями «Ревизора». Хлестаков сооб-
118

щает чиновникам нечто совершенно несообразное о своей
головокружительной карьере, не имеющей ничего общего
с иерархией общественных отношений, и они, прошедшие
долгий служебный путь, поднимавшиеся от чина к чину
по служебной лестнице и за целую жизнь добравшиеся,
в лучшем случае, только до 7-го классного чина —
надворного советника, ему поверили.
Причина в том, что Хлестаков сам начисто забыл
о всех реальных основах жизни и говорил «ложь тоном
так близким к истине, так естественно, так наивно, как
можно только говорить одну истину» (IV, 100), а
чиновники все до единого дрожали от страха и тоже вслед
за Хлестаковым забыли о возможном и вероятном. Умный
городничий, конечно, понимал, что Хлестаков «прилгнул
немного», но и у него было такое чувство, «как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят
повесить» (IV, 52).
• • •

ГЛАВАЧЕТВЕРТАЯ
КОММЕНТАРИЙ
К КОМЕДИИ «РЕВИЗОР»
ПО ДЕЙСТВИЯМ
На зеркало неча пенять, коли рожа крива.
Народная пословица.
Комедия «Ревизор» открывается эпиграфом —
народной пословицей. Гоголь придавал пословицам огромное
значение, видел в них образное отражение народного
разума и нравственных оценок явлений жизни. «... в них
всё есть: издевка, насмешка, попрек, словом — всё
шевелящее и задевающее за живое; как стоглавый Аргус,
глядит из них каждая на человека» {VIII, 392).
Пословица — это «итог делу, отсед, отстой уже
перебродивших и кончившихся событий». Гоголь писал о
пословицах: «Все великие люди, от Пушкина до Суворова
и Петра, благоговели перед нашими пословицами.
Уважение к ним выразилось многими поговорками: «Пословица
недаром молвится» или «Пословица вовек не сломится».
Известно, что если сумеешь замкнуть речь ловко
прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу,
как бы сама по себе ни была она свыше его понятия»
(VIII, 392).
Эпиграф к «Ревшюру» появился только в «Собрании
сочинений Николая Гоголя» в 1842 году, т. е. спустя
шесть лет после выхода в свет «Ревизора». Эта пословица
заключила работу Гоголя над комедией в 1835—1842
годах. Эпиграфом Гоголь ответил на критику комедии.
120

Действие первое
Городничий. Я пригласил вас, господа, с тем,
чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам
едет ревизор (IV, 11).
«Самые замечательные мастера театра, — говорит
В. И. Немирович-Данченко, — не могли завязать пьесу
иначе, как в нескольких первых сценах. В «Ревизоре»
же — одна фраза, одна первая фраза... И пьеса уже
начата. Дана фабула и дан главнейший ее импульс —
страх» 1.
Анализ первой реплики городничего в сопоставлении
ее с другими редакциями дает возможность увидеть
работу Гоголя над языком комедии, его стремление к
сжатости и выразительности слова. В окончательной
редакции реплика состоит всего из 15 слов. В первой черновой
редакции в ней было 90 слов; во второй черновой она
сократилась почти наполовину — 45 слов; в первом
издании — 32 слова. Гоголь устраняет лишние подробности,
доводит обращение городничего к чиновникам до
максимального лаконизма.
В обеих черновых редакциях приглашенные
чиновники названы по имени и отчеству. В первой редакции
причина их приглашения излагается очень пространно,
даже неуклюже: «<для> того, чтобы сообщить одно
чрезвычайно важное известие, которое, признаюсь вам,
чрезвычайно меня потревожило» (IV, 141). Во второй
черновой редакции уже появляется выражение: «с тем, чтобы
сообщить вам одно пренеприятное известие», но в этой
редакции подробности растянуты, и это лишает известие
экспрессии, ощутимой в окончательном тексте: «Меня
уведомляют, что отправился инкогнито из Петербурга
чиновник с секретным предписанием обревизовать в
нашей губернии все относящееся по части гражданского
управления» (IV, 241).
В первом издании 1836 года устранены имена чинов-
пиков, но мотивировка вызова городничим чиновников
остается почти той же, что и во второй черновой редак-
1 Вл. И. Немирович-Данченко. Тайны сценического
обаяния Гоголя. — «Театр», 1952, № 3, стр. 19.
121

ции. И только в издании 1842 года она заменена
последней фразой первой реплики городничего, состоящей из
четырех слов: «К нам едет ревизор», которая сразу
вводит в ситуацию комедии.
Две следующие реплики Аммоса Федоровича и
Артемия Филиповича совершенно одинаковые. Оба они
произносят одну и ту же фразу: «Как ревизор?»
Городничий. Ревизор из Петербурга, инкогнито.
И еще с секретным предписанием.
Такой лаконизм и предельная непринужденность
разговорной речи достигается приемом «подхвата» реплик
(Г. О. Винокур), идущим от Грибоедова.
Таким образом, на протяжении первых пяти печатных
строк комедии 4 раза повторяется слово, стоящее в
заглавии комедии: «Ревизор». Тем самым оно заполняет
сознание не только героев комедии, но и ее читателей и
зрителей, будоражит и настораживает даже своим
звучанием, звуком «з», стоящим перед ударной гласной.
О первых фразах «Ревизора» С. С. Данилов пишет:
«В результате такой кропотливой работы над отделкой
текста Гоголь достигает того, что «Ревизор» и «Женитьба»
превращаются в шедевры с точки зрения драматургиче*
ской экспозиции — вводит в действие буквально первая
фраза: «... едет ревизор», «... нужно жениться». До такого
блестящего мастерства не поднимался ни один
драматург» !.
«Гоголь,—-пишет С. Н. Дурылин, — с гениальной
смелостью и простотой начал комедию прямой откровенной
экспозицией ее драматического содержания. Экспозиция
эта, начинающаяся словами: «Я пригласил вас, господа...»,
по существу не менялась, ...начинает пьесу прямым
ударом грома при ясном небе, и ...чиновники начинают
общими усилиями сочинять громоотвод, который должен
парализовать всю силу неожиданного удара ревизии по их
самовластию и благополучию» 2.
Виктор Шкловский видит в двух первых репликах
городничего основу истинной завязки комедии. Он пишет:
«Завязка «Ревизора» по своей стремительной точности —
1 С. С. Данилов. Очерки по истории русского
драматического театра. М. — Л., «Искусство», 1948, стр. 286.
2 С. Н. Дурылин. От «Владимира третьей степени» к
«Ревизору». — В сб.: «Ежегодник Института истории искусств». М.,
Изд. АН СССР, 1953, стр. 199,
122

одна из лучших в истории мировой драматургии».
Приведя обе первые реплики городничего, исследователь
заключает: «В этой фразе и в испуганных восклицаниях
чиновников исчерпана вся завязка и уже объяснена
причина ошибки в опознании «Ревизора» 1.
Те самые слова городничего, которые, по мнению
С. С. Данилова и С. Н. Дурылина, являются «прямой
откровенной экспозицией» комедии, В. Шкловский
считает ее завязкой. Он видит истинную завязку в боязни
разоблачений, определяющей действия героев и
обнаруживающей их характеры.
В известной степени обе точки зрения справедливы.
В драматическом произведении экспозиция играет
несколько иную роль, чем в эпическом, часто сливается с
действием и, таким образом, не имеет самодовлеющего
характера. Экспозиция комедии — сцены,
предшествующие действию. Однако разве слова «к нам едет ревизор»
не есть уже начало основной коллизии? Первые реплики
городничего можно рассматривать как экспозицию,
сливающуюся с завязкой комедии. Они вводят в основную
тему комедии, тему страха перед надвигающимся
возмездием. Белинский первый сказал, что основная тема
комедии — страх перед разоблачением: «...почтенный наш
городничий жил и вращался в мире призраков, но как
у него необходимо были свои понятия о действительности,
хотя и отвлеченные, и сверх того самый основательный
страх действительности, известный под именем уголовного
суда, то и должно было выйти комическое столкновение,
как сшибка естественного влечения сердца к воровству я
плутням с страхом наказания за воровство и плутни,
страхом, который увеличивался еще и некоторым
беспокойством совести» (///,454).
В. В. Гиппиус дает экспозиции «Ревизора»
значительно более широкое толкование, рассматривая весь первый
акт как экспозицию комедии. «Уже исходная ситуация,
весь экспозиционно-построенный первый акт показывает
людей, сидящих не на своих местах, самодовольных
обывателей, от которых зависит судьба и самая жизнь людей
(«несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех
1 Виктор Шкловский. Повести о прозе, т. 2. М.,
«Художественная литература», 1966, стр. 112—113.
123

случаях, где больше всего требуется от человека
справедливости»)» («Материалы...», т. 2, 164).
Однако наряду с показом людей, «сидящих не на своих
местах», происходит развитие действия. Все эти люди
охвачены страхом, который толкает их к объединению
и самозащите. Городничий с самых первых реплик
мобилизует их к действию. Еще ничего не зная о Хлестакове,
они готовятся противостоять ревизору. Первые реплики
городничего — это и есть та не частная, а общая завязка,
которая вяжет комедию «в один большой, общий узел».
Та самая завязка, которая, по словам Гоголя, «должна
обнимать все лица, а не одно или два, — коснуться того,
что волнует, более или менее, всех действующих. Тут
всякий герой: течение и ход пиесы производит
потрясение всей машины: ни одно колесо не должно оставаться
ржавое и не входящее в дело» (V, 142).
* * *
Городничий. Я как будто предчувствовал:
сегодня мне всю ночь снились какие-то две
необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не
видывал: черные, неестественной величины! пришли,
понюхали — и пошли прочь (IV, И).
Интересно, что реплика звучит как связное
повествование, очевидно потому, что толкование снов для
городничего и подобных ему людей привычно и форма для них
выработана жизнью.
Городничий, как и Аммос Федорович, охотник. Потому
и снились ему (в рукописных редакциях) какие-то
«необыкновенные собаки: черные, не борзые, однакож и не
лягавые» (IV, 242).
Но «черные, неестественной величины»,
«необыкновенные крысы» не только необычны, но и отвратительны.
Видимо, потому Гоголь и останавливается на них; они
поразили сознание городничего, испугали его. Письмо
Андрея Ивановича Чмыхова упало на добрую почву.
И. С. Тургенев вспоминает о чтении Гоголем
«Ревизора»: «С каким недоумением, с каким изумлением
Гоголь произнес знаменитую фразу Городничего о двух
крысах (в самом начале пиесы): «Пришли, понюхали и
пошли прочь!» —Он даже медленно оглянул нас, как бы
124

спрашивая объяснения такого удивительного
происшествия. Я только тут понял, как вообще неверно,
поверхностно, с каким желанием только поскорей насмешить
обыкновенно разыгрывается на сцене «Ревизор» К
И. И. Панаев2 и В. Г. Белинский (III, 456) придавали
сну городничего большое композиционное значение.
Белинский писал о невежестве городничего, о роли для него
мистической стороны жизни, несвязных и бессмысленных
снов, имеющих для городничего «большое и таинствен-
нейшее значение». Городничий не позабыл сна потому,
что, «как нарочно», он получил от приятеля
уведомление, что «отправился инкогнито из Петербурга чиновник
с секретным предписанием обревизовать в губернии все
относящееся по части гражданского управления» 3. «Сон
в руку! — восклицает Белинский. — Суеверие еще больше
запугивает и без того запуганную совесть; совесть
усиливает суеверие».
* * *
В той же реплике городничий оглашает письмо Андрея
Ивановича Чмыхова: «Любезный друг, кум и
благодетель... Спешу между прочим уведомить тебя, что приехал
чиновник с предписанием осмотреть всю губернию и
особенно наш уезд (значительно поднимает палец вверх).
Я узнал это от самых достоверных людей, хотя он
представляет себя частным лицом» (IV, 11—12).
Следует обратить внимание на роль в композиции
«Ревизора» двух писем. Первое из них — письмо Андрея
Ивановича Чмыхова — открывает комедию.
* * *
Аммос Федорович. Я думаю, Антон
Антонович, что здесь тонкая и больше политическая
причина (IV, 12).
По словам Гоголя, судья «охотник большой на догадки
и потому каждому слову своему дает вес» (IV, 10). Объ-
1 И. С. Тургенев. Поли. собр. соч. и писем. Сочинения,
т. XIV. М. — Л., «Наука», 1967, стр. 70.
2 И. И. Панаев. Московский театр. Еще отрывок из
письма к *** — «Литературные прибавления к Русскому инвалиду»,
1839, т. II, № 3 от 22/VII.
а Белинский цитирует письмо по изданию 1836, но неточно.
125

яснения Аммоса Федоровича никогда не попадали в точку.
Судья — «человек, прочитавший пять или шесть книг,
и потому несколько вольнодумен» (IV, 10). Гоголевская
эпоха характеризуется большими
общественно-историческими событиями: в памяти были живы Отечественная
война 1812 года, восстание декабристов, польское
восстание 1831 года. Все это рождало в обывательской среде
различные толки, попытки найти несуществующую на
самом деле связь между мелкими явлениями их жизни
и событиями большого исторического значения. Это
отражено и в «Повести о том, как поссорился Иван
Иванович с Иваном Никифоровичем». Стоит вспомнить разговор
Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем о том, что
«три короля объявили войну царю нашему». «Я
полагаю, — говорил Иван Иванович,— что короли хотят, чтобы
мы все приняли турецкую веру» (//, 235). Слухи о
войнах постоянно распространялись среди обывателей.
Гоголь писал об этих слухах своему дяде П. П. Косяров-
скому в октябре 1827 года: «В Полтаве у вас опять
рыскает новость об войне. Она и сюда заехала...» (X, 113).
О судье у Белинского сказано: «Судья-собачник,
который берет взятки борзыми щенками и потому не боится
суда, который на своем веку прочел пять или шесть книг
и потому несколько вольнодумен, находит причину
присылки ревизора, достойную своего глубокомыслия» (///,
456). Бросается в глаза, что как в этой, так и в других
характеристиках героев «Ревизора» Белинский широко
использовал «Замечания для гг. актеров» Гоголя.
В «Предуведомлении...», создававшемся почти
одновременно с «Выбранными местами из переписки с друзьями»,
наряду с психологическим углублением характеров
отчетливо звучит стремление Гоголя приглушить
сатирический дух комедии. О судье там сказано: «Он занят собой
и умом своим, и безбожник только потому, что на этом
поприще есть простор ему выказать себя. Для него
всякое событие, даже и то, которое навело страх для
других, есть находка, потому что дает пищу его догадкам и
соображениям, которыми он доволен, как артист своим
трудом... Он говорит и в то же время смотрит, какой
эффект производят на других его слова. Он ищет
выражений» (IV, 114). Это замечание Гоголя о судье несомненно
углубляет психологический образ героя, но в то же время
самому герою придается несколько иное выражение.
126

В «Предуведомлении...» Гоголь пишет о судье:
«самоуслаждение должно выражаться на лице актера»,
любование своим умом, догадками; сознание значительности
своей особы, самодовольство. Художник подчеркивает
психологические особенности героя. «Неправосудие»,
которое Гоголь еще в юности (1827 г.) рассматривал как
«величайшее в свете несчастие» (X, 112), в
«Предуведомлении...» как-то незаметно отходит на второй план.
Общественно вредная деятельность судьи, его равнодушие
к судьбам людей и интерес в сущности только к своей
личности и своим собакам, к охоте в «Предуведомлении...»
заслоняется ничтожеством личности судьи, его высокой
самооценкой. В изданиях 1836—1842 годов Аммос
Федорович тоже очень незначителен, но Гоголь больше, чем
потом в «Предуведомлении...», подчеркивает
«несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где
больше всего требуется от человека справедливости».
«Характеры и костюмы» и «Предуведомление...» были
обращены к актерам. Но в разные периоды жизни Гоголь
выдвигал различные стороны требований к ним.
* * *
Городничий. Эк куда хватили! Еще и умный
человек. В уездном городе измена. Что он,
пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до
какого государства не доедешь (IV, 12).
С первого явления первого действия Гоголь говорит
о недоразумениях между судьей Ляпкиным-Тяпкиным и
городничим. Н. Л. Бродский дает следующее пояснение
к их взаимоотношениям:
«Судья Ляпкиы-Тяпкин — помещик, страстный
охотник, женолюб и вольнодумец, по воле дворянства каждое
трехлетие переизбираемый на должность, среди чиновного
мира занимает особое положение: он считает себя выше
городничего. Это сознание своей значимости вытекало из
его официального положения...» 1
Ироническое и полупрезрительное отношение
городничего к домыслам судьи характеризует одновременно
1 Н. Л. Бродский. Избранные труды. М., «Просвещение»,
1964, стр. 51,
127

их обоих. «Очень не глупый» (IV, 9), городничий мало
верит в справедливость утверждений судьи. Его
раздражают неизменный апломб Аммоса Федоровича и не
идущие к делу умозаключения. На протяжении всего первого
явления взаимное раздражение их друг против друга
нарастает и сказывается в каждой последующей реплике.
«Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого
государства не доедешь» — эта фраза городничего стала
крылатым выражением.
Черновики Гоголя говорят о том, что и она
родилась в результате длительных поисков и работы над
словом. Во второй черновой редакции мысль эта была
выражена совсем иначе: «...но будучи в такой глуши, чорт
знает где: двадцать тысяч верст я думаю будет от
Турции или Австрии...» (IV, 243). Упоминания конкретных
стран и двадцати тысяч верст делали фразу громоздкой
и лишали ее широты обобщения, легкости и четкости.
* * *
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы
не того... Вы не... Начальство имеет тонкие виды:
Даром, что далеко, а оно себе мотает на ус (IV, 12).
Стиль ответной реплики Аммоса Федоровича —
прекрасное свидетельство того, что городничий не напрасно
иронизирует над умом и ученостью Ляпкина-Тяпкина.
Эта речь неорганизованная, с паузами, речь человека,
у которого недостает слов, как не хватает и
отвлеченных понятий, короче — это косноязычная речь человека,
не привыкшего к связанному изложению серьезных
мыслей. Реплики «умного» Аммоса Федоровича крайне
примитивны.
* * *
Артемий Ф и л и п о в и ч. О! насчет врачевания
мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры...
(IV, 13).
«Земляника, попечитель богоугодных заведений, очень
толстый, неповоротливый и неуклюжий человек; но при
всем том проныра и плут», — так характеризовал его
Гоголь в «Характерах и костюмах» (/7, 10).
128

В «Предуведомлении...» Гоголь говорит о том, что
более всего должны подчеркнуть актеры, исполняющие эту
роль: «Земляника — человек толстый, но плут тонкой,
несмотря на необъятную толщину свою, который имеет
много увертливого и льстивого в оборотах поступков...
Он принадлежит к числу тех людей, которые только для
того, чтобы вывернуться сами, не находят другого
средства, (как) чтобы топить других, и торопливы на всякие
каверзничества и доносы, не принимая в строку ни
кумовства, ни дружбы, помышляя только о том, как бы
вынести себя. Несмотря на неповоротливость и толщину,
всегда поворотлив. А [потому] умный актер [никак] не
пропустит всех тех случаев, где услуга толстого
человека будет особенно смешна в глазах зрителей без всякого
желания сделать из этого карикатуру» (IV, 114).
Особенность гоголевской характеристики часто проявляется
подчеркиванием в герое какой-либо одной резко
выделяющей его черты. Земляника — один из наиболее ярких
представителей тех «толстых», о которых говорит он в
первой главе первого тома «Мертвых душ». Это те самые
«почетные чиновники в городе», которые «умеют лучше
на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие».
Это те самые чиновники с закругленными и крепкими
лицами, которые «уж если сядут где, то сядут надежно
и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под
ними, а уж они не слетят» (VI, 15).
В «Предуведомлении...» Гоголь фиксирует особое
внимание на психологическом облике Земляники;
заметно, что автору хотелось, чтобы актер сделал Землянику
не только смешным, но и отталкивающе неприятным
лицом.
Реплика Земляники была значительно переработана
и сильно сокращена Гоголем. Проныра и плут
Земляника слишком уж открывал свои замыслы в тексте первого
издания: «Да и в самом деле зачем убыточиться и
выписывать дорогие лекарства для какого-нибудь
инвалида..? Тогда и начальство видя мое усердие без сомнения
представит меня к отличию в поощрение к прочим
(обращаясь к Христиану Ивановичу), то есть я разумею, что
при этом и вам будет какое-нибудь благоволение» (IV,
374—375). Стремление Земляники сообщить Гибнеру,
что и его может ожидать поощрение, не вяжется с
характером Земляники, который думал только о себе одном.
б Э. Л. Войтоловская
129

Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Ам-
мос Федорович, обратить внимание па
присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно
являются просители, сторожа завели домашних
гусей с маленькими гусёиками, которые так и
шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним
хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж
сторожу не завесть его? только, знаете, в таком
месте неприлично... я и прежде хотел вам это
заметить, по все как-то позабывал... Также
заседатель ваш... он, конечно, человек сведущий, но от
него такой запах, как будто бы он сейчас вышел из
винокуренного завода — это тоже не хорошо» (IV,
13-14).
О суде Гоголь писал и раньше. Весь диалог
городничего с судьей рисует картину уездного суда,
аналогичную той, какую мы знаем по «Повести о том, как
поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»,
Городничий хорошо понимает «неприличие» шныряющих
гусей с маленькими гусенками «в передней, куда
обыкновенно являются просители». Аммос Федорович,
неизменно возражающий городничему, в данном случае
тотчас соглашается: «А вот я их сегодня же велю всех
забрать на кухню. Хотите, приходите обедать».
Городничий и судья отлично понимают, что птицы в судебном
присутствии дадут возможность ревизору обнаружить
постоянно бытующие в суде взятки.
Судя по отношениям с городничим, Аммос
Федорович вовсе не так добродушен, как Демьян Демьянович,
судья миргородского поветового суда. Но дела у обоих
судей шли одинаково. Демьян Демьянович, в то время
как секретарь читал решение суда, беседовал о дрозде,
потерявшем голос. О деятельности Аммоса Федоровича
мы знаем из слов городничего, который распорядился
на время, пока не «проедет ревизор», снять висящий
«над самым шкапом с бумагами охотничий арапник»
(IV, 13). Да и сам Аммос Федорович не скрывает своего
пристрастия к собакам и подчеркивает, что он не
стесняется говорить о взятках: «Я говорю всем открыто, что
беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это
совсем иное дело» (IV, 14).
130

Суд и судьи в «Повести о том, как поссорился...» и
в «Ревизоре» по существу мало отличаются друг от
друга, хотя интересы у обоих судей различны. Ни тот, ни
другой не интересуется делами подсудимых.
Отдельные частности, характеризующие суд в
«Повести о том, как поссорился...», просто немыслимы в
«Ревизоре». Это наглядно видно из того, что не попало в
окончательную редакцию комедии из черновиков. Так,
например, в первой черновой редакции существовала
колоритная фигура «подсудка»: «Также подсудок ваш —
он, может быть, и очень хороший человек, и сведущий
в своем деле. Я этого ничего не отнимаю от него. Новее-
таки, знаете, оно неприлично. Его дворянство всего
только три дня, как выбрало в это звание, а он в тот же
день так нагрузился, что проспал на стуле все время,
за(це>пившись ноздрею за свой мизинный палец» (IV,
144).
Последняя фраза о подсудке (замененном
впоследствии заседателем) отсутствует в окончательной
редакции. Вероятно, она не нужна была художнику как
проявление чисто внешнего комизма, элемента шаржа,
утрировки. Кроме того, ее громоздкость мешала быстроте
развития действия, уводила в сторону.
* * *
Городничий. А вот вам, Лука Лукич, так,
как смотрителю учебных заведений, нужно
позаботиться особенно насчет учителей... Один из них,
например, вот этот, что имеет толстое лицо... не
вспомню его фамилии, никак не может обойтись,
чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу...
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то
оно еще ничего... но вы посудите сами, если он
сделает это посетителю — это может быть очень
худо: господин ревизор или другой кто может
принять это на свой счет. Из этого чорт знает, что
может произойти (IV, 15).
Городничий считает себя вполне компетентным для
руководства смотрителем училищ и учительством города.
В уездном городе, изображаемом в «Ревизоре», самым
жалким из чиновников, точнее единственно жалким из
б«
131

них, является Хлопов — смотритель училищ.
Политическую остроту и художественную завершенность этот
образ получает в издании 1842 года. Только в этом
издании и появляются те отточенные формулировки, которые
стали крылатыми выражениями и бытуют в языке до
настоящего времени.
О том, как значительно изменился Лука Лукич
Хлопов в редакции 1842 года, видно по ответу его
городничему на реплику об учителях:
В первом издании 1836 года В издании 1842 года
Ах, боже мой! у меня
совершенно из ума вышло (IV, 377).
Что ж мне, право, с ним
делать? я уж несколько раз ему
говорил. Вот еще на днях,
когда зашел было в класс наш
предводитель, он скроил такую
рожу, какой я никогда еще не
видывал. Он-то ее сделал от
доброго сердца, а мне выговор:
зачем вольнодумные мысли
внушаются юношеству (/7,15).
После слов городничего (почти совпадающих в
первом и в третьем изданиях): «Да. Таков уже
неизъяснимый закон судеб: умный человек или пьяница, или рожу
такую состроит, что хоть святых выноси» (IV, 15) остро
прозвучала в издании 1842 года последняя в этом
явлении реплика Хлопова:
В редакции 1836 года
В редакции 1842 года
Эко право хлопотливое дело
(IV, 377).
Не приведи бог служить по
ученой части, всего боишься.
Всякой мешается, всякому
хочется показать, что он тоже
умиый человек (IV, 15—16).
В издании 1836 года Хлопов просто растерян, он
устал от хлопот, не знает, что делать. Его реплика не ха-
рактерологична: любой человек мог бы произнести
эту фразу в затруднительном положении. В издании
1842 года репликой Хлопова Гоголь рассказал и о
132

перепуганном насмерть смотрителе училищ и о
положении всего учительства, находящегося под неусыпным
надзором властей. Эту фразу мог произнести только
человек, служащий по учебной части при Николае 1.
Обличительный пафос комедии достигает в редакции
1842 года наибольшей силы и четко сказывается на
изменении реплик Луки Лукича.
С. Машинский усматривает истоки знакомства Гоголя
с положением учительства в причастности автора
комедии к известному «делу о вольнодумстве» в «Нежинской
гимназии высших наук» (1827—1830 годы).
«Когда мы слышим со сцены реплику незабвенного
Луки Лукича: «Не приведи бог служить но ученой части,
всего боишься», — то мы знаем теперь, какие
первоначальные жизненные впечатления Гоголя лежат в ее
основе, хотя ее действительный социальный смысл был
гораздо шире этих впечатлений. Судьбы Белоусова, Шапа-
линского, Зингера и Ландражина давали Гоголю
достаточно оснований для того, чтобы судить о том, сколь
опасно служить «по ученой части». Реплика Луки Лукича
Хлопова вобрала в себя, конечно, не только далекие
нежинские воспоминания Гоголя, но и все многообразие
его жизненных впечатлений, и в частности, его
собственный опыт работы «по ученой части» К Реплика эта «была
начинена сильно действующим горючим материалом и
обретала широкое художественное обобщающее
звучание» (стр. 262).
* * *
Городничий... Оно, конечно, Александр
Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от
этого убыток казне (IV, 15).
По поводу комментируемой фразы Н. С. Ашукин и
М. Г. Ашукина пишут: «...фраза получила крылатость в
значении: зачем же переходить меру» 2.
1 С. Машинский. Гоголь и «Дело о вольнодумстве». М.,
«Советский писатель», 1959, стр. 259—260.
2 Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина. Крылатые слова.
Литературные цитаты. Образные выражения. М., «Художественная
литература», 1966, стр. 21.
133

* * *
Почтмейстер. Объясните, господа, что,
какой чиновник едет? (IV, 16).
Во втором явлении первого действия происходит
знакомство с почтмейстером, на которого городничий
возлагает ответственную миссию: «для общей нашей пользы»
«немножко распечатать и прочитать» всякое письмо,
«входящее и исходящее», «которое прибывает к вам в
почтовую контору» (IV, 16). Осуществление
почтмейстером этого совета имеет большое значение во всей
композиции «Ревизора», в развязке комедии. Пока
почтмейстер, как и все окружающие, ничего о ревизоре не знает
и движимый любопытством является к городничему за
сведениями.
В издании 1836 года городничий сам вызвал
почтмейстера. Возможно, что Гоголь отказался от этого потому,
что приглашение почтмейстера городпичим по поводу
распечатывания писем в первом действии и появление
его в пятом акте с распечатанным письмом слишком
обнажало композиционный замысел автора.
* * *
Образ почтмейстера претерпел большие изменения в
процессе создания комедии. Только в издании 1842 года
почтмейстер становится простодушным до наивности
человеком, о котором Гоголь писал в «Характерах и
костюмах». Как и Аммос Федорович и другие
«просвещенные» лица города, он объясняет предстоящее появление
ревизора тем, что «война с турками будет». Но, как
человек простодушный и беспечный, он немедленно
отбрасывает собственные домыслы, прислушивается к
городничему и тотчас же соглашается с ним.
В издании 1836 года В издании 1842 года
Городничий. Ну, как вы,
Иван Кузьмич, а меня даже
немного по коже продирает.
Почтмейстер. Да я и сам
чувствую (IV, 378).
Городничий. Ну что же,
как вы, Иван Кузьмич?
Почтмейстер. Да что я?
Как вы, Антон Антонович?
{IV, 16).
134

Здесь дело не только в сокращении и
выразительности текста. Городничий в издании 1842 года более сдержан,
солиден. Он меньше обнаруживает трусость. А
почтмейстер, очевидно, действительно мало боится ревизора: «Да
что я? Как вы, Антон Антонович?»
Дальнейшие изменения текста второго явления идут
именно в этом направлении.
В издании 1836 года В издании 1842 года
Городничий. Чего же бо- Городничий. Да что я?
яться! боязни нет, а так как-то страху-то нет, а так, немнож-
неловко... больше со стороны ко... Купечество да граждан-
купечества и гражданства ство меня смущает. Говорят,
здешнего. Я, признаться ска- что я им солоно пришелся, а я,
зать, им немножко солоно при- вот ей-богу, если и взял с ино-
шелся. Они на меня, как кор- го, то, право, без всякой йена-
шуны... так бы всего и растре- висти (IV, 16).
пали, только перья полетят во
все стороны (IV, 378).
Городничий в издании 1842 года не может не бояться:
грехи его слишком велики. Но он собран, а не растерян.
Он, если и думает, то во всяком случае не говорит о том,
что купцы и другие лица готовы наброситься на него,
как коршуны. Он не говорит почтмейстеру о том, что он
чист (почтмейстер — свой и грехи городничего знает), а
старается найти смягчающие обстоятельства.
Городничий в издании 1842 года — человек, более
уверенный в себе. Как и в издании 1836 года, он
мошенник, но теперь твердо стоит на ногах и без дрожи идет
по своему пути.
В 1836—1842 годах Гоголь работал над поэмой
«Мертвые души», создал образ полицмейстера города, который,
как нам кажется, помог Гоголю раскрыть нечто новое и
в Сквозник-Дмухановском (в издании 1842 года). Среди
губернских чиновников полицмейстер города N
славился своей ловкостью, изворотливостью, умелым
подходом к делу: «...он у нас чудотворец: ему стоит только
мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так
мы, знаете ли, как закусим!» (VI, 148). Но ведь именно
за это «уменье» возненавидели купцы Сквозник-Дмуха-
новского. Полицмейстера же города N даже любили*
Очевидно, Сквозник-Дмухановский не обладал той тон-
135

костью обращения и ловкостью, какая была у
полицмейстера города N. «Вообще, — как писал о нем Гоголь, —
он сидел, как говорится, на своем месте и должность
свою постигнул в совершенстве. Трудно было даже и
решить, он ли был создан для места или место для него.
Дело было так поведено умно, что он получал вдвое
больше доходов противу всех своих предшественников,
а между тем заслужил любовь всего города. Купцы
первые его очень любили, именно за то, что не горд; и
точно, он крестил у них детей, кумился с ними и хоть драл
подчас с них сильно, но как-то чрезвычайно ловко: и по
плечу потреплет и засмеется, и чаем напоит,
пообещается и сам притти поиграть в шашки, расспросит обо
всем: как делишки, что и как» (V7, 149—150).
Представляется вероятным, что, создав образ такого
«чудотворца», как полицмейстер в N, Гоголь не мог
мириться с растерянностью городничего, которая
ощущалась в издании 1836 года. Для того, чтобы так грабить
казну и купцов, Сквозник-Дмухановский, не обладая
всеми качествами «чудотворца» из N, должен был
обрести его твердость, уверенность, т. е. стать городничим
издания 1842 года1.
Огромная работа создателя первого тома «Мертвых
душ» сказалась в окончательной редакции на, каждом
образе героев «Ревизора».
1 В. Гиппиус объясняет изменение этой реплики городничего
тем, что Гоголь учитывал цензурные требования к сценическому
тексту «Ревизора». Он пишет: «Отметим борьбу Гоголя с
цензурой за фразу, особенно важную для сатирического задания:
«Я, признаться сказать, уж слишком подстриг здешнее
купечество и гражданство» и т. д. («Ревизор». Первоначальный
сценический текст, извлеченный из рукописей Н. Тихонравовым. М.,
1886, стр. 11 и 158). После запрещения первоначального текста
Гоголь пытается все же вставить в смягченный текст фразу:
«Теперь и цырульник такой не сыщется, который бы мог что-нибудь
захватить с них». Но и эта фраза цензором зачеркивается;
приемлемой оказалась только: «Я, признаться сказать, им немножко
солоно пришелся. Они на меня, как коршуны... так бы всего и
растрепали, только перья полетят во все стороны». Впоследствии
и эта приспособленная к цензурным требованиям фраза
изменяется в сторону смягчения общей ситуации и придания
городничему черт полулицемерного и полуискреннего простодушия:
«Говорят, что я им солоно пришелся — а я вот ей-богу, если и
взял с иного, то право, без всякой ненависти» («Материалы...»,
т. 2, 166).
136

* * *
В то время, когда все чиновники заняты только
одним — приездом ревизора и скрытием своих «грешков»,
почтмейстеру горя мало. Он с удовольствием берет на
себя поручение, читает письма, отлично зная, что для
него в них много любопытного.
Почему самым спокойным перед посещением
ревизора остался почтмейстер? В издании 1836 года в нем
ощущается еще какое-то волнение, но и там он
спокойнее других чиновников. Ну, а в издании 1842 года он
один почти не испытывает страха. И в этом отношении
Иван Кузьмич Шпекин — почтмейстер из «Ревизора» —
очень близок почтмейстеру из города N из поэмы
«Мертвые души».
После известия о назначении нового
генерал-губернатора единственным из всех чиновников, кто не похудел,
кто даже ничуть не испугался, был именно почтмейстер.
«Он, — говорит Гоголь, — один не изменялся в
постоянно ровном характере и всегда в подобных случаях имел
обыкновение говорить: «Знаем мы вас,
генерал-губернаторов! Вас, может быть, три-четыре переменится, а я вот
уже тридцать лет, судырь мой, сижу на одном месте».
На это обыкновенно замечали другие чиновники:
«Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андреич; у тебя дело
почтовое: принять да отправить экспедицию; разве
только надуешь, заперши присутствие получасом раньше, да
возьмешь с опоздавшего купца за прием письма в
неуказанное время, или перешлешь иную посылку, которую
не следует пересылать, тут, конечно, всякой будет
святой» (VI, 197).
Таким образом, в «Мертвых душах» Гоголь дал
объяснение спокойствию Шпекина. У него просто было
меньше возможности «грешить», чем у других. Личность и
характер героя, как это всегда бывало в творчестве
Гоголя, тесно сплетены с его социальным, даже с его
служебным положением.
* * *
Бобчи некий. Чрезвычайное происшествие!
Добчинский. Неожиданное известие! (IV, 18).
Типичность Добчинского и Бобчинского Гоголь
подчеркивает созвучностью их фамилий и одинаковостью их
имен и отчеств. Оба они — Петры Ивановичи, оба гово-
137

рят и думают почти одинаково. Их рассказ с
неимоверным множеством не идущих к делу подробностей сразу
же, без всякого видимого участия автора, открывает
внутренний мир этих городских обывателей-сплетников.
Полное отсутствие каких бы то ни было интересов, кроме
повседневного быта уездного городка, доскональная
осведомленность в мельчайших событиях местной жизни,
способность от нечего делать превращать
незначительный факт в «чрезвычайное происшествие» знакомят нас
не только с ними самими, но воссоздают обывательский
мирок провинциального городишки.
Речь этих персонажей манерна, витиевата, до
косноязычия примитивна, в высшей степени комична. Она
прекрасно показывает их дремучую глупость: «...Как
только имел я удовольствие выйти от вас после того,
как вы изволили смутиться полученным письмом...»
«Недурной наружности, в партикулярном платье, ходит
эдак по комнате, и в лице этакое рассуждение...
физиономия... поступки... и здесь (вертит рукою около лба)\
много, много всего», — говорит Бобчинский (IV, 18—19).
Здесь и сочетание несочетаемых слов, и явное неуменье
найти нужное слово. «Нет, Петр Иванович, это я сказал:
Э», — говорит Добчинский (IV, 19). Мнимо
многозначительное это «э» стало крылатым выражением.
Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина дают следующее
пояснение этому крылатому выражению: «Так говорится
иронически о спорах по ничтожному поводу, подобных
спорам Бобчинского и Добчинского в комедии Н. В
Гоголя «Ревизор». Там же приводится отрывок из книги
В. И. Ленина «Материализм и эмпириокритизм», где
употребляется это выражение: «Проиграно дело
основателей новых философских школок, сочинителей
новых гносеологических «измов», — проиграно навсегда
и безнадежно. Они могут барахтаться со своими
«оригинальными» системками, могут стараться занять
нескольких поклонников интересным о том, сказал ли
раньше «э!» эмпириокритический Бобчинский или эмпи-
риомонистический Добчинский...» (Поли. собр. соч., т. 18,
372) *.
1 Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина. Крылатые слова.
Литературные цитаты. Образные выражения. М., «Художественная
литература», 1966, стр. 347—348.
138

Как это видно по «Отрывку из письма»,
Александрийский театр, нарушая указания автора, подчеркивал в
Бобчинском и Добчинском моменты внешнего комизма.
Совсем иначе, как типические фигуры уездного быта,
понимал их Белинский. «Это городские шуты, уездные
сплетники; их все знают, как дураков, и обходятся с
ними или с видом презрения, или с видом
покровительства. Они бессознательно это чувствуют и потому изо
всей мочи перед всеми подличают и, чтобы только их
терпели, как собак и кошек в комнате, всем
подслуживаются новостями и сплетнями, составляющими
субъективную, объективную и абсолютную жизнь уездных
городков... Их дни проходят в шатанье и собирании
новостей и сплетней. Обогатясь подобною находкой, они
вдруг вырастают сознанием своей важности и уже бегут
к знакомым смело, в уверенности хорошего приема.
«Чрезвычайное происшествие!» — кричит Бобчинский.
«Неожиданное известие!» — восклицает
Добчинский,вбегая в комнату городничего, где все настроены на один
лад, а особенно сам городничий, весь сосредоточен на
idee fixe»1 (III, 457—458).
Типические черты характера и личности своих героев
Гоголь демонстрирует по-разному. Этих драматург сделал
похожими друг на друга. В «Замечаниях для гг. актеров»
Бобчинский и Добчинский в отличие от всех других
характеризуются не порознь, а вместе: «оба низенькие,
коротенькие, очень любопытные; чрезвычайно похожи
друг на друга. Оба с небольшими брюшками. Оба
говорят скороговоркою и чрезвычайно много помогают
жестами и руками» (IV, 10).
Различия между ними отмечены тоже, но они гораздо
менее значительны, чем их сходство: «Добчинский
немного выше, сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский
развязнее и живее Добчинского» (IV, 10). Впоследствии
Гоголь вынужден был больше подчеркнуть разницу
между Бобчинским и Добчинским, так как актеры,
нивелируя различия их, впадали в карикатуру: «Добчинский
да,же снабжен небольшой лысинкой, на середине головы;
видно, что он не холостой человек, как Бобчинский, но
уже женатый. Но при всем том Бобчинский берет верх
над ним по причине большой живости и даже несколько
Навязчивой идее.
139

