Автор: Козенкова В.И.
Теги: предыстория доисторические остатки, артефакты, древности археология кобанская культура
ISBN: 978-5-906045-05-8
Год: 2013
Текст
Кобанская культура
и окружающий мир
(взаимосвязи, проблемы судьбы
и следов разнокультурных
инфильтраций в местной среде)
RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES
INSTITUTE OF ARCHAEOLOGY
ARHIVE MANAGEMENT
OF THE CHECHEN REPUBLIC GOVERNMENT
Valentino, Kozenkova
Koban culture
and beyond
(interdependencies, problems,
and traces ofmulticultural infiltration
in the local environment)
MOSCOW • TAUS • 2013
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ
АРХИВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ
ПРАВИТЕЛЬСТВА ЧЕЧЕНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
В.И. Козенкова
Кобанская культура
и окружающий мир
(взаимосвязи, проблемы судьбы
и следов разнокультурных
инфильтраций в местной среде)
МОСКВА • ТАУС • 2013
УДК903,1D70.6)
ББК 63.442.6B35.7)
К59
Утверждено к печати
Учёным советом Федерального государственного
бюджетного учрежденья науки
Института археологии Российской академии наук
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
член-корреспондент РАН P.M. Мунчаев
РЕЦЕНЗЕНТЫ
канд. ист. наук СБ. Вальчак
д-р ист. наук В.Р. Эрлих
Козенкова, В. И.
К59 Кобанская культура и окружающий мир : (взаимосвязи, проблемы судьбы и следов
разнокультурных инфильтраций в местной среде) / Козенкова В. И.; Российская акад. наук,
Ин-т Археологии, Архив, упр. правительства Чеченской Республики. — М.: ТАУС, 2013. —
252 с. - ISBN 978-5-906045-05-8.
Монография известного советского и российского археолога-кавказоведа Валентины
Ивановны Козенковой посвящена особому подходу к изучению древностей кобанской
культурно-исторической общности. В работе применен и изложен метод научного анализа в форме
представительной археологической выборки артефактов. Кобанская культура эпохи поздней
бронзы — раннего железного века рассматривается как особая древняя цивилизация Кавказа,
на протяжении тысячелетнего развития находившаяся во взаимном контакте с культурами
окружающего мира. По ходу развития она не только впитала в себя особенности синхронных
ей социальных систем, но и внедрила в их материальную культуру собственные культурные
элементы.
Археологическая выборка артефактов из кобанских памятников датируется от
середины XIV в. до н.э. до раннескифского периода (VH-IV вв. до н.э.). На основе качественного и
количественного анализа определена роль инокультурных элементов в формировании и
развитии культуры. Проанализирован вклад Кобани в инокультурный мир. Уточнена хронология
взаимосвязей, определена конкретная доля инноваций, повлиявших на формирование
внешнего облика и специфики кобанской культуры. Продемонстрирован на конкретных примерах
вклад её носителей в развитие общечеловеческой цивилизации. Предложена версия формулы
сохранения её многовековой самобытности. Предметно выделены девять направлений
взаимовлияний и истоков инноваций в виде идей, заимствования форм предметов или укоренения
импортов.
Книга предназначена для археологов, историков, культурологов, искусствоведов, а также
широкого круга читателей.
УДК 9034D70.6)
ББК 63.442.6B35.7)
© Федеральное государственное бюджетное
учреждение науки Институт археологии РАН, 2013
© Архивное управление правительства
Чеченской Республики, 2013
© В. И. Козенкова, 2013
ISBN 978-5-906045-05-8 © Издательство «Таус», 2013
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ ,9
Глава 1.
СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ:
ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ, ХРОНОЛОГИЯ,
КАЧЕСТВО И СТЕПЕНЬ ИНФОРМАТИВНОСТИ
КОНКРЕТНЫХ ИЗДЕЛИЙ 15
Раздел I. Орудия труда. .17
1. Ножи 17
2. Топоры-тёсла ч 19
3. Миниатюрные тёсла 19
4. Втульчатые долота 20
5. Тесло-топор с пяткой (les haches a talon) 20
6. Миниатюрное стержневидное долото 21
7. Серпы 21
8. Литейные формы 22
9. Втульчатые мотыги 23
Раздел П. Сосуды 24
А. Сосуды глиняные:
1. Корчаги 24
2. Горшки биконической формы 25
3. Пиксиды 26
4. Кубки круглодонные (разновидность «а» и «б») 27
5. Овальные блюда («жаровни», «сковороды») 28
6. Сосуды с двойной ёмкостью («солонки») 28
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
7. Кружки-черпаки с высокой петлевидной ручкой 28
8. Горшки скифоидного типа 29
9. Сосуды с ногтевым тычковым орнаментом 30
10. Сосуд-«сапожок» 30
Б. Сосуды металлические:
1. Котлы («ситулы»), бронзовые 31
2. Кружки, бронзовые, со зверовидной ручкой 32
3. Миски, бронзовые 32
4. Котлы, бронзовые, сибирского типа 33
5. Чаша-фиала, серебряная 34
Раздел III. Украшения, аксессуары и фурнитура
для одежды. Зеркала 34
1. Бусы: пронизь-печать (а), Ф-образные бусы (б),
катушкообразные бусы (в), бусы-маски (г) 34
2. Пронизи, бронзовые, для ожерелья:
биконические (а), параллелепипедные (б) 36
3. Привески для ожерелья: ромбовидные (а),
шаровидные («каплевидные») (б) 37
4. Пуговицы 37
5. Бляхи нагрудные и налобные:
умбоновидные (а), двуовальные (б) 38
6. Височные подвески, бронзовые:
разновидности а — е 39
7. Серьги, бронзовые и серебряные:
разновидности а — б 43
8. Перстни, бронзовые 45
9. Гривны, бронзовые и серебряные 46
10. Браслеты:
А. Ручные, бронзовые: разновидности а — ж 47
Б. Ножные, бронзовые 52
11. Булавки, бронзовые: разновидности а — и 53
12. Фибулы, бронзовые: разновидности а — е 59
13. Привески, бронзовые для костюма: разновидности а — з 66
14. Пряжки, бронзовые и железные, для поясов:
разновидности а — и 72
15. Зеркала, бронзовые (четыре типа) 81
ОГЛАВЛЕНИЕ 7
Раздел IV. Оружие 83
16. Наконечники копий, бронзовые: разновидности а — г 83
17. Кинжалы, бронзовые и биметаллические: разновидности а — и 87
18. Топоры, бронзовые и железные: разновидности а — е 97
19. Топоры-клевцы («чеканы»), биметаллические 103
20. Навершия булав, роговые и бронзовые: разновидности а — б 106
21. Двузубец, бронзовый 108
22. Топоры-кельты, бронзовые 109
23. Топор-секира, бронзовая, «крендорфского» типа 110
24. Скипетр, бронзовый 111
25. Наконечники стрел, бронзовые и железные: разновидности а — д 112
26. Боевой нож (секач), железный 114
Раздел V. Воинское снаряжение.
Уздечный набор П4
Воинский костюм:
27. Шлемы бронзовые: разновидности а — в 115
28. Панцири, бронзовые, комбинированные: разновидности а — д 116
29. Металлические боевые пояса: разновидности а — г 119
30. Уздечные наборы: разновидности а — о 120
Глава 2.
РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ
ИНФИЛЬТРАЦИЙ В СТАНОВЛЕНИИ И РАЗВИТИИ
К0БАНСК0Й КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ
(XIV — НАЧАЛО V В. ДО Н.Э.)...: ш
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 144
ЛИТЕРАТУРА 145
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ 163
8 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
иллюстрации : т
СОКРАЩЕНИЯ 250
RESUME 251
Введение
Выявлению и началу изучения
знаменитых древностей кобанской культуры
исполняется 200 лет. За первыми находками
такого рода в начале 50-х годов XIX века в Чечне
(Ханыков, Савельев, 1856 г.) последовали,
как тогда предполагали любители старинных
вещей в России и в Центральной Европе,
«феноменальные», массовые раритеты из
могильников Северной Осетии (Филимонов,
1878;Шантр, 1886; Уваров, 1887; и др.). За
прошедшие столетия в археологической науке
накопилась огромная библиография по
исследованию этой своеобразной культуры Кавказа:
от простого описательства добытых
самобытных изделий до глубоких всесторонних
исследований этого «аборигенного чуда». Статьи,
эссе, монографии о сущности, хронологии
и о месте кобанской культуры среди других
культур Евразии, включая Кавказ в целом,
исчисляются сотнями. В настоящее время в
среде научной общественности представляется
вполне закономерным рассматривать кобан-
скую культуру на широком фоне Евразийского
континента во всех ее историко-культурных и
культурологических аспектах.
Все более прочно в научный лексикон
входит термин «цивилизация» не только по
отношению к древним высокоразвитым
обществам, стоявшим на пороге образования
государства и обладавших письменностью, но и к
бесписьменным, высокоразвитым
археологическим культурам. В свете накопленных
знаний о древнейшем прошлом Кавказа и
культурологических изысканий на их основе,
термин «цивилизация», бесспорно, может быть
отнесен и к обширному ареалу кобанской
культуры (таблица А), или, как более правомерно
ее наименовать, к территориально широко
распространенной этно-культурной
общности эпохи поздней бронзы — раннего
железа (Е.И. Крупное, Б.В. Техов, И.М. Чеченов,
В.И. Козенкова, В.Б. Ковалевская и др.).
Почти 50-ти летнее личное изучение
кобанской культуры (Козенкова, 19896)
позволяет мне со всей убежденностью
определять кобанскую археологическую культуру
по многим ее проявлениям, во все периоды
существования, как особую цивилизацию.
То есть как самодостаточную социально-
культурную систему, рассматривающую
другие близкие ей системы как сырье для
саморазвития. Современный уровень
наших знаний о кобанской (или кобано-тлий-
ской, по Б.В. Техову) культуре
свидетельствует с большой долей достоверности, что
ее можно рассматривать как автохтонную,
изначально гомогенную систему,
включенную с периода самого раннего
формирования (Протокобань, по В.И. Козенковой) и
до позднейших ее трансформаций, в общие
цивилизационные процессы, протекавшие
в окружающем мире, близлежащих областей
самого Кавказа и более дальних в целом.
Динамика этих цивилизационных
процессов была издревле обусловлена
постоянными культурно-экономическими,
военными, миграционными контактами и
спорадическими культурными инфильтрациями
конкретных престижных изделий племен,
обитавших в вышеуказанном пространстве.
В разные периоды превалировала та или иная
форма контактов. Как показывают
археологические источники, а их накопилось немало
(как прямых, так и косвенных), это были не
односторонние, а обоюдные,
взаимодействовавшие и взаимовлиявшие друг на друга
процессы. В результате кобанская культура, имея
структурно глубокие местные корни, тем не
менее на протяжении более 1000-летнего
развития (В.И. Козенкова, 1996) впитала в себя
некоторые материальные и даже
идеологические (трупосожжение, культы) особенности
культуры других синхронных и адекватных ей
социальных систем, однако не становясь от
этого однозначно гетерогенной. В свою
очередь, она смогла внедрить в культурную канву
чуждых ей систем некоторые собственные,
присущие только ей свойства.
10
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ВВЕДЕНИЕ
11
Проблемой связей и взаимосвязей ко-
бано-тлийской культуры интересовались
почти все, кто соприкасался с ее
материальным багажом, будь то отдельные категории
предметов из поселений и могильников
самой общности, либо в результате появления
ее ярких, запоминающихся артефактов за
пределами ареала. Все имена трудно
перечесть, но целая плеяда ученых,
несомненно, должна быть упомянута. Среди
отечественных исследователей — это А.С. Уваров,
П.С.Уварова, А.А.Иессен, Б.Б.Пиотровский,
Б.А. Куфтин, Е.И. Крупнов, О.М.
Джапаридзе, P.M. Абрамишвили, Б.В. Техов,
М.Н. Погребова, Н.Л. Членова, Ю.Н.
Воронов, М.М. Трапш, В.Г. Котович, P.M. Мун-
чаев, В.И. Марковин, В.Б. Ковалевская,
М.П. Абрамова, А.М. Лесков, А.И. Теренож-
кин, В.А. Ильинская, Э.С. Шарафутдинова,
И.М. Чеченов, В.М.Батчаев, В.Б. Виноградов,
М.Х. Багаев, С.Л. Дударев, А.Б. Белинский,
Т.Н. Нераденко, О.Р. Дубовская, СВ. Ма-
хортых, С.А. Скорый, А.Л. Нечитайло,
АХ. Халиков, Н.Н. Терехова, B.C.
Ольховский, В.Г. Петренко, А.А. Иванчик,
А.П. Мошинский, А.Ю. Скаков, В.Е. Маслов/
СВ. Вальчак, В.Р. Эрлих, Х.Т. Чшиев и
многие другие. Тему контактов кобанской
культуры с окружающим миром не обошли и
многие зарубежные ученые, такие как Р. Вирхов,
Ф. Ганчар, Р. Гиршман, С. Галлус, Т. Хорват,
Д. Газдапустаи, Г. Коссак, Я. Боузек, В. Под-
борский, Т. Кеменцеи, Я. Хохоровский,
И. Мотценбеккер, С. Райнхолд, С. Метц-
нер-Небельсик. Именно их мысли, версии,
в которых было место и кобанской культуре
эпохи поздней бронзы — раннего железного
века, подчас глубокая разработка ее
материалов, послужили фундаментом для
выработки моей собственной авторской концепции,
вкупе с собственным предметным изучением
уникальных раритетов кобанского облика.
В книге выбрана особая форма подхода
к теме места кобанской культуры в
окружающем мире. Выбран и особый аспект
рассмотрения этой проблемы. В подобном
формате он предложен впервые. Безусловно,
этот подход, как и другие, не является
окончательным и, естественно, во многом может
быть дискуссионным. Основным научным
постулатом темы судьбы и следов
разнокультурных инфильтраций в кобанской среде
служат предпосылки в виде многолетней
изученности культуры и обладание её
большими конкретными материальными и
технологическими источниками. Но для
доказательства правомерности постановки во-
ipoca нами были выбраны лишь наиболее
фкие из них, напрямую соответствующие
заявленной теме. Их ретте^туяр ^ключяет
>25>каименований вещей(<узнаваемых мар-
серов, характеризующих кобанскую культу-
уу*по основным категориям и модификаци-
шмвнутри их. Это/орудия труда, предметы
юнчарства, аксессуары костюма, оружие, |
юинское и всадническое снаряжение/
определения характера металла, то есть' объем
данных статистически достаточный для до-
:товерных предположений и выстраивания
версий.
Составленная представительная архео-
югическая выборка артефактов является,
i той или иной степени, сводом
материальных источников, доказывающих либо ино-
еультурные инфильтрации, либо изделия
: элементами синкретизма, возникшие в
местной среде под воздействием иннова-
дий, либо инфильтрации элементов кобан-
:кой культуры в чужеродную среду. Причем
фонологически выборка включает матери-,
шы/отТЕротокобанского периода (середи-
SaXlV в. до н.э.) до раннескифскогопе^и-
зда (середина VII — VI в. до н.эЛуСледует
эсобо подчеркнуть, чти ее соСтавсодержит
предметы только из собственно кобанских
памятников. В книге предпринята
попытка качественного и количественного ана-
1иза, а также определения роли инокуль-
гурных элементов во взаимоотношениях с
шбанской культурой. На основе
отобранных артефактов проанализирован и/вкладе
:обственно\Кобани в инокультурныи мир.
Уточнены этапы хронологии
взаимосвязей, а также представление о том, какова
конкретная доля тех инноваций, которые
повлияли на формирование внешнего
облика и специфику культуры. И что она сама
я;ала внешнему миру. На основе
предпринятого анализа археологической выборки
мною предложена версия формулы
сохранения многовековой самобытности
кобанской культуры.
Отбор и картографирование
произведены в соответствии с изученностью к
началу XXI века и состоянием использованных
материалов. Причем они предполагали не
простой перечень вещей, а представляли
совокупность разного характера, в которой
артефакты из полноценных комплексов
органично и оправданно дополнялись
случайными находками. Кроме того, изначально
предполагалось не прямолинейное, а раз-
новекторное и многоаспектное их
рассмотрение.
12
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Подобный целостный подход к
выделенной совокупности позволил
проанализировать ее по трем главным, на мой
взгляд, аспектам:
1. По качеству и степени их
информативности;
2. В хронологическом аспекте. Согласно
моей периодизации (В.И.Козенкова, 1990),
выделенные хронологические периоды, по
сути дела, предстают и как доказательства
цивилизационных ступеней
взаимодействия кобанской культуры с окружающим
миром;
3. По истокам инфильтраций и
инновационных идей и их характера. Отслеживание
промежуточных этапов и их конечной
судьбы в кобанской культуре, а также «кобанско-
го следа» вне ее ареала.
Касаясь первого пункта, можно
безоговорочно указать, что отобраннвдлля анализа
совокупность источников изC25/наименований
достаточно качественная, так как происходит
из закрытых, главцьп^образом, погребальных
комплексов или^кладой) Она имеет высокую
степень информа?Ибйбсти, то есть наименее
спорна морфологически и эпохально, Из них
высокая степень информативности у не менее
чем 23 форЦ. Таковы, например, разнообраз-
ные и разновременные предметы импорта или
протооригиналы импортов, а также
определенные формы предметов вооружения и
всаднического снаряжения. По мере накопления в
дальнейшем их абсолютное число и репертуар
будут увеличиваться.
Второй аспект рассмотрения
обусловлен тем, что в настоящее время уже имеется
хронологическая основа для подхода к
заявленной теме. В этом плане отобранная ино-
культурная совокупность наименований пока
представлена неравноценно. В соответствии с
состоянием источников слабее всего
проявляются следы разнокультурных инфильтраций
в кобанскую культуру, а также ее следы в ино-
культурную среду, в Протокобанский период
Кобан-1б (ХШ—первая половина XII в. до н.э.).
Этот процесс достаточно чётко
просматривается на отобранной для анализа совокупности
инокультурных номинаций. Пока фиксируют-^
ся лишь единичные пунктирные проявлен]
их как в зоне оформления кобанской культу-
ркт Ta^ja за ее пределами дсредиземномо
ские и переднеазиатские формы кинжалов
ноасско-сабатиновские крестовидные подве-j
ски, некоторые типы браслетов группы Опай,
манжетовидные браслеты и подвески с
продольным рифлением, секира крендорфского\
типа, кельты и некоторые изделия, близкие
для металлопроизводства срубной
культурно-исторической области ее раннего
периода, раннекобанские топоры в кладах типа
Уиору де Cy(j, и другие подобные проявления).
^Второй период раннекобанский — Кобан-Н
(вторая половина XII — рубеж XI-X вв., может
быть, начало X в. до н.э.) отмечен
нарастанием интенсивности взаимного обмена номина-
ций |с заметным превалированием контактов
"в области металлопроизводства с
производственными очагами Северного и Северо-
западного Причерноморья. Но не
прерывались связи с Малой Азией, Луристадом-**
Карпато-Дунайским бассейнов рЙаиболее
показательны для включения Кобани в циви-
лизационный процесс и в этот период такие
предметы_как [коленчатые серпы, топорь^-
тесла с боковыми выступами, наконечнику
копий с прорезями на пере, дуговидные и
коленчатые фибулы, ножи с
орнаментированными лезвиями, ранняя реплика биметалли]
ческого кинжала с грибовидным навершием[
из Терезе, раннебелозерские кельты и булав-i
ка с шаровидным навершием, серии кладов
типа Ростовского и Ольгенфельд, сочетавшие
в себе раннекобанские изделия с изделиями
из Северного Причерноморья (бекешевская
группа, по TU1JНочкяреву) и ^ругиеартефак*
Зл/Аретии период — классический 1Собан-Ш
(начало второй половины X в. — начало VII в.
до н.э.) отмечен нарастанием плотности и
разнообразия номинаций, задействованных в
цивилизованном процессе. Количество форм
вещей, которые могут служить доказательством
включения кобанской культуры в этот
процесс заметно больше по сравнению с
предыдущим (более трети от 187 анализируемых). Тем
не менее, по бесспорности их привлечения к
поставленной теме, они весьма показательны.
Они отражают наиболее динамичный период
протекания общеевропейских процессов, в
которые была включена кобанская культура,
и где роль ее носителей особенно заметна в
связи с передвижениями ранних кочевников
степной зоны в IX-VIII вв. до н.э. Она
просматривается, главным образом, в циркуляции
цифических вещей!на5оры оружия и всад^
нического снаряжения, шлемы, «пекторали»,
бронзовые пояса и посуда, булавки, подвески
шаренградского типа, уздечный набор севе-
роиталийского происхождения и многое дру-
гое)^Четвертый периоде позднекооанский
обан-IV (вторая половина VII-IV в. до н.э.)
обозначен столь же интенсивным
взаимодействием кобанской культуры с окружающим
миром. Приоритетная роль в цивилизационном
процессе в этот период по-прежнему остается
ВВЕДЕНИЕ
13
за мобильными, чрезвычайно
воинственными степными народами, носителями культур
\сю^снсавроматското оолш^, что привело
в целом к большей или меньшей
трансформации коренных культур Кавказа. Следы
издревле узнаваемых элементов собственно ко-
банской культуры вне ее ареала проявляются
очень мало (бронзовая посуда, глиняные
корчаги типа «кавказского галыптатта», вариант
звериного стиля, двуовальные бляхи и т.п.).
В то же время ряд номинаций из заявленной
группы показывают, «при усилении общей
коммуникабельности культур скифского
облика» (А.П. Мошинский, 2006), активный
процесс впитывания местной культурой
достижений цивилизации многих других культур ((вес
эепертуар оружия и всаднического снаряже-1
шя, урартские и греческие шлемы, местные
реплики фибул типа «Чартоза», фракийская
детельствующих о цивилизационных
контактах с областями Передней Азии (Ассирия,
Луристан, древняя Персия). Предметно
слабее всего обозначилось Подонье. /
Что касается существа разнокультурных
инфильтраций в кобанскую культуру и ее
взаимного следа, то на своем многовековом
пути они имели характер не только простого
включения чужеродных изделий в коренную
культуру, но были и более сложные явления.
Так наиболее заметное из них — это
кооперация в области металлопроизводства и
металлообработки. Весьма ощутима эта форма
на самом раннем этапе, в период
формирования Кобани северного склона Большого
Кавказе (Отчетливы следы кооперации с цен^
;каз^<
миСе
эелка-монетка, переднеазиатские формы!
{украшений и металлической посуды, репликиу Сержень-Юрте некоторые предметы оружия
трами Северного Причерноморья и Верхней^
Щ^ани/дтот процесс взаимного обогащения
не прекращался и в дальнейшем, принимая
причудливые сочетания. Так, например/^
/греческих изделии типа «ольвииских» зеркал
/и бляшек в виде птицы, клюющей рыбу, бляш
t ка-свастика с зооморфными головками на ч
Vbipex концах и многое другое)/"
^—Последний блок исследования выделен
ной археологической совокупности
артефактов — выявление конкретных мест
чужеродных истоков происхождения инноваций в
кобанскую культуру и модернизированные
формы взаимного вклада в цивилизационный
процесс. При безусловном постулировании
остоянных связеиПкультуры кооана севе^
ого склон? с южными памятниками Кавказа//ники копий, скипетры, украшения, сосуды
за/<
местные бронзолитейщики-«кобанцы»
изготовляли морфологически похожими на
трансильванские образцы, но из металла по
рецептуре, характерной для Волго-Уральских
центров (Т.Е. БарцеваУДругой заметногГформой
включения в местную культуру инноваций
является использование импорта, и через
имитацию включение его форм в местную культуру,
тем самым превращая их в традиционные
изделия. При подобной форме протооригинал
лишь угадывается через выявление проме
точных звеньев ^[кинжалы, псалии, наконец
При проявлении общности в элементах
материальной и духовной культуры уже на уровне
субстрата, в период полностью
сформировавшейся культуры, по материалам рассма-
триваемой совокупности отчетливо выя
ются /девять) направлений взаимовлияний
истоков для инноваций в виде идей, прямого
заимствования форм предметов или
укоренения импортов. Наиболее ощутимы
проявления Элементов Средиземноморья, включая
^МгСЛую Азию (Греция) и Центральную Европу,
главным образом бассейн Дуная. Следующее
по значимости — Северное Причерноморье,
с его западной частью и Крымом. Заметное
место принадлежит северо-западной части
Кавказа, включая Приазовье. Из ведущих
культур Закавказья (Шида Картли, Колхида, Вани,
Урарту) взаимные культурные инфильтрации
составляют приблизительно десятую часть в
исследованной группе артефактов. Слабый,
но все же заметный след во взаимодействии
культур составил Поволжско-Сибирский
регион. Значительный процент у изделий, сви-,
Малое число составляли чужеродные формы
изделий без визуального отличия от прямого
импорта Гфибулы, наконечники копий кахет-
^кого типа, шлемы, биметаллические клевцы
малоазийского облика, зеркала «ольвийского»
типа и т.п^ДТринятые в местную культуру как
уже явно традиционные, они не отличимы
без специальных технологических приемов
от безусловного импорта. Последний как одна
из форм разнокультурных инфильтраций в
кобанскую культуру может быть прослежен
лишь по специфическим предметам типа
стеклянных бус (т.н.{Мазкеп-рег1еш)или изделиям
4}gi(gbix форм из драгоценных металлов (типа
sgaiiiH из Казбекского клада]!
Такими представляются мне процессы
взаимообогащения разных древних
цивилизационных систем, среди которых кобанская
археологическая культура занимала не
последнее место.
Предлагаемая книга завершает серию
моихнаучныхработ по кобанской культуре,
выполненных в русле концепции Е.И. Крупнова,
14 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
убежденной последовательницей которой
являюсь. Многолетнее исследование
материалов Кобани дает мне право утверждать, что
многие основные положения этой концепции
еще долго будут востребованы в
археологической науке.
Не могу не выразить моей искренней
благодарности всем, кто в разное время
проявлял заинтересованность к моему труду.
Выражаю мою признательность участникам
Международной конференции по
археологии Северного Кавказа «Крупновские
чтения» XXV во Владикавказе, благожелательно
оценивших мой доклад по теме связей и
взаимосвязей Кобани. Особая моя
благодарность коллегам, оказавшим мне помощь
советами и делом при оформлении
рукописи: Т.Н. Бурмистровой, ОА. Брилевой,
Ю.Ю. Пиотровскому, АЛО. Скакову, СБ. Валь-
чаку, В.Р. Эрлиху, а также членам Отдела ски-
фо-сарматской археологии ИА РАН. На
протяжении более полувека они были терпеливыми
слушателями моих научных сообщений.
Безусловно, самая большая моя
благодарность Архивному управлению
Правительства Чеченской Республики и
персонально начальнику управления Музаеву
Магомеду Нурдиновичу, оказавшему
неоценимую помощь в финансировании издания
книги. Без помощи со стороны Чеченской
Республики мой труд вряд ли так
оперативно увидел свет.
Глава 1.
Состав категорий
археологической выборки:
основные характеристики,
хронология, качество
и степень информативности
конкретных изделий
'•++****
Из всего объема систематизированных
источников кобанской культуры (Козенкова,
1982; 1995; 1996; 1998) по каждому из
разделов, объединенных по назначению
предметов, в данной главе в аспекте предлагаемой
темы подвергнуты анализу наиболее
информативные, на взгляд автора, артефакты.
В составе определенной для анализа
выборки представлены категории вещей
нижеследующих пяти разделов.
Раздел I. Орудия труда \^у
В выделенной группе предметно
рассмотрены наиболее показательные вещийевятш
категорий.
1. Ножи (Рис. 1, 1-9). Среди десятков
ножей из памятников кобанской культуры
важными для темы взаимосвязей и
взаимовлияния с окружающим миром полагаю ножи
II, III и XII типов, по моей классификации
(Козенкова, 1998. С. 7-9,12).
Самым примечательным, безусловно,
является бронзовый нож III типа из комплекса
погребения 1 могильника Инжиччукун
западного варианта культуры (Рис. 1,1). Хотя
от него сохранилось только лезвие, тип его
достаточно ясен. Нож имел плавно
серповидно изогнутую спинку и острый, заметно
загнутый кверху острый конец широкого
лезвия с прямым рабочим краем. Уникальным
в этом ноже является несвойственная для
ножей кавказского региона деталь:
гравированная орнаментация, нанесенная по
центру лезвия (Козенкова, 1998. С. 9, табл. 1,17).
Общеизвестно, что подобное украшение
лезвия характерно для ножей многих
культур Центральной Европы со среднебронзо-
вой эпохи BrD и до периода раннего
железного века НаА. Именно таковы ножи XIII-X
вв. до н.э. из Альпийского региона и Карпат.
Ближайший к Кавказу регион, где они
имели место — это Прикарпатье (Kemenczei,
1984. S. 82, Taf. CCXIVa, 12-13; Mozsolics,
1985. S. 82, Taf. 278; Крушельницька, 1985.
С. 80-82, рис. 5, 39). Конкретно можно
напомнить, например, о многочисленных
находках орнаментированных ножей из
могильника Гордеевка. В частности, близкую
стилистику узора в виде продольных линий
на плоскости лезвия имел бронзовый нож из
кургана 15, где в комплексе присутствовали
наиболее ранние бронзовые стремечковид-
ные удила (Рис. 1,6). Курган 15 датируется
авторами раскопок не позднее XI века до
н.э. (Berezanskaja, Klocko, 1998. S. 17, tabl. 24,
1). Самая близкая к ареалу Кобани находка
ножа, орнаментированного по лезвию,
происходит, как будто, из могильника Пшиш в
Прикубанье (Махортых, 2003. С. 36). Нож
из погребения 1 в Инжиччукуне датирован
мною по комплексу вещей концом XI —
началом X в. до н.э., что подтверждается оттуда
же архаичной формой бронзового клинка
кинжала кобанского типа и ажурной
колесовидной подвеской/с^крестом^в центре
и овальным выступом по краю./ Ута
форма зашидетелылвивана ьилькб* на
матрицах литейных форм белозерского периода
Северопричерноморского металлообраба-
i тывающего центра д bockarev, Leskov, 1980.
[Taf. 3, 32).уЙа более поздмму м^ттмфмк-я^мяу
таких привесок/в кобанских и киммерийских^
древностях IX-VIII вв. до н.э. подобная
особенность формы отсутствует (Козенкова,
2001. Табл. 21, 17, 18; Махортых, 2005.
Рис. 92, 4). Примитивная стилистика
орнамента инжиччукунского ножа скорее всего
указывает на то, что он является лишь
подражанием более ранним протооригиналам
из Центральной Европы. Однако это
обстоятельство не обесценивает данную находку
в качестве конкретного предметного
свидетельства связей кобанской культуры
периода Кобан III (вторая половина XII — XI-X вв.
18
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
до н.э.) с синхронными культурами полей
погребальных урн.
Для доказательства более позднего
периода контактов кобанской культуры с ино-
культурным миром важны железные ножи
II типа из могильника Уллубаганалы-2
западного варианта. Конкретно речь идет о
ноже с роговой орнаментированной
рукояткой из комплекса погребения 7 (Козенкова,
1998. С. 13, рис. 2), датирующегося концом
VII — началом VI в. до н.э. (рис. 1,5). Нож
имел серповидно изогнутую спинку и слегка
вогнутый край лезвия, то есть форму
типичную для кобанских ножей УШ-УД^вв^до ™.а,_
Не типичным был только ^узор нарукоятке
в виде рядов тонких [изящных изображе
стилизованных ^рифоньих головоКд/харак-
терных для скифгкого зверйногсГ
* Подобная стилистика орнаментации: koctj
Hbix изделии^имела местоГв Кармир:бл^э^
(Иванчик, 2001. С. 37, ристЧ^ГИльинская,
Тереножкин, 1983. С. 35). На ноже из
Уллубаганалы-2 рисунок менее схематичен
и ближе по абрису к классическим канонам
этого стиля, как например, на предметах из
кургана 16 могильника Новозаведенное-2
на Ставрополье (Петренко, Маслов,
Канторович, 2000. С. 242, рис. 4, 8). Интерес ножа
из Уллубаганалы в том, что он
демонстрирует ярчайший пример синкретизма
традиционной вещи местной по форме и технологии
и необычной орнаментации, свойственной
предметам чуждой степной культуры в позд-
некобанский период дальнейшего развития
коренной кавказской культуры. Факт,
подтверждающий! начало взаимовлияния двух|
культур в iioSe их контакта, каковой и явля-1
ется Ставропольская возвышенность/"
*"" О взаимопроникновении в конце VII —
VI в. элементов местной культуры и культуры
кочевой скифского облика свидетельствует,
на мой взгляд, наличие в комплексах
погребений б и 7 второй половины VI — V в. до н.э.
Султангорского-1 (Южного) могильника
четырех железных массивных ножей XII типа,
по моей классификации (Козенкова, 1998.
Табл. I, 32), где они находились\попарно\ Эти
длинные, узкие однолезвийные пластины,
без выделенной рукоятки имели
особенность в виде закругленного конца, в
котором имелось круглое отверстие, что в целом
создавало впечатление (кольц^ (рис. 1, 2,
3). Точных аналогий султангорским ножам
нет. Наиболее близкая форма таких
предметов имела место в трех курганах E, 7 и 17)
Нартанского могильника. Особенно близок
султангорскому нож из кургана 5 (Батчаев,
1985. Табл. 19, 5), датирующийся по наборам
наконечников стрел первой половиной VI в.
до н.э. (Махортых, 1991. С. 79). По мнению
г^&тБт>>Вицоградова и А.П. Рунича, железные
[парные ножи!из Султангорского (Южного)
могильника являлись, как и у скифов (Рис. 1,
7) (Ильинская, Мозолевский^^Гереножщп^
1980. C.L49-51, рис. 22) f эле^нтами^ри-
|туала жертвоприношений^ ХВиноградов,
Рунич, 1%У, с. 110). Особенно
показательна пара бронзовых ножей из кургана 16
Новозаведенного 2-го могильника,
принадлежавшего, по мнению авторов,
захоронению скифской знати конца VII — начала VI
в. до н.э. (Петренко, Маслов, Канторович,
2000. С. 241, рис. 3). По А.Ю. Алексееву,
парные бронзовые ножи на территории от
Приаралья до Анатолии «следует
приписывать влиянию культуры номадов» (Алексеев,
2003. С. 54, рис. 5). Они являются эпоним-
ными для культуры скифов только раннего
периода и позднее середины V в. до н.э. не
известны (Алексеев, 2003. С. 397, рис. 24).
Таким образом, их появление в кобанском
могильнике не ранее первой половины VI
в. до н.э. маркирует фазу начала
активного смешения населения в контактной зоне
Предкавказья, то есть и начало заметных
признаков трансформации кобанской
культуры. Этот процесс косвенно
подтверждается и потерей «сакральности» металла,
f llo сравнению с ранним периодом, жертвенг
ные ножи изготовлены не из бронзы, а из
железаГ
О связях эпизодического характера с
районами Сибири, скорее не прямых, а
через посредничество каких-то кочевнических
групп рДредскифского времени,
свидетельствует ^нож^а^^^ското^^ли^? случайно
найденный Е.И. Крупновым в Т948 г. в вы-
дувах Бажиганских песков в
северо-западном Прикаспии (рис. 1, 4). Этот бронзовый
экземпляр с прямым, невыделенным
лезвием и кольцом на конце рукоятки (Крупное,
1950. С. 96, рис. 25, 2) был похож, по мнению
Е.И. Крупнова, на типичныёЬаннетагарскиёЛ
ножи с кольцевидным навершием (рис. 1, 8,
9) начала I тысячелетия до н.э. (Крупнов,
I960. С. 348). Отсутствие
непосредственной связи «кобанцев» со столь
отдаленными территориями подтверждает не только
факт его эксклюзивности в ареале Кобани,
но и то обстоятельство, что подобные
бронзовые ножи известны и в более близких к
Северному Кавказу местах. В инокультурной
среде их найдено, причем, главным
образом, в комплексах, не менее 7 экземпляров
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
19
из Подонья и Поволжья. Специалистами
они довольно единодушно атрибутируются
либо как карасукские, либо как
североказахстанские и датируются черногоровским
периодом, т.е. IX-VQI вв. до н.э. (см. библ.:
Дубовская, 1993. С. 143, рис. 76, 2; Лукьяшко,
1999. С. 112,154-156, рис. 25; 101,1-4). Более
правдоподобно, что на северной окраине
ареала Кобани нож из Бажигана появился
именно из указанных выше областей
междуречья Волги и Дона.
Вся выборка категорий ножей
отличается высокой степенью информативности как
по местонахождению (комплексность), так
и по надежности в хронологии.
2. Топоры-тёсла. Взаимосвязи «кобан-
цев» с отдаленными территориями
документируют и бронзовые плоские
топоры-тёсла (рис. 2, 1-8). В ареале кобанской
культуры представлены все три типа таких
топоров: I—III типы, по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 7, табл. II, 20-24;
1998. С. 12-14, табл. II, 1-9), или типа Т-8,
по Е.Н. Черных (Черных, 1976. С. 106, табл.
XXX, 5), то есть удлиненно-трапециевидные
без выступов, трапециевидные с двумя
остроугольными выступами-плечиками и
трапециевидные с тупоугольными
выступами-плечиками и сильно вогнутыми боковыми
гранями (т. н. колхидский тип). На востоке ареала
они имели место в поселении и могильнике
у аула Сержень-Юрт (I—II типы), в центре
засвидетельствован только II тип (рис. 2,
2) в Тлийском могильнике (Техов, 1977.
С. 114-117, рис. 91, 1); на западе — все три
типа (большая часть в кладах). Наиболее
заметны эти орудия труда на западе, где кроме
готовых изделий найдена и литейная форма
для I типа (см. ниже). Хронология топоров-
тёсел определяется в широком диапазоне от
XII до первой половины VTI в. до н.э. (тесло
П-го типа из погребения 3 Берёзовского-
1-го могильника в Кисловодской
котловине). Разные исследователи, обращавшиеся
к анализу этой категории орудий труда, в
частности, Кавказа предполагают разные
истоки и разную дальнейшую судьбу здесь
каждого типа. Первый тип имеет в регионе
самые глубокие корни (рис. 1,6), связанные
по истокам с Ближним Востоком (Мунчаев,
2005. С. 21), будучи непрерывно элементом
кавказских культур эпохи ранней и
средней бронзы, а позднее и т.н. Кавказской
металлургической провинции эпохи
поздней бронзы (Черных, Авилова, Орловская,
Кузьминых, 2002. С. 10, рис. 5), судя по
находкам в Сержень-Юртовском (рис. 2, 3, 4)
и Майртупском могильниках и в других ко-
банских памятниках (Козенкова, 1998, табл.
II, 1-3; 2002. С. 76, рис. 9, 12; Виноградов,
Дударев, 2003. С. 21,22, рис. 6, 7). Истоки
второго типа топоров-тёсел большинство
исследователей связывают со Средиземноморьем
(Малая Азия, Анатолия, Пиринеи и др.) и
датируют самые ранние из них, судя по
литейной форме из слоя Vila Трои, XII веком
до н.э. (Куфтин, 1949а. С. 220; Крупнов, 1960.
С. 197-199). Довольно тщательно собранную
сводку топоров-тёсел II типа, известных в
работах до 1969 года, их
картографирование и типологию содержит работа В. Шуле
(Schule, 1969. Taf. 1, s. 181-184). В этой
сводке Кавказ занимает по количеству находок
заметное место, причем к ареалу Кобани, с
учетом находок не вошедших в данную
работу, относится не менее половины пунктов
Кавказского региона. Таким образом, тесло-
видные топоры I и II типов являются,
вопреки мнению Е.И. Крупнова, укоренившимся
артефактом в местной кобанской культуре,
поскольку на протяжении не менее 700 лет
без существенных морфологических
изменений находились в быту населения. Эта
категория выступает как высоко
информативный показатель давних связей «кобанцев»
с окружающим миром. Она документирует
встроенность кобанской культуры в
широкий цивилизованный мир. Иное
информативное качество III типа топоров-тёсел:
он указывает на связь только с Закавказьем
в ограниченных временных рамках конца
поздней бронзы — самого начала I тыс. до
н.э. (рис. 2, 5, 8). Большинство предметов
надежно для выводов, поскольку происходит
из закрытых комплексов.
3. Миниатюрные тёсла (рис. 3, 1-3, 4,
5). Важными для темы взаимосвязей с
другими регионами полагаю два миниатюрных
бронзовых тесла подтреутольно-вытянутой
формы. Их длина 6,2 и 6,3 см при ширине
рабочего края 0,9 и 2 см (Козенкова, 1982.
С. 8, табл. III, 40; 1998. С. 17, табл. III, 24).
Одно из них происходит из погребения 42
Сержень-Юртовского могильника,
входящего по хронологии в группу могил X-IX вв. до
н.э. (Козенкова, 2002. С. 128, табл. VI),
второе — относилось к самым ранним вещам
комплекса с классическими кобанскими
изделиями X — первой половины VIII в. до н.э.
в гробнице могильника Терезе (Козенкова,
2004. С. 115, 139, табл. II). По очертаниям
терезинское миниатюрное тесло (рис. 3, 1)
напоминает миниатюрное долото из
погребения 70 могильника Сержень-Юрт, отли-
20
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
чаясь направлением заточки рабочего края.
На Северном Кавказе аналогии этим
предметам неизвестны. Однако аналогичные
им изделия имели место в ряде памятников
конца II тысячелетия до н.э. в Карпатском
регионе. Например, близкий предмет
обнаружен в слое зольника поселения Гиндешты
в Молдавии. А.И. Мелюкова отнесла его к
культуре Ноа, и, не располагая прямыми
аналогиями в ближайшем окружении,
интуитивно угадывая правильное, на мой взгляд,
общее направление
северопричерноморских-северокавказских связей, указала на
некоторое сходство ноасского тесла с
бронзовыми «кобанскими сечками» (Мелюкова,
1961. С. 31, 32, рис. 13,3,4).
4. Втульчатые долота (рис. 3, 6-9, 11-
14). Важными, документирующими связи
«кобанцев» с окружающим миром являются
втульчатые бронзовые долота — орудия
труда, характерные для территории Евразии с
эпохи средней бронзы и до позднебронзо-
вого периода. В ареале кобанской
культуры заметное место занимает I тип, по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 8, табл.
III, 43-45; 1998. С. 16, табл. IV, 1). Это
массивные литые изделия с закрытой
овальной или круглой в сечении втулкой и кри-
волезвийным (желобчатым) полукруглым
лезвием (Черных, 1976. С. 108-110, рис. 47,
тип Т-22). Корпус долот иногда граненый
(Сержень-Юрт, погребение 37), но
большей частью гладкий с выпуклым
«воротничком» по краю втулки (Сержень-Юрт,
погребения 42, 75; поселение Заслонка;
т.н. «Курчалоевский» клад из сел. Автуры).
Долото из Заслонки (Рис. 3, 9)
дополнительно украшено узором в виде вписанных друг
в друга углов (Козенкова, 1998. Табл. IV, 1).
Наименее совершенно по технологии
литое втульчатое долото из Курчалоевского
«комплекса» (Дударев, 1991. Рис. 25, 13), в
особенности его рабочая (рис. 4, 2) часть.
Желобчатые долота I типа находят самые
близкие аналогии в материалах эпохи
поздней бронзы юго-восточной Европы,
главным образом, в Северном Причерноморье.
На всей этой территории имели место как
готовые изделия, так и литейные формы для
них. Специалисты единодушно относят
находки из памятников юго-восточной Европы
к сабатиновскому и раннебелозерскому
этапам срубной культуры (Черных, 1976. С. 109,
197; Bockarev, Leskov, 1980, табл. 3, 29, с. 57).
По выделенным выше признакам возникает
сомнение относительно принадлежности
литого желобчатого долота из «Курчалоя» к
кругу срубно-андроновских изделий, то есть
связанных напрямую с азиатской
территорией (Виноградов, Исламов, 1965. С. 168;
Дударев, 1991. С. 84). Дело в том, что
втульчатые долота собственно андроновского
круга отличаются от европейских тем, что
не все они литые. Кроме литых, там
имеются кованые экземпляры с разомкнутой
втулкой, типа Т-24, по Е.Н. Черных, и они более
типичны для Азиатского региона (Черных,
1976. С. ПО; Потемкина, 1985. Рис. 108,
241, 242; Аванесова, 1999. С. 34, 35, рис. IX).
В ареале Кобани такие долота полностью
отсутствуют. Имеются в Азиатском регионе
и литые долота и даже их литейные
формы, но они единичны. Причем, по мнению
Н.А. Аванесовой, этот тип (тип II, по ее
классификации), в особенности второй вариант
(П2) с «валиковымутолщением по втулке», то
есть близкий автуринскому, «принадлежит
к одному из наиболее характерных типов
эпохи поздней бронзы, распространенных
на всей территории Евразии» (Аванесова,
1999. С. 35, рис. 8, 34, 37, 7-13, 18), и
датируется по европейской хронологической
системе XIII-IX вв. до н.э. Действительно,
по сравнению с Азией, в Европе, особенно в
Альпийском регионе, желобчатые литые
долота с валиком по краю втулки массово
представлены в кладах XI-IX вв. до н.э. (Gaucher,
1981. С. 257, рис. 143, Д5; 125-Д2) и многие
по пропорциям, стилю и орнаментации не
отличишь ни от автуринского долота (Рис. 3,
10-12), ни от собственно кобанских IX-VIII
вв. до н.э. из Сержень-Юрта и Заслонки
(Козенкова, 1998. Табл. IV, 1; 2002. Табл. 32,
2; 56, 6). Все вышеизложенное позволяет не
исключать автуринское долото1 из основной
остальной группы северокавказских
(кобанских) орудий труда данного типа.
5. Тесло-топор с пяткой (les haches a
talon), или «тесло-мотыга» (Виноградов,
Марковин, 1966. С. 93, № 498). Оригинальное,
1 В архиве Е.И. Крупнова оказался подлинный карандашный рисунок самого ученого двух
бронзовых орудий труда с рукописной надписью: «Из разрушенного кургана у с. Автуры Шалинского
района ЧИАССР 1963 г.». Одним из этих орудий было долото, а вторым — топор-тесло с пяткой, что
заставило меня усомниться в подлинности т.н. Курчалоевского клада (Козенкова, 2012. С. 63-66, рис. 1;
2011. Козенкова В.И. Еще раз о так называемом кладе близ сел. Курчалой (Чечня) / Сб.
посвященный 80-летию Е.Е. Кузьминой (в печати).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
21
не находящее аналогий на Кавказе, в том
числе и в кобанской культуре, бронзовое
литое орудие труда с плоской спинкой,
своеобразным «карманом»-выступом на лицевой
стороне и плоским рабочим концом. Выступ
украшен мелкой косой сеточкой (рис. 4, 1).
Авторы утверждают, что предмет входил
в клад вещей из Курчалоевского кургана
A961 г.) и датируют его концом II
тысячелетия до н.э., полагая, что как и долото, он
имеет сибирское происхождение (Дударев,
1991. С. 84, рис. 25, 12). Убедительные
аналогии среди вещей «срубно-андроновского
круга» таким изделиям отсутствуют (рис. 4, 7).
Их нет и в Северном Причерноморье. Зато
такие топоры типичны для большинства
культур бронзового века всей Центральной
и Западной Европы (рис. 4, 3-6) от конца
средней бронзы, где они доживают,
например, в лужицкой и родственной ей
культуре полей погребальных урн до XI в. до н.э.
(Монгайт, 1974. С. 56, рис. 24; С. 60, рис. 6;
С. 69, рис. 10; Gaucher, 1981. Рис. 29-31;
С. 279, рис. 163). Отличие формы топора с
пяткой из «Курчалоя» (а точнее из клада в
сел. Автуры) от западноевропейских в том,
что он отлит в одностворчатой литейной
форме, что типично для технологии литья
восточного варианта Кобани. Данный факт
свидетельствует о местном подражании цен-
тральноевропейским прототипам.
Степень и качество информативности
этого изделия невысоки, поскольку оно
относится к случайным находкам. Однако
оригинальная узнаваемая форма позволяет
распознать ее протооригинал, что в общем
контексте исследования приоткрывает
источник и направление трансляции, а также
относительную хронологию попадания
таких вещей на Северный Кавказ, видимо, в
конце II тысячелетия до н.э. (рис. 5).
6. Миниатюрное стержневидное
долото (рис. 3, 3). В определенной степени
показателем давних контактов носителей
кобанской культуры на заре ее
формирования с культурами позднебронзового периода
Центральной Европы является бронзовое
миниатюрное стержневидное долото,
ромбическое в сечении, с узким прямолезвийным
рабочим концом. Точных аналогий в
памятниках кобанской культуры ему не
обнаружено. Долотце имело место в погребении 70
могильника Сержень-Юрт. Учитывая, что
в комплект входил кинжал с ажурной
рукояткой и наконечник копья с
орнаментированной втулкой, морфологически близкий
наконечникам, характерным для культур
поздней бронзы Карпато-Дунайского
бассейна (Козенкова, 2002. С. 81), это направление
древних связей является наиболее реальным,
хотя миниатюрные долотца, называемые
иногда стамесками, эпизодически
встречались по всему Евразийскому пространству
(Черных, Кузьминых, 1989. С. 128, рис. 71,
9-11). Однако ближе всего кобанское
долотце сопоставимо с однотипными предметами
из кладов XIII-XII вв. до н.э. Ульми-Литени
и Солонцы, в которых обнаружены и ран-
некобанские изделия (Petresku-Dimbovita,
1977. Рис. 88, 5). Похожие предметы (Рис. 3,
4) входили и в инвентари курганов 18, 21,
27 могильника Гордеевка (лесостепное
Поднепровье), датирующихся в пределах
BrD-HaA, т.е. XIV-XI вв. до н.э. (Berezanskaja,
Klocko, taf. 34, 3; 49, 2). Безусловно,
изделие из Сержень-Юрта более позднее и, судя
по анализу металла, изготовлено на месте.
Но важность его для поставленной темы от
этого не умаляется. Слишком многие
элементы в культуре Сержень-Юртовского
могильника свидетельствуют о глубоких традициях в
связях с Подунавьем в ранний период
формирования культуры Кобани в разных частях ее
ареала (Козенкова, 1996. С. 118-126).
7. Серпы (Рис. 6, 1-13). В качестве
важных материальных аргументов,
свидетельствующих о давних взаимосвязях кобанской
культуры с окружающим миром, в сводку
включены бронзовые серпы, т.н. прикубан-
ского типа (рис. 6, 1-10). Довольно долго
считалось, что эта категория изделий
чужда кобанской культуре. Однако новые
материалы и тщательный анализ известных
(около трех десятков) привел к заключению
о том, что по истокам они, не будучи цен-
тральнокавказскими (Крупнов, I960. С. 116,
сноска 38), тем не менее довольно рано
вписались в древности кобанского типа.
С Протокобанского периода (Кобан 16), но
главным образом к рубежу II—I тыс. до н.э.,
они стали заметным элементом, в основном,
западного варианта кобанской культуры
северного склона (Козенкова, 1996. С. 35-38,
рис. 15, 15; 1998, С. 17-19; Motzenbacker,
1996, Taf. 5, 8; Пелих, Фоменко, 2005. С. 66,
рис. 1, 1; Дергачев, Бочкарев, 2003. С. 121).
Наиболее убедительным аргументом в
пользу этого вывода для раннего периода
является находка литейной формы для местной
отливки таких серпов (см. ниже). О более
позднем использовании «кобанцами»
коленчатых серпов прикубанского облика,
но местного изготовления,
свидетельствуют три железных серпа (рис. 9, 7-9) из
22 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
слоя Сержень-Юртовского поселения
второго периода (середина VII — V в. до н.э.).
Технологическое исследование одного из
серпов показало, что металл изделия имеет
неоднородную структуру с резкой границей
в смежных областях. Вещь сделана с
применением кузнечной сварки (Козенкова, 1982.
С. 9, табл. III, 12; 2001. С. 46, с. 190, рис. 87а,
2, 3; Шрамко, Фомин, Солнцев, 1977. С. 60-
66, рис. 2, 6;3, 7). О том, что на смену
бронзовым серпам в VIII в. до н.э. появились
железные коленчатые серпы свидетельствует
также подобная находка (рис. 9, 7) в погребении
1 могильника «Индустрия-2» на западе
культуры (Березин, Дударев, 2004. С. 90, рис. 5).
Качество и степень информативности
данной категории для темы связей
чрезвычайно высока. При всем разнообразии мнений
по поводу этих вещей, находки их в ареале
Кобани убедительно указывают на
хронологически различные, длительные контакты
этой зоны Северного Кавказа с культурами
юго-восточной Европы (Черных, 1981. С. 24,
рис. 1, 22, 23), главным образом с Северным
Причерноморьем (рис. 6, 13).
8. Литейные формы (рис. 7, 8, 1-12).
Из более двух десятков литейных форм,
известных в кобанской культуре, для темы
взаимосвязей особенно важны семь. Одна — с
территории центрального варианта (форма
для отливки наконечников копий с
цельнолитой втулкой (рис. 8, 4) из Верхней Рутхи),
одна из Ессентукского поселения (рис. 8, 9)
западного варианта (форма для тесловид-
ных топоров) и пять — из ареала восточного
варианта (Бамутское и Сержень-Юртовское
поселения). Чрезвычайную важность
имеет литейная форма для бронзовых серпов
и наконечников стрел кавказского типа из
Бамутского поселения (рис. 7). Негативы
вырезаны в песчаниковой плите серого цвета
(Козенкова, 1982. С. 10, табл. IX, 19) и
служили для отливки коленчатых серпов II группы,
типа бекешевских (рис. 6, 2) и ростовских.
Форма из Бамута отнесена В. Дергачевым
и B.C. Бочкаревым к северокавказской
серии. Массовое бытование их определяется
авторами периодами BrD-HaAj-HaBj, что
соответствует по последним данным по
хронологии XII — первой половине XI в. до н.э.
(Дергачев, Бочкарев, 2003.С. 121; Бочкарев,
Пелих, 2008. С. 61, 62). Северные связи
данных изделий с сопутствующими им вещами
(кельты) исследователи видят в кардашин-
ско-александровском очаге
металлообработки. Еще более показательна для
поставленной темы взаимосвязей двустворчатая
литейная форма из мелкозернистого плотного
песчаника для изготовления тесловидного
топора I типа и шила. Она происходит из
слоя Ессентукского поселения (Козенкова,
1998. С. 22, табл. VI, 15, 16; 2010. С. 45-47,
рис. 3). Керамика из слоя поселения
свидетельствует о бесспорной принадлежности
памятника к кобанской культуре западного
варианта. В то же время сходство рисунка
негатива тесла, технологические детали
самой формы (материал, способ крепления
створок, обычай изготовления негативов
сразу двух изделий) с литейными формами
из кладов Северо-Причерноморского
очага металлургии (рис. 8, 10, 12) Восточной
Европы свидетельствуют о ранних, не
позднее XII в. до н.э., производственных
контактах металлургов западного варианта Кобани
с носителями раннебелозерских
древностей. В конкретном случае, касаемом ессен-
тукской формы, это просматривается в виде
явного заимствования навыков
изготовления литых вещей. Подобное заимствование
объясняется проявлением кооперативного
посредничества между удаленными друг от
друга очагами металлообработки
разнокультурных групп мастеров указанного
хронологического периода. Примерно этим же
временем более западные связи маркируют
некоторые литейные формы из Сержень-
Юртовского поселения. Особенно знаковой
для подтверждения контактов носителей
восточного варианта кобанской культуры
с Центральной Европой является находка
близ литейной мастерской № 1 (Козенкова,
2001. С. 22, рис. 39, 50 и 51) фрагмента
глиняной литейной формы для одноразового, с
утратой матрицы, изготовления бронзовых
пластинчатых браслетов (рис. 8, 5),
украшенных рядами перлов (Козенкова, 1982.
С. 10, табл. IX, 11 — VII тип), типичных для
восточного варианта. Аналогичная
форма, но более раннего времени
засвидетельствована в кладе Шолдвадькерт в Венгрии
(рис. 8, 11). Клад датируется по А. Можолич
периодом Опай — BIV, соответствующим
примерно XIII-XII вв. до н.э. (Mozsolics,
1973. С. 81, табл. 109, 6). Протооригинал их
появился у восточных «кобанцев», видимо, в
период начала распространения кобанского
облика культуры в Аргуно-Сунженский
бассейн, скорее всего, с группами металлургов-
бронзолитейщиков. О не прекращавшихся
производственных контактах носителей
кобанской культуры с населением культур
полей погребальных урн эпохи Галынтатта
свидетельствуют также три глиняных фор-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
23
мы для изготовления бляшек или пуговиц
из слоя Бамутского поселения (рис. 8, 6-8).
Особенно выразительна литейная форма
для изготовления крестовидных бляшек
(или пуговиц), готовый экземпляр которых
демонстрирует бляшка для конской уздечки
из погребения 28 могильника Мебельная
фабрика, найденная в комплексе первой
половины VIII в. до н.э. (Козенкова, 1975. С. 93,
рис. 1, 2). В Центральной Европе
чрезвычайно близкие по стилю и рисунку бляшки
имелись в синхронных памятниках Венгрии
(Кишкёсег) и Болгарии, например, на
поселении Влашко (Тончева, 1975. С. 38-39, 49,
табл. III, 2). По истокам вещей с галынтатт-
ской культурой связаны и две другие бамут-
ские литейные формы для изготовления
выпуклых дисковидных бляшек или пуговиц
с рельефным кольцевидным
оформлением поверхности (рис. 8, 7, 8). Такие
бляшки-пуговицы — типичные находки в кладах
Гроссмюгль (Штирия, Вёллерсдорф) эпохи
НаА в Нижней Австрии (Pittioni, 1954. С.
478, Abb. 342, 3, 7, 13; Muller-Karpe, 1959. Т.
I. С. 64, 158; Т. П. Taf. 136, 14). Идентичная
бляшка происходит из погребения 74а
Тлийского могильника из группы XII-X вв.
до н.э., по Б.В. Техову (Техов, 1980. С. 22,
табл. 52, 8). В связи с поставленной темой
считаю необходимым упомянуть еще одну
литейную форму из давних находок в ареале
центрального варианта. Это половинка
двустворчатой песчаниковой литейной формы
для изготовления остролистных
наконечников копий с цельнолитой втулкой (II отдел,
I тип, по моей классификации). Литейная
форма (рис. 8, 4) была найдена в 1940 году
Е.И. Крупновым «среди разрушенных могил
на Кумбултском могильнике Верхняя Рутха»
(Крупное, 1960. Табл. X, 3). Сохранилась
только часть с негативом для пера. Признавая
приоритет центров металлообработки
Закавказья в возникновении наконечников
II отдела, I типа с довольно раннего
периода, Е.И. Крупнов, тем не менее, не исключал
появление в местной кобанской
металлообработке в центре Северного Кавказа
подобных изделий «не без воздействия степных
форм копий» известных в Причерноморье
и в Нижнем Поволжье (Крупнов, 1960.
С. 100, 121). Новые материалы как раз
подтвердили первостепенность для северного
склона Кавказа именно этого направления
(Барцева, 1985. С. 47, 48). Близкое сходство
верхнерутхинского негатива наконечника
копий с северопричерноморскими
демонстрируют и литейные формы для
наконечников копий (рис. 8, 10) от раннесабатинов-
ского до белозерского этапов культуры юга
Восточной Европы (Bockarev, Leskov, 1980.
Табл. 3, 34; 10, 85; 15, 149). Качество и
степень информативности кобанских
литейных форм достаточно высоки, поскольку
большинство их происходит из хорошо
раскопанных слоев собственно кобанских
поселений, т.е. находятся в надежном для общих
выводов контексте.
9. Втульчатые мотыги (рис. 9, 2, 2;
3-5). Ярким проявлением контактов
населения западного варианта кобанской
культуры с населением колхидской культуры
Закавказья являются находки шести втуль-
чатых мотыжек для земледельческих работ.
Три из них бронзовые и одна железная
происходят из слоя X-VTI вв. до н.э. поселения
Уллубаганалы-2 и еще фрагменты
бронзовых найдены в погребении 165 конца X-IX в.
до н.э. в Тлийском могильнике (Техов, 1980.
Табл. 84, с. 6) и в окрестностях Пятигорска
в начале XX века (Ковалевская, 1984. С. 64,
рисунок-вклейка; Козенкова, 1998. С. 17,
табл. IV, 3-5). Необычные для кобанской
культуры орудия труда в виде литых
бронзовых плоских листовидной формы пластин
с закругленным рабочим краем и короткой
цилиндрической втулкой, расположенной
на краю перпендикулярно к плоскости
пластины, обнаружены в помещении № 2
поселения X-VIII вв. до н.э. Уллубаганалы-2.
Железная мотыжка оказалась в слое VII-VI
вв. до н.э. этого же поселения. Почти
идентичные бронзовые втульчатые мотыги
имели место, главным образом, в кладах конца
II — начала I тысячелетия до н.э. из
высокогорной Сванетии, а также в кладах,
обнаруженных в долине среднего и нижнего
течения реки Ингури (рис. 9, 3-5). Имеются
они и на территории Абхазии (Чартолани,
1977, табл. XXXI, 1, 2; Коридзе, 1965, табл.
XXXVII, 1; Воронов, 1969, XXXVI, 22, 24,
26). Аналогии железному экземпляру мне не
известны. Но важность этой находки в
другом. Она свидетельствует о том, что чуждая
по происхождению форма была
востребована западными «кобанцами» в хозяйстве даже
через 300 лет. И по сути, стала, как и
коленчатые серпы, элементом позднекобанской
культуры на западе ареала. В составе
археологической выборки закавказские
втульчатые мотыжки по надежности хронологии,
качеству и степени информативности
занимают высокое место. Они имеют привязки
к материалам стационарно раскопанного и
хорошо изученного кобанского поселения
24
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Уллубаганалы-2. Их истоки не вызывают
сомнения. Но кроме того, известна и конечная
модификация этой формы (железо) на
территории вторичного центра бытования.
Раздел П. Сосуды
В археологической выборке изделий,
позволяющих прямо ставить вопрос о
взаимодействии кобанской культуры с
окружающим миром, задействованы также
различные категории глиняных и металлических
сосудов из памятников всех трех вариантов
культуры. Из этого массового и
чрезвычайно разнообразного материала, на мой
взгляд, не менее 15 категорий могут быть
привлечены для предметного раскрытия
поставленной темы, в том аспекте как она
сформулирована.
Безусловно, более спорна и менее
надежна база керамических материалов,
поскольку общепринято полагать в среде
специалистов, что носители тех или иных культур при
продвижении на другие территории, при
взаимных спорадических контактах не
обмениваются непосредственно горшками и
кувшинами. Однако подобная установка
противоречит другому общепринятому мнению,
что степные кочевники предскифского и
скифского периодов не имели своей посуды
и пользовались, даже за пределами
собственного ареала, посудой тех оседлых групп
населения, с которыми контактировали. То есть,
объективно на практике такой обмен
осуществлялся, а значит, и эти категории
материальной культуры находились в динамике,
как и другие более востребованные в быту
изделия. Следовательно, существовала
вероятность попадания некоторых керамических
форм сосудов из отдаленных областей в
другие. Одним из наглядных примеров может
служить факт наличия в керамике поздне-
кобанской культуры собственно скифских
форм горшков, характерных для оседлых
поселений северопричерноморской зоны.
Другой вопрос — судьба таких чуждых форм.
В любом инокультурном окружении они
могли видоизменяться. Но истоки
происхождения подобных форм иногда прослеживаются
достаточно отчетливо. Для коренной
автохтонной археологической культуры, каковой
является кобанская, вопрос истоков той или
иной формы в разных категориях посуды
решается ретроспективно. Всякий новый тип,
не имеющий истоков в более раннем
культурном субстрате, требует выяснения
«родины» протооригинала, времени и условий его
появления на новой территории. А также
отслеживания изменения элементов данной
формы в новой культурной среде. То есть
изучение таких форм, их история должны
рассматриваться в тех же параметрах, что и
изучение, например, бронзовых или
железных изделий. Особенно это касается той
керамики, которая очевидно выпадает из рада
или круга изделий, издревле типичных для
определенной территории. Именно такие
категории глиняных сосудов с особыми
яркими внешними признаками включены в
состав археологической выборки.
Керамика в ней представлена самыми
разнообразными формами. Некоторые из
них исконно кавказские, но оказались в
другой инокультурной среде. Другие, наоборот,
чуждые для Кобани, появились на Кавказе в
Протокобанский период. В период
оформления культуры они были задействованы как
«строительный» элемент, приняты в обиход
населения, став ее частью и получив здесь
уже собственную судьбу в определенных
хронологических рамках. В анализ нами
включены 10 таких форм разных категорий.
1. Корчаги (рис. 10, 1-4). Крупные,
типичные для центрального варианта сосуды
с расширенным шаровидным или
приплюснуто шаровидным туловом, узким горлом,
расширенным устьем с отогнутым венчиком
и небольшим неустойчивым дном, то есть II
тип сосудов, по Д.В. Деопик и Е.И. Крупнову
(Деопик, Крупное, 1961. С. 19, рис. 3).
Средняя часть тулова часто украшалась
нарезным геометрическим орнаментом в
сочетании с крупными сосцевидными
выпуклыми налепами с 4-х сторон (Змейская,
Бамут), иногда обведенными
концентрическими окружностями. Поверхность сосудов
гладкая с зеркальным лощением, черного
или красновато-бурого цвета. По мнению
Е.И. Крупнова, их появление в кобанской
культуре связано с воздействием на местную
культуру в широком смысле степной
киммерийской среды (в том понимании, как
это виделось в 50-60-е годы XX столетия),
создававшей некую культурную общность
в юго-восточной Европе на рубеже II—I
тысячелетий и в начале I тысячелетия до н.э.
(Крупнов, 1960. С. 130-132). Однако в
настоящее время наука располагает многими
новыми данными и о раннекобанском периоде,
и о киммерийской культуре. Это касается,
в первую очередь, изменения абсолютных
хронологических рамок. Так, теперь этому
утверждению противоречит факт появления
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
25
данной формы корчаг значительно раньше,
чем IX-VIII вв. до н.э., поскольку в
материалах Змейского поселения мною выявлена,
не распознанная авторами раскопок,
субмикенская коленчатая бронзовая фибула типа
ПанталичаП (Козенкова, 1975. С. 93, рис. 1).
А она сочеталась, в свою очередь, с
бронзовым коленчатым серпом белозерского
периода, который сейчас датируется XII-X вв. до
н.э. (Бочкарев, Пелих). Подтверждают более
раннюю дату таких корчаг и неизвестные
ранее Е.И. Крупнову материалы Бамутского
поселения, где подобные сосуды находились
в одном слое с литейной формой для
коленчатых серпов (Магомедов, 1973. С. 136,
рис. 1). Подкрепляет эту дату и роговой
псалий XI-X вв. до н.э. из Змейского
поселения (Козенкова, 1996. С. 38, рис. 15, 13).
Видоизменяясь, этот тип корчаг бытует в ко-
банской культуре до позднескифского
периода. Но только первоначальные, самые
ранние модификации, типа Змейской,
поразительно близки и сопоставимы с сосудами
аналогичных форм из памятников
центрально-европейских культур полей погребальных
урн, особенно т.н. фракийского галыптатта.
Нельзя сказать, что Е.И. Крупнов этого не
замечал. При всей яростной
категоричности отрицания воздействия (а значит, и
постоянных взаимосвязей!) культур Подунавья
на некоторые заметные формы керамики
Кобани (Крупнов, 1960. С. 104, 105), тем не
менее он был вынужден признать, что
убедительными аналогиями, например,
корчаге из погребения 9 Каменномостского
могильника (раскопки К.Э. Гриневича) все
же являются формы галынтаттских корчаг
(Крупнов, 1960. С. 132,133).
Сходство в абрисе ранних корчаг, в
системе некоторых приемов их орнаментации
(например, в наличии крупных сосцевидных
налепов, в ковровом нарезном узоре) — все
это позволяет утверждать, что воздействие
протогалынтаттских культур Подунавья,
особенно бассейна среднего течения Дуная,
оказали заметное воздействие на
возникновение определенной моды в оформлении
сосудов не только на широкой территории
Северного Причерноморья (рис. 10, 5, 6), но
докатилось и до северных склонов Кавказа.
Конкретно, ею была захвачена культура
населения поздней бронзы Северного Кавказа
в период структуризации признаков ко-
банской культуры. Ранние корчаги типа
Змейской как бы маркируют конкретное
время наиболее мощных взаимных культурных
импульсов между Альпийским и Кавказским
регионами в протокобанский период (Ко-
бан I), что неоднократно отмечалось мною
и по другим категориям (Козенкова, 1996.
С. 118-124, рис. 47 и 48).
2. Горшки, особой биконической
формы (I тип горшков восточного варианта),
при первом знакомстве названные мною
неверно корчагами (Козенкова, 1975. С. 62-64;
1982. С. 7. Табл. XLVIII, 2-4). Эти крупные
горшки, типичные для восточного варианта
культуры (рис. 10, 7-10), действительно по
форме близки к урнообразным сосудам,
известным в памятниках галыптатта периода
НаАи НаВ2 (рис. 10, 71-13). Они, составляя
специфику самой восточной окраины ареала
кобанской культуры (Сержень-Юрт, Зандак,
Майртуп, Ахкинчу-барзой, Бамут). Как и
вышеупомянутые корчаги, не имеют корней
в более ранней местной культуре Аргуно-
Сундженского бассейна предкобанского
периода. Нет для этой формы горшков
прототипов и у ближайших соседей региона — ка-
якентско-харачоевской культуре Дагестана
(Котович, 1982. С. 102, 103, рис. 11, 34-43).
Попытка С.Л. Дударева вывести их из 4-го
(по В.И. Марковину) типа посуды этой
культуры представляется мне крайне неудачной
натяжкой (Дударев, 2004. С. 321, 322). Даже
перепутанные ссылки на рисунки
(вместо 4-го типа указан 2-й тип) не проясняют
дело: поскольку оба типа по абрису, то есть,
по соотношению параметров основных
частей, далеки от формы представленной
в Сержень-Юртовском и однородных ему
могильниках восточного варианта. Да,
собственно, и на рисунках В.И. Марковина у
этих единичных своеобразных экземпляров
отчетливо выраженной биконичности нет
(Марковин, 1969. С. 54, рис. 24, 1-4). В то же
время, для некоторых групп сосудов фрако-
иллирийского мира такая похожая биконич-
ность в определенной части тулова (в 1/3
выше дна), в сочетании с широким устьем,
отогнутым венчиком, маленьким дном и
редкими выпуклыми налепами весьма
характерна (Metzner-Nebelsick, 1998. Abb. 21,
16). Сходство выражается не только в общем
контуре сосудов, но и в том, что, так же как
центральноевропейские, они имеют
некоторые технологические особенности обжига,
выражающиеся в двухслойной окраске
стенок (Kemenczei, 1971. С. 54). Верхняя —
черная или коричневая; внутренняя — красная.
А главное, такого абриса сосуды там
имели место с раннего периода эпохи поздней
бронзы. Конечно, было бы неверным
конкретизировать с какой именно из галыытат-
26
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
тоидных культур Центральной Европы эта
форма попала в восточнокобанскую группу
Северо-Восточного Кавказа. Возможно, она
была подхвачена в раннебелозерский
период «кобанцами», выходцами из центральной
части Северного Кавказа вместе с другими
элементами культуры Северо-Западного и
Северного Причерноморья (булавки и
подвески ноасского типа, некоторые детали
конструкции кинжалов и др.). А затем она
была принесена одной из ранних групп «ко-
банцев» метрополии в их первоначальном
продвижении на восток в деструктуризи-
рованную, затухающую каякентско-харачо-
евскую культуру в конце II тысячелетия до
н.э. Даже специалисты по этой культуре не
отрицают, что гладкостенная посуда типа
Майртуп-Сержень-Юрт появилась в каякент-
ско-харачоевской среде откуда-то с запада и
вкупе с собственно кобанскими
металлическими изделиями (оригинальными
пластинчатыми браслетами, пряжками, оружием
и т.п.). Для аспекта поставленной в данной
работе темы не важен конкретный
первоначальный центр протооригинала (видимо,
круга групп ГаваТолиграды и других), а та
среда, откуда появилась кавказская (кобан-
ская) реплика на него, а также примерные
хронологические рамки этого события. Для
меня примечателен сам факт наличия
очередного конкретного археологического
маркера, свидетельствующего о западных, цен-
тральноевропейских контактах кобанской
культуры с Карпато-Дунайским бассейном.
Важно то, что в результате
взаимопроникновения культур эта форма горшков была
воспринята местным населением и стала
отличительным локальным признаком
восточного варианта в эпоху его расцвета.
3. Пиксиды (рис. 11, 1-3; 4-6).
Небольшие глиняные сосуды, высотой 8-10 см,
цилиндрической формы с крышками.
У венчика имелись выступы-ушки со
сквозными отверстиями для веревочек для
привязывания крышек. Поверхность сосудов
богато орнаментирована нарезными
геометрическими узорами в виде зон и
дополнительно подчеркнуты белой инкрустацией.
Назначение сосудов неясное, скорее всего,
связано с какими-то приправами, возможно,
ритуального характера. Все известные
пиксиды входили в полноценные комплексы
Верхне-Кобанского могильника
центрального варианта кобанской культуры. Точно
они засвидетельствованы в погребениях 16
и 17 из раскопок Е. Шантра. Судя по
данным П.С. Уваровой, их пять (Уварова, 1900.
С. 75), но по опубликованным рисункам
извлеченное число их 4 экземпляра, на что
обратил внимание А.А. Миллер (Миллер,
1927. С. 56-59). Так, кроме 2-х сосудов из
раскопок Е. Шантра в музее Сен-Жермена,
имеется рисунок П.С. Уваровой экземпляра
из Венского музея со своей оригинальной
орнаментацией в виде горизонтальных зон
(Уварова. 1900. С. 75, рис. XII, 12). Кроме
того, А. Миллер обнаружил еще один
экземпляр пиксиды, аналогичный по форме
кобанским, который хранился в конце 20-х
годов XX века в Археологическом кабинете
ЛГУ (Миллер, 1927. С. 59, рис. 45). По всем
морфологическим и стилистическим
признакам он также происходит из Верхне-
Кобанского могильника.
Нарядные своеобразные
цилиндрические сосудики-пиксиды не имеют истоков в
местной кавказской культурной среде. У
исследователей нет больших расхождений во
мнениях, что пиксиды — это культурный
элемент, свойственный материальной
культуре Эгейского бассейна на протяжении
всего II тысячелетия до н.э. Для Центральной
Европы и Кавказа их появление в местных
культурах рассматривается как результат
культурных контактов на протяжении
длительного времени со Средиземноморьем
(А. Миллер, 1927. С. 57; Avant les Scythes, 1979.
С. 183. № 185). Наиболее близки
стилистически и территориально кобанским пиксиды из
памятников культурных групп Козия-Сахарна
и ГаваТолиграды Прутско-Поднестровского
бассейна (рис. 11, 4-6), тяготеющие по ряду
признаков к культурам XI-VIII вв. до н.э.
фракийского галыитатта (Мелюкова, 1982. С. 6;
Смирнова, 1980. Рис. 2, 12, с. 139-146; 1985.
С. 50). Более позднее специальное
тщательное изучение этих материалов М.Т. Кашуба,
в особенности керамики, показало, что они,
и в частности пиксиды, сопрягаются по
времени с предметами из Центральной Европы,
являющимися важными хроноиндикаторами
не позднее X в. до н.э. (Кашуба, 1999. С. 374,
375; 2000. С. 347; 2009. С. 177). Впрочем,
замечу, что в южно-кавказской группе
центрального варианта кобанской культуры крышки
от пиксид, принятые исследователями
поселения Нацар-гора за «лампадки», были
обнаружены в 3-м слое этого поселения,
датированного автором раскопок концом II
тысячелетия до н.э., то есть примерно XII-XI
вв. до н.э. (Гобеджишвили, 1951. С. 274, табл.
XI, 1). Так что не исключено, что пиксиды
могли проникнуть на северный склон с юга,
в период активного становления классиче-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
27
ских эпонимных элементов Кобани, именно
в конце XII — первой половине XI в. до н.э.
через Ближний Восток, может быть, через
территорию современного Азербайджана,
где такие пиксиды меньшего размера, но
несколько другой модификации, были найдены
Морганом при раскопках в Ленкорани (Avant
les Scythes, 1979. С. 214-215, № 248).
Как бы ни протекали эти сложные
процессы, они предметно фиксируют активные
контакты «кобанцев» с самыми далекими
областями Средиземноморья. Высокое
качество и степень информативности этой
категории как доказательства таких контактов
представляется бесспорным.
4. Кубки (рис. 11, 7-10; 11, 12), кругло-
донные, разновидности «а» и «б», по моей
классификации (Козенкова, 1998. Табл.
XXXVII, 1-5,7,10,12). Глиняные,
полусферической, фиалообразной формы сосуды
с широко открытым устьем, со слегка
выделенной шейкой, прямым, отогнутым
наружу венчиком и круглым дном
(разновидность «а») или круглым дном с вдавленной
вовнутрь круглой ямкой (разновидность
«б»). Поверхность орнаментирована
геометрическими нарезными узорами, а иногда
даже жанровыми сценами (Козенкова, 1998.
Табл. XLI, 1,3). По массовости находок это
самая типичная категория сосудов
населения западного варианта кобанской
культуры. На Кавказе близкие аналогии таким
кубкам встречены только в памятниках се-
веро-осетинской группы «А» центрального
варианта. Собственно, лишь в погребениях
Верхне-Кобанского могильника (Козенкова,
1996, рис. 6,8; 17, 2,6). На западе ареала
оказались и самые ранние, не позднее конца
XII — XI в. до н.э., модификации данной
формы, в частности, в гробницах Эшкаконского
и Терезинского могильников (Козенкова,
1998. С. 99; 2004. Табл. 8 и 9, 1-7). По своим
истокам форма круглодонных фиалообраз-
ных кубков, судя по имеющимся данным,
не кавказская. Изучение керамики
ближнего и дальнего инокультурного окружения
ареала Кобани свидетельствует о том, что
появление таких сосудов, скорее всего,
обусловлено, как и для других вышеупомянутых
категорий, более ранними контактами
населения протокобанского периода Северного
Кавказа с Центральной Европой во второй
половине XIV—XIII в. до н.э. через Северное
Причерноморье. Именно в зоне
распространения сабатиновских, белогрудовских и
раннебелозерских памятников, например,
в Широчанском могильнике (Лесков, 1971.
Рис. 1, 2), имеются ранние кубки, близкие
разновидности «а». Там они датируются
специалистами по последней уточненной
хронологии XIV-XII — не позднее XI-X вв.
до н.э. (Археология Украины, 1985. С. 498,
рис. 134, 9 и 137, 18). Возможно, с этими
культурами связано их первое появление на
территории будущего сложения и периода
стабилизации признаков кобанской
культуры. Как, впрочем, и у других близких соседей
«кобанцев», например, в кобяковской
культуре (Э.С. Шарафутдинова называет их
«чашами»: Шарафутдинова Э., 1980. С. 51, табл.
XXII, 1; XXIII, 7; XXIV, 2). Х.И. Крис
относила их к особой категории реповидных
сосудов кизил-кобанской культуры предгорной
группы. И хотя автор придерживалась их
даты в пределах VII в. до н.э.,
прототипами для них она полагала сосуды раннегаль-
штаттской культуры (Крис, 1981. С. 11, 26,
рис. 23). Очень близкие западнокобанским
кубки имели место и в памятниках культуры
Козия-Сахарна в Днестровско-Сиретской
лесостепи, но хронология их не ранее IX-VIII
вв. до н.э. (Кашуба, 2000. С. 283, рис. XL, 2).
Не исключено, что форма фиалообразных
кубков разновидности «а» вкупе с другими
проявлениями «диффузии отдельных
культурных явлений» иллюстрирует заметный
«натиск» в восточном направлении разных
элементов из круга памятников так
называемой курганной культуры и культуры ранних
полей погребальных урн Центральной и
Западной Европы (Metzner-Nebelsick, 1998.
Abb. 24, 6). Наиболее отдаленные
территориально, но близкие морфологически
западные аналогии кобанским кубкам типичны и
массово представлены в могилах XIII-XII вв.
до н.э. (рис. 11, 12) в культуре Сент-Жерве в
Парижском бассейне (Gaucher, 1981. Р. 404,
fig. 75, VI). Для собственно кобанской
культуры периода ее окончательной
структуризации и стабилизации основных признаков
круглодонные кубки — это уже
специфический, уникальный элемент автохтонного
дальнейшего существования формы вплоть
до предскифского периода, как, например,
в Белореченском-2-м могильнике (Дударев,
2004. С. 29, рис. 26, 1; 32, 10). В рамках
поставленной темы данного исследования они
важны как еще одно свидетельство далеких
ранних контактов, обогативших носителей
кобанской культуры, которые по мере
дальнейшего развития превратили эту
категорию материальной культуры в
традиционную форму. По информативности она одно
из ярких проявлений этого процесса.
28 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
5. Овальные блюда («жаровни»).
Своеобразная категория столовой посуды в виде
низких овальной формы сосудов с
невысокими бортиками с петлевидными ручками
(одной или двумя) по краю венчика (рис. 12,
7, 8). Размеры их различны: 20x9,2; 29,2Х15
см. Но были и совсем небольшие, примерно,
14x8,2 см. По центру длинной оси петлевид-
ная ручка. Первоначально они были
выявлены в раннем, хронологически уточненном
XI — первой пол. VII в. до н.э. слое Сержень-
Юртовского поселения (Козенкова, 2001.
С. 76, рис. 71). Они происходят из
помещения 11 близ гончарной мастерской № 1,
датирующихся в пределах второй
половины — конца X века до н.э. (Козенкова, 2001.
С. 29, 85, табл. 5). Точных аналогий в ареале
кобанской культуры не
засвидетельствовано, если не считать упомянутое выше
миниатюрное овальное блюдце из слоя
поселения Комсомольское в Северной Осетии
(Фидаров, Чшиев, 2004. С. 189, рис. 7).
Сосуд, скорее всего, является
подражанием более крупным экземплярам такой
формы. Морфологически наиболее близкими
аналогиями кобанским овальным блюдам
являются сосуды такой же формы (рис. 12,
9-11) из белозерских памятников Северного
Причерноморья и Крыма (Ушкалка,
Кировское поселения, Ашлама, Балаклава,
Кизил-коба и т.п.), датирующихся по
последним данным второй половиной XII — X в.
до н.э. (Лесков, 1970. С. 26, 28, рис. 18, 1-7;
Крис, 1981. С. 28, табл. 31, 3-6\ Археология
Украины, 1985. С. 524). Учитывая другие
элементы культуры населения Северного
Причерноморья, засвидетельствованные в
Кобани, можно с большой долей
уверенности видеть в овальных блюдах еще один
неопровержимый пример ранних контактов
«кобанцев» с далекими западными соседями.
6. Сосуды с двойной ёмкостью
(«солонки»). Оригинальные маленькие сосуды
в виде сдвоенных горшочков, соединенных
между собой высокой петлевидной ручкой
дугообразной формы (рис. 11, 13). Они
лощеные и украшены вертикальными
каннелюрами. Такая форма засвидетельствована в
Верхне-Кобанском могильнике (Козенкова,
1989. Табл. 104, 17). Фрагмент от такого же
сосудика в виде одной ёмкости встречен
среди керамических материалов в Верхней
Рутхе из раскопок Е.И. Крупнова 30-х годов
XX в. В других археологических культурах
подобная редкая форма не известна. Как и
для овальных блюд, самые близкие аналогии
сдвоенным сосудикам имелись в культурах
эпохи бронзы Среднего Подунавья (рис. 11,
14) на территории Сербии, Румынии и
Венгрии в памятниках XTV-XIII вв. до н.э.,
например, в культуре Ватина (Монгайт,
1974. С. 82, 83, 84, рис. 30). В конце
существования этих культур многие их
элементы, в том числе и в керамике, оставили
свой след даже на западе ареала срубоидных
культур Северо-Западного Причерноморья
(Смирнова, 1980. С. 133, рис. 6, 7), связи
которых с ранней Кобанью прослеживаются
по наличию редких, но выразительных
изделий типа Ноа-Сабатиновка (Козенкова,
1996. Рис. 47, 6; 48, 1-3). Близкие
орнаментированные сдвоенные сосудики
доживают в памятниках Среднего Днепра
до раннескифского времени, например,
в Синявке, Средне-Днепровской
локальной группы. В.Г. Петренко, со ссылкой на
Г.Т. Ковпаненко, эти «нестандартные
черпаки» также связывает с влиянием западных
культур, лужицкой и высоцкой (Ковпаненко,
1981. С. 80-86; Петренко, 1989. С. 70, 71,
табл. 20, 7). (Удвоенные сосудики известны
в Кармир-блуре, но они не сопоставимы по
форме (Пиотровский, 2011. С. 599 № 746,
747).
Таким образом, верхнекобанская
модификация сдвоенных сосудиков с большой
долей вероятности может выступать как
индикатор ранних связей населения северного
склона Кавказа с Подунавьем в период
формирования главных признаков кобанской
культуры. Форма эта прижилась в ее центральном
варианте, но оставалась эксклюзивной. Как
и на территории собственно скифоидных
групп, измененная модификация сдвоенных
сосудиков дожила до скифского периода в
Нестеровском могильнике, в пограничной
зоне между центральным и восточным
вариантом позднекобанской культуры, и, по
мнению Е.И. Крупнова, относилась к
ритуальным атрибутам (Крупнов, 1960. С. 263, 478,
табл.ЬУШ, 1).
7. Кружки-черпаки с высокой ручкой
(рис. 12, 4; 5, б). Редкая разновидность
сосудов, разительно отличающаяся от
массовых находок других форм данной категории,
в первую очередь геометричностью
профиля и пропорциями частей тулова. Пока
такие черпаки известны только в раннем
кремационном сооружении раннекобанско-
го периода Верхняя Рутха, центрального
варианта культуры (Кривицкий, Нечаева,
Членова, 1978. С. 76-78). Это приземистые
коричневато-лощеные сосуды биконическо-
го профиля с резкой линией излома в ниж-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
29
ней трети придонной части. Дно сосудов
закруглено. Примечательностью формы
является то, что диаметр устья всегда
примерно равен диаметру самой широкой части
тулова. Петлевидная ручка, овальная или
прямоугольная в сечении, без
вертикального отростка в верхней ее части, заметно
приподнята над краем сосуда. Нижний
конец ручки прикреплен в месте перелома
профиля (рис. 12, 4). К сожалению, долгое
время материалы из «крематория» были
недоступны для конкретного изучения. В свое
время Н.Л. Членова передала мне лишь
собственные рисунки, которые с ее разрешения
и вошли в мою монографию (Козенкова,
1996. С. 31, рис. 13). Позднее, уже после
выхода книги, удалось познакомиться с
сохранившейся после безвременной кончины
Л.Г. Нечаевой частью находок и сделать
рисунки керамики, устранив некоторые
искаженное™ в опубликованных изображениях
не только черпака, но и других сосудов.
Включенная в состав археологической
выборки данная форма кружки-черпака
не имела близких аналогий в
керамических коллекциях других памятников ко-
банской культуры. Но поразительно
точные аналогии были обнаружены далеко от
Северного Кавказа в памятниках рубежа
II — начала I тысячелетия до н.э. Северо-
Западного Причерноморья, которые
имели корни в галыытаттоидных культурах
Среднего Подунавья Центральной Европы.
Ближайшие территориально и
морфологически к ареалу кобанской культуры черпаки
имели место в элитном курганном
могильнике Гордеевка на Правобережье Днепра
(рис. 12, 5, 6). Черпаки из курганов 32 и 37,
датированные по С14 концом XI — X в. до н.э.
(Klocko, Berezanskaja, 1998. S. 20. Taf. 60, 1 и
72, i, 2) практически по размеру и
пропорциям не отличимы от рутхинских. По
мнению авторов раскопок, могильник оставлен
поздними потомками курганной культуры
Центральной Европы, культура которых
осложнена местным субстратом (Berezanskaja,
Klocko, 1998. S. 29). С некоторой натяжкой,
поскольку отсутствовала ручка, в качестве
аналогии можно привести черпак из
погребения Привольное, южнобугской подгруппы
киммерийской культуры, по СВ. Махортых,
датированное со ссылкой на материалы
культуры Сахарна IX в. до н.э. (Махортых, 2005.
С. 135, рис. 128, 4). Однако если обращаться
к памятникам Сиретско-Днестровского
региона, непосредственно связанных по
происхождению с раннегалыитаттскими
культурами Среднего Подунавья, то ближе всего к
черпакам из Верхней Рутхи стоят
экземпляры ранней поры культуры Сахарна I (Kasuba,
2009. S. 175. Abb. 10). Например, такой сосуд
из бескурганного погребения (каменный
ящик VI) в могильнике Алчедар находился в
комплексе с пиксидой на ножке, которая
относится к древнейшему типу таких сосудов
(Kasuba, 2009. S. 177). То есть, по
уточненной хронологии данный черпак датируется
в пределах конца XI — середины X в. до н.э.
(Дараган, Кашуба, 2008. С. 46, рис. 1; Кашуба,
2008. С. 109). Учитывая тот факт, что в
ареале центрального и западного варианта
имелись и другие материальные элементы бело-
зерского периода, указывающие на
контакты с Северо-Западным Причерноморьем, и в
частности, с культурой Сахарна (Козенкова,
1996. С. 45; 2004. С. 117), черпак из
«крематория» Верхняя Рутха вполне может
рассматриваться как еще один из ранних маркеров
взаимосвязей Кобани с Карпато-Дунайским
бассейном.
8. Горшки скифоидного типа (рис. 13,
1-3). Безусловным показателем
взаимосвязей населения позднекобанского времени
Северного Кавказа и скифов выступают
массово появившиеся в материальной
культуре данного периода горшки и банки,
характерные для слоев поселений собственно
скифской территории. Это, как правило,
банки укороченных пропорций, со слегка
округлыми боками, широким устьем и едва
намеченной шейкой в переходе к венчику.
Их особенность в том, что венчик опоясан
налепным выпуклым валиком,
дополнительно украшенным щипковым орнаментом.
Характеризуя такую керамику из поздне-
кобанских могильников Нестеровского и
Лугового, Е.И. Крупное справедливо указал
на ее сходство с массовыми
аналогичными образцами посуды из собственно
скифских памятников (рис. 13, 4, 5) на
территории, например, Украины (Крупнов, I960.
С. 263, табл. LVI, 3, 6). В дальнейшем
новые материалы ареала Кобани, например,
Сержень-Юртовский комплекс поселения
и могильника подтвердили эту точку зрения
(Козенкова, 1982. С. 76. Табл. L, 11; LI, 1-5:
горшки XIII и XIV типов). Их обычность в
позднекобанском керамическом комплексе
посуды по всему ареалу культуры является
наглядным показателем не только тесной
связи на уровне обмена двух
разнокультурных групп в VII-IV вв. до н.э., но высокой
степени активного внедрения в кавказскую среду
степного этнического элемента, а также по-
30
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
степенного приспособления к своим нуждам
элементов его бытовой культуры.
9. Сосуды с ногтевым тычковым
орнаментом (рис. 13, 6, 7; 8, 9). В качестве
достаточно надежного индикатора дальних
западных взаимосвязей носителей кобан-
ской культуры могут рассматриваться также
корчагообразные сосуды со своеобразной
отделкой поверхности. Эти типичные и
характерные для западного варианта кобан-
ской культуры сосуды имели узкое устье,
заметно оформленное горло с отогнутым
венчиком, шаровидное тулово и плоское
устойчивое дно. Вся поверхность тулова, от
плечиков до дна была густо покрыта
горизонтальными, опоясывающими рядами
косых насечек или вдавлений, произведенных
пальцами или ногтями мастера (Козенкова,
1998. Табл. XXI, 3, 5). Довольно долго
представлялось, что этот традиционный тип за-
паднокобанской посуды IX — начала VIII в.
до н.э. встречается лишь в пределах
западной зоны ареала культуры, эпизодически
попадая в другие его части в результате
межплеменного обмена однокультурных групп
(Козенкова, Сосранов, Черджиев, 1997.
С. 17). Однако исследование СБ. Вальчаком
степных материалов предскифского
времени от Предкавказья (могильник Чограй,
с. 14, п. 1 на Ставрополье из раскопок 1986
г. М.В. Андреевой) до Северо-Западного
Причерноморья (к. 1, п. 8 близ сел. Глинное,
Слободзейского района из раскопок 1995 г.
Е.В. Ярового) выявило два интересных
могильных комплекса. В погребениях с
обрядом характерным в деталях для т. н.
киммерийской культуры оказались сосуды почти
тождественные сосудам из погребения 1
Березовского 1-го могильника (Козенкова,
1998. Табл. XXXI, 3) и из погребения 4 Клин-
Ярского могильника (Козенкова, 1998. Табл.
XXX, 5). Сходство этих сосудов с западноко-
банскими столь бесспорно, что СБ. Вальчак
предположил, что они изготовлены
«выходцами с Кавказа в киммерийской среде»
(Доклад СБ. Вальчака в Отделе скифо-сар-
матской археологии ИА РАН 6.03.2010 г.).
Подобная далекая от исконной территории
встреча кобанских элементов в посуде еще
более прочно подкрепляет выводы о том,
что связи «кобанцев» не были
эпизодическими и не ограничивались случайным
обменом, а, возможно, имели более сложный
характер, суть которого еще не совсем ясна.
Для поставленной темы эти данные важны
как еще один количественный показатель
зримого, возможно, физического
присутствия в культурах эпохи раннего железа за
пределами кобанского ареала носителей
древностей культуры VIII — начала VII в. до
н.э.
10. Сосуд-«сапожок» (рис. 13, 1).
Бесспорным индикатором взаимосвязей
«кобанцев» с носителями культур Передней
Азии через посредничество населения
восточно-закавказской культуры конца II —
начала I тыс. до н.э. является находка из могил
в окрестностях аула в Фаскау оригинального
глиняного сосуда в виде сапога (Уварова,
1900. С. 282, табл. CXXIX, 9). Сосудик
высотой 11 см имел укороченное расширенное
раструбом «голенище» и вертикально
расположенную петлевидную ручку на его задней
части. Ступня сосуда-сапога была украшена
орнаментом в виде полосок с косыми
насечками. В месте пересечения полосок имелся
плоский круглый налеп. Узор, скорее всего,
имитировал украшение подлинной обуви
бронзовыми длинными спиралями, как бы
скрепленными на их пересечении
специальной пуговицей или бляшкой. Нечто
подобное можно предполагать по
обнаруженным остаткам таких спиралей на ступнях
погребенных на востоке ареала Кобани, в
Сержень-Юртовском могильнике в
захоронениях IX в. до н.э. (Козенкова, 2002. С. 128,
табл. VI; табл. 27, 1; 38, 1; 39, 1; 52, 1; 55, I).
Специфическая форма сосуда имела, скорее
всего, узко утилитарное назначение,
возможно, являясь светильником или
курильницей.
Будучи для кобанской культуры
абсолютно чуждым элементом, сосуд-сапог,
тем не менее, находит многочисленные
аналогии своей форме. Как показали
исследования Г.И. Ионе, А.А. Мартиросяна
и М.Н. Погребовой, ближайшая
территория, где представлены сосуды-сапоги — это
Армения и Азербайджан (рис. 13, 2, 3).
В памятниках XIII-VII вв. до н.э. (Абилова,
Ямпольский, 1958. С. 69; Мартиросян, 1964.
С 147-150 и 151, сноска 41) они
засвидетельствованы достаточно часто, причем самых
разных модификаций. Довольно заметное их
распространение в культурах Закавказья
связано, судя по находкам в Хасанлу и Хурвине,
с влиянием культур Передней Азии, главным
образом, на рубеже II—I и в начале I тыс. до
н.э. (Погребова, 1977. С 101, табл. XXI, 11).
Сосуд из Фаскау может быть отнесен к
данной категории только общей формой,
поскольку точных аналогий не имеет. По
своим морфологическим деталям он не являлся
импортом, а был лишь местным подражани-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
31
ем передневосточным образцам X-IX вв. до
н.э., например, таким как некоторые сосуды-
сапожки с низким «голенищем» и ручкой,
обнаруженные в Закавказье (Погребова,
1977. С. 101, табл. XXI, 11). Несмотря на
единичность находки, сапожок из Фаскау, в силу
специфичности формы, важен как
высокоинформативный артефакт археологической
выборки.
Абсолютная дата появления
сосуда-сапога в кобанских древностях может быть
определена лишь косвенно. Скорее всего, это
относится ко времени наибольшего массового
распространения таких своеобразных
предметов, то есть примерно к началу I
тысячелетия до н.э. Это предположение базируется
на всем контексте кобанских материалов
Фаскау, среди которых находился сосуд. Судя
по перечисленным П.С. Уваровой находкам
из «беспощадно изрытого... безобразным
образом...» могильника, таким как кинжал
кахетинского типа, «медный» шлем,
«спиральные наручники как в Кобани», поясная
пряжка «в форме скачущего коня» (Уварова,
1900. С. 273-279) и ряд других предметов,
то X-IX вв. до н.э. представляется наиболее
реальным. Именно данному времени соот-
ветствует круг вышеперечисленных
материалов, относящихся к переходу от периода
Кобан II к периоду Кобан IDA (Козенкова,
1996. С. 94-96; 2006. С. 22).
О бесспорном значении для освещения
темы взаимосвязей находок металлической
посуды кобанского происхождения в ино-
культурной среде, и наоборот, присутствия
в памятниках Кобани некавказских, как
правило, престижных подобных сосудов писали
многие специалисты. В связи с этим вполне
закономерно включение в обозначенную
археологическую выборку столь
высокоинформативных по многим параметрам
изделий. Как предметные показатели следов
контактов носителей кобанской культуры
или инокультурных включений внутри нее в
анализируемую группу включены пять
категорий сосудов.
1. Котлы («ситулы») с зверовидными
ручками, бронзовые, типичные индикаторы
проникновения элементов кобанской
культуры в инокультурную среду, как к западу и
северо-западу от северных склонов Кавказа,
так и на территорию Закавказья, например,
в сел. Чайлы (Путеводитель ... 1958. С.77).
Это крупные, до 39-45 см высотой сосуды,
склепанные из одного листа, имели
широкое устье, слегка обозначенную шейку и
небольшое плоское и устойчивое дно (рис. 14,
1, 2). На переходе от шейки к тулову имелись
две массивные литые ручки, увенчанные
рельефно выполненными торчащими ушками
хищников. Наиболее показательна по этим
параметрам ситула из гробницы 3
могильника Терезе (Козенкова, 2004. С. 185, рис. 12).
