Новое язычество г его „огненныя слова*.
Отвѣть Д. Д. Мурѳтову.
Заканчивая полемику съ Д. Д. Муретовымъ, я могу быть кратокъ. Авторъ .Этюдовъ о націонализмѣ" жалуется на отсутствіе возраженій „по существу" въ замѣчаніяхъ критиковъ по поводу этихъ этюдовъ; онъ сѣэ уетъ на то, что его мысли оцѣнивались исключительно съ точки зрѣнія критеріевъ лѣваго и праваго.
Критеріемъ „лѣваго и праваго" я никогда не пользовался; и къ статьѣ Д. Д. Муретова я примѣнялъ исключительно критеріи этическій, а не политическій. Если тѣмъ не менѣе въ моихъ замѣчаніяхъ Д. Д. Муретовъ не нашелъ опроверженія „по существу", это обусловливается тѣмъ, что задачей опроверженія его мыслей я вовсе не задавался. Во-первыхъ, я прекрасно понимаю, что аморализмъ не можетъ быть опровергнутъ указаніемъ на его аморальныя послѣдствія. Во-вторыхъ, ‘сама по себѣ статья Д. Д. Муретова не нуждалась въ моемъ разборѣ, какъ „не вносящая чего-либо новаго въ обычную идеологію націонализма". Новымъ для меня, какъ я заявилъ въ самомъ "началѣ моихъ замѣчаній, было единственно напечатаніе подобной статьи въ Русской Мысли и отношеніе къ иейШ. Б. Струве. *)
П. Б. Струве утверждаетъ, что истинный націонализмъ покоится на нравственной основѣ, и хочетъ, чтобы національный эросъ былъ прежде всего этосомъ. Соотвѣтственно съ этимъ для меня центръ, тяжести лежалъ, въ вопросѣ, какъ же можетъ П. Б. Струве, сочувствовать статьѣ, гдѣ отрицается какъ разъ именно эта самая дорогая ему «ысль, гдѣ самымъ рѣшительнымъ образомъ утверждается, что національный эросъ обладаетъ самъ по себѣ самодовлѣющей, не зависящей отъ нравственнаго начала цѣнностью.
. Очень сожалѣю, что П. Б. Струве уклонился отъ отвѣта на вопросъ, относившійся непосредственно къ нему, а не къ Д. Д. Мурѳтову.
*) „Развѣнчаніе націонализма", сір. 79.
Й.это—тѣмъ болѣе, что этимъ вопросомъ объясняется все построеніе моей статьи. Мнѣ вовсе не было надобности опровергать мыслей Д. Д. Муретова: мнѣ было достаточно дать характеристику этихъ мыслей, чтобы* тѣмъ самымъ доказать ихъ несовмѣстимость съ основными на-чалами жизнепониманія уважаемаго редактора Русской. Мысли. *)
Весь вопросъ въ томъ, вѣрна или -не вѣрна эта характеристика? Заслуживаетъ или не заслуживаетъ точка зрѣнія г. Муретова наименованія „націоналистическаго аморализма"?
Всѣ попытки Д. Д. Муретова опровергнуть мои доводы преисполнены внутреннихъ противорѣчій й тѣмъ самымъ ‘ лишній разъ доказываютъ, насколько я былъ правъ. Основное его возраженіе сводится къ слѣдующему.
„Никакой низкой морально позиціи я не занималъ просто потому, что у меня въ статьѣ вовсе нѣтъ никакой моральной позиціи. Поэтому нѣтъ у меня никакого аморализма. Аморализмъ есть съ .формальной стороны моральное ученіе, такъ какъ содержитъ въ себѣ отвѣтъ (хотя и отрицательный) на вопросъ о безусловно должномъ. Мой же, вопросъ вовсе не моральный: какимъ должно быть отношеніе къ моему народу? а теоретическій: какъ нужно ставить самый вопросъ объ отношеніи къ народу? Вопросъ этотъ логически первѣе, и отвѣтъ на него возвышается надъ различіемъ морализма и аморализма".
Нетрудно понять, въ чемъ заключается скрытый софизмъ эт^го разсужденія. На самомъ дѣлѣ „не моральный", а, яко бы „только теоретическій" вопросъ г. Муретова предрѣшаетъ важнѣйшій вопросъ національной этики. Ибо онъ ставится съ единственной цѣлью—доказать, что вопросъ о должномъ отношеніи къ народу можетъ получить правильное разрѣшеніе не въ области этийи, а въ области изобрѣтенной г. Муретовымъ „Эротической науки". Есть область поведенія, гдѣ въ концѣ-концовъ должна рѣшать не совѣсть, а любовь къ моему народу выше совѣсти. Я могу сознавать, что извѣстное дѣяніе есть грѣхъ; но, разъ это дѣяніе нужно для моего народа, я долженъ его совершить; „Грѣхъ, совершенный по любви,—дуренъ. Принять любовь не значитъ оправдать грѣхъ, но принять ее можно только, какъ она есть, съ ея подвигомъ и ея грѣхомъ" („Борьба за Эросъ", стр. 94).
