Автор: Цыпкин Л.Б.
Теги: русская литература художественная литература роман новое литературное обозрение вымысел литературность путешествия рассказчика
ISBN: 5-86793-354-7
Год: 2005
Текст
«Лето в Бадене»
и другие сочинения
Леонид Цыпкин
«Лето в Бадене»
и другие сочинения
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
МОСКВА 2005
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
УДК 821.161.1-31
Ц 96
Художник Т. Ларина
Цыпкин Л.
Ц 96 «Лето в Бадене» и другие сочинения. / Предисл. Ми¬
хаила Цыпкина. Послесловие Сюзан Зонтаг. — М.:
Новое литературное обозрение, 2005. — 648 с., ил.
Первое издание романа Леонида Цыпкина (1926—1982) «Лето в Баде¬
не», вышедшее в переводе на английский язык, стало на Западе сен¬
сацией. «Затерянный шедевр», «грандиозная веха русской литературы
XX века», «самое неизвестное гениальное произведение, напечатанное
в Америке за последние 50 лет» — таковы отзывы из многочисленных
рецензий. Именно о нем Сюзан Зонтаг написала так: «Этот роман я,
ничуть не усомнившись, включила бы в число самых выдающихся,
возвышенных и оригинальных достижений века, полного литературы
и литературности — в самом широком смысле этого определения». В
завораживающем ритме романа сплелись путешествие рассказчика из
Москвы 70-х годов в Ленинград и путешествие Достоевского с женой
Анной Григорьевной из Петербурга в Европу в 1867 году, вымысел в
нем трудно отличить от реальности.
В эту книгу включены также ранее нигде не публиковавшиеся повести и
рассказы Л. Цыпкина, написанные в 1970-е годы, и сделанный самим ав¬
тором фотоальбом «Места Достоевского в Санкт-Петербурге».
ББК 84(2Рос=Рус)6-44
УДК 821.161.1-31
ISBN 5-86793-354-7
SUMMER IN BADEN-BADEN
Copyright© Leonid Tsypkin 1981
All rights reserved
Copyright© 2001 by Susan Sontag
All rights reserved
© M. Цыпкин. Предисл., 2005
© Художественное оформление.
Новое литературное обозрение, 2005
Об отце
Мой отец был печатающимся писателем одну неделю: но¬
мер эмигрантского еженедельника «Новая газета» с первы¬
ми страницами его романа «Лето в Бадене» вышел 13 марта
1982 года в Нью-Йорке, а 20 марта отец в одноминутье умер
в Москве — в свой пятьдесят шестой день рождения. Сю¬
жетная линия его жизни несложна: она не так уж была бога¬
та событиями и достаточно типична для человека его круга и
поколения.
Леонид Борисович Цыпкин родился в 1926 году в Минс¬
ке в потомственной врачебной еврейской семье. Когда ему
было лет десять, отец хотел стать астрономом, потому что
это «неответственная работа» — отголосок взрослых страхов
в 30-е годы, в начале которых мой дед, известный хирург-орто¬
пед Борис Наумович Цыпкин, был арестован. Времена еще
были сравнительно мягкие, до-ежовские, и когда дед прыг¬
нул в пролет лестницы в здании минского НКВД и повредил
позвоночник, то по заступничеству коллег (в особенности из¬
вестного минского доктора Моисея Наумовича Шапиро, ко¬
торый в самые страшные годы не боялся — и умел — помогать
попавшим в беду), его выпустили и больше не трогали, хотя
его брат и две сестры были арестованы и погибли. Каким-то
чудом дед не остался инвалидом и продолжал оперировать до
своей смерти в 1961 году. Отец не любил об этом рассказы¬
вать, вроде бы даже и не помнил (я эту историю узнал от ба¬
бушки), но эпизод возвращения деда из тюрьмы промелькнул
в повести «Мост через Нерочь» как предвестие его болезни и
смерти тридцать лет спустя.
6
Михаил Цыпкин
История нашей семьи важна не столько потому, что отец
черпал из нее сюжеты и образы, сколько потому, что отец, че¬
ловек сугубо частный, «камерный», ощущал мир через семью
и защищался от этого недружелюбного мира — семьей. Со¬
бытия, разрушившие эту когда-то большую семью, обрубив¬
шие семейные корни, положены в основание двух повестей —
«Мост через Нерочь» и «Норартакир». В 1941 году семью со¬
гнала с насиженного места война: чудом выскользнули они
из уже замыкавшегося немецкого кольца вокруг Минска. Не
сумевшие уйти сестра деда, его мать и два маленьких пле¬
мянника были убиты в гетто. Почти сорок лет спустя моя
эмиграция завершила это разрушение.
В эвакуации в Уфе отец, которому тогда не было и
семнадцати лет, поступил в медицинский институт; в
студенческой среде развился его интерес к художествен¬
ной литературе, и он, по-видимому, сделал первые по¬
пытки писать. Попытки были неудачные, и до 60-х годов отец
писал уже только научные статьи. А у него была вполне ус¬
пешная (в пределах возможного для безусловно беспартийно¬
го и безысходно еврейского интеллигента) карьера: в сорок
два года отец был доктор медицинских наук, автор десятков
научных статей, сотрудник научно-исследовательского ин¬
ститута. К тому же большая часть его жизни прошла в Моск¬
ве. В 1948 году он женился на Наталье Иосифовне Мичнико-
вой; в 1950 году родился единственный сын.
Не все было гладко. Работы во времена борьбы с «космо¬
политизмом» не было, и отца вместе с другими безработными
врачами-евреями в конце концов пригрел главврач московс¬
кой областной психиатрической больницы имени Яковенко
Владимир Васильевич Ченцов. Не только взял на работу, что
было небезопасно, но и, вероятно, — а это уж было очень
опасно — спас от ареста: нажал на нужную кнопку в местном
отделе МГБ, и дело с доносами на отца, притащившееся за
ним аж в деревню Мещерское, куда-то пропало. А тут и Ста¬
лин умер, но отец в Москву не вернулся до 1957 года.
Отец, навидавшись бед, ценил внешне благополучные об¬
стоятельства своей жизни — семью, кооперативную квартиру в
центре Москвы, летние круизы по рекам. Он любил медицину
Об отце
7
и свою мрачноватую врачебную специальность — отец был
патологоанатомом — и полушутил, что, проведя столько вре¬
мени в обществе мертвецов, он стал отчасти сродни шекспи¬
ровским могильщикам. В 1964 году он написал:
Моя профессия
Любители чистой поэзии,
Поклонники Венеры Милосской
и прочих муз и богинь,
а также все слабонервные,
отойдите в сторону:
я буду говорить о своей профессии.
Я патологоанатом,
а, попросту говоря, трупорез.
Передо мною возвышаются горы
человеческого мяса,
красного, синего, серого, розового,
напоминая фламандские натюрморты.
Когда я вижу классический инфаркт сердца,
Я не удерживаюсь и восклицаю:
«Какая красота!»
Когда люди спят, тоскуют или смеются,
я могу точно сказать,
что у них происходит в печени.
Для меня шагреневая кожа
не символ и не абстракция,
а отложение извести в сосудах.
Никто лучше меня не знает,
что жизнь висит на волоске
и что смерть неизбежна.
Именно поэтому я начал писать стихи.
Стихи отец начал писать в начале 60-х годов, а до этого меч¬
тал уйти из мединститута на филологический факультет, по¬
зднее всерьез думал поступать на вечернее отделение ВГИКа.
Оба раза практические соображения, чувство долга перед се¬
мьей возобладали. Да я и вовсе не представляю себе его совет¬
ским литературоведом или киношником: его почти болезнен-
8
Михаил Цыпкин
ная (по советским понятиям) брезгливость ко лжи в даже са¬
мых малых дозах, халтуре и грязи извергла бы его из этой сре¬
ды. Но его мечта о самовыражении была неистребима.
В доме преклонялись перед русской литературой. Возмож¬
но, что тут частично сказалось влияние тетки моего отца—ли¬
тературоведа Лидии Моисеевны Поляк — и ее мужа, крупного
языковеда Рубена Ивановича Аванесова, в семье которых
отец проводил много времени в конце 40-х годов. Я помню,
как менялись литературные страсти моего еще совсем моло¬
дого отца: от поклонения перед Толстым он перешел к пожиз¬
ненной вовлеченности в творчество и личность Достоевско¬
го. В Достоевском — и писателе, и личности — отец находил
то, чего ему не хватало в медицине: бездну «проклятых» воп¬
росов. Можно ли жить без Бога и как быть, если нет веры?
Есть ли связь между психопатологией личности и творческим
началом? (Отец страдал от периодических депрессий.) Где
корни антисемитизма?
У меня из отцовской библиотеки осталось старое (пер¬
вое послесталинское) собрание сочинений Достоевского.
По нему видно (особенно по томам с «Братьями Карамазо¬
выми» и «Бесами»), что с ним буквально работали — при том,
что отец был фанатично аккуратным человеком: его много
потрудившийся фотоаппарат «Зоркий-2С» выпуска 1954 года
до сих пор как новенький. К повести из жизни Достоевского
«Лето в Бадене» отец шел не один год: изучал воспоминания
современников, много времени провел над дневниками Анны
Григорьевны Достоевской, находил места (Достоевский по¬
чти всегда описывал реальные дома и улицы), где происходи¬
ло действие его произведений. Несколько лет исследований
ушло на создание фотоальбома «По местам героев Достоев¬
ского», в котором фотографии сопровождались соответству¬
ющими цитатами. Отец подарил фотоальбом музею Достоев¬
ского в Ленинграде и выступил там с лекцией. Но это уже
было в конце его жизни.
Некоторые стихотворения были, наверно, удачными; при¬
мечательнее всего для меня в них упорный поиск подлинного
чувства. В 1965 году отец должен был идти показывать свои
стихи А.Д. Синявскому, но того как раз арестовали. Получи-
Об отце
9
лось как бы предупреждение: наступают другие времена, сиди,
не высовывайся! Отец не склонен был много говорить и даже
думать о политике; у нас в семье было принято без всяких
споров, что советский режим —* это воплощенное Зло. Отец
ощущал политические перемены скорее своим художествен¬
ным чутьем: через несколько дней после падения Хрущева
(которого отец, несмотря ни на что, уважал за освобождение
узников ГУЛАГа и за публикацию Солженицына, портрет ко¬
торого тоже появился над рабочим столиком отца и так там и
остался до его смерти) он написал:
Кривым переулком
Я иду кривым переулком.
Надо мной фонари и звезды.
Днем обитатели переулка
играют в футбол,
забивают козла,
развешивают белье,
ругаются матом.
Я торопливо прохожу сквозь строй
сверлящих взглядов
и чувствую себя, словно зимой
пятьдесят третьего.
А сейчас тишина.
Все спят, и только
в редких светящихся окнах
фикусы и угол гардероба.
Обитатели переулка спят:
им завтра рано на работу.
Я слышу, как они тяжело дышат
(наверно, и я во сне так же дышу).
И чья-то свесившаяся рука касается пола.
И кто-то вздыхает.
Хотя на дверях засовы и замки,
все — настежь.
Можно закрыть воду,
сменить правительство.
Все останется безнаказанным:
10
Михаил Цыпкин
спящие беззащитны.
Я иду не спеша.
Мне незачем торопиться.
Надо мной только фонари и звезды.
Что мешает нам стать друзьями?
В середине 60-х годов отец познакомился и почтительно
подружился с соседкой по новому дому — пианисткой Мари¬
ей Вениаминовной Юдиной, которую раньше он знал как
знаменитую исполнительницу Бетховена, как крещеную ев¬
рейку, открыто исповедующую православие, не отказываясь
от своего еврейства. Видел он ее до личного знакомства один
раз — на похоронах Б.Л. Пастернака. Эта дружба означала
для отца, в первую очередь, прикосновение к высокой тради¬
ции русской культуры, люди которой чувствовали себя дома в
культуре европейской. Затем, православие Юдиной интере¬
совало отца: как довольно многие интеллигентные евреи в
Москве, он начал в это время искать Бога и, не получив ника¬
кого иудаистского образования, думал об этих исканиях в
рамках православия, религии, глубоко связанной с культу¬
рой, которую отец почитал для себя родной, однако сам ни¬
когда не помышлял о крещении, считая, что такой шаг будет
приспособленчеством, хотя бы даже и самым рафинирован¬
ным. А еще был иногда вопиющий разрыв между высокими ус¬
тремлениями Юдиной и ее временами весьма нелегким в по¬
вседневной жизни нравом — этот разрыв интересовал отца,
увы, далеко не с чисто исследовательской точки зрения, в
быту он часто бывал вовсе не таким человеком, каким хотел
бы быть, и глубоко страдал от этого.
Дружба с Юдиной и ее смерть в 1970 году стали материа¬
лом для раннего рассказа отца «Ave Maria!». После немного¬
численных неудачных попыток напечатать стихи в конце
60-х годов отец почти перестал их писать; к тому же его силы
уходили на завершение работы над докторской диссертацией.
Получение более высокой научной степени и соответствую¬
щая прибавка к зарплате (отец был старшим научным со¬
трудником Института полиомиелита и вирусных энцефали-
Об отце
11
тов Академии медицинских наук) давали возможность отцу не
прирабатывать вечерами в больнице. (Отец считал постыд¬
ным, что сотрудники медицинских НИИ зарабатывали гораз¬
до больше, чем больничные врачи, работу которых он считал
в общем гораздо более осмысленной, и сам работал в НИИ
только потому, что это лучше обеспечивало семью.) Как толь¬
ко диссертация была закончена, отец снова начал писать, но
уже не стихи, а прозу.
Теперь-то я понимаю, что отец работал на износ.
Каждый день, ровно без четверти восемь, он отправлялся на
дальнюю (почти во Внуково) работу и возвращался ровно в
шесть вечера. Обедал, дремал полчасика и садился писать если
не рассказы, то научные статьи. На ночь мог выйти погулять. В
выходные тоже писал, работал в профессорском зале «Ленин¬
ки» (там часто собирал материалы по Достоевскому), зимой по
воскресеньям катался на лыжах в «Мичуринце», где у Дома
ученых была лыжная база. Любил осень, зиму, солнечные вре¬
мена года часто угнетали его. Обычно брал меня, школьника,
потом уже и студента филфака МГУ, на эти лыжные прогулки,
которые запомнились на всю жизнь, как и одно лето, которое
отец провел почти целиком (в их институте работали с очень
опасными вирусами, и поэтому полагался длинный отпуск) со
мной, двенадцатилетним, на даче.
Мне не под силу, да и не к месту, разбирать достоинства и
недостатки его прозы. Отец жаждал каждой встречи с белым
листом бумаги, но писал нелегко, нередко мучился над каж¬
дым словом, бесконечно выправлял рукопись. Дело было в
основной стилистической задаче: придать четкую форму его
мысли, необычайно богатой, взвихривающейся и захватыва¬
ющей поразительно широкие круги все новых и новых ассо¬
циаций, эту мысль не стреножив. Отсюда очень длинные,
нередко на несколько страниц, предложения, «путешеству¬
ющие» из Москвы в Курск через Хабаровск. Маршрут не са¬
мый короткий, но зато по дороге можно настолько больше
увидеть!
Перечерканные рукописи отец обычно сам перепе¬
чатывал на старенькой, сияющей чистотой трофейной
«Эрике» — как пел в те годы Галич, «Эрика» действительно
12
Михаил Цыпкин
брала «четыре копии», и большего «тиража» отцу и не пона¬
добилось, так как он по редакциям не ходил и практически не
пытался напечататься, и был прав, не тратя зря силы на это.
Он не писал ничего острополитического — поэтому его проза
и в самиздате бы особого успеха не имела; чем можно было
удивить самиздатовскую читающую публику в годы, когда по
рукам ходил «Архипелаг ГУЛАГ»! Да отец и не хотел давать
свои вещи в самиздат: боялся «разговоров» с КГБ и остаться
без работы. В мир же «позволенной» литературы ему ходу не
было, и это связано как с обстоятельствами, так и с природой
его литературного дарования.
Писательство было для отца самовыражением в самом
прямом смысле слова: он не умел выдумывать с нуля поло¬
жения и характеры, брал их из своей жизни, смотрел на них
своими глазами, и главное для него было — честно разоб¬
раться в самом себе. И тут уж никак нельзя было обойти зап¬
ретные темы, разве что если жить с закрытыми глазами и
ушами (как многие из чувства самосохранения умудрялись).
Можно ли было написать «Мост через Нерочь», позабыв об
отставших от колонны заключенных, которых убегавший из
Минска в июне 1941 года НКВД расстреливал прямо на обо¬
чине дороги, почти что на глазах у беженцев? А что бы оста¬
лось от «Норартакира» без вызревающего в трагедию автора
вопроса еврейской эмиграции на фоне арабо-израильской
войны 1973 года? И где была бы душевная пружина «Лета в
Бадене», если бы не крамольное (даже и по нынешним вре¬
менам) подозрение автора, что Достоевский ненавидел ев¬
реев со страстью оттого, что видел в своем характере столь
презираемые им у евреев черты? Отец отнюдь не стремился
писать на запретные темы, просто он не мог осмысливать
свою жизнь, не касаясь их. А тут еще доза формального экс¬
перимента, и не-членство в литераторской стае — в редак¬
ции ходить было и вправду незачем, да и опять же оттуда ру¬
кописи могли утечь на Лубянку. Один хороший журнальный
редактор, которого отцу порекомендовали как надежного,
черкнул на рукописи: «Прекрасный рассказ, но кто же его
напечатает?» Весь «дух» его прозы, как сказал тот же редак¬
тор, был «не антисоветским» — а просто «не нашим».
Об отце
13
В 70-е годы очевидным выходом было бы напечататься на
Западе, он манил отца, но последствия (в лучшем случае без¬
работица, гэбэшные провокации и угрозы и в конце концов
вынужденная эмиграция) отпугивали еще больше. Солже-
ницынский «Бодался теленок с дубом», прочтенный отцом
не позже 1977 года, оставил его в тяжелом настроении: цена
свободы, которой Солженицын добивался в борьбе со всей
навалившейся цекагэбэшной системой и за которую распла¬
тился насильственной эмиграцией, показалась отцу недоступ¬
ной. Круг прижизненных читателей отца остался очень узок:
моя мать, я, пара моих филфаковских друзей, иногда кто-то
из литературной среды, где отцу не удалось создать себе ни
серьезных друзей, ни даже подпольного имени, а впослед¬
ствии — несколько знакомых среди «отказников». Здесь, ко¬
нечно, виновата не только советская власть, но и характер
отца: очень ранимый, гордый, он плохо переносил непони¬
мание, хотя доброжелательную профессиональную критику
был готов выслушивать.
Начавши писать прозу в сорок с лишним лет, отец стано¬
вился писателем в одиночестве и молчании. Он сам был сво¬
им основным критиком, и, несмотря на это, его мастерство
росло шаг за шагом: от коротких, почти бессюжетных расска¬
зов он перешел к более длинным, с более сложным сюжетом,
оттуда шагнул к автобиографическим повестям («Мост через
Нерочь» и «Норартакир»), а затем и к неавтобиографичес¬
кому (хотя и частично основанному на документальных ма¬
териалах) «Лету в Бадене».
К западной литературе девятнадцатого века отец был срав¬
нительно равнодушен. Немногие новинки (для советской пуб¬
лики) западной литературы двадцатого века читал с большим
интересом. К сожалению, многое забылось; помню, как он чи¬
тал переводы «Чумы» и «Постороннего» Камю, «Самопозна¬
ние Дзэно» Итало Свево. Очень важным для отца было зна¬
комство с творчеством Франца Кафки. Отцу была тревожно
близка основная тема творчества этого дважды изгоя — не¬
мецкоязычного писателя среди чехов, еврея в немецкой куль¬
туре — человека, преследуемого чем-то бесчувственным и бес¬
смысленным, то ли государственной машиной, то ли роком.
14
Михаил Цыпкин
У отца была подспудная глубокая уверенность, что от сумы да
от тюрьмы ему в конце концов не уберечься. Моя эмиграция
в 1977 году быстро превратила его жизнь в кафкианский сю¬
жет. В 1979 году отца «сократили» из института полиомиелита
как не прошедшего переаттестацию, несмотря на двадцать
два года безупречной работы в институте, около ста научных
публикаций и т.д. Переаттестация часто использовалась в
1970-е годы для избавления от неугодных, в частности, евре¬
ев, в системе Академии медицинских наук, к которой принад¬
лежал Институт полиомиелита.1 Отец, зная, что ему предсто¬
ит переаттестация, просил меня подождать — пару лет — с
эмиграцией, чтобы он, уже переаттестованный, мог дотя¬
нуть до пенсии. Я ждать не стал. Увольнение было волчьим
билетом — ни на какую другую работу в Москве его не брали
из-за анкеты с «пятым пунктом» и сына в Америке. Мать
уже была без работы со времени моей эмиграции — ушла
сама, чтобы меня не посадили в отказ из-за ее секретности,
и устроиться заново, по тем же анкетным соображениям,
тоже уже не могла.
К эмиграции как общественному явлению отец относил¬
ся положительно: ему нравилось, когда кому-то хватало сме¬
лости действовать наперекор режиму. Он никогда не был за
границей, даже в соцстранах. Незадолго до моего отъезда отец
сказал мне, что раньше мечтал побродить по Парижу, но что
теперь ему и этого уже не хочется. Мне было двадцать шесть,
и я поверил моему пятидесятилетнему отцу; теперь мне пять¬
десят три, и я знаю, что он просто утешал себя. О себе как об
эмигранте он тогда еще всерьез не думал; во всяком случае, до
моего отъезда такую возможность отрицал. Отец боялся не
пережить неизбежной схватки с режимом (докторов наук вы¬
пускали с очень большим скрипом) и почти так же боялся
оказаться вне родной языковой и культурной среды. Эта сре¬
да была для него чрезвычайно важна: герой «Норартакира»,
1 Детальный анализ этого явления можно найти в воспоминаниях
академика РАН Г И. Абелева «Драматические страницы истории отдела
вирусологии и иммунологии опухолей» // Вопросы истории естествоз¬
нания и техники. 2002. №1—2, http://vivovoco.nns.ru/VV/JOURNAL/
ѴІЕТ/АВЕЬЕѴ.НТМ
Об отце
15
оказавшись вне России всего лишь в подсоветской Армении,
болезненно чувствует себя иностранцем!
Мой отъезд вместе с все ухудшающейся обстановкой в
стране изменили отношение отца к эмиграции: теперь он уже
хотел уехать, и увольнение послужило последней каплей. Его
подталкивала жажда увидеть наконец свои произведения в
печати. Директор Института полиомиелита С.Г. Дроздов (ди¬
ректорствующий и по сей день) был в прошлом функционе¬
ром Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и наде¬
ялся туда вернуться. Опасаясь, по-видимому, что я подыму
скандал на Западе из-за увольнения отца, который повредит
международной карьере Дроздова, он предложил отцу ос¬
таться в Институте «временно» на должности младшего на¬
учного сотрудника — с условием, что отец подаст документы
на эмиграционную визу, и с надеждой, что таким образом он
вскоре покинет институт.
Дроздов просчитался: отец и мать получили первый
отказ из ОВИРа только почти через два года. Два года, в
течение которых он каждый день ходил на службу, где
ему не давали никакой работы, кроме самой рутинной,
потому что никто не хотел проводить исследования вме¬
сте с «политически неблагонадежным» сотрудником. В
институте с отцом продолжали разговаривать считанные
люди: основатель института Михаил Петрович Чумаков,
относившийся к антисемитизму с омерзением и прези¬
равший трусов, многолетняя сотрудница отца Люсия Иоси¬
фовна Равкина и еще несколько человек. Отца и вскоре по¬
давших на эмиграцию Равкину и еще одного сотрудника —
Григория Львовича Зубри — пересадили в отдельную комнату.
Отец называл эту комнату камерой. Телефона в комнате не
было, и отец, по словам Л .И. Равкиной, был ужасно оскорблен
и угнетен тем, что заведующий лабораторией А.В. Тюфанов,
сидевший в комнате с телефоном, перестал звать отца, когда
тому звонили.
Второй отказ отец и мать получили через несколько
месяцев после повторной подачи документов, с пояснением,
что их выезд «нецелесообразен». Абсурдность всего этого усу¬
гублялась тем, что, как выяснилось позднее, относительно
16
Михаил Цыпкин
недавняя секретность матери была ни при чем, все, по-види-
мому, упиралось в отцовскую злосчастную степень доктора
наук. Недаром писал он докторскую диссертацию без всякой
радости!
Незадолго до первого отказа, 7 января 1981 года,
отец закончил «Лето в Бадене». К концу повести дей¬
ствие переносится из 1867 года, летом которого супруги
Достоевские и были в Бадене, в январь 1881 года, дни
последней болезни и смерти писателя. Смерть — в цен¬
тре многих вещей отца, и это неудивительно, учитывая
его профессию и жизненные обстоятельства. Узлы сю¬
жета «Моста через Нерочь» — это смерть дедушки, а затем и
отца автора повести, гибель родных под смертным валом 1941
года и ощущение собственной смертности автором, который,
глядя на попутчиков в московском метро, неожиданно видит
их всех «лежащих в однообразных позах — с руками, сложен¬
ными на груди, с головой, запрокинутой назад, с желтыми,
восковидными лицами...». Смерть — в центре рассказов «Тара¬
каны» и «Ave Maria!». Повесть «Норартакир» проходит под от¬
звуки смертоубийства на Ближнем Востоке, под гул советс¬
ких самолетов, везущих туда оружие, чтобы убивать братьев
по крови героя повести; он сам накликает на себя беду (эмиг¬
рацию сына), играя с чужой смертью: наугад говорит насо¬
лившей ему гостиничной администраторше, что у нее рак, и
оказывается, к собственному ужасу, прав.
Он описывал смерть с клинической точностью и какой-
то отстраненностью, как смерть отца героя повести «Мост че¬
рез Нерочь»:
...когда он побрил одну щеку, а вторая еще остава¬
лась намыленной, он вдруг услышал голос матери, об¬
ращенный к нему: «У папы остановилось дыхание!» —
она сказала это так, как будто сообщала ему, что его к
телефону или что суп на столе. Он вбежал в столовую:
над изголовьем отца склонились две фигуры — кажет¬
ся, ординаторы из его клиники — они пытались что-то
сделать с отцом — один из них вводил резиновую труб¬
ку в рот отца, погружая ее все куда-то глубже и глубже,
а другой изо всей силы дул в эту трубку, как будто хотел
Об отце
17
разжечь потухший самовар. «Ровно двенадцать», —
сказала мать, посмотрев на часы отца, и они с сыном
ушли из комнаты отца, как уходят с затянувшегося
спектакля...
Составитель тысяч протоколов вскрытий, отец много ду¬
мал о смерти, боялся ее — и описывал со стороны, не пытаясь
проникнуть в душу умирающего. В своей последней повести
«Лето в Бадене» он такую попытку сделал. Может быть, это
было предчувствие: отец вообще не верил, что долго прожи¬
вет, а оказавшись «в отказе», часто говорил, что так и умрет в
СССР. Скорее, по-моему, это был все же новый шаг для отца
как для писателя — он переступал через границы собствен¬
ной личности, своего непосредственного опыта. Этот шаг
был и последним — после «Лета в Бадене» отец не успел уже
ничего больше написать.
К весне 1982 года бюрократические карты Дроздова легли
по-новому. Могу лишь догадываться о мотивах его действий.
Знаю, что весной 1982 года стала светить ему должность зама
главы ВОЗа — Женева, очень большое (даже по западным по¬
нятиям) жалованье; в общем — мечта. В 1979 году увольнять
отца совсем показалось Дроздову лишним: как бы на Западе
чего не сказали. Но это было до Афганистана, до ссылки Са¬
харова. А за два года дух изменился: уже пахло андроповщи-
ной, и умный номенклатурщик должен был выказывать не¬
преклонность к врагу без дипломатических виляний. Почти
никто еще не видел, что непреклонность уже была не что иное,
как rigor mortis — мертвецкое окостенение режима. Видимо,
чтобы обеспечить тылы для последней цекагэбэшной про¬
верки перед желанным назначением, Дроздов и решил, что
теперь самое время от отца избавиться. 15 марта Дроздов выз¬
вал отца к себе, усадил, спросил, не дует ли из форточки, и
сообщил о немедленном увольнении. Стало не на что жить,
не на что надеяться. В этот день я позвонил отцу сказать о
начавшейся публикации «Лета в Бадене», узнал о случив¬
шемся — и был поражен его голосом. Не было в нем ни нотки
раздражения, что для отца в такой ситуации обычно было бы
непременным, говорил он со мной тихо и очень ласково, как с
маленьким.
18
Михаил Цыпкин
Это было в понедельник. На неделе я разговорился о бе¬
дах моих родителей с коллегой, хотя и не был с ней особенно
близок, и, неожиданно для самого себя, вдруг сказал: «Ты
знаешь, я боюсь, что он этого не переживет». А в субботу мне
позвонила мать... В этот день отец с утра сел работать: он ре¬
шил зарабатывать техническими переводами. Мать купила
ему на день рождения его вещь, о которой он мечтал, — мно¬
гоцветную шариковую ручку, наверно, в помощь работе, и
пошла готовить любимое блюдо отца на обед. Отец неважно
себя почувствовал, прилег, попросил мать (впервые в жизни)
вызвать «скорую помощь», успел сказать: «Наташа, мне еще
никогда так не было плохо» — и умер.
Последние пять лет его жизни я разговаривал с отцом толь¬
ко по прослушивавшемуся телефону, переписывался через
руки цензоров; изредка удавалось отцу послать неподцен¬
зурное письмо через надежных людей. Обрывочно я чувство¬
вал, как нарастали его пессимизм по поводу российского буду¬
щего, горечь от двусмысленного положения еврея в русской
культуре. Это должно было быть очень больно моему отцу,
который еще в 60-е годы ездил фотографировать церкви в
Поволжье и любил белоголовых крестьянских детей. В после¬
дние три месяца жизни он работал над статьей, начинавшейся
с горького признания: «Я не русский философ, не русский пи¬
сатель и даже не русский интеллигент. Я просто советский ев¬
рей...». Основной пафос так и не законченной статьи — без¬
надежность положения евреев в любой диаспоре, особенно в
российской, обреченность их попыток дать что-то приютив¬
шей их, волей или неволей, культуре.
Я, конечно, по тем временам не мог приехать на похоро¬
ны отца: не пустили бы. Отец завещал похоронить себя там,
где у него были корни, рядом со своими родителями, в Минс¬
ке, откуда в молодости он так стремился в Москву. Теперь бы
он горько посмеялся: после смерти все-таки оказался за гра¬
ницей! — шутка, вполне достойная шекспировского могиль¬
щика. Но не видел и не вижу я для него подходящего места ни
на Западе, ни в Израиле: он был соткан из противоречий, стра¬
стей и пристрастий своего места и времени, слишком сильно
эти место и время чувствовал, точно их запечатлел и принадле¬
жал только им.
Об отце
19
Я так и не успел толком попрощаться с отцом перед отъез¬
дом. На шумном прощальном сборище родители стояли в мо¬
лодой толпе одиноко и неуютно, на краю комнаты, на фоне
неба, угасавшего в окне над балконом. Я видел профиль отца,
чувствовал его молчание и ожидание, но какие серьезные раз¬
говоры могли быть в этом гвалте?.. Я должен был забежать к
родителям на несколько часов на следующий день, но провел
на Шереметьевской таможне почти целые сутки, покуда чи¬
новники отдыхали, досматривали пассажиров более высо¬
ких категорий, и, наконец добравшись до меня, решили устро¬
ить «пилюлю от ностальгии» с разрезанием воротничков и т.п.
Отца я увидел уже только утром 29 июня 1977 года в Шереметь¬
еве. Говорить было некогда, да и все было переговорено. Мы
обнялись, и я почувствовал, что мой отец, в чьих глазах я
никогда не видел ни слезинки, с трудом подавляет рыдание.
Пройдя через таможню и поднимаясь по открытой лестнице
на второй этаж к паспортному контролю, я увидел на не¬
сколько мгновений отца внизу, он глядел на меня присталь¬
но и бесслезно. Между нами уже была черта, которую ему так
и не пришлось переступить.
* * *
Отец сомневался в своем даре и вряд ли примерял к себе
булгаковское «рукописи не горят». В одном из писем он спро¬
сил меня, не изменил ли я своего высокого мнения о его про¬
зе, прочитав на Западе запретную в СССР русскую литерату¬
ру. В душе он, конечно, мечтал о писательском успехе, но не
очень-то надеялся на это, не будучи склонен верить в чудеса.
Я не утешаю себя, пытаясь представить, что бы он сказал,
если бы узнал, что его роман «Лето в Бадене» издан (или будет
издан в ближайшее время) в полутора десятках стран, что о
романе и его авторе написала в журнале «Нью Йоркер» Сью¬
зен Зонтаг, что роман встретил в Америке восторженный при¬
ем серьезной критики. Отец не верил ни в наказание, ни в на¬
граду после смерти: «Нам нужно видеть расплату, — иначе это
уже не расплата», — написал он в «Мосте через Нерочь». Ра¬
дость держать его книги в руках он оставил мне.
20
Михаил Цыпкин
Я хочу поблагодарить (в хронологическом порядке) тех,
без чьей помощи книг бы не было.
Моя мать, Наталья Мичникова, взяла на себя почти
весь труд по дому — без этого мой отец бы не смог пи¬
сать по вечерам и выходным.
Моя жена, Лена, организовала переправку значи¬
тельной части архива отца в 1977 году с помощью Наны Ро¬
гинской и сотрудницы австрийского посольства, имени кото¬
рой, к сожалению, я не помню.
Азарий Мессерер вывез рукопись «Лета в Бадене» из
СССР с помощью американских журналистов — Уолте¬
ра и Мэри Вишневски. Он же устроил ее публикацию в
«Новой газете» — публикацию, которую заметил из Гер¬
мании издатель Лев Ройтман, усилия которого привели
к первой публикации романа на немецком языке, а за¬
тем и к первой публикации по-английски. Роджер и Анжела
Киз блестяще перевели этот трудный текст. Именно это из¬
дание и нашла в букинистическом магазине в Лондоне Сью¬
зен Зонтаг. Без Азария я бы никогда не узнал, что г-жа Зонтаг
прочла «Лето в Бадене» и хочет добиться его издания в США.
Джозеф Финдер и его сестра Сьюзен Финдер вывезли из
СССР архив отца после его смерти.
Зара Абдуллаева боролась за издание книги в России
несколько лет. Она первой в России написала о моем
отце в журнале «Искусство кино»1. Благодаря Заре сборник
прозы отца был напечатан маленьким тиражом в 1999 году из¬
дательством МХТ, где над ним с любовью работала Анна Ана¬
тольевна Ильницкая.
Без вмешательства Сьюзен Зонтаг в литературную судьбу
моего отца чуда бы не произошло: не было бы переводов на
полтора десятка языков, не было бы рецензий в «Нью-Йорк
Таймс» и «Нью-Йорк Ревью оф букс». Чрезвычайно занятая,
1 Абдуллаева Зара. Фантастический реализм // Искусство кино. 2002.
№3. С. 28-31.
Об отце
21
знаменитая, целый год она действовала как литературный
агент давно умершего автора — и добилась публикации анг¬
лийского перевода «Лета в Бадене» в США.
Андрей Устинов подготовил к публикации текст «Лета в Ба¬
дене».
Проза моего отца обрела наконец свое место на полках
книжных магазинов в России благодаря усилиям Ирины
Дмитриевны Прохоровой и ее коллег по «НЛО».
Михаил Цыпкин
Пасифик Гроув, Калифорния, США
Ноябрь 1995 г. — апрель 2004 г.
Лето в Бадене
Роман
Посвящается
Кларе Михайловне Розенталь
И кто знает... может быть, что и вся-то цель на
земле, к которой человечество стремится, только и
заключается в одной... беспрерывности процесса
достижения, иначе сказать — в самой жизни, а не
собственно в цели...
Ф. Достоевский. «Записки из подполья»
И как назойливы, как дерзки ваши выходки, и в то
же время как вы боитесь!
Ф. Достоевский. «Записки из подполья»
Текст романа подготовил Андрей Устинов
Поезд был дневной, но была зима, самый разгар ее —
конец декабря, кроме того, поезд шел в сторону Ленин¬
града — на север, поэтому за окнами быстро стало тем¬
неть, — яркими огнями вспыхивали лишь уносившиеся
назад, словно брошенные чьей-то невидимой рукой
подмосковные станции — дачные платформы, занесен¬
ные снегом, с чередой мелькающих фонарей, сливаю¬
щихся в одну огненную ленту, — станции проносились
с глухим грохотом, словно поезд шел по мосту, — гро¬
хот смягчался двойными рамами, почти герметизирую¬
щими вагон, с мутными полузамерзшими стеклами, но
огни станций все равно пробивались сквозь стекла и
чертили огненную линию, а там, дальше, угадывались
необозримые снежные пространства, и вагон сильно ка¬
чало из стороны в сторону — бортовая качка — особен¬
но ближе к тамбуру, и, когда за окнами стало совсем
темно и осталась лишь смутная белизна снега, а под¬
московные дачи кончились, и в окне вместе со мной
побежало отражение вагона со всеми его лампами-пла¬
фонами и сидящими пассажирами, я достал из чемода¬
на, находившегося надо мной в сетке, книгу, начатую
мною уже в Москве и специально взятую мною в доро¬
гу в Ленинград, и открыл ее в том месте, где она была
заложена закладкой с китайскими иероглифами и ка-
26
Леонид Цыпкин
ким-то изящным восточным рисунком, — книгу эту я
взял у своей тетки, обладательницы большой библиотеки,
и в глубине души не собирался отдавать ее обратно — я
отдал ее в переплет, потому что она была очень ветхая,
почти рассыпалась — переплетчик подрезал страницы
так, что они все стали ровными, одна в одну, и заклю¬
чил ее в плотную обложку, на которую наклеил пер¬
вую, заглавную страницу книги с названием, — это
был дневник Анны Григорьевны Достоевской, вышед¬
ший в каком-то мыслимом еще в то время либеральном
издательстве — не то «Вехи», не то «Новая жизнь», не
то что-то еще в этом роде — с указанием дат по новому
и старому стилю, со словами и целыми фразами на не¬
мецком или французском языке без перевода, с обяза¬
тельной приставкой «М-те» (мадам), употребляемой с
гимназической прилежностью, — расшифровка ее сте¬
нографических записей, которые она вела в первое лето
после своего замужества, заграницей.
Достоевские выехали из Петербурга в середине апре¬
ля 1867 года и уже на следующее утро были в Вильне.
В гостинице им то и дело попадались на лестнице жи-
дочки, навязывающие свои услуги и даже бежавшие за
пролеткой, в которой ехали Анна Григорьевна и Федор
Михайлович, чтобы продать им янтарные мундштуки,
пока те не прогнали их, а вечером на старых узких ули¬
цах можно было увидеть тех же жидочков с пейсами,
которые прогуливали своих жидовочек. А еще через
день или два они прибыли в Берлин, а потом в Дрез¬
ден, и начались поиски квартиры, потому что немцы, в
особенности же немки, всякие фрейлины — владелицы
пансионов или просто меблированных комнат, драли
немилосердно с приехавших русских, плохо кормили,
официанты обманывали на мелочах, и не только офи¬
цианты, да и вообще немцы были народ бестолковый,
потому что не могли объяснить Феде, как пройти на ту
или другую улицу, и обязательно показывали в проти-
Лето в Бадене
27
воположную сторону — уж не нарочно ли? Впрочем,
жидочков Анна Григорьевна заприметила еще раньше —
во время своего первого прихода к Феде в дом Олонки-
на, где он писал «Преступление и наказание», и дом
этот, по позднейшему свидетельству Анны Григорьев¬
ны, сразу же ей напомнил дом, в котором жил Расколь¬
ников, а жидочки среди прочих снующих жильцов
тоже повстречались на лестнице. (Впрочем, справедли¬
вости ради, надо заметить, что в «Воспоминаниях», на¬
писанных Анной Григорьевной незадолго до революции,
может быть, даже уже после знакомства с Леонидом
Гроссманом, о жидочках на лестнице не упоминается).
На фотографии, вклеенной в «Дневник», у Анны Гри¬
горьевны, тогда еще совсем молодой, было лицо не то
фанатички, не то святоши, с тяжеловатым взглядом ис¬
подлобья. А Федя уже был в летах, небольшого роста,
коротконогий, так что, казалось, если он встанет со сту¬
ла, на котором он сидел, то окажется лишь немного
выше ростом, с лицом русского простолюдина, и по
всему было видно, что он любил фотографироваться и
усердно молиться. Так отчего же я с таким трепетом (я
не боюсь этого слова) носился с «Дневником» по всей
Москве, пока не нашел переплетчика, жадно перелис¬
тывал в транспорте ветхие страницы, выискивая глаза¬
ми такие места в книге, которые я, казалось, уже пред¬
видел, а потом, получив у переплетчика книгу, которая
сразу стала увесистой, положил ее на свой письменный
стол, не убирая ее оттуда ни днем, ни ночью, как Биб¬
лию? Отчего ехал сейчас в Петербург — да, не в Ленин¬
град, а в Петербург, по улицам которого ходил этот ко¬
ротконогий, невысокий (как, впрочем, наверное, и
большинство жителей прошлого века) человек с лицом
церковного сторожа или отставного солдата? Отчего чи¬
тал эту книгу сейчас, в вагоне, под неверным, мерцаю¬
щим светом ламп, который то разгорался, то почти гас в
зависимости от скорости движения поезда и работы ди-
28
Леонид Цыпкин
зелей, под хлопанье дверей тамбура, куда то и дело вхо¬
дили и откуда выходили курящие и некурящие со ста¬
канчиками в руках, чтобы напоить детей, или помыть
фрукты, или просто в туалет, дверь которого хлопала
вслед за дверью тамбура, под хлопанье и стук всех этих
дверей, под бортовую качку, то и дело уводившую текст
куда-то в сторону, вдыхая запах угля и паровозов, ко¬
торых давно уже нигде не было, только почему-то за¬
пах этот оставался? Они поселились в комнате у М-ше
2ішшеппапп, высокой сухощавой швейцарки, но еще в
первый день приезда, остановившись в гостинице на
центральной площади, сразу же пошли в галерею, —
перед зданием Пушкинского музея в Москве выстрои¬
лась огромная очередь, пускали порциями, и вот где-то
на площадке между этажами висела «Сикстинская ма¬
донна», а под нею стоял милиционер, — много лет спу¬
стя в этом же музее показывали «Джоконду» Леонардо,
за двойным пуленепробиваемым стеклом, специально
освещенным, — очередь из «блатных», выгибаясь, под¬
ходила к картине, вернее, к бронированному стеклу, за
которым, словно набальзамированный труп в саркофа¬
ге, помещалась картина с мадонной и пейзажем позади,
и улыбка мадонны была действительно загадочной, а,
может быть, это было просто внушено бытующей ха¬
рактеристикой, и рядом с картиной тоже стоял мили¬
ционер и, деликатно подгоняя очередь, потому что
считалось, что она состоит из специалистов или особо
приглашенных лиц, говорил: «Прощайтесь, прощай¬
тесь», — возле картины люди старались подзадержать¬
ся, а потом, завернув обратно, влившись в уходящую
петлю очереди, шли, продолжая оглядываться на карти¬
ну, выламывая себе шею, повернув голову почти на сто
восемьдесят градусов, — Сикстинская же мадонна висе¬
ла в простенке между окнами, так что свет был боковой,
а день к тому же пасмурный, — картина была подернута
какой-то дымкой. Мадонна плыла в облаках, которые
Лето в Бадене
29
казались воздушным подолом ее платья, а может быть,
просто сливались с ним, — а где-то внизу слева, подо¬
бострастно глядя на Мадонну, выступал апостол с шес¬
тью пальцами на руке — я сам подсчитал, действительно
их было шесть, — фотография этой картины, подарен¬
ная Достоевскому ко дню его рождения через много лет
после поездки в Дрезден, уже совсем незадолго до его
смерти, потому что считалось, что это его любимая кар¬
тина, хотя любимой его картиной была, возможно, кар¬
тина «Мертвый Христос» Гольбейна-младшего, так вот,
фотография «Мадонны» Рафаэля, обрамленная деревян¬
ной рамкой, висит над кожаным диваном, на котором
умер Достоевский, в музее Достоевского в Ленинграде —
воздушная Мадонна держит наискосок, в полусидячем
положении, так же воздушно запеленатого младенца,
словно кормит его грудью, как это делают цыганки,
при всех, но выражение ее лица только какое-то неуло¬
вимое, как и у Джоконды, — и такая же фотография,
только поменьше и, наверное, похуже, поскольку она
была уже сделана в наше время, стоит, словно нарочито
небрежно оставленная там, за стеклом книжных полок у
моей тетки. Достоевские ходили в галерею каждый
день, как в Кисловодске ходят в курзал, чтобы выпить
нарзан, или встретиться, или просто постоять, наблю¬
дая за публикой, а потом шли обедать — нужно было
выбрать ресторан подешевле, и где хорошо кормят, и
где кельнеры меньше обманывают — они постоянно
обманывали Достоевских на два или три зильбергроша,
потому что все немцы решительно были мошенники, —
однажды после очередного посещения галереи они по¬
шли обедать на Брюллеву террасу, живописно раски¬
нувшуюся над Эльбой, — они уже раньше заприметили
кельнера, которого прозвали «дипломатом», потому что
он был похож на дипломата, и, кроме того, в прошлый
раз они поймали его на том, что за чашку кофе он брал
вдвое больше — 5 зильбергрошей вместо двух, но они
30
Леонид Цыпкин
его обхитрили — вместо чаевых 5 зильбергрошей Анна
Григорьевна подсунула ему монету в 2 зильбергроша,
которую он же дал им сдачи вместо положенных 5
зильбергрошей, — на сей раз они сильно проголода¬
лись, особенно Федя, а «дипломат» вместо того, чтобы
подойти к ним, усиленно занимался каким-то саксонс¬
ким офицером, который пришел позже них, — у офи¬
цера был красный мясистый нос и желтоватые глаза, и
по всему видно было, что он любит выпить, — Федя
позвал кельнера, однако, тот с невозмутимым видом
продолжал обслуживать офицера, который заправлял
накрахмаленную салфетку за тугой воротник кителя, —
«дипломат» явно мстил им за прошлый раз — Федя по¬
стучал ножом по столу — «дипломат» наконец подошел
к ним, но только так, мимоходом, и сказал, что он и так
слышит и незачем стучать, — Федя заказал еще курицу
и телячьи котлеты — через некоторое время «дипломат»
принес только одну порцию курицы, а на вопрос Феди:
«Что это значит?» — подчеркнуто вежливо ответил, что
они заказывали только одну порцию, а потом то же са¬
мое повторилось с телячьими котлетами, — в соседней
зале четыре лакея играли в карты, а в зале, где они обеда¬
ли, было всего несколько посетителей, — очевидно,
кельнер ошибался нарочно — лицо Феди покрылось
красными пятнами — он стал громко говорить жене,
что если бы он был здесь один, то он бы показал им, и
даже закричал на нее, как будто она была виновата в
том, что они пошли сюда вдвоем, — приподняв нож и
вилку, он нарочно бросил их, так что они со звоном
упали, чуть не разбив тарелку, — на них уже посматри¬
вали — они вышли не оглядываясь, — уходя, Федя бро¬
сил на стол целый талер вместо 23 зильбергрошей, ко¬
торые им полагалось уплатить, и хлопнул дверью, так
что задрожали стекла, — они шли по аллее, обсаженной
каштанами, он — впереди, решительной походкой,
она — сзади, еле поспевая за ним, — если бы не она,
Лето в Бадене
31
он бы довел дело до конца и настоял бы на своем, а
теперь он уходит, оплеванный этим мерзавцем-лакеем,
потому что все лакеи мерзавцы, — они воплощение са¬
мых низменных свойств человеческой натуры, но во
всех нас сидят задатки этого проклятого лакейства, —
разве сам он не заглядывал угодливо в глаза этому мер¬
завцу плац-майору, когда тот пьяный, с красным носом
и со своим желтым рысьим взглядом — ага — вот кого
давеча напомнил ему саксонский офицер! — когда он
пьяный, в сопровождении караульных, ворвался в ба¬
рак и, увидев арестанта в серо-черной одежде с желтым
тузом на спине лежащим на нарах, потому что арестан¬
ту в этот день нездоровилось и он не мог выйти на ра¬
боту, заорал во всю мочь своей здоровенной глотки:
«Встать! Подойти ко мне!» — этим арестантом был он,
человек, идущий сейчас по каштановой аллее прочь от
этого ресторана и от этой террасы, живописно раскинув¬
шейся над Эльбой, — он и тогда, в остроге, видел все
это со стороны, словно это происходило во сне или не с
ним, а с кем-то другим, — однажды он присутствовал в
кордегардии на экзекуции — наказуемый лежал непод¬
вижно под ударами розог, оставлявших кровавые следы
на его спине и ягодице, и так же молча тот встал, акку¬
ратно застегнул свою арестантскую одежду и ушел, не
удостоив даже взглядом Кривцова, который стоял тут
же рядом, — удастся ли ему так же смолчать и с досто¬
инством уйти из кордегардии? — он вскочил с нар, ли¬
хорадочно оправляя на себе трясущимися руками свою
серо-черную куртку, пошел к Кривцову, стоявшему в
дверях барака, — он шел, опустив голову, — нет, не
шел, а почти бежал, и это само по себе было уже унизи¬
тельно, а подойдя к плац-майору, посмотрел на него, не
твердо и жестко, а с мольбой в глазах — он почувство¬
вал это по одному тому, как хищно расширились зрач¬
ки Кривцова — зрачки его желтых, рысьих глаз — они
были рысьими не только потому, что походили на глаза
32
Леонид Цыпкин
рыси, но и потому, что рыскали, выискивая очередную
жертву, — он и тогда, стоя перед ним, подумал про это,
и ему тогда же странным показалось, что он в такую
минуту может думать об этом — впрочем, какое здесь
было лакейство?! — это был страх, самый обыкновен¬
ный страх, но разве не страх рождает лакейство? —
Анна Григорьевна догнала его и, продев свою руку в
потертой перчатке под его локоть, виновато заглянула
ему в глаза — если бы не она, он показал бы этому ла¬
кею, он поставил бы их всех на место! — он медленно
перевел взгляд с ее лица на руку ее, лежавшую у него
на плече, — «По-моему, в таких перчатках не пристало
ходить аккуратной женщине», — медленно отчеканил
он и снова перевел свой взгляд на ее лицо — губы ее
задрожали, а веки как-то странно вспухли, — она еще
шла рядом с ним, но только по инерции и еще потому,
что ей казалось, что это относится не к ней, — он не
мог сказать такого ей — оставив его, она быстрым ша¬
гом, почти бегом свернула в какую-то боковую аллею,
тоже обсаженную каштанами, — на секунду оглянув¬
шись, она увидела сквозь листву и слезы его фигуру,
по-прежнему решительно шагавшую по аллее, — на
нем был темно-серый, почти черный костюм, куплен¬
ный в Берлине, — ему даже в голову не пришло тогда
сказать ей, чтобы она купила себе новые перчатки, хотя
эти уже разъезжались по швам, и она еще в дороге, при
нем, два раза зашивала их, — теперь он же ее еще и
попрекал, хотя деньги на их путешествие были получе¬
ны от заклада вещей ее матери, — она шла по улице,
почти бежала, держась ближе к домам, опустив вуаль,
чтобы не было видно ее вспухшего от слез лица, а на¬
встречу ей попадались добропорядочные немцы в ко¬
телках со своими немками, и лица у них были розовые
и самодовольные, они вели за ручку детей, чисто и ак¬
куратно одетых, и им не нужно было думать, чем рас¬
плачиваться за сегодняшний обед или ужин, и они не
Лето в Бадене
33
повышали голоса друг на друга, а Федя давеча, в ресто¬
ране, закричал на нее. Она проскользнула через дверь
своего дома, стараясь остаться незамеченной, вошла в
комнаты, сначала — в большую, служившую им столо¬
вой, с развешанными по стенам олеографиями, изобра¬
жавшими то реку — наверное, Рейн — с отражающими¬
ся в ней деревьями, то какие-то замки на вершине горы
на фоне неестественно голубого неба, затем — во вто¬
рую комнату, служившую им спальней, с двумя гро¬
моздкими кроватями и в третью, маленькую — Федину —
с письменным столом, на котором лежали аккуратно сло¬
женные листы белой бумаги и гильзы от папирос с
просыпанным табаком, и вдруг поняла, что она шла
сюда с тайной надеждой, что он опередил ее и уже ждет
ее дома, — она решила пойти на почту, куда Федя часто
заходил, но на почте его не оказалось, и писем тоже не
было, — она пошла снова домой — теперь-то он уж
должен был прийти — M-me Zimmermann, встретившая¬
ся ей на лестнице, сказала, что Федя был, но ушел куда-
то, — она побежала на улицу и вдруг увидела его — он
шел навстречу ей, бледный, виновато и даже как-то за¬
искивающе улыбаясь, — оказывается, он вернулся на
террасу, думая, что она вернулась туда для независимо¬
сти, а потом пошел в читальню искать ее, — они зашли
на минуту домой, чтобы переодеться, потому что соби¬
рался дождь, — когда они вышли, дождь лил в три
ручья, но надо же было пообедать, — они зашли в
Hôtel Victoria и спросили три блюда, которые обошлись
им в 2 талера и 10 зильбергрошей — цена страшная, пото¬
му что за котлету брали 12 зильбергрошей, ну где это
видано! — но день был решительно несчастливый, —
когда они вышли из ресторана, было уже 8 часов вечера,
темно, шел дождь, и она раскрыла свой зонт, но не так,
как это делают предусмотрительные немцы, и задела ка¬
кого-то немца, проходившего мимо, — Федя раскричался
на нее, потому что ее неловкость могла быть превратно
2. Заказ № 111.
34
Леонид Цыпкин
истолкована этим немцем, и у нее снова вспухли глаза,
но, слава Богу, в темноте этого никто не видел, а потом
они пошли домой рядом, не разговаривая друг с дру¬
гом, словно чужие, — а дома, за чаем, они снова побра¬
нились, хотя дальше уже было некуда, а потом она
спросила его что-то насчет его предполагаемого отъезда
в НотЬищ, и он снова раскричался на нее, и она в ответ
тоже что-то закричала и ушла в спальню, а он заперся в
кабинете, но ночью пришел к ней прощаться, — он
приходил каждую ночь прощаться к ней, в особенности
же после ссор и размолвок, так что в слово «прощаться»
вполне можно было вложить и иной смысл, — он не¬
жно будил ее, и гладил, и целовал, потому что она была
его, и в его силах было сделать ее несчастной или счаст¬
ливой, и это сознание своей полной власти над моло¬
дой неопытной женщиной, с которой он мог бы сделать
все, что ему заблагорассудится, походило, наверное, на
то чувство, которое я испытываю к маленьким гладким
собачкам, которые уже при одной только протянутой к
ним руке, даже для ласки, начинают пугливо и заиски¬
вающе вилять хвостом, прижиматься к земле и дрожать
мелкой дрожью, — он обнимал ее, целовал в грудь, и
начиналось плавание — они плыли большими стежка¬
ми, выбрасывая одновременно руки из воды, одновре¬
менно набирая воздух в легкие, все дальше от берега, к
синей выпуклости моря, но почти каждый раз он попа¬
дал в какое-то встречное течение, которое относило его
в сторону и даже чуть назад, — он не поспевал за нею,
а она продолжала все так же ритмично выбрасывать
руки и терялась где-то вдали, и ему казалось, что он
уже не плывет, а только барахтается в воде, пытаясь
достать ногами дна, и это течение, относившее его в
сторону и не дававшее ему плыть вместе с ней, стран¬
ным образом обращалось в желтые глаза плац-майора с
хищно расширившимися зрачками, в поспешность, с
которой он расстегивал свою арестантскую одежду, что-
Лето в Бадене
35
бы лечь на отполированный сотнями тел низкий дубо¬
вый стол, стоявший посредине кордегардии, в стоны,
которые он не смог сдержать, когда на его тело обруши¬
лись удары розог, как будто через его мышцы и кости
протягивали раскаленную проволоку, в судорожные
корчи, которые начались у него после экзекуции, в на¬
смешливые или сострадательные взгляды присутство¬
вавших при этом, в брезгливую улыбку плац-майора,
когда он велел вызвать врача и, круто повернувшись на
каблуках, вышел из кордегардии, и точно такое же воз¬
никало у него с другими женщинами, потому что все
они, так же как и Аня, незримо присутствовали на экзе¬
куции — заглядывали в зарешеченные окна кордегар¬
дии, в дверь, пытались зайти, чтобы заступиться за
него, но их не пускали, — все они были свидетелями
его унижения, и он ненавидел их за это, потому что это
не позволяло ему испытывать всей полноты ощущений,
а сегодня ко всему этому примешивались еще наглый
взгляд лакея, издевавшегося над ними, и лицо саксонс¬
кого офицера, напоминавшее лицо плац-майора. Он
давно уже заприметил в зале галереи, где висела Сик¬
стинская Мадонна, мягкий с изогнутой спинкой стул,
стоявший как-то отдельно от других стульев, на кото¬
рые присаживались посетители галереи, чтобы отдох¬
нуть или полюбоваться картиной, — на него почему-то
никто не садился — может быть, он предназначался для
служителя, а, может быть, представлял собой какую-то
историческую ценность — и, когда он в первый раз по¬
думал о том, чтобы сделать это, холод пробежал по его
спине, настолько это казалось неосуществимым и дерз¬
ким. Проходя мимо стула, он примеривался и раз даже
чуть уже не занес ногу, но в зале было много народа, и
служитель в форменной куртке со скучающим видом
подпирал стену. А может быть, как раз и следовало сде¬
лать это при всех и при служителе особо, потому что
именно служитель должен был воспротивиться этому.
2*
36
Леонид Цыпкин
Когда он подходил к стулу, сердце его проваливалось
куда-то, и он задерживался только на секунду, словно
раздумывал, с какой стороны обойти этот стул, а затем
проходил дальше и с преувеличенным интересом вгля¬
дывался в Мадонну. Но в эту ночь, когда Аня уплыла
так далеко от него, и он барахтался где-то возле берега
и не мог достать дна, — в эту ночь он твердо положил
себе сделать это. Когда утром они, как обычно, вошли в
галерею, он сразу же пошел в зал, где висела Сикстин¬
ская Мадонна, сердце его стучало, отдаваясь в ушах, —
перед картиной толпилось много народа, некоторые
стояли или сидели чуть поодаль со зрительными труба¬
ми — через них лучше было видно, так как взгляд не
расплывался, а сосредоточивался на картине, — в пер¬
вый момент он не увидел стула, и по тому, как переста¬
ло биться и трепыхать его сердце, он понял, что внут¬
ренне обрадовался этому. Но оказалось, что стул был
просто загорожен людьми, служитель тоже находился в
зале, при полной форме, в ливрее с золочеными пуго¬
вицами — Федя решительными шагами пошел к стулу,
даже как-то расталкивая посетителей, — Анна Григорь¬
евна, зашедшая в зал вместе с ним, стояла где-то в сто¬
роне и даже, кажется, взяла зрительную трубу — он
ступил ногой на стул, закрыв глаза, или, может быть,
просто он ничего не видел в этот момент, потом стал
другой ногой — башмаки его ушли вглубь мягкого си¬
денья — поверх голов присутствующих картина была
видна особенно хорошо — плывущая в облаках Мадон¬
на с младенцем на руках и благоговейно глядящий на
нее снизу вверх апостол, а вверху ангелы, — в общем-
то он для этого и встал, потому что нужно же было
придумать какое-то объяснение для этого лакея, когда
он будет пытаться стащить его со стула, — «Федя, ты с
ума сошел!» — Анна Григорьевна стояла рядом с ним,
испуганно глядя на него снизу вверх, и даже осторожно
потянула его за рукав — он возвышался теперь над все-
Лето в Бадене
37
ми посетителями — все они были пигмеями, и таким
же пигмеем был служитель, устремившийся к нему —
на том месте, где только что висела картина, появилось
лицо плац-майора с бычьей шеей и массивным подбо¬
родком, подпертым тугим воротничком мундира, он
улыбнулся застенчиво и даже как-то заискивающе, и
это уже была не одна его физиономия, а вся фигура,
почему-то тщедушная и кланяющаяся, а там, где только
что стояли посетители, на месте их голов было море, —
и они с женой плыли по этому морю в синеватую даль,
ритмично выбрасывая руки, одновременно вдыхая воз¬
дух, все дальше и дальше удаляясь от берега, а плац-
майор почти совсем исчез, только где-то вдалеке маячи¬
ла его жалкая согбенная фигура — фигура нищего,
просящего подаяние, — «Господин, у нас запрещено
становиться на стулья», — сказал служитель и строго
посмотрел на хорошо одетого человека, стоявшего на
стуле, — служитель подвинулся вперед и приподнял
руку, словно предлагая ее для опоры стоявшему на сту¬
ле, — он сошел, почти спрыгнул со стула, оттолкнув
руку служителя, и увидел в углу залы Анну Григорьев¬
ну — за это время она успела отойти туда и теперь де¬
лала вид, что упорно рассматривает картину в трубу, но
руки ее, державшие трубу, дрожали, — «Ради Бога, уй¬
дем отсюда», — сказала она охрипшим от волнения го¬
лосом, когда он подошел к ней, — посетители огляды¬
вались на них и перешептывались о чем-то, — взяв его
под руку, она повлекла его к двери, ведущей в другую
залу, — он должен был выстоять на стуле до конца, не¬
смотря на замечание лакея, а он все-таки не выдержал и
сошел — лицо плац-майора, появившееся теперь в ши¬
роком окне залы, нагло улыбалось, а его рука, толстая и
мясистая, ухарски и победоносно разглаживала усы, а в
окна кордегардии заглядывали какие-то люди — близкие
знакомые наказуемого и женщины — и взгляды их пол¬
ны были сострадания и участия, а он лежал на столе со
38
Леонид Цыпкин
спущенными штанами, и караульный методично хлес-
тал его, — он резко освободился от руки Анны Григорь¬
евны — она решительными шагами, опустив голову,
вышла в соседний зал — стул не должен был оставаться
пустым, это было неестественно — пустой стул, — он
быстро направился к центру залы, и вот уже ноги его
снова погрузились во что-то мягкое, сквозь которое
ощущались пружины — теперь он будет здесь стоять
столько, сколько он захочет, он должен перебороть в
себе это низкое чувство перед лакеем, неужели он не
сможет преступить через эту черту? — в зале притихли,
словно перед поднятием занавеса, — лицо плац-майора,
появившееся теперь снова на месте картины, было на¬
глым и подмигивающим, — размахнувшись, он наот¬
машь ударил его ладонью по щеке, и оно исчезло, про¬
валилось куда-то, наверное, с самим плац-майором,
который лежал на полу возле отполированного стола —
арестант, которого он только что пытался наказать, сто¬
ял в торжествующей позе, наступив ногой на живот
плац-майора, а зрители, заглядывавшие в окна, шумно
рукоплескали ему, и женщины, в особенности те, с ко¬
торыми он был близок, смотрели на него восторженно
и посылали ему воздушные поцелуи, — он сошел со
стула, не торопясь, не соскочил, а именно сошел и мед¬
ленно направился в соседнюю залу — в двери он столк¬
нулся со служителем, который, видимо, отлучался куда-
то, и лакей почтительно уступил ему дорогу, а ночью,
когда он пришел к Ане прощаться, они снова поплыли
вместе, ритмично выкидывая руки, одновременно под¬
нимая головы из воды, чтобы вдохнуть воздух, и течение
не сносило его — они плыли к удалявшемуся горизонту, в
неведомую синюю даль, а потом он снова целовал ее —
темный треугольник вершиною был обращен вниз, и
вершина эта всегда казалась ему недоступной, словно
вершина высочайшей горы, тонувшей где-то в облаках,
хотя та вершина, к которой стремился он, была обраще-
Лето в Бадене
39
на вниз, — впрочем, скорей, это было дно вулканичес¬
кого кратера — в этой вершине и в этом недосягаемом
дне крылась страшная и сладкая разгадка чего-то тако¬
го, чего он не мог ни назвать, ни даже представить
себе, и потом всю жизнь, даже в письмах к ней, он без
конца стремился приблизиться к этой вершине-кратеру,
но она оставалась недоступной, — выстоял ли он давеча
на стуле в зале, где висела Мадонна, столько, сколько
он хотел? — ведь служитель отсутствовал, когда он во
второй раз стоял на стуле, и поэтому нельзя было ут¬
верждать, что он выстоял вопреки воле служителя, хотя
решил же он про себя, что будет стоять, пока не выве¬
дут, — пусть бы вывели его — служитель и даже, может
быть, полицейский потащили бы его через всю залу на
глазах у всех и у Ани, и все покатилось бы вниз, под
гору, быстрей и быстрей, и тогда он бы уже не поднял¬
ся с отполированного стола, на котором его наказывали,
и лицо плац-майора нависало бы над ним синюшно¬
красным шаром, словно брюхо напившегося кровью ко¬
мара, и вся жизнь его превратилась бы в сладкую пыт¬
ку, потому что от такого унижения уже только дух
могло захватывать, но не произошло ни того, ни друго¬
го — он сошел, хотя и по собственной воле, но не дож¬
давшись служителя, и в то же время не довел дело до
скандала — запретная вершина трехугольника, прячу¬
щаяся в облаках и в то же время уходящая в земные
недра, может быть, к самому центру земли, где постоян¬
но кипит лава, вершина эта оставалась недоступной —
Аня нежно гладила его по лицу, но он, даже не сказав
ей, как обычно: «Покойной ночи», — ушел к себе, а че¬
рез полчаса она проснулась от странного звука — не то
хрипенья, не то клокотанья, — засветив дрожащими ру¬
ками свечу, она бросилась к постели мужа — он лежал
на самом краю ее, сгибаясь всем телом так, как будто
хотел присесть, но ему мешала невидимая веревка, ко¬
торой он был привязан к кровати, с посиневшим ли-
40
Леонид Цыпкин
цом, с пеной у рта, — она изо всей силы подтянула его
к середине кровати, чтобы он не упал, и, встав на коле¬
ни, принялась вытирать полотенцем пену с его губ и
пот, катившийся с его лба, — теперь он лежал спокой¬
но, с бледным, словно у мертвеца, лицом, — невидимая
веревка взяла свое — он так и не сумел сесть, неужели
это был ее муж? — этот человек с посиневшим лицом,
пытающийся сесть в кровати, преодолевая чье-то неви¬
димое сопротивление, с вскипающей на губах пеной, с
жидковатой всклокоченной бородой, сбившейся куда-то
набок, — неужели это к нему нескольким более полуго¬
да назад она поднималась по узкой мрачной лестнице с
крутыми ступеньками, оправляя свою мантильку, с
бьющимся от волнения сердцем, заглушавшим стук ее
каблучков, с прерывающимся от волнения дыханием, в
сотый раз заглядывая в свою сумку, куда она положила
купленные только что в Гостином дворе новенькие ка¬
рандаши и пакетик почтовой бумаги (не потеряла ли
она их?), ловко опередив на час свою подругу по кур¬
сам, тоже лучшую ученицу, потому что с того момента,
как она узнала, что ему нужна стенографистка, все вок¬
руг нее поплыло и закачалось, как на корабле во время
шторма, — огромной волной снесло все снасти и даже
перила — оставалась только одна мачта, и все находив¬
шиеся на палубе пытались добраться до этой мачты и
обхватить ее руками, чтобы их тоже не смыло в море,
но ухватиться за эту мачту мог только один человек, и
этим одним человеком должна была стать она, — он
встретил ее в прихожей, чуть наклонив набок голову,
словно рассматривал какое-то неведомое ему насекомое,
а из другой двери показался какой-то неопрятный моло¬
дой человек с брюзгливым выражением лица — его па¬
сынок, — молодой человек надменно и нагло улыбнулся,
и потом, когда она приходила, он снова так же улыбался
и еле кивал ей, — а он привел ее в небольшую комнату с
письменным столом, еще с каким-то круглым столиком,
Лето в Бадене
41
несколькими стульями с выцветшей обивкой и, усадив
ее за круглый столик, принялся ей диктовать, — в этот
день он больше не взглянул на нее, а ходил взад и впе¬
ред по комнате и диктовал глухим неприятным голо¬
сом, и она боялась его переспросить, потому что ей ка¬
залось, что он ее сейчас же отправит, но надо было
удержаться, схватиться за мачту прежде других, и она,
теряя равновесие, падая, неуклонно подвигалась к этой
мачте — на третий или четвертый день работы она пой¬
мала на себе его взгляд, живой и испытующий, и ей на
секунду показалось, что он хочет подойти к ней и ска¬
зать что-то или спросить, но она строго опустила глаза,
с преувеличенным интересом всматриваясь в только что
сделанные ею стенографические записи, — она почти
уже ухватилась за мачту, но не следовало торопиться,
чтобы не потерять в последний момент равновесия, — с
каждым разом он подходил к ней все ближе и ближе —
он шагал теперь не из угла в угол комнаты, как в пер¬
вые разы, а вокруг нее, и круги эти с каждым разом
становились все уже и уже — паук, приближающийся к
мухе, — и что-то сладко-запретное было в этом неиз¬
бежно суживающемся кружении и для него, и для нее,
и захватывало дух, но она все так же строго, теперь
даже аскетически закрывала глаза, избегая его взглядов,
но не она ли ткала эту паутину, может быть, они оба
вырабатывали ее? — нити паутины провисали, и в иной
момент, казалось, могли порваться, но этот иной мо¬
мент было только открывание двери кабинета с просо¬
выванием головы пасынка, с его наглой, надменной и
обличающей ухмылкой, так что диктовавший перехо¬
дил с кругов снова на диагонали — из угла в угол — и
старался не взглядывать на стенографистку, но это
было выше его сил, а она встречала появление пасынка
тяжелым взглядом в упор исподлобья, может быть, тог¬
да он у нее впервые и появился, этот взгляд, которым
она смотрит с фотографии на первой странице «Днев-
42
Леонид Цыпкин
ника», — в конце концов, вся эта паутинная возня кон-
чилась тем, чем должна была кончиться: он сладко ужа¬
лил свою жертву, а она ухватилась за мачту и прижалась
к ней всем телом, чтобы ее не смыло и чтобы никто дру¬
гой не смог за нее ухватиться. Он рассказал ей все: и
про каторгу, и про падучую, и про безденежье (о кото¬
ром она и так догадывалась). И про договор со Стел-
ловским, согласно которому он должен был представить
новый роман не позднее тридцатого числа этого меся¬
ца — в противном случае все права на издание его
произведений переходили к Стелловскому, — он сидел
за круглым столиком напротив нее и угощал ее чаем с
кренделями, которые он сам выбрал в кондитерской на
Вознесенском проспекте — сладости он любил покупать
сам, и здесь в Дрездене, возвращаясь с почты или из
галереи, он накупал всякие лакомства, которые она лю¬
била, и, кроме того, ягоды и фрукты — из окна она ви¬
дела, как он приближался к дому, нагруженный покуп¬
ками, неся в обеих руках свертки, — она ждала его
возле двери — он любил, чтобы она выходила ему на¬
встречу и принимала покупки из его рук, и сердился,
если она чуть запаздывала, — в петербургской квартире,
сидя за круглым столиком напротив нее, он сам нали¬
вал ей чай и надтреснутым голосом рассказывал ей о
себе — она уже не опускала глаз, а смотрела на него
прямо, в упор, и этот взгляд исподлобья в упор казался
ему ясным и кротким, и, наверное, таким он и был,
этот взгляд, — иногда он теребил свою бороду, а когда
он вставал и шел на кухню, чтобы принести еще чаю,
ноги его как-то странно передвигались, почти не сгиба¬
ясь в коленях, как будто они еще были связаны цепя¬
ми, а потом он стал ездить к ним домой на Пески, и
маменька ее суетилась, накрывая на стол, и еще они
как-то поехали вместе на пролетке — он подвозил ее
куда-то — и когда на каком-то людном перекрестке ку¬
чер осадил лошадей, она по инерции наклонилась впе-
Лето в Бадене
43
ред, и, хотя ясно было, что она не упадет, он придержал
ее за талию, даже на секунду обнял, и она вспыхнула, и
потом, уже после свадьбы, они поехали в Москву и ос¬
тановились в гостинице Дюссо, в небольшом номере на
третьем этаже, откуда были видны заснеженные коло¬
кольни и купола московских церквей, а внизу — засы¬
панные снегом улицы с наезженными от саней колеями,
из гостиницы каждый почти день они отправлялись на
санях, укрывшись теплым меховым пологом, к его сес¬
тре, жившей на Старой Басманной, по дороге они оста¬
навливались возле Меншиковой башни, а затем возле
церкви Успенья Богородицы на Покровке, они выходи¬
ли на несколько минут, чтобы обойти церковь вокруг, —
она была в Москве в первый раз, и он показывал ей все
так, как хозяин дома показывает свои вещи, которыми
он гордится, — когда выйдя из саней, они направля¬
лись к церкви, он на минутку останавливался, снимал
шапку и крестился, кланяясь, и она тоже крестилась и
кланялась, а в квартире у его сестры она ловила на себе
неприязненные взгляды домочадцев, потому что они
мыслили женить Федю на какой-то своей родственни¬
це, и это не получилось, она отвечала им взглядами ис¬
подлобья, но, когда Федя уходил в соседнюю комнату
или оживленно беседовал с барышнями, ей начинало
казаться, что мачта, за которую она теперь уже прочно
держалась, настолько прочно, что даже уже забыла, что
она держится за нее — мачта эта вдруг начинала выс¬
кальзывать из ее рук, и она, опустив глаза, делала вид,
что оправляет оборки на своем платье, но пальцы ее,
помимо ее воли, комкали материю, и она чуть припод¬
нималась на стуле, снова поправляя кринолин, а в гос¬
тиничном номере, когда в коридоре все затихало, он,
так же как и здесь, в Дрездене, приходил к ней про¬
щаться, и они принимались плавать, выбрасывая из
воды руки, и заплывали так далеко, что очертания бере¬
га терялись, а в Петербурге снова начались неприязнен-
44
Леонид Цыпкин
ные взгляды пасынка и жены его покойного брата,
Эмилии Федоровны, сухонькой дамы, с колющими
угольного цвета глазами, и все они хотели отобрать его
у нее, и в квартире у них то и дело стали появляться
кредиторы, полные и самодовольные купчики с толсты¬
ми золотыми кольцами на толстых коротких пальцах, с
брелоками на тяжелой золотой цепочке, свисавшей из
жилетного кармана, — все они требовали уплаты долга
за прогоревшую табачную фабрику его брата и за
прежнюю редакцию братьев, и он вел с ними какие-то
бесконечные переговоры, а потом явился квартальный
надзиратель в фуражке с голубым околышем и, при¬
щелкнув каблуками, объявил, что завтра будут описы¬
вать их имущество, и тогда она поехала к маменьке, и
маменька, перекрестив ее и поцеловав в обе щеки, ска¬
зала, что заложит свои фамильные вещи, — они вре¬
менно откупились от кредиторов и от описания имуще¬
ства и выехали из Петербурга за границу, подальше от
всего этого кошмара, от неприязненных взглядов, от
пасынка, от кредиторов, и когда они сели в вагон, ей
казалось, что теперь начинается новая для них жизнь, —
он по-прежнему лежал, хотя уже не пытался сесть, ды¬
хание его еще было неспокойным, прерывистым, и воз¬
дух с шипением вырывался сквозь его стиснутые зубы,
превращаясь на губах в пену, где-то там, внутри его
горла что-то клокотало и булькало, как будто он набрал
воды и полоскал ею горло, — она все так же стояла на
коленях, вытирая полотенцем пену и пот, дотрагиваясь
до его лба, который теперь, как и все лицо, стал блед¬
ным, вглядываясь в его глаза — они были открыты, и
взгляд их был устремлен на нее, но он не узнавал ее, а
на стене отбрасываемая колеблющимся светом свечи
плясала тень от его взлохмаченной бороды, похожая на
фигуру какого-то косматого чудовища, — ей вдруг ста¬
ло страшно, и она бросилась к двери, чтобы позвать
М-ше Zimmermann или хотя бы служанку, или выз-
Лето в Бадене
45
ватъ врача, но он тихо и раздельно позвал ее, и она сно¬
ва уже стояла возле него на коленях, смотрела ему в
глаза, гладила его лоб, а он, отыскав ее другую руку,
притянул ее к себе и прижал к губам, — через тринад¬
цать с половиной лет он точно так же притянул к своим
губам ее руку, после того как она прочла ему загаданное
им в Евангелии место, и попросил пригласить к нему
детей, чтобы попрощаться, — он лежал тогда в своей
петербургской квартире на кожаном диване со спинкой
под фотографией Сикстинской Мадонны, подаренной
ему ко дню рождения, — почти таким запечатлел его
Крамской — голова его чуть тонет в приподнятой по¬
душке, но только чуть-чуть, так что от головы его ради¬
ально в виде лучей расходятся морщины, образовавши¬
еся на подушке, глаза закрыты, выражение лица строгое
и вместе с тем умиротворенное, как это бывает почти у
всех мертвых, и длинная, почему-то темная борода из
завивающихся в виде колец волос — точно такую же
бороду я вижу почти каждое утро в троллейбусе — она
принадлежит старику, бодро садящемуся в троллейбус
на остановке возле двухэтажного чистого особняка,
окна которого всегда занавешены и на котором висит
доска с надписью: «Совет по делам религии при Совете
Министров СССР» — старик держится прямо, в руке у
него толстая суковатая палка, а на голове старомодная
фуражка, вроде тех, что носили когда-то лавочники или
просто мещане, — наверное, она с тех пор у него и со¬
хранилась, одежда на нем тоже какая-то старомодная,
что-то вроде косоворотки, поверх которой надет пид¬
жак, — все поношенное, но чистое и аккуратное, —
усевшись, он кладет обе руки на верхний конец своей
палки — одну руку на другую — и руки его тоже хоро¬
шо ухоженные и крупные, выражение лица его строгое
и постное, борода чуть задрана вперед — я почему-то
стараюсь не попадаться ему на глаза и исподтишка рас¬
сматриваю его — он выходит вместе со мной, на той же
46
Леонид Цыпкин
остановке, но идет не к метро, а дальше — вдет быстро,
обгоняя меня, и поворачивая за угол, направляется к
церкви, где через несколько минут должна начаться ут¬
ренняя служба.
Поезд загрохотал по мосту, и я, оторвавшись от кни¬
ги, прижался лицом к окну и приставил ладони к лицу
наподобие шор, чтобы отгородиться от яркого освеще¬
ния, — сквозь смутную белизну зимней ночи, хотя еще
был только вечер, да к тому же еще и не поздний, где-
то вдалеке виднелось множество мерцающих огней —
захлопали двери тамбуров, какие-то пассажиры с чемо¬
данами в руках стали пробираться к выходу, сталкива¬
ясь с выходящими из тамбура какими-то детьми и де¬
вицами со стаканами и с термосами в мокрых руках,
отряхивая руки, просушивая их на воздухе, потому что
полотенца в туалете, наверное, не было, или оно было
настолько мокрым и захватанным, что было уже непри¬
годно для использования. Поезд подходил к Калинину.
За окном замелькали огни привокзальных построек,
где-то за ними — теряющиеся вдали цепочки уличных
фонарей, шлагбаум с освещенной будкой, притушенные
фары машин, ожидающих возле шлагбаума, снова огни,
уже более яркие, затем прямо под окном медленно
поплыла высокая платформа, ярко освещенная, засне¬
женная, с фигурами людей в зимних пальто и полушуб¬
ках, с чемоданами в руках, затем здание вокзала, тоже с
ярко освещенными окнами, за которыми тоже виднелись
фигуры людей — в ресторане, в зале ожидания, у билет¬
ных касс, возле газетного киоска, — вагон остановился,
чуть миновав здание вокзала, — снова захлопали двери,
и из тамбура ворвались клубы морозного пара, на плат¬
форме засуетились, побежали — одни, отыскивая свой
вагон, другие, выскочившие из поезда без пальто, — в
поисках пива, пирожков и газет, — по другую сторону
платформы и вокзала стоял точно такой же поезд с
красными вагонами, только шедший в противополож-
Лето в Бадене
47
ном направлении — из Ленинграда в Москву, но именно
в Калинине они встречались и останавливались, — пос¬
ле покупки пирожков или газет, засуетившись и в
спешке, вполне можно было перепутать поезда и уехать
в противоположном направлении, — а где-то там, по
обе стороны от этих симметрично стоящих поездов, в
снежной мгле, освещаемые лишь цепочками уходящих
во мрак редких фонарей, раскинулись дома неведомого
мне города — Достоевский приехал сюда из Семипала¬
тинска, прямо из ссылки, с первой своей женой, Марь¬
ей Дмитриевной, чахоточной и истеричной женщиной,
и вначале поселился в гостинице, а затем через не¬
сколько дней в трех меблированных комнатках близ
почтамта, — было начало осени, но скоро надвинулась
настоящая осень с рано наступающими вечерами, с по¬
здними рассветами, с дождями — город утопал в грязи,
а он все бегал из одного ведомства в другое, затем на
почту, посылал всемилостивейшие просьбы и ходатай¬
ства о выдаче разрешения на жительство в Санкт-Пе¬
тербурге, прилагал врачебные справки, бегал ночью
встречать на станцию брата, ехавшего из Петербурга в
Москву, потом на обратном пути снова бегал его встре¬
чать, кто-то еще проезжал мимо Твери, и он опять бе¬
жал ночью на станцию, отстоявшую в трех верстах от
почтамта, — уже немолодой, с развевающимися полами
вытертого сюртука, с неестественными, словно нафаб¬
ренными, короткими усиками, еще не сбритыми после
унтер-офицерства, в чин которого он был возведен за
смиренное поведение, бросающийся из стороны в сто¬
рону, то вправо, то влево, к подъезжавшим к Твери из
Москвы или Петербурга, кланяющийся, громко говоря¬
щий, требующий, хватающий высокопоставленных гос¬
под за фалды фрака или мундира, просящий выслу¬
шать, умоляющий, хитро рассчитывающий свои ходы,
чтобы не продешевить, почти как те жидки, которые
впоследствии преследовали его и Анну Григорьевну в
48
Леонид Цыпкин
Вильне, предлагая свои услуги, слезно просящий в
письме к брату купить для Марьи Дмитриевны шляпку,
обязательно фиолетовую, потому что нельзя же ходить
простоволосой, а здесь ничего не купишь, — через один¬
надцать лет во время повторного пребывания его с Ан¬
ной Григорьевной в Дрездене в очередной меблирован¬
ной квартире, расположенной в угловой части дома,
потому что угол дома это была вершина треуугольника,
к которой он всегда стремился, в квартире этой, на
письменном столе с традиционной оплывшей свечой и
стаканом крепкого чая, в одну из ночей появятся пер¬
вые записи, сделанные мелким, почти каллиграфичес¬
ким почерком, и из тумана начнет вырисовываться
фигура Князя*, этой главной антитезы самому себе, воп¬
лощения несбыточной мечты своей, этого сверхчеловека
с демоническими чертами лица, шагающего твердой
дьявольской походкой по шатким мосткам, проложен¬
ным вдоль одной из утопающих в грязи и ночном мра¬
ке улиц губернского города, в котором он поселился
после ссылки, а рядом со Ставрогиным, нет, не рядом, а
позади и ступая по грязи, потому что рядом и по тем
же мосткам он не смел, мелкими шажками засеменит
Петр Степанович Верховенский, быстро и гладко гово¬
рящий, изворотливый, угодливый, а если надо, убива¬
ющий, с сероватым лицом и даже, может быть, остри¬
женный под машинку, странно напоминающий мне
одного моего знакомого — мы учились с ним в одном
классе и даже почти дружили домами — отец этого мо¬
его одноклассника часто бывал у нас в доме — в основ¬
ном он приходил к моему дедушке, с которым он был
почти ровесником, но был пристрастен к женщинам и
часто менял жен, причем все они были русскими, а сам
он, естественно, был евреем, — он был пианистом, как
* В ранних вариантах романа «Бесы» Ставрогин фигурирует под
именем Князя, Князем называет Ставрогина также жена его, Хро¬
моножка. — Примеч. авт.
Лето в Бадене
49
потом я понял, третьесортным — рядовым преподава¬
телем консерватории или даже музыкального училища,
но тогда я, пытавшийся сочинять какую-то музыку,
смотрел на него, как на нечто загадочное и недоступное,
почти как на бога, и, когда он однажды — только од¬
нажды, и поэтому он уже совсем превратился для меня
в бога — однажды, придя к нам, сел за пианино, открыл
крышку, которую открывал я, прикоснулся к клавишам,
на которых я разыгрывал свои экзерсисы, когда он, сев
за наше обыденное, стоявшее в столовой и слегка рас¬
строенное пианино, начал играть вальс Шопена — седь¬
мой вальс, тот вальс, который я тщетно пытался разу¬
чить, и руки его с вспухшими синими жилами, как я
позже узнал, венами, с быстротой ласточек забегали,
запорхали по клавиатуре, какой-то сладкий комок под¬
ступил к моему горлу, и на глазах моих, наверное, даже
навернулись слезы, — он был небольшого роста, сухо¬
щавый, подвижный и умер еще до войны от сердечного
приступа даже, кажется, прямо на улице, еще раньше
моего дедушки, наверное, от своего излишнего сласто¬
любия, а сын его, мой одноклассник, родившийся от
последней его жены, простой женщины, пухлой, с
круглым лицом, о которой у нас в доме говорили, что
она похожа на кухарку или домработницу, — ее даже,
кажется, не принимали у нас в доме, а может быть, он и
сам не брал ее с собой в гости, — так вот, сын их, одно¬
классник мой, был, как и отец его, тоже какой-то под¬
вижный и озорной, обладал по наследству хорошим
слухом, но презрительно относился к музыке, плохо
учился и из седьмого или восьмого класса ушел в авиа¬
ционное училище, а потом после войны я несколько раз
встречался с ним, — он, как и отец, был небольшого
роста, подстрижен под машинку, чтобы меньше высту¬
пала плешь на его темени, говорил быстро и много и
очень гладко и уже успел развестись, жениться и обза¬
вестись детьми от второго брака, но жаловался, что у
него барахлило сердце, и поэтому он не летал, а работал
50
Леонид Цыпкин
не то диспетчером, не то штурманом в аэропорту горо-
да, в котором мы когда-то жили, и, узнав, что я был
там проездом, вернее, пролетом, вышел ко мне в зал
ожидания и потом проводил меня до самого самолета,
так что нас пропустили даже без очереди, а пассажиры,
ожидавшие выхода на посадку, почтительно посторони¬
лись, когда мы проходили к железной калитке, ведущей
на летное поле, — он шел рядом со мной, небольшого
роста, в форме работника гражданской авиации, с непо¬
нятными для меня знаками на петлицах, держа в руке
голубую форменную фуражку с золотистой эмблемой —
с сероватым лицом, с плешью, что-то быстро говоря
мне — кажется, о том, что ему надоела эта работа и он
устал и послал бы все это к черту, вставляя при этом
нецензурные слова, но как-то особенно, не выделяя их,
а употребляя их как один из неотъемлемых элементов
своей речи, — в детстве наши семьи летом жили в со¬
седних дачах, и он тогда уже влезал на забор и кричал:
«Аллилуйя, хрен тебе в голову!» — впрочем, это расска¬
зывала моя мама много лет спустя после того, как мы
жили на даче, да и сейчас вспоминает об этом, как
только речь заходит об этом моем бывшем однокласс¬
нике, — Петр Верховенский семенил вслед за Ставроги-
ным, а потом даже, кажется, пытался схватить его за
рукав, потому что ему надо было что-то вымолить у
Ставрогина, но Князь, сверкнув в темноте своим демо¬
ническим взглядом, отшвырнул его в сторону, и точно
так же отшвырнул он в сторону Федьку-каторжника,
поджидавшего его на мосту в темную ненастную ночь,
и так же дьявольски сверкнули его глаза и нож в руках
Федьки, который хотел заколоть Князя, но Князь од¬
ним движением вырвал его из рук Федьки и милостиво
вернул его Федьке — Князь возвращался из Заречья, из
дома Лебядкина, после свидания с Хромоножкой, — че¬
рез несколько дней, а может быть, даже уже и назавтра,
среди ночи, во время скандального бала у губернатора,
Лето в Бадене
51
вспыхнуло пожаром это Заречье — не на месте тех ли
мерцающих огоньков, которые я видел из окна вагона,
располагалось оно, это Заречье? — и прямо с бала и изо
всех мест города побежали люди на пожар — побежали
толпами, как это всегда бывает при пожарах, и Ставро-
гин с Лизой, очередной жертвой своей холодно-расчет¬
ливой страсти, тоже прибыл на этот пожар — дом (уж
не лебядкинский ли?) был объят пламенем, соседние
дома тоже пылали, выстреливая раскаленными докрасна
бревнами, из которых, словно бенгальские огни, рассы¬
пались с сухим треском искры, — Ставрогин держал за
руку Лизу, которая была бледна и, конечно, дрожала,
несмотря на красные отсветы огня и жар, исходивший
от пламени, — только что, за полчаса до этого, она от¬
далась Князю и, как все благородные девицы, дрожала
после этого и была бледна — ах как, скрипя зубами,
мечтал о таких победах автор и герой «Записок из под¬
полья», и рассказчик из «Униженных и оскорбленных»,
и герой «Белых ночей», и, конечно же, Макар Девуш¬
кин, — пожар, эта мучительно-сладостная феерия, был
почти контрапунктом романа, — а на подходах к этому
контрапункту возвышался Собор, конечно же, на Со¬
борной площади, и жид Лямшин подпускал мышь за
стекло к иконе Казанской Божьей матери, вделанной в
стену возле главного входа в Собор, предварительно
разбив стекло, и на следующий день все благонравные
граждане губернского города подходили к Собору, сто¬
яли подолгу и молча, осуждающе кивая головами, рас¬
ходились, но молчали — вот ведь что важно, и в этом,
наверное, сказывалась величайшая терпимость право¬
славия и даже, наверное, его мессианское предназначе¬
ние, а жид Лямшин развлекал гостей, когда собирались
«наши», — ловко играл на пианино, изображал гусей,
свиней, разных почтенных людей, и даже, наверное, са¬
мого губернатора, и вообще кривлялся и строил из себя
шута, а уже после пожара, в момент самого главного
52
Леонид Цыпкин
контрапункта — убийства Шатова в отдаленной сумрач¬
ной части ставрогинского парка в ненастный осенний
вечер возле грота на берегу пруда, дико и истерически
завизжал, а потом весь следующий день трясся от стра¬
ха, не вылезая из-под одеяла, изображая из себя боль¬
ного, притворяясь и рассчитывая как бы обмануть, —
фигура вчера еще ссыльного, только что вернувшегося
из Семипалатинска, с нафабренными усиками и с раз¬
вевающимися полами сюртука металась из стороны в
сторону, хватаясь за фалды и петлицы мундиров и фра¬
ков со звездами, умоляя, заклиная, требуя, расставляя
хитрые ловушки, чтобы получить право жительства в Пе¬
тербурге и продолжить свою литературную карьеру, — я
был возле этого грота, который помещается, однако, не в
Твери, а в Москве, на территории бывшей Петровско-
Разумовской, а ныне — Всесоюзной сельскохозяйствен¬
ной академии им. Тимирязева, на берегу пруда, точнее,
озера, или даже, скорей, искусственного водоема, пото¬
му что теперь там целая серия таких озер с вышками
для прыжков в воду, с лодочными станциями и с лод¬
ками, бороздящими в разных направлениях эти озера, с
деланно веселыми и хриплыми криками, несущимися с
этих лодок, в которых прогуливается, развлекается или
просто загорает молодежь Тимирязевского района сто¬
лицы, — среди летнего дня неожиданно набежала, на¬
ползла темно-фиолетовая туча, подул ветер, и лодки
сразу же стали причаливать к лодочным станциям, а за¬
горавшие стали одеваться и торопиться домой, и крыша
грота, на которой какие-то орущие подростки играли в
мяч, тоже опустела, — грот был с колоннами и с желез¬
ной решеткой, чтобы нельзя было зайти туда внутрь, но
в глубине грота, в темноте, достаточно ясно прогляды¬
вались следы человеческого пребывания — решетка не
помогала, а обе скошенные части грота были посыпаны
крупным щебнем, чтобы придать гроту большую деко¬
ративность, — стало почти темно, как вечером, и мне
Лето в Бадене
53
даже показалось, что я слышу, как шумят верхушки де¬
ревьев, как это было в тот осенний вечер, когда убива¬
ли Шатова и Лямшин бился в истерике, в ужасе хвата¬
ясь за одежду окружавших убитого людей и испуская
страшный крик, так что его пришлось связать и всунуть
в рот какой-то кляп, — упали первые капли дождя, фи¬
олетовую тучу прорезала молния, громыхнул гром, и я
уже тоже бежал по аллее парка, скорей к выходу, чтобы
успеть спрятаться от надвигающейся грозы, — навер¬
ное, в каком-то из этих двух или трех зданий с колон¬
нами, задней стороной обращенных в парк, а фасадом
выходящих на улицу, жил брат Анны Григорьевны,
студент Петровско-Разумовской академии, — она побы¬
вала у него здесь в один из тех дней, которые они про¬
вели с мужем в Москве, сразу же после свадьбы, оста¬
новившись в гостинице Дюссо, по вечерам приезжая к
сестре мужа, жившей на Старой Басманной, когда Анна
Григорьевна сидела на стуле, опустив глаза, и с преуве¬
личенным старанием разглаживала складки на своей
юбке, и мачта, за которую она ухватилась, казалось ей,
выскальзывала из ее рук, — брат ее, согласно ее же опи¬
санию, имел открытую, располагающую наружность —
молодой, румяный, белокурый, веселый — словом, эта¬
кая русская кровь с молоком, — она засиделась у него
дольше положенного времени, потому что в комнату,
где он жил, непрерывно входили студенты, новые и
новые, интересуясь женой автора «Преступления и на¬
казания» — по крайней мере, так она рассказывает, — и
половой вносил один самовар за другим, а Федя в это
время стоял на перекрестке улиц возле гостиницы Дюс¬
со и в темноте зимнего вечера, который уже наступил,
пока она сидела у брата, всматривался в женские фигу¬
ры и лица, проносившиеся на извозчичьих пролетках, —
так и осталось непонятным, видел он когда-нибудь этот
грот или нет? — поезд давно уже шел, оставив где-то
позади мерцающие в снежной мгле огни Калинина, на-
54
Леонид Цыпкин
ращивая вместе со скоростью бортовую качку — из сто¬
роны в сторону, так что книгу приходилось придержи¬
вать, чтобы она не сползала, — там, в книге, тоже шел
поезд с никогда не виданными мною вагонами — низ¬
кими, — вроде тех заграничных, которые ходят до Бу¬
дапешта или Белграда, с надписью: «Vagón letti», но не
цельнометаллическими, а деревянными, с множеством
дверей, каждая из которых ведет в отдельное купе или
отделение, с двумя мягкими, покрытыми плюшем ска¬
мьями, расположенными друг против друга, на кото¬
рых, плавно покачиваясь в такт движения поршня в
машине, бегущей со скоростью тройки почтовых лоша¬
дей, по трое на каждой скамье сидят господа и дамы с
круглыми картонными коробками на коленях и с сакво¬
яжами в сетках — мужчины в цилиндрах и с тростями,
дамы в высоких широкополых шляпах с перьями, с
вуалью, закрывающей их лица, и в дорожных мантиль¬
ях, — пока Федя на секунду отлучился куда-то, на его
место сел какой-то немец, Fritz, — он ехал со своей се¬
строй, старушкой, и был к ней очень трогателен, но ме¬
ста не хотел уступить, потому что, утверждал он, Федя
положил свои вещи не на сиденье, как следовало, чтобы
место считалось занятым, а наверх, на сетку, — вернул¬
ся Федя и объявил, что своего места не уступит, но
пока что сел возле окна на место старушки, которое по¬
чему-то оказалось не занятым (может быть, старушка
вышла?), — вызвали кондуктора, немец стал красным,
как все немцы, когда они начинают злиться или дуться,
и сказал, что это «recht» и что он своего места не усту¬
пит, но потом почему-то оказался на другом месте, ря¬
дом с Анной Григорьевной, но стал так толкаться, что
они снова все как-то пересели так, что в конце концов
все остались довольны. Достоевские ехали из Дрездена
в Баден, где Федя собирался выиграть на рулетке боль¬
шую сумму, чтобы расплатиться с долгами, — он уже и
до этого уезжал из Дрездена в Hombuig, оставив Анну
Лето в Бадене
55
Григорьевну на попечение М-ше гішшеппап, которая
даже однажды поехала с Анной Григорьевной на паро¬
ходе по Эльбе, но Анна Григорьевна бродила все боль¬
ше одна, осматривала развалины старинных замков и
по несколько раз в день бегала на почту и на машину,
но Федя все не ехал и писал, что еще задерживается на
день и просил прислать денег, — она ходила еще легко,
хотя ее уже тошнило, и перед самым отъездом его они,
перед тем, как начать плавание, говорили о будущем
Мише или о будущей Соне — это уже было решено
окончательно, а накануне его приезда из НотЬищ’а она
нечаянно (а может быть, не нечаянно) вскрыла адресо¬
ванное ему письмо от той, с которой несколько лет на¬
зад он уже побывал в этих местах, а потом в Италии и
в Париже, и тоже играл на рулетке, и именем той жен¬
щины была названа главная героиня «Игрока», романа,
который он диктовал ей тогда, в первый месяц их зна¬
комства, — она старалась писать как можно быстрее, а
потом вечером, у себя дома, засиживаясь до поздней
ночи, переписывала все это, чтобы он мог назавтра
прочесть — нужно было успеть сделать все до конца
месяца, чтобы не попасть в кабалу к Стелловскому, и,
благодаря ее помощи, он сделал все вовремя и избежал
этой кабалы, — мадемуазель Полина была, конечно, не¬
досягаемой женщиной, в особенности же отличалась
она своими аристократическими манерами и этим уме¬
ньем не замечать, и какой-то уязвленной, болезненной
гордостью, и сильным характером, а у Анны Григорь¬
евны ломались карандаши, и она чувствовала, что крас¬
нела, когда он взглядывал на нее, и неловко поправляла
оборки на своей почти гимназической юбке, и голос у
нее садился, когда она спрашивала его о чем-нибудь, а
в кабинет в это время заглядывал пасынок, небрежно
одетый, с голой грудью, открывающейся из-под несве¬
жей рубахи, какой-то весь засаленный, со своей наглой
усмешкой, а Полина в это время витала где-то в страш-
56
Леонид Цыпкин
ной недосягаемой высоте, и он стоял перед ней на коле-
нях, и готов был целовать следы от ее ботинок, и вот
теперь она снова появилась, но уже не в романе, а на¬
стоящая, живая, со своим почерком, до этого неизвест¬
ным ей, Анне Григорьевне, и она снова почувствовала,
как мачта выскальзывает из ее рук, — она шагала взад и
вперед по комнате, приложив руки к вискам, словно у
нее была мигрень или ей нужно было неотложно ре¬
шить какую-то задачу, — в письме та назвала ее, Анну
Григорьевну, Брылкиной, хотя ее фамилия была Снит-
кина, и в этом близком буквосочетании было что-то
особенно обидное и презрительное, как будто на свете
существовала одна Полина — одна, главная, а Анна
Григорьевна оказалась какой-то помехой на ее пути, да
к тому же еще какой-то мелкой, даже не заслуживаю¬
щей серьезного упоминания, что-то вроде грязной лу¬
жицы или небольшого болотца, которое можно легко
обойти, — она положила письмо на его стол, среди про¬
чих писем, словно оно значило не более, чем другие, и
когда она, наконец, встретила его на вокзале, и они по¬
шли домой, и он осторожно вел ее под руку и огляды¬
вал ее внимательным взглядом, словно выискивая в
ней какие-либо перемены, которые могли бы произой¬
ти с ней за время его отсутствия, — пока они шли вот
так, шагая в ногу, и он нес свой дорожный саквояж, и
лицо его было покрыто угольной пылью после дороги,
и воротничок и манишка тоже, и она думала о том, как
они сейчас придут домой и она займется стиркой и
глажкой его белья, — пока они вот так шли, она как-то
забыла об этом письме, но когда он сел за свой пись¬
менный стол и начал разбирать письма, она прижалась
спиной к дверному косяку и обхватила его сзади рука¬
ми, словно удерживаясь, чтобы не свалиться, — она
должна была видеть своими глазами, как он прочтет
это, — он развернул это письмо и сразу весь как-то по¬
дался вперед — он приехал в Париж и тут же поехал к
Лето в Бадене
57
ней в отель — она вышла к нему со своей тяжелой тем¬
но-русой косой, обвивавшей ее голову, в длинном пла¬
тье, и он упал к ее ногам, потому что он уже по глазам
ее увидел, что что-то произошло, и она ему объявила,
как это делают только в романах, что она полюбила
другого, и этот другой был красавец-испанец, каких
рисуют на обложках модных журналов, с иссиня-чер-
ными волосами, рассыпающимися по плечам, с синими
глазами и с ослепительно белыми зубами, какой-то бе¬
сившийся с жиру аристократ, а попросту говоря, обык¬
новенный жуир, который уже успел бросить ее, но он
был готов на все и умолил ее поехать вместе с ним —
они жили в отелях в соседних комнатах, ехали рядом в
поезде, занимали одну каюту на пароходе, но они дали
друг другу клятву, что будут только друзьями, — вер¬
нее, он сам предложил это, иначе она бы не согласилась
ехать с ним, предложил, заранее понимая абсурдность
этого и смутно, в глубине души, надеясь и веря во что-
то иное, и это иное, ничем, однако, не разрешившееся,
проступало в его снах — ему снилось, что они плыли
куда-то далеко к синему горизонту, мерно и ритмично
вскидывая руки, дыша одним дыханием — его вдох был
ее вдохом, но, проснувшись, он видел себя сидящим на
берегу, в неудобной позе, а ее вообще не было видно —
то ли она скрылась где-то за горизонтом, то ли вообще
не входила в воду, — он вбегал к ней в номер, без сту¬
ка, в надежде на что-то — она встречала его в утреннем
пеньюаре и милостиво, как королева, протягивала ему
руку — постель ее была еще не убрана, и, на секунду
закрыв глаза, он снова воображал себя плавающим с
ней, но безжалостное итальянское солнце прорывалось
сквозь неплотно задернутые драпри, и с улицы слыша¬
лись бойкие голоса торговцев и стук экипажей — утро
заканчивалось ничем, а впереди предстоял день, пол¬
ный того же безжалостного солнца, но еще мучительнее
были путешествия в одной каюте, когда ночью, про-
58
Леонид Цыпкин
снувшись после своих сновидений, он различал в пред-
рассветном сумраке контуры ее тела, обрисовывающие¬
ся под легким пуховым одеялом, — однажды, накинув
на себя халат, он присел к ней — она приподнялась, вся
купаясь в своих волосах, и стала отталкивать его, а он
припал к одеялу, покрывавшему ее колени, и стал цело¬
вать одеяло, тогда она сказала, что крикнет прислугу, и
он как-то сполз, даже скорей осел на ковер, рядом с ее
диваном — пароход чуть покачивало, и через иллюми¬
натор доносились крики чаек, — на палубе и в рестора¬
не их принимали за путешествующих любовников —
он стал целовать край простыни, спускавшийся с посте¬
ли, — «Вы с ума сошли!» — крикнула она ему, — она
сидела, откинувшись на спинку дивана, с рассыпавши¬
мися волосами, широко раскрытыми от испуга глазами
чем-то напоминая княжну Тараканову, как будто сейчас
в каюту должна была хлынуть вода, — уловив страх в
ее глазах, он стал целовать ковер, лежавший на полу, —
теперь все словно уже катилось под гору и остановить¬
ся было невозможно, и от этого паденья только дух
захватывало — она должна была пройти по нему — он
требовал только этого, потому что катиться вниз уж
нужно было до конца, — он видел себя со стороны —
лежащий ночью на полу каюты в халате, ничком, уже
немолодой человек с закипавшей на губах пеной —
впрочем, не терял ли он на секунду сознания, потому
что откуда могла быть эта пена? — руки его, державшие
письмо, немножко дрожали, когда он читал строки, на¬
писанные ее рукой, — Анна Григорьевна до боли в
пальцах сжимала позади себя дверной косяк; и ей каза¬
лось, что комната сейчас пошатнется, и она упадет, —
поезд бежал по узкой колее, прихотливо изгибающейся
между круглыми холмами, покрытыми темно-зеленым
лесом из буков, вязов и других деревьев, свойствен¬
ных среднегерманским широтам и возвышенностям —
Шварцвальдам, Тюрингенам или, может быть, каким-
Лето в Бадене
59
нибудь другим горам, — игрушечный поезд из малень¬
ких вагончиков такого же игрушечного паровоза с крас¬
ными спицами на колесах и с длинной трубой — сейчас
такие паровозы изображают на марках специальной се¬
рии, посвященной истории паровозостроения, — и в
одном из вагонов этой почти детской железной дороги
в отделении второго класса ехал уже немолодой чело¬
век, одетый в темный костюм берлинского покроя, с
простоватым русским лицом, с залысинами и с серова¬
то-русой бородой, рядом с ним молоденькая женщина,
чем-то похожая на курсистку, но с тяжелым исподлобья
взглядом, в шляпке и в дорожной мантильке, с картон¬
ной коробкой на коленях — иногда она засыпала, вернее,
задремывала, склонив голову на плечо мужа, и тогда он,
скосив глаза, внимательно и недоверчиво поглядывал на
ее лицо, словно стараясь в нем что-то прочесть, — не¬
давно я видел его на выставке картин одного популяр¬
ного художника, он был изображен в верхнем левом
углу картины, возле которой стояло особенно много на¬
роду, так что нижняя часть картины была от меня зак¬
рыта, но потом я все-таки протиснулся вперед и увидел
то, что ожидал увидеть по рассказам уже видевших эту
картину: три жирных борова, розовых и в то же время
каких-то плакатных, потому что именно таких рисуют
на какой-нибудь картине, посвященной передовым лю¬
дям свинофермы, а чуть подальше свиней, вернее по¬
выше, лежал какой-то не то обезглавленный, не то ок¬
ровавленный труп, а еще повыше, так что это уже
можно было видеть издалека, не протискиваясь вперед,
стоял длинный стол, несущий на себе остатки пирше¬
ства, с кубками, наполненными тяжелой красной жид¬
костью, которая, наверное, должна была обозначать
кровь, и еще повыше, но уже левее, то есть уже побли¬
же к автору «Бесов», перед чернявым мужчиной, пред¬
ставлявшим собой странный гибрид ударника произ¬
водства и мужика от сохи, на коленях стоял юноша без
60
Леонид Цыпкин
рубашки, в одних джинсах и босой, и тоже с лицом ка¬
кого-то не то передовика, не то мужика, а наверху слева
за полукруглой чертой, долженствующей, по-видимо¬
му, обозначать нечто вроде нимба, который рисуют
обычно вокруг святых, за этой чертой тесной кучкой
столпились российские именитости: Ломоносов и Петр I
в париках, Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, еще кто-
то, и среди них — автор «Бесов» — все какие-то бес¬
плотные, с бледными лицами, словно сошедшие со
страниц школьных учебников, — картина называлась:
«Возвращение блудного сына», и рядом с ней висела
небольшая табличка, на которой во избежание криво-
толков крупным шрифтом объяснялось, что хотел вы¬
разить художник в своем произведении, — толпа осаж¬
дала эту картину, занимавшую полстены, так что скорей
это была уже не картина, а целое полотно, почти как
«Явление Христа народу», а позади толпы ходило не¬
сколько человек с простыми лицами — из тех, что заби¬
вают козла, — один из них даже, кажется, под хмель¬
ком, с оттопыренным карманом, в котором у него,
наверное, была припрятана поллитровка, — он загова¬
ривал со всеми, размахивал руками, тыкал пальцем в
сторону картины, — глядя на пятки преклонившегося в
джинсах, передо мной невольно всплывали пятки сто¬
явшего на коленях перед отцом рембрандтовского
блудного сына — огромные, размытые, являющиеся
средоточием картины, — поезд игрушечной железной
дороги, окутанный клубами дыма, который выходил
из длинной трубы машины, тем временем продолжал
свой извилистый путь между Шварцвальдами и Тю-
рингенами — его вполне можно было взять в руки со
всеми его вагончиками и пассажирами, как это делал
Гулливер с лилипутами, и пустить этих человечков хо¬
дить по столу, а потом забавляться, слегка дуя на них,
как на свечку, которую хочешь погасить, — как бы они
заметались от этого урагана — как муравьи, когда в му-
Лето в Бадене
61
равейник пихаешь какую-нибудь палку или даже про¬
сто спичку, — просыпаясь и глядя в окно, Анна Григо¬
рьевна видела покрытые темно-зеленой растительностью
холмы и горы, на вершине или на уступе которых беле¬
ли, краснели или розовели, в зависимости от цвета кам¬
ня, времени дня и освещения, бывшие рыцарские зам¬
ки с зубчатыми башнями — именно такими она себе и
представляла их по картинам, висевшим у них в гости¬
ной, а из темного леса, покрывающего склоны гор, вы¬
ходили сказочные тролли, игравшие на свирелях, и от
склона к склону разносились тирольские песни —
«А-лю-лю! а-лю-лю!» — трехтактные, с ударением на
третьем такте, с переливами и повторами, словно эхо в
горах, а у подножия холмов текли мирные немецкие
речки, на берегу которых паслись тучные стада коров и
овец, проплывали города с краснокирпичными остро¬
верхими домами и готическими башнями — по улицам
этих городов, не торопясь, прогуливались горожане,
стуча тяжелыми ботинками с бантами по клинкеру, —
несколько раз Анна Григорьевна и Федя пересажива¬
лись с поезда на поезд — то днем, то ночью, — Федя
провожал Анну Григорьевну в дамскую комнату, пото¬
му что ее тошнило и один раз даже вырвало, — Лейп¬
циг, Варсбург, Франкфурт — во Франкфурте они оста¬
новились в какой-то гостинице в двух шагах от станции
и спросили себе телячьих котлет и бульону, а потом
пошли осматривать город, — они вошли в Ьа^евІгаБзе,
которая начиналась большой аллеей деревьев с белыми
цветами, — какой-то немец на их вопрос объяснил им,
что это белая акация, — Анна Григорьевна впервые ви¬
дела белую акацию в цвету, и она ей очень понрави¬
лась, — затем они попали на большую улицу вроде Не¬
вского проспекта с множеством магазинов, они купили
«Колокол» Герцена, но взяли с них ужасно дорого — 54
крейцера, а потом Федя купил себе галстук, — вначале
он выбрал розовый с колечками, но потом переменил
62
Леонид Цыпкин
мнение и взял синий с точечками, который стоил 3
флорина и 15 крейцеров, но для Анны Григорьевны
подходящего галстучка в этом магазине не оказалось,
потому что были или очень узкие, или широкие, или
вообще нехорошие, а в другом магазине они смотрели
очень миленькие шляпки, потому что Федя все время
твердил, что Анне Григорьевне необходима новая шляп¬
ка, — они вышли на какую-то длинную и жаркую ули¬
цу, почти пустынную в этот час, с окнами, которые по¬
чти все были заперты ставнями, так что город казался
мертвым, затем пошли какими-то боковыми улицами и
вышли на набережную Майна, который был опять-таки
удивительно похож на тот Майн, который был изобра¬
жен на картине, висевшей в гостиной в доме Анны
Григорьевны, — вернувшись на улицу, похожую на
Невский, они снова зашли в какой-то магазин, где Анна
Григорьевна купила себе лиловый галстук за 2 флорина
12 крейцеров, а потом примерила одну шляпку, соло¬
менную, с лиловым бархатом, очень миленькую, при¬
глянувшуюся ей раньше, когда они еще в первый раз
проходили по этой улице мимо этого магазина, но тог¬
да она не осмелилась попросить Федю зайти сюда, по¬
тому что он все время куда-то торопился, — оказалось,
что эта шляпа стоила 20 флоринов — просто чудовищ¬
ная цена сравнительно с Дрезденом — несмотря на это,
Федя раскланялся и пожелал, чтобы француженка, по¬
казывавшая шляпы, продала им эту шляпу, потому что
она, наверное, принимает их за варваров, за диких, на
что она предерзко ответила, что видно, что они вовсе не
дикие, и несколько раз ломаным языком сказала «хоро¬
шо», чем окончательно рассердила Федю и вызвала его
резкий ответ, — так и не купив шляпу, они вышли из
магазина и снова пошли по улицам, затем зашли в ма¬
газин цветов и долго выбирали розы, потому что все
они были какие-то нехорошие, — в конце концов, они
купили все же две розы по 18 крейцеров за каждую, а
Лето в Бадене
63
потом вишни — по 6 крейцеров за фунт — через сто лет
с небольшим в аэропорт этого же города под охраной
восьми штатских с пистолетами в задних карманах, на
самолете Аэрофлота, задержавшем свой очередной рейс
на два часа из-за затянувшихся телефонных перегово¬
ров, которые шли между управлением Лефортовской
тюрьмы, зданием на Лубянке, аэропортом и диплома¬
тическими представителями в Бонне, на самолете этой
линии в аэропорт этого же города прибыл человек
среднего роста в вятской дубленке с бородой, явно ста¬
рившей его, и с двумя продольными горестными мор¬
щинами, прорезавшими его лоб, хорошей еще шевелю¬
рой, держа в руках меховую шапку-ушанку, — он
спускался по трапу в сопровождении охраны, словно
глава государства, а внизу почтительным полукругом
столпились фото-, теле-, кино- и просто корреспонден¬
ты, и уже щелкали и жужжали камеры, а когда он спу¬
стился вниз и ступил на асфальт, вся эта толпа плотно
сомкнулась вокруг него, и еще ожесточеннее защелкали
и зажужжали камеры, а те, кто оказался в задних рядах,
стали поднимать свои аппараты и, держа их на вытяну¬
той руке, продолжали ими щелкать и жужжать, — охра¬
на вернулась в самолет, а через с трудом расступившую¬
ся толпу навстречу прибывшему гостю прошел одетый в
элегантное светло-серое пальто известный немецкий пи¬
сатель, и вот уже вдвоем они ехали в длинном черном
лимузине, принадлежавшем немецкому писателю, по
широкой автостраде, ведущей к городу на Майне, по
набережной которого только что бродили русский пи¬
сатель с женой, выехавшие из Петербурга в середине
апреля 1867 года, а через несколько дней важному гос¬
тю, которому предстояло гостить за границей вечно, до¬
ставили на самолете его жену — молодую женщину с
двумя детьми — она была намного моложе его и, просы¬
паясь ночью на вилле немецкого писателя, русский
гость в первую минуту по уже установившейся при-
64
Леонид Цыпкин
вычке протягивал руку, чтобы обнять жену, но вместо
нее странная пустота оказывалась рядом с ним, — она
была где-то там, далеко от него, и он видел, как ей вы¬
ламывали руки, требуя от нее признания, но она скорей
готова была пойти на другое, более страшное, и от од¬
ной мысли о возможности этого, другого, у него начина¬
ло колотиться сердце — перевернув подушку на другую
сторону, чтобы охладить свое горящее лицо, и ожесто¬
ченно подмяв ее под себя, он снова погружался в сон,
но какой-то насильственный, словно под наркозом, и
сквозь этот сон проступали ее руки, как она закидывала
их вокруг его шеи, и ее улыбка, когда она, откинув го¬
лову с тяжелыми волосами, смотрела на него, чуть
щуря свои глаза с длинными ресницами, — точно так
же, много лет назад, засыпая на нарах, он видел лицо
другой, и когда однажды ей разрешили приехать к
нему, и он сидел с ней в караулке, а рядом нетерпеливо
расхаживал охранник, и он держал ее за обе руки, ему
показалось, что это был сон, настолько это было не¬
правдоподобно после стольких настоящих снов, и все
эти годы, пока он был там, она ходила по инстанциям,
и хлопотала, и простаивала в очередях, чтобы попасть
на прием, но когда он вернулся, она уже показалась ему
не такой, какой он ее видел в своих снах и во время это¬
го единственного свидания — кожа ее вокруг глаз стала
морщинистой, и в волосах появились седые пряди, и
когда он целовал ее, то даже закрыв глаза, он видел эти
ее морщины и седые волосы, и на улице взгляд его не¬
вольно останавливался на молодых женщинах, и, поми¬
мо его воли, он провожал их этим долгим взглядом, и
некоторые из них чуть замедляли шаги и тоже огляды¬
вались, и, кроме того, она считала, что он должен уст¬
роить свою жизнь по-иному, и в это время появилась
эта женщина со своим сладковатым прищуром глаз и с
густыми, рассыпающимися по плечам волосами — вся
она была какой-то необыкновенно легкой, невесомой, и
Лето в Бадене
65
эта ее невесомость передалась его телу — он с какой-то
уже, казалось, навсегда утерянной легкостью вскакивал
теперь на подножку трамвая или автобуса и, работая, он
ощущал эту же легкость, и слова сами приходили со¬
бой, точные и разящие, — постаревшая женщина с се¬
дыми волосами оказалась в больнице — врачи, смущен¬
но покашливая и отводя взгляд куда-то в сторону,
говбрили, что это у нее что-то возрастное и преходя¬
щее, — она ходила быстрыми шагами по длинному
больничному коридору из конца в конец, от одного
окна, покрытого деревянной решеткой, к другому, оде¬
тая в такой же, как у остальных халат, и ей казалось,
что все знают, и видят, и понимают, отчего она попала
сюда, — он продолжал выступать, призывать, обличать,
заклинать, письменно и устно, и эти обличения и зак¬
линания стали еще ожесточенней и непримиримей, по¬
тому что жертва должна была чем-то окупиться, и он
обязан был использовать до конца ту внутреннюю сво¬
боду, которую обрел ценой этой жертвы, — ярость его
обличений и заклинаний, казалось, призвана была заг¬
лушить его боль — проповедуя и обличая, он часто
ссылался на русского писателя, который только что со
своей женой прогуливался по набережной Майна, —
между прочим, одна из мыслей этого русского писателя
XIX века заключалась в том, что нельзя строить счас¬
тье, даже всеобщечеловеческое, на страдании других,
даже на одной жизни, на одной загубленной жизни,
особенно детской, — дети с протянутыми руками, дро¬
жащие от сырого петербургского тумана где-нибудь
возле Вознесенского моста или на Гороховой, особенно
девочки, нищие, избитые или обесчещенные, выплыва¬
ли откуда-то из темноты, словно на эскалаторе, на миг
подсвечиваемые театральным прожектором, чтобы сно¬
ва скрыться во мраке, заменившись новой такой же
фигуркой, еще более униженной и гордой, и поэтому
еще более бестрепетно или трепетно готовой отдать себя
3. Заказ№ Ш.
66
Леонид Цыпкин
на поругание, — эта Нелли, высвобожденная рассказчи¬
ком от бесчестной хозяйки, собиравшейся продать ее ка¬
кому-то сластолюбцу, и живущая теперь в одной комна¬
те с рассказчиком, в соблазнительной близости с ним,
эта Неточка, сирота, болезненно влюбленная сначала в
своего отчима, затем в Катю, нежащаяся с ней в посте¬
ли, так что на Катином месте представляешь себе не-
Катю, эти девочки из лондонского (на сей раз не пе¬
тербургского) тумана из «Зимних заметок о летних
впечатлениях», протягивающие свои грязненькие руч¬
ки к прохожим, чтобы только их взяли; то Матреша из
грязного петербургского угла, насильно взятая Ставро-
гиным и затем повесившаяся и снова привидевшаяся
Ставрогину на какой-то фотографии в одном из мага¬
зинов Франкфурта-на-Майне, по которому недавно
бродили супруги Достоевские, эта девочка в гробу,
привидевшаяся Свидригайлову в гостинице в ночь нака¬
нуне самоубийства, тоже обесчещенная — уж не Свид¬
ригайловым ли? — этим полу-Ставрогиным, этой еще
наполовину только воплощенной мечтой-антитезой
своего создателя, и затем утопившаяся, — все эти де¬
вочки-подростки, эти замарашки из грязных углов,
вплоть до полоумной Лизаветы Смердящей, с которой
грех был, наверное, особенно сладок, ибо чем беспо¬
мощнее жертва, тем острее наслаждение, которое полу¬
чаешь, а грязнотца делает все это еще более пикантным,
— все эти девочки-подростки, эти «нимфетки», более
откровенно воспетые Набоковым в его «Лолите», не для
того ли явились они на свет божий из авторского под¬
полья, чтобы освободить совесть своего создателя от
чего-то страшного и тайного? — и не оттого ли и силен
так пафос обличения, что призван заглушить в себе
иные чувства? — за окном вагона сквозь не рассеяв¬
шийся еще утренний туман появились окрестности Ба¬
дена, — Анна Григорьевна дремала, склонив голову на
плечо мужу, — он, скосив глаза, всматривался в ее лицо
Лето в Бадене
67
пристально и недоверчиво — неужели эта женщина
действительно любила его? — когда он увидел ее у себя
дома, в первый раз, ему показалось невероятным, что
эта молодая девушка, почти еще гимназистка, с нетро¬
нутым и свежим лицом, чуть разрумянившимся после
улицы, может остаться у него в доме навсегда, стать его
женой, и он будет иметь право всегда, в любой момент,
подходить к ней и целовать ее в затылок, в то место,
где у нее были забраны вверх волосы, но сама мысль о
том, что она может стать его женой, пришла ему в голо¬
ву почему-то с самого первого раза, когда она сидела в
его кабинете за круглым столиком, прилежно, чуть
склонив голову набок, стенографируя то, что он гово¬
рил своим глуховатым голосом, — в тот день он держал
себя с ней нарочито резко и сухо, чтобы не дать почув¬
ствовать ей той власти над ним, которую она уже обре¬
ла, но когда он, диктуя ей, представлял себе, как стоит
перед ней на коленях при колеблющемся свете догора¬
ющей свечи и целует ее ноги, а она не собирается нику¬
да уходить, потому что она его жена, и он сейчас задует
свечу, и они пустятся в страшное и сладкое плавание,
голос его становился хриплым, и он закрывал глаза,
чтобы не видеть перед собой этой гимназистки или
курсистки, как он нарочно старался о ней думать, чтобы
не давать ходу своему воображению, потому что курси¬
стки были то же самое что семинаристы, — неужели она
действительно любила его? — иногда ему казалось, что
она просто притворяется, — уж не имя ли его привлек¬
ло ее? — когда он целился в Дрездене в тире, она стояла
рядом и чуть улыбалась — она думала, что он не попа¬
дет, и даже сказала ему: «Не попадешь», — а до него
стрелял какой-то немец, все время попадавший в кружо¬
чек, что заставляло подниматься из-под пола железного
турка, — и она с восхищением смотрела на то, как
стрелял этот немец, и немец тоже бросал на нее мно¬
гозначительные взгляды, а ему она сказала: «Не попа-
з*
68
Леонид Цыпкин
дешь», — но он попал с первого же раза, ей назло, и
железный турок в раскрашенной феске выскочил из-
под пола, точно так же как у того немца, и он, торже¬
ствующе повернувшись к ней, громко сказал, почти
крикнул: «Что? попал?» — и после каждого выстрела,
достигавшего цели, он снова и снова оборачивался к
ней и кричал: «Ну, что?», — так что на них уже даже
стали оглядываться, и выражение ее лица после каждо¬
го его удачного выстрела и торжествующего восклица¬
ния становилось каким-то все более испуганным и жал¬
ким, и это еще более раззадоривало его, и он еще громче
выкрикивал свое «Что?» — вокруг них уже собрались, и
лицо ее, когда он к ней поворачивался, чтобы бросить
свое торжествующее: «Что?» — стало некрасивым, и
даже какая-то желтизна проступила на ее лбу — в эти
минуты ему хотелось, чтобы она поскорее состарилась и
стала вот такой некрасивой, и мужчины, вроде того
немца, перестали бы поглядывать на нее, и она потеря¬
ла бы свою власть над ним, — в письмах к своим род¬
ным она, наверное, подсмеивалась над ним и даже,
может быть, рассказывала что-нибудь гадкое об их
плавании, — иногда она притворялась, что не спит, но
он знал, что она спала — уже по одному звуку ее голо¬
са — неужели нельзя было посидеть вот эти вечерние
полчаса рядом с ним, когда ему так хорошо думалось,
посидеть возле его стола? — она обязательно уходила в
другую комнату, и он наверняка знал, что она спала, но
когда он входил к ней и начинал трясти ее за плечи,
чтобы она проснулась, она начинала уверять его, что не
спала, хотя глаза ее еще слипались, и эта явная ложь
больше всего бесила его — она просто не хотела сидеть
с ним, зато как она оживленно беседовала с мадам
Zimmermann, этой пустоголовой и болтливой немкой,
о разных кружевах и прочих пустяках — однажды, пос¬
ле того как он ее в очередной раз уличил, что она спала,
а она, как всегда, притворялась, что не спит, она все-
Лето в Бадене
69
таки пришла к нему в кабинет и села рядом с его пись¬
менным столом — он не смотрел на нее, но чувствовал,
что глаза ее слипаются, и она преодолевает себя — ему
не нужно было ее одолжений — за окном, цокая по
клинкеру подковами, проехал извозчик, где-то там,
вдали, за островерхими крышами краснокирпичных до¬
мов, садилось солнце — мысль его то и дело сбивалась
на что-то постороннее, и ему казалось, что этим посто¬
ронним была она, сидевшая с ним не по своей воле, а
по принуждению, и тогда, вскочив со стула, он закри¬
чал ей, что она сидит с ним из мщения, специально
чтобы досадить ему, и чем более понимал он абсурд¬
ность этого обвинения, тем запальчивее кричал —
пусть все слышат это и, в первую очередь, эта мадам
Zimmermann, с которой она так близка, ее приятельни¬
ца, ее подруга! — он резко отодвинул стул ногой и стал
искать гильзы для набивки табаком, руки его дрожали.
Закрыв лицо ладонями, Анна Григорьевна выбежала из
комнаты — он яростно перебрасывал лежавшие на столе
бумаги и книги и выдвигал ящики — гильз не было,
хотя он помнил, что положил их на стол, ближе к пра¬
вому краю, чтобы они всегда были под рукой — может
быть, она знала, где гильзы? — он побежал вслед за ней
в комнату, понимая, что гильзы был лишь предлог, —
она сидела на краю кровати, все так же, закрыв лицо
руками, плечи ее сотрясались, — он встал перед ней на
колени и силой отвел ее руки, — по лицу ее текли сле¬
зы, — он стал целовать ее руки и ее колени, — она при¬
тянула его голову к себе и неожиданно рассмеялась, —
он высвободил голову из ее рук и вопросительно по¬
смотрел ей в глаза, смеющиеся и еще мокрые от слез, —
она сказала, что смеется оттого, что не может сонный
человек отвечать за свои слова, а он именно требует
этого от нее, — вечером, как всегда, он пришел про¬
ститься с ней — они опять заплыли очень далеко, так
далеко, что берег скрылся из глаз, как будто его и не
70
Леонид Цыпкин
было, — они плыли, ритмично дыша, то погружаясь в
воду, то легко выталкиваясь из нее, чтобы набрать в
легкие воздух, и когда, казалось, плаванию этому не
будет конца, и они вот-вот оторвутся от воды и уже не
поплывут, а полетят, словно чайки, свободно и легко
паря над морем, он вдруг вспомнил ее смеющееся лицо —
конечно же, она смеялась над ним, и какое-то встречное
течение стало сбивать его в сторону, и рядом с ее лицом
появилось одутловатое лицо плац-майора со свешиваю¬
щимся в виде шара подбородком, словно шар этот на¬
питался кровью, как комариное брюхо, и рядом с этим
надменно осклабившимся лицом появились еще лица —
его знакомых и друзей, особенно женщин — той, с ко¬
торой он находился в одной каюте, не смея прикос¬
нуться к ней, и той самой первой женщины, которую
он когда-то, еще в молодые годы, до своего ареста, уви¬
дел в салоне у Вильегорских, где собрались писатели, —
она была так хороша собой, так немыслимо недосягаема
в своем длинном платье, шлейф которого неслышно
следовал за ней, словно за королевой, со своими свет¬
лыми локонами, обрамлявшими ее лицо, так немысли¬
мо недоступна со своим тонким запахом духов, что,
когда она подала ему руку, чуть подзадержав в его
руке, — так, что он понял, что она сделала это для
того, чтобы он поцеловал ее руку, нежно белевшую в
прорезе перчатки, он как-то странно покачнулся, даже
чуть не упал — наверное, он потерял на несколько мгно¬
вений сознание — уж не первый ли предвестник его бо¬
лезни случился с ним тогда? — и потом все бывшие там
посмеивались над ним, и кто-то написал даже обидное
четверостишие по его адресу, но она оставалась все так
же серьезна и внимательна к нему и только перестала
задерживать свою руку в его руке, но теперь и она сме¬
ялась, а те, бывшие тогда в гостиной, сейчас просто го¬
готали, самодовольные, лоснящиеся от сытости бездар¬
ности, перед которыми он тогда раскрывал свою душу,
Лето в Бадене
71
а они разносили это по всему Петербургу с шуточками
и прибауточками — он же считал тогда, что они просто
подхватывали его мысли и преклонялись перед ним, —
теперь они просто гоготали, и вот он уже барахтался
возле самого берега, а Аня плыла где-то далеко, почти у
самого горизонта, там, где морская синева сливалась с
такой же синевой неба, — все они, вместе с ней смея¬
лись над ним, — оставив ее плывущей где-то за гори¬
зонтом, он набросил халат, вышел в другую комнату и,
засветив свечу, уселся за свой письменный стол, подпе¬
рев голову руками, — да, она была естественный враг
его, в этом не было сомнения, и на следующий день,
когда она, неосторожно подвинув стол с утренним кофе,
больно задела его ножкой этого стола, он сказал ей, что
она это сделала нарочно, и потом в последующие дни
снова повторял ей, что она зла и нарочно делает ему не¬
приятности, — лицо ее в эти минуты принимало жал¬
кое и испуганное выражение, как тогда, в тире, и она
уже не смела больше смеяться, а только опускала голо¬
ву все ниже, словно пыталась скрыть от него свое лицо,
а он становился перед ней на колени, обнимал ее ноги и
просил простить его и, главное, не смеяться над ним, а
потом, вскочив на ноги, раздосадованный своим уни¬
жением перед ней, он принимался быстро ходить по
комнате из угла в угол по диагонали, опрокидывая но¬
гой стулья, попадавшиеся ему на пути, и выкрикивая,
что он все-таки достоин уважения, хотя у него нет де¬
нег, — она, еще ниже склонив голову и стиснув ее ру¬
ками, словно у нее была мигрень, стояла неподвижно, с
каменным выражением лица, которое почему-то сменя¬
ло собой испуг, — знакомые ему окрестности Бадена с
домами и дачами медленно плыли за окном, но он по-
прежнему внимательно и напряженно вглядывался в ее
лицо — она спала, положив ему голову на его плечо, и
на мгновение ему показалось, что на ее лбу и щеках
снова выступает уже знакомый ему оттенок желтизны,
72
Леонид Цыпкин
который он тогда заметил у нее в тире, — она дышала
спокойно и ровно — конечно же, ей нужен был сон, и
желтизна ее тоже, наверное, происходила от будущего
Миши или будущей Сони — как он раньше не понял
этого? — он погладил ее по голове, и она проснулась,
глядя на него так, как смотрят только что проснувшиеся
дети, — «Подъезжаем», — сказал он ей, — она увидела
за окном вагона высокую гору, покрытую зеленью,
сквозь которую проступали белые и краснокирпичные
дома, и среди них готические башни соборов, а над
всем этим темно-синее небо с плывущими по нему лег¬
кими облаками — именно таким она представляла себе
этот город, но надо было готовиться к выходу и запако¬
вывать вещи, — он сидел, чуть откинувшись на спинку
дивана, положив руки на колени, как это он делал во
время фотографирования, и вглядывался в приближав¬
шийся город — сквозь зелень садов, покрывавших
склоны горы, он ясно увидел белое двухэтажное здание
с готической крышей, окна его даже днем были занаве¬
шены тяжелыми бархатными портьерами, под потол¬
ком, в табачном дыму были зажжены огромные хрус¬
тальные люстры, освещая задрапированные зеленой
материей залы, углы которых тонули во мраке, потому
что из-за табачного дыма свет не достигал этих углов, а
в середине каждой залы, центральной — большой и
двух боковых — поменьше, стояли столы, тоже покры¬
тые зеленым сукном, а вокруг столов — люди с желты¬
ми от бессонницы лицами, — руки их тянулись к столам,
где были рассыпаны золотые монеты, — они отсвечива¬
ли каким-то мерцающим красноватым цветом, как ок¬
лады икон в церкви во время богослужения, когда за¬
жжены все свечи, и огни их колеблются в облаках
ладана, — а в самом центре столов, над россыпью золо¬
та, возвышались диски, отливающие зеленовато-крас¬
ным цветом, и это уже был алтарь или даже царские
врата, потому что они были доступны только одному
Лето в Бадене
73
человеку с бесстрастным лидом, который спокойно кол¬
довал над этими таинственными дисками с черными,
как агат, и красными, как рубин, цифрами, среди кото¬
рых метался, решая судьбу, неуловимый серебристый
шарик, — недоступный, как мячик во время игры в
Launtennis, — золотые монеты, рассыпанные по столу,
стали сами по себе собираться в груды, словно чья-то
невидимая рука принялась рассортировывать и склады¬
вала их, — сидящий в поезде человек со сложенными
на коленях руками прикрыл веки — он выигрывал кучи
этих золотых монет, но как только он протягивал руку,
чтобы сгрести их себе, чьи-то чужие руки тянулись к
ним и захватывали, загребали их — руки эти принадле¬
жали людям с желтыми лицами, столпившимися вокруг
стола, — и вдруг он понял, почему эти груды достава¬
лись им, — у них не было вершины, он пытался их
взять прежде, чем они образуют форму треугольника,
надо было дождаться этой формы, этой вершины, и
тогда эти деньги стали бы его собственностью, — он
открыл глаза, когда поезд стал замедлять свой ход — за
окном медленно проплыло и остановилось аккуратное
краснокирпичное здание железнодорожной станции
Бадена, — Анна Григорьевна, прильнув к окну, всмат¬
ривалась в здание станции и в фигуры людей, флани¬
рующих по платформе, словно их кто-то должен был
встречать, — это был живой, настоящий Баден, и она
уже видела себя гуляющей с мужем по главной улице
Бадена — Lichtentaler Allee, — о которой она столько
слышала, среди разодетых и расфранченных отдыхаю¬
щих, сменив свою черную кружевную мантилью на
пышное платье с оборками, потому что должно же было
Феде наконец повезти.
