ИНСТИТУТ  ВСЕОБЩЕЙ  ИСТОРИИ
РОССИЙСКОЙ  АКАДЕМИИ  НАУК
 Мир  Французской  революции
 А.  В.  Чудинов
 История  Французской
революции
 пути  познания
 Alexander  Tchoudinov
 History  of  the  French  revolution
 ways  of  knowledge
 РОССПЭН
 Москва
 2017

УДК  94(44)
 ББК  63.3(4Фра)
4-84
 Рецензенты:
член-корреспондент  РАН  П.  П.  Черкасов
доктор  исторических  наук  Н.  П.  Таныиина
 Чудинов  А.  В.
 4-84  История  Французской  революции:  пути  познания  /
 А. 	В.  Чудинов.  -  М.  :  Политическая  энциклопедия,  2017.  -
280  с.  -  (Мир  Французской  революции).
 ISBN  978-5-8243-2129-6
 Монография  посвящена  истории  изучения  в  России  Французской
революции  XVIII  в.  за  последние  полтора  столетия  -  от  первых  опы¬
тов  «русской  школы»  до  новейших  проектов,  реализуемых  иод  руко¬
водством  самого  автора  книги.  Структура  работы  многослойна  и
включает  в  себя  11  ранее  опубликованных  автором  историографиче¬
ских  статей,  сопровождаемых  пространными  предисловиями,  напи¬
санными  специально  для  этой  книги  и  объединяющими  все  тексты  в
единое  целое.  Особое  внимание  уделяется  проблеме  разрыва  и  пре¬
емственности  в  развитии  отечественной  традиции  изучения  француз¬
ских  революционных  событий  конца  XVIII  в.
 Книга  предназначена  читательской  аудитории,  интересующейся
историей  Франции.  Особый  интерес  она  представляет  для  профессо¬
ров,  преподавателей,  аспирантов  и  студентов  исторических  факульте¬
тов  университетов.
 УДК  94(44)
 ББК  63.3(4Фра)
 ISBN  978-5-8243-2129-6
 ©  Чудинов  А.  В.,  2017
©  Политическая  энциклопедия,  2017

Памяти  моего  Учителя
Геннадия  Семеновича  Кучеренко
посвящаю

ОГЛАВЛЕНИЕ
 Предисловие.  ДИАЛОГИ  С  ЖИВЫМИ  И  МЕРТВЫМИ 	5
 Глава  1.  ИСТОКИ 	8
 «Русская  школа»:  выбор  пути 	13
 Глава  2.  ВТОРОЕ  «ОТКРЫТИЕ»  КОШЕНА 	30
 Огюстен  Кошен  и  его  вклад  в  историографию
 Французской  революции 	34
 Глава  3.  НИКОЛАЙ  ЛУКИН 	56
 Историк  воюющий 	58
 Глава  4.  СПОР  СТОЛИЦ 	101
 «Франция»  пишем,  «Россия»  -  в  уме 	104
 Глава  5.  НА  ЗАКАТЕ  ЭПОХИ  	117
 Накануне  «смены  вех» 	120
 Глава  6.  «КРУГЛЫЙ  СТОЛ»  1988  ГОДА 	140
 Размышляя  о  Французской  революции 	147
 Глава  7.  ПЕРЕПУТЬЕ 	162
 Смена  вех:  200-летие  Революции  и  российская
 историография 	165
 Глава  8.  «ФРАНЦУЗСКИЙ  ЕЖЕГОДНИК» 	186
 И  пятьдесят,  и  десять  лет  спустя 	186
 Постскриптум 	201
 Глава  9.  НУЛЕВЫЕ  ГОДЫ 	208
 На  руинах  памяти 	210
 Глава  10.  ОПТИМИСТИЧЕСКОЕ  РОНДО 	233
 «Новая  русская  школа»  в  историографии  Французской
 революции 	237
 Глава  11.  ГАМБУРГСКИЙ  СЧЕТ 	249
 Новое  и  еще  не  забытое  старое:  о  современной  французской
 историографии  Революции  XVIII  в 	252
 Послесловие  	275
 Указатель  имен 	277

ПРЕДИСЛОВИЕ
ДИАЛОГИ  С  ЖИВЫМИ  И  МЕРТВЫМИ
 Говоря  о  преимуществах  чтения,  замечательный  итальянский
писатель  и  ученый  Умберто  Эко,  ныне  сам  уже  ставший  леген¬
дой,  однажды  заметил:  «Книга  страхует  нашу  жизнь,  дарует  ма¬
ленькое  бессмертие.  Увы,  жизнь  наша  продлевается  в  прошлое,  не  в
будущее.  Но  нельзя  получить  все  сразу»1.
 Слова  о  продлении  жизни  в  прошлое,  как  мне  кажется,  особенно
верны  в  отношении  книг  по  истории,  которые  позволяют  читателю
включить  в  пределы  своего  бытия  целые  столетия  минувших  эпох.
Пишущие  же  такие  книги  и  вовсе  обладают  удивительной  способно¬
стью  пробуждать  к  жизни  людей,  давно  окончивших  путь  земной,
причем  не  только  героев  исследований,  но  и  своих  коллег-историков,
в  прошлом  занимавшихся  изучением  тех  же  сюжетов.  Начиная  раз¬
работку  практически  любой  темы,  в  XXI  в.  уже  редко  кому  удается
отправиться  в  путь  по  абсолютно  не  тронутой  целине:  мы  так  или
иначе  соприкасаемся  с  наследием  предшественников,  ранее  изучав¬
ших  те  же  предметы,  опираемся  на  собранный  ими  материал,  разви¬
ваем  или  опровергаем  их  идеи.  И  когда  мы  отправляемся  через
Стикс,  чтобы  услышать  давно  умолкшие  голоса  и  вступить  в  диалог
 1  Эко  У.  Почему  книги  продлевают  нам  жизнь  //  Эко  У.  Картонки  Минер¬
вы:  Заметки  на  спичечных  коробках.  М.,  2015.  С.  296.
 5
 И  прямо  со  страницы  альманаха,
 От  новизны  его  первостатейной,
 Сбегали  в  гроб  ступеньками,  без  страха,
Как  в  погребок  за  кружкой  мозельвейна.
 О.  Э.  Мандельштам  «К  немецкой  речи»

с  ушедшими,  рождается  историографическое  исследование.  Порою
нашими  собеседниками  становятся  старшие  современники,  которых
мы  еще  успели  застать  при  их  жизни,  но  которых  сегодня  уже  нет  с
нами,  порою  -  историки,  жившие  и  работавшие  за  много  десятков
лет  до  нашего  рождения,  те,  с  кем  лично  мы  не  имели  ни  малейшего
шанса  свидеться,  но  чьим  мнением  до  сих  пор  дорожим.  Этот  разго¬
вор  живых  и  мертвых  и  составляет  саму  суть  историографической
традиции,  обеспечивая  ее  непрерывность  на  протяжении  столетий,
несмотря  на  переменчивый,  в  силу  естественных  причин,  состав
участников  «беседы».
 Впрочем,  историографические  штудии  не  всегда  ведут  на  другой
берег  Стикса.  Нередко  они  представляют  собой  опосредованный
диалог  по  той  или  иной  научной  проблеме  с  коллегами-современни-
ками  -  диалог,  перерастающий  временами  в  жаркую  дискуссию,  ко¬
торую  не  остужает  даже  разделяющее  ее  участников  пространство.
 И  наконец,  иногда  автор  обобщающей  историографической  рабо¬
ты,  не  стремясь  кому-либо  что-либо  доказать,  предлагает  вниманию
широкого  читателя  (узкие  специалисты  и  сами  в  курсе)  обзор  теку¬
щих  исследований  по  своей  тематике,  фиксируя  состояние  таковых
на  данный  момент.  В  этом  случае  его  собеседниками  помимо  совре¬
менной  ему  читающей  публики  становятся  историки  будущего  -  те,
кто  многие  годы  спустя  захочет  понять  перипетии  нынешней  ситуа¬
ции  в  этой  области  исследований.  Например,  для  интересующихся
сегодня  историей  изучения  в  России  начала  XX  в.  Французской  ре¬
волюции  бесценным  источником  являются  подобные  «инсайдер¬
ские»  обзоры,  время  от  времени  публиковавшиеся  тогда  Н.  И.  Ка-
реевым.  То  есть  и  в  этом  случае  историография  представляет  собою
диалог  между  поколениями  ученых,  разделенными  бездной
времени.
 Автор  этих  строк,  не  являющийся  профессиональным  историо¬
графом  и  занимающийся  в  основном  изучением  конкретных  собы¬
тий  истории  Французской  революции,  тем  не  менее  за  более  чем  три
десятка  лет  своей  научной  карьеры  отдал  дань  всем  выше  описанным
формам  историографического  диалога  с  живыми  и  мертвыми.
Причем  сделал  это  в  таком  объеме,  что  ранее  опубликованных  тек¬
стов  набралось  теперь,  как  читатель  сам  может  убедиться,  на  целый
том,  который  я  и  предлагаю  его  вниманию.
 Вместе  с  тем,  настоящая  книга  отнюдь  не  является  традиционным
сборником  статей.  Публикуемые  здесь  тексты  предваряются  подго¬
товленными  специально  для  этого  издания  вступлениями  с  описани¬
ем  обстоятельств  появления  каждого  из  них  на  свет,  а  в  ряде  случаев
и  с  нынешними  уточнениями  высказанных  мною  ранее  оценок.
Иными  словами,  к  упомянутым  выше  формам  межвременного  диа¬
 6

лога  добавляется  еще  одна  -  сегодняшний  диалог  автора  с  самим  со¬
бой  образца  восьмидесятых,  девяностых  и  нулевых  годов.
 При  подготовке  настоящего  издания  некоторую  сложность  пред¬
ставлял  выбор  последовательности  размещения  публикуемых  тек¬
стов,  поскольку  это  можно  было  сделать  двумя  способами:  а)  по  хро¬
нологии  выхода  в  свет  тех  исследований,  которые  стали  предметом
историографического  анализа  автора;  б)  по  хронологии  публикации
работ  самого  автора  об  этих  исследованиях.  В  результате  я  отдал
предпочтение  первому  из  указанных  подходов:  мои  тексты  о  более
ранних  периодах  историографии  предваряют  те,  что  посвящены  бо¬
лее  поздним,  независимо  от  времени  публикации  самих  этих
текстов.
 И  еще.  Объединяя  под  одной  обложкой  работы,  выходившие  в
разное  время,  трудно  избежать  отдельных  повторов.  Заранее  прошу
у  читателя  прощения,  если  ему  покажется,  что  автор  слишком  много
внимания  уделяет  той  или  иной  мысли,  вновь  и  вновь  обращаясь  к
ней  в  разных  главах.  Увы,  таковы  издержки  жанра.
 Ну  а  теперь,  как  однажды  позвал,  правда,  в  несколько  иной  связи,
наш  коллега-историк:  «Вперед,  к  Геродоту!»2.  Ладья  Харона  ждет  у
берега...
 2  Бойцов  М.  Л.  Вперед,  к  Геродоту!  //  Казус:  индивидуальное  и  уникаль¬
ное  в  истории.  1999.  Вып.  2.  М.,  1999.  С.  17-41.

Глава  1
ИСТОКИ
 Вначале  был  Герье.  Не  часто  так  случается,  чтобы  дату  возник¬
новения  целого  направления  историографии  можно  было
определить  с  точностью  до  одного  дня.  Между  тем  в  отноше¬
нии  «русской  школы»  историков  Французской  революции  это  впол¬
не  реально.  Начало  изучению  в  России  этой  темы  было  положено
б  сентября  1868  г.,  когда  Владимир  Иванович  Герье  приступил  к  чте¬
нию  соответствующего  курса  лекций  в  Московском  университете.
 То,  что  произошло  потом,  похоже  на  чудо:  за  два-три  последую¬
щих  десятилетия  сам  Герье,  его  киевский  коллега  Иван  Васильевич
Лучицкий,  их  ученики,  а  затем  и  ученики  их  учеников  создали  одну
из  ведущих  в  мировой  историографии  Революции  научных  школ  -
école  russe  («русскую  школу»),  как  назвали  ее  французские  исследо¬
ватели.  Похоже  на  чудо,  потому,  что  все  произошло  практически  на
пустом  месте,  при  полном  отсутствии  какой-либо  традиции  изуче¬
ния  данной  проблематики  в  нашей  стране.  Тем  не  менее  именно  уче¬
ным  «русской  школы»  удалось  в  кратчайшие  сроки  достичь  такого
уровня  интеграции  в  мировую  науку,  о  котором  отечественным  исто¬
рикам  до  сих  пор  остается  только  мечтать.
 Но  «не  бывает  пророк  без  чести,  разве  только  в  отечестве  своем  и
дому  своем».  Пришедшие  после  1917  г.  на  смену  «русской  школе»  со¬
ветские  историки-марксисты  решительно  отвергли  ее  наследие  (под¬
робнее  об  этом  рассказано  в  третьей  главе  книги).  Начиная  с  рубежа
1920-1930-х  гг.  о  появившихся  в  лоне  «русской  школы»  научных  ра¬
ботах  советские  исследователи  упоминали  в  основном  лишь  для  кри¬
тики  и  опровержения1.  В  историографическом  разделе  фундамен¬
 1  См.,  например:  Долин  В.  М.  Мануфактурная  стадия  капитализма  во
Франции  XVIII  века  в  освещении  «русской  школы»  //  Историк-марксист.
1929.  Т.  14.  С.  68-116.

тального  обобщающего  труда  1941  г.,  ставшего  квинтэссенцией  дово¬
енных  исследований  советских  ученых  о  Французской  революции,
определение  «русская  школа»  распространялось  только  на  ее  либе¬
ральных  представителей  -  Н.  И.  Кареева,  И.  В.  Лучицкого  и
М.  М.  Ковалевского,  за  которыми  признавалась,  по  крайней  мере,  за¬
слуга  введения  в  научный  оборот  большого  фактического  материала,
хотя  при  этом  настойчиво  подчеркивалось:  они  так  и  не  смогли  сде¬
лать  из  него  правильных  выводов.  А  вот  отец  «русской  школы»
 В. 	И.  Герье,  как  и  его  ученик  П.  Н.  Ардашев,  в  число  историков  «рус¬
ской  школы»  включены  не  были.  Их  лишь  мимоходом  упомянули
как  «реакционных  русских  ученых»2.
 Творческое  осмысление  и  освоение  научного  наследия  дореволю¬
ционных  историков  Французской  революции  советские  исследова¬
тели  начали  достаточно  поздно  -  в  1950-е  гг.  Первопроходцем  в  этом
деле  был  Борис  Георгиевич  Вебер  (1902-1984).  Поступив  в  1926  г.  в
аспирантуру  Института  истории  Российской  ассоциации  научно-ис¬
следовательских  институтов  общественных  наук  (РАНИОН)3,
Б.  Г.  Вебер  вместе  с  Б.  Ф.  Поршневым,  А.  3.  Манфредом  и  рядом  дру¬
гих  в  дальнейшем  известных  историков  учился  там  у  Н.  М.  Лукина  и
 В. 	П.  Волгина,  мэтров  марксистско-ленинской  историографии,  руко¬
водивших  тогда  в  СССР  исследованиями  по  истории  стран  Запада.
В  1930-е  гг.  Б.  Г.  Вебер  занимался  широким  кругом  разноплановых
сюжетов  по  истории  колониализма  и  международных  отношений.
Принял  участие  он  и  в  упомянутом  выше  коллективном  труде  о
Французской  революции  как  автор  разделов  о  революционных  со¬
бытиях  в  Брабанте  1788-1789  гг.  и  внешнеполитической  ситуации
1789  г.  В  1950  г.  Б.  Г.  Вебер  пришел  на  работу  в  Институт  истории
АН  СССР.  Там  он  и  стал  специализироваться  на  изучении  проблем
историографии  и,  в  частности,  научного  наследия  «русской  школы»4.
 В  1953  г.  Б.  Г.  Вебер  опубликовал  биографическую  заметку  о
Н.  И.  Карееве  в  «Большой  советской  энциклопедии»5,  а  уже  в  1955  г.
выпустил  свою  первую  исследовательскую  статью  о  вкладе  «русской
 2  Французская  буржуазная  революция  1789-1794  /  под  ред.  В.  П.  Волги¬
на  и  Е.  В.  Тарле.  М.;  Л.,  1941.  С.  714-717.
 Об  этой  кузнице  советских  научных  кадров  подробнее  см.:  Калистра-
това.  Т.  И.  Институт  истории  ФОН  МГУ-РАНИОН.  Н.  Новгород,  1992.
 4  Краткую  биографию  Б.  Г.  Вебера  си:.  Дунаевский  В.  А.  Борис  Георгиевич
Вебер  (1902-1984)  //  История  и  историки.  Историографический  ежегодник.
1982-1983.  М.,  1987.  С.  284-288.
 5  Вебер  Б.  Г.  Н.  И.  Кареев  //  Большая  советская  энциклопедия.  2-е  изд.
М.,  1953.  Т.  20.  С.  165-166.
 9

школы»  в  изучение  Французской  революции6.  Эта  работа,  бесспор¬
но,  несла  на  себе  ярко  выраженную  печать  времени,  изобиловала
идеологическими  штампами  и  терминологией  в  духе  вульгарного  со¬
циологизма  (чего  стоит  один  только  вывод  о  том,  что  идейная  эволю¬
ция  «русской  школы»  отражала  «превращение  русского  помещичье-
буржуазного  либерализма  в  либерализм  буржуазно-помещичий»?7)
и  сегодня  выглядит  безнадежно  устаревшей,  но  тем  не  менее  ей  надо
отдать  должное  как  первой,  пусть  еще  очень  осторожной  (а  к  иному
времена  не  располагали),  попытке  показать,  что  не  только  собран¬
ный  представителями  «русской  школы»  обильный  фактический  ма¬
териал,  но  и  предложенная  ими  его  интерпретация  обладает,  по  край¬
ней  мере  в  некоторых  своих  аспектах,  несомненной  научной  ценно¬
стью.  Впрочем,  такая  «амнистия»  была  отнюдь  не  всеобщей,  а
касалась  только  Кареева.  За  Герье  же  Б.  Г.  Вебер  признавал  лишь  од¬
ну  заслугу  -  то,  что  он  положил  начало  изучению  в  России  истории
Французской  революции.  К  собственно  же  научным  идеям  осново¬
положника  «русской  школы»  автор  статьи  относился  весьма  крити¬
чески  как  к  идеологически  чуждым.
 В  последующие  годы  Б.  Г.  Вебер  продолжил  исследования  по  дан¬
ной  тематике,  включив  в  круг  своих  научных  интересов  также  твор¬
чество  И.  В.  Лучицкого  и  М.  М.  Ковалевского8.  Итогом  его  многолет¬
ней  работы  над  этими  сюжетами  стал  целый  ряд  исследовательских
и  энциклопедических  статей,  главы  в  учебнике  по  историографии,
докторская  диссертация  (1970)9  и  фундаментальная  монография  под
непритязательным  названием  «Историографические  проблемы»10.
Во  многом  благодаря  усилиям  именно  Б.  Г.  Вебера  вклад  И.  В.  Лу¬
чицкого,  М.  М.  Ковалевского  и  Н.  И.  Кареева  в  историографию
Французской  революции  получил  признание  в  советской  науке,  а  их
труды  вошли  в  обязательный  для  специалистов  по  этой  теме  круг
чтения.
 Однако  Вебер  так  и  не  смог  преодолеть  свое  неприятие  Герье,  об¬
условленное  сугубо  идеологическими  мотивами.  Несогласие  Герье  с
 в  Вебер  Б.  Г.  Первое  русское  исследование  Французской  буржуазной  ре¬
волюции  XVIII  в.  //  Из  истории  социально-политических  идей:  сб.  статей  к
75-летию  акад.  В.  II.  Волгина.  М.,  1955.  С.  643-663.
 7  Там  же.  С.  645.
 8  Вебер  Б.  Г.  Изучение  новой  истории  //  Очерки  истории  исторической
науки  в  СССР.  М.,  1960.  Т.  2.  С.  393-483;  Он  же.  Изучение  истории  нового
времени  //  Там  же.  М.,  1963.  Т.  3.  С.  449-487.
 9  Библиографию  работ  Б.  Г.  Вебера  см.:  История  и  историки.  Историогра¬
фический  ежегодник.  1982-1983.  С.  289-292.
 10  Вебер  Б.  Г.  Историографические  проблемы.  М.,  1974.
 10

теми  из  современников,  кто  считал  революцию  в  России  предопреде¬
ленной  самими  законами  истории,  Вебер  оценивал  как  проявление
«реакционности»  в  политическом  отношении  и  «идейной  скудости»
в  научном:  «Герье  первым  из  русских  либералов  приступил  к  кон¬
кретной  разработке  на  французском  материале  характерного  для
тогдашнего  русского  либерализма  противопоставления  нереволюци¬
онного  якобы  пути  России  революционному  пути  Франции.  <...>
Этим  в  основном  и  определяется  место  Герье  в  развитии  русской  ли¬
беральной  историографии,  Герье,  прошедшего  длинный  путь  от  по¬
следних  реминисценций  либерально-реформистского  “просвети¬
тельства”  <...>  до  откровенного  черносотенства»11.
 Сформулированные  в  XIX  столетии  методологические  установки
Герье,  которые  сегодня,  в  XXI  в.,  вполне  соответствуют  духу  нашего
времени,  тогда,  в  середине  века  XX,  вызывали  у  сторонника  марк¬
систского  монизма  настоящее  отторжение:  «Герье  заявлял  уже  во
всеуслышанье,  что  история  -  не  точная  наука,  никогда  не  будет  ею,
что  она  относится  к  области  субъективного  и  поэтому  поиски  объек¬
тивной  закономерности  в  истории  беспредметны.  Это  не  значит,  что
Герье  с  самого  же  начала  строго  придерживался  этого  разрушитель¬
ного  для  истории  как  науки  подхода  [курсив  мой.  -  А.  Ч].  <...>  Тем  не
менее  тенденция  эта  проявлялась  у  Герье  уже  в  ранний  период  его
работы  над  связанными  с  революцией  темами,  а  в  дальнейшем  все
более  и  более  усиливалась»12.
 Одним  словом,  «амнистии»,  по  мнению  Б.  Г.  Вебера,  Герье  не
заслужил.
 Начало  академической  «реабилитации»  Герье  и  вовлечению  его
творческого  наследия  в  научный  оборот  было  положено  гораздо
позднее  -  работами  исследовательницы  из  Чебоксарского  государ¬
ственного  университета  Татьяны  Николаевны  Ивановой.  В  1984  г.
она  защитила  кандидатскую  диссертацию  об  отце  «русской  школы»,
а  в  дальнейшем  успешно  продолжила  свои  исследования  по  данной
тематике,  доведя  их  до  уровня  докторской13.
 11  Он  лее.  Образование  русской  либеральной  традиции  в  историографии
Великой  французской  революции  //  Французский  ежегодник.  1960.  М.,
1961.  С.  498-499.
 12  Там  же.  С.  500-501.
 13  Иванова  Т.  Н.  Герье  и  начало  изучения  Великой  Французской  револю¬
ции  в  России:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  Л.,  1984;  Она  же.  Владимир
Иванович  Герье:  портрет  российского  педагога  и  организатора  образования.
Чебоксары,  2009;  Она  же.  Научное  наследие  В.  И.  Герье  и  формирование  на¬
уки  всеобщей  истории  в  России  (30-е  гг.  XIX  -  начало  XX  века).  Чебоксары,
2010;  Она  же.  Владимир  Иванович  Герье  и  формирование  науки  всеобщей
 И

В  перестроечный  и  особенно  постсоветский  период  история  «рус¬
ской  школы»  стала  одним  из  любимых  сюжетов  для  отечественных
специалистов  по  историографии14.  Особо  отмечу  профессора
Василия  Павловича  Золотарева,  не  только  лично  внесшего  большой
вклад  в  исследование  жизни  и  творчества  Н.  И.  Кареева15,  но  и  соз¬
давшего  у  себя  в  Сыктывкарском  государственном  университете  це¬
лую  историографическую  школу  по  изучению  наследия  этого  исто¬
рика  и  его  учеников16.
 Не  обделен  в  наши  дни  вниманием  историографов  и  В.  И.  Герье17.
Однако  современные  отечественные  исследователи  рассматривают  и
его  творчество,  и  творчество  его  учеников  пока  в  основном  как  фено¬
мен  российской  историографии.  Оценка  же  достижений  «русской
школы»  в  соотношении  с  процессами,  происходившими  в  современ¬
ной  ей  мировой  науке,  еще  только  начинается.
 Вот  почему,  когда  известный  французский  историк-русист  и  мой
добрый  друг  Владимир  Берелович  в  2008  г.  пригласил  меня  принять
участие  в  парижском  коллоквиуме  «Европа  в  России:  культурные  и
научные  связи  от  Петра  I  до  Серебряного  века»,  я  и  выбрал  для  вы¬
ступления  тему  об  отношении  В.  И.  Герье  к  новейшим  тенденциям  во
французской  историографии  его  времени.  Позднее  на  основе  докла¬
да  был  написан  предлагаемый  ниже  вниманию  читателей  очерк,  вы¬
 истории  в  России  (30-е  гг.  XIX  -  начало  XX  века):  автореф.  дис....  докт.  ист.
наук.  Казань,  2011.
 14  См.,  например:  Мягков  Г.  11.  «Русская  историческая  школа»:  методоло¬
гические  и  идейно-нолитические  позиции.  Казань,  1988;  Он  же.  Научное  со¬
общество  в  исторической  науке:  опыт  «русской  исторической  школы».  Ка¬
зань,  2000;  Погодин  С.  II.  Русская  школа  историков.  Каресв.  Лучицкий.  Кова¬
левский.  СПб.,  1997.
 1/1  Золотарев  В.  II.  Историческая  концепция  I  I.  И.  Кареева:  содержание  и
эволюция.  Л.,  1988.
 16  Клестова  С.  JI.  Историческая  концепция  В.  А.  Бутенко:  автореф.  дис....
канд.  ист.  наук.  Сыктывкар,  2000;  Лыскова  И.  Е.  Научно-педагогическая  дея¬
тельность  Н.  И.  Кареева:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  паук.  Сыктывкар,  2001;
Зезегова  О.  И.  Исторические  взгляды  В.  В.  Бирюковича  (1893-1954):  авто¬
реф.  дис....  канд.  ист.  наук.  Сыктывкар,  2004;  Афанасьева.  О.  С.  Исторические
взгляды  А.  М.  Ону  (1865-1935):  автореф.  дис....  канд.  ист.  паук.  Сыктывкар,
2010;  Павлова  Т.  А.  Парижские  секции  времен  Великой  французской  револю¬
ции  конца  XVIII  века  в  освещении  Н.  И.  Кареева:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.
наук.  Сыктывкар,  2011.
 17  См.,  например:  Кирсанова  Е.  С.  Консервативный  либерал  в  русской
историографии:  жизнь  и  историческое  мировоззрение  В.  И.  Герье.  Северск,
2003;  Цыганков  Д.  А.  В.  И.  Герье  и  Московский  университет  его  эпохи.  М.,
2008;  Он  же.  Профессор  В.  И.  Герье  и  его  ученики.  М.,  2010.
 12

шедший  сначала  в  России18,  а  затем,  в  несколько  расширенной  вер¬
сии,  и  во  Франции19.
 «Русская  школа»:  выбор  пути
 В  1911  г.  читатели  популярного  российского  журнала  «Вестник
Европы»  нашли  на  страницах  его  апрельского  номера  обзор  новей¬
ших  отечественных  исследований  о  Французской  революции
 XVIII  в.,  принадлежавший  перу  профессора  Петербургского  универ¬
ситета  Николая  Ивановича  Кареева.  Автор  обзора,  маститый  исто¬
рик,  глубоко  уважаемый  не  только  на  родине,  но  и  за  рубежом,  уже  в
своих  первых  строках  уверенно  констатировал:
 «Из  ученых,  не  принадлежащих  к  французской  национальности,  никто
так  много  за  ближайшие  30-35  лет  не  сделал  для  изучения  французской
революции  и  старого  порядка,  как  русские  историки,  с  которыми  в  этом
отношении  не  могут  быть  даже  сравнимы  историки,  принадлежащие  к
д  р  у  ги  м  11  ац  ио  н  ал  ы  i  остя  м  »20.
 Год  спустя  в  другом  обзоре  научной  литературы  по  той  же  темати¬
ке,  сделанном  для  «Исторического  обозрения»,  Кареев  почти  до¬
словно  повторил  эту  мысль,  добавив:  «Уже  одно  то,  что  успело  сде¬
латься  известным  во  Франции,  благодаря  переводам,  дало  повод
французским  критикам  говорить  о  существовании  особой  “русской
школы”  в  историографии  французской  революции»21.
 В  словах  мэтра  не  было  ни  малейшего  преувеличения:  в  конце
 XIX  -  начале  XX  в.  многие  труды  российских  специалистов  по  исто¬
рии  Революции  действительно  были  переведены  и  опубликованы  во
Франции.  Позднее,  в  конце  XX  в.,  многие  из  этих  переводов  будут
еще  и  переизданы22.  Никогда  -  ни  до,  ни  после  -  российские
 ]н  Чудинов  Л.  В.  «Русская  школа»  историографии  Французской  револю¬
ции  XVIII  в.:  выбор  пути  //  Французский  ежегодник.  2009:  Левые  во  Фран¬
ции.  М.,  2009.  С.  330-347.
 19  Tchoudinov  A.  L’École  historique  russe  et  la  Révolution  française:  Vladimir
Ger'e  et  Nikolaj  Kareev  à  propos  d’IIippolyte  Taine  et  d’Alphonse  Aulard  //
Revue  d’études  slaves.  2014.  Vol.  85/1.  P.  57-66.
 20  Кареев  II.  И.  Последние  работы  русских  ученых  о  французской  рево¬
люции  //  Вестник  Европы.  1911.  №  4.  С.  318.
 21  Кареев  II.  И.  Эпоха  французской  революции  в  трудах  русских  ученых
за  последние  десять  лет  (1902-1911)  //  Историческое  обозрение.  СПб.,  1912.
Т.  17.  С.  13.
 22  Guerrier  W.  L’abbé  de  Mably  moraliste  et  politique,  étude  sur  la  doctrine
morale  du  jacobinisme  puritain  et  sur  le  développement  de  l’esprit  républicain  au
XVIIIe  siècle.  P.,  1886  (repr.  -  Genève,  1971);  LoutchiskyJ.  De  la  Petite  propriété
en  France  avant  la  Révolution  et  la  vente  des  biens  nationaux.  P.,  1897;  Idem.
 13

исследования  по  французской  истории  XVIII  в.  не  публиковались
так  часто  за  рубежом,  как  в  тот  период.
 Примечательно  то,  что  столь  высокого  признания  российские
историки  добились  за  невероятно  короткий  отрезок  времени.  Если  в
других  странах,  к  примеру,  в  Англии  или  Германии,  истоки  нацио¬
нальной  историографии  Французской  революции  восходили  еще  к
трудам  ее  современников,  то  в  России  разработкой  этой  темы  исто¬
рики  занялись  довольно  поздно  -  лишь  в  эпоху  реформ  Александ¬
ра  II.  6  сентября  1868  г.  молодой  преподаватель  Московского  уни¬
верситета  Владимир  Иванович  Герье  (1837-1919)  открыл  курс  лек¬
ций  о  Французской  революции,  положив  начало  ее  изучению  в
нашей  стране23.  И  всего  через  полтора-два  десятилетия  в  России  по¬
явились  труды  о  ней  на  уровне  лучших  образцов  мировой
историографии.
 Неудивительно,  что  феномен  «русской  школы»  исследований  о
Французской  революции  уже  не  одно  десятилетие  привлекает  вни¬
мание  историков.  Существуют  многочисленные  работы,  посвящен¬
ные  как  «школе»  в  целом,  так  и  ее  отдельным  представителям2'1.  Тем
не  менее  до  сих  пор  далеко  не  все  аспекты  этой  темы  разработаны  в
достаточной  степени.  Большинство  авторов  охотно  подчеркивают
характерные  особенности  «русской  школы»,  прежде  всего  ярко  вы¬
 L’État  des  classes  agricoles  en  France  à  la  veille  de  la  Révolution.  P.,  1911;  Idem.  La
propriété  paysanne  en  France  à  la  veille  de  la  Révolution  (principalement  en
Limousin).  P.,  1912;  Idem.  Quelques  remarques  sur  la  vente  des  biens  nationaux.
P.,  1913  (работы  И.  В.  Лучицкого  1897  и  1913  гг.  были  переизданы  позднее
под  одной  обложкой,  см.:  Idem.  Propriété  paysanne  et  ventes  des  biens  nationaux
pendant  la  Révolution  française  /  introd.  de  B.  Bodinier,  É.  Teyssier.  P.,  1999);
Karéiew  N.  I.  Les  paysans  et  la  question  paysanne  en  France  dans  le  dernier  quart
du  XVIIIe  siècle.  P.,  1899  (repr.  -  Genève,  1974);  Ardascheff  P.  Les  intendants  de
province  sous  Louis  XVI.  P.,  1909  (repr.  -  Genève,  1978);  Kovalewsky  M.  La
France  économique  et  sociale  à  la  veille  de  la  Révolution.  Vol.  2.  P.,  1909-1911.
 23  Подробнее  см.:  Иванова  T.  //.  В.  И.  Герье  и  начало  изучения  Вели¬
кой  французской  революции  в  России  (по  материалам  лекционных  курсов
 Герье)  //  Великая  французская  революция  и  Россия.  М.,  1989.  С.  153-164.
 2А  Назову  лишь  некоторые  труды,  по  которым  можно  проследить  общую
эволюцию  исследований  данного  феномена  за  последние  десятилетия:  Ве¬
бер  Б.  Г.  Историографические  проблемы...;  Далии  В.  М.  Историки  Франции
XIX-XX  веков.  М.,  1981;  Мягков  Г.  П.  Научное  сообщество  в  исторической
науке:  опыт  «русской  исторической  школы»...  Из  новейших  работ  об  отдель¬
ных  представителях  «русской  школы»  обращу  внимание  на  следующие  сбор¬
ники  материалов  конференций,  по  которым  читатель  может  составить  общее
представление  о  современном  уровне  разработки  соответствующих  сюжетов:
Николай  Иванович  Кареев:  человек,  ученый,  общественный  деятель  /  под
ред.  В.  П.  Золотарева.  Сыктывкар,  2002;  История  идей  и  воспитание  исто¬
рией:  Владимир  Иванович  Герье  /  под  ред.  Л.  П.  Репиной.  М.,  2008.
 14

раженный  интерес  к  социально-экономическим  и,  особенно,  аграр¬
ным  проблемам,  возникший  под  влиянием  народнических  идей.  В  то
же  время  вопрос  о  точках  ее  соприкосновения  или,  напротив,  рас¬
хождения  с  другими,  современными  ей,  течениями  мировой  историо¬
графии  Французской  революции  затрагивается  гораздо  реже.  Между
тем  он  представляется  ничуть  не  менее  важным,  чем  выявление  ха¬
рактерных  черт  «русской  школы»,  ведь,  чтобы  судить  о  роли  того
или  иного  направления  в  истории  мировой  исторической  науки,  не¬
обходимо  соотносить  его  со  всем  спектром  современных  ему
исследований.
 Такая  постановка  вопроса  тем  более  обоснована,  что  с  начала  сво¬
его  существования  «русская  школа»  была  тесно  интегрирована  в  ми¬
ровую  науку  (в  отличие,  к  примеру,  от  пришедшей  ей  на  смену  совет¬
ской  историографии,  существовавшей,  по  крайней  мере  на  первых
порах,  достаточно  автономно).  Показателен  пример  самого  основате¬
ля  «русской  школы»  -  В.  И.  Герье.  Его  предки  были  своего  рода
«гражданами  Европы»:  дед  покинул  Францию  во  время  Революции
XVIII  в.,  поселился  в  Гамбурге  и  завел  там  собственное  книжное  де¬
ло;  отец  в  начале  1830-х  гг.  переехал  из  Германии  в  Россию,  где  же¬
нился  на  обрусевшей  немке.  Соответственно,  для  будущего  ученого
родными  оказались  сразу  три  языка,  на  которых  говорили  в  его
семье  -  русский,  французский  и  немецкий25.  Профессиональное  ста¬
новление  Герье  также  проходило  в  нескольких  странах.  По  оконча¬
нии  в  1858  г.  Московского  университета  он  защитил  в  1862  г.  маги¬
стерскую  диссертацию26  и  продолжил  образование  в  Западной
Европе  -  в  университетах  Германии,  Италии,  Франции  и  Швейцарии.
Особенно  сильное  впечатление  на  него  произвели  лекции  и  семина¬
ры  немецких  историков  Р.  Кёпке,  Л.  Гейсера,  Э.  Дюммлера,  Г.  Трейчке
и  Я.  Буркхарда27.
 Из-за  границы  Герье  вернулся  убежденным  гегельянцем.  Исто¬
рия,  считал  он,  должна  изучать  прежде  всего  развитие  идей  и  госу¬
дарственных  институтов.  Эти  соображения  определили  и  выбор  им
темы  докторской  диссертации  -  «Лейбниц  и  его  век»,  защищенной  в
 2Г)  См:  Иванова  Т.  Я.  Частная  жизнь  профессора  В.  И.  Герье  //  История
идей  и  воспитание  историей.  С.  64-65.
 2,1  Герье  В.  И.  Борьба  за  польский  престол  в  1733  году.  М.,  1862.
 27  См.  выдержки  из  отчетов  В.  И.  Герье  о  зарубежной  командировке:  Жур¬
нал  Министерства  народного  просвещения.  1863.  Ч.  117.  С.  244-253;  Ч.  119.
С.  422-427;  1864.  Ч.  121.  С.  273-284.  См.  также:  Кореева  Н.  С.  Заграничные
командировки  и  их  роль  на  пути  к  «нелегкому  и  ответственному  профессор¬
ству»:  В.  И.  Герье  //  История  идей  и  воспитание  историей...  С.  84-94.
 15

1867  г.,  а  затем  опубликованной  в  России  и  Германии28.  Приступив  к
чтению  лекционного  курса  по  истории  Французской  революции,
Герье  изменил  направление  и  своих  научных  штудий.  Переклю¬
чившись  с  германских  сюжетов  на  французские,  он  занялся  изучени¬
ем  творчества  аббата  Мабли,  чьи  идеи,  по  мнению  Герье,  оказали  во
многом  определяющее  влияние  на  мировоззрение  революционеров
конца  XVIII  в.
 Как  и  любой  исследователь,  обращавшийся  к  теме  Французской
революции,  Герье  должен  был  так  или  иначе  определить  свое  отно¬
шение  к  современным  ему  направлениям  ее  историографии.
В  1870-е  гг.,  когда  он  работал  над  своими  первыми  трудами  об  эпохе
Революции,  в  центре  внимания  не  только  ее  профессиональных
историков,  но  и  широкой  читающей  публики  и  Франции,  и  России
оказался  труд  французского  исследователя  Ипполита  Тэна  «Проис¬
хождение  современной  Франции»,  первый  том  которого  увидел  свет
в  1876  г.29
 Сочинение  Тэна  встретило  довольно  неоднозначный  прием.  С  од¬
ной  стороны,  либеральная  публика,  воспитанная  на  апологетических
по  отношению  к  Революции  произведениях  А.  Тьера,  Ф.  Минье,
Ж.  Мишле  и  других  классиков  историографии  этой  темы,  была  чрез¬
вычайно  раздражена  тем  критическим  тоном,  в  котором  Тэн  писал  о
революционном  движении,  и  окрестила  его  труд  «реакционным
памфлетом»30.  С  другой  стороны,  даже  те,  кому  работа  Тэна  реши¬
тельно  не  нравилась,  были  вынуждены  признать  впечатляющую  эру¬
дицию  автора,  поскольку  сочинение  изобиловало  ссылками  на  ар¬
хивные  фонды.  Позднее  автор  посвященной  Тэну  редакционной  ста¬
тьи  либерального  российского  журнала  «Современный  мир»  так
описывал  двойственное  впечатление  у  поклонников  Французской
революции  от  его  книги:
 «Тэн  был  общепризнанным  авторитетом;  с  ним,  скрепя  сердце,  считались
даже  люди,  ненавидевшие  его  воззрения,  -  и  все  потому,  что  его  эруди¬
ция  -  даже  в  самых  отъявленных  врагах  его  -  не  встречала  сомнений»41.
 В  1878  г.  Герье  подробно  проанализировал  труд  Тэна  в  простран¬
ной  статье,  опубликованной  в  четырех  номерах  журнала  «Вестник
 28  Герье  В.  И.  Лейбниц  и  его  век:  в  2  т.  СПб.,  1868-1871;  Guerrier  W.  Leibniz
in  seinen  Beziehungen  zu  Russland  und  Peter  dem  Grosse.  Leipzig,  1873.
 29  Taine  H.  Les  Origines  de  la  France  contemporaine.  T.  1.  L’Ancien  régime.  P.,
1876.
 30  Подробнее  см.:  Итенберг  Б.  С.  Россия  и  Великая  французская  револю¬
ция.  М.,  1988  (гл.  7  «Российская  общественность  и  книги  Ипполита  Тэна  о
Французской  революции  конца  XVIII  в.).
 31  Современный  мир.  1908.  №  10.  С.  132.
 16

Европы»32.  Его  отношение  к  этому  сочинению  разительно  отлича¬
лось  от  преобладавшего  среди  либеральной  общественности  мнения.
Герье  решительно  отверг  любые  идеологические  интерпретации  ра¬
боты  Тэна  -  как  за,  так  и  против  -  и  призвал  судить  о  ее  достоин¬
ствах  исключительно  с  научной  точки  зрения:
 «Сочинение  Тэна  вовсе  не  имеет  характера  политического  памфлета.
В  нем  меньше  риторики,  чем  вообще  во  французских  книгах,  в  нем  даже
мало  общих  рассуждений,  но  зато  оно  наполнено  фактами  и  цитатами  из
источников  -  изданных  и  не  изданных  -  в  таком  изобилии,  как  никогда
до  Тэна  не  дозволял  себе  предлагать  французской  публике  ни  один  из  ее
л  юб  и  м  ы  х  п  и  сате  л  е  й...»:,:i
 Высоко  оценив  научное  содержание  работы  Тэна,  Герье,  однако,
высказал  о  ней  и  ряд  критических  замечаний,  обвинив  автора  в  опре¬
деленной  «односторонности».  Ее  причину  он  видел  в  примененном
французом  исследовательском  методе,  который  сам  Тэн  называл
«натуралистическим»  (то  есть  аналогичным  принятому  в  естествен¬
ных  науках),  но  который  сегодня  принято  называть  «позитивист¬
ским»:  Тэн  стремился  опираться  в  своем  исследовании  прежде  всего
на  первичные,  конкретные  факты  и,  только  установив  их,  переходить
от  частностей  к  обобщениям.  Такой  подход  представлялся  Герье  из¬
лишне  ограниченным:
 «Тэн,  по  нашему  мнению,  сделал  все,  чего  может  достигнуть  талантли¬
вый  писатель  посредством  этого  метода;  он,  можно  сказать,  извлек  из
своего  микроскопа  всю  пользу,  какую  можно  было  из  него  извлечь;  но  де¬
ло  в  том,  что  это  был  микроскоп,  который  годится  не  для  всякого  рода
наблюдений.  Маша  критика  сводится  к  тому,  что  Тэн,  вооружившись
своим  методом,  стал  изучать  французскую  революцию  с  такой  стороны,
на  которую  прежде  обращали  недостаточное  внимание;  но  при  этом  сам
упустил  из  виду  главные  стороны  дела»:м.
 «Главным»  же  во  Французской  революции  Герье,  являвшийся
тогда  убежденным  гегельянцем,  считал  некое  «духовное  содержа¬
ние»,  которое,  полагал  он,  по-своему  присутствует  во  всех  крупных
исторических  событиях,  являясь  частным  отражением  общего  смыс¬
ла  истории.  По  его  мнению,  Революция  XVIII  в.  «представляет  со¬
бою,  прежде  всего,  попытку  осуществить  и  провести  в  жизнь  идеи  и
доктрины,  развитые  рационалистической  философией  в  области  ре¬
лигии,  этики,  политики  и  вообще  человеческой  культуры»35.  Помимо
 32  Герье  В.  И.  Ипполит  Тэн  как  историк  Франции  //  Вестник  Европы.
1878.  Т.  5.  №4,  5,  9,  12.
 33  Там  же.  №  9.  С.  236-237.
 34  Там  же.  С.  238.
 55  Там  же.  С.  239.
 17

«переворота  в  умственной  жизни»  Герье  относил  к  главным  аспек¬
там  Революции  и  «чисто  государственный  переворот»  -  централиза¬
цию  власти,  разрушение  «феодализма»  (этим  понятием  он  обозначал
систему  прежних  государственных  и  правовых  институтов  в  самом
широком  смысле  слова)  и  утверждение  принципа  демократии36.
 Ну  а  поскольку  те  максимально  «заземленные»  факты  истории
революционной  повседневности  -  будней  революции,  которые  при¬
водил  Тэн,  опираясь  на  архивные  источники,  практически  никак  не
были  связаны  с  подобными  генерализациями,  Герье  счел  исследова¬
тельский  метод  французского  историка  недостаточным  для  понима¬
ния  общего  смысла  происшедшего:
 «Французская  революция  имеет  свое  духовное  содержание,  подобно  дру¬
гим  великим  историческим  событиям.  Это-то  духовное  содержание,  за¬
ключающееся  в  революции,  Тэн  не  мог  усмотреть  по  вине  усвоенного  им
исторического  метода»37.
 Таким  образом,  в  отличие  от  большинства  других  либеральных
авторов  Герье  критиковал  Тэна  только  за  методику  исследования,  а
не  за  политические  или  идеологические  воззрения.
 В  1880-е  гг.  выходили  в  свет  все  новые  тома  Тэна,  и  каждый  из
них  вызывал  и  во  Франции,  и  в  России  очередной  всплеск  эмоцио¬
нального  обсуждения.  Принял  в  нем  участие  и  Герье,  опубликовав  в
1890  г.  большую  статью  о  творчестве  Тэна  в  целом.
 Те  двенадцать  лет,  что  отделяли  новую  работу  Герье  о  Тэне  от
предыдущей,  явно  не  прошли  даром  для  российского  ученого:  его
восприятие  позитивизма  стало  за  это  время  намного  более  толерант¬
ным,  причиной  чему,  в  частности,  было  благоприятное  впечатление
от  тех  научных  результатов,  которые  Тэн  получил,  применяя  позити¬
вистский  метод  исследования.  Гораздо  мягче  стало  и  отношение
Герье  собственно  к  Тэну,  которого  он  теперь  оценивал  как  одного  из
«самых  талантливых  и  влиятельных  историков  нашего  времени»38.
 Если  ранее  Герье  относился  с  известным  скепсисом  к  привнесе¬
нию  в  историографию  его  французским  коллегой  методов,  заимство¬
ванных  из  других  наук,  то  теперь,  когда  накопилось  достаточно  мате¬
риала,  чтобы  судить  об  эффективности  применения  таких  методов,
Герье  счел  подобное  новаторство  одной  из  несомненных  заслуг
Тэна:
 36  Герье  В.  И.  Ипполит  Тэн  как  историк  Франции  //  Вестник  Европы.
1878.  Т.  5.  №  9.  С.  240-241.
 37  Там  же.  С.  249.
 38  Герье  В.  И.  Ипполит  Тэн  и  его  значение  в  исторической  науке  //  Вест¬
ник  Европы.  1890.  №  1.  С.  5.
 18

«Верный  общему  направлению  своего  ума  и  всей  своей  ученой  деятель¬
ности,  Тэн  пытался  самую  историю  поставить  на  научную  почву,  вырабо¬
тать  для  нее  общую  теорию  и  придать  ей  такую  же  точность  и  система¬
тичность  исследования  и  такую  же  безошибочность  результатов,  какими
обладают  науки  естественно-исторические  и  математические»39.
 Особенно  высоко  Герье  оценивал  усилия  Тэна  по  исследованию
культурной  среды  изучаемой  эпохи  и  «национального  духа»,  под  ко¬
торым  понималась  совокупность  массовых  представлений  и  тради¬
ционных  практик  того  или  иного  народа,  то  есть  нечто  близкое  к  то¬
му,  что  сегодня  обозначается  понятием  «менталитет».  Изучение  по¬
добных  аспектов  позволяло,  по  мнению  Герье,  раздвинуть  границы
исторических  исследований  и  использовать  в  качестве  источника
практически  любой  объект  культуры:
 «Мы  видели,  что,  применяя  исторический  метод  к  объяснению  литера¬
турных  и  художественных  памятников,  Тэн  расширил  пределы  истории.
Мы  видели,  как  он  обогатил  историю  новыми  документами  и  новым  фак¬
тическим  материалом,  обращая  самые  сухие  памятники  литературного
творчества  в  живые  свидетельства  прошлого.  <...>  Теперь,  став  отраже¬
нием  общей  истории,  литература  и  искусство  получили  характер  истори¬
ческих  явлений,  и  изучение  их  сделалось  изучением  исторического  про¬
гресса  народной  жизни»40.
 Другим  важным  достижением  Тэна  Герье  считал  применение  в
исторических  исследованиях  психологического  метода.  Действи¬
тельно,  французский  ученый  являл  собою  редчайший  пример  энци¬
клопедически  эрудированного  исследователя,  внесшего  значитель¬
ный  вклад  в  развитие  столь  не  схожих  и  далеких  друг  от  друга  дис¬
циплин,  как  история  и  психология.  И  хотя  сегодня  о  заслугах  Тэна  в
области  психологии  вспоминают  в  основном  лишь  специалисты  по
истории  науки,  в  свое  время  его  труд  «Об  уме»41  стал  одной  из  важ¬
нейших  вех  в  становлении  этой  дисциплины.  В  1890  г.,  когда  Герье
опубликовал  свою  статью,  Тэн  являлся  признанным  авторитетом  в
области  психологии.  Применение  же  психологического  метода  в
исторических  исследованиях  и  вовсе  было  принципиально  новым
словом  в  историографии.  Как  позднее  признает  классик  изучения
Революции  XVIII  в.,  французский  историк  Ж.  Лефевр,  именно  бла¬
годаря  Тэну  «коллективная  психология  стала  для  историка  необхо¬
димым  инструментом  исследования»42.  Но  еще  раньше  эту  заслугу
Тэна  отметил  Герье:
 39  Там  же.  С.  5.
 40  Там  же.  С.  23-24.
 41  Тагпе  H.  De  l’intelligence.  P.,  1870.  Vol.  1-2.
 42  Lefebvre  G.  La  naissance  de  l’historiographie  modrene.  P.,  1971.  P.  247.
 19

«Тэн  не  ограничился  провозглашением  принципа,  что  история  должна
быть  прикладной  психологией,  что  историк,  изображая  известную  эпоху
или  людей  известной  эпохи,  должен  сделаться  психологом;  он  сам  следо¬
вал  этому  принципу,  и  во  многих  его  сочинениях  мы  можем  встретить
применение  его  психологического  метода»**.
 И,  наконец,  Герье  воздал  Тэну  должное  за  то,  что  французский
историк  словно  средневековый  номиналист  отвергал  реальность  су¬
ществования  отвлеченных  понятий  и  старался  идти  от  сугубо  эмпи¬
рического  материала44.  Впрочем,  в  этой  констатации  Герье  ничего
принципиально  нового  не  было:  как  мы  видели,  нечто  подобное  он
отмечал  у  Тэна  еще  двенадцатью  годами  ранее,  правда,  тогда  это  ско¬
рее  было  поводом  для  упрека,  теперь  же,  напротив,  для  похвалы.
Очевидно,  методологические  предпочтения  самого  Герье  за  эти  две¬
надцать  лет  тоже  эволюционировали.
 Однако  неизменным  в  позиции  Герье  и  двенадцать  лет  спустя
осталось  то,  что  основатель  «русской  школы»  историков  Фран¬
цузской  революции  по-прежнему,  в  отличие  от  других  критиков
Тэна,  анализировал  его  работы  исключительно  с  профессиональной
точки  зрения,  абстрагируясь  от  политических  взглядов  автора.  Позд¬
нее,  в  советское  время,  подобное  отношение  Герье  к  творчеству  Тэна
станут  объяснять  «реакционностью»  политических  взглядов  обоих.
Так,  в  известном  коллективном  труде  1941  г.  о  Французской  револю¬
ции  говорилось:
 «За  разработку  французской  революции  брались  и  реакционные  русские
ученые  (Герье,  Ардашев),  полемизировавшие  с  передовыми  представите¬
лями  буржуазной  историографии  и  солидаризировавшиеся  с  реакцион¬
ными  французскими  историками  -  Тэном  и  другими  авторами  того  же
направления»*'’.
 Однако  в  основе  такого  объяснения  лежал  явный  анахронизм.
Политические  воззрения  Герье  приобрели  достаточно  выраженный
консервативный  характер  лишь  со  времени  первой  русской  револю¬
ции  1905-1907  гг.  Его  политическое  кредо  1890-х  и  уж  тем  более
1870-х  гг.  точнее  определить  как  умеренно  либеральное.  Герье  актив¬
но  боролся  за  университетские  свободы,  за  высшее  образование  для
женщин  (в  1872  г.  он  стал  основателем  и  первым  руководителем
Московских  высших  женских  курсов)  и  за  сохранение  в  универси¬
тетской  программе  курса  Новой  истории  стран  Запада,  который  кон¬
серваторы  все  время  пытались  сократить,  считая  «излишне  револю¬
ционным».  Неудивительно,  что  обер-прокурор  Синода  К.  П.  По¬
 **  Герье  В.  И.  Ипполит  Тэн  и  его  значение  в  исторической  науке...  С.  26.
 44  Там  же.  С.  48.
 ^  Французская  буржуазная  революция  1789-1794...  С.  714.
 20

бедоносцев  с  осуждением  называл  тогда  Герье  «известным  москов¬
ским  агитатором  и  оратором»46.  «Реакционером»  Герье,  конечно  же,
не  был.
 Дело  в  другом:  Герье  всегда  весьма  негативно  относился  к  привне¬
сению  политики  в  исторические  исследования.  Это  проявилось  еще
во  время  его  учебы  в  университете.  Тогда  среди  студентов  образова¬
лось  два  кружка  по  интересам:  «социалисты»  -  те,  кого  привлекала
политика,  и  «консерваторы»  -  те,  кто  отдавал  приоритет  исключи¬
тельно  профессиональному  совершенствованию.  Герье  принадлежал
ко  вторым  и,  более  того,  активно  участвовал  в  затеянной  ими  акции
протеста  против  слабого  преподавания  одного  из  предметов47.
 Позднее,  сравнивая  российскую  и  западноевропейскую  историо¬
графию  всеобщей  истории,  он  подчеркивал,  что  российские  ученые
обладают  по  сравнению  с  европейскими  коллегами  таким  важным
преимуществом,  как  возможность  сохранять  политическую  беспри¬
страстность:
 «Всеобщая  история  имеет  пока  для  русского  совершенно  иное  значение,
чем  для  западного  человека.  Немец,  француз  или  англичанин  не  в  состоя¬
нии  отделить  всеобщей  истории  от  своей  национальной,  ибо  из  взаимо¬
действий  наций  слагалась  всеобщая  история.  На  западе  всякий  принад¬
лежит  к  какой-нибудь  из  старинных  партий,  корни  которых  кроются  в
далеком  прошедшем  и  взаимная  борьба  которых  составляет  содержание
истории.  Для  русского  всеобщая  история  есть  история  человеческой  ци¬
вилизации,  на  которую  он  смотрит  как  на  свершившийся  процесс.  Спо¬
койно  и  беспристрастно  может  он  вглядываться  в  этот  процесс,  волнуясь
и  скорбя  там,  где  гибла  цивилизация  и  останавливалось  дело  прогресса,
радуясь  там,  где  оно  торжествовало.  Он  не  связан  преданием  и  инстин¬
ктивным,  наследственным  влечением  к  тому  или  другому  началу,  к  той
или  другой  из  исторических  партий...»48
 Позднее,  во  время  и  после  революции  1905-1907  гг.,  Герье  примет
участие  в  деятельности  партии  октябристов,  что  наложит  определен¬
ный  отпечаток  политического  консерватизма  и  на  его  оценки  собы¬
тий  более  далекого  прошлого.  Однако  в  период  становления  «рус¬
ской  школы»  он  был  ярко  выраженным  сторонником  критического  и
далекого  от  какой  бы  то  ни  было  политической  апологетики  подхода
 46  Подробнее  см.:  Савельев  Г1.  Ю.  Владимир  Иванович  Герье:  человек,  уче¬
ный,  педагог  и  общественный  деятель  //  История  идей  и  воспитание  исто¬
рией...  С.  9;  Воробьева  И.  Г.  В.  И.  Герье  и  II.  А.  Попов  -  университетские  про¬
фессора  (по  материалам  переписки)  //  Там  же.  С.  98.
 47  См.:  Воспоминания  Бориса  Николаевича  Чичерина.  Московский  уни¬
верситет.  М.,  1929.  С.  15-16.
 48  См.:  [Герье  В.  И.]  Т.  Н.  Грановский  в  биографическом  очерке  А.  Станке¬
вича  //  Вестник  Европы.  1869.  №  5.  С.  412.
 21

к  изучению  истории,  в  том  числе  (и  особенно)  истории  Французской
революции  XVIII  в.  Герье  предлагал  молодой  «русской  школе»  тот
самый  независимый  путь,  о  котором  несколькими  десятилетиями  ра¬
нее  писал  А.  И.  Герцен:
 «Западноевропейский  историк  -  судья  и  тяжущийся  вместе,  в  нем  не
умерли  семейные  ненависти  и  распри,  он  -  человек  какой-нибудь  сторо¬
ны,  иначе  он  апатический  эгоист;  он  слишком  врос  в  последнюю  страни¬
цу  истории  европейской,  чтобы  не  иметь  непосредственного  сочувствия  с
первою  страницей  и  со  всеми  остальными.  Нет  положения  объективнее
относительно  западной  истории,  как  положение  русского»'19.
 Но  российская  историография  Французской  революции  пошла
тогда  другим  путем...
 К  тому  времени,  когда  в  России  этой  тематикой  занялись  профес¬
сиональные  историки,  среди  значительной  части  российской  просве¬
щенной  публики  уже  не  одно  десятилетие  преобладало  такое  отно¬
шение  к  Французской  революции,  которое  Герцен  с  полным  основа¬
нием  определял  как  «культ»50.  Идеализированный  образ  этой
революции  ассоциировался  с  торжеством  «свободы»  (которую  каж¬
дый  понимал  по-своему)  и  воспринимался  как  своего  рода  предска¬
зание  будущего  России51.  И  так  же,  как  и  многие  их  современники,
молодые  российские  историки,  приступившие  в  1870-е  гг.  к  изуче¬
нию  Революции,  оказались  адептами  этого  «культа»,  ведь  они  фор¬
мировались  в  той  самой  социальной  среде,  где  он  процветал.  Кареев,
как  раз  начинавший  тогда  свой  научный  путь  под  руководством
Герье,  позднее  вспоминал:
 «Кто  начал  жить  сознательной  жиэныо  в  шестидесятых-семидесятых  го¬
дах  минувшего  века,  тот  не  мог  не  задумываться  над  тем,  когда  и  как  за¬
хватит  Россию  в  свой  неудержимый  поток  длительная  западноевропей¬
ская  революция,  начавшая  уже  со  времени  декабристов  оказывать  влия¬
ние  на  передовые  круги  нашего  общества»52.
 Неудивительно,  что  предложенный  Герье  подход  к  изучению
Французской  революции,  по  возможности  свободный  от  политиза¬
ции,  не  встретил  отклика  в  среде  либеральной  интеллигенции  и  что
наиболее  авторитетным  и  популярным  в  российском  обществе  конца
XIX  -  начала  XX  в.  историком  этой  темы  оказался  не  он,  а  его  уче¬
 49  Герцен  А.  И.  Публичные  чтения  г.  Грановского  //  Герцен  А.  И.  Соч.  в
двух  томах.  Т.  1.  М.,  1985.  С.  203.
 50  Герцен  А.  И.  Au  citoyen  rédacteur  de  Г«Ноште»  //  Он  же.  Собр.  соч.  М.,
1963.  Т.  30.  Кн.  2.  С.  502  [ориг.  на  франц.  яз.].
 51  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы.  М.,  2007.  Ч.  1.  Гл.  Г
 52  Кареев  Н.  И.  Прожитое  и  пережитое.  Л.,  1990.  С.  289.
 22

ник  -  Н.  И.  Кареев.  Огромный  научный  и  общественный  авторитет
Кареева,  ставшего  в  тот  период  настоящим  лидером  «русской  шко¬
лы»,  объясняется  не  только  его  выдающимися  способностями  иссле¬
дователя  (каковыми,  на  мой  взгляд,  в  полной  мере  обладал  и  Герье),
но  и  тем,  что  его  в  целом  довольно  восторженное  отношение  к
Французской  революции  отвечало  настроениям  либеральной  части
общества.  Поэтому  не  Герье,  а  именно  Кареев  с  учениками  и  едино¬
мышленниками  определил  путь  дальнейшего  развития  этого  направ¬
ления  российской  историографии  -  путь,  сделавший  ее  частью  ми¬
ровой  историографии  «апологетического»  (по  определению  Герье)
или  «классического»  (по  более  позднему  определению  А.  Собуля53)
направления.
 Любопытно,  однако,  заметить,  что  сторонники  этих  разных  путей
в  прямую  полемику  друг  с  другом  обычно  не  вступали.  Отчасти  это,
возможно,  объясняется  тем  глубоким  уважением,  которое  ученые
«русской  школы»  питали  к  ее  основателю  и  своему  учителю  Герье.
Тот  же  Кареев,  несмотря  на  то  что  в  их  личных  отношениях  с  Герье
был  период  довольно  длительного  отчуждения  (на  защите  доктор¬
ской  диссертации  Кареева  его  наставник  выступил  с  резкой  крити¬
кой  этой  работы),  всегда  признавал  себя  его  учеником5'1.  Возможно
также,  что  университетские  преподаватели  Новой  истории  Запада
старались  избегать  лишних  конфликтов  между  собой,  чтобы  не
ослаблять  свою  и  так  достаточно  узкую  профессиональную  корпора¬
цию,  вынужденную  постоянно  отражать  попытки  консервативных
кругов  ограничить  преподавание  этого  учебного  курса.  Как  бы  то  ни
было,  позицию  Герье  по  отношению  к  Французской  революции,  до¬
статочно  критичную  и  далекую  от  какой  бы  то  ни  было  апологетики,
никто  из  российских  профессиональных  историков  напрямую  не
оспаривал.  Однако  тот  же  Кареев  не  раз  выражал  свое  несогласие  с
нею  косвенным  путем  -  через  критику  Тэна,  которого  Герье,  как  мы
видели,  высоко  ценил.
 Впрочем,  полемизировать  с  Тэном  на  равных  российские  истори¬
ки  не  могли,  поскольку  для  этого  требовалось  провести  по  меньшей
мере  столь  же  солидные  архивные  разыскания,  какие  и  он  сам  прово¬
дил.  Для  исследователей  же  из  России,  имевших  возможность  рабо¬
тать  во  французских  архивах  лишь  набегами  -  во  время  своих  науч¬
 ™  См.:  Собуль  А.  Классическая  историография  Французской  революции.
О  нынешних  спорах  //  Французский  ежегодник.  1976.  М.,  1978.  С.  155-170.
 м  Подробнее  см.:  Золотарев  В.  П.  В.  И.  Герье  и  Н.  И.  Кареев:  к  истории
взаимоотношений  //  История  идей  и  воспитание  историей...  С.  152-173;  Фи¬
лимонов  В.  А.  Н.  И.  Кареев  и  В.  И.  Герье:  опыт  реконструкции  межличност¬
ных  коммуникаций  //  Там  же.  С.  174-188.
 23

ных  командировок  (пусть  даже  длившихся  по  несколько  месяцев,  а
то  и  лет),  это  было  непросто.
 Вот  почему  появление  в  1907  г.  работы  известного  французского
ученого  Альфонса  Олара  «Тэн  -  историк  Французской  революции»55,
с  критическим  разбором  сочинения  Тэна,  стало  настоящим  подарком
для  всех,  кто  жаждал  опровержения  последнего.  Вскоре  после  выхо¬
да  в  свет  работы  Олара  издатели  либерального  журнала  «Совре¬
менный  мир»  заказали  автору  ее  резюме,  чтобы  ознакомить  широкий
круг  российских  читателей  с  кратким  содержанием  книги.  Публи¬
кацию  предваряло  довольно  воинственное  редакционное  введение,
где,  в  частности,  говорилось:
 «Вождь  контрреволюционной  историографии  [Тэн]  мосле  книги  Олара
утратил  безвозвратно  тот  колоссальный  престиж,  которым  он  гак  долго  и
незаслуженно  пользовался»-™.
 Вывод  самого  Олара,  по  сути,  совпадал  с  этим  утверждением:
 «Литературная  фантазия,  обманчивая,  показная  эрудиция  -  вот  что  та¬
кое  книга  Тэна  о  революции.  <...>  В  итоге  книга  Тэна  по  своему  общему
значению  кажется  мне  почти  бесполезной  для  истории»57.
 В  том  же  1908  г.  Кареев  опубликовал  в  журнале  «Русское  богат¬
ство»  статью  «Тэн  перед  судом  Олара»,  внешне  выдержанную  (в  от¬
личие  от  вышеупомянутого  редакционного  вступления  «Совре¬
менного  мира»)  в  достаточно  нейтральных  тонах.  Автор,  как  бы  за¬
нимая  позицию  рефери,  даже  журил  Олара  за  «излишнюю  горяч¬
ность»  в  полемике:
 «Я  не  скрою  наперед  и  того,  что  в  своей  критике  Тэна  Олар  не  сумел
удержать  себя  в  рамках  научного  беспристрастия:  то  же  самое,  что  он  во¬
обще  говорит,  можно  было  бы  сказать  в  более  спокойном  тоне,  и  я  даже
утверждаю,  что  аргументация  Олара  выиграла  бы  в  убедительности  при
большей  объективности»58.
 И  хотя  сам  Кареев  такой  «ошибки»  не  повторял  и  открыто  не
принимал  в  полемике  чьей-либо  стороны,  его  рассуждения  строи¬
лись  таким  образом,  чтобы  не  оставить  у  читателя  ни  малейшего  со¬
мнения  в  правоте  Олара.  Начинался  текст  хвалой  научным  заслугам
последнего:
 55  См.:  AulardA.  Taine  historien  de  la  Révolution  française.  P.,  1907.
 5,fi  Современный  мир.  1908.  N°  10.  С.  132.
 57  Олар  А.  Тэн  как  историк  //  Там  же.  С.  145-146.
 58  Кареев  Я.  И.  Тэн  перед  судом  Олара  //  Русское  богатство.  1908.  №  7.
С.  171.
 24

«Если  бы  меня  спросили,  кто  в  настоящее  время  может  быть  назван  луч¬
шим  знатоком  французской  революции,  то  я,  конечно,  указал  бы  на
О  л  ара...»'’9
 Далее  следовала  характеристика  политических  взглядов  каждого
из  участников  спора,  дабы  либеральная  публика,  читающая  «Русское
богатство»  -  журнал,  постоянно  находившийся  на  грани  закрытия  за
свою  оппозицию  правительству,  получила  четкое  представление  о
том,  кто  здесь  «свой»,  а  кто  «чужой»:
 «...В  своих  политических  взглядах  Тэн  и  Олар  принадлежат  к  двум  раз¬
личным  лагерям:  Олар  -  демократ  и  республиканец,  тогда  как  Тэн,  слыв¬
ший  когда-то  в  реакционных  кругах  за  вольнодумца  и  нечестивца,  про¬
славился  как  раз  своим  резко  отрицательным  отношением  к  принципам,
положенным  в  основу  демократизма  и  республиканизма  великой  рево¬
люции,  и  тем  самым  приобрел  популярность  и  авторитет  среди  реакцио¬
неров  не  одной  притом  Франции»60.
 Дав  читателям  столь  высокую  научную  («лучший  знаток»)  и  по¬
литическую  («демократ  и  республиканец»)  рекомендацию  Олара,
Кареев  далее  фактически  лишь  воспроизводил  его  основные  умоза¬
ключения,  по  сути,  предлагая  читателям  принять  их  на  веру:
 «Дело  велось,  значит,  методично,  постепенно  и,  понятно,  с  большим  вни¬
манием.  Какой  же  общий  вывод  Олара?  А  тот  вывод,  что  труд  Тэна  “поч¬
ти,  -  как  выражается  критик,  -  бесполезен  для  истории”.  К  такому  выво¬
ду  приходит  он  по  проверке  всех  источников  Тэна,  сколько-нибудь  до¬
ступных  проверке  и  по  рассмотрении  способа,  каким  Тэн  ими
пользовался»61.
 «Разбором  отдельных  больших  эпизодов  Олар  доказывает  ту  общую
свою  мысль,  что  у  Тэна  не  было  ни  охоты,  ни  терпения  устанавливать
причинную  связь  фактов,  изучать  их  реальное  соотношение,  когда  можно
было  просто  их  нагромождать,  и  не  для  того,  чтобы  действительно  что-
либо  объяснить,  а  для  того,  чтобы  произвести  известное  впечатление,  по¬
разить  воображение,  вызвать  изумление  читателей»62.
 «Если  даже  только  половину  или  треть  того,  что  Олар  объявляет  в  ней
[книге  Тэна]  фантастичным,  признать  действительно  таковым,  то  авто¬
ритет  Тэна  как  историка  должен  считаться  совершенно  подорванным
критикой  Олара,  пусть  и  сама  она  местами  может  быть  названа  при¬
страстной,  придирчивой,  мелкой»69.
 39  Там  же.  С.  170.
 60  Там  же.  С.  171.
 61  Там  же.  С.  172.
 62  Там  же.  С.  179.
 63  Там  же.
 25

И  в  заключение,  на  тот  случай,  если  читатели  по  ходу  чтения  ста¬
тьи  вдруг  забыли  о  «нейтральности»  ее  автора  (что,  признаем,  было
бы  ничуть  не  удивительно),  он  вновь  слегка  пожурил  Олара  за  «из¬
лишнюю  резкость  и  односторонность»,  но  сделал  это  так,  чтобы  не
оставить  ни  малейших  сомнений  в  том,  на  чьей  стороне  его  собствен¬
ные  симпатии:
 «Олар  даже  думает,  что  труд  Тэна  важен  только  для  “умственной  биогра¬
фии”  своего  автора  и  нескольких  современников  -  его  учеников,  отнюдь
не  для  изучения  самой  изображаемой  им  эпохи.  Быть  может,  такое  за¬
ключение  страдает  излишней  резкостью  и  односторонностью,  но  по  чи¬
стой  совести  его  нельзя  считать  совсем  необоснованным»^.
 Таким  образом,  Кареев  де-факто  солидаризировался  с  основным
выводом  Олара,  объявившего  сочинение  Тэна  «контрреволюцион¬
ным  памфлетом»,  который  не  стоит  внимания  серьезных  историков.
Неудивительно,  что  в  дальнейшем  именно  ссылка  на  авторитет
Олара  будет  главным  доводом  в  той  критике,  которую  Кареев  обра¬
тит  напрямую  против  Тэна,  а  косвенно  -  против  Герье  как  «большого
поклонника  этого  историка»65.
 Впрочем,  всего  лишь  два  года  спустя  после  выступления  Олара
его  собственная  аргументация  в  этой  дискуссии  была  поставлена  под
сомнение  другим  французским  исследователем  -  Огюстеном
Кошеном66.  Скрупулезно  перепроверив  по  архивным  материалам
доводы  Олара  против  Тэна,  Кошен  пришел  к  следующему  заклю¬
чению:
 «...Из  более  550  ссылок  на  140  страницах  “Стихийной  анархии”  [  первая
часть  второй  книги  “Происхождения  современной  Франции”]  Тэна  г-н
Олар  выделяет  28  существенных  ошибок,  которые  нужно  свести  к  15,
6  ошибок  в  переписывании,  4  ошибки  в  страницах,  2  в  датах  и  3  типо¬
графские  опечатки  -  в  общем,  приличное  среднее  арифметическое,  до  ко¬
торого  самому  Олару,  по  крайней  мере,  в  его  книге  о  Тэпе,  очень  далеко,
поскольку  он  в  своих  поправках  ошибается  примерно  в  каждом  третьем
случае.  <...>  Труду  Тэна  выпало  редкое  счастье  получить  боевое  креще¬
ние  в  стычке  с  противником  столь  же  пристрастным,  сколь  и  ученым.  Он
приобретает  здесь  то  единственное  признание,  которого  ему  не  хватает:
признание  тридцатилетней  учености  г-на  Олара.  Каждый  приведенный
Тэном  факт  отныне  будет  иметь  два  ручательства:  ученость  автора,  кото¬
рый  его  утверждает,  и  страсть  критика,  который  его  оспаривает.  И  самые
 м  Кареев  II.  И.  Тэн  перед  судом  Олара  //  Русское  богатство.  1908.  №  7.
С.  181.
 85  См.:  Кареев  II.  И.  Последние  работы  русских  ученых...  С.  319-320;
Он  лее.  Эпоха  французской  революции  в  трудах  русских  ученых...  С.  95-97.
 6e  Cochin  A.  La  Crise  de  l’histoire  révolutionnaire:  Taine  et  M.  Aulard.  P.,
1909.
 26

ревностные  сторонники  Тэна  не  рассердятся  на  меня,  если  я  скажу,  что
 второе  не  мешает  первому»67.
 Правда,  сам  Кошен  едва  ли  мог  быть  отнесен  к  числу  «ревностных
сторонников  Тэна».  Защитив  последнего  от  высказаннщх  Оларом  со¬
мнений  в  научной  добросовестности,  он,  однако,  на  этом  не  остано¬
вился  и  провел  собственный  анализ  примененной  Тэнрм  методоло¬
гии  исследования.  Вывод  Кошена  носил  далеко  не  комплиментар¬
ный  характер:  метод  Тэна,  считал  он,  позволяет  получить  подробное
представление  о  ходе  событий,  но  не  объясняет  их  причины68.  Эта
констатация  стала  для  Кошена  исходным  рубежом  р  разработке
«социологического  метода»  исследования  Французской  революции,
основанного  на  идеях  Э.  Дюркгейма.  Не  стану  здесь  подробно  оста¬
навливаться  на  описании  данного  метода,  поскольку  ранее  уже  не
раз  делал  это  в  других  публикациях.  Отмечу  лишь,  чтр  его  продук¬
тивность  в  дальнейшем  довольно  долго  оспаривалась  историками
«классического»  направления,  пока  наконец  не  пол|учила  широ¬
кого  признания  мировой  историографии  во  второй  половине
XX  в.69
 Но  если  на  Западе  с  Кошеном  хотя  бы  спорили,  то  в  России  его
научные  идеи  остались  практически  незамеченными.  По-настоящему
они  заинтересовали  только...  Герье.  Опубликовав  в  1911  г.  обширное
сочинение  об  интерпретации  Французской  революции  Тэном70,  па¬
триарх  «русской  школы»  отвел  там  место  и  взглядам  Кошена.  Хотя
последний  привлек  внимание  Герье  прежде  всего  как  участник  поле¬
мики  вокруг  труда  Тэна,  автор  книги  не  ограничился  рассмотрением
только  этой  стороны  творчества  Кошена  и  дал  первое  Н  российской
историографии  аналитическое  изложение  его  концепции  якоби-
низма71.  Дабы  оценить,  насколько  Герье  опередил  тут  с^ое  время,  до¬
статочно  вспомнить,  что  вновь  в  поле  зрения  отечественных  истори¬
ков  Французской  революции  работы  Кошена  окажутся  только  во
 67  Кошен  О.  Кризис  революционной  истории.  Тэн  и  г-н  Олар  //  Кошен  О.
Малый  народ  и  революция.  М.,  2004.  С.  133-134.
 68  Там  же.  С.  140-141.
 69  Подробнее  см.:  Чудинов  Л.  В.  Огюстен  Кошен  и  его  вклад  в  историогра¬
фию  Великой  французской  революции  //  Французский  ежегодник.  1987.  М.,
1989.  С.  220-239;  Он  же.  Масоны  и  Французская  революция  XVIII  в.:  дис¬
куссия  длиною  в  два  столетия  //  Новая  и  новейшая  история.  1999.  №  1.
С.  45-69.
 70  Герье  В.  И.  Французская  революция  1789-95  гг.  в  освещении  И.  Тэна.
СПб.,  1911.
 71  Там  же.  С.  463-470.
 27

второй  половине  1980-х  гг.,  то  есть  семь  с  половиной  десятилетий
спустя72.
 Почему  же  старик  Герье,  так  рано  оценив  оригинальность  идей
Кошена,  сумел  сделать  то,  что  оказалось  не  под  силу  его  ученикам  и
более  молодым  коллегам?  Самое  простое  объяснение,  которое  часто
приводят  в  схожих  случаях,  это  -  сходство  их  политических  убежде¬
ний:  мол,  консерватор  консерватора...  Однако  такое  «объяснение»  в
действительности  мало  что  объясняет,  поскольку  концепция  Кошена
заинтересовала  Герье  прежде  всего  не  в  политическом  или  идеологи¬
ческом,  а  в  научном  плане.  Могу  предположить,  что  решающую  роль
здесь  сыграла  все  же  не  столько  идеологическая  близость  их  воззре¬
ний  (на  самом  деле,  более  чем  относительная),  сколько  та  откры¬
тость  Герье  для  восприятия  научных  достижений  других  историков,
независимо  от  их  политических  убеждений,  которую  он  демонстри¬
ровал  с  самого  начала  своей  научной  деятельности.
 Напротив,  для  его  коллег  по  «русской  школе»,  добровольно  встав¬
ших  в  ряды  «апологетической»  историографии  Французской  рево¬
люции,  даже  научные  идеи  Кошена,  являвшегося  их  идеологическим
оппонентом,  оказались  неприемлемы.  К  тому  же,  «заметив»  Кошена,
пришлось  бы  «заметить»  и  его  опровержение  той  критики,  с  которой
Олар  обрушился  на  Тэна  и  которая  доставляла  такое  удовольствие
либеральной  общественности.  Поэтому  работы  Кошена  другими  исто¬
риками  «русской  школы»  помимо  Герье  были  попросту  проигнори¬
рованы.
 Характерна  в  данном  отношении  позиция  лидера  «русской  шко¬
лы»  -  Кареева.  Внимательный  и  дотошный  историограф,  он  прекрас¬
но  знал  современную  ему  научную  литературу,  охотно  и  часто  писал
о  ней.  Однако  за  всю  свою  научную  карьеру  он  так  и  не  нашел  време¬
ни  для  аналитического  разбора  научной  концепции  Кошена  и  если
мельком  упоминал  о  нем,  то  исключительно  как  об  «авторе  замеча¬
ний  на  критику»  Оларом  Тэна73.
 Отвергая  труды  Тэна  и  Кошена  по  идеологическим  соображени¬
ям,  российская  либеральная  историография  отказалась  от  примене¬
ния  в  исторических  исследованиях  «психологического  метода»,
предложенного  Тэном  и  от  использования  в  изучении  истории  соци¬
ологического  метода  Э.  Дюркгейма,  за  что  ратовал  Кошен.  В  резуль¬
тате  эти  методы,  в  дальнейшем  широко  освоенные  зарубежной  исто¬
 72  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы...  Ч.  2.  Гл.  1.
 73  См.:  Кареев  Н.  И.  Последние  работы  русских  ученых...  С.  319-320;
Он  же.  Эпоха  французской  революции  в  трудах  русских  ученых...  С.  96;
Он  же.  Историки  Французской  революции.  Т.  3.  Л.,  1924.  С.  158,  160.
 28

рической  наукой,  в  России  до  конца  XX  столетия  практически  не
применялись.  Научная  целесообразность  оказалась  принесена  в
жертву  идеологическим  соображениям.  Это  был  сознательный  вы¬
бор,  о  чем  Кареев  так  писал  на  склоне  лет:
 «И  вот  тут  также  задавался  мне  вопрос,  не  заставила  ли  меня  наша  рево¬
люция  переменить  взгляд  на  Тэна.  И  опять  я  считал  себя  вправе  сказать,
что  не  имел  ни  малейшего  для  этого  основания.  По  старой  традиции,  вос¬
питавшейся  на  более  ранних  историях  революции  (Мииье  и  Тьера,  Миш¬
ле  и  Луи  Блана),  бывших  ее  апологиями,  прежде  всего  бросалась  в  глаза
казовая,  героическая,  праздничная  сторона  революции,  сделавшаяся  по¬
этическою  легендою.  Клятва  в  Jeu  de  paume,  взятие  Бастилии,  ночь  4  ав¬
густа,  праздник  федерации,  “Декларация  прав”,  “Марсельеза”,  -  какие
это,  в  самом  деле,  красивые,  эффектные  вещи,  способные  настраивать  на
повышенный  тон.  Но  все  это  именно  поэтическая,  праздничная,  казовая
сторона  революции,  у  которой  была  своя  проза,  свои  будни,  своя  изнан¬
ка,  рядом  с  героизмом,  своя  патология.  Ее-то  Тэн  нарочито,  но  односто¬
ронне  выдвинул  вперед.  Наша  революция  в  этом  отношении  для  меня  не
представляла  ничего  нового,  ничего,  что  было  бы  мне  раньше  неизвестно,
и  Тэн  остался  для  меня  таким  же  Тэном,  каким  был  и  раньше...»74
 Единожды  выбрав  путь  апологетики  «казовой»  стороны  Револю¬
ции,  мэтр  «русской  школы»  остался  верен  ему  до  конца.
 74  Кареев  II.И.  Прожитое  и  пережитое...  С.  292.

Глава  2
 ВТОРОЕ  «ОТКРЫТИЕ»  КОШЕНА
 После  неудачной  попытки  В.  И.  Герье  привить  идеи  Огюстена
Кошена  отечественной  историографии  российские  историки
забыли  об  этом  французском  исследователе  почти  на  восемь
десятков  лет.  И  только  в  1989  г.  практически  одновременно  сразу  три
автора  -  академик,  член-корреспондент  и  соискатель  кандидатской
степени  -  вновь  попытались  привлечь  внимание  публики  к  творче¬
ству  Кошена.  Первые  два  сделали  это  целенаправленно,  третий  -
благодаря  удачному  стечению  обстоятельств.
 Член-корреспондент  АН  СССР,  математик  и  диссидент  И.  Р.  Ша-
фаревич  положил  разработанную  Кошеном  историко-социологиче¬
скую  схему  возникновения  Французской  революции  в  основу  памф¬
лета  «Русофобия»,  опубликованного  в  тот  год  журналом  «Наш  со¬
временник»  (№  6  и  И).  Сочинение  вызвало  общественный  резонанс,
но  в  силу  своего  сугубо  публицистического  характера  не  затронуло
сферы  профессиональных  исторических  исследований.
 Статья  академика  А.  Л.  Нарочницкого  в  журнале  «Новая  и  новей¬
шая  история»,  напротив,  адресовалась  практикующим  историкам.
Автор  курировал  в  Академии  наук  мероприятия,  приуроченные  к
200-летию  Французской  революции,  а  потому  его  текст  носил  во
многом  установочный  характер,  указывая,  на  что  именно  советские
специалисты  по  данной  теме  должны  обращать  особое  внимание.
К  числу  наиболее  важных  задач  на  ближайший  период  было  отнесе¬
но  и  критическое  изучение  работ  Кошена:
 «Почти  неизвестным  для  советских  ученых  является  консервативный
историк  первой  четверти  XX  в.  <...>  О.  Кошен.  Его  книги  об  упрочении  в
1793-1794  гг.  неких  “обществ  мысли”,  фанатически  добивавшихся  осу¬
ществления  чисто  абстрактных  идей  Руссо  о  равенстве  и  общей  воле,  ста¬
ли  евангелием  историков  ревизионистской  школы,  прежде  всего  Ф.  Фю-
ре.  Труд  Кошена  пронизан  отвращением  к  якобинизму  и  натянутыми  ис¬
кусственными  концепциями.  Представляется  целесообразным  под-
 30

вергиуть  анализу  взгляды  Кошена,  первым  выступлением  которого  была
защита  И.  Тэна  от  критики  его  А.  Оларом.  <...>  Всегда  лучше  иметь  дело
с  оригиналом,  а  не  его  копией:  критика  Кошена  будет  более  плодотворна,
чем  разбор  повторения  его  мыслей  историками-февизионистами”»1.
 Ранее  я  уже  высказывал  мнение  об  этой  установке,  поэтому  сей¬
час  позволю  себе  просто  процитировать  свою  прежнюю  оценку,  тем
более  что  с  тех  пор  она  ничуть  не  изменилась.  «Похоже,  сам  А.  JL  На-
рочницкий  был  не  слишком  хорошо  знаком  с  творчеством  Кошена:  в
книгах  последнего  речь  шла  о  распространении  “обществ  мысли”  в
дореволюционный  период,  а  не  в  1793-1794  гг.,  когда  на  смену  им
пришли  революционные  клубы.  Да  и  определение  погибшего  в
1916  г.  Кошена  как  “историка  первой  четверти  XX  в.”  выглядело  не
очень  точным.  Иными  словами,  этот  французский  исследователь
был  тогда  “почти  неизвестен”  не  только  советским  ученым  в  целом,
но  и  самому  автору  статьи.  Впрочем,  это  не  помешало  последнему
дать  четкую  установку  на  “изобличительную”  трактовку  идей
Кошена,  априорно  охарактеризованных  как  “натянутые  искусствен¬
ные  концепции”.  Тем  не  менее  статья  отражает  и  явный  прогресс  да¬
же  в  этом  “обличительном”  подходе:  для  “опровержения”  консерва¬
тивного  историка  она  призывает  хотя  бы  изучить  его  работы,  без  че¬
го  раньше  вполне  обходились»2.
 И,  наконец,  в  том  же  1989  г.  во  «Французском  ежегоднике»  увиде¬
ла  свет  статья  о  творчестве  Кошена,  написанная  автором  этих  строк3.
Публикация  ее  имела  предысторию.  Сдав  по  окончании  вуза  в  1984  г.
вступительные  экзамены  в  аспирантуру  Института  всеобщей  исто¬
рии,  я,  однако,  поступить  туда  не  смог,  так  как  за  несколько  дней  до
зачисления  был  призван  в  армию.  По  возвращении  в  1986  г.  я  решил
не  связываться  вновь  с  поступлением  в  аспирантуру  и  ограничился
оформлением  соискательства.  Для  сдачи  кандидатского  минимума
по  специальности  требовалось  представить  два  реферата,  из  них
один  -  по  другой  стране  и  другому  периоду,  чем  те,  которым  посвя¬
щена  диссертация.  Поскольку  темой  моей  диссертационной  ра¬
боты  были  воззрения  английского  мыслителя  XVIII  в.  Джеймса
Макинтоша,  я  решил  взять  для  реферата  сюжет  по  французской
историографии  XX  столетия.  Выбор  пал  на  О.  Кошена.  Тогда  совет¬
ские  франковеды  активно  обсуждали  (а  те,  что  принадлежали  к  стар¬
 1  Нарочницкий  А.  Л.  Юбилей  Французской  революции:  поиски  и  пробле¬
мы  //  Новая  и  новейшая  история.  1989.  №  3.  С.  16.
 2  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.  М.,  2007.
С.137.
 3  Он  же.  Огюстен  Кошен  и  его  вклад  в  историографию  Великой  француз¬
ской  революции  //  Французский  ежегодник.  1987.  М.,  1989.  С.  220-239.
 31

шему  поколению,  столь  же  активно  осуждали)  вышедшую  несколь¬
кими  годами  ранее  книгу  Франсуа  Фюре  «Размышляя  о  Фран¬
цузской  революции»4,  значительная  часть  которой  была  отведена
Кошену.  Не  найдя  в  отечественной  литературе  не  только  никаких
подробностей,  но  даже  кратких  сведений  о  последнем,  я  решил  на¬
писать  реферат  о  нем  именно  для  того,  чтобы  самому  разобраться,
кто  это  и  почему  его  так  высоко  оценил  лидер  «ревизионистов»5
Фюре,  чьи  работы  взрывали  одну  за  другой  еще  недавно,  казалось
бы,  незыблемые  основы  «классической»  трактовки  Французской
революции.
 В  разгар  Перестройки  попасть  в  спецхраны  библиотек  стало  го¬
раздо  проще,  чем  ранее,  и,  добравшись  до  книг  Кошена  (а  они  нахо¬
дились  именно  в  спецхране),  я  приступил  к  их  изучению.  Это  было
столь  увлекательно,  что  получившийся  на  выходе  текст  оказался  по
содержанию  и  объему  значительно  сложнее  обычного  реферата.
Впрочем,  написан  он  был  исключительно  для  удовольствия,  без  ка¬
кой-либо  мысли  о  возможной  публикации.
 В  аспирантуре  его  отдали  на  рецензию  Галине  Сергеевне  Черт¬
ковой,  известному  специалисту  по  Французской  революции  и  члену
редколлегии  «Французского  ежегодника».  От  нее-то  я  и  получил
приглашение  напечатать  статью  о  Кошене  в  этом  самом  авторитет¬
ном  у  нас  в  стране  периодическом  издании  по  истории  Франции.
Небольшая  коллизия,  правда,  возникла,  когда  текст  уже  ушел  на  ре¬
дактирование.  Встретившись  со  мной  однажды  в  Институте,  Галина
Сергеевна  сообщила,  что  профессор  А.  В.  Адо,  тоже  входивший  в
редколлегию  «Ежегодника»,  советует  мне  поправить  концовку  ста¬
тьи  и  подчеркнуть:  работы  Кошена  в  наше  время  представляют  инте¬
рес  не  сами  по  себе,  а  лишь  как  источник  вдохновения  для  критиков
марксистской  историографии.  К  Анатолию  Васильевичу  я  всегда  от¬
носился  с  большой  теплотой  и  уважением:  прекрасный  человек  и  вы¬
дающийся  ученый,  он  являлся  в  то  время  бесспорным  лидером  кор¬
порации  отечественных  историков  Французской  революции6.  И  все
же  его  совету  я  не  последовал,  так  как  был  не  согласен  с  подобной
 4  Furet  F.  Penser  la  Révolution  française.  P.,  1978.  Позднее  книга  вышла  на
русском  языке  под  названием  «Постижение  Французской  революции»
(СПб.,  1998).
 5  «Ревизионистами»  этих  историков  называли  их  оппоненты,  в  т.  ч.  в  со¬
ветской  научной  литературе.  Сами  же  они  определяли  себя  как  «критическое
направление»  историографии.
 6  О  нем  см.:  Бовыкин  Д.  10.  Анатолий  Васильевич  Адо:  образ  и  память.
Саратов,  2007.
 32

оценкой  Кошена.  По  счастью,  Анатолий  Васильевич  не  настаивал,  и
статья  благополучно  увидела  свет  в  первозданном  виде.
 С  тех  пор  минуло  ровно  тридцать  лет.  В  дальнейшем  мне  еще  не
раз  приходилось  касаться  отдельных  аспектов  научного  наследия
Кошена7,  однако  к  общему  обзору  его  творчества  я  более  не  обращал¬
ся.  Как,  впрочем,  и  никто  другой  из  отечественных  историков.
Вероятно,  поэтому  тот  старый  текст  до  сих  пор  востребован,  о  чем,  в
частности,  свидетельствует  его  индекс  цитирования.  Исходя  из  это¬
го,  я  и  включил  его  в  свою  книгу.
 Разумеется,  он  несет  определенный  отпечаток  своего  времени,  из-
за  чего  местами  выглядит  анахроничным.  Наиболее  заметное  из  та¬
ких  мест  -  вступительный  пассаж  о  роли  идеологической  борьбы  как
движущей  силы  развития  историографии  Французской  революции.
Формируясь  в  лоне  советской  исторической  школы,  мы  со  студенче¬
ской  скамьи  постоянно  слышали  от  наставников,  что  историография
представляет  собою  форму  идеологической  борьбы,  которая,  в  свою
очередь,  есть  проявление  борьбы  классовой,  -  слышали  настолько
часто,  что  стали  уже  воспринимать  это  как  общее  место.  И  хотя  по
сути  сказанное  в  начале  статьи  абсолютно  верно  -  историография
Французской  революции  действительно  на  протяжении  практиче¬
ски  всего  своего  существования  развивалась  под  мощным  воздей¬
ствием  идеологических  дискуссий,  тем  не  менее  с  жизненным  и  на¬
учным  опытом  пришло  убеждение,  что  подобная  ситуация  -  совсем
не  предмет  для  восхищения,  а  скорее  то,  к  преодолению  чего  надо  не¬
уклонно  стремиться.  Естественно,  ни  один  ученый  не  может  быть
полностью  свободен  от  влияния  духа  времени,  от  каких-либо  поли¬
тических  симпатий  или  антипатий,  но,  отдавая  себе  в  этом  отчет,  он
должен  изо  всех  сил  стараться  оградить  от  них  свои  исследования
насколько  возможно.
 Еще  одно  место  статьи,  где  различима  печать  прошедшей  эпохи,
это  -  уверенность  автора  в  необходимости  «поиска  объективных  за¬
кономерностей,  знание  которых  позволило  бы  дать  научное  объясне¬
ние  причин  революционных  событий».  За  прошедшие  с  тех  пор  годы
мои  собственные  исследования  революционной  истории  и  знаком¬
ство  с  работами  коллег,  напротив,  привели  меня  к  убеждению,  что
революция  во  Франции  была  не  результатом  каких-либо  «объектив¬
ных  закономерностей»,  доказать  существование  которых  никому  так
и  не  удалось,  а  следствием  уникального  совпадения  по  времени  цело¬
 7  См.:  Чудинов  Л.  В.  Размышления  англичан  о  Французской  революции.
М.,  1997.  С.  121-129;  Он  же.  Французская  революция:  история  и  мифы...
С.  154-161.
 33

го  ряда  негативных  факторов  -  своего  рода  социального  резонанса,
приведшего  к  краху  Старого  порядка8.
 Впрочем,  я  сохранил  в  статье  оба  эти  места,  чтобы  не  нарушать
архитектонику  текста.  Единственное,  что  я  позволил  себе,  это  уточ¬
нить  отдельные  термины,  чтобы,  не  меняя  сути  текста,  избавить  его
от  излишних  архаизмов.  В  частности,  при  упоминании  Французской
революции  я  опускаю  распространенный  в  советской  историогра¬
фии  эпитет  «Великая».  Не  используемый  больше  нигде  в  мире,  он
появился  в  отечественной  исторической  литературе  на  исходе  XIX  в.
как  порождение  «культа  Французской  революции»,  распространен¬
ного  среди  оппозиционной  части  российской  интеллигенции,  кото¬
рая  придавала  этому  событию  сакральное  значение  пророчества  о
будущем  России9.  Интеграция  же  современной  российской  историо¬
графии  Французской  революции  в  мировую  науку  привела  к  унифи¬
кации  применяемых  терминов  и  побудила  специалистов  по  данной
тематике  отказаться  от  этого,  локально  применявшегося,  понятия,
которое  к  тому  же  отягощено  коннотациями,  не  имеющими  ничего
общего  со  светским  научным  знанием.
 В  остальном  оригинальный  текст  статьи  остался  неизменным.
 Огюстен  Кошен  и  его  вклад  в  историографию
Франиузской  революции
 Не  много  найдется  в  исторической  науке  тем,  разработка  которых
сопровождалась  бы  столь  же  острой  идеологической  борьбой,  какая
ведется  уже  на  протяжении  двух  столетий  вокруг  Французской  ре¬
волюции.  Именно  идейное  противоборство,  желание  различных  об¬
щественно-политических  сил  дать  свою  интерпретацию  событий,
развернувшихся  во  Франции  на  исходе  XVIII  столетия,  играют  роль
катализатора,  способствующего  бурному  росту  данной  отрасли  исто¬
риографии.  Стремление  обнаружить  уязвимые  места  в  концепции
своего  не  только  научного  оппонента,  но  и  идейного  противника,  по¬
буждает  историков  углублять  изыскания,  вводить  в  оборот  новые  ис¬
точники,  обращаться  к  разработке  малоизвестных  аспектов  темы.
Диалектика  борьбы  противоположностей,  борьбы  непримиримой,
ибо  за  идеологической  оболочкой  скрываются  классовые  интересы,
движет  вперед  историографию  Революции,  и  каждый  новый  ее  ви¬
ток  связан  с  именами  ученых,  которые  с  разных  мировоззренческих
 8  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Истоки  революции  //  Всемирная  история.
Т.  4:  Мир  в  XVIII  веке.  М.,  2013.  С.  644-655.
 9  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы...  Ч.  1.  Гл.  1.С.  10-24.
 34

позиций  вносили  свой  вклад  в  исследование  революционного
десятилетия.
 О  Французской  революции  написаны  тысячи  книг  и  статей,  но
если  авторов  одних  знает  каждый  образованный  человек,  то  о  созда¬
телях  других  помнят  теперь  только  специалисты.  Кто  сегодня  читает
Томаса  Кристи,  Фридриха  Гентца  или  Огюстена  Баррюэля?  Их  со¬
чинения,  широко  известные  в  конце  XVIII  в.,  теперь  можно  отыскать
только  в  отделах  редкой  книги.  Есть,  однако,  и  третья  категория  ав¬
торов,  не  снискавших  признания  современников  и  довольно  прочно
забытых,  но  десятилетия  спустя  вызванных  к  жизни  и  поднятых  на
поверхность  потоком  идеологической  борьбы,  насквозь  пронизыва¬
ющей  историографию  Великой  революции  XVIII  столетия.  К  их
числу  принадлежит  французский  историк  начала  XX  в.  Огюстен
Кошен.
 Труды  этого  рано  ушедшего  из  жизни  исследователя,  увидевшие
свет  лишь  после  его  смерти,  более  полувека  почти  не  привлекали  к
себе  внимания  специалистов.  В  1970  г.  А.  Собуль  упоминал  о  них  как
об  устаревших  и  представляющих  интерес  только  для  историков
исторической  науки10.  Но  спустя  несколько  лет  положение  круто  из¬
менилось.  В  1978  г.  один  из  виднейших  историков-«ревизионистов»,
Ф.  Фюре,  поместил  в  своей  нашумевшей  книге  «Размышляя  о
Французской  революции»  пространный  очерк,  посвященный
Кошену,  где  тот  наряду  с  А.  Токвилем  был  объявлен  «единственным
историком,  предложившим  точную  трактовку  (une  conceptualisation
rigoureuse)  Французской  революции»11.  Сочинение  Фюре  вызвало
немало  откликов12.  О  Кошене  заговорили.  В  конце  1970-х  гг.  его  ос¬
новные  работы  были  переизданы13.  По  словам  Ж.  Бэшле,  автора  пре¬
дисловия  к  «Духу  якобинизма»,  идеи  Кошена  звучат  сегодня  гораздо
актуальнее,  чем  при  его  жизни.  Более  того,  согласно  Бэшле  лишь
один  Кошен  из  всех  когда-либо  писавших  о  Революции  сумел  при¬
близиться  к  правильному  ответу  на  вопрос:  почему  во  Франции  кон¬
ца  XVIII  в.  произошел  революционный  взрыв?14
 10  SoboulA.  La  civilisation  et  la  Révolution  française.  P.,  1970.  Vol.  1.
 11  Furet  F.  Penser  la  Révolution  française.  P.,  1978.  P.  9-10.
 12  См.,  например:  Le  Roy  Ladurie  E.  Une  nouvelle  interpretation  de  la
Révolution  //  Monde.  1979.  12  janv.;  HirschJ.  P.  Pensons  la  Révolution  françai¬
se  //Annales.  E.  S.  C.  1980.  N  2;  Fodmo  Ж.  О  книге  Ф.  Фюре  //  Французский
ежегодник.  1978.  М.,  1981.
 п  Cochin  A.  La  Révolution  et  la  libre-pensée.  P.,  1978;  Idem.  Lesprit  du
jacobinism.  P.,  1979.
 1/1  BaechlerJ.  Preface  //  Cochin  A.  Lesprit  du  jacobinisme...  P.  31.
 35

Итак,  кто  же  он  -  Огюстен  Кошен  -  и  почему  его  труды,  пережив¬
шие  второе  рождение,  получили  в  наше  время  столь  восторженные
оценки  ряда  французских  историков  и  социологов?
 О.  Кошен  родился  в  Париже  22  декабря  1876  г.  Его  отец,  барон
Дени  Кошен,  член  Французской  академии,  ревностный  католик,
принадлежал  к  кругу  политиков  крайне  правого  толка.  Закончив
Школу  хартий,  Огюстен  защитил  в  1902  г.  диссертацию  по  истории
Франции  XVII  в.  С  1903  г.  он  начал  заниматься  изучением
Французской  революции  XVIII  в.  В  1904  г.  Кошен  на  основе  доку¬
ментов  Национального  архива  написал  статью  о  выборной  кампании
1789  г.  в  Бургундии.  В  1904-1908  гг.  Кошен  работал  в  архивах
Бретани,  собирая  материал  для  монографии15.  В  1908  г.  он  временно
прервал  свои  изыскания  для  участия  в  дискуссии  о  сочинении
Ипполита  Тэна  «Происхождение  современной  Франции»16.  В  1909  г.
Кошен  опубликовал  очерк  «Кризис  революционной  историографии:
Тэн  и  Олар»17.  В  последующие  годы,  вплоть  до  начала  Первой  миро¬
вой  войны,  Кошен  вел  подготовительную  работу  для  создания  фун¬
даментального  труда  по  истории  якобинской  диктатуры.  Война  по¬
мешала  ему  закончить  исследование.  8  июля  1916  г.  капитан  Кошен
погиб  в  сражении  на  Сомме.
 После  войны  ряд  работ  О.  Кошена  был  опубликован.  В  1920  г.  по¬
явился  первый  том  собрания  документов  «Акты  революционного
правительства»18,  подготовленный  им  совместно  с  Ш.  Шарпантье.
В  1921  и  1924  гг.  мать  О.  Кошена  издала  два  сборника  его  трудов19.
В  первый  -  «Общества  мысли  и  демократия:  Этюды  революционной
истории»  (в  1979  г.  он  вышел  под  названием  «Дух  якобинизма»)  -
были  включены  уже  ранее  публиковавшиеся  статьи  и  очерк  1909  г.
о  сочинении  Тэна.  Во  второй  -  «Революция  и  свободомыслие»  -
вошли  подготовительные  материалы  теоретической  части  иссле¬
дования  по  истории  якобинской  диктатуры.  В  1925  г.  увидела
свет  двухтомная  монография  о  выборах  в  Бретани.  И  хотя  Кошен  не
 15  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  Révolution  en  Bretagne.  1788-1789.
Vol.  1-2.  P.,  1925.
 16  Taine  II.  Les  origines  de  la  France  contemporaine:  La  Révolution.  Vol.  1-3.
P,  1878.
 17  Cochin  A.  La  crise  de  l’histoire  révolutionnaire:  Taine  et  M.  Aulard.  P.,
1909.
 18  Actes  du  gouvernement  révolutionnaire  (23  août  1793  -  27  juillet  1794)  /
Recueil  des  documents  publiés  par  MM.  A.  Cochin,  Ch.  Charpentier.  P.,  1920.  T.  1:
23  août  -  3  décembre  1793.
 19  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie.  Etude  d’histoire
révolutionnaire.  P,  1921;  Idem.  La  Révolution  et  la  libre-pensée...  P.,  1924.
 36

закончил  свой  основной  труд,  даже  то,  что  он  успел  написать,
дает  ясное  представление  о  его  концепции  Французской  рево¬
люции.
 Время,  когда  работал  Кошен,  -  начало  XX  в.  -  было  переломным
для  французской  исторической  науки.  Занятая  описанием  явлений
преимущественно  политического  характера,  позитивистская
историография,  наиболее  крупным  представителем  которой  среди
исследователей  Революции  был  А.  Олар,  в  значительной  степени  ис¬
черпала  возможности  для  дальнейшего  продвижения  вперед.  Споры
о  новых  путях  изучения  Революции  приобрели  тогда  чрезвычайно
острый  характер.  Свои  мысли  по  этому  поводу  Кошен  и  высказал  в
брошюре  «Кризис  революционной  истории:  Тэн  и  Олар».
 Краткая  предыстория  ее  такова.  В  1876-1893  гг.  представитель
правого  крыла  французской  историографии  И.  Тэн  выпустил  свой
знаменитый  многотомный  труд  «Происхождение  современной
Франции»,  вторая  часть  которого  была  посвящена  Революции
XVIII  в.  П.  А.  Кропоткин  дал  следующую  весьма  точную  оценку  этой
работы:  «Тэн  -  историк  вполне  враждебный  если  не  самой  револю¬
ции,  то  формам,  в  которые  она  вылилась...  А  между  тем,  несмотря  на
эту  враждебность,  самый  восторженный  поклонник  не  может  не  по¬
нять,  что  Тэн  внес  совсем  новый  элемент  и  -  странное  дело  -  элемент
этот  -  народ».  «Дело  в  том,  -  продолжает  Кропоткин,  -  что  у  Тэна
история  революции  является  в  совершенно  ином  виде,  чем  у  других
историков.  Люди,  на  которых  сосредоточивалось  внимание  прежних
историков,  у  него  исчезают.  Его  книга  написана  не  для  возвеличива¬
ния  Робеспьера,  как  “История”  Луи  Блана,  не  для  оправдания
Дантона,  как  художественная  история  Мишле,  -  в  ней  видно,  как  на¬
род  делал  революцию...  Правда,  народ  является  у  Тэна  в  ложном  све¬
те,  потому  что  вы  видите  его  разрушительную  деятельность,  но  не
видите  причин  ее...  Но  вы  все-таки  видите  у  Тэна  то,  чего  нет  ни  у
одного  историка,  именно  стихийное  движение...  После  Тэна  фор¬
мальная  история  революции  уже  невозможна»20.
 Эти  особенности  сочинения  Тэна  вызвали  резкую  критику  со  сто¬
роны  либеральных  историков,  и  прежде  всего  наиболее  видного  из
них  -  Альфонса  Олара.  Либеральная,  республиканская  историогра¬
фия,  защищая  ведущие  начало  с  1789  г.  традиции  либеральной  демо¬
кратии,  не  желала  «компрометировать»  Революцию  признанием
факта  широкого  размаха  народного  насилия  в  революционные  годы.
В  1907  г.  Олар  выпустил  книгу  «Тэн  -  историк  Французской
 20  Кропоткин  П.  А.  Великая  французская  революция,  1789-1793.  М.,
1979.  С.  455,  458-460.
 37

революции»21.  Отметив  все,  даже  самые  мелкие,  ошибки  Тэна,  вплоть
до  неточностей  в  сносках,  Олар  сделал  вывод,  что  работа  этого  иссле¬
дователя  оказалась  «совершенно  бесполезной  для  исторической  нау¬
ки».  Выступление  Олара  послужило  поводом  для  появления  брошю¬
ры  Кошена,  который,  однако,  не  ограничился  рассмотрением
позиций  участвовавших  в  дискуссии  сторон,  а  попытался  дать  соб¬
ственную  оценку  положения  во  французской  историографии  рево¬
люции  на  рубеже  XIX-XX  вв.  Подчеркнем,  что  поскольку  Кошен
видел  кульминацию  революционных  событий  в  якобинской  дикта¬
туре,  то  и  к  другим  историкам  он  относился  в  зависимости  от  того,
как  они  трактовали  данный  период.
 До  Тэна  изучение  Революции,  отмечал  Кошен,  развивалось  в  рам¬
ках  двух  концепций:  «концепции  обстоятельств»  и  «концепции  заго¬
вора».  Приверженцы  первой  -  сторонники  Революции  -  пытались
объяснить  происхождение  якобинского  режима  влиянием  внешних
обстоятельств.  Действия  людей  93-го  года  были  якобы  обусловлены
несчастьями,  их  окружавшими.  «На  их  месте  каждый  здравомысля¬
щий  и  храбрый  человек  действовал  бы  так  же»,  -  утверждали  эти
историки22.  Олар,  по  мнению  Кошена,  шире,  чем  кто-либо  другой,  ис¬
пользовал  данную  концепцию,  оправдывая  даже  последние  акты  тер¬
рора  обстоятельствами  войны.  Согласно  Олару,  установление  рево¬
люционной  диктатуры  было  лишь  «крайним  средством  ведения  вой¬
ны».  Но  исследователи,  разделявшие  подобную  точку  зрения,
забыли,  что  режим  93-го  года  имел  в  основе  определенный  принцип,
писал  Кошен,  -  это  была  «чистая  или,  говоря  словами  Тэна,  прямая
демократия»,  сосредоточение  всей  власти  в  руках  народа.  Но  по¬
скольку  народ  не  мог  сам  заниматься  административными  делами  и
вникать  во  все  детали  управления,  ему  был  необходим  орган  надзора
за  властями.  Таким  органом  стали  революционные  общества  -  «глаз
народа»,  как  их  тогда  называли.  Именно  они  воплощали  в  себе,  по
убеждению  сторонников  нового  режима,  народ.  «Чистая  демокра¬
тия  -  режим  обществ»,  -  отмечал  Кошен23.
 Все  вышесказанное  мы,  в  принципе,  можем  принять  без  возраже¬
ний.  Правомерна  критика  широко  распространенного  в  историогра¬
фии  XIX  -  начала  XX  в.  отождествления  якобинской  диктатуры  с
режимом  военного  положения,  ибо  сводить  якобинский  режим  к
чрезвычайным  мерам  военного  времени  -  «значит  вовсе  не  замечать
проблемы  революционного  правительства,  т.  е.  классического  образ¬
 21  Aulard  A.  Taine,  historien  de  la  Révolution  française...  R  1907.
 22  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  75.
 23  Ibid.  P.  75,  78.
 38

