БИБЛИОТЕКА
МИРОВОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
ЛАЯ
ДЕТЕЙ


БЫЛИНЫ
РУССКИЕ
НАРОДНЫЕ
СКАЗКИ
•
ДРЕВНЕРУССКИЕ
ПОВЕСТИ
МОСКВА «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА"
498 9


ББК 82.3Р6 Б95
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ «БИБЛИОТЕКИ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ»
Алексеев С. II. Алексин А. Г. Верейский О. Г. Гамзатов Расул Гончар Олесь Дехтерев Б. А. Коржев Г. М.
Леонов Л. М. Лихачев Д. С. Ломунов К. Н. Марков Г. М. Межелайтис Э. Б. Миршакар Мирсаид Михалков С. В.
Мотяшов И. П. Мустай Карим Свиридов Н. В. Шатунова Т. М,
Авторы вступительных статей, составления и комментариев
В. Я. АН И КИИ, Д. С. ЛИХАЧЕВ и Т Н. МИХЕЛЬСОН
Художник И. Д. АРХИПОВ
с 4803010101—301 г
Ь Ьез объявл.
М101 (03)-89
ISBN 5—08—000893—8
© Состав. Вступительные статьи. Комментарии. Оформление. Иллюстрации. ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА». 1979


МИР БЫЛИН И СКАЗОК
Уже тысячу лет назад никто на Руси не мог засвидетельствовать, с каких пор повелось петь былины и сказывать сказки. Они перешли к жившим об эту пору от предков вместе с обычаями и обрядами, с теми навыками, без которых не срубишь избы, не добудешь меда из борти — колоды, не скуешь меча, не вырежешь ложки. Это были своего рода духовные заповеди, заветы, которые народ чтил.
Вопреки осудительному отношению церкви к привычкам живущей по своим уставам мирской крестьянской Руси, влияние былины и сказки обнаруживалось во множестве творений изобразительного и прикладного искусства. Мастер писал на иконе святого Георгия, повергающего копьем дракона,— выходил победитель сказочного Змея Горыныча, а спасенная дева напоминала царевну — кроткую жертву земного насильника, с которым в сказке яростно сражался крестьянский сын. Ювелир плавил золото с серебром, вытягивал тонкую нить, свивал ее, крепил сверкающий самоцветный камешек — и возникала явь многоцветного сказочного дива. Строитель возводил храм — получалась просторная палата, под куполом которой из узких проемов в стене лился и играл солнечный луч, словно было возведено жилище для сказочных и былинных героев. В наличниках и коньке, тонком деревянном полотенце, украшавших избу, плотник творил фантастических зверей и птиц, цветы и травы. Ковш для питья напоминал утицу. Прямо с расписной прялки скакали былинные кони, а праздничные сапоги, сшитые сапожником,
3


напоминали те, про которые в былинах пели, что под пяту воробей пролетит, а около носка хоть яйцо прокати. Такова была сила поэтического сказания, сила сказочной выдумки. Где тайна этого всевластия? Она в самой тесной и прямой связи со всем укладом жизни русского человека. По этой же причине, в свою очередь, мир и быт русской крестьянской жизни составил основу былинного и сказочного творчества.
Действие былин происходит в Киеве, в просторных каменных палатах-гридницах, на киевских улицах, у днепровских причалов, в соборной церкви, на широком княжеском дворе, на торговых площадях Новгорода, на мосту через Волхов, в разных концах Новгородской земли, в других городах: Чернигове, Ростове Муроме, Галиче.
Русь и тогда, в далекую от нас эпоху, вела оживленную торговлю с соседями. Поэтому в былинах упоминается знаменитый путь «из Варяг в Греки»: из Варяжского (Балтийского) моря в Неву-реку по Ладожскому озеру, по Волхову и Днепру. Ученые предполагают, что именно этим путем на тридцати одной ладье приплыл в Киев былинный Соловей Будимирович сватать княжескую племянницу. Певцы воспевали широту Русской земли, раскинувшейся под высоким небом, и глубину днепровских омутов:
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты Днепровские.
Сказители былин знали и о далеких землях: о земле Веде- нецкой (скорее всего, Венеции), о богатом Индийском царстве, Царьграде, разных городах Ближнего Востока.
С той точностью, которая возможна при художественных обобщениях, в былинах предстает время раннего древнерусского государства: не Москва, а Киев и Новгород называются главными городами.
Множество достоверных черт древнего быта и жизни придает былинам документальную ценность. Былины рассказывают об устройстве первых городов — за городскими стенами, которые защищали селение, сразу начиналось раздолье чистого поля: богатыри на своих сильных конях не дожидаются, пока отворят ворота, а скачут через башню наугольную и сразу оказываются на просторе. Лишь позднее города обстроились незащищенными «пригородками».
4


В былинах говорится о состязании в стрельбе из лука: лучники сходятся на дворе у князя и стреляют в кольцо, в ножевое острие, чтобы расколоть стрелу надвое и чтобы половинки были равны и мерой и весом; тут же происходили кулачные бои: потеха не была невинной — из боя иной выходил искалеченным, хотя строгие правила обязывали вести честную борьбу. Только храбрый решался соперничать в силе и удали.
Хороший конь был в большом почете на Руси. Заботливый владелец холил коня, знал ему цену. Один из былинных героев Иван — гостинный сын бьется о «велик заклад», что на своем трехлетием Бурочке-косматочке обскачет всех княжеских жеребцов, а Микулина кобылка обошла княжеского коня вопреки пословице «Лошадь пашет, конь под седлом». Верный конь в былинах предупреждает своего хозяина об опасности — ржет «во всю голову», бьет копытами, чтобы разбудить богатыря.
Сказители былин поведали нам о настенных украшениях в парадных жилищах. Терема расписаны на удивление:
На небе солнце — в тереме солнце;
На небе месяц — в тереме месяц;
На небе звезды — в тереме звезды;
На небе заря — в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Нарядна одежда былинных героев. Даже на оратае — пахаре Микуле не рабочая одежда: рубаха и порты, как бывало в действительности,—
У оратая шляпа пуховая,
А кафтанчик у него черна бархата.
Это не выдумка, а реальность древнерусского праздничного быта.
Подробно в былинах говорится о конской упряжи и ладьях — кораблях. Певцы стараются не упустить ни одной мелочи: богатырь накладывает на коня потничек, на потничек — войло- чек, подпотничек, на подпотничек — седелко, подтягивает двенадцать подпругов, «втягивает» шпилечки, «покладывает» стремена; пряжки у богатыря «красна золота», «да не для красы- угожества, ради крепости»: золотые пряжки хотя и мокнут, но не ржавеют. Красочен рассказ о ладьях: корабли хорошо снаряжены, а всех лучше главный: у него вместо очей вставлено по дорогому камню — яхонту, вместо бровей прибиты черны соболи, вместо усов — острые ножи булатные, вместо ушей — копья мурзамецкие, нос и корма взведены по-туриному, бока — по-зве-
5


рнному. Древнерусская ладья весьма сходна с этим рассказом. В былинах выразилась не только свободная фантазия, но и практический интерес — народ окружал поэзией наиболее важное в своей жизни.
Сколь ни ценны эти черты давнего быта, еще более ценны воплощенные в былинах думы и чувства народа. Людям XX века важно понять, ради чего народ пел о богатырях и об их славных делах. Былины удовлетворяли не только естественному влечению ко всему красочному, необычному, незаурядному; богатырские истории — не беспочвенная игра фантазии: в них по-своему выразилось общественное сознание целой исторической эпохи. Кто они, русские богатыри, во имя чего свершают подвиги и что защищают?
Илья Муромец едет через непроходимые, непроезжие леса ближней, прямой, а не окольной долгой дорогой. Ему неведом страх перед загородившим проезд Соловьем Разбойником. Эта не выдуманная опасность и не выдуманная дорога. Северо-Восточную Русь с городами Владимиром, Суздалем, Рязанью, Муромом некогда отделяли от Приднепровья со стольным Киевом и прилегающими землями дремучие леса. Лишь в середине XII столетия через лесные дебри проложили дорогу — с Оки к Днепру. До этого приходилось объезжать леса, направляясь в верховья Волги, а оттуда — к Днепру и по нему — к Киеву. Однако и после того как прямоезжая дорога была проложена, многие предпочитали ей прежнюю: новая дорога была неспокойной — на ней грабили, убивали. Помехи, чинимые на дороге, были тяжким злом. Илья сделал дорогу свободной, и его подвиг был высоко оценен современниками. Судя по былине, Русь еще не только плохо устроена во внутренней жизни, но и открыта для вражеских набегов: под Черниговом стоит чужая «силушка». Илья разбил врагов, освободил город от осады. Благодарные черниговцы позвали Илью к себе воеводой, но он отказался. Его дело служить всей Руси, а не одному какому-либо городу: для этого Илья и едет к великому стольному киевскому князю. В былине развита мысль о едином сильном государстве, способном навести порядок внутри страны и отразить нашествия врагов.
Не менее значителен смысл былины об Илье Муромце и Калине-царе: в ней сравниваются два противоположных поведения воина в горестную годину, когда враг угрожает самому существованию Русской земли. Обиженные князем Владимиром дружинники не хотят защищать Киева — не действуют никакие уговоры Ильи, а ведь Илья сильнее их пострадал от князя. В отличие от Самсона и его дружины Илья забывает личную обиду. Живой голос современника трагических событий, когда русские воины не были объединены из-за внутренних ссор,
6


слышится в рассказе былинного певца. С высокого холма подъехавший к врагам Илья видит:
Нагнано-то силы много-множество,
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного Унывает сердце человеческо.
Этот рассказ не менее достоверен, чем описания летописей, в которых говорится о скрипе неисчислимого множества телег, реве верблюдов и ржании коней. В смертельно опасные для Руси времена былинные певцы славили мужество русских воинов: Илья не щадит себя, идет на явную гибель.
Пример верности воинскому долгу являет и другой воин-богатырь, прославленный в былинах под именем Добрыни Никитича. Он сражается с крылатым огненным Змеем и дважды одерживает над ним победу. В особенности решительна вторая победа, когда Добрыня освобождает огромный полон и возвращает свободу томившейся у чудовища княжеской племяннице.
Ученые не пришли к одному твердому выводу о том, кто именно и какое событие отражены в былине: песенный рассказ носит сказочный характер. Подвиг воина воспет в форме, привычной для героических сказаний: тут и сказочный запрет, и его нарушение, и похищение Змеем девицы, и советы всеведущей матери, вручившей Добрыне чудесную шелковую плетку, и освобождение девицы. Эхо первоначального исторического события, многократно переходя от эпохи к эпохе, отгрянуло в былине неясным звуком, но самая зависимость былины от истории все же несомненна. В былине устойчиво упоминание горы сорочинской, на которой обитает Змей — нарушитель покоя Русской земли. Не исключено, что речь идет о южном Урале. Недалеко от Бузулука находилось древнее село-крепость Соро- чинское. Некогда в этих местах жили волжские болгары, покоренные хазарами. В X веке русские разбили хазар, а до этого платили им дань. Добрыня побил Змея как раз в этих местах.
Богатыри сражаются с врагами во имя покоя и благополучия Руси, они защищают родную землю от всех, кто посягал на ее свободу. Певцы подняли воинский подвиг на высоту самого благородного деяния. В их помыслы не входило славить захват чужих земель и чужих богатств. В этом всего определеннее выразился народный, крестьянский склад былин. Не менее ясно он сказался и в самой манере былинного рассказа.
Вот Илья Муромец входит в шатер к крестному батюшке воину Самсону. Он застает его с дружиной за обеденным столом. Илья говорит слова, обычные для крестьянина: «Хлеб да соль!»
7


И по тому же крестьянскому обычаю Самсон приглашает Илью: «А садись-ка с нами пообедати». Богатыри «поели, попили, пообедали», «они господу богу помолилися». Таков был обычай в патриархальных семьях. Во всех повадках, словах и действиях богатырей чувствуется крестьянская складка и характер.
Как творения крестьянской Руси, былины охотно делали предметом изображения не только события героической обороны страны, но дела и события повседневной жизни: рассказывали о работе на пашне, сватовстве и соперничестве, конных состязаниях — ристалищах, торговле и далеких путешествиях с товарами, о случаях из городского быта, о споре и кулачных боях, об увеселениях и скоморошьей игре. Но и такие былины не Просто развлекали: певец учил и наставлял, делился со слушателями сокровенными думами о том, как жить.
Новгородским гусляром Садко пренебрегли купцы — три дня подряд они не зовут его на пир, но игра на гуслях полюбилась морскому царю. Он помог гусляру взять верх над купцами. Садко разбогател, выиграв в споре лавки с красным товаром. И тут занесся, возгордился Садко — решил, что стал богаче Новгорода, но ошибся. Да и как было одному, даже самому богатому, спорить с самим Новгородом?! Сколько ни скупал товаров Садко, а
Втройне товаров припавезено,
Втройне товаров принаполнсно.
Тогда сказал себе Садко: «Не я, видно, купец богат новгородский — побогаче меня славный Новгород!» В свое время В. Г Белинский проницательно заметил, что былина о Садко — не что иное, как торжественное прославление — «апофеоз» Новгорода. Богатства Господина Великого Новгорода, торговавшего «со всем белым светом», восхищали былинных певцов: они не пощадили даже своего любимого героя, когда тот посягнул на новгородскую славу. Достоинство родной земли певцы берегли, защищая от посягательств, исходивших от кого бы то ни было. И в Садко, помимо удали и мастерской игры на гуслях, певцы чтили приверженность к родной земле. Каких только богатств не сулил гусляру морской царь на дне океана-моря, но Садко предпочел всему возвращение домой.
Певцы были чутки к поэзии — их, подобно Садко, тоже манил широкий морской простор, им нравился плеск волн, разрезаемых ладьей, но милее был мирный звон колоколов Софийского собора и шум торговых новгородских площадей. Ненавязчиво, но очень ясно высказана любовь к родному краю.
Очень интересна былина о новгородском удальце Ваське
8


Буслаеве. Певцы всей душой симпатизируют ему, им нравится в нем задор, удаль, отвага, сила, но Буслаев не бесшабашный буян. Важно понять смысл драки, которую он учинил в Новгороде. Известно, что подобные стычки случались в Новгороде часто. В XII — первой половине XIII века происходили столкновения между новгородцами. Буслаев враждует с богатым торговым посадом, польстившимся на выгоды сближения с владимиро-суздальской правящей верхушкой и поступившимся независимостью Новгорода. Посад порицается в былине. Буслаев бьет таких новгородцев без пощады. По словам В. Г. Белинского, былину должно понимать как «выражение исторического значения и гражданственности Новгорода». Это глубокая, верная оценка.
Народная мысль обнаруживается и в других былинах негероического типа. В былине о землепашце Микуле и князе Вольге крестьянская идея выражена со всей ясностью. Будничный труд крестьянина поставлен выше воинского. Неоглядна пашня Микулы, тяжела его соха, но он легко управляется с нею, а дружина князя не знает, как и приступиться к ней — не умеет выдернуть ее из земли. Симпатии певцов былины всецело на стороне Микулы.
Время Древней Руси сказалось и на самом художественном строе, ритмах, строении стиха былин. От поздних песен русского народа они отличаются грандиозностью образов, важностью действия, торжественностью тона. Былины возникли во времена, когда пение и рассказывание еще не сильно отошли друг от друга. Пение придавало былинному рассказу торжественность, а рассказывание так подчинило себе пение, что оно кажется существующим именно ради рассказа. Торжественный тон соответствовал прославлению героя и его деяний, пение закрепляло в людской памяти мерные строки.
Былинный стих особенный, он приспособлен для передачи живых разговорных интонаций:
Из того ли то из города из Мурома,
Из того села да Карачарова
Выезжал удаленький дородный добрый молодец.
Песенные строки легки и естественны: повторение отдельных слов и предлогов, самый ритм ненавязчивы и не мешают передаче смысла. Стихотворный ритм поддерживают устойчивые ударения только в начале и в конце стиха: ударение падает на третий слог от начала стиха и на третий слог от конца и, кроме того, ударным всегда бывает последний слог независимо от фонетической ударности. Чтобы выдержать это правило, пев-
9


цы нередко растягивали и стягивали слова: «Птица черный
ворон не пролетыват» (вместо «не пролетывает»); «А подъехал как ко силушке великоей» (вместо «великой»). Что касается середины стиха, то здесь нет постоянного места для ударений, колеблется и число их. С целью выдержать ритм в стих вставлялись дополнительные слоги — чаще всего междометия: «А й окольноей дорожкой — цела тысяча». Ухо слушателя очень скоро привыкало к этим вставкам и переставало замечать их. Зато сохранялась разговорная естественность фразы. Речи чужды искусственная перестановка слов и вычурное построение.
Рифмы в былине нет: она затруднила бы естественное течение речи, но все же певцы не отказались совсем от созвучий. В былинных стихах созвучны однородные окончания слов:
Так все травушки-муравы уплеталися Да й лазоревы цветочки осыпалися...
Тонкий слух певцов следил за благозвучием стиха:
Засвистал-то Соловей да по-соловьему,
Закричал злодей-разбойник по-звериному.
В первом стихе настойчиво повторяется звук «с», во втором — «з».
Песенность обнаруживается в однородном синтаксисе стихов:
Уходили все рыбы во синии моря,
Улетали все птицы за оболока,
Ускакали все звери во темные леса.
Стихи одинакового строения воспринимаются как законченное целое. На однородном фоне возможны и отступления, чтобы выделить нужное:
Иной хвалится добрым конем,
Иной хвалится шелковым портом.
Иной хвалится сёлами и присёлками,
Иной хвалится городами с пригородками,
Иной хвалится родной матушкой,
А безумный хвастает молодой женой.
Последний стих отличается от всех других. В этом есть необходимость: ведь дальше речь пойдет именно о безумном поступке Ставра, вздумавшего хвастать перед князем своей ловкой женой.
10


Мелодия былинных напевов связана с интонацией разговорной речи. Пение настраивало слушателей на восприятие рассказа о событиях далекой истории. Вот как в прошлом веке характеризовал былинный напев известный собиратель фольклора Павел Николаевич Рыбников: «Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением... радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления».
Пение былин в древности сопровождалось игрой на гуслях. Музыканты считают, что гусли — самый подходящий инструмент для подыгрывания словам: мерные звуки гуслей не заглушали пения и располагали к восприятию былины. Красоту былинных напевов ценили композиторы. М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков использовали их в операх и симфонических произведениях.
Сказки свободны в художественной выдумке, но, подобно былинам, тесно связаны с реальной жизнью. В сказках тоже воссоздается мир забот и интересов народной Руси. Это относится к сказкам всех видов, и в первую очередь к так называемым сказкам о животных.
Уже в древности сказочная лиса слыла за хитрунью: лисой и сегодня называют лукавого человека. В сказке соединился мир зверей, птиц и мир людей. Подойдя к дереву, на которое взлетел петух, лиса ведет речь: «Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Ты, Петя, на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму». Но и петух не прост: сумел перехитрить лису, хотя и попался в лапы. «Премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны сладкие, и пройдет про нас слава добрая». Заслушалась лиса, распустила лапы, а петух — порх на дубок. Сказка исходила от людей, которые знали истину мнимой набожности духовных наставников, знали о выгодах сладкого житья богомольных женщин, обретавшихся при церкви. Критический склад ума у творцов сказки несомненен.
Конечно, не каждая сказка так пряма и откровенна в сатире, но даже самые безобидные истории из жизни зверей, птиц имеют прямое отношение к людским порядкам и человеческим характерам.
Подавился петух бобовым зернышком, кинулась курица за водой. Речка воды не дала: «Сходи к липке, попроси листок, тогда дам водицы». Побежала курица к липке: липка потребовала нитки, а нитки у девицы. Та пообещала дать нитку, но пусть
11


курица принесет от гребенщиков гребень. Так и посылают курицу то за одним, то за другим: от гребенщиков — к калаш- никам, от Калашников — к дровосекам. Каждому что-нибудь надо. И вот когда дровосеки не пожалели дров, а дрова попали к калашникам, а калашники дали калачей для гребенщиков, а гребень достался девушке, а нитка — липке, а лист — речке, тогда и курица смогла принести петуху водицы. Петушок напился — проскочило зернышко, запел он «Ку-ка-ре-куу!». Помощь пришла вовремя, остался жив петух, но сколько условий, сколько хлопот!
В сказках о животных с полнотой, не известной, может быть, никаким другим произведениям, выразился шутливый склад русских людей. Сказочные истории вошли в пословицы и поговорки. Скажут: «Битый небитого везет» — и сразу вспоминается сказка о лисе и волке; а слова «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел» припомнят, когда надо высмеять беглеца; корешки и вершки из сказки о мужике и медведе упомянут, когда необходимо осудить неправый дележ.
Сказки о животных — бытовая энциклопедия людских пороков и недостатков. «Шутка, задуманная со всей серьезностью»,— метко заметил великий немецкий философ Гегель. Сказочников нисколько не стесняло, что звери и птицы почти ничем не отличаются от людей. Лиса говорит, что идет принимать младенца, как настоящая бабка-повитуха, а сама крадет мед. Журавль зовет куму лису в гости и подает на стол окрошку в кувшине с узким горлом в отместку за скупость. Лиса рассказывает тетереву, что была в городе и слышала указ: тетеревам не летать по деревам, а ходить по земле. Рак и лиса бегут наперегонки. Предусмотрительный бык строит крепкую избу и в лютый холод пускает к себе жить легкомысленных барана, свинью и петуха. Курица с петухом идут к боярам, чтобы рассудили их. Журавль и цапля сватаются друг к другу и никак не могут кончить дела из-за обиды друг на друга, из-за строптивости и пр. Так ведут себя, живут люди, а не звери и птицы. Очарование сказочных историй в том и состоит, что в них без всякой искусственности соединяются черты зверей, птиц и людей.
Сказочники не гонятся за сложностью интриг и ситуаций. Дело случается как нельзя более просто. Лиса притворяется мертвой и, поднятая недогадливым дедом, выбрасывает на дорогу рыбку за рыбкой. Волку тоже захотелось есть — лиса учит его ловить рыбу хвостом. Что произошло дальше — известно.
Лиса сунула морду в кувшин и застряла, уговаривала кувшин отпустить — не пускает, пошла его топить и сама утонула.
Унесла ворона рака, держит в клюве; видит рак, что при¬
12


ходится пропадать, стал хвалить родителей вороны: «Славные были люди!» — «Угу!» — сначала отвечала ворона. Но вот рак так похвалил ворону, что она, не сдержав радости, каркнула — и упустила рака.
У сказок о животных есть свои приемы повествования. «Колобок» построен как цепь одинаковых эпизодов: катится колобок, попадается ему заяц, спрашивает, куда бежит, в ответ слышит песенку: «Я по коробу метен...» То же повторяется и при встрече с волком, с медведем, и все задорнее становится пение. Но вот встретилась колобку «черемная» — красно-рыжая лиса, и все кончилось по-другому. Удачливому колобку все сходило до поры-времени, но ведь встречались ему простоватые звери, а лиса — коварна и хитра. Колобок же так осмелел, что захотел пропеть свою песню, усевшись на лисий язык,— и поплатился. Сказочники донесли мысль в предельно ясной форме. И таковы все сказки о животных. Это не примитивность, а простота высокого искусства.
А как выразительна и многоцветна речь сказочников. Лиса говорит колобку: «Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок!» «В последний разок» — это означает «еще раз», но это — именно «в последний»: колобку больше не петь! Сказочник играет словом. О печалях попавшего в беду дрозда в сказке говорится: «Дрозд горевать, дрозд тосковать!» Певучая сказочная речь пленяет.
По-другому и с другой целью рассказывали волшебные сказки. Сказочников вдохновляло дерзкое стремление поведать о жизни, совсем не похожей на обычную. Нет волшебных сказок без чудес, но логика самого вымысла не чужда жизненной правде. Уронила старуха в подполье желудь, и пустил он росток. Рос-рос и дорос до пола. Прорубили пол. Вырос дубок до потолка — разобрали потолок, а потом и крышу сняли. Дорос дуб до самого неба. Старик взобрался на небо и нашел чудесные жерновцы и золотого петушка. Стали молоть на жерновцах: что ни повернут — все блин да пирог, все блин да пирог! Случилось чудо, чудо невероятное, и жить бы старику со старухой в довольстве и сытости, но нашелся боярин — украл жерновцы. Не будь петушка — не вернулись бы они к старику и старухе. Сказка несложна, и, может быть, поэтому в ней нагляднее выступает связь вымысла с жизненной правдой. По другому поводу, но глубоко верно по существу писал Ф. М. Достоевский: «Пусть это фантастическая сказка, но ведь фантастическое в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что вы должны почти поверить ему». Конечно, история старика, добывшего на небе чудесные жерновцы и петушка, выдумана, но ведь в ней очевиден помысел
13


о благополучии и сытости: мечтали о том, чего хотелось, чего желали. И где было взяться чудесным жерновцам? Это поистине небесный дар. За волшебной историей стоит мысль о том, что должна же существовать высшая справедливость. Это не вера в божественный промысел и провидение: просто люди не мирились с неправдой. Боярин пытался завладеть тем, что ему не принадлежало, но нашлась сила сильнее его, она этого не допустила. Петушок прилетел к боярским хоромам, сел на ворота и закричал громко: «Кукареку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы, золотые, голубые!» И что ни делал боярин — бросал петуха и в воду в колодец, и в огонь в печь,— неправому делу не дано было свершиться. Петух унес у боярина жерновцы и вернул их беднякам. Правда восторжествовала. Тут действует логика чуда, преследующего зло и творящего благо.
Сказочники не оставляли не отомщенной ни одной обиды. В каком бы виде зло не представало: в деяниях Кощея Бессмертного, зловещих гусей-лебедей, мачехи, преследующей падчери- цу-сироту, ведьмы, принявшей облик законной жены, царя-дес- пота, вознамерившегося погубить слугу-стрельца, чтобы завладеть его красавицей женой, злых старших сестер, позавидовавших младшей — невесте Финиста — ясного сокола, или в происках многочисленных иных недругов героев сказок,— зло всегда и всюду оказывается устраненным. Сказки исполнены веры в победу добра.
Было бы неверным думать, что неистощимость сказочного вымысла, при всех обстоятельствах побеждающего коварство черных сил, не более чем далекое от жизни мечтание, что сказка только ложь. Конечно, сказочник выдумывает, но очарование вымысла как раз и состоит в том, что в истину рассказа почти верится. Верили, конечно, не в то, что дубок дорос до неба или что можно влезть в правое ухо Сивке-бурке, вылезти в левое — и стать таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать. Верили не в возможность обмолотить в одну ночь триста скирдов, не обронив ни одного зернышка,— нет, верили совсем в другое, верили в пользу деяния, в то, что сопротивление невзгодам в конечном итоге победит, что преодолеются все преграды и человек будет счастливым. Сказки не лгали, они очаровывали.
Чувства, испытанные слушателями сказки, закладывали в душе незримую крепость, делали людей стойкими в бедах. Сильные впечатления уже в детские годы производили в человеке внутренние перемены. И когда он становился взрослым, знание чудесных сказок по-своему отзывалось в его поступках. Разумеется, впечатление сказочного чуда не было единственной причиной того или иного благородного дела, но можно не сомневаться в
14


том, что в числе многих причин могли быть и впечатления, вынесенные из знакомства со сказками: из повествования о Никите Кожемяке, победившем Змея, из истории Ивана — купеческого сына, которого едва не погубила слабость и спасла верность друзей: орла, сокола и воробья, из приключения бедного дворянина, сумевшего узнать, куда каждую ночь уходят двенадцать царских дочерей, из истории мальчика, понимавшего птичий язык и не употребившего своего знания во зло другим.
Догадываясь, что сила сказки в особой связи вымысла с правдой, народные сказочники делали все зависящее от них, чтобы выдумка соединялась с правдоподобием частностей. Волшебные сказки с необычайной точностью воспроизводят живой мир и истину пережитых героями чувств. Истина подробностей влияла на силу впечатлений от всего целого.
Бредет Марьюшка через темный дремучий лес без дороги, без тропы. Шумят деревья. Чем дальше, тем страшнее. Идет- спотыкается, за рукава ветки цепляются. А тут еще кот прыгнул навстречу — трется, мурлычет. Таинственность пустынных мест, в которых на каждом шагу опасность, передана с верностью реально пережитого чувства страха.
А вот перед нами поле за околицей, сидит Иван на меже — дожидается вора-похитника. В самую полночь прискакал конь: одна шерстинка золотая, другая — серебряная; бежит конь — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Топот сказочного коня, стремительность его бега, горячее дыхание запечатлели чувство восторга, знакомое крестьянину с детских лет.
Летят в высоком небе гуси-лебеди. Укрыться от них можно только под густыми ветками. Спрятались от них сестрица с братцем под яблоней. Не углядели их зоркие птицы, увидели лишь тогда, когда они выбежали на дорогу,— налетели, крыльями бьют, того и гляди, вырвут братца из рук. Все, однако, кончилось благополучно. Полетали-полетали гуси, покричали- покричали и ни с чем улетели. Весь рассказ наполнен хлопаньем крыльев встревоженных хищных птиц. В нем воспроизведены жизненные подробности, достоверность которых вне сомнения.
Обратила ведьма женщину в Арысь-поле и разлучила с родным сынком. Нянька носит ребенка к лесу — прибежит Арысь, сбросит шкуру под колоду и накормит изголодавшегося мальчика. И уйдет в лес. Проведал про то отец, подкрался из-за кустов и спалил шкуру. «Ах, что-то дымом пахнет; никак, моя шкурка горит!» — говорит Арысь-поле. «Нет,— отвечает нянька,— это, верно, дровосеки лес подожгли!» Незначительная как будто бы подробность, но благодаря ей сказочный рассказ ста¬
15


новится живым. Мир сказок наполнен звуками, запахами — всеми ощущениями бытия.
Речь сказочников послушно следует за характером воображаемых картин. Вот Василиса Премудрая едет в золоченой карете к царю на пир — карету везут шесть белых лошадей: «Поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест». Внезапность приезда передается точно найденными глаголами — всеобщее смятение запечатлено в движении: дворец «затрясся», гости «повскакали с мест» и прочее. Но вот лошади стали; вышла из кареты Василиса — и сказочнику есть время рассказать, как она одета и какова собой: «На лазоревом
платье — частые звезды, на голове — месяц ясный, такая красавица». В противоположность предыдущему рассказу совсем нет глаголов — ведь это не движение, не езда. Живой, мгновенно меняющийся ход рассказа сообщает сказочной речи свойства тонкого искусства.
Чудеса, земные превращения, преображение мира в бытовых сказках уступает место всепоглощающей иронии. Самое чудо становится предметом веселой насмешки. Поймал Емеля щуку. Заговорила щука человеческим голосом: «Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь». Пожелал Емеля, чтобы ведра с реки сами домой шли и воды не расплескали. И ведра пошли, поднялись в гору, зашли в сени и стали на лавку. С этой поры и повелось — скажет Емеля: «По щучьему веленью, по моему хотенью» — и все сбывается: сани без лошади едут в лес, топор сам дрова колет, дрова в избу идут и в печь кладутся, дубинка колотит офицера, печь сдвигается с места и едет по улице, царская дочь влюбляется в Емелю. Очевидные нелепицы становятся обыденными. Вне такого вымысла, пронизанного насмешкой, бытовые сказки не могли бы донести своего смысла. Назначение иронии — выставить в неприглядном свете все, достойное осмеяния и осуждения.
Хитрый солдат обманул жадную старуху — пообещал ей сварить кашицу из топора. Глупая старуха не придала никакого значения тому, что солдат приправил кашицу крупой, маслицем, солью,— все спрашивала: «Служивый! Когда же топор будем есть?» Отвечал солдат: «Да, вишь, он еще не уварился, где- нибудь на дороге доварю и позавтракаю».
Глупец жених послушался совета с невестой «покруглее» говорить и только одно словечко и повторял: «Колесо». Круглее ничего не нашел!
В церкви идет служба, и поп, не прерывая пения, просит дьякона поглядеть, нейдет ли кто, не несет ли чего? Дьякон увидел старуху с крынкой масла. «Подай, господи!» — запел дьячок. Но вот показался мужик с дубиной: «Тебе, господи!» —
16


запели и поп, и дьячок. Церковная служба едко вышучена в нарочито глупой сцене, это пародия на молебен.
Барин лает по-собачьи, к попу пристает козлиная шкура, барин-кузнец пережигает железо, и получается у него «пшик», козел удостоивается чести быть похороненным по христианскому обычаю. Аутоня дивится несусветной глупости мужиков, которые палками загоняют лошадь в хомут,— им неведомо, как надевать хомут, а жители другой деревни тащат корову на избу: там выросла трава, так надо ее скормить.
Бытовые сказки изобилуют невероятной и нарочитой выдумкой, и это средство народной сатиры бьет без промаха. Народ высмеял священнослужителей, господ, недогадливых, скупых, жадных людей, лицемеров, глупцов. В сказках явлен ум народа, та насмешка, которая нераздельно соединяется со здравым смыслом, а еще более — с душевной добротой творцов этих веселых историй.
Какой-то балагур сложил сказки на тему «Не любо — не слушай». Повадились журавли летать горох клевать. Мужик решил их отвадить. Купил ведро вина, вылил в корыто, намешал туда меду. Журавли поклевали и тут же попадали. Мужик веревками их опутал, связал и прицепил к телеге, а журавли очувствовались и поднялись в поднебесье вместе с мужиком, телегой и лошадью. Не так ли летал с утками и «самый правдивый человек на земле», фантазер и чудак барон Мюнхаузен, герой известной книги немецкого писателя XVIII века Рудольфа Эриха Распэ? Забава и сатира, шутка и серьезное соединились в таких сказках. Их прелесть в необычной свободе и живости рассказа.
Разговорная речь в бытовых сказках запечатлена передачей оттенков разнообразных чувств. Стащил мужик в лавке куль пшеничной муки: захотелось к празднику гостей зазвать и пирогами попотчевать. Принес домой муку да задумался. «Жена,— говорит он своей бабе,— муки-то я украл, да боюсь — узнают, спросят: отколь ты взял такую белую муку?» Жена
утешила мужа: «Не кручинься, мой кормилец, я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных». Тут не знаешь, чему больше дивиться: тонкой ли передаче сердечного утешения, дурашливой ли простоте речей.
Искусству сказки неведомы натянутость и скука. Веселой шуткой сказочники скрашивали серость суровых будней — речь звучала празднично, складно. В прямую игру превращалось сказывание так называемых «докучных сказок»: «Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала?». Такой сказкой балагур-рассказчик отбивался от слушателей, требовавших все новых и новых сказок.
17


...Пение былин и оказывание сказок понимались народом как сила, действующая в целях либо созидания, либо разрушения. Лучше всего об этом поведано в былине, пропетой знаменитой северной сказительницей Марией Дмитриевной Кривополеновой.
Пришли к вдове Нениле веселые скоморохи и упросили ее отпустить с ними ее единое чадо — сына Вавилу, чтобы идти им вместе в «инищее царство» — в иную землю, чтобы переиграть царя Собаку с родичами: сыном Перегудом, зятем Пе- ресветом и дочерью Перекрасой. И уже по дороге в далекое царство искусство мастеров творит чудо. Кто верил в силу пения и рассказывания, тому скоморохи благоволили, а кто сомневался, терпел неудачу. Власть и могущество дивной игры в гудочек, в звончатый переладец бесконечны. Сами святые угодники Кузьма с Демьяном «припосабливают» музыкантам. Полоскала девица на реке холсты, увидела скоморохов, сказала им добрые слова — и ее простые холсты превратились в атлас и шелк. Дошли мастера до царства царя Собаки, и от их великой игры загорелось царство — сгорело с краю до края.
Искусство народных мастеров стало легендой, его власть простерлась и на наше время. В искусстве былины и сказки как бы осуществилась связь времен — Древней Руси и нашей эпохи. Искусство прошедших веков не стало музейным, интересным только немногим специалистам, оно влилось в поток переживаний и мыслей современного человека.
В. П. Аникин


ПЕРВЫЕ ВЕКА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Русской литературе тысяча лет. Мы хорошо знаем наших великих писателей-классиков, но мало знакомы с нашей литературой первых семи веков. Каждому русскому человеку хорошо известно лишь «Слово о полку Игореве». А между тем наша древняя литература богата произведениями самых различных жанров. Летописи рассказывали об истории нашей страны, начиная с древнейших, еще дописьменных времен и кончая событиями бурного XVII века. Жизнеописания («жития») повествовали о жизни отдельных людей. В древнерусской литературе есть произведения ораторского искусства, описания путешествий («хождений») на Восток или в Западную Европу, сочинения публицистические, направленные на искоренение общественного зла и несправедливостей, призывающие к правде и добру. Есть целый ряд так называемых «воинских повестей», посвященных борьбе русского народа с иноземными врагами: с печенегами, половцами, монголо-татарами, немецкими рыцарями. Сохранились повести, рассказывающие о княжеских междоусобицах и преступлениях. Эти повествования полны боли за неправду, за страдания, приносимые людям и всей стране. В XVII веке появляются повести бытового характера. В конце того же века возникают сочинения драматические и стихотворные.
Древнерусская литература, как вы видите, богата памятниками письменности. Была же она еще богаче. Ведь из всей ее сокровищницы до нас дошла лишь небольшая часть. Осталь¬
19


ное уничтожено в огне пожаров, расхищено врагами, погибло от хранения в сырых помещениях, из-за нерадения и равнодушия людей.
Нам древнерусская литература представляется особенно значительной, потому что в ней есть черты, созвучные нашей эпохе. Произведения нашей древности отмечены высокой гражданственностью, искренней любовью к родине. Писатели, отделенные от нас многими веками, гордились величием Руси, ее обширностью, красотой, «светлой светлостью и красной украшенностью» ее полей и лесов, «дерзостью» (смелостью) русских людей, их высокими нравственными качествами. Истинный патриотизм древнерусских авторов проявлялся и в том, что они смело писали о недостатках и преступлениях князей.
Произведения Древней Руси пленяют целомудренной чистотой. Древнерусская литература не задерживается на описаниях жестокостей, не лелеет мечту о возмездии врагам. Она призывает к возвышенному, хорошему. В ней мы находим благородные идеалы. Почти каждый писатель Древней Руси мог бы, подобно
А. 	С. Пушкину, сказать о себе, что он «чувства добрые» пробуждал своим творчеством. Он мог бы заявить вместе с Н. А. Некрасовым, что он «сеял разумное, доброе, вечное». Поэтому произведения древнерусских авторов так живо отвечают нашему времени и возросшей в нашей стране потребности добра и доброты.
Для древней русской литературы, как и для русской литературы в целом, характерно жизнеутверждение, светлость и ясность. Возьмем, например, наиболее трагичную «Повесть о разорении Рязани Батыем». Что может быть ужаснее! Войско разбито, все князья до единого полегли на поле брани, город взят, разграблен, сожжен, почти все жители перебиты. Остались только «дым, земля и пепел». Но в повести нет отчаяния, нет уныния. Самый плач о князьях русских — прославление их доблести, гордость тем, что такие князья были. И завершается повесть мажорным аккордом: приезжает случайно оставшийся в живых один из рязанских князей, воздает должное убитым, хоронит их с честью, собирает оставшихся в живых жителей, восстанавливает город, и все заканчивается всеобщим умиротворением. Эта стойкость духа поразительна.
Еще одно свойство древнерусской литературы особенно привлекает в наше время: старинные русские писатели с глубоким уважением относились к другим народам, к их обычаям, их верованиям. Терпимость проявляется в отношениях между русским воеводой Претичем и печенежским князем в «Повести временных лет», в «Сказании о траве емшан», передающем половецкое предание, в проповедях епископа владимирского Се-
20


рапиоиа, который писал о муках русских людей при татарском гнете, сетовал об утрате былой славы Руси и в то же время говорил о моральных достоинствах татар. Уважение к другим народам, сочувствие их бедам звучит с особой силой в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина.
Даже в повестях, описывающих борьбу с врагами, например в «Сказании о Мамаевом побоище», автор отмечает боевую доблесть врагов и считает и русских и татар детьми одной матери — Земли. Совершенно удивительно звучит восхищение мужеством врагов в «Казанской истории» — произведении, посвященном многовековой борьбе русских с казанцами.
В новой русской литературе XVIII — XX веков продолжаются лучшие традиции литературы древней. Однако древняя словесность имеет свои особенности, отличающие ее от литературы нового времени.
В искусстве слова нового времени мы имеем дело с отдельными авторами, а древняя литература, хотя и сохранила ряд имен писателей — Иларион, Нестор, Кирилл Туровский и многие другие,— в целом была творчеством коллективным. Если в новое время произведения классической литературы печатаются в том виде, в каком их написал автор, то произведения старинных писателей в течение веков изменялись разными переписчиками. Каждый новый переписчик то несколько сокращал текст, то стремился «украсить» изложение, то менял общую направленность произведения. Он приспосабливал труд своего предшественника к литературным вкусам и идейным требованиям своего времени. Так возникали новые виды, или, как принято говорить, редакции одного и того же памятника. Такое положение близко устному народному творчеству: каждый сказочник рассказывал по-своему одну и ту же сказку, каждый сказитель пел одну и ту же былину по-иному, что-то добавляя или опуская.
Во все новых и новых редакциях памятники древнерусской литературы жили, сохраняя в себе основные первоначальные черты и приобретая новые. Редкие памятники сохранились до нас в том виде, как они были впервые написаны, большинство из них дошло в более поздней переписке, «списках».
Древнерусская литература, в отличие от новой, не знала вымышленных героев или сюжетов. В древних повестях всегда действовали исторические лица, описывались исторические события. Даже если автор вносил в свое повествование чудесное, фантастическое, то это не был сознательный вымысел, потому что сам писатель и его читатели верили в правдивость описываемого. Сознательный вымысел появился лишь в литературе XVII века. Да и то он, как правило, прикрывался ссылками на
21


исторические события. Так, вымышленный герой одной из повестей XVII века Савва Грудцын оказывается в русском войске боярина Шейна, осаждавшем Смоленск.
Мы привыкли, чтобы произведения, которые мы читаем, были занимательными. Занимательность же для нас в основном связана С быстрым развитием сложной фабулы. Писатели Древней Руси тоже, конечно, стремились заинтересовать читателя. Но фабула их проста, повествование ведется спокойно, неторопливо.
Люди Древней Руси читали книги истово, не спеша, перечитывая одно и то же произведение по нескольку раз, благоговейно ища в нем наставлений, советов, либо изображения значительных событий из истории своей страны или других стран. Недаром книги образно сравнивались с глубиной морской, а читатель — с искателем жемчуга.
Одним из достижений литературы нового времени было то, что она стала изображать обыденное, что ее действующие лица были такие же люди, как каждый из нас. В древнерусской литературе нет просто действующих лиц — есть герои, совершающие великие подвиги на поле брани или нравственного совершенствования. Подобно фольклору, литература останавливалась только на событиях исключительных, она не снисходила к читателю, а стремилась поднять его до своих вершин.
В литературе древней не было стихов, но была поэзия. Только образность этой поэзии иная, чем в новое время, нам надо к ней привыкнуть, понять ее. Образы рождались как бы сами собой. Мы бы сказали: «Приеду весной», а человек
XI — XVII веков писал: «Приеду, как только на деревьях лист расцветет». Древние авторы не писали, что кто-то много сделал для родины, они писали: «Много пота утер за отчизну свою»; мы бы сказали: «Враги бежали», а древний книжник писал: «Показали плечи свои». Они любили гиперболы: имя Александра Невского, по словам его биографа, было прославлено «по всем странам до моря Египетского и до гор Араратских». Древнерусские авторы часто прибегали к сравнениям: воины сравнивались с соколами, летящие стрелы — с дождем, враги — со свирепыми зверями.
В древнерусских произведениях вы найдете множество примеров ритмической речи. Вот как описана Лиственская битва в «Повести временных лет»: «Когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика, и сеча сильна и страшна».
Поэтичность древнерусской литературы в значительной степени связана с ее близостью к устному народному творчеству. В наше время литература и фольклор строго разграничены. Писатели XVIII — XX веков обращаются к фольклору, но никогда не становятся сказителями. В древней русской литературе
22


было иначе. Писатели, подобно сказителям, создавали эпические произведения. Эпичны не только начальные сказания «Повести временных лет», основанные на устных преданиях — об Олеге, Игоре, Ольге, Владимире, о юноше-кожемяке и белгородских колодцах. Эпичны и более поздние произведения XV, XVI и даже XVII века. Во многие повествования, которые являются образцами высокой риторики, органично входят эпические части. Таков рассказ об |Евпатии Коловрате в «Повести о разорении Рязани Батыем», о шести мужах храбрых в «Житии Александра Невского». В ткань многих произведений вплетаются народные песни — например, в «Повесть о князе Скопине-Шуйском». Как лирическая песня построена литературная в своей основе «Повесть о Горе-Злочастии». А какие прекрасные народные плачи можно найти в летописях и повестях! Помимо плачей в литературе звучат и прославления — «славы». Обрядовая по своему происхождению, языческая поэзия была живым источником, к которому все время обращались писатели.
Но не надо преувеличивать значение устного народного творчества в литературе Древней Руси. При всей близости к фольклору это была литература письменная (слово «литература» от латинского litera — буква), при этом литература очень высокая, искусная, художественная. Она возникла еще в X веке вместе с принятием христианства под влиянием потребностей церкви и государства.
С принятием христианства (988 год) из славянской Болгарии, переживавшей в то время культурный расцвет, на Русь были привезены книги. Часть книг переписывалась с болгарских на Руси. Древнеболгарский язык, называвшийся на Руси церковно- славянским, потому что на нем писались богослужебные книги, был близок древнерусскому и хорошо понимался русскими читателями того времени. Церковнославянский язык, гибкий и тонкий, способный выражать самые сложные отвлеченные идеи, чрезвычайно обогатил древний русский язык, сделал его более выразительным. До сих пор в нашем языке живут синонимы: русское — глаза, славянское — очи; русское — небо, славянское — небеса и пр. Западные католические страны объединяла латынь, славянские страны — церковнославянский язык.
Повести, которые в переводах или переложениях даны в этой книге, написаны в основном на древнерусском языке. Древнерусский литературный язык был очень разнообразен: он был и деловым, близким к разговорному, и высоким — близким к церковнославянскому или просто тождественным с ним. В нем встречаются славянизмы — в словах, даже в грамматическом
23


строе. Но все же русские писатели пользовались чаще всего не славянским, а русским языком. Русский же язык является восточной ветвью славянского языка, как польский или чешский — западной, а сербский и болгарский — южной.
С конца X — начала XI века на Руси появляются переводные книги самых разнообразных жанров, стилей и назначений*. Тут и библейские исторические книги, и византийские хроники, и лирические песнопения, то радостные, то полные скорби и печали. Возникают собрания произведений ораторских, восходивших к искусству красноречия античности, и сборники афоризмов — кратких изречений мудрости, как правило, античного и восточного происхождения. Привозились на Русь книги природоведческие, авторы которых описывали природу и восхищались гармоничностью мироустройства. Эти книги, конечно, не были научными трактатами, но вдохновенные гимны красоте природы отвечали запросам людей того времени. Некоторые переводы делались в южно-славянских странах, другие — на Руси. Мастерство перевода было очень высоко. То, что тысячелетиями создавалось творческим гением народов Греции, Иудеи, Египта, Сирии и других стран, пришло на Русь и стало достоянием русских людей. Космические образы поражали воображение, неизвестные прежде художественные приемы вызывали подражание. Таким образом русские писатели воспитывались на лучших образцах мировой литературы. Эти же образцы питали и средневековую литературу Западной Европы, вот почему в русской и западноевропейской литературе много общего.
Исторические книги, в первую очередь византийские хроники, побудили древнерусских книжников уяснить место Руси среди других стран мира. Этот интерес был удовлетворен «Повестью временных лет», древнейшей из дошедших до нас русских летописей, созданной в первой четверти XII века. Но еще раньше, в первой половине XI века, при Ярославе Мудром, исторические записи велись в упорядоченной форме: они располагались в хронологическом порядке — по годам, по «летам», отсюда и получила свое название летопись.
Древнейшие летописи велись одновременно в Киеве и в Новгороде. В них включались документы, представлявшие исторический интерес, и отдельные произведения, посвященные тем или иным эпизодам истории или жизни князей и подвижников, которые принимали участие в событиях, имевших общенародное значение.
В первой половине XI века появились на Руси «слова» (речи). От сороковых годов XI века сохранилось «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, замечательное своей стройностью и разработанностью ораторских приемов. Иларион был
24


«русин» (русский) родом, священник загородной церкви Спаса в селе Берестове под Киевом (церковь эта сохранилась до наших дней). Ярослав Мудрый назначил его митрополитом, главой всей русской церкви (первое время митрополиты обычно назначались из Константинополя и были греками). В «Слове о законе и благодати», произнесенном в присутствии Ярослава Мудрого и его семьи, Иларион дает своеобразный обзор мировой истории и утверждает религиозное равноправие «новых людей», то есть недавно приобщенных к христианству русских, с остальными народами христианского мира. Он вспоминает первых русских князей (еще язычников), которые «мужеством и храбростью прослыли в странах многих и победами и крепостью поминаются ныне и славятся». Особенно восхваляет Иларион Владимира, крестившего Русь. Он «не в худой и не в неведомой земле владычествовал, но в Русской, иже (которая) ведома и слышима есть во всех концах земли». Восхваляет он и сына его Ярослава, распространяющего просвещение на» Руси, и Киев за красоту и величие. По его словам, храма, подобного Софии в Киеве, не найти «во всем полунощии земном» (то есть ни в одной другой северной стране) «от востока и до запада». (Кстати, красотой Софийского собора восторгались и иностранцы.)
Примерно в это же время, то есть в XI веке, появляются первые поучения — Феодосия, основателя Киево-Печерского монастыря, новгородского епископа Луки и других деятелей церкви. Но наибольший интерес представляет «Поучение» киевского князя Владимира Мономаха, написанное на грани XI и XII веков. Мономах обращается ко всем русским князьям. Он призывает их жить в мире, довольствоваться своим уделом (княжением), учит деятельному и справедливому управлению своей землей. Чтобы показать пример, он рассказывает о своих походах и охотах (охота, требовавшая силы и ловкости, считалась одной из важнейших обязанностей князя). Владимиру Мономаху принадлежит и письмо князю Олегу Святославичу (он назван в «Слове о полку Игореве» Гориславичем). Мономах враждовал с Олегом — в битве с Олегом был убит юный сын Владимира — Изяслав. Мономах прощает изгнанного из Руси Олега и предлагает ему вернуться в свое княжество.
Ко времени княжения Владимира Мономаха относится «Хождение» игумена Даниила. Даниил ходил в Палестину, прожил там 16 месяцев. Иерусалим был тогда во власти крестоносцев. Король крестоносцев Болдуин с почетом принял русского паломника. В главном иерусалимском храме игумен зажег лампаду «от всей Русской земли». Свое путешествие Даниил описал с большою точностью, лаконично и выразительно.
После смерти Владимира Мономаха, со второй четверти XII
25


века, Русская земля все более и более дробится на отдельные княжества. Значение Киева, как центра Руси, ослабевает. Усиливается Владимиро-Суздальское княжество, Галицко-Волын- ское. Все сильнее становится натиск степных врагов Руси — половцев. Однако культурное развитие продолжается. Появляется множество разнообразных литературных произведений. Не ослабевает и сознание исконного единства Руси. Писатели обеспокоены тем, как найти спасение «от стрел, летящих во тьме разделения нашего».
Летописание ведется во многих княжествах Руси. Некоторые из этих летописей становятся подлинно художественными литературными произведениями, живо описывающими события. Особенно интересны и богаты по языку летописи — Киевская, а в XIII веке — Галицко-Волынская. Вот как описывается в Киевской летописи любовь людей к умершему Мстиславу Храброму (1180 год): «И плакала о нем вся Русская земля, не в силах забыть доблести его, а черные клобуки (степные народы на русской службе) не могут забыть приголубления его». В древнерусском языке были прекрасные отглагольные существительные. Глагол «приголубить» живет до сих пор, а вот «при- голубление» мы не говорим.
Чтобы оценить необычную для современной литературы образность Галицкой летописи, приведем в качестве примера воспоминание летописца о князе Романе Галицком (умер в 1201 году): «Он устремлялся на поганых (язычников), как лев, сердит был, как рысь, губил, как крокодил, переходил их страну, как орел, храбр был, как тур».
Большой интерес представляет и несколько книжная Владимиро-Суздальская летопись и написанная на народном языке Новгородская. Готовность идти за князем новгородцы выражали так: «Куда, княже, ты очами взглянешь, туда мы бросимся головами своими». Прогоняя князя, говорили кратко: «Ты — со- 6е, а мы — собе».
Идеи единства Руси, необходимости всем князьям сплотиться, отражены в памятнике 1172 года — «Слове о князех», в котором осуждаются княжеские усобицы. Обращаясь к князьям, автор говорит: «Своей славы и чести вы лишитесь за свое злопамятство и вражду!»
Вершиной литературы XII века является «Слово о 'полку Игореве» — произведение, характерное для этого столетия, когда искусство слова достигло высокого развития, а сознание необходимости сохранить единство Русской земли было особенно сильным.
«Слово о полку Игореве» посвящено походу на половцев князя небольшого Новгород-Северского княжества Игоря Свя¬
26


тославича в 1185 году. Войско Игоря Святославича было раз5- бито половцами, а сам Игорь и остальные участвовавшие в походе князья попали в плен. Такого жестокого поражения еще не бывало в русской истории. Поход подробно описан в летописях. До нас сохранились два летописных рассказа. Один в составе Киевской летописи, дошедшей до нас в списке так называемой Ипатьевской летописи, а другой — в составе Владимиро-Суздальской, дошедшей в списке Лаврентьевской летописи1. Оба рассказа подробно и живо описывают поход Игоря Святославича. Но «Слово о полку Игореве» написано в иной манере, нежели летописные повести. Автор «Слова» стремится не столько последовательно изложить все события похода, поражение и бегство из плена Игоря, сколько размышляет о причинах поражения и предается лирическим сетованиям по поводу раздоров князей, отсутствия у них единства и призывает дать отпор «степи» объединенными усилиями всех русских князей.
Этот замечательный памятник показывает высокий уровень русской культуры накануне монголо-татарского нашествия. О том же свидетельствуют ораторские произведения Кирилла Туровского, летописи, памятники зодчества, живописи и прикладного искусства этого столетия.
По-видимому в начале XIII века было составлено «Моление» Даниила Заточника. Стремясь вымолить (отсюда и название «Моление») у своего князя милостыню — помощь и поддержку, а может быть, и прощение за какой-то проступок, Даниил острит и балагурит, горько смеется над своими собственными несча- стиями и одновременно восхваляет князя, его могущество и щедрость, Острословие Даниила носит признаки скоморошьего балагурства. Скоморохи — народные актеры Древней Руси забавляли не только народ на площадях, но и князей и бояр во время пиров. Жили они подаянием, которое получали за сметку, ум, острое словцо; скоморохи развлекали слушателей и зрителей, подчас грубоватыми шутками, выставляли самих себя в смешном свете, и это как бы давало им право безнаказанно смеяться над другими, даже над князем или боярином, шутя резать правду- матку в глаза, обличать неправду и несправедливость.
В 1223 году на границах Руси появились орды монголо-татар. На реке Калке русские "были разбиты. Причиной поражения
1 Ипатьевская и Лаврентьевская летописи — две важнейшие рукописи русских летописей. Первая названа так по своему происхождению из Ипатьевского монастыря в Костроме, вторая — по имени писца, оставившего о себе запись в конце рукописи: «Лаврентий мних» (монах).
27


явилась раздробленность русских земель, несогласованные действия князей. Разгромив русское войско и умертвив князей, мон- голо-татары повернули назад, но в 1237 году новые, еще более многочисленные орды двинулись на Русь во главе с ханом Батыем. Один за другим русские города падали после ожесточенного, но разрозненного сопротивления и уничтожались, иногда со всем своим населением. В 1240 году, после героической осады, пал Киев. Население его было перебито.
Началось трехсотлетнее чужеземное иго, сильно замедлившее развитие русской культуры. Но поступательный ход исторического развития не был остановлен. В раздробленной Руси постепенно стали образовываться три самостоятельных народа: великороссы, главными городами которых были Владимир- Залесский, Суздаль, Ростов, Тверь, Новгород и быстро богатевшая и набиравшая силу молодая Москва; украинцы, объединившиеся вокруг Киева, а на западе вокруг Галича и Владимира-Волынского, и белорусы с городами Витебск, Минск, Туров.
Борьба с монголо-татарами стала основной темой русской литературы в течение почти полутора столетий. В летописи сохранилось несколько повестей о Калкской битве 1223 года. Были созданы повести о взятии Батыем Рязани, Владимира-Залесского, Козельска, Киева. Знаменитый проповедник Серапион Владимирский говорил в своих поучениях об ужасах последствия монголо-татарского нашествия: «Вот уже сорок лет продолжаются томление и муки, и дани тяжкие, и всласть хлеба своего съесть не можем. И воздыхание наше и печаль сушат кости наши». Что ни предложение, то образ!
В народе ходили легенды о невидимом граде Китеже: будто город этот скрылся от орд Батыя на дне озера Светлояр (или под прибрежными холмами) и остался невредимым. Но попасть в него может только человек «с чистым сердцем и нераздвоенным умом». В конце XIII века создается «Житие князя Александра Невского», защитившего Русь от нападения шведов на Неве и от немецких рыцарей на льду Чудского озера в битве, прозванной в народе Ледовым побоищем. Предисловием к этому «Житию» служило прекрасное и лиричное «Слово о погибели Русской земли». Это небольшая поэма, написанная в духе «Слова о полку Игореве», восхваляющая прошлое величие Русской земли. В каждом из этих произведений говорилось о защите Руси, в каждом подчеркивалось мужество русских воинов и горожан.
В тягостный период «томления и муки» литературные произведения были редкостью, но литературное творчество не умирало. В Твери была написана на основе народных рассказов
28


и песен «Повесть о Шевкале» — о восстании в Твери в 1327 году против ханского посла Шевкала (в народных песнях он назывался Щелканом). Составляется повесть и о стойком тверском князе Михаиле Ярославиче, героически погибшем в 1319 году в ханской ставке в Орде.
Новый подъем литературы наступает после Куликовской битвы 1380 года, после победы, одержанной русскими войсками под предводительством московского великого князя Дмитрия Донского.
Надежда на полное освобождение возбудила интерес к эпохе национальной независимости. Создаются новые обширные летописные своды, то есть собрания отдельных летописей, соединенных в единый рассказ. Особенно полными были летописные своды московские. Возникают подражания ранним произведениям литературы: летописи находятся под воздействием «Повести временных лет», в памятниках ораторского искусства сказывается влияние «Слова о законе и благодати» Илариона. Вновь и вновь переписываются и становятся образцами для подражания и произведения о монголо-татарском нашествии — например, «Повесть о разорении Рязани Батыем», а также «Житие князя Александра Невского» и «Слово о погибели Русской земли». В духе «Слова о полку Игореве» создается «Задонщина», сочинение «Софония, старца Рязанца». Однако «Задонщина» — не только подражание «Слову», но и своеобразный художественный ответ на «Слово»: «Задонщина» повествует о Донской победе «За Доном», тогда как «Слово» рассказывало о поражении на Каяле.
Интерес к родной истории ведет к расцвету летописания, исторических повестей и, наконец, хронографов — обширнейших сочинений по всемирной истории, заканчивавшихся обычно кратким изложением событий русской истории.
В этот же период постепенно восстанавливаются сношения с другими странами — с Византией и в первую очередь с Болгарией и с Сербией. Новгородцы описывают свои путешествия в Византию. На Русь приезжают сербские и болгарские писатели, во множестве привозятся переводные сочинения и делаются новые переводы произведений исторических, богословских, природоведческих. Создаются произведения, рассчитанные просто на занимательность.
Развитию литературы способствовало в XV веке удешевление писчего материала: в это время вместо дорогого пергамена, особым образом выделанной телячьей кожи, начинают использовать бумагу, которую ввозят с Запада.
29


Серьезные изменения происходят в литературной манере произведений. Подъем, наступивший после Куликовской победы, привел к развитию так называемого панегирического стиля: стиля пышного и торжественного, витиеватого и сложного; его образно называли «плетением словес» (имелось в виду, что авторы плели словесные венки во славу подвижников и воинов). Наиболее изощренным писателем, работавшим в этом направлении,был Епифаний Премудрый и выходец из Сербии Пахомий Логофет. Оба были писателями-профессионалами, ценителями искусства слова.
К XV веку относится такое тонкое и изящное произведение, как «Повесть о Петре и Февронии Муромских». В «Житии Сергия Радонежского» отражена поэтическая сторона человеческой души, ее формирование в общении с природой. Сергий Радонежский живет как бы своей частной жизнью, но эта частная жизнь неразрывно связана с жизнью всей страны и народа. Даже поселясь в обширных лесах, Сергий озабочен государственными делами, а моральный авторитет его в народе так велик, что заставляет самого великого князя обратиться к нему за помощью и поддержкой перед выступлением в поход против войск хана Мамая.
Громадный интерес к окружающим Русь странам, любознательность путешественника и практический ум торгового человека отразились в «Хождении за три моря» тверского купца Афанасия Никитина. Афанасий Никитин в 1466 году поехал по Волге торговать в Персию, по дороге был ограблен и не мог вернуться в родной город, так как ему нечем было расплатиться за взятые в долг товары. Он продолжал свое путешествие; за «двумя морями» (Каспийским и Индийским) достиг Индии, прожил там более трех лет и на обратном пути, переправившись через Черное море, умер около Смоленска в 1472 году, оставив тетради с записками о своем «хождении». Тетради были оценены по достоинству и привезены в Москву для включения в летопись (в летопись включались все наиболее важные произведения). Афанасий писал свои записки с постоянной мыслью о русских купцах, которые захотели бы торговать в странах, где он путешествовал. Его записи обстоятельны, просты, без литературных прикрас, и в этом их наибольшая ценность. Тонкая наблюдательность, деловитость и обстоятельность делают «Хождение» лучшим европейским историческим источником конца XV века о жизни Индии. «Хождение за три моря» привлекает высоким гуманизмом.
Афанасий Никитин сочувственно относится к судьбе бедных людей Индии, уважает их верования и обычаи и не изменяет своим.
30