Подобные модификации ситул характерны
для северной группы центрального и
западного вариантов культуры. Однако мастера
«кобанцы» изготавливали их и для обмена
с близким и дальним инокультурным
окружением. Е.И. Крупнов в свое время указал
таким ситулам аналогии вне ареала
культуры. Это скифское поселение Тарасова гора
близ г. Жаботин (рис. 14, 10) в
лесостепи Северного Причерноморья (Крупнов,
1952. С. 18, рис. 4; Тереножкин, 1976. С. 70,
рис. 37, 1,2). Такой же сосуд происходит из
сел. Таганча. Найден вместе с дуговидной
фибулой в насыпи кургана (Ковпаненко,
1981. Рис. 43, 11). Позднее в той же
лесостепной зоне, в кургане в закрытом
комплексе у с. Квитки в Поросье подобный
котел лучшей сохранности был обнаружен в
обильном сопровождении вещей
кобанского типа (Ковпаненко, Гупало, 1984. С. 37-38;
Иванчик, 2001. С. 217, рис. 106, 47). Ближе
к ареалу кобанской культуры точно такие же
ситулы известны у непосредственных
соседей, в протомеотских памятниках VIII —
начала VII в. до н.э. (рис. 14, 8) и в курганах ран-
нескифского времени Прикубанья (Эрлих,
2007. С. 82, 83, рис. 146, 147; Галанина,
1997. С. 148-150). Несколько
видоизмененных пропорций, но с такими же деталями
формы подобные бронзовые сосуды
оказались также близ северных границ ареала
Кобани в курганах раннескифского времени
в Предкавказье (Краснознаменские курганы
3 и 6 и Нартан, курган 20) (Петренко, 2006.
С. 84; Батчаев, 1985. Табл. 48. 41). По мнению
В.Г. Петренко, эти сосуды кавказского
происхождения, скорее всего, изготавливались
в раннескифское время «специально для
кочевнической знати» (Петренко, 2006. С. 84).
Можно было бы полностью принять этот
вывод, если бы не находки из Терезинской
гробницы 3 кобанской культуры и протоме-
отские находки в кургане Уашхиту (Эрлих,
1994. С. 116), которые к «кочевнической
знати» раннескифского периода никакого
отношения не имеют. Еще раз подчеркну
ранее высказанное мнение. Изготовление кот-
лов-ситул типа «Терезе» — специфика одной
из металлообрабатывающих мастерских на
северном склоне, поскольку в южнокобан-
ской группе они не обнаружены при всем
32 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
обилии и разнообразии форм бронзовой
посуды. Судя по численности известных
находок, такая мастерская находилась на западе
ареала Кобани и функционировала не
позднее VIII — рубежа VIII-VII вв. до н.э., т.е. до
прихода скифов в Предкавказье, являясь для
последних ценным чужеродным раритетом,
возможно, награбленным в селениях
коренных жителей во второй половине VII в.
до н.э. Недаром все экземпляры вне ареала
Кобани в памятниках скифского периода
имеют следы тщательной, но грубой
починки (Нартан, Тарасова гора). В Закавказье
котел-ситула типа «Терезе» отмечен в
Лечхумском кладе VTII — начале VII в. до н.э.,
также с вещами (топоры) кобанского типа
(Крупнов, 1952. С. 26; Пиотровский, 1959.
С. 243, рис. 83), что подтверждает вместе с
находкой из Чайлы южное и юго-восточное
направление взаимных контактов именно в
это время (рис. 14, 11, 12),
2. Кружки, бронзовые, с зверовидной
ручкой. Все сказанное выше о кавказских
котлах-ситулах в полной мере приложимо и
к бронзовым кобанским кружкам (рис. 14, 3,
4; 11). Эти изящные сосуды —
высокоинформативный показатель взаимосвязей именно
кобанской культуры с культурами вне ареала,
поскольку неоспоримо плотное их скопление
находится по обе стороны Кавказского
хребта в зоне памятников центрального варианта
(Техов, 1977. С. 74-76, рис. 63; 2002. С. 180).
На территории других вариантов они
единичны. В настоящее время остается
незыблемым вывод Б.В. Техова о том, что их
первоначальным центром производства
несомненно следует считать южный склон Главного
Кавказского хребта, в частности Тлийский
регион (Техов, 2002. С. 181). Вне ареала
культуры самые западные находки бронзовых
кружек по-прежнему фиксируются в
лесостепной части Северного Причерноморья.
Не совсем ясной формы «кружка»,
включенная мною в перечень ситул (см. выше),
случайно найдена близ сел. Таганча на Украине.
Первоначально при публикации она была
внесена Е.И. Крупновым в перечень со-
судов-ситул (Крупнов, 1952. С. 22, № 3).
Однако позднее А.И. Тереножкин уточнил,
что это была не ситула, а «кавказский
клепаный сосуд — кружка с зооморфными
ручками» (Тереножкин, 1976. С.86). Впрочем,
В.Г. Петренко, тем не менее, включила этот
сосуд в список ситул (Петренко, 2006. С. 86,
табл. V). Поскольку А.И. Тереножкин
пишет о сосуде с «ручками», возможно, речь
идет о небольшом сосуде размера
стандартной кобанской кружки, но с двумя ручками,
изготовленном пришлым мастером в угоду
вкусам местного населения. То есть имела
совершенно другое назначение. Еще
ближе к ареалу Кобани с северо-запада можно
упомянуть случайную находку бронзовой
кружки из «бывшей Кубанской области»
(Краснодарский край), зафиксированную
Е.И. Крупновым в его списке (Крупнов, 1952.
С. 21, рис. 1). Основное же число находок
вне ареала кобанской культуры
засвидетельствовано в Закавказье. Например, две
кружки оказались в Брили и Раче, а также в
упомянутом выше Лечхумском кладе (Крупнов,
1952. С. 26, рис. 5 и 6; Пиотровский, 1959.
С. 243, рис. 83). В кладе X-VII вв. до н.э. из
Лухвани находилась кружка, украшенная
орнаментом из пояса ромбиков, характерным
элементом декора на металлической посуде
и бронзовых поясах из Тлийского
могильника. Фрагмент зооморфной кружки
кобанского типа известен также в кладе,
синхронном Лухванскому, из Квишари (Коридзе,
1965. С. 154, 158, 163, табл. XVIII, 12; XL I,
29). Самая южная находка великолепной
кружки с рифленым корпусом, происходит
из Игдырского урартского колумбария близ
сел. Малаклю в Армении у южного подножья
горы Арарат (Крупнов, 1952. С. 26, № 31).
А самой восточной является кружка в составе
клада кобанских вещей, обнаруженного близ
упомянутого выше сел. Чайлы (рис. 14, 11) в
Азербайджане (Крупнов, 1952. С. 26, № 28).
3. Миски (рис. 14, 5, 6). Как и бронзовые
ситулы и кружки, кобанские миски
являются надежным и показательным индикатором
взаимосвязей кобанской культуры с
окружающим миром. Но в отличие от них, вне
ареала находки мисок единичны, возможно,
из-за хрупкости материала. Такова
бронзовая миска из клада второй ступени черно-
лесской культуры близ сел. Залевки (рис. 14,
9) в лесостепи Северного Причерноморья
на Украине (Тереножкин, 1976. С. 15, рис. 1
(врезка); Траков, 1977. С. 174, рис. 122, 1).
Среди запрятанных в глиняном сосуде
предметов вместе с бронзовой миской
находились и другие вещи, бесспорно кобанские
по происхождению: двукольчатые удила,
биконические пронизи, скрученные из
проволоки, конусовидный колокольчик и
браслет. Но что особенно важно, там находился
слиток бронзы — частый атрибут в воинских
могилах центрального и западного
вариантов (Тли, Терезе) как показатель того,
что захороненные в таких могилах имели,
скорее всего, навыки в металлообработке
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
33
или происходили из клана бронзолитейщи-
ков-ювелиров. Только бронзовые
пластинчатые трапециевидные подвески,
украшенные пуансонными точками, аналогичные
подвескам эпохи НаА-НаВ-2 из поселения
Велем-Сент-Вит в Венгрии,
свидетельствовали о том, что владелец клада побывал и
в Подунавье (Козенкова, 2004, рис. 1, 17).
Этим единичным залевкинским галыитатто-
идным подвескам А.И. Тереножкин привел
лишь беспаспортную аналогию из собрания
АА. Бобринского (Тереножкин, 1961. С.172,
рис. 112, 8).
Вторым направлением контактов, судя
по находкам мисок, была, естественно,
территория Закавказья. Точная аналогия ко-
банским бронзовым мискам происходит,
например, из Чабарухского клада (Техов, 1977.
С. 76), захороненного в пограничной зоне
между ареалом группы «Б» и инокультур-
ным окружением в гористой части верховий
реки Арагва (Козенкова, 1996. С. 12, рис. 1
№113).
В археологическую выборку включены
также металлические сосуды, найденные в
ареале кобанской культуры, но являющиеся,
с большой долей вероятности, прямым
импортом. Тем не менее своим присутствием
в кобанской среде и в сопровождении
предметов кобанского типа они также являются
важными дополнительными
свидетельствами для более доказательного раскрытия
поставленной темы. Они маркируют
конкретные пункты проникновения достоверно
чужеродных изделий на территорию обитания
кобанских племен. Эти изделия,
типологически узнаваемые и хронологически
достаточно определенные в абсолютных датах,
имеют высокую степень информативности.
4. Котлы сибирского типа (рис. 14, 7).
Бронзовые сосуды, полусферические на
высоком конусовидном поддоне-ножке.
На краю устья возвышаются вертикальные
кольцевидные или дуговидные ручки с
грибовидными выступами. Обнаружены только
на территории западного варианта
культуры. Все три находки входили в составы
зарытых в землю кладов (гора Бештау в
бассейне Подкумка и городище Кызбурун-Ш в
Баксанском ущелье). Внутри котлов
находились предметы, характерные для кобанской
культуры конца IX — начала VII в. до н.э. (дву-
кольчатые удила, бронзовые миски, обломок
бронзовой кружки с рифленым корпусом,
бронзовая пластина от доспеха — т. н. «пек-
тораль» и т.п.). Хронология котлов
определяется большинством специалистов второй
половиной VIII — рубежом VIII-VII вв. до
н.э. Эти сосуды, являясь по происхождению
сибирскими (возможно, даже импортом)
документируют существование довольно
ранних культурных связей местного населения
Северного Кавказа с Южной Сибирью и
Казахстаном (Козенкова, 1998. С. 110-111).
Как показало новейшее специальное
исследование СВ. Демиденко литых котлов
Евразии, северокавказские находки (Бештау-
Кызбурун) изготовлены уникальным, по
выражению автора, южносибирским способом
технологии и датируются исследователем
VIII—началом VII в. до н.э. (Демиденко, 2008.
С. 40-41). Как он предполагает, подобный вид
технологии литья и сама форма котлов типа
Бештау-Кызбурун зародилась где-то в погра-
ничье Южной Сибири и Северного Китая в
VIII веке до н.э. (Демиденко, 2008. С. 58, 61).
Однако сомнительным, на мой взгляд,
является утверждение СВ. Демиденко, что
появление котлов на Северном Кавказе
относится к рубежу VIII-VTI вв. до н.э., поскольку
предметы, обнаруженные в них (особенно
т. н. пекторали) указывают на более раннее
время, не выходящее за рамки VIII века до
н.э. (Козенкова, 1995. С. 96-98; 2008. С. 170-
172; Иванчик, 2001. С. 247, 256). Напрямую
СВ. Демиденко не высказывается, были ли
северокавказские литые котлы импортом
или не были, но из контекста очевидно,
что автор склонен считать их изготовление
местными литейщиками-«кобанцами» под
влиянием пришлых мастеров-степняков
(Демиденко, 2008. С. 61). И хотя автор
публикации котла из Кызбуруна-Ш В.М. Батчаев
также предполагал их местную отливку
(Батчаев, 1985. С. 13-14), делать
окончательный вывод преждевременно. Во-первых, у
«кобанцев» отсутствовала традиция литья
крупных сосудов, типа ситул. Самые поздние
экземпляры по-прежнему клепаные из
листа. Во-вторых, если бы они действительно
использовали другую технологию, то
сомнительно, что при копировании чужой формы
котлов они воспроизводили не только
форму, но и тамги на них, как это имело место
на котле из Кызбуруна (Батчаев, 1985. С. 59,
табл. 5, 2). Видимо, характер этих связей и
контактов был все же не непосредственным
и двусторонним, как с другими регионами, а
через посредничество степных кочевников
Предкавказья предскифского периода. То
есть литые котлы сибирского облика были
конкретными индикаторами не прямых
связей с азиатскими синхронными
культурами, а отражали равноправные контакты
34 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
и взаимосвязи разного характера с
близлежащими беспокойными соседями, диапазон
перекочевок которых охватывал широкий
евразийский степной пояс. Именно они и
были поставщиками таких вещей в ареал ко-
банской культуры. Котлы, являясь
высокоинформативными артефактами как по
происхождению, так и по хронологии, тем не
менее были всего лишь эпизодами в местной
культуре. Они не вошли ни в какой форме в
ее плоть, как это имело место с другими ино-
культурными материальными элементами,
маркируя лишь частные краткие
направления интересов древних «кобанцев».
5. Чаша, серебряная (рис. 15, 1, 2).
Не может быть обойдена вниманием в
контексте поставленной темы, включенная в
обозначенную археологическую выборку,
великолепная чаша с богатой рельефной
орнаментацией в виде парных головок лебедей,
увенчанных пальметтами и разделенных
каплевидными «овами». А главное, сосуд имел
арамейскую надпись, по которой надежно
определяется дата таких изделий ахеме-
нидским периодом. Этот шедевр искусства
передневосточной торевтики обнаружен в
составе клада VI-V вв. до н.э. позднекобан-
ских предметов в сел. Казбеги при раскопках
Г.Д. Филимонова в 1877 году. Идентичные
фиалы происходят из могил на о. Родос
(рис. 15, }). Дата их V в. до н.э. (Miller, 1997.
Fig. 11). Являясь прямым импортом, чаша
из Казбеги предстает безупречным
маркером контактов горного населения кобан-
ской культуры с народами далеких южных
территорий восточных цивилизаций. Сосуд
указывает на существование культурного
обмена Северного Кавказа с этими областями,
скорее всего, через посредничество,
главным образом, государства Урарту или
греческих купцов (Смирнов, 1909. Табл. 111 №
13; Крупнов, I960. С. 351, табл. LII). Имея
высокую степень информативности, тем не
менее, серебряная фиала как явный импорт
в собственно кобанскую культуру отражает
лишь краткосрочный этап контакта, скорее
всего, военного (добыча!) характера.
Раздел III. Украшения, аксессуары
и фурнитура для одежды. Зеркала
Эта группа наиболее многочисленна и
разнообразна по содержанию, но и
чрезвычайно наглядна в рамках исследуемой темы.
Включенные в археологическую выборку
предметы достаточно ярко отражают
разные периоды и пути взаимных контактов
носителей кобанской культуры от начала ее
формирования (Протокобанский период
Кобан I) до постепенной трансформации к
IV-III вв. до н.э.
УКРАШЕНИЯ: БИЖУТЕРИЯ И
АКСЕССУАРЫ ОДЕЖДЫ составляли в отобранном
перечне для анализа самую большую группу.
Причем из обилия всего богатства таких
изделий кобанской культуры
проанализированы только максимально отвечающие
поставленной в работе теме. Конкретно в выборке
представлены пятнадцать категорий: бусы,
пронизи и привески в ожерельях,
пуговицы, бляхи, височные подвески, серьги,
перстни, гривны, булавки, фибулы и браслеты.
Из опосредственно относившихся к костюму
вещей выделены некоторые типы поясных
пряжек и зеркала. Многие из этой свиты
имели не только утилитарное, но и культовое
предназначение.
1. Бусы. Для темы взаимоотношений и
взаимосвязей важнейшими, на мой взгляд,
являются некоторые бусы, полярные по
хронологии (от протокобанского до поздне-
кобанского периодов). Все они —
бесспорное свидетельство глубочайших
многовековых связей носителей кобанской культуры
с областями Переднего Востока и Малой
Азии, видимо, как опосредственно через
Закавказье, так и напрямую.
а) Пронизь-печать (рис. 16, 1, 2). В 1882
году сыном графа С.А. Уварова, Сергеем,
при археологических изысканиях в горной
Дигории (Северная Осетия), во время
раскопок кобанских могил близ сел. Камунта
была найдена гематитовая бусина длиной
2,8 см, переделанная из цилиндрической
печати XV-XIV вв. до н.э. «ассирийского типа»
(Уварова, 1900. С. 324; OAK 1882-1888.
С. 58). Позднее она оказалась в коллекции
К.И. Ольшевского. В настоящее время
хранится в Эрмитаже (Флиттнер, 1939. С. 28).
Цилиндр-печать изготовлена из черного
гематита со стальным серебристым блеском.
Отлично отполированная поверхность
свидетельствует о высоком качестве обработки
камня. Все пространство цилиндра
заполнено изображениями в виде двух отдельных
групп, несомненно связанных друг с другом
по смыслу. Одна из групп представляет
композицию, центром которой является нагая
крылатая богиня с переплетенными ногами.
Руки ее простерты вверх к находящемуся над
головой солнечному диску. По бокам
центральной фигуры изображены обнаженные
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
35
мужские персонажи, поддерживающие ее за
крылья. Вторая группа состоит из
стилизованного изображения дерева, по сторонам
которого находились в противостоянии по
три зооморфных существа. У подножия
дерева расположены в коленопреклоненной
позе два горных козла. Над ними визави —
два крылатых сфинкса в коронах. Еще выше,
в порядке антитезы, два лежащих оленя, с
телами развернутыми в сторону
центральной женской фигуры, но головами с
ветвистыми рогами, повернутыми по
направлению к дереву (Флиттнер, 1939. С. 28, рис. VI,
1). Их поза особенно примечательна. Она,
на мой взгляд, убедительно опровергает
тиражированную многократно версию о том,
что стилистика зооморфных изображений,
например, на кобанских изделиях, где
массово представлена такая поза животных с
закинутой назад головой, может служить
решающим хроноиндикатором только для
позднекобанского периода (середины VII —
V в. до н.э.). Судя по ряду наблюдений, с этим
мотивом «кобанцы» были знакомы намного
раньше, по крайней мере, с конца II тыс. до
н.э. (Пиотровский Б., 2011. С. 48-50, 55),
поскольку к периоду ассиро-урартских
контактов середины X-IX в. до н.э. проявилась
заметная специфика стилизации в кобанском
искусстве (Козенкова, 1996. С. 97).
Более 60 лет тому назад Е.И. Крупное,
отмечая единичность этой находки среди
материалов, как он полагал, «докобанского
периода», справедливо указал на «наличие
более ранних и более действенных культурных
импульсов» со стороны ареала хуррито-мит-
танийских древностей, не уточняя ни
времени, ни путей попадания таких раритетов в
кобанскую среду (Крупное, 1949. С. 10; I960.
С. 342). Несомненным прорывом для более
точных и достоверных выводов о роли
подобных бус-печатей в культурах эпохи
поздней бронзы Кавказа оказались уникальные
материалы Артикского и Парнихевского
могильников на высокогорном плато Ширака
в Армении. В закрытых комплексах более
600 могил XIV-XII вв. до н.э. оказались
могилы, в инвентаре которых обнаружились и
цилиндрические печати XV-XIV вв. до н.э.,
переделанные, как в Камунте, в пронизи
для ожерелий (Хачатрян, 1975. С. 131, 132).
Обнаружены цилиндры-печати, иногда
приспособленные для ожерелий, и на
территории Азербайджана (рис. 16, 7) (Гуммель,
1992. С. 8, рис. 3; Пиотровский, 1992. С. 13,
14, рис. 5). Считается, что стилистика
таких печатей сохранялась до XIII в. н.э., и в
Закавказье они использовались
ограниченное время, синхронное с экземплярами из
Передней Азии (Погребова, 2011. С. 45,
рис. 77, 2; Мартиросян, 1964. С. 109-111).
Пронизь-печать миттанийского стиля из
Камунты относилась к группе печатей с
изображениями «изысканного стиля» (Porada,
1947. V. 24. Р. 28, 29), что отличает ее от
поздних печатей со схематизированным
типом рисунков. Следовательно,
использование в ожерелье такой печати-цилиндра в
качестве оберега или амулета, связанного
с солярным культом, кем-то из носителей
кобанской культуры не могло быть позднее
XII в. до н.э. Несмотря на эпизодичность
печати-пронизи из Камунты, полагаю, что по
степени информативности, она может быть
отнесена к достоверным индикаторам
древнейших связей населения протокобанского
периода перехода от Кобани 16 к Кобани II
(Козенкова, 1996. С. 92) с носителями
культур XIII-XII вв. до н.э. Армянского нагорья
и в целом Южного Закавказья, а через них с
культурами малоазийско-переднеазиатского
круга.
б) Важным свидетельством знакомства
носителей кобанской культуры с
отдаленными от Кавказа областями являются
включенные в археологическую выборку
изящные Ф-образного контура бусы из голубого
египетского фаянса (рис. 16, 3, 4) из
гробницы 1 могильника Терезе (Козенкова,
2004. С. 130, табл. 45, 35). Можно
полагать, что к «кобанцам» они попали через
Закавказье. Подобный набор из многих
таких бусин известен в инвентаре могилы
285 Самтаврского некрополя (рис. 16, 8, 9).
Погребение входит в группу могил XII-XI
вв. до н.э., по А.Н. Каландадзе (Каландадзе,
1980. С. 163, рис. 787). В рамках
представленной темы подобные бусы, безусловно,
следует относить к высокоинформативным
артефактам.
в) Не менее важна для определения
территориального и хронологического
диапазона связей «кобанцев» еще одна бусина из
голубого фаянса (рис. 16, 5) из той же
кремационной гробницы 1 Терезинского
могильника на западе ареала Кобани. Бусина
катушкообразной формы размером 0,7Х0,8
см имела в центре поперечное сквозное
отверстие для продергивания нити. На
плоских торцах прочерчена тонкая
прямоугольная сеточка (Козенкова, 2004. С. 130, табл.
45, 36). Такие бусы, судя по закавказским
аналогиям, являются важным
хроноиндикатором. Наиболее ранние из них относились
36
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
к концу II тыс. до н.э. (не позднее конца XII
в. до н.э.), например, в погребениях б, 14,
19, 22 могильника Цинцкаро в бассейне р.
Храм (рис. 16, 10-12), на территории Юго-
Восточной Грузии (Менабде, Давлианидзе,
1968. С. 31, 35, 36, 90 91, табл. I, 16; II, 62,
87; III, 110). Наиболее поздние —
ограничены X-IX вв. до н.э., как в могильнике XI-
VIII вв. до н.э. у сел. Мухан в Армении. В
погребальном инвентаре каменного ящика 2
Муханского могильника катушкообразные
пастовые бусы находились в едином
наборе с бусами т.н. «домино» (как в Цинцкаро)
с циркульным орнаментом (Мнацаканян,
1955. С. 185, 186, 194, рис. 8). Точно такие
же наборы были характерны для ряда
могил X-IX вв. до н.э. Артикского
могильника, например, в погребении 223 (Хачатрян,
1979. С. 202). К «кобанцам» подобные
украшения (как и вариант «б») могли попасть
в синхронное время с пронизью-печатью
(см. выше), примерно, в конце XII в. до н.э.
Степень информативности бус-«катушек»
и Ф-образных особо высока, поскольку они
происходят из непотревоженного
комплекса с кремациями XII — не позднее
середины VIII вв. до н.э. (Козенкова, 2004. С. 139,
табл. II).
г) Бусина т.н. «masken-perlen» (рис. 16,
6). Не менее определенно указывают на
продолжение интенсивных связей «кобанцев» с
вышеупомянутыми регионами в более
поздний период находки ожерелий стеклянных
бус, среди которых выделялисьГкрупные буЛ
^сины с изображением человеческого лица.)
Такая бусина имела место в погребении 112
конца V — IV в. до н.э. Лугового могильника
на востоке ареала (Козенкова, 1982. С. 64,
65, табл. XXXIX, 60). Такая же бусина
находилась и среди древностей V-TV вв. до
н.э. из Казбеги в центральной части кобан-
ского ареала (Уварова, 1990. С. 155, табл.
LXXIII). Происхождение бус-масок
связано с деятельностью древнефиникийских и
древнесирийских стеклоделательных
мастерских, где их изготавливали уже в VI в.
до н.э. (Алексеева Е., 1982. С. 35). Из этих
районов через родосских и милетских
купцов такие украшения-амулеты поступали в
города-колонии Черноморского побережья
и на территорию Колхского царства,
например, в Вани (рис. 16, 13, 15). Торговые пути
оттуда простирались и на Северный Кавказ.
Оригинальная форма бусин-масок имеет
высокую степень информативности, несмотря
на единичность их находок в ареале Кобани.
Однако конкретно к населению носителей
позднекобанской культуры Лугового
могильника бусы-маски, скорее всего, попадали от
скифов Северного Причерноморья (рис. 16,
14), где они известны в воинских курганах IV
в. до н.э. (могильник у сел. Чкаловка), а еще
ближе они найдены на Среднем Дону в
могильнике такого же времени «Частые
курганы» (Либеров, 1965, табл. 37, 31; Ковалева,
1999. С. 130, 131, рис.2, 12).
2. Пронизи-привески из бронзы.
а) Контакты «кобанцев» эпохи
расцвета культуры (Кобан-Ша), примерно, в
IX-VIII вв. до н.э. с культурами Северного
Причерноморья подтверждают и
некоторые типично кобанские пронизи,
входившие в состав ожерелий (рис. 16, 16). Для
поставленной темы важен тип бронзовых
привесок-пронизей, изготовленных из
проволоки, туго скрученной в виде короткой
спирали биконической формы (Козенкова, 1982.
С. 62, табл. XXXVIII, 48). В ареале кобанской
культуры они использовались на всей
территории с конца II тыс. до н.э. (могильник
Терезе) и до VII в. до н.э. (Козенкова, 1998.
С. 49, 133-135, табл. XIII, 26), но по
массовости составляли специфику, именно,
западной группы (Козенкова, 2004. С. 127, табл.
43, 44). На сопредельных инокультурных
территориях бронзовые биконические
пронизи эпизодически отмечены в протомеот-
ской культуре, например, в могильнике Фарс
(Эрлих, 2007. Рис. 223, 15). Наиболее
западную находку в Залевкинском кладе
литейщика-ювелира (рис. 16, 17,18) А.И.Тереножкин
также связывает с кобанской культурой
(Тереножкин, 1976. С. 73-74, рис. 40, 4).
б) Пронизи, бронзовая и костяная,
в форме параллелепипеда (рис. 16, 19, 20).
Оригинальные вещи обнаруженные в
комплексах конца второй четверти I тыс. до н.э.
погребения 13 Сержень-Юртовского
могильника и гробницы Терезе (Козенкова, 1982,
табл. XXXVIII, 44; 2002. С. 128, табл. VI),
несмотря на единичность, могут быть
свидетельством контактов «кобанцев» с
населением, оставившим Старший Ахмыловский
могильник ананьинской культуры Поволжья
(рис. 16, 23). Именно в погребениях 149, 161
и 383, отнесенных исследователями к
группе ранних, примерно VIII — середина VII в.
до н.э., имелись модификации аналогичных
украшений (Патрушев, Халиков, 1982, табл.
27, 3d; 29, 1; 63, 13). Более ранний характер
кобанских материалов комплекса
погребения 13 и гробницы 3 в Терезе (рис. 16, 20)
позволяет полагать, что первоначальный
импульс происходил со стороны Северного
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
37
Кавказа, а не наоборот, о чем
свидетельствует наличие и других поздних модификаций
вещей кобанского облика у волжских ана-
ньинцев (топоры, кинжалы, фрагменты
бронзовых поясов и т.п.).
3. Привески для ожерелья.
а) Ромбовидные привески (рис. 16, 22).
Эти украшения, отлитые из сурьмы в форме
ромбика с петелькой и сетчатым узором на
лицевой стороне — одно из
высокоинформативных материальных свидетельств ранних
контактов населения Северного Кавказа
периода формирования кобанской культуры
(Кобан 1а). Такие привески лишь
единично представлены в закрытых комплексах в
центральной части ареала (погребении 6
могильника Верхняя Рутха), а также на
северо-востоке в погребении 2 XIII-XII вв.
до н.э. Харачоевского могильника каякент-
ско-харачоевской культуры (Круглов, 1958.
С. 102, рис. 25, 17; Марковин, 1969. С. 69, 70,
82; Козенкова, Мошинский, 1995. С. 50-52,
рис. 2, 3). Но с накоплением новых фактов
стал очевиден их инокультурный характер.
Хорошо известна степная зона их
массового присутствия. Более совершенные
ранние протооригиналы открыты в матрицах
форм на Нижнем и Среднем Дону (рис. 16,
26). Бесспорно их местное, более
позднее производство кавказскими мастерами.
Представляется вполне обоснованным
вывод о том, что «между кавказскими и
степными нет полных аналогий» (Литвиненко,
1996. С. 100 и рис. 1). В контексте именно
данной темы важен сам факт их наличия
на Северном Кавказе, конкретно, кроме
них, подтверждающий неслучайный
характер еще целой группы материальных
элементов срубно-сабатиновского облика.
Внедрившись в местную северокавказскую
среду в конце третьей четверти II тыс. до
н.э. в результате миграционной волны, они
существенно повлияли на местный
культурный субстрат при формировании ведущих
элементов кобанской культуры северного
склона (Козенкова, 1989. С. 11, 23, 46; 1996.
С. 126-129).
б) Шаровидная привеска. Чрезвычайно
важным хроноиндикатором и
свидетельством связей носителей восточного варианта
кобанской культуры с белозерской культурой
в XI-X вв. до н.э. является бронзовая
шаровидная («каплевидная») привеска к
ожерелью (рис. 16, 21), найденная в погребении 24
Майртупского могильника. В.Б. Виноградов
и С.Л. Дударев посчитали ее местной
имитацией костяных привесок («подвесок»),
имевших место в погребениях Широчанского и
Чернянского могильников (рис. 16, 24, 25)
белозерской культуры (Кубышев, Черняков,
1986. С. 152-155, рис. 7,27; 8,12). Авторы
датируют майртупскую находку тем же временем
(Виноградов, Дударев, 2003. С. 19, 26, рис. 25,
6). Шаровидную привеску, безусловно,
следует отнести к артефактам высокой степени
информативности, поскольку она входит в
комплекс, достоверно сопоставимый с бело-
зерскими из Северного Причерноморья.
4. Пуговицы для одежды. Из
массовых кобанских поделок данной категории
для предложенной темы важен один
характерный тип пуговицы, наглядно
доказывающий существовавший обоюдный обмен
элементами материальной культуры между
северокавказцами и населением
сопредельных стран. Эти своеобразные, так
называемые крестовидные пуговицы (рис. 16,
27-33), изготовленные из тонкой
бронзовой пластинки, круглой или квадратной
формы, края которой с четырех сторон
согнуты к центру с проделанным в нем
отверстием для пришивания (Козенкова, 1982.
С. 38, табл. XXIV, 1). Этот I тип пуговиц,
по моей классификации, был широко
представлен на всей территории
распространения кобанской культуры и особо не
менялся от рубежа II—I тысячелетий до н.э. до
позднекобанского времени, судя по находке
такой пуговицы даже на территории Вани
в Закавказье среди материалов античного
периода. Они имели место в Кобанском,
Тлийском, Эльхотовском и Сержень-
Юртовском могильнике в погребениях X-
IX вв. до н.э., а также на ранней мостовой
Сержень-Юртовского поселения, дата
которой определяется не позднее XI-X вв. до
н.э. (Техов, 1977. С. 168, рис. 113, 7#Чшиев,
2001. С. 48,49, рис. 3, 9-12; Козенкова, 2001.
С. 75, рис. 20, 4). Тем не менее, являясь
индикатором именно кобанской культуры,
крестовидные пуговицы не имеют истоков на
Кавказе. Причем их присутствие в инокуль-
турной среде было неоднозначным в
разные периоды. Ближайшие аналогии кобан-
ским крестовидным пуговицам оказались в
памятниках Северного и Северо-Западного
Причерноморья и в степном Приазовье
(рис. 16, 34-37). Это городище Лисичники
близ Тернополя, где пуговицы находились
среди раннегалынтаттских материалов го-
лиградского облика, примерно, VIII в. до
н.э. (Малеев, 1987. С. 97, рис. 4, 3). Имелись
они и в погребениях белозерского
времени в Степовом, в Сивашевке (Отрощенко,
38
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
1986. С. 120, рис. 34; Отрощенко, Шевченко,
1987. С. 133, рис. 3, 6) и в Казаклии
(Шарафутдинова И., 1987. С. 77, 80, рис. 5,
16,19, Левицкий, 2002. С. 188,191, рис. IVB,
18). Украинские и молдавские
исследователи относят крестовидные пуговицы к бело-
зерской культуре. Однако столь
определенное мнение об их культурной атрибуции не
кажется мне убедительным. Давно
известно, что подобный тип пуговиц представлен
в кладах вместе с антропоморфными
подвесками, являющимися эпонимными
изделиями культуры Ноа-Сабатиновка (Бэлени),
датирующиеся XIV — первой половиной XII
в. до н.э. (Шарафутдинова И., 1986. С. 116;
1987. С. 70, 77, рис. 5, 10, 17, 18). По
мнению В.В. Отрощенко, протооригиналами
пуговиц из памятников белозерского
периода были именно ноасско-сабатиновские
изделия (Otroscenko, 1998. S. 357, Abb. 4, 1,
2). Разделяя бесспорность этой точки
зрения о происхождении формы пуговиц и их
ранней дате, выскажу иную версию
присутствия подобных изделий в более поздних
памятниках Северного Причерноморья и
Северного Кавказа. Представляется, что
крестовидные пуговицы первоначально
оказались на северных склонах Кавказа в
Протокобанский период в составе целой
свиты вещей культур Подунавья, в том числе
и сабатиновского облика (некоторые типы
оружия, браслеты, булавки,
антропоморфные подвески и т.д.) и являлись одним из
элементов процесса формирования
специфики особенностей кобанской культуры
в результате взаимодействия субстратных
(местных) и инновационных (пришлых)
элементов. За два столетия
структурированного состояния культуры Кобани,
синхронного тем вышеприведенным
памятникам Белозерки, где находки крестовидных
пуговиц буквально единичны, в кавказской
среде эти изделия наоборот являлись уже
массовым и привычным атрибутом
местной бытовой культуры. Потому для
территории Северного Причерноморья можно
предполагать наличие обратного
процесса, а именно, появление там оригинальных
пуговиц в памятниках X-VIII вв. до н.э.,
скорее, из ареала кобанской культуры,
наряду с другими узнаваемыми ее изделиями
(топоры, булавки, оружие). Как лишнее
доказательство, можно привести и тот факт,
что, например, в Сивашевке крестовидная
пуговица находилась в одном комплексе с
крупными гешировыми (гагатовыми)
бусами биконической (бочковидной)
формы (Отрощенко, Шевченко, 1987. С. 137,
рис. 3, 5), практически идентичными бусам
из клада типичных кобанских украшений из
слоя Сержень-Юртовского поселения. Клад
был запрятан в полу помещения V,
датированном по С14 910 ± 60 г. до н.э. (Козенкова,
2001. С. 14,142, рис. 36, 2-4). Крестовидные
пуговицы, таким образом, могут быть
отнесены к высокоинформативным
показателям контактов кобанской культуры.
5. Бляхи нагрудные и налобные.
Из всех многочисленных типов таких
украшений костюма выделены две
разновидности, отражающие разновекторность
направлений контактов «кобанцев» с окружающим
миром.
а) Крупная, умбоновидной формы,
бронзовая бляха VI типа (рис. 17, 1), по моей
классификации (Козенкова, 1998. С. 62, табл.
XX, 12), находившаяся среди древностей в
разрушенном склепе A928 г.) в сел. Гижгид
в высокогорной зоне Кабардино-Балкарии
(Козенкова, 1989. С. 22, № 6). Среди вещей,
кроме бляхи, имели место бронзовые
фибула, рифленые, типично кобанские,
пластинчатые браслеты, уздечная бляшка с 4-х
лучевым «ромбовидным» значком в центре.
Прямых аналогий бляхе среди кавказских
изделий нет, но по стилю декора (сочетание
зон из концентрических линий и зигзагов,
пустоты между которыми заполнены пун-
сонными точками), она напоминает бляху
из закавказского всаднического комплекса
XI-X вв. до н.э. (рис. 17, 3), происходящего
из Лайлаши (Коридзе, 1965. С. 30, рис. 21).
Только у последней поясок вокруг центра
состоит из каплевидных значков. Судя по
наличию в гижгидской группе вещей бляшки
новочеркасского типа, нагрудная бляха
может относиться к IX-VIII вв. до н.э. Однако
самой близкой по деталям и расположению
декоративных элементов, но удаленная
территориально, оказалась нагрудная бляха
(рис. 17, 2) из погребения 1000, примерно
VIII в. до н.э. Старшего Ахмыловского
могильника (Патрушев, Халиков, 1982. С. 130,
274, табл. 137, 16). Могила находилась в той
части некрополя, где имелись погребения, в
инвентаре которых отчетливо
проглядывали следы былых контактов с «кобанцами».
Близкие формы гривн, привески,
вырезанные из фрагментов кавказских бронзовых
поясов IX-VIII вв. до н.э., бляшки с 4-х
лучевым значком в центре и другие. Несмотря на
единичность всех трех перечисленных блях,
их территориальную и культурную
отдаленность друг от друга, они как бы маркируют
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
39
во времени и пространстве линию
историко-культурных связей носителей кобанской
культуры с южными и северными соседями.
Причем в Закавказье находились
стилистические протооригиналы подобных
аксессуаров костюма. Поволжское же направление
в сторону ареала древних ананьинцев
фиксирует более позднюю пору взаимосвязей.
По качеству и степени информативности
бляха из Гижгида относится к достаточно
надежным артефактам.
б) Крупные двуовалъные нагрудные и
налобные бляхи из тонкого бронзового листа
(рис. 17, 4). Эти слегка выпуклые в
поперечном сечении украшения, V типа, по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 54,
55, 164, табл. XXXII, 13,17, 18),
составляли многочисленную и типичную группу
изделий, главным образом, в Луговом
могильнике позднекобанского времени VI-IV
вв. до н.э. в Ассинском ущелье Ингушетии
(Крупнов, 1960. С. 287; Мунчаев, 1963.
С. 181, рис. 25, 2; Марковин, Мунчаев, 2003.
С. 184, 189, рис. 52). Бляхи декорированы
причудливым пунсонным орнаментом в
виде солярных знаков, когтевидных фигур,
треугольников и стилизованных
изображений оленьих рогов. На Кавказе аналоги и
истоки двуовальным бляхам отсутствуют.
Есть основания по некоторым косвенным
данным предполагать их центральноевро-
пейское происхождение, точнее, в
материалах собственно Галыытаттского
могильника VIII-V вв. до н.э. Эта догадка
возникает не только при визуальном сравнении
неких канонов моды Северного Кавказа и
Альпийской зоны типов украшений
костюма и их системы размещения на одежде в
середине I тысячелетия до н.э. (рис. 17, 5;
78, 1-3). Но подкреплена и
документальными сведениями в дневниковых записях и
рисунках о первоначальном размещении in
situ некоторых аксессуаров, сохранившихся
до современности. В подтверждение этой,
высказанной мной версии, касающейся
двуовальных блях, важным
представляется сохранившийся рисунок тумулуса 505 и
его описание в Протоколе раскопок
горного мастера соляных копий в Гальштатте
И. Рамсауэра, позднее опубликованные
Е. Бартом и К. Кромером. Цветной
рисунок женского трупосожжения VI в. до н.э.
в вышеуказанном тумулусе изображает
размещение украшений, как бы на
одежде захороненной. Рисунок воспроизводит
их в том порядке и цвете, в каком они
находились при расчистке. В виде
нагрудного украшения изображен желтым цветом
некий двуовальный предмет (Barth, 1980.
S. 74-76, 163, 219; Козенкова, 2007. С. 294,
рис. 15, 2). При публикации комплекса
тумулуса 505 К. Кромер определил этот
предмет как «фибулу», утраченную еще в конце
XIX в. (Kromer, 1959, Textband. S. 117).
Однако данной атрибуции противоречит
приведенный самим К. Кромером отрывок
описания вещей, сделанного И.Рамсауэром.
По Рамсауэру, это была «красивая золотая
брошь из тонкого золотого листа»
(выделено мной. — В.К.), что явно исключает
принадлежность украшения (рис. 17а) к
известным здесь двуспиральным фибулам,
скрученным из тонкой бронзовой
проволоки. Приведенные выше аргументы
позволяют видеть в позднекобанских
двуовальных бляхах местное подражание
«брошам», некогда, возможно, примеченным
любознательным мастером-ювелиром,
выходцем из Ассинского ущелья,
оказавшимся в другой горной стране далеко на западе
от Северного Кавказа (Козенкова, 2007.
С. 273-275).
6. Височные подвески (рис. 18-20).
Чрезвычайно важными для темы
взаимосвязей кобанской культуры с окружающим
миром представляются некоторые типы
височных подвесок. Таковыми, на мой
взгляд, среди многочисленных
разновидностей являются шесть типов (II, III, VI, VII,
VIII, IX2). Специфическая особенность
выделенной группы заключается в том, что их
форма не является исконной для Кавказа.
Протооригиналы попали в местную цен-
тральнокавказскую среду в разное время,
от Протокобанского до развитого кобан-
ского периода, но прошли определенные
этапы морфологической модификации
при местном изготовлении, прежде чем
надолго адаптироваться в быту местного
населения; быть им принятыми и, в ряде
случаев, стать элементом культурного
субстрата для более поздних периодов. Но,
2 Данный тип обозначен условно, поскольку отсутствует в восточном и западном вариантах
кобанской культуры (Козенкова, 1982 и 1998). Сел. Верхний Акбаш, где обнаружено височное
кольцо IX типа находится на территории центрального варианта, Свод материалов которого мною не
был запланирован, поскольку в те годы Б.В. Теховым еще не были окончены раскопки эпонимного
Тлийского могильника.
40
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
тем не менее, несмотря на модификацию
и будучи бесспорными индикаторами уже
развитой кобанской культуры, по
специфическим особенностям их форм можно
предполагать первоначальное место и
время, откуда исходило это материальное
проявление инокультурных импульсов.
а) Кольцевидные бронзовые височные
подвески в форме крупной спирали, скрученной в
три оборота из круглой или овальной в
сечении проволоки диаметром 0,2-0,3 мм (рис. 18,
1,2; 4,5). Один из концов спирали завершается
туго завернутой в спираль шишечкой или
плоской волютой. Диаметр украшения 5-5,5 см.
Типологически они отнесены к 9 варианту
II типа, по моей классификации (Козенкова,
1982. С. 36, табл. ХХШ, 16). Прототипы таким
височным типам на Кавказе неизвестны, как,
впрочем, и в других частях ареала культуры.
Собственно, эта своеобразная модификация
составляла локальную специфику Сержень-
Юртовского комплекса, а именно, поселения
и могильника XI-VIII вв. до н.э. (Козенкова,
2002. С. 65, рис. 11, 22). Предполагаю, что
появление этой формы, как и некоторых других
форм в кобанской культуре, связано с
процессом синкретизма под воздействием
проникновения в конце II тыс. до н.э. в Северное
Причерноморье и далее на восток элементов
особого стиля, характерного для изделий
мощного (более раннего) Пилинского
металлообрабатывающего очага Средней Европы.
По мнению некоторых западноевропейских
ученых, пережитки этого стиля
засвидетельствованы в памятниках Карпато-Дунайского
бассейна вплоть до периода НаА2, т.е. до XI-X
вв. до н.э. (Veliacik, 1983, Taf. XI, 11; Mozsolics,
1985, Taf. 189, 8, 9). He исключено, что
решающую роль в появлении на Северном Кавказе
данной модификации височных колец
сыграли активные в этот период взаимосвязи
носителей кобанской культуры с
населением раннего этапа белозерской культуры
Северного Причерноморья. Реальность
существования таких межкультурных контактов в
настоящее время подтверждается многими
предметами. Например, яркими
материалами Верхнехортицкого могильника, где
среди разнообразных бронзовых украшений
выделяются особенно близкие (рис. 18, 4, 5)
сержень-юртовским модификации височных
колец (Попандопуло, 1999. С. 209-211, рис. 1,
8, 9). И что важно: в материалах
присутствует и бесспорно кобанская бронзовая
булавка с зооморфным навершием (Березанская,
Отрощенко, Чередниченко, Шарафутдинова
И., 1986. С. 129, рис. 39, 10). Все
вышеизложенное позволяет относить 9 вариант II типа
колец по степени и качеству к
высокоинформативным артефактам.
б) Кольцевидные лопастные подвески,
выкованные из тонкого бронзового листа.
Особенность формы подвесок в их широких
(от 1,5 до 2 см) лопастях, выпукло-вогнутых в
поперечном сечении (рис. 18, 7, 8,11,12,14).
Они начинаются от прямоугольной узкой
перемычки и заходят друг за друга. Диаметр
подвесок от 3 до 7 см. В X-VIII вв. до н.э.
кольцевидные подвески представляли
самый массовый тип женского украшения
восточного варианта кобанской культуры. Этот
III тип, по моей классификации (Козенкова,
1982. С. 36, табл. XXIII, 27, 29),
определял специфику культуры на востоке
ареала и был показателен, в особенности, для
Сержень-Юртовского поселения и
могильника, Майртупского-2 и Аллероевского-1
могильников (Виноградов, Дударев, 2003.
С. 49, рис. 19 и др.)- Наиболее раннее их
появление на востоке с типично кобанскими
вещами засвидетельствовано М. Ошаевым
в Бачи-Юртовском-3 могильнике в самом
конце II тыс. до н.э. В других частях ареала
поры расцвета Кобани они встречены лишь
эпизодически. Например, ранняя
модификация такой подвески имелась в погребении
9 Инжиччукунского могильника не позднее
рубежа II—I тыс. до н.э. (Козенкова, 1998.
С. 35, табл. IX, 14). Генезис круглых
лопастных подвесок, безусловно, связан с
подвесками из центрально-кавказских памятников
Протокобанского периода, конкретно, из
могильников Нули и Квасатели (рис. 18, 7, 8)
на территории Юго-Осетии (Куфтин, 1949,
табл. XVII, 3; XLII; Джапаридзе, 1955. С. 26,
27). Долгое время хронология этих
памятников определялась самым концом II
тысячелетия до н.э., но по исследованиям
последних лет, на основе новых данных наиболее
поздние погребения могут быть отнесены к
периоду Кобан 1а, то есть примерно к
началу XIV — середине XII в. до н.э. (Козенкова,
Мошинский, 1995. С. 48; Скаков, 2001.
С. 234; 2003. С. 95). По сути, материалы нуль-
ского облика можно отнести к субстрату, на
основе которого сформировалась южная
группа центрального варианта кобанской
культуры. Но даже среди них лопастные
подвески не имели прототипов в более раннем
пласте кавказских культур. И
небеспочвенно, на мой взгляд, Б.А. Куфтин усматривал
сходство этих украшений с золотыми
височными подвесками из гробницы XXV в. до
н.э. «царицы Шубад» (Куфтин, 1949. С. 33).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
41
Конечно, нульские бронзовые лопастные
подвески выглядят имитацией более ранних
и более роскошных месопотамских
образцов (рис. 18, 6, 9, 10), являясь лишь
свидетельством общего мощного влияния в
широком смысле Средиземноморья на далекие
расстояния. Не исключено, что это влияние
на Центральный Кавказ было не прямым с
юга, а опосредственным, через Подунавье.
Например, среди кладов группы Форро-
Опай (Ana) BlVa, синхронных древностям
культуры Ноа-Сабатиновка (в частности, в
кладе Тарпа), известны золотые круглые
лопастные височные подвески (рис. 18, 13),
отличающиеся от нульских только более
широкими лопастями (Mozsolics, 1973, S. 114,
Taf. 89, 90). Важно отметить, что в кладе
Рожай (Rozsaly) этого же периода
лопастные подвески находились вместе с другим
типом сложной формы (Mozsolics, 1973, Taf.
90, 1, 2), имевшим самые прямые аналогии
в раннекобанских материалах (рис. 19, 1-5).
Таким образом, круглые лопастные
височные кольца являются надежным
свидетельством ранних контактов населения Кавказа
Протокобанского периода с культурами
бассейна Среднего Дуная. Мало того, они были
восприняты «кобанцами» и на протяжении
шести веков сохранили форму протоори-
гинала на востоке и эпизодически в центре
ареала, например, в Николаевском
могильнике (Козенкова, 1996. С. 28, рис. 10, 4)
почти без изменений до VIII в. до н.э.
в) Бронзовые подвески сложной формы.
Овальных очертаний по центру и с узкой
перемычкой, от которой в обе стороны
отходили дважды изогнутые лопасти,
закрученные в противоположные стороны на концах
в плоские спирали. Представляют VI тип, по
моей классификации (Козенкова, 1982. С. 37,
табл. XXII, 34,35; 1998. С. 35, табл. IX, 17,18).
Известны на всей территории
распространения кобанской культуры от Протокобанского
до позднекобанского периодов. Наиболее
ранние из них, конца II — рубежа II—I
тысячелетий до н.э., крупных размеров (рис. 19,
1-4), имели место в могильниках Беахни-куп,
Терезе (гробницы 1 и 2), в Эшкаконской 1-ой
гробнице. Случайная находка известна из сел.
Джизи, отнесенная Х.Т. Чшиевым к периоду
Кобан 16 (Чшиев, 2007, рис. 3, 42). Входили
они и в комплексы украшений в
погребениях XI-X вв. до н.э., например, в погребении
20 Тлийского могильника и в погребениях
9 и 12 Кобанского могильника. Отмечены
в Баксанском ущелье в разрушенном в
конце 20-х годов XX в. кургане близ Заюково
(Козенкова, 1996. С. 18, 21, рис. 3 и 5; 1989.
С. 14, рис. 2, 5; Техов, 1977. С. 171, рис. 114, 8;
Чшиев, 2007. С. 249,273, рис. 3, 42). Наиболее
поздние их разновидности (рис. 19, 5),
заметно измененной формы (Сержень-Юрт,
Бамут, Домбай), продолжали бытовать до
VII-VI вв. до н.э. (Козенкова, 2002. Табл. 71,
5). Являясь типичным головным
украшением «кобанцев», тем не менее данная форма
височных подвесок не была исконно
кавказской. Как и лопастные височные подвески
круглой формы, они имеют достаточно
веские основания быть включенными в
перечень вещей, свидетельствующих об
инкорпорировании инокультурных импульсов в
местный материальный субстрат, на основе
которого затем сформировались ведущие
элементы кобанской культуры. Протооригиналы
височных подвесок VI типа в золотом
варианте хорошо известны в кладах украшений
в Подунавье на территории Венгрии. Там
они относятся также к хронологическому
горизонту кладов группы Форро-Опай BlVa
(рис. 19, 6), синхронному древностям Ноа-
Сабатиновка Северо-Западного и Северного
Причерноморья (Mozsolics, 1973. S. 112-114,
taf. 90, 1, 2). Особенную близость
обнаруживают к ним бронзовые височные кольца
данного типа из Беахни-куп, найденные здесь в
бассейне Терека вместе с антропоморфными
привесками ноасского типа (Козенкова, 1996.
С. 119, рис. 44, 3). Скорее всего, именно
через территорию Северного Причерноморья
и Приазовья они оказались в Предкавказье
в Протокобанский период (Кобан 16), о чем
свидетельствует присутствие такой золотой
височной подвески в одном из курганов XIII-
XII вв. до н.э. у ст. Архонская на
правобережье Гизельдона. В этих древностях постката-
комбного горизонта, по С.Н.Кореневскому,
она, судя по всему, являлась еще прямым
импортом (Кореневский, 1990. С. 42; Ростунов,
2007. С. 107), позднее воспринятым местным
населением, оставившим могильники типа
Беахни-куп. Бронзовые височные подвески
VI типа в контексте вышеприведенных
соображений являются достаточно надежной и
высокоинформативной категорией для
общих конечных выводов о проблеме судьбы и
следов инокультурных инфильтраций в
кобанской среде.
г) В контексте основной темы данной
работы весьма показательны также
бронзовые височные подвески VII типа, по моей
классификации (Козенкова, 1998. С. 36,
табл. IX, 19, 20, 2004. С. 117, табл. 29, 1-5).
Их кольцевидная форма (рис. 19, 7), заходя-
42
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
щие друг за друга лопасти с расширенными кон-
цами (размеры колец диаметром 3,5-4 см)
напоминают лопастные подвески III типа.
Однако по специфическим особенностям
формы и по технологии изготовления — это
особый тип. Подвески сделаны не из
раскованной, а из узкой литой лентовидной
пластины, лицевая сторона которой была
покрыта полосчатым продольным рифлением.
Ширина пластины 0,9-1,2 см; концы
обрублены. Лопасти отходят от узкой
перемычки. Подобный тип височных подвесок
засвидетельствован только на западной окраине
ареала кобанской культуры, причем только
в ранних погребениях конца II — рубежа II—I
тыс. до н.э. Особенно заметны они среди
украшений Терезинского и Эшкаконского
могильников с кремациями. Случайные
находки таких колец имели место из
разрушенного кургана A935 г.) близ сел. Заюково в
бассейне Баксана и в случайных сборах близ
пос. «Индустрия» в Кисловодской
котловине. Аналогии височным подвескам VII типа
на Кавказе неизвестны. Но они
поразительно похожи (почти идентичны) на
кольцевидные «браслеты» (возможно, подвески!) из
раннегалынтаттоидных могильников
культуры Козия-Сахарна в Прутско-Днестровском
междуречье (рис. 19, 8-10). Датировка этих
памятников, как полагают их
исследователи, не позднее времени HaA2-HaB\ т.е.
второй половины XI-X вв. до н.э. (Смирнова,
1985. С. 39, рис. 1,2; Кашуба, 1999. С. 374;
2000. С. 347, рис. XXXIX, 24-28; 2008. С. 45,
46). Самые последние разработки по этим
древностям М.Т. Кашубы демонстрируют
бесспорное визуальное сходство комплекса
элементов (подвески, пиксиды, кубки с
высокой ручкой) горизонта Сахарна I (Kasuba,
2009. S. 177,180, Abb, 4, 8) и элементов Кобан
16 и Кобан II, то есть материалов периода
формирования и стабилизации собственно
кобанской культуры (XII — рубежа XI-X вв.
до н.э.). Это сходство не кажется мне
случайным в свете других упомянутых мной данных
и является еще одним аргументом
доказательства реальности одного из
миграционных потоков в сторону Северного Кавказа
из Карпато-Дунайского бассейна,
обусловившего взаимопроникновение культур обоих
регионов не позднее рубежа II—I тыс. до н.э.
и адаптацию западноевропейских элементов
в местной северокавказской среде.
д) Не менее показательным
индикатором взаимосвязей древних «кобанцев» с
окружающим миром является включенная в
перечень доказательных артефактов
бронзовая цилиндрическая височная подвеска
(условно IX типа), обнаруженная в
центральной части ареала культуры на территории
Кабардино-Балкарии (рис. 19, 12). В 1986
году Б. Атабиеву были переданы
случайно раскопанные местными жителями сел.
Верхний Акбаш бронзовые предметы из
могильного комплекса, ярко выраженного
кобанского облика (Козенкова, 2004. С. 78,
рис. 7, 1). В нем оказалась, кроме типичных
для культуры изделий X-VIII вв. до н.э.
(браслеты, полуовальная орнаментированная с
петлями поясная пряжка, бронзовый нож,
нашивные бляшки и др.), височная
подвеска в форме двух лопастей-цилиндриков с
отогнутыми краями, соединенных косой
узкой перемычкой. Поверхность
цилиндриков была украшена поперечными
желобками. Особая важность данного, уникального
для местной культуры типа заключалась в
том, что цилиндрически-лопастная
подвеска, несмотря на очевидную чужеродность
происхождения, безупречно дополняла и
вписывалась в уже известную в соседних
областях и в памятниках Центральной
Европы группу идентичных по форме
украшений (рис. 19, 13-16; 34). У протомеотов
они входили в погребальные комплексы
могильников Пшиш-1 и Николаевский и в
случайный комплекс близ ст. Багаевская
Мостовского района Краснодарского края
(Дударев, Сазонов, Фоменко, 2007. С. 69,
рис. 2, 6; Эрлих, 2007. Рис. 222). В
погребениях степной и лесостепной зон Восточной
Европы они засвидетельствованы в
могильниках Мирное (Фриденберг), Балабинский,
Новониколаевка, а на западе в Дунайском
бассейне, в кладах и погребениях раннегаль-
штаттского типа: Шаренград, Сегед-Этхалом
и Широк (рис. 20). Вся известная группа,
получившая название «тип Шаренград-
Фриденберг», тщательно и разнопланово
анализировалась радом исследователей, в
том числе и автором данной работы A973 —
К. Вински-Гаспарини; 1989 — Т. Кеменцеи;
1990 — В. Козенкова; 1993 — Я. Хохоровский;
1995 — А. Сазонов; 1996 — О. Дубовская и
В. Подобед; 2002 — К. Метцнер-Небельсик;
2003 - С. Махортых; 2005 - Н. Тарасова;
2007 — В. Эрлих). Наибольшей полнотой и
тщательностью сводки этих золотых,
серебряных, электровых и бронзовых изделий
разных модификаций, а также их
типологией, картографией и библиографией
отличаются, на мой взгляд, работы О .А. Дубовской
и В.А. Подобеда, К. Метцнер-Небельсик,
Н.В. Тарасовой и В.Р. Эрлиха (Дубовская,
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
43
Подобед, 1996. С. 102-109; Metzner-
Nebelsick, 2002. S. 300, Abb. 10; S. 438-441;
Тарасова, 2005. С. 126-129; Эрлих, 2007.
С. 162, 163, рис. 221, 222). Несмотря на то,
что по числу находок Восточная Европа
и Северный Кавказ превосходят
среднеевропейские источники, происхождение
подвесок скорее всего связано с более
ранними цилиндрическими подвесками типа
Гомолава (Chochozowski, 1993. S. 228, Abb.
48). Весь круг центральноевропейских
материалов, в котором встречены оба типа
подвесок (рис. 19, 15, 16) соответствует фазе
перехода НаВЧНаВ3 (980-750 гг. до н.э.), то
есть синхронен, главным образом, черно-
горовскому периоду памятников Северного
Причерноморья (Chochozowski, 1993. S.
172). Наиболее близка по форме к верхнеак-
башской серебряная подвеска из погребения
5 Николаевского могильника (рис. 19, 13),
дата которого может быть определена всем
кругом материалов в пределах первой
половины VIII в. до н.э. Подвеска из Верхнего
Акбаша бронзовая, скорее всего, является
уже последующей модификацией этого типа,
но находящаяся в одном комплексе еще с
предметами IX-VTII вв. до н.э., может быть
отнесена к концу первой половины VIII в.
до н.э., то есть или к переходу от I ко II фазе
древностей новочеркасского типа (ДНЧТ),
или к началу фазы ДНЧТ-П взаимодействия
кобанской культуры с окружающим миром
(Козенкова, 2004. С. 77-79). Бесспорно
одно, она яркое свидетельство
вовлеченности «кобанцев» в общеевропейские
процессы, и связана эта причастность с
активизацией передвижений степных племен,
которые идентифицируются специалистами с
историческими киммерийцами (Махортых,
2005). Несмотря на единичность височной
подвески из Верхнего Акбаша в ареале
кобанской культуры, этот тип украшения
костюма по своему достаточно постоянному
присутствию в ярких и надежно
датированных памятниках Восточной и Центральной
Европы (Эрлих, 2007. Рис. 222-карта) имеет
высокую степень информативности о
контактах носителей кобанской культуры с ино-
культурным окружением. Однако
проникновение этого типа в культурную среду
центральной части Северного Кавказа следует
расценивать всего лишь как не оставивший
последствий эпизод.
е) К перечню важных конкретных
свидетельств о взаимосвязях носителей
кобанской культуры с инокультурным населением
юга Восточной Европы, полагаю, следует
относить сурьмяные и бронзовые
височные подвески VIII типа, по моей
классификации (Козенкова, 1998. С. 36, табл. IX, 21).
Подвески из круглого в сечении прута
закрученные в спиралевидное кольцо в 1,5
оборота (рис. 19, 17, 18). Представлены две
модификации. Одна со «шляпкой» на одном
конце. Вторая — заходящие друг за друга оба
конца оформлены раскованной «шляпкой» (т.н.
гвоздевидная форма или «бараньи рожки»)
(Фоменко, 1992. С. 33, рис. 1, 3, 5, 9). Размер
подвесок 2,5Х2,5 см, размеры «шляпок»
0,9 — 1 см. Подвески подобного типа
обеих модификаций имели место только в
погребальных комплексах западного варианта
(могильники Березовский-1, «Индустрия»-1,
Султангорский-1), датирующихся
серединой — второй половиной VIII — началом VII
вв. до н.э.3 Аналогии (рис. 19, 19-21) гвоз-
девидным височным кольцам имеются в
памятниках Нижнего Поднепровья (Высокая
могила, Чечелиевка, Димитрово, Львово,
Целинное). Все они с одной «шляпкой»
(Махортых, 2005. С. 69, 70, рис. 30, 18-21,35;
Тарасова, 2005. С. 122, 123, табл. 1). Близкая
подвеска (рис. 19, 21) обнаружена у
волжских ананьинцев в Старшем Ахмыловском
могильнике (Патрушев, Халиков, 1982.
С. 15, табл. 11, 1д). Знакомы они были и
носителям протомеотской культуры (Эрлих,
2007. С. 162, рис. 221, 12, 13). Несмотря на
разные точки зрения об их культурной
принадлежности, несомненна связь таких
подвесок со степными культурами IX-VIII вв. до
н.э. (Клочко Л., 2007. С. 87-89). Кобанская
модификация VIII типа — уже измененная
местная, но все же узнаваемая их форма.
Они имеют достаточные основания
считаться надежными маркерами контактов со
степняками.
7. Серьги (рис. 21). Из заметных
украшений кобанской культуры, доказательно
свидетельствующих о связях и взаимосвязях
северокавказского населения с
инокультурным окружением, в состав выборки
выделены и с полным правом включены два типа
бронзовых, серебряных и золотых серег из
памятников VII-IV вв. до н.э. Они имели
место, в основном, только на северном склоне
3 Пользуюсь случаем обратить внимание на допущенную не по вине автора опечатку в Своде 1998
года, касающуюся датировки этих комплексов. Вместо даты VIII-VII вв. до н.э. напечатано «VII-VI вв.
до н.э.» (с. 36), хотя из контекста ясно, что речь идет о Новочеркасском периоде.
44
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ареала культуры, и пока лишь отдельные
засвидетельствованы в юго-осетинской
группе. Оба типа, не имея кавказских истоков,
тем не менее были приняты в обиход
местного населения. Причем получили в этой среде
дальнейшее развитие в виде множества
модификаций при местном изготовлении.
а) Бронзовые и серебряные серьги бико-
ническойформы с кольцом для подвешивания
(рис. 21, 15-18), V типа, по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 34, табл. XXIII,
6-8; 1996. С. 143, рис. 7, 25, 26; 1998. С. 33,
табл. IX, 3). Подобные ушные украшения
обнаружены исключительно в
погребальном инвентаре (могильники Луговой, Нес-
теровский, Пседахский, Ассиновский,
Новогрозненский, Шалушкинский, Заюковский).
Специалисты по раннему железному веку
юга Восточной Европы и Кавказа (Е.И. Круп-
нов, К.Ф. Смирнов, В.А. Ильинская, В.Б.
Виноградов и др.) довольно единодушно
сходились во мнении, что протооригиналы
биконических серег следует искать скорее
всего в культурах начала I тыс. до н.э.
населения Ближнего Востока. Так К.Ф. Смирнов
полагал, что форма золотых биконических
серег из савроматского кургана второй пол.
VI в. до н.э. из Бишоба в Приуралье (рис. 21,
19), близкие позднекобанским, восходят к
форме изображений на ассирийских
рельефах (Пиотровский Б., 2011. Рис. 6). По его
мнению, они могли вполне быть общим
прототипом не только для упомянутых
выше савроматских, но и из таких же
памятников собственно скифов и Северного
Кавказа (Смирнов, 1964. С. 141, 282, рис. 10,
1е, Петренко, 1989. С. 77-79, табл. 41, 46).
Действительно, бронзовые биконические
серьги из пог. 3 в Пседахе (рис. 21, 15) своей
сложной формой в виде крупной подвески
на большом кольце, по конструкции, хотя и
не идентичны, но напоминают серьги,
изображенные на фигуре божества или царя
на рельефах в Нимруде ассирийского царя
IX в. до н.э. Ашшурнасирапала II (Barnett,
1975, Taf. 1; Ривкин, 1980, альбом, рис. 53).
Еще ближе по контуру к пседахским
изображение серьги у Синнахериба (рис. 21,
13) на барельефе 706 г. до н.э. из дворца
в Хосрабаде (Лувр. Каталог, 2005. С. 78).
Полагаю, что по некоторым особенностям
других вещей из погребения 3 Пседахского
могильника (бусы из сурьмы с архаичным
продольным каналом, тип браслетов) эти
кобанские серьги стоят ближе к праобразу
и представляют более раннюю
модификацию в ряду других близких аналогий, может
быть, еще конца VII в. до н.э. (Козенкова,
1986. С. 154). Не исключено, что идея
занесена в местную культуру, возможно,
воином и одновременно мастером «кобанцем»,
принимавшим участие в походах воинской
группировки через Закавказье в Переднюю
Азию, носителей раннескифской культуры
Предкавказья (Ковалевская, 2005. С. 62),
поскольку в Нартанском могильнике, в
курганах 2 и 8, конца VI — V в. до н.э. у
погребенных оказались бронзовые биконические
серьги (рис. 21, 14), наиболее близкие по
форме бишобинским (Батчаев, 1985, табл.
14, 9, 25, 19, Петренко, 1989а. С. 219; 2006.
С. 1214). Линия последовательного развития
биконических серег в местном ювелирном
ремесле просматривается от пседахской
модификации к полым серьгам из тонкого
бронзового листа, с петлей, пропущенной
через полость. То есть от характерных для
Нестеровского могильника к серьгам,
скрученным из проволоки как из могильника
Шалушки (рис. 21, 20, 21), и далее — к
литым, малого размера экземплярам,
массово представленным в погребениях V-IV вв.
до н.э. Лугового могильника. Замечу, что,
судя по наличию модификации серег типа
Нестеровского могильника, какие-то
представители поздних «кобанцев» тесно
взаимодействовали с таврами Крыма (Крис,
1981, табл. 33, 20; 34, 6) и меотами. Об этом
свидетельствуют открытые в районе
станицы Пашковской женские погребения конца
V — середины IV в. до н.э. Весь состав
комплексов этих погребений, куда входили и
биконические серьги (рис. 21, 21), имеет
следы присутствия инородной по культуре
группы населения (Лапушнян. С. 136-140,
рис. 3, 5). Наиболее поздняя модификация
подобных сережек доживает в высокогорье
Центрального Кавказа (Стырфаз) до III—IV
вв. н.э., т.е. до Сасанидского периода (Техов,
1987. Рис. 141,3).
Таким образом, элитная форма
биконических серег является еще одним
археологическим свидетельством активного
включения носителей позднекобанской
4 Не избежала этого влияния и культура V-I вв. до н.э. Колхского царства. Давид Лордкипанидзе,
демонстрируя материалы из раскопок Вани, показал человеческую статуэтку из металла, у которой
имелись золотые серьги, буквально идентичные пседахским (Телеканал «Культура». Евро-ньюс. 17
октября 2008 г.).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
45
культуры (скорее всего, верховной
прослойки) в общие социально-политические
процессы, связанные с присутствием
ранних скифов в Предкавказье. Тем самым
проявляется их высокоинформативный статус
как показателей межкультурных контактов.
б) Серьги кольцевидной формы с
припаянными привесками в виде одного или
2-3 свисающих столбиков, заканчивающихся
«гроздью» из трех шариков зерни (рис. 21,
10,11). Концы кольца не сомкнуты и
уплощены. Довольно часто в этих уплощениях
проделаны дополнительно небольшие
отверстия. Такие бронзовые, золотые и
серебряные серьги имели место только в позднеко-
банских памятниках центрального
варианта. Особенно они заметны в погребальных
комплексах Дигорского ущелья Северной
Осетии. Так, Е.И. Крупное в 1937-1940 гг.,
обследуя местность разрушенного еще в XIX
веке могильника Верхняя Рутха, нашел здесь
2 подобных серебряных серьги (Крупнов,
1960. С. 234, рис. 35, 17, 18). Данный тип
серег специально изучен А.П. Мошинским (он
относит их к подвескам) в связи с раскопками
могильника Гастон Уота. Здесь массово
представлено несколько модификаций из золота,
серебра и бронзы (подвески II группы, 1 и 2
типов, по его типологии). Исследователь
датирует их концом V — началом IV в. до н.э.
(Мошинский, 2006. С. 44-46, 205, рис. 46) и
полагает, что исходной, собственно дигор-
ской формой являлись экземпляры с одним
столбиком, состоящим из 4-х спаянных
полосок зерни (Мошинский, 2006. С. 44). Близкие
модификации, в особенности, из золота,
импортировались из сопредельной с Дигорией
территории Рача. В других районах Кавказа
(рис. 21, 12) кольцевидные серьги со
столбиками встречались эпизодически (Менабде,
Давлианидзе Ц., 1968. С. 112, табл. XII, 379).
Для темы работы важна комплексная
находка такой серьги с тремя столбиками,
видимо, принадлежавшей женщине, из кургана
4 V века до н.э. Нартанского могильника
(Батчаев, 1985, табл. 16, 12). Совокупность
имеющихся данных свидетельствует, что
эта форма отражала межкультурные связи
поздних «кобанцев», главным образом,
внутри кавказского региона, маркируя
контакты именно дигорской группы. Что касается
прототипа формы, то можно в отдельных
деталях найти какие-то переднеазиатские
реминисценции, но точные аналогии за
пределами Кавказа отсутствуют.
8. Перстни (рис. 21, 1-5). Из всего ряда
типов бронзовых перстней, известных в ко-
банской культуре, в состав выборки изделий
включены такие, которые с большой долей
вероятности могут свидетельствовать об
инокультурном происхождении. К ним
относятся перстни двух модификаций I типа,
по моей классификации. Одни из них были
изготовлены из скрученной в один оборот
круглой в сечении проволоки диаметром
0,03 см A вариант), другие — из тонкой
пластинки шириной 0,4-0,6 см B вариант). Обе
разновидности имели щиток в виде двух
закрученных в разные стороны плоских
спиралей диаметром 1,3-1,8 см (Козенкова, 1982.
С. 39, табл. XXIV, 13, 14; 1988. С. 38, табл. X,
8). Такие перстни имели место в
памятниках первой половины I тысячелетия до н.э.
на всей территории культуры, но численно
особо заметны в восточной части ареала на
северном склоне Кавказа. Как и другие
артефакты данной выборки, не имеющие
убедительных докобанских протооригиналов
в местном субстрате, они, тем не менее,
засвидетельствованы уже в погребальных
комплексах не позднее рубежа II—I — начала I
тысячелетия до н.э. на территории
центрального варианта, в частности, в эпонимном
Верхне-Кобанском могильнике из раскопок
Е. Шантра (Chantre, 1886. PI. XVI, 7, 8; Fig.
6-8, мог. 15-17; Уварова, 1900, табл. XXXVI,
10; LXJV, 10). Относительно
синхронными центральнокобанским являются такие
перстни из Сержень-Юртовского (пог. 53)
и Ахкинчу-барзойского (погр. 1/4)
могильников восточного варианта. По уточненной
хронологии датировка пог. 53 около
середины IX в. до н.э. (Козенкова, 2004. С. 128, табл.
VI; табл. 42, 16-19, Виноградов, Дударев,
1979. С. 163, 164, рис. 2, 2). Более ранним,
чем перстни из могил был, видимо,
экземпляр 2-го варианта из ямы с архаичными
материалами в слое XI-VIII вв. до н.э. Сержень-
Юртовского поселения (Козенкова, 2001.
С. 159, рис. 56, 14). Визуально он наиболее
близок надежно датированным
западноевропейским находкам (рис. 21, 6-9),
происхождению, классификации и хронологии
которых посвящено специальное
обстоятельное исследование Э. Килиан-Дирлмайер
(Kilian-Dirlmeier, 1982, S. 249-269, Abb. 4-5).
Обобщив имеющиеся к началу 80-х годов XX
века мнения многих западноевропейских
исследователей об истоках формы перстней
со спиралями, по поводу которых
преобладало мнение о приоритете курганной
культуры эпохи средней бронзы Западной Европы
(Trogmayer, 1975, с. 155-157, Taf. 4, 2, 7, 2, 37,
4), Э. Килиан-Дирлмайер составила каталог
46 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА
из 158 пунктов разновременных находок
Европы, включая 4 пункта на Кавказе. Эта
сводка показала, что наиболее массово такие
перстни были представлены в памятниках
на территории Германии и Греции, начиная
от средней бронзы и до начала культуры
полей погребальных урн. Оставляя в стороне
вопрос о первоначальном появлении
формы перстней со спиралями (Средняя Европа
или Карпатский бассейн),
исследовательница особое значение придала анализу самых
ранних комплексных находок, которые
были бы подкреплены хронологически
надежными материалами микенского типа.
Такой надежно датированной находкой
оказался перстень из погребения в Перати
(Perati) на территории Греции. В инвентаре
погребения вместе с ним находились амфо-
риск и ойнахойя периода НШС1 и
дуговидная фибула (Bogenfibel), что
свидетельствует о субмикенском периоде принадлежности
кольца (Kilian-Dirlmeier, 1982, S. 251), то
есть соответствует середине XII — первой
половине XI в. до н.э. В работе приведены
и другие важные данные для исследования
перстней кобанской культуры. Например, о
находках близ Амфиклеи в Средней Греции.
Здесь перстень, аналогичный экземпляру из
Перати, находился вместе с керамикой
конца фазы НШС1 и фибулами типа смычковой
(Violinbogen) и дуговидной (Bogenfibel).
Поскольку модификации кобанских
перстней ближе всего напоминают
вышеприведенные Э. Килиан-Дирлмайер (Kilian-
Dirlmeier, 1982. Abb. 5, 20), для меня
особенно важны два вывода из анализа
исследовательницы. Перстни со спиралями
появились как характерный тип в эпоху средней
бронзы и были широко распространены на
переходе к поздней бронзе. В бронзовой
индустрии эпохи погребальных урн (НаА) они
уже не представлены. Хотя среди
украшений они еще имели место, в том числе и в
Карпатском бассейне. Хронологически
наиболее точно как местное, а не чужеродное
явление, они фиксируются в микенском ме-
таллопроизводстве (Kilian-Dielmeier, 1982.
S. 250, 259).
Исходя из этих надежно выверенных
выводов, касающихся истоков и хронологии
перстней со спиралями, можно полагать,
что наиболее ранние перстни, появившиеся
в материалах кобанской культуры, учитывая
фактор некоторого запаздывания при
распространении, могут быть более поздними,
по сравнению с западноевропейскими. Но в
то же время, эта чужеродная форма не могла
И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
оказаться на Северном Кавказе тогда, когда
ее индустрия на исконных территориях уже
была прекращена. Следовательно, местные
кавказские мастера могли познакомиться
с этими вещами только в XI-X вв. до н.э.
(по Мюллер-Карпе — НаА2-НаВ1). Доводом
в пользу версии появления у «кобанцев»
перстней со спиралями именно не позднее
X века до н.э. может быть также их
отсутствие в промежуточной зоне, на территории
господства ранних черногоровцев
(«киммерийцев»), т.е. в IX в. до н.э.
Данные украшения оказались
востребованными местной эстетикой на долгие
века. В результате внутрирегиональных
связей перстни со спиралями стали
заметным материальным элементом в поздне-
кобанской культуре VI-TV вв. до н.э. Они
обнаружены в памятниках всех вариантов
(Урусмартановский (Бойси-Ирзо, 1900
г.), Нестеровский, Луговой, Пседахский,
Моздокский, Этокский могильники).
В это время они атрибутировались уже
как собственно кобанский элемент
культуры (Козенкова, 1982. С. 39; 1998. С. 38;
Пиотровский, Иессен, 1940. Табл. IV, 2;
Крупное, I960. С. 285, рис. 48, 26; Мунчаев,
1963. С. 181, рис. 26, 5; Виноградов, 1972.
С. 348, рис. 32, б; Ионе Г.И. Археологические
раскопки КЕНИИ. Отчет за 1961 г. // Архив
ИА АН СССР, р-1, № 2306. С. 54, 67; № 2306в
л. 77, 89-113). На основе формы перстней с
двумя спиралями местные ювелиры создали
особую модификацию с четырьмя
спиралями. Такой перстень обнаружен в позднеко-
банском пог. 50 Аллероевского 1-го
могильника (Виноградов, 1972. С. 356, рис. 40, 22).
Нарядные перстни со спиралями являются
не только одним из надежных
высокоинформативных свидетельств древних связей
носителей кобанской культуры с Центральной
Европой, но и показателями процесса
взаимопроникновения разных культур,
способствовавшего появлению ярких новых форм,
превращавшихся со временем в
собственный самобытный элемент коренной
культуры.
9. Гривны (рис. 21, 22, 23). Из всего
многообразия шейных обручей-гривн,
известных в кобанской культуре, в состав
выборки включены только два типа, надежно
свидетельствующие о межкультурных
контактах местного населения ареала Кобани.
Это бронзовые и серебряные гривны I типа,
3-го варианта и VI типа, 2-го варианта, по
моей классификации (Козенкова, 1982.
С. 45, табл. XXVI, 3,4; 1998. С. 54, табл. XV,
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
47
6-8). Они изготовлены из гладкого или
витого прута, круглого в сечении. Концы гривн
либо не сходящиеся друг с другом, либо
заходящие друг за друга. Особо отличает их
оформление концов. Гривны I типа (рис. 21,
23) имели на концах плоские и широкие
щитки овальных или ромбических очертаний,
украшенные геометрическим орнаментом
в виде гравированных треугольников,
ломаных линий и кружков, иногда в
сочетании с овальными прорезями (могильники
Нестеровский и у крепости Воздвиженской).
Е.И. Крупнов полагал, что эти позднекобан-
ские комплексы восточного варианта
относились к V в. до н.э. (Крупнов, I960. С. 296).
В то же время более ранние близкие
формы гривн имелись в погребениях VII-VI вв.
до н.э. в колхидских могильниках Гуадиху и
Красномаяцком (рис. 21, 24) на территории
Абхазии (Трапш, 1969. С. 68, табл. III, 2,3;
XXIII, 2). Гривны VI типа (рис. 21, 22)
засвидетельствованы как на востоке, так и западе
территории расселения позднекобанских
племен. Особенность оформления концов
таких гривен заключалась в сильно
стилизованных изображениях выпукло-уплощенных
в поперечном сечении змеиных головок.
Степень стилизации такова, что вместо глаз
и рта нанесены либо «елочные» узоры (три
погребения Лугового могильника; фрагмент
гривны из Баксанской коллекции
венгерского графа Е. Зичи; фрагмент серебряной
гривны из гробицы 3 Каррасского могильника),
либо составляли композицию из вписанных
друг в друга углов в сочетании с пуансонными
точками (гривны из Тебердинского
могильника). По аналогиям они более поздние, чем
гривны 3-го варианта, I типа, не ранее
конца V — IV в. до н.э. Варианты обоих типов не
имеют истоков в ранних материалах кобан-
ской культуры. Стилистически они
вписываются в круг изделий, известных в
синхронных культурах VI-IV вв. до н.э. Закавказья и
восточной части Европы, испытавших
влияние канонов ахеменидского и эллинского
искусства. Например, гривны с
расширенными орнаментированными щитками (I
тип), безусловно, повторяют элементы
вышеупомянутых абхазских экземпляров, но и
напоминают украшения (диадем и гривн) V-
III вв. до н.э., открытых при раскопках
города древней Колхиды Вани (Лордкипанидзе,
1984, фото). Ближайшие аналогии V-IV вв.
до н.э. в Крыму подтверждают древние связи
с населением полуострова и в более позднее
время (Лесков, 1965. С. 154, рис. 38). На
территории Абхазии подобный тип гривн
доживает до поздней античности, примерно
до IV-V вв. н.э. (Воронов, 1969. С. 43, № 12,
табл. XLII, 8, 9). С другой стороны, кобан-
ские гривны VI типа представляют местную
модификацию гривн IV в. до н.э., обычных
для рядовых представителей ираноязычных
кочевников (Петренко, 1978. С. 47, 48, 68,
табл. 28, 6, 7). Но локальная интерпретация
их поздними «кобанцами» столь
оригинальна, что выглядит уже как качественно новое
явление собственной культуры. В контексте
предлагаемой темы важность этих ярких
артефактов в том, что они являются еще
одним надежным свидетельством не только
инокультурных вливаний в местную культуру
на определенном хронологическом отрезке,
но и конечной судьбы инноваций в чуждой
среде.
10. Браслеты: А. Ручные браслеты (рис. 22-
24). Среди богатого набора из более чем
тридцати разнообразных и
многовариантных типов бронзовых браслетов кобанской
культуры не менее восьми типов достаточно
уверенно включены в состав выборки
артефактов, проливающих свет на многовековые
связи и взаимосвязи данной культурной
общности с окружающим миром. По их яркому,
запоминающемуся облику, даже
трансформированному и подвергшемуся стилизации,
доказательно прослеживаются не только
истоки протооригиналов выделенных для
анализа форм, но и на их примере
моделируется процесс диалога и взаимопроникновения
элементов разных культур. Прослеживается
конкретика путей приспособления к
местным вкусам ряда моделей чужеземных
изделий данной категории, по преимуществу,
случайно попавших в местную традиционную
культурную среду. Предметно речь пойдет о
II, III, V-VII, XVI, XXIII и XXVII типах
браслетов, по моей классификации, обозначенных
в Сводах по восточному и западному
вариантам кобанской культуры, и о тех из них, что
имелись в ареале центрального варианта,
но отсутствовали на периферии расселения
родственного населения (Козенкова, 1975а.
С. 55, 56, рис. 2; 1982. С. 46-49, табл. XXVII,
2-8, 10-14; XXVIII, 17; 1996. С. 118, рис. 47,
2; 48, 4, 5, 7; 1998. С. 52, 54, табл. XVI, 5, 6,
9, XVII, 11, 12; 2001. С. 99-103, рис. 11, 1-6;
2004. С. 118, табл. 31,1-4, 6, 7; 32,1-7; 33,1-7;
36, 3, 10). Несмотря на заметное различие
основных типоопределяющих признаков
выделенной совокупности, все предметы
объединяет пластинчатая («манжетовидная»)
или спиралевидная форма и стилистика
элементов. Важность данной группы заключа-
48
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ется в том, что по каждому из типов можно
проследить не только первоначальную идею
возникновения типа и его морфологию, но
и процесс органичного слияния разных и
разновременных художественных традиций
у некоторых из них. Все протооригиналы
данной выборки просматриваются в ранних
культурах Центральной Европы,
территориально, главным образом, бассейна Дуная
(рис. 24-25).
а) Наиболее близки к западным
прототипам эпохи конца средней бронзы и
раннего этапа поздней бронзы кобанские
браслеты II и III типов. Они сохранили
архаичный облик, в основном, на востоке
ареала Кобани. Тип II отличает цилиндрическая
форма, выкованная из тонкого
бронзового листа (рис. 22, 1). Поверхность гладкая,
шлифованная; края острые, отогнутые
наружу; концы браслетов не сомкнуты. Их
облик близко напоминает браслеты (рис. 24,
1, 2) из погребальных памятников унетицко-
го круга курганной культуры (Pittioni, 1954.
Abb. 198, 199; Rittershofer, 1983. S. 148-149,
157, 158, Abb. 18, 9, 10). Они имели место
в погребениях 45 и 53 конца X — первой
пол. IX в. до н.э. Сержень-Юртовского
могильника (Козенкова, 2001. Табл. 35, 18; с.
128, табл. VI), а также в каменном ящике 34
Зандакского могильника с остатками двух
захоронений. В последнем такой браслет
со следами починки находился в
переотложенной группе изделий, принадлежавшей
первоначальному, более раннему
погребенному (Марковин, 2002. С. 62, рис. 46-А, 2).
Не исключено, что еще при жизни
владельца сломанного браслета, эта вещь имела
сакральный характер, несмотря на явную
изношенность (Марковин, 2002. Рис. 47, 1).
Можно полагать, что гладкие пластинчатые
браслеты II типа являлись самыми
восточными и поздними отзвуками связей
населения Северного Кавказа с Западной Европой.
На восточной окраине ареала кобанской
культуры эти украшения — глубоко
реликтовая форма, свидетельствующая об
относительной древности данной могилы среди
остальных конкретных могил.
б) Бесспорна близость к карпато-дунай-
ским протооригиналам многовитковых
бронзовых браслетов (рис. 22, 2, 3) из Верхне-
Кобанского могильника центрального
варианта Кобани. Эти оригинальные изделия
имели цилиндрическую или конусовидную
форму и изготовлены из треугольного в
сечении прута, скрученного в спираль в 14-16
оборотов. Концы спирали с одной или двух
сторон оформлены выпуклыми
конусовидными шишечками, также закрученными
спирально. Такие браслеты входили в
погребальный инвентарь могил 9 и 15 и
некоторых других из раскопок Е. Шантра (Chantre,
1886, Atlas, PL XVII, 1; XVIII, 1-6; Козенкова,
1996. С. 20, 22, рис. 4, 6). Подобный же
спиральный цилиндрический браслет
обозначен за № 1 в коллекции А.С. Уварова в Гос.
Историческом музее (Мошинский, 2010.
Фото 115, 116). Случайная находка известна
в Сванетии (Чартолани, 1977. Табл. XXX,
3). Комплексы из Кобанского могильника
с такими браслетами датируются концом II
тысячелетия — первой четвертью I
тысячелетия до н.э. (Avan les Scythes, 1979. P. 163,
172, № 155, 161; Мошинский, 2010. С. 101;
Козенкова, 1996. С. 90, табл. 1). Аналогичные
браслеты с шишечками на концах, судя по
находке таких предметов в погребении 2 вос-
точнокобанского Кескемского могильника,
без резкого видоизменения бытуют в
ареале Кобани до первой половины IX в. до н.э.
(Козенкова, 2009. С. 241-243). На Кавказе
точные ранние прототипы для спиральных
браслетов неизвестны. Самые близкие
ранние аналогии уводят на север территории
Венгрии в ареал пилинской культуры конца
средней — начала поздней бронзы (XIII-XII
вв. до н.э.). Здесь такие украшения массово
представлены, главным образом, в кладах
группы Задвапальфальва, например, в
кладах Казинкбарсика (Kazincbarcika), Кишдьёр
(Kisgyor), Петервашара (Petervasara),
Шарошпатак (Sarospatak) и других (рис. 24,
3). Внешне пилинские браслеты отличались
от кобанских только оформлением концов
крупными плоскими спиралями (Kemenczei,
1984. S. 21, 23, Taf. XLVIII, 1; XLIX, 1, 2; LII,
2a; LXVa, 1). Функционирование мощного
Пилинского металлообрабатывающего
очага, распространявшего свою продукцию
фактически на все Подунавье, затухает где-то к
рубежу II—I тысячелетия до н.э., то есть
примерно к периоду HaA (Kemenczei, 1984. S. 96,
Tafel). Кобанские многовитковые браслеты,
вместе с некоторыми другими
украшениями — самый восточный отголосок его
воздействия. На Северном Кавказе ранняя их
модификация переродилась на западе
ареала в более примитивный тяжеловесный тип
XXII (X-VIII вв. до н.э.), составляя элемент
специфики западного варианта (Козенкова,
1998. С. 55,56,137, таблица 7; табл. XVII, 19).
Многовитковые спиральные браслеты —
высокоинформативный индикатор связей
Кобани с далекими от Кавказа регионами.
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
49
в) Более очевидна и бесспорна близость
к карпато-дунайским протооригиналам ман-
жетовидных браслетов III типа. В отличие
от кованых II типа, они литые, рифленые, с
3-5 продольными ребрами на лицевой
стороне и гладкими изнутри (рис. 22, 4-7). Их
характерная особенность в
многовариантности оформления концов непосредственно
при изготовлении матриц литейных форм
(узоры в виде крестов, лепестков,
утолщений и т.п.), как бы маркирующих изделия
конкретных мастеров (Козенкова, 1975а.
С. 55, рис. 2, 1-3; 1982. С. 46, табл. XXVII,
3-8). Массово они представлены в
погребениях Сержень-Юртовского могильника.
Единично имели место в Зандакском
могильнике, в погребении 10 с довольно архаичным
инвентарем (Марковин, 2002. С. 37, рис. 26,
6). Безусловно ранними они являются в
погребениях XI-X вв. до н.э. в Майртупском
могильнике (Виноградов, Дударев, 2003. С. 24,
рис. 20, 4; 25, 22,23). Хронологически ранние
модификации браслетов первого варианта,
III типа встречены и в ареале центрального
варианта, например, в Верхнерутхинском
могильнике (Крупнов, 1960. С. 236, табл.
XXXVIII, 16; Motzenbacker, 1996, Taf. 78, 15,
16). Они бытуют, например, в Кобанском и
Верхнеакбашском могильниках до первой
половиныУШв.дон.э. (Chantre, 1886, PI. XV,
13; Козенкова, 2004. С. 78, рис. 7, 1). На
западе ареала представлен пока также только
первый вариант III типа: рифленые
браслеты, продольные ребра у которых доходят до
самого края обрубленных концов (Гунделен,
Гижгид). Их дата по сопутствующим
предметам примерно IX-VIII вв. до н.э. (Козенкова,
1998. С. 52, табл. XVI, 6). Протооригиналы
бронзовых рифленых браслетов
засвидетельствованы в бассейне Дуная (рис. 24, 4,
5, 10), где они довольно заметны в кладах
бронз периода перехода от ранней к
средней (т.н. горизонт Buhl-Ackenbach) в южной
Германии (Ritter-shofer, 1983, Abb. 19, 8, 9).
Но особенно их много в Карпато-Дунайском
бассейне в кладах поздней бронзы в
междуречье Дуная-Тиссы, например, в венгерских
собраниях горизонта Kurd, XI-X вв. до н.э.
(Mozsolics, 1985. S. 80, 82, 197, Taf. 273, 7ab,
89, 2, 3). На северо-востоке Венгрии
браслеты с продольным рифлением имели место
в кладах бассейна Тиссы с материалами
начала поздней бронзы пилинской культуры,
возникшей на базе более ранней курганной
культуры (Kemenczei, 1984. S. 20, taf. XXX,
17), но продолжали встречаться в кладах
бронз культуры Гава, бывшей в металлопро-
изводстве преемницей Пилинского брон-
золитейного очага (Kemenczei, 1984. S. 26,
taf. CLXVI, 31). Ближайшие к Северному
Кавказу территории, где обнаружены
памятники с находками бронзовых и золотых
браслетов III типа — это Правобережье Днепра
и бассейна Северского Донца. В курганном
могильнике Гордеевка, самом восточном
погребальном объекте с заметными чертами
западноевропейской курганной культуры, в
инвентаре кургана 24 оказалась пара
золотых рифленых манжетовидных браслетов
(рис. 24, 4), стиль которых авторы
публикации связывают с влиянием унетицкой
культуры (Berezanskaya, Klocko, 1998. S. 11,12, Taf.
41,1, 2). Курган 24 входит в хронологическую
группу Гордеевка I, датирующуюся 1500-
1300 гг. до н.э. по С14. Еще ближе к северным
склонам Кавказа памятник, содержащий
рифленые браслеты III типа, Райгородский
клад бронз, синхронный сабатиновским
древностям (Лесков, 1967. С. 160, рис. 9, 6,
7; Чередниченко, 1986. С. 77). Таким
образом, можно полагать, что в среду кавказской
субстратной культуры этот тип рифленых
браслетов проник в Протокобанский
период и со временем, в результате последующих
превращений, оказался уже характерным
собственным элементом и маркером
развитой кобанской культуры. Оригинальный
тип украшения особенно наглядно
демонстрирует проникновение инноваций из
Альпийского региона, преимущественно,
через лесостепь Северного Причерноморья.
Причем без особой трансформации формы
по пути продвижения, что делает его высоко
информативным индикатором
взаимосвязей кобанской культуры с культурами Запада,
в широком смысле этого слова.
г) Сходная судьба была и у бронзовых
браслетов V типа (Козенкова, 1982. С. 47,
табл. XXVII, 10; 1998. С. 52, 53, табл. XVI,
7-9; 1996. С. 91, рис. 34, 54; 35, 12; 36, 23).
Широкопласшинчатые бронзовые браслеты с
одним или двумя завитками на каждом конце и
тремя продольными выпуклыми ребрами на
лицевой поверхности (рис. 22, 8, 9,23,1, 7, 8,
9) претерпели процесс значительной
трансформации от наиболее близкой к
западноевропейским протооригиналам (рис. 24,11,12;
25) формы, известной среди золотых и
бронзовых экземпляров из Подунавья (Mozsolics,
1973, Taf. 84, 115; Trogmayer, 1975, S. 155,
Taf. 7, 6; Briard, 1979, Abb. 1; Ostenwalder,
1971, Abb. 5; Gaucher, 1981, Fig. 18, B,l),
появившихся на Северном Кавказе в
синхронных памятниках протокобанского периода
50
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
(ХШ-ХП вв. до н.э.) до ставшей, при всех
постепенных морфологических
трансформациях, знаковой формой и отличительным
признаком (тип V, по моей классификации),
для развитой кобанской культуры конца XII-
VIII — начала VII в. до н.э. В особенности
близки к тем, что известны в кладах бронз
группы Опай (Ana) BIV (по А. Можолич) на
территории Венгрии, два бронзовых
массивных манжетовидных браслета с двумя
волютами на каждом конце и с
продольными шнуровыми выпуклыми поясками на
лицевой стороне (рис. 24, 9, 11, 12). Один из
браслетов происходит из протокобанского
комплекса XIII-XII вв. до н.э. в каменном
ящике 2 могильника Верхняя Рутха (рис. 23,
8) из раскопок В.И. Долбежева (Козенкова,
1982а. С. 17, рис. 2, 10). Второй, фактически
идентичный, экземпляр подобного браслета
(рис. 23, 7) находился в погребении 19
могильника Гастон-Уота второй половины VI в.
до н.э. (Мошинский, 2006. С. 40, 41, рис. 25,
6). В связи с этим, столь же поздним
временем датируется А.П. Мошинским и сам
браслет. Хотя, как пишет исследователь, браслет
находился на кости руки, «омоложение» его
не кажется мне убедительным. Единичность
браслета, вкупе со стилистической чужерод-
ностью в составе целой серии браслетов
скифского времени, говорит о том, что это
явный раритет более раннего
происхождения. Следы оплавленности и деформации в
результате пребывания в огне («поврежден
огнем», по А.И. Мошинскому)
свидетельствует о том, что раньше украшение
принадлежало другому покойнику, погребенному
по обряду кремации, то есть совершенно
другому, чем в могиле № 19 (Мошинский,
2006. С. 9). Собственно, наличие перемешан-
ности и переотложенности костных
остатков в погребальном сооружении не
отрицает и сам исследователь («слой сожжения не
сохранился», «кальцинированные костные
остатки в нижней части могилы», «пепел в
засыпке погребения» и т.п.). Подобное
попадание более ранних вещей в поздние могилы
отмечалось для кобанской культуры
неоднократно (Козенкова, 2008. С. 161, 162).
В представленной выборке браслеты V
типа обладают высокой степенью
информативности о связях населения Северного
Кавказа с протокобанской эпохи до
периода перехода от бронзы к раннему железу.
Устойчивая типичность самой массовой
модификации (насчитывающей сотни по
всему ареалу) собственно кобанских
браслетов с одним продольным ребром на лицевой
стороне и одним завитком на каждом конце
(Chantre, 1886, PL XVI, 1-6; Уварова, 1900,
табл. XXX, 4, 5; Техов, 1977. С. 160, рис. 109;
Козенкова, 1982. С. 47, XXVII, 10; 1998. С. 52,
23, табл. XVI, 7-9. Приложение I, табл. 7;
2001, рис. 36, 9,2004. С. 118, табл. 31, 6, 7; 32,
33; Чшиев, 2001. С. 49, рис. 3, 8; 2007. С. 243,
рис. 7, 23; Motzenbacker, 1996, Taf. 14; 32, 1;
45, 5-8; 72, 1, 2; Berezin, Dudarev, 1999, s. 202,
Abb. 5, 38) делает их бесспорным
свидетельством контактов «кобанцев» с окружающим
миром. Однако по данной разновидности
эти связи выявляются, главным образом, в
IX — первой половине VII в. до н.э. только
с ближайшими соседями в Закавказье — на
территории Грузии, например, в Брильском
могильнике, в Лечхумском кладе (Куфтин,
1944, табл. IV, 1; Гобеджишвили, 1952, табл.
XI, 1), в Абхазии—в могильниках Куланурхва,
Бомборская поляна и Джантух (Трапш, 1970.
С. 141-149, табл. III, 7; Шамба, 1984. С. 37,
рис. 30, 2). Для определения формата и
качества взаимосвязей кобанской культуры
эпохи перехода от поздней бронзы к раннему
железу степень информативности первого
варианта V типа браслетов чрезвычайно
высока.
д) Совершенно другая история
оригинальных восточнокобанских браслетов VI
и VII типов (Козенкова, 1982. С. 47, табл.
XXVII, 12,13; XXVIII, 14; 2002. С. 65, рис. 11,
5, 6; Виноградов, Дударев, 2003. С. 24-26,
рис. 20, 1, 2; 22, 2-4; 24; 30, 2). Их разные
модификации (рис. 22, 10-12) имели
место в погребальных инвентарях конца XII-
XI — первой половины VIII в. до н.э. (Бачи-
Юрт-3, Майртуп-2, Сержень-Юрт, Зандак,
Хасавюрт). Не имея истоков в местном
культурном субстрате, варианты их форм
являлись, тем не менее новацией местных
бронзолитейщиков, судя по находке в слое
поселения Сержень-Юрт обломка литейной
формы (Козенкова, 1989в. С. 29, рис. 2, 2).
Но новация возникла не на пустом месте.
В эстетике браслета заметно использование
ряда элементов, известных в браслетах
эпохи конца средней бронзы и начала поздней
в бассейне Дуная (манжетовидность, ряды
продольных выпуклых поясков на лицевой
стороне; цепочки из выпуклых шишечек-
«перлов», зооморфность оформления
концов). На основе использования этих
пережиточных элементов (рис. 25) курганной
культуры Центральной Европы (Mozsolics,
1973. Р. 99, 1-3; 100-101, 1-2; 102, 1-2),
достигших Северного Кавказа, кобанскими
мастерами были созданы в процессе фор-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
51
мотворчества собственные неповторимые
типы вещей (Козенкова, 1989в. С. 28-33,
рис. 1). Комбинации этих элементов в
зависимости от конкретных вкусов и мастерства
воплощались в синкретические
многовариантные изделия, которые, например, на
востоке ареала кобанской культуры
составили специфику украшений костюма
родственной группы правайнахского населения
междуречья Хулхулау-Аксая. Важность
браслетов VI и VII типов в рамках темы о связях
заключается в том, что они выступают
одним из свидетельств, в ряду других, раннего
Карпато-Дунайского культурного импульса в
центральную часть Северного Кавказа и
далее в культуру Северо-Восточного Кавказа,
в результате миграции первоначальных
носителей целой совокупности идей
элементов чуждой культуры (Раевский, 1993. С. 31),
превратившихся по мере развития в новой
ойкумене в собственный самостоятельный
культурный пласт. Похожие и в то же время
не похожие на прототип синкретичные и
стилизованные браслеты VI и VII типов
имеют основания быть включенными в состав
выборки как предметы достаточно высокой
степени информативности.