ца  специфической  формы  власти  -  революционной  диктатуры...»24
Одной  из  характерных  черт,  обусловленных  этой  спецификой,  было
широкое  вовлечение  масс  в  управление  государством,  осуществляв¬
шееся  через  сеть  революционных  обществ.  Кошен  тонко  подметил
слабое  место  либеральной  историографии  -  стремление  разделить
как  несовместимые  понятия  «революционная  диктатура»  и  «демо¬
кратия».  Сам  он  был  убежден,  что  якобинский  режим  являлся  наи¬
более  последовательной  формой  демократии,  какие  до  того  времени
знало  человечество.  Но  из  этого  положения,  в  целом  верного  по  от¬
ношению  к  начальному  периоду  якобинской  диктатуры,  он  делал  до¬
вольно  тенденциозный  вывод:  поскольку  якобинская  диктатура  не
была  результатом  «обстоятельств»,  политика  террора  -  нормальная
форма  функционирования  любой  действительно  демократической
власти.
 Кошен,  протестуя  против  абсолютизации  военного  фактора  как
причины  революционной  диктатуры,  впадал  в  иную  крайность  и  во¬
обще  отрицал  всякое  влияние  войны  внешней  и  гражданской  на  дей¬
ствия  якобинского  правительства,  хотя  именно  ожесточенная  клас¬
совая  борьба  и  побудила  революционеров  прибегнуть  к  террору.  По
мнению  Кошена,  сам  по  себе  принцип  всевластия  народа  неизбежно
предполагает  отказ  от  норм  морали  и  права,  ибо  согласно  этому
принципу  мерилом  нравственности  и  правомерности  любого  поступ¬
ка  становится  соответствие  его  «всеобщей  воле»,  то  есть  воле  «наро¬
да-су  верена».  «Мы  утверждаем,  -  писал  Кошен,  -  что  сама  идея  ре¬
волюционного  закона,  или  революционного  акта,  в  том  точно  смыс¬
ле,  как  это  понимали  в  93-м  году,  иными  словами,  акта  формально
законного,  однако  попирающего  все  элементарные  нормы  права  и
морали,  не  появилась  бы  без  принципа  прямого  суверенитета  народа
и  порожденного  им  социального  режима  [режима  «прямой  демокра¬
тии».  -  А.  Ч].  Впрочем,  и  практика  это  подтверждает:  вести  граждан¬
скую  и  внешнюю  войны  приходилось  не  только  людям,  находившим¬
ся  у  власти  в  93-м  году,  но  лишь  они  одни  поставили  террор  в  поря¬
док  дня  и  заставили  гильотину  действовать  непрерывно»25.
 Призывы  защищать  республику  и  бороться  с  контрреволюцией
не  были  обусловлены  реальными  обстоятельствами,  утверждал
Кошен,  они  служили  лишь  прикрытием  для  репрессивной  политики.
«Когда  акты  народной  власти  приобретали  в  некоторой  степени  не¬
законный  характер  и  становились  тираническими,  они  всегда  пре¬
подносились  как  действия  ради  общей  обороны  и  общественного
 2/1  Старосельский  Я.  В.  Проблема  якобинской  диктатуры.  М.,  1930.  С.  4-5.
 2:1  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  109.
 39

спасения»26.  Тезис  о  защите  республики  пронизывал  все  документы
революционного  правительства,  а  поскольку  именно  их  исследовали
в  первую  очередь  Мишле  и  Олар,  Кошен,  считая,  что  данный  вид  ис¬
точников  не  отражал  реальной  действительности,  отрицал  правомер¬
ность  выводов,  содержавшихся  в  трудах  этих  историков.  Олар,  по
словам  Кошена,  изучал  не  содержание,  а  лишь  внешний  фасад,  не  то,
что  происходило  на  самом  деле,  а  лишь  то,  что  об  этом  писали:  он
был  «привязан  к  абстракции  прав  человека,  к  фикции  народа-сувере-
на  и  всеобщей  воли».  Критикуя  Олара,  Кошен  ставил  под  сомнение
научную  ценность  всей  «патриотической»,  «проякобинской»  исто¬
риографии,  ибо,  по  его  убеждению,  отказ  от  тезиса  «обороны»,  от  ар¬
гумента  «общественного  спасения»  неизбежно  должен  повлечь  за  со¬
бой  отказ  от  оправдания  революции27.
 С  большей  симпатией  писал  Кошен  о  сторонниках  «концепции
заговора»,  к  которым  он  относил  всех  противников  Революции.  Они,
отмечал  Кошен,  совершенно  верно  указывали  на  острые  противоре¬
чия  между  якобинцами  и  широкими  народными  массами,  однако
ошибочно  сводили  происхождение  якобинской  диктатуры  к  загово¬
ру  отдельных  индивидов.  Эта  традиция  ведет  начало  еще  с
Термидора,  когда  уцелевшие  жертвы  Террора  обвиняли  в  своих  не¬
счастьях  конкретных  лиц:  «Дантон  отвечал  за  убийства  в  тюрьмах,
Кутон  -  за  убийства  в  Лионе,  Мэнье  -  в  Оранже;  Фукье  поплатился
за  революционное  правосудие,  Марат  -  за  прессу,  Робеспьер  -  за  все
на  свете»28.  В  историографии  подобные  взгляды  первым  изложил  в
наивной  форме  аббат  О.  Баррюэль,  автор  многотомной  истории
якобинизма,  объявивший  революцию  результатом  масонского
заговора29.
 Утверждения  относительно  существования  «заговора»  ошибоч¬
ны,  считал  Кошен.  «При  социальном  режиме,  несомненно,  имело  ме¬
сто  угнетение  -  угнетение  большинства  народа.  <...>  Однако  невер¬
но,  что  все  угнетавшее  меньшинство  представляло  собой  клику  или
заговор»30.  Личности,  писал  Кошен,  не  играли  в  Революции  никакой
самостоятельной  роли.  Это  чувствовали  и  Мишле,  ставивший  народ
выше  отдельных  людей,  и  Олар,  отрицавший,  что  Гора  являлась  пар¬
тией;  но  первым,  по  мнению  Кошена,  проблему  якобинизма  как  «со¬
 2(S  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  110.
 27  Ibid.  P.  109,113.
 28  Ibid.  P.  89.
 29  Barruel  A.  Mémoires  pour  servir  à  l’histoire  du  jacobinisme.  Vol.  1-4.  L.,
1797-1798.
 30  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  92.
 40

циального  феномена»  поставил  Ипполит  Тэн.  С  его  именем  Кошен
связывал  начало  нового  этапа  в  историографии  революции,  так  как
Тэн  якобы  преодолел  недостатки  и  ограниченность  как  «концепции
обстоятельств»,  так  и  «концепции  заговора»31.  Тэн  «ниспроверг  идо¬
ла,  разорвал  на  клочки  фетиш  революции  -  народ»32,  ибо  показал,
что  «малый  народ»  революционных  обществ  и  большинство  францу¬
зов  -  «Великий  народ»  -  не  одно  и  то  же.  «Идеи  и  история  малого
народа,  -  писал  Кошен,  -  не  совпадают  с  нашими,  его  Малый  город
имеет  свой  закон  существования,  свое  развитие,  о  котором  не  знают
даже  живущие  в  нем,  -  такова  основная  идея  книги  Тэна.  Сей  закон
парадоксален:  в  89-м  году  появился  народ,  угнетавший  большинство
нации;  принцип  свободы,  уничтоживший  фактическую  свободу,
“философия”,  убивавшая  за  мнение,  правосудие,  казнившее  без
суда»33.
 Тэн  широко  привлекал  новый  вид  источников  -  воспоминания  и
свидетельства  современников,  принципиально  отвергавшиеся
Мишле  и  Оларом.  Это  позволило  ему,  по  словам  Кошена,  первым
увидеть  и  описать  «малый  народ»,  первым  отметить,  что  движущие
пружины  деятельности  якобинского  режима  лежали  не  в  сфере  ин¬
дивидуального  сознания,  а  гораздо  глубже;  и  все  же  Тэн  лишь  поста¬
вил  проблему,  но  не  решил  ее.  Причина  -  недостаток  его  метода.
Стремясь  уйти  с  проторенных  путей  в  поисках  объективных,  не  за¬
висящих  от  индивидуального  сознания,  факторов,  породивших  «фе¬
номен  якобинизма»  и  обусловивших  его  развитие,  Тэн  применил  так
называемый  психологический  метод  исследования.  В  центре  его  на¬
учных  интересов  находилась  «психология  якобинизма».  Но  подоб¬
ный  путь  вел  в  тупик,  утверждал  Кошен,  ибо,  рассматривая  якоби-
низм  как  извращение,  Тэн  неизбежно  должен  был  прийти  к  заведомо
абсурдному  выводу,  что  все  якобинцы  были  сумасшедшими34.
 Таким  образом,  в  историографии  Революции,  считал  Кошен,  к  на¬
чалу  XX  в.  сложилась  критическая  ситуация:  с  одной  стороны,  по¬
пытки  объяснить  революционные  события  без  знания  реальных  фак¬
тов  (Олар),  с  другой  -  знание  фактов  и  неспособность  дать  им  теоре¬
тическое  обобщение  (Тэн).  Разрешить  данное  противоречие
возможно,  по  мнению  Кошена,  только  применив  к  исследованию  ре¬
волюции  «социологический  метод»  Эмиля  Дюркгейма35.
 11  1Ыс1.  Р.  74-75.
 32  1ЫА.  Р.  133.
 33  1Ыс1.  Р.  94.
 34  1Ыс1.  Р.74,101.
 35  1Ыс1.  Р.  97,  99-100.
 41

Социологическое  учение  Э.  Дюркгейма  (1858-1917)  появилось
на  рубеже  Х1Х-ХХ  столетий  как  попытка  преодолеть  неспособность
позитивистской  науки  к  осмыслению  законов  общественного  разви¬
тия36.  Дюркгеймовская  социология  противостояла  также  неоканти¬
анской  философии,  создававшей  метафизические  схемы,  оторван¬
ные  от  фактов.  Теоретико-методологической  основой  концепции
Дюркгейма  служил  принцип  естественного  характера  общественных
закономерностей,  подразумевавший  отрицание  сверхъестественных
источников  познания.  Общество,  утверждал  Дюркгейм,  представля¬
ет  собой  объективную  реальность  по  отношению  к  отдельному  инди¬
виду,  поэтому  методы  изучения  его  должны  быть  объективны.
«Социальные  факты  нужно  рассматривать  как  предметы»37.
 В  то  же  время  Дюркгейм  подчеркивал  специфику  общественного
мира  по  сравнению  с  природой.  Общество,  согласно  его  теории,  -  яр¬
ко  выраженная  автономная  сфера  действительности,  которая  разви¬
вается  почти  исключительно  по  своим  внутренним  законам  и  на  ко¬
торую  несоциальные  факторы  не  оказывают  существенного  влияния:
«Объяснение  социальной  жизни  нужно  искать  в  природе  самого
общества»38.  Такой  подход  полностью  исключал  психологическое
объяснение  социальных  явлений,  преобладавшее  в  науке  тех  лет.
«Определяющая  причина  данного  социального  факта  должна  быть
отыскиваема  среди  предшествующих  социальных  фактов,  а  не  в  со¬
стояниях  индивидуального  сознания»39.
 Признавая  объективный  характер  социальных  законов,  определя¬
ющих  жизнь  общества,  Дюркгейм  в  отличие  от  Маркса  искал  их  не  в
экономической  сфере,  а  в  области  общественного  сознания.
Французский  социолог  наделял  сознание  такого  рода  спецификой,
которая  превращала  его  в  самостоятельный  феномен.  Понятие  «со¬
циальный  факт»,  основное,  по  мнению  Дюркгейма,  понятие  социо¬
логии,  включало  в  себя  «образы  мыслей,  действий  и  чувствований,
находящиеся  вне  индивида  и  одаренные  принудительной  силой,
вследствие  которой  он  вынуждается  к  ним»40.
 Дюркгейм  не  только  персонифицировал  общество,  но  и  сакрали-
зовал  его.  Общество,  считал  он,  -  источник  и  объект  всех  религий,  а
религия  -  это  система  представлений  индивида  о  социальном  мире  и
о  своем  месте  в  нем.  Лишив  религию  главного  компонента  -  веры  в
сверхъестественное,  в  Бога,  Дюркгейм,  по  существу,  отождествил  ее  с
 38  Подробнее  см.:  Осипова  Е.  В.  Социология  Эмиля  Дюркгейма.  М.,  1977.
 37  Дюркгейм  Э.  Метод  социологии.  Киев;  Харьков,  1899.  С.  20.
 38  Там  же.  С.  89.
 39  Там  же.  С.  97.
 40  Там  же.  С.  9.
 42

абстрактной  моделью  идеологии.  Данная  сторона  учения  Дюркгейма
не  была  принята  Кошеном,  относившимся  к  религии  с  большим  пие¬
тетом.  Зато  «социологический  метод»,  требовавший  искать  причины
общественных  явлений  в  сфере  коллективных  представлений,
Кошен,  по  его  признанию,  положил  в  основу  исследования  о  якобин¬
ской  диктатуре41.
 Особенно  важное,  на  наш  взгляд,  значение  для  Кошена  имела
идея  Дюркгейма  о  коллективном  сознании  группы.  В  теории
Дюркгейма  просматриваются  два  подхода  к  характеристике  обще¬
ства.  С  одной  стороны,  общество  -  это  совокупность  верований  и
идеалов,  «ансамбль  идей»,  субстрат  коллективного  сознания  в  широ¬
ком  смысле  слова,  с  другой  -  структурная  система  социальных
групп,  каждая  из  которых  имеет  свое  коллективное  сознание,  отлич¬
ное  от  общественного  сознания  в  целом  и  от  индивидуального  созна¬
ния  входящих  в  нее  лиц:  «Группа  думает,  чувствует,  действует  совер¬
шенно  иначе,  чем  это  сделали  бы  ее  члены,  если  бы  они  были
разъединены»42.  Исследование  Кошена  как  раз  и  посвящено  коллек¬
тивному  сознанию  так  называемых  «обществ  мысли»,  которое,  по
мнению  автора,  в  результате  своей  естественной  эволюции  стало  ос¬
новной  причиной  революционного  взрыва  во  Франции  конца
XVIII  в.
 Французская  революция  была,  согласно  концепции  Кошена,
следствием  определенных  процессов,  происходивших  в  обществен¬
ном  сознании.  О  каких-либо  экономических  предпосылках
Революции  Кошен,  как  правило,  не  упоминал.  Лишь  однажды  он
вскользь  заметил,  что  у  революции  были  и  «реальные  причины»,  на¬
пример  неправильный  фискальный  режим,  хотя  тут  же  подчеркнул,
что  подобные  факторы  могли  играть  роль  лишь  в  1789  г.,  но  никак  не
10  августа  1792  или  31  мая  1793  г.43
 Подобно  Э.  Бёрку,  основателю  консервативного  направления
историографии  Французской  революции,  Кошен  противопоставлял
событиям  во  Франции  XVIII  в.  английскую  Славную  революцию
1688  г.,  которая  установила  якобы  «фактическую  свободу»,  соответ¬
ствовавшую  «реальному  положению  вещей».  Права  англичан  были
гарантированы  договором  между  двумя  силами:  королем,  с  одной
стороны,  купцами  и  крестьянами  -  с  другой.  Такая  же  «фактическая
свобода»  существовала,  по  словам  Кошена,  и  во  Франции  до  1789  г.,
причем,  возможно,  даже  в  более  широких  размерах,  чем  в  Англии.  Но
«свободы»  французов  были  более  разнолики  и  многочисленны,  ибо  у
 41  СосЫп  A.  La  révolution  et  la  libre-pensée...  P.  66-68.
 42  Дюркгейм  Э.  Указ.  соч.  С.  91.
 43  Cochin  A.  La  révolution  et  la  libre-pensée...  P.  XXXIII.
 43

различных  городов,  сословий,  провинций  имелись  свои  права  и  обя¬
занности.  «Существовала  не  одна,  а  тысячи  конституционных  хар¬
тий»,  которые  основывались  на  «фактическом  положении»,  на  тра¬
дициях,  на  частных  соглашениях:  «Никакого  произвола  или  тирании
здесь  не  было,  ничего  -  кроме  законных  различий,  полезных  для  сво¬
боды  самих  нижестоящих.  <...>  Человек  высокого  происхождения  -
дворянин  -  был  тираном  не  больше,  чем  учитель  по  отношению  к
ученику44».  Мировоззрением,  наилучшим  образом,  по  мнению
Кошена,  соответствовавшим  этому  «реальному  обществу»,  являлась
католическая  религия45.
 Идеализация  сословно-корпоративного  строя  Старого  порядка
для  начала  XX  в.  не  представляется  чем-то  необычным.  В  условиях
капиталистической  анархии  производства,  господства  индивидуа¬
лизма  и  распада  системы  христианских  моральных  ценностей  не
только  консервативному  историку  Кошену,  но  и  либералу
Дюркгейму  Старый  порядок  казался  общественным  устройством,  в
котором  деятельность  социальных  институтов  была  значительно
лучше  налажена  именно  благодаря  господству  теологического  миро¬
воззрения46.
 В  отличие  от  английской  революции  1688  г.  французская,  разру¬
шившая  «фактическую  свободу»  Старого  порядка,  не  была  вызвана
реальными  потребностями  общественной  жизни,  утверждал  Кошен,
она  -  дело  рук  философов,  а  не  купцов  и  крестьян,  воплощение  «аб¬
страктной  идеи  всеобщей  свободы,  основанной  на  принципе,  а  не  на
реальном  положении  дел»47.  В  то  же  время  Революция  -  это  и  не  сти¬
хийная  вспышка  анархии:  подготовка  к  ней  велась  в  «обществах
мысли»  на  протяжении  более  30  лет.
 «Общества  мысли»  -  центральное  понятие  концепции  Кошена.
В  их  число  он  включал  масонские  ложи,  литературные,  философские
и  сельскохозяйственные  общества,  музеи,  лицеи  и  другие  просвети¬
тельские  объединения,  широко  распространившиеся  во  Франции
XVIII  в.  По  мнению  Кошена,  это  были  добровольные  ассоциации,
«созданные  ради  единственной  цели  -  объединить  свои  познания,
мыслить  сообща,  только  из  любви  к  сему  искусству  и  без  всяких
практических  намерений,  совместно  искать  умозрительную  истину
из  любви  к  ней»48.  Все  «общества»  обладали  общей  чертой:  они  были
 44  Ibid.  Р.  102-103,  124-125.
 45  Ibid.  Р.  10-11,58,281-287.
 46  См.:  Осипова  Е.  В.  Указ.  соч.  С.  37,192-193.
 47  Cochin  A.  La  révolution  et  la  libre-pensée...  P.  103-104.
 48  Ibid.  P.  XXIX,  XXXI.

эгалитарными  по  форме  и  ставили  своей  задачей  развитие  фило¬
софии.
 Появление  таких  ассоциаций  Кошен  относил  к  50-м  годам
XVIII  в.  Причин,  вызвавших  их  к  жизни,  он  указать  не  мог,  и  это  -
одно  из  наиболее  уязвимых  мест  его  концепции.  Призвав  к  изгнанию
психологизма  из  общественных  наук  и  заявив  о  стремлении  искать
объективные  факторы  исторического  развития,  Кошен  сразу  стол¬
кнулся  с  задачей,  решить  которую  с  помощью  дюркгеймовского  «со¬
циологического  метода»  оказалось  невозможным.  Признать  суще¬
ствование  объективных  причин  для  возникновения  социальных
групп  -  носителей  идеологии,  враждебной  господствующему  строю,
означало  признать  наличие  внутри  Старого  порядка  глубоких  проти¬
воречий,  побудивших  к  переосмыслению  самих  его  основ.  В  против¬
ном  случае  все  объяснение  пришлось  бы  свести  к  намерениям  и  каче¬
ствам  отдельных  лиц,  вошедших  в  ассоциации,  что  оказалось  бы
равносильно  возвращению  к  психологическому  методу.  Ни  то,  ни
другое  не  было  приемлемо  для  Кошена,  поэтому  он  обошел  этот  во¬
прос,  обратившись  к  анализу  деятельности  «обществ».
 Едва  возникнув,  «общества  мысли»  быстро  распространились  по
Франции,  покрыв  ее  густой  сетью.  Развитие  их,  по  словам  Кошена,
подчинялось  определенным  объективным  законам,  обусловленным
самой  природой  подобных  ассоциаций.  В  «реальной  жизни»,  писал
он,  людей  объединяет  то,  что  в  результате  повседневной  деятельно¬
сти,  в  том  числе  трудовой,  они  приходят  к  одинаковым  убеждениям,
которые  и  являются  базой  социального  консенсуса,  чему  пример  -
христианская  религия.  «Общества»  же,  напротив,  возникли  с  целью
нахождения  истины  и  создания  общей  идеологии,  то  есть  объедине¬
ние  лиц  тут  появилось  раньше,  чем  сложилась  их  идейная  близость.
Данное  обстоятельство,  согласно  Кошену,  определило  глубокие  раз¬
личия  в  ценностях  «социального  мировоззрения»  (то  есть  мировоз¬
зрения  членов  «обществ»)  и  «мировоззрения  реального»49.
 Характерная  черта  «обществ  мысли»,  по  мнению  Кошена,  -  пол¬
ный  отказ  от  «реальной  деятельности».  Средством  поиска  истины
для  их  членов  была  устная  дискуссия,  переписка  и  голосование.
Истинным  становилось  то,  что  большинство  в  «обществе»  таковым
признавало.  Главным  достоинством  любой  идеи  считалась  ее  очевид¬
ность,  доступность  для  восприятия  всеми  членами  ассоциации.
Единственным  методом  познания  было  абстрактное,  «чистое»  мыш¬
ление.  И  если  в  «реальном  мире»  мысль  должна  обязательно  исхо¬
дить  из  таких  основополагающих,  по  мнению  Кошена,  ценностей,
 49  Ibid.  Р.  8-10.
 45

как  вера,  традиция  и  опыт50,  то  для  «чистого»,  «социального»  мыш¬
ления  они  не  имели  никакого  значения:  «Не  было  больше  необходи¬
мости  ни  в  Боге,  ни  в  короле,  ни  в  заботе  о  своих  делах,  потому  что
можно  было  развлекаться,  предаваясь  каждый  вечер  “философской”
беседе,  потому  что,  снимая  шляпу  при  входе  в  ложу,  каждый  остав¬
лял  свои  заботы  за  дверью,  дабы  выходя  вернуться  к  ним».  Более  то¬
го,  всякая  связь  с  реальностью  только  затрудняла  работу  «чистого
мышления»,  поэтому  все  «позитивные  понятия»  -  вера,  авторитет,
традиция,  уважение  к  власти  и  т.  д.  -  были  объявлены  в  «обществах»
предрассудками51.
 Распространение  «социального  мышления»  представляло  собой,
по  словам  Кошена,  то,  что  обычно  называют  «прогрессом  Просве¬
щения»52.  Этот  процесс  повлек  за  собой  глубокие  сдвиги  в  обще¬
ственном  сознании:  «Благодаря  ему  привилегированные  забыли  о
своих  привилегиях;  мы  могли  бы  также  привести  пример  ученого,  за¬
бывшего  об  опыте,  верующего,  забывшего  о  вере»53.  «Философия»,
ставя  под  сомнение  разумность  прежних  моральных  ценностей,  под¬
рывала  существовавшие  до  того  времени  социальные  связи,  «реаль¬
ный  общественный  союз»  Старого  порядка.  Кошен  определил  дан¬
ное  явление  как  «индивидуалистический  бунт  против  всех  мораль¬
ных  устоев»54.
 Огюстен  Кошен  в  принципе  правильно  понял  роль  философии
Просвещения,  освобождавшей  общественное  сознание  из-под  влия¬
ния  религиозного  мировоззрения  и  подрывавшей  тем  самым  идеоло¬
гическую  основу  Старого  порядка.  Индивидуализм,  ставший  идеа¬
лом  просветителей,  играл  в  XVIII  в.  революционную  роль,  ибо  под¬
разумевал  необходимость  разрушения  всех  сословно-корпоративных
ограничений  личной  инициативы.  Но  поскольку  Кошен  считал
Старый  порядок  лучшим  из  возможных,  а  религиозное  сознание  -
единственно  приемлемым,  то,  естественно,  «прогресс  Просвещения»
оценивался  им  негативно.  Кошен  не  сумел  при  помощи  «социологи¬
ческого  метода»  объяснить  причины  быстрого  распространения  идей
Просвещения.  Фактически  он  сослался  на  психологический  фактор,
заявив,  что  члены  «обществ»  полюбили  «игру  в  философию»,  по¬
скольку  она  позволяла  им  удовлетворять  честолюбие,  открывая  воз¬
 Г)0  «Каковы  бы  ни  были  усилия  и  стремления  разума,  моралист  без  веры,
гражданин  без  традиции,  человек  без  опыта  останутся  жалкими  людьми,  под¬
верженными  всевозможным  ошибкам».  (Ibid.  Р.  20.)
 51  Ibid.  Р.  22,  57-61.
 52  Ibid.  Р  27.
 53  Ibid.  Р.  XXXIII.
 54  Ibid.  Р.  60.
 46

можности  для  такой  «карьеры»,  какая  в  «реальном  мире»  им  была
недоступна55.
 Члены  многочисленных  «обществ»,  распространившихся  по  всей
Франции,  создали,  по  словам  Кошена,  как  бы  свое  государство.
«Литературная  республика»,  порождение  «социального  мышления»,
представляла  собой  идеальное  общество,  не  имевшее  никакой  связи
с  «реальной  жизнью»,  некий  «город  или  мир  в  облаках»,  куда  входи¬
ли  лишь  посвященные  в  тайны  философии.  Эта  выдуманная  респуб¬
лика  «имеет  свою  конституцию,  своих  магистратов,  свой  народ,  свои
почести  и  свои  усобицы.  Там  тоже  [как  и  в  “реальном  мире”.  -
А.  Ч]  изучают  проблемы  политики,  экономики  и  т.  д.,  там  рассужда¬
ют  об  агрономии,  искусстве,  морали,  праве.  Там  дебатируются  теку¬
щие  вопросы,  там  судят  должностных  лиц.  Короче  говоря,  это  ма¬
ленькое  государство  -  образ  большого  с  одним  лишь  отличием:  оно
не  является  большим  и  не  является  реальным».  «Мир  в  облаках»
имел  свою  столицу  -  масонское  объединение  «Великий  Восток»56,
своих  законодателей  -  энциклопедистов,  свои  парламенты  -  свет¬
ские  салоны;  в  каждом  городе  литературные  общества  и  академии
представляли  собой  «гарнизоны  мыслителей»,  готовые  по  приказу
из  центра  выступить  против  духовенства,  двора  или  литературных
противников57.
 Жизнь  «литературной  республики»  подчинялась  действию  объ¬
ективных  социальных  законов,  писал  Кошен,  и  прежде  всего  -  «за¬
кону  отбора  и  вовлечения»,  в  соответствии  с  которым  углубление  в
область  философских  абстракций  имело  следствием  постепенный
отсев  тех,  кто  не  мог  полностью  порвать  связь  с  реальной  жизнью.
Оставались  только  наиболее  способные  к  существованию  в  идеаль¬
ном  мире,  созданном  «чистой  мыслью».  Они  сплачивались  все  тес¬
нее  и  продолжали  свое  движение  в  «мире  облаков»58.  Действовал
этот  закон  автоматически,  независимо  от  сознания  индивидов,
Кошен  даже  сравнивает  весь  процесс  «развития  Просвещения»  с
дрожжевым  брожением.  Непосредственным  результатом  его  были
постоянные  «чистки»  в  «обществах»  и  «бескровный  террор»  против
инакомыслящих,  подвергавшихся  травле  в  литературных  кругах59.
 Для  концепции  Кошена  характерно  то,  что  «философия»  фигури¬
рует  у  него  как  цельное,  нерасчлененное  понятие.  Он  практически
игнорирует  острую  идейную  борьбу  между  представителями  различ¬
 sr’  Ibid.  P.  22-23.
 56  Ibid.  P.  XXX,  25.
 57  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  5.
 f)8  Idem.  La  Révolution  et  la  libre-pensée...  P  23-24.
 59  Ibid.  P  XXIX,  71,172-173.
 47

ных  течений  просветительской  мысли.  Для  него  важнее,  что  всех  их
объединял  рационализм,  подход  к  политическим,  моральным,  эконо¬
мическим  проблемам  с  позиций  абстрактного,  совершенного  челове¬
ка  вообще60.  Расхождение  в  доктринах  не  имело,  по  его  словам,  почти
никакого  значения,  решающую  роль  играло  единство  метода61.  И  все
же  особое  место  Кошен  отводил  теории  «общественного  договора»
Руссо,  ставшей  якобы  слепком  с  «литературной  республики».
Абсолютная  свобода  мнений,  равенство  всех  членов,  принятие  реше¬
ний  посредством  голосования  -  эти  черты  демократического  идеала
Руссо  были  уже  реализованы  в  повседневной  практике  «философ¬
ских  обществ»:  «Граждане  Жан-Жака  -  это  не  новые  люди  без  пред¬
рассудков  и  традиций,  они  -  обычные,  потрепанные  жизнью  люди,
утратившие  в  искусственном  мире  обществ  свои  предрассудки  и
традиции»62.  Ключевые  принципы  доктрины  Руссо  -  свобода  и  ра¬
венство  -  являются,  по  мнению  Кошена,  умозрительным  идеалом,
абстракцией,  приемлемой  лишь  для  выдуманного  «мира  в  облаках»,
но  никак  не  для  реальной  жизни.  Столкновение  с  реальностью  чре¬
вато  гибелью  для  философской  системы63.
 Французская  революция  XVIII  в.  казалась  Кошену  именно  таким
столкновением,  попыткой  воплотить  абстракцию  в  жизнь,  попыткой
«мира  в  облаках»  завоевать  «реальный  мир».  Кошен  специально  не
рассматривал  вопрос  о  связи  философских  обществ  Старого  порядка
и  патриотических  обществ  эпохи  Революции.
 Этот  вопрос,  действительно,  сложен  и  до  сих  пор  не  решен  в  пол¬
ной  мере.  С  одной  стороны,  многие  видные  деятели  революции  до
1789  г.  состояли  в  каком-либо  из  философских  обществ,  какой-либо
из  академий  или  масонских  лож.  С  другой  -  многие  из  бывших  масо¬
нов  пополнили  в  революционные  годы  ряды  эмиграции.  Кошен  не
дал  определенного  ответа,  но  из  его  рассуждений  нетрудно  понять,
что  он  видел  в  революционных  или  патриотических  обществах  пря¬
мых  наследников  «обществ  мысли»,  которые  развивались  по  тем  же
объективным  законам.  Так  «законом  отбора  и  вовлечения»  Кошен
объяснял  «чистки»  Якобинского  клуба  (изгнание  фейянов,  жирон¬
дистов,  дантонистов  и  т.  д.).  Задачу  таких  «чисток»  он  видел  в  авто¬
матическом  отборе  индивидов,  наиболее  приспособленных  для  жиз¬
ни  «обществ»,  -  людей  без  собственного  мнения  и  личных  привязан¬
ностей.  Например,  Эро  де  Сешелю,  пережившему  целый  ряд
подобных  «чисток»,  приходилось  каждый  раз  от  чего-то  отказывать-
 60  Cochin  A.  Les  sociétés  de  pensée  et  la  démocratie...  P.  20.
 61  Idem.  La  Révolution  et  la  libre-pensée...  P.  108-109.
 82  Ibid.  P.  76-77.
 63  Ibid.  P.  118.
 48

с  я  -  от  происхождения,  от  славы  литератора,  от  гордости  философа,
от  своих  вкусов,  склонностей,  благ  жизни64.  В  результате  «отбора»
сложился  круг  людей,  управлявших  всей  жизнью  «обществ»:  «Таким
образом,  любое  эгалитарное  общество  через  некоторое  время  неиз¬
бежно  оказывается  в  руках  нескольких  людей  -  это  действие  силы
вещей,  это  не  заговор,  а  закон,  который  можно  назвать  законом  авто¬
матического  отбора»65.
 Революция  не  была  ни  заговором,  ни  делом  рук  народа,  считал
Кошен66.  «Ядро  мятежа»  составлял  «малый  народ»  -  члены  «об¬
ществ»,  массы  же  выступали  лишь  в  качестве  послушного  и  слепого
орудия.  Кошен  полностью  отрицал  какую-либо  стихийность  в  дей¬
ствиях  народа.  Все  выступления,  писал  он,  были  задуманы  и  спрово¬
цированы  «обществами»67.
 Возникает  вопрос:  каким  образом  сравнительно  небольшому  чис¬
лу  (по  словам  Кошена)  членов  революционных  клубов  удавалось  в
решающие  моменты  революции  побуждать  якобы  незаинтересован¬
ные  массы  к  мощным  выступлениям?  Не  располагая  достаточными
фактами,  Кошен  обратился  к  социологическому  исследованию
М.  Острогорского  о  способах  мобилизации  избирателей  политиче¬
скими  партиями  Англии  и  США68  и  механически  перенес  их  во
Францию  эпохи  Революции.  Пользуясь  подобным  методом,  Кошен,
почти  не  обращаясь  к  фактам  для  доказательств,  обвинил  якобинцев
в  подкупе,  шантаже  и  запугивании  масс.
 Вслед  за  Острогорским,  применившим  термин  «машина»  к  орга¬
низациям  политических  партий,  Кошен  дал  такое  же  название  сети
революционных  обществ.  Соответственно  каждый  из  революционе¬
ров  представлялся  ему  винтиком  этого  механизма.  Кошен  предло¬
жил  даже  особую  классификацию  участников  революции  в  зависи¬
мости  от  того,  какую  функцию  они  выполняли  в  «машине»69.
 Приписав  якобинской  диктатуре  худшие  черты  либеральных  де¬
мократий,  Кошен  затем  сделал  не  менее  произвольное  обобщение,
доказывая,  что  террор  -  неизбежное  следствие  любой  последова¬
тельно  демократической  власти:  «Можно  сказать,  что  Террор  -  нор¬
мальное  состояние  “социальной  жизни”;  целостность  “общества”
 В4  Ibid.  Р.  190,  197.
 65  Ibid.  Р.  137.
 66  Ibid,  Р.  189.
 (i7  Ibid.  Р  176-180.
 68  Ostrogorski  M.  J.  La  démocratie  et  l'organisation  des  parties  politiques.  P.,
1903  (рус.  пер.:  Острогорский  М.  Демократия  и  политические  партии.  М.,
1927.  Т.  1;  М.,  1930.  Т.  2.
 т  Cochin  Л.  La  Révolution  et  la  libre-pensée...  P.  191-215.
 49

всегда  поддерживается  только  при  помощи  взаимной  слежки  и  стра¬
ха,  по  крайней  мере  там,  где  эта  политическая  форма  применяется  в
реальном  мире,  выходя  из  своей  естественной  среды  -  мира  мысли»70.
 Добившись  единообразия  мнений  («социализация  мышления»),
единообразия  человеческих  качеств,  обезличивания  людей  («социа¬
лизация  личности»),  «“малый  народ”,  или  “машина”,  перешел  к  “со¬
циализации  имуществ”»,  -  писал  Кошен.  Этот  мотив  разработан  им
в  меньшей  степени,  однако  и  по  опубликованным  наброскам  можно
понять,  что  якобинский  режим  оценивался  им  как  «коммунистиче¬
ская  автократия».  Не  имея  достаточно  четких  представлений  о  ком¬
мунистических  принципах,  Кошен  утверждал,  что  такая  мера,  как
«максимум»,  означала  переход  к  «коммунизму  имуществ»71.
 Кошен  даже  не  пытался  связать  экономические  меры  якобинско¬
го  правительства  с  войной  против  внешней  и  внутренней  контррево¬
люции.  Он  вообще  игнорировал  войну  как  фактор,  оказавший  влия¬
ние  на  развитие  революционных  событий.  Более  того,  он  даже  вы¬
двинул  такую  антитезу:  пока  «Великий  народ»  воевал  с  австрийцами
и  англичанами,  «малый  народ»  «сражался»  против  безоружных  за¬
ключенных  в  тюрьмах  и  гильотинировал  неугодных.  Соответственно
Термидор  оценивался  Кошеном  как  восстание  «Великого  народа»
против  «малого»,  как  победа  «реального  мира»  над  «миром  в  обла¬
ках»,  как  возвращение  здравого  смысла72.
 Таким  образом,  предложенная  Кошеном  интерпретация  Фран¬
цузской  революции  имела  с  идеологической  точки  зрения  ярко  вы¬
раженную  консервативную  направленность.  Идеализируя  Старый
порядок,  восхваляя  католическую  церковь,  не  скрывая  вражды  к  ре¬
волюции  и  к  демократии  вообще,  Кошен  стал  продолжателем  исто¬
риографической  традиции,  ведущей  свое  начало  еще  от  трудов
Э.  Бёрка.  Естественно,  что  выход  в  свет  произведений  о  Революции
со  столь  ярко  выраженным  политическим  подтекстом  -  произведе¬
ний,  не  являющихся  конкретными  историческими  исследованиями,
а  представляющих  собой  попытку  философско-социологической  ин¬
терпретации  исследований  других  авторов,  вызвал  весьма  негатив¬
ные  отклики  со  стороны  историков  либерального  и  демократическо¬
го  направлений.
 Так,  мэтр  либеральной  историографии  А.  Олар  заявил,  что  Кошен
оживил  «старый  тезис  аббата  Баррюэля,  будто  Революция  вышла  из
лож.  Тот  факт,  что  Людовик  XVI  и  два  его  брата  были  франкмасона¬
ми,  заставляет  задуматься  над  тем,  насколько  обоснован  данный  те¬
 70  Cochin  А.  La  Revolution  et  la  libre-pensee...  P.  172.
 71  Ibid.  P.  232-240.
 72  Ibid.  P.  249-250.
 50

зис.  Но  автор  рассуждает  без  учета  фактов,  не  ссылаясь  или  почти  не
ссылаясь  на  них»73.
 Еще  более  критически  отозвался  о  работе  Кошена  «Революция  и
свободомыслие»  Альбер  Матьез:  «...Она  содействует  развитию  не
истории,  а  лишь  философии  и  социологии.  Это  догматическое  и  фор¬
мальное  построение,  имеющее  цель  доказать,  что  демократия  по  за¬
кону  своего  действия  не  может  не  сделать  индивида  рабом  общества
в  том,  что  касается  его  мышления,  его  свободы  и  его  имуществ».
Отмечая  большое  влияние  на  Кошена  исследования  Острогорского,
Матьез  указал  на  существеннейшее  различие  между  трудами  двух
авторов:  «Если  Острогорский  ограничился  описанием  фактов,  то  г-н
О.  Кошен  захотел  дать  им  логическое  объяснение.  Естественно,  ему
удалось  выдвинуть  лишь  произвольные  определения,  выведенные
путем  дедукции.  Он  рассуждает,  подобно  теологу  томистской  шко¬
лы,  пользуясь  постулатами  и  силлогизмами.  И  реальность  исчезает
при  этих  упражнениях  интеллектуальной  эквилибристики»74.
 Матьез  особо  подчеркивал,  что  Кошен,  выдвигая  тезис  о  ведущей
роли  «обществ  мысли»  в  подготовке  революции,  не  привел  в  под¬
тверждение  ни  текстов  источников,  ни  фактов:  «Кошен,  видимо,  и  не
догадывался,  что  ложи  до  1789  г.  были  далеки  от  того,  чтобы  стать
“обществами  мысли”,  напротив,  они  являлись  обществами  пьянства
и  развлечений.  Кроме  того,  разные  ложи  придерживались  ритуалов,
так  сказать,  систем,  совершенно  противоположных.  Они  не  имели
между  собой  ничего  общего,  кроме  того,  что  одинаково  пополнялись
выходцами  из  богатых  классов.  Они  отправили  в  эмиграцию  наибо¬
лее  значительную  часть  своих  членов.  Их  политическая  роль  ни¬
чтожна.  Предположение,  что  они  имели  программу  и  управляли  мне¬
нием  своих  членов,  носит  совершенно  произвольный  характер.
Однако  это  предположение  необходимо  для  доказательств  Кошена,
оно  составляет  их  основу.  Если  его  вынуть,  все  рухнет»75.
 Так  же  противоречит  всем  фактам  сведение  революционных  клу¬
бов  к  филиалам  лож  и  представление  о  том,  что  революционное  пра¬
вительство  проводило  коммунистическую  программу,  отмечал
Матьез.  Напротив,  это  правительство  чрезвычайно  враждебно  отно¬
силось  даже  к  идее  аграрного  закона  и  постановило  предать  смерт¬
ной  казни  того,  кто  его  предложит.
 7[]  Aulard  A.  La  Révolution  et  la  libre  pensée,  par  M.  Augustin  Cochin  //
Révolution  française.  1924.  T.  77.  N  22.  P.  363-364.
 7/1  Mathiez  A.  Augustin  Cochin:  La  Révolution  et  la  libre-pensée  //  Annales
historiques  de  la  Révolution  française.  1925.  T.  2.  N  8.  P.  179.
 75  Mathiez  A.  Augustin  Cochin:  La  Révolution  et  la  libre-pensée.
 51

Столь  категорические  оценки  двух  ведущих  авторитетов  в  обла¬
сти  революционной  истории  стали,  казалось,  окончательным  приго¬
вором  концепции  Кошена.  Действительно,  хотя  в  1930-е  гг.  продол¬
жалось  издание  некоторых  его  трудов76,  имя  Кошена  было  почти
забыто.
 «Возвращение»  Кошена  связано  с  развернувшейся  в  последние  три
десятилетия  дискуссией,  вызванной  попытками  так  называемого  ре¬
визионистского  направления  в  немарксистской  историографии  осу¬
ществить  «новую  концептуализацию»  Революции,  пересмотреть  глав¬
ные  выводы  и  методы  «классической»  историографии  Х1Х-ХХ  вв.77
 Как  уже  отмечалось,  в  1978  г.  французский  историк  Франсуа
Фюре,  один  из  ведущих  представителей  «ревизионистского»  тече¬
ния,  поместил  в  своей  книге  «Размышляя  о  французской  револю¬
ции»  очерк  «Огюстен  Кошен:  теория  якобинизма».  Зачем  ему  потре¬
бовался  этот  забытый  исследователь,  автор  объясняет  в  предисло¬
вии:  цель  сочинения  Фюре  -  «прежде  всего  полемика  с  исто-
риками-коммунистами  о  Французской  революции,  выявление  непо¬
следовательностей  в  преобладающей  сегодня  интерпретации  этого
феномена»,  а  Кошен,  по  его  словам,  «рассматривал  тот  же  самый  во¬
прос,  что  поставлен  в  этой  книге»78.
 На  сорока  страницах  Фюре  весьма  сочувственно  и  чрезвычайно
подробно  излагает  идеи  Кошена,  не  высказывая  почти  никаких  кри¬
тических  замечаний,  так  что  нередко  трудно  понять:  где  здесь  мысль
Кошена,  а  где  Фюре,  и  есть  ли  между  ними  какое-либо  различие.
Лишь  в  заключение  Фюре  отмечает,  что  Кошен  допустил  некоторые
упрощения,  что  Революция  не  сводится  к  деятельности  одних  только
патриотических  обществ,  что,  помимо  руссоистского  течения,  стре¬
мившегося  к  «прямой  демократии»,  существовали  также  силы,  доби¬
вавшиеся  более  умеренной  демократии  -  представительной,  но  тут
же  он  добавляет,  что  по  отношению  к  якобинской  диктатуре  анализ
Кошена  полностью  сохраняет  свою  значимость79.
 7(i  Cochin  A.  Sur  la  politiques  économiques  du  gouvernement  révolutionnaire.
Blois,  1933;  Idem.  Abstractions  révolutionnaire  et  le  réalisme  catholique.  Bruges,
1935;  Cochin  A.,  Bourd  M.  de.  Précis  des  principales  opérations  du  gouvernement
révolutionnaire.  P.,  1936.
 77  См.:  Собуль  A.  Классическая  историография  французской  революции.
О  нынешних  спорах  //  Французский  ежегодник.  1976.  М.,  1978;  Адо  А.  В.  Ве¬
ликая  французская  революция  и  ее  современные  критики  //  Буржуазные
революции  XVII-XIX  вв.  в  современной  зарубежной  историографии.  М.,
1986.
 78  Furet  F.  Penser  le  Révolution  française...  P.  9-10.
 79  Ibid.  P.  252-259.
 52

Почему  же  именно  Кошена  поднимает  на  щит  один  из  инициато¬
ров  современной  «реинтерпретации»  Французской  революции?
Разумеется,  близость  идеологических  позиций  Фюре  и  Кошена  сы¬
грала  свою  роль:  и  для  того,  и  для  другого  характерны  идеализация
Старого  порядка,  критическое  отношение  к  Революции,  особенно  к
периоду  якобинской  диктатуры,  отрицание  необходимости  револю¬
ционных  потрясений.  Однако  только  это  еще  не  объясняет  интереса
Фюре  к  трудам  Кошена.  Почему  именно  Кошен,  а  не  Тэн,  П.  Гаксотт
или  какой-либо  другой  противник  Революции?  Чтобы  ответить  на
данный  вопрос,  надо  обратиться  к  гносеологическим  истокам  концеп¬
ций  обоих  историков.  Излюбленный  жанр  представителей  «ревизио¬
нистского»  направления  -  «работы  обобщающего  и  историографиче¬
ского  характера,  основанные  не  столько  на  оригинальном  исследова¬
нии  документов,  сколько  на  материалах  специальной  литературы,
посвященной  Французской  революции»80.  Анализируя  специальные
труды  других  авторов,  историки-«ревизионисты»  акцентируют  вни¬
мание  на  сложных,  недостаточно  изученных,  проблемах,  а  также  на
аспектах,  получивших  в  результате  новейших  исследований  отличное
от  традиционного  освещение.  Делая  упор  на  эти  «болевые  точки»,
«реинтерпретаторы»  пытаются  поставить  под  сомнение  достиже¬
ния  «классической»,  в  том  числе  марксистской,  историографии
Французской  революции.  Концепция  же  Кошена  как  раз  и  отлича¬
лась,  на  наш  взгляд,  новизной  постановки  ряда  проблем,  до  сих  пор  не
получивших  окончательного  разрешения  в  исторической  науке.
 Так,  Кошен  подверг  острой  критике  «событийную  историю»  и
«психологический  подход»  к  изучению  Революции,  призвал  к  поис¬
ку  объективных  закономерностей,  знание  которых  позволило  бы
дать  научное  объяснение  причин  революционных  событий.  Сам  он
не  смог  решить  этой  задачи.  «Социологический  метод»  Дюркгейма
не  позволил  ему  найти  правильный  ответ,  марксистский  же  метод
был  для  Кошена  неприемлем  по  идеологическим  соображениям.
Показательно,  что  он  даже  не  упомянул  о  новом,  отличном  от  пози¬
тивистского,  подходе  к  истории  Революции,  предложенном
Ж.  Жоресом  под  влиянием  идей  Маркса,  хотя  труд  Жореса  увидел
свет  еще  в  1901-1904  гг.81
 Сегодня  представители  «ревизионистского  направления»  крити¬
куют  как  «событийную»,  так  и  марксистскую  историографию.
 Ж)  Лдо  Л.  В.  Указ.  соч.  С.  100.
 81  Histoire  socialiste  de  la  France  /éd.  par  J.  Jaurès.  Vol.  1-12.  P.,  1901-1908.
Первые  четыре  тома  были  написаны  Ж.  Жоресом  и  посвящены  революции.
Позже  Матьез  выпустил  их  отдельным  изданием:  Jaurès  J.  Histoire  socialiste
de  la  Révolution  française.  Vol.  1-8.  P.,  1922-1924.
 53

Поэтому  столь  симпатичен  Фюре  «третий»  путь,  предлагавшийся
Кошеном.  С  явным  одобрением  Фюре  отмечает:  «...По  мнению
Кошена,  революционный  взрыв  не  был  порожден  экономическими  и
социальными  противоречиями.  Его  источник  -  политическая
динамика»82.  Сам  Фюре  также  убежден,  что  события  Революции
имели  политическое  и  идеологическое  содержание  и  не  могут  быть
подвергнуты  причинному  анализу  в  рамках  экономических  и  соци¬
альных  противоречий83.  Отметим,  что  и  другие  авторы  «ревизио¬
нистских  прочтений»  Революции  отрицают  ее  социально-экономи¬
ческую  детерминированность84.
 Другая  важная  проблема,  поставленная  Кошеном,  -  вопрос  о  про¬
тиворечиях  между  якобинским  правительством  и  движением  город¬
ского  плебса,  вопрос,  которому  большинство  либеральных  и  демо¬
кратических  историков  XIX  в.  не  уделяло  должного  внимания.
Кошен,  правда,  был  отнюдь  не  первым,  кто  пытался  объяснить  эти
противоречия.  Свою  трактовку  до  него  им  дали  Тэн  и  Кропоткин.
Однако  Кошен,  как  никто  другой,  заострил  данный  вопрос,  сделав
его  одним  из  центральных  пунктов  своей  интерпретации  революци¬
онных  событий  конца  XVIII  в.  Подчеркнем,  что  настоящая  проблема
еще  не  получила,  несмотря  на  ряд  серьезных  попыток85,  исчерпываю¬
щего  объяснения  и  в  современной  марксистской  историографии.
 Третий  важный  вопрос,  поднятый  Кошеном,  -  роль  различного
рода  «неформальных»  объединений:  литературных  кружков,  фило¬
софских  обществ,  масонских  лож  в  идеологической  подготовке
Революции.  Эта  сторона  предреволюционной  истории  до  сих  пор
слабо  изучена  по  следующей  причине:  архивы  масонских  лож  вплоть
до  Второй  мировой  войны  были  закрыты  для  исследователей.  Лишь
после  войны  в  Национальную  библиотеку  поступили  архивы
«Великого  Востока».  Разбор  и  систематизация  заняли  некоторое
время,  и  лишь  сравнительно  недавно  ученые  получили  к  ним  доступ.
В  1980-е  гг.  появился  ряд  весьма  интересных  работ,  посвященных
данной  теме86.  Авторы  специальных  исследований  о  масонстве
XVIII  в.,  даже  отмечая,  что  выводы  Кошена  нередко  противоречат
 82  Furet  F.  Op.  cit.  P.  242.
 88  Ibid.  P.  40.
 8d  См.:  Ado  A.  В.  Указ.  соч.  С.  122-123.
 85  См.,  например:  Собулъ  А.  Парижские  санкюлоты  во  время  якобинской
диктатуры.  М.,  1966.
 88  Halévi  R.  Les  loges  maçonnique  dans  la  France  d’Ancien  régime  aux  origines
de  la  sociabilité  démocratique.  P.,  1984;  Agulhon  M.  Pénitents  et  Francs-Masons
de  I’ancienue  Provence:  Essai  sur  la  sociabilité  méridionale.  Evreux,  1984;  Fau¬
cher!.-A.  Les  Francs  Masons  et  le  pouvoir:  de  la  Révolution  à  nos  jours.  P.,  1986.
 54

фактам,  тем  не  менее  отдают  ему  должное  за  постановку  самой  проб¬
лемы.  Так,  Р.  Алеви,  изучив  динамику  распространения  лож  на  про¬
тяжении  почти  70  лет,  предшествовавших  Революции,  пришел  к  за¬
ключению,  что  расширение  сферы  влияния  масонства  отнюдь  не
имело  прямой  связи  с  прогрессом  Просвещения,  как  утверждал
Кошен.  В  то  же  время  Алеви  высоко  оценил  Кошена  за  то,  что  тот
первым  обратил  внимание  на  роль  масонских  лож  в  развитии  форм
демократического  общения,  которые  были  невозможны  в  каких-ли¬
бо  входящих  в  традиционную  структуру  объединениях87.
 Итак,  работы  Огюстена  Кошена  характеризуются  обращением  к
некоторым  чрезвычайно  важным  и  сложным  проблемам  истории
Революции  и  весьма  специфическими  попытками  их  разрешения.
Верно  подметив  отдельные  черты  исторического  развития  Франции
XVIII  в.,  Кошен  их  абсолютизировал,  представив  в  утрированном
виде,  что  привело  к  искажению  общей  картины  революционных  со¬
бытий.  Эта  особенность  его  трудов  и  привлекла  к  нему  внимание  со¬
временных  «реинтерпретаторов»,  которым  импонирует  стремление
Кошена  к  изучению  ключевых  аспектов  Революции  нетрадиционны¬
ми  методами,  отличными  от  методов  «классической»  историогра¬
фии.  Именно  этим,  по-видимому,  и  объясняется  повышенный  инте¬
рес,  проявляемый  сегодня  к  некогда  почти  забытому  историку
начала  XX  в.
 87  Halevi  R.  Op.  eit.  Р.  104-105.

Глава  3
НИКОЛАЙ  ЛУКИН
 В  1990  г.  Институт  всеобщей  истории  АН  СССР  перебрался  со
своего  прежнего  места  обитания  на  улице  Дмитрия  Ульянова  в
только  что  отстроенную  «башню»  на  Ленинском  проспекте.
Покинутый  им  накануне  второй  этаж  старого  здания  навевал  в  памя¬
ти  известные  по  художественным  фильмам  картины  поспешной  эва¬
куации  «белых»  из  Крыма  на  исходе  Гражданской  войны.  Настежь
раскрытые  двери  брошенных  кабинетов,  распахнутые  железные  шка¬
фы  в  коридоре  и  горы  рассыпанных  бумаг  повсюду  -  на  столах,  подо¬
конниках,  на  полу...  Переезжая,  многие  отделы  и  сектора  взяли  с  со¬
бою  только  ту  документацию,  что  сочли  необходимой  для  текущих
надобностей,  и  без  сожаления  расстались  с  накопившимися  за  годы  и
давно  не  востребованными  бумажными  залежами.  Между  тем  среди
последних  при  внимательном  рассмотрении  можно  было  обнару¬
жить  весьма  любопытные  для  историка  вещицы.
 Именно  так,  бродя  по  опустевшим  коридорам  и  кабинетам,  я  нат¬
кнулся  на  валявшуюся  бесхозно  папку  архива  «Французского  еже¬
годника».  К  тому  времени  публикация  этого  издания  была  прекра¬
щена  (подробнее  о  перипетиях  его  истории  речь  пойдет  в  восьмой
главе)  и  позаботиться  об  архиве,  видимо,  было  просто  некому.
Разумеется,  я  тогда  и  помыслить  не  мог,  что  почти  десять  лет  спустя
именно  мне  придется  восстанавливать  «Ежегодник»,  однако  папку
поднял  и  забрал  с  собой.  Разбирая  дома  ее  содержимое,  я  обнаружил
фотокопии  архивной  рукописи  первой  научной  работы  будущего
академика  Н.  М.  Лукина  «Падение  Жиронды»  и  их  распечатку.  Так
была  заложена  основа  для  моего  многолетнего  «диалога»  с  Николаем
Михайловичем  Лукиным,  создателем  советской  школы  историков
Французской  революции.
 Нельзя  сказать,  что  существование  такой  рукописи  стало  для  ме¬
ня  сюрпризом.  Из  вышедшей  незадолго  до  того  книги  В.  А.  Ду¬
наевского  и  А.  Б.  Цфасмана  я  знал,  что  им  удалось  обнаружить  в  ар¬
 56

хиве  эту  работу  Лукина,  долго  время  считавшуюся  утраченной1.
Более  того,  в  конце  перестроечных  1980-х,  когда  в  обществе  развер¬
нулось  активное  возвращение  «забытых»  имен  жертв  сталинских  ре¬
прессий,  возглавляемый  мною  совет  молодых  ученых  Института
предложил  дирекции  учредить  серию  «Мемориал»  для  публикации
работ  историков,  подвергшихся  в  советские  годы  преследованиям,
открыть  которую  должно  было  именно  «Падение  Жиронды».
Интересно,  что  до  того  никто  из  нас  этого  текста  не  читал.  По  сча¬
стью,  предложенная  из  самых  искренних  побуждений  инициатива
окончилась  ничем,  поскольку  в  противном  случае  серия  являла  бы
собою  довольно  странное  зрелище.  Следом  за  ученическим  текстом
Лукина  в  ней  планировалось  выпустить  ранее  не  публиковавшийся
четвертый  том  «Историков  Французской  революции»  Н.  И.  Карее-
ва  -  одно  из  последних  произведений  мэтра  «русской  школы».
Пикантность  ситуации  состояла  не  только  в  разности  потенциалов
двух  авторов  -  аспирант  и  академик  -  и  разном  качестве  двух  тек¬
стов,  но  и  в  том,  что  Кареев  в  отличие  от  Лукина  подвергся  не  юри¬
дическим  репрессиям,  а  «всего  лишь»  идеологической  травле,  глав¬
ным  дирижером  которой  был...  именно  Лукин.  В  одном  ряду  они
смотрелись  бы,  пожалуй,  не  слишком  уместно.
 Впрочем,  даже  после  того  как  «Падение  Жиронды»  попало  мне  в
руки,  я  отнюдь  не  бросил  все  текущие  дела  для  того,  чтобы  его  про¬
честь,  а  отложил  это  до  лучших  времен.  Такие  времена  настали  пол¬
тора  десятка  лет  спустя,  когда  я  вошел  в  проект  «Историк  и  власть»,
осуществлявшийся  в  рамках  международной  программы  МИОН2  на
базе  истфака  Саратовского  государственного  университета.  Участие
в  проекте  стало  хорошим  поводом  обратиться  наконец  к  изучению
первой  из  работ  Лукина3.  Следом  за  ней  в  поле  моих  научных  инте¬
ресов  попали  и  остальные  его  публикации  о  Французской  револю¬
ции.  Результатом  анализа  всего  комплекса  трудов  Лукина  по  данной
тематике  стал  написанный  мною  раздел  коллективной  монографии,
изданной  в  2006  г.  по  итогам  проекта4.  Позднее  сокращенная  его  вер¬
 1  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  А.  Б.  Николай  Михайлович  Лукин.  М.,  1987.
 С. 	25.
 2  Межрегиональные  исследования  в  общественных  науках.
 Чудинов  А.  В.  II.  М.  Лукин:  у  истоков  научной  карьеры  //  Историческое
сознание  и  власть  в  зеркале  России  XX  века.  Научные  доклады.  СПб.,  2006.
 С. 	81-90.
 4  Чудинов  А.  В.  Историк  -  воюющий:  Н.  М.  Лукин  //  Историк  и  власть:
советские  историки  сталинской  эпохи.  Саратов,  2006.  С.  199-250.
 57

сия  вошла  в  мою  монографию  «Французская  революция:  история  и
мифы»,  а  затем  была  издана  во  Франции5.
 Ниже  эта  работа  публикуется  в  полной  редакции.
 Историк  воюющий
 В  предвоенной  истории  взаимоотношений  советской  власти  и
профессионального  сообщества  отечественных  историков  стран
Запада  академику  Николаю  Михайловичу  Лукину  (1885-1940)  при¬
надлежала  чрезвычайно  важная,  а  может,  даже  центральная  роль.
С  одной  стороны,  он  сам  был  практикующим  историком,  общепри¬
знанным  «отцом-основателем»  советской  школы  исследований  по
Новой  и  Новейшей  истории  Запада,  с  другой  -  видным  деятелем
собственно  коммунистического  режима.  Двоюродный  брат  Н.  И.  Бу¬
харина,  крупного  большевистского  теоретика,  сам  большевик  с
1904  г.,  принимавший  участие  во  всех  российских  революциях,
Н.  М.  Лукин  уже  с  конца  1918  г.  был  брошен,  говоря  языком  того
времени,  на  «исторический  фронт»,  где  стал  для  исследователей  все¬
общей  истории  таким  же  «комиссаром»  партии,  каким  для  специа¬
листов  по  отечественной  истории  был  М.  Н.  Покровский.  Уже
в  1920-е  гг.  Н.М.  Лукин  занимал  руководящие  посты  практически  во
всех  основных  научных  и  учебных  заведениях  Москвы,  занимавших¬
ся  изучением  истории,  а  в  1930-е  и  вовсе  стал  наиболее  высокопо¬
ставленным  государственным  функционером  в  области  историче¬
ской  науки.  На  протяжении  почти  двадцати  лет  он  оказывал  опреде¬
ляющее  влияние  на  развитие  советских  исследований  по  Новой
истории  Запада  и,  в  частности,  по  истории  Французской  революции
XVIII  в.,  являвшейся  одним  из  приоритетных  направлений  его  соб¬
ственных  научных  изысканий.  Даже  после  того  как  в  1938  г.  Н.  М.  Лу¬
кин  был  репрессирован,  его  ученики  занимали  ведущие  позиции  в
академической  науке  вплоть  до  1980-х  гг.  Особенно  ярко  это  прояви¬
лось  как  раз  в  изучении  Французской  революции,  где  выходцы  из
«школы  Лукина»  Альберт  Захарович  Манфред  (1906-1976)  и
Виктор  Моисеевич  Далин  (1902-1985)  оставались  бесспорными  ли¬
дерами  данного  направления  советской  историографии  с  1950-х  гг.  и
до  конца  своих  дней.  Разумеется,  эта  историография  отнюдь  не  ис¬
черпывалась  трудами  учеников  «школы  Лукина»,  однако  именно  по¬
следняя  задавала  ей  тон  на  протяжении  всей  советской  эпохи.
 5  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы...  Ч.  1.  Гл.  2
«Н.М.  Лукин:  у  истоков  советской  историографии».  С.  25-55;  Tchoudinov  А.
La  Révolution  française  dans  le  discours  politique  des  bolcheviks:  le  cas  de  Nicolaï
Loukine  //  Annales  historiques  de  la  Révolution  française.  2017.  N  1.  P.  9-28.
 58

С  посмертной  реабилитацией  Н.  М.  Лукина  в  годы  хрущевской
Оттепели  его  жизнь  и  деятельность  стали  темой  для  целого  ряда  ста¬
тей  и  книг.  Все  они,  однако,  носили  в  большей  или  меньшей  степени
апологетический  характер,  что,  впрочем,  вполне  объяснимо:  эти  ра¬
боты  были  написаны  преимущественно  учениками  Лукина,  а  потому
просто  по  определению  были  обречены  нести  на  себе  ярко  выражен¬
ную  печать  субъективности.  Не  способствовал  критическому  взгля¬
ду  на  деятельность  Лукина  и  окружавший  его  трагический  ореол
жертвы  сталинских  репрессий.  И  все  же,  если  мы  действительно  хо¬
тим  понять  историю  развития  отечественной  науки  со  всеми  ее  ню¬
ансами  и  перипетиями,  нам  необходим  именно  такой,  объективно¬
критический,  подход  к  оценке  ключевых  фигур  минувшей  эпохи.
 *  *  *
 Авторы  всех  существующих  на  сегодняшний  день  жизнеописа¬
ний  Н.  М.  Лукина  практически  единодушно  утверждают,  что  к  тому
моменту,  когда  пришедшая  к  власти  партия  большевиков  направила
его  на  руководящую  работу  в  систему  преподавания  и  изучения
истории,  он  был  уже  вполне  сложившимся  ученым,  обладавшим  со¬
лидным  профессиональным  опытом.  «Его  годами  накопленные  гро¬
мадные  знания  в  истории,  -  писал  А.  3.  Манфред,  -  были  целиком
поставлены  на  службу  революционному  пролетариату»6.  И,  по  мне¬
нию  В.  А.  Гавриличева,  «сразу  же  после  революции  1917  г.  он
[Н.  М.  Лукин.  -  А.  Ч.]  выступил  в  качестве  крупнейшего  знатока
Великой  французской  революции»7.
 В  подтверждение  биографы  Лукина  ссылаются  на  его  раннее  ис¬
следование  «Падение  Жиронды»,  выполненное  в  период  учебы  на
историко-филологическом  факультете  Московского  университета  и
представленное  в  1909  г.  в  качестве  дипломного  сочинения.  Парадокс,
однако,  состоит  в  том,  что  большинство  из  них  этой  работы  в  глаза  не
видели.  Долгие  годы  она  считалась  утраченной,  о  чем,  в  частности,  и
сам  ее  автор  много  лет  спустя  говорил  на  I  Всесоюзной  конференции
историков-марксистов:  «Я  изучал  падение  Жиронды,  но  моя  канди¬
датская  работа  оказалась  погребенной  в  университетских  архивах»8.
 6  Манфред  А.  3.  Николай  Михайлович  Лукин  //  Европа  в  новое  и  новей¬
шее  время.  Сборник  статей  памяти  академика  Н.  М.  Лукина.  М.,  1966.  С.  8.
 7  Гавриличев  В.  А.  Н.  М.  Лукин  и  его  роль  в  развитии  советской  историо¬
графии  Великой  французской  революции  //  Французский  ежегодник.  1964.
М.,  1965.  С.  255.
 8  Труды  I  Всесоюзной  конференции  историков-марксистов.  Т.  2.  М.,  1930.
С.  105.
 59

По  словам  Лукина,  своим  исследованием  он  доказывал,  что  «падение
Жиронды  надо  объяснять  массовым  движением  на  почве  продоволь¬
ственного  кризиса,  который  начинается  с  конца  1792  г.  и  развертыва¬
ется  в  начале  1793  г.»9.  Эта  реплика  академика  позволила  некоторым
его  биографам  заключить,  что  в  своем  дипломном  сочинении  моло¬
дой  историк  «в  известной  степени  предвосхитил  Матьеза»10,  чей
классический  труд  «Борьба  с  дороговизной  и  социальное  движение  в
эпоху  Террора»  увидел  свет  только  в  1927  г.
 И.  С.  Галкин  в  подтверждение  высокого  качества  ранней  работы
Н.  М.  Лукина  ссылался  на  мнение  его  научного  руководителя
Р.  Ю.  Виппера,  выраженное  в  частной  беседе:  «С  ним  [Лукиным]  бы¬
ло  интересно  и  полезно  заниматься.  Он  много  читал,  ценил  источни¬
ки,  погружался  в  их  анализ...  Он  увлеченно  и  плодотворно  исследо¬
вал  Французскую  революцию.  Его  дипломное  сочинение  «Падение
Жиронды»  было  свежо,  оригинально»11.  Справедливости  ради  заме¬
тим,  что  это  суждение  88-летний  академик  высказал  уже  в  1947  г.,
спустя  38  лет  после  того,  как,  прочтя  дипломную  работу  своего  уче¬
ника,  поставил  ему  «весьма  удовлетворительно»  -  высший  балл  по
тогдашней  шкале  оценок.
 И  только  в  середине  1980-х  гг.,  словно  подтверждая  известный
афоризм  «рукописи  не  горят»,  сочинение  Н.  М.  Лукина  «Падение
Жиронды»  было  обнаружено  в  Центральном  государственном  исто¬
рическом  архиве  города  Москвы  (ныне  -  Центральный  историче¬
ский  архив  города  Москвы12)  известным  отечественным  историогра¬
фом  В.  А.  Дунаевским.  По  его  же  инициативе  были  сделаны  фотоко¬
пии  этого  документа,  а  затем  машинописная  распечатка.  Работу
предполагалось  опубликовать  в  юбилейном  выпуске  «Французского
ежегодника»,  посвященном  200-летию  Французской  революции,  от
чего,  однако,  из-за  большого  объема  рукописи  (около  4  а.  л.)  при¬
 9  Труды  I  Всесоюзной  конференции  историков-марксистов.  Т.  2.  С.  105.
 10  Далии  В.  М.  Историки  Франции  Х1Х-ХХ  веков.  М.,  1981.  С.  75.  Ср.:
Гавриличев  В.  А.  Указ.  соч.  С.  255.
 11  Цит.  по:  Галкин  И.  С.  II.  М.  Лукин  -  революционер,  ученый.  М.,  1984.
С.  54.  Любопытно,  что  и  академик  Дружинин,  вместе  с  Лукиным  посещав¬
ший  в  университете  семинар  Виппера,  спустя  более  полувека  характеризовал
бывшего  однокашника  почти  теми  же  словами:  «Н.  М.  Лукин  вспоминается
мне  как  вдумчивый  студент,  всегда  серьезный,  погруженный  в  исторические
источники,  сосредоточенный  на  их  научном  анализе  и  обобщении».  (Дружи¬
нин  Н.  М.  Н.  М.  Лукин  в  большевистском  подполье  //  Европа  в  новое  и  но¬
вейшее  время.  С.  49-50.)
 12  ЦИАГМ.  Ф.  418.  Оп.  513.  Д.  4978.  Далее  ссылки  на  этот  документ  дают¬
ся  в  тексте  главы.
 60

шлось  отказаться,  и  фотокопии  вместе  с  машинописным  экземпля¬
ром  остались  в  архиве  редакции.  В  результате  первое  проведенное
Лукиным  самостоятельное  исследование  так  в  научный  оборот  и  не
попало,  а  тем,  кого  оно  могло  заинтересовать,  приходилось  верить  на
слово  авторам  последней  из  его  биографий,  которые  имели  возмож¬
ность  ознакомиться  с  указанной  рукописью:  «Работа  “Падение
Жиронды”  представляла  собой  отнюдь  не  ученическое  сочинение,  а
во  многих  отношениях  зрелое  научное  исследование  [курсив  мой.  -
 А. 	Ч.\,  в  котором  выдвигались  определенные  идеи,  находившие  убе¬
дительное  обоснование.  В  ней  отчетливо  проявилась  глубокая  при¬
верженность  автора  марксизму»13.
 Особо  отметим  последнее  предложение  данной  цитаты,  которое
требует  отдельного  комментария.  Если  в  период  работы  над
«Падением  Жиронды»  Лукин  еще  только  дебютировал  как  историк,
то  в  социальном  и  политическом  плане  он  был  уже  вполне  состояв¬
шимся  человеком.  Активист  РСДРП,  он  принимал  самое  активное
участие  в  Первой  русской  революции  1905-1907  гг.  и  к  ее  заверше¬
нию  являлся  видным  партийным  деятелем  -  членом  Московского
комитета  партии.  Арестованный  в  1907  г.,  он  после  четырехмесячно¬
го  заключения  был  сослан  в  Ярославль,  откуда  смог  вернуться  в
Москву  только  в  конце  1908  г.14  Таким  образом,  его  приверженность
марксизму  носила  отнюдь  не  академический  характер,  а  являлась
глубоко  выстраданным  убеждением  опытного  политического  бойца.
 Обратимся  теперь  собственно  к  тексту  «Падения  Жиронды».  То,
что  немногочисленные  историки,  имевшие  возможность  лично  озна¬
комиться  с  дипломным  сочинением  Лукина,  подчеркнули  его  при¬
верженность  марксизму,  далеко  не  случайно.  Именно  она  составляет,
пожалуй,  единственную  оригинальную  черту  данной  работы.  Все
остальные  ее  достоинства,  априорно  предполагавшиеся  биографами
Лукина,  обнаружить  в  тексте,  увы,  не  удается.
 Это  относится  и  к  количеству  привлеченных  источников,  и
к  качеству  их  использования.  По  сути,  «Падение  Жиронды»  пред¬
ставляет  собой  реферат  трех  трудов  французских  авторов:  «Исто¬
рии  Террора»  М.  Терно15,  «Политической  истории  Французской  ре¬
волюции»  А.  Олара16  и  «Социалистической  истории»  Ж.  Жоре¬
 13  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  Л.  Б.  Николай  Михайлович  Лукин.  М.,  1987.
С.  27.
 и  Галкин  И.  С.  Указ.  соч.  С.  48-52.
 15  ТетаихМ.  Histoire  de  la  Terreur.  1792-1794.  P.,  1862-1869.  Vol.  1-7.
 16  Олар  A.  Политическая  история  Французской  революции.  Происхож¬
дение  и  развитие  демократии  и  республики  (1789-1804).  М.,  1902.
 61

са17.  Эпизодически  встречаются  также  ссылки  на  книгу  А.  Лихтен-
берже  «Социализм  и  французская  революция»18.  Иначе  говоря,  в
том,  что  касается  фактов,  включая  данные  по  продовольственному
вопросу  в  первой  половине  1793  г.,  работа  Лукина  вторична.  Если  ее
автор  в  чем-то  и  «предвосхитил»  Матьеза,  то  ничуть  не  в  большей
степени,  чем  историки,  на  работы  которых  он  опирался.
 Круг  привлеченных  в  «Падении  Жиронды»  документальных  ис¬
точников  ограничивается  собранием  протоколов  Якобинского  клуба,
изданных  Оларом19.  Правда,  использование  их  в  работе  Лукина  но¬
сит  скорее  вспомогательный,  иллюстративный  характер.  Но  даже  бу¬
дучи  таковым,  оно  произведено  крайне  небрежно.  И  дело  не  только  в
том,  что,  цитируя  протоколы  Якобинского  клуба,  автор  постоянно
ошибается  с  номерами  страниц  или  одни  цитаты  переводит,  а  другие
нет,  и  может  даже,  начав  цитату  по-русски,  в  середине  фразы  обо¬
рвать  перевод  и  перейти  на  французский  (ЦГИАМ.  Л.  7об).  Гораздо
хуже,  что  он  путает  имена  выступавших  и  приписывает  слова
П.  Ж.  М.  Шаля  П.  Л.  Бентаболю  (Л.  16),  Ж.  М.  Купе  -  Б.  Бареру
(Л.  20-20об.),  К.  Демулена  -  Л.  А.  Сен-Жюсту  (Л.  22),  П.  Ф.  Ж.  Ро¬
бера  -  М.  Робеспьеру  (Л.  73).  Иными  словами,  в  тексте  работы  при
всем  желании  трудно  найти  подтверждение  позднейшему  свидетель¬
ству  Р.  Ю.  Виппера  о  том,  что  его  ученик  «много  читал,  ценил  источ¬
ники,  погружался  в  их  анализ».
 Впрочем,  сам  автор  «Падения  Жиронды»,  похоже,  и  не  испыты¬
вал  потребности  в  таком  «погружении».  Он  не  ставил  перед  собой
эвристической  задачи,  ответ  на  которую  нужно  было  бы  искать,  ана¬
лизируя  источники.  Уже  в  самом  начале  исследования  он  обозначил
жесткую  методологическую  схему  объяснения  конфликта  между
жирондистами  и  якобинцами,  построенную  на  классовом  подходе  и
экономическом  детерминизме.  Согласно  Н.  М.  Лукину,  в  основе  это¬
го  конфликта  лежало  противоречие  между  крупной  буржуазией,
представленной  жирондистами,  и  «народными  низами»  («мелкой
буржуазией  и  пролетариатом»),  на  которых  опирались  якобинцы.
Собственно  же  факты  играли  по  отношению  к  данной  схеме  сугубо
 17  Histoire  Socialiste  (1789-1900)  /sousdir.  deJ.Jaurès.  P.,  1901-1908.  Лу¬
кин  использовал  написанные  Жоресом  3-й  и  4-й  тома,  посвященные  истории
Конвента.  Кроме  того,  он  ссылался  на  русское  издание  первого  тома  этой  ра¬
боты:  Жорес  Ж.  История  Великой  французской  революции.  Т.  1.  СПб.,  1907.
 18  Лихтенберже  А.  Социализм  и  французская  революция.  СПб.,  1907.
В  позднейшей  отечественной  историографии  имя  этого  автора  чаще  транс¬
крибируется  как  «Лиштанберже».
 19  Recueil  de  documents  pour  l'histoire  du  Club  des  Jacobins  de  Paris.  1889-
1897.  Vol.  1-6  /  ed.  par  A.  Aulard.  Лукин  использовал  4-й  и  5-й  тома  этого  из¬
дания.
 62

подчиненную  роль  и  требовались,  скорее  чтобы  ее  проиллюстриро¬
вать,  нежели  обосновать.  Поэтому  для  автора  не  имело  принципи¬
ального  значения,  откуда  -  из  источников  или  из  работ  других  исто¬
риков  -  черпать  фактический  материал,  выступавший  своего  рода
«наполнителем»  изначально  заданной  методологической  формы.
И  даже  если  подобный  материал  сопротивлялся  жестким  рамкам
схемы,  это  не  могло  побудить  автора  к  ее  изменению.  Факты  насиль¬
ственно  загонялись  в  ее  прокрустово  ложе,  что  вызывало  определен¬
ные  логические  противоречия  в  содержании  работы.  Приведу  неко¬
торые  примеры.
 Наиболее  ярко,  по  мнению  Лукина,  связь  Жиронды  с  «крупной
буржуазией»  проявилась  при  обсуждении  проекта  отправки  из  де¬
партаментов  в  Париж  стражи  для  охраны  Конвента,  а  также  -  в  ходе
процесса  над  королем  (ЦГИАМ.  Л.  73).
 Говоря  о  дискуссии  по  первому  из  этих  вопросов,  Лукин  цитирует
выступления  Барбару  и  Бюзо,  предлагавших  набирать  департамент¬
скую  стражу  из  людей,  достаточно  состоятельных,  чтобы  самостоя¬
тельно  экипироваться  и  некоторое  время  прожить  в  столице  за  свой
счет.  Отсюда  следует  вывод:  «Итак,  проект  Жиронды  создать  воору¬
женную  охрану  Конвента  является  попыткой  опереться  на  крупную
буржуазию,  враждебно  относившуюся  к  дальнейшему  развитию  ре¬
волюции,  против  революционного  Парижа,  где  преобладали  низшие
и  средние  слои  общества»  (ЦГИАМ.  Л.  13об.).  Правда,  тут  же  автору
приходится  проявить  недюжинную  изобретательность,  чтобы  объяс¬
нить,  почему  отряды  федератов,  созданные  в  департаментах  якобы
«контрреволюционной  крупной  буржуазией»,  вскоре  по  прибытии  в
Париж  поддержали  монтаньяров.  Приведу  для  примера  одно  из  та¬
ких  рассуждений,  весьма  смахивающее  на  словесную  эквилибристи¬
ку:  «Изменение  в  настроении  федератов,  совершившееся  в  револю¬
ционной  атмосфере  Парижа,  еще  ничего  не  говорит  о  непрочности
контрреволюционного  настроения  в  тех  общественных  слоях,  кото¬
рые  они  представляли»  (ЦГИАМ.  Л.  14).  Иначе  говоря,  что  бы  там  в
реальности  ни  делали  федераты,  это  никоим  образом  не  может  по¬
влиять  на  изначально  заданный  автором  тезис  о  господстве  в  депар¬
таментах  «контрреволюционной  крупной  буржуазии».
 Еще  большую  «эластичность»  в  обращении  с  фактами  молодой
историк  проявляет,  доказывая,  что  и  в  процессе  над  королем  позиция
жирондистов  отражала  интересы  все  той  же  «крупной  буржуазии».
Процитировав  выступление  Верньо,  где  лидер  жирондистов  предло¬
жил  воздержаться  от  казни  короля,  дабы  не  спровоцировать  вступле¬
ние  в  войну  против  Франции  новых  держав,  что  неизбежно  привело
бы  к  подрыву  французской  торговли  и  падению  курса  ассигнатов,
Н.  М.  Лукин  заключает:
 63

«Когда  читаешь  эту  речь  Верньо,  кажется,  что  говорит  сама  блестящая
торговая  буржуазия  Бордо,  представителем  которой  был  знаменитый
оратор  Жиронды.  В  самом  деле:  лейтмотив  его  речи  -  опасение  за  благо¬
состояние  французской  торговли  и  за  устойчивость  государственных
финансов.  Но  опасения,  высказанные  Верньо,  могли  тревожить  прежде
всего  крупную  торговую  и  промышленную  буржуазию...»  (ЦГИАМ.
Л.31-31об.).
 Автор  даже  не  замечает,  что  противоречит  самому  себе,  ведь  не  да¬
лее  как  на  первых  страницах  своей  работы  он  констатировал,  что  рас¬
стройство  государственных  финансов  и  падение  курса  ассигнатов
«должно  было  особенно  тяжело  отозваться  на  положении  народных
масс»  (ЦГИАМ.  Л.  5об.).  Впрочем,  едва  ли  не  на  следующей  странице
после  приведенного  выше  пассажа  о  речи  Верньо  Лукин  опять  заме¬
чает,  что  «заминка  в  промышленности  и  дороговизна  продуктов,  вы¬
званная  падением  курса  ассигнаций,  спекуляцией  с  бумажными  день¬
гами  и  войной»,  вела  к  «прогрессивному  ухудшению  материального
положения  парижской  бедноты»  (Л.  32).  То  есть  и  этот  аргумент  в
пользу  того,  что  жирондисты  защищали  интересы  «крупной  буржуа¬
зии»,  оказывается  с  точки  зрения  логики  далеко  не  безупречным.
 Впрочем,  это  совсем  не  единственное  противоречие  работы.
Стремление  во  что  бы  то  ни  стало  найти  классовую  подоплеку  в  по¬
литических  событиях  порою  приводит  автора  к  весьма  парадоксаль¬
ным  заключениям.  Так,  широко  заимствуя  из  книги  А.  Олара  факти¬
ческий  материал,  свидетельствующий  о  столкновении  интересов
столицы  и  провинции,  лежавшем,  по  мнению  французского  истори¬
ка,  в  основе  конфликта  монтаньяров  и  жирондистов,  и  механически
прикладывая  к  этому  материалу  схему  классового  подхода,  Н.  М.  Лу¬
кин  рисует  совершенно  удивительную  картину,  где  территориальное
деление  Франции  фактически  совпадает  с  классовым:
 «Якобинцы  может  быть  инстинктивно  уже  чувствовали,  что  эта  тяжба
между  Парижем  и  департаментами  означает  нечто  большее.  Так,  напри¬
мер,  Фабр  видит  в  ее  осуществлении  зародыш  гражданской  войны...;  и
мы  могли  бы  добавить  -  громадной  войны  между  различными  классами
французского  общества.  В  самом  деле,  жирондисты  боялись  Парижа;  но
какого  Парижа?  -  Парижа  народных  низов:  мелкой  буржуазии  и  проле¬
тариата...  Против  этих  общественных  групп  Жиронда  могла  апеллиро¬
вать  только  к  общественным  верхам:  крупной  буржуазии  провинциаль¬
ных  городов  и  землевладельцам»  (ЦГИАМ.  Л.  12—12об).
 Любопытно,  что  ни  одна  из  работ  французских  историков,  на  ко¬
торые  опирался  Лукин,  не  дает  никаких  фактических  оснований  для
столь  упрощенной  трактовки  проблемы  в  духе  наивного  социологиз¬
ма.  Впрочем,  автор  «Падения  Жиронды»,  строго  следуя  монизму
 64

классового  подхода,  не  придавал  большого  значения  возможному  не¬
соответствию  фактов  принятой  им  методологической  схеме.  Его
марксизм  носил  ярко  выраженный  догматический  оттенок,  это  был
скорее  марксизм  пропагандиста  (кстати,  именно  такую  функцию
Лукин  выполнял  в  своей  парторганизации),  нежели  ученого,  скорее
символ  веры,  чем  метод  познания.
 Такое  отношение  к  марксизму  хорошо  видно  в  полемике  Н.  М.  Лу¬
кина  с  Ж.  Жоресом.  Последний  тоже  был  не  чужд  марксистской  ме¬
тодологии  объяснения  истории  и  считал  К.  Маркса  (наряду  с
Ж.  Мишле  и  Плутархом)  мыслителем,  оказавшим  на  него,  Жореса,
наибольшее  влияние.  При  этом  воззрениям  французского  историка
были  свойственны  значительная  гибкость  и  плюрализм.  Далекий  от
жесткого  экономического  детерминизма,  он  готов  был  искать  объясне¬
ния  тех  или  иных  исторических  явлений  не  только  в  сфере  экономики,
но  и  в  области  политики  (за  которой  признавал  известную  автономию
по  отношению  к  экономике),  культуры,  социальной  психологии.  Так,  в
борьбе  Горы  и  Жиронды  он  видел  прежде  всего  столкновение  полити¬
ческих  партий,  а  не  классов,  поскольку  между  социальными  концеп¬
циями  монтаньяров  и  жирондистов  не  было  принципиальных  разли¬
чий.  Подобный  взгляд  на  вещи  вызывает  у  Лукина  резкое  неприятие,
ведь  всякое  отступление  от  экономического  детерминизма  оставляет
лазейку  для  проникновения  в  историю  случайного,  а  значит,  угрожает
вере  в  непреложное  действие  открытых  Марксом  исторических  зако¬
нов.  Отповедь  следует  незамедлительно:
 «...Соображения  Жореса,  действительно,  следует  признать  “поверхност¬
ными”.  Ведь  все  эти  объяснения  в  лучшем  случае  могут  доказать,  почему
вокруг  Роланов  сгруппировались  определенные  личности  <...>,  но  поли¬
тическое  поведение  жирондистской  партии  остается  чем-то  случайным.
Конечно,  во  всякой  политической  борьбе  проявляются  человеческие
страсти,  но  они  всегда  лишь  отражают  более  глубокие  конфликты,  лежа¬
щие  в  самой  общественной  жизни,  в  взаимоотношении  различных  клас¬
сов.  В  общем,  точку  зрения  Жореса  можно  назвать  невыдержанной  и
противоречивой»  (ЦГИАМ.  Л.  69об.-70).
 Чем  же  интересна  для  нас  первая  научная  работа  Н.  М.  Лукина?
Нужно  ли  было  уделять  здесь  столько  внимания  этому  квалифика¬
ционному  сочинению,  так  и  оставшемуся  неопубликованным?
Убежден,  что  нужно.  Ведь  это  не  просто  первый,  но  единственный  (!)
опыт  исторического  исследования,  осуществленный  Лукиным  к  то¬
му  времени,  как  он  стал  «одним  из  зачинателей  советской  историче¬
ской  школы»20.
 20  Манфред  Л.  3.  Указ.  соч.  С.  7.
 65

*  *  *
 После  защиты  дипломной  работы  Н.  М.  Лукин  в  1910  г.  был
оставлен  при  кафедре  всеобщей  истории  Московского  университета
для  подготовки  к  преподавательской  деятельности,  что  с  определен¬
ной  долей  приближения  можно  считать  аналогом  сегодняшней  уче¬
бы  в  аспирантуре.  Однако  в  отличие  от  последней  конечной  целью
такой  подготовки  была  не  защита  диссертации,  а  только  сдача  маги¬
стерских  экзаменов,  которые,  в  свою  очередь,  можно  сравнить  с  ны¬
нешним  кандидатским  минимумом.  Впрочем,  в  случае  Лукина  этот
период  профессионального  ученичества  занял  целых  шесть  лет,  по¬
скольку  соискателю  приходилось  делить  свое  время  между  занятия¬
ми  историей  и  революционно-пропагандистской  работой.  О  том,  ка¬
кому  из  двух  видов  деятельности  он  отдавал  предпочтение,  мы  мо¬
жем  судить  по  библиографии  его  печатных  работ  за  этот  период:
очерк  «О  милитаризме»  и  статья  «Рабочие  и  благотворительность»  в
большевистской  газете  «Рабочий  путь»  за  1913  г.,  популярная  бро¬
шюра  «Борьба  за  колонии»  в  1914  г.,  -  но  ни  одной  научной  публика¬
ции21.  Тем  не  менее  магистерские  экзамены  в  1913-1915  гг.  им  были
сданы,  пробные  лекции  успешно  прочитаны,  и  в  январе  1916  г.
Н.  М.  Лукин  получил  искомое  звание  приват-доцента22.
 Правда,  поработать  в  этом  качестве  -  читая  курс  истории  раннего
средневековья  в  Московском  университете  (2  часа  в  неделю)  и  лек¬
ции  по  различным  периодам  истории  в  ряде  других  учебных  заведе¬
ний  Москвы  -  ему  довелось  всего  лишь  год:  после  Февральской  ре¬
волюции  1917  г.  Лукин  с  головой  ушел  в  политическую  деятель¬
ность,  вновь  выступив  в  уже  блестяще  им  освоенном  амплуа
революционного  пропагандиста.  В  марте  он  вошел  в  редакцию  газе¬
ты  «Социал-демократ»,  издававшейся  Московским  комитетом
РСДРП(б),  и  до  конца  года  напечатал  в  ней  под  псевдонимом
«Н.  Антонов»  55  статей.  Кроме  того,  он  выпустил  за  тот  же  период
четыре  отдельные  брошюры23.  В  первую  половину  1918  г.  Лукин  так
же  активно  занимался  политической  журналистикой,  но  затем  был
направлен  партией  на  создание  новой  системы  исторического  обра¬
зования.  Какое-то  время  он  еще  продолжал  писать  для  газет,  правда,
все  реже  и  реже24.
 21  См.:  Труды  Н.  М.  Лукина  и  литература  о  нем  /  сост.  Н.  Я.  Крайнева  и
Г1.  В.  Пронина  //  Европа  в  новое  и  новейшее  время...  С.  62.
 22  Подробнее  см.:  Галкин  И.  С.  Указ.  соч.  С.  53-58;  Дунаевский  В.  А.,  Цфас¬
ман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  33-35.
 23  См.:  Труды  Н.  М.  Лукина  и  литература  о  нем...  С.  62-64.
 24  За  1918  г.  он  опубликовал  31  статью  в  газетах  «Социал-демократ»  и
«Правда»  (из  них  28  -  в  январе-июле)  и  6  брошюр.  (Там  же.  С.  64-66.)
 66

В  ряде  своих  газетных  публикаций  этого  периода  Н.  М.  Лукин  об¬
ращался  к  исторической  тематике,  ссылаясь  на  различного  рода  со¬
бытия  прошлого,  в  частности  на  опыт  Французской  революции25,
для  оправдания  позиций  большевиков  по  различным  вопросам  теку¬
щей  политики.  Едва  ли  стоит  сегодня  вчитываться  в  эти  поблекшие
строки  на  пожелтевших  страницах,  чтобы  установить,  насколько  то¬
чен  их  автор  в  изложении  исторических  фактов:  в  конце  концов,  к
политической  публицистике  нельзя  подходить  с  теми  же  критерия¬
ми,  что  и  к  историческим  трудам.  Скорее,  указанные  статьи  заслужи¬
вают  нашего  внимания  тем,  что  в  них  отразились  некоторые  особен¬
ности  отношения  будущего  академика  к  истории  в  целом.  К  таковым
следует  отнести  прежде  всего  глубочайшую  убежденность  автора  в
своей  исключительной  монополии  на  историческую  истину.  Этой
монополией,  по  его  мнению,  он  обязан  марксистскому  подходу  к
истории,  а  именно  -  стремлению  видеть  в  основе  всех  политических
событий  социально-экономическую  подоплеку  и  классовые
интересы.
 Полемизируя  с  меньшевиком  М.  Нахимсоном,  предполагавшим,
что  насильственное  регулирование  экономической  жизни  большеви¬
ками  может  иметь  столь  же  негативные  последствия,  как  политика
«максимума»  во  время  Французской  революции,  Лукин  писал:
«Исторические  аналогии  -  вещь  хорошая.  Но  они  могут  быть  прак¬
тически  полезны  лишь  при  строго  научной  [курсив  мой.  -  А.  Ч.],  а  не
обывательской  их  постановке.  Прежде  всего,  нужно  отчетливо  пред¬
ставлять  себе  социально  экономический  строй  сравниваемых  об¬
ществ  в  революционную  эпоху  их  развития»26.
 Ту  же  мысль,  лишь  слегка  перефразировав,  Н.  М.  Лукин  высказы¬
вает  и  в  полемике  с  Л.  Мартовым,  предрекавшим  большевикам  ско¬
рый  Термидор:  «Но  исторические  параллели  полезны  и  поучительны
лишь  в  том  случае,  когда  не  упускаются  из  виду  конкретные  особен¬
ности  известного  исторического  момента,  в  котором  хотят  найти
сходство  с  переживаемыми  событиями.  И  прежде  всего  в  таких  слу¬
чаях  необходимо  дать  себе  ясный  и  точный  ответ,  насколько  совпада¬
 25  См.:  Антонов  Н.  [Лукин  Н.  М.]  Что  такое  Директория?  (Исторический
очерк)  //  Социал-демократ.  1917.  8  сент.;  Он  же.  Кое-что  об  исторических
аналогиях  //  Там  лее.  24  нояб.;  Он  же.  Революционная  война  //  Там  же.  1918.
24  февр.;  Он  же.  Историческая  экскурсия  Л.  Мартова  //  Правда.  1918.
26-27  марта;  Он  же.  Карл  I  -  Людовик  XVI  -  Николай  II  //  Там  лее.  21  июля
[в  том  же  году  вышла  отдельной  брошюрой];  Он  же.  Буржуазное  отечество  в
опасности  (Из  истории  Великой  французской  революции)  //  Там  лее.  28  авг.;
Он  лее.  Новая  Шарлота  Кордэ  //  Там  же.  3  сент.
 26  Он  же.  Кое-что  об  исторических  аналогиях...
 67

ют  социально-экономические  условия  двух  сравниваемых  эпох,  ина¬
че  якобы  историческое  сопоставление  превращается  просто  в  досу¬
жее  суждение  обывателя,  скользящего  лишь  по  поверхности
явлений»27.
 Ну  а  поскольку  социально-экономические  условия  Франции
1793-1794  гг.  и  России  1917-1918  гг.,  естественно,  различались,
Лукин  признавал  обе  аналогии  неправомерными,  отмечая,  что  боль¬
шевикам,  олицетворяющим  «социалистическую  диктатуру  пролета¬
риата»,  не  грозят  трудности,  с  которыми  столкнулась  «мелкобуржу¬
азная»  диктатура  якобинцев.  Заметим,  что  в  обоих  случаях  марксиз¬
му  он  «учит»  представителей  социал-демократии,  то  есть  людей,  и
так  стоявших  на  марксистских  позициях.  Однако,  объявляя  их  исто¬
рический  анализ  «ненаучным»,  Лукин  явно  подводит  читателя  к  вы¬
воду,  что  люди,  способные  на  такие  «поверхностные»,  «обыватель¬
ские»  аналогии,  в  действительности  марксизма  не  знают.  Иначе  го¬
воря,  в  обоих  эпизодах  полемика  по  историческим  вопросам
выступает  лишь  частным  проявлением  глобального  идеологического
спора  двух  течений  российской  социал-демократии  -  большевиков  и
меньшевиков  -  за  монопольное  право  считаться  «истинными»  при¬
верженцами  марксизма.
 Любопытно,  что,  порицая  «неправильных  марксистов»  за  «нена¬
учные»  аналогии  между  Французской  и  Русской  революциями,  сам
Н.  М.  Лукин  такие  аналогии  охотно  использовал.  Например,  тот
факт,  что  английский  парламент  в  1649  г.  осудил  на  смерть  Карла  I,  а
французский  Конвент  в  1793  г.  -  Людовика  XVI,  послужил  больше¬
вистскому  публицисту  оправданием  правомерности  убийства
Николая  II  без  суда,  ибо  суд,  «несомненно,  приговорил  бы  его  к
смертной  казни»28.  А  рассказ  о  военной  политике  Конвента  в  1792—
1794  гг.,  в  которую  Лукин  помимо  чисто  мобилизационных  мер
включал  также  государственное  регулирование  экономики  и  созда¬
ние  «особых  революционных  трибуналов»,  завершался  выводом,  что
«русский  рабочий  класс  может  многому  поучиться  у  французской
мелкой  буржуазии  XVIII  века,  защищавшейся  чуть  ли  не  против
всей  Европы»29.  Перечень  подобных  примеров  можно  было  бы  про¬
должить,  однако  и  этих  достаточно,  чтобы  убедиться:  в  определен¬
ных  случаях  наш  автор  считал  аналогии  между  двумя  революциями
вполне  допустимыми,  а  стало  быть  -  «научными».
 27  Антонов  Н.  [Лукин  Н.  М.]  Историческая  экскурсия  Л.  Мартова...
 28  Он  же.  Карл  I  -  Людовик  XVI  -  Николай  II...
 29  Он  же.  Революционная  война...  См.  также:  Он  же.  Буржуазное  отече¬
ство  в  опасности  (Из  истории  Великой  французской  революции)...
 68

Где  же  проходила  для  него  грань  между  «строго  научным»  и  «обы¬
вательским»?  Похоже,  для  Н.  М.  Лукина  такой  гранью  была  идеоло¬
гическая  и  политическая  целесообразность.  Он  охотно  допускал  и
применял  аналогии,  способные  обеспечить  историческую  легитима¬
цию  тех  или  иных  аспектов  политики  большевистского  режима  и  мо¬
билизовать  определенную  часть  общества  на  его  поддержку.
Напротив,  аналогии,  предполагавшие  хотя  бы  имплицитную  крити¬
ку  этого  режима  или  сомнение  в  его  жизнеспособности,  порицались
им  как  «ненаучные».  Иначе  говоря,  он  не  видел  препятствий  для  то¬
го,  чтобы  использовать  якобинский  прецедент  для  оправдания  поли¬
тики  большевистской  диктатуры,  в  частности  «красного  террора»,
однако  возможность  того,  что  большевиков  в  будущем  ожидает  судь¬
ба  якобинцев  -  Термидор,  он  решительно  отметал,  ссылаясь  на  раз¬
личия  в  «классовом»  характере  обоих  режимов.
 #  #  #
 Как  уже  отмечалось,  в  середине  1918  г.  партия  направила  Н.  М.  Лу¬
кина  на  работу  в  сферу  образования.  Новой  власти  требовалась  та¬
кая  система  подготовки  кадров,  которая  обеспечивала  бы  не  только
их  профессиональную  квалификацию,  но  и  идеологическую  лояль¬
ность.  Историческую  науку  как  дисциплину,  наиболее  тесно  связан¬
ную  с  идеологией,  ожидали  большие  перемены.  Если,  к  примеру,  в
области  изучения  технических  наук  во  многом  сохранялась  преем¬
ственность  с  дореволюционным  периодом  и  новшества  ограничива¬
лись  лишь  механическим  добавлением  к  специальным  предметам
различного  рода  общественно-политических  курсов,  то  гуманитар¬
ным  дисциплинам  и,  в  частности,  истории  предстояло  пережить  на¬
стоящую  «революцию»,  призванную  покончить  со  старой,  «буржуаз¬
ной»  наукой  и  создать  новую  -  марксистскую.  Возглавил  эту  «рево¬
люцию»  заместитель  наркома  просвещения,  историк-большевик
М.  Н.  Покровский.  Однако  для  ее  проведения  власть  испытывала
страшный  дефицит  кадров.  Особенно  это  касалось  всеобщей  исто¬
рии.  «В.  П.  Волгин,  Н.  М.  Лукин-Антонов,  Ф.  А.  Ротштейн,  Д.  Б.  Ря¬
занов  -  вот  и  весь  список  историков-марксистов,  работавших  в  об¬
ласти  зарубежной  истории,  крупных  ученых,  стоявших  у  истоков  со¬
ветской  историографии»,  -  напишет  позднее  А.  3.  Манфред30.  С  ним
вполне  можно  согласиться,  сделав,  правда,  небольшую  оговорку.
«Крупными  учеными»,  авторами  многочисленных  книг  и  академика¬
ми  эти  люди,  действительно,  станут  со  временем,  но  в  тот  момент,
когда  ход  событий  заставил  их  заниматься  созданием  советской
 30  Манфред  Л.  3.  Николай  Михайлович  Лукин...  С.  5.
 69

исторической  науки,  они  были  уже  опытными  профессиональными
революционерами,  но  на  поприще  исторических  изысканий  делали
лишь  первые  шаги.  Тем  не  менее  других  политически  надежных
историков-всеобщников  у  советской  власти  не  было,  а  потому  имен¬
но  этих  людей  мы  видим  на  главных  ролях  едва  ли  не  во  всех  созда¬
вавшихся  тогда  центрах  исторических  исследований  и  соответству¬
ющих  учебных  заведений.
 После  учреждения  декретом  ВЦИК  от  25  июня  1918  г.  Социа¬
листической  академии,  позднее  переименованной  в  Коммунисти¬
ческую,  Н.  М.  Лукин  стал  ее  профессором,  а  27  апреля  1919  г.  -  дей¬
ствительным  членом,  наряду  с  М.  Н.  Покровским,  В.  П.  Волгиным,
Ф.  А.  Ротштейном,  Д.  Б.  Рязановым.  Комакадемия  станет  в  дальней¬
шем  своего  рода  генеральным  штабом  предпринятой  большевиками
кампании  по  подчинению  исторической  науки  марксистской
идеологии.
 Тем  не  менее  «идеологически  подкованных»  кадров  для  перевода
всего  высшего  исторического  образования  на  марксистскую  основу
пока  не  хватало,  и  Наркомпрос  в  1919  г.  ликвидировал  историко-фи¬
лологические  факультеты  университетов,  создав  вместо  них  факуль¬
теты  общественных  наук  (ФОН)  с  историческими  отделениями.
Первым  деканом  ФОН  Московского  университета  был  В.  П.  Волгин,
одним  из  ведущих  преподавателей  -  Н.  М.  Лукин.
 В  начале  1921  г.  Лукин  (вместе  с  Покровским,  Волгиным  и  др.)
вошел  в  состав  «комиссии  Ротштейна»,  разрабатывавшей  основные
направления  реформы  преподавания  общественных  наук  в  высшей
школе.  В  соответствии  с  рекомендациями  комиссии  даже  историче¬
ские  отделения  ФОНов  были  упразднены  и  заменены  общественно¬
педагогическими  отделениями.  Это  стало  еще  одним  важным  шагом
к  утверждению  господства  марксистской  идеологии  в  гуманитарном
образовании.  Подготовка  для  работы  в  школе  преподавателей  обще¬
ствоведения  или,  называя  вещи  своими  именами,  пропагандистов
марксизма,  разумеется,  могла  осуществляться  гораздо  быстрее,  чем
подготовка  квалифицированных  историков,  поскольку  фактически
сводилась  к  идеологическому  натаскиванию.  Вот  как  позднее  объяс¬
няли  смысл  этой  меры  советские  исследователи  истории  отечествен¬
ной  науки:  «К  тому  времени  были  отменены  старые  школьные  курсы
истории,  что  нанесло  решительный  удар  по  буржуазному  понима¬
нию  прошлого  в  том  виде,  в  каком  оно  преподносилось  в  прежней
школьной  системе.  Однако  создать  новые  учебники  за  короткое  вре¬
мя  было  невозможно.  Само  же  учительство,  недостаточно  научно
[в  марксистском  понимании.  -  А.  Ч.]  и  политически  подготовленное,
самостоятельно  перестроить  преподавание  не  могло.  Единственным
выходом  в  тех  условиях  была  замена  прежних  школьных  историче¬
 70

ских  курсов  обществоведением»31.  На  общественно-педагогическом
отделении  ФОН  МГУ,  которое  возглавил  Н.  М.  Лукин,  работали  и
 В. 	П.  Волгин,  и  Ф.  А.  Ротштейн,  и  Д.  Б.  Рязанов.
 После  принятия  Совнаркомом  И  февраля  1921  г.  постановления
о  создании  Института  красной  профессуры  (ИКП)  М.  Н.  Покров¬
ский  возглавил  соответствующую  учредительную  комиссию,  куда
вошли,  в  частности,  Волгин  с  Лукиным.  Все  трое  занимались  также
разработкой  программ  по  истории  для  ИКП,  а  затем  преподавали  в
нем.
 В  тот  же  период  Лукин  вместе  с  Волгиным,  Рязановым  и  др.  рабо¬
тал  на  кафедре  истории  в  Коммунистическом  университете
им.  Я.  М.  Свердлова,  которую  с  1921  г.  возглавлял  Покровский.  Все
они  также  входили  в  состав  Института  истории  РАНИОН32  -  уни¬
кального  научного  центра,  где  дореволюционная  профессура  могла
заниматься  историческими  исследованиями  бок  о  бок  с  историками-
марксистами,  разумеется,  под  их  чутким  идеологическим  контролем.
 Так  Революция  1917  г.  всего  за  несколько  лет  превратила
Н.  М.  Лукина  из  скромного  приват-доцента,  имевшего  за  плечами
лишь  год  работы  по  специальности  и  не  успевшего  еще  подготовить
ни  одной  научной  публикации,  в  одну  из  центральных  фигур  новой
системы  исторического  образования,  сочетавшего  многочисленные
руководящие  обязанности  с  преподаванием  практически  во  всех  ве¬
дущих  учебных  заведениях  Москвы33.
 Удивительно,  но  при  такой  огромной  нагрузке  Лукин  еще  нахо¬
дил  время  писать.  За  шесть  лет  -  с  1919-го  по  1925  г.  -  им  было  опуб¬
ликовано  пять  довольно  объемистых  книг,  три  из  которых  в  тот  же
период  вышли  вторыми  изданиями,  дополненными  и  переработан¬
ными.  Жанр  этих  работ  определялся  социальным  заказом  новой  вла¬
сти:  для  успешного  осуществления  коммунистической  перестройки
системы  высшего  образования  требовалась  учебная  литература  с
марксистской  интерпретацией  исторического  процесса.
 Выпущенная  Н.  М.  Лукиным  в  1923  г.  «Новейшая  история
Западной  Европы»  должна  была  отчасти  заполнить  эту  лакуну.  Едва
ли  стоит  оценивать  этот  учебник  «для  вузов  и  губсовпартшкол»  по
 31  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  60.
 32  Созданный  в  1921  г.  при  ФОН  МГУ  Институт  истории  некоторое  вре¬
мя  спустя  вошел  в  Российскую  ассоциацию  научных  институтов  обществен¬
ных  наук  (РАНИОН).
 33  Помимо  вышеназванных  учреждений  Н.  М.  Лукин  читал  лекции  также
на  курсах  марксизма  при  Комакадемии  и  в  Академии  Генерального  штаба.
Подробнее  о  его  деятельности  в  1918-1925  гг.  см.:  Галкин  И.  С.  Указ.  соч.
С.  70-78,  182-184\  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  58-65.
 71

критериям  современной  науки.  Даже  следующему  поколению  совет¬
ских  историков  -  ученикам  самого  Лукина,  относившимся  к  его
творчеству  с  огромным  пиететом,  -  «вульгарное  социологизирова¬
ние»,  присущее  этой  книге,  или,  иными  словами,  стремление  автора
напрямую  увязать  все  исторические  события  и  явления  с  социально-
экономическими  процессами,  представлялось  малопродуктивным.
Наиболее  ярким  проявлением  в  исторической  науке  подобного
«вульгарного  социологизирования»  была  господствовавшая  в  отече¬
ственной  историографии  1920-х  гг.  теория  торгового  капитала
М.  Н.  Покровского34,  которую  Лукин  широко  использовал  в  своей
книге.  А.  3.  Манфред  позднее  напишет  об  этом  так:
 «...В  этой  концепции  [Н.  М.  Лукина  -  Л.Ч.]  были  и  ошибочные,  непра¬
вильные  постулаты,  мстящие  за  себя  в  конкретном  историческом  анали¬
зе,  да  и  иные  ошибки.  Наиболее  ошибочной  из  идей,  положенных  в  осно¬
ву  этой  концепции,  была  привнесенная  М.  Н.  Покровским  в  советскую
историческую  литературу  и  распространявшаяся  некоторое  время  во
всех  ее  разделах  мысль  о  торговом  капитализме  как  особом  этапе  исто¬
рии.  Под  пером  М.  II.  Покровского  -  пером  талантливым  -  для  опреде¬
ленной  исторической  эпохи  торговый  капитал  превращался  чуть  ли  не  в
демиурга  исторического  процесса.  Н.  М.  Лукин  разделял  в  то  время  это
ошибочное  мнение,  и  оно  не  могло  не  отразиться,  понятно,  на  его  концеп¬
ции  развития  Западной  Европы  в  конце  XVIII  -  начале  XIX  столетий»м1
 Главное  достоинство  книги  составляло  то,  что  она  была  первым
марксистским  учебником  по  данной  теме.  Тем  не  менее  из-за  своих
концептуальных  недостатков  она  очень  недолго  использовалась  в  си¬
стеме  образования.  В  1925  г.  вышло  ее  второе  издание,  год  спустя  -
украинский  перевод,  и  более  эта  работа  не  выпускалась.  А  после  раз¬
громной  критики,  которой  в  1930-е  гг.  подверглись  взгляды
Покровского,  Лукин  и  сам  отказался  от  теории  торгового  капитала.
 Также  в  жанре  учебного  пособия  была  выполнена  работа  «Из
истории  революционных  армий»  (1923),  в  основу  которой  легли  лек¬
ции  Лукина,  прочитанные  в  Академии  Генерального  штаба.  Как  и
большинство  изданий  подобного  рода,  она  носила  достаточно  попу¬
лярный  и  компилятивный  характер,  а  потому  не  позволяет  судить  об
исследовательском  почерке  автора.
 «Очерки  по  новейшей  истории  Германии.  1890-1914»,  вышедшие
в  1925  г.,  также  были  вызваны  к  жизни  политическими  требования¬
 34  Подробнее  о  ней  см.,  например:  Кондратьев  С.  В.,  Кондратьева  Т.  Н.
Наука  «убеждать»,  или  Споры  советских  историков  о  французском  абсолю¬
тизме  и  классовой  борьбе  (20-е  -  начало  50-х  гг.  XX  века).  Тюмень,  2003.
С.  32-44.
 ™  Манфред  А.  3.  Николай  Михайлович  Лукин...  С.  6.
 72