* * *
Они снова, как и в Дрездене, наняли комнаты у ка¬
кой-то очередной немки, державшей пансион, со слу-
74
Леонид Цыпкин
жанкой Marie, очень живой и смуглой девочкой, похо¬
жей на итальянку, — Анна Григорьевна считала, что ей
лет четырнадцать, но оказалось, что восемнадцать, —
такой на вид она была совершенный ребенок — веселая,
хохотунья, с горластым на весь дом «Ja», но удивитель¬
но тупая, как, впрочем, все немцы и немки, — ни за что
сразу не поймет, что ей скажут, да и замечай ей хоть раз
сто одно и то же, она все-таки не станет замечать — к
обеду никогда не приносит столовой ложки — удиви¬
тельно тупая, — во дворе дома, в котором они посели¬
лись, помещалась кузнечная мастерская, и с четырех
утра там стучали молотом, а в соседних комнатах плака¬
ли какие-то дети, заливаясь и закатываясь, — и все же
первые дни пребывания в Бадене были похожи на утро
ясного летнего дня, когда торопишься куда-то, — но¬
чью прошел дождь, все умыто: и зелень, и асфальт, и
дома, и трамваи, красные, словно покрытые свежим ла¬
ком, — и ты идешь, торопишься куда-то в предвидении
чего-то необычайного, счастливого, что непременно
должно произойти сегодня, — так в юности, учась еще
в институте, я выходил из здания больницы, в которой
мы жили в первые годы после возвращения из эвакуа¬
ции, потому что город, в который мы вернулись, был
почти разрушен, и нам дали комнату при больнице, в
которой работал отец, рядом с уборной и с ванной —
мимо нашей комнаты, стуча костылями по каменному
полу, — здание больницы было старое с капитальней¬
шими стенами и с закопченными сводчатыми потолка¬
ми — до революции здесь помещалась не то еврейская
больница для бедных, не то богадельня, — стуча косты¬
лями, мимо двери нашей комнаты ковыляли в уборную
инвалиды Отечественной войны, волоча ногу в грязно¬
ватом гипсовом футляре, — утром, когда я, торопясь в
институт, проходил по больничному садику, инвалиды
уже прогуливались или сидели на скамейках за дере¬
вянными столами, скручивая козью ножку из газетной
Лето в Бадене
75
бумаги, куря или забивая козла, — я торопился к про¬
ходной, чтобы поскорее выйти на улицу, шедшую в
гору, с сохранившимися лишь несколькими домами,
между которыми располагались пустыри, поросшие
травой и крапивой, с грудами старых кирпичей от не¬
когда бывших здесь зданий, — медсестры и даже мно¬
гие врачи здоровались со мной первыми, потому что
мой отец был ведущим хирургом больницы, и сторож в
проходной тоже первым здоровался со мной, а я уже
шел по улице, торопясь вверх, туда, где ходили крас¬
ные, лакированные трамваи, одиночные, редко попарно
сцепленные вагоны, — улицы, по которым они ходили,
могли быть названы улицами тоже весьма условно —
по обе стороны от трамвайной колеи простирались за¬
сыпанные обломками кирпичей, поросшие крапивой
пустыри, между которыми стояли чудом уцелевшие
дома или просто коробки с оторванными, свисающими,
слегка колеблемыми ветром лентами бывших обоев или
торчащими где-то на высоте третьего этажа краном или
выложенной кафелем голландской печкой, — быстрей к
трамваю, — он вез меня в институт — расположенные
на окраине города здания клиник, тоже уцелевшие, как
и больница, в которой мы жили, — немцы специально
пощадили здания больниц, чтобы использовать их для
себя, — ветер врывался сквозь полуспущенное окно
трамвая, я устраивался на сиденье возле окна, лицом
вперед — моя любимая позиция в транспорте — навер¬
ное, впрочем, не у меня одного, — заглядывая вперед,
прижимая лицо к стеклу, иногда даже привставая и выг¬
лядывая наружу, впрочем, весьма осмотрительно, чтобы
в глаза не попала пыль или не стукнуло встречным теле¬
графным столбом, — в еще невидимом корпусе клиники,
куда я торопился на занятия, в ординаторской или в ко¬
ридоре вокруг ассистента тесным кружком собирались
студенты и студентки в белых халатах, и среди них была
та с золотистыми волосами, выбивающимися из-под
76
Леонид Цыпкин
колпачка, та единственная, которая у всех нас суще¬
ствует в эти годы, да и часто только в эти годы, та
единственная, выдуманная и в то же время реальная с
тонкими синими жилками на висках — поверхностно
расположенными венами под нежной тонкой кожей, с
ритмично сокращающимся сердцем, посылающим осве¬
женную горячую кровь — горячую ли? — по эластичес¬
ким, тонким артериям, еще не тронутым ни одной
бляшкой, ни одной известковой песчинкой, — кровь,
придающая коже и всему телу тот удивительный розо¬
вый цвет, который может быть назван телесным, цвет,
под который пытаются подделать чулки, колготки —
удивительно детское название «колготки» — совсем не¬
давно я думал, что колготки что-то такое, что носят
только дети, пока одна наша знакомая, жена восходя¬
щего тогда еще писателя, не рассказала, что обнаружила
их в постели у своего мужа — прямая улика, позволив¬
шая установить его неверность — и даже обои или аба¬
журы, но все напрасно: только кожа молодой женщины
обладает этим цветом, мысленно, находясь еще в трам¬
вае, я стараюсь оказаться рядом с золотистоволосой сту¬
денткой, так чтобы волосы ее, выбивающиеся из-под
колпачка щекотали мне щеку, — ах, впрочем, это только
сейчас, на склоне лет мы становимся столь чувствитель¬
ными к прикосновению женских волос и, сидя в транс¬
порте, подставляем нашу щеку или лысеющую макушку
под льющийся откуда-то сверху водопад женских волос,
и чем случайнее это прикосновение, тем острее возника¬
ющее при этом ощущение блаженства, так что, нарочито
подставляя свою кожу под этот водопад, мы стараемся
уверить себя, что это соприкосновение случайно, и тем
мучительнее вынужденное расставание с этим прохлад¬
ным золотистым потоком, льющимся сверху, небрежно
обтекающим плечи в замшевой куртке или в джинсовке
и несущим заряд электронов к нашей стареющей коже, и
ради этого таинственного заряда электронов, вовсе
Лето в Бадене
77
даже и не направленного к нам, а потому особенно же¬
ланного, мы утром, выходя из дома, тоже торопимся
куда-то, полные предчувствия и предвидения чего-то
необычайного, что должно произойти с нами, хотя в
наши годы нам скорее следует ожидать закупорку сосу¬
дов в транспорте, но мы торопимся, насколько позволя¬
ют нам наше сердце, полнота и одышка, — первое вре¬
мя пребывания в Бадене Феде даже скорей везло, и
кушак Анны Григорьевны, или, как она называет его в
одном месте, «мешочек», в который к моменту приезда
было зашито 80 монет, за несколько дней солидно по¬
полнился и на десятый день уже содержал 180 монет,
или 3000 франков. Федя курсировал между домом и
вокзалом, где была рулетка, иногда по нескольку раз в
день, то проигрывая, то выигрывая, но больше выиг¬
рывая, а проигрывая все больше случайно, когда его
толкали во время ставки на rouge или noire, на pair или
impair, или когда от кого-нибудь из толпившихся вок¬
руг стола с зеленой материей слишком пахло духами,
поскольку здесь редко встречались и дамы, или когда
ему мешали какой-то поляк с полячком, мельтешившие
перед ним, заслоняя красные цифры, на которые он хо¬
тел ставить, и из-за них поставил на черные и, конечно,
проиграл, а иногда он брал с собой Анну Григорьевну,
и тогда она мешала ему, он проигрывал из-за нее и сер¬
дился на нее, так что вскоре она сама решила, что не
приносит ему счастья в игре и перестала с ним ходить в
вокзал, хотя он требовал и сердился, почему она отка¬
зывается, — она стала совершать прогулки по Бадену и
его окрестностям, сторонясь разодетых русских барынь,
и все-таки однажды она решила выйти на Lichtentaler
Allee, отправившись для этого на Lichtentaler Strasse, но
вышла почему-то совсем в другое место — к католичес¬
кому мужскому монастырю, вошла во двор и, прогу¬
лявшись немного по двору, повернула домой, а раз она
отправилась в какую-то дальнюю прогулку и, пройдя
78
Леонид Цыпкин
версты две или три и поднявшись по ступеням, вышла
к Старому замку, а потом к Новому замку, и у входа в
один из этих замков висел матовый фонарь, и Анне
Григорьевне все это показалось необычайно красиво,
но ей было немного страшновато заходить так далеко,
потому что она боялась споткнуться и упасть, чтобы не
выкинуть будущих Сонечку или Мишу, и, кроме того,
Федя, наверное, ждал ее уже в аллее на скамейке под
старым каштаном — уже издалека, по одному его виду,
она безошибочно угадывала, проиграл он или нет, —
его черная шляпа лежала рядом с ним, на скамейке,
лицо было бледно, руки его опирались на колени, как
будто он собирался подняться, он беспокойно озирался,
вглядываясь в фигуры людей, показывающихся вдале¬
ке, в глубине аллеи? — ей иногда бывало просто смеш¬
но, как он не замечал ее, когда она подходила уже к са¬
мой скамейке, а он все искал ее взглядом где-то вдалеке,
иногда отрывая руку от колена, чтобы стереть платком
капельки пота, выступившие на его висках и залыси¬
нах, тех самых глубоких залысинах, которые помеща¬
лись над его лобными буграми, столь тщательно и
иногда даже преувеличенно изображаемыми художни¬
ками, в особенности же скульпторами, — он смотрел на
нее, но почему-то не видел, что это она, а все загляды¬
вал куда-то вглубь аллеи, а она уже стояла подле него и
почти смеялась — почти, потому что он мог принять
это за насмешку, — «Я все проиграл», — говорил он ей,
поспешно поднимаясь со скамейки, в то время как она
усаживалась, чтобы отдышаться и обмахнуться веером, —
«Где ты пропадала?» — он с недоверием окидывал ее
взглядом с ног до головы, словно незнакомку, — через
несколько минут они уже шли по направлению к дому
по аккуратно вымощенным улицам, обсаженным акку¬
ратно подстриженными деревьями, мимо аккуратных
немецких домов с закрытыми от полуденного солнца
ставнями — он чуть впереди, держа в руке свою черную
Лето в Бадене
79
шляпу, более похожую на котелок, — он купил ее в
Берлине по настоянию Анны Григорьевны, но сейчас в
ней было жарко, и кроме того она напоминала ему ту
шляпу, которая была изображена в так называемом дру¬
жеском шарже, а попросту говоря, в карикатуре, по¬
мещенной в одном из номеров «Иллюстрированного
альманаха» вскоре после опубликования «Господина
Прохарчина» в «Отечественных записках» Краевского, —
на картинке он расшаркивался перед Краевским, держа в
руке такую же точно шляпу, — впрочем, нет, кажется,
шляпа была надета, и он только собирался ее снять —
на рисунке она была непропорционально больших раз¬
меров, так же как и голова его, так что туловище его и
подчеркнуто короткие ноги представляли собой как бы
придаток к голове и шляпе — это без сомнения следо¬
вало понимать как намек на его преувеличенные пред¬
ставления о собственных умственных способностях и
талантах, а через несколько лет, когда он уже прошел
каторгу и находился в ссылке — и даже это их не оста¬
новило — Панаева, этого фигляра со свисающими вниз
почему-то всегда мокрыми усами, и компанию, — в
«Современнике» появилась заметка о том, что он, Дос¬
тоевский, просит Некрасова печатать «Бедных людей» в
золотой рамке, и все это подавалось в комическом виде,
тоже с издевкой, — самое же ужасное заключалось в
том, что в споре с кем-то из панаевцев, в запальчивос¬
ти, почти теряя сознание от бешенства, до которого его
довели, он на самом деле выкрикнул что-то насчет того,
что по сравнению с тем, что печатается, так его могли
бы и в рамке напечатать, чтобы понятна была читате¬
лям разница между настоящим литературным произве¬
дением и пошлостью, а заодно и некоторым писателям
и критикам не мешало бы это знать — он намекал на
этого лоснящегося Тургенева, первое время слушавше¬
го его с выражением веселого удивления и даже наивно¬
го изумления, точно ему впервые приходилось столк-
80
Леонид Цылкин
нуться со столь оригинальным суждением, — это вы¬
ражение неподдельного участия приглашало куда-то
дальше и дальше — хотелось еще больше изумить этого
немножко наивного барина, увлечь его своими идеями,
а заодно подогреть и себя самолюбивыми мечтами —
все дальше и дальше, вглубь самого себя, раскрывая
себя до конца, потому что мысленно он уже видел себя
парящим где-то высоко вместе с Тургеневым, со своим
закадычным другом и, к тому же, столь почитаемым,
что слава этого молодого, но уже знаменитого писателя
становилась и его славой, а слава его, Достоевского,
еще начинающего, но уже известного литератора, рас¬
пространялась на Тургенева, и оба они, озаряя друг
друга своей славой, обмениваясь ею, взаимно купаясь в
ее лучах, парили над всеми, и эти все восхищались их
необыкновенной дружбой, эдаким необычайным, не¬
слыханным до этих пор слиянием сердец, пока Турге¬
нев не стал вдруг подставлять ему ножку, такую, на
первый взгляд, невинную, что, казалось, он делал это
случайно, ненароком, или даже по ошибке, — однако
Достоевскому с каждым разом становилось все очевид¬
нее, что он просто попадал в хитро сплетенный лаби¬
ринт, попадал в невидимо расставленные сети и беспо¬
мощно бился в них, пытаясь вырваться оттуда, — он
вдруг видел себя сидящим на стуле перед этим высоко¬
мерным барином, ерзая, пытаясь встать, опираясь рука¬
ми на колени, но тело не слушалось его, — он продол¬
жал сидеть, то бледнея, то покрываясь краской, а
вокруг все смеялись — над ним! над его дружбой! — и
Тургенев, его кумир, небрежно облокотившись на
спинку кресла, приставив к глазам холодно поблески¬
вающий лорнет, тоже смеялся с остальными, чуть по¬
глаживая рукой свою холеную бороду, — его намек в
споре с кем-то из панаевцев относился также к Некра¬
сову и даже к Белинскому, которые на литературных
вечерах вдруг почему-то стали играть в преферанс —
Лето в Бадене
81
эдакое тупоумное занятие, — усаживаясь за стоящий
где-то в стороне, возле ниши, ломберный столик, слов¬
но его, Достоевского, и не существовало, — он нарочно,
по несколько раз за вечер подходил к ним, заглядывая в
карты, так что он уже сам понимал, что это становится
неприлично, покашливал, но они даже не поднимали
головы, словно его вовсе и не существовало, — однаж¬
ды, находясь в гостях у Белинского, он даже напросил¬
ся к нему и к Некрасову в партнеры, но они, как только
он стал усаживаться, поднялись и отошли в противопо¬
ложный конец гостиной, где затеялся какой-то ожив¬
ленный разговор об очередной пассии княгини Волкон¬
ской и даже образовался небольшой кружок, — он
сидел, стискивая ладони до хруста и боли в пальцах,
зажав их между коленями, почти опираясь грудью на
ломберный столик, — неужели это был тот Некрасов,
который явился к нему тогда, поздно ночью или рано
утром? — на улице было светло, потому что стояли бе¬
лые ночи, — явился к нему, весь запыхавшийся, словно
он бежал всю дорогу от своей квартиры до Графского
переулка, где жил Достоевский, — явился, держа руко¬
пись «Бедных людей» за спиной, словно подарок, и
неужели это был тот же Белинский, который, прочтя
рукопись, принял его у себя в кабинете в этой же
квартире, в неурочный час и, посадив напротив себя,
возле огромного, заваленного бумагами письменного
стола, пытался держаться менторского тона, но это не
давалось ему, и он, вскочив из-за стола, принялся быс¬
тро ходить по кабинету и горячо говорить и жестикули¬
ровать, и вся эта горячность и восторженность, перехо¬
дившая в ликование, относилась к нему, Достоевскому,
и к его роману? — часом позже он стоял на Невском
возле дома, где жил Белинский, на углу Фонтанки, гля¬
дя на синее небо, на прохожих, на снующие экипажи, и
все происшедшее с ним казалось ему неестественным,
потому что о таком он не смел даже мечтать, и все это
82
Леонид Цыпкин
более походило на сон — через несколько дней о нем
заговорил весь литературный Петербург, и даже нели¬
тературный, — Белинский представлял его всем знако¬
мым, как некую знаменитость, как подают к концу зва¬
ного обеда пикантное блюдо, — мелькали почтительно
склонившиеся перед ним седые головы петербургских
именитостей с бакенбардами и с орденами в петлицах,
женские взгляды, о которых он не смел мечтать, устрем¬
лялись на него с интересом, кокетливо, подобострастно,
в гостиных затихал говор, когда он входил туда, — не¬
ужели это были те же Белинский и Некрасов, теперь так
равнодушно отошедшие от карточного стола, когда он
сел за него, напрашиваясь к ним в партнеры, только бы
напомнить им о себе, надеясь хотя бы своим присут¬
ствием, хотя бы тем, что он мешает им, вымолить у них
хотя бы несколько лестных слов о «Двойнике», ну хотя
бы намек, пусть даже и не лестный, пусть критику, но
только не это ледяное молчание! — ах, с каким интере¬
сом они обсуждали сейчас в противоположном углу го¬
стиной, в окружении этих нескольких бездарностей,
ставших теперь модными в петербургских салонах, с
каким интересом обсуждали они светские сплетни о
княгине Волконской — они, эти, с позволения сказать,
передовые умы, литераторы! — он одиноко сидел за
ломберным столиком, все ниже склоняясь и прижима¬
ясь грудью к его твердому краю, так что ему станови¬
лось трудно дышать, и каждый удар сердца отдавался у
него в ушах, заглушая оживленный шум голосов, до¬
носившихся теперь из центра гостиной, куда перемес¬
тился весь кружок, еще больней сжимая ладони между
коленями, и, несмотря на горевшие ярко свечи в хрус¬
тальных люстрах, все лица присутствующих на вечере
казались ему серыми, — он встал, но вместо того, чтобы
пройти в прихожую и, небрежно накинув на себя паль¬
то, покинуть этот дом на Невском, возле которого он
еще не так давно стоял, не осмеливаясь верить в сбыв-
Лето в Бадене
83
шуюся свою мечту, вместо этого он, словно мелкая ры¬
бешка, привлекаемая невидимыми химическими веще¬
ствами к пасти морского чудовища, направился к этому
кружку, протискиваясь между гостями, жадно загляды¬
вая в глаза Белинского и Некрасова, которые, конечно,
уже находились в центре внимания кружка, став его
средоточием, пытался плоско острить, вымаливая их
взгляды, вступал с кем-то в спор, горячась, крича и в то
же время понимая, что говорит нелепости, и, полнос¬
тью теряя надежду, принимался поддакивать, но никто
не слушал его — морской гигант плыл, не желая даже
проглотить мелкую рыбешку, брезгуя ею, до того она
была мелка и непривлекательна, — короткая, полуден¬
ная тень, отбрасываемая его чуть согнувшейся и уст¬
ремленной вперед фигурой, следовала сбоку от него,
скользя по серому клинкеру мостовой, — тень была
короткой оттого, что солнце стояло высоко, почти в
самом зените, да еще в разгаре лета, так что удиви¬
тельно было, что фигура человека и деревья и дома
могли при таком стоянии солнца вообще отбрасывать
какую-либо тень, — Анна Григорьевна шла рядом с
ним, но чуть позади, так что ее тень скользила вслед
за его тенью и, хотя была такой же короткой, как и
его, но какой-то более изящной, несмотря на то, что
будущие Миша или Сонечка должны же были, в конце
концов, изменить ее фигуру, — иногда его тень накла¬
дывалась на ее тень, когда он чуть замедлял шаг или
когда она начинала идти чуть побыстрее, иногда же
тени их скрещивались — впрочем, это могло только
так казаться, потому что противоречило самым про¬
стым законам физики, — раз или два он видел здесь,
в Бадене, мимоходом, Тургенева и Гончарова, — Гон¬
чаров тоже бывал у Панаевых, но в те годы они так и
не познакомились, а познакомились уже после ссыл¬
ки, — у Гончарова, такого же вялого и одутловатого
барина, как и его Обломов, за которого ему платили
84
Леонид Цыпкин
400 рублей с листа, в то время как ему, Достоевскому,
при его нужде платили всего 100 рублей, были какие-то
тухлые глаза, как у вареной рыбы, и весь он был про¬
питан запахом канцелярии, хотя при его доходах мог
бы не работать, но, наверное, скупость брала свое, что,
впрочем, не мешало ему останавливаться в «Европе»,
лучшем отеле Бадена, — здесь же стоял и Тургенев вме¬
сте со своим Литвиновым из «Дыма» — этим бесплот¬
ным героем бесплотного романа, в котором тужился
Потугин, этот вредный болтун, поносящий Россию и
ломающий шапку перед последним немецким бюргером
и посещающий Литвинова в этой первоклассной гости¬
нице, куда их с Анной Григорьевной не пустили бы
даже в вестибюль, так они были бедно одеты, и сюда
же, в эту гостиницу, к Литвинову, тайно приходила гос¬
пожа Ротмирова, красавица Ирина, жена генерала, —
опустив вуаль, она неслышными шагами входила к
нему в номер, а потом он так же тайно пробирался к
ней в номер, тоже в фешенебельную гостиницу, лест¬
ница которой была устлана коврами, и куда их с Анной
Григорьевной тоже, вероятно, не пустили бы, и все это
происходило под аккомпанемент потугинских рассуж¬
дений о том, что России давно пора бы уже провалить¬
ся куда-нибудь в тар-та-ра-ры и что если бы это про¬
изошло, то никто бы даже этого и не заметил, — первый
раз он увидел Тургенева неподалеку от здания вокзала —
Тургенев шел с какой-то дамой по аллее, чуть склонив
свою крупную голову, небрежно поигрывая лорнетом на
золотой цепочке, слушая даму только из учтивости, и
встречные прогуливающиеся замедляли шаг, а потом
оглядывались, чтобы посмотреть еще раз на этого зна¬
менитого писателя, — Достоевский тоже чуть замедлил
шаг, как-то механически, даже сам того не осознавая,
потом хотел метнуться в сторону, но было уже поздно —
Тургенев заметил его, — лицо его выразило наигранно¬
радостное удивление, словно встреча с Достоевским
Лето в Бадене
85
была для него чрезвычайным сюрпризом, как будто он
никак не ожидал увидеть его среди этой праздно шата¬
ющейся, расфранченной публики на этом европейском
курорте, при его-то образе мыслей, хотя Тургенев от¬
лично знал, зачем он здесь — его игра не была ни для
кого секретом, — Тургенев был одет в легкий светло¬
серый костюм, и его дама была тоже в чем-то легком
и дорогом — «Какими судьбами, батенька?» — спро¬
сил он его своим высоким женским голосом, так не
вязавшимся с его представительной фигурой, — при¬
остановившись, он приподнял легкую белую шляпу,
так что показалась вся его знаменитая львиная грива,
теперь седеющая и поэтому, как утверждали его по¬
клонники и, в особенности, поклонницы, особенно бла¬
городная, — «Познакомьтесь», — сказал он, обращаясь
по-французски к даме, — «Господин э-э, — он сделал
небольшую паузу, словно не мог сразу вспомнить име¬
ни, — господин Достоевский, бывший инженер, а ныне
петербургский литератор», — узкая рука в тонкой пер¬
чатке небрежно протянулась к нему — он попытался
принять эту руку и сказать что-то светское, кажется на¬
счет погоды или еще чего-то, но руки, пахнущей каки¬
ми-то особыми, утренними духами, уже не было —
Тургенев и его спутница уже уплыли куда-то, а он сто¬
ял все на том же месте, в своем черном не по сезону
костюме, держа в руках черную шляпу, словно Трусоц-
кий из «Вечного мужа», — Тургенев никогда не упускал
случая, чтобы назвать его инженером или, в крайнем
случае, бывшим инженером, подчеркивая тем самым
как бы искусственную причастность Достоевского к ли¬
тературному миру, в котором по праву царил он, Турге¬
нев, а Достоевский был только выскочкой, parvenus, —
после возвращения из ссылки они несколько раз виде¬
лись и даже как будто заново сошлись — участвовали в
одном или двух благотворительных спектаклях, обме¬
нивались письмами — Достоевский пытался привлечь
86
Леонид Цыпкин
Тургенева в свой журнал «Время», который издавал
вместе с братом, — в нескольких письмах, написанных
за границу к Тургеневу, он просил его немедленно при¬
слать «Призраки» для своего журнала, но выходило
как-то так, что он не просил его, а умолял, да еще как-
то судорожно, и тут же в письме объяснял ему, что он
хотел бы его видеть, или что прошлое их свидание не
все разъяснило им обоим, надо бы еще объясниться и
свидеться, и все это он писал по нескольку раз в одном
и том же письме, но опять же как-то судорожно, навя¬
зываясь в друзья, понимая это и оттого еще больше
навязываясь, — в первое время после возобновления их
знакомства Тургенев был как-то осторожен с ним, мо¬
жет быть, жалел его, но потом сквозь эту осторожность
снова стало проглядывать наигранное изумление, при¬
глашавшее собеседника к полному раскрытию, и хотя
расставляемые капканы и подставляемые ножки не
были столь откровенными, как во времена панаевского
кружка, приходилось все время быть начеку и даже спо¬
тыкаться — он чувствовал себя в роли канатоходца, кото¬
рый мог в любую минуту сорваться и полететь вниз, —
с каждым разом канат, по которому он ходил, оказы¬
вался все менее надежным, и порой он еле удерживал
равновесие, балансируя с помощью вытянутых рук, —
взгляд, полный наигранного интереса и поддельного
участия, торопил его — скорее, скорее — проделать все
«па» до того, как он сорвется и полетит в бездну, — толь¬
ко бы услышать этот лживо-искренний смех, заслужить
хотя бы некоторую взаимную откровенность, ради этого
можно было отплясывать канкан, даже уже сорвавшись,
летя вниз, проделывая в воздухе пируэты, — приставив
к глазам холодно поблескивающий лорнет, Тургенев
снисходительно-пристально следил за ним, сидя напро¬
тив него в своем просторном гостиничном номере с бе¬
лой, инкрустированной золотом мебелью, с расписан¬
ным потолком и огромными окнами, задрапированными
Лето в Бадене
87
в малиновый бархат, — пришедшему удалось обойти
обер-кельнера, который накануне бесцеремонно загоро¬
дил ему дорогу, заявив, что барина нет дома, — на этот
раз, как бы невзначай прогуливаясь мимо стеклянной
двери гостиницы, он выбрал момент, когда обер-кель¬
нер отлучился куда-то из вестибюля, и быстро прошел
в дверь, а оттуда, не оглядываясь, словно ему могли
выстрелить в спину, почти пробежал до широкой мра¬
морной лестницы, устланной ковром, а затем вверх по
ней, словно его преследовала стая гончих, и уже не¬
сколько спокойнее, стараясь обрести должное достоин¬
ство, по коридору, минуя множество белых дверей с зо¬
лотистыми вензелями, — «Ах, да это вы!» — говорил
Тургенев своим высоким женским голосом, встречая
гостя наивной, радостно-изумленной улыбкой, — он
был одет в длинный халат, отчего казался еще выше
ростом, темная, густая, чуть седеющая борода, знаме¬
нитая львиная грива, внимательный, приглашающий
взгляд темно-серых глаз с чуть зеленоватыми искорка¬
ми, — «Много, много наслышан про вас и про ваш ро¬
ман, хотя сам еще не имел счастья прочесть», — сказал
он, проводя гостя в просторный кабинет с большим
письменным столом, заваленным книгами и рукопися¬
ми, и с широким диваном, на котором лежали небрежно
сложенный плед и подушки, — «Однако, дайте же на
вас поглядеть как следует», — Тургенев отошел на не¬
сколько шагов от гостя, словно мастер, оценивающий
свою картину, и на секунду поднес к глазам лорнет на
золотой цепочке, — «Ну, да вы теперь самый что ни на
есть натуральный литератор, с эдакой-то манишкой», —
зеленоватые искорки, таившиеся на дне глаз, ярко
вспыхнули и тут же погасли — лицо его снова приняло
выражение радости и внимания — «Однако, усаживай¬
тесь-ка поудобнее» — и он подвинул гостю стул, сам же
уселся в кресло, заложив ногу на ногу, чуть подрагивая
узкой длинной туфлей, расписанной на манер его ту-
88
Леонид Цыпкин
редкого халата, — эту манишку они выбрали с Анной
Григорьевной в Дрездене, она показалась им какой-то
особенной, потому что была с чуть закругленными
уголками воротничка, и они решили, что это модно, и
вчера Анна Григорьевна долго отглаживала манишку —
он сел, беспокойно оглядываясь по сторонам, не зная
куда положить шляпу, — неужели он пришел сюда,
чтобы выслушивать это? — разве затем он унижался
перед обер-кельнером, чтобы сидеть здесь жалким по¬
сетителем, даже скорей просителем, хотя он ничего не
просил? — еще секунда, и он, пожалуй, начнет отпля¬
сывать свой канкан — он находился сейчас на краю
пропасти, стоило сделать только шаг, и он сорвется и
полетит в бездну, — он все еще беспокойно оглядывал¬
ся, — «Извините меня за некоторый беспорядок, — ска¬
зал Тургенев, перехватив взгляд гостя, — или, как гово¬
рят немцы, «Unordnung», — «А по-моему, так вы уже
давно немец, так что вам нечего и извиняться», — вы¬
палил он невпопад, как всегда, когда хотел съязвить, но
это только еще больше раззадорило его — шаг к краю
пропасти был сделан, — «И роман ваш целиком немец¬
кий...» — теперь он летел вниз, и возврат уже был не¬
возможен — лицо Тургенева странно передернулось, он
откинулся в кресле и приставил к глазам лорнет, словно
щит, а пришедший, положив шляпу на стоявший меж¬
ду ними белый инкрустированный золотом ломберный
стол, весь как-то подался вперед, словно фехтовальщик,
вынимающий шпагу из ножен, — «Ваши слова я при¬
нимаю за похвалу, — парировал Тургенев, — литерату¬
ра, которая дала Гете и Шиллера...» — но гость сделал
ответный выпад: «Вы никогда не знали и не понимали
Россию, ваш Потугин, этот жалкий семинарист...» —
теперь Тургенев весь подался вперед — «Однако, Рос¬
сия располагает, видимо, весьма полезными средствами
для воспитания квасного патриотизма», — Тургенев, ко¬
нечно, намекал на каторгу — это был удар ниже пояса, —
Лето в Бадене
89
«Поезжайте в Париж и купите там телескоп, через него
рассматривайте Россию», — он где-то прочел недавно
про телескоп, установленный в Париже, и теперь выпа¬
лил это одним духом — Тургенев снова отклонился на
спинку кресла, закрывшись щитом-лорнетом, — они
дрались на шпагах, сидя по обе стороны круглого лом¬
берного инкрустированного стола, нанося друг другу
булавочные уколы, — этот поединок вошел в историю
русской литературы как ссора между Достоевским и
Тургеневым на почве идейных разногласий, касающих¬
ся отношений России и Запада, — немногим более ста
лет спустя споры между славянофилами и западниками,
казалось навсегда угасшие с приходом к власти рабочих
и крестьян, возобновились с новой силой — человек с
жестким и проницательным взглядом и двумя горест¬
ными морщинами, прорезающими его лоб, доставлен¬
ный в сопровождении охраны в аэропорт Франкфурта-
на-Майне, города по улицам которого проездом в Баден
бродили супруги Достоевские, — человек этот, прибыв¬
ший за границу в качестве вечного гостя и поселив¬
шийся за океаном в одном из Северных штатов, приро¬
да которого лишь отдаленно напоминала ему снега и
леса его родины, отчего родина эта представлялась ему
намного более прекрасной, чем она была в действитель¬
ности или могла бы быть, — человек этот подхватил,
словно жезл эстафеты, рукоятку меча, которым более
ста лет назад сражался гость Тургенева, и теперь ожес¬
точенно размахивал им, рассекая воздух, кося направо и
налево, — он стоял на высоком снежном сугробе, возле
своего участка с коттеджем, огороженного колючей
проволокой, — он стоял почему-то без шапки, словно
на кладбище, и ветер развевал его гладкие, прямые во¬
лосы, поседевшие и поредевшие, а борода его, тоже по¬
седевшая, заиндевела на морозе и с нее свисали сосуль¬
ки — впрочем, кажется, он рассекал только воздух —
соотечественники его мирно спали или смотрели по те-
90
Леонид Цыпкин
левизору международный хоккей, болея за родную ко¬
манду, подкрепляя свой патриотизм стопками и стакан¬
чиками, крича: «Саша, давай!» — с наливающимися
пунцом лицами, ударяя от восторга или от досады сво¬
ими негнущимися ладонями то свои колени, то колени
соседа, а потом, захмелев, смотрели программу «Время»,
в которой, между прочим, человека, стоявшего на снеж¬
ном сугробе и размахивающего мечом, называли отще¬
пенцем и подонком — толкая локтем в бок соседа, они
спрашивали друг друга: «Коля, а Коля, ты не знаешь,
чего они его не расстреляли, а?» — по утрам же, пере¬
хватив в киоске пива, они покупали «Звездочку» и
«Комсомолочку», как они нежно называли их, и, не то¬
ропясь, любовно разглаживая газету на коленях, ехали
на работу — на стройку или на завод, где они тоже об¬
суждали перипетии вчерашней хоккейной баталии, а в
перерыве, или даже не дожидаясь его, снова поддава¬
ли, — человек, подхвативший по эстафете меч из рук
Достоевского, ожесточенно размахивал им, обвиняя
Запад в непонимании России и путей ее дальнейшего
развития, которое целиком должно основываться на на¬
циональном духе, — он, а также единомышленники его
скрещивали оружие с теми, кто придерживался иной
точки зрения на Россию и ее будущее — среди них осо¬
бенно выделялся человек с жидкими сероватыми воло¬
сами, с неприметным взглядом серых глаз и мягкими
чертами лица — неопределенность выражения лица и
глаз этого человека с лихвой возмещалась энергичным
лицом его жены, темноволосой и темноглазой женщи¬
ны с резкими линиями подбородка и уверенной осан¬
кой, — это она вложила ему в руку меч, и когда он вы¬
падал из его руки, она снова подавала ему меч и даже
зажимала его руку в своей, чтобы меч не выпал, и на¬
правляла движение его руки, как это делают иногда с
ребенком, когда обучают его письму, — оба они стояли
на крепостном валу старинного русского города, где
Лето в Бадене
91
они вынуждены были проживать, позади них золоти¬
лись купола и белели только что отреставрированные
башни древних церквей и соборов с абсидами и закома¬
рами, но взоры их были устремлены на Запад, — взгляд
же человека, стоящего на снежном сугробе на противо¬
положном конце земного шара, был устремлен на Вос¬
ток, к его родине, — один из парадоксов истории, кото¬
рый, впрочем, не был парадоксом, потому что был
заранее продуман, — мужчина и женщина, стоявшие на
крепостном валу, держали не меч, а древко флага, — его
огромное белое полотнище, спускавшееся до самой зем¬
ли, колебалось на ветру, и на нем поочередно возника¬
ли надписи — то черные, то красные, то желтые — призы¬
вающие, предупреждающие, требующие, — они стояли,
вытянув вперед и чуть вверх руки, удерживающие древко
флага, чем-то напоминая собой скульптурную группу,
установленную перед входом на ВДНХ, символизирую¬
щую собой диктатуру рабочего класса и крестьянства и
одновременно производство студии «Мосфильм», —
бронзовый рабочий с выпуклыми мышцами, словно из
анатомического атласа, и колхозница в косынке, про¬
стирающие вперед и вверх две руки, сходящиеся вмес¬
те, чтобы удержать пудовые серп и молот, — чьи-то не¬
видимые, но страшные и неумолимые руки пытались
стянуть с крепостного вала человека с невыразительны¬
ми чертами лица и смуглую энергичную женщину, но
они продолжали размахивать полотнищем, на котором,
словно на световой рекламе, поочередно вспыхивали
разноцветные надписи, — рука мужчины была бледная,
с набухшими в локтевом сгибе венами, сердце его рабо¬
тало с перебоями, и ему часто делали инъекции, — со¬
отечественники ненавидели его еще больше, чем того,
другого, окопавшегося теперь на другом конце земли, и
считали его евреем, — до своего вынужденного переез¬
да в старинный русский город он разъезжал по всей
стране, требовал чего-то, прорывая милицейские кордо-
92
Леонид Цыпкин
ны, подталкиваемый своей женой, разворачивая с ее
помощью в самых неожиданных местах и в самый нео-
жиданный момент этот огромный белый флаг с попере¬
менно меняющимися призывами, собирая вокруг себя
кучки иностранцев, разговаривающих на непонятном,
подозрительном языке и обвешанных фото- и кинока¬
мерами, с помощью которых они, наверное, уже отсняли
все шлюзы на канале Москва-Волга, а также все столич¬
ные вокзалы и очереди за апельсинами или за мясом,
чтобы потом использовать все это в военных целях и
рассказывать небылицы о нашей стране, — «Руки —
прочь!» — хотели выкрикнуть им соотечественники,
стоявшие в очередях или дежурившие возле билетных
касс в ожидании их открытия, но они не знали, можно
ли это сделать, потому что указания на этот счет ника¬
кого не было, и они молчали, и это молчание, неприяз¬
ненное и враждебное, преподносилось человеком, раз¬
махивающим флагом и прорывающим кордоны, как
молчание порабощенных, и об этом же вопила пара де¬
сятков других, так же размахивающих флагами, только
помельче, — они появлялись тоже неожиданно и тоже в
самых неожиданных местах и разворачивали свои жал¬
кие флажки, собирая вокруг себя иностранцев, которым
они передавали государственные тайны — они торгова¬
ли родиной, — наверное, все они были патлатыми с
длинными носами — пусть бы ехали к себе и там бы
размахивали своими флагами во главе с этим, самым
главным, у которого жена носила нерусскую фамилию,
да и сам он был таким же, а вообще сослать бы их куда
Макар телят не гонял, или еще лучше в расход вывести,
шантрапу эту длинноносую, а заодно и всех их едино¬
племенников, так что человек, окопавшийся на другом
конце земли, напрасно суетился и размахивал своей
шпагой — страна его без его помощи и подсказки раз¬
вивалась в нужном ей направлении, на основе своего
национального духа, — тени супругов Достоевских,
Лето в Бадене
93
скользившие по клинкеру, удлинялись, когда они под¬
ходили к дому, потому что расстояние между каштано¬
вой аллеей, где Федя сидел на скамейке в ожидании
Анны Григорьевны, и их домом было порядочное, солн¬
це жгло спину сквозь желтый берлинский сюртук, — на
следующий день после посещения гостиницы, утром,
когда они еще только собирались пить чай, Marie при¬
несла им визитную карточку из плотного глянцевого
картона с каллиграфически выведенной слишком зна¬
комой фамилией — конечно, столь ранний час был
выбран Тургеневым нарочито, из одной лишь оскорби¬
тельной вежливости, потому что, кто же в такой час де¬
лает визиты? — уж не отплясывал ли он тогда перед
ним в гостинице канкан? — на минуту он увидел перед
собой лицо Тургенева со свойственным этому лицу вы¬
ражением наигранного изумления — нет, тогда в гости¬
нице, он заставил-таки это лицо изменить свое при¬
вычное выражение — глаза Тургенева следили за ним
сквозь лорнет с выражением пристального внимания,
настороженности и даже затаенного страха, словно об¬
ладатель этого лорнета боялся, что его сейчас укусит бе¬
шеная собака, — эта мысль так понравилась ему, что он
даже улыбнулся, — в комнатах было прохладно, темно
и даже тихо — мастеровые из кузницы, наверное, обе¬
дали, а пронзительно кричавшие всю ночь и утро дети
заснули, — на секунду ему захотелось сбросить с себя
свой тяжелый сюртук и прилечь, но Анна Григорьевна
открыла окна и ставни, которые она всегда тщательно
запирала, когда они выходили, потому что она боялась
воров, пожара и грозы, вместе с запахом цветущей ака¬
ции и ярким солнцем в комнаты проникали звуки ули¬
цы — цоканье копыт по клинкеру, отрывистые громкие
фразы, которыми обменивались женщины во дворе,
грохот телег, на которых развозили не то воду, не то
пиво, — нет, сейчас он не мог позволить себе этого, он
должен был идти — принуждаемая его требовательным
94
Леонид Цыпкин
взглядом, Анна Григорьевна со вздохом достала мешо¬
чек и вынула оттуда несколько золотых монет — дрожа¬
щей от нетерпения рукой он засунул их в жилетный
карман, хотя у него был кошелек, но так было быстрее,
главное же удобнее во время игры, поскольку он ни¬
когда не знал, сколько еще у него оставалось, и поэтому
мог ставить свободнее, не отвлекаясь мыслями об ос¬
татке и, следовательно, не производя ненужных вычис¬
лений, мешавших игре, — он шел чуть подавшись впе¬
ред, тень его скользила сзади него, потому что солнце
светило теперь спереди, — он ежедневно, по нескольку
раз, курсировал между домом и вокзалом, отклоняясь
от своего маршрута, только чтобы забежать на почту, но
деньги от Каткова не приходили, или в лавку или на
рынок, чтобы купить фрукты и цветы для Анны Гри¬
горьевны на пути с вокзала, когда он бывал в выигры¬
ше, — в общем, он шел в гору, несмотря на запахи
духов, исходившие от каких-то дамочек, случайных по¬
сетительниц, ставивших по одной монете, а также не¬
смотря на жидов и полячков, мельтешивших перед гла¬
зами, — он шел в гору, хотя иногда и спотыкался или
вдруг неожиданно спускался, каждый раз думая, что
это конец, но оказывалось, что это был только холмик
на подъеме, ведущем к вершине, которая медленно, но
неуклонно приближалась, — иногда он даже видел ее
сквозь прорывы облаков — покрытая нетронутыми сне¬
гами, она серебрилась в лучах солнца, а иногда даже
отсвечивала золотом, — все они оставались внизу —
Тургенев, Гончаров, Панаев, Некрасов — взявшись за
руки, они водили какой-то жалкий хоровод у подножья
горы, окутанные смрадным туманом низины, суетящи¬
еся, снедаемые пустым тщеславием, — задрав вверх го¬
ловы, они с завистью смотрели на него, поднимающе¬
гося к недосягаемой вершине, — им было незнакомо
это всеохватывающее чувство раскрепощения, которое
испытывал он, равно как неведома им была та страсть,
Лето в Бадене
95
которая заставляла его идти, — он обязан, он должен
был преступить, — подходя к зданию вокзала, он стал
ступать более мелкими шагами, чтобы количество ша¬
гов, сделанных им от дома, составило 1457 — такая
цифра, по прежним его подсчетам, была наиболее удач¬
ная — в эти разы он всегда выигрывал, — в общем уди¬
вительного тут ничего не было — последней цифрой
была семерка, и сумма цифр составляла семнадцать —
опять семерка, — было что-то в этой цифре особое —
резко нечетное, ни на что не делящееся, кроме себя са¬
мой, причем не только в чистом виде, но и в большин¬
стве двузначных чисел — 17, 37, 47, 57, 67 и т. д. —
особая это была цифра, — последний шаг перед ступе¬
нями, ведущими в дверь вокзала, ему пришлось сделать
совсем маленьким — даже не шаг, а какой-то шажочек
получился, но все же в конечном счете цифра была его —
1457! — пройдя широкий вестибюль с фонтаном, вокруг
которого стояло несколько оживленно беседовавших
французов, он поднялся по широкой лестнице с без¬
вкусными античными фигурами на второй этаж, — он
начинал всегда со средней самой большой залы — серд¬
це его стучало, словно перед свиданием, рукой он про¬
щупывал сквозь ткань жилета монеты, чтобы убедить¬
ся, что он не потерял их, — протолкавшись через толпу
любопытных, окружавших стол, он объявил, что ставит
три золотых на impair, потому что это был нечет — те¬
перь он был спокоен — главное было протиснуться че¬
рез толпу этих чужих и враждебных людей, протис¬
нуться так, чтобы никто не оскорбил его или чтобы не
показалось, что оскорбил, — не менее важным было на¬
чать игру, то есть заявить себя, — он старался громко
выкрикнуть ставку и условие — ему казалось, что в
этот момент взгляды всех сидевших и стоявших вокруг
стола обращались на него и что все они думали, что он
играет из-за денег, то есть из-за нужды, и поэтому он
старался выкрикнуть как можно небрежнее и громче, но
96
Леонид Цыпкин
получалось слишком просительно или, наоборот, вызы¬
вающе, так что опять-таки могли подумать, что у него
какие-то чрезвычайные, особые обстоятельства, застав¬
ляющие его играть, — теперь это было позади, — он
взял удар да еще на семерке — двойное везение и благо¬
приятный предвестник, — он выиграл три золотых и
поставил шесть снова на impair, и снова взял, теперь,
правда, на девятке, — надо было переходить на manque,
так как passe выходил уже три раза подряд, — он поста¬
вил пять монет из выигранных девяти, — он брал удар
за ударом — на passe, на manque, на rouge и noir и даже
два раза на zero, — груда монет возвышалась перед
ним, — кто-то услужливо подставил ему стул, но он не
садился, чтобы не изменить хода игры, да он, пожа¬
луй, и не осознал бы, что это стул и что он должен с
ним делать, — все кружилось вокруг него в каком-то
бешеном вихре, он ничего не видел вокруг себя, кроме
груды монет, лежащей перед ним, и мечущегося шари¬
ка, попадающего в загаданные им лунки, — он брал и
брал, загребая руками выигранные монеты и приобщая их
к груде, отсвечивающей золотисто-красным светом, —
вершина горы, внезапно открывшаяся из-за облаков, ко¬
торые остались где-то уже внизу, — он находился те¬
перь так высоко, что даже не видел земли, — все было
покрыто белыми облаками, и он ступал по ним, и —
странно — они выдерживали его и даже поднимали его
к золотисто-красной нетронутой вершине, еще совсем
недавно казавшейся недосягаемой, — «Вы взяли мою
монету, сударь, извольте отдать!» — услышал он чей-то
неприятный скрипучий голос, — столпившиеся вокруг
стола игроки и любопытные все еще вращались вокруг
него, словно едущие на карусели, — кто-то потянул его
за рукав — господин, бритый, с плоским лицом и на¬
фабренными усиками, в упор глядел на него выпуклы¬
ми бесцветными глазами — он говорил по-французски,
но с каким-то неприятным акцентом — не то польским,
Лето в Бадене
97
не то немецким, — карусель внезапно остановилась,
хотя ехавшие на ней продолжали еще крениться вперед
по инерции — они застыли наподобие живой картинки,
но взгляды их были устремлены на него, и даже кру¬
пье, сидевшие по обе стороны стола, подняли свои бес¬
страстные лица, — он вдруг осознал, что этот господин
обращался к нему и что он каким-то образом загреб
монету этого незнакомого господина, но какое все это
могло иметь значение по сравнению с его полетом к от¬
крывшейся ему вершине, — он пробормотал какое-то
извинение и сказал, что это вышло по рассеянности, —
все еще продолжая по инерции плыть в облаках и не
осознавая всего происходящего, — «А я так думаю, что
не по рассеянности», — отчеканил своим скрипучим го¬
лосом незнакомец, все так же вызывающе глядя на него
и выдыхая ему в лицо запах бифштекса и красного
вина, — на секунду ему показалось, что он уже давно
предвидел все это, и он с необыкновенной легкостью
покатился с горы стремглав вниз, туда, где из болотно¬
го тумана вырисовывались быстро приближающиеся
знакомые фигуры, — они все еще водили свой стран¬
ный хоровод, но теперь он не был жалким — взявшись
за руки, они распевали какие-то куплеты, а в проме¬
жутках между куплетами выкрикивали какие-то слова,
и слова эти относились к нему, но он не мог разобрать
их смысла, хотя, судя по всему, слова эти содержали
насмешку, и кто-то еще участвовал в хороводе — лиц
их он не мог еще разглядеть, но одно, кажется, уже
вырисовывалось — багровое с рысьими глазами, а так¬
же лица каких-то женщин — не тех ли, которые загля¬
дывали через зарешеченное окно кордегардии? — он
снова пробормотал что-то невнятное и даже, кажется,
попытался вручить незнакомцу монету, но его уже не
было — он увидел только удаляющуюся его спину, где-
то далеко, уже за пределами кольца игроков и любо¬
пытных, окружавших стол, — «Подлец», — сказал он,
4. Заказ № 111.
98
Леонид Цыпкин
потому что, наверное, в подобных случаях следовало
так сказать, но он произнес это слово по-русски да еще
как-то тихо и невнятно, словно адресуя это к себе, —
заложив руки за спину, незнакомец победно удалялся,
мерно чеканя каждый свой шаг, словно уходящий ко¬
мандор, — странная тишина воцарилась в игорной
зале — впрочем, это уже был конец ее, — желтый свет
хрустальной люстры с трудом пробивался через табач¬
ный дым, и углы залы тонули в полумраке, — внезап¬
но, словно он вынул вату из ушей, он услышал голоса,
кашель, — оказалось, люди двигались, говорили, кру¬
пье выкрикивали результаты, игроки — ставки и усло¬
вия, — он поставил на passe и взял, но это уже было
похоже на бег человека, получившего смертельное ра¬
нение — следующий удар он проиграл, еще один про¬
играл, поставил на zero, и груда его монет сразу умень¬
шилась почти вдвое, — он продолжал свое падение —
лицо Тургенева, увеличившееся теперь до необыкно¬
венных размеров, выражало наигранное удивление и
сочувствие, и его крупная фигура выделялась среди ос¬
тальных ведущих хоровод, сопровождая его комически¬
ми припевками, остальные тоже лихо приплясывали и
подпевали, — дневной свет удивил его, когда он вышел
на улицу? — он думал, что давно уже ночь, — отцы се¬
мейства с женами возвращались из церкви или после
прогулки, ведя за руки детей, по улице ехали экипажи
и кареты, дорогу ему перебежала черная кошка, и по
привычке, из суеверия, он остановился, но потом раз¬
глядел, что это была болонка, и, кроме того, хуже, чем
было, уже не могло быть, — «Подлец»! — сказал он не¬
знакомцу по-французски и ударил его наотмашь по
лицу, плоскому, чем-то похожему на корыто, с плоски¬
ми оттопыренными ушами, так что руке его стало боль¬
но, — незнакомец пошатнулся и стал медленно оседать
на пол — играющие и любопытные расступились, что¬
бы дать ему место на полу, а затем собрались вокруг
Лето в Бадене
99
него, а остальные бросились к ударившему и стали его
выводить из залы, но он в захватывающем дух исступ¬
лении расшвырял их всех и, подойдя к игорному столу,
сорвал весь банк на zero — он был на самой вершине
горы и оттуда, сколько хватало глаз, виднелись необоз¬
римые пространства с игрушечными городами и темно¬
зелеными лесами, казавшимися с такой высоты зарос¬
лями низкорослого кустарника, а еще дальше виднелось
безбрежное синее море, сливающееся с таким же синим
небом, — еще лучше было ударить его по лицу перчат¬
кой и как ни в чем не бывало продолжать игру, спокой¬
но объявляя ставки, словно ничего не произошло, или
вызвать его на дуэль — ранним утром в окрестностях
Бадена, где-нибудь в ущелье за Старым замком, они
сходились с расстояния двадцати шагов — он целил не¬
знакомцу прямо в грудь и в последний момент, перед
тем как выстрелить в него, великодушно прощал ему, и
незнакомец падал на колени и целовал ему ноги, а он
поднимал его с земли — человек в черном костюме,
без шляпы, которую он позабыл в гардеробе, шел по
Lichtentaler Allee, не замечая встречных, жестикулируя
и иногда произнося что-то вслух, — теплый летний ве¬
тер, дувший откуда-то из Шварцвальдов или Тюринге-
нов, слегка развевал его редеющие волосы, отчего его
знаменитые лобные бугры казались еще более выпук¬
лыми — поезд стоял на станции Бологое, второй и
последней остановке сидячего поезда по маршруту
Москва—Ленинград. Захлопали двери тамбура, какие-
то молодые парни и солдаты, впуская внутрь клубы
морозного пара, выскочили из вагона без пальто и побе¬
жали по заснеженной платформе к единственному тор¬
гующему киоску, освещенному керосиновой лампой, в
котором продавались пирожки местного изделия и бу¬
тылки пива, напоминающие по цвету концентрирован¬
ную мочу со слегка вспенившейся поверхностью, — в
пути окна вагона покрылись сплошной пеленой не то
4*
100
Леонид Цыпкин
льда, не то снега, но сквозь этот серовато-белый по¬
кров, словно сквозь закрытые веки, просвечивали огни
станции и тени бегущих людей, — где-то на северо-за¬
паде, в ста с лишним километрах отсюда, под двойным
покровом ночи и льда, лежало озеро Ильмень, треу¬
гольное или многоугольное, как все озера, потому что в
каждый угол озера вливается какая-нибудь река, с рас¬
кинувшимся на холме у его северного берега старин¬
ным Новгородом с его колокольнями и церквями X или
XI века, строенными сурово и прочно, с высокими, уз¬
кими окнами, напоминающими бойницы, с золотисты¬
ми куполами, увенчанными ажурными восьмиконеч¬
ными крестами, символизирующими православие, — по
голубой поверхности озера, в которой отражались лег¬
кие белые облака, не торопясь, плыл колесный пароход,
взбивая пальцами своих колес воду, брызги которой
попадали на палубу, куда вышли супруги Достоевские с
двумя детьми, чтобы полюбоваться прекрасным летним
утром. Глядя на удаляющиеся купола новгородских со¬
боров, Федор Михайлович поклонился в их сторону и
перекрестился, усердно кладя свои трехперстия, так что
на костюме его, несколько обвисшем на сузившихся за
последнее время плечах, остались вмятины, а следом за
ним аккуратно и тоже с поклоном перекрестилась Анна
Григорьевна, одетая в черный дорожный платок, а по¬
том оба они перекрестили своих детей, Любочку и Фе¬
деньку, своих дорогих деточек, как они оба неизменно
называли их в письмах, потому что Сонечка, которую в
Бадене носила под сердцем Анна Григорьевна, вскоре
после своего рождения в Женеве там же и умерла, —
пароход под названием «Витязь», которое было выведе¬
но золотой вязью на полукружии, покрывавшем колеса,
пересек озеро Ильмень и, дойдя до его южного берега,
вошел в устье речки Ловати, впадающей в озеро, и стал
медленно подниматься вверх по течению, сначала — Ло¬
вати, затем — впадающей в нее Полести и, наконец, —
Лето в Бадене
101
Перерытицы, следуя извилистому руслу рек, осторож¬
но обходя мели, предупреждающе гудя встречным бар¬
жам, — вдали показались колокольни и церкви Старой
Руссы, и Достоевские снова несколько раз перекрести¬
лись и поклонились и перекрестили детей, — на Собор¬
ной площади, недалеко от церкви Воскресения стоял
домик Грушеньки Меньшовой* со сладким изгибом
пальчика на ноге и с таким же сладким голосом, Гру¬
шеньки, оставленной женихом-поручиком и состояв¬
шей в большой дружбе с Анной Григорьевной, прини¬
мавшей участие в ее сердечных делах, так что Федор
Михайлович иногда даже завидовал Анне Григорьевне, —
той самой Грушеньки, которая в романе была опозорена
офицером в ранней своей молодости, затем взята под
покровительство богатого купца-сластолюбца и из дома
которой в ночь страшного убийства пробирался огоро¬
дами и задами Дмитрий Карамазов к дому отца своего,
Федора Павловича, — в этом доме, стоявшем на углу
двух улиц, с большим участком, огороженным высоким
забором, и банькой, жили Достоевские, каждое лето
приезжавшие сюда из Петербурга, а иногда и зимой —
глухой переулок позади дома зарос чертополохом и кра¬
пивой, и под этим чертополохом Достоевский нашел
личинку бабочки или, правильнее, кокон с загадочным
нутром, издающим сладковато-приторный запах начи¬
нающегося тлена, — возможно, что он даже принес
свою добычу домой, — комнаты его были разгорожены
и перегорожены, так что в доме его было множество
закоулков, антресолей, лестниц и всяких укромных и
потайных местечек, — под этим же чертополохом Фе¬
дор Павлович Карамазов нашел Лизавету Смердящую в
одной посконной рубахе, — было что-то сладко-уничи¬
жительное в том, что Достоевский назвал его своим
именем — Федор. — в комнатах старика Карамазова.
* Грушенька Меньшова — прототип Грушеньки Светловой, геро¬
ини романа «Братья Карамазовы». — Примеч. авт.
102
Леонид Цыпкин
разгороженных и перегороженных, и с какой-то лест-
ницей, ведущей наверх, шла баталия между отцом и
сыном из-за Грушеньки — Алеша, Иван и слуга Григо¬
рий удерживали поочередно то Дмитрия, то Федора
Павловича, в исступлении кричавшего: «Ату его, ату
его!» — Дмитрий, вырвавшись из рук державших его
братьев, раскидывая и ломая на пути своем перегород¬
ки, мебель и какие-то вазы, ринулся к отцу и, страш¬
ным ударом сбив его с ног, принялся колотить его но¬
гой в голову, — «Здорово он звезданул его!» — раздался
сзади меня чей-то голос, — оторвавшись от экрана, я
обернулся — сидевшие позади меня поочередно потя¬
гивали из бутылки, и бульканье это продолжалось до
самого конца сеанса, и в разных концах зала, словно
всплески застоявшейся воды, слышались то гигиканье,
то гогот, особенно же во время разговора Ивана с чер¬
том о вере и бессмертии души, и точно так же пили
пиво и водку экскурсанты, ехавшие по профсоюзным
путевкам на тематическую экскурсию: «По местам Дос¬
тоевского в Старой Руссе», а прибыв на место, они ку¬
пались в Перерытице, а затем, наподдав, подплывали к
самому винту парохода, чтобы покачаться на волнах, —
вышагивая по своему кабинету в Старой Руссе, откуда
были видны и Соборная сторона, и набережная, и при¬
мыкающая к ней улица, потому что дом, в котором он
жил, как всегда, был угловой, а окна кабинета выходи¬
ли еще и на самый угол дома, — вышагивая взад и впе¬
ред и то и дело поглядывая в окно на купол Успенского
собора, золотящийся в лучах заходящего солнца, он
диктовал Анне Григорьевне «Великого инквизитора» —
страшный судья в черном облачении, гремя цепями,
открывал кованную железом дверь, за которой нахо¬
дился пленник в своем неистлевшем за две тысячи лет
одеянии и в терновом венце, — вернувшись на землю,
такую же грешную, как и в те далекие времена, он сно¬
ва испытал все ту же горечь непонимания и отчужде-
Лето в Бадене
103
ния и снова был обречен на муки и должен был искупать
чужие грехи (уж не свои ли?), требуя от людей таких
подвигов и таких страданий, которые были под стать
только ему, — впрочем, всю глубинную философскую и
религиозную суть «Великого инквизитора» впослед¬
ствии разъяснил Розанов, которого кто-то из совре¬
менников назвал конгениальным автору «Братьев Ка¬
рамазовых», — возможно, что эта конгениальность
выражалась в необычном строении его черепа, имею¬
щего форму конуса (отсюда — конгениальный), состав¬
ленного, в свою очередь, из множества многоугольни¬
ков, а, может быть, в странной и знаменательной судьбе
его, ставшего мужем той женщины, с которой Достоев¬
ский когда-то путешествовал по Италии и затем на па¬
роходе в одной каюте, вымолив ее разрешения быть ее
другом, только другом и поверенным в ее сердечных
делах с этим пустым испанцем, выдававшим себя не то
за барона, не то за виконта и бросившего ее, как ненуж¬
ную вещь, как поношенное платье, растоптавшим ее
чувства и ее гордость, и оттого еще более желанной, —
впрочем, он имел все основания считать, что впослед¬
ствии она раскаивалась в этом, да и разве за год до этой
злосчастной поездки, еще в Петербурге, не приходила
она к нему на квартиру в угловой дом на канаве, в ран¬
ние осенние сумерки, вся дрожа от дождя и пронизыва¬
ющего холода, с опущенной вуалью? — натуральная ге¬
роиня бальзаковских романов — или все это были его
позднейшие фантазии, или, может быть, вымыслы его
биографов, или даже ее собственные? — поезд давно
уже шел, оставив где-то далеко позади Бологое с его
призрачным киоском на платформе, освещенном керо¬
синовой лампой, — вагон раскачивался из стороны в
сторону вместе со всеми сидящими в нем пассажирами,
матовыми плафонами и чемоданами, многократно отра¬
жающимися в темных окнах, за которыми бежали не¬
видимые снежные пространства, так что «Дневник»
104
Леонид Цыпкин
Анны Григорьевны приходилось удерживать, чтобы он
не свалился с выдвижного столика на пол и чтобы
строчки не прыгали перед глазами, — придя домой,
Федя упал на колени перед Анной Григорьевной, так
что она даже опешила и стала отступать куда-то в угол
комнаты, но он пополз на коленях вслед за ней, повто¬
ряя: «Прости, прости» и «Ты мой ангел», — но она все
отступала куда-то в сторону, и он, вскочив на ноги,
принялся ударять кулаками в стену, а затем бить себя
по голове, и это выглядело так, будто он делал это на¬
рочно, словно разыгрывал какой-то фарс, так что на се¬
кунду ей сделалось даже смешно, но она боялась, что
хозяйка может услышать, и, кроме того, это могло кон¬
читься припадком, — она подбежала к нему и попыта¬
лась удержать — лицо его было бледно, губы дрожали,
борода сбилась на бок, — стоя на коленях, он каялся
перед ней за проигрыш, за то, что делает ее несчастной,
но она не могла ни оценить, ни даже понять всей глу¬
бины его страдания и унижения, а, стоя в углу комна¬
ты, смотрела на него удивленно и даже с какой-то недо¬
брой усмешкой — уж не смеялась ли она над ним? — и
вот тогда-то он вскочил с колен и стал барабанить кула¬
ками в стену, чтобы она наконец поняла, чтобы они все
поняли — пусть знает хозяйка! пусть знают все!.. — он
в исступлении колотил в стену, но всем им, наверное,
было мало этого, потому что за стеной никто не шелох¬
нулся, а Анна Григорьевна продолжала стоять в углу
комнаты, — он стал бегать по комнате, натыкаясь на
стулья и отшвыривая их в сторону, ударяя себя кулака¬
ми по голове, так что ладоням сделалось больно, —
подбежав к нему, она попыталась удержать его — те¬
перь лицо ее выражало только испуг — ага, она боялась
шума, огласки, не более! она стыдилась его! — так пусть
же она не зря стыдится его! — он оттолкнул ее и закри¬
чал, что выпрыгнет сейчас из окна, понимая в то же
время, что он этого не сделает, — они тяжело дышали,
Лето в Бадене
105
глядя друг на друга, она со страхом и с мольбой, он — с
ненавистью и ожесточением затравленного зверя —
губы его по-прежнему дрожали, лицо исказила мучи¬
тельная судорога, — «Федя, голубчик!» — она кинулась
к нему и, обхватив руками его голову, прижалась к
нему — все обиды, горести и оскорбления сегодняшне¬
го дня, накопившиеся внутри его, разом подкатились к
его горлу сладко-горьким комком, как в детстве, когда
после очередного скандала, учиненного отцом, в детс¬
кую к нему тайком проскальзывала мать и, неслышны¬
ми шагами подойдя к его кровати, наклонялась над ним
и,: думая, что он спит, тихонько гладила его по лицу и
целовала, — комок, застрявший в горле, прорвался ры¬
данием, сначала глухим, сдерживаемым, а затем гром¬
ким, облегчающим, мучительно-сладким, взахлеб, —
поддерживая его, утирая ему своим платком слезы,
Анна Григорьевна повела его к кровати, сняла с него
сюртук и жилет, помогла ему лечь, укрыла его, — ей
было странно, что такой серьезный и умный человек,
как ее муж, мог плакать — это было что-то вроде при¬
падка, та же болезнь, и ее наполнило острое чувство
жалости к нему и вместе с тем какой-то ответственнос¬
ти за него (перед кем?), словно он был ее ребенком, —
он еще всхлипывал, но это уже были всплески воды о
берег от упавшего в озеро валуна, — она хлопотала вок¬
руг него, повязала ему голову влажным полотенцем, а
он целовал ей руки и называл ее ангелом, а затем, сби¬
ваясь и путаясь, рассказал ей историю, которая вышла с
ним в игорной зале, но она сказала, что все это ничего
и что, конечно, тот услышал, что Федя назвал его под¬
лецом, потому что слово это хоть и по-русски, но все
знают, а если он не понял, так остальные-то поняли, и
что вообще с таким под лецом и связываться вообще не
следовало, и он снова целовал ее руки, потому что был
теперь вдвойне ей благодарен, — но после обеда, когда
они пошли пройтись по Lichtentaler Allee, где в этот час
106
Леонид Цыпкин
прогуливалось много народа, Федя стал задевать пле¬
чом встречных мужчин, шедших в одиночку или даже с
дамами, — плоское лицо господина с оттопыренными
ушами, оскорбившего его, снова встало перед ним —
теперь он знал, что ему следовало сделать: просто толк¬
нуть его эдак небрежно, но достаточно энергично, что¬
бы тот упал, или хотя бы просто пошатнулся, или, на
крайний случай, чтобы просто почувствовал, что ему
даром не прошла его выходка, — незнакомец с плоским
лицом и с выпученными бесцветными глазами был вез¬
десущ — то появлялся из какой-нибудь боковой аллеи,
и Федя спешил ему наперерез, чтобы преградить путь,
то шагал навстречу своей самоуверенной, чеканной по¬
ходкой, и его нужно было сбить с этой походки, заста¬
вить его напомнить о себе, то обгонял Федю и Анну
Григорьевну, и тогда его следовало нагнать и дать ему
надлежащий урок, — Анна Григорьевна пыталась удер¬
жать Федю, но он все сталкивался с шедшими навстре¬
чу добропорядочными немцами или принимался вдруг
догонять каких-то незнакомых господ, так что на не¬
сколько минут она даже оставалась одна среди этой раз-
наряженной фланирующей публики, с зонтиком и с
кружевной мантильей в руках, подаренной ей мамой и
через несколько дней заложенной Федей после очеред¬
ного проигрыша, — в конце концов ей удалось увлечь
его в одну из боковых аллей, где народа почти не было,
а оттуда они пошли на музыку, — на немецкий курорт¬
ный город Баден спускался июльский вечер, где-то вда¬
леке, над Шварцвальдами или Тюрингенами, нависли
фиолетовые тучи, за которыми уже совсем где-то дале¬
ко вспыхивали зарницы, а ближе к городу, на окружа¬
ющих его холмах, покрытых темной растительностью,
виднелись Старый и Новый замки, сложенные из крас¬
ного кирпича, с зубчатыми башнями, и еще какие-то
старинные рыцарские замки, — спустя несколько дней
Анна Григорьевна бежала вверх по каменным ступень-
Лето в Бадене
107
кам замка, не то Старого, не то Нового — она убегала от
Феди, который, проигравшись, стал бы просить у нее
последнюю оставшуюся монету, которую следовало уп¬
латить хозяйке, потому что их могли бы просто согнать
с квартиры, — она бежала по лестнице как-то необы¬
чайно легко, словно у нее под сердцем не было ни Со¬
нечки, ни Миши, но когда добежала до третьей пло¬
щадки, ей сделалось нехорошо, сильно заболел живот и
затошнило, так что она принуждена была сесть на ска¬
мейку, и все проходившие мимо оглядывались на нее,
потому что видели, что она почти в обмороке, а когда
Федя разыскал ее, он снова упал перед ней на колени,
прямо тут же, на площадке, на глазах у всех, и она зак¬
рыла лицо руками, чтобы ее не видели посторонние и
потому что тошнота подступила к самому ее горлу, —
он бил себя кулаками в грудь и говорил, что сделал ее
несчастной, но ее это уже не пугало, как прежде, пото¬
му что она привыкла к этому, — она дала ему монету,
хотя знала, что он ее проиграет, а пока они сидели на
лугу возле здания вокзала и слушали австрийскую музы¬
ку, — играли «Эгмонта», и было что-то в этой музыке
созвучное громоздящимся вдали горам с нависшими над
ними фиолетовыми тучами, подсвечиваемыми отблес¬
ками зарниц, — оба они взбирались по круче, она —
легко и быстро, следуя прихотливым изгибам тропин¬
ки, вьющейся среди кустарника, скал и развалин ры¬
царских замков, он — по отвесному, почти неприступ¬
ному склону — камням и ледникам, на которые никогда
еще не ступала нога человека, соскальзывая, падая, сно¬
ва поднимаясь, оставляя где-то внизу и позади себя
море хохочущих голов и пляшущих фигур, показываю¬
щих на него пальцем, — иногда тропинка, по которой
она взбиралась, переходила в лестницу с каменными или
даже деревянными ступенями, похожая на ту, которая
вела к Старому замку — она бежала по ступеням вверх,
почти не отдыхая на площадках, а только оглядываясь,
108
Леонид Цыпкин
чтобы посмотреть на открывающийся внизу величе¬
ственный ландшафт, и затем снова поднималась по тро¬
пинке, протоптанной среди скал и альпийских лугов с
белыми цветами, названия которых она не знала, — из-
под его ноги с грохотом катились камни и огромные
льдины, увлекая в своем падении еще большие камни и
глыбы льда, производя обвал в горах, шумный, грохо¬
чущий, с многоголосым эхо, многократно повторяю¬
щимся и отдающимся в предгорьях, заглушающим со¬
бой голоса хохочущей толпы, толпы знакомых лиц,
слишком знакомых, толпы, которая, хотя и была повер¬
жена, однако продолжала хохотать и бесноваться в сво¬
ем тупом упорстве и непонимании, указывая на него
огромным перстом, образовавшимся из слияния мно¬
жества других перстов, грубым и вымазанным в грязи,
напоминая собой перст одного из толпы в картине «По¬
ругание Христа», которую он видел в Дрездене, но не
запомнил имени художника, написавшего ее, — Хрис¬
тос в терновом венце, похожем на колючую проволоку,
сидел на ступенях в позе отрешенной и задумчивой,
опершись локтем о колено, так что рука его с длинной и
узкой кистью безжизненно свисала вниз, а один из тол¬
пы, крепкий мужлан с лицом бюргера, отвисшими пун¬
цовыми щеками и таким же пунцовым носом-картош¬
кой, указывал на него своим коротким и волосатым
пальцем — в сидящего на ступенях летели палки и
камни, и кто-то плюнул ему в лицо, некотором были
уже заметны следы побоев, но которое сохраняло свое
выражение глубокой и отрешенной задумчивости, а
чернь, окружавшая его, бесновалась и гоготала, но этот
гогот, сливавшийся с хохотом толпы, состоящей из
знакомых лиц, заглушался теперь гулом падающих кам¬
ней и глыб льда и многократно повторяющимся эхом, а
он поднимался все выше и выше, преодолевая страшную
крутизну, к самой вершине горы, где в фиолетовой туче,
прорезаемой вспышками молний, был скрыт хрусталь-
Лето в Бадене
109
ный дворец — это мечта человечества и его собственная
мечта, взлелеянная им и глубоко затаенная, так что он
даже нарочно обсмеивал эту мечту, но этот горный об¬
вал, заглушающий причитания и хохот беснующейся
толпы, и удары грома, обрушивающиеся из фиолетовой
тучи, вселяли в него веру в осуществимость этой меч¬
ты, а видение картины неизвестного художника ясно
подсказывало ему путь, которым следовало идти, и он
уже был на этом пути, взбираясь по отвесной круче, —
торжествующие звуки музыки — литавр, валторн и
фанфар — лились с возвышения, на котором играл ор¬
кестр, — отголоски горного обвала иногда достигали
ушей Анны Григорьевны, но путь ее был по-прежнему
свободный и легкий, по ровной тропинке или по ступе¬
ням лестницы, и только в одном месте дорога ее пере¬
секлась с его дорогой — там, где тропинка нависла над
самой кручей, по которой взбирался он, цепляясь за ка¬
менистые породы, соскальзывая и падая, в изодранной
одежде, с исцарапанными в кровь руками, — она подала
ему руку и помогла ему взобраться на тропинку, по ко¬
торой она шла, и вот теперь они шли вместе, рука об
руку, — мелодия, которую вели валторны и флейты,
была все еще торжествующей, но уже угадывалась в
ней какая-то усталость или, скорее, надломленность,
они сидели рядом на скамейке, слушая музыку, он — в
своей любимой позе, положив ногу на ногу, обхватив
руками колена, с увлажнившимися или, может быть,
еще не высохшими от слез глазами, она — чуть подо¬
гнув ноги, чтобы не было видно ее потертых сапог,
требующих ремонта, зябко кутаясь в свою мантилью, —
на секунду взгляды их встретились, он взял ее руку и
нежно погладил, — вокруг площадки, на которой поме¬
щалось возвышение для музыкантов и стояли скамейки
для публики, горели фонари, но было еще вполне свет¬
ло, и двойной этот свет создавал какую-то неверную и
призрачную картину, в которой что-то было не довер-
по
Леонид Цыпкин
шено или что-то не начато, а ночью, когда он пришел
прощаться с ней и они поплыли, встречное течение ста¬
ло сносить его в сторону, и он почувствовал, что тонет.
Она пыталась помочь ему, то заплывая вперед, огля¬
дываясь на него, приглашая его последовать за собой,
то подплывая к нему совсем близко, вплотную, загля¬
дывая ему в глаза, протягивая к нему руки, почти под¬
держивая его, то ныряя куда-то вглубь зеленой волны,
стараясь испугать его своим исчезновением, — его
продолжало сносить, неумолимо и быстро, — он почти
не боролся, — вода все чаще смыкалась над ним, из ее
зеленой колышущейся массы проступало плоское лицо
с выпуклыми бесцветными глазами — лицо это набу¬
хало, раздувалось, словно наполняемый воздухом шар,
становясь багровым, превращаясь в слишком хорошо
знакомое лицо с рысьим взглядом, и десятки, сотни
рук тех, кто накануне стоя у подножия горы, хохоча и
беснуясь, указывал на него, тянулись теперь к нему,
наподобие щупалец гигантского скорпиона, — он сде¬
лал несколько последних, отчаянных усилий, но тело
его безвольно обмякло — он быстро и неотвратимо
шел ко дну.
Он лежал, бессильно откинувшись на подушку,
закрыв глаза, а она, приподнявшись на локте, вытира¬
ла пот с его лба. Вокруг головы его, тонувшей в по¬
душке, образовались складки, расходящиеся в виде лу¬
чей, как на картине Крамского, изображающей его на
смертном одре, но в лице его не было ни строгости, ни
умиротворения.
* * *
Фиолетовые тучи, висевшие над Шварцвальдами и
Тюрингенами, истратив свои электрические заряды,
превратились в обыкновенные серые облака, которые
медленно наползли на Баден, сея мелкий дождь на его
островерхие крыши и покрытые клинкером улицы, —
Лето в Бадене
111
лето перевалило за свою вторую половину, и хотя впе¬
реди было еще немало жарких дней, Анна Григорьевна,
обрадовавшись этой передышке, принялась за починку
белья и платьев, сидя на кровати со своим рукоделием,
по привычке пряча свои ноги в стертых башмаках и
надеясь, что плохая погода сможет ускорить их отъезд.
Федя по-прежнему курсировал между домом и вокза¬
лом, иногда принося домой рейнглоты, виноград и сли¬
вы, мокрые от дождя, пряча их за спиной, чтобы уди¬
вить и поразить Анну Григорьевну, чаще же падая
перед ней на колени, называя ее ангелом, прося у нее
прощения за то, что делает ее несчастной, — она отры¬
валась от шитья, молча с подавленным вздохом подхо¬
дила к комоду и отдавала ему последние фрвдрихсдоры,
гульдены или франки — он ненавидел ее в эти минуты
и сердился на нее, когда она кашляла или чихала, пото¬
му что это были ее деньги, деньги ее матери, и она без¬
ропотно и кротко отдавала их ему, подавляя его своим
благородством, — он снова падал перед ней на колени и
говорил, что он украл ее деньги, что она должна его
ненавидеть, но только еще больше ненавидел ее и себя —
она чихала нарочно и кашляла нарочно и сидела, как
швея, дома, не желая выходить с ним на улицу, — что
ж за беда, что дождь, ведь у них еще пока есть зонты —
он произносил эту фразу с нажимом на словах «пока
еще», как будто это не по его вине они сидели без де¬
нег, — потом, вдруг увидев, с какой прилежностью,
даже чуть высунув кончик языка, она зашивала свое
потершееся платье, он преисполнялся чувством умиле¬
ния и жалости к ней, и целовал ей руки и край ее юбки,
и снова становился на колени — теперь уже от всей
души — и нежно гладил ее плечи и затылок, над кото¬
рым были приподняты ее волосы, собранные в тяже¬
лый узел, что делало ее несколько старше и, возможно,
даже мудрее, — на волосы ее, даже когда она не выхо¬
дила из дома, почти всегда была наброшена косынка,
112
Леонид Цыпкин
легкая и прозрачная и в то же время черная, словно она
носила траур по кому-нибудь, — гипюровая косынка —
он всегда просил снять эту косынку, но она почему-то
делала это с неохотой, — стоя возле нее на коленях, он
гладил ее волосы, погружая в них руки, глаза ее смот¬
рели на него тяжеловато, чуть исподлобья, и он назы¬
вал ее «букой», но иначе она не умела смотреть, даже на
него, — отложив в сторону шитье, опершись подбород¬
ком на ладони, она тяжело вздыхала и в задумчивости
гладила его по голове, словно ей было известно что-то
неведомое ему, и она старалась уберечь его от этого —
он почти не выигрывал теперь ни на pair, ни на impair,
ни на passe, ни на manque, хотя ему удавалось уложить¬
ся в те же 1457 шагов, несмотря на дождь и ветер, ме¬
шавшие ему идти, — войдя в здание вокзала, отдавая
шляпу и мокрый зонт швейцару, а затем поднимаясь по
лестнице и входя в игорную залу, он с бьющимся серд¬
цем высматривал незнакомца, но незнакомца не было,
и он облегченно вздыхал, потому что не был уверен,
что, встретив его, решится с ним даже столкнуться пле¬
чами, — желтый свет люстры падал на лица игроков и
любопытных, толпившихся вокруг стола, — он протис¬
кивался к столу — на мгновение его охватывало чув¬
ство, подобное тому, которое он испытывал когда-то в
молодости, усаживаясь за свежесервированный стол
где-нибудь у Доминика или Лерха на Невском, куда
они ездили шумной компанией, — в особенности легко
и молодцевато он чувствовал себя после второй рюмки
шампанского, когда казалось, что все еще впереди: и
веселые тосты, и черная икра в серебряных бочонках, и
смех, и, возможно, даже поездка «туда», — фрак сидел
на нем отлично и свеженакрахмаленное белье приятно
холодило тело, и он чувствовал себя центром внимания,
средоточием всего — он старался произнести какой-ни¬
будь особенно остроумный тост, чтобы уже совсем окон¬
чательно покорить всех, — однажды, когда он служил
Лето в Бадене
113
еще по инженерному ведомству, он и еще пять-шесть
чиновников решили по какому-то поводу сложиться и
поехать в ресторан, — был с ними один столоначаль¬
ник, которому он непосредственно подчинялся, — чело¬
век туповатый, но многосемейный, всегда нуждавший¬
ся и к тому же находившийся под каблуком у своей
жены, которая отбирала у него все деньги до копейки, —
случилось так, что он присутствовал при сговоре поехать
и высказал желание участвовать, но денег не внес, ска¬
зав, что отдаст после, однако, никто в это особо не ве¬
рил, потому что уже по прежнему опыту знали, что он
не отдаст, — взяли его, пожалуй, больше из озорства, —
Федя был в этот вечер в особенно хорошем расположе¬
нии духа — метрдотель подошел именно к нему, чтобы
договориться, как обслуживать компанию, в соседнем
кабинете за перегородкой слышались веселые голоса и
женский смех, и если чуть привстать, можно было уви¬
деть высокие прически дам, их лица и даже оголенные
плечи — выпитый бокал шампанского придал ему еще
больше уверенности, и в голове он уже сочинил остро¬
умный тост, которым он собирался поразить всех, но
столоначальник его, до этого сидевший молча, вдруг
пожелал сам провозгласить тост — поднявшись, весь
красный от напряжения, он стал долго и нудно гово¬
рить о пользе службы для отечества и что-то еще в этом
роде, — все переглядывались, подмигивая друг другу, —
когда все выпили, Федя, раздосадованный тем, что его
тост перебили, но внутренне все еще гарцуя, сказал:
«Легко поднимать бесплатные тосты», — он бросил это
как бы мимоходом, больше обращаясь к своему соседу,
вялому белесоватому молодому человеку, работавшему
вместе с ним в подчинении у этого же столоначальни¬
ка, — он даже не придал особого значения тому, что
сказал, пока сосед этот, улучив момент, не прошептал:
«Как это ты его так, а?» — но Федя не заметил в его
тоне никакого укора, а только лишний раз убедился в
114
Леонид Цыпкин
своем остроумии, которое было настолько блестящим,
что он даже сам его не замечал, а другие подхватывали
его фразы прямо на лету, и завтра уже весь департамент
будет повторять его необыкновенную остроту, — на
следующий день столоначальник вызвал его к себе в
комнату и стал выговаривать ему за какой-то чертеж,
будто бы неправильно сделанный им, — Федя доказы¬
вал ему, что в чертеже все было верно, и сильно разго¬
рячился при этом, — тот сидел за своим большим пись¬
менным столом, положив на него локти, весь красный,
словно он снова только что выпил шампанского, тупо
глядя на чертеж, лежавший перед ним, но когда Федя,
считавший себя победителем в этом споре, хотел было
уже выйти из комнаты, тот, не поднимая головы, все
такой же красный, словно его сварили, сказал ему: «По¬
дождите минуту», — голос его сел и был хриплым, —
«Вчера, после этой вашей фразы, я не знал как себя ве¬
сти. Мне следовало отхлестать вас по щекам, но я не
сделал этого», — Федя стоял перед ним, онемев от
изумления, чувствуя, как забилось его сердце и как к
голове и к ушам его прилила кровь, словно его только
что отхлестали по щекам, — тот сидел, широкий и плот¬
ный, опустив голову, словно бык, который собирался
бодаться, посверкивая своими маленькими черными,
как уголь, глазами, и Федя вспомнил, что тот рассказы¬
вал как-то, что в роду у него были какие-то не то черке¬
сы, не то грузины, от которых он унаследовал горячий
нрав и мстительность, но никто в это не верил, считая,
что единственной чертой его была тупость, и вот сей¬
час, может быть, впервые в своей жизни он проявил
свой норов — на секунду Феде даже стало жаль его,
когда он представил себе, что тот должен был чувство¬
вать вчера, и вместе с тем Федя испытал невольное ува¬
жение к нему и даже какой-то смутный страх, — он
пробормотал что-то извинительное, как он это сделал
несколько дней назад в вокзале во время истории с не-
Лето в Бадене
115
знакомцем, — «Вы свободны, идите», — сказал ему сто¬
лоначальник, и Федя впервые, может быть, за время
своей работы в департаменте осознал, что этот немоло¬
дой плотный туповатый человек является его начальни¬
ком, и с этих пор жизнь его в департаменте сделалась
невыносимой, — первые две, а иногда даже три ставки
он брал, и знакомая карусель из играющих и любопыт¬
ных вихрем кружилась вокруг него, и он снова взби¬
рался по отвесной круче к заветной вершине с хрус¬
тальным дворцом, а где-то внизу знакомые фигуры
водили свой жалкий хоровод, но затем он начинал про¬
игрывать, и чем более пытался он держаться какой-то
системы, тем более проигрывал, — отбросив всякую си¬
стему, он снова проигрывал — он бежал домой, чтобы
взять деньги и еще раз попробовать, но почти сразу же
все спускал и снова бежал домой за деньгами — все это
было похоже на то, что в медицине называют раздра¬
жительной слабостью, когда каждая попытка вызывает
еще больший срыв и одновременно еще более неотступ¬
ное желание повторить попытку, а когда кратковремен¬
ный период дождей закончился и краснокирпичные ос¬
троверхие дома и просохшие от дождя вымощенные
клинкером улицы стали накаляться от беспощадного
солнца, жизнь Достоевских в Бадене стала походить на
бессонную ночь, когда даже сильно погрузившись в
дрему, чувствуешь, как идет время и, вместе с тем, кон¬
ца этой ночи не предвидится, — сначала Федя заложил
свое обручальное кольцо, потом золотые серьги и брошь
Анны Григорьевны, которые он подарил ей к свадьбе, и
когда он ушел с ними, Анна Григорьевна стала плакать
и рыдать, может быть, впервые за все это время и даже
ломать себе руки, чего в присутствии Феди она никогда
себе не позволяла — по крайней мере, так она пишет в
своем «Дневнике», — проиграв деньги, вырученные за
брошь и серьги, он принялся за ее кружевную манти¬
лью — ее нигде не хотели брать — сначала он побежал с
116
Леонид Цыпкин
ней к ювелиру, но тот сказал, что берет только золотые
вещи, и указал на какого-то Weismann’a, но дверь у
Weismann’a была заперта, и Федя прибежал домой весь
измокший от дождя и пота, потому что, несмотря на
возобновление солнечной погоды, иногда бывали все
же кратковременные дожди, освежавшие улицы и дере¬
вья, — после обеда Федя снова побежал к Weismann’y,
но Weismann сказал, что таких вещей не принимает, и
дал адрес M-me Etienne — магазин ее находился на
площади, и хотя Федя бывал на этой площади, он ни¬
как не мог найти ее и почему-то все время попадал в
переулок, где находилась баня, — наконец он все-таки
вышел на площадь, — бумага, в которую была заверну¬
та мантилья, расползлась от дождя, и он прижимал па¬
кет локтем, чтобы мантилья не торчала оттуда, — М-ше
Etienne он не застал в магазине, но какая-то дама, вы¬
шедшая из двери, ведущей в комнаты, сказала, что она
сестра M-me Etienne и пусть он зайдет завтра, — он
снова побежал домой, потому что сегодня он непремен¬
но должен был выиграть, и снова бросился на колени
перед Анной Григорьевной — она дала ему свое обру¬
чальное кольцо, и он заложил его у Weismann’a, кото¬
рый, по словам Анны Григорьевны, был из жидов, а
Федя должен был его дожидаться, — на деньги, выру¬
ченные от заклада кольца Анны Григорьевны, Федя
выиграл 180 франков — он принес назад два заложен¬
ных кольца, свое и Анны Григорьевны, и букет цветов,
но это уже был последний вдох перед начинающейся
агонией: Федя метался между домом и вокзалом, забе¬
гая по дороге к закладчикам или на почту в ожидании
денег от Краевского, — одетый в черный берлинский
сюртук и такие же панталоны, он проделывал странные
движения, то превращаясь в жонглера, обтянутого чер¬
ным трико, с черным цилиндром на голове и в белых
лайковых перчатках, ловко подбрасывающего вверх об¬
ручальные кольца, платья и меховую шубку Анны Гри-
Лето в Бадене
117
горьевны и так же ловко, на лету, схватывающего их,
иногда добавляя к этому водовороту предметов свой
черный цилиндр, то превращаясь в балетного танцора,
тоже одетого в черное трико и исполняющего сложные
«па» из дивертисмента на фоне краснокирпичных домов
Бадена, передвигаясь путем вращения вокруг своей оси,
простирая руки то к небу, то к Анне Григорьевне, — в
ответ на его призыв она появлялась откуда-то сбоку,
словно из-за кулис, закутавшись, словно Кармен, в
свою все еще не заложенную мантилью, в длинной
юбке, прикрывающей ее стоптанные башмаки, — при ее
появлении он становился на одно колено и, пощелки¬
вая не то пальцами, не то кастаньетами, исполнял что-
то вроде серенады, а она, сорвав с себя монисты, броса¬
ла их ему — он подхватывал их на лету и продолжал
свою серенаду, оглушая ее звуками кастаньет, — она
бросала ему свою мантилью, затем, отщелкивая каблу¬
ками сношенных башмаков заданный партнером ритм,
снимала с себя платье и отдавала ему — вскочив с коле¬
на, он подбрасывал в воздух монисты, кольца, платье,
мантилью, ловко жонглируя ими, а она в это время за¬
ламывала руки над головой, совершая телодвижения,
которые делают обычно восточные танцовщицы, —
предметы, которые он подбрасывал, не возвращались к
нему — он подбросил вверх свой цилиндр, и тот тоже
исчез, затем снял с себя трико, оказавшееся его берлин¬
ским костюмом, и тоже запустил его куда-то вверх —
они были должны хозяйке за четыре дня, и она вполне
могла не прислать им обеда, а Marie, когда Анна Григо¬
рьевна попросила у нее утром кипяток, сказала, что
дрова жечь даром не годится, — неужели это была та же
Marie, громкоголосая девочка-подросток со своим гор¬
танным «Ja», всегда готовая услужить и даже тупая в
своем усердии? — впрочем, слуги всегда откровеннее
своих хозяев, и по одному лишь взгляду секретарши,
мимоходом брошенному на вас, вы можете безошибоч-
118
Леонид Цыпкин
но сказать, как относится к вам начальник, — они воз¬
вращались домой по Lichtentaler Allee после очередной
прогулки, потому что им ничего уже больше не остава¬
лось, кроме как гулять или делать вид, что они гуля¬
ют, — Анна Григорьевна не хотела идти по этой аллее
в своем затрапезном платье, почти единственном, ос¬
тавшемся после заклада вещей, но Федя настоял на сво¬
ем, и ей казалось, что все смотрят на нее, — солнце са¬
дилось, освещая гору с видневшимися там Старым и
Новым замками, и Федя остановился, чтобы полюбо¬
ваться видом, и попросил ее тоже остановиться, чтобы
посмотреть на эту картину, потому что это был чрезвы¬
чайно редкий момент, когда одновременно освещались
оба замка и вершина горы, покрытая зеленью, — еще
минута, и замки погрузятся в тень, и исчезнет этот сол¬
нечный трехугольник, но Анна Григорьевна продолжа¬
ла идти дальше, как будто бы не было этого освещен¬
ного треугольника, образованного двумя зубчатыми
башнями замков и вершиной горы, — она шла быстро,
даже чуть наклонившись вперед, но когда он крикнул:
«Аня!» — она пошла еще быстрее, почти побежала — он
бросился вслед за ней — он хотел вернуть ее, хотя бы
на несколько секунд, пока еще не было поздно, пока не
изменился угол падения солнечных лучей, но, навер¬
ное, уже было поздно — момент был упущен, и он не
сумел из-за нее полюбоваться этим редкостным видом —
он бежал вслед за ней по аллее, тяжело дыша, наталкива¬
ясь на гуляющих, — она свернула в боковую аллею и
на минуту исчезла из вида, но потом он увидел ее фи¬
гуру, мелькающую между деревьями, и ему показалось,
что она закрыла лицо руками, словно она рыдала, —
они прибежали домой почти одновременно, но все-таки
порознь — она вошла в дом, тяжело дыша, опустив го¬
лову, боясь встретить хозяйку, Marie или даже Терезу,
тоже служанку, — он же вбежал, еле сдерживая ярость,
душившую его, и, как только они оказались в комнатах,
Лето в Бадене
119
он схватил ее за руку и потащил к дверям, но она выр¬
валась и бросилась на кровать, как была, в платье, не
снимая сапог, закрыв лицо руками, — она всегда порти¬
ла ему самые редкостные минуты его жизни — неужели
так трудно было остановиться хотя бы на мгновение и
посмотреть на освещенную заходящим солнцем гору? —
подойдя к кровати, он силой отвел ее руки от лица —
оказывается, она вовсе не плакала — глаза ее были зак¬
рыты, и лицо ее имело какое-то отчужденное, почти
каменное выражение, — ага, она даже не хотела отве¬
чать ему! — он стал кричать — она закрыла руками уши
и стала мотать головой — вправо и влево, а затем, чуть
приоткрыв рот, стала нарочно болботать языком что-то
невнятное, словно поддразнивая его, — он метался
между кроватью и окном, то хватая ее за руки, пытаясь
отвести их от ее ушей, то крича, что он сейчас выбро¬
сится из окна, — но она ничего не хотела знать и мотая
головой, закрыв глаза, продолжала был-блыкать, —
тогда, сбросив с себя берлинский сюртук, он рванул на
себе жилет, так что затрещала материя и пуговицы по¬
сыпались на пол — без жилета костюм не возьмут в
заклад, но это только еще пуще раззадорило его, так что
теперь ему хотелось сделать что-нибудь совсем уже не¬
поправимое — задушитъ ее, — он встал на колени возле
кровати и начал с ненавистью всматриваться в ее лицо —
она лежала на спине, закрыв глаза, заткнув руками уши,
тесно сжав губы, словно желая отгородиться от окружа¬
ющего ее мира, — кто-то постучал в дверь соседней
комнаты — он вскочил с колен, словно пойманный с
поличным, и побежал через соседнюю комнату к двери —
это была Marie, — возможно, ее прислала хозяйка, а мо¬
жет быть, она пришла сама, но, увидев жильца с всклоко¬
ченной бородой и в разорванном жилете, она только
широко открыла рот и тут же убежала, — когда он вер¬
нулся, Анна Григорьевна лежала, укрывшись с головой,
и потертые сапоги ее стояли рядом с кроватью — один
120
Леонид Цыпкин
из них даже завалился на бок, и был виден почти напо¬
ловину стоптанный каблук — она так и не сумела от¬
дать их в починку, — горячая волна нежности и умиле¬
ния захлестнула его — он снова опустился на колени
возле кровати и стал целовать край одеяла, укрывавший
ее лицо, а потом, осторожно приподняв его, увидел, что
она спала, — выражение лица ее было спокойное и
кроткое, и знакомая желтизна, связанная с ее тепереш¬
ним положением, проступила на ее лбу и даже на ее
щеках, — весь остаток вечера он прошагал по комнатам
взад и вперед, зажегши свечу на своем столе, — иногда
подходя к Анне Григорьевне и поправляя одеяло, —
возможно, он обдумывал свою статью о Белинском, так
и не увидевшую свет, однако, скорей всего, его занима¬
ли иные проблемы, потому что на следующий день ут¬
ром, сопровождаемый напутствием Анны Григорьевны,
он, крадучись, вышел из квартиры, неся в руке ее сире¬
невое платье, связанное в узел, — благополучно мино¬
вав дверь хозяйки, — потому что ни ей, ни прислуге не
следовало его видеть с этим узлом, — он вышел из
подъезда и, чуть пригнувшись, прижимая к себе узел и
держась поближе к домам, словно цыган-конокрад, по¬
бежал по улицам только что проснувшегося Бадена к
лавке УѴеізтапп’а. Пять талеров, полученных за платье
Анны Григорьевны, он тут же проставил, с первого же
удара, и хотя в этом было что-то новое, потому что
первые два-три удара он обычно брал, его не удивило
это и даже не огорчило — он катился теперь под гору
все быстрее и быстрее — и в своем безостановочном
захватывающем дух падении натыкался на все, попа¬
давшееся ему по пути, даже не замечая ударов, которые
он получал, — выйдя из здания вокзала, он побежал в
«Европу», — не различая улиц, не отдавая себе отчета в
том, что он делал, — знакомый метрдотель, загораживая
ему своей плотной фигурой дорогу, сказал, что госпо¬
дин Тургенев уже съехали, — он не поверил ему и по-
Лето в Бадене
121
пытался обойти его, нацелившись на широкую мрамор¬
ную лестницу, устланную ковровой дорожкой, метрдо¬
телю пришлось широко расставить руки, чтобы не про¬
пустить его, словно он гонял кур — «кыш! кыш!» —
именно в этот момент появился Гончаров, он спускался
по лестнице не торопясь, тяжело неся свою оплывшую
фигуру, опираясь на трость с серебряным набалдашни¬
ком, — увидев Достоевского, он остановился на самой
нижней ступеньке лестницы и лениво подал ему свою
пухлую руку — сверху вниз, — вяло рассматривая его
своими рыбьими глазами, — метрдотель неохотно рети¬
ровался, словно пес, загнанный хозяином в будку, —
Гончаров молча выслушал посетителя, что-то горячо
говорившего ему и даже размахивавшего руками, —
вынув кошелек, пыхтя и отдуваясь, словно он подни¬
мался вверх по лестнице, он достал оттуда три золотые
монеты и отдал их гостю — коротко поклонившись
Гончарову, посетитель почти выбежал из вестибюля и
побежал к зданию вокзала. Он проиграл все три золо¬
тых, сразу же, даже с какой-то лихорадочной готовнос¬
тью, словно он был одержим ненасытным желанием
проигрыша или играл в поддавки, — быстрота его паде¬
ния все более захватывала его, — если он не сумел пре¬
ступить через какую-то черту в своем движении к вер¬
шине и катился теперь вниз, то неужели и здесь была
какая-то черта, какая-то граница, за пределы которой
ему не дано было ступить? — ведь здесь не было ника¬
ких внешних обстоятельств — нужно было только от¬
даться этому движению, этой стихии, и он, закрыв
глаза, летел вниз, — знакомые лица, водившие свой
хоровод, были теперь уже где-то наверху — усмехаясь,
они снова показывали на него пальцами, многозначи¬
тельно перемигиваясь и ухмыляясь, — Тургенев со сво¬
ей величественной осанкой и львиной гривой и с лор¬
нетом, нацеленным на него, Гончаров, отдувающийся
после завтрака из шести блюд, Некрасов и Белинский,
122
Леонид Цыпкин
увлеченно беседующие о каком-то постороннем пред¬
мете, Панаев с висячими мокрыми усами и хмельным
взглядом, — а там дальше еще фигуры и лица, знако¬
мые и незнакомые — все они переглядывались и под¬
мигивали друг другу, указывая на него, но — странное
дело — хоровод их был жалким, — им не дано было
испытать этого головокружительного падения, которо¬
му он отдался, — унизительно только нечто промежу¬
точное, среднее, цепляющееся за умеренность и благо¬
разумие, — именно такими они были, — только идея,
всепоглощающая и захватывающая, раскрепощает чело¬
века, делает его свободным и ставит надо всем, даже
если средством осуществления такой идеи является пре¬
ступление, — все эти господа не способны были не толь¬
ко отдаться такой идее, но даже понять ее, все они по¬
стоянно что-то рассчитывали и взвешивали, подчиняя
свою жизнь меркантильным соображениям, — прибе¬
жав домой и упав на колени перед Анной Григорьев¬
ной, самозабвенно каясь в проигранных деньгах, он ни
на секунду не расставался с этим ощущением захваты¬
вающего падения, дававшим ему чувство превосходства
над окружающим миром и даже некоторой жалости к
окружавшим его, — полчаса спустя он уже бежал по
раскаленным послеполуденным улицам Бадена, неся в
руке большой узел, в котором на сей раз находился бер¬
линский костюм, который Анна Григорьевна починила
в его отсутствие, — \ѴеІ5тапп’а не оказалось дома, тог¬
да он побежал к ІовеГю, но сумма, которую назвал
Іовеі, была просто смехотворной — он снова побежал к
\ѴеІ5тапп’у, — через полчаса, расталкивая любопытных и
игроков, — потому что теперь ему было все равно и ему
даже хотелось, чтобы его толкнули или оскорбили, — он
пробирался к игорному столу — из двенадцати франков,
полученных за костюм, он сразу проиграл три — знакомое
чувство захватывающего дух падения охватило его —
пусть они видят и знают, с какой легкостью и даже ра-
Лето в Бадене
123
достью он проигрывает, — они, дрожащие над каждым
крейцером, рассчитывающие каждое свое движение, —
он поставил на passe еще три франка и снова проиграл —
он ставил с необыкновенной легкостью и так же легко
отгребал от себя проигранные деньги — знакомая кару¬
сель вращалась вокруг него — фигуры с желтыми воско¬
видными лицами, словно из кунсткамеры, заложив
руки в карманы своих жилетов, нащупывая на дне их
какие-то жалкие сантимы или крейцеры, с завистью
смотрели на то, с какой легкостью он проигрывал
свои франки, — в это время по одной из боковых ал¬
лей, в стороне от заполненной расфранченными пара¬
ми Lichtentaler Allee, одетая в свое штопаное платье, ре¬
шительными шагами шла, даже почти бежала Анна
Григорьевна, — с самого утра она переводила с фран¬
цузского, занося в специально заведенную для этого
тетрадь свои только ей понятные стенографические
знаки, — ей надо было готовиться к тому, чтобы добы¬
вать хлеб самой, и она сидела за обеденным столом,
прилежно высунув кончик языка, делая свои пометки и
иногда прикрывая ладонями уши, когда грохот молотов
из кузницы, казалось, сотрясал стол, за которым она
работала, но сейчас нужны были неотложные и реши¬
тельные меры, и она, внимательно рассмотрев штопку
на подоле своего платья, надев шляпку с воткнутым
туда цветком и кинув мимолетный взгляд в небольшое
зеркало, где ее встретил хмурый взгляд исподлобья, по¬
казавшийся ей очень подходящим к задуманному ею
предприятию, неслышно проскользнула мимо хозяйс¬
кой двери, — подходя к зданию вокзала, она замедлила
свой шаг, стараясь придать себе уверенный и равно¬
душный вид, — поднявшись по лестнице, она сразу же
прошла в боковую залу, зная, что Федя первую полови¬
ну дня обычно играл в главной, — вынув из кошелька
один франк, припрятанный ею на самый крайний слу¬
чай, если бы, скажем, их стали выгонять из квартиры,
124
Леонид Цыпкин
она, не раздумывая, поставила его на rouge и выигра¬
ла, она снова поставила — теперь на noire — и снова
взяла — ее охватило чувство, похожее на то, которое
испытывает человек, долго не решавшийся войти в воду,
но наконец вошедший и ощутивший всю прелесть ку¬
пания, — она уже выиграла десять франков, но этого
было мало — она стала ставить еще и еще, и кучка
франков, лежавшая возле нее на зеленом сукне, стала
редеть — она начала проигрывать, — рядом с ней стояла
какая-то дама в светлом платье и в шляпке с вуалью —
дама тоже играла, но успевала поставить раньше, чем
Анна Григорьевна, потому что вуаль ее каждый раз
сцеплялась с цветком в шляпке Анны Григорьевны и
это мешало ей сосредоточиться — впрочем, возможно,
что Анна Григорьевна позаимствовала это от Феди, ко¬
торому то и дело кто-то мешал во время игры, — в это
время Федя, игравший в средней зале, неожиданно взял
на manque, потом на rouge и даже на zero, и чем нерас¬
четливей и бездумней он ставил, поскольку он все еще
играл в поддавки, тем вернее выходил выигрыш, — в
какой-то момент он даже подумал, что, может быть, в
этом и состоит система — играть вот так, бессистемно,
но мысль эта только промелькнула — лица играющих и
любопытных снова закружились вокруг него, хотя он
их теперь почти не замечал, — это была настоящая ка¬
русель, вращающаяся с бешеной скоростью, так что все
лица игравших и любопытных сливались в сплошную
желтую полосу, но он чувствовал, как отвисли их челю¬
сти от удивления и с какой завистью, настоящей зави¬
стью, смотрели они на то, как он брал ставку за став¬
кой, небрежно загребая выигранные деньги, — как им
было теперь далеко до него! — он снова поднимался в
гору, и знакомые лица, водившие свой хоровод, те¬
перь уже были где-то внизу, а на вершине горы, по¬
крытой облаками, проглядывал знакомый хрустальный
дворец — он поставил на zero и сразу спустил почти
Лето в Бадене
125
половину выигранной суммы, поставил на rouge и сно¬
ва проиграл — вокруг него все как-то сразу потускнело,
на лицах, окружавших его проглядывала теперь еле
сдерживаемая радость, карусель вращалась теперь толь¬
ко по инерции — он снова летел с горы, больно ушиба¬
ясь и чувствуя, что ему не за что ухватиться, — вся его
теория с падением ничего не стоила — он просто при¬
думал ее, чтобы сделать не столь болезненными свои
ушибы, представив их себе и другим в ореоле какой-то
великой идеи и жертвенности, — впрочем, не поступа¬
ем ли и мы подобным образом, то и дело обманывая
себя, придумывая удобные теории, призванные смяг¬
чить удары, наносимые нам судьбой, или оправдать
наши неудачи и слабости? — не в этом ли кроется раз¬
гадка так называемого перелома, который произошел с
Достоевским на каторге? — болезненное самолюбие его
никогда не сумело бы смириться с теми унижениями,
которым он подвергался там, — выход был только один:
считать эти унижения заслуженными — «Я несу крест и
заслужил его», — писал он в одном из писем, — но для
этого следовало представить все свои прежние взгляды,
за которые он пострадал, ошибочными и даже преступ¬
ными, — и он сделал это, неосознанно, конечно, — сама
охранительная природа человеческой психики, особенно
психики человека не слишком сильного духом, не спо¬
собного дать пощечину Кривцову, как это сделал один
из заключенных, или отомстить своим обидчикам, сама
природа его психики сработала, сделал это за него, не
только не сообразуясь с доводами разума, но в корне из¬
менив, приспособив их к себе, и только лишь иногда, в
крайние минуты своей жизни, словно вольтова дуга в
темноте, вспыхивали притоптанные и загашенные виде¬
ния и образы, озаряя своим безжалостным светом карти¬
ны и сцены каторжной его жизни и ссылки, и тогда он
содрогался и вступал в мысленное единоборство со
своими обидчиками, но даже и тут оказывался по-
126
Леонид Цыпкин
бежденным, и точно такое же спасительное для его духа
чувство вины испытал он во время той истории на ру¬
летке с незнакомым господином — в меньшей степени
это касалось его отношений с панаевцами, но и здесь
порой подделываясь к Тургеневу и даже восхищаясь
им, он делал это ненароком, искренне, подсознательно
охраняя свое самолюбие и свою гордость, но здесь
было проще, потому что единоборство могло происхо¬
дить здесь в сфере интеллектуальной и духовной, в его
сфере, но даже здесь видения и картины его попранно¬
го самолюбия не оставляли его — за окном, покрытым
серовато-грязной пеленой снега, извивающейся крас¬
ной змейкой проскочила неоновая надпись: «Ижорс-
кий завод» — Ижоры — это был уже почти Ленинград,
его пригороды, его дачи, его окраины, населенные свет¬
ловолосыми чухонцами с невыразительными бес¬
кровными лицами — впрочем, мне больше хотелось так
думать — «Подъезжая под Ижоры...» невольно вспом¬
нил я пушкинскую строку, которую я почему-то всегда
вспоминал в этом месте — дань штампу мышления,
ничего не поделаешь, — почему-то вслед за этим обяза¬
тельно приходила мысль, что Пушкин ел здесь пожаре-
кие котлеты, — возможно, это связано с близостью со¬
звучий в словах «Ижоры» и «пожарские», а может быть,
он действительно ел там пожарские котлеты, ожидая
перекладных и небрежно флиртуя с дочерью станцион¬
ного смотрителя, а по столбовой дороге, ведущей в Пе¬
тербург, в сгущающихся сумерках мела поземка, и вот
уже, звеня колокольчиками, катится санная тройка с
ямщиком на облучке, подстегивающим бодро бегущих
лошадей, под полозьями скрипит снег, а в санях, ук¬
рывшись меховым пологом, мчится в Петербург сам
Александр Сергеевич, радостно возбужденный выпи¬
тым вином, красотой смотрительской дочки, предвку¬
шением петербургских балов и предстоящим свиданием
с какой-нибудь очередной светской красавицей, с кото-
Лето в Бадене
127
рой он еще накануне завел интрижку, и в голове его
сами собой складываются строки и строфы, которые
потом будут перепечатываться из одного собрания со¬
чинений в другое, и десятки пушкиноведов будут ана¬
лизировать ритмы и размер этих нескольких строф и
выяснять, споря до бешенства и изнеможения на лите¬
ратуроведческих семинарах, точную дату, побудитель¬
ные мотивы и предмет посвящения этих стихов, — ах,
Пушкин! Пушкин! до чего ты засел в сердцах и умах, —
эдакий смуглый кудрявый арапчонок с чуть выпуклы¬
ми голубыми глазами (о цвете волос Пушкина споры
среди пушкиноведов до сих пор еще не утихли), затем
зрелый Пушкин с кудрявыми волосами и с суживаю¬
щимся книзу лицом, покрытым не слишком густыми
бакенбардами и слегка обросшим, что придает лицу не
слишком опрятный вид, и, наконец, Пушкин, портрет
которого висит в доме на Мойке, — с изможденным
бледным лицом и с прядями волос, прилипшими к
мокрому лбу, похожий на затравленного зверя, — таким
он, наверное, был в последние месяцы своей жизни, а
может быть, и в последние дни накануне дуэли — ах,
этот Пушкин, погибший из-за своей холодно-расчетли¬
вой жены, не стеснявшейся шнуровать корсет в присут¬
ствии лакеев и даже владельца книжной лавки, которо¬
го она вызвала к себе в будуар, чтобы выторговать у
него лишние пятьдесят золотых за стихи мужа! — ах,
Пушкин! Пушкин! Дон Жуан, насмешливый, пламен¬
ный, почти бретер, паливший из пистолета в голом
виде в номере кишиневской гостиницы, а затем разгу¬
ливавший по городу в каком-то красном колпаке, Пуш¬
кин, отрастивший себе ноготь на мизинце, словно ка¬
кой-нибудь пошлый жуир или конторский служащий,
Пушкин, едва достигавший ростом до середины совер¬
шенного по своей форме уха своей жены и тем не менее
брюхативший ее каждый год, что не мешало ему жесто¬
ко и не всегда без основания ревновать ее, — если бы я
128
Леонид Цыпкин
был художником, я бы написал картину, которую на¬
звал бы: «Свадьба Пушкина со смертью», где Пушкина
я изобразил бы в реалистической манере, а Гончарову —
в виде причудливо изгибающихся линий, каждая из ко¬
торых призвана символизировать определенные части
тела — руки, ноги, голову или торс — эдакое хитросп¬
летение, совершенно искажающее наше представление о
пропорциях человеческого тела, — не так давно я видел
подобные картины в квартире одной художницы-мо¬
дернистки, увлекающейся рисованием таких женских
фигур, чрезвычайно похожих одна на другую и, по-ви-
димому, призванных изображать какое-то дьявольское
или даже сатанинское начало, — обозначающие руки и
ноги и многократно обвивающие вокруг такого же ус¬
ловного тела и головы и оканчивающиеся в виде щупа¬
лец или просто сплетающиеся между собой, могут быть
прослежены только с помощью создательницы этих
картин, держащей в руке указку, словно преподаватель
географии, показывающий ход изотерм или изобар, и
все же неплохо, чтобы во время свадьбы Гончарова об¬
вивала шею реального Пушкина одной из таких страш¬
ных линий — это был бы уже почти Пушкин в объяти¬
ях спрута, — впрочем, может быть, все это крайне
наивно, но после посещения квартиры этой художницы
меня не раз одолевала мысль о такой картине, и при
следующем посещении ее студии я попробовал подска¬
зать ей такую тему, но она сказала, что Пушкин вообще
ее не очень волнует, как, впрочем, и меня, и мне это
было очень приятно, потому что я почти уже не нахожу
людей, которые бы не считали Пушкина своим куми¬
ром — особенно женщины и, прежде всего, поэтессы,
начиная от Марины Цветаевой, писавшей про него:
«Страх мужей, услада жен», — посвятившей ему целую
книгу, тайно и явно влюбленной в него и кончая Ахма¬
дулиной, воспевающей его в своих туманных сомнам¬
булических стихах, но, вероятно, вряд ли найдется еще
Места Достоевского
в Санкт-Петербурге
О Л. Цыпкин. Фотографии.
Инженерный замок, в котором Ф.М. Достоевский жил с ян¬
варя 1838 г. по август 1840 г.
«Федор Михайлович... не принимал участия в играх, сидел,
углубившись в книгу, и искал уединенного места; вскоре на¬
шлось такое место и надолго стало его любимым: глубокий угол
четвертой камеры с окном, смотревшим на Фонтанку» (Григо¬
рович Д.В. Из «Литературных воспоминаний» // Ф.М. Достоев¬
ский в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1964.
Т. 1. С. 127).
«Кондуктор Достоевский обычно занимался в угловой спаль¬
не своей роты, в так называемой “круглой камере второго этажа”,
выходящей окном на Фонтанку» (Саруханян Е.П. Достоевский в
Петербурге. Л.: Лениздат, 1972. С. 16)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с весны 1842 г. по
начало 1846 г.
Владимирский пр., 11 (Владимирский пр., дом К.А. Прянич-
никова)
«С начала 1842 года брат начал подыскивать другую кварти¬
ру... После долгих розысков он остановился на квартире в Граф¬
ском переулке, что близ Владимирской церкви, в доме Прянич-
никова. Квартира эта... состояла из трех комнат, передней и
кухни; первая комната была общая, вроде приемной, по одну
сторону ее была комната брата и по другую... комнатка для меня»
(Достоевский А.М. Из «Воспоминаний»//Ф.М. Достоевский в
воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 93).
«Дом, где мы жили, находился на углу Владимирской и Граф¬
ского переулка; квартира состояла из кухни и двух комнат с тремя
окнами, выходившими в Графский переулок» (Григорович Д.В.
Из «Литературных воспоминаний» // Ф.М. Достоевский в вос¬
поминаниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 130).
«Когда Федор Михайлович окончил курс в академических
классах, то он поступил на службу в С.-Петербурге при инже¬
нерном департаменте. Жил он тогда на углу Владимирской ули¬
цы и Графского переулка» (Трутовский К.А. Воспоминания о
Федоре Михайловиче. Там же. С. 107)
Дом, в котором жил Некрасов в момент прихода к нему Гри¬
горовича с рукописью «Бедных людей».
«В начале зимы я начал вдруг “Бедных людей”... Кончив
повесть, я не знал, как с ней быть и кому отдать. Литератур¬
ных знакомств я не имел совершенно никаких, кроме разве
Д.В. Григоровича... Зайдя ко мне, он сказал: “Принесите руко¬
пись... Некрасов хочет к будущему году сборник издать, я ему
покажу”. Я снес, видел Некрасова минутку, мы подали друг
другу руки. Я сконфузился от мысли, что пришел с своим сочи¬
нением, и поскорей ушел, не сказав с Некрасовым почти ни сло¬
ва» (Достоевский Ф.М. Из «Дневника писателя» за 1877 год //
Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. М.: Ху-
дож. лит., 1964. Т. 1. . С. 147-148)
Дом, в котором с 1842 г. по 1846 г. жил В.Г. Белинский.
Невский пр., 68 (Невский пр., дом А.Ф. Лопатина)
«Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома,
смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь,
всем существом своим ощущал, что в жизни моей произошел
торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то
совсем новое, но такое, чего я не предполагал тогда даже в самых
страстных мечтах моих» (Достоевский Ф.М. Из «Дневника пи¬
сателя» за 1877 год // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях со¬
временников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 151)
Дом, в котором помещалась кондитерская Вольфа и Беран¬
же. В этой кондитерской весной 1846 г. состоялось знакомство
Ф.М. Достоевского с Д.С. Петрашевским.
Невский пр., 18 (Невский пр.)
«Знакомство наше было случайное. Я был, если не ошиба¬
юсь, вместе с Плещеевым в кондитерской у полицейского моста
и читал газеты. Я видел, что Плещеев остановился говорить с
Петрашевским, но я не разглядел лица Петрашевского. Минут
через пять я вышел. Не доходя Большой Морской, Петрашев-
ский поравнялся со мной и вдруг спросил меня: “Какая идея
вашей будущей повести, позвольте спросить?”» (Отдельные
показания Ф.М. Достоевского // Бельчиков Н.Ф. Достоевский
в процессе петрашевцев. М.: Наука, 1971. С. 124)
фа)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил в сентябре 1846 г.
Ул. Плеханова (Большая Мещанская ул., дом Б.И. Кохендор-
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с ноября 1846 г. по
февраль 1847 г.
В.О., Большой пр. (В.О., Большой пр., дом В.И. Солошича)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с весны 1847 г. по
день ареста 23 апреля 1849 г.
Пр. Майорова, 8 (Вознесенский пр., дом Шиля)
«III отделение
собственной его импе¬
раторского величества
канцелярии и I экспе¬
диции
С.-Петербург 22 апреля
1849 года
№675
Секретно
Г-ну майору С.-Пе
тербургского и жан
дармского дивизиона
Чудинову.
По высочайшему повелению, предписываю Вашему высоко¬
благородию завтра в 4 часа пополуночи арестовать отставного
инженера-поручика и литератора Федора Михайловича Достоев¬
ского, живущего на углу Малой Морской и Вознесенского про¬
спекта в доме Шиля, в 3-м этаже, в квартире Бремера, опечатать
все его бумаги и книги, и оные вместе с Достоевским доставить в
III отделение его императорского величества канцелярии.
Генерал-адъютант гр. Орлов».
(Выписка из секретного предписания III отделения об аресте
Ф.М. Достоевского // Бельчиков Н.Ф. Достоевский в процессе
петрашевцев. М.: Наука, 1971. С. 93)
Подъезд и ворота дома, в котором Ф.М. Достоевский жил с
весны 1847 г. по день ареста 23 апреля 1849 г.
Пр. Майорова, 8 (Вознесенский пр., дом Шиля)
«Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка... У подъез¬
да стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и подполковник»
(Собственный рассказ Ф.М. Достоевского о его аресте, записан¬
ный им в альбом дочери А.П. Милюкова в 1860 г: Милюков А.П.
Федор Михайлович Достоевский //Ф.М. Достоевский в воспо¬
минаниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 193)
Здание, в котором помещалось III отделение.
Наб. Фонтанки, 16 (Наб. Фонтанки, 16)
«...мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего
сада. Там было много ходьбы и народу. Я встретил многих знако¬
мых. Все были заспанные и молчаливые... беспрерывно входили
голубые господа с разными жертвами» (Собственный рассказ
Ф.М. Достоевского о его аресте, записанный им в альбом дочери
А.П. Милюкова: Милюков А.П. Федор Михайлович Достоев¬
ский // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников.
М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 193)
Дом, в котором 14 апреля 1860 г. был сыгран «Ревизор» с
участием Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева, Д.В. Григорови¬
ча, А.Н. Майкова, А.В. Дружинина, А.А. Краевского.
Набережная Мойки, 16 (Мойка, дом Руадзе)
«...и Писемский... и я предоставили Федору Михайловичу
полную свободу в выборе роли, и он без всяких обдумываний
остановился на роли почтмейстера Шпекина» (Вейнберг П.И.
Литературные спектакли //Ф.М. Достоевский в воспомина¬
ниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 331)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с сентября 1861 г. по
август 1863 г. и в котором помещалась редакция журнала М.М. и
Ф.М. Достоевских «Эпоха». В этом же доме жил и М.М. Достоев¬
ский.
Казначейская ул., 1 (Малая Мещанская ул., дом А.А. Астафь¬
евой).
«Редакция была у Михайла Михайловича, жившего в Малой
Мещанской в угольном доме, выходившем на Екатерининский
канал... Часа в три пополудни мы сходились обыкновенно в ре¬
дакции с Федором Михайловичем, он после своего утреннего
чаю, а я после своей утренней работы. Тут мы пересматривали
газеты, журналы, узнавали всякие новости и часто потом шли
вместе гулять до обеда» (Страхов Н.Н. Воспоминания о Федоре
Михайловиче Достоевском //Ф.М. Достоевский в воспомина¬
ниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 1. С. 288).
Тот же дом, что и на предыдущей фотографии (последний
слева). Вид со стороны Казначейской улицы.
Казначейская ул., 1 (Малая Мещанская ул., дом А.А. Астафь¬
евой)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил в апреле 1861 г.
Казначейская ул., 9 (Малая Мещанская ул., дом Евреинова)
Фото № 15. Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с августа
1864 г. по январь 1867 г.
Казначейская ул., 7 (Малая Мещанская ул., дом И.М. Олон-
кина)
«...я подошла к дому Алонкина и у стоявшего в воротах двор¬
ника спросила, где квартира № 13. Он показал мне направо, где
под воротами был вход на лестницу. Дом был большой, со мно¬
жеством мелких квартир, населенных купцами и ремесленника¬
ми. Он мне сразу напомнил тот дом в романе “Преступление и
наказание”, в котором жил герой романа Раскольников. Квар¬
тира № 13 находилась во втором этаже» (Достоевская Л.Г. Вос¬
поминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 49)
Троицко-Измайловский собор, в котором 15 февраля 1867
года происходило венчание Федора Михайловича Достоевского
и Анны Григорьевны Сниткиной.
Измайловский пр. (Измайловский пр.).
«Подъехали к Измайловскому собору... Я... вышла из кареты
и, закрыв фатою образ, вошла в собор. Завидев меня, Федор Ми¬
хайлович быстро подошел, крепко схватил меня за руку и сказал:
“Наконец-то я тебя дождался! Теперь уж ты от меня не уйдешь!”»
(Достоевская А.Г. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 108).
«С Варшавского вокзала мы Измайловским проспектом про¬
езжали мимо собора св. Троицы, в котором происходило наше
венчание. Мы с мужем помолились на церковь» (Там же. С. 203)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с февраля по апрель
1867 г.
Пр. Майорова, 29 (Вознесенский пр., дом Ширмер)
«Для нас Федор Михайлович нашел квартиру на Вознесен¬
ском проспекте в доме Толя*, прямо против церкви Вознесения.
Вход был внутри двора, а окна квартиры выходили на Вознесен¬
ский переулок» (Достоевская А.Г. Воспоминания. М.: Худож.
лит., 1971. С. 106)
* Дом Ширмер А.Г. Достоевская в своих воспоминаниях на¬
зывает «домом Толя» (Саруханян Е.П. Достоевский в Петербур¬
ге. Л.: Лениздат, 1972. С. 163).
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с 10 июля по конец
июля 1871 г.
Пр. Римского-Корсакова, 2 (Екатерингофский пр., 3)
«8 июля 1981 г. ...вернулись мы в Петербург после четырех¬
летнего пребывания за границей... Мы остановились в гостинице
на Большой Конюшенной улице, но прожили там всего два дня.
Оставаться в ней, ввиду приближавшегося прибавления семей¬
ства, было неудобно... Мы заняли две меблированные комнаты в
третьем этаже дома № 3 по Екатерингофскому проспекту» (Дос¬
тоевская А.Г. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 203)
Здание, в котором с 1873 г. помещалась редакция журнала
«Гражданин», выходившего в 1873 г. и в первые месяцы 1874 г.
под редакцией Ф.М. Достоевского.
Невский пр., 77 (Невский пр.)
Здание бывшей типографии Траншеля, в которой печатался
журнал «Гражданин».
Невский пр., 47 (Невский пр.)
«В типографии Федор Михайлович... не только читал кор¬
ректуру, но и просматривал и исправлял весь свой редакцион¬
ный материал и тут же писал свои “Дневники”... Когда он писал
разговоры, он всегда, прежде чем написать, несколько раз по¬
вторял их шепотом или вслух, делая при этом соответствующие
жесты, как будто видел перед собой изображенное лицо» (Тимо¬
феева В.В. (Починковская О.). Год работы с знаменитым писате¬
лем // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. М.:
Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 145)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с зимы 1873 г. до мая
1874 г.
Литовский пр., 25 (Литовский пр., дом Сливчанского)
«Чтобы жить поближе к редакции “Гражданина”, нам при¬
шлось переменить квартиру и поселиться на Лиговке, на углу Гу¬
сева переулка, в доме Сливчанского» (Достоевская А.Г. Воспо¬
минания. М.: Худож. лит., 1971. С. 253)
Здание бывш. гауптвахты на Сенной площади (ныне авто¬
вокзал на пл. Мира), где в марте 1875 г. Ф.М. Достоевский от¬
был двухсуточный арест за статью в «Гражданине».
Пл. Мира (Сенная пл.)
«Тяготило в то время Федора Михайловича и то, что... ему все
еще не удавалось отсидеть свой двухсуточный арест, к которому
он был приговорен в прошлом году за статью в “Гражданине”...
21-го числа, утром, явился к нам околодочный, Федор Михайло¬
вич его уже ожидал... Я же через два часа должна была зайти в
участок узнать, в каком именно учреждении муж будет помещен.
Оказалось, его поместили на гауптвахте на Сенной» (Достоев¬
ская А.Г. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 257—258).
«...я поехал в известный уголок Сенной площади. Меня тот¬
час же пропустили... Федор Михайлович сидел за маленьким
простым столом, пил чай, курил свои папиросы, и в руках его
была книга» (Соловьев Вс.С. Воспоминания о Ф.М. Достоев¬
ском // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников.
М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 198)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с середины сентября
1875 г. до середины мая 1876 г.
Греческий пр., 6 (Греческий пр., дом А.П. Струбинского)
«Жил в то время Федор Михайлович на Греческом проспекте,
в доме, стоящем между греческою церковью и Прудками. Дом
этот был такой же старый, как и тот, в котором он жил перед тем
на Лиговке, на углу Гусева переулка. Квартира его находилась в
третьем этаже...» (Александров МЛ Федор Михайлович Достоев¬
ский в воспоминаниях типографского наборщика в 1872—1881
годах // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. М.:
Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 241)
Здание бывшего С.-Петербургского клуба художников, где
в рождественские дни 1875 г. Ф.М. Достоевский был на елке в
детском саду (Саруханян Е.П. Достоевский в Петербурге. Л.:
Лениздат, 1972. С. 234).
Ул. Рубинштейна, 13 (Троицкий пер., «Зал Павловой»)
Дом, в котором с 1857 по 1877 г. жил Н.А. Некрасов (ныне
квартира-музей Н.А. Некрасова) и куда Ф.М. Достоевский при¬
ходил навещать больного поэта, а 30 декабря 1877 г. приехал на
вынос его тела.
Литейный пр., 36 (Литейный пр., дом Краевского)
«Узнав, что Некрасов опасно болен, Федор Михайлович стал
часто заходить к нему — узнать о здоровье. Иной раз просил не
будить больного, а лишь передать ему сердечное приветствие.
Иногда муж заставал Некрасова бодрствующим, и тогда тот чи¬
тал мужу свои последние стихотворения...» (Достоевская Л.Г.
Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 316).
«Федор Михайлович... решил поехать на вынос его тела и на
его погребение. Рано утром 30 декабря мы приехали на Литей¬
ную к дому Краевского, где жил Некрасов, и здесь застали мас¬
су молодежи с лавровыми венками в руках» (Там же. С. 317)
Дом, в котором Ф.М. Достоевский жил с октября 1878 г. по
день смерти 28 января (3 февраля) 1881 г.
Кузнечный пер., 5 (Кузнечный пер., дом Клинкострема)
«Вернувшись осенью в Петербург, мы... поселились в Куз¬
нечном переулке... где через два с половиной года было сужде¬
но судьбою умереть моему мужу. Квартира наша состояла из
шести комнат... Семь окон выходили на Кузнечный переулок, и
кабинет мужа находился там, где прибита в настоящее время
мраморная доска» (Достоевская А.Г. Воспоминания. М.: Худож.
лит., 1971. С. 323)
Дом, в котором жили Полонские. На «пятницах» у Полон¬
ских часто бывал Ф.М. Достоевский.
Звенигородская ул., 18/86 (Звенигородская ул.)
«Это было в зиму 1878—1879 года... Жили тогда Полонские
на углу Николаевской и Звенигородской, окнами на Семенов¬
ский плац.
В прихожей меня поразило количество шуб... и рядом с этим
полная тишина у среднего из трех окон стоял кто-то, а вокруг
его сплошной стеной столпились мужчины и нарядные женщи¬
ны... и молча слушали. В первую минуту я могла только расслы¬
шать глухой, взволнованный голос: “Холодно!.. Ужасно холодно
было!! Это самое главное. Ведь с нас сняли не только шинели, но
и сюртуки... А мороз был двадцать градусов...” И вдруг, в проме¬
жутке между стоящими передо мной людьми, я увидела серова¬
тое лицо, сероватую жидкую бороду, недоверчивый, запуганный
взгляд и сжатые, точно от зябкости, плечи. “Да ведь это Достоев¬
ский!”, — чуть не крикнула я» (Леткова-Султанова Е.П. О Ф.М.
Достоевском. Из воспоминаний // Ф.М. Достоевский в воспо¬
минаниях современников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 380—381)
Здание бывшего Благородного собрания, где Ф.М. Досто¬
евский часто выступал на благотворительных вечерах.
Невский пр., 15 (Невский пр.)
«...в 1879—1880 годах Федору Михайловичу часто приходи¬
лось читать в пользу различных благотворительных учрежде¬
ний, Литературного фонда и т.п. ...Литературные вечера устраива¬
лись большею частью в зале городского Кредитного общества...
или в Благородном собрании у Полицейского моста» {Досто¬
евская А.Г. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 340
Бывший особняк Штакеншнейдеров. В доме у Елены Анд¬
реевны Штакеншнейдер Ф.М. Достоевский периодически бы¬
вал в 70-е годы, особенно часто в 1879—1880 гг.
Ул. Халтурина, 10 (ул. Миллионная).
«1880 год. Пятница, 10 октября. Днем был Достоевский... Он
все еще сильно кашляет, но вообще смотрит лучше... Говорит,
что освободился на неделю от “Карамазовых” и отдохнул бы, да
ворох неотвеченных писем не дает покоя... Среда, 15 октября.
Вчера был наш вторник. Гости оставались до трех часов. Досто¬
евский прочел изумительно “Пророка”» (Штакеншнейдер Е.А.
Из «Дневника» //Ф.М. Достоевский в воспоминаниях совре¬
менников. М.: Худож. лит., 1964. Т. 2. С. 302)
Владимирская церковь, находившаяся неподалеку от по¬
следней квартиры Ф.М. Достоевского в Кузнечном пер.
Владимирская пл. (Владимирская пл.).
«Хотя доктор стал уверять, что опасности особенной нет,
но, чтоб успокоить больного, я исполнила его желание. Мы
жили вблизи Владимирской церкви, и приглашенный священ¬
ник, о. Мегорский, чрез полчаса был уже у нас» (Достоевская
А.Г. Воспоминания. М.: Худож. лит., 1971. С. 373).
«Часов в 10 утра подъехали мы... ко Владимирской церкви и
принуждены были оставить извозчика: весь Кузнечный и даже
часть Владимирской площади были покрыты народом. По Куз¬
нечному стройными линиями стояли уже десятка два или три
венков, вплоть до самого дома, где находилась квартира Федора
Михайловича» (Тюменев И.Ф. Из дневника. Литературное на¬
следство. М.: Наука, 1973. Т. 86. С. 340)
Владимирская церковь. Деталь.
Владимирская пл. (Владимирская пл.)
«В глубине от дома послышалось пение: гроб вынесли из
квартиры... венки поднялись, толпа заколыхалась... На коло¬
кольне Владимирской церкви загудел колокол, и почти вслед
за первым ударом... раздалось торжественное “Святый боже”»
(Тюменев И.Ф. Из дневника. Литературное наследство. М.: На¬
ука, 1973. Т. 86. С. 340)
Бронзовый бюст Ф.М. Достоевского на его могиле в Некро¬
поле Александро-Невской лавры
«Дом Раскольникова».
Гражданская ул., 19 (угол Средней Мещанской ул. и Столяр¬
ного пер.).
«В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер,
один молодой человек вышел из своей каморки, которую на¬
нимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы
в нерешимости, отправился к К-ну мосту... Каморка его при¬
ходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома...»
(Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Поли. собр.
соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 5)
«Дом процентщицы».
Наб. канала Грибоедова, 104 (Екатерининский канал)
«С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к
преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на кана¬
ву, а другою в —ю улицу. Этот дом стоял весь в мелких кварти¬
рах и заселен был всякими промышленниками — портными,
слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущи¬
ми от себя, мелким чиновничеством и проч. Входящие и выхо¬
дящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах
дома» {Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Поли,
собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 7)
Лестница, ведущая к «каморке Раскольникова».
а) Восемь верхних ступеней.
б) Пять нижних ступеней.
Гражданская ул., 19 (угол Средней Мещанской ул. и Столяр¬
ного пер.)
«Он бросился к двери, прислушался, схватил шляпу и стал
сходить вниз свои тринадцать ступеней, осторожно, неслышно,
как кошка» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание //
Поли. собр. соч. Л.: Наука. Т. 6. С. 57)
Вход в дворницкую в «доме Раскольникова».
Гражданская ул., 19 (угол Средней Мещанской ул. и Столяр¬
ного пер.)
«Вдруг он вздрогнул. Из каморки дворника, бывшей от него
в двух шагах, из-под лавки направо что-то блеснуло ему в гла¬
за... Он осмотрелся кругом — никого. На цыпочках подошел
он к дворницкой, сошел вниз по двум ступенькам... бросился
стремглав на топор (это был топор) и вытащил его из-под лав¬
ки... тут же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки засунул
в карманы и вышел из дворницкой; никто не заметил!» (Досто¬
евский Ф.М. Преступление и наказание // Полн. собр. соч. Л.:
Наука, 1973. Т. 6. С. 59-60)
Двор-колодец в «доме процентщицы».
Наб. канала Грибоедова, 104 (Екатерининский канал)
«Много окон, выходивших на этот огромный квадратный
двор, было отперто в эту минуту, но он не поднял головы — силы
не было» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Поли,
собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 60)
Вход на лестницу, ведущую к «квартире процентщицы».
Наб. канала Грибоедова, 104 (Екатерининский канал)
«Лестница к старухе была близко, сейчас из ворот направо.
Он уже был на лестнице...» (Достоевский Ф.М. Преступление и
наказание // Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 60)
Здание полицейской конторы, в котором допрашивали Рас¬
кольникова.
Большая Подьяческая ул., 26 (Большая Подьяческая ул., 26)
«На улице опять жара стояла невыносимая... Опять пыль,
кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных... Кон¬
тора была от него с четверть версты. Она только что переехала
на новую квартиру, в новый дом... Войдя под ворота, он увидел
направо лестницу... “Войду, стану на колена и все расскажу...” —
подумал он...» {Достоевский Ф.М. Преступление и наказание //
Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 74—75)
Набережная канала Грибоедова (бывш. Екатерининского
канала). Вознесенский мост
«Он бродил по набережной Екатерининского канала уже с
полчаса, а может и более, и несколько раз посматривал на схо¬
ды в канаву, где их встречал. Но и подумать нельзя было испол¬
нить намерение: или плоты стояли у самых сходов и на них
прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди
так и кишат, да и отовсюду с набережной, со всех сторон, мож¬
но видеть, заметить: подозрительно, что человек нарочно со¬
шел, остановился и что-то в воду бросает. А ну как футляры не
утонут, а поплывут?» {Достоевский Ф.М. Преступление и нака¬
зание // Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 84).
«Раскольников прошел прямо на —ский мост*, стал на сре¬
дине, у перил, облокотился на них обоими локтями и принялся
глядеть вдоль.... Склонившись над водою, машинально смотрел
он на последний, розовый отблеск заката, на ряд домов, тем¬
невших в сгущавшихся сумерках, на одно отдаленное окошко
где-то в мансарде, по левой набережной, блиставшее точно в
пламени от последнего солнечного луча, ударившего в него на
мгновение, на темневшую воду канавы и, казалось, со внима¬
нием всматривался в эту воду» (Там же. С. 131)
* Вознесенский мост {Анциферов Н.П. Петербург Достоев¬
ского. Пг.: Изд-во «Брокгауз и Ефрон», 1923).
Переулок, которым обычно ходил Раскольников.
Переулок Бринько (Таиров пер.)
«Миновав площадь, он попал в переулок... Он и прежде про¬
ходил часто этим коротеньким переулком, делающим колено и
ведущим с площади на Садовую. В последнее время его даже
тянуло шляться по всем этим местам, когда тошно станови¬
лось, “чтобы еще тошней было”... Тут есть большой дом, весь
под распивочными и прочими съестно-выпивательными заве¬
дениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые, как
ходят “по соседству” — простоволосые и в одних платьях... “Не
зайти ли? — подумал он. — Хохочут! Спьяну. А что ж, не напить¬
ся ли пьяным?”» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание
// Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 122)
«Хрустальный дворец», где Раскольников прочел заметку об
убийстве старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы. Здесь же
состоялась его встреча со Свидригайловым.
Московский пр., 4 (Забалканский пр., дом Вяземского)
«Он вышел в другую улицу: “Ба! ‘Хрустальный дворец’!
Давеча Разумихин говорил про ‘Хрустальный дворец’. Толь¬
ко, чего бишь я хотел-то? Да, прочесть!.. Зосимов говорил,
что в газетах читал...”» {Достоевский Ф.М. Преступление и
наказание // Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 123).
«Он находился на —ском проспекте, шагах в тридцати или в
сорока от Сенной... Весь второй этаж дома налево был занят
трактиром. Все окна были отворены настежь... Он было хотел
пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на —ский проспект,
как вдруг, в одном из крайних отворенных окон трактира, увидел
сидевшего у самого окна, за чайным столом, с трубкою в зубах,
Свидригайлова» (Там же. С. 355)
«Дом Сонечки Мармеладовой».
Канал Грибоедова, 73 (Екатерининский канал)
«А Раскольников пошел прямо к дому на канаве, где жила
Соня. Дом был трехэтажный*, старый и зеленого цвета. Он до¬
искался дворника и получил от него неопределенные указания,
где живет Капернаумов портной. Отыскав в углу на дворе вход
на узкую и темную лестницу, он поднялся наконец во второй
этаж...» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Поли,
собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 241)
* Теперь в здании надстроен четвертый этаж (Саруханян Е.П.
Достоевский в Петербурге. Л.: Лениздат, 1972. С. 14).
«Окна Сонечки Мармеладовой».
Канал Грибоедова, 73 (Екатерининский канал)
Здание бывшей полицейской части, возле которой покон¬
чил с собой Свидригайлов.
Съезжинская ул., 2 (Съезжинская ул., 2)
«Молочный, густой туман лежал над городом. Свидригай¬
лов пошел по скользкой, грязной деревянной мостовой, по на¬
правлению к Малой Неве... Холод и сырость прохватывали все
его тело, и его стало знобить... Высокая каланча мелькнула ему
влево. “Ба! — подумал он, — да вот и место, зачем на Петровс¬
кий?”... Тут-то стоял большой дом с каланчой*... Свидригайлов
спустил курок» (Достоевский Ф.М. Преступление и наказание //
Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 6. С. 394—395)
* Дом существует в перестроенном виде (Саруханян Е.П.
Достоевский в Петербурге. Л.: Лениздат, 1972. С. 192).
Дом, в котором жил генерал Епанчин.
Манежный пер., 2 (Манежный пер.)
«Генерал Епанчин жил в собственном своем доме, несколь¬
ко в стороне от Литейной, к Спасу Преображения» {Достоев¬
ский Ф.М. Идиот // Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 8. С. 14)
Дом, в котором жила Настасья Филипповна.
Загородный пр., 18/2 (Загородный пр.)
«— Настасья-то Филипповна?.. Она живет близ Владимир¬
ской, у Пяти Углов..» (Достоевский Ф.М. Идиот // Поли. собр.
соч. Л.: Наука, 1973. Т. 8. С. 112)
Дом, где помещалась кафе-бильярдная, в которой встрети¬
лись князь Мышкин и генерал Иволгин.
Ул. Пестеля, 25 (Пантелеймоновская ул., угол Литейного пр.)
«Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-
биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в
углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посети¬
тель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред
собой на столике...» (Достоевский Ф.М. Идиот // Поли. собр.
соч. Л.: Наука, 1973. Т. 8. С. 106)
Здание бывшей гостиницы, в которой останавливался князь
Мышкин .
Ул. Белинского, 4/47 (Симеоновская ул.)
«На другой или на третий день... поездом из Москвы при¬
был и князь Лев Николаевич Мышкин... Извозчик довез его до
одной гостиницы, недалеко от Литейной. Гостиница была пло¬
хенькая. Князь занял две небольшие комнаты, темные и плохо
меблированные...» (Достоевский Ф.М. Идиот // Поли. собр. соч.
Л.: Наука, 1973. Т. 8. С. 148-159)
«Дом Рогожина».
Ул. Дзержинского, 33 (Гороховая ул.).
«Подходя к перекрестку Гороховой и Садовой, он сам уди¬
вился своему необыкновенному волнению... Один дом, вероят¬
но по своей особенной физиономии, еще издали стал привлекать
его внимание, и князь помнил потом, что сказал себе: “Это, на¬
верно, тот самый дом”... Дом этот был большой, мрачный, в
три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зеленого. Не¬
которые, очень, впрочем, немногие дома в этом роде, выстро¬
енные в конце прошлого столетия, уцелели именно в этих ули¬
цах Петербурга... почти без перемены. Строены они прочно, с
толстыми стенами и с чрезвычайно редкими окнами; в нижнем
этаже окна иногда с решетками. Большею частью внизу ме¬
няльная лавка... И снаружи и внутри как-то негостеприимно и
сухо, все как будто скрывается и таится... Архитектурные соче¬
тания линий имеют, конечно, свою тайну. В этих домах прожи¬
вают почти исключительно одни торговые. Подойдя к воротам
и взглянув на надпись, князь прочел: “Дом потомственного по¬
четного гражданина Рогожина”» (Достоевский Ф.М. Идиот //
Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1973. Т. 8. С. 170)
«Дом Версилова», фасад.
Можайская ул., 17 (Можайская ул., 17)
«— Версилов живет в Семеновском полку, в Можайской
улице, дом Литвиновой, номер семнадцать, сама была в адрес¬
ном, — громко прокричал раздраженный женский голос...»
(Достоевский Ф.М. Подросток // Собр. соч. М.: ГИХЛ, 1957.
Т. 8. С. 163)
Бывш. Гороховая улица, ныне улица Дзержинского.
«Когда я поворотил в Гороховую, так уже смеркалось совсем
и газ зажигать стали. Я давненько-таки не был в Гороховой, — не
удавалось. Шумная улица! Какие лавки, магазины богатые; всё
так и блестит и горит, материя, цветы под стеклами, разные шляп¬
ки с лентами... Богатая улица! Немецких булочников очень много
живет в Гороховой; тоже, должно быть, народ весьма достаточ¬
ный. Сколько карет поминутно ездит; как это всё мостовая вы¬
носит!» (Достоевский Ф.М. Бедные люди // Поли. собр. соч. Л.:
Наука, 1973. Т. 1.С. 85).
«...Я должен был чаще посещать одну из сих квартир в боль¬
шом доме в Гороховой... Объявляю, что я забыл нумер дома. Те¬
перь, по справке, знаю, что старый дом сломан, перепродан и на
месте двух или трех прежних домов стоит один новый, очень
большой... Квартира была на дворе, в угле. Всё произошло в
июне. Дом был светло-голубого цвета» Достоевский Ф.М. Не
включенная в роман «Бесы» IX глава «У Тихона» // Поли. собр.
соч. Л.: Наука, 1973. Т. 11.С.ІЗ)
Лето в Бадене
129
такой страстный и яростный почитатель Пушкина, ка¬
ким был Достоевский, для которого Пушкин, возмож¬
но, был той же недостижимой мечтой-антитезой, что и
Ставрогин, олицетворяя собой гармонию духа (возмож¬
но, кажущуюся), высокое понятие чести (знал ли Дос¬
тоевский, как Пушкин верноподцаннически кланялся
графу Орлову в Мариинке?), силу и постоянство харак¬
тера (было ли известно Достоевскому, что декабристы
не очень доверяли Пушкину, считая его человеком не¬
устойчивым и болтливым?) и, наконец, хладнокровие
обольстителя, всегда добивающегося успеха (здесь в
скобках нечего добавить), поскольку совершенство
Пушкина в этой сфере было действительно неоспори¬
мо, — возможно, впрочем, что антитеза была и в дру¬
гом — прозаик Достоевский был, может быть, самым
страстным поэтом и романтиком своего времени, в то
время как Пушкин-поэт был, может быть, самым трез¬
вым реалистом, — главное же, вероятно, заключалось в
том, что жили они в разное время, благодаря чему Дос¬
тоевскому удалось избежать какой-нибудь едкой эпиг¬
раммы поэта, которая уж, без сомнения поставила бы
Пушкина в один ряд с литературными врагами Досто¬
евского, а может быть, выдвинула бы его даже еще и
на особое место, — проиграв почти все, с несколькими
оставшимися франками Федя направился из главной
игорной залы в боковую, где он, к своему удивлению,
увидел игравшую Анну Григорьевну — сначала он даже
решил, что обознался, — но это была она, в своей фио¬
летовой шляпке с цветком, и рядом с ней стояли какие-
то чужие мужчины во фраках и несколько дам — он
протиснулся к игорному столу, подошел к ней, но она,
видимо, только что поставила, потому что неотрывно и
напряженно следила за быстрым движением метавше¬
гося шарика, — он взял ее за руку — рука ее была хо¬
лодная — она вздрогнула и, увидев его, побледнела, но
ему почему-то вдруг стало удивительно весело и смеш-
5. Заказ №111.
130
Леонид Цыпкин
но, — «Жена-игрок» пришло ему в голову, и одновре¬
менно знакомое чувство нежности и жалости к ней ох¬
ватило его — она решилась даже на это, чтобы как-ни¬
будь выправить, спасти их положение, — держа ее за
руку, он отвел ее в сторону от стола — в глазах ее сто¬
яли слезы стыда и досады, но она смотрела на него все
так же исподлобья, как всегда, — «эдакая бука» — он
нежно погладил ее руку — они вышли из здания вокза¬
ла и, не сговариваясь, пошли по боковой аллее по на¬
правлению к горам — она, опираясь на его руку, а он,
то и дело заглядывая ей в глаза, теперь уже высохшие
от слез, со светившейся в них улыбкой — он несколько
раз повторил фразу: «Жена-игрок, ай-ай!» — и ей самой
стало смешно и весело — они вышли на поросший кус¬
тарником откос и стали не торопясь взбираться на гору
по направлению к Старому замку, — когда они вышли
на лестницу, ведущую вверх, Федя до того развеселил¬
ся, что стал пританцовывать и каким-то особым обра¬
зом притоптывать, сказав, что он таким образом ис¬
правляет свои каблуки, которые неравно стоптаны, а
нужна симметрия, а потом, уже наверху, когда они по¬
шли по направлению к замку, он принялся измерять
число шагов до каждой скамейки, попадавшейся им по
пути, — подходя к намеченной скамейке, он то удлинял
свои шаги, то укорачивал их, так что это были уже не
шаги, а шажки — ему нужно было обязательно уло¬
житься в определенное число, а число это не выходило,
и это не предвещало ничего хорошего, но Анна Григо¬
рьевна не знала этого и думала, что он просто дурачит¬
ся, — кончив свою затею со скамейками, он вдруг встал
в театральную позу: опустившись на одно колено и раз¬
махивая одной рукой, словно приветствуя кого-то, —
эту позу он принял, услышав шум приближавшегося
экипажа — вероятно, он что-то загадал или решил вы¬
держать себя, но экипаж оказался пустым — только
один кучер, сидевший на переднем сидении и почти
Лето в Бадене
131
спавший, и Федя с Анной Григорьевной долго смея¬
лись этому происшествию, а потом они стали взбирать¬
ся по узкой витой лестнице, пока не достигли самой
верхней площадки замка, — Анна Григорьевна почув¬
ствовала усталость и присела на скамейку, с которой
открывался прекрасный вид на Рейн и Баден, а Федя
подошел к краю площадки и закричал: «Прощай, Аня, я
сейчас кинусь!» — где-то далеко внизу живописно из¬
вивался голубой Рейн и распростерся Баден с его готи¬
ческими церквями, островерхими черепичными крыша¬
ми и густой зеленью садов и парков — вон там, левее
краснокирпичной кирхи, среди зелени, виднелось бе¬
лое, словно игрушечное, здание вокзала, где под жел¬
тым светом люстр, в табачном дыму, ставились и про¬
игрывались деньги и протягивающиеся руки жадно
загребали их, но все эти играющие походили больше на
марионеток из кукольного театра — кто-то невидимый
дергал невидимые нити, и марионетки во фраках с жел¬
тыми восковидными лицами странно дергались, совер¬
шая свои неестественные движения, — как все это было
разительно не похоже на огромный простор, открываю¬
щийся его взгляду с края площадки! — почти на одном
уровне с ним проносились ласточки, а где-то еще выше,
на уровне скал, нависших над замком, парили какие-то
большие птицы — может быть, горные орлы, а может
быть, ястребы, а еще выше синело небо, переходя даже
в какую-то космическую черноту, так что казалось, что
сейчас появятся звезды, и он почувствовал странное
желание оторваться от площадки, на которой он стоял,
и воспарить куда-то вверх к этому сине-черному небу,
слиться с ним, слиться с иными мирами, возможно,
еще только зарождающимися или только что родивши¬
мися, но уже обитаемыми человечеством, переживаю¬
щим свой золотой век, — Анна Григорьевна стояла те¬
перь рядом с ним, крепко держа его за руку, и лицо ее
было бледно — он отвел ее на скамейку и, бросившись
5*
132
Леонид Цыпкин
перед ней на колени, стал целовать ей руки — как мог
он забыть о ней и о Мише или Соне, заставив ее под¬
ниматься так высоко и пугая ее своими нелепыми кри¬
ками? — на обратном пути они зашли на почту и спро¬
сили писем — письмо было на имя Анны Григорьевны,
и в него были вложены сто рублей, которые прислал ей
Ваня, ее брат, — теперь они могли отдать долг хозяйке
и не прятаться больше от нее, и можно было выкупить
брошь, серьги, обручальные кольца и вещи и наконец
уехать из этого проклятого места. Они решили, что
уедут на следующий день, и, придя домой, Анна Григо¬
рьевна принялась за укладку чемоданов, а Федя пошел
обменять деньги, чтобы выкупить брошь, серьги и об¬
ручальные кольца, но, когда чемоданы были уже почти
упакованы и Анна Григорьевна решила выйти погу¬
лять, чтобы встретить Федю, она вдруг обнаружила, что
нет ее шиньона, — она еще вчера носила его и только
сегодня, идя в вокзал, решила не надевать его — навер¬
ное, это скверная Marie украла или нарочно спрятала
его, — однажды уже была такая же история с ее панта¬
лонами — она все обыскала, но потом вдруг нашла их в
самом нижнем ящике комода, куда их, без сомнения,
подложила Marie, — теперь эта негодница Marie припря¬
тала ее шиньон в отместку за то, что она и Федя не дали
ей как-то груш, а дали Терезе, и это было два раза — она
позвала Marie, но Marie сказала, что видела шиньон на¬
кануне и что, наверное, Анна Григорьевна его потеряла,
а когда Анна Григорьевна попросила у нее утюг, Marie
сказала, что сама гладит, и Анна Григорьевна должна
была молча снести это оскорбление, и как раз в это вре¬
мя явился Федя — он был бледен и, привычно упав на
колени, сказал, что проиграл деньги, которые Анна Гри¬
горьевна дала ему на выкупку броши, серег и колец, —
надо было спасать оставшиеся деньги, и Анна Григорьев¬
на с неизвестно откуда взявшейся силой подняла Федю с
пола и сказала, что они сейчас вместе идут к Weissman’y,
Лето в Бадене
133
потому что она ему больше не доверяет, и Федя принял
это как должное — они побежали по вечерним улицам
Бадена к Weissman’y, боясь не застать его, но он еще
был у себя в лавке — они выкупили у него костюм, серь¬
ги, брошь и кольца и пошли не торопясь домой, хотя
мысль о шиньоне не оставляла Анну Григорьевну, —
придя домой, Федя снова упал на колени — он просил
десять франков, только десять, чтобы попробовать еще
один раз, единственный, последний — такого случая
никогда больше не представится, ведь они уезжают от¬
сюда, и в этот самый последний раз он должен был
выиграть, хотя бы небольшую сумму — пусть всего
только десять франков, — равную той, которую он про¬
сил у Анны Григорьевны, но, главное, выиграть бес¬
проигрышно, не проставив ни одного франка, — тогда
бы он уехал со спокойной душой отсюда, потому что
последнее слово было бы за ним, последний удар был
бы его, и тогда все бы это имело вид равнобедренного
треугольника, пусть с очень острыми боковыми углами
и с тупой вершиной, но зато с вершиной, хоть с какой-
то вершиной, — иначе все это было бы похоже на обыч¬
ную, ничем не завершающуюся горизонталь, — получив
десять франков, почти споткнувшись о небольшой поро¬
жек двери, он побежал по темным улицам, затем, задыха¬
ясь от поспешности и волнения, выбежал на пустынную
Lichtentaler Allee, направляясь к зданию вокзала, а Анна
Григорьевна в это время занималась поисками шиньона
и переупаковкой одного чемодана, потому что туда дол¬
жны были войти три тарелки, чашка и блюдце, — Федя
вернулся с наигранно-поникшим видом и с большим
пакетом абрикосов, который он держал за спиной, — он
выиграл с первого же удара, потом поставил на passe и
снова выиграл — больше он не играл, он поставил точ¬
ку — глаза его излучали спокойствие и радость, так что
он даже вначале не обратил внимания на рассказ Анны
Григорьевны о пропаже шиньона, о ее подозрениях,
134
Леонид Цыпкин
падавших на Marie, и о грубости Marie, но когда он стал
уговаривать Анну Григорьевну съесть абрикосы, кото¬
рые он тщательно вымыл и разложил на тарелке, а она
почему-то отказалась от них и снова принялась за по¬
иски злополучного шиньона, выдвигая ящики комода,
он вдруг ощутил прилив страшного раздражения, чем-
то походившего на мучительную изжогу, — она обяза¬
тельно должна была ему испортить этот радостный
момент его жизни, это торжество, пусть мелкое, нич¬
тожное, но торжество, — из-за какого-то несчастного
шиньона он не мог теперь полностью ощутить радости
бытия — он специально бегал за абрикосами на другой
конец Бадена, потому что все лавки уже были закрыты,
и еле уговорил какого-то немца, уже запиравшего свой
магазин, продать ему эти абрикосы для больной жены —
«für meine liebe kranke Frau» — так он и сказал, желая
разжалобить немца, тем самым унизившись перед ним,
а она даже не спросила его, где он достал их так поздно,
и все искала этот проклятый шиньон, — он стал кри¬
чать ей, что она мелочная и всегда все портит ему, что
шиньоны носят вообще только старые девы, она пере¬
стала искать, выпрямилась и посмотрела на него — она
смотрела на него в упор, исподлобья, но в глазах ее не
было не только слез, но даже и укора, а были вызов и
холодное отчаянье человека, решившегося на что-то, —
«Я уезжаю завтра одна, рано утром, а вы как хотите», —
она сказала это изменившимся чужим голосом и, по¬
дойдя к чемоданам, нагнувшись, стала выкладывать от¬
туда его вещи — костюм, белье, платки — на его кро¬
вать, и то, как она делала это, не оставляло сомнения в
ее решимости — такой он еще никогда ее не видел —
это был чужой, незнакомый ему человек — молодая
женщина с усталым, почти изможденным лицом, непо¬
нятно каким образом оказавшаяся в одной комнате с
ним, — нет, наверное, все это почудилось ему — ведь
эта женщина должна была стать матерью его детей, их
Лето в Бадене
135
детей, и еще только сегодня, несколько часов назад,
она подошла к нему, когда он стоял на краю пропасти,
взяла его руку, настойчиво и нежно, и увела его от
этого края, как будто он и впрямь собирался броситься
вниз, — значит, она любила его, — она продолжала все
так же спокойно переупаковывать чемодан, выклады¬
вая его вещи, — он на секунду представил себе, как
она уезжает и он остается один в этих двух комнатах,
обставленных скупой хозяйской мебелью, с оглуши¬
тельным плачем детей, доносящимся откуда-то сверху,
и с таким же оглушительным стуком кузнечного моло¬
та со двора, и как он возвращается откуда-нибудь и
входит в пустые комнаты, и никто не радуется его
приходу и не торопится напоить его чаем, а ночью,
проснувшись, он подходит к ее кровати, чтобы попро¬
щаться с ней, и ощупывает одеяло и постель, но по¬
стель пуста — она продолжала выкладывать какие-то
вещи, затем снова подошла к комоду, даже не удостоив
его взглядом, — «Аня, ты с ума сошла!» — он упал на
колени и пополз к ней, схватил ее руку, прижал к гу¬
бам, — она все так же спокойно взяла свою руку из его
руки, и вот это-то спокойствие и было самым пугаю¬
щим, — он вскочил на ноги, он хотел повернуть ее
лицо к своему, посмотреть в глаза, но внезапно пол
качнулся под ним, и он вместо ее лица, которое он
ожидал увидеть, потому что он точно помнил, что взял
руками ее голову, он увидел какое-то странное расплы¬
вающееся белое пятно — пятно это, теряя свою белиз¬
ну, стало быстро увеличиваться и наливаться голубиз¬
ной, перешедшей затем в синий и даже в черно-синий
цвет — как то небо, которое он видел сегодня, стоя на
краю крепости, — да это и было небо, почти ночное,
звездное, но звезды были почему-то огромные, похо¬
жие на солнце, хотя на них вполне можно было смот¬
реть, потому что они не ослепляли, но каждая из них из¬
лучала вокруг себя золотистое сияние, — оторвавшись от
136
Леонид Цыпкин
земли, он свободно летал между ними, но как только он
приближался к одной из них, золотистый ореол, окру¬
жавший гигантскую звезду, гас, и взгляду его представ¬
лялась пустынная каменистая местность, до того пус¬
тынная, что она не заканчивалась даже каким-либо
подобием горизонта, и на грудах камней и скал, приоб¬
ретавших зыбкие очертания бывших городов, были раз¬
бросаны человеческие черепа и кости, и неожиданно¬
странный запах исходил от этих каменных вымерших
пустынь — запах озона, какой бывает обычно после
грозы, и он летел дальше, легко, без усилий, как птицы,
которых он видел сегодня, стоя на площадке крепости,
но на всех звездах, куда бы ни подлетал он, видел он
одно и то же: остатки былой жизни, былой цивилиза¬
ции, — все было мертво, — гигантские звезды стали
внезапно уменьшаться в размерах, и тогда на фоне чер¬
ного неба показалась ярко-желтая полная луна — из
луны этой вышел щит, на котором старинными церков¬
ными буквами было написано два раза: «Да, да», — щит
этот осиянный, так же как и буквы на нем, прошел все
небо в направлении с востока на запад, что несомненно
указывало на мессианское предназначение России, и он
полетел вслед за этим щитом с такой легкостью, что он
вообще потерял ощущение собственного тела, слившись
с чем-то недоступным, а теперь ставшим лишь частью
его плоти, — он полулежал на коврике между ее крова¬
тью и стеной, куда дотащила его Анна Григорьевна, за¬
дыхаясь под тяжестью его тела, — она подложила под
его голову подушку — судороги его уже заканчивались,
но на губах была пена, и она вытирала ее — медленно
открыв глаза, он посмотрел на нее неузнавающим
взглядом, — «Comme са», — сказал он почему-то по-
французски, — «Я здесь, Федя, здесь, с тобой», — при¬
сев на колени рядом с ним, она крепко прижалась своей
щекой к его холодному потному лбу, — «Я с тобой,
здесь», — повторила она, и повтор этот прозвучал как
Лето в Бадене
137
вздох скорби и нежности.
Поезд из Бадена уходил в два часа пополудни, но
уехать без шиньона было невозможно, и поэтому с само¬
го утра история с поисками шиньона возобновилась с
новой силой: попеременно вызывались то Marie, то Те¬
реза, и Анна Григорьевна и Федя устраивали им пере¬
крестный допрос. Федя, находившийся после припадка
особенно не в духе, раздражался и даже кричал, — про¬
снувшись утром, еще не открыв глаз, он с неприятным
для себя чувством увидел перед собой какой-то треу¬
гольник с изъеденной вершиной — напрягая мысль, он
пытался вспомнить, что все это должно было обозна¬
чать, и неожиданно вспомнил: пропавший шиньон — да,
именно это и делало этот треугольник незавершенным —
они не могли уехать отсюда вот так вот с исчезнувшим
шиньоном, — Marie и Тереза искали во всех углах, по¬
том Тереза ушла, a Marie принялась искать в постели
Анны Григорьевны и в Фединой постели и, в конце
концов, обнаружила его за Фединой кроватью, —
Федя стал уверять, что он сегодня утром смотрел, и
шиньона там не было, а теперь он явился, следова¬
тельно, Marie подложила его, — Marie со слезами на
глазах побежала к хозяйке, которая ворвалась в комнату
и стала кричать, что воровок она не держит, что у нее
честные люди, — она кричала, ударяя себя в плоскую
грудь, — Анна Григорьевна называла ее М-me Thenardier,
по имени героини романа Гюго, — бесчеловечной жен¬
щины с громким смехом и мужскими замашками, — но
Феде она почему-то напомнила сейчас, когда она, ис¬
ступленно крича, била себя кулаком в грудь, какую-то
очень знакомую личность — ага, он вспомнил — Кате¬
рину Ивановну из «Преступления и наказания», когда
она на поминках, с выступившими на лице и шее крас¬
ными пятнами, с колыхающейся чахоточной грудью,
исступленно доказывала свое благородное происхожде¬
ние под смех всех присутствующих, в особенности же
138
Леонид Цыпкин
под презрительное фырканье хозяйки Амалии Иванов¬
ны, этой тупой и надменной немки, — как точно он
все-таки вывел тип Екатерины Ивановны, хотя в про¬
исходившей сейчас сцене было все как раз наоборот, но
как была верна эта атмосфера назревающего скандала! —
с ноября прошлого года он ничего не написал — сначала
женитьба, потом эта рулетка, которая вытеснила все из
его головы, так что он даже не смог толком написать
статью о Белинском, но все эти мысли пронеслись в его
мозгу только так, между прочим, — голос хозяйки слы¬
шался теперь где-то за дверьми — история с шиньоном
была закончена, — он сидел за письменным столом,
подперев подбородок ладонями, закрыв глаза, и перед
его внутренним взором снова всплыл знакомый тре¬
угольник с изъеденной, выщербленной вершиной — то,
что он выиграл вчера, было взято с двух ударов, — ему
следовало поставить еще на третий удар — только не¬
четная цифра, в особенности цифра «три», могла быть
завершающей — до отхода поезда оставалось еще боль¬
ше двух часов — за это время можно было еще выиг¬
рать целое состояние — он терял последнюю возмож¬
ность, последний шанс, сидя вот так вот бессмысленно
за столом, в то время как там, совсем невдалеке, где за¬
канчивалась Lichtentaler Allee, в белом двухэтажном
здании со шпилями, за высокими окнами, задрапиро¬
ванными изнутри тяжелыми зелеными портьерами, на
столах, покрытых зеленым сукном, под светом люстр,
пробивающимся сквозь облака табачного дыма, золоти¬
лись груды монет, — словно оклады икон в церкви при
мерцающем свете свечей, окутываемые облаками лада¬
на, — поклявшись Анне Григорьевне, что это самый
последний раз и что он только посмотрит, но на всякий
случай просит у нее всего только один гульден, он пом¬
чался по направлению к вокзалу, а Анна Григорьевна,
чтобы не платить так много денег за вещи, стала заво¬
рачивать все книги в свое черное платье, а затем еще в
Лето в Бадене
139
Федино пальто, чтобы все это можно было бы внести в
вагон как маленький багаж, — кроме того, нужно было
проверить еще раз все ящики комода и постели, чтобы
быть уверенной, что они не забыли ничего — Федя уже
успел обернуться и, упав на колени, сказал, что он все
проиграл и что он подлец, потому что заложил еще об¬
ручальное кольцо, — теперь уже не хватало денег, что¬
бы уехать, и они вместе помчались к Moppert’y, живше¬
му недалеко за углом, чтобы заложить серьги, — груды
золотых монет продолжали отсвечивать своим таин¬
ственным церковным светом, и когда оставалось полто¬
ра часа до отхода поезда, Федя с пятью франками в кар¬
мане снова помчался в вокзал, — давеча, когда он
проиграл и заложил кольцо, он слишком погорячился и
поставил свой седьмой (нечетный) удар на zero, понаде¬
явшись на счастливую цифру «семь» — он все проиграл,
и крупье, взяв его деньги, сложил их в общую кучу, а
затем разровнял эту груду монет ладонью, уничтожив
вершину, — теперь он просто хотел взглянуть еще раз
на кучу монет, всегда лежавшую возле крупье, взгля¬
нуть в такой момент, когда она заканчивалась верши¬
ной, — стоя позади играющих и любопытных, встав на
цыпочки, стараясь разглядеть между их голов груду
монет возле крупье, то уменьшавшуюся, то увеличи¬
вавшуюся в зависимости от хода игры, зажав в ладони
пятифранковую монету, он с замирающим сердцем
ждал момента, когда эта груда приобретет четкую вер¬
шину, — он чувствовал, что этот момент должен был
стать решающим в его жизни, и когда груда монет, к
которой крупье то и дело подгребал еще дополнительные
порции проигранных монет, стала такой громадной, что,
казалось, она сейчас рассыплется и на верху этой груды
образовалось подобие конуса, он, сам еще не осознавая,
что делает, одним движением протиснулся к столу, и как
только крупье предложил ставить, выложил свою пяти¬
франковую монету, — он снова поставив на нечет —
140
Леонид Цыпкин
шарик бешено метнулся и почти сразу же вскочил в
zero — восклицания радости и отчаяния раздались од¬
новременно с разных сторон — несколько игравших со¬
рвали огромный куш, остальные — проиграли, может
быть, целое состояние, — он пробирался сквозь толпу
посетителей вокзала, втянув голову в плечи, — после¬
дняя монета была проиграна, а вместе с ней рухнула и
его последняя надежда — он катился с горы вниз, те¬
перь уже окончательно и бесповоротно, даже не пыта¬
ясь ни за что ухватиться, — когда он прибежал домой,
запыхавшийся и бледный, Анна Григорьевна объясня¬
лась с хозяйкой, которая требовала одиннадцать гульде¬
нов, — разгорячась, хозяйка снова ударяла себя в грудь
и кричала, что у нее гульденов было побольше, чем у
Анны Григорьевны и Феди, потом она стала требовать
деньги за прислугу, за дрова — Анна Григорьевна про¬
тянула ей два гульдена, но хозяйка сказала, что этого
мало, а когда Анна Григорьевна прибавила ей еще один
гульден, она снова стала бить себя кулаком в грудь и
кричать, что у нее нет нечестных людей, — когда она,
наконец, ушла, Федя побежал за извозчиком, но, как
только он ушел, она вернулась и стала требовать 18
крейцеров за разбитый горшок, — в это время Федя
пришел с коляской, весь взмокший, так что Анна Гри¬
горьевна боялась, что он простудится, — хозяйка то
вбегала, то снова выбегала из комнаты, что-то требуя,
ударяя себя кулаком в грудь, — наскоро поев булку и
полфунта ветчины, которые Федя купил, когда бегал за
извозчиком, они вышли из комнат и стали спускаться
по лестнице, — хозяйка вышла их провожать, а Marie,
стоявшая на площадке, даже не повернула головы в их
сторону — эдакая неблагодарная девчонка, они столько
раз давали ей фрукты и всякие мелочи, а она даже не
захотела попрощаться с ними! — на улице возле поджи¬
давшей их коляски им встретились только скверные
дети кузнечихи, которые не давали им спать, — когда
Лето в Бадене
141
они взобрались в коляску, в окне показались фигуры
хозяйки и Marie — хозяйка кричала им что-то угрожа¬
ющее, так что на секунду им показалось, что в них сей¬
час полетят камни, — коляска тронулась, подковы ло¬
шадей зацокали по клинкеру — они ехали по знакомым
баденским улицам, обсаженным белыми акациями,
мимо знакомых домов с черепичными крышами и за¬
крытыми ставнями в этот жаркий еще, несмотря на ко¬
нец лета, послеполуденный час — Федя сидел, согнув¬
шись, в своем выкупленном, довольно уже потертом
черном берлинском костюме, поддерживая узел, в кото¬
рый были связаны книги, — Анна Григорьевна была
одета в свое фиолетовое платье и мантильку, которую
все-таки удалось выкупить, и теперь эта мантилька
прикрывала очень кстати штопки на платье, на голове у
нее была шляпка с вуалью, а у Феди — его темная шля¬
па, которую он то и дело снимал, чтобы вытереть пот —
в этот момент он придерживал узел ногой, — глядя на
знакомые дома и улицы, на каштановую Lichtentaler
Allee, мимо которой они сейчас проезжали, Анне Григо¬
рьевне казалось, что они жили здесь очень долго, це¬
лую вечность и что, может, кроме этого, в их жизни
ничего больше не было, и она все время боялась, что
еще случится что-нибудь такое, что помешает им уехать
отсюда, — она то и дело посматривала на часы на башне
городской ратуши, которая виднелась с разных концов
города, — слава Богу, они приехали вовремя, и, пока
носильщик относил их чемоданы в багаж, Федя побе¬
жал за билетами — поезд стоял уже под парами, — узел
с книгами, предназначенный для вагона, лежал на ска¬
мейке возле Анны Григорьевны, и в этот момент по¬
явилась Тереза — она бежала по платформе, озираясь
по сторонам, — сердце у Анны Григорьевны упало —
она так и предчувствовала, что они не уедут отсюда, что
что-нибудь им помешает, — увидев Анну Григорьевну,
Тереза остановилась и, запыхавшись, начала что-то бы-
142
Леонид Цыпкин
стро говорить — оказывается, Анна Григорьевна захва¬
тила с собой ключ от квартиры, — облегченно вздохнув
и порывшись в сумочке, она нашла ключ — действи¬
тельно, у нее была такая дурная привычка забирать
ключи от квартиры — вместе с ключом она дала Терезе
несколько крейцеров — Тереза поблагодарила и поже¬
лала счастливого пути — она была самый лучший чело¬
век в Бадене, такая забитая, покорная, и ей, конечно,
было неловко, что с ними так плохо обошлись, — в ва¬
гоне было жарко, но когда поезд наконец тронулся, ста¬
ло немного прохладнее — мимо окон проплывали крас¬
нокирпичные дома с черепичными крышами, вдали
виднелись горы, покрытые зеленью, и одна из них с
Новым и Старым замками и с нависшими наверху ска¬
лами, — теперь, когда они безвозвратно уезжали отсю¬
да, она снова, как и в первый раз, когда они подъезжа¬
ли сюда, увидела красоту этого городка и окружавших
его гор, где-то вдали блеснул своей голубизной Рейн, и
на секунду ей стало грустно, — «Разлука, как ни кинь,
смерть», — писала Цветаева — покидая даже самые не¬
приятные места обитания, я, например, всегда испыты¬
ваю чувство грусти, наверное оттого, что знаю, что ни¬
когда уже более туда не вернусь, — Федя раздобыл
откуда-то красный виноград, очень вкусный, и Анна
Григорьевна и Федя ели его в поезде, но, к сожалению,
Федя купил слишком мало, — за окнами тянулись зна¬
комые Шварцвальды и Тюрингены, затем начались
бесконечные пересадки, и одни соседи стали сменять
других — какие-то две старушки и дама с железной
палкой, ехавшая в Базель, затем пожилая дама с суро¬
вым лицом, желавшая, как почему-то решила Анна
Григорьевна, выйти замуж, молодой немец, наступив¬
ший на ногу Анне Григорьевне и любезно извинив¬
шийся, очень словоохотливый, отчего Федя сразу за¬
бился в угол дивана и молча сверлил Анну Григорьевну
и немца сердитым взглядом, не предвещавшим ничего
Лето в Бадене
143
хорошего, какая-то дама в трауре, поинтересовавшаяся,
есть ли в России еще паспорта и принявшая Анну Гри¬
горьевну за немку, что Анна Григорьевна расценила как
оскорбление и даже грубость, потом еще двое молодых
немцев супругов-молодоженов, — на одной из станций
Федя вышел, чтобы купить бутербродов, но у него не
оказалось мелочи, и он дал продавцу десять франков, а
продавец, возвращая сдачу, не додал Феде одного фран¬
ка — Федя сказал ему о недоданном франке, но прода¬
вец сделал вид, что не слышит, и занялся другими по¬
купателями — в это время раздался третий звонок, а
Анна Григорьевна сидела в вагоне за запертой дверью,
и билеты были у Феди — услышав третий звонок, Федя
закричал изо всей мочи, чтобы тот отдал его франк, —
так громко, что перекричал свисток паровоза, — Федя
ворвался в купе, взъерошенный, красный, и в ужасном
волнении стал рассказывать все это словоохотливому
молодому немцу, и при этом еще громко прибавил, что
нигде нет столько мошенников, как в Германии, — две
старушки, неизвестно почему все еще находившиеся
здесь, сказали громко друг другу, что это неправда, а
молодой немец из любезности согласился, так что
Федя, очевидно, почувствовал себя до некоторой степе¬
ни отомщенным за свои злоключения с бутербродами и
за явные ухаживания этого немца за Анной Григорьев¬
ной — за окном снова показался Рейн, широкий, с зеле¬
новатой водой и с камнями посередине, и Анна Григо¬
рьевна обрадовалась ему, как старому знакомому.
На следующее утро они прибыли в Базель. В вокзале
скопилось много народу, и Анна Григорьевна с Федей
никак не могли понять, следует ли им ожидать своих
чемоданов, но словоохотливый немец, снова оказав¬
шийся почему-то рядом, объяснил им, что чемоданы
прямо доставят в Женеву, — Анна Григорьевна и Федя,
державший узелок с книгами, словно князь Мышкин,
явившийся в дом к Епанчину, влезли в небольшой ом-
144
Леонид Цыпкин
нибус, при этом Федя наступил на ноги каким-то анг¬
личанкам, а затем, отдав узелок Анне Григорьевне, по¬
бежал снова в вокзал, чтобы все-таки узнать, что будет
с их чемоданами, — через несколько минут он снова
вернулся в карету и опять наступил на ноги англичан¬
кам — карета катилась по улицам большого города и
затем выехала на мост через широкую реку — Анна
Григорьевна была приятно удивлена, что река снова
оказалась Рейном, — на мосту возле перил стояли два-
три пьяных старика и о чем-то спорили, размахивая
руками, и это навело Анну Григорьевну на мысль об
иллюзорности свободы в Швейцарии, после чего суп¬
руги Достоевские прибыли в «Hotel Goldenes Kopf», где
и кельнер и носильщики тоже оказались пьяными, в
результате чего Анну Григорьевну и Федю приняли за
одну семью с англичанами и хотели поселить всех вме¬
сте в одной комнате.
Едва устроившись, Достоевские пошли осматривать
город, главным же образом собор и местный музей.