е) Все вышеизложенное относится и к
бронзовым браслетам XVI типа (Козенкова,
1982. С. 49, табл. XXVIII, 17; 1998. С. 54, табл.
XVII, 11,12). Литые браслеты из узкой,
шириной 1-1,2 см, треугольной в поперечном
сечении пластины, с выступающим продольным
ребром по центру лицевой стороны и
обрубленными, несомкнутыми концами (рис. 23,
2,3), так же как и охарактеризованные выше
другие типы, были первоначально чужды
культуре местного населения Северного
Кавказа. Как и другие, являясь
определяющим свидетельством раннего центрально-
европейского культурного импульса, они
претерпели значительную трансформацию
на протяжении длительного бытования в
иной по истокам среде. Их наиболее
ранние модификации, относящиеся к прото-
кобанскому периоду (Кобан 16), известные
в ареале центрального варианта (Фаскау,
Верхняя Рутха) (Крупное, 1960. С. 470, табл.
XLVIII, 12; Motzenbacker, 1996. Taf. 48, 2-6;
77, 15-20; 94, б), еще близки своим четким,
граненым абрисом к некоторым типам
браслетов из Подунавья (рис. 24, 12), отличаясь
от них только отсутствием волют на концах
(Mozsolics, 1973, Taf. 101, Id). Особая же их
важность для поставленной темы в том, что
они составляют хронологически единый
пласт с подлинно центральноевропейскими
(возможно, импортом) артефактами XIV-
XIII вв. до н.э. Например, со сложной
формы височными подвесками с волютами (см.
выше) и антропоморфными привесками са-
батиновского типа (Беахни-куп) или с
подобными же височными подвесками и поясной
пряжкой, близкой пряжкам курганной
культуры из могильника Верхняя Рутха (Уварова,
1900, табл. LX, 6, 7; Алексеева, 1949, табл.
VIIIB, 24; Kemenczei, 1984, Taf. CCXI, 8;
ШарафутдиноваИ., 1986. С. 109, рис. 33, 4,5,
7; Motzenbacker, 1996, Taf. 72, 5; Козенкова,
1996. С. 124, рис. 47, 1-3; 48, 1-3). Браслеты
XVI типа адаптировались в местной
бытовой культуре сначала в центральной части
Кавказа, и постепенно оказались на
периферии метрополии кобанской культуры.
Более поздние разновидности, чем
западноевропейские, облегченные, с менее
выраженным продольным ребром, имели место
в погребальных памятниках XI-X вв. до н.э.
(Терезе, Эшкакон, Инжиччукун, Бачи-Юрт,
Майртуп-2, ранний слой поселения Сержень-
Юрт). Но их пережиточные модификации
бытовали у «кобанцев» и в IX — начале VII
в. до н.э., судя по вещам из могил Аллероя,
Хан-калы, Лугового, Сосновой горки и
других (Виноградов, Дударев, 1979. С. 161, рис
1-3-В; Козенкова, 1998. С. 54). Из
ближайшего инокультурного соседства единичные
браслеты данного типа имели место в про-
томеотском Николаевском могильнике
конца IX — середины VIII в. до н.э. (Анфимов,
1961. С. 118, 119, табл. IV, 10; Эрлих, 2007.
С. 166, 167, рис. 218, 2). Отсутствие здесь их
более ранних вариантов конца II
тысячелетия до н.э. свидетельствует, скорее всего, о
конкретных межкультурных кобано-прото-
меотских контактах исключительно внутри
Кавказского региона.
ж) Не исключено и западноевропейское
происхождение бронзовых браслетов XXIII
типа, по моей классификации (Козенкова,
1998. С. 56, табл. XVIII, 1-4). Такие браслеты
были откованы в виде узкой, прямоугольной
в поперечном сечении пластины,
оканчивающейся одним или двумя завитками на
каждом конце (рис. 23, 4, 5). Лицевая сторона
орнаментирована гравированным
геометрическим узором. Большинство таких
украшений обнаружено в протокобанских
памятниках западного варианта (Былымский клад;
ранние разрушенные погребения близ ст.
Исправной). Относительно более поздняя
их модификация известна в Стырфазском
могильнике южной группы Кобани (Техов,
2000. С. 90, 91, 114). В Подунавье аналогии
52
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
им в золотом исполнении (рис. 24, 6, 7)
имеются в кладах последней четверти II тыс. до
н.э. (Mozsolics, 1973. Taf. 84).
з) В археологическую выборку
включен бронзовый литой массивный
браслет XXVII типа, по моей классификации
(Козенкова, 1998. С. 57, табл. XVIII, 10). Он
входил в состав Кяфарского клада (рис. 23,
6), обнаруженного в верховьях р. Большой
Зеленчук, входящей в систему истоков
Кубани. Особенность морфологии
браслета заключалась в том, что он был полый
изнутри и заполнен плотной серой массой.
Орнамент в виде косых насечек сделан на
модели, а изготовление украшения — с
утратой литейной формы (Иессен, 1951. С. 93,
94, 121, рис. 22). По своим технологическим
особенностям и качеству литья весь состав
клада А.А. Иессен определял временем,
предшествующим концу среднекубанского
периода (Иессен, 1951. С. 121), то есть
ранней Кобанью, примерно конца XII — начала
XI в. до н.э. К признакам, подтверждающим
эту дату, относятся пронизи-привески в
форме женской груди. Привески аналогичной
формы найдены в Эшкаконском
могильнике и в Верхне-Баксанском кладе рубежа II—I
тыс. до н.э. (Козенкова, 1989а, табл. XXI,
20) Протокобанского периода (Кобан 16).
Другие привески с зооморфными
фигурками стилистически неотличимы от фигурок
из Былымского клада. Точных аналогий
браслету из Кяфара нет, но способ
изготовления таких вещей как традиционный для
ареала Кобани, засвидетельствован в запад-
нокобанских могильниках Мебельная
фабрика 1 (погр. 1) и Клин-яр-Ш (погреб. 25),
датирующихся С.Л. Дударевым, как можно
понять из контекста, первой половиной VII
в. до н.э. (Дударев, 1992. С. 24, рис. 1, 5, б).
Именно этим временем датируется большая
группа таких браслетов из Бзыбской Абхазии
(Скаков, 2008. С. 22). А.Ю. Скаков относит
их к специфике бзыбской колхидской
культуры, однако их генезис, как и некоторых
других, указанных им предметов, возможно,
кобанский.
Б. Ножные. Бронзовые ножные
браслеты в форме массивных колец с
несомкнутыми концами (рис. 23, 9, 10) являлись
типичным элементом кобанской культуры
центрального варианта. Они отмечены в
Протокобанском периоде (Адайдон), но
особенно массово представлены в женских
погребениях XII-X вв. до н.э. в Кобанском,
Тлийском, Верхнерутхинском могильниках
(Chantre, 1886, Fig. 5-7; PL XVI, 1, 2; Техов,
1977. С. 160-165, рис. 110; Чшиев, 2007.
С. 205, 206, 243; Motzenbacker, 1996, Taf.
73, 17-23; 74, 4, 5, 9). Самые поздние
погребения с ножными браслетами имели место
на северном склоне, в западном варианте
культуры в каменных ящиках третьей
четверти VII — первой половины VI в. до н.э.
могильника Уллубаганалы-2 (погреб. 19, 21)
и в погребении 9 VI-V вв. до н.э. Этокского
могильника (Козенкова, 1989а. С. 31, №
57/2, табл. XXIX, 7; с. 33, № 71/2; 1998, табл.
XVIII, 13-15; Ковалевская, 1984. С. 37 (рис.).
С. 48, 49). В отличие от ручных браслетов,
включенных в данную археологическую
выборку значимых категорий вещей,
свидетельствующих о сложном спектре
взаимоотношений носителей кобанской культуры
с инокультурным окружением, при которых
инокультурные импульсы заметно
воздействовали на формирование и выработку
отличительных признаков кобанской
культуры, на примере ножных браслетов
просматривается противоположный процесс.
А именно, воздействие и влияние кобанской
культуры на окружающие культуры. В
особенности это показательно для
взаимоотношений носителей позднекобанской
культуры с культурой собственно скифов конца
VI — V в. до н.э. вне ареала Кобани. Речь идет
о своеобразном обычае, отмечаемом скифо-
логами для погребального обряда женщин
в курганах V в. до н.э. в Посульской
группе лесостепного Левобережья Северного
Причерноморья. Погребальный костюм
насильственно умерщвленных женщин,
захороненных с мужьями в курганах близ сел.
Басовка, Волковцы, Хитцы, Сурмичевка и
других, включал массивные, крупные
ножные браслеты (рис. 24, 13) (Ильинская,
1968. С. 40, 51, 86, табл. XXIX, 16, 17; XII,
23, 29; XLII, 1, 2; LIV, 31, 32). В.А. Ильинская
объясняла этот чуждый местным традициям
обычай заимствованием с Кавказа,
превратившимся к V веку до н.э. в составную часть
собственной культуры Посульской группы и
ставшим «одним из наиболее ярких местных
этнографических элементов» (Ильинская,
1968. С. 145). Б.В. Техов, отмечая этот факт
и приводя аналогии из Тлийского
могильника, склоняется к мнению В.А. Ильинской,
как бы уточняя конкретные (кобанские?)
истоки «заимствования» (Техов, 1977. С. 165).
Наличие ножных браслетов в памятниках
скифского периода в ареале поздней Кобани
(Этока, Уллубаганалы-2) позволяет реально
предполагать, что эта традиция могла быть
принесена в собственно скифскую среду той
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
53
частью женского кобанского населения
(возможно, уже с чертами смешанности),
которое, возможно, покинуло Северный Кавказ
в составе скифской семьи при возвращении
к середине I тысячелетия до н.э. в Северном
Причерноморье. Подобный ход процесса в
промежуточной зоне между Предкавказьем
и Посульем косвенным образом
подтверждается и археологическими данными
последних лет изучения памятников дельты
Дона и его среднего течения. Так, согласно
концепции модели этнополитической
ситуации, сложившейся в этом регионе в VTI-VI
вв. до н.э. предложенной В.П. Копыловым,
«уже в VII в. до н.э. скифские племена из
степных районов Северного Кавказа
проникают в районы лесостепного Поднепровья».
В результате особенной интенсивности
активных передвижений отдельных групп
кочевого населения в разных направлениях в
последней трети VI в. до н.э. здесь сложилась
«синкретическая материальная культура при
главенстве кочевых элементов» (Копылов,
2000. С. 163). Как показатель
взаимопроникновения и взаимообогащения двух разных
культур бронзовые ножные браслеты
обладают высокой степенью информативности.
11. БУЛАВКИ (рис. 26, 27). Из всего
многообразия более чем 30 типов и
вариантов бронзовых стержневидных булавок в
археологическую выборку включены лишь
девять типов, отвечающих поставленной теме
определения степени значимости взаимных
контактов носителей кобанской культуры с
окружающим миром в разные
хронологические периоды. Конкретно в выборку
включены: две разновидности с навершиями в
виде сложных скульптурных композиций
из ареала центрального варианта (аб) и
булавки III; X, 4 варианта; XVII, XXI, XXIV,
XXV типов западного и восточного
вариантов, по моей классификации (Козенкова,
1982, 1998), а также VIII тип булавок, по
Б.В. Техову, с территории южной группы
кобанской культуры в Южной Осетии (Техов,
1974. С. 30; 2000. С. 222, рис. 89). Анализ
модификаций данных украшений,
относящихся к разным хронологическим периодам,
свидетельствует о проникновении в костюм
определенных модных новаций, как со
стороны «кобанцев» в инокультурный мир, так
и в кобанскую культуру из чужих культур
окружающего мира. Несмотря на то, что
некоторые из них не имели более ранних
прототипов на Кавказе, однозначно отнести их
присутствие в Кобани только как к
чужеземным образцам, было бы неверно. Являясь
элементом собственно кобанской культуры,
они сохранили лишь реплики деталей,
свидетельствующих об общих тенденциях в
изобразительном искусстве для всего Кавказа
или Передней Азии и Средиземноморья.
а) К таким образцам относится
великолепная бронзовая булавка из Кобанского
могильника (рис. 26, i), хранящаяся в
Эрмитаже. Массивный стержень венчало
навершие, представлявшее сложную
скульптурную композицию, состоявшую из
миниатюрной секиры закавказского типа,
обушную часть которой и верх стержня
причудливо украшала сцена охоты: две собаки с
закрученными хвостами нападают на оленя
(Chantre, 1886, PI. XX, 1; Доманский, 1984.
С. 48, илл. XIV). Точных аналогий булавке
нет. Но их и не могло быть, поскольку сама
вещь — уникальный результат
индивидуального творчества местного мастера бронзо-
литейщика и ювелира. Но мастера,
имевшего опыт контактов не только с ближним
окружением (Восточное Закавказье), но и
с более отдаленными южными областями.
Областью, где имеются наиболее близкие
параллели в изобразительных канонах,
является Луристан. Именно среди луристан-
ских бронзовых булавок конца II
тысячелетия до н.э., но в особенности в X-IX вв. до
н.э., имеются поразительные совпадения
по сюжету. Только на луристанской булавке
(рис. 26, 10) изображена сцена, по
композиции близкая кобанской, где хищники из
породы кошачьих и птица терзают горного
козла (Ванден-Берге, 1992. С. 103, № 264).
Изложенное относится и к другой булавке
из Кобанского могильника. Ее навершие
также изображает сложную скульптурную
композицию в виде двух хищников,
держащих в зубах козла (рис. 26, 2). Сюжет еще
более свидетельствует о луристанских истоках
(Доманский, 1984. Илл. 62; Погребова, 1984.
С. 142). Такие совпадения возможны, на мой
взгляд, если мастер (художник?) лично мог
видеть подобные изделия, то есть примерно
в одно время с оригиналами вещей,
датирующимися не позднее IX в. до н.э. В связи с
этим даты, предложенные Я.В. Доманским
для обеих булавок как вторая четверть I тыс.
до н.э. (то есть не ранее середины — второй
половины VIII в. до н.э.), представляются
излишне завышенными.
б) В археологическую выборку
включена бронзовая стержневидная булавка со
скульптурным навершием, изображающим
одинокого всадника на лошади (рис. 26, 3),
стоящей на подставке в виде двускатного
54 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
«шалаша», украшенного по контуру фасада
вертикальными насечками. Булавка
происходит из Кобанского могильника и хранится
в Венском музее (Уварова, 1900. С. 53, табл.
XL, 2). Также, как и булавка со сложным
многофигурным навершием, она не имеет
прямых аналогий, поскольку является образцом
индивидуального художественного
творчества, возможно, одного и того же мастера,
работавшего на заказ в синхронное время.
В пользу этого говорит стилистическая
близость предметов, указывающая на луристан-
ские истоки. Булавка привлекала
неоднократное внимание многих исследователей,
рассматривавших ее во многих аспектах,
от истоков стилистики, хронологии,
культурной принадлежности и до особенностей
древнего коневодства (см. библиографию:
Кузьмина, 1973. С. 178-189; Ковалевская,
1977. С. 62-65; Козенкова, 1996. С. 49-52,
рис. 20, 17; Вольная, 2011. С. 79, рис. 2, 10).
В настоящее время достаточно
археологических свидетельств, определяющих данное
украшение как атрибут костюма централь-
нокобанского населения северного склона
Кавказа, представители которого имели в
конце II — начале I тыс. до н.э. оживленные
связи с Луристаном (Кузьмина, 1973. С. 185).
По манере посадки и положению ног
всадника, характерных для ассирийской
кавалерии не позднее IX в. до н.э. (Ковалевская,
1977. С. 65), можно предполагать активную
фазу контактов этим же же временем, или
несколько раньше, учитывая другие
находки со следами переднеазиатского влияния в
ареале Кобани. Все вышесказанное
позволяет относить булавку с изображением
всадника к высокоинформативным источникам.
в) Булавки III типа (Козенкова, 1982.
С. 57, табл. XXXIV, 4-7; 1998. С. 65, табл.
XXI, 5, 6) с навершиями в виде
геральдически расположенных парных зооморфных
головок козлов, баранов, коней, оленей и
птиц, смотрящих в противоположные
стороны (рис. 26, 4-9). Эти украшения
важнейшие информативные показатели
взаимоотношения кобанской культуры с культурами
ближних и дальних соседей. Специальный
экскурс в историю подобных украшений
костюма и головных уборов (Козенкова, 1972.
С. 12-15) показал, что они составляли всего
лишь кавказский сегмент подобных
артефактов, диапазон которых территориально
(от Инда до Карпат) и хронологически (от
III — до середины I тыс. до н.э.) был
чрезвычайно широк. Тем не менее, для
конкретного культурного ареала и в конкретное
время, по числу находок (около двух десятков)
такие булавки являлись типичными
маркерами на всей территории распространения
именно кобанской культуры. Их находки вне
рассматриваемого ареала (Amiet, 1976. Р.
79) позволяют не просто зафиксировать ко-
банские элементы в чуждых культурах, но и
предметно выявить конкретные пути и
время контактов (рис. 26, 11-15). Отсутствие
булавок в ранних протокобанских
погребениях Тлийского, Стырфазского и
Адайдонского могильников свидетельствует
о том, что идея данной формы украшений
была принята в местную кавказскую среду и
утвердилась в ней в виде ряда модификаций
как собственное явление, где-то в середине
XII века до н.э. Именно к этому периоду
относится фрагмент бронзовой булавки с
довольно примитивно моделированными
головками баранов (рис. 26, 7) из Былымского
клада (Козенкова, 1989а. С. 12-14, таблица
А; 1998. С. 65, табл. XXI, 6). За пределами же
ареала Кобани этот тип доживает до VI-V
вв. до н.э. Подтверждается точка зрения
Е.И. Крупнова о бытовании булавок III типа
преимущественно в период расцвета
кобанской культуры в XI-VIII вв. до н.э. (Крупнов,
1960. С. 136-137, Таблица, центр). Самые
ранние экземпляры булавок с
навершиями в виде геральдически расположенных
зооморфных головок относятся к XI-IX
вв. до н.э. Они имели место в погребениях
Верхне-Кобанского (раскопки Е. Шантра),
Заюковского и Сержень-Юртовского
(погреб. 35 и 54) могильников, а также из слоя
Сержень-Юртовского поселения (Chantre,
1886. Atlas, pi. XX, 2; Уварова, 1900. С. 53,
рис. 52; Козенкова, 1972. С. 13, 14, рис. 1, 5;
2001. С. 129, рис. 20, 9, с. 159, рис. 56, Щ с.
128, таблица VI; 2002. С. 176, рис. 21, 26, 27;
с. 199, рис. 44, 21). Видимо, около IX века
до н.э. появились модификации типа
булавки с витым стержнем из Заюково5 (рис. 26,
5). В связи с вышесказанным
предположение М.Н. Погребовой о появлении в ареале
Кобани только в VIII-VII вв. до н.э.
подобной схемы геральдически расположенных
5 При первоначальной публикации булавки из Заюково A972, рис. 1, 5, с. 13, сноска 3) мною
был использован рисунок из Архива А.А. Иессена. На этом рисунке стержень булавки украшен
рельефным косым шнуром. Однако при личном осмотре этого экземпляра в фонде музея г. Нальчика,
выяснилось, что изделие имело витой стержень (Козенкова, 1998, табл. XXI, 5).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
55
головок, связанных с Луристаном,
представляется прямолинейным и не соответствует
новым данным (Погребова, 1984. С. 142).
К более перспективным маркерам
ранней активной фазы реальных контактов «ко-
банцев» с носителями белозерской культуры
вне ареала Кобани относилась бронзовая
булавка III типа из погребения 45 Верхне-
Хортицкого могильника на Правобережье
Днепра (рис. 26, 15). Булавка по всему
комплексу надежно датируется XI-X вв. до н.э.,
возможно, началом этого периода,
поскольку найдена в паре с местной булавкой с
округлым навершием с косым сквозным каналом
в нем, что характерно для булавок сабати-
новского облика (Отрощенко, 1986. С. 129,
рис. 39, 10). Данный факт — лишнее
подтверждение того, что уже в белозерский
период подобный сюжет составлял собственно
кобанское явление в культуре. У кобанской
булавки из Верхней Хортицы навершие
выполнено в виде смотрящих в
противоположные стороны стилизованных головок,
скорее всего, козликов. Близка к раннеко-
банским и бронзовая булавка с навершием
из двух бараньих головок, обнаруженная
в Закавказье в сел. Банис-хеви (рис. 26, 14)
близ Боржоми (раскопки В.А. Городцова
1911 года). Она почти идентична
экземпляру из Заюково. Ее отличает лишь отверстие
около навершия (Козенкова, 1972. С. 13, 14,
рис. 1, 8). Более позднее проникновение
кобанских булавок III типа
стилизованного варианта, типа булавки из могильника
Верхняя Рутха (Крупнов, 1960. С. 102, рис. 9,
9), демонстрируют экземпляры VTII-VI вв.
до н.э. из слоя VTII в. до н.э. Аркасского
поселения (рис. 26, 12) в Дагестане (Пикуль,
1967. С. 62, рис. 16, 35) и из погребения 24
VII-VT вв. до н.э. Астхиблурского могильника
(рис. 26,13) на территории Армении (Есаян,
1968. С. 90, табл. IV, 10). В последнем, по
мнению С.А. Есаяна, навершие
изображает оленей. Однако по небольшим острым
рогам более верно предполагать козликов,
как на булавке из Сержень-Юрта, но только
со следами крайней схематизации. Булавка
из Аркасского поселения увенчана
стилизованными головками лошадей. Сюжет, также
находящий аналогии в Сержень-Юртовском
комплексе, откуда, учитывая близкое
территориальное соседство, скорее всего,
местные дагестанские бронзолитейщики эпохи
раннего железа позаимствовали идею.
г) Из всей группы бронзовых булавок X
типа, по моей классификации (Козенкова,
1982. С. 58, 59), характеризующихся
наличием пластинчатого лопатообразного
навершия, в археологическую выборку
включен только 4 вариант (рис. 27, 19 2) с
навершиями сердцеобразных очертаний
(Козенкова, 1998. С. 67). Они имели место
только в ранних погребениях Тлийского
(I тип, 3 вариант, по Б.В. Техову) и Верхне-
Кобанского могильников центрального
варианта кобанской культуры (Chantre, 1886,
Atlas, pi. XIX, 5; XlXbis, 3; Техов, 1977. С. 38,
149, рис. 106). Заметной оказалась эта
модификация и в погребальных памятниках
I и начала II этапов развития западного
варианта культуры середины XII-X вв. до н.э.,
таких как Эшкаконский, Терезинский, Ин-
жиччукунский могильники, а также среди
выразительных экземпляров из случайных
находок сел. Исправная (Козенкова, 1989.
С. 14, рис. 2, 1; 1998. С. 67, табл. XXII, 6, 7).
Являясь по своим истокам глубоко
местным типом с эпохи средней бронзы, такие
булавки для эпохи поздней бронзы служат
надежным показателем межкультурных
контактов «кобанцев» вне их ареала. Подобная
высокохудожественно выполненная булавка
X типа, 4 варианта была найдена в начале
XX века в лесостепной зоне Украины близ
сел. Хмельна (рис. 27, 9), Черкасского уезда.
Навершие булавки сердцеобразной формы
отличалось от собственно кавказских
ранних экземпляров ажурностью и сложностью
орнамента из спиралей и ложной зерни
(Тереножкин, 1976. С. 86, рис. 60, 1). Тем не
менее, несмотря на другую технику
исполнения, изделие чрезвычайно близко
напоминает булавку из Верхне-Кобанского могильника
из Собрания К. Ольшевского. Ее уникальная
отливка, скорее всего, продукция кобанско-
го мастера, была сделана на заказ для кого-то
из местного населения, возможно в тот же
активный белозерский период, когда в этом
регионе оказалась и вышеупомянутая верх-
нехортицкая булавка. Булавка из Хмельны,
хотя и случайно найденная вещь, по своей
типичности бесспорно обладает высокой
степенью информативности в контексте
поставленной темы.
д) Включенная в археологическую
выборку одна из модификаций бронзовых
булавок XVTI типа, по моей классификации
(Козенкова, 1998. С. 68,69, табл. XXIII, 4,5) в
высшей степени информативная для
надежного вывода о наличии интенсивных связей
носителей позднекобанской культуры с
населением Закавказья, обладавшего в данный
период унифицированной материальной
культурой, характерной для раннеантично-
56
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
го периода VII-VI вв. до н.э. Аналогии таким
булавкам массово представлены во многих
погребальных памятниках Закавказья, но
главным образом на территории Грузии.
В ареале кобанской культуры они особенно
заметны в памятниках центрального и
западного вариантов и отсутствуют на
востоке обитания племен позднекобанской
культуры. Небольшие стержневидные булавки,
длиной 9-16 см, не имели выделенного на-
вершия (рис. 27, 4,5). Их верх был оформлен
в виде утолщения, украшенного
поперечными насечками. Ниже утолщения имелось
отверстие для закрепления длинных цепочек..
Такие булавки входили в комплексы
погребений Кызыл кал инского, Тамгацикского,
Гунделенского могильников. Но
особенно важны их находки из погребений 1 и б
Султангорского-3 могильника (раскопки
Н.Л. Членовой 1976 года), поскольку дают
возможность проследить способ их
применения в одежде. Они использовались
парно, соединенные одной длинной цепью, для
удержания какого-то плечевого одеяния,
возможно, плаща. Подобные булавки
заметно представлены и в Нартанском
могильнике, памятнике с преобладанием
материальной культуры скифоидного облика,
датирующегося как и султангорские погребения,
по оружию скифского типа первой
половиной VI-V в. до н.э. (Батчаев, 1985. С. 51, табл.
29, 5, 6; 39, 16, 17; 43, 31, 32; Членова, 1984.
С. 237-239, рис. 2, 7, 17). Бесспорно чуждая
для местной одежды северокавказского ко-
банского населения мода на применение
таких аксессуаров, как булавки XVII типа
была заимствована с территории
современной части центральной Грузии. Там она
представляла атрибут типичного костюма
рядового населения второй половины VII —
VI в. до н.э., захороненного в могилах близ
Мцхета Великая, вТриалети (Бешташенская
крепость) и в Камарахеви (рис. 27, 17). Судя
по последнему могильнику, этот способ
скрепления одежды сохранялся здесь до IV-
III вв. до н.э. (Менабде, Давлианидзе, 1968.
С. 108-116, табл. XIII-XIV; Джгаркава, 1982,
рис. 1450). Как модное межкультурное
явление одежда с булавками, скрепленными
длинной цепочкой, было принесено в
ареал Кобани, скорее, представителями
коренного населения, чем степняками. Эта мода
была заимствована в период походов скифов
Предкавказья в Переднюю Азию, в которых
«кобанцы» могли принимать участие, как
полагают ряд специалистов. В пользу
межкультурных контактов и обоюдного
обмена именно с коренными северокавказцами
свидетельствуют и нередкие находки в
вышеупомянутых закавказских памятниках
раритетных форм кобанских поясных пряжек,
топоров, металлической посуды и т.п.
е) О связях с Закавказьем
свидетельствуют бронзовые булавки XXI типа, по моей
классификации (Козенкова, 1998. С. 69,
70, табл. XXIII, 10-13). Их, необычная для
булавок, конусообразная форма с
утолщенным верхним концом без выделенного на-
вершия не имеет прототипов в кобанской
культуре (рис. 27, 3). Подобные экземпляры
отмечены, главным образом, в древностях
VIII в. до н.э. западного варианта, и лишь
эпизодически, в центральной группе, как на
северном, так и на южном склоне Кавказа.
Представлены два варианта. Это либо
массивные, круглые в поперечном сечении
острые стержни, реже без узора, но чаще
украшенные в верхней трети серебряной
инкрустацией из солярных значков (свастики,
поперечные пояски, волны), либо такие же
предметы со слегка расширенным
квадратным в сечении верхом и круглым в сечении
по всей остальной длине. Булавки первого
варианта найдены в гробнице 3 могильника
Терезе. Они самые нарядные по
орнаменту. Две другие происходят из погребения 13
могильника Мебельная фабрика (почти
аналогичная терезинской) и из Кобанского
могильника — длиной около 20 см и без узора
(Chantre, 1886, pi. XIX, 6; Козенкова, 1989а.
Табл. XLI, БД; 2004. С. 123, табл. 41, 5, 6).
Второй вариант булавок XXI типа имел
место в комплексе также гробницы 3 второй
половины VIII в. до н.э. могильника Терезе;
в погребении 4, раскопанном случайно на
площади ж.д. вокзала г. Кисловодска, и
среди случайных находок из Рахты, близ
могильника Верхняя Рутха. Изделия из Терезе
и Кисловодска были украшены
гравированным геометрическим орнаментом; образец
из Рахты узора не имел (Motzenbacker, 1996,
Taf. 35, 1; Козенкова, 1998, табл. XXVIII, 12,
13).
Стержневидная булавка второго
варианта с гравированным узором, близким
булавкам из Терезе, встречена также в погребении
330 Тлийского могильника среди
разрозненных остатков двух разновременных
захоронений. Более позднее захоронение, судя по
железному кинжалу, относилось к группе
могил VIII — первой половины VII в. до н.э.
Но сама булавка лежала на черепе более
раннего захоронения, возможно, IX-VIII вв. до
н.э. (Техов, 1981. С. 28, 49, 51, рис. 136).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
57
Чуждый для ареала Кобани XXI тип
засвидетельствован как один из
определяющих элементов материальной культуры
эпохи поздней бронзы и перехода к раннему
железному веку во многих погребальных
памятниках на территории Грузии (рис. 27, 12,
13). Судя по постоянству их, например, для
погребального инвентаря в Самтаврском
могильнике и в могильнике Грмахевистави,
наиболее ранние орнаментированные
экземпляры датируются XIII-XII вв. до н.э.
Наиболее поздние экземпляры имели место
в могилах IX в. до н.э. в Самтавро, но уже в
начале VIII века отсутствовали там как
определяющий типичный элемент местной
материальной культуры (Абрамишвили Р., 1957,
табл. I, 186, 187; Абрамишвили, Гигуашвили,
Кахиани, 1980. С. 202, рис. 152, 362\ 168, 426\
170, 433\ 190, 512, Каландадзе, 1983. С. 14,
рис. 54). Несмотря на малочисленность,
конусовидные булавки в кобанской среде —
яркий показатель инокультурного
импульса. Здесь, например, в гробнице всадника в
Терезе, они выступают как раритет и
воспоминание о более ранних связях «кобанцев»
с закавказскими соседями. Пути и судьба их
проникновения в ареал Кобани не до конца
ясны. Судя по находкам в Рахте и Тли — это
мог быть Центральный Кавказ. Однако
находка фрагмента булавки первого варианта
в слое VIII — начала VII в. до н.э. (рис. 27,
10) поселения на холме Верещагина близ
Сухуми не исключает и путь через Абхазию
(Шамба, 1984. С. 21, 22, рис. 8, 7). Булавки
XXI типа не прижились в новой среде. В
ареале Кобани не засвидетельствованы их
поздние модификации. Тем не менее
оригинальная и узнаваемая форма позволяет относить
данные артефакты к
высокоинформативным для определенного времени.
ж) Бесспорно, в полной мере заявленной
теме соответствуют включенные в
археологическую выборку бронзовые булавки XXIV
типа (Козенкова, 1998. С. 70, табл. XXIII, 18).
Особенно важна комплексная находка,
происходящая из гробницы 1 Терезинского
могильника (Козенкова, 2004а. С. 124, табл. 39,
8). Эта форма булавки уникальна и чужда для
кобанской культуры (рис. 27, 8). Ее тонкий,
круглый в поперечном сечении стержень
длиной 7,2 см венчает шаровидное навер-
шие со сквозным косорасположенным
каналом. Вторая булавка такого типа известна
среди вещей из местности Суаргом, в 2-3 км
от аула Чми в Северной Осетии,
фактически, в той же округе, где обнаружен
могильник Беахни-куп. В последнем, как известно,
были найдены бронзовые антропоморфные
(«крестовидные») привески сабатиновского
типа (см. ниже). Длина этой массивной
булавки 11,2 см, диаметр шаровидного навер-
шия 1 см (Уварова, 1900. С. 112, 117, табл.
LVIII,9). Следует отметить, что многие
предметы из окружения булавки (бронзовый
топор, часть рукоятки бронзового кинжала и
другие), бесспорно, могут быть отнесены к
самому началу периода Кобан II (середина
XII — рубеж XI-X вв. до н.э., по моей
классификации). Аналогии в других памятниках
Кавказа сабатиновско-белозерским булавкам
с шаровидным навершием мне неизвестны.
В то же время эти высшей
информативности украшения обычны для материальной
культуры эпохи поздней бронзы Северного
Причерноморья и Карпато-Дунайского
бассейна. В ареале кобанской культуры они,
скорее всего, представляли прямой импорт
из ареала культур Ноа-Сабатиновка или
ранней Белозерки, вероятно, в пределах
XIII-XII вв. до н.э. (Черных, 1976. С. 128,
табл. XL, 18; XXXIX, 14; Шарафутдино-
ва И., 1987. С. 74, 75). На матрице литейной
формы из Новоалександровки такая
булавка (рис. 27, 17) сопряжена с негативом для
отливки кинжалов бесспорно белозерско-
го типа (Bockarev, Leskov, 1980. S. 21, Taf.
9, 7b; Шарафутдинова И., 1987. Рис. 1, 4).
Специалисты, при ряде различий во взгляде
на абсолютную хронологию данного круга
древностей Северного и Северо-Западного
Причерноморья, относят
новоалександровскую литейную форму к переходному
времени от Сабатиновки к Белозерке и
датируют ее концом XII — началом XI в. до н.э.
(Березанская, Отрощенко, Чередниченко,
Шарафутдинова И., 1986. С. 115). Не позднее
XI века до н.э. датируется территориально
ближайшая к ареалу Кобани находка
бронзовой булавки с шаровидным навершием из
слоя поселения Собковка белогрудовской
культуры (Березанская, 1987. С. 500-504,
рис. 136, 10). Анализ ранней группы ряда
изделий из гробницы 1 могильника Терезе
склоняет к мнению, что булавка ноасского
типа маркирует период взаимных особо
активных контактов «кобанцев» с носителями
именно белозерской культуры (Козенкова,
2004а. С. 139, табл. II).
з) Чрезвычайно важной для
доказательства реальности инокультурных импульсов
в кобанскую культуру является стержне-
видная бронзовая булавка из кромлеха 7
Стырфазского могильника южной
подгруппы центрального варианта. Она отнесена
58
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Б.В. Теховым к VIII типу его
классификации изделий данного памятника (Техов,
1974. С. 30, рис. 22, 13; 2000. С. 222, рис. 89,
VIIIN. Эту уникальную для кобанской
культуры булавку отличает оформление навер-
шия в виде петельки из тонко раскованной
проволочки, конец которой в несколько
витков обмотан вокруг стержня (рис. 27,
7). По мнению Б.В. Техова своим обликом
булавка близко напоминает архаичные
медные булавки «переднеазиатского типа».
Но более точно ее форма соответствует
булавкам т.н. кипрского типа, широко
известным с эпохи ранней бронзы в восточной
части Средиземноморья. В Юго-Восточной
и Центральной Европе «кипрские» булавки
засвидетельствованы уже в эпоху средней
бронзы и бытовали еще в культуре Ноа в
XIV-XIII вв. до н.э. (поселение Островец).
Такая булавка (рис. 27, 16)
обнаружена также в слое Сабатиновского
поселения (Черных, 1976. С. 125, 126, 242, табл.
XXXIX, 4; Шарафутдинова И., 1987. С. 70,
72, рис. 2, 12). На Кавказе в результате
раскопок 1980 — конца 90-х годов в Кобанском
ущелье Северной Осетии (Загли-барзонд)
В.Л. Ростуновым в комплексах куроарак-
ской культуры, датирующихся по
калиброванным поправкам 2-й половиной XXIII
века до н.э., также открыты более ранние
чем в Стырфазе варианты булавок
«кипрского» типа (Ростунов, 2007. С. 36, 40,
рис. 14, У, VII). Погребальный инвентарь
стырфазского кромлеха 7 по совокупности
всех вещей датирован Б.В. Теховым концом
XIV-XIII вв. до н.э., хотя он отмечает, что
тип кинжала, имевшийся в комплексе с
булавкой, «почти тождественный кобанским
кинжалам» (Техов, 1974. С. 24, 48). По
моему мнению, подобное тождество, возможно,
«омолаживает» этот комплекс и
предполагает дату не ранее XII-XI вв. до н.э., то есть
соответствует времени окончательного
формирования ведущих признаков
кобанской культуры на всей территории ее
распространения. Несмотря на редкость
находок, поздний вариант булавок «кипрского»
типа важен для доказательства общего
мощного процесса давления раннебронзовой
культуры Средиземноморья на культуры,
бытовавшие севернее от него (Альпийский
регион), в том числе и на припонтийские.
Любопытен также факт одинаковости
последствий этого процесса. А именно
принятие этого элемента в собственный быт
носителями европейских культур и
примерно одинаковое время отказа от него и в
Придунавье, и в горах Большого Кавказа, в
связи с формированием качественно
совершенно другой культурной среды эпохи
поздней бронзы конца II тысячелетия до н.э.
и) Заметным типом украшения,
позволяющим проследить проникновение в
культурный ареал соседей элементов
собственно кобанской культуры в период ее
раннего развития, являются включенные в
выборку крупные бронзовые стержневидные
булавки с массивным тяжелым навершием
булавообразной формы с 4-5 рельефными
шишками (рис. 27, 6). Этот XXV тип, 1
вариант, по моей классификации (Козенкова,
1998. С. 71, 72, табл. XXIII, 19) обычен для
раннего периода (XIV-XIII вв. до н.э.)
южно-осетинской подгруппы кобанской
культуры и является ярким отличительным
культурным компонентом
непосредственно Тлийского металлопроизводящего и
металлообрабатывающего очага (Техов,
1974. С. 26-28; 1977. С. 41-43, рис. 45; 2000.
С. 76). Ранние модификации 1-го
варианта таких булавок, идентичных тлийским и
стырфазским образцам, имели место и на
северном склоне Центрального Кавказа в
Адайдонском могильнике и в
захоронениях близ Верхней Рутхи (ХоргонO, а также
в могильнике Верхняя Рутха из раскопок
Е.И. Крупнова 1939-1940 гг. (Алексеева,
1949, табл. VIII, А,7; IX, А,6 и IX, Б,8; XI,
30; Крупнов 1960, рис. 9, 2-4; Чшиев, 2007.
С. 206, рис. 3, 16). Синхронные тлийским
ранние экземпляры пятишишечных
булавок входили в западнокобанские
кремационные комплексы могильника Терезе
(гробница 2) (Козенкова, 2004а. С. 122,123, табл.
38, 7-10); разрозненные находки известны
также из разрушенных могил близ Заюково.
Эпизодически их единичные вкрапления
в местные культуры засвидетельствованы
по всему Закавказью (Квасатели, Мохиси,
Сагурамо, Кызыл-ванк, Артик и др.). Особо
следует подчеркнуть, что устойчивость
данного типа булавок как компоненты именно
6 Необходимо учитывать некоторое несовершенство типологии Б.В. Техова, что отразилось на
обозначении нумерации одних и тех же типов. В разных изданиях A974, 1977, 2000 гг.) она не
совпадает.
7 Следует отметить, что булавки из Хоргона без достаточных обоснований отнесены
Е.П. Алексеевой к позднекобанскому периоду.
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
59
кобанской культуры подтверждается
бесспорным фактом их вариабильности в
результате формотворчества местных
мастеров, а также процессом саморазвития,
наблюдаемым вплоть до эпохи раннего
железа. В этом последовательном
хронологическом ряду, к примеру, отдельные
экземпляры из Рутхи и Верхней Рутхи A939-1940
гг.) имели несколько другую конфигурацию
шишечек на навершии и иногда
поперечный гравированный поясок (Motzenbacker,
1996. Taf. 86, 6, 7; Крупнов, 1960. С. 102,
рис. 9, 3, 4). Наличием рельефного
ободка под навершием отличается и несколько
более поздняя пятишишечная булавка из
погребения 203 в группе могил XII-XI вв.
до н.э. Артикского некрополя на
территории Армении (Хачатрян, 1979. С. 15, 192).
Еще более удалены от тлийских протоори-
гиналов булавки XXV типа из ареала про-
томеотских древностей, принадлежавших
ближайшим западным соседям «кобанцев».
В частности такой поздней комплексной
находкой является булавка (рис. 27, 14) из
погребения 5 Николаевского могильника,
датирующегося в настоящее время концом
IX — серединой VIII в. до н.э., т.е. раннечер-
ногоровской эпохой (Эрлих, 2007. С. 167).
Булавка (тип 3, вариант 3, по В.Р. Эрлиху)
сочеталась в одном комплексе
погребального инветаря с серебряной височной
подвеской шаренградского типа (Анфимов,
1961. С. 106, табл. IV, 6, 13). Еще более
модифицирована, по сравнению с ранними
терезинскими и тлийскими экземплярами,
пятишишечная булавка из погребения 7
могильника Фарс/Клады, хотя
формально она повторяет старую схему (Лесков,
Эрлих, 1999. Рис. 10, 2). К кобанским по
происхождению из этого же памятника
относит В.Р. Эрлих булавки 3 типа, 1
варианта, по его классификации (Эрлих, 2007.
С. 219, 11, 12). Не отрицая данную точку
зрения исследователя о первоистоках,
думаю все же, что булавки близких
модификаций новочеркасского периода VIII — начала
VII в. до н.э. из Прикубанья A и 2 варианты)
изначально имели, в силу промежуточного
территориального расположения
памятников, синкретические черты, сочетавшие
в формах элементы исконных опытов цен-
тральнокавказского (Кобан) и центрально-
европейского (Ноа-Сабатиновка)
мастерства изготовления подобных украшений.
А не только центральноевропейских, как
полагает В.Р. Эрлих (Эрлих, 2007. С. 160,
рис. 219, 11, 12, 14, 16). По сути, вне
ареала Кобани эта продукция местных мастеров
может рассматриваться уже как
собственный элемент данных культур, но имеющий
инокультурные корни. Все изложенное
позволяет видеть в булавках XXV типа
высокоинформативный маркер активных
взаимоотношений «кобанцев» с окружающим
миром внутри Кавказского региона на
протяжении многих столетий.
12. ФИБУЛЫ (рис. 28-31). Из
исключительного разнообразия массовых находок
фибул кобанской культуры для раскрытия
темы взаимосвязей «кобанцев» в разные
хронологические периоды, в
археологическую выборку включены только шесть
типов. Причем, согласно моей типологии
фибул для восточного и западного
вариантов культуры (Козенкова, 1982, 1998 гг.), в
перечне представлены только два типа: I
тип, 1 и 4 варианты и II тип. Они известны
были и в памятниках центрального
варианта. Но кроме того, из этого эпицентра
кобанской культуры важными были еще четыре
типа бронзовых фибул, не представленные
на периферии культуры. Сразу же укажу, что
по поводу появления фибул на Кавказе
придерживаюсь той точки зрения большого
числа исследователей, главным образом,
западноевропейских, предполагающих и
доказывавших внекавказское происхождение этого
аксессуара одежды (Сапуна-Сакеларакис,
Мюллер-Карпе, Коссак, Куфтин, Кашуба и
др.). Эта бытовая вещь оказалась важным
эпохальным маркером, повсеместно
свидетельствовавшим об особом изменении
в покрое костюма, заставившем сменить
стержневидную булавку на более надежную
застежку. Подобный широкий выплеск этой
моды из первоначального центра
изобретения фибул оказался столь мощным, что в
короткое время оказал воздействие на
многие культуры далекие от этого центра. Таким
первоначальным центром, судя по надежно
датированным экземплярам, были острова
Средиземноморья (рис. 30). Именно здесь
в материальной культуре населения, по
мнению Е. Сапуна-Сакеларакис, Г. Мюллер-
Карпе, Г. Коссака, М. Кашубы
засвидетельствованы наиболее архаичные, фактически
синхронно изобретенные, модификации
т.н. дуговидных (Bogenfibel) и смычковых
(Violinbogenfibel) фибул XIII-XII вв. до н.э.
Особенно важны, как оказалось, находки
смычковых фибул, поскольку в ряде
случаев они сопрягаются и коррелируются с
материалами средиземноморских областей,
имеющих твердую хронологическую шкалу,
60
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
благодаря наличию письменности. Такими
областями были древняя Греция и Египет.
Именно в Микенах, в скальных гробницах
(Перати), среди находок слоя SHIII-C
комплексно сочетались смычковая фибула,
аттическая керамика и египетские
расписные кувшины с высокой ручкой и горлом
на плечике (Muller-Karpe, 1980. Taf. 252 №
129; Millotte, 1970. Pag. 13, fig. 1) известные
в Телль-Амарне и в могиле Рамзеса III,
фараона XX династии, кончина которого
определена не позднее 1200 г. до н.э. Черноморский
бассейн, являясь далеким ответвлением
Средиземноморья, судя по заметному
числу находок фибул (в том числе и ранних) в
культурах поздней бронзы — раннего железа
вокруг него, как в Альпийском регионе, так
и на Кавказе, не остался в стороне от
общего мощного распространения моды на этот
атрибут костюма.
а) На Кавказе, в особенности его
центральной части, носителями культур
эпохи поздней бронзы в местный обиход была
принята только дуговидная субмикенская
фибула (Bogenfibel). Здесь она
превратилась в знаковый элемент кобанской
культуры (рис. 28, 1-10). В ареале Кобани
начался ее путь многовековой самостоятельной
трансформации. Как полагал Г. Коссак,
изучивший скрупулезно и системно вопрос
появления фибул применительно к Кавказу,
ее смычковая форма «получила
распространение в то же самое время, что и в Юго-
Восточной Европе, в бассейне Эгейского
моря, на Апеннинском полуострове
(включая Сицилию), на Кипре и на Левантийском
побережье. В большинстве случаев она
появилась там в параллельной
последовательности форм с домикенской эпохи, то есть в
конце II тысячелетия до н.э.» (Kossak, 1983.
S. 99). Поскольку засвидетельствованы
случаи находок в синхронных закрытых
комплексах с керамикой SHIIIC1 одновременно
и смычковых, и дуговидных фибул (Kilian
Dirlmeier, 1982. S. 251, 252), это мнение в
равной степени может быть отнесено и к
последней. В связи с многолетними
разработками проблемы хронологии кобанской
культуры, я, в отличие от Ю.Н. Воронова
(Воронов, 2011. С. 278. Приложение), все
с большей уверенностью полагаю, что ряд
кобанских фибул I типа, 1 варианта,
типологически близких к субмикенским,
датируются столь же ранним временем, что и в
других окружающих областях, поскольку в
IX-VIII вв. до н.э. они уже не
изготавливались на коренной территории. Конкретно
речь идет о включенных в настоящую сводку
бронзовых экземплярах с асимметричной
ровной толщины дугой, круглой в сечении,
имеющей узкий приемник. Наибольшая
высота дуги по отношению к игле у таких
фибул приходится на первую или последнюю
треть длины предмета. К таким ранним,
практически синхронным
средиземноморским, вероятно, конца XII — рубежа XII-XI
вв. до н.э. относились фибулы из
закрытых комплексов погребений Тлийского и
Верхне-Кобанского могильников (Техов,
1977. С. 143, рис. 103, 4, 5, 7; Chantre, 1886,
PL XXI, 2, 3). Наиболее ранней
комплексной находкой среди кобанских фибул
представляется экземпляр из погребения 64
Тлийского могильника (рис. 28, 3,4). В этом
однозначно не перемешанном комплексе,
отличающемся от других, менее
достоверных по составу инвентаря, могил этого же
памятника, фибула с асимметричной
дугой еще сочеталась с архаичным овальным
бронзовым височным кольцом,
характерным для XIV-XIII в. до н.э., и ранним типом
бронзового кинжала с зауженным в
середине лезвия клинком (Техов, 1980. С. 21,
табл. 49). Такие кинжалы Б.В. Техов,
проанализировав многочисленные аналогии
по обе стороны Кавказа, относит к концу
XIII и не позднее конца XI в. до н.э. (Техов,
1977. С. 93). По моим разработкам
хронологии материалов северного склона Кавказа
это вполне соответствует периоду Кобан
16, ближе к концу Протокобанского
периода и началу Кобан II, то есть, собственно
ко времени оформления устойчивого
комплекса кобанской культуры во всем ареале
(Козенкова, 1996. С. 92, 93,124,125, табл. 2,
4; рис. 49). Идентичная бронзовая фибула
(рис. 28, 7) происходит также из не
потревоженного парного захоронения
погребения 99, где она сочеталась с другим типом
раннекобанского кинжала с острым
коротким черешком, переходящим по центру в
выступающее продольное до конца лезвия
ребро (Техов, 1980. С. 26, табл. 65, рис. 1,
1, 7). По мнению Б.В. Техова, такие
кинжалы были характерны для XII-XI вв. до н.э.
(Техов, 1977. С. 97). Согласно сетевой
системе разработки хронологии Г. Коссака, позд-
небронзовых материалов Кавказа в целом,
такие кинжалы и фибулы соответствуют
периоду Тли-С (ранний) и «по времени их
возникновения относятся к рубежу второго —
первого тысячелетий до н.э.» (Kossak, 1983.
S. 114, Abb. 9, 1, 5). Именно такого абриса
фибулы I типа, 1 варианта ближе всего со-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
61
поставимы по параметрам с вариантом Па
и Пс, по Сапуна-Сакелларакис (Sapouna-
Sakellarakis, 1978, Taf. 3, 52, 58, 66, 67а (Па);
5, 144, 145 (Пс); 7, 200, 202 (Ilf), которые
автор считает типичными для
субмикенского и протогеометрического периодов
островного Средиземноморья (ХП-Х вв. до
н.э.). Особенно наглядно демонстрируют
такую тесную близость во времени
находки фибул из скальных камерных гробниц в
Панталичи (Pantalica) на острове Сицилия
(рис. 28, 11-13), где они надежно
датируются по керамике SHIIIC-1, и где их, только
как элемент пережитка, встречают еще в X
веке до н.э. (Muller-Karpe, 1980, S. 795, №
126, Taf. 263).
Почти синхронна с фибулой из
погребения 64 в Тли фибула из погребения 2,
кромлеха 10 Стырфазского могильника (рис. 28,
1). Она имеет форму несколько иную, чем
тлийская, но относящуюся также к ранним
сицилийским модификациям. Ее
равномерно изогнутая дуга имеет наивысшую точку
по высоте в центре. Толщина дуги по всему
периметру одинаковая, круглая в сечении.
Ранний признак: дуга не крутого изгиба,
а растянутая (Техов, 2000. С. 189, рис. 49,
10). Также, как и в Тли, фибула
сочетается в комплексе с ранними типами оружия,
овальной височной подвеской и ранними
типами посуды, в особенности с сосудом с
роговидной ручкой (рис. 28, 2). По мнению
Б.В. Техова, привлекшего многочисленные
аналогии, подобные сосуды появляются в
закавказских культурах в конце II
тысячелетия до н.э. (Техов, 2000. С. 113). Особая
важность погребения 2 в том, что оно
входило в систему единого погребального
сооружения, кромлеха № 10, где наиболее
древнее погребение 11 содержало еще
булавки с навершием в виде бычьих рогов,
тип которых датируется XIV-XII вв. до н.э.
Топография сооружения в виде плоской из
ряда камней спирали не предполагает
значительного разрыва в совершении в нем
захоронений. Фактически в кромлехе № 10 на
основе захоронений 1,11 и 2 представлена
уникальная картина последовательной
смены типа, более древнего исконного
аксессуара скрепления тяжелой одежды на
инновацию средиземноморского происхождения.
Но главное, зримо предстает
хронологическая точка внедрения этой инновации в
коренную культуру. Оптимально — это вторая
половина XII — не позднее XI в. до н.э.,
поскольку второе стырфазское погребение №
4 в этом же кромлехе содержит фибулу уже
другой модификации (рис. 28, 5). По форме
она с более высокой дужкой и
сопровождается предметами погребального инвентаря
(тип булавки, гребень, мотыжка),
имеющего прямые аналогии (Марылын-Дереси,
Самтавро) в памятниках XI-X вв. до н.э.
(рис. 28, 6), с чем соглашаются даже
последовательные сторонники «короткой»
хронологии этих древностей Кавказа (Скаков,
2008а. С. 79). Особо следует подчеркнуть,
что почти аналогичной формы фибула
обнаружена в погребении № 5 могильника
Тетрицклеби (рис. 28, 15), где она
сочеталась с кахетским мечом подтипа IV, группы
3, по К.Н. Пицхелаури (Пицхелаури, 1969.
С. 104, табл. XI, 1, 5). Уточненная дата
таких мечей XI-X вв. до н.э. (Пицхелаури,
1979. С. 122, 123). Ранних асимметричных
фибул типа Тли-64 и Стырфаза-10/2 в
ареале Кобани, не столь надежных по
целостности, а значит и хронологии насчитывается
не менее десятка (Тли, п.п. 52, 115; Верхняя
Кобань, п. 3 (раскопки Е. Шантра); Верхняя
Рутха и Заюково — разрушенные
погребения). Причем все они с ярко выраженными
ранними признаками параметра
составных частей и абриса в целом (Крупнов,
1960. Табл. XLIV, 6; Chantre, 1886, PL XXI,
2, 3; Козенкова, 1998, табл. XXIV, 12).
Постоянство и массовый характер
присутствия фибул в памятниках, в особенности в
центральной части ареала кобанской
культуры, позволяют предполагать, что в
синхронное время рубежа II—I тыс. до н.э. и
XI-X вв. до н.э., они, скорее всего, являлись
маркерами связей, именно, «кобанцев» с
Закавказьем (рис. 28, 16-19), поскольку в
данное время в памятниках позднеброн-
зовых культур их южных соседей также
появляются изредка лишь единичные
экземпляры ранних типов дуговидных фибул
(Самтавро — п.п. 591 и 600; Марылын —
Дереси; Тетрацклеби — п. 5; Трели — п. 49;
Арешанда, Ошакан) и по абрису они более
соответствуют стырфазским экземплярам
(Куфтин, 1941, рис. 74 а и б; Пицхелаури,
1969. С. 193, табл. XI, 2; Скаков, 2008а,
рис. 2, 3, 5; 3, 2-6). Более поздние варианты
таких несомненно собственно кобанских
изделий, например, на территории Армении
в Лалваре и Бжни, свидетельствуют, что
эти связи не прерывались и в дальнейшем
(Мартиросян, 1964. С. 276, 277, рис. 109, 1).
Путь первоначального появления на
Центральном Кавказе средиземноморских
дуговидных (Bogenfibel) фибул остается
предметом дискуссий. В связи с находкой
62
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
единичной асимметричной фибулы из
Степного (п. 2, кург. 5) в ареале белозерской
культуры (рис. 28, 14), чрезвычайно
близкой по форме образцам из Тли и Стырфаза,
В.В. Отрощенко полагал, что в
южноукраинские степи она проникла благодаря
связям носителей этой особой степной
культуры (Отрощенко, 1975. С. 202-204) с
культурами Подунавья не ранее XI-X вв. до н.э.
Причем он считал все фибулы
субмикенского типа из ареала белозерской культуры
предметами импорта (Отрощенко, 1975.
С. 200; 1985. С. 519, 526). Последующая,
также единичная, находка близкой дуговидной
фибулы в грунтовой могиле в Казаклии в
Северо-Западном Причерноморье и новые
разработки М.Т. Кашубы типологии и
хронологии одновитковых дуговидных фибул
как будто подтверждают появление их у «бе-
лозерцев» не ранее XI века до н.э. (Kasuba,
2008, S. 197, 198, 211-214, Abb. 5, 9) и также
через Карпато-Дунайский бассейн. Видит
путь появления дуговидных фибул в ареале
Кобани через лесостепь Причерноморья
в результате контактов с «белозерцами»
в XI-X вв. до н.э. А.Ю. Скаков (Скаков,
2008а. С. 74, 80). Тем не менее
существует и другая точка зрения, касающаяся
связей кавказских и подунайских дуговидных
фибул. Я имею в виду гипотезу
безвременно ушедшего из жизни молодого
венгерского археолога Д. Газдапустаи, ученика
М.И. Артамонова. Изучая проблему связи
Северного Кавказа с Передней Азией и
Центральной Европой в эпоху перехода от
бронзы к железу, он не располагал той
информацией, которая имеется в настоящее
время. Но хорошо зная
среднеевропейские, особенно, подунайские материалы,
допускал и обратное со стороны Кавказа
движение немногочисленных импортов в
начале I тыс. до н.э., в том числе, например,
и фибул из окрестностей Сегед-Этхалом в
Трансильвании (Газдапустаи, 1962. С. 245,
табл. XXXIII). Фибулы обнаружены, как
будто, в погребениях и представляли, по
мнению Д. Газдапустаи, вариант,
являющийся одним из немногочисленных
доказательств импорта из Кобани (Gazdapusztai,
1963. S. 28). Анализ данных, проведенный
выше, дает веские основания полагать, что
ранний тип кобанских дуговидных фибул I
типа, 1 варианта старше белозерских. Он
появился в погребениях Стырфаза, Тли и
Кобани, судя по относительной
хронологии комплексов, до рубежа II-I тысячелетий
до н.э. В настоящее время имеются
бесспорные данные о наличии у «белозерцев»,
кроме фибул, других изделий кобанского типа
(булавки из Верхней Хортицы и Хмельны)
и, в свою очередь, очевиден тот факт, что в
ареале кобанской культуры отмечены с
конца XI — начала X в. до н.э. белозерские
«следы» (Козенкова, 1996. С. 97; Виноградов,
Дударев, 2003. С. 26, 27). В связи с этим
более логичным представляется
распространение их из очага массового
бытования, каким был ареал Кобани, в Северное
Причерноморье и рассматривать как еще
один индикатор контактов со степным
населением. Что касается первоначального пути
появления дуговидной фибулы на Кавказе,
с моей точки зрения, ближе к реальности
давнее предположение Б.А. Куфтина, а в
последнее время на основе анализа
смычковых фибул М.Т. Кашубы, о морском пути
вдоль северного побережья Понта (Куфтин,
1944. С. 315-316; Kasuba, 2008. S. 212). Как
бы ни решался этот вопрос, кобанские
дуговидные фибулы (Bogenfibel), в контексте
поставленной темы, не только имеют
высокую степень информативности, но и
многовековой след в окружающем мире.
б) Столь же оправданно включение в
состав археологической выборки самых
поздних дуговидных бронзовых фибул I
типа, 4 варианта, по моей классификации
(Козенкова, 1998. С. 74, 75, табл. XXV,
13-15). Они имели равномерно изогнутую
дужку одинаковой толщины по всей
длине. Наибольшая высота дужки по
отношению к горизонтали иглы приходится на ее
центр. В сечении дуга может быть круглой,
овальной и даже ромбической. Размер
фибул бх10; 7,2Х11,4 см. Дуга, как правило,
украшена рельефным орнаментом в виде
чередующихся зон из поперечных и
продольных насечек, изредка сочетающихся с
«ёлочным» узором. Единственная
известная фибула этого варианта имеет косови-
тую дугу. Особые специфические признаки
изделий — это закрученная в три оборота
пружина иглодержателя и своеобразная
форма приемника (рис. 29, 1, 2). Он имеет
вид сильно выступающей вперед пластины,
приостренный конец которой загнут вверх
и завершается выпуклой шишечкой или
утолщением. Находки таких фибул
сконцентрированы в погребальных памятниках
в окрестностях Теберды и Домбая, а также
близ Соленого озера (Таллык) западного
варианта культуры. Именно форма
приемника отличает фибулы I типа, 4 варианта
от всех известных в других частях ареала
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
63
кобанской культуры. По форме
иглодержателя, не имеющего аналогий на Кавказе,
такие фибулы близко напоминают застежки
типа «Чертоза» (рис. 29, 11, 12), обычные
в памятниках конца VI и особенно V-IV вв.
до н.э. (конец HaD) в Греции, в верховьях
Дуная и на Балканах у иллирийцев,
фракийцев и гето-даков (Златковская, Шелов, 1971.
С. 51-55; ТодоровиЬ, 1971. С. 147; Drechsler-
Bizic, 1961. S. 84, Tab. XV, 2; XXXIII, 9; Fekete,
1985. S. 72, Abb. 7, 9, Berciu, Kom§a, 1956, S.
427, Fig. 151, 2; Jerem, 1973. S. 77, Abb. 5, 6;
6, 5). Появление этого типа фибул вблизи
перевалов (главным образом Марухского)
в верховьях Кубани обусловлено особыми
контактами местного населения,
проживавшего в окрестностях оживленного
торгового пути, связывавшего запад (Прикубанье,
Крым, Северное Причерноморье,
Альпийский регион, Балканы, Греция) с
Закавказьем через Колхиду (рис. 29, 13).
Это подтверждается не только особой
морфологией фибул данного варианта, но и
сопутствующими им изделиями, такими как
аттический шлем из Домбая и железные
секиры. Последние идентичны по форме
таким топорам в могильнике Гуадиху и
сочетались с античной керамикой второй
половины V-III в. до н.э. (Трапш, 1969. С. 242,
248, 249). Западнокобанские фибулы
очевидно не являлись импортом, поскольку в
их морфологии заметны следы
синкретизма, выражающиеся в использовании черт
традиционных кобанских фибул и формы
приемника, характерного для
собственно италийских фибул типа «Чертоза». Их
можно даже обозначить как своеобразный
верхнекубанский вариант типа «Чертоза»
позднекобанской культуры. Как
конкретный элемент ареала Кобани,-такие фибулы
обладают высокой степенью
информативности для доказательства продолжающихся
контактов местного населения с районами
Подунавья в конце НаС и HaD.
в) В отобранный перечень для
анализа включены также бронзовые фибулы II
типа, по моей классификации (Козенкова,
1998. С. 75, табл. XXV, 2-5), составлявших
заметный элемент специфики западного
варианта кобанской культуры. Все фибулы
II типа происходят из памятников бассейна
Баксана. Они имели равномерно изогнутую
высокую дужку с закрученной в один
оборот пружины иглой и широкий приемник-
иглодержатель. Основной отличительный
признак формы — сильно вздутая по центру
дуга, равномерно уменьшающаяся толщина
которой завершается к краям кольцевидными
выступами (рис. 29, 3-6). Тыльная сторона
предметов гладкая, а лицевая
орнаментирована гравировкой в виде поперечных линий
«ёлочного» узора (Гижгид, Заюково, Бедык,
Лашкуты). Лишь изредка бывают и другие
орнаменты (фибула из Лашкуты). В
сечении дуга фибул плоско-выпуклая. Размеры
от 4,5Х7 см до 8х 11 см. Фибулы II типа
характерны для западного варианта, отсутствуют
в восточном, а в центре известны только в
Верхне-Кобанском могильнике (Chantre,
1886. PL XXII, 4, 7; Доманский, 1984. Илл.
58). Типологически, наиболее ранней, судя
по асимметрично растянутой дуге,
является фибула из каменного склепа в Гижгиде
A928 г.), датирующаяся по аналогиям из
лучше сохранившихся комплексов
началом I тыс. до н.э. (Козенкова, 1998. С. 75).
Например, из погребения в Заюково, где
такая фибула сочеталась с двукольчатыми
удилами и кобанским топором VIII — первой
половины VII в. до н.э. (Гриневич, 1951. С. 136,
рис. 14, 2). Кроме Кобани близкие фибулы
массово представлены в памятниках
колхидской культуры (Джантух, Красный маяк,
Ларилари) и единично в ареалах других
культур Северного Кавказа и Закавказья (рис. 29,
14-17), например, в Фарсе, Сукко, Джвари,
Уреки, Корети (Скаков, 2008а. С. 87-89,
рис. 4, 2\ 5, 23; 6, 1-7, 14). По классификации
А.Ю. Скакова они относятся к типам Ш-2,
IV-2 и V-2 и датируются исследователем от
первой половины VIII до V-IV вв. до н.э.8
Происхождение дуговидных фибул II
типа, как и экземпляров I типа, вероятно,
следует связывать с областями, близкими к
Средиземноморью, точнее к материковой
и островной Греции. Среди фибул Аттики,
8 К сожалению, эта, в целом обстоятельная, статья содержит ряд неточностей, касающихся
отсылок к другим авторам, в том числе и к моим трудам. В частности, это относится к
дискредитирующему меня безапелляционному утверждению о том, что я датирую фибулу из Гижгида XI-X вв. до
н.э. (Скаков, 2008а. С. 86, сноска 13). Поверхностное знакомство с моими текстами, где речь идет о
Гижгидском склепе 1928 г. проявилось не только в том, что при отсылке перепутаны страницы и не
указана точно дата (Козенкова, 1998. С. 75), также неверно указаны мои сведения о конкретной
истории и сомнительном научном качестве этой находки (Иессен, 1941. С. 20; С. 16, табл. I и предметы 3-й
предскифской стадии на табл. II; Козенкова, 1989а, С. 22, № 6 — конец текста).
64 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Ворокастро (Крит), Скироса, выделенных
Е. Сапуна-Сакелларакис в тип «IV-B»,
имелись экземпляры, в которых можно
видеть протооригиналы кавказских образцов
(Sapouna-Sakellarakis, 1978. S. 72-73, Taf.
19, 605, 612; 22, 657). Наиболее массово они
представлены в ойкумене Средиземноморья
в памятниках протогеометрического,
геометрического и позднегеометрического
периодов, то есть в X-VTII вв. до н.э. (по Мюллер-
Карпе). Видимо, где-то в IX — начале VIII
в. до н.э. этот тип фибулы мог оказаться на
побережье Абхазии и быть принятым
носителями коренной культуры. Заметное число
таких находок у «кобанцев» является еще
одним аргументом в пользу существования
наиболее активной фазы взаимоотношений
двух разных культур, кобанской и
колхидской, в эпоху раннего железа (VIII-VII вв. до
н.э.). А сами фибулы П-го типа в
представленной археологической выборке имеют
статус высокой степени информативности
как доказательство взаимосвязей кобанской
культуры с окружающим миром.
г) Бесспорным индикатором ранних
связей носителей кобанской культуры с Юго-
Западной Европой, главным образом с югом
Аппенин, в конце II тысячелетия до н.э.,
кроме ранних дуговидных фибул (Bogenfibel)
I типа, 4 варианта, по моей
классификации (типа фибул из Степного и Казаклии
Северного Причерноморья) выступают
еще более ярко две бронзовые фибулы из
слоя Змейского поселения (рис. 29, 7, 8).
Первоначально они были приняты
исследователями памятника за обломки булавок
(Деопик, Крупнов, 1961. С. 28, рис. 8, 2, 4).
Одна из них хорошей сохранности, вторая —
более фрагментарна. Позднее, в начале 70-х
годов XX в., при более внимательном
осмотре мною было высказано предположение,
что одна из этих «булавок» является ничем
иным, как примитивной ранней фибулой,
типа хорошо известных экземпляров в
памятниках Южной, Юго-Восточной и Средней
Европы, так называемых простых
коленчатых фибул (Violinbogenfibel, knieformig),
характерных для второй половины XII —
рубежа X-IX вв. до н.э. (Козенкова, 1975.
С. 93, 98; 1996. С. 39, 40, 45). В
юго-восточной части Сицилии (рис. 30), где их
особенно много (Кассибиле, Мулино дела Бадья,
Липари и др.) западноевропейские
исследователи выделяют их как субмикенские
9 Искренне благодарю сотрудника ИИМК
ции по данному вопросу.
типа Панталичи II (Millotte, 1970, pag. 13;
Pittioni, 1954, S. 418, Abb. 291; Muller-Karpe,
1959, Taf. 4, 5; 6, 2; Sundwall, 1943, S. 268).
Вторая «булавка» из Змейского была
идентифицирована мною как смычковая фибула
с витой дужкой коленчатой формы,
благодаря последним разработкам М.Т. Кашубы
типологии и классификации ранних
западноевропейских и северопричерноморских
общих многолетних находок такого типа
(Kasuba, 2008. S. 193, 205, Abb. 12, 14). Обе
змейские фибулы, согласно ее типологии,
относятся к группе смычковых с одновит-
ковой пружиной для иглы, асимметричных,
коленчатой формы (VBFI-2A), характерных
для типа Панталичи II и датирующихся не
позднее XI века до н.э. (Kasuba, 2008, S. 211;
Кашуба, 2011. С. 70, 71)9. Фибулы с выгнутой
витой спинкой ближе всего находят
соответствия среди им подобных (рис. 29, 18-20) из
памятников юго-восточной части Альп и
западных районов Балкан (Kasuba, 2008, Abb.
12-VBFI, 3; 15). Картография фибул,
близких змейским, по М.Т. Кашубе,
убедительно демонстрирует точку зрения о том, что
на Северном Кавказе простые коленчатые
фибулы появились, скорее всего,
благодаря непосредственным контактам
обладателей этого аксессуара одежды (Kasuba, 2008.
S. 212). Коленчатые смычковые фибулы
типа Панталича II из Змейской безусловно
имеют высокую степень информативности,
но оказались лишь кратким эпизодом в
жизни обитателей Северного Кавказа.
д) Таким же эпизодом в кобанской
культуре, но важной для раскрытия темы
взаимосвязей ее носителей с окружающим миром была
единичная бронзовая так называемая
щитковая фибула (Schildfibel) (рис. 29, 9). Несмотря
на фрагментарность, ее особая ценность в
бесспорной узнаваемости в
многочисленном семействе подобных, но полностью
сохранившихся таких вещей в культурах полей
погребальных урн периода НаВ Подунавья
(рис. 29, 21, 22).
Овальный, удлиненной формы,
бронзовый орнаментированный щиток с
остатками пружины иглодержателя был выявлен
Д. Газдапустаи среди разрозненных
материалов из раскопок В.И. Долбежева 1887 года
на Северном кладбище («могила девочки»)
Верхне-Кобанского могильника. Он
определил предмет как «фибулу фракийского типа»
и отнес его к элементам «среднедунайского
I к.и.н. М.Т. Кашубу за неоднократные консульта-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ... 65
импорта» (Газдапустаи, 1962. С. 237, 274,
рис. 10, 5). Наиболее ранние варианты
щитковых фибул западноевропейские
исследователи относят к эпохе HaA1 (Podborsky,
1970. S. 125-126), а бытование их разных
более сложных модификаций
прослеживают в памятниках вплоть до НаС. Так,
например, К. Вински-Гаспарини в древностях
Северной Хорватии датирует такие фибулы
4-5 фазой, по ее классификации, то есть
1000-700 гг. до н.э. (Vinski-Gasparini, 1973.
S. 190, taf. 137, 10). Ближайшая аналогия ко-
банскому образцу щитковой фибулы имеет
место среди находок слоя НаВ2-НаВ3
укрепленного поселения Брно-Обжаны (рис. 29,
21) в Моравии (Podborsky, 1970. S. 62, 63,
Abb. 13,7). Учитывая, что в слое этого
поселения имелись предметы черногоровского
периода, например, V-образная бляшка и
грибовидная ворворка, датирующиеся IX-
VIII вв. до н.э., присутствие в ареале Кобани
щитковой фибулы не кажется случайным.
Это мнение подкрепляется также фактом
находки в известном погребении 169
могильника Брно-Обжаны, расположенного рядом
с поселением, весловидного наконечника для
ножен меча, имеющего прямые переклички
с такими же изделиями из могильников ко-
банской культуры (Podborsky, 1970. Taf. 59,
7; Козенкова, 1995. Табл. X, 6, 10; Дударев,
1999. Рис. 28, 29). Скорее можно
предположить, что подобные изделия — очередные
свидетельства, отражающие динамичный
характер западных контактов носителей ко-
банской культуры Северного Кавказа в эпоху
киммерийских походов в сторону Подунавья.
Щитковая фибула выступает как, хотя и
единичное, но вполне реальное, а не
предполагаемое доказательство общего участия
каких-то военных групп «кобанцев» и «черно-
горовцев» в походах в Центральную Европу.
То есть имело место событие,
соответствующее второму шипу модели контактов, по
B.C. Махортых (Махортых, 2003. С. 60).
е) К этому же периоду относится яркая
и талантливая по исполнению, но
некавказская по истокам, бронзовая зооморфная
фибула в виде фантастического хищного
зверя (рис. 29, 10). Так же, как щитовидная
фибула, она по стилю происходит из
ареала кобанской культуры. Известно, что
художественно выполненная вещь находилась
в коллекции К. Ольшевского, но точные
условия ее находки и места остались не
выясненными. Общий плоский контур дуги
представлен в виде «гвера», хорошо известного
на кобанских орнаментированных топорах
(Chantre, 1886. PL Ш,2). Лапы поджаты,
тупоносая пасть раскрыта; игла с пружиной,
как бы исполняет роль поджатого хвоста.
Конец передней лапы является узким
плоским приемником. Тело животного от
головы до хвоста покрыто узором в виде бегущей
«микенской» волны из спиралей,
дополнительно обведенной контуром. Орнамент
выполнен гравировкой. Крупный размер
фибулы, тщательное исполнение позволяют
предполагать ее заказной, престижный
характер. Идея такой формы фибулы
неизвестна в ранних материалах Кавказа и явно
заимствована из какой-то инокультурной группы
ареала галыптаттоидных культур
северо-восточной части Италии (культура Эсте) или
из Среднего Подунавья (Австрия, Моравия,
Силезия, Венгрия), где в культурах поздних
этапов эпохи НаВ имели место такие
изделия (рис. 29, 23, 25-27). Чрезвычайно
выразительный экземпляр, например,
происходит из погребения 307 старшей группы
Гальштаттского могильника (Kromer, 1959,
Tafelband, Taf. 53, S), датирующегося по
простой фибуле не позднее VII в. до н.э. (Barth,
1980, S. 77). В отличие от фибулы из Кобани,
западноевропейские протооригиналы были
меньшего размера и изображали либо
собак, либо коней (Монгайт, 1974. С. 153,
рис. 11; Podborsky, 1970. S. 67, 170, Abb. 13,
2; Patek, 1977. S. 41, Taf. 20, 4). По мнению
В. Подборского, этот стиль фибул возник в
связи с культом и культивированием всадни-
чества, поскольку они появились в
памятниках, синхронных с пластом т.н. фрако-ким-
мерийских древностей VIII — начала VII в. до
н.э., содержавших комплекты конской узды
и скипетры, украшенные либо головками
коней, либо их целыми фигурами (Podborsky,
1970. S. 170-172). Единичный экземпляр
зооморфной фибулы свидетельствует о том,
что форма эта, чуждая для собственно
кобанских фибул предскифского времени, явно
подсмотрена на западе в позднекобанский
период и переработана местным мастером,
заменившим изображение коня на
сакральное, типичное для «кобанцев» изображение
«гвера». По сути изделие представляет
частный, но яркий пример
взаимопроникновения разных культур (рис. 31). То есть
является выражением одной из форм контактов,
способствующей живому обновлению и
видоизменению материальной культуры.
Как подражание кобанской, но с
явными элементами вырождения формы, я
рассматриваю уникальную зооморфную
фибулу из погребения 10 могильника Палури
бб
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
(рис. 29, 24) в бассейне р. Ингури, который
входит в группу памятников VII-VI вв. до н.э.
(Ларилари, Нигвзиани, Мерхеули, Михурча,
Брили), характеризующихся обрядом в виде
расчлененных костей и частичной
кремацией покойников, в сопровождении обильного
вещевого материала (Барамидзе, 1977. С. 77,
табл. VII, 1; Микеладзе, Барамидзе, 1977.
С. 34). Несмотря на свою несколько более
позднюю, производную от Кобани
модификацию, фибула из палурского «Садзвле» как
бы маркирует первоначальное направление
пути появления более раннего протоориги-
нала таких украшений на Кавказе. А
именно: вдоль побережья Черного моря к устью
Ингури и далее вверх к ее высокогорным
истокам, близко соседствующим с истоками
реки Баксан на северном склоне.
13. ПРИВЕСКИ (рис. 32-34). Бронзовые
привески — типичный аксессуар костюма
носителей кобанской культуры. Эти
своеобразные и по-своему красивые поделки,
служившие не только эстетическим целям,
но и являвшиеся оберегами, нашивали на
одежду, привешивали к поясам, браслетам
и головным уборам. Из более чем 40 типов
привесок кобанской культуры в
археологической выборке для заданной темы
взаимосвязей с окружающим миром задействованы
только восемь типов, включая их
модификации. Пять из них оказались в древностях
восточного и западного вариантов (Козенкова,
1982; 1998). Некоторые, известные на
западе и востоке ареала, имели место в
центральной группе. Но кроме того, в метрополии
культуры обнаружены уникальные, но
важные изделия, типов которых нет на
периферии ареала культуры. Но они-то, более чем
другие, являются бесспорными маркерами
контактов с регионами, иногда значительно
удаленными от северных склонов Большого
Кавказа. Из классифицированных типов
привесок речь пойдет о VII, 1 варианте; VIII,
XX, XXVI и XXXIII типах, по моей
классификации (Козенкова, 1982. Табл. XXIV, 35, 49;
1998, табл. XI, 9, 10; XII, 32-38; XIII, 12-14,
21). Два последних типа известны только в
погребальных древностях подгруппы А
центрального варианта (Козенкова, 1996. С. 12,
рис. 1). Вошли в группу и зооморфные
привески (пряжки?) в форме так называемой
«спящей собаки».
а) Бронзовые литые колесовидные
привески, прорезные с крестом в центре VII
типа, 1 варианта (Козенкова, 1982. С. 41,
табл. XXIV, 35; 1998. С. 40, 41, табл. XI, 9,
10), диаметром 3,5-4 см, весьма заметны и
показательны для избранной темы. В
ареале Кобани выделяются две модификации
VII типа, 1 варианта, различающиеся
хронологически. Более ранняя отличалась
наличием заметного выступа на внешней
стороне кольца (рис. 32, 1). Более поздние
изделия такого выступа не имели (рис. 32, 2).
На востоке ранние привески обнаружены в
слое Сержень-Юртовского поселения, в
помещении V, дата которого установлена по
С14 - 2860+60, т.е. 910 г. до н.э. (Козенкова,
2001. С. 14, 15, рис. 86, 11) . Особенно
выразительны такие ранние образцы в
памятниках западного варианта: в Инжиччукунском
и Терезинском могильниках (Козенкова,
2004а. С. 124, табл. 37, 15-18). Поздняя
модификация IX-VIII вв. до н.э. типична на
востоке для погребений Сержень-Юртовского
могильника (Козенкова, 2002. С. 52, 114,
рис. 12, 29) и еще более массово
представлена в могильных комплексах на западе
ареала (Козенкова, 1998. С. 128, табл. 3).
В центральной группе
засвидетельствованы колесовидные привески только поздней
модификации в Тлийском и Кобанском
могильниках, а также в местности Рахта близ
Верхней Рутхи (Уварова, 1900. Табл. XXIII,
6; Техов, 1960. С. 168, рис. 4, 4\ Motzenbacker,
1996. Taf. 35, 2). Наиболее близкие аналогии
им отмечены в Северном Причерноморье,
из металлообрабатывающих очагов, из
которых они, скорее всего, были
заимствованы кобанскими мастерами. Именно
Северопричерноморский
металлообрабатывающий очаг, в частности, Кардашинка I
белозерской культуры имеет в своем составе
литейные формы с негативами их ранней
модификации (рис. 32, 9) (Bockarev, Leskov,
1980. S. 23, Taf. 11, 89a). В результате прямых
контактов на основе производственной
кооперации мастеров-металлургов обеих
областей эта форма солярных привесок, судя по
имеющимся фактам, рано проникла с запада
на Северный Кавказ, принятая в местную
среду, прижилась и на долгие века
превратилась в элемент собственно кобанской
культуры.
б) Влияние мощного
Северопричерноморского металлургического и
металлообрабатывающего очага в период активных
контактов северокавказских мастеров эпохи
формирования локальных признаков
кобанской культуры проявилось в появлении в
быту на востоке ареала VIII типа, так
называемых ножницевидних бронзовых привесок
(рис. 32, 4) на тонких бронзовых спиралях к
шнуровым поясам. Эти своеобразные, под-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
67
треугольных очертаний предметы с двумя
кольцевидными отверстиями в нижней
части и третьим — в верхнем трапециевидном
конце, составляли специфику только
восточного варианта (Козенкова, 1982. С. 42,
табл. XXIV, 49). Они отливались в
двустворчатых составных формах и входили в
погребальные инвентари Сержень-Юртовского и
Майртупского-2 и 4могильников (Козенкова,
2002. С. 164, табл. 9, 14-18; 26, 8-11; 68, 11-
20, Виноградов, Дударев, 2003. Рис. 20, 6-11).
Прямых аналогий этой форме на Кавказе
нет. Протооригиналами для них, скорее
всего, послужили очень близкие по
конфигурации рамки для привесок, известные на
матрицах литейных форм из Кардашинки I и
Верхней Тарасовки (рис. 32,10-11). Готовые
изделия из подобных форм характерны для
круга древностей сабатиновской и белозер-
ской культур (Bockarev, Leskov, 1980. Taf. 15,
157а; Шарафутдинова И., 1987. С. 76, рис. 4,
1). Восточнокобанские привески,
безусловно, лишь местная реплика
северопричерноморских. Они бытуют на Северном Кавказе
значительно дольше, вплоть до VIII в. до н.э.
(Козенкова, 2002. С. 128, табл. VI). Но время
появления и направление инокультурного
импульса диагностируются достаточно
надежно по майртупским погребениям,
содержавшим оружие и роговые предметы, в
том числе конской сбруи конца XI-X в. до
н.э. То есть так же как хорошо известные в
срубных древностях и в белозерской
культуре (Виноградов, Дударев, 2003. С. 26, рис. 15,
1, 2; рис. 18, 1-7). Несмотря на местное
искажение исходной схемы рамки-привески и
другую ее атрибуцию и назначение,
привески VIII типа являются ценным предметным
доказательством наличия связи типа
производственной кооперации двух удаленных
друг от друга регионов, выражающейся во
взаимопроникновении элементов разных
по происхождению культур.
в) В высшей степени доказательно
подтверждают связи кобанской культуры с
носителями позднебронзовой культуры Северо-
Западного и Северного Причерноморья
бронзовые литые, так называемые
крестовидные или секировидные антропоморфные
привески типа У-20, по Е.Н. Черных,
сабатиновской культуры, датирующиеся временем
BrD-HaAj (рис. 32, 12, 13). Они обнаружены
среди могильных древностей
центрального варианта у сел. Беахни-куп (рис. 32, 5, 6)
в долине Терека (Козенкова, 1996. С. 118,
рис. 44, 3; 48, 2, 3) и являлись, скорее
всего, прямым импортом, поскольку форма
привесок не искажена, по сравнению с
собственно сабатиновскими (конца XIII —
середины XII в. до н.э.) и теми из них, что
известны еще и в белозерское время (Черных,
1976. С. 129, табл. XL; Шарафутдинова И.,
1987. С. 76-78, рис. 4, 6, 9, 10; 5, 2-6, 8-13).
Их происхождение, топография
металлообрабатывающих центров, вопросы
хронологии обстоятельно изучены Е.Н. Черных
и И.Н. Шарафутдиновой. По сути в ареале
западных от Кавказа областей они
представляли главный элемент бронзовых привесок,
в целом в законченной форме состоящей из
трех частей: подтреугольной рамки с тремя
кольцами по углам (см. выше разновидность
«б»), к которой дополнительно были
прицеплены крестовидные привески
анализируемой формы и булавка с кольцевидным навер-
шием типа У-18, по Е.Н. Черных (Черных,
1976. С. 128, 129, табл. XL, 26). Носители
кобанской культуры были знакомы только
с двумя атрибутами таких привесок. И лишь
предположительно с третьей ее частью. Как
было указано выше, форма треугольной
рамки с кольцами была со временем
модернизирована в местной среде и превратилась в
привеску для пояса, не утратив своего
культового характера.
Направление проникновения из Поду-
навья, скорее всего, со стороны Крыма
подобных украшений угадывается по наличию
в ареале протомеотских древностей их
третьей составной части: булавки с
кольцевидным навершием типа У-18, по Е.Н. Черных
(Черных, 1976. С. 128, рис. 53). Они имели
место в погребениях 25 и 26 могильника
Фарс/Клады (Эрлих, 2000. С. 4-7, рис. 1,
3). В ареале формирующейся кобанской
культуры антропоморфные привески
оказались лишь эпизодом. Будучи, скорее всего,
прямым импортом, в археологическую
выборку они включены как яркий, узнаваемый
маркер и хроноиндикатор
непосредственного и раннего проникновения носителей
культур Северного Причерноморья. Как
бесспорный след миграционных процессов на
Северном Кавказе.
г) С большей уверенностью, чем
раньше (Козенкова, 1975. С. 55, рис. 1, 8, 9), к
привескам некавказского происхождения
я отношу украшения из сурьмы в форме
двух плоских волют с петлей для
привешивания (рис. 32, 7,8). В отличие от исконно
кавказских, волюты у них были закручены
вовнутрь. Обнаружены такие привески в
выбросах земли разрушенного еще в XIX веке
могильника Верхняя Рутха, при повторном
68
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
обследовании его в 30-е годы XX века
экспедицией Е.И. Крупнова (Крупное, I960. Табл.
XLIX, 3-8). Исследователь относил их к
раннему периоду кобанских захоронений, дата
которых им определялась XI-IX вв. до н.э.
(Крупнов, 1960. С. 237). В результате новых
данных и новых аналитических подходов, в
частности, в связи с выдвижением
концепции существования Протокобанской группы
материалов (Козенкова, 1982а. С. 306; 1987.
С. 42-46), реальность которой признана
научным сообществом, эти даты
пересмотрены в сторону удревнения. В связи с этим
понижена хронология и ранней группы
материалов Верхнерутхинского могильника.
Они относятся, по последним изысканиям,
в том числе и сурьмяные привески с
волютами, закрученными друг к другу, к периоду
Кобан 16, на основе анализа всей
совокупности источников центральной группы и их
относительной периодизации, к XIII —
первой половине XII в. до н.э. (Козенкова, 1990.
С. 72, 74-77, табл. I). Особую важность для
доказательства ранней даты двуволютных
привесок имеют результаты двух научно
раскопанных погребений в могильнике Кари-
цагат, исследованных А.П. Мошинским и
А.Ю. Скаковым. В комплексе инвентаря
погребения 9 обнаружены не просто
аналогичные, а идентичные верхнерутхинским
экземпляры таких привесок из раскопок
30-х годов. Оба исследователя относят
погребение 9 к выделенной А.П. Мошинским
из материалов Протокобанского периода
(Кобан I) дигорской культуре (Мошинский,
2000. С. 103; Скаков, 2003. С. 94, рис. 3,
16-18). В специальной работе,
посвященной хронологии Протокобанского
периода, А.Ю. Скаков определил место
дигорской культуры внутри этого периода в фазе
Кобан 16 в пределах XV-XIII вв. до н.э., что
соответствует моей датировке этой фазы.
В данном временном диапазоне могильник
Кари-цагат датируется XIV в. до н.э., а
погребению 9 отведено место ближе к середине II
тыс. до н.э. (Скаков, 2001. С. 234). Подобное
занижение абсолютной даты этой могилы
и следовательно двуволютных привесок из
сурьмы, представляется весьма спорным.
Если исходить из того, что в материалах из
Верхней Рутхи сурьмяные украшения, в том
числе и ромбовидные привески для
ожерелья (см. выше), и двуволютные привески,
совершенно очевидно составляли один и тот
же культурный пласт, значит и привески из
Кари-цагат также, скорее всего, относились
к этому же пласту. Однако исследователи
(В.И. Марковин, Р.А. Литвиненко),
исходя из конкретных материалов, полагали,
что кавказские ромбовидные привески из
сурьмы — это местные, более упрощенные
реплики степных, по моему мнению,
относящиеся конкретно не к самым ранним
артефактам периода Кобан I, возможно, к концу
XIV — рубежу XTV-XIII вв. до н.э. Сказанное
в равной мере относится и к биволютным
привескам. Их протооригиналы, как и
других, выше охарактеризованных изделий,
скорее всего, следует видеть в известных
близких формах памятников поздней
бронзы Подунавья. Представляется, что ближе
всего двуволютные (или биволютные)
привески могут быть сопоставлены с так
называемыми сердцевидными бронзовыми
привесками наследницы курганной культуры —
Пилинской культуры, сформировавшейся
на рубеже XV-XIV вв. до н.э. (Trogmayer,
1975. С. 155, Taf. 7, 4) в верховьях
притоков Дуная на северо-востоке современной
территории Венгрии. Ее специфические
особенности определялись мощным
металлообрабатывающим очагом, влияние
которого распространилось далеко за пределы
собственного ареала, в том числе и в
восточном направлении. Хронологически
бронзовые изделия этой культуры, в частности,
древности могильника Тапё (Таре), а
также группы Задвапальфальва — Надьбатонй
(Nadybatony), где обнаружены наиболее
ранние двуволютные привески, например,
в кладе Abaujszanto, датируются периодом
BB*-BC. Но особенно эти украшения
заметны в XIII-XI вв. до н.э. (Kemenczei, 1984.
S. 13, 22, 23, 90, 105, Taf. VI, 22, 23; XXX,
14-16). Наиболее поздние из них еще
бытуют в культуре Киятица (XI-IX вв. до н.э.),
синхронной расцвету кобанской культуры
(рис. 32, 14-17). Причем встречены они в
среднеевропейских памятниках вместе с
модификациями щитковых, по Т. Кеменцеи
арфавидных (Harfenfibel) фибул, одна из
которых засвидетельствована и в
центральном варианте (см. выше). Таким образом,
сердцевидные привески — это еще один
реальный индикатор контактов «кобанцев» с
Подунавьем, скорее всего, периода начала
формирования культуры.
д) В археологическую выборку включены
своеобразные бронзовые привески,
имитирующие разные типы подлинных кинжалов
(рис. 33, 1-7) и служившие, видимо,
аксессуарами поясов, как это имело место с ножни-
цевидными привесками (см. выше). Этот, так
называемый XX тип, по моей классификации
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
69
(Козенкова, 1998. С. 45, 46)
засвидетельствован только в центральном и западном
вариантах кобанской культуры. Судя по
многочисленности и разнообразию вариантов, а
также длительности бытования, данные
украшения являлись исконным продуктом мест-
ных металлообрабатывающих мастерских.
Выделяется не менее четырех вариантов
кинжаловидных привесок. Наиболее ранние
из них, по схеме близкие реальным
цельнолитым кинжалам с прямым навершием и
полукруглым эфесом с вырезом (Козенкова, 1996.
Рис. 22, 3, 4), имели место в комплексе № 11
Верхнерутхинского могильника из раскопок
Е.И. Крупнова и в коллекции П.С. Уваровой
из «Кумбулты» (рис. 33, 1). Они
имитировали ранний тип бронзового кинжала,
характерного для Протокобанского
периода (Уварова, 1900. Табл. ХУП1, 7; Крупнов,
I960. Табл. XLI, 17; Козенкова, 1996. С. 199,
рис. 44, 2-4). Имелись они и в
коллекции бронз А. Коссниерской из Верхней
Ругай (Motzenbacker, 1996. Taf. 64, 10-15).
Чрезвычайно важна для поставленной темы
вторая разновидность таких предметов. Это
специфически западнокобанские кинжало-
видные привески XX типа, 1 варианта,
фактически синхронные привескам из
центрального варианта. Они обнаружены в могильнике
Терезе и в Эшкаконской гробнице (рис. 33,3)
и имитировали тип раннего облика кобанско-
го кинжала из клада XII-XI вв. до н.э. из
станицы Упорной (Козенкова, 1995. С. 51, табл.
IX, 10), тем самым подтверждая исконность
подобных имитаций и самой формы кинжала
такого облика для этой части ареала
кобанской культуры. Третья разновидность
кинжаловидных привесок — 2-й вариант XX типа
западнокобанской группы, наиболее
многочисленная, представленная серийно,
имитировала некую обобщенную форму кинжала
(Рис. 33, 4-7), клинок которого был покрыт с
двух сторон рельефным разнообразным
геометрическим орнаментом, изготовленным
на матрице литейной формы (Козенкова,
1998. С. 45, 46, табл. XII, 34-38). Комплекты
таких привесок (от 3 до 45) обнаружены не
только в могилах и кладах (Бедык, Гижгид,
Кызбурун, Мукулан, Заюково, Мебельная
фабрика), но и в слое поселений, например, в
«Средней Гремучке» в районе горы Бештау
(Козенкова, 1989а. Табл. IX, 1). Судя по
наличию кинжаловидных привесок 2-го
варианта XX типа (третья разновидность) в
кладе из Тхмори в Закавказье (рис. 33, 16-19),
дата которого надежнее всего определяется
по присутствию раннебелозерского
кельта середины XII-XI вв. до н.э.10 (Коридзе,
1965. С. 154, табл. XVIII; Доманский, 1984.
Илл. 179; Козенкова, 1996. Табл. 5; Бочкарев,
Пелих, 2008. С. 65, III группа), мода на
подобные декорированные привески-кинжальчи-
ки, как и на разновидности 1 и 2, возникла
примерно в одно время. Однако в отличие
от них просуществовала до скифского
периода, судя по находке (рис. 33, 20) в кургане
18 Нартанского могильника (Батчаев, 1985.
Табл. 45, 10). Подобные сакральные
привески с зооморфными навершиями (рис. 33,
21) за пределами ареала кобанской культуры
только внутри Кавказского региона — яркий
индикатор активных связей «кобанцев» как
с местными инокультурными сообществами
(Тхмори, Эргета, Красный Маяк и др.), так и
с северными степными пришельцами или с
их смешанными (окавказившимися)
потомками (Скаков, 2008. С. 19, рис. 2, 2). По
качеству и степени информативности привески
XX типа — один из особо заметных
атрибутов для доказательства направленности
контактов с соседями.
е) Достаточно надежным маркером
связей носителей кобанской культуры также
только внутри Кавказского региона,
точнее с Западным Закавказьем современной
территории Абхазии, являются бронзовые
литые привески XXVI типа, по моей
классификации (Козенкова, 1998. С. 47, табл. XIII,
12-14). Эти нарядные миниатюрные
(высота 0,9-1,6 см; диаметр 1,6-2 см),
усеченно-цилиндрической формы предметы с боковой
петлей для привешивания11 (рис. 33, 8-12),
не имеют аналогов за пределами Большого
Кавказа. Их тонкий рельефный или
ажурный орнамент свидетельствует о высоком
мастерстве кобанских мастеров-ювелиров,
10 Впервые на важность кельта раннебелозерского типа для даты Тхморского клада обратил
внимание А.М. Лесков. Однако его гипотеза о высоких датах Белозерки, и в связи с этим результаты
анализа этих древностей (в том числе и хронологии Тхмори) в контексте с киммерийской проблемой
(Лесков, 1981. С. 82-84) не подтверждаются уточненными датами белозерской культуры в пределах
XII-X вв. до н.э. (Отрощенко, 1985. С. 524).
11 На мой взгляд, определение их формы как «катушкообразные» (Техов, 1977. С. 167; Скаков,
2009. С. 163) методически неверно, поскольку не дает объективного, математически выверенного,
представления о схеме предметов.
70
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
которым принадлежит приоритет в
появлении подобной формы украшения. Самые
ранние их модификации,
орнаментированные только по окружностям торцов (Рис. 33,
8, 9), происходят из погребений X-IX вв. до
н.э. Верхне-Кобанского и Тлийского
могильников (Chantre, 1886, PI. XXVII, 5; Уварова,
1900. Табл. XXXVI, 18; Техов, 1980. Табл. 51,
10; 67, 9). По сведению А.Ю. Скакова такая
же ранняя привеска находилась среди
древностей в Гунделене (Скаков, 2006. С. 82).
Особенности общей схемы раннекобанских
экземпляров позволяют достаточно
уверенно предполагать, что именно они послужили
прототипами для более поздних массовых
вариаций усеченно-цилиндрических привесок,
устойчивая мода на которые оказалась особо
заметной в позднекобанскую эпоху, главным
образом, на территории западного
варианта. Это наглядно подтверждает последняя,
более полная сводка подобных украшений,
опубликованная А.Ю. Скаковым (Скаков,
2009. С. 163, рис. 6, 1-7). Полюбившиеся
кавказцам изящные изделия, самым
разнообразным образом украшенные прорезными
треугольниками, рельефными «косичками»,
волнистыми поясками, зигзагами,
розетками и спиралями входили в погребальные
комплексы середины VII — первой
половины VI в. до н.э. (Козенкова, 1996. С. 12,
рис. 1; 1989. С. 17, рис. 4; 1998. С. 47; Березин,
Дударев, 1998. С. 180, рис. 10, 1) от
верховий Чегема (центральная группа) до
верховий Малого Зеленчука (западная группа).
Особенно важны для хронологии
безупречно исследованные погребения могильника
Султан-гора-3 (раскопки Н.Л. Членовой) и
гробница Карабашево близ Марухского
перевала (раскопки В.П. Любина), где
обнаружена самая западная находка таких привесок
(рис. 33, 12). В обоих могильниках они
находились в комплексах с оружием
скифского типа (Членова, 1984. С. 238, рис. 2, 1-5,
14, 18; Любин, 1964. С. 253-261; Козенкова,
1989а. С. 52 (№ 187), табл. XLIV-B, 13, 17, 32;
Махортых, 1991. С. 76, 115). Вне ареала ко-
банской культуры известно четыре пункта
(рис. 33, 22-26), где в погребениях оказались
усеченно-цилиндрические привески XXVI
типа: три за пределами южного контура, в
Закавказье (Ларилари в Сванетии, Джантух
в Абхазии и в Брили) и один — в смешанной
зоне в Предкавказье (Нартанский
могильник). Дата нартанской привески из кургана
№ 17 убедительно определена В.Г. Петренко
VI веком до н.э. (Батчаев, 1985, табл. 43,
43; Петренко, 1989а. С. 219). Закавказские
находки, а точнее, привески из Ларилари
и Джантух, А.Ю. Скаков по античному
импорту в абхазских памятниках датирует
концом V — началом III в. до н.э. (Скаков, 2009.
С. 163). Однако предметное визуальное
сравнение привесок из Сванетии (Ларилари),
ближайшей, просто соседней территории с
ареалом Кобани, и Абхазии (Джантух),
расположенной в значительном отдалении от
северных склонов Кавказа, свидетельствует
о принципиальных отличиях двух
закавказских форм. Изделия из Ларилари не просто
аналогичны, а идентичны баксанским и че-
гемским, датирующимся, как и все
остальные северокавказские находки, судя по
Верхне-Чегемскому могильнику, VI в. до н.э.
(Виноградов, 1972. С. 208). Привески же из
Джантуха имеют следы очевидной
схематизации и деградации в декоре, что
свидетельствует об их пережиточной, очевидно более
поздней форме.
Равномерное распределение
выявленных памятников с привесками XXVI типа A2
объектов) по всему ареалу кобанской
культуры, их хронологические модификации
от самых ранних (рис. 34), зародившихся в
центральной части Северного Кавказа (Тли,
Кобань), до самых поздних, рубежа VI-V вв.