*) Слова Д. Д. Муретова: „я категорически отказываюсь разсматривать вопросъ, поскольку опасна моя философія", покоятся па недоразумѣніи. „Опасными" я считаю мысли Д. Д. Муретова только для философіи П. Б. Струве и ни для кого другого Д. Д. Муретову не было надобности отвѣчать на Вопросъ, который ему вовсе не. ста- * вился. Ему незачѣмъ было отказываться отъ сочувствія еврейскимъ погромамъ, въ чемъ . я его ие подозрѣвалъ. Но для выясненія точки зрѣнія редакціи Русской Мысли было бы важно зиать, вытекаетъ или не вытекаетъ оправданіе погромовъ изъ предпосылокъ ея сотрудника, и какъ относится къ этимъ предпосылкамъ „этическій" націонализмъ самого П. Б. Струве. Жаль, что именно этотъ мой вопросъ остался безъ отвѣта.
-, -Г. Муретовъ .совѣтуетъ принять любовь къ руёскому пароду, какъ-\ она есть, съ ея подвигомъ и съ ея. грѣхомъ. Въ этомъ весь паѳосъ его разсужденій: ибо націонализмъ для него—больше чѣмъ простой фактъ, ‘служащій предметомъ описанія. Это—„норма поведенія". ?) Т. Муретовъ прекрасно знаетъ, что эта „норма поведенія" приходитъ ' въ столкновеніе съ нормами морали. И, однако, напрасно онъ утвер-/ждаеть, что для него эти столкновенія—^просто фактъ", которому онъ, г. Муретовъ, не оказываетъ никакого содѣйствія цли попуСтитель-> ства. Вопросъ о томъ, которое изъ двухъ требованій я долженъ ис-5 полнить—требованіе нравственной правды нли требованіе „національ-; наго эроса", такъ или иначе намъ навязывается, а потому долженъ быть рѣшенъ. Й. г. Муретовъ рѣшаетъ его въ томъ смыслѣ, что въ этомъ случаѣ я долженъ принять на душу тяжелый грѣхъ „ради великой любви къ своей родинѣ и великой (выше разума идущей) вѣры въ ея назначеніе".	»
' 'Если это не аморализмъ, то я не знаю, чтд вообще можетъ назы-- ваться аморализмомъ. Вѣдь( отличительный признакъ нравственнаго велѣнія, какъ такого, заключается именно въ его безусловности и все-общности. Утверждать, что нравственное'велѣніе, въ случаѣ коллизіи, должно уступать какому-либо другому, значитъ признавать' его обязательнымъ лишь условно; иначе говоря, это значитъ отрицать его, такъ і какъ велѣніе условное по формѣ (гипотетическое) уже не есть велѣніе нравственное. Принимать нравственныя велѣнія съ оговоркою, „по-,, скольку ихъ исполненіе не вредно для родины", значитъ просто-на-» просто отрицать ихъ, какъ нравственныя, и превращать ихъ въ совѣты : житейскаго благоразумія. 
Д. Д. Муретовъ пытается доказать, что и здѣсь нѣтъ аморализма. » По его мнѣнію, „принятіе любви не отмѣняетъ нравственнаго суда. Признаніе въ любви начала оправдывающаго и снимающаго вину (вродѣ { вошедшаго у насъ въ обычай оправданія убійствъ изъ ревности) есть великая мерзость. Принять любовь не значитъ оправдать грѣхъ, но принять 1 ее мбжно только, какъ она есть, съ ея подвигомъ и грѣхомъ" (стр. 94)*
Иначе говоря, г. Муретовъ спасается отъ аморализма путемъ глу” бокаго внутренняго противорѣчія: съ одной стороны, нравственный за-' конъ безусловно обязателенъ и преступить его—значитъ совершить великую мерзость. Но, съ другой стороны, для меня безусловно обязательно нарушить эту безусловную обязанность и „совершить мерзость", если это нужно для родины. Предоставляю безпристрастному читателю рѣшить вопросъ, удается или не удается г. Муретову избѣжать здѣсь отмѣны нравственнаго закона!