управляет его умом», — писал Гоголь в
«Предуведомлении...» (IV, 115).
Н. Я. Берковский в своей интересной и
оригинальной статье «Комедия империи» совсем иначе — не тем,
что таких много, они типичны и т. п. — объясняет
наличие в комедии столь схожих Бобчинского и Добчинского.
«Комедия империи, — пишет Берковский, — держится на
всеобщем безличии». Всей полнотой реальности обладает
только одно лицо — «лицо деспота и самодержца». Все
остальные зависят от его благоволения. Стремясь
передать фантастичность окружающего мира, зыбкость
действительности лиц, которыми управляет высочайший
каприз, передавая царство произвола — царство
пустоты, Гоголь покусился на зыбкость лица в
комедийном мире, «на категорию числа». «Бобчинский и Доб-
чинский — неизвестно, всегда ли их двое или же
случается, что иной из них бывает и сам один. Анна Андреевна
и Марья Антоновна с трудом отличимы одна от другой,
хотя это мать и дочь, хотя это старшая и млад-
шая».
Гоголь порождает сомнение в индивидуальности и
двойными фамилиями: Антон Антонович Сквозник-Дму-
хановский, Ляпкин-Тяпкии...
«Имена и фамилии у Гоголя — своеобразная
инструментовка персонажей, как бы характеристика
музыкальными средствами» *.
Г. А. Гуковский указывает, что в комедиях
предшественников Гоголя — Капниста («Ябеда»), Судовщикова
(«Неслыханное диво, или честный секретарь»), а до них
у Сумарокова и Веревкина дворянство смотрело на
разоблачаемых «подьячих» сверху вниз. Сумароков, Верев-
кин, Судовщиков, Капнист писали свои комедии с
позиций дворянства, выводили на сцену идеальных дворян.
Гоголь же вводит в компанию чиновников двух
неслужащих помещиков Бобчинского и Добчинского, которые
входят в состав обличаемой им группы, сливаются с ней.
«Для Гоголя, — пишет Гуковский, — чиновник и
помещик — одно. Так же точно объединяет он тех и других
в единой сатирической картине в «Мертвых душах»...
1 Н. Я. Берковский. Литература и театр. Статьи разных
лет. М., «Искусство», 1969, стр. 531—532.
140

Он не порицает пороки отдельных людей, а
разоблачает режим, хотя и с моральной точки зрения» (Гуков-
ский, 408,406).
* * *
Добчинекий. Он! и денег не платит и не
едет, кому же б быть, как не ему? и подорожная
прописана в Саратов.
Бобчинский. Он, он, ей богу, он... Такой
наблюдательный: всё обсмотрел. Увидел, что мы с
Петром-то Ивановичем ели семгу, больше потому,
что Петр Иванович насчет своего желудка... да. Так
он и в тарелки к нам заглянул. Такой
осмотрительный, меня так и проняло страхом (IV, 20).
В связи с этим местом С. С. Данилов говорит о ряде
абсурдов, которые вводит в свою комедию Гоголь для
усиления комедийной остроты: «В комедийных целях
Гоголь применяет ряд алогизмов, построенных на
внешне абсурдных умозаключениях, на несоответствии
грамматического и смыслового движения речи. «Кому же б
быть, как не ему? И подорожная написана в Саратов»,—
сообщает Добчинский, как будто бы ссылка в Саратов
может быть аргументом, что приезжий является
ревизором» *.
* * *
Городничий. Господи, помилуй нас грешных!
где же он там живет? (IV, 20).
Здесь Гоголь раскрывает самый момент «ошибки».
То, что Хлестаков заглянул в тарелки Бобчинского и
Добчинского, послужило основанием для городничего
принять его за ревизора.
«Вот он — вот источник комического и смешного!» —
пишет Белинский.
«После такого довода нет больше сомнений! Такой
наблюдательный, что даже в тарелки заглядывал! Боже
мой, если бы в эту минуту бедному городничему сказали
о наблюдательности его кучера, он принял бы его за
ревизора, отличительным признаком которого, в его испу-
1 С. С. Данилов. Очерки по истории русского
драматического театра. М. — Л., «Искусство», 1948, стр. 290.
141

ганном воображении, непременно должна быть
наблюдательность...» (III, 459).
Для «ошибки» городничего в сущности повода почти
и не требовалось: он был в таком состоянии, что любое
абсурдное утверждение казалось ему важным
доказательством.
Этот момент Белинский считает завязкой
драматической интриги комедии. «Видите ли, с каким искусством
поэт умел завязать эту драматическую интригу в душе
человека, с какою поразительною очевидностью умел он
представить необходимость ошибки городничего?» (///,
459).
Усиливают комизм III явления не только алогизмы,
но и множество уходящих в сторону вводных
предложений в речах Добчинского и Бобчинского: «А Петр-та
Иванович уж мигнул пальцем и подозвали трактирщи-
ка-с, трактирщика Власа: у него жена три недели назад
родила, и такой пребойкой мальчик, будет так же, как
и отец, содержать трактир» (IV, 19). Все эти вводные,
не относящиеся к делу предложения, характеризуют
хаотическое сознание Бобчинского и Добчинского, головы
которых набиты всяким сором, мельчайшими событиями
из жизни обывательского мирка, которыми они живут.
Бобчинский и Добчинский, как выразился Гоголь о
другом своем герое Акакии Акакиевиче, изъяснялись
«большею частью предлогами, наречиями и, наконец,
такими частицами, которые решительно не имеют никакого
значения. Если же дело было очень затруднительно, то
он даже имел обыкновение совсем не оканчивать фразы,,
так что весьма часто начавши речь словами: «это право
совершенно того...», а потом уже и ничего не было, и
сам он позабывал, думая, что все уже выговорил» (///,
149).
* * *
Городничий... да другие-то где? неужели ты
только один? ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь, где Прохоров?
Квартальный. Прохоров в частном доме, да
только к делу не может быть употреблен (IV, 21—22).
В первой черновой редакции эта сцена с
квартальными входит в явление III. Городничий называет
квартального так же: «Эй, Свистунов!», и дает ему очень
142

выразительное для квартального прозвище «ухо»:
«Слышишь, ухо?» Но последующего диалога о пьянстве
полицейского пока нет (IV, 152); во второй черновой
редакции в этом диалоге квартальный тоже Свистунов, а от*
сутствующий назван не Прохоровым, а Кнутом,
* * *
Городничий. Да если спросят, отчего не
выстроена церковь при богоугодном заведении, на
которую назад тому пять лет была ассигнована
сумма, то не позабыть сказать, что началась
строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А
то, пожалуй, кто-нибудь позабывшись сдуру скажет,
что она и не начиналась (IV, 23—24).
В книге Н. Степанова «Искусство Гоголя-драматурга»
по этому поводу говорится о злободневности иных
замечаний Гоголя, которые именно так воспринимались
современниками писателя. «Правдивое изображение жизни в
комедии Гоголя появилось и в конкретных намеках и
деталях, восходящих к фактическим событиям и
обстоятельствам. Так, например, слова городничего о невыстро-
енной церкви, на которую пять лет назад «была
ассигнована сумма» напоминали тогдашнему зрителю громкую
аферу с построением в Москве храма-памятника (храма
Христа спасителя по проекту А. Л. Витберга. — Э. В.),
в результате которой была распущена комиссия,
истратившая огромные суммы, но ничего не построившая» 1,
В отношении всего конца первого действия Белинский
сказал, «что все это больше, нежели портрет или зеркало
действительности, но более походит на действительность,
нежели действительность походит сама на себя, ибо все
это — художественная действительность, замыкающая в
себе все частные явления подобной действительности...»
(///,460).
1 Н. Степанов. Искусство Гоголя-драматурга. М.,
«Искусство», 1964, стр. 38—39.
143

В первом акте «Ревизора» экспозиция сосуществует
наряду с первой и второй завязками комедии.
Первая завязка, заключающаяся в первой реплике
городничего, городничий и городские чиновники охвачены
страхом перед расплатой за свои грехи (явление I).
Вторая завязка — городничий и его подчиненные
принимают за ревизора Хлестакова, о котором им
рассказали Бобчинский и Добчинский (явление III).
Экспозиция и обе завя'зки комедии обнажают
единство комедийных обстоятельств и типических
характеров действующих лиц. В первом акте «Ревизора» видна
обусловленность действия в комедии характером ее
героев.
Осязательное, пластическое творчество
Гоголя-драматурга, подлинное понимание им природы театра,
позволило комедиографу раскрыть содержание своего замысла
изнутри, в самом процессе действия на сцене. Он выразил
идею комедии только делом и словом своих героев.
Действие второе
Осип... Добро бы было в самом деле
что-нибудь путное, а то ведь елистратишка простой...
(IV, Щ.
Гоголю было необходимо назвать занимаемую
Хлестаковым должность, так как в «сцене вранья» Хлестаков
сообщит чиновникам (совершенно, впрочем, неожиданно
и для самого себя), что его «один раз... приняли даже за
главнокомандующего» (IV, 48). Фраза о «елистратишке»
появилась уже во второй черновой редакции «Ревизора»
(77,260).
Значение этого монолога Осипа в композиции
«Ревизора» очень велико. В то время как городничий и его
подчиненные уверовали, что приехавший из Петербурга
чиновник и есть ревизор, в монологе Осипа пресловутое
«инкогнито» предстало в подлинном виде. Хлестаков,
из которого «сила всеобщего страха создала...
замечательное комическое лицо» («Предуведомление...»)
(IV, 116), оказался разоблаченным еще до своего
появления на сцене.
144

Осип, человек уже «несколько пожилых лет»,
«резонер», мпого «умнее своего барина» (IV, 9), представил
того Хлестакова, о котором Белинский сказал: «глупый
мальчишка, промотавшийся в дороге трактирный денди»
(///, 454) и которого Вяземский назвал «петербургским
департаментским шалопаем» 1.
* * *
В своем монологе Осип нарисовал картину
взаимоотношений Хлестакова с отцом: «...Эх, если б узнал это
старый барин. Он не посмотрел бы на то, что ты
чиновник, а поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе, что
дня б четыре ты почесывался» (IV, 27).
Начиная с этого момента, фигура «старого барина»,
находившегося где-то в домашнем гнезде, пребывает
незримо вблизи Хлестакова. Это он присылал сыну
«денежки», которые давали возможность Хлестакову
манкировать должностью. Не кто иной, как старик отец,
потребовал нерадивого к службе сына к себе в деревню
(IV, 35) и вообще может запретить ему дальнейшую
жизнь в Петербурге. В город к Сквозник-Дмухановскому
Хлестаков попал, промотавшись по дороге к отцу.
Фигурой отца Гоголь подчеркивает
несамостоятельность и легкомыслие сына.
* * *
В монологе раскрывается и сам Осип. Знающий всю
подноготную жизни своего барина, он отдаленно
напоминает традиционного «ловкого слугу» комедии дель
арте и Мольера (например, Скапен в «Проделках Ска-
пена» (1671), Ковьель в «Мещанине во дворянстве»
(1670). В какой-то степени отдал дань этой традиции и
Грибоедов в образе Лизы в «Горе от ума». И вместе с тем
слуга Хлестакова далек от традиционного «ловкого
слуги»; Осип —фигура живая, выхваченная из русской
действительности. В «Характерах и костюмах» Гоголь
подчеркивает именно эту особенность своего героя:
«Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги
несколько пожилых лет» (IV, 9).
1 Остафьевский архив князей Вяземских, т. III. СПб., 1899,
стр. 285.
145

Впоследствии эта фигура преемственно развивается
в образе Захара у Гончарова («Обломов»).
В «Предуведомлении...» Гоголь дает Осипу не
столько индивидуальную, сколько социально-типическую
характеристику: «Русской слуга пожилых лет, который
смотрит несколько вниз, грубит барину, смекнувши, что
барин [щелкопер] и дрянцо, и который любит себе самому
читать нравоучение для барина, который молча плут,
однако очень умеет воспользоваться в таких случаях, когда
можно мимоходом поживиться — известен всякому»
(IV, 116). Речь Осипа в этом монологе отражает его
социальную среду. Это именно речь лакея, нахватавшегося
отдельных словечек от других слуг и господ. В ней и
просторечия («профинтил»), и искаженное с презрительной
гримасой («елистратишка»), и новообразования («да за-
ботности меньше»), и неправильное использование слова
(«деликатность», «жизнь тонкая и политичная»), и,
наконец, ставшее крылатым выражение «галантерейное, чорт
возьми, обхождение», высмеивающее мещанское
жеманство и претензии на образованность.
«Перед нами, — пишет Белинский, — Осип — герой
лакейской природы, представитель целого рода
бесчисленных явлений, из которых он ни на одно не похож, как
две капли воды...». Как и Гоголь, Белинский в первую
очередь подчеркивает типичность этого героя. «В своем
большом монологе, — продолжает критик, — где между
прочим, читает он нравоучение самому себе для
своего барина, он высказывает всего себя, свои
отношения к барину и, наконец, самого барина. Вы видите
деревенского слугу, который пожил в Петербурге, постиг
достоинство столичной жизни и галантерейного
обращения, но, по пословице, «сколько волка ни корми, он все
в лес глядит», предпочитает мирную деревенскую жизнь
треволнениям столицы, в которой худо без денег, иной
раз славно наешься, а в другой чуть ли не лопнешь с
голода. В истинно художественном произведении всегда
видно, как взаимные отношения персонажей действуют
на самый их характер, и потому вам тотчас станет ясно,
что Осип грубиян столько же по натуре, сколько и по
презрению к своему барину, которого глупость он
понимает по-своему» (///, 460).
Своим отношением к Хлестакову Осип раскрывает нам
не только его, но и самого себя. Человек трезвый и практи-
146

чсский, он отлично знает все реальные возможности
Хлестакова, человека «без царя в голове». Однако он
понимает Хлестакова примитивнее, чем автор, зрители
и читатели «Ревизора». Осип не понял важнейших
свойств Хлестакова — ни его вдохновенной лжи, ни
присущей ему необыкновенной легкости в мыслях, т. е. всего
того, что позволило Гоголю сказать о нем — «это лицо
фантасмагорическое» (IV, 118).
* * *
В монологе Осипа реальная правда жизни
противопоставляется неожиданно восторжествовавшей лжи.
Несоответствие между ложью и правдой сказывается в
дальнейшем в каждой ситуации комедии в самых
незначительных ее деталях. Все вместе рождает ту
«неистощимую веселость», которая охватила писателей на вечере
у Жуковского 19 января 1836 года, где Гоголь впервые
прочитал «Ревизора» (письмо П. А. Вяземского А. И.
Тургеневу). «Смешное,— по замыслу Гоголя, — обнаружится
само собою именно в той сурьезности, с какою занято
своим делом каждое из лиц, выводимых в комедии»
(«Предуведомление...», IV, 112).
Начиная с монолога Осипа в комедии явственно
ощутим тот «двойной сюжет», о котором писал В. Гиппиус:
«Зритель воспринимает в «Ревизоре» все время как бы
двойной сюжет: один —с точки зрения действующих лиц
комедии, другой — со своей собственной».
С точки зрения действующих лиц, Хлестаков —
настоящий ревизор, «вельможа», которого они всячески
привлекают на свою сторону, преодолевая сопротивление
врагов: обиженного, притесненного «купечества и
гражданства». Этот ложный сюжет кончается полной победой
городничего и его соратников. Хлестаков задобрен,
подкуплен и в заключение — как и полагается в комедии —
обручается с дочерью городничего; городничего ждет
полное торжество (блестящая карьера в Петербурге), а
врагов его — полное поражение. Но, следя со стороны за этой
мнимой «чувствительной комедией», зритель знает, что
она — мнимая, владеет «ключом» к сюжету комедии.
Вместе с тем, подымаясь над изображаемым миром, не
находя между ним и собой ничего общего, зритель не
теряет в собстветто-комическом впечатлении. Автор и
147

зритель таким образом объединяются в общей оценке,
в общем отрицании и тем самым в каких-то общих
положительных эмоциях» *.
* * *
Приведя почти всю характеристику Хлестакова,
сделанную Гоголем для актеров, Белинский рисует
Хлестакова таким, каким он представляется ему зрительно:
«Он денди не по одному модному платью, но и по
манерам, денди трактирный, одна из тех фигур, которые
красуются на вывесках московских трактиров, цырюлен и
портных» (///, 461). Этим сопоставлением Белинский
говорит и об общем уровне культуры Хлестакова, и об
его представлении о светскости, его погоне за модой.
Во II явлении Гоголь снабжает движения Хлестакова
выразительными ремарками, передающими различное
звучание его голоса.
Хлестаков (ходит и разнообразно союимает свои
губы. Наконец говорит громким и решительным
голосом). Послушай, эй, Осип!
Осип. Чего изволите?
Хлестаков (громким, но не столь решительным
голосом). Ты ступай туда.
Осип. Куда?
Хлестаков (голосом вовсе не решительным и не
громким, очень близким к просьбе). Вниз, в буфет... Там
скажи... чтобы мне дали пообедать (IV, 28).
Эти три ремарки передают изменения тона
Хлестакова от барственно-повелительного, властного к
просительно-униженному. Но когда это не помогает, в
Хлестакове вновь просыпается барин. Раздосадованный
своим плачевным положением, он обращается к Осипу
тоном властелина, который имеет право куражиться и
ругаться.
В словах и тоне Хлестакова целая гамма оттенков:
от высокомерно-презрительного до смиренного. Все это
подтверждает слова Гоголя в «Отрывке из письма...»
о том, что в случаях, «где требуется или присутствие
духа, или характер, высказывается его отчасти подлинькая,
1 В. Гиппиус. Образы «Ревизора». — «Рабочий и театр»,
1936, № 9, май, стр. 6. (Курсив В. Гиппиуса.)
148

ничтожная натура» (IV 9 100). Хлестаков с первого
своего появления на сцене неопределенен и
непоследователен во всем, он то распущен и нагл, то просителен,
даже жалок, и, как сказал Гоголь в «Замечаниях для
гг. актеров», «говорит и действует без всякого
соображения», он поистине «без царя в голове» (IV, 9).
Реплики и слуги и барина служат все новыми и
новыми доказательствами того, какого вертопраха
чиновники приняли за важное, значительное лицо, перед
каким ничтожеством они спасовали, кого испугались.
Если бы Хлестаков был солиден, благообразен,
внушителен, сатирическая острота несомненно была бы
приглушена, а ошибка чиновников и особенно «очень
не глупого, по-своему» городничего, лишились бы пара^
доксальности.
* * *
Хлестаков. Да, если б в Пензе я не покутил,
стало бы денег доехать домой. Пехотный капитан
сильно поддел меня. Штосы удивительно, бестия,
срезывает. Всего каких-нибудь четверть часа
посидел и всё обобрал. А при всем том страх хотелось
бы с ним еще раз сразиться (IV, 29).
По поводу этого размышления Хлестакова Белинский
пишет: «В Пензе его обыграл начистую пехотный
капитан; он за это досадует на случай и несчастие, но не ка
капитана, к которому он благоговеет, как дилетант к
художнику...» (III, 461).
Увлеченность карточной игрой была характерной
чертой эпохи 30—40-х годов, когда карточная игра получила
широчайшее распространение 1. Об этом писал в «Старой
записной книжке» 1829 года П. А. Вяземский: «Нигде
карты не вошли в такое употребление, как у нас: в
русской жизни карты одна из непреложных и неизбежных
стихий... Страстные игроки были везде и всегда. Драмати-
1 О значении карточной игры в быту дворянского общества,
о «карточной тематике» в литературе мы пишем здесь на основе
статьи В. В. Виноградова «Стиль «Пиковой дамы» («Пушкин.
Временник пушкинской комиссии», кн. 2. М. — Л., Изд. АН СССР,
1936, стр. 74—147).
149

ческие писатели выводили на сцене эту страсть со всеми
ее пагубными последствиями. Умнейшие люди увлекались
ею... Карточная игра имеет у нас свой род остроумия и
веселости, свой юмор с различными поговорками и
прибаутками. Можно бы написать любопытную книгу под
заглавием «Физиология колоды карт» К
Говоря о драматических писателях, которые
«выводили на сцене эту страсть», Вяземский имел в виду
пьесы из жизни игроков, популярные в то время, а
именно: комедию Реньяра «Игрок» (1696); английскую
мелодраму «Беверлей» (1773); мелодраму Дино и Дюканжа
«Тридцать лет, или Жизнь игрока» (1827) и др. Об игре
в карты немало писали современники Гоголя: А. С.
Пушкин («Пиковая дама»), М. Ю. Лермонтов («Тамбовская
казначейша», «Маскарад»). Сам Гоголь посвятил этой теме
комедию «Игроки», работу над черновиками которой
Н. С. Тихонравов относит к петербургскому периоду
жизни Гоголя (до 1836 года). Издавались и
полубеллетристические сочинения, специально посвященные
анекдотам и шулерским проделкам из жизни игроков. Так,
в 1826—1827 годах вышла «Жизнь игрока, описанная
им самим, или Открытые хитрости карточной игры»
(2 тома). Из нее Гоголь заимствовал рассказ о чемодане
с краплеными картами («Игроки», явление 8). В книге
приводятся термины, принятые игроками, технические
термины их искусства, как, например, «пароли», «пароли
пе», «руте», «рутировать», «играть в дублет», «штосы
срезывать» и т. п.
Гоголь внимательно относился к соблюдению в своем
тексте терминологии игроков в карты.
1 П. А. Вяземский. Старая записная книжка, 1929,
стр. 85—86. Эта игра, в 1820—1840 годах XIX в. чрезвычайно
распространенная, носила название штос, банк, банчок. В. В.
Виноградов указывает примеры упоминания этой игры в «Семейство
Холмских» Д. Н. Бегичева (1833, ч. IV, стр. 70—71): «Лучше в банк
или штос: тут не надобно мастерства, а счастие». И у Пушкина:
«Страсть к банку! Ни любовь свободы,
Ни Феб, ни дружба, ни пиры,
Не отвлекли б в минувши годы
Меня от карточной игры».
И в «Воспоминаниях» А. М. Достоевского о молодых годах
Ф. М. Достоевского: «Вечер постоянно кончался азартною игрою
в банк или штос» (А. М. Достоевский. Воспоминания. Л., 1930,
стр. 129).
150

* * *
Хлестаков. Какой скверный городишка!
В овошенных лавках ничего не дают в долг. Это уж
просто подло (Насвистывает сначала из Роберта *,
потом: «Не шей ты мне матушка», а наконец ни сё,
ни то) (77,29).
Из редакции 1836 года исключено: «Когда б, в самом
деле, уже скорее доехать домой, надоело в дороге!
Нарочно такой мерзкой городишка: в других, по крайней
мере, что-нибудь бывает, а здесь ничего совершенно нет.
В овошенной лавке балыки еще сносные, но проклятые
сидельцы очень мало дают на пробу...» (IV у 392).
В издании 1842 года выпущена фраза о сидельцах:
в третьем издании «Ревизора» Гоголь окончательно
избавляет Хлестакова от черт мелкого жульничества,
которых было много в черновых редакциях. Хлестаков не
мелкий плутишка. В нем есть элементы плутовства, но
отнюдь не такого свойства, чтобы обманывать в лавках
сидельцев. Хлестаков — и не сознательный мошенник,
каким был, например, Пустолобов в комедии Квитки
«Приезжий из столицы».
Вообще «пустейший» как человек, Хлестаков как
образ очень сложен для воплощения.
Н. Л. Степанов справедливо считает речь Хлестакова
более сложной, чем речь остальных персонажей
«Ревизора». «В языке Хлестакова, — пишет Н. Л. Степанов,—
легко обнаружить по крайней мере четыре различных
стилевых пласта: галантной «светской» болтовни, чинов-
ничье-канцелярский жаргон, элементы книжного сеыти-
ментально-карамзинского стиля и разговорно-бытового
просторечия. Все эти элементы оттеняют разные стороны
характера Хлестакова, его социальную типичность и
в то же время образуют неразрывное единство. Так,
разговаривая со своим крепостным слугой в трактире,
Хлестаков не церемонится, именуя Осипа «скотиной»,
«дураком», «грубым животным». Иной характер имеет его
разговор с городничим и чиновниками, которым он
желает пустить пыль в глаза. Хлестаков стремится в этих
случаях подчеркнуть свое значение и свою «светкость»,
1 См. стр. 168.
151

выражаясь на жаргоне дворянских салонов, как он его
представляет себе, в сочетании с сентиментальными
штампами» ].
Слуга. Да хозяин сказал, что не будет .больше
отпускать. Он никак хотел идти сегодня жаловаться
городничему.
Хлестаков. Да что ж жаловаться? Посуди
сам, любезный, как же? ведь мне нужно есть. Этак
могу я совсем отощать. Мне очень есть хочется; я
не шутя это говорю (IV, 29).
В развитии действия эти слова слуги имеют
существенное значение: городничий и тюрьма как-то
застревают в сознании Хлестакова и психологически готовят его
к страху и трепету при появлении хозяина города.
«Гоголь удивительно тонко рисует паразитическую, барскую
психологию Хлестакова, выросшего на крепостных
хлебах, искренне убежденного, что его кто-то должен
кормить и поить... Хлестаков даже не представляет себе, что
ему, барину, какой-то «мужик» может не дать
обедать», — пишет Н. Л. Степанов (стр. 365).
* * *
Хлестаков. ...Нет, уж лучше поголодать, да
приехать домой в петербургском костюме. Жаль,
что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо бы,
чорт побери, приехать домой в карете, подкатить
эдаким чортом к какому-нибудь соседу-помещику,
под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади одеть
в ливрею... Они, пентюхи, и не знают, что значит
«прикажете принять». К ним если приедет какой-
нибудь гусь помещик, так и валит, медведь, прямо
в гостиную (IV, 30).
В один миг из страдающего от голода,
промотавшегося в дороге «елистратишки» Хлестаков в своих мечтах
1 Н. Л. Степанов. Н. В. Гоголь. Творческий путь. М.,
Гослитиздат, 1959, стр. 368.
152

превращается в преуспевающего франта, упоенного
собственным успехом. Его мечты о том, какой фурор
произведет его приезд домой, в петербургском обличий, очень
близки к «сцене вранья».
По поводу этих мечтаний Хлестакова Н. Я. Берковский
в статье «Комедия империи» пишет: «Мечты Хлестакова
все сплошь состоят из костюмерии, из бутафории, из
маскарадных ухищрений, «а хорошо бы, чорт побери,
приехать домой в карете, подкатить этаким чортом к
какому-нибудь соседу-помещику, под крыльцо, с фонарями,
а Осипа сзади одеть в ливрею. Как бы, я вообраясаю, все
переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей
входит: «Иван Александрович Хлестаков из Петербурга,
прикажете принять?» Тут все морок, все декорация, все
в этой мечте представляются переодетыми. Карета и та
подложная. Хлестаков хотел бы выдать за собственную
взятую напрокат в Петербурге у каретника Иохима.
Фонари — это костюм кареты, даже нераскаянного неряху
Осипа и того Хлестаков приодел в ливрею.
Представительство, при этом ослепительное, — такова высочайшая
идея Хлестакова...» i
Комментируя одну фразу из этого же монолога,
И. Я. Берковский дает свое освещение всего образа
Хлестакова: «...если приедет какой-нибудь гусь помещик, так
и валит, медведь, прямо в гостиную», — гусь у Хлестакова
мгновенно становится медведем, метаморфоза эта для
него проходит совершенно незамеченной, он нисколько
не отличает слова от слова и образа от образа. Думаем,
так объясняется и неслыханная карьера, сделанная им
в тот день» (стр. 518).
V явление второго действия Н. С. Тихонравов относит
к «совершенно переделанным сценам» издания 1836 года2.
Так, например, в первом издании отсутствует ряд
выражений, которые придают мечтам Хлестакова
экспрессию и «вдохновенность»: «подкатить эдаким чортом»,
«лакей, золотая ливрея, входит (вытягиваясь и представ-
ляя лакея)», «так и валит, медведь, прямо в гостиную...
(потирает руки и подшаркивает ножкой)» (IV, 30).
1 Н. Я. Берковский. Литература и театр. Статьи разных
лет. Мм «Искусство», 1969, стр. 522.
а Сочинения Н. В. Гоголя, изд. 10, т. II. М., 1889, стр. 656.
153

Из V явления очевидно, что «Хлестаков вовсе не
надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что
лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит»
(«Отрывок из письма...», IV, 99).
* * *
Хлестаков (сначала немного заикается, но к
концу речи говорит громко). Да что же делать!...
я не виноват... я, право, заплачу... Мне пришлют из
деревни...
Городничий (робея). Извините, я, право, не
виноват. ...Если ж и были какие взятки, то самая
малость: к столу что-нибудь, да на пару платья. Что
же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся
купечеством, которую я будто бы высек, то это
клевета, ей богу, клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься»
(IV, 33-34).
Этот разговор между Хлестаковым и городничим
казался «ненатуральным» Н. А. Добролюбову. В дневнике
от 3 января 1857 года он писал: «Одна сцена показалась
мне ненатуральною у самого Гоголя, и при игре
Сосницкого х это было еще заметнее: мошенник городничий сам
начинает рассказывать, как будто маленькое дитя,
предполагаемому ревизору все свои грешки: и об
унтер-офицерской жене и о взятках. Да он совсем не имел повода
говорить об этом и, предполагая самый сильный донос, не
должен был наводить ревизора на мысль о своих винах.
Нечистая совесть способна скорее молчать, нежели
говорить о своих винах. Можно допустить при этом страшную
наглость и бесстыдство мошенника; но перед
Хлестаковым он сильно струсил, и наглость как-то не ладит со
страхом. Впрочем, вопрос этот кажется может подлежать
спорам... Вчера говорили, что в театре был государь и
очень смеялся... Много ли понял он тут, не знаю» 2.
Вся эта сцена построена на старой сюжетной
коллизии, основанной на недоразумении и путанице; в ней
1 И. И. Сосницкий играл городничего в «Ревизоре» Гоголя
в Петербурге в Александрийском театре, начиная с первого
представления 19 апреля 1836 года.
2 Н. Л. Добролюбов. Собр. соч. в девяти томах, т. 8.
М. -~- Д., «Художественная литература», 1964, стр. 507.
154

ощутимы традиции «комедии ошибок» и водевилей.
(В. Гиппиус. «Материалы...», т. 2, 157).
Новаторство Гоголя в том, что он открыл новые
возможности этой ситуации. Сатирическое начало, лежащее
в основе «Ревизора», преобразует и «комедию ошибок» в
беспощадное сатирическое произведение.
Психологическое состояние городничего, его страх превращает на
глазах у зрителя Хлестакова в грозную фигуру ревизора,
перед которым все трепещут.
Советские теоретики драматургии и театра дают
различные истолкования коллизии городничего и
Хлестакова, подчеркивая тем самым различные стороны
многообразного новаторства Гоголя.
В. В. Гиппиус показал, что Гоголь использовал в своих
целях «отдельные моменты водевильной техники, но
собственное социально-проблемное содержание
осмысливалось им как контрастно^ по отношению к традиции
водевиля».
Н. Я. Берковский рассматривает новое освещение
у Гоголя мотивов комедии классицизма. Он пишет:
«Самозванец, трактованпый в правилах классицизма, должен
сам оказаться мастером свой судьбы, сам должен
задумать свое самозванство. В комедии Гоголя самозванец не
выбирает собственную роль, он впал в нее невольно, ему
внушили играть ее, он выполняет все ему внушенное
почти как лунатик. Обман — обыкновенный мотив
классической комедии, на нем построены многие сюжеты
Мольера. Хлестаков никого и не помышляет обманывать.
Все пошло в ход от самообмана городничего и
чиновников, они хотели увидеть в Хлестакове ревизора, и они
увидели. Весь второй акт комедии Гоголя демонстрирует
бессилие фактов и истины, если представление и мнение
у людей уже сложились. Хлестаков в гостинице все
выложил перед городничим, как будто бы нарочно опровергая
всякое подозрение, что он-то и есть вышереченное лицо,
посланное из столицы. Но городничий тем сильнее верит
в эту версию о Хлестакове-ревизоре, пущенную Бобчин-
ским и Добчинским, и каждое слово Хлестакова
городничий перетолковывает в ее пользу и в ее смысле» Ч
1 Н. Я. Берковский. Литература и театр. Статьи разных
лет. М., «Искусство», 1969, стр. 523—524.
155

Н. Я. Берковский говорит о том, что глубочайший
самообман городничего — явление совсем новое в комедийной
психологии и зародиться могло в век господства
романтизма.
Н. Акимов видит в «Ревизоре» воплощение самых
больших задач комедии вообще. Он пишет о том, что
всякая комедия, и в том числе «высокая комедия»,
решающая перед зрителями большую и глубокую проблему,
с какой-то стороны должна быть смешна. Она рождает
смех не только своими репликами, но и всем построением
интриги, комедийным конфликтом, героями, которые
непременно должны находиться в комедийной ситуации.
«...Теоретически это выполнимо, но, к сожалению, лишь
в редких случаях и только на самых больших высотах
искусства. Во всей русской дореволюционной драматургии
мы вряд ли насчитаем пять пьес, отвечающих этим
требованиям, таких, как, например, «Ревизор» \
* * *
Анализируя гамму чувств, которые переживает
каждый из двух героев этой сцены, Белинский пишет: «У
Хлестакова воображение настроено на мысли о жалобах
трактирщика, о тюрьме... Можете представить, в какой
настроенности его воображения входит к нему
городничий... В высшей степени комическое положение!... в этой
сцене городничий является во всем своем блеске: с одной
стороны, как чуждый фантастическому для него понятию
петербургского чиновника и весь сосредоточенный на
мысли о «проклятом инкогнито», он все глупости
Хлестакова принимает за тонкие штуки, а с другой, преловко и
прехитро выкидывает свои тонкие штуки и улаживает
дело» (Я/, 462).
Гоголь подчеркивал, что натура Хлестакова наиболее
отчетливо проявляется с того момента, когда в его
комнате появился городничий и жизнь его неожиданно
перестроилась. «Обрываемый и обрезываемый доселе во всем,
даже и в замашке пройтись козырем по Невскому
проспекту, он почувствовал простор и вдруг развернулся не-
1 Н. А к и м о в. Не только о театре. М. — Л., «Искусство»,
1966, стр. 187-188.
156

ожидапно для самого себя. В нем всё сюрприз и
неожиданность» (IV, 116).
Внеся в свою «высокую комедию», в ее внешнее
действие элементы «комедии ошибок», Гоголь считал
важнейшим в ней раскрытие внутреннего движения
пьесы.
Углубленное освещение душевной жизни главных
героев комедии, Хлестакова и городничего, было для него
важнейшим в VIII явлении второго действия. Гоголь
в письмах к Щепкину в 1842 году пишет о том, что
в издании 1842 года все «ощутительнее». Писатель
придавал огромное значение новому (1842 год) тексту
«Ревизора».
Н. С. Тихонравов, рассматривая текст «Ревизора»
1842 года, относит явление VIII к совершенно
переделанным сценам по сравнению с изданием 1836 года1.
Приведем важнейшие изменения в тексте, которые
начинаются с реплики Хлестакова:
В издании 1836 года
В издании 1842 года
Хлестаков. Нет, я не хочу,
я знаю, что значит на другую
квартиру: то есть в тюрьму.
Зачем же меня... Вы не имеете
права... Я покажу вам
подорожную... Я чиновник, еду в
собственную деревню в
Саратовскую губернию, служу по
министерству... Вы не смеете...
Я буду жаловаться (IV, 396—
397).
Хлестаков. Нет, не хочу.
Я знаю, что значит на другую
квартиру: то есть в тюрьму.
Да какое вы имеете право. Да
как вы смеете?.. Да вот я...
Я служу в Петербурге (Гордо).
Я, я, я... (IV, 33).
Как справедливо заметил В. И. Шенрок, в этой
реплике, как и во всей сцене, Гоголь убирает все
подробности, «которые помогли бы раскрыть... глаза на мнимого
ревизора и напротив усиленно подчеркнуты намерения
городничего подпоить предполагаемого сановника и таким
образом разузнать от него хоть часть истины».
1 Сочинения Н. В. Гоголя, изд. 10, т. II. М., 1889, стр. 656.
157

В издании 1836 года
В издании 1842 года
Хлестаков, храбрясь. Да Хлестаков (храбрясь). Да
как вы смеете!.. Меня сам вот вы хоть тут со всей своей
министр знает... Нет, не пойду! командой — не пойду! Я прямо
Ей богу не пойду! вот хоть вы к министру! (Стучит кулаком
со всей своей командой... (в по столу.) Что вы! что вы...
сторону). Не поддаваться, пра- (IV, 33).
во не поддаваться, и если что-
нибудь... то (берет сзади рукою
бутылку) (IV, 397).
Шенрок считает, что слова Хлестакова в издании
1836 года звучат карикатурно, как и жест с бутылкой.
Он говорит: «Вот подобные карикатурные выходки и были
причиной того, что Дюр сделал из Хлестакова
«водевильного шалуна», и от них было необходимо очистить
пьесу К
Фраза: «не поддаваться, право не поддаваться, и если
что-нибудь... то» и ремарка (берет сзади рукою бутылку)
в издании 1842 года отсутствуют. Объяснению Шенрока,
что Гоголь сделал это, стремясь избавить текст комедии
от водевильных элементов, Ю. Манн противопоставляет
свое объяснение, считая, что Гоголь убрал это место
потому, что оно не соответствовало характеру Хлестакова,
у которого ни в чем не было ничего заранее
продуманного, преднамеренного. Он пишет: «...Гоголь затем снял
эту фразу: ставить перед собою какую-либо задачу — не
в природе Хлестакова. Где уж там говорить о
«стратегическом» плане на более длительное время!» 2.
Значение VIII явления как во втором действии, так и
во всей пьесе в целом очень велико. Здесь получает
воплощение как внешнее, так и внутреннее движение пьесы.
Комизм как бы концентрируется в этой встрече
Хлестакова с городничим. Каждый ичз героев оказался в
сложном, трудном и комическом положении. И каждый из
обоих выпутывается из него по мере своих сил и
возможностей. Зритель в этом явлении поражается рядом
несообразностей, которые в силу секрета комедиографа
кажутся возможными.
1 «Артист», 1894, № 39, стр. 24—25.
2 Ю. Манн. Комедия «Ревизор». М.,
«Художественнаялитература», 1966, стр. 58.
158