до н.э. (Султан-гора-3) позволяет
предполагать приоритет носителей кобанской
культуры в распространении данных предметов за
хребет Большого Кавказа. Причем вначале
в форме прямого импорта, через
посредничество анклава в высокогорье Сванетии,
образовавшегося здесь в данный период из-за
угрозы степняков-скифов. О возникновении
таких анклавов из-за опасного давления с
севера свидетельствуют и другие
материалы позднекобанской культуры (Козенкова,
2008а. С. 72, 75). Эпизодичность памятников
с цилиндрическими привесками в ареале
колхидской культуры, и в то же время
постоянство и многочисленность их ранней
модификации только в могильнике Ларилари, не
исключает наличие в этих местах еще одного
такого анклава «кобанцев». Возможно, даже
из жителей Баксанского ущелья, которые со
временем восприняли черты закавказской
местной материальной культуры, но
сохранили свою самобытность в ее отдельных
элементах. Подобный процесс наблюдается
даже в настоящем, например, у чеченцев-
кистинцев на территории Грузии или на
границе с Дагестаном. А.Ю. Скаков
высказал альтернативную гипотезу относительно
культурно-исторических процессов,
происходивших в верховьях Баксана (Скаков, 2009.
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
71
С. 167, 168), но, на мой взгляд, в
обосновании этой гипотезы много противоречивого,
что не позволяет мне полностью
согласиться с автором. Однако как бы ни разрешились
дискуссионные вопросы, но применительно
к поставленной теме взаимосвязей,
остаются бесспорными качество и высокая степень
информативности миниатюрных усеченно-
цилиндрических привесок как еще одного
надежного свидетельства кобанского
импульса в инокультурную среду на исходе
первой половины I тысячелетия до н.э.
ж) К культурному импульсу колхидской
культуры в ареал Кобани скорее всего
следует относить литую бронзовую привеску яко-
реобразной формы (рис. 33,13). Она
обнаружена среди древностей разрушенных ранних
погребений Исправненского могильника
(т.н. погребения «у пруда»), синхронных по
выразительным материалам Эшкаконского
и Терезинского могильников XII-XI вв.
до н.э. на западе ареала (Козенкова, 1996.
С. 93, табл. 2). Хотя привеска отнесена к
XXXIII типу западнокобанских украшений,
по моей классификации (Козенкова, 1998.
С. 48, табл. XIII, 21), но эксклюзивная
форма вещи допускает предположение об ее
импортном характере, поскольку аналогов на
Северном Кавказе нет, если не считать
единичную формально похожую по контуру яко-
ревидную привеску из Верхне-Кобанского
могильника в коллекции Лионского музея
(Chantre, 1886. PL XXV, 5), очевидно более
позднюю, чем исправненская. Самая же
близкая аналогия исправненской якоревид-
ной привеске, в свое время
опубликованная Ю.Н. Вороновым в его Своде в разделе
древностей поздней бронзы на территории
Абхазии, происходит из сборов близ
поселка Верхний Яштхуа (Рис. 33, 27) и названа
исследователем «пряжкой» (Воронов, 1969.
С. 32 (№ 190), табл. XXXIX, 24). Другие
похожие по схеме привески (рис. 33, 28)
из ареала колхидской культуры (Шубара,
Эшерские кромлехи), также как и привески
из Верхнего Яштхуа, относились Г.К. Шамба
к эпохе средней бронзы (Скаков, 2008. С. 24,
рис. 6, 20), но, как полагает А.Ю. Скаков, это
«ничем не обосновано» (Скаков, 2008. С. 25,
сноска 4). В контексте находок XII-XI вв. до
н.э. из Терезе, Эшкакона и Инжиччукуна, где
достаточно обоснована ранняя хронология
значимых типичных вещей, аналогичных
вещам, с которыми найдена якореобразная
привеска в Исправной. Например, ранние
многовитковые браслеты I типа, 1 варианта
и крупные булавки с большими
пластинчатыми навершиями сердцеобразной формы
X типа, 4 варианта (Козенкова, 1998. С. 52,
табл. XVI, 1, 1а; с. 67, табл. XXII, 6, 7). В
связи с этим, столь категоричное заключение
исследователя представляется мне
поспешным. Возможно, оно обусловлено
невольным стремлением недостаточно
объективным анализом омолодить ряд материалов
Закавказья, в том числе и Абхазии, которые
по совокупности других источников
информации, безусловно, входят в более древний
пласт. Но в рамках интересующей нас темы,
при любой научной характеристике, яко-
ревидная привеска выступает как еще одно
предметное свидетельство взаимосвязей
двух близких по материальной культуре
сообществ Кавказа.
з) В археологическую выборку
включена бронзовая литая привеска-бляшка (по
А.П. Мошинскому, пряжка) в виде
скульптурного, с тщательно проработанными
деталями изображения лежащего зверя, с
подогнутыми ногами, округлой мордой,
овальными ушами и изогнутым хвостом (рис. 33,
15). Поза зверя напоминала спящую собаку.
Длина предмета примерно 7 см. Привеска
из коллекции А.С. Уварова происходит из
Верхне-Кобанского могильника и хранится в
ГИМе. А.П. Мошинский датирует ее началом
I тыс. до н.э. (Уварова, 1900. Табл. XXIII, 4;
Мошинский, 2010. Рис. 113). В ареале кобан-
ской культуры подобная привеска, но худшей
сохранности и меньшего размера (длина
около 5 см) известна из урочища Адай-кол близ
сел. Бедык в верховьях Баксана (рис. 33, 14),
в зоне распространения западнокобанского
варианта. Она обнаружена среди
многочисленных предметов позднекобанского
погребального инвентаря разрушенных могил со
следами кремации. Предмет сильно
оплавлен, но общий контур его достаточно
хорошо сохранился. Несмотря на то, что и другие
изделия Бедыкского могильника также
подверглись воздействию огня, по набору
сохранившихся бронзовых длинновтульчатых
трехлопастных и трехгранных
наконечников стрел скифского типа, по пластинчатой
бабочковидной поясной пряжке, типичным
кобанским бронзовым браслетам и другим
вещам такого же рода, культурная
атрибуция памятника и его датировка бесспорно
определяется позднекобанским периодом
культуры в рамках, может быть, конца
первой половины VII — VI в. до н.э. (Батчаев,
1985. С. 10, табл. 3, 2). Из аналогий вне
ареала Кобани подобные украшения в
довольно заметном числе обнаружены в памятни-
72
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ках Центрального (Сванетия) и Западного
Закавказья (рис. 33, 29-32), в том числе и его
приморской зоны (Абхазия). Наиболее
близкой к кобанской по облику, размерам и
хронологии является литая привеска длиной
б см из разрушенного женского ингумацион-
ного погребения 2 в могильнике Куланурхва
бзыбской колхидской культуры (рис. 33,
31). Состав погребального инвентаря, и в
частности по типичному, ранней формы,
кобанскому браслету с завитками на концах,
по крупным круглым браслетам (возможно,
ножным), близким восточнозакавказским
образцам, свидетельствует о дате могилы
примерно рубежом VIII-VII — началом VII
в. до н.э. (Трапш, 1970. С. 104, 162-163, табл.
II, 1). Упрощенный, стилизованный вариант
подобных привесок, близких бедыкской
находке, встречен в многочисленных
могильниках, состоявших из культовых площадок
и коллективных погребальных ям с
вторичными захоронениями (Нигвзиани, Уреки,
Эргета I-IV, Дгваба, Джантух и др.), а также
с частичной кремацией (Палури, Ларилари)
Рионо-Ингурского бассейна,
датирующихся IX-VI вв. до н.э. Особенно важны в
контексте темы связей Кобани с окружающим
миром находки подобных вещей в
могильнике Ларилари в Сванетии, т.е. в
непосредственной близости к ареалу кобанской
культуры в районе верховий Баксана. Дата
высокогорных памятников VTI-VI вв. до н.э.
(см. библиографию: Скаков, 2006. С. 83-85,
рис. 1, 29-32; 2008. С. 18, 25, рис. 2, 5; 2011.
С. 95-107; Папуашвили, 2011. С. 86 (даты),
рис. III, 46; IV, 43). Сравнительный анализ
продукции кобанской и колхидской культур
позволяет относить данные изделия к
высокоинформативным свидетельствам
существования тесных связей и взаимосвязей
кобанской культуры с Западным Закавказьем
и Абхазией в течение довольно
длительного времени. Характер таких тесных связей
сложный и остается дискуссионным
вопросом (Козенкова, 2004а. С. 155, 157; Скаков,
2006. С. 85). Ясно одно: задействованы не
только производственный, но и
миграционный факторы.
14. ПРЯЖКИ (рис. 35-37). Пряжки -
универсальный аксессуар одежды как для
бытового женского и мужского костюма, так
и для боевого облачения носителей
кобанской культуры. В связи с этим в раздел,
посвященный бижутерии и аксессуарам к
бытовой одежде, включены только девять
пряжек. Металлические же пояса представлены
в разделе воинского снаряжения ках атрибут
защитного вооружения, неразрывно
связанный по своему назначению с оружием
воинского комплекса. Пряжки — массовый
продукт местного древнего
металлообрабатывающего ремесла. Большинство известных
типов являются по своему происхождению
исконно местными, характерными для
всего ареала кобанской культуры. Рад типов,
бытовавших здесь на протяжении веков,
являются безошибочными культурными
маркерами. Другие относятся к
специфически локальным изделиям отдельных родов и
племен, составлявших обширную кобанскую
культурно-историческую общность. Однако
из более чем 20-ти типов металлических
пряжек из ареала кобанской культуры для темы
разного характера взаимосвязей этой
культуры с окружающим миром наиболее
информативными, на мой взгляд, могут быть
не более 9 типов. Из 13 типов, выделенных
мной в древностях западного и восточного
вариантов (Козенкова, 1982; 1998), в
археологической выборке задействованы I, II,
VI, VII и XII типы. Но кроме того, отвечают
заданной теме еще четыре эксклюзивных
типа. Большинство типов подобных вещей
в составе выборки демонстрируют
обоюдное проникновение готовых изделий в
чуждую среду и наоборот. Другие модификации
отражают процесс взаимопроникновения
культур в виде продукции местного
формотворчества на основе инноваций в быт и в
производственную деятельность «кобанцев»
на разных этапах существования.
а) К значимым для темы изделиям
относятся ранние модификации бронзовых
пряжек XII типа (рис. 35, 1-4), поздний
пережиточный вариант которых первоначально
выделен для западного варианта, на основе
находки в склепе VI-V вв. до н.э. Коба-баши
(рис. 35, 2) из раскопок Е.П. Алексеевой
в Карачаево-Черкесии (Козенкова, 1998.
С. 60, табл. XIX, 14). Особо важные для
темы три ранние модификации пряжек XII
типа, обнаруженные в ареале
центрального варианта. Для них характерна простая
форма в виде овального или круглого
щитка с выделенным длинным крюком. У двух
пряжек имелись дополнительно отверстия
на противоположном от крюка конце щит-
ка. Длина пряжек 5-6,2 см, ширина щитка
2,5-3,7 см. Две пряжки происходят из двух
могильников, практически расположенных
в одной и той же местности. Более
архаична бронзовая кованая пряжка (рис. 35, 4),
обнаруженная среди разновременных
древностей (от XIV до III в. до н.э.) в склепе №
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
73
I могильника Верхняя Рутха («Хоргон») из
раскопок В.И. Долбежева конца XIX века в
Дигории (Алексеева, 1949. С. 228-231, табл.
VIII-Б, 24; Козенкова, 1990. С. 72, табл. 1;
1996. С. 123, рис. 47, 3). Вторая пряжка,
близкой конфигурации, но меньшего
размера оказалась в засыпи погребения № 19
могильника Гастон-Уота (рис. 35, 1) из
раскопок А.П. Мошинского в 80-х годах XX века.
По комплексу ведущих предметов из этой
могилы и их научного анализа автор
раскопок датировал комплекс, и пряжку в том
числе, второй половиной VI в. до н.э., полагая,
что и близкая пряжка из «Хоргона»
относится к этому же времени (Мошинский, 2006.
С. 108, типологическая таблица 13, рис. 1).
Однако аргументация А.П. Мошинского
представляется малоубедительной, по
крайней мере для хоргонской застежки. Еще в
конце 80-х — начале 90-х годов мною, в
связи с выделением древностей переходного
Протокобанского периода (Кобан 16), была
обозначена группа материалов,
свидетельствующих о присутствии в известных
северокавказских материалах последней трети
II тыс. до н.э. складывающихся элементов
кобанской культуры. Причем они были
чрезвычайно близки по облику целому ряду
материалов Центральной Европы (Козенкова,
1990. С. 66, 74-77). В частности, было
обращено внимание на поразительную близость
верхнерутхинской («Хоргон») поясной
пряжки к точно таким же ранним типам XV-
XIII вв. до н.э. из Подунавья (рис. 35, 8, 9),
например, из Серег и Велллем-Сентвид на
территории Венгрии (Kovacs, 1984. S. 43, 48;
Miske, 1908. Taf. XXXVI, 64). Еще более
точная аналогия оказалась среди разрозненных
изделий X-IX вв. до н.э. культуры Гава II (по
Т. Каменцеи) из местности Тиссасентемре
(Tiszaszentimre) на северо-востоке Венгрии
(Kemenczei, 1984. S. 96, Taf. GCXI, 8).
Причем исследователь специально
оговаривает, что пряжка не относится к собственно
культуре Гава, а представляет собой
наследие некоторых групп среднеевропейских
носителей культуры полей погребальных урн,
проникших на восток в более раннее время
(Kemenczei, 1984. S. 83). В свете
вышеизложенного хоргонская пряжка, возможно,
является важным свидетельством
распространения среднеевропейского
культурного импульса еще далее на восток, вплоть до
Кавказа. По своим морфологическим
особенностям застежка, если не импорт, то
весьма приближенное к протооригиналам
изделие.
Что касается пряжки из погребения
№ 19 Гастон-Уота, то по назначению и по
хронологии она остается предметом
дискуссии. А.П. Мошинский объединяет ее вместе
с хоргонской в одну и ту же группу
полифункционального назначения и считает оба
предмета «портупейными крючками», хотя
и оговаривает, что об этом судить
«можно только по косвенным данным». Однако
у Е.П. Алексеевой не было сомнения, что
«пластина с крюком» из «Хоргона»
являлась именно поясной пряжкой (Алексеева,
1949. С. 228). Нет сомнения в этом и у меня,
поскольку кобанские колчанные и,
возможно, портупейные застежки-крюки, являясь
аксессуарами одной и той же системы
воинского снаряжения, отличались по
конфигурации и размерам от поясных пряжек.
Доказательством служат, например,
известные позднекобанские
полифункциональные зооморфные крюки из Хасав-Юрта и
из погребения 64/128 Лугового могильника
(Мунчаев, 1963. С. 184-187, рис. 26, 3; 29).
Кстати замечу, что сохранившийся в этом
погребении металлический портупейный
пояс из рифленой пластины вообще не
имел рядом крюка-застежки. Зооморфный
крюк лежал в ногах вместе с уздечными
бляшками (Мунчаев, 1963. С. 185, рис. 28).
Сомнителен также излишне категоричный
аргумент А.П. Мошинского о том, что
ширина кобанских поясов «хорошо известна»,
что все они «гораздо шире» (Мошинский,
2006. С. 28). Однако определенно
достоверна ширина только бронзовых боевых поясов
(см. ниже). Мягкие пояса не сохранились,
но ширина пряжек от них достаточно
известна. Она самая разная: от 3,5-4 см,
например, в виде руки человека, до 22 см — как
высокие пластинчатые (Chantre, 1886, PL
XIII, 7; Техов, 1980. Табл. 39, 5; 2002. С. 302,
табл. 23, 2). Столь же прямолинейно решен
А.П. Мошинским и вопрос о дате
погребения № 19. Он датирует его по самым
бесспорно поздним вещам скифского периода.
Тем не менее сам же исследователь,
совершенно справедливо, указывает на отличие
и неординарность могилы среди других.
Ранее, в связи с находкой в этом погребении
архаичной формы пластинчатого браслета
V типа (см. выше), я напомнила о
заключении самого автора раскопок относительно
характера засыпи в данном погребальном
сооружении и о внешнем виде некоторых
вещей. А.П. Мошинским фиксировались
следы кремации и следы огня на бронзовых
предметах, а также «значительное содержа-
74
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ние пепла в засыпи погребения ближе ко дну»
(выделено мною — В.К.). Кроме признаков
более раннего перекопа и переотложенно-
сти в заполнении могилы, крайне
настораживает присутствие там стилистически
отличающихся архаичностью браслета и
анализируемой пряжки не только в погребении
№ 19, но и тонких пластинчатых браслетов
с пуансонным орнаментом — в других. Такие
браслеты имеют прямые аналогии в
погребении № 1 кромлеха № 5 Стырфазского
могильника и датируются в пределах
конца XIV в. до н.э., что мною уже отмечалось
в других работах (Техов, 1974. С. 32, 33,
рис. 16, 30-33; Козенкова, 2008. С. 160-161).
Собственно, и сам А.П. Мошинский не
отрицал возможность повторного
использования вещевого комплекса, а точнее могилы,
даже в скифский период. Об этом
свидетельствует им же самим, как скрупулезным
исследователем, замеченное наличие в
инвентаре погребения № 19 существенной
смешанности изделий конца VI века до н.э.
вместе с такими, которые в быту местного
населения раньше конца V — начала IV в. до
н.э. не использовались (Мошинский, 2006.
С. 9). То есть предметов, разделенных
целым веком. Все изложенное делает вполне
реальным мое предположение о том, что
кобанская пряжка с длинным крюком в паре
с архаичным пластинчатым браслетом с
завитками на концах относились к более
древнему захоронению, разрушенному в связи с
погребением VI века до н.э. По сравнению с
хоргонской пряжка из Гастон-уота
представляет несколько другую модификацию. И это
вполне логично, учитывая более «молодой»
возраст браслета, датирующегося
фактически концом Протокобанского периода,
приблизительно в пределах середины — конца
второй половины XII в. до н.э. (см. выше).
Застежка из Гастон-уота представляет как
бы последующее звено развития типа XII.
Подтверждением такой морфологической
последовательности служит третья ранняя
пряжка из ареала центрального варианта.
Речь идет об уже литой бронзовой пряжке
с круглым щитком и длинным крюком,
украшенным рельефными поперечными
перетяжками (рис. 35, 3). Пряжка происходит из
собственноручных раскопок П.С. Уваровой
в Корце в Куртатинском ущелье (Уварова,
1900. С. 176-177, табл. LXXVEI, 6). Коллекция
древностей отсюда состояла как из
предметов Протокобанского периода, так и из
собственно кобанских изделий (Уварова, 1900,
табл. LXXVII, 2, 7, 8, 15). По хронологии,
исходя из внешнего вида, пряжка из Корцы
(Карцы) занимает место между
экземплярами из Гастон-уота и Кобу-баши, но ближе к
ранней группе.
В целом особая важность и
информативность всего ряда пряжек XII типа
заключается в том, что они позволяют проследить
истоки и постепенную адаптацию
некавказского по происхождению типа в новой
культурной среде, увидеть его дальнейшее
развитие как собственно кобанского элемента
и проследить его конечную судьбу на пороге
заката культуры.
б) Бронзовые литые пластинчатые
пряжки полуовальной (сегментовидной) формы I
типа (рис. 35, 5, 7), по моей классификации
(Козенкова, 1982. С. 52, табл. XXX, 2; 1998.
С. 59, табл. XIX, 7), включены в состав
археологической выборки как маркер и хроно-
индикатор только внутрикавказских
контактов кобанской культуры с инокультурной
средой Закавказья. Основной вектор этих
разновременных связей был направлен из
ареала Кобани на юг, вплоть до прибрежных
районов современной Абхазии. За
пределами Кавказского региона этот тип поясных
пряжек не обнаружен. Имеющиеся данные
свидетельствуют об их исконно местном
происхождении. Они появились в обиходе
внезапно как результат творческих поисков цен-
тральнокавказских мастеров-литейщиков,
скорее всего, где-то в одном
металлообрабатывающем очаге северного склона Большого
Кавказа, поскольку именно здесь
засвидетельствовано самое большое число их ранних и
разных модификаций. Имеется, однако,
альтернативная точка зрения, что форма
пряжек возникла, как и некоторых других
местных изделий, не без влияния культур поздней
бронзы Подунавья. Например, Д. Газдапустаи
полагал, что для полуовальных пряжек
прототипом могли послужить пластинчатые
пряжки типа Серег и Шекенберг второй
половины II тыс. до н.э. (Газдапустаи, 1962. С. 219;
Gazdapusztai, 1963. S. 22). Но эта точка зрения
малоубедительна, поскольку пряжки типа
Серег отчетливо подквадратные со слегка
закругленной стороной. В настоящее время, по
моим подсчетам, на Кавказе известно более
30 экземпляров сегментовидных пряжек
разных модификаций, отличающихся по
деталям внешнего оформления. Большинство их
связано с древностями собственно Кобани.
Но треть находок имела место вне ареала
кобанской культуры.
Особо информативны для
подтверждения ранних связей населения Центрального
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
75
Кавказа периода Кобан I (Протокобанский
период) крупные пластинчатые пряжки с
крюком и 3-мя петлями на тыльной стороне
и с узором на лицевой, состоявшего из 2-4
параллельных поясков из мелких чеканных
треугольников по контуру пластины. В центре
ее украшал значок из трех, соединенных
между собой спиралей (т.н. трискелий). Такие
пряжки имели место в Верхне-Кобанском
могильнике A экз.), Верхнерутхинском B экз.),
Заюковском I (Атажукин I) на северном
склоне (Уварова, 1900. Табл. XI, 12; Крупное, 1960.
Табл. XLI, 19; Motzenbacker, 1996. Taf. 29,11;
Долбежев, 1888. Рис. № 11, л. 48; Козенкова,
1998. Табл. XIX, 7). В южной группе Б ареала
Кобани подобная пряжка (рис. 35, 12)
происходит из «достоверно собранного
комплекса» (по Б.А. Куфтину) погребения, случайно
раскопанного местными жителями в сел.
МегврекисикюгуотЦхинвала (Куфтин, 1949.
Табл. XII, 2). Вне ареала кобанской культуры
на южном склоне пряжка с трискелием
известна из сел. Корети (Абрамишвили, 1962.
С. 6), находящегося в верховьях р. Квирила
северо-западнее Цхинвала (Сачхерский
район). То есть также вблизи от западного
контура группы Б ареала Кобани (Козенкова,
1996. С. 12, рис. 1). Но наиболее
достоверным свидетельством ранних связей
населения Центрального Кавказа — носителей
формирующейся кобанской культуры, являются
две аналогичные пряжки (рис. 35, 10) из
стационарно раскопанных погребений 174 и
261 Самтаврского могильника близ Мцхета
(Чубинишвили, 1957. С. 120, 123, табл. XVII-
1796). Эти два экземпляра особо важны тем,
что имеют веские основания для их ранней
относительной хронологии, чего нет у цен-
тральнокавказских пряжек из ареала Кобани.
Объективность обусловлена анализом
последовательности захоронений в Самтаврском
могильнике, проведенным самостоятельно
рядом исследователей. Но наиболее
скрупулезно, на мой взгляд, тщательными
работами P.M. Абрамишвили. Выявленная
последовательность разновременных захоронений
вполне объективно и достоверно определяет
место погребений с сегментовидными
пряжками в раннем ярусе могил (Чубинишвили,
1957. Табл. IV, п. 261; Абрамишвили, 1962.
С. 5-7) поздней бронзы с уточненной по
другим источникам (Рас Шамра, Лчашен,
Бешташени и др.) абсолютной хронологией
в пределах конца XIV—XIII в. до н.э. В связи с
разработкой мной гипотезы о наличии
переходного Протокобанского периода
подтвердилась правота P.M. Абрамишвили о
зарождении идеи формы полуовальных пряжек в
ареале кобанской культуры (Abramichvili,
1971. Pas. 6). Пересмотр мной старыхданных
и выявление новых позволил более веско
говорить о начале оформления комплекса
кобанского типа где-то в XTV в. до н.э., а сег-
ментовидные пряжки ранней модификации
относить к диагностирующей категории
предметов второго этапа Протокобанского
периода (Кобан 16) с абсолютной датой,
самое позднее XIII — первой половиной XII в.
до н.э. (Козенкова, 1996. С. 116,119, рис. 44).
О том, что пластинчатые полуовальные
пряжки с трехспиральным знаком в центре
лицевой стороны являются самыми
древними в ряду однотипных, доказывает такой,
хотя и косвенный, но важный признак как
орнаментация. Детали узора еще живо
напоминают «микенский» стиль изделий,
характерный для Средиземноморья середины II
тыс. до н.э., проявившийся во многих
культурах Евразии. На полуовальных пряжках
микенские заимствования особенно
показательны в наличии трискелия — значка (или
цветка) в виде трех сопряженных между
собой спиралей. Такой схематичный знак,
например, на лезвии дорогого престижного
кинжала из Бородинского клада XVI-XI/XIV
вв. до н.э. исследователи относят к
типичным вторичным микенским подражаниям в
орнаментальном стиле. Со ссылками на
скрупулезно прослеженные на венгеро-трансиль-
ванских бронзах параллели, они
определяются концом среднего — началом позднего
бронзового века (Сафронов, 1968. С. 121;
Бочкарев, 1968. С. 133, 148 и др.; Попова Т.,
1986; Трейстер, 1996. С. 225). Скорее всего,
появление трискелия на местной прото-
кобанской форме изделия было несколько
более поздним проявлением инокультурно-
го импульса из Подунавья, по сравнению с
Бородино. Подтверждает раннюю дату этого
варианта пряжек также факт сохранения в
стилистике их орнаментации местных
архаичных приемов в виде обрамления из
чеканных мелких выемчатых треугольников.
Подобный узор еще полностью
соответствует стилистике украшения на топорах, а также
на птицевидных и секировидных привесках
(рис. 35, 6) из Фаскау и Адайдонского
могильника (Motzenbacker, 1996. Taf. 2, 3, 4; 13, 1, 2;
Abb. 12; 54, 4; Чшиев, 2007. С. 206, 278, рис. 3,
26). Пока известно всего 7 экземпляров
полуовальных пряжек Протокобанского
периода из более трех десятков экземпляров,
известных на Кавказе. Их кобанская атрибуция
подтверждается не только многочисленными
76 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
модификациями в ареале культуры, но и
хронологическим диапазоном бытования: от
довольно ранних, конца II — рубежа II—I тыс.
до н.э. (с отверстиями для прикрепления и с
зооморфными головками над крюком;
ажурные или с «ковровым» узором) типа Фаскау,
верхнекобанских, верхнерутхинских, стыр-
фазских и бракованного экземпляра,
отнесенного мной к X типу, из Верхнебаксанского
клада (Козенкова, 1989а. Табл. XXI, 27; 1998.
С. 60, табл. XIX, 8; Chantre, 1886. PL XII, 1,
2, 5; PL Xlllbic, 2; Motzenbacker, 1996. Taf.
29, 12, 36, 4-6; 63, 8, 9, Техов, 2000. С. 82-84,
рис. 87,1, 2) до самой поздней из погребения
303 V в. до н.э. Тлийского могильника (Техов,
1985. Табл. 191, 1). Особенно важны для
доказательства продолжающихся в VIII веке до
н.э. взаимосвязей носителей кобанской
культуры с Закавказьем, в частности, с Колхидой,
экземпляры полуовальных пряжек такого
варианта, какой обнаружен в материалах X-
VIII вв. до н.э. Шароевского могильника на
востоке ареала и в погребальном комплексе
VIII в. до н.э. близ сел. Верхний Акбаш в
центральной группе (Козенкова, 1978. С. 160,
рис. 3, 6; 1982. С. 52; 2004. С. 78, рис. 7, 1).
Именно подобные пряжки оказались в
Красномаяцком могильнике E экз.) и
единично представлены в древностях IX-VI вв.
до н.э. Верхнего Яштхуа, Пшапа, Богопошта,
Джантуха, Холма Верещагина и Эшерского
городища (Трапш, 1969. Табл. XXV, 1, 5, 10-
13; Шамба, 1984. С. 35, рис. 11, 2, с. 51-дата
IX-VII вв. до н.э.; рис. 26, 4; Скаков, 2008.
С. 25, рис. 6, 18). Среди сегментовидных
пряжек из памятников на территории Абхазии
особенно важна пряжка из Джантухского
могильника (рис. 35, 11). Она обнаружена в
нижнем слое кремационной погребальной
ямы 6 вместе с архаичным типом бронзового
черешкового кинжала и моделькой
бронзового топорика, по форме
соответствующего топорам из Лыхнинского и Пицундского
кладов XIII-XII вв. до н.э. Пряжка датируется
А.Ю. Скаковым и А.И. Джопуа «не позднее
ХП-Х1 вв. до н.э.» (Скаков, Джопуа, 2011.
С. 134; 2012. С. 222, рис. 4, 6). Этот экземпляр
важен еще и тем, что по орнаменту занимает
в типологическом ряду таких изделий место
между самыми ранними с трискелием в
центре и более поздними — красномаяцкими.
При сохранении обрамления поясками из
выемчатых треугольников, в центре нанесен
значок из 4-х спиральных завитков (Скаков,
Джопуа, 2011. С. 142, рис. 8).
Не исключена в этих контактах и
заимствованиях посредническая роль неких
представителей кочевников черногоровского
периода конца IX — VIII в. до н.э., активно
проявлявших себя в это время в Предкавказье
(Дударев, 1999. С. 44-46,179). Об этом
свидетельствуют общеизвестные факты находок
не только изделий воинского снаряжения,
общих с кобанскими, но и их изображений
на северокавказских стелах наряду с
атрибутами костюма. В этом плане показательно
изображение пояса на Нижнекуркужинской
П-ой стеле из Кабардино-Балкарии. Его
застежка состоит из двух соприкасающихся
полуовальных пряжек. Весь контекст
предметного репертуара изображений на этой
стеле близок к стелам, дата которых не
позднее середины VIII в. до н.э. (Ковалев, 2000.
С. 147-150; Ольховский, 2005. С. 35, 66, 77,
илл. 45, 3), а не начала VII в. до н.э., как
полагает Б.Х. Атабиев (Атабиев, 2000. С. 186,
табл. II, 1). Все вышеизложенное позволяет
относить полуовальные поясные пряжки к
высокоинформативным артефактам в
системе выборки, чрезвычайно важным для
обобщающих заключений.
в) В перечень археологической
выборки, отвечающей поставленной в данной
работе теме, включены бронзовые
пластинчатые пряжки подпрямоугольной формы II
типа (рис. 36, 1-3), по моей классификации
(Козенкова, 1982. С. 52, табл. XXX, 3-5; 1998.
С. 59-60, табл. XIX, 9-11). Эти атрибуты
костюма являются эпонимными для носителей
кобанской культуры на протяжении
столетий ее существования и, следовательно,
могут являться знаковым элементом
«узнаваемости» направления связей из ареала «ко-
банцев» в инокультурные сообщества. О
таких связях свидетельствуют три основные
разновидности данных кобанских пряжек:
крупные, т.н. высокие, массивные без
заметно выступающего крючка (рис. 36, 1). Их
длина доходит до 25 см. Они массово
представлены в Кобанском могильнике; в
меньшей степени в Тлийском и реже в кладах,
например, в великолепном кладе из Джи-
Джи (Мошинский, 1990. С. 80, рис. II; Техов,
2006. Гл. 5, рис. 56, 2-5, 7; гл. 6, рис. 37, 1-15,
17-30, 32-35; 38, 4-6; Чшиев, 2007. С. 217,
рис. 7, 13, 14; Reinhold, 2007. S. 165). Не
менее важны короткие и широкие экземпляры
с выступающим треугольником-крюком
посредине продольной стороны (рис. 36, 3), III
типа по классификации А.П. Мошинского
для Дигории (Мошинский, 2006. Рис. 30,
3-6), но представлены и в других
могильниках (Техов, 1977. С. 139. Рис. 102, 1-55).
В контексте темы оказались значимыми
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
77
и т.н. бабочковидные пряжки (рис. 36, 2)
(Уварова, 1900. С. 40; Chantre, 1886. Atlas, PL
IX, 3; Мошинский, 2006. Рис. 30, 2, 2). В
отличие от Б.В. Техова, полагавшего, что
размер пряжек отражает период появления их
в атрибутике костюма «кобанцев» (Техов,
1977. С. 140, 141), имеются и другие мнения.
По моим наблюдениям, и в определенной
мере, и А.П. Мошинского, их форма и
размер, скорее, отражают специфику культуры
конкретного памятника или особенность
группы памятников определенного региона
(например, бассейна Б. Лиахвы, или Терека,
или Дигории и т.п.). Форма пряжек II типа
и его модификации, обозначенные у разных
исследователей как отдельные типы или
варианты, не имеют корней за пределами
Центрального Кавказа и являются
спонтанным порождением местной культуры конца
II тыс. до н.э. В настоящее время
достаточно оснований, чтобы утверждать, что этот
атрибут костюма не встречен (даже среди
случайных находок) на территории всей
Евразии севернее предгорий Кавказа. Но в
то же время довольно многочисленные
данные свидетельствуют, что они имели
заметную и длительную популярность внутри
Кавказского региона, не являясь, однако,
массовыми, серийными находками в ино-
культурной среде Закавказья (рис. 36, 6-9).
Здесь они спорадически встречались в
памятниках VIII — второй половины VII в. до
н.э., главным образом западной части
региона: в Западной Грузии и Абхазии (Мухурча,
Эргета, Палури, Нигвзиани, Уреки, Красный
маяк, Джантух). Причем там они
представлены только второй и третьей
разновидностью (Барамидзе, 1977. Табл. VI, 15; Шамба,
1984. Рис. 23, 18; Трапш, 1969. Табл. XXVI,
18; Папуашвили, 2011. С. 82-83, табл. III, 47-
49; IV, 52, 53; V, 43). Единично пряжки
второй и третьей разновидности имели место в
комплексах IX-VII вв. до н.э. Самтаврского,
Хртноцкого и Ахталинского могильников
(Абрамишвили, 1971, табл. I, 24, 122; 1957,
табл. X, 2; Мартиросян, 1964. С. 275-277,
рис. 108, 6; 109, 4). А.А. Мартиросян полагал,
что находки северокавказских вещей в
северных районах Армении «образуют южный
рубеж проникновения кобанских бронз»
(Мартиросян, 1964. С. 277). Однако еще
южнее, на территории юго-западной Грузии,
близ сел. Адигени, в великолепном кладе
Уде XI-X вв. до н.э. (рис. 36, 6) оказались
крупные, т.н. высокие, бронзовые
орнаментированные поясные пряжки с железной
инкрустацией. Фоном для железных
изображений «гверов» служил «ковровый»
гравированный орнамент из «микенских»
спиралей и «бегущих» волн (Абрамишвили, 1962.
С. 7; Коридзе, 1965. С. 22, рис. 11). Пряжки
чрезвычайно напоминали такие же изделия
из Кобани и Тли.
В контексте темы особых связей
носителей кобанской культуры с Луристаном
чрезвычайно важна еще более южная находка
кобанской пряжки первой разновидности
(рис. 36, 7, 7а). Ее особая значимость
состоит не только в том, что она обнаружена
далеко от ареала Кобани, но и то, что она
происходит из могилы, а не является
случайной находкой. То есть обладает высокой
степенью информативности. Исключительная
роль этой вещи специально
подчеркивалась Р. Гиршманом. К ее анализу он
возвращался неоднократно. Судя по научному
манускрипту, изданному после кончины
исследователя, он уделял этой находке особое
внимание. Пряжка обнаружена в одной из
могил VIII-VII вв. до н.э. (период F-II) и
хранится в музее гор. Сернуши. Она довольно
крупная, длиной 21,5 см и шириной 4,5 см.
На обороте пластины имелся крючок
длиной 3,5 см. Лицевая сторона
орнаментирована повторяющимся мотивом из бегущих
«микенских» спиралей, выполненных
гравировкой. По центру лицевой стороны, на
фоне спирального узора имелось
изображение змеи, выполненное железной
инкрустацией. По основным параметрам и стилю
узора луристанская пряжка близко напоминала
пряжку из клада Уде (Chantre, 1983. Atlas.
PL II, 4зЬ) и из могил XI-X вв. до н.э. в Тли.
Но, пожалуй, ближе всего по размерам и
элементам рисунка она может быть
сопоставлена с бронзовой пряжкой из погребения 19
Верхне-Кобанского могильника из раскопок
Е. Шантра (Chantre, 1886. Atlas. PL X, 1).
В гарнитур костюма погребенного в могиле
19, кроме пряжки, входили две фибулы и
стеклянные бусы. Здесь также обнаружены
обломки бронзовых сосудов. Кобанская
пряжка из Луристана чрезвычайно интересовала
Р. Гиршмана. Он полагал, что эта находка,
принадлежащая несомненно производству
кобанских металлургов, «указывает на путь,
который связывал Кобан с Луристаном и
заставляет признать отношения, которые
существовали между двумя
металлургическими провинциями» (Ghirshman, 1983.
Pas. 19, 69). Вслед за Ф. Ганчаром,
исследователь утверждал, что «кобанская культура
обладала силой распространения в период,
который соответствовал ее блестящей
78
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
эпохе конца бронзового века и ее
вступлению в эпоху железа» (Ghirshman, 1983. Pas.
76). Хронологически, по его мнению, это
соответствовало VHI-VTI вв. до н.э. Однако
особенности формы и «иконография»
пряжки в свете последних новых данных в
области типологии и хронологии раннего
пласта кобанских древностей склоняет меня
к тому, что самая большая «сила
распространения» элементов Кобани за пределы
ее ареала, в том числе и в Луристан,
хронологически соответствует более раннему
периоду. Оптимально его самый активный
временной отрезок можно обозначить XI-X
вв. до н.э. (Козенкова, 2006. С. 21, 22). Судя
по топографии находок кобанских пряжек в
Закавказье, контакты носителей кобанской
культуры с Передней Азией и Луристаном
осуществлялись вплоть до раннего
железного века, главным образом, по издревле
известным магистралям вдоль бассейна реки
Куры.
г) О луристанском «следе»
свидетельствуют ранние контакты носителей
кобанской культуры не только в области
металлургии, но и в зримых попытках перенять в
ювелирном деле черты стилистики мастеров
Луристана эпохи поздней бронзы — раннего
железа. Особенно это касается зооморфных
образов, их своеобразного стиля. Таким
показательным примером являются
включенные в археологическую выборку
оригинальные литые поясные пряжки размером 12-14
см, в форме летящего в галопе коня (рис. 36,
4,5). Рельефно обозначенные черты их
экстерьера: выделенная грива, мускулистые ноги,
круто изогнутый хвост, прижатое ухо
создают ощущение напряженности животного в
полете (Козенкова, 2006. С. 20, рис. 1-5). Но,
кроме того, пряжки, составляя, видимо,
гарнитур из двух фигурок коней, снабженных
у одного — крючком, а у второго — петлей,
отражали сакральную идею
противоборства. Каждая часть пряжки была отлита в
отдельной форме и дополнительно украшена
гравировкой тонко выполненным узором,
что как бы подчеркивало мифологический
смысл вещей. Оригинальные пряжки
единичны в кобанской культуре. Как случайные
находки они известны в Верхне-Кобанском
и в Галиатском («Фаскау») могильниках.
Предположительно одна подобная
пряжка могла находиться и в Верхнерутхинском
могильнике (Козенкова, 2006. С. 22).
Зооморфный стиль пряжек визуально так
отличался от кобанского стиля, что
некавказские черты изделий, изготовленных в
подобной стилистике, отмечались в
литературе неоднократно. Наиболее
аргументировано на луристанские корни подобных вещей
указала М.Н. Погребова (Погребова, 1984.
С. 142-145), приведя, вслед за Ф. Ганчаром,
в качестве аналогий луристанские
«канделябры» (рис. 36, 10), ранее
принимавшиеся за штандарты (Ванден-Берге, 1992.
С. 22). Гарнитуры из двух пряжек-коней
подтверждают правомерность этой гипотезы.
Именно здесь оказались изделия,
послужившие моделями для творческого местного
переосмысления. Причем еще в эпоху конца
поздней бронзы и начала железа (F-I-II), т.е.
рубежа II-I тыс. до н.э. (Ванден Берге, 1992.
С. 18, 20, 40, 41, 44). Перенесение на
кавказскую почву некоторых канонов переднеази-
атского стиля порождало совершенно
самобытные стилистически изделия, в которых
органично сочетались местные традиции и
привнесенные новации. По образному
выражению В.Г. Луконина, «их изобразительный
язык — это те же, вырванные из различных,
чужеземных контекстов цитаты, компони-
рующиеся в некий новый текст» (Луконин,
1987. С. 73). Рельефная, реалистичная
фактура исполнения предметов, близкая
ранним луристанским канонам; внекомплекс-
ный случайный характер пряжек,
предполагающий существование разрушенных
более ранних могил на территории Верхне-
Кобанского и других могильников с уже
устоявшимися чертами классики местного стиля
в культуре, предполагают, что наиболее
оптимальной датой появления пряжек-коней
является период наиболее активных
взаимных контактов в пределах XI-X вв. до н.э.
То есть, синхронизируется с концом
выделенного мною периода Кобан II, не позднее
X в. до н.э. (Козенкова, 1990. С. 77, рис. 7).
В свете сказанного пряжки-кони предстают
достаточно весомым информативным
свидетельством тесных контактов двух
культурных ареалов. Но все же стиль луристанских
бронз не получил дальнейшего развития и
остался в местной культуре Кобани только
угадываемой репликой.
д) Об активном использовании
стилистики луристанского искусства при
изготовлении престижных атрибутов для костюма
свидетельствует еще одна бронзовая
пряжка, включенная в предлагаемую
археологическую выборку. Ее уникальность, скорее
всего, была обусловлена специальным
заказом на исполнение. По форме это
массивное ажурное изделие размером 9х 14,5 см
представляло сюжетную картину (Уварова,
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
79
1900. Табл. XXI, 1). На тонкой планке,
упираясь в нее хвостами и лапами, вздыбились
противоборствуя два хищных зверя,
соединенные в позе борьбы передними лапами
(рис. 37, 1). Обе фигуры были как бы
вырезаны из пластины, хотя технологические
особенности изготовления свидетельствуют
в пользу литья. Поверхность тел животных
(туловища и головы), за исключением ног,
плотно заполнена чеканным узором в виде
мелких точек и кружков. По краю контура
изображений орнамент обведен
сплошной линией, выполненной гравировкой.
Мелкие чеканные кружки украшали и
планку-подставку. На оборотной стороне
одного из «гверов», на уровне живота, имелся
длинный крючок. Глаз каждого из зверей
заметно углублен, что предполагает какую-
то вставку из другого материала. Пряжка
обнаружена в Верхне-Кобанском могильнике
и находилась в коллекционном Собрании
древностей К. Ольшевского (Chantre, 1886.
Atlas,Pl. Xlllbis, 3). Изобразительные детали
пряжки (контур животных, орнаментация)
чрезвычайно напоминают бронзовую
фибулу в виде «гвера» (см. выше). Если бы не
указание, что пряжка найдена в Кобанском
могильнике, а фибула, якобы, происходит
из Сванетии (Доманский, 1984. Илл. 165), то
оба предмета по художественному решению
можно было бы принять за парадный
гарнитур, изготовленный одним и тем же
мастером. На луристанский «след» в кобанской
изобразительной манере животных на этой
пряжке в свое время указал Е.И. Крупнов
и датировал вещь в пределах XI-X вв. до
н.э. (Крупнов, 1971. С. 52). Более
обстоятельно особенности формы изделия были
подвергнуты анализу М.Н. Погребовой
(Погребова, 1984. С. 145-147). Можно
согласиться с ее выводом, что «несмотря на
бесспорно местное, северокавказское
изготовление этой вещи влияние инокультур-
ной традиции прослеживается в ней очень
четко...», хотя предположение об именно лу-
ристанском влиянии «высказано лишь в
качестве гипотезы» (Погребова, 1984. С. 147).
Что представляется излишне осторожным.
В свете имеющихся кроме стиля данных,
касающихся особенностей материальной
культуры по хронологическим периодам, не
позволяет мне согласиться и с
предложенной М.Н. Погребовой датой пряжки позд-
некобанским периодом в пределах VII-VI
вв. до н.э. (Погребова, 1984. С. 145). Малая
степень стилизации изображений,
аналогичная изображениям хищников на ранних
гравированных кобанских топорах, для
которых характерна вертикальная развернутая
(«переползающая») поза, занимающая весь
корпус топоров, выделена А.Ю. Скаковым
в первый хронологический период (группа
3), но еще встречается и во II периоде
(группа 4/2) и датируется в пределах X-IX вв. до
н.э. (Скаков, 1997. С. 74, 76; 2008. С. 20, 21,
рис. 4, 5). Учитывая, что в сюжете пряжки
лишь «угадывается» луристанское влияние,
обусловленное какими-то мифологическими
преданиями, можно полагать, что ее дата не
позднее рубежа IX-VIII вв. до н.э. В рамках
поставленной темы пряжку с
противоборствующими «гверами» можно рассматривать
как свидетельство позднего этапа связей
между Северным Кавказом (кобанская
культура) и Луристаном: носителями культуры II
периода раннего железа, X — начало VIII вв.
до н.э. (Ванден-Берге, 1992. С. 18, Таблица),
е) О раннем периоде взаимосвязей
местного населения Протокобанского
периода центральной части северного склона
Кавказа с носителями Самтаврской
культуры, свидетельствует бронзовая литая
пряжка дисковидной формы с крючком и петлей
на оборотной стороне (рис. 37, 2). Лицевая
поверхность украшена гравированным и
чеканным узором. Он состоял из креста и че-
тырёхлучевой розетки, заключенных в два
концентрических круга из мелких чеканных
треугольников, характерных для
орнаментации самых ранних кобанских изделий,
типа сегментовидных пряжек (см. выше),
что косвенно подтверждает их
одновременное бытование. Диаметр пряжки 6,5 см.
Она происходит из Терской области, но
условия находки неизвестны. Ближайшим
по технике исполнения ранним аналогом
ее является бронзовая дисковидная пряжка
(рис. 37, 9) из погребения 44 Самтаврского
могильника, датирующегося разными
грузинскими исследователями XIII-XII вв.
до н.э. (Abramichvili, 1971, Tab. I. 234).
Именно такого типа пряжки могли служить
прототипами для анализируемой
северокавказской. Подобная форма была принята
носителями местной культуры, поскольку
в дальнейшем здесь получила
морфологическое развитие. В разных модификациях
она продолжала существовать у «кобанцев»
центрального варианта и позднее, судя по
тому, что входила в пласт материальной
культуры эпохи расцвета, представленной
в Верхне-Кобанском могильнике (Chantre,
1886. PL Xlbis, 5). В связи со сказанным,
представляется необоснованной предло-
80
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
женная А.П. Мошинским дата для пряжки
из Терской области. По всем характерным
признакам (массивность, размер, форма,
техника и стилистика орнамента) она
может быть отнесена ко времени не позднее
X-IX вв. до н.э., а отнюдь не к
новочеркасскому периоду (Мошинский, 2010. С. 93,
рис. 99 — фото). Несмотря на единичность,
степень информативности данной пряжки
и всех других подобных из Кобани
достаточно велика, поскольку они имеют
убедительные протооригиналы в культурах типа
Самтавро в Закавказье.
ж) В перечень пряжек, имеющих
информационную ценность в контексте
предлагаемой темы, включены две бронзовые
пряжки, по стилю резко не соответствующие
канонам кобанского зооморфного искусства.
Обе они происходят из Верхне-Кобанского
могильника (рис. 37, 4). Одна найдена при
раскопках памятника Е. Шантром в конце
XIX века в могиле «первых веков железа»
(Chantre, 1886. PL VIII, 10); вторая - не
имеет точных данных об обстоятельствах
находки (Доманский, 1984. Ил. 53). Пряжки
литые. Основу их составляет
прямоугольная планка с крючком на обороте. Поверх
рамки, перпендикулярно к ее длинным
сторонам, расположены объемные
скульптуры трех лежащих в рад животных с
туповатым абрисом морды, торчащими острыми
ушами и поджатыми хвостами с загнутыми
концами. Спина каждого животного
декорирована поперечными полосами, как бы
имитирующими попонки. Длина пряжек
8,4 см и 9,1 см. Звери на пряжке из
коллекции Е. Шантра определены как «кошачие»
(Pelins) (Avant les Scythes, 1979. Pag. 197, №
220). Из кошачих, на мой взгляд, они
ближе всего к изображениям львиц. Точных
аналогий этим пряжкам на Кавказе нет.
В их стилистике просматривается что-то
от луристанских бронз. Но что-то
напоминает высоким рельефом зооморфные
изображения Урарту. Например, некоторой
вычурностью они близки тем зооморфным
головкам, что известны на единичной
уникальной пряжке прямоугольной формы и
украшают четыре ее угла. Пряжка
происходит из окрестностей Кировакана и
датируется М.Н. Погребовой, по ее периодизации,
Пятым периодом, т.е. концом IX — началом
VII в. до н.э. (Погребова, 2011, табл. LIII).
Однако еще ближе по стилистике
кавказским находкам (прямоугольная рамка,
сюжет из трех персонажей) пряжки круга
древностей ранних этрусков (рис. 37, 13). В
частности таковой признается К. Йетмаром
составная пряжка из «Гурзуфа», хранящаяся в
Берлинском музее Пра-и-ранней истории,
и датируется им VII в. до н.э. Одна из
половинок пряжки состоит из прямоугольной
рамки, продольная сторона которой
украшена антропоморфной головкой и двумя
головками львов по бокам. По исполнению
львы почти идентичны тем, что
изображены на пряжках из Кобани (Muller, Nagel,
1961. Рис. 176). Стиль этот не был
воспринят «кобанцами» и почти не оставил
следов. Возможно, репликой его можно также
считать изображение целой рельефной
фигурки хищника (рис. 37, 3), стоящего на
одной из типичных прямоугольных кобанских
пряжек Кобанского могильника из
коллекции Е. Шантра (Chantre, 1886, Atlas, PL VIII,
7; Avant les Scythes, 1979. Pag. 197, № 219).
з) Высокой степенью
информативности обладают включенные в выборку
бронзовые литые пряжки VI типа (т.н. «с
кругами»), по моей классификации (Козенкова,
1982. С. 53, табл. XXX, 10-11). Они
составляли особенность материальной культуры
центрального и восточного вариантов и
не встречены в памятниках западной
части ареала Кобани (рис. 37, 5). Они имели
место в могильниках и в одном кладе
скифского периода; часть из них были
случайными находками (Архонский, Кобанский,
Тлийский, Кливанский, Луговой
могильники и Казбекский клад). Специальный
анализ этого атрибута мужских и женских
костюмов свидетельствует, что он был
характерен для «кобанцев» довольно короткое
время, примерно от рубежа VI-V вв. до н.э.
до начала IV в. до н.э. В настоящее время в
ареале Кобани известно 24 экземпляра
таких пряжек (Козенкова, 2007. С. 258-294).
Кроме того в пограничной зоне с ареалом
культуры в Ксанском и Арагвском ущельях
обнаружены еще два экземпляра. Одна из
них давняя находка великолепно
сохранившейся пряжки с частью бронзового
пояса происходит из окрестностей г. Душети
(Козенкова, 2007. С. 269, № 25, рис. 13, i).
Вторая пряжка (рис. 37, 12) входила в
комплекс погребения 2 Аргунского могильника,
открытого близ сел. Аргуни в 14 км северо-
западнее г. Душети Жинвальской
экспедицией Грузии (Рамишвили, Джорбенадзе,
Чиковани, Глонти, Гогочури, Цитланадзе,
Мухигулашвили, Чихладзе, Робакидзе, Ло-
мидзе, Циклаури, Рчеулишвили, Маргвелаш-
вили, Каландадзе, Бучукури, Гамехардаш-
вили, Церетели, Циклаури Д., 1987. С. 83,
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
81
табл. CXLIII, 16I2. Комплекс VI-V вв. до н.э.
по металлическим находкам близок
материалам Кливанского могильника. По керамике
же обнаруживал поразительную близость с
посудой Лугового могильника восточного
варианта, что является еще одним
доказательством правомерности гипотезы об
образовании анклавов «кобанцев» за
пределами плотного ядра основной территории
расселения (Козенкова, 2008. С. 75-77).
Истоки оригинальной формы пряжек VII
типа обнаружены в юго-восточной части
Альпийского региона и связаны с местной
культурой позднего галыитатта (НаВ3-НаС).
Именно здесь в Каринтии (ныне Австрия),
в бассейне реки Дравы, в одной из могил
оказался ранний протооригинал таких
пряжек (рис. 37, 11). Могила была раскопана
в 80-х годах XIX века Рудольфом Вирховым
во время его разведочных изысканий в
данном районе (Virchov, 1887. S. 553, 554. Abb.
1). По мнению исследователя,
металлические изделия из комплекса могилы
напоминали, известные уже тогда, артефакты
из Дилижанского могильника «Редкий
лагерь» в Восточном Закавказье. Хронология
материалов «Редкина лагеря» по
последним разработкам определяется в пределах
конца IX — начала VTI в. до н.э., но главным
образом, VIII в. до н.э. (Мартиросян, 1964.
С. 196-201; Погребова, 2011. С. 155,165-167,
199), то есть соответствует периоду НаВ3
европейской хронологии. Пряжки с кругами,
хотя и являются более поздней кобанской
имитацией центральноевропейского
прототипа, тем не менее при всем местном
своеобразии близки альпийским, что в контексте
поставленной темы взаимосвязей,
выступают ярчайшим показателем взаимных
миграций между Альпийским и Северокавказским
регионами. Они являются археологическим
индикатором наличия издревле
определенных путей разного рода миграций
отдельных групп северокавказского населения.
Именно по этим знакомым кавказцам путям
довольно активно поступали вглубь гор
инновации в материальную культуру кобанско-
го сообщества.
и) В археологическую выборку
включены и отлитые из бронзы пряжки VII типа,
по моей классификации (Козенкова, 1982.
С. 53, табл. XXX, 12, 13). Их пластинчатая
подквадратная форма с лицевой стороны
орнаментирована 4-мя рельефными туго за-
12 Благодарю А.Ю. Скакова за указание на
статьи о пряжках с кругами.
крученными спиралями, иногда
дополненными в центре миниатюрным значком из
таких же спиралей или рельефной головкой
барана (рис. 37, 6, 8). На оборотной
стороне имелись две петли и крючок. Размеры
пряжек 3,5Х5 см; 6*6 см. Пряжки VII типа
составляли специфику позднего этапа
культуры восточного варианта. Две из них
происходят из погребений 151 и 161 Лугового
могильника (Крупнов, 1957. С. 155-162;
Мунчаев, 1963. С. 139-211). Третья пряжка
обнаружена в раскопанном П.С. Уваровой в
1888 г. кургане на правом берегу реки Аргун
у сел. Старые Атаги в Чечне. По
наконечникам стрел скифского типа комплекс
погребения датируется VI-V вв. до н.э. (Виноградов,
Марковин, 1966. С. 11, № 612). Пряжки не
имеют аналогий ни на соседних, ни на
далеких территориях. Тем не менее их
орнаментация позволяет с достаточной долей
вероятности предполагать, что в данном
случае заимствован и внедрен в местную
культуру мотив, характерный для позднего
галыитатта. А точнее, характерный для
орнаментального стиля некоторых предметов
костюма, типичного для носителей
культуры собственно Галынтаттского могильника,
как это имело место с двуовальными
бляхами (см. выше) или модой на фибулы с
длинными шумящими подвесками (Козенкова,
2007. С. 272-273, рис. 15, 1-3). Но только
сюжетом для заимствования послужили
крупные бляхи, а также навершия
некоторых булавок (рис. 37, 10). Морфологические
схождения, послужившие толчком для
творческих поисков местных кобанских
мастеров в области ювелирного дела, можно
видеть в формах крупной бляхи из тумулуса 324
Галыптаттского могильника и в навершии
булавки из этого же некрополя (Kromer,
1959. Tafelband, Taf. 55, 7, 2Qa,b; Козенкова,
2007. Рис. 14, 7). Судя по более поздней IV в.
до н.э. модификации ажурных пряжек VIII
типа, по моей классификации (Козенкова,
1982. Табл. XXXI, 1), явно производной от
типа VII, но выкованной целиком из железа
(рис. 37, 7), центрально-европейская
стилистическая инновация была принята в
местную культуру и оставила в ней заметный след
в творчестве населения на востоке ареала.
15. Зеркала. В раздел связанный с
украшениями и атрибутами костюма включены
также бронзовые зеркала, относящиеся
только к памятникам в ареале кобанской
важные факты уже после выхода из печати моей
82
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
культуры (рис. 38, 39). Хотя они не имеют
прямого отношения к одежде «кобанцев»,
но по факту всегда, как предмет туалета
сопровождали ее и находились в комплекте с
ее аксессуарами. Они, как и детали костюма,
были наделены в первобытном сознании
носителей кобанской культуры сакральным
смыслом, связанным с культом
самоосознания персональной личности. Не будучи по
происхождению предметом традиционной
культуры Кавказа, они очень рано вошли в
обыденный обиход как значимый элемент
собственно кобанской культуры. Тем не
менее, в контексте анализируемой темы, эти
предметы рассматриваются как еще одно
свидетельство инокультурного импульса в
материальную культуру изучаемого
сообщества.
В ареале кобанской культуры зеркала
имели место в памятниках центрального
и западного вариантов и отсутствуют на ее
восточной окраине. Из пяти типов зеркал,
включающих не менее 11 разновидностей,
в археологическую выборку вошли четыре
типа шести модификаций, по моей
классификации, созданной с некоторой
корректировкой на основе классификации
Т.М. Кузнецовой (Козенкова, 1998. С. 83-88,
табл. XXVIII-XXIX; Кузнецова, 1987; 1991;
2002; 2010). Конкретно, из I класса
односоставных зеркал отвечают теме связей
образцы I отдела, 1 и 2 типов, а из II класса
сложносоставных—11-то отдела, 1А и III типа.
Зеркала односоставные I отдела 1 типа в
виде плоских дисков диаметром 11-12 см,
без закраин и с петелькой в центре
засвидетельствованы только в погребениях
могильника Мебельная фабрика-1. Из трех
экземпляров особенно важно зеркало из
погребения 7, находившееся в
непотревоженном комплексе и датируемое по значимым
основным предметам новочеркасским
периодом, то есть VIII — началом VII в. до н.э.
(рис. 38, 1) Точных аналогий данному типу
нет, но ближе всего он стоит к сибирским
плоским зеркалам. Причем, скорее всего, он
является не импортом, а местным
подражанием оригиналам. Появление
односоставных зеркал I типа в Кобани я связываю со
степным кочевническим потоком изделий
из Азии, куда помимо зеркал входили такие
предметы как ножи с кольцевидным навер-
шием, бронзовые котлы на ножке и «олен-
ные камни» — стилизованные
изображения воинов (Козенкова, 1998. С. 85). Более
определенно положение односоставных
зеркал второго типа (рис. 38, 2-4). Такие
экземпляры с плоским диском с бортиком и
центральной ручкой в виде двух столбиков,
перекрытых бляшкой-кружком, безусловно,
импорт в ареале Кобани. По
орнаментации все зеркала из кобанских памятников
центрального (Моздокский могильник) и
западного (Минералводский, Кармовский и
Каррасский могильники) вариантов
относятся к 4 варианту (по Т.М. Кузнецовой) и
датируются второй половиной VI в. до н.э.
Т.М. Кузнецова полагает, что они могли на
Северном Кавказе появиться не только от
скифов (рис. 38, б, 7), а также это, возможно,
«было обусловлено взаимодействием
носителей кобанской археологической культуры
непосредственно с малоазийскими
греческими государствами» (Кузнецова, 2010. С. 7,
232). Но однако могли изготовляться и на
месте по заимствованным образцам (Барцева,
1981. С. 66). Что касается сложносоставных
зеркал, то их, безусловно, следует относить
по стилистике зооморфных изображений на
концах ручек к местным подражаниям
импортным образцам. Зеркала, близкие 1 типу,
по Т.М. Кузнецовой, имели место в ареале
западного варианта. Одно из них (рис. 38,
5) с изображением пантеры на конце ручки
(Козенкова, 1998. Табл. XXIX, 1)
происходит из подкурганного каменного склепа близ
сел. Хабаз A919 г.). Некоторое сходство у
него имеется с бронзовым зеркалом
особого шипа (Кузнецова, 2010. С. 15, табл. 6) из
окрестностей г. Нальчика (центральный
вариант культуры) (рис. 39, 2). Т.М. Кузнецова
связывает появление этой формы с
греческим городом Милетом (Кузнецова, 1987.
С. 80). К третьему типу, по моей
классификации, отнесены сложносоставные зеркала,
ствол ручек которых имел три продольных
углубленных бороздки и завершался
фигуркой хищника или рельефной головкой
барана (Козенкова, 1998. Табл. XXIX, 2, 3). Они
обнаружены в двух памятниках западного
варианта: в гробнице III Каррасского-1
могильника и в подкурганной каменной гробнице
Каменномостского могильника (рис. 39, 2,
3) из раскопок П.С. Акритаса в 1954 г. Форма
таких зеркал хорошо известна (рис. 38, 1;
39, 4, 5) от Урала до Карпато-Дунайского
бассейна. Общепринято считать, что их
происхождение из Ольвии. По мнению
Т.М. Кузнецовой, на Кавказ они могли
проникнуть в результате торгового обмена
непосредственно из центра производства во
второй половине VI — начале V в. до н.э. Однако
не исключена дата появления наиболее
ранних из них, как полагал Б.Н. Граков, уже
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
83
в начале VI в. до н.э. (Граков, 1947. С. 136).
Именно к таким по составу инвентаря
относится несомненно импортное зеркало из
Каменномостской гробницы. К импортным,
с большой вероятностью, следует отнести
и вышеупомянутое зеркало из Нальчика.
Сравнительное сопоставление его с
экземпляром из Румынии показало, что оба не
просто аналогичны, а идентичны (рис. 39,
2, 4), как бы изготовлены в одной и той же
матрице (Кузнецова, 2010. С. 241, рис. 46).
Подобное сходство является еще одним
свидетельством и доказательством
продолжения существования непосредственных
контактов кобанского населения с Подунавьем
по традиционным путям, несмотря на
доминирование в Предкавказье кочевнического
элемента. Зеркала не оставили большого
следа в местной культуре, являясь, по сути,
кратковременным эксклюзивом.
Раздел IV. Оружие
В данном разделе, как и в предыдущих,
представлены категории оружия, наиболее
достоверно отвечающие главной теме
исследования: о связях и взаимосвязях кобанской
культуры с окружающим миром в разные
периоды ее существования, преимущественно
ранних этапов. Под этим углом рассмотрены
находки ряда разновидностей наиболее
знакового оружия. В археологическую выборку
включены отдельные типы наконечников
копий, кинжалов и детали от их ножен,
топоров, топоров-клевцов («чеканов»), навер-
ший булав, двузубец, топоры-кельты, топор-
секира, т.н. «крендорфского типа» и «конно-
головый» скипетр. А также некоторые
наконечники стрел и боевой нож (секач).
На фоне общекавказских традиций и
канонов в изготовлении оружия, при
бесспорном в этом деле приоритете
закавказских центров в возникновении
целого ряда прототипов для него в
северокавказских металлообрабатывающих очагах
(А.А. Иессен, 1935; Е.И. Крупное, I960;
Б.В. Техов, 1977; В.И. Козенкова, 1968; 1982;
1995; С.Л. Дударев, 1982; Н.Н. Терехова,
1983; Т.Н. Нераденко, 1988; Т.Н. Нераденко,
С.Л. Дударев, 1997; и др.), анализируемая
группа из 11 номинаций позволяет, на мой
взгляд, достаточно убедительно проследить
динамику, диапазон и степень
взаимодействия «кобанцев» в области
формотворчества и технологической кооперации не
только с носителями культур Закавказья и
более южных регионов (Передняя Азия), но
и Евразии в разные исторические периоды.
16. Наконечники копий (рис. 40). В
ареале кобанской культуры
засвидетельствовано более 7 типов бронзовых и железных
наконечников копий конца II — первой
половины I тыс. до н.э., изготовленных по двум
технологическим схемам: с цельнолитой
втулкой и раскованной (или расщепленной
для железных экземпляров). Бронзовые
наконечники с раскованной втулкой
фактически не дают убедительной информации по
динамике взаимосвязей кобанской
культуры, поскольку не имеют собственной
специфики, отличающей их от таковых
общекавказских форм других областей. Наконечники
же эпохи раннего железа с конца VIII — IV в.
до н.э., в основном имеют
унифицированную форму, не позволяющую уточнить их
генезис как в кавказском, так и в некавказском
окружении. В связи со сказанным, в состав
археологической выборки включены только
четыре разновидности копий, достаточно
достоверно отвечающих на вопросы
поставленной темы. Это бронзовые цельнолитые
экземпляры, т.н. второй технологической
схемы (Козенкова, 1995. С. 42). Три из них
соответствуют II отделу (остролистные), 1
типа, по моей классификации (Козенкова,
1982. С. 18, табл. XII, 8-13; 1995. С. 37-39,
табл. VI, 7, 9). Четвертая разновидность
относится к I отделу (лавролистные), 1 типу,
3 варианту (Козенкова, 1995. С. 35-37, табл.
XXII, 1, 2).
а) Для поставленной темы чрезвычайно
важны, оказавшиеся в ареале восточного
варианта кобанской культуры, бронзовые
цельнолитые наконечники копий, имитирующие
формы наконечников, т.н. трансильванского
типа (рис. 40, 1-3).
Один из них («а»1) копирует
наконечники периода НаА и НаВ. Он обнаружен в
комплексе погребения 75 Сержень-Юртовского
могильника восточного варианта кобанской
культуры (рис. 40, 1). Погребение входит в
группу наиболее ранних могил памятника
и датируется рубежом X-IX вв. до н.э.,
может быть, самым началом IX в. (Козенкова,
2002. С. 123, 127-130, табл. VI). Имея
формально-типологическое сходство по
основным признакам с другими экземплярами VI
типа, по моей классификации, тем не
менее наконечник отчетливо выделяется
некоторыми деталями, свидетельствующими
о его некавказских прототипах. Он литой,
небольшого размера A0 см), имел
остролистое маленькое перо с закругленным осно-
84 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ванием. Конусовидная втулка, сильно
расширенная книзу, проходит через все перо.
Нижняя часть втулки по самому краю
украшена двумя рельефными валиками. Перо
дополнительно по лопасти, как бы
охватывая ее, имеет выпуклый валик. Аналогии
подобного оформления пера массово
представлены на наконечниках копий из кладов
культур полей погребальных урн Средней
Европы и Карпато-Дунайского бассейна
(рис. 40, 7-10) (Занджагедьск, Чермоза,
Буккораньош, Керестет, Порва, Лесур и
др.), датирующихся западноевропейскими
учеными XIII-XI вв. до н.э. (Mozsolics, 1967.
Taf. 7,3; Kemenczei, 1984. Taf. XXVII, 15, 16;
XXVIII, 14; Николов, 1933. Рис. 109). Однако
ближе всего по размерам к сержень-юртов-
скому оказались наконечники копий из
кладов XI-X вв. до н.э. культуры Гава на
территории северо-востока Венгрии. Это клады
Балза, Беркеш, Тиссадоб, Тиссасентемре
(Kemenczei, 1984. Taf. CLXV, 31; CLXVIII, 8;
CLXXXIX, 4; CCXI, 1, 5, 82, 83, 96), то есть,
по Т. Кеменцеи, третьего периода бронзы —
НаВ (X-IX вв. до н.э.). Тем не менее по
комбинаторно-статистическому и
корреляционному анализу состав металла наконечника
копья из погребения 75 (оловянисто-мышья-
ковистая бронза без микропримесей
кобальта) свидетельствует о том, что он изготовлен
в местной мастерской по рецепту,
характерному для бронзовых предметов Сержень-
Юртовского поселения (Барцева, 1985.
С. 47, рис. 6). Таким образом, он не может
рассматриваться как западный импорт, был
только «следом» контактов, скорее всего, ко-
банских металлургов с областями Подунавья
в эпоху синхронную расцвету белозерской
культуры Северного Причерноморья. Это
подтверждают и самые близкие к северным
склонам Кавказа немногочисленные
находки бронзовых копий трансильванского типа,
известные в бассейне Днепра
(потревоженное курганное погребение у с. Родионовка;
клад у сел. Грушка; находки на Черкащине
(Тереножкин, 1961. Рис. 95, 8; Мелюкова,
1958. Рис. 5, 12; Козенкова, 1975а. С. 58;
Махортых, 2003. С. 36, 37, 39, рис. 15, 2, 2).
Проведенный С. Райнхолд статистический и
корреляционный анализ изделий Сержень-
Юртовского могильника показал, что
наконечник входит в группу материалов периода
НаА1, что соответствует выделенному ею
периоду КОВ2, т.е. X в. до н.э. (Reinhold, 2007.
S. 188,189, Abb. 76, 78,132).
Не менее важен для определения
направления связей «кобанцев» с окружающим
миром второй наконечник трансильванского
типа («а»2) из погребения 70 того же
могильника (рис. 40, 2). Он отличается небольшими
размерами A2 см), отчетливо выраженной
конусовидной втулкой и маленьким острым
пером, закругленным к основанию. Конец
втулки украшен тремя параллельными
углубленными линиями (Козенкова, 1982. С. 18,
табл. XII, 12). Прямые аналогии таким
наконечникам известны в культурах эпохи НаВ
Карпато-Дунайского бассейна (рис. 40, 12-
14), например, из Земуна и Лесуры (Muller-
Кагре, 1959, Taf. 131, 21; ТосЬровиЬ, 1971.
С. 19, Taf. VIII, 8; Козенкова, 1975а, рис. 3, 3,
4). Известны они и на территории Венгрии,
начиная с Пилинской культуры (XIII-XII вв.
до н.э.) и кончая культурой Гава (XI-X вв.
до н.э.), например, из кладов группы
Буккораньош-Фёлвар и Бёкони (Kemenczei,
1984, Taf. XXVII, 9; CLXXa, 4). В отличие от
наконечника из погребения 75, наконечник
из погребения 70 имеет аналогии и в ареале
Кобани, точнее, в ближайшем окружении.
Эта убедительная параллель (по размеру,
форме и пропорциям соотношения втулки и
пера; по территории и хронологии) известна
из разрушенного погребения Майртупского
2-го могильника (Виноградов, Дударев, 2003.
С. 45, рис. 15, 3). Отличает его (рис. 40, 3) от
сержень-юртовского отсутствие орнамента,
длина и состав металла. Последний
указывает на контакт мастеров-«кобанцев» с
территорией протомеотских племен (Барцева,
1985. С. 48, табл. ан. 31037). Имеется там и
близкая форма (рис. 40, 15). Это
наконечники из Пшиш Псекупса (Эрлих, 2007. Рис. 146,
7). По сути, как и с разновидностью «а»1,
технологические навыки фиксируют факт
кооперации местных мастеров с одной стороны
с западными раннегалынтатскими
производственными центрами (форма), а с другой — с
мастерами одного из соседних
протомеотских металлообрабатывающих очагов
(состав сырья). Однако отличает наконечник
из погребения 70 от копья из погребения 75
еще одно. Он был принят в местную
традиционную культуру.
Как определенный «след» центрально-
европейской инновации, проникший в бе-
лозерское время в ареал Кобани, я
рассматриваю наличие довольно близких, но более
поздних экземпляров копий, в памятниках
кобанской культуры западного варианта.
Ярким примером такого «доживания»
является бронзовый цельнолитой,
сохранивший основные типологические признаки,
наконечник копья из погребения 26 могиль-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
85
ника Мебельная фабрика в Кисловодске,
датирующийся новочеркасским периодом
(Козенкова, 1995. С. 38-39, табл. VI, 7).
Типологическая и хронологическая
характеристика бронзовых наконечников копий
разновидности «а» в контексте с характером
целого пласта других синхронных изделий
позволяет относить их к
высокоинформативным свидетельствам
западноевропейских связей восточных «кобанцев» в эпоху
оформления и кристаллизации основных
признаков на северо-востоке ареала в конце
II — на рубеже II-I тыс. до н.э. Конкретно эти
пути пролегали через территорию обитания
протомеотских племен, о чем могут,
например, свидетельствовать находки
биметаллических копий в Николаевском и Пшишском
(раскопки СБ. Вальчака и В.Р. Эрлиха в
2004 г.) могильниках и украшенных на конце
втулки тремя бороздками, как на
наконечнике из погребения 70. В.Р. Эрлих относит их
к VIII в. до н.э. и видит в них след «степной
(белозерской) традиции освоения железа»
(Эрлих, 2007. С. 45, 99, рис. 67, 3\ 160, 11).
б) В состав археологической
выборки включен бронзовый наконечник
копья (рис. 40, 6) из погребения 6 Сержень-
Юртовского могильника (Козенкова, 2002.
С. 81, табл. 3, 8). Этот крупный,
цельнолитой, стройных пропорций экземпляр при
первоначальной публикации был отнесен
визуально, только по морфологическим
признакам, к изделиям родственным тем,
что изготавливались в
металлообрабатывающих очагах эпохи бронзы Северного
Причерноморья. Особенно поражало его
сходство с негативами копий литейных
форм из Ново-Троицкой, где такой предмет
был изображен с кинжалом белозерского
типа (рис. 40, 16). Не менее важным
свидетельством было то, что негатив наконечника
такой формы находился на одной литейной
матрице с негативами кельта раннебелозер-
ского типа и булавки с шаровидной
головкой в кладе литейщиков из Птаховки. Обе
формы были датированы B.C. Бочкаревым
и А.М. Лесковым разными этапами бело-
зерских древностей не позднее X — начала
IX в. до н.э. (Bockarev, Leskov, 1980. S. 35, №
150; Taf. 15,149,150). В настоящее время эти
древности атрибутируются как Белозерская
культура и общепринято датируются XII-X
вв. до н.э. (Отрощенко, 1986. С. 524).
Западное происхождение рецепта сырья
наконечника из погребения 6 подтвердил
и его химико-металлургический состав.
По высокому содержанию в руде
никеля-кобальта, но обедненной свинцом, сурьмой
и мышьяком эта смесь сходна, по мнению
Т.Б. Барцевой, с XI группой на территории
Балкано-Карпатского бассейна (Барцева,
1985. С. 47, 48). Как оказалось, по такой же
технологии были изготовлены и
наконечники копий из погребений 42 и 56 (рис. 40,
4) одноименного могильника, хотя
первоначально я излишне прямолинейно отнесла их
к «традиционным для памятников Южного
склона Большого Кавказа, характерным для
Самтаврской (Шидокартлийской)
культуры» (Козенкова, 1982. С. 18;Kozenkova, 1992.
S. 29; Козенкова, 2002. С. 80). Подобного
же мнения о генезисе формы кобанских
наконечников копий по-прежнему
придерживаются Т.Н. Нераденко и С.Л. Дударев
(Нераденко, 1988. С. 9; Нераденко, Дударев,
1997. С. 9-11). Вопреки этому Т.Б. Барцева,
касаясь характеристики трех указанных
выше сержень-юртовских копий, полагала,
что речь идет не о заимствовании сырья, а
«о прямой доставке уже готовой продукции бал-
капо-карпатских центров, изготовленной
непосредственно в западных мастерских».
За последние годы значительно
пополнилась информация о многих аспектах
артефактов поздней бронзы, в том числе и о
морфологии цельнолитых копий, как в
ареале Кобани, так и в ареале соседних
культур. Выявились копья из совершенно новых
важных памятников типа Адайдонского,
Майртупского и Клин-Ярского-3
могильников, Фарса, Пшиша и других (рис. 40, 17)
(Виноградов, Дударев, 2003. С. 45,46, рис. 15,
1, 5, 6; 16, 1-3, 6; Тезиева,2008; Сазонов, 2004,
рис. II, IV, V, VII; Эрлих, 2007. С. 94-96;
Белинский, 2011. С. 129). В результате
вопрос о происхождении этого вида оружия
в ареале кобанской культуры, о
приоритете генезиса тех или иных его форм,
приобретает, на мой взгляд, большую сложность,
чем представлялось ранее. Достаточно
очевидно, что на территории распространения
кобанской культуры северного склона в
облике литых наконечников копий
просматриваются признаки синкретизма в метал-
лопроизводстве. Они обозначены в
сохранении традиционных очертаний пера, истоки
которых находятся в более ранних культурах
Закавказья, с одной стороны. А с другой —
предпочтение отдано цельнолитым втулкам
технологической схемы, характерной для
культур Центральной и Восточной Европы
от Северного Причерноморья до Урала.
Особенно показательны в этом плане
наконечники из Майртупского могильника.
86 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Перья у них близки закавказским,
конусовидные литые втулки (рис. 40, 5) роднят их
с северопричерноморскими (на литейных
формах), а сырье имеет рецептуру
аналогичную для группы Волго-Камья (Барцева, 1988.
С. 47). Количественно подобные
особенности металлопроизводства явно
прослеживаются у соседей «кобанцев» — протомеотов.
Там заметно преобладают именно такие
разновидности (Эрлих, 2007. С. 95, рис. 153-
159). Уникальные же граненые втулки
некоторых наконечников из Николаевского
могильника просто копируют втулки копий
из кладов НаВ2-НаВ3 правобережных
притоков Дуная, Дравы, Саввы и Мура (Беравцы
и Матиевицы), отнесенных К.Вински-
Гаспарини к V фазе, ее хронологической
классификации (Vinski-Gasparini, 1973. S.
191, 207-209, Taf. 108, 32; 129, 2). Все
вышесказанное представляется заслуживающим
внимания аргументом в пользу ранее
высказанного мною предположения (Козенкова,
1995. С. 42) о том, что схема цельнолитой
втулки типа разновидности «б» у копий
первоначально пришла с севера через
носителей белозерской культуры и была принята
на Северном Кавказе, а затем появилась в
Закавказье с предметами сабатиновско-бе-
лозерского круга (серпы, кельты,
антропоморфные привески), известными,
например, в кладах Зенети, Тхмори, Ахмата.
Как след древних инноваций из ино-
культурной среды наконечники копий «а»
(трансильванского типа) и «б», безусловно,
имеют высокую степень информативности
в решении проблемы связей кобанской
культуры с окружающим миром.
в) Безусловным
высокоинформативным маркером ранних взаимосвязей
носителей кобанской культуры с населением
Северного Причерноморья и Восточной
Европы может быть названа группа
бронзовых цельнолитых наконечников копий
с прорезями на лопастях пера (рис. 41, 1-4).
Эти явно некавказские по происхождению
предметы вооружения относятся по моей
классификации к I отделу, 1 типу, 3-му
варианту (Козенкова, 1995. С. 35, 36, табл. XIII, 1,
2) и являлись, преимущественно,
случайными находками. Это клад из Упорной,
разрушенное погребение 3 Майртупского
могильника, случайные находки близ Дунаевки, в
песках Терекле-Мектеб и на плато Бечасын.
То есть, главным образом, как бы в
пограничной зоне западной, восточной и
северной линий ареала Кобани (Крупное, 1960.
С. 348, табл. XI, 5; Нечитайло, 1971. С. 32,
рис. 11, 1; Аптекарев, Козенкова, 1986,
рис. 3, 2; Виноградов, Дударев, 2003. С. 45,
рис. 15, 2; Пелих, Фоменко, 2005. С. 68,
рис. 2, 2). Хотя все они по формальным
признакам отнесены к одному типу (лавролист-
ное перо, конусовидная втулка, наличие
прорезей на пере), визуально тем не менее
отличались друг от друга по длине, а также
величине деталей и размерам пера и
втулки, что свидетельствовало об их отличии по
хронологии. Особенно важен в контексте
темы связей экземпляр из Майртупского
могильника, по СВ. Кузьминых, близкий
копью из Донецка, связанному, скорее всего,
с производством Завадово-Лобойковского
очага металлообработки (Кузьминых, 1993.
С. 37, № 215, рис. 45, 4). А также клад из
Упорной. По аналогиям для других
изделий, среди которых находилось в
комплексе копье, дата его уточняется в пределах
не позднее рубежа II—I тысячелетий до н.э.
Похожие образцы копий широко известны
и типичны в синхронное время, главным
образом, на территории Восточной Европы от
Северного Причерноморья до Волго-Уралья
(рис. 41, 8-10), лишь эпизодически
проникая как на Северный Кавказ, так и вглубь
Азиатского региона (Козенкова, 1986.
С. 129; Черных, Кузьминых, 1986. С. 136;
Кузьмина, 1967. С. 214-216; Аванесова, 1991.
С. 47-49, рис. 42, 9-12, 24, 25; Клочко, 2004.
С. 204, рис. 5). По химическому составу
наконечники из Майртупа и Упорной
соответствуют характеристикам т.н. Волго-Камской
группы (ВК), распространенной, по мнению
Е.Н. Черных и СВ. Кузьминых, в пределах
Евразийской металлургической провинции
(ЕАМП), преимущественно до Зауралья. Для
майртупского наконечника Т.Б. Барцева
не исключает того, что он может быть
«импортным образцом отлитым анаиъинскими
мастерами» (Барцева, 1985. С. 47), что
требует, на мой взгляд, дополнительной
аргументации. Судя по контексту, Т.Н. Нераденко
и С.Л. Дударев не видят решающей роли
в происхождении наконечников копий
из Майртупа только в рецептуре сплавов,
поскольку самый крупный наконечник с
длинной втулкой из того же могильника
исследователи, несмотря на то, что он отлит
также из сырья группы ВК (Барцева, 1985.
С. 47, рис. 14), безоговорочно, генетически
связывают с Закавказьем и сопоставляют с
экземплярами из Артикского могильника
и святилища Шилда (Нераденко, Дударев,
1997. С. 10, рис. 1, 20). Изучение всех
материалов, сопутствующих Майртупскому и
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
87
Упорненскому образцам, учитывая издревле
имевший место вектор связей с Подунавьем,
Северным Причерноморьем и Восточной
Европой, свидетельствует о приоритете
именно этого направления, в особенности в
эпоху передвижения племен срубно-сабати-
новского и белозерского круга. Появление
прорезных наконечников копий в кобан-
ской культуре было кратковременным и
эпизодичным. В более позднем быту «кобанцев»
эта экзотичная для них форма оружия не
оставила следа.
г) Бесспорным свидетельством наличия
прямых связей населения восточного
варианта кобанской культуры с Закавказьем служат
находки бронзовых литых наконечников
копий т.н. кахетского типа (Рис. 41, 5-7). При
общем типологическом сходстве с другими
экземплярами II отдела, 1 типа (Козенкова,
1982. С. 18, табл. XII, 8) эта разновидность
копий отличалась особенностью,
заключавшеюся в том, что слабо конусовидная втулка
была украшена двумя параллельными
выпуклыми поясками. Такие наконечники
входили в комплексы инвентаря погребений
39 Сержень-Юртовского и погребения 10
Зандакского могильников, а также
разрушенного погребения 1 могильника Ахкинчу-
барзой13 на востоке ареала (Дударев, 1976.
С. 257, 258, рис. 1, 2: Козенкова, 2002, табл.
27, 71;Марковин,2002.С. 199,130, рис. 24, 7).
Длина наконечников 18,5-25 см. Подобный
тип копий — один из характерных признаков
культуры эпохи поздней бронзы и начала
раннего железного века Восточной Грузии
(Самтавро) и особенно Иоро-Алазанского
бассейна, откуда они проникали к соседним
племенам, в том числе и к носителям
кобанской культуры (рис. 41, 11-13). Наиболее
ранние из них относятся К.Н. Пицхелаури к
XIII в. до н.э. Широко они использовались на
рубеже II—I тыс. до н.э. (Абрамишвили, 1957,
табл. I, 80; Пицхелаури, 1979. С. 106-113).
Отдельные экземпляры еще встречались в
комплексах IX в. до н.э., но производство их
фактически прекращается во второй
половине X в. до н.э. (Пицхелаури, 1969. С. 100-104;
Abramichvili, 1971. Р. 2, Taf. I, 77 - troisiem
groupe). Наконечники кахетского типа из
восточнокобанских памятников наиболее
близки к поздним закавказским. Скорее
всего, видимо, через Дагестан где-то в первой
половине X в. до н.э., они оказались в ареале
Кобани, поскольку именно наконечник из
Зандака сохранил самое большое сходство с
иороалазанскими. Видимо, синхронен с ним
наконечник из Ахкинчу-барзой, если судить
по его внешнему облику. Главное же, по
сочетанию с таким же морфологически
идентичным бронзовым ребристым браслетом,
как и в погребении 10 в Зандакском
могильнике. Самым поздним является наконечник
из погребения 39 из Сержень-Юртовского
могильника (Козенкова, 2002. С. 124, 128,
табл. VI).
По мнению Т.Н. Нераденко и С.Л. Ду-
дарева наконечники копий кахетского типа
в ареале кобанской культуры, вероятнее
всего, датируются в пределах X-VIII вв. до н.э.
(Нераденко, Дударев, 1997. С. 10). Можно с
этим согласиться. Однако для верхнего
рубежа с некоторыми оговорками. Дело в том,
что сравнение между собой химического
анализа состава металла восточнокобанских
наконечников свидетельствует о том, что они
изготовлены хотя и в разных
самостоятельных мастерских, но несомненно из местного
сырья (оловянисто-мышьяковистая бронза)
и по рецептам местных
мастеров-литейщиков (Барцева, 1985. С. 44,48; Марковин, 2002.
С. 144; Козенкова, 2002. С. 146, таблица). То
есть, скорее всего, могут быть датированы в
пределах первой половины X в. до н.э.
(экземпляр из Зандака) и второй половиной
X — IX в. до н.э. (для экземпляров из Ахкинчу-
барзоя и Сержень-Юрта). Следовательно,
они могут быть синхронными периодам
расцвета и угасания белозерской культуры и
культур полей погребальных урн Подунавья
периода НаВ2 (Козенкова, 2002. С. 128, табл.
VI). Все сопутствующие материалы
комплексов свидетельствуют о том, что, хотя восточ-
нокобанские наконечники копий данного
типа и были «несомненно по генезису ярковыра-
женными представителями
восточно-грузинского оружия» (Нераденко, Дударев, 1997. С. 10),
они были приняты восточными «кобанца-
ми» в свою культуру, тем самым оставив свой
след в местной металлообработке, по
крайней мере в течение двух поколений мастеров
этого ареала.
17. КИНЖАЛЫ (рис. 42-50). Из более
чем 10 типов кинжалов, известных в
кобанской культуре и представленных не менее
чем 20-ю разновидностями по особенностям
морфологии, для темы связей и взаимосвя-
13 При публикации материалов из Ахкинчу-Барзоя С.Л. Дударев ошибочно указал, что
наконечник кахетского типа был обнаружен также и в слое Сержень-Юртовского поселения (Дударев, 1976.
С. 261), что не соответствует действительности.
88 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
зей в состав археологической выборки
включены девять типов. Причем, для более-менее
достоверных выводов, анализу подвергнуты
только экземпляры с рукоятками. Вся
группа достаточно показательно, на мой взгляд,
свидетельствует либо о проникновении
инноваций из ближнего и дальнего окружения
в ареал Кобани, либо о знакомстве
иноплеменников с кобанским оружием.
а) К наиболее ранним некавказским
типам кинжалов, найденным в ареале Кобани,
относятся бронзовые цельнолитые
кинжалы т.н. передпеазиатского типа (рис. 42,
1-3). Около десятка подобных изделий
известны в центральной части обоих
склонов Кавказа, в ойкумене Казбека, главным
образом в Дигорском ущелье (могильники
«Фаскау» и Верхняя Рутха) и в верховьях р.
Большой Лиахвы (Стырфазский
могильник, Квасатели и случайная находка 1965 г.
в г. Цхинвале). По внешнему облику такие
кинжалы из ареала Кобани имели
удлиненный клинок, большей частью с продольным
уплощенным валиком по центру. Специфика
кинжалов заключалась в особой рамочной
форме плоской рукоятки с закраинами для
удержания обкладки из других материалов.
Верхний край рукоятки, как правило,
веерообразно дуговидный.
Кинжалам переднеазиатского типа
посвящена обширная специальная
литература. Но в рамках поставленной темы важно
определить на основе морфологии истоки и
датировку подобных экземпляров именно в
зоне распространения кобанской культуры.
Впервые региональные формы кинжалов из
Фаскау выделил А.А. Иессен и с
«достаточным основанием» полагал их импортом «без
более точного определения их
происхождения» (Иессен, 1935. С. 68). Полная сводка из
пяти предметов принадлежит Е.И. Крупнову.
Исследователь рассматривал их как местные
«производные от «переднеазиатских»
кинжалов», попавших в Дигорию из Передней
Азии в «эпоху, предшествующую
формированию кобанской культуры» (Крупнов, 1951.
С. 68). То есть, по моей хронологической
периодизации в Протокобанский
переходный период (Кобан 16), датирующийся
началом XIV — первой половиной XII в. до н.э.
(Козенкова, 1996. С. 89-92, рис. 34, 36). Эти
даты хорошо подтверждаются
комплексной находкой великолепно сохранившего
детали формы кинжала из погребения 1
кромлеха № 5 Стырфазского могильника
(рис. 42, 2). Погребение 1 по
многочисленным закавказским аналогиям данному
комплексу позволило Б.В. Техову датировать
его, в том числе и кинжал, временем «не
моложе второй половины XIV — XIII в. до
н.э.» (Техов, 1974. С. 24, 25, рис. 16, 2; 32, 2;
2000. С. 56, 57). Обстоятельную и
скрупулезную характеристику центральнокавказским
кинжалам «переднеазиатского» типа
содержит сравнительное научное исследование
М.Н. Погребовой культур Передней Азии и
Закавказья. В широком контексте
убедительно доказано, что группа («кинжалы
иранского типа») из ареала Кобани проникла в
северокавказские ущелья через Восточное
Закавказье из Ирана, а точнее, из Луристана
(Погребова, 1977. С. 34-51, карта 3).
Типологически преобладал второй вариант
и более редок третий вариант (Погребова,
1977. С. 35, табл. 3, 4, 8; с. 45, табл. IV, 1, 2,
16). Хотя по рецептуре спектрального
анализа три кинжала из «Фаскау» (рис. 42, 1, 3)
были отлиты из местной высокооловянисто-
мышьяковистой бронзы, они
представляли довольно точную реплику луристанских
оригиналов (рис. 42, 4-8) (Погребова, 1977.
С. 38, табл. I). Несмотря на то, что ко
времени публикации монографии был известен
ранний, надежно датированный комплекс с
кинжалом из погребения 1 Стырфаза (Техов,
1974. С. 25, рис. 32), М.Н. Погребовой была
предложена излишне осторожная, на мой
взгляд, датировка центральнокавказских
кинжалов «концом II — возможно, самым
началом I тыс. до н.э.» (Погребова, 1977.
С. 49), тем не менее подчеркнув, что все они
были «однородны по форме» и поступили
на Кавказ в «сравнительно небольшой
промежуток времени». В дальнейшем более
конкретные дифференцированные даты
таких кинжалов из ареала Кобани предложил
И. Мотценбеккер. На основе анализа всего
круга комплексных материалов им был
определен диапазон от XIV в. и не позднее XI в.
до н.э. Наиболее ранним, по мнению
исследователя, является кинжал из Кумбулты
C-й вариант, по М.Н. Погребовой). Кинжал
из погребения 1 кромлеха 5 Стырфазского
могильника и близкие ему по форме
остальные местные кинжалы «переднеазиатского»
типа B-й вариант, по М.Н. Погребовой) он
датировал XIII в. до н.э. (Motzenbacker, 1996,
S. 42-48; S. 37, Abb. 13). Данный вывод
совпадает с моим выводом о хронологии на
основе сравнительно-типологического анализа
всего пласта материалов периода Кобан 1аб
центрального варианта (Козенкова, 2008.
С. 160-164, рис. 1). Близость морфологии
центральнокавказских экземпляров к лури-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
89
станским протооригиналам (рис. 42, 9) и,
несмотря на местное производство
(спектральный анализ), отсутствие признаков
дальнейшей модификации в инокультурной
(северокавказской) среде, свидетельствуют
0 краткосрочном интересе местных кобан-
ских металлургов к данному типу оружия. Их
появление в горах Центрального Кавказа
было лишь кратковременным эпизодом, не
оставившим следов в последующем развитии
оружейного дела «кобанцев». Наряду с
другими изделиями, охарактеризованными выше
(украшения, пряжки и др.)? местные
реплики кинжалов «переднеазиатского» типа, тем
не менее, безусловно, маркируют ранний
этап наиболее активной фазы (не позднее XI
в. до н.э.) взаимосвязей собственно
носителей кобанской культуры с Луристаном.
б) В археологическую выборку,
несомненно, должен быть включен уникальный
для кобанской культуры цельнолитой
бронзовый кинжал (рис. 43, 1 аб) из раскопок
Х.Т. Чшиева высокогорного Адайдонского
могильника в Зарамагской котловине
Северной Осетии (Бзаров, 2011. С. 15, 16).
По Х.Т. Чшиеву он входил в группу
древностей из каменных ящиков на грани между
вторым и третьим ярусом, фактически с
типичным инвентарем эпохи расцвета (XII-IX
вв. до н.э.) кобанской культуры, то есть
такими вещами как двояко изогнутые топоры
1 типа, по моей классификации,
бронзовыми фибулами, пластинчатыми пряжками,
бронзовыми ситулами и другими
предметами (Чшиев, 2008. С. 376-379; Сокровища
Алании, 2011. С. 64-65, рис. 42 а-д). Сам по
себе кинжал не выглядит по форме
исключением среди кинжалов Кобани. Он имел
узкое лезвие с острым, треугольным
сечением ребра, шедшим от рукоятки до конца
клинка. Рукоятка плоская, с дуговидным
вырезом на эфесе. Характерные закраины
по всему контуру рукоятки и
сохранившиеся бронзовые заклепки свидетельствуют
о том, что при изготовлении имело место
использование накладок из других
материалов. По аналогии с другими подобными
конструкциями рукояток из Тлийского
могильника — это было, по конфигурации клинка
и рукоятки, дерево сверху обтянутое кожей.
Собственно, и сам тип кинжала
неоднократно отмечен среди вещей в погребениях Тли,
например, в могилах 74а (рис. 43, 2) и 190
(Техов, 1980. С. 22, 33-34, рис. 52, 1; 86, 3).
Погребения датируются Б.В.Теховым XI-X
вв., но главным образом X-IX вв. до н.э.
(Техов, 1985, Хронологическая таблица).
Исключительность подобного типа кинжала
из Адайдона состояла лишь в великолепном
скульптурном оформлении верха рукоятки.
Верх представлял овальную, почти круглую
тонкую площадку, на которой располагалась
композиция из пары всадников. Все фигуры
имели довольно грубую отливку, без тонкой
проработки деталей. Но сам сюжет
обнаруживал несомненное сходство с более
качественно изготовленной булавкой одинокого
всадника из Верхне-Кобанского могильника
из коллекции Венского музея (см. выше).
Ближайшая, почти тождественная
аналогия этому сюжету имела место вне ареала
Кобани. Композиция в виде пары всадников
на квадратном с тупым концом штыре
неясного использования имела место в Дагестане
(частная покупка в сел. Кубачи) и хранится в
Эрмитаже (Кузьмина, 1973. С. 179, рис. 1).
Всадники отличаются от кобанской находки
более качественной моделировкой деталей
(рис. 43, 3). У седоков отсутствуют головы,
причем явно уничтоженные после
использования предмета. В определенной степени
этот факт напоминает довольно
распространенный в древности у многих народов
обычай преднамеренной порчи образов
чужестранцев и врагов, что может
свидетельствовать о том, что вещь была чужда местной
среде, вероятно, эпохи каякентско-харачо-
евской культуры, частью синхронной кобан-
ским древностям. Глубокий анализ
сравнительного и хронологического
сопоставления дагестанского предмета с близкими
композициями на предметах в широком ареале
дальних и ближних культур, проведенный
Е.Е. Кузьминой, убедительно показал, что
изделие, скорее всего, происходит из ареала
Кобани. Но истоки этого стиля и подобных
композиций, по мнению исследователя, не
кавказские, а переднеазиатские. Но самые
близкие аналогии приему расположения
фигурок животных на площадках как у
дагестанской поделки, аналогичной (а значит и адай-
донской — В.К.), она усматривает главным
образом в искусстве Луристана. Совпадает
с датами, предложенными для кинжала из
Адайдона, и хронология всадников из сел.
Кубачи. Не принимая «сверхкороткую»
хронологию луристанских бронз Р. Гиршмана
(VIII-VII вв. до н.э.), Е.Е. Кузьмина датирует
изображения всадников вне ареала Кобани
концом II — началом I тыс. до н.э. (см.
библиографию: Кузьмина, 1973. С. 181-183, 185).
Этот период подтверждает и мой анализ в
вопросе датировки наиболее активной фазы
контактов Кобани с Луристаном (Козенкова,
90
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
2006. С. 18-23). В связи с вышеизложенным,
приведенная Г.Н. Вольной только на
основе стилистики, без должного
привлечения всего круга материалов, дата кинжала
из Адайдонского могильника VI в. до н.э.,
а образца из Кубачи даже V в. не
выдерживает критики (Вольная, 2011. С. 90, табл. 1,
7, 9, 2, 14, 15). Адайдонская и дагестанская
композиции, безусловно, местное раннее
использование в стиле и форме еще живых
луристанских инноваций. Потому весьма
сомнительна предложенная исследователем
сохранность основополагающих канонов
этого стиля без видимого изменения до
середины I тыс. до н.э., то есть через более чем
12 поколений мастеров. На мой взгляд,
весьма знаменательна сама покупка дагестанских
всадников именно в высокогорном Кубачи,
в селении с глубокими традициями мастеров
по металлопластике, возможно,
возникшего на месте небольшого более древнего
металлообрабатывающего очага. Примером
может служить клад Чадаколоб из сел.
Тлярота в высокогорье, свидетельствующий
о существовании здесь подобного очага,
изготовлявшего предметы кобанского
облика не позднее VII в. до н.э. (Доманский,
Пиотровский, 1984. С. 37; Козенкова, 2008а.
С. 74, рис. 14). Собственно и сам массивный
квадратный штырь, увенчанный фигурками
всадников, напоминает какой-то
полуфабрикат вещи или же образец («болванку») для
изготовления литейных форм для изделий
типа адайдонского кинжала.
в) Не исключено, что с культурой
эпохи бронзы Луристана связано появление
в центральном варианте кобанской
культуры моды на оформление наверший двух
парадных бронзовых цельнолитых
кинжалов объемными зооморфными фигурками.
Это известные кинжалы (рис. 44, 1, 3) из
Верхне-Кобанского могильника из раскопок
Е. Шантра и К.И. Ольшевского (Chantre,
1886, Atlas, PL VI, 1; Уварова, 1900. Табл.
XXXIX, 5). Форма кинжалов до
мельчайших деталей почти идентична (Козенкова,
1996, рис. 21), что свидетельствует об их
синхронном производстве в одной и той же
мастерской. Кстати, как и упомянутой выше
(рис. 26, 2) великолепной булавки с навер-
шием, украшенным рельефной
скульптурной композицией из двух хищников,
держащих в зубах козла (Доманский, 1984. Ил.