День был мрачный, поэтому картины были плохо осве¬
щены, в особенности же — в соборе. В музее же, хоть
света было побольше, все картины, кроме одной, не
привлекли особого внимания Достоевских. Эта же
одна, написанная Гольбейном-младшим и называемая
Анной Григорьевной «Смерть Иисуса Христа», хотя ис¬
тинное ее название было «Мертвый Христос», имела
форму вытянутого в длину прямоугольника и, в отли¬
чие от обычных картин, на которых страдающий или
мертвый Христос изображался с налетом романтики,
являла собой мертвеца, вытянувшегося на белой про¬
стыне, словно в покойницкой, с заострившимся носом,
с телом истерзанным и измученным, но уже тронутым
первыми признаками разложения, которые особенно
отчетливо были заметны на лице и на несоразмерно
больших ступнях, так что Анна Григорьевна смотрела в
ужасе на эту картину, в то время как Федя был в восхи-
Лето в Бадене
145
щении. Заметив стоявший возле стенки стул, он реши¬
тельными и быстрыми шагами подошел к нему и, по¬
ставив его почти посередине залы, встал на него и
впился взглядом в картину — длинная, вытянутая по
горизонтали картина висела над самой дверью внутри
рогожинского дома на Гороховой — да, именно такая
должна была там висеть, и князь Мышкин, видевший
эту картину в Швейцарии, должен был сказать именно
то, о чем подумал сейчас стоявший на стуле человек:
«что от такой картины можно и веру потерять», хотя
сам он тогда не видел ни облика купца с маленькими,
огненными глазами, сжигаемого страстью к падшей, но
гордой женщине — этой вечной героине Достоевского,
болезненно разжигавшей его чувства и оттого не спо¬
собной их утолить, ни облика князя, этого рыцаря пе¬
чального образа, полу-Христа, полу-Дон-Кихота, стра¬
давшего той же болезнью, что и стоявший на стуле
человек, ни облика множества других персонажей и
лиц, ни имен, которыми он наделил будущих героев
романа и о которых он даже, может быть, еще понятия
не имел, ни событий и сцен, которые должны были ра¬
зыграться, но почему-то картина эта была совершенно
отчетливой деталью — первым кристаллом, выпавшим
из перенасыщенного раствора, — остальное, пока еще
скрытое густым туманом, должно было прийти само со¬
бой — с новой силой впился он взглядом в картину —
на несколько мгновений она поблекла, даже почти как
бы растворилась, и на месте ее появились знакомые
лица: красная с рысьим взглядом, плоская с выпуклы¬
ми глазами, затем лица тех, кто водил хоровод, а потом,
расположившись на вершине горы амфитеатром, ука¬
зывали на него пальцем и, хихикая, подмигивали друг
другу, так что он даже уже хотел сойти со стула, но в
следующее мгновенье все они исчезли, и он снова яв¬
ственно увидел лицо и тело мертвого Христа и услышал
фразу о потере веры, сказанную кем-то другим, — и эта
146
Леонид Цыпкин
мысль должна была стать средоточием романа, и тогда
из тумана стали проступать какие-то пока еще неясные
предметы, сцены и образы: блеснувший нож — один
крестьянин закалывал другого со словами: «Господи,
прости ради Христа», — возведя глаза к небу; затем сол¬
дат, продавший свой оловянный крест, выдав его за се¬
ребряный; слова о Боге простой бабы-крестьянки при
виде первой улыбки своего младенца, затем обмен кре¬
стами между двумя главными лицами романа; необыч¬
но пустынный Летний сад с грозовыми тучами, сгущаю¬
щимися над Петербургской стороной; снова блеснувший
нож где-то в темном коридоре одной из дешевых петер¬
бургских гостиниц возле Литейного и короткий взгляд
маленьких огненных глаз хотевшего убить, и снова
блеснувший в темноте нож, когда его тыкали под белую
грудь гордой и падшей женщине, — подошедший слу¬
житель потянул стоявшего на стуле за руку, — здесь же
рядом стояла Анна Григорьевна, извиняясь за странную
выходку ее мужа — она боялась, что с них возьмут
штраф, — он сошел со стула покорно, как лунатик, даже
как бы и не обратив внимания на то, что его заставили
сойти, — он шел рядом с Анной Григорьевной, сначала
по музею, чтобы выйти из него, затем по улицам, по
которым неслись экипажи и омнибусы, мимо больших
домов с зеркальными витринами, навстречу спешащим
куда-то людям, ничего не замечая, — он находился на
вершине горы, той самой вершине, которая ранее каза¬
лась ему недоступной, и с этой вершины ему открывал¬
ся вид почти на всю планету с ее городами, реками, де¬
ревушками, океанами и церквями, со всей ее суетливо
идущей и полной трагических противоречий жизнью, —
возможно, он находился теперь в том хрустальном двор¬
це, который он с таким упорством проглядывал, пытаясь
взобраться на вершину, — они вернулись в «Hotel
Goldenes Kopf» и пообедали, затем снова гуляли по ве¬
чернему городу, а ночью они заплыли далеко за линию
Лето в Бадене
147
горизонта — движения их были ритмичны, и так же
ритмично они дышали, то погружаясь в воду, то силь¬
ным движением выталкиваясь из нее, и встречное тече¬
ние ни разу не снесло его, — за покрытыми снежной пе¬
леной окнами медленно плыли туманные пятна — огни
на перроне Московского вокзала, — пассажиры нетер¬
пеливо стояли в проходе с чемоданами и сумками,
дверь, ведущая из тамбура, была открыта, и морозный
пар врывался в вагон — поезд остановился, — держа в
руке чемодан, я вышел вслед за другими на платформу
и пошел среди суетящейся толпы приехавших и встре¬
чающих по направлению к туманно светящемуся сквозь
морозную дымку зданию вокзала — возле соседней плат¬
формы стоял фургон, нагруженный большими синими
спортивными сумками, из которых торчали хоккейные
клюшки — это команда московских динамовцев, играв¬
шая сегодня с ленинградским «СКА», возвращалась в
Москву на «Красной стреле».
* * *
На площади перед Московским вокзалом было по¬
чти пустынно — бульшая часть приехавших исчезла в
метро, остальные пошли к трамвайной остановке, нахо¬
дившейся слева от площади, то есть фактически уже на
Лиговке, и только небольшая кучка наиболее отважных
и отчаянных пыталась поймать такси, иногда подъез¬
жавшие к зданию вокзала, — вокруг каждой машины с
зеленым огоньком возникал бой — время приближа¬
лось к полуночи — в лучах фонарей и прожекторов, ос¬
вещавших площадь, видны были медленно падающие
редкие снежинки, от морозного воздуха слипались ноз¬
дри, под ногами поскрипывал снег, а прямо перед
площадью проглядывался почти пустынный Невский
проспект с двумя цепочками фонарей, постепенно схо¬
дящимися вместе и тонущими где-то в ночной мороз¬
ной мгле, и с редкими движущимися огоньками по-
148
Леонид Цыпкин
следних троллейбусов — обходя площадь, я пересек
сначала Лиговку — где-то там, за трамвайной останов¬
кой, в темноте, прочерчиваемой лишь едва видимой
цепочкой фонарей, чуть в стороне от Лиговки, рядом с
Кузнечным рынком, находился обычный серый петер¬
бургский дом, в котором жил он последние годы своей
жизни и где умер на своем кожаном диване, под фото¬
графией Сикстинской Мадонны, подаренной ему кем-
то из его друзей ко дню рождения, и куда-то туда, в
темноту, в известный район, ехал на извозчике с нару¬
мяненной женщиной герой бунинского рассказа «Пет¬
листые уши», рассказа, который почему-то рассматри¬
вается литературоведами как антитеза «Преступлению
и наказанию», — затем я пересек Невский там, где он
вливается в площадь, и вышел на улицу Восстания,
бывшую Знаменскую — по этой улице он тоже часто
ходил, посещая Майкова, жившего здесь, или возвра¬
щаясь из редакции или типографии, помещавшихся на
Невском, к дому Сливчанского, где некоторое время
жил он сам, или к дому Струбинского возле греческой
церкви, где тоже он жил позднее, — приезжая в Ленин¬
град, я всегда останавливался у нашей приятельницы,
которая жила на Знаменке еще с довоенных времен.
Снег поскрипывал под ногами, чемодан не очень отяго¬
щал меня, я шел не торопясь, с удовольствием вдыхая
ночной морозный воздух, глядя на цепочки фонарей,
такие же прямые и ровные, как на Невском, и так же
сходящиеся и теряющиеся где-то вдали, — на перекрес¬
тке я остановился, пропуская заворачивающий со скре¬
жетом трамвай — два или даже три сцепленных вагона
с заиндевевшими окнами, сквозь которые едва прогля¬
дывали одинокие тени ночных пассажиров, — дом, где
жила наша приятельница, находился сразу за перекрес¬
тком, — я вошел в знакомый обшарпанный подъезд, где
всегда пахло кошками, а на каменном полу валялись ос¬
колки от бутылок после распивания на троих или даже
Лето в Бадене
149
в одиночку, и стал подниматься на третий этаж по кру¬
той каменной лестнице со сбитыми и стоптанными сту¬
пенями, скудно освещаемой одной или двумя лампоч¬
ками, возле высокой, потемневшей от старости двери я
позвонил, повернув ручку старинного звонка, но, не
услышав движения за дверью, еще раз крутанул ручку
звонка — последнее время Гильда Яковлевна стала пло¬
хо слышать — наконец за дверью послышались тихие
шаги и звук отпираемого замка — в проеме высокой
двери стояла маленькая старушка, Гильда Яковлевна, в
халате, с морщинистым лицом, ямочкой на подбородке
и темными волосами — она регулярно красила их, на¬
верное, с тех пор, как я ее помню, поэтому в моих гла¬
зах она никогда не была старушкой, а была Гилей, та¬
кой, как я называл ее в детстве, когда мы жили в одном
городе, и она была самой близкой подругой моей мате¬
ри, — нагнувшись, я поцеловал ее в мягкую морщини¬
стую щеку, и она быстро чмокнула меня в ответ, — «Ты
на трамвае? Я так и думала, что поезд опоздал. Я уже
звонила на вокзал. Какая погода в Москве?» — быстро
заговорила она, закрывая дверь изнутри на засов, не
слушая моих ответов и следуя за мной в комнату, куда
я уже входил как хозяин, — «Я тебе уже постелила.
Блинчики разогреть или ты любишь холодные? Есть
пирожки из Елисеевского. А мама все еще на диете?
Попробуй курицу — это Анна Дмитриевна сварила.
Завтра у нас на обед суп с клецками, твой любимый, а
на второе — телячьи отбивные. Я еще вчера ходила на
рынок. А вы в Москве пользуетесь рынком?» — Не¬
большой круглый стол был накрыт и уставлен едой,
старая продавленная кушетка была аккуратно постелена,
а на белоснежной подушке лежала еще и думочка, —
«Гилечка, зачем ты ходила в такой мороз на рынок, а
уж с постелью вполне могла меня подождать — неуже¬
ли обязательно самой нужно было подымать этот тяже¬
ленный матрац?» — я лицемерно укорял ее, а она пре-
150
Леонид Цыпкин
увеличенію резким тоном — «Ай, оставь!» — отмахива¬
лась от меня, и нам обоим было очень приятно, — сце¬
на эта повторялась каждый раз, когда я приезжал, —
открыв чемодан, я доставал оттуда шоколадный набор и
бананы, которые Гиля очень любила, — «Ты с ума со¬
шел!» — говорила она мне, не упустив при этом заме¬
тить, что бананы еще не совсем зрелые, — мама моя,
зная Гилю, «как свои пять пальцев», как она любила
выражаться, каждый раз уверяла меня, что и шоколад,
и бананы все равно перекочуют к «маленькой Тане»,
внучке бывшей закадычной приятельницы Гили, кото¬
рая, по словам Гили, в свое время сделала очень много
для нее, а потом умерла от рака, или к «большой Тане»,
дочке Гилиного племянника, который развелся с же¬
ной, и Гиля чувствовала себя виноватой, потому что
жена племянника была племянницей бывшего Гилино¬
го шефа-академика, и в свое время сама Гиля с необы¬
чайным рвением способствовала этому браку, или еще
кому-нибудь из родственников и знакомых, которых
Гиля опекала, хотя справедливости ради следует заме¬
тить, что часть бананов Гиля оставляла для себя, а шо¬
коладный набор дарила врачу, который лечил ее, — за¬
тем, вынув полотенце, ступая на цыпочках, чтобы не
разбудить соседей, я шел в ванную — большую проход¬
ную комнату, всю заставленную старой мебелью и ко¬
рытами, где сама ванна занимала только часть помеще¬
ния и была отгорожена ширмами, на которых постоянно
сушилось белье, так же как и на многочисленных ве¬
ревках, протянутых через комнату так, что она скорее
напоминала собой задник театральной сцены — поми¬
мо Гили квартиру населяли одни женщины: две пожи¬
лые сестры Хая и Циля Марковна, полные, с крашен¬
ными в рыжий цвет волосами, которых я так и не
научился различать, тем более что к ним очень часто
приходила еще третья сестра, жившая где-то на отши¬
бе, — все они прекрасно готовили всякие цимесы,
Лето в Бадене
151
шкварки, фаршированную рыбу, пекли пахнущие ко¬
рицей пироги и струдели, — затем дочь одной из двух
сестер — не то Хаи, не то Цили Марковны — Лера,
очень полная перезрелая девушка, томившаяся по же¬
ниху, но тщательно и даже гордо скрывающая это —
в ожидании счастливого жребия работавшая медсест¬
рой на скорой помощи, — она либо спала, либо отсут¬
ствовала, и через открытую дверь ее комнаты часто
можно было видеть ее кровать, почему-то всегда незас¬
теленную, с огромной пуховой подушкой и небрежно
откинутым голубым пуховым одеялом, и, наконец,
Анна Дмитриевна, высохшая старушка, когда-то, види¬
мо, красивая и статная, с трясущейся головой и дрожа¬
щими руками, помогавшая Гиле в ведении хозяйства,
когда-то владевшая всей этой квартирой вместе со сво¬
им мужем, бывшим белым офицером, давно выведен¬
ным в расход, курившая целыми днями «Беломор» в
своей каморке перед постоянно включенным телевизо¬
ром, никогда не отказывающаяся от рюмочки водки и
чрезвычайно преданная советской власти, что вызыва¬
ло постоянное раздражение Гили, считавшей Анну
Дмитриевну непроходимой дурой, — увидев меня,
идущего в ванную, Гиля, знавшая мою страсть прини¬
мать каждый день душ, предлагала затопить колонку,
потому что Анна Дмитриевна еще днем заготовила
дрова, принеся их из сарая во дворе, но я решительно
отказывался, потому что было уже очень поздно и
надо было иметь совесть, а потом после ужина я лежал
на диване, который был мне несколько коротковат, так
что ноги мои чуть свисали, а под головой мешался ди¬
ванный валик, но если его убрать, то голова оказывалась
неестественно низко, — лежал, укрывшись заботливо
приготовленным Гилей одеялом, и читал какой-нибудь
взятый мною наугад том Достоевского из старого доре¬
волюционного собрания сочинений, которое вместе с
другими такими же старыми изданиями в серых или
152
Леонид Цыпкин
темно-синих тисненых переплетах с золотом стояли на
этажерке — остаток книг, сохранившихся во время бло¬
кады, да еще целая библиотека никому не нужных книг
по урологии на черных книжных полках вдоль стены в
соседней комнате, где в это время укладывалась спать
Гиля — она свято хранила эти Мозины книги и так же
свято ездила на могилу Мози в день его рождения,
смерти или просто так, — он умер на Гилиной кровати
уже двадцать с лишним лет назад, вернувшись домой
вместе с этой женщиной, которую Гиля называла «она»,
так что я до сих пор так и не знаю ее имени, — «она»
почти не отлучалась из дома и оставалась ночевать на
Мозином диване, стоявшем напротив Гилиной крова¬
ти, — эта смежная комната имела второй выход в ко¬
ридор, так что женщина эта могла приходить, не беспо¬
коя Гилю, которая целиком уступила им комнату и
жила в столовой, маленькой узкой комнате, в которой
обычно помещался я, и спала на этой продавленной ку¬
шетке, — Моисея Эрнстовича у нас в семье называли
Мозей, потому что так называла его Гиля, — тут была,
по-видимому, какая-то немецкая инверсия: Моисей —
Мозес — Мозя, да он и учился где-то в Германии, еще
до революции, как все евреи, желавшие получить выс¬
шее образование, — может быть даже, что и отец его
испытал на себе какое-то немецкое влияние, потому что
имя «Эрнст» было явно немецким, — Мозя был доволь¬
но высоким, подтянутым мужчиной, по-немецки акку¬
ратным, абсолютно лысым, с небольшими усиками и
насмешливыми черными глазами, над которыми нави¬
сали мохнатые брови, — он был профессором урологии,
занимался частной практикой, в молодости прекрасно
играл в шахматы, так что получил звание мастера, и
вообще считался человеком расчетливым и даже ску¬
пым, — Гиле он изменял, по-видимому, давно — еще с
моей теткой, которую я упоминал в самом начале и у
которой я взял «Дневник» Анны Григорьевны, — во
Лето в Бадене
153
всяком случае, у нас в семье постоянно рассказывали
историю о том, как в молодости они втроем поехали
отдыхать — Мозя, Гиля и моя тетка — и как они жили
все в одной комнате — мама моя называла по этому
поводу Гилю мазохисткой, — в тридцать седьмом году
Мозя сидел, но благодаря чьим-то хлопотам был вскоре
выпущен, — Гиля с захватывающими подробностями
часто рассказывала эту историю — как его взяли, как он
сидел, и как он возвратился — неожиданно позвонил в
дверь поздно вечером, и как она пошла открывать, ду¬
мая, что это пришли за ней, — оказывается, это был
Мозя, — она бросилась к нему, не веря своим глазам, а
вместе с ней ее закадычная приятельница Эльза, так
много сделавшая для нее и почти весь период Мозиной
отсидки жившая с ней, а затем назвавшая свою дочь
Тильдой в честь Гили, — Эльза была верным другом
дома, и Мозя первый обнаружил у нее рак груди, хотя
был урологом, — женщина, с которой Мозя вернулся
домой и которую Гиля называла «она», была его по¬
мощницей по кафедре — не то ассистентом, не то лабо¬
рантом, — он несколько раз уходил к ней на длитель¬
ный период времени, и тогда Гиля приезжала к нам из
Ленинграда, и они с мамой долго обсуждали создавшу¬
юся ситуацию, а потом как-то Мозя приехал к нам и
мама стала ему вычитывать за все, на что Мозя сказал:
«Вы еще не знаете Гилю», — и эта Мозина фраза часто
повторялась в нашей семье, мамой — с возмущением, а
теткой — философски, потому что она вообще широко
смотрела на жизнь и часто любила повторять толстов¬
скую фразу: «Люди как реки», — за период своих стран¬
ствований от Гили к этой женщине и обратно Мозя по¬
лучил два инфаркта, а после третьего приехал умирать
домой, но эта женщина не оставляла его, и Гиля гото¬
вила еду для них обоих, и только в день смерти женщи¬
на эта отлучилась и не пришла к вечеру, а к ночи ему
стало плохо, не хватало воздуха, он попросил Гилю
154
Леонид Цыпкин
помочь ему встать, чтобы сделать несколько шагов по
комнате, — ему казалось, что ему станет легче, — и
Гиля помогла ему встать, и, опираясь на нее, он сделал
несколько шагов по направлению к своему письменно¬
му столу, на котором до сих пор лежат его книги и сто¬
ит его фотография, где он чем-то напоминает немецкого
профессора со своими аккуратными усиками и проница¬
тельным взглядом, — в эти несколько последних минут
его жизни они с Гилей были вдвоем в своей квартире,
как в былые времена, и на секунду Гиле показалось, что
никакой женщины не было и что весь этот последний
период ее жизни — это просто дурной сон, а сейчас она
помогает своему больному мужу пройтись по комнате,
и что все это естественно, и как могло быть иначе, но
ему стало хуже, и он попросил проводить его до крова¬
ти — Гиля помогла ему улечься, на лбу его выступил
холодный пот, дыхание остановилось, и Гиля сама зак¬
рыла ему глаза в их собственной квартире, на ее крова¬
ти, в отсутствие этой женщины, которая непонятно по
какому праву жила здесь и пользовалась услугами
Гили, не прогонявшей ее, чтобы не огорчить Мозю, —
в общем, он умер на ее руках, как положено умереть
законному мужу, и это давало ей некоторое утешение
во все последующие годы ее вдовства, так что она даже
любила рассказывать, как он умер на ее руках, — свет
от старинной настольной лампы с зеленым абажуром —
бывшей Мозиной лампы, постоянно стоявшей на его
письменном столе, падал на страницы книги, которую я
читал, — Гиля сама приносила мне эту лампу и ставила
на край обеденного стола, но оттуда свет не достигал
книги, и поэтому я переставлял лампу на стул возле
изголовья дивана, подложив под нее стопку книг, —
лампа стояла не слишком устойчиво, и я боялся, что
она упадет на пол и зеленый абажур разобьется, хотя и
был уверен, что Гиля ничего не сказала бы мне, — круг
света, падавший на книгу, колебался — это на улице
Лето в Бадене
155
проносился трамвай и дом чуть-чуть дрожал и трясся,
хотя был очень старым и устойчивым, — в соседней
комнате Гиля еле слышными глотками запивала снот¬
ворное, а затем гасила свет над своей кроватью, — «Ты
все еще увлекаешься Достоевским?» — спрашивала она
меня и, не дождавшись ответа, тут же добавляла: «Не
говори только об этом у Бродских», — Бродский был
бывшим ее шефом, и хотя она давно уже не работала,
но все еще продолжала поддерживать дружеские отно¬
шения с ним и со всей его семьей, в особенности же с
его женой, Дорой Абрамовной, сухощавой энергичной
женщиной, командовавшей не только всей многочис¬
ленной семьей, но даже организационно-научными де¬
лами сектора, который возглавлял Бродский, — Бродс¬
кие отмечали все еврейские праздники, не ели трефного
и много лет уже собирались уезжать в Израиль, но сы¬
новья Бродского работали на какой-то секретной рабо¬
те, а сам он как академик боялся излишнего шума, ко¬
торый мог подняться вокруг его имени, — в этот
вечер, лежа на продавленном коротком диване, слушая
убаюкивающий скрежет ночных трамваев, заворачива¬
ющих на углу возле Гилиного дома и затем вихрем
уносившихся по ночной заснеженной улице, мотаясь
из стороны в сторону, как это всегда бывает с пустыми
быстро идущими вагонами, куда-то вдаль, где в мо¬
розной ночной мгле сходились цепочки фонарей, я
листал в слегка колеблющемся круге света, падавшем
от лампочки под зеленым абажуром, предпоследний
том Достоевского, в котором был опубликован «Днев¬
ник писателя» за семьдесят седьмой или семьдесят
восьмой год, — наконец-то я натолкнулся на статью,
специально посвященную евреям, — она так и называ¬
лась: «Еврейский вопрос», — я даже не удивился, об¬
наружив ее, потому что должен же он был в каком-то
одном месте сосредоточить всех жидов, жидкое, жиде-
нят и жиденышей, которыми он так щедро пересыпал
156
Леонид Цыпкин
страницы своих романов — то в виде фиглярствующе¬
го и визжащего от страха Лямшина из «Бесов», то в
виде заносчивого и в то же время, трусливого Исая
Фомича из «Записок из Мертвого дома», не брезгавше¬
го одалживать под большие проценты своим же, из ка¬
торжников, то в виде пожарного из «Преступления и
наказания» с «вековечной брюзгливой скорбью, которая
так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах
еврейского племени», и с его вызывающим смех про¬
изношением, которое воспроизводится в романе с ка¬
ким-то особым, изощренным удовольствием, то в виде
жида, распявшего христианского ребенка, у которого
он затем отрезал пальцы, и наслаждающегося муками
этого дитяти (рассказ Лизы Хохлаковой из «Братьев
Карамазовых»), — чаще же всего в виде безымянных
ростовщиков, торгашей или мелких жуликов, которые
даже не выводятся, а просто именуются жидками, а
еще чаще в виде имен нарицательных, подразумеваю¬
щих самые низкие и подлые черты человеческого ха¬
рактера, — ничего удивительного не было в том, что
автор этих романов где-то в конце концов высказался
на эту тему, представив наконец свою теорию, — одна¬
ко никакой особой теории не было — были довольно
избитые антисемитские доводы и мифы (не устарев¬
шие, между прочим, и по сей день): о переправке евре¬
ями золота и бриллиантов в Палестину, о мировом ев¬
рействе, которое опутало своими жадными щупальцами
чуть ли не весь мир, о нещадной эксплуатации и спаи¬
вании евреями русских людей, что делает невозможным
предоставление евреям равных прав, иначе они совсем
заедят русского человека, и т.д. — я читал с бьющимся
сердцем, надеясь найти хоть какой-нибудь просвет в
этих рассуждениях, которые можно было услышать от
любого черносотенца, хоть какой-нибудь поворот в
иную сторону, хоть какую-нибудь попытку посмотреть
на всю проблему новым взглядом, — евреям разреша-
Лето в Бадене
157
лось только исповедывать свою религию и более ниче¬
го, и мне казалось до неправдоподобия странным, что
человек, столь чувствительный в своих романах к стра¬
даниям людей, этот ревностный защитник униженных
и оскорбленных, горячо и даже почти исступленно про¬
поведующий право на существование каждой земной
твари и поющий восторженный гимн каждому листоч¬
ку и каждой травинке, — что человек этот не нашел ни
одного слова в защиту или в оправдание людей, гони¬
мых в течение нескольких тысяч лет, — неужели он
был столь слеп? или, может быть, ослеплен ненавис¬
тью? — евреев он даже не называл народом, а именовал
племенем, словно это были какие-то дикари с Полине¬
зийских островов, — и к этому «племени» принадлежал
я и мои многочисленные знакомые или друзья, с кото¬
рыми мы обсуждали тонкие проблемы русской литера¬
туры, и к этому же «племени» относились Леонид Грос¬
сман, и Долинин (он же Искоз), и Зильберштейн, и
Розенблюм, и Кирпотин, и Коган, и Фридлендер, и
Брегова, и Борщевский, и Гозенпуд, и Милькина, и
Гус, и Зунделович, и Шкловский, и Белкин, и Бергман,
и Соркина Двося Львовна, и множество других евре-
ев-литературоведов, ставших почти монополистами в
изучении творческого наследия Достоевского, — было
что-то противоестественное и даже на первый взгляд
загадочное в том страстном и почти благоговейном рве¬
нии, с которым они терзали и до сих пор терзают днев¬
ники, записи, черновики, письма и даже самые мелкие
фактики, относящиеся к человеку, презиравшему и не¬
навидевшему народ, к которому они принадлежали —
нечто, напоминающее акт каннибализма, совершаемый
в отношении вождя враждебного племени, — возмож¬
но, однако, что в этом особом тяготении евреев к Дос¬
тоевскому можно усмотреть и нечто другое: желание
спрятаться за его спиной, как за охранной грамотой —
нечто вроде принятия христианства или намалевания
158
Леонид Цыпкин
креста на двери еврейской квартиры во время погрома,—
впрочем, не исключена здесь и просто активность евре¬
ев, которая особенно велика в вопросах, касающихся
русской культуры и сохранения русского национально¬
го духа, что, впрочем, вполне увязывается с предыду¬
щим предположением, — за окном уже не слышно было
трамваев, свет я давно погасил, осторожно поставив
Мозину лампу на обеденный стол — в соседней комнате
деликатно похрапывала Гиля — десять дыханий и один
маленький всхрапик — чуть-чуть, даже как будто она
не храпела, а всхлипывала во сне, ноги мои чуть свиса¬
ли с дивана, а за окном лежала непроглядная зимняя
петербургская ночь, и, хотя было очень поздно, до рас¬
света оставалась еще целая вечность — можно было
спокойно лежать и не думать о том, что обязательно
надо заснуть, потому что скоро рассвет, — одинокая
фигура в узких клетчатых брюках, в черном цилиндре и
в черном берлинском сюртуке, с карманами, оттопы¬
ренными от бутербродов, и с развевающимися фалдами
бежала по заснеженной платформе какой-то железнодо¬
рожной станции, промежуточной между Баденом и
Базелем, подпрыгивая, приседая, выделывая какие-то
нелепые «па» и выкрикивая что-то насчет одного недо¬
данного франка, но поезд давно уже ушел и наступила
ночь, а человек все бежал и бежал, подпрыгивая и при¬
седая, ярко высвечиваемый прожектором, который не¬
отступно следовал за ним, словно все это происходило
на театральной сцене, и в снопе яркого света мед ленно
кружили и падали снежинки, покрывая его лицо и бо¬
роду белой пеленой, — платформа кончилась, и он бе¬
жал теперь по канату, натянутому под куполом цирка, и
белая пелена, покрывавшая его лицо, была маской Ар¬
лекина, из-под которой клочьями торчала его седая бо¬
рода, — сняв с головы цилиндр, он подбрасывал его
вверх и ловил на лету, приседая и выделывая невоз¬
можные «па», а снизу из первого ряда за выплясываю-
Лето в Бадене
159
щей по канату фигурой, освещаемой прожектором, не¬
отступно следил человек с крупной головой, львиной
гривой и холеной бородой, приставив к глазам холодно
поблескивающий лорнет, выплясывающий и жонгли¬
рующий своим черным цилиндром человек в маске Ар¬
лекина старался именно для того, сидевшего в первом
ряду, — остановившись на канате, он поочередно зади¬
рал вверх то одну, то другую ногу, словно опереточная
актриса, подбрасывая в этот момент свой цилиндр осо¬
бенно высоко, под самый купол цирка, так что падение
выплясывающего на канате казалось неизбежным, но
лицо следившего за ним человека оставалось непрони¬
цаемым, и только на дне глаз его за холодными стекла¬
ми лорнета иногда вспыхивали задорные искорки,
обозначавшие поощрение, но только когда выплясыва¬
ющий сорвался с каната и полетел вниз, выделывая в
воздухе отчаянные пируэты, лицо человек с крупной
головой и львиной гривой озарилось улыбкой — очаро¬
вательной, барской, хотя и несколько высокомерной, —
сняв лорнет, он смеялся и поощрительно аплодировал, —
упавший с каната снова бежал по заснеженной платфор¬
ме, но это была уже не промежуточная станция между
Баденом и Базелем, а Тверь, лежавшая между Москвой
и Петербургом, — с развевающимися фалдами бежав¬
ший по платформе жадно ловил каких-то проезжих са¬
новников, вышедших из курьерского поезда, чтобы не¬
много поразмяться и подышать воздухом, — он метался
от одного сановника к другому, жадно ловил их руки и
их взгляды, униженно просил о чем-то и кланялся —
сановники исчезали в вагоне первого класса, и вот он
уже снова бежал за поездом — платформа переходила
в лестницу, которая вела в игорные залы, — он подни¬
мался по ступенькам мраморной лестницы, устланной
ковром, не торопясь, пренебрежительно глядя на вся¬
ких полячков и жидков, мельтешивших перед его гла¬
зами, — сам Ротшильд был ему нипочем, потому что
160
Леонид Цыпкин
через несколько минут он будет, может быть, богаче са¬
мого Ротшильда — этого жида-скряги, нажившего свои
миллионы ростовщичеством, между тем как он добудет
эти миллионы одним лишь счастливым стечением об¬
стоятельств, которые он может предугадать, да ему ведь
и не миллионы важны, а идея, — он небрежно протал¬
кивался через толпу любопытных и играющих, этих
жалких и жадных шутов, заносчиво глядя на их жел¬
тые, иссушенные нездоровой страстью лица, — с пер¬
вой же ставки он выиграл полмиллиона, потом еще
миллион, но кто-то больно дернул его за руку — чело¬
век с плоским, словно корыто, лицом и оттопыренными
ушами нагло смотрел на него, и под взглядом его вы¬
пуклых водянистых глаз он неожиданно осел на пол,
затем пополз на четвереньках к выходу, покатился по
лестнице, ударяясь о ступеньки, не чувствуя боли, по¬
теряв свой цилиндр, — он подошел к большому зерка¬
лу, висевшему в вестибюле вокзала, чтобы привести
себя в порядок, но вместо себя увидел в зеркале фигуру
Исая Фомича, раздетого, щуплого, с цыплячьей гру¬
дью, — он отшатнулся — отшатнулся от него и Исай
Фомич, — тогда он стал бросать в Исая Фомича бутер¬
броды, которыми он набил свои карманы на той стан¬
ции, где он пронзительно закричал о недоданном фран¬
ке голосом ограбленного ростовщика, заглушая свисток
паровоза, но чем больше забрасывал он бутербродами
Исая Фомича, тем отчетливее и живее выступала его
тщедушная фигура, — когда я проснулся, было еще
темно, из двери, ведущей в коридор, приятно потягива¬
ло папиросным дымком — это Анна Дмитриевна, вста¬
вавшая обычно в шесть утра, курила в своей комнате
первую «беломорину», затем осторожно хлопнула вход¬
ная дверь, — наверное, это Лера уходила на дежурство
или возвращалась после ночи, в доме напротив почти
во всех окнах светились огни и за занавесками мелька¬
ли тени встающих и спешащих на работу людей, в кух-
Лето в Бадене
161
нях суетились хозяйки, а внизу как-то по-особому, по-
утреннему скрежетали на повороте трамваи, а затем с
постепенно затихающим грохотом проносились мимо
дома, уносясь куда-то в беспредельную прямоту тем¬
ных улиц со сходящимися где-то вдалеке цепочками
фонарей, — дом вздрагивал и колебался, словно паро¬
ход, стоящий возле причала, в соседней комнате дели¬
катно всхрапывала Гиля, — когда я снова проснулся,
было уже светло, только как-то серо, и за окном мед¬
ленно кружились снежинки — в коридоре слышались
осторожные шаги и даже голос Гили, которая, по-види-
мому, давала какие-то хозяйственные указания Анне
Дмитриевне, — дотянувшись рукой до стула, я посмот¬
рел на часы — было половина одиннадцатого — позднее
зимнее петербургское утро, — натянув на себя трениро¬
вочный костюм, я подошел к окну — внизу ползли по¬
крытые снегом трамваи и автобусы — трамваи трехва¬
гонные, автобусы тоже какие-то необычные, больше
похожие на туристические или дальнего следования, по
противоположному тротуару спешили прохожие, в ос¬
новном — домохозяйки, закутавшись в платки, в ста¬
рых потертых шубах и с сумками в руках, а в окнах
дома, расположенного напротив, такого же старого и
обветшалого, как дом, в котором жила Гиля, кое-где
светились окна, потому что в разгар петербургской
зимы настоящего дня так и не бывает — поздний рас¬
свет незаметно переходит в ранние сумерки, — в комна¬
ту вошла Гиля в своем халате и в ночных туфлях без
чулок — ноги у нее были белые, с полными икрами, и я
подумал, что когда-то в молодости она, наверное, впол¬
не могла устраивать Мозю, — «Как ты спал?... Что бу¬
дешь кушать?... Может быть, хочешь принять душ?...
Когда ты встаешь в Москве?...» — она засыпала меня
вопросами, на которые я не успевал отвечать, — впро¬
чем, ответов моих она все равно не слушала — идя в
ванную, я невольно заглянул в Лерину комнату через
6. Заказ № 111.
162
Леонид Цыпкин
приоткрытую дверь и увидел постель с пышными по-
душками и перинами — вполне возможно, что Лера
спала после ночного дежурства, утонув в этих пери¬
нах, — тренировочный костюм плотно облегал меня,
и, умываясь над ванной, я медлил, надеясь встретить
ее в коридоре, из кухни аппетитно пахло чем-то не то
жареным, не то печеным и слышались голоса — не то
Цили, не то Хаи Марковны, а может быть, их обеих и
Анны Дмитриевны — кухня в Гилиной квартире была
просторной даже для четырех хозяек и в дальнем углу
ее находилась дверь, ведущая на черную лестницу и
закрывавшаяся на ночь огромным крюком, похожим,
наверное, на тот крюк, на который закрывалась дверь в
квартире старухи-процентщицы из «Преступления и
наказания», а потом мы с Гилей завтракали — стол был
сервирован какой-то благородной посудой, хлеб был
нарезан тонко, на тарелках лежали сыр, ветчина — Гиля
суетилась, подставляя мне то одно, то другое блюдо, в
комнату то и дело входила Анна Дмитриевна, с папи¬
роской во рту, сильно согнувшаяся за последние годы,
неся в дрожащих руках то белую сковородку со специ¬
ально взбитой для меня на сливках яичницей, то ко¬
фейник, — «Уж как ждала-то вас Гильда Яковлевна», —
говорила она своим низким, прокуренным голосом и
лукаво поглядывала на Гилю, суетившуюся вокруг сто¬
ла, — «Сама на рынок пошла за телятиной, в такой-то
мороз, мне не доверила», — голова ее тряслась, что при¬
давало ей еще более укоряющий вид, — «Ах, бросьте,
Анна Дмитриевна! Я всегда хожу на рынок. Ты будешь
есть на обед жареную картошку или тушеную?» — «Ко¬
нечно жареную», — говорил я, — «Я так и думала», —
говорила Гиля тоном, полным особого значения, слов¬
но она разгадала мое заветное желание, которое я тща¬
тельно скрывал, — Анна Дмитриевна, тряся головой
«Нет-нет» или «Да-да» со снисходительной улыбкой на
лице, обозначавшей беззаветную преданность Гиле при
Лето в Бадене
163
сохранении своего особого мнения, которое ничем не
могло быть поколеблено, захватив освободившуюся по¬
суду, по-прежнему с папироской во рту, не торопясь
уходила из комнаты — после завтрака, усевшись на
бывший Мозин диван, мы с Гилей долго беседовали:
Гиля расспрашивала меня о моей работе, об общих зна¬
комых, рассказывала о своем бывшем шефе, об отноше¬
ниях между его племянницей и ее племянником, кото¬
рый после развода с ней обзавелся новой семьей, и хотя
она, Гиля, ничего против его новой жены не имеет, но
она к ним туда ногой не ступит и не примет у себя, тем
более что эта женщина была близкой приятельницей
первой его жены, то есть племянницы Гилиного шефа,
и не выходила буквально из их дома, и сама вешалась
ему на шею, а Роня (так звали первую жену племян¬
ника Гили) ничего не замечала, и просто удивительно,
как это она ничего не замечала, когда все, буквально
все видели, что эта женщина сама вешалась ему на
шею, — в когда-то карих, а теперь выцветших добрых
Гилиных глазах неожиданно вспыхивали злые искор¬
ки, голос ее крепчал, менялись его интонация и лекси¬
ка — она говорила: «Он имел», «Она имела», — еще
немного, и, казалось, Гиля взметнется и заговорит или
даже, скорее, закричит на идише, на котором когда-то
говорили ее родители из-под Киева, откуда она сама
была родом, но интереснее всего она рассказывала о
Ленинградской блокаде, о том, как они ели кошек и
собак, и как она променяла два прекрасных Мозиных
отреза на буханку хлеба, и как Мозя, уже почти не
встававший от слабости, прямо на глазах обрел силы,
когда она накормила его этим хлебом и еще двумя кот¬
летами из конины, которые ей удалось получить в спе¬
циальном распределителе для ученых после того, как
она целые сутки простояла в очереди, и как по Не¬
вскому проспекту и по Кировскому мосту, по которым
она ежедневно проходила два раза, потому что инсти-
6*
164
Леонид Цыпкин
тут, где она работала, находился на Петроградской сто¬
роне, везли на салазках обледеневшие трупы, и как пря¬
мо на глазах падали люди, тут же замерзая, и трупы их
потом подбирали, или не подбирали и, примерзнув к
тротуару или мостовой, они оставались лежать до самой
весны, — впрочем, самые задушевные беседы происхо¬
дили у нас обычно по вечерам, уже после ужина, когда
за окном чуть немного смеркалось, как перед дождем,
но темноты так и не наступало, потому что стояли бе¬
лые ночи, и ненужные фонари горели на улице до са¬
мого утра, всю ночь, о наступлении которой можно
было узнать лишь потому, что на улице затихали трам¬
ваи, однако, особенно уютными беседы эти казались в
долгие зимние вечера, когда рассвета не предвиделось, а
за окном мела метель, делая почти невидимыми улич¬
ные фонари, и где-то внизу, на повороте, глухо скре¬
жетали трамваи, и под потолком покачивался шелковый
абажур, на который едва падал свет от Гилиной настоль¬
ной лампы, стоявшей на ее небольшом письменном сто¬
ле — старинном дамском столике с почерневшими от
времени инкрустациями, — я полулежал на Мозином
диване, а Гиля сидела рядом и рассказывала — подробно
и гладко — у нее была отличная память на прошлое — о
том, как в свое еще время посадили ее первого шефа, из¬
вестного химика, и как он был сослан в спецлагерь, где
работали нужные стране ученые, и как потом, уже неза¬
долго до войны, ему помог освободиться из лагеря Ро¬
мен Роллан, хлопотавший за него чуть ли не у самого
Сталина, и как потом этого шефа, известного химика,
через несколько месяцев посадили повторно, и он бес¬
следно исчез, а потом она переходила к рассказу о Мо-
зиной посадке, о том, как его допрашивал следователь с
очень звучной еврейской фамилией, прославившийся
своей жестокостью даже за пределами Ленинграда, и о
том, как Мозя вернулся домой поздно вечером и как
она оторопела, увидев его, и вместе с ней ее приятель-
Лето в Бадене
165
ница Эльза, жившая с ней весь этот тяжелый период
времени, пока Мозя сидел, — сейчас тоже были сумер¬
ки — короткий зимний день заканчивался, потом мы
обедали, и в комнату снова входила Анна Дмитриевна с
папироской во рту, принося и унося в дрожащих руках
супницу, сковородки, тарелки, и Гиля суетилась, помо¬
гая ей, так что она даже почти и не обедала, но помощь
ее оказывалась ненужной, — «Гильда Яковлевна, ну за¬
чем же вы отвлекаетесь от вашего гостя? — ведь вы так
ждали его», — с добродушной иронией говорила Анна
Дмитриевна, укоризненно покачивая головой и, в то же
время, бросая преданный взгляд на Гилю, а к концу
обеда в комнату вплыла не то Хая, не то Циля Марков¬
на, торжественно неся на блюде какой-то необыкновен¬
ный пирог с необыкновенной начинкой, и, поставив
его на белую мраморную доску старинного буфета, в
смущении ретировалась, — а вечером, когда утомивша¬
яся от хозяйственных волнений Гиля прилегла на быв¬
ший Мозин диванчик, я сказал ей, что хочу пройтись
немного, — «Что ты будешь есть на ужин?» — встрепе¬
нулась она, но уже через несколько минут раздалось ее
деликатное сопение с небольшими такими же деликат¬
ными всхрапиками. На улице было морозно, под нога¬
ми скрипел снег, возле светофоров выстроились очере¬
ди из трамваев, фигуры людей, освещаемые фонарями
и снегом, толпились на трамвайных и автобусных оста¬
новках, двигались по тротуарам, мужчины небольшими
кучками стояли возле углового продовольственного ма¬
газина, соображая на троих, а чуть подальше, немного
отойдя от магазина, уже можно было видеть фигуры
людей с бледными испитыми лицами — прислонив¬
шись к стенам домов, оставляя на своих спинах следы
известки, они медленно и неотвратимо сползали на тро¬
туар, лежа там до тех пор, пока их не подбирали спец¬
машины с красным крестом, — я шел по направлению к
Невскому проспекту, который уже издалека светился,
166
Леонид Цыпкин
как река во время карнавала, — в общем-то он и был
рекой — Невский проспект, вливающийся где-то вдале¬
ке в Неву, — он был притоком ее, прямым и широким,
разделяющим весь Невский район города на две части:
одну, некогда аристократическую с ее бывшими Серги¬
евской, Надеждинской, Бассейной, Кирочной и Вос¬
кресенским проспектом — с безупречными по своей
прямоте и строгости зданиями, с ее площадью Ис¬
кусств, кажущейся ненатуральной вследствие непости¬
жимых уму пропорций обрамляющих ее ансамблей, с ее
Марсовым полем, овеянным каким-то духом скорби и
торжественности, и примыкающим к нему Инженер¬
ным замком с его остроконечными башнями и недо¬
ступными внутренними дворами и пристройками, хра¬
нящими какую-то страшную тайну, с ее набережными
Фонтанки и Мойки, чуть изгибающимися и застроен¬
ными домами, большинство которых отмечено мемори¬
альными досками, с ее Спасом-на-крови, красно-золо¬
тистый купол которого открывается вдруг с каких-то
самых неожиданных мест, с ее бывшей Миллионной
улицей, обстроенной многоэтажными барскими особ¬
няками с лепными карнизами и зеркальными окнами,
этой предтечей или предвестником Английской набе¬
режной, застроенной уже не особняками, а дворцами,
глядящимися в пугающе широкую, словно пролив,
чуть выпуклую Неву, и переходящей затем в Дворцо¬
вую набережную с Зимним дворцом — бывшим Рос¬
сийским сердцем, анатомированным и превращенным
в музейный экспонат, — и другую часть, некогда де¬
мократическую, с улицами, не всегда подчиняющими¬
ся ранжиру прямолинейности и порой сбивающимися
даже на переулки или тупики, пересекаемые узким,
прихотливо петляющим Екатерининским каналом, —
все эти бывшие Большие, Средние и Малые Мещанс¬
кие или Столярный переулок, обстроенные четырех- и
пятиэтажными доходными домами, — целый лабиринт
Лето в Бадене
167
улиц, неожиданно упирающихся в ограду Екатеринин¬
ского канала, лабиринт, усугубляемый моим волнением,
как бы не перепутать улицу или номер дома, которые
должны были попасть в объектив моего фотоаппарата,
когда, подгоняемый нехваткой времени, изменчивостью
Ленинградской погоды или угрозой быть остановлен¬
ным за съемку непарадных объектов, я бродил по этим
местам, фотографируя «дом Раскольникова» или «дом
старухи процентщицы» или «дом Сонечки» или дома, в
которых жил их автор, потому что именно здесь-то он
и жил в самый темный и подпольный период своей
жизни, в первые годы после возвращения из ссылки
(именно сюда, в угловой дом на Екатерининском кана¬
ле приходила к нему с низко опущенной вуалью жен¬
щина, с которой он затем путешествовал в одной каюте,
не смея к ней прикоснуться) до появления Анны Гри¬
горьевны, которая пришла к нему в один из домов,
расположенных в этом путанном лабиринте улиц, пе¬
ресекающихся каналом, опередив свою соперницу по
курсам, — взобравшись по узкой мрачной лестнице на
второй этаж, она уселась со скромно потупленным
взглядом за круглый столик в его кабинете и приня¬
лась строчить под его диктовку «Игрока», чувствуя на
себе его взгляды, слушая его шаги, его кружение вок¬
руг нее, с замиранием сердца ощущая его приближе¬
ние, пока он сладко не ужалил ее, — когда я вышел на
Невский, он являл собой вид зимнего карнавала на
реке: вдоль всего Невского в морозном тумане сколь¬
зили сотни красных, зеленых и оранжевых огней,
многократно отражаясь на его ледовой, серебристой
поверхности, а по обе стороны проспекта на его широ¬
ких берегах-тротуарах двигались толпы людей, под¬
свечиваемые пылающими витринами, то и дело окуты¬
ваемые клубами морозного пара, которые вырывались
из распахиваемых дверей магазинов и ресторанов, а над
всем этим пылали и плясали разноцветные рекламы,
168
Леонид Цыпкин
тоже иногда окутываемые морозным паром, клубы ко¬
торого достигали их, — по мановению светофоров
скользящие по замерзшему проспекту огни на мгнове¬
ние останавливались, и тогда толпы, двигавшиеся по
тротуарам, переливались по мостам-переходам на про¬
тивоположную сторону, — оказавшись на той стороне,
я вошел в какую-то боковую улицу, которая после
разіула огней на Невском показалась мне темной и ти¬
хой — только две цепочки фонарей уходили куда-то
вдаль, теряясь в черноте, — я посмотрел на табличку,
висевшую на одном из домов, — оказывается, я шел по
улице Марата, бывшей Николаевской, — где-то здесь,
неподалеку от Невского, может быть, как раз именно
там, где я сейчас проходил, его нагнал какой-то подвы¬
пивший простолюдин в тулупе и ударил кулаком по
шее — это было почти за два года до его смерти, и он
возвращался домой после своей обычной предвечерней
прогулки — он упал, шапка его покатилась по засне¬
женной мостовой, потому что был конец марта, на ули¬
цах еще лежал снег, вокруг него собралась толпа, ему
помогли подняться, на лице его была кровь, а подо¬
спевший городовой вместе с несколькими свидетелями
отвел подвыпившего в участок, — через несколько дней
состоялся суд над обидчиком, который был приговорен
к штрафу в размере шестнадцати рублей, — присутство¬
вавший на разбирательстве пострадавший просил суд
снизойти к обидчику и простить его — он подождал
обидчика возле двери и, когда тот выходил, сунул ему
шестнадцать рублей — в этот период времени он осо¬
бенно много писал о славянском вопросе, напирая на
богоносное значение русского народа, призванного ос¬
вободить Европу, — в основе этого богоносного пред¬
назначения лежал, по его мнению, особый, неповтори¬
мый склад русского национального ума и характера,
что, между прочим, доказывалось употреблением не¬
цензурных слов, которые, произносимые на разный
Лето в Бадене
169
лад и с разными оттенками, служили простолюдинам
вовсе не для оскорбления или брани, а для выражения
тонкого, глубокого и даже целомудренного чувства, за¬
ложенного в душе каждого истинно русского, — вдоль
тротуара, по которому я шел, были наметены сугробы,
скрип шагов одиноких прохожих изредка нарушался
шумом проезжавших машин, поднимавших за собой
поземку, — улица кончилась, но я шел наугад, ведомый
каким-то внутренним чутьем, — сначала налево, потом
направо и снова прямо по таким же тихим заснежен¬
ным улицам, обстроенным одинаковыми четырех- и
пятиэтажными доходными домами с тускло светящи¬
мися окнами и с глубокими, словно колодец, черными
подворотнями, — главное заключалось в том, чтобы в
конечном счете идти параллельно Лиговке, не сбиваясь
с этого направления, — неожиданно я почти уперся в
темное приземистое двухэтажное здание с запертыми
воротами, а справа от меня возвышалась смутно белев¬
шая громада собора с куполами, тонувшими в черном
небе, — передо мною был Кузнечный рынок, а справа и
сзади — Владимирская церковь, — я вышел совершенно
точно к нужному месту, и сердце мое даже провалилось
от радости и еще от какого-то другого, смутного чув¬
ства — слева от Кузнечного рынка, как раз через улицу,
виднелся четырехэтажный с полуподвалом, так что его
можно было считать и пятиэтажным, серый угловой
дом, в темноте казавшийся черным, — угол дома, одна¬
ко, был не острым, а срезанным, как и во многих петер¬
бургских угловых домах, и на этой срезанной угловой
грани в один ряд друг над другом помещались окна и
балконы, а в низу ее находилась дверь, к которой нуж¬
но было спускаться по ступенькам и которая вела в рас¬
положенный в полуподвале вестибюль с гардеробом и с
сидевшей за столиком возле другой двери, ведущей на
лестницу, женщиной — она продавала билеты, и биле¬
ты эти вы оставляли у себя или себе на память, потому
170
Леонид Цыпкин
что их никто не проверял, — кроме того, она предлагала
вам скромный проспект музея, на котором унылым ти-
пографским клише воспроизводились портрет писателя
и обстановка его кабинета, сопровождаемые нескольки¬
ми фразами и цитатой из Салтыкова-Щедрина, или
прямоугольный металлический значок, на котором было
выгравировано его лицо с выступающими лобными буг¬
рами, — прямо с лестницы был вход в большой зри¬
тельный зал, в котором читались лекции, показывались
кинофильмы или выступали актеры с чтением его про¬
изведений, на втором же и третьем этажах в целой
анфиладе комнат с безукоризненно натертым паркет¬
ным полом, издающим слабый запах воска, словно в
церкви, размещалась литературно-мемориальная экспо¬
зиция — на столиках под стеклом, на стенах, на стен¬
дах, неподвижных или вращающихся, были разложены
и развешаны фотокопии его писем, первые издания его
произведений, портреты и фотографии его, членов его
семьи и его современников, вырезки из газет о петер¬
бургских событиях того времени, представленные в
виде больших фотокопий виды Петербурга и Омской
крепости, а также Флоренции, Рима и Женевы — мест
его заграничных путешествий, иллюстрации к его ро¬
ману, фотографии сцен из его произведений, играв¬
шихся в театрах, и множество еще других документов, —
почти церковная тишина стояла в помещениях музея,
нарушаемая лишь благоговейным шепотом двух-трех
парочек, забредших сюда, или шелестом листков запис¬
ной книжки, в которую усердно заносил что-то одино¬
кий юноша с прыщами на лице, да еще сухим потрески¬
ванием ламп дневного света, которые предупредительно
включали пожилые женщины-смотрительницы, когда
кто-нибудь из посетителей оказывался в том месте, кото¬
рое требовало освещения, на минуту оторвавшись от
своего вязанья, — впрочем, иногда тишина музея нару¬
шалась неожиданно громким голосом, уверенно обьяс-
Лето в Бадене
171
нявшим что-то, — это приближалась группа школьников
с экскурсоводом — группа строго следовала предназна¬
ченной схеме осмотра, указка экскурсовода то быстро
скользила по экспонатам, представляющим второсте¬
пенный интерес, то подолгу задерживалась на предме¬
тах, имеющих с точки зрения экскурсовода серьезное
познавательное значение, — школьники, стоявшие по¬
дальше от экскурсовода, дергали друг друга за рукав,
оглядывались по сторонам и хихикали, — экскурсоводы
спускались обычно с третьего этажа, где помещались
научная часть и дирекция, — директриса, молодая еще
женщина, с звучным татарским именем и фамилией из¬
вестного генерала, чьей женой она была, красивая, с
кругловатым лицом и удлиненными блестящими чер¬
ными глазами, была постоянно занята в своем кабинете
с какими-то представителями бюрократических ве¬
домств, иногда ошеломляя их каким-нибудь метафизи¬
ческим вопросом, который она задавала им, или неожи¬
данно вдруг заговаривая с ними о состоянии своего
здоровья, а рядом, в научной части, сотрудники музея,
молодые люди и женщины с интеллигентными лицами,
невольно внушающими мысль об их еврейском проис¬
хождении, оживленно делились последними литератур¬
ными сплетнями или названивали кому-то по телефо¬
ну, а потом один из звонивших под дружный хохот
остальных рассказывал, как один известный актер
(кстати, тоже с еврейской фамилией), подвизавшийся
на чтении рассказов Достоевского и часто выступавший
в зрительном зале музея, лежал полдня в ванне, в то
время как его жена отвечала, что его нет дома, — кто-то
из сотрудников посоветовал позвонить и спросить, не
утонул ли он еще, — оттого все так дружно смеялись, а
потом вдруг неожиданно входила директриса, и они
рассказывали ей эту же историю, и по всему было
видно, что ей хотелось смеяться вместе с ними, но она
напускала на себя строгий вид и у кого-то что-то спра-
172
Леонид Цыпкин
шивала по делу — ей отвечали, но как-то не всерьез и
даже заводили с ней какой-то разговор на ее любимые
метафизические темы, но так, полушутя, в виде каких-
то отдельных замечаний или фраз, которые хорошо
были известны всем как ее конек, и она с напускной
строгостью отмахивалась от них, но в конце концов не
выдерживала и смеялась вместе с ними, и тут же на
третьем этаже, если полуподвал считать за этаж, поме¬
щалась его квартира — в прихожей на специальной
подставке стоял зонт с большой загнутой на конце де¬
ревянной ручкой и слегка выцветшим черным брезен¬
том — предполагалось, что с этим зонтом он выходил
на прогулку, а на вешалке висела какая-то очень старая
шляпа с большими полями — неужели его? — в первой
комнате, кажется гостиной, стояли какие-то старинные
шкафы с книгами и два или три небольших дамских
столика с потемневшей инкрустацией и низенькой ог¬
радой — что-то вроде Гилиного столика, — на одном из
них лежал листок бумажки, вырванный из тетради, с
несколькими фразами, написанными неуклюжим детс¬
ким почерком, и с подписью «Люба», на стенах висели
семейные фотографии Анны Григорьевны — одной и с
детьми — Любой и сыном Федей, — на одной из фото¬
графий, сделанных вскоре после смерти отца, одиннад¬
цатилетняя Люба выглядит взрослой, вполне сформи¬
ровавшейся девушкой, что особенно подчеркивается ее
распущенными волосами и длинным платьем, прикры¬
вающим ее сапоги, — через несколько лет после смерти
отца она разошлась с матерью и поселилась отдельно,
устроив у себя что-то вроде салона, где она вела весьма
своевольный образ жизни, так что Анна Григорьевна,
увидев однажды, как выносили из церкви девичий гро¬
бик, воскликнула даже: «Ах, зачем это не мою дочь вы¬
носят!» — а еще через несколько лет Любовь Федоровна
уехала за границу, где уже совсем погрузилась в боге¬
му, чему отчасти способствовала ее глубокая душевная
Лето в Бадене
173
неуравновешенность, даже, может быть, психический
недуг, — все же в промежутках между своими очеред¬
ными приступами меланхолии ей удалось написать вос¬
поминания об отце, к которым достоеведы относятся не
слишком серьезно, считая многие представленные ею
факты неубедительными, а рассуждения — легковесны¬
ми и необъективными, — в частности, ее попытка при¬
числить Достоевского к норманнам рассматривается
просто как какая-то маниакальная навязчивость — осо¬
бенно старается в этом направлении Горнфельд, напи¬
савший предисловие к книге Любови Федоровны: ма¬
лейшее сомнение в принадлежности Достоевского к
русской нации Горнфельд воспринимает как величай¬
шее святотатство, почти как личное оскорбление, — сын
же, Федя, смахивал на этой фотографии на старатель¬
ного, но туповатого гимназистика, с какой-то вырож¬
денческой формой черепа, являвшего собой как бы
злую карикатуру на череп своего отца, — потом шла
еще какая-то комната, возможно, принадлежавшая
Анне Григорьевне, — тоже с фотографиями, даже с ка¬
кими-то картинами на стенах и небольшим рабочим
столиком, дальше — еще какая-то комната, проходная,
малозаметная, и, наконец, его кабинет с письменным
столом, на котором лежали книги и рукописи, а также
папиросные гильзы и коробка из-под табака, и стояли
две оплывшие свечи, чернильный прибор и календарь,
раскрытый на дате его смерти, а рядом с письменным
столом стояла этажерка с книгами, которая, согласно
версии Анны Григорьевны, изложенной ею в «Воспо¬
минаниях», сыграла роковую роль в открывшемся у
него легочном кровотечении, когда он ночью сдвинул
ее, чтобы достать закатившуюся за нее вставку с пе¬
ром*, — кровотечение это, быстро прекратившееся,
возникло, однако, с новой силой на следующий день
' В Ленинграде до сих пор ручку, которой пишут, называют встав¬
кой. — Примеч. авт.
174
Леонид Цыпкин
после того, как, по рассказам Анны Григорьевны, Фе¬
дора Михайловича сильно раздражил один из его час¬
тых посетителей, человек очень хороший, но отчаянный
спорщик, — в своих «Воспоминаниях» Анна Григорьев¬
на обходит, однако, молчанием визит в этот день Феди¬
ной любимой сестры, Веры Михайловны, приехавшей
из Москвы специально по делу о наследстве, — это
была та самая сестра, которая жила когда-то на Старой
Басманной в Межевом институте и семью которой они
с Федей посетили на Масленице вскоре после их же¬
нитьбы, когда они приехали в Москву, остановившись
в номере гостиницы Дюссо, откуда открывался вид на
заснеженные купола московских церквей и запорошен¬
ную снегом улицу с мчащимися по ней санями и эки¬
пажами, запряженными тройками лошадей, — взяв
одну из таких троек, закрывшись меховым пологом,
они поехали через всю Москву, останавливаясь возле
церквей, которые Федя, хорошо знавший Москву, по¬
казывал ей с видом хозяина дома, — выйдя из саней, он
кланялся и, снимая шапку, крестился на церковь, и она
крестилась и кланялась вслед за ним, а потом в гости¬
ной у Веры Михайловны она стоически выдерживала
недружелюбные взгляды хозяйки и всей ее родни, ко¬
торые прочили Феде в жены какую-то родственницу, —
она встречала эти взгляды и насмешки в упор, глядя
исподлобья, с подчеркнуто равнодушным видом разгла¬
живая тесемки на своей юбке, — но пальцы ее дрожали
против ее воли и мяли материю, — она чувствовала,
что спасительная мачта, за которую она ухватилась,
чтобы ее не смыло в море, готова ускользнуть из ее
рук, — она выдержала все эти взгляды и язвительные
намеки и еще крепче прижалась к мачте, но никогда не
могла забыть этой первой встречи с его московской
родней, которая была вполне под стать его петербургс¬
ким родственникам — этому Паше с его наглой ухмы¬
лочкой и Эмилии Федоровне, жене тогда уже покой-
Лето в Бадене
175
ного его брата Михаила, с ее маленькими колющими
угольными глазками, — оба они с самого начала непри¬
язненно отнеслись к Анне Григорьевне, рассматривая ее
как некую помеху, считая, что Федя обязан всю жизнь
помогать им, хотя у Эмилии Федоровны были взрос¬
лые дети, которые вполне могли содержать ее, а Паша
был просто лентяем, не желавшим работать и только
компрометировавшим Федю, которому каждый раз
приходилось краснеть за своего пасынка, когда он
пристраивал его в какую-нибудь должность — и Федя
помогал ему — сначала еще до отъезда за границу, когда
Паша и Эмилия Федоровна буквально физически не
отпускали их, загораживая им выход из комнаты и тре¬
буя денег, заставив Федю снести в заклад свое един¬
ственное пальто, и только благодаря ее ангелу-маменьке,
давшей деньги его пасынку и невестке и снабдившей
деньгами ее и Федю, им удалось вырваться тогда из Пе¬
тербурга и сохранить семью, затем — после их возвра¬
щения из-за границы, когда все их имущество описали
за долги его покойного брата по табачной фабрике, —
Федя уплатил тогда десять тысяч по векселям, часть
которых оказалась подложными, вследствие чего с по¬
зором прогорело его издательское дело, тоже начатое
совместно с братом, и сам Федя чуть было не угодил в
долговую тюрьму — тут, правда, сама она уже взяла
дело в свои руки и стала расправляться с этими креди-
торами-пиявками, — впрочем, и тут не обошлось без
финансовой помощи ее маменьки, — кроме Эмилии
Федоровны и Паши каждый месяц приходилось пла¬
тить по пятидесяти рублей Фединому брату Николаю,
больному и спившемуся, — впрочем, Федя вообще ни¬
кому не отказывал в деньгах — он подавал каждому
нищему, иногда одному и тому же по несколько раз в
день, так что однажды в Старой Руссе Анна Григорьев¬
на, обвязав платком себя и детей, встала с ними на
пути, где обычно проходил Федя, — «Милый барин, —
176
Леонид Цыпкин
сказала она, когда Федя поравнялся с ними, — у меня
больной муж и двое детей», — и Федя тотчас подал сво¬
ей жене милостыню — она весело расхохоталась, а он
пришел в бешенство, усмотрев в этом нечто кощун¬
ственное, — «Это то же, — выкрикивал он, когда они
все вместе пошли по направлению к дому, — то же, что
положить нищему в протянутую руку камень, только
здесь наоборот, но дело не в этом, это глумление над
лучшими человеческими чувствами, понимаешь ты?» —
так что на них даже уже оглядывались, но Анна Григо¬
рьевна нисколько не чувствовала себя виноватой, пото¬
му что в последние годы Федя просто расточительство¬
вал со своими подаяниями, почти навязываясь, так что
над ним посмеивались сами же пользующиеся его по¬
даянием, — было в этом что-то неестественное, над¬
рывное, словно он замаливал какие-то свои прежние
грехи или пытался заглушить в себе какое-то противо¬
положное чувство, может быть, даже инстинкт, — обо¬
рачивалось же все это каким-то юродством, — главное
же, он раздавал направо и налево, нисколько не забо¬
тясь о том, что Анне Григорьевне еле хватало на содер¬
жание дома, и оставались еще невыплаченными долги,
и Анне Григорьевне, открывшей книжную торговлю,
приходилось до поздней ночи клеить и надписывать
конверты для рассылки заказчикам и сверять счета, и
одновременно вести хозяйство, и у них были дети, ко¬
торым нужно было что-то оставить после себя, — един¬
ственным проблеском во всем этом, как бы светлым
пятном, маячившим в конце длинного темного коридо¬
ра, было наследство его московской тетки Куманиной,
по которому Феде в числе остальной родни полагалась
часть Рязанского имения в пятьсот десятин с прекрас¬
ным строевым лесом, и хотя Федю как будто мало забо¬
тило это, Анна Григорьевна объяснила ему, что это
единственное надежное обеспечение их будущего и,
главное, будущего их детей, и он неожиданно для себя
Лето в Бадене
177
вдруг сам понял, что так оно и есть, и даже иногда ви¬
дел себя почти помещиком, показывающим свое родо¬
вое имение друзьям и знакомым, или даже воображал
себя каким-нибудь земским или хозяйственным деяте¬
лем, хотя сами по себе такие мысли были суетными, и
он старался подавить в себе этот соблазн, — в это-то
время как раз и стало известно, что его любимая сестра
Вера Михайловна, проживавшая в Москве, собралась с
особой миссией в Петербург: просить Федю отказаться
от своей доли в наследстве тетки Куманиной в пользу
сестер, и когда Анна Григорьевна услышала это, светлое
пятно, маячившее где-то в конце длинного темного ко¬
ридора, померкло, а когда Федя стал говорить что-то про
своих милых сестер, в особенности же про Веру Михай¬
ловну, к которой он с детства питал самую нежную лю¬
бовь, она побледнела и, посмотрев на него чужим,
холодным взглядом исподлобья, в упор, сказала, от¬
чеканивая каждое слово: «Благодетель человечества на¬
шелся! Вечно танцуешь под дудку своей родни!» — он
тоже побледнел и несколько дней после этого был сдер¬
жан с Анной Григорьевной, почти даже не разговаривал
с ней, и когда Вера Михайловна, прибывшая в Петер¬
бург, явилась к ним на обед в сумерки зимнего петер¬
бургского дня, он подчеркнуто обращался только к ней,
как будто Анны Григорьевны вовсе и не существовало,
старательно расспрашивал о московской родне, об об¬
щих знакомых, но Вера Михайловна была рассеянна,
отвечала односложно, и когда подали суп, она сразу же
перешла к делу, объясняя брату, что ему же это будет
выгодно, потому что, отказавшись от своей доли в име¬
нии, он получит эту долю деньгами, а в Рязанскую гу¬
бернию ему при его загруженности будет не так-то про¬
сто ездить, да и дорога будет отнимать много средств и
времени, — он сидел, ничего не отвечая, потупившись,
катая хлебный мякиш, почти не притронувшись к супу,
чувствуя на себе выжидательный взгляд Анны Григо-
178
Леонид Цыпкин
рьевны, а когда подали второе, Вера Михайловна вдруг
отложила вилку и нож и, вынув батистовый платочек,
стала усиленно сморкаться, а потом расплакалась и,
плача, прикладывая платок к глазам, стала говорить,
что, если он не согласится, то это будет с его стороны
бесчеловечно по отношению к сестрам, — не глядя на
Анну Григорьевну, он чувствовал на себе ее испытующий
взгляд, и этот взгляд казался ему тяжелым и насмешли¬
вым, — «Ради Бога, оставьте вы все меня в покое!» — зак¬
ричал он, оттолкнув от себя тарелку с дымящимся вто¬
рым, — с заткнутой за воротник салфеткой он вскочил
из-за стола и быстрыми шагами прошел к себе в каби¬
нет — захлопнув дверь, он сел за свой стол, подперев
голову руками, — сердце его стучало, молотом отдава¬
ясь в ушах, — где-то там, в столовой или в гостиной,
слышались приглушенные голоса, постепенно отдаляв¬
шиеся, — вероятно, это Анна Григорьевна провожала
его сестру, — встреча с сестрой, семейный обед, к кото¬
рому он так готовился, закупив любимые Верой Ми¬
хайловной еще с детства сласти, — все было испорчено —
так им и надо! — ему хотелось что-нибудь разбить, бро¬
сить, чтобы было еще хуже, — неожиданно на ладонях
своих он почувствовал липкую влагу — в комнате было
почти темно — трясущимися руками он зажег одну из
двух свечей, стоявших на столе, и в ужасе вскочил со
стула — обе руки его были в крови, словно он только
что совершил убийство, — машинально он провел ру¬
кой по бороде, наверное, желая обтереть руку, но крови
на ладони еще только прибавилось, — он схватил крах¬
мальную салфетку, засунутую за воротник во время
обеда, — она была мокрой и красной, словно сигналь¬
ный флаг стрелочника, — еще не веря, что это происхо¬
дит именно с ним, но понимая, что случилось что-то
непоправимое, он бросился к двери кабинета, широко
распахнул ее и изо всей силы крикнул: «Аня!» — и хотя
голос его прозвучал слабо, она услышала его в другом
Лето в Бадене
179
конце квартиры, в прихожей, где она только что, изви¬
нившись за все произошедшее, проводила Веру Михай¬
ловну, — она побежала через комнаты, не замечая де¬
тей, натыкаясь на мебель, потому что почувствовала,
что случилось что-то страшное, — оставшиеся два дня
жизни он почти не покидал свой диван, обитый черной
кожей и отгороженный теперь ленточкой от остальной
части кабинета, потому что диван этот, хоть и не был
подлинником, но был взят в музей от кого-то из семьи
Достоевских, под фотографией Сикстинской Мадонны,
подаренной ему кем-то из друзей и повешенной в его
кабинете Анной Григорьевной в день его рождения, —
прибывший врач, постоянно лечивший его, осмотрел
его и сказал, что непосредственной угрозы для жизни
больного нет, но вскоре после его приезда у больного
снова началось кровотечение, и на короткое время он
даже потерял сознание — придя в себя, он попросил
Анну Григорьевну, стоявшую возле него на коленях,
пригласить священника, чтобы исповедаться и причас¬
титься, — священник явился незамедлительно, потому
что Владимирская церковь, тонувшая сейчас своими ку¬
полами в зимнем ночном небе, находилась рядом с до¬
мом, — всю ночь Анна Григорьевна провела в кабинете
мужа, кое-как устроившись в креслах, почти не смыкая
глаз, то и дело подходя к спящему, чтобы поправить
одеяло или пощупать его лоб, — утром он сказал, что
чувствует себя хорошо, так что приехавший врач выра¬
зил надежду, что через неделю больной уже будет на
ногах, так что он даже пожалел, что слишком поспешил
причаститься, — было ясное зимнее утро, но в чем-то
уже неуловимо чувствовалась близость весны: то ли в
голубом, даже по-летнему синем небе, кусочек которого
проглядывался через окно кабинета, то ли в зазывных
голосах торговцев и лотошников, устроившихся в пере¬
улке под окнами, то ли в особом, переливчатом звоне
колокола Владимирской церкви, — потом он ел белый
180
Леонид Цыпкин
хлеб с икрой, пил молоко и клюквенный морс, который
сготовила для него мать Анны Григорьевны, — сама же
Анна Григорьевна на минуту сбегала в лавку и достала
для него отборного винограда, который в это время
года не всегда легко было купить, — взбегая по лестни¬
це, она почему-то вдруг вспомнила, как он покупал для
нее виноград в Бадене, в особенности же красный, ко¬
торый они ели в вагоне, уезжая оттуда, и еще почему-
то вспомнила она, как он бежал через всю платформу с
бутербродами, а поезд вот-вот должен был отойти, —
она кормила его, держа тарелку на весу, постлав на
грудь больного крахмальную салфетку, сидя на краешке
дивана, и ей казалось, что каждая винограцина, съеден¬
ная им, вливает в него новые силы, возвращает его к
жизни, и в течение дня приходило множество посетите¬
лей — из редакции, от цензора, по делам предстоящего
пушкинского вечера, на котором он должен был читать,
или просто интересовавшиеся его здоровьем — он даже
продиктовал ей несколько деловых записок — несколь¬
ко раз он даже раздражался, превращаясь в прежнего
Федю, и она опрометью бросалась выполнять его кап¬
ризы, а когда этот обманчивый день подошел к концу,
и она уложила всех домашних пораньше спать и сходи¬
ла на верхний этаж попросить господина не шагать по
комнате, потому что Федю это вышагивание всегда раз¬
дражало, и занесла несколько стенографических запи¬
сей в свой дневник, а затем постелила для себя на пол
тюфяк рядом с диваном, на котором лежал больной, —
когда она сделала все это, наступила ночь, его последняя
ночь в этом доме и в этом мире, — несколько раз она
просыпалась и, зажегши свечу, вглядывалась в его
лицо — оно было бледно, но дышал он спокойно и
ровно, и она, успокоившись, снова засыпала, а утром,
когда она открыла глаза, он уже не спал и, повернув го¬
лову, смотрел на нее — было в его взгляде нечто такое,
отчего сердце ее сжалось, — «Я сегодня умру, Аня», —
Лето в Бадене
181
тихо сказал он, все так же глядя на нее, — она подошла
к нему и, взяв его руки в свои, стала уговаривать его,
что все обойдется, что доктора считают, что это не
опасно, но он, отстранив ее руки, все так же, шепотом,
потому что громко говорить он не мог, попросил ее
дать ему Евангелие, подаренное ему еще женами декаб¬
ристов на каторге, с которым он никогда не расставался,
с множеством его карандашных пометок на полях, —
открыв его наугад, не заглядывая в него, он попросил
ее прочесть вслух третий стих сверху, и она прочла:
«Иисус же сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так
надлежит нам исполнить великую правду», — «Вот ви¬
дишь, не удерживай, — сказал он, — значит, я умру», —
он закрыл книгу, а Анна Григорьевна, став на колени
возле него, снова взяла его руку в свою, и он, притянув
ее руку к своим губам, поцеловал ее, а потом он заснул
и дышал спокойно и ровно, а она стояла на коленях,
боясь шелохнуться, чтобы не разбудить его, а когда он
проснулся, было уже позднее утро, и он сам завел свои
часы, затем попросил дать ему вымыть зубы и помочь
одеться, и, когда он стал причесывать волосы, стараясь
закрыть ими плешь, и Анна Григорьевна, опасаясь, что
ему это стоит слишком больших усилий, взяла у него
щетку и сама попыталась сделать это, он раздражился и
стал громко говорить, даже почти кричать, зачем она
это делает не в ту сторону, так что она, хоть и испуга¬
лась, что раздражение его и громкий разговор могут
повредить ему, обрадовалась в то же время его раздра¬
жительности, которая давала ей надежду на выздоров¬
ление, поскольку была свойственна ему, но когда он с
ее помощью был уже почти одет и стал натаскивать на
себя носки, на губах его и на подбородке снова показа¬
лась кровь — она немедленно уложила его, стерев кровь
с его губ и бороды полотенцем, — он лежал одетый, на
своем диване, обитом черной кожей, и более не пытался
подняться, — в течение всего дня посетители не пере-
182
Леонид Цыпкин
водились, но Анна Григорьевна старалась не пускать их
в его комнату, приезжали и уезжали врачи, щупая пульс
и выслушивая больного, а затем неопределенно пожи¬
мали плечами в ответ на вопросительные взгляды про¬
вожавшей их до прихожей Анны Григорьевны, — с са¬
мого утра было сумрачно, весь день на письменном
столе его в кабинете горели две свечи, как будто он си¬
дел и работал и только на минуту отлучился или прилег
отдохнуть, — Анна Григорьевна почти не отходила от
больного, стоя возле него на коленях и держа его руку в
своей, — он почти уже не мог поднять головы, и где-то
в середине этого дня, неотличимого от ночи, приехал
Паша, и Анна Григорьевна слышала, как за дверью он
завел с кем-то разговор о нотариусе, — и больной, ви¬
димо, тоже услышал его голос, потому что кивком го¬
ловы он показал на замочную скважину, намекая на то,
что Паша подсматривает, но все-таки он разрешил пус¬
тить его к себе, — Паша вошел неслышными шагами и,
подойдя к отчиму, наклонился к его руке, но лежавший
на диване отдернул руку и покачал головой, давая по¬
нять, что он не желает больше видеть Пашу, а потом
еле слышным голосом попросил позвать детей, чтобы
попрощаться с ними, и Анна Григорьевна ввела их в
комнату, и они, возможно, на всю жизнь запомнили
щекочущее прикосновение бороды отца, когда, подтал¬
киваемые Анной Григорьевной, растерянные и испу¬
ганные, они подошли вплотную к дивану и по примеру
матери стали на колени возле изголовья, а он, повернув
голову, поцеловал их в лоб — сначала Любу, потом
Федю, а затем, подняв руку, перекрестил их, — когда
дети ушли, он закрыл глаза и лежал неподвижно, так
что Анне Григорьевне вдруг показалось, что он не ды¬
шит — «Ты спишь?» — тихо спросила она его, низко
склонившись над ним, — он открыл глаза, и она снова
увидела в них то же выражение, что и утром, и она
вдруг поняла, что выражение это была тоска и что он
Лето в Бадене
183
умрет, — и к горлу ее подступил горький ком, и чтобы
не разрыдаться в его присутствии, она вышла из его
кабинета и на минуту дала волю своим слезам, уронив
голову на рабочий столик, стоявший в ее комнате, так
что волосы ее, всегда аккуратно уложенные, размета¬
лись по столу, закрыв ее руки, — она не умела плакать,
и поэтому рыдания ее больше походили на смех или
начинающуюся истерику — дети с ужасом смотрели на
нее, и Марья-кухарка, пожилая рябая женщина, подвя¬
занная платком, растерянно топталась в двери, — а из
прихожей и гостиной слышался сдерживаемый звук го¬
лосов и покашливание — это друзья, знакомые, визите¬
ры постепенно заполняли квартиру, а иные, осторожно
приоткрыв дверь в ее комнату, тихо входили и, остано¬
вившись на некотором расстоянии от плачущей, о чем-
то перешептывались, — смахнув слезы, поправив во¬
лосы, она быстро пошла, почти побежала в комнату
умирающего — как она могла оставить его одного хоть
на секунду?! — он лежал все так же, на спине, открыв
глаза, глядя куда-то в потолок, как будто силился про¬
честь что-то, — иногда он шепотом говорил что-то, но
речь его казалась бессвязной: «Какие они несправедли¬
вые! (возможно, это относилось к сестрам)... Не ветри
(возможно — к Анне Григорьевне)... Закрыла ли Марья
печку? ...Хватит ли винограда? ...Как я разоряю вас...» —
все это, а также приход Григоровича и другие события,
Анна Григорьевна, хотя и несколько отрывочно, сумела-
таки занести в свой дневник, правда, уже после его
смерти, но в тот же вечер, — впрочем, она вообще не
потеряла головы и не потеряла, как любят сейчас выра¬
жаться, контроля над событиями — посылала за врача¬
ми, расплачивалась с кучерами, посылала Марью за
льдом, который по предписанью врачей давали глотать
больному, не допустила прихода нотариуса в дом, чего
так настойчиво добивался Паша, сообщала посетителям
о состоянии здоровья мужа и даже подписала какие-то
184
Леонид Цыпкин
две или три деловые бумаги, — было около семи часов
вечера, и она сменила свечи на его столе, потому что те
уже догорели, когда губы его и подбородок снова окра¬
сились кровью, — она вытерла кровь полотенцем, ви¬
севшим тут же на спинке стула, и с помощью Марьи,
которую она кликнула, подложила еще одну подушку
под его голову, чтобы ему было выше, как рекомендо¬
вали врачи Кошлаков и фон Бертцель, постоянно ле¬
чившие его, — они стояли тут же рядом, попеременно
щупая его пульс, иногда прикладывая стетоскоп к его
груди и многозначительно переглядываясь, — струйка
крови снова потекла по углу его рта, словно у раненно¬
го в грудь, — Анна Григорьевна вытерла ее, но, когда
она отняла полотенце, струйка как ни в чем не бывало
осталась на прежнем месте — возобновившееся легоч¬
ное кровотечение не удалось остановить, и немного
крови пролилось даже на подушку, — она снова стояла
на коленях возле его дивана, держа его за руку, чуть
склонившись над ним, напоминая фигуру скорбящей
женщины, часто изображаемую на надгробиях, — он
лежал, закрыв глаза, не открывая их даже на ее зов,
когда она, хотя и тихо, но раздельно повторяла его
имя, — по-видимому, он впал в беспамятство, — а в
соседних комнатах были слышны сдержанные голоса
посетителей и то и дело раздавались осторожные звон¬
ки в дверь, — она нежно гладила его руку, и иногда ей
вдруг начинало казаться, что это у него был припадок,
как это с ним случалось много раз, и он просто еще не
пришел в себя, и что вот сейчас, через минуту, он от¬
кроет глаза, узнает ее и попросит помочь ему встать, а
иногда ей казалось, что это просто сон, и что она сейчас
проснется и услышит, как он шагает в своем кабинете,
и как позванивает ложечка в его стакане, потому что он
ходил вместе со стаканом, в который был налит креп¬
кий чай, но голоса из соседних комнат становились все
слышнее и отчетливей, — слышалось уже передвижение
Лето в Бадене
185
ног, чьи-то шаги — все явственнее и все ближе, — на¬
верное, посетители уже входили в его кабинет, и она с
ужасом осознавала, что все это происходит на самом
деле и что она стоит на коленях перед умирающим му¬
жем — ее мужем, Федей, который приходил к ней каж¬
дый вечер прощаться, писал из Эмса, куда он ездил
каждое лето лечиться, длинные, горячие и бестолковые
письма или устраивал ей сцены ревности во время сво¬
их литературных чтений, когда она перекидывалась с
кем-нибудь словом или ему казалось, что она на кого-
то смотрит, а потом они шли домой раздельно, но он не
выдерживал, догонял ее и просил простить его, и гово¬
рил, что если она не простит, то он тут же на улице ста¬
нет перед ней на колени, — она прощала его, и они шли
вместе — он осторожно поддерживал ее под руку и заг¬
лядывал ей в глаза, а потом, на минутку оставив ее, за¬
бегал в лавку и накупал сладостей — орехов, изюма,
конфет, — придя домой, они пили чай, и он подставлял
ей и детям сласти, но если у нее бывал насморк, он раз¬
дражался и просил прекратить ее чихать, и ей станови¬
лось смешно, и он тоже в конце концов начинал смеять¬
ся, — пришедшие проникли уже в комнату умирающего,
столпившись в противоположной части кабинета почти¬
тельным полукругом, не смея еще приблизиться к ди¬
вану, на котором он лежал, но стоявшая, на коленях
женщина, олицетворявшая собою скорбь, чувствовала
на себе дыхание этих пришельцев, которые по какому-
то неписаному, но неумолимому закону приобретали
теперь право над ее мужем, — в их присутствии она
могла даже себе позволить плакать и в бессилии урони¬
ла голову на руку умирающего, — кто-то стал уговари¬
вать ее встать с колен и хоть немного передохнуть, кто-
то услужливо подставил ей стул и осторожно помог ей
приподняться, — в окнах кабинета отражались дрожа¬
щие огни от двух свечей, стоявших на письменном сто¬
пе, и фотография Сикстинской Мадонны, парившей в
186
Леонид Цыпкин
облаках с младенцем, висевшая над диваном, на кото¬
ром лежал умирающий, а за окном была зимняя петер¬
бургская ночь — наверное, такая же, как сейчас, с таки¬
ми же заснеженными улицами и с таким же ночным
небом, в котором тонули купола Владимирской церкви —
но когда Анна Григорьевна услышала чьи-то легкие шаги,
приближавшиеся к ней, и увидела свою мать, она не вы¬
держала и зарыдала, припав головой к ее груди, и мать
ее тоже не выдержала и заплакала, а рядом с умирав¬
шим стоял доктор Кошлаков, чуть склонившись, держа
руку на его слабеющем пульсе и поглядывая на свои
большие серебряные часы, словно это могло что-ни¬
будь изменить, — огни свечей плашмя падали на лицо
умиравшего, своей белизной почти сливавшееся с по¬
душкой, если бы не темные тени, легшие вокруг глаз, и
борода, казавшаяся черной, — он лежал в своем костю¬
ме, который утром помогла ему надеть Анна Григорьев¬
на, словно человек, только что получивший смертель¬
ное ранение, — грудь его судорожно поднималась, и
там внутри слышалось непрекращающееся клокотанье,
поднимавшееся к горлу и вырывавшееся наружу через
рот и нос в виде кровянистой пены, и Анне Григорьев¬
не, снова ставшей на колени возле дивана, на какое-то
мгновенье вдруг снова начинало мерещиться, что у
него только что был припадок, потому что после при¬
падка у него почти всегда показывалась пена у рта и
что-то булькало в груди, и что все это пройдет, и он
сейчас откроет глаза, и позовет ее, но толпа визитеров,
расположившись амфитеатром, заняв почти полкомна¬
ты, неумолимо надвигалась, и во главе всех этих зри¬
телей шествовал высокий и седой Григорович, этот
«французишко», как совсем недавно окрестил его уми¬
равший, когда на одном из своих литературных чтений
он увидел, как Григорович поцеловал руку Анны Гри¬
горьевны, — это была одна из тех сцен ревности, кото¬
рые он устраивал Анне Григорьевне в последние годы
Лето в Бадене
187
своей жизни, — Григоровича он никогда особенно и не
любил, но после этой истории стал говорить о нем зло
и ехидно, называл его почему-то вральманом и бесце¬
ремонно отделывался от его общества, — впрочем, тут
могло быть и какое-то поздно пришедшее к нему про¬
зрение, а может быть, только смутная догадка — в те
далекие годы, когда панаевцы травили его, именно
Григорович, живший тогда вместе с ним и выступав¬
ший в роли его покровителя и чуть ли не благодетеля,
снесшего «Бедных людей» Некрасову, именно он, как
это потом стало доподлинно известно из воспоминаний
Панаевой, будучи человеком общительным, передавал
панаевцам — Тургеневу, Некрасову и Белинскому —
горячие и неосторожные слова, высказываемые автором
«Бедных людей» в порыве откровения своему доброже¬
лателю и почти что соседу по комнате, а потом возвра¬
щал ему насмешливые, а иногда едкие высказывания
этих людей о нем, сея и разжигая таким образом враж¬
ду, — мать Григоровича действительно была францу¬
женкой и даже, кажется, актрисой или танцовщицей, и
молодой Григорович, высокий, длинноногий и немного
жуир, был всегда устроителем и предводителем балов,
выделывая самые изысканные и трудные «па» с необы¬
чайной легкостью, ведя за собой в кадрили все пары,
становясь на колено перед своей дамой с каким-то осо¬
бым изяществом и выделанностью, — сейчас он тоже
почти что дирижировал, то чуть подвигаясь вправо и
увлекая за собой толпу визитеров, то поднимаясь на
цыпочки, становясь даже на пуанты, делая несколько
воздушных шагов по направлению к дивану, и визите¬
ры, повинуясь его знаку, тоже продвигались вперед —
впрочем, все это могло только казаться Анне Григорь¬
евне, потому что она стояла на коленях возле дивана,
низко склонив голову над лицом умирающего, и не
могла видеть, что происходило в комнате позади нее, —
она могла только чувствовать и догадываться, и, кроме
188
Леонид Цыпкин
того, судя по ее отрывочным записям, сделанным в
дневнике, Григорович заезжал днем, но, с другой сто¬
роны, почему бы ему, человеку столь светскому и об¬
щительному, к тому же бывшему другу умиравшего,
было не остаться, чтоб уж досмотреть все до конца? —
теперь мать Анны Григорьевны сидела на стуле, поло¬
жив руки на плечи дочери, стоявшей на коленях возле
изголовья дивана, — впрочем, иногда она покидала
дочь на несколько минут, чтобы пойти присмотреть за
детьми, которые уже третий день были без присмотра,
и тогда толпа, теснившаяся в комнате, почтительно раз¬
двигалась, чтобы дать ей дорогу, — теперь в окне, за
которым лежала черная петербургская ночь, отражали-
ась только Мадонна с младенцем, парившие в облаках,
лишенные своих традиционных святых почитателей,
потому что надвигавшаяся толпа загородила свечи, го¬
ревшие на столе, и пламя их уже не могло отражаться в
окнах, — доктор Кошлаков, иногда чуть склонившись
над диваном, щупал совсем уже слабый и неровный
пульс умирающего, больше, очевидно, для приличия, а
когда приехал доктор Черепнин и, присоединившись к
своему коллеге и вынув из кармана жилета такие же
большие, как у Кошлакова, серебряные часы на сереб¬
ряной цепочке, приложил свою руку к запястью уми¬
рающего, пульса уже почти нащупать нельзя было —
оставалась еще только какая-то тонкая, еле уловимая
ниточка, еще связывающая его с этим миром, но и она
слабела с каждой минутой, — умирающий неотвратимо
погружался в глубокую бездонную пропасть, напоми¬
нающую кратер вулкана, — ему же казалось, что он
взбирается сейчас на самую высокую гору в мире, —
она была намного выше тех, на которые он когда-либо
всходил или пытался взойти, и ему казалось, что шел
он удивительно легко по какой-то прямой, светлой,
хрустальной дороге, — он шел с такой легкостью, слов¬
но не восходил, а спускался вниз, порой ему даже каза-
Лето в Бадене
189
лось, что он летит на каких-то невидимых крыльях, и в
конце этой дороги, на самой вершине горы, сияло яр¬
кое солнце, отражаясь в хрустале, по которому он
скользил, и, когда он достиг вершины и солнце на миг
ослепило его; он увидел, как низки и ничтожны были
те горы, на которые он карабкался ранее, — все они
были просто жалкими холмиками, и с вершины этой
гигантской горы ему открылась не только вся земля с
суетой ее обитателей, но вся вселенная с яркими огром¬
ными звездами, и на мгновение ему открылись страш¬
ные тайны этих отдаленных планет, но солнце в ту же
минуту погасло, и он погрузился в страшный, бездон¬
ный мрак, — круг зрителей почти полностью сомкнул¬
ся, и еле уловимый вздох облегчения и сдержанный
шепот прошлись по рядам присутствовавших, как это
бывает в театре, когда после кульминации наступает
развязка, — последнее биение сердца констатировал
доктор Черепнин, приставивший стетоскоп к груди
умиравшего и затем хранивший этот стетоскоп как се¬
мейную реликвию, — согласно Анне Григорьевне, это
произошло в восемь часов тридцать восемь минут вече¬
ра — находившийся в толпе зрителей литератор Марко¬
вич, написавший заметку в газете о последних часах его
жизни, зарегистрировал момент кончины в восемь ча¬
сов тридцать шесть минут, — публика медленно расхо¬
дилась с приличествующими моменту скорбными лица¬
ми, выражение которых, однако, менялось в сторону
даже некоторой оживленности по мере продвижения к
прихожей, равно как и шепот, постепенно переходив¬
ший то в светский разговор, то в деловую беседу, и
впереди всех был, конечно же, Григорович, выделыва¬
ющий на лестнице свои замысловатые «па», приглашая
расходившихся визитеров последовать своему приме¬
ру, — после ухода гостей во всех комнатах зажгли
свет, словно в доме был какой-то праздник, двери сто¬
яли почти что открытыми, а к моменту обмывания тела
190
Леонид Цыпкин
неожиданно пришел брат Анны Григорьевны, приехав¬
ший утром из Москвы и ничего не знавший о кончине
шурина, и только топтавшиеся на лестнице несколько
простолюдинов в чуйках, попросивших его похлопо¬
тать о заказе на гроб для какого-то помершего сочини¬
теля, навели его на страшную мысль, и через несколько
мгновений Анна Григорьевна уже рыдала у брата на
плече, а в момент обмывания тела приехал Суворин
прямо из театра, где он смотрел драму Гюго с госпожой
Стрепетовой, и его поразила белизна тела умершего и
то, как тело это, бывшее теперь только оболочкой, пе¬
реворачивая, клали на солому, которая на каторге, на¬
верное, столько раз служила подстилкой для бывшего
уже теперь обладателя этого тела, — к двенадцати же
часам ночи все было готово — почивший лежал на сто¬
ле, поставленном по диагонали, с лицом строгим и
умиротворенным, как это бывает у всех мертвецов и
каким изобразил его Крамской, пришедший на следую¬
щее утро с мольбертом и красками, и над головой его,
под иконой, была зажжена лампада, а в скрещенные на
груди руки были вставлены свечи, и до четырех или
пяти утра во всех комнатах горели огни, а сейчас все
окна в доме, напротив которого я стоял, были темны,
словно там теперь никто не обитал, и только в окнах
угловой грани дома, олицетворяющей, по-видимому,
как и все углы домов, которые он выбирал для жилья,
вершину, к которой он постоянно стремился, только в
этих окнах мерцали и переливались какие-то неясные
блики — наверное, далекие отблески огней ночного
карнавала на Невском, и так же темны были огромные
зеркальные окна погруженного в сон Кузнечного рын¬
ка и небольшие зарешеченные окна Владимирской церк¬
ви, в которой размещался какой-то склад или база, —
ветер на перекрестке задувал со всех четырех сторон,
поднимая снег и образуя подобие метели, — я подошел
вплотную к дому — на табличке, висевшей возле угла
Лето в Бадене
191
дома, было написано: «Улица Достоевского», — но мне
почему-то хотелось считать ее «Ямской», как она и на¬
зывалась до ее переименования, — я пошел мимо этого
дома по Ямской, обозначенной прямой цепочкой ред¬
ких и тусклых фонарей, теряющихся где-то вдали,
мимо других таких же или почти таких же домов, ка¬
зенных, четырех- или пятиэтажных, с глубокими чер¬
ными подворотнями, ведущими в типичные петербург¬
ские дворы-колодцы, — в один из таких дворов я даже
зашел, чтобы больше ощутить колорит, — из пустынно¬
го двора, заключенного в четыре внутренних стены
дома, через глубокую черную подворотню можно было
пройти в следующий двор, такой же пустынный и че¬
тырехугольный и тоже с подворотней, ведущей в следу¬
ющий двор, — я шел по почти безлюдной заснеженной
Ямской с наметенными вдоль тротуара сугробами, вок¬
руг которых поигрывала метель, и ботинки мои, под¬
свечиваемые снегом, возвращали ему световые пятна,
словно я был обут в белые валенки, — шел мимо казен¬
ных толстостенных домов с молчаливыми темными или
тускло светящимися окнами, словно электричество го¬
рело вполнакала, или как будто там вообще горели
коптилки, как это бывало во время войны, а возле
подъезда одного из домов висело аккуратно пришпи¬
ленное объявление с надписью: «Закрывайте плотно
дверь, экономьте тепло», и мысленно я увидел перед
собой блокадный Ленинград, такой, каким я представ¬
лял его себе по газетам, книгам и рассказам очевидцев,
в особенности же по рассказам Гили, — наверное, этому
городу и до сих пор не хватало тепла, или так была не¬
истребима память о страшной зиме, — Ямская улица,
не сворачивая, перешла в какую-то такую же прямую и
заснеженную, с такой же теряющейся вдали цепочкой
фонарей, — что, собственно, мне надо было здесь? —
почему меня так странно привлекала и манила жизнь
этого человека, презиравшего меня («заведомо», «зазна-
192
Леонид Цыпкин
мо», как он любил выражаться) и мне подобных? — и
не поэтому ли я пришел сюда под покровом ночи и
шел, словно вор, по этим пустынным и безлюдным, за¬
порошенным снегом улицам? — не поэтому ли, посе¬
щая его музей-квартиру на Кузнечном или какие-либо
другие места, связанные с ним, я держался как-то в сто¬
ронке или позади, словно попал сюда случайно и слов¬
но все это меня не очень интересует? — и не были ли
мои «давешние» (как он бы сказал) ночные видения у
Гили, в которых он в конечном счете обращался в Исая
Фомича, лишь жалкой попыткой моего подсознания
«узаконить» мою страсть? — улица, по которой я шел,
все так же отбрасывая световые пятна своими ботинка¬
ми-валенками, могла завести меня слишком далеко, в
незнакомый район, из которого мне трудно было бы
выбраться, — я повернул в один из боковых переулков
и впереди увидел спасительную Лиговку с ее трамвая¬
ми, — переулок назывался, кажется, Свечным, и тут же
отходила от него какая-то Боровая улица, — названия
переулка и улицы были старыми, как и сто лет назад, и
я подумал, что он, наверное, не один раз проходил
здесь, — на развилке этих двух улиц стояла не то какая-
то старая часовня, не то обезглавленная церковь, окру¬
женная белым искрящимся снегом, — здесь было со¬
всем почти светло — то ли от близости Лиговки, то ли
от искрящегося снега, и какая-то семья — родители,
плохо и бедно одетые, и с ними девочка лет семи или
восьми, тоже в очень худом пальтишке, — шла мимо
этой бывшей часовни или церкви — лица у них были
белые, чухонские, — отец, шедший чуть сзади нетвер¬
дой походкой, догнал жену с девочкой, и они все втро¬
ем неожиданно повалились в сугроб, — девочка вскочи¬
ла первой и, отряхиваясь от снега, стала что-то быстро
и горячо выговаривать родителям, которые никак не
могли подняться, а когда поднялись и пошли, то я уви¬
дел, что и мать девочки идет нетвердой походкой, —
Лето в Бадене
193
девочка пошла впереди, словно поводырь, или, может
быть, просто стыдясь своих родителей, — в ореоле фо¬
нарей Свечного переулка медленно кружились снежин¬
ки — я приближался к Лиговке, а где-то позади меня
осталась полутемная, бесконечно прямая улица, вся
заснеженная, с поземкой, наметающей сугробы, с мол¬
чаливыми казенными домами и с самым молчаливым
и темным из них — угловым.
Несколько минут спустя я уже ехал на трамвае к Ги-
линому дому, а еще через полчаса мы уже снова беседо¬
вали с Гилей, сидя на бывшем Мозином диване, и она
рассказывала мне про блокаду, про Мозю, про тридцать
седьмой год, а за окнами лежала зимняя петербургская
ночь, и когда внизу на улице с грохотом проносились
трамваи, весь дом вместе с Мозиной лампой вздраги¬
вал, словно корабль, стоящий у причала.
КОНЕЦ
7. Заказ №111.
Повести и рассказы
Мост через Нерочь
Повесть
1
Запах метро тысяча девятьсот семьдесят второго года
тот же, что и запах метро тысяча девятьсот тридцать
шестого, и на секунду я испытываю то же чувство
беспричинной и пронзительной радости, что и тогда,
в тридцать шестом году, и мне кажется, что вот сей¬
час я поднимусь на поверхность, окажусь под слепя¬
щим июльским солнцем в районе метро «Сокол» —
почему я тогда оказался там, не помню, — только
слепящее солнце, новые высокие, не виданные мною
еще никогда дома и вкус обжигающего эскимо — эс¬
кимо бывает только в Москве, нигде больше, это по¬
чти синоним Москвы, только почему же я никак не
могу вспомнить лица тех, кто ехал вместе со мной в
вагонах метро, поднимался по эскалаторам, ходил по
улицам? Как выглядели они? На кого были похожи?
На героев из кинофильмов «Цирк» или «Веселые ре¬
бята» в непомерно широких галстуках (снова возвра¬
тившихся к нам) и мешковидных брюках, с лицами
наивными и благодушными, исполненными веры в
счастливое будущее, или на Розенель — в длинных
платьях, с короткой стрижкой, с широко раскрыты¬
ми, вращающимися от изумления глазами? Я напря¬
гаю память, но тщетно: нет лиц, нет костюмов, нет
людей. Что это — мое беспамятство или беспамятство
истории? И не точно так ли исчезну я и мои соседи
по вагону метро семьдесят второго года из памяти
школьника в нейлоновой куртке, сидящего сейчас
198
Леонид Цыпкин
напротив меня? — у него уже почти модная прическа,
и я прозреваю в нем черты юноши-студента, тонкого
и высокого, как и все это поколение, небрежным
движением головы поправляющего рассыпавшиеся
волосы, и уже не студента, а мужа — молодожена с
обручальным кольцом и с авоськой в руке, спешаще¬
го с покупками домой, и он, так же как и я, уйдет из
памяти тех, кто увидит его, и на минуту я представ¬
ляю себе всех заполнивших этот вагон, — озабочен¬
ных, беспечных, только что расставшихся с женщи¬
ной или едущих на свидание, толкующих об утренней
планерке, едущих с чертежами, с папками, конспек¬
тами, с заготовленными адвокатскими речами, напе¬
чатанными на двадцати двух страницах, — карандаш
следит за строчками и подчеркивает особо важные
места, на которых следует сделать упор во время засе¬
дания, — на минуту я представляю себе всех их, ле¬
жащих в однообразных позах — с руками, сложен¬
ными на груди, с головой, запрокинутой назад, с
желтыми, восковидными лицами, — все они, словно
по команде, — одни раньше, другие позже исчезнут,
не оставив после себя ничего, и так же исчезнут тол¬
пы людей, фланирующих по широким улицам в дни
праздников, а иногда мне представляется, что все
они, едущие со мной в одном вагоне, — это двуногие,
одетые в костюмы, с портфелями и сумками в руках.
2
Горбатая мостовая с глянцевитым булыжником
круто спускается к реке. По самому краю мостовой,
прижимаясь к тротуару, едет на велосипеде толстый
коротконогий мальчик-подросток с нездоровыми
кругами под глазами. В ушах его молотком отдаются
удары сердца, ногой он давит на тормоз, громыхаю¬
щие телеги обгоняют его, но ему кажется, что он
Мост через Нерочь
199
мчится с невероятной скоростью, обгоняя всех и все,
и так будет казаться ему всю жизнь, потому что его
самолюбие никогда не позволит ему примириться с
сознанием своей слабости. Благополучно спустив¬
шись, он с видом победителя выезжает на деревян¬
ный мост — внизу протекает Нерочь, узкая речка, не
обозначенная ни на одной, даже самой крупномасш¬
табной карте, и мальчику это немного обидно, пото¬
му что, хотя к концу лета из воды и торчат ржавые
консервные банки и битые бутылки, оплетенные во¬
дорослями, зато весной река широко разливается, за¬
топляя городской сад и даже домики, расположенные
за садом, течение ее становится мощным, высокая,
темная вода почти достигает настила моста, крупные
льдины ударяют о его сваи, так что мост вздрагивает,
по реке плывут вывороченные с корнями деревья,
бревна, доски — в такие дни с Нерочью может сопер¬
ничать только Волга, которую мальчик никогда не
видел, — миновав мост, он поворачивает налево и,
нажимая на педали, поднимается вверх по улице к
нелепому зданию оперного театра, напоминающему
собой старинный замок, — несколько дней тому на¬
зад на площади перед театром, где теперь раскатыва¬
ются местные пижоны — многие из них «без рук»,
одним, чуть заметным наклоном туловища направляя
ход велосипеда, — еще несколько дней назад Тусик,
двоюродный брат его матери, обучал его езде на вело¬
сипеде. Он бегал, держа велосипед одной рукой за
седло, а другой — за руль, весь взмокший, потому что
не так-то легко было удерживать велосипед с толстым
мальчиком в положении равновесия — то приходи¬
лось брать его на себя, то отталкивать, чтобы мальчик
с велосипедом не свалился на него, и повторял одно
и то же: «Крути, Гаврила», хотя мальчика звали вовсе
не Гаврилой, но мальчику слышалось в этом возгласе
нечто залихватское, приравнивающее его к Тусику, —
200
Леонид Цыпкин
мужчины, понимающие друг друга с полуслова, — и
он усердно нажимал на педали, и велосипед его все
чаще стал обретать независимость, так что обучав¬
ший его уже не удерживал машину, а только придер¬
живал ее за седло, и иногда мальчику даже казалось,
что это создает ему помеху, и он крутил еще сильнее,
и на короткое мгновение полностью вырывался из-
под опеки — обучавший просто бежал рядом, и маль¬
чику даже не верилось, что он едет сам, без посто¬
ронней помощи, — словно вдруг взмахнул руками и
поднялся вверх и полетел — и ему становилось жутко
и одновременно сладко от этой обжигающей, внезап¬
но обретенной самостоятельности, которая грозила
крахом, — он оглядывался — Тусик не бежал и даже
не шел, а стоял — фигура его с каждой секундой
уменьшалась, рукой он делал движение, обозначав¬
шее «крути быстрее!» — потеряв равновесие, мальчик
летел на асфальт, разбивая в кровь колени, а Тусик
подбегал к нему, помогая подняться, и начиналось
все сначала. Тусик был высокого роста, во всяком
случае, самый высокий в семье, с темными прямыми
волосами, которые легко рассыпались, закрывая ему
лоб, и с глубоко сидящими спокойными серыми гла¬
зами, в которых иногда появлялось что-то бесшабаш¬
ное, — его дед был из донских казаков — фотография
его хранилась в золотом медальоне, доставшемся Ту-
сику от матери, — мальчик любил открывать его и
рассматривать фотографию: у донского казака было
скуластое лицо, длинные, как у Тараса Бульбы, усы и
светлые, еще более глубоко сидящие, чем у Тусика,
глаза, — мальчик очень гордился этим родством, хотя
в семье мальчика никто не видел этого деда — его
дочь, мать Тусика, чтобы выйти замуж, вынуждена
была перейти в иудейство, и донской казак, видимо
не очень обрадованный этим, так ни разу и не по¬
явился, а родители Тусика умерли, когда ему было
Мост через Нерочь
201
два или три года, и с тех пор он жил в семье своей тет¬
ки, бабушки мальчика, — она любила Тусика больше
своих дочерей, по крайней мере говорила так, — мо¬
жет быть, за его спокойный, покладистый нрав, а мо¬
жет быть, за то, что, оставшись сиротой, он давал ей
возможность чувствовать себя благодетельницей. Въе¬
хав на площадь перед оперным театром, мальчик вли¬
вается в число катающихся вокруг скверика — меньше
чем через год в здании оперного театра разместится
немецкий штаб, а семья мальчика, находящаяся в эва¬
куации, в такой же вот ясный предосенний день, охва¬
ченный уже предчувствием зимы сорок первого года,
получит открытку от Тусика — единственную открыт¬
ку, написанную его аккуратным почерком с накло¬
ном влево, — Тусик просит не беспокоиться, у него
все в порядке, а вот как они, как мама? — так он на¬
зывал бабушку мальчика — а на обратной стороне от¬
крытки его же рукой был написан обратный адрес:
«247 Б.А.О.» — после расспросов у знакомых выясни¬
лось, что Б.А.О. — это батальон аэродромного обслу¬
живания, и мальчик все время пытался представить
себе, в чем же состоят обязанности Тусика — ему
почему-то казалось, что Тусик переносит ящики с
боеприпасами или подметает летное поле, но ведь
Тусик был командиром, хотя и младшим, — во вре¬
мя польских событий он служил в армии и получил
один кубик — мальчик прекрасно помнил маленькую
фотокарточку Тусика с этим кубиком в петлице и в
пилотке, лихо сдвинутой набекрень, — фотокарточку
эту удалось потом раздобыть у каких-то дальних род¬
ственников, ее увеличили, сделали из нее почти пор¬
трет — теперь она лежит у моей мамы на письменном
столе, под стеклом, рядом с другими фотографиями и
общей семейной группой — мальчик там еще совсем
мальчик, худой, в матросском костюме, с оттопырен¬
ными ушами. А когда осенняя по колено грязь на ок-
202
Леонид Цыпкин
раинных улицах уральского города стала подмерзать
и на стенах комнаты, в которой жила семья мальчи¬
ка, стал появляться иней, и предчувствие ранней
зимы обернулось неслыханно ранней зимой — а мо¬
жет быть, на Урале всегда так было, — улицы и кры¬
ши одноэтажных деревянных домов с резными налич¬
никами покрылись снегом, и купленный на рынке
хворост можно было легко доставлять на детских сан¬
ках, а молоко продавалось в виде полупрозрачных ле¬
дяных лепешек — пришла целая связка писем и от¬
крыток со штампом: «Адресат выбыл», но мысль о
смерти Тусика не сразу утвердилась в семье, и даже
когда кончилась война, все еще надеялись и расспра¬
шивали, и тогда удалось узнать, что в расположение
части, где находился Тусик, ночью неожиданно вор¬
вались немецкие танки. Тусик и бывшие с ним воен¬
ные размещались в сараях на окраине деревни, и
мальчик пытался представить себе выражение лица
Тусика в последнюю минуту его жизни, когда танк
наехал на сарай и, поворачиваясь вправо и влево,
стал давить своими гусеницами всех находившихся
там, или когда его вели на расстрел, потому что он
был командир, коммунист и еврей, и его не могли
оставить в плену, но это предсмертное выражение
лица Тусика никак не давалось ему, потому что Тусик
одним пальцем укладывал его на обе лопатки, был
самым высоким не только в семье мальчика, но и во
всем доме, а когда к нему приходили одноклассники,
он специально оставлял открытой дверь своей комна¬
ты, чтобы они могли увидеть Тусика, когда он прохо¬
дил мимо, по коридору. Тусик не мог умереть от чу¬
жой руки — он был сильнее всех! Мальчик грустно
усмехался этим своим мыслям, потому что к тому
времени, когда стали известны обстоятельства гибели
Тусика, мальчик уже перестал быть мальчиком. Он и
теперь часто снится мне, и сон мой почти всегда
Мост через Нерочь
203
один и тот же: я знаю, что Тусик погиб и в то же вре¬
мя он с нами — он живет в нашей довоенной кварти¬
ре, но он не живет, а как бы проживает — является
только по ночам, чужой и неуловимый, — мне никак
не удается поговорить с ним и даже увидеть его — он
спит на своем обычном месте, на продавленной ку¬
шетке с выпирающими пружинами, — в огромной
комнате, большей, чем теперешние трехкомнатные
квартиры, перегороженной надвое ширмами, за кото¬
рыми живут бабушка и дедушка, — именно на этой
кушетке он демонстрировал мальчику приемы борь¬
бы, укладывал его одной рукой на лопатки, а потом
жал и мял его, издавая при этом устрашающие зву¬
ки, — я вхожу в эту комнату, но кушетка пуста —
только смятые простыни и выпирающие пружины, и
я смутно догадываюсь, нет, я точно знаю, что Тусик у
своей приятельницы, там-то он и живет, там-то он и
разговаривает и становится прежним — бабушка была
очень горда тем, что Тусик в знак послушания так и не
женился на этой женщине, хотя встречался с ней не¬
сколько лет, но бабушке она была не по душе — она
считала, что эта женщина не любит Тусика и что у
нее какие-то свои, корыстные соображения — она
носила короткую стрижку и очки, но даже и в очках
немного щурилась — иногда Тусик заходил к ней
вместе с мальчиком — мальчик тайно ревновал Тусика
к ней и, может быть, именно поэтому благоговел пе¬
ред ней, и, кроме того, если Тусик ее любил, значит, в
ней было нечто необыкновенное, а бабушка с гордос¬
тью говорила о широте своих взглядов на жизнь — в
семье ее тоже все считали очень либеральной и склон¬
ной к философским обобщениям — она очень любила
произносить фразы назидательно-философского по¬
рядка, вроде того, например, что «кто не чтит отца и
мать своих, тот не достоин царствия божьего», или
«c’est la vie», или еще что-нибудь в этом роде, а иног-
204
Леонид Цыпкин
да она подходила к пианино и своими искривленны¬
ми подагрой пальцами исполняла романс, единствен¬
ный оставшийся из ее некогда, по ее словам, обшир¬
ного репертуара; в романсе речь шла о фее, которая
жила на берегу реки, и о каком-то Марке, в руках ко¬
торого она жарко извивалась, — мальчик никак не мог
понять, зачем фее было извиваться в его руках? — ба¬
бушка не пела, а скорее мелодекламировала, а в пасса¬
жах, которые сопровождали мелодекламацию и долж¬
ны были изображать всю глубину чувств не то Марка,
не то феи, а может быть, их обоих, бабушка фальши¬
вила, ее искривленные пальцы не поспевали за раз¬
витием музыкальной мысли романса и попадали не
на те клавиши — ее родители, считавшиеся передо¬
выми людьми для своего времени, обучали своих
детей игре на фортепиано, а восемнадцатилетней
девушкой послали ее в Париж, где она окончила зу¬
боврачебные курсы и научилась курить, — иногда
после обеда она посылала мальчика к себе в комнату
за папиросой и спичками — чтобы не носить спичек,
мальчик возвращался в столовую с закуренной папи¬
росой, — моя жена до сих пор не может простить
моей маме, что она допускала это, — обретенную ею
самостоятельность бабушка ценила превыше всего на
свете — это давало ей возможность философски-
снисходительно относиться к дедушке, который в се¬
мье считался скупым, швырял в бабушку тарелки за
ее расточительность, сопровождая это отменными
ругательствами на еврейском языке, но иногда тоже
проявлял склонность к назидательным афоризмам, из
которых самый любимый его был: «Так тонут малень¬
кие дети, купаясь летнею порой» — фраза, которая и
по сей день бытует в нашей семье. Дедушка носил
усы и был акушером-гинекологом — он часто брал
мальчика с собой на визиты, — сидя на извозчике с
лакированным верхом и дутыми шинами, глядя в
Мост через Нерочь
205
широкую спину кучера, мальчик терпеливо ожидал
дедушку возле какого-нибудь деревянного дома на
окраинной немощеной улице, пока дедушка обследо¬
вал больную, потому что предстоял обратный путь с
обгоном всех ломовых телег и даже многих извозчи¬
ков, а по вечерам дедушка иногда брал его с собой
пройтись — его высокие без шнуровки ботинки, не
знавшие сноса, уютно поскрипывали, они шли по
главной улице города, почти все встречные, в особен¬
ности женщины, первыми здоровались с дедушкой, и
мальчику было приятно, что его дедушку знает весь
город, а когда дедушку хоронили, его голова с жид¬
кой прядью седых волос, развевающихся на декабрь¬
ском ветру, моталась из стороны в сторону, иногда
ударяясь о стенки гроба, потому что катафалк ехал по
булыжнику, и мальчику казалось странным, что де¬
душке не больно и не холодно на морозе в одном ко¬
стюме, — он шел вслед за катафалком с черными ви¬
тыми колоннами, подпиравшими такую же крышу,
впереди оркестра и траурной процессии, растянув¬
шейся, наверное, на несколько кварталов, а из подъез¬
дов домов и калиток выходили женщины — всплеснув
руками, они ахали и причитали: «Боже мой, ведь это
же доктор, который принимал у меня!» — мальчику
было приятно, что он идет во главе такой огромной
процессии, под звуки оркестра, и что его дедушку про¬
вожает весь город — впрочем, об ахавших женщинах
он знает больше по семейным преданиям, потому что
сам он этого не помнил, но тем не менее теперь я от¬
четливо вижу этих ахающих и причитающих женщин,
шпалерами выстроившихся вдоль тротуара, словно в
ожидании проезда космонавта, — перед смертью де¬
душка сам попросил ввести себе морфий, чтобы ус¬
корить конец, и пока ходили в аптеку, он подозвал к
себе внука, чтобы попрощаться с ним, — мальчик на¬
гнулся к нему и на всю жизнь запомнил прикоснове-
206
Леонид Цыпкин
ние колючих дедушкиных усов — ровно через год, в
этот же самый день у них пропала собачка, малень¬
кая, белая с черными пятнами — на линолеуме она
иногда оставляла лужи, напоминавшие по своей фор¬
ме цифру восемь, — вернувшись домой после похо¬
рон, они пообедали, потому что после длительного
пребывания на морозе все очень проголодались, —
мальчик запомнил, что на второе были котлеты, и он
с аппетитом ел их — впрочем, весьма возможно, что
и об обеде, и о котлетах он узнал впоследствии от
своей тетки. Она с мужем прибыла из Москвы на
следующий день после смерти дедушки, рано утром,
на поезде, проходившем через их город от границы к
границе, — мальчику так ни разу и не удалось пови¬
дать этот транссибирский экспресс, но ему почему-то
казалось, что он состоит из желтых деревянных ваго¬
нов с зеркальными окнами, — дедушка умер ночью,
когда мальчик уже спал, сразу же после того, как ему
ввели морфий, а когда он проснулся, тетка была уже
у них в квартире, как будто она здесь жила, — в один
из своих приездов она привезла мальчику канарейку
в клетке — когда канарейка умерла, ей почему-то
надрезали живот, и оказалось, что она вся кишела
червями, — мальчик заставлял тетку рисовать — он
подкарауливал каждую ее свободную минуту, чтобы
обложить ее альбомами для рисования или листами
бумаги, — рисуя, она жевала язык, подложив его под
щеку, и это получалось у нее очень миловидно —* го¬
товя уроки, мальчик тоже высовывал кончик языка,
особенно если он очень усердствовал, и тетка говори¬
ла ему, что это у него от нее, и он гордился этим, по¬
тому что она очень точно срисовывала вазы или ста¬
кан с цветком, иногда даже пользуясь красками, но
когда мальчик просил ее нарисовать что-нибудь во¬
обще, она говорила, что умеет только срисовывать, —
позднее мальчик узнал, что ее специальность называ-
Мост через Нерочь
207
ется «искусствоведение» — когда, уже став взрослым,
он приезжал в Москву, она часто брала его с собой на
вернисажи, юбилейные вечера или художнические
диспуты, потому что он считал, что его истинное
призвание — живопись, и она поддерживала в нем
эту мысль — знакомя его с кем-нибудь из своих кол¬
лег, она представляла его как своего духовного сына —
при этом она снисходительно похлопывала его по пле¬
чу, хотя была намного ниже его ростом, и рассказыва¬
ла историю о том, как его приняли за ее шофера, — он
донашивал тогда шинель, купленную во время эвакуа¬
ции, — а когда они видели из окна такси куда-то спе¬
шащих, снующих или стоящих в очереди людей, она
говорила о том, что вот у каждого из этих людей есть
своя, особая жизнь — наверное, кто-нибудь похоро¬
нил мать, а кто-нибудь торопится на свидание: «По¬
мнишь, как у Сезанна или у Чехова...» — и что вот,
собственно, это и есть жизнь со всей гаммой ее кра¬
сок, и только они оба, она и он, могут понять это в
силу их духовного сродства, и что вот они, сидя в
такси, жалеют людей, которые идут пешком или сто¬
ят в очереди, но что эта жалость какая-то очень абст¬
рактная, созерцательная, толстовская — при этом она
делала очень выразительный жест рукой, как будто
взвешивала на ладони головку сыра или даже целую
сахарную голову, — ее пальцы были искривлены так
же, как у бабушки, хотя в те годы у нее еще не могло
быть подагры, — в общем, этот жест должен был обо¬
значать наличие какой-то очень тонкой философии,
доступной только им обоим, — по-видимому, некое
углубленное бабушкино «c’est la vie», а когда кто-ни¬
будь из знакомых болел или умирал, а она собиралась
на генеральную репетицию или на банкет, она гово¬
рила: «Помнишь котлеты?», многозначительно под¬
няв брови и взвешивая на ладони невидимую головку
сыра, — так же как и бабушка, она любила подчерки-
208
Леонид Цыпкин
вать и широту своих взглядов на жизнь, в качестве
примеров приводя свои отношения с мужем, — когда
к нему приходила какая-нибудь его аспирантка, она
специально уходила из дому, — ее муж был армяни¬
ном, но в первые послевоенные года его часто при¬
нимали за еврея, и он молчаливо сносил это, тем бо¬
лее что он носил слуховой аппарат и вполне мог не
слышать того, что ему говорили, а по утрам, проснув¬
шись, он долго сопел, как будто занимался каким-то
непристойным делом. Вскоре после получения связ¬
ки писем с фронта бабушка начала терять память, а
кроме того, она кашляла от курения и храпела по но¬
чам, и мальчик, который уже стал подростком, начал
придираться к ней и дразнить ее — он кричал ей
«Сура-Бура!», хотя у нее было свое, очень благозвуч¬
ное библейское имя, — несколько раз она гналась за
ним со щеткой, но ей так и не удалось догнать его, а
однажды, не выдержав, она расплакалась и раздетая
выбежала на улицу, в зимнюю уральскую стужу —
сквозь слезы она твердила, что уйдет из дому, потому
что не может жить здесь больше — она достаточно
самостоятельна, чтобы заработать себе на кусок хле¬
ба, и матери мальчика стоило больших трудов вер¬
нуть ее в комнату. Болезнь ее прогрессировала, но
тянулась долго: уже после войны, вернувшись с семь¬
ей мальчика в свой родной город, она каждое утро
обливалась до пояса холодной водой, прогуливалась
возле дома — иногда даже заходила в булочную, рас¬
писывалась за грошовую пенсию, которая давала ей,
однако, право чувствовать себя самостоятельной,
словоохотливо беседовала со старыми знакомыми,
которых не узнавала, стараясь перевести разговор на
отвлеченно-философскую тему, а свою дочь, мать
мальчика, называла мамой — впрочем, это было уже
потом, когда она большую часть времени лежала и
делала под себя, и мать мальчика заплетала ее волосы
Мост через Нерочь
209
в жидкую косицу, меняла ей простыни, надеясь, что
таким образом бабушка лучше поймет инструкции,
которые ей давались, но она все равно делала под
себя, спрашивала, когда вернется из командировки
Тусик, а меня и отца принимала за своих братьев, ко¬
торых уже давно не было в живых. Она умерла вес¬
ной, в день моего переезда из родного города — мама
заснула после обеда и сквозь сон услышала бабушкин
храп, но не придала этому значения — в это время я
был уже в дороге, — узнав о бабушкиной смерти, я
сразу же увидел, как она выбежала на улицу в снеж¬
ную уральскую ночь — на ней был один халат, и она
плакала навзрыд, и мама успокаивала ее, но я не по¬
мню, чтобы подростку досталось от мамы, и я вспом¬
нил, как бабушка, доведенная им до отчаяния, не раз
грозила ему, что ему за все воздастся, — наверное, в
глубине души она была верующей, но мне так ничего
и не воздалось, по крайней мере при ее жизни, пото¬
му что нам нужно видеть расплату, — иначе это уже
не расплата, — впрочем, я уверен, что все это были
только одни слова, а теперь по вечерам я захожу в
мамину комнату — после смерти отца она переехала к
нам, — тяжело сажусь в кресло, которое она вывезла
из нашей послевоенной квартиры — их было два, оба
они стояли в столовой, и гости любили на них са¬
диться, и я тоже, когда приезжал к родителям, а те¬
перь только в маминой комнате сохранился обрывок
нашей квартиры, но комната эта — обманчивый ост¬
ровок, потому что жена терпеть не может запаха, иду¬
щего из верхнего ящика маминого шкафа, где хра¬
нятся лекарства, — еще те, которыми лечили отца,
когда он болел, — жена уверяет, что все эти лекарства
пахнут мочой, и, находясь за.две комнаты, узнает, что
мама открыла шкафчик, — правда, иногда она оши¬
бается, но тогда уверяет меня, что я просто не заме¬
тил, как мама открыла шкафчик. Я усаживаюсь в
210
Леонид Цыпкин
кресло, положив ногу на ногу, и поглядываю на себя
в зеркало — немолодой, располневший человек, ко¬
торый хочет казаться молодым, — вот при таком по¬
ложении лица, кажется, это получается, а мама лежит
на тахте в своем синем с разводами байковом халате,
тоже положа ногу на ногу, — ноги у нее почему-то
имеют саблевидную форму, как у наездника, пальца¬
ми ног она делает веерообразные движения, как буд¬
то у нее положительный симптом Бабинского, и при
этом ритмично подрагивает правой ступней, и я хочу
сказать ей, чтобы она прекратила это, но замечаю,
что сам подрагиваю одной ногой, — это у меня на¬
следственное — мама сама однажды поймала меня на
этом. Я поглядываю на себя в зеркало — нет, у меня
все-таки благородное выражение лица — я ловлю
себя на7 том, что раздуваю ноздри точно так, как это
делал отец, — перед уходом на работу он подходил к
зеркалу и, чуть приподняв голову, как это только что
делал я, благородно раздувал ноздри — наверное, в
эту минуту лицо его казалось ему породистым, а сам
он себе — не старым больным человеком с обвислы¬
ми щеками — результатом строгой диеты, на которой
держала его мама, — а этаким молодцом, на многое
еще способным, — он не пропускал ни одной моло¬
дой женщины, не проводив ее взглядом, — и я тоже
все чаще ловлю себя на этом, а однажды, разговари¬
вая со мной по телефону, мама сообщила мне, что к
отцу, когда он вечером гулял возле дома, прицепился
какой-то пьяный, преследовал его до самого пара¬
дного, а потом толкнул его, и отец упал, и я предста¬
вил себе, как этот пьяный пристал к нему на перекре¬
стке, возле нашего дома — там висит светофор, но он
часто не работает, что, впрочем, никак не сказывает¬
ся на движении транспорта, потому что в это время
трамвай и машины проходят не чаще чем раз в мину¬
ту, да и днем тоже ненамного чаще, — приезжая до-
Мост через Нерочь
211
мой, я подолгу простаиваю на балконе, попеременно
глядя то на часы, то на перекресток, — не то что в
Москве, где я не успевал не только подсчитать, но
даже охватить глазом весь транспорт, проходящий по
Садовому кольцу за единицу времени, — он пристал
к нему на этом безлюдном перекрестке, и отец, на¬
верное, ускорил шаги, но быстро ходить он не мог, а
пьяный забегал вперед, преграждая ему дорогу, нагло
ухмыляясь и подмигивая, как будто они были давно
знакомы, но теперь отец зазнался и не хотел его узна¬
вать — он весь ушел в поднятый воротник своей но¬
вой шубы — в последние годы отец стал усиленно
интересоваться модами, и в Москве ему заказали
шубу с каракулевым, как у артистов, воротником —
шубу эту примерял сын, она очень шла ему, и ему
было жаль, что ее пришлось отправить отцу, — пья¬
ный не отставал от него, подмигивал, настойчиво
требовал признания старой дружбы, а возле самого
подъезда тяжело выругался и толкнул отца в плечо —
отец мягко сел в сугроб в своей новой шубе с караку¬
левым воротником, как будто решил отдохнуть, а по¬
том, кряхтя, долго поднимался, и мать счищала снег с
его шубы — по утрам у себя в клинике он оперировал
и раздражался и покрикивал на ассистентов и опера¬
ционную сестру, как это принято считать про хирур¬
гов, — однажды вечером в трамвае, когда я еще жил в
нашем городе, ко мне тоже привязался какой-то под¬
выпивший тип — я сошел на этом перекрестке, но он
вышел вслед за мной, продолжая ко мне цепляться, и
тогда я подошел к будке постового милиционера, ко¬
торый распоряжался работой светофора, и потребо¬
вал, чтобы он принял какие-нибудь меры, — подвы¬
пивший пошел своей дорогой, а я все требовал от
милиционера принятия каких-то мер — он вышел из
своей будки и с безучастно-снисходительным видом
слушал меня, пока пьяный не скрылся из виду. Мама
212
Леонид Цыпкин
лежит на тахте, подрагивая ногой, рот у нее чуть при¬
открыт, в его черном распахе виднеются десны —
протезы, лежащие в чашечке на столике рядом с тах¬
той, она надевает только во время еды или когда при¬
ходят гости — щеки ее западают, как у всех старух, —
может быть, я просто ограждаю себя, подготавливая к
неизбежному? — но когда она выпихивает из своей
комнаты меня и сына — это случается после того, как
он обнаруживает, что она рылась в его конспектах,
чтобы уличить его в лени и беспечности, а меня в
попустительстве, а мы в ответ бросаем ей обвинение
в благоразумии и в пристрастии к чтению статей на
темы морали — когда она выпихивает нас из своей
комнаты, чувствуется, что в руках у нее еще достаточ¬
но силы, — движения ее становятся решительными и
резкими, как у солдата, действующего по приказу
«Длинным коли!», она мечется по комнате в поисках
подходящего тяжелого предмета, хватает табуретку,
замахивается ею — она вся дрожит, нижняя губа у
нее трясется — точно так же как у меня в минуты бе¬
шенства, а также и у моей тетки и — теперь я смутно
вспоминаю — у моего дедушки, когда он швырял в
бабушку тарелками, — по-видимому, это наслед¬
ственная черта, доставшаяся нам от него, а когда мы
уже оказываемся на пороге комнаты, она выпихива¬
ет нас в коридор с помощью двери, после чего она
дважды поворачивает ключ. «У меня железная стару¬
ха...» — декламирует сын из Заболоцкого; он идет к
себе в комнату и возвращается оттуда с карандашом
и листом бумаги. Бумагу он подсовывает под дверь
маминой комнаты, а карандаш впихивает в замочную
скважину, выталкивая оттуда ключ, — этот прием он
отработал давно — через несколько секунд он вытя¬
гивает из-под двери бумагу с лежащим на ней клю¬
чом. Когда мы входим в комнату, мама лежит на тах¬
те, повернувшись лицом к стене, плечи ее беззвучно
Мост через Нерочь
213
сотрясаются, в комнате пахнет валидолом — мы не¬
решительно останавливаемся в дверях, я пытаюсь
сказать что-то примирительное, но, как только я от¬
крываю рот, она вскакивает с побледневшим от гнева
лицом и все такой же трясущейся нижней челюстью
и кричит: «Вон отсюда!!!» — голосом, который слы¬
шен, наверное, на соседней улице. Мы выходим, ти¬
хонько притворив дверь, словно там лежит покой¬
ник, и стоим в коридоре понурившись, не глядя друг
на друга, а жена, выйдя из кухни, делает нам внуше¬
ние — не обязательно шуметь, можно ведь спокойно
высказать свою точку зрения, — но внушение ее но¬
сит больше формальный характер, потому что она тут
же зовет сына кушать, а я все хочу сказать ему, что
ведь это моя мама, что она стара и что с ней все мо¬
жет случиться, но он уже идет на кухню к жене или
начинает звонить по телефону своим приятелям, и я
откладываю этот разговор до другого раза. Мама весь
остаток дня не выходит из комнаты — мужественный
гарнизон, окопавшийся во вражеском стане, — а ве¬
чером, когда, столкнувшись с ней возле уборной, я
снова пытаюсь заговорить с ней, она, не глядя на
меня, бросает короткую фразу: «Тебе воздастся за
все!» — и снова исчезает в своей комнате с ночным
горшком в руках — наверное, это у нас семейное,
идущее от бабушки, — вера в окончательное торже¬
ство справедливости, потому что я тоже боюсь, что
мне воздастся, и регулярно, но с величайшим стра¬
хом прохожу ежегодную диспансеризацию.
3
Отсветы пламени пляшут по стене, то и дело вых¬
ватывая из темноты извилистую трещину на обоях, —
когда мальчик болел, он подолгу всматривался в нее,
пока она не превращалась в петуха, или в акробата,
214
Леонид Цыпкин
или в фигуру сгорбленного старика, — надо обяза¬
тельно взять с собой бинокль в кожаном футляре —
этот бинокль достался Тусику от отца, который слу¬
жил в армии во время империалистической войны, и,
хотя он был врачом, ему почему-то выдали бинокль —
он хранился в платяном шкафу у бабушки, вместе с
двумя альбомами для марок — у Тусика была очень
богатая коллекция марок, самая большая во всем го¬
роде — во всяком случае, так казалось мальчику, —
иногда ему разрешалось доставать бинокль и альбом
с марками — мальчик выходил на балкон и наводил
бинокль на окно противоположного дома — там по¬
мещался клуб совторгслужащих — что это значило,
мальчик не совсем понимал, но однажды в этот клуб
привезли первого секретаря партии — дедушка лечил
его жену и бывал у них в доме, — этот первый секре¬
тарь, самый главный начальник в городе, застрелил¬
ся, потому что его должны были взять, но не успели,
и поэтому официально он не считался врагом народа,
но торжественных похорон ему не устраивали, а при¬
везли в этот клуб и даже как-то почти тайком, и для
прощания с покойным пускали всего два часа, но
мальчик, живший напротив, успел там побывать —
гроб установили в небольшом зале на втором этаже —
там, наверное, заседали совторгслужащие, — и когда
мальчик в веренице пришедших сюда огибал изголо¬
вье гроба, он заметил на виске у мертвого маленькую
круглую ранку — именно таким он и представлял
себе отверстие от пистолетной пули. Он наводил би¬
нокль на окно клуба совторгслужащих, приземистого
каменного двухэтажного здания, и окно становилось
таким огромным, что даже не вмещалось в поле зре¬
ния бинокля, а потом он переводил бинокль на даль¬
ние крыши — кирпичные трубы и темные слуховые
окна, таящие в себе опасность и одновременно маня¬
щие, сразу же придвигались к нему — и ближние и
Мост через Нерочь
215
дальние, все они оказались одинаково близко, а аль¬
бом с марками он иногда показывал одноклассни¬
кам — они знали, что это был альбом Тусика, и когда
он вносил его в комнату, они благоговейно затихали,
а когда, осторожно листая альбом, он доходил до ма¬
рок, каждая из которых была величиной почти с по¬
чтовую открытку — даже удивительно, как они дер¬
жались на узеньких бумажных полосках! — когда он
доходил до этих марок, его одноклассники превраща¬
лись в ничто, — в этот момент он чувствовал себя
сильнее их всех, и жаль только было, что ему никак
не удавалось завлечь к себе домой Шлему Мозовско-
го — Шлема вставлял свою ручку в щель между ос¬
новной частью парты, предназначенной для писания,
и откидывающейся крышкой, — пером вверх; оттяги¬
вая назад ручку, он спускал ее — на затылок мальчика
и на его костюм летели чернильные брызги, оставляя
на сером сукне фиолетовые пятна, которые не отсти¬
рывались, и мать мальчика решила даже как-то пожа¬
ловаться родителям Шлемы, но он оказался сиротой,
жил с какой-то теткой, а когда ему надоедало это, он
тихонько подкалывал мальчика пером в спину или
руку — Тусик одной рукой скрутил бы Шлему, но
Шлема игнорировал приглашения мальчика прийти к
нему — высокий, худой и сутулый, одетый всегда в
одну и ту же рубашку защитного цвета, он подкалы¬
вал мальчика пером и обдавал его затылок черниль¬
ными брызгами — лицо его при этом оставалось не¬
возмутимым — на следующий день после похорон
дедушки, когда мальчик пришел в школу после трех¬
дневного перерыва, тайно надеясь, что теперь Шлема
его не тронет, на первой же перемене он подошел к
мальчику — мальчик весь потянулся к нему — сейчас
он услышит слова раскаяния, — уколов его пером в
ягодицу, Шлема спросил его, не протух ли его дедуш¬
ка в гробу.
216
Леонид Цыпкин
Странный полумрак царит в квартире: свет еще не
совсем погасшего дня — самого длинного в году, и
колеблющиеся отсветы пламени — это горит Дом
ученых — он помещается на той же стороне, что и
клуб совторгслужащих, но только не рядом с ним, а в
стороне — чтобы его увидеть, надо выйти на балкон,
но отсветы пожара проникают в глубь комнаты, гуля¬
ют по стенам, по потолку — только что кто-то при¬
шел и рассказал, что пламя уже перебросилось на эту
сторону и загорелся дом Туников — третий, нет, —
четвертый отсюда — в семье мальчика его называли
по имени бывшего владельца булочной, помещав¬
шейся в первом этаже того дома, — Туников давно
ликвидировали, но булочная осталась, и в ней прода¬
ются кухоны — очень вкусные лепешки с запеченным
в них зеленым луком, а сверху посыпанные маком. Да,
конечно, отсветы пламени, выхватывающие из темно¬
ты трещину на обоях, были потом, когда уже все было
решено, а сейчас все члены семьи мальчика — отец,
мать, бабушка, да и сам он как-то странно слоняются
по квартире, словно перед переездом на дачу, когда
вещи сложены и ждут только двух подвод и извозчика.
Собственно, так оно и есть: ждут Тусика — утром он
сказал, что заедет за ними на грузовике, но уже давно
прошли все сроки, и отец говорит, что больше нечего
ждать, а бабушка прислушивается и выглядывает в
окно, не приехал ли Тусик. Ничего не ждет только
Стефанида — она тихо молится в своей каморке, рас¬
положенной между кухней и уборной, попеременно
осеняя себя то православным, то католическим крес¬
том, — она посещала костел и церковь и часто брала
туда с собой мальчика — в костеле в нишах стояли
раскрашенные восковые фигуры святых — я всегда
вспоминаю их, когда вижу невесту в белом платье,
мертвенно застывшую между двумя телохранителями
в опоясанной разноцветными лентами «Волге», а в
Мост через Нерочь
217
церкви — мерцание свечей и лампад, запах ладана и
таинственная позолота, к которой неодолимо тянет
прикоснуться, но это строго воспрещается — однаж¬
ды, когда мальчик забыл снять шапку, черные бого¬
мольные старухи зашипели на него, и он решил ото¬
мстить им — прийти в следующий раз в буденновском
шлеме с пятиконечной красной звездой, который по¬
дарил ему их сосед по квартире, бывший участник
Гражданской войны, но ему так и не удалось осуще¬
ствить свой замысел — церковь взорвали, потому что
на этом месте предполагали построить что-то, но так
ничего и не построили, и потому что все это счита¬
лось пережитком прошлого, — Стефанида говорила,
что она не верит в бога, а ходит в костел и церковь
просто так — в углу ее каморки над кроватью висела
засиженная мухами икона, а рядом с ней фотография
ее племянницы Сони в накинутом на голову платке,
покрывающем ее плечи и грудь, с выпуклым лбом и
сонными зрачками, странно схожая с женским ли¬
цом, изображенным на иконе, только склонившимся
к младенцу, — по вечерам, сидя в каморке, он играл
со Стефанидой в шестьдесят шесть — для подсчета
очков восьмерка прикрывалась какой-либо картой,
по мере выигрыша карта эта сдвигалась, открывая
выигранные очки, — Стефанида мусолила пальцы
слюной, прежде чем взять из колоды новую карту, а
мальчик крыл колоду и брал сразу три очка, и еще
три, и еще два — Стефанида качала головой и при¬
творно вздыхала — два открытых карточных знака
она называла «пенсне», три — «столик...»(стертая
строка — прим. ред. ) приличное, но Стефанида поче¬
му-то не стеснялась произносить при мальчике это
вслух — к этому времени она уже редко выходила из
своей каморки — семью мальчика обслуживала другая
женщина — Марья Антоновна — ее называли в доме
по имени-отчеству, и бабушка говорила ей: «Возьмите
218
Леонид Цыпкин
себе супчика», потому что Марья Антоновна очень
любила суп и могла съесть сразу две тарелки, все до¬
машние немножко обыгрывали эту бабушкину фра¬
зу, а Стефанида стала почетной домработницей — в
выходные дни Марьи Антоновны Стефанида иногда
готовила, и тогда мальчику казалось, что все идет
по-прежнему, и Стефанида работает у них уже двад¬
цать лет! — ни у кого из знакомых не было такой ра¬
ботницы, и никто не готовил так, как Стефанида, —
месиво из муки и воды приобретало в ее руках конси¬
стенцию теста, в особенности же оно вкусно пахло
после того, как подходило — крышка кастрюли сама
поднималась под напором этой живой, дышащей мас¬
сы — Стефанида доставала его из кастрюли — оно
еще тянулось волокнами, но уже было сладко, — вы¬
валив его на доску, посыпанную мукой, Стефанида
начинала месить его, добавляя муку, пока оно не ста¬
новилось крутым, — она расправлялась с ним — шле¬
пала, колотила, мяла, приговаривая: «Это мы твоего
батьку по заднице бьем», и мальчик с ожесточением
тоже принимался шлепать и уминать его, воображая
при этом толстый зад своего отца, хотя, когда он по¬
нял много лет спустя, ягодицы у отца были тощие —
в это время у Стефаниды уже были отеки, и она тя¬
жело дышала, а до этого у нее была киста — мальчик
представлял себе, как весь ее живот заполнен этой
кистой, в которой находилась жидкость, — дедушка
устроил Стефаниду в больницу, и ей там удалили ки¬
сту, но, по словам мамы, он до самой своей смерти
не мог простить Стефаниде, что в ночь, когда я ро¬
дился, она отказалась поставить самовар для моей
первой ванны, а однажды она сказала дедушке, что
они пьют из нее кровь, и мама до сих пор не может
простить ей этого. Стефанида тихо молилась в своей
каморке, а в это время постучали в дверь, и все бро¬
сились открывать, но это был не Тусик, а наши зна-
Мост через Нерочь
219
комые, жившие на соседней улице. Их дом сгорел, и
они пришли к нам — каждый с небольшим чемодан¬
чиком в руке. У них всегда сервировали стол по-ста-
ромодному — возле каждой тарелки лежала белая на¬
крахмаленная салфетка, заправленная в серебряное с
фамильными инкрустациями кольцо.
Подходил к концу третий день войны.
4-5-6
В воскресенье утром мальчик проснулся от заводс¬
кого гудка. Гудело длинно и ровно на одной ноте, как
в рабочие дни по утрам, — совсем не похоже на тре¬
вожное завыванье сирены — в городе, расположен¬
ном недалеко от границы, часто бывали учебные тре¬
воги — об этом заранее оповещали, все ходили с
сумкой защитного цвета, надетой через плечо, — в
течение десяти секунд нужно было раскрыть ее, раз¬
вернуть шлем и натянуть его на голову — тугая резина
поддавалась с трудом, а очки тут же запотевали, и все
становились похожими на слонов с длинным гофри¬
рованным хоботом, который так и тянуло зажать у
кого-нибудь, чтобы прекратить доступ воздуха, — на¬
дев противогаз, нужно было укрыться в ближайшем
парадном — иначе хватали, укладывали на носилки и
волокли в подвальное помещение какого-нибудь дома
с надписью: «Газоубежище». Гудело протяжно и ров¬
но, и теперь уже отчетливо можно было различить,
что это гудел не один завод, а сразу несколько — мо¬
жет быть, даже все имевшиеся в городе, и еще слы¬
шались отдельные короткие гудки, доносившиеся со
стороны вокзала, — это гудели паровозы, а мать
мальчика в это время разговаривала по телефону со
своей приятельницей, которая позвонила ей. Ее зва¬
ли так же, как и маму, и мальчику казалось неправдо¬
подобным, что существует на свете еще одна женщи-
220
Леонид Цыпкин
на, которую зовут точно так же, как и его маму, и су¬
ществование этой женщины казалось ему посягатель¬
ством на права его мамы и его права — однажды с
бьющимся сердцем он унес из прихожей ее сумку,
заперся в уборной, вынул из сумки коричневый ко¬
шелек, пахнувший кожей и пудрой, и взял оттуда
хрустящую трехрублевую бумажку — самое трудное
заключалось в том, чтобы незаметно положить сумку
на прежнее место. Она была на голову выше мамы,
курила и всегда разговаривала властным голосом — с
мамой мальчика они работали в одной больнице, но
она была невропатологом, и мама рассказывала, что
она умеет гипнотизировать, — когда они возвраща¬
лись поздно вечером из больницы вдвоем, мальчик
бывал спокоен — если бы на его маму кто-нибудь
вздумал напасть, ее приятельница мигом бы загипно¬
тизировала его. Это не просто так, сказала она. Ей
еще рано утром позвонили, что немцы перешли гра¬
ницу, но по радио ничего не сообщали, и тогда Тусик
поймал Берлин. Визгливый, истерический голос, сры¬
ваясь на фальцет, угрожал, призывал, заклинал, и в
этом бешеном каскаде немецких фраз отчетливо вы¬
делялись лишь два слова, спаренные, как близнецы:
«юнд унд коммуниста». «Это война», — сказала ба¬
бушка и заплакала. Они все сидели перед приемни¬
ком, но не совсем близко к нему, а как-то посередине
комнаты, вернее, той ее части, где жил Тусик, — при¬
емник стоял в изголовье его дивана — он лучше всех
умел обращаться с приемником — до покупки этого,
заводского, он когда-то сам смастерил приемник —
нелепое сооружение из ламп, проволочек и контак¬
тов, питавшееся током от батареек, и вдруг оттуда
послышался человеческий голос — это было непос¬
тижимо — сидели посередине комнаты, как потер¬
певшие кораблекрушение в лодке посреди бушующе¬
го моря. И все-таки бабушка заплакала как-то очень
Мост через Нерочь
221
уж неожиданно — так она плакала в первые несколь¬
ко месяцев после смерти дедушки — начнет вытирать
пыль с камина или брать что-нибудь из шкафа —
вначале мальчик удивлялся, а потом понял, что при¬
чиной всего были вещи, — бабушка плакала, как оби¬
женный ребенок, она вся уходила в этот плач, по ее
лицу текли настоящие слезы, и это тоже казалось ему
неправдоподобным — плакать имели право только
дети, — таким же неестественным показалось ему то,
что он узнал об отношениях между мужчиной и жен¬
щиной — дети еще могли этим заниматься, но взрос¬
лые? — и когда они с мамой как-то встретили одну
знакомую, а потом мама рассказала кому-то про нее,
что она беременна, мальчик все никак не мог пред¬
ставить себе, что эта взрослая серьезная женщина,
которая жила на соседней улице в подвальном этаже,
что эта женщина еще два или три месяца тому назад
занималась этим, а однажды в течение нескольких
дней подряд он набирался храбрости, чтобы расска¬
зать Тусику, что он знает одно слово, — Тусик накло¬
нился к нему, и мальчик, приставив ладони ко рту,
чтобы никто их не услышал, едва слышно произнес
это слово — он считал ужасным для себя, что знает
это слово, чувствовал себя виноватым и гадким и бо¬
ялся, что Тусик по меньшей мере перестанет разгова¬
ривать с ним после этого, — но на лице Тусика ниче¬
го не отразилось — он спокойно выслушал это слово
— по-видимому, ему это все было давно известно, а
может быть, он не хотел заострять внимание мальчи¬
ка на этом — так же спокойно выслушал меня глав¬
врач больницы, в которой я работал и на территории
которой мы жили, — он очень хорошо относился ко
мне и к моей жене — она даже ему немного нрави¬
лась и он ей тоже — я долго не решался позвонить у
его двери, а потом он провел меня к себе в кабинет,
усадил в кресло возле письменного стола и застыл в
222
Леонид Цыпкин
выжидательной позе, сидя за столом, на своем обыч¬
ном месте, чуть подавшись вперед, — небольшого ро¬
ста, худощавый, с седыми волосами, он ходил домой
из конторы больницы по главной улице — ее называ¬
ли «докторской аллеей» — в своей неизменной чер¬
ной шляпе даже в самую жаркую погоду, с дымящей¬
ся трубкой в руке — он никогда не расставался с ней
— никто никогда не видел его за едой, он только ку¬
рил и пил крепкий чай, — отвечая на приветствия, он
приподнимал шляпу и чуть кланялся, — его жена
страдала склерозом и улыбалась всем улыбкой Офе¬
лии — рассказывали, что, когда состояние ее ухудша¬
лось, он сам подавал ей судно — не глядя на него,
блуждая глазами по комнате, я попросил его дать мне
другую квартиру, потому что за стеной жила женщи¬
на, с которой... и тут я запнулся, но, в общем, моей
жене все это неприятно — он все так же выжидатель¬
но смотрел на меня, словно я еще не сказал самого
главного, а когда я окончательно смешался и замол¬
чал, он сказал мне, что это дело житейское, предло¬
жил стакан крепкого чая и на прощание крепко по¬
жал мне руку, так что я даже усомнился в том, так ли
уж дурно я поступил по отношению к своей жене.
На главной улице было людно, как, впрочем, и в
каждое воскресенье. Они с Тусиком купили кефир, а
когда они вышли из магазина, под большим черным
репродуктором, прикрепленным к углу дома, там, где
трамвай со скрежетом сворачивал с главной улицы и
мчался вниз по узкому переулку, который пересекал
улицу, где жил мальчик, и ему всегда казалось, что
откажут тормоза, и трамвай врежется в трехэтажное
казарменное здание, которое называлось «Дом проф¬
союзов», под этим репродуктором стояла толпа лю¬
дей и молча слушала; обычно по радио так не высту¬
пали: говоривший делал паузы в неожиданных местах
и иногда заикался, особенно на словах, начинавших-
Мост через Нерочь
223
ся с «п» и «т», — мальчик сразу уловил это, потому
что он сам тоже заикался, особенно на уроке физ¬
культуры, когда их выстраивали в шеренгу и нужно
было рассчитаться по порядку номеров — «первый,
второй, третий» — он выглядывал из шеренги, зара¬
нее подсчитывая, какой он, — если он оказывался
вторым, можно было дожидаться спокойно — еще не
так давно он видел в газете фотографию: говоривший
по радио, поблескивая стеклами пенсне, полувопро¬
сительно поглядывал на черного с выпученными гла¬
зами человека с прядью волос, косо пересекавших
низкий лоб, — поговаривали, что одна рука у него
парализована или даже вовсе отсутствует, но гово¬
рить вслух об этом не решались, потому что он счи¬
тался теперь нашим другом и союзником, — он стоял
так, словно принимал парад, и разглядеть его рук
было невозможно, а взгляд его выпученных глаз был
обращен куда-то в пространство.
...И снова велосипед. Мальчик что есть силы нале¬
гал на педали — теперь уже по-настоящему. Пот гра¬
дом катился с него, сердце стучало — он уехал из
дому, воспользовавшись тем, что родители ушли на
работу, — мать категорически запретила ему это де¬
лать — он миновал небольшое здание местной элек¬
тростанции с несоразмерно высокими трубами —
электростанция называлась почему-то «Эльвод» — и
теперь ехал по главной улице города, вдоль трамвай¬
ной колеи — так далеко он никогда не заезжал — бу¬
лыжник кончился, и велосипед катился теперь по
немощеной части улицы, поднимая за собой столб
пыли, — справа за забором тянулся местный ботани¬
ческий сад, в котором росли такие же деревья, как и
везде, слева — пятиэтажный «Дом печати», недавно
построенный, слепящий белизной с черными прямо¬
угольниками окон, пересеченных белыми крестами.
Вот и трамвайное кольцо, дальше уже Московское
224
Леонид Цыпкин
шоссе, а справа — начало Ветряковского леса — по
выходным дням жители города ездили в этот лес от¬
дыхать, там росли сосны и пахло хвоей, и это особен¬
но привлекало туда еврейское население города, по¬
тому что там, где сосны, там всегда сухо — моя мама
до сих пор любит это повторять — между деревьями
на специально вбитых крюках вешались взятые на¬
прокат холщовые гамаки, потому что веревочные
врезались в тело, — в них, словно в люльках, раска¬
чивались дети или наиболее престарелые члены се¬
мьи, а остальные располагались рядом на подстилке
— вокруг, на помятой траве, появлялись яичная скор¬
лупа и листы промасленной бумаги, потом дети разбе¬
гались по лесу, слышались удары мяча, заглушаемые
призывными женскими голосами: «Моня! Иди к маме,
поешь клубничку!» — Тусик называл их всех «какаяс-
никами» — от слов «какао и яйца», но по выходным
дням мальчик с мамой тоже выезжали туда и захваты¬
вали с собой крутые яйца и какао в термосе. Мальчик
миновал трамвайное кольцо и катился по асфальту
Московского шоссе по направлению к Ветряковско-
му лесу, и если бы я сейчас был на месте мальчика
или он на моем, то наверняка продекламировал бы
про себя: «Здесь пресеклись рельсы городских трам¬
ваев, дальше служат сосны, дальше им нельзя...», но
тогда я даже не знал о существовании Пастернака — в
том же, что мальчик продекламировал бы эти строч¬
ки или хотя бы вспомнил о них, никакого сомнения
быть не может, потому что моя мама до сих пор при
слове «мороз» обязательно скажет: «Мороз и солнце,
день чудесный...», а если, поглядев на первый выпав¬
ший снег, произнести при ней слово «зима», она тут
же подхватит: «Зима, крестьянин торжествуя» и т.д., а
когда я однажды спросил у кого-то, приехавшего из
Болгарии: «Ну, как Болгария?», мама тут же вставила:
«Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех». У
Мост через Нерочь
225
нее это, наверное, от бабушки, а у меня от нее. Маль¬
чик ехал по Ветряковскому лесу, не разбирая дороги,
напрямик, давя яичную скорлупу, шурша шинами по
промасленным листам бумаги, оставшимся еще со
вчерашнего утра, мимо сосен с одиноко торчащими
ржавыми крючьями для гамаков. Возле дощатой зеле¬
ной будки, где обычно выдавались гамаки, за наскоро
сколоченной оградой аккуратными рядами стояли ве¬
лосипеды — до сих пор я не могу понять, как они
удерживались, потому что никаких специальных сто¬
ек или даже столбов там не было, — может быть, они
поддерживали друг друга? Боец в пилотке принял у
мальчика велосипед и выписал квитанцию. Мальчик
аккуратно сложил ее и спрятал во внутренний карман
курточки. В квитанции был указан заводской номер
велосипеда, так что после войны он сможет получить
его обратно. Когда он подходил к трамвайному коль¬
цу, поднялся ветер. Пыль попадала в глаза, скрипела
на зубах, и одновременно мальчик услышал вой гуд¬
ков — не монотонное, ровное, как накануне утром, гу¬
денье, а тревожное — то взмывающее куда-то вверх, то
неожиданно падающее вниз, в глухие басы. Орава
мальчишек перебежала дорогу и с радостным гикань¬
ем взобралась на крышу какого-то сарая. Над проти¬
воположной частью города, примерно там, где нахо¬
дился вокзал, один за другим стали появляться бурые
грушевидные дымки — они возникали из ничего и
надолго повисали в небе, и только доносившееся из¬
далека глуховатое орудийное аханье, как будто где-
то погромыхивало, объясняло их происхождение, и
мальчик тоже взобрался на забор, чтобы лучше ви¬
деть, — казалось, что все эти дымки и эта пальба
были ни к чему, просто так — забава или ученье, но
внезапно между дымками, в белесой голубизне неба
он увидел самолеты. Они шли ровным строем, слов¬
но на воздушном параде, — по три серебристых точ-
8. Заказ № 111.
226
Леонид Цыпкин
ки в каждом звене, не обращая внимания на облачка
разрывов, словно эти облачка не имели к ним ника¬
кого отношения, и в этот момент воздух сотрясся от
взрыва — в противоположном конце города, где-то в
районе вокзала, взметнулся к небу черный, жирный
фонтан земли, медленно оседая, — точно так, как в
кинофильмах об Испании.