XVI век в России — время образования единого Русского государства со стольным городом — Москвой. К этому времени уже все разрозненные удельные княжества подчинены Москве, в середине же века и крупнейшие татарские ханства: Казанское (1552) и Астраханское (1556).
За объединением Руси естественно последовало объединение русской культуры. Местная книжность, местные школы живописи и архитектуры, местные обычаи сливались в единую общерусскую культуру.
Под руководством митрополита Макария составляется обширное — 12 огромных томов — собрание всех «чтомых» (то есть читавшихся) на Руси книг. Это собрание называлось «Великие Четьи-Минеи». «Минеи» от греческого слова mineos, что значит «месяц». В «Великих Четьи-Минеях» были собраны жития святых, поучения, повести, сказания, чтения которых были распределены на каждый день каждого месяца. В «Великих Четьи-Минеях» сказалось изменение художественных вкусов: так, древние жития просты по форме и дают много сведений о жизни главного действующего лица. Жития же, написанные для митрополита Макария, торжественны по стилю, в них много риторики, напыщенности, они велики по объему, но фактических сведений в них значительно меньше.
Для истории литературы значительный интерес представляет «Степенная книга» — собрание биографий правителей русского государства. В жизнеописаниях много легенд, зачастую романтического характера. Например, в «Степенной книге» приводится, очевидно, устное предание о том, что будущая княгиня Ольга была простой крестьянкой: однажды она перевозила князя Игоря на лодке через реку Великую, близ Пскова. Вот тут-то и понравилась Игорю красавица, и он взял ее в жены.
К интересным произведениям середины XVI века относится «Домострой»; его создание приписывается Сильвестру, священнику Благовещенской церкви в Кремле. «Домострой» поучал, как «строить» дом, то есть как вести хозяйство, как вести себя в домашней жизни, как чтить главу семьи и прочее. Нравы в те времена были очень суровыми, и впоследствии слово «домострой» стало означать крайнюю строгость в семейной жизни, деспотизм главы семьи. В книге много ярких бытовых зарисовок, приведенных в качестве образца поведения членов семьи.
По велению Ивана Грозного все местные летописи были собраны в несколько обширных томов, позже названных Никоновской летописью по принадлежности одного из списков патриарху Никону (XVII век). Было предпринято составление и огромной иллюстрированной, как тогда называли «лицевой», летописи («лица» — иллюстрации); она начиналась с событий
31


всемирной истории, за которой, как ее естественное продолжение, следовало изложение истории Руси.
Необходимость единообразия в книгах, особенно в церковных, а также потребность в большом количестве книг для новых церквей в обширных землях, присоединяемых к Русскому государству, привели к началу книгопечатания. Первопечатник Иван Федоров и его помощник Петр Мстиславец выполняли свое дело с исключительной тщательностью. Их издания были образцовыми и по внешнему оформлению (красивый шрифт и орнамент, хорошая типографская краска), и по качеству подготовки текста.
В первую половину царствования Ивана Грозного были проведены многочисленные преобразования, созданы единые собрания законов, «судебники», перестроено войско, проведены социальные реформы. Все это вызвало большое оживление общественной мысли. Люди разных сословий — бояре, духовенство, служилые люди — обращались к царю с предложениями общественного переустройства. В их сочинениях сказывалась вера в силу разума, в возможность улучшения общества на основе разумных начал, в них остро ставился вопрос об ответственности государя перед народом. Высказывались и весьма крайние взгляды. Так, Ермолай Еразм в середине XVI века утверждал, что основа общества — крестьяне: они дают людям хлеб. Он писал об обидах и мучениях, которые терпят крестьяне. Другой писатель того же времени — Иван Пересветов предлагал отменить холопство и кабалу, ибо лишь свободный человек может быть хорошим воином. Он ратовал за то, чтобы выдвигать людей на высокие должности не по родовитости, а по способностям. Пересветов рисовал образ идеального государя, безраздельного властителя своей страны, отца своих верных слуг, строящего государство на правде; «Коли правды нет, то и всего нет»; идеалом же Пересветову представлялась Турецкая империя: Турция в те времена была одной из самых могущественных держав и казалась образцом не только Пересветову, но и многим западноевропейским писателям.
Сам царь Иван Грозный обращался к литературе, чтобы объяснить и оправдать свои действия. Он невольно как бы отчитывался перед народом. Ему принадлежат послания бежавшему в Литву князю Курбскому, послание в Кирилло-Белозер- ский монастырь, письмо опричнику Василию Грязному, дипломатические послания польскому королю Стефану Баторию, английской королеве Елизавете и многие другие.
Иван Г розный отличался образованностью и обладал литературным талантом. Его произведения написаны с большой страстностью, по словам князя Курбского: «Со многою яростию и лютостию». Царь не стеснял себя никакими литературными
32


правилами: он пересыпал послания длинными цитатами из разных сочинений, свободно перемежал приподнятую речь, пышные славянизмы с грубым просторечием. Отстаивая свои убеждения, он едко насмехался над противником, угрожал, иногда разражался и бранью. Всеми средствами царь защищал права «самодержца всея Руси» и права Русского государства.
Не менее талантлив был и его идейный противник, князь Андрей Курбский, сражавшийся под Казанью, а перед своим бегством в Литву возглавлявший русские войска в Ливонии. Из Литвы Курбский направил два послания Грозному; там же он занимался и литературной работой. В частности, ему принадлежит «История великого князя Московского», в которой он подробно описал царствование Ивана Г розного. Произведения Курбского отличаются стройностью, сильной эмоциональностью и логической убедительностью. Но они не менее субъективны и пристрастны в своих оценках, чем произведения царя.
Ко времени царствования Грозного относятся и многие другие сочинения. Среди них особенно выделяются «Казанская история» — история Казанского царства и его присоединения к России и «Повесть о прихождении на Псков польского короля Стефана Батория», написанная псковским изографом (художником) Василием. В повести рассказывается о героической обороне Пскова, которая заканчивалась снятием осады и заключением мира.
В конце царствования Грозного литературная жизнь замерла в стране. Новый подъем литературы наступает в первой четверти XVII века. В начале столетия разыгрались события так называемой Смуты. После смерти Федора, сына Грозного, не было прямых наследников. Началась борьба за престол, поднялись крестьянские восстания, а затем — вторжение Польши и Швеции. Народное ополчение во главе с Мининым и Пожарским совершило патриотический подвиг освобождения родины.' Бурные события потребовали литературного освещения. Появляются различные сочинения с описанием и истолкованием Смутного времени. Некоторые из этих сочинений могут рассматриваться как воспоминания о пережитом. Многие авторы сознавали значительность этих лет в жизни России и понимали, что они должны быть описаны и сохранены для потомства. Другие задумывались над причинами, вызвавшими трагические события, видели эти причины в неправде, в обмане, в «безумном всего мира молчании». Современники писали обстоятельные истории России конца XVI — начала XVII века или истории отдельных эпизодов Смуты. Наиболее известны из этих сочинений «Сказание» Авраамия
2 Былины
33


Палицына, «Новая повесть о преславном Российском царстве», «Повесть о кончине и погребении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского», «Временник» дьяка Ивана Тимофеева и многие другие.
Сочинения о Смутном времени сыграли большую роль в развитии русской словесности. Впервые в русской литературе ярко была представлена роль народов в исторических судьбах страны и обрисованы характеры действующих лиц.
В литературе XVII века обозначились уже черты литературы нового времени. Заметно распространяется в эти годы грамотность не только среди городского населения — купцов, ремесленников, но и среди крестьян. Появляется новый читатель. Из городской посадской среды выходят и писатели. Происходит демократизация литературы. Писателей и читателей привлекают не столько выдающиеся события и выдающиеся личности, сколько обыденная жизнь, простые люди, люди самого незнатного происхождения, ничем не примечательные, ничего не совершившие для истории. У этих героев часто и имени-то нет, а называются они просто «богатый», «убогий», «бражник», «купеческий сын», «голый и небогатый человек». Если же у них и есть имя — например, Фома и Ерема, Карп Сутулов, поп Савва, то эти имена не принадлежат истории.
В этих повестях нет назидательности, но в них много юмора. Автор смешит читателя хитроумными проделками бедняка, который ловко обманывает и своего богатого брата, и священника, не пригласившего его к столу, и корыстного судью. «Повесть о Ерше Ершовиче», или «Судное дело, как тягался Лещ с Ершом, о Ростовском озере и реках» рассказывает о ловкости Ерша, о его плутовстве и не всегда безобидных проделках.
Общей злой судьбе бедняков посвящена «Азбука о голом и небогатом человеке», где на каждую букву приводится пример злочастия бедняка. Вот начало «Азбуки»:
«А. Аз есмь наг и бос, холоден и голоден, всем недостаточен.
Б. Бог мою душу видит, что взять мне негде, а люди не дают.
В. 	Видал я в Новограде доброго человека, да постыдился просить.
Г. Говорил мне на Москве добрый человек, посулил мне денег взаем, да не дал».
Бытовые повести XVII века близки подобным же повестям- новеллам, возникшим в городской среде на Западе. Они назывались фацетиями. «Фацетия» — латинское слово и означает «шутка». У нас западноевропейские повести, в которых действуют герои, принадлежащие к средним слоям феодального общества, были известны в переводах с польского языка. В большей части фацетий рассказывалось о ловких проделках
34


и забавных приключениях крестьян или горожан. Таких переводных повестей было великое множество.
Наряду с ними переводились и краткие нравоучительные речения из польского сборника «Апофегмата». «Апофегмата» является подбором метких слов и остроумных ответов, приписываемых философам, политическим деятелям и писателям Греции и Рима.
Некоторые из приводимых в сборнике речений напоминают пословицы или афоризмы: «Егда обогатеешь, не спесивея, а егда обнищаешь, не скорби», «Лучше егда тя один добрый хвалит, нежели много злых».
Но простой читатель любил не только бытовые повести, переводные или отечественные, он любил и повествования героического характера — например, исторические повести о завоевании Сибири Ермаком, об Азовском осадном сидении казаков. В этих исторических повестях сказалось новое отношение к человеку. Героями истории оказываются люди незнатные, те, кто выступил как огромная сила в Смутное время. Так, героем всех повестей о завоевании Сибири был простой казак Ермак «с товарищи». Ермак завоевывает Сибирь, затем дарит «Сибирское царство» русскому государю.
Удаль казацкая, размах чисто русский, отразившийся в Сибирских летописях, и делали их особенно привлекательными.
Героями многочисленных повестей об Азовском осадном сидении были сами казаки, простые воины, «богатыри святорусские». Одна из повестей — «Поэтическая» — написана по-фоль- клорному, в народных выражениях и образах. Казаки отбивают все турецкие нападения и приглашают турок на новый приступ, обещая «подчивать, чем у нас, молодцов, бог послал в Азове- городе». Они, насмехаясь, обещают и сами прийти к турецкому султану «служить ему, царю, пищальми казачьими да своими сабельками вострыми».
В литературе XVII века, как и в более древней, рисовались также и идеальные герои. Однако в противоположность произведениям более раннего времени они не играли в истории никакой значительной роли и не занимали высокого общественного положения. Поэтому читатели находили между собой и ими какую-то близость, сходство; читатели могли жить их жизнью, чувствовать то, что они чувствуют, думать, как они, и переживать вместе с ними их радости и горести. Их пример, хотя и высокий, был вполне досягаем для рядового человека. Такова героиня «Повести о Юлиании Осоргиной», жизнь которой описал ее сын Дружина Осоргин. Юлиания была хорошей хозяйкой с сильным, волевым характером. Она много работала по дому; иногда всю ночь не угасала ее свеча, но она не пользовалась
35


своими богатствами для себя, а вела строгую, замкнутую жизнь. Юлиания принимала и кормила нищих и странников, во время голода освободила своих слуг и раздавала все, что могла, нищим и окрестным жителям. Но свою суровую жизнь она стремилась скрыть от окружающих. Устраивая обеды по воскресеньям, она, чтобы не смутить гостей, не показывала виду, что сама почти не ест.
К лучшим повестям XVII века принадлежит лиричная «Повесть об отроке Тверского князя». Тонким благородством своих образов она напоминает «Повесть о Петре и Февронии Муромских».
В центре обеих повестей сказочный, чисто народный образ «мудрой девы», умеющей отгадывать мысли других людей и провидеть будущее. Обе повести глубоко человечны. Но «Повесть об отроке Тверского князя» — произведение типичное именно для XVII века. Она реалистичнее, в ней сильнее отражен окружающий быт, меньше чудес, большое внимание уделяется чувствам человека.
К литературе демократических слоев населения довольно близко примыкает творчество замечательного русского писателя середины и второй половины XVII века — протопопа Аввакума. Его главное произведение — автобиография, «Житие». Аввакум был ревностным блюстителем древнего русского церковного обряда, вождем раскола. Он горячо выступал против церковных реформ патриарха Никона, против царя и государства, за что и прожил жизнь, полную мучений. В 1682 году в Пустозерске, на севере России, он был сожжен «за страшные на царский дом хулы». Как писатель Аввакум был редким мастером слова. «Люблю свой природный русский язык»,— заявлял он. Аввакум писал просто, горячо и искренне, как говорил. Иногда он прибегал к юмору, к простому разговорному языку, иногда к высокой церковной речи, пышной и торжественной. В его «Житии» много ярких бытовых картин, метких сатирических характеристик сторонников церковных реформ Никона.
В XVII веке значительно увеличилось количество произведений, переводимых с западных языков. Помимо бытовых новелл, фацетий, переводились большие сборники рассказов с нравоучительным содержанием: «Римские деяния», «Великое зерцало», «Звезда пресветлая».
Среди переводов мы находим и произведения совсем иного рода: рыцарские романы, примерно такие, какими зачитывался Дон Кихот. В рыцарских романах рассказывалось о дальних странствиях и о приключениях королевичей и королевен, рыцарей и благородных дам. Наиболее любимой была «Повесть о Бове-королевиче». Кровопролитные сражения, погони, переоде¬
36


вания, вероломства, коварные измены и стойкая любовь — все это привлекало читателей. Повесть была широко известна вплоть до начала XX века. А. С. Пушкин заимствовал из нее имена для героев своих сказок — царь Дадон, царь Салтан, князь Гвидон. Помимо повести о Бове большой популярностью пользовались «История о храбром рыцаре Петре Златых Ключей и о прекрасной королевне неаполитанской Магилене», «Повесть о Василии королевиче Златовласом Чешские земли и о Полиместре ево, прекрасной королевне Франчюжской», «Об Оттоне цесаре римском и о супруге его цесаревне Олунде». Длинные названия повестей дают некоторое представление об их героях, а заодно и о содержании.
Влияние переводных произведений сказалось и на некоторых произведениях эпохи царствования Петра, но герои наших отечественных приключенческих повестей занимают более скромное положение в обществе. Таков, например, матрос Василий из «Гистории о российском матросе Василии Кориотском», который только благодаря своему бесстрашию и ловкости поднимается на высокую общественную ступень.
Совершенно самостоятельного происхождения, лишенные какого бы то ни было западного влияния — две приключенческие повести: «Повесть о Савве Грудцыне» и «Повесть о Фроле Скобееве». В первой рассказывалось о том, как купеческий сын Савва продал свою душу дьяволу и что из этого вышло. Савва путешествует, служит в войсках царя Алексея Михайловича, пользуясь помощью слуги-беса. Во второй повести говорится о ловкой женитьбе плута Фролки Скобеева на богатой дочери стольника Ордына Нащокина.
Развивается в России и стихотворство. Первые стихотворения писались польским силлабическим стихом. Ударения в этом стихе не принимались в расчет, а только — число слогов. По жанру это были послания, прошения, приветствия, славословия, описания какого-нибудь любопытного явления из жизни человека или природы.
Наиболее известным стихотворцем второй половины XVII века был выходец из Белоруссии Симеон Полоцкий — ученый монах и просветитель. В 1664 году он переехал в Москву и стал придворным поэтом и наставником детей царя Алексея Михайловича.
Свои многочисленные стихи Симеон Полоцкий объединил в несколько сборников. Первый был назван им «Вертоград многоцветный». Вертоград — означает сад. Сборник действительно можно уподобить пышному саду, полному самых разнообразных, часто редкостных цветков. Здесь мы встречаем представителей общественных групп того времени — такие стихотворения, как
37


«Купецтво» (купечество), «Монах», носят изобличительный и назидательный характер. В этом вертограде мы найдем людей разных возрастов: «Дева», «Жена» и другие. Здесь же собраны стихотворения о животных: «Лев», «Крокодил», «Хамелион», «Слон нелеполичный», «Велблуд горбатый». Есть стихи об исторических лицах и о героях греческой мифологии.
В сборник включены и стихотворные анекдоты, то есть короткие повести. Таковы повести о невинно оклеветанной царице («Клевета») или о Семирамиде, воцарившейся обманом и обезглавившей царя («Жена»).
Всем стихотворениям Симеона Полоцкого присуще назидание. Цель автора — не только просвещать и сообщать образовательные сведения, но и поучать. Например, в небольшом стихотворении «Худородие помнети» он пишет о некоем архиепископе незнатного, «худородного» происхождения. Заслужив «честь велику, богатство и славу», архиепископ стал бояться, как бы «в городости не вознести главу». Чтобы постоянно помнить свое происхождение, он велел изобразить в своем доме и на печати колесо — отец его был «делателем» колес. Восхищаясь сим мужем, Симеон Полоцкий восклицает: «Ныне есть ли тако? Велиции знают ли худость свою?» И отвечает: «Никако».
Симеон Полоцкий часто обращался к сюжетам западноевропейских легенд, таково, например, его стихотворение «Казнь за сожжение нищих» о смерти епископа Могунтийского. Интересно, что этот сюжет в XIX веке был использован В. А. Жуковским в балладе «Суд божий над епископом», где епископ назван Гаттоном.
Как придворный поэт, Симеон Полоцкий писал стихотворения на различные события придворной жизни — на рождение царевича Петра Алексеевича, будущего царя Петра I, венчание на царство Федора Алексеевича и другие. Его хвалебные вирши предваряют торжественные оды М. В. Ломоносова и других поэтов XVIII века.
Панегирические стихотворения, написанные «в благодар- ствие, похвалу и привет», Симеон Полоцкий собрал в сборник «Рифмологион». Основная тема сборника — тема величия Русского государства. Симеон прославляет мудрого и просвещенного государя, который заботится о просвещении своих подданных. Он пишет, что мало, если царь мудр, а подчиненные лишены мудрости:
Мало есть царю мудру быти,
А подчиненных мудрости лишити.
Поэт ратует за распространение наук и просвещения. Ему принадлежит проект создания первого в России высшего учебного
38


заведения, которое открылось вскоре после смерти Симеона под названием Славяно-греко-латинской академии. Академия предназначалась для людей «всякого чина, сана и возраста». Возглавляли ее ученые греки братья Лихуды. В этой академии в 1731 —1735 годах учился М. В. Ломоносов. «Вратами учености» для Ломоносова была рифмованная «Рифмотворная Псалтырь» Симеона Полоцкого. Так протягивались нити к русской литературе XVIII века.
Новым явлением в русской культуре было создание театра современного типа: со специальным помещением для представлений, с профессиональными актерами, с написанным текстом. Знаменательно, что рождение театра совпало с рождением царевича Петра I, которому впоследствии суждено было ввести так много новшеств в русскую жизнь. Петр I родился 30 мая 1672 года. Его рождение решили в царской семье отпраздновать по-новому. Обратились в Москве в Немецкую слободу, там пастор Грегори собрал труппу в 60 человек и начал постановки в селе Преображенском. На следующий год был построен и другой театр — в Кремле. Первые спектакли шли на немецком языке, но вскоре была организована русская труппа актеров. Вот названия нескольких пьес, текст которых дошел до нас на русском языке: «Артаксерксово действо», «Иудифъ», «Комедия о Тамерлане» (или «Темир-Аксаково действо»), в отрывках дошли тексты пьес «Комедия об Адаме и Еве» и «Комедия об Иосифе». Театр просуществовал четыре года, после смерти Алексея Михайловича (1676) он был закрыт. В правление сестры Петра I — царевны Софьи — театр, видимо, возобновил свою деятельность, но постоянным явлением русской жизни он стал только при Петре I.
Итак, мы видим, что литература XVII века разнообразна и по содержанию, и по жанрам, и по форме. Все это ярко свидетельствовало о готовности русских писателей перейти на пути, типичные для искусства слова нового времени, воспринять наивысшие достижения европейской литературы и создать свои произведения, которые равнялись бы лучшим образцам мировой поэзии, драматургии, художественной прозы, публицистики.
И действительно, в XVIII веке русская литература дала миру Ломоносова, Сумарокова, Державина, Фонвизина, Радищева.
Древнерусская литература ценна и своими собственными художественными достижениями и тем, что она подготовила появление великой русской литературы нового времени. Знание древнерусской литературы помогает полнее и глубже понять литературу XIX — XX веков.
Но ценность древнерусской литературы не только в этом. Она для нас — тот чистый и живительный источник, к которому
39


мы обращаемся в годины бед и испытаний, «во дни сомнений и тягостных раздумий», равно как и в эпохи подъема. Мы черпаем из нее глубокие мысли, находим в ней высокие идеалы, прекрасные образы. Ее вера в добро и победу справедливости, ее горячий патриотизм укрепляют и воодушевляют нас. М. В. Ломоносов называл русские летописи «книгами славных дел». Это же можно сказать о большей части древнерусских повестей.
Д. С. Лихачев, Т И. Михельсон


ы А И н ы


ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ РАЗБОЙНИК
Из того ли то из города из Мурома,
Из того села да Карачарова
Выезжал удаленький дородный добрый молодец.
Он стоял заутреню во Муроме,
Айк обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град.
Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
У того ли города Чернигова Нагнано-то силушки черным-черно,
А й черным-черно, как черна ворона.
Так пехотою никто тут не прохаживат,
На добром коне никто тут не проезживат,
Птица черный ворон не пролётыват,
Серый зверь да не прорыскиват.
А подъехал как ко силушке великоей,
Он как стал-то эту силушку великую,
Стал конем топтать да стал копьем колоть,
А й побил он эту силу всю великую.
Он подъехал-то под славный под Чернигов-град, Выходили мужички да тут черниговски И отворяли-то ворота во Чернигов-град,
А й зовут его в Чернигов воеводою.
43


Говорит-то им Илья да таковы слова:
— Ай же мужички да вы черниговски!
Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую, Прямоезжую да в стольный Киев-град. Говорили мужички ему черниговски:
— Ты, удаленький дородный добрый молодец, Ай ты, славный богатырь да святорусский! Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела.
А й по той ли по дорожке прямоезжею Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром коне никто да не проезживал.
Как у той ли то у Грязи-то у Черноей,
Да у той ли у березы у покляпыя,
Да у той ли речки у Смородины,
У того креста у Леванидова*1
Сидит Соловей Разбойник на сыром дубу,
Сидит Соловей Разбойник Одихмантьев сын.
А то свищет Соловей да по-соловьему,
Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному.
И от его ли то от посвиста соловьего,
И от его ли то от покрика звериного Те все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоревы цветочки осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются,—
А что есть людей — то все мертвы лежат. Прямоезжею дороженькой — пятьсот есть верст, А й окольноей дорожкой — цела тысяча.
Он спустил добра коня да й богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
Его добрый конь да богатырский С горы на гору стал перескакивать,
С холмы на холмы стал перемахивать,
Мелки реченьки, озерка промеж ног пускал. Подъезжает он ко речке ко Смородине,
Да ко тоей он ко Грязи он ко Черноей,
Да ко тою ко березе ко покляпыя,
К тому славному кресту ко Аеванидову. Засвистал-то Соловей да по-соловьему,
Закричал злодей-разбойник по-звериному —
Пояснения слов, отмеченных звездочкой, см. в Комментариях.


Так все травушки-муравы уплеталися,
Да й лазоревы цветочки осыпалися,
Темны лесушки к земле все приклонилися.
Его добрый конь да богатырский А он на корни да спотыкается —
А й как старый-от казак да Илья Муромец*
Берет плеточку шелковую в белу руку,
А он бил коня да по крутым ребрам,
Говорил-то он, Илья, таковы слова:
— Ах ты, волчья сыть да й травяной мешок!
Али ты идти не хошь, али нести не можь?
Что ты на корни, собака, спотыкаешься?
Не слыхал ли посвиста соловьего,
Не слыхал ли покрика звериного,
Не видал ли ты ударов богатырскиих?
А й тут старыя казак да Илья Муромец Да берет-то он свой тугой лук разрывчатый*,
Во свои берет во белы он во ручушки.
Он тетивочку шелковеньку натягивал,
А он стрелочку каленую накладывал,
Он стрелил в того-то Соловья Разбойника,
Ему выбил право око со косицею*,
Он спустил-то Соловья да на сыру землю, Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному, Он повез его по славну по чисту полю,
Мимо гнездышка повез да соловьиного.
Во том гнездышке да соловьиноем А случилось быть да и три дочери,
А й три дочери его любимыих.
Больша дочка — эта смотрит во окошечко косявчато, Говорит она да таковы слова:
— Едет-то наш батюшка чистым полем,
А сидит-то на добром коне,
А везет он мужичиица-деревенщину Да у правого у стремени прикована.
Поглядела как другая дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
— Едет батюшка раздольицем чистым полем,
Да й везет он мужичища-деревенщину
Да й ко правому ко стремени прикована.—
45


Поглядела его меньша дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
— Едет мужичище-деревенщина,
Да й сидит мужик он на добром коне,
Да й везет-то наша батюшка у стремени,
У булатного у стремени прикована —
Ему выбито-то право око со косицею.
Говорила-то й она да таковы слова:
— А й же мужевья наши любимые!
Вы берите-ко рогатины звериные*,
Да бегите-ко в раздольице чисто поле,
Да вы бейте мужичища-деревенщину!
Эти мужевья да их любимые,
Зятевья-то есть да соловьиные,
Похватали как рогатины звериные,
Да и бежали-то они да й во чисто поле Ко тому ли к мужичище-деревенщине,
Да хотят убить-то мужичища-деревенщину.
Говорит им Соловей Разбойник Одихмантьев сын:
— Ай же зятевья мои любимые!
Побросайте-ка рогатины звериные,
Вы зовите мужика да деревенщину,
В свое гнездышко зовите соловьиное,
Да кормите его ествушкой сахарною,
Да вы пойте его питьецом медвяныим,
Да й дарите ему дары драгоценные!
Эти зятевья да соловьиные Побросали-то рогатины звериные,
А й зовут мужика да й деревенщину Во то гнездышко да соловьиное.
Да й мужик-то деревенщина не слушался,
А он едет-то по славному чисту полю Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град.
Он приехал-то во славный стольный Киев-град А ко славному ко князю на широкий двор.
А й Владимир-князь он вышел со божьей церкви, Он пришел в палату белокаменну,
Во столовую свою во горенку,
Он сел есть да пить да хлеба кушати,
Хлеба кушати да пообедати.
46


А й тут старыя казак да Илья Муромец Становил коня да посередь двора,
Сам идет он во палаты белокаменны.
Проходил он во столовую во горенку,
На пяту он дверь-то поразмахивал*,
Крест-от клал он по-писаному*,
Вел поклоны по-ученому,
На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся,
Самому князю Владимиру в особину,
Еще всем его князьям он подколенныим*.
Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать:
— Ты скажи-тко, ты откулешний, дородный добрый молодец, Тебя как-то, молодца, да именем зовут,
Величают, удалого, по отечеству?
Говорил-то старыя казак да Илья Муромец:
— Есть я с славного из города из Мурома,
Из того села да Карачарова,
Есть я старыя казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович.
Говорит ему Владимир таковы слова:
— Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да й давно ли ты повыехал из Мурома
И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град?
Говорил Илья он таковы слова:
—- Ай ты славныя Владимир стольно-киевский!
Я стоял заутреню христосскую во Муроме,
Айк обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град,
То моя дорожка призамешкалась.
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град,
Ехал мимо эту Грязь да мимо Черную,
Мимо славну реченьку Смородину,
Мимо славную березу ту покляпую,
Мимо славный ехал Леванидов крест.
Говорил ему Владимир таковы слова:
— Ай же мужичища-деревенщина,
Во глазах, мужик, да подлыгаешься,
Во глазах, мужик, да насмехаешься!
Как у славного у города Чернигова Нагнано тут силы много множество —
47


То пехотою никто да не прохаживал И на добром коне никто да не проезживал,
Туда серый зверь да не прорыскивал,
Птица черный ворон не пролетывал.
А й у той ли то у Грязи-то у Черноей,
Да у славноей у речки у Смородины,
А й у той ли у березы у покляпыя,
У того креста у Леванидова
Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын.
То как свищет Соловей да по-соловьему,
Как кричит злодей-разбойник по-звериному —
То все травушки-муравы уплетаются,
А лазоревы цветочки прочь осыпаются,
Темны лесушки к земле все приклоняются,
А что есть людей — то все мертвы лежат.
Говорил ему Илья да таковы слова:
— Ты, Владимир-князь да стольно-киевский!
Соловей Разбойник на твоем дворе.
Ему выбито ведь право око со косицею,
И он ко стремени булатному прикованный.
То Владимир-князь-от стольно-киевский Он скорешенько вставал да на резвы ножки,
Кунью шубоньку накинул на одно плечко,
То он шапочку соболью на одно ушко,
Он выходит-то на свой-то на широкий двор Посмотреть на Соловья Разбойника.
Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова:
— Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему,
Закричи-тко ты, собака, по-звериному.
Говорил-то Соловей ему Разбойник Одихмантьев сын:
— Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю,
А не вас-то я хочу да и послушати.
Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца,
Да его хочу-то я послушати.
Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский:
— Ай же старыя казак ты Илья Муромец! Прикажи-тко засвистать ты Соловья да й по-соловьему, Прикажи-тко закричать да по-звериному.
Говорил Илья да таковы слова:
— Ай же Соловей Разбойник Одихмантьев сын!
48


Засвищи-тко ты во подсвиста соловьего,
Закричи-тко ты во полкрика звериного.
Говорил-то ему Соловей Разбойник Одихмантьев сын:
— Ай же старыя казак ты Илья Муромец!
Мои раночки кровавы запечатались,
Да не ходят-то мои уста сахарные,
Не могу я засвистать да й по-соловьему,
Закричать-то не могу я по-звериному.
А й вели-тко князю ты Владимиру Налить чару мне да зелена вина.
Я повыпью-то как чару зелена вина —
Мои раночки кровавы поразойдутся,
Да й уста мои сахарны порасходятся,
Да тогда я засвищу да по-соловьему,
Да тогда я закричу да по-звериному.
Говорил Илья тут князю он Владимиру:
— Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Ты поди в свою столовую во горенку,
Наливай-то чару зелена вина.
Ты не малую стопу — да полтора ведра,
Подноси-тко к Соловью к Разбойнику.—
То Владимир-князь да стольно-киевский,
Он скоренько шел в столову свою горенку,
Наливал он чару зелена вина,
Да не малу он стопу — да полтора ведра,
Разводил медами он стоялыми,
Приносил-то он ко Соловью Разбойнику.
Соловей Разбойник Одихмантьев сын Принял чарочку от князя он одной ручкой,
Выпил чарочку ту Соловей одним духом.
Засвистал как Соловей тут по-соловьему,
Закричал Разбойник по-звериному —
Маковки на теремах покривились,
А околенки во теремах рассыпались.
От него, от посвиста соловьего,
А что есть-то людушек — так все мертвы лежат.
А Владимир-князь-от стольно-киевский Куньей шубонькой он укрывается.
А й тут старый-от казак да Илья Муромец,
Он скорешенько садился на добра коня,
А й он вез-то Соловья да во чисто поле,
49


И он срубил ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
— Тебе полно-тко свистать да по-соловьему,
Тебе полно-тко кричать да по-эвериному,
Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей,
Тебе полно-тко вдовить да жен молодыих,
Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушек!
А тут Соловью ему й славу поют*,
А й славу поют ему век по веку!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ*
Как Владимир-князь да стольно-киевский Поразгневался на старого казака Илью Муромца, Засадил его во погреб во холодный Да на три года поры-времени.
А у славного у князя у Владимира Была дочь да одинакая.
Она видит — это дело есть немалое,
А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский Старого казака Илью Муромца В тот во погреб во холодный,
А он мог бы постоять один за веру, за отечество,
Мог бы постоять один за Киев-град,
Мог бы постоять один за церкви за соборные,
Мог бы поберечь он князя да Владимира,
Мог бы поберечь Апраксу-королевичну.
Приказала сделать да ключи поддельные,
Положила-то людей да потаённыих,
Приказала-то на погреб на холодный Да снести перины да подушечки пуховые,
Одеяла приказала снести теплые,
Она яствушку поставить да хорошую И одежду сменять с ново на ново Тому старому казаку Илье Муромцу,
А Владимир-князь про то не ведает.
Воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев-град,
И хочет он разорить да стольный Киев-град, Чернедь-мужичков* он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да голову срубить Да со той Апраксой-королевичной.
50


Посылает-то собака Калин-царь посланника,
А посланника во стольный Киев-град,
И дает ему он грамоту посыльную,
И посланнику-то он наказывал:
— Как поедешь ты во стольный Киев-град, Будешь ты, посланник, в стольном во Киеве Да у славного у князя у Владимира,
Будешь на его на широком дворе,
И сойдешь как тут ты со добра коня,
Да й спускай коня ты на посыльный двор,
Сам поди-тко во палату белокаменну.
Да й пройдешь палатой белокаменной,
Да й войдешь в его столовую во горенку.
На пяту ты дверь да поразмахивай,
Подходи-ка ты ко столику к дубовому. Становись-ка супротив князя Владимира, Полагай-ка грамоту на золот стол,
Говори-тко князю ты Владимиру:
«Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Ты бери-тко грамоту посыльную Да смотри, что в грамоте написано,
Да смотри, что в грамоте да напечатано. Очищай-ко ты все улички стрелецкие*,
Все великие дворы да княженецкие.
По всему-то городу по Киеву,
А по всем по улицам широкиим,
Да по всем-то переулкам княженецкиим Наставь сладких хмельныих напиточков,
Чтоб стояли бочка о бочку близко поблизку, Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину* Со своими-то войсками со великими Во твоем во городе во Киеве».
То Владимир-князь да стольно-киевский Брал-то книгу он посыльную,
Да и грамоту ту распечатывал И смотрел, что в грамоте написано,
И смотрел, что в грамоте да напечатано:
А что велено очистить улицы стрелецкие И большие дворы княженецкие Да наставить сладких хмельныих напиточков А по всем по улицам широкиим Да до всем переулкам княженецкиим.
51


Тут Владимир-князь да стольно-киевский Видит — есть это дело немалое,
А немало дело-то — великое.
А садился-то Владимир-князь да на червленый стул Да писал-то ведь он грамоту повинную:
«Ай же ты, собака да и Калин-царь!
Дай-ка мне ты поры-времячка на три года,
На три года дай и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня Мне очистить улицы стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие,
Накурить мне сладкиих хмельных напиточков Да й поставить по всему-то городу по Киеву,
Да й по всем по улицам широкиим,
По всем славным переулкам княженецкиим».
Отсылает эту грамоту повинную,
Отсылает ко собаке царю Калину.
А й собака тот да Калин-царь
Дал ему он поры-времячка на три года,
На три года и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня.
Еще день за день как и дождь дождит,
А неделя за неделей как река бежит —
Прошло поры-времячка да три года,
А три года да три месяца,
А три месяца да еще три-то дня.
Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
Он подъехал ведь под Киев-град Со своими со войсками со великими.
Тут Владимир-князь да стольно-киевский Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие, Шелковым платком князь утирается,
Говорит Владимир-князь да таковы слова:
— Нет жива-то старого казака Ильи Муромца, Некому стоять теперь за веру, за отечество,
Некому стоять за церкви ведь за божии,
Некому стоять-то ведь за Киев-град,
Да ведь некому сберечь князя Владимира Да и той Апраксы-королевичны!
52


Говорит ему любима дочь да таковы слова:
— Ай ты, батюшка Владимир-князь наш стольно-киевский! Ведь есть жив-то старыя казак да Илья Муромец,
Ведь он жив на погребе холодноём.
Тут Владимир-князь-от стольно-киевский Он скорёшенько берет да золоты ключи Да идет на погреб на холодный,
Отмыкает он скоренько погреб да холодный Да подходит ко решеткам ко железныим,
Разорил-то он решетки да железные —
Да там старыя казак да Илья Муромец.
Он во погребе сидит-то, сам не старится,
Там перинушки-подушечки пуховые,
Одеяла снесены там теплые,
Яствушка поставлена хорошая,
А одежица на нем да живет сменная.
Он берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злачёные,
Выводил его со погреба холодного,
Приводил его в палату белокаменну,
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста сахарные,
Заводил его за столики дубовые,
Да садил Илью-то он подле себя И кормил его да яствушкой сахарнею,
Да поил-то питьицем медвяныим,
И говорил-то он Илье да таковы слова:
— Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Наш-то Киев-град нынь да в полону стоит.
Обошел собака Калин-царь наш Киев-град Со своими со войсками со великими.
А постой-ка ты за веру, за отечество,
И постой-ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки божьи церкви,
Да постой-ка ты за князя за Владимира,
Да постой-ка за Апраксу-королевичну!
Так тут старыя казак да Илья Муромец Выходит он со палаты белокаменной,
Шел по городу он да по Киеву,
Заходил в свою палату белокаменну Да спросил-то как он паробка любимого.
Шел со паробком да со любимыим А на свой на славный на широкий двор,
53


Заходил он во конюшенку в стоялую,
Посмотрел добра коня он богатырского.
Говорил Илья да таковы слова:
— Ай же ты, мой паробок любимый,
Верный ты слуга мой безызменныи,
Хорошо держал моего коня ты богатырского! — Целовал его он во уста сахарные,
Выводил добра коня с конюшенки стоялый А й на тот же славный на широкий двор.
А й тут старый казак да Илья Муромец Стал добра коня тут он заседлывать.
На коня накладывает потничек,
А на потничек накладывает войлочек —
Потничек он клал да ведь шелковенький,
А на потничек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелко клал черкасское*,
А черкасское седёлышко недержано,
И подтягивал двенадцать подпругов шелковыих,
И шпенёчики он втягивал булатные*,
А стремяночки покладывал булатные,
Пряжечки покладывал он красна золота,
Да не для красы-угожества —
Ради крепости всё богатырскоей:
Еще подпруги шелковы тянутся, да они не рвутся, Да булат-железо гнется — не ломается, Пряжечки-то красна золота,
Они мокнут, да не ржавеют.
И садился тут Илья да на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские: Во-первых, брал палицу булатную,
Во-вторых, копье брал мурзамецкое*,
А еще брал саблю свою острую,
Еще брал шалыгу подорожную,
И поехал он из города из Киева.
Выехал Илья да во чисто поле,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим Посмотреть на войска на татарские.
Нагнано-то силы много множество.
Как от покрика от человечьего,
Как от ржанья лошадиного Унывает сердце человеческо.
54


Тут старыя казак да Илья Муромец Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца-краю силушке наехати.
Он повыскочил на гору на высокую, Посмотрел на все на три, четыре стороны, Посмотрел на силушку татарскую — Конца-краю силе насмотреть не мог.
И повыскочил он на гору на другую, Посмотрел на все на три, четыре стороны — Конца-краю силе насмотреть не мог.
Он спустился с той горы да со высокия,
Да он ехал по раздольицу чисту полю И повыскочил на третью гору на высокую, Посмотрел-то под восточную ведь сторону. Насмотрел он под восточной стороной, Насмотрел он там шатры белы,
И у белыих шатров-то кони богатырские.
Он спустился с той горы высокий И поехал по раздольицу чисту полю.
Приезжал Илья к шатрам ко белыим,
Как сходил Илья да со добра коня.
Да у тех шатров у белыих А там стоят кони богатырские,
У того ли полотна стоят у белого*,
Они зоблят-то пшену да белоярову*.
Говорит Илья да таковы слова:
— Поотведать мне-ка счастия великого.—
Он накинул поводы шелковые
На добра коня на богатырского Да спустил коня ко полотну ко белому:
— А й допустят ли то кони богатырские Моего коня да богатырского
Ко тому ли полотну ко белому Позобать пшену да белоярову?
Его добрый конь идет-то грудью к полотну, А идет зобать пшену да белоярову.
Старый казак да Илья Муромец А идет он да во бел шатер.
Приходит Илья Муромец во бел шатер —
В том белом шатре двенадцать-то богатырей, И богатыри всё святорусские.
55


Они сели хлеба-соли кушати,
А и сели-то они да пообедати.
Говорил Илья да таковы слова:
— Хлеб да соль, богатыри да святорусские,
А и крёстный ты мой батюшка
А й Самсон да ты Самойлович!
Говорит ему да крестный батюшка:
— А й поди ты, крестничек любимыя,
Старыя казак да Илья Муромец,
А садись-ко с нами пообедати.
И он встал ли да на резвы ноги,
С Ильей Муромцем да поздоровались, Поздоровались они да целовалися,
Посадили Илью Муромца да за единый стол Хлеба-соли да покушати.
Их двенадцать-то богатырей,
Илья Муромец — да он тринадцатый.
Они попили, поели, пообедали,
Выходили из-за стола из-за дубового,
Они господу богу помолилися.
Говорил им старыя казак да Илья Муромец:
— Крестный ты мой батюшка Самсон Самойлович, И вы, русские могучие богатыри!
Вы седлайте-тко добрых коней,
А й садитесь вы да на добрых коней, Поезжайте-тко да во раздольице чисто поле,
А й под тот под славный стольный Киев-град,
Как под нашим-то под городом под Киевом А стоит собака Калин-царь,
А стоит со войсками со великими,
Разорить хочет он стольный Киев-град, Чернедь-мужиков он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да со Апраксой-королевичной Он срубить-то хочет буйны головы.
Вы постойте-ка за веру, за отечество,
Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град, Вы постойте-тко за церкви те за божии,
Вы поберегите-тко князя Владимира И со той Апраксой-королевичной! —
56


Говорит ему Самсон Самойлович:
— Ай же крестничек ты мой любимыий,
Старыя казак да Илья Муромец!
А й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольный Киев-град,
Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви,
Да не будем мы беречь князя Владимира
Да еще с Апраксой-королевичной:
У него ведь есте много да князей-бояр —
Кормит их и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира.— Говорит-то старыя казак Илья Муромец:
— Ай же ты, мой крестный батюшка,
Ай Самсон да ты Самойлович!
Это дело у нас будет нехорошее,
Как собака Калин-царь он разорит да Киев-град, Да он чернедь-мужиков-то всех повырубит...
Говорит ему Самсон Самойлович:
— Ай же крестничек ты мой любимыий,
Старыя казак да Илья Муромец!
А й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле...
Да не будем мы беречь князя Владимира Да еще с Апраксой-королевичной:
У него ведь много есть князей-бояр —
Кормит их и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира.
А й тут старыя казак да Илья Муромец,
Он тут видит, что дело ему не полюби*,
А й выходит-то Илья да со бела шатра,
Приходил к добру коню да богатырскому,
Брал его за поводы шелковые,
Отводил от полотна от белого,
А от той пшены от белояровой.
Да садился Илья на добра коня,
То он ехал по раздольицу чисту полю,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим.
57


Не ясен сокол да напускает на гусей, на лебедей Да на малых перелетных серых утушек —
Напускается богатырь святорусский А на тую ли на силу на татарскую.
Он спустил коня да богатырского Да поехал ли по той по силушке татарскоей.
Стал он силушку конем топтать,
Стал конем топтать, копьем колоть,
Стал он бить ту силушку великую —
А он силу бьет, будто траву косит.
Его добрый конь да богатырския Испровещился языком человеческим:
— Ай же славный богатырь святорусский!
Хоть ты наступил на силу на великую,
Не побить тебе той силушки великии:
Нагнано у собаки царя Калина,
Нагнано той силы много множество.
И у него есть сильные богатыри,
Поляницы есть удалые*;
У него, собаки царя Калина,
Сделано-то ведь три подкопа да глубокие Да во славноем раздольице чистом поле.
Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю, Будешь бито-то силу ту великую;
Так просядем мы в подкопы во глубокие —
Так из первыих подкопов я повыскочу Да тебя оттуда я повыздану;
Как просядем мы в подкопы-то во другие —
И оттуда я повыскочу,
И тебя оттуда я повыздану;
Еще в третий подкопы во глубокие —
А ведь тут-то я повыскочу Да тебя оттуда не повыздану:
Ты останешься в подкопах во глубокиих.
Еще старыя казак да Илья Муромец,
Ему дело-то ведь не слюбилося.
И берет он плетку шёлкову в белы руки,
А он бьет коня да по крутым ребрам,
Говорит он коню таковы слова:-
— Ай же ты, собачище изменное!
Я тебя кормлю, пою да и улаживаю,
А ты хочешь меня оставить во чистом поле Да во тех подкопах во глубокиих! —
58


И поехал Илья по раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть,
И он бьет-то силу, как траву косит,—
У Ильи-то сила не уменьшится.
Он просел в подкопы во глубокие —
Его добрый конь да сам повыскочил,
Он повыскочил, Илью с собой повызданул.
Он пустил коня да богатырского По тому раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть.
Он и бьет-то силу, как траву косит,—
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится, На добром коне сидит Илья, не старится.
Он просел с конем да богатырскиим,
Он попал в подкопы-то во другие —
Его добрый конь да сам повыскочил Да Илью с собой повызданул.
Он пустил коня да богатырского По тому раздольицу чисту полю Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть,
И он бьет-то силу, как траву косит,—
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится, На добром коне сидит Илья, не старится.
Он попал в подкопы-то во третий,
Он просел с конем в подкопы-то глубокие, Его добрый конь да богатырский Еще с третиих подкопов он повыскочил Да оттуль Ильи он не повызданул. Соскользнул Илья да со добра коня.
И остался он в подкопе во глубокоем.
Да пришли татары-то поганые,
Да хотели захватить они добра коня.
Его конь-то богатырский Не сдался им во белы руки —
Убежал-то добрый конь да во чисто поле.
59.


Тут пришли татары-то поганые,
Нападали на старого казака Илью Муромца,
А й сковали ему ножки резвые И связали ему ручки белые.
Говорили-то татары таковы слова:
— Отрубить ему да буйную головушку!
Говорят ины татары таковы слова:
— Ай не надо рубить ему буйной головы —
Мы сведем Илью к собаке царю Калину,
Что он хочет, то над ним да сделает.
Повели Илью да по чисту полю А ко тем палаткам полотняныим.
Приводили ко палатке полотняноей,
Привели его к собаке царю Калину.
Становили супротив собаки царя Калина,
Говорили татары таковы слова:
— Ай же ты, собака да наш Калин-царь!
Захватили мы да старого казака Илью Муромца Да во тех-то подкопах во глубокиих
И привели к тебе, к собаке царю Калину,
Что ты знаешь, то над ним и делаешь!
Тут собака Калин-царь говорил Илье да таковы слова:
— Ай ты, старыя казак да Илья Муромец!
Молодой щенок да напустил на силу на великую*, Тебе где-то одному побить силу мою великую!
Вы раскуйте-тко Илье да ножки резвые,
Развяжите-тко Илье да ручки белые.
И расковали ему ножки резвые,
Развязали ему ручки белые.
Говорил собака Калин-царь да таковы слова:
— Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да садись-ка ты со мной а за единый стол,
Ешь-ка яствушку мою сахарную,
Да и пей-ка мои питьица медвяные*,
И одень-ко ты мою одежу драгоценную,
И держи-тко мою золоту казну,
Золоту казну держи по надобью* —
Не служи-тко ты князю Владимиру,
Да служи-тко ты собаке царю Калину.—
60


Говорил Илья да таковы слова:
— А й не сяду я с тобою за единый стол,
И не буду есть твоих яствушек сахарниих,
И не буду пить твоих питьицев медвяныих,
И не буду носить твоей одежи драгоценный,
И не буду держать твоей бессчетной золотой казны,
И не буду служить тебе, собаке царю Калину.
Еще буду служить я за веру, за отечество,
А й буду стоять за стольный за Киев-град,
А буду стоять за князя за Владимира И со той Апраксой-королевичной.
Тут старый казак да Илья Муромец Он выходит со палатки полотняноей Да ушел в раздольице чисто поле.
Да теснить стали его татары-то поганые,
Хотят обневолить они старого казака Илью Муромца, А у старого казака Ильи Муромца При себе да не случилось-то доспехов крепкиих, Нечем-то ему с татарами да попротивиться.
Старыя казак Илья Муромец Видит он — дело немалое.
Да схватил татарина он за ноги,
Так стал татарином помахивать,
Стал он бить татар татарином —
Й от него татары стали бегати.
И прошел он сквозь всю силушку татарскую,
Вышел он в раздольице чисто поле,
Да он бросил-то татарина да в сторону.
То идет он по раздольицу чисту полю,
При себе-то нет коня да богатырского,
При себе-то нет доспехов крепкиих.
Засвистал в свисток Илья он богатырский —
Услыхал его добрый конь во чистом поле,
Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.
Еще старыя казак да Илья Муромец Как садился он да на добра коня И поехал по раздольицу чисту полю,
Выскочил он на гору на высокую,
Посмотрел-то он под восточную под сторону —
А й под той ли под восточной под сторонушкой,
А й у тех ли у шатров у белыих Стоят добры кони богатырские.
61


А тут старый-то казак да Илья Муромец Опустился он да со добра коня,
Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки, Натянул тетивочку шелковеньку,
Наложил он стрелочку каленую,
И он спускал ту стрелочку во бел шатер.
Говорил Илья да таковы слова:
— А лети-тко, стрелочка каленая,
А лети-тко, стрелочка, во бел шатер,
Да сними-тко крышу со бела шатра,
Да пади-тко, стрелка, на белы груди К моему ко батюшке ко крестному, Проскользни-тко по груди ты по белыя,
Сделай-ко царапину да маленьку,
Маленьку царапинку да невеликую.
Он и спит там, прохлаждается,
А мне здесь-то одному да мало можется.
Й он спустил как эту тетивочку шелковую,
Да спустил он эту стрелочку каленую,
Да просвистнула как эта стрелочка каленая Да во тот во славный во бел шатер,
Она сняла крышу со бела шатра,
Пала она, стрелка, на белы груди Ко тому ли то Самсону ко Самойловичу,
По белой груди ведь стрелочка скольэнула-то, Сделала она царапинку-то маленьку.
А й тут славныя богатырь святорусския А й Самсон-то ведь Самойлович Пробудился-то Самсон от крепка сна,
Пораскинул свои очи ясные —
Да как снята крыша со бела шатра,
Пролетела стрелка по белой груди.
Она царапинку сделала да по белой груди.
Й он скорёшенько стал на резвы ноги.
Говорил Самсон да таковы слова:
— Ай же славные мои богатыри вы святорусские, Вы скорёшенько седлайте-тко добрых коней,
Да садитесь-тко вы на добрых коней!
Мне от крестничка да от любимого Прилетели-то подарочки да нелюбимые — Долетела стрелочка каленая Через мой-то славный бел шатер,
Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
62


Проскользнула стрелка по белой груди,
Она царапинку дала по белой груди,
Только малу царапинку дала, невеликую: Пригодился мне, Самсону, крест на вороте —
Крест на вороте шести пудов.
Кабы не был крест да на моей груди,
Оторвала бы мне буйну голову.
Тут богатыри все святорусские Скоро ведь седлали да добрых коней,
И садились молодцы да на добрых коней И поехали раздольицем чистым полем Ко тому ко городу ко Киеву,
Ко тем они силам ко татарскиим.
А со той горы да со высокий
Усмотрел ли старыя казак да Илья Муромец,
А что едут ведь богатыри чистым полем,
А что едут ведь да на добрых конях.
И спустился он с горы высокий,
И подъехал он к богатырям ко святорусскиим —
Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый,
И приехали они ко силушке татарскоей,
Припустили коней богатырскиих,
Стали бить-то силушку татарскую,
Притоптали тут всю силушку великую И приехали к палатке полотняноей.
А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей. Говорят-то как богатыри да святорусские:
— А срубить-то буйную головушку А тому собаке царю Калину.
Говорил старой казак да Илья Муромец:
— А почто рубить ему да буйную головушку?
Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град Да й ко славному ко князю ко Владимиру.
Привезли его, собаку царя Калина,
А во тот во славный Киев-град
Да ко славному ко князю ко Владимиру,
Привели его в палату белокаменну Да ко славному ко князю ко Владимиру.
63


Тут Владимир-князь да стольно-киевский Он берет собаку за белы руки И садил его за столики дубовые,
Кормил его яствушкой сахарною Да поил-то питьицем медвяныим.
Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
— Ай же ты, Владимир-князь да стольно-киевский, Не сруби-тко мне да буйной головы!
Мы напишем промеж собой записи великие:
Буду тебе платить дани век и по веку А тебе-то, князю, я, Владимиру!
А тут той старинке и славу поют,
А по тыих мест старинка и покончилась.
ДОБРЫНЯ ИЗМЕЙ
Добрынюшке-то матушка говаривала,
Да й Никитичу-то матушка наказывала:
— Ты не езди-ка далече во чисто поле,
На тую гору да сорочинскую*,
Не топчи-ка младыих змеенышей,
Ты не выручай-ка полонов да русскиих,
Не купайся, Добрыня, во Пучай-реке*,
Та Пучай-река очень свирепая,
А середняя-то струйка как огонь сечет!
А Добрыня своей матушки не слушался.
Как он едет далече во чисто поле,
А на тую на гору сорочинскую,
Потоптал он младыих змеенышей,
А й повыручил он полонов да русскиих.
BorafbipcKo его сердце распотелося,
Распотелось сердце, нажаделося —
Он приправил своего добра коня,
Он добра коня да ко Пучай-реке,
Он слезал, Добрыня, со добра коня,
Да снимал Добрыня платье цветное,
Да забрел за струечку за первую,
Да он забрел за струечку за среднюю И сам говорил да таковы слова:
— Мне, Добрынюшке, матушка говаривала,
64


К стр. 61


Мне, Никитичу, маменька й наказывала:
Что не езди-ка далече во чисто поле,
На тую гору на сорочинскую,
Не топчи-ка младыих змеенышей,
А не выручай полонов да русскиих,
И не купайся, Добрыня, во Пучай-реке,
Но Пучай-река очень свирепая,
А середняя-то струйка как огонь сечет!
А Пучай-река — она кротка-смирна,
Она будто лужа-то дождёвая!
Не успел Добрыня словца смолвити —
Ветра нет, да тучу нанесло.
Тучи нет, да будто дождь дождит,
А й дождя-то нет, да только гром гремит,
Гром гремит да свищет молния —
А как летит Змеище Горынище*
О тыех двенадцати о хоботах.
А Добрыня той Змеи не приужахнется.
Говорит Змея ему проклятая:
— Ты теперича, Добрыня, во моих руках! Захочу — тебя, Добрыня, теперь потоплю, Захочу — тебя, Добрыня, теперь съем-сожру, Захочу — тебя, Добрыня, в хобота возьму,
В хобота возьму, Добрыня, во нору снесу!
Припадает Змея как ко быстрой реке,
А Добрынюшка-то плавать он горазд ведь был: Он нырнет на бережок на тамошний,
Он нырнет на бережок на здешниий.
А нет у Добрынюшки добра коня,
Да нет у Добрыни платьев цветныих — Только-то лежит один пухов колпак,
Да насыпан тот колпак да земли греческой*;
По весу тот колпак да в целых три пуда.
Как ухватил он колпак да земли греческой,
Он шибнет во Змею да во проклятую —
Он отшиб Змеи двенадцать да всех хоботов. Тут упала-то Змея да во ковыль-траву. Добрынюшка на ножку он был поверток,
Он скочил на змеиные да груди белые.
На кресте-то у Добрыни был булатный нож — Он ведь хочет распластать ей груди белые.
3 Былины
65


А Змея Добрыне ему взмолилася:
— Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинич!
Мы положим с тобой заповедь великую:
Тебе не ездити далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Не топтать больше младыих змеенышей,
А не выручать полонов да русскиих,
Не купаться ти, Добрыне, во Пучай-реке.
И мне не летать да на святую Русь,
Не носить людей мне больше русскиих,
Не копить мне полонов да русскиих.
Он повыпустил Змею как с-под колен своих — Поднялась Змея да вверх под облако.
Случилось ей лететь да мимо Киев-града.
Увидала она Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Идучи по улице по широкоей.
Тут припадает Змея да ко сырой земле, Захватила она Князеву племянницу,
Унесла в нору да во глубокую.
Тогда солнышко Владимир стольно-киевский А он по три дня да тут былиц кликал*,
А былиц кликал да славных рыцарей:
— Кто бы мог съездить далече во чисто поле,
На тую на гору сорочинскую,
Сходить в нору да во глубокую,
А достать мою, Князеву, племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну?
Говорил Алешенька Левонтьевич:
— Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский! Ты накинь-ка эту службу да великую
На того Добрыню на Никитича:
У него ведь со Змеею заповедь положена,
Что ей не летать да на святую Русь,
А ему не ездить далече во чисто поле,
Не топтать-то младыих змеенышей Да не выручать полонов да русскиих.
Так возьмет он Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну,
Без бою, без драки-кроволития.—
66


Тут солнышко Владимир стольно-киевский Как накинул эту службу да великую На того Добрыню на Никитича —
Ему съездить далече во чисто поле И достать ему Князеву племянницу,
Молоду Забаву дочь Потятичну.
Он пошел домой, Добрыня, закручинился, Закручинился Добрыня, запечалился. Встречает государыня да родна матушка,
Та честна вдова Офимья Александровна:
— Ты эй, рожёно мое дитятко,
Молодой Добрыня сын Никитинец!
Ты что с пиру идешь не весел-де?
Знать, что место было ти не по чину*, Знать, чарой на пиру тебя приобнесли Аль дурак над тобою насмеялся-де?
Говорил Добрыня сын Никитинец:
— Ты эй, государыня да родна матушка, Ты честна вдова Офимья Александровна! Место было мне-ка по чину,
Чарой на пиру меня не обнесли,
Да дурак-то надо мной не насмеялся ведь, А накинул службу да великую А то солнышко Владимир стольно-киевский Что съездить далече во чисто поле,
На тую гору да на высокую,
Мне сходить в нору да во глубокую,
Мне достать-то Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну.
Говорит Добрыне родна матушка,
Честна вдова Офимья Александровна:
— Ложись-ка спать да рано с вечера,
Так утро будет очень мудрое —
Мудренее утро будет оно вечера.
Он вставал по утрушку ранёшенько, Умывается да он белёшенько,
Снаряжается он хорошохонько.
Да йдет на конюшню на стоялую,
А берет в руки узду он да тесьмяную,
А берет он дедушкова да ведь добра коня. Он поил Бурка питьем медвяныим,
67


Он кормил пшеной да белояровой,
Он седлал Бурка в седёлышко черкасское,
Он потнички да клал на потнички,
Он на потнички да кладет войлочки,
Клал на войлочки черкасское седёлышко,
Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов,
Он тринадцатый-то клал да ради крепости, Чтобы добрый конь-то с-под седла не выскочил, Добра молодца в чистом поле не вырутил. Подпруги были шелковые,
А шпеньки у подпруг всё булатные,
Пряжки у седла да красна золота —
Тот да шелк не рвется, да булат не трется, Красно золото не ржавеет,
Молодец-то на коне сидит да сам не стареет*.
Поезжал Добрыня сын Никитинец,
На прощанье ему матушка да плетку подала, Сама говорила таковы слова:
— Как будешь далече во чистом поле,
На тыи горы да на высокия,
Потопчешь младыих змеенышей,
Повыручишь полонов да русскиих,
Как тыи-то младые змееныши Подточат у Бурка как они щеточки,
Что не сможет больше Бурушко поскакивать,
А змеенышей от ног да он отряхивать,
Ты возьми-ка эту плеточку шелковую,
А ты бей Бурка да промежу ноги.
Промежу ноги, да промежу уши,
Промежу ноги да межу задние,—
Станет твой Бурушко поскакивать,
А змеенышей от ног да он отряхивать —
Ты притопчешь всех да до единого.
Как будет он далече во чистом поле,
На тыи горы да на высокия,
Потоптал он младыих змеенышей.
Как тыи ли младые змееныши Подточили у Бурка как они щеточки,
Что не может больше Бурушко поскакивать, Змеенышей от ног да он отряхивать.
Тут молодой Добрыня сын Никитинец Берет он плеточку шелковую,
Он бьет Бурка да промежу уши,
68


Промежу уши да промежу ноги,
Промежу ноги межу задние.
Тут стал его Бурушко поскакивать,
А змеенышей от ног да он отряхивать, Притоптал он всех да до единого.
Выходила как Змея она проклятая Из тыи норы да из глубокия,
Сама говорит да таковы слова:
— Ах ты, эй, Добрынюшка Никитинец! Ты, знать, порушил свою заповедь.
Зачем стоптал младыих змеенышей,
Почто выручал полоны да русские?
Говорил Добрыня сын Никитинец:
— Ах ты, эй, Змея да ты проклятая! Черт ли тя нес да через Киев-град,
Ты зачем взяла Князеву племянницу, Молоду Забаву дочь Потятичну?
Ты отдай же мне-ка Князеву племянницу Без боя, без драки-кроволития.
Тогда Змея она проклятая Говорила-то Добрыне да Никитичу:
— Не отдам я тебе Князевой племянницы Без боя, без драки-кроволития!
Заводила она бой-драку великую.
Они дрались со Змеею тут трои сутки,
Но не мог Добрыня Змею перебить. Хочет тут Добрыня от Змеи отстать — Как с небес Добрыне ему глас гласит:
— Молодой Добрыня сын Никитинец! Дрался со Змеею ты трои сутки,
Подерись со Змеей еще три часа:
Ты побьешь Змею да ю, проклятую!
Он подрался со Змеею еще три часа,
Он побил Змею да ю, проклятую,—
Та Змея, она кровью пошла.
Стоял у Змеи он тут трои сутки,
А не мог Добрыня крови переждать. Хотел Добрыня от крови отстать,
Но с небес Добрыне опять глас гласит:
— Ах ты, эй, Добрыня сын Никитинец!
69