ми  текущего  момента.  В  тот  момент,  когда  в  Германии  шла  острая
борьба  между  коммунистами  и  социал-демократами  за  влияние  на
рабочих,  предложенная  Лукиным  коммунистическая  интерпретация
истории  германской  социал-демократии  не  могла  не  нести  опреде¬
ленный  пропагандистский  заряд.  Даже  Манфред,  которого  трудно
заподозрить  в  критическом  отношении  к  своему  Учителю,  оценивал
ее  научное  качество  весьма  сдержанно:  «Эта  книга  была  рождена  ре¬
волюционной  необходимостью  -  в  тот  момент,  когда  она  создавалась
и  появилась,  она  отвечала  требованиям  времени.  Ныне  в  своей  суще¬
ственной  части  она  сохранила  научное  значение  и  выдержала  про¬
верку  временем,  в  какой-то  части  -  устарела»36.  Характерно,  что  в
конце  1950-х  гг.,  при  подготовке  к  печати  «Избранных  трудов»
Н.  М.  Лукина,  его  ученики  сочли  достойной  переиздания,  то  есть
«существенной  частью»  данной  работы,  лишь  одну  главу.
 Из  опубликованного  Лукиным  в  тот  период,  пожалуй,  только
книга  «Парижская  Коммуна  1871  года»37  может  быть  достаточно  чет¬
ко  квалифицирована  как  исследовательская.  Разумеется,  и  в  этой  ра¬
боте  с  избытком  хватало  чисто  идеологических  моментов,  ведь,  как
заметит  позднее  на  сей  счет  один  из  его  учеников,  «став  историей,
Парижская  Коммуна  никогда  не  будет  принадлежать  только
истории»38.  Однако  по  формальным  признакам  данное  сочинение  все
же  может  быть  отнесено  к  жанру  исторического  исследования.
 Тем  не  менее  первой  увидевшей  свет  исследовательской  работой
Н.  М.  Лукина  советская  историография  традиционно  признавала  не
«Парижскую  Коммуну»,  а  книгу  «Максимилиан  Робеспьер»,  вышед¬
шую  в  1919  г.  и  пять  лет  спустя  изданную  в  переработанной  редак¬
ции.  Причем  сам  Лукин  в  общем-то  отнюдь  не  претендовал  на  то,
чтобы  эту  работу  считали  исследованием,  о  чем,  на  мой  взгляд,  сви¬
детельствует  его  реплика  в  предисловии  ко  второму  изданию,  где  от¬
мечается,  что  книгой  «пользовались  и  пользуются  как  учебным  посо¬
бием  [курсив  мой.  -  А.  ¥.]в  наших  комуниверситетах  и  партшколах
второй  ступени»39.  Однако  в  советской  исторической  литературе  ей
неизменно  приписывали  именно  исследовательский  характер.  Так,
по  мнению  В.  М.  Далина,  она,  «будучи  доступной  широкому  кругу
читателей,  являлась  вместе  с  тем  законченным  научно-исследова¬
 36  Там  же.  С.  15.
 37  1-е  издание  -  в  1922  г.,  2-е  -  в  1924-м,  3-е  -  в  1926-м,  4-е  (1-я  часть)  -  в
1932  г.
 38  Галкин  И.  С.  Указ.  соч.  С.  138.
 39  Лукин  Я.  М.  Максимилиан  Робеспьер  //Лукин  H.  М.  Избр.  труды.  С.  16.
 73

тельским  очерком,  написанным  по  первоисточникам»40.  Почти  до¬
словно  повторил  эту  оценку  и  В.  А.  Гавриличев:  «...Книга,  будучи  до¬
ступной  широкому  кругу  читателей,  была  оригинальным  исследова¬
нием,  основанным  на  изучении  первоисточников»41.  Как  «первый
большой  научный  труд  ученого»  определяли  ее  В.  А.  Дунаевский  и
 А. 	Б.  Цфасман42.
 Почему  же  в  исторической  литературе  возникло  подобное  рас¬
хождение  в  оценках  жанра  данной  работы?  Возможно,  повод  этому
дала  следующая  фраза  Лукина  из  упомянутого  предисловия:
«Популярный  характер  книжки  сохранен,  хотя  у  автора  было  боль¬
шое  искушение  придать  ей  характер  научного  исследования.
Впрочем,  специалисты-историки  без  труда,  вероятно,  заметят,  что
работа  в  значительной  степени  написана  на  основании  изучения
первоисточников»43,
 В  списке  использованных  источников  и  литературы,  приложен¬
ном  автором  ко  второму  изданию  «Максимилиана  Робеспьера»44
действительно  приведен  ряд  публикаций  документов.  Это  и  упоми¬
навшееся  выше  издание  протоколов  Якобинского  клуба  под  редак¬
цией  А.  Олара  (3-6-й  тома),  и  газета  Moniteur  Universel  за  1792—
1794  гг.,  и  полное  собрание  французских  законов  под  редакцией
Ж.  Дювержье45,  и  знаменитая  «Парламентская  история  Французской
революции»  П.  Бюше  и  П.  Ру46,  и  собрание  парламентских
протоколов47.
 Однако  означает  ли  это,  что  книга  и  в  самом  деле  была  выполнена
в  жанре  научного  исследования?  Внимательное  ознакомление  с  ее
текстом  заставляет  усомниться  в  правомерности  такого  вывода.
И  дело  отнюдь  не  в  отсутствии  научного  аппарата.  В  конце  концов,
историографии  известно  немало  работ,  выходивших  без  подстроч¬
ных  ссылок,  но  тем  не  менее  считавшихся  исследовательскими,
например  «Социалистическая  история  французской  революции»
 40  Долин  В.  М.  Николай  Михайлович  Лукин  //Лукин  II.  М.  Избр.  труды:
в  3  т.  М.,  1960.  Т.  1.С.7.
 41  Гавриличев  В.  А.  Указ.  соч.  С.  257.
 42  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  65.
 43  Лукин  II.  М.  Максимилиан  Робеспьер...  С.  16.
 44  Там  же.  С.  155-156.
 43  Duvergier  J.  Collection  complète  des  lois,  décrets,  ordonnances,  avis  du
Conseil  d’Etat.  P.,  1824-1878.
 46  Bûchez  P.,  Roux  P.  Histoire  parlementaire  de  la  Révolution  française.  P.,
1934-1838.
 47  Archives  parlementaires  de  1787  à  1860,  recueil  complet  des  débats
législatifs  et  politiques  des  Chambres  françaises.  Sér.  1.  P.,  1867-1896.
 74

Ж.  Жореса.  Решающее  значение  для  определения  той  или  иной  рабо¬
ты  в  качестве  исследовательской  имеет  не  наличие  в  ней  научного
аппарата,  хотя  его  отсутствие,  конечно,  затрудняет  оценку  обосно¬
ванности  выводов  автора,  а  соответствие  самого  ее  содержания  зако¬
нам  жанра  исследования.  В  отличие  от  популяризатора,  чья  задача
состоит  в  занимательном  и  доступном  широкому  читателю  изложе¬
нии  уже  готовых  результатов  своих  или  чужих  изысканий,  исследо¬
ватель  имеет  дело  с  еще  не  решенной  научной  проблемой  и  решает  ее
путем  анализа  источников.  Иными  словами,  механизм  любого  исто¬
рического  исследования  сводится,  в  конечном  счете,  к  цепочке  опе¬
раций:  постановка  проблемы  -  анализ  источников  -  решение  проб¬
лемы.  В  книге  же  Н.  М.  Лукина  «Максимилиан  Робеспьер»  подоб¬
ный  механизм,  увы,  отсутствует.
 Само  по  себе  привлечение  источников  еще  не  делает  работу  ис¬
следованием.  Важно,  чтобы  их  выбор  отвечал  поставленной  задаче.
А  какую  задачу  можно  было  бы  решить  на  основе  очерченного  выше
круга  источников?  В  подавляющем  своем  большинстве  эти  докумен¬
ты  отражают  перипетии  политической  жизни,  причем  в  основном
Парижа,  или,  если  еще  точнее,  работу  центральных  органов  власти.
Соответственно,  подобный  круг  источников  вполне  мог  бы  стать  ос¬
новой  для  изучения  публичной  стороны  политической,  прежде  всего
парламентской,  деятельности  Робеспьера.  Так,  из  этих  документов
можно  узнать,  что  он  говорил  по  тому  или  иному  поводу  в  Конвенте
или  Якобинском  клубе  и  какие  отклики  в  данной  аудитории  полу¬
чило  его  выступление.  О  внутренней  же  подоплеке  событий,  к  при¬
меру,  о  борьбе  мнений  внутри  Комитета  общественного  спасения,  по
этим  источникам  судить  уже  трудно.
 Однако  к  тому  времени,  когда  Н.М.  Лукин  приступил  к  работе
над  своей  книгой,  политическая  биография  Робеспьера  была  уже  до¬
статочно  подробно  изучена  французскими  исследователями,  в  част¬
ности  Э.  Амелем,  А.  Оларом  и  А.  Матьезом,  причем  на  основе  несрав¬
нимо  более  широкого  круга  источников,  чем  те,  которые  имелись  в
распоряжении  советского  историка.  Впрочем,  состязаться  с  ними  он
и  не  пытался.  Работы  Амеля,  Олара  и  Матьеза,  так  же  как  и  ряд  дру¬
гих  наиболее  значимых  трудов  о  Революции,  вышедших  на  русском
и  французском  языках  в  конце  XIX  -  начале  XX  в.,  Лукин  знал,  в
списке  литературы  упомянул  и,  скорее  всего,  использовал,  рисуя  об¬
щую  канву  жизни  и  политической  деятельности  своего  героя.  Во
всяком  случае  ничего  нового  в  этом  отношении  он,  по  сравнению  с
указанными  историками,  не  сообщил,  а  материал  собственно  источ¬
ников  если  и  привлекал,  то  исключительно  в  иллюстративных  целях:
время  от  времени  в  тексте  встречаются  цитаты  из  выступлений
Робеспьера,  приводимые  практически  без  какого-либо  критического
комментария.
 75

Впрочем,  книга  Лукина  обладала  и  ярко  выраженными  ориги¬
нальными  чертами,  существенно  отличавшими  ее  от  трудов  боль¬
шинства  современных  ему  историков.  Эта  оригинальность  определя¬
лась  столь  же  последовательным  применением  автором  классового
подхода,  как  и  в  «Падении  Жиронды».  По  сути,  кроме  Робеспьера,  в
сочинении  Лукина  нет  живых  людей.  На  изображенной  историком
сцене  Революции  действуют  некие  абстрактные  фигуры  -  «классы»,
«социальные  слои»,  «массы»,  среди  которых  мечется  одинокая  фигу¬
ра  Неподкупного.  Если  другие  деятели  Революции  изредка  и  упоми¬
наются,  то  исключительно  как  представители  определенных  «пар¬
тий»,  которые,  в  свою  очередь,  «выражали  интересы»  тех  или  иных
«классов»  или  «слоев».  Так,  фейянов  (фельянов),  по  утверждению
автора  книги,  «поддерживала  умеренно-либеральная  финансовая
буржуазия  и  фабриканты,  производившие  предметы  роскоши»'18.
Жирондисты  представляли  «наиболее  прогрессивную  крупную  тор¬
гово-промышленную  буржуазию  провинциальных  городов»,  «круп¬
ных  хлеботорговцев  и  зажиточных  сельских  хозяев»49.  «Дантонисты
были  представителями  интересов  буржуазной  интеллигенции  -
журналистов,  врачей,  адвокатов,  молодых  ученых,  артистов  и
художников»50.  «Группа  Шометта  представляла  в  Коммуне  интересы
беднейшей  мелкой  буржуазии»51.  «Бешеные»  опирались  «на  рабо-
чих-кустарей,  ремесленных  подмастерьев,  вообще  на  людей  без  соб¬
ственности,  городскую  бедноту»52.
 Хотя,  в  отличие  от  схематичных  изображений  других  деятелей
Революции,  портрет  Робеспьера  написан  Н.  М.  Лукиным  достаточно
подробно,  с  прорисовкой  определенных  индивидуальных  черт,  все
же  роль  Неподкупного  в  Революции  он  также  во  многом  сводит  к
выполнению  аналогичных  «представительских  функций».  Робеспьер
для  него  прежде  всего  «типичный  представитель»  якобинцев  -  «пар¬
тии  мелкой  буржуазии»53.  На  протяжении  всей  книги  Лукин  не  раз
подчеркивает,  что  позиция  якобинцев  и  их  лидера  Робеспьера  по  тем
или  иным  вопросам  политики  определялась  исключительно  интере¬
сами  их  «классовой  опоры»,  которую  автор  характеризует  с  разной
степенью  конкретизации  -  от  абстрактных  «мелкой  буржуазии»  или
«городской  и  сельской  демократии»  до  более  определенных  социаль¬
 48  Лукин  II.  М.  Максимилиан  Робеспьер...  С.  58.
 49  Там  же.  С.  58,  61,  63,  76,  83.
 50  Там  же.  С.  129.
 ;11  Там  же.  С.  133.
 52  Там  же.  С.  134.
 53  Там  же.  С.  132.
 76

ных  категорий  -  «мелкие  фермеры  и  крестьяне,  производившие  на
рынок»,  «самостоятельные  мастера,  мелкие  лавочники  и  хозяйствен¬
ные  мужички»54.
 Такой,  возведенный  в  абсолют,  классовый  подход,  когда  роль  от¬
дельной  личности  в  истории  сводится  исключительно  к  выражению
и  проведению  в  жизнь  интересов  некоего  «класса»,  был  для  Н.  М.  Лу¬
кина  принципиальной  позицией.  Именно  подобный  подход,  считал
он,  должен  отличать  «современного  историка,  стоящего  на  точке  зре¬
ния  пролетариата»,  от  всех  остальных:  «Для  него  Робеспьер  прежде
всего  -  представитель  определенного  класса.  Чисто  личные,  индиви¬
дуальные  черты  вождя  революции  всегда  будут  у  него  на  втором  пла¬
не,  и  не  на  них  он  будет  строить  свои  заключения.  Роль  Робеспьера  в
революции  будет  оцениваться  с  точки  зрения  тех  объективных  исто¬
рических  условий,  в  которых  развертывалась  Великая  революция,  с
точки  зрения  тех  исторических  задач,  выполнение  которых  выпало
на  долю  его  социальной  группы  -  мелкой  французской  буржуазии
конца  XVIII  в.»55.
 Однако  установить  путем  исторического  исследования  подобную
классовую  подоплеку  деятельности  хотя  бы  одного  из  видных  участ¬
ников  Французской  революции  -  задача  технически  весьма  сложная
и  трудоемкая,  если  вообще  решаемая.  Тот  историк,  кому  удалось  бы  с
ней  справиться,  несомненно,  заслуживал  бы  самой  высокой  профес¬
сиональной  оценки.  Действительно,  ему  пришлось  бы  сначала  дока¬
зать,  что  та  или  иная  из  подобных  социальных  категорий  -  «мелкая
буржуазия»  или,  к  примеру,  «хозяйственные  мужички»  -  представ¬
ляла  собой  не  абстрактную  категорию,  а  вполне  реальную  обще¬
ственную  группу,  достаточно  гомогенную  для  того,  чтобы  иметь  свои
особые,  специфические  интересы,  не  только  разделяемые  всеми  ее
членами,  но  и  осознаваемые  как  таковые  (ведь  только  осознавая  их,
можно  было  бы  поддерживать  «партию»,  выражающую  эти  интере¬
сы).  Далее  этот  историк  должен  был  бы  доказать,  что  данная  «пар¬
тия»  такие  интересы  и  в  самом  деле  выражала.
 Впрочем,  можно  сколько  угодно  размышлять  о  том,  что  еще
пришлось  бы  сделать  этому  гипотетическому  историку,  поставивше¬
му  себе  подобную  исследовательскую  задачу,  для  нас  важно  то,  что  в
работе  Лукина  она  не  только  не  была  решена,  но  и  не  ставилась.  Все
его  рассуждения  на  сей  счет  носили  сугубо  аксиоматический  харак¬
тер.  Читателю  фактически  предлагалось  верить  автору  на  слово,  что
во  Франции  XVIII  в.  такие  «классы»  и  «социальные  группы»  дей¬
 54  Там  же.  С.  75,  90-91,  98.
 55  Там  же.  С.  149.
 77

ствительно  существовали  и  что  соответствующие  «партии»  на  них
опирались.
 Описывая  «крайности  социологизирования»  в  общественных
науках  1920-х  гг.,  А.  3.  Манфред  приводит  в  пример  одного  литера¬
туроведа,  который  «связывал  романтический  пессимизм  героев  поэ¬
зии  Лермонтова  с  падением  цен  на  зерно  на  европейском  рынке»56.
Однако  в  сравнении  с  концепцией  работы  Н.  М.  Лукина
«Максимилиан  Робеспьер»  рассуждения  этого  литературоведа  смо¬
трятся  все  же  несколько  более  убедительно,  ибо  он  говорит,  в  конце
концов,  о  двух  вполне  достоверных  фактах,  которые  сами  по  себе  в
дополнительных  доказательствах  не  нуждаются:  с  одной  стороны,
романтический  пессимизм  героев  Лермонтова,  с  другой  -  падение
цен  на  зерно.  Сомнение  вызывает  лишь  произвольная  констатация
причинно-следственной  связи  между  этими  фактами.
 В  отличие  же  от  указанного  литературоведа  Лукин  оперирует  не
фактами,  а  некими  абстрактными  категориями  («мелкая  буржуа¬
зия»,  «сельская  демократия»  и  т.  д.),  связь  которых  с  социальной  ре¬
альностью  отнюдь  не  очевидна  и  сама  по  себе  еще  нуждается  в  дока¬
зательстве.  Тем  не  менее  поверх  одной  абстракции  выстраивается
другая  -  столь  же  аксиоматическое  утверждение  о  детерминации
действий  лиц  и  «партий»,  участвовавших  в  Революции,  некими  «ин¬
тересами»  вышеупомянутых  умозрительных  сущностей,  поверить  в
реальность  которых  читателю  и  так  уже  предложили  на  слово.
 Как  видим,  эта  работа  Н.  М.  Лукина  выстроена  по  той  же  самой
схеме,  что  и  «Падение  Жиронды»:  изначально  задается  жесткая  тео¬
ретическая  конструкция,  наполняемая  затем  фактическим  материа¬
лом.  По  сути,  это  -  практически  та  же  самая  конструкция,  которую
Лукин  использовал  и  в  своем  дипломном  сочинении.  Только  если
там  она  применялась  для  интерпретации  лишь  одного  из  эпизодов
Революции,  то  теперь  экстраполирована  на  революционный  период
в  целом.  Причем  некоторые  ее  элементы  перенесены  из  одной  рабо¬
ты  в  другую  практически  в  неизменном  виде.  Это,  в  частности,  отно¬
сится  к  упоминавшейся  выше  трактовке  конфликта  между  жиронди¬
стами  и  монтаньярами  как  классового  противостояния  крупной  и
мелкой  буржуазии.  А  чтобы  объяснить,  почему  жирондистов  больше
поддерживала  провинция,  а  монтаньяров  -  Париж,  Лукин  опять  ак¬
сиоматически  формулирует  свой  прежний  тезис:  Париж  в  конце
XVIII  в.  -  «типичный  мелкобуржуазный  город»57;  напротив,  «круп¬
ные  предприниматели  и  оптовые  торговцы»  -  «внушительная  со¬
 56  Манфред  А.  3.  Николай  Михайлович  Лукин...  С.  6,  прим.  2.
 57  Лукин  Н.  М.  Максимилиан  Робеспьер...  С.  35.
 78

циальная  сила  преимущественно  в  крупных  провинциальных  цент¬
рах»58.  Причем  автор,  похоже,  не  замечает,  что  его  тезис  о  «мелкобур¬
жуазности»  столицы  Франции  довольно  слабо  согласуется  с  теми
фактами,  которые  он  сам  же  приводит,  видимо,  по  работам  других
историков:
 «Ее  [буржуазии]  золотую  верхушку  составляли  банкиры,  снабжавшие
правительство  деньгами,  откупщики  налогов,  пайщики  привилегирован¬
ных  торговых  компаний.  ...Вся  эта  масса  государственных  кредиторов,
чтобы  быть  в  курсе  всех  перемен  в  политике,  жила  постоянно  в
Париже...»
 «За  последние  годы  перед  революцией  в  Париже  и  других  больших  горо¬
дах  наблюдалась  настоящая  строительная  горячка;  целые  кварталы  с  тес¬
ными  кривыми  уличками  заменялись  прямыми  широкими  проспектами
с  большими  домами,  принадлежавшими  преимущественно  буржуазии...
Возник  богатый  слой  домовладельческой  буржуазии,  почти  отвоевавшей
Париж  у  знати  и  духовенства»59.
 Следуя  априорно  заданной  схеме  объяснения  Революции,  автор
«Максимилиана  Робеспьера»  не  придает  большого  значения  не  толь¬
ко  логической  согласованности  приводимых  им  сведений,  но  и  хро¬
нологии  изложения.  В  ряде  случаев  он  даже  допускает  хронологиче¬
ские  инверсии,  трактуя  более  поздние  события  как  причину  более
ранних.  Так,  сентябрьскую  резню  в  тюрьмах  1792  г.  он  интерпретиру¬
ет  как  стихийный  ответ  парижан  на...  «контрреволюционное  восста¬
ние  в  Вандее»60,  которое  в  действительности  началось  лишь  в  марте
1793  г.  А  вот  как  описывается  история  разрыва  между  Дантоном  и
Робеспьером:
 «...К  концу  1793  г.  республиканские  войска  стали  одерживать  крупные
успехи  над  армиями  коалиции;  удалось  разгромить  и  важнейшие  очаги
контрреволюции  внутри  страны.  Дантонистам  казалось,  что  при  таких
условиях  революцию  можно  считать  законченной,  что  пора  перейти  от
диктатуры  мелкой  буржуазии  и  системы  террора  к  нормальным  консти¬
туционным  порядкам...  В  отрицании  необходимости  дальнейшего  терро¬
ра  Дантон  решительно  разошелся  с  Робеспьером.  Разрыв  с  якобинцами
означал  устранение  от  власти:  Дантон,  до  сих  пор  самый  влиятельный
член  правительства,  не  был  избран  во  второй  Комитет  общественного
спасения  (10  июля  1793  г.)  [курсив  мой.  -  Л.  Ч.]»в\
 Подобные  противоречия  в  изложении  событий  и  в  хронологии  -
а  перечень  их  не  ограничивается  перечисленными  выше  -  нельзя,  на
 ™  Там  же.  С.  21.
 59  Там  же.  С.  20-21.
 60  Там  же.  С.  71-72.
 61  Там  же.  С.  130-131
 79

мой  взгляд,  объяснить  якобы  незнанием  автором  фактического  мате¬
риала.  Речь  ведь  здесь  идет  не  о  расхождениях,  например,  между  его
выводами  и  данными  источников,  а  о  внутренних  противоречиях  ра¬
боты  -  противоречиях  между  разными  частями  единого  текста,  когда
одна  из  них  опровергает  другую.  Думаю,  это  свидетельствует,  скорее,
о  том  малом  значении,  которое  для  автора  имеет  сам  фактический
материал.  На  первом  месте  для  него  стоит  теоретическая  схема  ин¬
терпретации  событий,  и  никакие  факты,  даже  если  они  в  нее  не  впи¬
сываются,  не  могут  заставить  его  что-либо  в  ней  изменить.
 Вот  почему,  несмотря  на  привлечение  Н.  М.  Лукиным  при  напи¬
сании  «Максимилиана  Робеспьера»  определенного  круга  источни¬
ков,  эта  книга  мало  похожа  на  научное  исследование.  Скорее,  ее  жанр
можно  определить  как  историко-публицистический.  Созданная  в  го¬
ды  гражданской  войны,  она  имела  целью,  с  одной  стороны,  познако¬
мить  широкие  круги  читателей  с  французским  революционным
прецедентом,  к  которому  большевистская  пропаганда  активно  обра¬
щалась  для  исторической  легитимации  советской  власти,  с  другой  -
популяризировать  марксистскую  интерпретацию  истории,  которая
должна  была  доказать  неизбежность  и  объективную  закономерность
победы  большевиков.
 О  подобном  характере  книги  Лукина  свидетельствуют  и  присут¬
ствующие  в  ней  многочисленные  анахронизмы,  которые  должны  бы¬
ли  убедить  читателей  в  сходстве  французских  событий  конца
XVIII  в.  с  реалиями  российской  революции.  Правые  депутаты  На¬
ционального  собрания  превратились  под  его  пером  во  «французских
черносотенцев»  и  «сторонников  неограниченного  самодержавия»,
неприсягнувшие  священники  -  в  «черносотенных  попов»,  Эбер  -  в
«анархиста-индивидуалиста»02.  Франция  во  время  революции,
оказывается,  «сбросила  иго  самодержавия»03,  а  «в  департаменте
Жиронды  буржуазия  сорганизовала  войско  из  белогвардейцев»04.  Во
французской  деревне  XVIII  в.  разворачивался  конфликт  между  «ку¬
лаками»  и  «бедняками»05,  причем  «кулацкие  элементы»  активно  со¬
противлялись  продовольственной  «разверстке»00.
 Тем  не  менее,  несмотря  на  столь  ярко  выраженный  публицистиче¬
ский  характер,  книга  «Максимилиан  Робеспьер»  оказала  большое
влияние  на  развитие  советской  историографии,  став  первой  после
1917  г.  обобщающей  работой  отечественного  автора  о  Французской
 02  Лукин  Н.  М.  Максимилиан  Робеспьер...  С.  40,  58,  62,  134.
 00  Там  же.  С.  65.  О  «королевском  самодержавии»  см.  также  иа  с.  113.
м  Там  же.  С.  107.
 0Г)  Там  же.  С.  61,  127.
 00  Там  же.  С.  124.
 80

революции.  Именно  по  этому  сочинению  молодые  советские  истори¬
ки  усваивали  в  1920-1930-е  гг.  основы  марксистско-ленинской  ин¬
терпретации  французских  событий  конца  XVIII  в.
 *  #  *
 После  «полиграфического  взрыва»  1919-1925-х  гг.  Н.  М.  Лукин
больше  не  публиковал  новых  книг.  В  списке  его  трудов  за  последую¬
щие  годы  можно  увидеть  новые  переиздания  «Парижской
Коммуны»,  предисловия  к  публикациям  источников,  сборникам  и
монографиям,  многочисленные  рецензии,  статьи  для  Большой  со¬
ветской  энциклопедии,  доклады  на  конференциях  и  выступления  в
научных  дискуссиях.  Число  собственно  исследовательских  статей
относительно  невелико.  Тем  не  менее  две  из  них,  вновь  посвященные
Французской  революции  XVIII  в.,  имели  в  отечественной  историче¬
ской  литературе  последующих  нескольких  десятилетий  гораздо  бо¬
лее  сильный  резонанс,  нежели  большинство  книг  того  же  автора.
Речь  идет  о  двух  статьях  по  аграрной  политике  Конвента,  увидевших
свет  в  1930  г.67  Даже  спустя  более  полувека  после  их  появления  вид¬
ный  отечественный  историк  Французской  революции  А.  В.  Адо  от¬
мечал:  «До  сих  пор  они  остаются  лучшим  общим  исследованием  этой
важной  проблемы»68.
 Думаю,  указанные  статьи  столь  долго  сохраняли  свою  научную
актуальность  во  многом  потому,  что  в  основу  их  легли  материалы
французских  архивов,  собранные  Н.  М.  Лукиным  в  ходе  научной  ко¬
мандировки  1928  г.  Если  для  историков  «русской  школы»  продол¬
жительные  поездки  во  Францию  для  работы  в  архивах  были  до
1917  г.  нормой  профессиональной  жизни,  то  советские  франковеды
получили  возможность  побывать  в  изучаемой  стране  лишь  в  конце
1920-х  гг.  Да  и  то  чуть  приоткрывшаяся  калитка  в  «железном  зана¬
весе»  вскоре  захлопнулась  почти  на  тридцать  лет.  Впрочем,  и  после
того,  как  Оттепель  привела  к  возобновлению  зарубежных  команди¬
ровок,  они  оставались  уделом  лишь  немногих  избранных.  И  такая
ситуация  сохранялась  практически  до  самого  конца  советской  вла¬
сти.  Еще  относительно  недавно,  на  заседании  «круглого  стола»
 87  Лукин  Н.  М.  Борьба  классов  во  французской  деревне  и  продовольствен¬
ная  политика  Конвента  в  период  действия  второго  и  третьего  максимума
(сентябрь  1793  г.  -  декабрь  1794  г.)  //  Историк-марксист.  1930.  Т.  16;  Он  же.
Революционное  правительство  и  сельскохозяйственные  рабочие  в  период
действия  второго  и  третьего  максимума  //  На  боевом  посту:  сб.  к  60-летию
Д.  Б.  Рязанова.  М.,  1930.  В  1960  г.  обе  статьи  вошли  в  1-й  том  «Избранных
трудов»  Н.  М.  Лукина  и  далее  цитируются  именно  по  этому  изданию.
 68  Адо  А.  В.  Крестьяне  и  Великая  французская  революция.  М.,  1987.  С.  14.
 81

1988  г.,  ставшего  важнейшей  вехой  на  пути  становления  современ¬
ной  российской  историографии  Французской  революции,  один  из
представителей  старшего  поколения  исследователей  грустно  конста¬
тировал:  «Французские  архивы  нам  недоступны  и  еще  долго  будут
недоступны»69.  К  счастью,  он  ошибся,  но  его  реплика  позволяет  по¬
нять,  почему  число  работ,  написанных  советскими  историками  на  ос¬
нове  французских  архивных  материалов,  можно  пересчитать  бук¬
вально  по  пальцам.  Неудивительно,  что  такие  исследования  привле¬
кали  к  себе  повышенное  внимание  коллег  и  ценились  ими  особенно
высоко.
 Но  даже  если  абстрагироваться  от  всех  привходящих  моментов  и
оценивать  «аграрные»  статьи  Н.  М.  Лукина  только  по  научным  кри¬
териям,  нельзя  не  заметить,  что  они  и  в  самом  деле  разительно  отли¬
чаются  в  лучшую  сторону  от  написанного  им  ранее.  Конечно,  и  к  ним
можно  предъявить  определенные  претензии.  Так,  далеко  не  бесспор¬
на  примененная  автором  «методология  примеров»70,  когда  на  основе
3-4  частных  фактов,  относившихся  к  той  или  иной  коммуне,  реже  -
к  тому  или  иному  департаменту,  делались  выводы  о  ситуации  во
Франции  в  целом.  Не  безупречен  и  научный  аппарат  этих  статей:
часть  ссылок  на  архивные  фонды  практически  не  несет  смысловой
нагрузки,  выполняя  чисто  «декоративную»  функцию.  Например,  го¬
воря  о  недостатке  в  1793  г.  рабочих  рук  в  департаменте  Нор,  Лукин
ссылается  не  на  конкретные  документы,  а  сразу  на  20  (!)  картонов
Национального  архива71.  Учитывая,  что  в  каждом  из  таких  картонов
обычно  содержится  по  несколько  десятков,  а  то  и  сотен  единиц  хра¬
нения,  подобная  ссылка  имеет  более  чем  относительную  информа¬
тивную  ценность.  Однако  все  эти  частные  недостатки  «аграрных  ста¬
тей»  Лукина  во  многом  компенсируются  их  главным  достоинством  -
обильной  насыщенностью  фактическим  материалом,  который  позво¬
ляет  читателю  получить  довольно  яркое  впечатление  о  многих  реа¬
лиях  жизни  французской  деревни  периода  Революции.
 Опыт  работы  с  первоисточниками  побудил  автора,  в  частности,  к
расширению  диапазона  используемой  терминологии.  Если  в  своих
предшествующих  работах  Н.  М.  Лукин,  касаясь  аграрных  отноше¬
ний,  обозначал  сельских  производителей  собирательным  понятием
 09  Сытин  C.JI.  Революция  в  контексте  XVIII  в.  //  Актуальные  проблемы
изучения  истории  Великой  французской  революции  (материалы  «круглого
стола»  19-20  сентября  1988  г.).  М.,  1989.  С.  52.
 70  Этот  термин,  довольно  удачно,  на  мой  взгляд,  характеризующий  по¬
добный  подход,  я  заимствовал  у  С.  Л.  Сытина.  См.:  Сытин  С.  Л.  Указ.  соч.
С.  52.
 71  См.:  Лукин  Н.  М.  Революционное  правительство...  С.  233,  прим.  11.
 82

«крестьянство»  -  понятием  абстрактным  и  в  официальных  докумен¬
тах  XVIII  в.  практически  не  применявшимся,  то  в  указанных  статьях
он  уже  использует  термины,  которыми  современники  на  деле  обо¬
значали  различные  категории  земледельцев:  fermiers,  laboureurs,
culivateurs,  manouvriers  Journaliers  и  т.  д.  Подобная  диверсификация
понятийного  аппарата,  так  же  как  и  широкое  привлечение  источни¬
ков,  позволяет  автору  нарисовать  гораздо  более  многогранную,  на¬
сыщенную  характерными  деталями,  более  объемную  картину  жизни
французской  деревни  революционной  эпохи,  нежели  та,  что  была
представлена,  к  примеру,  в  «Максимилиане  Робеспьере».
 Однако  если  воссоздание  такой  картины,  несомненно,  можно  оце¬
нить  как  важное  достоинство  «аграрных»  статей  H.  М.  Лукина,  то,
увы,  того  же  нельзя  сказать  о  ее  интерпретации  автором.  Более  того,
при  внимательном  прочтении  указанных  работ  складывается  впечат¬
ление,  что  описание  фактов  и  их  объяснение  находятся  в  совершенно
разных  плоскостях,  существуют  независимо  друг  от  друга.  А  все  по¬
тому,  что  и  здесь,  как  и  в  более  ранних  трудах,  Лукин  в  своих  рассуж¬
дениях  идет  не  от  фактов,  а  от  заранее  заданной  теоретической  схе¬
мы.  И  так  же,  как  и  там,  факты  сопротивляются  ей,  ну  а  поскольку  на
сей  раз  они  представлены  в  гораздо  большем  объеме,  это  сопротивле¬
ние  особенно  бросается  в  глаза.  Впрочем,  обо  все  по  порядку.
 «Аграрные»  статьи  H.  М.  Лукина  предваряются  ремаркой  о  том,
что  они  являются  частью  готовящейся  автором  работы  «Крестьянство
и  продовольственная  политика  революционного  правительства»72.
Выбор  этой  темы  был  обусловлен,  думаю,  не  только  научными  сооб¬
ражениями.  После  того  как  в  1927  г.  XV  съезд  ВКП(б)  провозгласил
курс  на  коллективизацию  сельского  хозяйства,  вопросы  аграрной
политики  приобрели  на  тот  момент  приоритетное  значение  для  ком¬
мунистического  режима.  Политико-правовые  меры  в  аграрной  сфере
сопровождались  мощной  пропагандистской  кампанией.  Ну  а  по¬
скольку  исторический  опыт  Французской  революции  традиционно
служил  для  большевистской  пропаганды  неисчерпаемым  источни¬
ком  аргументации  в  пользу  самых  разных  поворотов  политики,  ло¬
гично  предположить,  что  помимо  чисто  научных  мотивов  такой  за¬
каленный  «боец  идеологического  фронта»,  как  H.  М.  Лукин,  в  нема¬
лой  степени  руководствовался  при  выборе  темы  исследования  и  ее
политической  актуальностью.  Во  всяком  случае  именно  на  эту  мысль
наводит  предложенная  им  схема  объяснения  событий  во  француз¬
ской  деревне  периода  Революции.
 Казалось  бы,  что  может  быть  общего  между  коллективизацией  в
СССР  и  аграрной  политикой  Конвента?  Действительно,  почти  ниче¬
 72  Там  же.  С.  230,  прим.  1.
 83

го.  Однако  ссылки  большевистской  пропаганды  на  опыт  Француз¬
ской  революции  отличались  известной  гибкостью:  его  упоминали
как  в  положительном,  так  и  в  отрицательном  контексте.  Сходство  в
определенных  аспектах  между  якобинской  политикой  и  политикой
большевиков  использовалось  для  легитимации  последней.  Напротив,
для  оправдания  действий,  не  имевших  прецедента  во  Французской
революции,  провозглашалось,  что  якобинцы  потому,  в  конечном  сче¬
те,  и  потерпели  поражение,  что  не  поступили  в  данном  отношении
так,  как  теперь  поступают  большевики.  Именно  такое  «негативное
цитирование»  якобинского  опыта  и  составляло  идеологическую
сверхзадачу  «аграрных»  статей  Лукина.  С  1917  г.  лейтмотивом  по¬
литики  большевиков  по  отношению  к  крестьянству,  при  всех  ее  по¬
воротах,  неизменно  оставалась  «опора  на  бедняка»,  и  Лукин  поста¬
рался  доказать,  что  «одной  из  важнейших  предпосылок»  падения
якобинцев  как  раз  и  оказалась  их  неспособность  заручиться  под¬
держкой  «деревенских  пролетариев  и  полупролетариев».  С  этой  из¬
начально  заданной  идеологической  схемой  автор  статей  подошел  к
интерпретации  фактов,  почерпнутых  из  источников.
 Любое  сопоставление  двух  объектов  или  явлений,  пусть  даже
подразумеваемое,  предполагает  наличие  некой  общей  системы  коор¬
динат,  в  рамках  которой  только  и  возможно  такое  сравнение.
Стремясь  задать  подобную  систему  координат,  H.  М.  Лукин  приме¬
нил  к  французской  деревне  XVIII  в.  принятое  в  Советской  России
деление  крестьян  на  «сельскую  буржуазию»  (кулаки),  «мелкую  бур¬
жуазию»  (середняки)  и  «сельский  пролетариат»  (бедняки).  Но  в  ис¬
точниках,  на  которые  он  опирался,  таких  понятий  нет.  Там  представ¬
лена,  как  уже  сказано  выше,  совершенно  иная,  гораздо  более  сложная
и  более  дробная  «сетка»  категорий  сельского  населения.  Тем  не  ме¬
нее  Лукин  чисто  механически  наложил  марксистскую  социологиче¬
скую  схему  на  те  реалии,  о  которых  повествуют  источники,  и  просто
разделил  различные,  исторически  существовавшие,  категории  сель¬
ского  населения  Франции  по  трем  указанным  классам:  в  «сельскую
буржуазию»  у  него  попали  cultivateurs  aisés,  riches  propriétaires,  gros
fermiers,  propriétaires  en  gros;  в  «среднее  крестьянство»  -  cultivateurs,
laboureurs,  pauvres  fermiers;  в  «пролетарии  и  полупролетарии»  -  petits
cultivateurs,  ménagers13.
 Однако  уже  на  этом,  начальном,  уровне  интерпретации  -  уровне
терминологии  -  между  фактическим  материалом  источников  и
априорно  заданной  социологической  схемой  возникают  серьезные
противоречия.  При  всей  расплывчатости  русских  понятий  «кулак»,
«середняк»  и  «бедняк»,  дававшей,  например,  представителям  совет¬
 73  Лукин  H.  М.  Борьба  классов  во  французской  деревне...  С.  256-257.

ской  власти  на  местах  широкие  возможности  для  произвола  при
определении  кандидатов  на  «раскулачивание»,  эти  термины  все  же
имели  общую  основу,  ибо  соотносились  с  имущественным  положе¬
нием  обозначаемых  ими  лиц.  Во  Франции  Старого  порядка  не  было
столь  же  устойчивых  и  повсеместно  принятых  понятий,  которые  де¬
лили  бы  различные  категории  сельского  населения  по  имуществен¬
ному  признаку  Помимо  размера  собственности  огромное,  а  нередко
даже  большее,  значение  имел  также  правовой  статус  земли,  находив¬
шейся  во  владении  земледельца,  и  его  личный  правовой  статус.  Ну  а
поскольку  тот  и  другой  в  каждом  конкретном  случае  во  многом  опре¬
делялись  кутюмами  -  действовавшими  в  данной  местности  нормами
обычного  права,  которые  от  провинции  к  провинции  достаточно  ши¬
роко  варьировались,  -  соответственно  варьировалась  и  правовая
терминология,  употребляемая  в  разных  областях  для  обозначения
разных  категорий  сельского  населения.  Добавим  сюда  также  мест¬
ную  специфику  словоупотребления,  обусловленную  широким  рас¬
пространением  во  Франции  различных  диалектов,  когда  одинаковые
явления  могли  в  разных  областях  называться  по-разному  и,  наобо¬
рот,  когда,  казалось  бы,  общий  термин  мог  в  разных  областях  иметь
разные  смысловые  нюансы.  И  хотя  Революция  взяла  решительный
курс  на  унификацию  и  права,  и  языка,  эта  терминологическая  мозаи¬
ка  существовала  в  источниках,  особенно  локального  происхождения,
на  протяжении  всего  революционного  периода  и  даже  позднее.
 Характерно,  что  для  каждой  из  трех  классовых  «ячеек»  своей  со¬
циологической  схемы  H.  М.  Лукин  взял  сразу  несколько  француз¬
ских  эквивалентов.  Однако  даже  их  оказалось  недостаточно,  чтобы
исчерпать  все  терминологическое  богатство  источников,  и  к  каждо¬
му  из  «классов»  автор  по  мере  обращения  к  тем  или  иным  источни¬
кам  добавляет  все  новые  категории  населения,  обозначаемые  специ¬
фическими  французскими  терминами.  Особенно  много  таких  кате¬
горий  попало  в  разряд  «сельского  пролетариата»:  «...Парцельное
крестьянство  (petits  cultivateurs,  т  nagers)  вынуждено  было  попол¬
нять  бюджет  продажей  своей  рабочей  силы  в  чужом  хозяйстве.
Именно  оно  поставляло  главные  кадры  всякого  рода  деревенских  по¬
денщиков  (journaliers,  manouvriers),  нанимавшихся  в  разгар  полевых
работ  (moissoneurs,  faucheurs,  batteurs).  Отсюда  -  еще  один  характер¬
ный  термин,  применявшийся  к  этой  группе,  -  «рабочие-собственни¬
ки»  (manouvriers-propri  taires)».  Помимо  поденщиков  Лукин  отнес  к
сельскому  пролетариату  также  «батраков»  -  domestiques,  valets1A.
 74  Там  же.  С.  258-259.  См.  также:  Лукин  Я.  М.  Революционное  правитель¬
ство...  С.  230-231.
 85

К  сожалению,  H.  М.  Лукин  практически  никак  не  комментирует
ни  критерии,  по  которым  указанные  категории  населения  попали  в
ту  или  иную  классовую  «ячейку»,  ни  соотношение  между  ними  вну¬
три  каждой  из  «ячеек»:  что,  например,  общего  у  «земледельца»
{cultivateur)  и  «пахаря»  {laboureur)  и  в  чем  различия  между  ними?
Между  тем  эти  критерии  далеко  не  столь  очевидны,  чтобы  можно
было  поверить  автору  на  слово  относительно  правомерности  подоб¬
ной  классификации.  Возьмем,  например,  класс  «сельской  буржуа¬
зии».  Судя  по  всему,  решающее  значение  для  того,  чтобы  отнести  к
нему  ту  или  иную  социальную  группу,  упомянутую  в  источниках,
Лукин  придавал  наличию  в  обозначающем  ее  словосочетании  при¬
лагательных  «зажиточный»  {aisé),  «богатый»  {riche),  «крупный»
{gros).  Оставляя  за  рамками  вопрос  об  относительности  подобных
определений  (представления  о  «зажиточности»,  к  примеру,  в  обла¬
стях  «крупной  культуры»  и  «мелкой  культуры»,  могли  существенно
разниться75),  заметим,  что  решающее  значение  для  идентификации
социального  и  правового  статуса  указанных  категорий  здесь  имеют
все  же  обозначающие  их  существительные:  «собственник»
(propriétaire)  или  «арендатор»  {fermier).  А  разница  между  этими  пра¬
вовыми  состояниями  была  слишком  велика76,  чтобы  их  автоматиче¬
ски  можно  было  объединять  под  общей  рубрикой,  исходя  лишь  из
общего  определения  «богатый».  К  тому  же,  слово  fermier  далеко  не
всегда  означало  собственно  «фермера»,  а  имело  гораздо  более  широ¬
кий  смысл  арендатора  вообще:  при  Старом  порядке  так  называли,
например,  и  откупщиков,  то  есть  людей,  берущих  «в  аренду»  сбор
налогов.
 Кстати,  учитывая  широкий  диапазон  значений  термина  fermier,
совершенно  не  понятны  критерии  причисления  категории  «бедных
арендаторов»  {pauvres  fermiers)  к  «среднему  крестьянству».  В  прин¬
ципе,  под  это  понятие  вполне  мог  попадать  и  крестьянин,  не  имею¬
щий  земельной  собственности  и  арендующий  под  огород  клочок  со¬
седских  угодий,  то  есть  скорее  «бедняк»,  чем  «середняк».
 Не  выглядит  бесспорным  и  однозначное  причисление  «пахарей»
{laboureurs)  к  «среднему  крестьянству».  Это  весьма  распространен¬
ное  во  Франции  XVIII  в.  наименование  тоже  имело  достаточно  ши¬
рокий  диапазон  значений,  который  отнюдь  не  сводился  к  смыслу
 75  Подробнее  о  региональных  различиях  в  положении  сельских  жителей
Франции  конца  XVIII  в.  см.:  Лдо  Л.  В.  Крестьяне  и  Великая  французская  ре¬
волюция...  Гл.  1.
 76  Статусу  собственника  земли  во  Франции  конца  XVIII  -  начала  XIX  в.
придавалось  особо  важное  значение:  в  частности,  согласно  революционным
Конституциям  1791  и  1793  гг.  приобретение  такого  статуса  уже  само  по  себе
давало  его  обладателю  право  претендовать  на  французское  гражданство.
 86

русского  термина  «середняк».  «Пахарями»  могли,  в  частности,  назы¬
вать  земледельцев  в  широком  смысле  слова  без  какой-либо  привязки
к  их  имущественному  статусу.  Кстати,  именно  в  таком  значении  тер¬
мин  laboureur  употреблен  в  одном  из  документов,  процитированных
по-французски  Лукиным:  там  этим  словом  называют  сельскохозяй¬
ственных  рабочих,  то  есть,  по  классификации  нашего  автора,  не  «се¬
редняков»,  а  «сельских  пролетариев»77.
 Все  то  же  самое  можно  сказать  и  о  категории  «земледельцев»
(icultivateurs),  также  отнесенной  Лукиным  к  «среднему  крестьян¬
ству».  Применение  этого  термина  было  достаточно  широким,  и,  как
показывает  сам  автор,  словом  cultivateur  в  источниках  порою  называ¬
ют  крестьянина,  «у  которого  нет  ни  лошадей,  ни  плуга»  и  который
работает  на  поле  соседа  за  право  пользования  его  плугом78.
 Вызывает  вопросы  и  наполнение  H.  М.  Лукиным  последней  из
упомянутых  им  классовых  ячеек.  И  здесь  к  одному  «классу»  оказы¬
ваются  отнесены  социальные  категории,  имеющие  совершенно  раз¬
ный  правовой  статус:  пусть  хоть  и  мелкие,  но  собственники
(manouvriers-propriétaires)  и  «слуги»  (именно  такой  перевод  точнее,
чем  «батраки»,  передает  смысл  понятий  domestiques  и  valets).  Если
первые  обладали  всей  полнотой  гражданских  прав,  то  вторые,  напро¬
тив,  и  в  революционной  Франции  были  в  правах  существенно  огра¬
ничены:  в  частности,  закон  о  выборах  Национального  Конвента  осо¬
бо  оговаривал,  что  «слуги»  к  таковым  не  допускаются.
 Иными  словами,  даже  в  первом  приближении,  только  на  уровне
терминов,  можно  видеть,  насколько  соответствовавшие  им  историче¬
ские  реалии  были  сложнее  и  многограннее  той  жесткой  социологи¬
ческой  схемы,  с  помощью  которой  H.  М.  Лукин  пытался  их  интер¬
претировать.  Причем  в  своих  рассуждениях  он  шел  прежде  всего  от
схемы,  волевым  порядком  втискивая  в  ее  жесткие  рамки  весь  факти¬
ческий  материал  без  какого-либо  дополнительного  обоснования.
 Столь  же  свободным  было  и  его  обращение  с  хронологией.  Чтобы
наглядно  продемонстрировать  это  читателю,  я  попробую  предста¬
вить  основную  линию  рассуждений  автора  статьи  «Революционное
правительство  и  сельскохозяйственные  рабочие»  в  виде  серии  после¬
довательных  тезисов,  размещенных  в  левой  половине  страницы.
Напротив  них,  справа,  я  приведу  в  хронологической  последователь¬
ности  датировку79  документов,  на  которые  соответственно  ссылается
Лукин  в  подтверждение  каждого  из  этих  тезисов.
 77  Лукин  II.  М.  Революционное  правительство...  С.  233.
 7Н  Он  же.  Борьба  классов  во  французской  деревне...  С.  280.
 79  Для  наглядности  я  привожу  все  даты  по  более  привычному  для  нас
григорианскому  календарю,  а  не  по  революционному.
 87

1.  Дефицит  рабочих  рук  в  деревне  привел  к  резкому
росту  заработной  платы  сельскохозяйственных
рабочих,  значительно  опережавшему  рост  цен  на
хлеб,  что  вызывало  недовольство  работодателей  -
зажиточных  крестьян80
 5  октября  1793  г.
 17 	января  1794  г.
22  января  1794  г.
 18 	мая  1794  г.
 9  июля  1794  г.
 2  декабря  1794  г.
12  января  1795  г.
 2.  «Мелкобуржуазное  революционное  правительство
неуклонно  поддерживало»  зажиточных  крестьян,
«широко  практикуя  реквизицию  рабочей  силы  в
деревне,  развертывая  антирабочую  политику  такса¬
ции  заработной  платы  и  сурово  карая  уклонение  от
реквизиций  и  малейшие  попытки  сельскохозяйст¬
венных  рабочих  добиться  повышения  заработной
платы  путем  забастовок»81
 11  сентября  1793  г.
 16 	сентября  1793  г.
 29 	сентября  1793  г.
21  октября  1793  г.
 30 	мая  1794  г.
 6  июня  1794  г.
 17 	июня  1794  г.
 8  июля  1794  г.
 20  июля  1794  г.
 4  сентября  1794  г.
 8  сентября  1794  г.
 3.  Сельскохозяйственные  рабочие  выражали  недо¬
вольство  подобными  действиями  правительства  и
оказывали  им  посильное  сопротивление,  прибегая  к
саботажу  и  стачкам82
 21  октября  1793  г.
26  мая  1794  г.
 18 	июня  1794  г.
 23 	июня  1794  г.
 29  июня  1794  г.
 11  июля  1794  г.
 21  июля  1794  г.
 19 	августа  1794  г.
 24 	августа  1794  г.
4  сентября  1794  г.
8  сентября  1794  г.
 4.  Местные  власти  в  случаях  таких  конфликтов  обыч¬
но  «оказывались  на  стороне  нанимателей»88
 22  декабря  1793  г.
 8  мая  1794  г.
 18  мая  1794  г.
 1  июня  1794  г.
 1  июля  1794  г.
июнь-август  1794  г.
 И  в  завершение  следует  вывод:
 «Суровое  рабочее  законодательство  и  его  применение  на  местах,  продик¬
тованные  интересами  сельских  хозяев,  означали  энергичное  вмешатель¬
ство  властей  в  острую  классовую  борьбу,  происходившую  на  грани  же¬
 80  Лукин  Н.  М.  Революционное  правительство...  С.  232-236.
 81  Там  же.  С.  236  и  далее.
 82  Там  же.  С.  244-247.
 88  Там  же.  С.  248-252.
 88

стокого  продовольственного  кризиса  1793-1794  гг.,  между  сельскохозяй¬
ственными  рабочими  и  их  нанимателями.  <...>  В  общем,  антирабочая
политика  революционного  правительства  лишила  его  симпатий  тех  дере¬
венских  слоев,  на  которые  оно  могло  бы  опираться  в  борьбе  против  еди¬
ного  фронта  всех  крестьян-собственников,  создавшегося  во  французской
деревне  в  результате  применения  системы  реквизиций  и  твердых  цен  на
хлеб.  Тем  самым  создалась  одна  из  важнейших  предпосылок  термидори¬
анской  реакции»84.
 Если  следовать  за  логикой  рассуждений  автора,  которую  я  в  те¬
зисном  виде  изложил  в  левой  части  страницы,  данный  вывод  выгля¬
дит  вполне  логичным  и  в  целом  сомнений  не  вызывающим.  Однако,
если  внимательно  присмотреться  к  датировке  документов,  привле¬
ченных  для  его  обоснования,  сомнения  все  же  возникают.  Терми¬
дорианский  переворот,  положивший  начало  «термидорианской  реак¬
ции»,  произошел,  как  известно,  27  июля  1794  г.  Автор  же  статьи,  го¬
воря  о  вызревании  его  «предпосылок»,  неоднократно  обращается  к
источникам  более  позднего  происхождения.  В  этом  не  было  бы  ниче¬
го  странного,  если  бы  в  указанных  документах  речь  шла  о  событиях,
предшествовавших  перевороту.  Однако  в  действительности  все  эти
источники  отражают  текущую  на  момент  их  появления  ситуацию  в
деревне,  то  есть  факты,  имевшие  место  уже  после  Термидора.  Иными
словами,  здесь  мы  вновь,  как  и  в  книге  «Максимилиан  Робеспьер»,
видим  хронологическую  инверсию  -  попытку  представить  более
поздние  события  причиной  («предпосылкой»)  более  ранних.
 Между  тем  порядок  изложения  событий  здесь  имеет  решающее
значение.  Попробуем  «развернуть»  те  же  самые  факты  в  хронологи¬
ческой  последовательности.  Итак...
 Осень  1793  г.  В  условиях  острого  продовольственного  кризиса  и
под  давлением  парижского  плебса  Конвент  29  сентября  принимает
декрет  о  «максимуме»,  то  есть  о  государственном  регулировании  цен
на  товары  и  заработную  плату.  Однако  в  условиях  дефицита  рабочих
рук,  вызванного  призывом  значительной  части  деревенских  жителей
в  армию,  сельскохозяйственные  рабочие  требуют  у  нанимателей  бо¬
лее  высокой  оплаты  своего  труда,  чем  та,  что  предусмотрена  «макси¬
мумом».  Владельцы  крестьянских  хозяйств,  производящих  зерно  на
рынок,  оказываются  в  сложной  экономической  ситуации:  они  вы¬
нуждены  продавать  хлеб  по  цене  «максимума»,  но  платить  своим  на¬
емным  работникам  сверх  «максимума».  Не  нанимать  же  работников
они  не  могут,  ибо  тогда  урожай  пропадет  на  корню.  Естественно,  не¬
которые  крестьяне-работодатели  жалуются  властям:  если  те  требуют
от  них  соблюдения  «максимума»,  то  пусть  заставят  и  рабочих  соблю¬
 84  Там  же.  С.  252-253.
 89

дать  его.  Что  касается  Конвента,  то  он  еще  в  сентябре  1793  г.  принял
ряд  декретов,  обязавших  местные  власти  не  только  следить  за  соблю¬
дением  «максимума»,  но  и  реквизировать  рабочих  на  выполнение
сельскохозяйственных  работ.  «Однако  в  большинстве  случаев  муни¬
ципалитеты  не  спешили  приводить  закон  в  исполнение»85.  Те  же  из
них,  которые  все-таки  решились  ввести  «максимум»  на  заработную
плату,  установили  его  не  по  правилам,  предписанным  Конвентом,  а  в
том  размере,  за  который  можно  было  реально  нанять  рабочих.
 Зимой  1793-1794  гг.  жалобы  сельских  хозяев  продолжаются.  И,  в
преддверии  новой  жатвы,  Конвент  30  мая  1794  г.  издает  новый  де¬
крет  о  реквизиции  всех  граждан,  которые  обычно  нанимаются  на
сельскохозяйственные  работы.  Соответствующие  постановления
принимает  и  Комитет  общественного  спасения.  К  концу  жатвы  ему
опять  приходится  вмешиваться  в  отношения  между  нанимателями  и
работниками,  определяя  постановлением  от  8  июля  размер  оплаты
молотильщиков.  Были  ли  эффективными  подобные  попытки  госу¬
дарственного  регулирования?  Данные  о  реакции  работников  на  по¬
добные  меры,  отмечает  Н.  М.  Лукин,  не  многочисленны.  Однако  те
сведения,  которые  ему  удалось  собрать,  свидетельствуют  о  том,  что
сельскохозяйственные  рабочие  откровенно  саботировали  «макси¬
мум»,  а  в  случае  нажима  на  них  устраивали  стачки.  Угрозы  Комитета
общественного  спасения  и  представителей  в  миссии  отдавать  под  суд
Революционного  трибунала  за  отказ  от  работы  и  несоблюдение
«максимума»  эффекта  не  давали,  поскольку  в  основной  своей  массе
зажиточные  крестьяне,  преобладавшие  в  местных  муниципалитетах,
стремились  к  компромиссу  с  работниками.  «Те,  кто  предпочитал  со¬
блюдать  закон,  остались  без  рабочих»86.
 О  неспособности  правительства  добиться  выполнения  закона  о
«максимуме»  в  сфере  оплаты  труда  сельскохозяйственных  рабочих
свидетельствует  постановление  Комитета  общественного  спасения
от  4  сентября  1794  г.,  из  которого  «видно,  что  многие  муниципалите¬
ты  все  еще  не  удосужились  установить  у  себя  твердые  цены  на  рабо¬
чие  руки»87.  А  четыре  дня  спустя,  расписываясь  в  невозможности  за¬
ставить  рабочих,  занятых  обмолотом  зерна,  получать  жалование  в
соответствии  с  «максимумом»,  Комитет  пересматривает  заработную
плату  молотильщиков  в  сторону  увеличения.  Однако  и  в  дальней¬
шем,  как  показывают  приведенные  Лукиным  документальные  свиде¬
тельства  осени-зимы  1794  г.,  «максимум»  оплаты  труда  продолжал
 8Г>  Лукин  II.  М.  Революционное  правительство...  С.  237.
 86  Там  же.  С.  245.
 87  Там  же.  С.  237.
 90

нарушаться  в  массовом  порядке  до  тех  пор,  пока  вовсе  не  был  отме¬
нен  24  декабря  1794  г.
 Так  выглядят  представленные  в  статье  Н.  М.  Лукина  факты,  если
их  изложить  в  хронологическом  порядке.  Картина,  как  видим,  полу¬
чается  совершенно  иная.  И  вывод  напрашивается  совершенно  дру¬
гой,  чем  тот,  что  предложил  нам  автор.  Перед  нами  история  о  тщет¬
ности  попыток  революционной  власти  проводить  политику  государ¬
ственного  регулирования  экономики.  Как  бы  ни  старалось
революционное  правительство  с  осени  1793  г.  по  осень  1794  г.  до¬
биться  ограничения  оплаты  труда  сельскохозяйственных  рабочих
нормами  «максимума»,  все  его  усилия  пошли  прахом.  Идущие
«сверху»  импульсы  просто  не  доходили  до  «земли»,  а  гасли  в  ниж¬
них  эшелонах  власти,  ближе  соприкасавшихся  с  экономикой  и  луч¬
ше  понимавших  ее  насущные  потребности.  Что  же  касается  соб¬
ственно  сельскохозяйственных  рабочих,  то  они,  судя  по  материалам
статьи,  получали  за  свой  труд  столько,  сколько  требовали,  и  при
Робеспьере,  и  после  него.  У  якобинской  диктатуры  было  слишком
мало  возможностей  для  того,  чтобы  эффективно  проводить  в  деревне
свою  «антирабочую  политику»  и  реально  осложнить  жизнь  «сель¬
скому  пролетариату  и  полу  пролетариату».  Иными  словами,  если  вы¬
строить  представленные  в  статье  факты  не  по  изначально  заданной
идеологической  схеме,  а  просто  в  хронологическом  порядке,  то  ко¬
нечный  вывод  автора  тут  же  теряет  всякую  с  ними  связь  и  просто  по¬
висает  в  воздухе.
 А  насколько  корректна  в  научном  плане  сама  по  себе  постановка
проблемы  об  «упущенной»  возможности  революционного  прави¬
тельства  опереться  на  «деревенскую  бедноту»  в  проведении  полити¬
ки  «максимума»?
 В  статье  «Борьба  классов  во  французской  деревне...»  Н.  М.  Лукин
приводит  широкий  перечень  фактов  упорного  сопротивления  фран¬
цузской  деревни  политике  «максимума».  По  логике  классового  под¬
хода,  помноженной  на  опыт  российской  революции,  наиболее  актив¬
ными  противниками  «продовольственной  разверстки»  должны  были
выступать  «кулаки»  -  представители  «сельской  буржуазии».  Следуя
этой  логике,  автор  тщательно  пытался  отыскать  в  архивах  соответ¬
ствующие  документальные  свидетельства,  но,  как  признает  сам,  не
слишком  в  этом  преуспел.  Не  находит  он  в  источниках  и  мало-маль¬
ски  убедительных  доказательств  того,  что  политика  продовольствен¬
ных  реквизиций  вызывала  сколько-нибудь  серьезные  противоречия
внутри  деревенского  мира.  Лукин  объясняет  это  следующим  обра¬
зом:  «Скудость  наших  сведений  о  классовой  борьбе,  которая  развер¬
тывалась  на  селе  в  связи  с  выполнением  реквизиций,  объясняется
тем,  что  власти  дистриктов  менее  всего  ею  интересовались:  для  них
 91

был  важен  прежде  всего  самый  факт  выполнения  или  невыполнения
соответствующего  задания  коммуной  в  целом»88.
 Но  имела  ли  место  внутри  деревни  эта  «классовая  борьба»  вооб¬
ще?  Автору  статьи  с  большим  трудом  удалось  отыскать  лишь  четыре
факта,  подтверждающие,  по  его  мнению,  что  именно  богатые  кре¬
стьяне  «преимущественно  срывали  продовольственную  политику
Конвента».  В  одном  из  этих  примеров  речь  идет  о  «крестьянине-бо-
гатее»  Брюньоне,  который,  не  желая  в  принудительном  порядке  по¬
ставлять  хлеб  на  рынок  по  цене  «максимума»,  распродал  его  по  еще
более  низкой  цене  своим  односельчанам89.  Иначе  говоря,  в  восприятии
Брюньона  линия  противостояния  в  вопросе  о  реквизициях  проходи¬
ла  за  пределами  деревенского  мира.  «Чужие»,  «враги»,  посягавшие
на  его  хлеб,  находились  вне  деревни.  Принципиальное  значение  для
него  имел  не  вопрос  прибыли,  а  неприятие  внешнего  принуждения:
лучше  продать  зерно  в  убыток,  но  «своим»,  чем  подчиниться  наси¬
лию  «чужих».  Разумеется,  это  -  лишь  единичный  пример,  на  основе
которого  нельзя  делать  далеко  идущие  обобщения.  Однако  и  наш  ав¬
тор  вынужден  признать,  что  в  противодействии  реквизициям  дере¬
венский  мир  выступал  как  одно  целое:  «Трудно  выделить  степень  ак¬
тивности  сельской  буржуазии  в  тех  довольно  многочисленных  слу¬
чаях,  когда  целая  деревня  оказывала  активное  сопротивление
реквизициям»90.
 И  даже  тот  единственный  из  приведенных  Н.  М.  Лукиным  при¬
мер,  когда  «кулаки»  оказали  вооруженное  сопротивление  властям,
попытавшимся  проверить  их  запасы  зерна,  не  слишком  вписывается
в  логику  «классовой  борьбы».  В  бою  против  национальных  гвардей¬
цев  ферму  семейства  Шаперон,  наряду  с  хозяевами,  защищала  и  их
работница91,  то  есть,  по  классификации  Лукина,  представительница
«сельского  пролетариата».  И  подобный  «единый  фронт»  разных
категорий  сельских  жителей  отнюдь  не  исключительный  случай.
«...Очень  часто  сопротивление  реквизициям,  исходившее  от  зажи¬
точной  верхушки  деревни,  находило  поддержку  не  только  у  кре-
стьян-середняков,  но  и  у  деревенской  бедноты,  покупавшей  хлеб  у
своих  зажиточных  соседей,  а  потому  относившейся  враждебно  ко
всякому  вывозу  хлеба  из  пределов  коммуны.  В  этих  случаях  властям
дистрикта  и  депутатам  в  миссиях  приходилось  иметь  дело  с  единым
контрреволюционным  фронтом  всего  сельского  населения»92.
 88  Лукин  Я.  М.  Борьба  классов  во  французской  деревне...  С.  264.
 89  Там  же.  С.  265.
 90  Там  же.  С.  266-267.
 91  Там  же.  С.  267.
 92  Там  же.  С.  268.
 92

Даже  если  судить  только  по  собранным  Лукиным  данным,  скла¬
дывается  впечатление,  что  узы  солидарности  внутри  деревенского
мира  были  намного  сильнее  противоречий  между  составлявшими
его  категориями  сельского  населения.  И  даже  попытка  властей  вне¬
сти  в  него  раскол  путем  поощрения  доносительства  на  нарушителей
«максимума»,  похоже,  не  имела  успеха.  Во  всяком  случае  сам  автор
статьи,  хотя  и  предполагает,  что,  «по-видимому,  система  доносов  дей¬
ствительно  была  распространена  довольно  широко»93,  находит  лишь
два  примера  правдивых  доносов  и  один  -  ложного.  Впрочем,  чуть
ниже  он  отмечает:  «...Часто  бедняк,  вынужденный  покупать  у  соседа
хлеб  выше  таксы,  являлся  соучастником  нарушения  закона,  а  потому
не  был  расположен  выступать  в  роли  доносчика»94.
 Содержащийся  в  статьях  Н.  М.  Лукина  обильный  фактический
материал  не  дает  никаких  оснований  предполагать,  что  малоимущие
слои  сельского  населения  в  силу  каких-либо  специфических,  груп¬
повых  («классовых»)  интересов  могли  бы  противопоставить  себя  де¬
ревенскому  миру  в  целом.  Такие  интересы  у  них,  конечно,  были.
Автор  приводит  немало  примеров  того,  что  сельскохозяйственные
рабочие,  не  имевшие  своей  запашки,  зачастую  сталкивались  с  отка¬
зом  соседей  продавать  им  хлеб  по  цене  «максимума».  Однако  не  бу¬
дем  забывать,  что  и  сами  рабочие  брали  за  свой  труд  оплату  выше
«максимума».  И  сельские  муниципалитеты,  «где  наблюдалось  заси¬
лье  зажиточного  и  среднего  крестьянства»,  точно  так  же  покрывали
нарушения  «максимума»  заработной  платы,  как  и  «максимума»  цен
на  хлеб.  Это  были  внутренние  противоречия  достаточно  закрытого
мира  деревни,  решавшиеся  им  самим.
 Приводимые  Лукиным  факты  не  дают  ни  малейших  оснований
для  его  же  тезиса:  «...Продовольственная  политика  Конвента,  встре¬
чавшая  упорное  сопротивление  со  стороны  всех  категорий  крестьян-
собственников,  могла  проводиться  только  при  содействии  властям
деревенской  бедноты»95.  Это  положение  опирается  не  на  результаты
анализа  источников,  а  выводится  из  заранее  заданной  идеологиче¬
ской  схемы  и  несет  в  себе  ярко  выраженный  заряд  политической
пропаганды.  Достаточно  заменить  в  приведенной  фразе  слово
«Конвент»,  скажем,  на  «Совет  народных  комиссаров»,  и  мы  получим
готовую  формулу  политики  ВКП(б).
 Впрочем,  это  далеко  не  единственное  противоречие  между  дан¬
ными  источников  и  схемой  в  «аграрных»  статьях  Н.  М.  Лукина.  Идя
 93  Там  же.  С.  283.
 94  Там  же.  С.  284.
 95  Там  же.  С.  282.
 93

от  нее,  он  то  и  дело  выдвигает  те  или  иные  тезисы,  которые,  обраща¬
ясь  к  фактической  стороне  дела,  сам  же  и  опровергает.  Вот,  напри¬
мер,  как  ему  виделась  одна  из  возможных  мер  практической  реализа¬
ции  союза  Конвента  и  сельской  бедноты:  «Это  содействие  деревен¬
ских  санкюлотов  продовольственной  политике  Конвента  могло  дать
существенные  результаты,  если  бы  революционное  правительство
действительно  повернулось  лицом  к  пролетариям  и  полупролетари¬
ям  деревни,  обеспечив  им  влияние  в  сельских  муниципалитетах,  на¬
блюдательных  комитетах  и  народных  обществах...»96  С  точки  зрения
изначально  заданной  идеологической  схемы  подобная  программа
действий  выглядит  вполне  логично,  поскольку  представляет  собой
кальку  с  политического  опыта  большевиков,  создававших  комбеды  и
целенаправленно  «корректировавших»  результаты  выборов  в  сель¬
ские  советы,  чтобы  обеспечить  в  них  решающий  голос  бедноте.
Однако  могли  ли  на  практике  бедняки  французской  деревни  взять
на  себя  ведущую  роль  в  местных  органах  власти?  Едва  ли:  всего  лишь
несколькими  страницами  ранее  Лукин,  ссылаясь  на  исследования
французских  историков,  сам  же  отмечал,  что  «деревенская  беднота
(т  nagers,  manouvriers)  была  мало  интеллигентна  и  слишком  неорга¬
низованна,  чтобы  забрать  в  свои  руки  муниципалитеты,  а  также  на¬
блюдательные  комитеты  и  народные  общества,  -  даже  там,  где  они
составляли  большинство  жителей  коммуны»97.
 Такие  противоречия  между  идеологической  схемой  и  данными
источников  пронизывают  обе  «аграрные»  статьи  Н.  М.  Лукина,  при¬
чем  последнее  слово  неизменно  остается  за  схемой.  Именно  ею,  а  не
результатами  анализа  источников,  продиктован  и  конечный  вывод
обеих  статей  о  том,  что  неспособность  революционного  правитель¬
ства  заручиться  поддержкой  сельской  бедноты  стала  «предпосыл¬
кой»  Термидора.  По  сути,  этот  тезис  отражает  скорее  тайные  страхи
большевистской  верхушки  перед  призраком  «русского  термидора»98,
нежели  исторические  реалии  Франции  конца  XVIII  в.  В  самом  деле,
как  симпатии  сельскохозяйственных  рабочих  к  «робеспьеровскому
правительству»,  даже  если  бы  оно  их  «не  лишилось»,  могли  бы  по¬
мешать  термидорианскому  перевороту,  начавшемуся  в  Конвенте  и
уже  через  несколько  часов  благополучно  завершившемуся  в  париж¬
ской  Ратуше?  На  всем  протяжении  Французской  революции  жители
деревни  узнавали  об  очередном  эпизоде  борьбы  за  власть  в  столице
лишь  дни  и  недели  спустя  и  никогда  напрямую  не  влияли  на  его  ис¬
 98  Лукин  Н.  М.  Борьба  классов  во  французской  деревне...  С.  287.
 97  Там  же.  С.  273.
 98  Подробнее  см.:  Кондратьева  Т.  Большевики-якобинцы  и  призрак  тер¬
мидора.  М.,  1993.
 94

ход.  Для  большевиков  же,  опасавшихся,  что  угроза  «русского  терми¬
дора»  исходит  от  «мелкобуржуазной»  стихии  многомиллионного
крестьянства,  напротив,  союз  с  беднотой  -  их  главной  опорой  в  де¬
ревне  -  имел  жизненно  важное  значение.
 #  *  *
 Таким  образом,  и  в  своих  «аграрных»  статьях,  намного  превосхо¬
дивших  в  научном  плане  все,  что  он  до  того  времени  написал  о
Французской  революции,  Н.  М.  Лукин  выступал  в  большей  степени
политическим  пропагандистом,  чем  исследователем.  А  ведь  они  так  и
остались  вершиной  его  творчества  как  историка  Революции.
Обещанная  им  книга  о  французском  крестьянстве  никогда  не  появи¬
лась,  а  наиболее  известная  из  его  последних  работ  -  статья  «Ленин  и
проблема  якобинской  диктатуры»99  -  была  выполнена  в  жанре  скорее
экзегетики,  нежели  исторического  исследования.
 Тем  не  менее  именно  Лукину  принадлежит  решающая  роль  в  соз¬
дании  советской  школы  исследователей  истории  стран  Запада  и,  осо¬
бенно,  истории  Французской  революции100.  В  частности,  из  семина¬
ров,  которые  он  в  1920-е  гг.  вел  в  МГУ,  ИКИ  и  Институте  истории
РАНИОН,  вышли  такие  видные  представители  советской  историо¬
графии  Французской  революции,  как  Р.  А.  Авербух,  С.  С.  Бантке,
 B.  М.  Далин,  Н.  Е.  Застенкер,  С.  Д.  Куниский,  А.  3.  Манфред,
 C.  М.  Моносов,  В.  Н.  Позняков,  Н.  П.  Фрейберг.  Уже  во  второй  по¬
ловине  1920-х  гг.  выходцы  из  «школы  Лукина»  заняли  весьма  влия¬
тельные  позиции  в  Обществе  историков-марксистов,  имевшем  це¬
лью  «распространить  марксистское  влияние  на  всю  советскую  исто¬
рическую  науку»101,  и  постепенно  заполняли  собой  штаты  ведущих
научных  и  учебных  заведений  Москвы,  где  работали  вместе  с  пред¬
ставителями  старой  «русской  школы»  истории  Запада.
 «Красная»  профессура  более  или  менее  мирно  уживалась  с  доре¬
волюционной  на  протяжении  почти  всех  1920-х  гг.  Пока  советская
власть  не  имела  в  своем  распоряжении  достаточно  новых  кадров  для
системы  высшего  образования,  в  том  числе  исторического,  ей  прихо¬
дилось  терпеть  старых  «спецов».  И  только  на  рубеже  1920-30-х  гг.
коммунистический  режим  развернул  кампанию  гонений  на  старую
профессуру  Поводом  для  нее  стал  провал  в  январе  1929  г.  на  выборах
 99  Лукин  II.  М.  Ленин  и  проблема  якобинской  диктатуры  //  Историк-
марксист.  1934.  Т.  1(35).  С.  99-146.
 100  Подробнее  см.:  Авербух  Р.  А.  Н.  М.  Лукин  -  организатор  подготовки
советских  историков  //  Европа  в  новое  и  новейшее  время;  Дунаевский  В.  Л.,
Цфасман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  115-127;  Галкин  И.  С.  Указ.  соч.  С.  182-198.
 101  Дунаевский  В.  А.,  Цфасман  А.  Б.  Указ.  соч.  С.  123.
 95

в  Академию  наук  СССР  трех  коммунистов-обществоведов:  исто¬
рика  Н.  М.  Лукина,  философа  А.  М.  Деборина  и  литературоведа
 В. 	М.  Фриче.
 Печальный  для  Лукина  исход  голосования  едва  ли  можно  объяс¬
нить  сугубо  политическими  мотивами.  Хотя  многие  члены  Академии
и  не  испытывали  симпатий  к  советской  власти,  это  не  помешало  им
на  тех  же  выборах  принять  в  число  академиков  Н.  И.  Бухарина,
Д.  Б.  Рязанова  и  М.  Н.  Покровского.  По-видимому,  решающую  роль
в  неудаче  Лукина  сыграли  все  же  чисто  научные  соображения.
Успешно  работая  в  жанре  политической  публицистики,  учебной  и
научно-популярной  литературы,  он  имел,  как  мы  уже  могли  убедить¬
ся,  достаточно  скромные  заслуги  в  сфере  собственно  научных  иссле¬
дований.  Для  сравнения  заметим,  что  у  того  же  М.  Н.  Покровского  в
активе  были  такие  написанные  еще  в  дореволюционный  период  тру¬
ды,  как  пятитомная  «Русская  история  с  древнейших  времен»  (1910—
1913)  и  «Очерк  русской  культуры»  (1915-1918),  а,  например,  из¬
бранный  в  академики  двумя  годами  ранее  Е.  В.  Тарле  вообще  был
автором  целой  серии  фундаментальных  исследований,  принесших
ему  широкое  международное  признание:  «Рабочий  класс  во  Франции
в  эпоху  революции»  (1901-1911),  «Континентальная  блокада»
(1913)  и  др.  Неудивительно,  что  на  этом  фоне  научные  достижения
Н.  М.  Лукина  смотрелись  не  настолько  убедительно,  чтобы  принести
ему  искомое  звание.  Тем  не  менее  партийные  органы  расценили  ито¬
ги  голосования  как  политический  афронт  и  вынудили  Академию  че¬
рез  несколько  дней  провести  повторное  заседание,  на  котором  все
три  ранее  забаллотированные  кандидатуры  были  приняты  в  акаде¬
мики.  Таким  образом,  и  в  данном  случае  идейно-политическое  значе¬
ние  деятельности  Лукина  оказалось  весомее  ее  научного
содержания.
 Инцидент  с  выборами  повлек  за  собой  массированную  атаку  ком¬
мунистического  режима  на  ученых  старой  формации.  Сигналом  к
ней  стал  призыв  Покровского,  прозвучавший  уже  в  апреле  1929  г:
«Надо  переходить  в  наступление  на  всех  научных  фронтах.  Период
мирного  сожительства  с  наукой  буржуазной  изжит  до  конца»102.
Летом  того  же  года  была  развернута  кадровая  «чистка»  Академии,
сопровождавшаяся  массовыми  увольнениями  ее  сотрудников,  а  осе¬
нью  начались  аресты  ученых  в  рамках  сфабрикованного  ОГПУ  «ака¬
демического  дела»103.  Всего  по  этому  «делу»  проходило  115  чело¬
 102  Цит.  по:  Перченок  Ф.  Ф.  Академия  наук  на  «великом  переломе»  //  Зве¬
нья:  Исторический  альманах.  М.,  1991.  Вып.  1.  С.  193.
 103  Подробнее  см.:  Предисловие  //  Академическое  дело  1929-1931  гг.
 СПб.,  1993.  Вып.  1.
 96

век104,  в  числе  которых  были  такие  видные  специалисты  по  Новой
истории  Франции,  как  Е.  В.  Тарле  и  В.  А.  Бутенко.
 Репрессии  сопровождались  мощной  идеологической  кампанией,
в  которой  ведущую  роль  играла  новая,  «красная  профессура»,  со¬
ставлявшая  костяк  Общества  историков-марксистов.  Именно  ее  си¬
лами  в  Москве  и  Ленинграде  были  организованы  научные  совеща¬
ния  по  осуждению  взглядов  «буржуазных  историков».  В  своих  вы¬
ступлениях,  которые  затем  были  широко  растиражированы105,
участники  обоих  заседаний  ставили  себе  целью  «разоблачение  цело¬
го  ряда  буржуазно-исторических  концепций,  особенно  концепций
тех  историков,  которые  оказались  связанными  с  контрреволюцион¬
ными  и  вредительскими  организациями»100.  Причем  если  в
Ленинграде  изобличали  в  основном  арестованных  академиков
 С. 	Ф.  Платонова  и  Е.  В.  Тарле,  то  в  Москве  «разоблачению»  наряду  с
Тарле  подверглись  такие  представители  «русской  школы»  истории
Запада,  как  Н.  И.  Кареев,  В.  П.  Бузескул,  Р.  Ю.  Виппер  и  Д.  М.  Пет-
рушевский,  против  которых  репрессивные  органы  никаких  обвине¬
ний  не  выдвигали.  Дирижером  московского  совещания  стал  Н.  М.  Лу¬
кин,  а  в  числе  выступавших  были  его  ученики  Р.  А.  Авербух,  В.  М.  Да-
лин  и  Н.  П.  Фрейберг.
 Не  буду  подробно  останавливаться  здесь  на  теме  разгрома  «рус¬
ской  школы»  историков  Запада:  этот  сюжет  уже  не  раз  затрагивался
в  новейших  работах  отечественных  авторов107.  Однако,  поскольку
речь  у  нас  идет  об  особенностях  исследовательского  почерка  Лукина,
обращу  внимание  на  те  профессиональные  требования  к  советским
историкам,  которые  он  сформулировал  во  вступительном  слове
на  указанном  совещании:  «...Признание  диалектического  материа¬
лизма  как  единственно  правильной  философской  теории  [курсив
мой.  -  А.  Ч.]  и  умение  применять  диалектический  метод  в  своей  спе¬
циальной  области  является  обязательным  для  всякого  историка,
претендующего  называться  марксистом»108.  Подобный  догматизм,
 1<и  См.:  Каганович  Б.  С.  Евгений  Викторович  Тарле  и  Петербургская  шко¬
ла  историков.  СПб.,  1995.  С.  39.
 1()Г>  Зайдель  Г.,  Цвибак  М.  Классовый  враг  на  историческом  фронте.  Тарле
и  Платонов  и  их  школы.  М.,  1931;  Буржуазные  историки  Запада  в  СССР
(Тарле,  Петрушевский,  Кареев,  Бузескул  и  др.)  //  Историк-марксист.  1931.
Т.  21.
 100  Буржуазные  историки  Запада  в  СССР...  С.  46.
 107  Особо  отмечу  монографию:  Гордон  А.  В.  Власть  и  революция:  совет¬
ская  историография  Великой  французской  революции.  1918-1941.  Саратов,
2006.  Гл.  2.
 108  Буржуазные  историки  Запада  в  СССР...  С.  49-50.
 97

превращавший  марксизм  из  научной  методологии  в  символ  веры,  но¬
сил  жестко  императивный  характер,  ведь  «каждого  антимарксиста
приходится  рассматривать  как  потенциального  вредителя»,  -  напо¬
минал  Лукин  формулировку  одного  из  принятых  незадолго  до  того
постановлений  Общества  историков-марксистов109.
 Особенно  подробно  свои  представления  о  профессиональном
долге  советских  историков  Н.  М.  Лукин  изложил  в  дискуссии  с  из¬
вестным  французским  исследователем  А.  Матьезом.  Относившийся
в  первые  годы  после  Октябрьской  революции  с  горячей  симпатией  к
Советской  России  в  целом  и  к  еще  только  складывавшейся  тогда
советской  школе  историков-франковедов,  Матьез  к  концу
1920-х  гг.  постепенно  избавился  от  былой  эйфории  и,  придерживаясь
уже  гораздо  более  трезвого  взгляда  на  ситуацию  в  СССР,  весьма  кри¬
тически  отозвался  об  идеологической  экзальтации  и  догматизме  со¬
ветских  историков  нового  поколения.  Вот  как  он  оценил  господство¬
вавший  в  советской  науке  метод  изучения  истории:
 «Метод  этот  заключается  <...>  в  поисках  повсюду  в  прошлом  борьбы
классов,  даже  там,  где  эта  борьба  не  подтверждается  никакими  докумен¬
тами.  Одним  словом,  этот  метод  заключается  в  превращении  историче¬
ской  науки  <...>  только  в  априорную  догму,  которая  и  являет  собой  ис¬
тинный  марксизм,  представляющий  на  практике  подобие  катехизиса.
В  итоге  история  становится  послушной  служанкой  политической  власти,
которой  она  подчиняет  все  свои  концепции,  свои  интересы,  очередные
лозунги,  далее  свои  выводы»110.
 Принимая  во  внимание  рассмотренные  нами  выше  особенности
исследовательского  почерка  Лукина,  трудно  не  согласиться  с  точно¬
стью  диагноза,  поставленного  Матьезом.  Впрочем,  и  ответ  ему
Лукина  заслуживает  того,  чтобы  быть  процитированным  с  макси¬
мальной  степенью  подробности:
 «В  противоположность  Матьезу  мы  утверждаем,  что  история  была  и
остается  одной  из  самых  «партийных»  наук,  что  -  сознательно  или  бес¬
сознательно  -  историки  всегда  выполняют  определенный  социальный
заказ.  <...>  Разница  лишь  в  том,  что  последовательные  марксисты  откры¬
то  признают,  что,  беспощадно  вскрывая  все  формы  классовых  противо¬
речий  и  классовой  борьбы  как  в  прошлом,  так  и  настоящем  и  доказывая
историческую  неизбежность  замены  современного  капиталистического
общества  социалистическим,  они  тем  самым  помогают  пролетариату  в
его  классовой  борьбе  с  буржуазией.  В  этом  смысле  мы  не  стыдимся  при¬
 109  Там  же.  С.  49.
 110  Цит.  по:  Дунаевский  В.  Л.  Полемика  Альбера  Матьеза  с  советскими
историками.  1930-1931  гг.  //  Новая  и  новейшая  история.  1995.  №  4.  С.  200.
 98

знать,  что  наша  марксистская  наука  находится  “на  службе”  у  пролетариа¬
та  и  коммунистической  партии,  но  гордимся  этим»111.
 Думаю,  в  этих  словах,  как,  впрочем,  и  словах  Матьеза,  блестяще
выражена  суть  всего  научного  творчества  Николая  Михайловича
Лукина.  На  примере  рассмотренных  нами  работ,  созданных  им  в  раз¬
ные  периоды  своей  жизни,  мы  могли  убедиться,  что  в  каждой  из  них
он  действительно  выступал  скорее  бойцом  «идеологического  фрон¬
та»,  политическим  пропагандистом,  проповедником  «непогреши¬
мой»  и  «всеведающей»  марксистской  теории,  нежели  исследовате¬
лем,  ищущим  ответа  на  непонятные  для  себя  вопросы.  И  такого  же
отношения  к  истории  как  к  служанке  идеологии,  как  иллюстрации
«единственно  правильной  философской  теории»  он  требовал  от  сво¬
их  коллег  и  учеников.  Особый  же  вес  этим  требованиям  придавал
его  общественный  статус:  после  смерти  М.  Н.  Покровского  (1932)
Н.  М.  Лукин  стал  наиболее  высокопоставленным  государственным
функционером  в  области  исторических  исследований  и  оставался  та¬
ковым  до  самого  ареста  в  1938  г.  Возглавив  Институт  истории
Комакадемии  в  1932  г.,  а  после  объединения  ее  в  1936  г.  с  Академией
наук  -  Институт  истории  АН  СССР,  он  занимал  также  посты  главно¬
го  редактора  журнала  «Историк-марксист»  (с  1933)  и  заведующего
кафедрой  новой  истории  Московского  университета  (с  1934).
 И  поскольку  Н.  М.  Лукин  был  одним  из  «отцов-основателей»
всей  советской  историографии  стран  Запада  и,  в  частности,  исполь¬
зуя  выражение  Н.  И.  Кареева,  «главным  руководителем  новой  шко¬
лы»  историков  Французской  революции112,  его  научные  взгляды  и
подходы  не  могли  не  оказать  огромного,  во  многом  определяющего,
влияния  на  развитие  соответствующих  направлений  отечественной
исторической  науки.  Конечно,  было  бы  явным  упрощением  сводить
всю  научную  деятельность  учеников  и  преемников  Лукина  к  иллю¬
стрированию  историческими  фактами  некой,  говоря  словами
 А. 	Матьеза,  априорной  догмы.  Творчество,  к  примеру,  А.  3.  Манфреда,
поднявшего  жанр  исторического  исследования  на  уровень  высокой
литературы,  или  В.  М.  Далина,  настоящего  виртуоза  архивных  разы¬
сканий,  отнюдь  не  вмещается  в  рамки  рутинного  обоснования  исто¬
рическим  материалом  «непреходящей»  правоты  марксистского  уче¬
ния.  И  все  же,  имея  достаточно  подробное  представление  о  научных
 111  Лукин  Н.  М.  Новейшая  эволюция  А.  Матьеза  //  Историк-марксист.
1931.  Т.  21.  С.  42.
 112  Кареев  II.  И.  Французская  революция  в  марксистской  историографии
в  России  /  публ.  Д.  А.  Ростиславлева  //  Великая  французская  революция  и
Россия.  М.,  1989.  С.  198.
 99

приоритетах  основателя  советской  школы  историков  стран  Запада,
мы  уже  едва  ли  будем  удивляться  тому,  что  последующая  советская
историография  данной  проблематики  также  характеризовалась  при¬
верженностью  жестко  заданным  идеологическим  конструкциям  и
что  любые  попытки  мало-мальски  критического  взгляда  на  данный
канон  воспринимались  как  идеологическая  диверсия.  Разумеется,
это  отнюдь  не  означает,  что  подобными  особенностями  развития  оте¬
чественной  историографии  мы  обязаны  исключительно  академику
Лукину.  Скорее  наоборот,  Н.  М.  Лукин  именно  потому  и  оказался  во
главе  советской  исторической  науки,  что  по  своим  убеждениям  и
личным  качествам  наилучшим  образом  отвечал  тем  требованиям,  ко¬
торые  предъявлял  к  исторической  науке  политический  режим,  осно¬
ванный  на  идеологии.

Глава  4
 СПОР  столиц
 О  том,  что  маститые  историки  Москвы  и  Ленинграда  разверну¬
ли  между  собой  бурную  дискуссию  о  якобинской  диктатуре,  я
впервые  услышал  в  1978  г.  на  лекции  по...  истории  КПСС,
когда  еще  учился  на  первом  курсе  Архангельского  государственного
педагогического  института.  Наш  преподаватель,  доцент  средних  лет,
был  человеком  весьма  начитанным  и  с  удовольствием  время  от  вре¬
мени  делал  отступления  от  лекций,  рассказывая  о  понравившихся
ему  книжных  новинках.  Однажды  рекомендуя  нам  только  что  вы¬
шедшие  тогда  в  свет  «Три  портрета  эпохи  Французской  революции»
 А. 	3.  Манфреда,  он  упомянул  о  споре  автора  книги  с  ленинградским
профессором  В.  Г.  Ревуненковым.  Не  помню  подробностей  того,  что
именно  в  этой  связи  было  сказано,  но  хорошо  запомнилось  то,  как
это  было  сказано:  с  таинственным  видом,  вполголоса  и  скороговор¬
кой,  словно  о  чем-то  запретном.  Для  меня  до  сих  пор  загадка,  какой
скрытый  смысл  наш  преподаватель  увидел  в  этой  дискуссии,  но  вся
его  манера  изложения  говорила  о  том,  что  подобный  смысл  он  в  ней,
бесспорно,  нашел.  Даже  рекомендуя  нам  для  обязательного  чтения
по  истории  Великой  Отечественной  войны  запрещенную  тогда  кни¬
гу  А.  М.  Некрича  «1941,  22  июня»1,  он  делал  это  вполне  деловым,
будничным  тоном.  А  тут  такая  экспрессия!
 Вновь  об  этом  споре  я  услышал,  учась  уже  на  третьем  курсе
Московского  государственного  педагогического  института.
Старушка,  преподававшая  Новую  историю,  не  без  доли  патетики
рассказала  нам  о  «дискуссии  московской  и  ленинградской  школ»,
которая  в  ее  изложении  выглядела  едва  ли  не  главным  событием
всей  послевоенной  советской  историографии.
 1  Подробнее  см.:  Петровский  Л.  П.  Дело  Некрича  //  Вестник  РАН.  1995.
Т.  65.  №  6.  С.  528-539.
 101

Заинтригованный  на  сей  раз  уже  не  только  тоном,  но  и  содержа¬
нием  услышанного,  я  по  горячим  следам  заказал  в  Исторической
библиотеке  «Французский  ежегодник.  1970»  (М.,  1972)  с  материала¬
ми  симпозиума,  ставшего  апогеем  дискуссии.  Этот  не  слишком  длин¬
ный  текст  озадачил.  Каждый  из  участников  говорил  о  своем  -  о  том,
что  считал  наиболее  важным  для  сферы  своей  личной  специализа¬
ции,  и,  хотя  большинство  из  них  работало  в  Москве,  в  выступлениях
не  просматривалось  и  намека  на  какую-либо  единую  позицию.  Даже
инициаторы  симпозиума  А.  3.  Манфред  и  В.  М.  Далин  говорили,  по
сути,  совсем  о  разных  вещах,  сходясь  между  собой  только  в  критике
 В. 	Г.  Ревуненкова,  в  чем,  однако,  не  получили  поддержки  у  других
участников  обсуждения.  Поскольку  понятие  «школа»  предполагает
некую  общность  взглядов  хотя  бы  нескольких  человек,  я  так  и  не
смог  понять,  где  же  здесь  собственно  «московская  школа».
 Вскоре  мне  удалось  адресовать  этот  вопрос  одному  из  непосред¬
ственных  очевидцев  тех  событий.  Мой  научный  руководитель
Геннадий  Семенович  Кучеренко  хорошо  знал  всех  действующих  лиц
дискуссии,  хотя  сам  от  участия  в  ней  уклонился.  Идя  однажды  с  ним
от  метро  «Фрунзенская»  до  здания  МГПИ  на  Пироговке,  я  спросил
его  о  таинственной  «московской  школе».  Ответ  оказался  неожидан¬
ным:  «Да  нет  никакой  “московской  школы”.  Все  это  выдумки»...
 Поступив  на  работу  в  Институт  всеобщей  истории  и  часто  обща¬
ясь  по  делам  с  другими  членами  профессиональной  корпорации  ис¬
следователей  Французской  революции,  в  том  числе  с  Анатолием
Васильевичем  Адо  и  Александром  Владимировичем  Гордоном,
участниками  того  самого  приснопамятного  симпозиума  1970  г.,  я
слышал  от  них  то  же  самое:  никакой  «московской  школы»  нет  и  ни¬
когда  не  было.
 С  «ленинградской  школой»  тоже  концы  с  концами  не  сходились.
На  научные  мероприятия  в  Москву  к  нам  тогда  часто  приезжал  уче¬
ник  В.  Г.  Ревуненкова,  наш  добрый  друг  и  коллега  Сергей  Николаевич
Коротков,  но,  кроме  него  и  самого  Владимира  Георгиевича,  никаких
других  специалистов  по  истории  Французской  революции  мы  в
Ленинграде  не  знали.  А  для  «школы»  этого  было  явно  маловато.
 Тем  не  менее  историю  о  вражде  «московской  и  ленинградской
школ»  мне  приходилось  слышать  еще  неоднократно  на  протяжении
многих  лет  от  разных  людей,  ни  один  из  которых,  правда,  не  имел  от¬
ношения  к  исследованиям  по  Французской  революции.
 В  1988  г.,  занимаясь  организацией  приуроченного  к  200-летию
Революции  «круглого  стола»  (подробно  о  нем  будет  рассказано  в  ше¬
стой  главе),  одно  из  первых  приглашений  я  отправил  В.Г.  Ре-
вуненкову  с  несколько  наивной,  как  понимаю  сейчас,  надеждой:
пусть  он  приедет  и  сам  убедится,  что  никакой  враждебной  ему  «мо¬
сковской  школы»  не  существует,  после  чего  топор  войны  будет  зарыт
 102

(новейшие  публикации  Владимира  Георгиевича  показывали,  что
этого  еще  не  произошло)  и  специалисты  по  Французской  революции
из  двух  столиц  будут  впредь  если  и  не  дружить,  то  хотя  бы  сотрудни¬
чать.  Ответ  показал,  что  для  ленинградского  профессора  дискуссия
все  еще  не  закончилась:
 «Уважаемый  А.  В.!  Приглашение  участвовать  в  “круглом  столе”  по  во¬
просам  Великой  французской  революции  в  сентябре  с.  г.  с  благодарно¬
стью  принимаю.  Хотел  бы  говорить  о  развитии  советской  историографии
Французской  революции  после  XX  съезда  КПСС,  о  борьбе  в  ней  двух
тенденций  -  новаторской  (отражение  трудов  Собуля  в  нашей  литерату¬
ре)  и  “застойной”,  представленной  Манфредом  и  его  сторонниками.
Представлять  заранее  написанный  текст  своего  выступления  считал  бы
излишним,  я  буду  говорить  в  духе  того,  что  писал  в  своих  статьях  и  кни¬
гах  последних  лет»2.
 Правда,  до  Москвы  Владимир  Георгиевич  так  и  не  добрался.
 Год  спустя,  в  мае  1989  г.,  я  приехал  в  Ленинград  на  конференцию
местного  филиала  Института  истории  естествознания  и  техники
АН  СССР.  В  вестибюле  мне  в  глаза  бросилось  объявление,  что  день
спустя  исторический  факультет  ЛГУ  проводит  конференцию  в  честь
200-летия  Французской  революции.  Разумеется,  пропустить  такое
событие  я  не  мог  и,  выступив  с  утра  у  себя  на  секции,  отправился  на
истфак,  расположенный  в  нескольких  минутах  ходьбы.
 Заседание  уже  началось.  Основной  доклад  делал  В.  Г.  Ревуненков.
Было  видно,  что  он  -  умелый  лектор  и  опытный  оратор.  Без  напи¬
санного  текста,  неспешно,  четко  и  последовательно  он  излагал  свое
видение  текущей  ситуации  в  историографии  Французской  револю¬
ции.  Когда  я  вошел,  мэтр  как  раз  разбирал  по  полочкам  содержание
моей  статьи  о  «круглом  столе»  1988  г.,  которая  накануне  появилась  в
журнале  «Новая  и  новейшая  история»3.  Итогом  его  анализа  стал  не¬
мало  удививший  меня  вывод:  «Устами  Чудинова  “московская  шко¬
ла”  отреклась  от  своих  основателей!».
 Когда  докладчик  закончил,  я,  представившись,  попросил  слово
для  реплики,  раз  уж  речь  зашла  о  моей  скромной  персоне.  Ответ  ве¬
дущего  заседание  прозвучал  резко,  если  не  грубо:  график  работы  пе¬
регружен  -  никаких  реплик.  Спрашиваю:  «А  разве  вам  самим  не  ин¬
тересно,  что  я  скажу?  Или  лучше,  когда  за  меня  говорят  другие?».
Похоже,  второе  его  действительно  больше  устраивало,  но  тут  слово
 2  Из  личного  архива  автора.  Впервые  опубликовано:  Летчфорд  С.  Е.
В.  Г.  Ревуненков  против  «московской  школы»:  дискуссия  о  якобинской  дик¬
татуре  //  Французский  ежегодник.  2002:  Историки  Франции.  К  столетию
 В. 	М.  Далина  (1902-1985).  М.,  2002.  С.  221.
 3  Чудинов  А.  В.  Назревшие  проблемы  изучения  истории  Великой  фран¬
цузской  революции  //  Новая  и  новейшая  история.  1989.  №  2.  С.  65-74.
 103

за  меня  замолвил  сам  Ревуненков.  Он  наблюдал  за  нашими  препира¬
тельствами  с  легкой  улыбкой  и,  в  отличие  от  многих  присутствовав¬
ших,  не  выказывал  ни  малейшей  враждебности.  По  его  заступниче¬
ству  я  и  получил  пять  минут  на  «оправдание»,  в  течение  которых
постарался  объяснить:  что  в  Москве  не  существует  никакой  «москов¬
ской  школы»,  тем  более  враждебной  ленинградцам;  что  сколько  там
историков,  столько  и  точек  зрения;  что  все  заняты  исследованиями  и
никто  -  войной  с  коллегами.  Впрочем,  той  части  аудитории,  что  от¬
кровенно  демонстрировала  мне  свою  неприязнь  и  разве  что  не  шика¬
ла,  похоже,  было  абсолютно  все  равно,  чего  бы  я  ни  сказал.  Версию
событий,  которая  к  тому  времени  сложилась  в  их  представлениях,  не
могли  поколебать  никакие  слова...
 И  действительно,  старая  легенда  о  борьбе  «московской  и  ленин¬
градской  школ»  проявила  завидную  живучесть,  несмотря  на  все  по¬
следующие  научные  публикации  о  дискуссии  Ревуненкова  с
Манфредом  и  Далиным.  До  сих  пор  она  является  частью  официаль¬
ной  истории  кафедры  Санкт-Петербургского  университета,  на  кото¬
рой  работал  Владимир  Георгиевич.
 Мне  же  всегда  хотелось  понять,  почему  спор  по,  казалось  бы,  су¬
губо  научной  проблеме  приобрел  тогда  такую  остроту.  Ответ  не  ле¬
жал  на  поверхности,  а  потому  напрашивалось  предположение,  что
участниками  все-таки  руководили  какие-то  скрытые  мотивы.
Результатом  размышлений  на  эту  тему  и  стала  публикуемая  ниже
статья.  Впервые  она  появилась  в  кратком  варианте  на  страницах
журнала  «Неприкосновенный  запас»*1,  затем  ее  полная  версия,  пред¬
лагаемая  далее,  была  напечатана  во  «Французском  ежегоднике»  и,
наконец,  во  Франции5.
 «Франция»  пишем,  «Россия»  -  в  уме...
 Ни  в  Российской  империи,  ни  в  СССР  история  Французской  ре¬
волюции  никогда  не  была  предметом  сугубо  академического  интере¬
са.  Та  или  иная  трактовка  Революции  нередко  оказывалась  для  рос¬
 4  Чудинов  Л.  В.  «Франция»  пишем,  «Россия»  -  в  уме...  О  скрытых  смыслах
дискуссии  по  проблеме  якобинской  диктатуры  (60-е  -  80-е  годы  XX  в.)  //
Неприкосновенный  запас.  2007.  №  5(55).  С.  22-32.
 Он  лее.  Размышления  о  скрытых  смыслах  дискуссии  по  проблеме  яко¬
бинской  диктатуры  (60-е  -  80-е  годы  XX  в.)  //  Французский  ежегодник.
2007:  Советская  и  французская  историографии  в  зеркальном  отражении.
20-е  -  80-е  годы  XX  в.  М.,  2007.  С.  264-274;  Tchoudinov  A.  La  discussion  sur  le
pouvoir  jacobin  entre  les  historiens  de  Moscou  et  de  Leningrad  dans  les  années
1960  à  1980  //  Écrire  l’histoire  par  temps  de  guerre  froide:  Soviétiques  et  Français
autour  de  la  crise  de  l’Ancien  régime.  P.,  2014.  P.  183-192.
 104

сийских  историков  средством  выразить  свое  отношение  к  обще¬
ственно-политической  ситуации  в  своей  стране.  Иногда  подобная
связь  между  историей  Французской  революции  и  российскими  реа¬
лиями  проводилась  открыто,  иногда  она  носила  имплицитный  ха¬
рактер6.  В  последнем  случае  публике  предстояло  самой  догадываться
о  том  скрытом  смысле,  который  историк  пытался  вложить  в  свою  ин¬
терпретацию  какого-либо  из  революционных  эпизодов.  Разумеется,
подобная  недосказанность  была  чревата  возможностью  разночтений
и  порой  могла  привести  к  неадекватному  истолкованию  позиции  ав¬
тора.  Примером  такого  взаимного  непонимания  стала,  на  мой  взгляд,
дискуссия  1960-1980-х  гг.  между  историками  Ленинграда  и  Москвы
о  сущности  якобинской  диктатуры7.
 Если  исходить  только  из  научного  содержания  дебатов,  то  нельзя
не  удивиться  их  крайне  резкому  тону,  ведь  базовые  методологиче¬
ские  позиции  участников  были  практически  идентичны.  И  начав¬
ший  полемику  ленинградский  профессор  Владимир  Георгиевич
Ревуненков,  и  выступившие  его  основными  антагонистами  москов¬
ские  историки  Альберт  Захарович  Манфред  и  Виктор  Моисеевич
Далин  разделяли  традиционную  для  марксистско-ленинской  исто¬
риографии  трактовку  Французской  революции  как  «буржуазной»  и
исходили  из  ленинского  положения  о  том,  что  любая  политическая
«партия»  неизменно  «выражает  интересы»  того  или  иного  обще¬
ственного  класса.  Участники  спора  расходились  лишь  в  относитель¬
но  частном  вопросе:  чьи  интересы  выражали  якобинцы?  Тем  не  ме¬
нее  полемика  по  этому  вопросу  носила,  пожалуй,  даже  более  острый
характер,  чем  традиционная  для  советской  науки  критика  «буржуаз¬
ных  фальсификаторов  истории».  Объяснение  подобному  парадоксу,
как  мне  кажется,  надо  искать  именно  в  тех  скрытых  смыслах,  кото¬
рые  придавали  дискуссии  ее  участники.  Поскольку  сами  они  никогда
эти  смыслы  публично  не  вербализировали,  сегодня  приходится  ре¬
конструировать  таковые  по  различного  рода  косвенным  признакам,
что  неизбежно  придает  любой  интерпретации  данной  дискуссии  бо¬
лее  или  менее  гипотетический  характер.
 Прежде  чем  перейти  к  рассмотрению  собственно  предмета  спора,
скажу  несколько  слов  о  ситуации  тех  лет  в  советской  историографии
Французской  революции.
 в  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.
М.,  2007.  Гл.  1  «Русский  культ  Французской  революции».
 7  Подробнее  о  ее  ходе  см.:  Летчфорд  С.  Е.  В.  Г.  Ревуненков  против  «мо¬
сковской  школы»:  дискуссия  о  якобинской  диктатуре  //  Французский  еже¬
годник.  2002.  М.,  2002.
 105

С  первых  дней  существования  советской,  марксистско-ленинской
историографии  ее  характерной  чертой  была  уверенность  в  своем  аб¬
солютном  превосходстве  над  всеми  остальными  направлениями
исторической  науки.  Первые  советские  историки  были  убеждены,
что  только  они,  обладая  «единственно  верной»  методологией  -  марк¬
систско-ленинской,  способны  дать  «истинно  научное»  объяснение
историческим  событиям8.  Во  второй  половине  1930-х  гг.  Институт
истории  Академии  наук  СССР  начал  работу  над  многотомной
«Всемирной  историей»,  которая  должна  была  дать  «окончательное»
истолкование  прошлому  человечества9.  Во  главе  этого  предприятия
стоял  ведущий  функционер  государственного  руководства  истори¬
ческой  наукой  академик  Николай  Михайлович  Лукин,  являвшийся
также  признанным  лидером  советской  школы  историков
Французской  революции10.  Под  его  же  руководством  в  рамках  этого
глобального  проекта  велась  работа  и  над  томом  собственно  по  исто¬
рии  Французской  революции11.
 «Всемирная  история»  тогда  так  и  не  вышла:  в  период  «Большого
террора»  1937-1939  гг.  многие  работавшие  над  ней  историки  стали
жертвой  репрессий,  в  том  числе  и  руководитель  проекта  академик
Лукин.  Однако  том  о  Французской  революции  все  же  увидел  свет  в
1941  г.  как  самостоятельный  коллективный  труд12.  И  хотя  имя
Лукина  среди  его  создателей  не  значилось,  авторы,  среди  которых
были  и  ученики  опального  академика,  широко  использовали  его
идеи.  Это,  в  частности,  касалось  трактовки  «классового  содержания»
режима  революционного  правления.  Еще  в  1934  г.  в  программной
статье  «Ленин  и  проблема  якобинской  диктатуры»  Лукин  использо¬
вал  для  определения  этого  режима  понятие  «революционно-демо¬
 к  Об  этой  и  других  характерных  особенностях  ранней  советской  историо¬
графии  см.:  Гордон  А.  В.  Власть  и  революция:  Советская  историография  Ве¬
ликой  французской  революции.  1918-1941.  Саратов,  2005.  Гл.  1.
 9  История  этого  грандиозного,  но  несостоявшегося,  проекта  еще  ждет
своего  исследователя,  однако  освещение  отдельных  сторон  данной  темы  уже
начато  отечественными  историками.  См.,  например:  Кондратьев  С.  В.,  Кон¬
дратьева.  Т.  II.  Наука  «убеждать»,  или  Споры  советских  историков  о  фран¬
цузском  абсолютизме  и  классовой  борьбе  (20-е  -  начало  50-х  гг.  XX  века).
Тюмень,  2003.  С.  50  и  далее.
 10  Подробнее  о  нем  см.:  Чудинов  А.  В.  Историк  воюющий:  II.  М.  Лукин  //
Историк  и  власть:  советские  историки  сталинской  эпохи.  Саратов,  2006.
 11  О  роли  Н.  М.  Лукина  в  подготовке  «Всемирной  истории»  сы.:  Дунаев¬
ский  В.  А,  Цфасман  А.  Б.  Николай  Михайлович  Лукин.  М.,  1981.  С.  128,135—
136,  157-159.
 12  Французская  буржуазная  революция  1789-1794  /  иод  ред.  В.  П.  Волги¬
на  и  Е.  В.  Тарле.  М.;  Л.,  1941.
 106