Так, например, совершенно невероятно, что такой
прожженный мошенник, такой ловкий плут и опытный
хозяин города мог принять Хлестакова за ревизора,
«приехавшего по именному повелению». Но «электрический,
живительный смех» художника помог нам позабыть об
этом: анализируя внутреннюю ситуацию пьесы, зритель
п читатель Гоголя допускает, что страх городничего,
обусловленный его бесконечными преступлениями по
должности, затмил глаза городничего и позволил ему увидеть
ревизора в Хлестакове.
Действие третье
«Третье действие, а Анна Андреевна все еще у окна
со своею дочерью — в высшей степени комическая
черта! Тут не одно праздное любопытство пустой
женщины: ревизор молод, а она кокетка, если не больше...»
И далее о споре между Анной Андреевной и Марьей
Антоновной: «Можно ли лучше поддержать достоинство
матери, как не быть всегда правою перед дочерью и не делая
всегда дочь виноватою перед собою? Какая сложность
элементов выражена в этой сцене: уездная барыня,
устарелая кокетка, смешная мать! Сколько оттенков в каждом
ее слове, как значительно, необходимо каждое ее
слово!», — писал Белинский (/77, 462).
Анна Андреевна: ...(Читает) «Спешутебя
уведомить, душенька, что состояние мое было весьма
печальное, но, уповая на милосердие божие, за два
соленые огурца особенно и полпорции икры рубль
двадцать пять копеек...» (Останавливается.) Я
ничего не понимаю, к чему же тут соленые огурцы
и икра?
Добчинский: А это Антон Антонович писали
на черновой бумаге по скорости: там какой-то счет
был написан (IV, 42).
По поводу письма городничего к жене, написанного на
счете трактирщика, П. Столпянский делает следующее
замечание: «В романе Поль де Кока «Парижские комис-
159

сионоры» т, описывая одно из многочисленных свиданий,
которыми наполнены его романы, Поль де Кок пишет:
«Чтобы объяснить эту перемену, следует вспомнить, что
легкомысленный Альберт писал свое послание в то время,
когда Мульо составлял меню для обеда. И вот, думая, что
пишет только громко произносимые им фразы, Альберт
нечаянно вставил в письмо часть кушаний,
предложенных Мульо, и из всего этого вышло такое письмо:
«Очаровательнейшая из женщин! Вы знаете, как я вас
люблю... трех достаточно. Ваш образ передо мною заливное
из телячьей головы. Чтобы вы не ждали меня напрасно
на свидание, посылаю вам моего близкого друга
безукоризненной свежести. Он займет вас под белым соусом».
Безусловно, это письмо заставляет вспомнить записку
городничего с его знаменитым: «но уповая на милосердие
божие, за два соленых огурца особенно и полпорции икры
рубль двадцать пять копеек», —но надо сознаться, что
Гоголь в этом случае был язвительнее, чем
легкомысленный француз Поль де Кок.
К счастью, очевидно, Булгарин не читал этого романа
Поль де Кока, а то, конечно, воспользовался бы
указанным сходством, как очевидным доказательством
правоты своего мнения, что Гоголь — только русский Поль
де Кок» 2.
* * *
Анна Андреевна: Ну, Машенька, нам
нужно теперь заняться туалетом (IV, 43).
Белинский пишет: «...эта сцена и этот спор
окончательно и резкими чертами обрисовывают сущность,
характеры и взаимные отношения матери и дочери, так что
последующее уже нисколько не удивляет в них вас...
Вот в этом-то состоит типизм изображения: поэт берет
самые резкие, самые характеристические черты
живописуемых им лиц, выпуская все случайные, которые не
способствуют к оттенению их индивидуальности» (III, 463).
1 Роман вышел в Париже в начале 30-х годов.
а Заметки на полях Гоголя — «Ежегодник императорских
театров», 1910, вып. VI, стр. 71—72. Это сопоставление с романом
Поль де Кока делает и Л. В. Крестова в комментарии к комедии
Гоголя «Ревизор» (М., «Мир», 1933, стр. 94—95).
160

* * *
Хлестаков. Я люблю поесть. Ведь на то
живешь, чтобы срывать цветы удовольствия (IV, 45).
«Философия Хлестакова, — пишет В.Гиппиус, —
вульгарный эпикуреизм, с предельной точностью
переведенной на язык элементарной физиологии в его реплике:
«Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать
цветы удовольствия» (формула эта — одно из
достижений окончательной редакции)... Хлестаков готов входить
в любые положения и приспособляться — к любым;
границы между действительным и воображаемым для него легко
стираются, и эти свойства делают его способным носиться
по волнам жизненной путаницы, играя в ней, независимо
от своих намерений, главную роль» (Материалы»..., т. 2,
164-165).
* * *
Артемий Филипович (подбегая). Лабар-
дан-с (77,45).
Лабардан — свежепросольная треска. Почт-директор
К. Булгаков писал своему брату об этой рыбе,
являющейся в то время новинкою: «В субботу я тебе
послал рыбу свежего лабардану, привезенного мне из Колы
(граф Воронцов ужасный до нее охотник)...» Письмо
датируется 25 января 1826 года — в это время лабардан был
самою свежею новинкою наших гурманов» К
По поводу этой коротенькой реплики
«неповоротливого», «неуклюжего» Земляники Гоголь писал в
«Предуведомлении...»: «Земляника — человек толстый, но плут
тонкой, несмотря на необъятную толщину свою, который
имеет много увертливого и льстивого в оборотах
поступков. На вопрос Хлестакова, как называется съеденная
рыба, он подбегает с легкостью 22-летнего франта, за
тем, чтобы у самого его носа сказать: «Лабардан-с»
(IV, 114).
1 Отрывок из «Русского Архива», 1903, № 7, стр. 47, приводит
П. Столпянский. Заметки на полях Гоголя («Ежегодник
императорских театров», 1910, вып. VI, стр. 64) и Л. В. Крестова
(Комментарий к комедии Н. В. Гоголя «Ревизор». М., «Мир», 1933,
стр. 95).
6 Э. Л. Войтоловская
1G1

* * *
В третьем действии характеры действующих лиц, и в
первую очередь Хлестакова, получают дальнейшее
развитие и уточнение. Окончательно выявляется
внутренний ход комедийного действия, связанный с коллизией
героев.
Не будь Хлестаков человеком «без царя в голове» и
«несколько приглуповат», он бы уже в первой беседе с
городничим смекнул, что попал в неожиданную
ситуацию, понял бы, что не случайно местный градоначальник
предложил «ссудить» его деньгами и «ввернул» вместо
двухсот четыреста. Если бы он понял это, не было бы ни
поездки с целью осмотра городских учреждений, ни
завтрака у Земляники в богоугодном заведении, ни переезда
на квартиру городничего... Характер героя органически
взаимосвязан с комедийными обстоятельствами и
действием. Хлестаков ужо ощущает себя человеком, каждое
слово которого ловят и желание которого — закон для
всех, И с простотой, с чистосердечной откровенностью
делится своими ощущениями о завтраке, о рыбе — «Очень
вкусная...» (IV, 45).
* # *
Городничий. ...Иной городничий, конечно,
радел бы о своих выгодах; но верите ли, что даже
когда ложишься спать, всё думаешь: господи боже
ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство
увидело мою ревность и было довольно... Наградит ли
оно или нет, конечно, в его воле, по крайней мере,
я буду спокоен в сердце. Когда в городе во всем
порядок, улицы выметены, арестанты хорошо
содержатся, пьяниц мало... то чего ж мне больше? ей-ей,
и почестей никаких не хочу. Оно, конечно,
заманчиво, но перед добродетелью всё прах и суета (IV', 46).
Неожиданная тирада городничего «о добродетели»
открывает новую стилистическую грань в привычной и
характерной речи «человека с грубо развитыми
склонностями души». Этот «высокий стиль»: «перед
добродетелью все прах и суета», сразу обращает на себя
внимание потому, что в «Ревизоре», как в высокохудожествен-
162

ном драматическом произведении, характеры героев
проявляются прежде всего в их сценической речи и все
необычное, не свойственное для нее немедленно
бросается в глаза. Речь каждого персонажа выступает
прежде всего как его характерология и типизация.
Особенность и своеобразие речи каждого из героев придают
диалогам, монологам и репликам в комедии Гоголя
неповторимую живость и разговорную естественность.
Слышатся различные голоса разных, уже знакомых нам
людей, характеры которых отличаются не только
индивидуальными чертами, но и социальной природой (речь
городничего, Осипа, купцов, провинциальное косноязычие
Добчиыского и Бобчинского и т. д.). И тем не менее, речь
любого из этих героев совсем не всегда одинакова на
протяжении всей пьесы, потому что искусство
диалогической речи в драматическом произведении заключается
не только в индивидуализации речи, но и в умении
заставить говорить героя в соответствии с ситуацией,
т. е. придавать речи различные стилистические
варианты, в зависимости от обстановки, от партнеров и т. п.
Ведь и Простакова умела произносить «умилительные»
речи, не переставая быть Простаковой.
Поэтому «высокие» слова городничего о «добродетели»,
«прахе» и «суете» — это слова-маски, которые не могут
обмануть ни зрителя, ни читателя, ни даже самих
персонажей комедии, например Землянику, так же как и
Хлестакова.
Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам
люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой,
а в другой и стишки выкинутся (IV, 46).
С присущей ему необыкновенной легкостью в мыслях
Хлестаков вдруг превращается в литератора. Но эта
сфера чужда ему, и потому он подсознательно, говоря о
своих «литературных занятиях», пользуется «легким
стилем», лексикой и фразеологией шалопая-картежника:
«...иной раз прозой, а иной и стишки выкинутся». Слово
«выкинутся» естественно сочетается с картами:
«выкинулся туз». Слова эти хорошо раскрывают «душевные
глубины» Хлестакова. Просто на «заумствование» город-
6*
163

ничего он отвечает своим, так неожиданнно рождается
Хлестаков-литератор.
Несколько иной была эта реплика в первом издании
«Ревизора». «Да, я и сам люблю этак иногда заумст-
воваться и пофилософствовать: так знаете иногда прозой,
а иногда и стишки выкинутся» (IV, 410). В первой
черновой редакции Хлестакова-литератора в этом явлении
еще не было (IV, ill—178), но он появляется ужо
в «Дополнениях» к первой редакции: «Так, знаете,
иногда недурные стишки напишутся к какому-нибудь
водевилю» (IV, 231).
Все это говорит о том, что Хлестаков-литератор
неотделим в представлении Гоголя от главного героя комедии
с самого начала ее создания, но толчком для появления
Хлестакова-литератора в явлении V послужило
неожиданное для окружающих «заимствование» городничего.
Хлестаков. ...А один раз меня приняли даже
за главнокомандующего, солдаты выскочили из
гауптвахты и сделали ружьем... Во дворец всякий
день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в
фельдмарш... (IV, 48, 50).
В первой черновой редакции: «Меня раз даже, когда
я шел пешком, приняли за Дибича Забалканского, право»
(IV, 180). В примеч. 7) внизу страницы: а. Меня раз
приняли за Диб(ича) б. Меня раз, когда я шел, приняли за
Дибича (там же).
Во второй черновой редакции: «Меня даже раз, когда
я шел пешком, приняли за Дибича-Забалканского, право»
(IV, 294).
В первом издании 1836 года Дибич-Забалканский,
очевидно, по цензурным соображениям исчезает; фраза
читалась так: «А один раз, когда я шел пешком, меня
приняли даже за турецкого посланника» (IV, 412).
Откуда все-таки у Хлестакова, этого «елистратишки»,
этой «сосульки», «вертопраха» и «тряпки», такое
сравнение себя с главнокомандующим, с Дибичем-Забалкан-
ским?
Выходец из Германии, генерал-фельдмаршал, барон
И. И. Дибич во время войны с Турцией, в 1829 году, был
1G4

главнокомандующим на Балканском театре. В 1831 году
он командовал русскими войсками, усмирявшими
восставшую Польшу.
Что же помогло Дибичу получить такое доверие и так
выдвинуться при Николае I?
Бездарный военный чиновник И. И. Дибич долгое
время был начальником Главного Штаба. Его возвышение
началось с того момента, когда в Таганроге уже после
смерти Александра I он получил донос от А. Майбороды,
члена Южного общества декабристов, датированный
25 ноября 1825 года. «Пестель и деятельность Южного
общества, — пишет Мг В. Нечкина, — были в центре
доноса; Майборода назвал правительству 46 имен
декабристов с именем Пестеля во главе и с упоминанием Никиты
Муравьева» 1.
12 декабря Николай I получил рапорт от начальника
Главпого Штаба Дибича, где излагались доносы
Шервуда и Майбороды и назывались имена главных
заговорщиков, а 2 января назначил Дибича членом
следственного Комитета по делу декабристов. Отсюда все
дальнейшие успехи Дибича.
Гоголь приехал в Петербург в самом конце 1828 года,
и для него не могли остаться неизвестными
истинные причины «военной славы» И. И. Дибича,
произведенного Николаем I в главнокомандующие. И. И.
Дибич умер в 1831 Году, но и после смерти оставался
популярной фигурой: о нем не раз упоминала и «Северная
Пчела».
Г. А. Гуковский усматривает в «Ревизоре»
унаследованную от Грибоедова манеру «вводить в текст комедии
слова о тех и о том, что находится в зрительном зале».
По мнению исследователя, это «лишнее свидетельство
того, что «Ревизор» — политическая комедия»
(Гуковский, 470).
Исследователь справедливо отметил, что через всю
комедию вторым планом или аккомпанементом проходит
тема Петербурга. Сцена вранья — центральный эпизод
третьего действия, кульминация комедии, органически
связана с темой Петербурга: «...департаменты, главноко-
1 М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. II. М., Изд.
АН СССР, 1955, стр. 198.
165

мандующий, проходящий перед гауптвахтой, литераторы,
актрисы, Пушкин, Сенковский, балы, посланники,
четырехэтажные дома, министры, дворец и т. д.» (Гуков-
ский, 468).
Указав на то, что в рукописных редакциях
главнокомандующим у Гоголя назван Дибич-Забалканский,
который только по цензурным соображениям был заменен
турецким посланником, Г. А. Гуковский тем не менее
считает, что Гоголь здесь метил не в Дибича. Он пишет:
«Дело, однако, в том, что Дибич умер еще в 1831 году.
А в 1836 году главнокомандующим и фельдмаршалом был
друг царя, пресловутый Иван Федорович Паскевич, граф
Эриванский, князь Варшавский. Видимо, именно на него
кивнул Гоголь в этих местах хлестаковского лганья»
(Гуковский, 471).
Представляется, однако, маловероятным, что Гоголь
в черновиках писал о Дибиче-Забалканском потому, что
метил в Паскевича. Начальник Главного Штаба,
сделавший в качестве любимца царя карьеру, бездарный Дибич,
неожиданно получивший высокое звание
главнокомандующего и генерал-фельдмаршала, и особенно причины,
послужившие к его возвышению, был в глазах Гоголя
именно тем, о ком он сказал в «Отрывке из письма...»:
«И государственный муж окажется иногда
Хлестаковым...» (77,101).
Можно предположить, что имя Дибича было известно
Гоголю еще в нежинский период его жизни. Среди лиц,
являвшихся помощниками Дибича в раскрытии заговора
декабристов-южан, М. В. Нечкина называет
генерал-лейтенанта Л. О. Рота, который в январе 1826 года жестоко
подавил восстание Черниговского полка и через которого
Дибич получил донос от Майбороды 1.
В период подавления восстания Гоголь обучался в
Нежинской гимназии.
«Гоголь-гимназист, — пишет С. И. Машинский, — был
современником грозных политических событий,
разразившихся в России в 1825 г. В непосредственной близости
от Нежина вспыхнуло восстание Черниговского полка. В
начале октября 1827 г. в письме к своему родственнику
1 М. В. Нечкина. Движение декабристов, т. И. М., Изд.
АН СССР, 1955, стр. 198.
166

Павлу Петровичу Косяровскому Гоголь называет гене-»
рала Рота «проклятым» (X, ИЗ) 1.
Вполне вероятно, что о высоком покровителе Л. О.
Рота, Дибиче, Гоголь мог слышать от своих украинских
знакомых, в первую очередь от Капнистов, в имении
которых, Обуховке, постоянно бывали политически
осведомленные и прогрессивные люди.
Сближение Хлестакова с Дибичем-Забалканским
весьма любопытно. Оно говорит об остроте политического
восприятия Гоголя в период создания «Ревизора».
В этом сближении видно стремление художника
открыть новую грань в характеристике Хлестакова.
Сопоставляя Дибича с Хлестаковым, Гоголь давал
уничтожающую оценку одной из значительных фигур
николаевского времени.
* * *
Хлестаков. ...Моих впрочем много есть
сочинений: Женитьба Фигаро, Роберт Дьявол, Норма.
Уж и названий даже не помню (IV, 48).
В первом издании, 1836 года: Женитьба Фигаро, Сум-
бека.... Вот и Фенелла тоже мое сочинение (IV, 413).
1. «Женитьба Фигаро»
(1784)—социально-обличительная комедия Пьера Огюста Карона Бомарше (1732—
1799). На ее сюжет написана опера «Свадьба Фигаро»
(1786) Вольфганга Амадея Моцарта (1756—1791).
«Знаменитая «Женитьба Фигаро», —- пишет
Белинский, — есть произведение человека необыкновенного, да-
ровцтого — это доказывается ее чудовищным успехом в
свое время... Главный интерес этой пьесы политический:
она была злою сатирою на аристократию XVIII века»
(///, 92). «Женитьба Фигаро» имела большой успех на
столичной сцене в 1820-е годы. Сосницкий выступал в
заглавной роли. В 1830-е годы она ставилась, но реже.
Посягательство Хлестакова на оперу Моцарта, на ко*
медию Бомарше носит тот же характер, что и заявление
о близости к Пушкину. Дистанции между собою и ими он
не ощущает.
1 С. Машинский. Гоголь и «дело о вольнодумстве». —
«Литературное наследство», т. 58. М., Изд. АН СССР, 1952, стр. 528;
отд. изд. М., «Советский писатель», 1959, стр. 216.
167

2. «Роберт-Дьявол» (1831) —популярная в 30-е годы
опера французского композитора Джакомо Мейербера
(1791 — 1864). Либретто Э. Скриба и Ж. Делявиня.
Мотив «Адского вальса» из этой оперы был у всех на
устах. В 1835 г. II. И. Греч опубликовал в «Северной
пчеле» содержание этой оперы в том виде, как она шла
на французском языке. Однако в русских театрах
либретто претерпело большие изменения, сделанные по
распоряжению самого Николая I. Царь пригрозил Гречу
высылкой из столицы, если повторится в его газете подобное
«цензурное упущение». Об этом рассказал в своем
«Дневнике» А. В. Никитенко К
3. «Норма» (1831) —опера итальянского композитора
Вииченцо Беллини (1801—1835). Либретто С. Романи по
трагедии А. Суме и Бельмонте (Милан).
4. «Сумбека, или Покорение Казанского царства» —
балет А. Блаша (1791 —1850), главного балетмейстера
петербургского Большого театра (после Дидло). Музыка
И. Сонне. Инсценировка поэмы Хераскова. Сначала
спектакль предназначался для открытия
Александрийского театра (31 августа 1832 года), но был поставлен
впервые 3 ноября 1832 года. Роль Сумбеки исполняла
А. И. Истомина. Эффектные декорации, богатые костюмы
не возмещали слабость балетмейстера: хореография была
бесцветной, музыка— маловыразительной. В то время
спектакли на героическую тему все более выходили из
моды. Критика и публика встретили спектакль холодно.
Хвалили спектакль за оригинальность темы, стремление
создать образы из отечественной истории в многоактном
балетном спектакле 2.
5. «Фенелла, или Немая из Портичи» (1828) —опера
Даниэля Франсуа Обера (1782—1871), либретто Э.
Скриба и Ж. Делявиня, в которой изображено восстание
неаполитанцев против испанских поработителей в 1647 году.
«Немая из Портичи» поставлена в Брюсселе 25 августа
1830 года; она явилась сигналом к революции,
начавшейся сразу же после ее представления. Царская
1 А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., Гослитиздат, 1955,
стр. 166.
2 В. Красовская. Русский балетный театр от
возникновения до середины XIX века. Л. — М., «Искусство», 1958, стр. 195—-
198.
168

цензура оказала свое воздействие и на оперу Д. Ф. Обе-
ра, в которой по ее указанию изменены имена героев,
сюжет, само название оперы, которое заменено
«Фене л л ой» 1.
Мотивы из «Роберта» и «Фенеллы» были хорошо
знакомы самому Гоголю (Анненков, 73).
В 1834 году Фенеллу сыграла М. Д. Новицкая-Дюр,
вызвавшая восторженные отзывы печати. А. Н. Серов
вспоминал, как опера «Фенелла» восхищала весь
Петербург 2.
Самозванство и вранье Хлестакова становится в этот
момент особенно очевидным, так как он приписывает себе
авторство популярнейших произведений, составлявших
репертуар театров в Петербурге во время завершения
«Ревизора». «Балет и опера, — писал Гоголь в
«Петербургских записках 1836 года», —царь и царица
петербургского театра. Они явились блестящее, шумнее,
восторженнее прежних годов... Люди такие, которых
никто не подозревал в музыкальном образе мыслей, сидят
неотлучно в «Жизни за царя», «Роберте», «Норме», «Фе-
нелле» и «Семирамиде». Оперы даются почти два раза
каждую неделю, выдерживают несчетное множество
представлений, и все-таки иногда трудно достать билет»
(VIII, 180-184).
На разные лады, то рассчитывая на ассоциации
зрительного зала, который так высоко ценил балет и оперу,
Гоголь заставляет Хлестакова объявить себя автором
«Фенеллы», «Роберта-Дьявола» и «Сумбеки», то,
адресуясь к любителям книг, объявляет его создателем
популярнейших произведений— «Фрегата Надежды»
А. А. Бестужева или «Юрия Милославского»,
принадлежность которого М. Загоскину могла установить даже дочь
городничего Марья Антоновна.
Ап. Григорьев строит свою характеристику
Хлестакова, исходя из этого заявления героя: «...все, до сих пор
писанное о характере Хлестакова, приводится к одному —
к замечаниям о характере Хлестакова, сделанным самим
поэтом. Хлестаков — собственно гипербола, хотя в высо-
1 Н. В. Д р и з е н. Драматическая цензура двух веков. Пг.,
1917, стр. 13.
2 А. Н. Серов. Избранные статьи, т. II. М., Музгиз, 1957,
стр. 459.
169

кой степени истинная. Разумеется, ни один известный
зам и мне Хлестаков не заврется до сочинения
«Фене ллы» — но, между тем, как хорошо и истинно это
сочинение «Фенеллы»! Дилетантизм хвастни, разраставшийся
до невероятных размеров, отзывается даже иронией в
рассказе об управлении министерством... Поэт в такие
минуты упоения собственным хвастовством — Хлестаков,
во все другие минуты — свищ и притом до невообразимой
пустоты... Хлестаков, как мыльный пузырь, надувается
под влиянием благоприятных обстоятельств, растет в
собственных глазах и в глазах чиновников, становится все
смелее и смелее в хвастовстве... Но придайте Хлестакову
хоть немного расчета в хвастовстве, — и он перестанет
уж быть Хлестаковым. Поборы с чиновников он должен
собирать с тою же самою безмозглой ветренностью, с
какою он позволил обыграть себя приезжему офицеру. Ему
все нипочем, все трын-трава» 1.
Это несомненно одна из удачных характеристик
Хлестакова. Автор исходит в ней из комментируемых строк.
* * *
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю...
У меня легкость необыкновенная в мыслях. Всё это,
что было под именем барона Брамбеуса, Фрегат
Надежды и Московский Телеграф... всё это я написал
(77,48-49).
1. Барон Брамбеус — псевдоним Осипа
Ивановича Сенковского (1800—1858) — писателя, востоковеда,
профессора Петербургского университета, редактора
журнала «Библиотека для чтения» (1834—1856). Герцен
шутил по поводу барона Брамбеуса: «Наиболее читаемые
и уважаемые журналы издавались у нас всегда парою
литераторов: «Северная пчела», «Маяк», «Москвитянин».
Г-н Сенковский знал это и за неимением alter ego; он сам
раздвоился, как Гофманов Медардус, и издавал «Библи-
1 А. Григорьев. Представления классических произведе-
пий русской драматургии. — «Москвитянин», 1852, кн. 2, отдел VII,
стр. 146—147.
170

отеку для чтения» с бароном Брамбеусом, — время славы
и величия этого журнала было временем товарищества с
Брамбеусом» (//, 116).
2. «Фрегат Надежда» (1833) —популярная в 30-х
годах повесть А. Марлинского — псевдоним
писателя-декабриста А. А. Бестужева (1797—1837), издававшего вместе
с Рылеевым альманах «Полярная звезда», где
опубликованы его критические обзоры. А. А. Бестужев писал
совместно с Рылеевым и агитационные песни. А. А.
Бестужев — активный поборник романтизма. 14 декабря 1825
года был энергичен и мужествен, на следствии — стоек.
Приговорен к 20 годам каторжных работ. По своей
просьбе, в 1829 году направляется в действующую армию,
рядовым.
С 1830 года он посылает свои повести в Петербург. В этом
же году без подписи в «Сыне отечества» напечатана его
повесть «Испытание». Затем под псевдонимом А. Мар-
лииский публикует повести в журналах Петербурга и
Москвы — «Сыне отечества», «Библиотеке для чтения»,
«Московском телеграфе». В гговестях «Испытание»,
«Фрегат Надежда», «Страшное гаданье» благородный герой
находится в конфликте со своим социальным кругом. Во
«Фрегате Надежде» капитан Правин — герой
самоотверженный и бесстрашный, рыцарски храбрый,
противопоставляется эгоистическому и бездушному свету. Правин
умирает, так как не в силах разбить светские
предрассудки. За ним гибнет и княгиня Вера — жертва света, его
жестокой молвы.
В статье о «Полном собрании сочинений А.
Марлинского», вышедшем после смерти автора, в 1838—1839
годах, Белинский писал: «Марлинский явился на поприще
литературы тем самым, что называлось тогда
романтиком. Как Сумароков, Херасков, Петров, Богданович и
Княжнин хлопотали из всех сил, чтобы отделиться от
действительности и естественности в изображении и
слоге, так Марлинский всеми силами старался приблизиться
к тому и другому» (IV, 28). В этом видел Белинский
прогрессивное начало творчества А. Бестужева-Марлин-
ского. Но именно в этой статье критик
ниспровергает литературный авторитет Марлинского, автора
повестей, завоевавшего в 1830-х годах огромную
популярность. Уже в статье «Литературные мечтания» критик
171

видел в его повестях «больше фраз, чем мыслей, больше
риторических возгласов, чем выражений чувств» (/, 83).
В статье «О русской повести и повестях г. Гоголя» критик
противопоставил повести Марлинского повестям Гоголя.
Он ниспровергал Марлинского, борясь за Гоголя и
реалистическую литературу.
3. «Московский телеграф» (1825—1834),
двухнедельный журнал изд. Н. А. Полевого (1796—1846), критика,
беллетриста, драматурга, издателя, которого Белинский
называл представителем целого периода русской
литературы.
Журнал Н. А. Полевого был закрыт за
распространение либеральных идей 5 апреля 1834 года. А. В. Ники-
тенко писал в своем «Дневнике»: «Московский телеграф»
запрещен по приказанию Уварова. Государь хотел
сначала поступить очень строго с Полевым. «Но, — сказал
он потом министру, — мы сами виноваты, что так долго
терпели этот беспорядок».
Везде сильные толки о «Телеграфе». Он либерал,
якобинец, — известное дело, — и т. д. и т. д.» *. Уваров
говорил, что «у нас есть партия, жаждущая революции.
Декабристы не истреблены: Полевой хотел быть
органом их» 2.
В статье «О движении журнальной литературы в 1834
и 1835 году» Гоголь (и в черновом, и в печатном тексте)
приглушенно высказывает сочувствие «Московскому
телеграфу». Он сетует, что «Телеграф давно потерял ту
резкость и тот см(елый?> тон, который давало ему
прежде его оппозиционное положение в отношении журналов
петербургских, издаваем(ых) Гречем и Булгариным»
(VIII, 517). Гоголь с неодобрением говорит там же о
«Московском телеграфе» последнего времени,
потерявшем свое лицо. В журнальном тексте статьи Гоголь
также пишет, что «Телеграф» имел свое направление и
мнение, что он «издавался, кажется, с тем, чтобы испроверг-
нуть обветшалые, заматорелые,почти машинальные мысли
тогдашних наших старожилов, классиков...» (VIII,
171).
1 А. В. Н и к и т е н к о. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 140.
2 Там же, стр. 141.
172

Анна Андреевна. Скажите, так это вы были
Брамбеус?
Хлестаков. Как же, я им всем правлю стихи.
Мне Смирдин дает за это сорок тысяч (IV, 49).
В издании 1836 года: «Да и в журналы помещаю
сочинения: в Московском Телеграфе и в Библиотеке для
чтения. Вот эти все статьи, что были там Брамбеуса, это
все мои.
Апна Андреевна. Скажите, так это вы были
Брамбеус? *
Хлестаков: Да, это все мои и другие разные
сочинения. Мне Смирдин двадцать пять тысяч
платит. Да если сказать по правде, то все журналы,
какие там ни есть, это все я издаю (IV, 413).
В статье «Заметки о Гоголе» В. В. Гиппиус пишет,
что прообразом Хлестакова-литератора для Гоголя был
О. И. Сенковский, редактор журнала «Библиотека для
чтения». Справедливость этого утверждения
подтверждается текстологическим сличением «сцены вранья» с
характеристикой Сенковского в статье Гоголя «О движении
журнальной литературы в 1834 и 1835 году»,
напечатанной в первом номере пушкинского «Современника»
(И апреля 1836 года). Одновременно с этой статьей
Гоголь работал над отделкой комедии для первого
печатного издания 1836 года и подготовлял сценический текст
«Ревизора» к постановке в Александрийском театре
(19 апреля 1936 года). То самое, что сказано Гоголем
о Сенковском — редакторе «Библиотеки для чтения»,
выражено в комментируемом отрывке (IV, 49 и 413) 2.
И журнальная статья, и комедия высмеивают
самоуверенность, хвастовство и беззастенчивую ложь Брам-
беуса-Хлестакова. Брамбеус заполняет своими писаниями
1 А. С. Долинин высказывает предположение, что Анна
Андреевна говорит здесь о повести Павла Павленко «Барон
Брамбеус».— См.: А. С. Долинин. Из истории борьбы Гоголя и
Белинского за идейность в литературе. — «Ученые записки
Ленинградского гос. пед. ин-та», т. XVIII, Факультет языка и литературы,
вып. пятый, 1956, стр. 33—35.
2 В. В. Гиппиус. Заметки о Гоголе. — «Ученые записки
Ленинградского уп-та», серия филологических наук, т. 76, вып. 11,
1941, стр. 9—12.
173

все страницы «Библиотеки». Он бесцеремонно
накладывает свою руку на все, что пишут другие сотрудники
журнала, кромсая и переделывая по-своему их
произведения: статьи, ученые сочинения, повести, романы,
критические разборы, и, как писал Гоголь в «Ревизоре»,
даже стихи: «Как же, я им всем поправляю стихи»
(IV, 49).
В. В. Гиппиус пишет, что, идя от черновых редакций
к первому изданию, а затем к окончательному тексту
«Ревизора», Гоголь постепенно убирает все прямые
указания на «Библиотеку для чтения» и Сенковского-редак-
тора. Но психологический образ Брамбеуса, каким он
является в статье, сохраняется во всех редакциях
комедии. В черновых редакциях конкретных указаний на
должность Сенковского в «Библиотеке» еще множество.
Так, например, (Хлестаков): В журналах очень
много. Я занимаюсь лит(ературой), и так странно иногда:
вдруг напишешь и прозу, и стихи. Я участвую в
«Телеграфе московском», в «Библиотеке для чтения» участвую.
Да если сказать по правде, то я по большей части и
издаю их, хотя и стоит в заглавии другое имя. Мне Смир-
дин платит 25 тысяч. Вот тоже карьер составил человек:
у него 6 домов на одном Невском проспекте. Мне даже
не хотелось заняться этим, да Смирдин пристал. «Ну»,
говорит, «жена, дети маленькие!» Одним словом пристал
так, как с ножом к горлу и просил убедительнейшим
образом, чтоб я [ему] написал Брамбеуса. Ну, я взялся
написать Брамбеуса и всего три дня, никак не больше,
посидел.
(Анна Андреевна). Скажите, так это ваше.
(Хлестаков). Да, Брамбеус; у меня есть под своим,
но больше я под именем Брамбеуса... (IV, 180—181).
(Первая черновая редакция).
Во второй черновой редакции: «...Да и в журналах
помещаю сочинения: в Московском Телеграфе и
Библиотеке для чтения. Да, если сказать правду, то я сам почти
все там делаю. Вот эти все статьи, что были там
Брамбеуса, это все мои.
Анна Андреевна. Скажите, так это вы были
Брамбеус?
Хлестаков. Да, это все мои: и Марлинские, и
другие разные сочинения. Мне Смирдин двадцать пять тысяч
плотит. Как же. Я там главный распорядитель в его жур-
174

нале. У меня всё это. Без меня ничто там не помещается;
я там все статьи переправляю (IV, 295).
Только в издании «Сочинения Николая Гоголя»
(СПб., 1842), над художественной отделкой которого
Гоголь особенно много работал, появляется ставшая
крылатой фраза, отчетливо формулирующая существо Сенков-
ского-Хлестакова: «У меня легкость необыкновенная
в мыслях». Хлестаков и в этой редакции приписывает
себе авторство «Женитьбы Фигаро», «Роберта Дьявола»,
«Нормы». (Он только с небольшими изменениями
говорит об этом: «Как же, я им всем поправляю стихи»)
(IV, 49). Но все, что говорит Хлестаков, вылетает из
уст его как-то совсем неожиданно, как бы случайно,
экспромтом/ Вся реплика короче, отчетливее, без
подчеркивания работы у Смирдина и органической связи
Брамбеуса с «Библиотекой», которая даже не названа:
«Всё это, что было под именем барона Брамбеуса,
Фрегат Надежды и Московский Телеграф ...все это я
написал» (IV, 49),
В книге «О развитии революционных идей в России»
(1851) Герцен дает развернутую характеристику Сен-
ковскому: «Сенковский был очень остроумным
писателем, большим тружеником, но совершенно
беспринципным человеком, если только не почесть принципами
глубокое презрение к людям и событиям, к убеждениям
и теориям. В Сенковском нашел своего подлинного
представителя тот духовный склад, который приняло
общество с 1825 года, — блестящий, но холодный лоск,
презрительная улыбка, нередко скрывающая за собой
угрызения совести, жажда наслаждений, усиливаемая
неуверенность каждого в собственной судьбе, насмеш-
ливый и все же невеселый материализм,
принужденные шутки человека, сидящего за тюремной решеткой»
(7/7,219),
Антиподом и «полной противоположностью Сенков-
ского» — человека циничного и без убеждений — Герцен
считал Белинского, который изнурял себя думами,
«трепетал от негодования и дрожал от бешенства при
вечном зрелище русского самодержавия». Сенковский, по
словам Герцена, отзывался с презрением о либерализме
и о науке, но он «не питал уважения и ни к чему дру-
175

тому». «Поднимая на смех все самое святое для
человека», этот беспринципный делец, по словам Герцена,
«невольно разрушал в умах идею монархии». Герцен не
разделял «мнения тех, кто усматривал в журнале (т. е. в
«Библиотеке для чтения») какую-либо
правительственную тенденцию» (стр. 220). Следует вспомнить, что
Герцен писал эту характеристику Сенковского за границей,
в 1850 году. Острота впечатлений от
литературно-журнальной полемики несколько стушевалась, вытеснилась
всеми напряженными переживаниями писателя во время
революции 1848 года в Европе и его глубокими
разочарованиями. «Как видим, — пишет по поводу слов Герцена
о Сенковском А. С. Долинин, — Герцен находит для
Сенковского слова оправдания. Герцен даже сострадает ему,
придает литературной его деятельности нечто от трагизма
того времени...
Разумеется, так говорить о Сенковском можно было
разве в конце 50-х годов, когда его уже не было в
живых, да и сама «Библиотека для чтения» в других уже
руках, безнадежно агонизируя, не представляла собою
никакой общественной опасности.
Не так обстояло дело в 30-х годах, в эпоху расцвета
«Смирдинского периода». Лучшие люди того времени,
в частности Белинский и Гоголь, именно потому, что
сознавали большую разрушительную силу Сенковского,
никаких смягчающих обстоятельств для него не
находили. И тратилось ими немало усилий на борьбу с его
«мефистофельством», с брамбеусовщиной» К
Известно, что беспринципность Сенковского никогда
не лишала его определенной позиции: в литературной
борьбе 30-х и 40-х годов он находился в одном лагере с
представителями самой черной реакции — с Булгари-
ным (и его «Северной пчелой») и с Гречем (его «Сыном
отечества»). Все они трое и составляли тот пресловутый
«журнальный триумвират», который вел непримиримую
борьбу с передовой русской литературой: их совместная
борьба против Гоголя в 30-е годы рассмотрена нами
выше2. Разделяя позицию Булгарина, Сенковский в
1 А. С. Д о л и н и н. Из истории борьбы Гоголя и Белинского
за идейность в литературе. — «Ученые записки Ленинградского
гос. пед. ин-та», т. XVIII, Факультет языка и литературы, вып.
пятый, 1956, стр. 27.
- См. главу вторую, стр. 43—70.
176

1836 году писал, что Гоголь «не производил еще ничего
забавнее и ничего грязнее последнего своего творения» \
т. е. «Ревизора». Гоголь в одном из героев «Театрального
разъезда» — «Еще литераторе» — несомненно объединил
своих критиков — Булгарина и Сенковского.
Статья Гоголя «О движении журнальной литературы
в 1834 и 1835 году» была направлена главным
образом против Сенковского и «Библиотеки для чтения».
Статья была очень резкой и непримиримой. То, что она
напечатана была без подписи, заставило Пушкина
указать, что эта статья не программа «Современника». Но,
возражая Гоголю по частным вопросам, Пушкин не
отвергал его позиции в отношении к Сенковскому. Об
этом говорится в ряде исследований2.
В борьбе, которую прогрессивная журналистика вела
с «Библиотекой для чтения», в 1836 г. принимал
участие и Лермонтов, откликнувшийся на нее эпиграммой.
Эта (Эпиграмма), впервые опубликованная
П.А.Ефремовым в 1861 году, была напечатана с примечанием
«На О. И. Сенковского» и отнесена была к 1841 году
как ответ Лермонтова на критику «Героя нашего
времени». Убедительными доводами опровергнув
предположение П. А. Ефремова, Э. Э. Найдич отнес ее к 1836
году, когда вступавший в литературу Лермонтов
определял свои общественные и литературные позиции:
(Эпиграмма)
Под фирмой иностранной иноземец
Не утаил себя никак:
Бранится пошло —- ясно немец,
Похвалит — видно, что поляк.
1 «Библиотека для чтения», 1836, т. XVI, отд. V, стр. 31.
2 Н. И. М о р д о в ч е н к о. «Современник» Пушкина. Пушкин
и Белинский. — В кн.: Очерки по истории русской журналистики
л критики, т. 1, Изд. Ленинградского гос. ун-та им. А. А. Жданова,
1950, стр. 253; В. В. Гиппиус. Литературное общение Гоголя
с Пушкиным. — «Ученые записки Пермского ун-та», вып. II, 1931,
стр. 106—119; А. Н. Степанов. Гоголь-публицист (Гоголь —
сотрудник «Современника» Пушкина). — В кн.: Гоголь. Статьи
и материалы. Изд. Ленинградского гос. ун-та им. А. А.
Жданова, 1954, стр. 39—69; В. Г. Березина. Из истории
«Современника» Пушкина. — В кн.: Пушкин. Исследования и
материалы, т. 1. Изд. АН СССР, 1956, стр. 278-312.
177