Стоял у крови ты тут трои сутки
Постой у крови да еще три часа,
Бери свое копье да мурзамецкое И бей копьем да во сыру землю,
Сам копью да приговаривай:
«Расступись-ка, матушка сыра земля,
На четыре расступись да ты на четверти!
Ты пожри-ка эту кровь да всю змеиную!» Расступилась тогда матушка сыра земля, Пожрала она кровь да всю змеиную.
Тогда Добрыня во нору пошел.
Во тыи в норы да во глубокие,
Там сидит сорок царей, сорок царевичей, Сорок королей да королевичей,
А простой-то силы — той и сметы нет.
Тогда Добрынюшка Никитинец Говорил-то он царям да он царевичам И тем королям да королевичам:
—■ Вы идите нынь туда, откель принесены.
А ты, молода Забава дочь Потятична,—
Для тебя я эдак теперь странствовал —
Ты поедем-ка ко граду ко Киеву А й ко ласковому князю ко Владимиру.—
И повез молоду Забаву дочь Потятичну.
АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН ЗМЕЕВИЧ
Из славного Ростова красна города Как два ясные сокола вылётывали — Выезжали два могучие богатыря:
Что по имени Алешенька Попович млад А со молодым Якимом Ивановичем.
Они ездят, богатыри, плечо о плечо,
Стремено в стремено богатырское.
Они ездили-гуляли по чисту полю,
Ничего они в чистом поле не наезживали,
Не видели они птицы перелетныя,
Не видали они зверя рыскучего.
Только в чистом поле наехали —
Лежат три дороги широкие,
Промежу тех дорог лежит горюч камень,
А на камени подпись подписана.
70


Взговорит Алеша Попович млад:
— А и ты, братец Яким Иванович,
В грамоте поучёный человек,
Посмотри на камени подписи,
Что на камени подписано.
И скочил Яким со добра коня,
Посмотрел на камени подписи.
Расписаны дороги широкие:
Первая дорога в Муром лежит,
Другая дорога — в Чернигов-град,
Третья — ко городу ко Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.
Говорил тут Яким Иванович:
— А и братец Алеша Попович млад,
Которой дорогой изволишь ехать?
Говорил ему Алеша Попович млад:
— Лучше нам ехать ко городу ко Киеву,
Ко ласкову князю Владимиру.—
В те поры поворотили добрых коней И поехали они ко городу ко Киеву...
А и будут они в городе Киеве На княженецком дворе,
Скочили со добрых коней,
Привязали к дубовым столбам,
Пошли во светлы гридни,
Молятся спасову образу И бьют челом, поклоняются Князю Владимиру и княгине Апраксеевне И на все четыре стороны.
Говорил им ласковый Владимир-князь:
— Гой вы еси*, добры молодцы!
Скажитеся, как вас по имени зовут —
А по имени вам можно место дать,
По изотчеству можно пожаловать.
Говорит тут Алеша Попович млад:
— Меня, осударь, зовут Алешею Поповичем, Из города Ростова, старого попа соборного.
В те поры Владимир-князь обрадовался, Говорил таковы слова:
71


— Гой еси, Алеша Попович млад!
По отечеству садися в большое место, в передний уголок, В другое место богатырское,
В дубову скамью против меня,
В третье место, куда сам эахошь.
Не садился Алеша в место большее И не садился в дубову скамью —
Сел он со своим товарищем на палатный брус*.
Мало время позамешкавши,
Несут Тугарина Змеевича На той доске красна золота Двенадцать могучих богатырей,
Сажали в место большее,
И подле него сидела княгиня Апраксеевна.
Тут повары были догадливы —
Понесли яства сахарные и питья медвяные,
А питья всё заморские,
Стали тут пить-есть, прохлаждатися.
А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест,
По целой ковриге за щеку мечет —
Те ковриги монастырские*,
И нечестно Тугарин питья пьет —
По целой чаше охлестывает,
Котора чаша в полтретья ведра.
И говорит в те поры Алеша Попович млад:
— Гой еси ты, ласковый осударь Владимир-князь!
Что у тебя за болван пришел?
Что за дурак неотесанный?
Нечестно у князя за столом сидит*,
Княгиню он, собака, целует во уста сахарные,
Тебе, князю, насмехается.
А у моего сударя-батюшки Была собачища старая,
Насилу по подстолью таскалася,
И костью та собака подавилася —
Взял ее за хвост, под гору махнул.
От меня Тугарину то же будет! —
Тугарин почернел, как осенняя ночь.
Алеша Попович стал как светел месяц.
72


И опять в те поры повары были догадливы — Носят яства сахарные и принесли лебедушку белую, И ту рушала княгиня лебедь белую*.
Обрезала рученьку левую,
Завернула рукавцем, под стол опустила,
Говорила таковы слова:
— Гой еси вы, княгини-боярыни!
Либо мне резать лебедь белую,
Либо смотреть на мил живот,
На молода Тугарина Змеевича!
Он, взявши, Тугарин, лебедь белую,
Всю вдруг проглотил,
Еще ту ковригу монастырскую.
Говорит Алеша на палатном брусу:
— Гой еси, ласковый осударь Владимир-князь!
Что у тебя за болван сидит?
Что за дурак неотесанный?
Нечестно за столом сидит,
Нечестно хлеба с солью ест —
По целой ковриге за щеку мечет И целу лебедушку вдруг проглотил.
У моего сударя-батюшки,
Федора, попа ростовского,
Была коровища старая,
Насилу по двору таскалася,
Забилася на поварню к поварам,
Выпила чан браги пресныя*,
От того она лопнула.
Взял за хвост, под гору махнул.
От меня Тугарину то же будет!
Тугарин потемнел, как осенняя ночь,
Выдернул кинжалище булатное,
Бросил в Алешу Поповича.
Алеша на то-то верток был,
Не мог Тугарин попасть в него.
Подхватил кинжалище Яким Иванович,
Говорил Алеше Поповичу:
— Сам ли бросаешь в него или мне велишь?
— Нет, я сам не бросаю и тебе не велю!
Заутра с ним переведаюсь.
Бьюсь я с ним о велик заклад —
Не о ста рублях, не о тысяче,
73


А бьюсь о своей буйной голове.—
В те поры князья и бояра Скочили на резвы ноги И все за Тугарина поруки держат:
Князья кладут по сто рублей,
Бояре по пятьдесят, крестьяне по пяти рублей;
Тут же случилися гости купеческие —
Три корабля свои подписывают Под Тугарина Змеевича,
Всякие товары заморские,
Которы стоят на быстром Днепре.
А за Алешу подписывал владыка черниговский*.
В те поры Тугарин взвился и вон ушел,
Садился на своего добра коня,
Поднялся на бумажных крыльях* по поднебесью летать. Скочила княгиня Апраксеевна на резвы ноги,
Стала пенять Алеше Поповичу:
— Деревенщина ты, засельщина!*
Не дал посидеть другу милому!
В те поры Алеша не слушался,
Взвился с товарищем и вон пошел,
Садилися на добрых коней,
Поехали ко Сафат-реке*,
Поставили белы шатры,
Стали опочив держать,
Коней отпустили в зелены луга.
Тут Алеша всю ночь не спал,
Молился богу со слезами:
— Создай, боже, тучу грозную,
А и тучу-то с градом-дождя!
Алешины молитвы доходчивы —
Дает господь бог тучу с градом-дождя.
Замочило Тугарину крылья бумажные,
Падает Тугарин, как собака, на сыру землю.
Приходил Яким Иванович,
Сказал Алеше Поповичу,
Что видел Тугарина на сырой земле.
И скоро Алеша наряжается,
Садился на добра коня,
Взял одну сабельку острую И поехал к Тугарину Змеевичу.
74


Увидел Тугарин Змеевич Алешу Поповича, Заревел зычным голосом:
— Гой еси, Алеша Попович млад!
Хоть ли, я тебя огнем спалю,
Хошь ли, Алеша, конем стопчу,
Али тебя, Алеша, копьем заколю?
Говорил ему Алеша Попович млад:
— Гой ты еси, Тугарин Змеевич млад.
Бился ты со мной о велик заклад Биться-драться един на един,
А за тобою ноне силы — сметы нет.—
Оглянется Тугарин назад себя —
В те поры Алеша подскочил, ему голову срубил. И пала голова на сыру землю, как пивной котел.
Алеша скочил со добра коня,
Отвязал чембур от добра коня И проколол уши у головы Тугарина Змеевича,
И привязал к добру коню,
И привез в Киев-град на княженецкий двор, Бросил середи двора княженецкого.
И увидел Алешу Владимир-князь,
Повел во светлы гридни,
Сажал за убраны столы;
Тут для Алеши и стол пошел*.
Сколько время покушавши,
Говорил Владимир-князь:
— Гой еси, Алеша Попович млад!
Час ты мне свет дал*.
Пожалуй, ты живи в Киеве,
Служи мне, князю Владимиру,
Долюби тебя пожалую.
В те поры Алеша Попович млад Князя не ослушался,
Стал служить верой и правдою.
А княгиня говорила Алеше Поповичу:
— Деревенщина ты, засельщина!
Разлучил меня с другом милыим,
С молодым Змеем Тугаретином!..
То старина, то и деяние.
75


ДОБРЫ Н Я И АЛЕША
Во стольном городе во Киеве,
А у ласкового князя у Владимира,
Заводился у князя почестный пир*
А на многи князя, на бояра И на все поляницы удалые.
Все на пиру напивалися,
Все на пиру наедалися,
Все на пиру да пьяны-веселы.
Говорит Владимир стольно-киевский:
— Ай же вы князи мои, бояра,
Сильные могучие богатыри!
А кого мы пошлем в Золоту Орду*
Выправлять-то даней-выходов А за старые годы, за новые —
За двенадцать лет.
А Алешу Поповича нам послать,
Так он, молодец, холост, не женат:
Он с девушками загуляется,
С молодушками он да забалуется.
А пошлемте мы Добрынюшку Никитича:
Он, молодец, женат, не холост,
Он и съездит нынь в Золоту Орду,
Выправит дани-выходы Да за двенадцать лет.
Написали Добрыне Никитичу посольный лист.
А приходит Добрынюшка Никитинич к своей матушке, А к честной вдове Амельфе Тимофеевне,
Просит у ней прощеньица-благословеньица:
— Свет государыня, моя матушка!
Дай ты мне прощение-благословеньице Ехать-то мне в Золоту Орду,
Выправлять-то дани-выходы
За двенадцать лет.
Остается у Добрыни молода жена,
Молода жена, любима семья,
Молода Настасья Микулична.
Поезжат Добрыня, сам наказыват:
— Уж ты ай же моя молода жена,
Молода жена, любима семья,
76


Жди-тко ты Добрыню с чиста поля меня три года.
Как не буду я с чиста поля да перво три года,
Ты еще меня жди да и друго три года.
Как не буду я с чиста поля да друго три года,
Да ты еще меня жди да третьё три года.
Как не буду я с чиста поля да третьё три года,
А там ты хоть вдовой живи, а хоть замуж поди,
Хоть за князя поди, хоть за боярина,
А хоть за сильного поди ты за богатыря.
А только не ходи ты за смелого Алешу Поповича, Смелый Алеша Попович мне крестовый брат*,
А крестовый брат паче родного.
Как видели-то молодца седучись,
А не видели удалого поедучись.
Да прошло тому времечка девять лет,
А не видать-то Добрыни из чиста поля.
А как стал-то ходить князь Владимир свататься Да на молодой Настасье Микуличне А за смелого Алешу Поповича:
— А ты с-добра не пойдешь, Настасья Микулична, Так я тебя возьму в портомойницы,
Так я тебя возьму еще в постельницы,
Так я тебя возьму еще в коровницы.
— Ах ты, солнышко Владимир стольно-киевский!
Ты еще прожди-тко три года.
Как не будет Добрыня четверто три года,
Так я пойду за смелого Алешу за Поповича.
Да прошло тому времени двенадцать лет,
Не видать, не видать Добрынюшки с чиста поля.
Ай тут пошла Настасья Микулична Да за смелого Алешу Поповича.
Да пошли они пировать-столовать к князю Владимиру.
Ажно мало и по мало из чиста поля Наезжал удалой дородный добрый молодец.
А сам на коне быв ясен сокол,
А конь тот под ним будто лютый зверь.
Приезжает ко двору да ко Добрынину —
Приходит Добрыня Никитич тут В дом тот Добрыниный.
Он крест тот кладет по-писаному,
77


Да поклон тот ведет по-ученому,
Поклон ведет да сам здравствует: j— Да ты здравствуй, Добрынина матушка!
Я вчера с твоим Добрынюшкой разъехался,
Он велел подать гусли скоморошные,
Он велел подать платья скоморошьии,
Он велел подать дубинку скоморошьюю,
Да идти мне ко князю Владимиру да на почестей пир.
Говорит тут Добрынина матушка:
— Отойди прочь, детина заселыцина,
Ты заселыцина детина, деревенщина!
Как ходят старухи кошельницы,
Только носят вести недобрые:
Что лежит убит Добрынюшка в чистом поле,
Головой лежит Добрыня ко Пучай-реке,
Резвыми ножками Добрыня во чисто поле,
Скрозь его скрозь кудри скрозь желтые Проросла тут трава муравая*,
На траве расцвели цветочки лазуревы,
Как его-то теперь молода жена,
Молода жена, любима семья,
Да выходит-то за смелого Алешу за. Поповича.
Он ей и говорит-то второй након:
— Да ты здравствуй ли, Добрынина матушка,
Ты честна вдова Амельфа Тимофеевна!
Я вчера с твоим Добрынюшкой разъехался.
Он велел подать гусли скоморошные,
Он велел подать платья скоморошьии,
Он велел подать дубинку скоморошьюю
Да идти мне к князю Владимиру да на почестей пир.
— Отойди прочь, детина заселыцина!
Кабы было живо мое красное солнышко,
Молодой тот Добрынюшка Никитинич,
Не дошло бы те, невеже, насмехатися*,
Уж не стало моего красного солнышка,
Да не что мне делать с платьями скоморошьими,
Да не что мне делать с гуслями скоморошьими,
Да не что мне делать с дубинкой скоморошьею.
Тут-то ходила в погреба глубоки,
Принесла она платья скоморошьии,
Приносила гуселышки яровчаты*,
Принесла она дубину скоморошьюю.
78


Тут накрутился молодой скоморошинко,
Удалый добрый молодец,
Да пошел он к князю Владимиру на поместный пир.
Приходил он во гридню столовую,
Он крест тот кладет по-писаному,
Да поклон ведет по-ученому,
Он кланяется да поклоняется Да на все на четыре на стороны.
Он кланяется там и здравствует:
— Здравствуй, солнышко Владимир стольно-киевский, Да со многими с князьями и со боярами,
Да со русскими могучими богатырями,
Да со своей-то с душечкой со княгиней со Апраксией!
Говорит ему князь Владимир стольно-киевский:
— Да ты поди-тко, молода скоморошинка!
А все тыи места у нас нынь заняты,
Да только местечка немножечко На одной-то печке на муравленой*.
Да тут скочил молода скоморошинка А на тую-ту печку на муравлену.
Заиграл он в гуселушки яровчаты.
Он первую завел от Киева до Еросолима,
Он другу завел от Еросолима да до Царяграда*,
А все пошли напевки-ты Добрынины.
Ай тут-то князь Владимир распотешился,
Говорит он молодой скоморошинке:
— Подь-тко сюды, молода скоморошинка!
А я тебе дам теперь три места:
А первое-то место подле меня,
А другое место опротив меня,
Третьёё противо княгини Настасьи Микуличны.
А тут-то молода скоморошинка Садился он в скамейку дубовую,
Да противо Настасьи Микуличны.
А тут-то Настасья Микулична
Наливала она чару зелена вина в полтора ведра
Да турий тот рог* меду сладкого,
Подносила она Добрынюшке Никитичу.
А й тут-то Добрынюшка Никитинич
Да брал он чару зелена вина в полтора ведра,
79


А брал он чару единой рукой,
Выпивал он чару на единый дух,
Да й турий рог выпил меду сладкого,
Да спускал он в чару перстень злачёный, Которым перстнем с ней обручался он.
Да говорит он Настасье Микуличне:
— Ты гляди-тко, Настасья Микулична,
Во чару гляди-тко злачёную.
Как поглядела Настасья Микулична В тую чару золочёную,
Взяла в руки злачён перстень.
Говорит тут Настасья Микулична:
— Да не тот муж — который подле меня сидит, А тот мой муж — который противо меня сидит.
А тут-то Добрыня Никитинич,
Да скочил Добрыня на резвы ноги,
Да брал Алешу за желты кудри,
Да он выдергивал из-за стола из-за дубового,
А стал он по гридне потаскивать,
Да стал он Алеше приговаривать:
— Не дивую я разуму женскому,
Да дивую я ти, смелый Алеша Попович ты,
А ты-то, Алешенька, да мне крестовый брат.
Да еще тебе дивую, старый ты Князь Владимир стольно-киевский!
А сколько я те делал выслуг-то великиих,
А ты все, Владимир, надо мной надсмехаешься. Да теперь я выправил из Золотой Орды, Выправил дани и выходы За старые годы, за новые.
Везут тебе три телеги ордынские*:
Три телеги злата и серебра.
Тут он взял свою молоду жену,
Молоду жену, любиму семью,
Да повел Добрыня к своей матушке.
Да тут ли Алешенька Попович тот,
Да ходит по гридне окоракою*,
А сам ходит приговаривает:
— Да всяк-то на сем свете женится,
Да не всякому женитьба удавается.
А только Алешенька женат бывал.
80


ИВАН —ГОСТИНЫЙ сын*
В стольном городе во Киеве У славного князя Владимира Было пированье — почестный пир,
Было столованье — почестный стол На многи князи, бояра,
И на русские могучие богатыри,
И на гости богатые.
Будет день в половина дня,
Будет пир во полупире;
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Таковы слова поговаривает:
— Гой еси, князи и бояра
И все русские могучие богатыри!
Есть ли в Киеве таков человек,
Кто б похвалился на триста жеребцов,
На триста жеребцов и на три жеребца похвалёные: Сив жеребец, да кологрив жеребец*,
И который полонян Воронко во Большой Орде,— Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича;
Из Киева бежать до Чернигова Два девяноста-то мерных верст*,
Промеж обедней и заутренею?
Как бы большой за меньшого хоронится,
От меньшого ему тут, князю, ответу нету.
Из того стола княженецкого,
Из той скамьи богатырския Выступается Иван — гостиный сын;
И скочил на свое место богатырское,
Да кричит он, Иван, зычным голосом:
— Гой еси ты, сударь ласковый Владимир-князь! Нет у тебя в Киеве охотников
А и быть перед князем невольником!*
Я похвалюсь на триста жеребцов И на три жеребца похвалёные:
А сив жеребец, да кологрив жеребец,
Да третей жеребец полонян Воронко,
Да который полонян во Большой Орде,—
Полонил Илья Муромец сын Иванович Как у молода Тугарина Змеевича;
81


Ехать дорога не ближняя,
И скакать из Киева до Чернигова Два девяноста-то мерных верст,
Промежу обедни и заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие;
А бьюсь я, Иван, о велик заклад,
Не о ста рублях, не о тысячу,—
О своей буйной голове.
За князя Владимира держат поруки крепкие Все тут князи и бояра, тута-де гости корабельщики Закладу они за князя кладут на сто тысячей;
А никто-де тут за Ивана поруки не держит. Пригодился тут владыка черниговский,
А и он-то за Ивана поруку держит,
Те он порз'ки крепкие,
Крепкие на сто тысячей.
Подписался молоды Иван — гостиный сын,
Он выпил чару зелена вина* в полтора ведра; Походил он на конюшню белодубову,
Ко своему доброму коню,
К Бурочку-косматочку, троелеточку,
Падал ему в правое копытечко.
Плачет Иван, что река течет:
— Гой еси ты, мой добрый конь, Бурочко-косматочко, троелеточко!
Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь —
А пробил я, Иван, буйну голову свою Со тобою, добрым конем;
Бился с князем о велик заклад,
А не о ста рублях, не о тысяче —
Бился с ним о ста тысячах,
Захвастался на триста жеребцов,
А на три жеребца похвалёные:
Сив жеребец, да кологрив жеребец,
И третей жеребец полонян Воронко;
Бегати-скакать на добрых на конях,
Из Киева скакать до Чернигова Промежу обедни-заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие.
82


Проверится ему добрый конь, Бурочко-косматочко, троелеточко,
Человеческим русским языком:
— Гой еси, хозяин ласковый мой!
Ни о чем ты, Иван, не печалуйся;
Сива жеребца того не боюсь,
Кологрива жеребца того не блюдусь,
В задор войду — у Воронка уйду;
Только меня води по три зори,
Медвяною сытою* пои И сорочинским пшеном* корми.
И пройдут те дни срочные,
И пройдут те часы урочные,
Придет от князя грозен посол По тебя-то, Ивана Гостиного,
Чтобы бегати-скакати на добрыих на конях;
Не седлай ты меня, Иван, добра коня — Только берись за шелков поводок;
Поведешь по двору княженецкому,
Вздень на себя шубу соболиную,—
Да котора шуба в три тысячи;
Пуговки в пять тысячей;
Поведешь по двору княженецкому,
А стану-де я, Бурка, передом ходить,
Копытами за шубу посапывати И по черному соболю выхватывати,
На все стороны побрасывати;
Князи, бояра подивуются,
И ты будешь жив — шубу наживешь,
А не будешь жив — будто нашивал.
По-сказанному и nQ-писаному:
От великого князя посол пришел,
А зовет-то Ивана на княженецкий двор. Скоро-де Иван наряжается,
И вздевал на себя шубу соболиную,
Которой шубе цена три тысячи,
А пуговки вальящатые* в пять тысячей;
И повел он коня за шелков поводок.
Он будет-де, Иван, середи двора княженецкого, Стал его Бурко передом ходить,
И копытами он за шубу посапывати,
83


И по черному соболю выхватывати,
Он на все стороны побрасывати;
Князи и бояра дивуются,
Купецкие ^юди засмотрелися.
Зрявкает Бурко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному,
Триста жеребцов испужалися,
С княженецкого двора разбежалися.
Сив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец тот и голову сломил,
Полонян Воронков в Золоту Орду бежит,
Он, хвост подняв, сам всхрапывает.
А князи-то и бояра испужалися,
Все тут люди купецкие,
Окарачь они по двору наползалися;
А Владимир-князь со княгинею печален стал,
По подполью наползалися,
Кричит сам в окошечко косящатое:
— Гой еси ты, Иван — гостиный сын!
Уведи ты уродья со двора долой;
Просты поруки крепкие,
Записи все изодранные!
Втапоры владыка черниговский У великого князя на почестном пиру Велел захватить три корабля на быстром Непру*, Велел похватить корабли С теми товары заморскими.
— А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут.
ВОЛЬГА И МИКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧ
Когда воссияло солнце красное На тое ли на небушко на ясное,
Тогда зарождался молодой Вольга,
Молодой Вольга Святославович.
Как стал тут Вольга растеть-матереть, Похотелося Вольге много мудрости: Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях, Птицей-соколом летать ему под оболока, Серым волком рыскать да по чистыим полям.
84


Уходили все рыбы во синии моря, Улетали все птицы за оболока, Ускакали все звери во темный леса.
Как стал тут Вольга растеть-матереть, Собирал себе дружинушку хоробрую: Тридцать молодцов да без единого,
А сам-то был Вольга во тридцатыих. Собирал себе жеребчиков темно-кариих, Темно-кариих жеребчиков нелегченыих. Вот посели на добрых коней, поехали, Поехали к городам да за получкою.
Повыехали в раздольице чисто поле, Услыхали во чистом поле оратая,
Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипывает,
Омешики по камешкам почиркивают. Ехали-то день ведь с утра до вечера,
Не могли до оратая доехати.
Они ехали да ведь и другой день, Другой день ведь с утра до вечера,
Не могли до оратая доехати.
Как орет в поле оратай, посвистывает, Сошка у оратая поскрипывает,
А омешики по камешкам почиркивают. Тут ехали они третий день,
А третий день ещё до пабедья.
А наехали в чистом поле оратая.
Как орет в поле оратай, посвистывает, А бороздочки он да пометывает,
А пенья-коренья вывертывает,
А большие-то каменья в борозду валит. У оратая кобыла соловая,
Гужики у нее да шелковые,
Сошка у оратая кленовая,
Омешики на сошке булатные, Присошечек у сошки серебряный,
А рогачик-то у сошки красна золота.
А у оратая кудри качаются,
Что не скачен ли жемчуг рассыпаются, У оратая глаза да ясна сокола,
А брови у него да черна соболя.
85


У оратая сапожки зелен сафьян:
Вот шилом пяты, носы востры,
Вот под пяту-пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати.
У оратая шляпа пуховая,
А кафтанчик у него черна бархата.
Говорит-то Вольга таковы слова:
— Божья помочь тебе, оратай-оратаюшко! Орать, да пахать, да крестьянствовати,
А бороздки тебе да пометывати,
А пенья-коренья вывертывати,
А болыыие-то каменья в борозду валить!
Говорит оратай таковы слова:
— Поди-ка ты, Вольга Святославович!
Мне-ка надобна божья помочь крестьяйствовати. А куда ты, Вольга, едешь, куда путь держишь?
Тут проговорил Вольга Святославович:
— Как пожаловал меня да родной дядюшка, Родной дядюшка да крестный батюшка, Ласковый Владимир стольно-киевский,
Тремя ли городами со крестьянами:
Первым городом Курцовцем,
Другим городом Ореховцем,
Третьим городом Крестьяновцем.
Теперь еду к городам да за получкою.
Тут проговорил оратай-оратаюшко:
— Ай же ты, Вольга Святославович!
Там живут-то мужички да всё разбойнички,
Они подрубят-то сляги калиновы Да потопят тебя в речке да во Смородине!
Я недавно там был в городе, третьёго дни, Закупил я соли цело три меха,
Каждый мех-то был ведь по сто пуд...
А тут стали мужички с меня грошей просить,
Я им стал-то ведь грошей делить,
А грошей-то стало мало ставиться,
Мужичков-то ведь больше ставится.
Потом стал-то я их ведь отталкивать,
Стал отталкивать да кулаком грозить.
Положил тут их я ведь до тысячи:
Который стоя стоит, тот сидя сидит,
Который сидя сидит, тот лежа лежит*.—
86


Тут проговорил ведь Вольга Святославович:
— Ай же ты, оратай-оратаюшко,
Ты поедем-ко со мною во товарищах.
А тут ли оратай-оратаюшко Гужики шелковые повыстегнул,
Кобылу из сошки повывернул.
Они сели на добрых коней, поехали.
Как хвост-то у ней расстилается,
А грива-то у нее да завивается.
У оратая кобыла ступью пошла,
А Вольгин конь да ведь поскакивает.
У оратая кобыла грудью пошла*,
А Вольгин конь да оставается.
Говорит оратай таковы слова:
— Я оставил сошку во бороздочке Не для-ради прохожего-проезжего: Маломощный-то наедет — взять нечего,
А богатый-то наедет — не позарится,—
А для-ради мужичка да деревенщины,
Как бы сошку из земельки повыдернути,
Из омешиков бы земельку повытряхнути Да бросить сошку за ракитов куст.
Тут ведь Вольга Святославович Посылает он дружинушку хоробрую,
Пять молодцов да ведь могучиих,
Как бы сошку из земли да повыдернули,
Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. Приезжает дружинушка хоробрая,
Пять молодцов да ведь могучиих,
Ко той ли ко сошке кленовенькой.
Они сошку за обжи вокруг вертят,
А не могут сошки из земли поднять,
Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.
Тут молодой Вольга Святославович Посылает-от дружинушку хоробрую Целым он ведь десяточком.
Они сошку за обжи вокруг вертят,
А не могут сошки из земли выдернуть,
Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.
87


И тут ведь Вольга Святославович Посылает всю свою дружинушку хоробрую, Чтобы сошку из земли повыдернули,
Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст.
Они сошку за обжи вокруг вертят,
А не могут сошки из земли повыдернуть,
Из омешиков земельки повытряхнуть, Бросить сошку за ракитов куст.
Тут оратай-оратаюшко На своей ли кобыле соловенькой Приехал ко сошке кленовенькой.
Он брал-то ведь сошку одной рукой,
Сошку из земли он повыдернул,
Из омешиков земельку повытряхнул,
Бросил сошку за ракитов куст.
А тут сели на добрых коней, поехали,
Как хвост-то у ней расстилается,
А грива-то у ней да завивается.
У оратая кобыла ступью пошла,
А Вольгин конь да ведь поскакивает.
У оратая кобыла грудью пошла,
А Вольгин конь да оставается.
Тут Вольга стал да он покрикивать, Колпаком он стал да ведь помахивать:
— Ты постой-ко ведь, оратай-оратаюшко! Кабы этая кобыла коньком бы была,
За эту кобылу пятьсот бы дали.
Тут проговорил оратай-оратаюшко:
— Ай же глупый ты, Вольга Святославович! Я купил эту кобылу жеребеночком, Жеребеночком да из-под матушки,
Заплатил за кобылу пятьсот рублей.
Кабы этая кобыла коньком бы была,
За эту кобылу цены не было бы!
Тут проговорил Вольга Святославович:
— Ай же ты, оратай-оратаюшко,
Как-то тебя да именем зовут,
Нарекают тебя да по отечеству? —
88


Тут проговорил оратай-оратаюшко:
— Ай же ты, Вольга Святославович!
Я как ржи-то напашу да во скирды сложу, Я во скирды сложу да домой выволочу*, Домой выволочу да дома вымолочу,
А я пива наварю да мужичков напою.
А тут станут мужички меня похваливати: «Молодой Микула Селянинович!»...
СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, океан-море,
Широко раздолье по всей земле,
Глубоки омуты Днепровские!
Из-за моря, моря синего,
Из глухоморья зеленого,
От славного города Леденца*,
От того-то царя ведь заморского Выбегали, выгребали тридцать кораблей, Тридцать кораблей и един корабль, Славного гостя богатого Молода Соловья сына Будимировича.
Хорошо корабли изукрашены,
Один корабль получше всех:
У того было сокола у корабля Вместо очей было вставлено По дорогу каменю, по яхонту;
Вместо бровей было прибивано По черному соболю якутскому,
И якутскому ведь сибирскому;
Вместо уса было воткнуто Два острые ножика булатные;
Вместо ушей было воткнуто Два востра копья мурзамецкие;
И два горностая повешены,
И два горностая, два зимние;
У того было сокола у корабля Вместо гривы прибивано Две лисицы бурнастые;
Вместо хвоста повешено На том было соколе-корабле
89


Два медведя белые заморские;
Нос, корма по-туриному,
Бока взведены по-звериному*.
Бегут ко городу Киеву,
К ласкову князю Владимиру.
На том соколе-корабле Сделан муравлен чердак*.
В чердаке была беседа — дорог рыбий зуб*, Подернута беседа рытым бархатом;
На беседе-то сидел купав молодец*,
Молодой Соловей сын Будимирович.
Говорил Соловей таковы слова:
— Гой еси вы, гости-корабельщики И все целовальники любимые!
Как буду я в городе Киеве,
У ласкова князя Владимира,
Чем мне-ка будет князя дарить,
Чем света жаловати?
Отвечают гости-корабельщики И все целовальники любимые:
— Ты славный богатый гость Молодой Соловей сын Будимирович!
Есть, сударь, у вас золота казна,
Сорок сороков черных соболей,
Вторые сорок бурнастых лисиц;
Есть, сударь, дорога камка,
Что не дорога камочка — узор хитёр*: Хитрости были Царя-града,
А и мудрости Ерусалима,
Замыслы Соловья Будимировича;
На злате, на серебре — не погнется.
Прибежали корабли под славный Киев-град, Якори метали в Днепр-реку,
Сходни бросали на крут бережок,
Товарную пошлину в таможне платили Со всех кораблей семь тысячей,
Со всех кораблей, со всего живота.
Брал Соловей свою золоту казну,
Сорок сороков черных соболей,
Вторые сорок бурнастых лисиц,
Пошел он ко ласкову князю Владимиру.
90


Идет во гридню во светлую,
Как бы на пяту двери отворялися,
Идет во гридню купав молодец Молодой Соловей сын Будимирович, Владимиру-княэю кланяется,
Княгине Апраксеевуе в особицу,
И подносит князю свои дороги подарочки: Сорок сороков черных соболей,
Вторые сорок бурнастых лисиц;
Княгине поднес камку бело-хрущатую,
Не дорога камочка — узор хитёр:
Хитрости Царя-града,
Мудрости Ерусалима,
Замыслы Соловья сына Будимировича;
На злате и серебре — не погнется.
Князю дары полюбилися,
А княгине наипаче того.
Говорил ласковый Владимир-князь:
— Гой еси ты, богатый гость,
Соловей сын Будимирович!
Заимей дворы княженецкие,
Заимей ты боярские,
Заимей дворы и дворянские.
Отвечает Соловей сын Будимирович:
— Не надо мне дворы княженецкие,
И не надо дворы боярские,
И не надо дворы дворянские;
Только ты дай мне загон земли,
Непаханой и неораной,
У своей, государь, княженецкой племянницы, У молодой Забавы Путятичны,
В ее, государь, зеленом саду,
В вишенье, в орешенье
Построить мне, Соловью, снаряден двор.
Говорил сударь ласковый Владимир-князь:
— О том я с княгинею подумаю.—
А подумавши, отдавал Соловью загон земли, Непаханой и неораной.
Походил Соловей на свой червлен корабль, Говорил Соловей сын Будимирович:
— Гой еси вы, мои люди работные!
91


Берите вы топорики булатные,
Подите к Забаве в зеленый сад, Постройте мне снаряден двор,
В вишенье, в орешенье.
С вечера, поздным-поздно,
Будто дятлы в дерево пощелкивали, Работала его дружина хоробрая.
Ко полуночи и двор поспел:
Три терема златоверховаты*,
Да трое сеней косящатых,
Да трое сеней решетчатых,
Хорошо в теремах изукрашено:
На небе солнце — в тереме солнце;
На небе месяц — в тереме месяц;
На небе звезды —в тереме звезды;
На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная.
Рано зазвонили к заутрене,
Ото сна-то Забава пробуждалася, Посмотрела сама в окошечко косящатое В вишенье, в орешенье,
Во свой ведь хороший во зеленый сад. Чудо Забаве показалося:
В ее хорошем зеленом саду
Что стоят три терема златоверховаты.
Говорила Забава Путятична:
— Гой еси, нянюшки и мамушки, Красные сенные девушки!
Подьте-ка, посмотрите-ка,
Что мне за чудо показалося В вишенье, в орешенье.
Отвечают нянюшки, матушки И сенные красные девушки:
— Матушка Забава Путятична! Изволь-ка сама посмотреть:
Счастье твое на двор к тебе пришло.
Скоро-то Забава наряжается,
Надевала шубу соболиную,
Цена-то шубе три тысячи,
А пуговки в семь тысячей.
92


Пошла она в вишенье, в орешенье,
Во свой во хорош во зеленый сад;
У первого терема послушала —
Тут в тереме щелчит-молчит:
Лежит Соловьева золота казна.
Во втором тереме послушала —
Тут в тереме потихоньку говорят,
Помаленьку говорят, всё молитву творят: Молится Соловьева матушка Со вдовами честными, многоразумными.
У третьего терема послушала —
Тут в тереме музыка гремит.
Тут входила Забава в сени косящатые, Отворила двери на пяту,
Больно Забава испугалася,
Резвы ноги подломилися,
Чудо в тереме показалося:
На небе солнце — в тереме солнце;
На небе месяц — в тереме месяц;
На небе звезды — в тереме звезды;
На небе заря — в тереме заря И вся красота поднебесная.
Подломились ее ноженьки резвые;
В ту пору Соловей, он догадлив был,
Бросил свои звончаты гусли,
Подхватывал девицу за белы ручки:
— Чего-де ты, Забава, испугалася?
Мы-то оба на возрасте!
— А и я-де девица на выданье,
Пришла-то сама за тебя свататься! —
Тут они и помолвили,
Золотыми перстнями поменялися.
Проведала его Соловьева матушка,
Честна вдова Амелфа Тимофеевна,
Свадьбу играть отсрочила:
— Съезди-ка за моря синие,
И когда ты там расторгуешься,
Тогда и на Забаве поженишься.—
Отъезжал Соловей за моря синие.
В ту пору поехал и голый щап Давыд Попов, Скоро за морями исторгуется,
А скорей того назад в Киев прибежал.
93


Приходил ко ласкову князю с подарками,
Принес сукно смурое Да крашенину печатную.
В ту пору князь стал спрашивати:
— Гой еси, ты голый щап Давыд Попов!
Где ты слыхал, где видывал
Про гостя богатого, про молода Соловья сына Будимировича?
Отвечал ему голый щап:
— Я-то о нем слыхал,
Да и сам подлинно видел в городе Леденце,
У того царя заморского;
Соловей у царя в протаможье попал*
И за то посажен в тюрьму,
А корабли его отобраны На его ж царское величество.
Тут ласковый Владимир-князь закручинился,
Скоро вздумал о свадьбе,
Что отдать Забаву за голого щапа Давыда Попова.
Тысяцкий — ласковый Владимир-князь,
Сватала — княгиня Апраксеевна,
В поезде — князья и бояре,
Подъезжали ко церкви божьей-то,—
В ту пору в Киев флот пришел Богатого гостя молода,
Соловья сына Будимировича.
Якори метали во быстрый Днепр,
Сходни бросали на крут-красен бережок.
Выходил Соловей со дружиною Из сокола-корабля с каликами.
Приходили они ко честной вдове Амелфе Тимофеевне, Правят челобитье от сына ее, гостя богатого,
От молода Соловья Будимировича,
Что прибыл флот в девяносто кораблей И стоит на быстром Днепре, под городом Киевом.
А оттуда пошли ко ласкову князю Владимиру На княженецкий двор И стали во единый круг.
В ту пору следовал со свадьбою Владимир-князь в дом свой.
94


И пошли во гридни светлые,
Садилися за столы белодубовые,
За яства сахарные
И позвали на свадьбу сорок калик со каликою. Тогда ласковый Владимир-князь Велел подносить вина им заморские И меда сладкие.
Тотчас по поступкам Соловья опознали, Приводили его ко княженецкому столу.
Сперва говорила Забава Путятична:
— Гой еси, мой сударь дядюшка,
Ласковый сударь Владимир-князь!
Тот -то мой прежний обрученный жених, Молодой Соловей сын Будимирович.
Прямо, сударь, скачу — обесчещу столы!*
Говорил ей ласковый Владимир-князь:
— А ты гой еси, Забава Путятична,
А ты прямо не скачи, не бесчести столы!
Выпускали ее из-за дубовых столов,
Пришла она к Соловью, поздоровалась,
Взяла его за рученьку белую И пошла за столы белодубовы,
И сели они за яства сахарные на болыно место.
В ту пору ласковый Владимир-князь весел стал, А княгиня наипаче того,
Поднимали пирушку великую.
СТАВР ГОДИНОВИЧ
Во стольном было городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира,
Как было пированье — почестный пир На многие князи, на бояры,
На всех тех гостей званых-браныих, Званых-браных гостей, приходящиих.
Все на пиру наедалися,
Все на честном напивалися,
Все на пиру порасхвастались:
Иной хвалится добрым конем,
Иной хвалится шелковым портом,
95


Иной хвалится сёлами со присёлками,
Иной хвалится городами с пригородками,
Иной хвалится родной матушкой,
А безумный хвастает молодой женой.
Из тоя из земли Ляховицкия*
Сидел молодой Ставёр сын Годинович:
Он сидит за столом, да сам не хвастает. Испроговорил Владимир стольно-киевский:
— Ай же ты, Ставер сын Годинович!
Ты что сидишь сам да не хвастаешь?
Аль нет у тебя сел со приселками,
Аль нет городов с пригородками,
Аль нет у тебя добрых комоней,
Аль не славна твоя родна матушка,
Аль не хороша твоя молода жена?
Говорит Ставер сын Годинович:
— Хотя есть у меня села со приселками,
Хотя есть города с пригородками,
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Хотя есть у меня добрых комоней,
Добры комони стоят, всё не ездятся,
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Хоть славна моя родна матушка,
Да и то мне, молодцу, не похвальба;
Хоть хороша моя молода жена,
Так и то мне, молодцу, не похвальба:
Она всех князей-бояр да всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет.
Все на пиру призамолкнули,
Сами говорят таково слово:
— Ты, солнышко Владимир стольно-киевский! Засадим-ка Ставра в погреба глубокие,
Так пущай-ка Ставрова молода жена Нас, князей-бояр, всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет,
А Ставра она из погреба повыручит!
А и был у Ставра тут свой человек.
Садился на Ставрова на добра коня,
Уезжал во землю Ляховицкую Ко той Василисте Микуличной:
— Ах ты ей, Василиста дочь Микулична!
96


К С"Гр. 111


Сидишь ты пьешь да прохлаждаешься,
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Как твой Ставер да сын Годинович Посажен в погреба глубокие;
Похвастал он тобой, молодой женой,
Что князей-бояр всех повыманит,
А солнышка Владимира с ума сведет.
Говорит Василиста дочь Микулична:
— Мне-ка деньгами выкупать Ставра — не выкупить, Мне-ка силой выручать Ставра — не выручить;
Я могу ли нет Ставра повыручить Своей догадочкою женскою!
Скорешенько бежала она,
Подрубила волоса по-молодецки-де,
Накрутилася Васильем Микуличем,
Брала дружинушки хоробрыя,
Сорок молодцев удалых стрельцов,
Сорок молодцев удалых борцов,
Поехала ко граду ко Киеву.
Не доедучи до града до Киева,
Пораздернула она хорош-бел шатер,
Оставила дружину у бела шатра,
Сама поехала ко солнышку Владимиру.
Бьет челом, поклоняется:
— Здравствуй, солнышко Владимир стольно-киевский С молодой княгиней со Апраксией!
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Ты откудашний, удалый добрый молодец,
Ты коей орды, ты коей земли,
Как тебя именем зовут,
Нарекают тебя по отчеству?
Отвечал удалый добрый молодец:
— Что я есть из земли Ляховицкия,
Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де;
Я приехал к вам о добром деле — о сватанье На твоей любимыя на дочери.
Говорил Владимир смольно-киевский:
— Я схожу — со дочерью подумаю.—
4 Былины
97


Приходит он ко дочери возлюбленной:
— Ах ты ей же, дочь моя возлюбленна! Приехал к нам посол из земли Ляховицкия, Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле — об сватанье На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?
Говорила дочь ему возлюбленна:
— Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину! Речь-поговоря — всё по-женскому;
Перески тоненьки — всё по-женскому;
Где жуковинья были — тут место знать; Стегна жмет — всё добра бережет.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я схожу посла поотведаю.
Приходит к послу земли Ляховицкия,
Молоду Василью Микуличу:
— Уж ты молодой Василий сын Микулич-де! Не угодно ли с пути со дороженьки Сходить тебе во парную во баенку? — Говорил Василий Микулич-де:
— Это с дороги не худо бы!
Стопили ему парну баенку.
Покуда Владимир снаряжается,
Посол той поры во баенке испарился,
С байны идет ему честь отдает:
— Благодарствуй на парной на баенке!
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Что же меня в баенку не подождал?
Я бы в байну пришел — тебе жару поддал,
Я бы жару поддал и тебя обдал.
Говорил Василий Микулич-де:
— Что ваше дело домашнее,
Домашнее дело, княженецкое;
А наше дело посольское:
Недосуг нам долго чваниться,
98


Во баенке долго нам париться;
Я приехал об добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я схожу — с дочерью подумаю.
Приходит он ко дочери возлюбленной:
— Ты ей же, дочь моя возлюбленна! Приехал есть посол земли Ляховицкия Об добром деле — об сватанье
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?
Говорит как дочь ему возлюбленна:
— Ты ей, государь мой родной батюшко! Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину за женщину! Речь-поговоря — все по-женскому;
Перески тоненьки — все по-женскому;
Где жуковинья были — тут место знать.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я схожу посла да поотведаю.
Приходит ко Василью Микуличу,
Сам говорил таково слово:
— Молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ль после парной тебе баенки Отдохнуть во ложни во теплыя?
— Это после байны не худо бы!
Как шел он во ложню во теплую,
Ложился на кровать на тесовую,
Головой-то ложился, где ногами быть,
А ногами ложился на подушечку.
Как шел туда Владимир стольно-киевский, Посмотрел во ложню во теплую:
Есть широкия плеча богатырския.
Говорит посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де:
— Я приехал о добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери;
Что же ты со мной будешь делати? —
99


Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я пойду — с дочерью подумаю.
Приходит ко дочери возлюбленной:
— Ай же, дочь моя возлюбленна!
Приехал посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
За добрым делом — за сватаньем На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?
Говорила дочь ему возлюбленна:
— Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину!
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я схожу посла да поотведаю.
— Ах ты молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ли с моими дворянами потешиться, Сходить с ними на широкий двор,
Стрелять ,в колечко золоченое,
Во тоя в острие ножевыя,
Расколоть-то стрелочку надвое,
Что были мерою равненьки и весом равны?
Стал стрелять стрелок перво князевый: Первый раз стрелил он — не дострелил, Другой раз стрелил он — перестрелил,
Третий раз стрелил он — не попал.
Как стал стрелять Василий Микулич-де, Натягивал скоренько свой тугой лук,
Налагает стрелочку каленую,
Стрелял в колечко золоченое,
Во тоя острие во ножевое,
Расколол он стрелочку надвое,
Они мерою равненьки и весом равны,
Сам говорит таково слово;
— Солнышко Владимир стольно-киевский!
Я приехал об добром деле — об сватанье На твоей на любимыя на дочери;
Что же ты со мной будешь делати?
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Я схожу-пойду — с дочерью подумаю.—
100


Приходит к дочери возлюбленной:
— Ай же ты, дочь моя возлюбленна!
Приехал есть посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле — об сватанье На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?
Говорила дочь ему возлюбленна:
— Что у тебя, батюшко, на разуме:
Выдаешь ты девчину за женщину!
Речь-поговоря — все по-женскому;
Перески тоненьки — все по-женскому;
Где жуковинья были — тут место знать.
— Я схожу посла поотведаю.
Он приходит к Василью Микуличу,
Сам говорит таково слово:
— Молодой Василий Микулич-де,
Не угодно ли тебе с моими боярами потешиться, На широком дворе поборотися?
Как вышли они на широкий двор,
Как молодой Василий Микулич-де Того схватил в руку, того в другую,
Третьего склеснет в середочку,
По трое за раз он наземь ложил,
Которых положит — тыи с места не стают.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Ты молодой Василий Микулич-де!
Укроти-ко свое сердце богатырское,
Оставь людей хоть нам на семена!
Говорил Василий Микулич-де:
— Я приехал о добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери;
Буде с чести не дашь, возьму не с чести*,
А не с чести возьму — тебе бок набью!
Не пошел больше к дочери спрашивать,
Стал он дочь свою просватывать.
Пир идет у них по третий день,
Сего дня им идти к божьей церкви.
101


Закручинился Василий, запечалился.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Что же ты, Василий, не весел есть?
Говорит Василий Микулич-де:
— Что буде на разуме не весело:
Либо батюшко мой помер есть,
Либо матушка моя померла.
Нет ли у тебя загусельщиков,
Поиграть во гуселышки яровчаты?
Как повыпустили они загуселыциков,
Все они играют, всё не весело.
— Нет ли у тя молодых затюремщиков? — Повыпустили молодых затюремщиков,
Все они играют, всё не весело.
Говорит Василий Микулич-де:
— Я слыхал от родителя от батюшка,
Что посажен наш Ставер сын Годинович У тебя во погреба глубокие:
Он горазд играть в гуселышки яровчаты.
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Мне повыпустить Ставра —
Мне не видеть Ставра;
А не выпустить Ставра —
Так разгневить посла! —
А не смеет посла он поразгневати — Повыпустил он Ставра он из погреба.
Он стал играть в гуселышки яровчаты — Развеселился Василий Микулич-де...
Говорил Василий Микулич-де:
— Солнышко Владимир стольно-киевский! Спусти-ка Ставра съездить до бела шатра, Посмотреть дружинушку хоробрую!
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Мне спустить Ставра — не видать Ставра, Не спустить Ставра — разгневить посла! —
А не смеет он посла да поразгневати.
Он спустил Ставра съездить до бела шатра, Посмотреть дружинушку хоробрую.
102


Приехали они ко белу шатру,
Зашел Василий в хорош-бел шатер,
Снимал с себя платье молодецкое,
Одел на себя платье женское,
Сам говорил таково слово:
— Теперича, Ставер, меня знаешь ли?
Говорит Ставер сын Годинович:
— Молода Василиста дочь Микулична! Уедем мы во землю Политовскую!*
Говорит Василиста дочь Микулична:
— Не есть хвала добру молодцу,
Тебе, воровски из Киева уехати,
Поедем-ка свадьбу доигрывать!
Приехали ко солнышку Владимиру,
Сели за столы за дубовые.
Говорил Василий Микулич-де:
— Солнышко Владимир стольно-киевский! За что был засажен Ставер сын Годинович У тебя во погреба глубокие?
Говорил Владимир стольно-киевский:
— Похвастал он своей молодой женой,
Что князей-бояр всех повыманит,
Меня, солнышка Владимира, с ума сведет.
— Ай ты ей, Владимир стольно-киевский! А нынче что у тебя теперь на разуме: Выдаешь девчину сам за женщину,
За меня, Василисту за Микуличну?
Тут солнышку Владимиру к стыду пришло; Повесил свою буйну голову,
Сам говорил таково слово:
— Молодой Ставер сын Годинович!
За твою великую за похвальбу Торгуй во нашем городе во Киеве,
Во Киеве во граде век беспошлинно!
Поехали во землю Ляховицкую,
Ко тому королю Ляховицкому.
103


Тут век про Ставра старину поют Синему морю на тишину,
Вам всем, добрым людям, на послушанье.
САДКО
В славном в Нове-граде
Как был Садко-купец, богатый гость.
А прежде у Садка имущества не было: Одни были гусельки яровчаты;
По пирам ходил-играл Садко.
Садка день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир,
По том Садко соскучился.
Как пошел Садко к Ильмснь-озеру,
Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.
Как тут-то в озере вода всколыбалася,
Ту т-то Садко перепался,
Пошел прочь от озера во свой во Новгород.
Садка день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир,
По том Садко соскучился.
Как пошел Садко к Ильмень-озеру,
Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.
Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перепался,
Пошел прочь от озера во свой во Новгород.
Садка день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир,
По том Садко соскучился.
Как пошел Садко к Ильмень-озеру,
Садился на бел-горюч камень И начал играть в гусельки яровчаты.
Как тут-то в озере вода всколыбалася, Показался царь морской,
Вышел со Ильмени со озера,
104


Сам говорил таковы слова:
— Ай же ты, Садко новгородский!
Не знаю, чем буде тебя пожаловать За твои за утехи за великие,
За твою-то игру нежную:
Аль бессчетной золотой казной?
А не то ступай во Новгород И ударь о велик заклад,
Заложи свою буйну голову И выряжай с прочих купцов Лавки товара красного*
И спорь, что в Ильмень-озере Есть рыба — золоты перья.
Как ударишь о велик заклад,
И поди свяжи шелковой невод И приезжай ловить в Ильмень-озеро:
Дам три рыбины — золоты перья.
Тогда ты, Садко, счастлив будешь!
Пошел Садко от Ильменя от озера,
Как приходил Садко во свой во Новгород,
Позвали Садка на почестей пир.
Как тут Садко новогородский Стал играть в гусельки яровчаты;
Как тут стали Садка попаивать,
Стали Садку поднашивать,
Как тут-то Садко стал похвастывать:
— Ай же вы, купцы новогородские!
Как знаю чудо-чудное в Ильмень-озере:
А есть рыба — золоты перья в Ильмень-озере!
Как тут-то купцы новогородские Говорят ему таковы слова:
— Не знаешь ты чуда-чудного,
Не может быть в Ильмень-озере рыбы — золоты перья.
— Ай же вы, купцы новогородские!
О чем же бьете со мной о велик заклад?
Ударим-ка о велик заклад:
Я заложу свою буйну голову,
А вы залагайте лавки товара красного.
Три купца повыкинулись,
Заложили по три лавки товара красного,
Как тут-то связали невод шелковой И поехали ловить в Ильмень-озеро.
105


Закинули тоньку* в Ильмень-озеро,
Добыли рыбку — золоты перья;
Закинули другую тоньку в Ильмень-озеро, Добыли другую рыбку — золоты перья; Третью закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли третью рыбку — золоты перья.
Тут купцы новогородские
Отдали по три лавки товара красного.
Стал Садко поторговывать.
Стал получать барыши великие.
Во своих палатах белокаменных Устроил Садко все по-небесному:
На небе солнце — ив палатах солнце,
На небе месяц — ив палатах месяц,
На небе звезды — ив палатах звезды.
Потом Садко-купец, богатый гость,
Зазвал к себе на почестей пир Тыих мужиков новогородскиих И тыих настоятелей новогородскиих Фому Назарьева и Луку Зиновьева*.
Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Похвальбами все похвалялися.
Иной хвастает бессчетной золотой казной, Другой хвастает силой-удачей молодецкою, Который хвастает добрым конем,
Который хвастает славным отчеством. Славным отчеством, молодым молодечеством, Умный хвастает старым батюшком,
Безумный хвастает молодой женой.
Говорят настоятели новогородские:
— Все мы на пиру наедалися,
Все на почестном напивалися,
Похвальбами все похвалялися.
Что же у нас Садко ничем не похвастает? Что у нас Садко ничем не похваляется?
Говорит Садко-купец, богатый гость:
— А чем мне, Садку, хвастаться,
Чем мне. Садку, похвалятися?
106


У меня ль золота казна не тощится,
Цветно платьице не носится,
Дружина хоробра не изменяется.
А похвастать — не похвастать бессчетной золотой казной: На свою бессчетну золоту казну Повыкуплю товары новогородские,
Худые товары и добрые!
Не успел он слова вымолвить,
Как настоятели новогородские Ударили о велик заклад.
О бессчетной золотой казне,
О денежках тридцати тысячах:
Как повыкупить Садку товары новогородские,
Худые товары и добрые,
Чтоб в Нове-граде товаров в продаже боле не было.
Ставал Садко на другой день раным-рано,
Будил свою дружину хоробрую,
Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим,
А самого прямо шел в гостиный ряд,
Как повыкупил товары новогородские,
Худые товары и добрые,
На свою бессчетну золоту казну.
На другой день ставал Садко раным-рано,
Будил свою дружину хоробрую,
Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим,
А сам-то прямо шел в гостиный ряд:
Вдвойне товаров принавезено,
Вдвойне товаров принаполнено
На тую на славу на великую новогородскую.
Опять выкупал товары новогородские,
Худые товары и добрые,
На свою бессчетну золоту казну.
На третий день ставал Садко раным-рано,
Будил свою дружину хоробрую,
Без счета давал золотой казны И распускал дружину по улицам торговыим,
А сам-то прямо шел в гостиный ряд:
Втройне товаров принавезено,
107


Втройне товаров принаполнено,
Подоспели товары московские
На тую на великую на славу новогородскую.
Как тут Садко пораздумался:
«Не выкупить товары со всего бела света:
Еще повыкуплю товары московские,
Подоспеют товары заморские.
Не я, видно, купец богат новогородский —
Побогаче меня славный Новгород».
Отдавал он настоятелям новогородскиим Денежек он тридцать тысячей.
На свою бессчетну золоту казну Построил Садко тридцать кораблей,
Тридцать кораблей, тридцать черленыих;
На те на корабли на черленые Свалил товары новогородские,
Поехал Садко по Волхову,
Со Волхова во Ладожско,
А со Ладожска во Неву-реку,
А со Невы-реки во сине море.
Как поехал он по синю морю,
Воротил он в Золоту Орду,
Продавал товары новогородские,
Получал барыши великие,
Насыпал бочки-сороковки красна золота, чиста серебра, Поезжал назад во Новгород,
Поезжал он по синю морю.
На синем море сходилась погода сильная,
Застоялись черлены корабли на синем море:
А волной-то бьет, паруса рвет,
Ломает кораблики черленые;
А корабли нейдут с места на синем море.
Говорит Садко-купец, богатый гость,
Ко своей дружине ко хоробрые:
— Ай же ты, дружинушка хоробрая!
Как мы век по морю ездили,
А морскому царю дани не плачивали:
Видно, царь морской от нас дани требует,
Требует дани во синё море.
Ай же, братцы, дружина хоробрая!
Взимайте бочку-сороковку чиста серебра,
Спущайте бочку во синё море.—
108


Дружина его хоробрая Взимала бочку чиста серебра,
Спускала бочку во сине море:
А волной-то бьет, паруса рвет,
Ломает кораблики черленые,
А корабли нейдут с места на синем море.
Тут его дружина хоробрая
Брала бочку-сороковку красна золота,
Спускала бочку во сине море:
А волной-то бьет, паруса рвет,
Ломает кораблики черленые,
А корабли всё нейдут с места на синем море.
Говорит Садко-купец, богатый гость:
— Видно, царь морской требует Живой головы во сине море.
Делайте, братцы, жеребья вольжаны,
Я сам сделаю на красноем на золоте,
Всяк свои имена подписывайте,
Спускайте жеребья на сине море:
Чей жеребий ко дну пойдет,
Таковому идти в сине море.
Делали жеребья вольжаны,
А сам Садко делал на красноем на золоте, Всяк свое имя подписывал,
Спускали жеребья на сине море.
Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по воде плывут,
А у Садка-купца — ключом на дно.
Говорит Садко-купец, богатый гость:
— Ай же братцы, дружина хоробрая!
Этыя жеребья неправильны:
Делайте жеребья на красноем на золоте,
А я сделаю жеребий вольжаный.
Делали жеребья на красноем на золоте,
А сам Садко делал жеребий вольжаный.
Всяк свое имя подписывал,
Спускали жеребья на Сине море:
Как у всей дружины хоробрые Жеребья гоголем по воде плывут,
А у Садка-купца — ключом на дно.
109


Говорит Садко-купец, богатый гость:
— Ай же братцы, дружина хоробрая!
Видно, царь морской требует Самого Садка богатого в сине море.
Несите мою чернилицу вальяжную,
Перо лебединое, лист бумаги гербовый.
Несли ему чернилицу вальяжную,
Перо лебединое, лист бумаги гербовый,
Он стал именьице отписывать:
Кое именье отписывал божьим церквам,
Иное именье нищей братии,
Иное именьице молодой жене,
Остатное именье дружине хороброей.
Говорил Садко-купец, богатый гость:
— Ай же братцы, дружина хоробрая!
Давайте мне гусельки яровчаты,
Поиграть-то мне в остатнее:
Больше мне в гусельки не игрывати.
Али взять мне гусли с собой во сине море?
Взимает он гусельки яровчаты,
Сам говорит таковы слова:
— Свалите дощечку дубовую на воду:
Хоть я свалюсь на доску дубовую,
Не столь мне страшно принять смерть во синем море.
Свалили дощечку дубовую на воду,
Потом поезжали корабли по синю морю,
Полетели, как черные вороны.
Остался Садко на синем море.
Со тоя со страсти со великие Заснул на дощечке на дубовоей.
Проснулся Садко во синем море,
Во синем море на самом дне,
Сквозь воду увидел пекучись красное солнышко, Вечернюю зорю, зорю утреннюю.
Увидел Садко: во синем море Стоит палата белокаменная.
Заходил Садко в палату белокаменну:
Сидит в палате царь морской,
Голова у царя как куча сенная.
Говорит царь таковы слова:
110


— Ай же ты, Садко-купец, богатый гость!
Век ты, Садко, по морю езживал,
Мне, царю, дани не плачивал,
А нонь весь пришел ко мне во подарочках. Скажут, мастер играть в гусельки яровчаты; Поиграй же мне в гусельки яровчаты.
Как начал играть Садко в гусельки яровчаты, Как начал плясать царь морской во синем море, Как расплясался царь морской.
Играл Садко сутки, играл и другие Да играл еще Садко и третий —
А все пляшет царь морской во синем море.
Во синем море вода всколыбалася,
Со желтым песком вода смутилася,
Стало разбивать много кораблей на синем море, Стало много гибнуть именьицев,
Стало много тонуть людей праведныих.
Как стал народ молиться Миколе Можайскому*, Как тронуло Садка в плечо во правое:
— Ай же ты, Садко новогородскиий!
Полно играть в гуселышки яровчаты! — Обернулся, глядит Садко новогородскиий:
Ажно стоит старик седатыий.
Говорил Садко новогородскиий:
— У меня воля не своя во синем море, Приказано играть в гусельки яровчаты.
Говорит старик таковы слова:
— А ты струночки повырывай,
А ты шпенечки повыломай,
Скажи: «У меня струночек не случилося,
А шпенечков не пригодилося,
Не во что больше играть,
Приломалися гусельки яровчаты».
Скажет тебе царь морской:
«Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке?»
Говори ему таковы слова:
«У меня воля не своя во синем море».
Опять скажет царь морской:
«Ну, Садко, вставай поутру ранешенько,
Выбирай себе девицу-красавицу».
Как станешь выбирать девицу-красавицу,


Так перво триста девиц пропусти,
А друго триста девиц пропусти,
И третье триста девиц пропусти;
Позади идет девица-красавица,
Красавица девица Чернавушка,
Бери тую Чернаву за себя замуж...
Будешь, Садко, во Нове-граде.
А на свою бессчетну золоту казну
Построй церковь соборную Миколе Можайскому.
Садко струночки во гуселъках повыдернул, Шпенечки во яровчатых повыломал.
Говорит ему царь морской:
— Ай же ты, Садко новогородскиий!
Что же не играешь в гусельки яровчаты?
— У меня струночки во гусельках выдернулись, А шпенечки во яровчатых повыломались,
А струночек запасных не случилося,
А шпенечков не пригодилося.
Говорит царь таковы слова:
— Не хочешь ли жениться во синем море На душечке на красной девушке? —
Говорит ему Садко новогородскиий:
— У меня воля не своя во синем море.—
Опять говорит царь морской:
— Ну, Садко, вставай поутру ранешенько, Выбирай себе девицу-красавицу.
Вставал Садко поутру ранешенько,
Поглядит: идет триста девушек красныих.
Он перво триста девиц пропустил,
И друго триста девиц пропустил,
И третье триста девиц пропустил;
Позади шла девица-красавица,
Красавица девица Чернавушка,
Брал тую Чернаву за себя замуж.
Как прошел у них столованье почестей пир.
Как ложился спать Садко во перву ночь,
Как проснулся Садко во Нове-граде,
О реку Чернаву на крутом кряжу;
Как поглядит — ажно бегут Его черленые корабли по Волхову.
112


Поминает жена Садка* со дружиной во синем море
— Не бывать Садку со синя моря! —
А дружина поминает одного Садка:
— Остался Садко во синем море!
А Садко стоит на крутом кряжу,
Встречает свою дружинушку со Волхова.
Тут его дружина сдивовалася:
— Остался Садко во синем море,
Очутился впереди нас во Нове-граде,
Встречает дружину со Волхова!
Встретил Садко дружину хоробрую И повел в палаты белокаменны.
Тут его жена зрадовалася,
Брала Садка за белы руки,
Целовала во уста во сахарные.
Начал Садко выгружать со черленых со кораблей Именьице — бессчетну золоту казну.
Как повыгрузил со черленыих кораблей,
Состроил церкву соборную* Миколе Можайскому.
Не стал больше ездить Садко на сине море,
Стал поживать Садко во Нове-граде.
ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ
Как жил Буслаюшка девяносто лет, он не славился, Поперек дорожки не ставился,
С каменной Москвой не перечился*,
С Новым-городом да спору не было.
Живучи Буслаюшка преставился,
Оставалось его чадо милое —
Молодой Василий да сын Буслаевич.
И начал Васильюшка по Нову-граду похаживать,
И начал Васильюшка шуточки пошучивать;
Кого хватит он за руку —
Руку рвет из плеча он вон;
Кого хватит он за ногу —
Ногу рвет из ходилов вон;
Кого хватит за головушку —
Головой вертит, будто пуговицей.