62). Типологически (абрис клинка, форма
рукоятки с вырезом при переходе к клинку,
луновидный, «рожками» вверх, контур на-
вершия) оба экземпляра относятся ко
времени не позднее X в. до н.э., что
подтверждает комплексная находка близкого
кинжала с луновидным навершием из погребения
2 кромлеха № 10 Стырфазского могильника
(рис. 44, 2). Кинжал имел почти идентичную
общую с кобанскими схему деталей формы,
но без зооморфных украшений. По
раннему сосуду с роговым выступом, имеющим
многочисленные аналогии в закавказских
памятниках, Б.В. Техов датирует данное
погребение концом II тыс. до н.э. (Техов, 2000.
С. 59, 113, рис. 48, 3), не позднее XI в. до
н.э. Причем указывает на морфологическое
сходство стырфазского кинжала с
некоторыми верхнекобанскими. Примерно к этой
же датировке обоих кинжалов склоняется и
С. Райнхольд, помещая их вместе с другими
предметами в период КоВ1 (XI в. до н.э.),
согласно ее
корреляционно-статистического методу (Reinhold, 2007, S. 165, 166, 278,
Abb. 68). Судя по общности принципа
морфологической схемы, кинжалы из Верхне-
Кобанского и Стырфазского могильника,
и кинжалы с зооморфными и без
зооморфных украшений сюжетами из Кобанского
могильника, безусловно, синхронны
(Chantre, 1886. PI. Vbis, 2). М.Н. Погребова
один из кинжалов, включенных в данную
сводку (рис. 44, i), по стилистике объемных
изображений (двуглавые хищники,
держащие в пасти баранов) вполне правомерно
связала со схемой на луристанских
«штандартах». Дополнительно в пользу этой
гипотезы она привела комплекс с острова
Самос, в котором подлинный луристанский
«штандарт» сочетался с обломком рукоятки
бронзового кинжала с зооморфными
изображениями (рис. 44, 4), весьма близкими
к кобанским (Погребова, 1984. С. 142, 143,
табл. XVIII). Вызывает сомнение лишь
предложенная М.Н. Погребовой версия, по
которой схема двуглавого животного
появляется на Северном Кавказе, как и в бронзах
Луристана, «не раньше VTII-VTI вв. до н.э.».
В противовес этому заключению можно
напомнить о подобной схеме на
бронзовых булавках X-IX вв. до н.э. из Луристана
(Ванден-Берге, 1992. С. 40, 104, № 265, 266).
Навершия на них сочетают луновидный
абрис (как на кобанских кинжалах) и
симметрично противостоящие головки животных
(луристанская традиция) (рис. 44, 5).
Таким образом, анализируемые
кинжалы с зооморфными навершиями, несмотря
на свою уникальность, являются ярким
свидетельством контактов местных мастеров-
литейщиков. Добытую в таких контактах
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
91
чуждую инновацию они удивительно
органично сочетали с богатым традиционным
опытом формотворчества и создавали
новую неповторимую, но типическую для
собственной культуры вещь.
г) Из ранних типов кинжалов (иногда
называемых «ножами»), достоверно
отражающих культурные импульсы со стороны
северных степных соседей «кобанцев», в
археологическую выборку включены 10 экземпляров
такого оружия, т.н. срубного типа (рис. 45).
По форме они составляют в древностях
Кобани достаточно компактную в
хронологическом отношении группу, но отличаются
по некоторым морфологическим деталям.
Их находки сосредоточены, главным
образом, по периферии ареала культуры (за
исключением 3-х случаев). Большинство — это
случайные или происходящие из
разрушенных могильников находки (Верхняя Рутха— 1
экз.; Донифарс — 1 экз.; Северная Осетия — 1
экз. (найден вместе с керамикой кобанского
типа); Гоуст — 1 экз.; Курп — 1 экз.; Заюково —
1 экз.; Бажиган — 1 экз.). Три кинжала
встречены в комплексах погребений: склеп №
1 могильника Верхняя Рутха (Хоргон) из
раскопок В.И. Долбежева 1889 г.; курганы
№ 1 и 2 у станицы Удобной на левобережье
Кубани, в долине р. Уруп, доследованные в
1954 г. учителем Г.И. Борискиным. Все
кинжалы неоднократно публиковались
разными исследователями (Крупное, 1948. С. 10,
12,14, рис. 1 и 6; 1950. С. 27, рис. 26,13; 1951.
С. 64, рис. 23, 1-3, 27(VIII); 1957. С. 126, 127,
рис. 33, 1-4; Иессен, 1951. С. 88, рис. 14,
2; Анфимов, 1957. С. 155-157, рис. 1, 6, 7).
Что касается кинжала с упором (рис. 45, 4)
из могильника Верхняя Рутха (Хоргон),
то он выявлен мною на опубликованных
Е.П. Алексеевой фото планшетов с вещами
из памятника и не был отмечен ею в тексте
работы (Алексеева, 1949. С. 227, табл. VIIIB,
10 — склеп № 1, левая половина). Впервые он
специально опубликован мною с
предметами инокультурного происхождения при
исследовании обряда кремации на Северном
Кавказе (Козенкова, 1982а. С. 30, рис. 11, б;
ГИМ колл. № 25278/91). Первоначально,
в 40 — 50-е годы XX века хронология
вещей определялась концом II тыс. до н.э.
(Е.И. Крупнов), но, преимущественно, IX-
VIII вв. до н.э. (А.А. Иессен, О.А. Кривцова-
Гракова, Н.В. Анфимов, А.М. Лесков,
Е.Н. Черных и др.)- В настоящее время
общеприняты их более низкие даты. В
связи с разработками И.Н. Шарафутдиновой,
В.В. Отрощенко, B.C. Бочкарева, А.Л. Пе-
лиха, Н.А. Аванесовой и других они
синхронизируются с сабатиновско-раннебелозер-
ским периодом в пределах XIII-XI вв. до н.э.
(Бочкарев, Пелих, 2008. С. 65; Аванесова,
1991. С. 25). Распространение ихв Восточной
Европе и Азии (рис. 45, 8-15) ставится в
связь с активным и динамичным
функционированием красномаяцкого и кардашинско-
новоалександровского очагов
металлообработки Северного Причерноморья. Именно
в это время они проникали в ареал кобан-
ской культуры Протокобанского (Кобан 16)
и раннекобанского (начало Кобан II)
периодов. Однако формы кинжалов «срубного
типа» не прижились в местной культуре и
остались свидетельством
немногочисленных, но достаточно достоверных следов
межкультурной производственной
кооперации, что прослежено и на других артефактах
(Козенкова, 2010. С. 45, 46, 49).
д) К высокоинформативной
категории оружия, маркирующей направление
и характер связей «кобанцев» с
окружающим миром, в предлагаемую
археологическую выборку включена серия бронзовых
и биметаллических кинжалов и мечей т.н.
кабардинопятигорского типа (рис. 46-48)
(Крупнов, I960. С. 203; Козенкова, 1995.
С. 52-58; Сазонов, 2004. С. 392). В
работах других исследователей, особенно в
последних публикациях, они фигурируют как
«киммерийские» (Тереножкин, 1976. С. 105;
Махортых, 2003. С. 41-43),
«северокавказские» (Анфимов, 1965. С. 196-198; Дударев,
1999. С. 94; Вальчак, 2003. С. 14 и др.) или
северокавказские (прикубанские) мечи и
кинжалы протомеотских племен предскиф-
ского времени (Эрлих, 2007. С. 85, 93, 94).
Хронология их определяется в диапазоне от
X в. до н.э. (Козенкова, Коссак, Подборский)
до конца IX — первой половины VII в. до н.э.,
то есть черногоровским и новочеркасским
периодами (по А.И. Тереножкину) или
периодами НаВ2-НаВ3 (по центральноевро-
пейской системе хронологии). Наиболее
полная сводка такого оружия и
исчерпывающая библиография публикаций с учетом
последних данных по нему приведена в
монографиях С.Л. Дударева A999) и В.Р. Эрлиха
B007). Некоторые важные уточнения,
касающиеся конструкций мечей и кинжалов
данной категории содержатся в работах
B.C. Ольховского (Ольховский, 2000. С. 260-
266). По моим последним подсчетам (с
использованием данных из публикаций разных
авторов) для ареала кобанской культуры
достоверно известно 35 экземпляров: Центр —
92
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
2; Восток — 5; Запад — 28 (Козенкова, 1995;
Прокопенко, 2010I4. Соответственно у
ближних и дальних «соседей» носителей ко-
банской культуры такихнаходок значительно
меньше. Даже на ближайшей инокультурной
территории в Прикубанье их 20 экз. (Эрлих,
2007. С. 85-92; Дударев, 2011. С. 173, рис. 1).
В области Волго-Камья — 7 экз. (Патрушев,
Халиков, 1982. С. 134, табл. 3, 5, 8, 10, 22;
Патрушев, 1984. С. 75-77, рис. 40, 1-5; сноска
22 на с. 77); в междуречьи Волги-Дона — 2; в
Подонье — 1 экз. (Тереножкин, 1976, рис. 20,
3); в Северном Причерноморье — 7 экз.
(Тереножкин, 1976. Рис. 3, 7: 5, 2; 33, 5; 37, 7;
47, 3; 50, 1-3; Махортых, 2005. С. 77, рис. 21,
1, 39 11; Супруненко, Кулатова, Мироненко,
Кракало, Ттсов, 2004. Рис. 61,1); в культурах
раннего Галынтатта Центральной Европы
(бронзовые, биметаллические и железные
экз.) - 10 экз. (Тончева, 1975. С. 45, 47, табл.
VII; Chochorowski, 1993. S. 113-118, Karte 7;
Махортых, 2003. С. 41-43, рис. 25, 1-6I5.
Таким образом, по плотности находок
собственно кинжалов (без учета
фурнитуры) северные предгорья территории ареала
Кобани отчетливо доминируют над
остальными регионами Европы, где на обширном
пространстве от Альп до Урала все эти
разновременные по конкретным датам
предметы смотрятся как эксклюзивные изделия16.
На фоне эпизодичности кинжалов кабарди-
но-пятигорского типа в памятниках местных
культур севернее и западнее ареала Кобани
и полного их отсутствия южнее его контура,
особенно заметна плотность находок в
культуре протомеотских племен. На
сравнительно небольшой территории Прикубанья
представлены серийно и с устоявшимися
морфологическими признаками все модификации
мечей и кинжалов, аналогичных кобанским.
Тем самым подтверждается факт
традиционного, издревле сложившегося
сотрудничества и кооперации по металлообработке
мастеров этих двух областей. По-прежнему
остается в силе, высказанное мною более 40 лет
тому назад заключение (Козенкова, 1975а.
С. 100) о том, что только Северный Кавказ
дает в целом устойчивую картину
равномерно рассеянного и плотного распределения
находок подобного типа по всей территории
обитания кобанского населения. Именно об
этом говорят (с точки зрения
археологической науки, и что является классикой
важных методологических аргументов) данные
о внушительном количественном
преобладании таких артефактов в западной части
Северного Кавказа, занятой кобанскими
племенами, по сравнению с другими
территориями. Об этом свидетельствует также
исключительное морфологическое разнообразие
вариантов и модификаций, показывающих
длительность бытования таких вещей в
данном регионе. Только в ареале кобанской
культуры наличествуют пока выразительные
ранние экземпляры, фактически
сочетающие признаки типа Лейбниц (крестовидный
контур перехода от объемной рукоятки к
клинку) и типа Гамов (однокольчатая
ажурная орнаментация объемного ствола
рукоятки и перекрестие со свисающими концами).
Наиболее яркие примеры (рис. 46, 5, 6):
кинжал из погребения 70 Сержень-Юртовского
могильника; Кольцо-гора — случайная
находка (Кисловодск); могильник Мебельная
фабрика, раскопки А.П. Рунича; «клад» из Клин-
ярского могильника-3 (рис. 48, 2), раскопки
М.В. Андреевой (Козенкова, 1995, табл. XII,
1, 2, 4; 2002, табл. 53, 1; Виноградов, Дударев,
Рунич, 1980. Рис. 1, 19, 20). Подобная «ги-
бридность» свидетельствует, скорее всего,
о том, что оба типа появились, примерно, в
один и тот же короткий период. Примерно к
такому же выводу склонялся B.C. Ольховский
(Ольховский, 2000. С. 268). Как культура
самодостаточная, рассматривающая инновации
лишь как сырье для создания собственных
новых элементов, способствующих дальнейшему
саморазвитию, культура Кобани, то есть ее
носители могли выбирать моделями для
формотворчества наиболее эффективные. Для мечей
и кинжалов кабардино-пятигорского типа
инновационными источниками для творчества
14 В подсчет нами не включены гипотетические известия о находках, приведенные С. Л. Дударевым
(Дударев, 1999. С. 94), в связи с чем наши данные в ряде случаев расходятся.
15 В монографии СВ. Махортых неверно указано, что кинжал (рис. 48, 5) из местности Сзоны
(Oszay-Stony) на территории Венгрии является биметаллическим (Махортых, 2003. С. 42, рис. 25,
i). Личный осмотр мною (зарисовка, фото) данного кинжала в фондах Национального музея в
Будапеште показал, что оружие — цельнолитое, бронзовое и в чем-то напоминает по абрису
бронзовый фрагментированный и оплавившийся «стилет» из «крематория», раскопанного Л.Г. Нечаевой,
В.В. Кривицким и Н.Л. Членовой в Верхней Рутхе (Козенкова, 1996. С. 31, рис. 13, 1).
16 Особо подчеркну, что мною не привлекаются к анализу близкие (по традиции), но
идентичные (по конкретике) формы с азиатской территории вплоть до Китая, ввиду некорректности при
детальном сравнении (Ковалев, 2000. С. 164-174; Чжун Сук-Бэ, 2000. С. 129, рис. 9, 1, 2).
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
93
могли послужить и детали таких известных
форм как мечи и кинжалы кахетского типа,
так и известные мастерам ранние по
конфигурации типы оружия из Средиземноморья.
Например, довольно достоверно
датированные кинжалы XI-X вв. до н.э., типа
обнаруженных в Кераймикосе (Греция). Об этом
мне уже приходилось писать в связи с
находкой в гробнице 2 биритуального могильника
Терезе самого раннего в ареале
биметаллического меча (рис. 47, 1) кабардино-пяти-
горского типа (Козенкова, 2004а. С. 98-99,
рис. 92). Хотя сохранилась всего лишь часть
массивной рукоятки со следами железа
внутри от клинка, но оплавленное навершие
свидетельствует, что нахождение ее среди
безусловно раннего пласта находок XII-XI
вв. до н.э. не случайно. Мечом пользовались
явно при жизни, в огонь положили
только рукоятку без клинка, что может
указывать на то, что железо в обиходе населения
еще было драгоценностью. Остатки клинка
оказались, таким образом, единственным
свидетельством знакомства с железом
кремированных и захороненных в гробнице 2
(Козенкова, 1995. Табл. X, 12). В конкретном
археологическом тексте, при всех не всегда
оправданных оговорках по поводу
«консерватизма» культуры в горах, дата терезинско-
го меча вряд ли может быть позднее конца X
в. до н.э. Уточняют узкую дату периода
активного взаимодействия «кобанцев» с внешним
миром, в особенности в пределах IX—начала
VIII в. до н.э. (Kossack, 1994. S. 21), на
основе привлечения мечей и кинжалов данной
разновидности, также некоторые предметы
фурнитуры. Речь идет, главным образом, о
заметной моде в этот период оформления
конца ножен бронзовым наконечником
весловидной формы17. Такое оформление
было характерно в массовом порядке
только для ножен изделий собственно
северокавказского происхождения (Герменчик,
Баксан, Сержень-Юрт, Эчкиваш, Клин-яр-3,
ПсекупсI8, т.е. явного большинства (рис. 47,
7; 48, 3). Однако по хронологии наиболее
надежен бронзовый весловидный наконечник
(рис. 47, 13), который найден вместе с
западноевропейским железным мечом типа,
имевшего место в погребении 169
могильника Брно-Обжаны подольской культуры в
Подунавье (Podborsky, 1970. С. 113, 114, taf.
59, 6, 7). Меч полностью имитирует
бронзовые экземпляры тех вариантов, которые
датируются западноевропейскими
исследователями, главным образом, периодом НаВ2,
то есть X-IX вв. до н.э. (подробную сводку и
вопросы хронологии см.: Яровой, Кашуба,
Махортых, 2002. С. 309, 310). Всего только
два весловидных наконечника ножен
известны в лесостепной зоне Правобережья
среднего течения Днепра. Это случайная
находка у с. Гулы (Тереножкин, 1976. С. 70,
рис. 37, 5) и, примерно, в этом же районе,
находка крупного экземпляра при мече в слое
Суботовского городища (рис. 48, За). Особо
следует отметить последний памятник.
Биметаллический меч с весловидным
наконечником составлял часть клада бронзоли-
тейщика. Меч кабардино-пятигорского типа
(рис. 48, 3), хорошей сохранности,
чрезвычайно близок по пропорциям и массивности
рукоятки к мечу из погребения 6 могильника
Мебельная фабрика (Козенкова, 1995. Табл.
X, 5) и найденному сравнительно недавно
биметаллическому кинжалу (рис. 47, 2) из
окрестностей г. Ставрополя (Прокопенко,
2010. С. 9, рис. 1). По отделке рукоятки
«ложной спиральной обвивкой под
проволоку» (Тереножкин, 1976. С. 82) он,
практически, идентичен кинжалу (рис. 47, 15) из
хут. Чернышева в ареале культуры прото-
меотских племен Прикубанья (Эрлих, 2007.
Рис. 149, 4). Учитывая довольно «странное»
содержание клада: женские украшения мест-
ных форм, бронзовые слиточки (как в
могилах «кобанцев» X-VIII вв. до н.э.) и боевое
оружие, можно полагать, что меч, скорее всего,
был личным вооружением мастера, выходца
с Северного Кавказа, имевшего мастерскую
на поселении и работавшего для местного
населения19. Анализ рецептуры сырья руко-
17 Весловидный наконечник ножен кинжала из погребения 4 Эчкивашского могильника
В.Б. Виноградов при первой публикации ошибочно определил как вток для копья ананьинского типа
(Виноградов, 1972. С. 124, рис. 20, 4), хотя в это время была уже хорошо известна
западноевропейская и северопричерноморская их атрибуция.
18 Е.В. Яровой, М.Т. Кашуба, СВ. Махортых называют число таких предметов 12, но не
перечисляют их конкретно (Яровой, Кашуба, Махортых, 2002. С. 310).
19 В свете новых исследований Суботовского поселения и городища уточнена стратиграфия
памятника, выявлена его структура. В частности «локализован металлообрабатывающий участок» и
«клад бронзолитейщика», видимо, может быть приурочен к хронологическому горизонту Суботов
III, т.е. к X — концу IX в. до н.э. (Гершкович, 2007. С. 59).
94 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ятки не известен, но скорее всего, он
окажется также северокавказским, поскольку уже
известные спектральный и
химико-технологический анализы кинжалов кабардино-пя-
тигорского типа из Суворовского
могильника в Северо-Западном Причерноморье
(фактически в дельте Дуная) и в Ахмыловском
могильнике в Приуралье свидетельствуют,
что эти изделия отлиты по рецептуре
скорее северокавказских мастерских (Барцева,
1988. С. 26-29; Кузьминых, 1983. С. 128-132;
Завьялов, Розанова, Терехова, 2009. С. 62,66,
69, 71).
В пользу версии о приоритете западно-
кобанских и протомеотских
металлообрабатывающих очагов как источников
распространения кинжалов кабардино-пятигорско-
го типа в инокультурную среду Восточной
и Центральной Европы свидетельствует не
только их количественное преобладание на
исконной территории, говорящее о том,
что они делались в первую очередь для
собственных нужд, но и то, что в Центральной
Европе (рис. 46, 7, 9, 47, 99 10) они соответ-
ствуют датам, синхронным концу белозер-
ской культуры (клад из Штрамберк-Котоуч не
позднее НаВ2), а не только киммерийской
эпохи. Следовательно, вряд ли правомерно,
буквально единичные раннечерногоровские
экземпляры типа Лейбниц из лесостепной
зоны называть «киммерийскими». За более
чем 40 лет со времени публикации гипотезы
А.И. Тереножкина, на предполагаемой
территории обитания киммерийцев найдена
одна новая находка подобного типа. В то же
самое время на Северном Кавказе выявились
уже в XXI веке две великолепные находки:
упомянутый выше кинжал из окрестностей
Ставрополя и парадный кинжал в ножнах из
станицы Баговской, предположительно
датированный авторами публикации второй
половиной VIII — началом VII в. до н.э. (Дударев,
Сазонов, Фоменко, 2007. С. 69-71, рис. 1).
На мой взгляд, учитывая, что в оформлении
ножен, в более высокой степени, чем
полагают С.Л. Дударев, А.А. Сазонов, В.А. Фоменко,
проявляются «ярко выступающие черты
синкретизма», дата кинжала не выходит за
пределы VIII в. до н.э., что подтверждается и
остальными сопутствующими изделиями, в
особенности ранней разновидностью V-образной
лунницы и привеской шаренградского типа.
Собственно, к этой датировке С.Л. Дударев
склоняется при третьей публикации данного
«комплекса» (Дударев, 2011. С. 176). Не менее
важным аргументом в пользу
вышеозначенной версии является отсутствие кинжалов
кабардино-пятигорского («киммерийского»)
типа южнее Большого Кавказа. Специалисты
по культуре ранних кочевников начала I тыс.
до н.э. как бы не видят в этом вопроса, хотя
он напрашивается всем контекстом
проблемы. Почему в отличие от ранних скифов,
оружие и узда которых в массовом порядке
маркирует (т.е. отражает активную фазу
взаимосвязей военного характера) пути их
движения вслед за киммерийцами через Закавказье
в Переднюю Азию (Есаян, Погребова, 1985;
Погребова, Раевский, 1994. С. 35-37), а следы
этих «неуловимых», и не менее
воинственных, полностью отсутствуют на маршрутах.
Причем не обнаружено таких знаковых
атрибутов на всей территории предполагаемых
действий летописных киммерийцев, что не
объяснимо, учитывая их особую военную
активность (см. библиографию: Иванчик, 2001.
С. 14-21).
Северокавказские (в первую очередь,
кобанские) кинжалы и мечи
кабардино-пятигорского типа — красноречивое
свидетельство длительных, постоянных и тесных
контактов «кобанцев» и «протомеотов»
с Западной Европой и югом Восточной
Европы, вплоть до Волго-Камья. Наиболее
поздний «след» этих контактов в форме
пережиточной примитивной разновидности
биметаллических кинжалов разряда К-34, по
СВ. Кузьминых, просматривается в местной
культуре VI в. до н.э. носителей ананьинской
культуры (Кузьминых, 1983. С. 130-131, табл.
LII; Шрамко, Солнцев, 1997. С. 74).
е) Как маркёры связей носителей ко-
банской культуры с Закавказьем в
археологическую выборку включены шесть
кинжалов (рис. 49, 1-3) т.н. кахетского типа
(Пицхелаури, 1965. С. 125-128, табл. IX),
обнаруженные на территории могильников
в разное время в центральной части ареала
Кобани (Фаскау, Кумбулта, Кобан). Две
случайные находки в окрестностях сел. Майртуп
(рис. 49, 2) и Замни-Юрт происходят из
ареала восточного варианта культуры (Уварова,
1900. Табл. XI,1; CXVII, 1; XCVII, 4; Дударев,
1973. С. 247, рис. 1; Виноградов, 1984. С. 112;
Нераденко, 1988. С. 7,8; Нераденко, Дударев,
1997. С. 6, 7, рис. 1, 2; Виноградов, Дударев,
2003. Рис. 17). Все они, за исключением
фрагмента клинка из Замни-Юрт, согласно
классификации К.Н. Пицхелаури,
относятся ко II подтипу, а не к III и IV подтипу, как
полагает Т.Н. Нераденко (Нераденко, 1988.
С. 7), и датируются по уточненным данным
от конца XIII—XII в. до н.э. и не позднее XI в.
до н.э. (Пицхелаури, 1979. С. 115-117, сноска
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
95
7). Чрезвычайно важен, несмотря на
фрагментарность, обломок конца лезвия клинка
из Замни-Юрта (Нераденко, Дударев, 1997.
Рис. 2). Он близок по форме тупого конца
клинка к поздним кахетским кинжалам
подтипа IV, группы 3. Например, к кинжалу из
погребения 5 могильника Тетрицклеби,
имевшему близкий по абрису овальный
конец. Особая важность комплекса из могилы
5 в том, что кинжал, сопоставимый с замни-
юртовским, сочетался там с ранней
бронзовой дуговидной фибулой (рис. 28, 15),
аналогичной фибуле из кромлеха 10, погребения
2, датирующегося, как и в Тетрицклеби,
концом XI — X в. до н.э. (Пицхелаури, 1969.
С. 106,107, Табл. XI, 1, 2; Техов, 2000. С. 113,
рис. 49, 10). Детальный сравнительный
анализ кинжалов кахетского типа с территории
Северного Кавказа с протооригиналами из
Закавказья (рис. 49, 5, 6), свидетельствует о
том, что «кобанские» экземпляры были
всего лишь местным подражанием подлинной
продукции мастеров Иоро-Алазанского
бассейна и относились к концу II — рубежу II—I
тыс. до н.э., то есть периоду активного
формирования и консолидации признаков
локальных вариантов Кобани. Примерно
этого же мнения придерживаются С.Л. Дударев
и Т.Н. Нераденко, полагая, что «верхняя
грань» даты кинжала из Майртупа «может
быть со временем удревнена» (Дударев,
Нераденко, 1997. С. 6, 7). Согласно
основному посылу предлагаемой темы, даже кобан-
ская имитация кахетских кинжалов,
безусловно, в силу их «узнаваемости», относится
к артефактам высокой степени
информативности о связях местного населения с
окружающим миром. Эта категория оружия не
была принята в местную культуру, поскольку
отсутствуют следы более позднего
видоизменения и дальнейшего использования «для
себя» основных параметров данной
внедренной инновации.
Топография и количество кинжалов
кахетского типа на территории
обитания кобанских племен свидетельствует о
распространении их с запада на восток.
Первоначально контакты были налажены
носителями центрального варианта в конце
II тыс. до н.э. через родственные связи с
населением южного склона Большого Кавказа,
которое издревле находилось в прямых
контактах с южными насельниками Иоро-
Алазанского бассейна и верховий Куры.
ж) В археологическую выборку включена
еще одна особая разновидность бронзовых
кинжалов закавказского происхождения.
Речь идет о найденном в ареале восточного
варианта кинжале (рис. 49, 4) из погребения
на юго-западной окраине г. Грозного в при-
городском поселке Черноречье (Нераденко,
1988. С. 8; Виноградов, Нераденко, 1990.
С. 242, рис. 1). Цельнолитой кинжал
относится к хорошо известному типу в ареале
носителей культуры Самтавро-Мцхета, т. н.
листовидных кинжалов с бронзовой прямой
рукояткой, с дуговидным перекрестием и
узким прямым горизонтальным навершием
(рис. 49, 7, 8). Поверхность рукоятки
экземпляра из Черноречья с обеих сторон по краю
обрамляет узкий поясок с елочным
(«шнуровым», по Б.А. Куфтину) орнаментом. У
самого верха рукоятки — литой узор из трех
кружков. Длина кинжала 28 см. В Закавказье они
встречены в памятниках, т.н. восточногру-
зинской (Самтаврской) культуры (Орхеви,
Грма-геле, Навтлуга, Гулгула, Цинандали,
Шилда и др.). Два таких кинжала
происходят из сел. Церовани близ Тбилиси (Куфтин,
1949. С. 29,30, табл. X, 1,6). Особенно важен
комплекс конца XIII — XII в. до н.э. из
погребения 1 в Навтлуги. В нем такой
листовидный кинжал сочетался с кинжалом и
цельнолитым наконечником копья кахетского типа
(Абесадзе, Бахтадзе, Двали, Джапаридзе,
1958. Табл. XXVII; Пицхелаури, 1969, табл.
V). Это позволяет с еще большей
уверенностью констатировать, что активная фаза
инновационных импульсов на север в
сторону Центрального Кавказа приходится на
заключительные годы Протокобанского
периода (Кобан 16) формирования кобанской
культуры. Так же, как и кинжалы кахетского
типа, бронзовый кинжал с цельнолитой
орнаментированной плоской рукояткой
(прямой импорт, по Т.Н. Нераденко) был лишь
коротким эпизодом в истории взаимосвязей
с закавказскими соседями. Впрочем, и там
такое оружие было локальной,
кратковременной востребованностью в самтаврской
культуре. По мнению, К.Н. Пицхелаури,
цельнолитые бронзовые кинжалы с плоской
рукояткой возникли и развились из древних
листовидных клинков. Но их
малочисленность и отсутствие элементов дальнейших
модификаций на исконной территории
позволяют предполагать, что «они не
развились и довольно быстро прекратили свое
существование» (Пицхелаури, 1979. С. 118).
Этот вывод чрезвычайно важен для ареала
Кобани, поскольку позволяет установить
достаточно реально самую позднюю верхнюю
хронологическую грань проникновения
такого кинжала на восток, в Сунженский
96
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
бассейн. Конкретно ее можно определить
в пределах середины XII в. до н.э., то есть
в тот же период, что и кинжалы кахетско-
го типа (Абрамишвили, 1957. Табл. I, 215).
Несмотря на единичность, комплексный
характер кинжала и его морфологическая
уникальность в ареале Кобани позволяет
относить его к высокоинформативным вещам.
з) Как показатель связей населения ко-
банской культуры с Закавказьем в
археологическую выборку включены цельнолитые
бронзовые кинжалы IX типа, 1 варианта
(рис. 50, I, 2), по классификации Б.В. Техова
(Техов, 1977. С. 101, рис. 89, 1). Они
имели массивную рукоятку, сильно зауженную
в центре, а в месте перехода к лезвию
приобретавшую подтреугольные очертания.
В верхней части рукоятки имелось
небольшое отверстие. Клинок, довольно длинный,
имел параллельные лезвия, постепенно
сходившиеся к заостренному концу. При
переходе к рукоятке он был как бы охвачен
слабой дуговидной выемкой перекрестия.
Но в основном эфес при переходе к клинку
был прямым. Хотя такие кинжалы
единичны, тем не менее, по особенностям абриса
лезвийной части, по выделке и по
химическому составу металла они признаются
оружием местного центрально-кавказского
происхождения (Куфтин, 1949а. Табл. X,
5; Техов, 1977. С. 102; 2000. С. 61; Скаков,
2008. С. 19, рис. 2, 16). Один из таких
кинжалов находился в комплексе инвентаря
воина и, видимо, литейщика-ювелира в
погребении 66 Тлийского могильника (рис. 50,
2). Могила входила в группу, датированную
Б.В. Теховым XII-X вв. до н.э. Рукоятка
данного кинжала была сплошь заполнена
рядами чеканного елочного узора (Техов, 1980.
С. 22, табл. 51, рис. II; фото, рис. 1). По типу
бронзовой фибулы и катушковидной
привеске (см. выше) дата кинжала может быть
определена Х-ГХ вв. до н.э. Второй такой
кинжал (рис. 50, 1) обнаружен в погребении
2, кромлеха 10 Стырфазского
могильника (Техов, 2000. С. 59, рис. 49, 15). По всем
параметрам он точная копия тлийского
экземпляра. Отличается только более
сложным гравированным орнаментом рукоятки.
Подтреугольная часть ее, примыкающая к
клинку, не имела выреза и была разделена
крестообразно на сектора с изображениями
в них рыб. Верхняя часть рукоятки покрыта
чеканными кружками и точками, а на
боковых гранях помещены рисунки птиц (Техов,
2000. С. 59-60). Весь этот изощренный узор
по стилю полностью соответствует кобан-
скому на других изделиях. По наличию в
комплексе ранней фибулы (см. выше), по
сосуду с роговидным выступом погребение 2, а
вместе с ним и кинжал, по хронологии явно
предшествуют погребению 66 в Тли и
датируются Б.В. Теховым XI-X вв. до н.э. (Техов,
2000. С. 113). Но для погребения 2 более
вероятна дата не позднее конца XI в. до н.э.,
поскольку в погребении 4 этого же кромлеха
10 также имелась фибула, но по внешнему
виду синхронная фибуле из погребения 66.
Таким образом, сравнение
свидетельствует, что такие кинжалы имели развитие на
месте. Для более раннего стырфазского
экземпляра аналогии отсутствуют. Тлийский
же кинжал, относительно более поздний,
аналогичен кинжалу из известного
комплекса в сел. Приморском, материалы которого
Б.А. Куфтин соотносил с верхнекобанскими
(Куфтин, 1949а. С. 140, табл. X, 5). Позднее
такие кинжалы обнаружены в Уреки,
Эргета, Палури, Боржоми (Микеладзе, 1982.
С. 87, 88). Кобанский «след» в Абхазии
просматривается и в кинжале, случайно
найденном на холме Верещагина и отнесенным
Т.К. Шамба к IX-VTII вв. до н.э. (Шамба,
1984. С. 51, рис. 15, 1). Кинжал тлийского
облика обнаружен в яме 2 (II хронологическая
группа) могильника с костными останками
коллективных захоронений Эргета I Риони-
Ингурской колхидской культуры (рис. 50, 6,
7). Материалы этой группы Р. Папуашвили
датирует «не позднее первой половины
VIII в. до н.э.» (Папуашвили, 2011. С. 86,
табл. IV, 20). Однако эта дата представляется
излишне омоложенной. СуДя по ряду других
изделий, включенных во II группу Эргета,
она не позднее IX в. до н.э. Наиболее полная
сводка такого оружия из Эргета, Эшери и
Ачандара представлена А.Ю. Скаковым. Он
включал их в круг кобанских импортов X-
IX вв. до н.э. (Скаков, 2008. С. 18, 19, рис. 2,
16), что представляется, учитывая
хронологию кинжалов из Стырфаза и Тли, более
достоверным. По сути, кинжалы IX типа, 1
варианта отражают диапазон одной из фаз
активных обоюдных связей между древним
населением колхидской культуры и «кобан-
цами». Они выражались не только в наличии
импортов, но скорее всего, и в том, что в виде
заметного «следа» породили местные
реплики. Все сказанное позволяет относить
данный тип кинжалов к высокоинформативным
артефактам в аспекте поставленной темы.
и) Постоянство длительных
контактов ареалов Кобани и Бзыбской
колхидской культуры подтверждают найденные
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
97
на территории Абхазии бронзовые
кинжалы с серповидным окончанием рукоятки
(рис. 50, 3-5). Эта серия оружия датируется
А.Ю. Скаковым IX-VQI вв. до н.э. (Скаков,
2008. С. 22, рис. 5, 6-9). Полностью
разделяю мнение А.Ю. Скакова, убедительно
показавшего, что генетически линия
развития подобных абхазских кинжалов
связана с более ранним типом кобанских
кинжалов. Основанием для этого послужили
известные в ареале Кобани не только
готовые формы, но и находки части литейной
формы для таких кинжалов (рис. 8, 1) из
Верхне-Баксанского клада бронзолитейщи-
ка рубежа II — начала I тыс. до н.э. в
верховьях Баксанского ущелья (Козенкова, 1989а.
С. 20, 21. Табл. XXI, 5; 1998. С. 22, рис. 3,
табл. VI, 10; Скаков, 2008. Рис. 5, 5). Кроме
литейной формы, подтверждает наличие
здесь достаточно заметного бронзолитей-
ного очага, изготовлявшего подобную
продукцию, и территориально близкая к этим
местам случайная находка с таким наверши-
ем цельнолитого бронзового кинжала из
Ингушетии (рис. 50, 5). Авторы публикации
В.Б. Виноградов и С.Л. Дударев относят
находку к «предшественникам» скифских аки-
наков (Виноградов, Дударев, 2004. С. 287-
289, рис. 1; Дударев, 2011. С. 223-225), что
представляется необоснованным. По
технологическим и морфологическим признакам
(ранняя плоская форма клинка,
оформление рукоятки литой ложной обмоткой,
технологическое отверстие в центре ствола,
трапециевидная часть с небольшим
арочным вырезом при переходе к клинку)
кинжал, скорее всего, синхронен верхнебаксан-
ской литейной форме и относится ко
времени не позднее X в. до н.э. (Козенкова, 2008.
С. 166-168, рис. 12, 17, 18; Motzenbacker,
1996, Abb. 12; Reinhold, 2007. S. 160, 278,
Abb. 132, 68, 69). Выразительная серия таких
кинжалов (рис. 50, 3, 4) происходит из эпо-
нимных могильников кобанской культуры,
Верхне-Кобанского и Верхне-Рутхинского
(Chantre, 1886, PI. Vbis.l; Крупное, 1960.
С. 177, рис. 21, 3). Но наиболее ранние их
модификации имели место в достоверных
комплексах Тлийского (погребение 126) и
Стырфазского могильников (Техов, 1980.
С. 29, табл. 74, 3). В этом плане
особенно важны погребения 1 и 5 в кромлехе 11
Стырфаза (Техов, 2000. С. 57-59, рис. 68,
2; 74, 1). Там такие бронзовые составные
кинжалы имели ярковыраженный пламе-
видный клинок кобанского типа (IV тип, по
Б.В. Техову) и комбинированные из разных
материалов рукоятки на бронзовой основе.
По мнению Б.В. Техова, мужские
погребения из Стырфаза, благодаря убедительным
аналогиям в самтаврской культуре,
металлическому инвентарю и глиняным
маслобойкам, а вместе с ними и кинжалам с
серповидным очертанием верха рукояток,
датируются концом XI — началом X в. до н.э. (Техов,
2000. С. 42-45, 114).
Таким образом, при очевидной
доминирующей роли небольших кобанских бронзо-
литейных очагов, один из которых и
существовал в верховьях Баксана (Алмалы-кая,
Верхне-Баксанский), кинжалы с
серповидным навершием рукоятки, возможно,
через высокогорную территорию Сванетии
(Ленджери: Чартолани, 1977, табл. XXVII,
4) попадали в бассейн Бзыби (рис. 50, 8-10).
Этот инновационный продукт, сначала
будучи прямым импортом, несмотря на кобан-
ское происхождение, обрел
самостоятельную ветвь дальнейшего развития, став
характерным, специфическим признаком
совершенно другой культуры IX-VIII вв. до н.э.
18. Топоры. Из более десятка разных
типов бронзовых и железных топоров из
ареала кобанской культуры в археологическую
выборку, согласно заданной теме, включено
только шесть. Они, бесспорно, наиболее
показательны для определения конкретных
векторов взаимосвязей «кобанцев» с
окружающим миром. В выборке представлены
бронзовые топоры из I отдела: тип 1;
отдельные разновидности бронзовых топоров II
типа; топоры IVтипа (колхидские). Из III
отдела редких форм: железные секировидные
топоры VII типа, по моей классификации
(Козенкова, 1982. С. 22, 23, табл. XVI, 1, 2;
1995. С. 68, 73, табл. XVII; XVIII, 1, 2, 6).
а) Бронзовые топоры 1 типа, I отдела
наиболее информативная разновидность
данной номинации (рис. 51, 1-3). Литые, с
дважды изогнутым корпусом, широким
закругленным лезвием и выпуклой концевой
частью обуха, шестигранной в поперечном
сечении. Такое оружие — общепризнанный
эталон кобанской культуры. Только два
из них: топор из погребения 6
могильника Сержень-Юрт и находка в сел. Верхний
Кобан не имели орнамента (Козенкова,
1982. Табл. XVI, 2; Мошинский, 2010, илл.
фото 65). Все остальные, исчисляемые
многими десятками, были покрыты
изысканным и причудливым узором, выполненным
гравировкой и чеканкой. Исключение
составлял лишь единичный бронзовый топор
из Беахни-куп, который я считаю непосред-
98
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ственным предшественником
гравированных топоров. Он был украшен рельефным
елочным орнаментом, выполненным в
литье (Козенкова, 1996. С. 58, рис. 24, 2; 34, 46).
Классические кобанские топоры 1 типа (тип
А, по П.С. Уваровой; III тип, по Ф. Ганчару и
О.М. Джапаридзе; тип II, по Е.И. Крупнову;
тип 1, по Б.В. Техову) являются знаковым
украшением многих Собраний кобанских
бронз (Доманский, 1984. С. 23, рис. V; Техов,
1988, рис. 1-32; Мошинский, 2010, рис. —
фото 67, 68, 70, 72, 75-78). Они обнаружены
в памятниках кобанской культуры по всему
ареалу. Ранее считалось, что исключением
был ареал западного варианта. Теперь такой
топор, идентичный экземпляру из с. Галиат,
обнаружен в Клин-яре-3 (Белинский, 2009.
Рис. 3). Наиболее насыщены ими
могильники центральной части Кавказа. В
настоящее время нет сомнения, что центром их
массового изготовления был кобано-тлий-
ский металлообрабатывающий очаг. Только
в Тлийском могильнике найдено 37
экземпляров (Техов, 2006. С. 206). Не подлежит
точному учету коллекции таких топоров из
разграбленных каменных ящиков Верхне-
Кобанского могильника. Из раскопок
Е. Шантра и А.С. и П.С. Уваровых их не
менее 24 (Chantre, 1886, Atlas, PI. 1,1,3,4; II, 1-4;
Скаков, 1997. С. 73-79). Отдельные
экземпляры происходят из могильников Фаскау,
Галиат, Верхняя Рутха, Карца, Сержень-
ЮртиПседахе (Козенкова, 1986. С. 134,154,
рис. 3, 4; 2002. С. 89, табл. 24, 7; Motzenbacker,
1996, Taf. 16, б, 7; Мошинский. 2010, фото
66; Reinhold. 2007. S. 47, Abb. 21). При ярко
выраженной серийности топор 1-го типа не
получил широкого распространения за
пределами ареала Кобани. И это при том, что
они явно активно использовались на
протяжении не менее 400 лет (XI-VIII вв. до н.э.).
Являясь престижным знаковым атрибутом
воинской культуры, в высокогорье они
смыкались по времени с появлением
элементов культуры ранних скифов (Техов, 2002.
С. 186-188, табл. 12, I; 50,1; 102,1). По
своему значению, можно полагать, что топоры 1
типа составляли личную собственность круга
людей высокого социального ранга. В
определенной мере это подтверждается редкими
находками их за пределами ареала Кобани.
Особенно редки они в культурах севернее
и западнее склонов Северного Кавказа. Так
в зоне культур синхронных кобанской,
например, в Северном Причерноморье
имеются только довольно невнятные
свидетельства о двух топорах, возможно, дважды
изогнутой формы. СВ. Махортых
приводит сведения о находке такого топора X-
IX вв. до н.э. в степной зоне Левобережья
Днепра (из Винницы), якобы
«украшенного гравировкой» (Махортых, 1992. С. 154).
Еще об одном топоре «типично кобанской
формы и орнаментации» из Киевского
музея, со ссылкой на А. Тальгрена,
упоминает Е.Н. Черных (Черных, 1976. С. 197).
Совершенно неизвестны дважды изогнутые
топоры и на территории протомеотских
древностей. По сути, довольно редки они
также в Закавказье (рис. 51, 6). А.Ю. Скаков
приводит данные всего о 13 экземплярах
такого оружия, разного периода его
существования, примерно от X до начала VII вв. до
н.э. Это находки из кладов и могильников в
Цагери, Ачандара, Ожоли, Сачхере, Эргета,
Мухурча, Зекари, Чабарухи, Самтавро (погр.
121), Сурмуши и Лайлаши (Скаков, 1997.
С. 73-79), а также из Сванетии (Чартолани,
1977. Табл. XXIII, 3). Возможно, подобный
факт объясняется сакральными функциями
таких топоров-символов, и потому
попадавших в руки «чужаков» либо в виде личных
(кунацких) даров, либо в виде импорта в
качестве военных трофеев. Как бы то ни было,
эти две формы контактов свидетельствуют о
высокой степени информативности
подобных артефактов.
б) О более ранних хронологически
и территориально удаленных связях
населения ареала Кобани свидетельствуют
бронзовые, литые топоры 1-го варианта,
II типа, I отдела, по моей классификации
(Козенкова, 1995. С. 68, табл. XVII, 1, 2).
По формальным признакам (рис. 51, 4, 5)
они соответствуют верхнекубанским
топорам типа Б (типа находок в Сванетии,
Отрадной и Упорной), позднесабатинов-
ского-раннебелозерского времени (Пелих,
2003. С. 63, 66, рис. 2, 2-4). Близкой
формы топор оказался в позднем погребении
469 VIII в. дон.э. Тлийского могильника.
Но фактически здесь он представлял собой
дериват топоров 1 варианта, II типа. Он
интересен не только как факт,
подтверждающий доживание подобной формы в
высокогорье до начала I тыс. до н.э. В
более раннее время именно через верховья
Большой Лиахвы они попадали в бассейн
р. Куры и далее на юг, что доказывают, в
частности, близкие топоры (рис. 51, 7)
типа клада из Орду (Коридзе, 1965. С. 19,
21, 154, рис. 10; Рамишвили, 1979. Табл.
XXXII, 5). Отличительными признаками
таких топоров является узкое лезвие и обух
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
99
без выделенной пятки. Боковые грани
обуха оформлены тремя рельефными
продольными ребрами, сформованными при
изготовлении литейной формы. Наиболее
выразительны топоры из Эшкаконского
могильника и Гилячского клада в ареале
западного варианта кобанской культуры.
Особо показательна разновидность топора
из Эшкаконской кремационной гробницы
(рис. 51, 4), где оказался и ярко
выраженный кобанский инвентарь XII-XI вв. до н.э.
(Козенкова, 1989а. С. 13, 59, табл. Б). Дата
данного топора подтверждается находкой
морфологически близкой аналогии в
кладе периода НаА1 Уиора де Сус (рис. 51, 9)
в Трансильвании (Petresku-Dimbovita, 1977,
PL 220, lb; Черных, 1980. С. 11; Козенкова,
1989а. С. 13, рис. 2, 20). Случайная находка
второго, близкого эшкаконскому, топора
происходит также с территории Румынии
(рис. 51, 10). Топор имел прямой корпус и
три рельефных ребра на обухе (Popesku,
Rusu, 1966, PI. R-3). В промежуточной зоне
между Северным Кавказом и Подунавьем
важна находка бронзового топора в
окрестностях г. Таганрога. Он аналогичен
эшкаконскому, а по технологии, морфологии
и некоторым ранним признакам,
действительно, как полагает С.Л. Дударев, оба
предмета подтверждают «этнокультурные
связи Северного Кавказа с Волго-Камьем»
(Дударев, 2011. С. 200, рис. 3). Однако не
могу согласиться с автором, что
направление пути таких находок в Приуралье, в том
числе и таганрогской, шло только через
Приазовье и Нижний Дон. Хотя это и
возможно. Но более важный путь, судя не по
одиночному артефакту, а массовым
«следам» кобанских изделий (фрагменты
бронзовых поясов, некоторые украшения,
биметаллические кинжалы и др.) и сходным с
таганрогским топорами из Пермской губ. и
пос. Малахай (Халиков, 1977. С. 180, рис. 69,
1, 2), все же более рациональным
представляется маршрут через восточные районы, а
именно, вдоль северо-западного побережья
Каспия и далее по Правобережью Волги
на север. Третье направление
распространения ранних топоров кобанской
культуры 1 варианта II типа — это направление
с севера на юг через Закавказье в сторону
Передней Азии. Кроме упомянутого выше
топора из Тлийского могильника, еще
более красноречиво об этом свидетельствует
находка образца близкого по форме т. н.
прикубанским, из погребения 5 в кромлехе
10 Стырфазского могильника. По
погребальному инвентарю, особенно по форме
сосудов, оно имело многочисленные
аналогии в инокультурных памятниках не
позднее X в. до н.э. южных соседей. По мнению
Б.В.Техова, форма топора «гибридная»,
не имеющая точных аналогий в культурах
Закавказья (Техов, 1988. С. 50, рис. 103;
1999. С. 66, 113-114, рис. 55, 12). О том, что
подобная ранняя форма топоров
отливалась в местных бронзолитейных мастерских
в разных местах ареала кобанской культуры
свидетельствуют не только находки
ранней формы деформированных
бракованных топоров в Муштском (конец II тыс. до
н.э.) и Верхне-Баксанском (рубеж II—I тыс.
до н.э.) кладах мастеров (Козенкова, 1989а.
С. 25, № 24; с. 20, 21, № 2/1, табл. XXI, 4,
7), но и находка литейной формы (рис. 8,
3) именно для таких изделий, например,
в слое Сержень-Юртовского поселения
(Козенкова, 2001. Табл. IX, 19).
Таким образом, изложенное выше
позволяет относить топоры 1 варианта, II
типа, I отдела к высокоинформативным
артефактам в рамках исследуемой темы.
в) Не менее важным свидетельством
связей населения изучаемого ареала с
Подунавьем являются близкие между собой
по морфологическим деталям западноко-
банские бронзовые топоры 2-го варианта,
II типа, I отдела и некоторые предметы
такого рода из бассейна Дуная. Речь идет о
литых топорах с узким лезвием и выделенной
округло-выпуклой длинной пяткой на
конце обуха (рис. 52, 1). На боковых сторонах
обуха — от одного до трёх характерных
рельефных продольных ребра. Наиболее
показателен в контексте темы связей топор из
Бекешевского клада (Козенкова, 1995. С. 68,
табл. XVII, 3). На мой взгляд, он
неоправданно отнесен А.Л. Пелихом к позднебелозер-
скому времени (Пелих, 2003. С. 64,
таблица на с. 66), поскольку имеет более ранний
близкий аналог в кладе Достат XIII-XII вв.
до н.э. в Трансильвании (рис. 52, 8). Его не
считают типичным для изделий кладов в
Румынии, в связи с тем, что он отлит из низ-
кооловянистой бронзы D%), что, наоборот,
более характерно для Кавказа этого времени
(Petrescu-Dimbovita, 1977. PL 466, 25; Pas. 51,
59 (анализ топора № 25); Козенкова, 1989а.
Рис. 2, 22). Так же как и топор из клада Уиору
де Сус, экземпляр из Достат, видимо,
является прямым импортом раннебелозерско-
го времени с Северного Кавказа (Черных,
1980. С. 11). Тем самым он пополняет
список высокоинформативных артефактов
100
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
археологической выборки, доказывающих
наличие прямой связи двух отдаленных
культурных сообществ. Подтверждают
существование такой связи и пути распространения
между двумя горными регионами, видимо,
импортные находки кобанских топоров
в промежуточной зоне между Северным
Кавказом и Карпато-Балканами. Например,
на это указывают обнаруженные в
лесостепи Левобережной Украины два бронзовых
топора из Краснограда и пос. Васищево.
СВ. Махортых сопоставляет их с
«верхнекубанскими» топорами из Боргустанского
клада и датирует не позднее IX-VTII вв. до н.э.
(Махортых, 1992. С. 154).
г) В археологическую выборку вещей,
указывающих на «след» носителей кобан-
ской культуры вне ареала, то есть в инокуль-
турной среде, включены также бронзовые
топоры 4 варианта II типа (рис. 52, 2-7), по
моей классификации (Козенкова, 1982, табл.
XVI, 3-6; 1995. С. 69, табл. XVIII, 3-5),
которые находились в быту коренного населения,
фактически, до скифской эпохи. Главным
образом, они типичны для центрального
варианта (Кобанский, Тлийский, Эльхотовский
могильники и др.), где только в тлийских
погребениях их обнаружено более 80
экземпляров. На востоке ареала они
представлены меньше (Сержень-Юртовский
могильник, Кескемский клад, случайные находки
в Веденском ущелье и др.). Такие топоры,
несколько отличаясь деталями формы,
имели место и в погребениях на западе ареала
(Заюково, Каменномостский, Терезинский,
Лохран, Индустрия-1 и др.). Причем здесь
они составляли специфику локального
варианта (Chantre, 1886, PL I, 2; III. I; Техов, 1988.
С. 35, рис. 104-119; 2002. С. 188-192; 2006.
С. 221; Виноградов, Дударев, Рунич, 1980.
С. 193, рис. 7, 2,3; Дударев, 2005. С. 73, рис. 1,
1, 2; Козенкова, 2004а, табл. 18, 2; Чшиев,
2004. С. 280, рис. 12, 5). Особо выдающимся
таким топором (рис. 52, 4) является
случайная находка в Кабардино-Балкарии (Лохран).
На клине у него изображена стрелка,
свидетельствующая, по мнению С.Л. Дударева (так
следует из контекста статьи), о воздействии
культуры Колхиды VIII-VII вв. до н.э. на
культуру Кобани (Дударев, 1992. С. 24, 25, рис. 7).
Кроме зоны распространения колхидской
(бзыбской, по А.Ю. Скакову) культуры,
например, в погребении 41 Красномаяцкого
могильника (Трапш, 1969. С. 114, табл. XIII,
1), они имели место и в других памятниках
Закавказья (рис. 52, 10). Например,
подобная разновидность топоров II типа отмечена
в Самтаврском могильнике (Абрамишвили,
1957. Табл. I, 81), а также в кладе из Мечис-
цихе (бывш. Карская обл.) ныне на
территории Турции. Среди его вещей даже
оказался топор по абрису почти идентичный
топору из гробницы 3 могильника Терезе
(Козенкова, 2004а, табл. 18, 2). Причем, он
имел на клине такую же стрелку, как и топор
из Лохрана. Состав клада весьма
разнообразен. Дата его (X-VIII вв. до н.э., по Д .Коридзе)
является предметом дискуссии, поскольку
среди его вещей превалируют изделия,
преимущественно IX-VIII вв., причем есть явно
урартские — VIII века до н.э., например,
бронзовый псалий. Вслед за А.А. Иессеном,
Д.Л. Коридзе и Т.А. Поповой я склонна
датировать этот памятник не позднее VIII в.
до н.э. (см. библиографию: Вальчак, Скаков,
2002. С. 140,141). Определенно выраженные
типологическая неоднородность и разброс в
хронологии делает слабо доказуемой, только
на основе особенностей орнаментации
некоторых вещей, версию о связи этой группы
изделий с эпохой киммерийско-скифских
походов (Вальчак, Скаков, 2002. С. 136). Более
важен для темы связей носителей кобанской
культуры клад из Мечис-цихе. Он на основе.
приведенных сравнений с вещами из ареала
Кобани, может, наряду с другими данными,
свидетельствовать о проникновении, скорее
всего, центрально-кавказских мастеров брон-
золитейщиков и ювелиров далеко на юг в
эпоху активных связей технологического
характера с Ассирией. На южное направление,
как на одно из направлений
производственных контактов, указывают и находки в Юго-
Восточном Закавказье. Топоры II типа, 4
варианта, по моей классификации, «периода
цветущей поры кобанской бронзы» отмечал
А.А. Мартиросян в сел. Паркар и Головино
в Армении (Мартиросян, 1964. С. 124, 125,
рис. 50, 2). Исследователь датировал их XI-X
вв. до н.э. и предполагал, что эти изделия
«служили военным и производственным целям»
и являлись продуктами обмена. Они
свидетельствуют о существовании разных
трактов в бассейне р. Куры, связывавших Малый
Кавказ с Большим. И даже далее — вплоть до
центральной Анатолии и Урмийского озера
(Мартиросян, 1964. С. 126, 127, табл. XXXV,
12). В северном направлении, вне ареала
Кобани, топоры 4 варианта II типа
маркируют контакты северокавказского населения
с носителями культур переходного
периода от поздней бронзы к раннему железному
веку Восточной Европы (рис. 52, 9, 11, 12),
как обитавших в Северном Причерноморье
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
101
(Новочеркасский клад, Кнышевка, Чугун),
так и в Волго-Камье (Билярск, Чувашские
отары). Самая восточная находка
фрагмента кобанского топора, скорее всего, как
металлического лома происходит из Зауралья
(Черных, 1970. С. 164, рис. 51, 20, 1976.
С. 196, 197, рис. 60; Халиков, 1977. С. 180,
181; Козенкова, 2004а. С. 77, рис. 1, 6
(рисунок топора выполнен СБ. Вальчаком);
Пелих, 2003. С. 53-66,таблица I, рис. 2, 10).
НА. Аванесова приводит сведения о находке
«типично кобанского топора» в кладе из с.
Преображенское на Иссык-Куле, в зоне
влияния ананьинской культуры. Клин топора
был сломан в древности и позднее заточен
(Аванесова, 1991. С. 15, сноска 7), что не
позволяет более точно говорить о его форме.
В данных случаях о «следе» кобанских
культурных инфильтраций можно судить лишь
крайне осторожно, поскольку найденные
предметы могли быть местными репликами
чужих изделий.
д) Более внятно «след» контактов ко-
банцев отражают добытые в Закавказье
бронзовые, чрезвычайно нарядные топоры
т. н. колхидского (колхского) типа (III тип,
по Б.В. Техову). Не являясь собственно ко-
банской продукцией, эти изделия (рис. 53,
1-3) включены в археологическую выборку
как высокоинформативные артефакты,
доказывающие факт инфильтрации инокуль-
турного атрибута в кобанскую среду. Только
в Тлийском могильнике они обнаружены
в комплексах 40 погребений (Техов, 1988.
С. 56-77, рис. 120-140). По внешнему виду
это своеобразное оружие в форме топора
с прямым клиновидным обухом и широкой
подтреутольной лезвийной частью,
закругленной и заостренной на конце. На обухе
ряда экземпляров три-пять выпуклых
продольных ребер. Но у большинства
топоров боковые стороны обуха плоские. Как и
классические кобанские топоры с дважды
изогнутым корпусом 1 типа, колхидские
топоры также были покрыты со всех сторон
чеканным и гравированным орнаментом из
самых изощренных композиций, близких
кобанским. В настоящее время нет споров,
что форма топора данного типа возникла
в западной части Закавказья где-то во
второй половине XII в. до н.э. Основным
центром их производства, учитывая
природные ресурсы центральной части Кавказа,
Б.В. Техов полагает, что это был район Рача-
Лечхуми (Техов, 1988. С. 68). Судя по
массовости находок на исконной территории,
их литьем занимались мастера-литейщики
и других металлообрабатывающих очагов
местных культур на территории Западной
Грузии и Абхазии (рис. 53, 5-7). Как и
кобанские топоры сакрального значения,
колхские топоры просуществовали в быту
населения почти до скифского периода,
но характерны они для IX-VTII вв. до н.э.
(Коридзе, 1965, 3-й вид. С. 61. С. 166 —
таблица; Транш, 1969. С. 170-176, табл. XIX, 1, 3,
7, 8; Скаков, 2008. С. 19-22, рис. 3,11-13; 4, 2,
2, 4-6). Проникновение колхидских топоров
в ареал Кобани фиксируется не позднее X в.
до н.э. Кроме Тлийского могильника,
комплексные находки имелись в погребении 5
Ожорского могильника, а на северном
склоне—в Кобанском и Галиатском могильниках
(Chantre, 1886, Taf. Ill, 3,4; Техов, 1988. С. 72;
Мошинский, 2010. С. 91-84, фото 80-82).
В ареале восточного варианта они
отсутствуют. В западной же части их спорадические
находки фиксируются как прямой импорт
из района древней Колхиды. Более ранний
топор X-IX вв. до н.э. из Ессентукского
поселения (рис. 53, 1) по всем деталям
повторяет узор на идентичном по форме
топоре из окрестностей Холма Верещагина
(Козенкова, 2010. С. 48, рис. 4; Шамба, 1984.
С. 51, рис. 15, 2). Особо отмечу, что найден
абхазский экземпляр в окружении
предметов, характерных для этого же времени,
например, цельнолитого бронзового кинжала
разновидности «з», идентичного такому же
тлийскому, включенному в предлагаемую
выборку (рис. 50, 1, 2; 6, 7). Второй топор
колхидского типа (рис. 53, 2) обнаружен
среди материалов разрушенного в 30-е годы XX
столетия Гижгидского могильника в горах
Кабардино-Балкарии (Иессен, 1941. С. 42,
табл. II, 2аб). Он не столь изощренно
орнаментирован, как ессентукский, и по степени
стилизации узоров — более поздний. То есть
свидетельствует о продолжении контактов
«кобанцев» с населением бассейнов Риони-
Ингури-Бзыби, возможно, еще в конце
первой половины VII в. до н.э. (Скаков, 1997.
С. 83, рис. 1, IV/8; 2008. С. 21). Но, видимо,
не отсюда стала поступать в ареал Кобани,
скорее всего, в конце X — IX в. до н.э., самая
выдающаяся модификация колхидского
топора, украшенная на конце гребня обуха
объемной скульптурой припавшего на лапы
хищника (Техов, 1988. Рис. 158,159). На Кавказе
таких топоров колхидского типа известно 12
(Техов, 1988. С. 72, 73; 2006. С. 201; Скаков,
2008. С. 19), но относительно компактно они
сосредоточены на территории Западного
Закавказья B экз.) и в ареале Кобани E
102
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
экз.). Остальные пять экземпляров (Переви,
Хашури, Рене, Сулори, Пасанаури) довольно
рассеянно зафиксированы на территории
западной Грузии в верховьях р. Куры D экз.)
и в верховьях Арагви A экз.), фактически,
на территории восточной части Грузии.
Поскольку в ареале бзыбской колхидской
культуры имел место только один топор
данной модификации (Гудауты), видимо, в
отличие от обычных топоров такого рода,
эти эксклюзивные предметы поступали
непосредственно из ближайших местных
очагов, свидетельствуя об интенсивном обмене
творческим опытом кланов мастеров,
возможно, связанных между собой какими-либо
обязательствами и проживавшими, главным
образом, в контактной зоне с северными
горцами. В ареале кобанской культуры
колхидские топоры со скульптурным
оформлением обуха известны в комплексах
погребений 44 и 51 Тлийского и погребения 5
Ожорского могильников на южном склоне
Кавказа, а также в Кобанском и Галиатском
могильниках — на северном (Крупнов, 1960,
табл. LI; Техов, 1988, рис. 158, 159; 2006.
С. 200, 201, рис. 47, 14; Мошинский, 2010,
фото 82). Все фигурки хищников на топорах
из ареала Кобани отличаются
единообразием стиля (рис. 53, 3), что свидетельствует о
кратковременном инокультурном импульсе
некавказского происхождения. Б.В. Техов
датирует такие топоры VIII — первой
половиной VII в. до н.э. (Техов, 1988. С. 71,
72). А.Ю. Скаков относит все топоры
колхидского типа со скульптурным
оформлением обуха к VIII веку до н.э. (Скаков, 2008.
С. 19, 22). А.П. Мошинский полагает, что
галиатский топор может быть датирован
VIII-VII вв. до н.э. (Мошинский, 2010. С. 84).
Фигурки барсов, собак и лошадей, хотя и
выполнены с элементами колхидо-кобан-
ского стиля («гверо»-образные морды
хищников, мелкая чеканка и гравировка тела и
др.), но по стилю объемной скульптуры, по
охранительным позам хищников, довольно
близко напоминают приемы
художественного стиля регионов далеких от Кавказа. Так,
распластанная поза, с вцепившимися в
предмет припавшими лапами хищника, имеет
аналогии, например, на сиро-хеттской
курильнице из коллекции Д.А. Вырубова,
хранящейся в Эрмитаже, и на таких же сосудах
из Кархемыша и Чаталейюка, датирующихся
Н.А. Флиттнер концом II — началом I
тысячелетия до н.э., главным образом, IX-VIII
вв. до н.э. (Флиттнер, 1939. С. 24-26). По ее
мнению, этот изобразительный стиль
отражал особенности разнообразных культур
Передней Азии, которые «находились
постоянно в состоянии живого обмена и
напряженного взаимодействия» (Флиттнер, 1939.
С. 30), что не исключало из этого процесса
и искусство Ассирии. Подтверждением этой
ситуации служат великолепные
биметаллический и железный кинжалы VIII — начала
VII в. до н.э. из Луристана (рис. 53, 8, 8а),
часть рукояток которых составляли
скульптурно выполненные фигурки,
вцепившихся в клинок львов (Chirshman, 1983, р. 51,
75, PL I, II, 1-3; Ванден-Берге, 1992. С. 63, №
181). Исходя из того, что в Закавказье этот
стиль, видимо, стал проникать в период
наивысших активных военных и прочих (обмен
добычей) действий Ассирийской державы
с окружающими соседями, то есть где-то в
конце X в. до н.э., а наивысший накал этих
событий приходится на IX-VIII вв. до н.э.
(Olmstead, 1923; Пиотровский Б., 2011.
С. 77-79, 89), можно полагать, что
проникновение подобного переднеазиатского
импульса изобразительного искусства (рис. 53,
9) затронуло ареал Кобани не позднее
середины IX в. до н.э. Таким образом,
колхидские топоры из ареала Кобани являются
высокоинформативными маркерами не только
взаимоотношений с западным Закавказьем,
но и опосредственных связей с Передней
Азией, благодаря носителям культур
колхидского облика.
е) В археологическую выборку включен
единственный тип железного топора. Эти
секировидные топоры (рис. 53, 4), явно
чуждые культуре поздних «кобанцев»,
имели клиновидную форму без выделенной
пятки молотовидного обуха, узкую шейку,
иногда с шипами по центру, и сильно
расширенное лезвие. Подобные топоры были
отнесены мною к VII типу III отдела редких
форм (Козенкова, 1995. С. 75, табл. XX, 2, 3).
На территории кобанской культуры они
единичны, например, из клада в Кончаете,
южной группы, а на Северном Кавказе
известны только в районе Теберды в погребениях
VI-IV вв. до н.э. (Тебердинский заповедник,
Домбай-Ульген, альплагерь «Софруджу»).
Аналогичные экземпляры характерны для
Абхазии, в частности, для комплексов
погребений 1, 8, 49 младшей группы могильника
Гуадиху (рис. 53, 10, 11). Дата их, вторая
половина V — начало IV в. до н.э., подкреплена
присутствием (в могилах со следами
кремации) греческой керамики этого времени
(Транш, 1969. С. 244, 249, 266, табл. XXXIII,
6, 7, 11). Железные секиры колхидского об-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
103
лика относятся к артефактам высокой
степени информативности, служащих
доказательством существования непосредственных,
но, скорее, эпизодических связей населения
позднекобанской культуры периода ее
затухания. Судя по остальным вещам
комплексов, в которых найдены топоры VII типа
(античный бронзовый шлем, бусы, браслеты и
гривны, напоминающие колхские,
необычные бронзовые фибулы (рис. 29, 1, 2),
близкие западноевропейским) контакты с
закавказским населением близ Марухского
перевала носили форму примитивного обмена
или, может быть, это могла быть и военная
добыча. В местную культуру секировидные
железные топоры, судя по эпизодичности
находок, не были приняты.
19. Топоры-клевцы (рис. 54, 1, 2).
Свидетельством взаимодействия и
взаимосвязей населения западного варианта
кобанской культуры с дальними культурами
окружающего мира являются два, явно не
кавказские по происхождению,
биметаллических топора-клевца с острыми железными
бойками и бронзовыми цилиндрическими
втулками, украшенными орлиными
головками. По моей классификации они
входили в группу редких форм отдела III как тип
VIII (Козенкова, 1995. С. 75, табл. XX, 4,
5). Один из клевцов, лучшей сохранности,
происходит из разрушенного погребения в
«глинище» на склоне Перкальской скалы,
севернее горы Машук (рис. 54, 1). Четыре
могилы близ этой находки были
исследованы в 1933 и 1934 годах местными краеведами
и первоначально опубликованы (в том
числе и клевец) Н.М. Егоровым в 50-е годы XX
столетия (Егоров, 1955. С. 59, 60, рис. 20, 3).
Менее отчетливы и уязвимы с точки зрения
достоверности данные о втором
биметаллическом клевце-топоре из сел. Гунделен,
поскольку нет ссылки на источник находки.
В.Б. Виноградов пишет, что он находился в
разрушенном погребении «в богатом
наборе местных вещей V в. до н.э.» (Виноградов,
1971. С. 182). И если перкальский клевец
сохранил все детали формы, то от гунделен-
ского экземпляра известна только
бронзовая цилиндрическая втулка, указывающая
на однотипность двух этих изделий. Однако
по всем имеющимся данным Гунделенский
могильник сильно разрушен, и его
материалы, хранящиеся в музее г. Нальчика,
представляют собой не комплексы «набора», а
случайные сборы разновременных
предметов кобанской культуры как расцвета,
так и позднего периода ее существования.
Н.М. Егоров указал, со ссылкой на работы
А.В. Збруевой, что «подобные клевцы
характерны для ананьинской культуры Прикамья
и Сибири» (Егоров, 1955. С. 60) и датировал
на основе хронологических разработок того
времени «весь комплекс», в том числе и
клевец из Перкальского могильника, VI в. до
н.э. Вслед за Н.М. Егоровым, Е.И. Крупнов,
кратко упоминая перкальскую находку как
«железный топор-клевец», полагал, что ему
невозможно подобрать аналогии, кроме
как из памятников Прикамья и видел в этом
изделии свидетельство синхронных связей
местного, кавказского, населения «со столь
отдаленными районами» (Крупнов, 1960.
С. 205,348,349). В.Б. Виноградов, обращаясь
к анализу топоров-клевцов, полагал, что они
«явно привозные» и в ареал Кобани «попали
безусловно от ананьевцев»... «через
посредство савроматов», поскольку «письменные
источники не дают сведений о пребывании
в Центральном и Восточном Предкавказье
собственно скифов во второй половине
VI - IV в. до н.э.» (Виноградов, 1971. С. 178;
1972. С. 125).
С появлением новых археологических
источников проблема происхождения и
хронологии биметаллических топоров-клевцов
вообще значительно усложнилась. Так,
применительно к Волго-Камью СВ. Кузьминых,
разработав классификацию собственно ана-
ньинских чеканов, особо выделил из всей
их массы своеобразную по деталям группу
биметаллических клевцов-чеканов КЧ-30
(Кузьминых, 1983. С. 140-142, рис. 74, 75).
По мнению исследователя, эта группа
присуща «ананьинцам» только конца VI — V в.
до н.э., поскольку именно такая
модификация неизвестна в памятниках тагарской
культуры, откуда ее выводят некоторые
специалисты (Кузьминых, 1983. С. 142). Он
считает КЧ-30 «ананьинским импортом»
у савроматов и «кобанцев», не замечая и
не акцентируя внимание на том факте, что
саки Приаралья уже раньше были
знакомы (рис. 54, 7) с данной разновидностью
топоров-клевцов (погребение 84 могильника
Уйгарак), судя по контексту всех материалов
памятника (наконечники стрел, звериный
стиль изделий воинского снаряжения,
керамика и др.) не позднее первой половины
VI в. до н.э., а точнее, преимущественно,
второй половины VII в. до н.э. (Вишневская,
1973. С. 87-98 - оружие; с. 103 - узда и т.д.).
В 70-х годах XX в. до н.э. с открытием
безусловного комплекса в Имирлере в Анатолии
с таким топором-клевцом (рис. 54, 8), а так-
104 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
же других таких же малоазийских находок
(Муш), в специальной литературе стала
превалировать и прочно утвердилась
точка зрения об атрибуции и хронологии всей
серии подобных предметов как заметного
компонента собственно только раннескиф-
ской культуры VII в. до н.э., но главным
образом первой половины VII в. до н.э. (см.
библиографию: Алексеев, 2003. С. 50-54,
рис. 4). По мнению А.Ю. Алексеева,
«цепочка подобных находок прослеживается с
территории Приаралья — через Поволжье,
Северный Кавказ — Подонье — в Закавказье
и Анатолию» (Алексеев, 2003. С. 50).
Примерно, такой же версии
придерживается и А.И. Иванчик (Иванчик, 2001. С. 48).
Касательно Северного Кавказа, этот вектор
вызвал возражение С.Л. Дударева,
остающегося на точке зрения В.Б. Виноградова
A972 г.), согласно которой клевцы не могли
попасть в Малую Азию через территорию
Кавказа, поскольку, как он полагает,
«именно из Волго-Камья биметаллические чеканы
попали на Северный Кавказ», и потому «их
хронология вполне определенно
укладывается в рамки конца VI—V в. до н.э.» (Дударев,
1994. С. 14).
В последние годы XX и начале XXI века
на Ставрополье и в Прикубанье выявлен
огромный пласт новейших материалов по
раннескифской эпохе. И он продолжает
пополняться. В свете его тщательной,
высококвалифицированной разработки в
исследованиях В.Г. Петренко, В.Е. Маслова,
Л.К. Галаниной, А.И. Иванчика,
Т.М. Кузнецовой, А.Р. Канторовича,
некоторых зарубежных исследователей, например,
Г. Коссака, да и самого С.Л. Дударева,
подобное утверждение выглядит явным
анахронизмом. Меняется взгляд и на определение
приоритета направления связей с Волго-
Камьем, и на хронологию клевцов, причем
не сбрасывая со счетов тщательность
классификации СВ. Кузьминых A983 г.). Тем не
менее, анализируя новейшие
северокавказские материалы, типа Краснознаменного
кургана и других подобных ему, в аспекте ко-
банской тематики, я разделяю именно точку
зрения С.Л. Дударева, согласно которой
биметаллические топоры-клевцы из кобанских
памятников, однозначно не могут
маркировать военные передвижения ранних скифов
через Кавказ в Малую Азию. Но совершенно
по другим, нежели у С.Л.Дударева,
соображениям.
Основанием служит невозможность не
заметить поразительное сходство
достаточно хорошо сохранившегося топора-клев-
ца из Перкальского могильника с клевцом
из Имерлира, самым древним G00-650 гг.
до н.э.) из малозийских 4-х экземпляров
(Иванчик, 2001. С. 43, 46, 47, рис. 19, 2), на
чем, собственно, настаивает, исходя из
морфологических признаков, и С.Л. Дударев
(Дударев, 1994. С. 14). То есть, перкальская
находка ни по форме, ни по ранней
хронологии не выпадает из всей компактной мало-
азийской группы (рис. 54, 8-11) и
спорадически представленных находок подобной
разновидности (КЧ-30) в Восточной Европе
(рис. 54, 12) (Иванчик, 2001, рис. 22, 4, 8, 9,
12; Мурзин, Шлайфер, 2007. С. 112). А это
значит, что биметаллические
топоры-клевцы из ареала Кобани действительно, весьма
вероятно, являются импортом, но не конца
VI — V в. до н.э., а VII в. до н.э., и не из Волго-
Камья, а из Малой Азии.
Биметаллический топор-клевец из
Перкальского кобанского могильника
традиционно называют случайной находкой
(Подобед, Ключнев, 1993. С. 45; Алексеев,
2003. С. 50; Петренко, 2006. С. 119; Дударев,
2011. С. 93; и др.). Однако в папке № 16
«Ставрополыцина и Пятигорье» личного
архива материалов А.А. Иессена,
хранящегося в институтском Архиве ИИМК РАН20,
записано, со слов Н.М. Егорова при
передаче в 1950 году клевца в Гос. Эрмитаж,
следующее: «Перкальское глинище (могильник).
Случайная находка 12 мая 1940 года... Найден
около центра овала из 18 камней (ЗВ — 217
см; ЮС —150 см). В центре овала лежала
кучка из 5-ти камней. Клевец лежал к западу от
этой кучки», то есть внутри овала (рис. 54,
4). На мой взгляд, такое описание ближе
всего соответствует памятнику типа
кенотафа. Кроме того, если вновь обратиться к
описанию Н.М. Егоровым в его публикации
материалов Перкальского могильника через
пять лет (Егоров, 1955. С. 59-61), то даже по
скудному и неквалифицированному
изложению сведений о характере погребального
20 При работе над Сводом по западному варианту кобанской культуры (Козенкова, 1989; 1995;
1998), благодаря любезности безвременно ушедшей К.Х. Кушнаревой, замечательного ученого и
человека, мне было позволено познакомится и сделать записи из этого уникального архивного труда
выдающегося кавказоведа. Собственно и рисунок клевца в моем Своде (Козенкова, 1995, табл. XX,
4) скопирован с того, что изображен в этом архиве, в папке № 16 «Ставрополыцина и Пятигорье».
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
105
памятника и его погребального инвентаря,
среди материальных остатков которого и
находился уникальный для местной
культуры тип оружия, то в свете новых данных
напрашивается совершенно другая версия
его происхождения и судьбы. Анализируя
довольно подробное описание Н.М. Егоровым
остатков погребального инвентаря и
малые сведения о погребальном обряде
четырех, частично сохранившихся погребений
Перкальского могильника, удалось, хотя и
без исчерпывающей полноты, представить
ситуацию, в которую встраивается «овал из
камней» (кенотаф) с топором-клевцом
внутри его. Перкальский могильник был
расположен примерно в 260 м юго-восточнее
поселения одновременного ему, судя по
находкам фрагментов керамики. Из четырех
могил три содержали погребения взрослых
и в одном — находились останки ребенка.
Отсутствие упоминания Н.М. Егоровым о
каменных плитах свидетельствует о том, что
захоронения совершены в могилах под
каменной наброской в виде «овальных кругов
из камней на поверхности грунтовых могил»
(Егоров, 1955. С. 61). Погребения
скорченные, на боку (погр. 1934 г.). Ориентировка
погребенных A933 г.) запад-восток и
запад A934 г.). Керамика обозначена как
«обычная для района»: чернолощеная
миска («чаша», по Н.М. Егорову);
кувшинчик черного цвета, «быкогорского типа»
(Иессен, Пиотровский, 1940. Табл. XIII, 2;
Абрамова, 1974. Рис. 2; Петренко, Маслов,
Канторович, 2000. Рис. 2, А; Петренко,
2006. Табл. 69, 113, 142); большая кружка с
ручкой («горшок») (Петренко, 2006. Табл.
69, 241); миниатюрный сосудик на ножке
(Н.М. Егоров, 1955. Рис. 18, 2), украшенный
геометрическим орнаментом (рис. 54, 2);
обломки крупной чернолощеной корчаги
«типичной для скифского времени» и по
описанию и размерам близкой моздокским,
новозаведенским-П, краснознаменским и
комаровским (Иессен, Пиотровский, 1940.
Табл. III, 2; VII; Абрамова, 1974. Рис. 2, 11;
Петренко, 2006. Табл. 66, 104);
миниатюрная чашечка с вогнутым дном и нарезным
орнаментом (типа: Абрамова, 1974. Рис. 3,
8; Петренко, Маслов, Канторович, 2000.
Рис. 2,А). Весь этот керамический набор
соответствует раннескифскому периоду конца
VII — начала VI в. до н.э. Железный
наконечник копья (Н.М. Егоров, 1955. Рис. 20, 2)
входит в группу I отдела, 2 типа, по моей
классификации. По составу комплексов, в
которых наконечники имели место в кобанских
погребениях, такие образцы датируются
концом VII в. до н.э. (Козенкова, 1995. С. 37,
табл. V, 13). Трехгранный бронзовый
наконечник стрелы с короткой втулкой из
погребения 4 также, как и в Минералводском,
находит аналогии в Краснознаменском
могильнике и кургане 14 могильника
«Пегушин-1» (Петренко, 2006. Табл. 54,
73н; Конторович, Маслов, Петренко, 2011.
С. 105, рис. 1). В этом же погребении A934
г.) отмечены «4 круглые тонкие золотые
пластинки» (дм. 3,5 и 3,9 см) с попарно
отличающимися орнаментами, что, безусловно, по
описанию напоминает золотые узорчатые
накладки из Келермесского могильника,
а также из курганов 12, 13, 16 могильника
Новозаведенный-П (Галанина, 1997. Табл.
18, 115; Петренко, Маслов, Канторович,
2000. С. 238, 246, рис. 1, 2; 3, А). Все эти
предметы датируются в рамках второй половины
VII — начала VI в. до н.э. Особенно
показателен набор бус для ожерелья: в погребениях
A933 и 1934 гг.) обнаружено 157 мелких и
крупных бус и распределителей в виде
квадратных и прямоугольных («угловатых»)
пластинок (дм. 1,1х 1,4*0,4 см) из янтаря;
стеклянные и пастовые пронизи-розетки,
аналогичные имевшим место в Моздокском,
Комаровском и Краснознаменском
могильниках (Пиотровский, Иессен, 1940, табл. V,
3; Абрамова, 1974. С. 203; Петренко, 2006,
табл. 57, 94, 233; фото-табл. 106).
Таким образом, анализ, казалось бы,
ущербных данных из Перкальского
могильника свидетельствует о том, что этот
памятник коренной культуры однороден и
синхронен по материалу курганным, хорошо
изученным памятникам Предкавказья конца
VII — начала VI в. до н.э. Более поздних
материалов в исследованной части могильника
не зафиксировано и, следовательно,
биметаллический топор-клевец,
действительно, относится к этому лее времени. Из
вышеизложенного вполне можно заключить,
что, по крайней мере, перкальский клевец,
возможно, маркирует, вкупе с курганными
материалами скифского облика, период
возвращения кочевнического воинского
евразийского конгломерата из переднеазиатских
походов не только на Северный Кавказ, но
и во владения саков Приаралья. Поскольку
у кочевников разных племен второй
половины VII в. до н.э. отношение к
собственным специфическим формам оружия было
строго табуировано, топоры-клевцы типа
КЧ-30 были явно чужими, и в арсенале
скифов Предкавказья не засвидетельствованы.
106
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Следовательно, они могли быть принесены
из Малой Азии только той, не
доминирующей властно местной группой воинов,
которая принимала участие вместе со скифами в
походах и возвратилась с ними же на родину.
Подобная модель предполагаемых событий
вписывается в неоднократно высказанные
разными исследователями (Е.И. Крупное,
В.Б. Виноградов, С.Л. Дударев,
В.Б. Ковалевская и др.) варианты версий об
участии в переднеазиатских походах воинов-
«кобанцев». Правдоподобность этих версий,
на мой взгляд, подкрепляется также рабочей
гипотезой В.Р. Эрлиха, высказанной по
другому поводу, в результате анализа
материалов ближайших «соседей» «кобанцев» —
носителей протомеотской культуры времени
перехода от новочеркасского этапа к ран-
нескифскому. На основе изучения уздечных
наборов и особенностей звериного стиля
исследователь высказал предположение,
что причиной появления некавказских
элементов в протомеотской культуре этого
времени обусловлено тем, что «в походах в
Переднюю Азию сталкивались два потока
из Предкавказья и из Азиатской Скифии, и
восточные элементы попадают на Северный
Кавказ уже с возвратной волной» (Эрлих,
1992. С. 178, 179; 1994. С. 120; 2007. С. 191).
Возможно, с подобной «возвратной волной»
попал к древним насельникам Таманского
полуострова, и весьма близкий по форме
перкальскому, биметаллический клевец
разновидности КЧ-30 (рис. 54, 12),
хранящийся в фондах музея г. Запорожье (Мурзин,
Шлайфер, 2007. Рис. 3, 1). Для поздней
Кобани таким «восточным элементом»
были топоры-клевцы из Перкальского и
Гунделенского могильников. В отличие
от Приаралья, куда владелец клевца типа
КЧ-30 из Уйгарака вернулся, фактически,
в ареал его прототипов конца VIII — VII в.
до н.э., в частности, такого (рис. 54, 6) как
найден в кургане 23 могильника Сакар-чага
(Яблонский, 1991. С. 81, 88, рис. 10, 14),
подобные клевцы в ареале Кобани оказались
инокультурными единичными
вкраплениями, не получившими дальнейшего развития
в местной культуре, и не были приняты в
арсенал «кобанцев». Исходя из топографии,
топор-клевец в Перкальском могильнике,
скорее, может быть отнесен, в конкретном
случае, к вещам поминальной церемонии по
погибшему на чужой стороне соплеменнику.
В связи с вышеизложенным и учитывая весь
спектр вышеприведенных реконструкций,
в особенности, очевидность
хронологического разрыва не менее чем в 150 лет
между кобанскими и ананьинскими клевцами
КЧ-30, версия о проникновении первых из
Волго-Камья, представляется слабо
аргументированной. В особенности это касается
утверждения, что биметаллические клевцы на
Северном Кавказе выступают как показатель
«наличия обратного влияния финноязыч-
ных племен Средней Волги на местное (т.е.
кобанское — В.К.) население VII-VI вв. до
н.э.» (Дударев, Фоменко, 1996. С. 7). В этой
связи можно напомнить, что специалисты
по черному металлу, фундаментально
изучившие технологические характеристики
раннеананьинских изделий, близких кобан-
ским, касаясь производственных традиций
VIII-VT вв. до н.э. «ананьинцев»,
неоднократно указывали, что эти традиции «не имеют
местных корней». На Урале, как полагают
исследователи, это «местная
интерпретация попавших сюда кавказских образцов»,
причем не только вещей, но и «кричного
товара» (Завьялов, Розанова, Терехова, 2009.
С. 62, 72 и др.).
Единичные биметаллические топоры-
клевцы (чеканы) — всего лишь эпизод в
материальной культуре Кобани. Тем не менее,
он имеет достаточные основания быть
отнесенным к высокоинформативным
артефактам, свидетельствующим о, подчас, сложных
контактах носителей кобанской культуры с
окружающим миром.
20. Навершия булав (рис. 55, 1-6).
Из предметов вооружения, занимающих
заметное место в археологической
выборке включены также навершия булав.
Однако из более шести типов и их
разновидностей, известных в ареале кобанской
культуры (Техов, 1977. С. 111, 118, рис. 90,
92; Козенкова, 1982. С. 25, 26, табл. XVIII,
1-10; 1995. С. 78, 79, табл. XXI, 1-11), и
отвечающие однозначно теме взаимосвязей с
окружающим миром, включены только два
типа, V и VI типы, по моей классификации
(Козенкова, 1982. С. 26, табл. XVIII, 1-10;
1995. С. 79, табл. XXI, 10, 11; XXIII, 5). Они,
в отличие от остальных, предметно и целой
серией отражают направление связей и
судьбу этих вещей в материальной культуре
населения кобанской культуры.
а) Особо заметное место занимали в
изучаемом ареале Кобани конца II — начала
I тыс. до н.э. роговые и бронзовые навершия
V типа. Это, в первую очередь, навершия
1-го варианта из оснований оленьего рога,
оструганного и заполированного до блеска
(рис. 55, 3-5). Такие предметы имели место
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
107
по всему ареалу. В центре — это находки из
Тлийского, Квасательского и Стырфазского
могильников, а также из Змейского
поселения. Все изделия относятся к наиболее
раннему периоду культуры, примерно, к
XI-X вв. до н.э. (Техов, 1977. Рис. 92; 2000.
С. 114, рис. 61, 7; 62, 2; 68, 9). На территории
западного варианта роговая булава
известна только в слое Султангорского-Ш
поселения (рис. 55, 5) и датируется началом I тыс.
до н.э. (Членова, 1984. С. 235). Они массово
представлены только в ареале восточного
варианта, являясь показателями
специфики его культуры. Здесь на рубеже II—I —
начала I тыс. до н.э. засвидетельствовано их
местное изготовление от заготовок до
совершенных по качеству изделий (Бамутское,
Алхастинское и Сержень-Юртовское
поселения; Сержень-Юртовский и Зандакский
могильники). Тем не менее эта форма по
истокам не была северокавказской, а
появилась из Закавказья в результате
проникновения в группе инноваций из культур сам-
таврского (шидакартлийского) и кахетского
типов (рис. 55, 12, 13). Особенно много
таких наверший в Самтаврском могильнике,
в могильнике Бешташени (Сафар-Хараба),
а также в слое поселения Мчадиджвари.
В ареале указанных культур их устойчивое
бытование прослежено с XIV в. до н.э. и
до начала раннего железа (Чубинишвили,
1957. Табл. IV, VI, XVII; Абрамишвили, 1957.
Табл. I; Цитланадзе, Мирцхулава, Менабде,
Кигурадзе, 1980. С. 59). Большинство
исследователей атрибутировали эти изделия
как «символы власти». Видимо, это мнение
можно распространить и на кобанские
единичные находки, дожившие до скифского
периода (VII-V вв. до н.э.). Этот тип,
выполненный уже в бронзе (рис. 55, 6), судя
по уникальной находке из западнокобанско-
го Подкумского могильника, был принят
в местную бытовую культуру (Виноградов,
1972. С. 335, рис. 19, 15; Дударев, 1992. С. 25,
26, рис. 8). Видимо, от «кобанцев» такие
бронзовые навершия булав, имитирующие
роговые, попадали изредка и к западным
соседям, протомеотским племенам. Такая
булава, например, обнаружена в районе аула
Тауйхабль в устье р. Пшиш и относится, судя
по контексту, к VII в. до н.э. (Эрлих, 2007.
С. 106,188, рис. 162,9).
Роговые навершия булав принадлежат
к высокоинформативным артефактам. Они
маркируют появление в ареале Кобани их
наиболее ранних экземпляров XII-XI вв. до
н.э., скорее всего, синхронно с другими
чужими, собственно закавказскими видами
воинских атрибутов, например, кинжалами
кахетинского и других типов (см. выше). Но в
отличие от них, роговые наверошия, как
инновация, не менее чем на 400 лет были
приняты в культуру местного населения. С
появлением бронзовых имитаций практический
интерес к этой закавказской форме был
исчерпан.
б) В археологическую выборку
включены также бронзовые навершия VI типа,
по моей классификации (Козенкова, 1995.
С. 79, табл. XXIII, 5). В ареале кобанской
культуры их находки единичны и
случайны, но их внешний облик, бесспорно,
свидетельствует, что они одновременны эпохе
поздней бронзы — раннего железного века
(рис. 55, 1, 2). По форме они относились
к типу т.н. шипастых наверший, довольно
редко встречающихся на Кавказе. Один
экземпляр происходит из коллекции графа
Зичи и, как будто, обнаружен в
окрестностях сел. Учкулан на западе ареала культуры.
Булава имела цилиндрическую втулку с 12-ю
пирамидальными шипами, равномерно
расположенными по округлости корпуса в трех
горизонтальных плоскостях относительно
друг друга (Zichy, 1897, р. 414, № 52, PL V,
6). Вторая бронзовая булава, близкой
формы, отмечена в коллекции Д.А. Вырубова,
как происходящая из Чегемского
общества, куда территориально входили аулы
Баксанского ущелья (Архив ЛОИА АН
СССР. Дела АК, 1897/252, л. 14). На
планшете она изображена вместе с кобанским
топором. На Северном Кавказе аналогия ей
известна только одна: в виде относительно
близкой по форме бронзовой шипастой
булавы, случайно найденной в окрестности
сел. Камунта (Motzenbacker, 1996. Taf. 36,
IJ1. Еще одна похожая, но не идентичная,
также случайно найденная вещь,
происходит из окрестности сел. Хунзах в Дагестане.
В.И. Марковин относил эту булаву к
предметам импорта из Закавказья и
рассматривал ее как свидетельство связей носителей
каякентско-харачоевской культуры
начала I тыс. до н.э. (Марковин, 1969. С. 103,
рис. 42,3). Действительно, однородные
изделия имели место в погребениях
синхронного времени в ряде памятников (рис. 55,
21 На мой взгляд, А.П. Мошинский совершенно бездоказательно датирует это навершие булавы
IV—III вв. до н.э. (Мошинский, 2010. С. 64, фото 59).
108
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
11) на территории Армении и Нагорного
Карабаха (Ивановский, 1911. Табл. 15, 1, 2;
Есаян, 1966. С. 55-57, табл. X, 10,11). Но
ближе всего к навершиям булав из Чегемского
общества стоят по форме бронзовые булавы
из кладов периода НаВ Подунавья (рис. 55,
8-10) на северо-востоке Венгрии (Надь-
бока, Наркереш, Чаке, Котия) близ г. Ни-
редьхаза (Andras, 1965. S. 40, taf. LXX, 29-
32). Возможно, шипастые булавы VI типа,
несмотря на эпизодичность и явно
чужеродные по внешнему облику, в ареале Кобани
маркируют направление контактов между
Закавказьем и Центральной Европой через
территорию Северо-Восточного Кавказа и
Дагестана, где горцам кобанской культуры в
начале I тыс. до н.э., видимо, принадлежала
роль посредников. Однако заметного следа
закавказско-трансильванские инновации в
культуре Кобани не оставили.
21. Двузубец. В археологическую
выборку, согласно заявленной теме, вполне
вписывается, хотя и единичный, но
выразительный по облику, бронзовый литой
двузубец из погребения 8 рубежа IX-VIII — начала
VIII в. до н.э. Исправненского могильника
(рис. 55, 7) на западе ареала кобанской
культуры (Козенкова, Найденко, 1980. С. 195-
210, рис. 5, 29). Своеобразная форма
изделия в виде овальной, раздвоенной в центре
пластины с обоюдоострыми краями и
выделенным черешком, послужила в свое время
основанием отнести двузубец к категории
оружия (Козенкова, 1995. С. 78, табл. XX, 8).
Функционально он рассматривался мною
как жезл, имевший двойное назначение: как
оружие и как сакральный символ. Именно
такова была атрибуция М.М. Трапша
единственной аналогии исправненскому
двузубцу из погребения 94 IX-VIII вв. до н.э.
из Красномаяцкого могильника в Колхиде
(рис. 55, 76). На основе параллелей из
этнографии абхазцев М.М. Трапш связывал
двузубец с ритуальными обрядами,
посвященными культу воинственного бога
грозы и молнии Афа (Трапш, 1969. С. 145,
207, 208, табл. XV, 1). Кобанский двузубец
поэтому рассматривался мною, как
доказательство причерноморского инокультурно-
го импульса в ареал Кобани. С.Л. Дударев
предложил другую версию использования
исправненского и красномаяцкого
двузубцев. На основе сопоставления их с одним
из типов андроновских бронзовых бритв
(тип III, no H.A. Аванесовой) из Азиатского
региона, исследователь атрибутировал их
как орудие труда. Кроме того, они
рассматривались как доказательство связей
«бассейна р. Кубани с казахстанскими степями
в эпоху поздней бронзы — начале раннего
железного века» (Дударев, 2003. С. 15-17,
рис. 1). Версия С.Л. Дударева,
безусловно, заслуживает внимания. И в главном он
прав: двузубцы действительно, скорее
всего, являются бритвами. Исправненский
экземпляр имел очень острые выгнутые
края (лезвия?), и также как красномаяцкий
находился в мужской могиле. Однако на
Кавказе появление их, а в конкретном
случае, в ареале Кобани, не так однозначно как
представляется на первый взгляд. По
заключению Н.А. Аванесовой (со ссылкой
на Е.Н. Черных и многих других
специалистов) обоюдоострые бритвы III типа имели
западное, центральноевропейское
происхождение и в андроновской культуре
появились именно оттуда. Весьма значимо для
меня утверждение Н.А. Аванесовой, что
такие бритвы полностью копируют
европейские экземпляры. По ее мнению, «сходство
столь значительно, что не вызывает
сомнения в их родстве и одновременности»
(выделено мной — В.К.), и как полагает
исследователь, «на территории андроновской
культурно-исторической общности дальнейшая
трансформация бритв III типа не
наблюдается» (Аванесова, 1991. С. 31). Собственно,
еще раньше Е.Н. Черных, считая
обоюдоострые бритвы ножами (категория Н-41),
определял их как характерную продукцию
Кардашинского металлообрабатывающего
очага Северного Причерноморья,
обслуживавшего, главным образом население бело-
зерской культуры, и датировал эти вещи
XIL-XI вв. до н.э. (Черных, 1976. С. 122,
154, табл. XXXIII, 42; XXXVI, 16). Касаясь
проблемы восточных связей этого очага,
Е.Н. Черных особо подчеркивал, что на
востоке ощущаются прежде всего
типологические заимствования (Черных, 1976. С. 189).
То есть, надо понимать, что это был не
постоянный приток готовой продукции в
Азию из северопонтийского центра метал-
лопроизводства (Бочкарев, 2006. С. 57-59),
а копирование уже имевшихся в
распоряжении местных мастеров протооригиналов.
Причем, для бритв III типа, исходя из
вышеизложенного, и согласно Н.А. Аванесовой,
этот процесс завершился без дальнейшего
развития не позднее XI в. до н.э., то есть,
ни в X, ни в IX веках их уже не было в быту
(рис. 55, 14, 15, 17). Следовательно, андро-
новские обоюдоострые бритвы отделяет
от кобанской и колхидской бритв не менее
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
109
200 лет (примерно восемь поколений).
Срок, практически, нереальный для
передачи связующей информации. Кроме того,
С.Л. Дударев справедливо отметил, что
между кавказскими и азиатскими бритвами
морфологически нет «полного совпадения»
(Дударев, 2003. С. 17). Подобная разница
объясняется, на мой взгляд, тем
обстоятельством, что между ними существовал не
только большой хронологический разрыв,
но и тем, что в отличие от андроновских,
оба кавказских «двузубца» имеют явные
следы поздней местной трансформации
(интерпретации). Морфологически кобан-
ский экземпляр более примитивный, хотя
и сохранил довольно близкий к прототипам
контур. У него другая конструкция
рукоятки: без выделенного рельефного ободка на
черешке, что было характерно для ранних
бритв Ш-го типа. Все вышеизложенное
делает предположения об «андроновских
истоках» исправненского и красномаяц-
кого образцов, об их «„казахстанском"
генезисе», а значит, и о непосредственных
связях «Кубани с казахстанскими степями»
(Дударев, 2003. С. 16, 17), весьма
уязвимыми, поскольку они не подкреплены
бесспорно доказательными надежными данными.
Более вероятно, что у кобанского и
колхидского «двузубцев» своя собственная
история, независимая от Азиатского
региона. В настоящее время накоплен
значительный объем надежной информации
о прямых и косвенных связях кобанской
культуры с культурами сабатиновско-бело-
зерского круга, элементы которых под
мощным давлением культур Средней Европы
способствовали проникновению вещей и
идей этого круга в начале последней
четверти II тыс. до н.э. и, в особенности, на
рубеже II—I тыс. до н.э. в восточном
направлении, в частности, на Северный Кавказ и
даже в Закавказье, в том числе и в
причерноморскую зону Абхазии (Козенкова, 1998.
С. 18, 46; Пелих, 2006. С. 275-277). Многие
из этих артефактов проанализированы
и в данной работе. На фоне этого потока
предпочтительней и доказательней
выглядит версия о том, что протооригиналы
бронзовых бритв стали знакомыми для «ко-
банцев» независимо от неизмеримо более
удаленных восточных территорий. В ис-
правненском образце явно проглядывает
видоизмененная модификация местного,
хотя и более позднего изготовления, но все
же еще близкого к прототипу «скорее всего
XI в. до н.э.», например, из Дербеневского
клада на Каме (Черных, 1976. С. 154, 185-
190; Бочкарев, 2006. С. 58). «Отличия,
-подчеркивает Е.Н.Черных, — касаются только
оформления упора: на дербеневском
экземпляре нет кольцевого наплыва». Двузубец
из Красномаяцкого могильника, являясь
ближайшей территориально закавказской
аналогией двузубцу из Исправной, тем не
менее имеет заметные различия (в общем
контуре, в длине зубцов, в наличии
отверстия), свидетельствующие о том, что в
колхидском образце, скорее, представлена
местная реплика кобанского предмета
только, возможно, уже другого функционального
назначения.
Таким образом, двузубец (бритва, жезл?)
из Исправненского могильника
маркирует как производственные взаимосвязи с
культурами севернее Кавказа, может быть
с Прикамьем, так и
культурно-исторические связи с синхронной близкой культурой
прибрежной территории Юго-Западного
Закавказья. Он, как и абхазский экземпляр,
прошел долгий путь не только
трансформации, но и атрибуции, превратившись в
статусный индикатор местной культуры.