Э. Э. Найдич показал, что словесный оборот «под
фирмой иностранной» можно встретить у Белинского и
у Гоголя именно в отношении Сенковского. Гоголь
писал: «Его собственные сочинения, повести и тому
подобное, являлись под фирмою Брамбеуса» (VIII, 161) 1.
В книге о Сенковском В. В. Каверин придает очень
большое значение успеху «Библиотеки для чтения» в
провинции: «Это был не просто журнал — это было
открытие читателя. Расчет на «большинство», о котором
писал Белинский («Ничто о ничем»), оказался
правильным. Первым же номером была открыта
провинциальная Америка — завоеван провинциальный читатель.
Способ, которым он был привлечен к журналу, был
совершенно новым и для русской и для
западноевропейской литературы. В «Библиотеке для чтения» было
чтение для людей всех профессий и всех вкусов.
А. В. Дружинин недаром называл впоследствии
Сенковского основателем энциклопедического направления,
«которого до сих пор держатся все наши лучшие
журналы... за стихотворением шла статья о сельском
хозяйстве, за новой повестью Мишель-Масона следовал
отчет о каких-нибудь открытиях по химии»2. В.
Каверин видит в создании такого я^урнала огромную заслугу
Сенковского. Он подчеркивает, что и Белинский
высоко ценил деятельность Сенковского в этом отношении.
Белинский, однако, видел и другие стороны
деятельности Сенковского, к которым он относился очень
неодобрительно.
Журнал «Библиотека для чтения», начавший
издаваться в 1834 году, сразу же стал известен в провинции,
на которую он, в сущности, и был рассчитан. В
черновике статьи «О движении...» Гоголь писал об этом: «Он
распространился по неизмеримому лицу всей России, по
всем ее огромным, не равным своим образованием
провинциям. В каждом не только губернском, но даже
уездном городке явилось по несколько подписчиков» (VIII,
520).
1 Э. Э. Найдич. Лермонтов и Пушкин. — В кн.: М. Ю.
Лермонтов. Вопросы жизни и творчества. Северо-Осетинское книжное
издательство. Орджоникидзе, 1963, стр. 88—103.
2 В. Каверин. О. И. Сенковский (Барон Брамбеус). —»
В кн.: В. Каверин. Собр. соч., т. 6. М., Гослитиздат, 1966х
стр. 332.
178

Оба они, и Гоголь, и Белинский, начинают обзоры
журналов за 1834 и 1835 годы с «Библиотеки для
чтения» как с самого популярного из них. Белинский
пишет о большом количестве подписчиков, о влиянии и
авторитете «Библиотеки», но сразу же оговаривается,
что вопросы, заслуживает ли журнал такого авторитета,
хорошее или вредное оказывает он влияние, лучший
ли это журнал — подлежат выяснению. Видно, что
«Библиотекою» дирижирует один человек, и человек умный,
ловкий, сметливый, деятельный — качества,
составляющие необходимое условие журналиста...» (//, 17).
Белинский перечисляет причины, способствовавшие
успеху журнала: добросовестный издатель, множество
литературных имен, выставленных на обложке журнала,
ориентация на провинциального читателя, который
находит в нем разнообразный, рассчитанный на разные
вкусы материал. Именно с этого момента начинает
Белинский свою критику. С иронией и возмущением
пишет критик о содержании тех произведений, с
которыми «Библиотека» выступает перед провинциальным
читателем. Она полностью отвечает его запросам и
вкусам, подделываясь к самому невзыскательному читателю.
Такие авторы, как Загоскин и Ушаков, у
«Библиотеки» — звезды первой величины. Отношение Белинского
к Загоскину известно, поэтому он сосредоточивает свое
внимание на разборе писаний Ушакова. Заканчивая
разбор отечественных повестей в «Библиотеке для чтения»,
Белинский пишет: «Но я чувствую, что зашел далеко,
что слишком глубоко разрыл эту кучу перепрелого и
фосфорического навоза, что моим читателям может
сделаться дурно; но я не виноват в этом, я не выдумываю,
а только представляю экстракты из тех изящных
произведений, которыми лучший русский журнал потчует
нашу публику...» (//, 32).
Как видим, Белинский не столь высоко оценил
метод завоевания провинциального читателя, который
применил в своем журнале Сенковский.
Белинский, как и Гоголь, писал о циничной и
беспардонной беспринципности Сенковского. И Гоголь и
Белинский хорошо видели, что Брамбеус отлично ладил
с цензурой, перекраивал в угоду ей произведения своих
собратьев по перу. Учитывая задачи официальной
прессы, он дискредитировал произведения ряда писателей.
179

Н. И. Мордовченко возражал В. Каверину в статье
«Гоголь и журналистика 1835—1836 гг.». Он писал, что
В. А. Каверин выступил с книгой о Сенковском \ в
основе которой была положена его реабилитация. В 1936
году Н. И. Мордовченко писал о том, что характеристика
Брамбеуса дана В. А. Кавериным с апологетическими
тенденциями, в то время как «политические и философ-
ско-эстетические взгляды редактора «Библиотеки для
чтения» не исследованы» («Материалы...», т. 2, 110).
В 1966—1968 годах книга В. А. Каверина о Сенковском
вышла в обновленном и исправленном виде, однако
оценка Сенковского осталась той же. Сенковский
действительно много сделал для постановки и организации
журнального дела в России, он был едва ли не первым
редактором-профессионалом. Его журнал обладал
занимательностью, разнообразием привлеченного материала
и добился широкой популярности. Но за этим нельзя
забывать вражду Сенковского ко всей прогрессивной
русской литературе. В силу этой вражды самые
положительные стороны деятельности Сенковского — то,
например, что он был умелым редактором, — только
способствовали широкому распространению его желчных,
клеветнических измышлений о лучших русских
писателях.
В статье «Пути журнальные» (заметки о книгах по
истории журналистики) В. Лакшин анализирует
исследование В. Каверина. Критик отдает должное эрудиции
автора, тонкости его исследования, указывает на то,
что работа В. Каверина может во многих отношениях
считаться образцовой, «прекрасно написанная, она
соединяет достоинства литературной биографии и богатого
фактами исследования»2; но тем не менее В. Лакшин
совершенно справедливо говорит, что нет основания
дифференцированно относиться ко всем трем членам
«литературного триумвирата», что «все они по существу
оставались людьми без убеждений, людьми с
выжженным нутром и потерянной совестью» (стр. 234).
В отношении «Библиотеки для чтения» Белинский
и Гоголь были непримиримы. С особенным
возмущением писал Белинский о Сенковском-критике. Белии-
1 В. А. Каверин. Барон Брамбеус. Л., «Прибой», 1929.
2 «Новый мир», 1967, № 8, стр. 229.
180

ский говорил, что в критической деятельности
«Библиотеки» он обходит молчанием «явное отсутствие
добросовестности», как и «беспрестанные противоречия»,
«хвастовство умением смеяться над всем, над приличием
II цстиною». «Скажу только, — пишет Белинский, — что
недобросовестность критики «Библиотеки» заключается
в какой-то непонятной и высшей причине, кроме
обыкновенных и пошлых журнальных отношений. Г-н Тю-
тюнджп-оглу ненавидит всякий род истинной славы,
гонит с ожесточением все, что ознаменовано талантом, и
оказывает все возможное покровительство
посредственности и бездарности: гг. Булгарин и Греч у него
писатели превосходные, таланты первостепенные, а г.
Гоголь есть русский Поль де Кок и, конечно, нейдет
ни в какое сравнение с этими гениями» (//, 37). Гоголь
высказал свое отношение к Сенковскому и его журналу
в статье «О движении журнальной литературы в 1834
и 1835 году» и во многих письмах к друзьям.
Особенно удивляют Гоголя критические статьи
редактора «Библиотеки», в которых «Вальтер Скотт назван
шарлатаном». «То, — писал о Сенковском Гоголь, — что
ему нравится сегодня, завтра делается предметом его
насмешек. Он первый поставил г-на Кукольника наряду
с Гете, и сам же объявил, что это сделано им потому
только, что так ему вздумалось». «Стало быть, —
заключает Гоголь, — у него рецензия не есть дело убеждения
и чувства, а просто следствие расположения духа и
обстоятельств» (VIII, 160).
Гоголь пишет, что «распорядитель» «Библиотеки»
«стал переправлять и переделывать все почти статьи,
в ней печатаемые», и «довольно смело и откровенно»
объявил об этом сам на страницах своего журнала
(VIII, 162). В письме к Погодину Гоголь по этому
поводу сравнивает Сенковского со старым пьяницей и за-
булдыжником, который ворвался в кабак «и бьет, очертя
голову спьяна, сулеи, штофы, чарки и весь благородный
препарат». Впрочем, к этому самоуправству кротко
относится только «почтеннейший Фадей Венедиктович
(т.е. Булгарин. — Э. В.)» (X, 293).
В черновике статьи Гоголь писал о том, что
выступать против «Библиотеки» он считает своим
священным долгом потому, что «в провинциях до сих пор еще
восхищаются Брамбеусом» (VIII, 522). Белинский, как
181

и Гоголь, с горечью писал о том, что пока «Библиотеке»»
«...опять оставляется широкое раздолье, что эта
литературная чума, зловонная зараза еще с большею силою
будет распространяться по России» (XI, 128). С такой
искренней ненавистью относились к «Библиотеке для
чтения» и к Брамбеусу лучшие люди эпохи.
В. В. Гиппиус подчеркнул, что особенно много
общего видел Гоголь у Хлестакова с Сенковским-крити-
ком 1. Эта мысль нашла свое дальнейшее развитие в
работе А. С. Долинина, который пишет: «Есть все
основания утверждать: именно ради Сенковского, чтобы
пародийно представить читателю и зрителю его «блестящую»
многостороннюю литературную деятельность, Гоголь и
создает Хлестакову «головокружительную»
литературную карьеру, о которой он так весело рассказывает
Анне Андреевне и Марье Антоновне, вряд ли уж сильно
интересовавшимся, судьбами русской и мировой
литературы» 2.
* * *
Материалом для сцены вранья послужила также
критическая статья Сенковского «Брамбеус и юная
словесность» 3. В «Московском наблюдателе» Н. П-щ-ев 4
поместил критический разбор этой статьи (под тем же
заглавием «Брамбеус и юная словесность»). Статья в
основном была одобрена Гоголем: «Цель этой статьи, —
писал Гоголь, — была доказать, откуда Барон Брамбеус
почерпнул свою знаменитость, какими чужими
творениями) он пользовался, как своими, другими словами:
из каких лоскутков Барон Брамбеус сшил себе халат»
(VIII, 530). Сопоставляя писания Сенковского с произ-
1 В. В. Гиппиус. Заметки о Гоголе. — «Ученые записки
Ленинградского ун-та», серия филологических наук, т. 76, вып. И,
1941, стр. 10.
2 А. С. Д о л и н и н. Из истории борьбы Гоголя и Белинского
за идейность в литературе. — «Ученые записки Ленинградского
гос. пед. ин-та», т. XVIII, Факультет языка и литературы,
вып. пятый, 1956, стр. 40.
6 «Библиотека для чтения», 1834, т. III, отд. I, стр. 33—60.
4 «Московский наблюдатель», 1834, ч. II, июнь, кн. 1, стр. 442—
465; кн. 2, стр. 599—670. Н. П.-щ-в — Ник. Павлищев (1802—1879),
историк, сотрудник «Московского наблюдателя».
182

ведениями французских классиков, Павлищев убедительно
показал, как отъявленный враг французских писателей,
Брамбеус, самым бессовестным образом их обкрадывает.
Гоголь считал, что Павлищев хорошо показал
плагиаторство Сенковского, или, как выразился он, на языке
художника: халат Брамбеуса «сшит из разных кусков:
очень много есть Рабле, немало Бальзака, довольно из
Жанена» и «эти куски сшиты, не слишком заботясь
приличным подбором, так что в одном и том же халате есть
кусок и суконный, и матерчатый, и из простой холстинки,
как пришлось. Работа была скорая, стало быть
рассматривать было некогда» (VIII, 530—531).
Но Гоголь считал, что сказать об всем этом надо было
острее. Плагиаторство Сенковского он изобразил в образе
Хлестакова.
В. В. Гиппиус заметил, что халат Брамбеуса, о
котором говорилось в черновике статьи Гоголя, фигурирует и
в «сцене вранья» Хлестакова.
В первой черновой редакции Хлестаков говорит о
своем выходе к графам и князьям, не упоминая о халате.
Но, начиная со второй и до окончательной редакции,
выходит ли он к фельдъегерю, к пятнадцати или
к 35 тысячам курьеров, Хлестаков всегда облачен
в халат: «Я, признаюсь, немного смутился, вышел в
халате...» (IV, 50).
В статье Сенковского говорится о том, что Брамбеус —
носитель нравственности и добродетели,
противопоставляет себя «всей юной словесности», которая должна будет
подчиниться ему — Брамбеусу *.
Таким «хозяином» и «распорядителем» только по своей
линии в своем департаменте является и Хлестаков: «Я,
можно сказать, один у нас заведываю всеми делами. В
канцелярии без меня был бы страшный ералаш. А я,
знаете, только приду, скажу: это вот так, это вот этак...»
(IV, 291-292).
«Новая парижская школа» (желая скомпрометировать
ее, Сенковский указывает на симпатии этой школы к
революции 1789 года) сильна и могущественна, но ей не
удастся добиться своих целей: на борьбу с нею вышел
сильный борец — Брамбеус. Он ее одолеет.
1 «Библиотека для чтения», 1834, т. III, отд. I, стр. 37,
отд. II, стр. 38.
183

Слова Хлестакова, что его приняли за
главнокомандующего, тоже в какой-то степени связаны со статьей
Брамбеуса. Вот так разыгрывается в ней батальная сцена.
Барон предлагает баронессе сложить вместе «весь наш
ум, здравый смысл, рассудок, правила, честь,
благонравие» и выстроить «из них крепость с высокими валами и
запереть в нее наше счастье».
Он берется за главную, самую ответственную роль:
«Я буду комендантом крепости, ты будешь составлять
гарнизон», — говорит он своей баронессе.
Крепость готова. Барон Брамбеус расхаживает «по
стенам твердыни»: «Милости просим, почтеннейшая юная
словесность!». «Мы деремся как львы; она все стреляет —
стреляет денно и нощно, стреляет из разных орудий» —
«проклятая словесность!»
Но барон непоколебим. Он тверд, как скала. Он знает,
что «добродетель идет нам в помощь с огромной ратью
хороших правил» 1.
Как было сказано выше, очевидно по цензурным
соображениям, Дибич-Забалканский в первом издании
«Ревизора» был заменен турецким посланником.
Почему Хлестакова приняли именно «за турецкого
посланника»? Уж не потому ли, что Сенковский был широко
известен как один из лучших в России знатоков турецко-
ко языка. И, как пишет В. Каверин, «по пути в Сирию и
Египет, когда он был в Константинополе, ему было
предложено российским посланником при Оттоманской Порте
Строгановым поступить на службу при
константинопольской миссии. Это предложение было, разумеется,
принято...» 2.
В черновике статьи «О движении журнальной
литературы в 1834—1835 году» Гоголь упоминает среди других
псевдонимов Сенковского и Тютюнджу-Оглу.
В исследовании о Сенковском В. Каверин пишет: «В
1827 г. Сенковский напечатал ученое и скандальное
«Письмо Тютюнджу-Оглу-Мустафа-Ага, настоящего турецкого
философа, к Фадею Булгарину, редактору «Северной
пчелы», направленное против знаменитого ориенталиста Гам-
мера и, в частности, против его последнего сочинения
1 «Библиотека для чтения», 1834, т. III, отд. II, стр. 38, 54—57.
2 В. К а в е р и н. Собр. соч., т. 6. М., Гослитиздат, 1966, стр. 297.
184

«Sur les origines russes» (1827) и окончательно
упрочившее положение Сенковского среди лингвистов и
лингвистики своего времени» (стр. 316).
Возможно, что таким отдаленным намеком Гоголь
приоткрывал современникам прототип
Хлестакова-литератора 1.
Известным подтверждением того, что Гоголь делает
Хлестакова турецким посланником именно в связи с Сен-
ковским, может послужить то, что и Белинский в статье
«Ничто о ничем» (1836) тоже связывает критика
«Библиотеки для чтения» с Турцией, явно намекая на
Сенковского. «Этот таинственный г. Тютюнджи-Оглу — кто
он?.. —спрашивает Белинский. — Уж не турок ли он в
самом деле? Уж не для того ли он усвоил себе
европейскую образованность и знание нашего языка и наших
обычаев, чтобы отомстить нам за унижение своего отечества,
сбивая с прямого пути образования наши провинции,
смеясь так злодейски и над правдою и над ними самими?»
(//,38).
Усмотрев в Хлестакове и черты генерала Дибича-За-
балканского, и литератора Сенковского-Брамбеуса, и
рядового зарвавшегося чиновника, и азартного картежника,
Гоголь делает их средством раскрытия художественного
замысла, представив с такой необычайной простотой
и изяществом в образе Хлестакова самые
разнообразные и типичнейшие стороны николаевской
действительности.
Значение образа Хлестакова лучше всего выразил сам
Гоголь: «Всякий хоть на минуту, если не на несколько
минут, делался или делается Хлестаковым, но
натурально, в этом не хочет только признаться; он любит даже и
посмеяться над этим фактом, но только, конечно, в коже
другого, а не в собственной. И ловкий гвардейский
офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный
муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный
литератор, окажется подчас Хлестаковым. Словом, редко
кто им не будет хоть раз в жизни, — дело только в том,
что вслед за тем очень ловко повернется, и как будто бы
1 В окончательной редакции издания 1842 года нет уже не
только Дибича-Забалканского, но и турецкого посланника;
Хлестаков говорит, что его «приняли даже за главнокомандующего»
(IV, 48). Не потому ли Гоголь останавливается на этой
формулировке, что она является расширяющим обобщением.
185

и не он» (IV, 101). В этом месте «Отрывка из письма...»
Гоголь говорит и о тех чертах характера, тех
особенностях Хлестакова, которые присущи людям его эпохи и
тех, которые присущи человеку вообще.
* * *
Хлестаков. ...На столе, например, арбуз —
в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на
пароходе приехал из Парижа... (IV, 49).
Н. Л. Степанов справедливо видит в этом сообщении
Хлестакова едкую сатиру «на высокопоставленные
петербургские круги». «Здесь, — пишет Н. Л. Степанов, — и
гастрономические прихоти столичных вельмож... Здесь
и описание балов, на которых Хлестаков якобы играл в
вист с посланниками и министрами, и управление
департаментом, основанное на том, что Хлестаков якобы «всем
задал острастку» !.
Л. В. Крестова, комментируя это место, ссылается на
переписку братьев Булгаковых, опубликованную в
«Русском архиве» 2, где сказано: «ели черепаховый суп,
изготовленный в Ост-Индии и присланный мне Воронцовым из
Лондона. Теперь до такой степени совершенства дошли в
рассуждении кушанья, что готовые обеды от Робертсона
в Париже посылают в Индию в каких-то жестяных
посудах нового употребления, где они сохраняются от
всякой порчи» 3.
* * *
Хлестаков. ...И в туже минуту по улицам
курьеры, курьеры, курьеры... можете представить
себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! каково
положение, я спрашиваю? «Иван Александрович,
ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь,
немного смутился, вышел в халате; хотел отказаться,
1 Н. Л. С т е п а н о в. Н. В. Гоголь. Творческий путь. М.,
Гослитиздат, 1959, стр. 367.
2 «Русский архив», 1903, т. I, стр. 81.
3 Л. В. Крестова. Комментарий к комедии Н. В. Гоголя
«Ревизор». М., «Мир», 1933, стр. 100.
186

но думаю, дойдет до государя; ну, да и послужной
список, тоже... «Извольте, господа, я принимаю
должность, я принимаю», говорю, «так и быть», говорю,
«я принимаю, только уж у меня: ни, ни-ни!... уж у
меня ухо востро! уж я...» И точно, бывало: прохожу
через департамент — просто землетрясение — всё
дрожит, трясется, как лист {Городничий и прочие
трясутся от страха; Хлестаков горячится сильнее).
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет боится (IV, 50).
«Своеобразие художественного стиля Гоголя, — пишет
С. С. Данилов, — заключается в том, что гениального
реалистического отображения действительности он достигает,
широко пользуясь приемами гиперболы и гротеска.
«Тридцать пять тысяч одних курьеров!»— одна из самых
смелых гиперболических фигур во всей литературной
практике Гоголя. Она дана в последней канонической
редакции «Ревизора». В тексте 1836 года курьеров только
пятнадцать. Гротескный полет фантазии Хлестакова
Гоголь дал одновременно с расширением и углубленим
реалистической направленности комедии» К
Рассматривая одновременно сцену появления
Хлестакова в доме городничего и сцену вранья (явление V и VI),
Белинский пишет: «Здесь характер Хлестакова — этого
второго лица комедии — развертывается вполне,
раскрывается до последней видимости своей микроскопической
мелкости и гигантской пошлости... Хлестаков является к
городничему в дом после внезапной перемены его судьбы:
не забудьте, что он готовился идти в тюрьму, а между тем
нашел деньги, почет, угощение, что он после невольного
и мучительного голода наелся досыта..., еще и подпил.
Как и отчего произошла эта внезапная перемена в его
положении, отчего перед ним стоят все на вытяжку — ему
до этого нет дела; чтобы понять это, надо подумать, а он
не умеет думать, он влечется, куда и как толкают его
обстоятельства. В его полупьяной голове, при обремененном
желудке, все передвоилось, все перемесилось — и Смирдин
с Брамбеусом, п «Библиотека» с «Сумбекою», и Маврушка
с посланниками. Слова вылетают у него вдохновенпо;
1 С. С. Д а н п л ов. Очерки по истории русского
драматического театра. М. — Л., «Искусство», 1948, стр. 290.
187

оканчивая последнее слово фразы, он не помнит ее
первого слова. Когда он говорил о своей значительности, о
связях с посланниками, он не знал, что он врет, и
нисколько не думал обманывать: сказав первую фразу, он
продолжал как бы против воли, как камень, толкнутый с
горы, катится уже не посредством силы, а собственною
тяжестью» (///, 464—465). Белинский возражает здесь
тем, кто считает Хлестакова главным лицом комедии. По
его мнению, это не так уже только потому, что Хлестаков
появляется во втором акте комедии и исчезает в
четвертом. Он является в комедии «не самим собою, а
ревизором», которого создал «страх городничего». «Герой
комедии — городничий, как представитель этого мира
призраков» (///, 464—465). Однако в 1842 году Белинский счел
эти свои высказывания ошибочными. Он писал об этом
Гоголю 20/1V—1842 г.: «Я опрометчив и способен
вдаваться в дикие нелепости... И потому надумалось во мне
много нового с тех пор, как в 1840 г. в последний раз врал
я о Ваших повестях и «Ревизоре». Теперь я понял,
почему Вы Хлестакова считаете героем Вашей комедии, и
понял, что он точный герой ее...» (XII, 108).
Главный герой комедии, по замыслу и высказываниям
Гоголя, — действительно Хлестаков. Но так как
Хлестакова превратил в ревизора страх городничего, то и все
действие комедии развивается под воздействием городничего.
Это он привозит Хлестакова к себе домой и первый дает
ему взятку (ссужает его деньгами, дает взаймы). Это он
везет его осматривать богоугодные заведения, это он
принимает Хлестакова у себя дома так, как это полагается
высокому гостю, вводит его в семью, угощает, спаивает.
Страшась «купечества и гражданства», он ставит у ворот
своего дома Держиморду и других квартальных, которые
сначала мешают жалобщикам подавать просьбы на
городничего.
Хлестаков — лицо влекомое, он живет и действует по
логике развития тех отношений, в которые поставил его
городничий. И вместе с тем те неожиданности, которые
появляются в речах и поступках Хлестакова — «сцена
вранья»; объяснения в любви с матерью и дочерью
одновременно; предложение, которое он делает Марье
Антоновне; неожиданный и безвозвратный отъезд
Хлестакова-жениха — в свою очередь тоже обусловливают
развитие действия комедии. Таким образом, в пьесе Гоголя
188

существуют два центра, два лица, ведущие и
направляющие развитие действия комедии: городничий и Хлестаков.
Каждый из этих лиц переживает момент своего
наивысшего подъема, своего торжества; каждый проходит и
через развенчание.
Мы полагаем, что динамика развития действия в
«Ревизоре» столь велика именно потому, что в комедии
насчитывается не одна, а две завязки, не одна, а две
кульминации, и не одна, а две развязки, в центре которых стоит
то Хлестаков, то городничий.
В «Ревизоре» две завязки. Первая — начальная
реплика городничего, выражающая его страх, который повлек
за собой ошибку. Эти первые фразы городничего —
завязка всего дальнейшего течения комедии. О кульминации и
развязке конфликта, в котором первое лицо —
городничий, мы скажем в комментариях к пятому действию.
Вторая завязка — явление III, действие первое,
связана с Хлестаковым. Вбежав запыхавшись в комнату
городничего, Бобчинский и Добчинский рассказывают о
чиновнике, приехавшем из Петербурга, который, по их мнению,
и есть «инкогнито» — ревизор.
Кульминация раскрытия личности Хлестакова —
момент его вдохновенного вранья перед чиновниками и
семейством городничего. В третьем действии именно в
«сцене вранья» Хлестаков достигает своего высшего
раскрытия. Гоголь дает здесь своему главному герою наиболее
яркое освещение. Развязка всей линии Хлестакова —
явление VIII действия пятого — появление почтмейстера с
распечатанным письмом Хлестакова.
В одной из последних работ о «Ревизоре» В. Г. Ма-
ранцман дает интересный анализ композиции «Ревизора»,
исходя из двух конфликтов комедии: одного — внешнего,
комедийного конфликта между Хлестаковым и
городничим, другого — внутреннего, глубинного и совсем не
только комического. «Это конфликт между истиной и
обманом, заблуждением и правдой» 1. Автор работы
говорит о динамичности действия в «Ревизоре» и
указывает на две завязки, две кульминации и две развязки.
1 В. Г. М а р а н ц м а и. Комедия II. В. Гоголя «Ревизор»
в школьном изучении. — В кн.: Л. М. До кусов, В. Г.
Мара н ц м а н. Изучение комедии II. В. Гоголя «Ревизор» в школе.
М. — JI., «Просвещение», 1967, стр. 181.
189

* * *
Держиморда: Был по приказанию...
Городничий: Чш! (закрывает ему рот). Эк как
каркнула ворона! (дразнит его) был по приказанию!
Как из бочки, так рычит!... (IV, 55).
М. В. Нечкина, анализируя те случаи, когда Ленин
обращается к образу Держиморды, говорит о том, что
«Держиморда пошел по свету с новым невероятно
расширенным и обостренным социальным содержанием. Именно
в этом виде встречаем мы его у Ленина» 1. Маской,
условным знаком самодержавия, говорит М. В. Нечкина,
Держиморда стал еще раньше. Таким он выступает и в
живой речи, и в агитационной литературе. У Ленина
Держиморда чаще всего является «как обобщенный символ
самодержавия». В 1919 году Ленин в последний раз
упоминает Держиморду, он «предстает в качестве широчайшего
обобщенного символа свергнутой российской монархии.
Он даже меняет мужской род на женский: «старая русская
монархия, старая держиморда» (Поли. собр. соч., т. 39,
стр. 42).
«Держиморда — самодержавие — это образ врага, с
которым велась столетняя революционная борьба» 2.
В книге Н. С. Ашукина и М. Г. Ашукиной «Крылатые
слова» к слову «Держиморда» дано следующее пояснение:
«грубый полицейский служитель, который, по словам
Городничего, «для порядка всем ставит фонари под глазами,
и правому и виноватому» (д. I, сц. 5). Фамилия его стала
синонимом полицеиско-самодержавного режима и вошла
в литературную речь в значении: своевольный и грубый
администратор, человек с грубо-полицейскими
наклонностями» 3,
1 М. В. Нечкина. Гоголь у Ленина. — В кн.: Н. В. Гоголь.
Материалы и исследования, т. 2. М. — Л., Изд. АН СССР, 1936,
стр. 561.
2 Там же, стр. 263.
8 Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина. Крылатые слова.
Литературные цитаты. Образные выражения, М., «Художественная
литература», 1966, стр. 193,
190

Действие четвертое
Входят осторожно, почти на цыпочках: А м м о с
Федорович, Артемий Филипович,
почтмейстер, Лука Лукич, Добчинский и
Бобчинский, в полном параде и мундирах. Вся
сцена происходит вполголоса (IV, 57).
Это явление, как и последующие за ним явления
II — V, подверглись после первого издания «Ревизора»
двукратной переделке. В первый раз они были
переработаны автором в 1841 году для второго издания комедии.
В «Отрывке из письма...» Гоголь писал: «Во время
представления я заметил, что начало четвертого акта холодно;
кажется, как будто течение пиесы, дотоле главное, здесь
прервалось или влечется лениво; признаюсь, еще во время
чтения сведущий и опытный актер сделал мне замечание,
что не так ловко, что Хлестаков начинает первый просить
денег взаймы, и что было бы лучше, если бы чиновники
сами ему предложили... Возвратившись домой, я тот же
час принялся за переделку. Теперь, кажется, вышло
немного сильнее, по крайней мере, естественнее и более
идет к делу» (IV, 102-103).
Содержание первого явления состоит в том, что
чиновники в отсутствие Хлестакова изыскивают наилучшую
форму представиться Хлестакову и стремятся найти
безопасный способ дать взятку высокому гостю. Сцена,
когда чиновники принимают решение «подсунуть»
Хлестакову, в окончательной редакции 1842 года остается по
существу той же, что в издании 1841 года, но вместо трех
с половиной страниц второго издания (IV, 459—463) в
издании 1842 года сохранилось всего полторы страницы
(IV, 57—58). Принципиальная же разница изменений,
внесенных Гоголем во второе (1841) и в третье (1842)
издания, очень существенна. Именно здесь чиновники
выступают как сознательные и опытные взяточники.
П. А. Вяземский писал в защиту Гоголя о героях
«Ревизора»: «Они более смешны, нежели гнусны: в них более
невежества, необразованности, нежели порочности,
Хлестаков — ветренник, а впрочем, может быть, и добрый
малой; он не взяточник, а заемщик, несколько легкий на
руку, это правда, но однако же не нечистый на руку!» К
1 «Современник», 1836, т. II, стр. 301.
191

В отпошении Хлестакова в издании 1836 года, каким
его знал тогда Вяземский, слова критика верны.
Хлестаков действительно был «не взяточником», а «заемщиком»,
хотя очень быстро вкусил и освоил удобства и приятность
нового положения.
В издании 1842 года первое явление четвертого
действия начинается репликой судьи:
Аммос Федорович (строит всех полукружием).
Ради бога, господа, скорее в кружок, да побольше
порядку! Бог с ним: и во дворец ездит и государственный совет
распекает! Стройтесь. На военную ногу, непременно на
"военную ногу... (IV, 57).
Данная реплика обнаруживает и отсутствие логики у
судьи, и его неосведомленность в реальной жизни.
Артемий Филипович, человек трезвый, по словам Гоголя,
«проныра и плут», ставит вопрос по-деловому:
Артемий Филипович. Воля ваша, Аммос
Федорович, нам нужно бы кое-что предпринять.
Аммос Федорович. А что именно?
Артемий Филипович. Ну известно, что.
Аммос Фе д о р о в и ч. Подсунуть?
Артемий Филипович. Ну да, хоть и подсунуть
(/F,57).
Артемий Филипович сам старается не произносить
этого сакраментального слова «подсунуть». Он ждет, чтобы
первым сказал об этом судья. Земляника только
повторяет сказанное другим слово, которое маскирует
неприличное выражение «взятка».
Аммос Федорович. Опасно, черт возьми,
раскричится: государственный человек. А разве в виде
приношения со стороны дворянства на какой-нибудь памятник?
Почтмейстер. Или же: вот, мол, пришли по почте
деньги, неизвестно, кому принадлежащие.
Артемий Филипович. Смотрите, чтоб он вас по
почте не отправил куды-нибудь подальше. Слушайте, эти
дела не так делаются в благоустроенном государстве.
Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно
поодиночке, да между четырех глаз и того... как там
следует; чтобы и уши не слыхали. Вот как в обществе
благоустроенном делается. Ну вот вы, Аммос Федорович,
первый и начните (IV, 57—58).
Во втором издании «Ревизора» (1841) вопрос о том,
как «подсунуть», чиновники обсуждают еще детальнее,
192

вносят некоторые предложения, которые отсутствуют в
окончательной редакции (IV, 460—461). Наконец,
Артемий Филипович произносит свое веское слово
о том, как все это делается «в обществе благоустроенном»
(/7,461).
Как видим, исправления, внесенные в первое
явление четвертого действия, не сводятся только к тому, о
чем говорится в «Отрывке из письма...». Дело не в том
только, кто первый, Хлестаков или чиновники,
заговаривают о деньгах. В изданиях 1841 и 1842 годов речь идет
о взятках, о том, как они даются и как берутся в
«благоустроенном государстве».
За время, протекшее с 1836 года, Гоголь значительно
глубже проник в тайны этих дел в процессе создания
первого тома «Мертвых душ» (1835—1842 годы). Особенно
большое значение в стремлении писателя показать в
«Ревизоре» самый момент дачи и получения взятки имела,
как мы полагаем, статья Булгарина, напечатанная 1 мая
1836 года в «Северной пчеле». В этой статье Булгарин
говорит, что он и не думает спорить о наличии взяток в
России, в которой, как и во всяком другом государстве,
существуют злоупотребления. По мнению Булгарина, эти
злоупотребления изображаются Гоголем совсем иначе, чем
в жизни. «Ревизор» относится к давно забытым фонвизип-
ским временам или к началу нынешнего века, когда
В. В. Капнист писал свою «Ябеду», когда появились
«Честный секретарь» Н. Р. Судовщикова (1802) или
«Судейские именины» И. Соколова (1781). Булгарин говорит
и о том, что все эти три комедии стоят выше «Ревизора».
На чем же основывает Булгарин свое заявление о том,
что Гоголь не знает жизни в России? На том, что Гоголь
неверно показал, как берут и дают взятки.
В статье Булгарина дается очень пространное
пояснение на эту тему. Он пишет: «Проезжайте всю Россию
вдоль и поперек, вы не услышите слова взятка. Берут —
но умно,, дают еще умнее. Берут взаймы без расписки или
на расписку, а расписку раздирают тихомолком, за
именинным пирогом и т. п. Дарят вещи жене, но так, что
догадаться нельзя, ведь в провинции все смотрят друг на
друга вороньими глазами! Чуть промахнулся — беда!
Гербовая бумага не дорога, а губернское правление только
и ждет этого». Нет, почтенный автор «Ревизора»,
позвольте вам доложить, что вы не знаете, как делаются дела
7 Э. Л. Войтоловская
193

в провинции, а если б знали, то с вашим талантом, вы
сделали бы презабавные и притом правдоподобные сцены
из этой малой войны и вечной взаимной осторожности
чиновников уездного городишка».
«Автор, — писал Булгарин, — создал чучелу из
взяточника и колотит его дубиной».
Из текста «Ревизора» 1841 и 1842 годов видно, что
Гоголю это замечание Булгарина показалось достаточно
веским и он учел его в своей дальнейшей работе над
комедией.
Так, реплики Ляпкина-Тяпкина и почтмейстера (IV,
57—58) не что иное, как изыскивание способа «умно»
дать взятку. Судья хочет придать делу взятки
торжественный, помпезный характер, «приношения со стороны
дворянства на какой-нибудь памятник». У простодушного
почтмейстера все мысли привычно вертятся вокруг почты.
Бывалый и многоопытный Земляника дает самый мудрый
совет: вручать взятки наедине.
Итак, Гоголь устранил слово «взятка». Вместо него
выступили не надуманные, а выработанные практикой в
чиновно-бюрократическом аппарате николаевской Руси
эвфемизмы: «подсунуть» — это контекстуальное
просторечие, очень выразительное и меткое: оно значит дать как-
нибудь незаметно, не прямо, не открыто во избежание
возможного в редких случаях скандала.
Вспомним в «Мертвых душах» другой эвфемизм: «дать
барашка в бумажке», «детишкам на молочишко» и пр. Это
своего рода «эзоповский язык» чиновников, купцов.
Разящим сарказмом звучит и выражение «эти дела не так
делаются в благоустроенном государстве»: ведь «реви-
зор»-то приехал из Петербурга! Нельзя ударить в грязь
лицом!
Приведенная выше реплика Земляники говорит о том,
что он думает о взятках именно так, как пишет о них в
своей статье Булгарин.
При комментировании третьего акта комедии были
приведены соображения исследователей, считавших, что
в образе Хлестакова-литератора имеется много черт Сен-
ковского (Брамбеуса). Очень возможно, что в образе
Земляники (в редакциях 1841 и 1842 годов) отразились
какие-то черты ненавистного Гоголю Булгарина.
В. Гиппиус пишет: «Понятны нравоучительные упреки
Булгарина, отраженные Гоголем в «Театральном разъез-
194

де» в «голосе сердитого чиновника, но, как видно,
опытного»: «и взятки не так берут, уж если пошло на то»
(V, 163) («Материалы...», т. 2, 178).
Характерно, что в уста подлейшего из своих героев —
Земляники — Гоголь вложил поучение Булгарина о том,
как берутся и даются взятки, и показал на его примере,
как ведут себя взяточники. Тем самым Гоголь как бы
невзначай, между прочим, сблизил «свинью в ермолке»,
Землянику, с доносчиком высокого класса, с Булгариным.
Оба они несомненно знали толк в том, как подобные дела
совершались в «благоустроенном государстве».
Возможно, что горячему поклоннику Пушкина,
Гоголю, эта тонкая форма сатиры в «Ревизоре» была
подсказана пушкинскими статьями: «О записках Видока»
i(X/, 129), «Торжество дружбы, или оправданный
Александр Анфимович Орлов» (XI, 204—210) и «Несколько
слов о мизинце г. Булгарина и о прочем» (XI, 211—215).
Ведь именно в духе этих пушкинских памфлетов создал
Гоголь своего Хлестакова-литератора. И если Пушкин
сблизил Видока с Булгариным («Видок Флюгарин»), то
Гоголь своего Хлестакова с Брамбеусом-Сенковским, а
Землянику—«свинью в ермолке» — с автором статьи о
«Ревизоре» («Северная пчела», 1836, № 97, 98). В статье
[(«О записках Видока») впервые в печати было объявлено
о связи Булгарина с органами тайного полицейского
надзора. И тут же весьма откровенно высказывались
сомнения в его патриотизме: «Видок в своих записках именует
себя патриотом,... как будто Видок может иметь какое-
нибудь отечество!» (XI, 129).
Земляника и в окончательном тексте «Сочинений
Николая Гоголя» (1842 года), и в первом издании
«Ревизора», в 1836 году, нашептывая Хлестакову кляузы о каждом
из городских чиновников, тоже говорил, что он «должен
это сделать» «для пользы отечества» (IV, 64, 425). Ясно,
что «патриотизм» Земляники берется здесь Гоголем «под
сомнение» так же, как «патриотизм» Видока.
* * *г
Артемий Филипович. Так уж лучше Луке
Лукичу, как просветителю юношества.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я,
признаюсь, так воспитан, что заговори со мною од-
7*
195