И стали жалобы доходить К его родной матушке,
Пречестной вдове Амельфе Тимофеевне:
— И ты, честна вдова Амельфа Тимофеевна! Унимай-ка ты свое чадо милое,
Молодого Василия Буслаевича!
Что он ходит по городу уродует И шуточки он пошучивает?
Кого ухватит за руку,
У того рука прочь;
Кого — за ногу, у того нога прочь;
Кого ухватит за головушку —
И головой вертит, будто пуговицей!
А ты не уймешь, так мы уймем.
И дождалась честна вдова Амельфа Тимофеевна Своего ли чада милого,
Молода Василия Буслаевича,
— Ай же ты, мое чадо милое Молодой Василий да Буслаевич!
Что же ты ходишь по городу уродуешь?
Почто же хватаешь за руки,
Руку рвешь из плеча вон?
Почто хватаешь за ноги,
Ногу рвешь из ходилов вон?
Кого хватишь за голову —
Головой вертишь, будто пуговицей?
А в твои-то годы отец-то твой Не имел он в кармане ста рублей,
А имел дружину хоробрую.
И нету у тебя заступщиков,
И некому за тебя заступитися!
Эти речи Василий понимает И берет чернила со бумагою,
И написал он письмо да скорописчато*:
«И что идите ко мне на двор,
К моему двору, Василья Буслаева,
А не работы работать деревенские,
А пить зелено вино безденежно».
И бросал письмо на Волхов мост,
И сам выкатил бочку зелена вина,
Зелена вина до сорока ведёр,
Сорока ведёр себе на широкий двор.
114


И наливает чару зелена вина,
Зелена вина да полтора ведра,
И те мужички да новгородские Подняли письмо на Волховом мосту И пошли-то ко двору да ко Буслаеву.
Тут стоит Василий да сын Буслаевич,
И говорит Василий таково слово:
— Кто поднимет чару зелена вина,
Зелена вина да полтора ведра,
И поднимет чару единой рукой,
И выпьет чару на единый вздох,
Стерпит-то червленый вяз в буйну голову*,
Тот попадет ко мне в дружину хоробрую.
Идет-то Иванище сильное,
Берет-то он чару единой рукой,
Выпивает он на единый вздох,
И ударил Василий червленым вязом в буйну голову — А стоит Иванище, не стряхнется,
Не стряхнется и не сворохнется,
И с буйной головы колпак не сворохнется.
И зазывал его Василий Буслаевич
Во свой терем златоверховатый
Хлеба-соли кушати, белой лебедушки рушати.
И тот прошел, так иной пошел.
Идет тут Потанюшка хроменький И принимается за чару единой рукой,
И выпивает чару на единый вздох,
И ударил Василий червленым вязом,
Червленым вязом да в буйну голову —
А стоит-то Потанюшка, не стряхнется,
Не стряхнется и не сворохнется,
И с буйной головы колпак не сворохнется.
И зазывал Василий Буслаевич
Во свой терем златоверховатый
Хлеба-соли кушати, белой лебедушки рушати.
И тот прошел, так иной пошел.
Тут идет Васенька маленький,
Принимается за чару единой рукой.
Говорит Василий сын Буслаевич:
— Не поднять тебе чары единой рукой И не выпить чары на единый вздох.—
115


И плюнул Васька и прочь пошел И сам говорит таковы слова:
— Ты, молодой щенок Василий да сын Буслаевич,
Не узнал молодца, а обесчестил меня!
И тут молодой Василий да Буслаевич Побежал он вслед с червленым вязом И ударил Василья червленым вязом да в буйну голову Идет Васька да не стряхнется,
Не стряхнется и не сворохнется,
С буйной головы колпак не сворохнется.
И гбворит тут Василий да Буслаевич:
— Разве сила у меня да не по-старому?
И верно червлен-то служит не по-прежнему?
И лежит горячий белый камешек,
И ударил червленым вязом в белый камешек,
И рассыпался камешек на мелки части,
И забежал молодой Василий да сын Буслаевич К Васеньке маленькому, стал просить Хлеба-соли кушати, белой лебедушке рушати.
И собрались тут мужики новгородские,
И напились мужики новгородские,
Поспорили они и повздорили;
И начал молодой Василий да сын Буслаевич Мужиков он попинывать,
И начал мужиков он поталкивать:
Иной-то идет скривя бок,
Иной-то идет скривя голову,
Иной-то идет да прихрамывает,
Иной идет руки накосо.
Говорят мужики да новгородские:
— Как у двора да у Буслаева Не упито было, не уедено,
Увечье-то навек заведено.
Как те ли мужички да новгородские Завели свой ли они да почестный' пир У того у Викулы Окулова И не зовут молодого Василья Буслаевича Со его дружиной' хороброю.
И проговорит Василий да Буслаевич Своей друЖине хороброей:
— Ой же вы, мои братьица,
116


Пойдемте-ка во почестный пир Ко тому ли Викуле да к Окулову.
Отправился Василий да Буслаевич Со своей дружиною хороброю На тот хорош на почестный пир.
Идут они к широку двору.
Тут проведали мужички новгородские,
Что идет Василий да Буслаевич,
И заложили ворота* крепко-накрепко.
И говорит молодой Василий да Буслаевич:
— Ай же ты, Васенька маленький! Заскочи-ка ты на широкий двор
И отвори-ка ворота ты на пяту И эазови-ка меня да во почестный пир Ко тому ли Викуле к Окулову.
И Васенька маленький Зашел на широкий двор И отворил ворота-то на пяту И зазывал Василия в почестный пир Со всей-то дружиною хороброю Ко тому ли Викуле к Окулову.
И тут молодой Василий да Буслаевич, Садился он во большой угол,
В большое место за дубовый стол.
И делать нечего мужикам новгородскиим,
И тут начали Василья-то упаивать.
И пьяными глазами Василий Буслаевич Порасхвастался, и ударил он о велик заклад Биться-дра;гься со всем Новым-городом.
Пировали-столовали и пошли они В свой терем златоверховатый Ко пречестной вдове Амельфе Тимофеевне. И тут спрашивает родна матушка:
— Ай же мои дети, дети милые,
Каково-то вас на пиру да почествовали?
Говорят-то деточки таковы слова:
— Что большой наш брат да атаманище. Ударился он да о велик заклад Биться-драться со всем Новым-городом.
117


И его родная матушка Сожалела свое чадо милое,
Молодого Василья Буслаева,
Снесла перину в погреба глубокие,
Положила изголовьице высокое,
Положила одеяло соболиное И свела свое чадо милое,
Молодого Василья Буслаева,
И заперла в погребах да во глубокиих.
А сама поклала злата, серебра и скатного жемчуга И пошла к городским начальникам,
Ко старшему к Фоме да Родионовичу:
— Вы возьмите-ка вы злато и серебро,
И возьмите-ка скатного жемчуга,
И не троньте-ка мое чадо милое,
Молодого Василья Буслаевича,
И простите-ка его да во большой вине —
С пьяных глаз он ударился,
Ударился да о велик заклад.
И говорят городские начальники И старший Фома да Родионович:
— Ай же ты, честна вдова Амельфа Тимофеевна! Не надо нам злата, и серебра,
И ни скатного жемчуга.
А нужна головка Васильева.
И тут пошла честна вдова, заплакала.
И ночь та тут да скороталася.
Заутра собирались мужички да новгородские, Ищут молода Василья Буслаевича.
И нашли его-то братьицев, дружину хоробрую,
Им связали ручки белые,
И сковали ножки резвые,
И загнали их в Пучай-реку*.
И пошла та нянька Буслаева На Пучай-реку мыть то платье цветное.
А мужики да новгородские Захватили няньку Буслаеву;
— Ты отдай-ка своего хозяина,
Молодого Василья Буслаева,
И тебя туда же свяжем с его братьями.—
118


И как вырвалась нянька Васильева От мужиков да новгородскиих,
И бежит она к погребу глубокому,
И ударила коромыслом двери погреба,
И разлеталися двери на три четверти.
И говорит она таково слово:
— Что, молодой Василий да Буслаевич,
Спишь ты да прохлаждаешься,
А над собой невзгоды не ведаешь?
Как твоей дружине хороброей —
Им связаны ручки белые,
Им скованы ножки резвые,
И загнаны они во Пучай-реку.
И как выскочил молодой Василий сын Буслаевич Из погреба глубокого.
Не попал ему червленый вяз,
А лопала ему ось тележная,
Тележная ось железная,
Железная ось девяноста пуд.
И начал он с осью похаживать,
И начал осью помахивать:
Куда махнет, туда улица,
А повернется — да переулочек.
И разбежались мужички да новгородские...
И шли они в монастырь Сергиев*
И позвали старца Приугрюмища*.
И идет старец Приугрюмище,
Сто пудов колокол несет,
А языком он да подпирается,
А сам он говорит таковы слова:
— Я иду — не колокол несу,
Не колокол несу, а Василью смерть несу.
Как наскочил молодой Василий сын Буслаевич,
И сам он говорит таково слово:
— Ай же ты, крестный батюшка!
Не дал ты яичка о Христовом дни,
А я дам тебе яичко о Петровом дни! —
И ударил Василий сын Буслаевич,
И колокол на мелки части рассыпался.
И ухватил Василий старца на руки И сшибал его да под вышиночку,
А сам стоючи пораздумался:
119


«Отца крестного убить — не спасенье получить». А сам говорит Василий таково слово:
— Отец крестный, старец Приугрюмище!
Иди-ка назад да во Сергиев,
Молись-ка богу-господу,
А в наше дело не мешайся ты.
И тут начал Василий по Нову-городу похаживать, По заулкам мужичков поколачивать.
И те ли городовые начальники И Фома да Родионович Наклали золота, серебра Да и скатного жемчуга
И пошли ко честной вдове Амельфе Тимофеевне, И говорят они таковы слова:
— Ай же ты, честна вдова Амельфа Тимофеевна! Возьми-ка ты злато и серебро,
А уговори-ка свое чадо милое,
Молодого Василья Буслаева.
И тут проговорит честна вдова,
Честна вдова Амельфа Тимофеевна:
— Як вам ходила со златом и серебром И со скатным жемчугом,
А вы у меня да не приняли!
А я и так могу уговорить Свое чадо милое,
Молодого Василья Буслаева.
И пошла она к Василью Буслаеву на Новгород,
И зашла сзади, и клала свои руки белые Василью на могучи плечи,
И сама говорит таково слово:
— Ай же мое чадо милое,
Молодой Василий да Буслаевич!
Укроти свое сердце богатырское!
Как тут молодой Василий да Буслаевич Послушал он своей родной матушки.
Укротил он сердце богатырское,
И пришел он в свой терем златоверховатый...
120


ВАВИЛА И СКОМОРОХИ
У честной вдовы да у Ненилы А у ней было чадо Вавила.
А поехал Вавилушка на ниву,
Он ведь нивушку свою орати,
Еще белую пшеницу засевати:
Родну матушку свою хочет кормити.
А ко той вдове да ко Нениле Пришли люди к ней веселые,
Веселые люди, не простые,
Не простые люди — скоморохи:
— Уж ты здравствуешь, честна вдова Ненила! У тебя где чадо да нынь Вавила?
— А уехал Вавилушка на ниву,
Он ведь нивушку свою орати,
Еще белую пшеницу засевати:
Родну матушку хочет кормити.
Говорят как те ведь скоморохи:
— Мы пойдем к Вавилушке на ниву,
Он нейдет ли с нами скоморошить?
А пошли скоморохи к Вавилушке на ниву:
— Уж ты здравствуешь, чадо Вавила,
Тебе дай бог нивушку орати,
Еще белую пшеницу засевати:
Родну матушку тебе кормити.
— Вам спасибо, люди веселые,
Веселые люди, скоморохи;
Вы куда пошли да по дороге?
— Мы пошли на инищее царство* Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу.
Ты пойдем, Вавила, с нами скоморошить.
Говорило тут чадо Вавила:
— Я ведь песен петь да не умею,
Я в гудок играть да не горазден.—
121


Говорил Кузьма да со Демьяном*:
— Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил.
У того ведь чада у Вавилы А было в руках-то понукальце,
А и стало тут ведь погудальце;
Еще были в руках да тут ведь вожжи, Еще стали шелковые струнки.
Еще то чадо да тут Вавила Видит: люди тут да не простые.
Не простые люди-то, святые;
Он походит с ними да скоморошить.
Он повел их да ведь домой же.
Еще тут честна вдова да тут Ненила Еще стала тут да их кормити.
Понесла она хлебы-то ржаные —
А и стали хлебы-то пшеничны;
Понесла она курицу варёну —
Еще курица да ведь взлетела,
На печной столб села да запела.
Еще та вдова да тут Ненила Еще видит: люди не простые,
Не простые люди-то, святые. Отпустила тут Вавилу скоморошить.
А идут да скоморохи по дороге,
На гумне мужик горох молотит.
— Тебе бог помочь да те, крестьянин, На бело горох да молотити!
— Вам спасибо, люди веселые,
Веселые люди, скоморохи!
Вы куда пошли да по дороге?
— Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу.—


Говорил да тут да ведь крестьянин:
— У того царя да у Собаки
А окол двора-то тын железный,
А на каждой тут да на тычинке По человеческой сидит головке;
А на трех ведь на тычинках Еще нету человеческих головок,
Тут и вашим-то да быть головкам.
— Уж ты ой еси да ты, крестьянин! Ты не мог ведь нам добра тут сдумать, Еще лиха нам ты не сказал бы! Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А Кузьма с Демьяном припособил — Полетели голубята-то стадами,
А стадами тут да табунами;
Они стали у мужика горох клевати,
Он ведь стал их кичигами сшибати, Зашибал он, думал, голубяток,
Зашибал да всех своих ребяток. Говорил да тут да ведь крестьянин:
— Уж как тяжко тут да согрешил я! Это люди шли да не простые,
Не простые люди-то, святые!
А идут скоморохи по дороге,
А навстречу мужик едет торговати.
— Тебе бог помочь да те, крестьянин, Ай тебе горшками торговати!
— Вам спасибо, люди веселые,
Веселые люди, скоморохи!
Вы куда пошли да по дороге?
— Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу.—
123


Говорил да тот да ведь крестьянин:
— У того царя да у Собаки
А окол двора да тын железный,
А на каждой тут да на тычинке По человеческой сидит головке;
А на трех-то ведь на тычинках Еще нету человеческих головок,
Тут и вашим-то да быть головкам.
— Уж ты ой еси да ты, крестьянин! Ты не мог нам добра ведь сдумать,
Еще лиха нам ты не сказал бы! Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил — Полетели куропцы с рябами,
Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачами.
Они стали по оглоблям-то садиться,
Он ведь стал их тут да бити И во свой ведь воз да класти.
Наложил он их да весь возочек,
А поехал мужик да во городочек. Становился он да во рядочек,
Развязал да он да свой возочек — Полетели куропцы с рябами,
Полетели пеструхи с чюхарями, Полетели марьюхи с косачами. Посмотрел ведь во своем-то он возочке, Еще тут у него одни да черепочки.
— Ой, я тяжко тут да согрешил ведь! Это люди шли да не простые,
Не простые люди-то, святые!
А идут скоморохи по дороге,
Еще красная да тут девица,
А она холсты да полоскала.
— Уж ты здравствуешь, красна девица, Набело холсты да полоскати!
124


— Вам спасибо, люди веселые,
Веселые люди, скоморохи!
Вы куда пошли да по дороге?
— Мы пошли на инищее царство Переигрывать царя Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
Еще дочь его да Перекрасу.
Говорила красная девица:
— Пособи вам бог переиграти И того царя да вам Собаку,
Еще сына его да Перегуду,
Еще зятя его да Пересвета,
А и дочь его да Перекрасу.
— Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил,
А у той у красной у девицы У ней были-то холсты-то ведь холщовы, Еще стали-то атласны да шелковы. Говорит как красная девица:
— Тут ведь люди шли да не простые, Не простые люди-то, святые!
А идут скоморохи по дороге,
А пришли во инищее царство.
Заиграл да тут да царь Собака,
Заиграл Собака во гудочек,
А во звончатый во переладец —
Еще стала вода да прибывати,
Хочет он водой их потопити.
— Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
125


А Кузьма с Демьяном припособил.
И пошли быки-то тут стадами,
А стадами тут да табунами,
Еще стали воду упивати,
Еще стала вода да убывати.
— Заиграй, Вавила, во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособят.
Заиграл Вавила во гудочек,
А во звончатый во переладец,
А Кузьма с Демьяном припособил. Загорелось инищее царство И сгорело с края и до края.
Посадили тут Вавилушку на царство, Он привез ведь тут да свою матерь.


Ob
УССКИЕ
НАРОДНЫЕ
СКАЗКИ


ЛИСА И ВОЛК
Жили себе дед да баба. Дед и говорит бабе:
— Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани, поеду за рыбой.
Наловил дед рыбы полный воз. Едет домой и видит: лисичка свернулась калачиком, лежит на дороге.
Дед слез с воза, подошел, а лисичка не ворохнется, лежит как мертвая.
— Вот славная находка! Будет моей старухе воротник на шубу.
Взял дед лису и положил на воз, а сам пошел впереди.
А лисица улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке.
Повыбросила всю рыбу и сама потихоньку ушла.
Дед приехал домой и зовет бабу:
— ну> старуха, знатный воротник привез тебе на шубу!
Подошла баба к возу: нет на возу ни воротника, ни рыбы.
И начала она старика ругать:
— Ах ты такой-сякой, еще вздумал меня обманывать!
Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая. Погоревал, погоревал, да что ты будешь делать!
А лисица тем временем собрала на дороге всю рыбу в кучку, села и ест.
Приходит к ней волк:
5 Былины.
129


— Здравствуй, кумушка, хлеб да соль...
— Я ем свой, а ты подальше стой.
— Дай мне рыбки.
— Налови сам да и ешь.
— Да я не умею.
— Эка! Ведь я же наловила. Ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала и велика, ловись, рыбка, и мала и велика!» Так рыба тебя сама за хвост будет хватать. Как подольше посидишь, так больше наудишь.
Пошел волк на реку, опустил хвост в прорубь, сидит и приговаривает:
— Ловись, рыбка, и мала и велика,
Ловись, рыбка, и мала и велика!
А лисица ходит около волка и приговаривает:
— Ясни, ясни на небе звезды,
Мерзни, мерзни волчий хвост!
Волк спрашивает лису:
— Что ты, кума, все говоришь?
— А я тебе помогаю, рыбку на хвост нагоняю.
А сама опять:
— Ясни, ясни на небе звезды,
Мерзни, мерзни волчий хвост!
Сидел волк целую ночь у проруби, хвост у него и приморозило. Под утро хотел подняться — не тут-то было. Он и думает: «Эка, сколько рыбы привалило — и не вытащить!»
В это время идет баба с ведрами за водой. Увидела волка и закричала:
— Волк, волк! Бейте его!
Волк — туда-сюда, не может вытащить хвост. Баба бросила ведра и давай его бить коромыслом. Била-била, волк рвался- рвался, оторвал себе хвост и пустился наутек.
«Хорошо же,— думает,— ужо я отплачу тебе, кума!»
А лисичка забралась в избу, где жила эта баба, наелась из квашни теста, голову себе тестом вымазала, выбежала на дорогу, упала и лежит-стопет.
Волк ей навстречу:
— Так вот как ты учишь, кума, рыбу ловить! Смотри, меня всего исколотили...
Лиса ему говорит:
— Эх, куманек! У тебя хвоста нет, зато голова цела, а мне голову разбили. Смотри: мозг выступил, насилу плетусь.
— И то правда,— говорит ей волк.— Где тебе, кума, идти, садись на меня, я тебя довезу.
Села лисица волку на спину. Он ее и повез.
130


Вот лисица едет на волке и потихоньку поет:
—■ Битый небитого везет,
Битый небитого везет!
— Ты чего, кума, все говоришь?
— Я, куманек, твою боль заговариваю.
И сама опять:
— Битый небитого везет,
Битый небитого везет!
ЛИСА-ПОВИТУХА
Жили-быди кум с кумой — волк с лисой. Была у них кадочка медку. А лисица любит сладенькое; лежит кума с кумом в избушке да украдкою постукивает хвостиком.
— Кума, кума! — говорит волк.— Кто-то стучит.
— А, знать, меня на повой зовут! — бормочет лиса.
— Так поди сходи,— говорит волк.
Вот кума из избы да прямехонько к меду, нализалась и вернулась назад.
— Что бог дал? — спрашивает волк.
— Початочек,— отвечает лисица.
В другой раз опять лежит кума да постукивает хвостиком.
— Кума, кто-то стучится,— говорит волк.
— На повой, знать, зовут!
— Так сходи.
Пошла лисица, да опять к меду, нализалась досыта: медку только на донышке осталось. Приходит к волку.
— Что бог дал? — спрашивает ее волк.
— Середышек.
В третий раз опять так же обманула лисица волка и долизала уже весь медок.
— Что бог дал? —спрашивает ее волк.
— Поскребышек.
Долго ли, коротко ли — прикинулась лисица хворою, просит кума медку принести. Пошел кум, а меду ни крошки.
— Кума, кума! — кричит волк.— Ведь мед съеден.
— Как съеден? Кто же съел? Кому окромя тебя! — погоняет лисица.
Волк крестится и божится.
— Ну хорошо! — говорит лисица.— Давай ляжем на солнышко, у кого вытопится мед, тот и виноват.
Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка.
131


— Кум, кум! — толкает волка.— Это что? Вот кто съел!
И волк, нечего делать, повинился.
Вот вам сказка, а мне кринка масла.
ЛИСА-ИСПОВЕДНИЦА
Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши. На заре прибежала она в деревню, взошла на двор к мужику и полезла на насест к курам.
Только что подкралась и хотела схватить одну курицу, а петуху пришло время петь: вдруг он крыльями захлопал, ногами затопал и закричал во все горло. Лисица с насеста-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке.
Вот раз вздумалось петуху пойти в лес — разгуляться, а лисица уж давно его стережет: спряталась за куст и поджидает: скоро ли петух подойдет.
А петух увидел сухое дерево, взлетел на него и сидит себе.
В то время лисе скучно показалось дожидаться, захотелось сманить петуха с дерева; вот думала-думала да и придумала:
«Дай прелыцу его!»
Подходит к дереву и стала здороваться:
— Здравствуй, Петенька!
«Зачем ее лукавый занес?» — думает петух.
А лиса приступает со своими хитростями:
— Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Ты, Петя, на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму. Петух стал спускаться ниже и ниже и попал прямо лисе в лапы. Схватила его лиса и говорит:
— Теперь я задам тебе жару! Ты у меня за все ответишь: попомнишь про свои худые дела! Вспомни, как я в осеннюю темную ночь приходила и хотела попользоваться одним куренком — а я в то время три дня ничего не ела,— и ты крыльями захлопал и ногами затопал!..
— Ах, лиса! — говорит петух.— Ласковые твои словеса. Премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны сладкие, и пойдет про нас слава добрая.
Лиса распустила лапы, а петух порх на дубок.


ЛИСА И ЖУРАВЛЬ
Лиса с журавлем подружилась.
Вот и вздумала однажды лиса угостить журавля, пошла звать его к себе в гости:
— Приходи, куманек, приходи, дорогой! Уж как я тебя угощу!
Идет журавль на званый пир, а лиса наварила манной каши и размазала ее по тарелке. Подала и потчует:
— Покушай, мой голубчик-куманек! Сама стряпала.
Журавль хлоп-хлоп носом, стучал-стучал, ничего не попадает.
А лисица в это время лижет себе да лижет кашу — так всю сама и скушала. Каша съедена; лисица и говорит:
— Не обессудь, любезный кум! Больше потчевать нечем!
— Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.
На другой день приходит лиса, а журавль приготовил окрошку, наклал в кувшин с узким горлышком, поставил на стол и говорит:
— Кушай, кумушка! Не стыдись, голубушка.
Лисица начала вертеться вокруг кувшина, и так зайдет и этак, и лизнет его и понюхает; толку все нет как нет! Не лезет голова в кувшин. А журавль меж тем клюет себе да клюет, пока все поел.
— Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.
Взяла лису досада: думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла, как несолоно хлебала. С тех пор и дружба у лисы с журавлем врозь.
ЛИСА И ТЕТЕРЕВ
Лиса увидела тетерева — на дереве в леску сидит,— подошла к нему и говорит:
— Терентьюшка-батюшко, приехала я из города; слышала указ: тетеревам не летать по деревам, а ходить по земле.
— Так что, я слезу. Да вон, лиса, кто-то идет, да что-то на плече-то несет, да за собой что-то ведет.
— Хвост не крючочком ли?
— Да, да, крючком!
— Ах нет; мне некогда тебя ждать: у меня ножки зябнут Да ребята дома ждут. Я пойду.


ЛИСА И РАК
Лиса и рак стоят вместе и говорят промеж себя. Лиса говорит раку:
— Давай с тобой перегоняться.
Рак:
— Что ж, лиса, ну давай!
Начали перегоняться. Лишь лиса побежала, рак уцепился лисе за хвост. Лиса до места добежала, а рак не отцепляется. Лиса обернулась посмотреть, вернула хвостом, рак отцепился и говорит:
— А я давно уж жду тебя тут.
ЛИСА И КУВШИН
К одному мужику повадилась лиса ходить, кур красть. Мужик повесил кувшин. Ветер в кувшин дует. Он гудит: бу-у-у, бу-бу-у!
Приходит лиса и слушает, что такое гудёт. Увидала кувшин, схватила его за обрывок и надела себе на шею.
— Погоди, кувшинище-дурачище, я тебя,— говорит,— утоплю.
И понесла кувшин в прорубь: стала его топить. Кувшин захлебнулся водою: бурк-бурк-бурк-бурк — и тянет лису с собой на дно. Лиса просит:
— Кувшин, кувшин, не топи меня, я не буду, это я тебя только так постращала.
Кувшинище-дурачище не слушается, все тянет на дно — и утопил лису!
ЛИСА И КОЗЕЛ
Бежала лиса, на ворон зазевалась — и попала в колодец. Воды в колодце было немного: утонуть нельзя, да и выскочить — тоже.
Сидит лиса, горюет.
Идет козел — умная голова; идет, бородищей трясет, рожи- щами мотает; заглянул от нечего делать в колодец, увидел там лису и спрашивает:
-— Что ты там, лисонька, поделываешь?
■— Отдыхаю, голубчик,— отвечает лиса,— там, наверху жарко, так я сюда забралась. Уж как здесь прохладно да хорошо! Водицы холодненькой — сколько хочешь!
134


А козлу давно пить хочется.
— Хороша ли вода-то? — спрашивает козел.
— Отличная,— отвечает лиса.— Чистая, холодная! Прыгай сюда, коли хочешь; здесь обоим нам место будет.
Прыгнул сдуру козел, чуть лисы не задавил. А она ему:
— Эх, бородатый дурень, и прыгнуть-то не умел — всю обрызгал.
Вскочила лиса козлу на спину, со спины на рога, да и вон из колодца.
Чуть было не пропал козел с голоду в колодце; насилу-то его отыскали и за рога вытащили.
ВОРОНА И РАК
Летела ворона по-над морем, смотрит: рак ползет — хап его! И понесла в лес, чтобы, усевшись где-нибудь на ветке, хорошенько закусить. Видит рак, что приходится пропадать, и говорит вороне:
— Эй, ворона, ворона! Знал я твоих отца и мать — славные были люди!
— Угу! — ответила ворона, не раскрывая рта.
— И братьев и сестер твоих знаю, что за добрые были люди! —- Угу!
— Да все же хоть они и хорошие люди, а тебе не ровня. Мне сдается, что разумнее тебя никого нет на свете.
Понравились эти речи вороне; каркнула она во весь рот и упустила рака в море.
ЗИМОВЬЕ ЗВЕРЕЙ
Шел бык лесом, попадается ему навстречу баран.
— Куда, баран, идешь? —спросил бык.
— От зимы лета ищу,— говорит баран.
— Пойдем со мною!
Вот пошли вместе, попадается им навстречу свинья.
— Куда, свинья, идешь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу,— отвечает свинья.
— Иди с нами.
Пошли втроем дальше, навстречу им гусь.
— Куда, гусь, идешь? — спрашивает бык.
— От зимы лета ищу,— отвечает гусь.
— Ну, иди за нами!
Вот гусь и пошел за ними. Идут, а навстречу им петух.
135


— Куда, петух, идешь? — спросил бык.
— От зимы лета ищу,— отвечает петух.
— Иди за нами!
Вот они идут путем-дорогою и разговаривают промеж себя:
— Как же, братцы-товарищи! Время подходит холодное, где тепла искать?
Бык и сказывает:
— Ну, давайте избу строить, а то, чего доброго, и впрямь зимою замерзнем.
Баран говорит:
— У меня шуба тепла — вишь какая шерсть! Я и так перезимую.
Свинья говорит:
— А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюсь в землю и без избы прозимую.
Гусь говорит:
— А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденусь, меня никакой холод не возьмет; я и так прозимую.
Петух говорит:
— А разве у меня нет своих крыльев? И я прозимую!
Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать.
— Ну,— говорит,— вы как хотите, а я стану избу строить.
Выстроил себе избушку и живет в ней. Вот пришла зима
холодная, стали пробирать морозы; баран просится у быка:
— Пусти, брат, погреться.
—- Нет, баран, у тебя шуба теплая; ты и так перезимуешь. Не пущу!
— А коли не пустишь, то я разбегусь и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее.
Бык думал-думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит»,— и пустил барана.
Вот и свинья прозябла, пришла к быку:
— Пусти, брат, погреться.
— Нет, не пущу! Ты в землю зароешься и так перезимуешь.
— А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу сворочу.
Делать нечего, надо пустить. Пустил и свинью.
Тут пришли к быку гусь и петух:
— Пусти, брат, к себе погреться.
— Нет, не пущу! У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; так и прозимуете!
— А не пустишь,— говорит гусь,— так- я весь мох из твоих стен повыщиплю, тебе же холоднее будет.
— Не пустишь? — говорит петух.— Так я взлечу на чердак, всю землю с потолка сгребу, тебе же холоднее будет.
136


Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха.
Вот живут они себе в избушке. Отогрелся в тепле петух и начал песенки распевать.
Услыхала лиса, что петух песенки распевает, захотелось ей петушиным мясом полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала:-
— Ну, любезные куманьки! Я нашла для всех поживу: для тебя, медведь,— быка, для тебя, волк,— барана, а для себя — петуха.
— Хорошо, кумушка! — говорят медведь и волк.— Мы твоих услуг никогда не забудем. Пойдем же приколем да поедим!
Лиса привела их к избушке. Медведь говорит волку:
— Иди ты вперед!
А волк кричит:
— Нет, ты посильнее меня, иди ты вперед!
Ладно, пошел медведь; только что в двери — бык наклонил голову и припер его рогами к стенке. А баран разбежался да как бацнет медведя в бок — и сшиб его с ног. А свинья рвет и мечет в клочья. А гусь подлетел — глаза щиплет. Л петух сидит на брусу и кричит:
— Подайте сюда, подайте сюда!
Волк с лисой услыхали крик да бежать!
Вот медведь рвался, рвался, насилу вырвался, догнал волка и рассказывает:
— Ну, что было мне!.. Этакого страху отродясь не видывал. Только что вошел я в избу, откуда ни возьмись, баба с ухватом на меня... Так к стене и прижала! Набежало народу пропасть: кто бьет, кто рвет, кто шилом в глаза колет. А еще один на брусу сидел да все кричал: «Подайте сюда, подайте сюда!» Ну, если б подали к нему, кажись бы, и смерть была!
КОТ И ЛИСА
Жил-был мужик. У этого мужика был кот, только такой баловник, что беда! Надоел он до смерти. Вот мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок и понес в лес. Принес и бросил его в лесу — пускай пропадает.
Кот ходил, ходил и набрел на избушку. Залез на чердак и полеживает себе. А захочет есть — пойдет в лес, птичек, мышей на¬
ловит, наестся досыта — и опять на чердак, и горя ему мало!
Вот пошел кот гулять, а навстречу ему лиса. Увидала кота
и дивится: «Сколько лет живу в лесу, такого зверя не
видывала!»
Поклонилась лиса коту и спрашивает:
137


— Скажись, добрый молодец, кто ты таков? Как ты сюда зашел и как тебя по имени величать?
А кот вскинул шерсть и отвечает:
— Зовут меня Котофей Иванович, я из сибирских лесов прислан к вам воеводой.
— Ах, Котофей Иванович! — говорит лиса.— Не знала я про тебя, не ведала. Ну, пойдем же ко мне в гости.
Кот пошел к лисице. Она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкой, а сама все спрашивает:
— Котофей Иванович, женат ты или холост?
— Холост.
— Ия, лисица,— девица. Возьми меня замуж!
Кот согласился, и начался у них пир да веселье.
На другой день отправилась лиса добывать припасов, а кот остался дома.
Бегала, бегала лиса и поймала утку. Несет домой, а навстречу ей волк:
— Стой, лиса! Отдай утку!
— Нет, не отдам!
— Ну, я сам отниму.
— А я скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— Разве ты не слыхал? К нам из сибирских лесов прислан воеводой Котофей Иванович! Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы жена.
— Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. А как бы мне на него посмотреть?
— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не по нраву придется, сейчас съест! Ты приготовь барана да принеси ему на поклон: барана-то положи на видное место, а сам схоронись, чтобы кот тебя не увидал, а то, брат, тебе туго придется!
Волк побежал за бараном, а лиса — домой.
Идет лиса, и повстречался ей медведь:
— Стой, лиса, кому утку несешь? Отдай мне!
— Ступай-ка ты, медведь, подобру-поздорову, а то скажу Котофею Ивановичу, он тебя смерти предаст!
— А кто такой Котофей Иванович?
— А который прислан к нам из сибирских лесов воеводою. Я раньше была лисица-девица, а теперь нашего воеводы — Котофея Ивановича — жена.
— А нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?
— У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: кто ему не приглянется, сейчас съест. Ты ступай приготовь быка да принеси ему на поклон. Да смотри, быка-то положи на видное место, а
138


сам схоронись, чтобы Котофей Иванович тебя не увидел, а то тебе туго придется!
Медведь пошел за быком, а лиса — домой.
Вот принес волк барана, ободрал шкуру и стоит раздумывает. Смотрит — и медведь лезет с быком.
— Здравствуй, Михайло Иванович!
— Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с мужем?
— Нет, Михайло Иванович, сам их дожидаю.
— А ты сходи-ка к ним, позови,— говорит медведь волку.
— Нет, не пойду, Михайло Иванович. Я неповоротлив, ты лучше иди.
— Нет, не пойду, брат Левон. Я мохнат, косолап, куда мне!
Вдруг — откуда ни возьмись — бежит заяц.
Волк и медведь как закричат на него:
— Поди сюда, косой!
Заяц так и присел, уши поджал.
— Ты, заяц, поворотлив и на ногу скор: сбегай к лисе, скажи ей, что медведь Михайло Иванович с братом Левоном Ивановичем давно уже готовы, ждут тебя-де с мужем, с Котофеем Ивановичем, хотят поклониться бараном да быком.
Заяц пустился к лисе во всю прыть. А медведь и волк стали думать, где бы им спрятаться.
Медведь говорит:
— Я полезу на сосну.
А волк ему говорит:
— А я куда денусь? Ведь я на дерево не взберусь. Схорони меня куда-нибудь.
Медведь спрятал волка в кустах, завалил сухими листьями, а сам влез на сосну, на самую макушку, и поглядывает, не идет ли Котофей Иванович с лисой.
Заяц меж тем прибежал к Лисицыной норе:
— Медведь Михайло Иванович с волком Левоном Ивановичем прислали сказать, что они давно ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном.
— Ступай, косой, сейчас будем.
Вот и пошли кот с лисою. Медведь увидел их и говорит волку:
— Какой же воевода-то Котофей Иванович маленький!
Кот сейчас же кинулся на быка, шерсть взъерошил, начал
рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится:
— May, мау!..
Медведь опять говорит волку:
— Невелик, да прожорлив! Нам четверым не съесть, а ему одному мало. Пожалуй, он и до нас доберется!
Захотелось и волку посмотреть на Котофея Ивановича, да
139


сквозь листья не видать. И начал волк потихоньку разгребать листья. Кот услыхал, что листья шевелятся, подумал, что это мышь, да как кинется — и прямо волку в морду вцепился когтями.
Волк перепугался, вскочил и давай утекать.
А кот сам испугался и полез на дерево, где сидел медведь.
«Ну,— думает медведь,— увидел он меня!»
Слезать-то было некогда, вот медведь как шмякнется с дерева оземь, все печенки отбил, вскочил — да наутек.
А лисица вслед кричит:
*— Бегите, бегите, как бы он вас не задрал!..
С той поры все звери стали кота бояться. А кот с лисой запаслись на всю зиму мясом и стали жить да поживать. И теперь живут.
КОТ, ПЕТУХ И ЛИСА
Слушайте: жил-был старик, у него были кот да петух. Старик ушел в лес на работу, кот понес ему есть, а петуха оставил стеречь дом. На ту пору пришла лиса:
— Кукареку, петушок,
Золотой гребешок,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Так пела лисица, сидя под окном. Петух выставил окошко, высунул головку и посмотрел: кто тут поет? А лиса хвать его в когти и понесла в свою избушку. Петух закричал:
— Понесла меня лиса, понесла петуха за темные леса, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам. Кот Котонаевич, отыми меня!
Кот услыхал крик и бросился в погоню, настиг лису, отбил петуха и принес его домой.
— Смотри же, Петя,— говорит ему кот,— не выглядывай в окошко, не верь лисе: она съест тебя и косточек не оставит.
Старик опять ушел в лес на работу, а кот понес ему есть. Старик, уходя, заказывал петуху беречь дом и не выглядывать в окошко. Но лисице больно захотелось скушать петушка. Пришла она к избушке и запела:
— Кукареку, петушок,
Золотой гребешок,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку,
Дам и зернышек.
Петух ходит по избе, молчит, не отзывается. Лиса снова
140


запела песенку и бросила в окно горошку. Петух съел горошек и говорит:
— Нет, лиса, не обманешь! Ты хочешь меня съесть... и косточек не оставишь.
— Полно, Петя! Стану ли я есть тебя! Мне хотелось, чтобы ты у меня погостил, моего житья-бытья посмотрел, на мое добро поглядел!
И она запела сладким голосом:
— Кукареку, петушок,
Золотой гребешок,
Масляна головка,
Выгляни в окошко,
Я дала тебе горошку,
Дам и зернышек.
Петух выглянул в окошко, а лиса его в когти. Закричал петух благим матом:
— Понесла меня лиса, понесла петуха за темные леса, за дремучие боры, по крутым бережкам, по высоким горам. Кот Котонаевич, выручай меня!
Кот услыхал крик, пустился в погоню, нагнал лису и отбил петуха.
— Не говорил ли я тебе, Петя, не выглядывай в окошко — съест тебя лиса и косточек не оставит! Смотри же слушай меня! Мы завтра далеко пойдем.
Вот опять старик ушел на работу, и кот ему хлеба понес. Лиса подкралась под окошко и ту же песенку запела. Три раза пропела, а петух все молчит.
— Что это,— говорит лиса,— ныне Петя совсем онемел!
— Нет, лиса, не обманешь меня! Не выгляну в окошко.
Лиса, бросила в окно горошку да пшенички и снова запела:
— Кукареку, петушок,
Золотой гребешок,
Масляна головка,
Выгляни в окошко,
У меня-то хоромы,
Хоромы большие,
В каждом углу Пшенички по мерочке:
Ешь, сыт, не хочу!
Потом добавила:
— Да, посмотрел бы ты, Петя, сколько у меня всяких диковинок! Полно, не верь коту! Если бы я хотела тебя съесть, то давно бы это сделала. А то видишь — я тебя люблю, хочу тебя в люди показать да уму-разуму научить, как надо на свете жить. Да покажись же, Петя! Вот я за угол уйду!
141


И притаилась за стеною...
Петух вскочил на лавку, высунул голову в окошко, а лиса его в когти — и была такова! Петух закричал во все горло, но старик и кот были далеко и не слыхали его крика.
Долго ли, коротко ли, воротился кот домой и видит: петушка нету, надо из беды выручать. Кот тотчас же нарядился гусляром, захватил в лапы дубинку и отправился к Лисицыной избушке. Пришел и начал наигрывать на гуслях:
— Стрень-брень, гусельцы, золотые струночки! Дома ли Лисафья, дома ли с детками, одна дочка Чучелка, другая Под- чучелка, третья Подай-челнок, четвертая Подмети-шесток, пятая Трубу-закрой, шестая Огня-вздуй, а седьмая Пеки-пи- роги!
Лиса говорит:
— Поди, Чучелка, посмотри, кто такую хорошую песню поет?
Чучелка вышла за ворота, а гусляр стук ее в лобок — да в коробок и снова запел ту же самую песню. Лиса посылает другую дочку, за другою — третью, за третьей — четвертую, и так дальше. Какая ни выйдет за ворота — гусляр свое дело сделает: стук в лобок — да в коробок! Перебил всех Лисицыных деток поодиночке.
Лиса ждет их и не дождется. «Дай,— думает,— сама посмотрю!»
Вышла за ворота, а кот размахнулся дубинкой, как хватит ее по голове — из нее и дух вон! Петушок обрадовался, вылетел в окно и благодарит кота за свое спасение. Воротились они к старику и стали себе жить-поживать да добра наживать.
БОБОВОЕ ЗЕРНЫШКО
Жили-были петушок да курочка. Рылся петушок и вырыл бобок.
— Ко-ко-ко, курочка, ешь бобовое зернышко!
— Ко-ко-ко, петушок, ешь сам!
Съел петушок зернышко и подавился. Позвал курочку:
— Сходи, курочка, к речке, попроси водицы напиться.
Побежала курочка к речке:
— Речка, речка, дай мне водицы: петушок подавился бобовым зернышком!
Речка говорит:
— Сходи к липке, попроси листок, тогда дам водицы.
Побежала курочка к липке:
142


— Липка, липка, дай мне листок! ОтНесу листок речке — речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Липка говорит:
— Сходи к девушке, попроси нитку.
Побежала курочка:
— Девушка, девушка, дай нитку! Отнесу нитку липке — липка даст листок, отнесу листок речке — речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Девушка отвечает:
— Сходи к гребенщикам, попроси гребень, тогда дам нитку.
Курочка прибежала к гребенщикам:
— Гребенщики, гребенщики, дайте мне гребень! Отнесу гребень девушке — девушка даст нитку, отнесу нитку липке — липка даст листок, отнесу листок речке — речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Гребенщики говорят:
— Сходи к калашникам, пусть дадут нам калачей.
Побежала курочка к калашникам:
— Калашники, калашники, дайте калачей! Калачи отнесу гребенщикам — гребенщики дадут гребень, отнесу гребень девушке — девушка даст нитку, нитку отнесу липке — липка даст листок, листок отнесу речке — речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Калашники говорят:
— Сходи к дровосекам, пусть нам дров дадут.
Пошла курочка к дровосекам:
— Дровосеки, дровосеки, дайте дров! Отнесу дрова калашникам — калашники дадут калачей, калачи отнесу гребенщикам —- гребенщики дадут гребень, гребень отнесу девушке — девушка даст нитку, нитку отдам липке — липка даст листок, листок отнесу речке — речка даст водицы петушку напиться: петушок подавился бобовым зернышком.
Дровосеки дали курочке дров.
Отнесла курочка дрова калашникам — калашники дали ей калачей, калачи отдала гребенщикам — гребенщики дали ей гребень, отнесла гребень девушке — девушка дала ей нитку, нитку отнесла липке — липка дала листок, отнесла листок речке — речка дала водицы.
Петушок напился, и проскочило зернышко.
Запел петушок:
— Ку-ка-ре-куу!


КОЧЕТ И КУРИЦА
Жили курочка с кочетком. Пошли они в лес по орехи. Пришли к орешне; кочеток залез на орешню рвать орехи, а курочку оставил на земле подбирать орехи: кочеток кидает, а курочка подбирает.
Вот кинул кочеток орешек, попал курочке в глазок и вышиб глазок.
Курочка пошла — плачет. Вот едут бояре и спрашивают:
— Курочка, курочка! Чего ты плачешь?
— Мне кочеток вышиб глазок.
— Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?
— Мне орешня портки разодрала.
— Орешня, орешня! На что ты кочетку портки разодрала?
— Меня козы подглодали.
— Козы, козы! На что вы орешню подглодали?
— Нас пастухи не берегут.
— Пастухи, пастухи! Что вы коз не бережете?
— Нас хозяйка блинами не кормит.
— Хозяйка, хозяйка! Что ты пастухов блинами не кормишь?
— У меня свинья опару пролила.
— Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?
— У меня волк поросеночка унес.
— Волк, волк! На что ты у свиньи поросеночка унес?
— Я есть захотел, мне бог повелел.
ЖУРАВЛЬ И ЦАПЛЯ
Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.
— Давай пойду посватаюсь к цапле!
Пошел журавль — тяп-тяп! Семь верст болото месил, приходит и говорит:
— Дома ли цапля?
— Дома.
— Выдь за меня замуж.
— Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!
Журавль, как несолоно похлебал, ушел домой. Цапля после раздумалась и сказала:
— Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.
Приходит к журавлю и говорит:
144


— Журавль, возьми меня замуж!
— Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!
Цапля заплакала от стыда и воротилась назад.
Журавль раздумался и сказал:
— Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму ее замуж.
Приходит и говорит:
— Цапля, я вздумал на тебе жениться; поди за меня.
— Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!
Пошел журавль домой. Тут цапля раздумалась:
— Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!
Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.
ТЕРЕМОК
Лежит в поле лошадиная голова.
Прибежала мышка-норышка и спрашивает:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
Никто не отзывается.
Вот она вошла и стала жить в лошадиной голове. Пришла лягушка-квакушка:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Я, мышка-норышка; а ты кто?
— А я лягушка-квакушка.
— Ступай ко мне жить.
Вошла лягушка, и стали себе вдвоем жить. Прибежал заяц:
— Герем-теремок! Кто в тереме живет?
— Я, мышка-норышка, да лягушка-квакушка; а ты кто?
•—■ А я на горе увертыш.
— Ступай к нам.
Стали они втроем жить. Прибежала лисица:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш; а ты кто?
— А я везде поскокиш.
— Иди к нам.
Стали четверо жить. Пришел волк:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш; а ты кто?
— А я из-за кустов хватыш.
145


— Иди к нам.
Стали пятеро жить. Вот приходит к ним медведь:
— Терем-теремок! Кто в тереме живет?
— Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокиш, из-за кустов хватыш.
— А я всех вас давиш!
Сел на голову и раздавил всех.
КОЛОБОК
Жили да были старик да старуха; у них не было ни хлеба, ни соли, ни кислых щей. Пошел старик по сусекам скрести, по лукошкам мести. Собравши немного муки, стали месить колобок.
На масле смесили, на сковороде прягли и на окне студили. Колобок соскочил да и убежал.
Бежит вдоль по дорожке. Попадается ему заяц навстречу и спрашивает его:
— Куда бежишь, колобок?
Колобок ему в ответ:
— Я по коробам метен,
По сусекам скребен,
В сыром масле пряжен,
На окошке стужен;
Я от деда ушел,
Я от бабы ушел И от тебя убегу.
И побежал колобок. Навстречу ему серенький волчок.
— Куда ты, колобок?
Колобок ему в ответ:
— Я по -коробам метен,
По сусекам скребен,
В сыром масле пряжен,
На окошке стужен;
Я от деда ушел,
Я от бабы ушел,
Я от зайца ушел И от тебя, волк,убегу.
Колобок побежал. Ему навстречу попадается медведь и спрашивает его:
— Куда ты, колобок?
Колобок ему в ответ:
— Я по коробам метен,
По сусекам скребен,
В сыром масле пряжен,
146


На окошке стужен;
Я от деда ушел,
Я от бабы ушел,
Я от зайца ушел,
Я от волка ушел И от тебя, медведь, убегу.
Колобок побежал. Ему навстречу попадается черемная лисица, баять мастерица, и спрашивает, готовясь его слизнуть:
— Куда бежишь, колобочек, скажи мне, дружочек, мой милый свет!
Колобок ей в ответ:
— Я по коробам метен,
По сусекам скребен,
В сыром масле пряжен,
На окошке стужен;
Я от деда ушел,
Я от бабы ушел,
Я от зайца ушел,
Я от волка ушел,
От медведя ушел И от тебя убегу.
Лисица говорит ему:
— Я не чую, что ты баешь? Сядь мне на верхнюю губу!
Колобочек сел, опять то же запел.
— Я еще ничего не слышу! Сядь ко мне на язычок.
Он и на язычок ей сел. Опять то же запел.
Она — хам! — его и съела.
МУЖИК И МЕДВЕДЬ
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:
— Мужик, я тебя сломаю.
— Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, а тебе отдам вершки.
— Быть так,— сказал медведь.— А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушел в дуброву.
Репа выросла крупная. Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает.
— Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.
— Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.
147


Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать.
Навстречу ему медведь:
— Мужик, куда ты едешь?
— Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
— Дай-ка попробовать — каков корешок?
Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
— А-а! — заревел.— Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь. Приехал жать, а уж медведь его дожидается:
— Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.
Мужик говорит:
— Быть так. Бери, медведюшко, корешки, а я себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.
Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.
ПУЗЫРЬ, СОЛОМИНКА И ЛАПОТЬ
Жили-были пузырь, соломинка и лапоть; пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти?
Лапоть говорит пузырю:
— Пузырь, давай на тебе переплывем?
— Нет, лапоть, пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдем по ней.
Соломинка перетянулась; лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал да и лопнул!
МИЗГИРЬ
В старопрежние годы в красну весну, в теплое лето сделалась такая срамота, в мире тягота — стали появляться комары да мошки, людей кусать, горячую кровь пускать.
Появился паук-мизгирь, удалой добрый молодец. Стал он ножками трясти да мережки плести, ставить на пути, на дорожке, куда летают комары да мошки.
Муха пролетала да к мизгирю в сеть попала. Тут ее мизгирь
148


стал бить да губить, за горло давить. Муха мизгирю взмоли лась:
— Батюшко мизгирь, не бей ты меня, не губи ты меня: у меня много останется детей-сирот — по дворам ходить и собак дразнить.
Тут ее мизгирь и отпустил. Она полетела, всем комарам да мошкам весть посылала:
— Ой, вы еси, комары да мошки, убирайтесь под осиновое корище! Появился мизгирь-борец, стал ножками трясти, мережки плести, ставить на пути, на дорожке, куда летают комары да мошки.
Они и полетели, забились под осиновое корище, лежат мертвы...
Мизгирь пошел, нашел сверчка, таракана и лесного клопа.
— Ты, сверчок, сядь на кочок — курить табачок; а ты, таракан, ударь в барабан; а ты, клоп-блинник, поди под осиновое корище — проложи про меня, мизгиря-борца, добра молодца, такую славу, что меня вживе нет: в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.
Сверчок сел на кочок курить табачок, а таракан ударил в барабан; клоп-блинник пошел под осиновое корище и говорит:
— Что запали, лежите мертвы? Ведь мизгиря-борца, добра молодца, вживе нет: его в Казань отослали, в Казани голову отсекли на плахе и плаху раскололи.
Комары да мошки возрадовались и возвеселились, в разные стороны залетали, да к мизгирю в сеть и попали.
Он и говорит:
— Так-то почаще бы ко мне в гости бывали!
БАЙКА ПРО ТЕТЕРЕВА
Захотел тетерев дом строить. Подумал-подумал:
«Топора нет, кузнецов нет — топор сковать некому».
Некому выстроить тетереву домишко.
«Что ж мне дом заводить? Одна-то ночь куда ни шла!»
Бултых в снег!
В снегу ночку ночевал, поутру рано вставал, по вольному свету полетал, громко, шибко покричал, товарищей поискал. Спустился на землю, свиделся с товарищами.
Они играли, по кусточкам бродили, местечко искали, гнездышки свивали, яичушки сносили и деток выводили.
С детками они во чисто поле ходили, деток мошками кормили, на вольный свет выводили и по вольному свету летали и опять зимой в снегу ночевали.
149


«А одна-то ночь куда ни шла! Чем нам дом заводить, лучше на березыньках сидеть, во чисто поле глядеть, красну весну встречать, шулдар-булдары кричать!»
О ЩУКЕ ЗУБАСТОЙ
В ночь па Иванов день родилась щука в Шексне, да такая зубастая, что боже упаси.
Лещи, окуни, ерши собрались глазеть на нее и дивовались такому чуду:
— Экая щука уродилась зубастая!
И стала она расти не по дням — по часам: что ни день, то на вершок прибавится.
И стала щука в Шексне похаживать да лещей, окуней по- лавливать: издали увидит леща да и хватит его — леща как не бывало, только косточки на зубах хрустят.
Экая оказия случилась на Шексне!
Что делать лещам да окуням? Тошно приходится: щука всех приест, прикорнает.
Собралась вся мелкая рыбица, и стали думу думать: как перевести щуку зубастую да такую тороватую.
Пришел Ерш Ершович и так наскоро проговорил:
—* Полно думу думать да голову ломать, а вот послушайте, что я буду баять. Тошно нам всем теперь в Шексне, перебе- ремтесь-ка лучше в мелкие речки жить — в Сизму, Коному да Славенку, там нас никто не тронет, будем жить припеваючи.
И поднялись все ерши, лещи, окуни из Шексны в мелкие речки — Сизму, Коному да Славенку.
По дороге как шли, хитрый рыбарь многих из ихней братьи изловил на удочку и сварил ушицу.
С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы. Много наделала хлопот щука зубастая, да после и сама несдобровала.
Как не стало мелкой рыбицы, пошла щука хватать червяков и попалась сама на крючок. Рыбарь сварил из нее уху, хлебал да хвалил: такая уха была жирная.
Я там был, вместе уху хлебал, по усам текло, да в рот не попало.
ЯИЧКО
Жил себе дед да баба, у них была курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвости¬
150


ком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается!
Шли за водою поповы дочери, спрашивают деда, спрашивают
бабу:
— О чем вы плачете?
— Как нам не плакать! — отвечают дед да баба.— Есть у нас курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила.
Как услышали это поповы дочери, со великого горя бросили ведра наземь, поломали коромысла и воротились домой с пустыми руками.
— Ах, матушка! — говорят они попадье.— Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается. А мы, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали!
На ту пору попадья квашню месила. Как услышала она, что дед плачет, и баба плачет, и курочка кудкудачет, тотчас с великого горя опрокинула квашню и все тесто разметала по полу.
Пришел поп с книгою.
— Ах, батюшка! — сказывает ему попадья.— Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! Наши дочки, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали, а я тесто месила да со великого горя все по полу разметала!
Поп затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал.
ЛЕВ, ЩУКА И ЧЕЛОВЕК
Раз на реке лев со щукой разговаривал, а человек стоял поодаль и слушал.
Только щука увидала человека, сейчас же ушла в воду.
Лев ее после спрашивает:
— Чего ты ушла в воду?
— Человека увидела.
— Ну так что же?
151


— Да он хитрый.
— Что за человек? — спрашивает лев.— Подай мне его, я его съем.
Пошел лев человека искать. Идет навстречу мальчик.
— Ты человек?
— Нет, я еще не человек. Я мальчик. Еще когда буду человеком-то!
Лев его не тронул, прошел мимо. Идет навстречу старик.
— Ты человек?
— Нет, батюшка лев! Какой я теперь человек! Был когда-то человеком.
И этого лев не тронул.
— Что за диковина! Не найдешь человека нигде!
Шел, шел лев, встретил солдата с ружьем и с саблей.
— Ты человек?
— Человек.
— Ну, я тебя съем!
— А ты погоди,— говорит ему солдат.— Отойди от меня, я сам тебе в пасть кинусь. Разинь пасть пошире!
Лев отошел, разинул пасть. Солдат наметился да как бабахнет из ружья! Потом подбежал да саблей ухо у льва отсек. Лев — бежать.
Прибегает к реке. Выплывает щука, спрашивает:
— Ну что, видел человека?
— Да что,— говорит лев,— хитёр человек! Сразу-то я его не нашел: то говорит, что был человеком, то говорит, что еще будет человеком, а как нашел человека — так я и не обрадовался. Он мне велел отойти да раскрыть пасть, потом как плюнет мне в пасть, и сейчас еще жжет, а потом как высунет язык, да ухо мне и слизнул!
— То-то же, я тебе говорила, что хитёр человек...
ВОЙНА ГРИБОВ
В старые-стародавние времена царь Горох воевал с грибами.
Гриб боровик, над грибами полковник, под дубочком сидючи, на все грибы глядючи, стал приказывать:
— Приходите вы, белянки, ко мне на войну!
Отказалися белянки:
— Мы — столбовые дворянки! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, рыжики, ко мне на войну!
Отказались рыжики:
— Мы — богаты мужики! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, волнушки, ко мне на войну!
152


Отказалися волнушки:
— Мы, волнушки,— старушки! Не пойдем на войну!
— Приходите вы, опенки, ко мне на войну!
Отказалися опенки:
— У нас ноги очень тонки! Не пойдем на войну!
— Приходите, грузди, ко мне на войну!
— Мы, грузди,— ребятушки дружны! Пойдем на войну!
ГЛИНЯНЫЙ ПАРЕНЬ
Жили-были старик да старуха. Не было у них детей. Старуха и говорит:
— Старик, вылепи из глины паренька, будто и сын будет.
Старик вылепил из глины паренька. Положили его на печку
сушить. Высох парень и стал просить есть:
— Дай, бабка, молока кадушечку да хлеба мякушечку.
Принесла ему старуха это, а он съел все и опять просит:
— Есть хочу! Есть хочу!
И съел он у старика со старухой весь хлеб, выпил все молоко и опять кричит:
— Есть хочу! Есть хочу!
Нечего ему больше дать. Глиняный парень соскочил с печки и съел бабку с прялкой, дедку с клюшкой — и пошел на улицу.
Идет навстречу бык, Глиняный парень говорит ему:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой — и тебя, бык, съем!
Да и съел быка.
Идет дальше. Навстречу дроворубы с топорами. Глиняный парень и говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами — и вас всех съем!
И съел дроворубов с топорами.
Идет дальше. Навстречу ему мужики с косами да бабы с граблями. Глиняный парень им говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами — и вас всех съем!
Съел мужиков с косами да баб с граблями и дальше пошел. Встретил Глиняный парень козла и говорит:
— Съел я хлеба пять мякушек, молока пять кадушек, бабку с прялкой, дедку с клюшкой, быка с рогами, дроворубов с топорами, мужиков с косами, баб с граблями — и тебя, козел, съем!
А козел ему говорит:
153


— Да ты не трудись, стань под горку, а я стану на горку, разбегусь да тебе в рот и прыгну.
Стал Глиняный парень под горку, а козел разбежался с горы да рогами в брюхо как ударит! Тут и рассыпался Глиняный парень.
И вышли из брюха бабка с прялкой, дедка с клюшкой, бык с рогами, дроворубы с топорами, мужики с косами да бабы с граблями.
Всех козел избавил.
КУЗЬМА СКОРОБОГАТЫЙ
Жил-проживал Кузьма один-одинешенек в темном лесу. Ни скинуть, ни надеть у него ничего не было, а постлать — и не заводил.
Вот поставил он капкан. Утром пошел посмотреть — попала лисица.
— Ну, лисицу теперь продам, деньги возьму, на то и жениться буду.
Лисица ему говорит:
— Кузьма, отпусти меня, я тебе великое добро доспею, сделаю тебя Кузьмой Скоробогатым, только ты изжарь мне одну курочку с масличком — пожирнее.
Кузьма согласился. Изжарил курочку. Лиса наелась мясца, побежала в царские заповедные луга и стала на тех заповедных лугах кататься.
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Бежит волк и спрашивает:
— Чего, кума, катаешься, лаешь?
— Как мне не кататься, не лаять! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Волк и просит:
— Лисанька, не сведешь ли меня к царю на обед?
— Станет царь из-за одного тебя беспокоиться. Собирайтесь вы — сорок волков, тогда поведу вас в гости к царю.
Волк стал по лесу бегать, волков собирать. Собрал сорок волков, привел их к лисице, и лиса повела их к царю.
Пришли к царю, лиса забежала вперед и говорит:
— Царь, добрый человек Кузьма Скаробогатый кланяется тебе сорока волками.
Царь обрадовался, приказал всех волков загнать в ограду, запереть накрепко и сам думает: «Богатый человек Кузьма!»
154


А лисица побежала к Кузьме. Велела изжарить еще одну курочку с масличком — пожирнее, пообедала сытно и пустилась на царские заповедные луга.
Катается, валяется по заповедным лугам. Бежит медведь мимо, увидал лису и говорит:
— Эк ведь, проклятая хвостомеля, как обтрескалась!
А лиса ему:
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Медведь стал просить:
— Лиса, не сведешь ли меня к царю на обед?
— Для одного тебя царь и беспокоиться не захочет. Собери сорок черных медведей — поведу вас в гости к царю.
Медведь побежал в дуброву, собрал сорок черных медведей, привел их к лисе, и лисица привела их к царю. Сама забежала вперед и говорит:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый кланяется тебе сорока медведями.
Царь весьма тому обрадовался, приказал загнать медведей и запереть накрепко. Сам думает: «Вот какой богатый человек Кузьма!»
А лисица опять прибежала к Кузьме. И велела зажарить курочку с петушком, с масличком — пожирнее. Скушала на здоровье — и давай кататься в царских заповедных лесах.
Бежит мимо соболь с куницею:
— Эк, лукавая лиса, где так жирно накушалась?
— У-у-у! У царя была в гостях, чего хотела — пила и ела, завтра звали, опять пойду.
Соболь и куница стали упрашивать лису:
— Кумушка, своди нас к царю. Мы хоть посмотрим, как пируют.
Лиса им говорит:
— Собери сорок сороков соболей да куниц — поведу вас к царю.
Согнали соболь и куница сорок сороков соболей и куниц. Лиса привела их к царю, сама забежала вперед:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый кланяется тебе сорока сороками соболей да куниц.
Царь не может надивиться богатству Кузьмы Скоробогатого. Велел и этих зверей загнать, запереть накрепко.
«Вот,— думает,— беда, какой богач Кузьма!»
На другой день лисица опять прибегает к царю:
— Царь, добрый человек Кузьма Скоробогатый приказал тебе кланяться и просит ведро с обручами — мерять серебряные деньги. Свои-то ведра у него золотом заняты.
155