кратическая  диктатура»,  разработанное  Лениным  по  отношению  к
русской  действительности  в  период  революции  1905-1907  гг.  По
мнению  Лукина,  это  понятие  было  применимо  и  для  характеристики
французских  реалий  XVIII  в.  Классовой  опорой  якобинцев,  утверж¬
дал  он,  был  «левый  мелкобуржуазный  блок  городского  мещанства,
“плебейских  элементов  городов”  и  демократического  крестьянства»13.
Характеристика  режима  революционного  правления  как  «революци¬
онно-демократической  “диктатуры  общественных  низов”»  получила
отражение  и  в  коллективном  труде  1941  г.14
 После  того  как  эта  книга  увидела  свет,  исследования  в  СССР  по
истории  Французской  революции  вступили  в  период  длительного
спада.  Причиной  тому  во  многом  была  утрата  учеными  перспектив
дальнейшей  разработки  темы,  ибо  считалось,  что  «канонический»
труд  1941  г.  дал  практически  исчерпывающее  решение  всех  связан¬
ных  с  нею  проблем.  Неудивительно,  что  наиболее  значительным  в
тот  период  изданием  о  Французской  революции  стал  выпущенный  в
1950  г.  Манфредом,  учеником  Лукина,  обобщающий  очерк  о  ней,
фактически  являвшийся  популяризацией  идей  тома  1941  г.15
 Активное  изучение  Революции  возобновилось  в  СССР  с  середи¬
ны  1950-х  гг.  Этому  способствовало  и  общее  оживление  духовной
жизни  в  период  политической  Оттепели,  последовавшей  за  смертью
Сталина,  и  возобновление  научных  контактов  с  французскими  кол¬
легами,  и  возвращение  из  тюрем  репрессированных  историков  -
 В. 	М.  Далина,  Я.  М.  Захера,  С.  А.  Лотте  и  др.  Во  второй  половине
1950  -  первой  половине  1960-х  гг.  вышли  многочисленные  работы  по
истории  Французской  революции  как  исследователей  старшего  по¬
коления,  так  и  молодых  историков  -  А.  В.  Адо,  Г.  С.  Кучеренко,
 А. 	В.  Гордона  и  др.16
 Вместе  с  тем  и  в  этот  период  коллективный  труд  1941  г.  продол¬
жал  сохранять  свое  «каноническое»  значение.  Развивая  и  дополняя
его  по  конкретным  вопросам,  советские  исследователи  не  ставили
под  сомнение  содержавшиеся  в  нем  общие  оценки  истории
Революции.  Так,  в  отношении  якобинской  диктатуры  по-прежнему
доминирующей  оставалась  концепция  Лукина.  В  начале  1960-х  гг.
 1:1  Лукин  II.  М.  Ленин  и  проблема  якобинской  диктатуры  //  Лукин  Н.  М.
Избр.  труды  в  трех  томах.  М.,  1960.  Т.  1.  С.  359.
 14  Французская  буржуазная  революция  1789-1794...  С.  336.
 1Л  Манфред  А.  3.  Французская  буржуазная  революция  конца  XVIII  века
(1789-1794).  М.,  1950.
 16  Подробнее  см.:  Гордон  А.  3.  «Десталинизация»  Французской  револю¬
ции  конца  XVIII  века  //  Россия  и  Европа:  Дипломатия  и  культура.  Вып.  2.
М.,  2002.
 107

его  работы  о  Французской  революции  были  переизданы,  что  явля¬
лось  подтверждением  их  актуальности.  В  частности,  его  оценка  ре¬
жима  революционного  правления  как  «революционно-демократиче¬
ской  диктатуры»  активно  поддерживалась  Манфредом,  который  в
1950-е  гг.  стал  признанным  лидером  советской  историографии
Французской  революции.  В  1956  г.  Манфред  выпустил  второе,  до¬
полненное  издание  своего  обобщающего  очерка,  где  вновь  в  попу¬
лярной  форме  воспроизвел  основные  положения  «канонического
труда»  1941  г.17  Эта  работа  была  весьма  благожелательно  встречена
научным  сообществом,  поскольку  содержавшиеся  в  ней  оценки  раз¬
делялись  большинством  советских  специалистов  по  Французской
революции.
 Критика  доминирующей  концепции  якобинской  диктатуры  про¬
звучала  извне  этой  профессиональной  корпорации.  В  1966  г.  ленин¬
градский  профессор  В.  Г.  Ревуненков  издал  книгу  «Марксизм  и
проблема  якобинской  диктатуры»,  выполненную  в  смешанном  жан¬
ре  историографического  очерка  и  марксистской  экзегезы.
Анализируя  сочинения  Маркса  и  Энгельса,  автор  делал  вывод,  что,
если  классики  марксизма  в  своих  ранних  сочинениях  характеризова¬
ли  якобинскую  диктатуру  как  «власть  народа»,  то  уже  в  своих  «зре¬
лых»  трудах  они  трактовали  якобинскую  политику  как  «буржуазно¬
ограниченную»,  а  выразителями  интересов  народа  считали  полити¬
ческие  группировки  «левее  Робеспьера»  -  эбертистов  и  «бешеных»18.
 В  отношении  идей  В.  И.  Ленина  Ревуненков  придерживался
двойственного  подхода.  С  одной  стороны,  он  полностью  принимал
ленинскую  концепцию  революционно-демократической  диктатуры
и  считал  возможным  экстраполировать  ее  на  реалии  Французской
революции19.  С  другой  -  он  не  соглашался  с  Лениным  в  позитивной
оценке  якобинской  диктатуры  как  «диктатуры  трудящихся»,  считая,
что  такая  оценка  навеяна  прочтением  ранних,  «незрелых»  работ
К.  Маркса  и  Ф.  Энгельса,  а  особенно  влиянием  «социал-рефор-
мистстской  историографии»20,  к  которой  Ревуненков  относил
Г.  В.  Плеханова,  К.  Каутского,  Ж.  Жореса,  Г.  Кунова  и  даже
П.  А.  Кропоткина21.  По  мнению  Ревуненкова,  «зачатком»  революци¬
онно-демократической  диктатуры  «низших  классов»  в  1793-1794  гг.
была  «санкюлотская  демократия»  секций  и  Коммуны  Парижа.
 17  Манфред  А.  3.  Великая  французская  буржуазная  революция.  М.,  1956.
 18  Ревуненков  В.  Г.  Марксизм  и  проблема  якобинской  диктатуры.  Л.,  1966.
 С. 	48-49.
 19  Там  же.  С.  81,  97-99.
 20  Там  же.  С.  95-96.
 21  Там  же.  Гл.  2.
 108

Конвент  же  олицетворял  собой  «диктатуру  буржуазии».  Иными  сло¬
вами,  во  Франции  имело  место  «двоевластие»,  схожее  с  тем,  что
установилось  в  России  1917  г.,  когда  параллельно  существовали
Временное  правительство  и  Советы.  По  мнению  Ревуненкова,  эту  те¬
оретическую  схему  полностью  подтверждают  факты,  приведенные  в
диссертации  Альбера  Собуля22.
 Таким  образом,  Ревуненков  выдвинул  концепцию  якобинской
диктатуры,  принципиально  отличную  от  концепции  «каноническо¬
го»  труда  1941  г.  Его  подход  предполагал  несколько  меньшую  зави¬
симость  от  соответствующих  оценок,  высказанных  классиками  марк¬
сизма-ленинизма,  чем  могли  позволить  себе  его  предшественники.
Это  стало  возможно  благодаря  установлению  относительного  свобо¬
домыслия  в  период  идеологической  Оттепели.  Действительно,  пре¬
тензия  на  то,  чтобы  «очистить»  идеи  Ленина  от  «социал-реформист¬
ских»  влияний,  пусть  даже  в  такой  ограниченной  области,  как  трак¬
товка  якобинской  диктатуры,  в  сталинскую  эпоху  жесткого  догматиз¬
ма  была  бы  чревата  для  автора  трагическими  последствиями.
 Вместе  с  тем  В.  Г.  Ревуненкову  было  столь  же  присуще  идеологи¬
ческое  мессианство,  как  и  его  предшественникам.  Он  считал,  что
только  его  концепция  является  «истинно»  марксистской,  поскольку
строится  на  положениях  «зрелых»  трудов  Маркса  и  Энгельса,  ленин¬
ском  учении  о  революционно-демократической  диктатуре  и  фактах,
изученных  историком-марксистом  Собулем.  Ну  а  поскольку  в  марк¬
сизме  двух  истин  быть  не  могло,  сторонников  иных  точек  зрения
Ревуненков  обвинял  в  неспособности  правильно  понять  идеи
Маркса,  Энгельса  и  Ленина.  Его  оценки  большинства  работ  совет¬
ских  историков  1920-1930-х  гг.  носили  резко  негативный  характер.
Особенно  много  критики  досталось  академику  Н.  М.  Лукину:
 «Слабость  концепции  Лукина  заключалась  не  только  в  том,  что  она  мало
соответствовала  ленинской  теории  революционно-демократической  дик¬
татуры  “низших”  классов.  Эта  концепция  еще  меньше  соответствовала
исторически  м  фактам  »2  *.
 «Попытка  Лукина  доказать,  что  именно  якобинская  диктатура  (по  край¬
ней  мере  на  своем  высшем  этапе)  являлась  той  специфической  формой,  в
которой  в  ходе  Великой  французской  революции  сложилась  революци¬
онно-демократическая  диктатура  “низших”  классов,  оказалась  неудач¬
ной.  Концепция  Лукина  не  соответствовала  существу  [курсив  автора.  -
Л.  Ч.\  ленинской  теории  революционно-демократической  диктатуры  “ни¬
зов”  и  явно  противоречила  историческим  фактам,  говорившим  о
 22  Там  же.  С.  137-147.
 2:1  Там  лее.  С.  128.
 109

буржуазном  характере  якобинской  диктатуры  и  ее  политики  по  отноше¬
нию  к  рабочим,  в  аграрном  вопросе  и  т.  д.»24
 С  его  коллегами  ленинградский  профессор  тоже  не  деликатничал:
 «В  наибольшей  степени  идеализация  якобинской  диктатуры  была  свой¬
ственна,  пожалуй,  Ц.  Фридлянду,  который,  приводя  отдельные  цитаты  из
произведений  Ленина,  но  не  давая  себе  труда  проанализировать  взгляды
Ленина  на  якобинцев  в  их  целом,  в  их  развитии,  начисто  отрицал  буржу¬
азную  природу  якобинской  диктатуры»2,5.
 Попало  и  ученикам  Лукина,  в  первую  очередь  Манфреду:
«Разумеется,  точка  зрения  Манфреда,  который  видел  в  якобинской  дик¬
татуре  фактически  диктатуру  средней  и  мелкой  буржуазии,  лишь  опи¬
равшуюся  на  плебейские  массы,  но  который  тем  не  менее  относил  эту
диктатуру  к  открытому  Лениным  особому  типу  народной  революцион¬
ной  власти,  т.  е.  к  революционно-демократической  диктатуре,  еще  мень¬
ше  соответствовала  существу  взглядов  Ленина»26.
 Впрочем,  если  в  своей  книге  В.  Г.  Ревуненков  задел  Манфреда
лишь  походя,  то  год  спустя  в  статье  «Проблема  якобинской  диктату¬
ры  в  новейших  работах  советских  историков»  он  обрушился  на  него
с  персональными  обвинениями  в  «неправильной»  трактовке  взгля¬
дов  классиков  марксизма:
 «Манфред,  как  и  Лукин,  приводит  в  подтверждение  своей  оценки  яко¬
бинской  диктатуры  немало  произвольно  толкуемых  цитат  из  произведе¬
ний  классиков  марксизма-ленинизма.  Но  он,  как  и  Лукин,  не  проанали¬
зировал  взгляды  Маркса,  Энгельса  и  Ленина  на  якобинцев  и  якобинскую
диктатуру  действительно  исторически,  т.  е.  в  их  развитии  и  в  их  связи  с
состоянием  современной  им  исторической  науки.  Манфред  оказался  не  в
состоянии  отделить  принципиальные  теоретические  положения,  кото¬
рые  великие  основоположники  марксизма-ленинизма  сформулировали
по  коренным  проблемам  истории  Великой  французской  революции  и  ко¬
торые  являются  прочной  методологической  основой  для  конкретно-
исторических  исследований,  от  тех  их  оценок  и  характеристик,  которые
были  обусловлены  лишь  определенным  уровнем  изучения  фактической
истории  этой  революции»27.
 Выступление  Ревуненкова  произвело  на  современников  ошелом¬
ляющее  впечатление.  Речь  шла  явно  не  о  чисто  научных  разногласи¬
ях,  поскольку  ранее  Ревуненков  никогда  не  занимался  проблемами
Французской  революции,  а  был  известен  как  автор  работ  по  Новой
 24  Ревуненков  В.  Г.  Марксизм  и  проблема  якобинской  диктатуры.  С.  180.
 2Г>  Там  же.  С.  124.
 26  Там  же.  С.  131.
 27  Ревуненков  В.  Г.  Проблема  якобинской  диктатуры  в  новейших  работах
советских  историков  //  Проблемы  всеобщей  истории.  Историографический
сборник  /  под  ред.  В.  Г.  Ревуненкова.  Л.,  1967.  С.  84  и  далее.
 110

истории  Германии  и  международных  отношений  XIX  в.28  Тон  поле¬
мики  также  выходил  за  рамки  обычной  академической  дискуссии.
По  сути,  ведущие  советские  историки  Французской  революции  бы¬
ли  обвинены  в  искажении  идей  классиков  марксизма-ленинизма,  то
есть  в  ревизионизме,  который  и  в  1960-е  гг.  оставался  для  правившей
Коммунистической  партии  тяжким  идеологическим  преступлением.
Естественно  было  предположить,  что  это  выступление  несет  в  себе
некий  скрытый  смысл.  Но  какой?
 Любопытно,  что  сам  В.  Г.  Ревуненков  до  конца  жизни,  а  прожил
он  93  года  и  умер  в  2004  г.,  никогда  публично  не  высказывался  о  мо¬
тивах,  которыми  он  руководствовался,  начиная  указанную  дискус¬
сию.  Едва  ли  можно  принять  всерьез  его  «признание»  в  одной  из
поздних  бесед  со  своим  учеником  Сергеем  Коротковым,  что  однаж¬
ды  он  просто  увидел  в  библиотеке  книгу  Собуля,  открыл  ее  и  испы¬
тал  своего  рода  прозрение:  то,  «что  писали  советские  историки  о
Французской  революции,  никуда  не  годится»29.  Даже  если  и  так,  то
это  ничуть  не  объясняет  тот  пафос,  который  он  придал  своему  выступ¬
лению.  Поэтому  нам  сегодня  приходится  только  догадываться  об
этих  скрытых  мотивах,  опираясь  на  некоторые  косвенные  признаки.
 Разбор  теоретических  «ошибок»  оппонентов  Ревуненков  неиз¬
менно  завершал  упреком  в  том,  что  эти  «ошибки»  привели  к  «идеа¬
лизации»  и  «канонизации»  якобинской  диктатуры  в  целом  и
Робеспьера  в  частности.  Напротив,  трактуя  режим  революционного
правления  как  «буржуазную  диктатуру»,  Ревуненков  осуждал,  с  од¬
ной  стороны,  «перегибы  и  крайности»  якобинского  террора,  с  дру¬
гой  -  правительственную  централизацию,  которой  он  противопоста¬
вил  «прямую  демократию»  секций  как  «высший  тип  революционной
власти»  того  времени.  Такой  подход  имел  явное  сходство  с  предпри¬
нятыми  после  XX  съезда  КПСС  попытками  советских  исследовате¬
лей  российской  истории,  с  одной  стороны,  осудить  «перегибы  и
крайности»  сталинского  режима,  не  ставя  под  сомнение  легитим¬
ность  революционного  насилия  в  целом,  с  другой  -  подчеркнуть  зна¬
чение  демократического  потенциала  диктатуры  пролетариата.
 В  пользу  предположения  о  том,  что  Ревуненков  мог  руководство¬
ваться  схожими  мотивами,  свидетельствует,  на  мой  взгляд,  его  апел¬
 28  О  творческом  пути  этого  историка  см.:  Евдокимова  Н.  //.,  Петрова  А.  А.
 В. 	Г.  Ревуненков  -  ученый,  человек,  гражданин  //  Великая  Французская  ре¬
волюция,  империя  Наполеона  и  Европа.  Материалы  международной  науч¬
ной  конференции,  посвященной  памяти  профессора  В.  Г.  Ревуненкова.  СПб.,
2006.  С.  5-24.
 29  Цит.  по:  Коротков  С.  Н.  Памяти  В.  Г.  Ревуненкова  //  Французский  еже¬
годник.  2005.  М.,  2005.  С.  301.
 111

ляция  к  книге  историков-русистов  Ю.  Ф.  Карякина  и  Е.  Г.  Плимака30.
Ее  авторы,  тогда  активные  «шестидесятники»,  а  20  лет  спустя  -  из¬
вестные  «прорабы  Перестройки»,  обсуждая  взгляды  писателя
XVIII  в.  А.  Н.  Радищева,  достаточно  определенно  высказывались
против  попыток  любых  революционных  властей  «опираться  на  госу¬
дарственный  террористический  аппарат,  а  не  на  плебейские  массо¬
вые  организации»31.  Таким  образом,  можно  с  известной  долей  веро¬
ятности  предположить,  что  критика  Ревуненковым  якобинской  дик¬
татуры  несла  в  себе  косвенное  осуждение  сталинского  режима.
Именно  это,  думаю,  и  определило  полемический  пафос  выступления
Ревуненкова:  ведь  в  таком  случае  он  вел  речь  уже  не  столько  о  дале¬
ких  событиях  почти  двухвековой  давности,  сколько  о  совсем  недав¬
нем,  еще  кровоточившем,  прошлом.
 Однако  лидеры  профессиональной  корпорации  советских  иссле¬
дователей  Французской  революции,  А.  3.  Манфред  и  В.  М.  Далин,
похоже,  увидели  в  его  выступлении  совершенно  иной  смысл.  Если
для  Ревуненкова,  никогда  в  эту  корпорацию  не  входившего,  крити¬
куемые  им  историки  могли  восприниматься  всего  лишь  как  авторы
не  приемлемых  для  него  концепций,  то  для  Манфреда  и  Далина  это
были  хорошо  знакомые  люди,  соученики  по  семинарам  Лукина,  кол¬
леги,  многие  из  которых  стали  жертвами  сталинских  репрессий.
 Кроме  того,  в  немалой  степени  реакцию  Манфреда  и  Далина
определило,  думаю,  и  то,  что  многие  из  тех,  кого  Ревуненков  факти¬
чески  обвинил  в  ревизионизме,  имели  еврейскую  национальность.
Тогда  еще  совсем  свежа  была  память  о  проходившей  в  конце
1940-х  гг.  кампании  против  «космополитизма»  -  одном  из  наиболее
ярких  проявлений  государственного  антисемитизма  последних  лет
сталинского  правления.  Более  того,  во  второй  половине  1960-х  гг.  в
связи  с  усиливавшимся  еврейским  движением  за  выезд  в  Израиль
официальная  пропаганда  СССР  развернула  кампанию  против  сио¬
низма,  фактически  имевшую  антисемитский  подтекст.  Ее  отголоски
были  слышны  и  в  академической  среде.  Вот  как  об  удушливой  атмос¬
фере  тех  лет  вспоминает  А.  В.  Гордон:
 «Вторая  половина  60-х  была  временем  борения  полярных  тенденций:
еще  продолжались  идейио-теоретические  поиски  «шестидесятников»,  но
уже  явственно  проступали  “родимые  пятна”  реакции,  включая  антисеми¬
тизм.  <...>  Трюизмом  сделались  суждения  о  мутной  волне  низменных  че¬
ловеческих  страстей,  поднимаемой  революционными  событиями.  Ради
 30  Ревуненков  В.  Г.  Проблема  якобинской  диктатуры  в  новейших  работах
советских  историков...  С.  89-92.
 31  Карякин  Ю.  Ф.,  Плимак  Е.  Г.  Запретная  мысль  обретает  свободу.  175  лет
борьбы  вокруг  идейного  наследия  Радищева.  М.,  1966.  С.  289.
 112

исторической  справедливости  и  как  очевидец  должен  заметить,  что  реак¬
ция,  политическая  или  идеологическая,  торжествующая  или  оппозици¬
онная,  на  коллективном  или  индивидуальном  уровне  не  отличается  мо¬
ральной  чистотой.  В  60-х  реакция  дышала  личными  обидами,  статусной
ущемленностыо,  подспудными  ощущениями  нереализованности  и  несо¬
стоятельности,  а  больше  всего  элементарной  завистью.  Типичный  слу¬
чай  -  отношение  к  моим  научным  руководителям.  Манфред  и  Далин  бы¬
ли  не  просто  талантливыми  людьми;  их  неординарность  слишком  выде¬
лялась  по  контрасту  с  незаметностью  и  тех,  у  кого  таланта  попросту  не
было,  и  тех,  кто  приучился  скрывать  его  наличие»32.
 Неудивительно,  что  высказанные  в  весьма  резкой  форме  идеоло¬
гические  обвинения  Ревуненкова  в  адрес  историков-евреев  вполне
могли  быть  восприняты  Манфредом  и  Далиным  как  сигнал  к  началу
соответствующей  идеологической  кампании  в  академической  среде.
Тем  более  что  предыдущие  «проработки»  ученых  нередко  так  и  на¬
чинались  -  с  критического  выступления  «человека  со  стороны»,  не
известного  в  данной  профессиональной  корпорации.  Например,  по¬
следняя  в  жизни  академика  Е.  В.  Тарле  «проработка»  началась  с
письма  в  журнал  «Большевик»  никому  в  научной  среде  не  ведомого
директора  музея  «Бородинская  панорама»  С.  Кожухова33.
 Думаю,  именно  подобная  эвентуальная  угроза  в  немалой  степени
обусловила  тот  жесткий  тон,  в  котором  Манфред  и  Далин  ответили
своему  оппоненту.  Правда,  произошло  это  не  сразу.  Сначала  Манфред
опубликовал  в  журнале  «Вопросы  истории»  статью,  где,  не  упоминая
Ревуненкова,  фактически  попытался  опровергнуть  его  критику  и  до¬
казать  марксистскую  ортодоксальность  своей  трактовки  якобинской
диктатуры34.
 Однако  Ревуненков  продолжил  наступление,  выпустив  еще  це¬
лую  серию  статей35.  И  тогда  Манфред  с  Далиным  решили  дать  ему
генеральное  сражение  в  открытой  дискуссии  перед  лицом  всего  про¬
фессионального  сообщества  советских  историков  Французской  ре¬
 32  Гордой  А.  В.  Встречи  с  В.  М.  Далиным  //  Французский  ежегодник.
2002:  Историки  Франции.  К  столетию  В.  М.  Далина  (1902-1985).  М.,  2002.
 С. 	42-43.
 33  Подробнее  см.:  Каганович  Б.  С.  Евгений  Викторович  Тарле  и  Петер¬
бургская  школа  историков.  СПб.,  1995.  С.  98-99.
 34  Манфред  А.  3.  О  природе  якобинской  власти  //  Вопросы  истории..
1969.  №5.
 ЗГ)  Ревуненков  В.  Г.  Марат  и  мелкобуржуазная  революционность  //  Проб¬
лемы  отечественной  и  всеобщей  истории.  Л.,  1969;  Он  же.  Санкюлоты  и  яко¬
бинцы  //  Новая  и  новейшая  история.  1969.  №  3;  Он  же.  Новое  в  изучении
Великой  французской  революции  и  взгляды  В.  И.  Ленина  //  В.  И.  Ленин  и
историческая  наука.  Л.,  1970.
 ИЗ

волюции.  Для  этого  в  Институте  всеобщей  истории  Академии  наук
СССР  в  1970  г.  был  созван  симпозиум  по  проблемам  якобинской
диктатуры.  К  участию  пригласили  всех  ведущих  советских  специа¬
листов  по  данной  тематике.  Однако  Ревуненков  на  симпозиум  не
приехал,  и  его  оппонентам  пришлось  вести  с  ним  заочную  полемику.
 Тон  на  симпозиуме  задавали  Манфред  и  Далин.  Первый  предсе¬
дательствовал,  выступил  с  вводным  словом,  принял  активное  уча¬
стие  в  дискуссии  и  в  заключительном  слове  подвел  итоги  прений;
второй  сделал  основной  доклад.  Тональность  и  содержание  их  выступ¬
лений  показывает,  что  оба  придавали  гораздо  большее  значение  иде¬
ологическому  смыслу  дискуссии,  нежели  ее  непосредственному
предмету.  И  Манфред,  и  Далин  лишь  в  минимальной  степени  косну¬
лись  конкретных  реалий  французской  истории  1793-1794  гг.,  а  ос¬
новные  усилия  сосредоточили  на  доказательстве  того,  что  концепция
Лукина  и  его  учеников  имеет  ортодоксально  марксистский  характер
и  что  в  «ересь»  ревизионизма  впал  именно  Ревуненков.  Иными  сло¬
вами,  речь  велась  не  столько  о  том,  чья  исследовательская  концепция
лучше  аргументирована  с  научной  точки  зрения,  сколько  о  том,  ка¬
кая  из  них  более  благонадежна  в  идеологическом  плане.  Правда,
свою  аргументацию  оба  строили  по-разному.
 В. 	М.  Далин  преимущественно  апеллировал  к  сочинениям  клас¬
сиков  марксизма-ленинизма,  подчеркивая,  что  именно  Ревуненков
их  неправильно  интерпретировал:
 «Общая  оценка  [Ревупенковым]  якобинской  диктатуры  и  ее  классовых
корней  расходится  с  ленинской».
 «Основная  ошибка  В.  Г.  Ревупенкова  -  непонимание  важнейшего  прин¬
ципиального  положения  Энгельса,  многократно  повторявшегося  Лени¬
ным...»
 «Возражения  В.  Г  Ревупенкова  направлены  вовсе  не  против  Н.  М.  Луки¬
на,  а  против  Энгельса  и  Ленина»,  и  т.  д.:№
 А. 	3.  Манфред  же  пытался  показать,  что  взгляды  Ревуненкова
идут  вразрез  с  общей  традицией  изучения  Французской  революции
советскими  историками.  Так,  например,  фраза  Манфреда  «я  считаю,
что  это  крайне  неловкая  ситуация,  когда  мы  на  53-м  году  Советской
власти  должны  защищать  Марата»37,  должна  была  создать  впечатле¬
ние,  что  существует  некий  общепринятый  и  политически  значимый
(значимый  для  Советской  власти\)  позитивный  образ  Марата,  на  ко¬
торый  Ревуненков  совершил  немыслимое  посягательство.
 36  Проблемы  якобинской  диктатуры:  Симпозиум  в  секторе  истории
Франции  Института  всеобщей  истории  АН  СССР  20-21  мая  1970  г.  //
Французский  ежегодник.  1970.  М.,  1972.  С.  282,  283,  284.
 37  Там  же.  С.  302.
 114

А  проведение  параллелей  между  взглядами  Ревуненкова  и  Да¬
ниэля  Герена38  было  практически  тождественно  серьезному  идеоло¬
гическому  обвинению,  поскольку  троцкизм,  с  которым  имя  Герена
неизменно  ассоциировалось  в  советской  политической  прессе,  и  в
1960-е  гг.  считался  враждебным  марксизму-ленинизму  идеологиче¬
ским  течением.
 Однако  неожиданно  для  организаторов  симпозиума  обсуждение
проблемы  якобинской  диктатуры  пошло  совсем  по  иному  пути,  не¬
жели  тот,  на  который  они  пытались  его  направить.  Участвовавшие  в
дискуссии  историки  младшего  поколения  не  поддержали  ту  тональ¬
ность,  в  какой  велась  полемика  их  старшими  коллегами  с  обеих  сто¬
рон.  Для  Адо,  Сытина,  Гордона  и  других  гораздо  более  привлекатель¬
ным  оказалось  обсуждение  собственно  научных  аспектов  темы  яко¬
бинской  диктатуры,  без  поправок  на  какие-либо  скрытые  смыслы.
 В  результате  симпозиум  1970  г.  стал  не  только  кульминацией,  но,
по  сути,  и  логической  точкой  в  указанной  дискуссии,  показав,  что  та
форма  состязания  в  марксистской  ортодоксальности,  которую  эта
дискуссия  приняла,  вызывает  мало  интереса  у  большинства  предста¬
вителей  данной  профессиональной  корпорации,  принадлежащих  к
более  молодому  поколению  исследователей.
 Впрочем,  формально  дискуссия  продолжалась  и  позднее,  но  при
этом  уже  выглядела  как  движение  по  кругу.  Ее  участники  вновь  и
вновь  воспроизводили  в  своих  трудах  те  же  самые  суждения,  кото¬
рые  высказали  в  ее  начале,  и  тем  самым  создавали  видимость  про¬
должения  спора,  но  без  сколько-нибудь  существенного  его  развития.
Со  смертью  Далина  в  1985  г.  (Манфред  умер  в  1976-м)  дискуссия
прекратилась  за  исчезновением  одной  из  участвующих  сторон.
Вместе  с  тем  ее  эхо  продолжало  звучать  в  советской  и  российской
историографии  еще  долгое  время.
 В. 	Н.  Ревуненков,  намного  переживший  оппонентов,  в  своих  ра¬
ботах  вновь  и  вновь  обращался  к  прежнему  спору,  но  всякий  раз  ин¬
терпретировал  его  существо  по-разному.  Причем  эти  интерпретации
находились  в  прямой  зависимости  от  его  отношения  к  происходив¬
шим  в  тот  момент  событиям  в  России.  Так,  в  1988  г.  он  трактовал  ука¬
занную  дискуссию  в  понятиях  доминировавшего  тогда  перестроеч¬
ного  дискурса  как  борьбу  между  «новаторской»  и  «застойной»  тен¬
денциями  в  советской  науке39.  В  1992  г.,  давая  интервью,  Ревуненков
ничуть  не  возражал  против  того,  что  журналист  охарактеризовал  его
 38  Там  же.  С.  304.
 39  В.  Г.  Ревуненков  -  А.  В.  Чудинову,  1  июля  1988  г.  Цит.  по:  Летч-
форд  С.  Е.  Указ.  соч.  С.  221.
 115

прежние  взгляды  как  «ревизионизм»40.  Однако  уже  в  середине
1990-х,  когда  Ревуненков  занял  весьма  критическую  позицию  по  от¬
ношению  к  либерализации  в  России,  он  вновь  оценил  свое  былое  вы¬
ступление  как  наиболее  точное  прочтение  марксизма-ленинизма41.
 Еще  более  широким  был  разброс  оценок  в  академической  среде
скрытых  смыслов  данной  дискуссии.  В  1980-х  гг.,  когда  воспомина¬
ния  о  дебатах  были  еще  свежи,  мне  не  раз  доводилось  сталкиваться  с
тем,  что  одни  трактовали  критические  выступления  Манфреда  и
Далина  в  адрес  Ревуненкова  как  «гонения  еврейской  профессуры  на
русского  ученого»,  другие  видели  в  выступлении  Ревуненкова  «бунт
провинциальных  историков  против  московской  гегемонии»,  третьи
считали  эту  полемику  проявлением  традиционной  конкуренции  мо¬
сковской  и  петербургской  (ленинградской)  научных  школ.
 И  лишь  одна  версия,  похоже,  выглядела  настолько  невероятной,
что  даже  не  обсуждалась,  -  то,  что  столь  острый  спор  его  участники
могли  вести  о  сугубо  научной  проблеме,  не  вкладывая  в  него  допол¬
нительно  никакого  скрытого  смысла.
 40  См.:  Ревизионист  //  Смена.  1992.  16  дек.
 41  См.:  Ревуненков  В.  Г.  Очерки  по  истории  Великой  французской  рево¬
люции:  1789-1914:  Введение.  СПб.,  1996.

Глава  5
НА  ЗАКАТЕ  ЭПОХИ
 Историю  развития  отечественной  историографии  Француз¬
ской  революции  можно  охарактеризовать  словами  Гераклита
об  «огне,  мерами  воспламеняющемся  и  мерами  угасающем».
За  подъемом  неизменно  следовал  спад,  и  наоборот.  После  бума  ис¬
следований,  проведенных  «русской  школой»  в  конце  XIX  -  начале
XX  в.,  наступило  их  резкое  сокращение  в  первые  послереволюцион¬
ные  годы.  Затем  полтора  десятка  «урожайных»  для  советской  исто¬
риографии  лет,  предшествовавших  публикации  «канонического»
труда  1941  г.,  сменились  пятнадцатью  «тощими»  годами.  И,  наконец,
полноводный  поток  работ  о  Революции,  начавшийся  в  период  Отте¬
пели,  вдруг  обмелел  к  рубежу  1970-1980-х  гг.
 Для  каждой  из  таких  перемен  имелись  свои  особые  причины.
 Послереволюционное  «затишье»  было  отчасти  обусловлено  эко¬
номическими  факторами,  ибо  в  период  разрухи  и  Гражданской  вой¬
ны  интенсивность  исследований  сократилась  во  всех  областях  науки
вообще.  Отчасти  же  причиной  ему  стала  смена  идеологических  пара¬
дигм:  в  Советской  России  были  существенно  ограничены  возможно¬
сти  продолжать  свою  работу  историкам  дореволюционной  форма¬
ции,  тогда  как  новая  формация  «красной  профессуры»  еще  только
начинала  складываться.
 Лежат  на  поверхности  и  причины  «засухи»  1940-х  -  середины
1950-х  гг.  Опубликованный  в  1941  г.  «канонический»  труд  о  Фран¬
цузской  революции  подвел  итог  советским  исследованиям  1920—
1930-х  гг.  и  дал,  как  считалось,  исчерпывающее  марксистско-ленин¬
ское  освещение  данной  темы,  что  по  умолчанию  лишало  смысла  ее
дальнейшую  разработку.  Оставалось  только  популяризовать  основ¬
ные  положения  «канона».  Возможно  также,  что  репрессии  1930-х  гг.,
жертвами  которых  стали  многие  ведущие  советские  историки
Французской  революции,  побудили  тех,  кто  уцелел,  впредь  выби¬
рать  для  своих  исследований  сюжеты,  идеологически  не  столь  острые
 117

и,  соответственно  более  безопасные.  Так,  Ревекка  Абрамовна
Авербух  (1891-1978),  ученица  Н.  М.  Лукина,  специализировавшая¬
ся  в  1920-х  гг.  на  проблеме  Террора  эпохи  Французской  революции
и  написавшая  ряд  разделов  для  тома  1941  г.,  в  дальнейшем  больше
никогда  не  обращалась  к  этой  тематике,  сосредоточившись  на  изуче¬
нии  истории  стран  Центральной  Европы.  Не  оставило  в  дальнейшем
заметного  следа  в  изучении  Французской  революции  и  большинство
других  авторов  «канонического»  тома.  Только  с  наступлением
Оттепели,  создавшей  условия  для  некоторого,  пусть  и  ограниченно¬
го,  плюрализма  исследовательских  точек  зрения  и  существенно  сни¬
зившей  для  историков  угрозу  подвергнуться  преследованиям  за  свои
сугубо  научные  взгляды,  «засуха»  прекратилась.
 А  вот  причины  спада  исследований  о  Французской  революции  на
рубеже  1970-1980-х  гг.  были  связаны,  в  отличие  от  предшествующих
периодов,  не  с  внешними  обстоятельствами,  а  исключительно  с  про¬
цессами  внутри  самой  профессиональной  корпорации  ее  историков,
прежде  всего  -  с  личностным  фактором.
 Историография  Французской  революции  с  самого  начала  отлича¬
лась  в  нашей  стране  ярко  выраженным  моноцентризмом:  роль  лиде¬
ра  здесь  всегда  была  чрезвычайно  важна.  Изначально  таким  лидером
был  В.  И.  Герье,  примерно  с  1890-х  гг.  -  Н.  И.  Кареев,  в  1920—
1930-е  гг.  -  Н.  М.  Лукин,  в  послевоенный  период  -  А.  3.  Манфред.
Все  они  не  только  сами  были  успешно  практикующими  исследовате¬
лями,  но  являлись  также  по-настоящему  харизматическими  лично¬
стями,  способными  увлечь  за  собой  талантливую  молодежь.
 С  уходом  прежнего  лидера  его  многочисленные  ученики  обычно
продолжали  активно  работать  в  науке  на  протяжении  еще  несколь¬
ких  десятилетий  и  при  новом  лидере,  и  порою  при  его  преемнике.
Так,  последний  ученик  В.  И.  Герье  академик  Роберт  Юрьевич  Виппер
(1859-1954),  до  конца  жизни  сохранявший  высокую  творческую  ра¬
ботоспособность,  умер  через  35  лет  после  смерти  своего  учителя,  пе¬
режив  также  и  Н.  И.  Кареева,  и  своего  ученика  -  Н.  М.  Лукина.
Последний  ученик  Кареева  профессор  Яков  Михайлович  Захер
(1893-1963)  ушел  из  жизни  спустя  32  года  после  кончины  своего  на¬
ставника,  пережив  также  и  Лукина  -  лидера  советских  историков.
Ученики  самого  Лукина  -  А.  3.  Манфред,  В.  М.  Далин  и  Б.  Г.  Ве¬
бер  -  десятки  лет  спустя  после  гибели  своего  учителя  задавали  тон
исследованиям  по  Французской  революции  в  Институте  истории
АН  СССР  (с  1968  г.  -  в  Институте  всеобщей  истории  АН  СССР)  -  с
середины  1950-х  и  до  1970-х  гг.  Последний  из  них,  В.  М.  Далин,  скон¬
чался  в  1985  г.,  через  45  лет  после  своего  наставника.
 Таким  образом,  шедшие  волнами  поколения  исследователей,
сформировавшихся  в  «школах»  разных  мэтров,  перекрывали  одно
 118

другое,  обеспечивая  непрерывность  историографической  традиции.
И  даже  в  те  периоды,  когда  существовали  неблагоприятные  внешние
условия  для  появления  новых  работ  по  данной  тематике,  недостатка
в  самих  ученых,  способных  заниматься  ею,  не  было  никогда.  Во  вся¬
ком  случае,  до  рубежа  1970-1980-х  гг.
 16  декабря  1976  г.  скоропостижно  скончался  А.З.  Манфред,  нахо¬
дившийся,  несмотря  на  свои  семьдесят,  в  самом  расцвете  творческих
сил.  Именно  в  последние  годы  жизни  им  были  написаны  лучшие  его
работы  -  «Наполеон  Бонапарт»  и  «Три  портрета  эпохи  Французской
революции»,  ставшие  классикой  отечественной  историографии.  Его
личные  энергия,  харизма,  обаяние  и  авторитет  были  столь  велики,
что,  казалось,  он  один  олицетворяет  собой  всю  послевоенную  совет¬
скую  историографию  Французской  революции1.
 Впрочем,  когда  исполинская  фигура  пала,  стало  очевидно,  что
во  многом  так  оно  и  было:  зияющую  брешь  заполнить  оказалось  не¬
кем.  Выдающийся  ученый  и  прекрасный  организатор  науки,
А.  3.  Манфред,  в  отличие  от  предшественников,  не  оставил  сколько-
нибудь  значительной  плеяды  последователей.  У  него,  разумеется,
были  аспиранты,  однако  в  историографии  Французской  революции
из  них  проявили  себя  только  двое:  Александр  Владимирович  Гордон
и  Елена  Васильевна  Киселева.  Причем  А.  В.  Гордон,  защитивший  в
1968  г.  кандидатскую  диссертацию  по  Французской  революции,  но
обладающий  уникально  широким,  по-настоящему  энциклопедиче¬
ским  кругом  научных  интересов  -  от  аграрной  истории  России  до  со¬
циальной  истории  Китая,  от  идей  П.  А.  Кропоткина  до  творчества
Ф.  Фанона,  к  концу  1970-х  гг.  фактически  ушел  из  французской  те¬
матики  (по  счастью,  не  навсегда).  Последние  же  представители  «ста¬
рой  гвардии»  -  В.  М.  Далин  и  Б.  Г.  Вебер  -  были  еще  старше,  чем
Манфред,  и  находились  уже  в  преклонном  возрасте.  Даже  если  к  их
числу  добавить  ученицу  Далина  Галину  Сергеевну  Черткову,  то  все
равно  кадров  для  сохранения  преемственности  в  данной  области  ис¬
следований  оставалось  в  Академии  наук  явно  не  достаточно.  Да  и  в
МГУ  профессор  А.  В.  Адо  представлял  тогда  нашу  профессиональ¬
ную  корпорацию  практически  в  одиночку:  первые  выпускницы  его  в
будущем  знаменитой  «школы»  -  Т.  С.  Кондратьева  и  3.  А.  Чеканце-
ва  -  после  защиты  кандидатских  диссертаций2  покинули  Москву,  уе¬
хав  в  Париж  и  Новосибирск  соответственно.
 1  Подробнее  о  нем  см.:  Французский  ежегодник.  2006:  Наполеон  и  его
время.  К  100-летию  А.  3.  Манфреда  (1906-1976).  М.,  2006.
 2  Кондратьева  Т.  С.  Историко-социологические  идеи  Антуана  Барнава:
автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1973;  ЧеканцеваЗ.  А.  Народные  движения
 119

И  вот  в  такой  ситуации  острого  кадрового  голода  и  явственно  обо¬
значившегося  разрыва  между  поколениями  исследователей  отече¬
ственная  историография  Французской  революции  начала  подготовку
к  празднованию  ее  200-летнего  юбилея.  Особенности  той  эпохи,  кото¬
рая,  как  позднее  оказалось,  предшествовала  поистине  тектоническим
сдвигам  в  историографии  данной  темы,  были  рассмотрены  мною  в
представленном  ниже  тексте,  впервые  увидевшем  свет  в  2008  г.3
 Накануне  «смены  вех»
 Отечественные  авторы  уже  не  раз  писали  о  таком  важном  собы¬
тии  современной  историографии,  как  произошедший  в  1980—
1990-е  гг.  радикальный  демонтаж  канонической  советской  (или,  по
самоопределению  ее  сторонников,  «марксистско-ленинской»)  трак¬
товки  Французской  революции  XVIII  в/  То,  что  тогда  случилось,  се¬
годня  нередко  именуют  в  исторической  литературе  «сменой  вех»,  по
названию  одной  из  статей  автора  этих  строк5.  Дав  когда-то  своему
тексту  такой  заголовок,  я  и  не  предполагал,  что  образ  придется  по
вкусу  российским  и  французским  коллегам  в  качестве  имени  нари¬
цательного6.  Возможно,  он  и  в  самом  деле  достаточно  точно  характе¬
ризует  те  поразительные  перемены,  которые  за  относительно  корот¬
 во  Франции  накануне  Великой  буржуазной  революции  конца  XVIII  века:  ав-
тореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1979.
 3  Чудинов  А.  В  .  Накануне  «смены  вех».  Советская  историография  Фран¬
цузской  революции  в  начале  1980-х  гг.  //  Россия  и  мир:  панорама  историче¬
ского  развития:  сб.  науч.  статей,  посвященный  70-летию  исторического  фа¬
культета  Уральского  государственного  университета  им.  Л.  М.  Горького.  Ека¬
теринбург,  2008.  С.  112-127.
 А  См.,  например:  Адо  А.  В.  Письмо  профессору  Шеи  Ченсишо  //  Вести.
Моск.  ун-та.  Сер.  8.  История.  1996.  №  5;  Чудинов  А.  В.  Прощание  с  эпохой
(размышления  над  книгой  В.  Г.  Ревуненкова)  //  Вопросы  истории.  1998.  №  7;
Бовыкин  Д.  /О.  О  современной  российской  историографии  Французской  ре¬
волюции  XVIII  века  (полемические  заметки)  //  Новая  и  новейшая  история.
2007.  №  1.
 1  См.:  Чудинов  А.  В.  Смена  вех:  200-летие  Революции  и  российская  исто¬
риография  //  Французский  ежегодник.  2000.  200  лет  Французской  револю¬
ции  1789-1799  гг.:  итоги  юбилея.  М.,  2000.
 6  См.,  например:  Гордон  А.  В.  Великая  французская  революция  в  ретро¬
спективе  1917  года.  Становление  советской  историографии  //  Одиссей.  Че¬
ловек  в  истории.  2004.  М.,  2004.  С.  253;  Dorigny  М.  Avant  propos  //  Les
Historiens  russes  et  la  Révolution  française  après  le  Communisme  /  Étude
révolutionnaires.  N  5.  P.,  2003.  P.  8;  Mazauric  Cl.  Histoire  de  la  Révolution
française  //  L’Humanité.  2004.  7  avr.  Правда,  не  будучи  знаком  с  российскими
историческими  коннотациями  образа  «смены  вех»,  французский  исследова¬
 120

кий  срок  пережила  данная  отрасль  отечественной  историографии.
А  произошедшее,  действительно,  не  может  не  поражать...
 Уже  сама  по  себе  скорость,  с  которой  произошли  указанные  пере¬
мены,  вызывает  удивление  и  заставляет  задуматься  о  причинах  столь
стремительного  крушения  марксистско-ленинской  интерпретации  в
одной  из  наиболее  идеологически  значимых  и  приоритетных  отрас¬
лей  советской  исторической  науки.  Все-таки  перемены  в  историогра¬
фии,  в  отличие  от  политики,  происходят  не  слишком  быстро.  Если
для  смены  политического  строя  может  хватить  считанных  месяцев,
то  на  смену  историографических  парадигм  обычно  уходят  десятиле¬
тия:  новые  эпистемологические  ценности  и  методологический  ин¬
струментарий  усваиваются  и  осваиваются  на  протяжении  достаточ¬
но  продолжительного  времени,  еще  годы  нужны  на  создание  иссле¬
дований  в  рамках  новой  парадигмы  и,  наконец,  еще  немало  воды
утечет,  пока  новое  возобладает  над  старым.  «Смена  вех»  же  произош¬
ла  менее  чем  за  одно  десятилетие:  так,  в  1986  г.  появилась  моногра¬
фия  Л.А.  Пименовой7  -  пожалуй,  первое  крупное  исследование  оте¬
чественного  историка,  решительным  образом  поставившее  под  со¬
мнение  советский  канон  объяснения  Французской  революции,  а  уже
в  1995  г.  А.  В.  Адо  уверенно  констатировал,  что  «советская  историо¬
графия  Французской  революции  завершила  свое  существование»8.
 Удивляет  и  то,  сколь  легко  осуществилась  эта  «смена  вех»,  не  вы¬
звавшая  никакой  научной  дискуссии  между  сторонниками  новой  и
старой  интерпретаций.  Более  того,  у  последней  в  России  вообще  не
нашлось  защитников  среди  практикующих  историков  Французской
революции.  Выступления  же  профессора  В.  П.  Смирнова9  в  защиту
марксистско-ленинской  трактовки  данной  темы  -  специалиста,  без¬
условно,  авторитетного  в  сфере  новейшей  истории  Франции,  но  соб¬
ственно  историей  Революции  никогда  не  занимавшегося,  -  носят,
как  показал  недавно  Д.  Ю.  Бовыкин,  все  же  скорее  абстрактно-но¬
стальгический,  нежели  конкретно-исторический  характер10.
 Иными  словами,  в  первом  приближении  «смена  вех»  может  пока¬
заться  неким  необъяснимым  феноменом  сродни  неожиданной  геоло¬
 тель  Клод  Мазорик  приписал  его  происхождение  «несколько  циничному
юмору  Александра  Чудинова».
 7  Пименова  JI.  А.  Дворянство  накануне  Великой  французской  революции.
М.,  1986.
 8  Адо  А.  В.  Указ.  соч.  С.  32.
 9  См.:  «Круглый  стол».  Французская  революция  XVIII  века  и  буржуа¬
зия  //  Новая  и  новейшая  история.  2002.  №  1.  С.  93-96;  Смирнов  В.  П.  Две
жизни  одного  издания  //  Там  же.  №  3.
 10  См.:  Бовыкин  Д.  Ю.  Указ.  соч.
 121

гической  катастрофе:  от  монолитного  «материка»  советской  историо¬
графии  вдруг  без  сколько-нибудь  существенных  потрясений  отколо¬
лась  довольно  значительная  часть  и  прямо  на  наших  глазах  ушла  в
небытие  подобно  мифической  Атлантиде.
 Попытка  найти  объяснение  произошедшему  исключительно  в  по¬
литических  катаклизмах  второй  половины  1980  -  начала  1990-х  гг.,
как  это  делает  В.  П.  Смирнов11,  выглядит,  на  мой  взгляд,  не  слишком
убедительной.  Разумеется,  ослабление,  а  затем  и  полное  исчезнове¬
ние  в  тот  период  идеологического  пресса  Коммунистической  партии
и  государства  способствовало  свободному  обсуждению  научных  проб¬
лем  и  ускорило  происходившие  в  историографии  процессы,  однако  те
начались  все  же  несколько  раньше  эпохи  Перестройки  и  Гласности.
Так,  в  основу  уже  упомянутой  выше  монографии  Л.  А.  Пименовой
легла  кандидатская  диссертация,  защищенная  еще  в  1984  г.
 Не  была  «смена  вех»  напрямую  связана  и  с  развернувшимися  в
1980-е  гг.  празднованиями  200-летия  Французской  революции.
Конечно,  многочисленные  юбилейные  мероприятия  по  случаю  этой
круглой  даты  существенно  активизировали  научную  жизнь  в  данной
области  историографии,  но  сами  по  себе  ее  содержания  не  опреде¬
ляли.
 Чтобы  понять  причины  столь  быстрого  и  безболезненного  тече¬
ния  «смены  вех»,  полагаю,  есть  смысл  обратиться  к  самому  началу
1980-х  гг.  и  выяснить,  в  каком  состоянии  находилась  советская  исто¬
риография  Французской  революции  накануне  перемен.  Во  многом,
думаю,  нам  здесь  помогут  публикуемые  ниже  материалы.
 *  *  *
 Эти  пять  документов,  хранящиеся  ныне  в  архиве  Центра  по  изу¬
чению  XVIII  в.  Института  всеобщей  истории  РАН,  представляют  со¬
бою  ряд  переданных  когда-то  Группе  по  истории  Французской  рево¬
люции  (структурное  подразделение  ИВИ  в  1984-1987  гг.)  фрагмен¬
тов  официальной  переписки  академического  и  партийного
начальства  за  1981-1983  гг.  об  организации  программы  научных  ме¬
роприятий  к  200-летию  Французской  революции.
 Первое,  что  бросается  в  глаза  при  ознакомлении  с  указанными  ис¬
точниками,  -  это  высочайшее  идеологическое  значение,  придаваемое
в  СССР  истории  Французской  революции.  Необходимость  активи¬
зации  исследовательской  работы  по  данной  тематике  мотивируется
 11  Smimov  V.  Les  recherches  récentes  sur  la  Révolution  française  en  Russie  //
Les  Historiens  russes  et  la  Révolution  française  après  le  Communisme.  P.,  2003.
P.  10.
 122

исключительно  потребностями  «эффективного  участия»  в  идеологи¬
ческой  борьбе  «и  без  того  острой»,  но  обещающей  еще  больше  оже¬
сточиться  в  связи  с  предстоящим  200-летним  юбилеем  Революции.
Причем  собственно  историографические  дискуссии  об  этом  событии
отходят  для  участников  переписки  на  второй  план  по  сравнению  с
тем,  как  во  Франции  оценивают  Революцию  представители  различ¬
ных  политических  сил.  В  итоге  складывается  предельно  драматич¬
ная,  но  достаточно  далекая  от  реальности  картина  историографиче¬
ского  ландшафта...
 В  данной  связи  весьма  показательно  письмо  Ю.  И.  Рубинского  к
 С. 	В.  Червоненко  (док.  5).  Профессиональный  и  высококвалифици¬
рованный  историк,  не  один  год  проживший  во  Франции,  Юрий
Ильич  Рубинский  едва  ли  не  знал  о  проходившей  тогда  во  француз¬
ской  историографии  бурной  полемике  между  сторонниками  «клас¬
сической»  историографии  Революции  (к  коим  принадлежали  и
марксисты)  и  приверженцами  «критического»  («ревизионистско¬
го»)  направления12.  Тем  более  что  и  для  советских  историков  «реви¬
зионисты»  были  основным  объектом  жесткой  критики13.  Но  в  дан¬
ном  контексте  автор  письма  выступает  в  качестве  не  историка,  а  дип¬
ломатического  чиновника  -  советника  посольства.  К  тому  же
обращается  он  к  представителю  политического  руководства  стра¬
ны  -  заведующему  отделом  ЦК  КПСС.  Соответственно,  чтобы  под¬
черкнуть  идеологическую  и  политическую  важность  предстоящего
юбилея,  автор  письма  стремится  охватить  в  своем  обзоре  предельно
широкий  спектр  оценок  Революции,  звучавших  тогда  во  Франции,
однако  не  дифференцирует  их  по  реальной  значимости.
 В  результате  происходит  полное  смещение  акцентов:  на  фоне
«старого  роялиста  Мольнье»  и  «шираковцев»  лидеры  «критической»
историографии  Революции  действительно  выглядят  всего  лишь
«умеренным  крылом  левой  университетской  интеллигенции»,  то
есть,  в  рамках  политики  союза  левых  сил,  едва  ли  не  потенциальны¬
ми  попутчиками  коммунистов.  При  таком  подходе  центр  тяжести  в
дискуссии  о  Революции  переносится  с  оси  «классическое»  направле¬
ние  -  «ревизионисты»  на  ось  «правые»  -  «левые».  Однако  реальную
опасность  для  марксистской  историографии  Революции  и,  соответ¬
 12  Подробнее  см.:  Блуменау  С.  Ф.  «Ревизионистское»  направление  в  со¬
временной  французской  историографии  Великой  буржуазной  революции
конца  XVIII  в.  Брянск,  1992;  Он  лее.  От  социально-экономической  истории  к
проблематике  массового  сознания:  Французская  историография  революции
конца  XVIII  в.  (1945-1993  гг.).  Брянск,  1995.
 1:1  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы.  М.,  2007.  Ч.  2.  Гл.  1.
 123

ственно,  для  марксистского  видения  истории  в  целом,  представляли
тогда  не  публицистические  выступления  «старого  роялиста»  или
политиков-«шираковцев»,  мало  что  значившие  в  научном  плане,  а
именно  работы  Ф.  Фюре,  М.  Озуф  и  других  исследователей,  принад¬
лежавших  к  «критическому»  направлению  историографии,  которые,
в  конечном  счете,  и  подорвали  основы  марксистского  истолкования
Французской  революции.  То  есть  советская  идеологическая  «опти¬
ка»  не  только  не  облегчала  восприятие  действительности,  но  и  от¬
кровенно  искажала  его.
 Другая  особенность  положения  советской  историографии
Французской  революции,  ярко  проявившаяся  в  указанных  источни¬
ках,  -  явное  несоответствие  между  полученным  историками  социаль¬
ным  (идеологическим)  запросом  и  их  научными  возможностями.
 Уже  открывающее  данную  публикацию  письмо  заведующего  сек¬
тором  новой  истории  ИВИ  Е.  Б.  Черняка  директору  Института
3.  В.  Удальцовой  (док.  1)  в  полной  мере  отмечено  подобным  проти¬
воречием.  С  одной  стороны,  Ефим  Борисович  как  опытный  админи¬
стратор  стремится  подать  «товар»  лицом  и  обещает  руководству
Институтом  обеспечить  «серьезный  вклад»  в  разработку  столь  важ¬
ной,  с  идеологической  и  политической  точек  зрения,  тематики  в  виде
ряда  соответствующих  «фундаментальных  исследований».  Особое
значение  придается  коллективному  труду  «Великая  французская  ре¬
волюция  и  Европа»,  которым  предполагается  «дать  достаточно  обо¬
снованный  ответ  на  вопросы,  выдвигаемые  в  центр  идеологической
борьбы  в  новейшей  историографии  (проблема  буржуазного  характе¬
ра  революций  нового  времени,  последствий  революции  для  страны,
где  она  происходила,  и  для  истории  Европейского  континента  в  це¬
лом  и  др.)»,  или,  иными  словами,  решить  все  наиболее  дискуссион¬
ные  в  мировой  историографии  того  времени  проблемы  истории
Революции.  И  хотя  стороннему  наблюдателю  подобное  обещание
может  показаться,  мягко  говоря,  излишне  оптимистичным,  оно  впол¬
не  вписывается  в  правила  административной  игры  -  превозносить
качество  будущего  «товара»,  чтобы  начинать  с  максимально  сильных
позиций  «торг»  с  Дирекцией  Института  за  дополнительный  листаж
изданий  (который  тогда  жестко  лимитировался),  зарубежные  коман¬
дировки  для  сотрудников  (если  не  во  Францию,  то  хотя  бы  в  ГДР,
Чехословакию  и  Венгрию)  и  прочие  научные  блага,  которые  каждо¬
му  академическому  руководителю  приходилось  «выколачивать»  для
своего  структурного  подразделения.  И  здесь  для  набивания  «цены»
обещанному  труду  активное  превозношение  его  идеологической  зна¬
чимости  оказывалось  отнюдь  не  лишним.
 С  другой  стороны,  такой  осторожный  начальник,  как  Е.  Б.  Черняк
(говорю  об  этом  без  малейшей  иронии,  опираясь  на  собственный
 124

опыт  многолетнего  общения  с  ним),  никогда  не  стал  бы  давать  столь
далеко  идущих  обещаний,  не  имея  хоть  каких-то  гарантий  возмож¬
ности  их  реализовать.  Такой  гарантией,  по-видимому,  должны  были
стать  уже  имевшиеся  у  сектора  наработки  по  ряду  проектов,  которые
ранее  осуществлялись  в  Институте,  но  по  тем  или  иным  причинам  не
были  доведены  до  завершения.
 Так,  изложенная  в  указанном  письме  концепция  коллективной
монографии  «Великая  французская  революция  и  Европа»  в  значи¬
тельной  степени  совпадает  с  концепцией  трехтомного  труда
«Великая  французская  буржуазная  революция  XVIII  века»,  над  ко¬
торым  в  60-е  гг.  работал  тот  же  сектор  под  руководством
Б.  Ф.  Поршнева.  Разница  между  проектами  двух  этих  изданий  состо¬
ит  лишь  в  том,  что  более  раннее  должно  было  охватывать  весь  мир,
тогда  как  более  позднее  -  только  Европу.  В  1962-1964  гг.  коллектив
сектора  провел  довольно  большую  предварительную  работу  по  под¬
готовке  указанного  трехтомного  труда,  который  должен  был  выхо¬
дить  в  1966-1968  гг.  по  тому  в  год.  Однако  затем  из-за  конфликта  с
рядом  ведущих  сотрудников  сектора  Поршнев  уступил  пост  заведу¬
ющего  Манфреду,  после  чего  проект  был  остановлен14.  Тем  не  менее
все  подготовленные  материалы  остались  в  архиве  сектора  и,  судя  по
тому,  что  предлагал  Е.  Б.  Черняк,  должны  были  лечь  в  основу  нового
труда.
 С  «капитальным  научным  изданием  документов  по  истории  рево¬
люционной  эпохи»  дело  обстояло  и  того  проще.  Отбор  и  комменти¬
рование  соответствующих  документов  были  осуществлены  еще  в
конце  1930  -  начале  1940-х  гг.  коллективом  исследователей  под  ру¬
ководством  академиков  В.  П.  Волгина,  Е.  В.  Тарле  и  В.  И.  Пичеты,
однако  из-за  начала  Отечественной  войны  публикация  не  состоялась
и  подготовленные  материалы  осели  в  академических  архивах.
Позднее  часть  их  -  за  1789  г.  -  будет,  после  сверки  и  обновления
комментариев,  все  же  издана  к  200-летию  Революции  под  редакцией
 А. 	Л.  Нарочницкого,  Е.  Б.  Черняка  и  В.  В.  Рогинского15.
 Таким  образом,  выходя  с  предложением  программы  научных  ме¬
роприятий  в  честь  200-летия  Французской  революции,  Е.  Б.  Черняк,
очевидно,  рассчитывал  на  уже  имеющийся  у  сектора  задел  исследо¬
ваний  по  теме.  Однако  он  счел  также  нужным  заранее  оговорить  те
трудности,  которые  могут  осложнить  выполнение  заявленной  про¬
 14  Подробнее  об  этом  интереснейшем  проекте,  который,  безусловно,  за¬
служивает  также  отдельного  исследования  см.:  Бовыкин  Д.  Ю.  Анатолий  Ва¬
сильевич  Адо:  образ  и  память.  Саратов,  2007.  С.  69-70.
 15  Международные  отношения  в  начальный  период  Великой  француз¬
ской  революции  (1789).  М.,  1989.  (О  предыстории  этого  издания  см.:  С.  5.)
 125

граммы  -  «немногочисленность  кадров  высококвалифицированных
специалистов  по  данной  тематике,  а  также  ограниченный  для  нас  по
ряду  причин  доступ  к  материалам  французских  архивов».  Собст¬
венно,  в  этой  короткой  фразе  и  сформулирована  главная  проблема,
без  решения  которой  все  остальное  оказывалось  лишь  благими  по¬
желаниями.  Если  не  хватает  кадров,  никакой  задел,  сколь  бы  ни  был
он  значителен,  не  может  быть  реализован.  А  без  доступа  к  француз¬
ским  архивам  по  такой  «объективной  причине»,  как  «железный  зана¬
вес»,  не  стоит  и  мечтать  о  том,  чтобы  «внести  серьезный  вклад  в  со¬
временную  историографию»,  не  говоря  уже  о  том,  чтобы  «дать  доста¬
точно  обоснованный  ответ  на  вопросы,  выдвигаемые  в  центр
идеологической  борьбы  в  новейшей  историографии».  Даже  если  от¬
правиться  в  командировку  за  вдохновением  на  родину  Кафки  -  в
Прагу
 Такая  же  система  аргументации  воспроизводится  и  в  письме
 3. 	В.  Удальцовой  первому  заместителю  заведующего  Междуна¬
родным  отделом  ЦК  КПСС  В.  В.  Загладину  (док.  2).  Только  теперь
«торг»  идет  на  более  высоком  уровне  -  между  Дирекцией  и  партий¬
но-государственным  руководством.  Однако  доводы  те  же:  чрезвы¬
чайная  идеологическая  важность  темы  Французской  революции,
«долг  советской  науки  принять  самое  активное  участие  в  этом  идео¬
логическом  противоборстве»,  просьба  о  предоставлении  различного
рода  научных  благ  и  заведомо  невыполнимое  обещание  создать
«фундаментальные  труды,  по  своему  уровню  (в  том  числе  Источни¬
ковой  базе)  отвечающие  высоким  современным  исследовательским
стандартам»,  чтобы  «дать  обоснованный  ответ  на  вопросы,  выдвигае¬
мые  в  центр  идеологической  борьбы  в  новейшей  историографии».
Невыполнимое  все  по  той  же  причине  -  из-за  «немногочисленности
наших  кадров  высококвалифицированных  специалистов  по  данной
тематике  и  ограниченного  по  ряду  объективных  причин  доступа  к
материалу  французских  архивов».
 Однако  на  деле  ситуация  оказалась  еще  сложнее,  чем  выглядела
вначале.  Год  спустя  Е.  Б.  Черняк  подает  новую  докладную  в
Дирекцию,  где  признает  невозможность  создания  заявленного  ранее
«фундаментального»  коллективного  труда,  поскольку  «наши  немно¬
гочисленные  специалисты  по  эпохе  Великой  французской  револю¬
ции  в  ближайшие  годы  будут  крайне  загружены  авторской  и  редак¬
торской  работой  по  многотомной  “Истории  Европы”»  (док.  3).
Аргумент,  мягко  говоря,  недостаточно  убедительный.  Конкретно
историей  Французской  революции  занимались  в  ИВИ  тогда,  пожа¬
луй,  только  В.  М.  Далин,  Г.  С.  Черткова  и  Е.  В.  Киселева.  Именно
усилиями  этой  небольшой,  но  весьма  эффективно  работавшей  ко¬
манды  в  том  же  1982  г.  был  завершен  грандиозный  труд  издания  со¬
 126

чинений  Гракха  Бабефа16.  Что  же  касается  их  коллег,  то  даже  те  из
них,  кто  ранее  имел  исследования  о  Революции,  как,  например,
Г.  С.  Кучеренко,  в  тот  момент  эту  тематику  уже  не  разрабатывали.  Из
названных  же  трех  специалистов  по  Французской  революции  авто¬
ром  «Истории  Европы»  была  лишь  Е.  В.  Киселева,  написавшая  главу
для  пятого  тома,  который,  в  конечном  счете,  увидел  свет  в  2000  г.  Но
даже  если  бы  вообще  никто  из  них  не  был  занят  в  этом  проекте,  соз¬
дать  имевшимися  в  Институте  на  тот  момент  немногочисленными
научными  силами  «обобщающий  фундаментальный  труд»  по  Фран¬
цузской  революции  было  просто  невозможно.
 Возникла  не  слишком  приятная  ситуация:  сначала  руководство
сектора  объясняло  Дирекции  Института,  а  та,  в  свою  очередь,  докла¬
дывала  в  ЦК,  какой  важной  идеологической  твердыней  является
историография  Французской  революции,  а  когда  наконец  всех  и
вправду  удалось  в  том  убедить,  оказалось,  что  для  защиты  этой  «кре¬
пости»  нет  ни  бойцов,  ни  средств.  И  вот  тогда-то,  выражаясь  образно,
и  появилась  идея  выкатить  на  крепостные  стены  «царь-пушку»
из  музея  или,  говоря  обычным  языком,  переиздать  канонический
для  советской  историографии  труд  «Французская  буржуазная
революция  1789-1794»,  который  впервые  увидел  свет  еще  в
1941  г.
 Идея  выглядела  по  меньшей  мере  странной:  уже  к  середине
60-х  гг.  «кирпич»,  как  его  называли  между  собой  историки
Революции  за  объем  и  тяжесть,  считался  в  научном  плане  устарев¬
шим,  почему  и  возникла  тогда  идея  выпустить  упоминавшийся  выше
трехтомный  труд.  Однако,  судя  по  всему,  выбирать  руководству  сек¬
тора  было  просто  не  из  чего,  и  Е.  Б.  Черняк  внес  в  Дирекцию  соответ¬
ствующее  предложение,  сопроводив  его  подробной  аргументацией:
«С  выходом  в  свет  переработанного  издания  “Французская  буржуаз¬
ная  революция  1789-1794”  читатель  получит  капитальный  марк¬
систский  труд,  отражающий  современный  мировой  уровень  истории
революции.  Вместе  с  тем  в  этот  труд  войдут  главы,  написанные  плея¬
дой  крупных  советских  ученых  Е.  В.  Тарле,  В.  П.  Волгиным,  Ф.  В.  По¬
темкиным  и  другими»  (док.  3).
 Каким  образом  сочинение,  выпущенное  в  1941  г.,  даже  если  до¬
полнить  и  переписать  его  отдельные  главы,  может  «отражать  совре¬
менный  мировой  уровень  истории»  в  1980-е  гг.,  тем  более  в  такой  ин¬
тенсивно  развивающейся  области  исторической  науки,  как  изучение
Французской  революции,  понять  трудно.  Разве  что  если  встать  на
принятую  советской  историографией  еще  в  20-е  гг.  точку  зрения  о
 16  Бабеф  Г.  Соч.  в  четырех  томах.  М.,  1975-1982.
 127

том,  что  марксистская  наука  априори  является  самой  передовой  уже
в  силу  самой  своей  методологии17.
 Что  же  касается  «глав,  написанных  плеядой  крупных  советских
ученых»,  то  перу  Ф.  В.  Потемкина  действительно  принадлежал  ряд
таковых.  Вклад  же  Е.  В.  Тарле  в  данное  издание  ограничивался  лишь
третьим  разделом  шестой  главы  -  «Французская  революция  и
Англия».  В.  П.  Волгин  вообще  не  написал  туда  ни  строчки.
 Возможно,  ощущая  шаткость  своей  аргументации,  Е.Б.  Черняк
для  придания  большей  весомости  заявке  на  переиздание  «кирпича»
приложил  к  ней  протокол  обсуждения  данной  идеи  со  специалиста¬
ми  по  истории  Французской  революции  (док.  4).  Разумеется,  этот
документ  не  является  стенограммой  и  не  дает  представления  о  самом
ходе  дискуссии,  однако  даже  в  нем  отразились  сомнения  в  целесо¬
образности  осуществления  подобного  проекта,  высказанные,  по
крайней  мере,  А.  В.  Адо  и  Г.  С.  Чертковой,  которые  хотя  его  и  поддер¬
жали,  но  с  существенными  оговорками.
 Впрочем,  как  мы  сегодня  знаем,  эта  странная  идея  не  получила
продолжения  и  «царь-пушка»  так  и  осталась  на  своем  месте  в  «му¬
зее»,  где  ей,  собственно,  и  надлежало  быть.  Тем  не  менее  само  по  себе
появление  подобного  проекта  свидетельствует  о  том  глубоком  кри¬
зисе,  в  котором  находилась  советская  академическая  историография
Французской  революции  в  начале  1980-х:  полученный  ею  социаль¬
ный  заказ  «сверху»  на  обеспечение  научной  стороны  программы
юбилейных  мероприятий  продемонстрировал  как  отсутствие  у  нее
новых  идей,  так  и  дефицит  квалифицированных  кадров.
 Активизация  в  нашей  стране  исследований  по  указанной  темати¬
ке  начнется  только  с  середины  1980-х  гг.,  когда  в  историографию
Французской  революции  придут  новые  люди,  большинство  из  кото¬
рых  составят  ученики  А.  В.  Адо  и  Г.  С.  Кучеренко,  воспитывавшиеся,
в  отличие  от  коллег  старшего  поколения,  уже  не  только  на  марксист¬
ском  каноне,  а  на  гораздо  более  широком  круге  идей,  представлен¬
ных  в  мировой  научной  литературе.
 Смена  исследовательских  парадигм  в  отечественной  историогра¬
фии  Французской  революции  не  сопровождалась  «дракой  на  межах»
хотя  бы  уже  потому,  что  «делянка»  марксистско-ленинской  науки
находилась  к  тому  времени  в  довольно  запущенном  состоянии.
Желающих  охранять  ограждающие  ее  «вехи»  не  находилось,  и  тем,
кто  вновь  пришел  сюда,  оставалось  только  снять  эти  «вехи»  и  спо¬
койно  перенести  на  другое  место.
 17  Подробнее  см.:  Гордон  Л.  В.  Власть  и  революция:  советская  историогра¬
фия  Великой  французской  революции.  1918-1941.  Саратов,  2005.  С.  35
и  далее.
 128

ПУБЛИКАЦИЯ
1.  Е.  Б.  Черняк  -  3.  В.  Удальцовой18,18  ноября  1981  г.
 Глубокоуважаемая  Зинаида  Владимировна!
 В  связи  с  исполняющимся  в  1989  г.  двухсотлетием  Великой  фран¬
цузской  революции  президент  Франции  Ф.  Миттеран  25  сентября
с.  г.  объявил  о  необходимости  развернуть  широкую  подготовку  к
празднованию  этого  юбилея.  Несомненно,  что  наряду  с  такими  меро¬
приятиями,  как  организация  в  Париже  в  юбилейный  год  Всемирной
выставки,  эта  подготовка  будет  включать  также  издания  трудов,  по¬
священных  различным  проблемам  истории  революции,  что  не  может
не  вызвать  усиление  и  без  того  острой  идеологической  борьбы  в  но¬
вейшей  историографии  вокруг  интерпретации  основных  вопросов
истории  Франции  и  Европы  в  революционные  годы.  Советские  исто¬
рики  не  должны  остаться  в  стороне  от  этой  борьбы,  имеющей  серьез¬
ное  политическое  значение.  Вместе  с  тем  эффективное  участие  в  ней
возможно  лишь  на  основе  создания  фундаментальных  исследований
по  указанной  проблематике.  Работа  над  ними,  их  опубликование  (не
только  на  русском,  но  и  на  французском  языке)  потребуют  значи¬
тельного  времени,  и  ее  следует  начинать  без  всякого  промедления.
Надо  принять  во  внимание  немногочисленность  кадров  высококва¬
лифицированных  специалистов  по  данной  тематике,  а  также  ограни¬
ченный  для  нас  по  ряду  причин  доступ  к  материалам  французских
архивов.  Профиль  основного  коллективного  труда,  который  было  бы
целесообразно  подготовить  к  200-летнему  юбилею  революции,  надо
определить  с  полным  учетом  указанных  объективных  условий.
 Представляется,  что  таким  капитальным  исследованием,  созда¬
нием  которого  советские  ученые  могли  бы  внести  серьезный  вклад  в
современную  историографию,  мог  бы  стать  коллективный  труд  на
тему  «Великая  французская  революция  и  Европа».  Выбор  этой  темы
диктуется  несколькими  вескими  доводами  научного  и  политическо¬
го  характера:
 1. 	Научной  значимостью  темы,  раскрытие  которой  позволит  ут¬
вердить  марксистское  понимание  истории  великой  революции.  Для
этого  надо  понять  тему  не  как  изложение  откликов  на  революцию,  а
как  раскрытие  впервые  в  историографии  международных  причин,
международных  условий  и  международных  последствий  революции
 18  Ефим  Борисович  Черняк  (1924-2013),  доктор  исторических  наук,  в
тот  момент  -  заведующий  сектором  новой  истории  стран  Западной  Евро¬
пы;  Удальцова  Зинаида  Владимировна  (1918-1987),  член-корреспондент
АН  СССР,  специалист  по  истории  Византии,  в  тот  момент  -  директор  Инсти¬
тута  всеобщей  истории  АН  СССР.
 129

в  сфере  экономики,  политики,  идеологии,  и  особо  -  межгосудар¬
ственных  отношений.
 2.  При  подготовке  указанного  труда  можно  будет  широко  ис¬
пользовать  специалистов  не  только  по  истории  Франции,  но  и  дру¬
гих  регионов  Европы  и  Америки  (как  советских  ученых,  так  и  их
коллег-историков  из  социалистических  стран).
 3.  Круг  проблем,  которые  предполагается  рассматривать  в  этом
труде,  связан  с  ориентацией  на  архивы  и  книгохранилища  Советского
Союза  и  других  социалистических  стран.
 4.  Тема  намечаемого  труда  позволяет  включить  в  него  освещение
нескольких  основных  проблем  истории  Франции  XVIII  и  начала
XIX  века,  по  которым  имеются  новые  монографические  исследова¬
ния  советских  ученых  и  по  которым  они  в  состоянии  сказать  новое
слово  в  науке  (история  Просвещения,  крестьянских  движений  и  др.).
 5.  Созданием  проектируемого  труда  советские  ученые  смогут
дать  достаточно  обоснованный  ответ  на  вопросы,  выдвигаемые  в
центр  идеологической  борьбы  в  новейшей  историографии  (проблема
буржуазного  характера  революций  нового  времени,  последствий  ре¬
волюции  для  страны,  где  она  происходила,  и  для  истории  европей¬
ского  континента  в  целом  и  др.).
 Результаты  работы  над  темой  должны  быть  в  суммарной  форме
изложены  в  соответствующем  томе  «Истории  Европы»,  что  по  сути
дела  определит  научный  уровень  этого  тома.
 В  случае  одобрения  Дирекцией  идеи  создания  коллективного
труда  по  истории  революции,  видимо,  следует  образовать  редколле¬
гию  или  рабочую  группу  (с  включением  в  нее  специалистов  из  МГУ)
для  подготовки  плана-проспекта.  Надо  уже  сейчас  приступить  к  ра¬
боте  библиографического  характера  для  выявления  всего  круга  до¬
ступных  источников,  включив  ее  в  план  научной  работы  Института
всеобщей  истории  на  1982  г.
 7.  Наряду  с  подготовкой  вышеназванного  коллективного  труда
целесообразно  было  бы  обдумать  вопрос  об  издании  серии  индиви¬
дуальных  монографий  по  истории  Великой  французской  револю¬
ции,  включив  в  нее  в  переработанном  и  дополненном  виде  и  отдель¬
ные  ранее  публиковавшиеся  труды  крупных  советских  ученых.
 8.  Желательно  совместно  с  Главным  архивным  управлением  под¬
готовить  капитальное  научное  издание  документов  по  истории  рево¬
люционной  эпохи  («Изменение  системы  международных  отношений
в  эпоху  Великой  французской  революции»  и  др.).
 9.  Было  бы  важно  в  плане  научных  командировок  Института  все¬
общей  истории  учитывать  необходимость  работы  сотрудников  сек¬
тора  новой  истории  стран  Западной  Европы,  которые  будут  участво¬
вать  в  проектируемом  коллективном  труде,  в  архивах  и  библиотеках
 130

ГДР,  Венгрии,  Чехословакии  и  других  социалистических  стран.  Без
таких  командировок  возможность  подготовки  этого  труда  на  уровне,
соответствующем  исследованию  проблем  Великой  французской  ре¬
волюции  в  современной  историографии,  становится  весьма
проблематичной.
 10. 	Поскольку  подготовка  к  юбилею  Великой  французской  рево¬
люции  примет  широкие  масштабы,  было  бы  желательно  поставить
вопрос  перед  Отделением  истории,  Президиумом  АН  СССР  и  други¬
ми  компетентными  органами  о  создании  авторитетной  комиссии  в
составе  представителей  заинтересованных  учреждений  (научно-ис¬
следовательских  институтов,  высших  учебных  заведений,  изда¬
тельств)  для  руководства  и  координирования  всех  видов  работы,
связанной  с  этой  подготовкой.
 Зав.  сектором  новой  истории  стран  Западной  Европы,
 доктор  исторических  наук
Е.  Б.  ЧЕРНЯК
 18  ноября  1981  г.
 2.3.  В.  Удальцова  -  В.  5.  Загладину19  [конец  1981  г.]
 Глубокоуважаемый  Вадим  Валентинович!
 Мне  хотелось  бы  высказать  Вам  в  предварительном  порядке  не¬
сколько  мыслей  в  связи  с  исполняющейся  в  1989  г.  двухсотлетней
годовщиной  Великой  французской  буржуазной  революции,  которая
явно  станет  событием  большого  общественно-политического  значе¬
ния.  Празднование  этой  годовщины  несомненно  послужит  стимулом
для  резкого  усиления  и  без  того  острой  идеологической  борьбы  во¬
круг  истолкования  основных  вопросов  истории  Франции  и  Европы  в
годы  революции,  которое  новейшая  буржуазная  историография  на¬
стойчиво  стремится  превратить  в  спор  об  основах  материалистиче¬
ского  понимания  истории,  о  роли  социальных  революций  в  развитии
общества.  Долг  советской  науки  принять  самое  активное  участие  в
этом  идеологическом  противоборстве,  которое  возможно  прежде
всего  созданием  фундаментальных  трудов,  по  своему  уровню  (в  том
числе  источниковой  базе)  отвечающих  высоким  современным  иссле¬
довательским  стандартам.  Работа  над  ними  и  их  опубликование  не
только  на  русском,  но  и  -  по  крайней  мере,  некоторых  из  них  -  также
 19  Вадим  Валентинович  Загладин  (1927-2006),  партийный  и  государ¬
ственный  деятель  СССР,  в  тот  момент  -  первый  заместитель  заведующего
Международным  отделом  ЦК  КПСС,  член  ЦК  КПСС,  главный  редактор
«Французского  ежегодника».
 131

на  французском  языке,  потребует  значительного  времени,  и  поэтому
следует  приступить  к  этой  работе  без  всякого  отлагательства.
Полезно  было  бы  уже  сейчас  наметить  также  пути  нашего  сотрудни¬
чества  с  французскими  учеными  в  рамках  планируемых  официаль¬
ными  инстанциями  во  Франции  приготовлений  к  торжествам
1989  г.,  в  том  числе  участия  во  Всемирной  выставке  в  Париже.
 Учитывая  важность  и  масштабы  предстоящей  подготовки  к  юби¬
лею,  было  бы  целесообразно  создать  для  координации  и  руководства
всей  работой  в  этой  области  авторитетную  комиссию  в  составе  пред¬
ставителей  заинтересованных  научно-исследовательских  учрежде¬
ний  и  ведомств.
 План  научных  изданий  к  юбилею  должен,  на  наш  взгляд,  вклю¬
чать:
 I. 	Фундаментальный  коллективный  труд,  подготовку  которого
следует  возложить  на  Институт  всеобщей  истории  АН  СССР.
Профиль  этого  труда  надо  определить,  трезво  взвешивая  имеющиеся
реальные  возможности,  связанные  с  немногочисленностью  наших
кадров  высококвалифицированных  специалистов  по  данной  темати¬
ке  и  ограниченным  по  ряду  объективных  причин  доступом  к
материалу  французских  архивов.
 Представляется,  что  в  наших  условиях  исследованием,  созданием
которого  советские  ученые  могли  бы  внести  серьезный  вклад  в  со¬
временную  историографию,  мог  бы  быть  труд  на  тему  «Великая
французская  революция  и  Европа».  Выбор  указанной  темы  диктует¬
ся  несколькими  вескими  доводами  научного  и  политического  харак¬
тера:  а)  Научной  значимостью  темы,  раскрытие  которой  позволит
утвердить  марксистское  понимание  истории  великой  революции.
Для  этого  надо  понять  эту  тему  не  как  изложение  откликов  на  рево¬
люционные  события  во  Франции,  а  как  раскрытие  впервые  в  историо¬
графии  международных  причин,  международных  условий  и  между¬
народных  результатов  революции  в  сфере  экономики,  идеологии,
политики  (особенно  международных  отношений).  Проектируемым
трудом  советские  ученые  смогут  дать  обоснованный  ответ  на  вопро¬
сы,  выдвигаемые  в  центр  идеологической  борьбы  в  новейшей  исто¬
риографии  (проблема  буржуазного  характера  революций  нового
времени,  так  называемой  «цены  революции»  и  ее  последствий  для
страны,  где  она  проходила,  и  для  истории  европейского  континента  в
целом  и  др.);  б)  При  подготовке  упомянутого  труда  можно  будет  ши¬
роко  использовать  специалистов  не  только  по  истории  Франции,  но
и  других  регионов  Европы  и  Америки  (как  советских  ученых,  так  и
их  коллег-историков  из  социалистических  стран);  в)  Круг  вопросов,
которые  предполагается  рассматривать  в  проектируемом  труде,  свя¬
зан  с  ориентацией  на  архивы  и  книгохранилища  Советского  Союза  и
 132

других  социалистических  стран;  г)  Тема  намечаемого  труда  позволя¬
ет  включить  в  него  освещение  нескольких  основных  проблем  исто¬
рии  Франции  XVIII  и  начала  XIX  века,  по  которым  имеются  новые
монографические  исследования  советских  ученых  и  по  которым  они
в  состоянии  сказать  новое  слово  в  науке  (история  Просвещения,  кре¬
стьянских  движений  и  др.);  д)  Результаты  работы  над  темой  будут  в
суммарной  форме  изложены  в  «Истории  Европы»,  что  не  может  не
повысить  научное  значение  этого  многотомного  издания.
 Учитывая  вышеизложенное,  желательно  было  бы  образовать  ред¬
коллегию  или  рабочую  группу  для  подготовки  плана-проспекта  это¬
го  труда.  Надо  уже  с  начала  1982  г.  развернуть  работу  библиографи¬
ческого  характера  для  выявления  круга  доступных  источников  в
книгохранилищах  СССР  и  ряда  социалистических  стран  (ГДР,
ЧССР,  ВНР).
 II.  Серию  индивидуальных  монографий  по  истории  Великой
французской  революции.  В  эту  серию  должны  войти  в  переработан¬
ном  виде  и  особо  значительные  опубликованные  за  последние  деся¬
тилетия  труды  видных  советских  ученых.  При  этом  было  бы  важно
оговорить  возможность  того,  что  объем  отдельных  исследований  бу¬
дет  превышать  20  авторских  листов  (т.  е.  принятый  в  настоящее  вре¬
мя  максимальный  размер  для  исторических  монографий).
 III.  Документальные  публикации:  «Изменение  системы  междуна¬
родных  отношений  в  эпоху  Великой  французской  революции»  и  др.
(на  основе  фондов  Архива  внешней  политики  России  и  других
архивов).
 С  уважением,
 Член-корреспондент  АН  СССР
 3. 	В.  Удальцова
 3. 	Докладная  Е.  Б.  Черняка  в  дирекцию  ИВИ  АН  СССР,  1982  г.
 В  связи  с  предстоящим  празднованием  200-летия  Великой  фран¬
цузской  революции  Дирекцией  института  было  принято  в  принципе
решение  подготовить  к  юбилею  ряд  научных  изданий,  включая  кол¬
лективный  труд  по  истории  революции.  Сектором  новой  истории
стран  Западной  Европы  был  определен  в  общих  чертах  профиль  та¬
кого  труда.  Однако  к  настоящему  времени  выявилось,  что  наши  не¬
многочисленные  специалисты  по  эпохе  Великой  французской  рево¬
люции  в  ближайшие  годы  будут  крайне  загружены  авторской  и  ре¬
дакторской  работой  по  многотомной  «Истории  Европы».  Учитывая
это,  можно  было  бы  планировать  лишь  подготовку  сборника  статей,
в  котором  рассматривались  бы  в  исследовательском  плане  некото¬
 133

рые  из  проблем  истории  революции.  Между  тем,  совершенно  оче¬
видно,  что  ощущается  потребность  прежде  всего  в  обобщающем  фун¬
даментальном  труде.  Указанные  соображения  привели  сектор  к  вы¬
воду  о  целесообразности  публикации  нового  расширенного  и
переработанного  издания  капитального  труда  «Французская  буржу¬
азная  революция  1789-1794»,  вышедшего  под  редакцией  академиков
 В. 	П.  Волгина  и  Е.  В.  Тарле  в  1941  г.  и  давно  уже  ставшего  библиогра¬
фической  редкостью.  Многие  разделы  упомянутого  труда  вполне  со¬
хранили  свое  научное  значение,  и  в  отношении  их  будет  достаточно
ограничиться  небольшими  добавлениями  и  уточнениями.  Другие
главы  требуют  сравнительно  большей  доработки.  Отдельные  разде¬
лы  необходимо  написать  заново  -  они  либо  вообще  отсутствуют,  ли¬
бо  сильно  устарели.  Это  относится  к  проблематике,  которая  должна
была  по  прежнему  плану  сектора  составить  содержание  сборника
статей  (движения  крестьянства  и  городского  плебейства,  развитие
общественной  мысли  в  эпоху  революции,  история  Франции  от  9  тер¬
мидора  до  18  брюмера,  Великая  французская  революция  и  Европа,
новейшая  зарубежная  историография  революции  и  др.).  Обновление
и  расширение  тематики  тома  приведет  к  увеличению  его  объема  при¬
мерно  на  30-40  а.  л.,  и  он  достигнет  120  а.  л.
 С  выходом  в  свет  переработанного  издания  «Французская  буржу¬
азная  революция  1789-1794»  читатель  получит  капитальный  марк¬
систский  труд,  отражающий  современный  мировой  уровень  истории
революции.  Вместе  с  тем  в  этот  труд  войдут  главы,  написанные  плея¬
дой  крупных  советских  ученых  Е.  В.  Тарле,  В.  П.  Волгиным,  Ф.  В.  По¬
темкиным  и  другими.
 Проведенное  в  секторе  совещание  специалистов  по  истории
Великой  французской  революции,  на  котором  присутствовал  и  пред¬
ставитель  кафедры  новой  и  новейшей  истории  МГУ  профессор
А.  В.  Адо,  пришло  к  единодушному  заключению  о  желательности  и
осуществимости  подготовки  такого  труда,  хотя  она  и  потребует
очень  большого  напряжения  сил  и  помощи  сектору  со  стороны
Дирекции  института.
 В  случае  одобрения  дирекцией  предложения  о  новом  издании
коллективного  труда  по  истории  Великой  французской  революции
представляется  полезным  первоначально  образовать  при  секторе  но¬
вой  истории  стран  Западной  Европы  рабочую  группу  (рабочую  ред¬
коллегию),  в  состав  которой  можно  было  бы  ввести  В.  М.  Далина,
А.  В.  Адо,  Е.  Б.  Черняка,  Г.  С.  Кучеренко,  Г.  С.  Черткову,  Е.  В.  Киселеву.
 Зав.  сектором  новой  истории  стран  Западной  Европы,
 доктор  исторических  наук
Е.  Б.  Черняк
 «...» 	1982  г.
 134

4. 	Протокол  заседания  рабочей  группы
по  изданию  юбилейного  труда  по  истории
Великой  франиузскойреволюции  от  22  сентября  1982  г.
 ПРИСУТСТВОВАЛИ:  Е.  Б.  Черняк,  А.  В.  Адо,  Г.  С.  Кучеренко,
Г.  С.  Черткова,  Е.  В.  Киселева,  А.  С.  Намазова20.
 Е.  Б.  ЧЕРНЯК:  К  юбилею  Французской  революции  может  быть
подготовлен  новый  труд,  основой  которого  послужит  изданный  в
1941  г.  том  под  редакцией  В.  П.  Волгина  и  Е.  В.  Тарле.  В  таком  случае
предстоит,  с  одной  стороны,  несколько  модернизировать  существую¬
щий  текст  старого  тома,  с  другой  стороны,  написать  новые  главы  по
тем  проблемам,  по  которым  советские  историки  в  состоянии  сейчас
сказать  новое  слово.  Это  история  массовых  движений,  и  прежде  все¬
го  крестьянства,  история  общественной  мысли,  система  международ¬
ных  отношений  во  время  революции.  Необходимо  будет  дописать
историю  революции  от  термидора  до  брюмера  1799  г.  Новое  издание,
следовательно,  должно  будет  состоять  из  двух  томов.  В  старом  томе
совершенно  не  было  аппарата.  Нам  необходимо  решить  вопрос  о  том,
будет  ли  аппарат  в  новом  томе.
 А. 	В.  АДО:  Идея  принятия  за  основу  юбилейного  издания  старого
тома  о  Французской  революции  заманчива.  Существующая  книга
написана  хорошо,  добротно,  она  концепционно  выдержанна.  Но  в
чем-то  этот  том  архаичен,  встречаются  устаревшие  характеристики.
Необходимо  будет  некоторое  вмешательство  в  текст,  изменение  ак¬
центов.  У  старого  тома  совершенно  «нет  опоры»  -  не  освещены  пред¬
посылки  революции.  В  этой  книге  соблюдается  событийно-описа¬
тельная  структура.  Многие  вопросы  -  культура,  быт,  нравы  эпохи
революции  и  сейчас  звучат  современно.  Но  вопрос  о  конституцио¬
нальном  творчестве  революции  освещен  недостаточно.  Она  заложи¬
ла  основы  буржуазного  государства,  торгово-промышленного  зако¬
нодательства  и  т.  д.  Необходим  учет  новых  подходов  к  истории
Французской  революции,  разработанных  современной  историо¬
графией.
 2()  Анатолий  Васильевич  Адо  (1928-1995),  доктор  исторических  наук,
профессор  Московского  государственного  университета,  специалист  по
истории  Французской  революции  XVIII  в.;  остальные  -  сотрудники  ИВИ:
Геннадий  Семенович  Кучеренко  (1932-1997),  доктор  исторических  наук,
специалист  по  истории  общественной  мысли  Франции  и  Англии  нового  вре¬
мени;  Галина  Сергеевна  Черткова  (1938-2001)  и  Елена  Васильевна  Киселе¬
ва,  кандидаты  исторических  наук,  специалисты  по  истории  Французской
революции  XVIII  в.;  Алла  Сергеевна  Намазова,  в  тот  момент  -  кандидат
исторических  наук,  специалист  по  истории  Бельгии.
 135

Надо  будет  обновить  библиографию,  которая  очень  хорошо  со¬
ставлена  в  старом  издании.  Конечно,  юбилейное  издание  должно  вы¬
ходить  в  двух  томах,  поскольку  очень  многие  проблемы  надо  будет
освещать  заново  -  это  потребует  места.
 Для  начала  необходимо  написать  подробный  проспект  издания.
 Г.  С.  КУЧЕРЕНКО:  поддержал  идею  создания  нового  труда  на
основе  имеющегося  тома.  Для  работы  над  новой  книгой  необходимо
создать  рабочую  группу.
 А.  С.  НАМАЗОВА:  Также  считает,  что  основой  юбилейного  труда
о  Французской  революции  может  быть  издание  под  редакцией
 В. 	П.  Волгина  и  Е.  В.  Тарле.
 Г.  С.  ЧЕРТКОВА:  Такое  издание  на  основе  имеющейся  книги  воз¬
можно.  Но  оно  потребует  довольно  большой  дополнительной  рабо¬
ты,  как  по  модернизации  старого  текста,  так  и  по  написанию  новых
глав.  Эту  работу  могло  бы  облегчить  привлечение  специалистов,  ра¬
ботающих  за  пределами  Института,  на  договорных  началах.  Объем
планируемого  издания  должен  быть  значительно  больше  имеющего¬
ся  старого.  Рассказала  о  попытках  поиска  аппарата  старого  тома.
 Е.  В.  КИСЕЛЕВА:  Поддержала  мысль  о  переработке  издания
1941  г.  Остановилась  на  вопросе  освещения  вопроса  о  якобинской
диктатуре:  здесь  необходима  некоторая  перестановка  акцентов.
 5. 	Ю.  И.  Рубинский  -  С.  В.  Червоненко,  1  ноября  1983  г.21
 Париж,  1  ноября  1983  года
Дорогой  Степан  Васильевич,
 <...>
 Теперь  несколько  слов  насчет  200-летней  годовщины  Великой
Французской  буржуазной  революции.  Поначалу  Миттеран  задумал
провести  этот  юбилей  с  большой  помпой,  приурочил  к  нему
Всемирную  выставку  в  Париже  в  1989  г.,  подобно  тому,  как  это  было
100  лет  назад  в  1889  году,  когда  праздновалось  столетие  революции
(от  той  выставки  осталась,  в  частности,  Эйфелева  башня).  Однако,
 21  Юрий  Ильич  Рубинский  (р.  1930),  доктор  исторических  паук,  специа¬
лист  по  французской  истории,  в  1978-1985  гг.  -  советник  посольства  СССР
во  Франции;  Степан  Васильевич  Червоненко  (1915-2003)  -  советский  пар¬
тийный  и  государственный  деятель,  в  1973-1982  гг.  Чрезвычайный  и  Полно¬
мочный  Посол  СССР  во  Франции,  в  1982-1988  гг.  заведующий  Отделом  за¬
граничных  кадров  и  заграничных  выездов  ПК  КПСС,  член  ЦК  КПСС.  Ос¬
новной  текст  письма  напечатан  на  машинке,  постскриптум  написан  от  руки.
В  начале  текста  опущены  два  абзаца  с  поздравлениями  по  случаю  ноябрь¬
ских  праздников.
 136

как  вы  наверное  знаете,  весь  этот  амбициозный  план  вылетел  в  трубу.
Расходы  на  материальное  обеспечение  всемирной  выставки,  где  ожи¬
далось  50-60  млн  посетителей,  оказались  такими  колоссальными,
что  как  правительство,  так  и  мэрия  Парижа  испугались  и  решили  от¬
казаться  от  этой  затеи,  попытавшись,  как  обычно  здесь  бывает,  сва¬
лить  ответственность  друг  на  друга.  Франция  официально  сняла
кандидатуру  Парижа  в  оргкомитете  всемирных  выставок,  причем
моральные  издержки,  судя  по  всему,  больше  всего  понес  Ширак.  Но
это  уже  детали.
 Тем  не  менее,  отказавшись  от  Всемирной  выставки,  Миттеран  все
же  продолжает  подготовку  к  празднованию  200-летнего  юбилея
Великой  Французской  революции.  Хотя  в  1989  году  наверняка  он
сам  уже  не  будет  у  власти  (может  быть,  именно  поэтому),  президент
явно  хочет  авансом  превратить  данное  мероприятие  в  крупную  про¬
пагандистско-политическую  акцию,  работающую  на  соцпартию.
С  этой  целью  Совмин  принял  решение  продолжать  строительство  в
Париже  ряда  престижных  объектов,  первоначально  входивших  в
программу  подготовки  Всемирной  выставки  и  намеченных  к  торже¬
ственному  открытию  в  1989  году  (в  том  числе,  например,  современ¬
ного  оперного  театра  на  площади  Бастилии).
 Тем  временем  идеологическая  схватка  вокруг  оценки  Великой
Французской  революции  уже  развернулась  полным  ходом.  Как  это
всегда  бывало,  речь  идет  не  просто  об  историческом  или  научном
споре:  данная  полемика  целиком  вписывается  в  противоборство
между  левыми  и  правыми  лагерями  во  Франции  и  в  более  широкий
контекст  резко  обострившейся  конфронтации  идей  в  мировом
масштабе.
 В  лагере  правой  оппозиции  четко  просматриваются  два  течения.
Одно,  оголтело  реакционное,  прямо  заявляет,  что  Великая
Французская  революция  была  не  нужна  и,  более  того,  вредна,  ибо
она-де  вызвала  серию  войн,  обескровивших  Францию  и  затормозив¬
ших  ее  экономическое  развитие  по  сравнению  с  Англией  на  целое
столетие.  При  этом  недвусмысленно  перебрасывается  мост  в  наше
время  -  якобинская  диктатура  изображается  в  виде  царства  террора,
послужившего  образцом  для  «большевистского  гулага».  Примером
может  служить  прилагаемая  статья  академика  Тьерри  Мольнье,  ста¬
рого  роялиста,  бывшего  деятеля  монархической  лиги  «Аксьон  фран-
сэз»  (служившей  во  время  II  мировой  войны  Петэну)  в  «Фигаро»  от
3  июля  с.  г.
 Другое,  несколько  более  гибкое  течение  представлено  близким
к  Шираку  «Клубом  89»,  председателем  которого  является  депутат
М.  Орийяк,  а  генсеком  -  одним  из  ближайших  советников  председа¬
теля  ОПР  А.  Жюппе.  В  своих  публикациях  клуб  проводит  мысль  о
 137

том,  что  стержневой  идеей  Великой  Французской  революции  был
лозунг  «свободы»,  пришедшей,  дескать,  в  непримиримое  противоре¬
чие  с  лозунгом  «равенства»,  особенно  с  того  момента,  когда  он-де  на¬
чал  навязываться  силой  с  помощью  централизованной  бюрокра¬
тической  машины  государства.  Поэтому,  утверждают  шираковцы
(целиком  позаимствовавшие  свою  нынешнюю  «антиэтатистскую»
демагогию  у  Рейгана),  подлинными  наследниками  Великой  Фран¬
цузской  революции  являются-де  не  левые,  а  правые,  борющиеся  за
свертывание  вмешательства  государства  в  жизнь  французского  об¬
щества.
 Что  же  касается  левых,  то  и  они  далеко  не  единодушны.  «Уме¬
ренное»  крыло  университетской  интеллигенции,  вроде  Ф.  Фюре  или
М.  Озуф  (чьи  статьи  я  посылаю  Вам),  пытаются  развенчать  наиболее
радикальные  аспекты  революционного  наследия,  растащить  его  на
отдельные  периоды,  события,  идеи,  противопоставить  их  друг  дру¬
гу  -  опять  же  с  явным  прицелом  на  дискредитацию  марксизма-лени¬
низма  и  реального  социализма.  В  том  же  духе  выдержаны  историче¬
ские  пьесы  и  фильмы,  вроде  «Дантона»,  «Дантона  и  Робеспьера»
и  т.  п.  Другое,  формально  более  «левое»  крыло  соцпартии,  прежде
всего  председатель  Национального  собрания  Л.  Мермаз  (по  профес¬
сии  -  учитель  истории),  на  словах  защищает  наследие  Великой
Французской  революции  как  единого  целого,  из  которого  нельзя  вы¬
бросить  ничего.  Но  и  оно,  естественно,  рассматривает  его  как  нечто
противоположное  Октябрю.
 Наконец,  коммунисты  со  своей  стороны  тоже  по-своему  готовят¬
ся  к  юбилею,  уже  сейчас  мобилизовав  близких  к  ФКП  историков  для
подготовки  соответствующих  работ.  В  прямой  связи  с  их  нынешней
тактикой  -  союза  левых  сил  -  они  направляют  острие  своей  критики
против  крайне  правых:  так,  например,  отмена  Всемирной  выставки
была  расценена  ими  как  отражение  страха  и  ненависти  реакции
(олицетворяемой  Шираком)  к  памяти  революции.
 Вот,  вкратце,  все,  что  я  смог  за  несколько  дней  найти  в  связи  с
Вашим  поручением,  которое,  как  всегда,  мне  просто  приятно  выпол¬
нять.  Книгу  об  истории  СССР  с  участием  Солженицына  я  пока  не
нашел,  но  обязательно  постараюсь  отыскать.
 Горячий  привет  Людмиле  Сергеевне22,  с  наилучшими  пожеланиями,
 Ю.  РУБИНСКИЙ
 22  Людмила  Сергеевна  Чиколини  (1917-2003),  жена  С.  В.  Червоненко,
доктор  исторических  наук,  специалист  по  истории  итальянского  Возрожде¬
ния,  в  тот  момент  -  заведующая  сектором  истории  общественной  мысли  Ин¬
ститута  всеобщей  истории  АН  СССР.
 138

P.S.
 Степан  Васильевич,
 Только  сейчас  я  сообразил,  что  Вы,  возможно,  ожидаете  от  меня
не  только  характеристики  положения  дел  с  празднованием  юбилея
Великой  Французской  буржуазной  революции  во  Франции,  но  так¬
же  конкретных  соображений  насчет  нашей  линии  поведения.
 Дело  в  том,  что  я  не  особенно  ясно  представляю  себе,  кто  именно
и  как  занимается  этой  тематикой  в  Институте  всеобщей  истории
АН  СССР  после  смерти  А.  3.  Манфреда.  Во  всяком  случае  совер¬
шенно  очевидно,  что  такие  люди  есть  (хотя  бы  старик  Далин).  Мне
кажется,  что  имело  бы  смысл  уже  сейчас  обсудить  эту  важную  проб¬
лему  -  не  только  научную,  но  и  идейно-политическую  -  на  специ¬
альных  заседаниях  дирекции  и  Ученого  Совета  Института  всеобщей
истории,  Отделения  истории  АН  СССР,  а  затем  выйти  с  развернуты¬
ми  предложениями  в  Инстанцию,  где  могло  бы  состояться  соответ¬
ствующее  решение.  В  такое  решение  можно  было  бы  включить  не
только  сугубо  отечественные  мероприятия  (монографии,  особенно
коллективные,  научные  сессии,  конференции,  заседания  и  т.  п.),  но  и
международные,  особенно  советско-французские.  В  случае  соответ¬
ствующего  положительного  мнения  можно  было  бы  поручить  по¬
сольству  заняться  установлением  необходимых  контактов.  Во  вся¬
ком  случае,  я  уверен,  что  3.  В.  Удальцова  и  С.  Л.  Тихвинский23  актив¬
но  поддержат  такие  начинания.
 23  Сергей  Леонидович  Тихвинский  (р.  1918),  академик  АН  СССР  /  РАН,
с  1980  г.  председатель  Национального  комитета  историков  СССР  /  России  в
1980-1994  гг.