ним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и
души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа,
увольте, право, увольте (IV, 58).
Подлость Земляники выражается в его предложении
Хлопову, «просветителю юношества», первому идти к
ревизору. Он знал и трусость Луки Лукича, и постоянную
немилость к нему начальства. Через несколько минут
после этого предложения Земляника выльет на голову
Хлопова целый ушат клеветы.
* * *
Хлестаков. Я, кажется, всхрапнул порядком...
Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить
время (IV, 59).
Хлестаков совершенно не понимает, за кого его
приняли чиновники. Он, как говорит Г. А. Гуковский,
совершенно невинен в отношении взяток: «не брал и не
берет взяток и не умеет их брать — потому, разумеется,
что никто не давал ему никогда взяток, ибо от него не
зависят ничьи дела» (Гуковский, 432). С него уже
слетело все то, «что сделало из него важное лицо,
сановника, который и во дворец ездит и государственный совет
распекает!» Он думает, что ему «угождают от чистого
сердца», и ему «нравится такая жизнь».
«Проснувшись, он тот же Хлестаков, каким и был
прежде. Он даже не помнит, чем напугал всех. В нем по-
прежнему никакого соображения и глупость во всех
поступках. Влюбляется он и в мать, и в дочь почти в одно
(время). Просит денег, потому что это как-то само собой
срывается с языка и потому что уже у первого он
попросил, и тот с готовностью предложил»
(«Предуведомление...», IV, 117).
Аммос Федорович. Помилуйте! как можно!
и без того это такая честь... Конечно, слабыми моими
силами, рвением и усердием к начальству...
постараюсь заслужить... (Приподнимается со стула, вытя-
196

пувшисъ и руки по швам). Не смею больше
беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого
приказания? (IV, 60).
Во* втором издании (1841 года) угодничество Аммоса
Федоровича не было еще так выразительно: «Помилуйте!
таким принятием можно просто осчастливить человека»
(IV, 465). Во всем явлении было меньше естественности
и простоты, чем в издании 1842 года. Так, например,
Аммос Федорович говорил вслух (но в сторону), что он
придумал как бы нечаянно уронить свои деньги. И он
действительно их роняет, а когда Хлестаков спрашивает: «Что, вы
уронили что-то?» — Аммос Федорович подсказывает ему
удобный выход: «Упали какие-то ассигнации; я полагал,
что не с вашего ли стола. (В сторону) Ну, все кончено,
пропал! пропал!» (IV, 465). В окончательной редакции
больше заискивания, больше угодничества, но все
естественнее и проще: так положено, так делается всеми.
Необходимо одно: начальство должно чувствовать твою
преданность, рабскую готовность на все.
* * *
Лука Лукич. Оробел, ваше бла... преос... сият...
(/F,62).
Ответ Луки Лукича звучит не только
комически. Хлопов до того растерялся, что
обращается к светскому Хлестакову, как к духовному лицу.
Хлестаков молод, а «преосвященства» были люди в годах.
В Хлопове появляется что-то сближающее его с Акакием
Акакиевичем Башмачкиным (который создавался,
кстати сказать, тоже для «Сочинений Николая Гоголя» 1842
года). И там, и здесь та же заикающаяся, спотыкающаяся
речь, то же почти бессвязное бормотание, которое
выражает даже не сознание, а ощущение полной
беспомощности запуганного человека перед лицом «сильного»,
ощущение своего «ничтожества» перед величием начальника!
Комедия «Ревизор» неожиданно начинает выглядеть
трагедией. Унижение смотрителя училищ доходит до
последней степени. Совершенно не заметивший этого Хлестаков
истолковывает замешательство, робость, униженность
Хлопова в свою пользу. Он упоен, восхищен собою, и ему
легко повторить ту самую просьбу, с которой он
обращался до этого к другим чиновникам.
197

Артемий Филипович. ...Не прикажете ли, я
все это изложу лучше на бумаге? (IV, 64).
Последняя фраза была уже в тексте первого издания
комедии (IV, 425). Таким образом, без поучений,
изложенных Булгариным в статье о «Ревизоре» («Гербовая
бумага не дорога, а губернское правление только и ждет
этого»), Гоголь отлично представлял себе «малую
войну», ту «вечную взаимную осторожность», которая
постоянно терзала души провинциальных и не только
провинциальных чиновников его времени,
Артемий Филипович. Он хуже, чем
якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные
правила, что даже выразить трудно (IV', 64).
Якобинцы — политическая группировка во время
французской буржуазной революции конца XVIII в. 2 июня
1793 года якобинцы (представители
революционно-демократической буржуазии, выступавшей с народом,
крестьянством, рабочими, ремесленниками, городской и сельской
беднотой) свергли власть жиронды и пришли к
установлению якобинской диктатуры. Ленин считает якобинцев
наиболее последовательными буржуазными демократами
(Поли. собр. соч., т. 10, 203). «Историческое величие
настоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, состояло в
том, что они были «якобинцы с народом», с
революционным большинством народа, с революционными передовыми
классами своего времени» (Поли. собр. соч., т. 32, 216).
В числе тех мест, которые были исключены цензором
Ольдекопом, Н. В. Дризен указывает те, которые были
изъяты, ибо могли «смутить религиозные чувства
зрителей». Таковыми были слова Земляники о судье (явление
VI, действие четвертое): «Да, безбожник. Больше десяти
лет, как не исповедовался». Впоследствии не
восстановлено К
1 Н. В. Д р п з е н. Драматическая цензура двух эпох, 1825—^
1881. Пг., 1917, стр. 42.
198

* * *
Добчинский. Дело очень тонкого свойства-с:
старший-то сын мой, изволите видеть, рожден мною
еще до брака... Так я, изволите видеть, хочу, чтобы
он теперь уже был совсем, то есть законным
моим сыном-с и назывался бы так, как я: Доб-
чинский-с.
Хлестаков. Хорошо, пусть называется! Это
можно (IV, 66).
М. С. Альтман поясняет, что «милостивое разрешение»
Хлестакова «пусть называется» для зрителей первых
постановок «Ревизора» звучало «очень забавно, остро и
злободневно». «Ведь как раз при Николае I, —пишет
М. С. Альтман, — прекратилось «узаконение» внебрачных
детей, очень частое при его предшественниках... «Но
когда с подобной просьбой кто-то попробовал обратиться
к Николаю I уже в самом начале его царствования, то
последовал ответ: «Беззаконного не могу сделать
законным»,— после чего усыновление надолго прекратилось» 1.
Таким образом отдельные штрихи действительности
открывают последующим поколениям сущность насмешки
и оттенки мысли Гоголя.
* * *
На материале первых семи явлений четвертого
действия Г. А. Гуковский прослеживает постепенное
превращение Хлестакова в «значительное лицо»: «Но ведь
Хлестаков — не настоящее значительное лицо. Так ли это?
Здесь уже может возникнуть по ходу комедии чисто
гоголевская мысль: а почему и в чем настоящие значительные
лица — значительные лица? Не так ли и они искусственно
сделаны нелепой ошибкой и глупым страхом этой самой
среды?» (Гуковский, 430).
Первая половина четвертого действия — сцены взяток
говорят о превращении Хлестакова в бюрократа,
взяточника и самодура. «Видимо, даже Гоголю, — пишет Гуков-
1 М. С. Альтман. Из истории имен, фамилий и
прозвищ. — «Прометей», Историко-биографический альманах, 1967,
т. 2, стр. 332.
199

скии, — было нелегко выразить ту мысль, которую он
должен был воплотить здесь. Да и в самом деле, нелегко
даже гению показать в нескольких страницах диалога, в
двадцати минутах сценического действия, формирование
взяточника, как бы кратчайшую проекцию целой жизни
множества негодяев, как бы психологический генезис
обширного и гнусного явления общественной
действительности» (стр. 431).
* * *
Хлестаков (один). Здесь много чиновников.
Мне кажется, однако ж, они меня принимают за
государственного человека. Верно, я вчера им
подпустил пыли. Экое дурачье! Напишу-ка я обо всем в
Петербург к Тряпичкину. Он пописывает статейки.
Пусть-ка он их общелкает хорошенько... А уж
Тряпичкину точно, если кто попадет па зубок, —
берегись, отца родного не пощадит для словца и деньгу
тоже любит. Впрочем, чиновпики эти добрые люди:
это с их стороны хорошая черта, что они мне дали
взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег.
Это от судьи триста. Это от почтмейстера триста,
пятьсот, семьсот, восемьсот... какая замасленная
бумажка! Восемьсот, девятьсот!.. Ого! за тысячу
перевалило... Ну-ка теперь, капитан! ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь. Посмотрю, кто кого! (IV, 67).
Это явление менялось на протяжении всей истории
текста «Ревизора».
В первой черновой редакции Хлестаков совсем еще не
понимает; почему ему дают деньги: «Это однако ж
удивительно: не успеешь заикнуться о деньгах, сейчас и
вынимают бумажники. Право, пречудный город. В Петербурге
совсем этого нет. Там Руч тебе ни за что в долг не сошьет
фрака, а здесь дают, сколько ни назначают... Нарочно
напишу об этом к Притишкину; он там что-то
пописывает по словесности, какие-то статейки и в журналы
помещает. Напишу ему все это: пусть он их обкрити-
кует, когда б только, сукин сын, меня не задел. А то
он такой, что для красного словца не пожалеет родного
отца» (IV, 199).
200

Во второй черновой редакции Хлестаков тоже не
понимает, чем вызвана такая щедрость; говоря о
разнице нравов здесь и в Петербурге, также
вспоминает портного Руча, хочет написать обо всем Тряпич-
кину (IV, 318).
В первом издании 1836 года Гоголь дает уже иную,
близкую к окончательной редакции трактовку
Хлестаковым причин его обогащения: «Теперь я вижу, сколько мне
кажется, они меня почитают за человека
государственного. Я это люблю. Мне нравится, если меня почитают за
важного человека. В моей физиономии точно есть что-то
такое внушающее...» (IV, 428).
Здесь нет уже Руча, вместо него «попробуй пойти к
какому-нибудь даже последнему портнишке». О Тряпич-
кине: «..лускай-ка их отбреет хорошенько...» (IV, 429).
Но особенно большие изменения в VIII явлении были
сделаны Гоголем для второго издания «Ревизора» в 1841
году: расширены мотивы, которые, по предположению
Хлестакова, объясняют, почему чиновники приняли его
за важного человека; подробнее и острее дана
характеристика Тряпичкина.
В редакции второго издания 1841 года было:
«...Теперь, как начинаю я хорошенько рассматривать, они
верно полагают, что я в большом ходу в Петербурге. Моя
физиономия, как я заметил, сделала на них большое
впечатление... Да и в самом деле, я точно мог показаться им
чем-то необыкновенным... Для провинциального
какого-нибудь жителя вдруг увидеть приехавшего из столицы, с
другим образованием и в столичном костюме, в этом есть
точно что-то околдовывающее. Дурачье, впрочем, должно
быть ужасное!... В голове я чай только посвистывает»
(IV, 470—471). Эти строки в издании 1842 года сильно
сокращены. Нет ни самовосхищения Хлестакова, ни его
истолкования разницы между провинциалами и
жителями столицы.
О Тряпичкине в редакции 1841 года было: «Право, обо
всем этом стоит написать в Петербург к Тряпичкину: он
там сочиняет разные статейки: пусть-ка между прочим
он их отбреет хорошенько... Нельзя отнять от
Тряпичкина: бойко бестия пишет. А ведь, подлец, у! какой подлец!.,
и надуть так надует, что только держись!... Но остроумие
необыкновенное — уж такая шпилька: отца родного не
пожалеет. И деньгу таки любит» (IV, 471).
201

В редакции второго издания «Ревизора» (1841) реплика
стала эмоциональней («А ведь подлец, у! какой подлец!...
И надуть так надует, что только держись!»), усиливается
экспрессивно-эмоциональный оттенок, появились повторы,
междометия, характерные многоточия — паузы,
выражение захлебнувшейся речи, наскакивание одной мысли на
другую. В лексическом плане реплика обогащается
просторечиями: «отбреет» вместо бывшего «обкарикату-
рит», «надует», просторечивый фразеологизм «только
держись».
В 1841 году, когда Гоголь решил вновь выступить с
«Ревизором» перед читателем, в нем с новой силой
проснулось негодование против реакционной журналистики
и критики. В этом явлении он выразил его более
распространенной характеристикой «литератора» Тряпичкина,
который там, в Петербурге, «сочиняет разные статейки».
В VIII явлении второго издания он дает ее устами
Хлестакова (Брамбеуса), который высказывает свое
восхищение Тряпичкиным: «Нельзя отнять у Тряпичкина:
бойко бестия пишет». Хлестаков (Брамбеус) и
Тряпичкин — приятели. Но тем не менее даже Хлестаков
понимает, что у этого «сочинителя» нет ни чести, ни совести:
«А ведь подлец, у! какой подлец!..»
Все эти литераторы — типа Тряпичкина, включая сюда
Булгарина, Греча, Сенковского, Полевого, действительно
выступили по поводу второго издания комедии, но
говорить о ней они вынуждены были несколько по-другому,
чем раньше. В окончательной редакции: «...Ты, я знаю,
пишешь статейки: помести их в свою литературу...»
«Литература» Тряпичкиных, — пишет Н. Л.
Степанов, — это и есть булгаринская низкопробная и
холуйская литература, его бездарные очерки о «нравах», в
которых Булгарин в тонах благонамеренного поучения
размусоливал на страницах «Северной пчелы» «современные
нравы» х. Наглая развязность и пустопорожность
Хлестакова дает ему все основания конкурировать с булга-
ринскими фельетонами, и, восхищенный собственным
остроумием, Хлестаков заканчивает свое письмо
признанием: «Прощай, душа Тряпичкин. Я сам, по примеру
твоему, хочу заняться литературой» (IV, 92).
1 Н. Л. С т е п а н о в. Н. В. Гоголь. Творческий путь. М.,
Гослитиздат, 1959, стр. 367.
202

* * *
Осип. ...Погуляли здесь два денька, ну— и
довольно. Что с ними долго связываться? Плюньте на
них! неровен час: какой-нибудь другой наедет...
(/7,68).
В первой черновой редакции инициатива отъезда
принадлежит Хлестакову (IV, 199). Во второй черновой
редакции то же, но Осип уже больше, чем в первой
черновой, понимает, что с отъездом следует торопиться: «Я
сударь, отправлю через человека, а сам лучше буду
укладываться, чтобы не пропало понапрасну время» (IV, 319).
В первом издании инициатива отъезда перешла к
Осипу, а Хлестаков, как и в окончательной редакции, хотел
бы отложить дело до завтра (IV, 429).
То, что Гоголь передал инициативу отъезда Осипу,
подчеркнуло отсутствие у Хлестакова реальных
представлений о действительности и ясно показало, что Осип, как
Гоголь сказал в «Характерах и костюмах», «умнее своего
барина и потому скорее догадывается...» (IV, 9—10).
Голоса купцов. Допустите, батюшка! Вы не
можете не допустить. Мы за делом пришли.
Голос Держиморды. Пошел, пошел! Не
принимает, спит.
(Шум увеличивается) (IV, 69).
В печатных изданиях Гоголь, по всей вероятности по
соображениям цензурного характера, ограничился этим
небольшим диалогом купцов с квартальным.
В черновиках Гоголь показал взаимоотношения
Держиморды с купцами более откровенно. В обеих черновых
редакциях эта сцена сопровождалась следующими
дополнительными строками:
(Голос Держиморды). Ну чего ж ты, брюхатый
дурак, лезешь? Хочешь, чтобы тебе поставил тумака в
затылок?
(Голос купца). Нет, не бранись, брат: и я тебя так
ругну, что выплюнешь. Ишь ты, кварташка
длиннохвостый. Я те не посмотрю, что у тебя портупея,
203

(Голос Держиморды). Ну, пошел, пошел,
говорят тебе.
(Голос купца). Пошел ты сам, коровий помет.
Ребята, не отставай (Стук в калитку) (IV, 200).
Купечество в эту пору уже начинает сознавать свою
силу. Если ему еще трудно отстаивать себя перед
городничим, то дать отпор квартальному оно уже готово и
может.
* * *
Архаикой отдают обращения купцов к представителю
высокой власти, каким они считают Хлестакова: «Челом
бьем вашей милости», «Не губи, государь!», «милость
твоя», «не побрезгай, отец наш, хлебом и солью:
кланяемся тебе сахарцом и кузовком вина» (IV, 69—70). Какие
исторически верные обращения купцов заштатного
городишки к высокому начальнику! Ведь это стиль
челобитных средневековой Руси, крепостнической Руси.
Особенно колоритны выражения: «кланяемся тебе сахарцом и
кузовком вина», «не побрезгай, отец наш, хлебом-солью».
Такие же выражения, сложившиеся на Руси в эпоху
холопства, воспроизводятся в сатирических сказках XVII в.,
и в еще более ранних челобитных.
Купцы второй половины XIX в., когда приберут к
рукам барские поместья, лесные угодья и железнодорожные
концессии, уже перестанут «челом бить», «кланяться
сахарцом».
Наряду с подчеркнутой старомодностью обращений к
Хлестакову, купцы говорят своеобразным, присущим им
языком, о котором Белинский сказал, что «он
неподражаемо верен»: «обижательство терпим совсем
понапрасну», «такие обиды чинит, что описать нельзя», «постоем
совсем заморил», «не то уж говоря, чтоб какую
деликатность, всякую дрянь берет...», «Именины его бывают на
Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не
нуждается. Нет, ему еще подавай: говорит и на Онуфрия его
именины...» и т. д. (IV, 69—71).
Все основные моменты беседы Хлестакова с купцами
остались те же, но в черновых редакциях все более
длинно, растянуто; менее отчетливо передана специфика речи
купцов.
204

Белинский был восхищен изображением купечества в
«Ревизоре». Он пишет: «Следует сцена с купцами, в
которой вы видите, как на ладони, это купечество уездного
городка, которое выучилось кое-как зашибать деньгу, а
еще не обрилось и не умылось, чтобы от его бородки не
пахло капустою; которое плохо знает грамотку и живет
на «авось», т. е. где выторговал, а где надул, и с которым,
но всему этому, городничий обходится без чипов...»
(III, 466).
* * *
Унте р-о ф и ц е р ш а. Высек, батюшка.
Хлестаков. Как?
Унтер-офицерша. По ошибке, отец мой.
Бабы-то наши задрались на рынке, а полиция не
подоспела, да и схвати меня. Да так отрапортовали:
два дни сидеть не могла (}IV, 72).
В первой черновой редакции причина «секуции»
объяснялась иначе: «А бог его знает, за что. Говорит, что
будто бы для порядку, а оно-то совсем за другое дело,
и я в нем и душою, и телом. Тут квартировал один
офицер и женился на купеческой дочери — здешнего купца.
Так, городничий говорит: «Это ты, каналия, всему
причиною. Если б», говорит, «не ты, то он бы женился на
моей дочери». А ему, слышь ты, донес кто-то, что будто
бы я была свахой и сосватала купеческую. А я вовсе,
родимой, и заикать не заикалась1; да совсем и не знала,
что его милости нужен жених. И как приказал он,
кормилец мой, взять меня десятским, и так больно
отрапортовал меня, что три недели сидеть не могла. Ей богу!...»
(77,203-204).
В издании 1842 года Гоголь совершенно снимает
виновность унтер-офицерши перед городничим: его цель
показать самоуправство городничего и полное бесправие
перед ним «гражданства». Убирает Гоголь и грубо
натуралистический момент; готовность унтер-офицерши
показать следы порки на своем теле.
Зато, начиная со второй черновой редакции,
говорится о массовом недовольстве народа городничим. Об
1 Выражение «и заикать не заикалась» — часто
употребляемый Гоголем пример тавтологии.
205

этом свидетельствует и ремарка: «В окно высовываются
руки с просьбами», и то, что Хлестаков уже
отмахивается от жалобщиков. «(Отходя) Надоели, чорт возьми! не
впускай, Осип!» И последние реплики: Осип (кричит в
окно). Пошли, пошли! не время, завтра приходите! (Дверь
отворяется и выставляется какая-то фигура во фризовой
шинели, с небритой бородою, раздутою губою и
перевязанною щекою. За ним в перспективе показывается не*
сколько других).
Осип. Пошел, пошел! чего лезешь? (Упирается ему
руками в брюхо и выпирается вместе с ним в прихожую,
захлопнув за собою дверь) (IV, 73).
* * *
Явления XII—XIV В. В. Гиппиус рассматривает
как финальный для четвертого акта «любовный
водевиль».
Н. Л. Степанов говорит о том, что «любовная интрига»
в «Ревизоре» присутствует на втором плане, лишь
оттеняя и дополняя основной сюжетный конфликт К В.
Гиппиус («Материалы...», т. 2, 191) и С. Н. Дурылин
рассматривают этот «любовный водевиль» как пародирование
любовной интриги. Развивая мысль, высказанную В. В.
Гиппиусом, С. Н. Дурылин пишет: «В «Ревизоре» нет
любовной интриги, хотя есть эпизод объяснения Хлестакова в
любви к Марье Антоновне. Но это объяснение, как и
объяснение с ее матушкой, является тонко прикрытым
пародированием любовной интриги. И с дочкой, и с матушкой
Хлестаков как бы разыгрывает сцену любовного
объяснения, которых он множество перевидал в Петербурге в
Александрийском театре...» 2.
Пародирование действительно сказывается во всем: и
в том, что на протяжении трех явлений Хлестаков два
раза падает на колени, и в восклицаниях, с которых
начинается XIII и XIV явления: «Ах, какой пассаж!»,
произносимых сначала Анной Андреевной, затем Марьей
1 Н. Л. С т е п а н о в. Н. В. Гоголь. Творческий путь. М.,
Гослитиздат, 1959, стр. 333.
2 Сб. «Ежегодник института истории искусств». М., Изд. АН
СССР, 1953, стр. 198.
206

Антоновной. И в напыщенных выражениях
«влюбленного» Хлестакова, обращенных то к дочери, то к матери:
«я готов на коленках у вас просить прощения» (дочери);
«Нет, на коленях, непременно на коленях, я хочу знать, что
такое мне суждено: жизнь или смерть» (матери).
Банально-пошлый тон водевильного фата, пародирующий
водевиль, сочетается в репликах Хлестакова с пародированием
приторной чувствительности эпигопов Карамзина,
которых, по словам Белинского, в то время уже никто не
читал, но отзвуки которых еще звучали и в печати, и в
разговорной речи столицы и провинции.
Незадолго до появления «Ревизора», в 1834 году,
Белинский в «Литературных мечтаниях» писал о
приторной чувствительности не только последователей
Карамзина, но и его собственных повестей, которые в свое время
«приучили публику к чтению», но теперь уже безнадежно
устарели (7, 58). В унисон этим словам Белинского
звучат слова Хлестакова, по воле Гоголя тоже
обратившегося к Карамзину в этом же объяснении с Анной
Андреевной. В ответ на ее замечание о том, что она «в некотором
роде... замужем», он говорит: «Это ничего. Для любви нет
различия, и Карамзин сказал: «Законы осуждают» 1. Мы
удалимся под сень струй. Руки вашей, руки
прошу» (77,76).
Этот стиль, который Белинский определил как
«слезливость или, лучше сказать, плаксивость» (7, 58),
Хлестаков усвоил в беседах с дамами: «лилейная шейка»,
«ангел души моей» и т. п., однако он не сумел вспомнить
ни одного стихотворения, которое одна из дам, Марья
Антоновна, просила его написать ей в альбом: «какие-нибудь
эдакие хорошие, новые» (77, 74). Ему на память пришли
1 Цитата из песни в повести Н. М. Карамзина «Остров Борн-
гольм» (1794):
Законы осуждают
Предмет моей любви;
Но кто, о сердце! может
Противиться тебе?
Какой закон святее
Твоих врожденных чувств?
Какая власть сильнее
Любви п красоты?
(Н. М. Карамзин. Избранные сочинения, т. I. M. — Л.,
«Художественная литература», 1964, стр. 663.)
207

только начальные строки из оды Ломоносова: «О ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек...» 1.
В «Ревизоре» и в «Мертвых душах» Гоголь своим
смехом окончательно убил сентиментально-романтическую
выспренную фразу, вложив ее в уста смешных, ничтожных
людей. Он вместе с Лермонтовым (в «Герое нашего
времени») завершил то, что было начато Пушкиным в
«Евгении Онегине».
Карамзин писал для избранного общества, но позже
этот «язык-куколка», по выражению Белинского,
перекочевал из петербургских и московских гостиных большого
света в гостиные чиновников, в провинцию, в людскую.
Хлестаков слышал, конечно, не в светском обществе эти
любезные тирады и подхватил их.
Объяснения Хлестакова и речи обеих дам из
«Ревизора» получают блистательное развитие в языке губернских
дам из первого тома «Мертвых душ». Так, одна дама
прислала Чичикову анонимное письмо, которое начиналось
очень решительно: «Нет, я должна к тебе писать!...
Что жизнь наша? Долина, где поселились горести?
Что свет? Толпа людей, которая не чувствует». Далее
Гоголь пародирует это письмо, в котором Чичикова
приглашали «в пустыню». Заканчивалось письмо стихами:
Две горлицы покажут
Тебе мой хладный прах,
Воркуя, томно скажут,
Что она умерла в слезах.
И писатель заканчивает: «Письмо было написано в
духе тогдашнего времени» (VI, 160).
В том же описании бала Гоголь еще раз возвращается
к «стилю» речи губернских дам: заинтригованные тем,
что «душка» Павел Иванович не обращает на них
внимания и не сводит глаз с губернаторской дочки, они на-
1 Начало «Оды, выбранной из Иова»:
О ты, что в горести напрасно
На Бога ропщешь, человек,
Внимай, коль в ревности ужасно,
Он к Иову из тучи рек.
(М. В. Ломоносов. Поли. собр. соч., т. 8. М. — Л., Изд. АН
СССР, 1959, стр. 387.)
208

ступают на него с «топкими» намеками: «Позволено ли
нам, бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы
спросить вас, о чем мечтаете?», «Где находятся те
счастливые места, в которых порхает мысль ваша?», «Можно
ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую
долину задумчивости?» (IV, 167).
После Гоголя уже невозможно было писать таким
языком. Смех убил сентиментально-романтическую
фразу.
* * #
Соперничество матери и дочери было передким
мотивом в пьесах XVIII века. Выясняя вопрос о
традиционности центральных и второстепенных персонажей в
«Ревизоре», Н. Л. Бродский пишет: «...быстрый переход
героя от одного ухаживания к другому встречался в
водевилях современников Гоголя (Ленского, Ф. Кони и др.);
соперничество матери-щеголихи с дочерью имело
место еще в пьесе Сумарокова «Мать — совместница
дочери»; двойное разоблачение героя двумя соперницами
также имелось в комедии XVIII в. «Смех и горе» Клу-
шина, где намечалась уже и «немая сцена» гоголевской
пьесы...» 1
Потрясающе быстро (именно как в водевиле) Айна
Андреевна, только что жаждавшая любовного
приключения с Хлестаковым, превращается в солидную матрону —
мать благородного семейства.
Совершенно водевильный характер носит и
неожиданное превращение городничего из ожидающего
справедливого возмездия за грехи мошенника в идиллически
счастливого папашу.
Стремительно, быстро и счастливо, как в веселом
водевиле, развертываются события и в явлении XV (Те
же и городничий, впопыхах). И в явлении XVI
(Те же и Осип). Пародирование водевильных
любовников-проказников заметно в словах Хлестакова:
«Я не шутя вам говорю... Я могу от любви свихнуть
с ума... Да. Если вы не согласитесь отдать руки Марьи
Антоновны, то я чорт знает что готов... Отдайте, отдай-
1 Н. Л. Бродский. Избранные труды. М., «Просвещение»,
1964, стр. 42.
209

те — я отчаянный человек, я решусь на все: когда
застрелюсь, вас под суд отдадут» (IV, 78).
Казалось бы, все должно бы было кончиться свадьбой.
Однако совсем уже не по-водевильному Хлестаков так
же точно, как и другой гоголевский герой, Подколесин,
ускользает от женитьбы («Женитьба») —уносится в
последний момент на тройке.
И тут, в конце пребывания Хлестакова в городишке,
как в момент его встречи с городничим (в VIII
явлении второго действия), выступают недоразумения,
превращения, ошибки: умудренный опытом, прожженный
надувала-городничий невзначай обманут вертопрахом
мальчишкой Хлестаковым, улизнувшим из-под венца.
* * *
Городничий. Да не нужно ли вам в дорогу
чего-нибудь; вы изволили, кажется, нуждаться в
деньгах?
Хлестаков. О нет, к чему это? (Немного
подумав.) А, впрочем, пожалуй (IV, 79).
«Немного подумав», он, было совсем отказавшийся от
денег, предложенных ему городничим на дорогу, берет
их и даже сам называет сумму (400 рублей). При этом
он изобретает даже свою хлестаковскую, «пустейшую»
аргументацию: «Да вот тогда вы дали двести, то есть не
двести, а четыреста; ...и теперь столько же, чтобы уже
ровно было восемьсот» (IV, 79).
Отказавшись от коврика, он быстро спохватывается
и берет с собой от городничего «самый лучший, что по
голубому полю, персидской...» (IV, 79). Пустейший и
легкомысленный Хлестаков оказывается на деле более
ловким и смекалистым, чем городничий, у которого
бывали трудные случаи в жизни, и все сходило с рук.
В явлении XVI (сцена прощания Хлестакова) вновь
отчетливо выступают два угла зрения, которые
параллельно существуют в комедии. Один — со стороны зри->
телей, которые после явления IX знают, что Хлестаков
надул городничего, Анну Андреевну и Марью Антоновну
и уехал, чтобы не возвращаться. Другой — со стороны
действующих лиц, которые принимают все слова
Хлестакова за чистую монету.
210

Действие пятое
Городничий. ...просто из какой-нибудь
городничихи и вдруг, фу ты, канальство, с каким
дьяволом породнилась!..
...Какие мы с тобою теперь птицы сделались! а,
Анна Андреевна? высокого полета, черт побери!
(IV, 81).
По поводу этих первых реплик городничего из
начальных сцен пятого действия «Ревизора» Белинский пишет:
«...в пятом акте городничий является в своем апотеозе..,
все темное, грозное, низкое и грубое... все это всплыло
со дна наверх...» По поводу комментируемых реплик
критик говорит: «Из труса он делается нахалом, мещанином,
который вдруг попал в знатные люди; страх Сибири
прошел —- он уже не обещает богу пудовой свечи и грозится
еще жить и обирать купцов; велит кричать о своем
счастии всему городу, «валять в колокола; коли торжество,
так торжество, черт возьми!» (///, 467).
* # *
Городничий... Сделаешь подряд с казною, на
сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай
тебе еще награду за это?.. Жаловаться? а кто тебе
помог сплутовать, когда ты строил мост и написал
дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто
рублей не было? Я помог тебе, козлиная борода!
Ты позабыл это (IV} 83—84).
«Приход купцов, — пишет Белинский, — усиливает
волнение грубых страстей городничего: из животной
радости он переходит в животную злобу... Он
пересчитывает Абдулину свои благодеяния, т. е. напоминает
случаи, где они вместе казну обкрадывали...» (///, 468).
В пятом действии комедии образ городничего
получает свое окончательное завершение. Здесь на глазах
у зрителей происходит одно из постоянных
перевоплощений состояния городничего, о которых писал Гоголь
в «Характерах и костюмах»: «Переход от страха к
радости, от низости к высокомерию довольно быстр, как
у человека с грубо развитыми склонностями души»
(IV, 9).
211

В предшествующих действиях были раскрыты
ловкость и уменье опытного хозяина города в трудных для
него обстоятельствах отстаивать себя и в силу
необходимости своих подчиненных (первое действие) —
трусость и хитрость пройдохи, умеющего в беседе с
начальством заявлять о своем рвении и преданности, о своей
«бдительности и благочинии» (второе и третье действия),
в четвертом действии городничий, рыскающий по городу
с целью задобрить купцов, наладить отношения с
«купечеством и гражданством», — просто жалок. В пятом
действии грубая, жестокая натура городничего выступает
во весь рост.
Во II явлении действия пятого устами городничего
дается острая и беспощадная характеристика купечества,
какой до Гоголя никто еще не давал в русской
литературе. Помогавший (отнюдь не безвозмездно) купцам
плутовать городничий отлично осведомлен об их
махинациях: «Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также
спровадить в Сибирь. — Что скажешь? а?» — говорит
городничий (IV, 84).
С. Н. Дурылин, останавливаясь на той
характеристике, которая дана Гоголем купцам в отрывке, условно
названном в академическом издании (Дождь был
продолжительный) (III, 331—333), написанном в 1832 году,
в начале работы над комедией «Владимир третьей
степени», пишет: «Сатирический удар по купцу в этом
отрывке сильнее и острее многих ударов, позднее
нанесенных Островским» *.
Нет сомнения, что Островский в своем разоблачении
купечества шел за автором «Ревизора». Об этом еще
в 1856 году писал Чернышевский: «...в наше время
изображение купеческого быта у г. Островского многих
занимает более, нежели сцены в «Ревизоре» и «Женитьбе»
из того же быта, хотя внимательное сравнение покажет,
что у г. Островского (мы говорим, конечно, о
достоинствах, а не о недостатках его комедий) очень немного
прибавлено к тому, что уже указано Гоголем» 2.
Точно так же Сухово-Кобылин, Салтыков-Щедрин,
1 С. Н. Д у р ы л и н. От «Владимира третьей степени» к
«Ревизору». — В сб.: «Ежегодник Института истории искусств». М.,
Изд. АН СССР, 1953, стр. 179.
2 Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. III. M.,
Гослитиздат, 1947, стр. 47,
212

Достоевский и др. шли в разоблачении и сатирическом
изображении купечества и чиновничества за тем, что
было сказано о них Гоголем, хотя бы в одном только
«Ревизоре».
* * *
Лммос Федорович. ...к вам привалило
необыкновенное счастие.
Артемий Филипович. Имею честь
поздравить с необыкновенным счастием. Я душевно
обрадовался, когда услышал...
Растаковский. ...да продлит бог жизнь вашу
и новой четы, и даст вам потомство многочисленное,
внучат и правнучат...
Жена К о р о б к и н а. Душевно поздравляю
вас... с новым счастием (IV, 84—85).
Каждая такая маленькая реплика создает
впечатление о личности гостя городничего. Даже одинаково
сформулированные поздравления «с необыкновенным
счастием», произнесенные Ляпкиным-Тяпкиным и Земляникой,
звучат по-разному, так как добавленная Земляникой
фраза: «Я душевно обрадовался», — в устах его звучит
особенно фарисейски. Совсем иначе, не без тайной
зависти, произносятся те же слова о «душевном»
поздравлении женой Коробкина.
* * *
Множество гостей в сюртуках и фраках
подходят сначала к ручке Анны Андреевны,
говоря: «Анна Андреевна», потом к Марье Антоновне,
говоря: «Марья Антоновна!». Бобчинский и
Добчинский проталкиваются (IV, 85).
В «Характерах и костюмах» даны не все
действующие лица «Ревизора». «Прочие роли, — пишет Гоголь,—
не требуют особых изъяснений. Оригиналы их всегда
почти находятся перед глазами» (IV, 10). Этими
словами Гоголь призывает актеров освободиться от штампов
сцены, тяготевших над актерами императорских театров,
и внимательно всматриваться в жизнь. В ней они найдут
213

все необходимое, чтобы нарисовать этих героев,
подчеркнуть в них не столько индивидуальные, сколько
типические черты.
На каждом из второстепенных, как и на главных
героях «Ревизора», лежит печать его служебного и
общественного положения. Так, Лука Лукич Хлопов только
в силу своей должности смотрителя училищ не может
не быть таким испуганным, дрожащим. Он боится всего
не потому, что он трус от природы. Его сделала таким
жизнь. Христиан Иванович Гибнер, уездный лекарь, как
обычно по тем временам, — немец. Это тяжело для
больных, которые не могут рассказать врачу о своих
недугах. Это делает и его беспомощным, почти немым.
Гоголь подчеркивает, что ни полицейские, ни частный
пристав в индивидуальных характеристиках не нуждаются.
Все, что следует сказать о них, явствует из занимаемой
должности, которая дает возможность им распоясаться.
Должность этих лиц органически связана с их
фамилией— «Уховертовы», «Свистуновы», «Держиморды».
В каждом из гостей городничего ощущается житель
уездного городишки, его кругозор и интересы. А Иван
Лазаревич Растаковский, сцена с которым (Хлестаков и
Растаковский в екатерининском мундире с
аксельбантом), исключенная Гоголем «как замедлявшая течение
пьесы», — является одной из сильных сцен комедии.
Комическая и в то же время, несомненно, трагическая
фигура Растаковского, возможно, являлась одним из
первоначальных вариантов (точнее: была, вероятно, связана
с замыслом) «Повести о капитане Копейкине».
В первом издании 1836 года в «Характерах и
костюмах» имелись описания костюмов некоторых
действующих лиц, которые потом не были включены Гоголем в
издание 1842 года: «Гости должны быть разнохарактерны.
Они должны быть высокие и низенькие, толстые и
тонкие, нечесаные и причесанные. Костюмированы тоже
должны быть различно: во фраках, венгерках и
сюртуках разного цвета и покроя. В дамских костюмах та же
пестрота: одне одеты довольно прилично, даже с
притязанием на моду, но что-нибудь должны иметь не так,
как следует, или чепец набекрень, или ридикюль какой-
нибудь странный. Другие в платьях, уже совершенно не
принадлежащих ни к какой моде. С большими платками
и чепчиками в виде сахарной головы и проч.
214

Вообще следует обратить внимание на целое всей
пьесы. Страх, испуг, недоумение, суетливость должны
разом и вдруг выражаться на всей группе действующих
лиц, выражаться в каждом совершенно особенно,
сообразно с его характером» (IV, 371).
Это указание на пестроту, разностильность в одеждах,
претензии на моду и одновременно безвкусицу;
несоответствие обычным привычкам, общепринятому,
провинциальная претенциозность и т. п. исключены, видимо,
потому, что это привело к искаженному претворению их
в театре, на первом представлении «Ревизора» в
Петербурге. Гоголь был возмущен костюмами ряда актеров,
подчеркивавшими моменты внешнего комизма *.
Гоголь сохранил только отдельные подчеркнуто
комические сценки. Так, в V явлении пятого действия Боб-
чинский и Добчинский, когда они оба подходят к ручке
Анны Андреевны, сталкиваются лбами (IV, 85).
Комически звучат слова Бобчинского, который поздравляет
Анну Андреевну: «С благополучным происшествием!»,
а Добчинский от избытка чувств, обращаясь к Марье
Антоновне, говорит: «...Вы будете в большом, большом
счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные
супы кушать, очень забавно будете проводить время»
(IV, 85-86).
Так, в одной фразе Гоголь сумел выразить убожество
мечтаний Добчинского, его представление о счастье.
В явлении V Гоголь показал еще раз и косноязычие
обоих помещиков.
* * *
Анна Андреевна. Во-первых, тебе не
будет времени думать об этом. И как можно, и с
какой стати себя обременять этакими обещаниями?
Городничий. Почему же, душа моя: иногда
можно.
Анна Андреевна. Можно, конечно, да ведь
не всякой же мелузге оказывать покровительство
(IV, 89).
Этот отрывок из VII явления положен в основу
характеристики городничихи в. статье Ап. Григорьева. Кри-
1 См. стр. 242.
215