Царь без отказу дал лисе ведро с обручами. Лиса прибежала к Кузьме и велела мерять ведрами песок, чтобы высветлить у ведра бочок.
Как высветлило у ведра бочок, лиса заткнула за обруча сколько-то мелких денежек и понесла назад царю. Принесла и стала сватать у него прекрасную царевну за Кузьму Скоробогатого.
Царь видит—денег много у Кузьмы: за обруча западали, он и не заметил. Царь не отказывает, велит Кузьме изготовиться и приезжать.
Поехал Кузьма к царю. А лисица вперед забежала и подговорила работников подпилить мостик.
Кузьма только что въехал на мостик — он вместе с ним и рушился в воду.
Лисица стала кричать:
— Ахти! Пропал Кузьма Скоробогатый!
Царь услыхал и тотчас послал людей перехватить Кузьму. Вот они перехватили его, а Лиса кричит:
— Ахти! Надо Кузьме одежу дать — какую получше.
Царь дал Кузьме свою одежу праздничную.
Приехал Кузьма к царю. А у царя ни пива варить, ни вина курить — все готово.
Обвенчался Кузьма с царевной и живет у царя неделю, живет другую.
— Ну,— говорит царь,— поедем теперь, любезный зять, к тебе в гости.
Кузьме делать нечего, надо собираться. Запрягли лошадей и поехали. А лисица отправилась вперед. Видит — пастухи стерегут стадо овец, она их спрашивает:
— Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?
— Змея Горыныча.
— Сказывайте, что это стадо Кузьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Молоньица: коли не скажете им, что это стадо Кузьмы Скоробогатого, они вас всех и с овцами-то сожгут и спалят!
Пастухи видят, что дело неминучее, и обещали сказывать про Кузьму Скоробогатого, как лиса научила.
А лиса пустилась вперед. Видит — другие пастухи стерегут коров.
— Пастухи, пастухи! Чье стадо пасете?
— Змея Горыныча.
— Сказывайте, что стадо это Кузьмы Скоробогатого, а то едут царь Огонь и царица Молоньица: они вас всех с коровами сожгут и спалят, коли станете поминать Змея Горыныча!
Пастухи согласились. Лиса опять побежала вперед. Добегает
156


до конского табуна Змея Горыныча, велит пастухам сказывать, что этот табун Кузьмы Скоробогатого.
— А то едут царь Огонь да царица Молоньица: они всех вас с конями сожгут и спалят!
И эти пастухи согласились.
Лиса бежит вперед. Прибегает к Змею Горынычу прямо в белокаменные палаты:
— Здравствуй, Змей Горыныч!
— Что скажешь, лисанька?
— Ну, Змей Горыныч, теперь тебе надо скоро-наскоро прятаться. Едет грозный царь Огонь да царица Молоньица, все жгут и палят. Стада твои с пастухами прижгли и спалили. Я не стала мешкать — пустилась к тебе сказать, что сама чуть от дыма не задохнулась.
Змей Горыныч закручинился:
— Ах, лисанька, куда же я подеваюсь?
— Есть в твоем саду старый заповедный дуб, середина вся повыгнила; беги, схоронись в дупле, пока царь Огонь с царицей Молоньицей мимо не проедут.
Змей Горыныч со страху спрятался в это дупло, как лиса научила.
Кузьма Скоробогатый едет себе да едет с царем да с же- ной-царевной. Доезжают они до овечьего стада. Царевна спрашивает:
— Пастушки, чье стадо пасете?
— Кузьмы Скоробогатого.
Царь тому и рад:
— Ну, любезный зять, много же у тебя овец!
Едут дальше, доезжают до коровьего стада.
— Пастушки, чье стадо пасете?
— Кузьмы Скоробогатого.
— Ну, любезный зять, много же у тебя коров!
Едут они дальше; пастухи лошадей пасут.
—• Чей табун?
— Кузьмы Скоробогатого.
— Ну, любезный зятюшка, много же у тебя коней!
Вот приехали ко дворцу Змея Горыныча.
Лиса встречает гостей, низко кланяется, вводит их в палаты белокаменные, сажает их за столы дубовые, за скатерти браные...
Стали они пировать, пить-есть и веселиться. Пируют день, пируют другой, пируют они неделю.
Лиса и говорит Кузьме:
— Ну, Кузьма! Перестань гулять — надо дело исправлять. Ступай с царем в зеленый сад; в том саду стоит старый дуб, а
157


в том дубе сидит Змей Горыныч, он от вас спрятался. Расстреляй дуб на мелкие части.
Кузьма пошел с царем в зеленый сад. Увидели они старый заповедный дуб, и стали они в тот дуб стрелять. Тут Змею Горыкычу и смерть пришла.
Кузьма Скоробогатый стал жить-поживать с женой-царевной в палатах белокаменных и лисаньку всякий день угощать курочкой.
ПЕТУХ И ЖЕРНОВЦЫ
Жил да был себе старик со старухою, бедные-бедные! Хлеба-то у них не было; вот они поехали в лес, набрали желудей, привезли домой и начали есть.
Долго ли, коротко ли они ели, только старуха уронила один желудь в подполье.
Пустил желудь росток и в небольшое время дорос до полу.
Старуха заприметила и говорит:
— Старик! Надобно пол-то прорубить; пускай дуб растет выше; как вырастет, не станем в лес за желудями ездить, станем в избе рвать.
Старик прорубил пол.
Деревцо росло, росло и выросло до потолка.
Старик разобрал и потолок, а после и крышу снял.
Дерево все растет да растет и доросло до самого неба. Не стало у старика со старухой желудей, взял он мешок и полез на дуб.
Лез, лез и взобрался на небо.
Ходил, ходил по небу, увидал: сидит кочеток — золотой гребснск, маслена головка и стоят жерновцы. Вот старик-от долго не думал, захватил с собою и кочетка и жерновцы и спустился в избу. Спустился и говорит:
— Как нам, старуха, быть, что нам есть?
— Постой,— молвила старуха,— я попробую жерновцы.
Взяла жерновцы и стала молоть: ан блин да пирог, блин да
пирог! Что ни повернет — все блин да пирог!.. И накормила старика.
Ехал мимо какой-то барин и заехал к старику со старушкой в хату.
— Нет ли,— спрашивает,— чего-нибудь поесть?
Старуха говорит:
— Чего тебе, родимый, дать поесть, разве блинков?
Взяла жерновцы и намолола: нападали блинки да пирожки.
Приезжий поел и говорит:
158


— Продай мне, бабушка, твои жерновцы.
— Нет,— говорит старушка,— продать нельзя.
Он взял да и украл у ней жерновцы.
Как уведали старик со старушкою, что украдены жерновцы, стали горе горевать.
— Постой,— говорит кочеток — золотой гребенек,— я полечу, догоню!
Прилетел он к боярским хоромам, сел на ворота и кричит:
— Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!
Как услыхал барин, сейчас приказывает:
— Эй, малый! Возьми брось его в воду.
Поймали кочетка, бросили в колодезь; он и стал приговаривать:
— Носик, носик, пей воду! Ротик, ротик, пей воду! — И выпил всю воду.
Выпил всю воду и полетел к боярским хоромам; уселся на балкон и опять кричит:
— Кукуреку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!
Барин велел повару бросить его в горячую печь.
Поймали кочетка, бросили в горячую печь — прямо в огонь; он и стал приговаривать:
— Носик, носик, лей воду! Ротик, ротик, лей воду! — И залил весь жар в печи.
Вспорхнул, влетел в боярскую горницу и опять кричит:
— Кукареку! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые! Боярин, боярин, отдай наши жерновцы золотые, голубые!
Гости услыхали это и побежали из дому, а хозяин побежал догонять их; кочеток — золотой гребенек схватил жерновцы и улетел с ними к старику и старухе.
ГУСИ-ЛЕБЕДИ
Жили старичок со старушкою; у них была дочка да сынок маленький.
— Дочка, дочка! — говорила мать.— Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора.
Старшие ушли, а дочка забыла, что ей приказывали; посадила братца на травке под окошком, а сама побежала на улицу,
159


заигралась, загулялась. Налетели гуси-лебеди, подхватили мальчика, унесли на крылышках.
Пришла девочка, глядь — братца нету! Ахнула, кинулась туда-сюда—.нету! Кликала, заливалась слезами, причитывала, что худо будет от отца и матери,— братец не откликнулся. Выбежала в чистое поле; метнулись вдалеке гуси-лебеди и пропали за темным лесом.
Гуси-лебеди давно себе дурную славу нажили, много шкодили и маленьких детей крадывали; девочка угадала, что они унесли ее братца, бросилась их догонять. Бежала, бежала, стоит печка.
— Печка, печка, скажи, куда гуси полетели?
— Съешь моего ржаного пирожка,— скажу.
— О, у моего батюшки пшеничные не едятся!
Печь не сказала.
Побежала дальше, стоит яблонь.
— Яблонь, яблонь, скажи, куда гуси полетели?
— Съешь моего лесного яблока,— скажу.
— О, у моего батюшки и садовые не едятся!
Побежала дальше, стоит молочная речка, кисельные берега.
— Молочная речка, кисельные берега, куда гуси полетели?
— Съешь моего простого киселика с молоком,— скажу.
— О, у моего батюшки и сливочки не едятся!
И долго бы ей бегать по полям да бродить по лесам, да, к счастью, попался еж: хотела она его толкнуть, побоялась
наколоться и спрашивает:
— Ежик, ежик, не видал ли, куда гуси полетели?
— Вон туда-то! — указал.
Побежала — стоит избушка на курьих ножках, стоит-пово- рачивается. В избушке сидит баба-яга, морда жилиная, нога глиняная; сидит и братец на лавочке, играет золотыми яблочками. Увидела его сестра, подкралась, схватила и унесла; а гуси за нею в погоню летят; нагонят злодеи, куда деваться? Бежит молочная речка, кисельные берега.
—■ Речка-матушка, спрячь меня!
—■ Съешь моего киселика!
Нечего делать, съела. Речка ее посадила под бережок, гуси пролетели. Вышла она, сказала: «Спасибо!» — и опять бежит с братцем; а гуси воротились, летят навстречу. Что делать? Беда! Стоит яблонь.
—- Яблонь, яблонь-матушка, спрячь меня!
— Съешь мое лесное яблочко!
Поскорей съела. Яблонь ее заслонила веточками, прикрыла листиками; гуси пролетели. Вышла и опять бежит с братцем, а гуси увидели — да за ней; совсем налетают, уж крыльями бьют, того и гляди — из рук вырвут! К счастью, на дороге печка.
160


— Сударыня печка, спрячь меня!
— Съешь моего ржаного пирожка!
Девушка поскорей пирожок в рот, а сама в печь, села в устьицо. Гуси полетали-полетали, покричали-покричали и ни с чем улетели.
А она прибежала домой, да хорошо еще, что успела прибежать, а тут и отец и мать пришли.
XАВРОШЕЧКА
Есть на свете люди хорошие, есть и похуже, есть и такие, которые своего брата не стыдятся.
К таким-то и попала Крошечка-Хаврошечка. Осталась она сиротой, взяли ее эти люди, выкормили и над работой заморили: она и ткет, она и прядет, она и прибирает, она и за все отвечает.
А были у ее хозяйки три дочери. Старшая звалась Одноглазка, средняя — Двуглазка, а меньшая — Триглазка.
Дочери только и знали, что у ворот сидеть, на улицу глядеть, а Крошечка-Хаврошечка на них работала: их и обшивала, для них пряла и ткала — и слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую коровку, ляжет к ней на шейку и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
— Коровушка-матушка! Меня бьют-журят, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрашнему дню мне велено пять пудов напрясть, наткать, побелить и в трубы покатать.
А коровушка ей в ответ:
— Красная девица, влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — все будет сработано.
Так и сбывалось. Влезет Хаврошечка коровушке в одно ушко, вылезет из другого — все готово: и наткано, и побелено, и в трубы покатано.
Отнесет она холсты к хозяйке. Та поглядит, покряхтит, спрячет в сундук, а Крошечке-Хаврошечке еще больше работы задаст.
Хаврошечка опять придет к коровушке, обнимет ее, погладит, в одно ушко влезет, в другое вылезет и готовенькое возьмет, принесет хозяйке.
Вот хозяйка позвала свою дочь Одноглазку и говорит ей:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает: и ткет, и прядет, и в трубы катает?
Пошла Одноглазка с Хаврошечкой в лес, пошла с ней в поле,
6 Былины
161


да забыла матушкино приказание, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке. А Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок у Одноглазки и заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка все наткала, и побелила, и в трубы скатала.
Так ничего хозяйка и не дозналась и послала вторую дочь — Двуглазку:
— Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая, поди догляди, кто сироте помогает.
Двуглазка пошла с Хаврошечкой, забыла матушкино приказание, на солнышке распеклась, на травушке разлеглась. А Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи, другой!
Двуглазка глаза и смежила. Коровушка наткала, побелила, в трубы накатала, а Двуглазка все спала.
Старуха рассердилась и на третий день послала третью дочь — Триглазку, а сироте еще больше работы задала.
Триглазка попрыгала, попрыгала, на солнышке разморилась и на травушку упала.
Хаврошечка поет:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем глазке и забыла.
Два глаза у Триглазки заснули, а третий глядит и все видит: как Хаврошечка корове в одно ушко влезла, в другое вылезла и готовые холсты подобрала.
Триглазка вернулась домой и матери все рассказала.
Старуха обрадовалась, на другой же день пришла к мужу:
— Режь рябую корову!
Старик и так и сяк:
— Что ты старуха, в уме ли? Корова молодая, хорошая!
— Режь, да и только!
Делать нечего. Стал точить старик ножик. Хаврошечка про это спознала, в поле побежала, обняла рябую коровушку и говорит:
— Коровушка-матушка! Тебя резать хотят.
А коровушка ей отвечает:
— А ты, красная девица, моего мяса не ешь, а косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их схорони и никогда меня не забывай: каждое утро косточки водою поливай.
Старик зарезал коровушку. Хаврошечка все сделала, что коровушка ей завещала:, голодом голодала, мяса ее в рот не брала, косточки ее зарыла и каждый день в саду поливала.
И выросла из них яблонька, да какая! — яблочки на ней
162


висят наливные, листья шумят золотые, веточки гнутся серебряные. Кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — заглядывается.
Много ли времени прошло, мало ли,— Одноглазка, Дву- глазка и Триглазка гуляли раз по саду. На ту пору ехал мимо сильный человек — богатый, кудреватый, молодой. Увидел в саду наливные яблочки, стал затрагивать девушек:
— Девицы-красавицы, которая из вас мне яблочко поднесет, та за меня замуж пойдет.
Три сестры и бросились одна перед другой к яблоне.
А яблочки-то висели низко, под руками были, а тут поднялись высоко, далеко над головами.
Сестры хотели их сбить — листья глаза засыпают, хотели сорвать — сучки косы расплетают. Как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Хаврошечка — веточки к ней приклонились, и яблочки к ней опустились. Угостила она того сильного человека, и он на ней женился. И стала она в добре поживать, лиха не знать.
МОРОЗКО
Живало-бывало,— жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.
Все знают, как за мачехой жить: перевернешься — бита и недовернешься — бита. А родная дочь что ни сделает — за все гладят по головке: умница.
Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела еще до свету... Ничем старухе не угодишь — все не так, все худо.
Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится — не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.
— Вези, вези ее, старик,— говорит мужу,— куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.
Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:
— Садись, милая дочь, в сани.
Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.
Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит — невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:
163


— Тепло ли тебе, девица?
— Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
Морозно стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
Она чуть дух переводит:
— Тепло, Морозушко, тепло батюшка.
Морозно еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:
— Ой, тепло, голубчик Морозушко!
Тут Морозно сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:
— Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!
Поехал старик в лес, доезжает до того места — под большою
елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около — короб с богатыми подарками.
Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.
А дома старуха печет блины, а собачка под столом:
— Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха бросит ей блин:
— Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут...»
Собака съест блин и опять:
— Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха блины ей кидала и била ее, а собачка — все свое...
Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица — в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый. Старуха глянула — и руки врозь...
— Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место...
Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
Старухина дочь сидит, зубами стучит..
А Морозно по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
— Тепло ли тебе, девица?
А она ему:
164


— Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко...
Морозно стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
— Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко...
Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал,
защелкал:
— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
— Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
Рассердился Морозко да так хватил, что старухина дочь окостенела.
Чуть свет старуха посылает мужа:
— Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре...
Старик уехал. А собачка под столом:
— Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
Старуха кинула ей пирог:
— Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут...»
А собачка — все свое:
— Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут...
Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая.
* Заголосила старуха, да поздно.
БЕЛАЯ УТОЧКА
Один князь женился на прекрасной княжне и не успел еще на нее наглядеться, не успел с нею наговориться, не успел ее наслушаться, а уж надо было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть.
Много плакала княгиня, много князь ее уговаривал, заповедовал не покидать высока терема, не ходить на беседу, с Дурными людьми не ватажиться, худых речей не слушаться. Княгиня обещала все исполнить.
Князь уехал; она заперлась в своем покое и не выходит.
Долго ли, коротко ли, пришла к ней женщина, казалось —- такая простая, сердечная.
— Что,— говорит,— ты скучаешь? Хоть бы на божий свет поглядела, хоть бы по саду прошлась, тоску размыкала.
165


Долго княгиня отговаривалась, не хотела, наконец подумала: по саду походить не беда,— и пошла.
В саду разливалась ключевая хрустальная вода.
— Что,— говорит женщина,—• день такой жаркий, солнце палит, а водица студеная так и плещет, не искупаться ли нам здесь?
— Нет, нет, не хочу! — А там подумала: ведь искупаться не беда!
Скинула сарафанчик и прыгнула в воду. Только окунулась, женщина ударила ее по спине.
— Плыви ты,— говорит,— белою уточкой!
И поплыла княгиня белою уточкой.
Ведьма тотчас нарядилась в ее платье, убралась, намалевалась и села ожидать князя.
Только щенок вякнул, колокольчик звякнул, она уж бежит навстречу, бросилась к князю, целует, милует. Он обрадовался, сам руки протянул и не распознал ее.
А белая уточка нанесла яичек, вывела деточек: двух хороших, а третьего — заморышка; и деточки ее вышли — ребя- точки.
Она их вырастила, стали они по речёньке ходить, злату рыбку ловить, лоскутики сбирать, кафтаники сшивать, да выскакивать на бережок, да поглядывать на лужок.
— Ох, не ходите туда, дети! — говорила мать.
Дети не слушали; нынче поиграют на травке, завтра побегают по муравке, дальше, дальше — и забрались на княжий двор.
Ведьма чутьем их узнала, зубами заскрипела.
Вот она позвала деточек, накормила-напоила и спать уложила, а там велела разложить огня, навесить котлы, наточить ножи.
Легли два братца и заснули; а заморышка, чтоб не застудить, приказала им мать в пазушке носить,— заморышек-то и не спит, все слышит, все видит.
Ночью пришла ведьма под дверь и спрашивает:
— Спите вы, детки, иль нет?
Заморышек отвечает:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
— Не спят!
Ведьма ушла, походила-походила, опять под дверь:
— Спите, детки, или нет?
Заморышек опять говорит то же:
— Мы спим — не спим, думу думаем, что хотят нас всех
166


порезати; огни кладут калиновые, котлы высят кипучие, ножи точат булатные!
«Что же это все один голос?» — подумала ведьма, отворила потихоньку дверь, видит: оба брата спят крепким сном, тотчас обвела их мертвой рукой — и они померли.
Поутру белая уточка зовет деток; детки нейдут. Зачуяло ее сердце, встрепенулась она и полетела на княжий двор.
На княжьем дворе, белы как платочки, холодны как пла- сточки, лежали братцы рядышком.
Кинулась она к ним, бросилась, крылышки распустила, деточек обхватила и материнским голосом завопила:
— Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Темну ночь недосыпала,
Сладок кус недоедала!
— Жена, слышишь небывалое? Утка приговаривает.
— Это тебе чудится! Велите утку со двора прогнать!
Ее прогонят, она облетит да опять к деткам:
— Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная;
Отняла у вас отца родного,
Отца родного — моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живет-величается!
«Эге!» — подумал князь и закричал:
— Поймайте мне белую уточку!
Бросились все, а белая уточка летает и никому не дается; выбежал князь сам, она к нему на руки пала.
Взял он ее за крылышко и говорит:
— Стань белая береза у меня позади, а красная девица впереди!
Белая береза вытянулась у него позади, а красная девица стала впереди, и в красной девице князь узнал свою молодую княгиню.
Тотчас поймали сороку, подвязали ей два пузырька, велели в один набрать воды живящей, в другой — говорящей^ Сорока слетала, принесла воды. Сбрызнули деток живящею водою — они встрепенулись, сбрызнули говорящею — они заговорили.
167


И стала у князя целая семья, и стали все жить-поживать, добра наживать, худо забывать.
А ведьму привязали к лошадиному хвосту, размыкали по полю: где оторвалась нога — там стала кочерга; где рука — там грабли; где голова — там куст да колода. Налетели птицы — мясо поклевали, поднялися ветры — кости разметали, и не осталось от ней ни следа, ни памяти!
СЕСТРИЦА АЛЕНУШКА И БРАТЕЦ ИВАНУШКА
Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка.
Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинешеньки.
Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
— Сестрица Аленушка, я пить хочу!
— Подожди, братец, дойдем до колодца.
Шли -шли,— солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.
— Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!
— Не пей, братец, теленочком станешь!
Братец послушался, пошли дальше.
Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
— Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, жеребеночком станешь!
Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше.
Идут, идут,— солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце полно водицы.
Иванушка говорит:
— Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
— Не пей, братец, козленочком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца.
Напился и стал козленочком...
Зовет Аленушка братца, вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек.
Залилась Аленушка слезами, села под стожок — плачет, а козленочек возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец:
— О чем, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Аленушка про свою беду.
168


Купец ей говорит:
— Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами.
Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж.
Стали они жить-поживать, и козленочек с ними живет, ест- пьет с Аленушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку.
Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила ее воду.
А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся — и тот не распознал.
Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:
— Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок...
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь козленка...
Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает,— делать нечего, купец согласился:
— Ну, зарежь его...
Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
— Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
— Ну, сходи.
Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобне- хонько закричал:
— Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок...
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
Аленушка из реки ему отвечает:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.
169


А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу:
— Пойди найди козленка, приведи его ко мне.
Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:
— Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок...
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
А из реки ему отвечают:
— Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.
Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была.
А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой.
Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.
ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА
В старые годы у одного царя было три сына. Вот, когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:
— Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
— Так что 2К, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
— Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.
Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили. У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла ее купеческая дочь.
170


А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела, сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит — сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:
— Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.
А лягушка ему отвечает:
— Возьми меня замуж!
— Что ты, как я возьму себе в жены лягушку?
— Бери, знать, судьба твоя такая.
Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой.
Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего — на купеческой, а несчастного Ивана-царевича — на лягушке.
Вот царь позвал сыновей:
— Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.
Сыновья поклонились отцу и пошли.
Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:
— Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?
— Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить.
Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.
Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь.
Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.
Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал:
— Эту рубашку в черной избе носить.
Средний сын развернул рубашку, царь сказал:
— В ней только в баню ходить.
Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:
— Ну, вот это рубашка — в праздник се надевать.
Пошли братья по домам — те двое — и судят между собой:
171


■— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана- царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра...
Царь позвал опять сыновей:
— Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.
Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает:
— Что закручинился?
Он отвечает:
— Надо к завтрему испечь царю хлеб.
— Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее.
А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.
Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула.
Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать.
А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:
— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.
Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.
Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:
— Вот это хлеб, только в праздник его есть.
И приказал цать трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами.
Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:
—■ Ква-ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?
— Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу?
172


Лягушка отвечает:
— Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой приду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья приехали с женами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными.
Стоят да над Иваном-царевичем смеются:
— Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.
Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные — пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:
— Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала.
Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье — частые звезды, на голове — месяц ясный, такая красавица — ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила.
Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать.
Попили, поели, настал черёд плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась — всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.
А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом — только гостей забрызгали, махнули другим — только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.
В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушечью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне.
Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась — нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь
173


прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного...
Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел куда глаза глядят — искать жену, Василису Премудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старый старичок:
— Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?
Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старый старичок говорит ему:
— Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.
Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:
— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:
— Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю
и видит — на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:
— Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!
Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом. Долго ли,
коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.
— Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.
Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван- царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит баба-яга, костяная нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.
174


— Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? — говорит ему баба-яга.— Дело пытаешь или от дела лытаешь?
Иван-царевич ей отвечает:
— Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.
Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю,— говорит ему баба-яга,— твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный, как свой глаз, бережет.
Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит — стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его трудно.
Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился, из сундука выскочил заяц — и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинулся, как ударит ее — утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море...
Тут Иван-царевич залился горькими слезами — где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у ней конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван- царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.
Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.
ИВАН-ЦАРЕВИЧ И СЕРЫЙ ВОЛК
Жил-был царь Берендей, у него было три сына, младшего звали Иваном.
И был у царя сад великолепный; росла в том саду яблоня с золотыми яблоками.
Стал кто-то царский сад посещать, золотые яблоки воровать. Царю жалко стало свой сад. Посылает он туда караулы. Никакие караулы не могут уследить похитника.
175


Царь перестал и пить, и есть, затосковал. Сыновья отца утешают:
— Дорогой наш батюшка, не печалься, мы сами станем сад караулить.
Старший сын говорит:
— Сегодня моя очередь, пойду стеречь сад от похитника.
Отправился старший сын. Сколько ни ходил с вечеру, никого
не уследил, припал на мягкую траву и уснул.
Утром царь его спрашивает:
— Ну-ка, не обрадуешь ли меня: не видал ли ты похитника?
— Нет, родимый батюшка, всю ночь не спал, глаз не смыкал, а никого не видал.
На другую ночь пошел средний сын караулить и тоже проспал всю ночь, а наутро сказал, что не видал похитника.
Наступило время младшего брата идти стеречь. Пошел Иван- царевич стеречь отцов сад и даже присесть боится, не то что прилечь. Как его сон задолит, он росой с травы умоется, сон и прочь с глаз.
Половина ночи прошла, ему и чудится: в саду свет. Светлее и светлее. Весь сад осветило. Он видит — на яблоню села Жар- птица и клюет золотые яблоки.
Иван-царевич тихонько подполз к яблоне и поймал птицу за хвост. Жар-птица встрепенулась и улетела, осталось у него в руке одно перо от ее хвоста.
Наутро приходит Иван-царевич к отцу.
— Ну что, дорогой мой Ваня, не видал ли ты похитника?
— Дорогой батюшка, поймать не поймал, а проследил, кто наш сад разоряет. Вот от похитника память вам принес. Это, батюшка, Жар-птица.
Царь взял это перо и с той поры стал пить, и есть, и печали не знать. Вот в одно прекрасное время ему и раздумалось об этой Жар-птице.
Позвал он сыновей и говорит им:
— Дорогие мои дети, оседлали бы вы добрых коней, поездили бы по белу свету, места познавали, не напали бы где на Жар-птицу?
Дети отцу поклонились, оседлали добрых коней и отправились в путь-дорогу: старший в одну сторону, средний в другую, а Иван-царевич в третью сторону.
Ехал Иван-царевич долго ли, коротко ли. День был летний. Приустал Иван-царевич, слез с коня, спутал его, а сам свалился спать.
Много ли, мало ли времени прошло, пробудился Иван-царевич, видит — коня нет. Пошел его искать, ходил, ходил и нашел своего коня — одни кости обглоданные.
176


Запечалился Иван-царевич: куда без коня идти в такую даль?
«Ну что же,— думает,— взялся — делать нечего».
И пошел пеший.
Шел, шел, устал до смерточки.
Сел на мягкую траву и пригорюнился, сидит.
Откуда ни возьмись, бежит к нему серый волк:
— Что, Иван-царевич, сидишь пригорюнился, голову повесил ?
— Как же мне не печалиться, серый волк? Остался я без доброго коня.
— Это я, Иван-царевич, твоего коня съел... Жалко мне тебя! Расскажи, зачем в даль поехал, куда путь держишь?
— Послал меня батюшка поездить по белу свету, найти Жар-птицу.
— Фу, фу, тебе на своем добром коне в три года не доехать до Жар-птицы. Я один знаю, где она живет. Так и быть — коня твоего съел, буду тебе служить верой-правдой. Садись на меня да держись крепче.
Сел Иван-царевич на него верхом, серый волк и поскакал — синие леса мимо глаз пропускает, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до высокой крепости. Серый волк и говорит:
— Слушай меня, Иван-царевич, запоминай: полезай через стену, не бойся — час удачный, все сторожа спят. Увидишь в тереме окошко, на окошке стоит золотая клетка, а в клетке сидит Жар-птица. Ты птицу возьми, за пазуху положи, да смотри клетки не трогай!
Иван-царевич через стену перелез, увидел этот терем — на окошке стоит золотая клетка, в клетке сидит Жар-птица. Он птицу взял, за пазуху положил, да засмотрелся на клетку. Сердце его и разгорелось: «Ах, какая — золотая, драгоценная! Как такую не взять!» И забыл, что волк ему наказывал. Только дотронулся до клетки, пошел по крепости звук: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа пробудились, схватили Ивапа- царевича и повели его к царю Афрону.
Царь Афрон разгневался и спрашивает:
— Чей ты, откуда?
— Я царя Берендея сын, Иван-царевич.
— Ай, срам какой! Царский сын да пошел воровать.
— А что же, когда ваша птица летала, наш сад разоряла?
— А ты бы пришел ко мне, по совести попросил, я бы ее так отдал, из уважения к твоему родителю, царю Берендею. А теперь по всем городам пущу нехорошую славу про вас... Ну да ладно, сослужишь мне службу, я тебя прощу. В таком-то
1/7


царстве у царя Кусмана есть конь златогривый. Приведи его ко мне, тогда отдам тебе Жар-птицу с клеткой.
Загорюнился Иван-царевич, идет к серому волку. А волк ему:
— Я же тебе говорил, не шевели клетку! Почему не слушал мой наказ?
— Ну, прости же ты меня, прости, серый волк.
— То-то, прости... Ладно, садись на меня. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Долго ли, коротко ли, добегают они до той крепости, где стоит конь златогривый.
— Полезай, Иван-царевич, через стену, сторожа спят, иди на конюшню, бери коня, да смотри уздечку не трогай!
Иван-царевич перелез в крепость, там все сторожа спят, зашел на конюшню, поймал коня златогривого, да позарился на уздечку — она золотом, дорогими камнями убрана; в ней златогривому коню только и гулять.
Иван-царевич дотронулся до уздечки, пошел звук по всей крепости: трубы затрубили, барабаны забили, сторожа проснулись, схватили Ивана-царевича и повели к царю Кусману.
— Чей ты, откуда?
— Я Иван-царевич.
— Эка, за какие глупости взялся — коня воровать! На это простой мужик не согласится. Ну ладно, прощу тебя, Иван-царевич, если сослужишь мне службу. У цара Далмата есть дочь Елена Прекрасная. Похить ее, привези ко мне, подарю тебе златогривого коня с уздечкой.
Еще пуще пригорюнился Иван-царевич, пошел к серому волку.
— Говорил я тебе, Иван-царевич, не трогай уздечку! Не послушал ты моего наказа.
— Ну, прости же меня, прости, серый волк.
— То-то, прости... Да уж ладно, садись мне на спину.
Опять поскакал серый волк с Иваном-царевичем. Добегают
они до царя Далмата. У него в крепости в саду гуляет Елена Прекрасная с мамушками, нянюшками. Серый волк говорит:
— В этот раз я тебя не пущу, сам пойду. А ты ступай обратно путем-дорогой, я тебя скоро нагоню.
Иван-царевич пошел обратно путем-дорогой, а серый волк перемахнул через стену — да в сад. Засел за куст и глядит: Елена Прекрасная вышла со своими мамушками, нянюшками. Гуляла, гуляла и только приотстала от мамушек и нянюшек, серый волк ухватил Елену Прекрасную, перекинул через спину — и наутек.
178


Иван-царевич идет путем-дорогой, вдруг настигает его серый волк, на нем сидит Елена Прекрасная. Обрадовался Иван-царевич, а серый волк ему:
— Садись на меня скорей, как бы за нами погони не было.
Помчался серый волк с Иваном-царевичем, с Еленой Прекрасной обратной дорогой — синие леса мимо глаз пропускает, реки, озера хвостом заметает. Долго ли, коротко ли, добегают они до царя Кусмана. Серый волк спрашивает:
— Что, Иван-царевич, приумолк, пригорюнился?
— Да как же мне, серый волк, не печалиться? Как расстанусь с такой красотой? Как Елену Прекрасную на коня буду менять?
Серый волк отвечает:
— Не разлучу я тебя с такой красотой — спрячем ее где- нибудь, а я обернусь Еленой Прекрасной, ты и веди меня к царю.
Тут они Елену Прекрасную спрятали в лесной избушке. Серый волк перевернулся через голову и сделался точь-в-точь Еленой Прекрасной. Повел его Иван-царевич к царю Кусману. Царь обрадовался, стал его благодарить:
— Спасибо тебе, Иван-царевич, что достал мне невесту. Получай златогривого коня с уздечкой.
Иван-царевич сел на этого коня и поехал за Еленой Прекрасной. Взял ее, посадил на коня, и едут они путем-дорогой.
А царь Кусман устроил свадьбу, пировал весь день до вечера, а как надо было спать ложиться, повел он Елену Прекрасную в спальню, да только лег с ней на кровать, глядит — волчья морда вместо молодой жены! Царь со страху свалился с кровати, а волк удрал прочь.
Нагоняет серый волк Ивана-царевича и спрашивает:
— О чем задумался, Иван-царевич?
— Как же мне не думать? Жалко расставаться с таким сокровищем — конем златогривым, менять его на Жар-птицу.
— Не печалься, я тебе помогу.
Вот доезжают они до царя Афрона. Волк и говорит:
Этого коня и Елену Прекрасную ты спрячь, а я обернусь конем златогривым, ты меня и веди к царю Афрону.
Спрятали они Елену Прекрасную и златогривого коня в лесу. Серый волк перекинулся через спину, обернулся златогривым конем. Иван-царевич повел его к царю Афрону. Царь обрадовался и отдал ему Жар-птицу с клеткой.
Иван-царевич вернулся пеший в лес, посадил Елену Прекрасную на златогривого коня, взял золотую клетку с Ж ар- птицей и поехал путем-дорогой в родную сторону.
А царь Афрон велел подвести к себе дареного коня и только
179


хотел сесть на него — конь обернулся серым волком. Царь со страху где стоял, там и упал, а серый волк пустился наутек и скоро догнал Ивана-царевича.
— Теперь прощай, мне дальше идти нельзя.
Иван-царевич слез с коня и три раза поклонился до земли,
с уважением отблагодарил серого волка. А тот говорит:
— Не навек прощайся со мной, я еще тебе пригожусь.
Иван-царевич думает: «Куда же ты еще пригодишься? Все
желанья мои исполнены». Сел на златогривого коня, и опять поехали они с Еленой Прекрасной, с Жар-птицей. Доехал он до своих краев, вздумалось ему пополдневать. Было у него с собой немного хлебушка. Ну, они поели, ключевой воды попили и легли отдыхать.
Только Иван-царевич заснул, наезжают на него его братья. Ездили они по другим землям, искали Жар-птицу, вернулись с пустыми руками. Наехали и видят — у Ивана-царевича все добыто. Вот они и сговорились:
— Давай убьем брата, добыча вся будет наша.
Решились и убили Ивана-царевича. Сели на златогривого коня,
взяли Жар-птицу, посадили на коня Елену Прекрасную и устрашили ее:
— Дома не сказывай ничего!
Лежит Иван-царевич мертвый, над ним уже вороны летают. Откуда ни возьмись, прибежал серый волк и схватил ворона с вороненком.
— Ты лети-ка, ворон, за живой и мертвой водой. Принесешь мне живой и мертвой воды, тогда отпущу твоего вороненка.
Ворон, делать нечего, полетел, а волк держит его вороненка. Долго ли ворон летал, коротко ли, принес он живой и мертвой воды. Серый волк спрыснул мертвой водой раны Ивану-царе- вичу, раны зажили; спрыснул его живой водой — Иван-царевич ожил.
— Ох, крепко же я спал!..
— Крепко ты спал,— говорит серый волк.— Кабы не я, совсем бы не проснулся. Родные братья тебя убили и всю добычу твою увезли. Садись на меня скорей!
Поскакали они в погоню и настигли обоих братьев. Тут их серый волк растерзал и клочки по полю разметал.
Иван-царевич поклонился серому волку и простился с ним навечно.
Вернулся Иван-царевич домой на коне златогривом, привез отцу своему Жар-птицу, а себе — невесту, Елену Прекрасную.
Царь Берендей обрадовался, стал сына спрашивать. Стал Иван-царевич рассказывать, как помог ему серый волк достать
180


добычу, да как братья убили его сонного, да как серый волк их растерзал.
Погоревал царь Берендей и скоро утешился. А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной, и стали они жить-поживать да горя не знать.
ПОДИ ТУДА — НЕ ЗНАЮ КУДА,
ПРИНЕСИ ТО — НЕ ЗНАЮ ЧТО
В некотором государстве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.
Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.
«Дай,— думает,— стрельну хоть эту».
Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.
А горлица говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь — добудешь себе великое счастье.
Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.
Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Говорит Марья-царевна стрелку:
— Сумел меня взять, умей и удержать — неспешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой.
На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье- царевне и живет с молодой женой — потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.
Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:
— Бедно живешь ты, Андрей!
— Да, как сама видишь.
— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.
181


Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья- царевна взяла шелк и говорит:
— Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят...
Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:
— Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.
Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.
Подбегает к нему один купец:
— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?
— Ты торговый человек, ты и цену давай.
Вот купец думал, думал,— не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.
В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:
— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?
— Так и так, ковра оценить не можем.
Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:
— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?
— Так и так, моя жена вышила.
— Сколько же тебе дать за него?
— А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше.
— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч.
Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.
Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:
— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!
Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».
Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а
182


другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.
Марья-царевна ждала, ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и ест — не наест и пьет — не запьет: все ему представляется Стрелкова жена.
Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.
Советник говорит царю:
— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И ни запить это, ни заесть, никаким зельем не заворожить.
Пришла царю охота самому посмотреть Стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.
Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.
Защемила царя сердечная зазноба. «Чего,— думает,— хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей».
Воротился царь во дворец и задумал думу нехорошую — отбить жену от живого мужа. Призывает он советника и говорит:
— Надумай, как извести Андрея-стрелка. Хочу на его жене жениться. Придумаешь — награжу городами и деревнями и золотой казной, не придумаешь — сниму голову с плеч.
Закручинился царский советник, пошел и нос повесил. Как извести стрелка, не придумает. Да с горя и завернул в кабак винца испить.
Подбегает к нему кабацкая теребень в рваном кафтанишке:
— О чем, царский советник, пригорюнился, зачем нос повесил?
— Поди прочь, кабацкая теребень!
— А ты меня не гони, лучше стаканчик винца поднеси, я тебя на ум наведу.
Поднес ему царский советник стаканчик винца и рассказал про свое горе.
Кабацкая теребень и говорит ему:
— Извести Андрея-стрелка дело нехитрое — сам-то он прост, да жена у него больно хитра. Ну, да мы загадаем загадку такую, что ей не справиться. Воротись к царю и скажи: пускай он пошлет Андрея-стрелка на тот свет узнать, как поживает покойный царь-батюшка. Андрей уйдет и назад не вернется.
183


Царский советник поблагодарил кабацкую теребень — и бегом к царю:
— Так и так, можно стрелка извести.
И рассказал, куда нужно его послать и зачем. Царь обрадовался, велел позвать Андрея-стрелка.
— Ну, Андрей, служил ты мне верой-правдой, сослужи еще службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. Не то мой меч — твоя голова с плеч...
Андрей воротился домой, сел на лавку и голову повесил.
Марья-царевна его спрашивает:
— Что невесел? Или невзгода какая?
Рассказал ей Андрей, какую царь задал ему службу.
Марья-царевна говорит:
— Есть о чем горевать! Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.
Утром рано, только проснулся Андрей, Марья-царевна дает ему мешок сухарей и золотое колечко.
— Поди к царю и проси себе в товарищи царского советника, а то, скажи, тебе не поверят, что был ты на том свете. А как выйдешь с товарищем в путь-дорогу, брось перед собой колечко, оно тебя доведет.
Андрей взял мешок сухарей и колечко, попрощался с женой и пошел к царю просить себе дорожного товарища. Делать нечего, царь согласился, велел советнику идти с Андреем на тот свет.
Вот они вдвоем и вышли в путь-дорогу. Андрей бросил колечко — оно катится. Андрей идет за ним полями чистыми, мхами-болотами, реками-озерами, а за Андреем царский советник тащится.
Устанут идти, поедят сухарей — и опять в путь.
Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли, пришли они в густой, дремучий лес, спустились в глубокий овраг, и тут колечко остановилось.
Андрей и царский советник сели поесть сухарей. Глядь, мимо них на старом-престаром царе два черта дрова везут — большущий воз — и погоняют царя дубинками, один с правого бока, другой с левого.
Андрей говорит:
— Смотри: никак, это наш покойный царь-батюшка?
— Твоя правда, это он самый дрова везет.
Андрей закричал чертям:
— Эй, господа черти! Освободите мне этого покойничка хоть на малое время, мне нужно кой о чем его расспросить.
Черти отвечают:
— Есть нам время дожидаться! Сами, что ли, дрова повезем?
— А вы возьмите у меня свежего человека на смену.
184


Ну, черти отпрягли старого царя, на его место впрягли в воз царского советника и давай его с обеих сторон погонять дубинками — тот гнется, а везет.
Андрей стал спрашивать старого царя про его житье-бытье.
— Ах, Андрей-стрелок,— отвечает царь,— плохое мое житье на том свете! Поклонись от меня сыну да скажи, что я накрепко заказываю людей не обижать, а то и с ним то же станется.
Только успели они поговорить, черти уж назад едут с порожней телегой. Андрей попрощался со старым царем, взял у чертей царского советника, и пошли они в обратный путь.
Приходят в свое царство, являются во дворец.
Царь увидал стрелка и в сердцах накинулся на него:
— Как ты смел назад воротиться?
Андрей-стрелок отвечает:
— Так и так, был я на том свете у вашего покойного родителя. Живет он плохо, велел вам кланяться да накрепко наказывал людей не обижать.
— А чем докажешь, что ходил на тот свет и моего родителя видел?
— А тем я докажу, что у вашего советника на спине и теперь еще знаки видны, как его черти дубинками погоняли.
Тут царь уверился, делать нечего — отпустил Андрея домой. А сам говорит советнику:
— Вздумай, как извести стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пошел царский советник, еще ниже нос повесил. Заходит в кабак, сел за стол, спросил вина. Подбегает к нему кабацкая теребень:
— Что, царский советник, пригорюнился? Поднеси-ка мне стаканчик, я тебя на ум наведу.
Советник поднес ему стаканчик винца и рассказал про свое горе. Кабацкая теребень ему говорит:
— Воротись назад и скажи царю, чтобы задал он стрелку вот какую службу — ее не то что выполнить, трудно и выдумать: послал бы его за тридевять земель, в тридесятое царство добыть кота Баюна...
Царский советник побежал к царю и рассказал, какую службу задать стрелку, чтобы он назад не вернулся. Царь посылает за Андреем.
— Ну, Андрей, сослужил ты мне службу, сослужи другую: ступай в тридесятое царство и добудь мне кота Баюна. Не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пошел Андрей домой, ниже плеч голову повесил и рассказывает жене, какую царь задал ему службу.
— Есть о чем кручиниться! — Марья-царевна говорит.—
185


Это не служба, а службишка, служба будет впереди. Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна пошла на кузницу и велела кузнецам сковать три колпака железных, железные клещи и три прута: один железный, другой медный, третий оловянный.
Утром рано Марья-царевна разбудила Андрея:
— Вот тебе три колпака да клещи и три прута, ступай за тридевять земель, в тридесятое царство. Трех верст не дойдешь, станет одолевать тебя сильный сон — кот Баюн на тебя дремоту напустит. Ты не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногу волочи, а где и катком катись. А если уснешь, кот Баюн убьет тебя.
И тут Марья-царевна научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — пришел Андрей-стрелок в тридесятое царство. За три версты стал его одолевать сон. Надевает Андрей на голову три колпака железных, руку за руку закидывает, ногу за ногу волочит — идет, а где и катком катится.
Кое-как выдержал дремоту и очутился у высокого столба.
Кот Баюн увидел Андрея, заворчал, зауркал да to столба прыг ему на голову — один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий. Тут Андрей-стрелок ухватил кота клещами, сволок наземь и давай оглаживать прутьями. Наперво сек железным прутом — изломал железный, принялся угощать медным — и этот изломал и принялся бить оловянным.
Оловянный прут гнется, не ломится, вокруг хребта обвивается. Андрей бьет, а кот Баюн начал сказки рассказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей. Андрей его не слушает, знай охаживает прутом.
Невмоготу стало коту — видит, что заговорить нельзя, он и взмолился:
— Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.
— А пойдешь со мной?
— Куда хочешь пойду.
Андрей пошел в обратный путь и кота за собой повел. Добрался до своего царства, приходит с котом во дворец и говорит царю:
— Так и так, службу выполнил, добыл вам кота Баюна.
Царь удивился и говорит:
— А ну, кот Баюн, покажи большую страсть.
Тут кот свои когти точит, на царя их ладит, хочет у него белую грудь раздирать, из живого сердце вынимать.
Царь испугался:
— Андрей-стрелок, уйми, пожалуйста, кота Баюна!
Андрей кота унял и в клетку запер, а сам пошел домой,
186


к Марье-царевне. Живет-поживает, тешится с молодой женой. А царя еще пуще знобит зазноба сердечная. Опять призвал он советника:
— Что хочешь придумай, изведи Андрея-стрелка, не то мой меч — твоя голова с плеч.
Царский советник идет прямо в кабак, нашел там кабацкую теребень в рваном кафтанишке и просит его выручить, на ум навести. Кабацкая теребень стаканчик вина выпил, усы вытер.
— Ступай,— говорит,— к царю и скажи: пусть пошлет Андрея-стрелка туда — не знаю куда, принести то — не знаю что. Этой задачи Андрей во веки веков не выполнит и назад не вернется.
Советник побежал к царю и все ему доложил. Царь посылает за Андреем.
— Сослужил ты мне две службы, сослужи третью: сходи туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Сослужишь — награжу по-царски, а не то мой меч — твоя голова с плеч.
Пришел Андрей домой, сел на лавку и заплакал. Марья- царевна его спрашивает:
— Что, милый, невесел? Или еще невзгода какая?
— Эх,— говорит,— через твою красу все напасти несу! Велел мне царь идти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что.
— Вот это служба так служба! Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.
Марья-царевна дождалась ночи, развернула волшебную книгу, читала, читала, бросила книгу и за голову схватилась: про цареву загадку в книге ничего не сказано. Марья-царевна вышла на крыльцо, вынула платочек и махнула. Налетели всякие птицы, набежали всякие звери.
Марья-царевна их спрашивает:
— Звери лесные, птицы поднебесные,— вы, звери, всюду рыскаете, вы, птицы, всюду летаете,— не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?
Звери и птицы ответили:
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхивали.
Марья-царевна махнула платочком — звери и птицы пропали, как не бывали. Махнула в другой раз — появились перед ней два великана:
— Что угодно? Что надобно?
— Слуги мои верные, отнесите меня на середину Океан-моря.
Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-
море и стали на середине, на самой пучине,— сами стоят, как столбы, а ее на руках держат. Марья-царевна махнула платочком, и приплыли к ней все гады и рыбы морские.
187


— Вы, гады и рыбы морские, вы везде плаваете, на всех островах бываете, не слыхали ль, как дойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что?
— Нет, Марья-царевна, мы про то не слыхали.
Закручинилась Марья-царевна и велела отнести себя домой.
Великаны подхватили ее, принесли на Андреев двор, поставили у крыльца.
Утром рано Марья-царевна собрала Андрея в дорогу и дала ему клубок ниток и вышитую ширинку.
— Брось клубок перед собой,— куда он покатится, туда и ты иди. Да смотри, куда бы ни пришел, будешь умываться, чужой ширинкой не утирайся, а утирайся моей.
Андрей попрощался с Марьей-царевной, поклонился на четыре стороны и пошел за заставу. Бросил клубок перед собой, клубок покатился — катится да катится, Андрей идет за ним следом.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Много царств и земель прошел Андрей. Клубок катится, нитка от него тянется; стал клубок маленький, с куриную головочку; вот уж до чего стал маленький, не видно и на дороге... ДошеЯ Андрей до леса, видит — стоит избушка на курьих ножках.
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!
Избушка повернулась, Андрей вошел и видит — на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.
— Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел. Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь.
Андрей отвечает старухе:
— Что ты, старая баба-яга, станешь есть дорожного человека! Дорожный человек костоват и черен, ты наперед баньку истопи, меня вымой, выпари, тогда и ешь.
Баба-яга истопила баньку. Андрей выпарился, вымылся, достал женину ширинку и стал ею утираться.
Баба-яга спрашивает:
— Откуда у тебя ширинка? Ее моя дочь вышивала.
— Твоя дочь мне жена, мне и ширинку дала.
— Ах, зять возлюбленный, чем же мне тебя потчевать?
Тут баба-яга собрала ужин, наставила всяких кушаньев, вин
и медов. Андрей не чванится — сел за стол, давай уплетать. Баба-яга села рядом — он ест, она выспрашивает: как он на Марье-царевне женился да живут ли они хорошо? Андрей все рассказал: как женился и как царь послал его туда — не знаю куда, добыть то — не знаю что.
— Вот бы ты помогла мне, бабушка!
188


— Ах, зятюшка, ведь про это диво дивное даже я не слыхивала. Знает про это одна старая лягушка, живет она в болоте триста лет... Ну ничего, ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а баба-яга взяла два голика, полетела на болото и стала звать:
— Бабушка, лягушка-скакушка, жива ли?
— Жива.
— Выдь ко мне из болота.
Старая лягушка вышла из болота, баба-яга ее спрашивает:
— Знаешь ли, где то — не знаю что?
— Знаю.
— Укажи, сделай милость. Зятю моему дана служба: пойти туда — не знаю куда, взять то — не знаю что.
Лягушка отвечает:
— Я б его проводила, да больно стара, мне туда не допрыгать. Донесет твой зять меня в парном молоке до огненной реки, тогда скажу.
Баба-яга взяла лягушку-скакушку, полетела домой, надоила молока в горшок, посадила туда лягушку и утром рано разбудила Андрея:
— Ну, зять дорогой, одевайся, возьми горшок с парным молоком, в молоке — лягушка, да садись на моего коня, он тебя довезет до огненной реки. Там коня брось и вынимай из горшка лягушку, она тебе скажет.
Андрей оделся, взял горшок, сел на коня бабы-яги. Долго ли, коротко ли, конь домчал его до огненной реки. Через нее ни зверь не перескочит, ни птица не перелетит.
Андрей слез с коня, лягушка ему говорит:
— Вынь меня, добрый молодец, из горшка, надо нам через реку переправиться.
Андрей вынул лягушку из горшка и пустил наземь.
— Ну, добрый молодец, теперь садись мне на спину.
— Что ты, бабушка, эка маленькая, чай, я тебя задавлю.
— Не бойся, не задавишь. Садись да держись крепче.
Андрей сел на лягушку-скакушку. Начала она дуться. Дулась, дулась — сделалась словно копна сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять лягушка дулась, дулась — сделалась еще больше, словно стог сена.
— Крепко ли держишься?
— Крепко, бабушка.
Опять она дулась, дулась — стала выше темного леса, да как скакнет — и перепрыгнула через огненную реку, перенесла Андрея на тот берег и сделалась опять маленькой.
189


— Иди, добрый молодец, по этой тропинке, увидишь терем — не терем, избу — не избу, сарай — не сарай, заходи туда и становись за печью. Там найдешь то — не знаю что.
Андрей пошел по тропинке, видит: старая изба — не изба, тыном обнесена, без окон, без крыльца. Он туда вошел и спрятался за печью.
Вот немного погодя застучало, загремело по лесу, и входит в избу мужичок с ноготок, борода с локоток, да как крикнет:
— Эй, сват Наум, есть хочу!
Только крикнул, откуда ни возьмись, появляется стол накрытый, на нем бочонок пива да бык печеный, в боку нож точеный. Мужичок с ноготок, борода с локоток, сел возле быка, вынул нож точеный, начал мясо порезывать, в чеснок помаки- вать, покушивать да похваливать.
Обработал быка до последней косточки, выпил целый бочонок пива.
— Эй, сват Наум, убери объедки!
И вдруг стол пропал, как и не бывало,— ни костей, ни бочонка... Андрей дождался, когда уйдет мужичок с ноготок, вышел из-за печки, набрался смелости и позвал:
— Сват Наум, покорми меня...
Только позвал, откуда ни возьмись, появился стол, на нем разные кушанья, закуски и заедки, вина и меды.
Андрей сел за стол и говорит:
— Сват Наум, садись, брат, со мной, станем есть-пить вместе.
Отвечает ему невидимый голос:
— Спасибо тебе, добрый человек! Столько лет я здесь служу, горелой корки не видывал, а ты меня за стол посадил.
Смотрит Андрей и удивляется: никого не видно, а кушанья со стола словно кто метелкой сметает, вина и меды сами в рюмку наливаются — рюмка скок, скок да скок.
Андрей просит:
— Сват Наум, покажись мне!
— Нет, меня никто не может видеть, я то — не знаю что.
— Сват Наум, хочешь у меня служить?
— Отчего не хотеть? Ты, я вижу, человек добрый.
Вот они поели. Андрей и говорит:
— Ну, прибирай все да пойдем со мной.
Пошел Андрей из избенки, оглянулся:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Дошел Андрей до огненной реки, там его дожидается
лягушка:
—■ Добрый молодец, нашел то — не знаю что?
— Нашел, бабушка.
190


— Садись на меня.
Андрей опять сел на нее, лягушка начала раздуваться, раздулась, скакнула и перенесла его через огненную реку.
Тут он лягушку-скакушку поблагодарил и пошел путем-дорогой в свое царство. Идет, идет, обернется:
— Сват Наум, ты здесь?
— Здесь. Не бойся, я от тебя не отстану.
Шел, шел Андрей, дорога далеко — прибились его резвые ноги, опустились его белые руки.
— Эх,— говорит,— до чего же я уморился!
А сват Наум ему:
— Что же ты мне давно не сказал? Я бы тебя живо на место доставил.
Подхватил Андрея буйный вихрь и понес — горы и леса, города и деревни так внизу и мелькают. Летит Андрей над глубоким морем, и стало ему страшно.
— Сват Наум, передохнуть бы!
Сразу ветер ослаб, и Андрей стал спускаться на море. Глядит — где шумели одни синие волны, появился островок, на островке стоит дворец с золотой крышей, кругом сад прекрасный... Сват Наум говорит Андрею:
— Отдыхай, ешь, пей да на море поглядывай. Будут плыть мимо три купеческих корабля. Ты купцов зазови да угости, употчевай хорошенько — у них есть три диковинки. Ты меня променяй на эти диковинки — не бойся, я к тебе назад вернусь.
Долго ли, коротко ли, с западной стороны плывут три корабля. Корабельщики увидали остров, на нем дворец с золотой крышей и кругом сад прекрасный.
— Что за чудо? — говорят.— Сколько раз мы тут плавали, ничего, кроме синего моря, не видели. Давай пристанем!
Три корабля бросили якоря, три купца-корабельщика сели на легкую лодочку, поплыли к острову. А уж Андрей-стрелок их встречает:
— Пожалуйте, дорогие гости.
Купцы-корабельщики идут дивуются: на тереме крыша как жар горит, на деревах птицы поют, по дорожкам чудные звери прыгают.
— Скажи, добрый человек, кто здесь выстроил это чудо чудное?
— Мой слуга, сват Наум, в одну ночь построил.
Андрей повел гостей в терем:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить, поесть!
Откуда ни возьмись, явился накрытый стол, на нем — вина и кушанья, чего душа захочет. Купцы-корабельщики только ахают.
191


— Давай,— говорят,— добрый человек, меняться: уступи нам своего слугу, свата Наума, возьми у нас за него любую диковинку.
— Отчего ж не поменяться? А каковы будут ваши диковинки?
Один купец вынимает из-за пазухи дубинку. Ей только скажи: «Ну-ка, дубинка, обломай бока этому человеку!» — дубинка сама начнет колотить, какому хочешь силачу обломает бока.
Другой купец вынимает из-под полы топор, повернул его обухом кверху — топор сам начал тяпать: тяп да ляп — вышел корабль; тяп да ляп — еще корабль. С парусами, с пушками, с храбрыми моряками. Корабли плывут, пушки палят, храбры моряки приказа спрашивают.
Повернул топор обухом вниз — сразу корабли пропали, словно их и не было.
Третий купец вынул из кармана дудку, задудел — войско появилось: и конница, и пехота, с ружьями, с пушками. Войска идут, музыка гремит, знамена развеваются, всадники скачут, приказа спрашивают.
Купец задудел с другого конца в дудку — и нет ничего, все пропало.
Андрей-стрелок говорит:
— Хороши ваши диковинки, да моя стоит дороже. Хотите меняться — отдавайте мне за моего слугу, свата Наума, все три диковинки.
— Не много ли будет?
— Как знаете, иначе меняться не стану.
Купцы думали, думали: «На что нам дубинка, топор да дудка? Лучше поменяться, со сватом Наумом будем безо всякой заботы день и ночь и сыты и пьяны».
Отдали купцы-корабельщики Андрею дубинку, топор и дудку и кричат:
— Эй, сват Наум, мы тебя берем с собой! Будешь нам служить верой-правдой?
Отвечает им невидимый голос:
— Отчего не служить? Мне все равно, у кого ни жить.
Купцы-корабельщики вернулись на свои корабли и давай
пировать — пьют, едят, знай покрикивают:
— Сват Наум, поворачивайся, давай того, давай этого!
Перепились все допьяна, где сидели, там и спать повалились.
А стрелок сидит один в тереме, пригорюнился.
«Эх,— думает,— где-то теперь мой верный слуга, сват Наум?»
— Я здесь. Чего надобно?
Андрей обрадовался:
192


К стр. 179


— Сват Наум, не пора ли нам на родную сторонушку, к молодой жене? Отнеси меня домой.
Опять подхватил Андрея вихрь и понес в его царство, на родную сторону.
А купцы проснулись, и захотелось им опохмелиться:
— Эй, сват Наум, собери-ка нам попить-поесть, живо поворачивайся!
Сколько ни звали, ни кричали, все нет толку. Глядят, и острова нет: на месте его шумят одни синие волны.
Погоревали купцы-корабелыцики: «Эх, надул нас недобрый человек!» — да делать нечего, подняли паруса и поплыли, куда им было надобно.
А Андрей-стрелок прилетел на родимую сторону, опустился возле своего домишки, смотрит: вместо домишки обгорелая труба торчит.
Повесил он голову ниже плеч и пошел из города на синее море, на пустое место. Сел и сидит. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетает сизая горлица, ударилась об землю и оборотилась его молодой^женой, Марьей-царевной.
Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать.
Марья-царевна рассказала:
— С той поры как ты из дому ушел, я сизой горлицей летаю по лесам да по рощам. Царь три раза за мной посылал, да меня не нашли и домишко сожгли.
Андрей говорит:
— Сват Наум, нельзя ли нам на пустом месте у синего моря дворец поставить?
— Отчего нельзя? Сейчас будет исполнено.
Не успели оглянуться — и дворец поспел, да такой славный, лучше царского, кругом — зеленый сад, на деревьях птицы поют, по дорожкам чудные звери скачут.
Взошли Андрей-стрелок с Марьей-царевной во дворец, сели у окошка и разговаривают, друг на друга любуются. Живут, горя не знают, и день, и другой, и третий.
А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит — на том месте, где ничего не было, стоит дворец.
— Какой это невежа без спроса вздумал на моей земле строиться?
Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной.
Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда — не знаю куда, принес ли то — не знаю что.
Побежали гонцы, разведали и докладывают:
7 Былины
193


— Андрей-стрелок ходил туда — не знаю куда и добыл то — не знаю что.
Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти.
Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп — стоит на море корабль, опять тяп да ляп — стоит другой корабль. Сто раз тяпнул, сто кораблей поплыло по синему морю.
Андрей вынул дудку, задудел — появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами.
Начальники скачут, приказа ждут. Андрей приказал начинать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу.
Царь видит, войско его бежит, кинулся сам к войску — останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:
— Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!
Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю: нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти.
Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство.
Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим царством до глубокой старости.
СКАЗКА О МОЛОДИЛЬНЫХ ЯБЛОКАХ И ЖИВОЙ ВОДЕ
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали Федором, второго Василием, а младшего Иваном.
Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с моло- дильными яблоками и колодец с живой водой. Если съесть старику это яблоко — помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу — будет видеть.
Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:
— Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое цар¬
194


ство. привез бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит царевич Федор и говорит:
— Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
Пошел Федор-царевич на конюший двор, выбирает себе коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестан- ную, кладет двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, а ради крепости... Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился...
Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли. ехал день до вечеру — красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней, до трех дорог. Лежит на росстанях плита-камень, на ней надпись написана:
«Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — же- нату быть».
Поразмыслил Федор-царевич: «Давай поеду, где женату
быть».
И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица и говорит ему:
— Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
— Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперед двигаться.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.
Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую...
Долго ли, коротко ли — Царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:
— Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников — привезти мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит второй сын, Василий-царевич:
— Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.
195