і) Буквальное его выраженіе, си. „Борьба за Эрось“, стр. 95.
ретова ихъ—цѣлая сѣть., Забывши сказанное въ началѣ статьи, что эросъ, „можетъ быть и добрымъ, и злымъ", а потому „онъ самъ по себѣ ни добръ, ни золъ" (стр. 92), г. Муретовъ- двумя страницами ниже заявляетъ 'безъ всякихъ оговорокъ, что эросъ къ высшему есть {.стимулъ нравственнаго возвышенія". Онъ говоритъ въ поясненіе этой мысли: „жизнь народности (какъ я ее понимаю) представляется мнѣ такимъ громаднымъ' духовнымъ капиталомъ, что претензія „растить въ душѣ -.народной нетлѣнную красоту" представляется для меня недоступной. А если бы я и ощутилъ въ себѣ такую гордыню, то въ моей совѣсти прозвучалъ бы призывъ Достоевскаго: смирись, гордый человѣкъ!" (стр. 94).
Вспомнимъ утвержденіе Д. Д. Муретова, что въ его разсужденіяхъ о націонализмѣ нѣтъ никакой моральной позиціи, и сопоставимъ его съ іэтимъ призывомъ къ совѣсти во имя національнаго эроса;, тогда намъ станетъ очевиднымъ внутреннее противорѣчіе этого морализирующаго аморализма. 'Съ одной стороны, національный эросъ самъ по себѣ—ни добръ, ни золъ, а съ другой стороны, съ точки зрѣнія нашего автора, онъ превращается въ такую норму для совѣсти, которая требуетъ отъ личности безусловнаго преклоненія и смиренія.
Ссылка на Достоевскаго въ данномъ случаѣ убійственна для автора „Этюдовъ о націонализмѣ", потому что именно она какъ нельзя болѣе ярко изобличаетъ внутреннюю» неправду его точки зрѣнія.
То высшее, что требуетъ отъ насъ смиренія, для Достоевскаго—вовсе не пародъ самъ по себѣ, а Христосъ, живущій въ сознаніи народа. Сущность ученія Достоевскаго сводится къ тому, что надъ пародомъ, какъ и надъ личностью, есть высшая, вселенская правда, передъ которой должно смиряться; сущность ученія Д. Д. Муретова заключается въ томъ, что смиряться нужно передъ народомъ, какъ такимъ. Достоевскій былъ прежде всего христіаниномъ; поэтому въ его міросозерцаніи „національный эросъ" имѣлъ лишь подчиненное значеніе; наоборотъ, г. Муретовъ подчеркиваетъ мысль, что эросъ національный обладаетъ цѣнностью самостоятельною, самодовлѣющею, онъ есть нѣчто живущее о себѣ (стр. 92—93). Отличіе точки зрѣнія Д. Д. Муретова отъ религіозной точки зрѣнія Достоевскаго и славянофиловъ, выражается между прочимъ и въ томъ, что онъ считаетъ возможнымъ обосновать свой націонализмъ безъ содѣйствія какихъ-либо метафизическихъ началъ (см. Русская Мысль, май 1916 г., стр. 125). Этотъ націонализмъ, боготворящій народность, воспрещаетъ обращаться къ своему идолу съ какими-либо нрав-ственнымд требованіями; цо" мнѣнію г. Муретова, можно говорить: „мы, должны", но воспрещается говорить: „народъ долженъ" (стр. 95). Иными словами, это значитъ, что высшая норма есть надъ личностью, но' не надъ
.народомъ. Совершенно очевидно, что мы имѣемъ здѣсь не христіанство Достоевскаго, а. чистое язычество въ буквальномъ смыслѣ' слова; ибо самое наименованіе „язычество" (отъ слова „языкъ"—народъ или нація) есть единственный этимологически правильный и точный по .смыслу русскій переводъ иностраннаго слова „націонализмъ". ?) Если Д.- Д. Муретовъ хочетъ, быть послѣдовательнымъ въ своемъ народо-поклонствѣ, онъ долженъ усвоить этотъ переводъ, и ввести его въ свой лексиконъ. Его мысль отъ этого, несомнѣнно, выиграетъ въ прямотѣ и въ ясности.