Во дворе Дома специалистов возле подъездов тол¬
пились люди — среди толпившихся мальчик сразу же
узнал девочку с двумя длинными золотистыми коса¬
ми, перевязанными голубым бантом. Она стояла ря¬
дом со своей мамой — мальчик протолкался к ним —
они не то собирались уходить куда-то, не то возвра¬
щались домой — она радостно улыбнулась ему, как
своему спасителю, и он почувствовал себя героем, —
сдав велосипед, пренебрегая опасностью, он возвра¬
щался через весь город домой, а они жались в подъез¬
де своего дома. Она улыбнулась, обнажив свои зубы,
усеянные мелкими точечками, похожими на муши¬
ные следы. Собственно, с этого все началось — отцы
их работали вместе — отец девочки руководил клини¬
кой, в которой работал отец мальчика, и их обоих
пригласили в качестве консультантов в санаторий,
открывшийся в одном курортном городке, который
раньше принадлежал Польше, а после воссоединения
стал нашим — кажется, она сидела на террасе в шез¬
лонге, а может быть, мальчик сидел, а она проходила
мимо и улыбнулась или сказала что-то, и он увидел
на ее зубах мелкие черные точки — точь-в-точь такие
же, как у него, — зубной налет, который не сходил у
него, хотя он чистил зубы самым тщательным обра¬
зом. В первый момент это неприятно поразило его —
у девочки, с которой он даже боялся заговорить, и
вдруг такой же дефект, как у него! — это было на¬
столько невероятно, что на несколько дней она даже
перестала ему казаться таким недосягаемым суще-
Мост через Нерочь
227
ством, и, возможно, именно благодаря этому она об¬
ратила на него внимание, а может быть, просто она
почувствовала свою уязвимость, а в середине лета, в
самом разгаре его, когда мальчику казалось, что всю
свою жизнь он прожил в этом курортном городке, где
по вечерам из двухэтажных вилл (мальчик впервые
услышал это слово), отданных под санатории и дома
отдыха, из двухэтажных вилл, густо обсаженных зеле¬
нью, доносились звуки танго — не обычного, запи¬
санного на патефонные пластинки, а исполняемого
живыми музыкантами модного польского танго, —
мальчик даже боялся заглянуть туда, чтобы посмот¬
реть, как все это происходит, и только от одного сво¬
его соученика, высокого мальчика, который казался
ему тогда уже взрослым мужчиной, он смутно знал,
что происходит там, — соученик рассказывал ему,
как он танцует танго с бывшими польскими горнич¬
ными, и даже намекал, что он не только танцует с
ними, отчего у мальчика в сладком ужасе провали¬
лось сердце, — в середине лета они с девочкой поеха¬
ли кататься на лодке. Они ушли из дому, не сказав,
куда идут, — тогда мальчик еще был способен на ре¬
шительные действия, потому что он еще не научился
рассуждать, — как потом выяснилось, дома очень
беспокоились, особенно мать мальчика, — когда они
вернулись, она отчитала мальчика и объяснила ему,
что лодка могла перевернуться, и он мог утонуть, по¬
тому что он не умеет плавать, — с тех пор я страдаю
водобоязнью — все мои попытки научиться плавать
ни к чему не привели, потому что я все время должен
проверять, достают ли мои ноги до дна, а в тот полу¬
денный час слепящая зеркальная гладь озера была
пустынна, только вдалеке на берегу виднелась зеле¬
ная кладбищенская роща с белой каменной аркой,
увенчанной католическим крестом, — байдарка легко
скользила по воде — мальчик, никогда до этого не
8*
228
Леонид Цыпкин
ступавший в лодку, без всяких усилий орудовал вес¬
лом. Он орудовал веслом, как это делают заправские
гонщики, — по крайней мере, так мне кажется те¬
перь, когда я смотрю по телевизору какой-нибудь
спортивный репортаж, а девочка сидела напротив
мальчика, лицом к нему, так что ему были видны ее
пестрые ситцевые штанишки с двумя мокрыми пят¬
нышками на самом постыдном месте — возможно,
это были следы от водяных брызг, которые он иногда
поднимал веслом, — он старался не смотреть на ее
штанишки и на эти пятнышки, и это делало ее еще
более уязвимой в его глазах — в этот момент ему даже
стало жаль ее, и это чувство, вероятно, было похоже
на то, что принято называть нежностью, а однажды
вечером, когда он бродил по саду вокруг дома, где
они жили, надеясь, что, может быть, она еще не легла
спать и выйдет, он увидел в ее освещенном окне ос¬
лепительную белую статую. Это было мимолетно, по¬
тому что свет в комнате тотчас же погас, но это виде¬
ние бело-розового тела с еще более ослепительными
белыми маленькими полукружиями грудей, словно
светящееся изнутри, как алтарь или Джоконда, все
чаще посещает меня, а у мальчика лишь на секунду
перехватило дыхание — теперь он знал о ней все, ее
самая главная тайна принадлежала теперь ему, и ког¬
да через несколько дней вечером, накануне ее отъез¬
да, они сидели на диване в полутемной комнате и она
спросила его, любил ли он когда-нибудь раньше и не
делал ли он каких-нибудь гадостей, он соврал ей, по¬
тому что ему хотелось быть перед ней мужчиной и
пробудить в ней ревность, — он сказал, что у него
была такая история с девочкой, которая приходила
убирать к ним квартиру, и она отрезала от своей косы
пучок золотистых волос и подарила ему — он завер¬
нул их в бумажку и спрятал в свой кошелек — потом
он не раз доставал эти волосы и прикладывал их к
Мост через Нерочь
229
губам, хотя они жили в одном городе, — неужели это
та самая женщина, с которой я недавно ходил по Ле¬
нинграду, и она хорошо отработанным голосом про¬
фессионального гида рассказывала мне о памятных
местах города и показала дома, где, как предполагает¬
ся, жили герои Достоевского, с лисьим лицом, с жид¬
кими волосами — я даже не запомнил, какая у нее
была прическа, — с теми же мушиными следами на
зубах — у меня этого налета уже давно нет, просто
зубной камень — с непропорционально маленькими
ручками и высохшими пальчиками, на одном из ко¬
торых неизвестно каким образом удерживалось обру¬
чальное кольцо? — впрочем, теперь она не демонст¬
рировала его, а в первое время после замужества она
старалась держать свою руку так, чтобы это кольцо не
могло не броситься в глаза, и без конца повторяла:
«Мой муж, мой муж» — по ее словам, он был челове¬
ком необычайным и обожал ее, и она его, конечно,
тоже, и жизнь их была заполнена очень тонкими ин¬
теллектуальными интересами и такими же друзьями,
но при этом она многозначительно посматривала на
меня, словно все это ни в какой степени не должно
было отразиться на наших отношениях, которых уже
давно не существовало, потому что, когда после вой¬
ны она вернулась из Германии, куда она попала вме¬
сте с отцом, мне приходилось часто провожать ее на
окраину города, где они с отцом поселились в дере¬
вянном домике у какой-то своей подруги-старовер¬
ки, — рассказывали, что ходить там было небезопас¬
но — я пристально всматривался в каждый столб и в
каждый куст и мысленно подсчитывал, сколько до¬
мов еще осталось до ее калитки, а она в это время
вела нескончаемые разговоры о немецком искусстве
эпохи Возрождения и о религиозном мистицизме, к
которому она приобщилась, живя у своей подруги.
Утром, когда мальчик встал, было пасмурно, накра-
230
Леонид Цыпкин
пывало, и окно девочки было закрыто ставнями —
они уже уехали, но он все еще надеялся и бродил по
саду, а потом, когда открыли ставни, он влез на сколь¬
зкий от дождя деревянный карниз и, ухватившись за
наличник, заглянул в окно, но увидел лишь свое отра¬
жение — он спрыгнул на землю и снова принялся хо¬
дить по мокрому саду — по небу, задевая верхушки
деревьев, ползли тучи, и, наверное, все это называ¬
лось тоской, а потом, вернувшись в город, мальчик
стал часто бывать в четырехкомнатной квартире в
Доме специалистов — он находился как раз напротив
дома, в котором жила приятельница Тусика, — те¬
перь у мальчика тоже была девочка, и он мечтал о
том, как они с Тусиком доедут на трамвае до одной и
той же остановки и молча, по-мужски пожав друг
другу руки, разойдутся в разные стороны — каждый к
своему дому. Мальчику обычно открывала дверь мать
девочки, черная разговорчивая женщина — в семье
мальчика ее называли неприятной особой — вероят¬
но, потому, что она любила одеваться и от нее всегда
пахло духами, — немцы убили ее, потому что она
была еврейкой, — она проводила мальчика по ярко
освещенным комнатам с красными коврами на полу
и на стенах, и он старался как-нибудь побыстрей ми¬
новать их, чтобы не встретить отца девочки, — даже
когда его не было, дух его все равно незримо присут¬
ствовал здесь — наверное, он родился академиком —
крупный, с крупным породистым лицом, запрокину¬
тым вверх, как будто его подбородок был подперт ту¬
гим крахмальным воротничком, он, казалось, был со¬
здан для того, чтобы смотреть в зеркало, — не им ли
воображал себя мой отец, благородно раздувая нозд¬
ри перед зеркалом? — выступая на научных заседани¬
ях, он пересыпал свою речь латинскими терминами
вроде «summa summarum», или «volens-nolens», или
еще чем-нибудь в этом роде — недавно мы встрети-
Мост через Нерочь
231
лисъ с ним на одном очень узком совещании — он
снова сделал вид, что не замечает меня, хотя мы не
раз встречались за эти годы, но на этот раз я тоже
сделал вид, что не замечаю его, и даже, кажется, чуть
запрокинул лицо вверх, но я не уверен, что он заме¬
тил это. Черная разговорчивая женщина, от которой
приятно пахло духами, отводила полного рыхлого
мальчика с нездоровыми кругами под глазами в ком¬
нату девочки с секретером, на котором стояла на¬
стольная лампа, с тахтой, покрытой ковром, который
со стены переходил на тахту, а оттуда на пол, с узким
полированным шкафом, и девочка с длинными зо¬
лотистыми косами, в которые был вплетен голубой
бант, и это создавало интимную обстановку — маль¬
чик усаживался на тахту, а девочка на стул, а иногда
наоборот, но вспомнить, о чем они говорили, я не
могу, — одно можно твердо сказать — мальчик чув¬
ствовал себя взрослым, потому что в это время Тусик
находился, наверное, в доме напротив — однажды он
побывал там с Тусиком — маленькая квартира, ков¬
ры, полусвет и почему-то полати, с которых Тусик
что-то доставал, и в этом полусвете стриженая жен¬
щина в очках с близоруким прищуром и, кажется, с
веснушками на лице и даже на руках — даже во сне
она до сих пор уводит от меня Тусика. Но в общем
они вели себя очень чинно, как настоящие благовос¬
питанные дети, и только один раз, придя к девочке,
он застал у нее Леву Зайца — его подбородок не толь¬
ко выдавался вперед, но как-то еще и заострялся
кверху, сходясь с кончиком приплюснутого носа, как
у Плюшкина или у Иуды, и дышал он громко, с сопе¬
ньем, словно у него был хронический насморк или
аденоиды, но он прыгал в воду солдатиком — в крас¬
ных плавках, смуглый, с резиновой шапочкой на го¬
лове и так же великолепно плавал, даже, кажется,
баттерфляем, по пояс выводя из воды свое смуглое
232
Леонид Цыпкин
тело, — летом он жил в том же курортном городке —
там был специальный бассейн — мальчик ходил туда
учиться плавать, его даже специально обучали — тео¬
ретически он знал все движения — лежа на постели,
он проплыл не один километр и кролем, и брассом, и
даже баттерфляем, но в бассейне он сразу поджимал
под себя ноги, словно защищал свой живот от смер¬
тельного удара, так что водобоязнью он страдал уже
тогда — просто мне хочется все свалить на маму —
так легче жить, когда есть виновник, а Лева Зайц
прыгал солдатиком, а иногда даже прогнувшись, от¬
ставив назад руки, словно парящая птица, и потом
долго плыл под водой, уплощенно, как лягушка, в
красных плавках, под прозрачным зеленым стеклом,
и девочка тоже хорошо плавала, но ей было, конечно,
далеко до него, и мальчику часто представлялось, как
девочка и Лева Зайц вместе плывут куда-то — они
уже далеко от берега, и ей отказывают силы, и тогда
Лева Зайц спасает ее — мальчик старался не додумы¬
вать, как это происходит, потому что Лева Зайц дол¬
жен был для этого обхватить ее одной рукой, но нео¬
пределенность была еще страшнее, а иногда мальчик
воображал себя Томом Сойером, а ее — Бэкки Тэ-
чер — они заблудились в пещере, полная тьма, он
зажигает свечку — они вдвоем, вокруг никого, она
дрожит от страха, она полностью в его власти, и эта
ее беспомощность и сознание своей власти над ней
рождали в нем чувство жалости — нежности к ней, и
наряду с этим еще какое-то другое чувство, непонят¬
ное, но захватывающе-сладкое и оттого запретное —
почему Том Сойер не воспользовался им? — пример¬
но такое же чувство мальчик испытал, будучи еще со¬
всем маленьким, — в жаркий полдень, в хвойном
лесу, неподалеку от дачи, которую они снимали, —
почему-то он остался один, может быть, на несколь¬
ко минут, а может быть, и дольше — под крупной
Мост через Нерочь
233
раскидистой елью, а может быть, на ее нижней ветви,
он увидел зеленую лягушку, даже не лягушку, а лягу¬
шонка, потому что, когда он подошел вплотную, ля¬
гушка даже не попыталась убежать от него, — может
быть, она была мертвая? — он взял какой-то сучок и
потрогал ее — лягушка не пошевелилась, но, навер¬
ное, все-таки она была жива, только больна, пожа¬
луй, но тут пришли взрослые и позвали его — весь
день он думал об этой лягушке, ему казалось, что он
мог с ней еще что-то сделать, но что именно, он не
знал, к этой запретно-сладкой мысли примешивался
запах сухой, жаркой хвои, а когда он пришел туда на
следующий день, лягушки уже не было — впрочем,
он не был уверен, что это была та самая ель — он еще
несколько раз приходил на это же место и даже сле¬
дующим летом, когда они снова жили там на даче, —
точно такое же чувство он испытывал впоследствии
при виде оставленного без призора плачущего мла¬
денца, и иногда даже мечтал о подкидыше — нечто
подобное я испытываю теперь, оставаясь наедине с
неохраняемым государственным имуществом.
«До свидания», — сказал он девочке с длинными
золотистыми косами, стоявшей среди толпы вместе с
матерью в подъезде Дома специалистов. Наверное,
она снова улыбнулась ему, и кто-то из них, а может
быть, оба они сказали друг другу: «Мы еще увидимся».
8
На улице было светло, как днем, и мальчик даже
не оглянулся на два железных столба с незатейливым
узором, подпиравшие козырек над подъездом дома,
где он жил, — сверху с балкона было видно, что ко¬
зырек этот покрыт ржавым железом, точно таким, ка¬
ким были покрыты крыши домов, — сколько раз в
засыпанном снегом деревянном домике он вспоми-
234
Леонид Цыпкин
нал вход в свой дом — хозяйка оставила им только
две железные кровати и один стул, а из кухни доно¬
сился запах жарившейся на свинине картошки — од¬
нажды, когда хозяйки не было дома, мать мальчика
открыла маленький висячий замок, которым хозяй¬
ка запирала от них кухню, — но и мать мальчика, и
бабушка, и сам он знали, куда она прячет этот клю¬
чик, — они с мамой вошли в кухню, и она, руковод¬
ствуясь каким-то безошибочным чутьем, а может
быть, она уже и раньше заприметила это место, про¬
сунула руку за какую-то занавеску и достала оттуда
несколько картофелин, розовых, упругих, немерзлых,
и мальчик тоже захватил пару картофелин, и ему хо¬
телось взять еще, но ему казалось, что он слышит
шаги хозяйки и что она уже стоит в дверях кухни —
это было похоже на ожидание выстрела в спину —
замочек почему-то долго не хотел защелкиваться, и
ключ застрял, но, наверное, они все-таки оставили
какие-то следы, а может быть, хозяйка вела счет сво¬
им картофелинам — вечером она раскричалась снача¬
ла на кухне, а потом ворвалась к ним в комнату с
криком: «Понаехали, окаянные, золото понавозили и
еще воруют!» — а мама мальчика в ответ повторяла
одно и то же: «Вы что, с ума сошли?» — и с тех пор он
понял, что его мама может врать, а второе слово, ко¬
торое обозначало то, что она сделала накануне, и он
помогал ей, он даже мысленно боялся произнести,
настолько это не вязалось с его представлением о
маме, но насчет «окаянных» и «золота» хозяйка кри¬
чала еще и до этого и после этого снова повторяла то
же и грозила выбросить их на улицу, а ночью маль¬
чик укрылся шуршащим рыжим плащом отца, пото¬
му что отец в это время находился на излечении в
психиатрической больнице, — особенно неприятно
было, когда он касался голого тела, — сколько раз
мальчик вспоминал этот крытый козырьком, опира-
Мост через Нерочь
235
ющимся на два железных столба, вход в свой дом, ши¬
рокую каменную лестницу, пахнувшую кошками, —
эта лестница не раз снилась ему: он поднимается по
ней, но почему-то минует второй этаж и оказывается
на площадке третьего, последнего этажа — он всегда
немного завидовал жившим на третьем этаже, потому
что с балкона третьего этажа было видно больше до¬
мов, чем с его балкона, и, кроме того, они видели бал¬
кон мальчика, как на ладони, а он только мог догады¬
ваться, что у них там происходит, —■ он оказывается
на площадке третьего этажа и звонит, но ему долго не
отпирают дверь, а потом открывают, и он долго бро¬
дит по квартире — расположение комнат точно такое
же, как и у них, но в каждой комнате живет семья —
настоящая коммунальная квартира, а у них только
две подселенных семьи, но все-таки они этажом
выше, и он мечтает добраться до их балкона и даже,
кажется, выходит на балкон, а когда однажды вечером
в газете он увидел снимок своего города, находивше¬
гося тогда в глубоком немецком тылу, но снятого с
птичьего полета, с наших самолетов, он попытался
найти тот квартал, где они жили, — к тому времени он
уже знал, что дом их сгорел, да и весь квартал тоже, но
он продолжал рассматривать снимок, пытаясь узнать
хотя бы соседние кварталы или какое-нибудь другое
знакомое место, — ему казалось, что во всем виноват
тусклый свет коптилки, — он приблизил фотографию
к самым глазам, так что вся она оказалась состоящей
из перемежающихся между собой темных и светлых
точек — следов типографского клише, а потом, когда
после войны они вернулись в свой город, он пошел
на то место, где была их улица, и среди груды кирпи¬
чей пытался найти остатки железных столбов, подпи¬
равших козырек над входом в их дом, — весь центр
города представлял собой сплошные груды кирпичей,
среди которых лишь иногда возвышались пустые ко-
236
Леонид Цыпкин
робки или кирпичные стены с прилепившимися гол¬
ландскими печками и развевающимися на ветру обо¬
ями, а потом груды кирпичей убрали и на том месте,
где находился их квартал и соседние кварталы, сдела¬
ли центральную площадь города — огромное залитое
асфальтом пространство с возведенным посередине
деревянным помостом для членов правительства и с
бронзовой статуей Сталина, которую однажды ночью
ликвидировали, но основание ее оказалось настолько
глубоко и прочно врытым в землю, что в течение еще
нескольких ночей раздавались глухие взрывы — его
доставали по частям, словно корни сломанного зуба.
Мальчик забыл оглянуться на подъезд своего дома,
но почему я до сих пор помню полутемную улицу с
глянцевитым булыжником и с пляшущими тенями
приближающихся пожаров и молчаливый, темный
трехэтажный дом, ожидающий своей участи, с выхо¬
дящим во двор и потому не видимым с улицы окном
каморки, в которой, сидя на кровати, тихо молилась
Стефанида — не то перед образом божьей матери с
младенцем, не то перед фотографией своей племян¬
ницы, а в темной столовой на массивных высоких
стульях с соломенной сеточкой на спинках сидели
наши знакомые с Интернациональной улицы, поста¬
вив на пол рядом с собой свои аккуратные кожаные
саквояжи, — высокий лысый старик с орлиным но¬
сом, его жена, еще нестарая интеллигентная женщи¬
на, черты лица которой я никак не могу вспомнить, и
их дочь, перезрелая девица с узким, как у отца, ли¬
цом, в пенсне и с немецким именем Эльза — всех их
убили в гетто, а может быть, Стефанида уже бродила
неслышной тенью по квартире, открывая шкафы и
чемоданы, — уже после войны кто-то рассказывал,
что она, захватив какие-то вещи, ушла в деревню к
каким-то своим родственникам, но она уже не могла
ходить из-за отеков и вскоре умерла — мама до сих
Мост через Нерочь
237
пор не может ей простить этого — неужели где-то еще
могли сохраниться наши вещи — клетчатый плед,
которым укрывался Тусик, или бинокль, который
мальчик так и не взял с собой? — это так же неправ¬
доподобно, как обнаружить вдруг труп Гомера или
Александра Македонского. Так почему же было свет¬
ло, как днем? Наверное, это было уже возле объятого
пламенем дома Гецова, на углу двух улиц, там, где за¬
ворачивал трамвай, как раз напротив того места, где
позавчера они с Тусиком, стоя в толпе людей, слуша¬
ли заикающийся голос из черного репродуктора. Ге¬
цова давно уже не было в живых, но в семье мальчика
дом этот, так же как и дом Туников, называли по
имени его бывшего владельца — в этом доме жил
когда-то доктор Минц — о нем в семье мальчика по¬
стоянно рассказывали одну и ту же историю, как к
нему на прием пришла какая-то женщина и на его
вопрос: «На что жалуетесь?» — сказала ему, что когда
она дышит, то ей больно, на что он ей сказал: «Так не
дышите», — эта история, кажется, пошла от дедушки,
который был знаком с Минцем, потом после смерти
дедушки ее рассказывала бабушка, потом моя мама и
тетка, и когда теперь кто-нибудь говорит, что ему
больно нагибаться или ходить, то мама или тетка го¬
ворят: «Так не нагибайтесь или не ходите, как сказал
бы доктор Минц», и я тоже не один раз повторял эту
историю моему сыну, и он, наверное, тоже передаст
ее своим детям, если они у него будут — настоящая
эстафета поколений! — дом Гецова, в котором жил
когда-то доктор Минц, горел, объятый пламенем со
всех сторон. Дом этот был четырехэтажный, да еще
стоял на возвышенном месте — самый высокий в
этом квартале — слуховое окно дома, в котором жил
мальчик — он поднимался на чердак со Стефанидой,
когда она ходила туда развешивать белье, и, взобрав¬
шись на какую-нибудь рухлядь, ухватившись руками
238
Леонид Цыпкин
за нагретое солнцем шершавое железо, выглядывал в
слуховое окно — так вот, это окно располагалось как
раз на уровне четвертого этажа дома Гецова, а все ос¬
тальные крыши внутри их квартала располагались
настолько ниже, что их можно было вообще не при¬
нимать во внимание, но дом Гецова! — впрочем,
мальчик успокаивал себя тем, что дом Гецова стоит
на возвышенности, а если бы он стоял рядом с их до¬
мом, то еще неизвестно, не оказались бы они одного
роста, тем более что в доме, где жил мальчик, были
очень высокие потолки, так что их три этажа вполне
могли бы оказаться такими же, как четыре гецовс-
ких, — встречаясь с людьми, преуспевающими в
жизни, я утешаю себя мыслью, что я все равно умнее
и способнее их, — и вот теперь он горел — скелет,
объятый пламенем, и, наверное, скоро он должен
был рухнуть, — они шли посередине улицы, потому
что противоположный дом с укрепленным на его углу
репродуктором тоже горел, но он был двухэтажным —
раскаленные головешки с сухим треском падали на
мостовую, вдребезги раскалываясь и извергая снопы
искр, — было жарко, как будто приоткрыли дверцу па¬
ровозной топки, и от дыма слезились глаза, и дальше
по улице Розы Люксембург тоже горели дома, постре¬
ливая головешками, и только на улице Островского
возле дома профессора Ойзермана было темно и
прохладно — они остановились как раз под самым
балконом Ойзерманов, и мальчик вдруг понял, что
была поздняя летняя ночь, но Ойзерманов не было
дома, — наверное, они уже тоже ушли, и кто-то из
знакомых, проходивших по тротуару под балконом
Ойзерманов, окликнул их, и они тоже кого-то узнали
и перебросились с ними несколькими фразами. По
такой же темной и молчаливой улице они спустились
к реке и пошли по деревянному мосту — в черной,
еще не успевшей обмелеть Нерочи отражались огни
Мост через Нерочь
239
пожаров, пылавших где-то там, наверху — в дни праз¬
дников Москва-река точно так же отражает огни са¬
лютов, потому что воде все равно, что отражать, — по
главной аллее городского парка в обступившей их
тьме слышалось шарканье чьих-то ног, из боковых
аллей неожиданно появлялись темные фигуры, и та¬
кие же фигуры двигались по главной аллее и затем по
молчаливым немощеным улицам, расположенным за
парком, мимо глухих деревянных заборов и одно¬
этажных домишек с маленькими черными окнами, в
которых уже тоже дрожали багровые блики, и только
когда они вышли на шоссе, не на Московское, пото¬
му что оно должно было быть самым опасным, а на
другое, но тоже ведущее на восток, только тогда маль¬
чику стал окончательно ясен смысл этого шарканья и
темных фигур, появлявшихся из боковых аллей и бо¬
ковых улиц — по обочинам шоссе, справа и слева,
тянулись нескончаемые вереницы людей, уходивших
из города, — с портфелями, с маленькими чемодана¬
ми и с сумками в руках, с велосипедами, на которых
было что-то навьючено (мальчик вполне мог не сда¬
вать велосипед — как бы он пригодился сейчас!), с
детскими колясками, в которых везли не то детей, не
то вещи, а может быть, и то и другое, многие с деть¬
ми на руках или ведя их за руку — мальчик никогда
не думал, что в их городе живет столько людей, и его
даже охватило чувство гордости за свой родной го¬
род — можно было подумать, что люди идут на про¬
гулку, или на маевку, или на демонстрацию — только
странно — почему под покровом ночи? — многие ок¬
ликали друг друга, узнавали, справлялись о ком-то —
самое главное было не потерять друг друга — мать
мальчика и сам он служили как бы связующим звеном
между отцом и бабушкой, потому что отец все время
отрывался от них и уходил куда-то вперед, — впос¬
ледствии, когда уже все стало ясно и отец мальчика,
240
Леонид Цыпкин
лежа на полу в кишевшей клопами комнате, которую
им уступили хозяева, жители одного из провинциаль¬
ных среднерусских городов, куда они попали в жар¬
кие июльские дни, лежа на полу и шурша рыжим
плащом, которым он укрывался, тряс по ночам кро¬
вать, на которой спали вповалку мальчик, его мать и
бабушка, а днем пожирал огуречную кожуру, ежеми¬
нутно подбегал к окну и, увидев военных, начинал
метаться по комнате с криком: «Это идут за мной!» —
и считал, что его выискивает заведующий местным
горздравотделом Татанов, так что это имя стало даже
нарицательным в семье мальчика, когда хотели изоб¬
разить несуществующую опасность, — когда уже все
было ясно, мать мальчика говорила, что это его стрем¬
ление вперед, этот безудержный бег его были первым
признаком начавшегося психоза — бабушка же шла
позади, нормальным прогулочным шагом — в семье
мальчика считалось, что бабушка любит гулять, —
впоследствии бабушка не один раз с гордостью гово¬
рила, что только благодаря этому она сумела пройти в
свои семьдесят лет эти тридцать шесть километров, и
все подтверждали это; быстроту ее шага, кроме того,
может быть, сдерживала мысль о том, что Тусик так и
не заехал за ними и, значит, остался в городе, и все
они, кроме отца мальчика, пристально вглядывались
в обгонявшие их грузовые машины — не было ли там
Тусика? Стояли самые длинные дни и самые корот¬
кие ночи — за спиной их багровело зарево горящего
города, а впереди, на востоке, уже светлело, запах
дыма, по временам еще догонявший их, смешивался
с запахом раннего дачного утра — впрочем, так рано
мальчик никогда не поднимался, он мог только дога¬
дываться, что это должно быть так, — по обочинам
шоссе двигались вереницы людей, а между ними, по
самому шоссе, обгоняя их, шли грузовые машины —
в кузове их на скамейках сидели темные неподвиж-
Мост через Нерочь
241
ные фигуры в фуражках — среди шедших по обочи¬
нам прошел слух, что это была не то милиция, не то
части НКВД, — мальчик то и дело догонял отца, и
пока они, чуть отступив в сторону, ждали бабушку и
маму, мальчику казалось, что вереница людей сейчас
кончится, и его охватывал страх, что они окажутся
последними, и отец нетерпеливо кричал: «Скорей,
скорей!», а мама кричала ему, что бабушка не может
так быстро ходить, но он, не дождавшись их, снова
бежал вперед. Грузовые машины прошли — между
двумя вереницами идущих, громыхая по асфальту,
ехали запряженные лошадьми двуколки — не то ору¬
дия, не то полевые кухни с темными на фоне светло¬
го неба, молчаливо ссутулившимися фигурами бой¬
цов в пилотках — из уст в уста стала передаваться
брошенная кем-то фраза, что это отступают наши вой¬
ска, но говорили об этом почти шепотом, потому что
считалось, что границы наши неприкосновенны, —
какая-то старуха с растрепанными седыми волосами
побежала за двуколкой — она отчаянно жестикулиро¬
вала, умоляя о чем-то, но ехавшие сидели все так же
молча, не шевелясь, — тогда она побежала за какой-
то другой повозкой и даже попыталась взобраться на
нее, но ехавшие все так же молча сидели, слегка ссу¬
тулившись, — тогда она стала кидаться от одной по¬
возки к другой, так что казалось даже, что она это
нарочно разыгрывает, а потом она остановилась по¬
середине шоссе, между повозок, бесстрастно объез¬
жавших ее, и, воздев руки к небу, стала громко при¬
читать — легкий предутренний ветерок развевал ее
седые космы — кто-то сказал, что она, наверное, су¬
масшедшая, и только впоследствии мальчик понял,
что она была еврейкой. А когда небо совсем просвет¬
лело и стало ясно, что предстоит жаркий и безоблач¬
ный день, и войска уже почти прошли — мимо иду¬
щих с грохотом проносились лишь шальные повозки,
242
Леонид Цыпкин
догоняя своих, словно отставшие на параде, — над
шоссе появились самолеты. Они летели низко, на
бреющем полете, серебрясь в лучах еще не видимого
солнца, в вырезе фюзеляжа отчетливо вырисовыва¬
лись фигуры летчиков в шлемах — они проносились
над шоссе, уходили в сторону, потом снова возвраща¬
лись — послышались короткие пулеметные очереди,
и многие из шедших по шоссе бросились в сторону, и
семья мальчика тоже кинулась в какой-то лесок. С
ними было еще несколько человек, кажется их знако¬
мых, с которыми они встретились в начале пути, по¬
том расстались, а потом снова встретились, потому
что по пути то и дело встречались знакомые, словно
во время демонстрации или народного гулянья, и
когда в лесу возле самого уха мальчик услышал эти
короткие свистящие звуки «фьюить», как будто кто-
то легонько пощелкивал кнутом или подманивал со¬
баку, он не удивился, потому что много раз слышал
их, когда смотрел «Семеро смелых» или «Тринад¬
цать», и именно такими представлял себе их, и толь¬
ко крикнул: «Ложитесь!», потому что из книг и филь¬
мов знал, что в таких случаях полагается делать, —
взрослые, подчинившись его команде, бросились на
землю, положив возле себя портфели, и мальчик
впервые понял, что такое утренняя роса. В полутем¬
ном еще, предрассветном лесу, где-то вдалеке, между
стволами деревьев, промелькнуло несколько серых
фигур — не то военных, не то милиционеров, потом
все стихло, и когда они снова вышли на шоссе, кто-
то сказал им, что они попали в перестрелку между
пограничниками и немецкими парашютистами, пе¬
реодетыми в форму милиционеров, — не с тех ли
самолетов, которые летали над шоссе, сбросили этих
парашютистов? — впоследствии мальчик узнал, что
это называется десантом и что немцы широко пользо¬
вались этой тактикой, — значит, они столкнулись ли-
Мост через Нерочь
243
цом к лицу с настоящими немцами — интересно, ка¬
кие у немцев были лица? и как они могли легко по¬
пасться в руки к немцам, но этим передовым груп¬
пам, видимо, было не до гражданского населения,
хотя, как он узнал впоследствии, уже на следующий
день немцы возвращали людей в город, который к
этому времени уже был занят ими, и мальчик потом
не один раз представлял себе, как их семью вместе с
остальными попавшимися возвращают под конвоем в
город — немецкие солдаты в касках с выступающим
массивным подбородком и с бесцветными арийски¬
ми глазами загоняют их прикладами автоматов с
примкнутыми ножевыми штыками за колючую про¬
волоку, на них нашивают желтую звезду, а дальше
уже страшно было додумывать, потому что профессо¬
ра Ойзермана, так и не ушедшего из города, — очень
полного человека с лысиной, которую наискосок пе¬
ресекала тщательно примазываемая прядь волос, от¬
чего еще больше подчеркивалась лысина, — его вы¬
зывали к дедушке накануне его смерти, он молча
щупал его пульс, и все ждали его решающего слова —
как немцы профессора Ойзермана заставили чистить
уборные голыми руками, и он, наверное, задыхался, а
потом с ним сделали такое, о чем даже не говорили
вслух, и только уже потом его убили, и то же самое
могли сделать с его отцом, хотя он, наверное, до это¬
го покончил бы с собой, потому что он уже пытался
это сделать, когда мальчик был еще совсем малень¬
ким, — отца привезли и положили на кровать с боль¬
шим пружинным матрацем — у него был поврежден
позвоночник — он бросился в пролет лестницы, ког¬
да его вели с допроса или на допрос, — он дал такие
фантастические показания, что даже там это показа¬
лось подозрительным — у него уже начинался психоз,
и его выпустили — он лежал на кровати, не замечая
окружающих, и твердил, что он уже никогда больше
244
Леонид Цыпкин
не встанет. Солнце уже давно поднялось, и было жар¬
ко, и хотелось пить, и тогда на шоссе стали появлять¬
ся колонны людей в поношенной серой одежде, с
давно не бритыми серыми лицами, с коротко остри¬
женными волосами — каждую колонну сопровождало
несколько бойцов с винтовками на плече, — обгоняя
идущих по обочинам, колонны скрывались за пово¬
ротом, а когда солнце стояло уже высоко в небе, по¬
чти над самой головой, и нещадно палило, и во рту
пересохло от жажды, и мальчик научился спать на
ходу, на обочинах шоссе стали появляться первые
спящие — люди в поношенной серой одежде, с давно
не бритыми серыми лицами — они лежали на боку, с
чуть согнутыми в коленях ногами, и только на виске
виднелась маленькая, круглая, уже подсохшая ранка с
запекшейся струйкой крови, теряющейся где-то в
щетине, — идущие вдоль шоссе молча обходили их,
но, обходя, не отрывали от них взгляда и потом еще
долго оглядывались, как бы стремясь запечатлеть в
памяти их черты, — точно так же проходили когда-то
мимо гроба первого секретаря в клубе Совторгслужа-
щих — вначале все думали, что это немцы, но небо
было чисто, и не слышалось никакой перестрелки, а
потом распространился слух, что это конвоиры при¬
стреливают тех, кто не может быстро идти и отстает
от колонны.
9
Ранней весной из подворотни одного из домов на
Кропоткинской улице не торопясь вышел мужчина
среднего роста, полный, с лицом не то помятым, не
то обрюзгшим, и, остановившись в воротах, обвел
улицу взглядом человека, только что родившегося на
свет. В его добротном портфеле рядом с папками и
книгами стоял пузырек со спиртом — черта с два! —
Мост через Нерочь
245
он правильно сделал, что не отдал его этому пьянчу-
ге-слесарю — таким типам, как он, вперед ничего
нельзя давать, а кроме того, тот все равно забыл бы
до завтра — и так ему пришлось собственной рукой
записать на грязном листе бумаги, покрывающем
стол, на котором стояли опорожненная поллитровка
и мутный граненый стакан и лежали остатки лукови¬
цы и корка хлеба, свое имя и отчество и время, на
которое он назначил свой приход, — имя он написал
свое, потому что на вопрос пьянчуги «Как тебя драз¬
нят?» он в первую секунду растерялся, а отчество —
первое попавшееся, но оно оказалось производным
от имени пьянчуги, так что тот, скверно улыбнув¬
шись, сказал ему: «Значит, сыном мне будешь?» —
они были примерно одного возраста — и, многозна¬
чительно покосившись на портфель, не поворачивая
головы, потому что он лежал вдрызг пьяный да еще с
гриппом, спросил: «Чего там у тебя в чемодане?», но
черта с два дал он ему этот пузырек, а когда он услы¬
шал про точное время даже с какими-то минутами,
которое назначил пришедший, он, все так же брезг¬
ливо улыбнувшись, сказал: «Как скорая помощь», но
пришедший по своей профессиональной привычке
положил кончики пальцев на тяжелое мускулистое
запястье лежащего — рука у него была горячая — на¬
верное, у него действительно был жар, — а пульс
жесткий, как туго натянутая струна, — пульс склеро¬
тика и гипертоника. Впрочем, все это могло быть и
на следующий день, когда наконец произошло то,
чего он так хотел, — женщина ушла чуть раньше, что¬
бы не выходить вместе, а он зашел в котельную, где
тот, уже выздоровевший, возился с чем-то или делал
вид, что возится, — уже хмельной, он посмотрел на
вошедшего тяжелым любопытным взглядом — пока
они были там, он несколько раз подходил к двери и
один раз даже, кажется, попробовал ее — вошедший
246
Леонид Цыпкин
отдал ему пузырек, а тот увязался за ним и просил
подлечить его приятеля — все это могло быть и на
следующий день, потому что с чего бы он стал смот¬
реть вокруг себя глазами только что родившегося че¬
ловека, хотя, с другой стороны, когда выходишь из
комнаты на улицу, или даже входишь в трамвай, или
вообще переходишь из одного состояния в другое,
всегда смотришь вот так вот.
Войдя в метро, человек влился в поток людей —
люди спускались по эскалатору в несколько рядов,
тесно прижатые друг к другу, словно обреченные, ко¬
торых по конвейеру доставляли к месту уничтожения,
и среди них человек в добротной, но уже не очень
новой шубе, с каракулевым, как у артистов, воротни¬
ком и в каракулевой шапке-конфедератке с опущен¬
ными наушниками, придающей ему, несмотря на
лицо еврейского типа, странное сходство с пленным
немцем — уже с самого верха эскалатора взгляду его
открылся подземный вестибюль станции метро, ки¬
шащий людьми, и одновременно стали видны тяже¬
лые, чуть покачивающиеся от движения воздуха люст¬
ры — все ближе и ближе, словно с самолета, идущего
на посадку, — наверное, это было метро «Автозавод¬
ская», потому что только там такие высокие своды,
позволявшие сразу же увидеть всю платформу, — ни¬
какой весны еще не было — зима в самом разгаре, на
улице мело — человек просто возвращался с работы
домой. Опустившись вниз, он попал в человеческий
круговорот — встречный поток людей то и дело увле¬
кал за собой его портфель, он с трудом выдергивал
его. Пройдя подземный вестибюль, человек начал
подниматься по ступенькам, ведущим к переходу, —
скорей всего, это было метро «Таганская» или «Пло¬
щадь Свердлова» — значит, часть пути он уже про¬
ехал, а может быть, только что спустился в метро и
сразу же направился к переходу — навстречу ему
Мост через Нерочь
247
спускались портфели, хозяйственные сумки, авоськи
с апельсинами и батонами, брюки, в меру и не в меру
узкие, расклешенные, потрепанные, женские сапож¬
ки всех видов и фасонов, ноги, обтянутые чулками,
мини-юбки. Среди спускающихся он увидел строй¬
ную, модно одетую девицу в очень короткой меховой
шубке, брюках на молнии, идущей сбоку, в замшевых
низких сапожках, тоже на молнии, с сумкой через
плечо — человек чуть замедлил шаг, провожая ее
взглядом, — еще минута, и она исчезнет. Расталкивая
идущих, он догнал ее, что-то шепнул ей на ухо, она
засмеялась, он взял ее под руку, и вот они уже в полу¬
темной комнате, она сидит в кресле в своем костюме,
стилизованном под комбинезон, подчеркивающем ее
фигуру, а он устроился на ковре у ее ног — замшевые
полусапожки он уже снял с нее и теперь начал рас¬
стегивать молнию, идя снизу вверх, — чем выше под¬
нималась его рука с застежкой, тем медленней стано¬
вились его движения, а когда, достигнув ее бедра, он
наклонился к прорези и приблизил свои губы к ее
телу, словно погружаясь в теплую ванну, его толкну¬
ли, кто-то раздраженно сказал ему что-то, он стоял
на ступеньках, мешая проходу. Теперь он шел по мо¬
стику с перилами, а внизу проплывали крыши ваго¬
нов — поезд, быстро наращивая скорость, с грохотом
исчез в тоннеле — в черноте его еще виднелись крас¬
ные сигнальные огни — человек подошел к противо¬
положной стороне мостика и, опершись на перила,
посмотрел вниз на черную колею со стальными нака¬
танными рельсами — на них пока еще неуверенно
дрожали блики — из черноты тоннеля надвигались
два прожектора — поезд стоял, далеко не дотянув до
конца платформы, и это казалось странным — сто¬
ящий поезд и длинный неприкрытый отрезок пути —
возле одного из вагонов темнела небольшая толпа —
со всех сторон бежали люди — толпа увеличивалась
248
Леонид Цыпкин
на глазах — человек тоже побежал — протиснувшись
сквозь толпу, он увидел лежащего на асфальте в луже
темной крови мужчину с отрезанными ногами — лох¬
мотья одежды были впрессованы в мясо, а кисть руки
судорожно сжимала портфель, лицо трупа было чер¬
ным — наверное, его убило электричеством, но все
это было не сейчас, а однажды летом, поэтому ему
так легко было бежать, а сейчас человек спускался по
лестнице в своем тяжелом добротном пальто, с порт¬
фелем в руках — маленькая частица среди огромного
потока подобных себе. Вдоль края платформы в не¬
сколько рядов стояли ожидавшие поезда, и он влился
в этот новый, на секунду остановившийся поток —
взгляд его невольно упал на облицовку стены — бе¬
лый мрамор, пересеченный по горизонтали черной
кафельной лентой, — автобус с траурной каймой
медленно двигался по главной улице города, за ним
целый кортеж машин — на каком-то перекрестке ми¬
лиционер даже перекрыл движение, чтобы пропус¬
тить похоронный проезд.
10
«Какая у него мягкая рука... как у живого», — ска¬
зала какая-то женщина, поправив руку отца, — траур¬
ная процессия остановилась напротив серого дома —
из автобуса хорошо были видны окна квартиры — че¬
тыре окна и балкон с пузатыми колоннами из ноздре¬
ватого известняка. «Говорят, это бывает только у тех,
кто прожил свою жизнь очень чисто», — сказала дру¬
гая женщина, а кто-то третий постучал в кабину во¬
дителя: «Поехали», — и автобус тронулся, а за ним
вся процессия.
На кладбище было полно снега — на улицах он
уже таял под лучами весеннего солнца, а здесь люди
утопали по колено в снегу. Вокруг свежевыкопанной
Мост через Нерочь
249
могилы, на земляной насыпи плотным кольцом раз¬
местились провожающие, кто-то попытался влезть на
насыпь, но, не удержавшись, сполз назад, некоторые
примостились на соседних оградах, остальные не¬
большими кучками или поодиночке стояли поодаль
на утоптанных местах, вполголоса ведя деловой раз¬
говор. Над гробом один за другим выступали орато¬
ры, они говорили громко — это было видно по их ар¬
тикуляции и жестам, но не было слышно ни одного
слова, а в промежутке между выступлениями орато¬
ров во всю мощь звучал фальшиво исполняемый тра¬
урный марш Шопена — человек стоял рядом с мате¬
рью возле самого гроба, поддерживая ее под руку,
однако делал он это как-то неестественно — чувство¬
валось, что это для него непривычно. Остальные близ¬
кие — его жена, родственники, друзья — находились
тут же, возле самого гроба, однако улавливалась ка¬
кая-то невидимая дистанция, отделявшая их от че¬
ловека с матерью, — тем самым как бы молчаливо
подчеркивалась наибольшая близость этих двоих к по¬
койному и их право на особое положение. Небо заво¬
локло тучами, шел редкий снежок — он ложился на
лицо покойного, на его костюм — отец всегда боялся
холода — выходя зимой на улицу, он поднимал ворот¬
ник своей старомодной шубы, и мать тоже боялась,
что он простудится, — во время болезни отца форточ¬
ку открывали в соседней комнате, а из той комнаты
открывали дверь в комнату, где лежал отец, — новую
шубу с удлиненным, как у артистов, каракулевым во¬
ротником отец успел поносить всего несколько меся¬
цев, она очень шла сыну, и сегодня он надел ее под
предлогом кладбищенского ветра, исподтишка бро¬
сив на себя взгляд в зеркало, стоящее в передней. Он
беспокойно искал кого-то глазами, иногда даже вы¬
тягивая шею или приподнимаясь на цыпочки, — он
старался делать это незаметно, потому что в такую
250
Леонид Цып кин
минуту это не полагалось, — пока не встретился гла¬
зами с высокой девушкой с чуть раскосыми глазами и
пышными черными волосами, выбивающимися из-
под меховой шапочки, — она стояла чуть поодаль,
позади толпы, окружавшей могилу, — поймав на
себе его взгляд, она опустила глаза, а потом и вовсе
отвернулась в сторону, как будто они даже не были
знакомы.
11
Низкое утреннее солнце заглянуло через ветровое
стекло, ослепив его, так что он опустил защитный
козырек — обычно на этом месте, рядом с водителем,
сидел отец — весь уйдя в свою шубу с поднятым во¬
ротником, он сидел, чуть повернувшись к сыну, слу¬
шая и не слушая его, потому что он всегда был занят
своими мыслями, а может быть, ему просто мещал
поднятый воротник — он то и дело протирал рукой
запотевшие очки, не снимая их, когда же он снимал
их, было видно, что у него глаза навыкате — в них
сквозило выражение беспомощности, а с подбородка
свисали две дряблые складки, как у боксера, — лицо
его уменьшилось за последние годы, так что оно со¬
всем пряталось в поднятом воротнике, — сын расска¬
зывал ему о столичных новостях, небрежно называя
фамилии ученых, чьи доклады он слушал или с кото¬
рыми встречался на заседаниях, и с таким же чув¬
ством превосходства он рассказывал отцу об открытии
новой станции метро или о какой-нибудь театральной
премьере, как будто это было его собственной заслу¬
гой, а отец протирал очки и рассеянно покачивал го¬
ловой, не то в такт речи сына, не то в такт собствен¬
ным мыслям — сукно его каракулевого воротника
снаружи было прострочено множеством стежков. В
этот ранний час воскресного зимнего дня улицы го-
Мост через Нерочь
251
рода были почти пустынны — в воскресные дни в это
время мать обычно еще не вставала, Настя, уже по¬
бывав на рынке, возилась на кухне, делая заготовки к
обеду, меню которого было тщательно обсуждено уже
с вечера, а они с отцом уже выходили из дома — в
магазинах у отца были знакомства, наверное потому,
что он лечил кого-нибудь из работников прилавка, —
сын нес сумку с продуктами, потому что отцу нельзя
было носить тяжести, хотя портфель, с которым он
ходил на работу, а потом на обратном пути заполнял
его бутылками с кефиром или банками с консервиро¬
ванным компотом, был, наверное, намного тяжелее
этой сумочки, но сын считал своим долгом носить ее,
потому что больше он ничем не мог помочь отцу, —
войдя в магазин, отец протирал очки — даже когда он
входил с улицы домой, у него был вид человека, толь¬
ко что вошедшего в трамвай, а на обратном пути сын
переходил улицу в неположенном месте, потому что,
что такое была эта улица по сравнению даже с самой
окраинной улицей Москвы, а отец делал крюк и до¬
жидался на переходе зеленого света, а потом они под¬
нимались по лестнице на пятый этаж — отец останав¬
ливался на каждой площадке, чтобы отдохнуть, а сын
чувствовал себя в эти минуты особенно здоровым и
сильным и молодым — он еле сдерживал себя, чтобы
не взмыть пулей на пятый этаж, — он тоже останав¬
ливался где-нибудь, на один или два лестничных
марша выше отца и делал несколько громких выдо¬
хов, чтобы показать отцу, что он тоже устал. Сквозь
защитный козырек, который он опустил, небо каза¬
лось густо-синим, словно перед грозой или где-нибудь
на юге, и точно такое же небо — не то предгрозовое,
не то южное, увидел он однажды сквозь застеклен¬
ную крышу троллейбуса — это было уже в разгаре
болезни, он возвращался домой с диабетическим
хлебом и лекарствами для отца — безоблачное небо,
252
Леонид Цыпкин
предвещавшее весну еще в разгаре зимы, и странно
потемневшие дома, как будто солнце вдруг спрята¬
лось за тучу, — новые, чужие дома, выросшие здесь
без него, в его городе.
Машина остановилась напротив серого дома —
прежде чем войти в подъезд, он постоял несколько
секунд на тротуаре, вглядываясь в темные окна пято¬
го этажа — три квадратных и одно узкое с приле¬
пившимся к нему каменным балконом, и только
очутившись на площадке перед знакомой дверью, он
услышал, как бьется его сердце, — дверь была запер¬
та — это немного успокоило его, потому что в таких
случаях, он знал, двери оставляют открытыми и люди
свободно входят в квартиру — еле справляясь с пры¬
гавшим сердцем, он осторожно нажал кнопку звонка.
Ему открыла мать — она была в своем байковом хала¬
те, как всегда по утрам, а из-за ее спины, из кухни
выглядывала Настя со своим скуластым и хмурым ли¬
цом — словно фигура с картины «Сватовство майора»
или «Арест пропагандиста» — в передней все было по-
старому — немецкая трофейная вешалка с зеркалом
посередине, высокий неуклюжий шкаф, в котором ви¬
село старое платье, холодильник, стремянка, стенной
шкаф, в котором, как всегда, наверное, шпалерами
выстроились банки с консервированным компотом,
которые отец закупал в неисчислимом количестве, и
две-три бутылки вина, — вино ему было запрещено,
но он очень сердился, когда сын, приезжая, откупори¬
вал бутылку в его отсутствие. «Ну что», — хотел спро¬
сить он, но мать, предупредив его, сказала: «Ночь он
провел спокойно, только аритмия», как говорят врачи
о больном, и так же спокойно добавила: «Можешь
пройти к нему», — и он понял, что раз от него этого
ждут, то он должен это сделать и что вместе с тем он
облечен каким-то особым правом, и это ощущение
своего привилегированного положения не оставляло
Мост через Нерочь
253
его уже во все время болезни отца и потом на похоро¬
нах, — осторожно приоткрыв дверь, он вошел в ком¬
нату. Над обеденным столом, непривычно заставлен¬
ным лекарствами, горела лампочка под оранжевым
абажуром, а сквозь неплотно прикрытые шторы в
комнату проникал дневной свет, и от этого двойного
света создавалось странное ощущение еще не про¬
шедшей ночи и уже наступившего утра, пахло камфа¬
рой, а на тахте, отодвинутой от стены так, чтобы
можно было подойти к ней с обеих сторон, лежал
отец в белой ночной рубахе, на которой слева, на гру¬
ди, там, где было сердце, темнело расползшееся пят¬
но крови — отцу накануне ставили пиявки — он лежал
на спине, дыша тяжело и неровно, словно подстрелен¬
ный зверь, — сын подошел к нему вплотную — от по¬
стели отца отделилась фигура медсестры в белом хала¬
те — она отошла куда-то в угол комнаты, наверное,
чтобы не мешать свиданию сына с отцом, и он снова
ощутил какие-то свои особые права, которые сполна
признаются всеми и даже подчеркиваются, — выпук¬
лые рачьи глаза отца были устремлены куда-то вверх,
словно он пытался различить что-то на потолке, а на
щеках, под глазами, отчетливо выступала сеть крас¬
ных прожилок — такие же прожилки на этих же мес¬
тах стали недавно появляться у сына, но пока их
было еще мало — теперь, когда отец был без очков,
было видно, что у него орлиный нос, даже, пожалуй,
красивый, — сын молча взял руку отца и стал щупать
его пульс, частый и слабый, — отец силился все ра¬
зобрать что-то на потолке — его нисколько не удиви¬
ло появление сына, словно они расстались только
вчера, а может быть, он просто не узнал его. «Попал¬
ся», — неожиданно сказал он. Он сказал это в про¬
странство, по-прежнему не замечая сына. «Ничего,
все будет хорошо», — сказал сын, он сказал так, пото¬
му что знал, что в таких случаях принято говорить та-
254
Леонид Цыпкин
кие вещи, а на обеденном столе среди лекарств, ам¬
пул и шприцев лежали очки отца и его плоские кар¬
манные часы.
12
Они приходили и уходили каждый день, по не¬
скольку раз в день, вечером, днем, утром, сменяя
друг друга, — из их легких, полупрозрачных сумок,
которые они небрежно клали на пол, под пальто,
выглядывали учебники, веточки вербы, разноцвет¬
ные клубки шерсти и еще какие-то необязательные
женские вещи, назначения которых он не мог по¬
нять, — смяв шубу и меховую шапку или пушистую
косынку, они надевали на себя вынутый из сумки
белый халат, мимоходом поглядевшись в зеркало, —
прощальный взгляд перед тем, как войти в комнату,
где лежал больной, — птицы с подрезанными кры¬
льями, ложные смиренницы — они меняли больно¬
му простыни, поворачивали его, кололи его в тощие,
желтые от йода ягодицы, прикасаясь к его телу, — к
запаху камфары примешивался еле уловимый запах
духов, а перед тем, как уйти, они становились осо¬
бенно усердными, чтобы скрыть еле сдерживаемую
радость приближающегося освобождения, и даже
после прихода сменщицы оставались еще на некото¬
рое время в комнате больного, словно они никуда не
торопятся и считают для себя главным то, что про¬
исходит здесь, а все остальное, происходящее вне
стен этого дома, не имеет для них никакого значе¬
ния — свою меховую шапку или косынку они наде¬
вали перед зеркалом, не торопясь, как не торопятся
выпить первую рюмку на праздничном обеде, но из
окна он видел, как, выйдя на улицу, они бежали к
троллейбусу или к трамваю легко и грациозно.
Мост через Нерочь
255
13
Он по обыкновению своему делал карандашные на¬
броски или, может быть, сидел просто так, опершись
подбородком на руки, когда она вошла в комнату —
высокая, в белом халате и в накрахмаленном колпач¬
ке, надетом на ее пышные черные волосы, — лекар¬
ства уже не помещались в комнате отца, и она пришла
в эту комнату, чтобы набрать шприц для инъекции.
— Поешьте что-нибудь, — сказал он ей, потому
что столовая переместилась теперь в эту комнату и
потому что ему очень хотелось угостить ее чем-ни¬
будь, но она отказалась — тогда он подвинул к ней
вазочку с конфетами, но она отрицательно покачала
головой, — отломив горлышко ампулы, она набирала
ее содержимое в шприц — когда часть жидкости ушла
в шприц, она одним движением повернула его игол¬
кой вверх, продолжая набирать жидкость из насажен¬
ной на него ампулы, даже не придерживая ее, — про¬
сто удивительно, как это ей удавалось!
— Бережете фигуру? — спросил он ее с деланной
иронией.
— Ну что вы, — она сказала это так просто и с та¬
ким удивлением, что ему сделалось неловко за ту по¬
шлость, которую он только что сказал.
Она уже стояла возле двери, со шприцем в руке, —
еще секунда, и она выйдет из комнаты.
— Хотите семечек? — он вдруг вспомнил, что на¬
кануне от нечего делать купил их, и теперь они лежа¬
ли у него в кармане.
— С удовольствием, — она улыбнулась и неожи¬
данно покраснела, наверное, от той поспешности, с
которой она согласилась.
Он подошел к ней и протянул горсть семечек.
— Я же стерильная, — сказала она, кивнув на
шприц, и тогда он осторожно положил семечки в
256
Леонид Цыпкин
карман ее халата — пока он ссыпал их, она стояла не
шелохнувшись, словно ожидая чего-то и вместе с тем
боясь этого.
14
Она спускалась вниз, по улице, ведущей к речке, а
он стоял возле моста — он уже давно стоял здесь, не¬
терпеливо поглядывая на часы, — она спускалась
вниз, чуть раскосая, с высоко взбитой прической, —
он пошел ей навстречу — она приближалась, словно
спускаясь откуда-то с высоты, — он уже не видел ни
домов, ни улицы, ни людей — только ее фигуру и лицо
в ореоле высоко взбитых темных волос. Они останови¬
лись друг против друга, в неловком молчании — ему
казалось, что она слышит, как бьется его сердце.
...Я так ждал вас... тебя.
Они пошли по направлению к речке, туда, где он
только что стоял, ожидая ее, потом по узкому дере¬
вянному мосту и подошли к перилам его — мелкая
речонка, затянутая льдом, вдруг стала широкой и бы¬
строй, темная вода с плывущими по ней льдинами
достигала почти настила моста, а по улице, ведущей
к речке, выбивая друг у друга портфели, неслись
школьники, целая ватага их, и среди них он. Они
бежали, оглашая всю окрестность радостными воз¬
гласами: «Река вошла в свои берега! га-га, га-га, га-га,
га-га!», хотя наводнение было еще в самом разгаре —
весь парк, находившийся по ту сторону речки, был
залит водой, так что деревья росли прямо из воды, и
только за парком, между деревянными домиками,
блестели озера — остатки начинающей сходить воды.
Вбежав на мост, школьники рассыпались, повиснув
на его деревянных перилах, — черная быстрая вода
несла крупные льдины — они ударялись о сваи моста,
так что мост вздрагивал, и мальчику, тоже повисшему
Мост через Нерочь
257
на перилах, казалось, что это не вода движется, а
плывет мост, рассекая льдины, и это уже был не
мост, а ледокол «Седов» или «Красин», и он был ка¬
питаном этого ледокола.
— Удивительно, — сказал он, — почти все в городе
сгорело, а этот мост уцелел. — Помолчав немного, он
посмотрел на девушку: — Сколько вам лет?
— Я с сорокового года.
— Значит, все-таки довоенного издания, — он
снова поймал себя на пошлости, но ему почему-то
приятна была мысль, что она родилась до войны, и
потом, когда они шли по парку, он расспрашивал ее
о детстве — во время войны они с матерью жили в
маленьком городишке, но немцев она не помнила, да
и вообще, что она могла помнить в свои три или че¬
тыре года? — но он все время пытался представить
себе, как мать носила ее на руках и раздобывала где-
нибудь в соседней деревне картошку и тащила на
себе этот мешок, а дома у них было холодно — заин¬
девевшее окно, на улице ни души и темно — только
вышагивающие немецкие патрули, но все-таки им
ничего не грозило — немцы проходили мимо и даже
несколько раз заходили к ним в дом, чтобы узнать, не
прячутся ли у них евреи, — на газонах снег был рых¬
лым и кое-где почернел уже под лучами весеннего
солнца, а на дорожках было скользко, текли ручьи,
местами образуя озерца, — он держал ее под руку, а
она осторожно ступала своими открытыми замшевы¬
ми туфлями, выбирая сухие места и вместе с тем ста¬
раясь идти в ногу с ним, хотя во всей фигуре ее и в ее
движениях все время чувствовалась какая-то насто¬
роженность. Он дал ей конфету — она долго мяла
обертку, не решаясь ее выбросить, пока он не вынул
бумажку из ее холодной руки. Они проходили теперь
мимо летних павильонов с облупившейся краской и
со снеговыми шапками, с которых бахромой свисали
9. Заказ № 111.
258
Леонид Цыпкин
сосульки, — он исподтишка поглядывал то на ее про-
филь — чуть разрумянившаяся щека и выбивающиеся
из-под шапочки темные волосы, то на ее ноги, обтя¬
нутые прозрачными чулками, — она все так же осто¬
рожно ступала, идя в ногу с ним, — на туфлях ее не
было ни единого мокрого пятнышка, и на минуту он
представил себе, как бы он переехал в этот город и
поселился с ней, и они гуляли бы по главной улице
города, и она поступила бы в институт, и по вечерам
он объяснял бы ей анатомию, потому что все это он
прекрасно знал. С велотрека доносился вальс «Ду¬
найские волны» — наверное, через репродуктор — по
залитому льдом полю скользили на коньках подрост¬
ки — мальчики и девочки — на девочках были надеты
высокие белые шнурованные ботинки, облегавшие
их ноги до самых икр, а по наклонным дорожкам
мчались велосипедисты — никакого ледяного поля не
было — просто ровная, утрамбованная площадка, по¬
сыпанная желтым песком, а по наклонным дорожкам
мчатся велосипедисты, но звучит тот же вальс «Ду¬
найские волны» — несостоявшийся вечер летнего
дня, — ведя велосипед за руль, он подходит к наблю¬
дающим за катаньем — среди них девочка в ситцевом
платье, хорошо обрисовывающем ее небольшие, но
выпуклые груди, и с выпуклыми водянистыми глаза¬
ми — она уже давно стоит здесь, — увидев его, она
устремляется к нему, он берет ее за руку, а другой
рукой он ведет велосипед, придерживая его за сед¬
ло, — они идут по парку в быстро сгущающихся су¬
мерках, от речки тянет прохладой и запахом тины,
но они направляются в самый отдаленный уголок
парка, где все заросло высокой травой и, наверное,
даже по вечерам пахнет разогретой хвоей, — нет, это,
конечно, было не тогда, потому что этот назначен¬
ный вечер был первым вечером войны — они шли по
улице, держась за руки, ее ладонь была горячая и
Мост через Нерочь
259
шершавая, и она спросила его: «Ты женишься на
мне?» — а может быть, сказала: «Ты все равно на мне
женишься», — они возвращались из кино — когда в
зале погас свет, он осторожно положил руку на ее
колено, а потом рука его поползла выше, и вот он
уже преодолел тугую резинку — девочка сидела не
шелохнувшись, — она даже, кажется, не дышала, и
он тоже не дышал, только сердца их колотились как
бешеные, — он даже не помнил, какой фильм они
смотрели, — нет, с сердцами было раньше — она
убирала их квартиру, потому что мать ее в этот день
заболела, и он неотступно следовал за ней из комна¬
ты в комнату — на ней был красный свитер из какой-
то дешевой шерсти — наверное, его переделали из
чего-то старого или, во всяком случае, перекрасили,
потому что мальчик никогда раньше не встречался с
таким запахом — острым, почти ядовитым, — сколько
раз потом ему мерещился этот запах — у него преры¬
валось дыхание, и тогда он решал, что, вернувшись в
свой город, он прежде всего разыщет девочку, которая
убирала у них квартиру, — он следовал за ней по пя¬
там, из комнаты в комнату — ядовито пахнущий крас¬
ный свитер обтягивал две выпуклости на ее груди —
когда они остались вдвоем в комнате, он подошел к
ней вплотную и взял ее за руку — она испуганно
смотрела на него своими бесцветными рачьими гла¬
зами — одуревший от запаха красного свитера, он
потащил ее к дивану со словами: «А вот я сильнее
тебя», — он не узнал своего голоса, как будто эти
слова произнес кто-то другой, — они барахтались на
диване, приминая его выпирающие пружины, — он
выхватил из ее руки тряпку, которой она вытирала
пыль, и отбросил ее в сторону. «Вот видишь, я силь¬
ней», — голос его прерывался, они неподвижно лежа¬
ли, ее выпуклые бесцветные глаза смотрели на него с
выражением тупой покорности. «Не надо», — тихо
9*
260
Леонид Цыпкин
сказала она, но она не вырывалась, а лежала непод-
вижно, прерывисто дыша, и сердца их бешено коло¬
тились. Велотрек остался позади, музыка доносилась
откуда-то издалека — все те же «Дунайские волны» —
они проходили мимо большого круглого павильона,
засыпанного снегом, дверь его была полуоткрыта —
он подал девушке руку, и, пройдя по оледеневшему
сугробу, они оказались внутри павильона — это была
комната смеха, заброшенная, с кучами мусора на
полу, с зеркалами на стенах, многие из них были раз¬
биты. Они пошли вдоль стен, останавливаясь у зер¬
кал, словно осматривая выставку картин, превращаясь
то в донкихотов, то в оплывшую жиром семейную
чету, — возле одного из зеркал она достала расческу и
стала поправлять себе волосы — он попытался при¬
влечь ее к себе, но она выскользнула из его рук — в
зеркале, перед которым он стоял, отразился карлик
с руками, беспомощно повисшими в воздухе, —
схватка между мальчиком и девочкой возобнови¬
лась, но он снова оказался наверху — она дышала
тяжело, рот ее был полуоткрыт, выражение ее вы¬
пуклых, водянистых глаз было бессмысленным —
это были глаза умирающего — они лежали непод¬
вижно, и только слышалось биение их сердец —
удары их, вначале быстрые и ровные, постепенно
потеряв свою ритмичность, стали беспорядочными,
галопирующими — сын, стоя возле постели отца,
выслушивал его сердце.
15
Он выслушивал отца, приложив к его груди фо¬
нендоскоп, — была глубокая ночь, он только что про¬
снулся и его пробирал легкий озноб, рядом стояла
мать — она считала пульс, возле изголовья сидела
медсестра, вытирая пот с лица больного, — кажется,
Мост через Нерочь
261
именно она дежурила в день приезда сына — невысо¬
кая полная молодая женщина. «Сколько?» — «Шесть¬
десят два». — «У меня девяносто». — «Большой дефи¬
цит», — мать и сын разговаривали вполголоса, почти
шепотом, но это было излишне — выпуклые, близо¬
рукие глаза больного были устремлены на потолок,
так, как и в день приезда сына, словно он все время
силился там прочесть что-то, иногда он пытался по¬
вернуться на бок, но ему не позволяли этого, и тогда
он начинал выкрикивать: «Я гвардии капитан!», а
иногда он выкрикивал эту фразу, лежа на спине и все
так же глядя в потолок, — он выкрикивал ее так, как
будто хотел кого-то подразнить, а сестра терпеливо
разъясняла ему, что он профессор и она работает у
него в клинике и даже называла свое имя — на не¬
сколько минут он затихал, но потом с еще большим
азартом принимался за прежнее — в женщине было
что-то домовитое, хозяйственное, и он вспомнил, что
ему кто-то говорил, что она замужем. Мать ушла к
себе, потому что было уже очень поздно и потому что
она всегда плохо себя чувствовала, когда не высыпа¬
лась, — оставшись вдвоем, они стали менять отцу
простыни — когда на минуту открылись желтые ноги
отца с тощими исколотыми бедрами, ему стало не¬
ловко, что она видит их в его присутствии, словно
это были его ноги, и он старался не смотреть на них,
а когда они стали приподнимать его, чтобы подсте¬
лить свежую простыню, и он вспомнил, что ему гово¬
рили, что она недавно развелась с мужем. Он уселся в
кресло, положив на колени книгу, а она снова усе¬
лась в изголовье отца — он был теперь спокойнее —
минутами даже казалось, что он засыпает, — и при¬
нялась что-то вязать, но клубок несколько раз выпа¬
дал из ее рук, — он читал механически, не понимая
смысла фраз, — даже когда он не смотрел на нее, он
видел ее, — под белым халатом на ней была легкая
262
Леонид Цыпкин
кофточка — ее ничего не стоило расстегнуть — и шея
ее была шеей молодой женщины — густые каштано¬
вые волосы ее были собраны на затылке в тяжелый
узел — он представил себе, как, стоя перед зеркалом,
она лениво расплетала их, держа в зубах шпильки, —
где-то он даже видел такую картину — женщина, рас¬
плетающая волосы перед зеркалом, а где-то там, в
глубине комнаты, смятая постель — его тело проби¬
рал легкий озноб — во всем доме и, может быть, даже
во всем городе только они не спали.
— Вы прилегли бы, — сказал он ей, — у меня там
все постелено, — и когда она ушла, мысль о том, что
она сейчас ляжет в его постель, которая еще не успе¬
ла остыть от его тепла, целиком захватила его — он
вспомнил, что оставил в своей комнате сигареты. Он
вышел в темную прихожую — из кухни доносился
храп Насти — он тихонько приотворил дверь в свою
комнату — на спинке стула что-то смутно белело —
наверное, ее халат или одежда — он слышал ее спо¬
койное, ровное дыхание молодой спящей женщины —
не снимая пижамы, он лег рядом с ней, укрывшись
тем же одеялом — она тихо застонала во сне и повер¬
нулась к нему — рукой он уже ощущал ее горячее уп¬
ругое тело — она вся потянулась к нему и прижалась,
потому что уже давно ждала этого момента, — он
продолжал стоять в двери, отсветы уличных фонарей
лежали на потолке и на чем-то смутно белевшем, не¬
брежно брошенном на стул, — мальчик и девочка не¬
подвижно лежали — ее выпуклые водянистые глаза с
тупой покорностью смотрели на него, сердца их бе¬
шено колотились, оглушая его, а из комнаты больно¬
го снова послышалось прежнее, озорное: «Я гвардии
капитан! Я гвардии капитан!»
Мост через Нерочь
263
іб
Он поджидал ее на темном пустыре, напротив зда¬
ния больницы. Ветер раскачивал фонарь, висевший
возле проходной будки, — каждую женскую фигуру,
появившуюся оттуда и попадавшую в колеблющийся
конус света, он принимал за высокую девушку и даже
выбегал из своего укрытия, но когда появилась она,
он сразу почувствовал это по тому, что сердце его
куда-то провалилось, а потом запрыгало — не теряя
ее из виду, он пошел по своей стороне улицы, но на
углу перешел на ее сторону и пошел рядом с ней —
она даже не удивилась, как будто они шли вместе с
самого начала. Они свернули в какую-то боковую
улицу — здесь было меньше фонарей — и он остано¬
вился и поцеловал ее в щеку, но ему показалось, что
он поцеловал пушистый воротник ее шубы, и потом,
когда они снова останавливались и он целовал ее не
то в щеку, не то в шею, лицо его снова погружалось в
этот воротник, пахнувший духами и мехом, так что
ему даже не хватало воздуха, — она останавливалась,
когда он этого хотел, словно чуткая партнерша по
танцу, но все-таки она шла своей дорогой, и у како¬
го-то людного перекрестка они, не сговариваясь, ра¬
зошлись — он вышел на главную улицу города и по¬
шел по ней, влившись в толпу людей, фланирующих
по тротуару, — по асфальту бесшумно скользили
троллейбусы и машины, витрины магазинов были
ярко освещены, под ногами хрустел вечерний мар¬
товский лед — пройдя немного, он свернул на боко¬
вую улицу, и они снова встретились и пошли вместе,
опять по той же плохо освещенной улице — ни он,
ни она не удивились этой встрече, как будто это было
вполне естественно, — они сворачивали в какие-то
незнакомые улицы, — целуя ее, он думал о том, что
вот он целует ее и что это, наверное, и есть счастье,
264
Леонид Цыпкин
потому что он так долго об этом мечтал, но, с другой
стороны, какое же это счастье, если он не чувствует
это, а понимает разумом? Неужели это та самая де¬
вушка, которая спросила его: «У вас такой взволно¬
ванный голос — что-нибудь случилось?» — это было
несколько дней тому назад — он позвонил ей, чтобы
узнать, когда она будет у них дежурить, — он не по¬
мнил, как вышел из автоматной будки и очутился на
середине тротуара — он все еще слышал ее голос,
чуть распевный — она беспокоилась о нем и о его
отце, и он, понимая всю немыслимость этого и отто¬
го еще больше пьянея, думал о ней как о своей жене —
отец поправился, и она поселилась у них, и он устраи¬
вается на работу в этом городе, из которого он когда-
то уехал, и получает законное право радоваться этим
новым домам и магазинам, потому что он теперь жи¬
тель этого города, и он торопится с работы домой, и
на работе все время думает о ней — он стоял посере¬
дине тротуара, мешая проходу, и небо над городом
было синим и безоблачным — он забыл, что должен
был купить в аптеке, и вот теперь он целовал ее, и
она позволяла ему это, и это была она, это ее голос
он слышал по телефону, но почему для того, чтобы
понять, что он счастлив, он должен был припоминать
все это — разве ему мало было этого ветреного мар¬
товского вечера и ее душного мехового воротника? —
они стояли возле какого-то красного кирпичного зда¬
ния — может быть, какой-нибудь фабрики или шко¬
лы, на пустынной улице, под фонарем, и он вдруг
понял, что она сейчас уйдет, потому что, хотя они и
не разбирали улиц и шли наугад, она все-таки шла
своей дорогой, а может быть, он просто должен был
взять машину, отвезти ее домой и остаться у нее, и
ему вдруг стало легко и приятно от мысли, что они
сейчас расстанутся, — он представил себе, как он бу¬
дет сейчас, возвращаясь домой, думать о ней и о том,
Мост через Нерочь
265
что он целовал ее, — наверное, его ладони еще пахнут
ее духами, и он будет прикладывать их к своим губам
и к носу, погружаясь в воспоминания, которые пока
еще были реальностью, и надо было ценить эту мину¬
ту, вот сейчас, когда он снова целует ее, и у нее чуть
раскосые глаза и пышные волосы, выбивающиеся из-
под меховой шапочки, и румянец на щеках — она
позволяет себя целовать, она стоит молча, словно ее
это вовсе не интересует, и иногда даже рассеянно
поглядывает по сторонам — самка, которую нужно
взять, — и вот он уже едет в трамвае и нюхает свои
ладони, которые пахнут надушенным мехом ее во¬
ротника, а выйдя из трамвая, бежит к дому, потому
что ему всегда кажется, что это может случиться в
его отсутствие.
17
«Все-таки это необузданно — сидеть столько вре¬
мени», — сказала мать — они с сыном находились в
маленькой комнате, превращенной теперь в столо¬
вую, а у отца сидела их соседка, ровесница сына, —
она жила этажом выше, как раз над их квартирой — у
нее было красивое лицо, обрамленное тяжелой русой
косой, и чуть подкрашенные губы — о чем они разго¬
варивали с отцом — даже медсестра вышла из комна¬
ты отца, а сын старался не смотреть на мать, но она,
кажется, не испытывала никакой неловкости — про¬
сто во всем надо знать меру — ему вредно разговари¬
вать и волноваться, и неужели она этого не понима¬
ет? — а он испытывал такое же чувство, как когда отец
при нем провожал взглядом молодых женщин, — она
преподавала французский язык, но, кроме того, кон¬
чила консерваторию, и отец с некоторых пор стал уси¬
ленно покупать пластинки и часто ставил их, но по¬
чти всегда забывал снимать, так что они продолжали
266
Леонид Цыпкин
крутиться вхолостую, и это раздражало сына, когда
он приезжал к ним, — он слышал, как по утрам она
стучала каблучками по полу, торопясь на работу, а
иногда она разыгрывала какие-нибудь пассажи или
музыкальные пьесы, а два раза в неделю она спуска¬
лась к ним, чтобы позаниматься музыкой с внуком,
который жил у них, потому что бабушка считала, что
ребенок должен жить там, где были лучшие бытовые
условия, — придя с работы, отец первым делом инте¬
ресовался, был ли сегодня урок музыки, а иногда он
прямо после работы, не заходя домой, поднимался на
шестой этаж — он постоянно дарил ей какие-нибудь
вазы или чашки или еще что-нибудь в этом роде под
видом благодарности за уроки, которые она давала
внуку, — мать говорила, что во всем надо знать меру
и что он просто потерял голову и что это стыдно —
перед сном сын снова слышал, как она стучала каб¬
лучками — его комната находилась как раз под ее
комнатой, а потом все затихало — ее кровать стояла
над его диваном — она укладывалась спать, и он час¬
то мечтал о том, чтобы ночью провалился потолок —
ведь все-таки они были ровесниками — интересно,
разрешила ли она отцу хотя бы раз поцеловать себя? —
однажды, усевшись в кресло в комнате сына, — он
любил заходить к нему перед сном, чтобы побеседо¬
вать, — сын уже обычно лежал в постели и с нетерпе¬
нием ждал, когда отец уйдет, потому что ему хотелось
спать, — усевшись в кресло, он долго молчал, а потом
сказал, что если бы он был другим человеком, то мог
бы решиться на что-то, но сыну очень хотелось спать,
и кроме того, у него было такое ощущение, как будто
он читает чужие письма, а теперь, во время болезни,
отец, уже не стесняясь, повторял ее имя, часто давая
ей всякие ласковые прозвища, и просил, чтобы ее
позвали к нему, и вот теперь она сидела в комнате
отца и, может быть, даже гладила его руку или держа-
Мост через Нерочь
267
ла ее в своей — после ее ухода отец впервые за все
время своей болезни спросил у сына, как продвига¬
ются его дела с диссертацией.
18
«Мы еще выпьем с вами шампанского», — сказал
отцу профессор Зайцевич — он все еще не мог отды¬
шаться после подъема на пятый этаж, сидя в кресле,
положив нога на ногу, покачивая острым носком сво¬
его не по сезону легкого черного полуботинка, утопая
в кресле, из которого торчала лишь его глянцевитая
лысая голова, то и дело подрагивавшая, словно он от
чего-то упорно отказывался или хотел согнать надо¬
евшую муху, — его жена была вдвое моложе его —
она работала у него ассистентом, хрупкая блондинка,
носившая меховое манто, — они занимали отдельный
коттедж, который он окружил высоким глухим забо¬
ром, но рассказывали, что у нее не переводились ка¬
кие-то военные, которых она принимала у себя дома,
иногда даже в его присутствии, но он считался луч¬
шим специалистом в городе и продолжал все так же
подергивать головой и поблескивать стеклами своего
пенсне — он только что выслушал отца, с удивитель¬
ной легкостью переставляя по его спине, покрытой
красными пятнами от банок и тщательно оберегае¬
мой от охлаждения, запотевшую от мороза металли¬
ческую трубку фонендоскопа, как будто он играл в
шашки, небрежно сбивая их одна за другой, — остро¬
умная комбинация, которая должна была привести
его в дамки. Отца посадили, задрав кверху его рубаху,
поддерживая его, потому что сам он сидеть уже не
мог, — ему не хватало воздуха, и он заходился при¬
ступами кашля — сначала казалось, что он просто от¬
кашливается, и это было вполне естественно, так что,
находясь в соседней комнате, можно было вполне
268
Леонид Цыпкин
подумать, что отец просто немного простужен, но он
откашливался намеренно громко, как будто нарочно
хотел досадить кому-то, а потом покашливание пере¬
ходило в лай, но этот лай снова был каким-то неесте¬
ственным, натужным, словно отец передразнивал со¬
баку и ему это не совсем удавалось, но постепенно он
входил в роль, все больше и больше распаляя себя, и
уже не мог остановиться, и вот уже сам оказывался
жертвой своего озорства — он закатывался сухим,
трескучим кашлем, как будто в комнату ссыпали го¬
рох или свинцовую дробь, а в перерывах между при¬
ступами кашля он судорожно хватал ртом воздух,
словно выброшенная из воды рыба, — его близорукие
выпуклые глаза придавали ему еще большее сходство
с рыбой, но когда Зайцевич стал выслушивать его, он
почти перестал кашлять — значит, он все-таки мог
сдержать себя, так что Зайцевич, переставляя фонен¬
доскоп, несколько раз даже говорил ему: «Покашляй¬
те», и он покашливал — запотевшая металлическая
шашка Зайцевича явно просилась в дамки, так что
сын, стоявший тут же рядом, чувствовал на себе при¬
косновение этого холодного металла, но раз Зайцевич
делал это, значит, это можно было — может быть,
отец просто слегка занемог, и к нему вызвали Зайце¬
вича, и он осматривал больного. Сидя в кресле, дер¬
жа в руках пенсне, покачивая острым носком своего
ботинка, все еще не отдышавшись от крутого подъе¬
ма, Зайцевич диктовал назначения, а отец, которого
снова уложили, зашелся приступом кашля, но на это
не обращали никакого внимания, потому что главное
теперь заключалось в тех назначениях, которые делал
Зайцевич, а кашель отца был лишь помехой этому.
«Мы с вами еще будем пить шампанское», — сказал
Зайцевич отцу, надев пенсне и кивком головы сгоняя
с себя воображаемую муху, — он пережил отца на три
месяца — его похоронили рядом с отцом, но все-таки
Мост через Нерочь
269
чуть поближе к центральной аллее — когда на могиле
отца оставались только ржавые остовы венков и ис¬
тлевшие ленты, на могиле Зайцевича еще возвышал¬
ся шалаш из венков, перевитых красными и белыми
лентами, и шалаш этот был чуть пышнее и ярче от¬
цовского, потому что было уже лето и потому что Зай-
цевич лечил всех ответственных работников города.
19
Была глухая ночь. Он стоял возле окна, а на его
диване лежала мать, потому что в ее комнате ночева¬
ли теперь врачи из клиники отца — они сменяли друг
друга — это были хирурги, ничего не смыслившие в
болезни отца, но мать считала, что ввиду ухудшения
состояния больного у его постели должны были де¬
журить врачи, и они приходили — светловолосые му¬
жички, молодые ординаторы — они старательно вы¬
тирали ноги, долго топтались в передней, прежде чем
войти к отцу, с преувеличенной готовностью и оттого
неловко помогали носить и выносить кислородные
баллоны, ходили курить на лестничную клетку, за¬
жав, словно школьники, сигарету в кулаке, а по но¬
чам спали беспробудным сном дежурных врачей —
мать была в своем синем байковом халате с развода¬
ми — она даже не лежала, а полусидела, облокотив¬
шись на подушку, — из комнаты доносился кашель —
теперь это уже были не приступы кашля, а сплошной
кашель, так что непонятно было, когда отец умудрял¬
ся сделать вдох, чтобы запастись воздухом, требовав¬
шимся для поддержания в себе такого кашля, — его
озорство обернулось теперь трагедией для него же са¬
мого — кашель заполнял всю его грудь, всю квартиру,
так что, когда он хоть на мгновение прекращался,
сын заходил в комнату отца, чтобы выяснить, не слу¬
чилось ли чего — теперь отец уже все время полуси-
270
Леонид Цыпкин
дел, поддерживаемый сестрой или врачами, и это ни¬
кого не беспокоило, хотя раньше ему запрещалось
даже ворочаться, — значит, теперь это уже не имело
никакого значения — слово «пневмония» впервые
произнесла мать — сын мысленно видел, как серова¬
то-синее уплотнение распространяется все выше и
выше, свободными от него оставались только вер¬
хушки легких, но и их ждала та же участь, и это были
легкие его отца, и они с матерью находились в отда¬
ленной комнате, вдвоем, словно спасаясь от кашля
отца, предоставив его другим, — где-то внизу видне¬
лись цепочки фонарей, черная пустынная улица была
словно покрыта лаком — чуть приоткрыв форточку,
сын прислушивался к звуку шагов на тротуаре — час
назад мать позвонила своей приятельнице и попро¬
сила ее прийти — приятельница эта была педиатром,
но мать считала, что она вообще очень хороший врач
и буквально выходила своего мужа, недавно перенес¬
шего ту же болезнь, что и отец, правда, в значительно
более легкой форме, и вот теперь они ждали ее при¬
хода, как будто он мог что-то изменить, — иногда
сын даже становился коленями на подоконник и вы¬
совывался в форточку — в этот момент ему казалось,
что кашель отца стихает.
«Он же погибает», — сказала мать. Она сидела на
диване в своем байковом халате, уже не опираясь на
подушку, обняв руками колени, укрытые одеялом, —
на ее пальце тускло поблескивало золотое кольцо с
небольшим бриллиантом — она надела его, когда они
уходили из города, охваченного пожаром, и с тех пор
не снимала. Она сказала это так, как говорят о посто¬
роннем человеке или как будто отец это делал нароч¬
но, — весьма возможно, что в эту минуту она чем-то
напоминала фигуру из надгробия Мартоса, хотя впос¬
ледствии сыну не раз казалось, что мать не сидела, а
стояла — у ног ее размотались простыни, белые, как
Мост через Нерочь
271
облака, и она восставала из них, словно несгибаемая
патриотка в застенках гестапо или ракета, стартую¬
щая в космос.
20
Кислородную палатку ликвидировали, а конец ре¬
зинового шланга, протянутого через всю комнату, по¬
ложили возле рта больного — сначала конец этот
оборачивали влажной марлей, чтобы кислород не об¬
жигал губы и рот больного, но потом марлю переста¬
ли надевать, чтобы увеличить приток кислорода, —
отец лежал на боку, его уже не переворачивали —
только слегка придерживали шланг, чтобы конец его
приходился возле рта, — губы отца распухли и обуг¬
лились от кислорода — подачу же кислорода регули¬
ровали с помощью металлического зажима, надетого
на шланг, потому что нельзя было давать кислород
без перерыва, — сын, сидя в кресле, то открывал, то
закрывал зажим, и когда он закрывал его, отец начи¬
нал судорожно хватать губами воздух, лицо его сине¬
ло, — дни уже давно превратились в ночи, а ночи — в
дни, занавески на окне в комнате отца не открывали
и не закрывали, лампочку под оранжевым абажуром
не гасили, и даже на письменном столе отца была за¬
жжена настольная лампа, а из комнаты сына, куда
переставили теперь телефон, доносились беспрерыв¬
ные звонки — со стола, стоящего там, не убирали ки¬
тайскую вазу с сухим киевским печеньем, которым
угощали всех приходящих, — на телефонные звонки
бросались сразу все, как будто все ждали какого-то
важного известия, которое должно было прийти из¬
вне и изменить ход событий, и так же поспешно все
бросались в переднюю, когда там раздавался звонок.
Отца беспрерывно кололи, но он уже не реагировал
на это, а потом пришел профессор Залманзон, тоже
272
Леонид Цыпкин
хирург, — он часто бывал у них дома, и они с отцом
обсуждали последние медицинские новости, и Зал-
манзон в лицах изображал свой разговор с больными
или врачами, и все смеялись, потому что он делал это
очень остроумно, но он всегда рассказывал о своих
операциях, перелистывая бумаги, лежавшие на столе
отца, или снимал на середине пластинку с мессой
Генделя, — продолжая рассказывать о своей после¬
дней операции на мочеточнике, все более увлекаясь и
входя в роль, он расхаживал по комнате взад и впе¬
ред, открывая и захлопывая книги, переставляя хрус¬
тальные вазы, — очки, которые он носил, нисколько
не искажали выражения его серых лучистых глаз, ко¬
торые всегда оставались серьезными, да и сам он по¬
чти никогда не смеялся — иногда позволял себе лишь
улыбнуться вскользь, но тут же сгонял улыбку, нико¬
го не удостаивая ею, даже себя, — и вот теперь его
крупные обросшие волосами руки, привыкшие к са¬
мым сложным операциям, пытались сделать прокол в
грудной клетке отца, чтобы выпустить накопившуюся
в плевральной полости жидкость, — это могло дать
небольшое облегчение на два-три часа, но почему-то
все очень надеялись на это и окружили постель боль¬
ного, словно сейчас должно было совершиться чудо.
Он сделал прокол, но, видимо, неудачно, потому что
на канюли капнули лишь две-три капли кровянистой
жидкости, — вынув иглу, он сделал прокол в другом
месте — отец даже не стонал, да и вообще, какое от¬
ношение к отцу имело это исколотое, ни на что не
реагирующее тело с посиневшими руками, с обуглен¬
ными от кислорода губами и почерневшим лицом? —
но ведь это был его отец, это он дал ему жизнь, обни¬
мая его мать — свою жену, а теперь он умирал, и они
с матерью стояли среди других, окруживших постель
отца, как простые наблюдатели, словно все происхо¬
дящее не имело к ним никакого отношения, — Зал-
Мост через Нерочь
273
манзон наконец попал в плевральную полость, потому
что из иглы в подставленную сестрой литровую банку
полилась струя жидкости, направляемая волосатой ру¬
кой Залманзона, — все сразу облегченно вздохнули и
даже немного отступили в сторону от постели — не то
потрясенные магией Залманзона, не то просто боясь
забрызгаться, — Залманзон передал теперь канюлю,
через которую лилась жидкость, кому-то из врачей,
как это он делал во время операции, когда самое слож¬
ное и ответственное было уже позади и оставалось
только наложить лигатуры, — он тоже отступил не¬
сколько в сторону и даже, пожалуй, чуть больше, чем
остальные, — заложив руки за спину, он смотрел на
вытекавшую струю жидкости, словно художник на
только что оконченную картину, — в литровой банке
из-под консервированного компота вскипала пена,
словно ее наполнили пивом, — она наполнилась по¬
чти до краев — кто-то поднял банку и посмотрел ее на
свет, и мать сказала, что жидкость надо бы отправить в
лабораторию для исследования.
21
Лицо девушки с чуть раскосыми глазами и с пыш¬
ными черными волосами, выбивающимися из-под
белоснежного накрахмаленного колпачка с красным
крестиком, появлялось перед ним на фоне белой ка¬
фельной стены — появлялось, потом снова исчезало —
она все так же аккуратно делала отцу инъекции и так
же, как и раньше, кипятила шприц и движением фо¬
кусника поворачивала шприц иглой вверх с насажен¬
ной на нее ампулой, не придерживая ее, и жидкость
из нее не выливалась — она протирала спиртом иско¬
лотые тощие ягодицы отца, чтобы не внести инфек¬
цию, и затем ловким движением метателя копья по¬
гружала иглу в его бесчувственное тело — отец даже
274
Леонид Цыпкин
не шевелился и не стонал — она была очень хорошей
медсестрой, аккуратно выполнявшей назначения вра¬
ча, и, наверное, была бы такой же хорошей женой, —
ее дежурство подходило к концу, в комнату отца ре¬
зиновый шланг тянулся через всю комнату к поси¬
невшему телу с распухшими обугленными губами,
оттуда не выходили врачи, горели обе лампы — ка¬
жется, действительно был вечер — через два часа дол¬
жна была прилететь из Москвы его жена — ее реши¬
ли вызвать — только что он сам говорил с ней по
телефону — он упорно дозванивался в Москву, и
мать то и дело входила в комнату, чтобы поинтересо¬
ваться, дозвонился ли он, и когда он говорил с женой
по телефону, мать стояла рядом с ним, словно отец
находился не здесь, а там, в другом городе, и жена
могла сообщить им, как обстоят дела, и он тоже ждал
от жены каких-то новостей о состоянии отца, и когда
они дозвонились его тетке, сестре матери, чтобы выз¬
вать ее, и потом двоюродному брату, они снова испы¬
тывали такое же ощущение, как будто им сейчас сооб¬
щат какую-нибудь утешительную новость, но никаких
новостей не было — находившиеся на том конце про¬
вода сами спрашивали и даже боялись спросить, но
все-таки казалось, что их приезд может что-то изме¬
нить, и сын упорно дозванивался на вокзал и в аэро¬
порт, чтобы узнать расписание поездов и самолета, —
ему очень хотелось увидеть жену — они собрались бы
все вместе в этой квартире, как бывало прежде в дни
их приезда, — всей семьей — отцу становится лучше,
он поправляется, и они с женой, как и в прежние
приезды, или как в то время, когда они еще жили
здесь, занимают маленькую комнату, превращенную
в столовую, из которой он сейчас звонил; по утрам,
когда они еще спят, дверь их комнаты осторожно
приоткрывает отец — осторожно, но все-таки с таким
расчетом, чтобы разбудить их, — он только что по-
Мост через Нерочь
275
брился, и щеки у него совершенно гладкие, как у
младенца, — жена любит погладить отца по щеке,
когда они такие гладкие, и так же любит погладить
пушок на голове отца, заливаясь при этом звонким
смехом, — от него пахнет одеколоном, он позавтра¬
кал и собирается идти на работу, к запаху одеколона
примешивается запах овсяной каши, которую он, со¬
гласно диете, установленной матерью, ест каждое
утро, смешивая ее с кефиром, — они просыпаются —
отец с виноватой улыбкой окончательно входит в
комнату и, обдавая сына запахом одеколона и овся¬
ной каши, сообщает ему, что Яковлев там уже больше
не работает и не хотел ли бы сын зайти туда, побесе¬
довать с ними — отец все еще не потерял надежду,
что сын устроится где-нибудь здесь, и они переедут
сюда, к ним — и это раздражает сына, потому что он
сам уже давно хочет вернуться в свой родной город,
и, кроме того, ему неприятно, что отец видит их с
женой лежащими в одной кровати, — неужели обя¬
зательно сейчас надо было затевать разговор на эту
тему? — у отца виноватое и грустное выражение
лица, и он потихоньку ретируется из комнаты, и вот
уже щелкнул замок входной двери — отец ушел на
работу — подходил к концу последний день жизни
отца — высокая девушка с чуть раскосыми глазами
должна была скоро уйти — сначала он караулил ее в
передней — она ходила взад и вперед в ванную с ка¬
кими-то посудинами в руках, что-то выливала и по¬
лоскала там, и он нарочно старался попасться ей на
глаза, но она почти не замечала его, и, кроме того, в
переднюю то и дело входили посторонние, и тогда он
пошел в ванную комнату и стал там, а она уходила и
снова приходила туда — ее дежурство подходило к
концу, потому что время шло, и ей, наверное, непо¬
нятно было, зачем он стоит здесь, в ванной, когда
рядом в комнате умирает его отец. Она вошла в ком-
276
Леонид Цыпкин
нату с каким-то очередным сосудом, кажется с уткой,
в которой было немного темной концентрированной
мочи, — она держала в руках эту стеклянную про¬
зрачную утку, и он, воспользовавшись этим, положил
свои ладони на белый кафель стены, как будто хотел
оставить на нем отпечатки пальцев, — он положил их
по обе стороны от девушки, так что она оказалась как
бы в западне — лицо ее заметалось, в глазах появи¬
лось выражение растерянности и ужаса, но он при¬
жал ее лицо к белому кафелю и поцеловал ее в губы
несколько раз — они оказались жесткими, но, пока
он целовал ее, она не сопротивлялась.
22
Шампанское достали из стенного шкафа в пере¬
дней — бутылка почему-то оказалась откупоренной и
неполной — наверное, отец кого-нибудь угощал, а
может быть, попробовал даже сам — и когда вино на¬
ливали в столовую ложку, в нем даже не оказалось
пузырьков газа, но кто-то из врачей сказал, что это
даже хорошо, потому что образование газа может от¬
рицательно сказаться на работе сердца, — отец теперь
обходился без кислорода, он лежал на спине, дышал
спокойно и ровно — казалось, что он спал, — вино
порекомендовали, чтобы поднять сосудистый тонус,
потому что с помощью инъекций этого сделать не
удалось, — он дышал спокойно и ровно и даже не
слишком часто — возле его изголовья сидела врач,
уже немолодая женщина, — держа в руках часы отца,
она считала у него пульс и говорила, что состояние
больного не такое скверное, как она ожидала, судя по
рассказам, — шампанское попытались влить отцу в
рот, но оно стекло по его подбородку на подушку,
образовав там пятно, — губы и рот отца наконец от¬
дыхали от кислорода, и это было очень важно, и уже
Мост через Нерочь
277
обсуждались планы лечения больного на завтра —
наверное, они поторопились с телефонными звон¬
ками — многие из присутствующих разошлись по
домам — подходил к концу последний день жизни
отца, но пожилая женщина-врач, сидевшая возле из¬
головья, была опытным врачом — она, наверное, не
один раз видела, как умирают, и когда в передней
послышался голос жены, он выбежал ей навстречу,
обнял ее и поцеловал — губы ее мягко поддались его
поцелую — они не виделись больше месяца — и пока
она раздевалась и он вешал ее пальто, ему на минуту
снова показалось, что все по-прежнему — она приле¬
тела вечером, чтобы пробыть два-три дня, и они, мо¬
жет быть, даже вместе улетят обратно, — просто са¬
молет пришел вечером, и сейчас они сядут ужинать
за круглый обеденный стол в комнате отца, и он, как
всегда, будет поглощать ложками сметану, и отец
скажет ему: «Сколько можно есть сметаны?», потому
что самому ему этого нельзя, а жена будет звонко
смеяться, теребя пушок на голове отца, — в комнате
отца горела только лампа на его письменном столе,
жена стояла возле постели отца, она осторожно пере¬
бирала его пальцы и говорила, что они у него такие
же толстенькие и мягкие, как всегда, и что он узнал
ее — в этом она совершенно уверена! — еще немнож¬
ко, и она стала бы поглаживать пушок на его голове
или трогать волосы, растущие у него из ушей, и, мо¬
жет быть, даже засмеялась, и ему показалось, что
отец действительно узнал ее, и к его горлу подступил
какой-то комок, потому что отец с женой любили
вместе ходить по комиссионным магазинам и делать
покупки, за которые отцу всегда попадало от матери,
и потому что отец называл жену сына «белой рабы¬
ней» за то, что она наливала сыну ванну и даже помо¬
гала ему мыться — может быть, он даже чуть завидо¬
вал сыну и называл его жену ласковыми именами, а
278
Леонид Цыпкин
иногда он называл ласково свою жену, переделывая
при этом ее имя на еврейский лад и грустно покачи¬
вая головой, как будто он боялся, что его жена, мать
сына, умрет раньше его и, может быть, даже она уже
больна, и он ее заранее хоронит, а иногда он говорил
о том, что было бы с ними, если бы они попали в гет¬
то, и всем неприятно было это слушать, потому что
это была правда, — за последние дни у сына отросла
мучительная щетина — с такой щетиной он бы не
смог заснуть — он пошел в ванную, чтобы побриться,
а мать и жена делились где-то там своими новостями,
а отец, слава богу, спал, — и когда он побрил одну
щеку, а вторая еще оставалась намыленной, он вдруг
услышал голос матери, обращенный к нему: «У папы
остановилось дыхание!» — она сказала это так, как
будто сообщала ему, что его к телефону, или что суп
на столе. Он вбежал в столовую: над изголовьем отца
склонились две фигуры — кажется, ординаторы из его
клиники — они что-то пытались сделать с отцом —
один из них вводил резиновую трубку в рот отца, по¬
гружая ее все куда-то глубже и глубже, а другой изо
всей силы дул в эту трубку, как будто хотел разжечь
потухший самовар. «Ровно двенадцать», — сказала
мать, посмотрев на часы отца, и они с сыном ушли из
комнаты отца, как уходят с затянувшегося спектакля,
а те еще продолжали возиться с резиновой трубкой,
жена же принялась успокаивать медсестру — женщи¬
ну, дежурившую в день приезда сына и затем в ту
ночь, когда отец выкрикивал: «Я гвардии капитан!» —
к ней присоединились мать и сын — они усадили ее
на диван в комнате сына — она расстегнула верхние
крючки своей кофточки, потому что ей было душно,
а они обступили ее — мать давала ей валериановых
капель, и они с сыном стали объяснять ей, что ей
как медицинскому работнику нельзя бояться того,
что произошло сейчас, что это был вполне есте-
Мост через Нерочь
279
ственный исход болезни, что этого надо было ждать,
и сын даже открыл форточку, чтобы она скорее при¬
шла в себя, но, по-видимому, ничего страшного с
ней не было, потому что она сидела, обмахиваясь
носовым платком, хотя и немного бледная, но они
уговаривали ее остаться ночевать, потому что нельзя
же было ей вот так сразу выходить на улицу, а потом
все стали торопливо укладываться спать, но долго
никак не могли разобраться, кому где лечь, потому
что в последние дни все спали не на своих местах, и
места эти постоянно менялись, и сын очень беспо¬
коился, что они с женой окажутся в разных постелях
и даже в разных комнатах, но в конце концов им
удалось все-таки устроиться в его комнате на дива¬
не, на котором они обычно спали, приезжая сюда, и
когда они остались вдвоем, он обнял ее и сказал ей:
«Я так хотел тебя». Это были не его слова — он слы¬
шал их от кого-то или взял из книжки, но они пока¬
зались ему естественными и еще сильнее разожгли
его желание.
23
Фонари туннеля располагались на значительном
расстоянии друг от друга — наверное, не меньше чем
через каждые сорок или даже пятьдесят метров, а
чуть пониже их по серой ноздреватой стене туннеля в
два или в три ряда тянулись черные жгуты кабеля —
фонари были похожи на лампы синего света, только
лампочки в них были не синие, а обыкновенные и
очень яркие, — фонарь уплывал к следующему ваго¬
ну, просвечивал через его окна, пропадал и почти в
тот же момент, а может быть, даже чуть раньше появ¬
лялся новый, откуда-то спереди, проплывая мимо
окон, заменяя прежний и снова исчезая за следую¬
щим вагоном, — черная дверь тамбура не позволяла
280
Леонид Цыпкин
проследить его дальнейший путь, навсегда отрезая
его, но, как только поезд наращивал свой ход, фона¬
ри начинали мелькать перед глазами, один за другим,
все быстрее и быстрее — казалось, что кто-то невиди¬
мый швыряет их, словно снежки, все более и более
ожесточаясь, пока, наконец, их полет не превращался
в сплошную огненную черту, прошивающую черноту
окон и фигуры людей, словно в действие вступал ог¬
немет, — человек в добротной, хотя и поношенной
шубе с удлиненным каракулевым воротником и в ка¬
ракулевой шапке-конфедератке с опущенными науш¬
никами сидел, чуть сгорбившись, опустив голову,
держа на коленях добротный портфель, — он и ходил
так — немного согнувшись, втянув голову в плечи,
словно хотел спрятать от кого-то свое лицо или боял¬
ся удара.
На платформе станции, где он сошел, у подножья
мраморной колонны, за низким столиком, покры¬
тым свисающими до пола пестрыми афишами, сиде¬
ла продавщица лотерейных билетов. Возле нее не
было ни одного человека, но она крутила свое коле¬
со, словно шарманку, — он замедлил шаг и даже по¬
лез в карман за мелочью, но потом раздумал.
На площади возле метро горели фонари, шел мок¬
рый снег, женщины с корзинами, прижимаясь к сте¬
не ближайшего дома, бойко торговали цветами —
подснежниками, фиалками и еще какими-то други¬
ми, желтыми, которых он никогда не видел, а может
быть, и видел, но забыл, как они называются. Он ре¬
шил купить один такой букет, но какая-то старушка,
уступив полтинник, вручила ему сразу два таких бу¬
кета, и он положил их в портфель, потому что не лю¬
бил носить цветы в руке.
Возле подъезда дома, где он жил, дети заканчивали
лепить снежную бабу, похлопывая ее лопатками по
туловищу и голове.
Мост через Нерочь
281
Ему открыла жена. Он протянул ей цветы, она
недоверчиво осмотрела их и спросила, не с кладби¬
ща ли они.
24
Целую неделю он не мог дозвониться — то не от¬
вечали, то было занято, то говорили, что такого здесь
нет. Наконец трубку взяла женщина, и по ее голосу
он понял, что это была уборщица общежития, кото¬
рое обслуживал этот пьянчуга, — ему даже показа¬
лось, что он узнал ее.
— Какого такого Алексея Тихоновича? — пере¬
спросила она — она всегда переспрашивала, и ей все¬
гда приходилось разъяснять, но он упорно продолжал
называть его по имени и отчеству.
— Да он работает у вас... слесарем.
Как всегда, последовала пауза — уборщица, види¬
мо, сопоставляла факты.
— Алешку-слесаря? — обрадованно сказала она,
уяснив, в чем дело. — Так бы и говорили.
— Да, да, — еще больше обрадовался звонивший,
потому что уже несколько дней, просыпаясь по ут¬
рам, он мысленно видел перед собой узкую комнату с
широкой кроватью и пуховой периной, и чистым по¬
лотенцем, которое пьянчуга оставлял для гостей, и
рядом с собой, на пуховой перине, женщину и ее му-
ченически-блаженное выражение лица, и легкость во
всем теле, с которой он после этого идет по улице и
почти на ходу вскакивает в троллейбус...
— Та его выносят сейчас, — сказала женщина —
она сказала это так, как будто сообщала, что он пере¬
ехал в другую квартиру.
— Как так выносят? — спросил звонивший, хотя
он уже все понял.
282
Леонид Цыпкин
— Помер он, — втолковывала ему женщина на том
конце провода. — Три дня, как помер, перед самым
праздником, — и человек сразу вспомнил жесткий,
как натянутая струна, пульс лежавшего на кровати и
столик, покрытый грязной бумагой, на которой сто¬
яли опорожненная поллитровка и мутный граненый
стакан и лежал остаток луковицы, — когда с ним слу¬
чилось это, он, наверное, вот так и лежал один в ком¬
нате, вдрызг пьяный, и человек представил себе, как
не выдержал, разорвался в мозгу пьяного сосуд и как
кровь хлынула в мягкое, податливое вещество мозга,
превратив его в кашу, и как у пьяного начались судо¬
роги и он захрипел, и его тяжелая рука отвалилась,
свесившись с кровати до пола, и одетый он лежал
мертвым до самого вечера, пока к нему не пришла
его сожительница — она работала санитаркой в ка¬
кой-то больнице и иногда приходила к нему на ночь.
Вечером он отдыхал на тахте, подложив под голову
мягкую подушку, — в стекле книжного шкафа, стояв¬
шего возле его ног, поперек к тахте, он увидел свое
отражение — лицо, приподнятое подушкой, тулови¬
ще, оказавшееся почему-то очень коротким, и несо¬
размерно длинные неподвижные ступни — словно не
его, а чужие — они закрывали собой лицо и тулови¬
ще, как будто его несли ногами вперед, — потянув
шнурок торшера, он погасил свет.
25
Я стою посередине кухни в одной ночной рубашке
и ем халву — ночью меня неодолимо тянет к сладко¬
му, и я могу съесть его в огромном количестве, что
чрезвычайно нежелательно при моей склонности к
полноте, — я сам купил маленький замочек, прикре¬
пил петли, и каждый вечер, когда уже сделаны после¬
дние приготовления ко сну — трещина на моей губе
Мост через Нерочь
283
помазана рыбьим жиром, потому что для ее заживле¬
ния необходим витамин «А», поставлена геморрои¬
дальная свеча и из кухни взята литровая банка воды и
рядом с ней на моем письменном столе разложены
яблоко и две конфеты, как на могиле сельского клад¬
бища, потому что надо же что-то есть ночью, и при¬
нято снотворное — когда все это уже сделано, я за¬
щелкиваю замочек на кухне — ключ от него жена
припрятывает в какой-то тайник в коридоре, и пока
она это делает, я добровольно закрываюсь в комнате,
как это мы делали в детстве, играя в спрятанные
вещи, и даже затыкаю уши, чтобы не услышать, в ка¬
кой части коридора она орудует, — несколько раз но¬
чью, руководимый безошибочным чутьем, которым
обладают, наверное, только лунатики, я находил этот
ключик — дрожащими от нетерпения руками я от¬
крывал замок, словно искатель клада, вскрывающий
заветный сундучок, — сегодня же я просто потянул
замочек, и он раскрылся, потому что уже несколько
дней, как он не совсем в порядке, но я громогласно
еще не заявил об этом, а сделал лишь несколько на¬
меков на этот счет, чтобы совесть у меня была все-
таки чиста, — хотя почти еще ночь, на улице совсем
светло и в кухне тоже, потому что сейчас еще только
начало лета — самые длинные дни и самые короткие
ночи, — ровно тридцать шесть лет тому назад в этот
же самый день или, точнее, в эту же самую ночь я
ехал в Москву с бабушкой — я вспомнил это, как
только оказался на кухне. В черноте окна виднелся
только синий фонарь — вернее, его отражение — и
фонарь этот, не уставая, за какие-нибудь два-три часа
покрыл огромное расстояние — мальчик не выдержал
бы и одной минуты такой гонки — купе было осве¬
щено призрачно-синим цветом, а из-за стука колес
не было слышно даже бабушкиного храпа — он при¬
жимался лицом к холодному стеклу, но за окном все
284
Леонид Цыпкин
равно ничего не было видно — только его собствен¬
ное лицо, когда он чуть-чуть отдалял его от стекла, и
все призрачно-синее купе с голубоватыми пикейны¬
ми одеялами, под которыми спали двое незнакомых
людей и бабушка, и под одним из них он сам, но он
не спал, — купе мчалось, прорезая черноту ночи, от¬
брасывая назад невидимые километровые знаки, как
мячики, и он мчался вместе с этим сине-призрачным
купе, сквозь ночь и темноту, без всяких усилий, от¬
давшись этой немыслимой скорости, — в окне отра¬
жалась зеркальная дверь купе и сине-голубой шар, а в
отражавшейся зеркальной двери отражалось черное
окно, и в этом отражении снова виднелась зеркаль¬
ная дверь с матово-синим шаром, и дальше уже не¬
возможно было проследить за этими взаимными отра¬
жениями, которые становились все меньше и меньше,
но не исчезали — по-видимому, все это имело какое-
то отношение к бесконечности, но тогда мальчик еще
не понимал этого, а когда он проснулся, было светло,
фонарь уже не горел, за окном убегал назад мелкий
ельник, высаженный вдоль насыпи, чтобы защитить
пути от снежных заносов, в низинах стоял туман, а над
самым горизонтом вместе с поездом, не отставая от
него, катился оранжево-огненный шар — мальчик ле¬
жал на животе на верхней полке, втиснув голову меж¬
ду краем полки и оконной рамой, придерживая рукой
отодвинутую занавеску, словно он заглядывал в другой
мир, стремясь охватить взглядом сразу все, — от убега¬
ющей назад встречной колеи с черными просмолен¬
ными шпалами и мелькающими километровыми стол¬
бами — больше половины расстояния уже осталось
позади — до пылающе-огненного шара, плывущего
вместе с поездом, ни на шаг не отставая от него, —
ночь была позади, можно было уже не спать, и не ког¬
да-нибудь, не завтра, а сегодня он приедет в Москву —
двор наш и переулочек, куда выходит окно кухни, по-
Мост через Нерочь
285
ночному пустынны, в расположенном напротив дву¬
хэтажном деревянном доме створки окон распахнуты
настежь, как будто его обитателям не хватает воздуха,
но сами оконные проемы темны — дом этот уже дав¬
но предназначен на снос, но в нем все еще живут,
хотя недавно в самый угол его врезался грузовик —
он проломал стену дома и, говорят, даже въехал в
комнату, но там никого в это время не оказалось —
разрушенную стену заделали за государственный счет
и в очень короткий срок, и поэтому угол дома выгля¬
дит новее, чем остальная его часть, хотя каждый год
его красят, и так же пустынен переулок, начинаю¬
щийся от этого дома и идущий вверх, — он как бы
вливается в наш двор — переулок застроен разно¬
этажными старыми каменными домами — начиная со
второго этажа, окна в них распахнуты, на первых же
этажах открыты только форточки — они открыты до
отказа и похожи на указующие персты — ночью про¬
шел дождь, а может быть, улицы уже успели полить —
кажется, что они покрыты лаком, — сейчас самое вре¬
мя выходить из подъездов людям, ночевавшим вне
дома, но улицы пустынны и светлы, а на полу возле
моих босых ног валяются крошки халвы, и кухонный
стол, на котором я разворачивал халву, тоже усыпан
крошками, и руки у меня тоже липкие. Из коридора
доносится характерный звук, чем-то похожий на щел¬
канье кастаньет, — это отряхивается наша собака, вы¬
лезшая из стенного шкафа, нижнюю полку которого
по моему замыслу приспособили ей для жилья, —
дверцы шкафа разрезали по горизонтали, так что части
их, закрывающие собачье логово и остальные полки,
независимы друг от друга, и я очень горжусь этой
своей выдумкой и требую, чтобы все домашние под¬
тверждали, что это мое изобретение и что оно остро¬
умно, но псу там тесно, и поэтому несколько раз за
ночь он выходит оттуда, чтобы потянуться и отрях-
286
Леонид Цыпкин
нуться, рано состарившийся боксер с провисшей
спиной и с пролежнями, — каждый вечер я гуляю с
ним, и путь наш всегда один и тот же: из подъезда
направо по двору вдоль нашего дома до земляного
откоса, летом поросшего пыльным чертополохом с
валяющимися обрывками газетной бумаги и пачка¬
ми из-под сигарет, зимой покрытого снегом с рыжи¬
ми ноздреватыми углублениями — следами собачьей
мочи, весной же и осенью превращающегося в скольз¬
кое глинистое месиво, — уже с половины расстояния
пес начинает меня тянуть, так что мне даже приходит¬
ся бежать за ним, — он бросает на это всю силу своих
задних ног, а я всячески стараюсь противодейство¬
вать этому, — иногда даже отклоняюсь всем корпу¬
сом назад, словно наездник, пытающийся поднять
лошадь на дыбы, — кто-то сказал мне, что это укреп¬
ляет силу мышц задних конечностей собаки, а кроме
того, я считаю, что таким способом воспитываю у нее
силу воли, — по утрам я тоже делаю зарядку, а потом
ощупываю мышцы плечевого пояса и, скрестив руки,
похлопываю себя по плечам, словно спортсмен, ус¬
пешно выполнивший программу упражнений и те¬
перь спокойно ожидающий решения судейской кол¬
легии, а увидев открытые двери вагона метро, я иногда
специально сдерживаю себя, чтобы не побежать, —
дорвавшись до откоса, чуть приподняв заднюю ногу,
словно это не является необходимостью, а лишь пус¬
той формальностью, данью устаревшей традиции, он
выпускает из себя струю мочи — зимой она пробива¬
ет снег, оставляя после себя желтую ноздреватую во¬
ронку, в остальные же времена года струя с шлепаю¬
щим звуком ударяет в землю — часть ее стекает на
асфальт, часть же превращается в брызги, и поэтому
я стараюсь стоять подальше, но все-таки я приседаю,
чтобы рассмотреть цвет мочи, потому что уже не¬
сколько раз в моче у собаки была примесь крови, и
Мост через Нерочь
287
мы все беспокоимся, не опухоль ли это, — идя из
ванны к себе в комнату в одной ночной рубахе, я ста¬
раюсь уклониться от встречи с ней, потому что боюсь
заразиться от нее опухолью, и чтобы скрыть от до¬
машних всю серьезность моих опасений, потому что
пока еще никто не доказал, что опухоль заразна, я
стараюсь превратить все это в шутку: с преувеличен¬
ной осторожностью, словно это не собака, а заражен¬
ная мина, на цыпочках обхожу ее, держась при том за
подол своей рубахи, так, чтобы она возможно плот¬
нее облегала мое тело, а миновав опасную зону, с
визгом бегу и ныряю в постель, как в блиндаж, зак¬
рываясь одеялом с головой, — только у директора на¬
шего института такая сильная струя мочи — после
него в унитазе еще долго держится пена, как будто
туда вылили ведро пива, — он никогда не закрывает
за собой кабинки, потому что правая рука у него пара¬
лизована в результате заболевания, которое он перенес
в молодости во время экспедиции, заразившись мик¬
робом, который он искал, и засунута в карман брюк —
иногда он вынимает ее здоровой левой рукой и кладет
на стол, как постороннюю вещь, — наполовину вы¬
сохшую, со скрюченными неразгибающимися пальца¬
ми, чем-то напоминающую недоношенного младенца,
а в левой руке он держит портфель, потому что в убор¬
ную он заходит обычно по пути в свой кабинет или
уезжая куда-нибудь, — левая рука у него очень круп¬
ная, хотя и белая, — я сам видел, как во время банке¬
та, проходя мимо новой сотрудницы, он ущипнул ее
за грудь этой рукой — он сделал это походя, мимохо¬
дом и вместе с тем как бы озорничая, словно подкру¬
тил какую-то недозволенную гайку, — сотрудница
продолжала сидеть за столом, как будто ничего не
случилось, — может быть, именно в этом кроется
секрет его успеха у женщин? — к этому времени из
угла его рта уже стекала струйка слюны — послед-
288
Леонид Цыпкин
ствие перенесенного заболевания и первые признаки
начинающегося опьянения — он танцевал, выпятив
вперед грудь, не разбирая музыки, прижимая к себе
партнершу левой рукой, чуть наклонив и скособочив
голову, теряя слюну, а в перерывах между танцами он
подходил к какой-нибудь группе сотрудников, вреза¬
ясь в них плечами словно ледокол, — они тут же по¬
чтительно расступались, а он отдавал какую-то коман¬
ду, потому что тут же начиналась беготня сотрудников
от одной группы к другой, и иногда даже прекраща¬
лась музыка — высокий, прямой, чем-то похожий на
Петра Первого, он принимал в левую руку услужли¬
во принесенную ему кем-нибудь из сотрудников
рюмку с коньяком, которого к этому времени на
столах уже не оставалось, — музыка смолкала, и он
произносил здравицу в честь кого-нибудь из иност¬
ранных гостей — лицо его светилось блаженством и
добротой — он обходил столы, наклоняясь к со¬
трудникам, он что-то говорил каждому из них, похло¬
пывая по плечу, а иногда даже гладил по волосам — в
пятьдесят втором году он отказался уволить врачей,
считавшихся неблагонадежными, и его должны были
исключить из партии, но он не прекращал воевать с
высокопоставленными лицами и даже с министром,
и в конце концов его сняли с директорства и сделали
заместителем директора, но даже сейчас, попадая в
кабину после него, я испытываю чувство приобще¬
ния к каким-то высшим сферам и не спускаю воду из
бачка, воображая эту кипящую внизу пену нашим со¬
вместным произведением или даже лично моим, - он
обычно приветствует меня коротким, едва заметным
кивком головы, но при последней нашей встрече он,
увлекая меня в глубь уборной, потому что я уже соби¬
рался выходить оттуда, а он только вошел туда — при
последней нашей встрече он вдруг заговорил со мной
о моем повышении в должности — тяжелый порт-
Мост через Нерочь
289
фель оттягивал его плечо, и от этого казалось, что его
другое плечо, обращенное ко мне, было еще выше,
чем обычно, он смотрел на меня сверху, чуть скосив
набок голову, словно рассматривая какое-то неведо¬
мое насекомое, впервые попавшееся ему на глаза, —
я бормотал слова благодарности и кивал головой
раньше времени, не дослушав его аргументов, — он
увлекал меня все дальше и дальше и уже начал рас¬
стегивать ширинку, держа в той же руке портфель, а
я благодарил, но теперь он уже не директор... Я иду
вниз по асфальту, а пес семенит по насыпи, обнюхи¬
вая кустики, как будто он что-то потерял там, в иных
местах пуская такую же сильную, но уже короткую
струю, как бы завершая тем самым поиски потерян¬
ного и утратив к нему интерес, — его внимание уже
целиком привлечено следующим кустиком — нас
связывает только поводок, и он не натянут, а воло¬
чится по земле, но пес отлично чувствует дистанцию,
и если поводок задевает о куст, он не пытается идти
дальше, а обходит куст с моей стороны, — жена уве¬
ряет, что собака наша очень умная и добрая, — к со¬
жалению, это так, потому что собаки обычно бывают
похожи на своих хозяев, хотя в своем уме я не очень
уверен, если под умом понимать способность пра¬
вильно разбираться в окружающей обстановке и в
людях — интеллект же у меня есть — в этом я не со¬
мневаюсь, но ведь ум и интеллект где-то совпадают
друг с другом, то есть настоящий ум немыслим без
интеллекта, и, следовательно, я опять сомневаюсь,
теперь уже в интеллекте, впрочем, больше из кокет¬
ства, потому что на самом деле я убежден в своей
сверхинтеллектуальности и требую жену подтверж¬
дать это, тем более что именно она еще когда-то
очень давно, когда мы только поженились, в порыве
злобы, поссорившись со мной, выпалила мне, что я
не очень умен, — я хорошо помню, мы шли по улице
10. Заказ № 111.
290
Леонид Цыпкин
и как раз в этот момент проходили мимо ямы напро¬
тив окна подвального этажа — на дне ямы было тем¬
новато, и в окне, кажется, была решетка, чтобы не
влезли воры, — тогда еще жителей не начали пересе¬
лять из подвалов, и я готов был броситься на дно
этой ямы. «Что же, значит, я дурак?» — спросил я ее,
готовый уже ко всему, потому что в тот момент мне
терять уже было нечего, и тут она мне пояснила, что
я не умен только в практическом отношении, но,
когда мы переходили улицу, мне удалось добиться от
нее того, что она созналась, что все это она сказала
только «со зла», и в последующие годы эта формули¬
ровка совершенно успокаивала меня, но потом я стал
раздирать на себе халат или ночную сорочку, потому
что если «со зла», то, значит, в тот момент она все-
таки так думала, и теперь она готова даже подтвер¬
дить, что я Лев Толстой или Миклухо-Маклай, но
когда я делаю ей какое-нибудь замечание по хозяй¬
ству, особенно в присутствии моей мамы, она не мо¬
жет сдержать себя. «Катись в задницу!» — кричит мне
она из ванной комнаты — она работает в каком-то
проектном институте, и когда я звоню ей по телефо¬
ну, я вежливо прошу позвать ее, и кто-нибудь из ее
сотрудниц так же вежливо и почтительно справляет¬
ся, что ей передать, потому что она сейчас находится
у начальника. «Значит, я дерьмо?» — кричу я, врыва¬
ясь в ванную, — когда я иду по коридорам института,
в котором я работаю, почти все сотрудники здорова¬
ются со мной первыми, потому что я состою в комис¬
сии народного контроля — заходя ко мне в комнату,
они осторожно присаживаются на краешек дивана, а
я, извиняясь, отодвигаю свой портфель, чтобы им
было удобнее сесть и чтобы не помялся завтрак, кото¬
рый жена дает мне утром с собой, — она стоит голая,
собираясь принимать душ, чуть согнувшись, прикры¬
вая руками грудь, как это делают голые женщины, —
Мост через Нерочь
291
наверное, они так же стояли в Освенциме или в Май-
данеке перед расстрелом. «Значит, я дерьмо?» — кри¬
чу я, потому что, что же еще может быть в том месте,
кроме дерьма, и в этот момент мне совершенно ясно,
что она считает меня ни на что не пригодным дерь¬
мом, и я даже вижу форму этого дерьма, и это дерь¬
мо — это я, и все это из-за нее — она собирается
открыть воду, как будто ничего не случилось, у нее
подчеркнуто отчужденное выражение лица — неуже¬
ли она не понимает, что она наделала? — ведь я те¬
перь не смогу даже почитать перед сном книгу, пото¬
му что какая же радость читать книгу, если в это
время осознаешь себя дерьмом? — я бы задушил ее
собственными руками, и мне нисколько не было бы
жаль ее — я ненавижу ее лицо, намазанное каким-то
очередным кремом, как будто его заляпали целым
тортом, и ее тело, которое одновременно вызывает во
мне желание и оттого кажется мне еще более ненави¬
стным. «Значит, я дерьмо?» — кричу я — мне даже
хочется теперь, чтобы она подтвердила это, чтобы
иметь законное право задохнуться в своей ярости и
задушить ее, и я даже воздеваю правую руку вверх,
словно произношу «Рот фронт!», заклиная ее отве¬
тить мне наконец, — она делает испуганное движение
всем телом, словно уклоняясь от удара, в глазах ее
выражение животного страха, и я вдруг понимаю, что
действительно замахнулся на нее — у нее много се¬
дых волос и морщины на лице, которые она старается
устранять с помощью каких-то кремов, но делает это
она нерегулярно, потому что, придя с работы домой,
принимается за готовку обеда и потому что я не пере¬
ношу вида и запаха этих кремов, и она делает это тай¬
ком от меня — я иду к себе в комнату, сажусь за стол
и стараюсь чем-нибудь заняться, но чего стоят все
мои занятия, если я дерьмо, — эта мысль мешает по¬
нять мне смысл фраз, которые я читаю, а уж о том,
10*
292
Леонид Цыпкин
чтобы взять в руки карандаш или кисть, не может
быть и речи, — я снова вхожу в ванную — она моется
под душем, подставляя под него спину так, как будто
ее чешут. «Значит, ты считаешь, что я дерьмо?» —
спрашиваю я ее, готовый снова воспламениться. «Глу¬
пости говоришь», — отвечает она мне — эта формули¬
ровка наиболее устраивает меня, потому что она уже
давно принята женой на вооружение, — именно это я
и хотел услышать от нее, но ведь все-таки она же ска¬
зала ту фразу — интересно, как она выкрутится из
этого положения, хотя я сам уже вижу кое-какой вы¬
ход и, может быть, именно поэтому решаюсь задать
последний, решающий вопрос: «А почему же в задни¬
цу?» — «Так ведь дерьмо же из задницы, а не наобо¬
рот», — этот логический довод, которого я и ждал,
окончательно успокаивает меня, но напоследок на
всякий случай я еще раз спрашиваю: «А кто же я в
таком случае?» — «Ты талантливый», — отвечает она
мне, растирая спину длинной мочалкой, и я выбегаю
из ванной, как выбегает из магазина покупатель, по¬
лучивший двойную дозу какого-нибудь дефицитного
промтовара. Земляная насыпь кончается, мы повора¬
чиваем налево и идем вдоль высокого нелепого зда¬
ния — оно называется «Домом скульптора» — цент¬
ральная часть его была построена еще до войны —
посередине этой подковы находится огромная арка,
через которую свободно могла бы проплыть целая
баржа, — и в этой арке постоянно гуляет ветер — из
скульпторов в этом доме почти уже никого не оста¬
лось, но к центральной части пристроили два боко¬
вых крыла — они ниже центральной части, и их за¬
селили работниками одного очень ответственного
министерства — со стороны набережной, куда обра¬
щена вогнутость подковы, дом этот напоминает че¬
ловека, широко расставившего ноги и всей силой
удерживающего рвущихся от него двух подростков, —
Мост через Нерочь
293
на пустыре перед домом пес начинает петлять и уси¬
ленно нюхать землю — я покорно следую за ним,
потому что даже арестантам положена прогулка и
разрешается отправлять естественные надобности —
несколько раз он уже горбит спину и поджимает зад,
и я даже останавливаюсь, но нет! — ему для этого
обязательно надо влезть на бугор, да еще освещенный
фонарем, и хотя на этом пустыре постоянно гуляют
собаки со своими хозяевами и он весь покрыт соба¬
чьим пометом, в который то и дело вступаешь, офи¬
циально здесь не положено прогуливать собак — по¬
середине пустыря возвели какой-то аттракцион для
детей, а к Новому году рядом с аттракционом в утоп¬
танный снег втыкают елку с зажженными лампочка¬
ми и каждую весну на пустыре правильными рядами
высаживают какие-то прутики, которые, наверное,
должны превратиться в деревья, но они так и остают¬
ся голыми до конца лета, а потом вообще куда-то ис¬
чезают — пес взобрался на самый высокий и самый
освещенный бугор, так что его, наверное, видно даже
с противоположного берега реки — жители этого
дома, для детей которого предназначена эта площад¬
ка, имеют все основания сделать мне замечание или
даже сказать какую-нибудь грубость, потому что у
нас в стране дети находятся на особом положении —
на родительских собраниях и учителя и родители го¬
ворят «Наши дети» — обе стороны пользуются словом
«наши», чтобы поставить себя в неуязвимое положе¬
ние и в то же время продемонстрировать общность
своих интересов, и против этого нечего возразить, —
однажды, когда я шел с собакой уже по ту сторону
Дома скульптора, где на уже бесспорно цивилизован¬
ных газонах растет зеленая трава, один из жителей бо¬
кового крыла сделал мне замечание, когда собака по¬
мочилась на бетонный телеграфный столб, стоящий
на самом краю газона, — «Здесь гуляют дети», — ска-
294
Леонид Цыпкин
зал он, и с тех пор, завидев по ту сторону дома встреч-
ную фигуру, особенно если это мужчина, я беру пса на
короткий поводок, а он именно в этот момент как раз
тянет меня к столбу, мимо которого мы проходим, и я
злобно и даже с каким-то радостным ожесточением
дергаю его за поводок так, чтобы ему было больно,
потому что ведь это из-за него у меня могут быть не¬
приятности, и я готов пнуть его ногой, потому что
это мне дозволено, и тут я могу отыграться, но все-
таки я стараюсь этого не делать при посторонних,
потому что они могут вступиться за собаку, и я делаю
это исподтишка — он опорожняет свой кишечник на
самой вершине бугра, почти на самом скрещении
двух снопов света от двух прожекторов, призванных
освещать аттракцион для детей, а я стою внизу, почти
бросив поводок, глядя куда-то в сторону, с отрешен¬
ным видом, как будто пес не имеет ко мне никакого
отношения и уж за действия которого я, во всяком
случае, не несу никакой ответственности, — я бы с
удов'ольствием стянул его с этого бугра, так, чтобы он
переломал себе ноги, — примерно такое же чувство я
испытываю к израильтянам, когда они предпринима¬
ют какие-нибудь акции. Мы обходим стороной скоп¬
ление собак, которых выгуливают их владельцы, —
мы давно уже обходим их, потому что пес мой отска¬
кивает от маленькой собачки, которая, уже издалека
завидев его, с лаем бросается к нему под ноги, а он
трусливо отскакивает в сторону, вместо того чтобы
придушить ее, — хозяин собачки, лица которого я так
и не рассмотрел до сих пор, потому что все это про¬
исходит вечером, когда уже темно, подзывает ее к
себе- и даже кричит на нее, но делает это он формаль¬
но — в глубине души он несомненно торжествует — я
испытываю к нему чувство враждебности — мне по¬
чему-то кажется, что он бывший полярный летчик,
наверное потому, что зимой он носит какие-то мехо-
Мост через Нерочь
295
вые сапоги, похожие на унты, — в последнее время,
завидев нас, он берет свою собаку на поводок, и это
кажется мне еще более обидным — несколько раз я
даже захватывал с собой плетку, которую мы когда-то
приобрели, чтобы дрессировать нашего пса, но она
так и висит без применения над его логовом, потому
что мне достаточно произнести слово «плетка», что¬
бы он покорно попятился из комнаты в коридор, —
припрятав ее под пальто, я строил планы заманива¬
ния и избиения собаки полярного летчика, но каж¬
дый раз он оказывался рядом, — отойдя от собак, я
дергаю нашего пса за поводок, стараясь сделать ему
больно, или нарочно стараюсь наступить ему на лапу
и называю его самыми оскорбительными именами, а
он с недоумением и страхом посматривает на меня —
наверное, он думает, что как-нибудь не так идет, —
виновато прижав уши, он семенит возле меня трусли¬
вой рысцой, а когда поток моих оскорблений дости¬
гает апогея и я начинаю пинать его ногой, он уже
почти ползет на брюхе — жена уверяет, что поведение
нашего пса есть результат благородства, смешанного с
чувством собственного достоинства, и что с собаками,
равными ему или превосходящими его, он обязатель¬
но вступил бы в бой, и что ей самой приходилось даже
несколько раз оттаскивать его от каких-то крупных и
свирепых собак, чтобы он не сцепился с ними, —
смутно надеясь на это, я стал специально проводить
его поблизости от крупных собак и даже потихоньку
науськивал его на них, но он проходил мимо, не за¬
мечая их, а они не замечали его, пока сын не сказал
мне, чтобы я не очень нарывался, потому что пес наш
не умеет драться и его загрызут, — в этот момент мы
шли втроем — сын, собака и я — и как раз заворачи¬
вали за угол Дома скульптора, миновав какую-то ов¬
чарку с хозяином, с которой они вяло обнюхались, —
я решил, что это обычный навязчивый страх сына за
296
Леонид Цыпкин
нашу собаку, и даже ускорил шаги, завидев впереди
черного терьера, с которым совсем неплохо было бы
сцепиться, но одновременно я почувствовал, что что-
то во мне надломилось, потому что сын намного трез¬
вее меня, и пока мы обходили угол дома, освещенный
фонарем на деревянном столбе, который еще почему-
то не сменили на бетонный, он рассказал мне, что
они не хотели мне говорить этого, но недавно, когда
жена прогуливалась с собакой напротив нашего дома
по соседству с деревянным двухэтажным домом, в
угол которого въехал грузовик и который я сейчас
вижу из окна нашей кухни, они встретились с так на¬
зываемым армянским боксером — мы так прозвали
его, потому что его хозяева армяне, — очень крупным
псом с некупированными свисающими ушами, что
странно не вяжется с его могучей грудью и придает
ему щенячий вид, и он бросился на нашего пса и вце¬
пился ему зубами в шею, и наш пес даже не пытался
сопротивляться, а покорно стоял, пока армянский
боксер грыз его и пока хозяин не оттащил его, и по¬
том жена смазывала йодом его раны, но они решили
все это скрыть от меня, чтобы я не возненавидел
окончательно нашу собаку, — на мгновение я даже
остановился и закрыл глаза — в далеком уральском
городе по высокому берегу реки, состоявшему из бе¬
лых пород известняка, шел мальчик, почти уже под¬
росток, — он гулял не один, а с шефом отца по гос¬
питалю, высоким крупным человеком с крупным
мясистым лицом и такими же мясистыми руками, —
добродушно улыбаясь, он открывал два ряда ослепи¬
тельно белых зубов, и эта ослепительная белизна его
зубов и добродушная улыбка сохранились у него до
самой смерти — отец его был охотнорядским торгов¬
цем и разрубал мясо и кость топором с одного маха —
сам же он был лучшим хирургом в стране, и непонят¬
но было, как его огромные руки могли совершать
Мост через Нерочь
297
столь тонкие манипуляции — и с его сынишкой, со¬
всем еще мальчиком, — ослепительно светило солн¬
це, отражаясь в чужой и широкой реке, протекавшей
где-то далеко внизу у подножья белого известняково¬
го обрыва, — от группы мальчишек, сидевших на
куче известняка, отделился один — он был меньше
подростка, но он спокойно подошел к нему, как буд¬
то хотел что-то спросить у него, и дал ему оплеуху,
тоже очень спокойно, словно он хотел убить муху,
севшую подростку на щеку, и так же спокойно назвал
его двумя самыми обидными словами, с которыми
подростку до этого почти не приходилось сталкивать¬
ся, после чего он снова отошел к мальчишкам с со¬
знанием выполненного долга — шеф отца с сыном
шли чуть впереди, а может быть, они просто ушли
вперед, чтобы подростку казалось, что они ничего не
видали, — он шел с горящей щекой, втянув голову в
плечи, боясь даже оглянуться, чтобы это не повтори¬
лось снова, проникаясь постепенно чувством вины,
потому что не мог же тот мальчишка сделать это все
ни с того ни с сего, да еще с таким спокойствием —
каждый раз, когда в автобусе или в электричке мне
напоминают об этом, я испытываю такое же чувство
вины, и лишь потом, когда уже нет возможности дей¬
ствовать, я распаляю свое воображение картинами
мщения — одна изысканней другой — может быть,
это чувство вины — спасительное средство, потому
что жить с сознанием неотомщенности оскорбления
немыслимо, и поэтому сам придумываешь себе ка¬
кую-то вину, а может быть, просто это свойство,
передающееся из поколения в поколение, — в пятьде¬
сят втором году все с той же ослепительно-добродуш¬
ной улыбкой на мясистом лице лучший хирург стра¬
ны, ставший к тому времени директором института,
постарался освободиться от тех врачей, которые мог¬
ли рассматриваться как неблагонадежные, а его сын,
298
Леонид Цыпкин
к этому времени ставший уже подростком, выводил
на стенах дома, где они жили, слова, созвучные по¬
ступкам отца, — он пошел по стезям отца, стал вра¬
чом и в качестве такого совершил одно чрезвычайно
экзотическое путешествие, окончательно прославив
своего отца, но на его фотографии, помещенной в га¬
зете, я никак не мог найти хоть каких-нибудь черт
сходства с маленьким белесым мальчиком, который
шел со своим отцом чуть впереди меня, под ослепи¬
тельным весенним солнцем по высокому берегу, со¬
стоящему из известняковых пород, над текущей где-
то далеко внизу чужой, широкой рекой, — открыв
глаза, я увидел сына — мы все еще стояли под светом
фонаря, между нами собака, с недоумением погляды¬
вая на нас — почему мы остановились, — он выше
меня ростом, сутулый, тонкий, с неопрятной причес¬
кой — волосы его уже доросли до плеч и завиваются
там колечками — с очень худыми и тонкими, почти
детскими руками — лицо его на миг превратилось в
футбольный мяч — таким он был в тот день, когда я
приехал с работы, а он лежал в своей комнате с со¬
вершенно заплывшими глазами, неузнаваемый, чу¬
жой, со сломанными зубами, — «Тебя же избили!» —
воскликнула жена утром, увидев его, потому что он
пришел поздно ночью, когда все спали, и утром ска¬
зал, что он просто упал и разбился, — впрочем, он и
сам плохо помнил, что было потом, — хозяин дома,
высокий худощавый парень в джинсах и в кашне, не¬
брежно переброшенном через плечо и свисающем до
самых бедер, лукаво, по-заговорщически подмигнул
ему, словно хотел ему сообщить какую-то очень инте¬
ресную новость, они вышли из-за стола, оставив там
гостей — несколько молодых людей в таких же шар¬
фах, небрежно обернутых вокруг шеи, словно у них у
всех была ангина, двух-трех девиц в джинсах с распу¬
щенными до пояса волосами и целую батарею бутылок
Мост через Нерочь
299
из-под сухого вина — в передней голоса сидевших в
комнате заглушались звуком магнитофона — сухой ку¬
лак с выступающими острыми костяшками надвигался
откуда-то издалека, словно из другого мира, и все это
казалось ему неправдоподобным, как будто он смот¬
рел на сцену через уменьшительное стекло бинокля, —
все это не могло иметь к нему никакого отношения —
пока кулак этот не вырос до гигантских размеров, за¬
городив от него лицо хозяина, на котором теперь по¬
чему-то появилась злобная ухмылка, люстру в перед¬
ней, раскачивавшуюся от звуков музыки и хриплых,
что-то поющих голосов, погрузив его в странную тем¬
ноту и глухоту, словно погасло электричество, а уши
его забили ватой, — несколько раз ему все же удава¬
лось выплыть из этой темноты, хотя уши его по-
прежнему были забиты ватой, — он лежал на чем-то,
кажется на раскладушке, над ним поочередно появ¬
лялись чьи-то лица — иногда он узнавал их — кажет¬
ся, это были те, кто сидел за столом, — они боялись,
как бы он не отдал концы, и приходили удостове¬
риться в этом —■ хозяин дома в это время говорил по
телефону с бабушкой, позвонившей внуку, что пора
домой и что это необузданно сидеть так долго в гос¬
тях и пить водку, — поигрывая голосом, потому что
он учился на актерском отделении, хозяин в сдер¬
жанно-благородных тонах рассказывал бабушке о
том, что они немного перепоили его и теперь приво¬
дят его в себя, но пусть она не беспокоится, если
нужно, они проводят его до дома — кто-то снял с
него водолазку и даже майку, потому что они были
залиты кровью, и одна из девиц пыталась даже по¬
стирать ее — гости почти все разошлись — на него
натянули майку и водолазку — он стоял в передней,
люстра снова раскачивалась, хотя музыки уже не
было, и подруга хозяина дома — одна из девиц с
распущенными волосами — уговаривала его уйти, но
зоо
Леонид Цыпкин
он почему-то не хотел уходить — лицо его уже вспух-
ло, но еще не было синим, возле угла рта подсохла
струйка крови, и девица вытерла ее своим носовым
платком, чтобы не было никаких следов крови, и, так
как он упорно не хотел уходить, она пригрозила ему,
что сейчас явится хозяин дома, и вложила ему в руку
рубль на такси — было уже очень поздно, он шел по
какой-то очень широкой и темной улице — наверное,
это было Садовое кольцо — улица была похожа на
ночную реку с плывущими по ней редкими красными
огоньками, и ему нужно было переплыть эту реку —
потерянный им в ту ночь медальон с изображением
распятия, который он носил на груди на тоненькой
цепочке, он сменил на другой, а его школьный гло¬
бус, стоящий у него в комнате на книжном шкафу,
всегда повернут теперь так, что Африканский конти¬
нент кажется самым крупным на всем земном шаре.
Обойдя Дом скульптора с тыла, откуда он так же, как
и со стороны набережной, кажется расставившим
ноги гигантом с прилепившимися к нему по бокам
двумя неслухами-подростками, но только с этой сто¬
роны не они рвутся от него, а он волочит их за собой,
а они упираются изо всех сил — обойдя этот дом, мы
с псом снова оказываемся во дворе нашего дома — по
асфальтированной дорожке, проложенной вдоль края
газона, взад и вперед расхаживают лифтерши, ревно¬
стно охраняющие подъезды нашего дома от вторже¬
ния точильщиков ножей, женщин с мешками кар¬
тошки или с бидонами или ребят из соседних домов,
но, когда во дворе появляются пьяные или просто
подвыпившие, они мгновенно исчезают куда-то, слов¬
но их сдувает ветром, — когда я выхожу из подъезда
или возвращаюсь домой, они провожают меня почти¬
тельным взглядом, словно я занимаю какой-то важ¬
ный пост или, по крайней мере, известен своей скан¬
дальной репутацией и временно нахожусь в опале, и
Мост через Нерочь
301
в этот момент я действительно проникаюсь ощуще¬
нием собственной значительности, но, чтобы окон?
чательно не подавить в них чувство собственного до¬
стоинства и продемонстрировать свой демократизм,
я всегда здороваюсь с ними первым — правда, после
некоторой паузы, чтобы это не выглядело заискиваю¬
ще, — их почтительность распространяется даже на
собаку: «Ишь подмерзли, лапки поджимают», — го¬
ворит кто-нибудь из них, придерживая дверь и про¬
пуская рвущуюся домой собаку, и это кажется мне
даже немного обидным, потому что прежде надо
было бы пропустить меня. Еще идя по двору, я вижу
три освещенных окна нашей квартиры и в среднем
из них фигуру моей мамы — она смотрит в окно —
впрочем, может быть, это не она, а китайская ваза,
которая стоит у нее на подоконнике, — я очень часто
путаю их — она обычно смотрит в окно, поджидая
меня или моего сына, но, увидев, что мы заметили ее,
тотчас исчезает, чтобы мы не думали, что она нас
ждет и вообще интересуется нами, потому что, уходя
из дому, сын не надел кальсон и теперь может про¬
студиться — она назвала его идиотом, а он в ответ за¬
пустил в нее ночной туфлей — от туфли она уверну¬
лась, но крикнула, что он негодяй, хлопнув при этом
дверью своей комнаты так, что с потолка посыпалась
штукатурка, а когда я вступился за сына, она снова
выскочила из своей комнаты и, стоя в дверях с трясу¬
щейся нижней челюстью, с дрожащими не то от ста¬
рости, не то от бессильного гнева руками, ища и не
находя какой-нибудь предмет, которым можно было
бы запустить в меня, назвала меня тоже негодяем и
снова, теперь уже окончательно хлопнула дверью, так
что из двери вывалился ключ, и, кроме того, с тех
пор, как глобус в комнате сына находится всегда в
одном и том же положении, она стала ортодоксаль¬
ной марксисткой и нехватку апельсинов объясняет
302
Леонид Цыпкин
возросшим благосостоянием народных масс — каж¬
дый вечер, перед сном, я делаю ей инъекции против
гипертонии — спустив трико, она ложится животом
вниз на свою тахту, словно опытный пловец на
воду, — ее белые не по возрасту ягодицы утыканы
точками — следами от уколов, — но все-таки в зна¬
чительной мере они потеряли свою эластичность,
и, кроме того, они слишком узки, чтобы вместить
такое количество уколов, — все так же лежа на жи¬
воте, она шарит рукой по своей ягодице, указывая
мне на наиболее подходящее, с ее точки зрения, мес¬
то, — на ее третий палец, которым она особенно тща¬
тельно прощупывает свою ягодицу, надето золотое
кольцо с маленьким бриллиантом — она никогда не
снимает его, но оно сидит уже не так плотно, как
прежде, и, по-моему, его даже можно повернуть, по¬
тому что руки ее похудели и по-старчески выступают
суставы на пальцах — ее сердце работает уже почти
восемь десятков лет, и это какое-то чудо — ведь оно
точно так же сокращалось еще в прошлом веке — я
пытаюсь представить себе его — несколько гиперт¬
рофированное от столь длительной работы, оплетен¬
ное склерозированными сосудами, словно жгутами,
чем-то похожее на муляж, который выдают студен¬
там для практических занятий по анатомии, — оно и
сейчас бьется даже во сне, а рядом, возле ее изголо¬
вья, на низкой табуретке, чтобы в случае чего не надо
было тянуться к ночному столику, разложены меди¬
каменты, рассортированные в соответствии со своим
назначением: отдельно снотворные, отдельно сердеч¬
ные, отдельно гипотензивные, и рядом с ними блю¬
дечко с водой и пачка горчичников, срок давности
которых не должен превышать трех месяцев, иначе
они будут недостаточно эффективны, и тут же чашеч¬
ка с водой, чтобы можно было запить таблетки, и
возле противоположной стены ее комнаты, на пись-
Мост через Нерочь
303
менном столе, под стеклом, освещенным полосой
раннего утреннего света, пробивающегося сквозь щель
между двумя плотно задернутыми занавесками, в не¬
сколько рядов расположились семейные фотографии,
словно сцены из жития святых, составляющие общее
панно: молодой лейтенант с одним кубиком в петли¬
це и лихо сдвинутой набекрень пилотке с серьезными
глазами, в которых готово, однако, промелькнуть
что-то шальное; молодая женщина в высокой мехо¬
вой шапке и меховом пальто, которые носили в про¬
шлом веке и носят сейчас, снятая на фоне Эйфелевой
башни, — вся фигура ее выражает полное и безогово¬
рочное émancipée; она же в длинном платье, подчер¬
кивающем ее статную фигуру, сидя на стуле с высо¬
кой старомодной спинкой, чуть опершись локтем на
раскрытую книгу, лежащую на инкрустированном
столике, в позе «Незнакомки», задумавшейся о смыс¬
ле жизни; сухощавый, но вполне корректный и со¬
лидный господин с острой бунинской бородкой и
усами, которыми он уколол внука, прощаясь с ним
перед тем, как ему ввели морфий; полная низкорос¬
лая женщина, прячущая отвисающую нижнюю губу в
эпикурейской улыбке, позади нее на втором плане
снятые в нарочитом нефокусе корпуса Дома творче¬
ства художников — когда ее муж, ставший известным
академиком, уезжает за границу, она переселяется к
нам, потому что с тех пор, как ей пришлось уйти на
пенсию, она впала в состояние психической депрес¬
сии — она уже не может больше писать статей по ис¬
кусствоведению и считает, что безнадежно отстала от
современной советской живописи — для нее рас¬
ставляется раскладушка в комнате ее сестры рядом с
письменным столом с фотографиями — до обеда она
валяется на ней, как куча тряпья, поднимаясь толь¬
ко, чтобы пойти в уборную, — выйдя оттуда, она не¬
уверенно, с оглядкой гасит свет, как будто что-то по-
304
Леонид Цыпкин
забыла там, но готова примириться с этим, потому
что теперь это ей все равно, к концу дня она немного
оживляется и шаркающей походкой, заложив руки за
спину, входит ко мне в комнату — стараясь не заме¬
чать моих альбомов и карандашных набросков, лежа¬
щих передо мной на столе, она спрашивает, как об¬
стоят дела с моей научной монографией, и переводит
разговор на тему о бренности бытия — иногда она
пытается взвесить на ладони с искривленными паль¬
цами невидимую головку сыра или сахара, но где-то
на середине роняет ее — махнув рукой, она проводит
ею по шее, издавая при этом характерный хрипящий
звук, но делает это она очень тихо, по-заговорщичес¬
ки подмигивая мне, потому что только мы с ней мо¬
жем понять друг друга; рядом с этой фотографией
пожилой, почти уже старый человек в тяжелом паль¬
то и в профессорской шляпе на фоне больничного
здания — снимок запечатлел только верхнюю часть
его туловища и лицо, но по наклону его корпуса вид¬
но, что он шел куда-то, но его остановили и застави¬
ли сфотографироваться — он насмешливо улыбается,
как будто собирается сострить по чьему-то адресу, но
в улыбке его больше грусти, чем насмешки, так что
кажется, что эта его насмешка адресована к нему са¬
мому; он же, в предоперационной, в белом колпаке и
халате, рукава которого закатаны до локтей, в руках
он держит не то марлевую салфетку, не то маску, к
отвороту его халата прикреплен корнцанг, который,
возможно, заменяет собой отсутствующую пуговицу,
с подбородка его свисают дряблые складки, выраже¬
ние его лица, обращенного куда-то поверх фотогра¬
фа, скорбно, почти трагично, словно он видит и
предугадывает то, чего не видят другие; черноволо¬
сая женщина-врач, уже не молодая, но еще не ста¬
рая, в белом халате и колпачке, у себя в кабинете за
столом — руки ее лежат на раскрытой истории бо-
Мост через Нерочь
305
лезни, рядом стетоскоп, который и сейчас стоит на ее
письменном столе, рядом с фотографиями, на тре¬
тьем пальце ее левой руки кольцо с маленьким брил¬
лиантом, который не виден на снимке, — выражение
ее лица спокойно и рассудительно — она полноправ¬
ная хозяйка в своем терапевтическом кабинете, но
никогда не использует своего служебного положения
и отличается удивительной объективностью по отно¬
шению к подчиненному ей персоналу, за что пользу¬
ется заслуженным уважением и авторитетом среди
сотрудников всей поликлиники, зримая и незримая
хозяйка в своем доме — сын, живущий в Подмоско¬
вье, то и дело звонит ей, чтобы узнать, не опасны ли
проявляющиеся у него временами незначительные
болевые ощущения в левой икроножной мышце или
ощущение инородного тела в правом глазу — не опу¬
холь ли это, — и ему достаточно услышать ее голос,
чтобы успокоиться, но она категорически против
того, чтобы он сам водил машину, потому что он мо¬
жет разбиться, муж ее, хоть и страдает диабетом,
иногда после работы, не заходя домой, поднимается
этажом выше, в основном придерживаясь предпи¬
санной ему диеты, — она неукоснительно следит за
этим, внук живет с ними, потому что бытовые усло¬
вия у них лучше, чем у сына с невесткой, и, кроме
того, здесь он имеет возможность учиться в музы¬
кальной школе, куда его отводит Настя и затем при¬
ходит за ним, — бабушка тщательно следит за его ус¬
пехами и регулярно беседует по телефону с классной
руководительницей, а внук души не чает в бабушке —
между женщиной-врачом, сидящей за столом в своем
кабинете, и старой женщиной, спящей сейчас с полу¬
открытым ртом, в черном распахе которого виднеют¬
ся беззубые десны, имеется весьма отдаленное сход¬
ство, которое, однако, становится более заметным,
когда она иногда выходит к гостям, надев зубной
306
Леонид Цыпкин
протез и синий шерстяной костюм с небольшой зо¬
лотой брошью, — в такие минуты мне хочется рас¬
сказать ей, что меня не устраивает моя работа, но она
с молчаливым неодобрением следит за тем, как я пью
вино, а после четвертой рюмки она вообще уходит
из-за стола, чтобы не видеть этой разнузданности и
не быть свидетельницей того, как я собственными
руками гублю себя и своего сына, подавая ему пагуб¬
ный пример, и уж совсем никакого сходства нельзя
отыскать между спящей старой женщиной и стриже¬
ной курсисткой, с которой можно пофлиртовать и
фотография которой лежит рядом с женщиной-вра-
чом в белом халате; на следующей фотографии — бо¬
лезненно-толстый мальчик с челкой и с нездоровыми
кругами под глазами — он стоит, опершись на вело¬
сипед, и в центре всего этого большая семейная фо¬
тография, словно собор апостолов, — здесь мальчик
еще совсем мальчик в матросском костюме, с отто¬
пыренными ушами, обняв дедушку за шею, бабушка
с седыми волосами — такой мальчик запомнил ее на
всю жизнь — сидит в первом ряду возле дедушки, она
сидит очень прямо, словно не имеет к дедушке ни¬
какого отношения, вытянув шею, так что на ней от¬
четливо выделяются два сухожилия, натянутые, как
струны, молодой лейтенант в костюме, с зачесанными
на пробор гладкими волосами, — он присел на спинку
стула во втором ряду сбоку, чтобы не быть выше ос¬
тальных, и поэтому кажется, что он ниже их ростом,
и чуть в стороне, тетка мальчика и ее муж в больших
круглых очках, чем-то похожий на филина, которого
ослепили фотовспышкой, идиллически прижавшиеся
друг к другу, стриженая черноволосая женщина, чем-
то еще напоминающая курсистку, — она стоит рядом
с ними, но отдельно от мужа, потому что семейная
фотография сделана как раз в разгар ее романа с вра-
чом-бактериологом — в семье мальчика его называли
Мост через Нерочь
307
Бэ-Мэ — по первым буквам его имени-отчества —
это сокращение должно было обозначать некую зап-
ретность, которая, однако, почему-то допускалась, —
у Бэ-Мэ была пышная седеющая шевелюра, широ¬
кие, чуть вывернутые ноздри, из которых торчали во¬
лосы, и он дышал с сопением, как будто у него были
аденоиды, — его сослали куда-то на Север, за Поляр¬
ный круг, и мать мальчика даже ездила к нему туда —
мальчик пытался представить себе комнату, в кото¬
рой он жил, — небольшую, в деревянном доме, заме¬
тенном пургой, с заиндевевшим окном, за которым
даже днем была ночь, потому что мать ездила туда
дважды и оба раза зимой — когда он уходил на рабо¬
ту, она готовила на керосинке обед и прислушива¬
лась, не идет ли он, а ночью они оставались вдвоем в
полной тьме, его мать и чужой мужчина с волосами,
росшими из ноздрей, — она видела там полярное си¬
яние и потом рассказывала об этом, даже при отце,
но в семье мальчика считалось, что она имела на это
право, потому что муж ее был психически больной
человек, и если она не развелась с ним, то только по¬
тому, что он угрожал покончить с собой, и прежде
всего ради сына, отец сидит в первом ряду, возле де¬
душки, сложив на животе руки с короткими и тол¬
стыми пальцами, как на фотографии в предопераци¬
онной, когда он держит в руках не то маску, не то
марлевую салфетку, глядя сквозь очки куда-то мимо
фотографа, с высоким лбом, начинающий уже лы¬
сеть, но еще с волнистыми, чуть набок уложенными
волосами — их намного больше, чем у человека с со¬
лидной плешью и с брюшком, в ночной рубахе — он
уже давно разделался с халвой, тщетно обшарил бу¬
фет и холодильник в поисках чего-нибудь сладкого,
помыл липкие руки и теперь лежит на своей тахте,
стоящей перпендикулярно к другой тахте, на которой
спит его жена, — она спит, укрывшись с головой, а
308
Леонид Цыпкин
иногда даже спрятав ее под подушку, спит без снови¬
дений, возвышаясь массивной горой, — начинающая
стареть тучная женщина с некогда прекрасным ли¬
цом, и это единственные часы в ее жизни, когда ее не
мучают мысли о том, что она не хозяйка в своем доме
и что лифтерши наговаривают о ней друг другу и
жильцам дома, а сотрудники по работе подсовывают
ей нарочно самые трудные бумаги, чтобы изобличить
ее в невежестве, — он лежит на своей тахте на правом
боку, потому что на спине он не умеет спать, а на ле¬
вом боку не может, — ровно тридцать шесть лет тому
назад в это же время, в такое же раннее утро, еще не¬
отделимое от светлой летней ночи, раскаленный сол¬
нечный шар, нависая над зубчатым краем синеющего
дальнего леса, мчался вместе с ним — поезд преодо¬
лел уже больше половины расстояния, — прижавшись
лицом к стеклу, мальчик старался охватить взглядом
все пространство, открывавшееся ему, от убегающей
назад встречной колеи через покрытые туманом лощи¬
ны, которые чудились ему речками, до синеющего на
горизонте леса с повисшим над ним слепящим рас¬
каленным шаром, вдыхая проникающий через не¬
видимые оконные щели запах полыни и паровозного
дыма, — сейчас они оба заснут — пожилой мужчина с
плешью, лежащий на правом боку на своей тахте, и
мальчик, едущий в Москву, — мальчик заснет глубо¬
ко и без сновидений, а когда он проснется, за окном
уже будут мелькать не виданные им доселе высокие
дощатые платформы подмосковных дачных посел¬
ков; стареющий же человек увидит сон: он находится
на перроне среди провожающих; и уезжающие, высу¬
нувшиеся из окон, и провожающие веселы — они
улыбаются, обмениваются шутками, смеются, потому
что это какая-то развлекательная поездка, всего на
несколько дней, но он никого не провожает, и все
видят это и знают, и ему это очень неприятно, он
Мост через Нерочь
309
чувствует себя неловко, словно человек, случайно
оказавшийся на чужом празднике, — поезд трогается,
и уезжающие и провожающие машут руками, что-то
кричат друг другу, смеются — тогда он, чтобы никто
ничего не заметил, тоже начинает махать рукой и
улыбаться и идет вслед за поездом, и оттого, что он
начинает все это делать, ему действительно становит¬
ся радостно и весело на душе, но все-таки его ни на
секунду не покидает сознание, что всем известно, что
он никого не провожает, а поэтому, хоть он и бежит
вместе с ними, и машет рукой, и что-то кричит, его
не покидает чувство собственной неполноценности,
но вот поезд ушел, по перрону возвращаются прово¬
жавшие — теперь, после того, как поезд ушел, и они
в таком же положении, как и он, он спокойно идет
среди них, потому что ему не надо притворяться —
равный среди равных.
19 августа 1973 г.
Норартакир
Повесть
И остановился ковчег... на горах Араратских.