Глава  6
«КРУГЛЫЙ  СТОЛ»  1988  ГОДА
 Вал  коммеморативных  мероприятий  в  честь  200-летия  Фран¬
цузской  революции,  пик  которых  пришелся  на  1989  г.,  прока¬
тился  по  планете  словно  цунами:  сотни  конференций  и  «круг¬
лых  столов»,  индивидуальных  и  коллективных  монографий,  публи¬
каций  источников,  научно-популярных  изданий  и  книг  для  детей,  не
говоря  уже  о  тысячах  статей.  Всего  этого  было  так  много,  что  и  сегод¬
ня,  четверть  века  спустя,  международное  академическое  сообщество,
с  одной  стороны,  все  еще  осмысливает  научные  итоги  того  юбилея,  с
другой  -  до  сих  пор  испытывает  некоторую  усталость  от  столь  кон¬
центрированного  обсуждения  данной  тематики1  и,  я  бы  даже  сказал,
определенную  пресыщенность  ею.
 В  Советском  Союзе,  где  тогда  уже  полным  ходом  шла  Перест¬
ройка,  юбилей  Французской  революции  дал  хороший  повод  профес¬
сиональным  историкам  приступить  к  пересмотру  основ  ее  канониче¬
ской  советской  интерпретации.  Не  пытаясь  описывать  здесь  этот
процесс  во  всех  деталях,  что,  на  мой  взгляд,  успешно  сделал
А.  В.  Гордон  в  своем  фундаментальном  труде  о  советской  историо¬
графии  Французской  революции2,  остановлюсь  подробнее  лишь  на
одном,  но,  как  оказалось  позднее,  «наиболее  содержательном  меро¬
приятии  всего  цикла  юбилейных  собраний  в  СССР»3  -  «круглом
столе»  об  актуальных  проблемах  изучения  истории  Революции,
который  состоялся  в  Институте  всеобщей  истории  АН  СССР
 1  См.:  БовыкинД.  Ю.  Еще  раз  о  Французской  революции,  или  Некруглый
юбилей  //  Французский  ежегодник.  2015:  К  225-летию  Французской  рево¬
люции.  М.,  2015.  С.  5.
 2  См.:  Гордон  А.  В.  Великая  Французская  революция  в  советской  историо¬
графии.  М.,  2009.  Гл.  7.
 3  Там  же.  С.  341.
 140

19-20  сентября  1988  г.  и  к  организации  которого  я  имел  непосред¬
ственное  отношение.
 Впрочем,  сначала  несколько  слов  о  предыстории.
 Как  уже  отмечалось  в  предыдущей  главе,  руководство  Института
всеобщей  истории,  а  также  Академии  наук  в  целом  весьма  серьезно
отнеслось  к  празднованию  200-летия  Революции,  которое  обещало
стать  одним  из  важнейших  научных  событий  десятилетия,  отличав¬
шимся  к  тому  же  высокой  идеологической  и  политической  значимо¬
стью.  Для  подготовки  к  юбилею  в  ИВИ  было  создано  в  январе  1984  г.
особое  структурное  подразделение  -  Группа  по  истории  Французской
революции  конца  XVIII  в.,  куда  вошли  все  имевшиеся  на  тот  момент
в  Институте  остепененные  специалисты  по  данной  теме:  В.  М.  Далин,
Е.  В.  Киселева  и  Г.  С.  Черткова.  Возглавил  этот  коллектив  Геннадий
Семенович  Кучеренко4.
 Парадокс  ситуации  состоял  в  том,  что  сам  Г.  С.  Кучеренко  тему
Французской  революции,  мягко  говоря,  недолюбливал.  Затрагивая
соответствующую  проблематику  и  в  своей  кандидатской  диссерта¬
ции,  посвященной  отражению  идей  Ж.  Мелье  в  сочинениях  фран¬
цузских  мыслителей  XVIII  в.,  включая  революционеров5,  и  в  доктор¬
ской,  посвященной  воззрениям  сенсимонистов6,  испытавших,  как  и
все  их  современники,  сильное  влияние  революционных  событий,
Геннадий  Семенович,  однако,  никогда  не  занимался  сюжетами  соб¬
ственно  Революции.  Будучи  прекрасно  знаком  с  ее  историографией
и  великолепно  разбираясь  в  таковой,  он  считал  революционную  те¬
матику  чрезмерно  идеологизированной  и  старался  избегать  ее,  как
некой  «крайности»7.
 Тем  не  менее  к  подготовке  юбилейной  программы  Г.  С.  Кучеренко
подошел  не  просто  весьма  ответственно,  но  и  творчески,  запланиро¬
вав  вместе  с  другими  членами  Группы  проведение  ряда  тематических
научных  форумов  и  выпуск  нескольких  коллективных  изданий.
Важно  также,  что  к  тому  времени  он  уже  вел  активную  подготовку
новых  научных  кадров  по  революционной  истории8:  еще  в  первой
 4  Гладышев  А.  В.  Г.  С.  Кучеренко:  штрихи  биографии  //  Французский
ежегодник.  2002:  Историки  Франции.  К  100-летию  В.  М.  Далина  (1902—
1985).  М.,  2002.  С.  196.
 г>  Кучеренко  Г.  С.  Судьба  «Завещания»  Жана  Мелье  в  XVIII  веке.  М.,
1968.
 6  Он  же.  Сен-симонизм  в  общественной  мысли  XIX  в.  М.,  1975.
 7  Гладышев  А.  В.  Указ.  соч.  С.  192.
 8  «Могу  со  всей  ответственностью  заявить,  что  никто  из  тех  историков,  с
кем  мне  приходилось  сотрудничать,  так  бережно  и  с  таким  усердием  не  рабо¬
тал  с  молодежью,  как  Г.  С.  Кучеренко.  Состязаться  с  ним  в  этом  мог  только
 141

половине  1980-х  гг.  приступила  к  работе  над  кандидатскими  иссле¬
дованиями  целая  группа  его  учеников,  защитивших  свои  диссерта¬
ции  как  раз  накануне  или  во  время  200-летия  и  принявших  деятель¬
ное  участие  в  научной  программе  юбилея:  С.  Я.  Карп,  И.  Н.  Кузнецов,
Н.  Ю.  Плавинская,  Д.  А.  Ростиславлев,  А.  В.  Чудинов9.
 Другой  «кузницей  кадров»  историографии  Французской  револю¬
ции  в  те  годы  стал  Московский  государственный  университет,  где
«школа»  А.  В.  Адо  вступила  в  период  расцвета.  В  отличие  от  Г.  С.  Ку¬
черенко,  своего  университетского  товарища  и  однокашника  по  «шко¬
ле»  Б.  Ф.  Поршнева,  Анатолий  Васильевич  Адо  революционной
проблематики  не  только  не  избегал,  но,  напротив,  всегда  считал  себя
историком  Французской  революции  par  excellence.  Международное
сообщество  ее  исследователей  и  ныне  признает  его  наиболее  автори¬
тетным  отечественным  специалистом  по  данной  тематике  конца
XX  в.  В  1980-е  гг.  Адо  был  бесспорным  лидером  нашей  профессио¬
нальной  корпорации,  приняв  на  себя  это  бремя  после  смерти
Манфреда.  Ученики  Адо  не  только  подготовили  и  защитили  в  пред¬
дверии  и  во  время  200-летия  Революции  ряд  диссертаций  по  данной
тематике10,  но  и  активно  участвовали  в  подготовке  серии  книг  о
 А.  В.  Адо».  -  Погосян  В.  А.  В  окружении  историков  (сборник  статей  и  рецен¬
зий).  Ереван,  2011.  С.  139.
 9  Карп  С.  Я.  Общественно-политические  взгляды  и  деятельность  Бриссо
в  годы  Великой  французской  революции:  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,
1987;  Кузнецов  И.  II.  И.  Г.  Гердер  и  французские  просветители:  автореф.  дис.
...  канд.  ист.  паук.  М.,  1989;  Плавинская  II.  /О.  Судьба  идей  Монтескье  в  годы
Великой  французской  революции  1789-1799  г.:  автореф.  дис....  канд.  ист.  на¬
ук.  М.,  1987;  Ростиславлев  Д.  А.  Взгляды  и  деятельность  Ж.  Р.  Эбера  в  годы
Великой  французской  революции:  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1989;
Чудинов  А.  В.  Социально-политические  взгляды  Дж.  Макинтоша  и  Великая
французская  революция:  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1987.
 10  Берго  И.  Б.  Парламентская  оппозиция  абсолютизму  во  Франции  в  тре¬
тьей  четверти  XVIII  века:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,  1987;  Блуме-
нау  С.  Ф.  Основные  тенденции  французской  историографии  Великой  буржу¬
азной  революции  конца  XVIII  века  в  первые  послевоенные  десятилетия  (се¬
редина  40-х  -  середина  60-х  гг.):  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,  1986;
Гусейнов  Э.  Е.  Формирование  политической  группировки  жирондистов  в  пе¬
риод  Законодательного  собрания  (2-я  половина  1991  -  1-я  половина  1792  гг.):
автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1986;  Лебедева  Е.  И.  Кризис  «верхов»  на¬
кануне  Великой  французской  буржуазной  революции  конца  XVIII  в.:  авто¬
реф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1985;  ОбичкинаЕ.  О.  Социальные  устремления
крестьян  накануне  Великой  французской  революции  (по  наказам  крестьян
Генеральным  штатам  1789  г.):  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1982;  Пиме¬
нова  Л.  А.  Социально-политическая  программа  дворянства  Франции  накану¬
 142

Французской  революции11,  выходившей  тогда  в  МГУ  и  ставшей  наи¬
более  значительным  в  нашей  стране  издательским  проектом  периода
юбилея.
 Благодаря  этой  серии  научный  вклад  МГУ  в  юбилейную  про¬
грамму  оказался,  пожалуй,  даже  более  весом,  чем  у  Академии  наук,
хотя  последняя  всегда  имела  гораздо  больше,  чем  Университет,  мате¬
риальных,  полиграфических  и  кадровых  возможностей  для  реализа¬
ции  масштабных  исследовательских  проектов.  Однако  та  большая
юбилейная  программа,  которую  наметили  и  начали  выполнять  в
Академии,  до  конца,  как  мы  увидим  далее,  так  и  не  была  реали¬
зована.
 В  январе  1987  г.  МИД  командировал  Г.  С.  Кучеренко  на  диплома¬
тическую  работу  в  ЮНЕСКО12.  Встал  вопрос  о  назначении  нового
руководителя  Группы  по  истории  Французской  революции.  В  ИВИ
на  стажировке  в  тот  момент  находился  В.  Г.  Сироткин,  известный
специалист  по  Наполеоновской  эпохе,  имевший,  однако,  в  научном
сообществе  довольно  неоднозначную  репутацию.  Он  немедленно
предпринял  демарши  на  разных  уровнях  руководства,  стремясь  по¬
лучить  место  руководителя  Группы,  что  позволило  бы  ему  закре¬
питься  в  ИВИ  на  постоянной  основе.  Чтобы  этого  не  допустить,  ди¬
рекция  Института  просто  ликвидировала  указанное  структурное
подразделение.  В  результате  созданная  для  подготовки  к  200-летию
Французской  революции  Группа  прекратила  свое  существование
еще  за  два  года  до  юбилея.
 Общее  руководство  реализацией  юбилейной  программы  в  ИВИ
передали  заведующему  сектором  Новой  истории  Ефиму  Борисовичу
Черняку.  Это  был  авторитетный  и  глубоко  эрудированный  специа¬
лист  по  британской  истории,  выпустивший  на  рубеже  1950—
1960-х  гг.  два  по-настоящему  фундаментальных  исследования  о  ней,
не  считая  других  многочисленных  публикаций.  В  дальнейшем  он
опубликовал  также  ряд  увлекательных  научно-популярных  книг  о
 не  Великой  Французской  революции  (по  материалам  наказов  Генеральным
штатам  1789  г.):  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  1984.
 11  Кожокин  E.  М.  Французские  рабочие  от  Великой  буржуазной  револю¬
ции  до  революции  1848  г.  М.,  1985;  Пименова  Л.  А.  Дворянство  накануне  Ве¬
ликой  французской  революции.  М.,  1986;  Адо  А.  В.  Крестьяне  и  Великая
французская  революция.  Крестьянские  движения  в  1789-94  гг.  М.,  1987;
Буржуазия  и  Великая  французская  революция:  сб.  статей.  М.,  1989;  Доку¬
менты  по  истории  Великой  французской  революции:  в  2  т.  М.,  1990-1992;
Смирнов  В.  П.,  Посконин  В.  С.  Традиции  Великой  французской  революции  в
идейно-политической  жизни  Франции.  1789-1989.  М.,  1991.
 12  Гладышев  А.  В.  Указ.  соч.  С.  200.
 143

шпионах  и  заговорах,  где  наряду  с  прочими  сюжетами  коснулся  и
кое-каких  аспектов  Французской  революции.  Однако  последняя  ни¬
когда  не  была  для  него  приоритетной  темой.
 Непосредственная  же  координация  научных  мероприятий,  при¬
уроченных  к  юбилею,  была  поручена  молодому  тогда  историку
Сергею  Яковлевичу  Карпу,  который  ранее  в  Группе  по  истории
Французской  революции  занимал  пост  ученого  секретаря  и  реально
держал  в  руках  все  нити  уже  начатых  проектов.  Он-то  и  предложил
мне  (естественно,  с  санкции  Е.  Б.  Черняка)  заняться  организацией
«круглого  стола»,  где  все  действующие  на  тот  момент  советские
историки  Французской  революции  смогли  бы  обсудить  актуальные
проблемы  ее  изучения.
 После  трех  месяцев  подготовки  «круглый  стол»  состоялся  в  сен¬
тябре  1988  г.  Собрать  удалось  действительно  всех,  кто  занимался
тогда  исследованиями  по  Революции,  за  одним-единственным  ис¬
ключением:  как  уже  отмечалось  выше,  В.  Г.  Ревуненков  принял  при¬
глашение,  но  не  приехал,  сославшись  на  здоровье.  Впрочем,  его  уче¬
ник  С.  Н.  Коротков  и  в  одиночку  сумел  достойно  представить
Ленинградский  университет.
 Правда,  не  все  из  пришедших  захотели  высказаться.  Так,  Петр
Петрович  Черкасов,  опубликовавший  незадолго  до  того  первую  в  на¬
шей  стране  биографию  маркиза  Лафайета13,  на  приглашение  уча¬
ствовать  скромно  ответил,  что  не  считает  себя  «достаточно  компе¬
тентным»  выступать  по  общим  вопросам  революционной  историо¬
графии,  но  с  удовольствием  придет  послушать  других.  И  действи¬
тельно,  на  протяжении  всех  заседаний  он  сидел  среди  слушателей,  но
слова  так  и  не  взял.  Не  стал  выступать,  считая,  что  уже  «давно  ото¬
шел  от  темы»,  и  В.  В.  Чистяков,  автор  кандидатской  диссертации  о
К.  Демулене,  защищенной  в  далеком  1951  г.  Да  и  приехавший  нена¬
долго  из  Парижа  Г.  С.  Кучеренко  ограничился  лишь  краткой  репли¬
кой  в  прениях.
 Напротив,  в  число  выступавших  записался  ряд  уважаемых  иссле¬
дователей,  широко  известных  своими  трудами  в  других  областях  и
собственно  Французской  революцией  ранее  не  занимавшихся,  но  ре¬
шивших  по  случаю  юбилея  поделиться  с  коллегами  мнением  об  ак¬
туальных  проблемах  ее  изучения:  весьма  авторитетный,  как  уже  бы¬
ло  сказано,  англовед  Е.  Б.  Черняк,  видные  американисты  Н.  Н.  Бол¬
ховитинов  и  В.  В.  Согрин,  крупный  специалист  по  Новейшей  исто¬
рии  Франции  В.  П.  Смирнов,  известный  политолог  А.  М.  Салмин.
 1:5  Черкасов  Г1.  Г1.  Генерал  Лафайет.  Исторический  потрет.  М.,  1987.
144

Однако  в  целом  получился  все  же  сугубо  профессиональный  и
потому  чрезвычайно  интересный  обмен  мнениями  между  практику¬
ющими  специалистами  по  истории  Французской  революции  разных
поколений,  тон  которому  задали  основной  доклад  А.  В.  Адо  и  его  по¬
следующие  реплики  в  ходе  дискуссии.  Характерно,  что  практически
все  выступления,  как  представителей  старшей  формации  -  учеников
А.  3.  Манфреда14  и  В.  М.  Далина15,  так  и  более  молодых  исследовате¬
лей  -  учеников  А.  В.  Адо16  и  Г.  С.  Кучеренко17,  содержали  открытую
или  косвенную  критику  канонического  для  советской  историогра¬
фии  объяснения  Французской  революции18.
 Интересно,  что  из  всех  участников  «круглого  стола»  в  защиту  со¬
ветского  канона  выступил  только  один  -  ульяновский  историк
Сергей  Львович  Сытин  (1925-2001).  Авторитетный  специалист  по
истории  движения  «бешеных»,  он  опубликовал  свои  основные  рабо¬
ты  о  Революции  еще  в  период  Оттепели,  но  в  1960-е  гг.  стал  все  боль¬
ше  отдавать  предпочтение  исследованиям  по  истории  Симбирского
края.  В  1970  г.  он  еще  принял  участие  в  знаменитом  симпозиуме  о
якобинской  диктатуре,  но  уже  четыре  года  спустя  опубликовал  во
«Французском  ежегоднике»  последнюю  из  своих  статей  о  Револю¬
ции,  после  чего  окончательно  ушел  в  краеведение.  К  концу  1980-х  гг.
он  уже  воспринимался  новым  поколением  историков  Французской
революции  как  один  из  легендарных  «героев  былых  времен».  Когда
 А. 	В.  Гордон  предложил  мне  позвать  С.  Л.  Сытина  на  «круглый  стол»,
я  удивился:  «Разве  он  еще  жив?!».  И  хотя  Сергей  Львович  с  готовно¬
стью  откликнулся  на  приглашение,  на  этом  мероприятии  он  явно
чувствовал  себя  не  в  своей  тарелке.  Перед  заседанием,  когда  в  кулуа¬
рах  повсюду  звучали  оживленные  разговоры,  громкие  восклицания,
которыми  участники  радостно  приветствовали  друзей  и  коллег  из
других  городов,  он  одиноко  бродил  по  коридору,  вглядываясь  сквозь
толстые  стекла  очков  в  собравшихся,  и,  увы,  почти  не  видел  знако¬
мых  лиц:  многих  из  тех,  с  кем  он  когда-то  делил  хлеб  и  трибуну  на
 1/1  А.  В.  Гордом,  Е.  В.  Киселева,  А.  С.  Намазова.
 ^  Г.  С.  Черткова,  В.  А.  Погосян.  Во  многом  учеником  В.  М.  Далина  можно
считать  и  Д.  М.  Туган-Барановского,  которого  тот  охотно  консультировал  в
его  исследованиях.
 ш  И.  Б.  Берго,  Э.  Е.  Гусейнов,  Е.  О.  Обичкина,  Л.  А.  Пименова,  А.  В.  Ревя-
кин,  3.  А.  Чекан  дева.
 17  С.  Я.  Карн,  Н.  Ю.  Плавинская,  Д.  А.  Ростиславлев,  А.  В.  Чудинов.
 18  Подробно  см.:  Актуальные  проблемы  изучения  истории  Великой
французской  революции:  материалы  «круглого  стола»  19-20  сентября
1988  г.  М.,  1989.
 145

конференциях  двадцати-  и  тридцатилетней  давности,  уже  не  было  в
живых.
 Все  это  явно  вызывало  у  него  дискомфорт  и  раздражение,  кото¬
рые  только  усилились  с  началом  «круглого  стола».  Всем  свои  видом
Сергей  Львович  демонстрировал,  что  ему  претит  звучавшая  со  всех
сторон  критика  советской  историографии,  и  даже  нагрубил  одной  из
участниц,  громогласно  заявив  после  ее  выступления:  «Своим  студен¬
там  я  всегда  говорю:  “Прежде  чем  выйти  на  трибуну,  хорошенько  по¬
думайте,  стоит  ли  это  делать”».  И  хотя  в  прямую  полемику  С.  Л.  Сы¬
тин  ни  с  кем  ввязываться  не  стал,  в  своем  собственном  выступлении
он  с  вызовом  заявил,  что,  поскольку  доступа  к  зарубежным  архивам
советские  историки  в  обозримом  будущем  не  получат,  единственным
средством  для  них  глубже  понять  Французскую  революцию  остается
скрупулезное  изучение  работ  В.  И.  Ленина.  В  1988  г.  подобный  при¬
зыв  выглядел  удивительным  анахронизмом.
 Провести  любой,  пусть  даже  самый  представительный,  научный
форум  -  это  всего  лишь  полдела.  Чтобы  тот  стал  вехой  историогра¬
фии  и  получил  необходимый  резонанс,  важно  сделать  произошедшее
достоянием  широкой  общественности.  Поэтому  еще  накануне  «круг¬
лого  стола»  я  договорился  с  Евгением  Ивановичем  Тряпицыным,  за¬
местителем  главного  редактора  «Новой  и  новейшей  истории»,  о  том,
что  по  окончании  мероприятия  подготовлю  для  его  журнала  соответ¬
ствующий  аналитический  обзор.  Сказано  -  сделано.  Сдав  материал  в
редакцию,  я  не  без  трепета  стал  ожидать  результата.  Не  без  трепета,
потому  что  дал  статье  заголовок,  звучавший  для  людей  посвященных
достаточно  провокационно,  -  «Размышляя  о  Француз¬
ской  революции».  Поскольку  лейтмотивом  «круглого  стола»  оказал¬
ся  фактический  пересмотр  («ревизия»)  советского  канона  объясне¬
ния  Французской  революции,  я  использовал  в  качестве  названия  за¬
головок  упоминавшейся  выше  книги  Ф.  Фюре,  лидера  французских
«ревизионистов».  Расчет  был  на  то,  что  руководство  журнала  не  на¬
столько  в  курсе  новейших  веяний  во  французской  исторической  нау¬
ке,  чтобы  «зацепиться»  за  идеологически  сомнительное  название,  а
сведущие  читатели  намек  поймут.  Но  не  тут-то  было.
 В  один  из  присутственных  дней  академик  Григорий  Николаевич
Севастьянов,  главный  редактор  «Новой  и  новейшей  истории»,  по¬
дойдя  ко  мне  в  коридоре  Института,  строго  спросил:
 -  Молодой  человек,  что  вы  себе  позволяете?
 -  ???
 -  Вы  ведь  кандидат  наук?
 -Да.
 -  Почему  же  вы  так  вызывающе  назвали  свою  статью  -
«Размышляя...»?  Позволить  себе  размышлять  могут  только  доктора
наук  и  выше...
 146

В  результате  статья  вышла  под  заголовком,  который  ей  дала  сама
редакция19.  Впрочем,  я  не  возражал,  так  как  был  очень  рад  тому,  что
удалось  сохранить  практически  неизменным  основное  содержание
текста.  Зато  теперь  не  могу  отказать  себе  в  удовольствии  опублико¬
вать  его  под  первоначальным  названием.
 Разумеется,  статья  несет  на  себе  отпечаток  времени.  Новые  пред¬
ставления  о  революционной  истории  выражались  тогда  еще  в  старых
понятиях  марксистского  дискурса:  «буржуазная  революция»,  «соци¬
ально-экономические  формации»,  «базис»,  «надстройка»,  «классы»
и  т.  д.  Сегодня  эти  термины,  исчерпав  свой  эпистемологический  по¬
тенциал,  уже  практически  не  употребляются  исследователями
Революции,  поскольку  чрезмерно  упрощают  те  реалии  прошлого,  ко¬
торые  пытаются  познать  историки.  Тем  не  менее  оставляю  их  нетро¬
нутыми  по  тем  же  соображениям,  которые  однажды  уже  высказал
перед  повторной  публикацией  своего  выступления  на  этом  «круглом
столе»:  «Пусть  читатель  почувствует  вкус  той  эпохи  перемен,  когда
отечественные  историки  Французской  революции  находились  на
распутье:  с  одной  стороны,  они  еще  и  не  помышляли  о  том,  что  когда-
либо  смогут  выйти  за  пределы  марксистской  парадигмы,  в  лоне  кото¬
рой  произошло  их  профессиональное  становление,  с  другой  -  они
уже  остро  ощущали  невозможность  дальнейшего  развития  науки  в
жестких  идеологических  рамках  и  всеми  силами  стремились  эти
рамки  раздвинуть»20.
 Размышляя  о  Французской  революции
 Изучение  Французской  революции  XVIII  в.  имеет  в  СССР  глубо¬
кие  традиции.  На  рубеже  XIX-XX  вв.  труды  Н.  И.  Кареева,
И.  В.  Лучицкого,  М.  М.  Ковалевского  стали  важным  вкладом  в  миро¬
вую  историографию.  Позднее  работы  выдающихся  советских  уче¬
ных  -  Е.  В.  Тарле,  Н.  М.  Лукина,  Я.  В.  Старосельского,  Г.  С.  Фрид-
лянда,  Я.  М.  Захера,  В.  М.  Далина,  А.  3.  Манфреда  и  других  -  также
получили  широкое  признание  не  только  у  нас,  но  и  за  рубежом.  С  тех
пор  мировая  историческая  наука  продвинулась  далеко  вперед.
С  конца  1950-х  годов  историография  Французской  революции  пере¬
живает  во  многих  странах  бурное  развитие.  В  научный  оборот  введе¬
но  много  фактического  материала,  созданы  новые  концепции,  что
позволило  поставить  под  сомнение  некоторые,  казавшиеся  ранее  не¬
зыблемыми,  положения  традиционной  интерпретации  революцион¬
 19  Чудинов  Л.  В.  Назревшие  проблемы  изучения  истории  Великой  фран¬
цузской  революции  //  Новая  и  новейшая  история.  1989.  №  2.  С.  65-74.
 20  Он  же.  Французская  революция:  история  и  мифы.  М.,  2007.  С.  131.
 147

ных  событий  конца  XVIII  в.  В  советской  же  исторической  литерату¬
ре  обобщающего  характера,  а  также  во  многих  учебных  и  популяр¬
ных  изданиях  до  сих  пор  преобладают  представления  о  Французской
революции,  сложившиеся  десятки  лет  назад.  С  каждым  годом  необ¬
ходимость  пересмотра  устаревших  оценок,  отказа  от  догматических
схем  и  стереотипов  становится  все  более  острой.  Для  того  чтобы  об¬
меняться  мнениями  о  путях  дальнейшего  развития  советской  исто¬
риографии  Французской  революции,  19-20  сентября  1988  г.
Институтом  всеобщей  истории  АН  СССР  (ИВИ)  был  проведен
«круглый  стол»,  в  котором  приняло  участие  около  30  специалистов,
занимающихся  данной  проблематикой,  из  Москвы,  Ленинграда,
Еревана,  Новосибирска,  Ульяновска,  Волгограда.
 Обсуждавшиеся  проблемы  можно  условно  разделить  на  две  груп¬
пы.  Первая  -  вопросы,  касающиеся  ключевых  аспектов  якобинской
диктатуры.  Этот  период  революции  традиционно  привлекает  совет¬
ских  историков.  Уже  в  20-е  годы  тематика  исследований  Фран¬
цузской  революции  отличалась  своего  рода  якобиноцентризмом,  со¬
хранившимся  и  в  последующие  десятилетия.  Якобинская  диктатура
определялась  советскими  авторами  как  революционно-демократиче¬
ская21,  а  якобинская  «партия»  либо  как  мелкобуржуазная22,  либо  как
«блок  демократической  (средней  и  низшей)  буржуазии,  крестьян¬
ства  и  городского  плебейства»23.
 Пожалуй,  впервые  в  нашей  стране  эти  дефиниции  были  поставле¬
ны  под  сомнение  в  1960-е  годы  ленинградским  историком  В.  Г.  Ре-
вуненковым,  оценившим  якобинцев  как  «блок  патриотической  части
крупной  и  средней  буржуазии  <...>  и  верхних,  зажиточных  слоев
мелкой  буржуазии»24.  Работы  В.  Г.  Ревуненкова  вызвали  в  1960—
1970-е  годы  острую  дискуссию25,  отзвуки  которой  слышны  были  и  в
выступлениях  некоторых  участников  «круглого  стола».
 21  Манфред  Л.  3.0  природе  якобинской  власти  //  Манфред  А.  3.  Великая
французская  революция.  М.,  1983.  С.  223.
 22  Лукин  H.  М.  Максимилиан  Робеспьер  //Лукин  И.  М.  Избр.  труды.  М.,
1960.  Т.  1.  С.  108;  Фридляпд  Г.  С.  Жан-Поль  Марат  и  гражданская  война
XVIII  в.  М.,  1959.  С.  86.
 2:1  Манфред  А.  3.  Указ.  соч.  С.  220.
 24  Ревуненков  В.  Г.  Марксизм  и  проблема  якобинской  диктатуры.  Л.,  1966.
С.  159.
 2Г)  См.,  например:  Ревуненков  В.  Г.  Санкюлоты  и  якобинцы  //  Новая  и  но¬
вейшая  история.  1969.  №  3;  Проблемы  якобинской  диктатуры.  Симпозиум  в
секторе  истории  Франции  Института  всеобщей  истории  АН  СССР
20-21  мая  1970  г.  //  Французский  ежегодник.  1970.  М.,  1972;  Адо  А.  В.  К  во¬
 148

Точку  зрения  В.  Г.  Ревуненкова  (к  сожалению,  сам  Владимир
Георгиевич  не  смог  приехать  в  Москву  для  участия  в  «круглом  сто¬
ле»)  поддержал  и  развил  член-корр.  Н.  Н.  Болховитинов  (ИВИ).  По
его  мнению,  «подлинным  авангардом  революции»26  было  плебей¬
ское,  или  санкюлотское,  движение,  выдвинувшее  «наиболее  передо¬
вую  программу,  которая  была  проникнута  уравнительным  эгалитар¬
ным  духом».  Якобинское  правительство  Н.  Н.  Болховитинов  оценил
как  «диктатуру  буржуазного  типа».  Основную  часть  своего  выступ¬
ления  он  посвятил  критике  «прочно  утвердившейся»  в  советской
историографии  концепции,  «однозначно  прославлявшей  революци¬
онный  террор,  якобинскую  диктатуру  и  ее  лидеров  (Ж.  П.  Марата,
М.  Робеспьера,  Л.  А.  Сен-Жюста)  как  рыцарей  без  страха  и  упрека».
Именно  вождям  монтаньяров,  и  прежде  всего  М.  Робеспьеру,  пред¬
стояло,  по  словам  Н.  Н.  Болховитинова,  оказаться  творцами  «терро¬
ристического  режима,  который  унесет  сотни  и  тысячи  невинных  че¬
ловеческих  жизней».  Приводились  также  известные  факты,  свиде¬
тельствующие  о  направленности  якобинского  террора  не  только
против  контрреволюционеров,  но  и  против  «радикальных  плебей¬
ских  элементов».  Отмечалось,  что  в  годы  революции  жертвами  тер¬
рора  стали  отдельные  деятели  Просвещения,  дожившие  до  того  вре¬
мени,  другие  же  философы  вынуждены  были  покинуть  Францию.
«Великие  просветители  мечтали  о  веке  Разума,  Справедливости  и
Закона.  Вместо  этого  революция  принесла  беззаконие  и  террор».
 Близкую  к  этой  оценку  якобинской  диктатуры  высказал  д.  и.  н.
 В. 	П.  Смирнов  (МГУ),  подчеркнувший,  что  «якобинцы  создали,  по-
видимому,  впервые  в  истории,  систему  государственно-организован¬
ного  массового  террора».  Но  в  отличие  от  предыдущего  оратора  он
не  проводил  прямой  неопосредованной  связи  между  революцион¬
ным  правительством  и  каким-либо  из  классов  французского  обще¬
ства,  указав,  что  в  период  террора  «созданная  якобинцами  государ¬
ственная  машина  оторвалась  от  масс  и  обюрократилась».
 На  чем  основана  критика  якобинской  диктатуры,  прозвучавшая  в
этих  выступлениях?  За  полтора  десятилетия,  минувшие  со  времени
упомянутой  нами  дискуссии,  в  Советском  Союзе  не  выходило  круп¬
ных  работ,  которые  содержали  бы  принципиально  новые  факты,  про¬
ливающие  дополнительный  свет  на  данный  период  революции.  Да  и
в  зарубежной  историографии  эта  тема  сейчас  отнюдь  не  принадле¬
жит  к  числу  наиболее  активно  изучаемых.  Истоки  подобной  крити¬
 просу  о  социальной  природе  якобинской  диктатуры  //  Новая  и  новейшая
история.  1972.  №  1.
 26  Здесь  и  далее  цитаты  приводятся  по  стенограмме,  а  также  по  текстам,
любезно  предоставленным  выступавшими  автору  обзора.
 149

ки  -  в  меняющемся  сегодня  отношении  к  отечественной  истории.
Открывающиеся  едва  ли  не  ежедневно  все  новые  и  новые  факты  чу¬
довищных  преступлений  сталинского  режима  вызывают  вполне
естественное  желание  осудить  и  якобинский  террор,  субъективно
воспринимаемый,  по  справедливому  замечанию  д.  и.  н.  А.  В.  Адо
(МГУ),  «как  Старший  брат  сталинского  террора».  Разумеется,  такая
критика  необходима,  ибо  содействует  разрушению  стереотипов,  дли¬
тельное  время  господствовавших  в  нашем  историческом  сознании.
И  все  же,  подчеркнул  А.  В.  Адо,  она  носит  скорее  этический  и  эмоци¬
ональный  характер,  не  являясь  строго  научным  анализом.
 Проблема  некоторого  сходства  динамики  революционного  про¬
цесса  во  Франции  XVIII  в.  и  России  XX  в.  реальна,  но  она  должна
решаться  на  высоком  научном  уровне.  Пока  же  в  публицистике,  как
показал  к.  и.  н.  С.  Л.  Сытин  (Ульяновский  государственный  педаго¬
гический  институт)  на  примере  одной  из  недавних  статей27,  нередко
допускаются  поверхностные,  не  подкрепленные  достаточным  знани¬
ем  фактов  аналогии.
 Едва  ли  можно  дать  однозначную  оценку  и  некритическому  от¬
ношению  советских  историков  1920-1930-х  годов  к  якобинскому
террору,  которое  нередко  доходило  до  его  идеализации.  А.  В.  Адо  от¬
метил,  что  подобная  тенденция  не  объясняется  желанием  оправдать
сталинские  репрессии.  Она  берет  начало  еще  в  1918  г.  и  связана
со  стремлением  исторически  обосновать  «красный  террор».  Действи¬
тельно,  историки  1920-х  годов,  писавшие  о  Французской  революции,
сами  вышли  из  революции  и  их  взгляд  на  эпоху  террора  не  был  и  не
мог  быть  взглядом  беспристрастного  исследователя.  Тем  трагичнее
судьба  людей,  оправдывавших  репрессии  1794  г.  «революционной
необходимостью»28,  но  оказавшихся  в  1930-е  годы  в  числе  тех,  кто
именем  той  же  «необходимости»  был  расстрелян  или  отправлен  в  ла¬
геря.  Такова  была  участь  Н.  М.  Лукина,  Г.  С.  Фридлянда,  Я.  В.  Ста¬
росельского  и  других  специалистов  по  Французской  революции.  Ряд
их  работ,  напомнил  д.  и.  н.  В.  А.  Дунаевский  (Институт  истории
СССР  АН  СССР),  остался  неопубликованным  и  ныне  хранится  в  ар¬
хивах,  например  рукопись  труда  Я.  В.  Старосельского  «Борьба  за  на¬
родоправство  в  буржуазной  демократии».
 Сложнее  выглядит  и  вопрос  о  взаимоотношениях  масс  и  якобин¬
ской  государственной  машины,  отнюдь  не  сводящийся  лишь  к  тому,
 27  Сергеев  В.  Тигр  в  болоте  //  Знание  -  сила.  1988.  №  7.
 28  См.,  например:  «Предъявить  подсудимым  обвинение  в  определенных
контрреволюционных  действиях  было  трудно,  но  безопасность  республики
требовала  устранения  дантонистов,  и  это  решило  их  судьбу»  (Лукин  Н.  М.
Указ.  соч.  С.  142.  Первое  издание  данной  работы  вышло  в  1919  г.).
 150

пусть  даже  очень  важному,  аспекту,  что  был  затронут  в  выступлении
Н.  Н.  Болховитинова.  А.  В.  Адо,  д.  и.  н.  Г.  С.  Кучеренко  (ЮНЕСКО)
и  к.  и.  н.  Э.  Е.  Гусейнов  (издательство  «Известия»)  отметили,  что  ед¬
ва  ли  можно  считать  Робеспьера  и  других  монтаньяров  «творцами»
террора,  ибо  террор  пришел  «снизу»,  начавшись  как  стихийная  на¬
родная  расправа  с  подлинными  или  мнимыми  врагами  революции.
Именно  давление  масс,  знаменитая  демонстрация  5  сентября  заста¬
вили  революционное  правительство  прибегнуть  к  террору,  и  только
потом  робеспьеристы  использовали  его  в  своих  политических  целях.
 Что  касается  представителей  «подлинного  авангарда  револю¬
ции»,  а  к  ним  Болховитинов,  как  и  Ревуненков,  отнес  Эбера,
Шометта  и  других  руководителей  Парижской  коммуны  1794  года,  то
и  они  отнюдь  не  были  противниками  террора,  а,  напротив,  требовали
от  Робеспьера  еще  более  широкого  применения  террористических
методов.
 Развернувшаяся  дискуссия  о  якобинской  диктатуре  лишний  раз
подтвердила  необходимость  новых  исследований  и,  прежде  всего,
новых  подходов  к  объяснению  данного  явления.  Простая  смена  зна¬
ка  на  противоположный  не  приблизит  к  пониманию  сути.  В  рамках
же  существующих  в  нашей  историографии  концепций  пока  не  удает¬
ся  дать  убедительной  интерпретации  феномену  якобинизма.  Общая
их  черта  -  стремление  привязать  «партию»  якобинцев  к  более  или
менее  четко  очерченной  социальной  основе.  Если  концепция  «рево¬
люционно-демократической  диктатуры»  якобинцев,  которую  в  свое
время  отстаивал  А.  3.  Манфред  (в  ходе  обсуждения  ее  защищал
д.  и.  н.  В.  В.  Согрин,  ИВИ),  позволяет  определенным  образом  объяс¬
нить  некоторые  аспекты  деятельности  якобинской  власти  на  первом
этапе  ее  существования  (лето-осень  1793  г.),  когда  она  действитель¬
но  удовлетворила  ряд  требований  плебса  и  крестьянства,  то  при  изу¬
чении  периода  весны-лета  1794  г.  эта  концепция  представляется
неприменимой.
 Интересы  какой  социальной  группы  выражали  Робеспьер  и  его
сторонники,  приступившие  с  конца  зимы  1794  г.  к  реализации  своей
позитивной  «программы»?  Крестьянства?  Но  еще  Ж.  Лефевр  дока¬
зал:  вантозские  декреты,  несомненно,  важнейшая  в  тот  период  соци¬
альная  мера  робеспьеристов,  не  учитывали  реальной  ситуации  во
французской  деревне  и  реальных  требований  различных  слоев  ее  на¬
селения29.  Городского  плебса?  Но  работы  А.  Собуля30  и  В.  Г.  Ре-
вуненкова  совершенно  справедливо  говорят  об  антисанкюлотской
 29  См.:  Лефевр  Ж.  Аграрный  вопрос  в  эпоху  террора.  М.,  1936.
 30  См.:  Собуль  А.  Парижские  санкюлоты  во  время  якобинской  диктатуры.
М.,  1966.
 151

направленности  робеспьеристской  политики  весной-летом  1794  г.
Буржуазии,  «зажиточной  крестьянства»,  как  считают  Ревуненков  и
Болховитинов?  А  как  быть  с  филиппиками  Робеспьера  против  «по¬
рочных  богачей»,  с  определением  Сен-Жюста  «богатство  -  позор»,
да  и  с  мнением  правых  термидорианцев,  искренне  веривших  в  замы¬
сел  Неподкупного  расправиться  со  всеми  собственниками?
 Думается,  чтобы  приблизиться  к  объяснению  якобинизма,  надо
прежде  всего  отказаться  от  ставших  привычными  представлений,
что  борьба  фракций  внутри  якобинской  «партии»  и  Конвента  была
непосредственным  отражением  противоречий  между  социальными
группами.  Видимо,  необходимо  исходить  из  того,  что  в  период  ран¬
них  буржуазных  революций  самостоятельность  надстройки  по  отно¬
шению  к  базису  была  больше  обычного.  Объективно  деятельность
того  или  иного  политика,  той  или  иной  фракции  могла  отражать  ин¬
тересы  какого-либо  класса,  но  связь  эта  была,  как  правило,  опосредо¬
ванной,  чрезвычайно  гибкой,  едва  ли  отчетливо  осознаваемой,  а  по¬
тому  весьма  непрочной.  Как  показал  Д.  А.  Ростиславлев  (Московский
государственный  педагогический  институт),  именно  такая  связь  су¬
ществовала  на  определенном  этапе  революции  между  «программой»
«левых  якобинцев»  и  требованиями  парижского  плебса.
 Однако  возможна  была  и  другая  ситуация,  когда  субъективные
устремления  находившейся  у  власти  политической  группы  оказыва¬
лись  в  противоречии  с  реальными  интересами  практически  всех  бо¬
лее  или  менее  значительных  слоев  общества.  Надстройка  на  какое-то
время  как  бы  повисала  в  воздухе.  Не  исключено,  что  именно  в  этом
основная  причина  столь  легкого  и  почти  бескровного  свержения
Робеспьера.
 Важно  также  учитывать  особенности  политического  сознания  са¬
мих  участников  революции.  Подавляющее  большинство  их  едва  ли
имело  хотя  бы  смутные  представления  о  социальном  содержании
происходившей  политической  борьбы.  А.  В.  Адо  и  к.  и.  н.  А.  М.  Сал-
мин  (Институт  международного  рабочего  движения)  обратили  вни¬
мание  на  то,  что  современники,  осмысливая  революцию  при  помощи
этических  категорий,  видели  в  ней  проявление  извечного  соперниче¬
ства  добродетели  и  порока,  путь  к  восстановлению  естественного,
разумного  порядка,  основанного  на  здравой  морали.  При  господстве
этического  образа  мышления  и  политика  различных  фракций  не
строилась  на  сознательном  учете  реальных  интересов  конкретной  со¬
циальной  группы  или  класса.
 Таким  образом,  новые  подходы  к  изучению  якобинизма,  видимо,
предполагают  рассмотрение  его  не  только  в  качестве  социального
феномена,  но  и  признание  его  политической  и  идеологической  авто¬
номии.  О  ведущихся  в  этом  направлении  поисках  свидетельствуют,
 152

на  наш  взгляд,  и  некоторые  выступления  участников  «круглого  сто¬
ла».  Так,  к.  и.  н.  Е.  М.  Кожокин  (ИВИ)  поставил  проблему  изучения
якобинской  диктатуры  как  этапа  начавшихся  в  1789  г.  поисков  форм
нового  правового  государства,  призванного  заменить  абсолютную
монархию.  Революция  создала  нового  суверена,  юридически  поста¬
вив  народ  на  место  монарха.  Соответственно,  история  государствен¬
ных  учреждений  периода  революции  может  рассматриваться  как  по¬
ступательное  развитие  демократических  форм,  как  последователь¬
ное  приближение  суверена  к  процессу  управления.  Однако  такое
приближение  происходило  за  счет  сокращения  правовой  основы  го¬
сударственности,  пока  в  конце  концов  не  был  установлен  режим
«прямой»  якобинской  демократии,  отрицающий  всякую  правовую
основу  вообще.
 Ряд  выступавших  затронул  проблему  причин  и  последствий  госу¬
дарственного  переворота  9-го  термидора.  По  мнению  д.  и.  н.
Е.  Б.  Черняка  (ИВИ),  к  концу  1793  г.  революция  достигла  всего  того,
что  было  «исторически  возможно».  Именно  этот  момент  и  должен,
по  его  словам,  оцениваться  как  высшая  точка  революционного  про¬
цесса,  ибо  «с  начала  1794  г.  по  сути  дела  не  было  проведено  каких-ли¬
бо  социально-экономических  мероприятий,  которые  могли  бы  счи¬
таться  движением  революции  по  восходящей  линии».  В  политиче¬
ской  борьбе  тогда  объективно  решался  вопрос  «о  степени  неизбежно
кратковременного  выхода  революции  за  ее  исторически  возможные
пределы,  о  масштабах  неизбежного  последующего  отката».
Социально-политический  идеал  робеспьеристов  вследствие  его  уто¬
пичности  «оказывался  совершенно  непригодным  политическим
компасом  в  условиях,  обусловливавших  неотвратимость  отступле¬
ния  революции»,  именно  поэтому  столь  сильным  оказался  «откат  ре¬
волюции»  после  Термидора31.
 Несогласие  с  этой  концепцией  высказал  к.  и.  н.  А.  В.  Гордон
(Институт  научной  информации  общественных  наук  АН  СССР).
Нельзя,  подчеркнул  он,  загонять  реальные  события  в  рамки  аб¬
страктной  схемы,  оценивая  то  или  иное  явление  лишь  с  точки  зрения
его  соответствия,  либо  несоответствия  критерию  «задач  буржуазной
революции».  На  самом  деле  в  революционном  процессе  участвовали
самые  различные  силы,  боровшиеся  как  за  буржуазную,  так  и  за  ан¬
тибуржуазную  альтернативу  Старому  порядку.  С  31  мая  -  2  июня
1793  г.  по  27  июля  1794  г.,  по  его  мнению,  преобладала  антибуржуаз¬
ная  линия.  Термидор  же  означал  для  общества  «возвращение  на  путь
 :п  Подробнее  см.:  Черняк  Е.  Б.  1794-й  год.  Некоторые  актуальные  пробле¬
мы  исследования  Великой  французской  революции  //  Новая  и  новейшая
история.  1989.  №  1.
 153

буржуазного  развития»,  а  потому  в  отношении  буржуазной  револю¬
ции  он  не  должен  рассматриваться  как  контрреволюция.
 Мысль  о  «нелепости»  оценки  термидорианского  переворота  как
контрреволюционного  содержалась  и  в  выступлении  к.  и.  н.  Д.  М.  Ту-
ган-Барановского  (Волгоградский  государственный  университет).
Смысл  этого  события,  утверждал  он,  заключался  в  «возвращении  ре¬
волюции  в  буржуазное  русло».
 Другая  большая  группа  вопросов,  обсуждавшихся  на  «круглом
столе»,  -  проблемы,  находящиеся  сейчас  в  центре  внимания  миро¬
вой  историографии,  в  изучении  которых  советская  наука  не  имеет
пока  столь  глубоких  традиций,  как  в  исследовании  якобинской
диктатуры.
 В  выступлениях  А.  В.  Адо,  В.  В.  Согрина,  А.  М.  Салмина,  к.  и.  н.
Л.  А.  Пименовой  (МГУ),  к.  и.  н.  А.  В.  Чудинова  (ИВИ)  отмечалось:
преобладающий  у  нас  подход  к  трудам  немарксистских  историков,
особенно  консервативных,  не  способствует  дальнейшему  развитию
отечественной  науки.  До  сих  пор  на  события  Французской  револю¬
ции  как  бы  проецируется  опыт  Октябрьской  революции,  а  больше¬
вики  порой  предстают  наследниками  якобинских  традиций.  «Это
ведет  к  тому,  что  <...>  деятели  революции  делятся  на  “своих”  и
“врагов”.  Создается  идеализированная  картина  революции»
(Л.  А.  Пименова).  Соответственно,  любая  попытка  ее  критического
осмысления  до  недавнего  времени  неизменно  вызывала  весьма  бо¬
лезненную  реакцию.
 Научный  анализ  работ  немарксистских  исследователей  авторы
наших  историографических  обзоров  довольно  часто  подменяли  чи¬
сто  идеологической  критикой,  выдержанной  в  духе  политической
публицистики.  Так,  при  характеристике  трудов  консервативных
историков  прошлого  (Э.  Бёрка,  И.  Тэна,  О.  Кошена  и  др.)  в  советской
литературе,  как  попытался  показать  в  своем  выступлении  автор  этих
заметок,  широко  используются  весьма  далекие  от  объективности
оценки,  принадлежащие  их  идейным  противникам  и  обусловленные
политической  ситуацией  современной  им  эпохи.  Что  касается  ныне
живущих  историков  консервативного  толка  и  «ревизионистов»32,  то
полемика  с  ними,  подчеркнул  В.  В.  Согрин,  ведется,  как  правило,  на
примитивной  основе  «от  обратного»:  во  что  бы  то  ни  стало  доказать
прямо  противоположное  тому,  что  говорится  в  их  работах.
 Нередко  одной  только  констатации  консервативной  направлен¬
ности  взглядов  того  или  иного  автора  оказывается  достаточно  для
 32  Подробнее  о  «ревизионистском»  направлении  см.:  Лдо  Л.  В.  Великая
французская  революция  и  ее  современные  критики  //  Буржуазные  револю¬
ции  ХУП-Х1Х  вв.  в  современной  буржуазной  историографии.  М.,  1986.
 154

признания  его  построений  «ненаучными».  Такое  положение  не  мо¬
жет  рассматриваться  как  нормальное.  Разумеется,  установление  дей¬
ствительной  принадлежности  исследователя  к  той  или  иной  историо¬
графической  традиции  -  необходимый  этап  научной  критики  его  ра¬
бот.  Необходимый,  но  не  последний.  Решающую  роль  при  оценке
исторических  трудов  должна  играть  их  познавательная  значимость,  а
отнюдь  не  другие  установки  автора.  Пример  конструктивного  подхо¬
да  к  творчеству  А.  Токвиля  был  продемонстрирован  А.  М.  Салминым,
указавшим  на  плодотворность  токвилевского  взгляда  на  проблему
континуитета  -  той  связи  времен,  которая  неизбежно  восстанавли¬
вается  после  великих  революционных  потрясений.
 Ряд  проблем,  поставленных  в  острой  полемической  форме  пред¬
ставителями  «ревизионистского»  направления,  рассматривался  и  в
выступлениях  участников  «круглого  стола».  А.  В.  Адо  поднял  важ¬
нейший  теоретический  вопрос  о  месте  революции  в  процессе  пере¬
хода  Франции  от  феодализма  к  капитализму.  Он  отметил,  что  трак¬
товка  данной  проблемы  в  марксистской  литературе,  и  в  частности
характеристика  общественного  строя  Франции  накануне  революции,
не  свободна  от  упрощений.  При  акценте  на  феодальном  его  компо¬
ненте  недооценивается  зрелость  капиталистического  уклада  в  нед¬
рах  Старого  порядка.  Буржуазная  революция  не  могла  победить  в
стране,  где  «господствовали  старые,  средневековые  феодальные  от¬
ношения  в  их  самой  грубой  и  дикой  форме»33.  Данные  новейших  ис¬
следований  свидетельствуют  о  достаточно  высокой  для  того  времени
степени  развития  капиталистического  уклада.  Революция,  говорил
 А. 	В.  Адо,  не  должна  рассматриваться  в  качестве  творца  нового  соци¬
ально-экономического  строя,  она  предстает  скорее  как  решающий
событийный  рубеж  внутри  протяженного  по  времени  межформаци-
онного  периода.  Такой  подход,  несомненно,  открывает  гораздо  более
широкие  возможности  для  диалектического  объяснения  связи  срав¬
нительно  быстротечного  революционного  разрыва  с  социально-эко¬
номическими  процессами  большой  временной  протяженности,  не¬
жели  прямолинейная  попытка  втиснуть  историю  в  рамки  жесткой
социологической  схемы:  формация  А  -  революция  -  формация  Б.
 О  том,  что  только  в  контексте  длительного  периода  экономиче¬
ского  развития  можно  обнаружить  стимулирующее  влияние  револю¬
ции  на  хозяйственную  жизнь  Франции,  шла  речь  в  выступлении
к.  и.  н.  А.  В.  Ревякина  (ИВИ).  Непосредственное  же  воздействие  ре¬
 3,4  Манфред  А.  3.  Великая  французская  буржуазная  революция.  М.,  1956.
 С. 	8.  В  издании  1983  г.  термин  «феодальный»  заменен  на  «полуфеодальный»
в  этом  месте  (с.  17),  но  сохранен  во  многих  других.
 155

волюционных  потрясений  на  экономику  было  преимущественно
негативным.
 Важным  условием  успеха  в  дальнейшем  осмыслении  революции,
по  мнению  к.  и.  н.  Г.  С.  Чертковой  (ИВИ),  является  отказ  от  стремле¬
ния  рассматривать  революцию  прежде  всего  с  точки  зрения  ее  ре¬
зультатов.  «Сегодня  важнее,  отнюдь  не  отказываясь  от  стадиальной
характеристики  революции,  посмотреть  на  нее  из  начальной,  а  не  из
конечной  точки,  от  истоков,  а  не  от  результатов».  О  необходимости
исследовать  революционное  десятилетие  в  тесной  связи  с  изучением
социальных  процессов  предшествующего  периода  говорил  и
 С. 	Л.  Сытин.
 Результаты  последних  научных  изысканий  позволили  по-новому
взглянуть  на  сложный  комплекс  проблем  истории  Старого  порядка
накануне  1789  г.  Л.  А.  Пименова  подвергла  критике  принятую  в  на¬
шей  литературе  характеристику  предреволюционных  социально-
экономических  порядков  Франции  как  «феодально-абсолютистско¬
го  строя».  Если  второй  компонент  термина,  по  ее  словам,  предельно
конкретен,  то  первый  из-за  претензии  на  всеохватность  не  может  не
вызвать  серьезных  сомнений.  «Что  же  было  феодальным  во  Франции
XVIII  в.?  Какую  из  сторон  жизни  мы  ни  возьмем  для  рассмотрения,
везде  картина  будет  выглядеть  неоднозначной  и  не  уместится  в  рам¬
ки  определения  “феодальный  строй”».  Вместо  этого  понятия
Л.  А.  Пименова  предложила  использовать  гораздо  более  гибкий  тер¬
мин,  принятый  во  всем  мире,  -  Старый  порядок.
 Значительно  расширились  в  последнее  время  и  наши  представле¬
ния  о  том,  что  считать  политической  предысторией  Французской  ре¬
волюции,  но  и  здесь  еще  имеется  немало  нерешенных  вопросов.
К.  и.  н.  И.  Б.  Берго  (ИВИ),  коснувшись  роли  парламентов  во
Франции,  подчеркнула,  что  их  оппозицию  королевской  власти  нель¬
зя  признать  составной  частью  политической  предыстории  револю¬
ции.  Хотя  противостояние  королевского  правительства  и  парламен¬
тов  являлось  на  протяжении  многих  десятилетий  важным  фактором
общественной  жизни,  оно  не  было  выражением  противоречия  «абсо¬
лютизм  -  буржуазия»  и  не  несло  в  себе  потенциала  коренного  преоб¬
разования  общества.  Это  скорее  столкновение  двух  различных  про¬
грамм  частичной  модернизации  существовавшего  строя.
 Значительно  более  сложной,  чем  раньше,  видится  сегодня  проб¬
лема  идеологических  предпосылок  Французской  революции.  По
мнению  к.  и.  н.  Н.  Ю.  Плавинской  (ИВИ),  содержащийся  в  работах
 В. 	П.  Волгина,  взгляд  на  Просвещение  как  на  «буржуазную  идеоло¬
гию»  представляется  сейчас  слишком  узким.  Учения  просветителей
оказали,  возможно,  ничуть  не  меньшее  влияние  на  вождей  контрре¬
волюционного  лагеря,  чем  на  самых  радикальных  лидеров  револю¬
 156

ции.  Наследие  философов  использовалось  как  идеологическое  ору¬
жие  по  обе  стороны  баррикад.  Кроме  того,  влияние  доктрин  просве¬
тителей  на  деятелей  революции  далеко  не  всегда  носило  прямой
характер.  Необходимо  дальнейшее  исследование  периода  между  вре¬
менем  расцвета  философии  Просвещения  в  начале  70-х  гг.
XVIII  в.  и  началом  революции.  Именно  тогда  многие  идеи,  выдвину¬
тые  ранее  просветителями  в  самом  общем  виде,  подверглись  суще¬
ственной  переработке,  реинтерпретации  и  актуализации  в  произве¬
дениях  сотен  безвестных  публицистов  и  газетчиков,  приняв  тот  вид,
в  котором  их  и  воспринимали  многие  участники  революционных
событий.
 В  ряде  выступлений  затрагивался  вопрос  о  роли  буржуазии  во
Французской  революции.  Освещение  в  нашей  литературе  связанных
с  этой  темой  проблем  требует  определенной  корректировки,  считает
А.  В.  Адо.  «При  анализе  не  только  социальных,  но  и  политических
преобразований  первых  лет  революции  преимущественно  акцент
ставится  на  буржуазной  ограниченности,  непоследовательности,  не¬
способности  на  решительную  ломку  старого...  Между  тем  масштаб¬
ность  политических  реформ  этого  времени  требует  большего  исто¬
ризма  оценок.  В  силу  целого  ряда  причин  уже  Учредительное  собра¬
ние  оказалось  способно  в  1789-1791  гг.  осуществить  в  европейских
условиях  той  эпохи  уникальные  политические  преобразования.
Именно  в  эти  годы  на  смену  авторитарно-административной  системе
абсолютной  монархии  закладывались  основы  новой  правовой
государственности  ».
 Грешат  схематизацией  и  распространенные  представления  о  по¬
литических  «партиях»  буржуазии  революционного  десятилетия.  Так
же,  как  и  якобинцев,  группировку  жирондистов  пытаются  жестко
привязать  к  постоянной  и  четко  определенной  социальной  основе,
для  обозначения  которой  используются  абстрактные  понятия  «круп¬
ная»  или  «средняя  буржуазия»,  ни  в  коей  мере  не  отражающие  ре¬
ального,  гораздо  более  сложного  состава  предпринимательских  сло¬
ев  Франции  XVIII  в.  Об  этом  говорил  Э.  Е.  Гусейнов,  указавший  на
необходимость  учитывать  значительную  автономию  участвовавших
в  революции  идейно-политических  объединений,  ибо  их  деятель¬
ность  и  идеология  были  лишь  опосредованно  связаны  с  интересами
тех  или  иных  социальных  групп.  «Как  и  многие  подобные  организа¬
ции,  Жиронда  не  была  порождена  определенными  социальными  сло¬
ями  для  реализации  их  чаяний  и  устремлений.  Вырастая  из  неболь¬
шого  кружка  политических  единомышленников,  она  свободно  «пла¬
вала»  над  кипящим  социальным  морем  революционной  эпохи,
находя  в  нем  базу  для  поддержки,  Причем  сама  эта  база  претерпева¬
ла  значительные  изменения  в  период  1791-1792  гг.,  и  особенно  в
 157

1793  г.».  Упрощенная  трактовка  буржуазных  политических  объеди¬
нений  во  многом  порождена  отнюдь  не  безупречным  с  точки  зрения
логики  научного  познания  подходом  к  их  исследованию,  заключаю¬
щимся  в  рассмотрении  той  или  иной  «партии»  исключительно
сквозь  призму  ее  борьбы  с  другими  группировками.
 В  подавляющем  большинстве  работ,  отметил  к.  и.  н.  С.  Я.  Карп
(ИВИ),  жирондисты  предстают  более  радикальными  деятелями,  чем
фейяны,  а  монтаньяры  -  более  решительными  и  последовательны¬
ми,  чем  жирондисты.  Восприятие  жирондистов  только  как  антимон¬
таньяров  приводит  к  тому,  «что  на  политику  Жиронда  проецируются
те  или  иные  черты  политики  Горы  с  последующей  оценкой  жиронди¬
стов  по  нежеланию  или  неспособности  <...>  пойти  на  меры,  ставшие
необходимыми  и  осуществимыми  в  качестве  государственной  поли¬
тики  лишь  на  следующем  этапе  революции».  Соответственно,
проблемы  генезиса,  внутренней  динамики  развития,  специфиче¬
ских  черт  идеологии  Жиронды  остаются  вне  поля  зрения  исто¬
риков.
 О  том,  что  французская  буржуазия  даже  в  начале  революции  едва
ли  может  рассматриваться  в  качестве  монолитной  группы,  имевшей
единую  программу,  говорила  к.  и.  н.  Е.  В.  Киселева  (ИВИ).
 Еще  одна  почти  не  тронутая  советской  наукой  область  исследова¬
ния  Французской  революции  -  история  массового  сознания.
Преобладавшая  долгое  время  в  наших  гуманитарных  дисциплинах
иллюзия  объяснения  практически  любого  общественного  явления
непосредственным  действием  социально-экономических  факторов
обусловила  явно  недостаточное  внимание  к  разработке  проблем  мен¬
талитета  различных  слоев  французского  общества  XVIII  в.  Между
тем  без  совместных  усилий  историков,  этнологов,  специалистов  по
фольклору  в  изучении  коллективных  настроений  масс  часто  оказы¬
вается  невозможным  выявить  подлинные  мотивы  народных  высту¬
плений,  происходивших  нередко  в  сравнительно  благополучные  с
экономической  точки  зрения  периоды,  считает  к.  и.  н.  3.  А.  Че-
канцева  (Новосибирский  государственный  педагогический  инсти¬
тут).
 По  мнению  к.  и.  н.  Е.  О.  Обичкиной  (Московский  государствен¬
ный  институт  международных  отношений),  исследование  массового
сознания  может  дать  ключ  к  пониманию  проблемы  массового  рево¬
люционного  насилия,  его  места  в  истории  революции  и  способов
осуществления.  Появившиеся  в  последние  годы  работы  француз¬
ских  авторов  позволяют  совершенно  по-новому  взглянуть  на  подоп¬
леку  как  антисеньориальных  движений  крестьянства  в  годы  револю¬
ции,  так  и  крестьянских  восстаний  против  революционных  прави¬
тельств  (шуанерии).  Интереснейшие  данные,  полученные  И.  М.  Бер¬
 158

се34,  свидетельствуют,  что  и  тот,  и  другой  типы  народных  выступле¬
ний  принадлежали  к  числу  явлений  одного  социально-психологиче¬
ского  порядка.  Во  время  революции  антисеньориальная  борьба  и  шуа-
нерия  имели  весьма  близкие  формы  проявления,  в  основе  чего  лежа¬
ли  именно  социально-психологические  причины.  При  этом  традици¬
онные  настроения  нередко  оказывались  сильнее  даже  политических
симпатий  и  экономических  интересов.  Весьма  характерно  террито¬
риальное  совпадение  районов  контрреволюционных  крестьянских
восстаний  с  антисеньориальными  движениями.  Традиционная  враж¬
дебность  сельских  жителей  городу,  мечта  установить  «эру  без  нало¬
гов»,  от  какой  бы  власти  они  ни  исходили,  стремление  освободить
свое  хозяйство  от  любых  обязательств  перед  государством  вылива¬
лись  в  крестьянские  движения  сначала  против  Старого  порядка,  а  за¬
тем  и  против  революционного  правительства.
 На  традиционный  характер  настроений,  лежавших  в  основе  вспы¬
шек  массового  насилия,  обратил  внимание  и  к.  и.  н.  В.  Н.  Малов
(ИВИ),  предположивший,  что  народный  терроризм  был  в  значи¬
тельной  степени  обусловлен  «антиправовыми»,  «антисудейскими»
настроениями  «низов»,  проявлявшимися  еще  во  время  Фронды  как
реакция  на  гнет  абсолютистского  государства.  Отказ  от  юридических
форм,  стремление  расправиться  с  противниками  на  месте  -  все  это
напоминает  о  провозглашавшемся  еще  в  XVII  в.  лозунге  «знание  за¬
кона  не  создает  добродетели»,  и  народ  должен  сам  вершить  правосу¬
дие  по  собственному  разумению.
 Ряда  проблем  нисходящей  фазы  революции  (1794-1799)  косну¬
лись  Д.  М.  Туган-Барановский  и  к.  и.  н.  В.  А.Погосян  (Институт
истории  АН  Армянской  ССР).  Они  напомнили,  что  в  советских  ар¬
хивах  имеются  еще  не  достаточно  изученные  материалы,  относящие¬
ся  к  данному  периоду.  Это  фонды  М.  А.  Жюльена,  Г.  Бабефа,
Ф.  Буонарроти,  содержащие  ценные  сведения  о  революционном  дви¬
жении  в  годы  правления  Директории,  ряд  фондов  АВПРИ35  и
ЦГАОР36,  где  хранятся  документы,  касающиеся  пребывания  кон¬
трреволюционной  французской  эмиграции  в  России.  Добавим  так¬
же,  что  совсем  недавно  в  архиве  ИМЛ37  С.  М.  Назаровой  было  обна¬
 34  BercéJ.  М.  Fête  et  révolte.  P.,  1976.
 35  Ныне  -  Архив  внешней  политики  Российской  империи  (АВПРИ).  -
Прим.  2017  г.
 %  Ныне  -  Государственный  архив  Российской  Федерации  (ГАРФ).  -
Прим.  2017  г.
 37  Ныне  -  Российский  государственный  архив  социально-политической
истории  (РГАСПИ).  -  Прим.  2017  г.
 159

ружено  ранее  не  известное  собрание  рукописей  одного  из  видных
участников  бабувистской  организации  С.  Марешаля.
 Если  большинством  из  перечисленных  выше  вопросов  в  нашей
стране  занимается  сравнительно  узкий  круг  специалистов,  то  разра¬
ботка  проблем  международного  значения  Французской  революции
привлекла  в  последние  годы  значительно  большее  число  исследова¬
телей38.  И  все  же,  как  показал  на  примере  соответствующего  периода
германской  истории  к.  и.  н.  С.  Н.  Искюль  (Ленинградское  отделение
Института  истории  СССР  АН  СССР),  состояние  изученности  этой
темы  в  отечественной  историографии  в  целом  пока  остается  на  уров¬
не,  достигнутом  в  то  время,  когда  генерализация  процесса  развития
революции  существенно  опережала  конкретно-исторические  иссле¬
дования.  Довольно  часто  не  подкрепленные  достаточным  знанием
фактического  материала  положения  обобщающих  трудов  приобрета¬
ли  аксиоматический  характер,  соответствующим  образом  влияя  на
тематику  конкретно-исторических  изысканий.  В  результате  целые
области  исторического  процесса,  не  укладывавшиеся  в  принятую
схему,  оказывались  вне  поля  зрения  ученых.  Исследователи  интел¬
лектуальной  жизни  Германии  90-х  гг.  XVIII  в.  делали  акцент  на  по¬
ложительном  отношении  к  Французской  эволюции,  имевшем  место
в  самом  ее  начале.  Практически  не  рассматривалась  эволюция  взгля¬
дов  представителей  просвещенного  общества,  так  как  по  мере  разви¬
тия  революции  многие  ее  почитатели  отказались  от  высказывавших¬
ся  ранее  восторженных  оценок.  Не  изучались  массовые  источники,
формировавшие  и  одновременно  отражавшие  общественное  мнение,
а  также  публицистика,  особенно  консервативная.
 Для  плодотворного  изучения  влияния  революции  на  другие  стра¬
ны  нужна,  видимо,  и  новая  методика  исследований.  К.  и.  н.  А.  С.  На-
мазова  (ИВИ)  поделилась  опытом  применения  метода  диахронии39
при  исследовании  цикла  бельгийских  революций  XVIII-XIX  вв.
 38  Только  в  ИВИ  АН  СССР  вышло  несколько  сборников,  значительная
часть  содержания  которых  посвящалась  именно  этой  теме:  Из  истории  бур¬
жуазных  революций  нового  времени.  М.,  1985;  Европейское  Просвещение  и
Французская  революция  XVIII  в.  М.,  1988;  Французская  революция
XVIII  в.:  экономика,  политика,  идеология.  М.,  1988.  В  издательстве  «Про¬
гресс»  завершается  подготовка  к  выпуску  альманаха  «Великая  французская
революция  и  Россия»  [М.,  1989].  Ряд  статей  появился  и  в  других  научных
изданиях.
 39  Подробнее  см.:  Барг  М.  А.,  Черняк  Е.  Б.  Революции  европейского  мас¬
штаба  в  процессе  перехода  от  феодализма  к  капитализму  (XVI-XIX  в.)  //
Новая  и  новейшая  история.  1988.  №  3.
 160

Проведенная  дискуссия  позволила  наметить  новые  перспективы
разработки  советскими  специалистами  различных  аспектов  истории
Французской  революции.  Успешное  развитие  этой  отрасли  историо¬
графии,  видимо,  будет  связано  с  дальнейшим  преодолением  свой¬
ственного  ей  прежде  якобиноцентризма,  с  поиском  новых,  отличных
от  традиционных  подходов,  с  отказом  от  привнесения  в  нее  духа  по¬
литической  конъюнктуры,  не  совместимого  с  научной  объективно¬
стью.  Вместе  с  тем  расширение  тематики  исследований,  применение
новых  методов,  вовлечение  в  оборот  дополнительных  источников
предполагают  необходимость  интенсификации  научных  контактов  с
зарубежными  коллегами,  предоставление  советским  ученым  боль¬
шей  возможности  выезжать  в  длительные  командировки  для  работы
в  иностранных  архивах  и  библиотеках,  для  участия  в  международ¬
ных  конференциях  и  симпозиумах.  Без  этого,  подчеркивали  многие
выступавшие,  «автаркия»  отечественной  науки  неизбежно  обречет
ее  на  растущее  отставание  от  мирового  уровня.  Свободный  обмен  опы¬
том  -  обязательное  условие  плодотворного  исследования  Француз¬
ской  революции,  которое  мыслимо  лишь  на  основе  синтеза  научных
достижений  различных  направлений  мировой  историографии.

Глава  7
ПЕРЕПУТЬЕ
 200-летний  юбилей  Французской  революции  не  завер-
  шился  1989  г.,  так  же  как  сама  Революция  не  закончи-
  лась  в  1789  г.  Поскольку  она  длилась,  как  чаще  всего
считается,  до  1799  г.,  нам  предстояли  десять  лет  юбилеев  памятных
событий  всего  революционного  десятилетия.  Во  всяком  случае,
именно  таковы  были  ожидания.  Помню  наш  разговор  с
Г.  С.  Чертковой  на  исходе  1990-х  гг.  «Как  же  мы  ждали  этот  юби¬
лей,  -  грустно  сказала  она.  -  Казалось,  будет  сплошная  череда  празд¬
неств:  200  лет  клятвы  на  Марсовом  поле,  200  лет  первой  француз¬
ской  Конституции,  200  лет  падения  монархии  и  т.  д.  -  и  так  целых
десять  лет».  Реальность,  однако,  как  это  часто  бывает,  не  оправдала
ожиданий.
 Коммеморативного  бума  1989  г.  оказалось  достаточно,  чтобы  ми¬
ровая  общественность  пресытилась  тематикой  Французской  рево¬
люции.  Живой  классик  революционной  историографии  Мишель
Вовель,  отвечавший  в  Пятой  республике  за  научную  программу  юби¬
лея,  в  тот  год  объехал  всю  планету  да  еще  и  не  по  одному  разу,  посе¬
тив  более  50  конференций  в  разных  странах  мира  -  примерно  по  од¬
ной  в  неделю.  Для  человека  в  возрасте  это  было  нелегким  испытани¬
ем,  однако  мэтр  пошел  на  него,  чтобы  своим  участием  засвиде¬
тельствовать  признательность  ученым  из  других  стран,  отмечавшим
двухвековой  юбилей  ключевого  для  современной  Франции  истори¬
ческого  события.  Побывал  он  и  на  проходившей  в  Москве  17-19  ап¬
реля  1989  г.  большой  международной  конференции  «Французская
революция  и  европейская  цивилизация»1.  Помню  его  усталую,  слов¬
но  механическую,  походку,  неподвижный  взгляд,  скользящий  по
 1  Подробнее  см.:  Вопросы  истории.  1989.  №  10.  С.  184-186;  Новая  и  но¬
вейшая  история.  1989.  №  5.  С.  217-218.
 162

окружающим,  не  видя  их:  еще  одна  страна,  еще  одна  мимолетная
остановка  в  утомительном  мировом  турне,  а  завтра  снова  в  самолет...
 Но  М.  Вовель,  заметим,  почтил  свои  присутствием  только  самые
крупные  научные  мероприятия  юбилейного  года.  Сколько  же  их  всех
в  1989  г.  прошло  по  миру  или  хотя  бы  только  у  нас  в  стране  -  думаю,
не  сосчитать.  Даже  не  выезжая  за  границу,  я  за  тот  год  принял  уча¬
стие  в  десяти  конференциях  по  революционной  тематике  в  разных
городах  Союза.  Специалисты  по  Французской  революции  шли  тогда
нарасхват.
 Впрочем,  скоро  ситуация  изменилась,  но  для  нас  и  для  наших
иностранных  коллег  изменилась  по-разному.  За  рубежом  юбилей¬
ные  мероприятия  постепенно  перешли  из  уставшей  от  них  публич¬
ной  сферы  в  область  сугубо  научную,  где,  пусть  и  не  с  такой  интен¬
сивностью,  конференции  в  честь  200-летия  тех  или  иных  революци¬
онных  событий  продолжали  проводиться  и  впредь.  У  нас  же
радикальные  политические  перемены  рубежа  1980-1990-х  гг.  приве¬
ли  к  тому,  что  революционная  проблематика  начала  быстро  выхо¬
дить  из  моды.  После  14  июля  1989  г.  юбилейная  программа  стала  рез¬
ко  сворачиваться.  Даже  те  объемистые  коллективные  издания,  что
были  предусмотрены  ею  и  -  главное!  -  уже  собраны,  в  издательства
так  и  не  попали:  «Просвещение,  Французская  революция  и  русское
общество»  под  редакцией  А.  Л.  Нарочницкого,  «Историография
Великой  французской  революции»  под  редакцией  В.  В.  Согрина,
«Французская  революция  и  европейская  цивилизация.  Материалы
международной  конференции  в  Москве  17-19  апреля  1989  г.»2.  В  ус¬
ловиях  быстрого  оскудения  в  научной  сфере  материальных  и,  в  част¬
ности,  полиграфических  ресурсов  академическое  начальство  сочло
избыточным  дальнейшее  изучение  революций  как  тематики,  чуждой
либеральному  тренду,  доминировавшему  в  новой  политической  ре¬
альности.  Особенно  это  стало  заметно  после  краха  Советского
Союза.
 Весьма  показательным  для  меня  был  следующий  эпизод.  Завер¬
шив  в  1993  г.  подготовку  публикации  на  русском  языке  «Избранных
сочинений»  Жоржа  Кутона,  я  узнал,  что  для  издания  ее  в  академиче¬
ской  серии  «Утописты  и  реформаторы»  необходимо,  чтобы  кто-то  из
титулованных  историков  согласился  стать  ответственным  редакто¬
ром  тома.  В  советское  время  подобная  процедура  служила  дополни¬
тельной  гарантией  от  появления  в  печати  идеологически  сомнитель¬
 2  Неопубликованные  документы  по  подготовке  в  ИВИ  АН  СССР  к
200-летию  Французской  революции  хранятся  в  архиве  «Французского  еже¬
годника».  Частично  они  были  проанализированы  в  кн.:  Гордон  Л.  В.  Великая
Французская  революция  в  советской  историографии.  М.,  2009.  С.  319-327.
 163

ных  материалов,  а  в  постсоветское  стала  чистой  формальностью,  но
какое-то  время  еще  продолжала  существовать  как  своего  рода  дань
традиции.  Я  попросил  стать  моим  ответственным  редактором
Е.  Б.  Черняка,  всего  лишь  несколькими  годами  ранее  курировавшего
в  ИВИ  юбилейные  мероприятия,  приуроченные  к  200-летию
Французской  революции.  Ефим  Борисович  бросил  на  меня  взор,  ис¬
полненный  экклезиастовой  печали  многознания,  и  кротко  промол¬
вил:  «Не  время  сейчас  издавать  якобинцев...»  На  том  разговор  и  за¬
кончился.  Впрочем,  на  мое  счастье  оказалось,  что  академик  Николай
Николаевич  Болховитинов  не  так  хорошо  разбирался  в  «благоприят¬
ных»  и  «неблагоприятных»  для  издания  якобинцев  временах:  он  лег¬
ко  согласился  стать  ответственным  редактором  книги,  которая,  ис¬
ключительно  благодаря  этому,  год  спустя  вышла  в  свет.
 Забегая  вперед,  скажу,  что  до  самого  конца  юбилейного  десятиле¬
тия  «время  издавать  якобинцев»  для  высокого  академического  на¬
чальства  так  и  не  наступило.  И  даже  когда  с  середины  1990-х  гг.  на¬
чалась  эпоха  грантов,  существенно  расширившая  возможности  для
индивидуальных  исследований,  оказалось,  что  революционная  тема¬
тика  в  тот  момент  не  принадлежала  к  числу  приоритетов  всех  без  ис¬
ключения  научных  фондов,  как  иностранных,  так  и  отечественных.
 Однако  особенно  тяжелыми  для  корпорации  отечественных  исто¬
риков  Французской  революции  в  1990-е  гг.  стали  кадровые  потери.
Ушли  из  жизни  мэтры  франковедения  А.  В.  Адо  (14  мая  1995)  и
Г.  С.  Кучеренко  (2  марта  1997).  В  те  же  годы  ряд  их  более  молодых
коллег  покинул  по  разным  обстоятельствам  сферу  исторических  ис¬
следований:  Е.  М.  Кожокин  занялся  политикой,  Э.  Е.  Гусейнов  -
журналистикой,  И.  Н.  Кузнецов  -  издательским  делом,  Д.  А.  Рос-
тиславлев  -  юриспруденцией,  И.  Б.  Берго  эмигрировала.  Многие  же
из  тех,  кто  остался  в  исторической  науке,  отказались  от  революцион¬
ной  тематики,  переориентировавшись  на  изучение  Новейшей  исто¬
рии  (А.  В.  Ревякин,  Е.  О.  Обичкина),  эпохи  Просвещения
(С.  Я.  Карп,  Е.  И.  Лебедева,  Н.  Ю.  Плавинская),  эпистемологии
(3.  А.  Чеканцева).  Пришедшее  за  эти  годы  пополнение  в  лице  по¬
следних  учеников  А.  В.  Адо  -  А.  В.  Тырсенко  и  Д.  Ю.  Бовыкина3  -
было  слишком  малочисленным,  чтобы  в  полной  мере  компенсиро¬
вать  столь  обширные  потери  в  профессиональной  корпорации.
 3  Тырсенко  Л.  В.  Политическая  группировка  фельянов  эпохи  Великой
французской  революции:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,  1993;  Бовы-
кин  Д.  Ю.  От  Термидора  к  Директории:  Политическая  борьба  вокруг  приня¬
тия  Конституции  III  года  Республики:  автореф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,
1996.
 164

Тем  не  менее,  несмотря  на  крайне  неблагоприятные  обстоятель¬
ства,  исследования  по  Французской  революции  продолжались  на
протяжении  всего  юбилейного  десятилетия.  Проследить  их  основ¬
ные  тенденции  и  подвести  общие  итоги  юбилея  я  попытался  в  статье,
открывавшей  в  2000  г.  первый  выпуск  восстановленного  «Фран¬
цузского  ежегодника»4.  Этот  текст,  предлагаемый  ниже  вниманию
читателей,  появился  на  свет,  как  будет  показано  в  следующей  главе,
во  многом  случайно  -  в  силу  невозможности  найти  другого  автора
для  уже  запланированного  обзора.  Тем  не  менее  статья  получила  ши¬
рокий  резонанс,  была  дважды  издана  во  Франции5,  а  ее  название  ста¬
ло  нарицательным  для  обозначения  перехода  от  советской  историо¬
графии  Французской  революции  к  историографии  российской6.
Далее  этот  текст  публикуется  в  редакции  2000  г.  за  одним  исключе¬
нием:  содержащиеся  в  нем  данные  по  депутатам-предпринимателям
Учредительного  собрания  уточнены  в  соответствии  с  моими  более
поздними  исследованиями  на  эту  тему7.
 Смена  вех:
200-летие  Революции  и  российская  историография
 За  двести  лет  своего  существования  мировая  историография
Французской  революции  XVIII  в.  неоднократно  переживала  перио¬
ды  бурного  всплеска  общественного  интереса  к  этому  событию,  и
каждый  такой  период  сопровождался  настоящим  бумом  в  изучении
данной  темы.  Нередко  они  приходились  на  юбилеи  Революции.
Круглые  даты  дают  хороший  повод  исследователям  подвести  итог
сделанному  за  предыдущие  годы  и  наметить  пути  для  дальнейшей
 4  Чудинов  А.  В.  Смена  вех:  200-летие  Революции  и  российская  историо¬
графия  //  Французский  ежегодник.  2000.  200  лет  Французской  революции
1789-1799  гг.:  итоги  юбилея.  М.,  2000.  С.  5-23.
 5  Tchoudinov  A.  La  Révolution  française:  de  l’historiographie  soviétique  à
l’historiographie  russe,  «changement  de  jalons»  //  Cahiers  du  monde  russe.  2002.
N  2/3.  P.  449-462;  Idem.  La  Révolution  française:  de  l’historiographie  soviétique
à  l’historiographie  russe,  «changement  de  jalons»  //  Les  Historiens  russes  et  la
Révolution  française  après  le  Communisme  //  Étude  révolutionnaires.  N  5.  P.,
2003.  P.  43-56.
 6  См.,  например:  Бовыкин  Д.  Ю.  О  современной  российской  историогра¬
фии  Французской  революции  XVIII  века  (полемические  заметки)  //  Новая
и  новейшая  история.  2007.  №  1.  С.  50;  Гордон  А.  В.  Великая  Французская  ре¬
волюция  в  советской  историографии...  С.  335.
 7  См.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.  М.,  2007.
С.  115-116.
 165

работы.  Так  было  и  в  100-ю,  и  в  150-ю,  и,  совсем  недавно,  в  200-ю  го¬
довщину  Революции8.
 Какие  последствия  прошедший  юбилей  имел  для  отечественной
историографии?  Не  претендуя  на  всеобъемлющий  обзор  научной
литературы,  появившейся  у  нас  стране  в  связи  с  этой  датой9,  ограни¬
чусь  размышлениями  об  основных,  на  мой  взгляд,  тенденциях  в  ис¬
следовании  темы  за  последние  15  лет.
 Юбилеи  Французской  революции  в  нашей  стране  каждый  раз
влекли  за  собой  важные  перемены  в  ее  историографии.  Так,  150-ле-
тие  Революции  знаменовало  собою  рубеж  между  двумя  принципи¬
ально  различными  периодами  в  ее  изучении  советскими  историками.
Именно  к  концу  1930-х  годов  в  СССР  окончательно  утвердилась
единая  концепция  Революции,  сформировавшаяся  в  ходе  острых  на¬
учных  и  политических  дискуссий  послеоктябрьского  двадцатилетия.
Официально  одобренная  правящей  Коммунистической  партией,  она
получила  развернутое  обоснование  в  фундаментальном  коллектив¬
ном  труде,  выпущенном  (хотя  и  с  некоторым  опозданием)  к  юби¬
лею10,  в  дальнейшем  доминировала  в  специальной  литературе  до  на¬
чала  1980-х  годов,  а  в  научно-популярной  и  учебной  достаточно  ши¬
роко  представлена  и  ныне11.
 С  200-й  же  годовщиной  Французской  революции  оказалась  свя¬
зана  новая  смена  вех  в  ее  отечественной  историографии.  Правда,
этот  процесс  был  обусловлен  не  столько  очередным  предъюбилей¬
ным  всплеском  интереса  к  событиям  двухвековой  давности,  хотя  он,
надо  признать,  существенно  активизировал  усилия  исследователей,
сколько  логикой  развития  самой  науки  и  произошедшими  в  нашей
стране  общественно-политическими  переменами.  Начавшееся  с  се¬
 8  О  процессах,  происходивших  в  связи  с  200-летием  Революции  во  фран¬
цузской  историографии,  см.:  Блуменау  С.  Ф.  От  социально-экономической
истории  к  проблематике  массового  сознания:  Французская  историография
революции  конца  XVIII  в.  (1945-1998  гг.).  Брянск,  1995;  Он  же.  Француз¬
ская  революция  конца  XVIII  в.  в  современной  научной  полемике  //  Вопросы
истории.  1998.  №  9.  С.  141-50;  Он  же.  В  поисках  новых  подходов:  200-летие
Революции  и  французская  историография  //  Французский  ежегодник.  2000.
 С. 	24-45.
 9  См.:  Дунаева  Ю.  Литература  о  Французской  революции  XVIII  в.  на  рус¬
ском  языке  1986-1999  гг.  //  Французский  ежегодник.  2000.  С.  222-261.
 10  Французская  буржуазная  революция  1789-1794.  М.;  Л.,  1941.
 11  Подробный  анализ  этой  концепции  см.:  Адо  А.  В.  Письмо  профессору
Шен  Ченсиню  //  Вестн.  Моск.  ун-та.  Сер.  8.  История.  1996.  №  5.  С  27-32;  Он
же.  Французская  революция  в  советской  историографии  //  Исторические
этюды  о  Французской  революции.  Памяти  В.  М.  Далина  (К  95-летию  со  дня
рождения).  М.,  1998.  С.  310-318.
 166

редины  1980-х  гг.  постепенное  ослабление,  а  затем  и  полное  исчезно¬
вение  идеологического  пресса  Коммунистической  партии  и  государ¬
ства,  постоянно  давившего  на  советских  историков  Французской  ре¬
волюции,  открыло  возможности  для  свободного  поиска  и
эксперимента  в  области  методологии,  для  творческого  восприятия
передовых  достижений  зарубежной  науки,  в  том  числе  тех  ее  направ¬
лений,  что  занимают  критическую  позицию  по  отношению  к
марксизму
 Еще  одним  фактором,  в  немалой  степени  повлиявшим  на  разви¬
тие  этой  отрасли  историографии  за  последние  15-20  лет,  стала  про¬
изошедшая  в  ней  смена  поколений.  В  1950-1970-е  гг.  признанными
лидерами  советской  историографии  Французской  революции  были
А.  3.  Манфред  (1906-1976)  и  В.  М.  Далин  (1902-1985),  два  выдаю¬
щихся  представителя  поколения  «романтиков  революции»,  пришед¬
шего  в  науку  вскоре  после  1917  г.  С  их  кончиной  научное  лидерство  в
этой  области  перешло  к  А.  В.  Адо  (1928-1995)  и  Г.  С.  Кучеренко
(1932-1997).  Сформировавшиеся  как  специалисты  в  период
Оттепели  и  уже  в  1960-е  гг.  имевшие  возможность  заниматься  иссле¬
довательской  работой  во  Франции,  и  тот,  и  другой  были  далеки  от
воинствующего  марксизма  предшественников  и  гораздо  больше,  не¬
жели  те,  открыты  к  восприятию  современных  веяний  в  мировой,  в
том  числе  немарксистской,  историографии.  Такие  же  качества  они
постарались  передать  своим  ученикам.  Радикальные  изменения,  ко¬
торые  претерпела  в  последнее  время  отечественная  историография
Французской  революции,  во  многом  оказались  связаны  с  деятельно¬
стью  этих  ученых  и  созданных  ими  научных  школ12.
 Пожалуй,  наиболее  броско  смена  вех  в  изучении  российскими
историками  Французской  революции  проявилась  в  новом  отноше¬
нии  к  «ревизионистскому»  («критическому»)13  направлению  запад¬
ной  историографии.  Начавшаяся  с  конца  1950-х  гг.  в  Англии  и  рас¬
пространившаяся  в  1960-е  гг.  на  Францию,  США  и  Германию  «реви¬
зия»  фундаментальных  постулатов  «классического»  видения
Революции,  характерного  для  историков  либерального  и  социали¬
стического  толка,  вызвала  со  стороны  последних  весьма  негативную
реакцию.  Вспыхнувшая  полемика  имела  ярко  выраженную  идеоло¬
 12  Из  посвященных  Французской  революции  и  защищенных  в  1986-
1997  гг.  20  диссертаций  на  соискание  ученой  степени  кандидата  историче¬
ских  наук  11  принадлежало  ученикам  Адо  и  Кучеренко  (соответственно  6
и  5),  а  из  4  докторских  -  3  (2  и  1).
 13  Определение  «ревизионистское»,  чаще  всего  встречающееся  в  нашей
научной  литературе,  это  направление  получило  от  своих  оппонентов.  Сами
же  его  представители  предпочитают  название  «критическое».
 167

гическую  окраску  и  велась  в  жестких  тонах.  Однако  даже  на  этом  фо¬
не  позиция  советских  историков,  включившихся  в  дискуссию  в  сере¬
дине  1970-х  гг.,  выделялась  своей  крайней  нетерпимостью.  Любая
критика  традиционного  для  марксистской  историографии  прочте¬
ния  Французской  революции  воспринималась  ими  как  посягатель¬
ство  на  основы  марксистского  учения  в  целом,  а  за  кулисами  научно¬
го  диспута  виделся  политический  «заговор»  против  социалистиче¬
ского  лагеря.  «Стрелы,  направленные  против  Французской
революции  XVIII  в.,  целят  дальше,  -  это  стрелы  и  против  Великой
Октябрьской  социалистической  революции,  могущественного
Советского  Союза,  против  мировой  системы  социализма,  против  ра¬
бочего  и  национально-освободительного  движения,  против  всех  де¬
мократических,  прогрессивных  сил,  с  которыми  связано  будущее  че¬
ловечества»,  -  писал  в  1976  г.  Манфред  в  статье,  вышедшей  в  журна¬
ле  «Коммунист»14,  что  еще  больше  подчеркивало  идеологическую
значимость  сюжета.  Эта  последняя  опубликованная  при  жизни  исто¬
рика  работа  оказалась  своего  рода  политическим  завещанием  при¬
знанного  лидера  данного  направления  советской  науки.  И  действи¬
тельно,  появившиеся  в  конце  1970-х  -  начале  1980-х  гг.  труды  отече¬
ственных  исследователей,  посвященные  «ревизионистской»
историографии,  если  не  по  форме,  то  по  духу  своему,  полностью  со¬
ответствовали  подходам,  намеченным  Манфредом.  При  внешней
академичности  и  несомненной  информативной  ценности  этих  работ
их  авторы  преследовали  прежде  всего  идеологическую  цель  -  дока¬
зать  полную  научную  несостоятельность  любой  попытки  пересмотра
марксистской  интерпретации  Французской  революции15.
 Их  задача  существенно  облегчалась  тем,  что  в  нашей  стране  сочи¬
нения  историков-«ревизионистов»  были  не  доступны  для  широкой
научной  общественности:  ознакомиться  с  ними  можно  было,  только
получив  доступ  в  спецхран.  Ученики  Адо  до  сих  пор  вспоминают,  как
им  приходилось  украдкой  читать  книгу  Ф.  Фюре,  привезенную  их
научным  руководителем  из  Франции.  Впрочем,  для  научного  сооб¬
щества  нашей  страны  важным  источником  информации  о  новейших
западных  трактовках  Французской  революции  были  в  тот  период  и
статьи  самого  Адо.  Полемизируя,  как  и  его  коллеги,  с  «ревизиониста¬
ми»,  он,  однако,  старался  прежде  всего  максимально  объективно  и
 14  Манфред  А.  3.  Некоторые  тенденции  зарубежной  историографии  //
Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция.  М.,  1983.  С.  419.
 15  Соколова  М.  Я.  Современная  французская  историография.  М.,  1979;
Афанасьев  Ю.  Я.  Историзм  против  эклектики:  французская  историческая
школа  «Анналов»  в  современной  буржуазной  историографии.  М.,  1980;  Дя-
лин  В.  М.  Историки  Франции  Х1Х-ХХ  вв.  М.,  1981.
 168

подробно  осветить  позицию  оппонентов  и,  насколько  это  было  воз¬
можно,  уйти  от  идеологических  аспектов  дискуссии,  переведя  ее  в
русло  обсуждения  конкретных  научных  проблем.
 Разумеется,  тогда  еще  не  могло  быть  и  речи  об  открытом  призна¬
нии  научной  актуальности  поставленных  «ревизионистами»  вопро¬
сов  и  об  использовании  предложенных  ими  методологических  под¬
ходов.  Это  стало  возможно  лишь  после  начавшегося  ослабления
идеологического  контроля  за  исторической  наукой  в  связи  с  измене¬
нием  общего  политического  климата  в  стране.  Уже  в  1986  г.  А.  В.  Адо,
анализируя  новейшие  исследования  «ревизионистов»,  отмечал:
«Было  бы  неверно  считать,  что  в  этих  работах  не  привлечено  внима¬
ния  к  некоторым  действительно  сложным  и  важным  проблемам
французской  истории  той  эпохи»16.
 Очередные  шаги  в  данном  направлении  были  сделаны  в  ходе  дис¬
куссии  «круглого  стола»,  состоявшегося  в  Институте  всеобщей  исто¬
рии  19-20  сентября  1988  г.  Этот  научный  форум,  собравший,  за  еди¬
ничным  исключением,  фактически  всех  активно  работавших  в  тот
момент  отечественных  специалистов  по  Французской  революции,
имел  чрезвычайно  важное  значение  для  определения  путей  ее  даль¬
нейшего  исследования17.  В  частности,  многие  из  выступавших  под¬
черкивали  необходимость  освоения  отечественной  историографией
реальных  достижений  всех  направлений  зарубежной  исторической
науки,  включая  «ревизионистское»  и  даже  консервативное,  которое
до  того  времени  советские  историки  практически  вообще  не  изучали,
хотя  и  активно  осуждали18.
 За  минувшее  десятилетие  положение  изменилось  радикальным
образом.  Вышел  в  свет  ряд  монографий,  где  подробно  проанализиро¬
ваны  ключевые  аспекты  «ревизионистского»  и  консервативного  про¬
чтений  Французской  революции19.  Некоторые  работы  основополож¬
 ш  Адо  А.  В.  Великая  Французская  революция  и  ее  современные  крити¬
ки  //  Вопросы  методологии  и  истории  исторической  науки.  Вып.  4.  Буржуаз¬
ные  революции  XVII-X1X  вв.  в  современной  историографии.  М.,  1986.
С.  109.
 17  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Назревшие  проблемы  изучения  истории
Великой  французской  революции:  по  материалам  обсуждения  в  Институте
всеобщей  истории  АН  СССР  //  Новая  и  новейшая  история.  1989.  №  2.
 18  См.:  Актуальные  проблемы  изучения  истории  Великой  французской
революции:  материалы  «круглого  стола»  19-20  сент.  1988  г.  М.,  1989.
 19  Блумепау  С.  Ф.  «Ревизионистское»  направление  в  современной  фран¬
цузской  историографии  Великой  буржуазной  революции  конца  XVIII  в.
Брянск,  1992;  Он  же.  Споры  о  революции  во  французской  исторической  нау¬
ке  второй  половины  60-х  -  70-х  годов.  Брянск,  1994;  Он  же.  От  социально-
экономической  истории  к  проблематике  массового  сознания:  Французская
 169

ников  консервативной  историографии20  и  представителей  современ¬
ного  «критического»  направления21  переведены  на  русский  язык.
Все  это  создало  благоприятные  условия  для  расширения  методоло¬
гического  диапазона  отечественных  исследований  революции.
Причем  кардинальная  переоценка  в  российской  науке  роли  немарк¬
систских  направлений  ни  в  коей  мере  не  связана  с  отказом  от  под¬
линно  научных  достижений  «классической»  и,  в  частности,  марк¬
систской  историографии,  к  которой  принадлежали  советские  иссле¬
дователи  Французской  революции.  Напротив,  уход  от
идеологической  ангажированности  темы  и  методологический  плю¬
рализм  позволяют  решать  конкретные  научные  задачи,  опираясь  на
положительный  опыт  всех  историографических  традиций,  включая
и  марксистскую.
 #  #  *
 Расширение  проблематики  исследований  и  применение  совре¬
менных  методов  способствовали  вовлечению  в  научный  оборот
огромного  объема  нового  фактического  материала,  поставившего
под  сомнение  возможность  объяснить  революционные  события  во
Франции  конца  XVIII  в.  при  помощи  традиционной  для  «классиче¬
ской»  историографии  формулировки,  согласно  которой  «буржуаз¬
ная  революция»  разрушила  «феодально-абсолютистский  строй»,  от¬
крыв  путь  для  «свободного  развития  капитализма».  А  ведь  именно
эта  социологическая  схема  на  протяжении  не  одного  десятка  лет
представляла  собою  несущую  конструкцию  «классической»  трактов¬
ки  Революции.  В  1920-е,  а  затем  в  1960—1970-е  гг.  советским  иссле¬
дователям  Французской  революции  не  раз  приходилось  вести  дис¬
куссии  по  различным  аспектам  ее  истории,  однако,  несмотря  на  всю
остроту  споров,  их  участники  никогда  не  касались  этой  концептуаль¬
ной  основы  марксистской  интерпретации.
 Историкам  старшего  и  среднего  поколения  еще  памятна  прохо¬
дившая  в  1960—1970-е  гг.  дискуссия  о  классовом  содержании  яко¬
бинской  диктатуры  между  А.  3.  Манфредом  и  В.  М.  Далиным,  с  од¬
ной  стороны,  и  ленинградским  профессором  В.  Г.  Ревуненковым  -  с
другой.  Тон,  в  котором  велась  полемика,  отличался  жесткостью  и  не¬
 историография  революции  конца  XVIII  в.  (1945-1993  гг.).  Брянск,  1995;  Чу¬
динов  А.  В.  Размышления  англичан  о  Французской  революции:  Э.  Бёрк,
Дж.  Макинтош,  У.  Годвин.  М.,  1996.
 20  Бёрк  Э.  Размышления  о  революции  во  Франции.  М.,  1993;  Местр  Ж.  де.
Рассуждения  о  Франции.  М.,  1997.
 21  Фюре  Ф.  Постижение  Французской  революции.  СПб,  1998;  Он  же.  Ре¬
волюция  живая  и  мертвая  //  Новое  время.  1993.  №  37.  С.  57-59.
 170

терпимостью.  Тем  не  менее,  когда  речь  заходила  о  роли  Революции  в
развитии  французского  общества,  оценки  оппонентов  полностью  со¬
впадали  в  рамках  схемы  «феодально-абсолютистский  строй  -  бур¬
жуазная  революция  -  капитализм».
 Так,  Манфред  считал:
 «Французская  революция  сокрушила  феодально-абсолютистский  строй,
до  конца  добила  феодализм,  “исполинской  метлой”  вымела  из  Франции
хлам  средневековья  и  расчистила  почву  для  капиталистического
развития»22.
 Почти  в  таких  же  выражениях  об  этом  писал  и  Ревуненков:
 «Эта  революция  смела  отжившие  средневековые  порядки  не  только  в  са¬
мой  Франции,  но  и  далеко  за  ее  рубежами,  дав  тем  самым  мощный  им¬
пульс  формированию  новой  социально-экономической  системы  -  систе¬
мы  капитализма  и  буржуазной  демократии...»23
 В  новейшей  российской  историографии  Французской  революции
мы  не  найдем  образцов  столь  же  резкой  по  форме,  как  во  время  дис¬
куссии  Манфреда  и  Ревуненкова,  полемики  ни  с  современными
историками,  ни  с  предшественниками.  Однако  по  своему  содержа¬
нию  проведенные  за  последние  15-20  лет  исследования  (иногда  не¬
зависимо  от  субъективных  намерений  их  авторов)  ставят  под  сомне¬
ние  эвристическую  ценность  именно  той  методологической  основы
интерпретации  революционных  событий,  относительно  которой  в
среде  советских  историков  существовало  полное  согласие.
 Так,  в  работах  современных  исследователей  существенно  углуб¬
лены  и  расширены  представления  о  Старом  порядке  Франции.  Для
его  характеристики  советские  ученые  использовали  понятие  «фео¬
дально-абсолютистский  строй».  Например,  Манфред  следующим  об¬
разом  определял  главную  причину  революции:
 «Феодально-абсолютистский  строй  изжил  себя,  перестал  соответство¬
вать  социально-экономическому  развитию  страны  и  превратился  в  путы,
сковывающие  развитие  производительных  сил,  препятствующие  их
росту»24.
 Ревуненков  тоже  применял  данное  понятие  для  обобщающей  ха¬
рактеристики  экономических  и  политических  порядков  предреволю¬
ционной  Франции25.  Да  и  сейчас  еще  на  страницах  учебных  и  науч¬
но-популярных  изданий  порой  можно  встретить  подобный  термин,
 22  Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция.  М.,  1983.  С.  206.
 23  Ревуненков  В.  Г.  Очерки  по  истории  Великой  французской  революции
1789-1814  гг.  3-е  изд.,  доп.  СПб.,  1996.  С.  505.
 24  Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция...  С.  14.
 2Г)  Ревуненков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  44,  507.
 171

употребление  которого  предполагает,  что  во  французской  экономике
Старого  порядка  господствовали  феодальные  отношения,  а  «полити¬
ческую  надстройку»  составлял  абсолютизм26.
 Однако  в  свете  исследований  последних  15-20  лет  определение
социально-экономического  строя  предреволюционной  Франции  в
качестве  «феодального»  не  может  не  вызвать  серьезных  сомнений.
Любопытно,  что  уже  в  начале  1980-х  гг.  В.  М.  Далин,  готовя  в  каче¬
стве  ответственного  редактора  к  печати  посмертное  издание
«Великой  французской  революции»  Манфреда,  попытался  смягчить
излишне  категоричное  суждение  на  сей  счет  своего  коллеги  и  друга,
звучавшее  так:  «В  целом  во  французском  сельском  хозяйстве  конца
XVIII  в.  все  еще  господствовали  старые,  средневековые,  феодальные
[курсив  мой.  -  А.Ч.]  отношения  в  их  самой  грубой  и  дикой  фор¬
ме...»27  В  процитированной  фразе  Далин  заменил  выделенное  мною
слово  на  «полуфеодальные»28.  Разумеется,  подобный  паллиатив  ра¬
дикально  не  менял  всей  концепции,  но  сама  попытка  ее  подкоррек¬
тировать  свидетельствовала  о  том,  что  даже  такой  выдающийся  пред¬
ставитель  «классической»  историографии,  как  В.М.  Далин,  в  послед¬
ние  годы  жизни  уже  не  мог  безоговорочно  принять  утверждение  о
«феодальном»  характере  французской  экономики  кануна  Рево¬
люции.
 А. 	В.  Адо  упомянул  об  этом,  возможно,  несколько  курьезном,  но
тем  не  менее  весьма  характерном,  случае  во  время  уже  упоминав¬
шейся  выше  дискуссии  «круглого  стола»  1988  г.  в  ИВИ  РАН29.  В  це¬
лом  же  его  выступление  было  посвящено  критике  «упрощенного,
“линейного”  понимания  исторического  места  Французской  револю¬
ции  в  процессе  межформационного  перехода:  в  1789  г.  -  господство
феодализма  и  феодального  дворянства,  в  1799  г.  -  господство  капи¬
тализма  и  капиталистической  буржуазии»,  которое  содержалось  в
работах  не  только  отечественных,  но  и  зарубежных  историков-марк-
 2(i  См.,  например,  написанный  E.  Е.  Юровской  соответствующий  раздел
учебника  для  вузов:  Новая  история  стран  Европы  и  Америки.  Первый  пери¬
од.  М.,  1997.  С.  68.
 27  Манфред  А.  3.  Великая  французская  буржуазная  революция.  М.,  1956.
С.  8.
 28  Он  лее.  Великая  французская  революция...  С.  17.
 29  Адо  А.  В.  О  месте  Французской  революции  конца  XVIII  в.  в  процессе
перехода  от  феодализма  к  капитализму  во  Франции  //  Актуальные  пробле¬
мы  изучения  истории  Великой  французской  революции.  С.  18  [прим.  4].  См.
также:  Он  лее.  Место  Французской  революции  в  процессе  перехода  страны  от
феодализма  к  капитализму  //  Новая  и  новейшая  история.  1989.  №  3.  С.  19
[прим.  9].
 172

систов,  в  частности  немца  М.  Коссока  и  француза  М.  Вовеля.  Еще
более  определенно  в  ходе  той  же  дискуссии  высказалась  его  ученица
JI.  А.  Пименова:  «Что  же  было  феодальным  во  Франции  XVIII  в.?
Какую  из  сторон  жизни  мы  ни  возьмем  для  рассмотрения,  везде  кар¬
тина  будет  неоднозначной  и  не  уместится  в  рамки  определения  “фео¬
дальный  строй”.  Экономика  была  многоукладной,  государство  и  об¬
щество  также  представляли  собой  сложное  переплетение  разнород¬
ных  элементов»30.
 Действительно,  результаты  появившихся  незадолго  то  того  иссле¬
дований  Адо  и  Пименовой  давали  достаточно  веские  основания  со¬
мневаться  в  правомерности  прежних,  традиционных  для  «классиче¬
ской»  историографии  представлений  об  экономике  Старого  порядка.
Хотя  комплекс  сеньориальных  отношений  просуществовал  до  самой
Революции,  а  в  некоторых  своих  частях  пережил  и  ее,  он  в  XVIII  в.
уже  никоим  образом  не  играл  определяющей  роли.  Даже  в  областях  с
архаичной  структурой  хозяйства  доля  сеньориальных  повинностей  в
доходах  сеньоров-землевладельцев  редко  превышала  40  %31.  В  эконо¬
мически  же  развитых  районах  она  была  и  того  меньше.  Так,  во  владе¬
ниях  принца  Конде  в  Парижском  регионе  повинности  давали  лишь
13  %  дохода,  а  в  12  сеньориях  графа  де  Тессе,  крупнейшего  собствен¬
ника  Верхнего  Мэна,  -  10,8  %32.  Основная  же  масса  поступлений  шла
от  капиталистических  и  полукапиталистических  способов  ведения
хозяйства.  Более  того,  отдельные  элементы  сеньориального  комп¬
лекса,  изначально  имевшие  феодальное  происхождение,  в  указанный
период  наполнились  новым  содержанием,  фактически  превратив¬
шись  в  инструмент  первоначального  накопления  капитала33.  Таким
образом,  отмечал  А.  В.  Адо  в  ходе  «круглого  стола»,  «исследования
последних  десятилетий  относительно  реального  веса  феодально-се¬
ньориального  вычета  из  крестьянского  дохода  в  различных  районах
Франции,  о  месте  его  в  структуре  доходов  сеньориального  класса,  о
характере  использования  им  земель  домена  показывают  гораздо  бо¬
лее  сложную  картину,  чем  это  представлялось  еще  15-20  лет  назад»34.
И  эта,  сложившаяся  с  развитием  историографии  новая  картина  по¬
 30  Пименова  Л.  Л.  О  некоторых  спорных  вопросах  истории  Старого  по¬
рядка  и  революции  //  Актуальные  проблемы  изучения  истории  Великой
французской  революции:  материалы  «круглого  стола»  19-20  сент.  1988  г.  М.,
 1988. 	С.  94.
 31  См.:  Пименова  Л.  А.  Дворянство  накануне  Великой  французской  рево¬
люции.  М.,  1986.  С.  44.
 32  Там  же.  С.  45.
 33  Адо  А.  В.  Крестьяне  и  Великая  французская  революция.  М.,  1987.
С.  37-38.
 34  Адо  А.  В.  О  месте  Французской  революции...  С.  10.
 173

зволила  Л.  А.  Пименовой  сделать  вполне  определенный  вывод:  «На
современном  уровне  знаний  у  нас  нет  оснований  характеризовать  си¬
стему  общественных  отношений  предреволюционной  Франции  в  це¬
лом  как  феодальный  строй»35.
 *  *  *
 На  первый  взгляд  может  показаться,  что  вторая  часть  используе¬
мого  для  Старого  порядка  определения  «феодально-абсолютист¬
ский»  не  столь  уязвима  для  критики,  как  первая,  ибо  само  по  себе
понятие  «абсолютизм»  достаточно  широко  используется  в  современ¬
ной  научной  литературе  и  в  целом  никем  под  сомнение  не  ставится.
И  все  же  значение,  традиционно  придававшееся  ей  в  советской  исто¬
риографии,  было  в  последнее  время  существенно  уточнено.
 Марксистские  историки  Французской  революции  трактовали  аб¬
солютизм  как  политическое  устройство,  где  вся  власть  безраздельно
сосредоточена  в  руках  монарха,  использующего  ее  по  собственному
произволу.  Вот  что,  например,  писал  на  сей  счет  Манфред:
 «Король  по-прежнему  обладал  неограниченной,  самодержавной  властью;
ему  принадлежало  окончательное  решение  всех  внутренних  и  внешних
дел  государства,  он  назначал  и  смещал  министров  и  чиновников,  издавал
и  отменял  законы,  карал  и  миловал»36.
 И  по  словам  Ревуненкова:
 «Король  мог  устанавливать  и  собирать  любые  налоги,  не  спрашивая  раз¬
решения  у  кого-либо.  Он  мог  издавать  и  отменять  любые  законы,  объяв¬
лять  войну  и  заключать  мир,  решать  по  своему  усмотрению  все  админи¬
стративные  и  судебные  дела»37.
 Тем  самым  французский  абсолютизм  фактически  отождествлял¬
ся  с  политическим  строем,  действительно  известным  в  России  как
«самодержавие»,  а  во  французской  общественно-политической  мыс¬
ли  Просвещения  -  как  «деспотизм».  Точно  так  же  его  трактовали  ле¬
вые  политики  эпохи  Революции,  требуя  передачи  народу  всей  пол¬
ноты  «абсолютной»  власти,  которая,  якобы,  принадлежала  монархии
не  только  в  теории,  но  и  в  реальности.  Вот  как  характеризовал  это
явление  Фюре:
 «Хотя  старая  административная  монархия  никогда  не  была  абсолютной
в  современном  значении  этого  слова  (тем  более  монархия  конца
XVIII  в.),  все  здесь  происходит  так,  будто  созданные  ею  представления  о
своей  власти  стали  частью  национального  сознания.  Став  нацией  и  слив¬
 35  Пименова  Л.  А.  О  некоторых  спорных  вопросах...  С.  95.
 36  Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция...  С.  21.
 37  Ревуненков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  36.
 174

шись  в  едином  волеизъявлении,  французы,  сами  того  не  сознавая,  верну¬
лись  к  мифическому  образу  абсолютизма,  поскольку  именно  он  опреде¬
ляет  и  представляет  социальную  совокупность.  Медленное  движение
гражданского  общества  к  власти  происходит  во  имя  этого  самодер¬
жавия...»'18
 Иначе  говоря,  представление  о  «самодержавном  деспотизме»  мо¬
нархии  Старого  порядка  было  лишь  одним  из  мифов  эпохи
Революции.  Тем  не  менее,  как  мы  видели  выше,  отечественная  марк¬
систская  историография  интерпретировала  этот  миф  как  реальность.
 Между  тем  еще  в  дореволюционной  России  историк  П.  Н.  Ар¬
дашев,  изучавший  политический  строй  Франции  Старого  порядка,
отмечал,  что  власть  короля  была  «абсолютной»  лишь  в  принципе,  в
теории,  но  отнюдь  не  в  реальности.  Хотя  французская  монархия  и  не
знала  разделения  властей,  исторически  в  ней  сложилась  практика
раздробления  власти  внутри  системы  традиционных  государствен¬
ных  институтов.  Так,  например,  парламенты  имели  не  только  судеб¬
ные  функции,  но  и  участвовали  в  законодательстве  через  процедуру
регистрации  издаваемых  монархом  законов,  порой  довольно  суще¬
ственно  меняя  их  содержание  своими  поправками.  Обладали  парла¬
менты  и  некоторыми  функциями  исполнительной  власти,  имея  в
подчинении  собственную  полицию  и  активно  вмешиваясь  в  дела  те¬
кущей  администрации.  Хотя  все  государственные  институты
Франции  исторически  получили  свои  полномочия  от  короля  как
единственного  носителя  власти,  со  временем  некоторые  из  них  до¬
бились  фактически  полной  независимости  от  короны  и  получили
возможность  оказывать  весьма  эффективное  противодействие  ее
политике39.
 Разумеется,  говоря  о  советском  франковедении,  нельзя  не  упомя¬
нуть  о  большом  вкладе  отечественных  историков-медиевистов
С.  Д.  Сказкина,  Б.  Ф.  Поршнева,  А.  Д.  Люблинской  и  др.  в  изучение
социальных  конфликтов  и  политической  борьбы  во  Франции  эпохи
абсолютизма.  Однако,  надо  признать,  история  французских  государ¬
ственных  учреждений  Старого  порядка  в  советской  науке  разрабаты¬
валась  крайне  мало.  Игнорируя  исследования  Ардашева  и
зарубежных  «буржуазных»  историков,  советская  историография
Французской  революции  предлагала  излишне  упрощенную,  но  идео¬
логически  корректную  интерпретацию  той  роли,  что  играла  монар¬
хия  накануне  революционных  событий.
 18  Фюре  Ф.  Постижение  Французской  революции...  С.  44.
 19  См.:  Ардашев  Г1.  Н.  Провинциальная  администрация  во  Франции  в  по¬
следнюю  пору  старого  порядка.  1774-1789.  Т.  1-2.  СПб.,  1900-1906.
 175