Идет Василий-царевич на конюший двор, выбирает коня неезженного, уздает узду неузданную, берет плетку нехлестан- ную, кладет двенадцать подпруг с подпругою.
Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели, в кою сторону укатился... Вот он доезжает до росстаней, где лежит плита-камень, и видит:
«Направо поедешь — себя спасать, коня потерять. Налево поедешь — коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь — же- нату быть».
Думал, думал Василий-царевич и поехал дорогой, где женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь опочивать.
— Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого...
Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.
Только Василий-царевич лег к стенке,- она опять повернула кровать, и он полетел в подполье.
А там спрашивают:
— Кто летит?
— Василий-царевич. А кто сидит?
— Федор-царевич.
— Вот, братан, попали!
Долго ли, коротко ли,— в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:
— Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит Иван-царевич и говорит:
— Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до резвых ног, ехать в тридесятое царство — поискать тебе молодильных яблок и живой воды, да поискать ещё моих братьецев.
Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в конюший двор — выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни взглянет, тот дрожит, на которого руку положит — тот с ног валится...
Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идет, повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка.
— Здравствуй, дитятко, Иван-царевич! Что ходишь кручи- нен-печален?
— Как же мне, бабушка, не печалиться — не могу найти коня по разуму.
196


— Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в погребу, на цепи железной. Сможешь его взять — будет тебе конь по разуму.
Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную, свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич — не шелохнется. Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздой неузданной, оседлал седельцем неезженным, наложил двенадцать подпруг с подпругою — не ради красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что садился, а не видели, в кою сторону укатился... Доехал он до росстаней и поразмыслил:
«Направо ехать — коня потерять,— куда мне без коня-то? Прямо ехать — женату быть,— не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево ехать — коня спасти,— это дорога самая лучшая для меня».
И поворотил он по той дороге, где коня спасти — себя потерять^
Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по зеленым лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру — красна солнышка до закату — и наезжает на избушку.
Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет. Шелковый кудель мечет, а нитки через грядки бросает.
— Фу, фу,— говорит,— русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, баба-яга, костяная нога, не поймавши птицу — теребишь, не узнавши молодца — хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы спрашивать, а я бы стал сказывать — чей да откуда.
Вот баба-яга это дело все справила — Ивана-царевича накормила, напоила и на постелю уложила. Села к изголовью и стала спрашивать:
— Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель,
197


за тридевять озерг в тридесятое царство за живой водой и мо- лодильными яблоками.
— Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и молодильные яблоки — у сильной богатырки, девицы Синеглазки, она мне родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро...
— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее, довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.
Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.
Вдруг он и говорит коню:
— Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал...
Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи
коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом.
Вдруг слышно — конь заржал, и конь под Иваном-царевичем откликнулся.
Кони-то были одностадные.
Услышала это баба-яга — еще старее той — и говорит:
— Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.
И выходит на крыльцо:
— Фу-фу, русского духу слыхом мне не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
— Ах ты, баба-яга, костяная нога, встречай гостя по платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила...
Баба-яга это дело все справила — коня убрала, а Ивана-ца- ревича накормила, напоила, на постель уложила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке...
— Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро. Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!
198


— А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
— Много молодцев проезживало, да не много вежливо говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей сестре. Она лучше меня научит, что делать.
Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.
Вдруг Иван-царевич говорит:
— Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
— В кою пору ты говорил, я уже триста верст проскакал.
Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет
Иван-царевич день до вечера — красна солнышка до закату. Наезжает на избушку на курьей ножке, об одном окошке.
— Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.
Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь откликнулся. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той. Поглядела — конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец прекрасный...
Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят — ночлег каждому: и пешему и конному, и бедному и богатому.
Баба-яга все дело справила — коня убрала, а Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
— Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства, царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к середней, а середняя сестра к тебе послала. Дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки живой воды и молодильных яблок.
— Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица Синеглазка, моя племянница,— сильная и могучая богатырка. Вокруг ее царства — стена три сажени вышины, сажень толщины, у ворот стража — тридцать богатырей. Тебя и в ворота не пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне. Доедешь до стены — и бей коня по бокам плетью нехлестанной. Конь через стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену перенесет.
199


Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает, мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает Иван- царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит — тридцать могучих богатырей. Прижимает он своего доброго коня, бьет его плетью нехлестанной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез Иван-царевич с коня, входит в сад и видит — стоит яблоня с серебряными листьями, золотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-царевич сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою увидать сильную, могучую богатырку, девицу Синеглазку.
Входит Иван-царевич в терем, а там спят по одну сторону шесть полениц — девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной порог шумит.
Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал ее и вышел...
Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:
— Не послушался ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке! Теперь мне стены не перескочить.
Иван-царевич бьет коня плетью нехлестанной:
— Ах ты, конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да задел об нее одной подковой — на стене струны запели и колокола зазвонили.
Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:
— Вставайте, у нас покража большая!
Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.
Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже конь выведенный, готовый. Он — со своего коня да на этого и опять вперед погнал... Иван-то царевич за дверь, а девица Синеглазка — в дверь и спрашивает у бабы-яги:
— Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?
— Нет, дитятко.
— Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
— Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.
— Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
— Что ты, дитятко, живо справлюсь...
Пошла баба-яга доить корову — доит, не торопится. Поела
200


девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царе- вичем.
Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он — за дверь, а девица Синеглазка — в дверь:
— Бабушка, не прорыскивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.
— Да ты долго печь будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Напекла баба-яга блинков — печет, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царевичем.
Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на своего коня богатырского и опять погнал. Он — за дверь, девица Синеглазка— в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый молодец.
— Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.
— Да ты долго топить будешь.
— Что ты, дитятко, живо справлю...
Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Девица Синеглазка подарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она Ивана-царевича настигать.
Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с тринадцатой — девицей Синеглазкой — ладят на него наехать, с плеч голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка наскакивает и кричит ему:
— Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!
А он ей:
— Что ж, давай разъедемся на три прыска лошадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три прыска лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили — не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.
Боролись с утра до вечера — красна солнышка до закату. У Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище булатный — пороть ему белу грудь. Иван-царевич и говорит ей:
— Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой
201


земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись.
Девица Синеглазка ему говорит:
— Я поеду домой — и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай... Через три года жди меня в своем царстве.
Сели они на коней и разъехались... Долго ли, коротко ли,— не скоро дело делается, скоро сказка сказывается,— доезжает Иван-царевич до росстаней, до трех дорог, где плита- камень, и думает:
«Вот хорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести».
И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту дорогу, где женатому быть... И наезжает на терем под золотой крышей. Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись. Кони-то были одностадные...
Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул кольцом — маковки на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная девица.
— Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич не столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню:
— Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.
А Иван-царевич столкнул ее. на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.
Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:
— Кто там живой?
А из ямы отвечают:
— Федор-царевич да Василий-царевич.
Он их из ямы вынул — они лицом черны, землей уж стали порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой — стали они опять прежними.
Сели они на коней и поехали... Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:
— Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. Федор-царевич и говорит Василию-царевичу:
— Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок — будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти...
Василий-царевич отвечает:
— Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.
Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки
202


и кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич летел туда три дня и три ночи.
Упал Иван-царевич на самое взморье, опамятовался и видит — только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы Иищат — бьет их погода.
Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл, а сам укрылся под дуб.
Унялась погода, летит большая птица Нагай. Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:
— Детушки мои милые, не убила ли вас погодушка-ненастье?
— Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:
— Для чего ты сюда попал, милый человек?
— Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.
— Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.
— Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
— Достань мне два чана — пудов по двенадцати — мяса.
Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей, лебедей, в два
чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а другой чан — на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить, она поднялась и летит в вышину.
Она летит, а он ей подает да подает... Долго ли, коротко ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.
Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.
— Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.
Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:
— Приставь на место.
Иван-царевич приставил — мясо и приросло к костям.
— Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу.
Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич пошел
путем-дорогой на родную сторону.
203


Пришел он в столицу и узнает, что Федор-царевич и Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.
Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.
В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по дням, а по часам.
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается — прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла искать Ивана-царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:
— Царь, отдай царевича. Не отдашь — все царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего — Федора-царевича. Идет Федор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька.
— А что прикажешь с ним делать?
— А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.
А Синеглазка опять посылает к царю:
— Отдай царевича...
Пуще испугался царь и посылает середнего — Василия-ца- ревича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
— Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес. А Синеглазка в третий раз посылает к царю:
— Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдете — все царство потопчу, пожгу.
Царь еще пуще испугался, посылает за Федором-царевичем и Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича. Тут братья упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.
Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору Иван-
204


царевич сам идет к Синеглазке, и с ним идет голь кабацкая. Они под ногами сукна рвут и в стороны мечут.
Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:
— Матушка, матушка, к нам какой-то пьяница идет с голью кабацкой!
А Синеглазка им:
— Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.
Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер. Синеглазка его умыла и причесала, одежу на нем сменила и спать уложила. А голи кабацкой по стаканчику поднесла, и они домой отправились.
На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во дворец. Тут начался пир на весь мир — честным пирком да и за свадебку. Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со двора — ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде...
Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в ее девичье царство.
Тут и сказке конец.
ФИНИСТ — ЯСНЫЙ СОКОЛ
Жил да был крестьянин. Умерла у него жена, осталось три дочки. Хотел старик нанять работницу — в хозяйстве помогать. Но меньшая дочь, Марьюшка, сказала:
— Не надо, батюшка, нанимать работницу, сама я буду хозяйство вести.
Ладно. Стала дочка Марьюшка хозяйство вести. Все-то она умеет, все-то у нее ладится. Любил отец Марьюшку: рад был, что такая умная да работящая дочка растет. Из себя-то Марьюшка красавица писаная. А сестры ее завидущие да жаднющие, из себя-то они некрасивые, а модницы-перемодницы — весь день сидят да белятся, да румянятся, да в обновки наряжаются, платье им — не платье, сапожки — не сапожки, платок — не платок.
Поехал отец на базар и спрашивает дочек:
— Что вам, дочки, купить, чем порадовать?
И говорят старшая и средняя дочки:
— Купи по полушалку, да такому, чтоб цветы покрупнее, золотом расписанные.
А Марьюшка стоит да молчит. Спрашивает ее отец:
— А что тебе, доченька, купить?
205


— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола. Приезжает отец, привозит дочкам полушалки, а перышка не
нашел.
Поехал отец в другой раз на базар.
— Ну,— говорит,— дочки, заказывайте подарки. Обрадовались старшая и средняя дочки:
— Купи нам по сапожкам с серебряными подковками.
А Марьюшка опять заказывает:
— Купи мне, батюшка, перышко Финиста — ясна сокола. Ходил отец весь день, сапожки купил, а перышка не нашел.
Приехал без перышка.
Ладно. Поехал старик в третий раз на базар, а старшая и средняя дочки говорят:
— Купи нам по платью.
А Марьюшка опять просит:
— Батюшка, купи перышко Финиста — ясна сокола.
Ходил отец весь день, а перышка не нашел. Выехал из
города, а навстречу старенький старичок:
— Здорово, дедушка!
— Здравствуй, милый! Куда путь-дорогу держишь?
— К себе, дедушка, в деревню. Да вот горе у меня: меньшая дочка наказывала купить перышко Финиста — ясна сокола, а я не нашел.
— Есть у меня такое перышко, да оно заветное; но для доброго человека, куда ни шло, отдам.
Вынул дедушка перышко и подает, а оно самое обыкновенное. Едет крестьянин и думает: «Что в нем Марьюшка нашла хорошего?»
Привез старик подарки дочкам, старшая и средняя наряжаются да над Марьюшкой смеются:
— Как была ты дурочка, так и есть. Нацепи свое перышко в волоса да красуйся!
Промолчала Марьюшка, отошла в сторону, а когда все спать полегли, бросила Марьюшка перышко на пол и проговорила:
— Любезный Финист — ясный сокол, явись ко мне, жданный мой жених!
И явился ей молодец красоты неописанной. К утру молодец ударился об пол и сделался соколом. Отворила ему Марьюшка окно, и улетел сокол к синему небу.
Три дня Марьюшка привечала к себе молодца; днем он летает соколом по синему поднебесью, а к ночи прилетает к Марьюшке и делается добрым молодцем.
На четвертый день сестры злые заметили — наговорили отцу на сестру.
206


— Милые дочки,— говорит отец,— смотрите лучше за собой!
«Ладно,— думают сестры,— посмотрим, как будет дальше».
Натыкали они в раму острых ножей, а сами притаились, смотрят. Вот летит ясный сокол. Долетел до окна и не может попасть в комнату Марьюшки. Бился, бился, всю грудь изрезал, а Марьюшка спит и не слышит.
И сказал тогда сокол:
— Кому я нужен, тот меня найдет. Но это будет нелегко. Тогда меня найдешь, когда трое башмаков железных износишь, трое посохов железных изломаешь, трое колпаков железных порвешь.
Услышала это Марьюшка, вскочила с кровати, посмотрела в окно, а сокола нет, и только кровавый след на окне остался. Заплакала Марьюшка горькими слезами — смыла слезками кровавый след и стала еще краше.
Пошла она к отцу и проговорила:
— Не брани меня, батюшка, отпусти в путь-дорогу дальнюю. Жива буду — свидимся, умру — так, знать, на роду написано.
Жалко было отцу отпускать любимую дочку, но отпустил.
Заказала Марьюшка трое башмаков железных, трое посохов железных, трое колпаков железных и отправилась в путь-дорогу дальнюю, искать желанного Финиста — ясна сокола. Шла она чистым полем, шла темным лесом, высокими горами. Птички веселыми песнями ей сердце радовали, ручейки лицо белое умывали, леса темные привечали. И никто не мог Марьюшку тронуть: волки серые, медведи, лисицы — все звери к ней сбегались. Износила она башмаки железные, посох железный изломала и колпак железный порвала.
И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках — вертится. Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос.
Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— О, красавица, долго тебе искать! Твой ясный сокол за тридевять земель, в тридевятом государстве. Опоила его зельем
207


царица-волшебница и женила на себе. Но я тебе помогу. Вот тебе серебряное блюдечко и золотое яичко. Когда придешь в тридевятое царство, наймись работницей к царице. Покончишь работу — бери блюдечко, клади золотое яичко, само будет кататься. Станут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. Потемнел лес, страшно стало Марьюшке, боится и шагнуть, а навстречу кот. Прыгнул к Марьюшке и замурлыкал:
— Не бойся, Марьюшка, иди вперед. Будет еще страшнее, а ты иди и иди, не оглядывайся.
Потерся кот спинкой и был таков, а Марьюшка пошла дальше. А лес стал еще темней.
Шла, шла Марьюшка, сапоги железные износила, посох поломала, колпак порвала и пришла к избушке на курьих ножках. Вокруг тын, на кольях черепа, и каждый череп огнем горит.
Говорит Марьюшка:
— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть.
Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— А у моей сестры была?
— Была, бабушка.
— Ладно, красавица, помогу тебе. Бери серебряные пяльцы, золотую иголочку. Иголочка сама будет вышивать серебром и золотом по малиновому бархату. Будут покупать — не продавай. Просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла. А в лесу стук, гром, свист, черепа лес освещают. Страшно стало Марьюшке. Глядь, собака бежит:
— Ав, ав, Марьюшка, не бойся, родная, иди. Будет еще страшнее, не оглядывайся.
Сказала и была такова. Пошла Марьюшка, а лес стал еще темнее. За ноги ее цепляет, за рукава хватает... Идет Марьюшка, идет и назад не оглянется.
Долго ли, коротко ли шла — башмаки железные износила, посох железный поломала, колпак железный порвала. Вышла на полянку, а на полянке избушка на курьих ножках, вокруг тын, а на кольях лошадиные черепа; каждый череп огнем горит.
Говорит Марьюшка:
208


— Избушка, избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом!
Повернулась избушка к лесу задом, а к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит баба-яга — костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос. Сама черная, а во рту один клык торчит.
Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:
— Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь?
— Ищу, бабушка, Финиста — ясна сокола.
— Трудно, красавица, тебе будет его отыскать, да я помогу. Вот тебе серебряное донце, золотое веретенце. Бери в руки, само прясть будет, потянется нитка не простая, а золотая.
— Спасибо тебе, бабушка.
— Ладно, спасибо после скажешь, а теперь слушай, что тебе накажу: будут золотое веретенце покупать — не продавай, а просись Финиста — ясна сокола повидать.
Поблагодарила Марьюшка бабу-ягу и пошла, а лес зашумел, загудел: поднялся свист, совы закружились, мыши из нор повылезли — да все на Марьюшку. И видит Марьюшка — бежит навстречу серый волк.
— Не горюй,— говорит он,— а садись на меня и не оглядывайся.
Села Марьюшка на серого волка, и только ее и видели. Впереди степи широкие, луга бархатные, реки медовые, берега кисельные, горы в облака упираются. А Марьюшка скачет и скачет. И вот перед Марьюшкой хрустальный терем. Крыльцо резное, оконца узорчатые, а в оконце царица глядит.
— Ну,— говорит волк,— слезай, Марьюшка, иди и нанимайся в прислуги.
Слезла Марьюшка, узелок взяла, поблагодарила волка и пошла к хрустальному дворцу. Поклонилась Марьюшка царице и говорит:
— Не знаю, как вас звать, как величать, а не нужна ли вам будет работница?
Отвечает царица:
— Давно я ищу работницу, но такую, которая могла бы прясть, ткать, вышивать.
— Все это я могу делать.
— Тогда проходи и садись за работу.
И стала Марьюшка работницей. День работает, а наступит ночь — возьмет Марьюшка серебряное блюдечко и золотое яичко и скажет:
— Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого.
209


Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:
— Финист, мой Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать!
Подслушала царица ее слова и говорит:
— Продай ты мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко.
— Нет,— говорит Марьюшка,— они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть.
Подумала царица, подумала.
— Ладно,— говорит,— так и быть. Ночью, как он уснет, я тебе его покажу.
Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу. Видит она — спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка, не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой,— спит, не пробудится сердечный друг.
Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого...
Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльца да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:
— Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться.
Подслушала царица и говорит:
— Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку.
— Я не продам,— говорит Марьюшка,— а так отдам, разреши только с Финистом — ясным соколом свидеться.
Подумала та, подумала.
— Ладно,— говорит,— так и быть, приходи ночью.
Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту —
ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка — не добудилась.
Наступает день.
Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое веретенце. А царица увидала:
— Продай да продай!
— Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть часок побыть.
— Ладно,— говорит та.
А сама думает: «Все равно не разбудит».
210


Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист, не просыпается.
Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.
Заплакала Марьюшка:
— Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми!
Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял ее, поцеловал:
— Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистрепала и меня нашла? Поедем же теперь на родину.
Стали они домой собираться, а царица увидела и приказала в трубы трубить, об измене своего мужа оповестить.
Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста — ясна сокола наказать.
Тогда Финист — ясный сокол говорит:
— Которая, по-вашему, настоящая жена: та ли, что крепко любит, или та, что продает да обманывает?
Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.
И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят.
СИВКА-БУРКА
Было у старика трое сыновей: двое умных, а третий Ива- нушка-дурачок: день и ночь дурачок на печи валяется.
Посеял старик пшеницу, и выросла пшеница богатая, да повадился ту пшеницу кто-то по ночам толочь и травить. Вот старик и говорит детям:
— Милые мои дети, стерегите пшеницу каждую ночь поочередно, поймайте мне вора.
Приходит первая ночь. Отправился старший сын пшеницу стеречь, да захотелось ему спать: забрался он на сеновал и проспал до утра. Приходит утром домой и говорит: всю ночь-де не спал, иззяб, а вора не видал.
На вторую ночь пошел средний сын и также всю ночку проспал на сеновале.
211


На третью ночь приходит черед дураку идти. Взял он аркан и пошел. Пришел на межу и сел на камень: сидит — не спит, вора дожидается.
В самую полночь прискакал в пшеницу разношерстный конь: одна шерстинка золотая, другая — серебряная; бежит.— земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышит. И стал тот конь пшеницу есть: не столько ест, сколько топчет.
Подкрался дурак на четвереньках к коню и разом накинул ему на шею аркан. Рванулся конь изо всех сил — не тут-то было. Дурак уперся, аркан шею давит. И стал тут конь дурака молить:
— Отпусти ты меня, Иванушка, а я тебе великую сослужу службу!
— Хорошо,— отвечает Иванушка-дурачок.— Да как я тебя потом найду?
— Выйди за околицу,— говорит конь,— свистни три раза и крикни: «Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» — я тут и буду.
Отпустил коня Иванушка-дурачок и взял с него слово — пшеницы больше не есть и не топтать.
Пришел Иванушка домой.
— Ну, что, дурак, видел? — спрашивают братья.
— Поймал я,— говорит Иванушка,— разношерстного коня. Пообещался он больше не ходить в пшеницу — вот я его и отпустил.
Посмеялись вволю братья над дураком, но только уж с этой ночи никто пшеницы не трогал.
Скоро после этого стали по деревням и городам бирючи от царя ходить, клич кликать: собирайтесь-де, бояре и дворяне, купцы и мещане и простые крестьяне, все к царю на праздник, на три дня; берите с собой лучших коней; и кто на своем коне до царевнина терема доскочит и с царевниной руки перстень снимет, за того царь царевну замуж отдаст.
Стали собираться на праздник и Иванушкины братья: не то чтобы уж самим скакать, а хоть на других посмотреть. Просится и Иванушка с ними.
— Куда тебе, дурак! — говорят братья.— Людей, что ли, хочешь пугать? Сиди себе на печи да золу пересыпай.
Уехали братья, а Иванушка-дурачок взял у невесток лукошко и пошел грибы брать. Вышел Иванушка в поле, лукошко бросил, свистнул три раза и крикнул:
— Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Конь бежит — земля дрожит, из ушей пламя, из ноздрей
212


дым столбом валит. Прибежал — и стал конь перед Иванушкой как вкопанный.
— Ну,— говорит,— влезай мне, Иванушка, в правое ухо, а в левое вылезай.
Влез Иванушка коню в правое ухо, а в левое вылез — и стал таким молодцом, что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать.
Сел тогда Иванушка на коня и поскакал на праздник к царю. Прискакал на площадь перед дворцом, видит — народу видимо-невидимо; а в высоком терему, у окна, царевна сидит: на руке перстень — цены нет, собой красавица из красавиц. Никто до нее скакать и не думает: никому нет охоты наверняка шею ломать.
Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам; осерчал конь, прыгнул — только на три венца до царевнина окна не допрыгнул.
Удивился народ, а Иванушка повернул коня и поскакал назад. Братья его не скоро посторонились, так он их шелковой плеткой хлестнул. Кричит народ: «Держи, держи его!» — а Иванушкин уж и след простыл.
Выехал Иван из города, слез с коня, влез к нему в левое ухо, в правое вылез и стал опять прежним Иванушкой-дурачком. Отпустил Иванушка коня, набрал лукошко мухоморов и принес домой.
— Вот вам, хозяюшки, грибков,— говорит.
Рассердились тут невестки на Ивана:
— Что ты, дурак, за грибы принес? Разве тебе одному их есть!
Усмехнулся Иван и опять залез на печь.
Пришли братья домой и рассказывают отцу, как они в городе были и что видели, а Иванушка лежит на печи да посмеивается.
На другой день старшие братья опять на праздник поехали, а Иванушка взял лукошко и пошел за грибами. Вышел в поле, свистнул, гаркнул:
— Сивка-бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Прибежал конь и стал перед Иванушкой как вкопанный.
Перерядился опять Иван и поскакал на площадь. Видит — на площади народу еще больше прежнего; все на царевну любуются, а прыгать никто и не думает: кому охота шею ломать! Ударил тут Иванушка своего коня по крутым бедрам; осерчал конь, прыгнул — и только на два венца до царевнина окна не достал. Поворотил Иванушка коня, хлестнул братьев, чтоб посторонились, и ускакал.
213


Приходят братья домой, а Иванушка уже на печи лежит, слушает, что братья рассказывают, и посмеивается.
На третий день опять братья поехали на праздник, прискакал и Иванушка. Стегнул он своего коня плеткой. Осерчал конь пуще прежнего: прыгнул — и достал до окна. Иванушка поцеловал царевну в сахарные уста, схватил с ее пальца перстень, повернул коня и ускакал, не позабывши братьев плеткой огреть. Тут уж и царь и царевна стали кричать: «Держи, держи его!» — а Иванушкин и след простыл.
Пришел Иванушка домой — одна рука тряпкой обмотана.
— Что это у тебя такое? — спрашивают Ивана невестки.
— Да вот,— говорит,— искавши грибов, сучком накололся.— И полез Иван на печь.
Пришли братья, стали рассказывать, что и как было. А Иванушке на печи захотелось на перстенек посмотреть: как приподнял он тряпку, избу всю так и осияло.
— Перестань, дурак, с огнем баловать! — крикнули на него братья.— Еще избу сожжешь. Пора тебя, дурака, совсем из дому прогнать.
Дня через три идет от царя клич, чтобы весь народ, сколько ни есть в его царстве, собирался к нему на пир и чтобы никто не смел дома оставаться, а кто царским пиром побрезгует — тому голову с плеч.
Нечего тут делать, пошел на пир сам старик со всей семьей.
Пришли, за столы дубовые посадилися; пьют и едят, речи гуторят.
В конце пира стала царевна медом из своих рук гостей обносить. Обошла всех, подходит к Иванушке последнему: а на дураке-то платьишко худое, весь в саже, волосы дыбом, одна рука грязной тряпкой завязана... просто страсть.
— Зачем это у тебя, молодец, рука обвязана? — спрашивает царевна.— Развяжи-ка.
Развязал Иванушка руку, а на пальце царевнин перстень — так всех и осиял.
Взяла тогда царевна дурака за руку, подвела к отцу и говорит:
— Вот, батюшка, мой суженый.
Обмыли слуги Иванушку, причесали, одели в царское платье, и стал он таким молодцом, что отец и братья глядят — и глазам своим не верят.
Сыграли свадьбу царевны с Иванушкой и сделали пир на весь мир. Я там был: мед, пиво пил; по усам текло, а в рот не попало.


МОРСКОЙ ЦАРЬ И ВАСИЛИСА ПРЕМУДРАЯ
За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам, долгое время домой не бывал; на ту пору родила ему царица сына, Ивана-царевича, а царь про то и не ведает.
Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день-то был жаркий-жаркий, солнце так и пекло! И напалй на него жажда великая; что ни дать, только бы воды испить 1 Осмотрелся кругом и видит невдалеке большое озеро; подъехал к озеру, слез с коня, прилег на землю и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды; а царь морской ухватил его за бороду.
— Пусти! — просит царь.
— Не пущу, не смей пить без моего ведома!
— Какой хочешь возьми откуп — только отпусти!
— Давай то, чего дома не знаешь.
Царь подумал-подумал... Чего он дома не знает? Кажись, все знает, все ему ведомо,— и согласился. Попробовал — бороду никто не держит; встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.
Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная; а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими слезами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, слезами дела не поправишь.
Стали они жить по-старому; а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре — не по дням, а по часам,— и вырос большой.
«Сколько ни держать при себе,— думает царь,— а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана-царевича за руку, привел прямо к озеру.
— Поищи здесь,— говорит,— мой перстень; я ненароком вчера обронил.
Оставил одного царевича, а сам повернул домой.
Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка.
— Куда идешь, Иван-царевич?
— Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно.
— Ну, оставайся с богом!
И пошла старушка в сторону.
А Иван-царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ее; старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку:
— Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь
215


я с досады вымолвил: заставил меня отец перстень искать, хожу-высматриваю, а перстня нет как нет!
— Не за перстнем ты здесь: отдал тебя отец морскому царю; выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство.
Горько заплакал царевич.
— Не тужи, Иван-царевич! Будет и на твоей улице праздник; только слушайся меня, старуху. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц — всё красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая; станут в озере купаться; а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не сумеешь этого сделать, ты погиб навеки; у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто; только одна порожняя, не угоди на нее попасть!
Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятался за смородиновый куст и ждет поры-времени.
Вдруг прилетают двенадцать голубиц; ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанной: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют.
Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!
Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался да припоминал, что говорила ему старуха, подкрался тихонько и унес сорочку.
Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать; искали, искали — не видать нигде.
— Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду.
Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила:
— Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь братец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!
Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит:
— Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь
216


на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.
Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.
А Иван-царевич отправился в подводное царство; видит — и там свет такой же, как у нас; и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.
Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской
царь:
— Что так долго не бывал? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
Идет Иван-царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:
— Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами обливаешься?
— Как же мне не плакать? — отвечает царевич.— Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.
— Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать; утро вечера мудренее, все будет готово!
Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:
— Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело.
Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.
Пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе,— говорит морской царь,— что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
— Слушаю, ваше величество! — сказал Иван-царевич; опять идет по двору да слезами обливается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.
217


— Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.
— Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом; утро вечера мудренее.
Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.
Поутру зовет морской царь Ивана-царевича:
— Сослужил ли службу?
— Сослужил, ваше величество!
— Пойдем посмотрим.
Пришли на гумно — все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы — все закрома полнехоньки зерном.
— Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь.— Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.
Опять идет Иван-царевич по двору и слезами умывается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.
— Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.
— Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать; утро вечера мудренее.
Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть, все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова.
Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства сберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.
Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.
Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
— Что так грустен, Иван-царевич?
— Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.
— Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами
218


погоня великая; морской царь разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!
Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном-царевичем на святую Русь.
На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:
— Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.
— Еще рано, мы не выспались: приходите после! — отвечает одна слюнка.
Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:
— Не пора-время спать, пора-время вставать!
— Погодите немного: встанем, оденемся! — отвечает вторая слюнка.
В третий раз приходят посланные:
— Царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.
— Сейчас будем! —отвечает третья слюнка.
Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться:
нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.
Доложили царю, что молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
— Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ!
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича — старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня:
— Эй, старичок! Не видал ли ты — не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?
— Нет, люди добрые, не видал,— отвечает Иван-царевич,— сорок лет, как пасу на этом месте,— ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Воротилась погоня назад:
— Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.
— Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.
А Иван-царевич с Василисою Премудрою давным-давно скачут на борзых конях.
219


— Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ.
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церковью, Ивана(-царевича обратила стареньким попом, а лошадей — деревьями.
Наезжает погоня:
— Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?
— Нет, люди добрые, не видал; сорок лет тружусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал.
Повернула погоня назад:
— Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.
— Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.
А они далеко уехали.
Опять говорит Василиса Премудрая:
— Иван-царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?
Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.
— Это сам царь скачет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что не разлетится сверху... вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать. Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.
— Подожди меня в этом лесочке,— говорит Иван-царевич Василисе Премудрой,— я пойду доложусь наперед отцу, матери.
— Ты меня забудешь, Иван-царевич!
— Нет, не забуду.
— Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окна биться!
220


Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его; на радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.
Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить; она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.
— Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?
— А что будет? Съедим их — вот и все!
— Нет, не угадала!
Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — ив ту ж минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.
Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.
МАРЬЯ МОРЕВНА
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван-царевич; у него было три сестры: одна Марья-царевна, другая Ольга-царевна, третья Анна-царевна. Отец и мать у них померли; умирая, они сыну наказывали:
— Ктд первый за твоих сестер станет свататься, за того и отдавай — при себе не держи долго!
Царевич похоронил родителей и с горя пошел с сестрами во зеленый сад погулять. Вдруг находит на небо туча черная, встает гроза страшная.
— Пойдемте, сестрицы, домой! — говорит Иван-царевич.
Только пришли во дворец—как грянул гром, раздвоился
потолок, и влетел к ним в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем и говорит:
— Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу Марью-царевну посватать.
— Коли люб ты сестрице, я ее не унимаю — пусть с богом идет!
Марья-царевна согласилась; сокол женился и унес ее в свое царство.
Дни идут за днями, часы бегут за часами — целого года как
221


не бывало; пошел Иван-царевич с двумя сестрами во зеленый сад погулять. Опять встает туча с вихрем, с молнией.
— Пойдемте, сестрицы, домой 1—говорит царевич.
Только пришли во дворец — как ударил гром, распалася
крыша, раздвоился потолок, и влетел орел; ударился об пол и сделался добрым молодцем.
— Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом.
И посватал Ольгу-царевну. Отвечает Иван-царевич:
— Если ты люб Ольге-царевне, то пусть за тебя идет; я с нее воли не снимаю.
Ольга-царевна согласилась и вышла за орла замуж: орел подхватил ее и унес в свое царство.
Прошел еще один год; говорит Иван-царевич своей младшей сестрице:
— Пойдем во зеленом саду погуляем!
Погуляли немножко; опять встает туча с вихрем, с молнией.
— Вернемся, сестрица, домой!
Вернулись домой, не успели сесть — как ударил гром, раздвоился потолок, и влетел ворон; ударился ворон об пол и сделался добрым молодцем: прежние были хороши собой, а этот еще лучше.
— Ну, Иван-царевич, прежде я гостем ходил, а теперь пришел сватом; отдай за меня Анну-царевну.
— Я с сестрицы воли не снимаю; коли ты полюбился ей, пусть идет за тебя.
Вышла за ворона Анна-царевна, и унес он ее в свое государство.
Остался Иван-царевич один; целый год жил без сестер, и сделалось ему скучно.
— Пойду,— говорит,— искать сестриц.
Собрался в дорогу, шел, шел и видит — лежит в поле рать-сила побитая. Спрашивает Иван-царевич:
— Коли есть тут жив человек — отзовися! Кто побил это войско великое?
Отозвался ему жив человек:
— Все это войско великое побила Марья Моревна, прекрасная королевна.
Пустился Иван-царевич дальше, наезжал на шатры белые, выходила к нему навстречу Марья Моревна, прекрасная королевна:
— Здравствуй, царевич, куда тебя бог несет — по воле аль по неволе?
Отвечал ей Иван-царевич:
— Добрые молодцы по неволе не ездят!
222


— Ну, коли дело не к спеху, погости у меня в шатрах.
Иван-царевич тому и рад, две ночи в шатрах ночевал, полюбился Марье Моревне и женился на ней.
Марья Моревна, прекрасная королевна, взяла его с собой в свое государство; пожили они вместе сколько-то времени, и вздумалось королевне на войну собираться; покидает она на Ивана-царевича все хозяйство и приказывает:
— Везде ходи, за всем присматривай; только в этот чулан не моги заглядывать!
Он не вытерпел: как только Марья Моревна уехала, тотчас бросился в чулан, отворил дверь, глянул — а там висит Кощей Бессмертный, на двенадцати цепях прикован.
Просит Кощей у Ивана-царевича:
— Сжалься надо мной, дай мне напиться! Десять лет я здесь мучаюсь, не ел, не пил — совсем в горле пересохло!
Царевич подал ему целое ведро воды; он выпил и еще запросил:
— Мне одним ведром не залить жажды; дай еще!
Царевич подал другое ведро; Кощей выпил и запросил
третье, а как выпил третье ведро — взял свою прежнюю силу, тряхнул цепями и сразу все двенадцать порвал.
— Спасибо, Иван-царевич! — сказал Кощей Бессмертный.— Теперь тебе никогда не видать Марьи Моревны, как ушей своих! —И страшным вихрем вылетел в окно, нагнал на дороге Марью Моревну, прекрасную королевну, подхватил ее и унес к себе.
А Иван-царевич горько-горько заплакал, снарядился и пошел в путь-дорогу:
— Что ни будет, а разыщу Марью Моревну 1
Идет день, идет другой, на рассвете третьего видит чудесный дворец, у дворца дуб стоит, на дубу ясен сокол сидит. Слетел сокол с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Ах, шурин мой любезный! Как тебя господь милует?
Выбежала Марья-царевна, встретила Ивана-царевича радостно, стала про его здоровье расспрашивать, про свое житье- бытье рассказывать.
Погостил у них царевич три дня и говорит:
— Не могу у вас гостить долго; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
— Трудно тебе сыскать ее,— отвечает сокол.— Оставь здесь на всякий случай свою серебряную ложку: будем на нее смотреть, про тебя вспоминать.
Иван-царевич оставил у сокола свою серебряную ложку и пошел в дорогу.
223


Шел он день, шел другой, на рассвете третьего видит дворец еще лучше первого, возле дворца дуб стоит, на дубу орел сидит. Слетел орел с дерева, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Вставай, Ольга-царевна! Милый наш братец идет.
Ольга-царевна тотчас прибежала навстречу, стала его цело-
вать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье- бытье рассказывать.
Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
— Дольше гостить мне некогда; я иду искать жену мою, Марью Моревну, прекрасную королевну.
Отвечает орел:
— Трудно тебе сыскать ее; оставь у нас серебряную вилку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.
Он оставил серебряную вилку и пошел в дорогу.
День шел, другой шел, на рассвете третьего видит дворец лучше первых двух, возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба, ударился оземь, обернулся добрым молодцем и закричал:
— Анна-царевна! Поскорей выходи, наш братец идет.
Выбежала Анна-царевна, встретила его радостно, стала це-
ловать-обнимать, про здоровье расспрашивать, про свое житье- бытье рассказывать.
Иван-царевич погостил у них три денька и говорит:
— Прощайте! Пойду жену искать — Марью Моревну, прекрасную королевну.
Отвечает ворон:
— Трудно тебе сыскать ее; оставь-ка у нас серебряную табакерку: будем на нее смотреть, тебя вспоминать.
Царевич отдал ему серебряную табакерку, попрощался и пошел в дорогу.
День шел, другой шел, а на третий добрался до Марьи Моревны. Увидала она своего милого, бросилась к нему на шею, залилась слезами и промолвила:
— Ах, Иван-царевич! Зачем ты меня не послушался — посмотрел в чулан и выпустил Кощея Бессмертного?
— Прости, Марья Моревна! Не поминай старого, лучше поедем со мной, пока не видать Кощея Бессмертного; авось не догонит!
Собрались и уехали.
А Кощей на охоте был; к вечеру он домой ворочается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
Отвечает конь:
224


К crfj. 230


—■ Иван-царевич приходил, Марью Моревну увез.
— А можно ли их догнать?
— Можно пшеницы насеять, дождаться, пока она вырастет, сжать ее, смолотить, в муку обратить, пять печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть, да тогда вдогонь ехать — и то поспеем!
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича.
— Ну,— говорит,— первый раз тебя прощаю за твою доброту, что водой меня напоил; и в другой раз прощу, а в третий берегись — на куски изрублю!
Отнял у него Марью Моревну и увез; а Иван-царевич сел на камень и заплакал.
Поплакал-поплакал и опять воротился назад за Марьей Мо- ревною; Кощея Бессмертного дома не случилося.
— Поедем, Марья Моревна!
— Ах, Иван-царевич! Он нас догонит.
— Пускай догонит; мы хоть часок-другой проведем вместе.
Собрались и уехали. Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую
невзгоду?
— Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
— А можно ли догнать их?
— Можно ячменю насеять, подождать, пока он вырастет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяна напиться, до отвала выспаться да тогда вдогонь ехать ■— и то поспеем!
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича:
— Ведь я ж говорил, что тебе не видать Марьи Моревны, как ушей своих!
Отнял ее и увез к себе.
Оставался Иван-царевич один, поплакал-поплакал и опять воротился за Марьей Моревною; на ту пору Кощея дома не случилося.
— Поедем, Марья Моревна!
— Ах, Иван-царевич! Ведь он догонит, тебя в куски изрубит.
— Пускай изрубит! Я без тебя жить не могу.
Собрались и поехали.
Кощей Бессмертный домой возвращается, под ним добрый конь спотыкается.
— Что ты спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приходил, Марью Моревну с собой взял.
Кощей поскакал, догнал Ивана-царевича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку; взял эту бочку, скрепил железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез.
В то самое время у зятьев Ивана-царевича серебро почернело.
8 Былины
225


— Ах,— говорят они,— видно, беда приключилася!
Орел бросился на сине море, схватил и вытащил бочку на берег, сокол полетел за живой водою, а ворон за мертвою.
Слетелись все трое в одно место, разбили бочку, вынули куски Ивана-царевича, перемыли и склали, как надобно. Ворон брызнул мертвою водою — тело срослось, соединилося; сокол брызнул живой водою — Иван-царевич вздрогнул, встал и говорит:
— Ах, как я долго спал!
— Еще бы дольше проспал, если б не мы! — отвечали зятья.— Пойдем теперь к нам в гости.
— Нет, братцы! Я пойду искать Марью Моревну.
Приходит к ней и просит:
— Разузнай у Кощея Бессмертного, где он достал себе такого доброго коня.
Вот Марья Моревна улучила добрую минуту и стала Кощея выспрашивать. Кощей сказал:
— За тридевять земель, в тридесятом царстве, за огненной рекою живет баба-яга; у ней есть такая кобылица, на которой она каждый день вокруг света облетает. Много у ней и других славных кобылиц; я у ней три дня пастухом был, ни одной кобылицы не упустил, и за то баба-яга дала мне одного жеребеночка.
— Как же ты через огненную реку переправился?
— А у меня есть такой платок: как махну в правую сторону три раза, сделается высокий-высокий мост, и огонь его не достанет!
Марья Моревна выслушала, пересказала все Ивану-царевичу и платок унесла да ему отдала.
Иван-царевич переправился через огненную реку и пошел к бабе-яге. Долго шел он не пивши, не евши. Попалась ему навстречу заморская птица с малыми детками. Иван-царевич говорит:
— Съем-ка я одного цыпленочка.
— Не ешь, Иван-царевич! — просит заморская птица.— В некоторое время я пригожусь тебе.
Пошел он дальше; видит в лесу улей пчел.
— Возьму-ка я,— говорит,— сколько-нибудь медку.
Пчелиная матка отзывается:
— Не тронь моего меду, Иван-царевич! В некоторое время я тебе пригожусь.
Он не тронул и пошел дальше; попадает ему навстречу львица со львенком.
— Съем я хоть этого львенка; есть так хочется, ажно тошно стало!
— Не тронь, Иван-царевич,— просит львица.— В некоторое время я тебе пригожусь.
226


— Хорошо, пусть будет по-твоему!
Побрел голодный, шел, шел — стоит дом бабы-яги, кругом дома двенадцать шестов, на одиннадцати шестах по человечьей голове, только один незанятый.
— Здравствуй, бабушка!
— Здравствуй, Иван-царевич! Почто пришел — по своей доброй воле аль по нужде?
— Пришел заслужить у тебя богатырского коня.
— Изволь, царевич! У меня ведь не год служить, а всего-то три дня; если упасешь моих кобылиц — дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся — торчать твоей голове на последнем шесте.
Иван-царевич согласился; баба-яга его накормила-напоила и велела за дело приниматься.
Только что выгнал он кобылиц в поле, кобылицы задрали хвосты и все врозь по лугам разбежались; не успел царевич глазами вскинуть, как они совсем пропали. Тут он заплакал- запечалился, сел на камень и заснул. Солнышко уже на закате; прилетела заморская птица и будит его:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы теперь дома.
Царевич встал, воротился домой; а баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем вы домой воротились?
— Как же нам было не воротиться? Налетели птицы со всего света, чуть нам глаза не выклевали.
— Ну, вы завтра по лугам не бегайте, а рассыпьтесь по дремучим лесам.
Переспал ночь Иван-царевич; наутро баба-яга ему говорит:
— Смотри, царевич, если не упасешь кобылиц, если хоть одну потеряешь — быть твоей буйной головушке на шесте!
Погнал он кобылиц в поле, они тотчас задрали хвосты и разбежались по дремучим лесам. Опять сел царевич на камень, плакал, плакал да и уснул. Солнышко село за лес; прибежала львица:
— Вставай, Иван-царевич! Кобылицы все собраны.
Иван-царевич встал и пошел домой; баба-яга пуще прежнего
и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем домой воротились?
— Как же нам было не воротиться? Набежали лютые звери со всего света, чуть нас совсем не разорвали.
— Ну, вы завтра забегите в сине море.
Опять переспал ночь Иван-царевич; наутро посылает его баба-яга кобылиц пасти:
— Если не упасешь — быть твоей буйной головушке на шесте.
Он погнал кобылиц в поле; они тотчас задрали хвосты,
227


скрылись с глаз и забежали в сине море; стоят в воде по шею. Иван-царевич сел на камень, заплакал и уснул. Солнышко за лес село, прилетела пчелка и говорит:
— Вставай, царевич! Кобылицы все собраны; да как воротишься домой, бабе-яге на глаза не показывайся, пойди в конюшню и спрячься за яслями. Там есть паршивый жеребенок — в навозе валяется; ты украдь его и в глухую полночь уходи из дому.
Иван-царевич встал, пробрался в конюшню и улегся за яслями; баба-яга и шумит и кричит на своих кобылиц:
— Зачем воротились?
— Как же нам было не воротиться? Налетело пчел видимо-невидимо со всего света и давай нас со всех сторон жалить до крови!
Баба-яга заснула, а в самую полночь Иван-царевич украл у нее паршивого жеребенка, оседлал его, сел и поскакал к огненной реке. Доехал до той реки, махнул, три раза платком в правую сторону — и вдруг, откуда ни взялся, повис через реку высокий, славный мост.
Царевич переехал по мосту и махнул платком на левую сторону только два раза — остался через реку мост тоненький- тоненький!
Поутру пробудилась баба-яга — паршивого жеребенка видом не видать! Бросилась в погоню; во весь дух на железной ступе скачет, пестом погоняет, помелом след заметает.
Прискакала к огненной реке, взглянула и думает: «Хорош мост!»
Поехала по мосту, только добралась до средины — мост обломился, и баба-яга чубурах в реку! Тут ей и лютая смерть приключилась. j
Иван-царевич откормил жеребенка в зеленых лугах; стал из него чудный конь.
Приезжает царевич к Марье Моревне; она выбежала, бросилась к нему на шею:
— Как тебе удалось от смерти избавиться?
— Так и так,— говорит.— Поедем со мной.
— Боюсь, Иван-царевич! Если Кощей догонит, быть тебе опять изрублену.
— Нет, не догонит! Теперь у меня славный богатырский конь, словно птица летит.
Сели они на коня и поехали.
Кощей Бессмертный домой ворочается, под ним конь спотыкается.
— Что ты, несытая кляча, спотыкаешься? Али чуешь какую невзгоду?
— Иван-царевич приезжал, Марью Моревну увез.
228


— А можно ли их догнать?
— Бог знает! Теперь у Ивана-царевича конь богатырский лучше меня.
— Нет, не утерплю,— говорит Кощей Бессмертный,— поеду в погоню.
Долго ли, коротко ли — нагнал он Ивана-царевича, соскочил наземь и хотел было сечь его острой саблею; в те поры конь Ивана-царевича ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову, а царевич доконал его палицей.
После того наклал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре и самый пепел его пустил по ветру.
Марья Моревна села на Кощеева коня, а Иван-царевич на своего, и поехали они в гости сперва к ворону, потом к орлу, а там и к соколу. Куда ни приедут, всюду встречают их с радостью:
— Ах, Иван-царевич, а уж мы не чаяли тебя видеть. Ну, да недаром же ты хлопотал: такой красавицы, как Марья Моревна, во всем свете поискать — другой не найти!
Погостили они, попировали и поехали в свое царство; приехали и стали себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать.
НИКИТА КОЖЕМЯКА
В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народу из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлет ее домой. Собачонка записочку отнесет и ответ принесет.
Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.
— Есть,— говорит змей,— в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней.
Как ушел змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.
Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжелой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож.
Как увидел Никита царя — испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом двенадцать кож. Рассердился тут
229


Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошел.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел.
Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, бревнами завалился и к нему не выходит.
— Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! — сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать.
Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.
Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:
— Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобой никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я — в другой.
— Хорошо,— сказал Никита.— Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать: глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею:
— Землю мы разделили — теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.
Стали воду делить — вогнал Никита змея в Черное море да там его и утопил. Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают: оставляют ее на память о Никите Кожемяке.
СКАЗКА О СЛАВНОМ, МОГУЧЕМ БОГАТЫРЕ ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
В некотором государстве жил король Картаус, и было у него на службе двенадцать богатырей. А самым сильным и главным из двенадцати богатырей почитался князь по имени Лазарь
230


Лазаревич. И сколько ни старались другие богатыри, никто из них не мог на поединках победить молодого Лазаря Лазаревича.
И вот исполнилось ему двадцать лет. Стали родители поговаривать:
— Приспело время сыну семьей обзаводиться!
Да и сам Лазарь Лазаревич жениться был не прочь, только невесты выбрать никак не может: то отцу с матерью не по нраву, то жениху не люба.
Так и шло время. И стал Лазарь Лазаревич проситься у родителей:
— Отпустите меня в путь-дорогу. Хочу на белый свет поглядеть, да и себя показать.
Родители перечить не стали. И вот распростился добрый молодец с отцом, с матерью и уехал из Картаусова королевства. Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли путь продолжался — приехал Лазарь Лазаревич в иноземное королевство. А в том королевстве весь народ в великой тоске-печали: убивают- ся-плачут все от мала до велика. Спрашивает он:
— Какая у вас беда-невзгода? О чем весь народ тужит?
— Ох, добрый молодец, не знаешь ты нашего горя,— отвечают ему.— Повадился в наше королевство морской змей летать и велел каждый день по человеку ему на съедение посылать. А коли не послушаемся, грозится все наши деревни и города спалить — головней покатить. Вот и сегодня провожали одну девицу, отвели на морской берег, на съедение морскому чудовищу.
Богатырь не стал больше ни о чем спрашивать, пришпорил коня и поскакал на морской берег.
В скором времени увидал он — сидит на берегу девица, горько плачет. Подъехал к ней Лазарь Лазаревич:
— Здравствуй, девица-душа!
Подняла девица голову, взглянула на него и промолвила:
— Уезжай-ка, добрый человек, отсюда поскорее. Выйдет сейчас из моря змей, меня съест, и тебе живому не бывать.
— Не к лицу мне, девица-красавица, от змея убегать, а вот отдохнуть охота: притомился в пути-дороге. Я вздремну, а ты, как только змей покажется, тотчас же разбуди меня.
Слез с коня, лег на траву-мураву и уснул крепким богатырским сном.
Много ли, мало прошло времени, вдруг взволновалось море, зашумело, поднялась большая волна. То змей море всколыхнул. И принялась девица будить чужеземного богатыря. А Лазарь Лазаревич спит, не пробуждается.
В ту пору змей из воды вынырнул, выбрался на берег.
231


Заплакала девица горючими слезами, и упала одна слеза богатырю на лицо. Он проснулся, увидал змея.
Змей ухмыляется:
— Эко, как сегодня раздобрились: вместо одного человека двоих привели, да еще и коня наприбавок!
—• А не подавишься ли одним мной, поганое чудовище? — закричал богатырь и кинулся на змея.
Началась у них смертная схватка, кровавый бой. Долго би- лись-ратились. И стал Лазарь Лазаревич замечать, что притомился змей, слабеть начал. Тут богатырь изловчился, кинулся на чудовище и с такой силой ударил его булатным мечом, что напрочь отсек змею голову.
Подошел потом к девице, а она чуть живая от страха. Окликнул ее. Девица обрадовалась:
—- Ой, не чаяла я живой остаться и тебя живым, невредимым увидеть! Спасибо, что избавил меня от лютой смерти, и я прошу тебя, добрый молодец, не знаю, как по имени звать-величать, поедем к моим родителям. Там батюшка наградит тебя!
— Награды мне никакой не надо, а к отцу-матери тебя отвезу.
Сперва девице помог сесть, а потом и сам сел на коня. Приехали в город. Отец с матерью увидели из окна дочь — глазам не верят. Выбежали встречать. Плачут и смеются от радости.
— Неужто лютый змей пощадил тебя, дитятко?! Или сегодня только отпустил еще раз повидаться с нами, погоревать?
— Вот кто избавил меня от лихой смерти,— отвечала девица и указала на Лазаря Лазаревича.— Он убил проклятого змея.
Отец с матерью не знали, как и благодарить богатыря. Под руки ввели его в белокаменные палаты, усадили за стол на самом почетном месте. На стол наставили всяких кушаньев и питья разного. Ешь, пей, чего только душа пожелает.
А после хлеба-соли отец стал спрашивать:
— Скажи, храбрый рыцарь, чем отблагодарить тебя?
Опустил добрый молодец буйну голову, помолчал, потом
посмотрел на родителей и на девицу-красавицу:
— Не прогневайтесь на меня за мои слова. Я есть князь из славного Картаусова королевства. Зовут меня Лазарь Лазаревич. Живу покуда холост, не женат. Ваша дочь-красавица мне по сердцу пришлась, и если люб я ей, так благословите нас под вснсц идти. То и была бы для меня самая большая награда.
Услышала эти речи девица, потупилась, зарделась, как маков цвет.
А отец сказал:
— Ты, любезный Лазарь Лазаревич, мне по душе, по нраву пришелся, а дочь неволить не стану и воли у нее не отнимаю.
232


Как она сама скажет, так тому и быть. Не прими моих слов за обиду. Ну, что скажешь, дочь милая?
Пуще прежнего зарумянилась красавица и тихонько промолвила:
— Уж коль пришла пора мне свое гнездо вить, так, видно, так тому и быть. Люб мне Лазарь Лазаревич, избавитель мой.
— А невеста согласна, так мы с матерью и подавно перечить не станем,— сказал отец.— За нашим благословением дело не станет.
И в скором времени принялись веселым пирком да за свадебку.
Свадьбу сыграли, пир отпировали, а после свадьбы Лазарь Лазаревич увез молодую жену в свое королевство.
На исходе первого года родился у них сын. Назвали его Ерусланом.
Рос Еруслан не по дням, а по часам, будто тесто на опаре подымался. В три года был как десятилетний.
И стал он на царский двор побегивать, с боярскими детьми стал в игры играть. А сила у него была непомерная, и он по молодости да несмышлености шутил с боярскими детьми шутки нехорошие: схватит кого за руку — рука прочь, кого за ногу схватит — ногу оторвет.
Пришли бояре к королю Картаусу, жалуются:
— Мы в великой обиде. Сын Лазаря Лазаревича губит, калечит наших детей. В играх удержу не знает, кому руку, кому ногу оторвал. Осуши наши слезы, государь! Прикажи Еруслана Лазаревича в темницу посадить, либо пусть он уедет из нашего королевства.
Приказал король Картаус позвать Лазаря Лазаревича и сказал ему:
— Приходили ко мне бояре, на твоего Еруслана жаловались. Обижает он, калечит боярских детей. И я тебе велю: либо заключи своего сына в темницу, либо отправь прочь из нашего королевства.
Выслушал Лазарь Лазаревич королевский приказ, опустил буйну голову ниже могучих плеч и пошел домой в большой печали.
— Что это, Лазарь Лазаревич, ты такой кручинный? — встретила его жена.— Или какая беда-невзгода приключилась?
Рассказал Лазарь Лазаревич про королевский приказ и промолвил:
— Это ли не беда-невзгода?
Горько жена заплакала. А Еруслан Лазаревич весь разговор слышал, подошел к родителям, учтиво поклонился и говорит:
— Не гневайтесь на меня, батюшка и матушка, злого умысла
233


я не держал, когда играл с боярскими детьми, а вашей вины в том нету. И коли король Картаус приказал мне уехать из королевства, так, видно, так тому и быть. Да вот еще: достать бы мне меч булатный по моей руке, доспехи ратные и коня.
— Да разве мало у нас коней в конюшне? — сказал Лазарь Лазаревич.— А мечей да доспехов ратных полон оружейный покой, знай выбирай!
— Доспехи-то и меч я подберу в оружейном покое,— ответил Еруслан Лазаревич,— а вот коня по мне у нас в конюшне не нашлось. Всех до одного испытал. Выведут конюхи какого, брошу на холку руку — сразу на коленки упадет. На таких мне не ездить.
— Ну, тогда ступай в заповедные луга. Там Фрол-пастух стережет моих коней. Кони в табунах необъезженные, там и выберешь коня по себе,— проговорил Лазарь Лазаревич.
И стали собирать, снаряжать Еруслана Лазаревича. Подобрал он доспехи богатырские, по руке себе разыскал булатный меч и копье долгомерное, взял седельце черкасское, потничек, войлочек, уздечку наборную да плетку ременную. Простился с отцом, с матерью и отправился в путь-дорогу.
Вышел из города и шел долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли и пришел на заповедные луга. По лугам дорога проторена. В ширину та дорога — коню не перескочить. «Кто же по этой дороге ездит? — подумал Еруслан Лазаревич.— Дай-ка сяду на обочине, подожду».
Много ли, мало времени просидел и увидал: бежит по дороге табун коней. Тот табун только что пробежал, а за ним другой, больше прежнего скачет. И вслед табунщик едет. Сравнялся он с Ерусланом Лазаревичем и заговорил:
— Здравствуй, Еруслан Лазаревич! Чего тут сидишь? Кого ожидаешь?
— А ты кто такой? И почему знаешь, как меня зовут?
— Да как мне тебя не знать! Ведь я служу табунщиком у твоего родителя Лазаря Лазаревича.
Обрадовался Еруслан Лазаревич:
— Меня батюшка натакал идти в заповедные луга коня выбрать. У нас на конюшне все конишки не ражие. Которому брошу руку на холку, тот и упадет на коленки. Тем коням не носить меня. Пособи мре, Фролушка, коня достать, век твое добро помнить буду.
— Не тужи, Еруслан Лазаревич, дело обойдется. Есть у меня конь на примете. Конь богатырский. Когда воду пьет, на бзере волны будто в бурю вздымаются, с деревьев листья осыпаются. Только не знаю, сможешь ли ты его поймать? Если поймаешь да сумеешь удержать, конь тебе покорится, почует
234


наездника. Вот он — впереди первого табуна с водопоя бежит, гляди!
Промчался табун мимо, а табунщик говорит:
— Пойдем к озеру, я покажу, где конь воду пьет, а ты завтра с утра садись там в засаду и жди.
Наутро притаился Еруслан Лазаревич и стал ждать. Слышит: задрожала земля, послышался конский топ все ближе и ближе... И вот проскакал мимо к водопою первый табун. Всех впереди — конь-огонь: глазами искры мечет, из ноздрей пламя, из ушей дым кудреват подымается. Забрел по колено в воду и стал пить. В озере волны поднялись, на берегу с деревьев листья посыпались.
Напился конь и только выскочил на берег, как Еруслан Лазаревич ухватил его правой рукой за гриву, а в левой уздечку держит. Взвился конь и так ударил копытами, что земля задрожала, но вырваться из рук богатыря не мог и утихомирился, почуял настоящего хозяина.
— Вот эдак-то лучше, Орош Вещий! — Взнуздал его, взял повод в руки, отвел туда, где седло да доспехи лежали.
Оседлал Еруслан Ороша Вещего, надел на себя доспехи ратные. В это время подъехал к водопою Фрол-пастух:
— Вижу, покорился тебе конь! Сумел совладать.
— Спасибо, Фролушка! Сослужил ты мне службу. Век буду помнить!
На том они и распростились. Видел табунщик, как добрый молодец на коня садился, а не успел заметить, как он из глаз скрылся, только пыль столбом завилась, будто его и не было.
Ехал Еруслан Лазаревич день ли, два ли и выехал на широкое поле. Смотрит: что такое? Все поле усеяно мертвыми телами. Лежит на том поле рать-сила побитая. Громко вскричал Еруслан Лазаревич:
— Есть ли жив хоть один человек?
Отозвался голос:
— Только я один и остался жив из всего нашего войска!
Подъехал Еруслан и спрашивает:
— Скажи, кто побил, повоевал ваше войско?
— Иван, русский богатырь,— отвечает раненый воин.
— А где теперь Иван, русский богатырь?
— Поезжай на полдень, может, его и настигнешь. Он уехал биться с другим нашим войском.
Еруслан Лазаревич повернул коня и поехал. Ехал долго ли, коротко ли и выехал на большое поле — широкое раздолье. И на этом поле лежит побитая рать-сила.
Снова богатырь крикнул громким голосом:
— Коли есть тут кто живой, откликнись!
235


Приподнялся один человек:
— Чего тебе надо, витязь? Я только один жив и остался из всего нашего войска.
— Чья это побитая рать и кто вас повоевал?
— Лежит тут войско Феодула Змеулановича. А побил-по- воевал нас Иван, русский богатырь.
— А где он сейчас, Иван, русский богатырь?
— Да вот видишь поскоки коня богатырского: целые холмы земли из-под копыт мечет. Держись этой ископыти и, коли конь у тебя резвый, настигнешь его.
Поблагодарил Еруслан Лазаревич воина и поехал вокруг поля в ту сторону, куда вела ископыть. Ехал он и день, и два с утренней зари до вечерней и на третий день увидал на зеленом лугу шатер белополотняный. Возле шатра богатырский конь пшеницу ест. Еруслан Лазаревич расседлал, разнуздал своего коня и пустил на волю. Орош Вещий тотчас подошел к пшенице и тоже принялся есть.
Вошел Еруслан Лазаревич в шатер и видит: спит в шатре крепким сном Иван, русский богатырь. Ухватился было Еруслан за меч, да подумал: «Нет, не честь мне, а бесчестье на сонного руку подымать, а вот самому с дороги отдохнуть надобно». Подумал так и сам повалился спать.
Первым проснулся Иван, русский богатырь. Проснулся и увидел незваного гостя. Стал его будить:
— Встань, проснись, пробудись, добрый молодец!
Еруслан Лазаревич поднялся, а Иван, русский богатырь,
говорит:
— Хоть и лег ты спать у меня в шатре незваный, непрошеный, да ведь постоя с собой не возят. По нашему русскому обычаю, коли гость гостит да не пакостит, такому гостю — всегда честь и место. А ты, как видно, худых мыслей не держишь. Садись со мной хлеба-соли отведать да рассказывай, кто ты есть таков? Чьих родов, каких городов, как звать-величать тебя?
— Я из славного королевства Картаусова. Зовут меня Еруслан Лазаревич. О тебе, Иван, русский богатырь, слышал много, и захотелось с тобой свидеться. Гнал по твоему следу много дней, видал побитые тобой рати Феодула Змеулановича. Мнил я себя самым сильным богатырем, а теперь и без поединка вижу — ты сильнее меня. Будь мне названым старшим братом!
Побратались Иван, русский богатырь, и Еруслан Лазаревич, выпили по чарке зелена вина, поели дорожных припасов и стали беседу продолжать. Спрашивает Еруслан Лазаревич:
— Скажи, брат названый, почему ты бьешься-ратишься с королем Феодулом Змеулановичем? Чего ради извел у него столько войска?
236