Бытие. Гл. XVIII. Ст. 4
I
Террорист
Норартакир — так называлась самая возвышенная
часть города, открытая со всех сторон ветрам, в том
числе дующим со стороны Араратской долины, хотя
оставалось непонятным, как ветер может дуть снизу
вверх, но в общем эта фраза гидов была очень впечат¬
ляющей и профессиональной — гораздо, впрочем,
убедительнее звучало их утверждение о том, что гори¬
стый рельеф местности, на которой располагался го¬
род, обусловливает разницу температур и пестроту
микроклимата — когда зимой в нижней, центральной
части города шли дожди, наверху выпадал снег, и
Норартакир был, вероятно, одним из первых, прини¬
мавших на себя этот удар, но сейчас все это было
очень трудно представить себе: бесконечно длинные
и жаркие улицы почти без тени, застроенные четы¬
рех- и пятиэтажными домами, сложенными из ка¬
менных блоков, которые почему-то носили название
туфа, и этот туф должен был быть цветным, но он был
серым, как обычный строительный материал, и все-
таки Борису Львовичу казалось, что внутри домов, за
толстыми каменными стенами, было прохладно —
улицы уходили куда-то вверх — наверное, к какой-то
самой высшей невидимой точке Норартакира, до ко¬
торой добраться, наверное, невозможно, — с утра до
вечера по улицам мчались машины, по самой главной
Норартакир
311
из них, соединявшей нижнюю часть города с недося¬
гаемой высшей точкой Норартакира, нескончаемой
вереницей тянулись автобусы и троллейбусы, и гро¬
мыхали трамваи по рельсам, которые больше напо¬
минали железнодорожную колею, потому что середи¬
на мостовой, по которой пролегали рельсы, была
разобрана или, наоборот, еще не была сложена, и,
переходя улицу, приходилось прыгать по шпалам —
ветер поднимал пыль, и она скрипела на зубах, а
небо, к которому стремилась улица, оставалось без¬
надежно голубым, и почти такое же название носила
гостиница, в которой они поселились, — она называ¬
лась «Артакир», приставка же «Нор» обозначала «но¬
вый» — новый Артакир, — кто-то из местных жите¬
лей или гидов объяснил им, что этот район был
построен сравнительно недавно и заселен репатри¬
антами с Запада — вот почему на домах этого района
почти не висело белья, — сказала Таня — она сразу
же догадалась, — по утрам, проснувшись, Борис
Львович выбегал на балкон в белых трусах — балкон
выходил во двор, заваленный ящиками, бочками и
ржавым железом, а с железного троса, натянутого
между глухими стенами соседних домов, тоже выхо¬
дивших во двор гостиницы, свисали простыни и ват¬
ные одеяла — в каждое из них можно было завернуть
целую семью, включая смугло-черных детей, с воин¬
ственными криками носившихся по двору или по
улице, — Борис Львович выскакивал на балкон в та¬
ком виде, чтобы подразнить Таню, тем более что на
балкон выходила дверь соседнего номера, всегда,
впрочем, занавешенная, — «Ты с ума сошел!» — кри¬
чала она ему вслед — он подходил вплотную к пери¬
лам балкона и даже чуть перегибался через них, отче¬
го в коленках у него появлялась сладкая тошнотворная
слабость, — «А этот виден?» — спрашивала Таня, на¬
тягивая на себя халат, как будто речь шла о чем-то
312
Леонид Цыпкин
живом, — и этот был виден, и это даже утешало Бо¬
риса Львовича, потому что если бы номер их выходил
на улицу, то они не смогли бы его видеть, сколько ни
перегибайся через перила, чтобы не мешала стена
гостиницы, в которой они жили, — «Смотри! Смот¬
ри!» — говорили они друг другу, стоя на балконе и гля¬
дя влево, на юг, — «Да подойди же поближе, оттуда
ничего не видно» — он хватал ее за руку, пытаясь
подтянуть к перилам, но она боялась высоты с дет¬
ства — по крайней мере двадцать с лишним лет, с тех
пор, как они были женаты, — «Смотри! Смотри!» —
они стояли, повернув головы влево: Норартакир со
всеми своими домами, дворами и улицами обрывался
и уходил куда-то вниз, теряясь в дымке, заволакива¬
ющей нижнюю часть города и плоскогорья, которое,
наверное, и называлось Араратской долиной, а за
плоскогорьем, над горизонтом и над дымкой, высоко
в небе, неподвижно висело прозрачное облако, похо¬
жее на две снеговых вершины, — одна из них, ближ¬
няя, более высокая, другая, поменьше, пряталась за
ней, но все же была видна — по мере того как солнце
поднималось выше, облако таяло на глазах, превра¬
щаясь в призрак, — через полчаса останется уже одно
только небо, голубовато-белесое, подернутое дым¬
кой, — «Давай телевик!» — кричал он ей, и она по¬
корно бежала в номер, а на следующее утро с неиз¬
бежностью рассвета, ночи или смерти высоко в небе
снова появлялось серебристое двугорбое облако —
два снежных конуса Арарата. Они приехали всего
несколько дней назад — три или, может быть, четы¬
ре, — совершив прощальный круг над побережьем и
курортным городом, где они отдыхали, самолет взял
курс на юго-восток, потому что солнца не было вид¬
но ни справа, ни слева — значит, они летели в сторо¬
ну солнца, которое только что взошло, потому что
было раннее утро, — отодвинув занавеску до упора,
Норартакир
313
вытянув шею и прижавшись лицом к холодному стек¬
лу иллюминатора, можно было еще увидеть море и из¬
вилистую прибрежную полосу, уходившую на юг, к
государственной границе, — протянувшийся на де¬
сятки километров нескончаемый пляж, на который
набегала такая же нескончаемо длинная волна, и Бо¬
рису Львовичу даже казалось, что на исходе этой вол¬
ны, там, где она соприкасалась с берегом, вскипает
кружевная пена, но поражала пустынность этих не¬
скончаемых пляжей, пока Борис Львович вдруг не до¬
гадался, что с такой высоты неразличимы уже не толь¬
ко фигуры людей, но даже дома — это была уже почти
географическая карта с очертаниями материка — и
море и берег тонули в сизой дымке, потому что не мог
же человеческий глаз видеть дальше чем на сто кило¬
метров, а через окна противоположной стороны,
особенно когда самолет ложился на левое крыло и
побережье с морем исчезали куда-то и на их месте
появлялось небо с оттенком неестественной, навер¬
ное, уже космической синевы, — через окна противо¬
положной стороны вдруг показывались горы — на¬
верное, весь Кавказский хребет — Борису Львовичу
очень хотелось, чтобы одновременно были видны и
побережье, и горы, — он даже чуть привставал со
своего места, чтобы заглянуть в окно, находившееся
позади него, но ему мешали висевшая над головой
сетка и спинка кресла, но зато, когда он привставал,
особенно хорошо виднелись горы — «Таня, Эльб¬
рус!» — кричал он в ухо жене, стараясь перекрыть
гул мотора, но в самолете она всегда боялась, что ее
укачает, и поэтому она сидела, откинувшись в крес¬
ле, напряженно закрыв глаза, с таким видом, как буд¬
то ей сейчас должны были начать делать операцию,
йо все-таки на минуту она открыла глаза и, повернув
голову, попыталась что-то рассмотреть, — несколько
лет назад они отдыхали в одном курортном Кавказе-
314
Леонид Цыпкин
ком городе, и в хорошую погоду по утрам оттуда
можно было видеть двуглавую снежную вершину
Эльбруса — Таня тоже говорила о нем, как о живом,
называя его «этот», — теперь, с высоты, на которой
они находились, он казался странно доступным, и
была видна средняя бесснежная часть горы и даже ее
зеленая подошва — просто гора с двумя вершинами,
покрытыми снегом, а рядом еще горы, только по¬
меньше, и многие из них тоже покрытые снегом, или
снежники, как их фамильярно называют альпинисты
или просто туристы или даже отдыхающие в санато¬
рии, которых везут на автобусах показывать ущелья и
горы, и Борис Львович тоже ловил себя на этом слове,
когда рассказывал в Москве о том, как они ездили с
Таней на экскурсии, — еще был виден Эльбрус, а впе¬
реди, если привстать и заглянуть через самый пере¬
дний иллюминатор противоположной стороны, впере¬
ди и внизу уже показался Казбек — Борис Львович
сразу узнал его, хотя никогда прежде не видел — толь¬
ко на коробках из-под папирос, — во время одной из
экскурсий они с Таней должны были увидеть его из
окна автобуса, и они напряженно всматривались
куда-то вдаль, за горизонт, куда показывал им экс¬
курсовод, но там было одно только небо, и тогда эк¬
скурсовод сказал им, что для этого необходимы осо¬
бые атмосферные условия, и вот теперь, с самолета,
Борис Львович наконец увидал его — «Таня, Каз¬
бек!» — таким он и представлял себе его: каким-то
недоделанным, с ущербной, изъеденной вершиной,
как будто часть ее кто-то отгрыз, — через задние
окна еще был виден Эльбрус, впереди — Казбек, —
две самые высокие вершины Кавказского хребта, а
он, Борис Львович, находился намного выше их, как
если бы он смотрел на них с Эвереста, как Тенсинг,
имя которого Борис Львович неожиданно вспомнил,
хотя никогда не интересовался альпинизмом, но он
Норартакир
315
был еще выше Тенсинга, потому что самолет летел
где-то на высоте девяти тысяч метров, а высота Эве¬
реста была восемь тысяч с чем-то, но почему-то ни¬
кого это не удивляло — пассажиры спокойно дремали
в креслах, иногда рассеянно поглядывали в окно, как
будто они ехали на работу в электричке, или так же
рассеянно перелистывали журналы — побережье и
море уже не были видны даже при самом крайнем
положении головы, если втиснуть ее между окном и
находившимся впереди креслом, а справа, насколько
хватало глаз, простирались какие-то безлюдные хол¬
мы — наверное, это тоже были горы, хотя и не такие
высокие, как те, что были слева на востоке, — но с
такой высоты они казались холмами, только почему-
то ребристыми, с тенями между ними — даже не хол¬
мы и не горы, а просто складки земной коры, образо¬
вавшиеся сотни тысяч или даже миллионы лет тому
назад, когда еще не было ни людей, ни даже живот¬
ных, застывшие в своей первозданности, такие же
пустынные, как и тогда, — крохотная тень самолета,
похожая на крест, скользила по ним, то и дело ныряя
в отбрасываемые тени, — солнце находилось где-то
слева от самолета — значит, они повернули на юг, и
эти серые, пустынные холмы где-то переходили в
Турцию, а может быть, это уже была Турция, и тень
самолета скользила по турецкой земле — только по¬
чему земля эта была такой пустынной и безлюдной? —
где-то там, за холмами, прятались чужие, незнакомые
города, шумные, с яркими рекламами на непонятном
языке — города, в которых Борис Львович никогда не
был и, наверное, не будет и в которых можно остано¬
виться посередине улицы и выкрикивать то, что бо¬
ишься сказать здесь шепотом, даже когда находишься
у себя в квартире, и на виду у всех, на самом людном
перекрестке, рвать на мелкие клочья газеты, топтать
их ногами, и никто не обратит на тебя внимание, во
316
Леонид Цыпкин
весь голос кричать о лжи, которой окутали малень¬
кую страну, ведущую неравный бой с огромным ха¬
лифатом, свободно купить билет, поехать в аэропорт
и улететь в любой город мира, куда тебе заблагорас¬
судится, и эта земля была совсем рядом, — может
быть, в пятнадцати или в двадцати километрах от него,
и он видел ее, и тень их самолета скользила по этой
земле, и он почувствовал, как какой-то горько-слад¬
кий комок подступил к его горлу, — «Таня, Турция», —
сказал он жене почти шепотом, предварительно огля¬
нувшись, но она услышала его, и вот они уже оба смот¬
рели в окно, прижавшись лбами к холодному стеклу,
расплющив носы, — чтобы дотянуться до окна, ей
пришлось привстать и опереться руками о его колени,
и ему на минуту даже показалось, что самолет сейчас
даст крен в их сторону, — «Анатолийское плато», —
сказала Таня — в школе она любила историю, и вме¬
сто «князья» говорила «удельные князья» или «лос¬
кутная империя», и вместо «Дизраэли» — «лорд Диз¬
раэли», в особенности же часто она повторяла «лорд
Биконсфильд» — Борис Львович так и не усвоил, в
чем состояла его историческая роль и был ли он и
Дизраэли одним и тем же лицом или нет, — «Почему
плато? Ведь это же горы», — сказал Борис Львович —
«Большая часть территории Турции располагается на
Анатолийском плато», — констатировала Таня — ее
руки жгли ему колени, и, кроме того, ему было боль¬
но — «Ладно, ладно», — сказал он — «Ну конечно, раз
это я говорю...» — она заняла прежнее место, освобо¬
див его колени и обидчиво откинувшись на спинку
кресла, но состояние ожидания операции не давалось
ей. «Как ты думаешь, это не террорист?» — шепотом
спросила она его, кивнув головой в сторону молодого
человека, сидевшего впереди них, возле прохода, ве¬
дущего в кабину экипажа, — у него была широкая
спина, длинные черные волосы, закрывающие шею
Норартакир
317
до самого пиджака, какого-то очень фасонного из
материала с блестками, — всю дорогу он сидел не¬
подвижно, словно прирос к месту, ничего не читая,
не интересуясь тем, что происходит за окном, — они
заприметили его еще в аэропорту, когда у них прове¬
ряли чемоданы, потому что это был пограничный
рейс, — дежурная в форме стюардессы, стоявшая воз¬
ле железной загородки, брезгливо и нехотя засовыва¬
ла руку в приоткрытые чемоданы, которые потом не¬
возможно было защелкнуть, потому что наружу оттуда
лезли какие-то комбинации и пижамы, — у высокого
молодого человека со смуглым лицом и в костюме из
какой-то ткани в блестку не было вообще никаких
вещей — он стоял, сложив руки на груди крест-на¬
крест, словно ощупывая мышцы своего плечевого
пояса, чуть притопывая по асфальту ногой в лакиро¬
ванном полуботинке, в состоянии какого-то снисхо¬
дительного ожидания, пока вокруг него происходила
вся эта суета с проверкой чемоданов. «Я уверена, что
это террорист», — повторила Таня. — «Не знаю», —
равнодушно сказал Борис Львович, но у него что-то
екнуло под сердцем, и он на минуту представил себе,
как плечистый молодой человек в костюме из ткани
в блестку внезапно вскакивает с места, рывком дос¬
тает из-под полы своего пиджака обрез и ручную
гранату, направляет обрез на пассажиров, сидящих в
салоне, а гранатой угрожает экипажу самолета, —
смуглое лицо террориста свирепо — он стоит в про¬
еме двери, ведущей в кабину экипажа, держа в то же
время под прицелом салон, и диктует пилоту свои
требования — самолет резко меняет свой курс — «В
Турции сядем», — полушутя, полусерьезно шепнул
Борис Львович Тане. — «Ты бы остался?» — почти
одними губами спросила она его, и, так как в ответ
он только неопределенно пожал плечами, забыв даже
о конспирации: «Неужели бы ты остался?» — И непо-
318
Леонид Цыпкин
нятно, чего было больше в ее голосе: восхищения его
мужеством или презрения к нему за то, что он соби¬
рался совершить, — «Конечно», — сказал он, чтобы
не разочаровывать ее. Окна их московской квартиры
выходили на бульвар — стоя у окна и глядя на прохо¬
дящих или прогуливающихся по бульвару людей, ему
особенно хорошо думалось — фразы приходили, при¬
ходили сами собой, и он еле успевал их донести до
стола, чтобы записать, а выступая на заседании, он
распалял себя все больше и больше, иногда даже
уходил от заранее заготовленного текста и выбирал
лицо какой-нибудь молодой женщины — родствен¬
ницы подзащитного или просто присутствующей в
зале, — глаза женщины следили за ним неотрывно, с
надеждой и восхищением — широко раскрытые гла¬
за школьницы и вообще турецкие власти могли вы¬
дать их... «Скорей всего, это охранник», — сказала
Таня не то с облегчением, не то с разочарованием, и,
так как Борис Львович ничего не ответил ей, она по¬
вторила: «Я в этом совершенно уверена», — и хотя он
понимал, что молодой человек, сидевший впереди
них, скорей всего, обычный пассажир — наверное, у
него было назначено свидание и сегодня вечером или
завтра утром он должен был вернуться обратно, —
несмотря на это, Борис Львович стал думать о нем
как об охраннике и даже преисполнился к нему чув¬
ством доверия и признательности, потому что он
охранял его и Таню и всех пассажиров от всяких
бандитов и террористов, — в правом кармане у него,
наверное, лежал маленький браунинг, а может быть,
даже большой пистолет, и стоило кому-нибудь поше¬
велиться, как он выхватил бы его сразу из кармана, —
непонятно только, почему он сидел спиной ко всем и
за все время даже ни разу не оглянулся — в его широ¬
кой спине чувствовались спокойная уверенность и
знание своего дела — Борис Львович сосал леденец —
Норартакир
319
он механически взял его у бортпроводницы и только
сейчас заметил это, уши у него закладывало — само¬
лет, наверное, шел на посадку — когда он лег на пра¬
вое крыло, Борис Львович увидел, что прямо под
ними, внизу бежали городские кварталы — квадраты
и прямоугольники, составленные из белых и серых
домов с плоскими крышами, как это бывает только
на макете, а между ними на несколько мгновений от¬
крывались прямые, как стрелы, улицы, затем про¬
плыла винтообразно суживающаяся книзу воронка
стадиона, затем снова замелькали кварталы города-
макета, все быстрее и быстрее, увеличиваясь с катас¬
трофической быстротой, так что на улицах можно
было различить трамваи и даже фигуры людей, — ка¬
залось, самолет не дотянет до аэродрома и врежется в
жилые массивы — сердце у Бориса Львовича прова¬
ливалось куда-то вниз, вместе с самолетом, все тело
налилось свинцом, руками он впился в ручки кресла,
как в последнюю опору, уходившую из-под него, уши
у него заложило, и чтобы убедиться в том, что мотор
не заглох, он судорожно глотал слюну, потому что ле¬
денец он уже съел, — самолет вышел из пике, бело¬
серые кварталы стали постепенно удаляться и ухо¬
дить куда-то в сторону и вверх — самолет лег на
другое крыло, и на месте только что мелькавших
квадратов Борис Львович увидел на фоне неба два
снеговых конуса — один ближний, более высокий,
другой — дальний, поменьше, — самолет заходил, на¬
верное, на последний круг перед посадкой — «Ска¬
жите, пожалуйста, что это за гора?» — спросил он у
молодого человека в костюме из ткани в искорку и с
длинными волосами, наклонившись к самому его
уху, потому что его служебные функции, наверное,
уже окончились, и, кроме того, Борис Львович испы¬
тывал к нему все возрастающее доверие — скорей
всего, он возвращался домой после ночи, проведен-
320
Леонид Цыпкин
ной в приморском городе, — «Арарат это», — ответил
тот, почти не удостоив Бориса Львовича поворотом
головы, — «Таня, Арарат!» — крикнул он жене, но
она сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв
глаза, с мученическим выражением лица, как будто
операция уже началась, но она ждала еще худшего, —
«А вы не знаете, экскурсии туда бывают?» — снова
спросил он молодого человека, весь подавшись впе¬
ред, словно желая положить свою голову на его пле¬
чо, — «Арарат в Турции», — ответил тот, уже совсем
не поворачивая головы, и даже повел плечом, как
будто сгонял назойливую муху, — на секунду Борису
Львовичу стало стыдно, что он не знал таких простых
вещей, — «Таня! Настоящая Турция! Смотри!», и он
даже потянул ее за рукав, потому что она по-прежне¬
му не открывала глаз, ожидая самого худшего, а когда
самолет приземлился и пассажиры, сойдя на летное
поле, топтались где-то между крылом самолета и фю¬
зеляжем, ожидая, что дальше с ними будут делать,
откуда-то сбоку выехал поезд из вагонеток, в которых
обычно перевозят авиапассажиров, и все решили, что
сейчас их повезут к зданию аэровокзала, и кто-то
даже уже направился к этим вагонеткам, но они не
остановились и пустые так и поехали куда-то — среди
топтавшихся возле фюзеляжа Борис Львович увидел
их соседа по переднему ряду кресел — молодого че¬
ловека в фасонном костюме из ткани в блестку —
Бориса Львовича поразило, что он стоял среди всех,
ожидая своей участи, так же как и остальные, — воз¬
можно, он даже ждал, когда выдадут багаж, и даже
подался вместе с другими к ускользающим вагонет¬
кам, — «Здесь всегда все наоборот», — сказал он, и,
так как его слова не нашли ни у кого поддержки,
взгляд его обратился к Борису Львовичу и к Тане, и
Борису Львовичу вдруг стало ясно, что молодой чело¬
век был просто грузин.
Норартакир
321
и
Шрам царя Давида
Площадь возле серого одноэтажного здания аэровок¬
зала была не слишком чистой — посередине площади
газон из поблекших цветов, на асфальте обрывки га¬
зет и окурки, подальше — какой-то деревянный за¬
бор — впрочем, кто-то сказал им, что есть еще и
другой аэропорт, главный, для дальних рейсов, —
они стояли в ожидании такси — Борис Львович поче¬
му-то решил, что здесь должна быть стоянка такси, —
возле врытого в землю столба с облупившейся жестя¬
ной трафареткой, на которой над выцветшими ша¬
шечками было написано что-то буквами, напомина¬
ющими шпильки для волос и рыболовные крючки,
стояло несколько семей с чемоданами — Борис Льво¬
вич и Таня тоже заняли очередь, но стояли чуть в сто¬
роне от остальных — ногой Борис Львович то и дело
пробовал чемоданы, стоят ли они на месте, правую
руку он держал в кармане, зажав в кулаке трешку, как
будто уже пришло время расплачиваться с водителем,
а левую руку он то и дело погружал во внутренний
карман пиджака, судорожно нащупывая вчетверо
сложенную бумажку — бронь на гостиницу, которую
он получил в Москве в центральном экскурсионном
бюро, — иногда ему казалось, что он потерял ее или
что это была не она, и тогда он вытаскивал ее из кар¬
мана, чтобы убедиться, что это она, — несколько раз
в руке у него оказывались билеты на самолет, уже не¬
нужные, и сердце у него проваливалось — Таня ото¬
шла от Бориса Львовича на другой конец площади и
пыталась взять там освобождавшиеся такси, но они,
развернувшись вокруг газона, либо уезжали, либо не¬
хотя подъезжали к ожидающим возле столба с трафа¬
реткой — «Иди сюда! Это же бесполезно! Здесь же
очередь!» — кричал он ей, яростно маша рукой, дот-
11. Заказ №111.
322
Леонид Цыпкин
рагиваясь ногой до чемоданов, чтобы убедиться, что
они целы, — она ставила его в идиотское положение,
и им вполне могли сделать замечание — «Паршивый
город, — сказала Таня, возвратившись, — я так и чув¬
ствовала это», — они сели в такси, когда уже все
разъехались — потертая «Волга» с выцветшими ша¬
шечками остановилась точно возле столба, хотя, кро¬
ме них, никого уже не было, так что им пришлось
даже подбежать, чтобы машина не уехала, — водитель
продолжал сидеть за рулем, как каменный, пока Бо¬
рис Львович не попросил его открыть багажник — он
вышел не торопясь — уверенный в себе, коренастый,
смуглый, седой, с серыми глазами — наверное, у него
были здесь свой дом, сад, дети и, возможно, даже
внуки — его деды и прадеды тоже жили здесь, и ему,
наверное, непонятно было, зачем сюда приезжали и
прилетали откуда-то издалека, часами простаивали в
вестибюле гостиниц, чтобы получить койку, и, кроме
того, время уже приближалось к обеденному, а этим
приезжим наверняка нужно было не в ту сторону, где
он жил, и с багажником тоже была их прихоть, пото¬
му что все их барахло вполне могло поместиться на
коленях у этого лысого, который суетился так, как
будто он опаздывал на футбол, — и все-таки он от¬
крыл багажник — там лежали запасное колесо, выма¬
занное известкой, кусок грязного брезента, какие-то
ржавые инструменты — он даже и не подумал взять
из рук Бориса Львовича и Тани чемоданы, чтобы по¬
ложить их туда, — «Не испачкаются?» — спросил Бо¬
рис Львович, осторожно устраивая чемоданы рядом с
колесом, — Таня помогала ему — водитель молча на¬
блюдал за ними, заложив руки за спину, как будто
это не имело к нему никакого отношения, — Таня с
хмурым лицом уселась сзади, Борис Львович рядом с
водителем — «Гостиница “Артакир”», — сказал Бо¬
рис Львович, в сотый раз вытаскивая квитанцию,
Норартакир
323
чтобы свериться, хотя название гостиницы он уже
давно выучил наизусть, — «Это далеко, кажется?» —
осторожно спросил Борис Львович, который еще в
Москве выяснил, что гостиница находится где-то не
в центре, — «’’Артакыр”. Нычаво, даедым», — прими¬
рительно сказал водитель — наверное, ему это было
по дороге домой или, может быть, расстояние устра¬
ивало его — они выехали не то на шоссе, не то на
окраинную улицу — по обе стороны ее попадались
какие-то невзрачные каменные дома, иногда с полу¬
развалившейся каменной оградой, сложенной из
плит или щебня, — потом пошли уже явно улицы,
застроенные четырех- и пятиэтажными блочными
домами, белыми и серыми, — их-то, наверное, Борис
Львович и видел с самолета. «А вы сами откуда будэ-
тэ?» — поинтересовался водитель. «Из Москвы», —
сказал Борис Львович, но почему-то не испытал при
этом обычного чувства превосходства над провинци¬
алом, которое он всегда испытывал, приезжая куда-то
на отдых или в командировку, — «Я в Москве был,
одын раз был», — водитель говорил не торопясь, с
расстановкой, словно отсчитывал деньги, — при сло¬
ве «один», чуть оторвав руку от баранки, он припод¬
нял кверху свой обросший волосами толстый указа¬
тельный палец, как будто он не очень надеялся на
умственные способности сидящего рядом с ним пас¬
сажира, — плотный и смуглый, он словно сросся со
своим сиденьем, так же, наверное, как он сросся со
своей землей и со своим народом, и Борис Львович
понял, что и его жест, и его фраза, и то, что он еще
собирался сказать, — все это было уже заготовлено
заранее и, наверное, уже не раз говорено им, и он,
Борис Львович, был для него лишь поводом, чтобы
высказаться, — «одын раз» — повторил он, снова
подняв кверху короткий волосатый палец, — «нехо¬
рошо там» — сказал он, вздохнув, как будто его очень
11*
324
Леонид Цыпкин
огорчало, что в Москве нехорошо, — «два чэловек
хотят выпит, так?» — и он показал Борису Львовичу
два пальца — указательный и средний, тоже порос¬
ший волосами, — «приглашают третьего — поллытра
на троих — понятно?» — и он показал Борису Льво¬
вичу три пальца — указательный, средний и боль¬
шой — безымянный палец, наверное, плохо разги¬
бался у него, и, кроме того, безымянным и пятым
пальцами он придерживал баранку — «у меня есть
друг, есть брат, так? — зачэм мнэ чужой чэловек? —-
я прыглашу друга к себе домой, вина поставлу, за¬
куску, так? — зачэм мнэ чужой?» — «Хулыганов там
много», — добавил он после небольшой паузы, —
«идошь, боишься — ударят, я на машине был — ми¬
лиционер остановил, тоже боишься...» — они выеха¬
ли на мост, под которым где-то глубоко внизу ис¬
крился на солнце узкий поток — наверное, горная
речка, протекавшая по дну ущелья, — наверху был
город, а по каменистым склонам ущелья, спускав¬
шимся к речке, лепились каменные домики, кото¬
рые, казалось, были вырублены из той же скальной
породы, а еще ниже круто спускались развалины ка¬
кой-то каменной стены — наверное, остатки какого-
нибудь крепостного вала — «Это что, древняя часть
города?» — спросил Борис Львович, потому что все
время шли современные дома, а ему не терпелось
увидеть что-нибудь древнее — водитель вскользь,
как бы мимоходом, глянул на домики и каменную
стену, словно это была мелочь, недостойная внима¬
ния, и также вскользь на Бориса Львовича, словно
решая, стоит ли он того, чтобы быть с ним откровен¬
ным, — «Оны на четверэнках ходыли, а у нас своя
культура была», — сказал он после небольшой паузы,
и Борис Львович никак не мог решить, должен он на
это обидеться или нет, но мысленно он представил
себе племена скифов или половцев, кочующие по
Норартакир
325
необозримым просторам, — спешившись, они расса¬
живаются вокруг костра, на их скуластых лицах игра¬
ют отсветы пламени, а на огне жарится мамонт или
какое-нибудь другое ископаемое — руками они раз¬
дирают куски мяса, на воинах позвякивают сереб¬
ряные кольчуги, которые Борис Львович видел в
Историческом музее, — жир стекает по их рукам и
подбородкам, а за стенами монастырей маленькой
каменистой страны, по земле которой он сейчас ехал,
десятки философов и поэтов, постигая мудрость жиз¬
ни и истину, сидят за толстыми фолиантами или пи¬
шут, макая очищенные орлиные перья в гранатовое
вино, и скупой свет из узких прорезей каменного
свода, а по ночам отсветы от колеблемого ветром
пламени свечи падают на их лица и пальцы, а рядом с
монастырской стеной отдаленный пращур водителя
обрабатывает в это время свой надел неродящей, ка¬
менистой земли — он такой же коренастый и плот¬
ный, как его потомок, и вокруг него те же смуглые,
шумливые дети и внуки, но что такое был этот народ
по сравнению с народом, к которому принадлежал
он, Борис Львович, и Таня, хотя по своей широко¬
скулое™ она вполне могла сойти за потомка скифов
или даже татар, у него же было не только характерное
лицо, но какой-то странный шрам за ухом и на шее,
появившийся у него уже в зрелом возрасте, как будто
он отлежал это место, — шрам этот напоминал шрам
от сабельного удара, и кто-то сказал ему, что это при¬
знак принадлежности к роду царя Давида, — что та¬
кое был этот народ по сравнению с его, Бориса Льво¬
вича народом? Когда пращуры водителя копались в
каменистой земле, а монахи строчили свои церков¬
ные книги, исполненные житейской мудрости, его
народ находился уже в рассеянии, потому что он уже
давно постиг и мудрость и истину, и мысленному
взору Бориса Львовича представились мускулистые
326
Леонид Цыпкин
седобородые старцы, покрытые хитоном, сидящие на
камне в глубокой задумчивости и скорби, подперев
рукой голову, — возраст их трудно было определить —
может быть, восемьдесят лет, а может быть, шестьсот,
и эти старцы, похожие на могучие тысячелетние дере¬
вья, были не кто иные, как библейские пророки или
патриархи — из храма в храм, из столетия в столетие
передавались пергаментные свитки —• плод их горест¬
ных размышлений — пылали города, разрушались
храмы — чернобородые стройные люди в сандалиях,
закутанные в голубые с золотом плащи, почерневшие
от огня и дыма, похожие на Иосифа Флавия, вытас¬
кивали из огня и развалин эти бурые свитки, — спря¬
тав их под плащ, на груди слева, они перебегали от
одного пылающего здания к другому под градом
стрел с отравленными наконечниками, пущенных
руками вторгшихся чужеземцев, — вскочив на коня,
пригнувшись, окутанные клубами серой каменистой
пыли, с развевающимися над взмыленным крупом
лошади черно-голубыми плащами, они мчались, оза¬
ренные заходящим солнцем или отсветами пожара, и
вдогонку им неслись отравленные стрелы — сидя на
каменном полу храмов, разложив перед собой спа¬
сенные свитки, чернобородые старики ритмично рас¬
качивались взад и вперед, и точно так же раскачивал¬
ся он, Борис Львович, сидя в кресле за своим столом,
когда он не мог найти нужного слова, которое бы по¬
зволило ему бросить победно-горделивый взгляд в
зал заседаний, или когда ему казалось, что он серьезно
заболевает, и к этому же народу принадлежал стран¬
ный человек, проповедовавший в храме, с мученичес¬
ки запавшими глазами и пылающим взглядом и с бо¬
лее гибкими пальцами, как у пианиста, — вот он уже
на деревянном кресте, похожем на телевизионную
антенну, — тело его безвольно провисает, тонкие ки¬
сти его распростертых рук пригвождены к переклади-
Норартакир
327
не, а узкие стопы его ног к вертикальному стояку —
они до предела вытянуты, как будто он совершает
гимнастическое упражнение или пытается встать на
пуанты, но струйки крови, стекающие по его телу,
какие-то ненатуральные — они больше похожи на
краску или лак, — и непонятно, как же все-таки удер¬
живается его тело? — на груди его выделяются ребра,
потому что живот его глубоко запал, как у спортсме¬
на, делающего глубокий вдох перед тем, как бросить¬
ся в воду, но под ребрами, справа, у него глубокая
рана, и оттуда тоже стекает ярко-красная лаковая
кровь, голова его бессильно свешивается на грудь,
глубоко запавшие глаза обведены черными кругами,
и вокруг него уже вьются слепни и мухи — и бесплот¬
ные старцы в длинном одеянии и с посохом в одной
руке и со Священным писанием в другой, его сопле¬
менники и ученики, разбредаются по пыльным доро¬
гам — вокруг их головы золотой нимб, но лица у них
бесстрастные — каждая церковь и монастырь оспари¬
вают право называться именем кого-нибудь из этих
старцев, а уж об имени странного человека даже и не
помышляют, такая это высокая честь для них, и древ¬
ние поэты и философы страны, по земле которой он
сейчас ехал, трепетно перелистывали толстые фоли¬
анты с тяжелым серебряным крестом на обложке, и
историки на симпозиумах с микрофонами и строй¬
ным переводом дискутировали вопрос о том, в каком
году приняла Византия христианство, и преследуе¬
мый мрачными видениями, мятущийся по туманным
улицам Петербурга озлобленный человек с высоким
лбом, испытывающий болезненную ненависть к лю¬
дям одной с ним, Борисом Львовичем, крови — почти
внутрисословную ненависть лакея к себе подобным —
этот человек даже не смел называть проповедовавшего
в храме по имени, а говорил о нем «Он» с заглавной
буквы и в порыве своих горячечных рассуждений и
328
Леонид Цыпкин
пророчеств то и дело обращался к текстам пергамент¬
ных свитков, которые чернобородые люди выносили
из огня, и старухи и старики, зевая, крестили рты, и
негр-футболист, запасной игрок из латиноамерикан¬
ской сборной, перед тем как выйти на поле, наскоро
осенял себя крестом, и маленькие крестики, висящие
на тонкой цепочке, золотились на волосатой груди, в
распахе ворота, у молодых людей, спешащих в конце
летнего воскресного дня в гастроном, чтобы успеть
туда до закрытия винного отдела, и такие же крести¬
ки, только еще более изящные и на еще более изящ¬
ной цепочке, носили молодые женщины — цепочка
была короткой и тесно лежала вокруг длинной, слег¬
ка выгнутой шеи, а крестик приходился чуть ниже
выпуклости, образуемой щитовидной железой и при¬
дающей женской шее эту лебединую изогнутость, так
что казалось, что этот крестик мешает им глотать, —
так же как и молодые люди, они не замечали Бориса
Львовича, который останавливался и долго смотрел
им вслед, и такие же кресты, только очень большие —
наверное, высотой в два или три человеческих роста,
золотились на куполах церквей и соборов — они были
начищены до боли в глазах, так, что казалось, на них
даже виднелись царапины от песка, которым их тер¬
ли, и так же до боли в глазах была начищена позоло¬
ченная кровля куполов, и неестественной белизной
слепили башни и колокольни соборов, которые то и
дело подновляли и реставрировали, и, входя в цер¬
ковь, осторожно пробираясь куда-нибудь к боково¬
му притвору, чтобы остаться незамеченным, Борис
Львович чувствовал на себе недружелюбные взгляды
присутствовавших — шевеля губами, они повторяли
вслед за священником слова из проповеди, которую
две тысячи лет назад произносил в храме странный
человек с мученически запавшими глазами — на этом
языке разговаривали далекие предки Бориса Львови-
Норартакир
329
ча, а священник говорил по-русски или, в крайнем
случае, по-церковнославянски, и Борис Львович по¬
нимал все или почти все, что говорил священник, и
повторявшие за священником тоже понимали так же,
как Борис Львович, но почему же все они: и молящи¬
еся в церкви, и священник, и молодые парни и жен¬
щины с золочеными крестиками на шее, не замечав¬
шие Бориса Львовича, и негр-футболист из сборной
латиноамериканской команды, и человек с высоким
лбом, болезненно ненавидящий соплеменников Бо¬
риса Львовича, и историки, дискутирующие пробле¬
му становления раннего христианства, и бессонный
монах, поэт и философ страны, по земле которой
ехал сейчас Борис Львович, — почему все они забы¬
ли, кто был этот странный человек, проповедовав¬
ший в храме, и кто были могучие и древние старцы,
сидящие на камне в горестном раздумье или воздева¬
ющие руки к небу, и кто были гибкие чернобородые
люди, выносившие из огня свитки пергамента, к тек¬
стам которых взывал человек, проповедовавший в
храме, и кто были бесплотные старцы с нимбом вок¬
руг головы и с посохом в руке? — все они забыли,
или не знали всего этого, или не хотели знать, а зна¬
ли только то, что человек с мученически запавшими
глазами был предан одним из своих учеников, но где,
в какие времена, в какой стране и среди каких наро¬
дов не было предающих в руки властям и не было
тупой, равнодушной или разъяренной толпы — чер¬
ни? — и Борис Львович прятал свое лицо, и когда
началась эта война, он рад был уехать из Москвы на
юг, надеясь смешаться с чужими ему, но тоже смуг¬
лыми и темноволосыми людьми, которые были заня¬
ты своими непонятными делами, целыми днями про¬
стаивая на пятачке возле мола, перебирая руками
янтарные четки или сговариваясь о ночных развлече¬
ниях, и эти люди уже остались позади, и они с Таней
330
Леонид Цыпкин
перебрались еще южнее, и вот сейчас они ехали по
этому уже самому южному городу, и рядом с ними
сидел водитель, коренастый, смуглый человек с кри¬
выми ногами кавалериста, как будто он всю жизнь
провел в седле, с короткими волосатыми пальцами,
ничем не похожий на Бориса Львовича, так же как и
те люди, что стояли возле мола, перебирая четки, —
«Сычас стадион будэм проезжат», — сказал он так,
как будто они приближались к Килиманджаро или к
Ниагарскому водопаду, — «Пэрвый в Европе по ве¬
личине», — добавил он, подняв вверх указательный
палец правой руки, так что казалось, что это уже от¬
носилось не к Европе, а ко всему космическому про¬
странству, — «Я уже видел его с самолета», — сухо
сказал Борис Львович, стараясь повернуться к води¬
телю так, чтобы тот заметил шрам на шее Бориса
Львовича, — миновав стадион, они выехали на улицу,
соединявшую нижнюю часть города с верхней — Но-
рартакиром, но тогда Борис Львович еще не знал это¬
го, — жаркая, уходящая куда-то вверх улица, по ко¬
торой беспрерывным потоком мчались машины, а
посередине грохотали трамваи, была застроена до¬
мами, сложенными из каменных плит, которые долж¬
ны были называться цветным туфом, но Борис Льво¬
вич не был уверен в этом — «Таня! Смотри, цветной
туф», — сказал он, повернувшись к жене, — она сиде¬
ла с хмурым лицом, — «Мрачный город, — сказала
она, — я сразу поняла это», — Борис Львович хотел
возразить ей и придумывал, что бы сказать, но вдруг
понял, что она права, — что город в самом деле мрач¬
ный и что он тоже почувствовал это с самого начала,
но просто не мог найти подходящего слова, и ника¬
кого цветного туфа тоже не было — просто одноцвет¬
ный, серый камень, как и везде, и потом в Москве он
рассказывал, что цветной туф это легенда — он уже
снова нащупывал во внутреннем кармане пиджака
Норартакир
331
вчетверо сложенную квитанцию — броню на гости¬
ницу, вынимал вместо нее то авиабилеты, то десяти¬
рублевую бумажку, отчего сердце его проваливалось
куда-то, — проехав улицу, которая уже не кончалась,
а уходила куда-то еще дальше вверх, они свернули в
какую-то боковую улицу — «Прыехали, гостиница», —
водитель не торопясь вышел из машины и нехотя от¬
крыл багажник, словно ему было безразлично, возьмут
пассажиры свои вещи или нет, — Борис Львович и
Таня, путаясь в вещах, толкая друг друга, ввалились в
вестибюль гостиницы, боясь, что они не застанут
мест или что им откажут и что они тогда будут делать
в этом чужом жарком городе? — в дальнем углу за де¬
ревянной полированной конторкой сидел сухощавый
корректный человек с усами и при галстуке — дрожа¬
щими руками Борис Львович протянул ему бумажку —
«Сколько вы здесь будете жить?» — не вставая с места
и глядя куда-то в сторону, спросил корректный чело¬
век — он говорил с таким немыслимым акцентом,
что Борису Львовичу на мгновение почудился даже
подвох в этом вопросе, — «Там все указано», — ска¬
зал он, кивнув на бумажку, потому что бумажка была
выдана в Москве, и они обязаны были тут подчи¬
няться центру и деньги были заплачены вперед за
шесть дней, и Борис Львович нетерпеливо и с неко¬
торым вызовом стал постукивать пальцами по кон¬
торке, но корректный человек, все так же не глядя на
Бориса Львовича, протянул ему бланки для заполне¬
ния — его аккуратные черные усы чуть-чуть свисали
вниз, и он был при галстуке и в темном костюме, но
в вестибюле было полутемно и прохладно, и это была
его работа, и он, наверное, привык к жаре, так что
ничего не было удивительного в том, что на нем был
костюм, да еще темный, и, кроме того, он был сухо¬
щавым, а Борис Львович все время потел, особенно
когда волновался, и рубашка его прилипла к телу, а
332
Леонид Цыпкин
со лба его на бланки, которые он заполнял, капал пот —
против графы «специальность» он написал «доцент»,
хотя был кандидатом наук, но доцент это было понят¬
нее и звучало — администратор, забрав паспорта и по-
прежнему не глядя ни на Бориса Львовича, ни на
бланки, которые положил перед ним Борис Львович,
дал ему какой-то квиток — «Третий этаж, триста шес¬
той номер», — сказал администратор — сумма цифр
номера была, слава богу, не тринадцать, что, если под¬
соединить третий этаж, получалось двенадцать — на¬
кануне тринадцати — могла предстоять неприятность,
но Борис Львович почувствовал вдруг необыкновен¬
ное успокоение и легкость — в руках у него фактичес¬
ки уже был ключ от номера, и сейчас он переоденется
и примет душ, а Таня будет раскладывать вещи, а по¬
том они пообедают и пойдут осматривать город — они
поднимались по лестнице, нагруженные вещами, за¬
дыхаясь от крутого подъема и внезапно охватившей их
радости, — «Совсем как на Западе!» — сказал Борис
Львович, ступая по мягкой ковровой дорожке, усти¬
лавшей лестницу, — «А ты заметил, что он турок?» —
сказала Таня, но Борис Львович не сразу понял, о ком
идет речь, — «Самый настоящий турок, — настойчиво
повторила она, — я сразу поняла это», — и Борис
Львович вдруг осознал, что этот корректный админис¬
тратор с черными свисающими вниз усами действи¬
тельно был турок — как это он сразу не заметил
этого? — и ему даже показалось, что на голове у ад¬
министратора была надета феска.
III
С нами бог
По утрам, когда асфальт на тенистой улице возле гос¬
тиницы и земля в сквере, расположенном напротив,
были еще влажными, не то от прошедшего ночью
Норартакир
333
дождя, не то от поливки, Борис Львович и Таня на¬
правлялись к остановке трамвая или троллейбуса —
водитель не включал мотор, а только тормозил на ос¬
тановках, а потом снова отпускал тормоз — устроив¬
шись на скамейке возле открытого окна, они испы¬
тывали странную легкость от этого движения под
уклон в еще не успевшем раскалиться транспорте, но
постепенно вагон наполнялся людьми, бесконечная
улица, соединявшая верхнюю часть города с нижней,
спиралевидно изгибалась, ввинчиваясь по направле¬
нию к центру, словно воронка стадиона, который Бо¬
рис Львович видел с самолета, и теперь ему казалось,
что весь город был похож на большую воронку, —
люди стояли плотно, сплошной стеной, перебрасыва¬
ясь друг с другом словами или фразами, состоящими
из гортанных звуков, и Борису Львовичу казалось,
что они это делают специально, чтобы скрыть от него
истинный смысл того, о чем они говорили, или про¬
сто чтобы подразнить его, — за высокой узорчатой
чугунной оградой виднелись серебристые ели, дорож¬
ки, посыпанные песком, и клумбы с красными цве¬
тами, и водителю уже приходилось включать мотор,
потому что уклон кончался и потому что нелегко
было сдвинуть с места трамвай или троллейбус, наби¬
тый людьми, — от центра было уже недалеко — в
глубине парка, между серебристыми елями и еще ка¬
кими-то другими, незнакомыми, наверное декора¬
тивными, деревьями, виднелось тяжеловесно-легкое
белое здание с зеркальными окнами и колоннами, а
на пустынных аллеях иногда появлялись фигуры де¬
ловито спешащих людей в темных костюмах с черны¬
ми папками в руках — здесь помещались местные
органы власти — начальники, сидевшие в отдельных
кабинетах с телефонами и секретаршами, были таки¬
ми же смуглыми и коренастыми людьми, что и ехав¬
шие в одном вагоне с Борисом Львовичем и Таней,
334
Леонид Цыпкин
речь их тоже, наверное, состояла из таких же гортан¬
ных звуков, и Борису Львовичу хотелось в такие ми¬
нуты жить и работать в этом городе, и разговаривать
на этом непонятном языке, и приезжать в белое зда¬
ние, скрывающееся за декоративными деревьями и
серебристыми елями, и, пройдя в кабинет плотного
смуглого человека с ногами кавалериста, чем-то по¬
хожего на водителя такси, который вез их в гостини¬
цу, но только одетого в черный костюм и расхажива¬
ющего взад и вперед по навощенному паркету, —
войдя в кабинет его, обменяться с ним крепким, по¬
чти дружеским рукопожатием, усесться по любезно¬
му кивку хозяина в кресло, слегка отодвинутое от
стола для полуофициальной беседы, — после чугун¬
ной ограды надо было вставать, чтобы успеть про¬
браться к выходу, — Борис Львович пробивал дорогу,
прикрывая Таню, потому что она терпеть не могла,
когда кто-нибудь касался ее, и сделала однажды Бори¬
су Львовичу замечание, но он никак не мог запомнить,
что было оскорбительнее — спереди или сзади, — и то
и другое казалось ему одинаково оскорбительным, по¬
этому он шел то спереди, то позади, вплотную, с бес¬
покойством вглядываясь в ее лицо, с которого и в
том и в другом случае не сходило отчужденно-брезг¬
ливое выражение, так что Борис Львович все время
чувствовал себя виноватым, как будто он не бросился
на обидчика, — «На следующей сойдете?» — спраши¬
вал он, интеллигентно поигрывая голосом и стараясь
говорить на московский манер, но никто не отвечал
ему, а просто уступали дорогу, плотнее прижимаясь
друг к другу, вместо того чтобы с поспешной готов¬
ностью ответить: «Да, да, конечно», как это делал Бо¬
рис Львович в Москве, когда его спрашивали, выхо¬
дит ли он, — «Бескультурье», — говорила Таня, когда
они выходили из вагона, — в Москве она говорила то
же самое, когда, распаренные, они вываливались из
Норартакир
335
какого-нибудь транспорта, и Борис Львович тоже го¬
ворил: «Бескультурье», хотя где-то в глубине души он
позволял себе оставаться при своем особом мнении
не то насчет народа, едущего в транспорте, не то на¬
счет Тани, — здесь же он мог позволить себе даже
подтолкнуть кого-нибудь плечом, потому что вокруг
него были почти такие же лица, как у него, даже еще
более черноволосые и, кроме того, смуглые, но ник¬
то не замечал этого сходства — просто ему уступали
дорогу, и только один раз кто-то стоявший позади
него спросил у него что-то на своем непонятном на¬
речии — «Да, да, выхожу», — с готовностью закивал
Борис Львович, выдав себя с головой и в то же вре¬
мя ощутив превосходство столичного жителя над про¬
винциалом, но сзади уже все поняли и стали что-то
объяснять спрашивавшему или обсуждать какую-то
проблему, — Борис Львович чувствовал себя так, как
будто он находится на самом краю моря, барахтаясь в
прибрежной воде, а вдалеке до самого горизонта и за
ним простирается синяя выпуклость моря, и на этой
выпуклости непонятным образом удерживаются ко¬
рабли, и даже страшно подумать, какая глубина там,
и он, Борис Львович, присаживается на корточки,
подставляя спину волне, и когда она набегает на него,
он принимается грести руками, делая вид, что он пла¬
вает, «Паршивый город», — говорила Таня, когда,
выйдя из автобуса или трамвая, они направлялись
куда-нибудь в экскурсионное бюро или на почту, —
Борис Львович то и дело обращался к встречным за
разъяснениями — с трудом подбирая слова, они что-
то говорили ему и показывали пальцем сначала в
одну сторону, потом — в противоположную, а Таня, с
отчужденным видом отойдя в сторону, как будто она
даже не была знакома с Борисом Львовичем, развора¬
чивала карту города — «Плюнь ты на эту карту! Вот
люди говорят, лучше послушай!» — кричал ей Борис
336
Леонид Цыпкин
Львович, не очень надеясь на свою понятливость и
боясь, что ее сейчас кто-нибудь толкнет или заденет
и он будет себя чувствовать виноватым или даже опо¬
зоренным, — они плутали по каким-то жарким ули¬
цам с высокими домами, завешанными сверху донизу
бельем, словно обитатели их хотели защитить себя от
палящего солнца, на развилке трех улиц на повороте
скрежетали трамваи, в гастрономе, занимавшем со¬
бой весь первый этаж какого-то длинного здания,
пахло кофе и лежалым мясом, местные жители пере¬
кидывались с продавцами какими-то фразами, слов¬
но со старыми знакомыми, наверное, выясняя, когда
подвезут какой-нибудь дефицитный продукт, а может
быть, обсуждая последние футбольные новости или
болезнь двоюродной сестры, толстая кассирша с лос¬
нящимся от пота лицом и с огромными серьгами в
ушах орала на какую-то цыганку, у которой в ушах
тоже были серьги, только похожие на монеты, — цы¬
ганка тоже кричала ей что-то в ответ, а может быть,
наоборот — на секунду Борис Львович чувствовал
себя почти арийцем, но кассирша и цыганка неожи¬
данно перестали браниться и уже беседовали, как за¬
кадычные подруги, — каждый раз они выходили к
этому длинному зданию с гастрономом, а почта или
экскурсионное бюро оставались где-то в стороне —
Таня всматривалась в таблички с названиями улиц —
большинство надписей состояло из шпилек и рыбо¬
ловных крючков, — Таня разворачивала карту, а Бо¬
рис Львович останавливал прохожих, и они что-то
показывали ему руками, как глухонемому, и он в от¬
вет тоже жестикулировал и громко говорил, как будто
те тоже были глухими, и поднимавшийся иногда ветер
шуршал обрывками газетной бумаги по асфальту —
«Паршивый город», — говорила Таня, идя рядом с
ним, — «Они же не понимают», — пытался вступить¬
ся Борис Львович, — «Ничего, — говорила Таня,
Норартакир
337
странно озлобляясь, — то, что им надо, они очень
хорошо понимают», — и Борис Львович пытался
вспомнить какой-нибудь соответствующий эпизод,
но ему это не удавалось. «Лингвистическая пустота»,
— неожиданно говорила Таня, повторяя фразу, кото¬
рую они прочли недавно в одном письме оттуда, и
лицо ее принимало задумчивое и даже поэтическое
выражение, как будто она декламировала Пушкина,
которого она хорошо помнила еще со школьной ска¬
мьи, — «Вот так вот там, представляешь себе?» — го¬
ворила она почти шепотом, сузив свои и без того по-
татарски узкие глаза, словно прозревая нечто сквозь
туманные дали и расстояния, — «Нет, все-таки я
люблю свою старушку-Москву, эх, черт подери!» —
добавляла она, как будто собиралась сейчас пуститься
в пляс, и в такие минуты в ее полной фигуре и в свет¬
логлазом широкоскулом лице появлялось что-то ку¬
печеское — руки в боки и танцуй, эхма! пропадай все
пропадом! — в такие минуты Борис Львович сам на¬
чинал верить в ее скифское происхождение, и эта ее
мнимая генеалогия перепадала даже на него — входя
вместе с ней в церковь, он с достоинством и даже с
негодованием отвергал неприязненные взгляды, со¬
провождавшие его, и точно так же он чувствовал
себя, находясь с ней в общественном транспорте или
в магазине, — в конце концов они выходили к экс¬
курсионному бюро или к почте или к авиакассам,
потом они ехали осматривать какие-нибудь достоп¬
римечательности — Таня держалась в стороне, углу¬
бившись в очередную туристскую схему или в путе¬
водитель, а Борис Львович с двумя фотоаппаратами в
руках, одним — для цветной, другим — для черно-бе¬
лой пленки, спотыкаясь о развалины крепости, ме¬
тался между Таней и экскурсантами, столпившимися
вокруг экскурсовода, — у Тани в сумке были запас¬
ные объективы, и, кроме того, ему хотелось, чтобы
338
Леонид Цыпкин
она слушала, что говорил экскурсовод, потому что
она хорошо запоминала такие вещи, — экскурсовод,
молодой стройный парень со смуглым лицом, навер¬
ное, еще новичок, говорил, увлекаясь — сложив в
щепоть пальцы правой руки, как будто он что-то со¬
лил или перчил, он ввинчивал эту щепоть куда-то
вверх, в небо, и белки его глаз становились желтова¬
тыми, как у цыгана, — он рассказывал, как конница
его народа под предводительством очередного царя
наголову разбила самих римлян — лихие кавалеристы,
впившись кривыми ногами в брюхо лошади, словно
желая пропороть его, мчались по Аппиевой дороге,
низко пригнувшись, рассекая кривыми саблями воз¬
дух, и среди них мчался смуглый, стройный воин с
желтоватыми белками — одной рукой он выхватывал
саблю из ножен, другая рука его была поднята вверх,
а пальцы сложены в щепоть, которую он ввинчивал в
небо, — наверное, это был воинственный жест, и ос¬
тальные всадники следовали его примеру, и вот оку¬
танная клубами пыли, сметая все на своем пути, ар¬
мянская конница ворвалась в древний город и потекла
по его улицам, вливаясь в них сквозь белую триум¬
фальную арку, сооруженную в честь победы над пред¬
ками Бориса Львовича, — под этой аркой в позорном
шествии, молча, склонив голову, прошел Иосиф Фла¬
вий, а теперь лихие кавалеристы с оголенными кривы¬
ми саблями текли и текли сквозь эти белые, слепящие
под солнцем каменные ворота — парень уже второй
раз рассказывал об этом — первый раз в автобусе, и
Таня еще тогда шепнула Борису Львовичу: «Что он че¬
пуху говорит? в плен взяли именно армянского царя —
помнишь, у Фейхтвангера?» — Борис Львович, увле¬
кавшийся в последнее время Фейхтвангером, имел
обыкновение читать Тане вслух перед сном — Таня
закрывала уши, мотала головой или начинала читать
вслух газету — какие-нибудь курьезы из жизни вели-
Норартакир
339
ких людей или про находку какого-нибудь клада или
картины, и тогда Борис Львович замолкал, но Фейхт¬
вангера она неожиданно для Бориса Львовича стала
слушать, и Борис Львович старался как можно боль¬
ше прочесть ей до того, как она заснет, — он торо¬
пился, глотал слова — Таня лежала, открыв глаза, го¬
лос его становился хриплым, садился, а она все еще
не спала — «Ну, дальше», — говорила она, когда он
на минуту замолкал, чтобы отдохнуть, — «По-моему,
это был парфянский царь, а не армянский», — сказал
Борис Львович, который помнил, как перед импера¬
торской ложей провели пленного парфянского царя с
золотой саблей, которую он сложил у ног императо¬
ра, — «Нет, именно армянский царь, — убежденно
сказала Таня, — это совершенно точно, а экскурсовод
нагло врет, и еще неизвестно, случайно ли это», — и
Борис Львович попытался представить себе пленного
армянского царя, но почему-то ему все равно каза¬
лось, что это был парфянский царь или, в крайнем
случае, иранский, но его доверие к экскурсоводу все-
таки пошатнулось, и, кроме того, ему почему-то хоте¬
лось, чтобы этот царь оказался армянским, — Таня
стояла в стороне, с отрешенным видом изучая путе¬
водитель, но развалины крепости, которые они сей¬
час осматривали, действительно были древними —
серые, нагретые солнцем, шершавые камни, некото¬
рые с полустершейся клинописью, и такие же серые
колонны с обломанным верхом, напоминающие ста¬
рые надгробные памятники, а между ними синее небо,
почти как на картинах Леонардо да Винчи, — «Таня!
пятьсот лет до нашей эры! представляешь себе!» —
кричал Борис Львович жене, разрываясь между ней и
экскурсантами, передвигавшимися вслед за экскурсо¬
водом по каменистым уступам древнего храма, стара¬
ясь не упустить того, что говорил экскурсовод, и од¬
новременно пытаясь найти наиболее выгодную точку
340
Леонид Цыпкин
для съемки, — «Почти библейский пейзаж! Смотри!» —
кричал он, опустившись на одно колено и отклонив¬
шись назад корпусом, почти теряя равновесие, чтобы в
объектив вошли две колонны крупным планом, ос¬
тальные — в перспективе, помельче, и синее небо с
двумя серебристыми вершинами, сопровождавшими
их во все время пути, словно луна или солнечный
шар, и не таявшими, несмотря на послеполуденное
время, — наверное, здесь было другое освещение и,
кроме того, сами эти вершины, как следовало из кар¬
ты, на которой все находящееся за пределами госу¬
дарственной границы было не закрашено, то есть
просто белым, как чистая бумага или Антарктида, и
только обозначались самые важные географические
точки, без которых уже нельзя было обойтись, сами
вершины эти располагались отсюда гораздо ближе,
чем от гостиницы, в которой они остановились, и
если пристально вглядеться, то отчетливо было вид¬
но, что эти вершины имели форму конусов, и эти
конусы были покрыты снегом, и снег этот был не¬
тронутым, и тень от ближнего, более высокого кону¬
са падала на меньший конус, и в тени находилась
также часть большего конуса, обращенная к мень¬
шему, а дальше она вообще не была видна, как об¬
ратная сторона луны, и конусы эти не висели в возду¬
хе, как с балкона гостиницы, а только завершали
собой гору, контуры которой проглядывались сквозь
зыбкую сизую дымку, и сквозь эту же дымку видне¬
лась подошва горы, переходящая в плоскогорье, и
хотя плоскогорье это тоже тонуло в дымке, но Борису
Львовичу казалось, что до горы совсем близко — сто¬
ит только пересечь плоскогорье, которое почему-то
представлялось ему черной, вспаханной землей, и
ему казалось странным и неправдоподобным, что и
эта гора, и часть плоскогорья, примыкающая к ней, —
чужая земля и что где-то там, в дымке, прячется колю-
Норартакир
341
чая проволока, обозначающая собой государствен¬
ную границу, все это — условность, потому что по
обе стороны проволоки земля одна и та же, черная,
вспаханная, состоящая из тех же молекул и атомов,
но почему-то там, за невидимой проволокой, натяну¬
той между столбами, можно говорить и делать то,
чего нельзя говорить и делать здесь, а может быть, эта
проволока с колючими шипами существовала только
в его воображении, и можно было спокойно, не огля¬
дываясь, пойти по этому черному, вспаханному полю,
растворившись в заволакивающей его дымке, и еще
более неправдоподобной казалась нетронутость снега,
покрывающего вершины горы, — Борису Львовичу ка¬
залось, что где-то там, на самой вершине большого
конуса или на его обратной, невидимой стороне, рас¬
полагались наблюдатели и артиллерийский расчет,
может быть, даже с ракетными установками — силь¬
ные, широкоплечие бородатые люди с лицами, по¬
крытыми золотистым загаром от высокогорного сол¬
нца, чем-то напоминающие героев Жюля Верна,
днем и ночью зорко следят за всем происходящим
по эту сторону колючей проволоки — они протяги¬
вают руки Борису Львовичу и Тане, карабкающимся
по обледенелым камням и уступам, и вот они уже
среди этих бородатых людей — их обогревают, поят и
кормят, словно потерпевших кораблекрушение, —
эти люди прибывают сюда самолетами, откуда-то из¬
далека, из-за океана, партиями, сменяющими друг
друга, словно зимовщики на какой-нибудь полярной
станции, — Борис Львович хочет рассказать им все о
себе, как он прячет свое лицо и как он боится сказать
вслух то, о чем даже шепотом не решается говорить
дома, но они уже все знают — у них открытые, энер¬
гичные лица, золотисто-рыжие бороды и светлые гла¬
за, и к горлу Бориса Львовича подкатывает какой-то
сладковато-горький ком, какой бывает у него только
342
Леонид Цыпкин
тогда, когда он, слушая музыку Бетховена, думает о
том, что Бетховен был глух и что за ним бегали улич¬
ные мальчишки, потому что из его кармана торчала
слуховая труба, — они снова ехали в автобусе, сопро¬
вождаемые двумя серебристыми конусами, и смуг¬
лый парень-экскурсовод, стоя возле кабины водителя
с микрофоном в одной руке, а пальцы другой скла¬
дывал в щепоть и, ввинчивая ее в автобусную крышу,
рассказывал о том, что на гору восходили всего толь¬
ко два раза — американская экспедиция, искавшая
остатки Ноева ковчега, и Борис Львович вспомнил,
как много лет назад в газете появилось сообщение об
этой экспедиции, которая, как указывалось в газете,
преследовала шпионские цели, направленные против
государства, в котором жил Борис Львович, но при¬
крывавшаяся всякими библейскими сказками, и это
всячески обыгрывалось, так что статья была состав¬
лена в духе фельетона, и Борису Львовичу она даже
показалась остроумной, так что, читая ее, он почему-
то невольно вспоминал фразу: «На горе Арарат растет
крупный виноград», слышанную им в детстве и по¬
том позднее, во время войны, — звук «р» в этой фразе
произносился раскатисто: «р-р», но в некоторых слу¬
чаях эта раскатистость могла переходить в картавость,
и Борис Львович тогда же, читая газету, вспомнил, как
ему рассказывали, что немцы во время войны застав¬
ляли детей произносить эту фразу, чтобы выяснить,
не скрывают ли они свое происхождение, но у него
самого эта фраза звучала раскатисто и красиво, хотя
при желании он мог произносить ее и картаво, так
что получилась даже пародия на картавость, но все
равно немцы бы его не пощадили, потому что доста¬
точно было хоть мельком взглянуть на его лицо, —
кто-то спросил экскурсовода о результатах работы
экспедиции, и он ответил, что ничего не нашли, и
никто не удивился этому его ответу, как будто речь
Норартакир
343
шла о раскопках какого-то древнего города, о суще¬
ствовании которого было доподлинно известно, —
дорога, по которой ехал автобус, низкие каменные
дома и изгороди, мелькавшие за окном, плоскогорье,
простиравшееся по обе стороны дороги, город, вид¬
невшийся вдалеке на возвышенности и тонувший в
дымке, которая рассеивалась лишь на склонах, по¬
крытых зеленью, среди которой возвышались белые
скульптуры не то скорбящих матерей, не то воинов,
не то космических кораблей, — все это покрылось
хлынувшей откуда-то водой, из которой выступали
лишь два серебристых конуса, но и они поглоти¬
лись, — сначала меньший, потом главный конус, и
теперь водой было покрыто все до самого горизонта,
но и там, за горизонтом, тоже была вода — океан по¬
крыл землю, и на всей его необозримой, пустынной
поверхности, на волнах медленно покачивался не¬
большой ящик, похожий на сундук, — сидящий там
человек встал, пробив головой крышу, словно царе¬
вич из «Сказки о царе Салтане», — человек был наг, с
его седой бороды, похожей на сросшиеся ледяные со¬
сульки, стекала вода, — струи зеленой воды, — да и
сам он тоже как бы состоял из воды, зеленой, как
стекло, — из ящика через выбитую крышу, вспорх¬
нув, вылетели какие-то диковинные птицы, похожие
на археоптериксов, и скрылись где-то за горизонтом —
седобородый великан, вышедший из зеленой воды,
стоял на берегу, возле могучего дуба, а рядом с ним
стояли три его сына, старший, средний и младший, —
они послушно двинулись вслед за ним в путь, но, ког¬
да старик, утомившись, уснул в тени раскидистого де¬
рева, один из сыновей — средний — не прикрыл ног
его и со смехом рассказал об этом своим братьям — в
первый же раз на гору восходили еще в прошлом
веке — какой-то местный ученый и исследователь,
именем которого называлась теперь одна из улиц го-
344
Леонид Цыпкин
рода, — через некоторое время после восхождения на
гору ученый бесследно исчез — вышел из дому и не
вернулся, так что гибель его была окружена какими-
то таинственными обстоятельствами, — «Наверное,
он попытался второй раз взобраться на гору», — ска¬
зала Таня, проявившая неожиданный интерес к рас¬
сказу экскурсовода, — «Я даже в этом совершенно
уверена», — добавила она и, покосившись в сторону
горы, неотступно следовавшей за ними, сказала: «И
вообще все это не случайно», — и Борис Львович
удивился, как это ему самому не пришло в голову, и
ему даже показалось, что он подумал об этом еще до
Таниных слов, — из двухэтажного деревянного дома,
расположенного на самой окраине города, глухой но¬
чью, осторожно отворив дверь, вышел человек в до¬
рожной одежде с походным мешком за плечами и с
палкой в руке — человек был слеп, потому что од¬
нажды он уже пытался взобраться на гору, а может
быть, просто стояла такая непроглядная тьма, — дой¬
дя до каменной ограды, окружавшей дом, он пошел
вдоль нее ощупью, выставив вперед палку, — добрав¬
шись до калитки, он обернулся, бросив последний
взгляд в сторону покинутого спящего дома, который
сливался с темнотой, и, выбрасывая вперед палку,
быстро зашагал по узкой знакомой тропинке, раство¬
рившись в темноте, — автобус остановился возле се¬
рых каменных ворот — из такого же серого шершавого
камня были построены длинные двухэтажные призе¬
мистые здания, тянувшиеся вдоль такой же серой ог¬
рады монастырского двора — резиденции местной
церковной власти, и такой же серой была видневшая¬
ся в конце длинной аллеи церковь — даже не цер¬
ковь, а силуэт ее, потому что солнце уже приближа¬
лось к закату и находилось по ту сторону церкви,
освещая ее контровым светом, так что и колокольня
и купола ее казались окруженными золотым нимбом,
Норартакир
345
а на фотографии получился бы только силуэт церк¬
ви, — экскурсанты ушли по аллее далеко вперед, а
Борис Львович, вывинчивая и меняя объективы, ро¬
нял их на землю, припадая то на одно колено, то на
другое, призывая Таню, которая шла какой-то боко¬
вой дорожкой, метался от одного края аллеи к друго¬
му, потому что неизвестно было, дойдут ли они до той
стороны церкви, чтобы ее можно было снять при нор¬
мальном освещении, и не сядет ли к этому времени
солнце окончательно, а силуэт церкви с нимбом — это
даже по-своему интересно, — маленькая фигура чело¬
века в дорожной одежде, опираясь на палку, протянув
вперед руку с растопыренными пальцами, словно
ощупывая воздух, карабкалась по крутому склону
горы — вверху все так же недоступно близко белели
нетронутые снега главного конуса, как будто не было
позади многих дней пути по скалам, поросшим чах¬
лым кустарником и мхом, — все так же серебрился
главный конус, и человек протягивал к нему руку —
на скамейке возле клумбы, чуть в стороне от аллеи,
беседовали три или четыре священника в черной
одежде, седобородые, с розовыми лицами и, как по¬
чему-то показалось Борису Львовичу, в черных ци¬
линдрах — «Умоляю тебя, сними эту сцену!» — под¬
бежала к нему Таня — собственно потому-то он их и
заметил — точно так же она останавливалась возле
каждой собаки, которая встречалась им, — «Умоляю
тебя, посмотри!» — говорила она, — если собачка
была небольшая, она брала ее на руки и принималась
тискать, больших же собак она осторожно поглажи¬
вала, приговаривая: «Ух, какие мы», но все-таки чув¬
ствовалось, что она сдерживает себя, чтобы не взять
ее на руки и не потискать возле ушей, а Борис Льво¬
вич пытался увести Таню или стоял в стороне с не¬
причастным видом, потому что могла выйти непри¬
ятность с владельцами собак, и, кроме того, собака
346
Леонид Цыпкин
могла укусить Таню, и тогда нужно было бы ждать
тридцать или даже сорок дней, чтобы выяснить, что
собака небешеная, а некоторые из собак, которых
тискала Таня, были бесхозными, да еще в чужом го¬
роде — «Ничего не получится против солнца», — ска¬
зал он, хотя солнце было не за спинами видящих, а
за церковью, но он боялся неприятностей, — «Вот
этот, — сказала Таня, кивнув в сторону одного из
священников, — наверное, он самый главный. Я
даже в этом совершенно уверена», — «Каталикос ар¬
мянской церкви», — добавила она таким же тоном,
каким произносила фразу: «Лорд Биконсфильд» или
«Лоскутная империя», — по боковым аллеям бегали
дети, возле одного из монастырских зданий сидел ху¬
дожник с мольбертом, и Борис Львович щелкнул его
со спины вместе с полотном, на котором уже вырисо¬
вывались контуры монастырского здания, — в Моск¬
ве он старательно обходил узкий пустынный кривой
переулок, поднимавшийся чуть вверх, соединяя две
старые оживленные московские улицы, — по левой
стороне переулка, если подниматься по нему вверх,
как раз там, где он сгибался в виде колена, сразу же
за этим коленом, находилось здание с колоннами и с
треугольной крышей — к колоннам вели широкие
ступени, почти как в Большом театре, да и само оно
чем-то напоминало здание оперы, но ни цвета его, ни
других подробностей Борис Львович не мог вспом¬
нить, потому что всего один или два раза пробегал по
этому переулку, попав туда случайно и только потом
сообразив, что это был этот переулок, но поворачи¬
вать обратно уже было поздно, — он шел быстрым
шагом, почти бежал, прижимаясь к стенам домов
противоположной стороны, почти закрыв глаза, при¬
гнув голову, чтобы случайно не взглянуть на здание с
колоннами, — пустынный переулок просматривался
насквозь, а на оживленных улицах, которые соединял
Норартакир
347
переулок, стояли милиционеры, и здесь они тоже
могли появиться, и Борис Львович не поднимал глаз,
пока не выскакивал на оживленную улицу, влившись
в толпу людей, — однажды, вскоре после смерти отца,
который знал язык своего народа, но разговаривал на
нем только со стариками, какими-то своими дальни¬
ми родственниками, или с возницами, привозивши¬
ми дрова, так что Борису Львовичу казалось, что отец
пользуется этим языком, только чтобы торговаться
или сводить какие-то старые семейные счеты, — од¬
нажды, в осенний вечер, когда сквозь пелену дождя и
тумана, где-то высоко, не рассеивая тьмы переулка,
светились фонари, они с Таней проскользнули через
двери за колоннами — внутри оказалось светло, в
двух или трех комнатах, примыкавших к коридору, за
длинными непокрытыми столами сидели старики,
похожие на дальних родственников отца, в черных
ермолках и с бородами — одни сидели, другие ходи¬
ли, кто-то из них записывал что-то в конторскую
книгу, старики собирались небольшими группами и о
чем-то беседовали, и, так же как у отца и его дальних
родственников, среди непонятных выражений у них
вырывались отдельные знакомые слова и даже фразы,
но Борису Львовичу казалось, что они заключают
между собой какую-то сделку, — они с Таней подня¬
лись наверх, потому что женщинам не полагалось на¬
ходиться внизу, — наверху были ряды кресел, как в
театре, и они уселись поближе к перилам — внизу,
под ними, стояли люди, а где-то впереди, как и долж¬
но было быть в театре, помещалось возвышение, не¬
что вроде сцены или эстрады, и там тоже, кажется,
находились люди, а на противоположном балконе,
почти над самой сценой, сидела женщина в белом
платье с высокой прической, и все поглядывали на
нее и перешептывались — это была не то жена посла,
не то сама посол, сообщила ему Таня, но он так и не
348
Леонид Цыпкин
запомнил, кто же все-таки была эта дама, — «Смотри,
какое на ней платье!» — восхищалась Таня — был ка¬
кой-то праздник — не то Новый год, не то какой-то
очередной исход — под потолком ярко горели люст¬
ры, пел хор, и среди этого хора выделялся один высо¬
кий голос, тенор, и это тоже усиливало сходство с те¬
атром, но ни хора, ни обладателя тенора не было
видно, так что так и осталось непонятным, кто же
все-таки пел, но музыка была мелодичной, как в ита¬
льянской опере, — «Почти как в церкви», — сказала
Таня, и Борис Львович тоже отметил это про себя, и
его это удивило, потому что он считал, что здесь дол¬
жны завывать на восточный манер, и вообще он при¬
шел сюда, чтобы отдать дань памяти отца, — Таня
сказала ему, что так надо, — вокруг них сидели люди,
мужчины и женщины, — «Здесь много русских, —
сообщила ему Таня, — особенно женщин, приходят
просто послушать», — хор и тенор продолжали свою
итальянскую арию — это было давно — выйдя оттуда,
Борис Львович с удовольствием вдохнул сырой осен¬
ний воздух — маленькая человеческая фигура подни¬
малась все выше и выше, карабкаясь по скалам, сколь¬
зя по обледенелым уступам, протянув вперед руки,
куда-то по направлению к невидимой снеговой вер¬
шине — человек был слеп — а оттуда, сверху, ему
протягивали руки, но человек не видел их — оброс¬
шие рыжими бородами зимовщики, с золотистыми
от загара лицами и со спокойными скандинавскими
глазами, устремились навстречу слепому — в дороге
он потерял свою палку, и она медленно скользила те¬
перь вниз, ненадолго задерживаясь на пологих местах,
а затем снова продолжая свое неуклонное падение, —
зимовщики подхватили под руки обессилевшего сле¬
пого человека, и этот человек был Борис Львович, а
нагой седобородый старец со своими тремя сыновья¬
ми, старшим, средним и младшим, продолжали свой
Норартакир
349
путь в глубь каменистой страны, над их головами ле¬
тали выпущенные ими птицы, то исчезая куда-то, то
снова появляясь, — неясно, кто кому указывал доро¬
гу, — средний сын, не укрывший ног отца, когда тот
спал, шел впереди всех — не он ли вел остальных? —
в полутемной церкви, превращенной в музей, толпи¬
лись экскурсанты, задрав кверху головы и приоткрыв
от напряжения рты, чтобы рассмотреть древнюю рос¬
пись на стенах купола, — потускневшие фрески ску¬
по освещались предзакатным светом, проникавшим
через узкие прорези, — особенно трудно было рас¬
смотреть изображения, помещавшиеся под самой
крышей купола, — парящие в облаках ангелы с труба¬
ми, темные лица святых, окруженные померкнувшим
нимбом, изображения божьей матери с непропорци¬
онально маленьким младенцем, как будто он был еще
эмбрионом или родился недоношенным, — снимать
надо было с выдержкой от руки, и Борис Львович
долго прицеливался, стараясь застыть в неподвижной
позе, но его то и дело задевали — в музее собрались
почти все экскурсанты, приехавшие осматривать ре¬
зиденцию, — городские экскурсоводы, словно по не¬
гласному джентльменскому соглашению, уступили
свое место экскурсоводам музея, оставшись где-то на
улице, с привычной терпеливостью дожидаясь воз¬
вращения своих групп, — пришедшие толпились воз¬
ле тяжелых с золотой резьбой двустворчатых дверей,
похожих на царские врата, — туда пускали порциями,
и экскурсоводы музея туда почему-то уже не входили,
а только стыдливо напутствовали, что там полагается
дать на ремонт храма, словно и они сами и экскур¬
санты отлично понимали друг друга, но что делать? —
приходилось считаться с традициями верующих, —
опустив руку в карман, Борис Львович зажал в кулаке
несколько монет, словно это был входной билет и он
заранее готовился предъявить его, Таня тоже полезла
350
Леонид Цыпкин
в сумочку, но неясно было, должен ли был каждый
из них платить за себя в отдельности или мог дать
кто-нибудь один и там бы поняли, что это один за
двоих, — за дверью все было ярко освещено, горели
люстры, было душно — пахло не то воском от натер¬
того паркета, не то ладаном — между инкрустирован¬
ными столами и стеклянными шкафами, которыми
были заставлены обе комнаты, медленной вереницей
двигались люди — под двойными стеклами, отсвечи¬
вая серебром, золотом и перламутром, лежали, сто¬
яли и висели жемчуга, браслеты, броши, иконы, крес¬
ты, какое-то древнее оружие — не то секиры, не то
алебарды, парчовые одеяния, малиново-красные мит¬
ры, усыпанные драгоценными камнями, старинные
книги в тяжелых серебряных переплетах — люди на¬
клонялись над столами, заложив руки за спину, как
будто они были у них связаны, приближали лица к
стеклам шкафов, вплотную, почти расплющивая
носы, все так же держа позади себя руки, — между
экскурсантами ходил служка в длинном одеянии с де¬
ревянным ящиком в руках — люди стыдливо опускали
в прорезь ящика монеты, как будто они совершали
нечто незаконное, — Борис Львович и Таня тоже опу¬
стили монеты, и когда они опускали их, державший
ящик на секунду прикрыл веки, что должно было вы¬
ражать не то смущение, не то благодарность, — наи¬
большее же число экскурсантов толпилось вокруг вы¬
сокого чернобородого человека с иссиня-черными
глазами и с небольшой горбинкой на носу, что при¬
давало его лицу высокомерное выражение, — держа в
руке указку, он давал пояснения, глядя куда-то по¬
верх голов, — он стоял так, что ему было видно все,
что происходило во второй комнате, где посетители
такой же вереницей проходили между столами и
шкафами с драгоценностями, ни на минуту не упус¬
кая из виду этой комнаты, — концом указки он лишь
Норартакир
351
слегка и на короткое мгновение касался стекла, слов¬
но и не рассчитывал на понимание слушавших его, —
он был одет в черный костюм, но Борису Львовичу
почему-то казалось, что это фрак или смокинг с фал¬
дами, и этот фрак был скорее похож на длинное чер¬
ное облачение, какое носят лица высокого духовного
сана, и его холеные руки в белых кружевных манже¬
тах, как у какого-нибудь эрцгерцога, тоже были по¬
крыты этим одеянием — левой рукой он небрежно
держал указку, а длинными пальцами правой переби¬
рал серебряную цепочку и крест, висевший у него на
груди, — во время пауз, рассчитанных на то, чтобы
посетители могли осмотреть экспонат, о котором он
только что рассказывал, люди безмолвно наползали
друг на друга, обдавая затылки впереди стоящих го¬
рячим дыханием, поднимаясь на цыпочки, вытягивая
шеи, чтобы лучше рассмотреть, — «Ноев ковчег», —
послышалось среди посетителей, обступивших один
из шкафов, — эта фраза передавалась из уст в уста —
Борис Львович, поднявшись на цыпочки, попытался
рассмотреть что-либо, но люди стояли плотной сте¬
ной — когда они схлынули, перейдя к очередному
экспонату, Борис Львович с бьющимся сердцем,
еще ничего не видя, открыл фотоаппарат — «Нельзя,
нельзя», — услышал он вокруг себя, и кто-то из по¬
сетителей даже потянул его за рукав, показывая на
высокого бородатого человека в черной сутане, —
отняв руку от креста, висевшего на груди, он делал
ею властное, запрещающее движение, и это движение
относилось к нему, Борису Львовичу, — кусочек де¬
ревянной доски, просмоленный, с трещинами, взя¬
тый под стекло и в большой золоченой оправе, как
картина Леонардо да Винчи или Рафаэля, находился
перед самыми глазами Бориса Львовича — именно
таким он себе его и представлял: куском мореного
дуба, маленьким обломком после гигантского кораб-
352
Леонид Цыпкин
лекрушения, — нагой старик с длинной седой боро¬
дой, похожей не то на сосульки, не то на струи воды,
и три его сына, старший, средний и младший, про¬
должали свой путь в глубь незнакомой страны, оста¬
навливаясь на ночлег под развесистыми зелеными ду¬
бами, днем же идя по скудно поросшей равнине,
опаляемой жарким солнцем, — средний сын, не ук¬
рывший ног отца, шел теперь позади всех — сыновья
были наги, так же как и отец их, и эти люди были
предки Бориса Львовича и всех людей вообще, но
предки Бориса Львовича впервые рассказали об этом
в своих священных книгах, и бородатый человек с
иссиня-черными глазами в длинной черной мантии,
для которого Борис Львович был лишь одним из тыся¬
чи безликих посетителей, приезжавших сюда ежеднев¬
но на экскурсионных автобусах, чтобы удовлетворить
свое праздное любопытство, этот суровый человек,
глядящий куда-то поверх голов, тоже узнал об этом из
священных книг, написанных рукою предков Бориса
Львовича, — эти книги в толстых кожаных перепле¬
тах стояли в его кардинальском кабинете, и иногда
он подходил к ним, выбирал одну из них и, нетороп¬
ливо перелистывая пожелтевшие страницы, вчиты¬
вался в места, особенно поразившие его своей глуби¬
ной и мудростью, изредка поправляя серебряный
крест, висевший на его груди, но почему-то и нагой
старик и три его сына оставались какими-то бесплот¬
ными — старик весь состоял из зеленой морской
воды, и его борода была похожа на водоросли, тела
же сыновей его были прозрачны и не имели очерта¬
ний, а маленькая фигура слепого человека, который
ночью покинул свой дом, все так же карабкалась
вверх, к главному серебристому конусу, цепляясь ру¬
ками за обледеневшие выступы, оступаясь и соскаль¬
зывая, — никаких зимовщиков там не было — просто
нетронутые, слепящие солнцем снега, уходящие в
Норартакир
353
высоту, от которой захватывало дух, — плечи челове¬
ка оттягивал все тот же дорожный мешок, похожий
на рюкзак, и одежда на нем напоминала костюм аль¬
пиниста — палка, которую он выронил, продолжала
свое медленное и неуклонное скольжение вниз, а из
ворот двухэтажного дома, стоявшего на окраине го¬
рода, вышла пожилая женщина, закутанная в черный
платок, прошла несколько шагов по тропинке и, ос¬
тановившись, простерла руки к повисшим в небе
снежным конусам, а потом, упав на колени, стала
молиться, попеременно прикладывая ладони ко лбу,
словно желая удостовериться, нет ли у нее темпера¬
туры, шепча что-то губами на непонятном Борису
Львовичу языке, — чуть повыше и левее деревянно¬
го обломка, сохранившегося после гигантского ко¬
раблекрушения, тоже под стеклом и в широкой золо¬
ченой оправе висело проржавевшее копье, вернее,
даже не копье, а только наконечник его — этим нако¬
нечником один из римских легионеров дотронулся до
втянутого подреберья распятого человека, чтобы убе¬
диться, жив ли он, — воины стояли плотной стеной
вокруг места казни, на них были латы и каски, похо¬
жие на немецкие, и, отдавая рапорт начальству или
приветствуя друг друга, они выбрасывали вперед руку
с поднятой вверх ладонью, словно загораживаясь от
солнца, — человек был еще жив, потому что по мыш¬
цам его живота, в том месте, где их коснулся нако¬
нечник, пробежала судорога, как у находящегося на
операционном столе, когда до его тела дотрагиваются
скальпелем, — он медленно открыл обведенные чер¬
ными кругами, глубоко запавшие глаза, и с его рас¬
пухших век лениво поднялось несколько слепней, но
они не улетали, а вились возле его лица, потому что
знали, что человек сейчас снова опустит веки, — гла¬
за его уже не различали того, что происходило вокруг
него на площадке, расположенной на высоком голом
12. Заказ № 111.
354
Леонид Цыпкин
холме, — тело его безвольно свисало, как мешок,
удерживаясь на руках, прибитых гвоздями к попереч¬
ной перекладине, а под ребрами справа у него была
рана, похожая на губку, из которой сочилась кровь, —
наверное, ржавое копье прокололо его мышцы и дос¬
тигло печени — почему-то и рана была похожа на
губку — взгляд его еле улавливал очертания храма и
города, раскинувшегося на холмах и окутанного си¬
зой дымкой, но чем дальше простирался его взор, тем
яснее становились дали — где-то там, дальше, сквозь
предгрозовую пелену, покрывшую холмы и долины,
вырисовывался песчаный берег моря — медленные
тяжелые волны набегали на берег и нехотя откатыва¬
лись назад, увлекая за собой одинокую просмолен¬
ную лодку с лежащим под сиденьем веслом, на дне
лодки угрожающе скапливалась темная вода — в тот
день море тоже было спокойно — он стоял посреди
лодки, загребая веслом то справа, то слева, так что
лодка оставалась на одном и том же месте — на бере¬
гу плотной стеной стояли бородатые люди — рыбаки
в засученной выше колен рваной одежде — солнце
садилось, освещая багровым светом их лица, — чело¬
век, стоявший в лодке, тоже был бос, но щиколотки
его ног были тонки — стоявшие на берегу что-то кри¬
чали, простирая к нему руки, наверное, предостере¬
гая его от чего-то, — громадный пенящийся вал, зас¬
тилая солнце, приближался к нему, так что стало
темно, как ночью, но стоявший в лодке все так же
спокойно орудовал веслом — не дойдя нескольких
локтей до лодки, пенившийся вал внезапно сник —
фигура человека, стоявшего в лодке, четко обрисова¬
лась на фоне заходящего солнца, и вокруг этой фигу¬
ры на несколько секунд вспыхнуло золотое сияние —
пустую просмоленную лодку с брошенным веслом и
со скапливающейся на дне черной водой относило
все дальше и дальше от берега — берег был тоже пуст,
Норартакир
355
только песок, камни и грозовая туча, темной стеной
приближавшаяся к берегу, а там дальше за тучей и за
привычной слепящей голубизной моря, уже освобо¬
дившегося от тучи, простирались необозримые зем¬
ли, не похожие на ту страну, по земле которой ходил
человек, висевший сейчас на деревянной переклади¬
не, — из клубов не то пара, не то дыма, покрывавших
те земли, неожиданно вырвались колесницы с воина¬
ми, и такие же воины, закованные в латы с копьями
и мечами в руках, в тяжелых шлемах с опущенным
забралом, скрывающим их суровые мрачные лица,
верхом на лошадях с еле поспевающими за ними ору¬
женосцами, тоже вырвались из окутывающих их клу¬
бов дыма — на щитах, которые они держали перед
собой, был выгравирован крест, и такой же черный
крест был изображен на флагах, которые развевались
на ветру и под которыми шли воины, — возникшие в
разных частях необозримой земли, простиравшейся к
северу от голубого моря, колесницы и всадники вреза¬
лись друг в друга, поражая и истребляя друг друга, —
пронзая мечом врага, они произносили имя человека,
руки которого были пригвождены сейчас к перекла¬
дине, а тело безвольно свисало, и этого человека еще,
наверное, можно было спасти, если тело его осторож¬
но снять с перекладины и вызвать лучших римских
лекарей, а потом под теми же флагами с черным кре¬
стом, погрузившись на изящные парусники, похожие
на те, которые Борис Львович видел в Ленинграде в
военно-морском музее, они переплыли голубое море
и вступили на землю, по которой ходил человек, ви¬
севший на деревянном шесте с перекладиной, сея
вокруг себя опустошение и смерть, — глаза его по¬
мутнели, как у всех умирающих, но сквозь белесую
ровную пелену, прорезаемую лишь танцующими чер¬
ными слепнями, он увидел яркие вспышки костров в
ночи — те же люди, только облаченные в длинные
12*
356
Леонид Цыпкин
черные одеяния с тяжелыми серебряными крестами
на груди, стоя на возвышении, властным движением
руки показывали на толпившихся внизу людей, стран¬
но похожих на тех рыбаков, которые, стоя на берегу
моря, простирали к нему руки, — их волокли к стол¬
бу и, привязав их к нему железной цепью, подбрасы¬
вали к их ногам горящие поленья, и уже совсем в
другой части огромного материка, простирающегося
к северу от голубого моря, по улицам, вымощенным
булыжником и обсаженным цветущими акациями,
двигалась темная толпа людей — служители в длин¬
ном одеянии, возглавлявшие процессию, с таким же
серебряным крестом на груди, как и у тех, что стояли
ночью на возвышении, озаряемые багровыми отсве¬
тами костров, несли белые полотнища, на которых
был изображен человек с мученически запавшими
глазами, обведенными черными кругами, на других
же полотнищах были изображены фигуры святых с
лицами, странно напоминавшими лица тех, которые
стояли на берегу, простирая руки к человеку, находя¬
щемуся в лодке, — несущие хоругви низкими голоса¬
ми пели что-то на языке, непонятном умиравшему на
перекладине, а сзади из толпы кто-то бросал камни
в окна домов — стекла вдребезги разбивались о бу¬
лыжник, а когда служители с полотнищами и крес¬
тами на груди поворачивали за угол, бросавшие кам¬
ни врывались в подъезды домов и выволакивали
оттуда стариков с такими же скорбными глазами,
как и у тех, кто был изображен на хоругвях, с такими
же курчавыми бородами, только седыми, разлохма¬
тившимися, потому что врывавшиеся в дома тащили
их за бороды, а другие выволакивали детей и жен¬
щин, и черноглазые женщины с растрепанными во¬
лосами, прижимая к своей груди оравших детей,
падали на колени и о чем-то умоляли волокущих их
людей, от которых пахло водочным перегаром, а
Норартакир
357
сверху из выбитых окон вылетали белые хлопья ваты
и пух, устилая, словно снег, тротуар и булыжник, —
теперь даже вьющиеся слепни не разрывали пелены,
застилавшей глаза умирающего, но сквозь эту пелену
умирающий вдруг явственно увидел черные дымы,
выходившие из высоких труб, чтобы не загрязнять
воздух, — дымы эти казались приклеенными к тру¬
бам, словно черные флаги, слегка только колеблемые
ветром, — из бесшумно подходивших среди ночи по¬
ездов так же бесшумно выходили люди с желтыми на¬
шивками на груди — ослепленные скрестившимися
лучами прожекторов, с добротными кожаными чемо¬
данами и саквояжами, в которых аккуратно и забот¬
ливо были уложены пледы, костюмы, теплое белье,
приятно пахнувшее мыло и зубные щетки в пласт¬
массовых футлярах, ведя за руку аккуратно одетых
детей, они бесшумно проходили мимо стоящих сомк¬
нутым строем по обе стороны асфальтированной до¬
роги солдат в длинных черных шинелях с примкну-
тыми штыками и в тяжелых касках, словно это был
почетный караул, встречавший высоких гостей, — ве¬
роятно, закон переселения на новые места предус¬
матривал охрану и личное имущество граждан — по¬
зади каждой колонны людей шел одетый в такую же
черную шинель человек, только не в каске, а в высо¬
кой фуражке с гербом и с лакированным козырьком,
в портупее и с пистолетом на боку — чуть поотстав от
колонны, на секунду остановившись, он бросал не¬
сколько коротких, отрывистых слов застывшим в по¬
четном карауле солдатам, — выйдя печатным шагом
из строя, двое или трое солдат останавливались перед
ним, выбросив вперед правую руку с поднятой вверх
ладонью, точно так же, как это только что делали во¬
ины в шлемах, окружавшие место казни, — офицер в
высокой фуражке с околышем отвечал им таким же
коротким, отрывистым жестом, как будто он делал
358
Леонид Цыпкин
зарядку, — отступив чуть в сторону, он пропускал
солдат — догнав колонну, они подталкивали прикла¬
дами автоматов идущих сзади — наверное, это пола-
галось так, потому что прибывших было много и до
утра надо было успеть всех их разместить по кварти¬
рам, чтобы солдаты тоже смогли отдохнуть, и шед¬
шие в колонне убыстряли шаг, и многие брали детей
на руки, потому что дети не успевали, — в ожидании
получения ордера на квартиру новоприбывших раз¬
местили в просторном помещении барачного типа,
где они расположились семьями на длинных дере¬
вянных скамьях, стоявших вдоль стен, — некоторые,
достав из саквояжей термосы с еще не остывшим
кофе, наливали его детям в пластмассовые чашки,
какая-то женщина, вынув карманное зеркало, испод¬
тишка оглядывала себя, поправляя волосы, под са¬
мым потолком, на металлических тросах, словно в
цирке, ярко горели зарешеченные электрические
лампы — в помещении появился офицер в сопро¬
вождении нескольких солдат — никто не заметил,
как они вошли, — вероятно, они принесли ордера на
квартиры — офицер и солдаты стояли посередине
помещения — солдаты чуть позади в своих черных
длинных шинелях и в касках с автоматами напере¬
вес, и это всех удивило, потому что никто не соби¬
рался бежать, — люди думали о том, как бы поскорее
устроиться на ночь, а знакомые или перезнакомив¬
шиеся между собой семьи согласны даже были пер¬
вую ночь провести в одной комнате — офицер стоял,
расставив ноги в ярко начищенных хромовых сапо¬
гах, чуть покачиваясь на каблуках, перетянутый в та¬
лии поясом с металлической бляхой, на которой
были выгравированы какие-то слова, — такие же
слова были выгравированы на бляхах стоявших поза¬
ди солдат, но на таком расстоянии трудно было раз¬
личить буквы, и дети решили выяснить это потом —
Норартакир
359
высоким, отрывистым голосом, на языке, непонят¬
ном сейчас умиравшему на кресте, он что-то сказал
сотням людей, с напряженным ожиданием смотрев¬
ших на него, — этот язык был их родным языком,
они говорили на нем с детства, и их родители говори¬
ли на этом языке, и их любимые стихи тоже были на¬
писаны на этом языке, и поэтому они сразу не поняли
того, что приказал им подтянутый человек в начищен¬
ных до блеска хромовых сапогах, — ну, конечно же,
как это они сами сразу не догадались? — после дороги
необходимо помыться, и их, наверное, сейчас поведут
в баню — открыв чемодан и саквояжи, они принялись
доставать оттуда душистое мыло и смену белья, но,
наверное, они все-таки неточно поняли приказ офи¬
цера, потому что ему пришлось еще раз повторить то,
что он уже сказал, и они стали раздеваться прямо
здесь, на глазах друг у друга — наверное, так было
проще и быстрее, и белья и мыла тоже не надо было
брать с собой — сняв верхние рубашки, мужчины ак¬
куратно складывали их в чемодан, а женщины разде¬
вали детей, а потом, повернувшись к стене, стали
расстегивать пуговицы и молнии — офицер с писто¬
летом на боку все так же нетерпеливо покачивался на
каблуках, под потолком ярко горели зарешеченные
электрические лампы — мужчины и женщины стояли
в нижнем белье, отвернувшись друг от друга, и поче¬
му-то медлили, круглое карманное зеркало, упав на
цементный пол, закатилось куда-то, женщина нашла
его — оно, к счастью, не разбилось, и она положила
его в чемодан, чтобы больше не ронять, и только
дети, совсем уже раздетые или в одних лифчиках с
болтающимися подвязками, прижавшись к ногам ма¬
терей, с любопытством поглядывали на взрослых —
офицер, стоявший посередине помещения, снова
произнес слова команды высоким, срывающимся
голосом, словно рассекая воздух ударом хлыста, как
360
Леонид Цыпкин
это делают дрессировщики в цирке, чтобы поднять
лошадей, улегшихся вдоль барьера, — путаясь в бре¬
тельках и тесемках, мужчины и женщины стали сни¬
мать с себя нижнее белье, все еще по-прежнему отво¬
рачиваясь друг от друга, но тела их почему-то вдруг
стала сотрясать мелкая неуемная дрожь, — они сто¬
яли голые — еще час назад в поезде мужчины извиня¬
лись перед дамами, столкнувшись с ними в дверях
туалета, и женщины, проскользнув мимо них, плотно
запахивали полы своего халата — теперь они стояли
голые, уже не стыдясь друг друга, как будто это было
вполне естественно, и только тела их сотрясала дрожь,
потому что смысл совершающегося плоть их осознала
раньше, чем разум, — женщины стояли чуть согнув¬
шись и скрестив руки на груди, как они это делают,
стоя под душем, мужчины — сложив руки ниже жи¬
вота, но все равно было видно, что все они обрезаны,
точно так же, как Борис Львович и как умирающий
сейчас, пригвожденный к кресту человек — слух его
уловил высокий, чеканный голос римского центурио¬
на — голос приказывал не снимать охрану холма пос¬
ле совершения казни — где-то там, у подножия холма,
он знал это, теснимые копьями стражников, прикрыв
ладонями глаза от палящего солнца, всматривались в
вершину холма бородатые люди в рваной одежде, пы¬
таясь что-то различить там, но возвышавшиеся над
площадкой, усеянной легионерами, три деревянных
креста с провисшими на них телами были похожи на
огородные чучела, и умиравший поймал себя на том,
что эта мысль была неприятна ему, — ему хотелось,
чтобы они видели его и отличали от тех, двоих, — в
беседах с ними он называл это слово «соблазниться»
и часто употреблял это слово — он не раз говорил им,
что даже милостыню надо подавать тайно, чтобы по¬
лучающий не знал, кто дает, дабы дающий не соблаз¬
нился в сердце своем, но почему же тогда, стоя в лод-
Норартакир
361
ке, он позволил им восхищаться своим мастерством и
с тайной радостью следил за тем, как они простирали
к нему руки, предостерегая его от грозившей опасно¬
сти? — однажды вечером они пришли в город после
долгого странствования, и проголодавшиеся люди,
усевшись возле городских ворот и разложив свои
припасы, принялись есть их, хотя был канун Судного
дня и лучше было этого не делать, чтобы их не про¬
гнали отсюда, но он не решился им сказать это, что¬
бы они не подумали, что слова его расходятся с де¬
лом, — в этот момент появились люди в длинном
белом одеянии и в тюрбане, перепоясанные голубой
лентой, — возможно, кто-то привел их сюда — они
всегда появлялись словно из-под земли, — он стоял,
прислонившись к каменной стене, с деланным спо¬
койствием глядя на подходивших к нему людей, —
проголодавшиеся, отложив в сторону еду, поглядыва¬
ли то на подходивших к нему людей, то на него —
лучше бы они уж продолжали свое дело — как они не
понимают этого? — он сердился на них и на себя —
подошедшие, окружив его, принялись что-то гово¬
рить ему своими высокими сварливыми голосами,
перебивая один другого, переходя на крик, и только
один из них, высокий и тощий, с выцветшими голу¬
быми глазами и с двумя дряблыми складками, свисаю¬
щими с подбородка и придающими его лицу брюзгли¬
во-скорбное выражение, молча стоял чуть в стороне —
по всему чувствовалось, что он главный среди них,
потому что, крича и перебивая друг друга, они то и
дело оглядывались на него, но он все так же молчал,
и босой человек тоже молча стоял, прислонившись
спиной к каменной стене, вычерчивая что-то по пес¬
ку своей узкой ступней, словно в раздумье, — он
знал, что в таких случаях самое лучшее было мол¬
чать, но высокий человек со свисающими дряблыми
складками — наверное, он страдал каким-то тяжким
362
Леонид Цыпкин
недугом и похудел, и оттого образовались эти две
складки, болтающиеся, словно две занавески, по обе
стороны шеи, — человек этот внезапным движением
руки остановил говорящих — голос у него был над¬
треснутый, и говорил он очень тихо — он привел сло¬
ва одного из тех, на которого часто ссылался босой
человек с тонкими щиколотками, и на эти слова
трудно было сразу что-нибудь возразить — нужно
было подумать, как это делают в шахматах в ответ на
какой-нибудь неожиданный ход противника, — чер¬
нобородые люди в рваной одежде выжидательно смот¬
рели на босого человека с оголенными щиколотками,
словно он собирался сейчас войти в море, — «Кто не
со мною, тот против меня», — тихо сказал он, глядя
куда-то вдаль и продолжая машинально вычерчивать
что-то ногой на песке, — обступившие его не крича¬
ли — они смеялись, они хохотали, надрываясь, обхва¬
тив руками свои колышущиеся под белым одеянием
животы, — «Не ты ли наш царь?» — спросил его один
из них, короткий и толстый человек с круглым лицом
и с узкими прорезями вместо глаз, и протянул к его
лицу руку, оказавшуюся неожиданно длинной, слов¬
но хотел его подержать за подбородок, — они уже
уходили, продолжая смеяться, держась за животы,
размахивая руками, словно покидая уморительный
спектакль, и только высокий тощий человек не сме¬
ялся — уходя с остальными, он на мгновение остано¬
вился и посмотрел на босого человека так, как будто
хотел ему что-то сказать, но потом раздумал, — сол¬
даты, стоящие позади офицера, казалось, только жда¬
ли этого момента — орудуя прикладами, они стали
сгонять голых людей в одну кучу, поближе к двери —
металлические бляхи их поясов приходились теперь
как раз на уровне глаз детей, и дети, уже умевшие
читать, различили, наконец, слова, выгравированные
на бляхах знакомым готическим шрифтом: «Gott mit
Норартакир
363
uns» — сердце пригвожденного к перекладине чело¬
века билось неровно и часто, то и дело останавлива¬
ясь, и теперь даже самые искусные римские лекари
вряд ли сумели бы что-нибудь сделать, потому что
умирающий потерял много крови, — голых людей
гнали теперь по узкому проулку между двумя высоки¬
ми каменными заборами с натянутыми поверху не¬
сколькими рядами колючей проволоки — редкий де¬
кабрьский снежок таял на плечах и спинах шедших
людей, освещаемых скрещенными снопами прожек¬
торов, — узкий проулок упирался в каменную стену
какого-то дома с двумя высокими трубами, из кото¬
рых валил черный дым, — даже на фоне ночного неба
было видно, что он черный, — ну, конечно же, их
вели в баню, — важно было только побыстрей пройти
этот проулок, чтобы не простудиться, — женщины и
мужчины брали на руки детей, прижимая их к себе,
чтобы те не простыли, и все это шествие было похо¬
же на исход, как его изображают на картинах, только
там и мужчины и женщины были закутаны в какие-то
одеяния, и только дети, как всегда, были голыми — в
каменной стене дома, в которую упирался проулок,
виднелась темная узкая прорезь и рядом с ней фигура
солдата, и когда люди стали входить в эту дверь, сол¬
дат стал пересчитывать всех входящих по головам,
чуть придерживая прикладом каждого следующего и
на секунду освещая его лицо слепящим лучом кар¬
манного фонаря, потому что люди торопились войти
в помещение, чтобы согреться, — в расположенной в
подвальном помещении комнате двое ефрейторов,
сняв черные кители и аккуратно развесив их на спин¬
ке стульев, негромко в два голоса напевали рожде¬
ственскую песню, украшая серебряными бумажками
из-под конфет и неизвестно откуда добытыми золо¬
тыми звездочками еловую ветку, накануне срублен¬
ную ими и поставленную в цинковое ведро, а в про-
364
Леонид Цыпкин
тивоположном углу комнаты поблескивали никелем
какие-то манометры, связанные с системой труб,
уходивших куда-то в стену, — мужчин и женщин от¬
делили теперь друг от друга, и мужчины с сыновьями
и женщины с девочками шли по двум узким коридо¬
рам, облицованным белым кафелем и ярко освещен¬
ным зарешеченными лампами, — в конце каждого
коридора виднелась железная дверь и ярко светящая¬
ся надпись: «Баня и дезинфекция одежды» с красной
стрелкой, показывающей на дверь, — после бани они
получат свою одежду, которая за то время, пока они
будут мыться, пройдет обработку, потому что в воен¬
ное время необходим карантин, — зачем только была
эта затея с совместным раздеванием? и как они те¬
перь встретятся? — придется делать вид, что они не¬
знакомы, — двое младших чинов в свеженакрахма-
ленных рубахах, оторвавшись от пахнущей свежей
хвоей ветки, которую они украшали, продолжая на¬
певать что-то, подошли к противоположному концу
комнаты, и один из них повернул блестящую никели¬
рованную рукоятку — стрелка манометра добралась
до нужной цифры — они оба следили за стрелкой,
потому что один человек мог ошибиться, и, кроме
того, они следили друг за другом — давление газа
было нормальным — можно было вернуться к скром¬
ному рождественскому ужину, и они дружески по¬
хлопали друг друга по плечу и засмеялись, а в другом
помещении, тоже расположенном под землей, целая
бригада людей, одетых в серую крестьянскую одежду,
заняв места за длинным оцинкованным столом, слов¬
но в ожидании начала банкета, готовилась к приемке
очередной партии волос — туча закрыла теперь почти
все небо, стало темно, как в сумерках, и три перекла¬
дины с висевшими на них телами различались теперь
с трудом — большая часть людей в рваных одеждах,
осаждавших подножье холма, разошлась, потому что
Норартакир
365
гроза была неминуема, и поднялся ветер, обычно
предшествующий грозе, и первые теплые капли уже
упали на лица и руки людей, и такие же капли упали
на плечи, руки и грудь распятого человека, и тогда он
вдруг осознал, что уже давно хочет пить — струя про¬
зрачной воды лилась из наклоненного белого кувши¬
на, осторожно поддерживаемого одним из рабов, дру¬
гой раб держал такой же белый таз, хотя его вполне
можно было поставить на облицованный мраморны¬
ми плитами выступ, — две узкие белые кисти с длин¬
ными пальцами, на один из которых был нанизан зо¬
лотой перстень с аметистом, нехотя потирали одна
другую, принимая на себя струю воды как необходи¬
мость — вода, наполнявшая таз, была такой же про¬
зрачной, как и та, которая лилась из кувшина, и, на¬
верное, такой же прохладной — в нее можно было
погрузить лицо и рот и, открыв глаза, увидеть сквозь
колеблющуюся воду белое незапятнанное дно — лицо
человека, к которому его привели сегодня утром,
смутно напоминало ему чье-то другое лицо, но он не
мог вспомнить чье, — умиравшему на перекладине
показалось, что если он сейчас вспомнит, на кого
именно был похож этот человек, то жажда его пре¬
кратится, — небрежно бросив одному из рабов поло¬
тенце, высокий человек в белом плаще направился к
судейской кафедре, и когда он шел, не торопясь и
чуть ссутулившись, на мгновение приоткрылась крас¬
ная подкладка его плаща — он не взошел на кафедру,
а остановился возле нее, устало опершись на нее
локтями, стоя боком к вошедшим, ни на кого не
глядя, — приведенный к нему человек со связанны¬
ми за спиной руками пытался поймать его взгляд, но
римский сановник смотрел куда-то в сторону, — мо¬
жет быть, надо было сразу же упасть на колени и воз¬
деть руки к небу, как это делали его предки, и он
снова ходил бы из города в город в сопровождении
366
Леонид Цыпкин
рыбаков, следовавших за ним на почтительном рас¬
стоянии, и жители городов и селений, завидев его,
останавливались бы и, шепча что-то друг другу, про¬
вожали его восхищенными взглядами, пока он не
скрывался за поворотом, а он бы делал вид, что ниче¬
го не замечает, потому что ему не пристало замечать
земные почести, — римский сановник по-прежнему
смотрел куда-то в сторону — сквозь широко распах¬
нутое окно виднелись виноградники, росшие терра¬
сами, и синее, безоблачное небо — просящий проще¬
ние уже одним этим признает свою виновность, и
чем горячее и униженнее мольба, тем большую вину
признает за собой просящий, — нет, ему не следует
становиться на колени, и он стоял со связанными за
спиной руками, пытаясь поймать взгляд сановника, и
этого тоже не следовало делать — ну конечно же это
было лицо тощего человека с двумя скорбными склад¬
ками, хотевшего сказать ему что-то на прощание, но
жажда его от этого не исчезла, а может быть, память
обманывала его — он почувствовал, как в его губы
ткнули чем-то шершавым и влажным, словно хотели
утереть ему рот, — он втянул в себя эту влагу, но она
обожгла ему язык и горло, как будто ему вставили в
рот горящий факел, — римский легионер небрежно
отбросил в сторону длинную пику с насаженной на
нее губкой, смоченной уксусом, — туча закрывала те¬
перь все небо, но это уже была не туча, а сплошные
черные клубы дыма, и уже не где-то далеко, а прямо
перед собой умирающий увидел огромные сводчатые
ниши, заполненные голыми телами, — корчась и
привставая, мужчины и женщины обнимали друг
друга, словно в последней любовной судороге, и
многие семьи воссоединились, а многие могли бы со¬
здаться заново, а в квадратных помещениях за двой¬
ными железными дверями, которые наглухо закрыли,
завинтив снаружи болтами, чтобы не было ни малей-
Норартакир
367
шей утечки газа, за этими дверями в ожидании горя¬
чей воды стояла очередная партия людей, и когда эти
люди почувствовали, что им не хватает воздуха, и по¬
няли, что все это означает, они стали кричать, разди¬
рая рты, и в этом их крике утонул крик умиравшего
на кресте человека — когда Борис Львович и Таня
вышли из церкви, солнце уже садилось, так что цер¬
ковь можно было бы очень хорошо снять с этой сто¬
роны — очень рельефно получились бы ее купола и
кресты на фоне неба, но Борис Львович почему-то
решил этого не делать, — Таня успела купить какую-
то очередную книжку в музейном киоске и теперь
рассматривала ее, стоя в стороне от экскурсантов,
вернувшихся к своему экскурсоводу, — вся группа не
торопясь шла вдоль монастырской ограды по направ¬
лению к автобусу, потому что экскурсия была окон¬
чена, но экскурсовод уже снова ввинчивал щепоть
правой руки куда-то в небо, поблескивая желтизной
своих белков, — он показывал рукой куда-то вверх и
в сторону — туда, где на возвышенности, окружав¬
шей город и сейчас освещенной заходящим солнцем,
на фоне темной зелени и поднимаясь над ней видне¬
лась суживающаяся кверху белокаменная стрела —
это был памятник жертвам геноцида — турки, воору¬
женные ятаганами и пистолетами, нахлынув ночью
откуда-то из-за горы, наводнили собой всю долину и,
ворвавшись в спящие города и аулы, вырезали почти
четверть населения этой страны, и вот несколько лет
назад по улицам города, в котором они с Таней сей¬
час жили, прошла молодежь и потребовала устано¬
вить памятник, и осмотр этого памятника теперь
официально входил в программу экскурсий, и никого
это не удивило, и экскурсовод, наверное, сам шел
среди других по улицам и, ввинчивая руку в небо и
сверкая желтизной своих белков, горячился и требо¬
вал — на окраине большого города с древними церк-
368
Леонид Цыпкин
вями и с улицами, обсаженными акациями, в глинис¬
той почве на берегу широкой реки была вырыта ог¬
ромная яма — солдаты в длинных черных шинелях
стояли длинной цепью, направив свои автоматы на
такую же длинную шеренгу раздетых людей, дрожа¬
щих на утреннем холоде, — после каждой автоматной
очереди люди, словно по команде, валились на дно
ямы в просочившуюся туда коричневую воду, кото¬
рая постепенно становилась ржаво-красной, на смену
им выводили новых, и те, так же нелепо взмахивая
руками и дергаясь всем телом, словно марионетки из
кукольного театра, валились под автоматными очере¬
дями на дно ямы — их подвозили в крытых фургонах,
которые следовали по тем же обсаженным акациями
улицам, по которым когда-то двигались процессии с
хоругвями, — эти раздетые люди были сыновьями и
внуками тех, которых шедшие в хвосте процессии
выволакивали за бороды из дома, разбивая булыжни¬
ками окна их домов и лавок, — несколько лет назад
Борис Львович и Таня, находясь где-то в Прибалти¬
ке, возвращались к себе домой, не торопясь, закупив
себе что-то к ужину, — это был первый день их отды¬
ха, и впереди предстояло еще множество таких же
спокойных, беззаботных дней, так что даже на улице
Борису Львовичу казалось, что он стоит в теплом
море, подставляя спину набегающим волнам, — «Я
бы их всех расстреливал — и в яму», — услышал Бо¬
рис Львович — их обогнали двое рабочих, возвра¬
щавшихся с работы, с черными спецовками, пове¬
шенными через плечо, — один из них, громадный,
плечистый, с плоским белесым лицом и перебитым
носом, обгоняя Бориса Львовича, бросил на него
мимолетный взгляд — он сказал это громко своему
приятелю, как будто все это не имело никакого от¬
ношения к Борису Львовичу, и Борису Львовичу на
мгновение показалось, что все это происходит во
Норартакир
369
сне, — Таня шла сзади и ничего не слышала, и когда
Борис Львович, которому теперь уже казалось, что он
уже стоит не в теплом море, а на берегу без трусов и
все рассматривают его, рассказал об этом Тане, она,
чтобы успокоить его, сказала, что, возможно, они го¬
ворили о растратчиках, но почему-то тут же добави¬
ла, что их особенно раздражают смешанные браки, и
в этом же курортном городке отдыхающие в санато¬
рии по профсоюзным путевкам — Борис Львович
сразу же узнавал их издалека по рубашкам, выпущен¬
ным поверх брюк, по неторопливой вразвалку поход¬
ке, словно у водителей автобуса, идущих пробивать
карточку на конечной остановке, где в ожидании ав¬
тобуса собралась огромная толпа, и все ждут, когда
водитель откроет дверь, по праздным, блуждающим
взглядам, ищущим себе применения, — в этом же го¬
родке эти санаторные после утренней сводки ново¬
стей, передающейся через репродуктор на пятачке
между аптекой, винным магазином и почтой, громко
произносили слово «обрезанные» и название государ¬
ства, в котором они живут, — Борис Львович и Таня
стали избегать этого пятачка и ходили к морю околь¬
ным путем, но даже на берегу, когда те были в одних
плавках, Борис Львович узнавал их безошибочным
чутьем, как дичь охотника, — на давным-давно осев¬
шей и поросшей травой глинистой почве, на берегу
широкой реки, на окраине большого города, извест¬
ного своими древними церквами и поросшими ака¬
циями улицами, собрались люди — несколько сот че¬
ловек — дети и младшие братья тех, которые, нелепо
подпрыгивая, падали в яму под автоматными очере¬
дями — люди стояли молча, никто ничего не говорил,
но это было в тот же самый день, когда их отцов и
братьев свозили сюда в фургонах, — на шоссе, веду¬
щем сюда, показались крытые машины — развернув¬
шись, они подъехали к стоявшим и круто затормози-
370
Леонид Цыпкин
ли — из распахнувшихся дверец выскочили милицио-
неры в фуражках с пятиконечными звездами, олицет¬
воряющими собой единение всех пяти континентов
земного шара, — окружив стоявших людей кольцом,
словно собираясь вести хоровод, приехавшие стали
теснить стоявших к машинам — один общий хоровод
разделился на меньшие, а те на еще меньшие, и вот
уже в каждую машину вталкивали людей — машины
трогались с места, одна за другой, и бесшумно мча¬
лись по шоссе по направлению к городу, а по вечерам
после осмотра очередных достопримечательностей
Борис Львович и Таня ходили обедать в ресторан,
носивший название горы, снеговые вершины кото¬
рой таяли к полудню, а на следующее утро снова появ¬
лялись — такое же название носила местная футболь¬
ная команда, а также сигареты и комбинат бытового
обслуживания населения, постоянно закрытый на ре¬
монт, — в погребке с низким потолком они занимали
какой-нибудь самый крайний столик, поближе к вы¬
ходу, потому что, по наблюдениям Тани, сюда ходили
одни только местные жители, явные националисты, —
из глубины погребка, где помещалась невидимая эст¬
рада, которую Борис Львович так ни разу и не разгля¬
дел, потому что для этого нужно было пройти чуть
дальше того места, где они обычно сидели, доноси¬
лись звуки какого-то странного инструмента — зау¬
нывные, с неожиданными паузами, так что казалось,
что там не играли, а только пробовали инструмент, —
Таня уверяла, что это звуки зурны, Борис Львович в
этом не был уверен, но не знал названия какого-либо
другого инструмента, а Таня когда-то несколько лет
жила в Средней Азии, — за столиками сидели плот¬
ные, смуглые, хорошо одетые мужчины — сложив
пальцы в щепоть, как это делал экскурсовод, они
ввинчивали эту щепоть в какое-нибудь блюдо, стояв¬
шее посреди стола, — не то перчили, не то макали в
Норартакир
371
соус, не то захватывали какую-то зелень — столы их
были заставлены бутылками с вином и какими-то не¬
понятными кушаньями — Борис Львович и Таня,
сколько ни старались в выборе экзотических назва¬
ний, получали какой-нибудь бифштекс, ничем не от¬
личавшийся от обычной котлеты, — официантки про¬
ходили мимо них с отсутствующим видом, и только
хлеб им давали местный — Борис Львович и Таня ус¬
ловно называли его «лаваш», хотя у него было другое
название, но они оба каждый раз забывали это назва¬
ние и просили лаваш, и официантка еще отчужденнее
смотрела на них — в отместку за это Борис Львович
после окончания обеда каждый раз пытался унести с
собой остатки несъеденного лаваша, но Таня смотрела
на него уничтожающим взглядом, — однажды она
сама завернула кусок этого лаваша в салфетку и по¬
ложила в сумку — просто она считала, что Борис
Львович не сумеет сделать это незаметно, — мыслен¬
но он подсаживался то к одной компании мужчин, то
к другой, представляя себя на их месте, — неторопли¬
во жевал что-то, макал пальцы в соус, сговаривался о
каких-либо сделках, обсуждая последние новости или
смерть какого-нибудь общего дядюшки Хурэна, но
его все время не покидала мысль о своем притвор¬
стве, а потом они ехали к себе в гостиницу в перепол¬
ненном транспорте — автобус или троллейбус полз
вверх по нескончаемой, длинной улице, связываю¬
щей центральную часть города с высшей, невидимой
точкой Норартакира, — люди возвращались домой
после работы с портфелями и покупками, на незна¬
комых остановках входили и выходили, потому что
было уже совсем темно, как осенью в Москве, когда
Борис Львович возвращался домой после работы, —
здесь, на юге, темнело даже еще раньше — они на¬
пряженно вглядывались в темноту, чтобы не пропус¬
тить своей остановки, — Борис Львович, стоя на од-
372
Леонид Цыпкин
ной ноге, потому что вторую некуда было поставить,
оберегая Таню то сзади, то спереди, не осмеливаясь
ни у кого спросить, где их остановка, чтобы не рас¬
сердить Таню, — они тоже везли с собой сумки с
провизией на ужин и на завтрак, так что можно было
подумать, что они здесь живут и работают, но все на¬
ходившиеся в автобусе или троллейбусе ехали к себе
домой — выложив покупки, они будут делиться со
своими домочадцами последними новостями, а по¬
том все вместе сядут обедать или ужинать за круглый
стол под большим семейным абажуром, а Борис Льво¬
вич и Таня почему-то должны ехать в гостиницу и
брать ключ от своего номера и бесшумно идти по ко¬
ридору, чтобы не разбудить соседей, а днем, затаив
дыхание, осматривать какие-то церкви и музеи, мимо
которых, не замечая их, словно это фонарные стол¬
бы, проходят живущие здесь люди, — придя в номер,
они укладывались — каждый на свою койку, и Борис
Львович, надев очки, начинал рассматривать на сво¬
ем животе бородавку — она располагалась чуть выше
и правее пупка — он впервые заметил ее в первый же
вечер пребывания здесь — она не могла появиться за
один день — значит, он упустил ее появление — она
чуть-чуть выдавалась над поверхностью кожи, он
трогал пальцем ее шероховатую поверхность — Таня
уверяла, что это ерунда, и он тоже так считал, но все-
таки каждый вечер с бьющимся сердцем он осматри¬
вал ее и щупал, не увеличилась ли она, — вроде бы
нет, а потом, погасив свет, он ставил себе на грудь
транзистор с выдвинутой, словно у спутника Земли,
антенной — приемник давил своей тяжестью на грудь,
и у Бориса Львовича возникали перебои в сердце, но
зато так лучше было слышно, — «Таня, слышишь, что
они говорят? Как тебе это нравится? Слышишь? Ты
что, уже спишь?» — протянув руку через узкий про¬
ход, отделявший их кровати, Борис Львович дергал
Норартакир
373
Таню за руку, за волосы, тряс ее плечо, потому что
как можно было заснуть под такое? — Таня мычала,
накрывалась одеялом с головой и подхрапывала, а
Борис Львович, включив приемник и поставив и его
на коврик рядом с кроватью, чтобы его можно было
включить в любой момент, прислушивался к отда¬
ленному гулу моторов, то нарастающему, то затихаю¬
щему, — где-то высоко над городом и над гостини¬
цей, в бездонном ночном небе шли самолеты — они
шли, тяжело нагруженные, ровными звеньями, звено
за звеном, соблюдая интервалы, и от этого гул их то
нарастал, то исчезал, а может быть, это просто ветер
относил его в сторону — самолеты шли, притушив
габаритные огни, так что вглядываться в небо было
бесполезно, — гул их моторов иногда переходил в
звон, словно во время войны, но направление их дви¬
жения было очевидно — на юг — пока звук от первых
звеньев долетал до слуха Бориса Львовича, они уже
находились над чужой страной, оставив где-то позади
себя и спящий город, раскинувшийся в котловане и
мерцающий бесчисленными огнями, и высоченную
гору с невидимыми сейчас снеговыми вершинами —
пилоты в шлемах с невыразительными белесыми ли¬
цами сверяли курс по приборам — все было правиль¬
но — юго-запад — через час или, может быть, даже
меньше самолеты приземлятся на чужом аэродроме,
тоже погруженном во тьму, и из их брюх выкатят
орудия и танки с пятиконечными звездами на броне
и выгрузят ящики со снарядами, и смуглые курчавые
люди, чем-то похожие на Бориса Львовича, будут
убивать этими снарядами людей, совсем уже похожих
на Бориса Львовича, — звон невидимых самолетов,
идущих нескончаемыми звеньями, то приносило, то
уносило куда-то в сторону, и Борису Львовичу каза¬
лось, что он лежит не в гостинице на мягкой постели,
а на горячей и пыльной земле маленькой страны, —
374
Леонид Цыпкин
он лежит на спине под палящим солнцем, и его ви-
дят сверху и могут прошить пулеметной очередью,
но он не в силах пошевелиться, как это бывает толь¬
ко во сне.
IV
Изгнание
В этот день им особенно повезло. Когда они подошли
к зданию экскурсионного бюро, там уже стоял авто¬
бус, только что вымытый, совершенно пустой, — во¬
дитель впустил их, и они чуть не захлебнулись от
обилия свободных мест и от возможности выбора —
толкая друг друга и шепотом препираясь, потому что
Таня многозначительно кивала в сторону водителя,
углубившегося в газету, переменив два или три места,
они уселись на теневой стороне, и эта сторона так и
оставалась теневой во все время их поездки. Окно
было чуть приспущено, так что сквозняка не было, а
вместе с тем они дышали свежим воздухом — когда
они выехали за пределы города, на их стороне потя¬
нулись горы, невысокие, поросшие травой или мел¬
ким кустарником, — на такой высоте, наверное, уже
ничего не росло, потому что, хотя город, в котором
они сейчас жили, находился в котловине, сама эта
котловина была намного выше уровня моря, а сейчас
они ехали уже в какое-то совсем высокогорное место,
и шоссе медленно и неуклонно должно было подни¬
маться, хотя простым глазом это и не было заметно, —
долины и плато, тянувшиеся между автобусом и гора¬
ми, были усеяны камнями — круглыми, полирован¬
ными, величиной от булыжника до валуна — иногда
камни лежали также на горах, особенно на их подо¬
швах, — экскурсовод, тоже смуглый и молодой па¬
рень, рассказывал, что, согласно преданию, бог, со¬
творя мир, стал бросать камни, но он не просто бросал
Норартакир
375
их, а разбрасывал, как это делает сеятель с зернами
или сдающий карты — сразу по несколько, широким
жестом, поворачиваясь вокруг своей оси, — в резуль¬
тате мелкие камни, куда входили также и валуны, по¬
пали сюда, потому что он разбрасывал их отсюда, а
более крупные попали на территорию соседней рес¬
публики, и поэтому там образовались большие горы,
но это противоречило законам физики, и поэтому,
может быть, Борис Львович не так все это понял и
все было наоборот, но природа соседней республики
оказалась плодоноснее и красивее, здесь же — суро¬
вее, но величественнее — экскурсовод сказал об этом
как бы мимоходом, словно он не очень рассчитывал
на понимание или не хотел профанировать свои чув¬
ства, — во время одной из стоянок Борис Львович
подошел к нему — экскурсовод стоял возле распахну¬
той двери автобуса, прикрываясь ею от солнца, пока
экскурсанты вяло бродили где-то неподалеку от авто¬
буса, пробуя зачем-то ногами грунт, — да, конечно,
он прекрасно знал работы этого режиссера и даже
назвал какой-то фильм, который не был известен
Борису Львовичу, но в Москве режиссеру не дают
возможности работать, и теперь он собирается пере¬
ехать сюда, в свой родной город, — «Ты слышишь,
Таня?» — она стояла рядом — «Я тебе сразу сказала,
что он все понимает, — сказала Таня, когда они ото¬
шли в сторону, — я даже уверена, что он учился в
Москве, — продолжала она, — он даже похож на од¬
ного нашего общего знакомого. Неужели ты не вспо¬
минаешь на кого?» — Борис Львович неопределенно
пожал плечами, но сердце его екнуло, потому что в
глазах Тани вспыхивали в таких случаях какие-то не¬
знакомые Борису Львовичу искорки, иногда даже с
оттенком презрения к нему, как будто он не замечал
чего-то такого, что замечали все остальные, и это
что-то относилось к нему и к Тане — он так и не мог
376
Леонид Цыпкин
вспомнить, на кого похож экскурсовод, но всю остав¬
шуюся часть дороги он думал о нем как о понимаю-
щем и к тому же учившемся в Москве и старался пе¬
рехватить взгляд Тани — она слушала экскурсовода
так же, как она слушала Бориса Львовича, когда он по
вечерам перед сном читал ей Фейхтвангера, и в этом
ее напряженном внимании было что-то не имевшее
отношения к нему, Борису Львовичу, и это казалось
ему обидным, тем более что экскурсовод был таким
же, как все остальные экскурсоводы, и говорил такие
же избитые вещи — автобус остановился, не доезжая
нескольких сот метров до горы, являвшейся конеч¬
ным и главным пунктом экскурсии, потому что здесь
уже начинался заповедник и проезд транспорта был
запрещен, — экскурсанты растянулись длинной це¬
почкой и пошли вдоль берега озера по направлению
к горе — впереди них, уже на самом подступе к горе,
виднелась еще цепочка, но уже сбивающаяся в кучу,
а на горе виднелись уже рассыпавшиеся кучки людей,
и даже бродили отдельные пары, а некоторые ходили
поодиночке, а потом экскурсии нестройной толпой,
потерявшей интерес к экскурсоводам, возвращались
к стоянке автотранспорта — Борис Львович, споты¬
каясь о камни, которые летели из-под его ног, спус¬
тился к самому берегу озера и, став на колени и еще
пригнувшись, почти лежа, так, чтобы водная гладь
приходилась на уровне его глаз, сфотографировал
озеро с большим шершавым валуном на переднем
плане, чтобы на снимке ощущалось пространство, а
потом, опережая экскурсию, чтобы перед объективом
никто не маячил, стал взбираться на гору и щелкнул
озеро сверху, потом две церкви, известные своей
древностью, — сначала одну, потом другую, потом
снова первую — внутри церкви было темно и пусто и
сидела сонная сторожиха — от земляного пола и ка¬
менных стен веяло сыростью, штукатурка осыпалась,
Норартакир
377
так что у святых, изображенных на стенах, не хвата¬
ло то носа, то руки, то части туловища, но все это
скорее угадывалось, потому что свет почти не про¬
никал внутрь, — по словам экскурсовода, вскоре
здесь должны были начаться реставрационные рабо¬
ты — Борис Львович добрался до самой высшей точ¬
ки горы — она помещалась даже выше, чем крестови¬
на главной церкви, — отсюда были видны и склоны
горы, и озеро, почти как море, с еле угадывающимся
противоположным берегом — там, в дымке, должна
была находиться гора с двумя снеговыми вершинами,
которые Борис Львович и Таня каждое утро видели с
балкона своей гостиницы, но там гора находилась
близко, и поэтому неудивительно, что она была вид¬
на, а здесь до нее было больше ста километров — зна¬
чит, она действительно была очень большая — Борис
Львович не видел ее, но ему казалось, что сквозь
дымку проступают ее очертания, — он находился на
самой высшей точке горы — сюда никто не добирал¬
ся — экскурсанты ходили вокруг церквей, бродили по
склонам, а сюда добрался только он один, — он стал
остервенело махать руками Тане — пусть она взбира¬
ется сюда! — такого она больше никогда не увидит! —
они сторговались где-то на середине расстояния меж¬
ду церковью и высшей точкой горы, где находился
Борис Львович, — Таня тяжело дышала после подъе¬
ма — она была полная, и в последнее время у нее по¬
явилась одышка, иногда даже на ровном месте, —
Борис Львович стал приставлять к ее глазам фотоап¬
парат, чтобы она могла увидеть, что получится на
снимке, — она не любила смотреть в окошечко аппа¬
рата из его рук и всегда хотела это делать сама, но
Борису Львовичу всегда казалось, что она это не так
делает, и, кроме того, ему хотелось, чтобы она видела
именно тот кадр, который выбрал он, а на обратном
пути на их стороне, тоже теневой, потому что солнце
378
Леонид Цыпкин
переместилось на противоположную сторону, оказа¬
лась речка — она тянулась вдоль шоссе, извиваясь,
как это положено любой речке, — она была не слиш¬
ком широкой, с торчащими посередине русла кам¬
нями, так что ее, наверное, можно было перейти
вброд, — это была та же речка, которую Борис Льво¬
вич видел в городе, когда они ехали в гостиницу, —
все гиды утверждали, что она была горной речкой, с
очень коварным течением, как это свойственно всем
горным речкам, и у нее было очень громкое и легко
запоминающееся название, но Борис Львович поче¬
му-то все время забывал его — «Мне бы такую дач¬
ку», — сказала Таня, посмотрев куда-то вдаль, на ту
сторону реки, — еще когда они только поженились,
она любила останавливаться по вечерам напротив
большого дома, помещавшегося наискосок от их дво¬
ра, — в незанавешенном окне одного из верхних его
этажей виднелся абажур — «Я вот о таком мечтаю», —
говорила она, вздыхая, а потом она так же мечтала
выиграть машину или купить отдельный домик где-
нибудь вдалеке от города и от людей и жить там круг¬
лый год — в тот первый дом, где они жили, только
что поженившись, он часто возвращался проходными
дворами — они жили в коммунальной квартире с
множеством жильцов, и на кухне постоянно что-то
жарили и стирали до поздней ночи и под закоптелым
потолком в дыму и в чаду горела лампочка — была
зима, и свет зажигали рано — еще за два или три дво¬
ра он уже видел свой дом — всегда со стороны глухо¬
го торца, и этот торец уступами переходил в кирпич¬
ную трубу, обычную дымовую трубу, — вернее, это
был ряд труб, но со стороны торца казалось, что это
одна труба, а из этих труб, если хорошо вглядеться,
всегда шел дым на фоне январского звездного неба —
звезды чуть заволакивались дымом — в доме жарко
топили, и он узнал, что Таня уже ждет его, — сняв
Норартакир
379
перчатки, он нюхал свои ладони — они пахли духами
«Белая сирень» — Таня душилась ими, и он старался
сохранить этот запах до вечера — на работе или в
метро он помнил об этой кирпичной стене своего
дома с нависающим с крыши снегом и с дымами из
труб, но, когда он возвращался домой, он забывал о
ней, и она снова вырастала перед ним неожиданно, и
уже это мгновение, когда он должен был вспомнить
об этой стене с уютно идущими дымами из труб,
было упущено, а потом он вдруг понял, что он уже
несколько лет женат и что он просто потерял счет
времени, как это бывает на вечеринках, когда оказы¬
вается, что уже почти утро и пора домой, или как это
бывает в поезде, когда он мчится с головокружитель¬
ной скоростью, но эту скорость замечаешь, только
когда поезд замедляет свой ход, — наверное, все это
называлось счастьем — дача, которая вызвала восторг
у Тани, оказалась могильным склепом, окруженным
оградой, — на той стороне реки, на пригорке, раски¬
нулось просторное кладбище, похожее на поселок с
улицами и домами — вероятно, семейными склепа¬
ми, и они долго смеялись по поводу этой дачи, и
Таня все время повторяла: «Тьфу, тьфу, тьфу! Через
левое плечо!», а Борис Львович поддразнивал ее, го¬
воря, что в общем не такая уж это плохая дача, — вер¬
нувшись в город, они решили не ходить в ресторан, а
устроить обед у себя в номере, — они накупили про¬
визии, и Борис Львович, выйдя на середину улицы,
поднял руку, словно перекрывая движение, — они
уселись в затормозившую черную «Волгу» — Борис
Львович спереди, рядом с водителем, словно это
была его персональная машина, а Таня сзади, не¬
брежно положив на сиденье покупки, как это делают
жены ответственных работников, — обгоняя троллей¬
бусы и автобусы, тащившиеся в гору, и трамваи, по¬
чему-то стоявшие на остановках и облепленные гроз-
380
Леонид Цыпкин
дьями людей, они подъехали к гостинице — было еще
светло — небрежно хлопнув дверцами, они вышли
из машины напротив входа в гостиницу — дверь в
дверь — независимой походкой ответственного ра¬
ботника Борис Львович прошел через полутемный
прохладный вестибюль, Таня чуть позади него, с по¬
купками, как это и положено жене человека, занима¬
ющего ответственный пост, — когда он уже подни¬
мался по лестнице, он вдруг осознал, что дежурная,
сидевшая за конторкой, что-то сказала ему — она
была где-то внизу, в полутьме, а он небрежной по¬
ходкой владельца персональной «Волги» поднимался
по ступенькам, покрытым ковровой дорожкой, чуть
сзади него с покупками поднималась Таня — у нее
еще не успела начаться одышка — дежурная говорила
с немыслимым акцентом, но то, что она говорила,
имело непосредственное отношение к ним — завтра
будет шесть дней, как они живут в гостинице, — он и
без нее знал об этом и даже хотел сегодня утром вне¬
сти деньги за оставшиеся четыре дня, которые им
еще предстояло пробыть в этом городе, потому что у
них уже были куплены билеты на самолет, чтобы ле¬
теть в столицу соседней республики, где была уже
забронирована гостиница, а уже оттуда они должны
были возвращаться в Москву, но почему она напоми¬
нала ему об истечении срока? — и теперь он вспом¬
нил, что турок в феске, тот самый, который встретил
их в день приезда, и дежуривший вчера тоже что-то
сказал ему об истечении срока, но он не обратил вни¬
мания на его слова, потому что турок ужасно ковер¬
кал их, и кроме того, с самого начала неприязненно
отнесся к Борису Львовичу и Тане, — почему они все
так пеклись о нем? — он и так знал, когда истекает
шесть дней, — «Надо пойти поговорить с дежурной и
немедленно внести деньги», — сказала Таня — она
стояла рядом с Борисом Львовичем на ступеньках ле-
Нора рта кир
381
стницы, держа в руке покупки, тяжело дыша, — они
остановились где-то на середине между вторым и
третьим этажом — Борис Львович спустился к дежур¬
ной — он сказал, что хотел оплатить еще вчера, но не
успел, а сегодня утром, когда они проходили мимо,
здесь никого не было — она смотрела куда-то мимо
него, как это умеют делать только администраторы, а
может быть, она просто не понимала того, что он ей
говорил, — он стал доставать деньги — десять, двад¬
цать, тридцать — сколько он должен уплатить за ос¬
тавшиеся четыре дня? — они улетают двадцать девя¬
того — она не смотрела ни на него, ни на деньги,
которые он доставал из внутреннего кармана, путая
денежные бумажки с билетами на завтрашнюю экс¬
курсию в языческий храм, расположенный неподале¬
ку от города в живописной местности, — нет, она ни¬
чего не может сделать, в брони ясно сказано: шесть
дней — к директору гостиницы? — пожалуйста, ее
кабинет на втором этаже — он побежал к себе в но¬
мер — Таня выкладывала на стол и на подоконник
продукты из сумок — все это казалось теперь таким
же бессмысленным, как чистка зубов перед оглаше¬
нием смертного приговора, — «Ну что?» — лицо ее по¬
бледнело, когда он рассказал ей, — трясущимися рука¬
ми он стал доставать авиабилеты со дна чемодана —
«Возьми билет члена коллегии!» — он уже выходил из
номера — билет он носил всегда при себе, в заднем
кармане, — он нащупал его — твердую книжечку с
фотографией и с надписью: «Московская городская
коллегия адвокатов» — не так часто в этой паршивой
гостинице останавливаются члены Московской кол¬
легии адвокатов — он уже спускался по лестнице,
продолжая нащупывать твердую книжечку, — «Где
кабинет директора?» — да, он знает, что на втором
этаже, а это разве не второй? — значит, надо еще
ниже этажом — на диване в холле сидело несколько
382
Леонид Цыпкин
человек, кажется женщин, неторопливо беседуя о
чем-то, рядом на стульях еще кто-то — тихая после¬
обеденная беседа людей, которых никто не выгонял
из гостиницы, — «Где директор?» — спросил Борис
Львович, потому что это уже был второй этаж, —
никто не ответил ему, но одна из женщин, сидевших
на диване, нехотя и не сразу оторвавшись от беседы,
посмотрела на него — на ней было какое-то незамет¬
ное платье или костюм, и лицо ее было сероватое и в
морщинах, как это бывает у пожилых женщин, обре¬
мененных семьей и хозяйством, но Борис Львович
сразу понял, что она директор, потому что вокруг нее
образовалось пустое пространство, и он уже больше
никого не видел, кроме нее, — «Я вас очень прошу, —
сказал Борис Львович, вынимая из кармана твердую
книжечку, в другой руке он держал авиабилеты —
руки его дрожали, — меня вот просят освободить но¬
мер, но у меня билеты на самолет, и, кроме того, я
член Московской коллегии адвокатов», — он протя¬
гивал ей поочередно то книжечку, то билеты на само¬
лет, но она, как и дежурный администратор, смотре¬
ла уже куда-то мимо него — «Ничего не могу, —
спокойно сказала она, словно продолжая беседу,
прерванную его появлением, — завтра открывается
конференция общества “Знание”, у нас забронирова¬
ны места», — она говорила почти без акцента, но
лицо ее было типичным лицом пожилой восточной
женщины с жесткими, словно проволока, седеющи¬
ми волосами. «Я сам член общества “Знание”!» — за¬
пальчиво сказал Борис Львович, вспомнив голубую
книжечку, которую ему всучили несколько лет назад,
и как его просили прочесть лекции, и он еле отвер¬
телся от этого, и он даже хотел рассказать директор¬
ше об этом, чтобы она поняла, насколько он стоит
выше общества «Знание», — «Вот и просите у них,
пусть они обеспечат вам место», — все так же невоз-
Норартакир
383
мутимо сказала она, словно речь шла о каких-то по¬
сторонних вещах, не имеющих отношения к Борису
Львовичу, и как будто это не его выставляли из гос¬
тиницы, — он вдруг увидел себя стоящим перед ди¬
ректоршей в просящей позе с дрожащими руками, и
как они с Таней выволакивают чемоданы из гостини¬
цы, а их номер занимают члены общества «Знание»,
очередные невежды, приехавшие сюда, чтобы хорошо
провести время, а может быть, просто какие-то блат¬
ные, а они с Таней в это время стоят на улице под от¬
крытым небом, потому что им некуда деваться, и даже
в газетах писали про такие случаи — «Значит, нас, как
собак, на улицу, а своих небось устраиваете!» — это
уже был прямой выпад против органов власти, и ему
даже могли пришить какое-нибудь дело — директор¬
ша окинула его взглядом, и на этот раз уже с приме¬
сью любопытства, и кто-то из принимавших участие
в беседе тоже с любопытством посмотрел на него —
ему показалось, что это был какой-то военный или
бывший военный, но в кителе и с орденскими колод¬
ками, — он вернулся в номер — кажется, уже стемне¬
ло, но они не зажигали света, словно их присутствие
здесь было уже незаконным, — пол как-то странно
качнулся под ногами Бориса Львовича, как будто они
плыли на пароходе, — наверное, это был спазм моз¬
говых сосудов — «Зажги свет, черт побери!» — крик¬
нул Борис Львович, как будто это могло что-то изме¬
нить в их положении, — во всем была виновата Таня,
потому что в этом городе, так же как и во многих дру¬
гих городах и республиках, находились не то управле¬
ния, не то главки, подведомственные главному, мос¬
ковскому главку, в котором работала Таня, и люди,
работавшие в этих местных главках и зависящие от
главного главка, могли устроить им любую гостиницу
и еще почитали бы это за честь — однажды в курорт¬
ном городе им устроили такую гостиницу — это была
384
Леонид Цып кин
гостиница «Интурист», самая лучшая в городе, и Бо¬
рис Львович до сих пор не мог забыть этого номера в
«Интуристе», и в аэропорту их даже встретили на
«Волге» и отвезли в гостиницу, словно почетных ино¬
странцев или ответственных работников, и портье,
почтительно склонив голову, отворил им дверь, а
чемоданы их несли сзади те, кто встретил, и с адми¬
нистратором гостиницы им даже не пришлось гово¬
рить — кто-то из встречавших уже все уладил, и им
сразу же вручили ключ от номера, и дежурная по
коридору тоже почтительно встала, когда они подо¬
шли к ней в сопровождении местных боссов, несших
их чемоданы, но Таня наотрез отказалась отдыхать
таким образом, потому что ее начальник намекнул
ей, что теперь ей придется расплачиваться целыми
эшелонами прокатных станов или каких-то других
машин — это была, конечно, шутка, потому что все
из ее управления ездили отдыхать таким образом, и,
кроме того, Борис Львович не видел ничего страшно¬
го в том, если бы она даже послала туда какой-нибудь
лишний станок, — это же пошло бы не в их карман, а
на пользу государства, но Таня даже не хотела гово¬
рить на эту тему, и вот теперь из-за ее идиотского уп¬
рямства их выкидывают на улицу — она слушала его
молча, потупившись, — при свете зажженной лампы
лицо ее показалось Борису Львовичу бледным, и го¬
лос ее как-то странно сел, когда она стала уговари¬
вать его прилечь, — наверное, она боялась за него —
он представил себе, как его отвозят в больницу, а
Таня остается на улице и к тому же без денег, потому
что аккредитив был оформлен на его имя, — пол сно¬
ва заходил под его ногами — он улегся, а Таня пошла
разыскивать уборщицу, пожилую женщину, хорошо
говорившую по-русски, наверное, неместную — Таня
почему-то считала, что та им поможет, — Таня верну¬
лась в номер с загадочным видом — уборщица обе-
Норартакир
385
щала — правда, не очень определенно, но обещала и
даже сказала, что зайдет к ним в номер, — весь оста¬
ток вечера они прислушивались к шагам в коридоре,
но уборщица так и не пришла, и Таня снова побежа¬
ла ее разыскивать — уборщицы нигде не было — мо¬
жет быть, она пошла говорить о них с администрато¬
ром или даже с самой директоршей — Таня снова
пошла разыскивать ее — уборщица бесследно исчез¬
ла — наверное, она просто пошла спать, а в сосед¬
нем номере, выходившем на общий с ними балкон,
наяривали какую-то восточную музыку, как будто
там расположился эстрадный оркестр, и пахло шаш¬
лыком, как из ресторана, — наверное, какие-то або¬
ригены устраивали там оргию — в этот вечер Борис
Львович даже забыл посмотреть на свою бородавку
на животе и не включал транзистор.
У
Месть
Кассы аэрофлота только что открылись, но у каждого
окошечка уже стояла толпа, — Таня поставила Бори¬
са Львовича в стороне, возле расписания, и, взяв у
него билеты и паспорта, пошла с ними куда-то, пото¬
му что Борис Львович путал билеты с какими-то бу¬
мажками, и из паспорта у него то и дело вылетал акк¬
редитив, планируя в воздухе, как листовка, — ночью
он спал, но это был не сон, а какое-то насильствен¬
ное погружение в сон, когда чувствуешь, как течет
время, — Таня тоже ворочалась с боку на бок, как
будто ей мешали, хотя в соседнем номере уже было
тихо, — наверное, все действие там уже перенеслось
в постель — смуглые волосатые аборигены сжимали в
объятьях приезжих блондинок — невозмутимых севе¬
рянок, распаляя их, как это где-то сказано у Пушки¬
на, а посередине комнаты, прямо на полу, дымились
13. Заказ № 111.
386
Леонид Цыпкин
остатки шашлыка, словно потухший костер, и рядом
стояли пустые бутылки из-под вина и магнитофон с
оборванной лентой — аборигенов было обязательно
двое, потому что номер был на двоих, такой же, как у
Бориса Львовича и Тани, и, кроме того, для оргии
требовалось не меньше четырех человек — северянки
тихо стонали, впиваясь ногтями в мускулисто-воло¬
сатые спины аборигенов, а за окном уже бледнело, —
Таня тяжело ворочалась с боку на бок, на крючке,
над изголовьем Бориса Львовича мирно висел его
фотоаппарат, в шкафу были аккуратно развешаны ру¬
бахи Бориса Львовича и Танины платья, и на полках
также аккуратно было разложено белье — надо было
спать, потому что Таня с утра должна успеть собрать¬
ся, — может быть, им удастся поменять билеты на
сегодня, да, уже на сегодня, потому что ночь почти
миновала, и тогда уже сегодня вечером или ночью
они будут в Москве, у себя дома, — это казалось не¬
правдоподобным, как перелет в другую галактику, —
сон, в который погружался Борис Львович, был по¬
хож на операцию под не слишком сильным нарко¬
зом, когда боли нет, но все осознаешь и даже чув¬
ствуешь, — утром они вышли, как обычно, словно
торопясь на очередную экскурсию, — до самого пос¬
леднего момента, пока Таня собирала вещи, Борису
Львовичу казалось, что к ним в номер сейчас придет
уборщица и объявит, что все в порядке, или админи¬
страторша, или даже сама директорша, раскаявшаяся
в своем поступке, и он каждый раз вздрагивал, когда
за дверью раздавались шаги, и когда они проходили
через вестибюль гостиницы, он впился ненавидящим
взглядом во вчерашнюю администраторшу, которая
еще не сменилась, но она не подняла головы от своей
конторки, — наверное, ей все-таки было стыдно — на
улице Бориса Львовича пробрал легкий озноб, хотя
солнце уже поднялось высоко и было, наверное, при-
Норартакир
387
ятно, как всегда бывало по утрам в это время, когда
они выходили из гостиницы, — улицы были политы,
а может быть, ночью прошел небольшой дождь —
они сели в троллейбус и поехали вниз по бесконеч¬
ной улице, как они это делали каждое утро, и в трол¬
лейбус так же входили люди и так же выходили, торо¬
пясь куда-то на работу, так что на какое-то мгновение
Борису Львовичу показалось, что ничего не случилось
и что все это был просто сон, — Таня вернулась с пас¬
портами и билетами — на сегодня уже ничего нельзя
поменять — только в аэропорту, перед вылетом, —
они вышли из здания агентства аэрофлота и, не сго¬
вариваясь, пошли по направлению к улице, на кото¬
рой находился подведомственный Тане главк или
управление — Таня еще несколько дней назад зап¬
риметила это здание с вывеской — она даже оста¬
новилась, чтобы показать Борису Львовичу эту вывес¬
ку, — на секунду ему даже показалось, что она не
прочь зайти туда, но это только разбередило незажива¬
ющую рану Бориса Львовича, и он обрушил на Таню
очередной поток яростных упреков — теперь они
шли к этой улице, и выражение лица у Тани было ре¬
шительное и вместе с тем отрешенное — такое лицо у
нее бывало, когда они вместе входили в море и Таня
собиралась плавать, — Борис Львович почти совсем
не умел плавать и на глубоких местах старался дер¬
жаться поближе к Тане и пытался заставить ее стоять
на одном месте, чтобы ориентироваться по ней, как
по буйку, но она тут же пускалась плавать, словно
Бориса Львовича вовсе и не существовало, — она
даже не смотрела в его сторону, и точно такое же вы¬
ражение лица появлялось у нее, когда Борис Львович
целовал ее, и Бориса Львовича пугало это, потому что
в эти мгновения ему казалось, что у нее существует от
него какая-то тайна, — несколько раз она окидывала
Бориса Львовича мимолетным взглядом, в котором
13*
388
Леонид Цыпкин
сквозило не то беспокойство за его здоровье, не то за
состояние его костюма, но в этом ее взгляде, вернее,
на самом краю его, там, где зрачок переходил в ра¬
дужку, проскальзывало что-то похожее на презрение
к Борису Львовичу, как будто он не сумел защитить
ее от кого-то, оскорбившего ее честь, или даже сам,
своими руками, подтолкнул ее к этому оскорбителю,
а теперь требовал от нее признания правильности
его, Бориса Львовича, действий или даже мужества,
проявленного им, — через десять минут с бьющимся
сердцем он уже стоял под вывеской, возле подъезда,
ведущего в местный главк, в ожидании Тани, ушед¬
шей куда-то наверх, потому что на каждом этаже по¬
мещалось какое-то свое учреждение, — Таня не появ¬
лялась — он не знал, к добру это или нет, — он не
выдержал и зашел внутрь — какая-то девушка, по-
секретарски стуча каблучками, спускалась по лестни¬
це — «Вы муж Татьяны Львовны? — приветливо и с
почтением спросила она. — Извините, что не сразу.
Вас там ждут», — он пошел вслед за ней — сладкова¬
то-горький ком подступил к его горлу, почти такой
же, как когда он мысленно взбирался с Таней на сне¬
говую вершину, и спокойные загорелые люди с ясны¬
ми глазами протягивали им руки, — на секунду он
снова увидел себя стоящим в позе жалкого просителя
перед диваном, на котором сидела директорша в ок¬
ружении администраторш и некоторых избранных по¬
стояльцев гостиницы — она восседала, словно шейх
среди льстивых царедворцев, — ему даже показалось,
что она вязала что-то, а он дрожащими руками протя¬
гивал ей свои бумажки, но она даже не посмотрела
ни на них, ни на него, а Таня в это время еще на что-
то надеялась, — он заставит еще эту женщину с се¬
рым морщинистым лицом вспомнить о себе — уез¬
жая из гостиницы, он зайдет к ней в кабинет со
своими чемоданами и с сопровождающими их мест-
Норартакир
389
ными воротилами, одно имя которых, наверное, при¬
водит ее в трепет, — пусть знает! — в небольшой на¬
куренной комнате было шумно — Таня сидела за
письменным столом спиной к окну — наверное, это
был стол начальника, потому что он был самый боль¬
шой и стоял возле окна так, чтобы сидевший за ним
мог видеть всех сотрудников, — двое или трое муж¬
чин хлопотали вокруг Тани — один из них, может
быть даже сам начальник или его заместитель, назва¬
нивал куда-то по телефону, стоявшему тут же на сто¬
ле, за которым сидела Таня, — наверное, насчет гос¬
тиницы для них, а другой мужчина, тоже какой-то
сотрудник, побежал в какой-то другой отдел — на¬
верное, тоже дозваниваться — Бориса Львовича уса¬
дили на стул, как почетного гостя, — стул принесли
откуда-то из соседней комнаты — в перерывах между
телефонными звонками и беготней в соседний отдел
мужчины почтительно шутили с Таней, которая была
уже здесь не Таней, а Татьяной Львовной, и Борису
Львовичу это казалось странным — Таня извинялась
за вторжение, а они расспрашивали ее о каких-то об¬
щих знакомых — наверное, московских сотрудниках,
и так же почтительно журили ее за то, что она с само¬
го начала не обратилась к ним, — «Вот он тоже ругал
меня за это», — кивнула Таня в сторону Бориса Льво¬
вича, и он стал горячо рассказывать, как он просил
Татьяну Львовну, и как она отказывалась, и как их
выгнали из гостиницы, и какое это безобразие, и
Таня тоже возмущалась, и все они поддакивали и ему
и Тане, но где-то там, в стороне, у них шла какая-то
своя суета — кто-то кому-то что-то говорил вполго¬
лоса, начальник и его заместитель продолжали куда-
то звонить, и кто-то входил из соседнего отдела, и
кто-то снова бесшумно выходил из комнаты — слов¬
но неожиданно нагрянули гости, которых надо зани¬
мать, но угощения нет, и нужно куда-то бежать за
390
Леонид Цыпкин
покупками, а ближайшие магазины закрыты, и обо
всем этом нужно договориться и одновременно не за¬
бывать про гостей, и Борис Львович вдруг понял, по¬
чему Таня извинялась за свое вторжение, — через
полчаса они ехали на чьей-то специально высвобож¬
денной для них «Волге» — один из местных главков-
цев сопровождал их, но Борис Львович и Таня сами
вошли в гостиницу, — Борис Львович яростно от¬
крывал двери вестибюля — сначала наружные, потом
внутренние, толкая их всем корпусом и специально
не придерживая, чтобы они хлопали, — нагрузившись
чемоданами, они с Таней спускались вниз — дверь
номера они оставили настежь открытой — пусть все
видят, что их выгнали, но им наплевать — внизу их
ждет «Волга» с большим местным начальством, и их
устроят в хорошую гостиницу, для избранных, а не в
этот крысятник для членов общества «Знание» или
для туристов, выстоявших в порядке общей очереди
бронь в каком-нибудь Мострансагентстве, — толкнув
чемоданом дверь, ничего не видя перед собой, Борис
Львович ввалился в кабинет директорши, но это ока¬
залась секретарская, и секретарша сказала ему, что
директор сейчас занята, и он внутренне даже обрадо¬
вался этому, да и Таня все время говорила ему: «За¬
чем тебе это надо?» — и теперь пошла с вещами вниз,
не дожидаясь его, и машину они тоже не могли за¬
держивать.