Только  в  последние  годы  наши  исследователи  вновь  обратились  к
изучению  государственных  институтов  французского  абсолютизма.
В  этой  связи  прежде  всего  хотелось  бы  отметить  монографии
Н.  Е.  Колосова  и  В.  Н.  Малова  о  бюрократии  Старого  порядка40.  Хотя
обе  они  посвящены  царствованию  Людовика  XIV  -  периоду  доста¬
точно  далекому  от  Революции,  -  выводы  авторов  о  закономерностях
функционирования  государственного  аппарата  французской  монар¬
хии  правомерны  и  для  конца  XVIII  в.  Определяющей  особенностью
развития  французской  государственности  в  XVII-XVIII  вв.  оба
историка  считают  стремление  монархии  к  освобождению  от  контро¬
ля  традиционных  институтов,  в  первую  очередь  -  верховных  судов,
и  к  созданию  централизованного  административного  аппарата  (то
есть  собственно  бюрократии),  который  позволил  бы  наиболее  эф¬
фективно  и  безболезненно  произвести  модернизацию  общества.
Однако  эти  устремления  монархии  в  полной  мере  так  и  не  увенча¬
лись  успехом.  «...Новейшие  исследования  показывают,  что  было  бы
ошибкой  преувеличивать  степень  “абсолютности”  монархии
Людовика  XIV  и  ее  разрыв  с  предшествующей  традицией,  как  оши¬
бочно  было  бы  недооценивать  и  значение  совершившегося  в  XVII  в.
перехода  от  раннего  к  зрелому  абсолютизму.  Абсолютизм  Бурбонов
до  самого  конца  своего  существования  носил  черты  незавершенно¬
сти,  и,  возможно,  объяснением  этому  отчасти  служит  незавершен¬
ность  вычленения  высшей  бюрократии,  его  непосредственной  опо¬
ры,  из  среды  магистратов  верховных  судов»41.
 Именно  неудача  предпринятых  монархами  усилий  реально,  а  не
только  в  теории,  сосредоточить  в  своих  руках  всю  полноту  государ¬
ственной  власти,  значительная  часть  которой  де-факто  принадлежа¬
ла  традиционному  аппарату  судейских  должностных  лиц,  и  обусло¬
вила  в  дальнейшем  крах  всех  попыток  модернизации  общества.  Об
этом  свидетельствуют  не  только  более  чем  скромные  результаты  пре¬
образований,  проводившихся  Ж.  Б.  Кольбером  в  царствование
Людовика  XIV,  но  также  история  всех  реформаторских  начинаний,
инициированных  королевской  властью  в  XVIII  в.42
 Проведенные  в  последнее  время  отечественными  историками  ис¬
следования  Франции  предреволюционного  периода  позволяют  су¬
щественно  скорректировать  характерное  для  советской  историогра¬
фии  представление  о  том,  что  именно  абсолютизм  представлял  со¬
 40  Копосов  II.  Е.  Высшая  бюрократия  во  Франции  XVII  века.  Л.,  1990;
Малое  В.  Н.  Ж.-Б.  Кольбер.  Абсолютистская  бюрократия  и  французское  об¬
щество.  М.,  1991.
 41  Копосов  Н.  Е.  Указ.  соч.  С.  227.
 42  Малое  В.  Н.  Указ.  соч.  С.  206-209.
 176

бою  главное  препятствие  для  модернизации  страны.  Напротив,
инициативы  по  более  справедливому  перераспределению  налогов  и
обложению  привилегированных  сословий,  по  ликвидации  цехов  и
свободной  торговле  хлебом  исходили  именно  от  королевских  ми¬
нистров  Машо  д’Арнувиля  (1749),  Тюрго  (1776),  Калонна  (1786),
Ломени  де  Бриенна  (1787),  однако  не  были  осуществлены  из-за  оп¬
позиции  традиционных  государственных  институтов  и  сословий,
сломить  которую  правительству  оказалось  не  по  силам43.  Иначе  гово¬
ря,  если  бы  французский  абсолютизм  действительно  обладал  той
«деспотической»,  самодержавной  властью,  которую  ему  приписыва¬
ли  революционные  публицисты,  а  затем  -  некоторые  историки,  то
целый  ряд  важнейших  преобразований,  произведенных  Революцией,
был  бы,  вероятно,  осуществлен  самой  монархией  намного  раньше  и
гораздо  менее  болезненным  путем.
 Пожалуй,  несколько  преувеличенными  следует  признать  и  содер¬
жавшиеся  в  советской  исторической  литературе  представления  о  ре¬
прессивном  потенциале  французской  монархии  Старого  порядка.
Так,  например,  Ревуненков  утверждал:
 «Король  в  гневе  мог  бросить  в  тюрьму  кого  угодно  и  держать  его  там
десятки  лет  без  суда,  даже  без  предъявления  обвинений  (такова
была  судьба  “Железной  маски”  -  таинственного  узника  времен  Людо¬
вика  XIV)»'4.
 В  действительности  же  история  Франции  знает  факты  гораздо
более  достоверные  и  не  менее  красноречивые,  чем  пример  полуми¬
фической  «Железной  маски».  Некоторые  из  них  были  подробно  про¬
анализированы  в  российской  историографии  последнего  времени.
Так,  в  1786  г.,  несмотря  на  недвусмысленно  выраженное  желание
Людовика  XVI  добиться  обвинительного  приговора  кардиналу  де
Рогану  по  делу  об  ожерелье  королевы,  Парижский  парламент  пошел
 45  См.:  Берго  И.  Б.  Парламенты  и  политическая  борьба  во  Франции  нака¬
нуне  Великой  французской  революции  //  Новая  и  новейшая  история.  1988.
№  6.  С.  39-55;  Она  лее.  Парламентская  оппозиция  абсолютизму  и  попытки
реформ  в  1749-1776  годах  //  Французская  революция  XVIII  века:  экономи¬
ка,  политика,  идеология.  М.,  1988.  С.  37-59;  Лебедева  Е.  И.  Дворянство  и  на¬
логовые  привилегии  накануне  революции  //  Там  же.  С.  75-95;  Она  же.  Со¬
брания  нотаблей  кануна  Великой  французской  революции  и  эволюция  по¬
литических  позиций  дворянства  //  Французский  ежегодник.  1985.  М.,  1987.
С.  170-192.
 44  Ревуненков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  39.  Ср.  характеристику  Манфредом  цар¬
ствования  Людовика  XVI:  «В  годы  его  правления  царил  полный  произвол»
(Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция...  С.  22).
 177

наперекор  воле  монарха  и  оправдал  подсудимого45.  А  веком  раньше,
в  1664  г.,  самый  могущественный  из  Бурбонов  -  Людовик  XIV  -  не
смог  принудить  им  же  самим  назначенную  Палату  правосудия  к  вы¬
несению  смертного  приговора  бывшему  сюринтенданту  финансов
Фуке,  несмотря  на  то  что  судьи  подвергались  сильнейшему  давле¬
нию  со  стороны  правительства46.
 И  даже  знаменитый  афоризм:  «Государство  -  это  я»,  на  который
нередко  ссылаются  в  подтверждение  тезиса  о  всесилии  французских
монархов47,  в  действительности,  учитывая  контекст  его  появления,
свидетельствует  именно  о  том,  что  сама  мысль  о  такой,  ничем  не
ограниченной,  власти  была  чужда  политической  традиции  Старого
порядка.  Эти  слова,  коих  Людовик  XIV,  по-видимому,  не  произно¬
сил48,  ему  приписали  магистраты  Парижского  парламента,  обратив¬
шиеся  в  1655  г.  к  кардиналу  Мазарини  с  жалобой  на  то,  что  17-лет-
ний  король  в  нарушение  традиционной  процедуры  неожиданно
явился  на  их  заседание,  дабы  выразить  им  свое  неудовольствие.
Столь  нелепая,  по  мнению  современников,  претензия  на  беспредель¬
ную  власть,  вложенная  в  уста  юного  монарха,  должна  была  лишь
подчеркнуть  крайнее  неприличие  его  поступка.  Ведь  неотъемлемым
элементом  доктрины  французского  абсолютизма  было  признание  го¬
сударем  «совершенно  конкретных  ограничений  его  власти  традици¬
онными  правами  и  привилегиями  корпораций,  т.  е.  разнообразных
формальных  групп  подданных»49.
 *  *  *
 Далеко  не  столь  бесспорным,  как  в  недавнем  прошлом,  выглядит
сегодня  и  применение  для  характеристики  событий  во  Франции  кон¬
ца  XVIII  в.  понятия  «буржуазная  революция».  Согласно  марксист¬
ской  социологии,  «буржуазный»  характер  революции  определяется
прежде  всего  ее  целью,  каковой  является  «уничтожение  феодального
строя  или  его  остатков,  установление  власти  буржуазии,  что  создает
условия  для  капиталистического  развития».  Кроме  того,  особен¬
ностью  «ранних  буржуазных  революций»,  к  которым  относили  и
 Пименова  JI.  Л.  Дело  об  ожерелье  Марии  Антуанетты  //  Казус:  индиви¬
дуальное  и  уникальное  в  истории.  1996.  Вып.  1.  М.,  1997.  С.  137-164.
 46  См.:  Малое  В.  Н.  Указ.  соч.  Гл.  3.
 47  См.,  например:  Ревуненков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  37.
 48  См.:  Малое  В.  Я.  Указ.  соч.  С.  215,  прим.  45;  Блюш  Ф.  Людовик  XIV.  М.,
 1998. 	С.  92-93.
 49  Копосов  Я.  Е.  Абсолютная  монархия  во  Франции  //  Вопросы  истории.
1989.  №  1.С.44.
 178

Французскую  XVIII  в.,  признавалось  то,  что  их  «руководителем,  ге¬
гемоном  была  буржуазия»50.  Однако,  учитывая  результаты  новейших
исследований,  подобные  представления  о  «гегемоне»  и  «цели»
Французской  революции  выглядят  отнюдь  не  столь  очевидными,
как  прежде.
 На  первый  взгляд  активное  участие  буржуазии  в  событиях  1789—
1799  гг.  не  требует  особых  доказательств.  В  XVIII  в.  термин  «буржуа¬
зия»  был  хорошо  известен  современникам  и  применялся  для  обозна¬
чения  более  или  менее  определенного  социального  слоя,  а  именно  -
городских  «верхов»  третьего  сословия,  действительно  давших
Революции  многих  ее  лидеров.  Но,  пользуясь  понятием  «буржуа¬
зия»,  историк  должен  четко  представлять  себе,  что  во  Франции
XVIII  в.  оно  имело  совершенно  иной  смысл,  нежели  тот,  в  котором
позднее  стало  употребляться  марксистской  социологией.  Вопрос  о
реальном  содержании  данного  понятия  при  Старом  порядке  был
подробно  разобран  Е.  М.  Кожокиным  в  соответствующем  разделе
коллективного  труда  «Буржуазия  и  Великая  французская  револю¬
ция».  В  предреволюционной  Франции,  отмечает  он,  буржуазия  -  это
в  основном  юридическая  и  отчасти  социокультурная  категория.  Так
называли  городских  жителей,  принадлежавших  к  третьему  сосло¬
вию,  имевших  вполне  определенный  правовой  статус  и  отличавших¬
ся  от  других  социальных  групп  особым  образом  жизни51.  Как  видим,
современники  Революции  вкладывали  в  понятие  «буржуазия»  со¬
вершенно  иной  смысл,  нежели  историки-марксисты  XX  в.,  для  кото¬
рых  оно  имело  прежде  всего  социально-экономическое  содержание  -
«господствующий  класс  капиталистического  общества,  собственник
средств  производства,  эксплуатирующий  наемный  труд,  <...>  состо¬
ит  из  крупных,  средних  и  мелких  капиталистов»52.  Фактически  речь
идет  о  двух  принципиально  разных  понятиях,  обозначаемых  общим
термином  «буржуазия».  Однако  советские  историки,  писавшие  о
Французской  революции,  как  правило,  употребляли  данный  тер¬
мин,  не  проводя  различий  между  двумя  его  вышеназванными
значениями53.
 Оправдан  ли  был  подобный  подход?  Быть  может,  эти  два  разных
понятия  в  действительности  относятся  к  одной  социальной  группе,
отражая  всего  лишь  различные  стороны  ее  бытия?  Увы,  это  не  так.
 50  Советский  энциклопедический  словарь.  М.,  1979.  С.  181.
 51  Кожокин  Е.  М.  Французская  буржуазия  на  исходе  Старого  порядка  //
Буржуазия  и  Великая  французская  революция.  М.,  1989.  С.  32-36.
 52  Советский  энциклопедический  словарь...  С.  181.
 53  См.,  например:  Манфред  Л.  3.  Великая  французская  революция...
С.  26-28;  Ревуненков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  33;  Новая  история...  С.  67.
 179

Во-первых,  как  показывают  исследования  за  последние  полтора-два
десятилетия,  в  том  числе  отечественных  историков,  занятый  пред¬
принимательством  экономически  активный  слой  французского  об¬
щества  конца  XVIII  в.  состоял  не  только  из  ротюрье,  но  в  значитель¬
ной  степени  также  из  представителей  привилегированных  сословий.
Например,  по  данным  за  1771-1788  гг.,  9,4  %  металлургических  пред¬
приятий  Франции  принадлежало  церкви,  а  50,4  %  -  дворянам54;  в
Нанте  дворянские  семьи  из  поколения  в  поколение  активно  участво¬
вали  в  заморской  торговле55;  в  Тулузе  дворянский  капитал  играл  ве¬
дущую  роль  в  финансовой  сфере56  и  т.  д.,  и  т.  п.  Во-вторых,  при
Старом  порядке  формальная  принадлежность  того  или  иного  лица  к
«буржуазии»  (в  традиционном  понимании  слова)  отнюдь  не  предпо¬
лагала  его  активного  участия  в  экономической  жизни.  Напротив,  с
середины  XVIII  в.  во  французском  обществе  преобладало  представ¬
ление  о  буржуа  как  человеке,  не  занимающемся  производительной
деятельностью,  пользующемся  определенным  достатком  и  живущем
«на  благородный  манер»,  получая  государственную  или  частную
ренту57.  Таким  образом,  используя  при  изучении  Французской  рево¬
люции  понятие  «буржуазия»  в  том  смысле,  который  оно  имеет  в
марксистской  социологии,  историки  фактически  объединяли  под  об¬
щим  названием  две  разные  социальные  группы.  Какая  же  из  них  бы¬
ла  в  таком  случае  «гегемоном»  Революции?
 «Партией  крупной  буржуазии»  советские  историки  традиционно
считали  конституционалистов,  игравших  ведущую  роль  в  нацио¬
нальных  собраниях  1789-1792  гг.  (Учредительном  и  Законо¬
дательном)  и  с  1791  г.  сплотившихся  вокруг  Клуба  фельянов
(фейянов)58.  Между  тем  анализ  социального  положения  фельянов,
недавно  проведенный  российским  исследователем  А.  В.  Тырсенко,
показывает,  что  представители  собственно  предпринимательских
слоев  («буржуазии»  -  в  марксистском  понимании)  составляли
в  этой  «партии»  довольно  небольшое  меньшинство.  Так,  из  601  члена
Клуба,  чей  социально-профессиональный  статус  удалось  идентифи¬
цировать  (всего  их  было  887),  к  числу  предпринимателей  с  той  или
иной  долей  условности  можно  отнести  только  97  человек
(2  банкира-дворянина,  3  негоцианта-дворянина,  56  негоциантов-ро-
тюрье,  9  банкиров-ротюрье,  20  торговцев  и  ремесленников,  7  «пред¬
 г>/1  Кожокин  Е.  М.  Указ.  соч.  С.  26-27.
 55  Там  же.  С.  25.
 56  Пименова  Л.  А.  Дворянство  накануне  Великой  французской  револю¬
ции...  С.  49.
 57  Кожокин  Е.  М.  Указ.  соч.  С.  35.
 58  См.:  Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция...  С.  94,  97.
 180

принимателей»),  т.  е.  всего  лишь  16  %.  И  даже  прибавив  к  ним
20  фермеров  «пахарей»  и  «землевладельцев»,  мы  получим  только
19,5  %59.
 Интересно,  что  схожие  результаты  дало  и  проведенное  недавно  во
Франции  под  руководством  Э.  X.  Лёмэй  исследование  социального
состава  Учредительного  собрания  Франции  1789-1791  гг.60  В  совет¬
ской  историографии  была  распространена  точка  зрения,  что
«в  Учредительном  собрании  ведущая,  руководящая  роль  <...>  при¬
надлежала  верхним  слоям  буржуазии  и  либеральному  дворянству»,
причем  понятие  «буржуазия»  в  данном  контексте  использовалось
для  обозначения  лиц,  занятых  капиталистическим  предпринима¬
тельством:  «Это  были  банкиры,  крупные  мануфактуристы,  собствен¬
ники  колониальных  предприятий,  судовладельцы,  крупнейшие  тор¬
говцы-оптовики»  и  т.  д.61  Подобные  представления  о  составе
Учредительного  собрания  до  сих  пор  встречаются  в  некоторых  оте¬
чественных  изданиях.  Так,  Е.  Е.  Юровская  в  уже  упоминавшемся  вы¬
ше  учебнике  утверждает,  что  в  этом  Собрании  «большинство  при¬
надлежало  промышленникам  и  либеральному  дворянству»62.  Однако
собранные  Лёмэй  сведения  показывают,  что  из  665  депутатов  третье¬
го  сословия63  лишь  93  (14  %)  занимались  предпринимательством  в
сфере  торговли  и  промышленности.  Если  же  к  ним  прибавить  45  че¬
ловек,  непосредственно  участвовавших  в  сельскохозяйственном  про¬
изводстве,  то  и  тогда,  вместе  взятые,  эти  категории  окажутся  в  явном
меньшинстве  (21,3  %)  по  сравнению  с  должностными  лицами  судеб¬
ных  и  административных  учреждений,  составлявшими  вместе  с  ли¬
цами  свободных  профессий  основную  часть  депутатского  корпуса
третьего  сословия,  так  же,  кстати,  как  и  Клуба  фельянов.  Более  того,
представители  торгово-промышленных  слоев  не  принадлежали  ни  к
лидерам,  ни  даже  к  наиболее  активной  части  Собрания.  Никто  из
них  не  входил  в  число  53  ораторов,  «очень  часто»  (по  классифика¬
ции  Э.  X.  Лёмэй)  бравших  слово  в  прениях,  и  только  4  оказались  сре¬
 ™  Тырсенко  А.  В.  Фельяны  (У  истоков  французского  либерализма).  М.,
 1999. 	С.  106.
 60  См.:  Lemay  Е.  II.  Dictionnaire  des  Constituants.  1789-1791.  P.,  1991.
Vol.  1-2.  Об  этом  уникальном  издании  см.:  Тырсенко  А.  В.  Новый  опыт  био¬
графического  словаря:  «Словарь  депутатов  Учредительного  собрания»  Эдны
Хинди  Лёмэй  //  Исторические  этюды...  С.  121-124.
 61  Манфред  А.  3.  Великая  французская  революция...  С.  71-72.
 62  Новая  история...  С.  72.
 63  В  это  число  включены  и  заместители,  вошедшие  в  Собрание  вместо  вы¬
бывших  депутатов.
 181

ди  96  ораторов,  выступавших  «часто»64.  Лишь  чуть  больше  половины
из  них  (49  из  93)  участвовали  в  работе  парламентских  комитетов.
 Хотя  большинство  депутатов-предпринимателей  в  целом  разде¬
ляли  либеральный  курс  Собрания  (59,  по  неофициальной  оценке
современников,  принадлежали  к  «левой»),  поддержка  ими  «левого»
большинства  была  далеко  не  единодушной.  Имеющиеся  в  нашем
распоряжении  данные  по  двум  голосованиям  дают,  например,  такую
картину:  20  сентября  1790  г.  из  69  депутатов  данной  категории,  голо¬
совавших  по  вопросу  о  выпуске  ассигнатов,  46  вотировали  с  «левы¬
ми»  за  эмиссию,  23  с  «правыми»  -  против;  4  мая  1791  г.  из  62  голосо¬
вавших  по  вопросу  о  присоединении  Авиньона  35  выступили  вместе
с  «левыми»  за  присоединение,  22  с  «правыми»  -  против,  5  воз¬
держались.
 Характерна  и  последующая  судьба  депутатов-предпринимателей.
Из  88  доживших  до  завершения  работы  Учредительного  собрания
(6  умерли  еще  в  1789-1791  гг.)  почти  треть  (28)  в  дальнейшем  се¬
рьезно  пострадала  от  революции:  3  обанкротились,  3  были  вынужде¬
ны  эмигрировать,  22  подверглись  преследованиям  в  период  Террора
(в  том  числе  4  были  казнены,  13  арестованы).  Все  эти  факты  не  могут
не  подвести  к  мысли,  что  если  Французская  революция  и  имела  «ге¬
гемона»,  то  им  едва  ли  была  капиталистическая  буржуазия.
 *  *  *
 Огромный  материал,  накопленный  за  последние  десятилетия  в
области  экономической  истории,  заставляет  по-новому  взглянуть  и
на  вопрос  о  связи  революционных  событий  конца  XVIII  в.  с  дальней¬
шим  развитием  капитализма  во  Франции.  Сегодня,  пожалуй,  может
показаться  излишне  оптимистичным  вывод,  еще  сравнительно  не¬
давно  разделявшийся  многими  отечественными  историками,  о  том,
что  Революция  дала  «самый  мощный  импульс  формированию  новой
социально-экономической  системы  -  системы  капитализма»65.  И  де¬
ло  здесь  не  только  в  том,  что  торгово-промышленные  круги  француз¬
ского  общества  оказались  одной  из  наиболее  пострадавших  от
Революции  сторон.  Да,  мы  помним,  что  посягательства  на  крупную
собственность  были  неотъемлемым  атрибутом  массовых  волнений
революционной  эпохи  уже  с  самого  ее  начала  (например,  «дело
Ревельона»).  И  что  «негоциантизм»  в  эпоху  Террора  действительно
рассматривался  как  вполне  достаточный  повод  для  преследований,
которым  в  качестве  «спекулянтов»  (accapareurs)  подверглись  многие
 64  Lemay  Е.  H.  Op.  cit.  Р.  996-997.
 65  Ревуиенков  В.  Г.  Указ.  соч.  С.  505.
 182

предприниматели.  И  что  война  в  самом  деле  катастрофически  подо¬
рвала  бурно  развивавшуюся  накануне  Революции  заморскую  тор¬
говлю.  И  все  же,  как  показал  в  своем  фундаментальном  исследова¬
нии  А.  В.  Адо,  происшедшее  в  ходе  Революции  перераспределение
земельной  собственности  в  пользу  крестьянства  имело  гораздо  более
долгосрочные  последствия  для  развития  капитализма  во  Франции,
нежели  все  вышеперечисленные  факторы66.  В  отсутствие  статисти¬
ческих  цифр  по  Франции  в  целом  наиболее  показательными  в  дан¬
ном  отношении  до  сих  пор  остаются  результаты  исследования
Ж.  Лефевра  по  департаменту  Нор,  где  с  1789  по  1802  г.  доля  крестьян
в  общем  объеме  земельной  собственности  выросла  с  30  до  42  %
(+40  %),  буржуазии  -  с  16  до  28  %  (+75  %),  тогда  как  доля  дворян¬
ства  сократилась  с  22  до  12  %  (-45  %),  а  духовенства  -  с  20  %  до  О67.
 Передел  земли  в  пользу  мелких  собственников  и  связанное  с  ним
упрочение  традиционных  форм  крестьянского  хозяйства  оказали  во
многом  определяющее  влияние  на  темпы  и  специфику  промышлен¬
ного  переворота  во  Франции  XIX  в.  «Шедшая  в  этот  период  парцел¬
ляция  земельной  собственности  в  сочетании  с  сохранением  традици¬
онных  общинных  институтов  вела  к  тому,  что  даже  обнищавший  кре¬
стьянин  имел  возможность  не  покидать  деревню,  обладая  клочком
земли  и  обращаясь  к  общинным  угодьям  и  правам  пользования.  Это
усиливало  аграрное  перенаселение,  задерживало  отлив  бедноты  в  го¬
рода  и  создавало  в  деревнях  громадный  резерв  рабочей  силы,  остро
нуждавшейся  в  дополнительном  заработке.  Тем  самым  продлевалась
во  времени  относительная  стойкость  «доиндустриальных»  (ремес¬
ленных  и  мануфактурных)  форм  промышленного  производства,
прибыльность  которых  обеспечивалась  использованием  дешевого
труда  деревенской  бедноты,  а  не  модернизацией  с  применением  ма¬
шин  и  новой  технологии.  Агротехническая  перестройка  также  шла
замедленно,  черты  традиционной  системы  ведения  хозяйства  обна¬
руживали  большую  живучесть...»68  Данный  вывод  об  относительно
невысоком  уровне  агрикультуры  в  хозяйствах  новых  владельцев
земли  подтверждается  статистическими  сведениями,  собранными
французским  аграрным  историком  Ж.  К.  Тутэном,  которые  свиде¬
тельствуют  о  резком  падении  урожайности  большинства  зерновых  в
послереволюционный  период.  Так,  по  сравнению  с  1781-1790  гг.
среднестатистическая  урожайность  зерновых  в  1815-1824  гг.  снизи¬
 В6  См.:  Адо  А.  В.  Крестьяне  и  Великая  французская  революция...  С.  356-
359.
 67  См.:  Там  же.  С.  358.
 68  Там  же.  С.  365.
 183

лась  с  8  до  7,5  центнера  с  гектара;  пшеницы  -  с  11,5  до  8,24;  ржи  -
с  8  до  6,5;  ячменя  -  с  11  до  8,469.
 Одним  из  важнейших  факторов,  затруднявших  проведение  во
Франции  промышленной  революции  и  аграрного  переворота,  стал
«инвестиционный  голод».  Кризис  промышленности  и  торговли,  по¬
рожденный  Французской  революцией  и  войной,  вызвал  переориен¬
тацию  владельцев  капиталов  на  спекулятивные  операции  с  недвижи¬
мостью,  получившие  широкий  размах  в  результате  массовой  распро¬
дажи  национальных  имуществ.  Как  показал  в  ряде  своих  работ  об
экономических  последствиях  революции  А.  В.  Ревякин,  «важным
признаком  преобладания  торгового  капитала  в  начале  XIX  в.  был  за¬
метный  рост  вложений  буржуазии  в  недвижимую  собственность  в
ущерб  инвестициям.  Такого  рода  непроизводительные  вложения
привлекали  буржуазию  не  только  своей  “надежностью”,  что  в  усло¬
виях  политической  и  военной  нестабильности  было  немаловажным
мотивом  поведения,  но  и  высоким  общественным  престижем,  кото¬
рым  пользовались  крупные  землевладельцы.  Стремясь  приспосо¬
биться  к  общественным  отношениям,  в  основе  которых  лежала  соб¬
ственность  на  землю  как  главное  средство  производства,  торговый
капитал  проявлял  свою  неспособность  к  их  коренному  преобра¬
зованию»70.  И  хотя  капитализм  во  Франции  развивался,  несмотря  на
все  сложности  и  неблагоприятные  обстоятельства,  причинно-след¬
ственная  связь  этого  процесса  с  революционными  событиями  конца
XVIII  в.  выглядит  сегодня  уже  не  столь  бесспорной,  как  это  казалось
сравнительно  недавно.  Более  того,  значительное  и  все  более  усугуб¬
лявшееся  на  протяжении  первой  половины  XIX  в.  экономическое  от¬
ставание  Франции  от  Англии,  а  во  второй  половине  столетия  -  и  от
Германии,  заставляет  серьезно  задуматься  над  тем,  происходило  ли
развитие  французского  капитализма  «благодаря  революции»  или  же
«несмотря  на  нее».
 *  *  *
 Таким  образом,  подводя  итог  вышесказанному,  мы  можем  конста¬
тировать,  что  результатом  развития  отечественной  историографии
Французской  революции  за  последние  15  лет  стало  постепенное  раз¬
мывание  и  фактически  полное  разрушение  прежней  концептуальной
основы  интерпретации  историками-марксистами  этого  события.
 69  Toutain  J.  С.  Le  produit  de  l’agriculture  française  de  1700  à  1958:  1.
Estimation  du  produit  au  XVIIP  siècle.  P.,  1961.  P.  74.
 70  Ревякин  A.  В.  Буржуазия  после  Французской  революции  (первая  по¬
ловина  XIX  в.)  //  Буржуазия  и  Великая  французская  революция...  С.  150.
 184

Особо  следует  отметить,  что,  в  отличие  от  некоторых  других  отрас¬
лей  исторической  науки,  столь  радикальная  смена  вех  здесь  не  со¬
провождалась  ни  шумной  дискуссией,  ни  «развенчанием  авторите¬
тов».  Она  произошла  так  тихо,  что  фактически  осталась  незамечен¬
ной  в  околонаучных  кругах,  из-за  чего  многие  профессиональные
популяризаторы  исторических  знаний  и,  в  частности,  авторы  учеб¬
ников  продолжают  тиражировать  безнадежно  устаревшие  клише,  а
разрыв  между  уровнем  современных  исследований,  с  одной  стороны,
и  научно-популярной  и  учебной  литературы  -  с  другой,  отмечав¬
шийся  еще  10  лет  назад71,  продолжает  увеличиваться.  И  все  же  по¬
добный  «эволюционный»  способ  смены  вех  без  «драки  на  межах»
имеет  то  несомненное  достоинство,  что  позволяет  сохранить  преем¬
ственность  в  исследованиях  и  сберечь  все  то  действительно  ценное,
что  уходящая  в  прошлое  советская  историография  оставляет  в  на¬
следство  новой,российской.
 Завершить  же  свою  статью  я  хотел  бы  словами  А.  В.  Адо,  напи¬
санными  им  незадолго  до  кончины:  «В  литературе,  посвященной
истории  революции,  видно  обновление  проблематики,  ее  диверси¬
фикация,  стремление  к  более  широкому  видению  Французской  ре¬
волюции.  Образ  этой  революции,  который  вырисовывается  из  работ
последних  лет,  становится  более  многоликим,  менее  прямолиней¬
ным,  более  сложным  и  противоречивым.  Видно  стремление  истори¬
ков  переосмыслить  некоторые  устоявшиеся  оценки  и  схемы,  унасле¬
дованные  от  нашего  историографического  прошлого...  По  существу,
все  сказанное  позволяет,  как  я  думаю,  сделать  вывод,  что  советская
историография  Французской  революции  завершила  свое  существо¬
вание.  На  смену  ей  идет  становление  новой  российской  историогра¬
фии  Французской  революции.  Она  не  утрачивает  преемственности  с
наиболее  позитивным  наследием  историографии  советской,  но  она
принадлежит  уже  к  иному  времени  и  имеет  свое  особое  лицо»72.
 71  См.:  Пименова  Л.  А.  О  некоторых  спорных  вопросах...  С.  93.
 72  Адо  А.  В.  Письмо  профессору  Шен  Ченсишо...  С.  32.

Глава  8
«ФРАНЦУЗСКИЙ  ЕЖЕГОДНИК»
 Эта  глава  построена  иначе,  чем  все  предыдущие.  Если  там  пуб¬
ликация  ранее  выходившего  текста  предварялась  рассказом  о
тех  обстоятельствах,  в  которых  он  появился  на  свет,  то  в  пред¬
ставленной  ниже  статье,  написанной  к  полувековому  юбилею
«Французского  ежегодника»  и  десятилетию  его  возобновления1,
речь  идет  как  раз  о  том,  что  именно  этому  событию  предшествовало.
Однако  с  момента  выхода  статьи  из  печати  прошло  без  малого  десять
лет  жизни  «Французского  ежегодника»,  которые  тоже  были  обильно
наполнены  событиями.  Поэтому  вместо  пространного  предисловия  к
публикуемому  тексту,  как  это  делалось  ранее,  я  сопровожу  его  пост¬
скриптумом,  где  будет  рассказано  о  том,  что  случилось  с  «Ежегодни¬
ком»  позднее.
 И  пятьдесят,  и  десять  лет  спустя
 Время,  в  которое  мы  живем,  известный  французский  историк
Пьер  Нора  как-то  назвал  «эрой  коммемораций»,  поскольку  «каждый
год  и  каждый  месяц  требуют  своей  порции  обязательных  или  сфаб¬
рикованных  годовщин»2.  Редакционный  совет  «Французского  еже¬
годника»  (далее  -  ФЕ,  Ежегодник)  не  остался  в  стороне  от  этого
коммеморативного  поветрия  и  отмечает  в  2009  г.  сразу  две  настоя¬
щие,  ничуть  не  «сфабрикованные»,  круглые  даты:  50  лет  со  дня  вы¬
хода  из  печати  первого  выпуска  нашего  издания  (в  1959  г.  увидел
 1  Чудинов  Л.  В.  И  пятьдесят,  и  десять  лет  спустя.  Двойной  юбилей  «Фран¬
цузского  ежегодника»  //  Французский  ежегодник.  2009:  Левые  во  Франции.
М.,  2009.  С.  3-18.
 2  Нора  П.  Эра  коммемораций  //  Франция-память  /  под  ред.  П.  Нора.
СПб.,  1999.  С.  96.
 186

свет  ФЕ-1958)  и  10  лет  с  момента  его  возобновления  или,  используя
метафору  профессора  В.  П.  Смирнова3,  начала  «второй  жизни».
 Полвека  для  истории  -  срок  относительно  небольшой.  Да  и  для
одного  человека  он  не  выглядит  чем-то  из  ряда  вон  выходящим:  мой
научный  руководитель  профессор  Г.  С.  Кучеренко,  например,  ут¬
верждал,  что  историк  как  профессионал  собственно  только  и  форми¬
руется  к  пятидесяти  годам.  Однако  эпоха  появления  на  свет  первого
ФЕ  в  чем-то  кажется  сегодня  уже  «доисторической».
 Прежде  всего,  «доисторической»  для  современной  научно-изда¬
тельской  среды.  В  последние  годы  отечественные  историки  не  толь¬
ко  не  испытывали  недостатка  в  профессиональной  периодике,  но,  на¬
против,  вынуждены  были  тратить  немало  усилий,  пытаясь  отследить
в  почти  безбрежном  потоке  публикуемых  на  ее  страницах  материа¬
лов  что-либо  для  себя  интересное.  Один  только  Институт  всеобщей
истории  Российской  Академии  наук  (ИВИ)  до  недавнего  времени
издавал  помимо  собственно  ФЕ  еще  более  двух  десятков  различных
журналов,  ежегодников  и  альманахов.  Но  когда  ФЕ  впервые  увидел
свет,  из  нынешних  изданий  ИВИ  существовало  лишь  четыре  -  еже¬
годники  «Средние  века»  (основан  в  1942)  и  «Византийский  времен¬
ник»  (1947),  журналы  «Вестник  древней  истории»  (1937)  и  «Новая  и
новейшая  история»  (1957)  -  и  не  было  еще  ни  одного,  которое  спе¬
циализировалось  бы  на  истории  какой-либо  из  современных  стран.
 Впрочем,  не  было  тогда  в  помине  еще  и  самого  ИВИ  -  он  возник
лишь  в  1968  г.  Первые  тома  ФЕ  публиковались  под  грифом  единого
в  то  время  Института  истории  АН  СССР.  Иными  словами,  хотя  наше
издание  сейчас  выпускается  ИВИ,  появилось  оно  в  эпоху  «доистори¬
ческую»  и  для  этого  научного  учреждения.
 Имена  людей,  стоявших  у  истоков  ФЕ,  сегодня  уже  легенда  исто¬
рической  науки.  Трудно  поверить,  но  его  первый  главный  редактор,
академик  Вячеслав  Петрович  Волгин  (1879-1962),  родился  в  цар¬
ствование  Александра  II  -  ровно  130  лет  тому  назад.  Еще  живы  были
некоторые  современники  Наполеона!  Сегодня  имя  академика
Волгина  чаще  ассоциируется  с  названием  одной  из  улиц  Москвы,  но
всего  полвека  назад  его  носил  живой  человек,  подписавший  в  печать
первый  выпуск  нашего  Ежегодника!
 Вековые  юбилеи  других  отцов-основателей  ФЕ  -  Альберта
Захаровича  Манфреда  (1906-1976)  и  Виктора  Моисеевича  Далина
(1902-1985)  -  тоже  уже  история.  Я  особо  выделяю  эти  два  имени,
ибо  «золотой  век»  в  «первой  жизни»  Ежегодника  связан  был  прежде
 См.:  Смирнов  В.  П.  Две  жизни  одного  издания  //  Новая  и  новейшая
история.  2002.  №  3.  С.  219-226.
 187

всего  с  ними.  Собственно  уже  с  начального  выпуска  ФЕ  эти  мэтры
отечественной  историографии  стали  его  душой.  По  свидетельству
Светланы  Валерьяновны  Оболенской,  более  двадцати  лет  участво¬
вавшей  в  работе  над  ФЕ,  сначала  в  качестве  бригадира,  а  затем  -  от¬
ветственного  секретаря,  «В.  П.  Волгин  был  уже  стар  и  болен,  и,  хотя
он  живо  и  горячо  интересовался  делами  нового  издания,  факти¬
ческими  руководителями  с  самого  начала  стали  А.  3.  Манфред  и
В.  М.  Далин»4.
 После  смерти  В.  П.  Волгина  в  1962  г.  А.З.  Манфред  возглавил  ФЕ
уже  официально  и  руководил  им  до  конца  своей  жизни  -  полтора  де¬
сятка  лет,  больше,  чем  любой  другой  из  главных  редакторов
Ежегодника.  С.  В.  Оболенская  вспоминает:
 «...Альберт  Захарович  Манфред  был  и  по  званию  и  но  самому  существу
дела  истинным  главным  редактором,  и  все  дело  держалось  на  нем.  Его
широкие  научные  связи  -  у  нас  в  стране  и  за  рубежом,  его  научный
и  моральный  авторитет,  наконец,  его  дипломатические  способности  по¬
зволяли  разрешать  самые  трудные  вопросы,  которые  не  раз  возникали  в
отношениях  с  авторами,  с  дирекцией  Института  и  с  издательством.  Он
определял  общее  направление,  поддерживал  статус  “Ежегодника”  как  со¬
лидного  академического  издания,  конечно,  читал  все  поступавшие  в  ре¬
дакцию  статьи  и  в  случае  разногласий  мягко,  без  нажима  выносил  реше¬
ние,  которое  чаще  всего  никем  не  оспаривалось.  Это  не  исключало,
конечно,  споров,  колебаний,  коллегиальность  соблюдалась  неукосни¬
тельно.
 По  каждодневными  практическими  делами  -  первоначальным  отбором
материалов,  работой  с  авторами,  редактированием,  корректурой  -  всем
этим  и  при  жизни  Манфреда  руководил  Виктор  Моисеевич  Далин,  разу¬
меется,  при  полном  согласии  с  А.  3.  и  без  малейших  отступлений  от  его
линии  »Г).
 Со  смертью  А.  3.  Манфреда  в  1976  г.  В.  М.  Далин  оказался  един¬
ственным  руководителем  ФЕ,  формально  продолжая  занимать  пост
заместителя  главного  редактора.  До  выпуска  ФЕ-1980  главного  ре¬
дактора  вообще  не  было.  Но  и  после  того,  как  им  назначили  видного
партийного  и  государственного  деятеля  советского  времени  Вадима
Валентиновича  Загладина  (1927-2006),  ставшего  третьим  и  послед¬
ним  главным  редактором  «старого»  ФЕ,  Далин  по-прежнему  зани¬
мался  всей  текущей  работой  по  формированию  и  подготовке  в  печать
новых  выпусков  до  самой  своей  кончины  в  1985  г.
 4  Оболенская  С.  В.  Первая  попытка  истории  «Французского  ежегодни¬
ка»  //  Французский  ежегодник.  2002:  Историки  Франции.  К  100-летию
В.  М.  Далина  (1902-1985).  М.,  2002.  С.  57.
 5  Там  же.  С.  70-71.
 188

Разумеется,  существовала  и  редколлегия,  члены  которой  тоже
вносили  вклад  в  подготовку  Ежегодника  -  обо  всем  этом  подробно
рассказывается  в  уже  процитированном  исследовании  С.  В.  Обо¬
ленской.  Тем  не  менее  все  же  именно  отцы-основатели  ФЕ  определи¬
ли  профиль  издания  и  его  задачи,  среди  которых  выделю  две
главные:
 а)  развивать  связи  между  отечественными  и  зарубежными
специалистами  по  истории  Франции.
 «У  нас,  -  вспоминает  С.  В.  Оболенская,  -  были  опубликованы  работы
Ж.  Лефевра,  Э.  Лабрусса,  П.  Ренувена,  А.  Собуля,  М.  Домманже,
Ж.  Брюа,  Ж.  Бувье,  К.  Виллара,  Ж.  Годшо,  В.  Маркова,  В.  Крауса,
М.  Коссока,  наконец,  Ф.  Броделя  и  Ж.  Ле  Гоффа,  Ж.  Дюби,  М.  Вовеля  и
многих  других.  На  страницах  “Ежегодника”  выступили  шестьдесят  во¬
семь  иностранных  авторов,  среди  них  пятьдесят  пять  из  Франции,  один
из  США,  один  из  Италии,  трое  из  Польши,  трое  из  Венгрии,  четверо  из
ГДР  и  один  из  Болгарии»6;
 б)  координировать  научную  работу  отечественных  историков-
франковедов.
 «...С  самого  начала  “Французский  ежегодник”  ставил  своей  задачей  стать
“координационным  центром”  исследований  но  истории  Франции,  осу¬
ществлявшихся  в  нашей  стране.  Важной  и  привлекательной  чертой  этой
работы  было  участие  в  ней  множества  провинциальных  ученых.  Помимо
московских  и  ленинградских  историков,  на  страницах  “Ежегодника”  вы¬
ступили  сорок  два  автора  из  столиц  союзных  республик  и  провинциаль¬
ных  городов.  “География”  удивительно  обширна  и  разнообразна:  Киев,
Минск,  Тбилиси,  Ереван,  Алма-Ата,  Ташкент,  Горький,  Днепропетровск,
Донецк,  Иваново,  Ивано-Франковск,  Иркутск,  Казань,  Кировоград,
Курск,  Магнитогорск,  Нижний  Тагил,  Одесса,  Омск,  Пермь,  Свердловск,
Симферополь,  Степанакерт,  Сухуми,  Тарту,  Ульяновск,  Уфа,  Челябинск,
Чернигов,  Черновцы,  Чита,  Ярославль...»7
 После  смерти  отцов-основателей  угасла  и  «первая  жизнь»  ФЕ:
«С  кончиной  Манфреда,  а  затем  и  Далина  “Французский  ежегод¬
ник”,  это  наше  общее  дело,  наша  общая  любовь,  умер,  из  него  ушла
душа.  Тридцать  томов  “старого”  “Французского  ежегодника”  -  па¬
мятник  этим  двум  замечательным  людям»,  -  пишет  С.  В.  Оболен¬
ская8.
 Впрочем,  строго  говоря,  «смерть»  издания  произошла  не  скоропо¬
стижно:  после  ухода  из  жизни  В.  М.  Далина  появились  еще  четыре
тома  ФЕ.  Но  происходило  это  уже  как  бы  по  инерции.  Хотя  объем
 6  Там  лее.  С.  58.
 7  Там  же.  С.  63.
 8  Там  же.  С.  78.
 189

выпусков  от  года  к  году  «таял»,  даже  для  него  становилось  все  труд¬
нее  набирать  материал,  из-за  чего  в  Ежегоднике  был  опубликован
тогда  ряд  не  слишком  выразительных  текстов,  которые  ранее  едва  ли
имели  шанс  туда  попасть.  Престижность  издания  снижалась.
 Вспоминаю  характерный  случай.  ...Идет  к  концу  франко-совет¬
ский  коллоквиум  1987  года.  Порядком  устав  за  три  дня  заседаний,
участники,  однако,  терпеливо  дожидаются,  когда  последний  ора¬
тор  -  молодая  исследовательница  -  закончит  усыпляюще  монотон¬
ное  чтение  своего  доклада,  содержание  которого,  признаться,  тоже  не
слишком  захватывает.  Наконец,  терпение  З.В.  Удальцовой,  тогдаш¬
него  директора  ИВИ,  иссякает.  Прервав  выступающую  на  полуслове,
она  безапелляционным  тоном  произносит:  «Спасибо,  мы  всё  поняли.
Отдайте  текст  во  “Французский  ежегодник”,  они  опубликуют  его
целиком».  Мнения  редколлегии  -  захочет  она  это  публиковать  или
нет  -  никто  не  спрашивает.  О  критериях  качества  и  речи  нет,  напро¬
тив  -  на  тебе,  боже,  что  нам  не  гоже!
 В  1990  г.  увидел  свет  ФЕ-1988  (к  тому  времени  издание  выходи¬
ло  уже  с  двухгодичным  запозданием),  после  чего  стало  известно,  что
этот  выпуск  -  последний,  так  как  ИВИ  из-за  недостатка  финансиро¬
вания  вынужден  отказаться  от  публикации  страноведческой  перио¬
дики.  Впрочем,  сие  печальное  известие  фурора  не  вызвало:  ФЕ  и  без
того  угасал.  «Из  него  ушла  душа...»
 Здесь  можно  было  бы  сказать,  что  тогда-то  «старый»  ФЕ  «и  по¬
чил  тихо  в  бозе»,  однако  мне  больше  по  сердцу  другая  метафора...
 Занимаясь  историей  масонов  XVIII  в.,  я  обратил  внимание  на  то,
что  они  никогда  не  закрывали  свои  ложи.  Если  одна  из  них  почему-
либо  прекращала  деятельность,  члены  Ордена  говорили,  что  она  «по¬
грузилась  в  сон».  Считалось,  что  однажды  созданная  ложа  не  может
кануть  в  небытие  и  рано  или  поздно,  пусть  даже  век  спустя,  обяза¬
тельно  «проснется»,  вернувшись  к  жизни.
 Используем  тот  же  образ  и  мы:  после  1990  г.  ФЕ  погрузился  в
сон...
 «и
 Сон  этот  был  тревожным.  Что  имеем,  не  храним  -  потерявши,
плачем.  Об  утрате  пожалели  быстро,  но  поздно.  ФЕ  исчез  как  раз
тогда,  когда  некогда  сплоченная  профессиональная  корпорация  со¬
ветских  франковедов  стала  рассыпаться  прямо  на  глазах.  Мало  того,
что  после  развала  СССР  от  нее  разом  отпали  историки  бывших  со¬
юзных  республик,  «феодальная  раздробленность»  поразила  и  рос¬
сийскую  историографию.  С  появлением  множества  диссертацион¬
ных  советов  на  местах  оказалось  возможно  получить  ученую  степень,
не  покидая  своего  города  и  публикуясь  исключительно  в  изданиях
 190

собственного  вуза.  К  тому  же  в  безденежные  90-е  организовать  по¬
ездку  на  конференцию  стало  намного  сложнее,  чем  раньше,  не  говоря
уже  о  проведении  самой  конференции,  из-за  чего  количество  науч¬
ных  мероприятий  резко  сократилось.  В  результате  при  общем  росте
числа  остепененных  специалистов  плотность  научной  среды  суще¬
ственно  снизилась.  При  отсутствии  прежних  «площадок»  для  обсуж¬
дения  результатов  исследований  в  нем  теперь  могло  принять  участие
несравнимо  меньшее  число  специалистов,  чем  ранее9.  Вот  тут-то  всё
чаще  и  стали  с  сожалением  вспоминать  об  «уснувшем»  ФЕ.
 Однако  жалели  о  нем  прежде  всего  исследователи.  Органи¬
зационные  же  решения  -  удел  менеджеров  науки,  а  им  в  своих  дей¬
ствиях  приходится  руководствоваться  не  только  (и  порою  -  не
столько)  соображениями  научной  целесообразности,  но  и  ориенти¬
роваться  на  общественно-политическую  конъюнктуру.  Руководители
академических  учреждений,  как  когда-то  капитаны  парусных  судов,
должны  держать  «нос  по  ветру»,  чтобы  этот  «ветер»  конъюнктуры  не
только  не  потопил  их  корабли,  но,  напротив,  наполнял  паруса,  дви¬
гая  вперед.
 В  середине  1990-х  общественно-политическая  конъюнктура  не
благоприятствовала  развитию  сугубо  страноведческих  исследова¬
ний.  Тогдашнее  руководство  Российской  Федерации,  сочтя  статус
мировой  державы  для  нее  неподъемным,  находилось  в  поиске  новой
идентичности  страны.  Соответственно,  появился  спрос  на  исследо¬
вания  о  месте  России  в  мире  на  разных  этапах  ее  существования.
Многим  специалистам  по  истории  зарубежных  стран  пришлось  пе¬
реключиться  на  разработку  проблематики  отношений  этих  госу¬
дарств  с  Россией.  Один  за  другим  в  ИВИ  стали  возникать  новые  пе¬
риодические  издания  под  схожими  заголовками  -  «Россия  и  ...»
(далее  следовало  название  той  или  иной  страны).  В  1996  г.  появился
альманах,  ставший  позднее  ежегодником,  «Россия  и  Франция
ХУШ-ХХ  вв.»  (далее  -  РиФ).  На  протяжении  последующих  две¬
надцати  лет  вышло  в  свет  восемь  его  выпусков  (девятый  сейчас  на
подходе10).  Все  они  были  собраны  и  подготовлены  к  печати  силами
практически  одного-единственного  человека  -  бессменного  главного
редактора  РиФ  Петра  Петровича  Черкасова.  Блестящий  пример  на¬
учного  подвижничества!
 9  Подробнее  об  этом  см.:  Чудинов  А.  В.  Прошлое  и  настоящее  отечествен¬
ного  франковедения:  трудный  путь  «Французского  ежегодника»  //  Imagines
mundi:  альманах  исследований  всеобщей  истории  XVI-XX  вв.  №  5.  Сер.
«Интеллектуальная  история».  Вып.  3.  Екатеринбург,  2008.
 10  К  настоящему  моменту  вышло  уже  11  выпусков  РИФ.  -  Прим.  2017  г.
 191

Появление  РиФ  отчасти  заполнило  лакуну,  возникшую  после  ис¬
чезновения  «старого»  ФЕ,  где  сюжеты  русско-французских  отноше¬
ний  занимали  немало  места.  Но  именно  только  отчасти,  поскольку
исследования  по  собственно  французской  истории  в  РиФ,  естествен¬
но,  не  публиковались.
 Первыми  с  инициативой  преодоления  ситуации  «разброда  и  ша¬
тания»  выступили  историки  Французской  революции  XVIII  в.  -
традиционно  одна  из  наиболее  сплоченных  и  организованных  частей
профессионального  цеха  франковедов.  В  1998  г.  силами  Галины
Сергеевны  Чертковой,  Дмитрия  Юрьевича  Бовыкина  и  автора  этих
строк  был  выпущен  мемориальный  сборник  статей  к  95-й  годовщине
В.  М.  Далина11.  В  ходе  работы  над  этой  книгой  нами  были  впервые
отработаны  те  издательские  технологии,  которые  позднее  будут  ис¬
пользованы  и  при  подготовке  первых  выпусков  «нового»  ФЕ.
Оглядываясь  назад,  сегодня  можно  сказать,  что  в  техническом  плане
«Исторические  этюды  о  Французской  революции»  стали  своего  рода
«пилотом»  восстановленного  ФЕ.
 А  его  «пробуждение»  к  тому  времени  ощущалось  уже  как  настоя¬
тельная  необходимость.  В  тех  же  «Этюдах»  В.  П.  Смирнов  с  тревогой
писал:
 «К  сожалению,  из-за  финансовых  трудностей  “Французский  ежегодник”
больше  не  издается.  В  1990  г.  вышел  его  последний  выпуск.  Не  действует
сейчас  и  “Французская  группа”.  Ни  в  одном  научно-исследовательском
или  учебном  заведении  России  нет  секторов  или  кафедр  по  истории
Франции.  <...>  Российские  франковеды,  в  отличие,  например,  от  специа¬
листов  по  истории  США,  не  имеют  ни  объединяющего  центра,  ни  своего
печатного  органа.  Их  численность,  по-видимому,  сокращается  и  суще¬
ствует  реальная  угроза  ослабления  российских  исследований  по  истории
Франции»12.
 Под  этими  словами,  думаю,  мог  тогда  подписаться  любой  из
франковедов,  ну  разве  что  без  ссылки  на  американистов:  ситуация  с
«Американским  ежегодником»  на  самом  деле  была  ничуть  не
лучше.
 К  счастью,  в  конце  1990-х,  по  каким-то  глубинным  и  не  совсем  по¬
нятным  мне  причинам  «ветер»  конъюнктуры  переменился  на  попут¬
ный.  В  1999  г.,  пригласив  к  себе  ряд  специалистов  по  истории
Франции,  директор  ИВИ  академик  Александр  Оганович  Чубарьян
сообщил  нам,  что  считает  необходимым  скорейшее  возобновление
ФЕ.  Воодушевленный  недавним  опытом  выпуска  «Этюдов»,  я  поде¬
 11  Исторические  этюды  о  Французской  революции.  Памяти  В.  М.  Далина
(К  95-летию  со  дня  рождения)  /  под  ред.  А.  В.  Чудинова.  М.,  1998.
 12  Смирнов  В.  П.  Виктор  Моисеевич  Далин  //  Там  же.  С.  23.
 192

лился  им  с  присутствующими,  в  результате  чего  тут  же  и  получил  от
директора  предложение  заняться  восстановлением  ФЕ.
 Я  согласился  при  условии,  что  издание  сменит  имя.  Мотивировка
была  следующей.  При  основании  ФЕ  его  назвали  по  созвучию  с
«Немецко-французским  ежегодником»,  подготовленным  в  1844  г.
К.  Марксом  и  А.  Руге.  ФЕ  предстояло  стать  первым  периодическим
научным  изданием  по  истории  отдельной  страны  (к  тому  же  страны
капиталистической!),  и  для  получения  согласия  высоких  партийных
сфер  на  такое  новшество,  «правильный»  идеологический  подтекст
заглавия  был  отнюдь  не  лишним.  Однако  название  «ежегодник»  обя¬
зывает  выпускать  его  ежегодно.  Альманах  может  позволить  себе  лю¬
бую  периодичность,  ежегодник  -  нет.  Хотя  выдержать  подобный
темп  -  по  книге  в  год  -  само  по  себе  непросто  (тех  же  Маркса  и  Руге
хватило  только  на  один  сдвоенный  номер),  это  еще  полбеды.  Беда  в
том,  что  скорость  и  ритмичность  выхода  книги  в  свет  зависят  не
только  от  редколлегии,  но  и  от  издательства.  Производственный  же
цикл  издательства  «Наука»  долгие  годы  составлял  примерно  девять
месяцев  (сравнение  его  с  беременностью  было  тогда  уже  всем  приев¬
шейся  шуткой).  Из-за  столь  невообразимо  длинного  по  нынешним
меркам  срока  уже  первый  ФЕ-1958  не  «попал»  в  свой  год  и  вышел
только  в  1959-м.  Но  девять  месяцев  -  это  если  быстро.  Если  же  у  из¬
дательства  возникали  проблемы  (а  они  у  «Науки»  были  почти  всег¬
да,  сколько  я  ее  помню),  то  цикл  еще  больше  растягивался.  У  «старо¬
го»  ФЕ  именно  из-за  подобных  задержек  накопилось  к  середине
1970-х  опоздание  уже  в  два  года.  И  ведь  это  происходило  еще  в  со¬
ветскую  эпоху  плановой  экономики.  Теперь  же  на  дворе  стояло  «мут¬
ное  время»  90-х,  когда  никаких  гарантий  на  будущее  никто  не  мог
дать  просто  по  определению...  Браться  же  за  выпуск  издания,  сам  за¬
головок  которого  предполагал  будущий  обман  читателей,  мне  не
хотелось.
 Доводы  эти  показались  убедительными,  и  новое-старое  издание
решено  было  назвать  международным  альманахом  «Франция».  Там
же  на  совещании  свое  согласие  войти  в  его  редакционный  совет  дали
такие  авторитетные  франковеды,  как  Павел  Юрьевич  Уваров  и  Петр
Петрович  Черкасов,  о  чем  я  в  дальнейшем  ни  разу  не  пожалел  и,  на¬
деюсь,  они  тоже.
 Самым  старшим  из  членов  редакционного  совета  стал  Юрий
Львович  Бессмертный.  Причем  не  только  самым  старшим,  но  и  од¬
ним  из  наиболее  активных.  Выдающийся  ученый-медиевист  с  миро¬
вым  именем  и  удивительно  обаятельный  человек,  он  щедро  делился
с  окружающими  творческой  энергией  и  новыми  идеями.  Это  по  его
предложению  второй  выпуск  мы  решили  посвятить  французским
элитам  эпохи  Средневековья  и  Раннего  нового  времени.  К  сожале¬
 193

нию,  наша  совместная  работа  была  недолгой.  Осенью  2000  г.  Ю.  Л.
слег  с  тяжелой  простудой  накануне  международного  коллоквиума,
который  долгое  время  готовил  со  своим  отделом  и  который  должен
был  открывать.  Считая  себя  не  вправе  пропустить  столь  важное  и  с
таким  трудом  организованное  мероприятие,  он,  несмотря  на  высо¬
кую  температуру,  отправился  на  его  открытие.  Осложнение  оказа¬
лось  смертельным...
 Темой  первого  выпуска  нашей  «Франции»,  естественно,  стала
Французская  революция  XVIII  в.  Естественно  -  по  двум  причинам.
Во-первых,  основной  работой  по  формированию  тома  (при  посиль¬
ной  помощи  других  членов  редколлегии)  занимались  те  же,  кто  гото¬
вил  и  «Этюды»  -  Г.  С.  Черткова,  Д.  Ю.  Бовыкин  и  новоиспеченный
главный  редактор,  для  каждого  из  которых  Революция  была  приори¬
тетной  темой  собственных  исследований.  Соответственно,  мы  не
могли  отказать  себе  в  удовольствии  именно  с  нее  начать  наше  перио¬
дическое  издание,  благо,  что  и  дата  для  коммеморации  подвернулась
вполне  подходящая:  в  1999  г.  исполнялось  200  лет  со  дня  брюмериан-
ского  переворота,  который  большинство  историков  условно  считает
конечным  рубежом  Французской  революции.  Во-вторых,  выпуск  из¬
дания  надо  было  начать  как  можно  скорее,  пока  попутный  «ветер»
не  переменился  на  встречный.  Получить  же  статьи  у  историков
Революции  весьма  сплоченного,  как  уже  отмечалось,  сообщества,  где
в  большинстве  своем  все  знают  всех  и  многие  между  собой  дружат,
мы  могли  быстрее,  чем  у  кого-либо  еще.
 Однако  как  ни  спешили,  все  равно  опоздали.  Нет,  собрать-то  вы¬
пуск  собрали,  на  Ученом  совете  ИВИ  утвердили  и  в  издательство
«Наука»  увесистую  папку  с  распечатанными  текстами  отнесли,  но
выйти  там  в  свет  изданию  оказалось  не  суждено.  Беда  пришла,  отку¬
да  не  ждали.  В  Отделении  истории  РАН  неожиданно  поднялась  вол¬
на  недовольства  тем,  что  ИВИ  публикует  больше  периодических  из¬
даний,  чем  любой  другой  исторический  институт.  Потребовали  уре¬
зать  число  ежегодников  и  альманахов.  Нас  и  урезали.  Пришлось
опять  идти  в  «Науку»,  на  сей  раз  для  того,  чтобы  нашу  увесистую
папку  оттуда  забрать.
 А  тут  и  «ветер»,  действительно,  сменился  на  неблагоприятный.
Причины  этого  для  меня  столь  же  непонятны,  как  и  те,  по  которым
он  ранее  вдруг  на  какое-то  время  стал  попутным.  Прежний  интерес
«в  верхах»  к  возобновлению  издания  исчез.  Остались  мы  с  папкой
текстов  на  руках  и  не  выполненными  обязательствами  перед
авторами.
 Поскольку  штурм  высоты  не  удался,  надо  было  хотя  бы  достойно
отступить  -  опубликовать  имевшиеся  статьи,  пусть  и  не  в  форме  пе¬
риодического  издания,  а  всего  лишь  сборника.  И  даже  скромная  ин¬
 194

ститутская  типография  нас  вполне  бы  устроила.  С  этим  предложени¬
ем  я  и  отправился  к  заместителю  директора  ИВИ  Лорине  Петровне
Репиной,  отвечавшей  тогда  в  институте  за  издательские  вопросы.
Она-то  и  подсказала  нам  замечательный  обходной  маневр,  позволив¬
ший  обратить  поражение  в  победу.  Л.  П.  посоветовала  обратиться  в
издательство  УРСС,  с  которым  она  в  тот  момент  как  раз  налаживала
выпуск  ставшего  вскоре  широко  известным  альманаха  (ныне  -  жур¬
нала)  «Диалог  со  временем».  Без  этого  доброго  совета  возрождение
ФЕ,  очевидно,  не  состоялось  бы.
 Доминго  Марин  Рикой,  руководитель  УРССа,  или,  я  бы  даже  ска¬
зал,  его  «капитан»,  -  своей  решительностью  вкупе  с  испанским  ак¬
центом  он  мне  напомнил  известный  по  детским  книгам  романтиче¬
ский  образ  карибского  флибустьера  -  поставил  вопрос  ребром:
 -  Готов  выпускать  ФЕ.  «Францию»  -  нет!
 -  ???
 -  ФЕ  -  это  бренд!  «Франция»  -  неизвестно  что.
 -  Но  ежегодник  придется  выпускать  каждый  год...
 -  Собирайте  -  выпустим!
 Так  с  легкой  руки  дона  Доминго  решился  вопрос  о  «пробужде¬
нии»  ФЕ.  Международный  альманах  «Франция»  ушел  в  историю,  не
успев  появиться.  Остались  от  него  лишь  заготовленные  впрок  фир¬
менные  бланки  редакции,  которые  мы  теперь  используем  на
черновики.
 Так  началось  сотрудничество  ФЕ  с  издательской  группой  УРСС
в  разных  ее  ипостасях  (Едиториал  УРСС,  КомКнига,  ЛКИ,
ЛИБРОКОМ).  За  прошедшие  десять  лет  в  наших  отношениях  раз¬
ное  случалось,  бывали  и  трудности,  но  они  всегда  благополучно  пре¬
одолевались  во  многом  благодаря  дипломатичности  и  неизменному
обаянию  главного  редактора  УРССа  Виктории  Олеговны
Малышенко.
 Между  тем  заканчивался  2000  г.  УРСС  поставил  нам  жесткое  ус¬
ловие:  промежуток  между  ФЕ-2000  и  ФЕ-2001  не  должен  превы¬
шать  шести  месяцев,  чтобы  периодический  характер  издания  стал
сразу  для  всех  очевиден.  К  счастью,  мы  смогли  задействовать  имев¬
шиеся  наработки  для  выпуска,  посвященного  элитам.  С  нами  уже  не
было  Ю.  Л.  Бессмертного,  и  сбором  статей  по  средневековой  темати¬
ке  занялась  его  ученица  Юлия  Петровна  Крылова.  С  тех  пор  она  -
постоянный  и  активно  действующий  член  редакционного  совета,  а
теперь  еще  и  ответственный  секретарь  ФЕ,  «наш  человек  в  мире  ме¬
диевистики».  Она  и  Дмитрий  Юрьевич  Бовыкин  (ныне  -  замести¬
тель  главного  редактора)  -  два  опорных  столпа  всего  издания.
 К  сожалению,  в  подготовке  второго  выпуска  не  смогла  принять
активного  участия  тяжело  заболевшая  Г  С.  Черткова.  Она  была  в  на¬
шей  команде  живым  олицетворением  преемственности  «старого»  и
 195

«нового»  ФЕ.  Г.  С.  помнила  еще  В.  П.  Волгина,  долго  работала  с
 А. 	3.  Манфредом  и  В.  М.  Далиным,  навсегда  сохранив  самые  теплые
воспоминания  об  отцах-основателях  ФЕ  и  глубочайшее  уважение  к
их  памяти.  «Ушли  из  жизни  титаны  историографии  Французской
революции,  -  грустно  сказала  мне  она  в  одну  из  последних  наших
бесед,  когда  мы  обсуждали  будущую  тему  третьего  выпуска  ФЕ.  -
Наш  долг  -  сохранить  эту  историографию,  пока  придут  новые».
И  мы  решили  посвятить  ФЕ-2002  100-летию  В.  М.  Далина,  Учителя
самой  Г.  С.  и  одного  из  таких  титанов.  Для  того  тома  она  еще  успела
перевести  небольшую  статью  французского  историка  Р.  Леграна.
В  2001  г.  Галины  Сергеевны  Чертковой  не  стало.
 Со  второго  выпуска  у  ФЕ  появился  еще  один  соиздатель  -
Саратовский  государственный  университет  им.  Н.  Г.  Чернышевского.
Причина  тому  была  сугубо  материальная.  В  результате  сотрудниче¬
ства  с  УРССом  мы  получили  такое  огромное  преимущество,  как
многократное  сокращение  времени  между  сдачей  текста  в  издатель¬
ство  и  его  выходом  из  печати.  У  нас  за  прошедшие  годы  оно  состав¬
ляло  обычно  1-1,5  месяца,  а  порою  и  вовсе  две  недели  -  скорости
просто  «космические»  и  совершенно  немыслимые  для  периодики,
выходившей  по-прежнему  в  «Науке»,  хотя  и  там  новые  технологии
позволили  сократить  производственный  цикл  с  былых  девяти  меся¬
цев  примерно  до  шести.  Однако  за  скорость  приходилось  платить  до¬
полнительными  усилиями:  вся  работа  по  подготовке  текста  ФЕ  в  пе¬
чать  ложилась  на  его  редакционный  совет,  в  издательство  мы  несли
уже  готовый  макет.  Подготовка  макета  -  дело  довольно  дорогостоя¬
щее.  А  мы  после  перемены  «ветра»  конъюнктуры  оказались  полно¬
стью  предоставлены  сами  себе  -  абсолютная  свобода  за  свой  счет.
Вхождение  же  СГУ  в  число  соиздателей  ФЕ  сняло  с  наших  плеч,  по
крайней  мере,  часть  этих  технических  проблем.  Членами  редакцион¬
ного  совета  ФЕ  стали  тогдашний  декан  исторического  факультета
СГУ  Велихан  Салманханович  Мирзеханов  и  профессор  того  же  фа¬
культета  Андрей  Владимирович  Гладышев.  Забегая  вперед,  скажу,
что  наше  сотрудничество  оказалось  плодотворным,  но  недолгим.
После  ухода  В.  С.  Мирзеханова  с  поста  декана  институциональные
связи  между  ФЕ  и  СГУ  в  2007  г.  прервались.
 Другой  важной  проблемой  материального  плана,  стоявшей  перед
редакционным  советом  ФЕ,  была  организация  переводов  статей  за¬
рубежных,  прежде  всего  французских,  ученых.  Ее  удалось  решить  в
2002  г.  после  вхождения  в  число  наших  соиздателей  еще  одной  орга¬
низации  -  Франко-российского  центра  общественных  и  гуманитар¬
ных  наук,  который  взял  на  себя  эту  заботу.  Без  дружеской  поддержки
со  стороны  каждого  из  сменившихся  за  это  время  директоров  Цент¬
ра  -  Франсуазы  Досэ,  Алексиса  Береловича,  Валери  Познер  и  Жана
 196

Радвани  -  едва  ли  «новый»  ФЕ  дожил  бы  до  своего  10-летия.  Мы
также  весьма  признательны  Марку  Эли,  нынешнему  заместителю
директора  Центра,  за  его  неизменно  активное  участие  в  судьбе
Ежегодника.
 Так  в  течение  первых  двух  лет  после  «пробуждения»  ФЕ  сформи¬
ровался  его  редакционный  совет  и  определились  основные  техниче¬
ские  параметры  подготовки  издания.  Что  же  касается  его  содержа¬
ния,  то  особенности  «нового»  ФЕ,  думаю,  лучше  всего  оценивать  че¬
рез  сравнение  со  «старым».
 На  первый  взгляд  может  показаться,  что  между  массивным  томом
«ФЕ-1958»,  включавшим  в  себя  статьи  по  широкому  спектру  проб¬
лем  французской  истории,  и  «новыми»  выпусками  в  16-19  п.  л.,  спе¬
циализированными  по  конкретным,  достаточно  узким  темам,  нет  ни¬
чего  общего,  кроме  названия.  Однако  видимость  обманчива.
В  действительности  даже  по  внешним  параметрам  «новый»  ФЕ  пол¬
ностью  сохранил  преемственность  с  прежним.  Хотя  тот  начинал  с
огромного,  по  нынешним  меркам,  объема  почти  в  50  п.  л.,  однако  к
последнему  перед  «погружением  в  сон»  выпуску  имел  те  же  16  п.  л.,
что  и  самый  тонкий  из  возобновленных.
 Специализация  отдельных  номеров  также  началась  еще  до  «пере¬
рыва  на  сон».  «ФЕ-1987»  был  полностью  посвящен  200-летию
Французской  революции  XVIII  в.,  «ФЕ-1988»  -  вековому  юбилею
Шарля  де  Голля.  Именно  такой  подход  -  специализация  каждого  вы¬
пуска  на  конкретной  теме  -  был  положен  и  в  основу  возобновленно¬
го  издания.
 «Новый»  ФЕ,  как  и  прежний,  все  эти  годы  стремился  играть  ко¬
ординирующую  роль  в  профессиональном  сообществе  отечествен¬
ных  франковедов,  выступая  центром  притяжения  для  специалистов
по  истории  Франции  из  разных  городов  нашей  страны.  В  десяти  его
выпусках  опубликованы  37  статей  22  историков  из  Брянска,  Екате¬
ринбурга,  Казани,  Ростова-на-Дону,  Санкт-Петербурга,  Самары,  Са¬
ратова,  Тамбова,  Тюмени,  Ярославля,  а  также  -  из  заграничных  ныне
Еревана  и  Одессы.
 В  полной  мере  «новый»  ФЕ  сохранил  преемственность  со  «ста¬
рым»  и  в  том,  что  касалось  развития  научных  связей  отечественных
франковедов  с  иностранными,  прежде  всего  французскими.  Эти  уси¬
лия  находили  полное  понимание  у  наших  зарубежных  коллег,  охотно
предоставлявших  нам  для  публикации  свои  новейшие  тексты.  В  де¬
сяти  выпусках  возобновленного  ФЕ  увидели  свет  33  статьи  ино¬
странных  авторов,  в  том  числе  таких  видных  представителей  совре¬
менной  французской  исторической  науки,  как  Ж.  О.  Будон,
Ф.  Бурден,  М.  Вовель,  Б.  Гэно,  Ж.  Делюмо,  Р.  Десимон,  Ж.  Дюби
(предоставлено  вдовой  ученого),  Ж.  Дюма,  П.  Генифе,  Д.  Крузе,
 197

Ф.  Крузе,  К.  Мазорик,  М.  Озуф,  А.  Руссо,  Ж.  Ф.  Сиринелли  и  др.,  а
также  известных  исследователей  из  Великобритании  -  А.  Форреста,
Мексики  -  К.  А.  Агирре  Рохаса,  США  -  С.  А.  Ковингтона  и
Швейцарии  -  Б.  Бачко.  В  редакционный  совет  ФЕ  входит  автори¬
тетный  французский  историк,  ныне  генеральный  секретарь  Общест¬
ва  робеспьеристских  исследований  (далее  -  ОРИ),  Серж  Абердам.
 Траектория  международного  сотрудничества  порою  оказывалась
довольно  причудливой...  Когда  мы  готовили  первый  выпуск  нашего
издания,  посвященный  научным  итогам  200-летия  Французской  ре¬
волюции,  было  решено  открыть  его  двумя  историографическими
статьями  о  процессах,  происходивших  в  отечественной  и  во  фран¬
цузской  историографии  за  время  празднования  юбилея.  Но  если  с
обзором  французской  научной  литературы  о  Революции  проблем  не
возникло  -  его  для  нас  любезно  согласился  написать  С.  Ф.  Блуменау,
пожалуй,  крупнейший  в  нашей  стране  специалист  по  данной  темати¬
ке,  -  то  найти  автора  для  «российской»  статьи  оказалось  гораздо
сложнее.  Сначала  я  обратился  с  соответствующей  просьбой  к
Александру  Владимировичу  Гордону,  старейшему  на  сегодняшний
день  члену  сообщества  российских  историков  Французской  револю¬
ции,  и  страшно  обрадовался,  получив  положительный  ответ.  Однако
проблемы  со  здоровьем,  увы,  помешали  А.  В.  реализовать  задуман¬
ное.  Не  удалось  мне  уговорить  взяться  за  эту  работу  и  Л.  А.  Пименову
(взамен  она  дала  нам  для  того  выпуска  интереснейшую  статью  об  ос¬
вещении  французскими  исследователями  истории  Старого  порядка
кануна  Революции).  Пришлось  писать  самому.  Так,  в  силу  издатель¬
ской  необходимости  и  отчасти  случайно  появилась  статья  «Смена
вех»13,  которую  позднее  В.  П.  Смирнов  назовет  «программной»  для
возобновленного  ФЕ14.
 Текст  получил  резонанс  и  привлек  внимание  французских  кол¬
лег,  сначала  -  русистов,  которые  издали  его  на  французском  языке15,
а  потом  и  специалистов  по  Революции.  Последние,  заинтересовав¬
шись  теми  переменами,  что  произошли  за  последние  два  десятиле¬
тия  в  нашей  историографии,  захотели  узнать  о  них  больше.  В  2002  г.
тогдашний  генеральный  секретарь  ОРИ  М.  Дориньи  во  время  визи¬
та  в  Москву  предложил  российским  коллегам  подготовить  и  выпу¬
 13  Чудинов  А.  В.  Смена  вех:  200-летие  Революции  и  российская  историо¬
графия  //  Французский  ежегодник.  2000:  200  лет  Французской  революции
1789-1799  гг.:  итоги  юбилея.  М.,  2000.  С.  5-23.
 и  Смирнов  В.  П.  Две  жизни  одного  издания...  С.  224.
 15  Tchoudinov  A.  La  Révolution  française:  de  l’historiographie  soviétique  à
l’historiographie  russe,  «changement  de  jalons»  //  Cahiers  du  monde  russe.  2002.
N  2/3.  P.  449-462.
 198

стить  во  Франции  сборник  статей  по  результатам  их  новейших  ис¬
следований.  Год  спустя  эта  книга  увидела  свет16.  Там  наряду  с  новы¬
ми  текстами  была  по  желанию  издателей  перепечатана  во  второй  раз
и  «Смена  вех».
 Сборник  этот  еще  больше  подогрел  интерес  французов  не  только
к  настоящему,  но  и  к  прошлому  нашей  историографии.  В  2006  г.
Музеем  Французской  революции  в  Визиле  была  проведена  под  эги¬
дой  ОРИ  и  ФЕ  международная  научная  конференция  «Советская  и
французская  историографии  Старого  порядка  и  Революции
XVIII  века  в  зеркальном  отражении»,  материалы  которой,  переве¬
денные  на  русский  язык,  были  опубликованы  в  ФЕ-200717.  В  настоя¬
щее  время  готовится  аналогичное  французское  издание18.
 Таким  образом,  заложенные  отцами-основателями  ФЕ  традиции
научного  сотрудничества  не  только  получили  продолжение  в  наши
дни,  но  и  приняли  новые,  более  разнообразные  формы.
 После  констатации  стольких  линий  преемственности  «старого»  и
«нового»  Ежегодников  вполне  может  возникнуть  вопрос:  а  было  ли
различие?  Было,  и  его  можно  выразить  одним  словом  -  плюрализм.
Претензии  советской  историографии  на  монопольное  обладание  ис¬
тиной  остались  в  прошлом.  За  минувшие  десять  лет  ФЕ  был  тем  фо¬
румом,  где  свободно  встречались  историки  разных  мировоззренче¬
ских,  идеологических,  политических  и  методологических  предпоч¬
тений.
 Приведу  лишь  один,  но  наиболее  яркий  пример.  Те,  кто  интересу¬
ется  историей  Французской  революции  -  темой,  как  известно,  идео¬
логически  и  политически  весьма  острой,  -  хорошо  знают  об  ожесто¬
ченных  спорах  во  Франции  1960-1980-х  гг.  между  приверженцами
ее  «классической»  интерпретации,  возглавлявшимися  А.  Собулем,  и
сторонниками  «ревизионистского»  («критического»)  прочтения,
группировавшимися  вокруг  Ф.  Фюре.  Хотя  ни  Собуля,  ни  Фюре
давно  уже  нет  в  живых,  угли  этой  дискуссии  во  Франции  все  еще  го¬
рячи.  В  прежние  времена  ФЕ  в  жесткой  форме  выступал  на  стороне
марксиста  Собуля,  в  своей  же  «второй  жизни»  издание  открылось
для  всех  точек  зрения.  На  его  страницах  печатались  и  ученик  Фюре,
 1(5  Les  Historiens  russes  et  la  Révolution  française  après  le  Communisme  /
Étude  révolutionnaires.  N  5.  P.,  2003.
 17  Французский  ежегодник.  2007:  Советская  и  французская  историогра¬
фии  в  зеркальном  отражении.  20-е  -  80-е  годы  XX  в.  М.,  2007.
 18  Écrire  l’histoire  par  temps  de  guerre  froide:  Soviétiques  et  Français  autour
de  la  crise  de  l’Ancien  régime  /  sous  la  dir.  de  S.  Aberdam,  A.  Tchoudinov.  P.,
2014.  -  Прим.  2017  г.
 199

представитель  четвертого  поколения  школы  «Анналов»  П.  Генифе19,
и  ученик  Собуля,  ныне  [в  2009  г.]  председатель  Общества  робеспье-
ристских  исследований  Ф.  Бурден20.  В  2003  и  2007  гг.  мы  публикова¬
ли  под  одной  обложкой  представителей  обоих  соперничающих  на¬
правлений  -  и  «классического»,  и  «критического».
 Точно  так  же  редакция  возобновленного  ФЕ  приветствовала  са¬
мый  широкий  плюрализм  методологических  подходов  к  изучению
всех  тех  аспектов  истории  Франции,  которые  становились  темами
специализированных  выпусков.  В  некотором  смысле  кредо  издания
за  прошедшие  десять  лет  можно  сформулировать  как  «новый  взгляд
на  старые  сюжеты».  Во  всяком  случае,  именно  подобным  образом  ав¬
торы  Ежегодника  попытались  подойти  к  рассмотрению  таких,  каза¬
лось  бы,  традиционных  тем,  как  история  Французской  революции21,
дворянства22,  правой23  и  левой24  политических  традиций,  религиоз¬
ных  конфликтов25,  абсолютизма26,  эпохи  Наполеона27,  взаимоотно¬
шений  Франции  с  Англией28,  историографии29  и  проч.  Причем  особо
отмечу,  что,  в  отличие  от  многих  современных  отечественных  изда¬
ний,  специализирующихся  на  обсуждении  новейших  методологий,
 19  Генифе  П.  Французская  революция  и  Террор  //  Французский  ежегод¬
ник.  2000...  С.  68-87;  Он  же.  «Рассуждения  о  Франции»  Ж.  де  Местра  и
Французская  революция  //  Французский  ежегодник.  2003:  Правые  во  Фран¬
ции.  М.,  2003.  С.  75-119.
 20  Бурден  Ф.  Революционная  аккультурация:  борьба  за  новую  социабсль-
ность  //  Французский  ежегодник.  2001...  С.  201-215.
 21  Французский  ежегодник.  2000.  200  лет  Французской  революции
1789-1799  гг.:  итоги  юбилея.  М.,  2000.
 22  Французский  ежегодник  2001.  М.,  2001.  Тема  этого  выпуска:  «История
элит  в  Средние  века  и  Раннее  новое  время»  по  техническим  причинам  не  от¬
разилась  в  выходных  данных.
 2:5  Французский  ежегодник.  2003:  Правые  во  Франции.  М.,  2003.
 24  Французский  ежегодник.  2009:  Левые  во  Франции.  М.,  2009.
 25  Французский  ежегодник.  2004:  Формы  религиозности  в  XV  -  начале
XIX  вв.  М.,  2004.
 26  Французский  ежегодник.  2005:  Абсолютизм  во  Франции.  К  100-летию
Б.  Ф.  Поршнева  (1905-1972).  М.,  2005.
 27  Французский  ежегодник.  2006:  Наполеон  и  его  время.  К  100-летию
 A.  3.  Манфреда  (1906-1976).  М.,  2006.
 28  Французский  ежегодник.  2008:  Англия  и  Франция  -  соседи  и  конку¬
ренты.  XIV-XIX  вв.  М.,  2008.
 29  Французский  ежегодник.  2002:  Историки  Франции.  К  100-летию
 B.  М.  Далина  (1902-1985).  М.,  2002;  Французский  ежегодник.  2007:  Совет¬
ская  и  французская  историографии  в  зеркальном  отражении.  20-е  -  80-е  го¬
ды  XX  в.  М.,  2007.
 200

содержание  возобновленного  ФЕ  составляли  в  основном  исследова¬
ния  по  конкретной  проблематике,  где  такие  методологии  применя¬
лись.  Впрочем,  методологические  аспекты  изучения  определенных
тем  и,  в  частности,  проблемы  понятийного  аппарата  также  находили
здесь  свое  отражение.
 В  целом  же,  судя  по  многочисленным  откликам  коллег  как  у  нас  в
стране,  так  и  за  рубежом,  а  также  по  тому,  что  ряд  выпусков  «нового»
ФЕ  уже  давно  стал  библиографической  редкостью,  можно  предполо¬
жить,  что  издание  нашло  своего  читателя.
 *  *  *
 Однако  все  когда-то  кончается  -  и  хорошее,  и  плохое.  10  лет  нам
удавалось,  отчаянно  маневрируя,  идти  своим  курсом  даже  без  попут¬
ного  ветра.  Теперь  -  впереди  тайфун.  Вызванные  экономическим
кризисом  волны  достигли  и  академического  моря.  Одна  из  них  уже
накрыла  родную  для  многих  периодических  изданий  гавань  изда¬
тельства  «Наука»,  отправив  на  дно  все  страноведческие  ежегодники
и  альманахи  ИВИ,  включая,  похоже,  и  братский  нам  РиФ.  Как  долго
мы  еще  сумеем  держаться  на  плаву,  никто  сказать  не  может.  На  вся¬
кий  случай  приходится  прощаться  «навек»  перед  каждым  «выходом
в  море».
 Но  даже  если  этот  выпуск  окажется  для  «нового»  ФЕ  последним,
не  будем  терять  надежды  на  то,  что  когда-нибудь  наступят  лучшие
времена  и  найдутся  люди,  способные  еще  раз  «разбудить»  наше  из¬
дание,  положив  начало  его  теперь  уже  «новейшей»  истории.
 Постскриптум
 Теперь,  спустя  годы  после  того,  как  были  написаны  приведенные
выше  «прощальные»  строки,  можно  признаться,  что  этот  «плач
Ярославны»  заслуживает  не  столько  буквального,  сколько  герменев¬
тического  прочтения.  Берясь  в  1999  г.  за  восстановление  ФЕ,  я  ис¬
кренне  полагал,  что  моя  миссия  продлится  не  дольше  десяти  лет  и
сведется,  говоря  языком  современного  бизнеса,  исключительно  к
«стартапу»  -  запустить  издательский  процесс,  отладить  его  на  деся¬
ти  выпусках  и  с  чистой  совестью  сдать  успешно  действующее  пред¬
приятие  преемнику.  Дольше  этого  срока  я  заниматься  Ежегодником
не  планировал,  поскольку  опыт  работы  над  вышеупомянутыми
«Этюдами»,  а  потом  и  над  первыми  выпусками  ФЕ  показал,  что  вре¬
мени  и  сил  подготовка  одного  тома  требует  примерно  столько  же,
сколько  написание  собственной  монографии,  тогда  как  удовольствия
последнее  доставляет  гораздо  больше.  Поэтому  по  мере  приближе¬
ния  изначально  намеченного  для  себя  срока  завершения  полномочий
я  стал  предпринимать  всё  более  активные  демарши  перед  руковод¬
 201

ством  Института,  сначала  прозрачно  намекая,  а  потом  уже  и  вовсе  в
открытую  сигналя,  что  «караул  устал»  и  нуждается  в  замене.  Однако
желающего  занять  это  место  гребца  на  галере  не  нашлось,  и  я  начал
готовить  коллег  к  мысли,  что  десятый  выпуск  восстановленного  ФЕ,
вероятно,  станет  последним.  Начавшийся  в  2008  г.  экономический
кризис,  который  действительно  отправил  ко  дну  многие  периодиче¬
ские  научные  издания,  существенно  осложнил  и  нам  сотрудничество
с  издателем,  что  давало  вполне  благовидный  предлог  вновь  «усы¬
пить»  ФЕ  до  лучших  времен  ввиду  сложившихся  форс-мажорных
обстоятельств.  И  хотя  окончательное  решение  еще  не  было  принято
и  в  редакционном  совете  шло  обсуждение  «быть  или  не  быть»,  юби¬
лейная  статья  главного  редактора  для  «ФЕ-2009»  получила  «про¬
щальную»  концовку  на  тот  случай,  если  очередному  выпуску  все  же
не  суждено  будет  увидеть  свет.
 Чашу  весов  в  пользу  продолжения  «второй  жизни»  Ежегодника
склонил,  как  это  ни  удивительно,  именно  экономический  кризис.  За
десять  лет  процесс  подготовки  ФЕ  на  всех  стадиях,  от  сбора  статей
до  сдачи  готового  макета  в  типографию,  был  отлажен  нами  до  авто¬
матизма  и  абсолютно  не  зависел  от  издательства,  занимавшегося
лишь  печатью  и  распространением  тиража.  В  отличие  от  других  пе¬
риодических  изданий,  избалованных  многолетним  сотрудничеством
с  «Наукой»,  которая  брала  на  себя  всю  редакционную  и  техническую
подготовку,  команда  ФЕ  была  закалена  десятью  годами  автономного
плаванья  и  обрела  высочайшую  степень  самодостаточности.  Вот  по¬
чему  поветрие  экономического  кризиса,  оказавшееся  смертельным
для  многих  других  периодических  изданий,  у  Ежегодника,  можно
сказать,  вызвало  лишь  легкое  недомогание:  если  оно  и  создало  нам
проблемы,  то,  во  всяком  случае,  не  такие,  которых  нельзя  было  ре¬
шить.  Поэтому  в  ситуации  массового  обвала  научной  периодики
«усыплять»  полный  жизни  ФЕ  только  из-за  того,  что  «я  устал,  я  ухо¬
жу»,  было  абсурдно.  И  мы  начали  готовить  очередной  выпуск.
 Впрочем,  сначала  предстояло  определиться  с  тем,  где  нам  дальше
печатать  Ежегодник.  Из-за  возникших  на  книжном  рынке  трудно¬
стей  у  нас  разладились  отношения  с  прежним  издателем,  и  мы  реши¬
ли  искать  нового.  За  этим  дело  не  стало:  генеральный  директор  изда¬
тельства  «Квадрига»  Иван  Александрович  Тихонюк  сам  любезно
предложил  нам  свое  сотрудничество.
 После  столь  успешного  разрешения  нашего  внутреннего  мини¬
кризиса,  в  котором  обстоятельства  психологического  порядка  игра¬
ли,  пожалуй,  даже  более  важную  роль,  чем  материальные  затрудне¬
ния,  редакционная  статья  «ФЕ-2010»  звучала  уже  если  и  не  бравур¬
но,  то  весьма  оптимистично:
 202

«Прошлый,  2009  год  оказался  для  “Французского  ежегодника”  не  только
годом  двух  юбилеев  -  50-летия  выхода  в  свет  первого  выпуска  и  10-летия
с  момента  возобновления  издания  или  начала  его  “второй  жизни”,  -  но  и
временем  больших  тревог.  Последствия  экономического  кризиса,  затро¬
нувшего  также  академическую  сферу,  создали  реальную  угрозу  дальней¬
шему  существованию  Ежегодника,  а  потому  юбилейная  статья  главного
редактора  заканчивалась  тогда,  увы,  не  празднично.  <...>
 Впрочем,  всё,  что  нас  не  убивает,  делает  нас  сильнее.  Кризис  ведь  он  и
стимул  для  обновления.  Так  мы  к  нему  и  отнеслись.
 С  этого  выпуска  ФЕ  начинает  если  не  “третью  жизнь”,  то,  во  всяком  слу¬
чае,  “двух-с-половинную”  (существовал  же  когда-то  “двух-с-половинный
Интернационал”)...»
 Уже  по  традиции  «новую  жизнь»  решили  начать  с  темы  Фран¬
цузской  революции30.  Только  на  сей  раз  предпочтение  отдали
не  статьям,  а  источникам.  Большую  часть  существенно  возросшего
(29,5  п.  л.  против  24,5  в  2009  г.)  объема  «ФЕ-2010»  заняли  впервые
публикуемые  документы  по  истории  Французской  революции  и
Наполеоновских  войн,  сопровождаемые  подробными  вступительны¬
ми  статьями  и  комментариями.  «ФЕ-2010»  интересен  также  тем,  что
в  нем  впервые  основное  ядро  авторов  составили  молодые  историки,
пришедшие  в  историографию  Французской  революции  и
Наполеоновских  войн  в  2000-е  гг.  (подробнее  о  них  пойдет  речь  в  де¬
сятой  главе  этой  книги)31.
 В  2011  г.  мы  опять  поменяли  издателя.  Гегелевский  принцип  ра¬
боты  «Квадриги»  -  «крот  истории  роет  долго,  но  хорошо»  -  оказал¬
ся,  увы,  не  вполне  совместим  с  жестким  графиком  выпуска  периоди¬
ческого  издания.  В  тот  год  мы  приняли  принципиально  иной  поря¬
док  публикации  Ежегодника:  необходимые  для  обязательной
рассылки  и  для  других  заинтересованных  библиотек  полторы  сотни
экземпляров  печатаются  в  типографии  ИВИ,  а  для  широкой  публи¬
ки  текст  каждого  выпуска  размещается  в  свободное  пользование  на
официальном  сайте  ФЕ.  Как  показал  резко  возросший  индекс  цити¬
рования  Ежегодника,  это  было  правильное  решение:  никакой  бумаж¬
 ю  Французский  ежегодник.  2010:  Источники  по  истории  Французской
революции  XVIII  в.  и  эпохи  Наполеона.  М.,  2010.
 :п  Чепурипа  М.  Ю.  Термидорианец  Камилл  Бабёф  и  его  читатели  //
Французский  ежегодник  2010.  С.  237-273;  Прусская  Е.  Л.  Арабские  хроники
как  источник  по  истории  Египетской  экспедиции  Бонапарта  //  Там  же.
 С. 	274-295;  Промыслов  Н.  В.  Отступление  Великой  армии  от  Москвы  до  Смо¬
ленска  в  письмах  ее  солдат  //  Там  же.  С.  312-376;  «Если  это  опубликовать,
они  вас  разорвут...»  Беседа  с  И.  Н.  Осиновским  /  публ.  А.  А.  Митрофанова  //
Там  же.  С.  377-392.
 203

ный  тираж  по  охвату  читающей  публики  не  сравнится  с  возможно¬
стями  Интернета.
 В  2011  г.  ФЕ  впервые  после  своего  восстановления  совершил  экс¬
курс  на  тематическое  поле,  ранее  традиционно  принадлежавшее
РиФ.  Хотя  это  братское  для  нас  издание  и  сумело  выжить  во  время
кризиса  благодаря  поистине  титаническим  усилиям  его  главного  ре¬
дактора  П.  П.  Черкасова,  оно  утратило  в  новых  условиях  свой  преж¬
ний  статус  ежегодника  и  публикуется  теперь  лишь  раз  в  несколько
лет  как  альманах  без  четко  заданной  периодичности.  В  результате  у
ФЕ  появилась  возможность,  не  создавая  излишней  в  данном  случае
конкуренции,  время  от  времени  вторгаться  и  в  область  истории  рус¬
ско-французских  отношений.
 «ФЕ-2011»  стал  результатом  многолетнего  международного  про¬
екта  по  изучению  роли  французских  гувернеров  в  европейском  (в
том  числе  российском)  домашнем  образовании  Х\ЧП-Х1Х  вв.,  кото¬
рый  мы  реализовали  с  моим  другом  и  земляком-архангелогордцем,  а
ныне  авторитетным  французским  историком  Владиславом
Ржеуцким.  Итоги  проекта  были  подведены  в  сентябре  2009  г.  на
большой  конференции  в  Санкт-Петербурге,  участники  которой  и
представили  в  Ежегодник  статьи,  написанные  на  основе  своих  докла¬
дов32.  Два  года  спустя  этот  выпуск  вышел  также  отдельным  изданием
во  Франции33.
 В  2012  г.  не  могли  мы,  разумеется,  остаться  в  стороне  и  от  празд¬
нования  200-летия  Отечественной  войны  1812  года.  Коммемо-
ративный  бум,  охвативший  нашу  страну,  напоминал  ту  юбилейную
лихорадку,  которую  мы  пережили  в  1989  г.  по  случаю  аналогичной
годовщины  Французской  революции.  Впрочем,  к  теме  войны
1812-го  года  мы  обратились  еще  за  год  до  юбилея,  опубликовав  в  раз¬
деле  «Историография»  «ФЕ-2011»  материалы  «круглого  стола»  о
«русской  кампании»  Наполеона,  где  приняло  участие  большинство
ведущих  отечественных  специалистов  по  данной  теме34.
 Выход  в  свет  «ФЕ-2012»  с  широким  представительством  зару¬
бежных  авторов35  был  приурочен  к  большой  международной  конфе¬
ренции  «Отечественная  война  1812  года  в  контексте  мировой  исто¬
 32  Французский  ежегодник.  2011:  Франкоязычные  гувернеры  в  Европе
XV1I-X1X  вв.  /  под  ред.  А.  В.  Чудинова,  В.  С.  Ржеуцкого.  М.,  2011.
 33  Le  Précepteur  francophone  en  Europe  (XVIIC-XIXC  siècles)  /  sous  dir.  de
V.  Rjéoutski,  A.  Tchoudinov.  P.,  2013.
 34  Отечественная  война  1812  г.:  актуальные  вопросы  современной  исто¬
риографии.  Материалы  «круглого  стола»  /  подг.  Н.  В.  Промыслов  //  Фран¬
цузский  ежегодник.  2011...  С.  348-392.
 33  Французский  ежегодник.  2012:  200-летний  юбилей  Отечественной
войны  1812  года.  М.,  2012.
 204

рии»  в  ИВИ  РАН,  намеченной  на  9-13  июля.  Параллельно  основные
статьи  выпуска  увидели  свет  на  французском  языке  в  специализиро¬
ванном  номере  журнала  «Annales  historiques  de  la  Révolution
française»36.
 Из-за  необходимости  успеть  к  конференции  этот  том  нам  приш¬
лось  подготовить  раньше,  чем  обычно,  что  вызвало  определенные
технические  трудности.  После  ухода  из  УРССа,  где  оформление  об¬
ложки  Ежегодника  было  по  соображениям  экономии  предельно
скромным,  редколлегия  начала  активно  экспериментировать  с  но¬
вым  оформлением,  подбирая  наиболее  оптимальный  вариант.  В  кон¬
це  концов  решили  остановиться  на  том  варианте,  что  был  в  результа¬
те  использован  в  «ФЕ-2011»  -  белый  заголовок  на  темно-синем  фо¬
не.  Такой  же  макет  обложки  был  подготовлен  и  для  «ФЕ-2012»,
однако  в  последний  момент  выяснилось,  что  типография  чисто  тех¬
нически  не  успевает  сделать  цветную  заливку  к  заданному  сроку,  из-
за  чего  нам  предложили  ограничиться  черно-белым  оформлением.
Это  был  настоящий  шок:  юбилейный  выпуск  ФЕ,  который  предстоя¬
ло  вручить  десяткам  приехавших  на  московскую  конференцию  исто¬
риков  из  разных  стран,  выйдет  в  черно-белом  оформлении,  словно
какой-нибудь  малобюджетный  сборник  аспирантских  статей!
Впрочем,  за  отсутствием  альтернативы  ничего  другого  не  оставалось,
как  срочно  искать  решение,  исходя  из  сложившихся  обстоятельств.
Крутившиеся  в  голове  слова  «черно-белая  обложка,  черно-белая...»
дали  толчок  к  построению  следующей  логической  цепочки:  «Что
значит  белое?  Это  -  цвет  снега,  на  котором  тысячами  умирали  фран¬
цузские  солдаты,  отступая  в  1812  г.  из  Москвы.  А  что  такое  черное?
Для  французов  это  -  сам  1812  год,  черный  год  страшной  трагедии»...
В  результате  оформление  получилось  максимально  лаконичным,  но
весьма  впечатляющим:  на  белоснежном  фоне  чернели  цифры  1812,
разрываемые  порывами  зимнего  ветра.  Удачный  выбор  образа  отме¬
тили  все  участники  конференции.  Однако  это  -  единственный  том,
для  которого  обложка  разрабатывалась  индивидуально.  Начиная  с
«ФЕ-2013»  мы  стали  использовать  типовое  оформление  -  красно¬
синий  заголовок  на  белом  фоне,  -  стилизованное  под  суперобложку
«старого»  Ежегодника  1950-1970-х  гг.
 В  2012  г.  была  также  опробована  новая  технология  подготовки
очередных  выпусков  ФЕ  -  параллельная  работа  сразу  над  тремя  то¬
мами,  за  каждый  из  которых  отвечал  один  из  членов  редколлегии:  за
том  «Жизнь  двора  во  Франции  от  Карла  Великого  до  Людо¬
вика  XIV»  -  Ю.  П.  Крылова;  за  тему  «Франция  и  Восток»  -  Евгения
 36  Annales  historiques  de  la  Révolution  française.  2012.  №  3  (369):  L’image  de
l’ennemi  à  l’époque  des  guerres  napoléoniennes  /  sous  dir.  de  A.  Tchoudinov.
 205

Александровна  Прусская,  ставшая  в  2015  г.  ответственным  секрета¬
рем  редакционного  совета;  за  юбилейный  номер  к  225-летию
Французской  революции  -  Д.  Ю.  Бовыкин.  Однако  в  итоге  оказа¬
лось,  что  при  частоте  публикации  один  том  в  год  подобный  подход
избыточен,  так  как  ведет  к  «затовариванию»  готовыми  выпусками.
К  тому  же  2012  г.  был  столь  богат  научными  конференциями  по
Отечественной  войне  1812  года,  что  мы  решили  посвятить  и
«ФЕ-2013»  публикации  их  наиболее  интересных  материалов37.
 В  2014  г.,  чтобы  протолкнуть  образовавшийся  «затор»  из  трех  го¬
товых  выпусков,  пришлось  выпустить  сразу  два  из  них.  Публикация
тома  о  придворной  культуре  Средневековья  и  Раннего  нового  време¬
ни38,  а  следом  за  ним  номера  «Франция  и  Восток»39,  где  средневеко¬
вая  тематика  также  была  представлена  в  достаточной  степени,  позво¬
лила  несколько  приглушить  критику  со  стороны  тех  коллег-франко-
ведов,  кто  время  от  времени  ропщет,  что  ФЕ  уделяет  слишком  много
внимания  истории  Революции  XVIII  века  и  Наполеоновской
империи.
 Впрочем,  подобное  предпочтение,  действительно,  имеет  место
быть  (что  вновь  подтвердила  тематика  выпусков  «ФЕ-2015»  и
«ФЕ-2016»40),  и,  на  мой  взгляд,  оно  вполне  закономерно.  Ежегодник
был  создан  исследователями  Французской  революции.  Ими  же  он
издается  на  протяжении  почти  шестидесяти  лет:  специалистами  по
ее  истории  были  четверо  из  пяти  руководителей  ФЕ.  Разумеется,
только  Революцией  сюжеты  публикуемых  в  нем  статей  не  ограничи¬
ваются:  его  страницы  открыты  и  для  медиевистов,  и  для  специали¬
стов  по  Новейшей  истории.  И  все  же  именно  Французская  револю¬
ция  является  той  точкой  отсчета,  от  которой  в  различных  выпусках
ФЕ  производятся  экскурсы  то  в  предшествующие  по  отношению  к
ней  периоды  Средневековья  и  Раннего  нового  времени,  то  в  последу¬
ющую  эпоху  XIX-XX  вв.  У  медиевистов,  в  конце  концов,  есть  и  дру¬
гие  периодические  издания  -  журнал  «Средние  века»,  ежегодник
«Одиссей»,  многочисленные  альманахи.  Историков  современности
 37  Французский  ежегодник.  2013:  «Русская  кампания»  Наполеона:  собы¬
тия,  образы,  память.  М.,  2013.
 38  Французский  ежегодник.  2014:  Жизнь  двора  во  Франции  от  Карла  Ве¬
ликого  до  Людовика  XIV  /  под  ред.  А.  В.  Чудинова,  Ю.  Г1.  Крыловой.  М.,
2014.
 39  Французский  ежегодник.  2014.  Т.  2:  Франция  и  Восток.  М.,  2014.
 4()  Французский  ежегодник.  2015:  К  225-летию  Французской  револю¬
ции  /  под  ред.  А.  В.  Чудинова,  Д.  Ю.  Бовыкина.  М.,  2015;  Французский  еже¬
годник.  2016:  Протестные  движения  в  эпоху  Французской  революции  и  Пер¬
вой  империи.  М.,  2016.
 206

принимают  с  распростертыми  объятиями  в  многочисленных  полито¬
логических  журналах.  У  специалистов  же  по  Новой  истории
Франции,  центральным  событием  которой  была  Революция,  такого
обилия  возможностей  для  публикации  своих  работ  нет.  Но  зато,  по
крайней  мере,  они  всегда  могут  рассчитывать  на  «Французский  еже¬
годник»  -  издание,  собственная  история  которого  стала  неотъем¬
лемой  частью  истории  изучения  в  нашей  стране  Французской  ре¬
волюции.