— Да как же, любезный Еруслан Лазаревич, мне было не биться, не ратиться? Полюбили мы друг друга с красной деви- цей-душой, дочерью Феодула Змеулановича, и приехал я в его королевство честь по чести, по добру делу, по сватовству. А Фе- одул Змеуланович нанес чести великую поруху, стал браниться, кричать: «Знать-де его, прощелыгу, не знаю, ведать не ведаю и на глаза не пущу! Скоро на ваше царство войной пойду, всю Русь повоюю, а русских богатырей в полон возьму». И послал мне навстречу войско. Напало на меня войско, а ведь известное дело: кто меч первый поднял — от меча и погибнет. И побил, повоевал я Змеуланову рать, а он вслед другую послал. И ты сам ведаешь, что с ней сталось. Вот и надумал я сказать ему: «Совсем напрасно ты, Феодул Змеуланович, на свою силу понадеялся! Хвастал, что Русь повоюешь, богатырей русских полонишь. А вышло не по-твоему. Так не лучше ли нам замириться подобру-поздорову? Отдай своей волей дочь за меня, а не то силой возьму». Поедем со мной, Еруслан Лазаревич, мой названый брат, к стольному городу короля Феодула Змеулановича. Коль станем свадьбу играть, так на свадьбе попируешь.
Снарядились богатыри и поехали. Подъехали к городу на полпоприща, и затрубил Иван, русский богатырь, в боевой рог.
Прискакал вершник из пригородной заставы к королю:
— Иван, русский богатырь, всего на полпоприща от города стоит. А с ним приехал какой-то чужестранный богатырь.
Всполошился Феодул Змеуланович:
— Ох, беда какая! Он один две рати побил, а теперь, коли их двое, все наше королевство в разор разорят!
Потом мало-помалу опомнился, слез с теплой лежанки, корону надел, приосанился:
— Эй, слуги! Зовите скорее королеву, пойдем с хлебом- солью встречать, авось замиримся.— Послал своих князей да бояр: — Ступайте на заставу, ведите Ивана, русского богатыря, в город, а мы с королевой у ворот встретим.
С почестями да с хлебом-солью встретили названых братьев.
— Что между нами было, то прошло, пусть быльем порастет,— сказал король,— а мы с королевой рады-радехоньки честь по чести гостей принять.
Раздернули во дворце столы, и пошел пир горой. А в скором времени и свадьбу принялись играть.
На свадебном пиру Еруслан Лазаревич улучил время и спросил невесту Ивана, русского богатыря:
— Прекрасная королевна, есть ли на свете кто красивее тебя?
Смутилась королевна от этих слов:
— Про меня идет слава, что я красивая, но вот, Слышно,
237


за тридевять земель, в тридесятом государстве живут три сестры, так младшая из трех сестер краше меня.
— А не слыхала ли ты, кто, кроме Ивана, русского богатыря, твоего супруга, сильнее меня?
— Про тебя и про твою силу и храбрость, Еруслан Лазаревич, тоже катится слава по всей земле. А вот слух идет, что в славном Индийском царстве стоит на заставе тридцать лет богатырь Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка. Говорят, он богатырь из богатырей, а который из вас двоих сильнее, про то сказать не могу, да и никто не может, покуда вы силами не померитесь.
Поблагодарил он красавицу королевну, и на том их беседа окончилась. А когда свадебный пир отпировали, стал Еруслан Лазаревич прощаться со своим названым братом Иваном, русским богатырем, и его молодой женой. Они его уговаривают:
— Погостил бы еще хоть сколько-нибудь дней!
— Нет, спасибо! Я и так у вас загостился, мой Орош Вещий отдохнул, и пора путь продолжать.
Оседлал коня, надел богатырские доспехи и поехал за тридевять земель, в тридесятое государство.
Едет Еруслан день с утра до вечера, с красна солнышка до закату. И так много дней путь-дорога продолжалась. Приехал в тридесятое государство, где жили красавицы сестры. Коня привязал к точеному столбу, к золоченому кольцу, задал корму, а сам поднялся на резное крыльцо: стук-стук-стук!
Двери открыла девушка-покоевка, спрашивает:
— Кто ты есть таков? По какому делу пожаловал? Как про тебя сказывать?
— Скажи: приехал-де витязь из славного Картаусова королевства. А зовут меня Еруслан Лазаревич. Надо мне трех прекрасных сестер повидать.
Убежала сенная девушка, и, не мешкая, вышли к нему три сестры, одна другой краше:
— Милости просим, добрый молодец. Пожалуйте в покои!
Перво-наперво усадили гостя за стол, наставили перед ним
всяких кушаньев и напитков. Напоили, накормили.
Встал Еруслан Лазаревич из-за стола, учтиво трем девицам поклонился:
— За угощенье спасибо! Теперь сам вижу: не зря молва по всему белому свету катится, что никого нет краше вас да приветливее!
Сестры при этих словах глаза опустили, зарделись, зарумянились, потом взглянули друг на друга и ответили гостю:
— Спасибо на ласковом слове, любезный Еруслан Лазаревич! Но только напрасно считают нас первыми красавицами. Вот
238


в Вахрамеевом царстве царевна, дочь царя Вахрамея,— та настоящая красавица. Всем Марфа Вахрамеевна взяла. И ростом, и дородством, и угожеством. Глаза у нее с поволокою, брови черные, соболиные, идет, как лебедушка плывет! Вот уж она из красавиц красавица.
— Про мудрость вашу тоже идет молва. И вот еще хочу спросить вас, прекрасные сестрицы, не слыхали ли вы, кто самый сильный богатырь на свете?
— Слухом земля полнится,— они отвечают.— Идет слава про Ивана, русского богатыря. Говорят о нем, что он самый сильный и храбрый.
— Ивана, русского богатыря, я и сам хорошо знаю. Он мне названый старший брат.
— И о твоей силе да храбрости, наш гость дорогой,— продолжали девицы,— молва докатилась до нас раньше, чем ты сам сюда пожаловал. Да вот еще много говорят о сильном богатыре Ивашке Белой епанче, Сарацинской шапке. Он стоит тридцать лет на заставе в славном Индийском царстве. Ну, а видеть нам его не приходилось.
Побеседовал с прекрасными сестрами Еруслан Лазаревич, поблагодарил их за хлеб, за соль и распрощался.
Выехал из города и призадумался: «Много времени я странствую и не знаю, что дома творится. Надо домой попадать, отца с матерью проведать. И заодно попрошу благословения жениться. После поеду в Вахрамеево царство да стану сватать Марфу Вахрамеевну».
Поворотил Ороша Вещего и поехал в Картаусово королевство.
Едет Еруслан Лазаревич и едет: день да ночь — сутки прочь. Как Орош Вещий отощает, тогда расседлает, разнуздает коня, покормит и сам отдохнет, а потом с новыми силами путь продолжает. И вот наконец стал к родным местам подъезжать. В нетерпенье коня понукает и скоро увидал вдали стольный город Картаусова королевства. Въехал на пригорок, смотрит и глазам не верит. Вокруг города чьих-то войск видимо-невидимо. Город со всех сторон войсками окружен. Конники скачут на борзых конях, а пешие к городским воротам подступают. «Что тут деется?» — подумал он. Только успел с холма спуститься, встретился ему Фрол-табунщик. Прочь от стольного города уезжает.
— Здравствуй, Фролушка!
Табунщик остановил коня, узнал Еруслана Лазаревича, поздоровался.
— Не знаешь ли ты,— спрашивает богатырь,— чья это рать-сила столь велика к нашему городу подступает?
239


— Ох, Еруслан Лазаревич! Поехал я из заповедных лугов в город на подворье к твоему родителю, князю Лазарю Лазаревичу, да чуть было в полон не угодил. Спасибо, конь выручил, ускакал я от неприятелей, и вот гоню прочь от города обратно в заповедные луга. Такая ли то беда-напасть приключилась. Подступил, вишь, к нашему стольному городу князь Данила Белый с несметными полками конного и пешего войска, а у нашего короля Картауса богатырей, кроме князя Лазаря Лазаревича, в городе нет никого. Кто куда разъехались. Заперлись король с боярами, да горожане за городскими стенами отсиживаются. Ни в город, ни из города проезда нет, и грозится Данила Белый все королевство разорить.
Видит Еруслан Лазаревич: оборонять королевство некому. Да и войска у Данилы Белого нагнано тьма-тьмущая. Разгорелось сердце молодецкое, раззудилось плечо богатырское: хлестнул он плетью Ороша Вещего и поскакал к городу.
Увидали неприятели — скачет прямо на них богатырь. Переполошились, загалдели:
— Богатырь едет Картаусу на подмогу!
Сам князь Данила Белый повел конников навстречу и кричит:
— Живым его берите, ребятушки!
А Еруслан Лазаревич разогнал коня и как вихрь налетел на Данилиных конников. Рубит мечом и колет копьем направо и налево, а Орош Вещий грудью коней валит, всадников поверженных копытами топчет. И скоро все поле усеялось телами. Остальные конники, кто успел, разбежались.
В ту пору увидал Еруслан Лазаревич самого Данилу Белого, нагнал его, ударил тупым концом копья долгомерного и вышиб из седла... Ступил ему на грудь Орош Вещий. Взмолился князь Данила:
— Оставь меня в живых, храбрый, могучий богатырь! Клятву даю, что ни один мой воин не переступит веки-по-веки границы Картаусова королевства! Детям и внукам своим закажу не воевать с вашим королевством.
— Будь по-твоему,— сказал Еруслан Лазаревич,— но если когда-нибудь клятву нарушишь, тогда пощады не будет!
— Век твое великодушие буду помнить и клятвы моей не нарушу! — сказал Данила Белый, поднялся на ноги, тотчас приказал снять осаду и повел свои войска прочь от Картаусова королевства.
В городе увидели: уходят вражеские войска. И вдруг
закричали:
— Да ведь это Еруслан Лазаревич, сынок князя Лазаря Лазаревича!
240


Весть эта скоро дошла до Лазаря Лазаревича и до самого короля.
Отец с матерью и король Картаус с ближними боярами вышли из главных ворот и с великими почестями встретили Еруслана Лазаревича. Мать от радости плакала и обнимала сына. Король Картаус прослезился и проговорил:
— Не знаю, чем отблагодарить тебя, Еруслан Лазаревич, за то, что спас ты нас всех и наш стольный город. А за старое, за давнее обиды на меня не держи. То дело прошлое. А теперь гостя желанного надо кормить, поить!.. Выкатите бочки с вином да с медами стоялыми! — король приказал.— Пусть сегодня все угощаются и прославляют силу и удаль славного могучего богатыря Еруслана Лазаревича!
Три дня тот пир продолжался. А на четвертый день Еруслан Лазаревич поблагодарил короля Картауса за угощение, низко отцу с матерью поклонился и сказал:
— Долго мы были в разлуке. Много разных земель и городов я повидал, а все равно не усидеть мне дома. Охота еще на белый свет поглядеть и себя показать. Отпустите меня, любезные батюшка и матушка! А если доведется встретить суженую, дайте родительское благословение.
Отец с матерью прекословить не стали. Благословили сына и начали собирать в путь-дорогу.
— Не удержишь такого сокола в родительском доме. Сам был молодой, по себе знаю! — сказал Лазарь Лазаревич.— Пусть поездит, потешится!
Оседлал Еруслан Лазаревич своего Ороша Вещего, надел на себя доспехи богатырские, распрощался с домашними и поехал.
Выехал из своего города и подумал: «Сперва я поеду в славное Индийское царство, погляжу, что за богатырь Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка. А оттуда в Вахрамеево царство заеду. Охота повидать Марфу Вахрамеевну».
Ехал Еруслан долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, стал подъезжать к славному Индийскому царству. Смотрит: впереди застава, а возле заставы спит-лежит богатырь. «По всему видать, это и есть богатырь Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка»,— подумал Еруслан Лазаревич. Подъехал совсем близко, а богатырь и ухом не ведет, спит, похрапывает.
Перегнулся Еруслан с седла и крепко стегнул его ременной плетью:
— Этак ли на заставе стоят, царство охраняют? Тут кто хочешь пройдет, проедет, а ты спишь, прохлаждаешься!
Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка вскочил на ноги и сердито закричал:
— Кто ты есть таков? — За палицу схватился.— Мимо меня
241


вот уже скоро тридцать лет тому, как зверь не прорыскивал, птица не пролетела и ни один человек не проезжал! А ты вздумал со мной шутить шутки нехорошие, плетью бить осмелился! Я ведь тебя на ладонь положу, а другой прихлопну, и останется от тебя мокрое место! Поедем-ка в поле, я тебя проучу!
Оседлал коня, надел доспехи, и поехали они в чистое поле в смертную игру играть, силой мериться.
И только первый раз съехались, как ударил Еруслан Лазаревич противника тупым концом копья, сразу и вышиб из седла. А Орош Вещий ступил ногой на грудь. По-иному заговорил Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка:
— Не предавай меня смерти, славный могучий богатырь! Сам теперь вижу: сила у меня против твоей половинная и того меньше. Да и годы мои уходят, а ты еще только матереть начинаешь. Давай лучше побратаемся. Будь ты мне старшим братом названым!
— В смерти твоей мне корысти нету,— отвечал Еруслан Лазаревич,— ну, а славу про тебя напрасно распустили. Богатырь ты не ражий. Вставай!
И отвел прочь Ороша Вещего. Поднялся Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка, поклонился названому брату в пояс и сказал:
— Заезжай-ка в славное Индийское царство! Для тебя путь туда открытый. Погости у нашего царя!
Еруслан Лазаревич повернул коня, поехал прямо в стольный город и в скором времени въехал на царский двор. Расседлал, разнуздал Ороша Вещего, привязал у столба точеного за золоченое кольцо.
Царь сидел у окошка и увидал, как приехал во двор чужестранный витязь. Вышел на резное крыльцо, встретил богатыря приветливо, ласково и повел речь так:
— Добро пожаловать, любезный гость, не взыщи, не знаю, как тебя звать-величать! Чьих будешь родов, из какого государства?
Богатырь учтиво поздоровался и ответил:
— Я из славного Картаусова королевства, сын князя Лазаря Лазаревича, а зовут меня Еруслан Лазаревич.
С этими словами поднялся на крыльцо. Царь повел его в покои, накормил, напоил, про дорогу расспросил, а потом говорит:
— Вот как славно, что навестил меня. Мы каждому хорошему гостю рады, а такому богатырю, каков ты есть, у меня во дворце честь и место! А теперь с дороги небось отдохнуть охота. Эй, кто там есть! — хлопнул царь в ладони.
Прибежали на зов слуги.
242


— Отведите гостя в опочивальню и приготовьте все так, чтобы он в обиде не остался!
Погостил Еруслан Лазаревич у индийского царя, поблагодарил за угощение и поехал путь продолжать. Едет и думает: «Уз нал, каков есть прославленный богатырь Ивашка Белая епанча, Сарацинская шапка, повидался и с ласковым, хлебосольным царем славного Индийского царства, а теперь поеду в Вахрамеево царство. Все равно нет мне и не будет покоя, покуда своими глазами не увижу Марфу Вахрамеевну».
Едет Еруслан путем-дорогой день, другой и третий. До Вахрамеева царства осталось рукой подать: какой-нибудь день езды.
В ту пору повстречался ему странник, калика перехожая. Снял странник колпак земли греческой, поклонился богатырю:
— Здрав буди, Еруслан Лазаревич!
Удивился богатырь, спрашивает:
— Кто ты есть таков? Видно, знаешь меня, коли по имени называешь!
— Я — калика перехожая. Странствую по всем землям, по всем городам. Бывал в Картаусовом королевстве, захаживал к твоим родителям, много раз тебя видел. Проходил вот я недавно мимо Картаусова королевства и несу вести нерадостные, печальные.
Богатырь с коня соскочил, от нетерпения ухватил странника за плечо:
— Скорее говори, что творится у нас в королевстве? Видал ли батюшку с матушкой? Живы ли, здоровы ли они?
— Погоди, Еруслан Лазаревич, не тряси меня! Эдак и руку оторвешь! Дома у вас беда стряслась. Князь Данила Белый улучил время и напал врасплох с несметным войском. Много народу побил-порешил, а больше того во полон угнал. Стольный город сжег дотла, разорил, камня на камне не оставил. Короля Картауса, твоего родителя Лазаря Лазаревича да кое-кого из ближних бояр живыми захватил, выколол им глаза. Увез незрячих в свое княжество, в темницу заточил. Там они и поныне томятся.
Выслушал Еруслан Лазаревич все, что рассказал странник, опустил голову и промолвил:
— Эх, совсем напрасно я тогда Данилу Белого в живых оставил! Землю он ел, клялся не воевать с королевством Картауса, я и поверил! А он вон чего натворил! Отплатил за мою доброту. Ну, погоди, рассчитаюсь с тобой! Теперь пощады не будет!
С этими словами вскочил он на коня, простился с каликой перехожей и помчался в княжество Данилы Белого.
243


Приехал, разыскал темницу, где сидели родители, король Картаус и ближние бояре. Стражу раскидал, расшвырял, замок сорвал и прямо с порога крикнул:
— Здравствуйте, свет сердечные родители, матушка и батюшка! Здравствуй, ваше величество, король Картаус, и вы, бояре ближние!
Слышит в ответ:
— Голос твой слышим, а кто говорит, не видим! Незрячие мы, темные!
Тут заговорила мать богатыря:
— Хоть и не вижу тебя, а по голосу узнала, и сердце чует — это сын дорогой наш, Еруслан Лазаревич!
— А ведь и правда он,— промолвил Лазарь Лазаревич.— Вот, сын любезный, сколь великое тяжкое горе нас постигло. Все потеряли и даже свету белого не видим. Ну да не об этом сейчас речь. За горами, за морями, близко ли, далеко ли — сам там не бывал, а от верных людей слыхал,— есть царство, и правит тем царством Огненный щит, Пламенное копие. Есть в этом царстве колодец с живой водой. Сослужи ты службу: съезди к Огненному щиту, Пламенному копию, привези живой воды, спрысни наши раны, и мы прозреем.
— Съездить-то я съезжу к Огненному щиту, Пламенному копию,— отвечал богатырь,— но сперва надо Данилу Белого разыскать.
С теми словами вышел добрый молодец из темницы.
А в ту пору, покуда Еруслан Лазаревич с пленниками разговаривал, прибежал к Даниле Белому тюремный стражник:
— Беда, князь! Какой-то чужестранный богатырь всю стражу на тюремном дворе побил! Только я один живой остался.
— Не иначе, как это сын Лазаря Лазаревича,— сказал Данила Белый.— Скорее подымай тревогу, собирай войска, какие есть в городе!
А про себя подумал: «В темнице-то его легче всего одолеть». Скоро-наскоро надел боевые доспехи, вскочил на коня и повел свое войско.
А Еруслан Лазаревич тем временем выехал из тюремного двора на площадь и увидал княжеское войско. Будто коршун на цыплят, ринулся он на дружину Данилы Белого. Кого мечом достанет — до седельной подушки развалит, а кого копьем из седла вышибает. Орош Вещий грудью вражьих коней опрокидывает, копытами ратников топчет. И скоро побил, повоевал Еруслан все это войско. Осталось в живых дружинников вовсе мало, и те кинулись наутек.
Тут и приметил Еруслан Лазаревич скачущего прочь Данилу Белого.
244


— Тебя-то мне и надо! — крикнул он, пришпорил коня и помчался вслед за князем-захватчиком.
И сколько тот своего коня ни нахлестывал, Орош Вещий скоро настиг его.
Еруслан Лазаревич вышиб Данилу Белого из седла и отсек ему голову.
— Худую траву из поля вон! — Поворотил коня, приехал в темницу.— Выходите все на волю, перебирайтесь покуда во дворец Данилы Белого!..
Затем говорит королю Картаусу:
— Здешнее княжество придется приписать к нашему королевству. А ты становись на престол Данилы Белого, и живите в этом городе, покуда не привезу живой воды. Наш-то стольный город покуда все равно разрушен, когда еще застроится,— и поехал в царство Огненного щита, Пламенного копия.
Ехал Еруслан, ехал, и раскинулось перед ним широкое поле. А на том поле лежит побитая рать-сила. Зычным голосом крикнул богатырь:
— Эй, есть ли на этом поле хоть один жив человек?
— А чего тебе надобно? — отозвался один воин.
— Скажи, кто побил это войско большое?
— Всю нашу рать-силу побил Росланей-богатырь.
— А где он сам, Росланей-богатырь?
— Проедешь недалеко, увидишь другое поле с побитым войском. Он там лежит убитый.
Миновал богатырь побитое войско, проехал недалеко и наехал на другое поле, которое тоже все было усеяно телами. «Это побоище много больше первого»,— подумал он и вдруг увидал большой холм. Подъехал ближе и диву дался — то оказался не холм, а громадная, как сенная копна, голова лежит. Крикнул:
— Есть ли кто живой?
Никто не отозвался. Крикнул еще раз — опять ответа нет. И только когда третий раз закричал, открыла голова глаза, зевнула и проговорила:
— Ты кто такой? И чего тебе надо?
— Я из славного Картаусова королевства. Зовут меня Еруслан Лазаревич. Хочу узнать, чья эта побитая рать-сила? И где могучий богатырь Росланей?
— Богатырь Росланей я и есть,— голова отвечает,— а войска, что лежат на первом и на этом поле, привел царь Огненный щит, Пламенное копие. Вел он свои дружины против меня, и я их побил, повоевал, да вот и сам, как видишь, лежу побитый.
— Как же это случилось? Ты обе рати побил-порешил и сам пал порубленный?
— Много лет тому назад, когда я был еще совсем малый,—
245


заговорила голова,— царь Огненный щит, Пламенное копие с большим войском напал врасплох на наше царство. А царем у нас был тогда мой отец. Собрал он наскоро небольшую дружину и вышел навстречу. Закипела битва, кровавый бой. У Огненного щита, Пламенного копия войска было много больше, и он победил. Много наших воинов погибло. Моего отца полонили, и царь Огненный щит, Пламенное копие убил его.
А когда я вырос и стал сильным богатырем, надумал отомстить Огненному щиту, Пламенному копию. Проведала об этом волшебница, что жила в нашем царстве, и говорит мне: «Царь Огненный щит, Пламенное копие очень сильный богатырь, да к тому же волшебник, и победить его ты сможешь, если достанешь меч-кладенец. На море-океане, на острове Буяне, на высокой горе под старым дубом есть пещера. В той пещере и замурован еще в давние времена волшебный меч-кладенец. Только с этим мечом и можно победить Огненного щита, Пламенного копия».
Немало трудов положил я и долго странствовал, но волшебный меч-кладенец достал и поехал в царство Огненного щита, Пламенного копия. Он послал против меня рать-силу. А когда я это войско побил-повоевал, он собрал еще рать-силу, больше первой, и сам повел мне навстречу. Сошлись мы вот на этом самом поле. Стал я их бить, как траву косить, а которых конь топчет. И в скором времени мало кто из них жив остался. А сам Огненный щит, Пламенное копие подскакал ко мне, кричит: «Сейчас тебя смерти предам!» Я размахнулся, ударил его своим волшебным мечом, и он тотчас с коня повалился. Тут слуги его вскричали: «Вот как славно Росланей-богатырь угостил его своим мечом. Ну-ка, дай ему еще разик! Тогда и поминки по нему можно править!» Ударил я другой раз. Только меч его задел, как тут же со страшной силой отскочил и мне голову отрубил, а Огненный щит, Пламенное копие сразу ожил как ни в чем не бывало. В это самое время подоспел мой названый брат. Схватил он меч-кладе- нец и сунул мне под голову. Потом Огненный щит, Пламенное копие много раз посылал своих богатырей и сам приезжал, но никому не удалось вытащить меч-кладенец из-под головы, как ни старались. Он и сейчас вот тут подо мной.
На том голова Росланея окончила свой рассказ и спросила:
— А ты по какому делу заехал сюда и куда путь держишь?
Еруслан Лазаревич рассказал, зачем он едет в царство Огненного щита, Пламенного копия.
— Это похвально, Еруслан Лазаревич, что ты своих близких в горе-беде не покинул, выручил, а теперь поехал живую воду для них доставать. Но скажу тебе: напрасно ты туда поедешь. Ты еще не знаешь, каков есть этот злодей Огненный щит, Пламенное копие. По-доброму, по-хорошему у него зимой льду не
246


выпросишь. Разве он даст живую воду? И силой тоже ты у него ничего не добьешься, потому что ни стрела, ни копие, ни меч его не берут. Он тебя десять раз успеет убить, пока ты замахиваешься. А вот лучше послушай, что я тебе стану рассказывать, хоро- шенько*запомни и, коли послушаешься, одолеешь его.
Еруслан Лазаревич выслушал все, что ему наказывала Рос- ланеева голова, поблагодарил и на прощание сказал:
— Как только достану живую воду, приеду к тебе и приращу голову к телу...
После этого сел на своего Ороша Вещего и поспешил в царство Огненного щита, Пламенного копия. Стал подъезжать к городу. Огненный щит, Пламенное копие увидал богатыря, выехал навстречу и издалека стал огненные стрелы метать.
— Воротись, а то сожгу тебя! — закричал.
Еруслан Лазаревич снял шлем, помахал и крикнул:
— Приехал к тебе не биться, не ратиться, а цо доброму делу!
— Кто ты таков? И чего тебе надо? Говори!
— Я из славного Картаусова королевства. Зовут меня Еруслан Лазаревич. О твоей силе и славе молва по всей земле идет, и я хочу к тебе на службу поступить!
Отвечает Огненный щит, Пламенное копие:
— Если сумеешь с моими двенадцатью богатырями достать меч из-под Росланеевой головы, тогда возьму на службу, а не достанешь, пеняй на себя! Не быть тебе живому!
— Слушай, Огненный щит, Пламенное копие, обойдусь я и без твоих богатырей! Один управлюсь, достану меч!
Подъехал Огненный щит, Пламенное копие поближе и говорит:
— Поезжай скорее, привези меч, тогда будешь у меня старшим над богатырями!
Еруслан Лазаревич поворотил коня. Когда приехал на поле брани, голова Росланея увидала его издали:
— Ну как? Видал Огненного щита, Пламенного копия?
— Все сделал так, как ты говорил. Приехал за мечом-кла- денцом.
Голова откатилась в сторону:
— Бери, но помни: ударь только один раз!
Еруслан Лазаревич поднял меч, сел на Ороша Вещего и уехал.
Огненный щит, Пламенное копие, как только дозорный известил, выехал навстречу и спрашивает:
— Достал меч-кладенец?
— Вот он,— поднял меч Еруслан Лазаревич, подскакал к Огненному щиту, Пламенному копию и — раз! — ударил его изо всей силы.
247


Огненный щит, Пламенное копие как подкошенный упал с коня.
— Бей его еще раз! — закричали слуги Огненного щита, Пламенного копия.
— Не в обычае у добрых молодцев дважды меч подымать. Хватит и одного раза! — крикнул в ответ Еруслан Лазаревич.
Тогда все двенадцать богатырей Огненного щита, Пламенного копия напали на Еруслана с криком:
— Бей его! Изрубим на мелкие куски, добудем меч-кладенец и оживим Огненного щита, Пламенного копия!
Да не тут-то было! Всех их побил-повоевал Еруслан Лазаревич. Затем разыскал заветный колодец, запасся живой водой. Сам немного выпил и Орошу Вещему дал. И сразу всю усталость с них как рукой сняло.
Не успел выехать на поле брани, как голова Росланея тотчас его увидала и заговорила:
— Коли воротился, должно, одолел Огненного щита, Пламенного копия, моего супостата! А живую воду нашел?
— Привез,— отвечает Еруслан Лазаревич,— сейчас ты здрав будешь.
Голова подкатилась к туловищу, стала как надлежит. Еруслан Лазаревич спрыснул живой водой, и голова приросла к телу. Поднялся Росланей, такой большой и матерый — глядеть боязно.
— Ну, Еруслан Лазаревич, великую ты мне службу сослужил, век не забуду! И, если понадобится, жизни для тебя не пожалею!
— Чего об этом говорить,— сказал на то Еруслан Лазаревич.— Разве без твоего меча-кладенца да мудрого совета мог бы я победить Огненного щита, Пламенного копия и живую воду добыть? На вот, возьми! — И подает ему меч.
А Росланей-богатырь отвел его руки и проговорил:
—■ Нет, Еруслан Лазаревич, мой названый брат, меч тебе еще пригодится.
— А ведь меч-то мне как раз по руке пришелся,— сказал Еруслан Лазаревич,— спасибо, любезный Росланей, названый брат мой. Ну, а теперь надо поспешать к родителям.
— И мне надо идти своего коня искать,— промолвил Росланей-богатырь.— Видать, где-нибудь недалеко отсюда пасется. Конь верный, только он и может меня нести.
На том богатыри и распрощались. Росланей пошел своего коня искать, а Еруслан Лазаревич поехал в княжество Данилы Белого. Как только приехал, вбежал во дворец, попрыскал живой водой глаза, и сразу отец с матерью и король Картаус с боярами прозрели и так обрадовались, что от великого счастья даже немножко поплакали.
248


Король Картаус в честь Еруслана Лазаревича завел большой пир-столованье. На том пиру все пили и ели и прославляли геройство и удаль Еруслана Лазаревича.
Пир отпировали. И говорит богатырь своим родителям:
— Надобно мне побывать в Вахрамеевом царстве. Благословите в путь-дорогу!
— Ну что же,— промолвил Лазарь Лазаревич,— хоть и жалко расставаться, да, видно, делать нечего. Мы с матерью теперь, слава богу, здоровы. Поезжай, коли надо!
Скорым-скоро собрался, снарядился, сел на своего Ороша Вещего, и только пыль завилась за добрым молодцем.
Ехал Еруслан долго ли, коротко и попал, наконец, в Ва- храмеево царство. Подъехал к стольному городу, смотрит: ворота крепко-накрепко заперты. Постучал. На стук отозвались стражники:
— Кто таков? И чего тебе надобно?
— Зовут меня Еруслан Лазаревич, а приехал я к королю Вахрамею по доброму делу.
Ворота растворились, и, как только богатырь проехал, опять их крепко закрыли. Он подумал: «Почему город держат на запоре?»
Царь Вахрамей встретил его ласково:
— Милости просим, добрый молодец! Не знаю, как звать- величать?
— Я из Картаусова королевства, сын князя Лазаря Лазаревича, а зовут меня Еруслан Лазаревич. Много по свету ездил, во многих землях побывал, и захотелось ваше государство навестить.
— Ах, вот ты кто! — сказал царь Вахрамей.— Слава о твоих подвигах и геройстве, любезный Еруслан Лазаревич, идет по всем землям, по всем городам. Дошла она и до нашего царства. И я рад дорогому гостю, но не могу утаить от тебя, что постигло нас большое горе. Повадился трехглавый морской змей летать, людей поедать. Оттого сидим мы взаперти, да ведь от крылатого чудовища городские стены — не защита.
— Часто ли морской змей прилетает? — спросил Еруслан Лазаревич.
— Через каждые три дня. Сегодня он как раз прилетит н опять кого-нибудь унесет,— отвечал царь Вахрамей и прибавил: — Проходи, гость дорогой, в покои. Надо тебе с дороги поесть, попить и отдохнуть!
— Спасибо! Но сперва надобно мне на морском берегу побывать, а уж потом и отдохну,— сказал Еруслан Лазаревич.
С этими словами он вышел из дворца, вскочил на Ороша Вещего и поехал из города на морской берег. Коня остановил,
249


затрубил в боевой рог раз и другой. После третьего раза поднялась на море большая волна, а вслед за тем показался из воды трехглавый морской змей. Все три пасти разинуты, зубы оскалены, шестеро глаз злобой горят.
Взглянул змей на берег и заговорил:
— В этот раз царь Вахрамей не стал меня дожидаться, сам послал человека на обед да еще и коня в придачу!
— А ты, проклятое чудовище, погоди раньше времени хвалиться, как бы не подавиться! — крикнул богатырь.
И только успел змей на берег ступить, как Еруслан поскакал, взмахнул мечом-кладенцом и с одного раза отрубил две головы.
Перепугался змей, взмолился:
— Могучий богатырь, не предавай меня смерти, не руби моей остатней головы! В Вахрамеево царство летать никогда не стану, а 'тебе богатый выкуп дам. Есть у меня драгоценный камень невиданной красоты, такого на белом свете не сыскать.
— Где же твой драгоценный камень?
— Сейчас достану!
С теми словами бросился змей в море и в скором времени воротился, принес и отдал богатырю драгоценный камень неслыханной красоты.
Принял Еруслан Лазаревич подарок и прямо со своего коня перемахнул змею на спину.
— Вези к Вахрамею во дворец и сам ему скажи, что никогда больше не будешь нападать на людей!
Ничего морскому змею не оставалось делать, как только повиноваться. И повез он богатыря в стольный город, а Орош Вещий вслед побежал.
В городе и во дворце начался великий переполох, когда увидели, как чужестранный богатырь приехал на морском чудище.
И царь Вахрамей, и весь народ стали просить, уговаривать:
— Еруслан Лазаревич, не оставляй проклятого змея в живых. Сколько из-за него, злодея, люди слез пролили. Сейчас-то он смирный, а когда ты уедешь, опять за старое примется. Знаем мы его!
Богатырь перечить не стал, соскочил со змея и отсек у него голову.
На двенадцати подводах вывезли горожане змея из города и закопали в глубоком овраге.
Убрали черные флаги, что возвещали о беде-невзгоде, и весь народ повеселел.
А Вахрамей задал пир на весь мир. Созвал гостей со всех волостей. Рядом с собой, на самое почетное место, посадил Еруслана Лазаревича, принялся его потчевать:
250


— Ешь, пей, гость дорогой! Уж не знаю, чем отблагодарить тебя.
В ту пору из своих покоев вышла к гостям красавица царевна. Взглянул на нее богатырь да так и обмер — до того была прекрасна Марфа Вахрамеевна. «Отродясь не видывал краше,— подумал он,— век бы на нее глядел, любовался».
И у Марфы Вахрамеевны сердце екнуло. Чинно она гостям поклонилась, еще раз глянула на Еруслана Лазаревича и глаза опустила — хорош, пригож!
Пированье-столованье окончилось. Поблагодарили гости за хлеб, за соль, распрощались и разошлись, разъехались. Тогда Еруслан Лазаревич и повел речь:
— Приехал я к вам, царь-государь, по доброму делу, по сватовству. Если бы ты благословил, а Марфа Вахрамеевна пошла за меня замуж, так лучшей судьбы-доли мне и не надобно!
— Любезный Еруслан Лазаревич, если дочь согласна, так и я рад с тобой породниться. Теперь за тобой дело, Марфа Вахрамеевна,— повернулся он к дочери.— Скажи, люб ли тебе жених?
Зарумянилась девица-красавица, потупила очи ясные и потом промолвила:
— Я твоя и воля твоя, батюшка царь-государь! А коли благословишь, так я согласна.
— Вот и хорошо! — весело сказал царь Вахрамей.— Ай, по сердцу, по душе мне зять сыскался.
В царском житье ни пива варить, ни вина курить — всего вдоволь. В скором времени свадьбу сыграли, пир отпировали.
И стал Еруслан Лазаревич жить-поживать со своей молодой женой Марфой Вахрамеевной у тестя.
День за днем, неделя за неделей — так незаметно почти целый год прошел.
Как-то раз говорит Еруслан Лазаревич Марфе Вахрамеевие:
— Надо съездить проведать родителей, да и тебя показать отцу с матерью.
— Ох, рада бы я радехонька поехать твоих родителей повидать и с тобой не разлучаться, да ведь сам видишь, нельзя мне теперь в дальнюю дорогу ехать, а путь туда не близкий, не легкий. Навести их в этот раз один, только скорее возвращайся. А на тот год уже всей семьей поедем. И помни: как поедешь мимо Девьего царства, станут тебя звать погостить, смотри не заезжай. Если заедешь, околдует тебя Царь-девица.
— Ну что ты! Зачем мне в Девье царство заезжать?
Потом подал ей золотой перстень с тем драгоценным камнем,
что от морского змея получил:
— Если сын у нас родится, отдай ему, когда он в возраст
251


придет. И пусть ни днем ни ночью перстня этого с руки не снимает.
Затем собрался, снарядился и отправился в путь-дорогу.
Едет Еруслан Лазаревич да едет. День прошел и другой прошел. На третий день видит — раскинулся перед ним сад, глазом не охватить. В том саду великолепный дворец стоит, золотой крышей на солнышке горит. Окна во дворце хрустальные, наличники замысловатой резьбой изукрашены.
Только поравнялся с садом, как вырыснул кто-то на коне из ворот. Вгляделся Еруслан Лазаревич и увидел: скачет к нему поленица удалая, па коне сидит как влитая. Глаза у поленицы соколиные, брови черного соболя, личико белое, румяное, из-под шлема спадают косы русые до пояса. Заговорила, словно реченька зажурчала:
— Ведь я тебя, добрый молодец, из окошечка увидала. Чего ради едешь мимо, к нам не заворачиваешь попить-поесть, коня накормить, побеседовать?
— Спасибо, Царь-девица, недосуг мне. Еду отца с матерью навестить,— отвечал Еруслан Лазаревич.
Сам глядит на поленицу — глаз оторвать не может.
— Что за недосуг! — молвила Царь-девица.— Не торопись ехать, торопись коня кормить, скорее приедешь куда надо.
И улыбнулась, будто летним ласковым солнышком обогрела.
Сразу позабыл богатырь про женин наказ, повернул коня и стремя в стремя поехал с Царь-девицей в чудесный сад.
В Девьем государстве девицы-красавицы — одна другой краше, а прекраснее всех сама Царь-девица, удалая поленица.
Еруслану Лазаревичу тотчас жаркую баню натопили. Намылся он, напарился. Стала Царь-девица угощать его винами заморскими, медами стоялыми, всяких кушаньев на стол наставила.
Напоила, накормила, начала на лютне играть да своим тонким нежным голосом подпевать.
Слушает добрый молодец не наслушается, глядит на Царь-девицу не наглядится. Потом набежало во дворец множество девиц и почали песни петь, хороводы водить.
В песнях, плясках да забавах год прошел и другой прошел. А Еруслану Лазаревичу думается: «Ох, долго загостился! На часок заехал, а прожил два дня». Стал было Царь-девицу благодарить:
— Пора мне ехать!
А она принялась уговаривать, ласковыми словами улещать:
— Свет Еруслан Лазаревич! Не покидай меня, не езди, останься!
— Нет, надо мне родителей повидать!
252


— Успеешь с отцом, с матерью свидеться! Побудь хють недельку, утешь меня!
Поддался добрый молодец на уговоры да на ласку. Резвые ноги будто к месту приросли. Остался в Девьем царстве. Ему кажется — неделя прошла, ан восьмой год на исходе.
Вскоре после того, как уехал Еруслан Лазаревич, Марфа Вахрамеевна родила сына. Дали ему имя Еруслан Ерусланович. Родился Еруслан Ерусланович крепким да сильным и с самых первых дней стал так быстро расти и матереть, что на втором году казался двенадцатилетним подростком. А когда ему исполнилось семь лет, стал он могучим богатырем. Не находилось ему в поединках во всем государстве равного по силе и сноровке. Всех побеждал.
Однажды спрашивает Еруслан Ерусланович у матери:
— Скажи, сударыня матушка, где мой батюшка Еруслан Лазаревич? Говорили, будто уехал он в Картаусово королевство к дедушке с бабушкой. Не приключилось ли в пути-дороге с ним чего? Благослови, я поеду батюшку разыскивать.
Заплакала Марфа Вахрамеевна:
— Ну, куда ты поедешь, как опричь своего царства нигде не бывал, ничего не видал. Отец уехал и не иначе как попал в Девье царство. Околдовали, зачаровали там его, и нет оттуда возврату. А ты и вовсе погибнешь!
Не вникает в это Еруслан Ерусланович, знай стоит на своем.
— Все равно поеду, батюшку Еруслана Лазаревича разыщу и привезу домой.
Видит Марфа Вахрамеевна — не уговорить ей сына, и сказала:
— Ну, будь по-твоему, поезжай, только возьми вот этот перстень и не снимай его с руки ни днем ни ночью.
И надела на палец Еруслану Еруслановичу золотой перстень с драгоценным камнем, подарком морского змея.
Король Вахрамей тоже долго отговаривал внука, а под конец рукой махнул:
— Поезжай!
Скорым-скоро Еруслан Ерусланович снарядился и стал прощаться. Царь Вахрамей, Марфа Вахрамеевна и все нянюшки, мамушки, сенные девушки вышли его провожать. Видали, как на коня садился, да не видели, как укатился. Только пыль столбом завилась за добрым молодцем.
Ехал он долго ли, коротко ли — версты тогда были немереные, и на третий день поутру раскинулся перед ним громадный чудесный сад, а в саду дворец с золоченой крышей и хрустальными окнами. «Это и есть Девье царство»,— подумал молодой богатырь. Подъехал к воротам и вскричал громким голосом:
253


— Посылайте поединщика, а не то ворота порушу!
Услышала Царь-девица и спрашивает:
— Кто такой в ворота ломится, поединщика требует?
— Приехал какой-то чужестранный витязь, совсем еще, видать, молодой,— отвечает богатырь, что стоит стражником у ворот.
— Поезжай без промедления да хорошенько проучи его, невежу! — приказала Царь-девица.
Богатырь из ворот выехал и закричал:
— Кто ты такой, молодой невежа? В ворота ломишься да еще и поединщика требуешь!
— Вот когда съедемся, узнаешь, какой я есть невежа! — крикнул в ответ молодой наездник.
Съехались, и Еруслан Ерусланович легким ударом с первого раза вышиб богатыря из седла.
— Смерти тебя предавать не стану! Ступай скажи Царь-де- вице: пусть пошлет поединщика. Не к лицу мне с таким, как ты, силами мериться!
Побитый богатырь воротился, рассказал про могучего витязя. Царь-девица пошла будить Еруслана Лазаревича:
— Встань, пробудись, мил сердечный друг! Приехал какой-то чужестранный младой богатырь и требует поединщика. Жалко будить тебя, да делать нечего. Ведь только на тебя и вся надежда!
Еруслан Лазаревич поднялся, надел боевые доспехи, оседлал Ороша Вещего и выехал в чистое поле, в широкое раздолье.
Съехались они и так сильно сшиблись, что кони сели на задние ноги, а богатыри ни который ни которого не ранили. Повернули коней, разъехались и стали снова съезжаться.
«По виду совсем еще юноша, а никому не уступит силой да боевой сноровкой»,— подумал Еруслан Лазаревич.
Когда съехались во второй раз, опять сшиблись мечами, Еруслан Лазаревич ударил с такой силой, что поединщик не удержался в седле и упал с коня на сыру землю. А Орош Вещий сразу ступил ему на грудь. Глянул Еруслан Лазаревич на богатыря и заметил — что-то блеснуло у юноши на руке. Еще взглянул, узнал свой перстень, и пало ему на ум: «Уж не сын ли мой?» Спрашивает:
— Скажи, какого ты роду-племени, как тебя по имени зовут, величают по отчеству?
— Если бы мой конь ступил тебе на грудь, я не стал бы спрашивать, выпытывать у тебя ни роду, ни племени, ни про отца, ни про мать, а отрубил бы напрочь голову!
— Не хочу я твою молодую жизнь губить,— проговорил
254


Еруслан Лазаревич.— Только скажи, кто твои родители и »как тебя зовут?
— Моя мать — Марфа Вахрамеевна, а отец — славный могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Меня зовут Еруслан Ерусланович.
Еруслан Лазаревич тотчас с коня на землю соскочил, поднял молодого витязя, крепко обнял его и говорит:
— Вот как мы встретились, мой сын дорогой! А сколько тебе лет?
— Мне исполнилось семь лет, восьмой пошел. Захотелось тебя разыскать. И вот как привелось встретиться.
«Как же так? — подумал Еруслан Лазаревич.— Гостил я в Девьем царстве всего одну неделю с небольшим, а сыну теперь уж восьмой год пошел?»
Потом сказал:
— Поедем поскорее, сын дорогой, в Вахрамеево царство.
Сели на коней и поехали домой.
Много было радости, когда Марфа Вахрамеевна и царь Вахрамей встретили богатырей. Устроил царь Вахрамей пир на весь мир. А когда отпировали, он сказал:
— Слушай, Еруслан Лазаревич, зять мой любезный, стал я стар, совсем одолели меня недуги да немощи. Становись на престол и правь царством, а я на покое буду век доживать!
— Так-то оно так,— отвечал Еруслан Лазаревич,— по белу свету я наездился, с копьем долгомерным да с мечом-кладенцом натешился и царством править согласен. Только есть у меня забота: про отца с матерью ничего не знаю. Повидаться охота, а от царских дел недосуг туда ехать.
— О том тужить-горевать нечего,— Вахрамей говорит,— есть у тебя теперь замена. Еруслан Ерусланович съездит в Картаусово королевство, поклон отвезет да и в гости их к нам пригласит.
И вот заступил на престол Еруслан Лазаревич, а Еруслан Ерусланович уехал в Картаусово королевство.
Много ли, мало ли времени прошло, воротился Еруслан Ерусланович домой, а с ним приехали и родители Еруслана Лазаревича. На радости завели пир на весь мир. Я на том пиру был, мед да пиво пил, обо всем этом узнал, да и рассказал.
ЧУДЕСНАЯ РУБАШКА
В некотором царстве жил богатый купец; помер купец и оставил трех сыновей на возрасте. Старшие два каждый день ходили охотничать.
255


В одно время выпросили они у матери и младшего брата, Ивана, на охоту, завели его в дремучий лес и оставили там — с тем, чтобы все отцовское имение разделить меж собой на две части, а его лишить наследства.
Иван — купеческий сын долгое время бродил по лесу, питаясь ягодами да кореньями, наконец выбрался на прекрасную равнину и на той равнине увидал дом.
Вошел в комнаты, ходил, ходил — нет никого, везде пусто; только в одной комнате стол накрыт на три прибора, на тарелках лежат три хлеба, перед каждым прибором по бутылке с вином поставлено. Иван — купеческий сын откусил от каждого хлеба по малому кусочку, съел и потом из всех трех бутылок отпил понемножку и спрятался за дверь.
Вдруг прилетает орел, ударился о землю и сделался молодцем; за ним прилетает сокол, за соколом воробей — ударились о землю и оборотились тоже добрыми молодцами. Сели за стол кушать.
— А ведь хлеб да вино у нас початы! — говорит орел.
— И то правда,— отвечает сокол,— видно, кто-нибудь к нам в гости пожаловал.
Стали гостя искать-вызывать.
Говорит орел:
— Покажись-ка нам! Коли ты старый старичок — будешь нам родной батюшка, коли добрый молодец — будешь родной братец, коли ты старушка — будешь мать родная, а коли красная девица — назовем тебя родной сестрицею.
Иван — купеческий сын вышел из-за двери; они его ласково приняли и назвали своим братцем.
На другой день стал орел просить Ивана — купеческого сына:
— Сослужи нам службу — останься здесь и ровно через год в этот самый день собери на стол.
— Хорошо,— отвечает купеческий сын,— будет исполнено.
Отдал ему орел ключи, позволил везде ходить, на все смотреть, только одного ключа, что на стене висел, брать не велел.
После того обратились добрые молодцы птицами — орлом, соколом и воробьем — и улетели.
Иван — купеческий сын ходил однажды по двору и усмотрел в земле дверь за крепким замком; захотелось туда заглянуть, стал ключи пробовать — ни один не приходится; побежал в комнаты, снял со стены запретный ключ, отпер замок и отворил дверь.
В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла две сумки привешены; в одной — золото, в другой — самоцветные камни.
256


Начал он коня гладить; богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно до того самого дня, в который должны прилететь его названые братья. Как только проснулся, запер он дверь, ключ на старое место повесил и накрыл стол на три прибора.
Вот прилетели орел, сокол и воробей, ударились о землю и сделались добрыми молодцами, поздоровались и сели обедать.
На другой день начал просить Ивана—купеческого сына сокол: сослужи-де службы еще один год! Иван — купеческий сын согласился.
Братья улетели, а он опять пошел по двору, увидал в земле другую дверь, отпер ее тем же ключом.
В подземелье богатырский конь стоит — во всем убранстве, по обеим сторонам седла сумки прицеплены: в одной — золото, в другой — самоцветные камни.
Начал он коня гладить: богатырский конь ударил его копытом в грудь и вышиб из подземелья на целую сажень. От того Иван — купеческий сын спал беспробудно столько же времени, как и прежде.
Проснулся в тот самый день, когда братья должны прилететь, запер дверь, ключ на стену повесил и приготовил стол.
Прилетают орел, сокол и воробей; ударились о землю, поздоровались и сели обедать.
На другой день поутру начал воробей просить Ивана — купеческого сына: сослужи-де службу еще один год! Он со¬
гласился.
Братья обратились птицами и улетели. Иван — купеческий сын прожил целый год один-одинехонек и, когда наступил урочный день, накрыл стол и дожидает братьев.
Братья прилетели, ударились о землю и сделались добрыми молодцами; вошли, поздоровались и пообедали.
После обеда говорит старший брат, орел:
— Спасибо тебе, купеческий сын, за твою службу; вот тебе богатырский конь — дарю со всею сбруею, и с золотом, и с камнями самоцветными.
Середний брат, сокол, подарил ему другого богатырского коня, а меньший брат, воробей,— рубашку.
— Возьми,— говорит.— Эту рубашку пуля не берет; коли наденешь ее — никто тебя не осилит!
Иван — купеческий сын надел ту рубашку, сел на богатырского коня и поехал сватать за себя Елену Прекрасную; а об ней было по всему свету объявлено: кто победит Змея Горыныча, за того ей замуж идти.
Иван — купеческий сын напал на Змея Горыныча, победил
9 Былины
257


его и уж собирался защемить ему голову в дубовый пень, да Змей Горыныч начал слезно молить-просить:
— Не бей меня до смерти, возьми к себе в услужение; буду тебе верный слуга!
Иван — купеческий сын сжалился, взял его с собою, привез к Елене Прекрасной и немного погодя женился на ней, а Змея Горыныча сделал поваром.
Раз уехал купеческий сын на охоту, а Змей Горыныч обольстил Елену Прекрасную и приказал ей разведать, отчего Иван — купеческий сын так мудр и силен.
Змей Горыныч сварил крепкого зелья, а Елена Прекрасная напоила тем зельем своего мужа и стала выспрашивать:
— Скажи, Иван — купеческий сын, где твоя мудрость?
— На кухне, в венике.
Елена Прекрасная взяла этот веник, изукрасила разными цветами и положила на видное место. Иван — купеческий сын, воротясь с охоты, увидал веник и спрашивает:
— Зачем этот веник изукрасила?
— А затем,— говорит Елена Прекрасная,— что в нем твоя мудрость и сила скрываются.
— Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в венике?
Елена Прекрасная опять напоила его крепким зельем и спрашивает:
— Скажи, милый, где твоя мудрость?
— У быка в рогах.
Она приказала вызолотить быку рога.
На другой день Иван — купеческий сын, воротясь с охоты, увидал быка и спрашивает:
— Что это значит? Зачем рога вызолочены?
— А затем,— отвечает Елена Прекрасная,— что тут твоя сила и мудрость скрываются.
— Ах, как же ты глупа! Разве может моя сила и мудрость быть в рогах?
Елена Прекрасная напоила мужа крепким зельем и безотвязно стала его выспрашивать:
— Скажи, милый, где твоя мудрость, где твоя сила?
Иван — купеческий сын выдал ей тайну:
— Моя сила и мудрость вот в этой рубашке.
После того уснул.
Елена Прекрасная сняла с него рубашку, изрубила его в мелкие куски и приказала выбросить в чистое поле, а сама стала жить со Змеем Горынычем.
Трое суток лежало тело Ивана — купеческого сына по чисту полю разбросано; уж вороны слетелись клевать его.
258


На ту пору пролетали мимо орел, сокол и воробей, увидали мертвого брата и решились помочь ему. И сказал сокол старому ворону:
— Принеси скорее мертвой и живой воды!
Ворон полетел и принес мертвой и живой воды. Орел, сокол и воробей сложили тело Ивана — купеческого сына, спрыснули сперва мертвою водою, а потом живою.
Иван — купеческий сын встал, поблагодарил их; они дали ему золотой перстень.
Только что Иван — купеческий сын надел перстень на руку, как тотчас оборотился конем и побежал на двор Елены Прекрасной.
Змей Горыныч узнал его, приказал поймать этого коня, поставить в конюшню и на другой день поутру отрубить ему голову.
При Елене Прекрасной была служанка; жаль ей стало такого славного коня, пошла в конюшню, сама горько плачет и приговаривает:
— Ах, бедный конь, тебя завтра казнить будут.
Провещал ей конь человеческим голосом:
— Приходи завтра, красная девица, на место казни, и как брызнет кровь моя наземь — заступи ее своей ножкою; после собери эту кровь вместе с землею и разбросай кругом дворца.
Поутру повели коня казнить; отрубили ему голову, кровь брызнула — красная девица заступила ее своей ножкою, а после собрала вместе с землею и разбросала кругом дворца; в тот же день выросли кругом дворца славные садовые деревья.
Змей Горыныч отдал приказ вырубить эти деревья и сжечь все до единого.
Служанка заплакала и пошла в сад в последний раз погу- лять-полюбоваться. Провещало ей одно дерево человеческим голосом:
— Послушай, красная девица! Как станут сад рубить, ты возьми одну щепочку и брось в озеро.
Она так и сделала, бросила щепочку в озеро — щепочка оборотилась золотым селезнем и поплыла по воде.
Пришел на то озеро Змей Горыныч — вздумал поохотничать, увидал золотого селезня. «Дай,— думает,— живьем поймаю!»
Снял с себя чудесную рубашку, что Ивану — купеческому сыну воробей подарил, и бросился в озеро. А селезень все дальше, дальше, завел Змея Горыныча вглубь, вспорхнул — и на берег, оборотился добрым молодцем, надел рубашку и убил Змея.
После того пришел Иван — купеческий сын во дворец, Елену Прекрасную прогнал, а на ее служанке женился и стал с нею жить-поживать, добра наживать.