Гостиница, в которую их привезли, носила назва¬
ние республики, в которой они находились, и поме¬
щалась в самом центре города — особая, для блатных,
как и ожидал Борис Львович, — со старинными льва¬
ми и камином в вестибюле и даже остатками какого-
то фонтана, и сопровождавший их местный главко-
вец сам пошел к администратору и вынес им листки
для заполнения — точно так же, как это было в гости¬
нице курортного города, куда их когда-то тоже устро-
Норартакир
391
или по Таниному знакомству, и когда Борис Львович
и Таня зашли в свой номер, похожий на старинный
будуар, Борис Львович даже задохнулся от всей этой
роскоши, а просторный балкон, огороженный резной
чугунной решеткой, выходил на одну из самых цент¬
ральных улиц города — широкую, обсаженную дере¬
вьями, устланную желтыми листьями, — по этой ули¬
це даже не пускали транспорт — по ней, во всю ее
ширину, фланировали толпы гуляющих, потому что
здесь помещались самые лучшие магазины и кафе, —
Борис Львович и Таня всего два или три раза прохо¬
дили по этой улице, но это осталось у них, как во
сне, — такой недоступной она казалась им тогда, а
теперь их балкон прямо выходил на эту улицу, и каза¬
лось, даже слышно было, как шуршали листья под
ногами гуляющих, и отсюда рукой было подать до са¬
мой центральной площади со знаменитыми поющи¬
ми фонтанами, которые нужно было смотреть и слу¬
шать по вечерам, потому что они подсвечивались
разными цветами, но Борис Львович и Таня в это
время обычно находились на пути к своей гостинице,
а теперь все это было рядом, и вечером можно было
пойти погулять и влиться в эту толпу, и сейчас тоже
можно было выйти и снова вернуться, и потом снова
выйти — «Таня, как здорово! Смотри!» — закричал он
ей с балкона, и, так как она не вышла, он заглянул в
номер — она сидела над еще не разложенными веща¬
ми и плакала — она всегда как-то странно плакала,
зажмурив глаза, сомкнув веки так крепко, как будто
кто-то силой собирался их разомкнуть, и почему-то
слезы текли у нее из носа, как у младенца, и лицо ее
тоже было сморщено, как у младенца, и голос у нее
был высокий и жалобный, тоже как у младенца, или
как будто она это делала нарочно — «Прекрати!» —
раздраженно сказал Борис Львович, потому что здесь
было так хорошо, а Таня портила ему настроение, —
392
Леонид Цыпкин
«Сейчас же прекрати!» — почти закричал он, но Таня
прикрыла лицо руками, словно еще больше предохра¬
няя себя от чьей-то попытки разомкнуть ей веки, — он
попытался отвести ее руки от лица, но она замотала
головой, и голос ее стал еще более высоким и жа¬
лобным — «Я тебя очень прошу, перестань», — он
стоял перед ней с опущенными руками, не зная, что
делать, — «Этот паршивый город... лучше бы мы
сюда не приезжали... мне ничего не хочется», — про¬
рывалось у нее сквозь всхлипывания — это была его
жена, Таня, и она плакала, потому что их выгнали из
гостиницы и потому что ей пришлось идти и про¬
сить, и для нее это было унизительно, и он, Борис
Львович, ее муж, солидный человек, доцент, член
Московской коллегии адвокатов, которому сторож
почтительно открывал дверь, когда он проходил в
здание суда, а милиционер делал под козырек, он ни¬
чего не мог сделать, и их выставили на улицу, как со¬
бак, и он стоял, согнувшись перед директоршей в
позе жалкого просителя, протягивая ей свою книжеч¬
ку и авиабилеты, но она даже не посмотрела в его
сторону, и сегодня он тоже не зашел к ней, чтобы
напомнить о своем существовании, и все это ей бла¬
гополучно сойдет, и она будет все так же царственно
восседать среди своих подчиненных, со своим зем¬
листым, изможденным лицом; на инкрустирован¬
ном столике между двумя старинными кроватями,
предназначавшимися для него и для Тани, стоял те¬
лефон — тоже какой-то старинный, с длинным ры¬
чагом, как во времена Эдисона, — самое лучшее
было сказать, что это говорят из прокуратуры, — он
даже видел где-то это здание с большой черной дос¬
кой у входа — да, до нас дошел сигнал, и прокуратура
просит разобраться, и директорша начнет метаться в
поисках Бориса Львовича, чтобы извиниться перед
ним, и уже не будет так царственно-спокойно воссе-
Норартакир
393
дать среди своих подчиненных, и на лице ее выступят
красные пятна, а может быть, оно станет совсем бе¬
лым, — все это была блажь, потому что у нее везде
знакомые, и она сразу спросит, кто говорит с ней, и
вообще в ее действиях не было никакого нарушения
законодательства — лучше всего было бы просто об¬
ложить ее матом, предварительно представившись,
но тогда при своих знакомствах она, пожалуй, еще ра¬
зыщет его, и его могут привлечь к ответственности —
несколько раз, когда Таня выходила из комнаты, он
набирал первые две цифры, но потом Таня снова вхо¬
дила, — один раз он даже набрал весь номер, но там
никто не подходил — наверное, рабочий день там уже
кончился — сердце его стучало, заглушая телефонные
гудки, а когда он клал трубку, ему даже показалось,
что на том конце провода послышался чей-то голос, а
может быть, это был просто треск, и, кроме того, он
не знал, что говорить, — после обеда они гуляли с
Таней по улице, на которую выходил их балкон, —
все было рядом, под рукой, — в кафе за столиками
сидели люди, и возле прилавков с кулинарией тоже
толпились покупатели, но их никто не выгонял из го¬
стиницы, и они имели законное право наслаждаться
всем этим, а они с Таней пришли сегодня кланяться
ее подчиненным, чтобы их устроили, и должны были
рассказать им, как их выгнали, и у них пропали биле¬
ты для поездки в языческий храм, и во всем этом
была виновата эта пожилая женщина с выцветшим
лицом, а вместе с ней и все эти местные жители, си¬
девшие в кафе или фланировавшие по улицам, и Бо¬
рис Львович отпускал колкие замечания по их адресу,
а Таня молчала, потому что она уже давно, с самого
начала поняла, что это паршивый город, а Борис
Львович только сейчас это понял, — вечером, лежа в
постели, Борис Львович вспомнил про свою бородав¬
ку — он ощупал ее — она была с шероховатой поверх-
394
Леонид Цыпкин
ностыо и бледно-зеленого цвета — впрочем, за эти
дни она не увеличилась, да и вообще она, наверное,
давно уже была у него — засыпая, он вдруг снова уви¬
дел перед собой лицо директорши — землисто-серое,
с морщинами — теперь он знал, что ей сказать, и он
увидел, как лицо ее покрывается красными пятнами
или становится бледно-зеленым, и как пол качается
под ее ногами, и как она побежит в поликлинику за¬
писываться на прием к врачу — с самого утра теле¬
фон директорши был непрерывно занят, а потом,
когда они с Таней пошли в агентство аэрофлота, что¬
бы сдать билеты, потому что ни в какую соседнюю
республику Таня уже не хотела больше ехать, Борис
Львович, пока Таня стояла в очереди, чтобы сдать
билеты, несколько раз бегал к столбу с двумя автома¬
тами, но ни один из них не работал, а потом по пути
на вокзал он снова не пропускал ни одного автомата,
и Таня его даже почти не спрашивала, куда он зво¬
нит, — наверное, она догадывалась, а может быть,
она даже хотела этого — на вокзале им удалось за не¬
большую мзду достать билеты в международный ва¬
гон — они поедут до самой Москвы в двухместном
купе, и живут они в самой лучшей гостинице, в са¬
мом центре, но для того, чтобы ощутить все это в
полной мере, он должен был позвонить директорше,
и чем больше он находил оснований, чтобы чувство¬
вать себя счастливым, тем настоятельней была в нем
эта потребность — идя по улицам, он видел одни
только телефоны-автоматы, свободные или несво¬
бодные, работавшие или неработавшие, — он то и
дело покидал Таню и названивал, но было занято,
или никто не отвечал, или не срабатывал телефон —
лучше было бы, конечно, дозвониться из автомата,
потому что, если он будет звонить из гостиницы, она
тут же, не вешая трубку, сумеет выяснить, где он на¬
ходится, но они уже пришли к себе, — Борис Льво-
Норартакир
395
вич сел на кровать и набрал номер — сердце его коло¬
тилось, как бешеное, — «Да, Рута Ивановна у себя», —
сердце его упало и забилось еще сильнее, потому что
он все-таки надеялся, что попал не туда, — «Я слу¬
шаю», — раздалось обычное, и он сразу понял, что это
ее голос, — «Мне было очень приятно познакомиться
с вами позавчера, — начал он, интеллигентно поигры¬
вая голосом, — вы, наверное, меня не запомнили, —
продолжал он все на той же ноте, словно беседуя с
кем-то из коллег, — я член Московской коллегии ад¬
вокатов», — «Да, да», — неопределенно сказала она
так, что неясно было, вспомнила она его или нет, —
еще не поздно было положить трубку — «Так вот, вы
выгнали меня из гостиницы», — грубо выпалил он, и
теперь уже отступать было некуда — «Я судебно-ме¬
дицинский эксперт, — начал он снова, взбираясь на
прежний регистр, но сердце его стучало так, что он
не слышал собственных слов, — я судебно-медицин¬
ский эксперт, — повторил он, перехватывая воздух, —
и по роду своей работы имею дело с трупами», — те¬
перь ему казалось, что это говорит не он, а кто-то дру¬
гой, словно все это происходит на сцене, а он только
присутствует, — «При чем здесь все это?» — еще се¬
кунда и она бросит трубку, но в то же время в голосе
ее чувствовалось странное замешательство и даже ис¬
пуг, как будто ее окружила толпа людей, вырвавших¬
ся из сумасшедшего дома, и все же она могла поло¬
жить трубку — «Так вот, я могу ставить диагнозы по
одному виду человека», — торопливо заговорил кто-
то со сцены, и Борис Львович слушал с прыгающим
сердцем — «У вас рак, — сказали со сцены, — и вам
надо лечиться», — добавил уже от себя Борис Льво¬
вич, чтобы как-то смягчить то, что было сказано со
сцены, и в то же время, чтобы она почувствовала в
нем, Борисе Львовиче, заинтересованность как в сто¬
личном специалисте, который мог бы ей помочь,
396
Леонид Цыпкин
если бы захотел, и от этого она должна была бы еще
острее ощутить ту роковую ошибку, которую она со¬
вершила, выгнав его из гостиницы, — странная ти¬
шина воцарилась в трубке, но какая-то напряженная,
как будто бы находившуюся на том конце провода
смотрели под рентгеном, и Борису Львовичу даже по¬
казалось, что он слышит дыхание врачей, склонив¬
шихся над экраном, — «Да, я знаю это», — не то уста¬
лым, не то упавшим голосом сказала та, которую
смотрели, и Борис Львович хотел что-то сказать
еще, но кто-то вырвал из его рук трубку — это была
Таня, — бросив трубку на рычаг, она стояла над ним
с бледным лицом, словно посыпанным пудрой, —
«Что ты наделал, боже мой!» — вскрикнула она, зак¬
рыв лицо руками, и заплакала — почти заголосила,
жалобно, как будто ее обидели, — «Я был бы хоро¬
шим врачом! Я поставил правильный диагноз!» —
торжествующе воскликнул Борис Львович, вскочив с
кровати, на которой он сидел, и пытаясь оторвать Та¬
нины руки от ее лица, но вместо ликования его само¬
го охватила какая-то странная дрожь, — он вышел на
балкон — внизу, по широкой улице, обсаженной де¬
ревьями и устланной желтыми листьями, фланирова¬
ли толпы гуляющих — был самый полдень, но солнце
было подернуто дымкой, потому что гостиница, в ко¬
торой они теперь жили, находилась в самом центре
города, в воронке, и, по словам экскурсоводов, здесь
скапливались все выхлопные газы.
Вечером они с Таней пошли смотреть поющие
фонтаны. Они вышли из гостиницы, когда стемнело,
и когда они вышли на площадь, зрелище было в са¬
мом разгаре. Струи воды, подсвечиваемые разноцвет¬
ными огнями — красными, синими, зелеными, — то
били сильно и высоко, то спадали, то вовсе прерыва¬
лись, и все это сопровождалось музыкой — то какой-
то национальной, восточной, то «Аппассионатой»,
Норартакир
397
которая почему-то похрипывала, — наверное, плас¬
тинка была заиграна, но на вершине мелодии, на са¬
мом гребне ее, там, где она ввинчивалась куда-то в
самое сердце, красные фонтаны начинали бить силь¬
нее, а зеленые и синие сникали, — фонтаны превра¬
щались в пульсирующие артерии, а потом фонтаны
обменивались цветами — в мелодии появлялись ма¬
жорные голоса — площадь вокруг фонтанов была зап¬
ружена гуляющими — перемежающиеся огни фонта¬
нов освещали их лица — смуглые лица аборигенов —
это было привычное для них место, где они встреча¬
лись, назначали свидания или просто гуляли, а дети
сидели на ограде фонтанов, свесив ноги, и редкие бе¬
лесые лица — это были солдаты, скорее всего погра¬
ничники, в фуражках с зелеными околышами — их,
наверное, отпустили в увольнительную, и они при¬
шли сюда полюбоваться фонтанами — они были
здесь чужаками, пришельцами, но цветовые пятна
фонтанов перемежались на их лицах так же, как и на
лицах аборигенов, и они так же внимательно слушали
музыку, в том числе местную, национальную, и Бо¬
рис Львович почувствовал даже какую-то общность с
этими людьми — они, наверное, говорили по-русски
так же хорошо, как он и Таня, — после осмотра фон¬
танов Борис Львович лежал на своей высокой ста¬
ринной кровати в гостиничном номере и, чуть при¬
поднявшись и надев очки, рассматривал бородавку
на своем животе — она была какого-то странно-зеле¬
ного цвета и даже как будто чуть увеличилась за про¬
шедшие два дня — нет, она явно увеличилась, и он
видел, как где-то там, в глубине ее, происходит мед¬
ленное, но неуклонное размножение клеток и как эти
клетки начинают внедряться в нормальную ткань и
распространяться по сосудам в другие органы, и оста¬
новить все это невозможно, потому что все это зап¬
рограммировано, и он вдруг увидел перед собой се-
398
Леонид Цыпкин
рое, морщинистое лицо женщины, кутавшейся в се¬
рый вязаный платок, — желудок ее — Борис Львович
почему-то считал, что у нее именно рак желудка, —
желудок ее уже почти целиком занят опухолью, зеле¬
новато-желтой, почему-то похожей на кочан цветной
капусты, и она уже почти ничего не может есть, пото¬
му что пища уже не проходит, и после еды, даже са¬
мой безвредной, у нее начинается тошнота, и с этой
тошнотой она живет все время, и даже ночью она не
оставляет ее, а ест она из нечистой, плохо вымытой
посуды, потому что здесь вообще плохо моют посу¬
ду, — он почувствовал приступ тошноты, как будто
это у него в желудке была распадающаяся цветная
капуста, — его бородавка, наверное, станет для него
возмездием за то, что он сказал этой женщине, —
внезапно зазвонил телефон, стоявший на тумбочке
между кроватями, — высокий, старинный, времен
Эдисона, — звонок был продолжительный, междуго¬
родный — Таня взяла трубку — звонила мать Бориса
Львовича из Москвы — лицо Тани стало сразу отчуж¬
денным, как в троллейбусе или в трамвае, когда Бо¬
рис Львович не знал, с какой стороны он должен ее
загораживать — сзади или спереди, — Андрей соби¬
рается жениться? не ночует дома? на Инне? — да,
последнее время он бывал у нее, но ни Борис Льво¬
вич, ни Таня ни разу не видели ее, — «Это все дело
рук твоей мамы, — сказала Таня, с ожесточением по¬
ложив трубку на рычаг, — это она его довела своими
придирками», — Таня села на свою кровать напротив
Бориса Львовича, тяжело опустив голову и притопты¬
вая одной ногой по полу, — «Впрочем, она вполне
могла и придумать это», — сказала Таня, и лицо ее
приняло еще более холодное и отчужденное выраже¬
ние. «Как ты думаешь, моя бородавка — это не страш¬
но? это не возмездие за историю с директоршей?» —
«Он хочет жениться, чтобы уехать», — сказала Таня,
Норартакир
399
по-прежнему глядя куда-то вниз, на пол, словно там
заключалась разгадка всего, — «Только ради этого, —
твердо повторила она, — и, если хочешь знать, это и
есть возмездие», — добавила она, посмотрев на Бори¬
са Львовича, и в глазах ее на секунду вспыхнули уже
знакомые ему искорки презрения к нему — он долго
не мог заснуть, щупал свою бородавку и никак не мог
понять, что страшного в том, что Андрей собирается
жениться без любви, и, кроме того, все это еще могло
быть чепухой.
VI
Мираж
Здание вокзала, построенного из такого же серого
туфа, как и остальные дома в этом городе, стало мед¬
ленно уплывать назад, затем поплыли пристанцион¬
ные постройки, какие-то бараки, одинокие вагоны,
приспособленные под жилье, склады, кучи щебня
или известки — обычный пристанционный пейзаж,
но Борису Львовичу почему-то приятно было думать,
что это особая грязь, свойственная этому городу, и,
слава богу, они теперь с этим расстаются, а там, даль¬
ше, виднелись дома, наверное, обвешанные бельем,
громоздящиеся друг над другом по крутым склонам,
поросшим зеленью, со скрывающимися в ней высо¬
кими белыми памятниками — наверное, он больше
никогда не увидит этого города, и на секунду ему ста¬
ло жаль, что они так мало смотрели здесь, потому что
город был действительно древний и сюда стекались
туристы из разных стран мира — последние два дня
они слонялись без дела по центру, делали какие-то
ненужные покупки — Таня купила себе какие-то рас¬
писанные восточным орнаментом серебристые чувя¬
ки, похожие на старинные ладьи, — она хотела ку¬
пить такие же чувяки для Инны, и Борис Львович
400
Леонид Цыпкин
вначале удивлялся, но потом ему показалось это
вполне естественным — как это он сам не додумался
до этого? — но, с другой стороны, значит, женитьба
Андрея была не одни лишь разговоры, но Таня не
знала размера Инны, хотя она почему-то знала, что
Инна маленькая, и даже сказала что-то умилитель¬
ное о размере ее ноги — они вернулись к прилавку,
но Таня почему-то колебалась — купить или нет —
нет, она не знала точного Инниного размера, и Бо¬
рис Львович решил, что еще, может быть, все обой¬
дется, а по вечерам они ходили по центральной ули¬
це, устланной желтыми листьями, на которой они
теперь жили, и по прилегающим к ней другим цент¬
ральным улицам — «Как хорошо, что мы в центре,
а?» — то и дело повторял Борис Львович, дергая
Таню за рукав, — «Да, да», — механически отвечала
она, чтобы отвязаться от него, и, словно очнувшись,
добавляла уже совсем другим тоном: «Слава богу, нам
уже немного осталось быть в этом паршивом горо¬
де», — они заходили в кафе, которых было много ря¬
дом с их гостиницей и на других центральных ули¬
цах, — в кафе за столиком сидели молодые люди и
девушки — одна из них, смуглая, стриженая, почему-
то запомнилась Борису Львовичу — она была местной,
но Борису Львовичу нравился такой тип женщин —
шатенка, чуть скуластая, с серыми глазами, чем-то по¬
хожая на Таню в молодости, — все они были у себя
дома и говорили о своих делах, и смеялись, и шутили,
а Андрей не мог устроиться на работу после оконча¬
ния института, и хотя он был светлее Бориса Львови¬
ча и даже более походил на Таню, он уже тоже ста¬
рался прятать свое лицо на улицах или в транспорте,
но делал это незаметно, пока что под маской неумес¬
тного посвистывания или напускной бодрости и даже
молодечества, но внутри Андрея была натянута ка¬
кая-то струна, и Борису Львовичу казалось, что она в
Норартакир
401
любой момент может лопнуть, — где-то там, на горя¬
чей и каменистой земле, бронированные танки с пя¬
тиконечной красной звездой стреляли в людей, по¬
хожих на Бориса Львовича и Андрея, но эти люди
дрались и выстаивали и подрывали эти танки, пото¬
му что это была их страна и потому что им не от
кого было прятать там свое лицо, — город со своими
белыми и серыми, тонущими в зелени домами и па¬
мятниками уплывал куда-то назад — «Смотри! смот¬
ри!» — сказали Борис Львович и Таня друг другу —
знакомая двугорбая вершина плыла вместе с поездом,
незаметно поворачиваясь так, что меньший конус
стал постепенно заходить за больший — точно так
же, как когда они ехали на экскурсию в резиденцию
местного патриарха с древним монастырем из серого
шершавого камня — вероятно, железная дорога шла
параллельно шоссе, по которому они тогда ехали, —
меньший конус полностью спрятался за высокий, так
что теперь вместе с ними плыл только один конус —
самый высокий, серебристый, почти таявший в беле¬
соватом небе, — лежавший на конусе снег казался
нетронутым, но что это? — почти на самой вершине
конуса снег казался изрытым, как будто там что-то
копали или как будто там прошла какая-то экспеди¬
ция, а может быть, просто так странно отсвечивал
снег — «Смотри, смотри, похоже на крест», — сказал
Борис Львович Тане — они сидели друг против друга,
глядя в окно, в своем двухместном купе, закрывшись
от всех, и Таня даже не успела еще разобрать вещи, и
из ее набитой сумки торчала купленная на дорогу
вареная курица — «Это не крест, а шестиконечная
звезда, неужели ты не видишь? — сказала Таня. —
Это совершенно точно, я в этом абсолютно увере¬
на», — следы от санных упряжек или от лыж вели на
самую вершину, а может быть, и куда-то за нее, на
ту сторону, и они пересекались с такими же следами,
402
Леонид Цыпкин
опоясывавшими вершину, и следы эти или, может
быть, взрыхленный снег сверкали на солнце, и все-
таки конус постепенно отставал от поезда, так что
Борис Львович даже поменялся с Таней местами,
чтобы не выворачивать шеи, а следить за постепенно
отстающим конусом, и все-таки что-то на склоне его
вершины, обращенном к ним, поблескивало — «Да,
действительно похоже», — сказал Борис Львович не¬
уверенно, — «Не похоже, а точно», — сказала Таня,
принявшись за разборку вещей, — Борис Львович
пытался вспомнить, как называется такое явление,
когда люди видят плывущий по небу парусник или
когда умирающие от жажды видят караван верблюдов
с водой или оазис, — кажется, это называлось мираж,
хотя Борису Львовичу казалось, что есть какое-то
другое, более точное слово, — пересев на прежнее
место, по ходу поезда, так, чтобы наплывающее на
него пространство было видно заблаговременно, он
разложил перед собой карту местной республики, а
рядом с собой положил фотоаппарат с телевиком, —
красная лампа, обозначавшая железную дорогу, при¬
ближалась к государственной границе — там, за этой
границей, обозначенной двойной жирной линией,
почему-то не было ни возвышенностей, ни низмен¬
ностей, ни рек, ни железных, ни шоссейных дорог, а
только сплошное белое поле, словно там все было
покрыто снегом, и несколько населенных пунктов,
обозначенных нейтральными кружками, словно лю¬
дей в этой стране почти и не было, — так, отдельные
первобытные поселения — за окном промелькнула
станция — Борис Львович еле успел прочесть ее на¬
звание, скорее даже догадался, потому что уже выу¬
чил это название по карте, — станция, от которой
железная дорога еще более приближалась к государ¬
ственной границе, а потом шла совсем вплотную к
ней и параллельно, — за окном виднелись какие-то
Норартакир
403
однообразные равнины, а там, дальше холмы и даже
горы, — вероятно, то, что было за холмами, а может
быть, даже и сами холмы были тем, что на карте обо¬
значалось белым, как северный полюс, — потом вда¬
леке появились какие-то деревеньки — еле заметные
игрушечные домики, и вдруг совсем рядом с поездом,
где-то внизу, так что Борису Львовичу даже при¬
шлось привстать, чтобы охватить все это взглядом,
побежала колючая проволока — два ряда проволоки,
а между ними мелькающие полосатые столбики, —
«Таня, Турция!» — закричал Борис Львович, одной
рукой опуская стекло, а другой подтаскивая Таню к
окну, которая глазами многозначительно показывала
ему на стены, — в купе ворвался горячий и сухой ве¬
тер — Борис Львович высунул в окно руку до самого
плеча, и рука его, рассекая воздух, мчалась над колю¬
чей проволокой, и ему даже казалось, что она выхо¬
дила за ее пределы, — значит, те деревни на плоско¬
горье и на низком холме были не наши, но почему
они были пустынны? — может быть, белая карта была
права? — хотя разве на таком расстоянии можно уви¬
деть людей? — еле различимые домики под плоскими
крышами, а в них крестьяне, может быть, даже бед¬
ные, но собственники, и им не надо ходить ни в ка¬
кой колхоз, и там совсем другие законы, чем по эту
сторону проволоки, но земля и там и здесь была оди¬
накова, и дома тоже ничем не отличались от домов по
эту сторону — над плоскокрышими домиками воз¬
вышался силуэт какой-то вышки, похожей на элева¬
тор, — «Мечеть! Минарет!» — одновременно вос¬
кликнули Борис Львович и Таня, — «Ну, конечно,
они же мусульмане», — сказала Таня, — «Как это я
сразу не догадался», — подумал Борис Львович —
там, за холмами, наверное, было еще много деревень
и все с минаретами, потому что деревни без минаре¬
тов там так же немыслимы, как у нас деревни без
404
Леонид Цыпкин
сельсоветов, и люди шли в эти минареты не краду-
чись, а торжественно, потому что это было их обя¬
занностью, — схватив фотоаппарат и нацелив теле¬
объектив на деревню и минарет, Борис Львович стал
щелкать — кадр за кадром, даже чуть высунув теле¬
объектив в окно, словно он обстреливал окружаю¬
щую местность, — он торопился, потому что деревня
с каждой минутой уменьшалась и вскоре вообще дол¬
жна была скрыться за холмом, и, кроме того, его мог¬
ли заметить наши пограничники и сообщить на бли¬
жайшую станцию, а может быть, даже по рации прямо
машинисту, и в их купе вломилось бы двое диких
представителей внутренних войск и вынесли бы Бори¬
са Львовича из купе вместе с фотоаппаратом, хотя
территория, которую он снимал, была турецкой, но
граница есть граница, — чуть подальше тянулась еще
колючая проволока — снова два ряда, потом еще, так
что, наверное, это была нейтральная земля, и на ней
росла такая же чахлая трава и такой же колючий кус¬
тарник, как и там, дальше, на плоскогорье, и как на
другой, нашей стороне, но это была абсолютно зап¬
ретная зона, и только деревянные вышки попадались
в этой зоне, с отвесными деревянными лестницами,
ведущими к обзорной площадке, прикрытой навесом,
и такие же вышки стояли дальше, за проволокой, —
навесы поддерживались деревянными столбами, но
на площадках никого не было, — наверное, это были
не наши вышки, и только на одной, дальней, видне¬
лись какие-то неподвижные фигуры — наверное, ту¬
рецкие часовые — Борису Львовичу даже показалось,
что они в фесках и со старинными ружьями — они с
Таней взбирались по отвесной лестнице — Борис
Львович впереди, одной рукой держась за переклади¬
ны, а другой протягивая паспорта — свой и Танин, —
турецкие пограничники со смуглыми лицами и в фес¬
ках, отставив в сторону ружья образца 1896 года, на-
Норартакир
405
клонились со своей площадки к Борису Львовичу и
Тане и, протянув к ним руки, помогали им взобрать¬
ся на вышку, как те бородатые с золотистыми от зага¬
ра лицами и ясными скандинавскими глазами, протя¬
гивавшие им руки с вершины снежного конуса, — ни
тем ни другим не нужны были паспорта — им и так
все было понятно — знакомый сладковато-горький
ком подступил к горлу Бориса Львовича, — отойдя в
самый угол купе, чтобы его не заметили, он щелкнул
несколько раз эту вышку с неподвижными фигурами
часовых — впрочем, это могли быть и наши часовые, а
может быть, просто дополнительные столбы, под¬
держивающие навес, и минарет в деревне с плоско-
крышими домами тоже мог оказаться пограничной
вышкой или просто элеватором — ряды колючей
проволоки постепенно уходили куда-то в сторону, а
вместе с нею и вышки, — по карте тоже должно
было так быть — последнее, что увидел Борис Льво¬
вич, была песчаная дорога, по которой, наверное,
никогда не ездили, уходившая куда-то вдаль, парал¬
лельно рядам проволоки, и терявшаяся среди даль¬
них холмов, — стало быстро темнеть, как будто на¬
ступил вечер, — поезд шел по какой-то лощине, по
обе стороны которой возвышались горы, — Борис
Львович достал транзистор, но из приемника доно¬
сился лишь сухой треск, потому что стенки вагона
не пропускали радиоволн, и Борис Львович знал
это, но на всякий случай решил попробовать, — ве¬
чером они ели курицу — Таня подкладывала Борису
Львовичу кусочки белого мяса, а сама обсасывала
крылышки, но ночью Бориса Львовича мучила изжо¬
га, потому что все-таки это была сухомятка, а вечером
следующего дня они прибыли в Москву, — сквозь
мокрое от дождя окно расплывались яркие огни вокза¬
ла, но Андрея они увидели сразу, когда поезд еще не
остановился, — в руке у него была почему-то дорож-
406
Леонид Цыпкин
ная сумка — он стоял среди толпы встречавших и,
вытянув шею, напряженно всматривался в окна ваго-
нов — Борис Львович и Таня стали стучать ему в
окно, но он не сразу увидел их, потому что был бли¬
зорук и носил очки, — заметив их, он помахал им ру¬
кой и пошел вслед за вагоном, но как-то неловко,
потому что его стали оттеснять другие, — они стояли
на перроне, Борис Львович, Таня и Андрей, под мел¬
ким осенним дождем — Таня прижала к себе Андрея,
как она это делала всегда, боясь, что его отнимут у
нее, и, наклонив его голову к себе, целовала его в
щеки и в лоб, Борис Львович тоже чмокнул его в
щеку, для чего ему пришлось слегка приподняться на
цыпочки, — у Андрея была нежная, как в детстве,
кожа и жестковатая щетина, хотя и редкая, и Борису
Львовичу почему-то неприятно было, что у Андрея
растет борода и что он бреется каждый день, так же
как и Борис Львович, — мог бы это делать и через
день, но фигура у Андрея была все такая же тщедуш¬
ная, и он сутулился по-прежнему — в сумке Андрей
принес пальто для Бориса Львовича, потому что, ког¬
да они уезжали, было еще лето, — их толкали, потому
что они мешали проходу, — Борис Львович натягивал
на себя пальто, а потом они путались в вещах — кому
что взять — Андрей шел впереди, оглядываясь на ро¬
дителей, не то раздражаясь, что они отстают от него,
не то боясь, что их толкнут, — в такси Таня с сыном
сели сзади, и Борис Львович напряженно прислуши¬
вался к тому, о чем они говорили, но они говорили о
каких-то пустяках, и Борис Львович то и дело пово¬
рачивался к ним, пытаясь острить, каламбурить, как
это он всегда делал, потому что сын понимал его с
полуслова, но все остроты его повисали в воздухе,
наталкиваясь на что-то непреодолимое, словно меж¬
ду ним и сидящими сзади женой и сыном была воз¬
двигнута стеклянная перегородка, но все же они еха-
Норартакир
407
ли домой, и Андрей привез Борису Львовичу пальто,
значит, он жил дома — в прихожей их встретила мать
Бориса Львовича, Тамара Борисовна, — стол был на¬
крыт к ужину — Борис Львович быстро обошел все
комнаты, везде зажег свет, подтянул гирю на ходиках,
висевших в прихожей, — все было на месте: его пись¬
менный стол, книги, кресла в комнате у его матери, а
в комнате у Андрея над его тахтой — поврежденная
штукатурка с расходящимися от нее трещинами —
Андрей когда-то играл в мяч в своей комнате — пора
бы уже заделать этот дефект — все это было свое, не
то что в гостинице — как хорошо все-таки дома, осо¬
бенно после того, что им пришлось претерпеть во
время поездки, — впрочем, теперь вся эта история с
гостиницей выглядела скорее как развлечение, и Бо¬
рису Львовичу даже не терпелось поскорее рассказать
об этом за столом, когда все сядут ужинать, особенно
как он проучил эту администраторшу с землистым
лицом, закутанную в шарф, — «Та-ня! Та-ня!» — при¬
зывно, словно в лесу, кричал он, переходя из комна¬
ты в комнату, — «После длительных скитаний мы
домой вернулись с Таней, на вокзале сын Андрей
встретил нас за пять рублей!» — скаламбурил Борис
Львович, входя в свой кабинет, — Таня и Андрей си¬
дели за низким круглым столиком, за которым обыч¬
но работал Борис Львович, друг против друга, тихо
беседуя о чем-то, с серьезными лицами, и когда он
вошел, они замолчали, словно говорили о болезни Бо¬
риса Львовича, о которой он не должен был знать, —
встав с кресла, Таня повернулась к Борису Львовичу,
словно загораживая собой сына, — «Они женятся, а
потом хотят уехать», — сказала она — Андрей закурил
от какой-то импортной зажигалки и картинно затяги¬
вался и выпускал дым, но пальцы его почему-то дро¬
жали, — они дрожали у него с тех пор, как его изби¬
ли, и у него было сотрясение мозга — его избили в
408
Леонид Цыпкин
какой-то незнакомой компании, куда он случайно
попал, избили ни за что — какой-то верзила в свитере
и с длинными волосами — Борис Львович отвез Анд¬
рея в больницу и каждый день навещал его, и беседо¬
вал с врачами, и ходил к своим коллегам-юристам, и
в милицию, и к знакомому прокурору, и в институт,
где учился верзила, и у него прыгало и выпадало сер¬
дце, и вместо одних слов он почему-то произносил
другие, но верзила остался безнаказанным, — нака¬
нуне отъезда Бориса Львовича и Тани Андрей разбил
хрустальную вазу, которую Таня купила за несколько
дней до этого, — он просто швырнул ее на пол, пото¬
му что Таня сказала, что они не поедут, не могут по¬
ехать из-за Тамары Борисовны, и пусть Андрей на
это не рассчитывает — «Тогда я знаю, что мне де¬
лать!» — крикнул Андрей — на следующий день он
принес новую вазу, точно такую же, купленную им на
какие-то свои карманные деньги, — почти каждый
день он приносил домой письма оттуда, которые ему
давали почитать, — Борис Львович и Таня углубля¬
лись в чтение этих писем, а Тамара Борисовна де¬
монстративно хлопала дверью и запиралась у себя в
комнате — она считала, что Борис Львович и Таня
потворствуют Андрею, в особенности Борис Львович,
что он просто растлевает его вместо того, чтобы обуз¬
дать, — между Андреем и Тамарой Борисовной про¬
исходили баталии — Андрей звонил Борису Львовичу
на работу и просил, чтобы он утихомирил Тамару Бо¬
рисовну, но она оставалась неумолимой и кричала
Андрею, что он идиот и мягкотелый моллюск, потому
что поддается влиянию всяких провокаторов, а он за¬
пускал в бабушку тапком, и Борис Львович тоже по¬
крывался испариной, потому что Тамара Борисовна
не видела, что происходит, не хотела видеть — ей
было хорошо и так, а у Бориса Львовича лежали в
ящике письменного стола работы по юриспруденции
Норартакир
409
Советской России 20-х годов, и эти рукописи он бо¬
ялся показать даже своим знакомым, и Андрей тоже
писал рассказы, которые нельзя было послать ни в
одну редакцию, и не мог устроиться на работу, а на¬
счет того, что Борису Львовичу приходилось прятать
лицо и Андрею тоже, в особенности после того как
его избили, и когда он еще учился в школе, несколь¬
ко ребят из параллельного класса устроили стенку —
это происходило в школьном дворе, и они стояли
тесно друг к другу, сомкнувшись плечами, и когда он
хотел обойти их, вся эта стенка молчаливо подвига¬
лась то вправо, то влево, и один из них, толстый, бе¬
лобрысый, с узкими, как у свиньи, глазами кричал
ему: «Сарра!», что было особенно оскорбительно, и
при этом нарочно картавил, и Андрей метался из од¬
ного угла двора в другой, и все они улюлюкали, а ког¬
да им это надоело, белобрысый толкнул его коленкой
под зад, так что Андрей шлепнулся вместе с портфе¬
лем на асфальт — портфель отлетел куда-то в сторо¬
ну, и очки тоже разбились, но дома Андрей ничего не
рассказал, — просто сказал, что потерял очки, и толь¬
ко много лет спустя выпалил это Тамаре Борисовне
во время одной из баталий — насчет всего этого Та¬
мара Борисовна пожимала плечами и говорила, что на
себе она никогда этого не чувствовала, — «Правильное
решение», — сказал Борис Львович, глядя на лицо
сына, темноглазое, но чуть скуластое, как у матери, и
даже хотел добавить, что давно пора, но пол под его
ногами почему-то вдруг качнулся, как в гостинице,
когда он вернулся от директорши, и вместе с полом
качнулись книжные полки и люстра, и на секунду
ему даже показалось, что в комнате стало темно.
410
Леонид Цыпкин
VII
Минута молчания
Сквозь колеблющийся слой воды Борис Львович ви¬
дел свой волосатый живот и зеленоватую бородавку,
словно каменистое морское дно где-нибудь возле
Пицунды, где вода почему-то всегда была прозрачной
и полированные камни зыбились и дрожали и каза¬
лись большими, чем на самом деле, благодаря опти¬
ческому эффекту, но, даже несмотря на это, видно
было, что бородавка не увеличилась, а даже как-то
подсохла, и если бы Борис Львович захотел, он бы
смог легко сковырнуть ее — шум льющейся из крана
воды, которую Борис Львович всегда пускал в ванну,
чтобы восполнить утечку, мешал различить ему сло¬
ва — Таня разговаривала по телефону с Андреем, но
от этого было даже как-то еще уютнее, как в моло¬
дости, когда он приезжал на каникулы или на празд¬
ники домой и принимал ванну, и в железной печке
ярко полыхало и гудело пламя, и он время от времени
подбрасывал туда еще уголь или деревянные чурки,
не вылезая из ванны, а только чуть приподнимаясь,
чтобы не иссякли запасы горячей воды, а откуда-то
из кухни или из столовой слышались голоса его ро¬
дителей, — неужели его мать, Тамара Борисовна,
была тогда моложе, чем он сейчас? — и слышался го¬
лос тети Шуры, их домработницы, в столовой уже
был накрыт стол, и отец то и дело что-нибудь подхва¬
тывал с тарелки, а Тамара Борисовна запрещала ему
это, потому что ему это было вредно, и, кроме того,
за стол надо было садиться всем вместе и ждали Бо¬
риса Львовича, а потом он женился и стал приезжать
с Таней, и она тоже участвовала в хлопотах по приго¬
товлению ужина, и слышался ее звонкий смех — так
же, как и сейчас, он приоткрывал горячий кран, что¬
бы вода в ванне не остывала, а потом погружался с
Норартакир
411
головою в воду, оставив на поверхности только рот и
нос, чтобы можно было дышать, и тогда звуки голо¬
сов и расставляемой посуды, достигавшие его ушей
через слой воды, сливались, превращаясь в какой-то
подземный гул, и к этому примешивался еще шум
льющейся из крана воды, тоже преображавшийся в
какое-то клокотанье, и все это переносило его в ка¬
кие-то еще более ранние времена, которых он почти
не помнил, но, очевидно, это тоже было купанье,
после которого его заворачивали в мохнатое полотен¬
це, а потом давали ужинать в постель, и сейчас на
кухне его тоже ожидал ужин — Таня уже раньше по¬
брякивала там посудой и что-то жарила, а Тамара Бо¬
рисовна несколько раз хлопала крышкой холодиль¬
ника — они с Таней почти не разговаривали сейчас —
только по делу — и Тамара Борисовна старалась захо¬
дить на кухню, когда Тани там не было, — голос
Тани, говорившей по телефону, сливался с хлопань¬
ем крышки холодильника и с шарканьем ног Тамары
Борисовны, превращаясь в уютный подземный гул,
когда Борис Львович погружал голову в воду, остав¬
ляя на поверхности только нос и рот, — «Та-ня! Та¬
ня!» — призывно закричал он, присаживаясь в ванне
и чуть приоткрывая дверь в коридор, чтобы лучше
слышать, о чем говорила Таня с Андреем, — они с
Инной еще не расписались, но Андрей почему-то но¬
чевал там и иногда забегал лишь на минутку, но Бо¬
рису Львовичу казалось, что все это какое-то недора¬
зумение: они с Таней вернулись из отпуска и живут
дома, а Андрей почему-то ночует в другом месте и по
вечерам звонит домой, звонит не для того, чтобы со¬
общить, что придет поздно и чтобы они не волнова¬
лись, а чтобы рассказать, что Лушка, Иннина собачка,
очень похожа на кошку и даже царапается, и хвост у
нее трубой, — на следующий день после приезда Тани
и Бориса Львовича Андрей сказал, что будет ночевать
412
Леонид Цыпкин
у Инны, а вечером Борис Львович и Таня пошли
пройтись — подходя к дому, они всматривались в
окна — в окно комнаты Андрея — на минуту им по¬
казалось, что в окне горит свет — старый торшер с
выцветшим голубым абажуром, который Таня давно
собиралась выбросить и сменить на настольную лам¬
пу, чтобы Андрей не портил себе зрение, но Борис
Львович был против, потому что Андрей все равно
будет читать лежа, и это будет только бессмысленная
трата денег — они даже замедлили шаг, но такой же
голубоватый свет виднелся во многих окнах дома —
просто отражались огни уличных фонарей — окно
Андрея холодно поблескивало, как окна темных ком¬
нат, но все-таки, придя домой, они заглянули в ком¬
нату Андрея, и Борис Львович даже зажег свет, но
только верхний — торшер был действительно старый
и даже поломанный, а на стене, над тахтой, белело
пятно от осыпавшейся штукатурки, — Борис Львович
снова погрузился в ванну с головой — голос Тани,
говорившей с Андреем, звуки на кухне, шум льющей¬
ся воды снова слились в уютный гул, возвращая Бо¬
риса Львовича в прошлое, словно он прикладывал к
ушам гигантские морские раковины, как это он делал
в детстве, — он тоже когда-то переехал к Тане, распи¬
савшись, и его приятели говорили ему, что еще не
поздно, и вообще молодости свойственны всякие
проказы и увлечения — «Та-ня! Та-ня!» — снова при¬
зывно закричал Борис Львович, привстав и выгляды¬
вая в коридор, — «Я не могу сейчас, ты же слышишь,
я разговариваю», — она беседовала с Андреем тихо и
серьезно, как тогда после приезда, когда Борис Льво¬
вич вошел в свой кабинет, а Таня с Андреем сидели
за круглым столиком и тихо беседовали о чем-то, и
точно так же они беседовали в те короткие минуты,
когда Андрей забегал домой, чтобы пообедать или пе¬
реодеться, словно они что-то скрывали от Бориса
Норартакир
413
Львовича, — во время одного из таких посещений
Таня, став между сыном и Борисом Львовичем, как в
тот первый раз после приезда, сказала, что Андрей с
Инной решили ехать не туда, а за океан, потому что
там в любой момент снова всегда могла вспыхнуть
война, а Андрей мужчина, когда там даже девушки
служат, и в этом отношении она с Инной совершен¬
но согласна, и Борис Львович удивился, как это он
сам не додумался до этого, и попросил сына только
об одном: не работать там против наших, потому что
он, Андрей, не должен забывать, что они с Таней ос¬
таются здесь заложниками, и когда он говорил это,
пол снова качнулся под его ногами, как тогда, в день
их приезда и как в гостинице, а Андрей закурил и ска¬
зал, что он все хорошо понимает, но у Бориса Львови¬
ча опять качнулся пол под ногами, и показалось, что в
комнате потемнело, — в ванну услужливо заглянула
Тамара Борисовна: «Тебе что-нибудь дать?» — «Закрой
дверь», — грубо сказал Борис Львович, потому что ему
неприятно было, что мать видела его голым, и это
нисколько не стесняло ее — в этом был весь ее харак¬
тер — и, кроме того, она особенно охотно предлагала
ему свои услуги, когда в отношениях между Борисом
Львовичем и Таней возникало хотя бы малейшее на¬
пряжение — во всяком случае, так объясняла ему
Таня, — Тамара Борисовна обидчиво и подчеркнуто
независимо зашаркала подошвами своих шлепанцев,
удаляясь на кухню, и все-таки в этом было какое-то
недоразумение, не имевшее к тому же никакого отно¬
шения к нему, Борису Львовичу, особенно когда он
погружался в ванну с головой и слушал шум морских
раковин, — «Скажи ему, что он Карла!» — закричал
Борис Львович снова, вынырнув на поверхность, —
Карл был племянником Бетховена, единственной
его привязанностью на склоне лет, своим беспут¬
ным поведением ускорившим смерть великого ком-
414
Леонид Цыпкин
позитора, — Борис Львович, когда-то увлекавшийся
Бетховеном, со сладковато-горьким комом, подни¬
мавшимся к самому горлу, часто рассказывал об этом
за столом, и ему казалось, что только Андрей пони¬
мает его, — слово «Карла» придавало нечто смягчаю¬
щее всему этому и вместе с тем что-то юмористичес¬
кое, как полагал Борис Львович, — «Слышишь, что я
говорю?» — кричал Борис Львович, закрывая кран,
чтобы лучше слышать Танин разговор по телефону, —
«Передай ему, что он Карла!» — крикнул Борис Льво¬
вич, встав на ноги и высунувшись в коридор, но Таня
только махнула рукой в его сторону, словно отгоняя
назойливую муху, а когда он снова погрузился в под¬
водный гул, перемежая его с рассматриванием своего
живота с зеленоватой неопасной сухой бородавкой,
она неожиданно вошла в ванную и сказала, что пос¬
лезавтра Андрей окончательно переезжает к Инне.
Был воскресный день, и они встали не слишком
рано и не слишком поздно, как всегда в субботу или в
воскресенье, когда предстояли какие-то дела, — Анд¬
рей еще спал — эту ночь он провел дома — после¬
днюю ночь, и Борис Львович и Таня осторожно, на
цыпочках вошли в комнату сына — Таня тихонько
открыла шкаф, в котором лежали вещи Андрея, и
стала вынимать их и аккуратно складывать на комод
и на стул — Андрей спал, как всегда, откинув руку,
так что она свешивалась с кровати, с тонкими, почти
еще детскими пальцами, другую положив под щеку,
чуть приоткрыв рот, с чуть скуластым, как у Тани,
лицом — Таня тоже обычно спала так же безмятежно
и глубоко — в выходные дни или в каникулы Андрей
мог спать сколько угодно, и Борис Львович даже
предлагал поставить такой эксперимент: вот не бу¬
дить его, и все — интересно, до скольких он проспит:
до часу или до четырех? — потому что сам Борис
Львович обычно не спал уже с шести утра, но Таня,
Норартакир
415
когда Андрей спал, всегда ходила на цыпочках и го¬
ворила Борису Львовичу: «Т-шш», даже если он раз¬
говаривал тихо, и запрещала ему заходить в комнату
Андрея, хотя Андрей от этого не просыпался, но се¬
годня нужно было собрать Андрея, и Таня почему-то
хотела дать ему как можно больше простынь или по¬
додеяльников, как будто он был невестой, у которой
должно было быть приданое, — Борис Львович не¬
ловко топтался в углу комнаты возле книжного шка¬
фа Андрея, как будто ему что-то надо было там взять,
и даже отодвинул стекло — Андрей на секунду от¬
крыл глаза — темные, как у Бориса Львовича, с чуть
голубоватыми белками — «молочные», как их поче¬
му-то называла Таня, и тут же закрыл их, погрузив¬
шись в прежнюю безмятежность, — «Т-шш», — ска¬
зала Таня Борису Львовичу, приложив ладонь к губам
и на секунду оторвавшись от простыней и пододе¬
яльников, — в детстве Андрей жил в другом городе у
родителей Бориса Львовича, когда Таня и Борис
Львович приезжали на праздники или просто так на
несколько дней, Андрей прибегал к ним в комнату в
длинной, до пят, байковой ночной рубахе — он шле¬
пал босыми ногами по полу и взбирался на постель
к Борису Львовичу и Тане — «Папа и мама приеха¬
ли!» — гордо объявлял он всем знакомым — оказыва¬
ется, у него тоже были родители, как и у других де¬
тей, и даже лучше, потому что они жили в Москве,
там, где были Мавзолей и Красная площадь с куран¬
тами, но какие-то ускользающие, редкие и потому
особенно интересные, и на следующий день после их
приезда Андрей просыпался рано, словно это был
день его рождения и в соседней комнате его ждал по¬
дарок, но бабушка не пускала его туда, чтобы он не
будил родителей, но он все-таки прорывался к ним и
шлепал босыми ногами по полу и, взобравшись на
постель к родителям, устраивался между Борисом
416
Леонид Цыпкин
Львовичем и Таней, в своей длинной байковой ру¬
башке, с такой же бархатистой кожей — стопки белья
лежали на комоде и на стуле, готовые погрузиться в
чемодан, и Борис Львович и Таня пошли доставать
этот чемодан откуда-то с полатей между кухней и
прихожей, а потом они все завтракали на кухне —
они втроем и Тамара Борисовна — как обычно, по
выходным дням — все вместе, словно ничего не про¬
изошло и не должно было произойти, и Таня, как
обычно, делала Андрею бутерброды — с сыром и с
колбасой — Борис Львович всегда возмущался этими
бутербродами, и Тамара Борисовна тоже — неужели
Андрей не может сам себе сделать бутерброд? — и
всем рассказывали об этом, и все осуждающе кивали,
но Таня отмалчивалась и продолжала делать бутерб¬
роды Андрею, стараясь положить побольше масла, а
Андрей не спеша съедал один бутерброд за другим,
словно все это так и полагалось, — за окном шел мел¬
кий осенний дождь, и на кухне горел свет, и Таня су¬
етилась возле плиты и с бутербродами, а Тамара Бо¬
рисовна ела молча, и когда она наливала себе чай,
руки ее дрожали и кипяток пролился на скатерть, а
Андрей не любил чая, и вместо чая Таня, как обычно,
налила ему томатный сок, и, пока он пил сок, она
уже снова была в его комнате и упаковывала чемодан,
а потом инструктировала Андрея, сколько она ему
дает простынь и наволочек и где что лежит, и что у
нее еще есть пододеяльники, но сейчас они не вле¬
зают в чемодан, и он возьмет их в следующий раз, а
Андрей курил и рассуждал о политике, а в переры¬
вах о Лушке, которая похожа на кошку, и тонкие
пальцы его чуть дрожали, когда он подносил зажи¬
галку к сигарете.
Он стал надевать свою нейлоновую куртку, и Таня
стала что-то срочно подшивать к ней, сняв ее с Анд¬
рея, чтобы не зашить ему не то память, не то ум, —
Норартакир
417
Борис Львович точно не помнил, что именно, — он
снова топтался возле книжного шкафа Андрея, Тама¬
ра Борисовна молча шаркала по своей комнате —
дверь ее комнаты была полуоткрыта — Андрей, про¬
должая рассуждать о политике и о Лушке, снова на¬
дел свою нейлоновую куртку — Таня втолковывала
ему что-то напоследок и чистила куртку влажной
щеткой, уже на Андрее, пока он осматривал себя в
зеркале, висевшем в прихожей, а потом принесла ему
чемодан из комнаты и поставила рядом с ним, и из
своей комнаты появилась Тамара Борисовна, остано¬
вившаяся в дверях, и Борис Львович вошел в прихо¬
жую, и наступила странная тишина, какая бывает пе¬
ред тем, как начинают заколачивать гроб, и только
размеренно тикали ходики, и Таня вдруг расплака¬
лась, почти заголосила, и бросилась на шею к сыну, и
крепко прижала его к себе, и стала покрывать поце¬
луями его лицо и волосы, и Тамара Борисовна тоже
заплакала и тоже громко, а Борис Львович кусал себе
губы, чтобы удержаться, и Андрей поочередно поце¬
ловал всех и потом снова еще раз, и глаза у него тоже
стали влажными, и на секунду опять стали слышны
ходики — Борис Львович открыл входную дверь, что¬
бы поскорей закончить все это, — взяв чемодан, Анд¬
рей вышел на лестницу, а Таня и Тамара Борисовна
подошли к двери и вышли почти что на площадку,
слушая, как Андрей спускается по лестнице, и Борис
Львович тоже подошел к ним и стал позади и при¬
поднялся на цыпочки, вытянув шею, но шагов Анд¬
рея уже не было слышно. Таня побежала на балкон, и
Борис Львович вслед за ней — они стояли под дож¬
дем, на пронизывающем осеннем ветру — в узком
проезде между домом и бульваром показалась фигура
Андрея — в нейлоновой куртке, ссутулившаяся, с че¬
моданом в руке — он пошел по бульвару, на секунду
исчез за деревьями с желтой, почти уже осыпавшейся
14. Заказ № 111.
418
Леонид Цыпкин
листвой, потом снова показался, уже на противопо¬
ложной стороне улицы, но где-то уже совсем вдале¬
ке — маленькая фигурка с чемоданом — подошед¬
ший троллейбус закрыл ее, но, когда он тронулся,
Андрея уже не было — троллейбус увез его, и Борис
Львович и Таня, не чувствуя ни сырости, ни ветра,
следили за мокрым от дождя троллейбусом, пока он
не скрылся из глаз.
16 сентября 1976 г.
Запах жженых листьев
Именно отсюда они брали такси, но это было всегда
несколько раз, потому что от города до больницы
было не меньше тридцати километров и нужно было
оплачивать обратный путь — Анатолий Юрьевич сто¬
ял за столбом, укрываясь от ветра, — когда они выш¬
ли из дома, был простой ясный осенний день, а сей¬
час подул вдруг северный ветер, почти зимний, и
прямо на глазах с привокзальных деревьев срывались
желтые листья, и сухая колючая пыль засыпала глаза,
так что Анатолий Юрьевич все время поворачивался,
чтобы оказаться спиной к ветру, стараясь не упускать
при этом из виду привокзальную площадь, которая
проглядывалась в промежутке между станционными
постройками, и все-таки именно то место, где нахо¬
дилась стоянка такси, оставалось закрытым от него,
так что он даже приподнялся на цыпочки, чтобы
взглянуть поверх бетонной ограды, — одна из улиц,
вливающаяся в привокзальную площадь между двумя
высокими домами-башнями, увенчанными тяжело¬
весными скульптурами, другим своим концом влива¬
лась в главную улицу, тоже обстроенную тяжеловес¬
ными домами с колоннами, — поближе к выезду из
города эта улица переходила в шоссе — шоссе круто
спускалось вниз, к речке, затем снова поднималось
вверх, почему-то именно здесь сохранились деревян¬
ные домишки и сломанные заборы — спускаться по
шоссе к мосту нужно было осторожно, не сбрасывая
скорости и подкачивая тормоз, — даже летом, в су¬
хую погоду, потому что здесь постоянно бывал за-
14*
420
Леонид Цыпкин
тор и случались аварии — это место считалось у них с
Лидой как бы перевалом, хотя до середины пути было
еще очень далеко, и когда они возвращались из горо¬
да к себе в больницу, они уже издалека узнавали это
место по цепочке редких фонарей, уходящих вниз, к
речке, и хотя город был большим и промышленным,
им казалось, что они уже чувствуют запах полей и
леса и скошенной травы, но этот настоящий запах
начинался только тогда, когда они сворачивали с
шоссе на дорогу, ведущую в Новогорское, где нахо¬
дилась больница, — дорога эта не ремонтировалась,
наверное, с тех пор, как была проложена, — приходи¬
лось ехать медленно, чтобы не повредить не то кар¬
бюратор, не то еще какую-то коробку, в которой на¬
ходилось масло и названия которой Толя никак не
мог запомнить, — больничный шофер Степан Ильич,
обучавший Толю и первое время возивший его и
Лиду в город, с самого начала объяснил, что важно не
повредить эту коробку, и Толя запомнил это и даже
старался профессионально объяснить это своим зна¬
комым, в особенности тем, которых он подвозил, —
машина глухо ударялась своим низом о колдобины и
выбоины, словно это были валуны, но постепенно он
научился объезжать эти валуны, и машина мягко шла
по накатанной колее, петлявшей среди валунов, и
Толя только подправлял руль или плавно поворачи¬
вал баранку, так что одна его рука перекрывала дру¬
гую, крест-накрест, как это делал Степан Ильич или
какой-нибудь пианист, исполнявший вариации Мо¬
царта или Гайдна, — свет фар выхватывал ближнюю
часть дороги, которая тут же убегала под машину,
словно проглатывалась ею, но впереди снова была
дорога, выхваченная ближним светом, — почему-то
казалось, что она покрыта инеем, — Толя опускал
окна, чтобы полнее ощутить теперь уже настоящий
запах полей и скошенной травы, — Лида сидела впе-
Запах жженых листьев
421
реди, рядом с ним, а на заднем сиденье лежали по¬
купки, которые они делали на неделю вперед, потому
что в местном магазине почти ничего не было. «Чув¬
ствуешь, воздух! — говорил Толя. — Не то что в горо¬
де». — «Потрясающий!» — подтверждала Лида, — гос¬
ти, которых они привозили к себе из города, тоже
должны были восхищаться воздухом, словно он был
изделием хозяев машины, и такими же белыми, слов¬
но покрытыми инеем, казались стволы деревьев, по¬
падавшие в свет фар, — в одном месте деревья сходи¬
лись совсем близко, так что дорога шла почти лесом,
и когда они подъезжали сюда, Толе казалось, что вот
сейчас из лесу выйдут разбойники, перегородят доро¬
гу, и он нажимал сильнее на газ — сразу же за лесом
дорога поворачивала вправо, но не слишком круто, а
как рисуют на картинах, и Толя снова перекрещивал
руки на баранке — впереди мелькали редкие огни
Федосеевки — покосившиеся дома почти вросли в
землю, а на дороге, проходящей между домами, лежа¬
ли уже настоящие камни и кирпичи, потому что во
время дождей дорогу здесь размывало, — их «Моск¬
вич» подпрыгивал, как велосипед, и Лида, привстав
на колени и обернувшись назад, придерживала сумки
с продуктами, еще немного — и дорога шла вверх —
отсюда уже виднелись огни больницы и жилых до¬
мов, расположенных вперемежку с больничными зда¬
ниями, — слева, внизу текла узкая речка — дорога
шла по самому краю обрыва, так что можно было лег¬
ко скатиться в речку, затем спускалась вниз к узкому
деревянному мосту, и, наконец, последний подъем:
свет фар выхватывал два каменных столба с облупив¬
шимися львами — это был въезд в больницу — слева
темнело трехэтажное здание медицинского училища —
в дальнем крыле его, на третьем этаже, помещалась
Толина лаборатория — с самого утра она была залита
солнцем, и по ярко навощенному паркетному полу
422
Леонид Цыпкин
прыгала на костылях Тася — она курила, распоряжа¬
лась громким голосом с детдомовской хрипотцой и
всегда просила Толю сфотографировать ее на фоне
какого-нибудь «видика», а другая лаборантка, мрач¬
ная и тугая на ухо Нюра, была чем-то похожа на сво¬
его отца, глухого и угрюмого старика, он тоже состо¬
ял в штате лаборатории, но никто не знал ни его
имени, ни отчества, а называли его просто могиль¬
щиком, потому что он хоронил умерших больных на
местном кладбище, — под ногтями, которые он, на¬
верное, никогда не стриг, у него была постоянная
черная кайма, иногда Толе казалось, что даже крова¬
во-черная, — они с Лидой прозвали его Вием — рас¬
сказывали, что у него был свой дом с большим садом
и высоким забором где-то на отшибе, и что он из ку¬
лаков, и что за ним даже числится какое-то страшное
дело, — погромыхивая связкой ключей, Толя ходил
по территории больницы с хозяйским видом — вра¬
чи, даже пожилые, здоровались с ним первыми, по¬
тому что боялись расхождения диагноза — иногда
Вий заменял Семена Ивановича, санитара, но рабо¬
тал неумело и грязно, Семен же Иванович во время
работы любил рассказывать, как он воевал в Африке
и видел там львов, и что земля стоит на шести китах
и он сам видел этих китов, а на профсоюзных конфе¬
ренциях, затягивающихся до утра, шумно выступал,
поддавши не в меру, и ругал главного врача, но, когда
получил квартиру, стал везде расхваливать главного
врача и даже заступался за него, и Толя вначале ни¬
как не мог понять, отчего произошел в нем этот внут¬
ренний перелом, — миновав здание больничной кон¬
торы со светящимися окнами приемного покоя, они
сворачивали к своему гаражу из ржавых листов желе¬
за, — Лида, собрав покупки, бежала в дом готовить
ужин, а Толя, широко распахнув железные створки
гаража, чтобы не оцарапать машину, осторожно вво-
Запах жженых листьев
423
дил ее внутрь — в день пригона машины — «москви¬
ча» самого первого выпуска, — подаренной Толе от¬
цом, он включил свою электробритву тоже самого
первого выпуска, бывшую тогда еще новинкой и по¬
даренную ему Лидой, прямо в розетку, без трансфор¬
матора, и она перегорела, вторую он потерял где-то
по дороге, выронив из машины, когда возвращался из
города с Мариной, — он специально ехал по другому
шоссе, чтобы их никто не увидел, хотя было уже тем¬
но, — они возвращались рано, но была осень, люби¬
мая Толина пора, — несколько раз ему приходилось
останавливать машину, потому что шел дождь и нуж¬
но было протереть стекло, и, кроме того, в какой-то
момент ему показалось, что они заблудились, и он
вышел, чтобы спросить у милиционера, но потом они
все-таки выехали на основное шоссе, и когда они
подъезжали к больнице, Марина спала, положив голо¬
ву ему на плечо, как это бывает только в кинофиль¬
мах, так что Толе даже не верилось, что это происхо¬
дит с ним, и по спине его пробегал какой-то сладкий
озноб, а третью бритву он швырнул о стену, потому
что она очень больно царапалась, — он жил тогда
один, потому что Лида после всей этой истории уеха¬
ла к родителям.
Вдали из-за поворота показалась электричка, над¬
вигаясь тупой полосато-красной мордой, — ветер
усилился, возможно от приближающегося поезда, —
народу оказалось не так уж много, так что можно
было не высматривать такси, — Анатолий Юрьевич и
Лида устроились возле окна, на мягком сиденье, — в
первые годы, когда они еще только приехали в боль¬
ницу, ходили паровики, тащившиеся, как во время
войны, — вагоны были набиты — люди сидели и сто¬
яли между скамьями, в коридоре и в тамбуре — с
мешками, бидонами, корзинами — в вагоне нечем
было дышать, пахло паровозным дымом, угольная
424
Леонид Цыпкин
пыль проникала даже через закрытые окна — все это
было похоже на эвакуацию, на подножке тоже висе¬
ли, а подъезжая к станции, от которой ходили автобу¬
сы в Новогорское, начинали срываться с подножки
еще на ходу, чтобы успеть втиснуться в автобус, —
бежали через встречную колею, прыгая прямо с плат¬
формы, перебегая перед самым носом надвигающего¬
ся встречного поезда, с корзинами и мешками — ме¬
стные жители и родственники больных, приехавшие
их навестить, — за окнами проплывали отстроившие¬
ся за эти годы блочные дома с коллективными теле¬
визионными антеннами, а там, дальше, параллельно
железной дороге, проходило шоссе — когда-то оно
все просматривалось из окна вагона, а теперь в про¬
межутке между домами мелькали машины и можно
было только догадываться, что это шоссе, — где-то
там, наверное, вон за этим домом, а может быть, за
следующим, Толя резко затормозил, потому что впе¬
реди на шоссе выхваченная дальним светом фар по¬
казалась человеческая фигура — кто-то переходил
дорогу — по обе стороны шоссе белели покрытые
снегом поля, а шоссе возвышалось над ними — они
возвращались из города после концерта, и почему-то
все машины оставались позади них, и Толе было ра¬
достно от сознания того, что он обгонял всех, а они
тащились где-то там, сзади, — машину занесло — за¬
вертевшись, как волчок, они остановились носом к
городу — оказывается, был просто гололед, но Толя
этого не знал, а остальные знали — Лида потом всем
рассказывала, что они не разбились только потому,
что Толя не растерялся и не выпустил руль — при
этом она с гордостью смотрела на Толю, и постепен¬
но он сам поверил в это — когда они еще только
встречались с Лидой, он, проходя с ней мимо театра,
куда у них были куплены билеты, но они почему-то
не могли пойти в этот вечер, бесплатно отдал их
Запах жженых листьев
425
какому-то театралу, жаждавшему попасть на спек¬
такль, — Лида крепко прижала его локоть к себе —
она и потом это часто делала в приливе нежности к
Толе или гордости за него — и сказала, что он очень
щедрый и благородный или что-то еще в этом роде, и
он тоже стал считать себя таким, а когда они сверну¬
ли на дорогу к Новогорскому, их стала колотить
нервная дрожь — ведь их могло уже не быть, и они
только сейчас, свернув с шоссе, осознали это — при¬
жавшись к вагонному окну, они смотрели на останав¬
ливающиеся и потом снова уплывающие станции —
уезжая в командировку или возвращаясь оттуда или
когда они с Лидой ездили на курорт или возвраща¬
лись обратно, Анатолий Юрьевич уже заранее прили¬
пал к окну, чтобы увидеть все эти станции и среди
них главную — ту, от которой ходил автобус в боль¬
ницу, но всегда оказывалось так, что он проезжал
здесь вечером — в темноте мелькали фонари, какие-
то станции, названия которых нельзя было разли¬
чить, но все-таки иногда он догадывался, а в после¬
дний раз, когда они возвращались с Лидой, Анатолий
Юрьевич все-таки засек эту главную станцию — Лиду
он тоже подтащил к окну — он удивился, что она
сама, оказывается, тоже ждала этой станции и даже
просила позвать ее в коридор, потому что окно купе
выходило на противоположную сторону, но потом
она заснула, сидя между чемоданами, уже снятыми
сверху и приготовленными для выхода на городской
вокзал, — освещенная голубоватым светом фонарей,
промелькнула пустынная высокая платформа, кажет¬
ся покрытая асфальтом, а затем в самом конце ее или
даже чуть в стороне — плоское современное здание с
широкими светящимися окнами, чем-то похожее на
кафе или на сосисочную, — как раз в том месте, где
они обычно ожидали автобуса, утопая в жидкой грязи
или пританцовывая от холода на снегу, — иногда на
426
Леонид Цыпкин
станцию специально за врачами присылали санитар¬
ную машину, или, как все называли ее, «санитарку», —
за рулем сидел Борис, смуглый, голубоглазый и про¬
ворный — и он и «санитарка» находились в распоря¬
жении Тудольского, заместителя главного врача, —
когда Толя с Лидой приехали в больницу, Тудольский
еще кое-что видел — он писал очень крупно, каран¬
дашом, а во время конференций подносил бумажку
самым глазам, как будто это была лупа, через кото¬
рую он рассматривал что-то, — говорили, что это
было следствием контузии, которую он получил на
фронте, а потом он полностью потерял зрение, но
ходил на работу без сопровождающих и дома у себя и
в гостях смотрел телевизор — он усаживался возле
самого экрана, нащупав спинку стула рукой, но иног¬
да вместо спинки стула ему попадался какой-нибудь
другой предмет — усевшись, он чуть-чуть покашли¬
вал, как будто прочищал горло, хотя он не курил, и
точно так же он покашливал во время конференций,
слушая кого-нибудь из врачей, или за столом, когда
собирались у кого-нибудь, и это означало, что он
сейчас будет говорить, и все затихали, потому что по¬
баивались его и потому что он любил подпускать
шпильки, — с главным врачом их связывала какая-то
старая, почти фронтовая или даже довоенная дружба,
хотя Тудольский был намного моложе Сергея Петро¬
вича, — говорили, что Тудольский даже имеет влияние
на главного врача, — иногда «санитарка» опаздывала
или вовсе не приезжала, и тогда ругали начальство и
шли на станцию звонить — здание станции было ста¬
рое, выстроенное, наверное, еще в начале века, —
оно кишело каким-то подозрительным людом — то и
дело там вспыхивали драки, иногда даже поножов¬
щина — это были первые послевоенные годы, и стан¬
ция отапливалась одной печкой, возле которой ка¬
кие-то увечные люди с костылями или полуслепые
Запах жженых листьев
427
распивали водку прямо из горлышка, передавая друг
другу бутылку, а разбитые окна не успевали заделы¬
вать, — телефон, находившийся в каморке дежурного
по станции, был тоже какой-то дореволюционный,
почти что с вертушкой, — на том конце провода
слышался голос больничной телефонистки Марины
Дмитриевны — ее коммутатор помещался на третьем
этаже водонапорной башни, напротив конторы, на
самом пятачке, и со своего скворечника ей было вид¬
но все, что происходит на территории больницы, и
когда просили ее соединить с кем-нибудь, она сразу
же сообщала, кто куда пошел, тем более что телефо¬
ны работали плохо, — ее звали точно так же, как и
Марину, и Толе было странно, что их одинаково зо¬
вут, потому что Марина Дмитриевна была уже пожи¬
лой женщиной, а Марина жила за стенкой его лабо¬
ратории, и, приходя работать вечерами, он слушал ее
шаги и как она включала радио или проигрыватель
или даже скрип ее кровати — препараты плыли перед
его глазами, он не понимал, что он смотрит и зачем
он сидит здесь, и так же странно было то, что Лида
называла Марину Дмитриевну по имени-отчеству, а
не телефонисткой, и даже потом часто вспоминала
ее, а однажды, несмотря на телефонные звонки, «са¬
нитарка» так и не пришла, и все врачи под предводи¬
тельством Ливенталя пошли пешком, утопая в жид¬
кой грязи по короткой пристанционной улице по
направлению к шоссе, — это был жест отчаяния, по¬
чти забастовка, — по обе стороны пристанционного
тупика темнели какие-то заборы и пустыри, лаяли
собаки, а Ливенталь с аккуратным саквояжем, запол¬
ненным свежими городскими батонами, любительс¬
кой колбасой и яичками, возглавлял процессию — он
родился в Австрии и, хотя выехал оттуда в раннем воз¬
расте, говорил с акцентом — у него были пухлые розо¬
вые щеки, и он всегда чуть улыбался, вежливо и слегка
428
Леонид Цыпкин
иронично, даже когда вступал в научный спор, так
что его превосходство оказывалось несомненным, —
они кончали институт вместе с Тудольским — после
войны Тудольский выцарапал его из какой-то глуши,
в которой тот оказался, но в больнице они заведовали
конкурирующими отделениями, и отношения между
ними постепенно испортились, но, когда много лет
спустя Ливенталь тяжело заболел, Тудольский, пере¬
ехавший к тому времени в город, устроил его в луч¬
шую больницу, а потом организовал пышные похоро¬
ны и произнес прочувствованную речь — Ливенталь
рвался вперед к шоссе, за заборами лаяли собаки, а
наверху было звездное небо, почти уже зимнее, и
было весело и немного страшновато, и хотелось идти
пешком до больницы всей компанией, с рюкзаками
за спиной и с чемоданчиками, заполненными прови¬
зией, — сначала по шоссе, а затем по дороге к Ново¬
горскому, мимо того леса, смыкающего вершины
своих деревьев над дорогой, откуда могли появиться
разбойники, так что образовывалось нечто вроде ал¬
леи, вырубленной в лесу, — Толя с Лидой тоже руга¬
ли администрацию, но Лида уже тогда заступалась за
Сергея Петровича и считала, что во всем виноват Ту¬
дольский, и все шутили и горланили, а иногда «сани¬
тарку» подавали на какую-нибудь станцию, более
ближнюю к городу, чем та, от которой ходили автобу¬
сы, — чаще всего к Михневской, мимо которой они
сейчас проезжали, — блочные дома с коллективны¬
ми телевизионными антеннами еще не успели доб¬
раться до этих мест — параллельно поезду, по шос¬
се, шла грузовая машина, то скрываясь за домами
деревень, вытянувшихся вдоль шоссе, то появляясь
снова, словно вступив в негласное единоборство с
электричкой, — на станциях, пока электричка сто¬
яла, машина, получив фору, уходила вперед, но элек¬
тричка снова нагоняла ее и обходила — «Смотри!» —
Запах жженых листьев
429
«Смотри!» — говорили Анатолий Юрьевич и Лида
друг другу, прижавшись к окну, — знакомая коло¬
кольня появилась сразу же, как только они отъехали
от Михневской, — сначала она плыла вместе с поез¬
дом, но постепенно они стали догонять ее, и уже по¬
явилась почти вся церковь — только снизу она была
закрыта деревьями с еще не совсем пожелтевшей ли¬
ствой, потому что они ехали к югу, и здесь весна все¬
гда наступала несколько раньше, чем в городе, и
земля была жирнее, словно она была перемешана с
навозом, — настоящий чернозем, так что даже у
Лиды и Толи на огороде созревали огромные помидо¬
ры, но это было только в первый год их жизни в
больнице, потому что до них в этой квартире жил ка¬
кой-то хозяйственник, который свез к себе почти
весь навоз, имевшийся в больнице, — за деревьями
должна была быть чугунная ограда — церковь была
действующей, по крайней мере в те времена, когда
они здесь жили, — иногда в ней отпевали умерших в
больнице или просто жителей Новогорского — од¬
нажды на квартиру к Толе пришел санитар его, Се¬
мен Иванович, и сказал, что родственники умершего
просят поскорей выдать справку, потому что батюш¬
ка отказывается отпевать без медицинского свиде¬
тельства, и потом Лида всем рассказывала это, а Толя
ощущал при этом даже некоторый прилив гордости
оттого, что духовенство находилось теперь у него в
подчинении, — эта церковь обычно означала уже ко¬
нец пути, потому что вскоре за ней уже начинался
поворот к Новогорскому, — когда Толя еще ездил со
Степаном Ильичом или под его присмотром, Лида
тоже несколько раз брала руль — обычно это проис¬
ходило где-нибудь на заливном лугу, где, кроме ко¬
ров, никого не было, но однажды она решила попро¬
бовать свои силы на шоссе — это было как раз возле
церкви — Степан Ильич уступил ей место за рулем —
430
Леонид Цыпкин
они проехали не больше километра — Лиде все время
казалось, что встречные машины врежутся в них, и
она даже на миг закрывала глаза — потом она с гор¬
достью рассказывала, что сама водила машину по
шоссе, а иногда «санитарка» с врачами ездила прямо
в город — в таких случаях предводительствовал обыч¬
но Тудольский — конечным пунктом маршрута был
главный гастроном — «санитарка» в секунду пустела —
Борис тоже исчезал — Толя и Лида возвращались пер¬
выми, потому что Толя всегда боялся, что машина уй¬
дет без них — он вытягивал Лиду из очереди и тащил к
машине, тем более что, с его точки зрения, закуплен¬
ного было достаточно — затем возвращалась Рита —
считалось, что она слабого здоровья, и, кроме того,
муж у нее жил в городе и постоянно подбрасывал ей
продукты — она была действительно хиловатая, свет¬
ленькая, с чуть выдающейся вперед нижней челюс¬
тью, что делало ее похожей на преждевременную ста¬
рушку, но это уже обозначилось позже, когда почти
все они переехали в город и по праздникам собира¬
лись у кого-нибудь из «новогорцев», как они стали на¬
зывать сами себя, чтобы подчеркнуть свое товарище¬
ство или даже землячество, — работая в больнице,
Толя с некоторым запозданием стал страдать болезня¬
ми третьего курса — он стал бояться, что у него рак, —
Рита стала всем рассказывать, что у нее метастазы от
Толиного рака, и все смеялись, и Рита всячески обыг¬
рывала это, и Толя тоже — она любила немножко при¬
врать, и у нее получалось это очень остроумно, и она
сама не скрывала этого и, рассказывая какую-нибудь
историю, с напускным лукавством посматривала на
своего мужа и говорила, что он не даст ей соврать, —
он тоже подыгрывал ей, но иногда уличал ее — все
смеялись — он был бывшим моряком и говорил глу¬
ховатым басом — Лида уверяла, что почти как в песне
«Шестнадцать тонн» и что он похож на главного ге-
Запах жженых листьев
431
роя из фильма «Мост Ватерлоо», а Рита обыгрывала
какие-то свои отношения с Толей, которых не было,
и все смеялись — затем к еще не отпертой «санитар¬
ке», потому что Борис делал еще какие-то закупки,
подходили Юля и Зина — обе тихие — Юля чуть ко¬
сила и уехала из Новогорского одной из первых,
Зина — высокая и плосковатая, с большими серыми
глазами, казалось, созданная, чтобы утешать и уха¬
живать, — она жила с родителями-стариками — воз¬
вращался Борис, понемногу все остальные, но все
ждали Тудольского — Зина шла помогать ему, потому
что он уже почти ничего не видел, и непонятно было,
как он ориентировался в магазине, — наконец трога¬
лись — Люся, маленькая, светленькая, чем-то похо¬
жая на белую мышку, в плотно завязанном капоре,
как у грудного младенца, рассказывала какие-нибудь
новости, главным образом касающиеся своего успеха
у мужчин, и все дружно хохотали, потому что она
рассказывала все это на полном серьезе и потому что
успеха никакого не было, а новости, которые она
рассказывала, были уже всем известны, но она не по¬
нимала, почему смеются, и от этого смеялись еще
больше — она с необычайной быстротой заполняла
своим круглым почерком истории болезни, и все у
нее было всегда в ажуре, но она почему-то всегда ста¬
вила неправильные диагнозы — Нонна Атанадзе сме¬
ялась низким голосом и коротко — пошутили и хва¬
тит — в ней уже тогда угадывались задатки будущего
администратора — она говорила с небольшим акцен¬
том — в один из зимних дней, когда во всем уже чув¬
ствовалась весна, она предводительствовала в их по¬
ездке в Москву — дальние поезда на их станции не
останавливались, и им пришлось добираться до горо¬
да, а оттуда поезда шли тоже переполненные, а потом
вообще не ходили — они прыгали с платформы на
платформу, бежали по рельсам, снова взбирались
432
Леонид Цыпкин
куда-то — в Москву они попали поздно ночью —
люди не спали, на улицах была давка, все было зас¬
тавлено машинами и милицией, но Нонна все-таки
попала в Колонный зал, — иногда к ним присоеди¬
нялся Сеня Ритович — он был откуда-то не то из Бес¬
сарабии, не то из Польши, но после воссоединения
оказался на нашей территории — высокий, с вкрад¬
чивым взглядом серо-стальных глаз, он в течение ме¬
сяца сумел так оборудовать свою лабораторию, поме¬
щавшуюся этажом ниже Толиной, что Толе стало
неприятно проходить мимо нее, а своя лаборатория
стала казаться Толе убогой, хотя навощенный паркет
продолжал все так же сиять по утрам, отражая солн¬
це, — Люся рассказывала о своем безумном успехе у
Ритовича — кажется, он провел у нее только один ве¬
чер, а потом перестал ходить, но рассказывали, что его
заставали с лаборантками даже в рабочее время и что
он не гнушался при этом использовать новое оборудо¬
вание, но, скорей всего, это были сплетни, — просто
он предпочитал все делать в одиночку — его называли
«западником» и не любили — однажды во время де¬
журства между ним и Юрой Атишвили вспыхнула
ссора — никто уже не помнил, из-за чего, но расска¬
зывали, что они гонялись друг за другом по больнич¬
ной кухне вокруг стола, за которым дежурные врачи
снимали пробу, то есть завтракали, обедали и ужина¬
ли, — рассказывали, что у них обоих оказались в ру¬
ках кухонные ножи, по другим сведениям Юра про¬
сто выхватил свой кинжал из ножен, а кухонный нож
схватил Ритович — утром, на очередной пятиминут¬
ке, превращавшейся обычно в сорокаминутку, в ка¬
бинете главного врача разбиралась эта ссора — Сер¬
гей Петрович, как всегда, долго говорил и увещевал,
а Тудольский нетерпеливо покашливал и поправлял
галстук, а потом потребовал принятия самых строгих
мер наказания, но Сергей Петрович как-то опять все
Запах жженых листьев
433
сгладил — в старой части города, мимо которой они
проезжали, обычно подбирали Женю, но чаще всего
она опаздывала — она всегда опаздывала, и потом,
когда «новогорцы», постепенно разъехавшиеся, соби¬
рались по праздникам в городе, она тоже всегда опаз¬
дывала и приходила к концу, потому что она была на
премьере или на концерте какой-нибудь приезжей
знаменитости или у друзей, которые ее не выпускали,
или с мамой случалось что-нибудь необычное — у
нее было длинное, немного лошадиное лицо и зеле¬
ные глаза, а волосы черные — зеленое и черное — в
этом сочетании было даже нечто экзотическое, и ков¬
ры у нее в комнате, привезенные из огромной, плохо
отапливаемой квартиры, где она жила вдвоем с мате¬
рью и с какой-то породистой собакой, тоже были
экзотические, но вместе с тем благородные, некри¬
чащие, со вкусом, а какое-то время собака жила в Но¬
вогорском, и тогда Женя совсем не успевала осмат¬
ривать больных — вообще все это чем-то напоминало
эвакуацию — в «санитарке» было холодно, так что все
притопывали ногами, сквозь замерзшие стекла да
еще в темноте трудно было различить, где они нахо¬
дятся, — перевал со спускавшимися к мосту и затем
снова поднимавшимися вверх цепочками фонарей,
тускло светивших, как луна, потому что все было
окутано снежной пеленой, оставался где-то далеко
позади — Ливенталь со своим саквояжем сидел на
передней скамеечке, спиной к Тудольскому — их раз¬
деляла только стенка кабинки — негласно после Ту-
дольского он был все-таки второй фигурой в больни¬
це, потому что он без труда читал статьи на немецком
языке, — все острили, или считали, что острили, и
смеялись, иногда искусственно, чтобы поддержать
атмосферу, — Ливенталь иногда вставлял свои иро¬
нические замечания, и даже в темноте было видно,
что с его лица не сходила вежливая улыбка, а на до-
434
Леонид Цыпкин
роге, ведущей к Новогорскому, бушевала поземка —
это было еще ясно, когда садились в «санитарку» воз¬
ле гастронома — даже там было ветрено и понасыпа-
ло снега, но сотни ног утрамбовывали его в ярком
свете, падавшем из зеркальных витрин, а они уезжали
куда-то в темноту — «санитарка» буксовала — они
вылезали из машины — все было окутано снежной
пеленой, так что нельзя было разобрать, поле было
вокруг них или лес, — засыпанная снегом дорога
была вровень со снежным полем и угадывалась толь¬
ко потому, что там стояла машина, — ветер забрасы¬
вал за поднятые воротники снег, лицо и глаза тоже
залеплял снег — Борис ловко орудовал лопатой, выб¬
расывая снег из-под колес, затем приносил откуда-то
обломанные ветви и подкладывал их под задние ко¬
леса, но машина все равно буксовала — все подтал¬
кивали ее, командовал Тудольский — машина была
неподвижна, как подбитый танк, и только из-под
вхолостую крутящихся задних колес вылетал смерч,
обдавая всех снежной шрапнелью, — Ритович толкал
одной рукой, но видно было, что он просто держался
за машину, а вообще считал все это бессмысленным
занятием — откуда-то сзади, со стороны станции, про¬
рвав снежную мглу, толкавших освещали две крупные
фары — в их дрожащем желтом свете снег метался, как
рой разъяренных пчел, — двое или трое дюжих ребят с
больничного самосвала, поднажав плечами и взяв¬
шись руками за низ «санитарки», раскачивали ее, как
люльку, — вперед вместе с Борисом, нажимавшим на
газ, обратно она откатывалась сама — теперь уже все
ехавшие в «санитарке» держались за нее, как Сеня
Ритович, — он уже стоял в стороне — машина выска¬
кивала из своей снежной берлоги, Борис что-то кри¬
чал ребятам, а врачи прыгали в «санитарку» почти что
на ходу, чтобы опять не засесть, а однажды Толя и
Лида на своем «москвиче» тоже вот так засели, и тоже
Запах жженых листьев
435
была зима, и тоже мело — они ехали со Степаном
Ильичом, потому что после того случая, когда они
крутились на шоссе, они уже не ездили зимой или в
гололед без него — машина засела — Степан Ильич
выжимал газ до предела, а Толя и Лида пыхтели где-
то сзади, пытаясь сдвинуть машину с места, и тоже
откуда-то сзади, из снежной пелены, пробиваемой
фарами остановившейся позади них грузовой маши¬
ны, появились какие-то шоферы или грузчики, и они
мигом вытолкали их «москвича» — потом Лида рас¬
сказывала, как четверо человек подняли их машину и
буквально вынесли их на руках, так что выходило, что
Толя и Лида сами были в это время в машине, и по¬
этому получалось, что эти ребята понесли их на ру¬
ках, а про Степана Ильича Лида ничего не говорила,
как будто Толя все время водил машину сам, и когда
Лида рассказывала это уже много лет спустя, ему
тоже постепенно стало казаться, что их вынесли на
руках появившиеся откуда-то из снежной мглы чудо¬
богатыри, — выходя зимой из своей городской квар¬
тиры, когда падал снег или было ветрено, они всегда
говорили друг другу: «Представляешь себе, как сей¬
час там, на дороге, а?» — и они оба видели эту дорогу,
ведущую к Новогорскому, засыпанную снегом, нео¬
тличимую от расстилавшегося по обе стороны от до¬
роги поля, или, наоборот, обледеневшую, с которой
ветер сдувал снег, и снег этот зло вихрился над доро¬
гой и над полем — во сне они тоже часто видели эту
дорогу и Новогорское, и Анатолию Юрьевичу часто
снилось, как он ходит по территории больницы со
связкой ключей от лаборатории и как все местные
жители с ним приветливо здороваются, а врачи даже
несколько подобострастно, и снилась ему их кварти¬
ра с отдельным входом и с холодными сенями, кото¬
рые Лида хотела переоборудовать и превратить в ван¬
ную комнату, и большая русская печь, занимавшая
436
Леонид Цыпкин
почти всю кухню, и солнце, уже с утра заглядывавшее
в их большую комнату, и гараж в конце огорода — до
машины они с Лидой увлекались огородом, и снилась
ему его работа — он подолгу засиживался в лаборато¬
рии, делая выписки из историй болезни, — они так
сходились с препаратами, которые он просматривал
и подробно описывал, — Тася, прыгая на костылях,
носила ему все новые и новые папки с препаратами,
и он жадно впивался в них, так что у него даже руки
дрожали, когда он клал стекло на микроскопный сто¬
лик, словно это были препараты из его собственных
тканей и ему предстояло поставить диагноз, и Лида
пророчила ему выдающуюся диссертацию — она жда¬
ла его с обедом — две тарелки, для него и для себя —
без него она не притрагивалась к еде — и накрахма¬
ленные, чистые салфетки, и когда он появлялся, она
бросалась к печке и торопилась, чтобы все было не
слишком горячее и неостывшее, но к этому его вос¬
поминанию примешивалось какое-то щемящее чув¬
ство, потому что к этому времени он уже стал бывать
у Марины, — однажды Лида прибежала к нему в ла¬
бораторию — она уже подозревала его и металась, по¬
тому что ей хотелось уличить его во лжи — ей каза¬
лось, что самое главное во всем этом была ложь и что
он должен был ей все сказать и тогда бы она уехала
отсюда к своим родителям — ей еще не поздно было
устроить свою жизнь — она так и говорила ему —
онабросила из-за него работу в городе и дочку дер¬
жала у его родителей, чтобы ублажать его мамочку,
которая считала, что опасно держать ребенка на тер¬
ритории больницы, в которой есть туберкулезное
отделение, но она никогда не умела угадывать — в
карты она всегда оставалась в дурочках, и проигрыва¬
ла в нолики и крестики, и не любила этих игр — он
сидел за микроскопом и работал, потому что Марины
в этот день не было, — Лида осталась ни с чем, и он
Запах жженых листьев
437
фальшивым голосом кричал ей: «Ты видишь, что это
все выдумки твои, чистой воды выдумки!», распаляя
себя до того, что сам уже почти начинал верить в то,
что это выдумки, а Лида стояла в дверях его кабинета,
как оплеванная, запыхавшись, — к этому времени
она уже начала полнеть — она бежала к нему в лабо¬
раторию задними дворами, чтобы ее не видели, а по¬
том, не переводя дыхания, на третий этаж, и ей каза¬
лось, что все видят и понимают, зачем она бежит к
нему, а потом ей все-таки назвали имя этой женщи¬
ны — она возвращалась из города с покупками — ее
кто-то встретил и сказал ей, и Толя не отрицал этого
и только глупо улыбался, потому что накануне про¬
изошло то, что должно было раньше или позже про¬
изойти, и он видел перед собой только глаза Мари¬
ны —- карие, с золотистым отливом —• точно так же
она смотрела на него в тот день, когда они встрети¬
лись на лестнице, возле его лаборатории, и она по¬
просила подвезти ее на машине в город — она умела
управлять своим взглядом и расширять зрачки, а мо¬
жет быть, это было ее естество — почему-то самым
главным для Толи было уверить Марину в том, что
все это произошло не потому, что он был пьян, и, кро¬
ме того, ему казалось, что она будет со своими при¬
ятельницами смеяться над ним, — Лида уехала, даже
не собрав вещи, но Толя почти не заметил ее отъезда,
словно он все еще был под парами алкоголя, — вече¬
ром ему предстояло снова увидеть Марину — у нее
были тонкие, длинные пальцы, и она тщательно уха¬
живала за своими ногтями, а через несколько меся¬
цев, когда уже все было на исходе, у Марины вдруг
разразился насморк — она хмыкала носом, и Толя не
знал, под каким предлогом ему уйти — а может быть,
она просто плакала, — нос у нее стал какой-то крас¬
ный, и слезились глаза — несколько раз он ездил в
город к Лиде — она молчаливо кормила его обедом и
438
Леонид Цыпкин
прощалась с ним подчеркнуто равнодушно, но од¬
нажды, выглянув из машины, он увидел, что она сто¬
ит возле окна — уже смеркалось, в окнах было темно,
и она, наверное, думала, что он не заметит ее...
На пристанционной площади стояло несколько
автобусов — как всегда, несколько — один от Нику¬
линского завода, один — в санаторий, еще какой-то
один — служебный. Анатолий Юрьевич и Лида бро¬
сились сначала к одному, потом к другому, потом к
третьему — автобусы были современные, новые, та¬
кие же, как в городе, — не те скрипучие развалины,
которые ходили здесь много лет назад, но почему-то
от электрички снова все бежали к автобусам, как в
прежние времена, прыгая через рельсы, — наверное,
это была традиция — и Анатолий Юрьевич и Лида
тоже бежали, так что они даже не успели рассмотреть
новой станции, похожей на сосисочную, как им тогда
показалось в темноте из окна вагона, когда они воз¬
вращались с курорта.
«А нашего-то автобуса нет, как в прежние време¬
на», — сказали Лида и какая-то женщина почти одно¬
временно, и потом они стали это подтверждать друг
другу на разные лады, и по всему видно было, что им
обеим это даже приятно — они были знакомы — жен¬
щина была в черном платке, как будто она возвраща¬
лась из церкви, и как-то смеялась и плакала почти
одновременно — «Неужели ты не узнаешь?» — бро¬
сила ему Лида — очень знакомое лицо, но он не узна¬
вал — «Да это же жена Семена Ивановича!» — боже
мой, как это он сразу не вспомнил — ну, конечно,
она была тогда еще молодой, намного моложе Семе¬
на Ивановича, — совсем молодой женщиной, то, что
называется бабенкой или молодайкой, да и сейчас
она не выглядела старой, но отчего она была в тем¬
ном платке и улыбалась сквозь слезы? — «Месяц
только, как похоронили... сбило его поездом... даль-
Запах жженых листьев
439
ним... он племянника ездил прописывать... домой то¬
ропился...» — «И трезвый он был?» — допытывался
Анатолий Юрьевич, как будто это было самое глав¬
ное, — ему почему-то всегда казалось, что Семен
Иванович умрет в белой горячке или от сердца, —
«Да нет, он давно бросил это... туговат на ухо он стал,
не слышал поезда, бежал, торопился...» — «Какая
глупая смерть», — повторял Анатолий Юрьевич, как
будто смерть может быть неглупой, — наверное, где-
то в глубине души он все-таки верил в потенциальное
бессмертие Семена Ивановича, через руки которого
прошло столько умерших, а заодно и в свое — на се¬
кунду он увидел перед собой Семена Ивановича с его
глубокими морщинами на лице и как поезд сбивает
его, когда он торопится домой с полученным наконец
разрешением на прописку племянника, — «Да, он
всегда хлопотал о чем-нибудь», — говорила женщина
в платке, жена Семена Ивановича — теперь вдова, и
теперь ясно было, почему она в темном платке и улы¬
бается сквозь слезы, — автобус так и не пришел, а
зато подъехало какое-то такси типа маршрутного —
Анатолий Юрьевич уселся впереди, а Лида и жена
Семена Ивановича сзади, и там набились еще какие-
то пассажиры, и жена Семена Ивановича все хотела
уступить кому-то место, потому что такси брал Ана¬
толий Юрьевич, — Лида жадно расспрашивала ее об
общих знакомых — тот умер, тот уехал, а у того дети в
армии — «Уже? не может быть, совсем еще под сто¬
лом только ходили», — «Лет-то сколько прошло с тех
пор», — «Да, да, давно все это было», а из головы
Анатолия Юрьевича не выходило лицо Семена Ива¬
новича, с морщинами-бороздами, словно перепахан¬
ное плугом, и как он во время работы рассказывал,
как он воевал в Африке и видел там львов, и как они
всей лабораторией провожали Толю, когда он уезжал
из Новогорского, — все выпили, а потом плясали —
440
Леонид Цыпкин
не то русскую, не то еще что-то, и Семен Иванович
лихо отплясывал посреди комнаты — Лида потом
всем рассказывала, что Толя перепил самого Семена
Ивановича, а Тася преподнесла Толе от лица всей ла¬
боратории тяжеленный письменный прибор из бело¬
го мрамора с таким же мраморным не то ягуаром, не
то тигром, вытянувшимся в хищной позе между дву¬
мя чернильницами, — он очнулся только тогда, когда
они, миновав мостик, поднимались в гору — слева
здание медицинского училища, покрашенное поче¬
му-то в желтый цвет, — каменных столбов со львами,
охранявшими въезд в больницу, не было — наверное,
их снесли, а может быть, они сами развалились —
вдова Семена Ивановича просила их зайти — они по¬
обещали, но знали, что они этого не сделают, — вый¬
дя из машины, они пошли по главной улице, которая
когда-то называлась «докторским проспектом», пото¬
му что со старых времен на этой улице всегда жили
врачи, но Толе почему-то всегда казалось, что она так
названа в честь того, что на этой улице жил главный
врач больницы Сергей Петрович и всегда ходил по
ней — утром, к девяти, в контору, где помещался его
кабинет, а поздно вечером снова домой — дом его
стоял в самом конце «проспекта», почти уже на выез¬
де из больничного поселка — дальше начиналась уже
просто деревенская улица, по которой всегда разгули¬
вали гуси и куры, и эта улица уже переходила в лес —
они шли, узнавая и не узнавая старое, потому что вез¬
де появились какие-то новые дома, двухэтажные и
даже трехэтажные, с коллективными телевизионными
антеннами, и только где-то между ними продолжали
доживать свой век старые одноэтажные дома, потем¬
невшие, почему-то тоже неузнаваемые, — дальше все
было как будто по-прежнему — открыв калитку, они
пошли по шуршащим желтым листьям, устилавшим
весь дворик и тропинку, ведущую к крыльцу, — Анна
Запах жженых листьев
441
Аркадьевна, наверное, уже устала их ждать, потому
что они обещали приехать утром, а сейчас уже было
почти обеденное время, пока они выбрались из горо¬
да, — наружная дверь была, как всегда, не заперта, та
же прихожая, куда выходила дверь соседей Анны Ар¬
кадьевны, а ее дверь была прямо — они постучали и
открыли ее, не дожидаясь ответа, потому что дом был
старой постройки и через дверь все равно ничего
нельзя было услышать, — Анна Аркадьевна пошла к
ним навстречу, еле сдерживая себя, чтобы не побе¬
жать, но светскость еще не оставила ее — она горячо
расцеловалась с Лидой, и они обе прослезились, по¬
тому что Лида когда-то делилась с Анной Аркадьев¬
ной, особенно после Толиной истории, — Анна Арка¬
дьевна была целиком на стороне Лиды и даже давала
ей какие-то советы и потом два или три раза была у
Лиды и Анатолия Юрьевича в городе, и пока он вы¬
ходил из комнаты, они тогда тоже говорили о чем-то
своем, но внешне Анна Аркадьевна ничем не прояв¬
ляла своего нерасположения к Толе, а может быть,
она была просто мудрой — весело смеялась любой
шутке, чуть закатывая назад голову, так что станови¬
лось видно, что у нее искусственные зубы, и сама ос¬
трила, но всегда в меру, чтобы никого не обидеть, и
всегда защищала Тудольского, а одно время даже по¬
чти поклонялась ему, но это не мешало ей острить на
его счет, но, конечно, беззлобно, и на счет главного
врача тоже, и с Ритой у нее были самые приятельские
отношения, но она знала и ее слабые стороны, и ког¬
да вся эта молодежь, тогда уже переставшая быть мо¬
лодежью, разъехалась, она продолжала поддерживать
с ними хорошие отношения — ей звонили, приезжа¬
ли к ней в гости — в больнице у нее появились новые
друзья — такие же пожилые женщины-врачи, как и
она сама, — несколько лет назад она ушла на пен¬
сию — у нее был диабет и гипертония, но она не
442
Леонид Цыпкин
любила говорить о своих болезнях и часто подсмеи¬
валась над собой и над своими болезнями, и у нее вы¬
ходило все это легко и непринужденно, как когда-то с
Тудольским и с главным врачом, но все это было, ког¬
да они виделись в городе, а сейчас кто-то из «ново-
горцев» сообщил Лиде и Анатолию Юрьевичу, что
Анна Аркадьевна стала совсем плоха, и Лида решила
обязательно проведать ее — волосы у нее почти не
поседели, оставались все такими же черными, но она
уже не подхватывала с такой легкостью шутку и по¬
чти не острила, а все суетилась вокруг стола, который
был накрыт уже с самого утра, и почему-то чайник на
кухне у нее никак не вскипал, и Лида пошла ей помо¬
гать, все было сервировано, как и когда-то, но в сала¬
те попался волос и в комнате пахло детскими пелен¬
ками — глаза у нее чуть помутнели, она уже не могла
читать и только смотрела по вечерам телевизор, и то
сидя только вплотную к экрану, как когда-то Тудоль-
ский, но она бодрилась и все-таки смеялась и остри¬
ла, но невпопад — слух тоже стал изменять ей — Ана¬
толий Юрьевич открыл вино, которое они привезли с
собой, Лида нарезала батоны, купленные в городе по
старой привычке, но Анна Аркадьевна уговаривала
их, что здесь теперь тоже свежий хлеб, и зачем они
все это привезли, и еще курицу, у нее курица была
своя — ее приятельница купила накануне специально
для нее, зная, что к ней приедут ее старые друзья, —
сама она уже почти не выходила из дому, — только
посидеть во дворе, так что ее обслуживали — все это
просачивалось постепенно — Лида и Анна Аркадьев¬
на хозяйничали наперебой, так что выходило, что
они обе обслуживали Анатолия Юрьевича, — за ок¬
ном виделся «докторский проспект», вернее, малень¬
кий кусочек его и деревья с пожелтевшими листья¬
ми — не то клены, не то липы — они росли по обе
стороны «проспекта», почти смыкаясь своими вер-
Запах жженых листьев
443
хушками, так что если смотреть от пятачка, то ясно
было, что это была аллея, —- когда-то здесь было ка¬
кое-то поместье, но, когда они шли сюда, он забыл
посмотреть на эти деревья и получается ли по-пре¬
жнему аллея, а чуть впереди и справа от пятачка дол¬
жен был стоять дом, в котором они жили, — он поче¬
му-то тоже забыл посмотреть на него — как будто
они приземлялись на самолете, и взгляд не успевал
ни на чем остановиться, потому что все тотчас же
уходило куда-то в сторону или оказывалось не тем, за
что принималось вначале, и только вот сейчас, за де¬
ревьями, он увидел на противоположной стороне
«проспекта» больничное отделение — какое же? —
третье или четвертое? — не Тудольский ли заведовал
им или Ливенталь? — еще когда они ехали сюда, у
Анатолия Юрьевича было решено, что они с Лидой
обязательно должны пройти по старым местам, и
как-то с этим он и ехал, но они приехали поздно, и
через час или два уже наступят осенние сумерки, и
они ничего не увидят — Анна Аркадьевна рассказы¬
вала про свою дочку и внучку и правнучку — все они,
за исключением правнучки, выходили замуж за моря¬
ков и жили то в Крыму, то на Дальнем Востоке —
дочка несколько раз разводилась, но потом опять вы¬
ходила замуж за моряка — иногда все они вместе или
в разной комбинации навещали Анну Аркадьевну, но
эти две или три недели пробегали как один день, но
правнучка была очаровательная — Анна Аркадьевна
пыталась достать ее фотографию из конверта, но вы¬
ходило каждый раз не то, потому что она плохо виде¬
ла, — Лида помогала ей — все они были почему-то
рыженькие — и дочка, и внучка, и правнучка, а Анна
Аркадьевна была черноволосая, но светловолосые
мужья разбавляли ее кровь и кровь ее дочери и внуч¬
ки, так что правнучка была совсем светленькой, и,
кроме того, Лиде и Анне Аркадьевне, наверное, хоте-
444
Леонид Цыпкин
лось хоть немного побыть одним — он сказал, что
хочет пройтись, и они нисколько не удивились это¬
му — уже в палисаднике, пока он шел до калитки, и
на «докторском проспекте» пахло так, как это бывает
на даче перед вечером, когда дым от тлеющих в само¬
варе шишек лениво стелется по дачным участкам и
зеленым улицам, или, как это бывает в городе ранней
весной, когда на бульварах и скверах жгут прошло¬
годнюю листву, — выздоравливающие больные в те¬
логрейках и санитарки в белых халатах не торопясь
сгребали желтые листья, устилавшие улицу, и в не¬
скольких местах уже горели костры, но дыма было
больше, чем огня, и он шел вверх, потому что ветра
не было — было очень тихо, и только слышалось, как
потрескивали листья, — Анатолий Юрьевич пошел в
ту сторону, где когда-то кончался «проспект» и начи¬
налась деревенская улица с гусями и сараями — где-
то там, в самом конце улицы по-прежнему темнел
лес — Анатолий Юрьевич перешел на противопо¬
ложную сторону и остановился напротив дома, в ко¬
тором когда-то жил Сергей Петрович, — он специ¬
ально перешел на противоположную сторону, чтобы
видеть сразу весь дом, как это бывает во время экс¬
курсий, когда осматривают какую-нибудь достопри¬
мечательность, — дом был такой же, как и прежде, —
каменный, одноэтажный — окна квартиры, которую
занимал когда-то Сергей Петрович, были с левой
стороны, на другой половине дома жили Тудольский,
Зина и Нонна Атанадзе, но у Сергея Петровича был
отдельный вход и половина его участка отделялась от
другой низким штакетником — Лида все еще медлила
с возвращением в Новогорское, потому что Марина
продолжала жить за стенкой Толиной лаборатории, и
Толя, пройдя с бьющимся сердцем по участку глав¬
ного врача, нажал кнопку возле двери, обитой дерма¬
тином, — Сергей Петрович сидел за письменным
Запах жженых листьев
445
столом, отхлебывая крепкий чай из стакана в сереб¬
ряном подстаканнике, и, как всегда, курил трубку, —
он был небольшого роста, сухонький, седой, всегда
носил черный костюм с жилетом, даже в самую жар¬
кую погоду, и черный галстук с накрахмаленной бе¬
лой рубашкой, и черную шляпу, чуть по-модному
примятую по бокам, которую он приподнимал, здо¬
роваясь со встречными, а зимой он ходил в демисе¬
зонном пальто, даже в самые морозы, — привстав на
секунду, он коротко и энергично пожал Толе руку,
как равному, и предложил ему сесть — он всегда по¬
жимал так руку, когда встречался с Толей на «док¬
торском проспекте» или на пути в медицинское учи¬
лище — он был одновременно директором училища,
которое он построил еще до войны, — тогда он тоже
работал в этой больнице главным врачом — в училище
он преподавал организацию здравоохранения — рас¬
сказывали, что когда-то он был заместителем самого
наркома, а во время Гражданской войны служил в
коннице — не торопясь, привычным движением до¬
ставал он из кармана своего наглухо застегнутого
черного жилета большие серебряные часы — Сергей
Петрович вступил в партию еще до революции, так
что он был старым большевиком — он курил какой-
то ароматный табак, так что, войдя в вестибюль ме¬
дицинского училища, Толя уже знал, что Сергей Пет¬
рович здесь — завуч, Лев Ильич, уступал ему свое
место за столом, к которому был приставлен другой
стол в виде буквы «Т», — за этим вторым столом засе¬
дал обычно педсовет — Сергей Петрович сидел, тя¬
жело положив руки на стол, чуть выпростав их из ру¬
кавов пиджака, —■ небольшие, сухие, мускулистые,
они жили своей отдельной жизнью, казалось, незави¬
симой от Сергея Петровича, то набивая трубку или
аккуратно вытряхивая ее, то придвигая или отодвигая
пепельницу, то открывая или закрывая портсигар,
446
Леонид Цыпкин
набитый душистым табаком, а иногда Сергей Петро¬
вич курил «Казбек» — одну папиросу за другой, но
почему-то каждый раз прятал в карман коробку из-
под папирос, аккуратно захлопнув крышку, — спичка
долго горела в его руке, потому что Сергей Петрович
рассказывал о перспективах развития системы сред¬
него медицинского обучения — он говорил глухова¬
тым, низким голосом, и фразы складывались у него
сами собой, так что его нельзя было не слушать, —
казалось, что горящая спичка обожжет ему пальцы,
но в последний момент он подносил гаснущий ого¬
нек к трубке, и содержимое ее начинало светиться
алым цветом, как костер на сцене, — Сергей Петро¬
вич тонул в облаке ароматного дыма — Лев Ильич
кашлял, поднося ему какие-то бумаги для подписи, —
он не переносил табачного дыма — на стене учительс¬
кой висели почетные грамоты, врученные коллективу
учащихся за спортивные достижения, под грамотами
стояли серебристые сосуды — призы, а на другой сте¬
не висели групповые фотографии выпускников учи¬
лища, еще довоенные, слегка выцветшие, с Сергеем
Петровичем в центре, совсем еще молодым наверное,
непоседевшим, но в том же черном костюме с жилет¬
кой и при галстуке — глаза у него и сейчас оставались
молодыми — в училище Сергей Петрович отдыхал от
больничных дел, но и здесь его настигали звонки те¬
лефонистки, Марины Дмитриевны, соединявшей его
с Тудольским, и посетители — он всегда всех прини¬
мал и выслушивал, объяснял и убеждал — его неболь¬
шая энергичная рука с трубкой размеренно поднима¬
лась и опускалась в такт его речи, а в другой его руке
догорала спичка — многие врачи считали, что он тра¬
тит слишком много времени на разговоры, — лучше
было бы заасфальтировать дорогу — в приемной у
него постоянно сидели какие-то полупьяные слесари
или чьи-то жены или родственники больных, и в ка-
Запах жженых листьев
447
бинете его тоже сидело сразу несколько человек —
кто-нибудь один — рядом с его столом, остальные —
на стульях, стоявших вдоль стены, дожидаясь своей
очереди, — поэтому Толя решился пойти к нему до¬
мой — он жался и мялся и бормотал что-то несвязно
насчет Марины и своей жены — Марине и самой не
хотелось оставаться там — ему казалось, что Сергей
Петрович перестанет здороваться с ним после всего
этого — он не решился сесть и так и стоял — выслу¬
шав его, Сергей Петрович сказал, что это дело жи¬
тейское и понятное, и на прощанье снова пожал ему
руку — через несколько дней Марина переехала в
другой корпус — каждую среду Сергей Петрович ез¬
дил в город на своей старой «эмке» — в облздравот-
дел, окутанный своим ароматным дымом, к которому
примешивался канцелярский запах прокуренных по¬
мещений, он вел нескончаемые споры с облздравом
и его заместителями и помощниками, переходя из
комнаты в комнату по узкому изгибающемуся в виде
колена коридору, — в больнице не хватало лампочек
и кроватей, рентгеновская установка то и дело выхо¬
дила из строя, больные лежали в тесноте в коридоре,
нужно было строить новые помещения — замести¬
тель облздрава, ведавший лечебной работой, исчезал
посередине дня — рассказывали, что он играл в лю¬
бительском оркестре и ездил на репетиции, другой
заместитель считал, что эти вопросы вне его компе¬
тенции, сам облздрав тоже отмахивался — у него
были дела поважнее — приезжал Тудольский и требо¬
вал металлическим голосом, входя в кабинеты на¬
чальников под прикрытием Сергея Петровича, — все
дымили, кроме Тудольского, а он поправлял галстук
и нетерпеливо покашливал, пока Сергей Петрович
объяснял, — тут-то, в узком коридоре, Толя впервые
и встретил Сергея Петровича — Толя тогда оказался
без работы, потому что кафедра, при которой его ос-
448
Леонид Цыпкин
тавили, слишком усердно занималась генетикой, —
после такого разгона устроиться было трудно, но
Сергей Петрович сразу же взял его, и остальных, по¬
страдавших от генетики или физиологии, он тоже
брал и затем отпускал их без отработки, когда все это
кончилось, и еще оформлял переводом, чтобы врачи
не теряли стажа, хотя в больнице врачей не хватало, —
Тудольский считал, что так нельзя, что надо круче, и
даже выступал на партсобрании, нервно перебирая
пальцами спинку стула, которым он пользовался вме¬
сто трибуны, устремив невидящий взгляд куда-то
вперед и вверх, — Анатолий Юрьевич шел по «про¬
спекту» по направлению к пятачку — лица многих
встречных казались ему знакомыми, и он чувствовал,
что и они хотели с ним поздороваться, но, наверное,
ни он, ни они не были уверены в том, что знают друг
друга и что это не ошибка, но все они изменились и
постарели — солнце садилось где-то там, за больнич¬
ными корпусами и деревьями — через полчаса будет
уже темно — миновав контору и водонапорную баш¬
ню, в окнах которой багрово отсвечивало заходящее
солнце, — Марина Дмитриевна когда-то втыкала там
свои штекеры в гнезда и на доске загорались красные
лампочки, но контакты не всегда срабатывали, и Ма¬
рина Дмитриевна со своей скворечни оглядывала
территорию больницы — миновав контору и водона¬
порную башню, Анатолий Юрьевич вдруг вспомнил,
что он так и не подошел к дому, в котором они жили,
но для этого надо было сделать небольшой крюк, а
солнце садилось — все-таки он вернулся немного на¬
зад — гараж стоял на прежнем месте — уезжая, они
кому-то продали его за бесценок, а рядом с гаражом
по-прежнему возвышалось овощехранилище, больше
похожее на могильный курган, — в промежутке меж¬
ду овощехранилищем и гаражом показался кусочек
их дома — серая бревенчатая стена и одно окошко —
Запах жженых листьев
449
может быть, это даже было их окно — дом по-пре¬
жнему стоял на месте, но солнце садилось — он ре¬
шил пойти к зданию училища задами, как он когда-то
ходил на работу из дому, — перед зданием училища
помещался стадион, так что из окна своего кабинета
он мог когда-то наблюдать, как там играли в футбол
или бегали, — ему хотелось хоть на секунду взглянуть
из этого же окна на стадион, на лес и на заходящее
солнце — на месте тропинки, осенью превращавшей¬
ся в жидкое месиво, теперь проходила выложенная
плитками дорожка, и от нее отходили, в свою очередь,
такие же дорожки, разбегавшиеся к отделениям, —
только два или три здания были знакомы ему — ста¬
рые приземистые постройки с облупившейся штука¬
туркой — на месте остальных или на соседней терри¬
тории стояли новые корпуса, а некоторые еще только
строились — двое подвыпивших, один — с бутылкой
в руке, другой — со стаканом, никак не могли найти
себе подходящего места, чтобы продолжить, но по¬
том зашли все-таки на территорию одной из строек —
возле корпусов были разбиты аккуратные палисадни¬
ки с зелеными скамейками, но больных во дворе уже
не было, потому что было время ужина — по выло¬
женной плитками дорожке санитар в белом халате
катил тележку с огромным котлом, из которого тяну¬
ло столовским запахом, — до Анатолия Юрьевича и
Лиды, живших уже тогда в городе, дошли какие-то
смутные слухи, что медицинское училище собирают¬
ся закрыть, а за его счет расширить больницу — рас¬
сказывали, что Сергей Петрович стал ездить в город
почти каждый день — он доказывал, что обучение
медсестер и фельдшеров было отлажено, что меди¬
цинское училище было единственным в стране, го¬
товившим профильных специалистов, и поэтому
закрытие его не могло не отразиться на подготовке
кадров в общегосударственном масштабе — закрыть
15. Заказ N2 111.
450
Леонид Цыпкин
его было проще всего — надо было расширять боль¬
ницу — каждый день из Новогорского и из окрестных
деревень и поселков пешком, на попутных и на авто¬
бусах стекалась молодежь — девушки в косынках и с
портфелями, почти еще школьницы, и ребята — их
было меньше, и они выглядели еще моложе — с не¬
пропорционально большими руками-лопатами, кото¬
рыми они друг друга не то тузили, не то толкали, а во
время урока не знали, куда их деть, и что-то постоян¬
но жали и тискали в своих пальцах, запачканных чер¬
нилами, а у девушек руки тоже были в чернилах, но у
них уже были какие-то свои секреты, и иногда от них
пахло дешевыми духами, а на их запястьях красова¬
лись часы первой послевоенной марки «ЗИФ» в не¬
ржавеющем металлическом корпусе — обогнав Толю,
опоздавшие пробегали в класс и плюхали свои порт¬
фели на парты — он входил в класс через две-три
минуты после звонка — учащиеся шумно вставали,
потом садились, хлопая крышками, а когда он рас¬
сказывал им новый материал, все молча слушали —
он прохаживался от окна к двери и обратно, а иногда
между партами, и ему казалось, что глаза девушек
неотрывно следят за ним, и слова приходили сами
собой, а из коридора потягивало запахом ароматного
табака — значит, Сергей Петрович уже был в учи¬
тельской — но, когда начиналось что-нибудь на ста¬
дионе, все начинали посматривать в окно, и Толя
тоже посматривал — Тудольский перестал бывать в
облздравотделе — он всегда неприязненно относился
к медицинскому училищу — рассказывали, что он
называл его гнойником на теле больницы, потому что
врачи в свое рабочее время преподавали там, и, кроме
того, Сергей Петрович слишком часто бывал там — в
больницу стали приезжать какие-то бесконечные ко¬
миссии, разбирались какие-то жалобы не то на Сергея
Петровича, не то на больницу в целом — рассказыва-
Запах жженых листьев
451
ли, что уже был подготовлен приказ о закрытии учи¬
лища, — однажды Рита позвонила Анатолию Юрьеви¬
чу и Лиде и сообщила, что Сергей Петрович умер, —
был конец или даже середина ноября, но почему-то
все уже было покрыто снегом — они проваливались по
колено в снег — кладбище находилось за городом на
каком-то холме, обдуваемом ветром, — шел мокрый
снег, и вот-вот должно было стемнеть — до кладбища
они доехали на «санитарке», которую по старой па¬
мяти организовал Тудольский, занимавший теперь
какой-то административный пост в облздравотделе, —
было много венков, и на красных подушечках несли
ордена и медали Сергея Петровича, и несущие эти по¬
душечки потом не знали, куда их деть, и долго топта¬
лись с ними на одном и том же месте, а выступавших
на митинге Анатолий Юрьевич видел впервые — ока¬
зывается, Сергей Петрович уже целый год или даже
два как не работал в Новогорском — его назначили
главным врачом какого-то санатория, и за этот год или
два он даже успел там что-то отстроить, потому что,
когда он пришел туда, там почти ничего не было — он
по-прежнему курил свой ароматный табак, пил креп¬
кий чай и каждый день проводил по нескольку часов
на стройке, разговаривая с бригадирами и рабочими,
а потом ездил в город и переходил из кабинета в ка¬
бинет по узкому коленчатому коридору — его неболь¬
шая рука с трубкой не торопясь и весомо поднима¬
лась и опускалась в такт его речи, а в другой его руке
догорала спичка, грозя обжечь ему пальцы, но в пос¬
ледний момент он подносил гаснущий огонек к труб¬
ке и тонул в облаке ароматного дыма — он носил все
то же демисезонное пальто и ездил на стройку и в
город на «козле», напоминавшем «виллис», — он ни¬
когда не болел и говорил, что заболеет, если бросит
курить, — у него даже была выработана своя теория
на этот счет — он простудился, но все равно поехал
15*
452
Леонид Цыпкин
на стройку, где, наверное, гулял такой же ветер, как
на этом холме, где они его хоронили, и когда его от¬
везли в больницу с воспалением легких, он уже не
мог курить, — все стояли, сняв шапки, и хотя обитый
красной материей гроб с телом Сергея Петровича не
был виден Анатолию Юрьевичу из-за плотного коль¬
ца людей, окружавших могилу, ему казалось, что гроб
этот был поднят высоко над толпой, поддерживае¬
мый невидимыми руками, — ветер растрепал все еще
пышную седую шевелюру Тудольского — он смотрел
куда-то вперед невидящим взглядом, рядом с ним
стояла Зина, опекавшая его, — после смерти своих
родителей она тоже переехала в город — Люся, уку¬
танная в капор, пыталась что-то рассказать то Зине,
то Лиде — в последний момент на черной «Волге»
прикатила Нонна, занимавшая теперь пост главного
врача одной из городских больниц, — на обратном
пути в «санитарке» Рита пыталась шутить, а потом
сказала, что вот только теперь все они поняли, что
такое был Сергей Петрович для них, — когда она го¬
ворила всерьез, у нее почему-то все получалось по-
менторски и казалось, что она сейчас все это закончит
какой-нибудь остротой — дверь, ведущая в боковой
отсек, в котором когда-то помещалась лаборатория,
оказалась запертой или даже заколоченной, но Анато¬
лий Юрьевич несколько раз подергал ее за ручку, —
солнце, наверное, уже село, хотя было еще светло, но
с третьего этажа, из окна своей бывшей лаборато¬
рии, наверное, еще можно было увидеть, как оно са¬
дится — остывающий багровый шар над синеющим
лесом, — он пошел вдоль стены, крадучись, словно
вор, — главные двери оказались незапертыми — он
вошел — в небольшом вестибюльчике, между глав¬
ными дверями и внутренними, стеклянными, ему
встретилось несколько девушек — две или три — с
портфелями, в легких газовых косынках, с распущен-
Запах жженых листьев
453
ными до плеч волосами, одетых по-городскому, —
увидев его, они остановились в какой-то нерешитель¬
ности — наверное, они собирались удрать с занятий,
но приняли его за преподавателя и решили сделать
вид, что они просто так стоят здесь, а может быть,
они просто уступали ему дорогу из почтения к его
возрасту — он почему-то не удивился, увидев их, как
будто с самого начала был уверен, что здесь все по-
прежнему, и на секунду ему показалось, что он сей¬
час поднимется по лестнице, войдет в учительскую,
возьмет журнал и не торопясь пойдет в класс — в
большом вестибюле было пустынно, за барьером ма¬
ячила фигура гардеробщицы — поднявшись по широ¬
кой лестнице на второй этаж, Анатолий Юрьевич
хотел свернуть в коридор — в конце коридора нахо¬
дилась дверь, ведущая в боковой отсек, — мимо него
пробежала какая-то студентка, наверное, торопясь
догнать своих, — на лестничной площадке появилась
женщина с журналом в руке и с педагогической вып¬
равкой — там, дальше по коридору должна была быть
учительская — на секунду ему почудилось, что оттуда
потянуло знакомым запахом ароматного табака — он
проскочил второй этаж и, задыхаясь от волнения и
быстрого подъема, пошел по коридору третьего эта¬
жа — двери классов были закрыты — там, наверное,
шли занятия, и он тоже шел тихо, почти на цыпоч¬
ках, — дверь, ведущая в боковой отсек, была открыта
настежь, а может быть, ее и вовсе не было — теперь
все это был один, общий коридор — Анатолий Юрье¬
вич стоял на узкой лестничной площадке, как раз на¬
против двери своей бывшей лаборатории, когда-то
обитой дерматином, а теперь выкрашенной белой
масляной краской, как и остальные двери, выходив¬
шие в коридор, —■ дверь была прикрыта неплотно, и
сквозь узкую щель просвечивали лучи заходящего
солнца — Анатолий Юрьевич осторожно приоткрыл
454
Леонид Цыпкин
дверь — в аудитории, затопленной золотисто-багро¬
вым светом, за столами сидели учащиеся — препода¬
вательница, на секунду недовольно скосив на него
глаза, продолжала что-то писать на доске — прикрыв
дверь, он прислонился к перилам лестницы, по кото¬
рой он когда-то поднимался к себе в лабораторию, —
окна, выходящие на лестницу, располагались так, что
заглянуть в них было невозможно, да и обращены
они были не в сторону солнца — он снова подошел к
двери — оттуда вышла девушка — «Вы кого-нибудь
ищете?» — участливо спросила она — она стояла в
дверном проеме, подсвечиваемая последними лучами
солнца, так что вокруг ее головы образовалось подо¬
бие золотого нимба — рукой она придерживала ручку
двери, словно пресекая его попытку войти туда, —
заглядывая то справа, то слева, он пытался что-то
рассмотреть там, внутри — его кабинет, лаборантс¬
кую и комнату Марины объединили в одно, потому-
то и образовался такой большой класс, почти ауди¬
тория — «Вам кто-нибудь нужен?» — настойчиво
повторила девушка, — «Нет, я просто так», — сказал
он, отходя от двери, и подумал, что все это очень
похоже на символическую концовку какого-нибудь
фильма или пьесы, в которых пожилые люди уступа¬
ют место юному поколению.
Когда Анатолий Юрьевич вышел, уже начинало
смеркаться, со стадиона доносились голоса ребят и
девушек и удары по мячу — наверное, там играли в
волейбол, вечерний туман стлался в низинах, окуты¬
вая стадион, пахло коровьим пометом, а со стороны
«докторского проспекта» тянуло дымком дачных са¬
моваров — наверное, там все еще догорали костры из
прошлогодних листьев — Анатолию Юрьевичу поче¬
му-то хотелось думать, что они прошлогодние — надо
было торопиться, чтобы успеть к автобусу, и он ре¬
шил пойти наискосок, чтобы было быстрее, — мимо
Запах жженых листьев
455
кухни и еще сохранившихся старых отделений, но в
той стороне, за этими отделениями, белела березовая
роща, раскинувшаяся на пригорке, — когда-то он
сжигал там письма и записки, которые писала ему
Марина, — он долго стоял над чернеющими листками,
глядя, как слова и буквы сливаются с этой чернотой,
словно изображение на засвеченной фотобумаге, — он
быстро пошел по прежнему пути — мимо конторы и
водонапорной башни и затем по «проспекту» — Анна
Аркадьевна и Лида о чем-то беседовали, не зажигая
света, — Анна Аркадьевна засуетилась и вышла их
провожать — она стояла на крыльце, говоря им что-то
напутственное и целуясь с Лидой, — Анатолий Юрье¬
вич нагнулся и поднял с земли несколько больших
желтых листьев — наверное, кленовых, чуть тронутых
багрянцем, но их некуда было положить, да и они все
равно бы смялись по дороге — он понюхал их — они
пахли просто листьями — и отпустил — они плавно
полетели куда-то в сторону — в отделениях и в домах
уже зажгли огни, и они с Лидой почти бежали, но
Лида отставала и задыхалась — возле конторы сто¬
яли ожидавшие автобуса — в основном учащиеся —
длинноногие ребята в нейлоновых куртках и с каки¬
ми-то спортивными принадлежностями и девушки с
портфелями, о чем-то шептавшиеся между собой, —
на столбе освещенная фонарем висела трафаретка с
расписанием — автобус подошел точно, минута в ми¬
нуту, новый, с широкими окнами — Анатолий Юрье¬
вич и Лида устроились на переднем сиденье, позади
застекленной кабины водителя — многие девушки и
ребята вышли на какой-то остановке, которой рань¬
ше не было, потому что автобус от самой больницы
набивался уже до отказа, — по обе стороны дороги в
темноте замелькали огни невысоких домов — навер¬
ное, это была Федосеевка — автобус катился гладко,
как по шоссе, и Анатолий Юрьевич вдруг осознал,
456
Леонид Цыпкин
что дорога, по которой они теперь ехали, была заас¬
фальтирована — Лида все еще тяжело дышала, и лицо
у нее было уставшее — он крепко прижал ее локоть к
себе, как когда-то это делала она, и она ответила ему
чуть заметным пожатием.
2 февраля 1976 г.
Третий вопрос
Вначале был отчет спортсектора. Докладчик сидел
согнувшись, словно ему дали под дых, смуглый, зас¬
тенчиво улыбаясь, с поблескивающими серебряными
зубами, чем-то похожий на цыгана-конокрада, —
взявшие лыжи не возвращали их, и из-за этого нельзя
было отчитаться, хотя два соревнования все-таки уда¬
лось провести, но лыж они не возвращали, — он
жмурил то один глаз, то другой, словно подмигивая
всем остальным членам месткома и даже председате¬
лю, как будто все они были заговорщиками и все
прекрасно знали и понимали, но только делали вид,
что ничего не понимают, — «Ну не возвращают лыж
и все, а что я могу сделать? Я же не пойду по домам».
Затем подводили итоги соцсоревнования — докла¬
дывала Лидович, сорокалетняя блондинка, с раздува¬
ющимися ноздрями, словно у норовистой лошади, с
задом Вирсавии или Данаи, переходившим в кресло,
в котором она сидела, чуть подавшись вперед, так что
хотелось ее подстегнуть по крупу, и она поскакала бы
вместе со стулом еще быстрее — первое место по оч¬
кам занял отдел технического контроля, второе — от¬
дел стандартизации, третье — лаборатория перспек¬
тивных методов, — рацпредложение оценивалось в
одно очко, изобретение давало три очка, но если оно
было совместным, то делилось на количество авто¬
ром, рацпредложение — тоже, а публикация расцени¬
валась в два очка, но при наличии опозданий пол-очка
скидывалось, заместительница Лидович по производ¬
ственному сектору — Рановская, сидя у себя в кабине-
458
Леонид Цыпкин
те, с тонкой иронической улыбкой, означавшей глу¬
бокое недоверие к цифрам, которые ей приносили
профгрупорги, просматривала эти цифры, иногда
ироническая улыбка прорывалась ее сардоническим
смехом: «Ха! ха! ха!» — она была глубоко убеждена,
что цифры были дутые, хотя вся система оценки и
контроля была предложена ею самой на заседании
месткома, когда все это обсуждалось. Сейчас она слу¬
шала Лидович с такой же тонкой иронической улыб¬
кой, повернув голову здоровым ухом к Лидович, по¬
тому что на другое ухо она перестала слышать после
автомобильной катастрофы — она сама водила маши¬
ну, и поздно вечером, возвращаясь домой после осо¬
бо ответственного эксперимента, который ей надо
было ставить непрерывно на протяжении суток, она
не заметила белых столбиков, обозначавших обочину
шоссе, въехала в них и свалилась в кювет — она долго
пролежала в больнице и вернулась оттуда со шрамом
на лбу, который надувался, краснел или бледнел рань¬
ше, чем сама Рановская, как бы упреждая ее эмоцио¬
нальную реакцию, и с пострадавшим слухом — с ка¬
кой стороны вы ни подсаживались к ней, всегда
оказывалось, что не с той, и она поворачивала к вам
голову так, словно рассматривала ваш затылок, —
сначала вы не понимали, в чем дело, пока вдруг не
догадывались, что она просто подставляет свое здо¬
ровое ухо. Она сидела, неестественно повернув голо¬
ву к Лидович, тонко-иронически улыбаясь, нервно и
церемонно водя средним пальцем левой руки, на ко¬
торый было надето кольцо с благородным камнем, по
чуть раскрытой ладони правой руки, словно она лас¬
кала эту ладонь или, наоборот, палец, —■ пальцы у нее
были длинные и изящные — ее мать когда-то заведо¬
вала кафедрой французского языка, но теперь тяжело
болела, и Рановская с мужем-ветеринаром ухаживала
за матерью и держала дома сиделку, а когда мать была
Третий вопрос
459
еще здорова, каждый год отправляла ее на теплоходе
по Волге в первом классе и всем рассказывала, как
они с Васей устраивали маму на теплоход, — тепло¬
ход всегда оказывался первоклассным и каюта перво¬
классной, и питание тоже, и Рановская, ездившая
после автокатастрофы в служебном автобусе, громко
рассказывала все это соседям по автобусу, неесте¬
ственно повернув голову и рассматривая их затылок, —
точно так же она рассказывала о своей работе и о своих
экспериментах, отчеканивая каждое слово. Она хотела
выступить после Лидович, отчет которой был принят
единогласно, но все радостно зашумели, предвидя
окончание заседания, и даже захлопали сиденьями,
поднимаясь со своих мест, так что Рановская, уже
привставшая было для выступления, благородно-ос¬
корбленно пожала плечами и развела руками — она
хотела все сделать, чтобы показать истинную суть ве¬
щей, но раз не хотят — не надо, в конце концов, она
же старается не для себя, и тут же привстал со своего
стула и председатель месткома, ударяя плоской ладо¬
нью по лежавшей перед ним бумаге, испещренной
резолюциями и подписями.
— Товарищи, прошу не расходиться, — сказал он,
продолжая постукивать сухой ладонью по листу бу¬
маги. — У нас в повестке дня еще один вопрос. Соб¬
ственно, резолюция директора есть, вопрос ясен, но
нам нужно проголосовать. — Председатель месткома
был профессором, и голос его был вполне профес¬
сорским — тонким и готовым к дискуссиям, но его
нос, короткий и вздернутый, с широкими ноздрями,
чем-то напоминал свиной пятачок, — говоря, он во¬
дил им в разные стороны, словно нюхая воздух.
Нехотя захлопали сиденья, хотя некоторые еще и
продолжали стоять.
— Речь идет, —- продолжал председатель, — об
увольнении, точнее, о снятии с работы, — председа-
460
Леонид Цыпкин
тель снял очки и, близоруко прищурившись, поднес
бумагу к самым глазам, — о снятии с работы Смолки¬
на Павла Алексеевича, тысяча девятьсот двадцатого
года рождения, беспартийного, за прогул и пьянство.
Повторяю, резолюция директора есть, вопрос решен¬
ный, но вы сами понимаете, — он надел очки и поню¬
хал воздух, — по положению мы обязаны... Христиан
Иванович, что вы можете сказать как заведующий га¬
ражом? — ведь Смолкин, кажется, у вас работал... то
есть работает? — и он удовлетворенно сел, прокаш¬
лявшись, словно задал очень тонкий и каверзный
вопрос своему научному оппоненту.
Христиан Иванович, небольшого роста тщедуш¬
ный блондин, говорил, чуть картавя, уставившись
куда-то в пол, — в общем-то, он Смолкина плохо
знает, потому что Смолкин работает в гараже всего
два месяца. До этого работал механиком на автобазе.
За эти два месяца два раза прогуливал. Первый раз —
несколько дней, а вот сейчас — целых двадцать, —
правда, на пять из них есть больничный лист. Во вре¬
мя работы не пьет. — Христиан Иванович говорил
как-то неопределенно, словно к нему все это не име¬
ло никакого отношения, и если бы не высшее на¬
чальство, то ему, Христиану Ивановичу, было бы все
равно.
— А где он сам-то? — раздался чей-то голос.
— Да, сам он где? Почему сам не явился? — по¬
слышалось с разных сторон, словно все очнулись от
какого-то забытья, — теперь уже все сидели, никто не
собирался уходить.
Заседание месткома проходило в конференц-зале,
предназначенном для заседаний ученого совета и для
торжественных собраний, посвященных революци¬
онным праздникам, а также для докладов о междуна¬
родном положении, но сейчас члены месткома зани¬
мали только несколько первых рядов, остальная часть
Третий вопрос
461
зала пустовала, темные шторы были наполовину при¬
спущены, словно зал готовили для демонстрации ди¬
апозитивов, но не были уверены, придется ли их де¬
монстрировать, сквозь нижние не закрытые шторами
части окон кое-где пробивалось весеннее солнце и
виднелись почерневший снег и лужи и соседние кор¬
пуса с нависшими над водосточными трубами ледя¬
ными гофрированными глыбами, суживающимися
книзу и отражающими солнце, — Рановская сидела в
первом ряду, поворачивая голову боком то к предсе¬
дателю, сидевшему не на возвышении, предназначен¬
ном для президиума, а за обычным столом, пристав¬
ленным к первому ряду, то к Христиану Ивановичу,
то к задававшим вопросы.
— Почему сам не явился? — Христиан Иванович
неопределенно пожал плечами, так что неясно было,
одобряет он все это или нет. — Сказал, не пойдет.
Пусть, говорит, разбирают меня на собрании.
— Это неуважение к месткому! — выкрикнула Таня
Спешникова, агент по снабжению, полная круглая
брюнетка —■ она всегда лукаво подмигивала, шутила и,
разговаривая, особенно с мужчинами, подставляла
свой полный бюст, весело глядя на собеседника свои¬
ми большими темными, чуть скошенными глазами,
но тут же переходила к кому-нибудь другому и снова
лукаво подмигивала и смеялась, открывая два ряда
ослепительных белых зубов, казавшихся еще более
ослепительными на фоне ее смуглого лица.
— Неуважение к месткому! — послышалось с раз¬
ных сторон.
— Позвонить и сказать, если не придет, то уво¬
лим, — предложила Графинская, небольшая голу¬
боглазая блондинка, с собачьим прикусом, отчего
она всегда казалась старше своих лет, — она всегда
смеялась до слез, до изнеможения, но смех ее обычно
вызывался чужими неприятностями.
462
Леонид Цыпкин
Лидович тоже была за то, чтобы вызвать Смолкина
для объяснений, и ее породистые ноздри раздува¬
лись, и она то вставала с места, чтобы высказать свою
точку зрения, то снова садилась, подправляя под себя
юбку и сливаясь с сиденьем.
— Товарищи, прошу слова, — Рановская встала и
сложила руки так, как это делают певицы перед ис¬
полнением чувствительного романса. — Мне кажет¬
ся, — извините меня, глубокоуважаемый Петр Алек¬
сандрович, если я буду слишком откровенной, — и
она преувеличенно-учтиво поклонилась в сторону
председателя, а шрам на ее лбу вздулся и покраснел, —
мне кажется, что весь наш подход к решению этого
вопроса принципиально неправилен. Тут вот говори¬
лось о том, что неявка товарища Смолкина на мес¬
тный комитет — это неуважение к местному коми¬
тету. — Рановская иронично-тонко улыбнулась,
словно ей одной была доступна вся тонкость и ще¬
котливость создавшейся ситуации, и, сняв перстень с
третьего пальца, тут же надела его. — Уважаемые то¬
варищи, — она повернулась к сидевшим сзади и под¬
черкнуто-вежливо поклонилась, — лично я не пони¬
маю такой постановки вопроса. Мы собрались сюда,
чтобы выяснить истину, а из выступления уважаемо¬
го Христиана Ивановича, — она обернулась и изыс¬
канно-любезно поклонилась ему, отчего щеки завгара
зарделись румянцем, — а из выступления Христиана
Ивановича не складывается какого-либо определен¬
ного впечатления. Мы должны действовать только в
интересах истины.
Рановская резко села, откинувшись на спинку
кресла, словно после тура вальса.
— Так что вы предлагаете, Елена Марковна? —
спросил председатель, поглаживая ладонью лист бу¬
маги с резолюциями и нюхая воздух.
Третий вопрос
463
— Как — что? — Рановская недоумевающе огляну¬
лась на членов месткома. — Товарищи, разве я недо¬
статочно четко сформулировала свою мысль? — Она
снова встала. — Я предлагаю: вызвать Смолкина на
заседание местного комитета — раз, — металлически
отчеканила она и энергичным движением правой
руки загнула мизинец на левой, — разобрать поведе¬
ние Смолкина — два, — и она так же энергично заг¬
нула четвертый палец, — и вынести по разобранному
вопросу резолюцию — три, — она загнула третий па¬
лец и в изнеможении опустилась на кресло со скром¬
но-торжествующим видом.
— Так ведь так и решили, — неуверенно сказал
председатель и выжидательно посмотрел на членов
месткома.
Впрочем, кто-то, кажется, уже до этого пошел зво¬
нить Смолкину в гараж. Весеннее солнце, опустив¬
шись ниже, заглянуло в конференц-зал, ледяные
глыбы, свисавшие с крыш соседних корпусов, пре¬
вратились в обыкновенные сосульки, и с них капало,
черный снег во дворе растаял почти весь, остались
лишь небольшие островки его среди сплошной воды,
и по этим островкам из гаража в административный
корпус, где происходило заседание месткома, навер¬
ное, пробирался Смолкин, прыгая с острова на ост¬
ров, может быть, подолгу задерживаясь на каждом из
них, раздумывая, идти ли ему на заседание месткома,
или просто примериваясь к очередному прыжку, что¬
бы не попасть в воду, — звонивший вернулся из вес¬
тибюля — по телефону сказали, что Смолкина в гара¬
же нет — ушел на местком — может быть, послать за
ним? — Шестирухин, плотный, черный, всегда поче¬
му-то плохо выбритый, с тугоподвижными заскоруз¬
лыми пальцами, вызвался сходить за Смолкиным —
Шестирухин работал не то в котельной, не то в меха¬
нической мастерской — никто толком не знал где, но
464
Леонид Цыпкин
его всегда бросали в прорыв, и он даже сам вызывал-
ся, а на заседаниях месткома, выступая, он рубил
воздух краем своей твердой негнущейся ладони, а
иногда ударял ею в такт своей речи по спинке кресла,
отчего сидящий на этом кресле вздрагивал и испуган¬
но оборачивался на Шестирухина, — он всегда обви¬
нял кого-то и уличал, но все оставалось на прежнем
месте: лифты застревали между этажами, аварийный
движок не срабатывал, и энергию приходилось выпра¬
шивать у соседнего завода — Шестирухин решитель¬
ными шагами направился к выходу — где-то там, пры¬
гая с острова на остров, под весенними лучами солнца
пробирался на заседание месткома неуловимый Смол¬
кин — по телефону сказали, что его видели только что
в третьем корпусе, потом — на главном складе, — мо¬
жет быть, все эти корпуса и склады и были островами,
на которые попадал Смолкин в своем непреодолимом
движении по направлению к месткому, — в ожидании
Смолкина кто-то предложил прочесть его объясни¬
тельную записку, приложенную к бумаге с резолюция¬
ми, — председатель, понюхав воздух и сняв очки, стал
читать объяснение Смолкина, написанное каранда¬
шом на двух страничках линованной бумаги, вырван¬
ных из ученической тетради, — корявые буквы лепи¬
лись одна к другой и залезали на соседнюю строчку —
смысл объяснительной записки был тоже неясен, все
было сбивчиво, бестолково и заканчивалось фразой:
«Потому что сам знаю, чем болен».
— Конечно, знает, — засмеялась Графинская, —
хронический алкоголизм.
— А вообще, он странный, — сказала Спешнико-
ва, — рассказывал кому-то, что он профессор фото¬
графии, и вообще...
— А может быть, у него с психикой что-нибудь? —
сказала Лидович, раздувая ноздри. — Толкнем его,
как говорится, на неправильный путь.
Третий вопрос
465
Рановская поворачивала голову к говорившим,
подставляя к уху руку трубочкой.
— Шизик, — сказала Графинская и ткнула паль¬
цем себя в лоб, — так отремонтирует нам автобус, что
все свалимся в братскую могилу.
Все засмеялись, а у Графинской от смеха выступи¬
ли на глаза слезы.
— Нет, ну, правда, может быть, он болен, — не¬
громко сказал Ропкин, научный сотрудник, сидев¬
ший чуть поодаль от остальных и всегда во всем со¬
мневавшийся. Во время заседания месткома он то и
дело щупал прыщ, вскочивший у него над левой
ключицей, незаметно просовывая руку под рубашку,
словно он поправлял воротничок или галстук, — мо¬
жет быть, это был не прыщ, а начинающаяся опу¬
холь, — Ропкин уже несколько дней усиленно глотал
таблетки, которые выписал ему психоневролог, по¬
стоянно лечивший его, — ночью он просыпался в
холодном поту от кошмаров и дрожащей рукой нащу¬
пывал свой прыщ, так что кожа вокруг него от посто¬
янного раздражения даже покраснела.
— У вас всех, наверное, много времени, — выпа¬
лил Нейбиль, тоже научный сотрудник, в больших
круглых дымчатых очках и с шевелюрой прямых во¬
лос, которые на макушке почему-то всегда торчали у
него, придавая ему сходство с задиристым петухом, —
будем еще разбираться, кто болен, а кто нет. — На уче¬
ных советах или на конференциях он тоже всегда что-
нибудь выпаливал, ответ докладчика его никогда не
устраивал, и он спрашивал еще и еще, садился на ме¬
сто, поднимал руку и снова вскакивал с вопросом и
задавал его так, как будто уличал докладчика в неве¬
жестве или в подтасовке фактов, но, выпалив все это,
быстро успокаивался и даже как-то сникал — через
несколько дней он собирался в круиз по Дунаю, и те¬
перь у него было самое горячее время — он носился
466
Леонид Цыпкин
между корпусами и по магазинам с недавно куплен¬
ным атташе-кейсом, с торчащими на макушке волоса¬
ми, и, кроме того, он терпеть не мог Ропкина, кото¬
рый когда-то сфотографировал его для стенгазеты, —
Нейбиль закрыл лицо рукой и выбежал из комнаты,
но Ропкин, выполняя поручение редколлегии, щелк¬
нул убегающего Нейбиля со спины как энтузиаста,
протолкнувшего в печать сборник рацпредложений. —
По-моему, здесь все ясно, — сказал Нейбиль, — есть
предложение проголосовать и разойтись по своим ра¬
бочим местам.
Никто не заметил, как тихо скрипнула дверь и в
проходе между погруженными в полутьму задними
рядами конференц-зала, потому что в этой его части
не было окон, появился пожилой человек, слегка ссу¬
тулившийся, в потертом демисезонном пальто, с при¬
глаженными и даже, казалось, напомаженными воло¬
сами, озираясь так, словно он вошел в церковь во
время молебна. Он слегка кашлянул, комкая в руках
облезлую меховую шапку, и еще больше ссутулился.
Все сидевшие в передних рядах обернулись и устави¬
лись на вошедшего, и только Христиан Иванович
продолжал смотреть куда-то в пол, словно все проис¬
ходящее не имело к нему никакого отношения.
— Проходите, пожалуйста! Садитесь! — послыша¬
лись голоса членов месткома, подчеркнуто-вежливые
и даже как бы сочувствующие, что должно было обо¬
значать высшую степень беспристрастности.
Смолкин, все так же озираясь, сделал несколько
неуверенных шагов, словно во время качки на паро¬
ходе, и осторожно присел на кресло, на самый край
его, возле прохода, позади всех.
— Будьте любезны... э-э, — председатель снял очки
и приблизил к глазам бумагу с резолюциями, — Павел
Алексеевич, будьте любезны, — он снова надел очки,
положил бумагу на стол, пригладив ее рукой, понюхал
Третий вопрос
467
воздух, — будьте любезны, объясните всем нам, со¬
бравшимся здесь, — он сделал широкий жест рукой в
сторону присутствующих, — что, собственно, про¬
изошло с вами, то есть почему вы совершили прогул?
Солнце упало на руки Смолкина — он сидел ссу¬
тулившись, тяжело свесив руки с колен, комкая свою
шапку загрубелыми пальцами с въевшимся под ногти
машинным маслом, и почему-то казалось странным,
что Смолкин, только что легкомысленно прыгавший
с острова на остров, преодолевая водную стихию, что
этот неуловимый Смолкин находился сейчас здесь и
был совершенно трезв, и от него даже не пахло вином.
— Вышло такое обстоятельство, —- сказал он глу¬
хим голосом, складывая шапку пополам и опустив
глаза. — У меня отец умер, потом вся куролесица из-
за этого пошла, — и почему-то показалось странным,
что у пожилого Смолкина был отец, за которым он,
возможно, еще и ухаживал во время болезни. — Была
у меня золотая квартира, — продолжал он, не подни¬
мая головы и разламывая свою шапку, и теперь все
это напоминало какую-то старую, давно знакомую
присказку. Ответственный по спортсектору хитро
подмигивал то одним, то другим глазом, показывая
свои серебряные зубы, Лидович раздувала ноздри,
Рановская, глядя на затылок соседям, приставила к
уху обе ладони трубочкой, Христиан Иванович все
так же отрешенно смотрел куда-то вниз, словно все
это было ему уже давно знакомо и надоело. — Целая
история вышла, — продолжал Смолкин. — Выдал я
дочь замуж. За девять дней разошелся с женой, раз¬
менял квартиру. — Теперь присказка превращалась в
быль: из разодранной подушки, в которую вцепились
Смолкин и его супруга, по всей квартире летел пух,
устилая натертый до блеска паркет, полированный
гардероб и диван-кровать с розовой обивкой в жел¬
тые цветочки, — она толкнула Смолкина в грудь, и
468
Леонид Цыпкин
он, не удержав равновесия, налетел на стеклянную
горку, из которой упали на пол и разбились хрусталь¬
ная вазочка и семь фарфоровых слонов, а вечером
Смолкин пришел домой пьяный, и жена не хотела
пускать его, тогда он высадил ногой дверь, прибежа¬
ли соседи — назавтра его вызвали в милицию, а по¬
том он ездил к юристу, а по вечерам, придя домой,
плакал пьяными слезами, но жена была неумолима, и
он снова ездил по адвокатам и в бюро обмена, но на
разменянную площадь поселилась дочь с зятем, а жена
по-прежнему не пускала его и толкала в грудь, а может
быть, было все наоборот, и он толкал ее в грудь и даже
стукнул ее, чтобы неповадно было больше...
Спешникова и Лидович подошли к председателю
и что-то нашептывали ему — Спешникова почти на¬
легла грудью на плечо председателя, он кивал и запи¬
сывал что-то на листе бумаги.
— Товарищ Смолкин, почему вы на местком не
хотели приходить? — сурово спросил председатель,
кончив писать. Спешникова и Лидович вернулись на
свои места, оживленно переговариваясь между собой
и с соседями, словно члены счетной комиссии, уже
подсчитавшие голоса.
— Пью после работы — не отрицаю, — глухо ска¬
зал Смолкин, не отвечая на вопрос председателя и
по-прежнему не поднимая головы. — Я хочу рабо¬
тать, — он положил шапку на соседнее кресло и,
выпрямившись, посмотрел на председателя. Лицо его
попало в полосу солнечного света, и теперь было
видно, что оно прорезано глубокими темными морщи¬
нами, словно впитавшими в себя машинное масло.
— У меня вопрос, — вскинулся Нейбиль, подняв
руку, и, не дожидаясь разрешения председателя, об¬
ратился к Смолкину: — Почему вы ушли из автоба¬
зы? — волосы у него стояли торчком, он приготовил¬
ся к серии сокрушительных ударов.
Третий вопрос
469
— Радикулит у меня, — глухо сказал Смолкин и
снова обмяк, уставившись на свои руки.
— У меня тогда еще вопрос, — продолжал Ней-
биль, на секунду подняв и опустив руку и даже уже не
обращаясь к председателю. — А здесь вам радикулит
не мешает? — и он оглянулся с победно-петушиным
видом, но никто не рассмеялся, кроме Графинской,
смахнувшей выступившие у нее на глазах слезы кра¬
ем батистового носового платка.
— Автобаза на горе, там задувает сильно, а здесь
работа в помещении, и потом там машины большие,
дорожные, приходилось по лестнице лазать, — голо¬
ва Смолкина ушла в плечи — по открытому про¬
странству, расположенному на возвышенности и
чем-то напоминавшему аэродромное поле, гулял ве¬
тер, а посередине к подъемному крану огромной ма¬
шины была приставлена лестница, и по этой лестни¬
це карабкался Смолкин, в телогрейке, с гаечным
ключом в руке, прихрамывая, подпирая или, может
быть, согревая другой своей рукой больное радику-
литное место, — сзади, как раз там, где кончался
край телогрейки, но холодный ветер задувал туда, и
Смолкин, припадая на одну ногу, подтягивал ее к
другой — до верхушки подъемного крана оставалось
еще несколько перекладин... — Я хочу работать, —
упрямо повторил Смолкин и снова посмотрел на
председателя.
— У меня еще вопрос, — снова вскинул руку Ней-
биль.
— Хватит, Нейбиль. Ты же торопился куда-то, —
сказала Спешникова.
— Хватит! Хватит! — загудели остальные.
Нейбиль, весь красный, что-то доказывал своим
соседям, жестикулируя и быстро остывая.
— Ой, умора! ой, не могу! — беззвучно смеялась
Графинская, смахивая платком слезы.
470
Леонид Цыпкин
Ропкин втихомолку добрался до своего прыща
над ключицей — ему показалось, что прыщ стал
больше, чем был даже утром, — не могла же опухоль
так быстро расти, и все-таки он с удовольствием по¬
менял бы свой прыщ на радикулит, хотя, с другой
стороны, он слышал, что радикулит может тоже вы¬
зваться опухолью.
— Петр Александрович, разрешите мне несколько
слов, — перехватила инициативу Рановская, встав с
места и нервно снимая и надевая перстень. Председа¬
тель, понюхав воздух, нехотя кивнул головой. — Ува¬
жаемые товарищи! — сказала Рановская, перехватив
разрешающий жест председателя. — Я бы хотела вы¬
разить глубокое удовлетворение тем принципиаль¬
ным подходом к решению вопроса, который про¬
явил местный комитет. Мне кажется, что если мы и
в дальнейшем в своей работе будем руководство¬
ваться этим принципом, то деятельность местного ко¬
митета будет еще более эффективной. И все-таки, —
она тонко улыбнулась и снова сняла и надела пер¬
стень, — и все-таки мне лично кажется не совсем чет¬
кой и ясной позиция нашего уважаемого Христиана
Ивановича, и хотелось бы, чтобы Христиан Ивано¬
вич высказался более определенно.
— Хватит! Хватит! — послышалось со всех сто¬
рон. — Все и так ясно.
Рановская села, недоумевающе-оскорбленно по¬
жав плечами. Христиан Иванович ерзал на своем ме¬
сте, не отрывая глаз от пола, а Лидович и Спешнико-
ва уже поднялись было, чтобы идти к председателю.
— Товарищи, — сказал председатель, вставая и
ударяя ладонью по листу бумаги, чтобы водворить
порядок. — Мне кажется, что мы всесторонне обсу¬
дили вопрос и можем вынести по нему решение.
Смолкин вперился глазами в председателя, весь
подавшись вперед, вцепившись руками в подлокот-
Третий вопрос
471
ники, словно пол уходил из-под него, как это бывает
во время провала самолета в воздушную яму.
— Итак, есть предложение, — председатель снял
очки и поднес к глазам лист бумаги. — «По третьему
вопросу повестки дня местный комитет на своем за¬
седании 23 апреля 197... года постановляет вынести
механику гаража товарищу Смолкину А.П. за прогул
строгий выговор с предупреждением». Возражений
нет? — председатель надел очки и сурово посмотрел
на Смолкина. — Чтобы это было в последний раз,
Смолкин, поняли? — и он принялся укладывать бу¬
маги в портфель.
Смолкин сидел, тяжело опираясь на спинку крес¬
ла, и по лицу его текли слезы, попадая в морщины и
смешиваясь там с машинным маслом, — такие лица
часто можно видеть на фотографиях передовиков
производства, помещаемых на первых страницах газет,
только лицо Смолкина было почему-то плачущим.
Члены месткома расходились. Спешникова и Ли-
дович, остановившись возле Смолкина, поздравляли
его, кто-то еще присоединился к ним. Ропкин, про¬
ходя мимо Смолкина, тоже хотел поздравить его, но
потом почему-то не решился. Солнце, опустившись
еще ниже, затопило ярким весенним светом конфе¬
ренц-зал, а где-то там, снаружи, по талой воде, между
корпусами, прыгая с острова на остров, носился в по¬
исках Смолкина неутомимый Шестирухин, рассекая
своей негнущейся ладонью воздух и обличая кого-то.
27 ноября 1977 г.
Похищение сабинянки
Они вбежали в вагон, когда я уже сидел, и он сказал
ей что-то вроде того, что она перебирала не то нож¬
ками, не то лапками, и оба они улыбнулись и усе¬
лись напротив меня. Они влетели в самую крайнюю
дверь, пробежав по платформе вдоль всего вагона, —
по-видимому, им надо было в следующий, а может
быть, даже дальше, но они побоялись не успеть и
вбежали в этот. Они уселись, а дверь еще оставалась
открытой, хотя уже слышалось характерное шипе¬
ние воздуха, и мне вдруг захотелось продемонстри¬
ровать перед ними свою прыть, и я даже уже было
приподнялся, чтобы перебежать в соседний вагон,
но тут раздалось предостерегающе-грозное: «Осто¬
рожно, двери закрываются!»
На них были обручальные кольца, такие новень¬
кие, такие блестящие, что ими можно было пускать
зайчики. Он держал на коленях портфель, выставив
далеко вперед свои длинные ноги в замшевых туф¬
лях, у нее в руках была, кажется, какая-то сумочка, а
на ногах не было чулок, и это особенно бросалось в
глаза, потому что стояли еще только первые теплые
дни, когда каждая перемена в женском одеянии, от¬
крывающая тело, ошеломляет, как первая клубника
или первая гроза. Из-под короткого белого платья,
когда она сидела, чуть виднелся край ослепительно
белой комбинации, настолько белой и настолько лег¬
кой, что она даже не стыдилась этого: взгляд мой,
которого она не могла не почувствовать, нисколько
не смутил ее. Она носила очки и, может быть, поэто-
Похищение сабинянки
473
му казалась старше его, а у него было широкое, чуть
глуповатое лицо паренька, лицо, с которого только-
только успели сойти прыщи. Они беседовали о чем-
то, но из-за шума поезда слов не было слышно, да и
вряд ли в их разговоре было что-нибудь интересное,
потому что они не заглядывали друг другу в глаза, да
и руки их жили сами по себе со своими неправдопо¬
добно яркими обручальными кольцами. Я положил
руку на никелированную ручку двери — через эту
дверь из вагона в вагон иногда проходит помощник
машиниста или просто работник метрополитена —
так что она почти вся спряталась в моей руке, и сразу
стало видно, какая у меня крупная ладонь. С легкос¬
тью, между прочим, как бы играя, я нажал на эту руч¬
ку — она поддалась и щелкнула, так что на секунду я
даже испугался, не откроется ли дверь, но сидящая
напротив меня пара продолжала как ни в чем не бы¬
вало свой разговор, и это было тем более обидно, что
разговор этот нисколько не занимал ее. Через месяц-
другой, в самую жару, они уедут на юг, куда мне уже
ездить нельзя, и будут лежать на пляже в виде буквы
«Т» — он, надвинув на глаза курортную шапочку, ра¬
зомлев от солнца и положив голову на ее бедро, слов¬
но это изголовье лежака, а потом они вернутся в
Москву, и тогда на лице ее заметными станут пятна —
не то от загара, не то оттого, что она собирается стать
матерью. Я положил ногу на ногу и чуть подтянул на
колене брючину, как это делают аккуратные мужчи¬
ны, подтянул с таким расчетом, чтобы открылась
узенькая полоска ноги между обшлагом брючины и
носком, но на мне, как на грех, были черные туфли,
никак не идущие к светлым брюкам и носкам, и в
придачу ко всему они оказались покрытыми слоем
серой пыли, да и ноги мои были, пожалуй, коротко¬
ваты. По вечерам мы бродили бы по набережной
Москвы-реки, и я бы вел ее, обнимая за плечи, пото-
474
Леонид Цыпкин
му что я, наверное, все-таки выше ее ростом, а потом
мы долго бы смотрели на черную воду, в которой мо¬
нетными столбами отражаются огни фонарей, и один
день моей жизни превратился бы в год, а год — в
день, и я перестал бы думать о смерти, а может быть,
стал бы еще больше бояться ее. Он сидел, выставив
далеко вперед свои длинные ноги, заняв ими почти
весь проход, — со своим портфелем и широким, глу¬
поватым лицом он казался жалким придатком их.