тик пишет: «Возьмите, например, Городничиху.,,
вглядитесь в ее натуру попристальнее, и в этой смешной,
имеющей претензию на галантерейное обращение барыне вы
увидите может быть нечто такое, что поразит вас
невольным ужасом. Не одна только праздность, суетность,
чванство и грубое кокетство — пороки Городничихи: нет — она
зла и высокомерна, она скорее отвлекает человека от
всякого доброго помысла, нежели наведет его на такой.
Перед ней — даже Сквозник-Дмухановский — добрый
человек!» *.
* * *
Почтмейстер. Удивительное дело, господа!
Чиновник, которого мы приняли за ревизора, был
не ревизор (IV, 89).
Это явление — развязка комедийного конфликта
«Ревизора». Распечатанное почтмейстером Шпекиным
письмо Хлестакова к Тряпичкину показало чиновникам, п
в первую очередь городничему, их всеобщее заблуждение
в отношении Хлестакова. Это завершение сюжетной
линии Хлестакова, развязка той линии, которая
развивается с III явления первого действия.
* * *
Почтмейстер. Да из собственного его письма.
Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на
адрес, вижу: в Почтамтскую улицу. Я так и
обомлел. Ну, думаю себе, верно нашел беспорядки по
почтовой части и уведомляет начальство. Взял да
и распечатал (IV, 89).
Наивность и простодушие почтмейстера, присущий и
ему, как каждому чиновнику, страх (Почтамтская улица
правильно ассоциируется у него с центральным
учреждением почтового ведомства в Петербурге, но тем не менее
ничего общего с письмом Хлестакова к Тряпичкину не
имеет) приводят к открытию почти фантасмагорического
самообмана: Хлестаков совсем не ревизор.
В комментируемых словах почтмейстера Гоголь
отразил существовавшую в его время (как и в течение всего
1 А. Григорьев. Летопись московского сезона.
«Москвитянин», 1852, кн. 2, отд. VII, стр. 148.
216

XIX в.) субординацию наименований в соответствии
с чином и званием именуемого лица.
«Чину и должности соответствовал строго
определенный титул — официальное и почетное наименование
служебного (или общественного) положения данного лица.
Титулы могли быть частные и общие. Частный титул,
приобретаемый чином или должностью, соответствовал
наименованию этого чина или должности (например,
статский советник, господин вице-губернатор). Общие
титулы устанавливались следующие: для чипов и
должностей первых двух классов — ваше
высокопревосходительство; III и IV классов — ваше превосходительство;
V класса — ваше высокородие, VI—VIII классов (штаб-
офицерские чины) — ваше высокоблагородие и для чинов
шести низших классов (обер-офицерские чины) ваше
благородие» *.
Таким образом, уже одно наименование на конверте —
«Его благородию милостивому государю, Ивану
Васильевичу Тряпичкину» — дало возможность почтмейстеру
распечатать письмо Хлестакова: оно было адресовано
одному из чинов шести низших классов. А скорее всего
и совсем не чиновному лицу, так как по правилам
наименований вслед за общим чином «его благородием»
должен бы следовать частный титул, употребляемый по
должности2.
Во второй черновой редакции Гоголь именно так и
объясняет ход рассуждений почтмейстера перед
распечатыванием письма: «Меня, признаюсь, подзадорило
больше то, что на пакете было написано: Его благородию,
какому-то Тряпичкину. Если бы к какому-нибудь
превосходительству, то я бы никак не осмелился, но как увидел,
что к благородию, то такое почувствовал любопытство,
какого еще никогда не помню» (IV, 347). В первом
печатном издании уже фигурирует Почтамтская улица:
«На пакете было написано какому-то Тряпичкину, в
С. Петербург, в Почтамтскую улицу» (IV, 452). Но как
и весь текст издания 1842 года, так и эта и последующие
реплики почтмейстера не только более лаконичны, но и
более выразительны, чем в издании 1836 года.
1 Л. Е. Шепелев. Работа исследователя с архивными
документами. М. — Л., «Наука», 1966, стр. 96.
а Там же, стр. 96—97.
217

Н. Л. Бродский еще в 1927 году указал, что «чтение
письма по очереди с характеристиками присутствующих
Гоголь мог найти у Мольера в «Мизантропе», у Крылова
в комедии «Пирог», у Загоскина в «Добром малом»
(1820) К
Указание Н. Л. Бродского находит свое развитие
у А. Штейна, который пишет:
«...Мировая комедия знает ряд приемов подобного
отрезвления. Так, например, в «Мизантропе» Мольера
случайно найденное письмо Селимены отрезвляет
поклонников молодой вдовы. Применяя аналогичный
прием, Гоголь достигает большей естественности и
органичности. Ведь появление письма в «Ревизоре» не
случайность. Оно убедительно мотивировано в начале комедии
поручением, которое городничий дает почтмейстеру, —
распечатывать письма, попадающие в его руки» 2.
Коробкин (продолжает). «Судья Ляпкин-Тяп-
кин в сильнейшей степени моветон...»
(останавливается) должно быть французское слово.
Аммос Федорович. А чорт его знает, что
оно значит! Еще хорошо, если только мошенник,
а может быть и того еще хуже (IV, 92).
В письме к жене от 11 мая 1836 года из Москвы
Пушкин употребляет это выражение Гоголя по отношению
к книгопродавцам. Он пишет: «...воображаю твои
хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев.
Они ужасный мове-тон, как говорит Гоголь, т. е. хуже
нежели мошенники» (XVI, 114).
* * *
Коробкин... (Переворачивает письмо и читает
адрес). Его благородию, милостивому государю,
Ивану Васильевичу Тряпичкину, в С.-Петербург,
в Почтамтскую улицу, в доме под № 97, поворотя
на двор в 3 этаже направо (IV, 93).
1 Н. Л. Бродский. Избранные труды. М., «Просвещение»,
4964, стр. 42.
2 А. Штейн. Критический реализм и русская драма
XIX века. М., Гослитиздат, 1962, стр. 154.
218

В первом издании «Ревизора» (1836) адрес Тряпич-
кина тот же (IV, 456). В черновых редакциях адреса
Тряпичкина не было. Во второй черновой редакции было
сказано просто: «Его благородию, милостивому государю
Ивану Васильевичу Тряпичкину» (IV, 352).
В вариантах, однако, указывался почти тот же адрес:
(примеч. 5, стр. та же). «Тряпичкину в С.-Петербурге
в Почтамтскую улицу в доме под № 94-м поворотя на
двор в 3-й этаж направо».
Гоголь поселяет Тряпичкина по адресу, который, как
известно, точно воспроизводит его собственный. С 1833
года, т. е. и во время работы над «Ревизором», Гоголь
жил на Малой Морской в доме придворного
музыканта Лепена, в доме № 97 (ныне улица Гоголя, дом 17).
Вход в квартиру его тоже был со двора, в третьем этаже.
Таким образом, кроме названия улицы все совпадает
с адресом Тряпичкина, которого писатель и своим
отчеством наградил: он Васильевич.
В VIII явлении действия пятого в 1842 году в т. IV
«Сочинений Николая Гоголя» были внесены Гоголем
большие изменения в последние реплики городничего.
Они заключаются в следующем:
В издании 1836 года В издании 1842 года
Городничий, с досадою. Г ор о д ничий (всердцах). 06-
А разве ты не видишь, что у ручился! кукиш с маслом —
него все это: фу, фу? Пустейший вот тебе обручился! Лезет мно
человек, чорт бы побрал его! в глаза с обрученьем!.. (В ис-
Вот подлинно, если бог захочет ступлении). Вот смотрите, смо-
наказать, так отнимет разум. трите, весь мир, всё христиан-
Ну, что в нем было такого, ство, все смотрите, как одура-
что б можно было принять за чен городничий! Дурака ему,
важного человека или вельмо- дурака, старому подлецу!
(Грожу? Пусть бы имел он в себе зит самому себе кулаком). Эх
что-нибудь внушающее уваже- ты, толстоносый! Сосульку,
ние, а то чорт знает что: дрянь, тряпку принял за важного че-
сосулька! тоньше серной спич- ловека! Вон он теперь по всей
ки. И каким это образом случи- дороге заливает, колокольчи-
лось, кто первый вынес, что он ком! Разнесет по всему свету
219

Продолжепио
В издании 1836 г.
В издании 1842 г.
чиновник, присланный для
того, чтоб ревизовать?.. (IV, 457).
историю; мало того, что
пойдешь в посмешище — найдется
щелкопер, бумагомарака, в
комедию тебя вставит. Вот что
обидно: чина, званья не
пощадит, и будут все скалить зубы
и бить в ладоши. Чему
смеетесь? над собою смеетесь!.. Эх
вы!.. (Стучит со злости ногами
об пол). Я бы всех этих
бумагомарак! у! щелкоперы,
либералы проклятые! чертово семя!
узлом бы вас всех завязал, в
муку бы стер вас всех, да чор-
ту в подкладку! в шапку туды
ему!.. (Сует кулаком и бьет
каблуком в пол. После
некоторого молчанья:) До сих пор
не могу придти в себя. Вот
подлинно, если бог хочет
наказать, так отнимет прежде
разум. Ну, что было в этом
вертопрахе похожего на ревизора?
Ничего не было. Вот просто ни
на полмизинца не было
похожего — и вдруг все: ревизор!
ревизор! Ну, кто первый
выпустил, что он ревизор?
Отвечайте (IV, 93—94).
Совершенствование языка художественного
произведения далеко не всегда выражается в сокращении текста,
в лаконизме речи. В данном случае реплика городничего
превратилась в монолог, стала в два раза длиннее. Но
зато она обогатилась новыми интонациями, засверкала
красками простонародно-разговорной речи человека
грубого, в исступлении обнажившегося перед себе
подобными, показавшего себя «во всей красе». Только в одной
этой реплике сколько разговорных оборотов: «кукиш с
маслом», «лезет мне в глаза», «разнесет по всему свету»,
«скалить зубы», «бить в ладоши» и пр.
В 1836 году гоголевский городничий обращал свою
гневную речь к своим гостям. Но те исступленные
чувства, которые звучат в речи городничего в издании
220

1842 года, относятся уже не только к ним. Городничий
обращает их в зрительный зал, ко всем тем из публики,
кто легко мог оказаться в том же положении. «Чему
смеетесь? над собою смеетесь!» Эти слова адресованы
далеко за пределы зрительного зала. Они направлены ко
всем занимающим видное место чиновникам, ко всем
хозяевам жизни того времени.
Гоголь смело вводит в речь городничего такого рода
выражения, которые недвусмысленно показывают, что
«самобичевание» и «саморазоблачение» Сквозник-Дмуха-
ыовского адресованы не только к «партнерам» по игре и
зрителям: «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все
христианство, все смотрите, как одурачен городничий!
Дурака ему, дурака, старому подлецу!». «Чему смеетесь?
над собою смеетесь?..» Синтаксический склад реплики
крайне аффектированный: это речь захлебывающегося,
задыхающегося от исступления человека, особенно в той
ее части, где он бранит «щелкоперов». Городничий изры-
гает хулу на писателей. Голос его — это голос всей
реакционной, продажной николаевской Руси.
В.. Филиппов высказал предположение, что слова
городничего «Чему смеетесь? над собою смеетесь!»
внесены были Гоголем в издание «Собрание сочинений»
в 1842 году после того, как он в Москве повидал в роли
городничего М. С. Щепкина1.
Впоследствии, в письме к тому же Щепкину (24
октября 1846 года), Гоголь стремился вложить в эту сцену,
в слова городничего и нечто иное. Гоголь подчеркивал
трагизм своего героя: «Городничий, — писал он, —
должен быть совершенно потерявшимся и вовсе не
смешным» (XIII, 117). Это начало того нового толкования
«Ревизора», которое Гоголь потом выразил в «Развязке
Ревизора». Но это был уже не тот Гоголь, и этого
«Ревизора» не принял Щепкин.
Комментируя изменения, внесенные Гоголем в
монолог городничего в 1842 году, Н. С. Тихонравов писал:
«Бранные слова и угрозы, которые раздались тотчас
после первого представления «Ревизора» по адресу
автора, повторяются теперь со сцены — осмеянным
городничим в минуту исступления. Окончание последней
1 Вл. Филиппов. Материалы к сценической истории
«Ревизора». — «Театр», 1954, № 8, стр. 131.
221

редакции «Ревизора» недаром совпадало с отделкой для
печати «Театрального разъезда после представления
новой комедии» К
Вложив слова о «щелкоперах» и «бумагомараках»
в уста городничего, Гоголь открыто сказал, что его враги
из реакционного лагеря — те, кто держит сторону
городничих.
Если один из комедийных конфликтов завязывается
в первых репликах городничего, который вовлекает
в стоящую перед ним задачу борьбы всех чиновников, то
эти слова городничего развязывают комедийный конфликт.
Наивысший подъем, кульминация падает на сцены
торжества городничего и его семейства, сцены поздравления
его чиновниками. Заключительная сцена VIII явления
действия пятого — развязка, полный крах мечтаний
городничего. В отношении этой развязки Белинский
говорит, что «конец комедии должен совершиться там, где
городничий узнает, что он был наказан призраком и что
ему еще предстоит наказание со стороны
действительности или, по крайней мере, новые хлопоты и убытки,
чтобы увернуться от наказания со стороны
действительности» (///, 454—455). Белинский как бы подчеркивает
этими словами, что и другой, «приехавший по именному
повелению» ревизор поставит городничего в то же
положение, в котором он находился и при мнимом ревизоре —
Хлестакове. Городничего вновь ждут те же «хлопоты»,
те же взятки.
Мысли Белинского о финале «Ревизора» получают
свое дальнейшее развитие в трудах советских гоголеве-
дов — М. Б. Храпченко, Н. Л. Степанова, С. И. Машин-
ского, Г. А. Гуковского и др. «В сущности, — пишет
Г. А. Гуковский, — концовка пятого действия
непосредственно продолжает начало первого действия. В начале
комедии Городничий сообщил чиновникам, что в город
едет ревизор; в конце пятого действия этот ревизор
приехал; теперь начнется обычное и «нормальнейшее» для
тех времен дело: чиновники явятся к ревизору и
попытаются либо обмануть, либо подкупить его, либо и то и
другое. Вероятно, это им удастся, как удавалось
Городничему уже не раз. Ведь преступления Городничего и
его подчиненных столь обычны, общераспространены,
1 Сочинения Н. В. Гоголя, изд. 10, т. И. М., 1889, стр. 656.
222

вездесущи, что их нельзя считать ни чем-то выдающимся,
ни чем-то требующим скорой и строгой расплаты. Не то
пришлось бы расправляться со всеми чиновниками, со
всеми участниками управления страны, где, по
замечанию самого царя Николая I, не крадет лишь один
чиновник — сам император» (Гуковский, 444).
Немая сцена (IV, 95).
В первом издании 1836 года обширной авторской ре-
маркп Немой сцены не было (IV, 458).
В «Отрывке из письма...» Гоголь говорил о том, как
его мало удовлетворила сцена: «Она совершенно не
вышла. Занавес закрывается в какую-то смутную минуту,
и пиеса, кажется, как будто не кончена. Но я не
виноват. Меня не хотели слушать» (IV, 103).
В «Предуведомлении...» Гоголь говорит о том, как
мыслит он эту живую картину. Если мы сопоставим то,
что сказано о Немой сцене в издании 1842 года, с тем,
что Гоголь писал о ней в «Предуведомлении...» 1846 года,
станет заметно, что Гоголь даже в этой сцене в 1846 году
несколько приглушил остроту характеристик каждого
действующего лица. Для примера укажем на описание
в этой сцене Земляники.
Земляника в Немой сцене „Л .тт^^Г^Г!™^ v
4КЛ9 mm по «Предуведомлению...»
1K4Z года 1846 года
По левую сторону городничего: По левую сторону городничего
Земляника, наклонивший голо- Земляника с приподнятыми
ву несколько набок, как будто кверху бровями и пальцами,
к чему-то прислушивающийся... поднесенными ко рту, как че-
(IV, 95). ловек, который чем-то сильно
обжегся (IV, 119).
Земляника в Немой сцене в своем амплуа доносчика,
он в последний момент и то, «как будто к чему-то
прислушивающийся». Все выведывающий, слушающий для
следующего доносительства в первый удобный момент.
В Землянике «Предуведомления...» больше движения,
больше четкости для передачи актером его образа на
сцене, но меньше характерных особенностей этого героя.
Передать боль и испуг как от ожога могло бы и другое
лицо, не обязательно Земляника.
223

В «Предуведомлении...» есть уже элементы иной
трактовки героев «Ревизора», в известной степени близкой
к «Развязке Ревизора», писавшейся одновременно
с «Предуведомлением...». Гоголь старается многое
объяснить моральной глухотой городничего и прочих
чиновников. Герои комедии в «Предуведомлении...» плохи уже
не столько в силу бесправия народа и своих
общественных привилегий, сколько по причине своей моральной
неустойчивости и глухоты.
Все же в «Предуведомлении...» говорится много
чрезвычайно значительного, глубокого и важного для
актеров. По поводу Немой сцены Гоголь, замечательный
режиссер, говорит, обращаясь к актерам: «Если только
каждый из актеров вошел хоть сколько-нибудь во все
положения ролей своих, во всё продолжение
представления пиесы, то они выразят также и в этой Немой сцене
положенье разительное ролей своих, увенчая этой сценой
еще более совершенство игры своей» (IV, 120).
Советские литературоведы и театроведы неизменно
обращают внимание на исключительную стройность
композиции «Ревизора», начинающегося чтением письма
о приезде ревизора и заканчивающегося самым приездом
его в город.
«Этот финал, — говорит В. И. Немирович-Данченко, —
представляет одно из самых замечательных явлений
сценической литературы. Вы его отлично знаете. Пользуясь
теми же неожиданностями, которые гениальны по своей
простоте и естественности, Гоголь выпускает сначала
почтмейстера с известием, что чиновник, которого все
принимали за ревизора, был не ревизор, потом,
углубляясь в человеческие страсти, доводит драматическую
ситуацию до высшего напряжения и в самый острый
момент разгара страстей дает одним ударом такую
развязку, равной которой нет ни в одной литературе» i.
«Гоголь смог облечь свою великую
общественную комедию в необычайно законченную и
строгую форму. Построение «Ревизора» представляет
собой шедевр архитектонического искусства. Первая фраза
1 Вл. И. Немирович-Данченко. Тайны сценического
обаяния Гоголя. — «Театр», 1952, № 3, стр. 21.
224

городничего, сообщающего о приезде ревизора,
завязывает действие. Не успевает городничий отдать
необходимые распоряжения, как появляются Бобчинский и Доб-
чинский. Действие развивается необычайно
последовательно и четко и завершается только в конце комедии.
По соответствующему выражению Гоголя, каждое колесо
входит в действие. Совет городничего почтмейстеру
просматривать письма дает эффект в конце комедии, когда
тот раскрывает письмо Хлестакова и выясняет ошибку.
Письмо о возможном приезде ревизора оправдывает
появление жандарма в конце комедии. Разоблачение
Хлестакова и приезд настоящего ревизора восстанавливают
симметрию и дают законченный финал. Гоголь
использовал все рациональное, что было заключено в
композиционном искусстве классицизма. Гениально проведенное
единство действия придает удивительную цельность пьесе» *.
Гоголь действительно использовал в «Ревизоре» «все
рациональное, что было заключено в композиционном
искусстве классицизма». Но он и сам внес в искусство
композиции драмы свое, новое слово.
Словарь устаревших понятий, личных имен
и малоизвестных слов
Действие первое
Почтмейстер (IV, 7) — чиновник, управляющий
почтовой конторой. «Почтамт, в столицах, заведует
губернскими почтовыми конторами; им управляет пвчтди-
ректор, а конторами правят почтмейстеры». (Даль,
///, 372). В настоящей книге «Почте» посвящен раздел
главы третьей, стр. 98—101.
Частный пристав (IV, 7) — полицейский
чиновник, в ведении которого находилась одна из частей
города.
Резонер (IV, 9) — человек, любящий вести
пространные рассуждения, преимущественно
нравоучительного характера. То, что городничий был «несколько даже
резонер», не лишало его ни сметливости, ни быстроты
соображения, ни находчивости. Не мешало ему быть и
1 А. Штейн. Критический реализм и русская драма
XIX века. М., Гослитиздат, 1962, стр. 150.
8 Э( Л. Войтоловская
225

самой энергичной и предприимчивой натурой из всех
героев «Ревизора».
Ботфорты (IV, 9)—«нарядпые сапоги, со
стоящими голенищами выше колен, с раструбом и
подколенкою вырезкою; употребляются в тяжелой коннице»
(Даль, /, 120). Городничий носит их по форме, которая
состоит из мундира с петлицами и ботфортов со
шпорами.
А. И. Герцен пишет о ботфортах как об эмблеме
самодержавия: «...тридцать лет тому назад Россия будущего
существовала исключительно между несколькими
мальчиками, только что вышедшими из детства, до того
ничтожными и незаметными, что им было достаточно места
между ступней самодержавных ботфорт и землей, а в них
было наследие 14 декабря, наследие общечеловеческой
науки и чисто народной России» (Герцен, VIII, 280).
Квартальный (IV, И)— полицейский чиновник,
под надзором которого находится известная часть города
(Даль, //, 103). Квартал — отделение городской полиции.
В повести «Нос» Гоголь рисует внешне благообразный
облик квартального надзирателя: «благородной
наружности с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе со
шпагою» (///, 52). Этот же квартальный «на улице...
увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со
своею телегою как раз на бульвар» (///, 67).
Инкогнито (IV, И) — скрытно, под вымышленным
именем, не раскрывая своего имени.
Присутственное место (IV, 13) —
правительственное учреждение или помещение, занимаемое им
(устар). Присутствие — здесь «судейская или вообще
комната, где заседают, присутствуют члены
совещательного места» (Даль, ///, 449).
Охотничий арапник (IV, 13) — «длинная
ременная плеть, длинный бич, кнут, витень, на кнутовище
средней длины, с пеньковым волосяным или шелковым
навоем, для хлопанья на псовой охоте, для порсканья
зайцев» (Даль, /, 21) или охотничий кнут для собак
(Ушаков, /, 53).
Заседатель (IV, 13) — выборное или взятое по
жребию лицо, представитель от населения ртли от сословия
в каком-нибудь учреждении, ведомстве. В «Ревизоре» —
в уездном суде.
226

Ассирияне и вавилоняне (IV, 15) — народы,
населявшие в IV—I тысячелетиях до н. э. территорию
древней Месопотамии (Двуречья).
Александр Македонский (IV, 15) (356—
323 гг. до н. э.) — крупнейший полководец и
государственный деятель древнего мира. Ученик Аристотеля. С 336 г.
до н. э. — царь Македонии — сильной рабовладельческой
монархии на Балканском полуострове,
распространивший господство Македонии на всю Грецию.
Разные пасажи (IV, 17). Пассаж —
неожиданное происшествие, странный оборот дела (разг.
устар.). «Ах, какой пассаж!» (IV, 75, 76) —
неодобрительный поступок. «Ах, какой пасаж она сделала»
(Даль, ///, 21).
«Московские ведомости» (IV, 17) (1756—
1894) — газета, выходившая сначала два раза в неделю,
затем три раза и, наконец, ежедневно. 4°, затем лист
(с 1837 г. — малый, а с 1863 г.— большой).
Характеризуя культуру и просвещенность обывателей города N.,
Гоголь в «Мертвых душах» писал:
«Прочие (кроме почтмейстера, который читал Юнго-
вы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузе-
на. — Э. В.) тоже были, более или менее, люди
просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские
ведомости», кто даже и совсем ничего не читал» (VI, 157).
В эмпиреях — в блаженстве.
Штандарт (IV, 17) — знамя, флаг; здесь
—носитель флага или полкового знамени.
Партикулярное платье (IV, 19) — штатское,
в противоположность форменному платью.
Нотиция (IV, 20) —известие.
«Деяния Иоанна Масона» (77,20) —«Иоанн
Масон А. М. Познание самого себя...»—английская
мистическая книга, переведенная на русский язык Ив.
Тургеневым и изданная Н. Новиковым в 1783 и 1786 годах.
Соломон (IV, 20)—царь объединенного
израильско-иудейского царства (ок. 960—935 гг. до н. э.),
достигшего в этот период наивысшего могущества. В
средневековой литературе, особенно восточной, С. — премудрый
царь, повелитель духов и т. д. С. ошибочно
приписывается ряд произведений, вошедших в Библию.
Десятский (IV, 22) — выбранное лицо от
крестьян, исполняющее полицейские обязанности.
8«
227

Действие второе
Профинтил (IV, 26). Финтить — хитрить,
плутовать несколько времени: «Век не профинтишь, люди
разгадают». // — что, промотать, продуть, прогуляться,
промотаться (Даль, ///, 523).
Елистрашка простой (IV, 26) —
уничижительное обозначение коллежского регистратора.
Щукин (IV, 26)—Щукин двор, петербургский
рынок. Гоголь дает описание этого рынка в повести
«Портрет» — «Нигде не останавливалось столько народа, как
перед картинного лавочкою на Щукином дворе...» (Ш, 79).
Галантерейное (IV, 27) — галантерейный,
любезный, вежливый. Галантерейный товар — фр. нарядный,
щепетильный: кольца, перстни, серьги, цепочки, запонки
и пр. Галантерейная вежливость, лакейская (Даль,
7,341).
Ш и ромы жни к (IV, 28)—шатун, плут, обдирала,
обманщик, промышляющий на чужой счет; шеромыжнить
(шарить и мыкать шуточн. от cher ami). «Шеромыге
всё бы шаром-даром» (Даль, IV, 629).
Съезжая (IV, 28)—полицейский участок,
помещение при полиции для арестованных.
Штос (IV, 29) (нем.) — азартная карточная игра,
схожая с банком; штосы срезывать — выигрывать.
Иохим (IV, 30) —известный каретный мастер в
Петербурге. Гоголь сам с апреля 1829 года и до отъезда за
границу (в июне 1829 г.) прожил в доме Иохима. «Мой
адрес: на Большой Мещанской в доме каретного
мастера Иохима», — писал Гоголь матери (X, 145).
В настоящее время это дом № 39 по улице
Плеханова в Ленинграде.
Владимир в петлицу (IV, 36)—орден св.
князя Владимира учрежден в 1782 году по случаю
20-летия царствования Екатерипы II. Делился на 4 степени.
Два старших назывались степенями «Большого креста»
и имели звезду и девиз: «Польза, честь и слава». Крест
Владимира 4-й степени с надписью «35 лет» (с 1782 года)
служил знаком выслуги лет в гражданских чинах.
Приватный дом (IV, 37) (лат.) — частный,
особенный, личный, домашний (Даль, //, 401).
228

Действие третье
HI а н т р е т (IV, 42) — искаженное шатеп.
Палевое (IV, 43) — бледно-желтый, тускло-желтый,
соломенный цвет.
Выпонтировать (IV, 46) — понтируя, выиграть
в карточной игре.
Гнуть от трех углов (IV, 47)—гнуть,
удваивать ставку в игре в банк, фараон.
Вояжировать (IV, 47) — вояж — путешествие,
поездка.
А. Ф. Смирдип (1795—1857) (IV, 49) — извест-
пый издатель, владелец книжного магазипа и
библиотеки, много сделавший для распространения
художественной литературы. «Душою русской книжной торговли был
почтенный А. Ф. Смирдин. Доверие к имени Смирдина
было так велико, литературные и коммерческие связи
его так обширны, что издание, им предпринимаемое,
всегда должно было иметь несравненно больший успех,
нежели подобное же предприятие какого-либо другого лица» *.
Департамент (IV, 50) — отделение министерства.
Рабочий аппарат каждого министерства состоял из
нескольких департаментов, кроме того при министре были
канцелярия и совет. Директора департаментов,
входившие в министерство, непосредственно подчинялись
министру. Каждый департамент в свою очередь состоял из
отделений, а каждый начальник отделения находился
в непосредственном подчинении у директора
департамента. На этом, однако, не кончалась бюрократическая
субординация, так как отделение в свою очередь состояло
из «столов», во главе каждого из которых стоял
столоначальник, подчинявшийся начальнику отделения. Кроме
этой отчетливо определенной чиновничьей иерархии
существовали еще разветвленные и более сложные
взаимные связи и субординация между чиновниками, так как
при каждом министерстве существовали еще так
называемые особые установления: особенная канцелярия,
комитеты, вспомогательные учреждения технического и
иного назначения. Каждое министерство кроме обычных
чиновников имело еще чиновников особого назначения.
1 Н. Г. Черпышевский. Полное собр. соч., т. HI. M.,
Гослитиздат, 1947, стр. 48.
229

Государственный совет (IV, 50). Высшим
законосовещательным учреждением страны был
Государственный совет. Его председателя и членов из высших
чиновников страны назначал сам император.
Государственный совет состоял из общего собрания, четырех
департаментов: законов, военных дел, гражданских дел и
государственной экономии, двух комиссий и государственной
канцелярии. С 1832 года при Государственном совете
был создан пятый департамент, занятый делами царства
Польского. Созданный Александром I в 1810 году
Государственный совет постепенно теряет характер
законосовещательного учреждения, которое и с самого начала
не имело никакой самостоятельности, все более
приобретая характер учреждения санкционирующего в
распоряжения волю императора и его канцелярии.
Правительственный аппарат империи сосредоточен
в Комитете министров, ему подчинена деятельность
каждого министерства. Во главе министерства стояли
министр с товарищем (заместителем) при нем, они оба
состояли в Комитете министров и входили в
Государственный совет по должности.
Действие четвертое
Цицерон (IV, 58) Марк Туллий (106—43 гг. до
н. э.) — выдающийся оратор, адвокат, писатель и
политический деятель Древнего Рима; последний крупный
идеолог Римской республики. Получил блестящее
философское, литературное и ораторское образование в Риме
и Греции.
Его речи (сохранилось 57) сыграли важную роль
в развитии римского ораторского искусства и права.
Действие пятое
Кавалерия (IV, 82) — орденская лента.
Голубая — высшего ордена Андрея Первозванного, красная —
Александра Невского.
* • •

ГЛАВА ПЯТАЯ
ИЗ СЦЕНИЧЕСКОЙ
ИСТОРИИ «РЕВИЗОРА»
«Ревизор» Гоголя даст
нам право надеяться, что
театр наш скоро воскреснет,
скажем более, что мы будем
иметь свой национальный
театр, который будет нас
угощать не насильственными
кривляньями на чужой
манер, не заемным остроумием,
не уродливыми проделками,
а художественным
представлением нашей общественной
жизни
(К. И. Надеждип).
1. «Ревизор)» в Петербурге 19 апреля 1836 года
Первая постановка «Ревизора» была осуществлена
в Петербурге в Александрийском театре — теперь
Академический театр драмы имени А. С. Пушкина.
Гоголь приводит читателей и зрителей в
«Театральном разъезде» в сени Александрийского театра. Он
нигде прямо не говорит об этом, так как и автор пьесы,
и сама пьеса, и театр, где она ставилась, не названы.
Читатели и зрители «Театрального разъезда», однако,
легко догадываются, что, говоря о положении комика
в обществе, Гоголь имеет в виду себя, пьеса, о которой
идет речь — комедия «Ревизор»; сени же, в которых
обсуждают комедию зрители, — вестибюль
Александрийского театра.
Александринский театр находился в ведомстве
министерства «императорского» двора и подчинялся министру
двора, князю М. П. Волконскому. Всеми делами театра
непосредственно ведал директор А. М. Гедеонов,
который с 1842 года возглавил и московские
«императорские» театры. От Гедеонова в театре зависели буквально
все: он распределял роли между актерами, давал
разрешение на шитье костюмов, утверждал декорации и т. п.
Он ввел в театре казарменную дисциплину и заставлял
актеров подчиняться чиновникам, которые, обкрадывая
их, сами богатели.
231

До 1838 года должности режиссера в театре не было;
в какой-то степени его функции исполнял инспектор
труппы А. И. Храповицкий.
«Императорский» театр находился под постоянным и
бдительным надзором царя. Вмешивался в дела театра
и министр императорского двора Волконский (а затем
сменивший его Адлерберг). Наблюдал за тем, что
происходило в театре, и шеф жандармов Бенкендорф.
Каждая пьеса проходила общую цензуру, а потом
должна была быть представлена еще и на рассмотрение
специальной театральной цензуры. Театральный цензор
читал пьесу и подавал о ней соответственный рапорт
управляющему III Отделением Дуббельту.
День открытия Александрийского театра (1832 год)
ознаменовался постановкой старой трагедии М. В.
Крюковского «Пожарский, или Освобожденная Москва»
(1807 год). За ней следовал «Испанский дивертисмент»,
т. е. разнообразные испанские танцы, подготовленные
балетной труппой (с 1836 года Александринский театр
стал исключительно драматическим).
Пьеса Крюковского была одной из обычных
реакционно-романтических официальных пьес, которые
пользовались особым покровительством и поощрением двора.
Именно такие реакционно-романтические пьесы
получали одобрение Николая I.
Особенным успехом в правительственных кругах и
в светском обществе пользовалась историческая драма
Н. В. Кукольника «Рука всевышнего отечество спасла»,
апофеозом которой было избрание Романовых на
русский престол. В 1834 году она по распоряжению
Бенкендорфа была очень пышно поставлена в Александрийском
театре. Кукольника представили царю, а Сеиковский
объявил его равным Пушкину. Журнал Н. А. Полевого,
осмелившийся критиковать бездарную драму
Кукольника, был закрыт. В своих воспоминаниях И. И. Панаев
приводит ходившие по рукам стихи:
Рука всевышнего — три чуда совершила:
Отечество спасла,
Поэту ход дала
И Полевого уходила1.
1 И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М. — Л.,
Гослитиздат, 1950, стр. 44.
232

Зато Гоголь не мог говорить о «возвышенном» (так
он называл Кукольника) без иронии. «Кукольник
навалял дюжину дюжинных трагедий», — писал он в 1833 году
(X, 279). Белинский в критических статьях и заметках
откликался на многие драмы Кукольника. В статье
«Русская литература в 1843 году» он писал: «В драмах г.
Кукольника ..» все ложно, на ходулях; лучшие места —
просто сценические эффекты, и сквозь русские охабни,
кафтаны и сарафаны пробивается что-то не русское...»
(VIII, 66); «Кто прочел одну драму г. Кукольника, тот
знает все его драмы: так одинаковы их пружины и
приемы» (X, 126).
После закрытия «Московского телеграфа» ряд
казенно-патриотических пьес — «Иголкин, купец
новгородский» (1839), «Параша-сибирячка» (1840)—пишет
Н. А. Полевой, «...ему, — по словам Белинского, — все
годится, все подручно, — и история, и повесть, и роман, и
анекдот, Шекспир и Коцебу, Шиллер и г. Кукольник: он
все берет и у всех учится. Его драмы родятся и умирают
десятками, подобно летним эфемеридам!» (VIII, 67).
В 30-х годах XIX в. со сцены Александрийского
театра не сходили трагедии В. А. Озерова «Эдип в Афинах»
(1804), «Фингал» (1805), «Димитрий Донской» (1807).
Большой успех имели комедии и комические оперы
И. А. Крылова, комедии А. А. Шаховского, М. Н.
Загоскина, добродушно посмеивавшегося над
провинциальным дворянством («Богатонов, или Провинциал в
столице» (1817), «Богатонов в деревне» (1826), комедии
Н. И. Хмельницкого и др.
В год открытия Александринского театра шли «Ябеда»
Капниста, «Своя семья, или Замужняя невеста»,
написанная А. А. Шаховским, А. С. Грибоедовым, Н. И.
Хмельницким, «Недоросль» Фонвизина, но эти пьесы шли
чрезвычайно редко.
Главное место наряду с отечественными
романтическими и казенно-патриотическими драмами в
репертуаре «императорских» драматических театров занимали
переводы или полупеределки иностранных пьес, так
называемые мелодрамы, такие, например, как «Эсмеральда,
или Четыре рода любви» — перевод и переделка В.
Каратыгина «Собора Парижской богоматери» В. Гюго;
«Отец и дочь» П. Г. Ободовского, перевод из оперного
либретто Паэра. В 1828 году в Петербурге была постав-
233

лена мелодрама В. А. Дюканжа и Дино «Тридцать лет,
или Жизнь игрока» (перевод Р. Зотова). «...Дюма, Дю-
канж и другие стали всемирными законодателями!..» —
досадовал Гоголь (VIII, 182).
Широкое распространение в репертуаре 1820—1840
годов получили водевили1. Недаром же грибоедовский Ре-
петилов, повторяя светскую молву, говорит: «Да!
водевиль есть вещь, а прочее все гниль».
Почти ни один спектакль в Александрийском театре не
проходил без водевиля. Водевиль, по определению
В. Даля, основанному на бытовавших в то время
понятиях, это «драматическое зрелище с пением и песнями».
Он противопоставляет водевилю оперу и оперетту, в
которых все положено на музыку (Даль, /, 222).
Водевили сопровождались не только песнями, но и
веселыми танцами, порой фривольными. Исполнение
водевильной роли требовало особой техники, и актеры,
с успехом выступавшие в водевилях, с трудом
приспосабливались к игре в реалистических драмах.
Написавший множество рецензий на водевили
Белинский всегда отмечал в водевилях малейшее
правдоподобие: живую черту действительности, острый куплетг
удачное меткое слово, кстати брошенный водевилистом
намек, злободневную шутку и т. д., но в целом сурово
осуждал заполонившие русскую сцену водевили.
В это же время и Гоголь в статье «Петербургские
записки 1836 года» давал беспощадную характеристику
водевилям, которые вместе с мелодрамами «были
хозяевами во французском театре, а на русском играли
чрезвычайно странную роль» (VIII, 181).
Водевили сознательно культивировались на сцене
императорских театров. Они, как справедливо считает
К. Державин, были нужны не только потому, что они
смешили и развлекали публику. Водевили воспитывали
1 О водевилях см.: А. Я. Альтшуллер. Театр
прославленных мастеров. Л., «Искусство», 1968, стр. 30—41; А. И. Вольф.
Хроника петербургских театров с конца 1826 до начала 1855 года,
ч. I. СПб., 1877; М. Белки н а. Водевиль В. А. Соллогуба. —
В кн.: В. А. Соллогуб. Водевили. М., ГИХЛ, 1937; М. Па-
ушки н. Ф. Кони — водевилист и театральный деятель. В кн:
Ф. А. Кони. Водевили. М., ГИХЛ, 1937; В. В. Успенский.
Русский классический водевиль. Л. — М., «Искусство», 1959;
А, Гозенпуд. Музыкальный театр в России, Л., Музгиз, 1959.
234

публику, культивируя в ней интерес к незначительному
и маловажному. Это отвлекало от размышлений на
большие политические темы, затушевывало остроту
общественных вопросов. Водевили, по словам исследователя,
культивировали «идеологию маловажности» и «яд этой
«маловажности» отравлял александринскую публику в
неменьшей мере, чем патриотический мистицизм
Кукольника или Полевого» *.
Гоголь неизменно чувствовал эту тенденциозную
«маловажность». «Из театра, — писал он, — мы сделали
игрушку в роде тех побрякушек, которыми заманивают
детей...» (VIII, 186). «А водевили? ...Давно уже
пролезли водевили на русскую сцену, тешат народ средней
руки, благо смешлив» (VIII, 181).
Однако со временем даже в водевилях стали
отражаться новые явления жизни, ее растущие
противоречия, активное участие в ней новых
социальных слоев.
«Натуральная школа» и «физиологический очерк»
40-х годов оказывают свое воздействие и на водевили,
лучшие из которых встречают одобрение Белинского. Он
говорит о том, что бывают и счастливые исключения «из
всей этой груды тотчас же забываемого хлама», из тех
пьесок, которые «скромно, на цыпочках», пробирались
«через сцену в Лету», появляются все же и «водевили,
взятые прямо из русской жизни» (IV, 324—325).
Белинский дал высокую оценку «Петербургским квартирам»
Кони, где «каждый из зрителей видит знакомое себе»,
своих друзей и недругов. И даже если поэтические и
литературные достоинства в подобных пьесах весьма
незначительны, «на них, — по мнению Белинского, — следует
смотреть сквозь пальцы и, улыбаясь, похваливать» (IV,
324-325).
Появляются водевили, в которых с теплотой и
сочувствием изображаются бедные чиновники,
провинциальные актеры. Таков, например, одобренный Белинским
водевиль Д. Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин, или
Провинциальная дебютантка» (1840). «Гг. Ленский и
Кони, — писал Белинский, — стоят целою головою выше
других наших водевилистов» (IV, 330—331).
1 К. Державин. Эпохи Александрийской сцены. Л., ГИХЛ,
1932, стр. 34-35.
235