22. Топоры-кельты. В археологическую
выборку включены также бронзовые кельты
(рис. 56, 1-6) — предметы «наиболее
инородные по своему происхождению для
кавказской среды» (Крупное, 1960. С. 117). Однако
их фиксация непосредственно в ареале
кобанской культуры или в сочетании с
изделиями кобанского типа на границе расселения
«кобанцев», или с такими же вещами за ее
пределами, делает данные инородные
артефакты важным свидетельством контактов
представителей коренного населения с
окружающим инокультурным миром. Подобные
комплексы вещей и даже отдельные
предметы такого рода маркируют весьма специфиче-
скую форму контактов, а именно, проявление
кооперации в области навыков и технологии
металлопроизводства. В то же время эта
продукция является и хроноиндикатором
существования разных этапов связей и их
направления. После выхода в свет Свода по запад-
нокобанским древностям (Козенкова, 1995.
С. 84, табл. XXIII, 6-9) число мест находок
кельтов в ареале Кобани значительно
увеличилось. Они известны в 10 пунктах: от
бассейна Баксана до бассейна Урупа. Эта
заметная группа из 15 экземпляров (Бекешевский
клад — 2; Ставрополь (Тебердинка) — 1;
Верхняя Теберда — 1; Пятигорск -1; станица
Урупская — 1; Железноводск — 1; Черкесск —
2; станица Упорная — 4; Чегемский мост — 1;
110
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Лечинкай — I22) получили освещение в ряде
публикаций. Подробный анализ,
хронология и культурная атрибуция представлены
и в нашей совместной с А.З. Аптекаревым
публикации, посвященной одному из
уникальных комплексов с такими предметами —
кладу из ст. Упорной (Аптекарев, Козенкова,
1986. С. 121-134). На основе материалов
Упорненского клада определен период
появления кельтов в ареале Кобани. Он
соответствует переходу от позднесабатиновско-
го периода к раннебелозерскому (рис. 56,
8-14). Собственно клад из Упорной своим
составом, датирующимся концом XII —
самого начала XI в. до н.э. (см. библиографию:
Аптекарев, Козенкова, 1986) связывает
воедино все разрозненные данные о
восточных и центральноевропейских культурных
импульсах на Кавказе во второй половине
II тыс. до н.э. На основе его анализа
предстает картина реального существования
систематических и постоянных взаимосвязей
между этими регионами, начиная с протоко-
банского периода и охватывая эпоху белозер-
ской культуры (Аптекарев, Козенкова, 1986.
С. 121-134). В настоящее время
специалисты по тематике, связанной с очагами
металлообработки, все больше склоняются
дифференцированно рассматривать некоторые
северокавказские кельты, отказываясь от
расплывчатого определения их как просто
продукции «белозерского времени» (Пелих,
2004. С. 146; Пелих, Фоменко, 2005. С. 68),
и пытаются более точно определить их
хронологию (Бочкарев, Пелих, 2008. С. 65, 66).
Признавая приоритет прикубанского очага
металлообработки в местном производстве
кельтов-топоров, подражающих
северопричерноморским формам, представляется, что
взаимоотношения металлургов Прикубанья
и Северного Причерноморья с кобански-
ми мастерами носили более сложный
характер, чем простое посредничество при
передаче инноваций вглубь ареала Кобани.
Морфологический и
химико-технологический анализы вещей из Упорной
свидетельствуют о большом творческом потенциале
«кобанцев»-металлургов. Они явно
независимо, судя по присутствию в кладе кобан-
ского кинжала, экспериментировали
разными сплавами и формами изделий весьма
удаленных от Кобани областей (Черных,
Кузьминых, 1986. С. 136-138). Некоторые
клады за пределами ареала постоянного
присутствия кобанского населения, такие
как Новочеркасский и Ольгенфельд,
свидетельствуют, что анклавы «кобанцев» могли
самостоятельно взаимодействовать с
другими областями вне своего региона. Особенно
показателен в этом плане клад из колонии
Ольгенфельд из бассейна р. Ей в Приазовье.
В его составе, кроме белозерских кельтов,
имелись классические ранние клинки кобан-
ских кинжалов, близкие к кинжалам,
найденным на горе Бык и у сел. Терезе (находка
1928 г.) территории западнокобанского
варианта культуры (Иессен, 1951. С. 82, рис. 5,
1, 2, 5\ OAK, 1891. С. 23, рис. 1; Leskov, 1981.
S. 85). Эта продукция металлопроизводства
показывает также исходное направление
поступления инокультурных импульсов в
ареал Кобани и в обратном их направлении на
запад. Скорее всего, цель таких экспедиций
была утилитарной: приспособить (вживить)
инокультурные инновации в собственную
культуру. Однако не все попытки давали
положительный результат. В данном
конкретном случае кельты не были приняты в
местную культуру. И все же ценность их как
высокоинформативных маркеров, отвечающих
заданной теме, несомненна.
23. Топор-секира. В археологическую
выборку включен также уникальный
предмет из клада в Упорной — бронзовая трубча-
тообушная секира (Козенкова, 1995. С. 84,
табл. XXIII, 10). Предмет представлял
собой дериват или реминисценцию средне-
бронзовых топоров крендорфского типа из
Подунавья (рис. 56, 7). Детальному анализу
этого изделия посвящены специальные
исследования (Аптекарев, Козенкова, 1986.
С. 132, рис. 4, 3; Черных, Кузьминых, 1986.
С. 135-137, табл. 1). Такие топоры-секиры —
одно из типичных диагностирующих
изделий конца эпохи средней бронзы, примерно
XV — начала XIV в. до н.э., культур
бассейна Дуная (Mozsolics, 1967. S. 25, Abb. 3 b-c;
Muller-Karpe, 1978, S. 53, Abb. 31). Секира
датируется не ранее начала XII в. до н.э., то
есть Протокобанским периодом, по моей
классификации. Она не тождественна
найденным на территории Венгрии (рис. 56, 15,
16). Это — яркий образец синкретических
предметов эпохи формирования основных
22 Благодарю Б. Атабиева за сведения и рисунок, переданный мне им лично на конференции по
археологии Северного Кавказа (XXI Крупновские чтения). Поскольку находка владельцем не
опубликована, можно лишь отметить, что кельт из Лечинкая практически идентичен находке у Чегемского
моста и может быть датирован концом XI — X в. до н.э.
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
111
признаков Кобани, что характерно для
перехода от одного периода к последующему.
Особенно наглядно переходные признаки
видны на ранних цельнолитых кобанских
кинжалах с дуговидным эфесом и
прямолинейным верхом рукоятки, украшенным
ломаной линией (Козенкова, 1996. С. 54,
рис. 22). Они не вошли в перечень
предметов, анализируемых в данной работе из-за
неясности первоначального генезиса (рис. 72,
9, 73). Что касается конкретной секиры, то
несмотря на то, что это реплика более
ранней, переделанной с учетом местных вкусов
вещи, в ней совершенно четко
просматриваются два центра металлопроизводства. В
изделии органично переплелись детали
секиры крендорфского типа разновидности «А»
и «В» Пилинского очага, по классификации
А. Можолич (форма втулки, нетипичный
набор примесей в сплаве), с одной стороны,
а с другой — признаки, характерные для
топоров колхидо-кобанского облика
(широкое лезвие с закругленным краем и обухом с
грибовидной пяткой как у рабочих топоров
верхнекубанского варианта). В целом можно
констатировать, что из наиболее удаленных
в восточном направлении таких вещей, эта
секира — одна из поздних разновидностей
среднеевропейских типов, изготовленных
местным мастером-«кобанцем» из
местного металла. Причем состав сплава не
сопоставляется надежно ни с одной из известных
химико-технологических групп (Черных,
Кузьминых, 1986. С. 137). По сути предмет
представляет собой попытку эксперимента
в области технологии и формотворчества.
Цель этого эксперимента, скорее всего,
утилитарная: приспособить известные
мастеру инновационные признаки изделий
Подунавья к местным традиционным
формам. В дальнейшем в ареале Кобани эта
форма не получила развития и не прижилась в
местной культуре. Тем не менее в контексте
темы ранних связей она, несомненно, имеет
важное значение.
24. Скипетр. В полной мере теме
связей носителей кобанской культуры с
окружающим миром соответствует бронзовый
литой скипетр из погребения 14
могильника Мебельная фабрика-1 в г. Кисловодске
(рис. 57, i). Оружие неоднократно было
предметом анализа многими
отечественными специалистами-кавказоведами и ски-
фологами (Крупнов, 1960. Табл. XXXVII;
Ильинская, 1965. С. 206-211; Козенкова,
1975а. С. 67, рис. 8, 7; 1995. С. 77, табл.
XX, 10; Виноградов, Дударев, Рунич, 1980.
С. 185, рис. 2, 3; Дударев, 1999. С. 116-118;
Махортых, 2003. С. 52; Эрлих, 2007. С. 112-
115, рис. 166, 6). Скипетр имеет форму
цилиндрического молота, один конец
которого декоративно оформлен тщательно
моделированной головой животного с круто
изогнутой шеей. Противоположный конец —
тупой. Поверхность вещи покрыта сложным
орнаментом, возможно, сделанным уже на
матрице литейной формы. От ушей,
хорошо проработанной морды с оскаленными
зубами, и как бы вздыбленной гривы,
подчеркивая ее изгиб, тянулись к концу, огибая
проушину в центре, две углубленных линии.
В центре корпуса между этими линиями —
круглый выпуклый солярный значок с че-
тырехлучевой розеткой, как бы вписанный
в растянутый ромб. Конец обуха скипетра
обведен углубленным ободком и значком в
виде острого угла. Несмотря на
реалистичность исполнения, вид животного
недостаточно ясен. В.Б. Виноградов и С.Л. Дударев
относили его к «барсоволковидному
хищнику», тем самым подчеркивая синкретичность
этого образа (Виноградов, 1972. С. 155;
Дударев, 1999. С. 117). В.А. Ильинская
считала его конем, поскольку «пасть животного
изображена в виде обращенных друг к другу
округлых зубков». Такая трактовка пасти,
как она полагала, аналогична для конских
головок из Келермеса (Ильинская, 1965.
С. 209). К указанным признакам я бы
добавила свойственный коням крутой изгиб шеи.
И на мой взгляд, исследователь оказалась
права. В 2007 году В.Р. Эрлих опубликовал
новую частную находку бронзового
скипетра из станицы Апшеронской в Прикубанье,
довольно близкую по моделировке головы
к кобанской, но только с более достоверно
выраженными конскими признаками зубов,
ушей и гривы (Эрлих, 2007. Рис. 23:
цветное фото). Анализ В.А. Ильинской оказался
глубже и ближе к истине не только в
морфологии подобных скипетров, общее
количество которых в настоящее время в Средней
Европе и на Кавказе приближается к десятку
(рис. 57, 8-11) (Эрлих, 2007. С. 355, рис. 106).
В отношении анализируемого кисловодско-
го образца было верным объединение его
с группой подобных изделий Подунавья,
т.н. фрако-киммерийского пласта НаВ2-
НаВ3 (Werner, 1961. S. 384; Kemenczei, 1981,
Abb. 4; Chochorowski, 1993. S. 132-134, 184;
Kossack, 1994. S. 21), и в частности, в
несомненной синхронизации его с
древностями Новочеркасского клада, на мой взгляд,
не позднее VIII в. до н.э. Не менее важным
112
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
и глубоким было включение кисловодского
образца в единый идеологический контекст,
связанный с солярным культом, имевшим
место как в культурах Центральной Европы,
так и на Кавказе и представленным в обоих
регионах основными его знаками (рис. 58,
1-4), по ипостаси соединенными между
собой как образ солнца: солнечного колеса
(четырех- и трёхконечные «свастики»); птицы
(орла) и коня (Ильинская, 1965. С. 208-211).
Многое из версии В.А. Ильинской в
дальнейшем было развито другими
исследователями, главным образом, в исследованиях
С.Л. Дударева и В.Р. Эрлиха. Они внесли
существенный вклад в морфологическую,
хронологическую и смысловую
дифференциацию, а также в происхождение этой в целом
однородной группы воинских сакральных
атрибутов. На мой взгляд, одним из важных
выводов всех исследований был вывод,
исключающий прямолинейность взгляда при
детальном анализе данной группы
вооружения, в том числе и скипетра из Мебельной
фабрики. Так, представляется достаточно
обоснованной гипотеза В.Р. Эрлиха о том,
что наиболее древним прототипом для
скипетров эпохи поздней бронзы и раннего
железа послужили среднебронзовые трубчато-
обушные скипетры со стилизованным
клювовидным концом, типа образцов в кладах
III фазы периода BrD (по Рейнике), то есть
XIII-XII вв. до н.э., Дражна де Жос в Румынии
и Лозово в Молдавии (Alecxandrescu, 1966,
PL R-15a; Эрлих, 1990. С. 248-249, рис. I, 2,
3). Поддерживая точку зрения В.Р. Эрлиха о
влиянии культуры бассейна Дуная на
последующее возникновение птицеголовых
скипетров конца IX — VIII в. до н.э. у протомео-
тов и предположительно у «кобанцев»,
отмечу следующее. Этот солярный образ (рис. 58,
1) был принят с запада в местную культуру
Прикубанья и Центрального Кавказа,
безусловно, позднее, скорее всего, в белозер-
ский период активного внедрения новаций
на Кавказ, не позднее рубежа II—I тыс. до н.э.
Только разница заключается в том, что в
древностях протомеотов он был усвоен
местной культурой и продолжал здесь
развиваться до предскифского периода. Что касается
носителей кобанской культуры, то этот знак
солнца довольно скоро, может быть, в X в.
до н.э., по традиции морфологических
превращений принял вид другой ипостаси
таинственного светила, а именно,
трехконечного катящегося солнечного колеса,
дополнительно персонифицированного головками
фантастических «гверов», почитаемых
местными обитателями (рис. 58, 3). О рубеже II—I
тыс. до н.э. свидетельствует весь комплекс
погребения 254 Тлийского могильника, где
находился этот уникальный
орнаментированный скипетр в форме «вихревого»
солнечного колеса, и где не было ни единого
следа железа (Техов, 1980. С. 42, табл. 108,
8). Примерно та же логика замены знаков
в солярном культе происходила и в
древностях периода НаВ^НаВ2 Подунавья, о чем
свидетельствует, например, находка
хранящегося в Национальном музее Будапешта из
Нодикерта, мало известного великолепного
бронзового скипетра в форме креста с двумя
ломаными концами, по схеме близкого тлий-
скому образцу (рис. 58, 4). Причем один из
этих концов был спилен, но сохранил часть
изображения шеи, видимо, зооморфной
головки, но очевидно не птицы и не коня.
Другие концы предмета были оформлены
грибовидными «шляпками», характерными
в том числе и для многих поздних изделий
(топоров, булавок, кинжалов) Пилинского
очага металлообработки и сохранившимися
даже на поздних скипетрах этого региона.
На рубеже IX-VIII вв. до н.э. и позднее, не без
влияния и недобрых встреч с конными
кочевниками степей Причерноморья, на
боевых сакральных жезлах воинов Альпийского
региона и Северного Кавказа появился не
менее излюбленный знак солярного
культа—фантастический конь (рис. 57, 11; 58, 2).
Таким образом, скипетр из могильника
Мебельная фабрика-1, являясь не местным
по истокам формы, но кобанским по
исполнению, отражает сложную
культово-идеологическую связь с племенами окружающего
мира центральной и восточной Европы.
25. Наконечники стрел. В состав
археологической выборки включены также
бронзовые наконечники стрел
некавказского происхождения (рис. 57, 2-6). Они
эпизодически встречаются среди местных форм и
полностью соответствуют теме
взаимосвязей кобанской культуры с окружающим
миром.
а) Ранний наконечник чуждого
происхождения происходит из погребения
35 второй половины X в. до н.э. Сержень-
Юртовского могильника, где он являлся
магическим предметом-оберегом в составе
ожерелья умершей женщины (Козенкова,
2002. Табл. 21, 2). Он не имеет точных
аналогий (рис. 57, 2), хотя формально близок
степным втульчатым двулопастным формам.
Форма головки с остросрезанными
лопастями и короткой конусовидной втулкой. С не-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
113
которой натяжкой наконечник можно
сопоставить с предскифскими наконечниками
(Тереножкин, 1976. С. 33, рис. 7, 12-24) из
комплексов конца VIII — начала VII в. до н.э.,
типа Высокой могилы и Малой Цимбалки.
Но по контексту и морфологически он
значительно ближе к наконечникам стрел
курганной культуры второй половины—конца II
тыс. до н.э. из памятников Средней Европы
(ВгС1), типа предметов такого же рода из
кургана 39 могильника Седлец (Sedlec) на
территории Чехословакии (рис. 57, 12).
Здесь они сочетались в одном комплексе с
бронзовой секирой крендорфского типа и
крупной булавкой с гвоздевидным наверши-
ем (Gujanova-Jilkova, 1970. Taf. 39, 18с; 57, 9,
58, 124). Имелись они также в курганах
могильников Нова Гута и Червонный Градек.
На ближайшей к Кавказу территории
подобный наконечник засвидетельствован в
кургане 35 могильника Гордеевка в Поднестровье
(Klocko, Berezanskaja, 1998. Taf. 60,2). Курган
относится к поздней группе Гордеевка IV и
датируется периодом НаА1, что
соответствует ранним древностям белозерской культуры
(Klocko, Berezanskaja, 1998. S. 20). Попытки
СВ. Махортых отнести серженьюртовский
наконечник из погребения 35 к
«киммерийским» представляется крайне неудачной,
поскольку все приведенные им аналогии
грешат явной натяжкой. Сравнение образца с
наконечниками из Холмска и Клин-яра-3 не
выдерживает критики. У этих модификаций
длинные цилиндрические, а не
конусовидные втулки, а кроме того перо у
экземпляра из Холмска вообще фрагментировано
(Махортых, 2005. С. 14, 48, 132, 268, рис. 15:
2-ой Отдел). Значительная близость
наконечника из Сержень-Юрта к наконечникам
из Подунавья может свидетельствовать о
давних связях предков местного населения с
удаленными от Кавказа территориями.
б) Не имеет прямых аналогий на Кавказе
и двулопастный наконечник из погребения
38, первой половины IX в. до н.э. Сержень-
Юртовского могильника (Козенкова, 2002,
табл. 25, 3). По удлиненной лавролистной
форме пера и короткой втулке (рис. 57, 3)
он, бесспорно, напоминает евразийские
образцы позднебронзового века (рис. 57, 13).
По пропорциям же и размеру E,2 см)
близко сопоставим с продолговато-лавролистны-
ми наконечниками андроновской культуры
периода XII-IX вв. до н.э. (Аванесова, 1975.
С. 34, табл. 2, группа XII). В конкретном
случае, не исключено, что подобный
экземпляр имитирует наконечник
отсутствующего в могиле копья. Подобные миниатюрные
имитации натуральных вещей известны в
культурах конца II тыс. до н.э. в Закавказье
(Pizchelauri, 1984, Abb. 24, 11-13). Степень
информативности наконечника из
погребения 38 довольно условна, поскольку нет
бесспорного представления о генезисе этого
типа.
в) Чрезвычайно важен в контексте темы
связей бронзовый втульчатый наконечник
стрелы из всаднического погребения 56
середины IX — VIII в. до н.э. Серженьюртовского
могильника (Козенкова, 2002, табл. 46, 3).
По морфологии (рис. 57, 4) он несомненно
схож с наконечниками из группы,
выделенной А.И. Тереножкиным в III тип (рис. 57,
14). Такие наконечники характерны для
черногоровско-камышевахского периода
(IX — середина VIII в. до н.э.)
киммерийской культуры Северного Причерноморья
(Тереножкин, 1976. С. 134, рис. 18, 9, 24,
5-7; Махортых, 2005. С. 48,1 отдел). В ареале
Кобани близкие экземпляры были
обнаружены на западе культуры. В гробнице 1
могильника Терезе они оказались вместе с
классическими кобанскими украшениями, а также
с закавказскими и сабатиновско-белозерски-
ми изделиями XI-IX вв. до н.э. (Козенкова,
2004. С. 97. Табл. 17,11). А.И.Тереножкин
датировал такие наконечники не позднее VIII
в. до н.э. (Тереножкин, 1976. С. 133-134).
Таким образом, данные артефакты можно
отнести к важным высокоинформативным
свидетельствам взаимосвязей местного ко-
банского населения с ареалом белозерской
культуры и киммерийской средой.
г) В состав археологической выборки
включены, хотя и случайные, но важные
в контексте темы черешковые
наконечники стрел, бесспорно, азиатского генезиса
(рис. 57, 5). В изучаемом ареале они, скорее
всего, были импортными образцами. Более
ранним по хронологии является бронзовый
наконечник с комбинированной
трехгранной головкой с тремя лопастями и коротким
черешком. Он случайно обнаружен на горе
Бештау в районе Кавказских минеральных
вод. В.Е. Маслов, опубликовавший и
проанализировавший находку, предполагает,
что «подобный вариант» восточной «стрелы
мог попасть на Кавминводы уже в предскиф-
ское время», где-то около рубежа VIII-VII вв.
до н.э. (Маслов, 2011. С. 28-30, рис. 1 и 2).
На мой взгляд, это предположение
представляется весьма ценным в связи с высказанной
мною выше особой версией о появлении в
ареале Кобани малоазийских клевцов как
114
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
свидетельства возвратной волны
скифского воинского конгломерата на территории
Предкавказья и сакского в Приаралье (см.
выше).
Две другие, но железные, черешковые
трехгранные стрелы также найдены в
ареале западной группы Кобани, в Гунделенском
и Султангорском-1 могильнике (Виноградов,
1972. С. 97, рис. 30, 15; Козенкова, 1995.
С. 24, 25, табл. II, 37). Особо важна находка
из последнего могильника, поскольку
входит в комплекс погребения 8,
датирующегося по набору стрел скифского типа не ранее
рубежа VT-V вв. до н.э. Оба наконечника
морфологически соответствуют ранним
среднеазиатского облика стрелам, выделенным
К.Ф. Смирновым в тип II савроматских
колчанных стрелковых наборов конца VI —
начала V в. до н.э. (Смирнов, 1961. С. 63, рис. 40,
3). Как ранний бештаугорский черешковый
экземпляр, так и более поздние (рис. 57, 15,
16), могут быть отнесены к высокой степени
информативности источникам (импорты),
свидетельствующим об активных контактах
«кобанцев» со степняками, возможно,
военного характера, в указанные периоды
существования культуры.
д) Безусловно, правомерно включение
в предлагаемую археологическую выборку
уникального для кобанской культуры
бронзового двулопастного черешкового
наконечника — имитации стрелы (рис. 57, 6) из
могильника Сосновая горка в Кисловодске
(Козенкова, 1995. С. 24, табл. II, 38). По всем
морфологическим признакам он являлся
импортным образцом известных фракийских
стрелок-монет (рис. 57,17) конца VI в. до н.э.
(Conovicek, 1979. С. 88-100; Граков, 1971.
С. 127; Виноградов, Рунич, Михайлов, 1976.
С. 44, рис. 7, 8). Их генезис от двулопаст-
ных втульчатых наконечников скифского
типа считается общепризнанным (Граков,
1968. С. 108). Подобная находка в кобанской
культуре — яркое свидетельство контактов
«кобанцев» позднего этапа с фракийской
средой Карпато-Дунайского бассейна. Этот
чужеземный импульс, скорее всего, связан с
торговым фактором между двумя областями.
26. Боевой нож (секач). В состав
археологической выборки включен один (рис. 57,
7) из 24 железных ножей VIII типа, по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 6, табл.
II, 10). Общепринято относить подобные
секачи к оружию или к т.н. охотничьим
кинжалам «боевого назначения» (Виноградов,
1972. С. 163). Массивный со слабо
изогнутым лезвием экземпляр длиной более 27 см
обнаружен в погребении 37 Аллероевского-1
могильника в ареале восточного варианта
кобанской культуры. Погребение входит в
группу могил VI-V вв. до н.э. позднекобан-
ского периода. Включение этого предмета
обусловлено не только его хорошей
сохранностью, но и стилистикой изображения на
роговой рукоятке. Она была оформлена в
виде головки оскалившегося
фантастического хищника. По стилю изображение
относится к кобанскому варианту скифо-сибир-
ского «звериного» стиля, отличающегося
особой манерой в деталях. Она заключается
в том, что на местных изделиях отсутствует
слепое копирование степных образцов, и
представляет «творческую переработку
мотивов, схем и приемов», известных на
собственно степных вещах (Виноградов, 1976.
С. 149). В.Б. Виноградов сопоставлял нож
из Аллероя с рядом подобных находок
лесостепной Скифии (Виноградов, 1972. С. 164),
однако, подчеркивал лишь
«предпочтительность» перечисляемых отдаленных
аналогий. В контексте темы данной работы более
важными являются находки, известные с
далеких западных территорий Европы. В
первую очередь, наиболее примечательной
находкой является массивный нож-секач из
могильника Сентеш-Векерзуг (рис. 57, 18)
на территории Венгрии. Хотя в отличие
от северокавказского экземпляра на
рукоятке из Подунавья изображен орлиноголо-
вый грифон, манера проработки рисунка в
деталях повторяет кобанский (Козенкова,
2007. С. 374, рис. 14, 4). Еще более близкая
к аллероевской головка хищника у
костяного ножа (?) из Зубковиц на территории
Польши (Bukowski, 1978. С. 391, Abb. 8). Оба
артефакта — убедительные маркеры
контактов носителей позднекобанской культуры с
культурами Карпато-Подунавья, что
позволяет относить их к изделиям высокой
степени информативности.
Раздел V. Воинское снаряжение.
Уздечный набор
В состав археологической выборки
изделий воинского облачения,
свидетельствующих о связях населения кобанской
культуры с окружающим миром, включены
наиболее значимые для раскрытия темы
артефакты. В группу входят бронзовые
шлемы, бронзовые детали
комбинированного доспеха: панцирные пластины; т.н.
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
115
«пекторали», бляхи, портупейные пояса и
фурнитура к ним, широкие металлические
пояса со сложными сюжетными
гравированными изображениями. В контексте
особого аспекта темы, а именно об инокультур-
ных инфильтрациях и их позднего «следа»
в местной культуре, мне представляется не
столько важным сделать акцент на
дискутируемых в специальных работах,
касающихся абсолютной хронологии вопросах всего
комплекса воинского снаряжения, сколько
заострить внимание на определении общего
диапазона времени использования в целом
вышеперечисленного комплекса оснащения
воинского костюма, а также постепенной
модификации его в кобанской среде. Под
этим углом рассмотрены, перечисленные
выше, следующие предметы.
27. Шлемы. Для характеристики в
состав археологической выборки включены
три модификации бронзовых шлемов,
известные в ареале Кобани.
а) Шлемы «ассирийского» типа,
конусовидной формы, с обозначенными
наушниками (рис. 59, 1, 2). Изделия выкованы
из единого листа, края которого соединены
заклепками. По периметру нижнего края
они обрамлены небольшими отверстиями,
видимо, для прикрепления дополнительных
защитных деталей. Возможно, это был
закрытый по горло пластинчатый панцирь,
как это можно видеть на изображениях
собственно ассирийского доспеха IX в. до н.э.,
сохранившихся на рельефах из Нимруда (по:
С.Л. Дудареву, 2003. Рис. 6). В ареале
кобанской культуры два удовлетворительно
сохранившихся шлема с наушниками происходят
из Клин-Ярского могильника-3 западного
варианта культуры (рис. 59, 1). Их хронология
рассматривается разными специалистами в
рамках конца IX — второй половины VIII в.
до н.э., не позднее его конца (Kossack, 1983.
S. 111-113; Козенкова, 1995. С. 98; Иванчик,
2003. С. 230-232; Белинский, 1990. С. 193,
рис. 3,1\ Дударев, 2003. С. 80 — полная
библиография; 2010. С. 127). Мною разделяется
точка зрения Г. Коссака о появлении
бронзовых ассирийских шлемов на Кавказе не
позднее IX в. до н.э. (Kossack, 1994. S. 23).
Возражая Ю.Н. Воронову, относительно
якобы поздней даты шлема из Приморское,
исследователь довольно убедительно
привел сведения о похожем шлеме из Хасанлу
IV. Дата последнего, в отличие от других
находок, подкреплена анализом С14 не позднее
IX в. до н.э., и такая вещь могла появиться
за пределами Ассирии только в наиболее
активную фазу ассиро-урартских военных
баталий (Kossack, 1983. S. 114). На
близкой от Клин-яра территории еще прежде
А.А. Иессен упоминает наличие бронзового
шлема в составе комплекса конской узды из
кургана близ Лермонтовского разъезда. Он
«по слухам был найден вместе с
остальными предметами, но оказался утраченным»
(Иессен, 1954. С. 122). Последняя находка
«ассирийского» шлема в комплексе с
классическими кобанскими изделиями периода
Кобан III (конец X — начало VII в. до н.э.),
по моей хронологической классификации
(Козенкова, 1996. С. 98-99, рис. 36, 20),
происходит из разрушенного в 2001 году
могильника близ сел. Заюково в Баксанском ущелье
(Дударев, 2012. С. 183-185). Среди
предметов большая часть датируется не позднее
середины VIII в. до н.э. Входил такой шлем и
в боевое облачение воинов-«кобанцев»
центрального варианта. Еще в конце XIX века
конусовидный шлем, худшей сохранности,
чем клинярские, обнаружен в
высокогорной зоне Северного Кавказа в могильнике
Фаскау близ сел. Галиат. Судя по
публикации П.С. Уваровой (рис. 59, 2), он в отличие
от клин-ярских и заюковского, имел другое
соотношение общей высоты и диаметра
тульи, то есть был более приплюснутый и,
возможно, не имел наушников (Уварова, 1900.
С. 276. Рис. 211). Так же как и клин-ярский,
«он грубо склепан во всю длину шва» и «низ
исчерчен дырочками».
Все технологические детали известных
северокавказских образцов свидетельствуют
о том, что они изготовлены местными
мастерами. То есть, все эти шлемы ассирийского
облика (рис. 59, 5) отделяет от прототипов
(импортов?) определенное время. Однако
срок был достаточно короткий, поскольку
форма настолько узнаваемая, что их
первоначальный генезис бесспорен. Как
справедливо отмечали А.Б. Белинский, СБ. Вальчак
и А.Ю. Скаков, их малочисленность в пано-
плии Кобани и явное «отсутствие местной
линии развития» свидетельствуют именно о
коротком периоде их бытования, «не
оставив традиций в кавказском защитном
вооружении» (Белинский, 1990. С. 195; Вальчак,
Скаков, 2003. С. 119). Ассирийские протоо-
ригиналы оставили лишь «след» в военном
быту местного населения.
б) Шлем урартского типа VIII века до н.э.
происходит, скорее всего, из могильника
Верхняя Рутха (рис. 59, 3). В настоящее
время хранится в музее Праистории в Берлине.
Шлем фрагментирован, но по очертани-
116 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ям и орнаменту идентичен урартским
шлемам (рис. 59, 6) из памятников собственно
Урарту (Иванчик, 2001. С. 240, рис. 116).
В каталоге археологических предметов A961
г.) А. Мюллер и В. Нагель, при консультации
Карла Йеттмара, профессора Института
народоведения при Венском Университете,
отнесли данный шлем к кладовой урартского
царя Аргишти I и датировали временем
между 789 и 766 гг. до н.э. (Muller, Nagel, 1961.
S. 55, Abb. 189). Использованные из вторых
рук данные из моей монографии 1996 г., а
именно, по работе С.Л. Дударева,
вышеприведенные сведения о шлеме вызвали со
стороны А.И. Иванчика недоумение и
несправедливый упрек в некомпетентности в мой
адрес (сравн.: Иванчик, 2003. С. 240, сноски
60 и 61 и Козенкова, 1996. С. 59, 90, табл. I).
Урартский шлем был впервые упомянут как
один из двух «ассирийской работы» в газете
«Русские ведомости» от 16 марта 1890 г. №
73 (Козенкова, 1996. С. 59). В высокогорье
центрального варианта он попал как
импорт, возможно, как военная добыча. Такой
тип защиты воинов знаменует
переориентацию кавказского сообщества в военном деле
на совершенно другой стиль,
отличающийся от более раннего «ассирийского»
воинского стиля. Не исключено, что появление
подобных образцов защиты в ареале
культуры связано с урартско-скифскими
взаимоотношениями, в которые были вовлечены
и северокавказские племена. Несмотря на
уникальность для ареала Кобани, артефакт
обладает высокой степенью
информативности, поскольку фиксирует особые контакты
«кобанцев» с Закавказьем в эпоху военной
активности в регионе государства Урарту.
в) Аттический шлем (Козенкова, 1995,
табл. XXIV, 8). Важным артефактом в
контексте данной работы является бронзовый
греческий шлем из ареала западного
варианта. Он найден в 1954 году в районе
высокогорного сел. Домбай при сооружении катка
«Софруджи» (рис. 59, 4). В этот комплекс,
кроме шлема, входили предметы
вооружения и украшения позднекобанского облика.
Важность уникальной для ареала Кобани
вещи заключается в том, что она
достоверно точно датирует пласт кобанских изделий
середины — второй половины I тыс. до н.э.
Форма шлема, хотя и представлена в
фрагментах, но по ряду деталей (яйцевидный
абрис, стреловидный наносник, остатки на-
щечных пластин) доказательно сближается с
классическими греческими (рис. 59, 7)
шлемами V-III вв. до н.э. (Мелюкова, 1964. С. 77;
Петренко, 1967. С. 51, табл. 37, 1; Черненко,
1968. С. 83). Особенно активно такие
изделия начали импортироваться в Северное
Причерноморье и на Северный Кавказ в
IV в. до н.э. (Галанина, Алексинский, 2007.
Каталог // Александр Великий — путь на
восток. Илл. 61, 62). Шлем, безусловно,
высокоинформативная находка, но заметного
следа в местной культуре она не оставила.
Его присутствие вблизи Марухского
перевала свидетельствует о продолжении и в это
время связей с культурами античного
периода прибрежной зоны Черного моря, где в
данный период протекал активный процесс
греческой колонизации.
28. Панцири. В состав археологической
выборки включены детали
комбинированных доспехов (рис. 60, 61). Эти предметы,
как и шлемы, позволяют применительно к
поставленной теме фиксировать связи
населения кобанской культуры с окружающим
миром (Козенкова, 1995. С. 96, 97, табл.
XXIV, 1-7).
а) Фрагменты комбинированного до-
спеха (рис. 60, 1-3) из крупных бронзовых
подковообразных пластин (т.н. нагрудники
или «пекторали») — одна из заметных
номинаций в центральном и западном
вариантах Кобани (Козенкова, 1995, табл. XXIV,
6; 2008. С. 172, рис. 3, 16). Сразу же
замечу, что не являюсь сторонником гипотезы
атрибуции этих артефактов как конских
нагрудников, которой придерживаются
некоторые специалисты (Вальчак, Скаков,
Махортых) (Вальчак, Скаков, 2003. С. 114—
119). Однако их версия имеет многие
уязвимые для критики стороны. Им весьма
обстоятельно уделено внимание Е.В. Черненко,
А.И. Иванчиком и С.Л. Дударевым
(Черненко, 1968. С. 126-127; Иванчик, 2001.
С. 256; Дударев, 2011. С. 88). Как для них,
так и для меня, остается более
убедительной версия А.А. Иессена, предполагавшего,
что такие пластины служили
«усилителями боевой одежды мужчины-воина, может
быть, кожаного панциря» (Иессен, 1954.
С. 124). Всего в ареале кобанской культуры
известны шесть подковообразных пластин.
Причем вполне достоверных, а не
«предполагаемых» (Вальчак, Скаков, 2003. С. 120).
В ареале центрального варианта их
засвидетельствовано три (Верхняя Рутха, Фаскау):
верхнерутхинская пластина (рис. 60, 2) в
хорошем состоянии; предметы из Фаскау — в
фрагментарном (Motzenbacker, 1996. S. 80,
223, Taf. 23, 4; Вальчак, Скаков, 2003. С. 114,
116, рис. 2, 3). В зоне западного варианта —
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
117
это клад A951 г.) на горе Бештау (рис. 60, 3)
(Иессен, 1954. С. 124, рис. 13), в погребении
1 Султангорского-1 могильника (рис. 60, 1)
(Виноградов, Дударев, Рунич, 1980. С. 192,
рис. 5, 1) и в погребении 14, а также в
разрушенной могиле 1987 года в Клин-ярском-3
могильнике (Дударев, 1999, рис. 25, 130). За
пределами ареала Кобани модификации
аналогичных вещей, но в худшем состоянии,
обнаружены на территории Абхазии на Холме
Верещагина (рис. 60, 4) в сел. Эшери и близ
сел. Анухва (Иванчик, 2001. С. 251, 253,
рис. 123, 13; 124, 11). Соотношение находок,
их топография и качество в ареалах Кобани
и Бзыбской (по А.Ю. Скакову) колхидской
культуре диагностирует возникновение, на
мой взгляд, подобного типа доспеха в кобан-
ской среде (Козенкова, 2008. С. 170). В
контексте темы связей он отражает кобанский
импульс в материальную культуру
прибрежной территории Абхазии. Что касается
вопроса о времени бытования в воинском
снаряжении панцирей с подковообразными
пластинами, то, судя по изменению
орнаментации от более сложной к более простой,
они не были синхронными (Козенкова,
2008. С. 170-173). Наиболее ранними были
образцы из Верхней Рутхи и из погребения
14 Клин-яра, которые появились в арсенале
«кобанцев» в IX-VIII вв. до н.э. По
датирующим элементам комплекса из Клин-яра
(архаичный тип «строгих» двукольчатых удил с
конноголовыми псалиями, изображение
коней аналогичное конноголовым скипетрам),
погребение вряд ли выходит за пределы VIII
в. до н.э. Более поздние, бештаугорский и
султангорский, экземпляры уже сочетались
с бронзовыми втульчатыми наконечниками
стрел новочеркасского типа. Если
напомнить, что в последнее время исследованиями
G.B. Демиденко убедительно доказывается,
что бронзовые литые сибирские котлы типа
бештаугорского и султангорского, а также и,
безусловно, импортные, сохранившие
тамгу, типа кызбурунского (Батчаев, 1985. Табл.
5, 2) датируются рубежом VIII-VII вв. до н.э.,
и затем сменяются клепаными (Демиденко,
2008. С. 60, 61), то найденные в комплексе
с такими котлами местные изделия, в том
числе «пекторали», вполне могут составлять
раннюю группу IX-VIII вв. до н.э., связанную
не с киммерийскими походами, а являться
паноплией местных воинов, изготовленной
по ассирийской моде. Это предположение
согласуется и с находкой комплекса
погребения в Клин-яре A987 г.), где объединены
шлем, «пектораль» и меч, чрезвычайно
близкий раннему мечу кабардино-пятигорского
типа из Суботовского поселения (Дударев,
1999. Рис. 122-126; Тереножкин, 1976.
Рис. 50, 1). В связи со сказанным, не могу
согласиться с утверждениями типа, что
бронзовые нагрудники «кобанцев» — есть
результат инфильтрации «достижений культуры
степняков IX-VII вв. до н.э.» (Виноградов,
Дударев, Рунич, 1980. С. 196) или же, что в
районе сел. Заюково «находилась крупная
группировка степняков, участвовавших в
походах на юг» в конце VIII — начале VII в.
до н.э. (Дударев, 2012. С. 185). Кроме
косвенных соображений такие утверждения
ничем не подтверждаются, в первую
очередь, археологически. Доскональная
проработка самых разнообразных материалов с
территории обитания собственно
«киммерийских» племен показывает полное
отсутствие как самих подковообразных
нагрудников, так и их фрагментов (Махортых, 2005).
Подтверждается это косвенно и новой
находкой «ассирийского» шлема из Заюково.
Он обнаружен в комплексе (?) с
классическими вещами кобанской культуры. Причем
среди них довольно большая группа ранних
изделий характерных для X-VIII вв. до н.э.:
дважды изогнутый бронзовый топор I типа
(тип А, по П.С. Уваровой), ранней формы
мелко рифленые пластинчатые браслеты
без завитков на концах, сегментовидная
поясная пряжка с головкой животного,
дуговидная фибула, целый набор поясных
кинжаловидных привесок, известных уже в
белозерское время (находка, одновременно,
кельта и таких привесок в кладе из Тмори)
в Закавказье (Дударев, 2012. Рис. 1). В целом
в контексте темы взаимосвязей нагрудники-
«пекторали», как бы ни решался вопрос об
их хронологии, имеют высокую степень
информативности.
б) Нагрудная бляха к комбинированному
доспеху (рис. 61, 5). Такая бронзовая
кованая дисковидная бляха, орнаментированная
концентрическими кругами и ромбами в
едином стиле с подковообразным
нагрудником составляла единый гарнитур из клада на
горе Бештау (Козенкова, 1995, табл. XXIV,
7), что является дополнительным
свидетельством принадлежности её одному и тому же
защитному доспеху. Роль бляхи, видимо,
состояла в защите груди воина, в то время как
нагрудник прикрывал область сердца и
живота. Наличие подобных круглых блях
можно видеть на доспехах ассирийских воинов
на дворцовых рельефах времени правления
Саргона II и Ашурбанипала (Пиотровский,
118
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
1959. Табл. VI, 1; Ривкин, 1980. Табл. 72).
Близкие — в Закавказье и Волго-Камье
(рис. 61, 13,14).
в) К подобным нагрудным бляхам для
комбинированного доспеха, возможно,
относятся две, близкие по размеру бештау-
горской (9,5 и 9,3 см), бронзовые кованые
бляхи из Верхней Рутхи (рис. 61, б) в
коллекции А. Коссниерской, то есть там же,
где обнаружен нагрудник-«пектораль». Они
имели выпукло-вогнутую форму и
конусовидную шишечку в центре лицевой стороны.
По бокам у этих блях, друг против друга,
имелись петельки из узких пластинок,
продернутых сквозь прорези на самом краю
предметов (Козенкова, 2008. С. 172, рис. 3, 15).
И. Мотценбеккер предполагает, что
пластинчатые петельки служили для прикрепления
к материи или коже. По его мнению, данные
бляхи могли иметь отношение как к конской
сбруе, так и к одежде (Motzenbacker, 1996. S.
81, taf. 34, 2, 3; Кат. №№ 875, 876). Бляхи не
имеют прямых аналогий среди кобанских
материалов, но довольно схожи с урартскими
бронзовыми бляхами уздечных наборов IX-
VIII вв. до н.э. Однако они отличались от
последних способом прикрепления, что делает
более уверенной версию об их отношении к
деталям боевой защитной одежды. Если
напомнить, что среди материалов из Верхней
Рутхи имелся вышеупомянутый урартский
шлем VIII в. до н.э., то не исключено, что
верхнерутхинские бляхи маркируют время
смены в воинском снаряжении «кобанцев»
«ассирийской» моды на доминировавший в
данный период в Закавказье урартский
стереотип.
г) Защитные функции были, возможно, и
улитой массивной бронзовой бляхи (рис. 61,
7) из состава клада XII-XI вв. до н.э. из
станицы Упорной (Козенкова, 1995. Табл. XXII,
11), обнаруженного на самой западной
окраине ареала Кобани. Дисковидная, выпукло-
вогнутая в сечении, бляха-умбон была по
краю декорирована рельефными валиками
концентрически вписанными друг в друга.
В центре лицевой стороны высокий
грибовидный штырь; с внутренней стороны в
центре небольшая массивная арковидная петля.
Диаметр бляхи 9,7 см. Близкие
морфологические, технологические (состав сплава) и
хронологические параллели свидетельствуют об
импортном характере этой вещи. Подобные
формы блях (рис. 61, 15-17) многочисленны
в кладах бронз периода BrD и НаА2 на
территории Трансильвании и Среднем Дунае (см.
библиографию: Аптекарев, Козенкова, 1986.
С. 132, 133). Чрезвычайно близкая по
форме и орнаментации, но совершенно другая
по технологии, единичная бляха известна
в погребении 281 Старшего Ахмыловского
могильника (рис. 61, 18). Однако, кроме
технологии, она не вписывается в круг находок
из Упорной и по хронологии, поскольку дата
могилы определяется VII в. до н.э. В ананьин-
ском могильнике бляха является поздней
реминисценцией подобных
западноевропейских как и многие другие пережиточные ино-
культурные формы (например, кобанские)
вещей прикамских памятников (Патрушев,
Халиков, 1982. Табл. 49, 26).
д) Чешуйки от панцирного доспеха
(рис. 61, 1-4). По мнению М.В. Горелика,
воинский доспех из бронзовых наборных
пластин появился в начале II тыс. до н.э. в
сиро-палестинском регионе. В переднеа-
зиатских восточных памятниках эта
модификация физической защиты воинов
конструировалась из крупных пластин (рис. 61,
8) вплоть до конца II тысячелетия до н.э.
(Горелик, 1982. С. 95-97, табл. II, 1-12). В
начале I тысячелетия до н.э. чешуйчатые
панцири имелись на территории Урарту, где с
таким защитным снаряжением, учитывая
традиционные связи с Закавказьем,
могли познакомиться и носители кобанской
культуры. Позднее панцири из коротких
чешуек (I тип, по М.В. Горелику) оказались в
паноплии ираноязычных племен, в том
числе и скифов Предкавказья (рис. 61, 9-11).
Немногочисленная группа панцирных
пластинок из изучаемого ареала включена
в состав археологической выборки как
доказательство довольно раннего знакомства
«кобанцев» с этой иноземной формой
защитного снаряжения. Форма пластинок из
ареала Кобани либо квадратная (I тип, по
Горелику), либо это крупные, удлиненные
прямоугольные образцы, верхний край
которых плоско обрезан, а нижний закруглен.
На территории распространения кобанской
культуры фактически не найдено ни одного
панцирного доспеха. В ряде могильников
отмечены лишь отдельные чешуйки или фраг-
ментированные кусочки панциря из
нескольких сочлененных пластинок. В центральном
и восточном вариантах они практически
отсутствуют. Только в погребении 1,
датирующемся не позднее VIII в. до н.э., Пседахского
могильника A976-1977) оказалась крупная
панцирная пластинка (Козенкова, 1986.
С. 134, 135, 154, рис. 5, 3; 12, 1). Однако она
уже не имела отношения к доспеху, а
служила украшением головного убора. Гораздо
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
119
больше знакомство «кобанцев» с
ассирийскими панцирями сохранили памятники
западного варианта (Козенкова, 1995. С. 95,
96; Дударев, 2011. С. 87; Белинский, Дударев,
2007. Рис. 11). Такие чешуйки
представляли местную новацию в семи могильниках
и 1 поселении (погребение 4 и погребение
2001 г. могильника «Индустрия»-1;
каменный ящик у Кобан-горы; Кисловодский,
Каменномостский, Заюковский, Клин-
ярский-3 могильники; курган у хут. Дружба;
Грушевское поселение). Датировка всех
находок в диапазоне от VIII до V в. до н.э.
Западнокобанские памятники, где число
чешуек было от 15 до 600 штук, возможно,
использовались по прямому назначению, то
есть несли защитную функцию (Козенкова,
1995. С. 97, табл. XXIV, 1-5). Специально
отмечу, что в контексте поставленной темы
важен не столько хронологический
диапазон использования чешуек, а также их
конкретное назначение в конкретной ситуации,
сколько сам факт, фиксирующий довольно
длительное присутствие их в ареале кобан-
ской культуры. Даже сравнительно скудные
данные уверенно констатируют, что
знания о существовании панцирного доспеха
местные мастера по изготовлению средств
воинской защиты получили задолго до
киммерийских и скифских походов в Переднюю
Азию. Эти знания были почерпнуты, скорее,
в результате самостоятельных
традиционных связей через Закавказье в период
активного военного противостояния Ассирии и
Урарту. Несмотря на малое число изделий, в
них следует видеть высокой степени
информативности артефакты — маркеры
контактов местного населения. То есть конкретно
рассматривать их как инокультурную
инфильтрацию, принятую в культурную
местную среду.
29. Металлические боевые пояса.
Из многочисленных бронзовых поясов,
известных в ареале кобанской культуры, в
соответствие с темой, в составе
археологической выборки представлены только две
номинации (рис. 62).
а) Портупейный пояс из листовой
гофрированной бронзы (рис. 62, 7). Он
происходит из всаднического погребения
64/128 Лугового могильника
восточного варианта позднекобанского периода
(Мунчаев, 1963. С. 184-186, рис. 28; 29, 11).
На узкой пластине, шириной 4,5 см, путем
тиснения был нанесен орнамент в виде
«елочки» (Козенкова, 1982. Табл. XXIX, 3).
Визуально пояс чрезвычайно напоминал
наборный из зубчатых пластин бронзовый
портупейный пояс (рис. 62, 7) из скифского
погребения в Грищенцах (Черненко, 1968.
С. 62, рис. 33). Такое внешнее сходство
двух предметов одного и того же
назначения, но выполненных в разной технике —
яркое свидетельство восприятия чуждой
моды как бы со «стороны», без
непосредственного знакомства с импортным
предметом и невозможностью понять технику
его изготовления. В результате скифский
пояс в местном копировании приобрел вид
традиционного кавказского, но
имитирующий чужеземный наборный пояс. Иногда
такие нестандартные технологические
решения воплощались местными мастерами
в изготовлении подобных
«похожих-непохожих» вещей. Подобное замечено также и
в появлении образцов «скифоидного»
оружия и предметов, выполненных как бы в
скифском зверином стиле (Мунчаев, 1963.
С. 203, 204; Виноградов, 1972. С. 180).
Такой инокультурный след контактов со
степняками оставался в субстрате
коренного населения на протяжении VII-TV вв.
до н.э.
б) Подтверждением высказанного
служит наличие в том же погребении 64/128
Лугового могильника изящного бронзового
крюка, возможно, от портупейного пояса
(Мунчаев, 1963. Рис. 26, 3), и
первоначально неверно отнесенного мною к предметам
конского снаряжения (Козенкова, 1982.
С. 32). Литой крючок (рис. 62, 2)
изображен в виде рельефно выполненного
стилизованного животного с подогнутыми
ногами. Туловище орнаментировано
«бегущими» спиралями; его шея украшена гривной.
На тыльной стороне изделия, со стороны
морды изогнутый крюк. Аналогии в ареале
Кобани отсутствуют, но определенное
сходство имеется с фигурно-пластинчатыми
портупейными крючками (рис. 62, #),
известными в среднедонских древностях V-III вв. до
н.э. (Гуляев, 1969. С. 116, рис. 7; Ольховский,
1999. С. 182-187, рис. II, 2, 3-5).
в) Бронзовые пластинчатые пояса с
сюжетными изображениями (рис. 62,5),
выполненными гравировкой и чеканкой (Техов,
2001). Несмотря на очевидное местное
изготовление в ареале Кобани, большинство
специалистов связывают их происхождение и
появление на Кавказе с Ближним Востоком
и Передней Азией, подчеркивая, однако, что
в разных кавказских культурах они
«представляют все же самобытный культурный
феномен» (Погребова, Раевский, 1997. С. 7).
120 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Наиболее значительная их группа из семи
поясов происходит из Тлийского
могильника (Техов, 2001. Табл. 31, 32, 33а, 38, 43, 58,
68). В фрагментированном состоянии такой
пояс обнаружен и в Верхне-Кобанском
могильнике (Уварова, 1900. Рис. 39 и 40; Техов,
2001. Табл. 64, 1, 2). Сравнительный анализ
кобанских поясов с закавказскими (рис. 62,
13) позволил Б.В. Техову достаточно
убедительно предполагать существование особой
кобано-тлийской художественной «школы»
(Техов, 2001. С. 61). Самым ранним из тлий-
ских поясов является экземпляр из
погребения 224, для которого М.Н. Погребова и
Д.С. Раевский допускали дату — IX в. до н.э.
(Погребова, Раевский, 1997. С. 85). Этим
же временем датировал всю серию поясов
с сюжетными изображениями, в том
числе и пояса из погребения 746, Г. Коссак.
Называя кобанские пояса «специфической
выразительностью» (Kossack, 1983. S. 115),
он связывал всплеск интереса к боевой
экипировке в виде широких поясов с возросшей
в регионе доминирующей ролью Урарту и
датировал пояс из погребения 746 концом
IX в. до н.э. (Kossack, 1983. S. 115, Abb. 12, 7).
Основная группа (п.п. 746, 76, 161, 350, 363)
отнесена Б.В. Теховым к началу VIII — VII в.
до н.э. (Техов, 2001. С. 79, 82, 118). Не
принимая во внимание факты довольно четко
наблюдаемой последовательной смены на
погребальном поле наборов инвентаря в
могилах Тли, М.Н. Погребова и Д.С. Раевский,
на мой взгляд, излишне омолаживают все
пояса, датируя их VTII-VII (возможно VIII)
вв. до н.э. (Погребова, Раевский, 1997. С. 82-
84). Наиболее поздним Б.В. Техов считает
экземпляр из погребения 419. Этот пояс с
изображением Сэнмурва он
синхронизирует по стилистике с поясом V в. до н.э. из сел.
Подгорцы на территории Скифии (рис. 62,
11), и даже допускает, что в Тли он является
импортом из Закавказья (Техов, 2001. С. 136,
139). Таким образом боевые пояса данной
модификации имели определенный
протяженный период бытования, в связи с чем их,
как шлемы и нагрудники, можно
рассматривать как свидетельство отголосков некогда
существовавшей моды на единый
ассирийский комплект воинской защиты. При всей
разноаспектной дискуссионное™, эти
высокохудожественные изделия имеют высокую
степень информативности, постулируя в
ареале Кобани наличие инокультурной
инфильтрации (прямой или через Закавказье),
которая оставила свой «след» в местной
среде на протяжении не менее двух столетий.
г) Бронзовые пояса урартского типа из
Тлийского могильника включены в состав
археологической выборки как
бесспорное свидетельство контактов «кобанцев»
с Урарту и Волго-Камьем (рис. 62, 9, 10).
Такие пояса обнаружены в погребениях
40, 215, 425 (Техов, 2001. Табл. 73, 78, 83).
Они находят прямые аналогии в
памятниках Восточного Закавказья на
территории Армении, например, в Мецаморе (по
Б.В. Техову, 2001, табл. 77). По мнению
Б.В. Техова, все три пояса, несмотря на
близость к собственно урартским
изделиям, являются продукцией кобанских
мастеров и могут быть датированы VII в. до н.э.
(Техов, 2001. С. 177, 178). Этим же веком
датирует тлийские пояса данной
модификации и Г. Коссак. Однако он полагал, что
они были относительно разновременны.
Так пояс из погребения 40 был более
ранний, чем пояс из погребения 215 (рис. 62,
б). Причем последний настолько близок
экземпляру (рис. 62, 12) из Гущчи (западный
берег озера Урмия), что исследователь
допускает (Kossack, 1983. S. 145), что пояс из
Тли «был изготовлен в той же самой
мастерской» (so eng verwandt, das es aus derselben
Werkstatt stammen konnte). Таким образом,
урартские пояса из ареала Кобани не
только могут быть отнесены к
высокоинформативным артефактам, в контексте заданной
темы свидетельствующие об
инокультурной инфильтрации в кобанскую среду, но и
устанавливают ее конкретную дату.
30. Уздечные наборы. Как часть
воинского снаряжения в состав археологической
выборки включены ведущие типы уздечных
наборов и некоторые декоративные
украшения уздечек, отвечающих предлагаемой теме
о связях и взаимосвязях кобанской культуры
с окружающим миром.
а) Псалии и уздечные бляхи из рога и
кости (рис. 63), типа Бамут и Суботово, по
СБ. Вальчаку (Вальчак, 2009. Рис. 42-49).
Наиболее информативны подобные
ранние изделия. Они засвидетельствованы в
ареале центрального и восточного
вариантов Кобани. Например, в слое Сержень-
Юртовского поселения обнаружены
фрагменты роговых псалиев с двупланово
расположенными отверстиями, II типа, по
моей классификации (Козенкова, 1982,
табл. XX, 6). Обломок такого же псалия
происходит из слоя Змейского поселения
(Деопик, Крупное, 1961. С. 32, рис. 9, 10).
К.Ф. Смирнов датировал подобные изделия
рубежом II—I тысячелетий до н.э. (Смирнов,
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
121
1961. С. 64, IV тип). К кругу одновременных
принадлежат и псалии 1 и 2 вариантов III
типа, по моей классификации. Они имели
однопланово расположенные малые
отверстия на концах и прямоугольные в центре.
Таковы псалии из Сержень-Юртовского и
Бамутского поселений (рис. 63, 9). Иногда
они составляли комплект с другими деталями
узды, выполненными из кости. Таков ранний
полный уздечный комплект из погребения
15 Зандакского могильника, в котором
сочетались псалии, дисковидные бляшки с
продольным каналом на обороте и два сбруйных
костяных кольца (рис. 63, 10, 11). Но
наиболее показателен роговой комплект узды из
погребения 28 Майртупского-2 могильника.
Он состоял из хорошо сохранившихся
орнаментированных псалиев с однопланово
расположенными прямоугольными
отверстиями, месяцевидных блях с продольным
каналом на обороте (рис. 63, 1-3) и таким же
сбруйным кольцом как в Зандакском
погребении, но отлитым из бронзы (Козенкова,
1982. С. 28,29, табл. XX, 7-9; Марковин, 2002.
Рис. 28, 4; 29 Д 5; Виноградов, Дударев, 2003.
Рис. 18,1-4, 7). По мнению В.Б. Виноградова
и С.Л. Дударева, погребение входило в
раннюю группу по узде и оружию и служило
культурным и хронологическим
индикатором взаимосвязей местного населения с
окружающим миром. Но важными
диагностирующими элементами располагал сам
уздечный набор, находивший прямые
аналогии среди раннесрубных древностей и, в
особенности, среди изделий белозерской
культуры XI-X вв. до н.э. (рис. 63, 15, 16)
Северного Причерноморья (Виноградов,
Дударев, 2003. С. 26). В целом весь состав
ранней узды из рога и кости, а также из
кабаньих клыков, чрезвычайно близок
восточноевропейскому XI-IX вв. до н.э., особенно
предметам (рис. 63, 14) из Белогрудовского
леса (Тереножкин, 1961. С. 90, рис. 62;
Лесков, 1971. С. 84-86; Вальчак, 2009.
Рис. 44, 13). Таким образом, подобные типы
узды (рис. 63, 4-8) являются
высокоинформативными показателями контактов
населения кобанской культуры в период
формирования и консолидации вариантов кобанской
культуры в эпоху активного передвижения
и миграции в сторону Северного Кавказа
носителей ранней белозерской культуры.
Подобный процесс фиксируется и
другими сходными материалами (рис. 63, 12-24).
Роговая модификация узды была принята в
местную культуру и в виде упрощенных
других вариантов III типа, по моей
классификации. Она просуществовала фактически
до позднекобанского периода, в пределах
конца VII — V в. до н.э. Таковы, например,
псалии из погребения 24 Березовского 1-го
могильника и из погребения 5 могильника
Горная Джуца (Виноградов, Дударев, Рунич,
1980. С. 199; Козенкова, 1995. С. 105, табл.
XXVII, 1-3).
б) В состав археологической выборки
включен бронзовый уздечный комплект из
могильника Адайдон (рис. 64, 1,1а),
исследованного Х.Т. Чшиевым (Чшиев, 2011. С. 170,
рис. 3; Сокровища Алании, 2011. С. 86, 87,
илл. 83 a-d). Они полностью соответствуют
теме связей и инокультурных
инфильтраций в кобанскую среду. По форме бронзовые
двучастные удила с надетыми на стержни
рельефными зооморфными псалиями
являются почти полной копией луристанских
бронзовых удил IX-VIII вв. до н.э. (Ванден-Берге,
1992. С. 84, рис. 222). Различие между ними
лишь в деталях (рис. 64, 2),
свидетельствующих о том, что в адайдонских удилах
представлена чрезвычайно близкая, но местная
реплика подобного набора. Так, каждый
псалии кобанского изделия имел не две
зооморфных головки хищника, как у
собственно луристанских, а одну. Кроме того стиль
головок, скульптурно изображенных
хищников, повторяет стиль типичный для кол-
хидо-кобанского искусства. В публикации
уздечный комплект отнесен к концу VIII в. до
н.э. (Чшиев, 2011. С. 171). Однако весьма
показательная для Луристана и чуждая Кобани
конструкция изделия свидетельствует о дате
не позднее начала VIII в. до н.э. Учитывая,
что другие (см. выше) переднеазиатские
инфильтрации фиксируются в период
активизации отношений населения Северного
Кавказа с Луристаном, Ассирией и Урарту,
датирующихся, главным образом, в
пределах X-IX вв. до н.э., для кобанскихудил лури-
станского типа не исключен и конец IX в. до
н.э. Удила из Адайдона имеют, безусловно,
высокую степень информативности. Однако
многочисленные данные о типичности для
Кобани в начале I тысячелетия до н.э.
совершенно других модификаций всаднических
комплектов, анализируемая чужеземная по
происхождению форма оказалась лишь
эпизодом в быту местного населения.
Из массовых изделий конской сбруи
собственно кобанской культуры начала I
тысячелетия до н.э. в состав археологической
выборки включены лишь те, что маркируют
общее направление со стороны Северного
Кавказа связей «кобанцев» за пределами аре-
122 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ала культуры. Представлены также
некоторые инокультурные детали уздечек местных
всаднических комплектов (рис. 65-71).
в) Наиболее соответствуют теме связей
с окружающим миром бронзовые двуколь-
чатые удила (I тип, по моей
классификации) — один из эпонимных элементов
изучаемой культуры (рис. 65). В ареале Кобани
засвидетельствовано около 50 памятников,
в которых оказалась узда с удилами двуколь-
чатой формы (рис. 65, 1-7) или такими же,
но снабженными всевозможными
дополнительными привесками на концах звеньев
(образцов типа изделий из Верхне-Кобанского,
Эльхотовского, Каменномостского
могильников или могильника Мебельная фабрика,
Ессентукского, Развалкинского «кладов» и
др.). Активная деятельность местных
мастеров по изготовлению всаднического
снаряжения была обусловлена в IX-VIII вв.
до н.э. особой агрессивной
консолидацией военизированной части населения юга
Восточной Европы на ближайших
подступах к предгорьям Северного Кавказа. Этот
фактор оказался наиболее стимулирующим
для массового изготовления конской узды
местного типа не только внутри ареала, но
и далеко за его пределами. Тщательное и
всестороннее исследование истории
развития и распространения двукольчатых удил
проведенное В.Р. Эрлихом, С.Л. Дударевым,
СВ. Махортых и, в особенности,
СБ. Вальчаком показало, что наибольшая
востребованность данного типа удил
засвидетельствована у ближайших западных
соседей «кобанцев», на территории
распространения древностей протомеотского
типа (Эрлих, 2007. С 115-117, рис. 167-169;
Вальчак, 2009. С. 185, карта 5). Имея мощную
собственную металлообрабатывающую базу,
мастера Прикубанья, наряду с типичными
для региона стремечковидными удилами,
самостоятельно изготавливали двукольчатые
удила (рис. 65, 13, 14). Причем судя по
топографии находок, самые активные контакты
были налажены с населением западного
варианта кобанской культуры. Не менее чем
на Северном Кавказе находки двукольчатых
удил разных модификаций, были
сосредоточены в Северном Причерноморье (рис. 65,
8-11, 18). Особая их концентрация в
лесостепной части верховий Днепра (Вальчак,
2009. С. 178, карта 6 - № 2-14) и
спорадический характер таких находок во всей
остальной части Восточной Европы позволяют
предполагать, что концентрация
обусловлена наличием в Лесостепи кавказского
(кобанского или протомеотского?)
анклава мастеров, изготовлявших подобный тип
узды для местного населения (Вальчак, 2009.
С 98; Козенкова, 2004. С. 77, 79; 2008а. С. 75).
Данные картографии отчетливо метят
основные вехи пути на запад кобанского
«следа» (Козенкова, 1996. Рис. 53). Менее
распространены двукольчатые удила в сторону
востока. Эти, в целом единичные пункты
находок свидетельствуют о том, что основное
направление проникновения такого типа
узды просматривается вдоль правобережья
Волги: Благодаровка, Чирки (Иессен, 1953.
С. 57; Членова, 1972. С. 225, табл. 60 (низ), 2).
Северо-восточнее, в Волго-Камье (рис. 65,
15-17), двукольчатые удила имели место в
погребении 136 Старшего Ахмыловского и
в погребении 51 Акозинского могильников
ананьинской культуры (Халиков, 1962. С 50,
табл. VIII, 2; Патрушев, Халиков, 1982. С. 22,
табл. 24, 4д). Причем, судя по анализу сырья,
удила из Акозинского могильника
изготовлены на месте (Черных, 1962. С. 259, табл.
1). В Азиатском регионе двукольчатые
удила практически отсутствуют. Единственный
их экземпляр засвидетельствован работами
Ю.С Гришина в Минусинской котловине
(рис. 65, 12) и представляет собой
случайную находку (Членова, 1972. С 225, табл. 60
(низ), 4). Таким образом, двукольчатые удила
обладают высокой степенью достоверности.
Они фиксируют наличие долговременных
контактов носителей кобанской культуры в
основном с культурами Восточной Европы.
Только один экземпляр из клада в Сурмуши
(рис. 65, 19) на территории Грузии
показывает насколько редко они проникали за
южную границу ареала культуры (Коридзе,
1965. С. 37, рис. 28).
г) Все сказанное выше можно
отнести к разным вариантам лопастных, трех-
петельчатых бронзовых псалиев V типа
(рис. 66, 1-2, 13, 14), по моей
классификации (Козенкова, 1982. С. 29, 30, табл. XX,
3; 1995. С. 106, 107, табл. XXVII, 7-11),
которые составляли целостную конструкцию
с двукольчатыми удилами (Махортых, 1987.
С. 163-166; Вальчак, 2009. С 185, 186, 228,
рис. 41, карты 13 и 14). Разрозненные
последних лет находки подобных изделий из
случайных сборов на территории
лесостепного Подонья служат очередным
доказательством преимущественно западного
направления контактов северокавказцев
(«кобанцев»?) с Северным Причерноморьем
(Березуцкий, Золотарев, 2008. С. 116, 117,
рис. 3, 3). Самые западные их находки в
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
123
Венгрии (рис. 66,10,15): это псалий из Угры
и псалий на комплекте узды типа Дьюла
(Chochorowski, 1993. Abb. 2, 16; 4, 3). Еще
ранее трехпетельчатый псалий с изогнутым
острым концом, происходящий из Угры,
опубликован Н.Л. Членовой (Членова, 1972,
табл. 60 (низ), 1). Многочисленные данные
о среднеевропейском генезисе форм целого
ряда изделий кобанской культуры
позволяют предположить истоки формы
своеобразных лопастных, трехпетельчатых псалиев с
грибовидной шляпкой на конце от ранних
лопастных псалиев с тремя отверстиями,
известных в кладах бронз Карпато-Дунайского
бассейна (рис. 66, 11, 12, 16). Например,
такими протооригиналами могли вполне
служить псалий, типа обнаруженных в
кладе Рус XII в. до н.э. на территории Румынии
(Petrescu-Dimbovita, 1977. Р. 105, PL 182, 11,
14; Балагури, 1985. С. 478-480, рис. 129, 256
26; Козенкова, 2004. С. 74, рис. 2, IV). Как
одну из переходных форм можно
рассматривать западноевропейскую модификацию
псалиев с муфтами и треугольной
изогнутой лопастью типа Гильденберг (Махортых,
2003. С. 120, рис. 48, 8). А также экземпляр
из Badacsonytomaj, фазы Romad (HaB2) в
Венгрии (Kemenczei, 1996. S. 263, fig. 2B,2).
д) В состав археологической выборки
включен также один из информативных
элементов комплекта узды из ареала Кобани,
встречающийся здесь либо с двукольчаты-
ми (погребение 38 в Зандаке и погребение в
Клин-Яре), либо с однокольчатыми удилами
(гробница 3 в Терезе). Это разные
модификации, так называемых шлемовидных
уздечных бронзовых блях II типа (рис. 67, 1-3), по
моей классификации (Козенкова, 1982. С. 31,
табл. XXI, 4,5; 1995. С. 108, табл. ХХУШ, 6,7).
А.И. Тереножкин называл их «наносниками»
(Тереножкин, 1976. С. 179). Однако в полных
наборах они встречены парами, что
предполагает другую их функцию. Возможно, как
защиту боков морды лошади. Сегментовидные
и фигурные бляхи такого типа вне ареала
Кобани имели место в ряде степных
памятников (рис. 67,12-14,16) протомеотской группы
(Николаевский могильник; внекомплексные
находки из могильника Пшиш-I, погребение
13 могильника Фарс/Клады; комплекс
неизвестного происхождения из Краснодарского
музея и из урочища Табор и др.). Наиболее
близки терезинским и клин-ярским шлемо-
видные бляхи из могильника Фарс/Клады
VIII в. до н.э. (Эрлих, 2007. С. 134,135, рис. 1,
11). Для зандакских образцов прямые
аналогии отсутствуют. Морфологически им ближе
всего бляха из хутора Черногоровка (рис. 68,
6) (погребение 3, курган 1). СВ. Махортых
относил ее, вслед за А.И. Тереножкиным к
наиболее ранним изделиям черногоровской
группы культуры «киммерийцев» (Тереножкин,
1976. Рис. 35, 7; Махортых, 1999. С. 166, 167;
2005. С. 84, рис. 28, 1). Чрезвычайно близкие
терезинским шлемовидные бляхи
происходят из 2-х комплектов (рис. 67, 15) из
неизвестного памятника в Среднем Поднепровье
(Тереножкин, 1976. рис. 39, 5-7). Еще
один комплект упомянут СВ. Махортых из
Коломака (рис. 67, 11) (Махортых, 2003,
рис. 53, 10). Исследователь достаточно
обоснованно уточнил дату Черногоровского
кургана IX веком до н.э. (Махортых, 2005. С. 130),
что согласуется с датировкой погребения 38
в Зандаке, в котором подавляющее число
вещей погребального инвентаря не выходит за
пределы IX — начала VIII в. до н.э.
Следующее скопление из десятка
шлемовидных блях фиксируется в Среднем
Подунавье, главным образом, на
территории Венгрии (рис. 67, 6-10). По
морфологическим признакам Я. Хохоровский
выделяет среди них 5 типов: Забори, Ветиш,
Бихаругра, Штайнкирхен и Штильфрид
(Werner, 1961. S. 385, сноска 9; Chochorowski,
1993. S. 91-94, Abb. 7B, 1-5; Karte, 5, 6-10).
Преобладает тип Забори (Забори, Батина,
Печьякобхедь, Штильфрид).
Количественный сгусток в Подунавье
шлемовидных блях, причем на довольно
ограниченной территории, а также их
морфологическое разнообразие, имеющее признаки
хронологической трансформации в пределах
X-VIII вв. до н.э., заставляют, вопреки
мнению СВ. Махортых, предполагать, вслед за
А.А. Иессеном, западноевропейское
происхождение шлемовидных уздечных блях
примерно в IX в. до н.э. В ареале протомеотских
древностей они появились, скорее всего, в
комплектах среднеевропейского конского
снаряжения типа Пшиш-I, то есть тогда же,
когда и бронзовые удила с овальными и сег-
ментовидными концами и бронзовые
трубчатые псалий типа Сержень-Юрт с большими
«шляпками» (рис. 68, 1). Способствовали
этому проникновению в северокавказскую среду
особо активные в этот период контакты со
степными племенами черногоровской
группы (по СВ. Махортых). В ареале Кобани
подобной формы бляхи имели эпизодический
характер (рис. 67, 1-3) в виде
кратковременного импульса в конце IX — VIII в. до н.э. и не
получили, как в Подунавье, дальнейшего
развития в местной среде.
124
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
е) В состав археологической выборки, в
контексте темы связей и взаимосвязей,
включен гарнитур из трех уникальных для ареала
Кобани уздечных костяных блях дисковид-
ной, выпукло-вогнутой в поперечном
сечении формы (рис. 67, 4, 5). Лицевая сторона
самой крупной из них орнаментирована
изобразительной комбинацией из сложного
сочетания элементов в виде двух кругов по
периметру, выполненных резьбой. Внешний
круг намечен чередой круглых ямок, а
внутренний — сплошной линией. Центр
бляхи украшала восьмилучевая розетка-звезда,
лучи которой исходили из одного центра в
виде небольшого круга с ямкой. Две другие
подобные бляхи, меньшего размера, имели
такой же узор, но отличались в центре и по
краям наличием сквозных отверстий. Бляхи
составляли единый комплект с бронзовой
уздой (удила с псалиями, налобник, лунница).
Все предметы находились in situ на черепе
коня из разрушенного паводком погребения
в могильнике Индустрия-1. Погребение в
2001 году было исследовано экспедицией ИА
РАН под руководством Д.С. Коробова и
опубликовано А.Б. Белинским и С.Л. Дударевым
(Белинский, Дударев, 2007. С. 122, рис. 9).
Авторы публикации датируют комплекс
погребального инвентаря, в том числе и
костяные бляхи, «концом VIII — началом VII в. до
н.э., с возможным углублением в третью
четверть VIII в. до н.э.» (Белинский, Дударев,
2007. С. 134). Расположение предметов на
черепе коня свидетельствовало о том, что они
служили, скорее всего, нащечными
украшениями. Не находя на Северном Кавказе (и
вообще на Кавказе) прямых аналогий
уникальным изделиям, исследователи относят их
по стилистике к кругу предметов Северного
Причерноморья новочеркасского
периода, типа орнаментированных уздечных
блях из погребений в Зольном и Носачёве.
Подобное умозрительное сравнение, на мой
взгляд, ошибочно и грешит явной натяжкой.
Бляхи из ареала киммерийской культуры и
по металлу, и по элементам узоров и их
особой морфологической вычурности, совсем
не схожи с индустрийными (Тереножкин,
1976. С. 44, рис. 17, 6, 7; с. 79, рис. 45, 27-33).
Основу орнамента северопричерноморских
блях составлял ромбовидный знак с
многочисленными элементами, что,
действительно, типично для изобразительного стиля
новочеркасской группы как юга Восточной
Европы, так и для Северного Кавказа.
Скупой же стиль блях из Индустрии находит
более точные аналогии на ассирийских
рельефах (рис. 67, 17) более раннего времени,
где присутствуют обе ипостаси солярных
знаков с более четкой передачей сути са-
кральности символа. Речь идет об
изображении конского убранства колесничих,
например, на рельефах из дворца Ашурназирпала
II в Нимруде (IX в. до н.э.). Круглые бляхи
с изображением восьмилучевой розетки с
кружком в центре (Козенкова, 2009. Рис. 2,
4,5) на конском снаряжении гораздо ближе
индустрийным и вполне могли послужить,
учитывая давние связи «кобанцев» с
указанными территориями, прототипами для
более грубых местных имитаций ассирийского
конского комплекта. Что касается
ромбического солярного значка, то он типичен для
росписей IX-VTII вв. до н.э., например, стен
дворца в Тиль-Барсибе (Козенкова, 2009.
Рис. 2, 1). Особо следует отметить, что
состав комплекта из Индустрии и по
материалу (бронза + кость), и по форме самих вещей
выглядит архаичным в рамках материалов
позднего предскифского времени. Из семи
изделий, по крайней мере, четыре (удила и
псалии типа Фарс-14, налобник IX в. до н.э.,
по СВ. Махортых, простая лунница,
костяные бляхи) вполне соответствуют второй
группе предклассических уздечных
комплектов и «могут считаться синхронными
памятниками черногоровской культуры степей
Северного Причерноморья» (Вальчак, 2009.
С. 90). То есть находятся в рамках, скорее,
конца первой половины — середины VIII в.
до н.э. (Тереножкин, 1976. С. 195, рис. 97,
II). По сути костяные орнаментированные
бляхи представляют местную реплику
деталей конской сбруи еще ассирийского
облика.
ж) С черногоровским импульсом
связана инфильтрация в ареал кобанской
культуры раннего типа стремечковидных удил в
погребениях 39 и 56 Сержень-Юртовского
могильника восточного варианта (рис. 68,
4; 69, 3). Эти предметы по абрису стремечка
на конце стержня, в особенности изделия из
погребения 39, бесспорно, аналогичны стре-
мечковидным удилам из погребения 3,
кургана 1 близ сел. Черногоровка (рис. 68, 5-10),
раскопанного В.А. Городцовым в 1905 году в
бывш. Изюмском уезде и отнесенного
позднее А.И. Тереножкиным к черногоровской
ступени древностей эпохи поздней
бронзы — раннего железа (900-750 гг. до н.э.), то
есть к периоду НаВ2-НаВ3, по периодизации
древностей Средней Европы (Тереножкин,
1976. С. 192-195, рис. 97, 27). Самым ранним
в пределах IX в. до н.э. в пласте «киммерий-
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
125
ских» древностей считает Черногоровское
погребение и СВ. Махортых (Махортых,
2005. С. 130). Разделяя точку зрения этого
исследователя о времени начала контактов
«кобанцев» со степным и лесостепным
населением юга Восточной Европы, а также
об очевидном проникновении некоторых
импульсов культуры киммерийцев в кобан-
скую среду, не могу однако согласиться с его
мнением о характере культуры
северокавказского населения этого периода. А
именно, однозначно, как о «симбиозе» местных
и кочевнических признаков. В
особенности совершенно бездоказательного
определения погребений всадников из Зандака
и Сержень-Юрта как «кочевнических»
(Махортых, 2005. С. 295). Кроме части
уздечного комплекта B экз. удил), причем
изготовленного в местной мастерской (судя по
анализу металла), ничто не говорит в пользу
этой, в высшей степени спорной, версии.
Характер контактов с северными соседями
имел совершенно другую подоплеку. Он был
обусловлен потребностью в обмене с целью
получения совершенных новейших
образцов конской сбруи. Практически активный
обмен обусловил в этот временной период
смену направления моды в конском
снаряжении, а именно, переход от комплектов
«ассирийского» типа на «киммерийский»
тип Северного Причерноморья и Среднего
Подунавья.
з) В состав археологической выборки
включены также такие яркие для темы
связей кобанской культуры с окружающим
миром предметы как бронзовые псалии IV типа
(рис. 68, 1; 69, 1, 2), по моей классификации,
III тип, по А.А. Иессену или 1 вариант типа
Сержень-Юрт, по СБ. Вальчаку (Козенкова,
1982. С. 29, табл. XX, 10; Иессен, 1953. С. 80,
рис. 19, 3; Вальчак, 2009. С. 81-82, табл. 9,
рис. 49, 1-7, 9, Щ 50, 2-5). По форме - это
цельнолитые изделия в виде круглого в
сечении, слегка изогнутого, стержня с тремя
трубчатыми поперечными отверстиями
(«муфтами»), с большими грибовидными
«шляпками» на одном конце и малыми — на
противоположном. В ареале Кобани они обнаружены
во всаднических комплексах погребений 38
и 56 Сержень-Юртовского могильника
восточного варианта, в комплектах узды с
удилами стремечковидной формы раннего черно-
горовского облика (см. выше вариант «ж»).
Судя по орнаментации, относительно более
ранними были псалии из погребения 38,
сочетавшиеся, видимо, с ременными удилами,
поскольку положение данных предметов на
черепе фиксировалось in situ, а удила отсут-
ствовали. Псалии были украшены
плоско-выпуклыми круглыми шишечками около
каждого из отверстий. На внутренней стороне, еще
в матрице нанесены поперечные зарубки.
Относительно более поздними были псалии
из погребения 56, сочетавшиеся с
бронзовыми удилами, близкими удилам (рис. 69, 6-8)
из Камышевахи (Тереножкин, 1976. Рис. 19),
но с ложновитым стержнем (рис. 69, 3).
Псалии сохранили орнаментальные
шишечки около отверстий, но на стержнях уже
отсутствовал узор. Псалии типа Сержень-Юрт с
большими шляпками уникальны для Кобани.
Аналогичные, прямые, параллели им здесь
не засвидетельствованы. Все известные,
близкие предметы, на территории
кобанской культуры имели уже измененную форму:
у них были малые шляпки на концах и
овальные муфтообразные отверстия на гладких
стержнях (Фонды Гос. Эрмитажа, № 1362/9;
Уварова, 1900. С. 33, рис. 37). Значительное
скопление подобных изделий выявлено в
последние годы только в ареале протомеот-
ских древностей. Однако все они были
аналогичны экземпляру из погребения 56, то
есть сохранили круглые муфтообразные
отверстия, и лишь иногда они украшались
плосковыпуклыми шишечками (Краснодарское
водохранилище; Пшиш, пог. 51; хут. Табор).
Большинство же таких предметов не
украшены, а отверстия были овальными, например,
экземпляры из Псекупского могильника и
из Казазово-3 (Сазонов, 2004. С. 392, рис. III;
Эрлих, 2007. Табл. 63,13; 88,3; 194,5). Но
ближе всего сержень-юртовские псалии
сопоставимы со среднедунайскими образцами
(рис. 69, 11-15). Около десятка пунктов с
такими находками засвидетельствованы в
кладах Марошчапо, Диньеш, Толна, Очко, Киш-
кёсег в Венгрии; Чипэу в Румынии; Трояна в
Болгарии (Gallus, Horvath, 1939, Abb. 1, Taf.
ГХ, 10; XL, 1, 4, 5; Nestor, 1934. S. 108, 122,
Abb. 2, 2; Козенкова, 1975а. С 58-60, рис. 4).
Имелись они и на территории нижней
Австрии (Хаслау-Регельсбрун, Штильфрид,
Фрёг), а также в бывшей Югославии
(Адашевцы) и в других местах (Muller-Karpe,
1959. Т. I, Abb. 10, 13; Т. II, Taf. 143, 15, 16;
Махортых, 2003. Рис. 44, 9-20). Почти
идентичны ранним сержень-юртовским (пог. 38)
бронзовые псалии из Пандорфа, с косой
насечкой на стержне (Махортых, 2003. Рис. 44,
9). Как правило, такие псалии сочетались с
материалами периода НаВ2 или НаВ2-НаВ3,
то есть датировались, главным образом, IX —
началом VIII в. до н.э. (Muller-Karpe, 1959. T.I,
126
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
s. 128). За определение ранних трубчатых пса-
лиев периодом НаА, то есть не позднее X в.
до н.э., высказывался Р. Питтиони (Pittioni,
1954, 826, сноска 926). Скопление на
сравнительно небольшой территории Среднего
Подунавья подобных изделий, очевидный
факт их вариантного изменения здесь от
более ранних, типа Пандорф, к более поздним,
типа Адашевцы, свидетельствует о том, что
происхождение и первоначальные варианты
их лежат в зоне Альп. Можно полагать, что
в ареал Кобани оригиналы попали в ранний
период появления в Подунавье, поскольку
псалии из погребения 38 в Сержень-Юрте,
хотя и изготовлены на месте, но
имитируют их первоначальные (IX в.) модификации
(Козенкова, 1977а. С. 77) и, следовательно,
являются самыми ранними из известных
восточноевропейских. Позднее, в
северокавказской среде, появились варианты VIII —
начала VII в. до н.э. Что касается генезиса формы
трубчатообушных псалиев IV типа, то в факте
возникновения их больших грибообразных
шляпок проглядывает орнаментальная
традиция Пилинского
металлообрабатывающего очага, известного на территории Венгрии
в XIII-XII вв. до н.э. Особенно
примечательна эта стилистика на массивных, длиною до
40 см, бронзовых булавках из Надьбатони,
Вижлашэ, Абойсантэ, Казинцбарцика и др.
(Kemenczei, 1984. S. 96, 105, 108, 118, Taf. VI,
1; XV, 9,12; XXX, 2; XLVIII, 17,19). Подобное
украшательство отмечено и на других
предметах, например, на навершиях кинжалов.
Влияние же субстрата пилинской культуры
ощущалось в Среднем Подунавье вплоть до
появления полей погребальных урн раннего
Галынтатта X-IX вв. до н.э. (Kemenczei, 1984.
S. 25-27). Видимо, на Северном Кавказе
появление первых оригиналов трубчатых псалиев
с большими шляпками произошло в
результате прямых, непосредственных контактов
«кобанцев» и «протомеотов» с Подунавьем,
поскольку на промежуточной территории,
в Северном Причерноморье их появление
маркирует всего одна находка в Камышевахе,
причем явно с пережиточными чертами
формы (рис. 69, 7, 8). Муфты на стержнях
псалиев из Камышевахи деформированы и
имеют овальные отверстия. Орнамент на их
внутренней стороне представлен полоской
из двух рядов квадратиков, характерных для
орнаментации двукольчатых и стремечко-
видных удил (Козенкова, 1977а. С. 76, 77).
Большая шляпка не отлита вместе со
стержнем, а приклепана. Факт, который почему-то
обходят вниманием все, кто
непосредственно знакомился с этими изделиями в музее.
По сути, степной киммерийский комплект из
Камышевахи имеет яркие признаки
синкретизма, выражающиеся в сочетании деталей
двух разных типов псалиев: навершия типа
Сержень-Юрт + бронзовых стержней с
овальными отверстиями не в муфтах, а в
утолщениях, типа псалиев из Черногоровки. В целом
камышевахские псалии довольно близко
напоминают псалии черногоровского типа из
Гурова (Сравн.: Махортых, 2003. Рис. 19, 1,
рис. 37, 13). Особая важность этих
предметов, на мой взгляд, еще и в том, что они не
только маркируют контакты киммерийцев
со Средней Европой и Северным Кавказом,
в частности с «кобанцами», но и
демонстрируют наиболее раннее появление
орнамента в виде квадратиков — знакового узора,
на долгое время ставшего характерным для
конской узды киммерийцев, скифов,
протомеотов и кобанцев (Вальчак, 2009. Рис. 29,
7; 31, 4; 32, Щ 33, 3, 5\ 9, 11). Таким образом,
сказанное свидетельствует об активных
взаимосвязях, а, возможно, и о прямых
контактах населения Средней Европы, Северного
Причерноморья и Северного Кавказа, в
которых «кобанцы» играли не последнюю роль.
В контексте предлагаемой темы псалии типа
Сержень-Юрт обладают высокой степенью
информативности.
и) В состав археологической
выборки включен уникальный для Кавказа,
безусловно, инокультурного происхождения,
комплект бронзового конского набора из
Верхне-Кобанского могильника (собрание
Бобринского) центрального варианта кобан-
ской культуры (рис. 70, 1, 1а). Стержни удил
этого комплекта изготовлены из двух толстых,
слабо перевитых, плетеных прутьев. Оба прута
согнуты пополам и сцеплены между собой,
образовав два внутренних звена. На
противоположные концы прутьев, прежде чем
сформировать внешние кольца в виде туго закрученных
плоских спиралей, были напущены плоские
фигурные литые псалии. Форма таких
сложных очертаний псалиев также не находит
аналогий в ареале Кобани. Основу её составляло
кольцо, от которого в три стороны отходили
разной конфигурации отростки. Один из них
в виде изогнутого стержня заканчивается
грибовидной шишечкой и утолщением под ней.
В нижней части этого стержня, сбоку — под-
прямоугольная петля. Второй отросток у
кольца, на противоположной от стержня стороне,
состоит из своеобразно изогнутой ажурной
фигуры, напоминающей по очертаниям боб.
Третий бобообразный отросток, но меньшего
ГЛАВА 1. СОСТАВ КАТЕГОРИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКОЙ ВЫБОРКИ...
127
размера, расположен на центральном кольце
между двумя описанными. На внешнее звено
дополнительно напущено подвижное кольцо.
Довольно подробная характеристика
данного уздечного набора опубликована, вслед за
А.А. Иессеном, СБ. Вальчаком (Иессен, 1953.
С. 94, 95, рис. 27; Вальчак, 1997. С. 113-115;
Козенкова, 1996. Рис. 36, 50). Подобные
всаднические комплекты — узнаваемый элемент
культуры вилланова Средиземноморья (по
С14 915-825+80 гг. до н.э.) и ранних этрусков
(УШ в. до н.э.). Они датируются в пределах
IX-VIH вв. до н.э. и синхронны периоду Кобан
Шб, по моей классификации (Muller-Karpe,
1959, Taf. 57B, 10, Hase, 1969, s. 18-20, Abb. 6,8;
Taf. 9, 86-87a; Монгайт, 1974. С. 158, 139,140,
145; Козенкова, 1996. С. 61, 97). СБ. Вальчак
правомерно приводит им аналогии из
могильников VIII в. до н.э. Болонья-Сан-Витале,
Беначчи-Капраре и Каере в Северной Италии
(рис. 70,3-4). Но наиболее близкими к верхне-
кобанским считает конскую сбрую из Ронзано
(Вальчак, 2009. С. 114). Исследователь
убедительно идентифицировал этот комплект как
особый, отличный от кавказского и перед-
неазиатского, североиталийский импорт, от-
личающийся способом взнуздывания коня,
свидетельствующим «об ином пути
проникновения конструктивных идей». В связи с
этим не выглядит убедительным включение
им комплекта из Верхне-Кобанского
могильника только по формальным признакам
(напускные псалии) в единую, лишь отдаленно по
общей схеме схожую группу удил из Закавказья
(Вальчак, 2009. С. 22, рис. 14, 3). У этого
комплекта совершенно другая линия развития,
как и культур, в обиходе которых они
существовали. Не исключаю, что в ареале Кобани
данные удила появились в период Болонья-1
(IX в. до н.э., по Мюллер-Карпе) вслед задруги-
ми изделиями средиземноморского типа. То
есть, тогда же, когда и вышеупомянутые
фибулы типа Панталича II конца XI-X в. до н.э.
из Змейского поселения (Кашуба, 2011. С. 70).
Атакже, возможно, сосуды биконической
формы, характерные для Сержень-Юртовского
комплекса восточного варианта (Козенкова,
2001. Рис. 62, 63; 2002. Рис. 13, 1-5; 14, 4-6),
протооригиналы которых (рис. 10, 7-10)
просматриваются в образцах погребальных урн
культуры вилланова и из памятников раннего
Галынтатта Подунавья (Монгайт, 1974. С. 142;
Козенкова, 1975а. С. 62,64, рис. 6).
Таким образом, несмотря на свою
экзотичность в кобанской культурной среде,
импортный уздечный комплект из Верхне-
Кобанского могильника, безусловно,
относится к высокоинформативным источникам
контактов населения Кобани с окружающим
миром.
В состав археологической выборки, в
контексте темы поздних «следов» инокуль-
турных инфильтраций, посчитала
необходимым включить знаковые для позднеко-
банского периода и, бесспорно, импортные
образцы фурнитуры конского снаряжения
VI-V вв. до н.э. как информативные
артефакты доказательства продолжения связей
кобанского населения с конкретными
территориями Восточной Европы.
к) Две бронзовые литые бляшки в виде
свернувшегося в кольцо кошачьего
хищника и с петлями на обороте из
погребения 64/128 VI-V вв. до н.э. (рис. 71, 3-6)
Лугового могильника восточного
варианта позднекобанского периода (Козенкова,
1982. С. 31, табл. XXI, 9). Подобные
бляшки многочисленны в собственно скифских
и савроматских памятниках юга (рис. 71,
15-17) Восточной Европы (Шкурко, 1969.
С. 36, 37, рис. 4). Изредка они встречены и
в других памятниках, например, в Фаскау и
Галайты-2 (Багаев, 2008. Рис. 126, 13).
л) Бронзовая литая бляшка в форме
птичьего крыла с рельефной проработкой
орнамента на лицевой стороне (рис. 71, 7).
Происходит из того же погребения Лугового
могильника (Козенкова, 1982. С. 31, табл.
XXI, 10). Морфологически
обнаруживает тесную связь с такими же предметами
(рис. 71, 18, 19) в собственно скифских
памятниках (Ильинская, 1968. С. 124, рис. 34;
Петренко, 1967. С. 39, табл. 31, 19).
м) Две бронзовые литые круглые
пуговицы, выпукло-вогнутые, с высокой петлей на
обороте (рис. 71, 1, 2). На лицевой
поверхности — рельефное изображение
«вихревой» розетки (Козенкова, 1982. С. 31, табл.
XXI, 13). Обнаружены в комплексе с
местными предметами конской уздечки из того же
погребения 64/128 Лугового могильника.
Такие пуговицы известны на Среднем Дону
в скифских курганах V-IV вв. до н.э. (рис. 71,
12-14), а также в савроматских комплексах
VI-V вв. до н.э. (Смирнов, Петренко, 1963.
Табл. 17, 59, Пузикова, 1966. С. 85, рис. 31,
11). В целом весь перечисленный набор
уздечной фурнитуры идентичен эпонимным
образцам, положенным А.Ю. Алексеевым в
основу типичных материалов Классической
Скифии 530/500-300 гг. до н.э. (Алексеев,
2003. Рис. 24).
н) Две бронзовые литые бляшки в виде
рельефно-выпуклого профильного изобра-
128
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
жения орла, терзающего рыбу (рис. 71, 8, 9).
На оборотной стороне петля. Происходит
из погребения 130 Лугового могильника в
Чечне (Козенкова, 1982. С. 31, табл. XXI,
11). Аналогии хорошо известны в
античных памятниках VI-V вв. до н.э., а также в
ареале культур скифо-савроматского круга
(рис. 71, 20-22), вплоть до IV-III вв. до н.э.
(Граков, 1965. С. 216; Онайко, 1966. С. 11, 35,
табл. XXV, 51; Петренко, 1967. Табл. 31, 14;
Черненко, 1968. Рис. 35, 3).
о) В состав археологической
выборки включены две бронзовые литые
уздечные бляхи в виде четырехлучевой розетки
свастикообразного вида (рис. 71, 10, 11).
Каждый луч изделия изображен в виде
рельефной орлиной головки с выпуклым
круглым глазом. Головки образуют ажурную
композицию, в которой они в круговом,
как бы вихревом движении, следуют друг
за другом. В центре розеток выпуклый
кружок. На обороте — арковидная массивная
петля (Багаев, Козенкова, 1978. С. 108,
рис. 1; Багаев, 2008. С. 79, рис. 126, 10).
Высокохудожественные изделия происходят
из Галайтинского-2 могильника IV-Ш вв. до
н.э. — III в. н.э., возникшего на востоке
ареала Кобани, в ущелье р. Аксай на месте
разрушенного, более раннего, кратковременно
активно функционировавшего могильника
с антропоморфными воинскими стелами
VI-V вв. до н.э., оставленного смешанным
со скифами коренным населением (Багаев,
2008. С. 78). Особая информативность
зооморфных ранних бляшек, наделенных также
солярным сакральным смыслом, состоит
в том, что, несмотря на свою единичность,
они по иконографической схеме находят
не просто прямые, а идентичные
параллели среди конских комплектов V в. до н.э. из
Хошеутовского могильника (рис. 71, 23) в
Северном Прикаспии (Дворниченко, Очир-
Горяева, 1997. С. 111, рис. 1, 23; Королькова,
2006. С. 64, 65, табл. 26,1). Уздечные импорт-
ные зооморфные бляшки, выполненные в
скифо-сибирском зверином стиле —
чрезвычайно важное и яркое свидетельство
продолжения существования прямых контактов
поздних «кобанцев» со степным населением
Нижней Волги, именно, в направлении
через низовья правого берега Волги и далее в
Приуралье.
Глава 2.
Роль и значение
разнокультурных инфильтраций
в становлении и расцвете кобанской
культурно-исторической общности
(XIV — начало V в. до н.э.)
В предыдущей главе достаточно
подробно проведен анализ конкретной
археологической выборки из 325 вещественных
свидетельств глубоких связей и взаимосвязей ко-
банской культуры с окружающим миром на
протяжении не менее чем восьми столетий,
от периода сложения ее ранних признаков
(вторая половина XIV — XIII в. до н.э.),
наивысшего расцвета (XI-VIII вв. до н.э.) и
постепенной трансформации (конец VII —
первая половина IV-III в. до н.э.). Последний
период представлен эскизно, поскольку
выходит за рамки поставленной темы и
качественно заслуживает особого рассмотрения.
В свете современных научных
изысканий не вызывает сомнения, что автохтонная
кобанская (кобано-тлийская)
археологическая культура (этнокультурная общность)
не была самоизолированным явлением
(Козенкова, 1996). Особенности
формирования и развития, при всех индивидуальных
свойствах комплекса существенных
признаков культуры и их специфике, говорят
об ее «встроенное™» в единый поток
европейской цивилизации, главным образом, в
широком смысле Средиземноморской зоны.
В общем плане этот процесс может быть
представлен в виде как бы сообщающихся
сосудов, периодически подпитывающих друг
друга в культурном, экономическом и даже
этническом отношениях. Находясь в
окружении самых разных по материальному
своеобразию, потенциалу и пассионарности
культур, изучаемая общность априори не могла
не испытывать их влияния. Характер и
формы этого взаимовлияния и взаимодействия
в диапазоне всего времени существования
кобанской культуры позднебронзового-ран-
нежелезного века, на протяжении почти 200
лет по крупицам реконструируются
исследователями с разными акцентами внимания
Окончательных выводов я и не рискую
делать, но поставить вопрос, сделать известную
попытку выяснения его, я думаю, бывает
необходимо и по двум-трем фактам, когда к этому есть
некоторые предпосылки.
Е.И. Крупное, 1938., С. 51.
к накопленному, чрезвычайно обильному
археологическому материалу (Ковалевская,
1988. С. 10-21). Самые последние
публикации по проблематике кобанской культуры
свидетельствуют, что все аспекты
рассмотрения ее материальной культуры
остаются предметом внимания специалистов.
Примером может служить состоявшаяся на
страницах журнала «Российский
археологический ежегодник» (Санкт-Петербург)
дискуссия по статье профессора Люблянского
Университета (Словения) Б. Терзан
(Терзан, 2012. С. 483-506J3, в обсуждении
которой приняли участие многие
специалисты по кобано-колхидской тематике из
Российской Федерации и Грузии. Статья
посвящена очередному детальному анализу
материалов Тлийского могильника
кобанской культуры в Южной Осетии. Основной
предложенный аспект статьи — социальная
дифференциация и духовные корни
общества, оставившего памятник. Хотя многое
в версии исследователя не подтверждается
спецификой тлийских материалов, в
контексте предложенной темы о взаимосвязях
кобанской культуры, важен вывод автора
статьи о том, что «погребальные обычаи и мир
Медеи (то есть «гомеровской» Колхиды —
В.К.) оказывали взаимное влияние друг на
друга» (Терзан, 2012. С. 502). Подобный
объем информации позволил обнародовать
множество версий и гипотез, касающихся
типологии, хронологии, духовного мира
«кобанцев», истоков их культуры, в том
числе и истоков разнокультурных
инфильтраций и их разновекторного направления.
В контексте предлагаемого исследования,
например, важным оказался аспект
коммуникабельности Кобани как фактора активного
распространения разнокультурных
инфильтраций внутри и за пределами ареала. Только
23 Терзан Б., 2012. В поисках Медеи — исследование по раннему железному веку Кавказа //
Российский археологический ежегодник. № 2. Санкт-Петербург.
132
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
внутри пространства общности имело место
существование не менее четырех форм
межзональных традиционных коммуникаций,
обусловленных постоянством быта
местного населения (Козенкова, 1996. С. 132-135).