Глава  9
НУЛЕВЫЕ  ГОДЫ
 Вначале  2000-х  гг.  геракликтов  огонь  историографии  Француз¬
ской  революции  начал  опять  понемногу  разгораться  у  нас  в
стране.  Вновь  в  эту  область  исторических  исследований  стали
приходить  молодые  ученые,  пусть  первое  время  и  в  довольно  скром¬
ном  количестве1.
 Появились  также  новые  монографии.  В  нулевые  годы  наши  исто¬
рики  работали  преимущественно  по  двум  магистральным  направ¬
лениям.
 Во-первых,  развернулись  активные  исследования  по  истории  из¬
учения  Французской  революции  в  СССР.  Молодая  российская  исто¬
риография,  появление  которой  А.  В.  Адо  зафиксировал  в  процитиро¬
ванном  выше  письме  Шен  Ченсиню,  еще  только-только  формирова¬
ла  свою  идентичность,  что  побуждало  ее  представителей  творчески
осмысливать  научное  наследство,  доставшееся  от  советской  науки.
Надо  было  понять,  от  чего  в  нем  следует  отказаться  и,  напротив,  в
чем  имеет  смысл  сохранять  преемственность.
 Обсуждение  этих  вопросов  даже  привело  к  небольшой  заочной
дискуссии  между  мэтром  отечественных  исследований  по  Новей¬
шей  истории  Франции  Владиславом  Павловичем  Смирновым  и
Дмитрием  Юрьевичем  Бовыкиным,  одним  из  наиболее  активных  се¬
годня  историков  Революции.  Представитель  старшего  поколения
российских  ученых,  однокашник  еще  А.  В.  Адо  и  Г.  С.  Кучеренко,
В.  П.  Смирнов  довольно  болезненно  воспринял  историографиче¬
 1  Мягкова  Е.  М.  Крестьянство  Вандеи  накануне  и  в  период  Французской
революции  (1789-1793  гг.):  исследование  социокультурного  развития:  авто-
реф.  дис....  канд.  ист.  наук.  Тамбов,  2001;  Сергиенко  В.  Ю.  Умеренные  монар¬
хисты  в  годы  Французской  революции  конца  XVIII  века:  Мунье,  Малуэ,
Малле  дю  Пан  и  их  сторонники:  автореф.  дис....  канд.  ист.  наук,  М.,  2005.
 208

скую  «смену  вех»,  фактически  объявив  ее  всего  лишь  конъюнктур¬
ной  реакцией  на  новые  политические  реалии2.  Однако  его  более  мо¬
лодой  коллега  в  «ответном  слове»  убедительно  показал,  что  новей¬
шие  перемены  в  трактовках  Революции  продиктованы  отнюдь  не
идеологическими,  а  сугубо  научными  факторами:  тот  богатый  фак¬
тический  материал,  что  накоплен  историками  за  последние  десяти¬
летия,  не  поддается  объяснению  в  рамках  социологических  схем,
разработанных  классиками  марксизма  в  XIX  в.3
 В  монографии,  посвященной  творческому  пути  А.  В.  Адо,
Д.  Ю.  Бовыкин  также  наглядно  продемонстрировал,  что  сама  логика
конкретных  исследований  и  знакомство  с  новейшими  достижениями
мировой  исторической  науки  привели  его  Учителя,  сформировавше¬
гося  в  лоне  советской  исторической  традиции,  к  постепенному  отхо¬
ду  от  марксистской  парадигмы4.
 Отдал  в  те  годы  дань  осмыслению  отдельных  аспектов  нашего
историографического  прошлого  и  автор  этих  строк5.  Однако  наибо¬
лее  подробный  анализ  советской  историографии  за  все  семьдесят
лет  ее  существования  представил  тогда  в  серии  статей  и  двух  фунда¬
ментальных  монографиях  старейшина  профессиональной  корпора¬
ции  российских  историков  Французской  революции  А.  В.  Гор¬
дон6.
 Вторым  основным  направлением  исследований  по  тематике
Революции,  на  котором  в  нулевые  годы  отечественные  историки
достигли  наиболее  впечатляющих  успехов,  стало  изучение  широ¬
кого  спектра  политических  сил,  находившихся  правее  яко¬
бинцев.
 Продолжая  начатые  ранее  исследования  о  предшественниках  ли¬
берализма  в  период  Французской  революции,  А.  В.  Тырсенко  выпу¬
стил  монографию  об  Э.  Ж.  Сийесе7.  Серию  статей  о  конституцион¬
 2  Смирнов  В.  П.  Две  жизни  одного  издания  //  Новая  и  новейшая  история.
2002.  №3.  С.  219-226.
 3  Бовыкип  Д.  Ю.  О  современной  российской  историографии  Француз¬
ской  революции  XVIII  века  (полемические  заметки)  //  Новая  и  новейшая
история.  2007.  №  1.  С.  48-73.
 4  Бовыкин  Д.  Ю.  Анатолий  Васильевич  Адо:  образ  и  намять.  Саратов,
2007.
 г>  Чудинов  Л.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.  М.,  2007.
 6  Гордон  А.  В.  Власть  и  революция:  советская  историография  Великой
французской  революции.  1918-1941.  Саратов,  2005;  Он  же.  Великая  фран¬
цузская  революция  в  советской  историографии.  М.,  2009.
 7  Тырсенко  А.  В.  Эммашоэль  Жозеф  Сийес  и  французская  либеральная
мысль  его  времени.  М.,  2005.
 209

ных  монархистах  опубликовала  В.  Ю.  Сергиенко8.  Д.  Ю.  Бовыкин,
завершив  начатый  им  ранее  цикл  исследований  о  термидорианцах
изданием  соответствующей  монографии9,  обратился  к  истории  роя¬
листского  движения  периода  Директории10.  Истоки  крестьянского
восстания  в  Вандее  стали  предметом  изучения  Е.  М.  Мягковой11.
 Три  наиболее  ярких,  на  мой  взгляд,  из  упомянутых  исследований,
а  также  один  любопытный  образец  научно-популярной  литературы
по  истории  Французской  революции  были  по  горячим  следам  разо¬
браны  мной  в  аналитическом  обзоре,  вышедшем  в  журнале  «Но¬
вое  литературное  обозрение»12,  а  теперь  предлагаемом  вниманию
читателей.
 На  руинах  памяти
 В  20-е  гг.  XX  в.  французский  социолог  Морис  Хальбвакс  выдви¬
нул  и  обосновал  тезис  о  существовании  феномена  коллективной  па¬
мяти  как  средства  самоидентификации  различных  сообществ  людей.
При  жизни  ученого  это  открытие  не  вызвало  сколько-нибудь  замет¬
ного  отклика  у  коллег-гуманитариев  и  только  спустя  несколько  де¬
сятилетий  после  того,  как  М.  Хальбвакс  погиб  в  Бухенвальде,  полу¬
чило  широкое  признание  в  научном  мире.  В  частности,  идея  о  том,
что  у  каждой  нации  есть  своя  историческая  память,  определяющая
идентичность  данного  народа,  но  при  этом  порою  весьма  далекая  от
научных  представлений  о  прошлом,  вдохновила  французских  исто¬
риков  на  грандиозный  проект  «Места  памяти»,  осуществленный  под
руководством  Пьера  Нора13.  Участники  проекта  -  без  малого  сотня
ведущих  историков  современной  Франции  -  поставили  перед  собой
 8  См.,  например:  Сергиенко  В.  Ю.  Французская  революция  глазами  кон¬
ституционных  монархистов  (опыт  эмиграции)  //  Французский  ежегодник.
2001.  М.,  2001.  С.  187-200;  Она  же.  Жан-Жозеф  Мунье  (1758-1806)  -  идео¬
лог  монархизма  в  годы  Французской  революции  //  Новая  и  новейшая  исто¬
рия.  2008.  №3.  С.  198-214.
 9  Бовыкин  Д.  10.  Революция  окончена?  Итоги  Термидора.  М.,  2005.
 10  См.,  например:  Бовыкин  Д.Ю.  «Ничего  не  забыли  и  многому  научи¬
лись...».  Проекты  реставрации  монархии  в  1799  г.  //  Французский  ежегод¬
ник.  2005:  Абсолютизм  во  Франции.  К  100-летию  Б.  Ф.  Поршнева  (1905—
1972).  М.,  2005.  С.  245-284.
 11  Мягкова  Е.  М.  «Необъяснимая  Вандея»:  сельский  мир  на  западе  Фран¬
ции  в  XVII-XVI1I  веках.  М.,  2006.
 12  Чудинов  А.  В.  На  руинах  памяти:  о  новейших  российских  изданиях  по
истории  Французской  революции  XVIII  в.  //  Новое  литературное  обозре¬
ние.  2007.  №  86.  С.  395-409.
 1:5  Les  lieux  de  memoire  /  sous  dir.  de  P.  Nora.  Vol.  1-7.  P.,  1984-1993.
 210

цель  «ввести  клинок  критики  между  стволом  памяти  и  корой
истории»14  или,  иными  словами,  подвергнуть  критическому  анализу
существующую  в  исторической  памяти  французов  картину  прошло¬
го.  Различие  между  исторической  памятью  и  историей-наукой
П.  Нора  сформулировал  следующим  образом:  «Память  -  это  жизнь,
носителями  которой  всегда  выступают  живые  социальные  группы.
<...>  История  -  это  всегда  проблематичная  и  неполная  реконструк¬
ция  того,  чего  больше  нет.  Память  -  это  всегда  актуальный  феномен,
переживаемая  связь  с  вечным  настоящим.  История  же  -  это  репре¬
зентация  прошлого.  Память  в  силу  своей  чувственной  и  магической
природы  уживается  только  с  теми  деталями,  которые  ей  удобны.
Ее  питают  воспоминания  туманные  и  противоречивые  (télescopants).
<...>  История  же  как  интеллектуальная  и  десакрализующая
(laïcisante)  операция  обращается  к  анализу  и  критическому  дискурсу.
Память  помещает  воспоминание  в  священное,  история  его  оттуда  из¬
гоняет,  делая  прозаическим.  Память  порождается  той  социальной
группой,  которую  она  сплачивает.  <...>  Напротив,  история  принад¬
лежит  всем  и  никому,  что  делает  универсальность  ее  призванием»15.
 К  сожалению,  подобное  деление  существующих  в  обществе  пред¬
ставлений  о  прошлом  на  «историю»  и  «память»  пока  не  получило
широкого  распространения  в  российской  научной  литературе.  К  со¬
жалению  -  потому  что  при  изучении  отечественной  историографии
оно,  на  мой  взгляд,  может  быть  чрезвычайно  полезным,  ведь  целые
ее  разделы  на  протяжении  длительного  времени  являли  собою  тер¬
риторию  почти  безраздельного  господства  исторической  памяти,
практически  недоступную  для  критического  анализа.  Во  многом
именно  таковой  была  советская  историография  Французской  рево¬
люции  XVIII  в.  По  крайней  мере,  на  эту  мысль  наводит  чтение  но¬
вейших  работ  отечественных  историков,  посвященных  данному
событию.
 *  *  #
 Тема  монографии  главного  научного  сотрудника  ИНИОН  РАН
д.  и.  н.  А.  В.  Гордона  -  бурная  и  трагическая  история  становления  со¬
 14  Нора  II.  Между  памятью  и  историей.  Проблематика  мест  памяти  //
Франция-память  /  пер.  с  франц.  Д.  Хапаевой;  под  науч.  ред.  Н.  Копосова.
СПб.,  1999.  С.  22.
 15  Там  же.  С.  19-20.  Беру  на  себя  смелость  предложить  свою  версию  пере¬
вода  выделенных  курсивом  мест  по  изданию:  Nora  P.  Entre  Mémoire  et
Histoire.  La  problématique  des  lieux  //  Les  lieux  de  mémoire.  P.,  1984.  T.  1.  La
République.  P.  XIX.
 211

ветской  историографии  Французской  революции16.  Впрочем,  жанр
этой  книги  едва  ли  можно  определить  как  сугубо  историографиче¬
ский.  Автор  не  только  анализирует  труды  предшественников,  но  и
детально  воспроизводит  тот  идейно-политический  контекст,  в  кото¬
ром  эти  труды  создавались.  В  данном  отношении  у  старейшего
на  сегодняшний  день  члена  сообщества  российских  историков
Французской  революции  есть  огромное  преимущество  перед  своими
более  молодыми  коллегами  -  опыт  личного  общения  с  теми  учеными
старшего  поколения,  кто  стоял  у  истоков  советской  историографии  и
кому  удалось  дожить  хотя  бы  до  1950-х  гг.,  когда  началось  професси¬
ональное  становление  самого  автора.  И  он  это  преимущество  исполь¬
зует  в  полной  мере:  пространные  аналитические  пассажи  перемежа¬
ются  рассыпанными  по  всему  тексту  книги  краткими  фрагментами
мемуарного  характера,  несомненно  оживляющими  изложение.
Кроме  того,  подобные  «реплики  в  сторону»  приближают  предмет  ис¬
следования  к  читателям,  делают  его  более  конкретным  и  «осязае¬
мым»,  что,  как  мне  кажется,  должно  облегчить  его  восприятие,  осо¬
бенно  для  молодых  коллег.  За  последние  два  десятилетия  наше  об¬
щество  претерпело  столь  быстрые  и  радикальные  перемены,  что
сегодняшним  студентам  и  аспирантам  -  знаю  это  как  преподава¬
тель  -  уже  довольно  трудно  вообразить  себе  многие  реалии  научной
жизни  даже  начала  1980-х  гг.,  не  говоря  уже  о  1920-х  или  1930-х.
 Интерес  к  истории  Французской  революции  долгое  время  носил
у  нас  в  стране  отнюдь  не  только  академический  характер.  Еще  до
1917  г.  определенная  часть  российской  интеллигенции  придавала
рассказу  о  французских  событиях  конца  XVIII  в.  квази-сакральный
смысл  «пророчества»  о  будущем  России17,  из-за  чего  только  здесь  и
больше  нигде,  включая  саму  Францию,  эту  революцию  именовали
«Великой».  С  установлением  же  коммунистического  режима  трак¬
товка  ее  истории  и  вовсе  приобрела  государственное  значение.
Большевики,  декларируя  разрыв  с  традициями  национальной  исто¬
рии  как  с  «проклятым  прошлым»,  пытались  обрести  легитимизацию
своей  политики  в  революционном  опыте  других  стран,  и  в  первую
очередь  Франции.  «Общество,  возникшее  благодаря  революции,  ис¬
 ш  Гордон  А.  В.  Власть  и  революция:  советская  историография  Великой
французской  революции.  1918-1941.  Саратов:  Научная  книга,  2005.  252  с.
Далее  сноски  на  это  издание  даются  в  тексте  обзора.
 17  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция  в  исторической
памяти  российской  интеллигенции  (конец  XVIII  -  начало  XX  вв.)  //  Рос¬
сийская  империя:  стратегии  стабилизации  и  опыты  обновления.  Воронеж,
2004.  С.  201-213;  Он  лее.  Французская  революция:  история  и  мифы...  Ч.  1.
Гл.  1.
 212

кало  в  исторической  памяти  человечества  особо  поучительные  и
вдохновляющие  образцы  революционного  созидания  нового  обще¬
ственного  строя»  (Гордон  А.  В.  С.  19).
 Апелляции  к  французскому  прецеденту  широко  использовались
большевистской  пропагандой  для  обоснования  самых  разных  мер
новой  власти  в  сфере  политики,  экономики,  культуры.  Соответ¬
ственно  «правильная»,  с  точки  зрения  большевистского  режима,  ин¬
терпретация  событий  Французской  революции  приобретала  огром¬
ную  идеологическую  важность.  Эту  «правильную»  интерпретацию
должна  была  обеспечить  новая,  советская,  или,  как  вскоре  станут  ее
называть,  марксистско-ленинская  историография.  Подготовка  кад¬
ров  для  нее  началась  уже  в  годы  Гражданской  войны.  «Вероятно,  не¬
сколько  упрощая,  -  пишет  А.  В.  Гордон,  -  мы  можем  признать,  что
ведущим  импульсом  в  формировании  советской  историографии
Великой  французской  революции  стала  потребность  в  политико¬
идеологическом  обеспечении,  а  затем  и  научно-теоретическом  обо¬
сновании  победы  Октябрьской  революции,  в  утверждении  записан¬
ных  ею  на  своих  знаменах  идеалов»  (Гордон  А.  В.  С.  25).
 Подробно  освещая  процесс  становления  советской  историогра¬
фии,  пришедшийся  на  1920-е  гг.,  А.  В.  Гордон  неоднократно  подчер¬
кивает  его  противоречивость.  С  одной  стороны,  эта  историография
складывалась,  казалось  бы,  отнюдь  не  на  пустом  месте:  в  России  уже
существовала  прочная  академическая  традиция  изучения
Французской  революции  историками  «русской  школы»,  имевшей
широкое  международное  признание.  Те  историки-марксисты,  чье
профессиональное  становление  началось  до  1917  г.  (Н.  М.  Лукин,
 В. 	П.  Волгин,  Я.  М.  Захер,  П.  П.  Щеголев),  успели  приобщиться  к
этой  традиции  еще  в  семинарах  своих  университетских  наставников.
Впрочем,  и  более  молодые  их  коллеги  имели  в  1920-е  гг.  возмож¬
ность  личного  соприкосновения  с  представителями  «русской  шко¬
лы»,  работая  бок  о  бок  с  Н.  И.  Кареевым,  Е.  В.  Тарле,  Е.  Н.  Петровым
и  др.  в  научных  учреждениях  Москвы  и  Ленинграда.  Однако,  с  дру¬
гой  стороны,  «новая  советская  школа»  эту  преемственность  отверга¬
ла  и,  стремясь  «провозгласить  свое  революционно-марксистское  сло¬
во  в  деле  изучения  революции»,  решительно  отмежевывалась  от
предшественников,  видя  в  них  идеологически  чуждых  себе  «буржу¬
азных  историков».
 Какая  же  из  этих  двух  тенденций  отношения  к  предшествующей
традиции  -  объективная  преемственность  или  субъективное  оттор¬
жение  -  оказалась  определяющей  для  молодой  советской  историо¬
графии?  Сумела  ли  та  стать  наследницей  «русской  школы»,  если  и
не  превзойдя  ее  по  качеству  исследований,  то  хотя  бы  сохранив
прежний  уровень?  И  смогла  ли  избежать  опасности  оказаться  из-за
 213

своего  стремления  писать  историю  с  чистого  листа  в  положении  ам¬
бициозного,  но  вечно  догоняющего  ученика?  Ответы  автора  книги  на
эти  вопросы  столь  же  противоречивы,  как  и  описанная  им  ситуация.
 Во  многом  эта  противоречивость  определяется  той  личной  его
приближенностью  к  предмету  исследования,  которая  в  ином  контек¬
сте  оборачивалась  преимуществом.  Знакомство,  в  одних  случаях  не¬
посредственное,  в  других  -  опосредованное  рассказом  близких  лю¬
дей,  с  историками  1920-х  гг.,  чьи  труды  он  теперь  анализирует,  вызы¬
вает  у  автора  вполне  естественное  желание  подчеркнуть  сильные
стороны  их  творчества  и  защитить  от  возможного  умаления  их  науч¬
ных  заслуг.  «Распространившиеся  после  1991  г.  представления  о  ди¬
летантстве  советских  историков  20-х  годов  и  примитивности  их  ра¬
бот  (доходящее  до  отрицания  самой  научности)  я  нахожу  некоррект¬
ными»,  -  решительно  заявляет  А.  В.  Гордон  (Гордон  А.  В.  С.  22).
Порою  это  по-человечески  вполне  объяснимое  стремление  воздать
должное  предшественникам  принимает  даже  слегка  утрированную
форму,  когда,  например,  пропагандистское  и  далеко  не  безупречное  в
плане  изложения  фактов  сочинение  Н.  М.  Лукина  «Максимилиан
Робеспьер»  автор  аксиоматически  объявляет  «полноценным  науч¬
ным  исследованием»  (С.  26)18.
 Впрочем,  по  мере  знакомства  с  текстом  книги  все  чаще  ловишь  се¬
бя  на  мысли,  что,  раз  за  разом  повторяя  тезис  о  «научности»  ранней
советской  историографии  Французской  революции,  автор  борется
не  столько  с  ее  гипотетическими  недоброжелателями,  сколько...  со
своими  собственными  сомнениями.  Характерно,  что  в  приведенной
выше  фразе  относительно  «распространившихся  после  1991  г.  пред¬
ставлений  о  дилетантстве  советских  историков  20-х  годов»  нет  ника¬
ких  имен.  Действительно,  число  исследований  о  Французской  рево¬
люции,  вышедших  у  нас  в  стране  за  последние  полтора  десятка  лет,
относительно  невелико  и,  насколько  мне  известно,  автор  ни  одного
из  них  не  высказывал  столь  широкого,  обобщающего  суждения  обо
всех  историках  1920-х  гг.  хотя  бы  потому,  что  до  сих  пор  никто  не  за¬
нимался  изучением  в  целом  советской  предвоенной  историографии
данной  темы.  Высказывание  же  о  «распространенности»  подобных
представлений,  похоже,  и  вовсе  всего  лишь  риторический  оборот.
В  то  же  время  содержащийся  в  книге  самого  Гордона  внимательный
и,  подчеркну,  весьма  объективный  анализ  некоторых  советских  работ
1920-х  гг.  по  истории  Французской  революции,  если  и  не  дает  осно¬
ваний  для  столь  радикальной  оценки  их  содержания,  как  «дилетант  -
 18  Подробный  анализ  работ  Н.  М.  Лукина  о  Французской  революции  см.:
Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы...  Ч.  1.  Гл.  2.
 214

ство»,  то  определенные  сомнения  на  сей  счет  у  читателя  все  же
оставляет.
 В  самом  деле,  что  давало  основание  представителям  формирую¬
щейся  советской  историографии  свысока  смотреть  на  «русскую  шко¬
лу»  и  пренебрежительно  отмахиваться  от  ее  наследия?  Может  быть,
они  превосходили  своих  предшественников  в  профессиональной
подготовке?  Едва  ли.  Пришедшие  после  1917  г.  в  науку  советские
историки  еще  только  начинали  постигать  азы  профессионального
мастерства.  Даже  у  признанного  лидера  советской  историографии
стран  Запада  и,  в  частности,  Французской  революции  Н.  М.  Лукина
к  тому  моменту,  как  он  возглавил  подготовку  новых  историков  для
большевистского  режима,  еще  не  было  ни  одной  научной  публика¬
ции.  Может,  в  таком  случае  марксистские  исследователи  обладали
более  широким  кругом  источников,  чем  их  дореволюционные  колле¬
ги,  и  соответственно  строили  свои  выводы  на  значительно  более  со¬
лидном  фактологическом  основании?  Опять  же  нет.  Представители
«русской  школы»  годами  работали  в  центральных  и  департамент¬
ских  архивах  Франции,  тогда  как  у  советских  историков  лишь  в  са¬
мом  конце  1920-х  гг.  появилась  возможность  посещать  Париж  на  от¬
носительно  краткий  срок,  да  и  та  просуществовала  недолго.  Иначе
говоря,  сравнение  профессионального  потенциала  «русской  школы»
и  молодой  советской  историографии  складывается  явно  не  в  пользу
последней.  И  тем  не  менее  начинающим  историкам-марксистам  бы¬
ло  свойственно  высокомерно-снисходительное  отношение  к
предшественникам.
 Ощущение  собственного  превосходства  советским  историкам  да¬
вала  их  глубокая  убежденность  во  всемогуществе  марксистского  ме¬
тода  объяснения  прошлого  и  преобразования  настоящего  -  убежден¬
ность  или,  точнее  сказать,  вера,  не  нуждавшаяся  в  доказательствах,
ибо,  как  гласила  известная  ленинская  аксиома,  «учение  Маркса  все¬
сильно,  потому  что  оно  верно».  В  отношении  российской  истории
подобная  позиция  была  почти  афористично  выражена  М.  Н.  Пок¬
ровским:  «Вся  история  марксистской  революции  в  России  может
быть  понята  только  человеком,  который  стал  сам  на  марксистскую
точку  зрения.  Иначе  мы,  действительно,  оказываемся  перед  необъяс¬
нимым,  перед  чудом».  Процитировав  это  высказывание,  А.  В.  Гордон
замечает:  «Метод,  которому  приписывались  столь  чудодейственные
свойства  революционного  изменения  действительности,  переставал
быть  просто  научным  методом,  наравне  с  другими.  Это  было  больше,
чем  мировоззрение  -  особое  состояние  духа  людей,  претендующих
на  свою  исключительность;  и  формулировка  Покровского  откровен¬
но  передает  эту  “вдухновенность”»  (Гордон  А.  В.  С.  35).  Подобной  же
верой  в  превосходство  марксистского  метода  отмечены,  как  нагляд¬
 215

но  показывает  Гордон,  и  работы  советских  историков  Французской
революции.
 Таким  образом,  новизна  вклада  большевистской  историографии  в
разработку  данной  темы  сводилась  во  многом  к  реинтерпретации
фактов,  установленных  в  рамках  традиционных  подходов.  А.  В.  Гор¬
дон  так  пишет  об  этом:  «Убежденность  в  абсолютном  методологиче¬
ском  превосходстве  диктовала,  казалось  бы,  превращение  формиру¬
ющейся  марксистской  концепции  советских  историков  в  прямую
противоположность  той,  что  существовала  в  “буржуазной  историо¬
графии”  революции  XVIII  в.  Однако  реальность  оказалась  гораздо
более  нюансированной.  Радикально-новаторские  принципы  носили
преимущественно  полемический  характер  и  становились  большей
частью  заявлением  о  намерениях,  а  фактура  работ  зачастую  бывала
достаточно  традиционной;  и  в  воссоздание  общей  канвы  революци¬
онных  событий  советские  историки  20-30-х  гг.  не  внесли  больших
изменений»  (Гордон  А.  В.  С.  36).
 Вместе  с  тем  вера  в  исключительность  и  непогрешимость  марк¬
систского  метода  предполагала  возможность  найти  с  его  помощью
некое  единственно  верное  (истина  всегда  одна!)  объяснение  любому
историческому  явлению,  в  данном  случае  -  Французской  револю¬
ции.  Ну  а  поскольку  для  большевистского  режима  отсылки  к  рево¬
люционному  опыту  прошлого  имели,  как  уже  отмечалось,  огромное
идеологическое  значение,  такая  «правильная»  трактовка  приобрета¬
ла  и  большую  политическую  важность.  Для  обозначения  этой  «един¬
ственно  верной»  -  в  гносеологическом,  идеологическом  и  политиче¬
ском  смыслах  -  трактовки  А.  В.  Гордон  использует  понятие  «канон».
«Вся  советская  история,  -  подчеркивает  он,  -  находилась  в  рамках
идеологического  канона,  хотя  бы  потому,  что  тот  индоктринировался
в  головах  ее  представителей,  сделавшись  внутренним  фактором  су¬
ществования  и  движения  науки.  Можно  тем  не  менее  согласиться,
что  внешнее  давление  ощущалось  в  разных  областях  исторического
знания  с  неравной  интенсивностью,  и  Французская  революция,  на¬
пример,  была  более  «привилегированной»  областью  политических
интересов,  чем  большинство  других  частей  новой  истории,  не  говоря
уже  об  античности  и  средних  веках»  (Гордон  А.  В.  С.  11).  Эта  форму¬
лировка  мне  кажется  весьма  точной,  пожалуй,  лишь  за  одним  малым
исключением:  можно  ли  в  данном  случае  говорить  о  «науке»?  Если
обратиться  к  изложенным  в  начале  этого  обзора  соображениям
П.  Нора  об  истории-науке  и  об  исторической  памяти,  думается,  по¬
добное  канонизированное  представление  о  прошлом  скорее  относит¬
ся  к  домену  коллективной  памяти,  нежели  к  области  собственно  на¬
учного  знания.  Четко  определенный,  идеологически  жестко  детерми¬
нированный  образ  Французской  революции  стал  для  болыпе-
 216

вистского  режима  средством  самоидентификации  (отчасти  через
аналогии,  отчасти  через  противопоставление),  из-за  чего  и  подвергся
сакрализации,  будучи  облечен  в  форму  утвержденного  свыше
«канона».
 Подобная  каноническая  форма  трактовки  Французской  револю¬
ции  советской  историографией  проявилась  со  всей  очевидностью
еще  во  время  знаменитой  дискуссии  1920-х  гг.  о  Термидоре.  Данный
сюжет  подробно  освещен  в  известном  исследовании  Т.  Кондратье¬
вой19,  однако  А.  В.  Гордону  удается  добавить  к  нарисованной  ею  кар¬
тине  новые  яркие  штрихи.  На  ряде  примеров  он  наглядно  показыва¬
ет,  в  какой  степени  тезис  о  «термидорианском  перерождении»  руко¬
водства  СССР  и  ВКП(б),  выдвинутый  троцкистской  оппозицией  и
придавший  теме  Термидора  особую  идеологическую  остроту,  сделал
политически  опасной  любую  трактовку  соответствующих  событий
XVIII  в.,  отличную  от  канона.  «Аналогии,  -  пишет  он,  -  буквально
загонялись  в  подсознание,  становясь  отчасти  помимо  воли  истори¬
ков  20-х  (не  только  советских),  двигателем  формирования  исследо¬
вательских  установок,  когда  вся  история  революции  XVIII  в.  на
какой-то  момент  стала  рассматриваться  сквозь  призму  июльских  со¬
бытий  1794  г.»  (Гордон  А.  В.  С.  54).
 Впрочем,  даже  при  господстве  в  представлениях  о  Французской
революции  образов  исторической  памяти,  целенаправленно  форми¬
ровавшихся  государством,  в  советском  обществе  1920-х  гг.  сохраня¬
лось  и  определенное  пространство  для  истории-науки.  Таковым  в
значительной  степени  были  те  академические  учреждения,  где  наря¬
ду  с  историками-марксистами  вели  исследовательскую  работу  «по¬
следние  могикане»  уходившей  в  прошлое  «русской  школы».  Да  и  от¬
дельные  представители  новой  советской  историографии,  как  пока¬
зывает  А.  В.  Гордон  на  примере  Я.  М.  Захера,  своего  будущего
научного  руководителя  дипломной  работы,  еще  верили  в  возмож¬
ность  совмещать  неизбежную  дань  идеологии  с  «чисто  академиче¬
ским  подходом»  (Гордон  А.  В.  С.  53).  Однако  в  1930-е  гг.  даже  эта
весьма  ограниченная  территория  науки  стала  сокращаться,  как  ша¬
греневая  кожа.
 Начало  стремительному  наступлению  идеологии  на  последние
оазисы  науки  -  А.  В.  Гордон  образно  именует  этот  процесс  «великой
перековкой»  -  положило  «академическое  дело».  Идеологическое
прикрытие  репрессиям  советских  карательных  органов  против  уче¬
ных  дореволюционной  формации  обеспечила  кампания  изобличе-
 19  Kondratieva  T.  Bolcheviks  et  Jacobins  :  itinéraire  des  analogies,  P.,  1989.
Рус.  пер.:  Кондратьева  T.  Большевики-якобинцы  и  призрак  термидора.  М.,
1993.
 217

ни  я  историками-марксистами  «буржуазных  ученых».  Она  привела
не  только  к  вытеснению  иных,  отличных  от  марксистского  канона
интерпретаций  истории  (в  частности,  и  не  в  последнюю  очередь
истории  Французской  революции),  но  и  к  «кристаллизации»  самого
канона.  Если  ранее  в  его  рамках  еще  допускалось  некоторое,  хотя  и
умеренное,  различие  взглядов,  то  одной  из  основных,  по  мнению
Гордона,  целей  идеологической  кампании  начала  1930-х  гг.  «было  ут¬
вердить  дисциплину  единомыслия,  выучить  научные  кадры  совет¬
ской  формации  мыслить  по-партийному»  (Гордон  А.  В.  С.  73).
Характерно,  что  в  указанный  период  отечественная  историография
Французской  революции  потеряла  не  только  последних  мэтров
«русской  школы»  -  Н.  И.  Кареева  и  Е.  В.  Тарле  (он  вернется  в  науку
лишь  несколько  лет  спустя),  но  и  таких,  пожалуй,  наиболее  ориги¬
нальных  историков  из  когорты  марксистов,  как  Я.  В.  Старосельский
и  Я.  М.  Захер20.  В  ходе  этой  кампании,  отмечает  Гордон,  «были  обо¬
значены  установочные  пределы  для  исследовательской  мысли.  На
смену  более  или  менее  свободным  поискам  и  плюрализму  подходов,
в  большей  степени  потенциальному,  чем  реальному,  утверждалась
«генеральная  линия».  <...>  Возникало  соответственно  явление  вбро¬
са  методологической  установки  извне  в  качестве  окончательного  (на
данный  политический  момент)  решения  исторической  проблемы  и
разрешения  историографических  расхождений.  <...>  Историки  при¬
учались  мыслить  в  установочных  категориях  “как  надо”»  (Гор¬
дон  А.  В.  С.  82-83).
 Одним  из  важнейших  результатов  «великой  перековки»  стало,  по
мнению  автора  книги,  утверждение  в  исторической  науке  специфи¬
ческой  «культуры  партийности».  «Партийность  в  этом  смысле  озна¬
чала  самоидентификацию  ученых  с  политическим  сообществом,
подразумевавшую  абсолютное  подчинение  установленным  им  и  в
нем  нормам.  В  узком  смысле  это  означало  распространение  на  уче¬
ных  (независимо  от  наличия  партбилета)  той  специфической
дисциплины,  что  отличала  большевистскую  организацию  и  закрепи¬
 20  Е.  В.  Тарле  был  арестован  в  1930  г.  по  «академическому  делу»,  после
чего  более  полутора  лет  провел  в  тюрьме  и  еще  год  в  ссылке.  II.  И.  Кареев
скончался  в  1931  г.  после  того,  как  подвергся  идеологической  проработке  в
качестве  «буржуазного  ученого»  на  заседании  Общества  историков-маркси-
стов.  Я.  В.  Старосельский  был  арестован  в  1932  г.  по  «делу  Рютина».
Я.  М.  Захера  фактически  лишили  возможности  заниматься  исследователь¬
ской  работой  после  того,  как  в  1931  г.  он  проигнорировал  печально  известное
заседание  ленинградских  историков-марксистов,  где  критиковались  репрес¬
сированные  тогда  академики  С.  Ф.  Платонов  и  Е.  В.  Тарле.  Самого  Я.  М.  За¬
хера  арестовали  позже  -  в  1938  г.
 218

лась  в  структуре  политического  образования.  <...>  Вся  система  зна¬
ния  восприняла  различные  структурообразующие  принципы  правя¬
щей  партии  -  строгую  иерархичность  (в  частности,  образование
«штаба  науки»),  корпоративную  замкнутость,  тяготение  к  единомыс¬
лию  в  виде  монополии  одной  теории,  одной  школы,  одного  лидера»
(Гордон  А.  В.  С.  101-102).
 Подробный  анализ  различных  аспектов  этой  культуры  партийно¬
сти  и  ее  проявлений  в  исторической  науке  занимает  значительную
часть  монографии  А.  В.  Гордона  и  является,  на  мой  взгляд,  одним  из
ее  очевидных  достоинств.  Точные  формулировки,  яркие  образы,  тон¬
кие  наблюдения  -  все  это  хочется  цитировать  вновь  и  вновь.
Впрочем,  пересказывать  чужую  книгу  -  дело  неблагодарное,  лучше
отослать  читателя  к  первоисточнику.  Ограничусь  лишь  тем,  что  при¬
веду  авторскую  характеристику  того  нового  типа  научных  работни¬
ков,  который  получил  распространение  после  «великой  перековки»:
«Культура  партийности  формировала  особый  тип  людей  науки,  ста¬
вивших  во  главе  угла  ту  или  иную  предписанную,  усвоенную  и  не¬
редко  выстраданную  идеологическую  позицию.  Как  бы  она  ни  меня¬
лась,  ее  смыслом  в  каждый  данный  момент  оставалась  исключитель¬
ность,  не  допускавшая  альтернатив»  (Гордон  А.  В.  С.  117).
 Мне  кажется,  автор  не  случайно  использовал  здесь  словосочета¬
ние  «люди  науки»,  избегая  (возможно,  подсознательно)  термина
«ученые»,  потому  что  собственно  с  учеными  -  теми,  кто  находится  в
поиске  нового  знания  ради  такового,  эти  служители  предписанной
сверху  абсолютной  «истины»  имели  мало  общего.  Скорее,  они  похо¬
дили  на  жрецов,  посвятивших  свою  жизнь  хранению  полученного
свыше  откровения.  Да  в  общем-то  и  о  «науке»  здесь  говорить  трудно.
Подобный  свод  целенаправленно  отобранных  и  сакрализованных
представлений  о  прошлом  опять  же  следует  отнести,  скорее,  к  исто¬
рической  памяти,  нежели  к  научному  знанию.
 А  оставалось  ли  тогда,  в  1930-е  гг.,  вообще  хоть  какое-либо  про¬
странство  для  научных  исследований  по  истории?  Или,  чтобы  поста¬
новка  вопроса  не  выглядела  безразмерно  широкой,  оговоримся  -  по
истории  Французской  революции?  Вопрос  этот  отнюдь  не  риториче¬
ский:  ответа  на  него  у  меня  нет.  И  нет  его,  похоже,  и  у  автора  книги,
который  вообще  выводит  данный  сюжет  за  рамки  своей  работы:
«...Оценка  продуктивности  утверждавшегося  режима  функциониро¬
вания  советской  науки  в  задачу  моего  исследования  не  входит.  Для
меня  достаточно  выявить  его  “режимность”...»  (Гордон  А.  В.  С.  127).
Думаю,  однако,  в  своей  будущей  книге  об  изучении  Французской  ре¬
волюции  в  СССР  1956-1989  гг.,  которую  А.  В.  Гордон  анонсирует  во
введении  к  настоящей  работе  (С.  18),  ему  все  же  так  или  иначе  при¬
дется  коснуться  данной  темы.  Это  будет  необходимо  хотя  бы  для  то¬
 219

го,  чтобы  по  достоинству  оценить  перемены,  произошедшие  в  совет¬
ской  историографии  Французской  революции  после  1956  г.,  когда
история-наука  вновь  расширила  свои  владения,  потеснив  историю-
память,  которая,  впрочем,  все  же  сохранила  свое  доминирующее
положение.
 Приведу  лишь  один  пример,  чтобы  показать,  насколько  разным
был  уровень  отечественной  историографии  Французской  револю¬
ции  в  1930-е  гг.  и  в  постсталинский  период.  В  сентябре  2006  г.  автору
этих  строк  и  автору  рецензируемой  здесь  книги  довелось  участво¬
вать  во  франко-российском  коллоквиуме,  посвященном  взаимовлия¬
нию  советских  и  французских  исследований  по  истории  Старого  по¬
рядка  и  Революции  XVIII  в.  В  ходе  дискуссии  выяснилось,  что  веду¬
щие  на  сегодняшний  день  французские  специалисты  по  истории
Революции  хорошо  знают  и  высоко  ценят,  с  одной  стороны,  труды
представителей  «русской  школы»  конца  XIX  -  начала  XX  в.  -
Н.  И.  Кареева,  И.  В.  Лучицкого  и  Е.  В.  Тарле,  с  другой  -  появившие¬
ся  в  1960-1970-е  гг.  исследования  советских  ученых,  прежде  всего
 В. 	М.  Далина  и  А.  В.  Адо.  А  вот  работы  советских  историков  1920—
1930-х  гг.,  напротив,  не  только  не  находят  никакого  отклика  в  совре¬
менной  французской  историографии,  но  и  напрочь  ею  забыты.
Причина  тому  отнюдь  не  в  языковом  барьере.  Книга  А.  В.  Адо21,  вы¬
шедшая  на  русском  языке  в  1971  г.,  была  издана  по-французски  лишь
в  1996  г.,  тем  не  менее  даже  в  этот  промежуток  времени  французские
коллеги  находили  возможность  знакомиться  с  содержавшимися  в
ней  фактами  и  выводами.  Довоенные  же  работы  советских  истори¬
ков,  хотя  и  регулярно  анонсировались  (по  крайней  мере  в  1920-е  гг.)
во  французской  научной  периодике  усилиями  А.  Матьеза  и  его  спод¬
вижников,  за  малым  исключением22  никакого  следа  в  международ¬
ной  историографии  практически  не  оставили.  Похоже,  ростки  исто¬
рии-науки,  пробивавшиеся  сквозь  толщу  формируемой  советским
государством  исторической  памяти,  были  слишком  хилыми  и  не¬
взрачными,  чтобы  быть  замеченными  издалека.  Если,  конечно,  тако¬
вые  вообще  выживали.
 21  Адо  А.  В.  Крестьянское  движение  во  Франции  во  время  Великой  бур¬
жуазной  революции  конца  XVIII  века.  М.,  1971.
 22  Одним  таких  немногих  исключений  являются  работы  о  «бешеных»
Я.  М.  Захера,  которые  и  в  1950-1960-е  гг.  высоко  ценились  зарубежными
специалистами  по  данной  проблематике.  Однако  с  уходом  из  жизни  А.  Со-
буля,  Р.  Кобба,  В.  Маркова  и  других  представителей  их  поколения  интерес  к
теме  «бешеных»  в  мировой  историографии  практически  сошел  на  нет  и  имя
Я.М.  Захера  оказалось  точно  так  же  забыто  иностранными  коллегами,  как
имена  других  советских  историков  1920-1930-х  гг.
 220

*  *  *
 В  постсоветский  период  отечественная  историография  Фран¬
цузской  революции  пережила  свою  собственную  «революцию».
С  падением  политического  режима,  напрямую  связывавшего  свое
происхождение  с  мировой  революционной  традицией,  историческая
память  о  французских  событиях  конца  XVIII  в.  перестала  быть  для
нашего  общества  средством  самоидентификации.  В  отличие,  к  при¬
меру,  от  истории  Октябрьской  революции  1917  г.  или  Великой
Отечественной  войны,  история  Французской  революции  сегодня
уже  не  воспринимается  в  России  как  нечто  напрямую  связанное  с  на¬
шей  современностью.  Тема  утратила  былую  идеологическую  акту¬
альность.  А  ведь  еще  относительно  недавно,  в  1980-е  гг.,  решение  о
том,  как  интерпретировать  Французскую  революцию  в  связи  с  ее
200-летним  юбилеем,  принималось  в  СССР  на  высшем  государ¬
ственном  уровне  -  в  Политбюро  ЦК  КПСС.  И  когда  «прорабы
Перестройки»,  критикуя  «командно-административную  систему»,
обращались  к  примерам  из  французских  событий  двухвековой  дав¬
ности,  их  читатели  понимали  с  полуслова:  пишем  «Франция»,
в  уме  -  «Россия».  Но  после  1991  г.  прежний,  политически  ангажиро¬
ванный  интерес  к  Французской  революции  испарился  в  мгновение
ока.  Широкой  публике  сегодня,  по  большому  счету,  безразлична  как
ее  критика,  так  и  ее  апология.  Едва  ли  не  впервые  в  российской  исто¬
рии  данная  тема  осталась  предметом  сугубо  академического  интере¬
са.  И  на  руинах  исторической  памяти  об  этом  событии  появились
первые  всходы  научных  исследований,  посвященных  сюжетам,  кото¬
рые  для  прежней  истории-памяти  были  не  слишком  «удобны».
 Среди  таких  «неудобных»  сюжетов  в  первую  очередь,  пожалуй,
следует  назвать  тему  Термидора.  Выше  уже  говорилось  о  немалой
политической  остроте,  которую  она  приобрела  в  1920-1930-е  гг.
Мрачные  воспоминания  о  той  давней  дискуссии,  не  столько  науч¬
ной,  сколько  идеологической,  и  в  последующие  десятилетия  тяготе¬
ли  над  советскими  учеными,  отбивая  желание  заниматься  этим  пред¬
метом.  После  публикации  в  1949  г.  ограниченным  тиражом  книги
одесского  историка  К.  П.  Добролюбского23  исследований  на  данную
тему  в  СССР  практически  не  проводилось24.  Авторы  же  обобщаю-
 тл  Добролюбский  К.  П.  Термидор.  Очерки  по  истории  классовой  борьбы  во
Франции  в  1794-1795  гг.  Одесса,  1949.
 24  Отчасти  исключением  здесь  может  считаться  небольшая,  но  весьма  на¬
сыщенная  материалом  монография  Г.  С.  Чертковой  «Гракх  Бабеф  во  время
термидорианской  реакции»  (М.,  1980),  где  некоторые  аспекты  экономиче¬
ской  и  политической  жизни  Франции  после  9  термидора  рассматриваются  в
связи  с  идейной  эволюцией  Бабефа.
 221

щих  работ,  упоминая  о  термидорианском  периоде  Французской  ре¬
волюции,  обычно  ограничивались  воспроизведением  ряда  стерео¬
типных  клише,  кочевавших  из  книги  в  книгу.
 Учитывая  вышесказанное,  нетрудно  понять  тот  интерес,  с  кото¬
рым  наше  научное  сообщество  встретило  выход  в  свет  монографии
доцента  исторического  факультета  МГУ  им.  М.  В.  Ломоносова,
к.  и.  н.  Д.  Ю.  Бовыкина  об  итогах  Термидора25.  Хочу  подчеркнуть,
что  «наше»  означает  здесь  не  только  соответствующую  профессио¬
нальную  «корпорацию»  российских  историков,  но  и  международное
содружество  специалистов  по  Французской  революции  в  целом.  И
тут  я  ничуть  не  преувеличиваю.  Работа  Бовыкина  выполнена  на  ос¬
нове  широкого  круга  источников  из  французских  архивов,  ничуть  не
уступая  в  данном  отношении  трудам  зарубежных  коллег.  Более  того,
она  «вписывается»  в  общий  спектр  идущих  в  мире  исследований  по
термидорианской  тематике,  хронологически  являясь  своего  рода
продолжением  классической  монографии  швейцарского  профессора
Б.  Бачко26.  Причем,  основные  положения  книги  Бовыкина,  нашед¬
шие  отражение  в  его  статьях  на  французском  языке,  уже  получили
признание  в  международной  историографии.
 И  тем  не  менее  эта  книга,  не  уступающая  по  своему  уровню  луч¬
шим  зарубежным  образцам,  написана  прежде  всего  для  российского
читателя:  автор,  освещая  тот  или  иной  аспект  политической  жизни
термидорианской  Франции,  явно  принимает  во  внимание  соответ¬
ствующие  клише  советской  исторической  литературы  и  ненавязчиво
позволяет  читателю  сравнивать  их  с  теми  реалиями,  которые  удается
реконструировать  путем  анализа  источников.  О  некоторых  же,  наи¬
более  известных  стереотипах,  связанных  с  Термидором,  Д.  Ю.  Бо-
выкин  считает  необходимым  сказать  чуть  подробнее,  прежде  чем  пе¬
рейти  к  изложению  результатов  собственного  исследования.
 Один  из  таких  стереотипов  он  определяет  как  «миф  о  конце
Революции».  Мнение  о  том,  что  переворот  9  термидора  ознаменовал
собой  завершение  Французской  революции  и  наступление  эпохи
контрреволюции,  высказывалось  еще  некоторыми  современниками
этих  событий,  правда,  в  основном  теми,  кто  занимал  место  на  крайне
левом  фланге  политического  спектра.  Позднее  оно  нашло  отклик  в
трудах  историков  и  философов,  принадлежавших  к  социалистиче¬
ской  традиции,  в  частности  в  работах  К.  Маркса  и  Ф.  Энгельса.
 25  Бовыкин  Д.  Ю.  Революция  окончена?  Итоги  Термидора.  М.:  Изд-во
Моск.  ун-та,  2005.320  с.  Далее  ссылки  на  это  издание  даются  в  тексте  обзора.
 2Н  Baczko  В.  Comment  sortir  de  la  Terreur?  Thermidor  et  la  Révolution.  P.,
 1989. 	Рус.  пер.:  Бачко  Б.  Как  выйти  из  Террора?  Термидор  и  революция  /  пер.
с  франц.  и  послесл.  Д.  Ю.  Бовыкина.  М.,  2006.
 222

В  ранней  советской  историографии  эта  точка  зрения  была  и  вовсе
догматизирована:  «традиционной  для  большинства  отечественных
исследователей  стала  концентрация  внимания  на  1792-1794  гг.  в
ущерб  последующему  периоду,  а  к  моменту  создания  в  1941  г.  фунда¬
ментального  и  программного  коллективного  труда  «Французская
буржуазная  революция  1789-1794»  хронологические  рамки  Рево¬
люции  уже  не  вызывали  сомнений,  и  Термидор  в  них  явно  не  попа¬
дал»  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  21).  С  1956  г.,  когда  директивность  в  освеще¬
нии  Французской  революции  несколько  ослабла  и  появилась  воз¬
можность  сосуществования  различных  (в  определенных  пределах,
конечно)  точек  зрения,  наряду  с  представлением  о  том,  что  Термидор
был  концом  Революции,  получила  распространение  и  несколько
другая,  слегка  смягченная  его  трактовка.  Согласно  ей,  после  9  терми¬
дора  Революция  двинулась  по  «нисходящей  линии»,  иначе  говоря,
если  и  не  закончилась,  то  приобрела  в  некотором  роде  оттенок  не¬
полноценности,  стала  хиреть  и  угасать,  пока  не  завершилась  перево¬
ротом  18-го  брюмера.
 Подобную  «неполноценность»  посттермидорианского  периода
Французской  революции  обычно  связывают  с  «термидорианской  ре¬
акцией»  -  понятием,  которое,  отмечает  Д.  Ю.  Бовыкин,  солидаризи¬
руясь  в  этом  с  А.  Оларом,  представляет  собою  еще  одно  клише,  упо¬
требляемое  потому,  что  «так  принято»,  но  в  действительности  не  име¬
ющее  под  собой  никаких  оснований  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  45).
Анализируя  различные  аспекты  явления,  определяемого  как  «терми¬
дорианская  реакция»,  автор  доказывает,  что  ни  один  из  них  не  может
трактоваться  в  качестве  отступления  от  принципов  1789  г.  Более  того,
по  многим  направлениям  революция  в  этот  период,  напротив,  даже
углублялась  и  укоренялась.  Если  термин  «реакция»  и  применим  к
действиям  термидорианской  власти,  считает  Бовыкин,  то  лишь  в  том
смысле,  в  каком  его  употребляли  современники  -  без  негативного  от¬
тенка,  для  обозначения  противодействия  некоему  действию:  «ак¬
ция»  -  «ре-акция».  «Термидорианский  Конвент,  -  пишет  автор  кни¬
ги,  -  по  многим  направлениям  проводил  политику,  ставшую  реакцией
на  Террор,  на  вмешательство  государства  в  экономику,  на  политику
монтаньяров  в  целом;  часть  того,  что  было  сделано  в  1793-1794  гг.,  с
негодованием  отвергалась.  Однако  в  этом  смысле  и  саму  диктатуру
монтаньяров  можно  назвать  реакцией,  например,  по  отношению  к  ра¬
боте  Учредительного  и  Законодательного  собраний»  (С.  44).
 Исследование,  проведенное  Д.Ю.  Бовыкиным,  само  по  себе  слу¬
жит  убедительным  опровержением  многих  из  тех  стереотипных  ха¬
рактеристик  Термидора,  которые  бытовали  в  советской  историче¬
ской  литературе.  Как  отмечено  выше,  его  монография  является  свое¬
го  рода  продолжением  известного  труда  Б.  Бачко.  Если  профессор
 223

Женевского  университета  детально  проанализировал  процесс  ут¬
верждения  термидорианцев  у  власти,  сопровождавшийся  разруше¬
нием  машины  Террора,  то  российский  историк  самым  подробным  об¬
разом  рассматривает  их  последующую  созидательную  деятель¬
ность  -  работу  над  Конституцией  III  года  Республики.  Не  стану  ли¬
шать  читателя  удовольствия  от  будущего  чтения  книги,  пытаясь  пе¬
ресказывать  ее  содержание.  Могу  лишь  засвидетельствовать,  что  чте¬
ние  это  действительно  сулит  ему  немало  интересного.  Следуя  вместе
с  автором  за  извилистым  ходом  дискуссии  о  той  Конституции,  кото¬
рая,  по  мнению  ее  создателей,  должна  была  подвести  итог  Революции,
мы  становимся  свидетелями  своего  рода  «мозгового  штурма»,  когда
разные  по  жизненному  опыту,  социальному  положению  и  политиче¬
ским  предпочтениям  люди  в  жестко  ограниченный  отрезок  времени
старались  найти  наиболее  оптимальные  законодательные  решения
проблем  будущего  устройства  Франции.
 В  своей  книге  Д.  Ю.  Бовыкин  не  только  воссоздает  коллективный
портрет  Конвента  наряду  с  яркими  персональными  зарисовками
наиболее  видных  его  членов,  но  и  дает  эту  картину  в  движении,  на¬
деляя  ее  своего  рода  кинематографичностью.  Мы  видим,  как  по  мере
развития  дебатов  о  конституции  и  сопровождавших  их  событий  про¬
исходила  идейная  эволюция  всего  Конвента  и  отдельных  депутатов,
как  постепенно  они  расставались  с  идеализмом  абстрактных  теорий,
отдавая  предпочтение  прагматике.  Нередко  к  таким  сугубо  прагма¬
тическим  решениям  их  подталкивало  мнение  избирателей,  к  которо¬
му  творцы  новой  конституции,  надо  заметить,  чутко  прислушива¬
лись.  Утверждая  это,  автор  книги  опирается  на  такой  впервые  вводи¬
мый  им  в  научный  оборот  источник,  как  письма  избирателей  в
Комиссию  одиннадцати,  занимавшуюся  разработкой  основного  за¬
кона  страны:  «...Они  являлись  для  депутатов  определенным  индика¬
тором  общественного  мнения,  позволившим  выявить  наиболее  попу¬
лярные  в  обществе  идеи,  многие  из  которых  вошли  впоследствии  в
текст  конституции»  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  282).
 Если  же  читатель  прежде  черпал  сведения  о  термидорианском  пе¬
риоде  Французской  революции  исключительно  из  советской  исто¬
рической  литературы,  то  столь  близкое  «знакомство»  с  творцами
Конституции  III  года  принесет  ему  не  только  удовольствие  от  позна¬
ния  нового,  но,  уверен,  и  приятное  удивление:  «...У  них  мало  общего
с  расхожим  образом  депутатов  термидорианского  Конвента,  кочую¬
щим  по  страницам  книг  и  учебников,  -  серых,  продажных  личностей,
мечтавших  исключительно  о  власти  и  наживе.  Участники  дискуссии,
и  в  особенности  члены  Комиссии  одиннадцати,  предстают  перед  на¬
ми  как  умелые  и  прагматичные  политики,  искусные  ораторы,  опыт¬
ные  полемисты»  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  284).
 224

Прошлое,  реконструированное  исторической  наукой,  оказывает¬
ся  гораздо  сложнее  и  многограннее  схематичных  образов  историче¬
ской  памяти.
 *  *  *
 Еще  одной  темой,  табуированной  для  советской  историографии
по  идеологическим  мотивам,  была  тема  Вандейского  восстания.
«Вандея,  -  отмечает  А.  В.  Гордон  в  упоминавшейся  монографии,  -
для  Советской  власти  являлась  жупелом  не  менее  популярным,  чем
Термидор»  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  211).  Однако  с  крушением  прежней
системы  идеологических  ограничений  стало  возможным  научное  ис¬
следование  данного  сюжета,  о  чем  свидетельствует  монография  до¬
цента  Тамбовского  государственного  университета  им.  Г.  Р.  Дер¬
жавина,  к.  и.  н.  Е.  М.  Мягковой27.
 Свою  работу  Е.  М.  Мягкова  посвятила  одному  из  самых  сложных
и  дискуссионных  аспектов  темы,  а  именно  -  причинам  и  предпосыл¬
кам  восстания.  Для  советских  историков,  стиснутых  узкими  рамка¬
ми  идеологических  стереотипов,  было  практически  невозможно  дать
сколько-нибудь  убедительное  объяснение  тому,  почему  вандейские
крестьяне  вели  столь  отчаянную  борьбу  против  Конвента,  который,
согласно  канонической  советской  интерпретации,  проводил  аграр¬
ную  политику  именно  в  интересах  крестьянства.  И  если  в  1930-е  гг.
отечественные  историки  еще  довольствовались  предложенным  са¬
мими  революционерами  XVIII  в.  объяснением  вандейского  восста¬
ния  как  результата  подстрекательской  деятельности  дворян  и  свя¬
щенников,  сумевших  увлечь  за  собой  «темных,  невежественных,  фа¬
натично  настроенных»  обитателей  «медвежьих  углов»  (эта  кон¬
цепция,  в  частности,  представлена  в  известном  коллективном  труде
1941  г.28),  то  в  послевоенный  период  ведущие  советские  ученые  не¬
редко  предпочитали  вообще  обходить  данный  вопрос  молчанием,  не¬
жели  повторять  эту  устаревшую  трактовку,  отвергнутую  француз¬
скими  историками  как  неубедительную  еще  в  начале  XX  в.  «Клас¬
сические  труды  А.  3.  Манфреда,  В.  Г.  Ревуненкова,  А.  В.  Адо,  -  отме¬
чает  Е.  М.  Мягкова,  -  полны  поразительным  «молчанием»  о  выпа¬
давшем  из  привычной  схемы  сюжете.  Редкие  же  упоминания  о  нем
неизменно  воспроизводят  канонизированную  в  1941  г.  концепцию
«медвежьих  углов  Франции»»  (Бовыкин  Д.  Ю.  С.  19).  В  таком  исто¬
 27  Мягкова  Е.М.  «Необъяснимая  Вандея»:  сельский  мир  на  западе  Фран¬
ции  в  XVII—XVIII  веках.  М.:  Academia,  2006.  288  с.  Далее  ссылки  на  это  из¬
дание  даются  в  тексте  обзора.
 28  Французская  буржуазная  революция  1789-1794  /  под  ред.  В.  П.  Волги¬
на  и  Е.  В.  Тарле.  М.;  Л.,  1941.  С.  319-327.
 225

риографическом  контексте  вынесенное  в  заглавие  книги  выражение
Б.  Барера  «необъяснимая  Вандея»  обретает  новый,  более  широкий
смысл:  «необъяснимая»  не  только  для  революционеров,  но  и  для
историков,  вынужденных  рассматривать  этот  феномен  исключитель¬
но  через  зеркало  революционной  мифологии.
 Напротив,  проведенное  самой  Е.  М.  Мягковой  исследование  сво¬
бодно  от  какой  бы  то  ни  было  идеологической  или  методологической
ограниченности.  Говоря  о  нем,  рецензент  вынужден  постоянно  опе¬
рировать  прилагательным  «широкий».  Широк  привлеченный  иссле¬
довательницей  круг  источников,  включающий  в  себя  помимо  проче¬
го  сотни  документов  из  архива  департамента  Вандея.  Широк  ее  мето¬
дологический  арсенал:  так,  при  рассмотрении  социально-эконо¬
мических  аспектов  жизни  вандейского  крестьянства  Мягкова  демон¬
стрирует  свободное  владение  методиками,  разработанными  россий¬
скими  специалистами  по  аграрной  истории,  а  при  анализе  ментали¬
тета  селян  столь  же  успешно  использует  междисциплинарные  мето¬
ды,  активно  применяемые  сегодня  зарубежными  представителями
«новой  исторической  науки»  и  пока  еще  не  получившие  такого  же
распространения  в  нашей  исторической  литературе.  И  наконец,  ши¬
роки  хронологические  рамки  работы:  в  поиске  социально-экономи¬
ческих  и  социокультурных  истоков  вандейского  движения  Мягкова
не  только  детально  анализирует  событийную  историю  предшествую¬
щего  восстанию  революционного  четырехлетия,  но  и  обращается  к
явлениям  большой  временной  протяженности,  берущим  свое  начало
еще  в  Средние  века.  Читатель  книги  имеет  возможность  совершить
вместе  с  автором  увлекательное  путешествие  в  мир  традиционных
верований,  представлений  и  обычаев  сельских  жителей  Нижнего
Пуату  и  убедиться,  что  «черная  легенда»  о  какой-то  особой  «дрему-
чести»,  каком-то  особом  фанатизме  населения  региона,  получившего
при  Революции  печальную  известность  как  департамент  Вандея,  не
имеет  под  собой  никаких  реальных  оснований.
 Но  почему  все-таки  произошло  Вандейское  восстание?  Не  стану
отнимать  хлеб  у  автора  книги,  пересказывая  его  размышления  на  сей
счет.  Отмечу  лишь,  что  Е.  М.  Мягковой  удалось,  на  мой  взгляд,  до¬
статочно  убедительно  показать:  кровавые  события  в  Вандее  эпохи
Революции  едва  ли  возможно  объяснить  какой-либо  одной-един-
ственной  причиной.  Очевидно,  они  были  результатом  совпадения  -
своего  рода  «резонанса»  -  целого  ряда  кризисных  явлений  разной
временной  протяженности,  что  и  обусловило  беспрецедентный  раз¬
мах  и  остроту  социальных  потрясений  в  этой  части  Франции,  при¬
нявших  форму  ожесточенной  гражданской  войны.  Из  множества
этих  факторов  выделю  один  -  не  столько  из-за  его  особой  значимо¬
сти,  сколько  в  силу  своеобразной  парадоксальности:  какими  бы  при¬
 226

чинами  ни  было  вызвано  спонтанное  выступление  вандейских  кре¬
стьян  против  революционной  власти,  пламя  гражданской  войны  из
этой  искры  раздули  сами  революционеры,  сделавшие  Вандею  раз¬
менной  картой  в  своей  политической  игре.  «В  обстановке  острого  по¬
литического  конфликта  весны-лета  1793  г.  из  обычного  контррево¬
люционного  восстания  монтаньяры  намеренно  создали  гражданскую
войну,  использовав  ее  для  дискредитации  жирондистов,  не  оказав¬
ших  противодействия  крестьянскому  движению.  17  октября  1793  г.
восставшие  потерпели  сокрушительное  поражение.  Однако  разго¬
ревшаяся  в  Конвенте  ожесточенная  борьба  группировок  стимулиру¬
ет  создание  “адских  колонн”  Л.  Тюрро,  и  старое  оружие  вновь  пуска¬
ется  в  ход,  теперь  уже  против  “снисходительных”»  (Мягкова  Е.  М.
С.  222).
 Иными  словами,  и  здесь  картина  минувших  событий,  воссоздан¬
ная  средствами  научного  исследования,  оказывается  значительно  бо¬
гаче  красками,  полутонами  и  нюансами,  чем  схематичные,  черно-бе¬
лые  образы  исторической  памяти.
 *  *  *
 Если  сюжеты  Термидора  и  Вандеи  получили  в  советской  историо¬
графии  хоть  какое-то  отражение,  пусть  даже  в  форме  жестких  идео¬
логических  клише,  то  тема  «Масоны  и  Французская  революция»  в
ней  даже  не  поднималась.  За  два  столетия,  минувшие  после  событий
конца  XVIII  в.,  в  мире  вышли  сотни  исторических  работ  о  роли  ма¬
сонства  в  подготовке  и  осуществлении  Французской  революции,  но
на  протяжении  большей  части  советского  периода  для  отечествен¬
ных  ученых  этой  темы  словно  не  существовало.  Думаю,  причины  то¬
му  опять  же  находятся  в  сфере  идеологии.  За  рубежом  данную  тема¬
тику  долгое  время  разрабатывали  в  основном  авторы,  принадлежав¬
шие  к  двум  соперничавшим  лагерям:  с  одной  стороны,  историки  и
публицисты  консервативного  направления,  с  другой  -  либеральные
ученые  и  литераторы,  сами  являвшиеся  членами  Ордена  «вольных
каменщиков»29.  Однако  и  консерваторы,  и  либералы  были  для  боль¬
шевистского  режима  идеологическими  противниками.  К  тому  же
муссировавшаяся  теми  и  другими  -  первыми  с  осуждением,  вторы¬
ми  с  восхищением  -  идея  о  том,  что  масоны  якобы  целенаправленно
подготовили  и  совершили  Французскую  революцию,  была  абсолют¬
но  несовместима  с  марксистским  представлением  о  революции  как
 29  Подробно  об  историографии  данной  темы  см.:  Чудинов  А.  В.  Масоны  и
Французская  революция  XVIII  в.:  дискуссия  длиною  в  два  столетия  //  Но¬
вая  и  новейшая  история.  1999.  №  1;  Он  лее.  Французская  революция:  история
и  мифы...  Ч.  2.  Гл.  2.
 227

творчестве  масс.  И  наконец,  у  большевиков  были  собственные  осно¬
вания  для  неприязни  к  «вольным  каменщикам»,  связанные  с  ролью
тех  в  событиях  1917  г.  В  период  с  февраля  по  октябрь  многие  видные
деятели  российского  масонства  находились  в  рядах  противников
большевизма,  будучи  представлены  как  в  высших  органах  государ¬
ственной  власти,  так  и  в  руководстве  партий  кадетов,  эсеров  и  мень¬
шевиков.  Позднее,  оказавшись  в  эмиграции,  чтобы  оттуда  вести
борьбу  против  коммунистического  режима,  они  нашли  дружеский
прием  и  поддержку  у  зарубежных  масонских  организаций30.  Впро¬
чем,  каковы  бы  ни  были  причины  враждебного  отношения  больше¬
виков  к  Ордену  «вольных  каменщиков»,  факт  остается  фактом:  исто¬
рия  западноевропейского  масонства,  активно  разрабатывавшаяся  за
рубежом,  не  находила  практически  никакого  отражения  в  советской
научной  литературе  до  начала  1980-х  гг.31  Подобное  игнорирование,
или,  точнее  сказать,  полное  забвение,  одного  из  немаловажных
аспектов  предыстории  и  истории  Французской  революции  имело,
как  оказалось  на  исходе  советского  периода,  довольно  печальные  по¬
следствия  для  отечественной  историографии.
 Существует  не  так  много  сюжетов,  в  разработке  которых  россий¬
ские  историки  Французской  революции  могли  бы  на  равных  конку¬
рировать  со  своими  французскими  коллегами.  Это  обусловлено  пре¬
жде  всего  неодинаковыми  у  тех  и  других  возможностями  доступа  к
соответствующим  архивам:  там,  куда  одним  можно  попасть,  лишь
получив  грант  на  заграничную  командировку,  да  и  то  на  относитель¬
но  короткий  срок,  другие  могут  проводить  чуть  ли  не  каждый  день,
проехав  пару  остановок  на  автобусе,  а  то  и  просто  перейдя  улицу.
Зато  в  разработке  тех  аспектов  революционной  истории,  которые
обеспечены  источниками,  находящимися  в  российских  архивах  (на¬
пример,  биография  Бабефа  или  французская  эмиграция),  россий¬
ские  специалисты  способны  не  только  состязаться  на  равных  с  зару¬
бежными,  но  и  опережать  их,  выступая  первооткрывателями.
 Именно  такая  возможность  открылась  перед  нашими  историками
в  конце  1980-х  гг.,  когда  они  получили  доступ  к  документам  масон¬
ских  лож  Франции,  хранившимся  в  московском  Особом  архиве  (ны¬
не  его  фонды  находятся  в  Российском  государственном  военном  ар¬
хиве).  Эти  материалы,  изъятые  в  годы  Второй  мировой  войны  у
французских  масонов  полицией  режима  Виши  и  гестапо,  а  затем  вы¬
 30  Подробнее  см.:  Серков  А.  И.  История  русского  масонства  1845-1945.
СПб.,  1996.
 31  Едва  ли  не  единственным  исключением  здесь  является  очерк  Ю.  И.  Ру-
бинского  «Масоны  во  Франции  (вчера  и  сегодня)»  (Вопросы  истории.  1976.
№9).
 228

везенные  в  Германию  и  Польшу,  где  их  захватила  Советская  армия,
никогда  ранее  не  были  объектом  научного  исследования.  Таким  об¬
разом,  наши  историки  получили  уникальную  возможность  изучения
неизвестных  страниц  истории  французского  масонства,  в  том  числе
кануна  и  периода  Революции  XVIII  в.  Подобная  ситуация  была  срав¬
нима  с  той,  что  имела  место  во  Франции  двумя-тремя  десятилетия¬
ми  ранее.  Тогда  в  научный  оборот  были  введены  материалы
Масонского  фонда,  хранящиеся  ныне  в  отделе  рукописей
Национальной  библиотеки  Франции.  Этот  фонд  был  также  состав¬
лен  из  документов,  изъятых  во  время  оккупации  у  масонских  лож  не¬
мецкой  и  французской  политической  полицией,  но  оставшихся  во
Франции  или  вернувшихся  в  нее  сразу  после  войны.  Открытие  исто¬
рикам  доступа  к  этим  источникам  вызвало  во  Франции  1960-х  гг.  на¬
стоящий  бум  исследований  по  масонской  тематике,  не  прекращаю¬
щийся  до  сих  пор.  В  России  же  все  случилось  прямо  наоборот.  За  те
десять  с  лишним  лет,  пока  масонские  документы  не  стали  предметом
реституции  и  еще  находились  в  Москве,  они  не  были  привлечены  в
качестве  источника  ни  в  одном  отечественном  исследовании  по  исто¬
рии  Франции.
 Главной  причиной  того,  что  уникальный  шанс  был  упущен,  стало,
на  мой  взгляд,  продолжительное  игнорирование  масонской  темати¬
ки  советскими  специалистами  по  французской  истории.  К  тому  вре¬
мени,  когда  французские  историки  получили  в  свое  распоряжение
документы  лож,  они  могли  опереться  на  уже  более  чем  полутораве¬
ковую  традицию  «масоноведения»  в  их  стране.  В  XIX  в.  оно  прошло
стадию  «околонаучного»  -  историко-публицистического  и  популя¬
ризаторского  -  обсуждения  данной  тематики.  В  первой  половине
XX  в.  помимо  множества  «околонаучных»  публикаций  стали  появ¬
ляться  уже  и  собственно  исторические  исследования,  авторы  кото¬
рых  -  Г.  Бор,  О.  Кошен,  Д.  Морне  и  др.  -  пытались  опереться  хотя  бы
на  те  немногочисленные  масонские  документы,  которые  по  какой-
либо  причине  вышли  из  круга  лож  и  стали  доступны  для  непосвя¬
щенных  в  тайны  Ордена.  К  тому  моменту,  когда  огромный  массив  до¬
кументов  Масонского  фонда  попал  в  руки  историков,  почва  была
уже  взрыхлена  и  оставалось  только  посеять  семена,  чтобы  получить
обильные  всходы.  В  аналогичной  ситуации  российские  специалисты
по  французской  истории  оказались  просто  не  готовы  воспользовать¬
ся  свалившимся  к  ним  богатством.  Когда  Особый  архив  открыл  пе¬
ред  ними  свои  двери,  отечественная  историография  всеобщей  исто¬
рии,  включая  франковедение,  еще  только-только  вступила  в  стадию
«околонаучного»  обсуждения  данной  проблематики  и,  по-видимо¬
му,  не  «созрела»  для  перехода  к  интенсивной  исследовательской
практике.
 229

Сегодня  в  изучении  масонской  тематики  отечественные  франко-
веды  все  еще  пребывают  на  этой  начальной  стадии,  в  отличие,  напри¬
мер,  от  русистов,  которые  уже  в  1990-е  гг.  перешли  к  исследователь¬
ской  разработке  истории  российского  масонства.  Более  того,  после
публикации  в  1980-е  гг.  познавательных  научно-популярных  работ
Е.  Б.  Черняка32  обсуждение  истории  французского  масонства  даже
на  первичном  уровне  приобрело  вялотекущий  характер.  В  данной
связи  нельзя  не  приветствовать  выход  в  свет  объемистой  книги  до¬
цента  исторического  факультета  Саратовского  государственного
университета  им.  Н.  Г.  Чернышевского,  к.  и.  н.  С.  Е.  Киясова  «Масоны
и  век  Просвещения»33,  которая,  думаю,  вполне  может  способствовать
активизации  подобного  обсуждения.
 Работа  С.  Е.  Киясова  отвечает  всем  требованиям  научно-попу¬
лярного  жанра:  хорошее  знание  аналогичной  зарубежной  литерату¬
ры,  яркий  литературный  стиль,  широкие  хронологические  и  геогра¬
фические  рамки.  По  своему  содержанию  очерк  выходит  далеко  за
рамки  обозначенной  в  заглавии  темы.  Автор  не  ограничивается  од¬
ним  лишь  XVIII  в.,  а  свободно  перемещается  по  истории  от  эпохи
Средневековья,  где  знакомит  читателя  с  далекими  предшественни¬
ками  «вольных  каменщиков»  Нового  времени,  до  наших  дней,  затра¬
гивая  тему  влияния  масонских  идеалов  на  политическую  культуру
современности.  Столь  же  непринужденно  он  переходит  из  одной
страны  в  другую,  не  замыкаясь  только  в  Западной  Европе,  а  «путе¬
шествуя»  по  всему  северному  полушарию  -  от  бескрайних  степей
России  до  столь  же  бескрайних  прерий  Северной  Америки  -  везде,
где  ступала  нога  членов  масонского  Ордена.  Без  большого  преувели¬
чения  книгу  Киясова  можно  назвать  популярной  энциклопедией  ма¬
сонства,  так  как  она  знакомит  читателя  практически  со  всеми  основ¬
ными  вехами  истории  «вольных  каменщиков»  в  различных  частях
земного  шара  на  протяжении  последних  трех  столетий,  в  том  числе  с
некоторыми  фактами  их  участия  в  Американской  и  Французской  ре¬
волюциях,  дает  общее  представление  об  идеологии  и  ритуалах
Ордена.
 Разумеется,  при  столь  широком,  почти  безграничном  размахе  по¬
вествования  и  обилии  затрагиваемых  сюжетов  неизбежны  и  различ¬
ного  рода  досадные  погрешности,  ведь  даже  самая  широкая  автор¬
 32  См.:  Черняк  Е.  Б.  Западноевропейское  масонство  XVIII  века  //  Вопро¬
сы  истории.  1981.  №  12;  Он  же.  Невидимые  империи:  тайные  общества  старо¬
го  и  нового  времени  на  Западе.  М.,  1987.
 33  Киясов  С.  Е.  Масоны  и  век  Просвещения:  становление  интеллектуаль¬
ного  феномена.  Саратов:  Изд-во  Сарат.  ун-та,  2006.  484  с.  Далее  ссылки  на
это  издание  даются  в  тексте  обзора.
 230

ская  эрудиция  имеет  свои  пределы.  Так,  говоря  о  «наметившемся  в
годы  гражданской  войны  [в  Англии  XVII  в.  -  А.  */.]  противостоянии
между  масонами  -  сторонниками  Стюартов  и  их  противниками  -
оранжистами»,  а  затем  поясняя:  «оранжисты  -  приверженцы  Ган¬
новерской  династии  в  Англии»  (Киясов  С.  Е.  С.  81),  С.  Е.  Киясов  до¬
пускает  сразу  ряд  неточностей.  «Оранжистами»  называли  сторонни¬
ков  Оранской,  а  отнюдь  не  Ганноверской  династии.  Противо¬
стояние  же  их  со  сторонниками  свергнутого  Якова  II  Стюарта  «на¬
метилось»  не  в  годы  гражданской  войны,  а  только  после  Славной  ре¬
волюции  1688-1689  гг.  Характеристика  Киясовым  Э.  Бёрка  как
одного  из  «писателей-ретроградов,  для  которых  любые  перемены  -
не  более  чем  вред  и  ересь»  (С.  185),  свидетельствует  лишь  о  том,  что
со  взглядами  этого  мыслителя,  не  раз  выступавшего  в  английском
парламенте  инициатором  различного  рода  либеральных  реформ,  ав¬
тор  знакомился  далеко  не  по  первоисточнику.  Графа  же  А.  С.  Стро¬
ганова  Киясов  и  вовсе  путает  с  его  сыном  П.  А.  Строгановым,  назы¬
вая  «первым  русским  якобинцем»  (С.  312,  прим.  73).  Впрочем,  хотя
список  подобных  мелких  неточностей  перечисленными  здесь  отнюдь
не  исчерпывается,  все  же  надо  признать,  что  их  общее  количество
вполне  укладывается  в  рамки  допустимой  «погрешности»,  учитывая
тот  большой  объем  информации,  который  содержится  в  книге.
 Гораздо  большую  опасность  для  оценки  по  достоинству  этой,  на
мой  взгляд,  весьма  полезной  научно-популярной  работы  таит  в  себе
неточное  определение  ее  жанра  самим  автором,  называющего  ее  в  ря¬
де  случаев  «исследованием»  (Киясов  С.  Е.  С.  9,  15,  423).  Между  тем
подобная  терминологическая  вольность  отнюдь  небезобидна:  непра¬
вильно  идентифицируя  жанр  книги,  автор  рискует  вызвать  вопросы,
отсутствие  ответов  на  которые  способно  поменять  впечатление  о  ней
на  прямо  противоположное,  ведь  то,  что  для  научно-популярной  ра¬
боты  является  достоинством,  для  исследования  порою  оказывается
недостатком.
 Например,  почти  безграничная  широта  спектра  поднятых  в  книге
проблем  -  для  научно-популярного  издания,  безусловно,  достоин¬
ство  -  делает  практически  невозможным  ответ  на  вопрос  о  предмете
собственно  исследования,  ежели  речь  идет  о  таковом.  При  нынешней
глубине  проработки  масонской  тематики  в  мировой  историографии,
когда  целые  диссертации  пишутся  об  истории  масонства  уже  не  ка¬
кой-либо  страны  или  даже  провинции,  а  всего  лишь  одного  города,
да  и  то  в  хронологических  рамках  двух-трех  десятилетий,  претензия
на  то,  чтобы  сделать  предметом  исследования  мировоззрение  «воль¬
ных  каменщиков»  нескольких  стран  Европы  и  Америки  на  протяже¬
нии,  как  минимум,  целого  столетия,  могла  бы  вызвать  только  недоу¬
мение  и  едва  ли  была  бы  воспринята  всерьез.
 231

Далее,  у  автора  исследовательской  работы  читатели  вправе  спро¬
сить,  в  чем  состоит  ее  новизна  и  какую  лакуну  его  труд  должен  за¬
полнить  в  мировой  историографии  данной  темы?  Не  найдя  ответа  на
подобный  вопрос,  как  это  имеет  место  быть  в  рассматриваемом  нами
случае,  они  могут  составить  самое  неблагоприятное  впечатление  об
издании,  претендующем  на  право  считаться  исследованием.
 И  наконец,  если  вести  речь  об  исследовании,  неизбежно  возника¬
ет  вопрос  об  источниках,  который  для  научно-популярного  издания,
конечно  же,  далеко  не  столь  актуален.  А  в  таком  случае  одних  только
«Конституций  Дж.  Андерсона»,  единственного  собственно  масон¬
ского  документа,  проанализированного  С.  Е.  Киясовым,  может  пока¬
заться  явно  не  достаточно  для  полноценного  исследования.  Трудно
представить  себе  исследовательский  труд  по  истории,  к  примеру,  ка¬
кой-либо  политической  партии,  автор  которого  использовал  бы  в  ка¬
честве  источников  только  ее  Программу  и  Устав,  а  в  остальном  опи¬
рался  бы  исключительно  на  работы  предшественников.
 И  это  еще  далеко  не  все  «неудобные»  вопросы,  которые  может  по¬
влечь  за  собой  неточная  идентификация  жанра  книги.  Невозмож¬
ность  же  убедительно  ответить  на  них  способна  серьезно  испортить  у
читателей  впечатление  от  этого  издания,  что  было  бы,  на  мой  взгляд,
совершенно  несправедливо.  Попеняв  автору  за  упомянутую  терми¬
нологическую  неточность,  мы  тем  не  менее  должны  самым  высоким
образом  оценить  его  усилия,  направленные  на  популяризацию  ма¬
сонской  проблематики,  активное  обсуждение  которой  на  этом,  пер¬
вичном,  уровне  является,  как  показывает  опыт  французских  коллег,
необходимым  условием  перехода  нашей  историографии  в  будущем
на  уровень  исследовательской  разработки  темы.
 *  *  *
 Свой  обзор  мне  хотелось  бы  завершить  на  оптимистической  ноте.
Судя  по  рассмотренным  выше  работам,  сколь  бы  разными  по  темати¬
ке  и  технике  исполнения  они  ни  были,  отечественная  историография
успешно  преодолела  трудный  период  крушения  прежнего  образа
Французской  революции,  принадлежавшего  в  основном  к  домену
исторической  памяти.  Появившиеся  на  его  руинах  ростки  научного
подхода  к  освещению  этого  события  вполне  жизнеспособны  и  сулят
обильные  плоды.

Глава  10
ОПТИМИСТИЧЕСКОЕ  РОНДО
 Рассказывая  в  предыдущей  главе  о  развитии  отечественной
историографии  Французской  революции  в  нулевые  годы
XXI  в.,  я  преднамеренно  упомянул  только  два  главных  для  то¬
го  времени  направления  исследований,  отложив  на  потом  разговор  о
тех,  что  тогда  еще  только-только  обозначились,  а  в  полной  мере  про¬
явились  лишь  в  2010-е  гг.  Теперь  речь  пойдет  о  них.
 Однако  сначала  несколько  слов  о  предмете,  на  первый  взгляд,  не¬
сколько  отвлеченном  и  напрямую  с  темой  главы  не  связанном.  Но
лишь  на  первый  взгляд...
 Как  выбираем  мы  темы  своих  исследований,  особенно  самого
первого?  Мало  кто,  полагаю,  может  сказать  о  себе,  как,  например,
Д.  Ю.  Бовыкин1,  что  с  детства  мечтал  заниматься  именно  той  темати¬
кой,  изучению  которой  затем  посвятил  свои  зрелые  годы  и  ради  ко¬
торой  еще  студентом  выбрал  себе  определенного  научного  руководи¬
теля.  Чаще  все  происходит  в  иной  последовательности:  студент  идет
к  тому  или  иному  научному  руководителю,  исходя  из  личностных
предпочтений  и  лишь  приблизительно  представляя  себе  общий
спектр  его  научных  интересов,  а  уж  потом  мэтр  предлагает  будущему
исследователю  тему  его  первой  работы,  которая  нередко  и  определя¬
ет  последующий  путь  того  в  науке.  Таков  был  и  мой  личный  опыт2.
 В  подобном  случае  особую  важность  приобретает  вопрос:  как  на¬
учный  руководитель  подбирает  темы  для  своих  учеников?  Мой
Учитель  Г.  С.  Кучеренко  в  начале  1980-х  гг.  давал  нам  сюжеты  для
 1  См.,  например,  его  интервью  авторам  Интернет-проекта  «Университет
Arzamas»  в  марте  2017  г.  URL:  http://arzamas.academy/uni/eastwest/
revolution
 2  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.
М.,  2007.  С.  6.
 233

исследований  с  прицелом  на  200-летний  юбилей  Французской  рево¬
люции.  Это  -  по-настоящему  стратегический  подход.  Совсем  уж
идеальный  его  вариант  -  это  когда  научный  руководитель  определя¬
ет  для  подопечных  темы  таким  образом,  чтобы  их  частные  исследо¬
вания  в  комплексе  дополняли  друг  друга  и  позволяли  тем  самым
коллективно  решить  гораздо  более  широкую  научную  проблему,  не¬
жели  та,  что  может  быть  индивидуально  осилена  в  рамках  отдельно
взятой  диссертации.  Однако  все  же  гораздо  чаще,  по  моему  наблюде¬
нию,  научными  руководителями  в  выборе  тематики  студенческих  и
аспирантских  работ  движет  не  стратегический  расчет,  а  обычная  лю¬
бознательность:  дают  разрабатывать  такой  сюжет,  о  котором  сами  хо¬
тели  бы  знать  больше,  да  не  имеют  времени  или  возможности  им  за¬
няться.  Хорошо,  если  личный  интерес  руководителя  совпадает  с  но¬
вейшими  тенденциями  историографии,  что,  к  сожалению,  случается
далеко  не  всегда...
 В  начале  «нулевых»  именно  любознательность  и  побудила  меня
обратиться  к  имагологии.  Проводя  каждый  год  по  несколько  недель
во  Франции,  я  заметил,  что  французские  СМИ  в  своих  негативных
оценках  России  -  а  они  тогда  в  связи  со  Второй  чеченской  войной
звучали  постоянно  -  активно  используют  набор  клише,  весьма  напо¬
минающий  те  стереотипные  характеристики  Российской  империи,
которые  были  в  ходу  еще  во  время  Французской  революции.
Некоторое  представление  о  последних  я  в  свое  время  получил  из  до¬
клада  замечательного  саратовского  историка  Сергея  Евгеньевича
Летчфорда,  сделанного  в  2001  г.  на  международной  конференции  в
его  университете3.  Удивление  от  такой  устойчивости  стереотипных
представлений  одних  наций  о  других  побудило  меня  и  самому  за¬
няться  имагологией  и  направить  в  то  же  русло  исследования  появив¬
шихся  у  меня  учеников.  Причем  встали  мы  на  этот  путь  еще  до  того,
как  имагологические  штудии  вошли  у  нас  в  моду,  став  к  началу
2010-х  гг.  всеобщим  поветрием.  Последнее,  впрочем,  ничуть  не  уди¬
вительно,  так  как  запрос  на  имагологическую  проблематику  иссле¬
дований  предъявляет  сама  жизнь:  многие  сложности  в  отношениях
между  народами  начала  XXI  в.  порождены  застарелыми  стереотипа¬
ми  взаимных  представлений,  истоки  которых  коренятся  глубоко  в
истории.
 Наша  совместная  работа  над  проблемами  имагологии,  начавшая¬
ся  еще  в  первой  половине  нулевых  годов,  в  2010-е  гг.  увенчалась  за¬
 3  См.:  Летчфорд  С.  Е.  Французская  революция  конца  XVIII  в.  и  форми¬
рование  образа  России  в  общественном  мнении  Франции  //  Европейское
Просвещение  и  цивилизация  России.  М.,  2004.  С.  77-85.
 234

щитой  трех  кандидатских  диссертаций4,  успешной  реализацией  рос¬
сийско-французского  проекта  «Образ  врага:  взаимные  представле¬
ния  французов  и  русских  в  1812-1814  гг.»,  публикацией  серии  статей
у  нас  в  стране  и  за  рубежом5,  трех  спецвыпусков  «Французского  еже¬
годника»  (2010,  2012,  2013),  специального  номера  журнала  «Annales
historiques  de  la  Révolution  françaises»  (2012,  №  4)  и,  наконец,  вышед¬
ших  в  последние  годы  монографий6.
 В  отличие  от  описанных  в  предыдущей  главе  двух  основных  для
нулевых  годов  направлений  изучения  Французской  революции  эти
имагологические  изыскания  уже  не  были  напрямую  связаны  с  совет¬
ским  прошлым.  Если  штудии  об  истории  изучения  Французской  ре¬
волюции  в  СССР  были  продиктованы  стремлением  определить  ме¬
сто  постсоветской  историографии  относительно  ее  предшественни¬
цы,  а  всплеск  интереса  к  политическим  «партиям»  правее  якобинцев
во  многом  был  реакцией  на  «якобиноцентризм»  советской  историо¬
графии,  то  имагологические  исследования  2000-2010-х  гг.  по  исто¬
рии  Революции  и  Наполеоновской  империи  диктовались  исключи¬
тельно  потребностями  новой  эпохи  без  какой-либо  оглядки  на  пре¬
дыдущую.  Некоторая  преемственность  с  предшествующей
историографической  традицией  у  занятых  данной  проблематикой
авторов  прослеживается,  пожалуй,  лишь  в  том,  что  они  так  же  рас¬
сматривают  эпоху  Французской  революции  в  комплексе  с  периодом
 А  Митрофапов  А.  А.  Образ  России  в  общественном  мнении  революцион¬
ной  Франции  (по  материалам  публицистики  и  печати):  автореф.  дис....  канд.
ист.  наук.  М.,  2010;  Промыслов  II.  В.  Образ  России  во  французском  обще¬
ственном  мнении  накануне  и  во  время  Отечественной  войны  1812  года:  авто¬
реф.  дис.  ...  канд.  ист.  наук.  М.,  2012;  Прусская  Е.  А.  Образ  Востока  в  пред¬
ставлениях  французов  накануне  и  во  время  экспедиции  Бонапарта  в  Египет:
автореф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  2012.
 г>  См.,  например:  Митрофанов  А.  А.,  Промыслов  Н.  В.,  Прусская  Е.  А.  «Рус¬
ская  угроза»  во  французской  прессе  конца  XVIII  -  начала  XIX  вв.  //  Фран¬
цузский  ежегодник.  2015:  К  225-летию  Французской  революции.  М.,  2015.
С.  343-391;  Promyslov  N.  The  Grande  Armée’s  Retreat  as  Seen  From  the
Intercepted  Soldiers’  Correspondence  //  Napoleonic  Scholarship.  2011.  N  4.
P.  127-131;  Prusskaya  E.  Arab  Chronicles  as  a  source  for  studying  Bonaparte’s
Expedition  to  Egypt  //  Napoleónica.  La  Revue.  2015.  N  3(24).  P.  48-60;
Tchoudinov  A.  L’archétype  de  l’ennemi  étranger  dans  l’imaginaire  folklorique  de  la
Russie  au  début  du  XIXo  siècle  //  L’Ennemi  en  regard(s).  Images,  usages  et
interpretations  dans  l’histoire  et  la  literature.  Bern,  2012.  P.  93-111.
 6  Прусская  E.  A.  Французская  экспедиция  в  Египет  1798-1801  гг.:  взаим¬
ное  восприятие  двух  цивилизаций.  М.,  2016;  Промыслов  Н.  В.  Французское
общественное  мнение  о  России  накануне  и  во  время  войны  1812  года.  М.,
2016.
 235

Первой  империи,  как  это  делал  в  конце  жизни  последний  из  мэтров
советской  историографии  В.  Г.  Ревуненков7.  Впрочем,  схожий  под¬
ход  характерен  и  для  ряда  французских  авторов  новейших  обобщаю¬
щих  трудов8.
 Актуальные  запросы  наших  дней  определяют  также  тематику  ис¬
следований,  ведущихся  под  руководством  автора  этих  строк  в  лабо¬
ратории  «Мир  в  эпоху  Французской  революции  и  Наполеоновских
войн»  ИВИ  РАН,  созданной  в  2014  г.  Одно  из  главных  направлений
ее  работы  -  изучение  в  исторической  ретроспективе  конфликта  ли¬
берально-демократической  и  традиционалистской  парадигм,  лежа¬
щего  в  основе  многих  глобальных  проблем  современности.  И  хотя
лаборатория  возникла  относительно  недавно,  результатом  ее  усилий
уже  стала  публикация  ряда  работ  о  сопротивлении  революционной
экспансии  внутри  Франции9  и  за  ее  пределами10,  о  взаимоотношени¬
ях  просвещенных  элит  и  «низов»  общества  в  революционном
процессе11.
 Сегодня  можно  констатировать,  что  современная  российская
историография  Французской  революции  успешно  миновала  период
становления,  обрела  собственную  специфику  и  даже,  как  читатель
увидит  из  публикуемого  ниже  текста,  свое  наименование.  Приятно,
что  оно  напоминает  об  истоках  изучения  в  нашей  стране  Фран¬
 7  Ревуненков  В.  Г.  Очерки  но  истории  Великой  французской  революции
1789-1814  гг.  СПб.,  1996.
 8  См.,  например:  Leuwers  If.  La  Révolution  française  et  l’Empire.  Une  France
révolutionné  (1787-1815).  P.,  2011;  Gueniffey  P.  Histoires  de  la  Révolution  et  de
l’Empire.  P.,  2011.
 9  См.,  например:  БовыкинД.  10.  Король  без  королевства:  Людовик  XVIII
и  французские  роялисты  в  1794-1799  гг.  М.,  2016;  Чепурина  М.  ¡0.  Истоки  и
механизм  Лионского  восстания  1793  года  //  Французский  ежегодник.  2016:
Протестные  движения  в  эпоху  Французской  революции  и  Первой  империи.
М.,  2016.  С.  66-96.
 10  См.,  например:  Прусская  Е.  Л.  Антифраицузское  движение  протеста  в
Египте  1798-1801  гг.  //  Французский  ежегодник  2016.  С.  125-144;  Чуди¬
нов  Л.  В.  Народы  против  Французской  революции  //  Там  же.  С.  4-35;  Он  же.
Второе  Каирское  восстание:  20  марта  -  21  апреля  1800  г.  //  Французский
ежегодник.  2015:  К  225-летию  Французской  революции.  М.,  2015.  С.  262-
342;  Он  же.  «Солдаты  свободы»  или  смертельный  враг?  Французы  в  Южной
Италии  1798-1799  гг.  //  Изв.  УрФУ.  Серия  2  «Гуманитарные  науки».  2016.
№2.  С.  25-41.
 11  См.,  например:  Чепурина  М.  Ю.  Гракх  Бабёф  и  «заговор  равных».  М.,
2017;  Зайцева  Д.  В.  Сентябрьские  убийства  1792  года  в  политической  карьере
Ж  .-Л.  Тальена  //  Французский  ежегодник.  2016...  С.  97-108.
 236

цузской  революции  -  о  той  самой  «русской  школе»,  с  рассказа  о  ко¬
торой  и  начиналась  эта  книга.  Такое  вот  рондо.
 Вниманию  читателей  предлагается  полная  версия  статьи,  которая
ранее  в  слегка  сокращенной  редакции  вышла  в  юбилейном  сборнике,
приуроченном  к  60-летию  члена-корреспондента  РАН  П.  Ю.  Ува¬
рова12.
 «Новая  русская  школа»  в  историографии
Французской  революции
 Выбор  темы  статьи  для  сборника  в  честь  круглой  даты  дорогого
друга  и  коллеги  Павла  Юрьевича  Уварова  дался  автору  этих  строк  не
слишком  легко.  Жанр  юбилейного  издания  предполагает  сюжеты  оп¬
тимистичные  и  жизнеутверждающие,  а  трагические  и  печальные,  на¬
против,  исключает.  Однако,  увы,  именно  последние  преобладают  в
истории  Французской  революции  XVIII  в.  -  главном  предмете  моих
штудий.  Размышляя  о  находящихся  у  меня  в  работе  сюжетах  и  тщет¬
но  пытаясь  выбрать  из  них  более  или  менее  уместный  в  данном  слу¬
чае,  я,  по  счастью,  вспомнил  вдруг  о  концепте  «новой  русской  шко¬
лы».  Вот  оно  -  то,  что  нужно!  Действительно,  что  может  быть  более
оптимистичным,  чем  констатировать  возможность  появления  нового
историографического  феномена  на  том,  казалось  бы,  уже  распахан¬
ном  вдоль  и  поперек  поле  исследований,  что  возделывается  более
двух  столетий?!  Это  ли  не  доказательство  неисчерпаемости  нашей
науки?!  И  разве  не  будет  жизнеутверждающим  дать  академическую
легитимацию  понятию,  некогда  стихийно  зародившемуся  в  недрах
«коллективного  разума»  -  Интернета?!  Впору  прокричать  «Эврика!».
 Итак,  «новая  русская  школа».  Кто  именно  запустил  в  оборот  по
отношению  к  современной  российской  историографии  Французской
революции  этот  термин,  сегодня  уже  вряд  ли  установишь:  Интернет
живет  своей  жизнью,  сайты  появляются  и  исчезают,  а  комментарии  к
обсуждаемым  темам  и  вовсе  эфемерны,  как  бабочки-однодневки.
С  большей  или  меньшей  уверенностью  можно  лишь  утверждать,  что
понятие  это  появилось  во  Всемирной  паутине  на  рубеже  нынешнего
и  прошлого  веков.  Во  всяком  случае,  автор  опубликованной  в
«Книжном  обозрении»  весной  2001  г.  рецензии  на  первый  выпуск
возобновленного  «Французского  ежегодника»  использовал  словосо¬
четание  «новая  русская  школа»,  ссылаясь  как  раз  на  «интернетских
 12  Чудинов  А.  В.  «Новая  русская  школа»  в  историографии  Французской
революции:  ad  fontes!  //  Universitas  historiae,  сб.  статей  в  честь  Павла  Юрье¬
вича  Уварова.  М.,  2016.  С.  523-532.
 237

эрудитов»13,  что  позволяет  предположить  уже  более  или  менее  усто¬
явшуюся  к  тому  моменту  практику  его  употребления  в  Интернет-
сообществе  любителей  истории  Французской  революции.
Последнее,  к  слову,  образовалось  еще  на  заре  Рунета  и  с  самого  нача¬
ла  отличалось  завидной  активностью,  породив  уже  в  1990-е  целый
ряд  весьма  информативных  сайтов,  некоторые  из  которых  существу¬
ют  и  поныне.
 Причины  возникновения  подобного  понятия,  на  мой  взгляд,
вполне  очевидны.  Обращение  к  революционной  традиции  прошлого
и,  в  частности,  к  истории  Французской  революции  было  для  многих
участников  упомянутого  Интернет-сообщества  своего  рода  формой
протеста  против  распространявшегося  на  постсоветском  простран¬
стве  «дикого^  капитализма.  А  потому  они  демонстрировали  подчер¬
кнутый  пиетет  по  отношению  к  советской  историографии  Революции
и,  напротив,  йыказывали  весьма  критическое  отношение  к  новейшим
трактовкам  ^того  события.  Определение  «новая  русская  школа»  и
стало  у  них  собирательным  наименованием  для  постсоветских  исто¬
риков.  Тогда‘В  нем  явно  просматривалась  известная  доля  иронии  -
намек  на  сопричастность  к  «новым  русским»  реалиям,  хорошо
памятным  всем  тем,  кто  пережил  1990-е.  Этот  ироничный  оттенок
термина  был,  кстати,  обыгран  и  в  названии  упомянутой  выше  рецен¬
зии  -  «Новые  русские  франковеды».
 Тем  не  мфше  понятие  «новая  русская  школа»  вошло  в  устный
оборот  и  прижилось  в  научной  среде,  причем  не  только  в  русско¬
язычной,  но  й  дальнего  зарубежья,  и  это  при  том,  что  породившая  его
эпоха  сама  уфе  стала  достоянием  истории.  Просто  смысловое  ударе¬
ние  в  этом  слЬвосочетании  постепенно  перешло  с  «новая  русская»  на
«русская  шкрла»  -  определение,  навевающее  воспоминания  о  той
знаменитой  ecole  russe,  что  существовала  в  России  конца  XIX  -  нача¬
ла  XX  в.  и  Ьставила  глубокий  след  в  мировой  историографии
Французской  революции.  И,  как  мы  сейчас  увидим,  основания  для
подобных  реминисценций  действительно  имеются.
 Понятие  école  russe,  или  «русская  школа»,  появилось  в  междуна¬
родном  научном  обиходе  где-то  на  рубеже  XIX-XX  вв.  и  довольно
быстро  получило  широкое  распространение.  В  1912  г.  мэтр  россий¬
ской  исторической  науки  Н.  И.  Кареев  уверенно  констатировал:
«Уже  одно  то,  что  успело  сделаться  известным  во  Франции,  благода¬
ря  переводам,  дало  повод  французским  критикам  говорить  о  суще¬
ствовании  особой  “русской  школы”  в  историографии  французской
 13  Ткаченко  О.  Новые  русские  франковеды  //  Книжное  обозрение.  2001.
№  17(1819).  23  апр.
 238

революции»14.  Ссылка  на  французов  сделана  Кареевым  отнюдь  не
для  красного  словца.  Органичная  интеграция  в  мировую  науку  -  од¬
на  из  характерных  черт  российской  историографии  того  времени.
В  конце  XIX  -  начале  XX  в.  важнейшие  труды  российских  истори¬
ков  Революции  часто  переводились  и  публиковались  во  Франции.
А  во  второй  половине  XX  в.  многие  из  этих  переводов  были  еще  и
переизданы.  Никогда  -  ни  до,  ни  после  -  российские  исследования
по  французской  истории  XVIII  в.  не  печатались  за  рубежом  так  ча¬
сто,  как  тогда.
 Столь  высокий  уровень  международной  интеграции  был  достиг¬
нут  благодаря  не  только  бесспорным  научным  талантам  представи¬
телей  «русской  школы»,  но  и  условиям  работы  университетской
профессуры  в  дореволюционной  России.  Продолжительные  поездки
ученых  за  рубеж  для  работы  в  местных  архивах  носили  регулярный
характер.  Работы  Н.  И.  Кареева,  И.  В.  Лучицкого,  П.  Н.  Ардашева  и
других  российских  ученых  того  времени  написаны  на  основе  перво¬
классного  архивного  материала,  что  обеспечивает  их  востребован¬
ность  и  в  наши  дни.
 Еще  одной  важной  чертой  «русской  школы»  была  творческая  сво¬
бода  -  идейный  и  методологический  плюрализм.  Ее  представители
варьировали  разные  методы  и  подходы  в  своих  трудах,  следуя  ис¬
ключительно  собственным  вкусам  и  предпочтениям.  И  если  в  сфере
популяризации  исторических  знаний  российские  ученые  все  же  ис¬
пытывали  определенное  давление  со  стороны  «передового»  обще¬
ственного  мнения,  лелеявшего  «культ»  Французской  революции  как
предвестия  будущей  судьбы  России15,  то  в  области  научных  изыска¬
ний  они  могли  руководствоваться  только  своими  представлениями  о
должном.
 А  вот  пришедшая  на  смену  «русской  школе»  советская  историо¬
графия  Французской  революции  по  всем  этим  аспектам  являла  со¬
бой  полную  противоположность  своей  предшественнице.
 Первые  советские  историки  и  помыслить  не  могли  о  таких  воз¬
можностях  работы  за  рубежом,  какие  имели  до  1917  г.  ученые  «рус¬
ской  школы».  С  установлением  в  России  диктатуры  пролетариата
«железный  занавес»  опустился  всерьез  и  надолго.  В  конце  1920-х  он
чуть-чуть  было  приподнялся  и  некоторые  советские  исследователи
Французской  революции  сумели  провести  месяц-другой  в  изучае¬
 14  Кареев  Я.  И.  Эпоха  французской  революции  в  трудах  русских  ученых
за  последние  десять  лет  (1902-1911)  //  Историческое  обозрение.  СПб.,  1912.
Т.  17.  С.  13.
 15  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы.  М.,  2007.  Ч.  I.  Гл.  1.
 239

мой  стране,  но  с  началом  печально  известного  «Академического  де¬
ла»  вновь  опустился  на  долгие  тридцать  лет.  В  отсутствие  доступа  к
зарубежным  архивохранилищам  нашим  историкам  приходилось
«опираться  на  собственные  силы»,  разрабатывая  те  фонды  француз¬
ских  исторических  документов,  что  ранее  осели  в  России.  И  здесь
специалистам  по  истории  Старого  порядка  повезло  гораздо  больше,
чем  исследователям  Революции.  Первые  уже  в  1930-е  гг.  получили
доступ  к  коллекциям  документов  Сегье  и  Ламуаньона,  архиву
Бастилии  и  другим  богатейшим  фондам,  в  разное  время  и  разными
путями  попавшими  в  нашу  страну.  Именно  на  основе  этих  перво¬
классных  источников  и  были  написаны  известные  труды  Б.  Ф.  Порш-
нева,  А.  Д.  Люблинской,  В.  В.  Бирюковича,  ни  в  чем  не  уступавшие
по  своему  уровню  работам  зарубежных  коллег.
 Исследователям  же  Французской  революции  пришлось  довольно
туго:  количество  и  объем  находившихся  в  СССР  фондов  по  их  тема¬
тике  не  шли  ни  в  какое  сравнение  с  собраниями  источников  по  исто¬
рии  Старого  порядка.  И  даже  те  документы,  что  приобрел  в  1920-е  гг.
Д.  Б.  Рязанов  для  Института  Маркса  и  Энгельса,  в  частности  боль¬
шие  личные  фонды  Гракха  Бабёфа  и  Марка-Антуана  Жюльена,  были
недоступны  для  отечественных  историков  вплоть  до  периода  Отте¬
пели.  Неудивительно,  что  появившиеся  в  СССР  1920-1930-х  гг.
многочисленные  работы  по  Французской  революции  оказались  вне
основного  русла  развития  мировой  историографии.  За  рубежом
практически  не  знали  о  происходившем  по  ту  сторону  «железного
занавеса»,  а  если  и  узнавали,  то  не  слишком  впечатлялись  сочинени¬
ями,  которые  в  большинстве  своем  предлагали  марксистско-ленин¬
ское  «переосмысление»  вышедших  на  Западе  исследований.
Впрочем,  по  счастью,  бывали  исключения  из  правила.  Так,  в  конце
1950-х  -  начале  1960-х  гг.  среди  западных  историков  левого  толка
наблюдался  всплеск  самого  живого  интереса  к  опубликованным  еще
в  1920-е  гг.  работам  Я.  М.  Захера  о  «бешеных»,  которые  ленинград¬
ский  ученый  написал  на  основе  скопированных  во  Франции  редких
изданий  периода  Революции.  Такой  интерес  был  обусловлен  как  вы¬
соким  научным  уровнем  этих  трудов,  так  и  трагической  судьбой  их
автора,  многие  годы  проведшего  в  лагерях16.  К  сожалению,  со  сменой
научной  моды  и  поколений  исследователей  о  нем  потом  опять
подзабыли.
 16  См.:  Гордон  А.  В.  Советские  историки  и  «прогрессивные  ученые»  За¬
пада  //  Французский  ежегодник.  2007.  М.,  2007;  Он  otee.  Личность  и  судьба
ученого:  Яков  Михайлович  Захер  //  Французский  ежегодник.  2014.  Т.  2.  М.,
2014.
 240

В  1950-е  гг.  Оттепель  внесла  существенные  коррективы  в  положе¬
ние  отечественных  историков  Французской  революции,  благодаря
чему  творчество  некоторых  из  них  нашло  отклик  и  за  рубежом.
Вновь  приоткрылась  калитка  в  «железном  занавесе»,  и  за  границу
стали  выпускать  наиболее  «идеологически  выдержанных»  предста¬
вителей  советской  науки,  что  позволило  им  установить  личные  кон¬
такты  с  иностранными  коллегами,  участвовать  в  конференциях  и  ра¬
ботать  в  зарубежных  архивах.  Разумеется,  те,  кто  попал  в  ограничен¬
ное  число  «выездных»,  имели  несравнимо  больше  возможностей
познакомить  мировое  научное  сообщество  с  результатами  своих  ис¬
следований,  чем  «невыездные».  Широчайшее  международное  при¬
знание  Б.  Ф.  Поршнева,  который,  как  полагают  сами  французы,  «от¬
крыл»  для  них  социальную  историю  Франции  XVII  в.17,  отчасти  свя¬
зано  с  тем,  что  он  одним  из  первых  советских  историков  получил
статус  «выездного».  Напротив,  его  постоянный  оппонент  А.  Д.  Люб¬
линская,  не  раз  обвинявшая  Поршнева  в  излишне  произвольной
трактовке  источников18,  не  имела  в  силу  своего  «сомнительного»  со¬
циального  происхождения  (дочь  священника!)  таких  же,  как  он,  воз¬
можностей  для  выезда  за  рубеж,  а  потому  ее  труды,  тоже  построен¬
ные  на  широкой  базе  архивных  источников,  во  Франции  практиче¬
ски  не  известны.
 Вместе  с  тем  совершенно  очевидно,  что  поездки  в  иную  страну  на
неделю-другую  и  даже  на  месяц  тогда  было  совершенно  не  достаточ¬
но  для  того,  чтобы  собрать  материал  для  монографического  исследо¬
вания.  Это  сегодня,  в  век  цифровых  технологий,  когда  в  большин¬
стве  французских  архивов  и  библиотек  разрешено  бесплатное  фото¬
графирование,  можно  за  месяц  интенсивной  работы  отснять  20-
30  тыс.  копий  документов  или  книжных  страниц  и  по  возвращении,
не  спеша,  изучать  их  на  своем  компьютере.  А  тогда  исследователям
приходилось  читать  тексты  на  месте,  делая  от  руки  выписки.  Тех¬
ническое  копирование  (ксероксы,  микрофильмы,  микрофиши)  было
платным  и  малодоступным  для  советских  ученых,  учитывая  скром¬
ные  суммы  их  командировочных.  В  таких  условиях  производитель¬
ность  труда,  даже  на  пределе  усилий,  была  относительно  невысокой.
О  комплексном  же  исследовании  обширных  архивных  фондов  и  ре¬
чи  не  заходило.  Поэтому  обычно  все  сводилось  к  выборочному  цити¬
 17  Подробнее  см.:  Берсе  И.  М.  Размышления  о  том,  как  пишется  исто¬
рия  //  Французский  ежегодник.  2007.
 18  См.:  Кондратьев  С.  В.у  Кондратьева  Т.  Н.  Наука  «убеждать»,  или  споры
советских  историков  о  французском  абсолютизме  и  классовой  борьбе
(20-е  -  начало  50-х  гг.  XX  века).  Тюмень,  2003.
 241

рованию  архивных  документов,  позволявшему  украсить  работу,  но
отнюдь  не  обеспечить  ей  полноценную  основу
 Впрочем,  и  здесь  бывали  исключения.  В  начале  1960-х  гг.  не¬
сколько  молодых  советских  ученых,  в  том  числе  будущий  классик
отечественной  историографии  Французской  революции  А.  В.  Адо,
были  отправлены  в  длительные,  доходившие  до  года,  командировки
в  изучаемые  ими  страны19.  Благодаря  этой  уникальной  возможнос¬
ти  -  Адо  говорил:  «Мы  выиграли  сто  тысяч  на  трамвайный  би¬
лет»20  -  появилось  на  свет  его  фундаментальное  исследование  о  кре¬
стьянах  в  Революции,  получившее  широкую  известность  и  призна¬
ние  не  только  у  нас  в  стране,  но  и  -  не  частый  случай  для  советской
историографии  -  за  рубежом21.
 Еще  одним  важным  достижением  эпохи  Оттепели  стало  открытие
для  некоторых  исследователей  коллекций  архивных  документов  по
истории  Французской  революции,  хранившихся  в  фондах
Центрального  партийного  архива  при  Институте  марксизма-лени¬
низма.  Результатом  этого  послабления  стал  выход  в  свет  фундамен¬
тальной  биографии  Бабёфа,  написанной  В.  М.  Далиным  на  основе
архивных  источников22  и  высоко  оцененной  зарубежными  коллега¬
ми,  а  также  -  совместный  советско-французский  проект  публикации
архива  Бабёфа.  Увы,  этот  проект  так  и  не  был  доведен  до  конца:  если
советские  историки  полностью  выполнили  взятые  на  себя  обяза¬
тельства,  выпустив  все  четыре  запланированных  тома  на  русском
языке,  то  у  французских  коллег  уже  после  первого  тома  дело  засто¬
порилось23.
 Упомянутые  здесь  примеры  показывают,  что  при  благоприятных
обстоятельствах,  имея  необходимый  доступ  к  архивным  источникам,
советские  историки  Французской  революции  могли  вносить  и  вно¬
 19  Подробнее  см.:  Бавыкин  Д.  10.  Анатолий  Васильевич  Адо:  образ  и  па¬
мять.  Саратов,  2007.  С.  53-62.
 20  Гладышев  А.  В.  Г.  С.  Кучеренко:  штрихи  биографии  //  Французский
ежегодник.  2002.  М.,  2002.  С.  189.
 21  Адо  А.  В.  Крестьянское  движение  во  Франции  во  время  Великой  бур¬
жуазной  революции  конца  XVIII  века.  М.,  1971.  2-е  изд.,  дораб.  и  дон:  Он  же.
Крестьяне  и  Великая  французская  революция.  М.,  1987;  Ado  A.  Paysans  en
Révolution.  Terre,  pouvoir  et  jacquerie  1789-1794.  P.,  1996;  Idem.  Die  Bauern  in
der  Französischen  Revolution  1789-1794.  Leipzig,  1997.
 22  Далин  В.  M.  Гракх  Бабёф  накануне  и  во  время  Великой  Французской
революции  (1785-1794).  М.,  1963;  Daline  V.  М.  Gracchus  Babeuf  à  la  veille  et
pendant  la  Révolution  française,  1785-1794.  Moscou,  1976.
 23  См.:  Чепурина  M.  10.  Издание  сочинений  Гракха  Бабёфа:  необычный
опыт  франко-российского  научного  сотрудничества  //  Французы  в  научной
и  интеллектуальной  жизни  России  XVIII-XX  вв.  М.,  2010.  С.  366-370.
 242

сили  реальный  вклад  в  мировую  историографию,  но  говорить  об  ин¬
теграции  в  нее  советской  исторической  науки  в  целом,  к  сожалению,
не  приходится.  Проведенный  в  2006  г.  российско-французский  кол¬
локвиум  о  взаимных  влияниях  советской  и  французской  исто¬
риографий  показал,  что,  за  исключением  работ  Б.  Ф.  Поршнева,
 В. 	М.  Далина  и  А.  В.  Адо,  французские  коллеги  практически  не  зна¬
комы  с  трудами  советских  исследователей  о  Старом  порядке  и
Революции24.  Представители  старшего  поколения  французских
историков,  особенно  коммунистов,  с  удовольствием  рассказывали  о
своих  встречах  в  1970-е  гг.  с  советскими  товарищами,  но  затрудня¬
лись  вспомнить,  чем  же  именно  те  занимались  в  научном  плане.  При
всей  теплоте  личного  общения  результаты  большинства  исследова¬
ний  советских  ученых  по  данной  тематике  оказались  не  востребован¬
ными  в  международном  сообществе  специалистов  по  истории  фран¬
цузского  Старого  порядка  и  Революции.
 В  немалой  степени,  думаю,  это  было  связано  с  еще  одним  принци¬
пиальным  отличием  советской  школы  историков  от  «русской  шко¬
лы».  В  СССР  ученые  даже  мечтать  не  могли  о  том  плюрализме  идей
и  методов,  что  определял  развитие  дореволюционной  историогра¬
фии.  Единственно  допустимой  была  марксистская  методология.
Любые  интерпретации  тех  или  иных  аспектов  истории  Французской
революции  были  возможны  только  в  рамках  утвержденного
«канона»25.  Поэтому  если  исследования,  написанные  на  основе  ар¬
хивных  источников,  еще  могли,  несмотря  на  идеологическую  предо¬
пределенность  выводов,  обладать  научной  новизной  и  представлять
несомненный  интерес  для  мирового  профессионального  сообщества
благодаря  впервые  вводимым  в  научный  оборот  данным,  то  различ¬
ного  рода  обобщающие  трактовки  Французской  революции  в  духе
марксистско-ленинского  «канона»  не  находили  отклика  в  междуна¬
родной  историографии26.
 Вместе  с  СССР  советская  школа  изучения  Французской  револю¬
ции  давно  уже  стала  историей.  Незадолго  до  своей  кончины  в  1995  г.
 24  Материалы  опубликованы  в  кн.:  Французский  ежегодник  2007:  Совет¬
ская  и  французская  историографии  в  зеркальном  отражении.  20-е  -  80-е  го¬
ды  XX  в.  М.,  2007.
 25  Подробнее  см.:  Гордон  Л.  В.  Власть  и  революция:  советская  историогра¬
фия  Великой  французской  революции.  1918-1941.  Саратов,  2005.  С.  11.
 2в  «...Усилия  “эрудитов”,  вроде  Адо  или  Поршнева,  в  гораздо  большей  сте¬
пени  обеспечивали  советским  историческим  трудам  международный  отклик,
чем  их  формальные  отсылки  к  марксизму»  (Ducange  J.  N.  La  Révolution
française  et  l'histoire  du  monde.  Deux  siècles  de  débats  historiques  et  poltiques
1815-1991.  P.,  2014.  P.  197).
 243

А.  В.  Ад  о  констатировал:  «Советская  историография  Французской
революции  завершила  свое  существование.  На  смену  ей  идет  станов¬
ление  новой  российской  историографии  Французской  революции.
Она  не  утрачивает  преемственности  с  наиболее  позитивным  насле¬
дием  историографии  советской,  но  она  принадлежит  уже  к  иному
времени  и  имеет  свое  особое  лицо»27.  Произошедший  в  1980—
1990-е  гг.  радикальный  демонтаж  советского  «канона»  трактовки
Французской  революции  теперь  нередко  именуют  «сменой  вех»,  по
названию  одной  из  статей  автора  этих  строк28.  Дав  когда-то  своему
тексту  такой  заголовок,  я  и  не  предполагал,  что  образ  придется  по
вкусу  российским  и  французским  коллегам  и  будет  принят  ими  в  ка¬
честве  имени  нарицательного29.  Впрочем,  этот  процесс  подробно
описан  в  новейшей  исторической  литературе30,  и  я  сейчас  не  буду  на
нем  подробно  останавливаться.  Лучше  расскажу  о  его  последствиях.
 Говоря  об  «особом  лице»  новой  российской  историографии,
А.  В.  Адо,  полагаю,  и  не  подозревал,  сколь  молодым  оно  в  конечном
счете  окажется.  Парадоксально,  но  подавляющее  большинство  пред¬
ставителей  того  многочисленного  поколения  историков  Революции,
чье  профессиональное  становление  пришлось  на  преддверие  ее
200-летнего  юбилея  и  чьими  усилиями  собственно  и  была  осущест¬
влена  «смена  вех»,  вскоре  после  этого  юбилея  ушли  из  историогра¬
фии  данной  темы:  «Выпустив  монографию  в  развитие  своей  доктор¬
ской  диссертации,  3.  А.  Чеканцева  сосредоточила  внимание  на  об¬
щих  проблемах  историописания;  Е.  М.  Кожокин,  ставший
директором  Российского  института  стратегических  исследований,
практически  не  занимается  изучением  Революции;  Е.  О.  Обичкина
переориентировалась  на  современную  Францию  в  контексте  между¬
народных  отношений,  Л.  А.  Пименова  уже  многие  годы  плодотворно
 27  Адо  А.  В.  Письмо  профессору  Шеи  Чеисиню  //  Вести.  Моск.  ун-та.
Сер.  8  «История».  1996.  №  5.  С.  32.
 28  См.:  Чудиков  А.  В.  Смена  вех:  200-летие  Революции  и  российская  исто¬
риография  //  Французский  ежегодник.  2000.  М.,  2000;  Tchoudinov  A.  La
Révolution  française:  de  l’historiographie  soviétique  à  l’historiographie  russe,
«changement  de  jalons»  //  Cahiers  du  monde  russe.  2002.  №  2/3.
 29  См.,  например:  Гордон  A.  В.  Указ.  соч.  С.  335;  Dorigny  М.  Avant  propos  //
Les  Historiens  russes  et  la  Révolution  française  après  le  Communisme  /  Étude
révolutionnaires.  N  5.  P.,  2003.  P.  8;  Mazauric  Cl.  Histoire  de  la  Révolution
française  II  L’Humanité.  2004.  7  avr.
 30  См.,  например:  БовыкинД.  Ю.  О  современной  российской  историогра¬
фии  Французской  революции  XVIII  века  (полемические  заметки)  //  Новая
и  новейшая  история.  2007.  №  1;  Гордон  А.  В.  Великая  французская  револю¬
ция  в  советской  историографии.  М.,  2009.  Гл.  7.
 244

исследует  историю  Франции  времен  Старого  порядка,  С.  Я.  Карп  -
историю  века  Просвещения»31  и  т.  д.,  и  т.  п.  Из  ныне  практикующих
российских  историков  Французской  революции,  пожалуй,  только
А.  В.  Гордон,  С.  Ф.  Блуменау  и  автор  этих  строк  начали  свой  науч¬
ный  путь  еще  в  советское  время,  остальные  -  уже  чисто  российская
формация  исследователей.
 В  качественном  отношении  современная  российская  историогра¬
фия  Французской  революции  являет  собой  наглядную  иллюстра¬
цию  диалектического  закона  отрицания  отрицания.  Став  в  опреде¬
ленном  смысле  отрицанием  советской  исторической  школы,  кото¬
рая,  в  свою  очередь,  была  отрицанием  «русской  школы»,  нынешнее
профессиональное  сообщество  историков  имеет  гораздо  больше  об¬
щего  с  последней,  нежели  со  своей  непосредственной  предшествен¬
ницей  -  наглядный  пример  гегелевской  спирали  развития.
 Сходство  с  «русской  школой»  проявляется  сегодня  в  абсолютном
идейном  и  методологическом  плюрализме  российских  исследований
по  данной  проблематике.  Никто  никому  ничего  не  навязывает.  В  ре¬
зультате  за  последние  двадцать  с  лишним  лет  отечественные  специа¬
листы  по  Французской  революции  занимались  активной  разработ¬
кой  таких  сюжетов,  которые  в  советское  время  представлялись  весь¬
ма  рискованными  с  идеологической  точки  зрения,  а  то  и  вовсе
неприемлемыми.  Это  относится  и  к  самой  истории  Революции,  и  к  ее
историографии.
 К  примеру,  писать  советским  исследователям  о  «критическом»  и
тем  более  консервативном  направлениях  историографии  полагалось
только  в  обличительном  тоне  «опровержения  буржуазных  фальси¬
фикаций  истории»32.  И  лишь  в  постсоветскую  эпоху  подобные  трак¬
товки  революционных  событий  стали  в  нашей  исторической  литера¬
туре  предметом  сугубо  академического  анализа,  свободного  от  идео¬
логической  нагрузки33.
 Если  советская  наука  рассматривала  Французскую  революцию
преимущественно  «снизу»  и  «слева»,  изучая  по  большей  части  роль
народных  масс  и  левых  течений,  то  российские  историки,  более  не
ограниченные  жесткими  идеологическими  барьерами,  свободно  «пу¬
тешествуют»  по  всему  политическому  спектру  революционной  эпо¬
 31  БовыкииД.  /О.  О  современной  российской  историографии...  С.  62.
 32  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы...  Ч.  II.  Гл.  1.
 33  Блуменау  С.  Ф.  От  социально-экономической  истории  к  проблематике
массового  сознания:  Французская  историография  революции  конца  XVIII  в
(1945-1993  гг.).  Брянск,  1995;  Чудинов  А.  В.  Размышления  англичан  о  Фран¬
цузской  революции:  Э.  Бёрк,  Дж.  Макинтош,  У.  Годвин.  М.,  1996.
 245

хи,  выбирая  в  качестве  предмета  исследований  любые  политические
«партии»  и  течения  того  времени  по  своему  вкусу  -  от  крайне  левых
до  крайне  правых:  бабувистов34,  якобинцев35,  фельянов36,  монархи¬
стов37,  термидорианцев38,  роялистов39.
 Столь  же  разнообразен  и  методологический  арсенал,  используе¬
мый  в  наши  дни  историками  Революции.  Среди  публикаций  послед¬
них  20  лет  можно  найти  и  социокультурный  анализ  истоков
Вандейского  восстания40,  и  микроисторические  этюды  по  частным
сюжетам  революционной  истории41,  и  работы  по  сравнительной  има-
гологии42.  Замечу,  что  названия  книг  и  статей,  упоминаемые  ниже  в
 34  Чепурина.  М.  К).  Бабёф  и  заговор  «равных»  1796  г.  (но  материалам  мо¬
сковского  фонда  Бабёфа):  дис....  канд.  ист.  наук.  Москва,  2013.
 35  Чудинов  А.  В.  Жильбер  Ромм  и  Павел  Строганов:  история  необычного
союза.  М.,  2010.
 3fi  Тырсенко  А.  В.  Фельяны.  У  истоков  французского  либерализма.  Мо¬
сква,  1999;  Он  же.  Эммашоэль  Жозеф  Сийес  и  французская  либеральная
мысль  его  времени.  М.,  2005;  Блуменау  С.  Ф.  Революционные  преобразова¬
ния  Учредительного  собрания  во  Франции  в  1789-1791  годах.  Брянск,  2011.
 37  Сергиенко  В.  Ю.  Умеренные  монархисты  в  годы  Французской  револю¬
ции  конца  XVIII  века:  Мунье,  Малуэ,  Малле  дю  Пан  и  их  сторонники:  авто-
реф.  дис....  канд.  ист.  наук.  М.,  2005.
 Зй  БовыкинД.  10.  Революция  окончена?  Итоги  Термидора.  М.,  2005.
 39  См.,  например:  БовыкинД.  Ю.  Год  1795:  несостоявшаяся  реставрация  //
Французский  ежегодник.  2003.  М.,  2003;  Он  же.  «Ничего  не  забыли  и  много¬
му  научились...»  Проекты  реставрации  монархии  в  1799  г.  //  Французский
ежегодник.  2005.  М.,  2005.
 40  Мягкова  Е.  М.  «Необъяснимая  Вандея»:  сельский  мир  па  западе  Фран¬
ции  в  XVII-XVIII  веках.  М.,  2006.
 41  См.,  например:  Чудинов  А.  В.  Будни  Французской  революции  (истории
заключенных  Нижней  Оверни,  рассказанные  ими  самими)  //  Казус:  индиви¬
дуальное  и  уникальное  в  истории.  Вып.  2.  М.,  1999;  БовыкинД.  10.  Король
умер?.,  (посмертная  судьба  Людовика  XVII)  //  Казус.  Индивидуальное  и
уникальное  в  истории.  Вып.  6.  М.,  2005.
 42  См.,  например:  Митрофанов  А.  А.  Образ  России  в  политической  публи¬
цистике  Франции  периода  якобинской  диктатуры  (на  примере  «Путеше¬
ствия  в  Россию»  Г1.-Н.  Шантро)  //  Новая  и  новейшая  история:  межвуз.  сб.
науч.  трудов.  Саратов,  2008.  Вып.  23.  С.  46-61;  Митрофанов  А.  А.,  Оливье-
Шахновская  Ж.  Образ  в  России  в  прессе  революционной  Франции  1789-
1792  гг.  (на  примере  газеты  «Монитёр»)  //  Европа:  Международный  альма¬
нах.  Тюмень,  2005.  Вып.  5.  С.  86-100;  Промыслов  Н.  В.  Образ  России  на  стра¬
ницах  газеты  «Монитёр»  накануне  войны  1812  г.  //  Европа.  Международный
альманах.  Вып.  6.  Тюмень,  2006.  С.  64-74;  Он  же.  Отступление  Великой  ар¬
мии  от  Москвы  до  Смоленска  в  письмах  ее  солдат.  Публикация  документов:
Письма  военнослужащих  Великой  армии  (октябрь-ноябрь  1812  г.)//  Фран-
 246

сносках,  призваны  иллюстрировать  калейдоскопическое  разноцве¬
тье  подходов  и  тем,  представленных  ныне  в  отечественной  историо¬
графии  Революции,  но  при  этом  отнюдь  его  не  исчерпывают.
Читателей,  желающих  получить  более  подробные  сведения  о  совре¬
менных  российских  публикациях  на  эту  тему,  адресую  к  регулярно
выходящим  во  «Французском  ежегоднике»  библиографиям  трудов
по  истории  Франции.
 Что  касается  нынешних  условий  работы  российских  специали¬
стов  по  Французской  революции,  то  они,  как  небо  от  земли,  отлича¬
ются  от  ситуации,  в  которой  находились  их  советские  предшествен¬
ники,  и,  напротив,  гораздо  ближе  к  тем,  которыми  обладали  истори¬
ки  «русской  школы».  Длительные  научные  поездки  за  рубеж  давно
уже  утратили  былую  уникальность  и  стали  обыденной  необходимо¬
стью.  Подавляющее  большинство  упомянутых  работ  современных
российских  авторов  написано  с  использованием  архивных  докумен¬
тов  и  редких  изданий  из  французских  архивохранилищ  и  библиотек.
 По  степени  интегрированности  своих  исследований  в  междуна¬
родную  историографию  нынешние  российские  исследователи
Французской  революции  также  значительно  превзошли  советских
историков,  хотя  и  не  поднялись  пока  на  уровень  ученых  «русской
школы»,  регулярно  издававших  за  рубежом  свои  монографии.  За  по¬
следние  годы  нашими  исследователями  были  подготовлены  и  опу¬
бликованы  во  Франции  два  сборника  статей43,  специализированный
выпуск  журнала  «Annales  historiques  de  la  Révolution  française»44,
многотомная  публикация  источников43,  не  считая  десятков  статей.
А  если  принять  во  внимание  налаженную  ныне  практику  регуляр¬
ных  стажировок  российских  аспирантов  в  ведущих  французских
центрах  изучения  Революции,  то  мы  можем  уверенно  надеяться  на
дальнейшее  углубление  такой  интеграции.
 цузский  ежегодник.  2010:  Источники  по  истории  Французской  революции
XVIII  в.  и  эпохи  Наполеона.  М.,  2010.  С.  312-376;  Прусская  Е.  Л.  Арабские
хроники  как  источник  по  истории  Египетской  экспедиции  Бонапарта  //
Французский  ежегодник.  2010.  С.  274-290;  Она  же.  Образ  России  в  прессе
Восточной  армии  Бонапарта  //  Новая  и  новейшая  история.  №  4.  2012.
С.  176-182.
 43  Les  Historiens  russes  et  la  Révolution  française  après  le  Communisme.
Étude  révolutionnaires  /  sous  dir.  de  V.  Smirnov.  P.,  2003;  Écrire  l’histoire  par
temps  de  guerre  froide:  Soviétiques  et  Français  autour  de  la  crise  de  l’Ancien
régime  /sous  dir.  S.  Aberdam,  A.  Tchoudinov.  P.,  2014.
 44  L’image  de  l’ennemi  à  l’époque  des  guerres  napoléoniennes  //  Annales
historiques  de  la  Révolution  française.  2012.  N  4(369).
 45  Romme  G.  Correspondance  /  ed.  établie  par  A.-M.  Bourdin,  Ph.  Bourdin,  J.
Ehrard,  H.  Rol-Tanguy,  A.  Tchoudinov.  Clermont-Ferrand,  2006-2014.  5  vols.
 247

Как  видим,  в  наши  дни  сообщество  российских  историков
Французской  революции  и  в  самом  деле  имеет  немало  черт,  сближа¬
ющих  ее  с  аналогичной  профессиональной  корпорацией  дооктябрь¬
ской  России.  И,  стало  быть,  стихийно  возникшее  понятие  «новая
русская  школа»  действительно  имеет  право  на  существование.
Утратив  со  временем  свой  ироничный  оттенок,  оно  прекрасно  выра¬
жает  специфику  современной  отечественной  историографии  Фран¬
цузской  революции  -  возрождение  лучших  традиций  «русской  шко¬
лы»  в  новой  России.