Ленский же «переложил на провинциальные нравы»
и живо представил провинциальный помещичий быт
в водевиле «Хороша и дурна, и глупа и умна» (1834).
«Этот водевиль, — по словам Белинского, — нравится
публике, и мы с нею в этом согласны» (//, 527). Первое
место между водевилистами Белинский отводил П. А.
Каратыгину1: «...г. П. Каратыгин понимает волшебную силу
«a propos» (т. е. сказанного кстати.—Э. В.). В его
водевилях живут «петербургские нравы среднего круга»
(VIII, 222).
Из классического репертуара в 30-е годы на сцене
Александрийского театра постоянно ставились трагедии
Шекспира (особенно часто «Король Лир» и «Гамлет»),
драмы Шиллера (чаще других «Коварство и любовь»,
«Разбойники», «Дои-Карлос»). Особым успехом
пользовались комедии Мольера. Его «Школа жен» и «Тартюф»
шли в переводе Н. И. Хмельницкого. «Школу мужей» и
«Скупого» перевел С. Т. Аксаков. В репертуаре театра
имелась и комедия Бомарше «Свадьба Фигаро».
Хотя Гоголь и не увидел на сцене драматических
произведений Пушкина (о том, был ли он в Большом театре
27 января 1832 года на «Моцарте и Сальери», не
известно), все же драматургия Пушкина явилась великой
школой Гоголя-драматурга.
Он учился у Пушкина созданию многогранного,
сложного, живого, полнокровного характера.
В «Ревизоре» Гоголь, оттолкнувшись от того, что
не удовлетворяло его в Мольере, создавал характеры,
целиком взятые из действительности, рожденные
современной жизнью, расцвечивая «анекдоты» и факты жизни
красками своего времени.
Наряду с Пушкиным учителями Гоголя были
Фонвизин и Грибоедов. Впервые «Горе от ума» полностью
было поставлено в Петербурге 26 января 1831 года, но
потом пьесу ставили редко. В статье об «Евгении
Онегине» Белинский дает картину последовательного
воздействия друг на друга великих русских писателей.
Подвиг Грибоедова, по словам Белинского, заключался в том,
1 П. А. Каратыгин 2-й (1805—1879) — актер и
драматург, брат В. А. Каратыгина. П. А. Каратыгин написал ряд
водевилей: «Ножка», «Приключение на искусственных водах»,
«Школьный учитель, или Дураков учить, что мертвых лечить» и др.
236

что «вместе с «Онегиным» Пушкина его «Горе от ума^
было первым образцом поэтического изображения
русской действительности в обширном значении слова». Эти
два произведения и явились школой для Лермонтова и
Гоголя. «... без «Онегина» и «Горя от ума» Гоголь не
почувствовал бы себя готовым на изображение русской
действительности, исполненное такой глубины и истины»
(VII, 442).
Фонвизин и Грибоедов — вот та школа, из которой
вышел создатель «Ревизора». Оба они придали русской
комедии самобытный национальный характер, основой
которого является верность жизненной правде, служение
общественным интересам. Именно так понимал значение
«Недоросля» и «Горя от ума» Гоголь, назвавший их
«истинно общественными комедиями» (VIII, 400).
Принципы обличительной драматургии,
вырабатываемые Гоголем, явились дальнейшим развитием принципов
драматургии Фонвизина и Грибоедова. Как и они,
Гоголь делал содержанием своего творчества русскую
жизнь. «Русского мы просим! Своего давайте нам! Что
нам французы и весь заморский люд, разве мало у нас
нашего народа? Русских характеров! своих характеров.
Давайте нас самих», — требовал Гоголь (VIII, 560). Не
развлекательного зрелища, «не легких впечатлений»
искал писатель в театре. Он видел его большое
общественное значение, ждал расцвета высокой драмы, высокой
комедии, в которых «могущественный лицедей
потрясающим словом подымет выше все высокие чувства и
человека» (VIII, 277).
Были ли готовы актеры Александрийского театра к
воплощению на сцене комедии «Ревизор»? В силах ли
были они, воспитавшиеся в традициях ложно-величавой
риторической школы, превратить в живые образы
замыслы художника-реалиста? Понимали ли они
комедиографа-новатора?
На первых порах актерам Александрийского театра
это было чрезвычайно трудно. Красноречиво говорит об
этом Никитенко на примере постановки «Горя от ума»
Грибоедова, в 1831 году. «Многие, — писал Никитенко, —
не исключая и <В. А.) Каратыгина-большого, вовсе не
понимают характеров и положепий, созданных
остроумным и гениальным Грибоедовым». Несмотря на это,
наплыв публики был очень велик и театральная дирекция
237

выручила от этой постановки «кучу денег»1. Все это
говорило о том, как велика была потребность в социально-
острой и истинно художественной пьесе. В «Горе от ума»
играли В. А. Каратыгин, И. И. Сосницкий2, Н. О. Дюр3
и другие актеры, многие из которых через пять лет
участвовали в первом представлении «Ревизора».
Со слов П. А. Каратыгина известно, что репетиции
«Ревизора» начались с чтения комедии автором у актера
Сосницкого. Комедия была прочитана тем актерам,
которые получили роли в этом спектакле. Большинство из
них было воспитано на комедиях Княжнина,
Шаховского, Хмельницкого, Загоскина или на переводах
«скучнейшего Дюсиса и напыщенного Мариво». Новая комедия
всех удивила.
«Что же это такое? — шептали слушатели друг другу
по окончании чтения. Разве это комедия? Читает-то он
хорошо, но что же это за язык? Лакей так-таки и
говорит лакейским языком, а слесарша Пошлепкина — как
есть простая баба, взятая с Сенной площади. Чем же тут
наш Сосницкий-то восхищается? Что тут хорошего
находит Жуковский и Пушкин?» 4
Первые исполнители комедии в большинстве своем ее
не оценили, не поняли. По словам П. А. Каратыгина,
известного водевилиста и актера-комика, ни артисты, ни
многие писатели тех времен «не могли решиться
сбросить с головы пудренные парики, с плеч французские
кафтаны и облечься в русское платье, в настоящую
сибирку купца Абдулина или в затасканный и засаленный
сюртук Осипа» 5.
Участникам спектакля пьеса Гоголя казалась трудной
и малопонятной. Они не знали, как играть ее, как дер-
1 А. В. Н и к и т е н к о. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 102.
2 Ив. Ив. Сосницкий (1794—1871) — первый исполнитель
роли городничего, игрой которого был доволен Гоголь.
8 Ник. Осип. Дюр (1807—1839) — популярный актер
Александрийского театра, превосходный танцовщик и
незаурядный певец* блестяще исполнявший водевильные и комедийные
роли. Первый Хлестаков в постановке Александрийского театра.
Игра Н. О. Дюра в роли Хлестакова не удовлетворяла Гоголя.
4 П. П. Каратыгин со слов П. А. Каратыгина. —
«Исторический вестник», 1883, сентябрь, стр. 735.
• Там же,
238

жать себя на сцене. П. И. Григорьев, актер
Александрийского театра, рассказывал в письме к Ф. А. Кони:
«Ревизор» г. Гоголя сделал у нас большой успех! Гоголь пошел
в славу! Пиэса эта шла отлично, не знаю только, долго
ли продержится на сцене; эта пиэса пока для нас всех
как будто какая-то загадка. В первое представление
смеялись громко и много, поддерживали крепко, — надо
будет ждать, как она оценится со временем всеми, а для
нашего брата, актера, она такое новое произведение,
которое мы (может быть) еще не сумели оценить с одного
или двух раз. Как быть! Не все же вдруг» К
Дочь актера Александрийского театра Я. Г.
Брянского, А. Я. Панаева, рассказывала, что к ее отцу
приходил за помощью в подготовке роли Хлестакова актер
Максимов 1-й. «Когда Максимов прочел свою роль, —
рассказывала А. Я. Панаева, — отец сказал ему: «В
глупом водевиле кривлянье не хорошо, а в такой комедии
актера надо высечь. Ты запомни это». Приходили
к Я. Г. Брянскому за помощью и другие актеры театра.
«Я помню, — вспоминала Панаева, — что, когда ставили
«Ревизора», все участвовавшие артисты как-то
потерялись; они чувствовали, что типы, выведенные Гоголем
в пьесе, новы для них и что эту пьесу нельзя так играть,
как они привыкли разыгрывать на сцене свои роли в
переделанных на русские нравы французских
водевилях» 2.
Репетиции и подготовка к спектаклю тем не менее
шли интенсивно. Общее руководство постановкой
«Ревизора» осуществлял инспектор российской труппы
А. И. Храповицкий. Гоголь постоянно бывал на
репетициях, делал замечания актерам и вносил исправления
в текст комедии. «Я теперь занят постановкою
комедии, — писал он Погодину 21 февраля 1836 года. — Не
посылаю тебе экземпляра потому, что беспрестанно
переправляю» (XI, 35). Некоторые поправки вносились
Гоголем под впечатлением текущей театральной жизни.
Так, актер А. А. Алексеев рассказывал в своих
«Воспоминаниях» о том, как было внесено Гоголем изменение
1 «Литературное наследство», т. 58. М., Изд. АН СССР, 1952,
стр. 548.
2 А. Я. Панаева (Головачева). Воспоминания. М.,
Гослитиздат, 1948, стр. 40,
239

в четвертое явление первого действия: «Когда на окрик
городничего, которого играл И. И. Сосницкий, вбежал
какой-то выходной актер и стал читать роль
квартального, а так как на предыдущих репетициях эту роль
репетировал Прохоров, то Сосницкий спросил от себя:
— А Прохоров где?
— Опять запьянствовал...
Гоголю так понравился этот частный разговор, что
он тут же вставил его в свою комедию...» 1.
Присутствуя постоянно на репетициях, Гоголь отлично
чувствовал то смятение, в котором находились актеры:
их смущали непривычные герои пьесы — чиновники,
отсутствие любовной интриги, театральных амплуа,
язык комедии, ее ситуация, вся новизна
спектакля. У Гоголя возникло желание привлечь к спектаклю
других актеров. Так, например, он пытался пригласить
участвовать в «Ревизоре» известного украинского актера
К. Т. Соленика, из «кочующей» труппы антрепренера
Штейна: «Скажите ему, — писал Гоголь, — имея в виду
Соленика, — что мы все будем стараться о нем.
Данилевский видел его в Лубнах и был в восхищении.
Решительно комический талант!» (XI, 34—35). «Соленик,—
пишет В. Пашков в статье «Харьков в конце 30-х и
40-х годов», — был неподражаемый комик... Не думайте,
чтобы это были какие-нибудь грубые, балаганные
фарсы, нет, Соленик был отлично образован и потому игра
его была глубокомысленная, натуральная, прямо из
жизни...» 2.
Гоголь уже во время подготовки спектакля видел, что
актеры не в силах были осуществить его замысел и
очень волновался: «Хлопотливость автора во время
постановки своей пьесы, казавшаяся странной, выходящей
из всех обыкновений и даже, как говорили, из всех
приличий, горестно оправдалась водевильным характером,
сообщенным главному лицу комедии, и
пошло-карикатурным, отразившимся в других» (Анненков, 81).
Когда это было возможно, Гоголь принимал живейшее
участие в подготовке спектакля. Так, например, из
рассказа актера Л. Леонидова известно, что Гоголь сам ото-
1 Воспоминания актера А. А. Алексеева. М., 1894, стр. 49—50.
2 Южный край, Харьков, 1881, № 276.
240

брал из готовящихся к выпуску в Театральном училище
учеников — Крамолея, Петрова, Марковецкого, Ахалина
и Горшенкова, как вполне подходящих «к назначенным
ролям: Добчинского, Бобчинского, Держиморды, Люлю-
кова и Мишки как по фигурам, так и по сценическим
способностям» !.
Все эти воспитанники Театрального училища
действительно принимали участие в спектакле: Крамол ей
играл Добчинского, Петров — Бобчинского, Горшен-
ков — Люлюкова, Ахалин — Держиморду, Марковецкий —
Мишку.
Несмотря на то, что Гоголь принимал участие в
репетициях, ни инспектор театра Храповицкий, ни
большая часть актеров не придавали должного значения
советам автора, игнорировали его указания.
Гоголь не смог добиться, чтобы хоть одна репетиция
была проведена в костюмах, которых он не видел до
самого дня спектакля. «Уже перед началом
представления, увидевши их костюмированными, я ахнул», — пишет
Гоголь в «Отрывке из письма...» о Бобчинском и Доб-
чинском (IV, 102).
Монтировка, составленная Храповицким, дает точное
описание декораций первого и второго действий,
перечисляет мебель и другие предметы на сцене, сообщает
имена всех актеров, участвующих в спектакле, приводит
перечень костюмов, обуви и париков действующих
лиц.
Парики и костюмы Добчинского и Бобчинского в
монтировке спектакля в основном совпадают с приведенным
выше описанием облика обоих «наших приятелей»:
«г. Крамол ею в роли Добчинского, помещик—1) Фрак
серого сукна, китайчатые желтые панталоны в сапоги,
белый жилет, на шею цветной платок, круглая стариков-
екая шляпа. 2) Фрак бутылочного цвета с васильковым
воротником бархатным (узким) самым маленьким,
панталоны под цвет фрака, шляпа... (г. Прохорову)
Петрову восп. в роли Бобчинского, помещик—1) Фрак
серого сукна, желтые китайчатые панталоны, белый жилет,
на шею белая косынка. 2) Мундир внутренней стражи
1 Воспоминания Л. Л. Леонидова. — «Русская старина», 1888,
апрель, стр. 227.
9 Э. Л. Войтоловская
241

с желтым высоким до пол-уха воротником, пуговицы
белые, выпуклые в два ряда, темно-зеленые панталоны
с красною выпушкою, шляпу треугольную, с черным
пером и белые петлицы». По сапожному гардеробу г. Кра-
молею г. Прохорову — сапоги с кисточками, по
парикмахерскому гардеробу г. Крамолею г. Прохорову — парик
под цвет волос прилизанные» 1.
Так одетые, оба эти помещика, действительно, были
карикатурны («вышла именно карикатура»...).
«Вообще, — писал Гоголь, — костюмировка большей части
пьесы была очень плоха и бессовестно карикатурна»
(/7,102).
Однако некоторые из гоголевских указаний были
осуществлены в спектакле.
Так, Александр Иванов со слов К. писал о том, что
Гоголь распорядился «вынести роскошную мебель,
поставленную было в комнате городничего, и заменить ее
простою мебелью, прибавив клетки с канарейками и
бутыль на окне» 2. Он же писал, что на репетициях Гоголь
«снял замасленный кафтан с ламповщика и надел его
на актера, игравшего Осипа. С тех пор этот кафтан стал
традиционным» 3.
С. С. Данилов, впрочем, мало доверяет свидетельству
А. Иванова. Судя по монтировке Храповицкого, Гоголю
совсем не нужно было снимать замасленный кафтан с
ламповщика и надевать его на Осипа, так как костюм
на Осипе и так был самый простой, «г. Афанасьеву в
роли Осипа, слуга. Сюртук поношенный серого сукна,
брюки, черный платок на шею, зеленый картуоз... По
сапожному гардеробу г. Афанасьеву полусапожки»4.
Возможно, что монтировка Храповицкого фиксирует —
без особых о том оговорок — и учтенные в постановке
указания Гоголя. Так, например, вид комнаты под
лестницей, где обретался Хлестаков, когда к нему явился
1 С. С. Данилов. «Ревизор на сцене». Изд. второе,
исправленное с приложением монтировки первого спектакля. Л.,
«Художественная литература», 1934, стр. 136—137, 141, 142. Подлинник
монтировки, извлеченный С. С. Даниловым из Архивного дела
б. дирекции императорских театров, хранится в Ленинградском
центральном историческом архиве.
2 «Порядок», 1881, № 35.
8 Там же.
4 С. С. Данилов. «Ревизор» на сцене. Л., «Художественная
литература», 1934, стр. 137, 140.
242

городничий (Действие второе) мог быть выполнен по
совету Гоголя. Очень уж она правдоподобна у
Храповицкого: «Театр представляет простую серую запачканную
комнату в трактире, на правой стороне кабинет1, на
левой окно; у средней двери замок медный с ручкою
(Средняя дверь должна быть на петлях, которая во время
действия падает на сцену; половинки дверей должны
быть с обоих сторон одинаковые)»2.
Установить сколько-нибудь достоверно степень
воздействия Гоголя на подготовку спектакля
невозможно.
С самого начала Гоголю было совершенно ясно, что
он имеет дело с актерами, не подготовленными к
постановке «Ревизора». Он надеялся только на И. И.
Сосницкого — городничего. Накануне 20-х годов, как об этом
пишет Леонид Гроссман, супруги Сосницкие являлись
«самыми блистательными представителями русской
комедии» 3. И. И. Сосницкий, по общему признанию, первый
заговорил со сцены натуральным языком. Он был приятелем
Пушкина и в 1832 году играл Моцарта в «Моцарте и
Сальери». У него был замечательный дар имитатора, и,
играя Фальстафа, он подражал мимике, жестам, походке,
фигуре князя Шаховского, что тотчас же стало
очевидным для публики4. Сосницкий постоянно играл в пьесах
Бомарше, Мольера, Грибоедова, обладал большими
актерскими возможностями. Своей игрой в роли
городничего Сосницкий покорил всех. Даже ненавидевший
Гоголя Булгарин, стремясь доказать, что все в «Ревизоре»
неправдоподобно, заявил: «Роль городничего создана
самим г. Сосницким, а потому вся честь и слава
принадлежит ему одному. Роль эта написана дурно, а разыграна
в таком совершенстве, до какого только может дойти
драматическое искусство» 5.
Блестящий и талантливый водевильный актер
Н, О. Дюр (Хлестаков) был крепко связан с водевильным
1 Кабинет — боковая стенка с аркой и дверью (прим.
С. С. Данилова).
2 Там же, стр. 132.
8 Леонид Гроссман. Пушкин в театральных креслах.
Картины русской жизни 1817—1820 годов. Л., Брокгауз-Ефрон,
1926, стр. 158.
4 С. Т. Аксаков. Собр. соч., в четырех томах, т. III. M.,
Гослитиздат, 1956, стр. 32.
5 «Северная пчела», 1836, № 98, стр. 392.
9*
243

репертуаром, неотделим от водевильных приемов игры,
водевильных шуток и каламбуров. В образе Хлестакова
объединились самые разнообразные стороны характера.
Но, воспитанный на водевильной рутине, актер Дюр «пи
на волос не понял, что такое Хлестаков». «Главная роль
пропала; так я и думал», — писал Гоголь в «Отрывке из
письма...». «Хлестаков сделался чем-то в роде Альна-
скарова *, чем-то в роде целой шеренги водевильных
шалунов, которые пожаловали к нам повертеться из
парижских театров» (IV, 99).
Вместо живой, психологически сложной натуры
Хлестакова Дюр вывел на сцену водевильного шалопая и
вертопраха. И это дюровское истолкование Хлестакова
получило широкое распространение на протяжении всего
XIX в.
Ни Храповицкий, ни актеры не оценили глубокой
значительности общественного содержания комедии
Гоголя, не разгадали огромной обновляющей силы, которую
она принесла в репертуар театра и в его историю.
Воспитанные на фальшивых мелодрамах, легковесных
водевилях, на бессодержательных комедиях, актеры в
большинстве своем не понимали, что комедия Гоголя
требовала решительной перестройки театра, радикального
перевоспитания самого актера.
Гоголь придавал огромное значение пластическому
выражению Немой сцены, в сменившей драму
окаменевшей мимике он видел завершение своей идеи. Это
чувствуется в его ответах актерам, не желавшим этого
«окаменения» в финале «Ревизора» (IV, 103). Гоголю
было чрезвычайно важно, чтобы каждый персонаж
испугался по-своему, выражая этим испугом и степень
собственной вины и свой характер. Гоголь пояснил
актерам, что, несмотря на заданность позы, «чувствующий
актер может выразить все» (IV, 103), так как для него
остается бездна разнообразия мимики лица.
С. С. Данилов отметил, что «стилевое разрешение
«немой сцены» Гоголь прямо ставит в зависимость от
всего спектакля... в драматургическом отношении немая
сцена является гениальным обобщением в одном художе-
1 Альнаскаров— герой одноактной комедии Н. И.
Хмельницкого «Воздушные замки» (1818).
244

ственном приеме всего стилевого своеобразия «Ревизора».
Это одно из предельных проявлений гоголевского
«гиперболического реализма». И только на базе реалистического
спектакля, спектакля во всех тонкостях
воспроизводящего специфику реализма Гоголя, «немая сцена» может
получить полную художественную убедительность. Но...
именно этой реалистической основы была лишена первая
постановка» 1.
И все же среди участников первого представления
были те, кого высоко оценил и одобрил Гоголь.
«Вообще с публикою, кажется, совершенно примирил
«Ревизора» городничий. В этом я был уверен и прежде,
ибо для таланта, каков у Сосницкого, ничего не могло
остаться необъясненным в этой роли» (IV, 101 — 102).
Вторым актером, который удовлетворил Гоголя, был
А. И. Афанасьев, игравший Осипа. «На слугу тоже
надеялся, — писал Гоголь, — потому что заметил в актере
большое внимание к словам и замечательность»
(/7,102).
1 С. Данилов. Гоголь и театр. Л., Гослитиздат, 1936,
стр. 146—147.
В своей интересной книге о «Ревизоре» Ю. Манн делает
попытку «прочесть финал «Ревизора» эстетически» (Ю. Манн.
Комедия Гоголя «Ревизор». М., «Художественная литература»,
1966, стр. 70). Он отмечает, что не идет по пути тех
литературоведов, которые стремятся выяснить политический «подтекст»
Немой сцены. Один исследователь видит в ней апологию
«правительственной бдительной власти» (Н. Котляревский); другой
считает финал «Ревизора» абстрактным выражением «идеи власти»
и говорит об «идее возмездия» (В. Гиппиус); третьи —
рассматривают Немую сцену как «внешнюю развязку» комедии, которая по
существу уже завершена монологом городничего (М. Храпченко),
и т. д. Ю, Манн фиксирует внимание на двух моментах Немой
сцены, важных для Гоголя: 1) на мгновенности действия
персонажей Немой сцены и 2) на начертании Немой сцены (которое
детально продумано Гоголем). Исследователь считает, что
«окаменение» персонажей «Ревизора» имеет особо важное значение
для Гоголя, ибо «окаменение» наличествовало и в других
произведениях Гоголя: в «Сорочинской ярмарке», «Ночи перед
рождеством», в «Портрете», в ссоре двух Иванов. В них, как и в
финальной сцене «Ревизора», герои охвачены чувством страха. Эту
же мысль Проводит Гоголь в анализе картины Брюллова
«Последний день Помпеи». Немая сцена «Ревизора» является, по
определению Ю. Манна, пластическим выражением «сильного кризиса»,
чувствуемого современным человечеством» (там же, стр. 76). «Она
завершила комедийное действие трагическим аккордом» (там же,
стр. 77).
245

«Фигура Афанасьева, — пишет А. Я. Альтшулер, —
интересна не только тем, что он был первым создателем
образа Осипа. Пришедший на петербургскую сцену из
Москвы, Афанасьев был образованным человеком с
передовыми демократическими взглядами. Исключенный из
Московского университета, где он дружил с известным
впоследствии поэтом-демократом А. И. Полежаевым,
Афанасьев всецело отдал себя театру... Его
«специальностью» были роли простых людей» {.
И все же, несмотря на то, что только двое 2 из
актеров удовлетворяли Гоголя, несмотря на то, что в игре
большинства актеров было много такого, что уродовало
комедию, «Ревизор» произвел на публику
ошеломляющее впечатление. И день первой постановки «Ревизора»,
19 апреля 1836 года, сделался великим днем русского
театра.
В'постановке спектакля Храповицким, и в игре
актеров не было ничего преднамеренного и злостного.
«Ревизор» подготовлялся как очередной рядовой спектакль,
без какой-то особой небрежности, но и без всякого
особого внимания.
Убедительным подтверждением этого является «Книга
наклейки афиш» с замечаниями А. И. Храповицкого,
хранящаяся в Ленинградском государственном
театральном музее3.
Первая афиша Александрийского театра,
посвященная «Ревизору», гласила: «Сегодня, в воскресенье, 19
апреля российскими придворными актерами
представлены4 будут в первый раз «Ревизор», оригинальная
комедия в пяти действиях, соч. Н. Гоголя...»
1 А. Я. Альтшулер. Театр прославленных мастеров. Л.,
«Искусство», 1968, стр. 49.
2 В «Отрывке из письма...» Гоголь ничего не сказал об игре
Е. И. Гусевой, исполнявшей роль Пошлепкиной. Между тем в
пору борьбы за демократизацию театра рядом с Афанасьевым,
Мартыновым и Линской стояла и Гусева — защитница нового
направления (Там же, стр. 49—50, 79).
3 Ленинградский гос. театральный музей. Книга наклейки
афиш с означением дневных замечаний инспектора российской
труппы, 1836, ед. хр. № 2507. Книга в извлечениях известна как
Дневник Храповицкого («Русская старина», 1879, февраль,
стр. 341-356).
4 Кроме «Ревизора» в этот вечер шел «Сват Гаврилыч, или
Сговор на яму. Картина русского народного быта с разговорами,
песнями, куплетами, плясками и играми». Соч. г. Огюста.
246

Далее следовал список действующих в «Ревизоре»
лиц и их исполнителей. На полях рукою Храповицкого
написано: «Государь император с наследником внезапно
изволили присутствовать и был чрезвычайно доволен,
хохотал от всей души. Пьеса весьма забавна, только
нестерпимое ругательство на дворян, чиновников и
купечество. Актеры все, в особенности Сосницкий, играли
превосходно. Вызваны: автор, Сосницкий и Дюр» 1.
В таком же духе, как и Храповицкий, написал о
первом представлении «Ревизора» А. И. Вольф: «Зала
наполнилась блистательной публикою, вся аристократия
была налицо». «Роли распределили как нельзя лучше.
Сосницкий играл городничего, Сосницкая — жену его,
Асенкова — дочь, Дюр — Хлестакова, Афанасьев — Осипа,
Каратыгин —- Ляпкина-Тяпкина2, Толченов — Землянику,
Гусева — Пошлепкину, Сосновский — Абдулина, прочие
роли, в том числе Добчинского и Бобчинского, розданы
были второстепенным артистам, имена которых не
помню. Успех был колоссальный. Публика хохотала до
упаду и осталась очень довольна исполнением.
Государь, уезжая, сказал: «Тут всем досталось, а больше
всего мне» 3.
Храповицкий продолжал записывать о дальнейших
представлениях комедии Гоголя. Во второй раз «Ревизор»
шел 22 апреля, и Храповицкий написал: «Все играли
отлично, вызваны автор, Сосницкий и Дюр и громогласно
Афанасьев, который играл гениально».
В третий раз, 24 апреля, «Ревизор» шел вслед за
веселой комедией «Двое за четверых, или Ревность в
шутку, Комедия в одном действии в стихах, переведена
с французского». На полях рукою Храповицкого опять
отмечалось, как самое важное: «Государь с
императрицей и всей фамилией изволили быть. Вызваны
Сосницкий и Дюр» 4.
1 Ленинградский гос. театральный музей. Книга наклейки
афиш с означением дневных замечаний инспектора российской
труппы, 1836, ед. хр. № 2507, № 14.
2 А. Вольф записывал на память и в данном случае ошибался:
роль судьи играл не Каратыгин 2-й, а Григорьев.
8 А. Вольф. Хроника петербургских театров. СПб., 1877,
т. I, стр. 43, 50.
4 Ленинградский гос. театральный музей, ед. хр. № 2507,
№ 16, 18, 20,
247

На четвертом представлении комедии Гедеонов решил
заменить многих актеров другими, что чрезвычайно
взволновало Гоголя: «К довершению, наконец, возмож-
нейших мне пакостей здешняя дирекция, то есть
директор Гедеонов, вздумал, как слышу я, отдать главные
роли другим персонажам после четырех представлений
ее, будучи подвинут какой-то мелочной личной
ненавистью к некоторым главным актерам в моей пьесе,
как-то: к Сосницкому и Дюру» (XI, 38).
Возможно, что Гоголь был здесь не совсем прав:
впоследствии вновь введенные актеры только
дублировали участников первого состава, а некоторые замены
были безусловно на пользу спектакля.
«Ревизор» на сцене Александринского театра шел в
это время сравнительно часто, но в одной из записей на
полях было сказано: «Играли хорошо, но публика
несколько стала равнодушна к сей пьесе» 1. Храповицкий,
таким образом, начинает фиксировать отношение к
пьесе той части посетителей театра, которой он больше
всего дорожил — блистательной светской и чиновной
верхушки. Отрицательное отношение к «Ревизору» в
этих сферах все укреплялось; наконец, 14 июля на сцене
Михайловского театра в первый раз явилась пьеса Ци-
цианова (Тицианова) «Настоящий ревизор». На полях
«Книги наклейки афиш» А. И. Храповицкий написал:
«Настоящего ревизора» ошикали, туда ему и дорога,
этакой галиматьи еще не видал». Когда на следующий
день, 15 июля, эта пьеса была поставлена на
Александрийской сцене, Храповицкий написал: «Такое же было
шиканье, как и в первый раз».
Вскоре, 27 июля, в Михайловском театре решили
поставить в одном спектакле вслед за «Ревизором» и его
«продолжение» — «Настоящий ревизор». А. И.
Храповицкий счел необходимым написать свое заключение по
поводу обеих пьес раздельно. В афише на полях, где
сообщалось об участниках «Ревизора», он заметил:
«...играли отлично хорошо». А рядом с «Настоящим
ревизором»: «Надоела! И это мнение всех зрителей и
актеров. Пороть сей сумбур» 2.
1 Ленинградский гос. театральный музей. Книга наклейки
афиш с означением дневных замечаний инспектора российской
труппы, 1836, ед. хр. № 2507, № 30.
* Там же, № 69, 70, 78.
248

Даже Булгарин вынужден был написать о
совершенной беспомощности автора «Настоящего ревизора» и
констатировать, что «по окончании пьесы занавес
опустился среди громкого шиканья, выражавшего
неудовольствие зрителя» *.
А между тем победа была уже одержана Гоголем. Его
комедия внесла в русский театр современную жизнь.
Николаевская Россия вся снизу доверху была
разоблачена словом сатирика. Как же все-таки случилось, что
такая пьеса прошла через цензуру? Известно, что
драматические произведения, кроме обычной, проходили
еще и театральную цензуру, что было особенно трудно.
Последняя находилась в ведении пятой экспедиции
III Отделения «собственной его императорского
величества канцелярии», начальником которой являлся шеф
жандармов Бенкендорф.
Трудности, которые должны были возникнуть для
«Ревизора» в театральной цензуре, ставят под сомнение
рассказ об этом хроникера театра А. И. Вольфа2.
Из слов Вольфа вытекает, что до прохождения через
театральную цензуру «Ревизор» был отклонен обычной
цензурой. Это утверждение, высказанное также
В. И. Шенроком («Материалы...», т. III, стр. 32),
В. В. Гиппиус считает ошибочным. «...Решительно
недостоверным, — пишет исследователь, — надо признать
сообщение... о запрещении «Ревизора» в цензуре, после
чего будто бы понадобилось «вмешательство государя».
Исходя из положения, что «история разрешения к
представлению «Ревизора» до сих пор не вполне
разъяснена», В. В. Гиппиус высказывает предположение, что
еще до прохождения через цензуру в результате
ходатайства В. А. Жуковского и М. Ю. Виельгорского пьеса
Гоголя была прочитана и одобрена Николаем I. В
результате этого одобрения она стремительно быстро
прошла и через театральную цензуру (цензор Ольдекоп при
этом доложил в своем рапорте о пьесе без малейшего
упоминания об обличительном характере комедии) и
затем через обычную цензуру (А. В. Никитенко).
«27 февраля (в четверг) пьеса отправлена в III От-
1 П. М. (Булгарин Ф. В.). Настоящий ревизор. — «Северная
пчела», 1836, № 171.
8 А. И. Вольф. Хроника петербургских театров. СПб., 1877,
т. I, стр. 49.
249

деление, а в понедельник 2 марта Дуббельт по докладу
цензора Ольдекопа наложил резолюцию: «позволить».
13 марта «Ревизор» был разрешен и к печати» 1.
В. В. Гиппиус отмечает, однако, что эта
последовательность фактов расходится со словами Гоголя в его
письмах к Щепкину от 29 апреля 1836 года: «Если бы
не высокое заступничество государя, пьеса моя не была
бы ни за что на сцене, и уже находились люди,
хлопотавшие о запрещении ее» (XI, 38); и к матери 5 июня
1836 года: «Если бы сам государь не оказал своего
высокого покровительства и заступничества, то, вероятно,
она не была бы никогда играна или напечатана» (XI, 47).
Вопрос о том, почему же Николай I проявил такое
покровительство «Ревизору», остается тоже не
выясненным до конца. В. В. Гиппиус видит в этом
заступничестве «известный расчет». «Запрещение «Ревизора»
повторило бы судьбу «Горе от ума», ставшего известным
широкой публике»2 до его опубликования. Возможно
другое: Николай I сначала не понял огромной
разоблачающей силы «Ревизора», как не поняли этого ни
театральная дирекция, ни актеры. Скорее всего, Николай I
полагал, что Гоголь смеялся над его провинциальными
чиновниками, над заштатными городишками, их жизнью,
которую сам он со своей высоты презирал. Подлинного
смысла «Ревизора» царь не- понял.
Недоумение охватило и первых зрителей «Ревизора».
Л. В. Крестова сделала интересную попытку воссоздать
настроение зрительного зала во время первых
постановок «Ревизора» в Петербурге3. Опираясь на
воспоминания современников, газетные и журнальные статьи, она
передает отношение к комедии различных социальных
групп, занимавших в театре места от первых рядов
кресел до райка.
Так, например, А. В. Никитенко, попавший только на
третье представление «Ревизора», пишет в своем
«Дневнике», что царь велел своим министрам смотреть
«Ревизора». «Впереди меня, в креслах, сидели князь
1 В. В. Гоголь. Материалы и исследования, под ред. В. В.
Гиппиуса, т. I. М., Изд. АН СССР, 1936, стр. 309—329.
8 Там же, стр. 311—312.
3 Л. В. Крестова. Зрители первых представлений
«Ревизора». Научные труды Индустриального педагогического ин-та
им. К. Либкнехта, серия соц.-эконом., вып. 8. М., 1929, стр. 5—23,
250

<А. И.) Чернышев и граф <Е. Ф.> Канкрин, Первый
выражал свое полное удовольствие; второй только
сказал: «Стоило ли ехать смотреть эту глупую фарсу» 1.
Таким образом, в противовес мнениям Храповицкого и
Вольфа, совсем не вся блистательная публика «осталась
очень довольна». С первого же представления у
«Ревизора» оказалось много врагов и недоброжелателей. Но
помимо аристократической публики и высшей
правительственной верхушки на первом, как и на
последующих представлениях «Ревизора», в театре был цвет
тогдашней литературы и интеллигенции. В партере сидел
и И. А. Крылов, «никогда не бывавший в театре», как
пишет, основываясь на рассказе К., фельетонист газеты
«Порядок» Александр Иванов2.
Если не на первое, то на второе представление
попали родственники Н. М. Карамзина, для которых
просил у Гоголя ложу С. А. Соболевский. «Мне очень
жаль, —отвечал ему Гоголь 17 апреля 1836 года, — что
для Карамзиных недостало ложи. Что же касается до
кресел, то я могу достать около пяти и оставлю их для
тех, которым вы прочите их...» (XI, 37).
Никто из современников Гоголя не проследил так
детально настроения публики на этом спектакле, как
сделал это П. В. Анненков в своих воспоминаниях.
Подчеркнув, что Гоголя интересовало отношение публики
значительно больше, чем оценки знатоков и «присяжных
судей литературы», Анненков принялся за выявление
этих важнейших для Гоголя отношений.
По его мнению, и до «Ревизора» петербургская
публика относилась к Гоголю «если не вполне враждебно,
то по крайней мере подозрительно и недоверчиво».
В театре Анненкову бросилось в глаза отрицательное
отношение к автору «Ревизора» пришедшей на спектакль
публики. Опираясь не только на свои, но и на
гоголевские наблюдения («Отрывок из письма...»), Анненков
передает все свои впечатления от зрительного зала на
протяжении спектакля. Он воспроизводит картину,
которую «изображала сама зала театра в продолжение
четырех часов замечательнейшего спектакля...» От него
не скрылось недоуменье, написанное на лицах избранной
1 А. В. Н и к и т е н к о. Дневник, т. I. M., Гослитиздат, 1955,
стр. 182.
2 «Порядок», 1881, № 28.
251

публики в первом акте комедии («словно никто не знал,
как должно думать о картине, только что
представленной»). Во втором и третьем актах это недоумение
нарастало, постепенно превращаясь в твердую уверенность,
что на сцене играется фарс. «Однако же в этом фарсе
были черты и явления, исполненные такой жизненной
истины, что раза два, особенно в местах, наименее
противоречащих тому понятию о комедии вообще, которое
сложилось в большинстве зрителей, раздавался общий
смех». Но длилось все это недолго. В четвертом акте,
если и перелетал из конца в конец залы смех, то он был
уже неуверенным и робким. Аплодисменты почти совсем
прекратились. «Зато, — пишет далее Анненков,
подчеркивая то, что его более всего поразило, — напряженное
внимание, судорожное, усиленное следование за всеми
оттенками пьесы, иногда мертвая тишина показывали,
что дело, происходившее на сцене, страстно
захватывало сердце зрителей». Прежнее недоумение постепенно
переродилось в негодование, особенно возросшее в пятом
акте. Общий приговор был страшен: «Это —
невозможность, клевета и фарс» (Анненков, 81—82).
2. «Ревизор» в Москве
25 мая 1836 года
Еще до постановки «Ревизора» в Петербурге Гоголь
предполагал отправиться в Москву, чтобы прочитать
актерам свою комедию и помочь в ее постановке: «потому
что ежели они прочтут без меня, то уже трудно будет
переучить их на мой лад» (XI, 35).
Но после премьеры «Ревизора» в Александрийском
театре настроение Гоголя переменилось; он переслал
московским актерам «Ревизора». Ознакомившись с
театральной дирекцией и ее порядками в Петербурге,
он решительно отказался ехать в Москву и в
московский театр.
В письме к Щепкину Гоголь просил его «из дружбы»
к нему «взять на себя все дело постановки» «Ревизора»
с тем, чтобы сам он играл городничего (XI, 39).
В ответном письме М. С. Щепкин выражал свой
восторг по поводу комедии. «Благодарю вас от души за
«Ревизора» -— не как за книгу, а как за комедию,
которая, так сказать, осуществила все мои надежды, и
252