Что касается более южного, внекавказского
направления, то судя по наличию
спорадических следов кобанских изделий, трассы
продвижения разного рода инноваций шли
в обоих направлениях от истоков рек по
обе стороны Большого Кавказского хребта
(БКХ) и далее по бассейну Ингури и,
особенно, Куры, разветвляясь в стороны Западного
и Восточного Закавказья (А.А. Мартиросян,
М.Н. Погребова, А.Ю. Скаков и др.)»
доходили до прибрежных районов Восточного
Причерноморья. Клинописные архивы
Канеша и Тель-Амарны содержат сведения
о караванной торговле и караванных путях
между Палестиной, Кипром, Ассирией и
Вавилоном. По мнению Б.Б. Пиотровского
эти пути «смыкались с путем между Канешем
и Ассирией, чтобы затем выводить
торговцев на север в Закавказье»24. Судя по этим
данным, видимо, этот путь был
магистральным и в обратную сторону, в Переднюю
Азию, Ассирию и Луристан, а
следовательно, мог быть использован выходцами из
ареала Кобани. За пределами Предкавказья,
в сторону Северного и Северо-Западного
Причерноморья вплоть до Центральной
Европы эти коммуникации маркируются
многочисленными данными не менее чем
по трем направлениям. Один из них со
Ставрополья пролегал в сторону устья Дона
и шел по течению до излучины реки и
поворачивал на запад по Лесостепи в Поднепровье
и к устью Дуная. Следы второго пути
просматриваются от Ставрополья по течению
р. Ей в Приазовье к устью Дона и, огибая
западный берег Азовского моря, путь шел
по степному низовью Днепра и Днестра к
устью Дуная. Особое ответвление этого пути
намечается до верховья Днестра. Третье
направление на запад, судя по находкам кобан-
ского облика в Крыму, намечается по берегу
Кубани в сторону Тамани и далее через Крым
по низовьям междуречья Днепра и Днестра
к устью Дуная. Восточные коммуникации
не выходят за пределы левобережья Волги,
и пролегали, главным образом, по правому
берегу. Они шли вдоль побережья
северного берега Каспия к низовьям Волги в район
современного Орска и далее в Волго-Камье
(Граков, 1947. С. 35). Эта традиционная
магистраль маркировала оживленные
контакты «кобанцев» с населением ананьинской
культуры. Следы данных связей
просматриваются вплоть до Волго-Камья (Козенкова,
1996. Рис. 51-53, карты). Как указывалось в
первой главе, имеется еще одна точка
зрения на то, что путь в Волго-Камье пролегал
с Северного Кавказа через низовья Дона на
Волгу и далее на Северо-Восток (Дударев,
2011. С. 200), но она не кажется мне
достаточно доказательной только по
ссылке на находку кобанского топора в районе
Таганрога. Находка его сделана значительно
дальше от устья Дона, фактически, в
северозападной части побережья Азовского моря и
вполне может маркировать путь на запад.
Строго отобранный состав
предлагаемой для анализа археологической выборки
из 325 артефактов достаточно надежно
документирует факт направлений
распространения разнокультурных инфильтраций,
связанных с кобанскими древностями. За
пределами Урала эти связи фактически не
просматриваются, если не считать 3-4
спорадических находок (каменные навершия
булав, двукольчатые удила, обломок топора) на
весь огромный Азиатский регион.
Мифы Гомера о плавании в конце II тыс.
до н.э. Одиссея до золотоносной Колхиды
не исключают и морского пути для
проникновения разнокультурных инфильтраций, в
частности, фибул, из островной территории
Средиземноморья. Напрмер, в этом плане
важно упоминание о наличии зооморфных
сюжетов на фибуле хитона Одиссея:
«Золотою, прекрасной с двойными крючками
Бляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусно
Грозного пса и в могучих когтях у него молодую
Лань изваял; как живая она трепетала».
(Одиссея, п. XIX, 226)
Это описание ассоциативно
вызывает напоминание о зооморфной фибуле из
Кобани. Использование для связей
морского пути не исключают и некоторые
исследователи (Куфтин, 1944. С. 316; Пиотровский
Б., 1989. С. 10; Кашуба, 2011. С. 71).
Выбранный ракурс работы (Козенкова,
20086. С. 199-203), а именно, анализ
ограниченной количественно, но достоверной
24 Пиотровский Б.Б. «Связи Востока с Западом и Западного Средиземноморья с Восточным
и с Дальним Востоком». Доклад на IV Всесоюзном симпозиуме по древней истории Северного
Причерноморья в г. Цхалтубо, 27 сентября 1985 г.
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ... 133
по качеству суммы артефактов, однако, не
означает, что при общих выводах в работе
не учитывался итог многолетних
исследований всей суммы известных, но менее
достоверных по тем или иным параметрам,
данных. Эта довольно многочисленная часть
разновременных изделий кобанского пласта
древностей (целый ряд предметов
вооружения, культовых предметов, конской узды,
или украшений) исключена из анализа,
поскольку либо относится, в широком смысле,
к субстрату, либо генезис форм артефактов
полностью не ясен, либо доля синкретизма
в них столь велика, что не просматривается
ни форма протооригинала, ни истоки
инфильтрации. Поясню эту ситуацию
некоторыми наиболее яркими примерами. В
ареале центрального варианта кобанской
культуры на северном склоне БКХ чрезвычайно
заметное место принадлежит цельнолитым
бронзовым кинжалам с коротким лезвием,
арковидным эфесом и массивной рукояткой
Т-образной формы (рис. 72, 9). Еще в
матрице рукоятка отлита с орнаментом. Ствол
рукоятки украшен прорезными
треугольниками. Удлиненно-прямоугольное навершие с
одной стороны покрывает узор из двух рядов
выемчатых треугольников, а на обороте —
из таких же треугольников, но в один ряд.
Поверхность эфеса украшена
прерывистыми зонами из поперечных штрихов. От
центра эфеса вдоль всего клинка — выпуклый
треугольный в сечении валик (Козенкова,
1996. С. 15, рис. 1, Я). В практически
непотревоженном комплексе такой кинжал
известен из каменного ящика 2 (погребение
1) могильника Верхняя Рутха («Хоргон»)
из раскопок В.И. Долбежева в 1889 году.
Имелся близкий, но не идентичный
кинжал и среди бронз Верхне-Кобанского
могильника из раскопок А.С. и П.С. Уваровых
(Доманский, 1984. Ил. 25). По деталям он
очевидно представлял несколько более
позднюю модификацию. Обломки рукоятки
такого же кинжала находились среди вещей
из могильника Беахни-куп (Чми), где были
обнаружены и привески сабатиновско-бе-
лозерского типа (Козенкова, 1996, рис. 44,
2, 3). В Закавказье, в могильнике Церовани
(Мцхета), в погребении 55 B50), третьей
хронологической группы первой
половины XIV — первой половины XIII в. до н.э.
(по В.Г. Садрадзе) присутствовал такой же
близкий, но модифицированный экземпляр
(Козенкова, 1996. Рис. 22, 5). Бесспорно,
ранняя по времени группа кобанских
образцов (Протокобанский период Кобан 16)
важная для хронологии культуры, тем не менее
остается не ясной по своему
морфологическому генезису (рис. 73). Их совершенная,
законченная форма свидетельствует об ино-
культурной инновации протооригинала, но
конкретная область поступления остается
загадочной. Например, невозможно пройти
мимо сходства кобанских образцов с
изображениями кинжалов на антропоморфных
стелах конца II тыс. до н.э. из Хаккари (рис. 73,
3) на востоке территории Турции, близ
Луристана (Sevin, 2000. S. 51; Ольховский,
2005. С. 126). По сути подобный ранний тип
кобанского кинжала — это элемент
собственно кобанской культуры, но синкретической
формы. Она вобрала в себя многие
элементы, характерные для Эгейского бассейна,
Передней Азии и Закавказья в середине II
тыс. до н.э. Но они лишь угадываются в
самобытной местной более поздней вариации
каждого изделия (Козенкова, 1996. С. 56,
рис. 22). Упомяну также бронзовые ажурные
бубенцы-привески (т.н. «плод граната»). Эти
яркие изделия (рис. 72, 1, 2), имевшие место
в древнем пласте начала I тыс. до н.э. Кобан
III (Галиат, Кумбулта, Верхняя Рутха),
безусловно, появились в результате инокультур-
ной инфильтрации (Козенкова, 1996. С. 98,
рис. 36, 51), но также, как и для кинжалов, их
первоистоки остаются предметом дискуссии
(Погребова, 1984. С. 108-117, табл. XI, 18-21;
Членова, 2000. С. 146), поскольку они в
изобилии находятся в Луристане, на Кавказе,
на Балканах и в Подунавье (например, в
собственно Галынтаттском могильнике).
На востоке ареала к подобным, важным
для изучения кобанской культуры изделиям,
связанным с инокультурным импульсом
неясного направления, относятся глиняные
культовые штампы-«пинтадеры» (рис. 72, 3-8),
составлявшие специфику восточного
варианта (Козенкова, 1982. С. 66, 67, табл. XLI,
10-21). В настоящее время их известна целая
серия и насчитывает более двух десятков.
Все они найдены в слоях поселений Алхасте,
Бамут, Алхан-кала, Джалка, Хан-кала-2, Замни-
Юрт, «Злобный окоп» (Грозный), Мескеты.
Но подавляющее число их происходит из
Сержень-Юртовского поселения (Крупнов,
1965. С. 192-195; Виноградов, 1963. С. 212-
216; Дударев, Власова, 1979. С. 22, рис. 2, 3;
Виноградов, Нераденко, 1990. С. 245, 246,
рис. 2). Аналогии этим культовым
предметам имеются в Закавказье, в поселениях
конца II — начала I тыс. до н.э., например,
в слоях Ховле-гора, Мчадиджвари, Сары-
тепе (Лордкипанидзе М., 1969. С. 12 и след.;
134
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Нариманов, 1973. С. 115). Однако это не
означает, что именно из Закавказья синхронно
с кобанской культурой они появились на
северо-востоке ареала. В более ранние
периоды эпохи бронзы территория Кавказа, в том
числе и северные склоны входили в
однородный пласт земледельческих культур с
близким бытовым укладом и сходными культами.
Подобные предметы известны на широкой
территории в самых разных и
разновременных культурах Малой и Передней Азии, на
Балканах и в Подунавье, вплоть до раннего
железного века (Schliemann, 1881. S. 461, fig.
493-496; Duhn, 1927/1928, X). В данном
случае, несмотря на важность этих вещей,
невозможно установить конкретный источник
инфильтрации, поскольку к периоду
расцвета кобанской культуры они представляют уже
местный культурный элемент, возникший из
субстрата.
Примерно, все сказанное можно
отнести к весьма заметной, но также не
включенной в предлагаемую археологическую
выборку, парадной бронзовой литой труб-
чатопроушной секире (рис. 72, 10) из
разрушенного погребения в Новогрозненском
могильнике VI-V вв. до н.э. на востоке
ареала Кобани (Виноградов, 1974. С. 259, рис. 1,
3; 1979. С. 25, 35, рис. 1, 40). Бойковая часть
изделия — в виде плоского лезвия,
цилиндрическая втулка и обух в виде скульптурной
зооморфной головки оскалившегося
хищника и вся поверхность сплошь украшены
гравированным и чеканным
геометрическим орнаментом. Вещь не находит прямых
аналогий ни в ареале кобанской культуры,
ни за ее пределами. В.Б. Виноградов
отсылает к некоторым тагарским и ананьинским
параллелям и усматривает в
орнаментальном оформлении секиры признаки ски-
фо-сибирского звериного стиля, в
частности, савроматского искусства (Виноградов,
1974. С. 262). Бесспорно, верным является
и подмеченное стилистическое сходство
изображения головки зверя с таким же
изображением на рукоятке, включенным мною
в археологическую выборку охотничье-бое-
вого ножа из Аллероевского-1 могильника
(рис. 57, 7). Не удовлетворяет лишь
сомнение В.Б. Виноградова в местном
изготовлении предмета. Несмотря на уникальность
формы, в ней просматриваются признаки
гибридной модификации, сочетающей черты
собственно местного орнаментированного
топора и топора-клевца с цилиндрической
втулкой. В связи с этим исключается
возможность определения источника
инфильтрации. Тем не менее стилистика узоров
(сочетание ломаных линий, «ёлочек»,
поперечных поясков, креста и пуансонных точек)
типична для позднекобанского искусства,
например, на браслетах с широкими
плоскими концами из того же Новогрозненского
или из Сержень-Юртовского могильников
(Козенкова, 2002. Табл. 72, 23, 24).
Еще одним примером невключения в
археологическую выборку, из-за неясности
генезиса формы, является такая яркая и
значимая группа изделий как каменные
антропоморфные стелы VI-V вв. до н.э. (рис. 74,
1, 2) из ареала восточного варианта (Бетти-
Мохк, Замни-Юрт (Замай-Юрт), Мескеты,
Галайты). На подпрямоугольных
песчаниковых плитах плоским рельефом
изображены полуфигуры усатых воинов, оснащенных
боевыми поясами и кинжалами, как
полагают скифологи, степного, скифского облика.
Стелы не имеют прямых аналогий и
являлись специфическим атрибутом культуры
небольшой, изолированной группы
населения бассейна реки Аксай. Будучи
несомненным свидетельством взаимопроникновения
разных культур, носителей кобанской
культуры и населения степей, тем не менее этот
источник инокультурной инфильтрации
остается предметом дискуссии, поскольку
и здесь присутствуют признаки
синкретизма неясного происхождения. Особенно это
заметно на изображениях типов кинжалов
(мечей). Одни из них, действительно,
напоминают по очертанию скифские акина-
ки (Галайты) (Козенкова, 1982. С. 71, табл.
XLIV). Но на других, например, на
изваянии из Замай-Юрта абрис кинжала
соответствует местным раннекобанским (рис. 74,
2), а также близок абрису этого оружия на
ранних стелах, упомянутого выше передне-
восточного могильника Хаккари (Сравн.:
Багаев, 2008. Рис. 144, 2 и Ольховский, 2005.
С. 250. Ил. 113, 115). Таким образом,
подобных примеров с неясным источником
поступления разнокультурных инфильтраций в
кобанскую среду достаточно много,
особенно для периода конца VIII — первой
половины VII в. до н.э. (конские комплекты).
В отличие от этих и других, довольно
многочисленных данных, специальная
археологическая выборка из 325 различных
типов и модификаций изделий, составу и
анализу которой посвящена предыдущая глава,
отличается определенностью и
конкретикой в аспекте поставленной темы. Она
включает 5 групп по назначению из 45 номинаций
(Таблица 1) наиболее ярких, поддающихся
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ... 135
Таблица 1
Общие данные о составе археологической выборки
№№
пп
I
II
III
IV
V
5
Раздел
Орудия труда
Сосуды:
А—глина
Б — металл
Украшения одежды.
Зеркала
Оружие
Воинское снаряжение.
Конский комплект
5
Категория №/№
1-9
1-10
1-5
1-16
31-41
42-45
Количество
типов, вариантов,
модификаций
/9
10/10
15/5
15/80
11/75
4/105
Всего
50
15
10
5
80
75
105
325
100%
Безусловно, степень информативности
включенных в состав археологической
выборки предметов различна, что, в конечном
счете, влияет и на степень достоверности
выводов. Наиболее высокой степенью
надежности обладает группа изделий, которые
можно условно обозначить как импорт,
поскольку остается доля сомнения в
нахождении места изготовления подобных вещей.
А именно, были ли они прямым импортом,
попали ли в районы контактов эстафетным
способом (Б.Б. Пиотровский, 1989. С. 10)
или качественно подражали (имитировали)
подлинным вещам. В этом плане самыми
надежными являются бусы из стекловидной
пасты. Таковы Ф-образные, катушкообраз-
ные бусы и бусы-маски (Алексеева Е., 1982.
С. 35, табл. 47, 1-10), оказавшиеся в
памятниках кобанской культуры (Терезинский,
Луговой могильники, Казбекский клад). Это
касается и гематитовой пронизи-печати из
Камунты. Не исключен прямой импорт в
ареал Кобани бронзовых крестовидных
привесок сабатиновской культуры (Чми),
топора-тесла с «пяткой» (клад из Автуры), а
также бронзовой ранней фибулы с прогнутой
спинкой (Змейское поселение). Скорее
всего, импортными являлись навершия булав
с шипами (Учкулан, Чегемское общество),
один из наконечников копья с прорезями
на лопастях (Дунаевка), кельты (Чегемский
мост, Упорная), втульчатые бронзовые мо-
тыжки и якоревидные привески, известные
в Абхазии и Сванетии, и найденные в слое
поселения Уллубаганалы-2 и Исправнен-
ском могильнике; ранние втульчатые дву-
лопастные наконечники стрел (Сержень-
юртовский могильник), биметаллический
топор-клевец (Перкальский могильник),
систематизации по заданным параметрам,
получившим характеристику в предыдущих
разделах. Правомерность работы с
подобными выборками неоднократно
постулировалась при обсуждении специалистами
методических аспектов изучения археологии
как науки A981, 1990 гг.). Как справедливо
полагал В.М. Массон: «Установление факта
перерыва традиции и распространения
инноваций на материалах, составляющих
объект археологии, производится при помощи
типологического метода на основе анализа
различных категорий источников...
изучаемых в их археологической выборке
(выделено мною — В.К.). Определение порога
инновации, качественного и количественного
соотношения нового и традиционного
имеет принципиальное значение для
организации самого археологического материала,
выделения как археологических культур, так
и отдельных этапов их развития» (Массон,
1981. С. 38 и ел.). Роль археологических
материалов, выделенных в предлагаемую
выборку, как раз и заключается в том, что они
качественно и количественно позволяют
довольно реально подойти к исторической
реконструкции одной из сторон быта,
связанной с взаимодействиями и
взаимосвязями носителей кобанской культуры. Выборка
предметно освещает роль задействованных
в исследовании богатых и ярких артефактов
как показателей наличия динамичной
жизни человеческого коллектива, казалось бы,
запертого в ущельях гор. Они показывают,
что жизнь «кобанцев» во все периоды
развития их цивилизации была не только
динамична, но и открыта внешнему миру, при
всем консерватизме внутреннего личного
бытового уклада.
136
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
черешковые наконечники стрел и стрелка-
монетка из района Кавминвод. Бесспорно,
импортной с острова Родос была
серебряная фиала из Казбекского клада. Высокая
степень вероятности поступления в
качестве импорта у топоров колхидского типа,
бронзового кинжала с цельнолитой
рукояткой типа Навтлуги (Грозный), одного из
бронзовых урартских боевых поясов (Тли),
бронзового аттического шлема V-III вв. до
н.э. (Домбай), италийского конского
набора (Верхне-Кобанский могильник),
уздечных бляшек и пуговиц скифского облика
(Луговой, Фаскау, Галайты-2), бронзовых
сибирских котлов на ножке типа бештаусского
и ряда других предметов. В свою очередь, из
ареала Кобани как несомненный импорт
поступали такие высокой степени
информативности яркие изделия, как бронзовая посуда
(котлы-ситулы, кружки, миски), ранней
формы бронзовые топоры (Подунавье),
классические кобанские дважды изогнутые топоры
с гравированным орнаментом (Закавказье),
крупные прямоугольные поясные
орнаментированные пряжки (Закавказье, Луристан),
бронзовые двукольчатые удила (Северное
Причерноморье; Приазовье, Волго-Камье;
Минусинская котловина, изредка
Закавказье). К этой же группе импортов из
ареала Кобани следует причислить и некоторые
модификации украшений одежды. Это
своеобразной формы несколько типов
бронзовых булавок (с зооморфными дисковидны-
ми и булавовидными навершиями),
обнаруженными вне ареала (Закавказье, Северное
Причерноморье, Прикубанье),
крестовидные бронзовые пуговицы (ареал белозер-
ской культуры), биконические
пронизи-привески из спирально скрученной проволоки
(ареалы киммерийской и ананьинской
культур), нагрудные бляхи (Волго-Камье),
бронзовые кинжаловидные привески (Нартан,
Тхмори). Не без влияния кобанской
культуры (возможно, импортных образцов) за
пределами ареала появились бронзовые и
биметаллические мечи (кинжалы), кинжалы
с серповидным окончанием навершия
рукоятки, «пекторали»-нагрудники и железные
топоры (Абхазия), нож-секач с зооморфной
роговой рукояткой, выполненной в кобан-
ском варианте скифо-сибирского звериного
стиля (могильник Векерзуг в Подунавье) и
многие другие предметы, упомянутые в
предыдущей главе.
Достаточно высокая степень
информативности и у вещей из состава выборки,
изготовленных несомненно в кобанских
мастерских, но чрезвычайно приближенных
морфологически к инокультурным оригиналам
или протооригиналам. Данная группа
включает самый широкий круг изделий не только
из металла и кости, но и некоторые формы
керамики. Главным образом, они относятся
к отдельным орудиям труда (серпы), к
оружию и воинскому снаряжению и, частично, к
украшениям. Наиболее близки к оригиналам
кинжалы переднеазиатского типа и
бронзовый конский набор (Луристан), бронзовая
и роговые булавы, имитирующие роговые
из Самтаврского могильника, кинжалы ка-
хетского типа (Иоро-Алазань), наконечники
копий с прорезными лопастями (Евразия),
бронзовые шлемы (Ассирия), булавка
«кипрского» облика, бронзовые многовитковые
браслеты с завитками на концах, бронзовые
пластинчатые браслеты с рифленой
поверхностью из рифленой пластины и литыми
знаками на краях тупых концов, бронзовые
височные подвески (Центральная Европа,
Сахарна), бронзовые фибулы с тонкими
дуговидными спинками, глиняные пикси-
ды (Сахарна), глиняные сосуды-«сапожки»
(Передняя Азия, Восточное Закавказье),
глиняные биконические корчаги (Подунавье),
глиняные сковороды (белозерская культура)
и многое другое.
Третья группа, входящая в
археологическую выборку, по степени
информативности наименее надежная — это
синкретические образцы изделий, первоначальные
истоки формы которых определяются лишь
предположительно. По сути они
представляют новацию собственно кобанской
культуры того или иного периода
развития. Однако появились такие новации в
результате органичного слияния коренных
(субстратных) деталей форм и
переработки творчески воспринятых идей и деталей
форм инокультурных образцов. То есть от-
ражали процесс формотворчества и
поиски местных мастеров новых форм вещей.
Результатом этого процесса было
возникновение специфичности внешнего облика
кобанской культуры в целом, неповторимой
своеобразной красоты всего материального
комплекса, выделявшего его среди
эпохально однородных культур, в широком смысле,
Средиземноморской ойкумены. В
представленной археологической выборке
наиболее выразительными примерами
высказанному служат бронзовые кинжалы, в облике
которых сочетались исконно местные
листовидные клинки с рукоятками, близкими
средиземноморским и луристанским, или
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗ!
закавказским (кахетским) и подунайским.
Особенно показательна секира из клада в
Упорной т.н. «крендорфского» типа. Среди
браслетов выразительны образцы,
сочетающие исконно пластинчатую форму с
чертами браслетов не одной, а нескольких форм,
характерных для позднебронзовых кладов
из Центральной Европы, главным образом,
центров металлообработки Пилинского
очага. Таковы, например, нарядные и
грубоватые пластинчатые браслеты из Сержень-
Юртовского и Майртупского могильников
и Шали, украшенные на лицевой стороне
выпуклыми перлами в сочетании с
зооморфными окончаниями. Интересны изделия с
использованием заимствованной идеи,
заключенной в иноземном образце, для
создания совершенно другой, собственной вещи
(луристанская стилистика конского
изображения на т.н. «штандартах» для создания
местной ипостаси поясной пряжки в форме
так называемого «летящего» коня; пряжки
с кругами; идея ножницевидных привесок
для пояса, где использована форма подтре-
угольной части сабатиновской привески и
т.д.). Значение заимствования как
транслятора элементов материальной культуры
отмечается в Кобани не только в процессах
формотворчества самих образцов, но и в
технологических приспособлениях для их
создания. Кроме неоднократно упомянутых
опытов использования инокультурных
способов применения различного состава
сплавов металла (Балкано-Карпаты, Северное
Причерноморье, Волго-Камье) и передачи
своих собственных в инокультурную среду
(экземпляр кинжала из Суворово; Волго-
Камье) северокавказские мастера, в том
числе и «кобанцы» создавали близкие по
своим техническим особенностям литейные
формы. Наиболее показательна в этом
плане целиком сохранившаяся литейная форма
конца II тыс. до н.э. из Ессентукского
поселения западного варианта Кобани. Нельзя
не заметить очевидного и безусловного ее
значительного сходства (рисунок
негативов, материал, способ крепления створок,
обычай изготовления сразу нескольких
негативов разных изделий) с литейными
формами из кладов Северопричерноморского
очага металлообработки юга Восточной
Европы (Козенкова, 2010. С. 45, 46, 49,
рис. 3). Она одно из ярких археологических
свидетельств активных взаимоотношений
носителей кобанской культуры раннего
периода (рубеж ХШ-ХП — рубеж X-IX вв. до
н.э.) с инокультурными соседями. Причем
ОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ... 137
немаловажная роль в этих контактах
принадлежала, видимо, кооперативному
посредничеству металлообрабатывающих мастерских
Прикубанского очага металлургии и
металлообработки. Доказательством наличия
этого процесса и в более позднее время служат
так называемые «гибридные» переходные
формы кобанских изделий VTII — начала VII
в. до н.э. (рис. 75). Как пример можно
привести «опытные» образцы конских наборов, в
силу своей эксклюзивности не включенных
в археологическую выборку, но они
правомерны в контексте темы предлагаемой
работы. Таковы бронзовые удила с разными
формами окончаний внешних звеньев на
одном и том же образце (Пседахе, Учкекен,
Эчкиваш); бронзовые псалии с раздвоенным
концом из погребения 2 Каменномостского
могильника и другие предметы (Крупное,
1957. С. 106, рис. 24, 2аб; Козенкова, 2009а.
С. 41-43. Рис. 1, 1). Появление подобных
технологически опытных форм могло быть
обусловлено конкретной реальной
ситуацией, при которой совпали бы три основных
фактора. А именно: 1) синтез разных
технологических традиций в результате
производственной кооперации разноплеменных
кланов мастеров-бронзолитейщиков; 2)
наличие определенных территориальных зон, в
которых объективно могли бы
контактировать носители разных синхронных культур,
имевших близкий материальный уровень; 3)
пассионарный эпохальный «всплеск» в
среде этих культур, выразившийся или в
активных передвижениях, или в отсутствии
межкультурной политической стабильности.
Подобная ситуация для Северного Кавказа
ощутимо сложилась на западе региона, в
контактной зоне двух мощных
производственных очагов, кобанского и
прикубанского, в самом начале I тыс. до н.э. Совпадение
трех вышеуказанных факторов намечается
по археологическим данным в междуречье
Урупа (верховья Кубани) и бассейна реки
Подкумок (верховья Кумы) по линии
соприкосновения двух культурных общностей: «ко-
банцев» и «протомеотов». Обе в равной
степени взаимодействовали с югом Восточной
Европы и Карпато-Дунайским бассейном.
Наиболее активная фаза проявилась, судя
по обилию данных, не позднее середины
VIII в. до н.э., а характерные «строительные
детали» переходных форм, например, в
конском снаряжении (разные вариации
оформления звеньев удил в виде раннего
стремечка, Д-образной, О-образной и треугольной
форм) появились раньше этого времени.
138 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Что касается второго аспекта
рассмотрения выделенной археологической выборки,
а именно хронологического, то он
обусловлен тем, что в ней достаточно полно
представлены данные как по относительной,
так и по абсолютной датировке. Для
анализа использована авторская периодизация
(Козенкова, 1990). Согласно ей выделенные
хронологические периоды предстают и как
доказательства цивилизационных ступеней
взаимодействия кобанской культуры с
окружающим миром. Разделение предложенной
совокупности по конкретным периодам,
в определенной степени имеет условный
характер. Однако оно дает усредненно
верное представление о динамике поступления
инокультурных инфильтраций A87) в ареал
Кобани из внешнего мира по определенным
отрезкам времени (таблица 2). Предметно
видно, что наименьшее их количество C5 из
187 артефактов) фиксируется в период
начала формирования и кристаллизации
признаков кобанской культуры. В полтора раза
больше E0 экз.) их в период полной
стабилизации и расцвета культуры. Количественно
наиболее активный период — это период
Кобан III F6 экз.), когда у «кобанцев»
завязывается круг самых многообразных
контактов, из которых черпаются всевозможные
заимствования. Последний этап
характеризуется трансформацией и нивелировкой
материальной культуры Кобани на ее
обширной территории. В связи с этими
процессами сглаживания различий, гораздо труднее
определить, что изготовлено «кобанцами»,
и что было подлинно чужеземными
заимствованиями знаковых вещей. Но в этой же
группе C6 экз.) больше всего узнаваемых
инокультурных изделий, в особенности, им-
портов.
Последний ракурс предметного
количественного исследования выделенной
археологической выборки — итог определения
конкретных регионов происхождения,
география поступления разнокультурных
инфильтраций в кобанскую культуру (КИО). При
безусловном приоритете постоянных связей
кобанской культурно-исторической
общности Центральной части Кавказа с
материалами памятников Закавказья; при несомненном
признании между этими регионами
значительной общности во многих элементах
материальной и духовной культуры еще на уровне
субстрата, по крайней мере с ранней бронзы,
тем не менее в выделенных 325 номинациях
археологической выборки отчетливо
выделяются не менее девяти направлений
взаимовлияний и истоков многих инноваций. Они
документируются не только собственно
формами заимствований или прямыми импор-
тами, но и инокультурными идеями,
воплощенными в самобытные кобанские образцы.
Вся совокупность объединена в соответствии
с количеством задействованных в
исследовании типов, вариантов и модификаций.
Из них девять групп, в количестве 187 из 325
(приблизительно, 57%) составляют только
инокультурные инфильтрации разного
времени, от начала формирования Кобани до
начала ее трансформации в середине I тыс. до
н.э. (таблица 3). Группа 10 в данной таблице
количественно представляет собственно
кобанские инфильтрации в разные регионы.
В археологической выборке она
задействована 50-ю номинациями из 325 (примерно, 7%).
Последняя, 11 группа, определена условно,
поскольку синкретичность форм изделий в
ней не позволила более точно определить
ареал прототипов. Все 50 номинаций B7%
из 325) имеют неопределенные истоки
происхождения, поскольку в их модификациях
просматриваются элементы изделий не
одного, а нескольких типов, происходящих из
различных регионов. Хронологическая шкала в
таблице, разделенная на отрезки в один век,
фиксирует лишь присутствие изделий
каждой группы в рамках определенного в
исследовании диапазона.
Суммарно примерно 12 % от 187
разнокультурных инфильтраций в ареал Кобани
в составе выборки анализируемых изделий
связаны с далекими южными территориями
(Ближний Востоки Передняя Азия). Большая
часть их документирует культурное
воздействие на изучаемый регион в ранний
период, главным образом, эпохи формирования
кобанской культуры. Морфологически — это
наиболее ранние изделия типа
кольцевидных лопастных височных подвесок III типа
(Нули, Сержень-Юрт, Шали, Майртуп-2),
свидетельствующих об импульсе из
древнего Шумера (подвески «царицы Шубад»25),
что было отмечено еще Б.А. Куфтиным (ср.:
Куфтин, 1949, табл. В и экземпляры из III
отдела, 66). Возможно, эта форма появилась
эстафетным транзитом из Подунавья, где
такой тип золотых подвесок
засвидетельствован в группе Опай (XII в. до н.э.) начала
25 В настоящее время принята новая транскрипция этого имени — «царица Пуаби» (Мунчаев,
Гуляев, Бадер, 2013. С.171).
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ...
139
Таблица 2
Количественное и процентное соотношение инокультурных инфильтраций,
согласно археологической выборке (периодизация, по Козенковой, 1996)
ПЕРИОДЫ |
Кобан 1аб
Кобан II
Кобан Шаб
Кобан IV
Абсолютная хронология, века до н.э. |
втор. пол. XIV-
пер. пол. ХП
35
18%
втор. пол. ХП-
рубеж XI-X
50
27%
начало X -
пер. пол. VII
66
36%
втор. пол. VII -
IV-III
36
19%
Всего 187/100%
Данные об инокультурных и кобанских инфильтрациях,
согласно археологической выборке
Таблица 3
М№
п/п
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
Истоки
инфильтраций
в ареал Кобани
Передняя Азия,
Ближний Восток
Луристан
Средиземноморье, Малая
Азия, Карпато-Дунайский
регион, Альпы
Северное Причерноморье
и юг Восточной Европы
(сабатиновская, белозер-
ская культуры, Сахарна,
киммерийцы). Крым
Западное Закавказье
(Шида-Картли, Иоро-
Алазань, Вани, Абхазия)
Восточное Закавказье
(Урарту и др.)
Подонье
Приуралье, Волго-Камье
Сибирь, Азиатский
регион
Всего:
Местные инфильтрации
из ареала Кобани
Условный ареал
происхождения (синкретические
формы)
Хронология, века до н.э.
XIII-XII
+
+
+
+
+
-
-
+
-
XI-X
+
+
+
+
+
-
-
-
-
+ +
+ +
ix-vni
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
VH-V
+
-
+
+
+
-
+
+
+
+
+
IV-Ш
-
-
+
-
+
-
+
-
-
-
+
| Всего:
Всего типов,
вариантов,
модификаций
23
8
56
52
32
2
4
4
6
187
50
88
325
поздней бронзы. Примечательны в I группе
археологической выборки и нарядные
бронзовые булавки с навершиями в виде
геральдически расположенных головок коней или
козлов. Они являются в ареале Кобани
несомненной реминисценцией вещей XI-IX
вв. до н.э. (Кобан, Сержень-Юрт) далеких
передневосточных образцов начала —
середины II тыс. до н.э. Несомненным ранним
импульсом в ареал Кобани следует признать
и великолепную гематитовую
пронизь-бусину (III отдел, 1а), переделанную из хуррит-
ской печати с изображениями XIV-XIII вв.
до н.э. В эту же группу входит целая серия
бронзовых литых кинжалов так
называемого переднеазиатского типа (IV отдел, 17а).
Мощное проявление чужеземного импульса
усматривается в ареале Кобани наличием
140 КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
воинского комплекта из Ассирии (шлемы,
портупейные пояса, боевые
орнаментированные пояса, чешуйчатый доспех и т.п.).
Примечательны в 1 группе и более поздние
инокультурные инфильтрации, типа
биметаллических топоров-клевцов (III отдел,
19); ранние и поздние образцы бус из
стекла и пасты (Финикия). В работе изложена,
отличающаяся от других авторов, версия
датировки и появления клевцов-чеканов в
кобанском Перкальском могильнике конца
VII — начала VI в. до н.э. западного
варианта. Из ярких примеров поздних
инфильтраций из Передней Азии отмечу также серию
биконических сережек VI-V вв. до н.э. (типа
Пседахе и Нестеровского могильников),
которые бытуют в кобанской культуре до IV
в. до н.э. (Луговой). Заметны переднеазиат-
ские заимствования и в некоторых деталях
отдельных синкретических изделий.
Особо выделена 2 группа предметов
(таблица 3). Она, вопреки наличию
категоричного альтернативного мнения (Кривицкий,
2003. С. 156-157), свидетельствует о
культурных импульсах в кобанскую культуру из
Луристана. В археологической выборке
представлено всего 8 номинаций, наиболее
достоверно отражающих следы
инфильтраций из этого региона. Группа составляет
примерно 3% номинаций всего объема от 325
или несколько более 4% от 187 только
разнокультурных инноваций. Группа, несмотря
на малочисленность, довольно доказательно
демонстрирует непосредственные взаимные
контакты с ареалом Кобани. Из них,
например, ярким показателем культурного
воздействия на изучаемую культуру является
близкая, почти идентичная имитация бронзовых
удил с напускными зооморфными псалиями
из Адайдонского могильника (V отдел, 286).
Заметное сходство в стилистике и сюжетах
составляли навершия бронзовых булавок
с зооморфными сюжетами, в особенности
на булавке со скульптурным навершием со
сценой охоты из Верхне-Кобанского
могильника. С культурной инфильтрацией из
Луристана ряд исследователей (Ф. Ганчар,
Е.И. Крупнов, М.Н. Погребова и др.)
связывают появление в кобанской культуре идей
и изобразительных приемов, воплощенных
в местных вещах. Например, в манере
украшать парадные кинжалы, поясные пряжки,
топоры рельефными фигурками животных;
или создавать вещи, где угадывается стиль
луристанского искусства (пряжки-кони).
Из Луристана появились в ареале Кобани
и отдельные модификации переднеазиат-
ских кинжалов с закраинами на рукоятках
(М.Н. Погребова).
Наиболее заметна в составе
археологической выборки 3 группа,
представляющая разнокультурные
инфильтрации разных периодов в ареал Кобани из
Средиземноморья (материковая и
островная Греция, северо-восток современной
Италии), включая Альпийское Подунавье и
Балкано-Карпатский регион. Она
насчитывает 56 номинаций из общего объема 325,
т.е., примерно, 17%, или около 31% из 187
только разнокультурных инфильтраций.
Морфологический состав археологической
выборки демонстрирует одну из
особенностей материальной культуры ареала Кобани:
наличие в ней следов целого конгломерата,
скопления многообразных изделий разных
среднеевропейских изделий культур галь-
штаттоидного облика, сохранивших в себе
элементы предшествующих более ранних
местных культур, таких как курганная, уне-
тицкая, в особенности, пилинская и
многочисленных культур полей погребальных
урн (т.н. раннего галынтатта) и собственно
галыптаттской культуры VIII-V вв. до н.э.
В этом разнородном и разновременном
материальном «соре», принесенном
веками к подножию Северного Кавказа можно
разглядеть, например, вариант бронзовых
браслетов из тонкой гладкой пластины с
отогнутыми по всему периметру
закраинами, типичными для унетицкой культуры;
использование оформления разных
категорий вещей большими грибовидными
шляпками — типологическая особенность пилин-
ской культуры; прием технологического
заимствования литья браслетов из рифленой
пластины, а также идущий от нее же тип
привесок с закрученными вовнутрь
волютами. Влияние поздней бронзы — раннего
железа Подунавья просматривается в отделке
лезвия ножа из Инжиччукуна узором, в
довольно большом числе сходных украшений
(дважды изогнутые височные подвески с
волютами); оформление концов пластинчатых
браслетов большими волютами и поясками
из мелких шишечек или одним
выступающим ребром как на изделиях группы Опай
IV (XII в. до н.э.). Элементы собственно
галыптаттской культуры усматриваются в
поясных пряжках с кругами и в двуовальных,
т.н. 8-образных нагрудных бляхах. Глиняные
пиксиды из Верхне-Кобанского могильника
почти идентичны таким изделиям из
культуры Сахарна, в ареале которой, будучи под-
нестровским ответвлением культуры Гава-
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ...
141
Голиграды, они подражают
средиземноморским. Об инфильтрациях элементов из
Средиземноморья и Подунавья напоминают
такие заметные изделия как ранние
коленчатые фибулы; большинство модификаций
фибул с арковидной дужкой, биконические
сосуды, похожие на урны «вилланова» и
эксклюзивные изделия типа миниатюрных
сдвоенных сосудиков (т.н. «солонки»),
бытовавших у «кобанцев» вплоть до скифского
периода (Верхне-Кобанский и Нестеровский
могильники). Все эти культурные
проявления, хотя и указывали общее верное
направление, все же были без конкретного
«адреса». Исключение составляли лишь
отдельные предметы. Такие, как бронзовые удила,
вариант удил италийской культуры Беначчи
II, модификация фибул типа Панталича II,
фрагмент щитовидной фибулы,
серебряная фиала с острова Родос или аттический
шлем из Домбая. Разнокультурные
проявления во все времена использовались местным
автохтонным населением для обогащения
местной культуры, придавая ей некую
неповторимую уникальность. Исключительное
значение всей третьей группы, как
представляется, в том, что она может
рассматриваться как своего рода проявление процесса
«галыитаттизации», то есть проникновения
(не в этническом смысле) элементов культур
Центральной Европы XII-VT вв. до н.э. не
только в Карпато-Поднестровье (Кашуба,
2012- С. 480-482), но и далее на восток,
вплоть до Сибири. Но наиболее заметным
такое проникновение оказалось в ареале
Кобани. Мощной преградой для еще более
интенсивного воздействия этого процесса
на Северокавказский регион (на протоме-
отов, «кобанцев», кобяковцев) оказались
многочисленные культуры разных периодов
Северного Причерноморья (срубная, саба-
тиновская, белозерская, киммерийская).
Видимо, потому, что не только разными
путями проникали оттуда разнообразные,
визуально приметные модификации инокуль-
турных собственно артефактов, но
появлялись они в результате физического
проникновения отдельных культурных групп этого
региона в результате активного,
фиксируемого для этого периода передвижения в
сторону востока, в том числе и на Северный
Кавказ. Фактор столь активного натиска
маркируют не только вещи, но и такие
явления как заметное появление на поселениях
кобанской культуры зольников, печей для
обжига посуды и культовых жертвенников
(Алхасте, Змейское, Сержень-Юрт),
близких сабатиновским; посуды, характерной
для белозерской культуры типа овальных
сковород, круглодонных кубков, черпаков
с высокой петлевидной ручкой (Сержень-
Юрт, Верхняя Рутха). Засвидетельствовано
и немало изделий, связанных со срубно-саба-
тиновскими (бронзовые кинжалы (ножи)) с
упором, сабатиновско-белозерские кельты и
коленчатые серпы, антропоморфные
привески; костяная и роговая узда, шаровидные
привески белозерского типа (Майртуп-2).
С Северным Причерноморьем, как
указывалось выше, была связана во многом и
технологическая база изготовления целого ряда
предметов (литейные формы, наконечники
копий с прорезными перьями,
колесовидные привески с крестом в центре и выступом
на краю и т.п.). Что касается более позднего,
киммерийского периода, то связи с
северопричерноморскими становятся еще ближе.
Например, проникновение на Северный
Кавказ уздечных наборов черногоровского
типа, костяных наконечников стрел со
скрытой втулкой и ромбических в сечении. Через
Крым и Северо-Западное Причерноморье
проникали в ареал Кобани бронзовые
зеркала с ручкой, украшенной изображением
кошачьего. Объективно тенденция
подобной культурной пассионарности со стороны
указанных регионов выявляется и
результатом количественного выражения (таблица
3). Изделия 4-й группы составляют около
16% от 325 или чуть больше 27% от всей
совокупности A87) разнокультурных
инфильтраций. Хронологически присутствие
инокультурных поступлений из Северного
Причерноморья и Крыма по результатам
археологической выборки фиксируется от
XIII до V в. до н.э. Заключительный
хронологический этап контактов позднекобан-
ской культуры с указанными территориями
по данным из ареала Кобани требует особой
специальной разработки, выходящей за
пределы поставленной темы.
Сложнее обстоит дело с результатами
выводов по составу археологической
выборки инокультурных изделий из Закавказья.
Подавляющее сходство на уровне быта
общекавказских форм изделий в ареале Кобани
не позволяет бесспорно выделить по ним
основные направления контактов, указывая
лишь на многие черты общности субстрата
севера и юга Кавказа. В связи с этим в
археологическую выборку 5 и 6 групп изделий
(таблица 3) всего Закавказья включены только
«адресные» артефакты в ареал Кобани,
указывающие на разные векторы южнокавказ-
142
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
ских инокультурных инфильтраций. Общее
число модификаций таких изделий из
Западного и Восточного Закавказья
составляет в выборке 34 экз. из 325, то есть чуть
более 10%. Примерно столько же
процентов они составляют от 187, то есть от всей
суммы инфильтраций в ареал Кобани извне.
Довольно заметно просматривается связь с
населением прибрежной территории
современной Абхазии (топоры колхидского типа,
железные топоры-секиры, втульчатые
бронзовые мотыжки, якоревидная привеска,
бронзовые полые браслеты с наполнителем,
гривны с ромбическими раскованными
концами, привески-бляшки в форме
свернувшегося зверя и др.). Из Восточного Закавказья
несомненными импортами представляются
шлем и один из боевых поясов урартского
происхождения. Из бассейна Иоро-Алазани
заметны в ареале Кобани модификации
кинжалов и наконечников копий, так
называемого кахетского типа. Из ареала памятников
эпохи поздней бронзы — раннего железа
восточной части Грузии (Самтавро и др.)
безусловны истоки роговых наверший булав,
конусовидных и парных стержневидных
бронзовых булавок. Не исключена
посредническая роль древней Колхиды (Вани) в
появлении в кобанской культуре некоторых
украшений типа биконических серег, а
также кольцевидных серег со столбикообраз-
ными отростками.
Слабее всего фиксируются по
археологической выборке разнокультурные
инфильтрации из ареалов культур Приуралья,
Волго-Камья и Азиатского региона. Это
единичные предметы разных периодов,
типа ананьинского кельта, некоторые
нагрудные бляхи и пронизи, схожие с
найденными в Старшем Ахмыловском могильнике.
Напомню об уздечных бляшках,
аналогичных таким изделиям из Хошеутовского
могильника в Северном Прикаспии, а из
примечательных сибирских форм — бронзовый
нож с кольцевым навершием, дисковидные
зеркала с петелькой на обороте, а также
бронзовые котлы на конусовидной ножке.
Слабо представлено в выборке и Подонье:
всего несколько уздечных бляшек V-IV вв.
до н.э. и, возможно, портупейный крюк из
Лугового могильника.
Археологическая выборка фиксирует
также определенную тенденцию:
поступление определенного объема информации о
собственно кобанских инфильтрациях за
пределы ареала культуры. В выборке они
составляют 50 известных форм изделий из
325, то есть, примерно, 15% (таблица 3).
В основном, это оружие и аксессуары
одежды. И лишь только в культуры степного круга
попадали отдельные формы керамики
(корчаги с шаровидным туловом и узкой шейкой;
горшки баночной формы, поверхность
которых сплошь покрыта оттисками ногтя).
В заключение проделанного
исследования подведу общий итог: главные выводы из
проделанной работы. Они сводятся к
следующему.
1. Работа с достаточной для общих
выводов археологической выборкой показала
правомочность использования этого метода
как эффективного для моделирования
процессов культурогенеза в кобанской культуре.
Как обоснованно, на мой взгляд, отмечал
В.М. Массон: «Мир артефактов — это
единственная надежная база археологической
науки... Будущее археологии за творческим
соединением достижений процессуальной
археологии и типологического метода во
всех его модификациях» (Массон, 1990.
С. 6) (выделено мной — В.К.). Одной из
таких модификаций типологического метода,
на мой взгляд, как раз и является
аналитическая работа с археологической выборкой
для исторической реконструкции
отдельных аспектов развития культуры, в
частности, такого важного ее аспекта как связи и
взаимосвязи с окружающим миром.
2. Использование глубоко проработанной
выборки, с высокой степенью надежности
показало, что этот метод может служить для
воссоздания уменьшенной картины неког-
да существовавшей реальности (Козенкова,
19896). Причем не только в общем плане, но
и в конкретных показаниях количественного
и качественного вклада результатов
многосторонних контактов инокультурной среды
в обогащение и формотворчество
носителей кобанской культуры, с одной стороны,
и вклада изучаемой в культуры окружающего
мира — с другой.
3. Тематика предметных разработок
вещей, представленных в предложенном
вниманию исследовании, оказалась важной не
только с точки зрения методологии
археологической науки. Подобные разработки
вносят существенный вклад в
общетеоретическое, целостное решение проблемы
соотношения таких понятий как «традиция» и
«инновация», конкретизирует формы
связей местного субстрата и инокультурных
инфильтраций в изучаемой культуре.
4. На основе тщательного анализа
конкретного состава археологической вы-
ГЛАВА 2. РОЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ РАЗНОКУЛЬТУРНЫХ ИНФИЛЬТРАЦИЙ...
143
борки удалось, как я полагаю,
всесторонне проследить процесс «самосохранения,
воспроизводства и регенерации культуры»
(Масон, 1981. С. 38, 39). Фундаментально
проработанная совокупность типов,
вариантов, модификаций артефактов (Глава 1)
достаточно правдоподобно выявляет
общую схему и механизм самосохранения и
поступательных циклов развития Кобани в
окружении однопорядковых, но разных, по
внутреннему культурному потенциалу
чуждых, археологических культур. Для
автохтонной (в условиях гор) кобанской
культуры Кавказа подобным мощным механизмом
сохранения традиционности быта в
повседневной деятельности служило разумное,
обусловленное самоидентификацией и
огражденное различными табу, культивирование
соотношения субстрата как фундамента
материальной культуры и постоянно
поступавших в ареал Кобани разнокультурных
инфильтраций. Именно субстрат
препятствовал, в определенной мере, размыванию
специфических признаков культуры, не
только материального, но и духовного
характера. «Жизнеспособные силы
прошлого» — так определял субстратные наслоения
Б.Б. Богаевский. Они не только
способствовали сохранению культуры, но и
направляли ее в «новое русло» (Богаевский, 1924.
С. 7, 246).
5. Применительно к поставленной теме,
проработанная археологическая выборка
своими количественными и качественными
выражениями (Глава 2), как раз, и
демонстрирует соотношение и взаимодействие
субстрата с чужеродными инфильтрациями,
то есть как бы высвечивает постоянно
действующий фактор саморазвития и
самосохранения культуры. Предположительно весь
процесс можно представить в виде, своего
рода, формулы определенного цикла и
разных этапов пассионарного движения
автохтонной культуры, глубокую основу которой
составляет субстрат.
Визуально — это предстает в виде
следующей цепочки:
Субстрат (традиция) + инновация =
синкретизм (I этап) = модификации (II этап) =
собственно специфические новации (III
этап) = стереотипизация (IV этап) = усред-
ненность (обновленная традиция) или
начало повторения цикла: то есть, субстрат +
инновация... и т.д.
Безусловно, подобная схема, как и
всякая модель, дает лишь упрощенное
представление о поступательной динамике
исторического развития, но все же позволяет
«угадать» тенденцию столь длительного
сохранения целостности и особого облика такой
цивилизации как кобанская
культурно-историческая общность.
6. Количественное и качественное соот-
ношение разных групп артефактов состава
археологической выборки показывает
очевидную самобытность Кобани, возникшую
не без влияния взаимных многосторонних,
укрепившихся на Центральном Кавказе ино-
культурных элементов окружающего мира
и их взаимодействия с местным
многослойным субстратом. Следует признать, на
основе возросших за два века данных, что в целом
самое заметное доминирующее воздействие
на внешний облик кобано^глийской
культуры (культурно-исторической общности)
оказали элементы древних культур Подунавья
(рис. 76,78), главным образом её средней
части. По превалирующему числу артефактов
многоконтактного состава выборки (около
58%) необходимо констатировать, что во все
периоды многовековой истории (середина
XIV—IV в. до н.э.) культура этого весьма
жизнеспособного человеческого сообщества,
кроме влияния ближайших соседей (культур
протомеотов и Закавказья), больше всего
пребывала в орбите культурогенеза Средней
Европы и Северного Причерноморья. И при
этом невозможно указать на
всепоглощающее влияние ни одного из перечисленных
выше направлений контактов.
Заключение
За прошедшие 200 лет изучения кобанской
культуры (кобано-тлийской
культурно-исторической общности) в среде научной
общественности представляется вполне
закономерным рассматривать ее на широком фоне
Евразийского континента во всех, присущих
ей, историко-культурных и
культурологических аспектах. Проделанное мною
исследование посвящено особому аспекту
рассмотрения тщательно отобранной археологической
выборки как показателя места кобанской
культуры в окружавшем ее мире. О связях и
взаимосвязях кобанской культуры написано
много: либо в общем плане, либо при анализе
отдельных инокультурных изделий. В
изложении предложен самобытный формат
рассмотрения этой проблемы. В основу подхода
положено целенаправленное стремление выявить
новые резервы для углубления наших знаний
всех аспектов данной социальной
структурированной системы. Выйти на новый уровень
методики ее изучения. Предложенные
параметры исследования проблемы
постулируются впервые. Взгляд на древнюю культуру цен-
тральнокавказских горцев как на динамичную
этнокультурную систему автохтонного
характера позволяет еще основательнее раскрыть
ее сущность, непонимание которой у многих,
кто к ней обращался, кажется загадочным.
Новизна подхода заключается в углубленном
анализе специальной совокупности
артефактов, которая бы не просто конкретизировала
наличие разной формы связей (прямых, опос-
редственных, эстафетных и т.п.), а предмет-
но обозначила процентный вклад
разнокультурных инфильтраций в кобанскую среду, и
в свою очередь, продемонстрировала бы ряд
наиболее выразительных свидетельств
воздействия самой этой культуры на окружающий
ее многообразный мир. Для анализа выделена
выборка из 325 наиболее информативных
артефактов, 45 категорий, включавших их типы,
варианты и модификации (Глава 1). Состав
выборки — это разнопланово диагностирующие
артефакты, главным образом из могильных
комплексов. Но задействованы и бесспорные
по атрибуции изделия из слоев поселений и из
морфологически информативных случайных
находок.
Основная задача исследования
заключалась в тщательном рассмотрении и анализе
в едином контексте, в настоящем, довольно
многочисленной, но разрозненной между
собой группы предметов разных фаз развития
кобанской культуры, с учетом их суммарного
числового и процентного вклада в процесс
инокультурного воздействия на изучаемую со-
общность (Глава 2). При анализе, по мере
возможности, обозначена роль местного
культурного субстрата как носителя преемственности
автохтонной кобанской культуры, который
выступает в конкретном случае как своего
рода матрица («грибница»), общая основа,
способствующая постоянному сохранению и
самоусовершенствованию цивилизации.
Предложенная в монографии для Кобани
схема соотношения разнокультурных
инфильтраций рассматривается мною как одна
из моделей протекавшего в древности
процесса. Она рассчитана, в первую очередь, на
выявление общей тенденции в направлениях
связей. Но кроме того, было важно получить
конкретный, приближенный к реальности,
адекватный, ответ о количественном
вкладе инокультурных поступлений в изучаемую
культуру. Исследование состава
археологической выборки дополнительно показало, что
несмотря на определенное типологическое
родство с культурами поздней бронзы —
раннего железа Закавказья, главным образом
колхидской, материалы Кобани со следами
инокультурных инфильтраций еще раз
обозначили ее заметную особость среди других
социальных систем древности.
Литература
Абесадзе Ц., Бахтадзе Р., Двали Т., Джапаридзе О., 1958. К истории медно-бронзовой
металлургии Грузии. Тбилиси (на груз, яз.; резюме на англ.), ^„.„^^
АбиловаГА., ЯМПОЛЬСКИЙ З.И., 1958и1УТРД07Г1*тетгк тто актттозиции музея. Кяку?
Абрамишвили P.M., 1957. К вопросу о датировке памятников эпохи поздней бронзы и
широкого освоения железа, обнаруженных на Са^гавр^ком могильнике // ВГМГ. Т. XIX-A,
XXI-B. Тбилиси.
Абрамишвили P.M., 1961. К вопросу об освоении железа на территории Восточной
Грузии. Вестник Гос. музея Грузии. Т. XXII-B. Тбилиси.
Абрамишвили P.M., 1962. К вопросу об освоении железа на территории Восточной
Грузии (XIV-VI вв. до н.э.). Автореф.... канд. ист. наук. Тбилиси.
Абрамишвили P.M., Гигуашвили Н.И., Кахиани К.К., 1980. Археологические памятники
Грмахевистави. Тбилиси (на груз, яз.; резюме на рус).
Абрамова М.П., 1974. Погребения скифского времени Центрального Предкавказья //
СА, № 2.
Аванесова Н.А., 1975. К вопросу о бронзовых стрелах степных племен эпохи бронзы //
Тр. Самаркандского Гос. Университета. Вып. 270.
Аванесова Н.А., 1991. Культура пастушеских племен эпохи бронзы Азиатской части
СССР. Ташкент, 7
Т Алексе^ А ТО 9004 Хронография европейской Скифии. СПб. /
^Алексеева Е.М., 1982. Античные бусы Северного Причерноморья // САИ. М. Вып. Г1-12.
Алексеева Е.П., 1949. Позднекобанская культура Центрального Кавказа// Ученые
записки ЛГУ, серия исторических наук. Вып. 13. Л. ^- -^
(Алексеева ?,.11., 19У1. Дрецнязг1Гсредневековая история 11арачаево-Черкесии. М. /
Андреева М.В., Козенкова В.И., 1986. Комплекс начала I тыс. до н.э. из урочища Клин-Яр
(Кисловодская котловина) // СА, № 1.
Анфимов Н.В., 1957. Находки предметов эпохи поздней бронзы близ станицы
Удобной//СА,№ 4.
Анфимов Н.В., 1961. Протомеотский могильник с. Николаевского // Сборник
материалов по археологии Адыгеи. Т. П. Майкоп.
Анфимов Н.В., 1965. Кинжалы кабардино-пятигорского типа из Прикубанья // Новое в
современной археологии. М.
Аптекарев А.З., Козенкова В.И., 1986. Клад эпохи поздней бронзы из станицы Упорной
(Краснодарский край) // СА, № 3.
Археология Украины. Т. 1. Киев. 1985.
Атабиев Б.Х., 2000. Изваяния ранних кочевников из Кабардино-Балкарии//
Археология, палеоэкология и палеодемография Евразии. М.
Багаев М.Х., 2008. Культура горной Чечни и Дагестана. М.
Багаев М.Х., Козенкова В.И., 1978. Бронзовые бляхи из Галайтинского могильника
(Чечено-Ингушетия) // Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М.
Балагури Э.А., 1985. Культура Станево // Археология Украинской ССР. Т. I. Киев.
Барамидзе М.В., 1961. Брильский склеп// Аннотация докладов научной сессии
Института истории. Тбилиси (на груз. яз.).
Барамидзе М.В., 1977. Мерхеульский могильник. Тбилиси. Мецниереба (на груз. яз.).
146
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Бартц Г., Кёниг Э., 2007. Лувр. Искусство и архитектура. Каталог. Tandem Verlag. GmbH.
Барцева Т.Б., 1981. Цветная металлообработка скифского времени. М. Наука.
Барцева Т.Б., 1985. Химический состав наконечников копий Северного Кавказа в VIII-
VII вв. до н.э. КСИА. Вып. 184.
Барцева Т.Б., 1988. Бронзовые кинжалы Сержень-Юрта (итоги спектроаналитического
изучения) // КСИА. Вып. 194.
Батчаев В.М., 1985. Древности предскифского и скифского периодов // Археологиче-
ские исследования на новостройках Кабардино-Балкарии. Вып. 2. Нальчик.
-^J1 Белинские A.FQ 1990. К вопросу о времени появления шлемов ассирийского типа на
Кавказе/77~СА, № 4.
>елинский А.Б., 2009. Могильник Клин-Яр— /перекресток времен и культуру//
Археологические открытия. Европейская Россия 1991-2004. М. " "—'
Белинский А.Б., Дударев С.Л., 2007. К датировке комплексов позднейшего
предскифского времени Северного Кавказа и Восточной Европы // Материалы по изучению
историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. VII. М.
Березанская С.С., Отрощенко В.В., Чередниченко Н.Н., ШарафутдиноваИ.Н., 1986.
Культуры эпохи бронзы на территории Украины. Киев. Наукова думка.
Березанская С.С, Шарафутдинова И.Н., 1985. Сабатиновская культура// Археология
Украинской ССР. Т. 1. Киев.
Березин Я.Б., Дударев С.Л., 2004. Новые погребальные комплексы раннежелезного
века из Кисловодской котловины // МИАСК. Вып. 4. Армавир.
Березуцкий В.Д., Золотарев П.М., 2008. Новые материалы раннего железного века из
лесостепного Подонья // РА, № 4.
"^L Бзаров Р.С., 2011. История древней и средневековой Алании-Осетии в памятниках архе-
ологии // Сокровища Алании. Альбом. М.: Эксмо. _
—^Богаевский Б., 1924. Крит и Микены. Л. ;
Бочкарев B.C., 1УЬ8. Проблема Бородинского клада// Проблемы археологии. Вып. 1.
Ленинград. ЛГУ.
Бочкарев B.C., 1996. Новые данные о Прикубанском очаге металлургии и
металлообработки эпохи поздней бронзы // Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н.э. Санкт-
Петербург.
Бочкарев B.C., 2006. Северопонтийское металлопроизводство эпохи поздней
бронзы// Производственные центры: источники, «дороги», ареал распространения. Санкт-
Петербург.
Бочкарев B.C., 2010. Карпато-дунайский и волго-уральский очаги культурогенеза эпохи
бронзы (опыт сравнительной характеристики) // Культурогенез и древнее
металлопроизводство Восточной Европы. Санкт-Петербург.
Бочкарев B.C., Пелих АЛ., 2008. К хронологии памятников Прикубанского очага
металлургии и металлообработки // Отражение цивилизационных процессов в археологических
культурах Северного Кавказа и сопредельных территорий. XXV Крупновские чтения. Владикавказ.
Вальчак СБ., 1996. Переднеазиатские и европейские параллели в предскифских
уздечных комплектах Северного Кавказа // Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н.э.
Санкт-Петербург.
Вальчак СБ., 2003. Вооружение всадников и конская сбруя юга Восточной Европы в
предскифский период. Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.
Вальчак СБ., 2009. Конское снаряжение в первой трети I тыс. до н.э. на юге Восточной
Европы. М.
Вальчак СБ., Мамонтов В.И., Сазонов А.А., 1996. Ранние памятники черногоровского
этапа в Восточной Европе: происхождение и хронология // Историко-археологический
альманах. Вып. 2. Армавир-Москва.
Вальчак СБ., Скаков А.Ю., 2002. Клад из Мечис-цихе в контексте хронологии
памятников Юго-Западного Закавказья // РА, № 2.
Вальчак СБ., Скаков А.Ю., 2003. Дигорские «пекторали» предскифского периода // РА, № 3.
Ванден-Берге Л., 1992. Древности странь^луровУ/ Каталог выставки. СПб.
Ванчугов В.П., 1987. Памятники тудоровского типа в Северо-Западном Причерноморье
(к вотюосуп бедозеоской культуре) // Межплеменные связи эпохи бронзы на территории
У^^^ЮГев. ^^N^^N^
ЛИТЕРАТУРА
147
Виноградов В.Б., 1963. Глиняный штамп с городища Алхан-кала // Древности Чечено-
Ингушетии. Москва.
Виноградов В.Б., 1968. Археологические разведки в Чечено-Ингушетии в 1965 году//
Археолого-этнографический сборник. Т. П. Грозный.
Виноградов В.Б., 1971. Связи Центрального и Восточного Предкавказья со скифо-сав-
роматским миром // Проблемы скифской археологии. М.
Виноградов В.Б., 1972. Центральный и Северо-Восточный Кавказ в скифское время.
Грозный.
Виноградов В.Б., 1974. Новые находки скифо-сибирского звериного стиля в Чечено-
Ингушетии // СА, № 4.
Виноградов В.Б., 1976. К характеристике кобанского варианта в скифо-сибирском
зверином стиле // Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М.
Виноградов В.Б., 1979. Новогрозненский кобанский могильник VI-V вв. до н.э. //
Археологические памятники Чечено-Ингушетии. Грозный.
Виноградов В.Б., 1984. Могильники юго-восточной Чечни // АО-1982. М.
Виноградов В.Б., Дударев С.Л., 1979. Материалы предскифского времени из Чечено-
Ингушетии // СА, № 1.
Виноградов В.Б., Дударев С.Л., Рунич А.П., 1980. Киммерийско-кавказские связи//
Скифия и Кавказ. Киев.
Виноградов В.Б., Дударев С.Л., 2003. Могильник позднего бронзового века у сел.
Майртуп в Чечне // МИАСК. Вып. 1. Армавир.
Виноградов В.Б., Исламов А.А., 1965. Новые археологические находки в Чечено-
Ингушетии // Изв. ЧИНИИ, т. VI. Вып. I. Грозный.
Виноградов В.Б., Марковин В.И., 1966. Археологические памятники Чечено-Ингушской
АССР // Тр. Чечено-Ингушского НИИ истории, языка и литературы. Т. X. Грозный.
Виноградов В.Б., Нераденко Т.Н., 1990. Новые данные о связях Северного Кавказа с
Закавказьем // СА, № 1.
Виноградов В.Б., Рунич А.П., 1969. Новые данные по археологии Северного Кавказа //
АЭС. Т. III. Грозный.
Вишневская О.А., 1973. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII-V вв. до
н.э. // Тр. Хорезмской АЭЭ. Т. VIII. М.
Вольная Г.Н., 2002. Прикладное искусство населения Притеречья середины I
тысячелетия до н.э. Джауджикау.
Вольная Г.Н., 2011. Изображение фигурок коня с всадником в искусстве кобанской и
колхидской культур // Проблемы археологии Кавказа (к 70-летию ЮН. Воронова). Сухум.
ГЬоронов Ю.Н.. 1969. Археологическая карта Абхазии. Сухуми. Л
Воронов Ю.Н., 2011. Материалы защиты Ю.Н. Воронова на соискание ученой степени
доктора исторических наук // Проблемы археологии Кавказа (к 70-летию Ю.Н. Воронова).
Приложение. Сухум.
Галанина Л.К., 1997. Келермесские курганы // Степные народы Евразии. Т. I. Москва.
Газдапустаи Д., 1962. Связи Северного Кавказа с Передней Азией и Центральной
Европой в эпоху перехода от бронзы к железу. Дис.... канд. ист. наук. Рукопись. Библиотека
ЛГУ-Д/444.
Газдапустаи Д., 1962а. Связи Северного Кавказа с Передней Азией и Центральной
Европой в эпоху перехода от бронзы к железу, Автореф. дис.... канд. ист. наук.
Гершкевич Я.П., 2007. Суботовское городище в свете новых исследований // Раннш
зал1зний вис бвразн. Кшв-Чигирин.
Гобеджишвили Г.Ф., 1952. Археологические раскопки в Советской Грузии. Тбилиси (на
груз. яз).
Горелик М.В., 1982. Защитное вооружение персов и мидян ахеменидского времени // ВДИ,
№3.
Граков Б.Н., 1965. Заметки по скифск:арматскадаа^^ологии // Новое в советской
археологии. М. /
Граков Б.Н., 1968. Легенда о скифском цареКрианте^ (Геродот, кн. IV, гл. 81) // История,
археология и этнография Средней Азии. М. L— 4
Граков Б.Н., 1970. Скифы. М.
Граков Б.Н., 1971. Еще раз о монетках-стрелках // ВДИ, № 3.
148
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Граков Б.Н., 1977. Ранний железный век. М.
Гриневич К.Э., 1951. Новые данные по археологии Кабарды // МИА, № 23. М.
Гуляев В.И., 1969. Зооморфные крючки скифского периода// Население Среднего
Дона в скифское время. М.
Гуммель Я.И., 1992. Раскопки к юго-западу от Ханлара в 1941 г. // Вестник древней
истории, 4B03). М.
Дараган М., Кашуба М., 2008. Аргументы к ранней дате основания Жаботинского
поселения // Revista archeologica. Serie noua. Vol. IV, № 2. Chi§inau.
Дворниченко В.В., 2000. Новые поступления в составе Хошеутовского комплекса
уздечных принадлежностей // Скифы и сарматы в VII—III вв. до н.э.
Дворниченко В.В., Очир-Горяева М.А., 1997. Хошеутовский комплекс уздечных
принадлежностей скифского времени на Нижней Волге // Донские древности. Вып. 5. Азов.
Демиденко СВ., 2008. Бронзовые котлы древних племен Нижнего Поволжья и Южного
Приуралья. М.
Деопик Д.В., Крупнов Е.И., 1961. Змейское поселение кобанской культуры//
Археологические раскопки в районе Змейской Северной Осетии. Орджоникидзе.
Дергачев В., Бочкарев B.C., 2003. Металлические серпы и серповидные орудия
позднего бронзового века Восточной Европы // Чтения, посвященные 100-летию деятельности
В.А. Городцова в ГИМе. Тез. док. Часть 1. М.
Джапаридзе О.М., 1955. Квасательский могильник эпохи бронзы в Юго-Осетии//
КСИИМК,60.М.
Джгаркава Т., 1982. Камарахевский могильник. Каталог // Мцхета. Т. VI. Тбилиси (на
груз, яз.; резюме на рус).
Долбежев В.И., Отчет о раскопках в Терской области в 1888 г. // АК. 12/1888. Л. 17, 48,
рис. № 11.
Доманский Я.В., 1984. Древняя художественная бронза Кавказа. М.: Искусство.
Доманский Я.В., Пиотровский Ю.Ю., 1981. Новый археологический комплекс
бронзовых вещей из Дагестана // Контакты и взаимодействия древних культур. Тез. док. Л.
Дубовская О.Р., 1993. Вопросы сложения инвентарного комплекса черногоровской
культуры // Археологический альманах, № 2. Донецк.
Дубовская О.Р., Подобед В.А., 1996. Об одном типе украшений черногоровского
времени // Северо-Восточное Приазовье в системе евразийских древностей (энеолит —
бронзовый век). Часть П. Донецк.
Дубовская О.Р., 1997. Об этнокультурной атрибуции «новочеркасских» погребений
Северного Причерноморья // Археологический альманах, № 6. Донецк.
Дударев С.Л., 1973. Кинжал закавказского типа из Чечено-Ингушетии // СА, № 4.
Дударев С.Л., 1976. Раскопки могильника у сел. Ахкинчу-барзой (Чечено-Ингушетия) //
СА, № 1.
Дударев С.Л., 1981. О ранних погребениях Аллероевского 1 могильника // Памятники
эпохи раннего железа и средневековья Чечено-Ингушетии. Грозный.
Дударев С.Л., 1982. О некоторых особенностях культурного прогресса у племен
эпохи поздней бронзы восточной части плоскостной Чечни // Культурный прогресс в эпоху
бронзы и раннего железа. Ереван.
Дударев С.Л., 1991. Очерки древней культуры Чечено-Ингушетии. Грозный.
Дударев С.Л., 1992. К интерпретации некоторых находок краеведов Пятигорья//
Археология и краеведение Кавминвод. К 90-летию Н.Н. Михайлова. Кисловодск.
Дударев С.Л., 1994. О происхождении биметаллических чеканов из Малой Азии //
Международное сотрудничество археологов на Великих торговых и культурных путях
древности и средневековья. Кисловодск.
Дударев С.Л., 1999. Взаимоотношения племен Северного Кавказа с кочевниками Юго-
Восточной Европы в предскифскую эпоху. Армавир.
Дударев С.Л., 2003. О связях бассейна р. Кубани с казахстанскими степями в эпоху
поздней бронзы — начале раннего железного века // Десятые чтения по археологии Средней
Кубани. Армавир.
Дударев С.Л., 2004. Белореченский 2-й могильник— памятник эпохи раннего железа
Кавказских минеральных вод // МИАСК. Вып. 3. Армавир.
ЛИТЕРАТУРА
149
Дударев С.Л., 2010. О датировке некоторых комплексов предскифского времени с
территории Центрального Предкавказья // Проблемы хронологии и периодизации
археологических памятников и культур Северного Кавказа. XXVI Крупновские чтения. Магас.
Дударев С.Л., 2011. К вопросу о связях Закубанья с Закавказьем, Подунавьем и
Центральной Азией в предскифское время // Сборник трудов С.Л. Дударева. М. (соавторы
А.А. Сазонов, В.А. Фоменко).
Дударев С.Л., 2011а. Новые данные о кавказском генезисе скифских «акинаков»//
Сборник научных трудов С.Л. Дударева. М.
Дударев С.Л., 20116. К вопросу о месте киммерийских комплексов из Западной Азии в
системе хронологических и культурных связей Причерноморья, Кавказа и восточных
районов Евразии // Сборник научных трудов С.Л. Дударева. М.
Дударев С.Л., 2011в. Новые данные о связях Центрального Предкавказья с Поволжьем в
эпоху раннего железа // Сборник трудов С.Л. Дударева. М. (соавтор В.А. Фоменко).
Дударев С.Л., 2012. Новые данные о шлемах ассирийского типа на Северном Кавказе //
Новейшие открытия в археологии Северного Кавказа: исследования и интерпретации.
XXVII Крупновские чтения. Махачкала.
Дударев С.Л., Власова Т.Н., 1979. Некоторые итоги разведок памятников начала
железного века в Пятигорье и Чечено-Ингушетии // Археология и вопросы этнической истории
Северного Кавказа. Грозный.
Дударев С.Л., Рунич А.П., 1992. К вопросу о степном влиянии на вооружение и войско
северокавказцев в VII-V вв. до н.э. (на примере Пятигорья). Грозный.
Дударев С.Л., Сазонов А.А., Фоменко В.А., 2007. Новые находки «киммерийского»
времени с Северного Кавказа // Раннш зал1зний в1к бврази. Кшв-Чигирин.
Егоров Н.М., 1955. Могильник скифского времени близ г. Минеральные воды//
КСИИМК. Вып. 58.
Егоров Н.М., 1958. Могильник на р. Эшкакон // КСИИМК. Вып. 64.
Есаян С.А., 1966. Оружие и военное дело древней Армении. Ереван.
Есаян С.А., 1968. Астхиблурский могильник// Вестник общественных наук АН
Армянской ССР. Вып. 6 C01). Ереван.
Есаян С.А., Погребова М.Н., 1985. Скифские памятники Закавказья. М.
Завьялов В.И., Розанова Л.С, Терехова Н.Н., 2009. История кузнечного ремесла финно-
угорских народов Поволжья и Предуралья. М.
Златковская Т.Д., Шелов Д.Б., 1971. Фибулы Фракии VII-V вв. до н.э. // СА, № 4.
Ивановский А.А., 1911. По Закавказью. МАК. Вып. VI. М.
Иванчик А.И., 2001. Киммерийцы и скифы // Степные народы Евразии. Т. П. М.
Иессен А.А., 1935. К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе // Известия
ГАИМК. Вып. 120. М.;Л.
Иессен А.А., 1941. Археологические памятники Кабардино-Балкарии // МИА, 3. М; Л.
Иессен А.А., 1947. Греческая колонизация Северного Причерноморья. Л.
Иессен А.А., 1951. Прикубанский очаг металлургии и металлообработки в конце медно-
бронзового века // МИА, 23. М; Л.
Иессен А.А., 1953. К вопросу о памятниках VIII-VII вв. до н.э. на юге европейской части
СССР // СА, XVIII. М.
Иессен А.А., 1955. Некоторые памятники VIII-VII вв. до н.э. на Северном Кавказе //
ВССА. М.
Иессен А.А., Пиотровский Б.Б., 1940. Моздокский могильник в ряду памятников
Северного Кавказа // Моздокский могильник. Археологические экспедиции Гос. Эрмитажа.
Вып. I. Л.
Ильинская В.А., 1965. Культовые жезлы скифского и предскифского времени // Новое
в советской археологии. М.
Ильинская В.А., 1968. Скифы Днепровского лесостепного Левобережья. Киев.:
Наукова думка.
Ильинская В.А., Мозолевский Б.Н., Тереножкин А.И., 1980. Курганы VI в. до н.э. у с.
Матусов // Скифия и Кавказ.
Ильинская В.А., Тереножкин А.И., 1983. Скифия VTI-IV вв. до н.э. Киев.
Ионе Г.И., Отчет об археологических раскопках КЕНИИ в 1961 г. Архив ИА АН СССР.
Ф-1 № 2306.
150
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Каландадзе АН., 1980. Самтавро. Археологические памятники Мцхета доантичной
эпохи // Мцхета. Т. IV. Тбилиси (на груз. яз.).
Каландадзе А.Н., 1981. Самтавро— археологические памятники доантичной эпохи//
Мцхета. Т. V. Тбилиси (на груз. яз.). /т 1
Каландадзе А.Н., 1983. Археологические памятники доантичной эпохи Сампгавро//
Мцхета. Результаты археологических исследований. Т. VI. Тбилиси (на груз, яз.; ртззбме на
русском).
Канторович А.Р., Маслов В.Е., Петренко В.Г., 2011. Скифский курган (к. 14)
могильника «Пегушин 1» Ставропольского края // Проблемы археологии Кавказа (к 70-летию
Ю.Н. Воронова). Сухум.
Кашуба М.Т., 1999. «Другая» чернолесская культура Среднего Днестра по
Л.И. Крушельницкой // Stratum-plus № 2. СПб.; Кишинев; Одесса; Бухарест.
Кашуба М.Т., 2000. Раннее железо в лесостепи между Днестром и Сиретом (культура
Козия-Сахарна) // Stratum-plus № 3. СПб.; Кишинев; Одесса; Бухарест.
Кашуба М.Т., 2007. Ранние смычковые фибулы Северного Причерноморья как
хронологические реперы // Раннш зал1зний вис бвразп. Кшв-Чигирин.
Кашуба М.Т., 2008. Сахарна — terra incognita? // Revista arheologica/ Serie noua. Vol. IV,
№ 2. Chi§inau.
Кашуба М.Т., 2011. Ранняя фибула из поселения кобанской культуры Змейское и севе-
ропонтийские смычковые фибулы XI-X вв. до н.э. // Вопросы древней и средневековой
археологии Кавказа. Грпанктй^М.
' у Кашуба М.Т., 2012|Гьлце о домостроительстве и галыдтатте в Северном Причерноморье/У
^/Российский археологический ежегодник. J№ 2. СПб. ' — /
Клочко В.И., 1994. Металлургическое производство в энеолите— бронзовом веке//
Ремесло эпохи энеолита — бронзы на Украине. Киев.
Клочко В.И., 2004. «Протоскифское» оружие в Восточной Европе // Kimmerowie,
Scytowie, Sarmaci. Krakow.
Кобаидзе Л.Н., 1978. Могильник Ркинис-кале // Археологические памятники Морского
ущелья. Вып. II (на груз, яз.; резюме на русском). Тбилиси.
Ковалев А.А., 2000. О происхождении оленных камней западного региона//
Археология, палеоэкология и палеодемография Евразии. М.
Ковалева И.Ф., 1999. Скифские погребения правобережного предстепья // Проблемы
скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья. Запорожье.
- / Ковалевская В.Б., 1977. Конь и всадник. Пути и судьбы. М 1
' 1 Ковалевская В.Б., 1984. Кавказ и аланы. М. J
Ковалевская В.Б., 1988. Культурологический анализ, ареальный метод и проблемы
выделения локальных вариантов археологической культуры // Методика исследования и
интерпретация археологических материалов Северного Кавказа. Орджоникидзе.
Ковалевская В.Б., 2005.Кавказ — скифы, сарматы, аланы I тыс. до н.э. — I тыс. н.э. М.
Ковпаненко Г.Т., 1981. Курганы раннескифского времени в бассейне реки Рось. Киев.
Ковпаненко Г.Т., Гупало Н.Д., 1984. Погребение воина у с. Квитки в Поросье//
Вооружение скифов и сарматов. Киев.
Козенкова В.И., 1968. Металлообработка у племен эпохи раннего железа на территории
Чечено-Ингушетии // Археолого-этнографический сборник. Т. II. Грозный.
Козенкова В.И., 1972. Об одном типе кобанских булавок // КСИА. Вып. 132. М.
Козенкова В.И., 1975. К вопросу о ранней дате некоторых кинжалов так называемого ка-
бардино-пятигорского типа // Studia Thracica. Фрако-киммерийские связи. Вып. 1. София.
Козенкова В.И., 1975а. Связи Северного Кавказа с Карпато-Дунайским миром
(некоторые археологические параллели) // Скифский мир. Киев.
Козенкова В.И., 1977. Кобанская культура. Восточный вариант // САИ. Вып. В2-5.
Козенкова В.И., 1977а. Вопросы хронологии восточного варианта кобанской культуры
в свете новых раскопок в Чечено-Ингушетии // Древние памятники Северо-Восточного
Кавказа. Махачкала.
Козенкова В.И., 1978.0 южной границе восточной группы кобанской культуры // СА, № 3.
Козенкова В.И., 1982. Типология и хронологическая классификация предметов
кобанской культуры. Восточный вариант // САИ. Вып. В2-5.
ЛИТЕРАТУРА
151
Козенкова В.И., 1982а. Обряд кремации в кобанской культуре Кавказа // СА, № 3.
Козенкова В.И., 1986. Пседахский могильник кобанской культуры (по раскопкам 1976-
1977 гг.) // Новое в археологии Северного Кавказа. М.
Козенкова В.И., 1989. Кобанская культура Кавказа// Археология СССР. Степи
европейской части СССР в скифо-сарматское время. М.
Козенкова В.И., 1989а. Кобанская культура. Западный вариант // САИ. Вып. В2-5. М.
Козенкова В.И., 19896. Большой Кавказ в XIV-IV вв. до н.э. (кобанская культура: модель
тысячелетия развития) // Научный доклад, представленный в качестве диссертации на
соискание ученой степени доктора исторических наук. М.
Козенкова В.И., 1989в. Инновации и процесс формотворчества в кобанской культуре
Кавказа (на примере зооморфных браслетов) // СА, № 3.
Козенкова В.И., 1990. Хронология кобанской культуры: достижения, опыт уточнения,
нерешенные проблемы // СА, № 3.
Козенкова В.И., 1995. Оружие, воинское и конское снаряжение племен кобанской
культуры (систематизация и хронология). Западный вариант // САИ. Вып. В2-5. Т. 4. М.
Козенкова В.И., 1996. Культурно-исторические процессы на Северном Кавказе в
эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке (узловые проблемы происхождения и
развития кобанской культуры). М.
Козенкова В.И., 1998. Материальная основа быта кобанских племен. Западный
вариант // САИ. Вып. В2-5. Т. 5.
Козенкова В.И., 2001. Поселок-убежище кобанской культуры у аула Сержень-Юрт в
Чечне как исторический источник (Северный Кавказ). М.
Козенкова В.И., 2002. У истоков горского менталитета. Могильник эпохи поздней
бронзы — раннего железа у аула Сержень-Юрт, Чечня // Материалы по изучению историко-
культурного наследия Северного Кавказа. Вып. III. M.
Козенкова В.И., 2004. Древности новочеркасского типа: фазы межкультурных
контактов кобанской культуры // Археологические памятники раннего железного века юга
России. МИАР. № 6. М.
Козенкова В.И., 2004а.| Биритуализм i погребальном обряде древних «кобанцев».
Могильник Терезе конца Xli — Vlll вв. до н.э. // Материалы по изучению
историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. V. М.
Козенкова В.И., 200бШряжки-коШ кобанской культуры^ к кавказско-луристанским
контактам XI-Xвв. до н.э. //РА. № 4. ~ _~—' ^
Козенкова В.И., 2007{<^пецификанекоторых aтpи§yт5в^кoc,l,юмdr7фeвi5^<<кoбaнцeв»7
как показатель процесса миграции // Северный Кавказ и мир кочевников в раннем
железном веке. МИАР. № 8. М.
Козенкова В.И.. 2008. О потенциале «забытых» коллекций: древности кобанской куль-
турыУв^собрании А. Коссниерской^/ Проблемы истории, филологии, культуры. Вып. XXI.
Москва; Магнитогорск; Новосибирск.
Козенкова В.И., 2008а. О процессах пространственной подвижности границ ареала
кобанской культуры // Проблемы современной археологии. МИАР. № 10. М.
Козенкова В.И., 20086. Материальные следы разнокультурных инфильтраций в кобан-
скую культуру как отражение цивилизационных процессов в ойкумене Кавказа (XIII-IV вв.
до н.э.) // Отражение цивилизационных процессов в археологических культурах Северного
Кавказа и сопредельных территорий. XXV Крупновские чтения. Владикавказ.
Козенкова В.И., 2009. К вопросу о хронологии Кескемского могильника // Материалы
по изучению историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. IX. Ставрополь.
Козенкова В.И., 2009а. О неизвестных находках VIII в. до н.э. близ селения Учкекен
(Карачаево-Черкесия) // Нижневолжский археологический вестник. Вып. 10. Волгоград.
Козенкова В.И., 2010.0 некоторых находках из Ессентукского поселения //Археология
и палеоантропология евразийских степей и сопредельных территорий. МИАР. № 13. М.
Козенкова В.И., 2012. Неизвестные данные о так называемом «Курчалоевском кладе» из
Чечни (из архива Е.И. Крупнова) // Новейшие открытия в археологии Северного Кавказа:
исследования и интерпретации. XXVII Крупновские чтения. Махачкала.
Козенкова В.И., Мошинский А.П., 1995. Кобанская культура Кавказа: генетические
корни и условия формирования (третья четверть II тыс. до н.э.) // Историко-археологический
альманах. Вып. I. Армавир.
152
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Козенкова В.И., Найденко А.В., 1980. Кобанский могильник близ станицы Исправной
(Ставропольский край) // СА, N° 1_
Козенкова В.И.,ГСосранов Р.С.^ТЧерджиев Э.Л., 1997. К вопросу о межлокальных
контактах в кобанской культуре (^курган у с. Садового в Северной Осетии) // Памятники пред-
CKn4^KQi^a?KHAcKoro времени на юге восточной Европы. МИАР. Вып. 1. М.
1 Копылов BJO2000. Население дельты Дона в V-IV вв. до н.э. // Скифы и сарматы в
VIP=Hf*bB. до н.э.: палеография, этнология, антропология и археология. М.
Кореневский С.Н., 1990. Новые источники по эпохе энеолита, ранней и средней
бронзы в работах Предгорной экспедиции 1985-1989 гг. // XVI «Крупновские чтения» по
археологии Северного Кавказа. Ставрополь.
Коридзе Д.Л., 1965. К истории колхской культуры. Тбилиси. Мецниереба (на груз. яз.).
Королькова Е.Ф. ,2006. Звериный стиль Евразии. Искусство племен Нижнего Поволжья
и Южного Приуралья в скифскую эпоху (VQ-IV вв. до н.э.). СПб.
Котович В.Г., 1982. Проблемы культурно-исторического и хозяйственного развития
населения древнего Дагестана. М.
Кривицкий В.В., 2003. Искусство древнего Северного Кавказа и художественные
бронзы Луристана, Средней Европы // Чтения, посвященные 100-летию деятельности Василия
Алексеевича Городцова в Гос. Ист. музее. Тез. док. Часть 1. М.
ивицкий В.В., Нечаева Л.Г., Членова Н.Л., 1978. Крематорий могильника ЙВерхняяу
Северной Осетии // Тез. докладов VIII Крупновских чтений. Нальчик^.
[КрисХ.И., 1981. Кизил-кобиностат^льтура и Т5вры // САН. Вып. Д1-7^^
Круглов А.П., 1958. Северо-восточный 1*лвказ во 11-1 тысячелетии до н.э. // МИА, 68.
М.
Крупное Е.И., 1938. Погребения эпохи бронзы в Северной Осетии // Сборник статей
по археологии СССР. Тр. ГИМ. Вып. VIII. М.
Крупнов Е.И., 1948. Археологические памятники верховьев р. Терека и бассейна р.
Сунжи // Труды ГИМ. Вып. XVII. М.
Крупнов Е.И., 1949. Археологические работы на Северном Кавказе // КСИИМК. Вып.
XXVII.
Крупнов Е.И., 1950. Археологические работы в Кабарде и Грозненской области//
КСИИМК. Вып. 32. Москва.
Крупнов Е.И., 1951. Материалы по археологии Северной Осетии докобанского
периода//МИА, 23. М.; Л.
Крупнов Е.И., 1952. Жемталинский клад. М.
Крупнов Е.И;, 1957. Древняя история и культура Кабарды. М.
Крупнов Е.И., 1965. Новые «пинтадеры» из сел. Сержень-Юрт (Чечено-Ингушетия) //
Новое в советской археологии. Москва.
Крупнов Е.И., 1960. Древняя история Северного Кавказа. М.
Крупнов Е.И., 1971. Древнее искусство Северного Кавказа. Искусство первобытного
общества и древнейших государств на территории СССР // История искусства народов СССР.
Т. I. М.
Кубышев А.И., Черняков И.Т., 1986. Грунтовый могильник белозерской культуры у сел.
Чернянка (Херсонская обл.) // СА, № 3.
Кузнецова Т.М., 1987. Зеркала из скифских памятников VI-III вв. до н.э.
(классификация и хронологическое распределение) // GA, № 1.
\ /Кузнецова Т.М., 2002. Зеркала Скифии VT-III века до н.э. Т. I. M.
/ Кузнецова Т.М., 2010. Зеркала Скифии VI-III веков до н.э. Т. П. М.
Кузьмина Е.Е., 1967. Клад из с. Подгорное и вопрос о связях населения европейских
степей в конце эпохи бронзы // Памятники эпохи бронзы юга европейской части СССР.
Киев.
11 Кузьмина Е.Е., 1973. Навершия со всадниками из Дагестана // СА, № 2.
1 ^ Кузьминых СВ., 1983. Металлургия Волго-Камья в раннем железном веке. М.
Кузьминых СВ., 1993. Наконечник копья № 215 // Каталог случайных находок из
археологических собраний Донецкой области. Археологический альманах. № 1. Донецк.
* //Куфтин Б.А., 1941. Археологические раскопки в Триалети. Т. 1. Тбилиси.
Куфтин Б.А., 1944. К вопросу о древних корнях грузинской культуры на Кавказе по
данным археологии // Вестник Гос. Музея Грузии. Т. XII-B. Тбилиси.
ЛИТЕРАТУРА
153
/ Куфтин ЫА., 1949. Археологическая маршрутная экспедиция в 1945 году в Юго-Осетию
иМмеретию/Тбилиси.
*^ТСуфтин Б.А., 1949а. Материалы по археологии Колхиды. Т. I. Тбилиси.
Лапушнян В.Л., 1988. Впускные погребения из курганов у станицы Пашковской //
Материальная культура Востока. Часть I. M.
Левицкий О.Г., 2002. Раннегалынтатские общности и культура Бел озерка в Северном
Причерноморье — о диалоге миров // Степное Причерноморье от энеолита к античности.
Тирасполь.
Лесков А.М., 1965. Горный Крым в первом тысячелетии до нашей эры. Киев.
Лесков А.М., 1967.0 северопричерноморском очаге металлообработки в эпоху поздней
бронзы // Памятники эпохи бронзы юга европейской части СССР. Киев.
Лесков А.М., 1970. Кировское поселение // Древности Восточного Крыма. Киев.
Лесков А.М., 1971. Предскифский период в степях Северного Причерноморья // ПСА. М.
Лесков А.М., 1981. Курганы: находки, проблемы. Л. \/С^ \у
Лесков А.М., Эрлих В.Р., 1999. Могильник Фарс / Клады. М. W/^
Лесков А.М., Беглова Е.А., Ксенофонтова И.В., Эрлих В.Р., 2013. Меоты Закубанья IV-
III вв. до н.э. Некрополи у аула Уляп. М.
Либеров ПД., 1965. Памятники скифского времени на Среднем Дону// САИ. Вып. Д1-
311. М.
Литвиненко Р.А., 1996. Сурьмяные подвески в памятниках степной бронзы и их
кавказские аналогии // Между Азией и Европой. Кавказ в IV-I тыс. до н.э. СПб.
Ловпаче Н.Г., 1985. Могильник в устье реки Псекупс // Вопросы археологии Адыгеи.
Майкоп.
Лордкипанидзе М.Н., 1969. Корпус памятников глиптики древней Грузии. Т. I. Тбилиси.
Лордкипанидзе ОД., 1978. Город-храм Колхиды. М. Наука. ' l ~ ' *
Лордкипанидзе ОД., 1984. Город-храм Колхиды. М. 2-е изд.
Луконин В.Г., 1987. Древний и средневековый Иран. М.
Лукьяшко СИ., 1999. Предскифский период на Нижнем Дону. Азов.
Любин В.П., 1964. Находки скифской эпохи в Карачаево-Черкесии // Тр. Карачаево-
Черкесского НИИ; серия историческая. Т. V. Черкесск.
Магомедов А.Р., 1973. Новые данные по металлообработке у древнего населения Чечено-
Ингушетии // Кавказ и Восточная Европа в древности. М.
Малеев Ю.Н., 1987. Галынтатские городища в западной Подолии и Прикарпатье //
Межплеменные связи эпохи бронзы на территории Украины. Киев.
Малеев Ю.Н., 1999. Причины возникновения галыытатскихгородищ в Поднестровье //
Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья. Запорожье.
Марковин В.И., 1969. Дагестан и горная Чечня в древности. М.
Марковин В.И., 2002. Зандакский могильник эпохи раннего железа на реке Ярык-су.
Северо-Восточный Кавказ. М.
Марковин В.И., Мунчаев P.M., 2003. Северный Кавказ. Очерки древней и
средневековой истории и культуры. М.
Мартиросян А.А., 1964. Армения в эпоху бронзы и раннего железа. Ереван.
Маслов В.Е., 2011. Наконечник «восточного» типа из района Кавминвод // Историко-
археологический альманах. Вып. 10. Армавир; Краснодар; М.
Массон В.М., 1981. Традиции и инновации в процессе культурогенеза (в свете данных
археологии) // Преемственность и инновации в развитии древних культур. Л.
Массон В.М., 1990. Феномен культуры и культурогенез древних обществ//
Археологические культуры и культурная трансформация. Материалы метод, семинара.
ЛОИА АН СССР. Ленинград.
Махортых СВ., 1987. О культурно-хронологической интерпретации памятников типа
Новочеркасского клада // Исторические чтения памяти М.П. Грязнова. Омск.
Махортых СВ., 1991. Скифы на Северном Кавказе. Киев.
Махортых СВ., 1992. О северокавказских бронзах X-VIII вв. до н.э. на левобережье
Украины // История и археология Слободской Украины. Харьков.
Махортых СВ., 1999. Опредскифских шлемовидных бляхах// Проблемы
скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья. Запорожье.
154
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Махортых СВ., 2003. Культурные контакты населения Северного Причерноморья и
ЦентральнойЕвроп^юсиммерийскуюэпоху. Киев. ^^
Л МахортьпГСП5~, 2005. Киммерийцы СеверногоПричерноморья. киев. ^Ш^*
Мелюкова А.И., Г95& Памятники скифского времени лесостепного среднего
Поднепровья // МИА, № 64. М.
Мелюкова А.И., 1961. Культура предскифского периода в лесостепной Молдавии // МИА,
96. М.
Мелюкова А.И., 1964. Вооружение скифов // САИ. Вып. Д1-4. М.
Мелюкова А.И., 1979. Скифия и фракийский мир. М. \)(^^
Менабде М.В., Давлианидзе Ц.О., 1968. Могильники Триалети. Каталог. Т. I. Тбилиси
(на груз, языке, резюме на русском).
Микеладзе Т.К., 1982. О некоторых результатах исследований в зоне новостроек
Колхидской низменности в десятой пятилетке // Археологические исследования на
новостройках Грузинской ССР. Тбилиси.
Микеладзе Т.К., Барамидзе М.В., 1977. Колхский могильник VII-VI вв. до н.э. в с.
Нигвзиани // КСИА. Вып. 151. М.
Миллер А. А., 1927. Древние формы в материальной культуре современного Дагестана //
Этнографические материалы этнографического отдела Русского Гос. музея. Т. IV. Кн. 1. Л.
Мнацаканян А.О., 1955. Археологические раскопки на осушенной территории озера
Севан //СА,№ XXIII.
Монгайт А.Л., 1974. Археология Западной Европы. Т. П. М.
Мошинский А.П., 1990. Клад кобанских бронз из урочища Джи-Джи // Проблемы
археологии Евразии. Тр. ГИМ. Вып. 74. М.
Мошинский А.П., 2000. О правомерности выделения дигорской культуры// XXI
«Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа. Тез. док. Кисловодск.
Мошинский А.П., 2006. Древности горной Дигории VII-IV вв. до н.э. М.
Мошинский А.П., 2010. Древние бронзы Кавказа. М.
Мунчаев P.M., 1963. Луговой могильник // Древности Чечено-Ингушетии. М.
Мунчаев P.M., 2005. Месопотамия, Кавказ и Циркумпонтийская металлургическая
провинция // РА, № 4.
Мунчаев P.M., Гуляев В.М., Бадер Н.О., 2013. Первые российские археологи в
Месопотамии. М.
Нариманов И.Г., 1973. Глиняные штампы Западного Азербайджана// МКА, т. VII. Баку.
Нераденко Т.Н., 1988. Связи племен Северного Кавказа с населением Центрального
Закавказья и цивилизаций Древнего Востока в конце II — начале I тыс. до н.э. // Автореф.
дис.... канд. ист. наук. Киев.
Нераденко Т.Н., Дударев С.Л., 1997. Бронзовое оружие
восточно-центрально-закавказского типа в Чечне (конец II — начало I тыс. до н.э.) // Некоторые вопросы культурных и
этнических связей населения Северного Кавказа в эпоху поздней бронзы — раннего железа.
Армавир.
Нечитайло А.Л., 1971. Новые находки поздней бронзы в Ставропольском крае // КСИА.
Вып. 127.
Николов Б., 1966. Коллективная находка от края на бронзовата епоха от с. Лесура
Враченски окръг // Археология, кн. 3. София.
OAK за 1882-1888 гг. СПб.
Ольховский B.C., 1999. О поясных крючках эпохи раннего железа // Проблемы скифо-
сарматской археологии Северного Причерноморья. Запорожье.
, у^ Ольховский B.C., 2000. Монументальная скульптура кочевников Евразии: проблемы ис-
^точниковедения // Археология, палеоэкология, палеодемография Евразии. М.
Ольховский B.C., 2005. Монументальная скульптура населения западной части
евразийских степей эпохи раннего железа. М.
Онайко Н.А., 1966. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VH-V вв. до н.э. //
САИ. Вып. Д1-27.
Отрощенко В.В., 1975. Новый курганный могильник белозерского времени//
Скифский мир. Киев.
ъЛоОтрощенко В.В., 1986. Белозерская культура // Культуры эпохи бронзы на территории
Украины. Киев.
ЛИТЕРАТУРА
155
Отрощенко В.В., Шевченко Н.П., 1987. О восточной границе и восточных связях
племен белозерской культуры // Межплеменные связи эпохи бронзы на территории Украины.
Киев.
Очир-Горяева М.А., 2008. Погребения скифской эпохи с предметами конской узды из
Нижнего Поволжья // РА, № 4.
Ошаев М.Х., 1979. Археологические работы у сел. Бачи-Юрт // Археологические
памятники Чечено-Ингушетии. Грозный.
Папуашвили Р., 2011. К вопросу об абсолютной хронологии могильников Колхиды
эпохи поздней бронзы — раннего железа // Вопросы древней и средневековой археологии
Кавказа. Грозный; М.
Патрушев B.C., 1984. Марийский край в VII-VI вв. до н.э. Йошкар-Ола.
Патрушев B.C., Халиков А.Х., 1982. Волжские ананьинцы. М.
Пелих А.Л., 2003. Топоры верхнекубанского типа позднебронзового времени // МИАР.
Вып. 1. Армавир.
Пелих А.Л., 2004. Топоры-кельты позднебронзового времени на Кавказе // Древний
Кавказ: ретроспекция культур. XXIII Крупновские чтения, посвященные 100-летию
Е.И. Крупнова. М.
Пелих А.Л., 2006. Некоторые примеры контактов населения Закавказья и Прикубанья в
позднебронзовое время // Первая абхазская международная археологическая конференция.
Сухум.
Пелих А.П., Фоменко В.А., 2005. Новые металлические предметы позднебронзового
времени с территории Центрального Предкавказья // МИАСК. Вып. 5. Армавир.
Петренко В.Г., 1967. Правобережье Среднего Приднепровья в V-III вв. до н.э. // САИ.