Глава  11
ГАМБУРГСКИЙ  СЧЕТ
 В  прошлых  главах  мы  рассмотрели,  как  современная  отечествен¬
ная  историография  Французской  революции  соотносится  со
своими  предшественниками  -  «русской  школой»  и  советской
историографией,  можно  сказать,  зафиксировали  ее  место  на  хроно¬
логической  вертикали.  Однако  для  точного  определения  ее  «коорди¬
нат»  в  мировой  историографии  надо  также  установить  ее  местора¬
сположение  и  на  «горизонтали»,  то  есть  как  она  соотносится  с  други¬
ми  современными  национальными  школами  изучения  Французской
революции.  Точкой  отсчета  здесь,  естественно,  является  историогра¬
фия  Франции.  Естественно  -  не  только  потому,  что  эта  страна  обла¬
дает  наиболее  развитой  в  мире  традицией  изучения  своей  Револю¬
ции,  но  потому,  что  с  момента  возникновения  российской  историо¬
графии  данной  темы  французская,  как  было  показано  в  первой  главе
этой  книги,  служит  для  нее  своего  рода  моделью.  Сравнение  соб¬
ственных  достижений  с  тем,  что  сделано  коллегами  во  Франции,
всегда  оставалось  для  российских  специалистов  по  Революции  важ¬
нейшим  критерием  при  оценке  уровня  своих  исследований,  или,
можно  сказать,  гамбургским  счетом  данной  профессиональной  кор¬
порации.  Так,  мы  уже  видели,  что  лучшим  способом  подчеркнуть  за¬
слуги  «русской  школы»  в  изучении  Революции  для  Н.  И.  Кареева
было  сопоставление  их  именно  с  достижениями  французских  исто¬
риков:  «Из  ученых,  не  принадлежащих  к  французской  национально¬
сти  [курсив  мой.  -  А.  Ч.],  никто  так  много  за  ближайшие  30-35  лет
не  сделал  для  изучения  французской  революции  и  старого  порядка,
как  русские  историки...»  и  т.  д.1
 1  Кареев  Я.  И.  Последние  работы  русских  ученых  о  французской  револю¬
ции  //  Вестник  Европы.  1911.  №  4.  С.  318.
 249

Вместе  с  тем  французская  историография  долгое  время  воспри¬
нималась  отечественными  специалистами  по  Революции  XVIII  в.  не
только  как  путеводная  звезда,  по  которой  надо  сверять  свой  курс
(что,  в  общем-то,  вполне  логично),  но  и  как  флагман,  за  которым  не¬
обходимо  следовать.  Причем  историография  не  всех  направлений,  а
прежде  всего  «апологетическая»,  или,  как  ее  назовут  позднее,  «клас¬
сическая».  Попытки  В.  И.  Герье  привить  древу  отечественной  науки
черенок  французской  консервативной  традиции  закончились,  как
мы  видели,  неудачей.  Российские  ученые  предпочли  ей,  говоря  сло¬
вами  Н.  И.  Кареева,  «старую  традицию,  воспитавшуюся  на  более
ранних  историях  революции  (Минье  и  Тьера,  Мишле  и  Луи  Блана),
бывших  ее  апологиями»2.  Несмотря  на  бесспорные  заслуги  «русской
школы»  в  оригинальной  разработке  целого  ряда  конкретных  аспек¬
тов  революционной  истории,  обобщающие  трактовки  Французской
революции,  предлагавшиеся  ее  представителями,  лишь  добросовест¬
но  воспроизводили  в  основных  своих  моментах  (оценка  жизнеспо¬
собности  Старого  порядка,  определение  движущих  сил  Революции,
объяснение  причин  Террора  и  т.  д.)  положения  французской  «клас¬
сической»  историографии3.
 Еще  большей  была  зависимость  от  «флагмана»  у  советских  исто¬
риков  Французской  революции,  особенно  в  период  наибольшей  ав¬
таркии  отечественной  науки.  Не  имея  возможности  посещать  изуча¬
емую  страну  и  работать  в  ее  архивах,  страдая  от  недостатка  источни¬
ков  у  себя  на  родине,  советские  исследователи  сплошь  и  рядом
вынуждены  были  ограничиваться  реинтерпретацией  тех  фактов,  ко¬
торые  черпали  из  трудов  французских  коллег,  более  или  менее  идео¬
логически  себе  близких.  И  даже  после  того  как  в  период  Оттепели
возобновилось  международное  сотрудничество,  зарубежные  контак¬
ты  были  дозволены  лишь  с  «прогрессивными»  историками,  то  есть,  в
случае  специалистов  по  Революции,  со  все  теми  же  представителями
«классической»  историографии4.
 Идейная  близость  и  тесные  узы  солидарности  советских  исследо¬
вателей  с  «прогрессивными»  учеными  Франции,  в  основном  истори-
ками-марксистами,  каким  был  в  свое  время  А.  Собуль  и  до  сих  пор
остается  М.  Вовель,  побудили  мэтров  советской  исторической  науки
 2  Кареев  Н.  И.  Прожитое  и  пережитое.  Л.,  1990.  С.  292.
 3  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  мифы.
М.,  2007.  4.1.
 4  Подробнее  см.:  Гордой  А.  В.  Советские  историки  и  «прогрессивные  уче¬
ные»  Запада  (история  с  Ричардом  Коббом)  //  Французский  ежегодник.
2007:  Советская  и  французская  историографии  в  зеркальном  отражении.
20-е  -  80-е  годы  XX  в.  М.,  2007.  С.  215-255.
 250

А.  3.  Манфреда  и  В.  М.  Далина  крайне  негативно  отреагировать  на
попытки  пересмотра  «классической»  трактовки  Революции  истори¬
ками  «критического»  направления.  Продолжая  следовать  за  «флаг¬
маном»,  советская  историография  безоговорочно  поддержала  его  в
этом  сражении.
 И  только  перемены  конца  1980-х  гг.,  исчезновение  идейной  моно¬
полии  марксизма  и  политического  контроля  над  историческими  ис¬
следованиями  позволили  отечественным  специалистам  по
Французской  революции  впредь  трактовать  ее,  руководствуясь  уже
исключительно  результатами  научных  изысканий,  без  поправки  на
идеологические  ориентиры.  «Смена  вех»  означала  отказ  от  аксиома¬
тического  воспроизведения  тех  положений  «классической»  интер¬
претации,  что  противоречат  данным  конкретных  исследований.  Тем
самым  впервые  за  все  время  своего  существования  отечественная
историография  Французской  революции  вышла  из  кильватера
«флагмана»  и  легла  на  свой  собственный  курс.
 Оправданно  ли  это  было?
 Профессор  В.  П.  Смирнов,  главный  критик  «смены  вех»,  считает,
что  сугубо  научные  предпосылки  для  нее  отсутствовали:  «Факты,  на
которые  ссылается  в  своей  статье  [“Смена  вех”]  А.  В.  Чудинов,  дале¬
ко  не  новы.  <...>  Манфред,  Далин  и  другие  советские  историки  хоро¬
шо  знали  работы  “ревизионистов”,  но  не  считали  их  доказательства
убедительными.  Во  время  дискуссии  по  книге  Ревуненкова  Далин
опровергал  доводы  “ревизионистов”,  ссылаясь,  правда,  не  столько  на
факты,  сколько  на  оценки  Ленина,  Лефевра  и  Собуля.  Почему  же  те¬
перь,  30  лет  спустя,  аргументы  “ревизионистов”  кажутся  неопровер¬
жимыми  историкам  постсоветского  поколения?»5.
 В  тот  момент,  когда  В.  П.  Смирнов  писал  эти  строки,  среди  пред¬
ставителей  «классической»  историографии  еще  пользовались  боль¬
шим  влиянием  бывшие  сподвижники  А.  Собуля,  историки-комму¬
нисты  М.  Вовель  и  К.  Мазорик,  воспринимавшие  попытки  «реви¬
зии»  основ  «классической»  историографии  исключительно  как
идеологическую  диверсию  и  потому  остававшиеся  глухими  даже  к
сугубо  научной  аргументации  сторонников  «критического»  направ¬
ления.  Число  же  последних  к  началу  нулевых,  напротив,  значитель¬
но  сократилось:  кто-то  уже  ушел  из  жизни,  кто-то  сменил  тематику
исследований.  С  революционной  проблематикой  продолжал  активно
работать  лишь  один  П.  Генифе.  Поэтому  со  стороны  вполне  могло
показаться,  что  основные  положения  «классической»  интерпретации
 5  Смирнов  В.  П.  Две  жизни  одного  издания  //  Новая  и  новейшая  история.
2002.  №  3.  С.  225.
 251

остались  непоколебимыми,  не  понеся  никакого  ущерба  от  многолет¬
ней  критики,  а  некогда  нападавшие  на  них  оппоненты,  напротив,  рас¬
сеяны  неумолимым  временем.  На  этом  фоне  смена  курса  российски¬
ми  историками  Революции  могла  выглядеть  для  такого  стороннего
наблюдателя  каким-то  странным  «заносом»,  уводящим  с  магистраль¬
ного  пути  исследований  данной  темы.
 Но  прошли  годы.  Во  французской  «классической»  историогра¬
фии  Революции  сменились  лидеры.  Во  главе  нее  теперь  стоят  люди
нового  поколения,  не  имеющие  той  идеологической  закалки,  которая
не  позволяла  их  предшественникам  внимать  сугубо  научным  аргу¬
ментам  оппонентов.  И  вот,  как  еще  недавно  казалось,  нерушимые  ос¬
новы  «классической»  трактовки  стали  осыпаться  одна  за  другой.  Из
публикуемого  ниже  текста  читатель  узнает,  что  сегодня  во  француз¬
ской  «классической»  историографии  фактически  идет  та  же  «смена
вех»,  что  уже  давно  произошла  в  России.  Правда,  во  Франции,  где  в
отличие  от  нашей  страны  Революция  XVIII  в.  все  еще  остается  идео¬
логически  значимой  темой,  этот  процесс  происходит  намного  более
медленно  и  прикрывается  множеством  смягчающих  оговорок  и
оправданий.  Тем  не  менее  происходящее  сейчас  во  французской
историографии  убедительно  подтверждает  то,  что,  сменив  в  свое
время  «вехи»,  российские  историки  не  только  выбрали  правильный
курс,  но  и  смогли  в  этом  оказаться  впереди  своего  былого  «флаг¬
мана»...
 Публикуемый  ниже  аналитический  обзор  современной  француз¬
ской  историографии  впервые  вышел  в  журнале  «Вопросы  истории»
со  значительными  редакционными  купюрами0.  Ниже  он  дается  в
полной  авторской  версии.
 Новое  и  еще  не  забытое  старое:  о  современной  французской
историографии  Революции  XVIII  в.
 Революционная  тематика  опять  актуальна.  Бурное  начало
 XXI  столетия,  ознаменовавшееся  волной  «цветных»  революций  и
«арабской  весной»,  вновь  пробудило  в  мировой  историографии  ин¬
терес  к  изучению  революционного  опыта  прошлого  и  придало  мощ¬
ный  импульс  соответствующим  исследованиям.  Различные  научные
центры  охотно  организуют  коллоквиумы,  посвященные  сравнитель¬
ному  изучению  революций,  а  одной  из  четырех  главных  тем  на
 XXII  Международном  конгрессе  по  историческим  наукам  в  Цзинане
 (i  Чудинов  А.  В.  Современные  тенденции  во  французской  историографии
Революции  XVIII  в.  //  Вопросы  истории.  2015.  №  1.  С.  157-169.
 252

(Китай,  2015  г.)  была  тема  «Революции  в  мировой  истории:  сравне¬
ние  и  взаимосвязь».
 Начался  новый  подъем  и  в  мировой  историографии  Французской
революции  XVIII  в.:  возросший  интерес  к  революционной  пробле¬
матике  наполнил  ветром  и  ее  паруса,  несколько  опавшие  было  в
1990-е  гг.  после  крушения  мировой  системы  социализма  и  упадка  ле¬
вых  движений  в  Европе.  Тогда,  в  эпоху,  казалось  бы,  повсеместного  и
окончательного  апофеоза  либерализма,  который  американский  фи¬
лософ  Ф.  Фукуяма  не  без  доли  иронии  определил  как  «конец  исто¬
рии»,  многие  и  в  самом  деле  считали  изучение  революций  анахро¬
низмом,  тем  более  Революции,  произошедшей  более  двухсот  лет  то¬
му  назад.  Сегодня  ситуация  радикально  изменилась.
 О  каких  бы  революционных  пертурбациях  в  наши  дни  ни  заходит
речь,  обязательно  вспоминают  и  о  Революции  XVIII  в.,  ведь  именно
ее  традиционно  принято  считать  «матерью»,  или,  как  теперь  чаще  го¬
ворят,  «матрицей»  всех  революций  современности.  Французские  из¬
датели  недавно  вышедшего  коллективного  труда  «Народы  в  револю¬
циях»  так,  например,  определяют  ее  непреходящую  актуальность:
«...Массовое  участие  мужчин  и  женщин  Туниса,  Египта  и  других
стран  в  уличных  манифестациях  и  в  занятии  ими  общественного
пространства  ради  осуществления  своих  политических  и  социаль¬
ных  требований  напоминает  о  политических  практиках  Франции
1789  года  и  [последующего]  революционного  десятилетия.  Сражения
против  тирании  и  построенного  на  неравенстве  социального  порядка
свидетельствуют  не  только  о  жизнеспособности  универсальных
принципов  свободы  и  равенства  в  специфических  социально-поли¬
тических  условиях,  но  и  о  жизненной  важности  демократических
требований  для  современного  мира»7.
 О  значении,  которое  сегодня  придается  изучению  событий  конца
XVIII  в.  международным  сообществом  историков,  говорит,  в  частно¬
сти,  тот  факт,  что  организация  вышеупомянутой  «революционной»
сессии  МКИН  была  поручена  Международной  комиссии  Фран¬
цузской  революции.
 Впрочем,  независимо  от  текущей  конъюнктуры,  на  родине
Французской  революции  ее  изучению  традиционно  уделяется  повы¬
шенное  внимание,  поскольку  она  считается  основополагающим  со¬
бытием  для  формирования  политической  культуры  современной
Франции.  При  одном  взгляде  на  занятые  литературой  по  революци¬
онной  истории  полки  парижского  книготоргового  гиганта  «Жибер
 7  Peuples  en  Révolution.  D’aujourd’hui  à  1789  /  sous  la  dir.  de  C.  Belmonte,
 C. 	Peyrard.  P.,  2014.  P.  5.
 253

Жозеф»,  где  теснятся  многие  десятки  изданий,  регулярно  пополняе¬
мые  все  новыми  наименованиями,  или  на  ежегодно  публикуемые  в
журнале  Annales  historiques  de  la  Révolution  française  (далее  -  AHRF)
библиографические  списки  сотен  новых  статей  по  революционной
проблематике  испытываешь  трепет,  как  при  виде  безбрежного  моря.
Даже  специалисту,  не  говоря  уже  о  неискушенном  читателе,  непро¬
сто  разобраться  во  всем  этом  множестве  разнокалиберных  и  далеко
не  равноценных  между  собой  работ.
 Чтобы  не  утонуть  в  океане  издаваемой  сегодня  во  Франции  лите¬
ратуры  по  истории  Революции  XVIII  в.,  мы  в  этом  обзоре  ограни¬
чимся  рассмотрением  лишь  ряда  новейших  тенденций  в  освещении
французской  историографией  нескольких  ключевых  аспектов  дан¬
ной  тематики.  В  этом  путешествии  по  историографическому  «морю»
мы  в  качестве  «лоций»  используем  новейшие  труды  двух  авторитет¬
ных  французских  историков,  занимающих  сегодня  ведущие  позиции
в  изучении  данной  темы,  -  Эрве  Лёверса,  нынешнего  главного  редак¬
тора  AHRF,  и  Жана-Клемана  Мартена,  в  2000-2008  гг.  возглавлявше¬
го  Институт  истории  Французской  революции  (ИИФР)8,  а  ныне  по¬
четного  профессора  университета  Париж-1.
 Обобщающая  работа  Лёверса  о  Революции  и  Наполеоновской
империи  написана,  по  признанию  самого  автора,  именно  для  того,
чтобы  познакомить  читателей  с  новейшими  интерпретациями  ука¬
занного  периода  в  современной  историографии9.  В  свою  очередь,
труд  Мартена,  не  без  амбиции  названный  «Новая  история  Фран¬
цузской  революции»,  также  является  прежде  всего  осмыслением
историографических  достижений  последних  лет10.  Помимо  ярко  вы¬
раженного  синтезирующего  характера  обеих  работ  примем  также  во
внимание  и  то,  какое  место  их  авторы  занимают  в  научной  иерархии
Франции.  Традиционно  ИИФР  и  AHRF  (наряду  с  издающим  этот
журнал  Обществом  робеспьеристских  исследований)  задают  тон  так
называемой  «классической»  историографии  Французской  револю¬
ции,  которая  занимает  доминирующие  позиции  в  изучении  данной
тематики  со  времен  Третьей  республики11.  Соответственно,  по  рабо¬
 н  В  2016  г.  ИИФР  прекратил  свое  существование,  будучи  включен  в  со¬
став  Института  Новой  и  Новейшей  истории  университета  Париж-1.  -  Прим.
2017  г.
 9  Leuwers  H.  La  Révolution  française  et  l’Empire.  Une  France  révolutionné
(1787-1815).  P.,  2011.
 10  Martin].-С.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution  française.  P.,  2012.  P.  9.
 11  Подробнее  см.:  Собуль  A.  Классическая  историография  Французской
революции  о  нынешних  спорах  //  Французский  ежегодник.  1976.  М.,  1978.
С.  155-170.
 254

там  руководителей  указанных  институтов  можно  с  известной  долей
осторожности  судить  о  новейших  тенденциях  в  трактовке  различных
аспектов  Революции  историками  данного  направления  в  целом.
Помимо  названных  трудов  мы  рассмотрим  и  оценки  соответствую¬
щих  аспектов  революционной  истории,  высказанные  в  новейших
работах  представителей  других  историографических  направ¬
лений.
 #  *  #
 Почему  произошла  Французская  революция?  Еще  относительно
недавно  такой  вопрос  мог  бы  показаться  наивным.  С  XIX  в.  истори¬
ки,  принадлежавшие  к  апологетической  по  отношению  к  Революции
историографической  школе  -  позднее  именно  ее  А.  Собуль  назовет
«классической»,  -  принимали  за  аксиому  то,  что  причиной
Революции  был  системный  кризис  общества  Старого  порядка.  Они
считали,  что  социальное  и  политическое  устройство  дореволюцион¬
ной  Франции  превратилось  в  тормоз  для  дальнейшего  развития
страны,  экономика  пришла  в  упадок,  в  результате  недовольство  ши¬
роких  слоев  населения  вылилось  в  революционный  взрыв.
 Однако  обильный  фактический  материал  по  истории  француз¬
ской  экономики,  накопленный  исследователями  за  вторую  половину
XX  столетия  и  активно  пополняемый  до  сих  пор,  заставил  сначала
усомниться  в  подобной  интерпретации,  а  затем  и  вовсе  от  нее  отка¬
заться.  Оказалось,  что  XVIII  в.  не  только  не  был  для  Франции  време¬
нем  упадка,  но,  напротив,  ознаменовался  быстрым  экономическим
ростом12.
 И  вот  теперь  мы  можем  воочию  наблюдать,  как  аргументы  специа¬
листов  по  истории  французской  экономики  побуждают  также  и
Ж.-К.  Мартена  отойти  от  традиционной  для  «классической»
историографии  трактовки  предреволюционного  периода.  Суммируя
их  выводы,  он  признает:  «Таким  образом,  следует  поставить  под  со¬
мнение  “кризис”  Старого  порядка,  поскольку  признаки  процветания
[нации]  неоспоримы,  а  общий  уровень  жизни  может  быть  оценен  в
цифрах.  В  1790  г.  более  28  млн  французов  населяло  страну  против
23  млн  пятьюдесятью  годами  ранее.  Если  для  многочисленных  групп
населения  смертность  все  еще  оставалась  высокой,  условия  жизни
трудными,  а  нищета  вполне  реальной,  то  рост  оптимистических  ожи¬
даний  у  большинства  невозможно  отрицать.  Эпидемии  в  стране  поч¬
ти  прекратились;  в  то  время  как  циркуляция  людей,  имуществ  и  идей
 12  Подробнее  см.:  Чудипов  А.  В.  Истоки  революции  //  Всемирная  исто¬
рия.  Т.  4:  Мир  в  XVIII  веке.  М.,  2013.  С.  644-655.
 255

приобрела  значительный  размах,  активизировав  жизнь  в  большин¬
стве  сельских  районов  Севера  и  на  прилегающих  к  морским  портам
территориях»13.
 Вместе  с  тем  Мартен  отмечает,  что  в  течение  нескольких  лет,  не¬
посредственно  предшествовавших  Революции,  во  французской  эко¬
номике  действительно  наметились  определенные  негативные  явле¬
ния:  спад  производства  в  промышленности,  повышение  уровня  без¬
работицы,  рост  цен  на  продовольствие  и  соответственно  снижение
уровня  жизни  значительной  части  населения.  Однако  все  эти  слож¬
ности,  по  его  мнению,  носили  кратковременный  характер  и  были  об¬
условлены  колебаниями  торговой  конъюнктуры,  погодными  ката¬
клизмами  и  рядом  таких  неудачных  шагов  правительства,  как,  на¬
пример,  заключение  в  1786  г.  торгового  договора  с  Великобританией.
Ни  одна  из  этих  проблем,  по  мнению  Мартена,  не  была  порождена
обстоятельствами  системного  порядка  и  не  представляла  собой  чего
либо  экстраординарного:  «Не  преуменьшая  ни  депрессию  1778—
1787  гг.,  ни  рост  стоимости  жизни  в  1788-1789  гг.,  заметим,  что  цены
1789  г.  мало  разнились  с  ценами  1770  г.  До  самого  начала  периода
Империи  зарплата  парижских  строительных  рабочих  не  отличалась
от  зарплаты  их  лондонских  коллег  и  оставалась  на  том  же  уровне,
что  и  в  самые  лучшие  для  них  годы  монархии.  Последствия  торгово¬
го  договора  и  кризиса  виноградарства  неодинаково  затронули  раз¬
ные  регионы  страны,  некоторые  из  них  в  те  годы  даже  процветали»  и
т.  д.14  Экстраординарным  для  1789  г.  оказалось  лишь  то,  что  все  эти
вызванные  различными  факторами  негативные  явления  произошли
одновременно.
 В  столь  неблагоприятной  ситуации  правительству  пришлось  при¬
нимать  меры  по  совершенствованию  финансовой  системы  государ¬
ства.  Впрочем,  при  всех  недостатках  последней,  отмечает  Мартен,
проблема  бюджетного  дефицита  приобрела  критический  характер
прежде  всего  в  силу  субъективного  фактора  -  авантюристической
финансовой  политики  Ж.  Неккера  в  период  Войны  за  независимость
американских  колоний,  участие  в  которой  стоило  французской  мо¬
нархии  1  млрд  ливров  и  не  принесло  ей  ни  материальных,  ни  репута¬
ционных  приобретений15.  Однако  предпринятая  правительством  по¬
пытка  финансовых  реформ  столкнулась  с  сопротивлением  традици¬
онных  элит,  что  в  условиях  экономической  нестабильности  вызвало
губительный  резонанс,  повлекший  за  собой  цепную  реакцию  разру¬
 13  MartinJ.-C.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution...  P.  70.
 14  Ibid.  P.  70.
 lf>  Ibid.  P.  31-32,  120-122.
 256

шения.  Таким  образом,  утверждает  Мартен,  «если  говорить  о  причи¬
не,  то  Революция  является  результатом  не  “кризиса  Старого  поряд¬
ка”,  а  серии  совпадений»16.
 Как  видим,  этот  историк  открыто  отвергает  привычные  для
«классической»  традиции  представления  о  том,  «что  “Революция”
была  неизбежна  в  силу  “внутренних  противоречий”  общества  (марк¬
систская  интерпретация)  или  противоречий  между  государством  и
обществом  (согласно  Токвилю)»17.  В  другом  месте  Мартен  заявляет
о  необходимости  дистанцироваться  от  «уроков  фаталистической,
или  марксистской,  школы»,  считавшей  падение  Старого  порядка  ре¬
зультатом  «неразрешимых»  противоречий18.
 Отказываясь  от  каких  бы  то  ни  было  телеологических  прочтений
Революции,  Мартен  предлагает  изучать  ее  собственную  динамику  в
рамках  сугубо  конкретного  исторического  контекста:  «Совокупность
исследований  не  дает  оснований  полагать,  что  события,  особенно
столь  значительные,  вызываются  одной-единственной  причинно-
следственной  связью  или  определяются  некой  предначертанной
программой»19.
 Однако  подобное  прочтение  революционной  истории,  наиболее
полно  учитывающее  результаты  новейших  исследований  о  реальном
состоянии  Франции  Старого  порядка,  способно  вызвать  затрудне¬
ния  иного,  не  вполне  научного  порядка.  Трактовка  Французской  ре¬
волюции  как  исторического  феномена,  возникшего  в  результате  бо¬
лее  или  менее  случайного  совпадения  обстоятельств,  во  многом  ли¬
шает  ее  образ  того  ореола  «решающего  события»  в  переходе  всего
человечества  от  одной  стадии  развития  к  другой,  более  высокой,  ко¬
торый  традиционно  поддерживался  «классической»  историографи¬
ей  и  который  до  сих  пор  обеспечивает  Революции  место  одного  из
ключевых  элементов  национальной  идентичности  французов.
 Возможно,  именно  для  того,  чтобы  избежать  подобной  коллизии
между  образом  Революции,  хранимым  национальной  исторической
памятью,  и  новейшими  научными  представлениями  о  ней,  часть  со¬
временных  историков  «классического»  направления  вообще  уходит
от  рассмотрения  вопроса  о  причинах  революционных  потрясений,
фактически  ограничиваясь  описанием  событий,  сопутствовавших  ее
началу,  и  далее  рассматривая  ход  самой  Революции,  исходя  уже  из  ее
собственной  динамики.  Подобную  тенденцию  новейшей  француз¬
ской  историографии  отмечает  Э.  Лёверс:  «На  протяжении  XX  в.  изу-
 161ыа.р.71.
 17  1Ы<1.  Р.  67-68.
 181ыа.р  151.
 19  1ыа.  р.  15.
 257

чение  “причин”  (causes)  все  больше  уступало  место  изучению  “исто¬
ков”  (origines),  интерес  к  которым,  впрочем,  появился  еще  в  предше¬
ствующем  столетии»20.
 Понятия  cause  и  origine  во  французском  языке  близки  по  смыслу;
второе  в  некоторых  случаях  даже  может  быть  переведено  на  русский
язык  как  «первопричина».  Однако  они  отнюдь  не  идентичны  и  раз¬
личие  между  ними  как  раз  и  определяет  огромную  разницу  между
двумя  подходами  к  изучению  Революции.  Выявить  «причину»  собы¬
тия  означает  дать  ответ  на  вопрос  «почему  оно  произошло?»,  что
предполагает  наличие  между  первым  и  вторым  детерминистической
связи:  событие  оказывается  неизбежным,  необходимым  следствием
данной  причины,  при  наличии  которой  оно  не  могло  не  произойти.
Напротив,  изучение  «истоков»  предполагает  анализ  обстоятельств,
предшествовавших  событию  или  сопутствовавших  ему  на  его  ранних
стадиях,  ситуации,  в  которой  оно  оказалось  возможным,  но  которая
отнюдь  не  предопределяла  его  с  железной  необходимостью.  «Как  бы
то  ни  было,  -  пишет  Лёверс,  -  поиск  истоков  позволяет  понять  мо¬
мент  возникновения  (surgissement)  события,  условия  его  осущест¬
вления,  его  связь  с  прошлым,  четко  отмежевываясь  при  этом  от  де¬
терминизма  -  наследия  XVIII  и  XIX  вв.»21.
 В  свое  время  такой  подход  вызвал  к  жизни  ряд  интересных  иссле¬
дований  по  истории  предреволюционного  периода,  некоторые  из  ко¬
торых  стали  классикой  мировой  историографии22.  Однако  и  он,  по
словам  Лёверса,  уже  не  удовлетворяет  современных  французских
историков,  оставшись  в  основном  достоянием  их  англосаксонских
коллег23.
 Согласно  Лёверсу,  вопрос  о  происхождении  Революции  утратил
прежнее  значение  для  большинства  французских  историков.  «Объяс¬
нение  подобной  недоверчивости  [к  данной  тематике.  -  Л.  */.],  -  счи¬
тает  он,  -  надо,  без  сомнения,  искать  в  повышении  значимости  проб¬
 2()  Leuwers  IL  Op.  cit.  P.  21.
 21  Ibid.  P.  21-22.
 22  См.,  например,  неоднократно  переиздававшиеся  работы:  Mornet  D.  Les
origines  intellectuelles  de  la  Révolution  française:  1715-1787.  P.,  1983;  Chartier  R.
Les  Origines  culturelles  de  la  Révolution  française.  P.,  1990.
 23  Leuwers  H.  Op.  cit.  P.  22.  Говоря  об  интересе  англосаксонских  историков
к  истокам  (origines)  Французской  революции,  автор,  возможно,  имел  в  виду
нашумевшую  книгу  американского  исследователя  Д.  К.  Ван  Клея,  вышед¬
шую  на  английском  в  1996  г.,  а  шесть  лет  спустя  переведенную  во  Франции:
Van  Kley  D.  К.  Les  origines  religieuses  de  la  Révolution  française  :  1560-1791.  P,
2002.  Подробнее  о  ней  см.:  Чудипов  А.  В.  Французская  революция:  история  и
мифы.  М.  2007.  Ч.  2.  Гл.  3.
 258

лем  “динамики”,  что,  не  отрицая  полностью  казуальность  в  истории
и  не  отрицая  целесообразность  поиска  ответов  на  вопросы  об  исто¬
ках,  побуждает  делать  упор  на  специфике  самого  революционного
процесса.  Сейчас  в  ходу  предпочтение  вопросу  “как?”  перед  “поче¬
му?”  и  отказ,  явный  или  имплицитный,  от  того,  чтобы  озадачиваться
предполагаемыми  причинами  ниспровержения  [Старого  порядка.  -
А.  ¥.].  При  подобном,  доминирующем  в  современной  французской
историографии  подходе  Революция  воспринимается  как  процесс,
который,  пусть  и  связан  своими  корнями  с  прошлым,  но  поступа¬
тельно  развивается  под  воздействием  политических  дебатов,  соци¬
альных  или  культурных  конфликтов  и  открывающихся  возможно¬
стей  для  диковинных  экспериментов»24.
 Подобное  изменение  подхода  к  изучению  Французской  револю¬
ции,  предполагающее  вычленение  этого  события  из  широкого  хроно¬
логического  контекста  и  рассмотрение  в  качестве  автономного  фено¬
мена,  развивающегося  в  силу  специфической  внутренней  динамики,
так  же,  хотя  и  не  столь  явно,  как  в  книге  Ж.-К.  Мартена,  являет  собой
разрыв  с  традициями  прежней  «классической»  историографии,  кото¬
рая  всегда  старалась  вписать  историю  Революции  в  один  из  «вели¬
ких»  исторических  нарративов.
 Вместе  с  тем  признаем,  что  подобный  взгляд  на  революционный
опыт  Франции  актуализирует  его  в  гораздо  большей  степени,  неже¬
ли  включение  в  рамки  того  или  иного  метанарратива.  Изучение  ди¬
намики  Французской  революции  способствует  пониманию  внутрен¬
них  механизмов  развития  революций  и  в  последующие  эпохи,  вплоть
до  современной.  Активно  ведущиеся  сейчас  в  мире  сравнительные
исследования  революций  разных  времен  и  у  разных  народов25  дают
основание  констатировать  значительное  сходство  их  динамики,  не¬
смотря  на  различие  исторических  контекстов,  в  которых  они  проте¬
кали.  Констатация  же  подобного  сходства  действительно  делает  по
отношению  к  революциям  вопрос  «как?»  более  актуальным  сегодня,
чем  «почему?».
 ^  #  *
 Еще  совсем  недавно,  описывая  характерные  признаки  «классиче¬
ской»  историографии,  ее  тогдашний  лидер  А.  Собуль  относил  к  тако¬
вым  признание  ведущей  роли  революционной  буржуазии  в  разруше¬
нии  Старого  порядка:  «Со  времен  Реставрации  историки  либераль¬
 24  Leuzvers  H.  Op.  cit.  Р.  21.
 2:3  См.,  например:  Révolution(s)  à  l’est  de  l’Europe  /  Siècles.  2008.  N  7;
D’une  Révolution  à  l’autre.  Histoire  des  circulations  révolutionnaires  (XVIII-
XXIe  siècles)...  P.,  2013.
 259

ной  школы,  даже  если  они  нисколько  не  интересовались  эконо¬
мическими  истоками  общественного  развития,  энергично  подчерки¬
вали  одну  из  главных  особенностей  нашей  национальной  истории:
появление,  рост  и  конечную  победу  буржуазии;  занимая  промежу¬
точное  место  между  народом  и  аристократией,  буржуазия  постепен¬
но  создала  кадры  и  выработала  идеи  нового  общества,  освящением
которого  стал  1789  год»26.  Под  «буржуазией»  Собуль  в  соответствии
с  марксистской  традицией  понимал  прежде  всего  капиталистических
предпринимателей:  банкиров,  торговцев,  промышленников.  А  попыт¬
ки  английского  историка  А.  Коббена  и  его  последователей  -  предста¬
вителей  «критической»  или  (как  чаще  называли  их  оппоненты)  «ре¬
визионистской»  историографии  -  поставить  под  сомнение  решаю¬
щую  роль  представителей  этого  социального  слоя  в  Революции27
Собуль  считал  одним  из  главных  вызовов,  с  которым  «классическая»
историография  столкнулась  во  второй  половине  XX  в.
 Атака  историков  «критического»  направления  на  марксистскую
трактовку  понятия  «буржуазия»  и  в  самом  деле  показала,  что  оно  от¬
нюдь  не  столь  однозначно,  как  это  ранее  априорно  считалось,  и  что
даже  дефиниция  его  вызывает  немалые  сложности.  И  сегодня
Э.  Лёверс  это  признает  уже  вполне  открыто:  «Понятие  “буржуазия”
традиционно  трудно  для  исторического  анализа.  Приглашая  разви¬
вать  сугубо  конкретные  исследования,  Эрнст  Лабрус  заметил:  “Дать
определение  буржуа?  Да  мы  никогда  не  пришли  бы  к  согласию”...»28
 Ж.-К.  Мартен  тоже  считает,  что  сложный  комплекс  многообраз¬
ных  социальных  и  социокультурных  противоречий,  реально  суще¬
ствовавших  в  предреволюционной  Франции,  не  может  быть  сведен
ни  к  антагонизму  между  «третьим  сословием»  и  «привилегирован¬
ными»,  как  его  представляли  сами  участники  Революции,  ни  к  клас¬
совой  борьбе  между  «олицетворявшей  прогресс  буржуазией»  и  сто¬
ронниками  прежнего  иерархического  общества.  «Будет  благоразум¬
ным,  -  пишет  он,  не  ссылаясь  прямо  на  «Коммунистический
манифест»  К.  Маркса  и  Ф.  Энгельса,  но  фактически  пересказывая
изложенную  там  схему  интерпретации  истории,  -  избегать  старого
представления,  как  и  вызванных  им  бесконечных  и  бесполезных  спо¬
ров,  согласно  которому  “буржуа”  выступал  в  XVII  в.  союзником  ко¬
ролевской  власти  против  “благородного”  (noble)  фрондера,  а  в
XVIII  в.  был  одновременно  соперником  и  пособником  “благородно¬
 2tt  Собуль  А.  Указ.  соч.  С.  155.
 27  Подробее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы...  Ч.  1.  Гл.  3.
 28  Leuwers  Я.  Op.  cit.  Р.  245.
 260

го”  придворного  и  спекулянта,  пока  во  время  Революции  не  занял
его  место,  чтобы  создать  класс,  который  в  XIX  в.  станет  необходимо
свергнуть»29.
 Упоминая  некогда  начатый  Коббеном  спор  между  историками
«классического»  (преимущественно  марксистами)  и  «критического»
направлений  о  том,  насколько  правомерно  понятие  «революционной
буржуазии»  для  событий  конца  XVIII  в.,  Мартен  не  солидаризирует¬
ся  ни  с  одной  из  сторон,  характеризуя  эту  дискуссию  как  бесполез¬
ный  «диалог  глухих»  и  считая,  что  она  давно  зашла  в  тупик  «позици¬
онной  войны  идеологий»30.
 Хотя  автор  и  пытается  таким  образом  встать  над  «схваткой»,
предлагая  держаться  подальше  не  только  от  марксистской  трактовки
Революции,  но  и  от  интерпретации  этих  событий  «критической»
(«ревизионистской»)  историографией31,  его  отказ  от  использования
тезиса  о  ведущей  роли  «буржуазии»  в  Революции  свидетельствует  о
том,  что  он  явно  принял  во  внимание  продолжавшуюся  в  течение  не¬
скольких  десятилетий  критику  данного  концепта  «ревизионистами».
Подобная  позиция  означает  фактический  отход  Мартена  и  в  этом
аспекте  от  традиций  «классической»  историографии.
 Э.  Лёверс,  стремясь  дать  некую  обобщающую  картину  трактовок
современной  историографией  соответствующей  проблематики,  пы¬
тается  показать  весь  спектр  существующих  точек  зрения,  а  потому  не
разделяет  категоричности  Мартена,  откровенно  предлагающего  дис¬
танцироваться  от  марксистской  трактовки  Революции.  Тем  не  менее
и  Лёверс  умалчивает  о  какой-либо  активной  роли  предприниматель¬
ских  слоев  французского  общества  в  Революции,  а  подводя  итог  по¬
следней,  осторожно  замечает,  что  отнюдь  не  они  оказались  ее  глав¬
ными  бенефициарами:  «Новая  элита  не  была  сугубо  буржуазной:  она
состояла  из  “нотаблей”,  принадлежность  к  которым  определялась  на¬
личием  собственности  и  политическим  весом  и  которые  включали  в
себя  также  дворянство  Старого  порядка  и  Империи.  <...>  В  этой  эли¬
те  администраторов,  лиц  свободных  профессий  и,  в  меньшей  мере
[курсив  мой.  -  А.  ¥.],  предпринимателей  и  негоциантов  доминирова¬
ли  богатые  рантье,  знатные  и  нет,  которых  документы  называют
“собственниками”»32.
 То  есть  и  такая  составляющая  некогда  доминировавшей  в  «клас¬
сической»  историографии  трактовки  Французской  революции,  как
представление  о  ведущей  роли  в  ней  капиталистической  буржуазии,
 29  MartinJ.-C.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution...  P.  78.
 30  Ibid.
 31  Ibid.  P.  151.
 32  Leuwers  H.  Op.  cit.  P.  246.
 261

пришедшей  к  власти  в  результате  революционных  потрясений,  фак¬
тически  оказалась  пересмотрена  современными  последователями
этой  историографической  традиции.
 #  #  #
 Для  историков-марксистов,  до  недавнего  времени  игравших  веду¬
щую  роль  в  «классической»  историографии,  едва  ли  не  аксиомой
считалось  то,  что  Французская  революция,  разрушив  Старый  поря¬
док  (а  кто-то  даже  предпочитал  использовать  более  отягощенное
идеологическими  коннотациями  понятие  «феодальный  строй»),
«расчистила  путь»  для  капиталистического  развития  Франции.  Так,
еще  в  1980-е  гг.  видный  французский  историк-марксист  М.  Вовель,
бесспорный  лидер  «классической»  историографии  после  смерти
А.  Собуля,  утверждал:  «В  оригинальной  форме  Французская  рево¬
люция  совершает  переход  от  одного  способа  производства  к  другому,
от  того,  что  мы  называем  феодализмом,  к  капитализму  и  либерально¬
му  буржуазному  обществу»33.  А  поскольку  капиталистический  строй
расценивался  как  более  прогрессивный,  предполагалось,  что
Революция  ускорила  экономическое  развитие  Франции.
 Однако  проведенные  в  конце  XX  -  начале  XXI  в.  многочислен¬
ные  исследования  по  истории  французской  экономики  добавили
темных  тонов  в  столь  оптимистичную  картину  постреволюционного
развития  страны.  Причем  речь  шла  не  о  временном  экономическом
спаде,  каковой  обычно  сопутствует  социальным  потрясениям,  а  о
долгосрочном  негативном  влиянии  Революции  на  развитие  практи¬
чески  всех  без  исключения  секторов  французской  экономики.
Приведу  несколько  примеров,  которые,  конечно  же,  не  исчерпывают
всего  спектра  новейших  работ  по  истории  экономики  того  периода,
но  дают  общее  представление  о  характере  выводов,  получаемых  в  хо¬
де  таких  исследований.
 Дени  Воронофф,  изучавший  историю  французской  индустрии,
отмечает,  что  вопросу  о  влиянии  Революции  на  промышленное  раз¬
витие  Франции  нередко  придается  «излишне  эмоциональное  и  даже
политически  ангажированное  звучание.  Однако  все  согласны,  по
меньшей  мере,  с  тем,  что  на  фоне  общего  кризиса  [курсив  мой.  -  А.  Ч.]
имели  место  и  более  благоприятные  отрезки  времени,  что  некоторые
регионы  сумели  из  него  выйти,  а  некоторые  сектора  не  были  им
 33  VovelleM.  Ruptures  et  continuités  dans  l'histoire  de  la  France  contemporaine
(1789-1981)  //  La  France  contemporaine,  identité  et  mutations  de  1789  à  nos
jours.  P.,  1982.  P.  11.
 262

затронуты»34.  Особенно  глубоким  кризис  оказался  в  старых  отраслях
промышленности,  активно  развивавшихся  при  Старом  порядке.  Так,
с  крушением  заморской  торговли  упал  спрос  на  парусину,  в  результа¬
те  чего  ее  производство  сократилось  на  5/6.  В  сукноделии  производ¬
ство  в  1795  г.  составляло  лишь  49  %  от  показателей  1790  г.  и  даже  в
1810  г.  только  63  %.  В  черной  металлургии  Франция,  несмотря  на  ан¬
нексию  областей,  где  располагались  крупные  центры  производства
железа  -  Австрийских  Нидерландов,  Прирейнских  земель  Германии,
ряда  территорий  Северной  Италии,  сумела  выйти  на  дореволюцион¬
ный  объем  производства  только  в  1800  г.  И  хотя  при  Империи  устой¬
чивый  спрос  на  военную  продукцию  стимулировал  рост  производ¬
ства  железа,  таковой  достигался  исключительно  экстенсивным  пу¬
тем,  что  привело  к  утрате  инноваций,  появившихся  во  французской
металлургии  на  исходе  Старого  порядка35.  Подобная  технологиче¬
ская  стагнация  имела  особенно  далеко  идущие  последствия,  вызвав
огромное  отставание  данной  отрасли  французской  индустрии  от
британской  в  использовании  новых  технологий.
 И  даже  в  новых  отраслях  промышленности  -  химической  и  хлоп¬
чатобумажной,  где  рост  производства  во  время  Революции  не  пре¬
кращался,  производительность  труда  была  существенно  ниже,  чем
по  другую  сторону  Ла-Манша.  Причем  разница  между  соответствую¬
щими  показателями  в  обеих  странах  не  переставала  увеличиваться  в
течение  всего  периода  Революции  и  Империи.  Так,  если  накануне
Французской  революции  потребление  хлопка-сырца  на  душу  насе¬
ления  (важный  показатель  эффективности  производства!)  составля¬
ло  во  Франции  0,2  кг  против  0,6  в  Англии,  то  концу  Империи  это  уже
0,9  против  436.  Именно  во  время  Революции  и  образовался  тот  огром¬
ный  разрыв  в  технологическом  уровне  английской  и  французской
промышленности,  который  французам  в  дальнейшем  пришлось  пре¬
одолевать  не  одно  десятилетие.
 Еще  одним  сдерживающим  фактором  для  развития  французской
индустрии  стало,  согласно  Д.  Вороноффу,  произошедшее  в  ходе
Французской  революции  перераспределение  земли  в  пользу  кре¬
стьянства.  Оно  замедлило  отток  избыточного  населения  из  сельской
местности  в  города  и  способствовало  возникновению  дефицита  ра¬
бочей  силы  в  промышленной  сфере37.
 :и  Woronoff  D.  Histoire  de  Pindustrie  en  France  du  XVIе  siecle  ä  nõus  jours.  Р.,
1994.  P.  191.
 35  Ibid.P  191,193-194.
 3tt  Ibid.  P.  196.
 37  Ibid.  P  201-202.
 263

Историки  Бернар  Бодинье  и  Эрик  Тейсье,  авторы  фундаменталь¬
ного  труда  о  ходе  и  последствиях  распродажи  национальных  иму-
ществ  во  время  Революции,  тоже  осторожно  заключают,  что  перерас¬
пределение  земельной  собственности  затормозило  утверждение  ка¬
питалистических  отношений  в  аграрной  сфере:  «...Реализация  на
рынке  одной  десятой  части  земельного  фонда  страны  радикально  из¬
менила  в  течение  нескольких  лет  социально-профессиональный  со¬
став  собственников,  привязала  к  земле  множество  мелких  приобре¬
тателей  и  способствовала  тем  самым  сохранению  значительной  доли
населения  в  сельской  местности,  что  могло  стать  причиной  экономи¬
ческой  отсталости  сельского  хозяйства  Франции»38.
 В  сфере  внешней  торговли  последствия  Революции  оказались
еще  более  печальными.  Выдающийся  специалист  по  истории  фран¬
цузской  экономики  Франсуа  Крузе  (1922-2010),  автор  ряда  фунда¬
ментальных  исследований  по  данной  тематике,  посвятил  одну  из
своих  последних  книг  англо-французскому  торговому  соперниче¬
ству  в  XVIII  столетии.  Сравнив  темпы  роста  экспорта  двух  стран,  он
пришел  к  выводу,  что  по  этому  показателю  Франция  на  протяжении
«короткого  XVIII  века»  -  с  1715-го  по  1789  г.  -  существенно  обгоня¬
ла  свою  соперницу  Великобританию.  В  среднем  ежегодные  темпы
роста  английской  торговли  за  этот  период  составляли  лишь  63  %  от
французских  в  абсолютных  показателях  и  57  %  -  в  текущих  ценах39.
Если  к  моменту  смерти  Людовика  XIV  Франция  по  объемам  торгов¬
ли  находилась  далеко  позади  Великобритании,  то  благодаря  опере¬
жающим  темпам  роста  французского  экспорта  к  1750-м  гг.  две  стра¬
ны  практически  сравнялись.  Затем  Семилетняя  война  и  утрата  коло¬
ниальной  империи  вновь  отбросили  Францию  назад,  но  уже  к  концу
1780-х  гг.  она  опять  догнала  Великобританию40.  Все  изменила
Революция.  Восстание  рабов  на  Сан-Доминго,  где  производилась
большая  часть  кофе  и  сахара,  составлявших  главный  предмет  фран¬
цузского  экспорта,  и  начавшаяся  в  1792  г.  «Двадцатитрехлетняя  вой¬
на»  (так  автор  называет  Революционные  и  Наполеоновские  войны)
разрушили  «большую  торговлю»  Франции:  в  1818/19  гг.  француз¬
ский  экспорт  составлял  лишь  треть  от  английского41.  Франция  опять
 38  Bodinier  B.y  TeyssierÉ.  L’événement  le  plus  important  de  la  Révolution:  la
vente  des  biens  nationaux  en  France  et  dans  les  territoires  annexés:  1789-1867.  P.,
2000.  P.  440.
 39  Crouzet  F.  La  guerre  économique  franco-anglaise  au  XVIIIe  siècle.  P.,  2008.
P.  374.
 40  Ibid.  P.  375.
 41  Ibid.  P.  375,388.
 264

отстала  от  Великобритании  в  сфере  международной  торговли,  и  те¬
перь  уже  навсегда.
 Долговременное  пагубное  влияние  Революции  на  экономику
Франции  выглядит  в  свете  современных  исторических  исследова¬
ний  вполне  доказанным.  В  результате  некогда  распространенное  в
исторической  литературе  мнение  о  благотворности  революционных
перемен  для  экономического  развития  страны  не  находит  сегодня  за¬
щитников  даже  среди  историков  «классического»  направления.
Последние  лишь  стараются  не  слишком  акцентировать  внимание  на
вопросе  о  «цене  революции»,  существенно  омрачающему  тот  ее  идеа¬
лизированный  образ,  на  котором  строится  политическая  традиция
современной  Франции.  Ж.-К.  Мартен,  например,  вообще  не  затраги¬
вает  тему  результатов  Революции,  ограничиваясь  сугубо  рассмотре¬
нием  ее  динамики  и  завершая  книгу  рассказом  об  установлении
Консулата.
 Для  Э.  Лёверса  же  такая  фигура  умолчания,  разумеется,  невоз¬
можна,  поскольку  он  взялся  познакомить  читателя  с  разными  совре¬
менными  подходами  к  освещению  Революции.  Существующую  в  со¬
временной  историографии  ситуацию  автор  суммирует  следующим
образом:  «Уже  давно  картина  экономического  положения  революци¬
онной  Франции  изображается  исходя  из  двух  вопросов:  Была  ли
Революция  экономической  катастрофой?  Являлась  ли  она  причиной
отставания  Франции  от  Англии?»42.
 На  второй  из  этих  вопросов  французская  историография,  соглас¬
но  Лёверсу,  нашла  довольно  изящный  «асимметричный»  ответ:  «Не
отвергая  сравнительного  подхода,  [историки]  больше  не  рассматри¬
вают  пример  Британии  как  “модель”  развития,  как  эталон  в  любом
исследовании  перехода  той  или  иной  западной  страны  к  индустри¬
альной  эпохе»43.  Иными  словами,  хотя  сама  по  себе  ценность  компа¬
ративного  метода  не  отрицается,  в  данном  конкретном  случае  его
предпочитают  не  применять.  Действительно,  негативное  влияние
Революции  на  экономическое  развитие  Франции  становится  особен¬
но  заметным  именно  при  таком  сравнении:  если  в  конце  1780-х  гг.
экономики  двух  стран  были  близки  по  многим  показателям,  то  чет¬
верть  века  спустя  между  ними  уже  пропасть  -  пока  французская  на¬
ходилась  в  тяжелейшем  кризисе  и  боролась  со  спадом,  британская
переживала  стремительный  подъем.  В  самом  деле,  лучше  уж  не
сравнивать...
 42  ЬеитегзН.  Ор.  ей.  Р.  241.
 43  ¡ыа.
 265

Что  же  касается  первого  вопроса,  то,  задав  его,  автор  дает  понять,
в  каком  примерно  направлении  будет  искать  ответ:  «Исследование
перемен,  произошедших  в  промышленности  и  торговле,  строится  от¬
ныне  на  основе  новых  знаний  о  второй  половине  XVIII  в.  и  выходит
за  рамки  изучения  только  драматических  последствий  конфликтов,
особенно  военных»44.  Может  показаться,  что,  обещав  не  ограничи¬
ваться  анализом  только  негативного  воздействия  социальных  потря¬
сений  и  войн  на  экономику,  автор  сейчас  покажет:  в  более  отдален¬
ной  перспективе  благотворные  последствия  Революции  все  же  име¬
ли  место.  Однако  на  деле  все  ограничивается  лишь  констатацией
того,  что  некоторые  сектора  французской  экономики  сумели  избе¬
жать  кризиса  во  время  Революции.  Опираясь  на  уже  упомянутую
здесь  работу  Д.  Вороноффа  по  истории  промышленности,  Лёверс
воспроизводит  его  данные  о  том,  что  химическая  и  хлопчатобумаж¬
ная  промышленность  развивалась  даже  во  время  Революции,  а  чер¬
ная  металлургия  в  период  Империи  существенно  увеличила  объемы
производства.  Характерно,  что  внимание  акцентируется  прежде  все¬
го  на  «благополучных»  отраслях  промышленности4,5.  Для  данных  же
Вороноффа  о  спаде  в  других  областях  места  в  книге  Лёверса  не
нашлось.
 Вместе  с  тем  Лёверс,  пусть  и  с  некоторыми  оговорками,  все  же
признает,  что  Революция  «виновата»  в  замедлении  (а  точнее  было
бы  сказать,  в  «практически  полной  остановке»)  технического  про¬
гресса  во  французской  промышленности:  «Ограниченность  техниче¬
ских  достижений,  если  не  объяснять  ее  исключительно  политически¬
ми  и  военными  событиями,  может  быть  также  обусловлена  состоя¬
нием  духа  предпринимателей  в  связи  с  уничтожением  машин  в
1789-1791  гг.  (Руан,  Сент-Этьен,  Труа  и  др.),  за  двадцать  лет  до  вол¬
ны  луддизма  в  Англии  (1811  —1812)»46.  Без  сравнения  с  Англией,  как
видим,  все-таки  не  обошлось.  Однако  на  сей  раз  оно,  напротив,  при¬
звано  смягчить  негативное  впечатление  от  событий  революционной
истории:  ломали  станки,  мол,  не  только  во  Франции,  но  и  на  родине
промышленной  революции  -  в  «самой»  Англии.  Правда,  как  раз  тут
подобное  сравнение  существенно  хромает:  если  в  Англии  на  подавле¬
ние  луддитского  движения  была  брошена  вся  мощь  государства,  то
во  Франции  подобного  рода  «эксцессы»  провоцировались  именно
вакуумом  власти.  Кроме  того,  на  «состояние  духа  предпринимате¬
лей»  во  Франции  1792-1794  гг.  помимо  конфликтов  с  рабочими
 44  Leuwers  II.  Op.  eit.  Р.  241.
 4Г)  Ibid.  Р.  242-243.
 46  Ibid.  Р.  243.
 266

удручающе  влияла  и  проводимая  революционным  государством  по¬
литика  репрессий,  от  которой  пострадали  многие  представители  тор¬
гово-промышленных  слоев  общества47.
 Впрочем,  надо  отдать  должное  Э.  Лёверсу:  если,  говоря  о  про¬
мышленности,  он  еще  пытается  как-то  смягчить  впечатление  от  тяж¬
ких  последствий  Революции,  не  упоминая  всех  отраслей,  поражен¬
ных  кризисом,  то  в  отношении  сферы  обмена  он  честно  признает,  что
«большая  атлантическая  торговля»  Франции  в  те  годы  пережила  на¬
стоящий  крах48.
 Таким  образом,  мы  можем  констатировать  определенную  под¬
вижку  в  интерпретации  и  этого  аспекта  Революции  современными
наследниками  «классической»  историографии.  Остались  в  прошлом
некогда  аксиоматические  утверждения  о  благотворном  влиянии
Французской  революции  на  последующее  экономическое  развитие
страны.  Историки  Революции  приняли  во  внимание,  хотя,  похоже,  и
не  слишком  охотно,  новейшие  труды  специалистов  по  экономиче¬
ской  истории  Франции,  показавших,  что  негативные  последствия  со¬
циальных  и  политических  потрясений  продолжали  сказываться  на
французской  экономике  еще  не  одно  десятилетие.
 #  #  #
 Любой  автор,  пишущий  о  Французской  революции,  не  может
обойти  молчанием  такую  ее  печальную  страницу,  как  Террор.  Для
апологетической  историографии  этот  кульминационный  момент
развития  Революции  всегда  являл  собой  камень  преткновения.  И  в
самом  деле,  очень  непросто  объяснить,  как  под  сенью  благого  лозун¬
га  о  всеобщих  свободе,  равенстве  и  братстве  сформировалась  неви¬
данная  до  той  поры  мощная  машина  государственных  репрессий,
жертвами  которой  стали  не  только  многие  противники  перемен,  но  и
тысячи  далеких  от  политики  людей,  а  также  немалая  часть  самих
творцов  Революции.  Уже  современниками  революционных  событий
выдвигались  различные  объяснения  феномена  Террора,  которые  в
дальнейшем  были  подхвачены  историками49.  Из  всех  этих  трактовок
наиболее  подходящей  для  того,  чтобы,  если  не  полностью  стереть,  то
хотя  бы  подретушировать  кровавое  пятно  на  сакральном  образе
 47  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Французская  революция:  история  и  ми¬
фы...  Ч.  1.  Гл.  3.
 48  Leuwers  H.  Op.  cit.  Р.  243-244.
 49  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Суровое  «счастье  Спарты»  (Современни¬
ки  Французской  революции  о  феномене  Террора)  //  Человек  эпохи  Просве¬
щения.  М.,  1999.  С.  173-187.
 267

Революции,  считалась  теория  обстоятельств.  Она  была  сформулиро¬
вана  еще  в  термидорианский  период,  когда  в  Конвенте  встал  вопрос
об  ответственности  за  Террор  тех  членов  Комитета  общественного
спасения,  которые  хоть  и  участвовали  в  свержении  Робеспьера,  но
ранее  вместе  с  ним  управляли  Францией.  В  свое  оправдание  обвиня¬
емые  заявили,  что  проводить  политику  Террора  их  вынуждала  «сила
обстоятельств»  -  необходимость  защищать  Республику  от  внешних
и  внутренних  врагов.  Позднее  эта  концепция  получила  развитие  в
воспоминаниях  целого  ряда  участников  Революции,  а  затем  и  в  тру¬
дах  сторонников  «классического»  направления  историографии50.
И,  судя  по  рассматриваемым  здесь  трудам  современных  француз¬
ских  историков,  она  и  ныне  пользуется  спросом.
 В  2014  г.  исполнилось  уже  220  лет  со  времени  Термидорианского
переворота,  тем  не  менее  объяснение  причин  Террора,  предложенное
в  книге  Э.  Лёверса,  мало  отличается  от  того,  что  было  сформулирова¬
но  вскоре  после  падения  Робеспьера.  Приведу  несколько  цитат:
 «Чтобы  покончить  с  восстанием  [в  Вандее.  -  А.  Ч.\,  находившийся  в  мис¬
сии  представитель  Конвента  Каррье  организовал  в  Найте  смертоносные
судебные  репрессалии,  а  колонны  генерала  Тюрро,  прозванные  “адскими
колоннами”,  осуществляли  политику  выжженной  земли  в  Може,  регионе
Нанта...»
 «В  департаментах,  наиболее  затронутых  действием  чрезвычайной  юсти¬
ции,  -  на  юге  Нормандии,  в  Бордо,  в  Южной  Франции,  Лионе  и  Нор-Па-
де-Кале  -  правосудие  обрушилось  теперь  на  “мятежников”,  “федерали¬
стов”,  вернувшихся  в  страну  эмигрантов  и  других  деятелей  сопротивле¬
ния  Революции».
 «Весной  1794  г.  началась  новая  фаза  [Террора]:  теперь  многие  из  чрезвы¬
чайных  судов  в  провинции  ликвидировались,  а  наказание  контрреволю¬
ционеров  все  больше  сосредоточивалось  в  Париже...»  [курсив  в  цитатах
мой.  -  А.  Ч.]5]
 Как  видим,  автор  последовательно  проводит  мысль  о  том,  что
Террор  был  средством  внутриполитической  борьбы,  направленным
против  врагов  Революции  и  обусловленным  исключительно  их
сопротивлением.
 Ж.-К.  Мартен,  говоря  о  Терроре,  использует,  правда,  не  столь  «по¬
литкорректные»  формулировки,  как  его  коллега,  и  не  пытается  за
счет  обтекаемых  фраз  сгладить  то  удручающее  впечатление,  которое
способны  произвести  на  читателя  масштабы  происходивших  тогда
репрессий.  Тем  не  менее  объясняет  их  он  точно  так  же  -  «силой  об¬
 Г)()  Подробнее  см.:  Чудинов  А.  В.  Террор  //  Всемирная  история.  Т.  4:  Мир  в
XVIII  веке.  М.,  2013.  С.  664-665.
 51  LeuwersH.  Op.  cit.  P.  119,120-121.
 268

стоятельств»,  потребностями  ведения  внешней  и  внутренней  борьбы
против  врагов  Республики:
 «..Лишьрегионы  “гражданской  войны”,  где  эти  люди  [представители  Кон¬
вента  в  миссиях  и  их  окружение.  -  А.  Ч.]  могли  действовать  без  каких-
либо  сдержек,  испытали  неконтролируемый  всплеск  репрессий  в  перио¬
ды  наиболее  ожесточенных  боев».
 «Однако  наихудшие  репрессии  произойдут,  когда  война,  вместе  с  сопер¬
ничеством  и  внутренней  борьбой  политических  “фракций”  дадут  основа¬
ние  для  массовых  убийств  и  казней».
 «Положение  представителей  в  миссиях  <...>  также  служит  объяснением
насилия.  Приоритетом  для  них  были  защита  и  снабжение  продоволь¬
ствием  городов  и  армий;  они  проводили  реквизиции,  облагали  налогами
наиболее  богатых,  наказывали  “предателей”  и  противников,  начиная  с
неприсягнувших  священников  и  дворян,  и  опирались  в  этом  до  февраля-
марта  1794  г.  на  местных  санкюлотов.  <...>  Эти  люди  надежно  оберегали
Францию  от  вторжения  и  контрреволюции,  но  крайне  высокой  ценой»
[курсив  в  цитатах  мой.  -  А.  Ч.]52.
 Особый  интерес  представляет  объяснение  Ж.-К.  Мартеном  раз¬
маха  репрессий  в  Вандее,  поскольку  сам  он  долгие  годы  специализи¬
ровался  именно  на  изучении  Вандейского  восстания53:
 «Вандея  имела  те  же  черты,  что  и  другие  регионы,  подвергшиеся  репрес¬
сиям,  начиная  с  того,  что  ее  сельское  население,  не  говорившее  по-
французски,  вызывало  к  себе  такое  же  презрение,  как  бретонцы,  эльзас¬
цы,  баски  и  корсиканцы.  Там  была  проявлена  обычная  беззастенчивость
в  ликвидации  групп  дезертиров,  когда  на  кону  стояла  победа  в  войне.
<...>  Ничего  не  известно  о  том,  к  каким  методам  прибегали  здесь,  как  и  в
других  местах,  представители  государства,  если  они  не  вступали  при
этом  в  конфликт  с  [правительственными]  комитетами.  Особенность  вой¬
ны  в  Вандее  состоит  лишь  в  ее  размахе  и  ее  сложности.  Угроза  была  ужас¬
на.,  контрреволюция  могла,  захватить  Лапт,  одним  ударом  изменив  исто¬
рию  страны!  Страх,  лежавший  в  основе  политических  решений  револю¬
ционеров  с  1789  г.,  сыграл  против  Вандеи  -  боялись,  что  она  прорастет
повсюду»54.
 Таким  образом,  мы  вновь  видим  все  ту  же  «теорию  обстоя¬
тельств»:  террор  в  Вандее  объясняется  исключительно  необходимо¬
 52  MartinJ.-С.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution.  R  398,410,418.  См.  также:
P.  434,  438  и  далее.
 53  См.,  например:  Martin  J.-С.  Une  Guerre  interminable,  la  Vendée  deux
cents  ans  après.  Nantes,  1985;  Idem.  Blancs  et  Bleus  dans  la  Vendée  déchirée.  P.,
1986;  Idem.  Une  région  nommée  Vendée:  entre  politique  et  mémoire,  XVIIP  sièc¬
le  -  XXe  siècle.  Mugon.  1996;  Idem.  La  Vendée  et  la  Révolution:  accepter  la
mémoire  pour  écrire  l’histoire.  P.,  2007.
 54  MartinJ.-C.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution...  P.  416-417.
 269

стью  борьбы  с  контрреволюционерами.  Интересно,  что  Мартен  под¬
черкнуто  отрицает  специфический  характер  того,  что  происходило  в
Вандее,  и  настойчиво  стремится  поставить  те  события  в  один  ряд  с
иными  проявлениями  массового  насилия,  как  в  самой  Франции,  так
и  за  ее  пределами:
 «Вандея  представляла  собой  пароксизм  в  ситуации,  к  сожалению,  обыч¬
ной  и  повторившейся  вновь,  когда  Бонапарт  и  Талейран  поручили  Тюрро
“терроризировать”  Вале  [швейцарский  кантон.  -  А.  Ч.]  после  1801  г.
Вспомним  также,  что  аналогичные  бесчинства  солдатни,  опустошения,
насилие,  грабежи  и  даже  похищение  женщин  и  девушек  практиковались
в  ту  же  эпоху  русскими  войсками  в  Польше,  турками  в  Южной  Европе  и
особенно  английскими  войсками  в  Ирландии  некоторое  время  спустя»™.
 Подобные  параллели  выглядят  по  меньшей  мере  странными,  если
принять  во  внимание  сообщение  самого  же  Мартена  о  том,  что  в  ходе
проводившейся  Тюрро  карательной  операции  погибла  большая  часть
из  тех  170  тыс.  чел.,  что  стали  жертвами  войны  в  Вандее:  «В  некото¬
рых  районах  деревни  потеряли  от  трети  до  половины  своего  населе¬
ния»  и  т.  д.56  Ни  одна  из  упомянутых  им  «аналогичных»  ситуаций  в
других  странах  не  может  и  близко  сравниться  с  Вандеей  по  размаху
репрессий  против  мирного  населения,  тем  более  ни  в  одной  из  них
речь  не  шла  об  истреблении  соотечественников  (англо-ирландский
конфликт  носил  все  же  скорее  межнациональный  характер).  Оче¬
видно,  автор  таким  образом  предпринял  не  очень  удачную  попытку
хоть  как-то  сгладить  отталкивающее  впечатление  от  этой  печальной
страницы  революционной  истории.
 Между  тем  само  по  себе  обращение  к  «теории  обстоятельств»  для
объяснения  феномена  Террора  выглядит  сегодня  откровенным  анах¬
ронизмом.  Еще  в  XIX  в.  от  нее  буквально  камня  на  камне  не  оставил
известный  французский  историк  Эдгар  Кинэ.  Он  обратил  внимание
на  то,  что  сторонники  подобного  объяснения  постоянно  совершают
хронологическую  инверсию,  ведь  ни  один  из  актов  Террора  не  был
непосредственной  причиной  или  условием  последующих  военных
успехов.  Напротив,  наиболее  жестокие  репрессии  начинались  уже
после  одержанных  побед.  Восставший  против  Конвента  Лион  пал
9  октября  1793  г.  Массовый  же  террор  в  этом  городе  начался  только
месяц  спустя,  после  прибытия  туда  Колло  д’Эрбуа  и  Фуше.  Вандейцы
потерпели  поражение  под  Нантом  еще  в  июне  1793  г.,  а  тысячи  плен¬
ных  и  арестованных  были  утоплены  в  Нанте  по  приказу  представи¬
теля  Конвента  Ж.  Б.  Каррье  лишь  в  конце  того  же  года.  Главные  си¬
 ™  MartinJ.-С.  Nouvelle  histoire  de  la  Révolution...  P.  417.
 56  Ibid.  P.  416.
 270

лы  вандейских  повстанцев  были  разгромлены  в  декабре  1793  г.  при
Ле  Мане,  и  только  после  этого,  в  январе  1794  г.,  «адские  колонны»
Тюрро  вторглись  в  уже  беззащитную  Вандею  для  массового  истреб¬
ления  ее  жителей.  Чудовищный  декрет  от  22  прериаля  II  года
Республики  (10  июня  1794  г.),  положивший  начало  «Великому  тер¬
рору»,  и  вовсе  был  принят  в  тот  момент,  когда  французские  армии
повсюду  вели  успешное  наступление  уже  на  территории  неприятеля.
«Станем  ли  мы  утверждать,  -  резюмировал  Кинэ,  -  что  в  нашей  си¬
стеме  следствие  предшествует  причине?  Нам  придется  это  сделать,
если  мы  по-прежнему  будем  утверждать,  что  Террор  был  необходим
для  обеспечения  республиканских  побед,  которые  ему  предшест¬
вовали»57.
 В  наши  дни  «теория  обстоятельств»  активно  критикуется  в  рабо¬
тах  Патриса  Генифе,  наиболее  яркого  из  действующих  представите¬
лей  «ревизионистской»  историографии.  Еще  в  своей  монографии
2000  г.58  (переведенной  на  русский  четыре  года  спустя)  Генифе  отме¬
чал:  «...Робеспьер,  Колло  д’Эрбуа  или  Барер  проводили  политику
террора,  исходя  из  идеологических,  политических  или  партийных
соображений  без  какой-либо  реальной  связи  с  действительным  по¬
ложением  Республики.  На  протяжении  двух  веков  многие  поколе¬
ния  историков  довольствовались  воспроизведением  того,  что  обви¬
няемые  террористы  говорили  в  свое  оправдание.  Их  защита,  несо¬
мненно,  определила  первые  вехи  в  истории  Французской  революции
и  Террора,  поскольку  дала  им  первое  объяснение  по  горячим  следам;
тем  не  менее  она  практически  никоим  образом  не  способствует,  и  не
без  оснований,  пониманию  того  феномена,  который  она,  как  предпо¬
лагалось,  должна  объяснить»59.
 В  совсем  недавней  своей  работе  Генифе  продолжил  критику  «тео¬
рии  обстоятельств»,  подчеркнув,  что  истоки  Террора  надо  искать  не
во  внешней  ситуации,  а  в  состоянии  умов  революционеров,  в  том,
как  они  эту  ситуацию  воспринимали:  «Именно  представление  о  ре¬
альности,  сколь  бы  фантасмагоричным  оно  ни  было,  подпитывает
эгалитарные  настроения,  которые  составляют  сердцевину
Революции  и  очень  быстро  станут  одним  из  побудительных  мотивов
насилия.  Происхождение  Террора  не  связано,  таким  образом,  с  идея¬
ми,  пусть  даже  амбивалентными,  или  с  объективно  неблагоприятной
 57  Quinet  Е.  Critique  de  «La  Révolution»  //  Quinet  E.  La  Révolution  [1865].
P.,  1987.  P.  55.
 58  Gueniffey  P.  La  politique  de  la  Terreur:  essai  sur  la  violence  révolutionnaire.
1789-1794.  P.,  2000.
 59  Генифе  Я.  Политика  революционного  террора  1789-1794  /  пер.  с
франц.  и  под  ред.  А.  В.  Чудинова.  М.,  2003.  С.  116.
 271

ситуацией;  он  порожден  прежде  всего  коллективными  настроения¬
ми,  которые  ретроспективно  понять  очень  трудно»60.
 В  поисках  истоков  Террора  Генифе  рассматривает  этот  феномен  в
контексте  истории  политической  культуры  с  применением  методов,
привнесенных  в  историографию  «лингвистическим  поворотом»  кон¬
ца  XX  в.  Трактуя  политику  как  «деятельность,  посредством  которой
индивиды  и  группы  формулируют,  согласовывают,  применяют  и  за¬
ставляют  уважать  взаимные  претензии  и  требования,  предъявляе¬
мые  друг  другу  и  всем  вместе»,  а  политическую  культуру  как  «сово¬
купность  дискурсов  или  символических  практик,  через  которые  эти
требования  выражаются»,  он  показывает,  что  во  время  революции
вместе  со  старой  властью  рушится  и  общественный  консенсус  отно¬
сительно  норм,  определявших  в  обычное  время  содержание  полити¬
ческого  дискурса.  В  результате  с  началом  революции  происходит
стремительное  и  бесконтрольное  распространение  новых  дискурсов,
конкурирующих  друг  с  другом  в  своей  радикальности61.  Соответ¬
ственно,  чтобы  удержаться  на  гребне  революционной  волны  и  вы¬
глядеть  в  глазах  общественного  мнения  выразителями  революцион¬
ной  легитимности,  отдельные  политики  и  политические  группы  со¬
ревнуются  между  собой  в  радикальности  выдвигаемых  требований:
«Радикализация  Революции,  обрекшая  на  неудачу  любые  попытки
умерить  ее  или  даже  остановить,  это  -  не  следствие  какого-либо  за¬
говора,  а  результат  самой  динамики  революции,  которую  можно  вы¬
разить  так:  сегодняшний  радикализм  назавтра  неизбежно  оборачива¬
ется  умеренностью;  в  революциях  кто-то  всегда  оказывается  умерен¬
ным  по  сравнению  с  кем-то  другим»62.
 А  когда  революционная  волна  поднимала  тех  или  иных  политиче¬
ских  деятелей  на  вершины  власти,  им  ничего  не  оставалось,  как  во¬
площать  сказанные  ими  ранее  слова  в  политику  либо  уступать  свое
место  носителям  иного,  еще  более  радикального,  дискурса,  которые
тоже  обязаны  были  реализовывать  на  практике  то,  о  чем  они  ранее
говорили,  поскольку  снизу  их  подпирали  еще  более  радикальные
конкуренты.  Если  противоречивая  политическая  культура
Французской  революции,  сочетавшая  в  себе  как  демократические,
так  и  авторитарные  начала,  была,  по  образному  выражению  Генифе,
необходимым  «топливом»  для  того,  чтобы  машина  Террора  заработа¬
ла,  то  воспламеняющей  «искрой»  стала  динамика  Революции63.
 (S(>  Gueniffey  P.  Violence  et  Terreur  dans  la  Révolution  française  //  Gueniffey
P.  Histoires  de  la  Révolution  et  de  l’Empire.  P.,  2011.  P.  169.
 61  Ibid.  P.  184-187.
 62  Ibid.  P.  188.
 63  Ibid.  P.  189.
 272

Кому-то  интерпретация  Террора,  предложенная  П.  Генифе,  может
показаться  вполне  убедительной,  кто-то  с  ней  может  не  согласиться,
однако  в  любом  случае  нельзя  не  приветствовать  стремление  этого
историка  уйти  с  протоптанных  и,  как  свидетельствует  опыт  двух  сто¬
летий,  тупиковых  путей  объяснения  данного  феномена,  вроде  «тео¬
рии  обстоятельств».  «Огромный  недостаток  исторических  исследо¬
ваний,  проводимых  сторонниками  теории  обстоятельств,  -  отмечает
Генифе,  -  состоит  в  желании  показать,  что  ответ  [революционеров.  -
А.  У.]  был  соразмерен  угрозе,  ибо  в  таком  случае  им  [историкам.  -
А.  Ч.]  приходится  манипулировать  фактами  или  утрировать  таковые,
становясь  на  точку  зрения  самих  революционеров,  определявшуюся
то  страхом,  то  политическими  интересами»64.
 *  #  *
 Разумеется,  рассмотренные  здесь  работы  не  исчерпывают  всего
богатства  современных  французских  исследований  по  истории
Революции  XVIII  в.,  что  заставляет  нас  воздерживаться  от  далеко
идущих  выводов,  однако  некоторые  наблюдения  все  же  напрашива¬
ются.  Анализ  обобщающих  трудов  двух  авторитетных  французских
исследователей,  принадлежащих  сегодня  к  числу  наиболее  видных
наследников  «классического»  направления  историографии,  показы¬
вает,  что  за  последние  десятилетия  некогда  традиционная  для  этого
направления  трактовка  Революции  подверглась  существенной  эро¬
зии.  Сегодня  авторы  этих  работ  уже  не  разделяют  когда-то  аксиома¬
тические  положения  о  «кризисе  Старого  порядка»,  о  «буржуазном»
характере  революции  или  о  ее  стимулирующем  влиянии  на  капита¬
листическое  развитие  французской  экономики.  Похоже,  продолжав¬
шаяся  практически  всю  вторую  половину  XX  в.  полемика  между
представителями  «классического»  и  «критического»  направлений  в
историографии  Революции  принесла  плоды,  и  некогда  почти  диаме¬
трально  противоположные  позиции  оппонентов  сегодня,  если  и  не
полностью  совпадают,  то  различаются,  пожалуй,  лишь  интонацией,  с
которой  произносятся  практически  те  же  самые  утверждения.
 Вместе  с  тем  среди  потока  перемен,  коснувшихся  освещения
истории  Французской  революции,  мы  видим  и  реликтовый  островок
«незабытого  старого»,  а  именно  -  стремление  объяснить  феномен
Террора  древней  «теорией  обстоятельств»,  ровесницей  самой
Революции.  Хотя  сегодня  эта  трактовка,  предполагающая  фактиче¬
ски  отождествление  историком  себя  с  объектом  исследования,  вы¬
глядит  безнадежно  устаревшим  анахронизмом,  научная  несостоя¬
 64  Ibid.  Р.  174.
 273

тельность  которого  была  продемонстрирована  еще  полтора  столетия
тому  назад,  отказаться  от  нее  сторонники  «классической»  историо¬
графии  Французской  революции,  похоже,  пока  не  в  силах.  Чтобы  по¬
пытаться  найти  новое,  более  убедительное  объяснение  этой  далеко
не  самой  привлекательной  стороне  революционной  истории,  им
пришлось  бы  рассматривать  Революцию  всего  лишь  как  предмет  из¬
учения  и  ничего  более,  «забыв»  о  том  сакральном  месте,  которое  ее
образ  занимает  в  политической  культуре  современной  Франции,  и
об  унаследованной  ими  от  своих  учителей  «миссии»  его  хранения.
Впрочем,  хотя  на  этом  участке  историографического  поля  заметных
подвижек  пока  не  наблюдается,  отмеченные  нами  новшества  в  трак¬
товке  других  аспектов  Французской  революции  позволяют  надеять¬
ся,  что  рано  или  поздно  ветер  перемен  придет  и  сюда.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
 История  -  наука  во  многом  субъективная.  Это  прекрасно  осоз¬
навал  В.  И.  Герье,  основоположник  изучения  в  России  Фран¬
цузской  революции,  когда  написал  полтора  века  тому  назад:
«История  никогда  не  может  сделаться  точной  наукой,  она  всегда  бу¬
дет  допускать  субъективное  творчество  и  будет  приближаться  к
искусству»1.  Именно  эти  слова  и  навлекли  на  него  почти  век  спустя
филиппику  Б.  Г.  Вебера,  назвавшего  такой  подход  «разрушительным
для  истории»2.  Однако  как  бы  Борис  Георгиевич  не  гневался  на  пред¬
шественника,  считая  задачей  исторической  науки  поиск  объектив¬
ных  закономерностей  развития  человечества,  думаю,  даже  он  не  стал
бы  спорить  с  тезисом  о  субъективности  историографии.  А  уж  если
встать  в  этом  заочном  споре  на  сторону  Владимира  Ивановича  и  со¬
гласиться  с  известной  субъективностью  истории,  то  историографию
тогда  придется  признать  субъективной  в  квадрате.  В  самом  деле,  ес¬
ли  наши  знания  о  прошлом  -  это  прежде  всего  представления  исто¬
риков,  сложившиеся  в  результате  изучения  источников,  то  в  случае
историографии  мы  имеем  дело  с  представлениями  о  представлениях.
 Поэтому  я  прекрасно  отдаю  себе  отчет  в  том,  что  все  написанное
мной  в  этой  книге  несет  на  себе  печать  субъективности.  Разумеется,
мои  диалоги  с  живыми  и  мертвыми  строились  не  на  пустом  месте:  в
основе  их  лежит  опыт  тридцати  с  лишним  лет  изучения  историче¬
ской  литературы,  собственных  исследований  и  участия  в  жизни  меж¬
дународной  корпорации  историков  Французской  революции.
Разумеется,  я  старался  максимально  отрешиться  от  эмоций,  чтобы
они  не  повлияли  на  мои  оценки,  хотя  это  и  было  не  просто,  ибо  изу¬
 1  Герье  В.  И.  Очерк  развития  исторической  науки.  М.,  1965.  С.  112.
 2  Вебер  Б.  Г.  Образование  русской  либеральной  традиции  в  историогра¬
фии  Великой  французской  революции  //  Французский  ежегодник.  1960.  М.,
1961.  С.  501.
 275

чение  такой  темы,  как  Французская  революция,  вряд  ли  кого-то  мо¬
жет  оставить  равнодушным.  Тем  не  менее  вполне  допускаю,  что  у  ко¬
го-нибудь  другого  чтение  тех  же  работ  и  участие  в  тех  же  событиях
могли  оставить  иное  впечатление,  что  побудит  его  не  согласиться  со
мной  и  вступить  в  спор.  И  это  будет  замечательно!  Ведь  для  истории
как  науки  разрушительно  не  признание  ее  субъективности,  а,  напро¬
тив,  провозглашение  чьей-либо  монополии  на  объективную  истину.
Пока  же  продолжается  диалог,  будет  жива  и  наука  история...

УКАЗАТЕЛЬ  ИМЕН
 Абердам  С.  198
Авербух  Р.  А.  95,  97,118
Агирре  Рохас  К.  А.  198
 Адо  А.  В.  32,  81,  102,  107,  115,  119,  121,  128,
134,  135,  142,  145,  150-152,  154,  155,  157,
164,  169,  172,  173,  183,  185,  208,  209,  220,
225,  242-244
Алеви  Р.  55
Александр  II  14,  187
Амель  Э.  75
Андерсон  Дж.  232
Ардашев  11.  Н.  9,20,175,239
 Бабёф  Г.  127,159,  221,  228,240,  242
Бангке  С.  С.  95
Барбару  Ш.  Ж.  М.  63
Барер  Б.  62,  226,271
Баррюэль  О.  35,40,  50
Бачко  Б.  198,222,223
Бентаболь  11.  Л.  62
Берелович  А.  196
Берелович  В.  12
Берго  И.  Б.  145,156,164
Берсе  И.  М.  158,159
Бессмертный  10.  Л.  193,195
Бёрк  Э.  43,  50,154,231,245
Бирюкович  В.  В.  240
Блан  Л.  29,37,250
Блуменау  С.  Ф.  198,  245
Бовыкин  Д.  Ю.  121,  164,  192,  194,  195,  206,
208-210,222-225,  233
Бодинье  Б.  264
 Болховитинов  H.  II.  144,149,151,152,164
 Бор  Г.  229
 Бродель  Ф.  189
 БрюаЖ.  189
 Бувье  Ж.  189
 Будон  Ж.  0.197
 Бузескул  В.  П.  97
 Буонарроти  Ф.159
 Бурбоны  176,178
 Бурден  Ф.197,200
 Буркхард  Я.  15
 Бутенко  В.  А.  12,97
Бухарин  Н.  И.  58,  96
Бэшле  Ж.  35
Бюзо  Ф.  Н.  Л.  63
Бюше  II.  74
 Вебер  Б.  Г  9-11,118,119,275
Верньо  П.  В.  63,  64
Виллар  К.  189
Виппер  Р.  Ю.  60,62,97,118
Вовель  М.  162,163,173,189,197,250,  251,262
Волгин  В.  П.  9,10,69,70,71,125,127,128,134,
135,136,156,187,188,196,213
Воронофф  Д.  262,263,266
 Гавриличев  В.  А.  59,  60,74
Гаксогт  П.  53
Галкин  И.  С.  60
Гейсер  Л.  15
 ГенифеП.  197,  200,251,271-273
 Гентц  Ф.  35
 Гераклит  117
 Герен  Д.  115
 Геродот  7
 Герцен  А.  И.  22
 Герье  В.  И.  8-12,  14-23,  26-28,  30,  118,  250,
275
 Гладышев  А.  В.  196
Годшо  Ж.  189
 Гордон  А.  В.  102,  107,  112,  113,  115,  119,  140,
145,153,198,  209,211,212-219,225,245
Гусейнов  Э.  Е.  145,151,157,164
Гэно  Б.  197
 Далин  В.  М.  58,  73,  95,  97,  99,  102-105,  107,
112-116,  118,  119,  126,  134,  139,  141,  145,
147,  167,  170,  172,  187,  188,  189,  192,  196,
 220,242,243,251
Дантон  Ж.  37,40,  79,139
Де  Голль  Ш.  197
Деборин  А.  М.  96
Делюмо  Ж.  197
Демулен  К.  62,144
 277

Десимон  P.  197
Дружинин  H.  М.  60
Добролюбский  К.  П.  221
Домманже  М.  189
Дориньи  М.  198
Досэ  Ф.  196
 Дунаевский  В.  А.  56,  60,  74,150
 Дюби  Ж.  189,197
 Дювержье  Ж.  74
 Дюма  Ж.  197
 Дюммлер  Э.  15
 Дюркгейм  Э.  27,  28,41-44,  53
 Жорес  Ж.  53,61,62,65,  75,108
Жюльен  М.  А.  159,240
Жюппе  А.  137
 Загладин  В.  В.  126,131,188
Застенкер  II.  Е.  95
 Захер  Я.  М.  107,  118,  147,  213,  217,  218,  220,
240
 Золотарев  В.  Г1.12
 Иванова  Т.  H.  11
Искюль  C.  II.  160
 Калоин  Ш.  А.  177
 Кареев  Н.  И.  6,  9,  10,  12-14,  22-26,  28,  29,  57,
97,99,118,147,213,  218,220,  238,  239,249,
250
 Карл  Великий  205
Карл  I  68
 Карп  С.  Я.  142,144,145,  158,164,  245
 Каррье  Ж.  Б.  268,  270
 Карякин  Ю.  Ф.  112
 Каутский  К.  108
 Кафка  Ф.  126
 Кёгже  Р.  15
 КинэЭ.  270,271
 Киселёва  Е.  В.  119,  126,  127,134-136,  141,  145,
158
 Киясов  С.  Е.  230-  232
Коббен  А.  260,261
Ковалевский  М.  М.  9,  10,147
Ковингтон  С.  А.  198
Кожокин  E.  М.  153,164,179,244
Кожухов  С.  113
Коллод’Эрбуа  Ж.  М.  270,271
Кольбер  Ж.  Б.  176
Конде173,
 Кондратьева  Т.  С.  119,  217
Копосов  H.  Е.  176,
 Коротков  C.  II.  102,111,  144
Коссок  М.173,189
Кошен  Д.  36
 Кошен  О.  26-28,30-41,43-55,154,229
Краус  В.  189
Кристи  Т.  35
 Кропоткин  П.  А.  37,54,108,119
Крузе  Д.  197
 Крузе  Ф.  198,264
Крылова  Ю.  П.  195,  205
Кузнецов  И.  Н.  142,164
Куниский  С.  Д.  95
Кунов  Г.  108
Купе  Ж.  М.  62
Кутон  О.  Ж.  40,163
 Кучеренко  Г.  С.  3,  102,  107,  127,  128,  134-136,
141-145,151,  164,  167,187,  208,  233
 Лабрус  Э.  189,260
Ламуаньон  Г.  240
Лафайет  М.  Ж.  144
Ле  Гофф  Ж.  189,
 Лебедева  Е.  И.  164
Легран  Р.  196
Лейбниц  Г.  В.  15
 Ленин  В.  И.  95,106-110,114,146,  251
 Лермонтов  М.  10.  78
 Летчфорд  С.  Е.  234
 Лефевр  Ж.  19,151,183,189,251
 Лёверс  Э.  254,257,  258,260,  261,  265-268
 Лёмэй  Э.  X.  181
 Лихтенберже  А.  62
 Ломени  де  БриеннЭ.  III.  177
 Лотте  С.  А.  107
 Лукин  Н.  М.  (Антонов  Н.)  9,  56-78,  80-88,
90-100,  106,  107,  109,  110,  112,  114,  118,
147,150,213-215
Лучицкий  И.  В.  8-10,  147,  220,  239
Люблинская  А.  Д.  175,  240,  241
Людовик  XIV  176,  178,  264,177
Людовик  XVI  50,  68,  177
 Мабли  Г  Б.  16
Мазарини  Дж.  178
Мазорик  К.  121,198,251
Макинтош  Дж.  31
Мал  о  в  В.  И.  159,176
Малышенко  В.  О.  195
Мандельштам  О.  Э.  5
 Манфред  А.  3.9,58,  59,65,  69,72,73,  78,95,  99,
101,  102-105,  107,  108,  110,  112-116,  118,
119,  125,  139,  142,  145,  147,  151,  167,  168,
170-172,174,187-189,196,225,  251
Марат  Ж.  II.  40,  114,  149
Марешаль  С.  160
Марин  Рикой  Д.  195
Марков  В.  189,220
 Маркс  К.  42,53,  65,108-110,193,215,  222,240,
260
 Мартен  Ж.  К.  254-257,  259-261,  265,  268,  269,
270
 Мартов  Ю.  О.  67
 Матьез  А.  51,53,  60,62,75,98,99,220
Машод’Арнувиль  Ж.  Б.  177
Мелье  Ж.  141
МермазЛ.  138
Минье  Ф.  16,29,250
Мирзеханов  В.  С.  196
 278

Миттеран  Ф.  129,  136,137
 Мишле  Ж.  16,  29,  37,40,  41,65,250
 Мольнье  Т.  123,137
 Моносов  С.  М.  95
 Морне  Д.  229
 МэньеЭ.  К.  40
 Мягкова  E.  М.  210,  225-227
 Назарова  С.  М.  159
 Иамазова  А.  С.  135,136,  145,160
 Наполеон  Бонапарт119,187,  200,  204
 Нарочницкий  А.  Л.  30,  31,125,163
 Нахимсон  М.  И.  67
 Неккер  Ж.  256
 Некрич  А.  М.  101
 Николай  II  68
 Нора  П.  186,210,211,216
 Обичкина  Е.  0.145,158,164,  244
Оболенская  С.  В.188,  189
ОзуфМ.  124,138,  198
 Олар  А.  24-28,  31,  36-38,  40,  41,  50,  61,  62,  64,
74,75,223
Орийяк  М.137
Острогорский  М.  49,  51
 Петр  1  12
Петров  Е.  11.  213
Петрушевский  Д.  М.  97
ПетэнА.  Ф.  137
 Пименова  Л.  А.  121,122,145,154,156,173,174,
198,  244
Ничета  В.  И.  125
 Плавииская  II.  Ю.  142,145,156,164
Платонов  С.  Ф.  97,  218
Плеханов  Г  В.  108
Плимак  Е.  Г.  112
Плутарх  65
 Победоносцев  K.  II.  20,  21
Погосяи  В.  А.  145,159
Познер  В.  196
Позняков  В.  I  I.  95
 Покровский  М.  Н.  58,  69,  70-72,96,99,  215
Поршнев  Б.  Ф.  9,125,  142,175,  240,  241,243
Потемкин  Ф.  В.  127,128,134
Прусская  Е.  А.  205,206,
 РадваниЖ.  196,197
Радищев  A.  II.  112
РевякинА.  В.  145,155,164,184
Ревуненков  В.  Г.  101-105,  108-116,  144,  148,
149,  151,  152,  170,  171,  174,  177,  225,  236,
251
 Рейган  Р.  138
Ренувеи  II189
Репина  Л.  П.  195
Ржеуцкий  В.  С.  204
Робер  П.  Ф.  Ж.  62
 Робеспьер  М.  37,  40,  62,  73-80,  83,  89,  91,  108,
111,149,151,152,214,268,  271
 Роган  Л.,  де.  177
Рогинский  В.  В.  125
Роланы  65
 Ростиславлев  Д.  А.  142,  145,  152,  164
Ротштейн  Ф.  А.  69,  70,  71
Ру  Г1.  74
 Рубинский  10.  И.  123,136,138,228
Руге  А.  193
Руссо  А.  198
Руссо  Ж.  Ж.  48
 Рязанов  Д.  Б.  69,70,71,  96,240
 Салмин  А.  М.  144,152,154,155,
 Севастьянов  Г.  II.  146
Сегье  Г1.  240
 Сен-ЖюстЛ.  А.  62,149,152
Сергиенко  В.  К).  210
Сийес  Э.  Ж.  209
Сиринелли  Ж.  Ф.  198
Сироткин  В.  Г  143
Сказкин  С.  Д.  175
 Смирнов  В.  II.  121,  122,  144,  149,  187,  192,  198,
 208,209,251
Собуль  А.  23,  35,  103,  109,  111,  151,  189,  199,
200,220,  250,251,255,259,260,262
Согрин  В.  В.  144,151,154,163
Старосельский  Я.М.  147,150,218
Строганов  А.  С.  231
Строганов  II  А.  231
Сытин  С.  Л.  115,145,146,150,156
 Талейрап  III.  М.  270
 Тарле  Е.  В.  96,  97,  113,  125,  127,  128,  134-136,
147,213,218,220
Тейсье  Э.  264
Терио  М.61
Тессе173
 Тихвинский  С.  Л.139
Тихошок  И.  А.  202
Тряпицын  Е.  И.  146
Токвиль  А.  35,155,  257
Трейчке  Г.  15
 Тугаи-Барановский  Д.  М.  145,154,  159
 Тутэн  Ж.  К.  183
 Тьер  А.  16,  29,  250
 Тырсенко  А.  В.  164,180,  209
 Тэн  И.  16-20,  24-29,31,  36-38,41,  53,  54,154
 Тюрго  А.  Р.  Ж.  177
 ТюрроЛ.  227,268,270,271
 Уваров  П.  Ю.  193,237
 Удальцова  3.  В.  124,126,129,131,133,139,  190
 Фанои  Ф.  119
 Форрест  А.  198
 Фрейберг  Н.  Г1  95,97
 Фридлянд  Г.  С.  (Ц.)  110,147,150
 Фриче  В.  М.  96
 Фуке  Н.  178
 Фукуяма  Ф.  253
 279

Фукье-Тенвиль  А.  К.  40
Фуше  Ж.  270
 Фюре  Ф.  30,  32,  35,  52-54,  124,  138,  146,  168,
174,199
 ХальбваксМ.  210
Цфасман  А.  Б.  56  74
 Чеканцева  3.  А.  119,  145,  158,164,  244
Червоненко  С.  В.  123,136,138
Черкасов  П.  II.  144,191,193,  204
Черняк  Е.  Б.  124-129,  131,  133-135,  143,  144,
153,164,230
Черткова  Г.  С.  32,  119,  126,  128,  134-136,  141,
145,156,162,192,194-196,221
Чиколини  Л.  С.  138
Чистяков  В.  В.  144
Чубарьян  А.  0.192
 Чудинов  А.  В.  103,121,142,145,154,  251
 Шаперон  92
Шафаревич  И.  Р.  30
Шаль  П.  Ж.  М.  62
Шарпантье  Ш.  36
Шен  Ченсинь  208
Ширак  Ж.  137,138
Шометт  П.  Г.  76,151
 Щеголев  П.  II.  213
 Эбер  Ж.  Р.  80,142,151
Эко  У.  5
Эли  М.197
 Энгельс  Ф.  108,109,  110,  114,  222,  240,  260
Эро  де  Сешель  М.  Ж.  48
 Юровская  E.  Е.  172,181
 Яков  II  231
 Научное  издание
Мир  Французской  революции
 Чудинов  Александр  Викторович
 История  Французской  революции:
пути  познания
 Ведущий  редактор  Я.  А  Волыпчик
Редактор  Я.  Я.  Дунаева
Художественный  редактор  А  К  Сорокин
Технический  редактор  М.  М.  Ветрова
Выпускающий  редактор  Я  Я.  Доломанова
Компьютерная  верстка  М.  М.  Ветрова
Корректор  Т.  Г.  Суворова
 ЛР  №  066009  от  22.07.1998.  Подписано  в  печать  07.08.2017
Формат  60x90/16.  Уел.  печ.  л.  17,5.
 Тираж  1000  экз.  Заказ  5528
 Издательство  «Политическая  энциклопедия»
 127018,  Москва,  3-й  проезд  Марьиной  Рощи,  д.  40,  стр.  1
Тел.:  8  (499)  685-15-75  (общий,  факс),  8  (499)  672-03-95  (отдел  реализации)
 Отпечатано  в  АО  «Первая  Образцовая  типография»
 Филиал  «Чеховский  Печатный  Двор»
 142300,  Московская  область,  г.  Чехов,  ул.  Полиграфистов,  д.1
Сайт:  www.chpd.ru,  E-mail:  sales@chpd.ru,  тел.  8(499)270-73-59