я совершенно ожил» *. Не получив еще второго письма
Гоголя, Щепкин горячо настаивал на том, чтобы автор
поскорее приехал поработать с актерами.
Однако ни личпые просьбы Щепкина, ни ходатайство
Пушкина не увенчались успехом. Гоголь в Москву не
поехал и участия в московской постановке «Ревизора»
не принял.
Категорически отказавшись приехать, Гоголь тем не
менее делился со Щепкиным своими соображениями о
трудностях в постановке «Ревизора». Самым сложным,
по его мнению, будет найти исполнителя роли
Хлестакова. «Я не знаю, выберете ли вы для нее артиста. Боже
сохрани, (если) ее будут играть с обыкновенными
фарсами, как играют хвастунов и повес театральных. Он
просто глуп, болтает потому только, что видит, что его
расположены слушать; врет, потому что плотно
позавтракал и выпил порядочно вина. Вертляв он тогда только,
когда подъезжает к дамам. Сцена, в которой он
завирается, должна обратить особенное внимание. Каждое
слово его, то есть фраза или реченье, есть экспромт
совершенно неожиданный и потому должно выражаться
отрывисто» (XI, 39). Гоголь раскрывал Щепкину свое
понимание Хлестакова и то, как, по его мнению, эта роль
должна быть сыграна. Он писал, что сильно боится за
эту роль, для которой «нужен решительный талант».
Так же как и в Петербурге, постановку «Ревизора»
осуществляла дирекция императорских театров. Это
отразилось на труде всех работников сцены: актеров,
художников, декораторов, костюмеров и проч. Спектакль
прошел с меньшим успехом, чем это могло быть.
Как день 19 апреля 1836 года — день постановки
«Ревизора» в Александрийском театре, 25 мая 1836 года
в Московском театре стал огромным событием в
театральной, культурной и общественной жизни не только
Москвы, но и всей России.
Первым в печати на спектакль откликнулся Н. И. На-
деждин2, глубоко понявший и высоко оценивший
комедию Гоголя3.
1 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма.
Современники о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 186.
2 «Молва», 1836, № 9, стр. 250—264 (А. Б. В. — Надеждин).
.«Театральная хроника».
8 См. стр. 59-61.
253

Критик сообщал много деталей, связанных с первым
представлением «Ревизора» в Москве: он пишет и о том,
что спектакль шел не там, где предполагалось раньше,
а в Малом театре, так как «Большой переламывают» *.
Поэтому в зал попала лишь часть тех, кто хотел видеть
спектакль. А было желающих множество, и они платили
за билет вдвое дороже. Объявив спектакль абонементным,
администрация театра сразу же ограничила доступ на
«Ревизора» широкой публики: аристократы из светских
гостиных заполнили ложи, бельэтаж, бенуар и почти все
кресла, за исключением последних рядов.
Автор не скрывает своей нелюбви к этой публике и
говорит о ней с точки зрения «простолюдина».
Пробираясь на свое место «между действительными
и статскими советниками, извиняясь перед
джентльменами, обладающими несколько тысячами душ», он
невольно думал о том, что не эти люди оценят «Ревизора»,
что комедия Гоголя навряд ли понравится им.
И Надеждин не ошибся: в легком французском
шепоте, в антракте,он уловил осуждение комедии (стр.228).
Критик «Молвы» придавал большое значение
постановке пьесы на сцене. Он писал: «Воспроизвести на сцене
характер, очерченный только словами автора; прибавить
к этим невидимым словам все: лица, костюм,
движения, жизнь; сделать видимой идею автора — дело
немаловажное, заслуживающее полного внимания... а кто и
когда дает каданс оркестру актеров, где иные с трудом
разбирают свою партицию»? (стр. 250, 259).
Как же, по мнению критика, была сыграна на сцене
комедия Гоголя? По словам Надеждина, Щепкин уже
только по одному тому является соратником Гоголя, что
и у него существовало «давнее непреодолимое желание
выбиться из колеи французской комедии» (стр. 259). На
московской сцене боролся он наряду с Гоголем за
развитие и победу русского национального искусства. В
глазах Надеждина Щепкин был именно тем человеком,
которому надлежало воплотить на сцене то, что было создано
Гоголем «на бумаге».
Надеждин знал о недоразумениях, которые были у
Щепкина с администрацией театра и которые заставили
1 «Молва», 1836, № 9, стр. 253.
254

артиста отказаться от постановки «Ревизора» в Москве,
Щепкин не получил возможности продумать с актерами
замысел художника, не мог выбрать актеров, не
участвовал в создании декораций, костюмов. Щепкин был бесси^
лен что-либо сделать.
Оценивая игру актеров, Надеждин писал, что все они
в сущности не поняли замысла Гоголя: они должны
были играть «без всякого увеличения», т. е. «просто,
верно, тихо, добродушно». А они захотели смешить. Критик
упрекал актеров, что они исполняли свои роли слишком
торопливо. От этого «многое терялось, оставаясь неза-
мечено» (стр. 261, 262).
Разбирая игру отдельных актеров, критик уделяет
первое место Щепкину: «Он не усиливал, не пародировал
нигде, но все-таки он представлял городничего, не был
им», при «сметливости городничего», не следовало бы ему
чувствовать себя таким скованном, принужденным...»
(стр.261).
Рецензия Надеждина встретила раздраженный и
язвительный отклик в письме «К издателям «Северной
пчелы» некоего «титулярного советника Ивана Евдокимова
сына Покровского» 1. Прикинувшись простачком и
человеком, далеко стоящим от литературы, «Титулярный
советник», полагая, что автором рецензии был
Белинский, обрушивается на него, выдвигая целый ряд грязных
личных обвинений.
Видно, что «Иван Евдокимов сын Покровский»
глубоко задет статьей «Молвы», которую он рассматривает
как апологию «Ревизора», задет лично, кровно.
Автор письма начинает с высказанного критиком
расположения к Щепкину. В дальнейшем «Титулярный
советник» вновь и вновь подает свой голос в защиту
дирекции Московского театра.
В. Г. Белинский понял, что скрывшийся под именем
«Титулярного советника» автор письма имеет прямое
отношение к дирекции театра. По всей вероятности, им
был не кто иной, как сам Загоскин. Белинский не стал
отвечать «Титулярному советнику» на его возмущения
по поводу рецензии «Молвы». Он заявил только о том,
что хотя он разделяет почти все ее основные мысли, ре-
1 «Северная пчела», 1836, № 169.
255

цензия эта ему не принадлежала и он должен отклонить
от себя честь именоваться ее автором (//, 231).
Загоскин был зол на Белинского за то, что критик
резко отрицательно отозвался о его комедии
«Недовольные». Между тем Сенковский ставил комедию Загоскина
выше «Ревизора» \ и дирекция театра считала эту точку
зрения справедливой. Белинский еще раз подтвердил
свое мнение о комедиях Загоскина и Гоголя: «Ревизор»
г. Гоголя превосходен, а «Недовольные» г. Загоскина
...что делать?... очень плохи» (//, 232). В статье «От
Белинского» критик определенно намекает на то, что
автором письма был именно Загоскин, который «имеет
большой круг деятельности, силу немаловажную, по крайней
мере для гг. актеров» (там же).
Игрой актеров, в том числе и своей собственной, во
время первого представления Щепкин не был доволен:
«Теперь «Ревизор» дал немного мне приятных минут и
вместе горьких, ибо в результате сказался недостаток
в силах и в языке. Может быть, найдутся люди, которые
были довольны; но надо заглянуть ко мне в душу!»2.
В этом же письме от 26 мая на следующий день после
первого представления «Ревизора» в Москве Щепкин
писал Сосницкому: «Ежели Н. В. Гоголь не уехал за
границу, то сообщи ему, что вчерашний день игрался
«Ревизор» — не могу сказать, чтобы очень хорошо, но нельзя
сказать, чтобы и дурно; игран был в абонемент, и потому
публика была высшего тона, которой, как кажется, она
[комедия] многим не по вкусу. Несмотря на то, хохот был
беспрестанно. Вообще, принималась пьеса весело; на
завтра билеты на бельэтажи и бенуары, а равно и на
пятницу разобраны» (стр. 175).
Однако ни Гоголя, ни Сосницкого это краткое
извещение не удовлетворило. Они требовали более
подробного рассказа, и Щепкин старался отыскать причину
равнодушия публики к комедии, «...один знакомый, —
писал он, — забавно объяснил мне эту причину:
«Помилуй, говорит, как можно было ее лучше принять, когда
половина публики берущей, а половина дающей»
(стр. 175).
1 «Библиотека для чтения», 1836, т. XVI, отд. V, стр. 42.
2 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Современники
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 174—175.
256

Но последующие спектакли проходили с успехом.
Публика «с громкими вызовами» принимала пьесу.
Теперь комедия стала темой всеобщих разговоров, «и до
кого она ни коснулась — все в восхищении, а остальные
морщатся» (стр. 176).
С каждым разом все увлеченнее играл городничего
Щепкин. Именно он стал ведущей фигурой спектакля,
положив начало традиции в игре этой роли в течение
всего XIX в., когда в центре гоголевской комедии
выступал городничий.
Щепкин так глубоко вжился в образ, что у
современников порой происходило смещение впечатления, о
котором писал рецензент «Литературных прибавлений к
«Русскому Инвалиду»: «...всю роль свою Щепкин вел с таким
совершенством, какого только можно ожидать от актера.
Кажется, что Гоголь с него списывал своего городничего,
а не он выполнял роль, написанную Гоголем» К
Именно так играл Щепкин гоголевского городничего.
Городничий у Щепкина — фигура обычная, типическая.
Это — хозяин жизни. Он умеет выйти сухим из воды,
замести следы своих преступлений. Щепкину были
хорошо знакомы подобные городничие (как и судьи, как
и смотрители богоугодных заведений и т. п.). Бывший
крепостной, он хорошо представлял себе силу этих
людей, их значение для человека из народа. Щепкин
ненавидел их власть, так же как и крепостничество,
органически с этой властью связанное. «Болело его сердце о
крепостных, — рассказывала любимая ученица Щепкина
А. И. Шуберт. — От него первого я поняла тяжелое
положение крепостного состояния» 2.
Множество раз видевшая М. С. Щепкина в роли
городничего, А. В. Щепкина3 рассказала в своих
воспоминаниях, каков был этот щепкинский городничий:
«В «Ревизоре», в роли городничего, живая, но не
суетливая игра М. С. рисовала вам человека, глубоко
уверенного в себе и своей смышлености, опытного и спокой-
1 «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 1838,
№ 18, стр. 354.
2 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Современники
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 336.
3 А. В. Щепкина — сестра Н. В. Станкевича, известного
руководителя литературно-философского кружка, жена Н. М.
Щепкина — сына артиста.
257

ного, привыкшего властвовать в своем мирочке. В конце
пьесы вы видите его обманутым, но не разбитым: он
снова является старшим в семье и, презрительно упоминая о
случайной ошибке, о пустом фанфароне, смеется только
над легкомыслием женщин. Все это ясно выражалось
в походке, движениях и интонациях М. С. в этой роли» *.
Трактовка Щепкиным роли городничего сильно
отличалась от исполнения этой роли Сосницким, который в
1836 году заслужил одобрение самого Гоголя.
Обычно оба артиста исполняли эту роль каждый
в своем театре: И. И. Сосницкий — в Александрийском,
в Петербурге, М. С. Щепкин — в Малом, в Москве. Но
в 1838 году Щепкин выехал гастролировать в
Александрийский театр, в то время как Сосницкий играл в
Малом театре в Москве.
Выступления Щепкина в Петербурге пользовались
шумным успехом2, но «Ревизор» во время этих гастролей
шел всего один раз, в воскресенье 17 апреля3.
Большую статью, посвященную игре Щепкина в
Петербурге, опубликовали «Литературные прибавления к
«Русскому инвалиду»4. Статья (без подписи автора)
называлась «Дебюты г. Щепкина в «Горе от ума»,
«Миранд олине», «Ревизоре», главное внимание было
обращено на исполнение Щепкиным роли городничего и
сопоставление игры Щепкина с игрой Сосницкого.
«Мы привыкли, — пишет рецензент, — видеть в этой
роли г. Сосницкого, и многие думали, что городничий
Гоголя именно таков и должен быть. Правда, роль
городничего есть одна из лучших ролей г. Сосницкого: он
кажется вам очень живым и натуральным, если вы хо-
1 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Современники
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 314.
3 С 12 апреля 1838 года в «Северной пчеле» под рубрикой
«Зрелище. На Александрийском театре» день за днем, почти из
номера в номер (№ 80, 82, 83, 84, 85, 86, 90, 95 и т. д.)
объявлялись спектакли с участием Щепкина, а иногда и его дочерей.
3 «Ревизор», оригинальная комедия» (г. Щепкин),
«Титулярный советник в домашнем быту», водевиль. — «Северная пчела»,
1838, № 84.
4 «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 1838,
№ 18.
258

тите видеть в Сквозник-Дмухановском русского
городничего этого рода вообще, без особенных признаков грубой
провинциальности. Но таков ли именно городничий
уездного города, от которого, как сам же он говорит,
«хоть три года скачи, ни до какого государства не
доедешь». Может ли быть похож этот городничий на
столичного полицейского чиновника, разумеется,
представленного в комическом виде? Мы знакомы отчасти с
провинциальным бытом отдаленных отсюда губерний России,
мы никогда не были вполне довольны игрою г.
Сосницкого... Нам всегда хотелось видеть в нем более
унижения, трусости, которые так приличны Сквозник-Дму-
хановскому, человеку вообще не глупому, но
отъявленному плуту, трусу в беде и дерзкому в счастье».
То, чего не хватало в игре Сосницкого, нашло свое
выражение у Щепкина. Казалось, все помышления его
городничего «обращены только на то, чтобы собрать
побольше дохода от хлебного местечка, им занимаемого,
а потом выпутаться как-нибудь из беды, неожиданно над
ним разразившейся». В городничем Щепкина не видно
особой важности, но все устремления его, рожденные
практикой его общественного положения, отлично
улавливаются сидящей в зале публикой.
В глазах рецензента «Литературных прибавлений
к «Русскому инвалиду» И. И. Сосницкий и его
городничий не выдерживают сравнения со Щепкиным.
В 1838 году в «Московских ведомостях» Белинский
посвящает небольшую статью этому же сопоставлению
игры двух артистов.
Белинский озаглавил свою рецензию «Г-н Сосницкий
на московской сцене в роли городничего» (//, 364—365).
Статья была посвящена спектаклю, шедшему в Москве
с участием Сосницкого в этой роли, но Белинский
совсем обошел разбор игры петербургского актера и
трактовку им роли городничего.
Сославшись на изречение Гете, который «вменял себе
в обязанность смотреть на посредственных и дурных
актеров, чтобы тем лучше ценить хороших», Белинский
говорит, что «только 13 апреля (1838 года. — Э. В.)
постигли мы талант Щепкина во всей его бесконечной силе» 1.
В этот день вместо Щепкина городничего играл Сосницкий.
259

В статье о Сосницком Белинский в сущности ведет
борьбу за щепкинское социально заостренное,
разоблачительное истолкование образа городничего. Ему нечего
сказать об актере, который смягчал злободневность,
стушевывал типические черты созданного Гоголем обра*-
за, и он предпочитает умолчать о Сосницком, уделяя
много места другим участникам спектакля.
В статье «Московский театр» Белинский дал высокую
оценку исполнению роли городничего Щепкиным. «Какое
одушевление, какая простота, естественность, изящество!
Все так верно, глубоко истинно... Актер понял поэта:
оба они не хотят делать ни карикатуры, ни сатиры, ни
даже эпиграммы; но хотят показать явление
действительной жизни, явление характеристическое, типическое»
(//, 396-397).
Из статьи видно, каким событием была для
Белинского постановка «Ревизора» со Щепкиным в роли
городничего. Как и Надеждин в 1836 году, Белинский в
1838 году говорит о значении для России театра: «В
России любят театр, любят страстно... Театр имеет для
нашего общества какую-то непобедимую фантастическую
прелесть» (//, 393).
В следующей рецензии («Петровский театр»),
написанной в том же 1838 году, Белинский опять горячо и
восторженно пишет о Щепкине. Его оценка артиста
близка к герценовской. Оба они выражают отношение
к Щепкину (как и к Гоголю) самых прогрессивных
людей того времени. И Герцена и Белинского захватила
большая художественная сила Щепкина. «Его игра —
творческая, гениальная. Он не помощник автора, но
соперник его в создании роли» (//, 528).
Из статьи Белинского видно, что благодаря Щепкину
и общности понимания пьесы всем составом труппы
постановка «Ревизора» в Москве стала большим
общественным событием, которое сыграло важную роль в
истории русского театра.
А. Клинчин пишет о Сосницком и Щепкине в роли
городничего: «Сосницкий удачно и талантливо играл
гоголевскую роль, но он не удовлетворял тех, кто, как
Белинский, глубоко понимал общественное значение
«Ревизора».
«Сосницкий привлекал в городничем мастерством
сценического портрета, который верно передает характер,
260

данного лица, ко он был бессилен открыть его
социальную природу... Городничий у Сосницкого опять явился...
отлично сыгранной характерной ролью.., но только
характерной ролью, а не могучим образом большой
социальной емкости, каким был городничий Щепкина» *.
«Отчетливая, умная и даже характеристическая игра
г. Потанчикова» в роли почтмейстера была высоко
оценена Надеждиным и Белинским.
М. П. Садовский записал со слов самого Ф. С.
Потанчикова его беседу с Гоголем, которого сначала очень
удивила трактовка Потанчиковым роли почтмейстера2.
Когда именно происходила эта беседа Потанчикова —
почтмейстера с Гоголем, Садовский не пишет, но можно
предположить, что она произошла, когда Гоголь
впервые присутствовал на постановке «Ревизора» в Малом
театре — 17 октября 1839 года.
М. П. Садовский рассказывает, что «Гоголь перед
началом осматривал актеров, кто как одет и загримирован;
подходит к Потанчикову и говорит: «Вы стары, надо бы
быть помоложе...».
В 1954 году беседу Потанчикова — почтмейстера с
Гоголем, не меняя ее содержания по существу, живо
изложил Вл. Филиппов3. Приводим эту беседу в изложении
Вл. Филиппова:
— Послушайте, — недовольно сказал Гоголь, оглядев
загримированного Шпекиным Потанчикова, — вы играете
совсем не то, что нужно.
— А что? — удивленно, но почтительно спросил актер.
— Почтмейстер — молодой человек, а вы его делаете
чуть ли не стариком.
— Вы ошибаетесь, Николай Васильевич, — возразил
По:< анчиков, — почтмейстер не молодой человек.
— Помилуйте, кому же лучше знать, как не мне! —
возмущенно сказал драматург, — ведь я его написал.
— Но Вы-то и написали его немолодым человеком.
— Как так? — изумился Гоголь.
1 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Современники
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 154.
2 М. П. Садовский. Федор Семенович Потанчиков. —
«Артист», 1889, № 3, стр. 39.
я В л. Филиппов. Материалы к сценической истории
«Ревизора». — «Театр», 1954, № 8, стр. 132.
261

— Вы сами дали ему чин надворного советника:
чтобы дослужиться до этого чина человеку без
образования, надо много лет.
— Да-а-а — раздумчиво промолвил Гоголь, а затем
вновь разгорячился, — но ведь в него же влюблена дочка
городничихи.
— Ну это не потому, что он молодой человек, —
уверенно сказал актер.
— А почему же? — с большим любопытством
спросил Гоголь, взяв Потанчикова под руку.
— Почему? Почему? Да хотя бы потому, что он
единственный холостой мужчина во всем городе...
Тогда Гоголь сказал: — Я ошибся. Продолжайте играть
так, как Вы его задумали...1
Как же глубоко надо было актеру вдуматься в свою
роль, как надо было отчетливо представлять себе
изображаемый персонаж, чтобы одержать такую победу в
споре с Гоголем!
Таким образом, благодаря тому, что в Москве душою
постановки «Ревизора» был Щепкин, там был создан
отличный спектакль, в котором за время от
«Театральной хроники» Надеждина (1836) вплоть до рецензий
Белинского (1838) сформировался слаженный актерский
ансамбль, игравший увлеченно и взволнованно.
В Петербурге же из-за пристального надзора
театральной администрации и двора даже такие
замечательные артисты, как Сосницкий, играли без воодушевления,
без остроты и содержательности. Рутина и штампы
давили на творческие силы актеров, мешали раскрыть
себя.
Не подлежит сомнению, что и существенные
изменения, внесенные Гоголем во второе и третье издания
«Ревизора», были сделаны не без воздействия актеров
в Петербурге (о чем прямо сказано в «Отрывке из
письма...») и особенно Москвы, где играл состав,
спаянный Щепкиным. Возможно, что игра М. С. Щепкина
способствовала внесению в монолог городничего в пятом
действии комедии тех изменений, которые сделали
издание 1842 года значительно более выразительным и
сильным.
1Вл. Филиппов. Материалы к сценической истории
«Ревизора». — «Театр», 1954, № 8, стр. 132,
262

Восторг перед талантом Гоголя не помешал, однако,
Щепкину в 1846 году отвергнуть предложение Гоголя
сыграть в его бенефис «Ревизора», «с прибавлением
хвоста», т. е. с «Развязкой «Ревизора» (XIII, 116).
Щепкин решительно не принял реакционно-мистического
истолкования, которое в период жестокого духовного
кризиса в середине 40-х годов стремился придать
Гоголь своей злободневной острополитической пьесе.
Три письма Гоголя, где он подробно излагал
Щепкину задачи, стоящие перед артистом, которому
поручалась постановка «Ревизора» с «Развязкой», оставались
сначала без ответа. Но скоро Щепкин со всей
откровенностью высказал Гоголю все, что он по этому поводу
думает: «...прочтя Ваше окончание «Ревизора» !, я
бесился на самого себя, на свой близорукий взгляд,
потому что до сих пор я изучал всех героев «Ревизора»,
как живых людей; я так видел много знакомого, так
родного, я так свыкся с городничим, Добчинским иБоб-
чинским в течение десяти лет нашего сближения, что
отнять их у меня и всех вообще — это было бы действие
бессовестное. Чем вы их мне замените? Оставьте мне их,
как они есть. Я их люблю, люблю со всеми слабостями,
как и вообще всех людей. Не давайте мне никаких
намеков, что это-де не чиновники, а наши страсти; нет, я
не хочу этой переделки: это люди настоящие, живые
люди, между которыми я взррс и почти состарился.
Видите ли, какое давнее знакомство? Вы из целого мира
собрали несколько человек в одно сборное место, в одну
группу; с этим в десять лет я совершенно сроднился, и
вы хотите их отнять у меня. Нет, я их вам не дам! Не
дам, пока существую. После меня переделайте хоть
в козлов; а до тех пор я не уступлю вам Держиморды,
потому что и он мне дорог» 2.
Только три современника Гоголя высказали ему свое
возмущение, протест и негодование по поводу его новых
реакционных позиций с полной откровенностью и
прямотой. Это были В. Г. Белинский, С. Т. Аксаков и
М. С. Щепкин.
J «Развязку «Ревизора».
2 Михаил Семенович Щепкин. Записки. Письма. Совремепникп
о М. С. Щепкине. М., «Искусство», 1952, стр. 202.
263

3. О некоторых исполнителях роли Хлестакова
С. Т. Аксаков писал, что Гоголь жаловался ему, что
в Петербурге и в Москве «главная роль Хлестакова
играется дурно», что он «не находит актера для этой
роли, что оттого пиеса теряет смысл и скорее должна
называться «Городничий», чем «Ревизор». Гоголь
предлагал «разыграть «Ревизора» на домашнем театре» и
«сам хотел взять роль Хлестакова».
В конце жизни «он, — пишет Аксаков, — передал эту
роль г-ну Шумскому и сам его ставил». Гоголь видел
Шумского «в продолжении двух действий и остался им
доволен» К
В последующие годы было несколько замечательных
исполнителей роли Хлестакова, как, например, М. П.
Садовский, актер Малого театра.
А. Н. Островский в 1884 году писал о М. П.
Садовском: «Теперь в Москве одолели Хлестакова, и
Садовский изображает его так художественно и с такой
правдой, как он никогда не был игран в Петербурге.»2.
М. П. Садовский изображал в Хлестакове наивного юнца.
Эту же интерпретацию в Малом театре давал
Хлестакову актер Н. О. Васильев.
Удачными Хлестаковыми в предреволюционные и
в первые годы советской эпохи были актеры Малого
театра Н. К. Яковлев и А. А. Остужев. Обаятельным,
шаловливым мальчишкой был Хлестаков в исполнении
Степана Кузнецова, игравшего сначала в Киеве, в театре
Соловцова, а затем в Москве, в Малом театре.
Остановимся бегло на отдельных исполнителях роли
Хлестакова в советском театре.
Одним из самых оригинальных, смелых и
чрезвычайно интересных исполнитей этой роли был Михаил
Чехов, игравший ее в 1921 году на сцене МХАТа. Об его
игре рассказал в своих воспоминаниях А. Дикий. Он
пишет о М. Чехове как о вдохновенном импровизаторе, как
об актере, который способен развернуться во всю силу
1 С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем.
М., Изд. АН СССР, 1960, стр. 21—22, стр. 17. Сергей Васильевич
Шумский (1820—1878) — артист Малого театра, известный
исполнитель ролей в гоголевских спектаклях, ученик М. С. Щепкина.
а А. Н. Островский. Поли. собр. соч., т. XII. М.,
Гослитиздат, 1954, стр. 204.
204

таланта только на самом спектакле, чувствуя
напряженность ожидания зрительного зала. Станиславский лично
работал с Чеховым над ролью Хлестакова. А. Дикий
описал момент появления Чехова — Хлестакова на сцене во
втором акте комедии. Вот в образовавшейся раме двери
«печальное, как говорят, опрокинутое лицо Чехова —
Хлестакова. Задранная левая бровь, курносый нос,
пухлые, розовые щечки, взгляд поджавшего хвост, побитого
щенка. Легким, каким-то летящим жестом он передает
Осипу свой «столичный» цилиндр: «На, прими». Голос
звучит тихо и неуверенно» *. И в это первое мгновение
дрогнул зал, зрители поддались вперед. Это передавалось
актеру, он «полностью овладел собой и... пошел
куролесить. Блестящая, до мелочей отделанная роль родилась
в короткую долю секунды» (стр. 317).
«Щенок и мальчишка, неслыханное воинствующее
ничтожество, не то, что «без царя в голове» — без
проблеска мысли, без намека на логику, но силой
чудовищной алогичности русской жизни именно он возводится
в ранг «блюстителя», принимается за «лицо»,
облеченное государственными полномочиями» (стр. 318).
А. Дикий вспоминает те гоголевские строки о
Хлестакове, которым полностью соответствовал образ,
созданный Чеховым: «даже пустые люди называют его
пустейшим»; «в нем все — сюрприз и неожиданность»,
«елистратишка», «сосулька», «тряпка» и т. п. И вместе
с тем было в игре М. Чехова что-то важнейшее, все это
объединяющее. Наступательность чеховского Хлестакова,
его визгливое, страстное самовозвеличивание, его
упоенность ролью «значительного лица», как и исступленный
крик: «Я везде, везде!!», великолепно обнажали то, что
могло прозвучать со сцены только в связи с широким
раскрытием образа главного героя: мысль автора о
хлестаковщине в русской жизни.
Но особенно поражала в игре Чехова речь
Хлестакова: «алогичная, рваная, с неоправданными
интонациями, с паузами в невозможных местах, она
неопровержимо свидетельствовала о скудоумии этого Хлестакова»
(стр. 320). А. Дикий пишет о том, что мысль Чехова —
Хлестакова как бы «на долю секунды» отставала от
1 А. Дикий. Повесть о театральной юности. М.,
«Искусство», 1957, стр. 316—317.
265

слова, гналась за вылетавшим словом. Это был уже не
только реалистический гротеск (в понимании
Станиславского), а что-то эфемерное, почти нереальное,
патологическое. Социально-типическое в образе Хлестакова
отодвигалось психопатологическим его изображением. Но и
это не может снять того большого и нового, чему
положила начало игра Чехова.
Своеобразно и значительно играл Хлестакова Эраст
Гарин в театре Мейерхольда (1926). Его Хлестаков —
звено большого плана режиссера, поставившего своею
целью воплотить на сцене весь гоголевский замысел *.
Комедия Гоголя в театре В. Э. Мейерхольда игралась
не по каноническому, а по специально составленному
В. Э. Мейерхольдом и М. Кореневым тексту, в основу
которого были положены все шесть редакций
«Ревизора» (как черновые, так и печатные). В спектакль
были введены дополнительные реплики и даже новые
персонажи из «Игроков» и других драматических
произведений Гоголя. Вся пьеса игралась как бы на фоне
«Мертвых душ». Целью Мейерхольда было
максимальное расширение масштабов пьесы. «Мейерхольд, — пишет
К. Рудницкий, — задался целью сыграть не «Ревизора»,
но Гоголя — как некое художественное целое, Гоголя —
как стиль и Гоголя — как особый мир, Гоголя — как
Россию»2. «Ревизор» Гоголя в понимании режиссера —
беспощадный приговор общественному строю,
сметенному революцией. Не захолустный городишка, а империя
в целом, с ее мертвенным строем и блестящей столицей
являлась темой спектакля. Жизнь, изображенная на
сцене, мрачна и трагедийна. Вместо комедии режиссер
ставил трагедию. Его задачей было не обычное
1 В монографии К. Рудницкого о В. Э. Мейерхольде тщательно,
с глубоким освещением задач, которые ставил перед собой
режиссер, воссоздана вся партитура спектакля «Ревизор».
Читатель знакомится с каждым эпизодом постановки, начиная с 1-го
«Письма Чмыхова» и кончая 15-м «Беспримерной конфузней», и
с финалом, когда актеры — чиновники и прочие гости
городничего — с криком и визгом покидали сцену и бежали в проходы
зрительного зала, а за взвивающимся белым занавесом, на
котором начертаны слова: «Приехавший по именному повелению из
Петербурга ревизор требует чиновников к себе», на сцене вновь
являлась вся окаменевшая труппа. (К. Рудницкий. Режиссер
Мейерхольд. М., «Наука», 1969, стр. 376).
2 К. Рудницкий. Режиссер Мейерхольд. М., «Наука»,
1969, стр. 351—352.
266

раскрытие характеров героев, а выявление социальной
типичности во всем, что происходило на сцене, открытие
самого характерного, важнейшего в авторе, т. е. в
Гоголе. Комедия обратилась в трагедию потому, что она
обнажала трагизм жизни страны под властью
городничих и Хлестаковых. В спектакле Мейерхольда зритель
ощущал трагедию народа. «Под знаком трагического
выступал и Хлестаков, — пишет в отчете о спектакле
Л. П. Гроссман. — Он появляется на сцене как
персонаж гофмановской сказки, черный, длинный, с
изломанными сухими ногами, жутким старинным цилиндром,
пледом и тростью, словно погруженный в марево своих
мучительных видений. Это фланер из «Невского
проспекта», выходец из Петербурга Гоголя, из того особен-
ного Петербурга, куда вот-вот приедет учиться в
Инженерном училище подросток Достоевский»1. Хлестаков
Гарина — столь же страшное порождение
действительности, как и городничий, но еще более зловещее и
обобщающее характернейшие особенности жизни того
времени.
В «Предуведомлении...» Гоголь писал, что
Хлестаков — это «лицо фантасмагорическое, лицо, которое как
лживый, олицетворенный обман, унеслось вместе с
тройкой, бог весть куда...» (IV, 118). Именно так понимает
Хлестакова Мейерхольд и исполнитель этой роли в его
спектакле Э. Гарин. «Гарин, — пишет К. Рудницкий, —«
играл хамелеона, в каждом эпизоде это был новый
человек — то кочующий шулер, то петербургский чиновник-
волокита, ловелас, то блестящий гвардеец, то столичный
мечтательный поэт, то высокомерный, удачливый
карьерист... Но во всех этих превращениях гаринского
Хлестакова неизменно сохранялась нотка холодноватой, зловещей
надменности. То страшное, жутковатое, что пять лет
назад (в 1921 году. — Э. В.) угадал в Хлестакове Михаил
Чехов, что в чеховской раздерганной больной фигурке
вдруг выглядывало с мрачной улыбкой и — вновь
пряталось, ускользало, то здесь, в исполнении Гарина, было
твердо узаконено и утверждено. Нагловатая инферналь-
ность стала основой всех метаморфоз. Каков бы ни был
гаринский Хлестаков, каков бы ни был костюм его —
клетчатый плащ или богатая гвардейская шинель, или
1 Сб.: «Гоголь и Мейерхольд». М., 1927, стр. 42.
267

черный сюртук — неизменной оставалась неслышная и
развинченная походка, мутная безразличность взгляда,
странная задумчивость интонаций». «На наших глазах
испуганный фертик... превращался в фантасмагорическую
фигуру самозванца», — писал А. Луначарский1.
Один из наиболее интересных и талантливых
исполнителей роли Хлестакова — Игорь Ильинский, игравший
в Московском Малом театре эту роль с 1938 года в
постановке Л. А. Волкова и с 1949 года —- когда спектакль
был поставлен заново, в постановке В. Цыганкова.
Впоследствии Ильинский перешел на исполнение роли
городничего. Он рассказывает о трудностях, возпикающих для
актера, играющего в пьесах Гоголя, «ярчайшего
театрального писателя, умеющего расцветить, сделать
зримым, конкретным каждый образ» 2.
Ильинский видит их в особенностях гоголевских пьес,
которые «создают непреодолимую иллюзию
преувеличения, гиперболизма сценических характеров.
Изображаемые Гоголем события развертываются перед нами как
исключительные, чрезвычайные; его герои ведут себя
неожиданно, резко, почти фантастично, их образ мысли
всегда причудлив, а свойства выражены гиперболически.
«Прошедшего житья подлейшие черты» — русская
действительность времени николаевского царствования —
предстают в этих пьесах как бы в сгущении, в
концентрате» (стр. 307—308). В процессе своей многолетней
работы Ильинский пришел к убеждению, что «заострять»
Гоголя не следует, напротив, следует без лишних
подчеркиваний строго следовать советам и ремаркам самого
Гоголя, изложенным в его обращениях к актерам,
особенно в «Предуведомлении...».
О том, как превосходно удалось И. Ильинскому
выполнить режиссерские указания автора и создать
главный образ комедии — Хлестакова, выразительно сказано
Н. Я. Берковским3.
Статья Н. Я. Берковского чрезвычайно интересна не
1 А. В. Луначарский. Собрание сочинений, т. HI. M.,
«Художественная литература», 1964, стр. 357.
2 Игорь Ильинский. Сам о себе. М., ВТО, 1961, стр. 307.
3 Н. Я. Берковский. Комедия империи (о «Ревизоре»
Гоголя. К выступлениям Игоря Ильинского в роли Хлестакова).—»
В кн.: Н. Я. Берковский. Литература и театр. Статьи разных
лет. М., «Искусство», 1969, стр. 517—534.
266

только своим оригинальным, свежим истолкованием
комедии Гоголя, но и глубоким суждением о том, что внесено
нового в понимание и истолкование образа Хлестакова
советским театром.
В империи, в которой появился Хлестаков, все герои
«по сути дела самозванцы». «Почему бы Хлестакову не
ударяться в бурные фантазии о том, как он управлял
департаментом, если Антона Антоновича считают
достойным управлять городом» (стр. 528).
Воспитанному на одних фикциях Ивану
Александровичу Хлестакову ничего не стоит объявить себя автором
«Юрия Милославского», известнейших опер, бароном
Брамбеусом, именовать себя приятелем Пушкина.
Заканчивая статью об Ильинском — Хлестакове,
Н. Я. Берковский говорит о том, что такие исполнители
этой роли, как С. Кузнецов, М. Чехов, Э. Гарин и
И. Ильинский, сдвинули центр тяжести в комедии Гоголя
от городничего, главенствовавшего на сцене на
протяжении всего XIX в., к Хлестакову. «Двуречивая по своему
стилистическому составу комедия Гоголя на сцене была
освоена с более доступной, с очевидной своей стороны и
только позднее с той, что требует от режиссуры, от
актеров известного «умозрения» (стр. 534).
В статье Н. Степанова «Сатира Гоголя на экране» *
интересно рассказано об удачной экранизации
«Ревизора» и о замечательных исполнителях ее героев — Юрии
Толубееве в роли городничего («Артист глубоко
раскрывает самую сущность Сквозник-Дмухановского,
типичность его характера») и Игоре Горбачеве в роли
Хлестакова («И. Горбачев вложил в исполнение роли столько
непосредственности, искренности, увлеченности, что
зритель невольно чувствует: да, таким должен быть Иван
Александрович Хлестаков» (стр. 78—79).
Вспоминая сетования Гоголя, переданные нам
Аксаковым, о том, что пьеса его теряет смысл оттого, что нет
актера для главной роли, что она скорее должна
называться «Городничий», чем «Ревизор», можно с
удовлетворением сказать, что советский театр вернул пьесе
Гоголя данное ей автором название: «Ревизор».
1 «Искусство кино», 1953, № 1, стр. 71—86.
• ••

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение . 5
Глава первая. Работа Гоголя над комедией «Ревизор» ... 14
1. Создание «Ревизора» *-*
2. Споры о Г. Ф. Квитке-Основьяненке и его комедии в
связи с «Ревизором» 21
3. От черновых редакций к первому изданию «Ревизора» 26
4. Первое и второе издания «Ревизора» (1836—1841 годы) 39
Глава вторая. Современная Гоголю критика о «Ревизоре» 43
1 —
2 58
Глава третья. Чиновничья Россия времени Гоголя .... 71
1. Русский город, его власти; ситуация «Ревизора» ... 75
2. Городничий — хозяин города 88
3. Суд 92
4. Почта 98
5. Просвещение 101
6. Богоугодные заведения 107
7. Иерархия чиновников и ее отражение в «Ревизоре» 109
Глава четвертая. Комментарий к комедии «Ревизор» по
действиям 120
Действие первое 121
Действие второе 144
Действие третье 159
Действие четвертое 191
Действие пятое 211
Словарь устаревших понятий, личных имен и
малоизвестных слов 225
Глава пятая. Из сценической истории «Ревизора» .... 231
1. «Ревизор» в Петербурге 19 апреля 1836 года .... —
2. «Ревизор» в Москве 25 мая 1836 года 252
3. О некоторых исполнителях роли Хлестакова .... 264
• • •

Элла Львовна Войтоловская
КОМЕДИЯ Н. В. ГОГОЛЯ «РЕВИЗОР»
КОММЕНТАРИЙ
Редактор А. А. Ирундышев
Оформление художника Е. М. Таранова
Художественный редактор В. Б. Михневич
Технический редактор К. И. Жилина
Корректор В. В. Винокурова
Сдано в набор 6/Х 1970 г. Подписано к
печати 23/11 1971 г. М-10353. Бумага типограф. Кв 3.
Формат 84X108V32. Печ. л. 8,5. Усл.-печ. л. 14,28.
Уч.-изд. л. 14,68. Тираж 150 000 экз. Цена без
переплета 40 к. Переплет коленкоровый 20 к.
Ленинградское отделение издательства
«Просвещение» Комитета по печати при Совете
Министров РСФСР. Ленинград, Невский пр., 28.
Заказ Kt 1408
Ордена Трудового Красного Знамени
Ленинградская типография Кв 1 «Печатный Двор»
им. А. М. Горького Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров СССР,
г. Ленинград, Гатчинская ул., 26.