И пусть онъ не называетъ себя продолжателемъ старыхъ славянофиловъ. Для нихъ, какъ и для Достоевскаго, центръ тяжести лежалъ не въ народномъ, а въ универсальномъ, во вселенской христіанской правдѣ. Они почитали свой народъ, поскольку они считали его носителемъ этбй правды, но обращались къ нему съ смѣлымъ словомъ
изобличені^ когда онъ отъ нея отклонялся. Иначе говоря, въ отличіе отъ г. Муретова ихъ отношеніе къ народу было свободнымъ, а не раб-
скимъ. Пусть вспомнить г. Муретовъ вдохновенныя слова7 Хомякова о крѣпостнической Россіи:
Въ судахъ черна неправдой черной И игомъ рабства клеймена.
Дерзнетъ ли онъ обратиться къ Хомякову съ увѣщаніемъ: „смирись, гордый человѣкъ"? Такъ онъ, несомнѣнно, долженъ поступить, если, сохраняя вѣрность своимъ началамъ, онъ, въ самомъ дѣлѣ, любитъ свой народъ ^вьшіе совѣсти". Въ отличіе отъ славянофиловъ и Достоевскаго онъ долженъ брать Россію такою, какъ она есть, безъ ихъ горделиваго притязанія напоминать своему народу про образъ Божій надъ нимъ,—образъ столько разъ забытый и утраченный. Все мое разногласіе съ г. Муретовымъ, какъ и вообще съ новѣйшими эпигонами славянофильства, обусловливается именно тѣмъ, что, не будучи славяно-
*) Настоящая статья уже была сдапа въ наборъ, когда въ письмѣ одного корреспондента, лично мнѣ незнакомаго, я прочелъ слѣдующія замѣчательно вѣрныя замѣчанія по поводу моей полемики съ Д. Д. Муретовымъ. „Думается, что не случайно отсутствіе въ русскомъ языкѣ своего слова для того понятія, которое обозначается словомъ „націонализмъ". Русское народное самосознаніе его не выработало, потому что зто слово ему не нужно. Какое-нибудь „племенство", „племепничество" могло бы народиться, по не народилось"... „Націонализмъ племенной языченъ. Это не игра словъ, напоминающая о томъ, что „языкъ" нѣкогда значило народъ, племя. Онъ языченъ, какъ противухристіанское понятіе. Поэтому въ христіанской морали ему нѣтъ мѣста, степени, графы". Тотъ фактъ, что русскіе націоналисты для обозначенія своего основного понятія не могутъ найти русскаго, слова,—какъ нельзя лучше изобличаетъ фальшь ихъ точки зрѣнія и подтверждаетъ то, что я неоднократно высказывалъ: русскій націонализмъ—не болѣе, какъ плохой переводъ съ нѣмецкаго.
комствѣ съ ней, ибо во всѣхъ моихъ печатныхъ выступленіяхъ, относящихся къ дачному предмету, я утверждаю исключительно патріо-
случаѣ продолжаю традиціи Достоевскаго и старыхъ! славянофиловъ. Если мой оппонентъ называетъ мою точку зрѣнія „моральнымъ патріотизмомъ это свидѣтельствуетъ лишь о незна
тизмъ христіанскій, въ которомъ и національное, и моральное начала подчинены религіозному. Не такъ давно на страницахъ Русской Мысли
я высказывалъ мысль, что нормой для рѣшенія всѣхъ національныхъ
вопросовъ является Пятидесятница — „видѣніе огненныхъ языкъ", въ коемъ выражается благословеніе всякой національной индивидуальности. Д Съ этой точки зрѣнія безусловно, невѣрна и примѣняемая ко мнѣ Д. Д. Д Муретовымъ характеристика: „кн. Трубецкой понялъ свою задачу, какъ ч нравственное руководство исторіей и народной душой". Не я хочу руко- , водить народной душой и исторіей; но, вслѣдъ за славянофилами, Достоевскимъ и Соловьевымъ я хочу, чтобы христіанство ими руново- я дило. У Достоевскаго и славянофиловъ я беру христіанское зерно, ихъ .1 ученія, а мой противникъ—его обветшавшую, націоналистическую, язы- у ческую скорлупу. И въ этой мертвой скорлупѣ онъ ищетъ тѣхъ бгненных--словъ, которыя „обожгли бы сердца и пробудили бы дремлющія души"! •>] Что же удивительнаго въ* томъ, что это ему не удается! Скорлупа
давно растрескалась и распалась; всякія попытки склеить изъ, нея вет- ,з хаго божка только обнаруживаютъ жалкія противорѣчія мертворожденной мысли.	*
Отвѣтъ подлинной, вселенской правды всему этому заблудившемуся исканію огненнаго слова резюмируется, дѣйствительно, огненными и не человѣкомъ сказанными словами.
Что ищете живого съ мертвыми!
Кн. Евгеній Трубецкой.
«