Она зевнула деликатно, по-женски, прикрыв ладо¬
нью рот, и я вдруг сообразил, что это передалось ей
от меня, потому что за секунду до этого я тоже зев¬
нул. Значит, она все-таки заметила меня и, может
быть, даже угадала мои мысли. Она подчинилась мне,
и теперь уже была бесповоротно моя. Я нес ее на ру¬
ках — так, наверное, похищали сабинянок, или спя¬
щую царевну, или еще что-нибудь в этом роде —
лицо ее было запрокинуто, губы чуть приоткрыты,
густые волосы ниспадали до земли, оголенные ноги
бессильно свешивались, при этом она не забывала
как-то театрально поджимать их под себя, словно го¬
товясь в любую минуту стать на пуанты. Чтобы про¬
верить свою власть над ней, я снова зевнул, теперь
уже не совсем натурально, и тотчас же вслед за мной
зевнула она, все так же деликатно, прикрыв ладонью
рот. Я нес ее на вытянутых руках, оставляя позади
себя следы ног на влажном песке, нес навстречу сол¬
нцу — оно висело низко над морем — не то вставало,
не то садилось, и волны подкатывали к самым моим
ногам; она охватила руками мою голову, притянула к
себе и поцеловала меня, и я кружил ее, и мы оба сме¬
ялись, уже герои современного фильма, вырвавшиеся
на день к морю и беззаботно бросившие где-то на
шоссе свою белую машину последнего выпуска. Я зе¬
вал теперь уже против воли, — это уже была нервная
зевота, когда невозможно себя остановить, — и она,
Похищение сабинянки
475
заражаясь от меня, подчиняясь мне, зевала вслед за
мной. Я безраздельно властвовал над ней, и она отда¬
валась мне, и во всем мире мы были одни, а он со
своим деревенским лицом и длинными ногами нахо¬
дился где-то на самом краю этого мира — удаленный
с поля, проштрафившийся игрок; один раз он тоже
зевнул, но как-то мелко, словно делая одолжение, —
нехотя он подчинился мне, уступая ее, — а впрочем,
что ему еще оставалось делать? — разве он понимал
толк в женщинах? Я бежал по пустынным утренним
улицам какого-то южного, может быть приморского,
городка, без зависти скользя взглядом по окнам, за¬
вешенным шторами, за которыми спали и любили, —
теперь я тоже не был обездоленным — я бежал, чтобы
купить ей молока к завтраку, и сердце мое билось
ровно, без перебоев, как в двадцать лет, но магазины
еще не открылись, а когда я уходил, она причесыва¬
лась и теперь уже, наверное, ждала меня.
Они вышли на одной со мной станции и тут же
затерялись в толпе, но через минуту я снова увидел
их. Они шли впереди, беззаботно болтая о чем-то,
оба высокие, тонкие, по-летнему одетые — наверное,
они ехали выбирать торшер для своей новой кварти¬
ры — и она держалась за его руку, а он чуть согнул ее
в локте, чтобы ей было удобнее.
Я поднялся на эскалаторе. Сквозь стеклянный по¬
толок вестибюля просвечивало голубое небо, а под
самым куполом, уперевшись в него, повис воздуш¬
ный шар. Потеряв надежду пробиться наружу, он
весь сморщился — наверное, доживал свои после¬
дние часы.
13 июня 1971 г.
Праздник,
который всегда со мной
Этот дом строится рядом с нашим.
Вначале снесли старые дома, потом место будуще¬
го строительства, как это и положено, огородили за¬
бором и стали рыть котлован. В заборе, однако, оста¬
лись незаделанными щели, да и ворота, ведущие на
строительную площадку, почему-то долго не закры¬
вали, так что к троллейбусной остановке я ходил пре¬
жним путем, хотя это было и не очень приятно хо¬
дить по узкой глинистой тропинке, протоптанной по
краю котлована. Проходя там, несколько раз я наты¬
кался на жильцов нашего дома — тех, которые долж¬
ны были получить квартиру в новом доме в порядке
расширения жилплощади, — они стояли на самом
краю котлована, где даже уже не было тропинки, и
земля круто обрывалась из-под их ног и уходила
куда-то вниз. Они стояли, повернувшись лицом к
яме, словно в ожидании расстрела, глядя с тоской на
дно котлована, где по колено в воде копошились оди¬
нокие фигуры рабочих. Меня так и подмывало оста¬
новиться возле них и сказать: «Братская могила». В
особенности мне хотелось сказать это Максу, толсто¬
му журналисту, от которого всегда пахло потом. Как-
то встретившись и шумно поприветствовав меня, он
неожиданно ткнул меня в грудь своей пухлой пятер¬
ней, чуть пониже лацкана пиджака: «Старик, так толь¬
ко бухгалтера носят ручки!» Я промямлил что-то в
свое оправдание, но как только он исчез, переложил
ручку во внутренний карман. Узнав, что я защитил
диссертацию, он стал еще шумнее приветствовать
Праздник, который всегда со мной
477
меня и, завидев, уже издалека кричал: «Ну, как дела,
старик? дали тебе лабораторию?» Я неопределенно по¬
жимал плечами, а он, приблизившись ко мне вплот¬
ную, хватал меня за рукав, словно боялся, что я убегу
от него: «Ты не умеешь жить, старик, — поучал он
меня, самодовольно попыхивая сигаретой и обдавая
меня запахом пота, — тебе надо подсуетиться в ка¬
кую-нибудь национальную академию. Грузия или
Таджикистан. Понял?» Хотя его ребенку был уже год,
в квартире у них всегда висели непросыхающие пе¬
ленки, так что, скорей всего, это был даже запах дет¬
ской мочи. Теперь он стоял среди остальных жильцов
нашего дома, на самом краю котлована, но даже в та¬
кой критической ситуации он не терял присутствия
духа и, попыхивая сигаретой, размахивая руками,
что-то горячо доказывал — по-видимому, призывал к
решительным действиям. И все-таки «братскую мо¬
гилу» я оставил при себе. Мне казалось, что он и так
понимает всю безнадежность создавшегося положе¬
ния и только делает вид, что все в порядке. К тому же
щели в заборе заделали, а ворота закрыли, так что к
троллейбусной остановке мне пришлось ходить уже
окольным путем, и я настолько привык к этому, что
вскоре вообще забыл о строительстве дома.
Но однажды вечером, возвращаясь домой, я вдруг
увидел рядом с нашим домом иллюминацию. В пер¬
вую минуту я решил, что сегодня какой-то праздник —
первомайский или октябрьский, — но лето было в са¬
мом разгаре, да и день был будничный, так что исклю¬
чалась даже возможность Дня шахтера или работника
прилавка. Огни горели в два яруса, а местами даже в
три, но сами ярусы эти были не прямые, а изломан¬
ные — огни то взбирались вверх, то снова опускались
до прежнего уровня, и где-то наверху, в темном небе
светилось еще несколько красных огней — все это
придавало зрелищу несколько странный и фантаста-
478
Леонид Цыпкин
ческий характер, а за гирляндами огней угадывалась —
нет, не угадывалась, а отчетливо проступала — стена
будущего дома, и слышались непонятные звуки — не
то скрежетанье железа, не то удары молота, и откуда-
то из тьмы возникали силуэты рабочих, и на мгнове¬
ние все это безжалостно освещалось белыми вспыш¬
ками электросварки, не оставляя никаких сомнений в
реальности происходящего. Однажды ночью на реке
мы увидели из окна нашей каюты вот такое плавучее
сооружение — оно светилось сотнями огней, отра¬
жавшихся и множившихся в воде, и хотя я догады¬
вался, что это была обычная землечерпалка или ка¬
кой-нибудь плавучий строительный комбинат, мы с
женой долго не могли оторвать глаз от этих огней,
воображая, что это какой-то неведомый город, раски¬
нувшийся на острове посреди реки, и мы вышли на
палубу и жадно всматривались в эти огни, пока они
не исчезли, а потом вернулись к себе в каюту, и я
погасил свет, чтобы не видеть на лице жены морщин
и ее поседевших висков.
Утром, идя на работу, я взглянул на строительную
площадку: за забором, окружавшим место строитель¬
ства, поднималась кирпичная кладка, а чуть пониже
ее верхнего края, непосредственно в кирпичи, были
вделаны дугообразные кронштейны, похожие на ры¬
боловные крючки, — на них-то и крепились лампоч¬
ки, которые я накануне принял за иллюминацию.
Кронштейны эти были разной длины, да и высота
кирпичной стены была неодинаковой: кое-где уже
обозначились проемы окон второго этажа, местами
же еще только заканчивалась кладка первого — вот
почему огни располагались в виде нескольких изло¬
манных ярусов. На верху стены трудились рабочие в
комбинезонах, напоминая скульптурные группы, воз¬
двигнутые на крышах домов во времена архитектур¬
ных излишеств, где-то в глубине стройки, там, где
Праздник, который всегда со мной
479
возводились переборки между будущими квартира¬
ми, беспомощно вспыхивали огни электросварки, не
в силах ничего добавить к солнечному свету; словно
зарницы в полдень, уныло стрекотали и раскачива¬
лись лебедки подъемных кранов — их металлические
конструкции, похожие на скелеты динозавров, уходи¬
ли куда-то в самое небо — на их вершинах-клювах
вчера-то и горели красные огни — наверно, сигналь¬
ные, предупреждающие аварию самолетов. Но вече¬
ром, когда я возвращался домой, я опять забыл об
этом строительстве и, увидев огни, в первое мгнове¬
ние решил, что сегодня какой-то праздник, и это по¬
вторялось почти каждый раз.
«Праздник, который всегда со мной», — с горькой
усмешкой подумал я, глядя на эти огни, и почему-то
проникся антипатией к Хемингуэю. Мне так понра¬
вилась эта мысль, что, придя домой, я потащил жену
на балкон. «Праздник, который всегда со мной», —
сказал я ей, кивнув на огни стройки. Она засмеялась,
но как-то формально, словно делая мне одолжение.
Тогда я пошел за сыном и вывел его на другой бал¬
кон, выходящий на противоположную сторону наше¬
го дома, — мне казалось, что огни строящегося дома
видны оттуда лучше. «Праздник, который всегда со
мной», — сказал я ему, и он тоже засмеялся, но че¬
ресчур поспешно и как-то отрывисто, словно торо¬
пясь дать мне почувствовать свое полное единомыс¬
лие со мной. Маму я не стал приглашать на балкон,
потому что по вечерам на балконе сыровато, и кроме
того, у нее начисто отсутствует образное мышление.
С каждым днем стена строящегося дома поднима¬
ется все выше и выше, и теперь я помню о строитель¬
стве не только вечером, но и днем. Я иду по двору
нашего дома и с тревогой вглядываюсь в неприступ¬
но возвышающуюся стену новостройки: еще три эта¬
жа, и стена эта сравняется с нашим домом. Возле
480
Леонид Цыпкин
одного подъезда на скамеечке сидит бывшая председа¬
тельница нашего кооператива, очень пожилая и очень
интеллигентная дама. Я здороваюсь с ней, она тоже
кивает мне и улыбается, но улыбка у нее неестествен¬
ная, словно кто-то невидимый на мгновение оттяги¬
вает углы ее рта. Впрочем, во взгляде, которым она
провожает меня, сквозит неподдельная доброта и
даже некоторое умиление: я несу домой букет цветов,
и это, вероятно, вполне отвечает ее патриархальному
складу. Рядом с ней на скамеечке сидит ее парализо¬
ванный муж, выставив далеко вперед свои костыли,
словно специально для того, чтобы кто-нибудь спот¬
кнулся о них. У него голый яйцевидный череп и ру¬
мяное, лишенное растительности лицо — голова его
похожа на голову Будды. Он тоже кивает мне и про¬
вожает меня взглядом, но взгляд его полон тоски —
так смотрят больные животные и лыжники, которых
обгоняешь.
На пригорочке напротив нашего дома стоит Макс
и, блаженно щурясь и попыхивая сигаретой, наблю¬
дает за строительством. На сей раз я окликаю его:
— Высматриваешь окна своей квартиры?
— Салют, старик! Еще не было жеребьевки.
— А вдруг первый этаж? — пытаюсь поддеть его я.
— Первого этажа не будет, старик, — магазин бу¬
дет. Это что? от любящих аспиранток? — кивает он
на мои цветы и сбегает с пригорочка навстречу мне.
— Да нет, — вяло оправдываюсь я, — у жены день
рождения.
— Ну как, в Среднюю Азию не решил оторвать¬
ся? — он стоит рядом со мной и цепко держит меня
за рукав. — У меня дружок один, тоже вот доктор¬
скую начал...
Когда я вхожу в наш подъезд — самый ближний к
строящемуся дому, — стена этого дома нависает надо
мной средневековой крепостью, черные проемы окон
Праздник, который всегда со мной
481
верхних этажей кажутся мне бойницами, выступы
кирпичной кладки, устремленные вверх, — зубьями
крепости.
А вечером стена этого дома кажется мне стеной
шлюза. С каждым днем она становится все выше и
выше — это я опускаюсь на дно. А на самом верху
этой стены, где-то в недосягаемой высоте, тускло
мерцают огни.
8 августа 1971 г.
16. Заказ № 111.
Последние километры
Он только что отлюбил, вяло и безразлично, и теперь
возвращался домой на электричке. За окном в мутной
пелене угасающего осеннего дня проплывали бывшие
московские пригороды — теперь окраины, застроен¬
ные одинаковыми белыми домами-башнями с разве¬
шанным на балконах бельем, поближе к железной
дороге жались приземистые двухэтажные строения с
почерневшими от копоти стенами, тянулись огоро¬
женные глухим забором территории, заставленные
кузовами машин, заваленные штабелями бревен или
проржавевшими железными конструкциями непо¬
нятного назначения.
Она встретила его, как всегда, нарядно одетая, с
брошечкой и со взбитыми волосами, словно они соби¬
рались в театр. Он приложился губами к ее щеке, а
потом к шее, чтобы продемонстрировать свою страсть.
Конечно, надо было бы поцеловать ее в губы, но они,
как всегда, были густо напомажены.
— Какой у нас будет распорядок? — спросила она.
По всем законам выпить и закусить полагалось
вначале, но это грозило излишним сердцебиением в
час любви. С другой стороны, после этого и пить и
есть было бессмысленно — всегда хотелось курить и
поскорей ехать домой, совсем же отказаться от завтра¬
ка, к которому она так готовилась, значило обидеть ее.
— Пожалуй, давай закусим вначале, — сказал он.
Про себя же он принял компромиссное решение: не¬
много поесть, выпить рюмочку, а остальное оставить
на потом — там видно будет.
Последние километры
483
Она радостно заметалась между кухней и комна¬
той, расставляя тарелочки, раскладывая вилки и сал¬
феточки, а он уселся на софе, откинувшись на спин¬
ку. Ему приятно было смотреть, как она хлопочет,
приятно было находиться в чистой и уютной комна¬
те: сервант, гардероб и радиола были отполированы
так, что в них можно было смотреться как в зеркало,
а на полу лежал большой пушистый ковер — у него
была настоящая любовница, и она принимала его
так, как это бывает только в кинофильмах.
— Ой, не смотрите, пожалуйста, у нас все так пло¬
хо, — сказала она, ставя на стол блюдо с дымящейся
курицей и рисом, примерно то же самое она говори¬
ла, когда он раздевал ее.
Она устроилась напротив него, на низком стуль¬
чике, между ними стол, уставленный закусками. Он
наполнил вином хрустальные фужеры — он всегда
называл их рюмками, но она употребляла слово «фу¬
жеры», и сейчас он думал о них как о фужерах. Вино
было прозрачное, золотистое, легкое — именно та¬
кое, каким ему и полагалось быть в подобных случа¬
ях. Когда они пили, на секунду выглянуло солнце, и
тюлевые занавески вспыхнули неслыханной белиз¬
ной. Она сидела спиной к свету, лицом к нему.
— Я остался бы у тебя дня на два, — сказал он ей.
— Блинчики с мясом хотите? — спохватилась она. —
Только они очень плохие. А курица жесткая? да?
Она побежала на кухню, принесла блинчики, и
когда стала класть их ему на тарелку, он, освобождая
для них место, уронил на пол куриную ножку. Ему
стало неловко, он поднял и хотел положить на стол,
но она в ужасе замахала руками и унесла эту ножку на
кухню.
Блинчики были вкусные — главное же, их не надо
было грызть — свой съемный протез он оставил дома,
чтобы не мешал в минуты наслаждения.
16*
484
Леонид Цыпкин
Дома-башни попадались теперь все реже и реже —
за окном вагона простирались районы, застроенные
домами пятидесятых годов — с выступающими кар¬
низами, барельефами и скульптурными группами,
призванными отобразить изобилие и радость труда.
На крыше одного из домов зеленела неоновая над¬
пись: «Рассвет. Специализированный магазин для
слепых». Вихрем налетела встречная электричка —
сквозь мелькание ее вагонов и окон надпись прогля¬
дывалась все так же отчетливо.
— Вы меня обидели, — сказала она ему, когда они
лежали рядом молча и он смотрел куда-то в потолок —
ему хотелось курить и ехать домой.
— Что ты! у тебя все было так вкусно, и сама ты
такая...
Он не договорил, чтобы не сказать пошлости.
—- «На два дня» сказали. Лучше бы совсем не гово¬
рили...
Он повернул к ней голову, и ему показалось, что
глаза ее были влажными, а может быть, это просто
были расширенные, темные зрачки — после этого у
нее всегда расширялись зрачки, и иногда он даже спе¬
циально заглядывал ей в глаза, чтобы проверить это.
Поезд остановился, хотя не было никакой стан¬
ции — только рельсы в несколько рядов со стоящи¬
ми на них товарными вагонами и целым составом из
вагонов-ресторанов, кирпичная водонапорная башня
с забитыми окнами, а дальше дома — высокие и низ¬
кие, каменные и деревянные, старые и новые, —
смешение всех эпох и стилей — беспорядочно громоз¬
дящиеся, словно скалы, — в некоторых из них уже го¬
рел свет, заводские трубы, скорей похожие на силуэты
труб, с неподвижно повисшими на них сизыми клу¬
бами дыма, а еще дальше, в дымке — еле проглядыва¬
ющиеся контуры высотных домов с красными опоз¬
навательными огнями на верхушках шпилей — огни
Последние километры
485
эти, казалось, висели в небе, — наверное, просто был
закрыт светофор, и Москва не принимала. Странная
тишина царила в вагоне —■ пассажиров было доволь¬
но много, хотя никто не стоял — все сидели, но все
молчали, и только слышалась музыка — не то шейк,
не то твист. Он стал высматривать, откуда доносится
музыка, — наискосок от него, у противоположного
окна сидел молодой человек в нейлоновой куртке —
хотя он сидел так же, как и все, было совершенно
очевидно, что источник музыки находился у него на
коленях — наверное, портативный магнитофон. Го¬
лоса, исполнявшие твист или шейк, бесновались, но
магнитофон работал деликатно, на самой минималь¬
ной громкости, так что музыка казалась совсем нена¬
вязчивой — ее можно было принимать и не прини¬
мать. Поезд тронулся, и звук музыки тут же потонул
в стуке колес. Громоздящиеся скалами дома стали
медленно поворачиваться, неожиданно открывая уз¬
кие ущелья со снующими по ним трамваями и гру¬
зовиками.
Свою черную комбинацию она натягивала, по-
змеиному извиваясь всем телом, словно исполняя
индийский танец, — она всегда так надевала ее, а он
наконец закурил и, глядя на нее, прикидывал, успеет
ли он к поезду.
Когда уже перед самым уходом он зашел на кух¬
ню, в белой эмалированной мойке, на тарелочке ле¬
жала куриная ножка, та самая, которую он уронил
на пол, — наверное, она собиралась помыть ее и по¬
том пережарить, — и ему показалось, что он уже с
самого начала предвидел это.
Поезд снова остановился — наверное, путь все
еще был занят, и тогда он снова услышал музыку —
все тот же шейк или твист или что-нибудь в этом
роде — все те же голоса, чужие, непонятные, неис¬
товствовавшие, но по-прежнему ненавязчивые — об-
486
Леонид Цыпкин
ладатели их подергивали плечами, словно передразнивая
кого-то, изгибались всем телом, переламываясь пополам,
кисти их рук болтались, ударяя по струнам электрогитар, в
бешеном темпе, словно взбивая крем для бритья, но при
этом сами они оставались на прежнем месте, словно каж¬
дый из них был очерчен невидимым кругом, так что весь
этот экстаз казался ложным, нарочито разыгранным, — все
находившиеся в вагоне по-прежнему молчали — женщина
в платке с усталым лицом, девушка с затрепанной книжкой
в красных, наверное, обмороженных руках, пожилые муж¬
чины и женщины в темных, тяжелых пальто.
Музыка снова исчезла — поезд проходил теперь по
мосту над темной рекой с бетонированными набе¬
режными и со старинным монастырем, оказавшимся
теперь в центре города, а когда поезд, так и не мино¬
вав моста, снова остановился, в вагоне царила ка¬
кая-то неестественная, гнетущая тишина. Музыки
не было слышно — молодой человек, наверное, вык¬
лючил свой магнитофон, — люди сидели бы все так
же молча, не переговариваясь. В начинающихся су¬
мерках их неподвижные темные фигуры напоминали
символы людей, и на секунду ему пришло в голову,
что если бы каким-нибудь сверхъестественным путем
его бы сейчас взяли и извлекли из вагона, то все оста¬
лось бы по-прежнему — люди так же сидели молча,
похожие на свои собственные символы, и далеко
внизу была бы та же река с потоками машин по набе¬
режной, а слева монастырь с белыми крепостными
стенами и с пустынным, выцветшим двором. А впере¬
ди уже виднелись светофоры вокзала — их синие, жел¬
тые и красные огни, прикрытые козырьками, были
еще неяркими, но при определенном положении голо¬
вы они лучились зыбкими столбиками, словно сквозь
пелену дождя или слез.
16 декабря 1972 г.
Десять минут ожидания
Выйдя из метро, я прежде всего смотрю на часы — не
на свои, которые всегда идут вперед, и я всячески
попустительствую этому, потому что это позволяет
мне, поверив в истинность показываемого ими вре¬
мени, каждый раз испытывать приятное разочарова¬
ние — еще рано, — не на свои часы, а на электричес¬
кие, висящие на фонарном столбе, рядом с метро.
Двадцать минут девятого. От столба, на котором ук¬
реплены часы, начинается очередь на городской ав¬
тобус. Очередь эта тянется вдоль кромки тротуара,
затем поворачивает, преграждая выход из метро, и
загибается еще за угол, так что по своей форме она на¬
поминает букву «Г», а выход из метро как раз упирает¬
ся в горизонтальную планку этой буквы. Я рассекаю
эту горизонтальную планку, иду в направлении слу¬
жебной остановки, но затем в нерешительности ос¬
танавливаюсь: не поехать ли мне на городском авто¬
бусе? Если сейчас стать в хвост очереди, которая
кажется пугающе длинной, а на самом деле доволь¬
но быстро движется, потому что автобусы подходят
каждые две минуты, то через минут пять-шесть мож¬
но уехать. В автобусе, если только не стремиться по¬
пасть в первый же подошедший, куда пускают всех
желающих, после того как все очередники рассядут¬
ся, в автобусе всегда можно занять место — иногда
даже около окна — и так вот, сидя в тепле, — городс¬
кие автобусы всегда хорошо отапливаются — доехать
до остановки «25-й километр» за несколько минут до
прибытия служебного автобуса. Перейдя шоссе и
488
Леонид Цыпкин
войдя в ворота, каменные столбы которых увенчаны
потрескавшимися стеклянными шарами с полустер¬
шейся надписью «ВИДЭ», что должно обозначать со¬
кращенное название нашего института, можно пойти
по главной дороге, прорезанной двумя глубокими,
покрытыми ледяной коркой колеями — следами слу¬
жебного автобуса, который въезжает в ворота, а по¬
том выгружает всех на половине пути, потому что
дальше начинаются ледяные бугры и колдобины, и,
по утверждениям шоферов, у перегруженного автобу¬
са может поломаться ось, пойти не в составе ше¬
ствия, напоминающего собой не то колонну демонст¬
рантов, не то похоронную процессию, а пойти одному
и так дойти до главного корпуса, войти в вестибюль и
не торопясь, потому что до девяти часов осталось еще
десять минут, не торопясь и подчеркнуто не здорова¬
ясь с табельщицей, вынуть из ячейки, помеченной
номером 2602, свою карточку, внимательно осмот¬
реть ее с двух сторон — нет ли какого-нибудь подвоха
со стороны табельщицы, и пусть она видит, что я ее
проверяю, — затем нехотя, как бы между прочим,
словно делая одолжение табельщице, заложить кар¬
точку в часы, лениво отбить время, небрежно сунуть
карточку в ячейку и, окинув презрительным взглядом
табельщицу, которая, конечно, почувствовала всю
меру своего унижения, хозяйской походкой руково¬
дителя учреждения пересечь вестибюль и скрыться в
коридоре. Все это, однако, только в теории, а на
практике все выходит по-другому, — я это хорошо
знаю, потому что несколько раз ездил в городском
автобусе. Прежде всего к стоящим впереди примазы¬
ваются какие-то знакомые, или сослуживцы, или
просто чужие, и вид у них при этом такой невозмути¬
мый, словно они всю жизнь простояли здесь, и такие
же примазавшиеся толпятся возле входа в автобус и
норовят пройти впереди тебя и таки проходят, и это
Десять минут ожидания
489
еще до того, как все сидячие места заняты и можно
пускать всех желающих. Когда возле автобусной две¬
ри рядом с тобой оказывается вот такой примазав¬
шийся, поджидающий только удобной минуты, что¬
бы проскользнуть, между нами возникает невидимая
силовая борьба — мы вроде бы и не толкаем друг дру¬
га, но мышцы наши напряжены до предела, как у
двух борцов, застывших в неподвижной стойке, и мы
даже сквозь пальто чувствуем это враждебное напря¬
жение, эту взаимную испепеляющую ненависть, ко¬
торая только и поджидает секундной слабости про¬
тивника, чтобы сломить его и проскользнуть вперед.
Иногда мне удается одолеть, и тогда я вхожу в авто¬
бус со скромно-торжествующим видом, как чемпион,
одержавший очередную победу, а вечером, растира¬
ясь после душа, с удовольствием рассматриваю себя в
зеркале и поигрываю своими мышцами, которые в
этот момент кажутся мне такими же выпуклыми, как
на этюдах Леонардо да Винчи или в атласе анатомии,
чаще же всего я уступаю, потому что у меня не вы¬
держивают нервы, поскольку поединок возле авто¬
бусной двери носит не столько силовой, сколько
психологический характер, и когда я чувствую, что
не выдержал и уступил и он протискивается вперед, у
меня от ненависти и бессилия начинают перед глаза¬
ми плыть зеленые круги, и я чувствую себя так, слов¬
но мою жену облапили при мне, а я молчаливо снес
это, и так как долго жить с этим ощущением невоз¬
можно, то я вступаю на путь самообмана и начинаю
убеждать себя в том, что он стоял в очереди, а я про¬
сто не заметил его и что, может быть, даже это еще я
втерся без очереди. Еще большие неприятности под¬
стерегают меня в автобусе. Если свободных мест мало
и выбора нет, садишься куда попало, не раздумывая,
лишь бы занять место, ну а вот если перед тобой ока¬
зываются пустые ряды кресел — десять прилавков,
490
Леонид Цыпкин
заваленных апельсинами, и ни одного человека в оче¬
реди, сбор красивых женщин, и каждую можно при¬
гласить танцевать — то тут даже останавливаешься,
задохнувшись от этой неправдоподобной доступнос¬
ти, а главное, от необходимости в короткое мгнове¬
ние сообразоваться с обстановкой: с какой стороны
будет солнце (от него подальше), какая сторона луч¬
ше отапливается, занавешена или нет шоферская ка¬
бина, чтобы можно было наблюдать за дорогой так,
словно сам ведешь машину; при этом нельзя забы¬
вать об опасности слишком передних мест (дети, ин¬
валиды и вообще лучше не связываться), а на задних
сиденьях слишком жарко и пахнет бензином, а из се¬
редины, пожалуй, не выберешься. В общем, я стою,
задохнувшись, а меня толкают и обтекают вошедшие
позади меня, на моих глазах занимая только что пус¬
товавшие места, — толпа, ворвавшаяся в магазин, и
у прилавков уже выстраиваются очереди, курсанты
военной академии, нагрянувшие на вечер, и уже все
женщины разобраны. А шествие в одиночку по до¬
роге, ведущей к главному корпусу, когда от непри¬
вычного одиночества по привычной дороге даже
страшно делается и дух захватывает — вдруг часы
тебя подвели, и ты опаздываешь, и все смотрят на
тебя из окон — словно на тебя наведены невидимые
дула — и ты ускоряешь шаг и уже почти бежишь,
оступаясь и соскальзывая в колею, покрытую ледя¬
ной коркой, и сердце стучит, отдаваясь в ушах, и,
только увидев позади догоняющий тебя служебный
автобус, немного успокаиваешься, отходишь в сто¬
рону, утопая по колено в снегу, чтобы пропустить
его, но затем снова почти бежишь, потому что нельзя
же оказаться в конце колонны или, что еще хуже,
позади нее.
И все-таки не поехать ли мне на городском авто¬
бусе?
Десять минут ожидания
491
Я стою как раз посередине между остановкой го¬
родского автобуса и стоянкой служебного, обвевае¬
мый всеми четырьмя ветрами, как солдат из поэмы
Багрицкого, потому что конечную станцию метро,
откуда я только что вышел, построили согласно гене¬
ральному плану задолго до начала жилищного строи¬
тельства, так что над бескрайним заснеженным по¬
лем возвышаются только четыре наземных вестибюля
станции метро, которые если соединить между собой,
то получится огромный прямоугольник, — четыре
стеклянных вестибюля, три из которых скорее угады¬
ваются, утопая в утренней поземке, — когда-нибудь
здесь будет площадь с памятником и универмагом, а
пока, когда едешь на автобусе по этому полю, осо¬
бенно когда автобус набирает скорость, кажется, что
это самолет разгоняется по взлетной полосе, — еще
минута — оторвешься от земли, и тогда под тобой
неожиданно расстелется город, а ведь только что и
подумать было невозможно, что где-то существуют
дома — одно бескрайнее снежное поле, а дальше по
одной стороне дороги навалены какие-то валуны, так
что летом, когда между ними проступает сухая бес¬
плодная почва, кажется, что находишься на луне, а
по другую сторону дороги виднеются прямоугольные
бетонные плиты — наверное, их завезли сюда для
строительства — они стоят бесчисленными рядами на
некотором расстоянии друг от друга, одинокие и оди¬
наковые, напоминая собой не то город небоскребов,
не то еврейское кладбище.
Возле стоянки служебного автобуса еще почти ни¬
кого нет — благодаря моим часам и постоянному
страху опоздать, я всегда прихожу одним из первых —
только две-три женщины из технического персонала
прячутся от ветра за пивным ларьком с надписью
«Русский квас» — его поставили одновременно с от¬
крытием станции метро. Одна из них — с раздутой,
492
Леонид Цыпкин
словно резиновый мяч, головой и с лицом сварливой
кухонной бабы, другая — бывшая пулеметчица, с ли¬
цом потаскухи и с втянутыми щеками, на которых,
словно на опавшем тесте, пролегли глубокие морщи¬
ны — еще немного, и лицо ее превратится в печеное
яблоко — в автобусе она собирает у сотрудников би¬
летики, делая это по собственному почину, и это так
профессионально получается у нее, что первое время,
забыв, что я нахожусь в служебном автобусе, я при¬
нимал ее за кондуктора, — обе эти женщины прихо¬
дят первыми или одновременно со мной — обе они
уже на расстоянии, по одному лишь виду автобуса, а
может быть, по тому, как он едет или поворачивает,
безошибочно узнают, кто сегодня за рулем — Миня
или Гриня; ворвавшись в автобус первыми и сразу же
заняв своими хозяйственными сумками все удобные
места для своих приятельниц или для своего непос¬
редственного начальства, они тут же вступают в лю¬
бовную перебранку с шоферами, смысл которой до
меня плохо доходит, потому что у них какие-то свои
особые дела и особые счеты и, возможно, даже шуры-
муры. Я очень удивился, увидев их как-то в рабочей
обстановке — куда девалась их автобусная независи¬
мость? Однажды вне института я случайно встретил¬
ся с заместителем нашего директора — куда девалась
его начальственность? — он стал делиться со мной
какими-то своими соображениями и даже сомнения¬
ми и выдал себя: в его глазах я вдруг прочел неуве¬
ренность и слабость, обыкновенную слабость, и я по¬
думал, что вечером он, наверное, так же как и я,
унижается перед своей женой, чтобы ночью получить
от нее то, что полагается, и эту свою откровенность
со мной он до сих пор не может простить себе (а мо¬
жет быть, и мне) и теперь проходит мимо меня по
коридору так, словно у него сифилис и об этом знаю
лишь я один.
Десять минут ожидания
493
Я стою посередине между двумя остановками авто¬
буса, городского и служебного, чтобы показать свою
непричастность к младшему персоналу, — женщины,
прятавшиеся за пивным ларьком, перешли теперь к
служебной стоянке, и к ним добавилось еще попол¬
нение, и все они толпятся на маленьком утопленном
пространстве — и, кроме того, эта моя позиция по¬
зволяет мне тешить себя мыслью, что я, может быть,
все-таки уеду на городском транспорте, тем более что
очередь там сильно приуменьшилась и хвост ее со¬
кратился, открыв выход из метро, откуда по направ¬
лению к служебной стоянке унылой вереницей тя¬
нутся сотрудники, вливаясь в группу ожидающих,
словно ручеек чернил в кляксу. Мимо меня проходят
две молоденькие лаборантки.
Одна из них, коротышка, почти школьница, в
мини-шубке, открывающей стройные ножки, обу¬
тые в малиновые сапожки со шнуровочкой, увен¬
чанной кокетливой завязочкой, — повиснув на руке
своей более высокой подружки, она напоминает цир¬
ковую собачку с бантиками и колокольчиками, иду¬
щую на задних лапках, а передними опирающуюся на
палочку дрессировщика. Из метро показывается Ви-
тюшкин. Маленький, тщедушный, с длинным крю-
коватым носом, он похож на только что вылупивше¬
гося птенца, особенно когда он мелкими шажками,
словно из мультипликации, семенит по институтско¬
му коридору, выворачивая наружу ступни — он стра¬
дает плоскостопием, — и над его лысиной развевает¬
ся серовато-желтый пушок, а в руках он держит лоток
с куриными яйцами — объектом своих эксперимен¬
тальных исследований; скрывшись в лаборатории, он
надолго исчезает там — наверное, долбит яйца своим
клювиком, предварительно просмотрев их на свет.
По странному контрасту с его фигурой у него на¬
смешливое и даже ехидное выражение лица, которое,
494
Леонид Цыпкин
впрочем, исчезает, как только речь заходит о научной
работе; лицо его тогда становится серьезным и даже
глубокоторжественным, словно он присутствует при
исполнении государственного гимна, — любое шут¬
ливое замечание, брошенное в этот момент, заранее
отметается им, хотя и проглатывается — секундным
усталым закрытием век, — мол, все понял, оценил,
но, боже мой, как это неуместно, — и мне кажется,
что он точно так же прикрыл бы глаза, если бы его
ударили по физиономии. Вслед за ним появляется Га-
узе. Он в два раза выше Витюшкина, и взгляд его по¬
лон грусти, но грусть эта мнимая, потому что взгляд у
него бараний и лоб у него бараний, и мне всегда ка¬
жется, что он подойдет ко мне, положит голову на
плечо и попросит дать ему пожевать сухой прошло¬
годней травы. Они неразлучны с Витюшкиным: вмес¬
те работают и вместе носятся по коридору с курины¬
ми яйцами в руках — при этом Гаузе умеряет свои
аршинные шаги, чтобы не слишком опередить Ви¬
тюшкина, — а ровно в половине второго в дверь ком¬
наты, где я сижу, раздается короткий, но напористый
стук — по нему можно проверять часы — это Витюш-
кин и Гаузе приглашают меня в буфет, и хотя я почти
всегда отказываюсь, они делают это с завидной на¬
стойчивостью вот уже несколько лет — две головы,
одна — птичья, на уровне дверной ручки, другая —
баранья, под самым косяком, а туловище у них об¬
щее, но его не видно, потому что оно остается за две¬
рью. А вот и супруги Митрохины. Он — жирный, с не
очень чистыми ногтями, она — высокая, сухая, с
длинным лицом, перекошенным не то от удивления,
не то от ужаса. Он идет чуть позади, неся ее хозяй¬
ственную сумку, — словно Санчо Панса за Дон Ки¬
хотом. В автобусе они всегда читают газеты, целую
кипу газет, которые они достают из хозяйственной
сумки, разбирая их и обмениваясь ими с молчаливой
деловитостью профессиональных картежников.
Десять минут ожидания
495
Двадцать восемь минут девятого, и толпа ожидаю¬
щих у служебной остановки уже не клякса, а рас¬
плывшееся по краям чернильное пятно, но я этого не
вижу, потому что стою сам среди этой толпы, стою
ближе к краю, там, где пятно сходит на нет, — прав¬
да, ветер здесь посильнее и снег неутоптанный, но
зато здесь вернее — по моим расчетам, именно здесь
должна оказаться передняя дверь автобуса — впро¬
чем, я могу и прогадать, потому что один водитель
открывает только переднюю дверь, а другой — только
заднюю, а какой из них приедет — неизвестно, но
даже если приедет с передней дверью, мне все равно
вряд ли удастся захватить место, потому что народу
набралось много и все сразу хлынут, а вообще-то, ав¬
тобусу уже давно пора быть, и все с надеждой вгля¬
дываются в заснеженную даль, и даже кухонная баба
и бывшая пулеметчица несколько раз обманываются,
приняв обычный автобус за служебный и попусту
выкрикивая то «Миня!», то «Гриня!», но в общем-то
все молчат и не возмущаются, хотя ясно, что в гараже
вчера была очередная попойка, и если нужно будет,
они будут вот так стоять до самого вечера, спрятав¬
шись в воротник, повернувшись спиной к ветру —
скульптурная группа «Ожидание», памятник покор¬
ности, но ведь и я тоже молчу. А хвост возле останов¬
ки городского автобуса совсем сократился и на моих
глазах с катастрофической быстротой становится все
короче, поглощаясь только что подошедшим автобу¬
сом, словно сантиметровая лента рулеткой.
— Ну его к черту: лучше на городской, — неожи¬
данно для себя говорю я, ни к кому не обращаясь, и
осторожно выбираюсь из толпы, и чем дальше я отхо¬
жу, тем решительнее и быстрее становятся мои шаги,
и вот я уже почти бегу, и из толпы следом за мной с
возгласом «Пошли к городскому!» устремляется не¬
сколько человек, а вслед за ними еще и еще, и среди
496
Леонид Цыпкин
них Гаузе с Витюшкиным, который еле поспевает за
своим длинным приятелем, и коротышка в мини¬
шубке, и супруги Митрохины, и все они улыбаются
мне, и лица их светятся азартом и решимостью. Огля¬
дываясь, я машу им, подбадриваю их: «Быстрее! бы¬
стрее!», и это звучит как «Ура!», как «Вперед, за
мной!», и я чувствую себя атаманом, вождем, коман¬
диром, — ведь это я поднял их, и вместе с тем все мы
равны, потому что идем в одной цепи, и у нас общая
судьба, и каждый из нас готов умереть за другого. За¬
дыхаясь, с разбега я становлюсь в хвост очереди, а
следом за мной послушно, как вагоны за остановив¬
шимся паровозом, выстраиваются остальные. Теперь
мне кажется, что очередь движется слишком медлен¬
но — вдруг автобус уйдет, не захватив всех? — каки¬
ми я тогда глазами буду смотреть на них? — ведь это
я их поднял. Вот уже совсем близко до двери, и я с
гордостью успеваю заметить, что в автобусе есть еще
свободные места — не зря я привел их сюда! Я зано¬
шу ногу на подножку и победно оглядываюсь, но с
удивлением и ужасом вижу за собой незнакомые, чу¬
жие лица — такое бывает только во сне — а по снеж¬
ному полю, растянувшись цепочкой, бегут те, кто
только что стоял за моей спиной, — Витюшкин —
он еле поспевает за Гаузе, коротышка в мини-шуб¬
ке, супруги Митрохины — все они бегут, пригнув¬
шись, втянув головы в плечи, словно боясь, что их
настигнет пуля, бегут к служебной остановке, где
виднеется автобус с толпой, чернеющей возле его
двери. А на меня надвигаются незнакомые, чужие
лица, черты их становятся все крупнее — на коже их
я уже различаю угри, и глаза у них шальные — на¬
верное, я мешаю им пройти — и я соскакиваю с
подножки и бегу по заснеженному полю — успеть
бы! догнать бы! — уже не атаман, не вождь, не ко¬
мандир, а отставший солдат.
Десять минут ожидания
497
Я стою, зажатый между телами сотрудников, рас¬
качиваясь в такт с ними. За окном расстилается
снежное поле, мимо меня проплывают стеклянный
вестибюль станции метро, фонарный столб с часа¬
ми, очередь. Автобус объезжает центральную часть
поля, разворачивается и, на секунду остановившись,
быстро набирает скорость, словно самолет, вырвав¬
шийся на взлетную полосу. Впереди приближаются
покрытые снегом валуны, а слева по ходу автобуса
уже мелькают прямоугольные бетонные плиты — не
то город небоскребов, не то еврейское кладбище.
Может быть, он все-таки оторвется от земли?
31 марта 1971 г.
Попутчик
— Так я за вами, — сказал я женщине с девочкой и
бросился в автоматную будку.
Лицо мое в профиль имеет треугольную форму —
линия лба и подбородка сходятся к носу, который как
бы составляет вершину треугольника, благодаря чему
лицо мое выражает стремительность, которая, одна¬
ко, в корне подрывается косо срезанным подбород¬
ком. Набирая номер, я не упускал из виду женщину с
девочкой, но уже после третьей цифры послышались
короткие гудки, и я, бросив трубку на рычаг, кинулся
на прежнее место.
—- Никто не подходил? — спросил я женщину, но
она только удивленно пожала плечами.
На стоянке стояли две или три машины, но води¬
тели почему-то не хотели ехать, и какая-то женщина
с чемоданом в руках, умоляя и заклиная, металась от
машины к машине. Было самое время пик — что-то
между шестью и семью часами, да еще двадцать пер¬
вое число — пик получки — выданная шестнадцатого
еще не пропита, а вторая волна в самом разгаре — из
ворот рынка, расположенного напротив стоянки и
уже заканчивающего торговлю, выходили подвыпив¬
шие рабочие с изодранным кочаном капусты в вере¬
вочной сетке, а некоторые просто так, покуривая или
сплевывая, по-снайперски попадая в телеграфный
столб или в афишу, объявляющую о концерте Гарри
Гродберга. С тех пор как я себя помню, я пытался
научиться этому, но слюна моя, вместо того чтобы
пулей вылететь наружу, вяло стекала на подбородок.
Попутчик
499
Когда он подошел ко мне, я не удивился: я давно
ожидал этого, и мне даже показалось странным, что
это произошло только сейчас, а не с самого начала.
Волосы его были взлохмачены, глаза подернуты мут¬
ной пеленой.
— Я последний, — сказал я ему. Я хотел сказать
ему: «Вы за мной», но это было бы слишком вызыва¬
юще.
— Туда едешь? — он показал рукой в ту сторону,
куда мне нужно было ехать, и я сразу понял, что мне
от него не отделаться. Впрочем, то, что он вступил в
разговор со мной, показалось мне успокаивающим —
во всяком случае, он не имел намерения лезть без
очереди, и, кроме того, мне действительно нужно
было в ту сторону.
— Я еду в психиатрическую больницу, знаете, там,
где лечат алкоголиков, — вторую часть фразы я про¬
изнес как бы мимоходом, но специально для него, и
даже, кажется, многозначительно посмотрел в его
сторону. В этой больнице работал мой приятель, я
ехал к нему по делу, но пусть он думает, что я рабо¬
таю там, тем более что в руке у меня был портфель.
Впрочем, он мог подумать, что я еду проведать кого-
нибудь из родственников или знакомых, хотя мое
лицо должно было бы свидетельствовать против это¬
го, но на всякий случай я повернулся к нему в про¬
филь, чтобы у него не оставалось на этот счет ника¬
ких сомнений, — конечно, это было обоюдоострым
оружием, но он, наверное, уже и без этого достаточно
хорошо разглядел мою физиономию, — наверное, с
первого взгляда.
— Знаю, — небрежно кивнул он, — алкогольная
больница, рядом с Семашко. Пятнадцатая. Вместе
поедем.
— Мне за автобусным кругом, а Семашко совсем
не там, — попытался возразить я.
500
Леонид Цыпкин
— Ну, я ж про то и говорю, рядом они.
Он не понимал или делал вид, что не понимает.
Больница Семашко находилась далеко в стороне
от той больницы, в которую направлялся я, но он
был жителем этого района — подвыпивший после
получки, он возвращался домой и уж, конечно, хоро¬
шо знал дислокацию больниц своего района. К тому
же я никак не мог вспомнить номера больницы, в
которой работал мой приятель, а он назвал ее номер,
и это сильно ослабляло мою позицию, но я еще наде¬
ялся, что все как-то устроится.
Женщина с чемоданом, метавшаяся от машины к
машине, исчезла — наверное, уехала, к стоянке под¬
ходили такси с зелеными огоньками.
— В это время всегда плохо с транспортом, — ска¬
зал я ему, чтобы как-то задобрить его, но он ничего
не ответил, и это показалось мне дурным предзнаме¬
нованием.
Женщина с девочкой, стоявшие передо мной,
уехали, но позади нас выстроился целый хвост —
все, конечно, видели, что мы разговаривали с ним и
даже как-то держались вместе, и, может быть, даже
считали, что мы едем по какому-нибудь общему
делу, — и в самом деле, ничего в этом особенного не
было — водители такси постоянно практикуют сей¬
час сажать по нескольку пассажиров — они получа¬
ют за это двойную или даже тройную плату, а очередь
быстрее движется, и это всем выгодно, и все доволь¬
ны, а я только задержу очередь, если откажусь ехать
вместе с ним, и все-таки, когда подошла моя маши¬
на, я решительными шагами направился к ней, слов¬
но это была моя персональная машина — в конце
концов, это моя законная очередь, и с какой стати я
должен ехать с каким-то пьяницей, которому, судя по
всему, было к тому же еще совсем не по пути со
мной. Но когда я устроился рядом с водителем, по-
Попутчик
501
ставив на колени портфель и деловито взглянув на
часы, а водитель завел счетчик и даже повернул ключ
зажигания, и я уже почувствовал себя спасенным, как
человек, прошедший по шаткому мостику над без¬
дной и теперь ступивший на твердую почву, он подо¬
шел к машине, осторожно открыл дверцу и уселся на
заднее сиденье. Он уселся как-то боком, на самый
краешек его, словно бедный родственник или проси¬
тель. Мне даже показалось, что он не захлопнул за
собой дверцу.
— Поехали, — сказал я, — мне в больницу, за ав¬
тобусным кругом, знаете? — Я почему-то был уверен,
что водитель знает, где помещается эта больница, а
кроме того, в глубине души я надеялся этой неопре¬
деленностью усыпить бдительность сидящего сзади
или хотя бы отсрочить конфликт. В общем, я цели¬
ком полагался на водителя, считая его своим союзни¬
ком, а в случае чего даже и заступником — ведь он
понимал, что я был законным пассажиром, а тот —
просто пристроившимся, да еще из моей милости, а
водитель был лицом официальным и, следовательно,
обязан был стоять на стороне закона.
— Больницу Семашко знаешь? — сказал сидящий
сзади, как только мы тронулись. Он сказал это, как
бы уточняя наши общие координаты.
— При чем здесь больница Семашко? — сказал я,
но ни сидящий сзади, ни водитель ничего не ответи¬
ли на это, так что моя фраза как бы повисла в возду¬
хе. Впрочем, из этого еще не следовало, что водитель
изменил свою позицию и уже теперь считает главным
пассажиром не меня, а его, и, кроме того, может
быть, нам все-таки было по пути, и я ошибался.
Прямо со стоянки водитель повернул направо, и
мы поехали в направлении, противоположном тому,
которое требовалось и мне, и сидящему сзади, и это
меня несколько успокоило: наверное, здесь просто
502
Леонид Цыпкин
запретили левый поворот, а дальше будет разворот в
обратном направлении, но я все-таки спросил:
— Почему направо?
Водитель ничего не ответил на это — наверное,
дело действительно было в дорожных знаках, и он
просто не счел нужным вдаваться в объяснения на
этот счет — не объясняю же я своим больным, поче¬
му я назначаю им пенициллин, а не валериановые
капли — ну, конечно, он мог бы и ответить, но он
вообще, видимо, не склонен был к разговорам — нео¬
пределенного возраста, худощавый, черный, он еще
ни разу не взглянул ни в мою сторону, ни на сидяще¬
го сзади, и казалось, что, если бы ему сказали ехать
на луну, он все с тем же невозмутимым видом вклю¬
чил бы счетчик и повернул ключ зажигания.
— Правильно едет он, — сказал сидящий сзади.
Этой своей фразой, выражавшей полное доверие во¬
дителю, он как бы заключал с ним тайный союз про¬
тив меня. Я не решался обернуться, но чувствовал,
что он сидит, откинувшись на спинку сиденья, как
равный — теперь водитель имел все основания счи¬
тать, что мы взяли такси вместе, на пару, и даже, на¬
верное, ехали в одно и то же место, по общему делу,
как это уже считали стоявшие в очереди, но только
он знал дорогу и разбирался в знаках, а я ничего не
смыслил в этом.
Мы проехали уже порядочное расстояние и даже,
кажется, то место, где должен был быть разворот, и
теперь приближались к метро — именно отсюда я до¬
бирался на автобусе до стоянки, специально для того,
чтобы взять такси, и вот теперь я снова оказался в
исходной позиции, и на счетчике было уже тридцать
или даже сорок копеек, и с каждой секундой я оказы¬
вался все дальше и дальше от того места, куда мне
нужно было, и бесполезно терялось время — надо
было пропустить его вперед, и я находился бы уже на
Попутчик
503
полпути к автобусному кругу — мысленно я увидел
перед собой всю эту длинную улицу, по которой мы
ехали, — та ее часть, которая находилась ближе к ав¬
тобусному кругу, была с узким бульварчиком посере¬
дине, и я бы уже ехал вдоль этого бульварчика, — по
правую руку — общежитие какого-то техникума, сле¬
ва — кирпичная стена завода, чуть дальше — дворец
культуры, и это уже преддверие конца, потому что
оттуда уже проглядывается автобусный круг, а от кру¬
га чуть направо, и уже больница — можно даже пеш¬
ком пройти. Сейчас был самый момент попросить
водителя остановить машину и выйти — я вполне мог
добраться автобусом до больницы — предварительно
надо только позвонить приятелю, чтобы он меня
дождался, и жене, что я опоздаю, — ведь я так и не
дозвонился домой — и я даже уже засунул руку в
карман, и стал на ощупь перебирать монеты, чтобы
сразу же вытащить нужную сумму, но в этот момент
машина повернула направо. Наверное, действительно
до сих пор не было разворота, а сейчас мы снова по¬
вернем направо, в первую же попавшуюся улицу, и
поедем параллельно той длинной улице, по которой
мы только что ехали, но уже в нужном направлении
и, может быть, даже выскочим на нее снова, где-ни¬
будь неподалеку от автобусного круга, и я сойду возле
больницы, а тот пусть едет потом, куда хочет. Но мы
миновали одну улицу, не свернув на нее, потом —
другую, с каждой секундой удаляясь от той главной,
которую я продолжал мысленно видеть — всю, от
станции метро со спасительной буквой «М» до авто¬
бусного круга. Мне вдруг с совершенной очевиднос¬
тью стал ясен план сидящего сзади: он просто хотел
проехать за мой счет и поэтому прицепился ко мне,
сразу же увидев по моему лицу, что это возможно.
Мало того что я из-за него ехал не в ту сторону, я еще
должен был оплачивать его проезд.
504
Леонид Цыпкин
— Остановись-ка, друг, — сказал я водителю, — я,
пожалуй, сойду, — и так как такое вежливое, хотя и
несколько фамильярное, обращение показалось мне
слишком мягким, я выругался матом. Я выругался
беззлобно, потому что считал, что так нужно, но те¬
перь они уже имели полное право разговаривать со
мной на том же языке, а сидящий сзади мог еще до¬
бавить кое-что насчет моего лица, а водитель тоже
мог присоединиться к нему, потому что мою нецен¬
зурную фразу он имел полное основание отнести на
свой счет, но они ничего не ответили мне.
Машина остановилась, я снова запустил руку в
карман — на счетчике было уже шестьдесят копеек,
лицо свое я повернул в сторону так, чтобы его не мог
видеть ни сидящий сзади, даже если бы он захотел
воспользоваться зеркалом, ни водитель, и так вот
молча, заключив уже не тайный, а явный союз, они
ждали. Мы остановились возле какого-то кинотеатра
или универмага, на незнакомой мне улице, и я дол¬
жен был за свои шестьдесят копеек пешком доби¬
раться до той главной улицы и, конечно, уже бы не
попал к приятелю, а кроме того, заставив того, сидя¬
щего сзади, платить за себя и, таким образом, обма¬
нув его расчет, я боялся навлечь на себя его гнев и,
уже выходя из машины, получить вслед словечко.
— Ладно, поехали, — сказал я.
Немного проехав, мы свернули все-таки направо,
но улица, по которой мы теперь ехали, шла не парал¬
лельно той главной улице, а находилась к ней под уг¬
лом, так что в конечном счете мы снова удалялись от
нее. Район, по которому мы ехали, был совершенно
незнаком мне — пятиэтажные белые блочные дома,
палисадники с развешанным бельем, еще не застро¬
енные пустыри, но иногда мне казалось, что, может
быть, я все-таки ошибаюсь и мы каким-то чудом вы¬
едем на ту, главную улицу — один раз я даже принял
Попутчик
505
какие-то высоченные трубы за тот завод, который на¬
ходился возле автобусного круга, и на мгновение я
даже увидел, как я выхожу из машины возле больнич¬
ного забора, нажимаю кнопку звонка, мне отворяет
санитарка в белом халате и почтительно проводит
меня к моему приятелю, на второй этаж в его каби¬
нет, и все то, что происходит сейчас, уже позади, и я
звоню домой, чтобы жена не беспокоилась, но трубы
начинались прямо от земли, словно деревья, и к ним
тянулись стальные тросы — не было даже никакого
намека на завод, и снова мелькали белые пятиэтаж¬
ные дома и дворы с развешанным бельем и скамейка¬
ми, на которых сидели люди, — они могли пойти до¬
мой или в магазин, или просто разговаривать, а меня
везли все дальше в сторону от того места, куда мне
нужно было, и я еще все надеялся на что-то — нео¬
пытный лыжник, мчащийся с крутой горы, которая
заканчивается обрывом, — чтобы спастись, разумнее
всего свалиться на бок, но, отдавшись накатанной
лыжне, он несется навстречу неминуемой катастрофе,
все быстрей и быстрей — уже нельзя различить деревь¬
ев, небо сливается со снегом, а он еще все надеется на
какое-то чудо. «Мы что-то не туда едем», — то и дело
повторял я, добавляя при этом все тот же нецензур¬
ный оборот, но он звучал как жалкая присказка или
как рефрен песни, которую уже никто не слушает, да и
произносил я его так, словно он был обращен к прави¬
лам уличного движения или даже к самому себе.
— Ты что, района своего не знаешь? — сказал си¬
дящий сзади и тяжело выругался. Он выругался так,
как ругаются перед тем, как ударить, и на секунду
мне стало действительно стыдно, что я не знаю этого
района, и даже показалось, что, может быть, я живу
где-нибудь здесь и просто забыл свой адрес. Даже не
глядя на него, я видел, как он сидит, развалившись на
сиденье, широко расставив колени, полновластный
506
Леонид Цыпкин
хозяин машины — он теперь мог сделать со мною все
что угодно — я чувствовал на своем затылке взгляд
его мутных глаз, и эти глаза его, как ружейные дула,
стерегли каждое мое движение — он вел меня на рас¬
стрел, а я боялся пошевельнуться, чтобы не получить
пулю раньше времени. Согнувшись, я опустил голову
на грудь, чтобы спрятать свое лицо, так что подборо¬
док мой уже совсем исчез, и от этого нос мой стал еще
длиннее, и только правой рукой, лежавшей на портфе¬
ле, который теперь значил не больше, чем вещи тех,
которых везли в Майданек или в Освенцим, правой
рукой иногда чуть задирал рукав левой, чтобы посмот¬
реть на часы или, вернее, сделать вид, что я смотрю на
них, чтобы продемонстрировать свою лишь некоторую
озабоченность и деловитость, но это было, скорей, по¬
хоже на нервный тик или судороги умирающего.
— Приехали, — сказал сидящий сзади, и машина
остановилась, — твоя больница, вылезай.
— Да мне не сюда, это что-то совсем не то, мне за
автобусным кругом, а это...
— А ну отваливай! — сказал водитель и первый раз
за все это время взглянул на меня.
Меня поставили к стенке, и я безвольно обмяк в
ожидании залпа.
— Денег можешь не платить, — сказал он, увидев,
что я полез в карман, и выражение злобы на его лице
сменилось брезгливостью. Он выругался, а вслед за
ним выругался сидящий сзади.
Мне было все равно, куда идти, но я пошел назад,
чтобы поскорей исчезнуть из их поля зрения. Отойдя
на безопасное расстояние, я оглянулся и, вынув из
портфеля какую-то бумажку, стал записывать номер
машины — мне даже хотелось, чтобы они увидели, как
я это делаю, — пусть водитель знает, что ему это не
пройдет безнаказанно, но в то же время я не хотел
слишком уж фиксировать на этом их внимание, чтобы
Попутчик
507
они, чего доброго, еще не выскочили из машины, —
поэтому я писал на ходу, чуть замедлив шаг, так что со
стороны могло показаться, что я сочиняю стихи или
музыку, но в то же время тороплюсь куда-то. В общем,
я испытывал даже нечто вроде торжества: во-первых, я
избежал словечка, хотя, когда за мной захлопнулась
дверца, они что-то там еще сказали друг другу, но я
вовсе не обязан был знать, о чем они там говорят, так
что в общем мы хоть и поругались, но как бы на рав¬
ных, а во-вторых, расчет сидящего сзади проехаться на
мои деньги провалился: пусть платит сам. Впрочем,
торжество это больше походило на торжество человека,
у которого ворвавшиеся в дом бандиты не изнасилова¬
ли жену только потому, что она не приглянулась им.
Солнце стояло еще высоко, новые блочные дома
слепили белизной, но располагались так, что отличить
улицу от внутриквартального проезда было невозмож¬
но. Впереди, возле одного из домов, толпилось не¬
сколько человек. Они были подвыпивши, но, навер¬
ное, собирались добавить и теперь стояли как кучка
заговорщиков. Я пошел прямо на них, как терпящий
бедствие корабль идет к неизвестному острову.
— Ребята, где здесь автоматная будка?
Я спросил их так, словно предлагал себя в собу¬
тыльники. Они не удивились, словно я и точно мог
стать их собутыльником, и даже расступились, как бы
принимая меня в свою компанию, и один из них с
готовностью показал на телефонную будку — просто
удивительно, как это я сам не заметил ее?
Я кинулся к будке, но в это время вдалеке показа¬
лось такси с зеленым огоньком. Я выбежал на сере¬
дину улицы и проголосовал. Машина притормозила,
и водитель, приоткрыв дверцу, вежливо осведомился,
куда мне ехать.
1 ноября 1972 г.
Качели
Была послеполуденная июльская жара. Из окна, воз¬
ле которого он стоял, виднелся двенадцатиэтажный
дом-башня — зеркальное отражение того дома, в ко¬
тором он сейчас находился, но ему казалось, что окна
десятого этажа того дома располагались ниже, чем то
окно, возле которого он стоял, но это был чистейший
обман зрения, и он это понимал, потому что площад¬
ка двора между этими двумя домами была совершен¬
но ровная, да и весь этот район, недавно застроенный
одинаковыми белыми домами-башнями с пристроен¬
ными к ним домовыми кухнями, продовольственными
магазинами, приходными кассами и прачечными, —
весь район этот располагался на низменности, раски¬
нувшейся вдоль поймы реки, — раньше здесь была
общегородская свалка, по вечерам мусор сжигали, и
гигантский костер затмевал собою багровый шар за¬
ходящего солнца, который катился вместе с приго¬
родной электричкой, из окна которой он смотрел на
костер и на закат, но из окна электрички не было
видно реки, а теперь, с высоты десятого этажа она
была хорошо видна, с кучами шлака и штабелями
бревен на берегу и с подъемными кранами, а за рекой
простиралась такая же низменность, заболоченная и
еще не застроенная, а еще дальше в знойном июльс¬
ком мареве раскинулся огромный город — однообра¬
зие его домов-новостроек нарушалось куполами цер¬
квей и вершинами высотных домов, напоминавших
собой гигантские нелепые костелы. На нем были
только трусики и носки — он только что вышел из-
Качели
509
под холодного душа — впрочем, он всегда поджидал
ее полураздевшимся — это давало ему возможность
любоваться своим телом, которое с объективной точ¬
ки зрения вовсе не заслуживало этого, и предвку¬
шать, но душ этот освежил его только на несколько
минут — он снова покрылся липким холодным по¬
том, во всем теле ощущалась какая-то дурнотная
слабость, словно в самолете во время провала в воз¬
душную яму, и пульс тоже частил — он даже боялся
посчитать его — может быть, не следовало принимать
холодного душа? — резкое сужение сосудов после
расширения — пожалуй, лучше было бы, если бы она
сегодня вовсе не пришла. Солнце находилось сейчас
между двумя облаками, и вдалеке где-то над городом
собирались тучи, часть города и даже заречная низ¬
менность покрылись тенью — это давало какую-то
слабую надежду, и он, зажмурив один глаз и подняв
вверх указательный палец, взял на него, как на муш¬
ку, край облака, но рука его чуть подрагивала, и тогда
в качестве ориентира он выбрал верхний край окон¬
ной рамы, но то ли он не мог стоять неподвижно, то
ли царило полное безветрие, но ему так и не удалось
установить, в какую сторону движется облако — во
всяком случае, солнце продолжало все так же неумо¬
лимо палить из своей расщелины, а внизу, на полупу¬
стынном в этот час дворе на двух металлических ка¬
челях раскачивались дети — крупный черноголовый
мальчик и девочка. Мальчик раскачивался сам, а де¬
вочку раскачивал отец, подталкивая качели через рав¬
ные интервалы времени. Двор пересекла женщина —
она вела за руку девочку, в другой руке она держала
хозяйственную сумку, а черноголовый мальчик про¬
должал все так же раскачиваться, взад и вперед, делая
это без малейших усилий, словно качели были меха¬
нические и сами раскачивали его, и когда стоявший
возле окна на секунду представил себя на месте этого
510
Леонид Цыпкин
мальчика, монотонно раскачивающимся взад и впе¬
ред, под жарким солнцем, на железных качелях, его
дурнотная слабость еще более усилилась, а руки и
ноги стали чужими и тяжелыми. Он потянулся к брю¬
кам, которые висели на оконной ручке над матрацем,
лежащим прямо на полу, достал из кармана валидол и
положил под язык таблетку — в трубочке оставалось
еще две таблетки — это было, конечно, маловато, но
до конца пребывания в этой квартире ему, наверное,
хватит. Затем он разостлал простыню и улегся на
спину, подложив руки под голову. Это была привыч¬
ная поза, в которой он ожидал ее, — она всегда опаз¬
дывала, а он приезжал намного раньше условленного
часа, чтобы настроиться и приготовиться. Ей очень
нравилось, что его грудь, живот и спина были покры¬
ты волосами — спину свою ему удавалось редко уви¬
деть — для этого требовалось два зеркала, а грудь и
живот он мог обозревать сколько угодно. На ногах
его тоже росли волосы, но ноги его были полные и
короткие, а ногти некрасивые, с каким-то желтова¬
тым оттенком — поэтому, поджидая ее, он не снимал
носков, но сами ноги его, благодаря своей полноте,
были почти женскими, и поэтому ему было приятно
на них смотреть. Живот его тоже был великоват, даже
для мужчины его возраста, но, когда он лежал на спи¬
не, живот втягивался, а благодаря рукам, заложенным
под голову, его дряблые груди распластывались, так
что в том положении, в котором он сейчас находился,
туловище его имело вполне атлетический вид. То ли
оттого, что он лег, то ли от принятой таблетки, его
дурнотное состояние прошло, сердце работало спо¬
койно и ровно, и он даже закурил сигарету, придви¬
нув к себе пепельницу, стоявшую на полу. Она опаз¬
дывала больше чем на сорок минут — такого еще ни
разу не было — и он снял с себя часы и положил их
на подоконник, чтобы не знать, сколько времени.
Качели
511
Когда раздался осторожный стук в дверь — три
раза — условный знак, что это она, он опрометью
кинулся отворять ей. Запыхавшаяся, потная, раскрас¬
невшаяся, она уселась на ящик, покрытый ковровой
дорожкой и служивший им вместо стула, и принялась
о чем-то щебетать — ах! ах! она уже думала, что не
придет, с утра ее вызвал свой начальник, потом об¬
щий начальник, потом пропала какая-то бумажка, а
еще заболела племянница ее мужа, и они должна ку¬
пить для нее помидоры, не видел ли он где-нибудь
их? — и поднималась она не на лифте, а пешком, по¬
тому что в лифте она обязательно познакомилась бы
с кем-нибудь, и тогда бы узнали, что она не живет в
этом доме, — один мужчина уже несколько раз попа¬
дался ей и поглядывал на нее, в очках, такой черный,
интересный — а он снова улегся в прежней позе, за¬
ложив руки под голову, и смотрел на ее тощие ноги,
темные пятна от вспотевших подмышек, которые она
почему-то всегда брила, и завитые мелким барашком
рыжие волосы. Но фигура у нее была превосходная —
надо было только заставить не смотреть на ее ноги,
подмышки и голову, а у него грудь и живот поросли
волосами, и сейчас он еще нарочно немного втягивал
живот, так что грудная клетка его напоминала сейчас
грудь собаки-боксера или рабочего из скульптурной
группы, стоящей у входа на ВДНХ.
— Иди ко мне, — сказал он ей.
Она поднялась и, продолжая щебетать, стала сни¬
мать с себя платье, скрестив руки, через голову, как
это она делала всегда, как это делают киноактрисы и,
наверное, все женщины в мире, но на экране женщи¬
ны бросали платье к ногам небрежно, выходя из него,
как из морской пены, а она принялась складывать
его — сначала вдвое, потом вчетверо, потом рукав¬
чик к рукавчику.
— Иди же ко мне, — нетерпеливо повторил он.
512
Леонид Цыпкин
Она подошла и опустилась рядом с ним на коле¬
ни и, припав к нему всем телом, принялась осыпать
его поцелуями. Грудь его словно придавили горячим
прессом, и он почувствовал, как сердце начало тре¬
пыхаться и проваливаться куда-то, и его внезапно
охватил страх, что он умрет вот здесь, сейчас, или,
что еще хуже, у него будет инфаркт — как его снесут
с этой лестницы? и как потом все это объяснить? Он
слегка отстранил ее, а она принялась его тормошить,
то привлекая к себе, то игриво отталкивая.
— Вы злой? вы злой? — твердила она, тормоша
его, и неясно было, огорчало это ее или радовало. —
Хотите, я протру пол? Хотите, помою вам ноги? Хо¬
тите? хотите? хотите?..
Он уложил ее возле стены, между собой и батареей
центрального отопления. В общем, все было не так
уж и страшно: важно, чтобы на его грудь ничто не
давило, и, кроме того, даже лежа, ну немножко при¬
встав, чуть-чуть, всегда можно было дотянуться до
кармана брюк, где лежал валидол.
Он поцеловал ее в губы, но от волос ее пахло не то
марлей, не то гипсом, а спина ее была вся мокрая и
липкая, и чтобы пристроить свою руку, он обхватил
ею трубу центрального отопления. Он целовал ее,
стараясь не прижиматься к ней левой половиной гру¬
ди, а она вся ушла в себя, глаза ее были закрыты, а
лицо сморщилось, выражая не то блаженство, не то
страдание. Он тоже попытался раствориться в себе,
но когда закрыл глаза, увидел перед собой очертания
своего тела, и эти очертания имели вид зеленого
пунктира на черном фоне...
Когда она побежала под душ, он поднялся и снова
встал возле окна. Солнце по-прежнему неумолимо
палило, но жара немного спала, или ему показалось
так, — и он даже не заметил, были ли на небе облака.
В знойном мареве дрожал и зыбился распростертый
Качели
513
необозримый город, а внизу во дворе на качелях рас¬
качивались дети — теперь два белоголовых мальчика.
Двор пересекла женщина с девочкой, в руке она дер¬
жала хозяйственную сумку. Она делала закупки и те¬
перь, наверное, возвращалась домой.
10 июля 1972 г.
17. Заказ № 111.
Сделка
і
Как только он увидел ее, сразу же понял, что это
именно то, что ему нужно. Битый час до этого он
пробродил по узкому переулку и каким-то задним
дворам, кишевшим людьми с белыми табличками на
груди и на спине, словно это были участники сорев¬
нования или симпозиума, — многие из табличек по¬
желтели, но крупные буквы были выведены тушью
или фиолетовыми чернилами, аккуратно, с нужным
нажимом, не наползая одна на другую, как будто
владельцы этих надписей — старухи и старики с крас¬
ными, слезящимися глазами, салопницы неопреде¬
ленного возраста, вылезшие из каких-то пыльных, зах¬
ламленных углов, скандального вида женщины — из
тех, что кричат в очередях, а в коммунальной кухне
сбрасывают с газовой конфорки кастрюлю своей со¬
седки, профессиональные пенсионеры, забивающие
козла в тенистой части бульваров, — как будто все
они были прирожденными чертежниками или кал¬
лиграфами — вероятно, над этими табличками труди¬
лись школьники — их дети, или внуки, или крестни¬
ки, или просто соседние ребята, пристроившись с
бумагой и линейкой за высоким круглым столом, по¬
крытым скользкой, жирной клеенкой, после ужина с
выпивкой, под светом люстры с цветным стекляру¬
сом, усердно высунув кончик языка, а между ними
толклись мужчины и женщины без табличек, но их
было очень мало, и они казались здесь случайными
Сделка
515
прохожими, а те, с табличками, собирались группа¬
ми, о чем-то переговариваясь вполголоса, словно ста¬
рые знакомые или заговорщики, — таблички на их
груди и спинах были явно ни к чему, никто из них не
смотрел на эти таблички, и точно такие же объявле¬
ния, только напечатанные на машинке, были при¬
шпилены кнопками к деревянным щитам, висевшим
на стенах домов, выходящих в переулок и дворы, а
между этими щитами тоже висели объявления, при¬
клеенные прямо к каменной стене, написанные от
руки, наскоро, корявым почерком, но все-таки раз¬
борчиво, — некоторые из этих объявлений, видимо,
пытались сорвать: на месте содранного клочка или
ленты оставался тонкий слой бумаги, сквозь который
просвечивал кирпич, иногда содранные клочья сви¬
сали на тонком стебле, слегка колыхаясь на осеннем
ветру, так что их хотелось окончательно сорвать, на
многих объявлениях буквы расплылись от дождей, да
и сейчас небо хмурилось и временами даже накра¬
пывало, но все они — и печатанные на машинке, и
корявые — начинались с одного и того же слова:
«меняю» или, в крайнем случае, «меняем», но он
все-таки упорно вчитывался в них, переходя от одно¬
го щита к другому, мимо грязных каменных стен, за¬
сунув руки в карманы болоньи, полы которой разве¬
вались на ветру, ощупывая в одном кармане блокнот,
а в другом нейлоновый колпачок на случай дождя,
поминутно оглядываясь, чтобы не встретить знако¬
мых, и с этого же слова начинались таблички, висев¬
шие на груди и на спинах, — осмелев, он стал подхо¬
дить к некоторым из владельцев этих таблиц, выбирая
из них поблагородней или победней, и спрашивать у
них, не сдают ли они — есть же у них комнаты,
предназначенные на съезд, которые, может быть,
пустуют, — но все они отрицательно качали головой
или говорили: «нет» — без удивления, а многие даже
17*
516
Леонид Цыпкин
равнодушно, так что, может быть, ничего постыдного
и не было в том, что он обращался к ним с подобным
вопросом, и зря он так мял и жал свой нейлоновый
колпачок, но все-таки какой-то благообразный пен¬
сионер, обвешанный таблицами, к которому он обра¬
тился, показал ему в сторону улицы, в которую вли¬
вался этот переулок, — «Там спрашивайте», — там он
уже был, оттуда-то он и начал — там, на этой мощен¬
ной булыжником улице, по которой еще ходили трам¬
ваи, словно из-под земли вырастали женщины, такие
же, как и те, только без табличек и с подчеркнуто-бе¬
зучастным видом, как будто они случайно оказались
здесь — он не успевал опомниться, как они оказыва¬
лись окруженными толпой каких-то молодых людей —
возможно, студентов и постарше — восточного типа и
из тех, что посещают рестораны, — с блокнотами и
карандашами в руках, словно репортеры, они наседа¬
ли на женщин, прижимая их к стене дома, поднима¬
лись на цыпочки, вытягивали шею, спрашивали у
них что-то через головы впереди стоящих, а те, окру¬
женные толпой, оставались все такими же невозму¬
тимо-спокойными, словно кинозвезды, дающие ин¬
тервью, — к одной из таких женщин, уже немолодой
домохозяйке в плюшевой кацавейке с черными мас¬
леными глазами, чем-то напоминающей не то вдову,
не то сваху из Островского, ему удалось все-таки
протиснуться — «Что у вас?» — спросил он ее таким
тоном, как будто до этого ему уже предлагали десяток
комнат или даже квартир, но все они ему не подходи¬
ли, или как будто все это не очень его интересовало,
просто так, из праздного любопытства — «Вам это не
подойдет», — уклончиво сказала она ему, окинув его
мимолетным оценивающим взглядом, — «Откуда вы
знаете?» — обидчиво возразил он — неужели она до¬
гадалась, что комната ему нужна вовсе не для жилья,
а всего только раз в неделю или даже в десять дней,
Сделка
517
на два-три часа, но ведь ей это даже выгодно, за те же
деньги — «Нет, я же вам сказала», — повторила она,
окончательно потеряв к нему интерес, но другим она
почему-то продолжала давать свой адрес, и они бой¬
ко записывали его в своих блокнотах, а его рука с
шариковым карандашом беспомощно повисла над
раскрытой записной книжкой, которую он поддер¬
живал коленом, стоя на одной ноге, — «Почему вы
так уверены? — ведь это мое дело решать...» — за¬
пальчиво начал он, — «Вы же видите, что вы ей не
подходите», — прервал его чей-то голос, и он вдруг
понял, что навязывается, — голос принадлежал муж¬
чине, стоявшему несколько поодаль от всей этой
группы, — с неприятным для себя чувством он отме¬
тил, что мужчина этот имел явно выраженную еврей¬
скую внешность, — тогда-то он и пошел бродить по
узкому переулку и задним дворам, кишевшим людь¬
ми с табличками, а теперь снова вернулся на эту ули¬
цу, мощенную булыжником с трамвайными колеями,
тем более что путь к метро все равно лежал через эту
улицу, и тут-то он и увидел ее. Она переходила улицу
наискосок, направляясь к той ее стороне, на которой
все это происходило, — на минуту ее закрыл прохо¬
дящий трамвай, и он испугался, что она исчезнет
куда-нибудь, но она уже снова шла, наискосок пере¬
секая улицу, — легко, решительно и в то же время
неуверенно, как будто она случайно забрела сюда, —
ей было лет шестьдесят или чуть больше, с непокры¬
той головой, волосы ее были не то седые, не то кра¬
шенные в рыжеватый цвет, и вот он уже шел рядом с
ней — перейдя трамвайную линию, они остановились
на мостовой, немного не доходя тротуара.
— Отдельная квартира? — переспросил он, веря и
не веря собственным ушам, потому что, хотя, увидев
ее, он и предчувствовал удачу, но это было уже слиш¬
ком, и он представил себе, как они приходят туда
518
Леонид Цыпкин
вдвоем, когда им заблагорассудится, не боясь ни хо¬
зяев, ни соседей, и он долго стоит в ванной перед
зеркалом, поигрывая мышцами, а она в это время го¬
товит на кухне что-нибудь поесть, а потом медленно,
как бы нехотя, задергивает занавески — впрочем, на¬
верное, это будет очень дорого — может быть, сказать
все, как есть?
— Вы один? — недоверчиво спросила она его — в
ушах у нее были крупные серьги, а волосы явно кра¬
шеные.
— Мне нужна комната для занятий... раз в неде¬
лю... Я пишу диссертацию, — добавил он, потому что
для написания диссертации требовалась особая ти¬
шина. — Я врач, — сказал он, пуская в ход последний
козырь, потому что в таком возрасте, как она, люди
часто болеют.
— У меня зять тоже врач, недавно защитил, не
слышали? — она назвала его фамилию, как будто он
обязан был знать всех врачей Москвы, защитивших
диссертации, или как будто ее зять был светилом на¬
уки. — Ой, это такой труд, — вздохнула она, — он
весь зеленый ходил. А вы не в институте работаете?
Они разговаривали, по-прежнему стоя на мосто¬
вой, и вокруг них уже начали появляться любопыт¬
ные с блокнотами в руках — студенты и те, что постар¬
ше, но все они все-таки держались на почтительном
расстоянии, не решаясь подойти вплотную, словно
разговаривающих между собой мужчину в болонье и
пожилую женщину с крашеными волосами связывали
какие-то особые отношения или даже родство, —
впрочем, ему самому временами тоже казалось, что
он где-то встречал ее, в какой-то знакомой семье —
она напоминала ему даже не то мать, не то тетку од¬
ного из своих приятелей, хотя в то же время он отчет¬
ливо осознавал, что видит ее впервые, но ему каза¬
лось, что он сможет ей сказать все — если не сейчас,
Сделка
519
то со временем, и она поймет его и не осудит, да и
она тоже тянулась к нему, не замечая остальных, ко¬
торые уже потихоньку стали подбираться к ним. «Что
же мы стоим здесь? пройдемте куда-нибудь», — ска¬
зала она ему, а может быть, он ей — они мешали дви¬
жению транспорта, а накрапывавший до этого дождь
усилился, превратившись почти в ливень, — открыв
зонтик, неизвестно откуда появившийся у нее в руке,
она пыталась им защитить его от дождя, но торчащие
спицы попадали ему в глаза — «Что вы? что вы?» —
сказал он ей, натягивая на голову нейлоновый колпа¬
чок, который никак не хотел надеваться, но все-таки
он пригнулся, так что плечо его и одно ухо оказались
под ее зонтиком. Они перешли на тротуар и, пройдя
немного, остановились возле какого-то подъезда под
навесом, чтобы укрыться от дождя, но она по-пре¬
жнему держала зонтик, а он вынул блокнот и, открыв
его, приготовился записывать.
— Только женщин ко мне не водить, — неожидан¬
но грубо сказала она, вокруг них уже снова начали
появляться любопытные, выжидающие добычи, а мо¬
жет быть, они тоже прятались от дождя, но некото¬
рые из них, наверное, поняли, что у нее отдельная
квартира, а может быть, она сама кому-то ответила на
назойливые вопросы, которые сыпались на нее со
всех сторон, — какой-то молодой человек с шутли¬
вым вызовом, как это делают на рынке, сказал: «Со¬
рок рублей», — «А за тридцать не хотите?» — грубо и
тоже с вызовом бросила она ему в ответ, и у него
даже промелькнула мысль, что она не случайно попа¬
ла сюда и что она не новичок в таких делах, но то, что
она сказала ему насчет женщин, означало конец все¬
му, потому что не мог же он идти на явный обман,
когда его предупреждали, — иначе бы он попался, и
тогда она, пожалуй, сообщила бы по месту его житель¬
ства, потому что в таких случаях приходится предъяв-
520
Леонид Цыпкин
лять паспорт, но она по-прежнему держала зонтик,
стараясь укрыть его от дождя, и невидимая дистанция
отделяла их, его и ее, от остальных любопытных.
— Разве я похож на человека, который обманыва¬
ет? — Но она, казалось, даже не слышала этой его
фразы или не придала ей значения — по-заговорщи-
чески показывая ему глазами на окружающих, кото¬
рые могли услышать их, она стала называть номер
своего телефона, почти беззвучно, одними губами,
так что ему приходилось, как глухонемому, всматри¬
ваться в движения ее губ — корявым почерком, пото¬
му что все это делалось на весу, и ему мешал ее зон¬
тик, и его толкали наседающие, — корявым почерком
он записал номер ее телефона и так же беззвучно, од¬
ними губами, тараща глаза, чтобы ей легче было дога¬
даться, спросил: «Кого позвать?» — и так как она не
сразу поняла, он прошептал ей: «Как вас зовут?» —
Глядя куда-то в сторону, чтобы отвлечь внимание ок¬
ружающих, она снова все так же беззвучно назвала
себя, совсем тихо, так что ему даже пришлось пере¬
спросить ее, — под номером ее телефона он записал:
«Вера Аркадьевна» — корявая надпись уходила куда-
то вниз, наискось, превращаясь на конце в какие-то
совершенно неясные закорючки, и он почему-то
вспомнил, что во втором или в третьем классе учи¬
тельница русского языка записала в его тетради:
«Надо работать над подчерком», и его домашние в его
присутствии осмеяли эту учительницу за безграмот¬
ность — вырвавшись из толпы, окружавшей их, он
почувствовал себя свободным — через полчаса он бу¬
дет дома, жена уже, наверное, ждет его с обедом, а
потом они будут смотреть телевизор, но на прощание
она все-таки успела шепнуть ему: «Позвоните не по¬
здней чем завтра, а то я сдам», и он, уже продираясь
сквозь толпу наседавших, шепнул ей в ответ: «Я по¬
звоню в любом случае», потому что не мог же он ос-
Сделка
521
тавлять ее в состоянии неопределенности, когда она
возлагала на него такие надежды.
2
В телефонной будке было темно и пахло мочой.
Сначала долго не отвечали, и он уже обрадовался, что
никого нет дома, потому что не обязан же он дозва¬
ниваться к ней, если она сама в этом не заинтересо¬
вана, но в это время на том конце провода сняли
трубку — у него забилось сердце, и он поплотнее
прикрыл дверь, хотя стекло в ней было выбито и ве¬
тер гулял по кабине, на том конце провода молчали,
как будто не знали, что делать с трубкой. «Але-е», —
наконец послышался там женский голос, и он сразу
понял, что попал не туда, — голос был немощным и
сонным, как будто к телефону подошла заспанная
нянечка или больная, прижившаяся в отделении для
хроников, но ему почему-то представился коридор
коммунальной квартиры, по которому, выйдя из сво¬
ей каморки, расположенной за кухней, тащится к те¬
лефону, натыкаясь на старую мебель, одинокая полу¬
помешанная бабка, бывшая дворничиха, в калошах
на босу ногу. «Веру Аркадьевну можно?» — он интел¬
лигентно поигрывал голосом — сознание того, что он
попал не туда, придавало ему уверенности — «Не¬
ту», — все так же жалобно и тоскливо протянул тот
же голос, — «Что, вообще у вас такой нет или просто
ее нет дома?» — стал допытываться он, но в ответ
слышалось все то же жалобно-сонное «не-ту», но он
так настаивал, что в конце концов ему уступили —
вместо «не-ту» теперь слышалось такое же протяжно¬
сиротливое «да-да», он повесил трубку на рычаг —
наверное, просто неправильно соединился номер —
он снова стал набирать, для верности отсчитывая
пальцем дырки телефонного диска, придерживая рву-
522
Леонид Цыпкин
щуюся от ветра дверь, зажав трубку между ухом и
плечом, — снова длинные гудки и тот же сонный го¬
лос разбуженной нянечки: «Але-е», — как она уже ус¬
пела дотащиться до своей каморки? — он стал высп¬
рашивать у нее, есть ли кто-нибудь еще в квартире,
как спрашивают у детей, но она говорила то «не-ту»,
то «да-а», — он с облегчением повесил трубку — впо¬
пыхах, на лету, он, конечно, неправильно записал
номер — он может спокойно идти домой и почитать
перед сном книгу — теперь он полностью свободен —
он вышел из будки, широко распахнув дверь и хлоп¬
нув ею, как будто он навсегда покидал ненавистный
ему дом, решив начать новую жизнь, но у ближайше¬
го фонаря он остановился и достал свой блокнот —
ему нужно было окончательно убедиться в своей пра¬
воте — он с трудом отыскал листок, на котором был
записан номер телефона, — он все время держал его в
голове — сердце его упало куда-то, а потом забилось
сильно и часто — вместо цифры «7» он набирал «4» —
он не разобрал собственного почерка, а может быть,
просто забыл — вернувшись в будку, он снова стал
набирать номер, открыв блокнот, зажигая спичку за
спичкой, которые гасли от ветра, дверь он теперь
придерживать не мог, и ветер свободно врывался в
кабину, но запах мочи все равно чувствовался, — «Я
слушаю», — по уверенному мужскому голосу он сразу
понял, что это был зять, но оставалась слабая надеж¬
да — может быть, он все-таки неправильно записал
номер — на весу, догадываясь по движениям ее губ, а
может быть, он даже специально писал так коряво,
чтобы потом нельзя было разобрать, — «Веры Арка¬
дьевны нет дома?» — «А кто спрашивает ее?» — это
был конец, и, кроме того, тот, наверное, уже был в
курсе дела — иначе зачем бы он стал интересоваться,
кто звонит? — «Да это так, один ее знакомый», —
неопределенно сказал звонивший, чтобы оставить
Сделка
523
себе путь для отступления, и, кроме того, может
быть, она скрывала от дочери и зятя свои квартир¬
ные дела — «Она будет через час», — сказал зять —
нет, наверное, он все-таки был в курсе дела, и те¬
перь отступать уже было невозможно — он уныло
побрел домой, ветер раскачивал фонари, навстречу
ему попадались одинокие фигуры прохожих — они
шли против ветра, согнувшись, — начинал моросить
мелкий осенний дождь...
3
Каждый его счет был равен секунде, потому что,
когда он доходил до шестидесяти или, в крайнем слу¬
чае, до шестидесяти двух, стрелка часов, висящих на
столбе, рядом с входом в метро, прыгала к следующе¬
му делению — если через пять минут ее не будет, он
уйдет — и так она уже опаздывала на десять минут —
не обязан же он стоять здесь на открытом месте, на
самом ветру — и так милиционер, стоявший непода¬
леку от него не то для охраны общественного поряд¬
ка, не то для регулирования движения, хотя машины
проходили стороной от этого места, несколько раз
подозрительно посмотрел на него — он ждал, как они
и условились, возле левой стены Большого театра,
если стоять к нему лицом, — именно так она и объяс¬
нила ему, и ему даже показалось, что это место ей
хорошо знакомо, и она уже не первый раз назначает
там деловые свидания — почему-то он никогда рань¬
ше не замечал этой стены, без окон, с длинным наве¬
сом, опирающимся на железные колонны, — навес
мог прикрыть от дождя, но от ветра он не защищал,
и, кроме того, все почему-то обходили стороной это
место, так что, по существу, он стоял здесь один, вы¬
ставленный на обозрение всей площади, как памят¬
ник, с портфелем в руках и в пальто из джерси, кото-
524
Леонид Цыпкин
рое он специально надел, чтобы иметь более импо¬
зантный вид, хотя, с другой стороны, из-за этого она
могла запросить больше денег, — лишь иногда возле
навеса, не заходя под него, словно это место было
запретным, с деловым видом и с портфелями в руках
по одному, а иногда — по двое проходили хорошо
одетые мужчины — не то командированные, прожи¬
вающие в одной из центральных гостиниц, не то от¬
ветственные работники, отпустившие по каким-то
соображениям служебную машину, но даже они не
останавливались, — к нему подошла пожилая чета
иностранцев — они спустились с лестницы главного
входа — протянув ему театральные билеты, они о
чем-то стали спрашивать его — он показал им на
двери главного входа, но они отрицательно покача¬
ли головой — он прочел на билетах: «Театр им. Ста¬
ниславского и Немировича-Данченко» — «А! улица
Пушкина», — обрадовался он, показав рукой в сто¬
рону метро, — «Пушкин-стрит», — спохватился он —
кажется, они были французы, но он никак не мог
вспомнить, как «улица» по-французски, — они радос¬
тно закивали головами, как будто они сами все это
хорошо знали, но им важно было, чтобы кто-нибудь
подтвердил им это, — «Thank you», — сказали они
ему, снова закивав и улыбнувшись, как старому зна¬
комому, — «Пожалуйста», — сказал он им по-русски,
потому что вдруг забыл, как это слово по-английски —
наверное, они были англичане, — они уныло побрели
в сторону Пушкинской улицы, держа друг друга под
руку, словно боясь потеряться, не торопясь, потому
что до начала спектакля оставалось еще много време¬
ни, — ему почему-то показалось, что ноги этого анг¬
личанина или француза были повязаны какими-то
обмотками — он напряженно всматривался в поток
людей, выливавшийся из широко распахнутых, не¬
закрывающихся дверей метро, — несколько раз он за-
Сделка
525
ходил за железную колонну, но она была очень тон¬
кая и не могла скрыть его — собственно, время, на
которое они договорились, уже истекло, так что он
имел полное право уйти, — каждую фигуру пожилой
женщины он принимал за нее, и у него провалилось
сердце — он почти даже уже не помнил, как она выг¬
лядела, да и она тоже могла его забыть, поэтому надо
было оставаться на видном месте, и он снова выхо¬
дил из-за укрытия — утром, отложив все свои дела,
потому что он все равно не мог ничем заниматься, а
звонить слишком рано было неудобно, чтобы не раз¬
будить ее, — утром, спустившись в вестибюль учреж¬
дения, где он работал, и, выждав время, положенное,
чтобы ей встать, и момент, когда в вестибюле никого
не было, он позвонил ей — она сама взяла трубку —
«Да, это я», — сказала она — голос у нее был энергич¬
ный и даже, пожалуй, молодой — он держал под при¬
целом дверь комнаты, в которой находился парал¬
лельный телефон, — перед тем как звонить, он на
секунду заглянул туда и, убедившись, что там никого
нет, с деланно-разочарованным видом прикрыл дверь,
как будто он там кого-то искал, но не нашел, — «Да,
это я», — сказала она, и у него снова промелькнула
мысль о сходстве Веры Аркадьевны с матерью его
приятеля — ее муж, отец приятеля, заведовал ману¬
фактурной базой, а потом ушел на пенсию, а сама
она последние годы болела, но, даже лежа в постели,
она разговаривала повелительно и смотрела на своего
сына так, как будто он был виноват в своем карлико¬
вом росте и в ее болезни, поджимая тонкие губы,
отчего подбородок ее казался еще более выпячен¬
ным, как у сына, которому это придавало сходство с
Плюшкиным, — сердце у него стучало, молотом от¬
даваясь в ушах: «Мы с вами вчера познакомились...
там... Так вот я звоню», — «Да, да», — почти перебила
она его, и он сразу понял, что она ждала его звонка, —
526
Леонид Цыпкин
«Но ведь это вам невыгодно, всего раз в неделю», — и
тут же, словно боясь, что спугнет его, быстро добави¬
ла: «Какие дни вы хотите?» — она была явно заинте¬
ресована в нем, и это прибавило ему смелости, но
дверь комнаты с параллельным телефоном он не упус¬
кал из виду — «Это я потом решу. Вы согласны или
нет?» — «Да, я не против, конечно, если это вас...», —
«Только так и нужно, нахрапом», — подумал он и
вспомнил строчку из стихов Пастернака: «...или как
женщину берут» — он предложил ей встретиться,
чтобы поехать вместе осмотреть квартиру, — она со¬
гласилась, но время, которое она предложила, его не
устраивало, и он настоял на своем — она безвольно
согласилась — она была окончательно сломлена, но
напоследок она успела бросить ему, словно жертва
обидчику, находясь уже на безопасном расстоянии от
него: «Захватите паспорт», — паспорт был при нем, он
положил его в карман пиджака еще накануне вечером,
но решил, что скажет, что у него нет его с собой, — не
обязан же он был заезжать домой за паспортом и, кро¬
ме того, вполне мог не услышать этой ее фразы.
4
Она появилась неожиданно, словно выросла из-
под земли — кажется, даже совсем не с той стороны,
откуда он ждал ее, — впрочем, мог и не заметить это¬
го, потому что в этот момент он смотрел на часы,
висящие возле входа в метро, — стрелка их вот-вот
должна была прыгнуть на заветную черту — он уже
насчитал сорок восемь, а по пульсу было девяносто
шесть — каждый его счет был равен двум ударам
пульса, так что он вполне мог считать и по пульсу, но
сто двадцать ударов в минуту — это было уже слиш¬
ком, поэтому он лишь иногда прибегал к пульсу —
держа впереди себя обеими руками портфель, словно
Сделка
527
это был фиговый листок, большим пальцем левой
руки щупал пульс на правой, в левой ноге у него
было ощущение ползания мурашек, как будто он от¬
сидел ее, — все это могло кончиться сосудистым кри¬
зом, зря он с этим связался — как хорошо было бы
сидеть сейчас на работе, в своем кабинете, и про¬
сматривать истории болезни — она шла легко, как и в
первый раз, но как-то боком, запыхавшись, волосы
ее выбились из-под платка, кое-как накинутого на
голову, и растрепались, на ней было демисезонное
пальто с выделкой — он почему-то называл такой ма¬
териал «букле» — нижняя пуговица не то оторвалась,
не то висела на ниточке, в руке она держала растер¬
занную хозяйственную сумку, и ему почему-то пока¬
залось, что у нее отечные ноги. «Извините, я опозда¬
ла», — еще не отдышавшись, она стала рассказывать,
как откуда-то ехала и куда-то заехала, и чего-то там
не достала или кого-то не застала — он даже не пытал¬
ся вникнуть в то, что она говорила, — он имеет теперь
полное право отказаться ехать с ней под предлогом
того, что она опоздала, а он куда-то торопится —
они топтались на месте, как и тогда, когда он увидел
ее впервые, но ведь она специально приехала сюда,
бросив или не доделав какие-то свои дела, — «Так
поехали», — нерешительно сказал он — оказалось,
что ей нужно заехать еще в какой-то универмаг —
туда-то она и заезжала, но он был закрыт на перерыв,
но ей обязательно надо было попасть туда, чтобы ку¬
пить какую-то хозяйственную вещь, потому что если
она это не сделает, то кто же это сделает? — предсто¬
ял огромный крюк, он опоздает домой к обеду, и это
может показаться подозрительным и, кроме того, от
долгого пребывания на улице ему хотелось в туалет,
но они уже входили в метро — из распахнутых дверей
навстречу им вываливались толпы людей — почему-
то они пытались войти через выход — на минуту, по-
528
Леонид Цыпкин
глотавшись толпой, они потеряли друг друга из виду,
и он даже обрадовался, но она уже продиралась к
нему со своей не то висящей на одной нитке, не то
оторванной пуговицей, с растерзанной хозяйствен¬
ной сумкой из полупрозрачного пластика с голубым
рисунком, изображавшим не то какую-то детскую иг¬
рушку, не то глобус, — нет, теперь уже было поздно,
надо было раньше решаться — они спускались на эс¬
калаторе — он стоял на ступеньку ниже ее, повернув¬
шись к ней лицом, потому что она была женщина, да
еще пожилая, и он должен был проявлять к ней по¬
чтительность, а она пыталась все время спуститься
вниз, чтобы оказаться на одном уровне с ним или
даже ниже его, они мешали проходу, ее толкали, а он
опускался еще ниже на одну ступеньку, но потом уже
дальше некуда было идти, потому что там стояли
люди, и они оба мешали проходу, уступая друг другу
место, его портфель цеплялся за ее хозяйственную
сумку — эту квартиру она купила уже давно, еще при
жизни мужа — ах, сколько с ней было трудностей, но
дом еще совсем новый, и она разрывается на части,
потому что дочка с зятем живут в другом конце города,
и она живет вместе с ними — а как можно иначе? —
нет, нет, она не жалуется, она живет для своих детей,
зять работает, дочка работает, внучка играет на рояле,
очень способная девочка — ну, конечно, это ее инст¬
румент, а что, он сомневался в этом? — она же быв¬
ший музыкальный работник, она могла бы сделать
карьеру, но жизнь так сложилась — нет, нет, она не
жалуется, хотя ей уже почти семьдесят, —■ а что, ей
нельзя дать этих лет? — нет, это, наверное, ему так
кажется — это вы, молодые, все кряхтите — неужели
ему уже больше сорока? — она никак не сказала бы
этого — налетая друг на друга и на стоявших впереди,
еле сдерживая натиск едущих сзади, они соскочили с
эскалатора на платформу.
Сделка
529
«Боже мой! нам же не в ту сторону!» — она метну¬
лась из вагона, куда они только что вошли, — он
вслед за ней, продираясь сквозь толпу, хлынувшую в
вагон, — они перебежали на другой край платформы —
он еле поспевал за ней, но поезда, идущие в противопо¬
ложную сторону, тоже не могли доставить их в нужное
место — они метнулись к переходу, но и это ничего
не давало им — надо было ехать на автобусе прямо от
центра — ах, она совсем потеряла голову от этих хо¬
зяйственных дел — но ведь и он же прекрасно знал,
где находится этот универмаг, — теперь, впрочем,
подниматься наверх уже не имело смысла — в конце
концов, можно сделать пересадку, а там на троллей¬
бусе — они втиснулись в вагон — он заметил свобод¬
ное место — хотел усадить ее, но она стала уговаривать
его, а он ее, так что на них даже стали оглядываться, —
в конце концов она села, но на самый краешек, по¬
рываясь все время встать. «Нам еще не пора выхо¬
дить?» — теперь инициатива была в его руках, он вез
ее, а она целиком полагалась на него — нет, первое
впечатление не обмануло его, надо было только пра¬
вильно повести дело: сказать, что у него трудная си¬
туация — на таких эмоционально неустойчивых, как
она, это действует —■ он даже вспомнил, что где-то
читал или ему говорили, что эмоциональная неустой¬
чивость и доброта всегда сопутствуют друг другу —
лучше даже не говорить, что у него семья... впрочем,
нет — этого нельзя, потому что зачем тогда ему сни¬
мать квартиру, хотя, может быть, он живет с мамой в
одной комнате, а у той женщины муж, но и про чув¬
ства тоже не надо, тем более что их нет, на физиоло¬
гию тоже не следует делать упора... просто трудная
ситуация, и все... может быть, она даже паспорта не
потребует — он уселся на освободившееся рядом с
ней место — нет, она не жалуется, в жизни нужно
видеть хорошее — зять? — а как он еще может к ней
530
Леонид Цыпкин
относиться? — он рассказывает ей даже больше, чем
дочери: «Вера Ароновна», — говорит он ей — почему
она в таком случае «Аркадьевна»? — на лице ее по¬
явилось выражение досады, как будто он отвлекал ее
по пустякам, и у него снова промелькнула мысль, что
она не новичок в квартирных делах и что ей, навер¬
ное, многие звонят по телефону, — «Так я буду назы¬
вать вас “Вера Ароновна”», — сказал он, подделыва¬
ясь под ее тон и чтобы подчеркнуть их общность, —
она как-то неопределенно кивнула, как будто ей это
было безразлично, и, кроме того, он прерывал ход ее
мыслей — он очень хороший врач, ее зять, в больни¬
це его буквально носят на руках — почему он в боль¬
нице, а не в институте? — на лице ее снова промель¬
кнуло выражение досады и сожаления, как будто он
не понимал самых простых истин — она перешла на
шепот, хотя из-за шума поезда все равно их не мог
никто услышать: «Директор института, где он рабо¬
тал, такой... ну, в общем, сами понимаете, какой...
Нет, нет, не подумайте... к нему он очень хорошо от¬
носился... они даже, можно сказать, друзья... ну, сами
понимаете, друзья — не друзья... Так вот, когда он за¬
щитил, директор прямо ему сказал: “Я не могу оста¬
вить тебя, у меня и так много таких, как ты...” Но нет,
он и сейчас очень доволен, такой специалист...» — она
вздохнула. — «Ах, лишь бы дальше все было хоро¬
шо...» — пульс его уже почти пришел в норму — он
иногда прощупывал его, прикрываясь портфелем, —
они чуть не проехали станцию, на которой им нужно
было делать пересадку.
5
Выйдя из метро, он кинулся к стоянке такси, но
она не успевала за ним и, кроме того, повторяла все
время, что можно доехать на троллейбусе — зачем
Сделка
531
брать такси? — машину перехватили, и оба они бро¬
сились к троллейбусной остановке — в троллейбус
уже успело набиться много народу — он занял место
возле окна, а она где-то застряла там сзади, зацепив¬
шись сумкой за что-то, — рядом с ним кто-то сел, а
она устроилась в противоположном ряду возле про¬
хода впереди него — повернувшись к нему, она про¬
должала что-то говорить ему, стараясь попасть лицом
в просвет между толпившимися в проходе, усиленно
жестикулируя, чтобы ему понятнее было то, что она
ему говорила, — ему казалось, что все смотрят на
них, и он даже старался сделать вид, что не знаком с
ней, независимо откинувшись на спинку кресла и с
преувеличенным интересом поглядывая в окно, но в
промежутках ему приходилось делать ей какие-то от¬
ветные знаки, пожимая плечами и разводя руками,
давая понять ей, что он не слышал того, что она гово¬
рила, а иногда он утвердительно кивал головой, как
будто он слышал и понимал, потому что нельзя же
было все время не понимать, — в проходе расступи¬
лись, сидевшая рядом с ним женщина поменялась
местами с Верой Аркадьевной — на секунду ему даже
показалось, что это Вера Аркадьевна попросила ее об
этом, — наверное, все в троллейбусе решили, что они
близкие родственники — может быть, даже мать и
сын, — он все еще посматривал в окно, стараясь ос¬
таться непричастным к этому, — она уселась рядом с
ним так, будто это было ее законное место, — платок
ее почти совсем сполз с головы, и ее седовато-рыжие
волосы окончательно растрепались — она пыталась
поправить платок и волосы, но в этот момент ее сум¬
ка соскальзывала с колен, и она еле успевала подхва¬
тить ее — ах, лишь бы все было хорошо, лишь бы все
было хорошо... так нет, что-нибудь должно быть не
так — она вздохнула и помолчала — она может ему
довериться? — с самого начала она поняла, что может
532
Леонид Цыпкин
ему довериться — вот он побывает у них в доме, тогда
он сам увидит, какая у них семья, и он на минуту
представил себе, как он по вечерам ходит к ним в го¬
сти и делается другом их дома, хотя, с другой сторо¬
ны, это опасно, потому что она, конечно, расскажет
обо всем и дочери и зятю, а у них с зятем могут ока¬
заться общие знакомые, и, кроме того, как он по ве¬
черам будет уходить из дома? — ее дочь ничего не
знает и не должна знать — волосы ее окончательно
сбились в кучу, платок сполз с головы, но она даже
не пыталась поправить его — лицо ее выражало те¬
перь решительность и черты его стали жесткими, как
у матери его приятеля, когда она отдавала распоряже¬
ния по хозяйству, — она сама с ней поговорила, с
этой женщиной, а зятю она сказала, чтобы ноги ее
больше не было в их доме, — нет, дочь ничего не
подозревает, хотя женщина, конечно, не может не
чувствовать... откуда она это знает? — она хорошо
знает жизнь... ее муж тоже когда-то... но и она не
была дурой... она музыкальный работник, и если бы
она окончила консерваторию — взгляд его невольно
упал на ее руки, которыми она беспокойно перебира¬
ла ручки от сумки, пальцы у нее были огрубевшие от
домашней работы, но с ярким потрескавшимся мани¬
кюром, и он почему-то подумал, что она, наверное,
работала массовиком-затейником на экскурсионном
теплоходе или в доме отдыха, — ах, зачем это горе
вошло в их дом? — нет, эта женщина не моложе зятя...
она его бывший шеф... а что он так удивляется?., раз¬
ница в возрасте?., ну и что?.. Ах, как он плохо знает
жизнь! — она окинула его мимолетным взглядом, в
котором, кроме досады на его наивные вопросы, про¬
скользнуло еще нечто другое, отчего ему стало как-то
не по себе, — нет, ее дочь ни о чем не догадывается...
она работает с утра до вечера... она так чиста, что ей
даже в голову не приходит... и зять тоже работает...
Сделка
533
Когда он успевает? — она устало прикрыла веки и,
подняв вверх брови, покачала головой, как будто его
наивности уже не было предела и как будто все это
уже имело отношение лично к ней: «Мужчины все
успевают», — нет, вариант с семьей полностью ис¬
ключался — пульс его снова частил — ему даже не
нужно было щупать его, чтобы убедиться в этом, —
никакой семьи у него нет и даже трудной ситуации
нет — просто ему нужна комната для занятий, от¬
дельная, тихая квартира, раз в неделю, чтобы писать
диссертацию, но ведь соседи по лестничной площад¬
ке все равно сообщат ей, да и сама она тоже может
явиться, чтобы проверить, — вот за этим высоким
домом, кажется, должен быть универмаг. «Нам выхо¬
дить», — сказал он ей, привстав, — она вскочила и
засуетилась, как будто троллейбус уже остановился и
она не знала, где выход, — она стала протискиваться
к передней двери — он вслед за ней, но там было
слишком много народу. «Лучше сзади!» — скомандо¬
вал он, и она покорно последовала за ним — он про¬
тиснулся к задней двери, но когда она открылась и он
уже почти ступил на асфальт, он вдруг увидел, что
они не доехали одной остановки — он еле успел сно¬
ва втиснуться в троллейбус.
6
Они переходили широкий проспект, разделенный
на более узкие проезды полосами зеленых насажде¬
ний, теперь уже пожелтевших, потому что универмаг
находился на той стороне проспекта, то удерживая,
то подгоняя друг друга, останавливаясь на зеленый
свет, потому что каждую секунду могли включить
красный, и торопясь на красный, потому что он зас¬
тавал их врасплох, посередине проезда, и нужно было
добежать до спасительной полосы зеленых насажде-
534
Леонид Цыпкин
ний — он прикидывал в уме, нет ли где-нибудь в
этом районе туалета, — кажется, не было — тогда он
стал высматривать такси — собирался дождь, он явно
опаздывал домой — несколько машин стояло возле
перекрестка, неподалеку от универмага, но сейчас
брать машину было преждевременно — неизвестно,
сколько ей придется провести времени в универмаге
и согласится ли таксист ждать — и все-таки, когда
они добежали до тротуара, он сказал ей: «Я возьму
такси», но она замахала рукой: «Мы так доедем!» —
наверное, она не привыкла пользоваться такси — он
вошел вслед за ней в универмаг, боясь потерять ее, —
она то и дело натыкалась на покупателей и в то же
время легко лавировала между ними, пробираясь к
какому-то нужному ей прилавку, — он уже несколько
раз терял ее из виду, тоже наталкиваясь на людей, —
«Вот я сейчас!» — бросила она ему на ходу, высматри¬
вая его между фигурами столпившихся в магазине, —
«Я буду вас ждать у входа!» — крикнул он ей, припод¬
нявшись на цыпочки, через головы толпившихся,
чтобы она услышала его, но, выйдя из универмага, он
стал курсировать между входом и стоянкой такси —
две машины уже взяли, оставалась одна, последняя —
в этот момент из двери магазина появилась Вера Ар¬
кадьевна, с растопыренной сумкой, окончательно ра¬
стерзанная, со счастливым лицом: «Как раз захвати¬
ла, мне всегда везет». — «Стойте здесь!» — крикнул
он ей и стремглав кинулся к такси, делая по дороге
отчаянные знаки водителю, что он берет машину и
чтоб тот ехал к нему, — машина нехотя сдвинулась с
места навстречу ему, потом остановилась — он бро¬
сился за Верой Аркадьевной, боясь, что машину пере¬
хватят, — она упиралась и отмахивалась, но он, от¬
крыв дверцу, втолкнул ее в машину — она неловко
завалилась на заднее сиденье — усевшись рядом с ней
с видом похитителя, он с силой захлопнул дверцу:
Сделка
535
«Метро “Октябрьская”!» —■ квартира Веры Аркадьев¬
ны находилась где-то в районе «Варшавской», но он
не очень хорошо представлял себе, как ехать туда, и
она, наверное, тоже не знала, и поэтому он назвал
первое ближайшее метро, а оттуда они уже как-ни¬
будь доберутся, и, кроме того, он боялся, что води¬
тель не поедет так далеко, почти на окраину, потому
что ему трудно будет найти пассажира, и это, навер¬
ное, обойдется дорого, но у него выпала из памяти
станция, на которой нужно делать пересадку, чтобы
попасть к «Варшавской», а оттуда еще тоже надо до¬
бираться — «Мимо метро “Октябрьская”, — попра¬
вился он, — а там на Варшавское шоссе», — «Да куда
вам ехать?» — спросил водитель, даже не удостаивая
его поворотом головы, — они выехали из бокового
проезда и влились в поток машин, мчавшихся по
проспекту, — «Район метро “Варшавская”, знаете?»
— сказал он и с раздражением покосился на Веру Ар¬
кадьевну — она все так же неловко сидела, завалив¬
шись куда-то в угол, положив свою сумку на пол, как
будто она была грязная, — почему он должен был от¬
вечать за нее? «Улица-то какая?» — добивался води¬
тель, как спрашивают у пьяного. — «Адрес! Адрес!» —
в свою очередь обратился он к Вере Аркадьевне — он
обратился к ней нарочито громко, так, чтобы слышал
водитель и чтобы отмежеваться от нее, — «Южный
проезд, на метро совсем близко», — встрепенулась
она, как будто ее разбудили, — теперь водитель ре¬
шит, что он скупится, потому что все равно было
ясно, что они едут по одному делу, но водитель даже
не пошевелился — наверное, не расслышал ее слов
насчет метро, а может быть, только делал вид, и тог¬
да, словно переводчик, он повторил водителю назва¬
ние улицы — «Ну, это дело другое, — сказал тот, —
тогда можно сейчас направо, а то “Октябрьская” —
зачем оно вам?» — и он даже проникся к водителю
536
Леонид Цып кин
почти нежностью — свернув с проспекта, они поеха¬
ли по незнакомой улице, застроенной блочными до¬
мами, — «А то тут вот автобус ходит, прямиком на
нем и доедете», — наверное, он все-таки расслышал
ее слова насчет метро, а может быть, ему самому не
хотелось ехать на окраину — «Что вы?! Что вы?! —
виновато вскинулся сидевший сзади. — Теперь мы
уже с вами», — и он метнул злобный взгляд в сторону
Веры Аркадьевны — она сидела все в той же нелепой
позе, забившись в угол, как будто впервые в жизни
ехала в машине, в каком-то странном оцепенении,
словно в полусне или как будто ее везли в качестве
заложницы; они миновали какой-то мост над желез¬
нодорожными путями, потом проехали под другим
мостом, по которому вереницей мчались машины,
обгоняя одиноко тащившийся троллейбус, мелькали
огороженные заборами новостройки, развилки — во¬
дитель, не раздумывая, выбирал нужную улицу, уве¬
ренно сворачивал направо, потом налево, потом сно¬
ва направо — это был опытный водитель, который в
соревновании водителей на кратчайшее расстояние
мог бы, вероятно, занять одно из первых мест, а мо¬
жет быть, он даже участвовал в таком соревновании —
как хорошо, что он взял машину, на счетчике было
всего шестьдесят копеек, от дождевой тучи они тоже
ушли — «Какой номер дома?» — спросил водитель,
все так же не отрываясь от руля и как бы между де¬
лом едва заметным движением руки перемещая руко¬
ятку скоростей, как будто рукоятка эта сама находила
нужное положение, и его рука только послушно сле¬
довала за ней, чуть-чуть подправляя ее, — значит,
они уже подъезжали — это уже был высший пилотаж,
это было похоже на снижение самолета, когда, про¬
рвавшись сквозь облака, он с непостижимой точно¬
стью оказывается над нужным городом и аэродро¬
мом — и, так как она ничего не ответила, находясь
Сделка
537
все в том же оцепенении, даже прикрыв глаза, словно
теперь ей уже было все равно и она целиком полага¬
лась на него и отдавалась его воле, он снова нарочито
громко повторил ей вопрос водителя — встрепенув¬
шись, она назвала номер дома, — он тотчас, как по
конвейеру, передал его водителю, и тот впервые на
секунду вполоборота повернул к нему свое лицо, ши¬
рокоскулое, с глубоко сидящими спокойными глаза¬
ми: «В Южном проезде такого дома нет», — как он
знал Москву! — а может быть, он даже жил в этом
районе. «Слышите? Там нет такого дома. Где вы жи¬
вете?» — он говорил с ней грубо и громко — водитель
наконец должен был понять, что он не имеет к ней
никакого отношения, — «От метро совсем близко...
Черноморский бульвар... можно пешком...» — она
вся съежилась, беспомощно вглядываясь в дома-баш-
ни с пристроенными к ним магазинами и ателье бы¬
тового обслуживания, — он тоже стал пристально
вглядываться в дома и в названия улиц, которые ему
ничего не говорили и которые он все равно не мог ра¬
зобрать, — он даже опустил окно и высунул голову —
«Наверное, это по бульвару», — сказал он водителю,
но тот только слегка пожал плечами, и в этом его едва
уловимом движении проскользнула брезгливость —
сидящие сзади составляли для него одно целое, он не
делал между ними никакого различия, оба они не зна¬
ли, куда едут, и только бестолково суетились. «Вы что,
не знаете, где живете? Какой ваш адрес?» — злобно
шептал он ей, выводя ее не то из сонного оцепенения,
не то из состояния расслабленности, в которое она то
и дело впадала, — она вспархивала, словно наседка,
озираясь по сторонам: «Нам не туда... не так... от
метро... большой дом...», — «Водитель знает, куда
едет», — громко и властно сказал он, делая после¬
днюю отчаянную попытку отмежеваться от нее, —
«Белый дом... потом лесок...» — вяло сопротивлялась
538
Леонид Цыпкин
она — платок совсем сполз с ее головы, волосы рас¬
трепались, закрыв половину лица, — водитель не слу¬
шал ни его, ни ее — он свернул направо, потом нале-
во — он был очень опытный и хороший водитель, и
его терпение могло истощиться — машина притормо¬
зила и остановилась. «Ой! Это же мой дом!» — она
всплеснула руками, как будто нашла в мусорном ящи¬
ке потерянную ею накануне драгоценность, — «Я же
вам говорил, что водитель знает», — сказал он, что¬
бы сделать водителю приятное, но тот даже не обер¬
нулся — на счетчике было восемьдесят копеек — он
протянул водителю рубль и пулей выскочил из маши¬
ны, чтобы тот не попытался дать ему сдачи, — она
вылезла вслед за ним, выволакивая свою сумку, но он
уже не видел этого. Они пошли наискосок, по рас¬
кисшим газонам, по асфальту, покрытому скользки¬
ми комьями земли, по направлению к высокому
дому-башне с пристроенным к нему магазином с
плоской крышей, похожей на палубу. «Вот хорошо,
успели до дождя», — примирительно сказал он, и она
подтвердила это — они шли, догоняя друг друга, по¬
тому что дождь лил вовсю — он начался, когда они
еще ехали в машине, — она шла чуть боком, но все
так же легко — его портфель и ее сумка то и дело уда¬
рялись друг о друга, и он переложил портфель в дру¬
гую руку. «Это ваш дом?» — спросил он ее, и она
молчаливым кивком головы подтвердила, как будто
это уже не имело никакого значения и теперь ее за¬
нимало совсем другое, — «И магазин в доме?» — за
широкой витриной, в глубине магазина, виднелись
прилавки — винный отдел, продукты; какие-то ово¬
щи и только несколько покупателей — не надо будет
таскать с собой в портфеле тяжелую бутылку с ви¬
ном — «У вас лучше, чем в центре», — сказал он ей и
тут же осекся, потому что он сам нагонял цену, она
по-прежнему молчала, словно уже окончательно на
Сделка
539
что-то решившись. Они поднялись по лестнице на
второй этаж, никого не встретив, и это показалось
ему хорошим предзнаменованием — версия с диссер¬
тацией вполне могла пройти, но, когда они проходи¬
ли по коридору, из какой-то квартиры вышла жен¬
щина, наверное соседка Веры Аркадьевны, — она
куда-то торопилась, наверное за покупками, но Вера
Аркадьевна остановила ее, и они обменялись не¬
сколькими фразами, какими-то новостями по дому, —
он отступил чуть в сторону — Вера Аркадьевна разго¬
варивала с соседкой преувеличенно любезно, почти
заискивающе, как будто была ее должницей.
7
Квартира Веры Аркадьевны была обычной одно¬
комнатной квартирой с прихожей, кухней и сануз¬
лом, но все это он разглядел не сразу, потому что
вначале он думал только о том, как бы попасть в туа¬
лет, но прежде надо было раздеться, а Вера Аркадьев¬
на заглянула на кухню, потом в комнату, потом стала
топтаться вокруг него, извиняясь за беспорядок, так
что он без приглашения стал снимать пальто, — она
опомнилась, засуетилась, бросилась разыскивать,
куда повесить его пальто, как будто она была не у
себя дома, — «Проходите, проходите», — ему при¬
шлось войти в комнату и даже присесть на стул —
«Может быть, чаю с холода, а?» — как будто он при¬
шел к ней в гости, но он ничего не видел, а думал
только об одном, а когда он вернулся оттуда, Вера
Аркадьевна, уже тоже успевшая раздеться, стояла
возле окна, пытаясь что-то сделать с ковриком, ви¬
севшим на стене рядом с тахтой, покрытой синим с
белыми цветочками покрывалом. Он уселся за по¬
крытый скатертью стол, лицом к Вере Аркадьевне, а
портфель поставил на соседний стул, но тут же пере-
540
Леонид Цыпкин
ставил его на пол, чтобы освободить место для Веры
Аркадьевны, — ему пришлось приставить портфель к
стене, потому что он был уже сильно поношен и не
мог удержаться без подпорки, но на полу, возле сте¬
ны он имел какой-то жалкий вид, как будто принадле¬
жал просителю, и он переставил его снова на стул —
Вера Аркадьевна продолжала возиться с ковриком,
она не может видеть беспорядка, но она не успевает,
она пустила к себе двух девочек... — «Каких дево¬
чек?.. Известно каких — студенток... Они живут пять
дней, а на субботу и воскресенье уезжают... Куда уез¬
жают?.. Известно куда — к себе в деревню... И вот
теперь она должна прибрать...» — он не понял — не
то к их приезду, не то перед их отъездом... — поэто-
му-то она и приехала сюда — его почему-то все это не
удивило, как будто он уже давно предвидел это, —
дождь, видимо, кончился, потому что на улице по¬
светлело, и даже, кажется, появилось солнце, но она
стояла почти спиной к окну, так что на фотографии
лицо ее вышло бы темным — за время его отсутствия
она успела поправить волосы, но их завивающиеся
концы и ворс ее шерстяной кофты подсвечивались
солнцем, так что голова ее и верхняя часть фигуры
казались окруженными золотым сияющим нимбом.
«Садитесь», — сказал он ей, потянувшись к портфе¬
лю, чтобы освободить стул, как будто он был хозяи¬
ном дома, а она пришла к нему в гости — она по-пре¬
жнему пыталась закрепить верхний угол коврика, как
будто это было сейчас самое важное. «Надо вбить
гвоздь», — сказал он ей — нет, гвоздь не войдет в эту
стену, она хорошо знает, — «Как так не войдет? Дол¬
жен войти», — он сказал это тоном, каким обычно
говорят мастера, когда их приглашают в дом для ка¬
кой-нибудь левой работы, — ему хотелось продемон¬
стрировать перед ней свое мужское умение, и ему
даже показалось, что от этого будет зависеть исход
Сделка
541
переговоров. «Нет, нет», — продолжала твердить
она, но все-таки сходила на кухню за молотком и
гвоздями — теперь они стояли рядом — она поддер¬
живала угол коврика, хотя это было совершенно из¬
лишне, а он, продев гвоздь сквозь кольцо, ударял по
нему молотком — она наблюдала за его работой, как
это обычно делают женщины, — на ней была шерстя¬
ная зеленая кофта с металлическими пуговицами, не
слишком обтягивающая ее, но и не старческая, а в
ушах зеленые серьги под цвет кофты — он очень хотел
вогнать гвоздь в стену, но гвоздь только сгибался все
больше и больше, и ему вдруг показалось странным,
что он находится в этой квартире, — как он попал
сюда и зачем? — рядом с незнакомой пожилой жен¬
щиной и почему-то пытается помочь ей поправить
коврик, висящий над тахтой, покрытой синим покры¬
валом, и она с надеждой следит за его работой — при¬
мерно такое же чувство он испытал, когда она откры¬
вала дверь своей квартиры — замок не сразу поддался,
и ему показалось, что, поворачивая ключ, она испод¬
тишка оглянулась, словно желая удостовериться, что
их никто не видит, как будто она совершала нечто зап¬
ретное, — гвоздь согнулся в дугу — он взял у нее дру¬
гой гвоздь и уже без всякой надежды стал колотить по
нему молотком, больно ударяя себя по пальцам.
«Я вас видела там месяц назад», — сказала она
ему, имея в виду то место, где они познакомились, —
она сказала это как бы между прочим, словно все это
не имело никакого значения, скользнув по нему рав¬
нодушно-деловым взглядом, — она сидела на стуле,
который он освободил для нее, поставив свой порт¬
фель на пол и даже не приперев его к стене, отчего он
наклонился и вот-вот готов был упасть, — в ответ он
пробормотал что-то неопределенное, потому что он
действительно там был однажды, но это было, кажет¬
ся, не месяц назад, а раньше, и к тому же он не знал,
542
Леонид Цыпкин
что лучше: предстать перед ней новичком или чело¬
веком, понаторевшим в таких делах, — он стоял, опи¬
раясь на спинку стула, как на трибуну, готовясь про¬
изнести речь, но еще не зная, что он будет говорить,
и сердце его бешено колотилось.
— Садитесь, — сказала она ему, кивнув на стул, и
теперь он ясно почувствовал, что она была здесь пол¬
ноправной хозяйкой, а он был даже не гость, а про¬
ситель и что подошел решающий момент. Положив
на стол руки, она выжидательно постукивала по нему
своими плохо гнущимися пальцами с ярким растрес¬
кавшимся маникюром, а может быть, она разыгрыва¬
ла какой-то воображаемый пассаж из своего музы¬
кального прошлого, ее зеленая шерстяная кофта с
ворсом гармонировала с зелеными серьгами, волосы
ее наскоро были собраны в пучок, из которого торча¬
ли шпильки, — она сидела прямо, глядя куда-то пе¬
ред собой, словно администратор гостиницы, и его
снова поразило ее сходство с матерью его приятеля,
когда та выслушивала благодушную болтовню своего
сына-неудачника.
— Вера Ароновна, — начал он, по-прежнему дер¬
жась за спинку стула, и тут же вспомнил, что у мате¬
ри его приятеля было такое же отчество, и это, веро¬
ятно, еще более усугубляло их сходство, — Вера
Ароновна, — повторил он как можно торжественнее
и почувствовал, что голос изменяет ему, — тут все не
так просто... я не хотел вводить вас в заблуждение.
— А идише хэрц! Я сразу поняла! — воскликнула
она, всплеснув руками, как будто уже давно ждала от
него этого признания, но ему почему-то показалось,
что она на секунду схватилась за сердце.
Он почувствовал облегчение, как раскаявшийся
преступник, и ему захотелось рассказать ей все, пото¬
му что только она одна могла понять его, и, кроме
того, он ни на минуту не забывал о зяте.
Сделка
543
— Вера Ароновна... можете мне поверить... это не
разобьет мою семью... я никогда не изменял... Не у
вас, так я нашел бы в другом месте... Я мог бы скрыть
от вас...
— Попробовали бы! — она металась по комнате от
шкафа к комоду, от комода к серванту, открывая и
закрывая дверцы и ящики, как будто она что-то поте¬
ряла и ей непременно надо было это найти, забрасы¬
вая его короткими, как удары хлыста, вопросами:
«Есть дети?» ... «Она гоише?» ... «Жена знает?» ... —
она не слушала его ответов, перебивая его, потому
что знала все наперед, — он попытался вставить что-
то, но она брезгливо замахала руками, — ее не инте¬
ресуют подробности — какой он хочет день? — достав
откуда-то клочок бумаги и усевшись за стол, она при¬
нялась усердно разглаживать его. «Субботу? Воскре¬
сенье?» — широким, размашистым почерком она за¬
писала его фамилию и день и тут же куда-то сунула
эту бумажку.
— Тридцать рублей вас устроит? — он осторожно
присел на краешек стула, боясь, что это слишком
мало и она откажется или потребует паспорт.
— Двадцать пять хватит! — она хлопнула рукой по
столу, словно крыла колоду, и он решил, что препод¬
несет ей коробку конфет.
8
Дождь давно перестал, вечернее солнце освещало
верхние этажи домов, отражаясь в окнах, — они об¬
ходили лужи, асфальт уже почти просох — она пошла
проводить его до автобусной остановки — дома ее
ожидали еще какие-то дела — она даже не надела
платок, пальто ее было не застегнуто, и теперь он
впервые ясно увидел, что нижняя пуговица на ее
пальто не была оторвана, а держалась на одной нитке.
544
Леонид Цыпкин
«Так я позвоню вам», — сказал он ей, садясь в авто¬
бус, потому что они должны были еще встретиться, —
он должен был отдать ей деньги и получить у нее клю¬
чи. «Две остановки до метро, совсем близко», — про¬
говорила она ему вслед — дверь захлопнулась, он за¬
нялся билетом, автобус свернул куда-то, заднее стекло
его было забрызгано грязью, но ему почему-то пред¬
ставилось, что она все еще стоит на остановке в неза-
стегнутом пальто с почти оторвавшейся пуговицей и
ветер развевает ее седовато-рыжие волосы.
9
Он простоял почти целый час на том же самом
месте, возле левой глухой стены Большого театра,
если стоять к нему лицом, накануне они созвони¬
лись, но она не пришла, и теперь он даже был рад,
потому что она все-таки еще могла потребовать у
него паспорт, и, кроме того, он не купил коробку
конфет — куда бы он теперь с ней делся? — наверное,
ее задержали какие-нибудь очередные дела — на сле¬
дующий день, спустившись в вестибюль своего учреж¬
дения, он позвонил ей. «Почему вы не пришли?» —
спросил он ее нарочито грубо. «Меня не устраивает
это», — голос у нее был чужой, словно ее подменили,
или как это бывает только во сне, — опешив, он по¬
ложил трубку, но через минуту снова набрал ее но¬
мер, потому что привык доводить все свои дела до
конца, и, кроме того, ему казалось, что здесь какое-то
недоразумение, которое следует разъяснить: «Я бы
хотел знать причины, Вера Ароновна», — и это «Аро¬
новна» прозвучало фальшиво, как если бы он пере¬
шел с ней на «ты». «Я не хочу участвовать в ваших
грязных делах», — сказала она все тем же чужим го¬
лосом, как будто они даже не были знакомы, и бро¬
сила трубку, словно боясь испачкаться о него. Он по-
Сделка
545
стоял несколько секунд над аппаратом, держа в руках
трубку, из которой еще раздавались короткие гудки, —
по вестибюлю взад и вперед сновали сослуживцы —
положив трубку, он быстрыми шагами направился к
двери комнаты, в которой был установлен параллель¬
ный телефон. В комнате никого не оказалось, и, за¬
творив с притворно-разочарованным видом дверь, он
исчез в глубине темного коридора.
18. Заказ N° 111.
Вверх по реке
Пароход идет вверх по реке. Навстречу медленно
плывут баржи, пароходы, лодки с рыбаками и турис¬
тами, проносятся «ракеты» и «метеоры», обдавая сто¬
ящих на палубе снопом оранжевых брызг. Солнце са¬
дится, и такого же янтарно-оранжевого цвета лица
пассажиров, и палуба, и окна кают.
Когда на палубе появляется шкипер с женой и со¬
бакой, пассажиры приветливо улыбаются и освобож¬
дают место около перил.
— Шарик, подойди сюда!
— Ах ты песик!
— Шарик, смотри, — кошка!
— Ну, как сегодня у вас настроение, мистер Шар?
Шарик — черно-седоватая старая дворняжка —
сидит на руках у шкипера. Собака лишь изредка по¬
глядывает на людей и делает это нехотя, с ленцой.
Шарик весь полон особого собачьего достоинства,
которое приходит только с возрастом и питается со¬
знанием важности своих обязанностей.
— Ты что ж не здоровкаешься с людьми? — выго¬
варивает хозяин Шарику.
— Ну дай лапу, дай!
Шарик не дает лапу, а только отмахивается от хо¬
зяина и делает это так, как отмахиваются от назойли¬
вой мухи.
Хотя Шарик собака не очень маленькая, на руках
у шкипера она кажется крохотной. Таким же крохот¬
ным кажется и лицо шкипера. Зато фигура и руки у
него громадные. Особенно руки. Они широкие, как
Вверх по реке
547
весла, насквозь просмоленные, бронзовые. Так и ви¬
дишь, как эти руки травят канат или шуруют палубу.
Канат в этих руках, наверное, выглядит как бечевка.
Лицо у шкипера тоже бронзовое, все в глубоких мор¬
щинах, таких, наверное, как у хемингуэевского ста¬
рика. Только он моложе того старика.
Зато жена у шкипера — королева. Белотелая и бе¬
лозубая, статная неторопливая сибирячка, она выгля¬
дит значительно моложе мужа. Просто удивительно,
как тяжелый физический труд оставил в полной не¬
прикосновенности ее тело. А может быть, она оттого
так свежа, что жизнь ее проходит посреди воды и вет¬
ра и что не связана она ни детьми, ни домом и нет у
нее ни зависти, ни мелочных забот, терзающих жен¬
скую душу.
Погрузились они на пароход на маленькой волжс¬
кой пристани. Собственно, погрузились — сказано
слишком сильно, потому что все имущество их состав¬
ляет один деревянный чемодан с висячим замком.
На пристанях шкипер выходит с Шариком по
всяким надобностям, а в остальное время развлекает
публику игрой с ним. То незаметно для окружающих
чуть-чуть пошевелит ботинком, и Шарик, к общей
потехе, задыхаясь от злобы, кидается хозяину под
ноги. То положит кусочек булки и, если Шарик не
съест ее, вдруг зашепчет зловеще: «Сейчас Мишка
придет и съест» (Мишка — собака, с которой Шарик
враждовал), и тогда Шарик под смех пассажиров,
давясь, уплетает булку, лишь бы она не досталась
Мишке.
— Меня он не очень любит, — добродушно заме¬
чает шкипер, — я часто дразню его. А вот ее, — он
кивает в сторону жены, — без памяти обожает. Хо¬
зяйка!
Он явно гордится тем, что Шарик относится к
жене лучше, чем к нему.
18*
548
Леонид Цыпкин
Она стоит рядом, облокотившись на перила, и чи¬
тает книжку. Иногда она отрывается от чтения и рас¬
сеянным взглядом скользит по темнеющей воде, по
встречным буксирам, по обрывистому золотисто-ры¬
жему берегу.
— Смотри, Шаря, что это плывет?
Шарик прижимает уши, виляет хвостом и начина¬
ет тихонько подвывать.
— Это не наша, — вздыхает шкипер. — Наша те¬
перь далеко.
Он оглядывается на пассажиров и, как бы в чем-то
оправдываясь, говорит:
— Попривыкли мы сильно к нашей посудине. Вот
уже тридцать лет плаваем все на одной и той же. И он
с нами восемь лет.
Жена шкипера смотрит сейчас куда-то вдаль и
подхватывает ровным бесстрастным голосом, словно
говорит о чем-то постороннем:
— Верно это. Сильно привыкли мы к этой жизни.
Когда он на фронт пошел, я к матери в Сибирь уеха¬
ла. Не находила себе места. Все баржу нашу вспоми¬
нала. Еле-еле дождалась его. Как вернулся, сразу и
уехали.
Солнце чуть касается дальнего леса, едва-едва, как
самолет при посадке, и сразу же от берега к корпусу
парохода протягивается золотисто-дрожащая дорожка.
— А сейчас в отпуск едете? — спрашивает кто-то
из пассажиров.
Шкипер ничего не отвечает. В лучах заходящего
солнца морщины на его лице кажутся глубокими,
дремучими бороздами. Он аккуратно ставит собаку
на пол и распрямляется во весь рост.
— Прогнали нас с работы. Понимаете? Прогнали!
Прогнали!
Он несколько раз с ожесточением повторяет это
слово, точно это доставляет ему удовольствие.
Вверх по реке
549
Все молчат. Слышно только, как где-то там внизу
шумит и плещется вода.
— Я вора за руку поймал, вот что! — Он волнуется,
жестикулирует и не замечает, как вокруг него собира¬
ются пассажиры. — Он хотел взять, а я ему не дал. И
еще сказал где надо. Устроили комиссию по провер¬
ке. И вот признала комиссия, что у меня плохой ха¬
рактер, вроде бы неуживчивый я. Только собрался я
ехать в управление, а на мое место уже человека при¬
слали. Другого шкипера, значит. С женой тоже. Вот
мы и собрали пожитки. По пути все-таки заехали в
наше управление, в местное то есть. Хотел пойти к
начальнику, да повстречал там своего старого дружка.
Раньше мы вместе с ним работали, на одной барже. А
теперь он коммунист, в управлении работает. Так
слышите, что он мне сказал? — Шкипер обвел недо¬
верчивым взглядом людей, столпившихся вокруг него,
и перешел почти на шепот. — «Никуда не ходи, — ска¬
зал он мне. — С волками выть — по-волчьи жить. С
пустыми руками тебе здесь делать нечего». Это ком¬
мунист. Ясно?
— Да будет тебе, будет, дай бог, все устроится, не
переживай, — жена все еще держит открытую книгу,
но смотрит на мужа, и теперь видно, что она уже в
летах.
— Куда же вы теперь?
Шкипер показывает рукой вперед, туда, где в сгу¬
щающейся темноте поблескивает вода.
— В Москву. В главное управление. — И, помол¬
чав, добавляет, ни к кому не обращаясь: — До самого
дойду, а правды добьюсь. Не может так быть, чтобы
ее не было.
От воды веет прохладой. Пароход медленно идет
вверх по реке и тает в спустившейся ночи.
Ваше здоровье!
От жены Аркадий знал, что Раин муж как будто слу¬
жит в войсках МВД, но, когда они вошли в каюту,
Рая и он, ее муж, высокий, статный военный с нео¬
жиданно простодушным лицом, светловолосый, с яс¬
ными васильковыми глазами, Аркадий понял, что
жена его ошиблась, да и погоны на нем были как у
пехотинцев. Аркадий только что проснулся — вероят¬
но, их приход разбудил его — и теперь, сидя рядом с
ним на своем диване, — военный осторожно опус¬
тился на самый краешек его — сидя рядом с ним,
Аркадий весь съежился — не то от прохладного реч¬
ного воздуха, который они принесли с собой в каюту,
не то от чувства неловкости за свою помятую пижа¬
му, а может быть, за то предвзятое мнение, которое
он составил о нем. Он весь съежился и превратился в
комок, а портупея, перетягивающая фигуру военного,
вкусно пахла кожей — не подделкой, не дерматином,
а настоящей, поскрипывающей кожей, мысленно пе¬
ренося Аркадия в далекие детские годы, когда их со¬
сед по квартире, высоченного роста военный, при¬
глашал его к себе в комнату и, вынув из кобуры
тяжелый пистолет с вертящимся барабаном, давал
Аркадию на секунду подержать его, а по вечерам кру¬
тил пальцем пластинку «Рио-Рита», потому что у па¬
тефона была сломана пружина, и в петлицах у него
красовалась рубиновая шпала, и однажды он подарил
ему свой буденновский шлем с такой же рубиновой
звездой, — в этом шлеме Аркадий решил специально
пойти в церковь, чтобы спугнуть богомольных ста-
Ваше здоровье!
551
pyx, зашипевших как-то на Аркадия, когда он вошел
туда в своей обычной шапке, — а потом он исчез
куда-то, и Аркадий почему-то решил, что его пере¬
бросили на границу, чтобы охранять наши рубежи, и
лишь несколько лет спустя он узнал, что его аресто¬
вали. Сжавшись в комок, Аркадий жадно всматри¬
вался в его лицо — как мог он хоть на секунду запо¬
дозрить его! — оно все светилось простодушием,
застенчивостью и вот-вот готово было залиться ру¬
мянцем — лицо деревенской девушки, впервые пе¬
реступившей порог Московской консерватории, —
лицо его было чем-то похоже на лицо его жены, тоже
светловолосой, голубоглазой, приехавшей когда-то в
Москву из дальней вологодской деревни и сразу по¬
ступившей в институт, — там-то она и подружилась с
Леной. После окончания она снова уехала на Север,
стала завучем какого-то крупного техникума, вышла
замуж, обзавелась детьми, теперь уже школьниками, и
вот теперь они снова встретились — она почти не из¬
менилась, все так же окала, чем-то смахивала на мо¬
лочницу, но носила джерсовый костюм, и он тоже
окал, а может быть, Аркадию так показалось, по¬
скольку они были похожи друг на друга.
Неподалеку от причала их поджидал «москвич»,
сверкавший в лучах вечернего солнца.
Они ехали по набережной, протянувшейся вдоль
широкой холодной реки, тоже сверкавшей на солнце;
впереди виднелись баржи, портовые краны, прича¬
лы — казалось, стоит доехать до них, и город кон¬
чится, но, как только они приближались к ним, ока¬
зывалось, что это была излучина реки, и дальше
снова тянулась набережная, и впереди снова откры¬
вались баржи, грузовые причалы, подъемные краны.
Он сидел за рулем прямо, словно пристегнутый к
креслу, почти уперевшись головой в крышу. От набе¬
режной уходили боковые улицы — они вели куда-то в
552
Леонид Цыпкин
город, и Аркадия очень тянуло свернуть в одну из та-
ких улиц, чтобы избавиться от этого холодного блес¬
ка реки, но у хозяев был, по-видимому, свой план
показа города, который они, наверное, выработали
заранее, и ему не хотелось лишать их этого удоволь¬
ствия.
— Для вас надо сделать дыру в крыше, — сказал
Аркадий и тут же испугался, не обидел ли он его, но
военный засмеялся, и Рая тоже захохотала, и Лена
тоже, и всем им стало весело, но он продолжал все
так же прямо сидеть за рулем.
Наконец они свернули с набережной. На одном из
перекрестков они притормозили, чтобы пропустить
машину, шедшую им наперерез, но машина эта оста¬
новилась сама, пропуская их, и Аркадий заметил, что
сидевшие впереди посмотрели на них так, словно хо¬
тели поздороваться. Теперь они ехали по главной
улице города, обгоняя трамваи, мимо универмага,
местного драмтеатра, ресторана «Заполярье» и недав¬
но построенной девятиэтажной гостиницы на во¬
семьсот мест. Он давал пояснения, чуть поворачивая
голову назад, впрочем, ровно настолько, чтобы не
потерять из виду дорогу, и в этот момент вокруг его
глаз были видны жесткие морщины, а может быть,
Аркадий просто не замечал их раньше.
Возле стандартного блочного дома они останови¬
лись и вышли.
Прихожая, как, впрочем, и вся квартира, сияла чи¬
стотой. Аркадий топтался на циновке, делая вид, что
вытирает ноги. Он уже понимал, что им неизбежно
предложат тапочки, но в глубине души все-таки наде¬
ялся. Когда надеваешь чужую обувь, всегда теряешь
свою индивидуальность. Тапочки, которые ему дали,
оказались раза в полтора больше ноги Аркадия — на¬
верное, запасные тапочки военного — и, шлепая ими
по полу, он направился вслед за Раей и Леной осмат-
Ваше здоровье!
553
ривать квартиру. Затем, усадив их на диван, стоявший
возле стола, напротив большого полированного сер¬
ванта, Рая побежала хлопотать по хозяйству.
Он так неслышно вошел в комнату, что Аркадий
не сразу заметил его. Китель он сменил на домаш¬
нюю куртку, на ногах его были тапочки, но галифе
так плотно обтягивали его ноги, что в первую минуту
Аркадию показалось, что он по-прежнему в сапогах,
но только каких-то особых, бесшумных. Он сел в
кресло рядом с диваном, на котором сидели они с
Леной, и наступила неловкая тишина. Он сидел все
так же прямо, как в машине, положив ногу на ногу, и
слегка барабанил пальцами по ручке кресла.
— Вы уже были в отпуске? — спросил его Арка¬
дий, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Всего две недели, как вернулись, — начал он,
все так же постукивая пальцами по ручке кресла, —
но, откровенно говоря, я уж и позабыл про отпуск. —
Он тяжело вздохнул. — Трудно работать стало, осо¬
бенно с молодежью. Слабохарактерная пошла, не то
что прежде. — На секунду он окинул Аркадия взгля¬
дом, словно оценивая степень его благонадежности. —
Представляете, за две недели два самоубийства. Один
конвоир застрелился, другой повесился, прямо на по¬
сту. Нервы совсем измотались, не сплю... — Он снова
вздохнул и участливо посмотрел на Аркадия. — А вы,
наверное, тоже устаете?
Он протянул руку к выключателю и зажег люстру,
висевшую над столом, и сделал он это именно в тот
момент, когда это требовалось: на улице еще было
светло, но в комнате уже царил полумрак. При ярком
электрическом свете лицо его выглядело жестким и
совсем немолодым; резко обозначились крутая линия
подбородка и морщины вокруг глаз, а сами глаза его
казались уже не васильковыми, а стальными, и Арка¬
дий вдруг почувствовал, что этот человек занимает
554
Леонид Цыпкин
именно то место, которое ему следует занимать, и
мысленно увидел его в караульном помещении с за¬
решеченными окнами, — он сидит за столом, нет,
стоит за конторкой, высокий, в серой, глухо застегну¬
той шинели, с майорскими погонами и с пистолетом
на боку, а за окном метель, и сквозь белесую мглу
проглядываются только сторожевые вышки, располо¬
женные по углам зоны, а здесь, в караулке, тепло, то¬
пится печка, но что это? Оттуда, снаружи, к полуза¬
мерзшему стеклу за решеткой прильнуло чье-то лицо,
и взгляд, полный тоски, страха и надежды, обращен к
этому высокому военному в серой шинели; человек
за окном ловит каждое его движение, каждый его
взгляд, он давно и тщетно пытается пройти внутрь,
но часовой, стоящий у входа, не пускает его, но вот
наконец он поймал взгляд майора, и тот властным
кивком головы приказывает пустить его внутрь, и вот
он уже стоит перед военным в своей рваной телог¬
рейке, закоченевшие руки по швам, но они дрожат и
против воли человека тянутся к его груди, чтобы умо¬
ляюще сложиться там, и человек этот — он, Аркадий,
к нему приехала мать — она уже три дня здесь, но ее
не пускают к нему, и она из милости ночует где-то в
холодной избе, и это ее последний приезд, потому
что через месяц, ранним апрельским утром, когда в
Москве весна уже будет в разгаре, а здесь все так же
будет окутано снежной пеленой, ранним апрельским
утром она умрет от сердечного приступа, одна в своей
комнате, так и не повидав сына.
— Устаете, наверное, тоже? — в вопросе его слы¬
шалось не только участие, но и как бы подчеркива¬
лась общность их судеб — оба они относились к сред¬
нему поколению, много видели, испытали — не то
что эта нынешняя молодежь.
— Ну, ничего, сейчас отдохнете — по нашим се¬
верным волнам да морям; говорят, там красивые мес-
Ваше здоровье!
555
та, живем, можно сказать, рядом, а побывать не дове¬
лось — все времени нет, — и он, словно извиняясь,
развел руками.
— Да, да, — подхватила Лена, — я слышала, что
места там потрясающие, — и она стала рассказывать
о предстоящем маршруте.
Он внимательно слушал ее, иногда кивал головой
и только один раз, извинившись, прервал ее, чтобы
предложить Аркадию закурить. Щелкнув крышкой, он
протянул ему свой портсигар, и рука Аркадия на не¬
сколько секунд в нерешительности повисла в воздухе,
но он вспомнил, что даже там, под лучами слепящей
лампы, даже там не отказывались от папиросы. Он
чуть наклонился к Аркадию, поднося зажигалку, и в его
зрачках на секунду вспыхнул отразившийся огонек.
— Представляете, говорят, мы увидим настоящие
айсберги и даже белых медведей, — говорила Лена.
— Да, это интересно, — кивал он ей, — завидую
вам, а мы все на юг ездим, нам холода своего хватает.
Теперь он снова стоял в караульном помещении,
высокий, в серой шинели, и его жесткий, твердый
взгляд был устремлен сверху вниз на Лену, его жену, —
она приехала к Аркадию и теперь униженно просила у
него разрешения на свидание. Она была ниже его рос¬
том, намного ниже, доставала ему только до плеча, и
голова ее была запрокинута назад, и глаза ее робко,
заискивающе и с надеждой сторожили каждое движе¬
ние его губ, выражение его глаз — так смотрит жен¬
щина, которая только что отдалась — в эту минуту он
мог сделать с ней все, а за дверью, у ног часового, в
снегу, утопал ее вещевой мешок, в котором она при¬
везла Аркадию сгущенное какао, шерстяные носки и
зубную пасту.
Заметив, что сигарета Аркадия догорела ровно на¬
столько, что пепел мог упасть на пол, он осторожно
пододвинул ближе к нему пепельницу.
556
Леонид Цыпкин
Зачем все это? И зачем он здесь, в этой квартире?
Надо было сказать, что они торопятся, что им надо
сделать еще какие-то покупки, сказать еще в машине
и не заходить сюда. Впрочем, еще и сейчас не поздно.
Можно себя плохо почувствовать, сказать, что они
забыли запереть каюту, или еще что-нибудь в этом
роде. Но хозяева специально готовились; Рая ушла с
педсовета, он тоже раньше освободился. И как это
вдруг встать и сказать: «Мы уходим»? Он сразу пой¬
мет, да и она тоже, и Аркадий на секунду представил
себе растерянное выражение их лиц. Нет, они не
поймут. Но тогда зачем уходить? Ради себя. Да, но
лично ему он не сделал ничего плохого. Но если так
рассуждать, тогда... тогда, что такое зло?
Вошла Рая и, гремя тарелками, стала накрывать на
стол.
— Райка, мы вам столько хлопот доставляем! —
Лена хотела помочь, но он уже сам помогал ей, рас¬
ставляя тарелки и рюмки, нарезая хлеб, все так же
бесшумно передвигаясь по комнате в своих галифе,
плотно обтягивающих его ноги, неожиданно, словно
из-под земли, вырастая именно там, где требовалось
его участие.
«Встать и уйти, встать и уйти», — мысленно твер¬
дил Аркадий, хорошо сознавая в то же время, что он
этого не сделает.
Хозяин откупорил бутылку коньяка, аккуратно
срезая перочинным ножиком полиэтиленовый кол¬
пачок. У Аркадия никогда не хватало на это терпе¬
ния, он всегда раздирал его в клочья.
«Неужели я буду с ним пить? В конце концов, есть
же люди, которые не пьют. Откажусь, и все», — решил
Аркадий, но тот уже разливал коньяк — сначала Лене,
потом ему, потом Рае и в последнюю очередь себе. Де¬
тям, мальчику и девочке, он налил лимонада — сму¬
щенные, похожие друг на друга, на своих родителей и
Ваше здоровье!
557
на всех детей в мире, они чинно уселись за стол, ус¬
тавившись в свои тарелки.
— За встречу! За знакомство!
Военный привстал, потянулся через стол и чок¬
нулся с Леной и с Раей, Аркадий тоже чокнулся с
ними и тут же стал потихоньку незаметно уводить
свою рюмку, но он нагнал руку Аркадия, и рюмки их
соприкоснулись.
Что могло быть хуже? Он выпил с ним и вдобавок
еще чокнулся. Теперь уходить, если бы он даже и ре¬
шился на это, было бы не только бессмысленно, но и
смешно: все равно что женщине подавать в суд на
отца ребенка за то, что он лишил ее невинности.
Единственное, что ему оставалось, это снять его та¬
почки, но кто увидел бы это под столом?
— Рыбка у нас отменная, северная, — он протя¬
нул Аркадию тарелку с красноватой сочной семгой.
Щеки его порозовели, и на секунду Аркадию даже
показалось, что лицо его снова стало похоже на лицо
деревенской девушки. Он, конечно, заметил, как Ар¬
кадий уводил свою рюмку, не мог не заметить!
Он снова стал наливать, но рука его чуть дрогнула,
и немного вина пролилось на скатерть. С Аркадием
это тоже случалось, особенно после первой рюмки.
Хозяин привстал и поднял рюмку, чтобы что-то
сказать, но на секунду замялся — может быть, не
зная, что придумать, а может, боялся, как бы Арка¬
дий не повторил своей выходки. Рюмка его одиноко
повисла в воздухе, и Аркадию показалось, что от
него, Аркадия, все чего-то ждут.
— Ваше здоровье! — сказал он и, приподнявшись,
чокнулся с хозяином дома.
— Ваше здоровье!
Дети тоже подняли свои рюмки, и когда они пили,
лица их сделались серьезными и сосредоточенными,
словно они пили не лимонад, а настоящее вино.
558
Леонид Цыпкин
Они ехали по вечерним улицам города. На мосто¬
вой блестели лужи — наверное, только что прошел
дождь, — и из-под колес машины разлетались искря¬
щиеся брызги. Аркадий сидел впереди, удобно отки¬
нувшись на спинку кресла, голова его приятно кру¬
жилась, женщины о чем-то там сзади оживленно
болтали.
Они неплохо провели вечер, не то что остальные
пароходники, которым некуда было приткнуться в
чужом городе, и в ожидании отплытия они стаями
или поодиночке слонялись по ветреной набережной,
в сотый раз фланируя мимо памятника основателю
города. Володя был не дурак выпить, и когда женщи¬
ны, смеясь и отказываясь, стали прикрывать ладонью
рюмки, они вдвоем прикончили бутылку. Подмигнув
в сторону Володи, Рая, шутя, пожаловалась, что в
последнее время он стал частенько прикладываться,
правда, слава богу, дома, а потом, погрозив ему паль¬
цем, добавила, что когда они с приятелем смотрят те¬
левизор, то обсуждают женские ножки, и Аркадий
подумал, что Володя, наверное, так же как и он, ве¬
рен своей жене, хотя и не прочь изменить ей, а может
быть, даже и изменяет, но как-нибудь невинно, так
же, как и он. Щеки его раскраснелись, глаза свети¬
лись не то весельем, не то озорством, он исчез из
комнаты, но тут же вернулся, неся на блюде огром¬
ные яблоки, больше похожие на муляж, — таких Ар¬
кадий не видел даже на ВДНХ — наверное, они были
припасены для какого-то особого случая, а может
быть, хозяева просто забыли о них, и теперь Володе
приятно было удивить гостей. «Вот это да!» — ахнула
Лена. «Откуда такие?» — не удержался Аркадий, и
Володя рассказал, что это давали там у них, в штабе,
и воображению Аркадия предстала небольшая, огоро¬
женная деревянным забором площадка со спецларь-
ком, в котором выдавали яблоки, и Володя держал
Ваше здоровье!
559
авоську, а продавщица ссыпала ему туда яблоки, и
вокруг не было никаких заключенных, а если они и
были, то уголовники, те самые хулиганы, которых
боялся Аркадий, потому что они могли ударить, а Во¬
лодя держал их в узде, в постоянном страхе и поэтому
защищал его, Аркадия, весь город и всю страну...
Машина лихо проскочила перед самым носом
трамвая, и откуда-то сверху на них бенгальскими ог¬
нями с шипением посыпались искры.
Как приятно было бы жить с ними в одном городе
и вот так вот ездить друг к другу в гости!
Теплоход светился всеми своими иллюминаторами
и огнями, словно новогодняя елка, а здесь, на приста¬
ни, было полутемно, не торопясь прогуливались или
стояли группами пассажиры, словно приглашенные
перед началом костюмированного бала, и когда при¬
ехавшие, победно и лихо отстучав дверцами машины,
проходили мимо них в сопровождении высокого май¬
ора в форме войск МВД, Аркадию стало обидно, что
здесь полутемно и никто не видит формы и знаков
различия военного, но все-таки ясно было, что он во¬
енный и высокого роста, а вахтенный и толпившиеся
на палубе уже безусловно различили, кто он, потому
что вахтенный даже не спросил у них туристских кни¬
жек, а остальные молчаливо расступались, давая им
дорогу и провожая почтительными взглядами.
В каюте было жарко и показалось тесно.
— Садитесь, — сказал Аркадий и стал опускать
окно.
— Давайте лучше осмотрим теплоход, — предло¬
жила Лена.
— Мысль хорошая, — поддержал Володя, — и они
вышли в коридор, но у Аркадия куда-то запропастил¬
ся ключ от каюты.
— Я сейчас догоню вас, — бросил он им вслед и,
вернувшись в каюту, стал рыскать в поисках ключа.
560
Леонид Цыпкин
На столике лежала Володина фуражка — войдя, он
снял ее и, наверное, забыл надеть.
Фуражка была очень представительная, с бордо¬
вым околышем и с рубиновой звездочкой — точно
такой, как та на буденновском шлеме, который Арка¬
дию когда-то подарил их сосед по квартире.
Аркадий защелкнул дверь на предохранитель, надел
фуражку и подошел к зеркалу. Она была ему очень к
лицу, только, пожалуй, чуть великовата.
6 декабря 1971 г.
Тараканы
Они появились в квартире у Федоркиных как-то нео¬
жиданно, в разгар зимы. Первым таракана увидел сам
Федоркин. Он полз по дну ванны, вернее, не полз, а
бежал, а Федоркин в это время брился.
— Рута! Иди сюда скорей! — закричал он жене,
которая возилась на кухне. — У нас не то паучис, не
то тараканус.
Хотя Федоркины женаты уже двадцать лет, когда
у них мир, они добавляют к словам какие-нибудь
окончания — ласкательные, уменьшительные, ла¬
тинские или просто коверкают слова, и кроме того,
Федоркин действительно не был уверен в том, кто
это — паук или таракан, и даже обрадовался появле¬
нию этого насекомого, так как знал, что паук — это
не то к письмам, не то к приятным известиям, при¬
чем точно он все-таки не помнил, паук ли к письмам
и новостям или все-таки таракан.
Рута Михайловна вбежала в ванную с кастрюлей в
руке, потому что к насекомым она питает какую-то
патологическую ненависть, обожая в то же время со¬
бак, тигров, слонов и других хищников, даже котов,
и, несмотря на свою стеснительность, может загово¬
рить с первым попавшимся прохожим, если он идет в
сопровождении собаки.