Вып. Д1-4. М.
Петренко В.Г., 1978. Украшения Скифии VII-III вв. до н.э. // САИ. Вып. Д4-5.
Петренко В.Г., 1989. Локальные группы скифообразной культуры лесостепи Восточной
Европы // Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. Археология СССР.
М.
Петренко В.Г., 1989а. Скифы на Северном Кавказе // Степи европейской части СССР
в скифское время. Археология. М.
Петренко В.Г., 2006. Краснознаменский могильник. Элитные курганы раннескифской
эпохи на Северном Кавказе. М.; Берлин; Бордо.
Петренко В.Г., Маслов В.Е., Канторович А.Р., 1998. Новозаведенное-П в контексте
раннескифской истории Северного Кавказа // Памяти Б.Б. Пиотровского. К 90-летию со дня
рождения. СПб.
Петренко В.Г., Маслов В.Е., Канторович А.Р., 2000. Хронология центральной группы
курганов могильника Новозаведенное-П // Скифы и сарматы в VII—III вв. до н.э. М.
Петренко В.Г., Маслов В.Е., Канторович А.Р., 2004. Погребение знатной скифянки из
могильника Новозаведенное-П// Археологические памятники раннего железного века
России. МИАР. № 6. М.
1967. Эпоха раннего железа в Дагестане. Махачкала.
Пиотровский Б.1хГ940. Отчех и раскопках Государственного Эрмитажа в Моздоке в
33 г. // Моздокский могильник. Л.
i
"Пиотровский Б.Б., 1959. Ванское царство. Москва.
Пиотровский Б.Б., 1989. Скифы и Урарту // ВДИ, № 4.
Пиотровский Б.Б., 1992. Дополнение к статье Я.И. Гуммеля «Раскопки к юго-западу от
Ханлара в 1941 г.» // ВДИ, 4 B03). М.
Пиотровский Б.Б., 2011. История и культура Урарту. СПб.
Пицхелаури К.Н., 1965. Древняя культура племен, населявших территорию Иоро-
Алазанского бассейна. Тбилиси (на грузинском языке, резюме на русском).
Пицхелаури К.Н., 1969. Итоги исследования памятников эпохи поздней бронзы —
раннего железа // Тр. Кахетской археологической экспедиции A965-1966 гг.). Т. I. Тбилиси.
Пицхелаури К.Н., 1969а. Локализация археологических культур на территории
Восточной Грузии (конец II — начало I тыс. до н.э.) // Тр. Кахетской археологической
экспедиции. Т. I. Тбилиси.
Пицхелаури К.Н., 1979. Восточная Грузия в конце бронзового века. Тбилиси.
Погребова М.Н., 1977. Иран и Закавказье в раннем железном веке. М.
156
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Погребова М.Н., 1984. Закавказье и его связи с Передней Азией в скифское время. М.
Погребова М.Н., 2011. История Восточного Закавказья. Вторая половина II — начало I
тыс. до н.э. М.
Погребова М.Н., Раевский Д.С, 1994. Скифские походы в Переднюю Азию и
некоторые аспекты хозяйственно-культурной характеристики ранних скифов // Международное
сотрудничество археологов на Великих торговых и культурных путях древности и средневе-
1ровьяЛСисловодск. *
J_—J Погребова М.Н., Раевский Д.С., 1997. Закавказские бронзовые пояса с гравированными
(изображениями. М^ ' ~~ " " -"" -——^У
Подобед С.А., Ключнев М.Н., 1993. Биметаллический чекан № 273 // Каталог случай-
» 1/ных находок из археологических собраний Донецкой области. Археологический альманах.
^^w<^l. Донецк.
Попандопуло З.Х., 1999. Верхнехортицкий могильник белозерского времени//
Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья (к 90-летию
Б.Н. Гракова). Запорожье.
Попова Т.Б., 1986. Бородинский клад. Каталог. М. ГИМ.
Потемкина Т.М., 1985. Бронзовый век лесостепного Притоболья. М.
Прокопенко Ю.А., 2010. Новые находки предметов вооружения и конской упряжи IX-
VIII, VI, IV-III вв. до н.э. в окрестностях г. Ставрополя // Из истории культуры народов
Северного Кавказа. Вып. 2. Ставрополь.
Пузикова А.И., 1966. Новые курганы скифского времени в Белгородской области //
КСИААН СССР, 107. М.
Пузикова А.И., 2001. Курганные могильники скифского времени Среднего Подонья. М.
Пьянков А.В., Хачатурова Е.А., 1998. Комплекс деталей конской узды предскифского
времени из фондов Краснодарского музея-заповедника // Историко-археологический
альманах. Вып. 4. Армавир.
[Раевский Д.С., 1993. Культурно-историческое единство или культурный континуум? //
КСИА. Вып:1>07.
Рамишвили А.Т., 1974. Из истории материальной культуры Колхети (на груз, яз.;
резюме на русском). Тбилиси.
Рамишвили, Джорбенадзе, Чиковани, Глонти, Гогочури, Цитланадзе, Мухигулашвили,
Чихладзе, Робакидзе, Ломидзе, Циклаури, Рчеулишвили, Маргевелашвили, Каландадзе,
Бучукури, Гамехардашвили, Церетели, Циклаури Д. 1987. Археологическое изучение
Арагвского ущелья // Полевые археологические исследования в 1984-1985 гг. Тбилиси.
Ривкин Б.И., 1980. Британский музей. Лондон: Альбом. М.
Ростунов В.Л., 2007. Эпоха энеолита и бронзы на территории Северной Осетии //
Археология Северной Осетии. Часть 1. Владикавказ.
Савченко Е.И., 2006. Защитный доспех скифского времени на Среднем Дону // РА, № 1.
Сазонов А.А., 1995. Ранняя группа конских жертвоприношений протомеотского
могильника Пшиш-1 // Археология Адыгеи. Майкоп.
СазоновАА., 2004.0 хронологиипротомеотскихпогребенийЗакубанья //Kimmerowie,
Scytowie, Sarmaci. Krakow.
Сафронов В.А., 1968. Датировка Бородинского клада // Проблемы археологии. Вып. 1.
Л. ЛГУ.
Скаков А.Ю., 1997. К вопросу об эволюции декора кобано-колхидских бронзовых
топоров // Древности Евразии. М.
Скаков А.Ю., 2001. Хронология протокобанских памятников// Бронзовый век
Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация. Самара.
Скаков А.Ю., 2003. Сурьмяные украшения Дигорского ущелья протокобанской
эпохи // Чтения, посвященные 100-летию В.А. Городцова в ГИМе. Тез. конф. Часть II. М.
Скаков А.Ю., 2006. К вопросу об использовании перевалов Западного Кавказа в эпоху
раннего железа// Производственные центры: источники, «дороги», ареал
распространения. СПб.
Скаков А.Ю., 2008. Погребальные памятники Бзыбской Абхазии X-VTI вв. до н.э. // РА, № 1.
Скаков А.Ю., 2008а. Фибулы древней Колхиды: происхождение, типология,
хронология // Revista arheologica. Serie noua. Vol. IV № 2. Chi§inau.
ЛИТЕРАТУРА
157
Скаков А.Ю., 2009. Некоторые проблемы истории Северо-Западного Закавказья в эпоху
поздней бронзы — раннего железа // КСИА. Вып. 223.
Скаков А.Ю., 2011. Погребальные ямы Колхиды // Вопросы древней и средневековой
археологии Кавказа. Грозный; М.
Скаков А.Ю., Джопуа А.И. ,2011. Джантухский могильник в Абхазии: новые открытия //
Проблемы древней и средневековой археологии Кавказа. Материалы конференции памяти
М.М. Трапша. Сухум.
Скаков А.Ю., Джопуа А.И., 2012. Джантухский могильник эпохи раннего железа в
Абхазии (предварительная публикация) // Евразия скифо-сарматское время. Тр. ГИМ.
Вып. 191. М. — ——-
г Смирнов ГСФ^^^б+гВооружение савроматов // МИА, № 101. М.
I Смирнов К.Ф., 1964. Савроматы. М.
^-Смирнов К.Ф., Петренко Ь.1., 1уоЗ. Савроматы Поволжья и Южного Приуралья //
САИ.Вып.Д1-9.
Смирнов Я.И., 1909. Восточное серебро. СПб.
Смирнова Г.И., 1980. Среднее Поднестровье и Нижнее Подунавье в предскифское
время // Thracia V. Serdicae. София.
Смирнова Г.И., 1985. Основы хронологии предскифских памятников Юго-Запада
СССР // СА, № 4.
Супруненко О.Б., Кулатова I.M., Мироненко К.М., Кракало I. В., Ттсов К.М., 2004.
Старожитности Кременчуга. Полтава; Кременчуг.
Тарасова Н.В., 2005. Височные подвески из драгоценных металлов предскифского
периода // Нижневолжский вестник. Вып. 7. Волгоград.
Тезиева М., 2008. Уникальный город мертвых: из-под земли— под воду? Интервью с
Хасаном Чшиевым // Владикавказ, №24E91) 28 марта. С. 3.
,, Т>_реножкинА.И., 1961. Предскчфгкий тп^цтиод на днепровском Правобережье. Киев.
[ ТереножкинАгИ.., 1976. Киммерийцы. КиевГ
f Терзан Б., 2012. В поисках Медеи/Исследование по раннему железному веку Кавказа //
Российский археологический ежегодник. № 2. СПб.
Терехова Н.Н., 1983, Кузнечная техника у племен кобанской культуры Северного
Кавказа в раннескифский период. СА, № 3.
Терехова Н.Н., Розанова Л.С., Завьялов В.И., Толмачева М.М., 1997. Очерки по истории
древней железообработки в Восточной Европе. М.
Техов Б.В., 1960. Могильник эпохи поздней бронзы в сел. Тли // СА, № 1.
Техов Б.В., 1974. Стырфазские кромлехи. Цхинвали.
Техов Б.В., 1977. Центральный Кавказ в XVI-X вв. до н.э. М.
Техов Б.В., 1980. Тлийский могильник. Каталог, т. I. Тбилиси: Мецниереба.
Техов Б.В., 1981. Тлийский могильник. Каталог, т. П. Тбилиси: Мецниереба.
Техов Б.В., 1985. Тлийский могильник. Каталог, т. III. Тбилиси: Мецниереба.
Техов Б.В., 1988. Бронзовые топоры Тлийского могильника. Тбилиси.
Техов Б.В., 2000. Новый памятник эпохи поздней бронзы в Южной Осетии. Цхинвал.
Техов Б.В., 2001. Кобано-тлийское графическое искусство. Владикавказ; Цхинвал.
Техов Б.В., 2002. Тайны древних погребений. Владикавказ.
Техов Б.В., 2006. Археология южной части Осетии. Владикавказ.
^^Тончева 1., 1975. О фракийцах нынешних Украины, Молдовы, Добруджи и Северо-
Восточной Болгарии r XI-VI вв. до н.э.{// Studia Thracica. Фрако-скифские культурные
связи. Т. 1. София.
Трапш М.М., 1962. Памятники колхидской и скифской культур в селе Куланурхва
Абхазской АССР. Сухуми.
Трапш М.М., 1969. Древний Сухуми // Труды. Т. 2. Сухуми.
Трапш М.М., 1970. Памятники эпохи бронзы и раннего железа в Абхазии // Труды. Т.
1. Сухуми.
) [Трейстер М. Ю., 1996. Троянские кла^ыуТатрибупии. хронология, исторический кон-
~)текст) /7" Сокровища Трои из раскопок Генриха Шлимана. Каталог. М.
Уварова П.С., 1900. Могильники Северного Кавказа. МАК. Вып. VIII. Москва.
Фидаров Р.Ф., Чшиев Х.Т., 2004. Новые материалы бытовых памятников кобанской
культуры предгорной зоны Северной Осетии // МИАСК. Вып. 3. Армавир.
158 Л / КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
| Филимонов Г.Д.,/1878. О доисторической культуре Осетии / Изв. ИОЛЕАЭ. Тр. антр.
отд. 1.4. м. **
Флиттнер Н.Д., 1939. Сиро-хеттские памятники Эрмитажа // Тр. Отдела Востока. Т. I.
Ленинград.
Фоменко В.А., 1992. О некоторых типах металлических украшений из каменномост-
ско-березовских могильников Кисловодской котловины// Археология и краеведение
Кавминвод. К 90-летию Н.Н. Михайлова. Кисловодск.
Халиков А.Х., 1962. Очерки истории населения Марийского края в эпоху железа//
Железный век Марийского края. Тр. Марийской археологической экспедиции. Т. П. Йошкар-
Ола.
Халиков А.Х., 1977. Волго-Камье в начале эпохи раннего железа VIII-VI вв. до н.э. М.:
Наука.
f Халиков А.Х., 1980. Приказанская культура // САИ. Вып. В1-24.
Хачатрян Т.С., 1975. Древняя культура Ширака. Ереван.
Хачатрян Т.С., 1979. Артикский могильник. Каталог. Ереван.
Цитланадзе Л.Г., 1976. Археологические памятники Хеви (Казбекский клад). Тбилиси
(на груз, яз.; резюме на рус).
Цитланадзе Л., Мирцхулава Н., Менабде М., Кигурадзе Т., 1980. Итоги археологических
исследований «Мчадиджварис гора» // Полевые археологические исследования в 1977
году. Тбилиси.
Чартолани Ш.Г., 1977. Археологические памятники эпохи бронзы из Сванетии//
Каталог. Вып. I. Тбилиси (на груз. яз.).
Чередниченко Н.Н., 1986. Срубная культура // Культуры эпохи бронзы на территории
Украины. Киев.
Черненко Е.В., 1968. Скифский доспех. Киев.
Черных Е.Н., 1962. Спектральные исследования цветного металла Акозинского
могильника // Железный век Марийского края. Тр. Марийской археологической экспедиции. Т.
П. Йошкар-Ола.
Черных Е.Н., 1970. Древнейшая металлургия Урала и Поволжья. М.
Черных Е.Н., 1976. Древняя металлообработка на Юго-Западе СССР. М.
Черных Е.Н., 1980. Клад из Констанцы (Румыния) и вопросы нижней даты бронз
Прикубанского очага // X Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. Москва.
Черных Е.Н., 1981. Клад из Констанцы и вопросы балкано-кавказских связей в эпоху
поздней бронзы // СА, № 1.
Черных Е.Н., Авилова Л.И., Орловская Л.Б., Кузьминых СВ., 2002. Металлургия в
Циркумпонтийском ареале: от единства к распаду // РА, № 1.
Черных Е.Н., Кузьминых СВ., 1986. Химический состав металла клада из станицы
Упорной // СА, № 3.
Черных Е.Н., Кузьминых СВ., 1989. Древняя металлургия Северной Евразии. М.
Чжун Сук-Бэ, 2000. О хронологии комплексов с кинжалами эпохи поздней бронзы из
Северного Китая // Археология, палеоэкология, палеодемографияЕвмзии. М.
^Членова Н.Л., 1972. Хронология памятников карасукскои эпохкГМ~^
Членова HJL, 1975. О связях Северо-Западного Причерноморья и нижнего Дуная с
востоком в киммерийскую эпоху // Фрако-скифские культурные связи. Stadia Thracica. Вып. 1. София.
Членова Н.Л., 1984. Могильник Султан-гора III под Кисловодском// Древности
Евразии в скифо-сарматское время. М.
Членова Н.Л., 2000. Являлись ли Прибайкалье, Ангара, Лена прародиной скифов
Причерноморья и Северного Кавказа? // Древность: историческое знание и специфика
источника. М.
Чубинишвили Т.Н., 1957. Древнейшие археологические памятники Мцхета (на груз,
языке; резюме на русском). Тбилиси.
Чшиев Х.Т., 2001. Эльхотовский могильник кобанской культуры— новый памятник
истории Северного Кавказа // МИАР. Вып. 3. М.
Чшиев Х.Т., 2004. Набор вооружения из погребения 41 Эльхотовского могильника
кобанской культуры // МИАР. Вып. 4. Армавир.
Чшиев Х.Т., 2007. Памятники кобанской культуры на территории Северной Осетии //
Археология Северной Осетии. Часть 1. Владикавказ.
ЛИТЕРАТУРА
159
Чшиев Х.Т., 2008. Раскопки Адайдонского могильника кобанской культуры в 2006-2007
гг. Предварительные итоги исследования // Отражение цивилизационных процессов в
археологических культурах Северного Кавказа и сопредельных территорий. XXV Крупновские
чтения. Владикавказ.
Чшиев Х.Т., 2011. Новые уздечные комплексы из памятников кобанской культуры пред-
скифско-раннескифского времени Центрального Предкавказья// Вопросы древней и
средневековой археологии Кавказа. Грозный; М.
ШамбаГ.К., 1984. Раскопки древних памятников Абхазии. Сухуми.
Шарафутдинова Э.С., 1973. Заключительный этап позднего бронзового века на Нижнем
Дону//СА,№2.
Шарафутдинова Э.С., 1996. Новые памятники эпохи средней и поздней бронзы Северо-
Западного Кавказа // Между Азией и Европой. Кавказ IV-I тыс. до н.э. СПб.
Шарафутдинова И.Н., 1986. Сабатиновская культура // Культуры эпохи бронзы на
территории Украины. Киев.
Шарафутдинова И.Н., 1987. Бронзовые украшения сабатиновской культуры (К вопросу
о контактах) // Межплеменные связи эпохи бронзы на территории Украины. Киев: Наукова
думка.
,Н1еловД.Б., 1965. Глиняные штампы из Танаиса // Новое в советской археологии. М.
РШкурко А.*г.т 1Уо9. Ufi ичо^ря-я^«ген* гтг^рттуиуттет-пг^мв^ольцо хищника // СА, №ТГ^?
1Прамко В.А., 1987. Вельское городище скифской эпохи. Киев.
Шрамко Б.А., Солнцев Л.А., 1997. О результатах исследования железных изделий из
находок на Северном Кавказе // Некоторые вопросы культурных и этнических связей
населения .Северного Кавказа эпохи поздней бронзы — раннего железа. Армавир.
Эрлих BiP!/1990. К проблеме происхождения птицеголовых скипетров предскифского
времен^//СА, № 1.
Эрлих В.Р., 1994. У истоков раннескифского комплекса. М.
Эрлих В.Р., 2000. Булавки с кольцевидным навершием из могильника Фарс / Клады и их
позднесрубные прототипы // Древности Кубани, апрель. Краснодар.
Эрлих В J^JJOOy. Северо-Западный Кавказ в начале железного века. М.
С^1бЛонский Л7г^ 1991. Проблема формирования культуры саков южного Приаралья //
СА,№Т
Яровой Е.В., Кашуба М.Т., Махортых СВ., 2002. Киммерийский курган у пгт.
Слободзея // Степное Причерноморье от энеолита к античности. Тирасполь.
AbramichviliR., 1971. La necropole de Samthavro et la chronologie des Civilisations
archeologiques du bronze recent et du debut du Fer au Caucase // VIII Congres international
des Sciences prehistoriques et protohistoriques (Belgrade, 1971). Moscou.
Amiet P., 1976. Collection David-Weill. Les antiquites du Luristan. Paris.
Alexandrescu A., 1966. Depots du l'age du Bronze tardif// Inventaria Archaeologica. F. 2.
Bucurest.
Andras J., 1965. Depofunde aus der Bronzezeit (Mit Bewertung von T.Kemenczei) // A
Nyiregyhazijosa Andras Muzeum Evkonyve, VI-VII. 1963-1964. Budapest.
Avant les Scythes. Prehistoire de Tart en U.R.S.S. 1979. Paris.
Barnett R.D., 1975. Assyrian sculpture in the British Museum. Toronto.
Barth F.E., 1980. Das prahistorische Hallstatt // Das Hallstattkultur. Fruhform europaischer
Einheit. Der Katalog die Ausstellung. Steyr.
Berciu D., Kom§a E., 1956. Sapaturile arheologice de la Balta Verde si Gogo§u A949 si
1950) // Materiale si cercetari Arheologice. Vol. II. Bucure§ti.
Berezanskaja S.S., Klocko V.I., 1998. Das Graberfeld von Hordeevka. Rahden/Westf.
Berezin J., Dudarev S., 1999. Neue praskythische Funde aus der Umgebung von Pjatigorsk,
Nordkaukasien // Eurasia Antiqua. Band 5. Mainz am Rhein.
Bockarev V.S., Leskov A.M., 1980. Jung- und spatbronzezeitliche GuBformen im nordlichen
Schwarzmeergebiet // Prahistorische Bronzefunde. Abteilung XIX, 1. Band. Munchen.
Briard J., 1979. The Bronze Age in Barbarian Europe. London; Boston.
Bukowski Z., 1978. Zachodni zasied oddzealywan tzw scytyjskich i ich Charakter // Archeologia
Polski. T. XXIII z. 2. Warszawa.
Chantre E., 1886. Recherches anthropologiques dans le Caucase. Vol. II. Atlas. Paris.
Chochorowski Jan., 1993. Ekspansja kimmeryjska na tereny Europy srodkowey. Krakow.
160
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Conovicik N., 1979. Contributii numismatice privind legaturile Histrici cu getii de la Dunare
in secolele VI-II i.e.n. // Studii cercetari de istorie veche si arheologie. T. 30 № 1. Bucure§ti.
Drechsler-BizicR.^961.ErgebnissederindenJcharenl955/1956.DurchgeffihrenAusgrabungen
inJapodischen nekropole von Kompolje // Vesnik arheoloskog Muzeja u Zagrebu. Ser. Ill, sv. II.
Zagreb.
Duhn V., 1928. Pintadera. RLV, X.
Gallus S., Horvath Т., 1939. Un people cavalier prescythique en Hongrie. Dissertationes
pannonicae. Ser. II, 9.
Gazdapustai D., 1963. Bezichungen zwischen den prahistorischen Kulturen des
Karpatenbeckens und Nord-Kaukasus (Beitrage zum Sogenannten Kimmerierproblems) // Acta
Universitatis de Attillajozsef nominatae, vol. V, Szeged.
Gaucher G., 1981. Sites et cultures l'age du bronze dans le bassin Parisien. XVе supplement a
"Gallia prehistoire". Paris.
Ghirshman R., 1983. Le manuscript. Les Cimmeriens et leurs Amazones// Editions
Recherche sur les Civilisations. Paris.
Gujanova-JilkovaE., 1970. Mittel bronzezeitliche Hugelgraberfelder in Westbohmen//
Archeologicke studijni materialy. Praha, № 8.
Fekate M., 1985. Adatok a koravaskori otvosok es kereskedok tevekenysegehez//
Archaeologiai Ertesito, I, vol. 112. Budapest.
Harper R.F., 1921. Assyrian and Babylonian letters the collection of the British Museum,
I-VIII, 1892-1902. Chicago.
Hase F-W. von., 1969. Die Trensen der Fruheisenzeit in Italien // PBZ. Abt. XVI. Band 1.
Munchen.
Jerem E., 1973. Zur Geschichte der spaten Eisenzeit in Transdanubien spateisenzeitliche Grab-
funde von Beremend // Acta archaeologica Academie scientiarum Hungaricae, 25. Budapest.
Jerem E., 1974. Handelsbeziehungen zwischen der Balkanhalbinsel und dem Karpatenbecken
im V und IV jahrhundert v.u.z. // Symposium zu Problemen der jungeren Hallstattzeit in
Mitteleuropa. Bratislava.
Kasuba M., 2009. Die Bestatzungen der Saharna-kultur. Ein Beitrag zum friihhallstattzeitlichen
Bestattungsritus im Mitteldnestrgebiet Nordwestpontikum// Der Schwarzmeerraum vom
Aneolithikum bis in die Fruheisenzeit E000-500 v. chr.). Prahistorische archaologie in
Sudosteuropa. Band 25. Rahden/Westf.
Kemenczei Т., 1981. A Priigyi koravaskori kincslelet// Communicationes Archeologicae
Hungarian Budapest.
Kemenczei Т., 1984. Die Spatbronzezeit Nordostungarns. Budapest.
Kemenczei Т., 1996. Angaben zur Frage der endbronzezeitlichen Hort fundstufen in Donau-
Thessgebit // Communicationes archaeologicae Hungriae. Budapest.
Kemenczei Т., 1996а. Notes on the Chronology of late Bronze age Hoards in Hungary//
Problemy epoki Ьщги i wezesnej epoki zeleza w Europie srodkowej. Krakow.
Kemenczei Т., 19966. Unpublished finds in the Prehistoric Collectin of the Hungarian
National Museum // Studien zur Metallindustrie im Karpatenbecken und der benachbarten
Regionen. Budapest.
Kern A., Lammerhuber L. at al., 2010. Hallstatt-7000. Edition Lammerhuber.
Kilian-Dirlmeir I., 1982. Bemerkungen zu den Fingerringe mit Spiralenden / JdRGZM, 27
Jahrgang 1980. Mainz.
Kossack G., 1983. Tli Grab 85. Bemerkungen zum Beginn des skythenzeitlichen Formenkreises
im Kaukasus // Beitrage zur allgemeinen und vergleichenden Archaologie. KAVA. Band 5. Bonn.
Kossack G., 1994. Neufunde aus dem novocerkasser Formenkris und ihre Bedeutung fur
die Geschichte steppenbezogener Reitervolker der spaten Bronzezeit // II mar Nero Annali di
Archaeologie e storia. Roma.
Kozenkova V.I., 1992. Serzen-Jurt. Ein Friedhof der spaten Bronze — und friihen Eisenzeit im
Nordostkaukasus. MAVA, Band 48. Mainz am Rhein.
Kovacs Т., 1984. Neure bronzezeitliche Gurtelblech — und Gurtelhakenfunde aus Ungarn //
Communicationes Archaeologicae Hungariae.
Kromer K., 1959. Dais Graberfeld von Hallstatt. T. I, Text, T. II, Taffelband. Sansoni-Firenze.
Клочко Л.С, 2007. Ивяхопод1бш сережки предсшфського та сюфського часу // Раннш
зал1зний в1к бвразп. Кшв-Чигирин.
ЛИТЕРАТУРА
161
Крушельницька Л.1., 1985. Взаимозв'яски населения Прикарпаття i Волиш з племенами
схцщоё i центрально! Европи. Кшв.
Metzner-Nebelsick С, 1998. Abschied von den "Thrako-Kimmeriern" ?— Neue Aspekte
der Interaktion zwischen karpatenlandischen Kulturgruppen der spaten Bronze — und friihen
Eisenzeit mit der osteuropaischen Steppenkoine // Das Karpatenbecken und die osteuropaische
Steppe. PA, Band 12. Munchen-Rahden.
Metzner-Nebelsick C, 2002. Der "Thrako-kimmerische" Formenkres aus der Schicht der
Urnenfelder — und Hallstattzeit im sudostlichen Pannonien. Rahden (Westf.).
Miller M.C., 1997. Athens and Persia in the Fifth Century B.C. // Study in Cultural Receptivity.
Cambridge University.
Millotte J-P., 1970. Precis de protohistoire Europeenne. Paris.
Miske K. von., 1908. Die prahistorische Ansiedlung Velem St. Vid. Band I. Wien.
Motzenbacker I., 1996. Sammlung Kossnierska. Die digorische Formenkreis der kaukasischen
Bronzezeit // Bestandskataloge. Band 3. Berlin.
Mozsolics A., 1967. Bronzefunde des Karpatenbeckens. Budapest.
Mozsolics A., 1973. Bronze — und Goldfunde des Karpatenbeckens. Depofundhorizonte von
Forro und Opalyi. Budapest.
Mozsolics A., 1985. Bronzefunde aus Ungarn. Budapest.
Muller A., Nagel W., 1961. Kunst im Handwerk friiher Volker // Katalog. Berlin.
Muller-Karpe H., 1959. Beitrage zur Chronologie der Urnenfelderzeit Nordlich und Sudlich
der Alpen. Berlin.
Muller-Karpe H., 1977. Zur altbronzezeitlichen Geschichte Europas // Jahresbericht des
Instituts fur Vorgeschichte der Universitat Frankfurt A.M. Munchen.
Muller-Karpe H., 1980. Handbuch der Vorgeschichte. Band IV. Bronzezeit. Dritter Teilband.
Tafeln. Munchen.
Мурзш В.Ю., Шлайфер В.Г., 2007. Ще раз про сюфсыа сокири — скшетри // Раннш
зал1зний в1к бврази. Кшв-Чигирин.
Olmstead А., 1923. History of Assyria. New-York.
Otroscenko V., 1998. Die Westbeziehungen der Belozerka — Kultur // Das Karpatenbecken
und die Osteuropaische Steppe. Sudosteuropa — schriften. Band 20. Munchen-Rahden/Westf.
Patek E., 1977. Uber die neueren Ausgrabungen in Sopron-Varhely (Burgstall) und die
Probleme der ostlichen Beziehungen// Mitteilungen des archaologischen Instituts der
ungarischen Akademie der Wissenschaften, 6.1976. Budapest.
Petrescu-Dimbovita M., 1977. Depozitele de bronzuri din Romania. Bucure§ti.
Pittioni R., 1954. Urgeschichte des osterreichischen Raums. Wien.
Podborsky VI., 1970. Mahren in der Spatbronzezeit und an der Schwelle der Eisenzeit. Brno.
Porada E., 1947. Seal impression of Nuzi. New Haven.
Pizchelauru K., 1984. Jungbronzezeitliche bis altereisenzeitliche Heiligtumer in Ost-
Georgien. MAVA, Bond 12. Munchen.
Popescu D., 1956. Cercetari archeologice in Transilvania// Materiale si cercetari. V. II.
Bucurest.
Popescu D., Rusu M., 1966. Depot de Bronzes Musee regional de Piatra Neamt // Inventaria
Archaeologica. Depots de Г age du bronze Moyen. Bucarest.
Rittershofer K-F., 1983. Der Hortfund von Buhl und seine Beziehungen. Frankfurt am Main.
Reinhold S., 2007. Die Spatbronze— und friihe Eisenzeit im Kaukasus// Universitats-
forschungen zur Prahistorischen Archaologie. Band 144. Bonn.
Sapouna-Sakellarakis E. 1978. Die Fibeln der griechischen Inseln. PBF, XTV, 4. Munchen.
Schliemann H., 1881. Ilios. Leipzig.
Schule W., 1969. Die Meseta-kulturen der iberischen Halbinsel // Madrider Forschungen.
Band 3. T. I text; T. II - Karte und Taffeln. Berlin.
Sevin V., 2000. Many scholars believe the Hakkari regin is the location of kingdom as
Hubushkia... // Archaeology. July-Auguste. Canada.
Sundwall I., 1943. Die alteren Italischen Fibeln. Berlin.
Trogmayer O., 1975. Das bronzezeitliche Graberfeld bei Tape. Budapest.
TodopoBuh I., 1971. Каталог праисторикких метальних предмета. Београд.
Vinski-Gasparini К., 1973. Kultura polja sa zarama u sjevernoj Hrvatsoj. Zadar.
162
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Vinogradov V,, Dudarev S., 2000. Spatbronzezeitliche Graberfelder bei Majrtup in Ce-
cenien // Eurasia Antiqua. Zeitschrift fur archaologie Eurasiens. B. 6. Mainz am Rhein.
Virchow R., 1883. Das Graberfeld von Koban im Lande der Osseten. Berlin.
Werner J., 1961. Bronzenes Pferdekopfszepter der Hallstattzeit aus Pfedmefice bei Hradec
Kralove // Pam&ky Archeologicke. Т. Ш, 2. Praha.
Zichy E. de., 1897. Vojages au Caucase et en Asie Centrale // Description de Collections, par
les dectours J. Janko et Bella Posta. Budapest. P. П.
Описание иллюстраций
Таблица А. Локальные варианты кобанской культуры
а— поселения XII- середины VIIb. до н.э.; б — поселения VTI-V вв. до н.э.; в— каменные
ящики I—II этапов; г— каменные ящики скифского периода; д— грунтовые могильники I—II
этапов; е — грунтовые могильники скифского периода; ж - курганы II этапа; з — курганы
скифского периода; и—клады металлургов; к—клады X-VII вв. до н.э.; л—клады VI-V вв. до
н.э. л* — локальные варианты культуры (условный контур): н — центральный, о— западный,
п — восточный
Рис. 1. Раздел 1. Орудия труда.
Ножи: 1. Инжиччукун, пог. 1; 2, 3. Султан-гора (Южный), пог. 7; 4. Бажиган. Случайн.
нах.; 5. Уллубаганалы-2, погр. 7; 6. Гордеевка, кург. 15; 7. Ряпяховатая могила, гробн. 2; 8.
Минусинский уезд, случайн. нах.; 9. Капчалы-Ш, кург. 2 A-3—по: Козенкова, 1998; 4—Крупнов,
1950; 5 — Ковалевская, 1984; 6 — Berezanskaja, Klocko, 1998; 7 — Ильинская, Мозолевский, 1980;
8,9-Членова, 1972).
Рис. 2. Орудия труда.
Тесловидные топоры: 1. Бекешевская, клад; 2. Тли, случайн. нах.; 3. Боргустанская,
клад; 4. Сержень-Юрт, посел.; 5. Терезе, гробн. 3; 6. Месопотамия, Телль-Хазна-Ш, клад; 7.
Квишари, клад; 8. Махариа. Зап. Грузия, клад A, 4, 5 — по: Козенкова, 1998; 2 — Техов, 1977;
3 - Иессен, 1951; 6 - Мунчаев, 2005; 7, 8 - Коридзе, 1965).
Рис. 3. Орудия труда.
Тесла и долота: 1. Терезе, гробн. I A977); 2. Сержень-Юрт, погр. 42; 3. Сержень-Юрт,
погр. 70; 4. Гордеевка, кург. 18; 5. Тель-Хазна-Ш, Месопотамия; 6-8. Сержень-Юрт, погр.
37, 75, 42; 9. Заслонка, посел.; 10-12. Парижский бассейн, Франция. Клады эпохи BrD-HaA;
13. Культура полей погребальных урн эпохи НаВ. Зап. Европа; 14. Малые Копани. Сев.
Причерноморье, клад A-3, 6-9 — по: Козенкова, 1998, 2002, 2004; 4 — Berezanskaja, Klocko,
1998; 5 - Мунчаев, 2005; 10-12 - Gaucher, 1981; 13 - Монгайт, 1974; 14 - Bockarev, Leskov,
1980).
Рис. 4. Орудия труда.
Тесло-топор с «пяткой» (les haches a talon): 1,2. Автуры, кург. Чечня. Рисунок из архива
Е.И. Крупнова, 1963 г. Прототипы тесла-топора из Автуры: 3, 4. Лужицкая культура, III
период; 5. Северный бронзовый век. II период, по Монтелиусу; 6. Культура полей
погребальных урн. Парижский бассейн, XV-XIII вв. до н.э.; 7. Карим-Берды, клад. Таджикистан
A,2- по: Козенкова, 2008; 3-5 - Монгайт, 1974; 6 - Gaucher, 1981; 7 - Кузьмина, 2008).
Рис. 5. Орудия труда. К истокам появления предметов типа Автуры.
1. Типичное сочетание орудий труда (топор^гесло и желобчатое втульчатое долото) в
памятниках культур эпохи бронзы Центральной Европы; 2. Предметы из памятников
восточного и западного вариантов кобанской культуры северного склона Кавказа A — по: Gaucher,
1981; Козенкова, 1998, 2002).
164
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Рис. 6. Орудия труда.
Серпы: 1,2. Бекешевская, клад; 3,4. Удобная, курганы 1 и 2; 5. Змейское посел. Северная
Осетия; 6. Константиновка; 7. Ново-Ивановка; 8. Фаскау, мог.; 9, 10. Бык-гора, погр.
Кавминводы; 11,12. Констанца, клад. Румыния; 13. Вознесенка, клад. Литейная форма A, 2,
9.10 — по: Иессен, 1951; 3, 4 — Анфимов, 1957; 5 — Козенкова, 1996; 6-8 — Крупное, 1957; 11,
12 - Petrescu-Dimbovita, 1977; 13 - Bockarev, Leskov, 1980).
Рис. 7. Орудия труда.
Литейные формы: 1. Литейная форма из Бамутского поселения. Камень. Чечня
(Магомедов, 1973).
Рис. 8. Орудия труда.
Литейные формы: 1. Верхнебаксанский клад; 2. Кавказский заповедник, случайн. нах.;
3, 5. Сержень-Юрт, посел.; 4. Верхняя Рутха, мог.; 6-8. Бамут, посел. Формы и слепки с
них; 9. Ессентукское поселение; 10. Птаховка, клад; 11. Шолдвадькерт, клад. Венгрия; 12.
Деревянное, клад A, 3, 5, 9 — по: Козенкова, 1998, 2001; 2 — Иессен, 1951; 4 — Крупнов, 1960;
6-8-Магомедов, 1973; 10,12-Bockarev, Leskov, 1980; 11 -Mozsolics, 1973).
Рис. 9. Орудия труда.
Мотыги и железные серпы: 1. Уллубаганалы-2, поселен.; 2. Пятигорск, кол. Апухтина;
3, 4. Абхазия, случайн. нах.; 5. Квишари, клад; 6. Лацаро, случайн. нах.; 7. Индустрия-2, мог.
Железо; 8, 9. Сержень-Юрт, посел. Железо A — по: Ковалевская, 1984; 2, 8, 9 — Козенкова,
1998, 2001; 3, 4 - Воронов, 1969; 5, 6 - Коридзе, 1965; 7 - Березин, Дударев, 2004).
Рис. 10. Раздел П. Сосуды.
Корчаги: 1. Каменномостский мог. погреб. 6; 2, 3. Змейское поселение; 4. Пседахе, мог.
погреб. 4; 5. Жовтневое, пос. Собатиновская культура; 6. Подунавье. Культура полей
погребальных урн. Венгрия; Биконические сосуды: 7, 9, 10. Сержень-Юрт, мог.; 8. Зандак, мог.
погреб. 1; 11. Монастырска Кавора. Румыния; 12. Оспеве Мари. Румыния A, 4, 7, 9, 10-12 —
по: Козенкова, 1975а, 1986, 1998; 2, 3 - Деопик, Крупнов, 1961; 5 - Ванчугов, 1987; 6, 13 -
Metzner-Nebelsick, 1998; 8 - Марковин, 2002).
Рис. 11. Раздел П.
Пиксиды: 1-3. Верхне-Кобанский мог.; 4-6. Сахарна-П, мог.; Кубки: 7,8,9. Шисса,
пещера. Клад; 10. Мебельная фабрика, мог. Разруш. погреб. 1976 г.; 11. Мана, мог. НаВ. Словакия;
12. Культура Сент-Жерве. Парижский бассейн, Франция; «Солонки»: 13. Верхне-Кобанский
мог.; 14. Культура Ватина. Зап. Европа A-3, 7-10,13 — по: Козенкова, 1989,1996,1998; 4-6 —
Смирнова, 1980; 11 -Metzner-Nebelsick, 1998; 12-Gaucher, 1981; 14-Монгайт, 1974).
Рис. 12. Раздел П.
Сосуды-сапожки: 1. Фаскау, мог.; 2, 3. Мингечаур, мог. Азербайджан; Кружки-черпаки
с высокой ручкой: 4. Верхняя Рутха, мог. «Крематорий»; 5. Гордеевка, мог. кург. 37; 6.
Балта, пос; Овальные блюда («жаровни»): 7, 8. Сержень-Юрт, пос; 9, 11. Кировское пос.
Крым; 10. Ушкалка, пос, верхний слой A — по: Уварова, 1900; 2,3 — Путеводитель по музею.
Баку. 1958; 4, 7, 8 - Козенкова, 1996, 2001; 5 -Berezanskaja, Klocko, 1998; 6 - Ванчугов, 1987;
9.11 —Лесков, 1970; 10 — АрхеологияУкраины, т. I, 1985).
Рис. 13. Раздел П.
Горшки скифоидного вида: 1-3. Сержень-Юрт, посел.; 4, 5. Типичные горшки скифов;
Сосуды с ногтевым орнаментом: 6. Садовый, мог., кург.1; 7. Березовский-1 мог.; 8. Чограй
IX, кург. 14, погреб. 1; 9. Глинное, Слободзейский р-н, Молдова (Яровой, 1995) — по
докладу СБ. Вальчака в Отделе скифо-сарматской археологии ИА РАН 6.03.2010 г. A, 3, 7 — по:
Козенкова, 1998, 2001; 4, 5 — Граков, 1971; 6 — Козенкова, Сосранов, Чарджиев, 1997; 8, 9 —
Вальчак, 2010).
Рис. 14. Раздел П. Металлические сосуды.
Котлы-«ситулы»: 1. Терезе, мог. гробн. 3; 2. Пятигорск, случ. нах.; 8. Уляп, случ. нах.;
10. Жаботин, пос; 12. Лечхуми, клад. Грузия; Кружки: 3. Терезе, мог., гробн. 3; 4. Тли, мог.;
11. Чайлы. Азербайджан; Миски: 5. Терезе, мог., гробн. 3; 6. Султан-гора, мог. (Южный),
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
165
гробн. 1; 9. Залевки, клад. Украина; Котел сибирского типа: 7. Бештау, клад 1951 г. A, 3, 5,
6 - по: Козенкова, 1998, 2004; 4 - Техов, 1977; 2, 10, 12 - Крупнов, 1952; 7 - Иессен, 1954;
8 — Эрлих, 2007; 9 — Тереножкин, 1976; 11 — Путеводитель по музею. Баку. 1958).
Рис. 15. Раздел II. Фиалы серебряные.
1. Остров Родос. Средиземноморье; 2. Казбеги, клад A — Miller, 1997; 2 — Крупнов, 1960).
Рис. 16. Раздел III. Украшения, аксессуары и фурнитура для одежды. Зеркала.
Бусы: 1, 2. Кумбулта, мог. случ. нах.; 3, 4, 5. Терезе, мог. гробн. 1; 6. Луговой мог., погреб.
112; 7. Ханлар, мог., погр. 149; 8, 9. Самтавро, мог.; 10-12. Цинцкаройский мог., погреб. 6,
14, 19; 13. Кополье, мог. Хорватия; 14. Частые курганы, мог., кург. 1; 15. Уляп, мог. кург. 5.
Пронизи-привески: 16. Терезе, мог. гробн. 2; 17,18. Залевки, клад; 19. Сержень-Юрт, мог.,
погреб. 13; 20. Терезе, мог. гробн. 3 (кость); 23. Старший Ахмыловский мог., погреб. 383.
Привески для ожерелья: 21. Майртуп-2, мог., погреб. 24; 22. Верхняя Рутха, мог.; 24, 25.
Широкое, мог. Белозерская культура; 26. Молчановка, пос. Литейная форма. Пуговицы: 27,
32. Сержень-Юрт, мог. погреб. 35, 53; 28. Шарой, разруш. погреб.; 29-33. Верхне-Кобанский
мог.; 31. Сержень-Юрт, посел. (глина); 34. Лисичники, Украина; 35. Красномаяцкий мог.,
погреб. 26. Абхазия; 36, 37. Белэни, клад. Румыния A, 2 — по: Флиттнер, 1939; 3-6, 16, 19,
20, 22, 27, 28, 31, 32 - Козенкова, 1978, 1982, 1996, 2001, 2002, 2004; 7 - Гуммель, 1992; 8,
9 — Каландадзе, 1980; 10-12 — Менабде, Давлианидзе, 1968; 13 — Drechsler-Bizic, 1961; 14 —
Либеров, 1965; 15—Лесков, Беглова, Ксенофонтова, Эрлих, 2013; 17,18—Тереножкин, 1976;
23 — Патрушев, Халиков, 1982; 24, 25 — Археология Украины. Т. I. 1985; 29, 30 — Уварова,
1900; 33 - Virchow, 1883; 34 - Малеев, 1987; 35 - Транш, 1969; 36, 37 - Шарафутдинова И.,
1987).
Рис. 17. Раздел III.
Бляхи нагрудные и налобные: 1. Гижгид, разруш. погреб.; 2. Старший Ахмыловский
мог., погреб. 1000; 3. Лайлаши, клад; 4. Луговой мог. погреб. 88; 5. Гальштаттский мог. Тумулус
505. Изображение двуовальной золотой бляхи (указано стрелкой). A,5 — по: Козенкова,
1998, 2007; 2 - Патрушев, Халиков, 1982; 3 - Коридзе, 1965; 4 - Мунчаев, 1963).
Рис. 17а. Гальштаттский могильник. Тумулус 505. Золотая двуовальная бляха (по: Kern,
Lammerhuber, 2010). (Цветная вклейка).
Рис. 18. Раздел III.
Височные подвески: 1-3. Сержень-Юрт, мог. погреб. 54, 84, 88; 4. Собковка; 5.
Гордеевка, мог. кург. 24; 6,9,10. Подвески «царицы Шубад»; 7,8. Нули, мог.; 11,14. Сержень-
Юрт, мог., погреб. 12, 55; 12. Шали. Случ. нах.; 13. Тагра, клад. Венгрия A-3, 11, 12,14 — по:
Козенкова, 2002, 2008; 4 - Шарафутдинова И., 1987; 5 - Berezanskaja, Klocko, 1998; 6, 9,10 -
Куфтин, 1949; 13-Mozsolics, 1073).
Рис. 19. Раздел III.
Височные подвески: 1. Эшкакон, гробн. 1; 2, 7. Терезе, мог. гробн. 2; 3. Беахни-куп.
Разруш. погр.; 4. Верхне-Кобанский мог.; 5. Сержень-Юрт, мог. погреб. 76; 6. Rozsaly, клад.
Венгрия; 8-10. Сахарна II, мог.; 11. Шопрон, мог.; 12. Верхний Акбаш, мог., погреб. 1; 13.
Николаевский мог., погреб. 6; 14. Пшиш, мог., погреб. 3; 15,16. Шаренград, клад. Подунавье;
17,18. Индустрия-1, мог. погреб. 3/6; 19. Высокая могила, гробн. 5; 20. Краснодарский край.
Случ. нах.; 21. Старший Ахмыловский мог., погреб. 68 A — по: Егоров, 1958; 2, 5, 7, 12, 17,
18 - Козенкова, 1998, 2002, 2004, 2004а; 3 - Фонды ГИМ; 4 - Уварова, 1900; 6 - Mozsolics,
1973; 8-10-Kasuba, 2008; 11 -Patek, 1977; 13,14, 20-Эрлих, 2007; 15,16-Vinski-Gasparini,
1973; 19 —Тереножкин, 1976; Патрушев, Халиков, 1982).
Рис. 20. Раздел III. Карта. Распространение височных подвесок шаренградского типа
(по: Эрлих, 2007, Рис. 222).
1 — Sirok; 2 — Szeged-Othalom; 3 — Dalij; 4 — Sarengrad; 5 — Gomolova; 6 Псекупс; 7 — Пшиш;
8 — Николаевский; 9 — Верхний Акбаш; 10 — Новониколаевский II; 11 — Балабинский; 12 —
Фриденберг.
166
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Рис. 21. Раздел III.
Перстни: 1. Верхне-Кобанский мог.; 2. Нестеровский мог.; 3. Луговой мог.; 4. Сержень-
Юрт, мог., погреб. 53; 5. Пседахе, мог., погреб. 3; 6. Kallithen, мог. BrD. Греция; 7. Thebm,
мог. BrD. Греция; 8, 9. Гордеевка, мог. кург. 16, 21. Серьги: 10. Верхняя Рутха, мог.; 11.
Верхне-Кобанский мог.; 15. Пседахе, мог., погреб. 3; 16. Новогрозненский мог., погреб. 5;
17. Нестеровский мог.; 18. Шалушка, кург. (золото); 12. Цинцкаройский мог., кам./я 15
(серебро); 13. Изображение серьги у Синнахериба на барельефе 706 г. до н.э. Хосрабад;
14. Нартан, кург. 2; 19. Биш-Оба, урочище. Курган (золото); 20. Полтавщина. Случ. нах.;
21. Пашковская ст., кург. 2, погреб. 1. Гривны: 22. Тебердинский заповедник, погреб.; 23.
Нестеровский мог.; 24. Красномаяцкий мог., погреб. 21 A — по: Уварова, 1900; 2, 3, 10, 11,
17,18,20,23 - Крупнов, I960; 4,5,15, 22 - Козенкова, 1986,1998,2002; 6,7- Kilian-Dirlmeir,
1980; 8, 9 — Berezanskaja, Klocko, 1998; 12 — Менабде, Давлианидзе, 1968; 13 — Бартц, Кёниг,
2007; 14 - Батчаев, 1985; 16 - Виноградов, 1979; 19 - Смирнов К.Ф., 1964; 21 - Лапушнян,
1988; 24-Транш, 1969).
Рис. 22. Раздел III.
Браслеты (разновидности а — в, д): 1. Сержень-Юрт, мог., погреб. 45; 2. Верхне-
Кобанский мог., погреб. 9; 3. Верхне-Кобанский мог., погреб. 15; 4, 9. Верхне-Кобанский
мог.; 5. Сержень-Юрт, мог., погреб. 54; 6. Сержень-Юрт, мог., погреб. 57; 7. Сержень-Юрт,
мог., погреб. 84; 8. Индустрия-1, мог., погреб. 3/6 A969); 10. Хасав-Юрт. Случ. нах.; 11.
Шали, разруш. погреб.; 12. Сержень-Юрт, мог., погреб. 49 A, 3, 5-8, 10-12 — по: Козенкова,
1982,1990,1998, 2002, 2008; 2 - Chantre, 1886; 4, 9 -Уварова, 1900).
Рис. 23. Раздел III.
Браслеты (разновидности г, е.— з): 1. Фаскау, мог.; 2, 3. Верхняя Рутха, мог.; 4. Ачикулак,
случ. нах.; 5. Былымский клад (Алмалы-кая); 6. Кяфарский клад; 7. Гастон-Уота, мог., погреб.
19; 8. Верхняя Рутха, мог., кам./я 2, погреб. 1; Ножные браслеты: 9. Верхне-Кобанский мог.,
погреб. 15; 10. Пантелеймоновский хутор, случ. нах. A-3, 5, 8-10 — по: Козенкова, 1982а,
1990,1996,1998; 4 - Крупнов, 1950; 6 - Иессен, 1951; Мошинский, 2006).
Рис. 24. Раздел III. Разновидности браслетов вне ареала Кобани (прототипы).
1. Patzmandorf, клад; 2. Ackenbach, погреб.; 3. Kajdacs, случ. нах.; 4. Гордеевка, мог., кург.
24; 5. Cehalut, клад; 6. Oradea, клад; 7. Rongeres, мог.; 8. Гордеевка, мог., кург. 16; 9. Iza, клад;
10. Szeged-Szoreg, клад. Литейная форма для браслетов с рифленой поверхностью; 11. Акиш,
клад. Трансильвания; 12. Перецеи. клад. Трансильвания. Ножной браслет: 13. Аксютинцы,
курган A — по: Pittiom, 1954; 2 — Rittershofer, 1983; 3 — Kemenczei, 1996; 4 — Berezanskaja,
Klocko, 1998; 5, 6, 9,10-Mozsolics, 1973,1985; 11,12-Popescu, 1956; 13-Ильинская, 1968).
Рис. 25. Раздел III. Схема появления и развития, на материалах Северного Кавказа,
браслетов VI и VII типов (хронология в веках до н.э.).
1,2 — Тыргу Муреш; 3 — Перецеи; 4—Акиш; 5,6 — Ниредьхаза-Буятош; 7 — Верхняя Рутха;
8 — Былым; 9 — Бачи-Юрт; 10 — Хасав-Юрт; 11, 12 — Майртуп; 13-16 — Сержень-Юрт; 17 —
Шали; 18 — Михалкове; 19 — Фокору.
Рис. 26. Раздел III.
Булавки: 1-3, 9. Верхне-Кобанский мог.; 4. Верхняя Рутха, мог.; 5. Заюково, случ. нах.;
6, 8. Сержень-Юрт, посел.; 7. Былымский клад (Алмалы-кая); 10. Луристан; 11. Нигвзиани,
мог.; 12. Аркасское посел. Дагестан; 13. Астхиблур, мог.; 14. Банис-хеви, случ. нах.; 15.
Верхне-Хортицкий мог. A,9 — по: Chantre, 1886; 2—Доманский, 1984; 3 — Уварова, 1900; 4 —
Техов, 1977; 5-8,14-Козенкова, 1972,1998, 2001; 10-Ванден-Берге, 1992; 11 -Микеладзе,
Барамидзе, 1977; 12-Пикуль, 1967; 13-Есаян, 1968; 15 - Отрощенко, 1985).
Рис. 27. Раздел III.
Булавки: 1. Исправная, мог. у «пруда»; 3. Верхне-Кобанский мог.; 3. Терезе, мог. гробн.
3; 4,5. Султан-гора-3, мог., погреб. 6; 5. Стырфаз, мог., кромлех 5, погреб. 1; 6. Стырфаз, мог.,
кромлех 7, погреб. 1; 8. Терезе, мог., гробн. 1; 9. Хмельна, случ. нах.; 10. Холм Верещагина,
посел.; 11, 12. Самтаврский мог.; 13. Бешташени, крепость, мог.; 14. Фарс/Клады, погреб.
35; 15. Камарахеви, мог., погреб. 146; 16. Сабатиновка, посел.; 17. Ново-Алексеевка, клад
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
167
A, 3, 8 - по: Козенкова, 1998, 2004; 2 - Уварова, 1900; 4, 5 - Членова, 1984; 6, 7 - Техов,
1974; 9 - Тереножкин, 1976; 10 - Шамба, 1984; 11, 12 - Каландадзе, 1982; 13 - Менабде,
Давлианидзе, 1968; 14 — Эрлих, 2007; 15 — Джгаркава, 1982; 16 — Шарафутдинова И., 1986;
17-Bockarev, Leskov, 1980).
Рис. 28. Раздел III.
Фибулы: 1, 2. Стырфаз, мог., кромлех 10, погреб. 2; 3, 4. Тли, мог., погреб. 64; 5, 6.
Стырфаз, мог., кромлех 10, погреб. 4; 7. Тли, мог., погреб. 99; 10. Верхне-Кобанский мог.; 11.
Pantalica. Юго-восточная Сицилия; 12. Niscemi. Юго-восточная Сицилия; 13. Mulino della
Badia. Юго-восточная Сицилия; 14. Степовое, курган; 15. Тетрицклеби, мог., погреб. 5; 16.
Джантух, мог., погреб. 4 B006); 17. Самтаврский мог., погреб. 600; 18. Самтаврский мог.,
предмет № 1576; 19. Марылын-Дереси, мог. Рис. автора: Гос. Музей Грузии, инв. № 31-65/35
A-7 - по: Техов, 1980, 2000; 8 - Уварова, 1900; 9 - Козенкова, 2001; 10 - Chantre, 1886;
11-13 — Muller-Karpe, 1959; 14 — Отрощенко, 1975; 15 — Пицхелаури, 1969; 16, 17 — Скаков,
2008; 18 — Каландадзе, 1982; 19 — Козенкова, Рис. автора).
Рис. 29. Раздел III.
Фибулы: 1. Домбай-Ульген, разруш. погреб.; 2,4,5,9. Верхне-Кобанский мог.; 3. Лашкуты,
разруш. погреб.; 6. Верхняя Рутха, мог.; 7, 8. Змейское посел.; 10. Сванетия, случ. нах.; 11.
Beremend. Венгрия; 12. Szentes-Vekerzug, мог. Венгрия; 13. Пцырцха; 14. Красномаяцкий
мог., погреб. 92; 15. Джантух, мог. погреб. 1 B005); 16. Джвари; 17. Краснодарский музей; 18.
Юго-восточная Сицилия; 19, 20. Kossibile. Юго-восточная Сицилия; 21, 26. Брно-Обжаны,
посел. Моравия; 22. Novi Becej. Моравия; 23. Шопрон, посел. Венгрия; 24. Палури, мог.; 25.
Эсте, мог. Италия; 27. Галыптаттский мог. Тумулус 307. Австрия A, 3, 8 — по: Козенкова,
1975, 1998; 2, 4, 5 - Уварова, 1900; 6 - Motzenbacker, 1996; 7 - Деопик, Крупнов, 1961;
9 - Газдапустаи, 1962; 10 - Доманский, 1984; 11, 12 - Jerem, 1974; 13-16 - Скаков, 2008;
17 - Эрлих, 2007; 18 - Кашуба, 2011; 19, 20 - Muller-Karpe, 1959; 21, 26 - Podborsky, 1970;
22 - Vinski-Gasparini, 1973; 23 - Patek, 1977; 24 - Барамидзе, 1977; 25 - Монгайт, 1974; 27 -
Kromer, 1959).
Рис. 30. Раздел III. Карта. Распространение субмикенских коленчатых фибул (по:
М.Т. Кашуба, 2011).
Рис. 31. Раздел III. Карта-схема. Места находок фибул некавказского происхождения.
Рис. 32. Раздел III.
Привески к одежде: 1. Терезе, мог., гробн. 2; 2. Сержень-Юрт, посел.; 3. Сержень-
Юрт, мог. Изображение колесовидной привески на сосуде; 4. Сержень-Юрт, мог., погреб.
38; 5, 6. Беахни-куп, мог.; 7, 8. Верхняя Рутха, мог.; 9, 11. Кардашинка, литейные формы;
10, 13. Солонецкий клад; 12. Вышнетарасовка-2. Литейная форма; 14, 15. Nagybatony, клад.
Венгрия; 16, 17. Abaiijszanto, клад. Венгрия A-6 — по: Козенкова, 1996, 1998, 2001, 2002;
7, 8 - Крупнов, 1960; 9, 11 - Bockarev, Leskov, 1980; 10, 12, 13 - Шарафутдинова И., 1987;
14-17-Kemenczei, 1984).
Рис. 33. Раздел III.
Привески к одежде: 1, 2. Верхняя Рутха, мог.; 3. Эшкаконский мог. гробн. 1; 4. Бештау,
посел. «Средняя гремучка»; 5. Кисловодск, ул. Коминтерна, погреб. 1; 6. Мебельная
фабрика, мог., погреб. 7. Кисловодск; 7, 11, 14. Бедык, мог.; 8. Тли, мог., погреб. 66; 9, 15. Верхне-
Кобанский мог.; 10. Баксанское ущелье; 12. Карабашево, гробн. 1; 13. Исправная, мог. «у
пруда»; 16-19. Тхмори, клад; 20. Нартан, мог. кург. 18; 21. Красномаяцкий мог., погреб. 58;
22. Джантух, мог.; 23-25. Ларилари, мог.; 26. Нартан, мог., кург. 17; 27. Верхняя Яштхуа.
Абхазия; 28. Эшери, кромлехи; 29, 30. Эргета, мог.; 31. Куланурхва, мог., погреб. 2; 32. Уреки
A, 2 - по: Крупнов, 1960; 3-6, 13 - Козенкова, 1998; 7, 11, 14, 20, 26 - Батчаев, 1985; 8 -
Техов, 1980; 9,15-Уварова, 1900; 10-Zichy, 1897; 12-Любин, 1964; 16-19-Коридзе, 1965;
21,31- Транш, 1969, 1970; 22-25, 28-30, 32 - Скаков, 2009; 27 - Воронов, 1969).
Рис. 34. Раздел III. Карта-схема. Местонахождение основных центров височных
подвесок разновидности «д» и усеченно-цилиндрических привесок к одежде
разновидности «е».
168
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Рис. 35. Раздел III.
Пряжки: 1. ГастонУота, мог., погреб. 19; 2. Коба-баши, склеп; 3. Карца (Корца), мог.; 4.
Рутха («Хоргон»), склеп 1; 5. Заюковский-1 мог., траншея; 6. Верхняя Рутха, мог.; 7. Верхне-
Кобанский мог.; 8. Tiszaszentimre, клад. Венгрия; 9. Велем-Сентвит, посел. Венгрия; 10.
Самтавро, мог., погреб. 261; 11. Джантух, мог., яма № 6; 12. Мегврекиси, случ. погреб. A —
по: Мошинский, 2006; 2,4, 5 — Козенкова, 1996,1998; 3, 7 — Уварова, 1900; 6 — Motzenbacker,
1996; 8 - Kemenczei, 1984; 9 - Miske, 1908; 10 - Чубинишвили, 1957; 11 - Скаков, Джопуа,
2011; 12-Куфтин, 1949).
Рис. 36. Раздел III.
Пряжки: 1. Верхне-Кобанский мог., погреб. 19; 2. Гижгид, склеп A928 г.); 3. Фаскау, мог.;
4. Галиат, мог. (Фаскау); 5. Верхне-Кобанский мог.; 6. Уде, клад, случ. нах.; 8. Красномаяцкий
мог., погреб. 118; 7, 7а. Сернуши. Луристан; 9. Ркинис-кало, мог.; 10. Луристан A — по:
Chantre, 1886; 2, 4 - Козенкова, 1998, 2006; 3 - Motzenbacker, 1996; 5 - Доманский, 1984;
6 - Коридзе, 1965; 7 - Ghirshman, 1983; 8 - Скаков, 2008; 9 - Кобаидзе, 1978; 10 - Ванден-
Берге, 1992).
Рис. 37. Раздел III.
Пряжки: 1, 3, 4. Верхне-Кобанский мог.; 2. Терская обл. Случ. нах. конца XIX в.; 5.
Луговой мог., погреб. 140; 6. Луговой мог., погреб. 161; 7. Луговой мог., погреб. 30
(железо); 8. Старые Атаги, мог.; 9. Самтавро, мог. погреб. 44; 10. Галыптаттский мог. погреб. 324.
Австрия; 11. Каринтия, случ. погреб. Бассейн Дуная; 12. Аргунский мог., погреб. 2. Грузия;
13. Гурзуф, случ. нах. A — по: Погребова, 1984; 2 — Мошинский, 2010; 3 — Chantre, 1886;
4 -Доманский, 1984; 5-8 - Козенкова, 1982; 9 - Пицхелаури, 1979; 10 - Kromer, 1959; 11 -
Virchow, 1887; 12-Рамишвилиидр., 1987; 13-Muller, Nagel, 1961).
Рис. 38. Раздел III. Зеркала.
1. Мебельная фабрика, мог., погреб. 7; 2. Минеральные воды, мог., разруш. погреб.; 3.
Минеральные воды, мог.; 4. Каррас, мог. гробн.. IV; 5. Хабаз, склеп A919 г.); 6-8. Роменская
группа курганов. Украина A-5 — по: Козенкова, 1998; 6-8 — Ильинская, 1968).
Рис. 39. Раздел III.
Зеркала: 1. Каменномостский мог. Курган 1 A954 г.); 2. Нальчик, случ. нах.; 3. Каррас.
мог., гробн. III; 4. Румыния; 5. Биш-оба, курган близ Орска A, 3 — по: Козенкова, 1998; 2, 4 —
Кузнецова, 2010; 5 — Смирнов К.Ф., 1964).
Рис. 40. Раздел IV. Оружие.
Наконечники копий: 1. Сержень-Юрт, мог., погреб. 75; 2. Сержень-Юрт, мог., погреб.
70; 3. Майртуп-2, разруш. погреб.; 4. Сержень-Юрт, мог., погреб. 56; 5. Майртуп-2, мог.,
погреб. 2A2); 6. Сержень-Юрт, мог. погреб. 6; 7. Лесур, клад. Болгария; 8. Порва, клад.
Венгрия; 9. Чермозише. Венгрия; 10. Занджагедьск. Венгрия; 11. Керестет, клад. Венгрия;
12. Земун, клад. 13. Boissy-aux-Cailles. Парижский бассейн; 14. Ликуре. Югославия; 15.
Пшиш мог., погреб. 15; 16. Птаховка, клад; 17. Геленджик, дольмены, кург. 8, погреб. 2
A, 2, 4, 6-9, 11 - Козенкова, 1975а, 2002; 3, 5 - Vinogradov, Dudarev, 2000; 10 - Mozsolics,
1967; 12, 14 - Muller-Karpe, 1959; 13 - Gaucher, 1981; 15, 17 - Эрлих, 2007; 16 - Bockarev,
Leskov, 1980).
Рис. 41. Раздел IV.
Наконечники копий: 1. Исправная, ст. Клад; 2. Терекле-Мектеб, случ. нах.; 3.
Майртуп-2, мог., погреб. 3; 4. Бечасын, плато. Клад; 5. Сержень-Юрт, мог., погреб. 39; 6.
Зандак, мог., погреб. 10; 7. Ахкинчу-барзой, мог., погреб. 1; 8. Завадовка, клад. Литейная
форма; 9. Карамышево. Приказанская культура; 10. Ташкирмень. Приказанская
культура; 11. Тбилиси, музей (Квемо-Сасирети?); 12. Самтавро, мог., погреб. 228; 13. Самтавро,
мог., погреб. 80 A — по: Аптекарев, Козенкова, 1986; 2 — Крупнов, 1960; 3 — Vinogradov,
Dudarev, 2000; 4 — Пелих, Фоменко, 2005; 5 — Козенкова, 2002; 6 — Марковин, 2002;
7 — Дударев, 1976; 8 — Bockarev, Leskov, 1980; 9, 10 — Халиков, 1980; 11 — Абесадзе и др.,
1956; 12, 13-Пицхелаури, 1979).
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
169
Рис. 42. Раздел IV.
Кинжалы и мечи: 1, 3. Фаскау, мог., с. Галиат; 2. Стырфаз, мог., кромлех 5, погреб. 1;
4. Богви, случ. нах.; 5. Кызыл-Ванк, мог.; 6-8. Луристан; 9. Луристан, XIII-X вв. до н.э. A 3,4,
5 - по: Крупнов, 1951; 2 - Техов, 2000; 6-8 - Погребова, 1977; 9 - Ванден-Берге, 1992).
Рис. 43. Раздел IV.
Кинжалы: 1, 1аб. Адайдон, мог. Северная Осетия; 2. Тли, мог., погреб. 74а; 3. Кубани, сел.
Дагестан. Случ. нах. A, 1аб — по: Чшиев, 2008; Бзаров, 2011; 2 — Техов, 1980; 3 — Кузьмина,
1973).
Рис. 44. Раздел IV.
Кинжалы: 1, 1а. Верхне-Кобанский мог.; 2. Стырфаз, мог., кромлех 10, погреб. 1;
3. Верхне-Кобанский мог.; 4. Родос, остров. Навершие кобанского типа из святилища; 5.
Луристан. Серповидное навершие булавки с зооморфным сюжетом, X-IX вв. до н.э. A,1а —
по: Уварова, 1900; 2 - Техов, 2000; 3 - Chantre, 1886; 5 - Ванден-Берге, 1992).
Рис. 45. Раздел IV.
Кинжалы: 1. Фаскау, мог. с. Галиат; 2. Верхняя Рутха, мог.; 3. Удобная, ст. Курган 2;
4. Верхняя Рутха («Хоргон»), склеп 1; 5. Верхняя Рутха, мог.; 6. Даргавс, сел., случ. нах.;
7. Северная Осетия, случ. нах.; 8. Решетичи, клад; 9, 10. Солонецкий клад; 11. Гоян, клад.
Молдова; 12. Ново-Петровское. Херсон; 13-15. Бэлени, клад. Румыния A, 2, 5-7 — по:
Крупнов, 1951; 3 - Анфимов, 1957; 4 -Алексеева Е.П., 1949; 8-12 - Черных, 1976; 13-15 -
Petrescu-Dimbovita).
Рис. 46. Раздел IV.
Кинжалы и наконечники ножен: 1. Змейское посел.; 2. Мебельная фабрика, мог.,
погреб. 28; 3. Заюково, разруш. погреб.; 4. Кольцо-гора. Кисловодск, случ. нах.; 5. Сержень-
Юрт, мог., погреб. 70; 6. Каменномостский мог., случ. нах.; 7. Штрамберк-Котоуч. Клад № 5.
Моравия; 8. Матра, случ. нах. Венгрия; 9. Гамов. Клад. Польша; 10, 10а. Псекупс, мог., случ.
нах.; 11. Псекупс, мог., случ. нах. A-6 — по: Козенкова, 1975, 1995, 2002; 7, 9 — Podborsky,
1970; 8 - Махортых, 2003; 10, 10а, 11 - Эрлих, 2007).
Рис. 47. Раздел IV.
Кинжалы и мечи: 1. Терезе, мог., гробн. 2; 2. Ставрополь, окрестности. Случ. нах.; 3.
Верхняя Рутха, «крематорий». Раскопки Л.Г. Нечаевой; 4. Баксанское ущелье, случ. нах.; 5.
Мебельная фабрика, мог., погреб. 6; 6. Сержень-Юрт, мог., погреб. 44; 7. Эчкиваш, мог.,
погреб. 4; 8. Дубовая роща, мог., погреб. 1; 9. Лейбниц (Штайермарк); 10. Панад (Семиградье).
Румыния; 11. Головятино, случ. нах. Украина; 12. Псекупс, мог., случ. нах.; 13. Брно-Обжаны,
мог., погреб. 169. Моравия; 14. Фарс, мог., погреб. 25; 15. Чернышев, хут. Случ. нах. A, 3-8 —
по: Козенкова, 1995, 1996, 2002, 2004а; 2 - Прокопенко, 2010; 9, 10 - Махортых, 2003; 11 -
Тереножкин, 1976; 12,14, 15-Эрлих, 2007; 13-Chochorowski, 1993).
Рис. 48. Раздел IV. Оружие. Сравнительное сопоставление кинжалов и мечей типа
Лейбниц и типа Гамов.
1. Змейское поселение; 2,2а. Клин-яр, мог., «клад» из разруш. погреб.; 3, За. Суботовское
городище. Клад 1971 г.; 4. Штрамберк-Котоуч, клад № 5. Моравия; 5. Osray-Stony,
окрестности. Венгрия. Фонды Национального музея. Будапешт. Фото В.И. Козенковой 1983 г.
Рис. 49. Раздел IV.
Кинжалы: 1. Фаскау, мог.; 2. Майртуп-2, мог., разруш. погреб.; 3. Квасатели, случ. нах.
Южная Осетия; 4. Черноречье, разруш. погреб. Чечня; 5. «Певреби», мог., погреб. 6. Сел.
Мелаани. Грузия; 6. Самтавро, мог., погреб. 44; 7. Тбилиси, окрестности. Случ. нах.; 8.
Церовани (Мцхета), мог., случ. нах. A — по: Уварова, 1900; 2 — Vinogradov, Dudarev, 2000; 3,
7, 8 — Куфтин, 1949; 4 — Виноградов, Нераденко, 1990; 5, 6 — Пицхелаури, 1969,1979).
Рис. 50. Раздел IV.
Кинжалы: 1. Стырфаз, мог., кромлех 10, погреб. 2; 2. Тли, мог., погреб. 66; 3. Верхняя
Рутха, мог., кам/я. 1. Раскопки В.И. Долбежева; 4. Верхне-Кобанский мог.; 5. Ингушетия,
случ. нах.; 6, 7. Эргета, мог., погребальная яма № 2; 8. Шубара; 9. Эшерское городище; 10.
170
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Абгархук. Абхазия A, 2 - по: Техов, 1980, 2000; 3 - Козенкова, 1982а; 4 - Chantre, 1886; 5 -
Виноградов, Дударев, 2004; 6, 7 — Микеладзе, 1982; 8-10 — Скаков, 2008).
Рис. 51. Раздел IV.
Топоры: 1. Тли, мог., погреб. 233; 2. Тли, мог., погреб. 271; 3. Тли, мог., погреб. 234; 4.
Эшкакон, мог. гробн. 1; 5. Гиляч (Клухор), клад; 6. Бомборская поляна. I960 г. Абхазия; 7. Орду,
клад. Турция; 8. Кубанская обл., случ. нах.; 9. Уиору де Сус, клад ХШ-ХП вв. до н.э. Румыния; 10.
Piatra Neamt. Случ. нах. Румыния A-3 — по: Техов, 1980,1981; 4,5 — Козенкова, 1995; 6 — Скаков,
2008; 7 - Рамишвили, 1974; 8 -Алексеева Е.П., 1971; 9 - Petrescu-Dimbovita, 1977; 10 - Popescu,
Rusu, 1966).
Рис. 52. Раздел IV.
Топоры: 1. Бекешевский клад; 2 . Сержень-Юрт, мог., погреб. 38; 3. Тли, мог., погреб.
109; 4. Лохран, случ. нах.; 5. Нальчик, окрестности. Случ. нах.; 6. Цоиси, случ. нах. Южная
Осетия; 7. Тли, мог., погреб. 254; 8. Достат, клад ХШ-ХП вв. до н.э. Румыния; 9. Чувашские
отары, случ. нах.; 10. Бомбора, мог., погреб. 4. Абхазия; 11. Кнышевка, случ. нах. Северное
Причерноморье; 12. Тверская, ст., случ. нах. Рис. В. Каминского A,2 — по: Козенкова, 1995;
3,7-Техов, 1980,1981; 4-Дударев, 1992;5-Доманский, 1984;6-Куфтин, 1949;8-Petrescu-
Dimbovita, 1977; 9 - Халиков, 1977; 10 - Скаков, 2008; 11 - Пелих, 2003; 12 - В. Каминский,
письмо от 16.05.89).
Рис. 53. Раздел IV.
Топоры: 1. Ессентукское поселение; 2. Гижгид, мог. Склеп; 3. Галиат, мог.; 4.
Тебердинский заповедник, Альплагерь «Софруджу», разруш. погреб.; 5, 6. Анухва; 7.
Верхняя Эшера; 8, 8а. Луристан; 9. Луристан. Навершие алебарды; 10. Гуадиху, мог., погреб.
1; 11. Гуадиху, мог., погреб. 8. Абхазия A-4 — по: Козенкова, 1995, 2010; 2 — Иессен, 1941;
3 - Крупнов, 1960; 5-7 - Скаков, 2008; 8 - Chirshman- 1983; 9 - Ванден-Берге, 1992; 10, 11 -
Трапш, 1969).
Рис. 54. Раздел IV.
Топоры-клевцы («чеканы»): 1, 2. Машук, Перкальский мог., разруш. погреб,
(«кенотаф»?); 3. Гунделен, мог., разруш. погреб.; 4. Перкальский мог. «Кенотаф» (?) —
реконструкция автора по описанию Н.М. Егорова; 5. Ананьино, мог.; 6. Сакар-чага-6, мог. погреб. 23; 7.
Уйгарак, мог., погреб. 84; 8. Имирлер, погреб.; 9. Место неизвестно. Метрополитен-музей;
10. Муш, окрестности; 11. Анатолия. Археологический музей Стамбула; 12. Тамань, случ. нах.
A-4 — по: Козенкова, 1995 и реконструкция 2012; 5, 8-11 — Иванчик, 2001; 6 — Яблонский,
1991; 7 - Вишневская, 1973; 12 - Мурзш, Шлайфер, 2007).
Рис. 55. Раздел IV.
Навершия булав: 1. Чегемское ущелье. Случ. нах.; 2. Камунта, мог.; 3. Сержень-Юрт, посел.;
4. Зандак, мог., погреб. 46; 5. Султан-гора, посел.; 6. Подкумский мог., погреб. 1; 8. Котия, случ.
нах. Венгрия; 9. Надьбока, случ. нах. Венгрия; 10. Чаке, случ. нах. Венгрия; 11. Камо, случ. нах.
Армения; 12. Самтавро, мог., погреб. 240; 13. Самтавро, мог., погреб. 261; Грузия: Двузубцы: 7.
Исправная, мог., погреб. 8; 14. Furen. Болгария. Литейная форма; 15. Лобойково, клад. Украина;
16. Красномаяцкиймог., погреб. 94; 17. Саргары, мог., погреб. 14. Казахстан A —по: Zichy, 1897;
2 - Motzenbacker, 1996; 3, 5-7 - Козенкова, 1995, 2001; 8-10 - Andras, 1965; 12 - Чубинишвили,
1957; 13 - Пицхелаури, 1969; 14 - Дударев, 2003; 15 - Черных, 1976; 16 - Трапш, 1969; 17 -
Аванесова, 1991).
Рис. 56. Раздел IV.
Кельты: 1, 2. Упорная, клад; 3. Лечинкай, случ. нах.; 4. Пятигорск, случ. нах.; 5.
Бекешевский клад; 6. Бечасын, плато, клад; 8. Тхмори, клад; 9. Тауйхабль, случ. нах. Адыгея;
10. Сафьяново. Нижний Дон; 11. Хапры, случ. нах. Нижний Дон; 12. Старший Ахмыловский
мог., погреб. 68; 13. Уруп, случ. нах.; 14. Келермесская, ст., случ. нах. Секиры: 7. Упорная,
клад; 15. Хайдушамшон. Среднее Подунавье; 16. Секира типа Кртынов. Венгрия A,2,7 — по:
Аптекарев, Козенкова, 1986; 3 — Атабиев. XXI Крупновские чтения (доклад); 4, 5, 9,13,14 —
Крупнов, 1957; 6 — Пелих, Фоменко, 2005; 8 — Коридзе, 1965; 10, 11 — Шарафутдинова Э.,
1973; 12 - Патрушев, Халиков, 1982; 15 - Muller-Karpe, 1977; 16 - Mozsolics, 1967).
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
171
Рис. 57. Раздел IV.
Скипетры: 1. Мебельная фабрика, мог., погреб. 14; 8. Фарс/Клады, мог., погреб. 25; 9.
Sinmihai de Padure; 10. Pfedmerice; 11. Sarviz; Наконечники стрел: 2. Сержень-Юрт, мог.,
погреб. 35; 3. Сержень-Юрт, мог., погреб. 38; 4. Сержень-Юрт, мог., погреб. 56; 5. Бештау,
гора, случ. нах.; 6. Сосновая горка, мог., разруш. погреб. Кисловодск; 12. Sedelec, мог.,
кург. 39. Чехия; 13. Баланшим, стоянка VIII. Средняя Азия; 14. Зольский курган, Крым; 15.
Уйгарак, мог., кург. 84; 16. Сакар-чага-6, мог., кург. 3; 17. Истрия. Стрелка-монетка. Ножи-
секачи: 7. Аллерой, мог. 1, погреб. 37; 18. Сентеш-Векерзуг, мог., погреб. 122. Рис. автора
A-4, 6, 7, 18 - по: Козенкова, 1982, 1995, 2007; 5 - Маслов, 2011; 8 - Эрлих, 2007; 9-11 -
Chochorowski, 1993; 12 — Gujanova-Jilkova, 1970; 13 — Аванесова, 1991; 14 — Тереножкин,
1976; 15-Вишневская, 1973; 16-Яблонский, 1991; 17-Conovicik, 1979).
Рис. 58. Раздел IV. Ипостаси символов сущности солярного культа в кобанской культуре
Кавказа и в культурах НаВ Подунавья.
Орёл: 1. Фарс, мог., погреб. 35; Конь: 2. Апшеронский р-н. Адыгея; Солнечное Колесо
в вихревом движении: 3. Тли, мог., погреб. 254; 4. Нодикерт, случ. нах. Венгрия A,2 — по:
Эрлих, 2007; 3 — Техов, 2001; 4 — Козенкова. Фото автора из фонда Национального музея
Венгрии. Будапешт, 1983 г.).
Рис. 59. Раздел V. Воинское снаряжение.
Шлемы: ассирийский тип — 1. Клин-яр, мог., погреб. 186; 2. Фаскау, мог., случ. нах.; 5.
Ассирийские воины IX-VIII вв. до н.э.; урартский шип— 3. Верхняя Рутха, мог., разруш.
погреб.; 6 — Урарту. Шлем эпохи Аргишти; греческий тип — 4. Домбай, «Софруджу», разруш.
погреб. 1; 7. Греция A — по: Белинский, 1990; 2 — Уварова, 1900; 3, 6 — Иванчик, 2001; 4 —
Козенкова, 1995; 5, 7 — «Секреты исчезнувших цивилизаций». Изд. «Ридерз дайджест»,
2004).
Рис. 60. Раздел V.
Доспех: 1. Султан-гора, мог. 1, погреб. 1; 2. Верхняя Рутха, мог., разруш. погреб.; 3.
Бештау, клад. Пятигорск; 4. Эшери. Холм Верещагина, погреб, (реконструкция) A — по:
Козенкова, 1995; 2 — Motzenbacker, 1996; 3, 4 — Иванчик, 2001).
Рис. 61. Раздел V.
Доспех: 1. Кисловодский мог., погреб. 16 A933 г.); 2. Кобан-гора, разруш. погреб.; 3.
Индустрия-1, мог., погреб. 4; 4. Мебельная фабрика, мог., погреб. 17, 43 и 24; 5. Бештау,
клад 1951 г.; 6. Верхняя Рутха, мог., разруш. погреб.; 7. Упорная ст. Клад; 8. Персеполь; 9.
Медерово; 10. Жаботин, кург. 524; 11. Дуровка, кург. 1 (железо). Средний Дон; 12. Артанд,
погреб. Венгрия; 13. Еленендорф. Азербайджан; 14. Елизаветполь-Зурнабад; 15, 16. Cehalut,
клад. Венгрия; 17. Cornutel, клад. Румыния; 18. Старший Ахмыловский мог., погреб. 281
A-5 — по: Козенкова, 1995; 6 — Motzenbacker, 1996; 7 — Аптекарев, Козенкова, 1986; 8-10,
12 - Черненко, 1968; 11 - Савченко, 2006; 13 - Иессен, 1935; 14 - Погребова, 2011; 15, 16 -
Mozsolics, 1973; 17-Petrescu-Dimbovita, 1977; 18-Патрушев, Халиков, 1982).
Рис. 62. РазделУ.
Пояса, бронзовые. Портупейные и защитные: 1, 4. Луговой, мог., погреб. 64/128; 2.
Портупейный крюк. Луговой, мог., погреб. 64/128; 3. Тли, мог., погреб. 161; 5. Тли, мог.,
погреб. 74; 6. Тли, мог., погреб. 215; 7. Грищенцы, кург.; 8. Мастюгино, мог., кург. 74/30 (крюк);
9. Старший Ахмыловский мог., погреб. 800; 10. Старший Ахмыловский мог., погреб. 218; 11.
Подгорцы, случ. нах.; 12. Гущчи. Озеро Урмия. Курдистан; 13. Провинция Ван. Турция A, 2,
4 - по: Мунчаев, 1963; 3, 5, 6 - Техов, 2001; 7 - Черненко, 1968; 8 - Ольховский, 1999; 9,10 -
Патрушев, Халиков, 1982; 11,13 —Погребова, Раевский, 1997; 12 —Kossack, 1983).
Рис. 63. Раздел V. Уздечный набор (рог и кость).
Псалии: 1, 2. Майртуп, мог., погреб. 28; 8. Зандак (Дагбаш), мог., погреб.; 9. Бамут,
посел.; 10. Зандак, мог., погреб. 15; 12. Кировское посел.; 14. Белогрудовский лес, посел.;
15. Дериевка; 16. Усатово; 22. Шагхедь, посел. Венгрия. Уздечные бляшки: 3. Майртуп-2,
мог., погреб. 28; 4, 5. Терезе, мог., гробн. 1; 6, 7. Верхне-Кобанский мог.; 11. Зандак, мог.,
погреб. 15; 13. Кировское посел.; 17. Красногорка III, мог., кург. 12, погреб. 1; 18-20. Велем-
172
КОБАНСКАЯ КУЛЬТУРА И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Сентвит, посел. Венгрия; 21. Шагхедь, посел. Венгрия; 23, 24. Гордеевка, мог., кург. 5,
погреб. 1 A-3 — по: Vinogradov, Dudarev,, 2000; 4, 5, 9 — Козенкова, 1982, 2004; б, 7 — Уварова,
1900; 8 - Пикуль, 1967; 10, 11 - Марковин, 2002; 12, 13 - Лесков, 1970; 14 - Тереножкин,
1976; 15, 16 - Археология Украины, т. I, 1985; 17 - Вальчак, 2009; 18-20 - Miske, 1908; 23,
24 — Berezanskaja, Klocko, 1998).
Рис. 64. Раздел V.
Уздечный набор: 1, 1а. Адайдонский мог., гробн. 37; 2. Луристан, IX-VIII вв. до н.э. A,
1а - по: Бзаров, 2011; Чшиев, 2011; 2 - Ванден-Берге, 1992).
Рис. 65. Раздел V. Двукольчатые удила.
1, 2. Верхне-Кобанский мог., погреб. 12; 3. Клин-яр-3, мог., погреб. 186; 4. Зандак, мог.,
погреб. 38; 5. Мебельная фабрика, мог., погреб. 34; 6. Баксанское ущелье; 7. Клин-яр-3,
погреб. 14; 8. Залевки, клад. Украина; 9. Шолданешты, мог.; 10, 11. Новочеркасский клад; 12.
Минусинская котловина; 13. Беляевский мог. Комплекс 3; 14. Кочипэ, мог., погреб. 32; 15.
Акозинский мог., погреб. 51. Волго-Камье; 16. Старший Ахмыловский мог., погреб. 136;
17. Старший Ахмыловский мог., погреб. 509; 18. Степанцы, мог. Кург. 11; 19. Сурмуши,
случ. погреб. Закавказье A, 2 — Chantre, 1886; 3 — Белинский, 1990; 4 — Марковин, 2002; 5,
6 - Козенкова, 1995; 7 - Дударев, 1999; 8 - Тереножкин 1976; 12 - Членова, 1972; 13, 18 -
Вальчак, 2009; 14-Эрлих, 2007; 15-17-Халиков, 1962, 1977; 19-Коридзе, 1965).
Рис. 66. Раздел V. Трехпетельчатые, лопастные псалии.
1. Зандак, мог., погреб. 38; 2. Терезе, мог., гробн. 3; 3. Бештау, клад; 4. Клин-яр-3, мог.,
погреб. 20; 5. Клин-яр-3, мог., погреб. 186; 6. Баксан, случ. нах.; 7. Алтуд, сел., случ. нах.; 8.
Кочипэ, мог., погреб. 33; 9. Беляевский мог. Комплекс 3; 10, 10а. Дьюла, клад. Венгрия; 11-
12. Рус, клад. XIII-XII вв. до н.э. Румыния; 13, 14. Киевский регион, случ. нах.; 15. Wegry; 16.
Гильденберг, мог., кург. 2A — по: Марковин, 2002; 2 — Козенкова, 2004; 3 — Иванчик, 2001;
4 -Дударев, 1991; 5 - Белинский, 1990; 6, 7 - Батчаев, 1985; 8, 9,13,14 - Вальчак, 2009; 10 -
Членова, 1972; 10а, 15 - Chochorowski, 1993, Рис. 3; 16 - Махортых, 2003).
Рис. 67. Раздел V. Уздечные бляхи.
1. Клин-яр-3, разруш. погреб.; 2. Зандак, мог., погреб. 38; 3. Терезе, мог., гробн. 3; 4, 5.
Индустрия-1, мог., случ. погреб, (кость); 6. Zabofi; 7. Штильфрид, клад; 8. Steinkirchen, клад;
9. Vetis, клад; 10. Biharugra, клад; 11. Коломак; 12. Табор, случ. нах.; 13. Фарс, мог., погреб.
13; 14. Пшиш-1, разруш. погреб.; 15. Среднее Поднепровье, случ. нах.; 16. Краснодар, случ.
нах.; 17. Барельеф эпохи Ашшурназирпала (IX в. до н.э.). Изображение бляхи в комплекте
конского убора A,3 — по: Козенкова, 1995, 2004; 2 — Марковин, 2002; 4, 5 — Белинский,
Дударев, 2007; 6, 8-10 - Chochorowski, 1993; 7,11-16 - Махортых, 2003; 17 - Ривкин, 1980).
Рис. 68. Раздел V. Уздечный набор.
1. Сержень-Юрт, мог., погреб. 38; 2-4. Сержень-Юрт, мог., погреб. 39; 5. Черногоровка,
хут. Кург. 1, стратиграфия погребений; 6-10. Черногоровка, хут. Курган 1, комплекс узды
A-4 - по: Козенкова, 2002; 5-10 - Граков, 1977).
Рис. 69. Раздел V. Уздечный набор.
1-4. Сержень-Юрт, мог., погреб. 56; 5-8. Большая Камышеваха, погреб.; 9, 10. Брно-
Обжаны, посел. Моравия; 11. Кишкёсег, клад; 12. Штильфрид, клад; 13. Диньеш, клад; 14,
15. Хаслау-Регельсбрун, клад A-4, 11-13 — по: Козенкова, 1975а, 2002; 5-8 — Граков, 1977; 9,
10-Podborsky, 1970; 14,15-Махортых, 2003).
Рис. 70. Раздел V. Уздечный набор.
1, 1а. Верхне-Кобанский мог. Эрмитаж, собрание А.А. Бобринского (Фото Ю.Ю.
Пиотровского); 2-4. Benacci, погреб. 892. Болонья II (Hase, 1969).
Рис. 71. РазделУ. Уздечный набор (бляшки оголовья).
1-3, 7. Луговой мог., погреб. 64/128; 4. Галайты-2, мог. Засыпь в кам/я от разруш. более
раннего погреб.; 5. Северная Осетия, случ. нах.; 6. Фаскау, мог., случ. нах.; 8, 9. Луговой мог.,
погреб. 66/130; 10, 11. Галайты-2, мог. Засыпь в кам/я 9E) от более раннего погреб.; 12.
Сторожевое городище; 13. Журовка, кург. 400; 14. Журовка, кург. 412; 15,16. Комсомольский,
кург. 23; 17. Журовка, кург. 398; 18. Бобрица, кург. 66; 19. Турья, кург. 459; 20. Журовка, кург.
ОПИСАНИЕ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
173
«Г»; 21. Журовка, кург. 1; 22. Золотой кург.; 23. Хошеутово, мог. A-3, 8, 9 — по: Мунчаев,
1963; 4,10,11 - Багаев, 2008; 5, б - Вольная, 2002; 7 - Козенкова, 1982; 12 - Либеров, 1965;
13, 14, 17-20 - Петренко В.Г., 1967; 15, 16 - Очир-Горяева, 2008; 21, 22 - Черненко, 1968;
23 - Королькова, 2006).
Рис. 72. Изделия с неясным истоком формы (в ареале Кобани и вне его).
1. Северная Осетия. Коллекция К. Ольшевского. ГИМ; 2. Луристан, Хурвин; 3-7.
Сержень-Юртовское поселение; 8. Алхастинское поселение; 9. Верхняя Рутха, мог., кам/я
2, погреб. 1; 10. Новогрозненский мог., разруш. погреб. A, 2 — по: Погребова, 1984; 3-7, 9 —
Козенкова, 1982; 8 —Крупнов, 1960, 10 — Виноградов, 1974).
Рис. 73. Схема развития бронзовых кинжалов кобанской культуры периода Кобан 16 (XII
в. до н.э.).
1. Форма, характерная для горизонта бронз Карпато-Дунайского бассейна
(предполагаемый прототип); 2. Беахни-куп; 3. Верхняя Рутха; 4. Верхне-Кобанский могильник; 5.
Церовани; 6. Гулгула (тип, характерный для центрально-закавказских памятников).
Рис. 74. Сравнительное сопоставление каменных стел с антропоморфными
изображениями из могильников Галайты-2, Замай-Юрт (Чечня) и Хаккари (Турция).
1. Галайты-2, стенка кам/я № 64; 2, 2а. Замай-Юрт, разруш. погреб.; 3, За. Хаккари,
могильник. Передняя Азия A,2 — по: Багаев, 2008; 3 — Sevin, 2000).
Рис. 75. Варианты «гибридных» форм бронзовых удил VIII — начала VII в. до н.э. в ареале
кобанской культуры Северного склона Кавказа.
1. Учкекен, мог., разруш. погреб.; 2. Пседахе, мог., разруш. погреб. A, 2 — по: Козенкова,
1986,2009а).
Рис. 76. Типичные бытовые изделия периода НаА-НаВ поселения Шагхедь в Подунавье.
Национальный музей Венгрии. Будапешт: инв. № 39/1949/27. Фото В.И. Ко-
зенковой, 1983 г.
Рис. 77. Следы «гальштаттизации» (?) в бытовых изделиях начала I тысячелетия до
н.э. западного и восточного вариантов кобанской культуры Северного склона
Кавказа.
1. Терезе, мог., гробн. 3; 2. Каменномостский мог., погреб. 8 A971); 3. Зандак, мог.,
погреб. 29; 4. Шисса, пещера, случ. нах.; 5-11. Сержень-Юртовский мог. Типичная форма
браслетов у большинства погребенных A, 2,4,5 —по: Козенкова, 1998,2002,2004; 3 — Марковин,
2002).
Рис. 78. Сходство системы расположения престижных аксессуаров костюма VI-V вв. до
н.э. у населения Карпато-Дунайского и Терско-Сунженского бассейнов.
1. Мушовица; могила вождя; 2. Галыытатт, погреб. 505 (); 3. Луговой могильник (по — 1,
3- Козенкова, 2007; 2-Кегп A., Lammerhuber L., 2010. Hallstatt 7000. Edition Lammerhuber).
(Цветная вклейка).
ИЛЛЮСТРАЦИИ
,r
V
и
Ir
б
Рис. 1.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 2.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 3.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 4.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
1250-
CULTUR? DU PLA1NSEAU
CULTURE DE CHERY
Рис. 5.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 6
ИЛЛЮСТРАЦИИ
т
/.- ^тЖу!
№\Ш
а
т
Рис. 7.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 8.
илл
ЮСТРАЦИИ
Рис. 9.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 10.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
10
13
14
Рис. 11.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 12.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Щ^*?^>
Р^
Г~Г
Рис. 13.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 14.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
1
¦, -
Кис. 15.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 16.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 17.
Рис. 17а.
•»•«
11 Ну
I
* » ¦»
ШИП-
Mil шЩ
¦
11
Щ/ lllv
//М МИ И\\-
¦ I i 11 i i и! 1.1ч.
«tV4
Рис. 78.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 18>
ИЛЛЮСТРАЦИИ
12
21
Рис. 19.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
О
см
U
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 21.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 22.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 23.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 24.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Средняя Европа
Северный Кавказ
19
18
Рис. 25.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
10
V
Рис. 26.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 27.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
16
Рис. 28.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
13
Рис. 29.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
ИЛЛЮСТРАЦИИ
GO
U
К
Он
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 32.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 33.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
ИЛЛЮСТРАЦИИ
4=4=4
Рис. 35.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 36.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 37.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 38.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 39.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 40.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 41.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
д
Рис. 42.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
с. ft
la
16
:J. У
c4S.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
if НС* %mi'
ИЛЛЮСТРАЦИИ
кл
I
и *
Рис. 45.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 46.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 47.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 48.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
т
Ыа
J^-щ
Рис. 49.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 50.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 51.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 52.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 53.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
?*ЗйдаЙ*ЭД№и«^
ю
Рис. 54.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
11
Рис. 55.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 56.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 57.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис 68.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 59.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 60.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
00 00
Рис. 61.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
мянн
Рис. 62.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 63.
ИЛЛ ЮСТРАЦИИ
'/Л'Ш
1а
Рис. 64.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
<§§&ШШ^ШШШ??8
Рис. 65.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
12
Рис. 66.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
^Л
У • 1
• ¦ я
Л 1
®1
Vv 1
•П 1
1
l^v
* ^л.
• \Ч
N ' \
@> 1
ГТ •
I It J
%, *<!¦*¦
Рис. 67.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
V7.•/*".? Л#.
Я^АЪ
Рис. 68.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 69.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 70.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 71.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис.72.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
ЖХШ
в. кобан
БЕАХНИ-КУП
ГУЛГУЛА
МЦХЕТА-
ЦЕЮВАНИ
KOZIHRBETY
(горизонт Хайдушамшон)
Рис. 73.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
J и
За
Рис. 74.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 75.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Рис. 76.
Рис. 77.
Список сокращений
АК — Археологическая Комиссия
АЭС — Археолого-Этнографический сборник
АЭЭ — Археолого-Этнографическая экспедиция
ВГМГ — Вестник Государственного музея Грузии
ВДИ — Вестник древней истории
ВССА — Вопросы скифо-сарматской археологии
ГАИМК — Государственная академия истории материальной культуры
ГИМ — Государственный исторический музей
КСИА — Краткие сообщения института археологии
КСИИМК — Краткие сообщения института истории материальной культуры
ЛГУ — Ленинградский Государственный университет
ЛОИА — Ленинградское отделение Института археологии АН СССР
МАК — Материалы по археологии Кавказа
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР
МИАР — Материалы и исследования по археологии России
МИАСК — Материалы и исследования по археологии Кавказа
МКА — Материальная культура Азербайджана
ИОЛЕФЭ — Императорское общество любителей естествознания, антропологии
и этнографии
НИИ — Научно-исследовательский институт
OAK — Отчеты Археологической Комиссии
ПСА — Проблемы скифской археологии
РА — Российская археология
СА — Советская археология
САИ — Свод археологических источников СССР
ЧИНИИ — Чечено-Ингушский научно-исследовательский институт
JDGZM — Jahrbuch des Romisch-Germanischen Zentralmuseums Mainz
MAVA — Materialen fur Allgemeine und Vergleichende Archaologie.
PA — PamatkyArcheologicke
PBF — Prahistorische Bronze Funde
PBZ — Prahistorische Bronzefunde Zeitschrift
RLV — ReallexiconderVorgeschichte
Resume
Koban culture and beyond
(interdependencies, problems, and traces
of multicultural infiltration in the local environment)
The monograph made by famous Soviet and Russian archaeologist Valentina Ivanovna
Kozenkova concerns the special approach to the investigation of antiquities of the Koban cultural-
historical community. The method of scientific research published in the book was made on the
base of the complete sample of archaeological artefacts. Koban archaeological culture of the Late
Bronze Age — Early Iron Age is described as a unique ancient civilization that was in deep contact
with the surrounding cultures during the one millennium years of its development. This culture
had the special influences of the simultaneous social systems as well as played the role of the
translator of its own cultural elements innovated to the material cultures of the neighbors.
Archaeological sample of the artefacts found in the cemeteries of the Koban culture is dated
to the middle of the 14th century ВС to the Early Scythian period Gth-4th centuries ВС). The
role of external cultural elements influenced to the formation and development of the Koban
culture is determined in the book as well as the chronological links were refined and the concrete
portion of innovations influenced to the formation of its specificity were identified. The author
demonstrates the impact to the development of the human civilization made by the population
of the Koban culture on the base of particular examples. The hypothesis of the preservation of its
centuries-old originality was proposed. Nine trends of interactions and basements of innovations
were objectively allocated in forms of ideas, adaptation of artefacts or inclusion of imports.
The book is intent for archaeologists, historians, culturists, art historians and for a wide range
of readers.
Научное издание
В.И. Козенкова
Кобанская культура
и окружающий мир
(взаимосвязи, проблемы судьбы
и следов разнокультурных
инфильтраций в местной среде)
На форзацах использованы
фотографии З.Албеговой
Редактор
Г.Э. Валиева
Корректор
Л.Н. Казимирова
Подготовка
иллюстративного материала
А. Архиреев
Ответственный за выпуск издания
Л.Н. Казимирова
Подписано в печать 10.12.2013 г.
Гарнитура NewBaskerville. Формат 60 * 90/8
Усл. печ. л. 29,75. Тираж 600 экз. Заказ № 14-01/01-14.
Издательство «Таус»
117036, Москва, ул. Дм. Ульянова, 19
e-mail: taus@mail.ru
http: www.tayc.ru
Отпечатано в ООО «Центр полиграфических услуг «Радуга».
Тел.: D95) 739-56-80.
http://www.raduga-print.ru
http://www.radugaprint.ru