— Это самый настоящий таракан! — в ужасе зак¬
ричала Рута, раздавив его ладонью, так что на белой
эмали вместо таракана оказался какой-то грязный
комок со следом, как это бывает, когда ночью давишь
клопа, но только здесь не было крови, — летом она
562
Леонид Цыпкин
нещадно била мух специальной мухобойкой — пласт¬
массовой лопаточкой с проволочной ручкой — лопа¬
точка имела строение сита, чтобы мушиные тела луч¬
ше продавливались, а может быть, для того, чтобы не
было сопротивления воздуха и чтобы не задержива¬
лось движение лопаточки, но следы от мух все равно
оставались на стенах и на потолке, и Руте это было
безразлично, а Федоркин считал, что лучше живая
муха, чем вот такое пятно на стенах или на потолке, а
летними вечерами на даче Рута Михайловна все вре¬
мя прислушивалась к чему-то и уверяла, что это жуж¬
жат комары или даже один комар, хотя Федоркин
ничего не слышал, — потом она стала слушать кома¬
ров в городской квартире, уже улегшись спать, пога¬
сив свет, — «Неужели ты не слышишь?» — с ожесто¬
чением спрашивала она Федоркина — она зажигала
свет и начинала охотиться за невидимым комаром —
вообще же она жаловалась на то, что стала плохо
слышать, в особенности на кухне, когда лилась вода,
а Федоркин в это время из дальней комнаты, читая
газету, выкрикивал ей какие-нибудь политические
новости, — разъяренный, он вбегал на кухню, разма¬
хивая газетой, и подносил ее к глазам жены, но без
очков она не видела, так же как и он, и он, еще более
ожесточаясь, бежал за очками, но не находил их, а
она не могла отойти от плиты, потому что у нее пере¬
кипал суп.
— Самый настоящий таракан, — повторила Рута,
подозрительно осматривая стены ванной и даже заг¬
лядывая за полки, прибитые к кафельной стене. —
Это от старухи, — сказала она, показав головой в сто¬
рону коридора, и у Федоркина на секунду екнуло
сердце, потому что в коридор выходила комната его
матери, которая уже второй год была прикована к
креслу, но Рута все-таки не называла его маму стару¬
хой, — она вообще ее никак не называла — ее движе-
Тараканы
563
ние головой относилось к соседней квартире, в кото¬
рой жила Надежда Павловна — точнее, старуха —
одинокая, страдавшая недержанием мочи.
Надежда Павловна въехала в этот дом давно, мно¬
го лет назад, одновременно с Федоркиными, и внача¬
ле их было трое: она, то есть сама Надежда Павловна,
ее сестра и брат. Первым умер брат — он и зимой и
летом ходил в старом, потертом демисезонном паль¬
то, пропахшем мочой, — почти лысый, ничем не
примечательный, широкоскулый, с землисто-серым
лицом — по вечерам он сидел на балконе, находив¬
шемся рядом с балконом Федоркиных, на дряхлом
кресле с выпирающими пружинами, запрокинув го¬
лову, приоткрыв рот, словно мертвец, — наверное, он
спал. Смерть его прошла незамеченной. Затем на
балконе в хорошую погоду стала сидеть сестра На¬
дежды Павловны — тогда Федоркины называли ее
старухой, потому что Надежда Павловна еще ездила
тогда на работу, — она читала лекции в каком-то ин¬
ституте не то по ботанике, не то по агротехнике —
институт находился где-то очень далеко, и она вызы¬
вала такси, но вовремя никогда не выходила, и маши¬
на подолгу простаивала у подъезда — счетчик нака¬
тывал солидную цифру, но Надежду Павловну это не
смущало, — водитель поднимался и звонил к ней в
квартиру, а иногда в квартиру Федоркиных, и выхо¬
дили Рута Михайловна или мать Федоркина, тогда
еще ходившая самостоятельно, и показывали води¬
телю квартиру Надежды Павловны — будущей ста¬
рухи — она ходила в шляпке, кажется, с воткнутым
туда искусственным цветком, с накрашенными губа¬
ми, с неестественным румянцем на скулах, словно
она их долго растирала перед тем, как выйти на ули¬
цу, по-видимому, это был просто неумело наложен¬
ный крем — и с сопровождавшим ее постоянным за¬
пахом мочи — может быть, поэтому-то она и брала
564
Леонид Цып кин
такси, но непонятно, как все это выдерживали води¬
тели такси и студенческая аудитория, — впрочем,
возможно, Федоркины несколько преувеличивали,
поскольку совершенно точно было лишь то, что запах
исходил из ее квартиры, — из замочной скважины
прямо-таки тянуло — нет, в шляпку были воткнуты
не цветы, а вишенки, две искусственные вишенки на
зеленой веточке — к Надежде Павловне иногда при¬
ходил кавалер, как называли его Федоркины, — пожи¬
лой мужчина довольно благообразной наружности —
по вечерам они с Надеждой Павловной выходили на
балкон и, почти прижимаясь друг к другу плечами, о
чем-то тихо беседовали — впрочем, Федоркины не
исключали возможности того, что это был ее брат, не
тот, который умер, а какой-то другой, потому что у
нее было очень много братьев и сестер, рассеянных
по всему городу, — она иногда звонила им из кварти¬
ры Федоркиных, потому что у нее без конца портился
телефон, — и она и сестра ее, жившая с ней, были
глуховаты и плохо клали телефонную трубку, и у них
отключали телефон, и тогда Надежда Павловна прихо¬
дила к Федоркиным и начинала названивать в бюро
ремонта или к сестрам и братьям, а иногда те не могли
дозвониться к ней и тогда звонили к Федоркиным, и
мать Федоркина, Софья Дмитриевна, звонила в квар¬
тиру Надежды Павловны и звала ее к телефону, а
Рута Михайловна и вслед за ней Федоркин возмуща¬
лись расхлябанностью Надежды Павловны, но Софья
Дмитриевна была в неизменно хороших отношениях
с Надеждой Павловной, как, впрочем, и с другими
жильцами дома, хотя сама любила порядок, так что,
возможно, она относилась хорошо к Надежде Пав¬
ловне только в пику своей невестке, хотя, может
быть, и делала это бессознательно. Надежда Павлов¬
на иногда заходила к Софье Дмитриевне, чтобы изме¬
рить давление, — Софья Дмитриевна была медсест-
Тараканы
565
рой, но давно уже не работала, — два или три раза
Надежда Павловна даже преподносила Софье Дмит¬
риевне коробку конфет, а однажды вечером кто-то
позвонил в дверь к Федоркиным — Рута Михайловна
и Федоркин поочередно заглядывали в глазок — лест¬
ничная клетка была угрожающе пуста — сердца у Фе-
доркиных колотились, как бешеные, — Рута Михай¬
ловна, накинув цепочку, осторожно приоткрыла дверь
и ахнула: на кафельном полу, прямо возле их двери,
лежала Надежда Павловна — ей, видимо, стало пло¬
хо, и она пошла к Федоркиным, но, едва позвонив,
упала — это было уже после смерти ее сестры, — Фе¬
доркин и Рута Михайловна внесли Надежду Павлов¬
ну в ее квартиру, дверь которой, к счастью, не зах¬
лопнулась, — Надежда Павловна что-то бормотала —
на ней был старый байковый халат, пропахший мо¬
чой, из-под которого виднелось голубое трико, — они
положили ее на диван, такой же старый и с такими
же торчащими пружинами, как и то кресло, на кото¬
ром сиживал ее покойный брат, — посередине ком¬
наты была навалена не то старая одежда, не то куча
какого-то тряпья вперемежку со старыми газетами,
на потолке и на стенах темнели какие-то пятна, дверь
уборной была раскрыта настежь — Федоркин ожидал
увидеть там ночной горшок и почему-то очень уди¬
вился, что его там не было, — он подтолкнул Надеж¬
ду Павловну ближе к стене, как будто она была уже
неживой, чтобы она не свалилась, — она бормотала,
что отравилась накануне какой-то пищей, но Федор¬
кин и Софья Дмитриевна, не выходившая из своей
комнаты, чтобы не простудиться, считали, что это от
сердца, — Надежда Павловна страдала какой-то тя¬
желой сердечной болезнью, но, несмотря на это, ез¬
дила еще в какие-то командировки и оппонировала
диссертации в каких-то дальних городах, и Рута Ми¬
хайловна нарочно громко восхищалась Надеждой
566
Леонид Цыпкин
Павловной, чтобы задеть свекровь, которая, перед
тем как выйти на улицу, долго изучала барометр, —
вернувшись в квартиру, Федоркин сразу же пошел
мыть руки, а Рута Михайловна стала звонить в «Ско¬
рую помощь» — дверь из квартиры Надежды Павлов¬
ны Федоркины оставили открытой и свою тоже и не¬
сколько раз заглядывали к Надежде Павловне — она
лежала на диване в той позе, в которой они ее поло¬
жили, и тихо стонала — когда приехала «скорая по¬
мощь», Федоркин вышел к врачу и пытался что-то
объяснить ему, но врач не слушал его, а стал доста¬
вать из своего чемоданчика аппарат для измерения
давления и шприц — почувствовав себя лишним, Фе¬
доркин ушел, а на следующий день Надежда Павлов¬
на как ни в чем не бывало позвонила в квартиру Фе-
доркиным и стала извиняться, что она причинила им
неприятности, а еще через день принесла коробку
конфет, которая, видимо, уже предназначалась Руте
Михайловне и Федоркину, но им казалось, что от
этой коробки пахнет, и они подарили ее кому-то, —
все это было уже после смерти ее сестры, имя кото¬
рой Федоркины успели уже забыть, — сестра ее, так
же как и покойный брат, сидела летними вечерами на
балконе в старом кресле с выпирающими пружина¬
ми, запрокинув голову, так же как и брат, с землисто¬
серым лицом, приоткрыв западающий рот, — иногда
она сидела в старом соломенном кресле возле подъез¬
да, тоже запрокинувшись назад, — она, наверное, так
и умерла, сидя в кресле, — во всяком случае, смерть
ее прошла незамеченной, так же как и смерть брата, —
после ее смерти кавалер Надежды Павловны продол¬
жал к ней ездить и даже, кажется, зачастил, и Федор¬
кину, когда кавалер бывал у нее, приходили в голову
всякие непристойные мысли, но он старался гнать их
от себя, а Надежда Павловна ходила в шляпке с ви¬
шенками, с накрашенными губами и нарумяненными
Тараканы
567
щеками, и сопровождавший ее запах смешивался с
запахом духов.
В течение нескольких дней, последовавших за об¬
наружением первого таракана, было найдено еще не¬
сколько штук, в основном в ванной и на кухне. Рута
Михайловна нещадно давила их, оставляя после них
следы на стенах, и даже на потолке, а Федоркин гово¬
рил: «Они же хорошенькиеси, они же не кусаются-
сеньки, они хотятсеньки жить», — «Еще не хватает,
чтобы они кусалисьсеньки, — говорила Рута, давя
очередного таракана. — Я бы им такой кус-кус сдела¬
ла», — продолжала она, подозрительно оглядывая
пространство между ванной и раковиной.
И все-таки Федоркин не совсем верил, что тарака¬
ны пошли от Надежды Павловны, потому что когда-
то, когда они еще жили в коммунальной квартире и у
них были клопы, Рута уверяла Федоркина, что клопы
появились от соседей, хотя Федоркин был твердо уве¬
рен, что они переползли от родителей Руты, которые
жили здесь же, за тонкой перегородкой, и кроме того,
матери Руты всегда чудилось, что соседи воруют у нее
на кухне серебряные ложки, так что у Руты это могло
быть наследственное, но однажды, возвращаясь домой
с работы, Федоркин почувствовал еще на лестнице за¬
пах гари — у него вообще неестественно было развито
обоняние, и, уже входя в подъезд, он знал, какой будет
суп и второе, но почему-то на сей раз он не придал
запаху гари значения и даже забыл о нем, пока Рута,
выйдя на лестницу, чтобы выбросить мусор, не сказа¬
ла, что на лестнице подозрительно пахнет гарью.
— Да, да, я это заметил, когда еще возвращался
домой, — сказал Федоркин. — Я сразу же почувство¬
вал, — добавил он, ему было немного обидно, что он
уступил Руте свой приоритет по части запахов.
— И ты знаешь, — сказала Рута, — это пахнет из ее
квартиры.
568
Леонид Цыпкин
Федоркин вышел на площадку и подставил нос к
дверной щели старухиной квартиры. Из щели и из
замочной скважины вместо обычного запаха явно тя¬
нуло гарью.
— Да, кажется, отсюда, — сказал Федоркин.
— Между прочим, у нас рядом со стеной ее комна¬
ты стоит финская стенка, — сказала Рута, и сердце у
Федоркина провалилось куда-то и затрепыхало — он
уже видел, как пламя пожирает их новенькую поли¬
рованную финскую стенку, которую они недавно до¬
стали по блату, и как они не могут выбраться из квар¬
тиры, а тут еще его мать, которая неподъемна, — как
они будут ее сносить по лестнице?
— Может быть, вызвать пожарных? — предло¬
жил он.
— А может быть, она дома? — сказала Рута.
Оба Федоркиных стояли теперь возле двери На¬
дежды Павловны и попеременно нюхали идущий от¬
туда запах, подсовывая к дверной щели носы и одно¬
временно слушая, что делается в квартире.
— Давай позвоним, — сказала Рута.
Федоркин позвонил, сначала осторожно и коротко,
один раз, потом еще и еще и уже совсем не отпускал
гашетки звонка, так что звонок звонил беспрерывно,
как будто в нем произошло короткое замыкание.
— Она же глухая, — сказал Федоркин жене, слов¬
но оправдываясь за то, что он не отпускал кнопку.
— Ее, как всегда, нет дома, — решительно сказала
Рута, — а там что-то горит. Слышишь?
Федоркин отпустил кнопку и подставил ухо к
дверной щели.
Из щели доносилось явственное гудение — ровное
и сильное, как из печи во время хорошей тяги.
— Смотри-ка, там светло, — сказала Рута.
Да, там за дверью было светло, хотя уже давно
был вечер. Пламя бешено гудело, пожирая старухи-
Тараканы
569
ны вещи, освещая всю квартиру своим зловещим
светом, а может быть, даже уже вырвалось наружу и
подбиралось к стене Федоркиных, где стояла финс¬
кая стенка.
Федоркин стал ударять рукой в дверь, а потом стал
колошматить ногой, до боли в ступне — тяжелые уда¬
ры отдавались по всей лестничной клетке.
— По-моему, это просто горит свет у нее, а гул от¬
того, что открыта форточка, — сказала Рута.
— Да, но запах гари...
— Может быть, она у своей сестры. Спроси, может
быть, есть ее телефон, — Рута показала головой в сто¬
рону комнаты свекрови.
Федоркин побежал в комнату матери. Софья Дмит¬
риевна, как всегда, сидела в кресле и неподвижно
смотрела куда-то в одну точку — не то на часы, стояв¬
шие на шкафу, не то на окно, закрытое занавесом, —
Федоркин, как только начинало темнеть на улице, за¬
жигал в комнате у матери свет и задергивал занавес —
ему почему-то казалось, что с улицы все видно, и он
торопился задернуть занавес — он дал Софье Дмит¬
риевне ее очки в черной, словно траурной, оправе и
коричневую записную книжку, где аккуратно, в ал¬
фавитном порядке, были записаны все телефоны, —
почерк у Софьи Дмитриевны был когда-то красивый,
почти каллиграфический, но, по мере того как бо¬
лезнь ее прогрессировала, записи становились все
более неровными, линии букв — зигзагообразными, а
последние записи вообще были похожи на китайс¬
кие иероглифы, так что по записной книжке Софьи
Дмитриевны можно было проследить весь ход ее бо¬
лезни и даже определить давность ее, как возраст
деревьев по количеству концентрических кругов на
срезе. Она надела очки и дрожащими руками стала
листать свою записную книжку — руки ее были то¬
щие и синие, как цыплята, которых иногда продавали
570
Леонид Цыпкин
в соседнем продовольственном магазине, — перед
сном, когда Федоркин давал матери лекарства, она
иногда говорила ему, что у нее синие руки, но он
считал, что это у нее искаженное восприятие за счет
болезни, а сейчас он вдруг ясно увидел, что руки у
нее синие, — она не могла найти телефона сестры
Надежды Павловны, а может быть, он просто не был
у нее записан, — это была, вероятно, та сестра, кото¬
рая постоянно звонила в квартиру Федоркиных, ког¬
да не заставала дома Надежду Павловну, а может
быть, какая-нибудь другая, поскольку у нее было
много сестер и братьев, и некоторые из них жили еще
на ее родине — не то в Перми, не то в Вятке, так что
Надежда Павловна заметно окала — из дверной щели
ее по-прежнему тянуло гарью и что-то гудело, словно
работала хорошая вытяжка, и в квартире горел свет —
Федоркин снова стал колотить в дверь, но уже боль¬
ше для проформы, потому что ясно было, что там
никого нет.
— Все-таки нужно вызвать кого-то, — сказала Рута,
и Федоркин побежал во двор.
— В шестьдесят пятой квартире, рядом с нами,
что-то горит, — сказал он лифтерше, прогуливавшей¬
ся взад и вперед по расчищенному от снега тротуар¬
чику. — Надо сообщить домуправу. Всегда там что-ни¬
будь происходит, — ему хотелось сказать что-нибудь
неприятное о старухиной квартире.
— Домуправ ушел только сейчас, — сказала лифтер¬
ша. — Может быть, Юрия Андриановича пригласить?
Юрий Андрианович был местный слесарь, огром¬
ного роста и необычайно толстый, говоривший гус¬
тым басом, от которого сотрясались стекла, монопо¬
лизировавший все слесарное дело в доме, и не только
слесарное, — ему даже, кажется, предоставили квар¬
тиру здесь, и все лифтерши говорили о нем с почте¬
нием, не иначе как по имени-отчеству, и даже, каза-
Тараканы
571
лось, готовы были называть его не «он», а «они», —
однажды он пришел к Федоркиным прибивать ку¬
хонный шкафчик, и от двух его ударов молотком по
какой-то железяке в стене образовалась трещина, по¬
чти сквозная, ведшая из кухни в ванную, — с тех пор
Рута возненавидела его и называла его не иначе как
толстый бандит, а может быть, на то у нее были ка¬
кие-то свои, особые причины.
Федоркин потоптался на месте, решив все пустить
на самотек, и побежал обратно в дом.
Рута стояла возле старухиной двери и прислуши¬
валась.
— Ты знаешь, мне кажется, я слышу ее голос —
вот послушай.
Федоркин наклонился к дверной щели — вместе с
тем же неутихающим ровным гулом из-за двери яв¬
ственно слышался голос старухи — похоже было, что
она разговаривала по телефону, тем более что аппарат
стоял в прихожей возле самой двери, — она говорила
что-то подряд, не прерываясь, своим невыразитель¬
ным, монотонным окающим голосом, словно читала
лекцию.
— Ну, это уже черт знает что! — воскликнул Фе¬
доркин и с новой силой накинулся на дверь, отбивая
себе руки и ноги.
— Раз она дома, то взламывать дверь нельзя, —
сказала Рута. — Надо отменить это.
Федоркин снова побежал вниз. Когда он вышел во
двор, по направлению к подъезду подвигалась целая
процессия, которую возглавлял Юрий Андрианович.
Увидев Федоркина, процессия остановилась — Юрий
Андрианович с ломом в руке, словно инквизитор,
выделялся своей огромной фигурой на фоне снежно¬
го откоса, а по обе стороны от него и позади, словно
ангелы-хранители, застыли в благоговейной немоте
лифтерши из всех семи подъездов.
572
Леонид Цыпкин
— Вы знаете, она, оказывается, дома, — залепетал
Федоркин, — но почему-то не открывает.
— Ясное дело, — загудел бочкой Юрий Андриано¬
вич, глядя сверху вниз на начинающего плешиветь
Федоркина. — Ясное дело, согрешила, а теперь, ко¬
нечно, не откроет.
— Натворила, натворила, натворила, — послыша¬
лись голоса лифтерш, вторившие в разных тонально¬
стях гудящему басу Юрия Андриановича, словно го¬
лоса в церковном хоре, а впрочем, может быть, это
только показалось Федоркину.
Он снова побежал наверх. Возле двери старухи,
по-прежнему закрытой, стояла Рута и беседовала с
женщиной, вышедшей на стук Федоркина из кварти¬
ры, соседней со старухиной. Эта женщина, высокая и
полная средних лет дама, въехала сравнительно не¬
давно и почему-то сразу не понравилась Руте. Федор¬
кин стал понемногу тоже к ней плохо относиться,
хотя придраться было не к чему: она всегда приветли¬
во здоровалась, даже первой, и бесшумно и деликат¬
но вынимала свою корреспонденцию из почтового
ящика, висевшего рядом с ящиком Федоркиных,
возле их двери, и вот теперь Рута разговаривала с
этой дамой не только вежливо, но даже иногда хихи¬
кала, что, впрочем, могло происходить от стесни¬
тельности, —* Федоркин от неожиданности даже не
поздоровался.
— Ведь мы вполне могли сгореть, — говорила Рута,
словно оправдываясь перед дамой за учиненный шум
и некстати смеясь, — а у нас финская стенка, прямо
рядом со стеной этой квартиры.
— Но раз она дома... — говорила дама.
— Да, конечно, сейчас уже беспокоиться нечего, —
говорила Рута. — Она, наверное, сейчас специально
громко говорит, чтобы знали, что она дома, но стучать
к ней бесполезно. И форточку она специально откры-
Тараканы
573
ла, чтобы ушел дым из ее квартиры — представляю,
что там делается! Вы никогда не были у нее? — мне¬
ние Руты совершенно совпадало с тем, что было ска¬
зано слесарем, подхвачено лифтершами и косвенно
подтверждено дамой — удивительно, как это сам Фе-
доркин не додумался до этого, хотя у него почему-то
вдруг мелькнула мысль, что, может быть, ей плохо, и
она подползла к двери, и потеряла сознание, и гово¬
рит что-то бессмысленное, и на секунду ему даже
сделалось страшно от этой мысли, и холод пробежал
по его спине.
— Вы знаете, у нас появились тараканы, — дели¬
катно сказала дама.
— И у вас тоже? — радостно выдохнула Рута. —
Ведь вы же недавно ремонт сделали, и у вас такая чи¬
стота. Это все оттуда, — Рута показала головой в сто¬
рону двери Надежды Павловны. — Ну, теперь пойдет
по всему дому. А как вы с ними боретесь?
Одна из лифтерш, маленькая, почти карлица, уби¬
равшая во многих квартирах, появилась на лестнич¬
ной площадке.
— Нет, теперь не откроет, — сказала она, понюхав
воздух.
— Ну, теперь ты видишь, откуда тараканы, — ска¬
зала Рута мужу, когда они вернулись к себе в кварти¬
ру. — Уж если они у новой соседки появились... У
них такая чистота. Кстати, ты заметил, что оттуда мо¬
чой стало меньше пахнуть?
— Чертова старуха! — сказал Федоркин громко —
нарочно для Софьи Дмитриевны, которая как-то
странно безучастно относилась к тому, что происхо¬
дило в квартире старухи и ко всей этой истории с та¬
раканами, словно она не верила в эту версию и своим
молчанием выражали немой протест — это тем более
раздражало Федоркина, что Софья Дмитриевна обо¬
жала порядок и чистоту, так что вся ее молчаливая
574
Леонид Цыпкин
солидарность с Надеждой Павловной была явно на¬
правлена против Руты и Федоркина, и, кроме того,
Федоркину хотелось дать почувствовать матери, что
она в тягость им, что они из-за нее уже не отдыхают
второй год и не могут не только уехать куда-нибудь,
но даже уйти из дому — Рута не один раз объясняла
это Федоркину, и когда она говорила ему это, он раз¬
дражался и возражал, но Софья Дмитриевна считала,
что все это естественно и что они обязаны ухаживать
за ней, и, отводя ее в туалет, Федоркин иногда с не¬
навистью сжимал ее руку выше локтя, ощущая твер¬
дую кость сквозь кисельную мягкость ее мышц, —
она шла, опираясь на палку, а он поддерживал ее за
руку и придерживал за спину, чтобы она не упала на¬
зад, — позвоночник ее стал костистым и острым, как
рыбий хребет, — усаживая ее на стульчак, он приме¬
нял усилие, продвигая и подтягивая ее, чтобы она
уселась как следует — точь-в-точь, как он когда-то
подтолкнул Надежду Павловну, чтобы она не свали¬
лась с дивана, а мать смотрела на него своими выц¬
ветшими, когда-то серыми глазами — у Федоркина
были такие же глаза, как у матери, только он никогда
не мог никому долго смотреть в глаза и отводил свой
взгляд в сторону — мать молча следила за ним глаза¬
ми, когда он входил к ней в комнату, чтобы принести
ей поесть или дать лекарства, — на обоих глазах вок¬
руг радужки у нее образовались тусклые белесоватые
кольца — читать она уже почти не могла и лишь
иногда просила Федоркина дать ей газету, в которой
она прочитывала одни заголовки, и все-таки у Фе¬
доркина где-то в глубине души оставались тайные со¬
мнения насчет тараканов.
Прошло пять или шесть дней. Рута нещадно дави¬
ла тараканов, которые объявились теперь не только в
ванной и на кухне, но даже в комнате, где стояла
финская стенка, так что Рута не исключала возмож-
Тараканы
575
ности того, что тараканы переползали из квартиры
Надежды Павловны прямо через стену, где-то под
плинтусами, и свивали себе гнезда за финской стен¬
кой. Федоркин с удивлением обнаружил, что тарака¬
ны необычайно быстро бегают и что их поймать не
так-то легко. Инстинкт самосохранения был развит у
них чрезвычайно сильно, а может быть, даже и пони¬
мание, потому что стоило войти Федоркину в ванную
комнату, как таракан, сидевший до этого спокойно,
начинал удирать со всех ног, хотя Федоркин даже и
не собирался за ним гнаться. Кроме ручного способа
борьбы с тараканами Рута применяла какие-то рас¬
пылители, а Федоркин выяснил у себя на работе, где
у них регулярно, раз в месяц, морили тараканов, на¬
звание порошка, который употребляли дезинсекторы,
а кто-то из сослуживцев сказал, что от тараканов хо¬
рошо помогает борная кислота, но Федоркин никому
не говорил, что тараканы появились у него в кварти¬
ре, а выяснял все это обходным маневром.
Однажды под вечер в квартире Федоркиных раз¬
дался звонок. Рута пошла открывать, и через минуту
Федоркин услышал голос Руты и еще какой-то жен¬
щины — голос женщины был невыразительный и
окающий, так что Федоркин вначале подумал, что
это Надежда Павловна. Он выглянул в коридор. Стоя
в двери, Рута беседовала с женщиной — широкоску¬
лой, небрежно одетой, действительно чем-то похо¬
жей на Надежду Павловну, только помоложе.
— Вы ее сестра? — спрашивала Рута — по-видимо¬
му, это была именно та сестра ее, телефон которой
Федоркин пытался разыскать в тот день, когда из
квартиры Надежды Павловны шел запах гари. — Вы
знаете, мы ее уже несколько дней не видели, и вот га¬
зеты ее валяются, — сказала Рута, и Федоркин вспом¬
нил, что он все эти дни замечал, что почтовый ящик
Надежды Павловны переполнен, а несколько газет и
576
Леонид Цыпкин
даже какой-то журнал валялись у двери ее квартиры,
потому что в ящик они уже не вмещались, — впро¬
чем, это было уже не в первый раз, потому что она
иногда исчезала на несколько дней или даже на пару
недель, а почта продолжала поступать. — Да вы зай¬
дите к нам, — гостеприимно говорила Рута. — А мы
думали, откровенно говоря, что она гостит у вас. А
вообще лучше всего спросите у лифтеров.
— Странная история, — сказала Рута, когда сестра
Надежды Павловны ушла. — Сестра звонила в дверь —
никто не открывает, а когда она пробует открыть клю¬
чом — у нее есть ключ от квартиры, — то он упирает¬
ся, как будто там закрыто изнутри.
— Да, странно, — согласился Федоркин, и у него
по спине побежали мурашки.
Через несколько минут снова позвонила сестра —
лифтерши ничего не знают, сегодня они не видели
Надежду Павловну, а из вчерашней смены никого нет.
— Разрешите, я попробую, — сказал Федоркин.
Он взял ключ у сестры Надежды Павловны и попы¬
тался вставить его в скважину — ключ уперся обо
что-то твердое и не проходил дальше. Сестра Надеж¬
ды Павловны что-то окала, — она была плотнее На¬
дежды Павловны и носила стрижку, а у Надежды
Павловны из-под шляпки выбивались какие-то ко¬
сички, похожие на крысиные хвостики.
— Наверное, ее все-таки нет дома, — сказала Рута,
поскольку ей было спокойнее так думать. — Может
быть, она гостит у кого-нибудь. Да вы позвоните от нас.
— Да нет, ей негде быть, она если гостит, то толь¬
ко у меня, — окала сестра Надежды Павловны, но
она все-таки вошла к Федоркиным и стала куда-то
звонить.
— Петя, Надежды Павловны у вас не было? Она не
звонила? Позвони Захару Ивановичу и спроси, не
звонила ли Надежда Павловна.
Тараканы
577
Никто ничего не знал, никому она не звонила.
— Пожалуй, схожу за слесарем, — сказала сестра
Надежды Павловны.
— Но учтите, что если там никого не окажется, то
вам придется ночевать в квартире, — сказала Рута,
которая в критические минуты жизни умела быть ка¬
тегоричной. — Нельзя же оставить квартиру откры¬
той на ночь.
Сестра Надежды Павловны заторопилась, заокала
и стала писать какую-то записку.
— Ну так что, вы останетесь? — спросила Рута в
упор.
— Нет, мне нельзя, у меня квартира далеко, на
другом конце города, мы новую получили, и телефо¬
на у меня там нет. Я вот написала ей, чтобы позвони¬
ла племяннику, как только придет.
Она пришпилила кнопкой записку к двери Надеж¬
ды Павловны и ушла.
Следующий день был воскресный, и Федоркины
встали поздно. Когда Федоркин надевал клеенчатую
шапочку на голову, чтобы принять душ и не испор¬
тить прически, из шапочки выпал таракан. Он быст¬
ро побежал по кафельному полу, но Федоркин успел-
таки пришлепнуть его ногой.
— Чертова старуха! Развела тараканов! — громко
сказал он, чтобы слышала его мать, — она по-пре¬
жнему не поддерживала версии Руты относительно
происхождения тараканов и, может быть, даже вооб¬
ще не верила в них, и, кроме того, Рута считала, что
умирать нужно вовремя, чтобы не быть никому в тя¬
гость, а мать не считалась с этим, а вчера, когда при¬
шла сестра старухи и звонила от них, Софья Дмитри¬
евна молчала и не высказывала никаких соображений
относительно Надежды Павловны, хотя, наверное, у
нее было свое мнение на этот счет, но она упорно
молчала, и это ее молчание Федоркин рассматривал
19. Заказ №111.
578
Леонид Цыпкин
как очередной протест против Руты и Федоркина, а
может быть, Софья Дмитриевна отодвигала от себя
все это или просто не слышала — когда Федоркин
после ухода сестры Надежды Павловны зашел к ней,
она все так же сидела в кресле, положив свои синие
истощавшие руки на колени и глядя куда-то не то на
занавес, закрывающий окно, не то на часы, стоявшие
на шкафу, но циферблат она различала плохо и по¬
этому спросила Федоркина, как всегда, когда он за¬
ходил в ее комнату: «Который час?»
После душа и воскресного завтрака, закончивше¬
гося чашкой крепкого кофе, Федоркин сел решать
кроссворд. После кофе думалось особенно хорошо:
белые квадратики сами собой заполнялись буквами,
слова укладывались точно в предназначенные для
них столбики, словно хорошо выточенные детали
при сборке механизма, — в это время раздался корот¬
кий звонок в дверь. Сердце у Федоркина провалилось
куда-то — он так и предчувствовал это.
— Посмотри в глазок! — крикнул он Руте.
— Там несколько человек возле соседней квар¬
тиры, — сказала Рута охрипшим от волнения голо¬
сом. — Выйди ты.
— «Суд наедет, отвечай-ка... Дай кафтан, уж по¬
плетусь», — сказал Федоркин наигранно бодрым го¬
лосом и пошел к двери.
Возле двери стоял огромный Юрий Андрианович,
позади него на лестничной клетке жались сестра На¬
дежды Павловны, лифтерша-карлица и высокая пол¬
ная дама из соседней квартиры.
— Вы бы зашли, того, на минутку, удостоверить¬
ся, — сказал Юрий Андрианович необычайно тихим
для него голосом и осторожно показал головой в
сторону двери Надежды Павловны.
Дверь в квартиру Надежды Павловны стояла от¬
крытой настежь, и к ней был прислонен ломик.
Тараканы
579
Федоркин с бьющимся сердцем зашел в пере¬
днюю. Он хотел пройти дальше в комнаты, ожидая
все это увидеть там, но чуть не споткнулся. В пере¬
дней на полу лежала Надежда Павловна с сине-чер¬
ным лицом и такого же цвета кистями рук, в своем
старом байковом халате, с незаплетенными крыси¬
ными косичками, согнув ноги в полуспущенных чул¬
ках, словно она спала или собиралась сделать еще
один шаг, но ее прервали.
— Может быть, она еще жива! — воскликнула сес¬
тра Надежды Павловны, вошедшая вслед за Федор-
киным, но остановившаяся на пороге квартиры, сло¬
жив руки на груди и выламывая их.
Федоркин хотел наклониться и дотронуться рукой
до Надежды Павловны, но он и без этого чувствовал
мертвенную холодность, тяжесть и несгибаемость ее
тела — можно было бы дотронуться ногой, чтобы
удостовериться, но ему показалось это неприличным
в присутствии ее сестры.
— Надя! Надюша! — звала ее сестра так, словно
Надежда Павловна могла очнуться от своего сна, —
в детстве она так же кричала ей, когда они играли в
палочку-выручалочку или в горелки в большом за¬
пущенном саду при доме, который занимала семья
многодетного акцизного чиновника в одном из гу¬
бернских приуральских городов, и Надя с двумя
длинными русыми косами и в белом платье показы¬
валась откуда-то из-за дерева или сарая и, увидев
сестру, махала ей рукой, и они перебегали куда-ни¬
будь в другое место, а остальные сестры и братья,
некоторые из них уже тоже гимназисты и гимназис¬
тки, в это время шумно и весело гонялись друг за
другом, а из соседнего дома, при котором был тоже
большой запущенный сад, приходил гимназист-стар¬
шеклассник, он уже курил, правда втихомолку — сес¬
тра Нади никак не могла понять, приходил ли он
19*
580
Леонид Цыпкин
ради нее или Нади — он ловил Надю, сжимал ей
крепко руку, а однажды, поймав ее, неловко поцело¬
вал в щеку — сестра Нади видела это, потому что
она в это время тоже убегала от кого-то и, остано¬
вившись, чтобы спрятаться, увидела все это из-за
кустов сирени...
— Может, вчера она еще была жива, — говорила
сестра Надежды Павловны, выламывая руки, — если
б мы вчера зашли...
— Нет, по всему видно, что это уже дня два как
случилось, — сказал Федоркин, хотя сам он в этом не
был уверен.
Он вышел из квартиры Надежды Павловны и стал
приглашать высокую полную даму зайти в квартиру
хотя бы на минуту, чтобы тоже удостовериться, а то
«суд наедет, отвечай-ка» еще раз подумал Федоркин —
он боялся, что его теперь будут таскать в милицию или
в какие-нибудь другие судебные органы, но дама ни за
что не хотела заходить — она была одета в шелковый
голубой ватный капот, словно она только что вышла
из ванны, и стояла между дверью квартиры Надежды
Павловны и своей дверью, приоткрытой, так что чем
больше уговаривал ее Федоркин зайти, тем дальше
она отступала от двери покойной Надежды Павловны
и ближе подвигалась к своей.
— Нет, нет, я не могу, прошу вас, — говорила она,
стоя уже на пороге своей двери.
Маленькая лифтерша очутилась тоже где-то внизу
на лестнице и не собиралась подниматься.
— Может быть, ты зайдешь, — сказал Федоркин,
обращаясь к жене, тоже выглядывавшей из-за полу¬
открытой двери.
— Нет, ни за что, — сказала она, — ты же знаешь,
что я боюсь... — Впрочем, они с женой — одна семья,
так что, если дело дойдет до судебных органов, это
будет рассматриваться как семейный сговор.
Тараканы
581
Юрий Андрианович, прихватив с собой ломик, ак¬
куратно стал спускаться по лестнице. Федоркин тоже
вернулся к себе в квартиру и закрыл дверь. Из квар¬
тиры Надежды Павловны доносились всхлипывания
ее сестры.
За дверью снова послышались шаги и голоса. Фе-
доркины посмотрели в глазок: пришли домоуправ,
бухгалтерша домоуправления, еще кто-то.
— Надо милицию вызвать, — говорил домоуправ,
и у Федоркина сердце опять провалилось куда-то —
так он и предполагал — теперь его будут тягать — до¬
моуправ был небольшого роста, плотный, почти без
шеи — свой туго набитый портфель он всегда носил
под мышкой, отчего одно плечо его было приподнято
и он чем-то был похож на бюрократа, какими их
обычно изображают в театре сатиры, но сейчас он
был без портфеля.
— А по-моему, надо вызвать «скорую» для освиде¬
тельствования, — сказала бухгалтерша, голубоглазая
блондинка с лисьим лицом.
— Тогда уж лучше судебно-медицинскую экспер¬
тизу, — сказал домоуправ.
Федоркин прильнул к глазку, оттеснив Руту, — до¬
моуправ, бухгалтерша и еще кто-то — кажется, это
была какая-то лифтерша, только не карлица, — заш¬
ли в старухину квартиру — это было уже легче, пото¬
му что они тоже в случае чего-нибудь будут свидете¬
лями, хотя все-таки он, Федоркин, был первым, и
поэтому основная тяжесть обвинения ляжет на него.
Чтобы отвлечься, Федоркин снова сел за крос¬
сворд, но ни одно слово не вписывалось в предначер¬
танные ему размеры, и вдобавок Рута гремела на кух¬
не кастрюлями, так что Федоркину казалось, что этот
шум мешает ему решать кроссворд.
— Нельзя ли потише! — крикнул он жене, но в это
время снова раздался звонок, и Федоркины с бьющи¬
мися сердцами пошли открывать.
582
Леонид Цыпкин
На пороге стоял сам домоуправ — без портфеля у
него был какой-то домашний вид, и вся важность его
куда-то улетучилась.
— Проходите, пожалуйста, — засуетилась Рута, во¬
обще же она считала, что домоуправ и бухгалтерша
состоят в каком-то темном сговоре и проделывают
какие-то махинации, но домоуправ не вошел, а оста¬
новился в дверях, опершись спиной о дверной косяк,
словно он расположен был вести какую-то длинную
и неопределенную беседу. В квартире Надежды Пав¬
ловны слышались чьи-то голоса — может быть, это
уже приехала милиция, а может быть, «скорая по¬
мощь» или судебная медицина.
— Вы там ведь были и видели, — сказал домоуп¬
рав, показав головой в сторону квартиры Надежды
Павловны и обращаясь к Федоркину. — Как вы дума¬
ете, давно это произошло?
— Ну, я не знаю точно, — пробормотал Федор-
кин, — может быть, день, может быть, два — в об¬
щем, трудно сказать, — он стоял так, чтобы засло¬
нить от домоуправа дверь в комнату матери — ему
вдруг пришла мысль, что мать может пожаловаться
домоуправу, что с ней плохо обращаются.
Рута ушла на кухню, Федоркин остался один на
один с управдомом.
— У нас уже освободилось таким образом две
квартиры, это третья, — сказал управдом, и неясно
было, печалит ли его это обстоятельство или ставит
в какое-то затруднительное положение.
— Да, не говорите, — сказал Федоркин, чтобы что-
нибудь сказать, — такой контингент в нашем доме, —
бормотал он.
— Да, да, да, — неопределенно говорил домоуправ.
Рута, извиняясь и снова приглашая домоуправа
зайти в квартиру, прошла мимо них, одетая в паль¬
то, — ей нужно было за покупками.
Тараканы
583
— Там полно тараканов, — сказал домоуправ, тоже
как-то неопределенно, словно из этого ничего не сле¬
довало.
— Вы видели? — задохнулась Рута, еще не успев¬
шая спуститься вниз и обернувшись к домоуправу. —
Теперь пойдет по всему дому, я уже сама видела од¬
ного на лестнице, и у нас полно, и у соседки появи¬
лись; теперь это уже все, — она говорила так, словно
все это давно было известно, но пусть теперь убедит¬
ся начальство и, между прочим, Федоркин, и в ее
глазах даже зажглись торжествующие огоньки...
После обеда она нещадно била тараканов, даже му¬
хобойкой, и в каждом ее ударе чувствовалось скром¬
ное торжество победителя.
— Чертова старуха, развела тараканов! — вторил в
такт ударам жены Федоркин и тоже гонялся за ними —
вполне возможно, что эти тараканы накануне ползали
по телу мертвой старухи, а теперь бегают у них и даже,
наверное, забираются в пищу.
Он так увлекся битьем тараканов, что даже забыл
задернуть занавес на окне в комнате матери, и Софья
Дмитриевна, сидя в кресле, смотрела на белеющий
снегом откос, по которому съезжали на санях дети,
на зажигающиеся огни в окнах соседних домов и на
покрытые снегом крыши и видела себя гимназист¬
кой на коньках с туго зашнурованными ботинками и
вспоминала, как она приходила домой в морозные
дни, и мать снимала с нее башлык и целовала ее в обе
щеки, а на столе уже кипел самовар, и отец, путейс¬
кий инженер, выходил к чаю, всегда подобранный, в
форме, сухонький, с колючими усами, которыми он
щекотал Соню, когда целовал ее, — мать наливала
чай ему первому, а потом уже Соне, а потом она
вспомнила, что когда у нее родился сын, то первое, о
чем она подумала и сказала, было то, что ему придет¬
ся идти на войну, но, когда началась война, Диме
584
Леонид Цыпкин
было еще только десять лет, но на войне погиб ее
муж, кадровый военный, полковник, и ей выплачи¬
вали большую пенсию за него и дали квартиру в этом
доме, а когда Дима женился, невестка первое время
целовала ее в щеку и даже называла ее «киса» и гла¬
дила ее по голове, но постепенно все изменилось, и
Рута ее теперь вообще никак не называла и молча
приносила ей еду и ставила на столик перед ее крес¬
лом, но почему-то без салфетки, и чай был остыв¬
ший, и из кухни она все чаще слышала слова «боль¬
ница» и «инвалидный дом», а потом срывающийся на
какой-то дискант крик сына и такой же крик и плач
невестки, а потом там что-то падало и разбивалось, и
после этого сын заходил к ней в комнату с особенно
отчужденным лицом, а сейчас она слышала щелканье
мухобойки и возгласы сына «чертова старуха!», и ей
казалось, что это относится к ней — за окном было
уже почти темно. «Который час, Дима?» — спросила
она у сына, когда он зашел к ней в комнату, чтобы
задернуть занавес и зажечь свет. «Без двадцати семь,
ты что, не видишь?» — с раздражением сказал он ей,
хотя знал, что она не видит, а где-то там, за окном,
продолжалась своя жизнь — дети возвращались до¬
мой к ужину, в окнах зажигались огни, и она опять
видела себя гимназисткой на катке, легко кружащей¬
ся под звуки вальса «Дунайские волны»...
Когда Федоркин возвращался с вечерней прогул¬
ки, на двери старухи висела все еще пришпиленная
записка с надписью сестры: «Надя, когда придешь,
позвони Пете. Полина», а почтовый ящик ее был пе¬
реполнен, хотя возле двери газет уже не было. Он на¬
клонился к щели и понюхал — мочой пахло меньше.
На следующий день записки уже не было, но на
двери квартиры появилась белая бумажная лента, пе¬
реходившая на дверной косяк, с красными штампами
домоуправления. Почту, однако, продолжали носить,
Тараканы
585
и газеты и журналы торчали теперь из ящика в раз¬
ные стороны и даже валялись на полу.
— Чертовы почтальоны, не видят, — проворчал Фе-
доркин, взял четвертушку бумаги и, написав крупны¬
ми буквами: «Адресат умер, квартира опечатана», —
прикрепил ее к почтовому ящику Надежды Павловны.
1 марта 1978 г.
Ave Maria!
Ее отпевали в церкви. Я стоял слева от иконостаса,
возле изображения божьей матери с младенцем, а
справа, наискосок от меня, за такой же большой ико¬
ной, словно за щитом, устраивался хор певчих —
приказчики, подрядчики, лабазники, акцизные, мас¬
теровые, подрабатывающие швеи — откуда они взя¬
лись? — из Замоскворечья? из Островского? из Чехо¬
ва? с Васильевского острова? — а церковь с каждой
минутой заполнялась все больше и больше — удли¬
ненные лица, благородные профили, седеющие и
белоснежные шевелюры, черные легкие накидки на
головах женщин, схваченные спереди застежкой с не¬
тускневшим рубином, и такие же неброские, словно
между прочим надетые перстни на пальцах, и едва
уловимый аромат тонких духов, смешанный с запа¬
хом ладана, а хор уже вступил в строй, и голоса, раз¬
деленные положенными терциями и квартами, непос¬
тижимо не сбиваясь, заполнили церковь, вознесшись
к самому куполу ее, — началась заупокойная служба. Я
стоял на самом царственном месте — я нарочно выб¬
рал его, с трудом пробравшись туда, — на самом цар¬
ственном, потому что отсюда был виден и хор, и цар¬
ские врата, откуда вот-вот должен был появиться
священник, и лица присутствующих в церкви, и даже
гроб с телом усопшей — правда, на некотором отда¬
лении, но не мог же я находиться уж совсем в первом
ряду, среди близких ей людей — и так мое местопо¬
ложение в достаточной степени свидетельствовало о
причастности к ней и к ее жизни, хотя из-за спин са-
Ave Maria!
587
мых близких я не видел даже ее лица, а только возвы¬
шавшуюся массу тела, и то урывками, а голова лишь
иногда открывалась, когда близкие ее или считавшие
себя близкими перешептывались или сдвигались с
места, и тогда на короткое мгновение виднелась по¬
вязанная вокруг ее головы белая салфетка, похожая
на компресс, — так называемый проводник в рай —
впервые я увидел такую повязку, узнал ее назначение
и название незадолго до смерти Марии Яковлевны,
когда мы хоронили ее старшую сестру. Она была не¬
верующей, но Мария Яковлевна хоронила ее по хрис¬
тианскому обычаю — иначе она даже и не мыслила
себе этого, — и было странно видеть на типично
иудейском лице с завитыми колечками волос и с
длинным птичьим носом белую косынку с изображе¬
нием святых сцен из Евангелия, и Мария Яковлевна
сама читала над гробом Псалтырь, а все присутство¬
вавшие на этой церемонии стояли, молчаливо уста¬
вившись глазами в пол, а она все читала, стоя над
гробом и держа в руках тяжелую раскрытую книгу с
черным крестом на обложке, и точно такую же книгу
и точно так же она читала на могиле известного поэта
в годовщину его смерти, и все слушали ее, молча по¬
тупившись или сосредоточенно уставившись в ка¬
кую-нибудь точку на небе или на веточку от деревца,
и легкий кладбищенский ветер развевал полы ее
длинного панбархатного платья и седые волосы, от¬
чего лоб ее казался еще большим и отчетливее выс¬
тупали лобные бугры, а когда она проходила мимо
наших окон, торопясь в булочную или на богослу¬
жение, все в том же панбархатном платье, опираясь
на палку и удивительно легко неся свое тучное тело,
она была вся устремлена куда-то вперед, напоминая
собой не то Петра Первого, не то Бетховена, не то
священника в сутане. Уголком глаза я иногда посмат¬
ривал на своего соседа — высокого интеллигента с
588
Леонид Цыпкин
породистым продолговатым лицом и седеющей шеве¬
люрой, — он крестился, но как-то стыдливо, словно
застегивал ширинку, и остальные тоже крестились
так же, и делали они это не все время, а в каких-то
определенных местах литургии, и я всячески напря¬
гал слух и зрение, чтобы уловить какую-то законо¬
мерность во всем этом, но все они, по-видимому,
знали то, чего не знал я, и их длинные белые пальцы
касались лба, груди и плеч, как у простых богомоль¬
ных старух, и как это было, наверное, тысячу лет на¬
зад, и как это делал Александр Невский или бояре во
время коронации Годунова; а через открывшиеся
царские врата уже выходил священник, и не один, а
целых три или даже четыре в сверкающих серебром
ризах, с кадилом в руках — сразу остро запахло лада¬
ном, и голоса стали взбираться куда-то вверх, к са¬
мой высшей точке, — на лицах певчих выражалось
теперь ликование, и тем же ликованием и радостью
звучали их голоса — на минуту я даже закрыл глаза —
теперь я был лишь частицей всего этого, и какой-то
давно уже накипевший ком подкатил к моему горлу —
я был частицей всего этого, вместе с присутствующи¬
ми в церкви я прошел длинный и страшный путь,
начало которого терялось где-то в сумраке ледовых
побоищ и тревожного набега псковских и киевских
князей, прошел, чудом уцелев вместе с ними от улич¬
ных костров и пожаров и ревущей, разъяренной тол¬
пы, и, конечно же, я понимал, о чем пел хор, — иначе
откуда бы взялся этот ком, распиравший мое горло? —
а голоса взбирались все выше и выше, и вот она, самая
высшая точка, предел, гребень волны, к которому все
стремилось: «За упокой души новопреставленной
рабы божьей Марии. Прости прегрешения ее...», и в
этот момент все стали креститься, кланяться и даже
отбивать земные поклоны, и я тоже сложил в щепоть
три пальца правой руки и несмело коснулся ими лба,
Ave Maria!
589
словно чесал его, потом — груди, словно поправлял
галстук, и, наконец, поочередно — правого и левого
плеча, словно снимал пылинку с пальто. Позади меня
послышалось движение и потянуло холодным возду¬
хом — через боковую дверь, неизвестно почему ока¬
завшуюся незапертой, — все мы входили через глав¬
ную дверь, а потом тратили еще столько усилий,
чтобы занять удобное место, — так вот, через эту
боковую дверь вошел мужчина очень простого вида,
в поношенном пальто из грубой материи с оттопырен¬
ным карманом — наверное, у него была там водка, а
может быть, он уже был пьян или под хмельком — во
всяком случае, с первого взгляда было ясно, что он не
имеет и не может иметь никакого отношения к по¬
койной, — вошел так, как входят в магазин или в
трамвай, и стал глазеть на все происходящее здесь —
так, как будто это был футбол, — многие недовольно
оборачивались на него, и я тоже смерил его уничто¬
жающим взглядом, но ему было, по-видимому, глу¬
боко наплевать на это, — он как ни в чем не бывало
устроился рядом с иконой божьей матери с младен¬
цем, даже чуть опершись на нее спиной, и я почув¬
ствовал на своем затылке его дыхание, и к запаху
ладана примешался запах лука, — все это мешало
мне должным образом воспринимать происходящее
в церкви, проникаться нужным настроением, чув¬
ствовать то, что надлежало чувствовать и что я уже
почувствовал, а о том, чтобы снова осенить себя кре¬
стом, не могло быть и речи в его присутствии, и я
даже отошел на шаг или два в сторону, но все равно я
ощущал на себе его дыхание и даже, кажется, его
взгляд, а священники, стоя возле гроба умершей,
словно в почетном карауле, поочередно читали зау¬
покойную, а в промежутках между чтением пел хор,
но какая-то нить уже была потеряна, и один из свя¬
щенников то и дело помахивал в сторону присутству-
590
Леонид Цыпкин
ющих кадилом, словно поигрывая с ними бумажным
шариком на резинке.
Узнав о болезни Марии Яковлевны, я тотчас при¬
бежал к ней. Дверь ее квартиры, как всегда, была не¬
запертой, но в комнате никого не было — только
смятая постель с несвежими простынями, а из глуби¬
ны квартиры доносились шум и возня, и когда я ок¬
ликнул ее, в комнату вошли две немолодые дамы —
по-видимому, ее приятельницы — вид у них было не
то усталый, не то безучастный, и одновременно я ус¬
лышал ее голос, обращенный ко мне: «Не входите, ко
мне нельзя!» — и меня поразило, что голос у нее был
обычный, громкий и властный, и я даже подумал,
что, может быть, она не так уж и больна, но при¬
ятельницы ее не торопясь, словно речь шла о каком-
то постороннем деле, стали объяснять мне, что Ма¬
рия Яковлевна никак не может подняться, и они тоже
не могут помочь ей, и я уже хотел, невзирая на зап¬
рет, броситься на помощь, но вдруг понял, что она
сидит на унитазе. Приятельницы ее снова ушли к
ней, и оттуда опять послышалась возня, и вдруг со¬
всем близко я услышал странные звуки — как будто
дышал тяжело загнанный зверь. Появившиеся при¬
ятельницы все так же отрешенно, словно все проис¬
ходящее не имело к ним никакого отношения, сооб¬
щили мне, что все в порядке, — Мария Яковлевна
теперь в коридоре, но неодетая, и я представил себе,
как она стоит там, опираясь на стенку, тяжело дыша,
совершенно голая — грузное тело со свешивающимся
животом — тело, в свои семьдесят лет так и оставше¬
еся девственным, — у нее был когда-то жених, но он
умер, и с тех пор она дала себе обет безбрачия и вско¬
ре после этого крестилась. А потом я сидел за ее
письменным столом — ее приятельницы ушли, — за
окном была осенняя ночь, а на кровати за моей спи¬
ной тяжело и часто дышала Мария Яковлевна, но
Ave Maria!
591
даже сейчас, в полусне, в полубреду, она то и дело
натягивала на себя одеяло, натягивала до самой шеи,
как делала она это всегда, когда я приходил к ней и
заставал ее по нездоровью или по усталости в посте¬
ли, а на письменном столе, на ее бумагах, исписан¬
ных ее крупным решительным почерком с буквой
«Т», похожей не то на «ять», не то на крест, в сладос¬
трастной истоме нежились коты — она пригревала у
себя всех бездомных уличных котов — целое кошачье
стадо — я их терпеть не мог, потому что они то и дело
вспрыгивали на колени, царапая меня своими когтя¬
ми, или подхалимски терлись о мои ноги — теперь
они нежились на письменном столе под светом на¬
стольной лампы, словно под лучами весеннего солн¬
ца, и среди них, наверное, был ее любимец, которого
она почему-то называла Джон-Соловей-Разбойник и
которого я особенно не любил, потому что, вместо
того чтобы рассказывать о Бахе или Стравинском, с
которым она была знакома, она, как только я прихо¬
дил к ней, начинала рассказывать длинные истории о
похождениях и повадках Соловья-Разбойника и без
конца переносила с места на место блюдечко с моло¬
ком, и коты стаей бежали за ней — вернее, за кор¬
мушкой, и Соловей-Разбойник был первым в этой
своре, а теперь опрокинутое блюдце лежало тут же на
столе, и от пролитого молока расплылись буквы на
одной из страниц рукописи. Но и этого им было
мало: некоторые из них бесшумно покидали стол и
так же бесшумно вспрыгивали на рояль или на подо¬
конник, а потом снова возвращались на прежнее мес¬
то, и от этого круговорота котов у меня начала кру¬
житься голова и стало казаться, что вся комната
кишит ими — стены, потолок, книжные полки, ико¬
ны — все это было увешано ими — они раскачива¬
лись, выгибали спины, спаривались, размножаясь тут
же, на глазах, а ее широкие нестареющие ладони с
592
Леонид Цыпкин
сильными, гибкими пальцами — сколько раз, придя к
ней домой после ее концерта, мне хотелось приник¬
нуть к ним — наверное, даже и сейчас они помнили
каждую ноту «Лунной сонаты» — ладони эти все по¬
тягивали и натягивали одеяло, до подбородка, до са¬
мых глаз, а когда приехала «скорая помощь» и рав¬
нодушно-доброжелательный фельдшер в униформе,
делающей его похожим на вагоновожатого, и при¬
шедшая из соседней квартиры женщина приподняли
ее и начали одевать, и она почти уже отбросила по¬
пытки защищать свое тело, но я все-таки старался не
смотреть в ее сторону, — в этот момент один из ко¬
тов — наверное, Соловей-Разбойник — бросился к
ней на постель и, выгибая спину, стал беспокойно
тереться о нее, недовольно помахивая хвостом. Фель¬
дшер молча прошел вперед, а мы взяли ее под руки
и повели к двери, а она беспокойно оглядывалась,
словно позабыла что-то, и все пыталась нам объяс¬
нить что-то насчет денег, которые она осталась дол¬
жна лифтерше, а потом она вдруг отстранила нас и,
повернувшись лицом к комнате, отвесила низкий
земной поклон и не спеша перекрестилась — точь-в-
точь как она это делала во время службы, и когда мы
снова ее повели, ее и без того грузное тело стало со¬
всем тяжелым, так что мы уже не вели ее, а волокли,
а когда мы выходили из парадного, она сказала: «Я
уже не вернусь сюда», — и я понял, что это была
правда, потому что раньше она никогда не теряла
присутствия духа; потому и смерть ее, и панихиду
эту, на которой я сейчас присутствовал, я предвидел
уже, как только вошел к ней в комнату и потом, когда
сидел возле ее стола.
После долгого пребывания в комнате я жадно
вдохнул сырой ночной воздух и вдруг ощутил ост¬
рую пронзительную радость от того, что все это слу¬
чилось не со мной и что я здоров и могу распоря-
Ave Maria!
593
жаться своим телом, как хочу, и что женщина, кото¬
рая со мной вместе тащит Марию Яковлевну, молода
и хороша собой, и, сдав Марию Яковлевну в больни¬
цу, мы будем вместе возвращаться домой, и перед
сном я еще успею почитать книгу, и чтобы заглушить
в себе это постыдное чувство, я стал, по-видимому,
слишком усердно тащить Марию Яковлевну, потому
что она вдруг остановилась и раздраженно сказала
своим прежним властным голосом: «Подождите же!»,
а фельдшер, предупредительно открыв дверцу каре¬
ты, уже поджидал нас там, словно мы везли Марию
Яковлевну домой после концерта, и когда мы хотели
втянуть ее в машину, она снова отстранила нас и
сама ухватилась за поручень, но это была уже ее пос¬
ледняя попытка. В приемном покое она окончатель¬
но сдалась — не то полулежала, не то полусидела на
холодной клеенчатой кушетке под светом безжалост¬
но слепящих ламп, бессильно свесив руки и не пыта¬
ясь даже подтянуть сползшее до колен голубое трико,
и я даже не отворачивался. Двери комнаты были на¬
стежь раскрыты, женщины в белых халатах то входи¬
ли, то выходили, различить сестер и врачей было не¬
возможно, из коридора тянуло холодом, и мы, не
раздевшись, в пальто, стояли в углу комнаты, смутно
надеясь, что все это хождение имеет отношение к
Марии Яковлевне, и когда, наконец, к ней подошла
какая-то женщина в белом халате с кислым и помя¬
тым лицом — наверное, врач — и, кивнув в сторону
Марии Яковлевны, спросила нас: «Это ваша?», мы
рванулись к ней, как спринтеры со старта. Перебивая
друг друга, мы принялись подробно рассказывать,
как это все случилось, но, по-видимому, все эти под¬
робности были излишни, потому что врачиха, не слу¬
шая нас, пробежала глазами направление, а потом
вызвала почему-то еще не уехавшего фельдшера в
форме вагоновожатого и стала выговаривать ему за
20. Заказ №111.
594
Леонид Цыпкин
то, что больную направили к ним — чтб они, не зна¬
ют там, что у них все переполнено? — и, видимо, вся
эта сцена была не нова ни для него, ни для нее, пото¬
му что он только спокойно пожимал плечами, а она
довольно быстро смирилась, и другая женщина в бе¬
лом халате — наверное, сестра — пробегала мимо Ма¬
рии Яковлевны, мимоходом воткнула ей под мышку
градусник, а врачиха, усевшись за столик и положив
перед собой бланк истории болезни, спросила у нас
фамилию больной, и я выпалил фамилию Марии
Яковлевны, как выкладывают давно приберегаемый
козырный туз, но на врачиху это не произвело ника¬
кого впечатления — наверное, она никогда не бывала
на концертах, а может быть, просто забыла, а Мария
Яковлевна все так же полулежала, закрыв глаза, по¬
догнув под себя ноги со спустившимся трико, с ог¬
ромным, словно у роженицы, колышущимся живо¬
том, тяжело дыша, — одна из очередных старух,
которые каждую ночь поступали в приемный покой
и, доставляя много хлопот врачам и всему персоналу,
увеличивали среднегодовой процент смертности по
больнице.
Хор смолк, священники удалились — на том мес¬
те, где они только что стояли, теперь плавали облачка
ладана, похожие на дымки от разрыва зениток, а на
амвоне появился тоже священник, только не обыч¬
ный, как те, что читали сейчас заупокойную молитву,
а высокий духовный сан — митрополит или архи¬
епископ — в переливающейся золотом ризе и в мит¬
ре, усыпанной сверкающими камнями, — такие шап¬
ки я видел только в музеях под стеклом — настоящая
шапка Мономаха, и по воцарившейся напряженной
тишине, необычной даже для церкви, я понял, что
это духовный наставник Марии Яковлевны, отец Ни¬
кон, имя которого она боялась даже произнести вслух,
и что он будет сейчас говорить. Он заговорил, и я
Ave María!
595
впервые понял, что такое акустика церкви, а может
быть, просто он так говорил, и хотя он говорил об
отвлеченных вещах, мне казалось, что я улавливаю
тайный смысл его слов, и остальные тоже понимали
друг друга, и я снова почувствовал себя лишь частью
их — путь, который мы прошли вместе, представлял¬
ся мне теперь в виде треугольника — основание его
тонуло где-то в глубине веков, затем по ходу истории
он сужался все более и более, и вот теперь от него
осталась только вершина, острый угол, и этот острый
угол были мы — островок среди бушующего моря,
чудом уцелевший после мировой катастрофы, но ост¬
ровок этот с каждым днем погружался все глубже и
глубже, он уже был залит водой, она доставала нам до
подбородка, но мы все были живы и могли идти, дер¬
жась за руки, и это надо было ценить, и когда отец
Никон, обратившись к Достоевскому, сказал, что
«красота спасет мир», я почувствовал, как к моему
горлу снова подступает ком, а на глаза наворачивают¬
ся слезы, и я даже обернулся, чтобы смерить уничто¬
жающим взглядом алкоголика, про которого я забыл,
а теперь снова почему-то вспомнил, но его уже не
было — наверное, он все-таки понял, что это не фут¬
бол, а отец Никон, упомянув о нравственных досто¬
инствах и благородных поступках усопшей, сказал,
что путь к красоте лежит через добро, и я вдруг
вспомнил, как Мария Яковлевна, стоя у самого края
эстрады, прижимала к груди букет цветов, который
ей только что преподнесли. Прижав к груди цветы,
она сделала отстраняющий жест рукой, чтобы унять
аплодисменты, и когда в зале все стихло, она сказала
голосом тихим и смиренным: «Отдайте лучше эти
деньги бедным», и всем почему-то стало неловко, как
и тогда, когда она читала священную книгу над гро¬
бом своей сестры и на могиле поэта в годовщину его
смерти, а потом я вспомнил, как она догоняла меня
596
Леонид Цыпкин
на лестничной клетке и насильно вкладывала мне в
руки два яблока — для нее это была жертва, потому
что у нее никогда не было денег, которые почти все
она отдавала на нужды церкви, — а я яблок не любил
и даже как-то признался ей в этом, но отказаться
было неудобно, и точно так же она раздавала нищим
на паперти и церковным служкам по кусочку сахара,
и они тоже брали и благодарили, а к праздникам она
дарила лифтершам носовые платки и конфеты и по¬
том рассказывала, как они умилялись подаркам, а од¬
нажды, когда вышла какая-то неувязка с ключом от
ее квартиры, она раскричалась на весь двор — внача¬
ле я даже не понял, что случилось, а подойдя, увидел
Марию Яковлевну — она сидела на скамейке, выло¬
жив из сумки две бутылки кефира, а возле нее с ви¬
новатым видом топтались лифтерши, а она кричала
на них, и голос ее в эту минуту ничем не отличался от
голоса рыночной торговки, у которой украли с при¬
лавка свеклу, и непостижимо было поверить в то, что
это был тот же голос, которым она читала Блока или
обращалась к слушателям с проповедью любви и доб¬
ра, а они все топтались возле нее, с каждым шагом
отступая все дальше и дальше — не то в кусты, не то в
тень, так что в конце концов вокруг нее образовалось
пустое пространство. «За упокой души новопрестав¬
ленной рабы Божьей Марии. Прости прегрешения
ее», — снова пел хор, а духовного наставника Марии
Яковлевны уже не было — он покинул амвон, исчез¬
нув за царскими вратами, и присутствующие снова
осеняли себя крестом, небрежно кладя трехперстия
на плечи, словно иллюзионисты, одним мановением
руки нацепляющие на себя погоны, но делали они
это как-то неорганизованно.
Заупокойная служба окончилась. Присутствовав¬
шие на панихиде потихоньку выходили из церкви,
возле гроба Марии Яковлевны, который стал теперь
Аѵе Магіа!
597
удивительно доступным, собрались желающие про¬
ститься с ней, часть светильников притушили, слов¬
но в зрительном зале после окончания спектакля, из
дверей потянуло сыростью и холодом — на дворе мо¬
росил мелкий осенний дождь.
Из церкви гроб с телом Марии Яковлевны пере¬
везли в консерваторию, где должна была состояться
гражданская панихида. Бюст великого композитора,
установленный в вестибюле, покрыли черной попо¬
ной, и он стал похож на оракула, так что хотелось
подойти к нему и постучать пальцем по голове, как
это мы делали в детстве, играя в оракула, а зеркало,
подковой огибающее половину вестибюля, задрапи¬
ровали фанерным щитом, на котором была нарисова¬
на умиротворяющая березовая роща, — и черное по¬
крывало, и фанерный щит с рощей хранили в подвале
консерватории вместе с красными флагами и лозунга¬
ми, а гроб с телом Марии Яковлевны установили пе¬
ред бюстом композитора, между же бюстом и березо¬
вой рощей виднелся рояль и несколько стульев, но и
рояль и стулья не столько виднелись, сколько про¬
глядывали, потому что гроб установили на высоком
постаменте и к тому же заставили множеством вен¬
ков с красными и белыми лентами, да и бюст компо¬
зитора мешал, так что приходилось подниматься на
цыпочки и выбирать определенное положение, пото¬
му что чужие головы тоже мешали. Пришедшие про¬
водить Марию Яковлевну в основном были те же, что
и в церкви, — правда, здесь мелькали какие-то новые
фигуры в темных костюмах с деловыми и озабочен¬
ными лицами — наверное, представители админист¬
рации, но света здесь было немного больше, чем в
церкви, и все пришедшие на проводы были разделе¬
ны ковровой дорожкой надвое, словно волосы пробо¬
ром, — дорожка эта простиралась от самого входа в
вестибюль до гроба Марии Яковлевны, и по краю
598
Леонид Цып кин
этой дорожки, ревниво оберегая ее неприкосновен¬
ность, со строгим видом прохаживались капельди¬
нерши, потому что дорожка была новая, а на улице
было грязно, и многие из присутствующих, подняв¬
шись на цыпочки и выгнув шеи, посматривали вдоль
этой дорожки на вестибюль, словно оттуда должны
были появиться космонавты или какие-нибудь дру¬
гие высокие гости, а откуда-то сбоку через равные
промежутки времени выпускали, словно спортсменов
со старта, четверки молодых людей — наверное, сту¬
дентов консерватории — с траурными повязками на
рукавах. Скромно потупив глаза, словно обладатели
авосек с апельсинами, стараясь ступать в ногу и все
время сбиваясь с шага, они подходили к уже стоящей
возле гроба четверке и становились в затылок к ним —
на несколько секунд возле гроба оказывалось восемь
человек — сверхпочетный караул, — а из-за бюста
композитора доносилась траурная музыка, но музы¬
кантов увидеть было невозможно, а стоявший непода¬
леку от меня мой знакомый театральный критик ис¬
кал спички, похлопывая себя по карманам пальто. Он
искал спички почти всегда, даже когда не собирался
курить, — этот жест вошел у него в привычку, был
хорошо отработан и обозначал не то состояние вол¬
нения, не то беспомощности, а перед тем как начать
говорить, он долго прокашливался, словно певец пе¬
ред исполнением романсов, после чего делал много¬
значительную паузу и, поигрывая голосом, спраши¬
вал меня, что я думаю о последней эпидемии гриппа
или как действует какой-нибудь метрабонат на функ¬
цию кишечника, как бы подчеркивая мою непричаст¬
ность к тому возвышенному и утонченному миру, к
которому принадлежал он. Сейчас он находился в яв¬
ном волнении — его супруга еще не прибыла из заго¬
рода — у них была городская квартира, но она всю
жизнь страдала кислородным голоданием и внезапно
Ave Maria!
599
развивающимися параличами ног, и в Домах творче¬
ства, где они отдыхали, она внезапно валилась в пар¬
ке на скамейку, гремя своими серьгами и монистом,
а он обмахивал ее газетой, чтобы увеличить приток
воздуха, и в конце концов она открывала глаза, обве¬
денные черными кругами, и голосом бессильным и
томным спрашивала «который час?» — и вот по этой
причине они почти круглый год жили за городом — в
маленькой сторожке возле дачи покойного поэта, на
могиле которого Мария Яковлевна читала Священ¬
ное писание, — жена критика была когда-то близко
знакома с поэтом, и хотя сторожка была летней и зи¬
мой и осенью там невозможно было находиться без
пальто, все это не имело никакого значения, потому
что там было много кислорода, и, кроме того, покой¬
ный поэт любил бывать в этой сторожке и в одном из
стихотворений даже воспел ее. Критик нервно искал
спички, хотя курить во время панихиды было, конеч¬
но, нельзя, а невидимые музыканты исполняли «Эле¬
гию» Масне, «Аве-Марию» Шуберта, третью часть
Седьмой симфонии Шостаковича и другие произве¬
дения, приличествующие данному случаю, и все это
были музыканты, с которыми Мария Яковлевна, на¬
верное, не один раз выступала вместе, но все это
было раньше, потому что в последнее время ей запре¬
тили выступать из-за ее любви произносить пропове¬
ди, а четверки почетного караула продолжали сме¬
нять друг друга, но с каждым разом участники их
становились все солиднее — наверное, это уже были
представители дирекции, а может быть, даже партий¬
ной организации — они даже не старались ступать в
ногу, потому что они и так чувствовали себя в центре
внимания, а подойдя к сменяемым, не становились в
затылок к ним, а слегка подталкивали их, и в этом не
было ничего обидного, потому что каждая последую¬
щая четверка находилась на одну ступеньку служеб-
600
Леонид Цыпкин
ной лестницы выше предыдущей. Когда же дело дош¬
ло до гражданской панихиды и стали выступать ора¬
торы, выпустили снова четверку молодых людей, по¬
тому что во время панихиды нельзя было сменяться,
и молодые люди, чтобы скрыть усталость и скуку, с
преувеличенно скорбным видом смотрели в лицо по¬
койной, словно хотели запечатлеть в памяти каждую
ее черту, а когда гражданская панихида подходила к
концу, откуда-то сбоку, откуда раньше выпускали
четверки почетного караула, появился и стал в пер¬
вом ряду — стоявшие почтительно уступили ему мес¬
то — известный тенор — он очень берег остатки сво¬
его голоса и поэтому, чтобы не простудиться, вышел
всего на несколько минут — на макушке его серели
жидкие волосы, а лицо было пунцовым, как будто он
брал верхнее «ля» или тужился на горшке.
Когда приехали на кладбище, уже смеркалось.
Дождь перестал, слегка подморозило. Кладбище
было старым, на нем почти не хоронили, но для
Марии Яковлевны выхлопотали разрешение, однако
место, предназначенное для нее, находилось где-то
очень далеко, и погребальная процессия растянулась
по узкому извилистому проходу между могилами и
кладбищенским забором. До гроба дело не дошло —
оказалось много желающих, и все они обступили и
подняли его с таким видом, что мне сразу стало ясно,
что они имеют на это гораздо больше права, чем я, и
рядом с ними пошли еще сменщики, и тоже с таким
же полноправным видом, и гроб заколыхался где-то
впереди на чужих плечах, но я не очень огорчился,
потому что не слишком приятно идти с такой ношей
по кочкам, да еще стараться ступать в ногу, да еще в
новом пальто — на нем неминуемо останется потер¬
тость и деревянные занозы, — на мою долю выпал
венок —* я нес его с напарником, но его лица я так и
Ave Maria!
601
не сумел различить, потому что оно находилось по ту
сторону венка, в который было к тому же вплетено
много хвои, и ее иголки царапали мне руки и лицо, и
какие-то оголенные ветви кладбищенских деревьев
тоже хлестали меня по лицу, а ноги то и дело сколь¬
зили по подмерзшей земле, и, кроме того, где-то на
кладбище — где именно, я не видел из-за венка, заго¬
раживавшего от меня весь мир, — где-то на кладбище
тихо пели. На секунду я все же ухитрился выглянуть
из-за хвои — одни пустынные могилы с крестами,
памятниками и оградами — и тогда я обернулся назад
и увидел, что это поют участники похоронной про¬
цессии. Они пели очень странно, почти не разжимая
ртов, так что слов невозможно было различить, а мо¬
жет быть, их и вовсе не было — получалось что-то
вроде «м-м», так что они не пели, а скорей даже как
будто мурлыкали себе что-то под нос, и это мурлыка¬
нье чем-то отдаленно напоминало собой колыбель¬
ную песню, но постепенно они стали петь громче, и
появились слова, но разобрать их все равно было
нельзя, и тогда я вдруг понял, что они поют что-то
религиозное, духовное, — может быть, какую-ни¬
будь мессу, а может быть, специальную погребаль¬
ную песню.
Гроб с телом Марии Яковлевны установили на ка¬
ком-то постаменте, а вокруг на холмиках только что
выкопанной земли, на надгробных плитах и даже на
оградах расположились провожающие, и я тоже вска¬
рабкался на какой-то бугор, но он весь заледенел,
стоять на нем было неудобно, и чтобы удержать за
собой этот холмик, я ухватился рукой за ветку како¬
го-то дерева, и остальные тоже старались держаться
кто за что, а иногда опирались на плечо соседа, и я
вспоминал, как Мария Яковлевна, когда хоронили
поэта, на могиле которого она потом в годовщину его
смерти читала священную книгу, как Мария Яков-
602
Леонид Цыпкин
левна все старалась подойти поближе к его гробу, а
люди стояли и даже висели на деревьях вот такой же
плотной стеной, и она никак не могла пробиться, по¬
тому что она всегда была тучная и уже тогда страдала
одышкой, но в конце концов она все-таки взобралась
на какой-то холмик, но холмик был такой малень¬
кий, что им все пренебрегли, и он ничуть не помог
ей — она все равно ничего не слышала, с выступив¬
шим на лице потом, потому что все это происходило
летом, под жарким солнцем.
Стоявшие непосредственно вокруг гроба Марии
Яковлевны, в особенности же в изголовье его, снова
запели, все так же тихо и без слов, словно только для
себя, а остальные, стоявшие подальше, молчали, а
потом некоторые из них тоже подхватили и тоже как
будто только для себя, а вдалеке, за кладбищенским
забором виднелись какие-то старые дома казармен¬
ного типа, и в этом сосредоточенном, тихом пении
сгрудившихся на маленьком пространстве людей
было что-то, напоминавшее молчаливую сходку, а
возле вырытой ямы, куда должны были опустить
гроб, опершись на лопаты, спокойно покуривали ра¬
бочие, словно надзиратели, ожидающие, когда исте¬
чет положенное для свидания время.
Пение между тем становилось громче, и уже слыш¬
ны были слова, хотя различить их по-прежнему было
невозможно, но теперь снова пели только стоявшие в
изголовье гроба, и мелодия эта теперь уже не напо¬
минала колыбельную песню — в ней появились ка¬
кие-то ликующие, даже залихватские нотки, и лица
певших были обращены не к покойной, а друг к дру¬
гу, словно это была давно спевшаяся компания, кото¬
рая только ждала случая, чтобы продемонстрировать
свое искусство, и вот теперь этот случай представил¬
ся, и они, обрадовавшись, сразу же принялись за свое
и теперь старались изо всех сил, и лица их светились
Ave Maria!
603
ликованием и озорством — в особенности же стара¬
лись молодая женщина в черной замшевой шапке с
козырьком и маленький розовощекий плешивый ста¬
ричок — голова его была повязана шерстяным плат¬
ком, но не как обычно повязывают, а концами вверх,
и концы эти торчали в виде рожек, а сам он почти
что приплясывал, напоминая не то черта, не то ско¬
мороха, — я вспомнил, что видел его в церкви не то в
хоре певчих, не то среди священников, читавших зау¬
покойную, — они то и дело переглядывались с жен¬
щиной в замшевой шапочке, словно подзадоривая
друг друга, и остальные тоже переглядывались, под¬
задоривая друг друга, и готовы были пуститься в
пляс — казалось, еще немного, и они разыграются
до того, что возьмутся за гроб Марии Яковлевны,
раскачают его и бросят в могилу.
Почти стемнело, и только где-то далеко над кры¬
шами домов розовело морозное небо, и на фоне его
отчетливо, словно на литографии, выделялись голые
ветви кладбищенских деревьев. Неожиданно пение
прекратилось. Протолкавшись к гробу, рабочие уло¬
жили на него крышку, и когда они накрывали ею
гроб, кто-то из стоявших рядом успел еще подпра¬
вить цветы, лежавшие на груди Марии Яковлевны, а
потом в разных концах гроба почти одновременно за¬
стучали молотки, словно заколачивали дачу. Кряк¬
нув, рабочие дружно взялись за гроб и с возгласом,
похожим на «эй, сторонись!», потащили его к могиле,
и провожающие тотчас расступились, давая им доро¬
гу, и кто-то пытался еще помочь им нести гроб, но
это было так же излишне, как подталкивать идущий
поезд. Поставив заколоченный гроб на кучу земли,
возле самого края могилы, рабочие подвели под его
дно толстые веревки и, взявшись за них, поволокли
гроб к яме, потом, крякнув, снова приподняли его и,
что-то крича друг другу, вроде «Эй, трави!» или «Май-
604
Леонид Цыпкин
на вира!», как это делают моряки, стали на веревках
опускать гроб в яму, а остальные стояли с видом ту¬
ристов, наблюдающих за швартовкой корабля. Они
стали опускать гроб в яму, но то ли яма была слиш¬
ком узка, то ли гроб оказался несоразмерно большим,
но он застрял где-то на полпути, и рабочие снова на¬
чали что-то кричать друг другу, перемежая професси¬
ональные термины махровым матом, а присутствую¬
щие стояли с таким видом, словно они ничего не
слышат или не понимают значения этих слов, и толь¬
ко старались не смотреть друг на друга, а некоторые
даже подошли к рабочим и, подделываясь под их
язык и интонацию, стали давать им советы, в какую
сторону потянуть веревку, чтобы повернуть гроб под
нужным углом, для большей наглядности вычерчивая
в воздухе какие-то геометрические фигуры, и один из
рабочих, поддавшись этим советам, потянул-таки за
веревку, после чего гроб заклинило окончательно —
теперь его нельзя было ни протолкнуть вглубь, ни
вытянуть на поверхность.
Стало совсем темно, и только кусочек неба оста¬
вался еще розовым, и на фоне его виднелись фигуры
рабочих — склонившись над ямой, словно над прору¬
бью, они пытались что-то сделать там, но из-за тем¬
ноты уже ничего нельзя было различить, и тогда в
толпе провожающих вспыхнул и замерцал огонек, за
ним другой, третий, четвертый, и вот уже десятки
людей держали над головами зажженные церковные
свечи, высоко подняв их, словно факелы, и свет от
них упал на площадку, на которой трудились рабо¬
чие. Один из них, встав на холмик у самого края ямы,
начал долбить киркою землю. Движения его, вначале
неторопливые, становились все размашистее и уве¬
ренней, кирка, которой он работал, ритмично и не¬
умолимо крушила твердую породу, высекая из нее
искры, и остальные рабочие тоже взялись за кирки и
Ave Maria!
605
лопаты — минута растерянности, вызванная неудач¬
ной швартовкой, прошла, и теперь это уже была сла¬
женная команда, работавшая под водительством сво¬
его капитана, — хотя холмик, на котором он стоял,
был невелик, фигура его, казалось, господствовала
над всем — он работал и крушил землю, а остальные
только вторили ему или освещали путь, и его фигура,
подсвечиваемая колеблющимися языками свечей, от¬
брасывала гигантскую пляшущую тень. Послышался
глухой и тяжелый стук — гроб с телом Марии Яков¬
левны упал на дно ямы, и сразу же вслед за этим
провожающие, окружив могилу, стали бросать туда
землю — некоторые бросали ее так, словно сеяли,
другие — как будто играли в песочек, а рабочие,
опершись на лопаты, застыли в снисходительном
ожидании — экипаж корабля, наблюдающий за по¬
садкой туристов в прогулочные шлюпки.
Уходя, я увидел критика с женой — они еще оста¬
вались. Он курил, похлопывая себя по карманам в
поисках спичек, а она стояла на могильном камне,
высматривая кого-то в толпе провожающих. Она по¬
дала мне руку, едва коснувшись моей и все так же
глядя куда-то поверх моей головы, а он, прокашляв¬
шись и сделав многозначительную паузу, спросил
меня, как часто допускается эксгумация.
21 апреля 1972 г.
Из записок патологоанатома
Если... встретится мне когда-нибудь один из тех
великанов, с коими странствующие рыцари встре¬
чаются нередко, и я сокрушу его... или разрублю
пополам или, наконец, одолев его, заставлю про¬
сить пощады, то разве плохо иметь на сей случай
даму, которой я мог бы послать его в дар...
М. де Сервантес. Дон Кихот
— У нас есть труп, к нам надо приехать, — слы¬
шится в трубке писклявый голос Луизы.
Опять! Эти трупы как автобусы. После того как их
долго нет, они начинают сыпаться пачками. Ничего
не поделаешь, надо ехать.
На больничном дворе я наклоняюсь и дотрагива¬
юсь третьим пальцем левой руки до земли; указатель¬
ный палец должен при этом коснуться ботинка. Я ог¬
лядываюсь — кажется, никто не заметил. Этот ритуал
я выполняю для того, чтобы все было хорошо. Каж¬
дый раз я сомневаюсь, в каком месте больничного
двора коснуться земли: перед корпусом больницы
или перед зданием морга. Источником моих сомне¬
ний является неопределенность конкретного содер¬
жания, которое я вкладываю в понятие «чтобы все
было хорошо»: то ли не болеть, то ли не умереть, то
ли чтобы с Луизой на этот раз все окончилось благо¬
получно.
На крылечке морга томится дядя Миша. При виде
меня он вскакивает и берет под козырек, отчего я
сразу же проникаюсь ощущением собственной зна¬
чимости и весомости.
— Что, опять работа, дядя Миша?
— Не говорите, Сергей Семенович, опять.
— Когда же все это кончится?
Из записок патологоанатома
607
Дядя Миша сокрушенно поддакивает мне и всем
своим существованием старается показать, что ему,
так же как и мне, надоели эти вскрытия. Однако это
сплошное лицемерие, потому что за каждый труп
дядя Миша получает с родственников не меньше
червонца, который он добросовестно пропивает.
Водка — единственный смысл и радость его жизни,
и ради нее он ходит на работу, поддакивает, угодли¬
во хихикает и смотрит на Луизу преданным взгля¬
дом. Нередко он напивается уже с утра и тогда долго
и тщетно пытается разобраться в своих перчатках и
нарукавниках. Мне ничего не стоило бы написать ра¬
порт и уволить его, но в последний момент мне ста¬
новится его жаль, а кроме того, своим присутствием
он вносит какой-то неуловимый уют, особенно по
вечерам, когда, захмелев, он сидит за своим столиком
в «провожалке», а мы с Луизой оформляем протокол
или целуемся.
Сейчас я как раз прохожу через «провожалку». Это
довольно просторное помещение с кафельным полом,
с двумя-тремя фикусами, стоящими на тумбочках, с
несколькими стульями, с тяжелой круглой вешалкой и
с широкой скамьей, на которую устанавливают гроб с
телом умершего. Эта скамья — скамья моего позора, и
я стараюсь не смотреть на нее, потому что мне давно
пора было бы разложить на ней Луизу и сделать с ней
то, что положено сделать мужчине с женщиной, а я
все никак не решаюсь и тискаю Луизу по углам.
Из «провожалки», минуя маленький коридор, я по¬
падаю в лабораторию. Луиза, обернув мокрой тряпкой
щетку, протирает пол.
— Ах, как вы рано приехали!
Она суетится, мечется по комнате, стараясь поско¬
рей закончить уборку. Она всегда торопится, всегда
опаздывает и всегда все успевает. У нее завитые ба¬
рашком светлые волосы, голубые глаза и тонкие, как
608
Леонид Цыпкин
спички, ноги. Теперь я уже не помню, как это у нас
началось. Кажется, я как-то не выдержал и сказал ей:
«Давай я тебя поцелую». Она пожеманничала, поаха¬
ла и разрешила, и с тех пор мы целуемся, хотя каж¬
дый раз она кокетничает, ахает и охает и делает вид,
что сопротивляется.
Я вынимаю из портфеля букетик цветов и протя¬
гиваю Луизе.
— Ой, зачем вы тратитесь! — Луиза щепетильна до
глупости и однажды пыталась даже вернуть мне день¬
ги за мороженое, которое я принес ей.
Она развязывает цветы и ставит их в воду. Нет,
фигура у нее все-таки неплохая, даже в халате. Если
бы не ноги...
На столе уже разложены биопсии. Я надеваю халат,
сажусь, придвигаю к себе микроскоп. Луиза устраива¬
ется напротив и под мою диктовку пишет ответы. «Ги¬
перплазия слизистой оболочки матки», «Полип шейки
матки», «Аборт в соскобе»...
Через мои руки за год проходит материал, полу¬
ченный от тысячи женщин, — идя мимо больничного
корпуса, я вижу, как они, свесившись из окон, разго¬
варивают со своими мужьями и возлюбленными или
просто высматривают что-то во дворе, — если бы за
всю свою жизнь я познал хотя бы сотую долю из них,
то, наверное, был бы счастлив. Впрочем, я не совсем
уверен в этом, потому что раньше мне казалось, что я
буду счастлив, если сумею дописать до конца хоть
один рассказ, а когда мне удалось это, я понял, что
смогу быть счастлив только тогда, когда рассказ мой
понравится, а когда его похвалили, я почувствовал,
что по-настоящему буду счастлив только тогда, когда
у меня будет не один рассказ, а несколько... А сейчас
передо мной в поле зрения микроскопа несомненный
рак, и хотя я прекрасно понимаю, что подписываю
кому-то смертный приговор (вернее, не подписываю,
Из записок патологоанатома
609
а оглашаю), я не могу заставить себя проникнуться
чужим горем. Наоборот, я даже испытываю какое-то
удовлетворение от того, что рак не у меня, а у кого-то
другого. Может быть, в этом и состоит счастье — не
иметь рака, то есть радоваться тому, что дышишь, хо¬
дишь, видишь небо и можешь любить, и мне хочется
сейчас же, немедленно ощутить эту радость бытия,
пока еще можно, пока я хозяин своего тела.
— Луизочка, дай мне, пожалуйста, свою ногу.
Я пытаюсь захватить под столом ее ногу, но она
подбирает ее и, делая страшные глаза, показывает на
дверь. В конце концов я все-таки завладеваю ее но¬
гой и, сняв с нее туфлю, удерживаю ее в руке. Нога
как нога. Как и положено, возле большого пальца вы¬
пирает косточка, а ткань чулка скользкая и одновре¬
менно жирная.
Раздается звонок.
— Ой! Ай! — Луиза вырывается, вскакивает и, на
ходу надевая туфлю, мчится открывать дверь.
Слышатся голоса — это пришли на вскрытие врачи.
Пока они переодеваются в «провожалке» и Луиза хло¬
почет вокруг них, я просматриваю историю болезни
умершего. Внимательно прочитываю диагноз (чтобы
врачи ничего не приписали во время вскрытия), бегло
просматриваю анамнез (написан формально — все
равно нельзя верить), пропускаю протокол операции
(почерк неразборчив — расспрошу) и с бьющимся
сердцем вчитываюсь в последние дневниковые запи¬
си. «16 час 30 мин. Состояние больного тяжелое,
дыхание поверхностное; 18 час 45 мин. Сознание за¬
темнено, пульс слабый, неровный; 20 час 40 мин. У
больного явления отека легких; 21 час 15 мин. Боль¬
ной агонизирует, зрачки почти не реагируют на свет...»
С тех пор как у меня умер отец, какая-то неодолимая
сила заставляет меня в каждой истории болезни сно¬
ва и снова перечитывать эти записи, к которым рань-
610
Леонид Цыпкин
ше я относился безучастно, и за каждой такой запи¬
сью, за каждой строкой оживает фигура моего умира¬
ющего отца. Вот он мечется, ему не хватает воздуха,
его поднимают, сажают в постели — еще накануне
ему не разрешали двигаться, а теперь на это не обра¬
щают внимания, теперь не до этого, — значит, это
конец, — и так странно — он умирающий и в то же
время сидящий в постели, и на мгновение невозмож¬
ная, обжигающая мысль — вдруг мне все это помере¬
щилось, и он просто сидит в постели, и затем снова
судорожный нечеловеческий кашель — теперь его все
время поддерживают в сидячем положении, но он
уже без сознания — податливое тело, с которым мож¬
но делать все что угодно, и это податливое тело —
мой отец, который по вечерам любил заходить ко мне
в комнату, грустно улыбался и всегда боялся смерти,
и вот к этому телу подводят резиновый шланг с кис¬
лородом, и теперь жизнь этого тела зависит от обык¬
новенного металлического зажима, с помощью кото¬
рого я регулирую подачу кислорода. А потом вдруг
краткое, обманчивое улучшение, почти закономерное
перед концом — оно вводит в заблуждение только
близких — отец дышит спокойно и ровно — сон ус¬
тавшего человека, и уже строятся планы лечения на
завтра. Ввергнутый в пучину этого обмана-самообма-
на, я иду бриться в ванную комнату — за три дня у
меня отросла мучительная щетина, и когда одну щеку
я побрил, а другая еще остается вся в мыле, я слышу
голос матери, обращенный ко мне: «Сережа, у папы
остановилось дыхание», и она произносит это так,
словно сообщает, что суп на столе...
Когда в сопровождении Луизы я вхожу в секцион¬
ную, врачи, ожидающие меня там, о чем-то оживлен¬
но беседуют, но при моем появлении они смолкают,
и меня снова охватывает уже знакомое мне ощуще¬
ние собственной значимости. Как всегда, они боятся
Из записок патологоанатома
611
расхождения диагноза и теперь чувствуют себя как
школьники перед экзаменом. Не торопясь, я надеваю
перчатки, фартук, нарукавники —■ экзаменатор, рас¬
кладывающий билеты, рекордсмен, готовящийся к
выходу на старт.
Замешательство врачей особенно приятно мне,
потому что среди пришедших на вскрытие главный
хирург Федоровский, больничный Дон Жуан, здоро¬
вяк, с мохнатым жабо из рыжих волос, пробиваю¬
щихся сквозь одежду с неукротимостью чертополоха,
а, впрочем, может быть, он нарочно выставляет их
напоказ, чтобы лишний раз продемонстрировать
свои мужские достоинства. Рядом с ним молодяща¬
яся, крашеная дама — заведующая терапевтическим
отделением, Инна Степановна. Она стоит с незави¬
симым видом рядом с Федоровским, стоит так, слов¬
но не имеет к нему ровно никакого отношения, а
между тем вся больница знает об их связи, и недавно
из уст в уста передавали историю о том, что она зас¬
тала его с операционной сестрой, и какую она зака¬
тила ему сцену, и как после этого она унижалась пе¬
ред ним. Я мысленно пытаюсь себе представить ее в
постели с Федоровским, и на моих глазах с ее лица
сходят румяна, и оно становится увядшим и морщи¬
нистым, как это бывает у женщин по утрам, и я
вижу ее оголенные руки, жалко и судорожно сжима¬
ющие широкую волосатую спину Федоровского. У
нее, кажется, какое-то свое особое мнение по пово¬
ду заболевания, которым страдал умерший, не со¬
всем совпадающее с диагнозом Федоровского, и мне
хочется, чтобы эта ее жалкая попытка бунта увенча¬
лась успехом, и на мгновение мне даже кажется, что
мы заключаем с ней молчаливый союз против Федо¬
ровского.
— Начнем, пожалуй, — говорю я и делаю первый
разрез.
612
Леонид Цыпкин
Мне стыдно сознаться, что я люблю вскрывать,
хотя, с другой стороны, что тут постыдного — любить
свою профессию?
Вокруг меня царит напряженная и вместе с тем
благоговейная, почти церковная тишина — врачи сто¬
ят где-то за моей спиной, робко заглядывая через мое
плечо и лишь иногда перешептываясь, дядя Миша зас¬
тыл с инструментами в руках, готовый по первому мо¬
ему мановению броситься мне на помощь, Луиза, сидя
за «протокольным» столиком и в который раз обмак¬
нув перо в невыливайку, с тупой преданностью смот¬
рит мне в рот, и если сейчас вместо фразы «Труп пра¬
вильного телосложения» я продиктую ей «Вечер был,
сверкали звезды», она, ни секунды не задумавшись,
запишет это. Я рассекаю мышцы и сухожилия, пере¬
резаю артерии, разделяю спайки и делаю это с ка¬
ким-то радостным ожесточением, словно вступаю в
единоборство с противником, с которым уже давно
желал сразиться, и эта враждебная мне сила пред¬
стает передо мной то в образе моих обидчиков — не
тот ли, которого я сейчас вскрываю, оскорбил меня в
автобусе, а я не сумел ему ответить? — то в образе
Федоровского, то кажется мне самой смертью, кото¬
рую если я сейчас повергну, то уже не буду ей под¬
властен. Я извлекаю комплекс органов — я делаю это
сам, а дядя Миша лишь чуть-чуть помогает мне, оття¬
гивая ребра, — и на короткое мгновение приподни¬
маю эту многоголовую серо-красную гидру — Геракл,
оторвавший от земли Антея, чудо-богатырь, отрубив¬
ший голову дракону и теперь победно держащий ее в
руках, штангист, взявший рекордный вес, — припод¬
нимаю и бережно, как трофей, опускаю на секцион¬
ный стол. Врачи приходят в движение, обступают
стол, обмениваются репликами — оживление зри¬
тельного зала в первый момент после поднятия зана¬
веса и, конечно же, восхищение моим искусством.
Из записок патологоанатома
613
Даже Луиза на короткое время покидает свой пост и с
любопытством подходит к столу. Впрочем, ее инте¬
рес, как всегда, сосредоточен на одном и том же: как
выглядит на вскрытии цирроз печени — этой болез¬
нью страдает ее муж, но по ее взгляду никак нельзя
понять, пугает ли ее тяжесть этой болезни или, на¬
оборот, вселяет надежду. Впрочем, вряд ли и она
сама это знает. Только один дядя Миша остается со¬
вершенно безучастным, и мне кажется, что он бы ни¬
чуть не удивился, если бы однажды на вскрытии я
извлек из трупа не органы, а радиоприемник или ба¬
тарею центрального отопления.
— Перитонита нет, — констатирует Федоровс¬
кий, — операция сделана блестяще. — Он стоит ря¬
дом со мной, самодовольно улыбаясь и обдавая меня
запахом «Шипра».
— Но больной тем не менее умер, — иронизирую я
и многозначительно смотрю на Инну Степановну,
ища у нее поддержки и приглашая ее к бунту.
Кто-то из врачей хихикает, но лицо Инны Степа¬
новны невозмутимо, и мне кажется, что оно осталось
бы таким же, даже если б я бросился перед ней на
колени.
Наступает час окончательной расплаты — повер¬
женного врага надо обезвредить, — я отсекаю органы
и небрежным движением жонглера, посылающего от¬
работанный шар ассистенту, бросаю их дяде Мише,
услужливо подставляющего медную чашу весов.
После вскрытия мы с Луизой пьем спирт. Пока
она хлопочет, раскладывает салфеточки и нарезает
хлеб, я поднимаюсь на цыпочки, вытягиваю шею и
сквозь верхнюю прозрачную часть стекла стараюсь
рассмотреть, не стоит ли под окном ее муж. Соб¬
ственно, я не очень-то верю, что он будет подгляды¬
вать и подстерегать, да и что он может увидеть через
молочно-белое стекло, — все это одни Луизины стра-
614
Леонид Цыпкин
хи, но мне приятно сознавать, что я совершаю нечто
запретное и подвергаю себя опасности. Это почти как
в самолете: риска, в общем-то, никакого, а все-таки
самолет, а все-таки высота, а все-таки бывают ава¬
рии, и чувствуешь себя героем.
После первой рюмки лицо Луизы розовеет, глаза
блестят, она подкладывает мне горячую картошку и с
воодушевлением рассказывает последние больнич¬
ные новости, и я, глядя на нее, искренно восхищаюсь
ею, а когда она наконец снимает с себя халат, мне
кажется, что это она сбрасывает платье. Потом я чи¬
таю ей свои стихи, и в этот момент я твердо убежден
в том, что только она может по-настоящему понять и
оценить их.
На улице темнеет, но свет мы не зажигаем, и я
считаю, что мы уже достаточно созрели, чтобы при¬
ступить к главному.
Мы стоим возле окна, и я прижимаю Луизу к бата¬
рее центрального отопления. После нескольких по¬
пыток мне удается расстегнуть верхний крючок ее
платья.
— Ой, ой, застегните, пожалуйста, — кокетливо
просит она, и я понимаю, что это призыв к тому, что¬
бы расстегнуть следующий, но я решаю это отложить
до завтра, потому что уже поздно и мне пора домой, а
кроме того, здесь все так не приспособлено.
На прощание я целую ее в губы, и она отвечает
мне коротким и нежным поцелуем. Через верхнюю
часть окна на ее лицо падает лунный свет, и при этом
свете глаза ее кажутся бездонными, и я целую ее лицо
и ее глаза, и мне кажется, что я уже где-то видел и
целовал эти глаза, но они принадлежали не ей, а
кому-то другому.
Я выхожу через темную «провожалку». Где-то в сто¬
роне, словно за пределами этой комнаты, тускло беле¬
ет скамья. У самого выхода, уронив голову на стол,
Из записок патологоанатома
615
неподвижно, словно изваяние, сидит дядя Миша. Я
невольно останавливаюсь и прислушиваюсь: дышит
ли он.
На больничном дворе я наклоняюсь и дотрагива¬
юсь рукой до земли. «Чтобы все было хорошо». Я не
оглядываюсь: в темноте ничего не видно, а если и
видно, мне наплевать — пусть смотрят.
Начало 1970-х гг.
Проводы
Мы провожали сына в Коктебель. Он уезжал со своей
приятельницей и ее мамашей — в последнее время,
говорят, это стало модно ездить вот так, втроем. Нет,
между ними ничего не было решено и даже, навер¬
ное, сказано, но дома мы иногда поддразнивали его...
На вокзал мы приехали задолго до отправления
поезда, и хотя вагон был купирован, а места нумеро¬
ваны, мы сразу же разложили вещи на все три полки,
чтобы предотвратить недоразумения с возможными
дублерами. Жена устало опустилась на сиденье, а я,
подложив под голову авоську с продуктами, улегся
напротив и стал изображать из себя спящего. Я начал
храпеть, а сын с деланым испугом замахал на меня
руками, а потом со смехом выбежал на перрон, а я,
увлекшись игрой, захрапел еще пуще, а в промежут¬
ках между всхрапываниями стал еще присвистывать.
Когда он был маленьким, я очень любил его сме¬
шить. Я, например, изображал собой диктора радио
и, стараясь придать своему голосу левитановскую
торжественность, повторял одну и ту же фразу: «Го¬
ворит Москва! Говорит Москва!», а он хохотал до
упаду, и я в конце концов тоже не выдерживал, и мы
оба заливались с ним.
Спутницы сына и папаша, который должен был
провожать их, еще не появлялись, и сын в волнении
ходил по перрону, высматривая их, а я уселся напро¬
тив жены и, беседуя с ней о чем-то, тайком погляды¬
вал на ее осунувшееся лицо: в ближайшие дни ей
предстояла серьезная операция.
Проводы
617
— Идут! — сын вбежал в купе, едва сдерживая вол¬
нение и радость. Это была первая встреча на «роди¬
тельском уровне», и ему, наверное, очень хотелось,
чтобы мы друг другу понравились.
Отец ее, так же как и я, был врач и даже по той же
специальности, и это почему-то в особенности уже
заранее настраивало меня против него. С другой сто¬
роны, он был рядовой врач, а я — научный работник,
увенчанный высокой ученой степенью, и чтобы не
дать почувствовать ему всей разницы нашего положе¬
ния, а может быть, именно для того, чтобы подчерк¬
нуть ее, я решил держаться с ним максимально прос¬
то и даже почтительно.
Когда они вошли в купе, я поднялся им навстречу
и с несколько излишней поспешностью протянул ему
руку. Когда одновременно здороваются несколько
человек, да еще в тесном пространстве, неизбежно
возникает путаница: руки беспорядочно перекрещи¬
ваются, попадают не по адресу, отдергиваются, пови¬
сают в воздухе. Он удивительно хладнокровно разоб¬
рался в этой сумятице и сначала поздоровался с моей
женой, потом со мной. В общем, он оправдывал мои
самые худшие ожидания. У него были холодные голу¬
бые глаза и крепкие, слишком деловые руки с въев¬
шимся под ногти машинным маслом; в одной он дер¬
жал ключик от собственного «москвича», небрежно
поигрывая им. По всему было видно, что эти прово¬
ды и сидение в купе он считает потерей времени, и я
не сомневался, что прямо с вокзала он поедет к своей
любовнице. Он отпустил несколько плоских острот
по поводу нашего раннего приезда и наших волнений
с возможными дублерами и уже через пять минут
считал нас безнадежными слюнтяями и интеллиген¬
тами. Мамаша, молодящаяся особа в брюках, очень
тонкая и очень жеманная, пыталась поддерживать
светский разговор. Она воображала, что хороша со-
21. Заказ № 111.
618
Леонид Цыпкин
бой, и ехала на юг с тайной надеждой завести какой-
нибудь романчик. Дочка, очень тоненькая, тоже в
брюках, несла в себе уже все задатки своей матери, но
пока еще была готова переломиться пополам от каж¬
дого неосторожного прикосновения, а может быть, это
только так казалось. Они с сыном молчаливо жались
где-то в дверях купе, словно их раздели донага и выс¬
тавили для всеобщего обозрения. На лице моей жены
застыло холодно-отчужденное выражение — такое
выражение у нее появляется, когда моя мама пытает¬
ся вмешаться в воспитание сына. Принужденная бесе¬
да то и дело прерывалась неловкими паузами. Время
тянулось, как пригородная электричка на подступах к
Москве. Я слушал, поддакивая, натянуто улыбался,
поддерживая разговор, не забывая в то же время про¬
являть подчеркнутую почтительность к папаше, а пе¬
ред моим мысленным взором возникала картинка —
семейные фотографии, кадры из еще не отснятой
пленки. Свадебный стол, и мы четверо, две пары ро¬
дителей, торжественно восседающие по обе стороны
от молодой четы. Чужие и чуждые друг другу, но не¬
умолимо связанные одной судьбой — пассажиры са¬
молета, терпящего аварию. И дальше: те же, скло¬
нившиеся над внуком или внучкой. И это уже было
совсем непостижимо, потому что у моей жены кра¬
сивое и звучное имя, и когда я целую ее, я забываю о
том, сколько ей лет. А на следующих фотографиях
кого-то из нас четверых уже не было...
До отправления поезда оставались считанные ми¬
нуты. Мы стояли на перроне, а те трое, отъезжающие,
выглядывали из окна. Были те последние минуты про¬
щания, когда отпадают мучительные условности, не¬
ловкие паузы, необязательные слова. Мы стояли ря¬
дом с отцом девочки, но его не было здесь, так же как
рядом с сыном не было ни его приятельницы, ни ее
мамаши. Сын взобрался на что-то — не то на плин-
Проводы
619
туе, не то на сиденье, перегнулся из окна — теперь он
был весь с нами и что-то горячо и невпопад говорил
нам, а мы напутствовали его своим, тоже горячим и
бестолковым. В наш разговор врывались слова и фра¬
зы тех троих, но слова эти и фразы были чужие, со¬
всем из другого мира, и мы старались перекричать
их, а они — нас, и то же самое происходило вдоль
всего состава.
Поезд тронулся, а сын продолжал нам что-то кри¬
чать, но слов уже не было слышно, и он стал махать
нам, а лицо его уплывало все дальше и дальше, а мы
стали отходить от поезда в сторону, чтобы дольше
видеть его. Глаза его сузились и удлинились — и это
уже было не его лицо, а лицо моей жены с ее восточ¬
ным разрезом глаз — и лицо это уплывало куда-то,
пока не исчезло за белой станционной будкой.
— Она, конечно, старше меня, но скрывает свой
возраст, — сказала мне жена так, словно я пытался
доказать ей обратное.
Мы шли по перрону, отец девочки как-то сбоку от
нас и чуть впереди, и было неясно, должны ли мы и
дальше идти вместе, или нам следует распрощаться.
Мы шли по пустеющему перрону, вдоль странно ого¬
лившихся рельс, затем спустились в подземный пере¬
ход, а он шел все так же, как-то сбоку и чуть впере¬
ди, — не то наша тень, не то случайный попутчик, с
которым нас ничто не связывает. Возле автоматов
метро мы на минуту замешкались, остановились.
— Если вам удобно, я могу подвезти вас, — он сто¬
ял, ссутулившись, и во всей его фигуре и даже в том,
как поигрывал ключиком от «москвича», было что-то
жалкое, а может быть, это только показалось мне.
После вокзала мы с женой зашли в аптеку и купи¬
ли мне очки.
30 апреля 1971 г.
21*
Шехерезада
Зал постепенно наполнялся. Большей частью это
были старушки, московские интеллигентные ста¬
рушки — постоянные посетительницы консервато¬
рии и концертного зала Дома ученых. Задолго до по¬
явления афиш неведомыми путями они узнают о
концерте какой-нибудь знаменитости, неделями хо¬
дят на перекличку, легко оскорбляются по самому
невинному поводу, благородно возмущаются малей¬
шими нарушениями неписаных и известных лишь
им одним законов записи и переклички, а в день
продажи билетов с шести утра дожидаются открытия
кассы, устроившись на раскладных рыбачьих стуль¬
чиках.
Одна из старушек, сидящая рядом с мамой, заво¬
дит с нею разговор. Собственно, мама моя тоже ста¬
рушка, хотя в очереди за билетами стоять не будет,
потому что это может повредить ее здоровью. Собе¬
седница настойчиво рекомендует маме приобрести
какие-то цветочки.
— Такие желтенькие, знаете, очень помогает. Толь¬
ко их очень трудно достать.
— Да, да, да, я от кого-то слышала про них или
читала, — словоохотливо отвечает мама.
— Чистотел, так и называется. Великолепно выво¬
дит пятна на коже.
— Старческую пигментацию, — поправляет ее
мама.
Мама — врач, и, кроме того, она любит называть
вещи своими именами. Они с мамой показывают
Шехерезада
621
друг другу руки, обмениваются мнениями по поводу
погоды, духоты в зале и предстоящего концерта.
Сегодня на работе мне предложили поехать в Ин¬
дию. Можно даже с женой. Собственно, это была
предварительная беседа с администрацией, ни к чему
не обязывающая ни одну из сторон. А если еще учесть
те двадцать кордонов, которые нужно преодолеть... Но
я загорелся. Ах, как я загорелся. Индия! Это вам не
Европа, не Париж, в который я еще накануне так
жаждал попасть и который теперь казался мне таким
же доступным и неинтересным, как Тамбов или Ка¬
луга. «Где мои верные наибы, абреки и кунаки?» —
недаром Фома Берлага, желая разыграть наиболее тя¬
желую форму сумасшествия, выбрал бред именно на
эту тему. Ведь это только во сне или в бреду может
привидеться Индия. А тут наяву, да еще за государ¬
ственный счет. Экзотические картины, одна ярче
другой, туманили мой мозг весь остаток рабочего
дня. Дикие слоны и прекрасные индуски со знаком
касты на лбу, шумные многоязычные портовые горо¬
да, джунгли и ночные бары со стриптизом на восточ¬
ный манер... Индия! Эту новость я вез домой, как
выстоянную в очереди первую клубнику, как уни¬
кальный промтовар, добытый по блату, как крупный
выигрыш по денежно-вещевой лотерее.
— Хочешь в Индию? — спросил я жену, ворвав¬
шись на кухню.
— Не люблю идиотских шуток. — Она зажгла газ и
поставила разогревать бульон с вермишелью.
Из комнаты выскочил сын.
— Тебя посылают в Индию? Да? — Он не потерял
сообразительности, несмотря на то, что уже целый
год занимается на филологическом факультете.
Я рассказал о предложении, которое мне сделали.
Перебивая друг друга, мы принялись горячо обсуж¬
дать радостную новость.
622
Леонид Цыпкин
— За полгода «москвич», за год — «Волга». Это же¬
лезно, — сказал сын.
— Древние храмы, снежные люди, Эверест! — вос¬
клицал я. О прекрасных индусках и ночных барах я
решил на всякий случай умолчать.
— Такое бывает раз в жизни. Да тут и думать нече¬
го! — жена говорила так, как будто с ней кто-то спо¬
рил.
— Эверест в Непале, — поправил меня сын.
— Да черт с ним, с Эверестом, зато там йоги.
— Не надо только заранее говорить, — просила
жена, — а то ничего не выйдет.
— Тебе придется сдавать английский, папа. Я могу
позвонить своему преподавателю.
— Ой, бульон!
Даже наш боксер по кличке Мордаш прибежал на
кухню и, положив морду на обеденный стол, взгля¬
дом, полным укоризны, посматривал то на жену, то
на меня, то на сына, словно через полчаса мы всей
семьей отбывали в Индию и оставляли его на произ¬
вол судьбы.
Только в маминой комнате царила зловещая ти¬
шина. Я влетел к ней, охваченный все тем же чув¬
ством радостного возбуждения.
— Ты слышала? Меня посылают в Индию!
На коленях у мамы лежал очередной номер «Ино¬
странной литературы», но она не читала его, а ле¬
гонько покачивала ногой, — признак, означавший
волнение.
— В Индии жарко, — сказала мама, и это была су¬
щая правда. — А у тебя плохое сердце и никуда не
годная нервная система. — Против этого тоже трудно
было что-нибудь возразить.
— Да ты знаешь, что такое Индия! — закричал я,
чувствуя, как на губах у меня вскипает пена. — Сам
наш директор мечтает там побывать!
Шехерезада
623
— Вот пусть он и едет, — невозмутимо сказала
мама.
— Такое бывает раз в жизни, понимаешь ты это
или нет? — я поймал себя на том, что невольно по¬
вторяю слова жены.
— Я, собственно, не понимаю, почему ты так вол¬
нуешься? Я ведь только высказала свое мнение.
— Ах, мнение? С машиной тоже было мнение, с
бассейном тоже! Но в Индию я поеду! Понимаешь,
поеду!
Я вышел из комнаты, хлопнув дверью.
— А знаешь, — сказал я жене, доедая обед, — зна¬
ешь, какая там жара?
Она покосилась на меня с подозрением.
— Ты что, уже раздумал?
— Нет, что ты! — сказал я, стараясь придать свое¬
му голосу как можно больше уверенности.
— И вы еще утверждаете, что не вмешиваетесь в
нашу жизнь, — бросила жена маме, встретившись с
ней на пятачке между кухней и уборной. С потемнев¬
шим от гнева лицом она скрылась в кухне и приня¬
лась там грохотать кастрюлями.
— Имей в виду, — сказала она мне, вбежав через
минуту в комнату, — имей в виду, если ты поедешь в
Индию один, я не останусь в этом доме.
Когда мы с мамой вышли из подъезда, в окне по¬
казался сын.
— Так я позвоню преподавателю, хорошо?
Я ничего не ответил и ускорил шаги. Я чувствовал,
что мама не поспевает за мной, но ничего не мог с
собой поделать. Это была моя месть.
Оркестранты долго рассаживались, шелестели но¬
тами, переговаривались, настраивали инструменты.
Ярко зажглись, погасли и снова зажглись огни рам¬
пы. Лавируя между пюпитрами, музыкантами и кон¬
трабасами, на авансцену, дробно стуча каблучками,
624
Леонид Цыпкин
бодро вышла конферансье, одетая в темный костюм с
белым отложным воротничком. Наигранно взволно¬
ванным голосом она объявила программу первого от¬
деления концерта и удалилась скромно, но с досто¬
инством, как человек, выполнивший, может быть, не
очень заметную, но зато чрезвычайно ответственную
миссию. Встреченный восторженными аплодисмен¬
тами, появился сам маэстро — известный дирижер.
Он небрежно поклонился и сделал слегка отстраняю¬
щее движение рукой, означавшее, что весь этот вос¬
торг ни к чему и пора приниматься за дело.
В первом отделении исполнялась симфония скан¬
динавского композитора. Слушая музыку, я пытался
представить себе узкие, прихотливо изгибающиеся
фьорды, суровые скалы, поросшие мхом, стройные
северные сосны и холодное небо, но вместо этого ви¬
дел скорбные лица скрипачей, колени своей соседки
(слава богу, не старушка!) и расходящиеся фалды ди¬
рижерского фрака. А дирижер старался. Ах, как он
старался. Он просил, урезонивал, призывал к поряд¬
ку, требовал, заклинал, угрожал, поднимался на цы¬
почки и вытягивал шею, высматривая непокорных и
выводя их на чистую воду. Во мне давно уже живет
странная уверенность, что дирижер — это чистая
фикция, и если его убрать, ничего не изменится.
Возможно, это убеждение основывается на одном
моем детском увлечении. Услышав по радио симфо¬
ническую музыку, я тут же начинал истово и вдох¬
новенно дирижировать, взяв в руку кий от детского
бильярда или на худой конец карандаш. Удивитель¬
но, до чего послушным казался мне оркестр: он вы¬
полнял каждую мою прихоть, каждое мое желание,
ни одно, даже самое малейшее, движение моей руки
не оставалось безответным. Но вот я перестал дири¬
жировать, а музыка, музыка продолжала все так же
звучать.
Шехерезада
625
После симфонии выступала молодая, совсем юная
пианистка — восходящая звезда. Она выглядела очень
эффектно — в длинном платье, с распущенными до
плеч волосами, — этакая болотная русалка. На дири¬
жера она смотрела завороженно, словно была загип¬
нотизирована им раз и навсегда, и пока она играла, я
пытался угадать, состоит ли она с ним в связи или
еще нет. Артистическая ложа ломилась от ее домо¬
чадцев и поклонников — пижонистых юнцов, уве¬
шанных кинофотоаппаратурой. Во время антракта
они потащили звезду куда-то фотографироваться, а
потом высыпали на сцену и, слепя вспышками, щел¬
кая затворами, принялись снимать рояль, на котором
она играла, а затем кусочек пола, на котором она сто¬
яла, отвешивая поклоны публике.
— Пожалуй, я пойду, — сказал я маме. Беседа
между ней и соседкой возобновилась, и теперь они
обсуждали проблему воспитания молодежи.
— Что ты? — удивилась мама. — Во втором отде¬
лении будет «Шехерезада» Римского-Корсакова. Это
же очень красивая вещь.
Мама, как всегда, оказалась права — музыка была
действительно очень красивой, другого слова не под¬
берешь. Я слушал и не слушал и, вероятно, все-таки
ушел бы или заснул, если бы не встретился взглядом
со скрипачкой, игравшей где-то в глубине оркестра.
Она играла и улыбалась мне, как старому знакомому,
нет — больше, — как доброму другу, я всматривался в
ее лицо, хорошее и милое, озаренное радостной, по¬
чти ликующей улыбкой, и мне начало казаться, что и
я ее хорошо и близко знаю. Волны музыки накатыва¬
ли одна за другой, и улыбка женщины рождалась на
высоте волны, на ее гребне. Она улыбалась мне — но
и не только мне, — она улыбалась и своему напарни¬
ку по пюпитру, и своей соседке слева — виолончели¬
стке. Но ей и этого было мало. Она бросала озорные
626
Леонид Цыпкин
и ликующие взгляды всем музыкантам, подзадоривая
их и приглашая разделить с ней ее радость, ее лико¬
вание, ее торжество. И волны музыки послушно сами
устремлялись к ней, а она только отдавала им себя,
высоко возносясь на их гребне. Не дирижер — она
верховодила оркестром, и в этом не было ничего уди¬
вительного — недаром по ее «ля», взятом на рояле
(теперь я припомнил это), недаром по ее «ля», как по
камертону, настраивался весь оркестр.
...Медленно набегали волны. Но это уже была не
музыка. Это были волны Индийского океана, его
прибой. Объятая чернотой тропической ночи, рас¬
простерлась таинственная страна, загадочная, как не¬
познанная женщина, далекая, как планета, невероят¬
ная, как двадцать второй век. Это была Индия, та
Индия, в которую, я твердо знал, никогда не попаду...
Впереди, что наискосок от меня, сидела старушка.
Она слушала музыку и одобрительно кивала в такт
головой. Точно так же кивала мне моя учительница
музыки, когда я прилежно выучивал урок. Иногда
она оставляла меня на минутку, и пока я разыгрывал
экзерсисы, кормила пришедшего с работы мужа. Он
ел бульон и тщательно обгладывал куриные косточки.
На лице старушки, сидевшей впереди меня, и на ее
подагрических руках виднелись коричневые пятна —
старческая пигментация. На днях, бреясь, я обнару¬
жил у себя на левой скуле, под глазом, такое же пятно.
Где достать чистотел?
Начало 1970-х гг.
Сюзан Зонтаг
ЛЮБИТЬ ДОСТОЕВСКОГО*
Литература второй половины двадцатого века — много¬
кратно исхоженное поле. Трудно представить, что до
сих пор еще можно найти неизвестный шедевр, создан¬
ный к тому же на одном из тех языков, которые нахо¬
дятся под пристальным наблюдением. И все же лет де¬
сять назад, перебирая потрепанные обложки на одном
из книжных развалов лондонской Чэринг Кросс Роуд,
я обнаружила именно такую книгу, «Лето в Бадене».
Этот роман я, ничуть не усомнившись, включила бы в
число самых выдающихся, возвышенных и оригиналь¬
ных достижений века, полного литературы и литератур¬
ности — в самом широком смысле этого определения.
Почему эта книга практически неизвестна, устано¬
вить несложно. Для начала, автор ее по профессии не
был писателем. Леонид Цыпкин — врач, известный ис¬
следователь, который опубликовал порядка ста научных
работ в Советском Союзе и за рубежом. Но отбросим
любые сравнения с Чеховым и Булгаковым — этот рус¬
ский врач-писатель не увидел ни одной своей страницы
в печати.
Цензура и трудности, с ней связанные — это лишь
часть истории. Для официальной публикации'проза
Цыпкина не подходила совершенно, но не «ходила» и в
самиздате. По разным причинам — из гордости, хрони¬
ческого чувства безнадежности, опасения быть отверг¬
нутым даже неофициальным литературным истеб¬
лишментом, — Цыпкин оставался вне независимых
литературных сообществ подпольных литературных
♦Авторизованный перевод с английского Андрея Устинова
628
Сюзан Зонтаг
кругов, которые расцвели в Москве в 1960—1970-х го¬
дах. В эти годы он писал «в стол». Писал для себя. Пи¬
сал для литературы.
В сущности, роман «Лето в Бадене» уцелел почти
чудом.
Леонид Цыпкин родился в Минске в 1926 году в ев¬
рейской семье. Родители его были врачами. Мать, Вера
Пуляк, занималась туберкулезом легких. Отец, Борис
Цыпкин, был хирургом-ортопедом. В 1934 году, в нача¬
ле Большого террора, его арестовали, разумеется — по
фантастическому обвинению, но вскоре освободили — в
результате вмешательства влиятельного знакомого после
того, как он пытался покончить с собой, бросившись в
тюрьме в лестничный пролет. Домой он вернулся на но¬
силках, с поврежденным позвоночником, но инвалидом
не стал, и работал хирургом до самой кончины в 1961
году в возрасте 64 лет. Брат и две сестры Цыпкина, тоже
арестованные, сгинули в сталинских лагерях.
Минск пал через неделю после немецкого вторжения
в 1941 году. Мать Бориса Цыпкина, сестра и два мало¬
летних племянника погибли в гетто. Ему с женой и
пятнадцатилетним Леонидом помог бежать председа¬
тель соседнего колхоза. В прошлом благодарный паци¬
ент, он приказал снять с грузовика несколько бочек со¬
леных огурцов, чтобы разместить в кузове уважаемого
хирурга с семьей.
Спустя год Леонид Цыпкин поступил в медицинс¬
кий институт, который он закончил в 1947 году, вер¬
нувшись с родителями после войны в Минск. В 1948
году он женился на Наталии Мичниковой, экономисте
по профессии. Их единственный сын Михаил родился
в 1950 году. К тому времени запущенная на год раньше
сталинская кампания государственного антисемитизма
набирала обороты, и Цыпкину пришлось скрываться в
Любить Достоевского
629
деревне среди работников психиатрической больницы.
В 1957 году ему удалось поселиться с семьей в Москве —
ему предложили место патологоанатома в престижном
Институте полиомиелита и вирусных энцефалитов.
Цыпкин вошел в группу, которая занималась поли¬
омиелитом, в частности — разрабатывала применение
в СССР вакцины Сэбина. Институтские годы отража¬
ют многообразие его научных интересов (среди кото¬
рых можно упомянуть реакцию раковых тканей на ле¬
тальные вирусные инфекции и патологию обезьян).
Цыпкин всегда страстно любил литературу, всегда
немного писал для себя — стихи и прозу. Еще студен¬
том, в двадцать лет с небольшим, он думал оставить
медицину и заняться изучением литературы, чтобы по¬
святить себя писательскому ремеслу. Разрываемый веч¬
ными русскими вопросами — как жить без веры? без
Бога? — он боготворил Толстого, которого со временем
вытеснил Достоевский. Другим его увлечением было
кино. Здесь главным кумиром был Микельанджело Ан¬
тониони, но так и не стал А. Тарковский. В начале
1960-х он собирался поступить на вечернее отделение
ВГИКа, чтобы стать режиссером, но, как он признавал¬
ся позже, надо было обеспечивать семью.
Тогда же, в начале 1960-х, Цыпкин начал писать
всерьез. Его стихи написаны под сильным влиянием
М. Цветаевой и Б. Пастернака, фотографии которых
висели над его маленьким рабочим столом. В сентябре
1965 года он решился показать кое-что Андрею Синяв¬
скому, однако за несколько дней до назначенной встре¬
чи Синявского арестовали. Ровесники (Синявский был
на год старше) так и не увиделись, а Цыпкин стал еще
осторожней. «Отец не склонен был много говорить или
думать о политике, — рассказывает живущий в Кали¬
форнии Михаил Цыпкин. — У нас в семье было принято
без всяких споров, что советский режим — это вопло¬
щенное Зло». Несколько раз попытавшись пристроить
630
Сюзан Зонтаг
стихи в печать, Цыпкин на несколько лет оставил лите¬
ратуру, посвятив все свободное время завершению док¬
торской диссертации «Изучение морфологических и
биологических свойств клеточных культур трипсинизи-
рованных тканей» (его кандидатская была о росте опухо¬
лей мозга при повторных операциях). После успешной
защиты в 1969 году он получил надбавку к зарплате, ко¬
торая позволила ему больше не подрабатывать по вече¬
рам прозектором в районной больнице. В сорок с лиш¬
ним лет он снова сел писать — но уже не стихи, а прозу.
За оставшиеся тринадцать лет жизни Цыпкин создал
не так уж много произведений, но размеры его литера¬
турного наследия не дают ни малейшего представления
о размахе, глубине и сложности его прозы. Вслед за ко¬
роткими этюдами появились более длинные, с более
сложным сюжетом рассказы, потом — две автобиогра¬
фические повести («Мост через Нерочь» и «Норарта-
кир»), и, наконец, его последняя и самая большая рабо¬
та, «Лето в Бадене», своего рода роман-сон, в котором
спящий — сам Цыпкин — силой воображения перепле¬
тает свою жизнь с жизнью Достоевского в потоке нео¬
становимого, страстного повествования.
Литературный труд был всепоглощающим, отчужда¬
ющим. «С понедельника по пятницу, — сообщает Ми¬
хаил Цыпкин, — ровно без четверти восемь отец от¬
правлялся на дальнюю (почти во Внуково) работу в
Институт полиомиелита. Он возвращался домой ровно
в шесть и после ужина и короткого сна садился пи¬
сать — если не прозу, то научные статьи. В 10 часов
он ложился, а перед этим иногда выходил погулять. В
выходные тоже обычно писал. Вообще отец искал лю¬
бую возможность, чтобы писать, но это было болезнен¬
но трудно. Он мучился над каждым словом, бесконечно
выправляя рукопись. Закончив редактирование, пере¬
печатывал тексты на старенькой, сияющей чистотой не¬
мецкой трофейной “Эрике”, которую ему в 1949 году
Любить Достоевского
631
подарил дядя. В таком виде и сохранились его рукопи¬
си. По редакциям он их не рассылал и не хотел давать в
самиздат, боялся “разговоров” с КГБ и остаться без ра¬
боты». Как же надо верить в литературу, чтобы писать
без надежды на публикацию? При жизни Цыпкина чи¬
тали несколько человек — жена, сын, парочка универ¬
ситетских товарищей сына. С московскими литератур¬
ными кругами он связан не был.
В семье близким к литературе человеком была млад¬
шая сестра матери Цыпкина, литературовед Лидия По¬
ляк. Читатели «Лета в Бадене» встречаются с ней уже на
первой странице. В поезде, уходящем в Ленинград, рас¬
сказчик раскрывает книгу, которая, судя по любовному
вниманию к деталям переплета и узорной закладке, по-
настоящему дорога ему. Эту ветхую и почти рассыпав¬
шуюся книгу, которая оказывается изданием «Дневника»
Анны Григорьевны Достоевской, второй жены писателя,
Цыпкин «взял у своей тетки, обладательницы большой
библиотеки, и в глубине души не собирался ее возвра¬
щать». Он отдал ее переплетчику, который «подрезал
страницы так, что они стали ровными, одна в одну, и
заключил ее в плотную обложку, на которую наклеил
первую, заглавную страницу книги с названием».
Неназванная по имени «тетка» и есть Лидия Поляк,
которую, по словам Михаила Цыпкина, отец не раз
упоминает с обидой еще в нескольких рассказах. Пред¬
ставительница московской интеллигенции с обширны¬
ми литературными связями, она с 1930-х годов работа¬
ла в Институте мировой литературы и осталась там
даже после увольнения из МГУ в начале 1950-х, во вре¬
мя борьбы с «космополитизмом». Ее младшим коллегой
по ИМЛИ был Андрей Синявский. Именно она дого¬
ворилась с ним о встрече с Цыпкиным, а потом сооб¬
щила Цыпкину о его аресте, но творчество племянника
по-видимому не одобряла и не воспринимала всерьез, и
он ей этого не простил.
632
Сюзан Зонтаг
В 1977 году Михаил и его жена Елена решились на
эмиграцию. Наталья Мичникова, опасаясь, что ее сек¬
ретность может помешать сыну, уволилась из Госснаба,
где она работала в отделе, занимавшемся дорожным и
строительным оборудованием, в том числе — и для во¬
енной промышленности. Разрешение на выезд дали, и
Михаил с Еленой уехали в США. Как только КГБ со¬
общило об этом С. Дроздову, директору Института по¬
лиомиелита, Цыпкина немедленно перевели на долж¬
ность младшего научного сотрудника, несмотря на
ученую степень и двадцатилетний стаж. Его зарплату,
теперь — единственный источник семейного дохода,
сократили втрое. Цыпкин каждый день ходил в инсти¬
тут, хотя был лишен возможности заниматься лабора¬
торными исследованиями, по определению — коллек¬
тивными. Практически все его коллеги отказались
работать с ним в одной группе, из страха, чтобы их
не сочли сообщниками «нежелательного элемента».
Никакого смысла искать другое место не было, по¬
скольку в заявлении на работу пришлось бы указать,
что сын уехал за границу.
В июне 1979 года Цыпкин с женой и матерью пода¬
ли документы на выезд. Они прождали почти два года,
и в апреле 1981 года им сообщили об отказе, пояснив,
что их выезд «нецелесообразен». Напомню, что к 1980
году выезд из СССР фактически прекратился: ухудши¬
лись отношения с США из-за советского вторжения в
Афганистан. Никаких поблажек от Вашингтона в обмен
на выезд советских евреев ожидать не приходилось.
Именно в это время Цыпкин написал большую часть
«Лета в Бадене».
Книга была начата в 1977 году и закончена в 1980-м.
Написанию романа предшествовали годы подготовки:
работа в библиотеках и посещение мест, связанных с
Достоевским и его героями. Он фотографировал места,
описанные у Достоевского, в то же время года и даже,
Любить Достоевского
633
если это было оговорено, в то же время суток. Фотолю¬
бителем он был с молодости и еще с начала 1950-х об¬
завелся фотокамерой. Завершив роман, он преподнес
альбом этих фотографий музею Достоевского в Ленин¬
граде.
Разумеется, напечатать роман в Советском Союзе не
представлялось возможным, но оставалась надежда на
публикацию за рубежом — так поступали в ту эпоху
лучшие писатели. Цыпкин решился на этот шаг, попро¬
сив своего друга, журналиста Азария Мессерера, полу¬
чившего в начале 1981 года разрешение эмигрировать,
вывезти контрабандой рукопись и несколько фотогра¬
фий. Мессерер переслал роман через знакомых амери¬
канцев, мужа и жену, московских корреспондентов
агентства Ю-Пи-Ай.
В конце сентября того же года Цыпкины снова по¬
дали документы на выезд. Девятнадцатого октября в
возрасте восьмидесяти шести лет умерла Вера Поляк, а
через неделю пришел еще один отказ. На этот раз реше¬
ние приняли меньше чем за месяц.
В начале марта 1982 года Цыпкин отправился к ди¬
ректору московского ОВИРа, который сказал ему:
«Доктор, вам никогда не разрешат уехать». В поне¬
дельник пятнадцатого марта Дроздов уведомил Цыпки¬
на, что он уволен. В тот же день Михаил, учившийся в
аспирантуре Гарвардского университета, позвонил в
Москву и сообщил, что в прошлую субботу его отца на¬
конец «напечатали». Азарию Мессереру удалось устро¬
ить публикацию «Лета в Бадене» в «Новой газете» —
русском еженедельнике, который издавался в Нью-
Йорке. Первый фрагмент романа с несколькими фото¬
графиями появился в номере от 13 марта 1982 года.
В следующую субботу, двадцатого марта, в день сво¬
его пятидесятишестилетия Цыпкин сел с утра за стол,
чтобы переводить с английского медицинский текст —
технический перевод оставался для отказников одним
634
Сюзан Зонтаг
из немногих источников заработка, — но ему стало пло¬
хо с сердцем, он прилег, позвал жену и умер. Опубли¬
кованным писателем он пробыл ровно семь дней.
В отличие от превосходной «Осени в Петербурге»
Джозефа М. Койтци (Кутзее) «Лето в Бадене» — не
фантазия в духе Достоевского. Но и к жанру докумен¬
тального романа эту книгу отнести нельзя, хотя факти¬
ческая точность временных и биографических обстоя¬
тельств была для Цыпкина делом профессиональной
чести. Представляя себе публикацию романа в виде
книги, он, возможно, думал, что там будут и его фото¬
графии, предугадывая тем самым манеру В.Г. Зебальда,
который уснащал свои книги фотографиями, придавая
простому правдоподобию таинственность и грусть.
Что за роман «Лето в Бадене»? С самого начала он
предполагает двойную экспозицию. Эго зима, конец де¬
кабря, день не указан, все происходит «теперь»: рассказ¬
чик едет в Ленинград, бывший и будущий Санкт-Петер¬
бург. И это — середина апреля 1867 года; Достоевские,
Федор Михайлович («Федя») и его молодая жена Анна
Григорьевна («Аня») выехали из Петербурга в Дрезден.
Путешествие Достоевских — действие романа почти
полностью происходит за границей и не только в Бадене
— изучены во всех подробностях. Те части романа, где
действует рассказчик, сам Цыпкин, совершенно автоби¬
ографичны. Поскольку воображение и факт легко проти¬
вопоставить, мы склонны полагаться на жанровые рам¬
ки, отделяя выдумку (художественную литературу) от
настоящей жизни (хроники и автобиографии). Однако
это — наша условность. В японской литературе роман от
первого лица («зЫзБозе^и») — в основном автобиогра¬
фическое повествование, содержащее выдуманные эпи¬
зоды, — одна из доминирующих жанровых форм.
«Лето в Бадене» воссоздает сразу же несколько «ре¬
альностей», описывает их, изображает их в близком к
Любить Достоевского
635
галлюцинации потоке чувств. Оригинальность романа
заключается в том, как с автобиографического пове¬
ствования неназванного рассказчика, путешествующего
среди безрадостной советской действительности, он пе¬
реключается на историю странствующих Достоевских.
Сквозь развалины нынешней культуры лихорадочно¬
ярко проступает прошлое. Свое путешествие в Ленин¬
град Цыпкин превращает в хождение по душам своих
персонажей — «Феди» и «Ани», обнаруживая в себе по¬
разительную, невероятную силу сопереживания. Цып¬
кин задержится в Ленинграде на несколько дней. Его
паломничество — явно не первое, несомненно, одино¬
кое, — завершится посещением дома, где умер Достоев¬
ский. А Достоевские только начинают свои безденеж¬
ные странствия — они пробудут в Европе четыре года
(здесь уместно вспомнить, что автора «Лета в Бадене»
так и не выпустили из СССР). Дрезден, Баден, Базель,
Франкфурт, Париж — их жребий постоянно пребывать
в взвинченном состоянии: из-за удушающей, унижаю¬
щей безнадежности их финансового положения; из-за
необходимости бесконечно торговаться с бесцеремон¬
ными иностранцами — швейцарами, извозчиками, до¬
мовладелицами, официантами, лавочниками, ростовщи¬
ками, крупье; из-за собственных внезапных прихотей и
бурных переживаний. Страсть к игре. Уірызения совес¬
ти. Огонь лихорадки. Любовный жар. Пожар ревности.
Угар раскаяния. Страх...
Не азарт, не творчество, не религиозность определяют
главное направление в изображении жизни Достоевского
в романе. Это обжигающее великодушие супружеской
любви, которая не ставит условий и границ, но не гаран¬
тирует счастья. Кто сможет забыть о «плавании» влюб¬
ленных — уникальной метафоре акта любви? Всепро¬
щающая, но всегда полная собственного достоинства
любовь Ани к Феде перекликается с преданностью по¬
борника литературы Цыпкина писателю Достоевскому.
636
Сюзан Зонтаг
Ничто не выдумано. И выдумано все. Действие вы¬
строено вокруг путешествия по местам Достоевского и
его романов, но это — лишь повод для создания книги,
которую мы держим в руках. «Лето в Бацене» относится
к редкому и исключительному типу романа, где рассказ
об исторической личности, выдающемся представителе
другой эпохи вплетается в историю настоящего. Автор
пытается как можно глубже проникнуть во внутренний
мир человека, своей судьбой обреченного не только на
величие, но и на бессмертие. Другой пример — «Арте-
мизиа» Анны Банти, шедевр итальянской литературы
XX века.
На первой странице Цыпкин покидает Москву. Через
две трети книги он прибывает на Московский вокзал в
Ленинграде. Зная, что совсем недалеко от вокзала есть
«обычный серый петербургский дом», в котором Досто¬
евский провел последние годы жизни, он направляется
со своим чемоданом дальше, ступает в ледяной ночной
сумрак, пересекает Невский проспект, проходит по дру¬
гим местам, памятным по последним годам Достоевско¬
го, и приходит туда, где всегда останавливается в Ленин¬
граде, — в обшарпанную коммунальную квартиру, к
подруге его матери, о которой он пишет с невыразимой
нежностью.. Она встречает его, кормит, постилает ему на
старой продавленной кушетке, и задает тот же вопрос,
который он слышит каждый раз: «Ты все еще увлека¬
ешься Достоевским?» Когда она уходит спать, Цыпкин
наугад снимает с полки том из дореволюционного собра¬
ния сочинений Достоевского. Эго оказывается «Дневник
писателя» и, предаваясь размышлениям о загадке его ан¬
тисемитизма, герой засыпает.
Следующее утро он проводит в разговорах с любя¬
щей его хозяйкой, слушает ее истории об ужасах Ле¬
нинградской блокады и, когда короткий зимний день
уже погружается в сумерки, отправляется бродить по
городу, «фотографируя “дом Раскольникова” или “дом
Любить Достоевского
637
старухи процентщицы” или “дом Сонечки” или дома, в
которых жил их автор, потому что именно здесь-то он
и жил в самый темный и подпольный период своей
жизни, в первые годы после возвращения из ссылки».
Далее, «ведомый каким-то внутренним чутьем», Цып-
кин выходит «совершенно точно к нужному месту» и
чувствует, как его сердце «даже провалилось от радости
и еще от какого-то другого, смутного чувства» — он
оказывается напротив четырехэтажного углового дома,
где умер Достоевский, а теперь расположен музей. По¬
сещение музея, в залах которого стоит «почти церков¬
ная тишина», предвосхищает рассказ о последних днях
Достоевского, сопоставимый по силе разве что с опи¬
санием смерти в соответствующих сценах Толстого.
Сквозь призму неподдельного горя Анны Григорьев¬
ны переданы бесконечные часы, которые она проводит
у постели умирающего. В этой книге о любви вообще,
о семейной любви и о любви к литературе Цыпкин не
смешивает и не сравнивает эти чувства, но воздает им
должное, ибо каждое из них вносит в роман свое об¬
жигающее пламя.
Если любить Достоевского, что можно поделать —
что может поделать еврей, — зная, что Достоевский не¬
навидел евреев? Как объяснить злобный антисемитизм,
который выказывает «человек, столь чувствительный в
своих романах к страданиям людей, этот ревностный за¬
щитник униженных и оскорбленных»? И как понять, что
именно заключено «в этом особом тяготении евреев к
Достоевскому»?
Длинный список «евреев-литературоведов, ставших
почти монополистами в изучении творческого наследия
Достоевского», выстроенный Цыпкиным, начинается с
талантливого и, пожалуй, самого выдающегося из них
Леонида Гроссмана (1888—1965). Его труды — важный
источник биографических построений Цыпкина. Еще
одна книга, которая помимо «Дневника» названа в на-
638
Сюзан Зонтаг
чале романа — результат научной работы Гроссмана. Он
подготовил первое издание «Воспоминаний А.Г. Досто¬
евской», которое вышло в свет через семь лет после ее
смерти, в 1925 году. Цыпкин предполагает, что в этой
книге нет упоминаний «о жидочках на лестнице» и
прочих подобных выражений, возможно, потому, что
«Воспоминания» написаны вдовой накануне револю¬
ции, «может быть, даже уже после знакомства с Лео¬
нидом Гроссманом».
Цыпкин, по-видимому, знал такие значительные ис¬
следования Гроссмана, как «Бальзак и Достоевский»
(1914) и «Библиотека Достоевского по неизданным ма¬
териалам» (1919). Вряд ли он прошел мимо повести
«Рулетенбург» (1932) — фантазии на полях романа об
игорной страсти (как известно, «Игрок» сперва именно
так и назывался). Но одну книгу Гроссмана Цыпкин
вряд ли читал, поскольку она была фактически изъята
из обращения. «Исповедь одного еврея» (1924) — это
история жизни одновременно самого необычного и са¬
мого жалкого из еврейских поклонников Достоевского,
Аркадия Ковнера (1842—1909), уроженца виленского
гетто, с которым Достоевский вступил в переписку.
Безрассудный самоучка Ковнер поддался чарам писа¬
тельского таланта и, прочитав «Преступление и наказа¬
ние», пошел на воровство, чтобы помочь больной бед¬
ной девушке, в которую был влюблен. В 1877 году
осужденный на четыре года каторги, накануне этапа в
Сибирь, Ковнер написал Достоевскому из камеры в
Бутырской тюрьме, обвинив его в ненависти к евреям
(за первым письмом последовало и второе — о бессмер¬
тии души).
Тема антисемитизма Достоевского выплескивается
на страницы «Лета в Бадене», едва Цыпкин прибывает
в Ленинград, но разрешения этому мучительному воп¬
росу нет и в конце романа: «<...> мне казалось до не¬
правдоподобия странным», что Достоевский «не нашел
Любить Достоевского
639
ни одного слова в защиту или в оправдание людей, го¬
нимых в течение нескольких тысяч лет, — <...> — евре¬
ев он даже не называл народом, а именовал племенем,
<...> — и к этому “племени” принадлежал я и мои мно¬
гочисленные знакомые или друзья, с которыми мы об¬
суждали тонкие проблемы русской литературы». Но все
это не мешало евреям любить Достоевского. Почему?
Единственное объяснение, которое предлагает Цып-
кин, — это вообще любовь евреев к русской литературе.
Такое умозаключение напоминает о другом, похожем
явлении: немецкое поклонение Гете и Шиллеру по
большей части было тоже делом евреев — до тех пор,
пока Германия не принялась их уничтожать. Любить
Достоевского значит любить литературу.
Благодаря уникальному стилю «Лето в Бадене» объе¬
диняет главные темы русской литературы и, как при
ускоренном обучении, стремительно пролистывает их
перед читателем. Язык романа позволяет неожиданно
смелые и увлекательные переходы от первого к третье¬
му лицу — от собственных поступков, воспоминаний и
размышлений автора («я») к сценам с Достоевскими
(«он», «они», «она»). С такой же легкостью роман пере¬
текает из прошлого в настоящее. Настоящее в романе —
не только паломничество Цыпкина, как и прошлое —
не только поездка в Баден или жизнь Достоевских с
1867 по 1881 годы. Границы времени условны: Досто¬
евский подчиняется нахлынувшим на него воспомина¬
ниям еще более давних лет, а рассказчик призывает в
настоящее память прошлого.
Каждый абзац начинает чрезвычайно длинное пред¬
ложение, части которого соединены многочисленными
тире или союзами «и» (чаще всего), «но» (достаточно
часто), «хотя», «впрочем», «в то время, как», «как буд¬
то», «потому что», «как бы». Точка — только в конце
всего абзаца. Пока длится страстно растянутое предло¬
жение, поток чувств захлестывает повествование о жиз-
640
Сюзан Зонтаг
ни Достоевского и уносит его дальше и дальше вместе с
рассказом о жизни Цыпкина. Предложение, которое на¬
чинает рассказ о Феде и Ане в Дрездене, может напом¬
нить о каторге; приступ игорной лихорадки может вы¬
хватить из памяти его роман с Аполлинарией Сусловой,
куда будут вплетены воспоминания об учебе в медин¬
ституте и размышления над строкой Пушкина.
Предложения Цыпкина вызывают в памяти слог
Жозе Сарамаго — его набегающие друг на друга фразы,
разрывающий описание диалог, обволакивающее диалог
описание, пронизанное глаголами, которые упорно от¬
казываются пребывать только в прошлом или только в
настоящем времени. По своей нескончаемости предло¬
жения Цыпкина оказывают воздействие, своей необуз¬
данной силой сравнимое лишь со стилем Томаса Берн¬
харда. Разумеется, Цыпкин не читал ни того, ни другого.
Создавать «прозу экстаза» ему помогали другие писатели
XX века. Ему нравилась ранняя проза Пастернака, то
есть «Охранная грамота», а не «Доктор Живаго». Он лю¬
бил Цветаеву. Он почитал Рильке, отчасти потому, что
Цветаева и Пастернак ему поклонялись. Вообще же за¬
падных писателей он читал немного и только в переводе.
Из того, что Цыпкину удалось прочесть, самое сильное
впечатление произвел Кафка, том которого был выпу¬
щен в Советском Союзе в середине 1960-х годов. Пора¬
зительные предложения, которыми написан роман —
всецело его собственное изобретение.
Михаил Цыпкин рассказывает, что его отец был
чрезвычайно внимателен к частностям и безукоризнен¬
но аккуратен. Объясняя, почему он стал патологоана¬
томом и категорически не согласился быть лечащим
врачом, Елена Цыпкина замечает, что «его всегда ин¬
тересовала смерть». Вероятно, только такой страдаю¬
щий от навязчивостей ипохондрик, одержимый мыс¬
лями о смерти, и мог изобрести предложение, которое
добивается свободы столь необычным путем. В пред-
Любить Достоевского
641
ложениях Цыпкина — идеальное воплощение эмоцио¬
нального накала и всеобъемлющего спектра его тем.
Если относительно небольшая книга написана длин¬
ными предложениями, это значит, что все рассчитано,
все взаимосвязано, все подвижно в страстном прояв¬
лении писательского упорства.
Помимо рассказа о великом Достоевском, роман
Цыпкина — превосходное путешествие по русской дей¬
ствительности. Советское прошлое от Большого террора
1930-х до паломничества автора в конце 1970-х, вос¬
принимается так, словно все это — в порядке вещей,
как ни странно звучит подобное заявление. Книга бук¬
вально пульсирует историей. Кроме того, «Лето в Баде¬
не» — вдохновенный и волнующий рассказ о русской
литературе и русских писателях. В романе есть Пуш¬
кин, Тургенев (в сцене резкой ссоры с Достоевским), а
кроме того, великие фигуры нравственного противосто¬
яния и литературы XX века — Цветаева, Солженицын,
Сахаров, Боннер.
Закрыв «Лето в Бадене», переводишь дух и чувству¬
ешь себя потрясенным, но окрепшим и — главное —
благодарным литературе за то, что она таит в себе и ка¬
кие чувства она способна вызвать. Леонид Цыпкин на¬
писал не очень длинную книгу, но его путешествие
оказалось длиной в жизнь.
Июль 2001 г.
Содержание
Михаил Цыпкин. Об отце 5
Лето в Бадене. Роман 25
Мост через Нерочь. Повесть 197
Норартакир. Повесть 310
Запах жженых листьев 419
Третий вопрос 457
Похищение сабинянки 472
Праздник, который всегда со мной 476
Последние километры 482
Десять минут ожидания 487
Попутчик 498
Качели 508
Сделка 514
Вверх по реке 546
Ваше здоровье! 550
Тараканы 561
Ave Maria! 586
Из записок патологоанатома 606
Проводы 616
Шехерезада 620
Сюзан Зонтаг. Любить Достоевского 627
Леонид Цыпкин
«Лето в Бадене»
и другие сочинения
Дизайнер обложки
Т. Ларина
Редакторы
М. Холмогоров, Е. Шкловский
Корректор
Э. Корчагина
Компьютерная верстка
Л. Ланцова
Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО «Новое литературное обозрение»
Адрес редакции:
129626, Москва, И-626, а/я 55
Тел.: (095) 976-47-88
факс: 977-08-28
e-mail: real@nlo.magazine.ru
http://www.nlo.magazine.ru
Формат 84 х 108/32. Бумага офсетная № 1
Гарнитура ЫеѵѵитС. Печ. л. 20,25. Заказ № 111.
Отпечатано с готовых диапозитивов
в ОАО «Чебоксарская типография N9 1»
428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 15
Издательство
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
В 2003—2004 гг. вышли:
«Художественная серия»
Елена Толстая. ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ ДИВАН-КРОВАТЬ
В книге собрана проза Елены Толстой, известного иерусалимского
филолога-слависта, автора книги «Поэтика раздражения» и др. Ее
тексты, будь то рассказы о ленинградском детстве или квартирном
вопросе в Иерусалиме, обращены к объективной «словесной» ре¬
альности — их можно назвать «литературой факта». Объекты для
своих деконструкций автор выбирает самые разнообразные: крае¬
ведческий сборник 1884 г., словарь псевдонимов, старая газета, се¬
годняшний лис-ток объявлений — все становится поводом для ве¬
селой игры и увлекательного, пластичного и яркого повествования.
Александр Гольдштейн. ПОМНИ О ФАМАГУСТЕ. Роман.
Новая книга известного прозаика, эссеиста Александра Гольдш¬
тейна («Расставание с Нарциссом», НЛО, 1997, премии Малый
Букер и Антибукер; «Аспекты духовного брака», НЛО, 2001,
шорт-лист премии Андрея Белого) — затягивающий, необычный
роман, в котором сталкиваются разновременные пространства, от
Сергиева Посада до Закавказья, от Кипра до Палестины, а также
фантасмагория и сатира, гладиаторский цирк и православный мо¬
настырь, толкование идей и исповедальные приключения плоти.
Пленники диковинных, экзотических обстоятельств на сломе эпох,
герои романа жаждут поступка и преображения, чтобы чудесным
деянием расшевелить ткани мира, поколебать жестокую неподвиж¬
ность материи. Увлекательный сюжет этой прозы неотделим от
языковых экспериментов, уподобляющих ее орнаменту, узору.
Евгений Шкловский. ФАТА-МОРГАНА. Рассказы и повесть
Евгений Шкловский — один из наиболее интересных современных
рассказчиков, автор книг «Заложники» (1996), «Та страна» (2000)
и многих публикаций в периодике. В его произведениях, остро¬
сюжетных, с элементами фантастики и гротеска, или неспешно
лирических, иногда с метафизическим сквознячком, в искусном
сплетении разных голосов и взглядов, в сложном взаимодействии
текста и подтекста приоткрываются глубинные моменты человече¬
ского существования. Поиски персонажами самих себя, психоло¬
гические коллизии — все это находит свое неожиданное, траги¬
ческое или комическое, преломление в самых вроде бы обычных
житейских ситуациях.
Издательство
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
В 2004 г. вышли:
«Художественная серия»
Кирилл Кобрин. ГДЕ-ТО В ЕВРОПЕ: Проза non-fiction
Книга Кирилла Кобрина — о Европе, которой уже нет. О Европе —
как типе сознания и судьбе. Автор, называющий себя «последним
европейцем», бросает прощальный взгляд на родной ему мир лю¬
дей, населявших советские города, британские библиотеки, гол¬
ландские бары. Этот взгляд полон благодарности.
Здесь представлена исключительно невымышленная проза, проза
без вранья, нон-фикшн. Вошедшие в книгу тексты публиковались
последние 10 лет в журналах «Октябрь», «Логос», «Урал» и других.
«Эпистолярии»
Борис Пастернак. ПИСЬМА К РОДИТЕЛЯМ И СЕСТРАМ
1907-1960
Среди различных линий переписки Бориса Пастернака его пись¬
ма к родителям и сестрам занимают особое место широтой био¬
графического охвата и открытостью разговора и выбора тем. Они
передают черты его характера и творческой психологии в разные
периоды его жизни и показывают удивительную душевную бли¬
зость сына и родителей, дающую им возможность говорить обо
всем на свете и почти на равных. Между родителями и детьми,
считал Борис Пастернак, столько живого сходства, что «такое
письмо почти разговор с самим собой». Письма Пастернака пред¬
ставляют собой непосредственное воплощение времени и его ат¬
мосферы, не менее существенное, чем его художественные произ¬
ведения.
Д.С. Самойлов, Л.К.Чуковская. ПЕРЕПИСКА
1971-1990
Переписка Давида Самойлова (1920—1990) с Лидией Чуковс¬
кой (1907—1996) продолжалась почти двадцать лет. В письмах от¬
разились литературные и общественные события 70—80-х годов
прошлого века, а также приметы быта тех лет. Оба корреспондента
высказывают интересные, иногда спорные суждения о произведе¬
ниях современной им литературы, о литераторах и разных прочих
вещах.
Новое литературное обозрение
Теория и история литературы, критика и библиография
Периодичность: 6 раз в год
Первый российский независимый филологический журнал, выхо¬
дящий с конца 1992 года. «НЛО» ставит своей задачей максималь¬
но полное и объективное освещение современного состояния рус¬
ской литературы и культуры, пересмотр устарелых категорий и
клише отечественного литературоведения, осмысление проблем
русской литературы в широком мировом культурном контексте.
В «НЛО» читатель может познакомиться с материалами по следу¬
ющей проблематике:
— статьи по современным проблемам теории литературы, охваты¬
вающие большой спектр постмодернистских дискурсов; междис¬
циплинарные исследования; важнейшие классические работы за¬
падных и отечественных теоретиков литературы;
— историко-литературные труды, посвященные различным аспектам
литературной истории России, а также связям России и Запада; вве¬
дение в научный обиход большого корпуса архивных документов
(художественных текстов, эпистолярия, мемуаров и т.д.);
— статьи, рецензии, интервью, эссе по проблемам советской и по¬
стсоветской литературной жизни, ретроспективной библиографии.
«НЛО» уделяет большое внимание информационным жанрам:
обзорам и тематическим библиографиям книжно-журнальных
новинок, презентации новых трудов по теории и истории литера¬
туры.
Подписка по России:
«Сегодня-пресс»
(в объединенном каталоге «Почта России»):
подписной индекс 39356
«Роспечать»:
подписной индекс 47147 (на полугодие)
48947 (на весь год)
Неприкосновенный запас
Дебаты о политике и культуре
Периодичность: 6 раз в год.
«НЗ» — журнал о культуре политики и политике культуры,
своего рода интеллектуальный дайджест, форум разнообразных
идей и мнений.
Среди вопросов и тем, обсуждаемых на страницах журнала:
— идеология и власть;
— институции гуманитарной мысли;
— интеллигенция и другие сословия;
— культовые фигуры, властители дум;
— новые исторические мифологемы;
— метрополия и диаспора, парадоксы национального созна¬
ния за границей;
— циркуляция сходных идеологем в «правой» и «левой»
прессе;
— религиозные и этнические проблемы;
— проблемы образования;
— столица — провинция и др.
Подписка по России:
«Сегодня- пресс»
(в объединенном каталоге «Почта России»):
подписной индекс 42756
«Роспечать»:
подписной индекс 45683
Издания
«Нового литературного обозрения»
(журналы и книги)
можно приобрести в следующих магазинах Москвы:
«Ад маргинем» — 1-й Новокузнецкий пер., 5/7;
тел.: 951-93-60
«Библио-глобус» — ул. Мясницкая, 6;
тел.: 924-46-80
«Гилея» — Нахимовский просп., 51/21;
тел.: 332-47-28
«Гнозис» — Зубовский бульвар, 17, стр. 3, к. 6;
тел.: 247-17-57
«Графоман» — 1-й Крутицкий пер, 3; тел.: 276-31-18
Книжная лавка писателей при Литфонде —
ул. Кузнецкий мост, 18; тел. 924-46-45
Книжная лавка при Литинституте —
Тверской бульвар, 25; тел. 202-86-08
«Молодая гвардия» — ул. Большая Полянка, 8;
тел. 238-50-01
«Москва» — ул. Тверская, 8; тел. 229-64-83
Московский Дом книги — ул. Новый Арбат, 8;
тел.: 203-82-42
Книжный клуб 36,6 — Рязанский пер,3;
тел.: 261-24-90, 265-13-05
«Фаланстер» — Б. Козихинский пер., д. 10;
тел.: 504-47-95
«У кентавра» — Миусская пл., 6; тел.: 250-65-46
Интернет- магазин «Озон» — www.ozon.ru
Интернет- магазин «Болеро» — www.bolero.ru