ХРУСТАЛЬНАЯ ГОРА
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь; у царя было три сына.
Вот дети и говорят ему:
— Милостивый государь-батюшка! Благослови нас, мы на охоту поедем.
Отец благословил, и они поехали в разные стороны.
Младший сын ездил, ездил и заплутался; выезжает на поляну, на поляне лежит палая лошадь, около этой падали собралось много всяких зверей, птиц и гадов.
Поднялся сокол, прилетел к царевичу, сел ему на плечо и говорит:
— Иван-царевич, раздели нам эту лошадь; лежит она здесь тридцать три года, а мы все спорим, а как поделить — не придумаем.
Царевич слез с своего доброго коня и разделил падаль: зверям — кости, птицам — мясо, кожа — гадам, а голова — муравьям.
— Спасибо, Иван-царевич! — сказал сокол.— За эту услугу можешь ты обращаться ясным соколом и муравьем всякий раз, как захочешь.
Иван-царевич ударился о сырую землю, сделался ясным соколом, взвился и полетел в тридесятое государство; а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору.
Прилетел прямо во дворец, оборотился добрым молодцем и спрашивает придворную стражу:
— Не возьмет ли ваш государь меня на службу к себе?
— Отчего не взять такого молодца?
Вот он поступил к тому царю на службу и живет у него неделю, другую и третью.
Стала просить царевна:
— Государь мой батюшка! Позволь мне с Иваном-царевичем на хрустальной горе погулять.
Царь позволил. Сели они на добрых коней и поехали.
Подъезжают к хрустальной горе, вдруг, откуда ни возьмись, выскочила золотая коза.
Царевич погнал за ней; скакал, скакал, козы не добыл, а воротился назад — и царевны нету! Что делать? Как к царю на глаза показаться?
Нарядился он таким древним старичком, что и признать нельзя; пришел во дворец и говорит царю:
— Ваше величество! Найми меня стадо пасти.
— Хорошо, будь пастухом; коли прилетит змей о трех головах — дай ему три коровы, коли о шести головах — дай шесть
260


коров, а коли о двенадцати головах — то отсчитывай двенадцать коров.
Иван-царевич погнал стадо по горам, по долам; вдруг летит с озера змей о трех головах:
— Эх, Иван-царевич, за какое ты дело взялся? Где бы сражаться доброму молодцу, а он стадо пасет! Ну-ка,— говорит,— отгони мне трех коров.
— Не жирно ли будет? — отвечает царевич.— Я сам в су- точки ем по одной уточке, а ты трех коров захотел... Нет тебе ни одной!
Змей осерчал и вместо трех захватил шесть коров; Иван- царевич тотчас обернулся ясным соколом, снял у змея три головы и погнал стадо домой.
— Что, дедушка,— спрашивает царь,— прилетал ли трехглавый змей, дал ли ему трех коров?
— Нет, ваше величество, ни одной не дал!
На другой день гонит царевич стадо по горам, по долам; прилетает с озера змей о шести головах и требует шесть коров.
— Ах ты, чудо-юдо обжорливое! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел! Не дам тебе ни одной!
Змей осерчал, вместо шести захватил двенадцать коров; а царевич обратился ясным соколом, бросился на змея и снял у него шесть голов.
Пригнал домой стадо; царь и спрашивает:
— Что, дедушка, прилетал ли шестиглавый змей, много ли мое стадо поубавилось?
— Прилетать-то прилетал, но ничего не взял!
Поздним вечером оборотился Иван-царевич в муравья и сквозь малую трещинку заполз в хрустальную гору; смотрит — в хрустальной горе сидит царевна.
— Здравствуй,— говорит Иван-царевич,— как ты сюда попала?
— Меня унес змей о двенадцати головах; живет он на батюшкином озере. В том змее сундук таится, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яичко, в яичке — семечко; коли ты убьешь его да достанешь это семечко, в те поры можно хрустальную гору извести и меня избавить.
Иван-царевич вылез из той горы, снарядился пастухом и погнал стадо.
Вдруг прилетает змей о двенадцати головах:
— Эх, Иван-царевич! Не за свое ты дело взялся; чем бы тебе, доброму молодцу, сражаться, а ты стадо пасешь... Ну-ка отсчитай мне двенадцать коров!
— Жирно будет! Я сам в суточки ем по одной уточке, а ты чего захотел!
261


Начали они сражаться, и долго ли, коротко ли сражались — Иван-царевич победил змея о двенадцати головах, разрезал его туловище и на правой стороне нашел сундук; в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — семечко.
Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе — гора скоро растаяла.
Иван-царевич вывел оттуда царевну и привез ее к отцу; отец возрадовался и говорит царевичу:
— Будь ты моим зятем!
Тут их и обвенчали; на той свадьбе и я был, мед-пиво пил, по бороде текло, в рот не попало.
ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был старик со старухой, и был у них сын Мартынка. Всю жизнь свою занимался старик охотой, бил зверя и птицу, тем и сам кормился и семью кормил. Пришло время — заболел старик и помер. Остался Мартынка с матерью, потужили-поплакали, да де- лать-то нечего: мертвого назад не воротишь. Пожили с неделю и приели весь хлеб, что в запасе был.
Видит старуха, что больше есть нечего, надо за денежки приниматься, а старик-то оставил им двести рублей. Больно не хотелось ей начинать кубышку, однако сколько ни крепилась, а начинать нужно — не с голоду же умирать. Отсчитала сто рублей и говорит сыну:
— Ну, Мартынка, вот тебе сто целковиков, пойди попроси у соседей лошадь, поезжай в город да закупи хлеба. Авось как-нибудь зиму промаячим, а весной станем работу искать.
Мартынка выпросил телегу с лошадью и поехал в город. Едет он мимо мясных лавок — шум, брань, толпа народу. Что такое? А то мясники изловили охотничью собаку, привязали к столбу и бьют ее палками — собака рвется, визжит, огрызается... Мартынка подбежал к тем мясникам и спрашивает:
— Братцы, за что вы бедного пса так бьете немилостиво?
— Да как его, проклятого, не бить,— отвечают мясники,— когда он целую тушу говядины испортил!
— Полно, братцы! Не бейте его, лучше продайте мне.
— Пожалуй, купи,— говорит один мужик шутя.— Давай сто рублей.
Мартынка вытащил из-за пазухи сотню, отдал мясникам, а собаку отвязал и взял с собой. Пес начал к нему ласкаться, хвостом так и вертит: понимает, значит, кто его от смерти
спас.
262


Вот приезжает Мартынка домой, мать тотчас стала спрашивать:
— Что купил, сынок?
— Купил себе первое счастье.
— Что ты завираешься! Какое там счастье?
— А вот он, Журка! — и показывает ей собаку.
— А больше ничего не купил?
— Коли б деньги остались, может, и купил бы, только вся сотня за собаку пошла.
Старуха заругалась.
— Нам,— говорит,— самим есть нечего, нынче последние поскребушки по закромам собрала да лепешку испекла, а завтра и того не будет!
На другой день вытащила старуха еще сто рублей, отдает Мартынке и наказывает:
— На, сынок! Поезжай в город, купи хлеба, а задаром денег не бросай.
Приехал Мартынка в город, стал ходить по улицам да присматриваться, и попался ему на глаза злой мальчишка: поймал кота, зацепил веревкой за шею и давай тащить на реку.
— Постой! — закричал Мартынка.— Куда Ваську тащишь?
— Хочу его утопить, проклятого!
— За какую провинность?
— Со стола пирог стянул.
— Не топи его, лучше продай мне.
— Пожалуй, купи. Давай сто рублей.
Мартынка не стал долго раздумывать, полез за пазуху, вытащил деньги и отдал мальчику, а кота посадил в мешок и повез домой.
— Что купил, сынок? —спрашивает его старуха.
— Кота Ваську.
— А больше ничего не купил?
— Коли б деньги остались, может, и купил бы еще что-нибудь.
— Ах ты дурак этакой! — закричала на него старуха.— Ст упай же из дому вон, ищи себе хлеба по чужим людям!
Пошел Мартынка в соседнее село искать работу. Идет дорогою, а следом за ним Журка с Васькой бегут. Навстречу ему поп:
— Куда, свет, идешь?
— Иду в батраки наниматься.
— Ступай ко мне. Только я работников без ряды беру: кто у меня прослужит три года, того и так не обижу.
Мартынка согласился и без устали три лета и три зимы на попа работал. Пришел срок к расплате, зовет его хозяин:
— Ну, Мартынка, иди — получай за свою службу.
263


Привел его в амбар, показывает два полных мешка и говорит:
— Какой хочешь, тот и бери.
Смотрит Мартынка — в одном мешке серебро, а в другом песок, и задумался:
«Эта шутка неспроста приготовлена! Пусть лучше мои труды пропадут, а уж я попытаю, возьму песок — что из того будет?»
Говорит он хозяину:
— Я, батюшка, выбираю себе мешок с мелким песочком.
— Ну, свет, твоя добрая воля. Бери, коли серебром брезгаешь.
Мартынка взвалил мешок на спину и пошел искать другого места. Шел, шел и забрел в темный, дремучий лес. Среди леса поляна, на поляне огонь горит, а в огне девица сидит, да такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Говорит красная девица:
— Мартын, вдовьин сын! Если хочешь добыть себе счастья, избавь меня: засыпь это пламя песком, за который ты три года служил.
«И впрямь,— подумал Мартынка,— чем таскать с собою этакую тяжесть, лучше человеку пособить. Невелико богатство — песок, этого добра везде много!»
Снял мешок, развязал и давай сыпать. Огонь тотчас погас, красная девица ударилась оземь, обернулась змеею, вскочила доброму молодцу на грудь и обвилась кольцом вокруг его шеи. Мартынка испугался.
— Не бойся! — сказала ему змея.— Иди теперь за тридевять земель, в тридесятое государство, в подземное царство, там мой батюшка царствует. Как придешь к нему на двор, будет он давать тебе много злата, и серебра, и самоцветных камней — ты ничего не бери, а проси у него с мизинного перста колечко. То кольцо не простое: если перекинуть его с руки на руку — тотчас двенадцать молодцев явятся, и что им ни будет приказано, всё за единую ночь сделают.
Отправился добрый молодец в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли — подходит к тридесятому царству и видит огромный камень. Тут соскочила с его шеи змея, ударилась о сырую землю и сделалась по-прежнему красною девицей.
— Ступай за мной! — говорит красная девица и повела его под тот камень.
Долго шли они подземным ходом, вдруг забрезжил свет — все светлей да светлей, и вышли они на широкое поле, под ясное небо. На том поле великолепный дворец выстроен, а во дворце живет отец красной девицы, царь той подземной стороны. Входят путники в палаты белокаменные, встречает их царь ласково.
264


— Здравствуй,— говорит,— дочь моя милая! Где ты столько лет скрывалась?
— Свет ты мой батюшка! Я бы совсем пропала, если бы не этот человек: он меня от злой, неминуемой смерти освободил И сюда, в родные места, привел.
— Спасибо тебе, добрый молодец! — сказал царь.— За твою добродетель наградить тебя надо. Бери себе и злата, и серебра, и камней самоцветных сколько твоей душе хочется.
Отвечает ему Мартын, вдовьин сын:
— Ваше царское величество! Не требуется мне ни злата, ни серебра, ни камней самоцветных. Коли хочешь жаловать, дай мне колечко со своей царской руки — с мизинного перста. Я человек холостой, стану на колечко почаще посматривать, стану про невесту раздумывать, тем свою скуку разгонять.
Царь тотчас снял кольцо, отдал Мартыну:
— На, владей на здоровье! Да смотри никому про кольцо не рассказывай, не то сам себя в большую беду втянешь!
Мартын, вдовьин сын, поблагодарил царя, взял кольцо да малую толику денег на дорогу и пустился обратно тем же путем, каким прежде шел. Близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли — воротился на родину, разыскал свою мать-старуху, и стали они вместе жить-поживать без всякой нужды и печали.
Захотелось МартЫнке жениться; пристал он к матери, посылает ее свахою.
— Ступай,— говорит,— к самому королю, высватай за меня прекрасную королевну.
— Эй, сынок,— отвечает старуха,— рубил бы ты дерево по себе, лучше бы вышло! А то вишь что выдумал! Ну зачем я к королю пойду! Известное дело, он осердится и меня и тебя велит казни предать.
— Ничего, матушка! Небось коли я посылаю, значит, смело иди. Какой будет ответ от короля, про то мне скажи, а без ответу и домой не возвращайся.
Собралась старуха и поплелась в королевский дворец. Пришла на двор и прямо на парадную лестницу, так и прет без всякого докладу. Ухватили ее часовые:
— Стой, старая ведьма! Куда тебя черти несут? Здесь даже генералы не смеют ходить без докладу...
— Ах вы такие-сякие! — закричала старуха.— Я пришла к королю с добрым делом, хочу высватать его дочь-королевну за моего сынка, а вы хватаете меня за полы!
Такой шум подняла! Король услыхал крики, глянул в окно и велел допустить к себе старушку. Вот вошла она в комнату и поклонилась королю.
— Что скажешь, старушка? — спросил король.
265


— Да вот пришла к твоей милости. Не во гнев тебе сказать: есть у меня купец, у тебя товар. Купец-то — мой сынок Мартынка, пребольшой умница, а товар — твоя дочка, прекрасная королевна. Не отдашь ли ее замуж за моего Мартынку? То-то пара будет!
— Что ты! Или с ума сошла? — закричал на нее король.
— Никак нет, ваше королевское величество! Извольте ответ дать.
Король тем же часом собрал к себе всех господ министров, и начали они судить да рядить, какой бы ответ дать этой старухе. И присудили так: пусть-де Мартынка за единые сутки построит богатейший дворец, и чтобы от того дворца до королевского был сделан хрустальный мост, а по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех же деревьях пели бы разные птицы. Да еще пусть выстроит пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять. Если старухин сын все это сделает, тогда можно за него и королевну отдать: значит, больно мудрен. А если не сделает, то и старухе и ему срубить за провинность головы.
С таким-то ответом отпустили старуху. Идет она домой — шатается, горючими слазами заливается. Увидала Мартынку. Кинулась к нему.
— Ну,— говорит,— сказывала я тебе, сынок, не затевай лишнего, а ты все свое! Вот теперь и пропали наши бедные головушки, быть нам завтра казненными...
— Полно, матушка! Авось живы останемся. Ложись почивать — утро, кажись, мудренее вечера.
Ровно в полночь встал Мартын с постели, вышел на широкий двор, перекинул кольцо с руки на руку — и тотчас явились перед ним двенадцать молодцев, все на одно лицо, волос в волос, голос в голос.
— Что тебе понадобилось, Мартын, вдовьин сын?
— А вот что: сделайте мне к свету на этом месте богатейший дворец и чтобы от моего дворца до королевского был хрустальный мост, по обеим сторонам моста росли бы деревья с золотыми и серебряными яблоками, на тех на деревьях пели бы разные птицы. Да еще выстройте пятиглавый собор: было бы где венец принять, было бы где свадьбу справлять.
Отвечали двенадцать молодцев:
— К завтрему все будет готово!
Бросились они по разным местам, согнали со всех сторон мастеров и плотников и принялись за работу: все у них спорится, быстро дело делается.
Наутро проснулся Мартынка не в простой избе, а в знатных, роскошных покоях; вышел на высокое крыльцо, смотрит — все
266


как есть готово: и дворец, и собор, и мост хрустальный, и деревья с золотыми и серебряными яблоками. В ту пору и король выступил на балкон, глянул в подзорную трубочку и диву дался: все по приказу сделано! Призывает к себе прекрасную королевну И велит к венцу снаряжаться.
— Ну,— говорит,— не думал я, не гадал отдавать тебя замуж за мужичьего сына, да теперь миновать того нельзя.
Вот, пока королевна умывалась, притиралась, в дорогие уборы рядилась, Мартын, вдовьин сын, вышел на широкий двор и перекинул свое колечко с руки на руку — вдруг двенадцать молодцев словно из земли выросли:
— Что угодно, что надобно?
— А вот, братцы, оденьте меня в боярский кафтан да приготовьте расписную коляску и шестерку лошадей.
— Сейчас будет готово!
Не успел Мартынка три раза моргнуть, а уж притащили ему кафтан; надел он кафтан — как раз впору, словно по мерке сшит. Оглянулся — у подъезда коляска стоит, в коляску чудные кони запряжены — одна шерстинка серебряная, а другая золотая. Сел ом в коляску и поехал в собор. Там уже давно к обедне звонят, и народу привалило видимо-невидимо. Вслед за женихом приехала и невеста со своими няньками и мамками и король со своими министрами. Отстояли обедню, а потом, как следует, взял Мартын, вдовьин сын, прекрасную королевну за руку и принял закон с нею. Король дал за дочкой богатое приданое, наградил зятя большим чином и задал пир на весь мир.
Живут молодые месяц, и два, и три. Мартынка, что ни день, все новые дворцы строит да сады разводит.
Только королевне больно не по сердцу, что выдали ее замуж не за царевича, не за королевича, а за простого мужика. Стала думать, как бы его со света сжить. Прикинулась такою лисою, что и на поди! Всячески за мужем ухаживает, всячески ему услуживает да все про его мудрость выспрашивает. Мартынка крепится, ничего не рассказывает.
Вот как-то раз был Мартынка у короля в гостях, вернулся домой поздно и лег отдохнуть. Тут королевна и пристала к нему, давай его целовать-миловать, ласковыми словами прельщать — и таки умаслила: не утерпел Мартынка, рассказал ей про свое чудодейное колечко.
«Ладно,— думает королевна,— теперь я с тобою разделаюсь!»
Только заснул он крепким сном, королевна хвать его за руку, сняла с мизинного пальца колечко, вышла на широкий двор и перекинула то кольцо с руки на руку. Тотчас явились перед ней двенадцать молодцев:
267


— Что угодно, что надобно, прекрасная королевна?
— Слушайте, ребята! Чтоб к утру не было здесь ни дворца, ни собора, ни моста хрустального, а стояла бы по-прежнему старая избушка. Пусть мой муж в бедности остается, а меня унесите за тридевять земель, в тридесятое царство, в мышье государство. От одного стыда не хочу здесь жить!
— Рады стараться, все будет исполнено!
В ту же минуту подхватило ее ветром и унесло в тридесятое царство, в мышье государство.
Утром проснулся король, вышел на балкон посмотреть в подзорную трубочку — нет ни дворца с хрустальным мостом, ни собора пятиглавого, а только стоит старая избушка.
«Что бы это значило? — думал король.— Куда все делось?»
И, не мешкая, посылает своего адъютанта разузнать на месте: что такое случилось? Адъютант поскакал верхом и, воротясь назад, докладывает государю:
— Ваше величество! Где был богатейший дворец, там стоит по-прежнему худая избушка, в той избушке ваш зять со своей
матерью поживает, а прекрасной королевны и духу нет, и не¬
ведомо, где она нынче находится.
Король созвал большой совет и велел судить своего зятя, зачем-де обольстил его волшебством и сгубил прекрасную королевну. Осудили Мартынку посадить в высокий каменный столб и не давать ему ни есть, ни пить — пусть умрет с голоду. Явились каменщики, вывели столб и замуровали Мартынку наглухо, только малое окошечко для света оставили. Сидит он, бедный, в заключении, не ест, не пьет день, и другой, и третий да слезами обливается.
Узнала про ту напасть собака Журка, прибежала в избушку, а кот Васька на печи лежит, мурлыкает. Напустилась на него Журка:
—■ Ах ты подлец, Васька! Только знаешь на печи лежать да потягиваться, а того не ведаешь, что хозяин наш в каменном столбу заточен. Видно, позабыл старое добро, как он сто рублей заплатил да тебя от смерти освободил. Кабы не он, давно бы тебя, проклятого, черви источили. Вставай скорей! Надо помогать ему всеми силами.
Кот Васька соскочил с печи и вместе с Журкою побежал разыскивать хозяина. Прибежал к столбу, вскарабкался наверх и влез в окошечко:
— Здравствуй, хозяин! Жив ли ты?
— Еле жив,— отвечает Мартынка.— Совсем отощал без еды, приходится умирать голодной смертью.
— Постой, не тужи! Мы тебя и накормим и напоим,— сказал Васька, выпрыгнул в окно и спустился на землю.— Ну, брат
268


Журка, ведь хозяин с голоду умирает! Как бы нам ухитриться да помочь ему?
— Дурак ты, Васька! И этого не придумаешь. Пойдем-ка по городу. Как только встретится булочник с лотком, я живо подкачусь ему под ноги и собью у него лоток с головы. Тут ты смотри не плошай! Хватай поскорей калачи да булки и тащи к хозяину.
Вот вышли они на большую улицу, а навстречу им мужик с лотком. Журка бросился ему под ноги, мужик пошатнулся, выронил лоток, рассыпал все хлеба да с испугу пустился бежать в сторону: боязно ему, что собака, пожалуй, бешеная — долго ли до беды! А кот Васька цап за булку и потащил к Мартынке; отдал ему одну — побежал за другой, отдал другую — побежал за третьей.
После того задумали кот Васька да собака Журка идти в тридесятое царство, в мышье государство — добывать чудодейное кольцо. Дорога дальняя, много времени утечет...
Натаскали они Мартынке сухарей, калачей и всякой всячины на целый год и говорят:
— Смотри же, хозяин! Ешь-пей, да оглядывайся, чтобы хватило тебе запасов до нашего возвращения.
Попрощались и отправились в путь-дорогу.
Близко ли, далеко, скоро ли, коротко — приходят они к синему морю. Говорит Журка коту Ваське:
— Я надеюсь переплыть на ту сторону. А ты как думаешь?
Отвечает Васька:
— Я плавать не мастак, сейчас потону.
— Ну садись ко мне на спину!
Кот Васька сел собаке на спину, уцепился когтями за шерсть, чтобы не свалиться, и поплыли они по морю. Перебрались на другую сторону и пришли в тридесятое царство, в мышье государство.
В том государстве не видать ни души человеческой, зато столько мышей, что и сосчитать нельзя: куда ни сунься, так стаями и ходят! Говорит Журка коту Ваське:
— Ну-ка, брат, принимайся за охоту, начинай этих мышей душить-давить, а я стану загребать да в кучу складывать.
Васька к той охоте привычен; как пошел расправляться с мышами по-своему, что ни цапнет — то и дух вон! Журка едва поспевает в кучу складывать и в неделю наклал большую скирду.
На все царство налегла кручина великая. Видит мышиный царь, что в народе его недочет оказывается, что много подданных злой смерти предано, вылез из норы и взмолился перед Журкою и Ваською:
— Бью челом вам, сильномогучие богатыри! Сжальтесь над
269


моим народишком, не губите до конца. Лучше скажите, что вам надобно? Что смогу, все для вас сделаю.
Отвечает ему Ж урка:
— Стоит в твоем государстве дворец, в том дворце живет прекрасная королевна. Унесла она у нашего хозяина чудодейное колечко. Если ты не добудешь нам того колечка, то и сам пропадешь и царство твое сгинет, все как есть запустошим!
— Постойте,— говорит мышиный царь,— я соберу своих подданных и спрошу у них.
Тотчас собрал он мышей, и больших и малых, и стал выспрашивать: не возьмется ли кто из них пробраться во дворец к королевне и достать чудодейное кольцо?
Вызвался один мышонок.
— Я,— говорит,— в том дворце часто бываю: днем королевна носит кольцо на мизинном пальце, а на ночь, когда спать ложится, кладет его в рот.
— Ну-ка, постарайся добыть его. Коли сослужишь эту службу, не поскуплюсь, награжу тебя по-царски.
Мышонок дождался ночи, пробрался во дворец и залез потихоньку в спальню. Смотрит — королевна крепко спит. Он вполз на постель, всунул королевне в нос свой хвостик и давай щекотать в ноздрях. Она чихнула — кольцо изо рта выскочило и упало на ковер. Мышонок прыг с кровати, схватил кольцо в зубы и отнес к своему царю. Царь мышиный отдал кольцо сильномогучим богатырям — коту Ваське да собаке Журке. Они на том царю благодарствовали и стали друг с дружкою совет держать: кто лучше кольцо сбережет?
Кот Васька говорит:
— Давай мне, уж я ни за что не потеряю!
— Ладно,— говорит Журка.— Смотри же, береги его пуще своего глаза.
Кот взял кольцо в рот, и пустились они в обратный путь.
Вот дошли до синего моря. Васька вскочил Журке на спину, уцепился лапами как можно крепче, а Журка в воду — и поплыл через море.
Плывет час, плывет другой. Вдруг, откуда ни взялся, прилетел черный ворон, пристал к Ваське и давай долбить его в голову. Бедный кот не знает, что ему и делать, как от врага оборониться. Если пустить в дело лапы — чего доброго, опрокинешься в море и на дно пойдешь; если показать ворону зубы — пожалуй, кольцо выронишь. Беда, да и только! Долго терпел он, да под конец невмоготу стало — продолбил ему ворон буйную голову до крови. Озлобился Васька, стал зубами обороняться — и уронил кольцо в синее море. Черный ворон поднялся вверх и улетел в темные леса.
270


А Журка, как скоро выплыл на берег, тотчас же про кольцо спросил. Васька стоит голову понуривши.
— Прости,— говорит,— виноват, брат, перед тобою: ведь я кольцо в море уронил!
Напустился на него Журка:
— Ах ты олух! Счастлив ты, что я прежде того не узнал, я бы тебя, разиню, в море утопил! Ну с чем мы теперь к хозяину явимся? Сейчас полезай в воду: или кольцо добудь, или сам пропадай!
— Что в том прибыли, коли я пропаду? Лучше давай ухитряться: как прежде мышей ловили, так и теперь станем за раками охотиться; авось, на наше счастье, они нам помогут кольцо найти.
Журка согласился; стали они ходить по морскому берегу, стали раков ловить да в кучу складывать. Большой ворох наклали! На ту пору вылез из моря огромный рак, захотел погулять на чистом воздухе. Журка с Васькой сейчас его слапали и ну тормошить его во все стороны!
— Не душите меня, сильномогучие богатыри! Я — царь над всеми раками. Что прикажете, то и сделаю.
— Мы уронили кольцо в море, разыщи его и доставь, коли хочешь милости, а без этого все твое царство до конца разорим!
Царь-рак в ту же минуту созвал своих подданных и стал про кольцо расспрашивать. Вызвался один малый рак.
— Я,— говорит,— знаю, где оно находится. Как только упало кольцо в синее море, тотчас подхватила его рыба-белужина и проглотила на моих глазах.
Тут все раки бросились по морю разыскивать рыбу-белу- жину, зацапали ее, бедную, и давай щипать клешнями; уж они гоняли-гоняли ее — просто на единый миг покоя не дают. Рыба и туда и сюда, вертелась-вертелась и выскочила на берег.
Царь-рак вылез из воды и говорит коту Ваське да собаке Журке:
— Вот вам, сильномогучие богатыри, рыба-белужина, теребите ее немилостиво: она ваше кольцо проглотила.
Журка бросился на белужину и начал ее с хвоста уписывать. «Ну,— думает,— досыта теперь наемся!»
А шельма-кот знает, где скорее кольцо найти, принялся за белужье брюхо и живо на кольцо напал. Схватил кольцо в зубы и давай бог ноги — что есть силы бежать, а на уме у него такая думка: «Прибегу я к хозяину, отдам ему кольцо и похвалюсь, что один все устроил. Будет меня хозяин и любить и жаловать больше, чем Журку!»
Тем временем Журка наелся досыта, смотрит — где же Васька? И догадался, что товарищ его себе на уме: хочет неправдой У хозяина выслужиться.
271


— Так врешь же, плут Васька! Вот я тебя нагоню, в мелкие куски разорву!
Побежал Журка в погоню; долго ли, коротко ли — нагоняет он кота Ваську и грозит ему бедой неминучею. Васька усмотрел в поле березку, вскарабкался на нее и засел на самой верхушке.
— Ладно! — говорит Журка.— Всю жизнь не просидишь на дереве, когда-нибудь и слезть захочешь, а уж я ни шагу отсюда не сделаю.
Три дня сидел кот Васька на березе, три дня караулил его Журка, глаз не спуская; проголодались оба и согласились на мировую. Помирились и отправились вместе к своему хозяину. Прибежали к столбу. Васька вскочил в окошечко и спрашивает:
— Жив ли, хозяин?
— Здравствуй, Васька! Я уж думал, вы не воротитесь. Три дня, как без хлеба сижу.
Кот подал ему чудодейное кольцо. Мартынка дождался глухой полночи, перекинул кольцо с руки на руку — тотчас явились к нему двенадцать молодцев:
— Что угодно, что надобно?
— Поставьте, ребята, мой прежний дворец, и мост хрустальный, и собор пятиглавый и перенесите сюда мою неверную жену. Чтобы к утру все было готово.
Сказано — сделано. Поутру проснулся король, вышел на балкон, посмотрел в подзорную трубочку: где избушка стояла, там высокий дворец выстроен, от того дворца до королевского хрустальный мост тянется, по обеим сторонам моста растут деревья с золотыми и серебряными яблоками. Король приказал заложить коляску и поехал разведать, впрямь ли все стало по-прежнему или только ему это привиделось. Мартынка встречает его у ворот.
— Так и так,— докладывает,— вот что со мной королевна сделала!
Король присудил ее наказать. А Мартынка и теперь живет, хлеб жует.
ИВАН — КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН И ЧУДО-ЮДО
В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иванушка. Жили они — не ленились, с утра до ночи трудились: пашню пахали да хлеб засевали.
Разнеслась вдруг в том царстве-государстве дурная весть: собирается чудо-юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить, все города-села огнем спалить. Затужили старик со старухой, загоревали. А старшие сыновья утешают их:
272


— Не горюйте, батюшка и матушка! Пойдем мы на чудо- юдо, будем с ним биться насмерть! А чтобы вам одним не тосковать, пусть с вами Иванушка останется: он еще очень молод, чтоб на бой идти.
— Нет,— говорит Иванушка,— не хочу я дома оставаться да вас дожидаться, пойду и я с чудом-юдом биться!
Не стали старик со старухой его удерживать да отговаривать. Снарядили они всех троих сыновей в путь-дорогу. Взяли братья дубины тяжелые, взяли котомки с хлебом-солью, сели на добрых коней и поехали.
Долго ли, коротко ли ехали — встречается им старый человек.
— Здорово, добрые молодцы!
— Здравствуй, дедушка!
— Куда это вы путь держите?
— Едем мы с поганым чудом-юдом биться, сражаться, родную землю защищать!
— Доброе это дело! Только для битвы вам нужны не дубинки, а мечи булатные.
— А где же их достать, дедушка?
— А я вас научу. Поезжайте-ка вы, добрые молодцы, все прямо. Доедете вы до высокой горы. А в той горе — пещера глубокая. Вход в нее большим камнем завален. Отвалите камень, войдите в пещеру и найдете там мечи булатные.
Поблагодарили братья прохожего и поехали прямо, как он учил. Видят — стоит гора высокая, с одной стороны большой серый камень привален. Отвалили братья тот камень и вошли в пещеру. А там оружия всякого — и не сочтешь! Выбрали они себе по мечу и поехали дальше.
— Спасибо,— говорят,— прохожему человеку. С ,:ечами-то нам куда сподручнее биться будет!
Ехали они, ехали и приехали в какую-то деревню. Смотрят — кругом ни одной живой души нет. Все повыжжено, поломано. Стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старуха до охает.
— Здравствуй, бабушка! — говорят братья.
— Здравствуйте, молодцы! Куда путь держите?
— Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост. Хотим с чудом-юдом сразиться, на свою землю не допустить.
— Ох, молодцы, за доброе дело взялись! Ведь он, злодей, всех разорил, разграбил! И до нас добрался. Только я одна здесь уцелела...
Переночевали братья у старухи, поутру рано встали и отправились снова в путь-дорогу.
273


Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, лежат кости человеческие.
Нашли братья пустую избушку и решили остановиться в ней.
— Ну, братцы,— говорит Иван,— заехали мы в чужедальнюю сторону, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтобы чудо- юдо через калиновый мост не пропустить.
В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошел он по берегу, посмотрел на реку Смородину — все тихо, никого не видать, ничего не слыхать. Лег старший брат под ракитов куст и заснул крепко, захрапел громко.
А Иван лежит в избушке — не спится ему, не дремлется. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине.
Смотрит — под кустом старший брат спит, во всю мочь храпит. Не стал Иван его будить. Спрятался под калиновый мост, стоит, переезд сторожит.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы закричали — подъезжает чудо-юдо о шести головах. Выехал он на середину калинового моста — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился.
Говорит чудо-юдо шестиголовое:
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или вы чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился! Я его на одну руку посажу, другой прихлопну!
Вышел тут Иван — крестьянский сын из-под моста и говорит:
— Не хвались, чудо-юдо поганое! Не подстрелил ясного сокола — рано перья щипать! Не узнал доброго молодца — нечего срамить его! Давай-ка лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.
Вот сошлись они, поравнялись да так ударились, что кругом земля загудела.
Чуду-юду не посчастливилось: Иван — крестьянский сын с одного взмаха сшиб ему три головы.
— Стой, Иван — крестьянский сын! — кричит чудо-юдо.— Дай мне передохнуть!
— Что за отдых! У тебя, чудо-юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились.
Иван — крестьянский сын отрубил чуду-юду и последние три головы. После того рассек туловище на мелкие части и побросал
274


в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся и спать улегся.
Поутру приходит старший брат. Спрашивает его Иван:
— Ну, что, не видал ли чего?
— Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала!
Иван ему ни словечка на это не сказал.
На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, походил, посмотрел по сторонам и успокоился. Забрался в кусты и заснул.
Иван и на него не понадеялся. Как пошло время за полночь, он тотчас снарядился, взял свой острый меч и пошел к реке Смородине. Спрятался под калиновый мост и стал караулить.
Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы раскричались — подъезжает чудо-юдо девятиголовое. Только на калиновый мост въехал — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади черный пес ощетинился... Чудо- юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего ты, черный ворон, встрепенулся? Почему ты, черный пес, ощетинился? Или чуете вы, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван — крестьянский сын из-под калинового моста:
— Погоди, чудо-юдо, не хвались, прежде за дело примись! Еще посмотрим, чья возьмет!
Как взмахнул Иван своим булатным мечом раз-другой, так и снес с чуда-юда шесть голов. А чудо-юдо ударил — по колени Ивана в сырую землю вогнал. Иван — крестьянский сын захватил горсть песку и бросил своему врагу прямо в глазищи. Пока чудо-юдо глазищи протирал да прочищал, Иван срубил ему и остальные головы. Потом рассек туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Лег и заснул, будто ничего не случилось.
Утром приходит средний брат.
— Ну что,— спрашивает Иван,— не видал ли ты за ночь чего?
— Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал.
— Ну, коли так, пойдемте со мной, братцы дорогие, я вам и комара и муху покажу.
Привел Иван братьев под калиновый мост, показал им чу- до-юдовы головы.
— Вот,— говорит,— какие здесь по ночам мухи да комары.
275


летают. А вам, братцы, не воевать, а дома на печке лежать!
Застыдились братья.
— Сон,— говорят,— повалил...
На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.
— Я,— говорит,— на страшный бой иду! А вы, братцы, всю ночь не спите, прислушивайтесь: как услышите мой посвист — выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.
Пришел Иван — крестьянский сын к реке Смородине, стоит под калиновым мостом, дожидается. Только пошло время на полночь, сырая земля заколебалась, воды в реке взволновались, буйные ветры завыли, на дубах орлы закричали. Выезжает чудо-юдо двенадцатиголовое. Все двенадцать голов свистят, все двенадцать огнем-пламенем пышут. Конь у чуда-юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост и грива железные. Только въехал чудо-юдо на калиновый мост — конь под ним споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, черный пес позади ощетинился. Чудо-юдо коня плеткой по бокам, ворона — по перьям, пса — по ушам!
— Что ты, мой конь, споткнулся? Отчего, черный ворон, встрепенулся? Почему, черный пес, ощетинился? Или чуете, что Иван — крестьянский сын здесь? Так он еще не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: только дуну — и праху его не останется!
Вышел тут из-под калинового моста Иван — крестьянский сын:
— Погоди, чудо-юдо, хвалиться: как бы тебе не осрамиться!
— А, так это ты, Иван — крестьянский сын? Зачем пришел сюда?
— На тебя, вражья сила, посмотреть, твоей храбрости испробовать!
— Куда тебе мою храбрость пробовать! Ты муха передо мной!
Отвечает Иван — крестьянский сын чудо-юду:
— Пришел я не сказки тебе рассказывать и не твои слушать. Пришел я насмерть биться, от тебя, проклятого, добрых людей избавить!
Размахнулся тут Иван своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, чиркнул по ним своим огненным пальцем, к шеям приложил, и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали.
Плохо пришлось Ивану: чудо-юдо свистом его оглушает, огнем его жжет-палит, искрами его осыпает, по колени в сырую землю его вгоняет... А сам посмеивается:
— Не хочешь ли ты отдохнуть, Иван — крестьянский сын?
— Что за отдых? По-нашему — бей, руби, себя не береги! — говорит Иван.
276


Свистнул он, бросил свою правую рукавицу в избушку, где братья его дожидались. Рукавица все стекла в окнах повыбила, а братья спят, ничего не слышат.
Собрался Иван с силами, размахнулся еще раз, сильнее прежнего, и срубил чуду-юду шесть голов. Чудо-юдо подхватил свои головы, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — и опять все головы на местах. Кинулся он тут на Ивана, забил его по пояс в сырую землю.
Видит Иван — дело плохо. Снял левую рукавицу, запустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья все спят, ничего не слышат.
В третий раз размахнулся Иван — крестьянский сын, срубил чуду-юду девять голов. Чудо-юдо подхватил их, чиркнул огненным пальцем, к шеям приложил — головы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в сырую землю по самые плечи...
Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара избушка зашаталась, чуть по бревнам не раскатилась. Тут только братья проснулись, слышат — Иванов конь громко ржет да с цепей рвется.
Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами побежали.
Иванов конь прискакал, стал бить чудо-юдо копытами. Засвистел чудо-юдо, зашипел, начал коня искрами осыпать.
А Иван — крестьянский сын тем временем вылез из земли, изловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы. Сшиб все до единой! Туловище на мелкие части рассек и побросал в реку Смородину.
Прибегают тут братья.
— Эх, вы! —* говорит Иван.— Из-за сонливости вашей я чуть головой не поплатился!
Привели его братья в избушку, умыли, накормили, напоили и спать уложили.
Поутру рано Иван встал, начал одеваться-обуваться.
— Куда это ты в такую рань поднялся? — говорят братья.— Отдохнул бы после такого побоища!
— Нет,— отвечает Иван,— не до отдыха мне: пойду к реке Смородине свой кушак искать — обронил там.
— Охота тебе! — говорят братья.— Заедем в город — новый купишь.
— Нет, мне мой нужен!
Отправился Иван к реке Смородине, да не кушак стал искать, а перешел на тот берег через калиновый мост и прокрался незаметно к чудо-юдовым каменным палатам. Подошел к открытому окошку и стал слушать — не замышляют ли здесь еще чего?
277


Смотрит — сидят в палатах три чудо-юдовы жены да мать, старая змеиха. Сидят они да сговариваются.
Первая говорит:
— Отомщу я Ивану — крестьянскому сыну за моего мужа! Забегу вперед, когда он с братьями домой возвращаться будет, напущу жары, а сама обернусь колодцем. Захотят они воды выпить — и с первого же глотка мертвыми свалятся!
— Это ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
Вторая говорит:
— А я забегу вперед и обернусь яблоней. Захотят они по яблочку съесть — тут их и разорвет на мелкие кусочки!
— И ты хорошо придумала! — говорит старая змеиха.
— А я,— говорит третья,— напущу на них сон да дрему, а сама забегу вперед и обернусь мягким ковром с шелковыми подушками. Захотят братья полежать-отдохнуть — тут-то их и спалит огнем!
— И ты хорошо придумала! — молвила змеиха.— Ну, а если вы их не сгубите, я сама обернусь огромной свиньей, догоню их и всех троих проглочу!
Послушал Иван — крестьянский сын эти речи и вернулся к братьям.
— Ну что, нашел ты свой кушак? — спрашивают братья.
— Нашел.
— И стоило время на это тратить!
— Стоило, братцы!
После того собрались братья и поехали домой.
Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий, такой знойный. Пить хочется — терпенья нет! Смотрят братья — стоит колодец, в колодце серебряный ковшик плавает. Говорят они Ивану:
— Давай, братец, остановимся, холодной водицы попьем и коней напоим!
— Неизвестно, какая в том колодце вода,— отвечает Иван.— Может, гнилая да грязная.
Соскочил он с коня и принялся мечом сечь да рубить этот колодец. Завыл колодец, заревел дурным голосом. Тут спустился туман, жара спала — пить не хочется.
— Вот видите, братцы, какая вода в колодце была,— говорит Иван.
Поехали они дальше.
Долго ли, коротко ли ехали — увидели яблоньку. Висят на ней яблоки, крупные да румяные.
Соскочили братья с коней, хотели было яблочки рвать. А Иван забежал вперед и давай яблоню мечом под самый корень рубить. Завыла яблоня, закричала...
278


— Видите, братцы, какая это яблоня? Невкусные на ней яблочки!
Сели братья на коней и поехали дальше.
Ехали они, ехали и сильно утомились. Смотрят — разостлан на поле ковер узорчатый, мягкий, а на нем подушки пуховые.
— Полежим на этом ковре, отдохнем, подремлем часок! — говорят братья.
— Нет, братцы, не мягко будет на этом ковре лежать! — отвечает им Иван.
Рассердились на него братья:
— Что ты за указчик нам: того нельзя, другого нельзя!
Иван в ответ ни словечка не сказал. Снял он свой кушак, на
ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел.
— Вот и с вами то же было бы! — говорит Иван братьям.
Подошел он к ковру и давай мечом ковер да подушки на мелкие
лоскутья рубить. Изрубил, разбросал в стороны и говорит:
— Напрасно вы, братцы, ворчали на меня! Ведь и колодец, и яблоня, и ковер — все это чудо-юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им это: сами все погибли!
Поехали братья дальше. Много ли, мало ли проехали — вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: бежит за ними большущая свинья. Разинула пасть до ушей — хочет Ивана с братьями проглотить. Тут молодцы, не будь дурны, вытащили из своих котомок дорожных по пуду соли и бросили свинье в пасть.
Обрадовалась свинья — думала, что Ивана — крестьянского сына с братьями схватила. Остановилась и стала жевать соль. А как распробовала — снова помчалась в погоню.
Бежит, щетину подняла, зубищами щелкает. Вот-вот нагонит...
Тут Иван приказал братьям в разные стороны скакать: один направо поскакал, другой — налево, а сам Иван — вперед.
Подбежала свинья, остановилась — не знает, кого прежде догонять.
Пока она раздумывала да в разные стороны мордой вертела, Иван подскочил к ней, поднял ее да со всего размаха о землю ударил. Рассыпалась свинья прахом, а ветер тот прах во все стороны развеял.
С тех пор все чуда-юда да змеи в том краю повывелись — без страха люди жить стали.
А Иван — крестьянский сын с братьями вернулся домой, к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, поле пахать да пшеницу сеять.


ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА
Как слышал сказку, так и рассказываю.
В стародавние годы жили да были муж с женой. И росла у них дочка пригожая. Всем девица взяла: и ростом, и дородством, и угожеством.
Глядя на нее, люди радовались: со всеми девушка приветливая, ласковая, обходительная. Всем торопилась помочь чем могла,
Но вот пристигло несчастье, пришла беда. Умерла у девушки мать.
Много ли, мало времени прошло — женился отец на вдовице. А вдовица свою дочь в дом привела. И стало в семье четверо.
Сиротой жить не радостно, а при мачехе стало и того хуже. Родную дочь она нежила, тешила, а падчерицу невзлюбила с первого дня.
С петухами сирота вставала, слезами умывалась, до полуночи по хозяйству управлялась. И пряла, и ткала, и по воду ходила, и дрова носила, и коров доила.
А злая баба только покрикивала:
— Неумелица ты, негодница! Хлебоежа на мою голову досталась!
Вот открыл как-то раз отец сундук, что от первой жены остался. А в сундуке и душегрея, мехом отороченная, и кокошник, жемчугами унизанный, и полсапожки сафьяновые, и перстенек золотой с камушком дорогим, и одёжа разная.
— Поделим поровну, и будет у наших дочерей приданое,— сказал отец.
А завистливые мачеха со своей дочерью затаили черную думу.
— Экое богатство делить на две доли,— мачеха шептала дочери.— Да с таким-то приданым мы и купеческого сына найдем. Не за мужика выйдешь, за лапотника. Только не оплошай!
Прошло сколько-то времени после того разговора, собрались девушки по ягоды идти. А отец шутейно и говорит:
— Ну вот, кто из вас больше ягод принесет, той при дележе приданого чуть побольше достанется.
Ходят девушки по лесу, аукаются, берут ягоды. А как завечерело, сошлись они на полянке. Глянула мачехина дочь — батюшки светы! — у стариковой дочери корзинка полным-полна, а у нее всего ничего, лишь на донышке! Тут и припомнились материны речи: не делить приданого на две доли...
И как проходили через болото, выхватила мачехина дочь у сводной сестры корзину с ягодами и столкнула ее с перекладин-жердочек в бездонную топь.
280


— Тону я, погибаю, сестрица милая,— взмолилась девица,— помоги мне!
— Стану я тебе помогать! Тони, из этой топи не выкарабкаешься. А все приданое мне одной достанется! — крикнула мачехина дочь.
Перебралась через болото и бегом побежала домой. Дорогой пересыпала в свой кузов ягоды — чистые, крупные, одна к одной, а корзинку сводной сестры закопала в мох.
— Умница, моя разумница! — встретила ее мать.— Посмотри, старик, сколько ягод моя дочка набрала!
— А чего не вместе пришли? — спросил отец.
— Разошлись мы с ней,— ответила мачехина дочь,— аукалась я, аукалась, да никто мне не откликнулся; думаю, раньше меня набрала корзинку и ушла домой.
— Ну где ей, доченька, раньше тебя управиться. Уснула где-нибудь, вот и не услышала тебя! — засмеялась баба.
Вечер прошел, и ночь прошла.
Поутру старик рано встал.
— Надо идти искать,— говорит,— видно, беда стряслась.
Собрал соседей. Пошли они в лес. И бабина дочь с ними.
— Вот здесь,— рассказывает,— мы разошлись и больше не виделись.
Ходили-ходили день с утра до вечера, да так ни с чем и воротились.
Лето уже на исходе. Идет-бредет по тем тропам старичок странник. Ступил на жердочки-перекладины, а на топлом месте растет травяная дудка. Срезал ту дудку старик, приложил к губам и только подул в нее, как слышит: заиграла, запела дудка, жалобно запричитала:
— Поиграй, поигран, дедушка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!
И вот пришел старик странник поздно вечером в ту деревню, попросился в крайнюю избу ночевать, как раз в тот дом, где сирота-девица потерялась.
После ужина заговорил старик странник:
— Неподалеку от вашей деревни срезал я дудочку. Такая забавная: сама поет-выговаривает. Возьми-ка, хозяин, подуй в эту дудочку!
Чуть только подул хозяин в дудочку, как заговорила, запела она:
281


— Поиграй, поиграй, мой батюшка,
Поиграй, поиграй, родимый.
Нас было две сводные сестрицы,
И вот меня загубили,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
В гнилом болоте утопили!
С лица старик сменился. Протянул дудочку падчерице:
— Ну-ка ты поиграй!
Только поднесла она дудочку к губам, как заиграла, запела дудочка:
— Поиграй, поиграй, сестрица сводная, Поиграй, поиграй, лиходейка,
Поиграй, поиграй, душегубка!
Ты меня убила,
В гнилом болоте утопила,
За красные ягодки
Да за матушкино приданое
Жизни лишила!
Кинулся отец за понятыми. Девку-лиходейку, а заодно и мать, злую бабу, связали, приставили караул.
А отец с понятыми да со стариком странником на болото побежали. Поискали, поискали и в скором времени вытащили девушку. Обмыли ее, обрядили. Тут она открыла глаза, промолвила:
— Ой, как долго мне спалось да много во сне виделось! Не держи, родимый батюшка, ни бабы-лиходейки, ни дочери-зло- дейки. Не будет от них житья ни тебе, ни мне.
Простил отец на радости злую бабу и падчерицу-злодейку, прогнал их со двора:
— Ступайте, откуда пришли!
ОКАМЕНЕЛОЕ ЦАРСТВО
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был солдат; служил он долго и безупречно, службу знал хорошо, на смотры, на ученья приходил чист и исправен. Стал последний год дослуживать — как на беду, невзлюбило его начальство, не только большое, да и малое: то и дело под палками отдувайся.
Тяжело стало солдату, и задумал он бежать; ранец через плечо, ружье на плечо и начал прощаться с товарищами, а те его спрашивать:
— Куда идешь? Аль батальонный требует?
282


— Не спрашивайте, братцы! Подтяните-ка ранец покрепче да лихом не поминайте!
И пошел он, добрый молодец, куда глаза глядят.
Много ли, мало ли шел — оказался в ином государстве, усмотрел часового и спрашивает:
— Нельзя ли где остановиться и отдохнуть?
Часовой сказал ефрейтору, ефрейтор — офицеру, офицер — генералу, генерал доложил самому королю. Король приказал позвать служивого перед свои светлые очи.
Вот явился солдат — как следует, при форме, сделал ружьем на караул и стал как вкопанный. Говорит ему король:
— Скажи мне по совести, откуда и куда идешь?
— Ваше королевское величество, не велите казнить, велите слово вымолвить.
Признался во всем королю по совести и стал на службу проситься.
— Хорошо,— сказал король,— наймись у меня сад караулить. У меня теперь в саду неблагополучно — кто-то ломает мои любимые деревья,— так ты постарайся, сбереги его, а за труд дам тебе плату немалую.
Солдат согласился, стал в саду караул держать.
Год и два служит — все у него исправно; вот и третий год па исходе, пошел однажды сад оглядывать и видит: половина что ни есть лучших деревьев поломана.
«Боже мой! — думает.— Вот какая беда приключилася! Как заметит это король, сейчас велит схватить меня и повесить».
Взял ружье в руки, прислонился к дереву и крепко-крепко призадумался.
Вдруг, послышался треск и шум; очнулся добрый молодец, глядь — прилетела в сад огромная, страшная птица и ну валить деревья! Солдат выстрелил в нее из ружья, убить не убил, а только ранил ее в правое крыло; выпало из того крыла три пера, а сама птица по земле наутек пустилась. Солдат — за нею. Ноги у птицы быстрые, скорехонько добежала до провалища и скрылась из глаз.
Солдат не убоялся и вслед за нею кинулся в то провалище: упал в глубокую-глубокую пропасть, отшиб себе все печенки и целые сутки лежал без памяти.
После опомнился, встал, осмотрелся. Что же? — и под землей такой же свет.
«Стало быть,— думает,— и здесь есть люди!» Шел, шел — перед ним большой город, у ворот караульня, при ней часовой; стал его спрашивать — часовой молчит, не движется; взял его за руку — а он совсем каменный!
Вошел солдат в караульню. Народу много — и стоят и си¬
283


дят,— только все окаменелые; пустился бродить по улицам — везде то же самое: нет ни единой живой души человеческой, все как есть камень! Вот и дворец — расписной, вырезной. Марш туда, смотрит — комнаты богатые, на столах закуски и напитки всякие, а кругом тихо и пусто.
Солдат закусил, выпил, сел было отдохнуть, и послышалось ему, словно кто к крыльцу подъехал; он схватил ружье и стал у дверей.
Входит в палату прекрасная царевна с мамками, с няньками. Солдат отдал ей честь, а она ему ласково поклонилась.
— Здравствуй, служивый! Расскажи,— говорит,— какими судьбами ты сюда попал?
Солдат начал рассказывать:
— Нанялся-де я царский сад караулить, и повадилась туда большая птица летать да деревья ломать. Вот я подстерег ее, выстрелил из ружья и выбил у ней из крыла три пера; бросился за ней в погоню и очутился здесь.
— Эта птица — мне родная сестра; много она творит всякого зла и на мое царство беду наслала — весь народ мой окаменила. Слушай же: вот тебе книжка, становись вот тут и читай ее с вечера до тех пор, пока петухи не запоют. Какие бы страсти тебе ни казалися, ты знай свое — читай книжку да держи ее крепче, чтобы не вырвали, не то жив не будешь! Если простоишь три ночи, то выйду за тебя замуж.
— Ладно! — отвечал солдат.
Только стемнело, взял он книжку и начал читать.
Вдруг застучало, загремело — явилось во дворец целое войско, подступили к солдату его прежние начальники и бранят его и грозят за побег смертью; вот уж и ружья заряжают, прицеливаются. Но солдат на то не смотрит, книгу из рук не выпускает, знай себе читает.
Закричали петухи — и все разом сгинуло!
На другою ночь страшней было, а на третью и того пуще: прибежали палачи с пилами, топорами, молотами, хотят ему кости дробить, жилы тянуть, на огне его сжечь, а сами только и думают, как бы книгу из рук выхватить. Такие страсти были, что едва солдат выдержал!
Запели петухи — наваждение сгинуло!
В тот самый час все царство ожило, по улицам и в домах народ засуетился, во дворец явилась царевна с генералами, со свитою, и стали все благодарствовать солдату и величать его своим государем.
На другой день женился он на прекрасной царевне и зажил с нею в любви и радости.


ЗАКОЛДОВАННАЯ КОРОЛЕВНА
В некоем королевстве служил у короля солдат в конной гвардии, прослужил двадцать пять лет верою и правдою; за его верную службу приказал король отпустить его в чистую отставку и отдать ему в награду ту самую лошадь, на которой в полку ездил, с седлом и со всею сбруею.
Простился солдат с своими товарищами и поехал на родину; день едет, и другой, и третий... вот и вся неделя прошла, и другая, и третья — не хватает у солдата денег, нечем кормить ни себя, ни лошади, а до дому далеко-далеко! Видит, что дело-то больно плохо, сильно есть хочется; стал по сторонам глазеть и увидел в стороне большой замок. «Ну-ка,— думает,— не заехать ли туда; авось хоть на время в службу возьмут — что- нибудь да заработаю».
Поворотил к замку, въехал на двор, лошадь на конюшню поставил и задал ей корму, а сам в палаты пошел. В палатах стол накрыт, на столе и вина и еда, чего только душа хочет! Солдат наелся-напился. «Теперь,— думает,— и соснуть можно!»
Вдруг входит медведица:
— Не бойся меня, добрый молодец, ты на добро сюда попал: я не лютая медведица, а красная девица — заколдованная королевна. Если ты устоишь да переночуешь здесь три ночи, то колдовство рушится — я сделаюсь по-прежнему королевною и выйду за тебя замуж.
Солдат согласился; медведица ушла, и остался он один. Тут напала на него такая тоска, что на свет бы не смотрел, а чем дальше — тем сильнее.
На третьи сутки до того дошло, что решился солдат бросить все и бежать из замка; только как ни бился, как ни старался — не нашел выхода. Нечего делать, поневоле пришлось оставаться. Переночевал и третью ночь; поутру является к нему королевна красоты неописанной, благодарит его за услугу и велит к венцу сняряжаться. Тотчас они свадьбу сыграли и стали вместе жить, ни о чем не тужить.
Через сколько-то времени вздумал солдат об своей родной стороне, захотел туда побывать; королевна стала его отговаривать:
— Оставайся, друг, не езди; чего тебе здесь не хватает?
Нет, не могла отговорить. Прощается она с мужем, дает ему
мешочек — сполна семечком насыпан — и говорит:
— По какой дороге поедешь, по обеим сторонам кидай это семя: где оно упадет, там в ту же минуту деревья повырастут; на деревьях станут дорогие плоды красоваться, разные птицы песни петь, а заморские коты сказки сказывать.
285


Сел добрый молодец на своего заслуженного коня и поехал в дорогу; где ни едет, по обеим сторонам семя бросает, и следом за ним леса подымаются, так и ползут из сырой земли!
Едет день, другой, третий и увидал: в чистом поле караван стоит, на травке, на муравке купцы сидят, в карты поигрывают, а возле них котел висит; хоть огня и нет под котлом, а варево ключом кипит.
«Экое диво! — подумал солдат.— Огня не видать, а варево в котле так и бьет ключом; дай поближе взгляну». Своротил коня в сторону, подъезжает к купцам:
— Здравствуйте, господа честные!
А того и невдомек, что это не купцы, а все черти.
— Хороша ваша штука: котел без огня кипит! Да у меня лучше есть.
Вынул из мешка одно зернышко и бросил наземь — в ту ж минуту выросло вековое дерево, на том дереве дорогие плоды красуются, разные птицы песни поют, заморские коты сказки сказывают.
Тотчас узнали его черти.
— Ах ,— говорят меж собой,— да ведь это тот самый, что королевну избавил. Давайте-ка, братцы, опоим его за то зельем, и пусть он полгода спит.
Принялись его угощать и опоили волшебным зельем. Солдат упал на траву и заснул крепким, беспробудным сном, а купцы, караван и котел вмиг исчезли.
Вскоре после того вышла королевна в сад погулять; смотрит — на всех деревьях стали верхушки сохнуть. «Не к добру! — думает.— Видно, с мужем что худое приключилося! Три месяца прошло, пора бы ему и назад вернуться, а его нет как нету!»
Собралась королевна и поехала его разыскивать. Едет по тон дороге, по какой и солдат путь держал, по обеим сторонам леса растут, и птицы поют, и заморские коты сказки мурлыкают.
Доезжает до того места, что деревьев не стало больше — извивается дорога по чистому полю, и думает: «Куда ж он девался? Не сквозь землю же провалился!» Глядь — стоит в сторонке такое же чудное дерево и лежит под ним ее милый друг.
Подбежала у нему и ну толкать-будить — нет, не просыпается; принялась щипать его, колоть под бока булавками, колола, колола — он и боли не чувствует, точно мертвый лежит, не ворохнется. Рассердилась королевна и с сердцов проклятье промолвила:
— Чтоб тебя, соню негодного, буйным ветром подхватило, в безвестные страны занесло!
Только успела вымолвить, как вдруг засвистали-зашумели
286


ветры, и в один миг подхватило солдата буйным вихрем и унесло из глаз королевны.
Поздно одумалась королевна, что сказала слово нехорошее, заплакала горькими слезами, воротилась домой и стала жить одна-одинехонька.
А бедного солдата занесло вихрем далеко-далеко, за тридевять земель, в тридесятое государство, и бросило на косе промеж двух морей; упал он на самый узенький клинышек: направо ли сонный оборотится, налево ли повернется — тотчас в море свалится, и поминай как звали!
Полгода проспал добрый молодец, ни пальцем не шевельнул; а как проснулся, сразу вскочил прямо на ноги, смотрит — с обеих сторон волны подымаются, и конца не видать морю широкому; стоит да в раздумье сам себя спрашивает: «Каким чудом я сюда попал? Кто меня затащил?»
Пошел по косе и вышел на остров; но том острове — гора высокая да крутая, верхушкою до облаков хватает, а на горе лежит большой камень.
Подходит к этой горе и видит — три черта дерутся, клочья так и летят.
— Стойте, окаянные! За что вы деретесь?
— Да, вишь, третьего дня помер у нас отец, и остались после него три чудные вещи: ковер-самолет, сапоги-скороходы да шапка-невидимка, так мы поделить не можем.
—- Эх, вы! Из таких пустяков бой затеяли. Хотите, я вас разделю? Все будете довольны, никого не обижу.
— А ну, земляк, раздели, пожалуйста!
— Ладно! Бегите скорей по сосновым лесам, наберите смолы по сту пудов и несите сюда.
Черти бросились по сосновым лесам, набрали смолы триста пудов и принесли к солдату.
— Теперь притащите из пекла самый большой котел.
Черти приволокли большущий котел — бочек сорок войдет! — и поклали в него всю смолу.
Солдат развел огонь и, как только смола растаяла, приказал чертям тащить котел на гору и поливать ее сверху донизу. Черти мигом и это исполнили.
— Ну-ка,— говорит солдат,— пихните теперь вон тот камень; пусть он с горы катится, а вы трое за ним вдогонку приударьте. Кто прежде всех догонит, тот выбирай себе любую из трех диковинок; кто второй догонит, тот из двух остальных бери, какая покажется; а затем последняя диковинка пусть достанется третьему.
Черти пихнули камень, и покатился он с горы шибко-шибко; бросились все трое вдогонку. Вот один черт нагнал, ухватился
287


за камень — камень тотчас повернулся, подворотил его под себя и вогнал в смолу. Нагнал другой черт, а потом и третий, и с ними то же самое! Прилипли крепко-накрепко к смоле.
Солдат взял под мышку сапоги-скороходы да шапку-неви- димку, сел на ковер-самолет и полетел искать свое царство.
Долго ли, коротко ли — прилетает к избушке; входит — в избушке сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Скажи, как бы мне отыскать мою прекрасную королевну?
— Не знаю, голубчик! Видом ее не видала, слыхом про нее не слыхала. Ступай ты за столько-то морей, за столько-то земель — там живет моя средняя сестра, она знает больше моего; может, она тебе скажет.
Солдат сел на ковер-самолет и полетел; долго пришлось ему по белу свету странствовать. Захочется ли ему есть-пить, сейчас наденет на себя шапку-невидимку, спустится в какой-нибудь город, зайдет в лавки, наберет —■ чего только душа пожелает, на ковер — и летит дальше.
Прилетает к другой избушке, входит — там сидит баба-яга — костяная нога, старая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Не знаешь ли, где найти мне прекрасную королевну?
— Нет, голубчик, не знаю. Поезжай-ка ты за столько-то морей, за столько-то земель — там живет моя старшая сестра; может, она ведает.
— Эх ты, старая! Сколько лет на свете живешь, а доброго ничего не знаешь.
Сел на ковер-самолет и полетел к старшей сестре.
Долго-долго странствовал, много земель и много морей видел, наконец прилетел на край света; стоит избушка, а дальше никакого ходу нет — одна тьма кромешная, ничего не видать! «Ну,— думает,— коли здесь не добьюсь толку, больше лететь некуда!»
Входит в избушку — там сидит баба-яга — костяная нога, седая, беззубая.
— Здравствуй, бабушка! Скажи, где мне искать мою королевну?
— Подожди немножко; вот я созову всех своих ветров и у них спрошу. Ведь они по всему свету дуют, так должны знать, где она теперь проживает.
Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со веех сторон поднялись- повеяли ветры буйные, только изба трясется!
— Тише, тише! — кричит баба-яга.
И как только собрались ветры, начала их спрашивать;
288


— Ветры мои буйные, по всему свету вы дуете, не видали ль где прекрасную королевну?
— Нет, нигде не видали! — отвечают ветры в один голос.
— Да все ли вы налицо?
— Все, только южного ветра нет.
Немного погодя прилетает южный ветер. Спрашивает его старуха:
— Где ты пропадал до сих пор? Еле дождалась тебя!
— Виноват, бабушка! Я зашел в новое царство, где живет прекрасная королевна; муж у ней без вести пропал, так теперь сватают ее разные цари и царевичи, короли и королевичи.
— А сколь далеко до нового царства?
— Пешему тридцать лет идти, на крыльях десять лет нестись; а я повею — в три часа доставлю.
Солдат начал просить, чтобы южный ветер взял его и донес в новое царство.
— Пожалуй,— говорит южный ветер,— я тебя донесу, коли дашь мне волю погулять в твоем царстве три дня и три ночи.
— Гуляй хоть три недели!
— Ну хорошо; вот я отдохну денька два-три, соберусь с силами, да тогда и в путь.
Отдохнул южный ветер, собрался с силами и говорит солдату:
— Ну, брат, собирайся, сейчас отправимся, да смотри не бойся, цел будешь!
Вдруг зашумел-засвистал сильный вихорь, подхватило солдата на воздух и понесло через горы и моря под самыми облаками, и ровно через три часа был он в новом царстве, где жила его прекрасная королевна.
Говорит ему южный ветер:
— Прощай, добрый молодец! Жалеючи тебя, не хочу гулять в твоем царстве.
— Что так?
— Потому, если я загуляю, ни одного дома в городе, ни одного дерева в садах не останется: все вверх дном поставлю!
— Ну прощай! Спасибо тебе! —сказал солдат, надел шапку-невидимку и пошел в белокаменные палаты.
Вот пока его не было в царстве, в саду все деревья стояли с сухими верхушками, а как он явился, тотчас ожили и начали цвесть.
Входит он в большую комнату, а там сидят за столом разные цари и царевичи, короли и королевичи, что приехали за прекрасную королевну свататься, сидят да сладкими винами угощаются. Какой жених ни нальет стакан, только к губам поднесет — солдат тотчас хвать кулаком по стакану и сразу вы-
10 Былины
289


шибет. Все гости тому удивляются, а прекрасная королевна в ту ж минуту догадалася. «Верно,— думает,— мой друг воротился!»
Посмотрела в окно — в саду на деревьях все верхушки ожили, и стала она своим гостям загадку загадывать:
— Была у меня золотая нитка с золотой иголкой; я ту иглу потеряла и найти не чаяла, а теперь та игла нашлась. Кто отгадает эту загадку, за того замуж пойду.
Цари и царевичи, короли и королевичи долго над тою загадкою ломали свои мудрые головы, а разгадать никак не могли. Говорит королевна:
— Покажись, мой милый друг!
Солдат снял с себя шапку-невидимку, взял королевну за белые руки и стал целовать в уста сахарные.
— Вот вам и разгадка! — сказала прекрасная королевна.— Золотая нитка — это я, а золотая иголка — это мой верный муж. Куда иголочка — туда и ниточка.
Пришлось женихам оглобли поворачивать, разъехались они по своим дворам, а королевна стала с своим мужем жить-по- живать да добра наживать.
ВЕЩИЙ СОН
Жил-был купец, у него было два сына: Дмитрий да Иван. Раз вечером сказал им отец:
— Ну, дети, кому что во сне привидится, поутру мне поведайте; а кто утаит свой сон, того казнить велю.
Вот наутро приходит старший сын и сказывает отцу:
— Снилось мне, батюшка, будто брат Иван высоко летал по поднебесью на двенадцати орлах; да еще будто пропала у тебя любимая овца.
— А тебе, Ваня, что привиделось?
— Не скажу! — отвечал Иван.
Сколько отец ни принуждал его, он уперся и на все увещания одно твердил: «Не скажу!» да «Не скажу!». Купец рассердился, позвал своих приказчиков и велел взять непослушного сына и привязать к столбу на большой дороге.
Приказчики схватили Ивана и, как сказано, привязали его к столбу крепко-накрепко. Плохо пришлось доброму молодцу: солнце печет его, голод и жажда измучили.
Случилось ехать по той дороге молодому царевичу; увидал он купеческого сына, сжалился и велел освободить его, нарядил в свою одежду, привез к себе во дворец и начал расспрашивать:
— Кто тебя к столбу привязал?
—г Родной отец прогневался.
290


— Чем же ты провинился?
—/Не хотел рассказать ему, что мне во сне привиделось.
— Ах, как же глуп твой отец, за такую безделицу да так жестоко наказывать... А что тебе снилось?
— Не скажу, царевич!
— Как не скажешь? Я тебя от смерти избавил, а ты мне грубить хочешь? Говори сейчас, не то худо будет!
'— Отцу не сказал и тебе не скажу!
Царевич приказал посадить его в темницу; тотчас прибежали солдаты и отвели его в каменный мешок.
Прошел год, вздумал царевич жениться, собрался и поехал в чужедальнее государство свататься к Елене Прекрасной. У того царевича была родная сестра, и вскоре после его отъезда случилось ей гулять возле самой темницы.
Увидал ее в окошечко Иван — купеческий сын и закричал громким голосом:
— Смилуйся, царевна, выпусти меня на волю! Может, и я пригожуся. Ведь я знаю, что царевич поехал к Елене Прекрасной свататься; только без меня ему не жениться, а разве головой поплатиться. Чай, сама слышала, какая хитрая Елена Прекрасная и сколько женихов на тот свет спровадила.
— А ты берешься помочь царевичу?
— Помог бы, да крылья у сокола связаны.
Царевна тотчас же отдала приказ выпустить его из темницы.
Иван — купеческий сын набрал себе товарищей, и было всех их и с Иваном двенадцать человек, а похожи друг на дружку словно братья родные — рост в рост, голос в голос, волос в волос. Нарядились они в одинаковые кафтаны, по одной мерке шитые, сели на добрых коней и поехали в путь-дорогу.
Ехали день, и два, и три; на четвертый подъезжают к дремучему лесу, и послышался им страшный крик.
— Стойте братцы! — говорит Иван.— Подождите немножко, я на тот шум пойду.
Соскочил с коня и побежал в лес; смотрит — на поляне три старика ругаются.
— Здравствуйте, старые! Из-за чего у вас спор?
— Эх, младой юноша! Получили мы от отца в наследство три диковинки: шапку-невидимку, ковер-самолет и сапоги-скороходы; но вот уже семьдесят лет, как спорим, а поделиться никак не можем.
— Хотите, я вас разделю?
— Сделай милость!
Иван — купеческий сын натянул свой тугой лук, наложил три стрелочки и пустил в разные стороны; одному старику велит направо бежать, другому — налево, а третьего посылает прямо:
291


— Кто из вас первый принесет стрелу, тому шапка-невидимка достанется; кто второй явится, тот ковер-самолет получит; а последний пусть возьмет сапоги-скороходы.
Старики побежали за стрелками, а Иван — купеческий сын забрал все диковинки и вернулся к своим товарищам.
— Братцы,— говорит,— пускайте своих добрых коней на волю да садитесь ко мне на ковер-самолет.
Живо уселись все на ковер-самолет и полетели в царство Елены Прекрасной.
Прилетели к ее стольному городу, опустились у заставы и пошли разыскивать царевича. Приходят на его двор.
— Что вам надобно? — спросил царевич.
— Возьми нас, добрых молодцев, к себе на службу; будем тебе радеть и добра желать от чистого сердца.
Царевич принял их на свою службу и распределил: кого в повара, кого в конюхи, кого куда.
В тот же день нарядился царевич по-праздничному и поехал представляться Елене Прекрасной. Она его встретила ласково, угостила всякими яствами и дорогими напитками и потом стала спрашивать:
— А скажи, царевич, по правде, зачем к нам пожаловал?
— Да хочу, Елена Прекрасная, к тебе посвататься; пойдешь ли за меня замуж?
— Пожалуй, я согласна; только выполни наперед три задачи. Если выполнишь — буду твоя, а нет — готовь свою голову под острый топор.
— Задавай задачу!
— Будет у меня завтра, а что — не скажу; ухитрись-ка, царевич, да принеси к моему незнаемому свое под пару.
Воротился царевич на свою квартиру в большой кручине и печали. Спрашивает его Иван — купеческий сын:
— Что, царевич, невесел? Али чем досадила Елена Пре- красная? Поделись своим горем со мною, тебе легче будет.
— Так и так,— отвечает царевич,— задала мне Елена Прекрасная такую задачу, что ни один мудрец в свете не разгадает.
— Ну, это еще небольшая беда! Ложись спать; утро вечера мудренее, завтра дело рассудим.
Царевич лег спать, а Иван — купеческий сын надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы, и марш во дворец к Елене Прекрасной; вошел прямо в почивальню и слушает. Тем временем Елена Прекрасная отдавала такой приказ своей любимой служанке:
— Возьми эту дорогую материю и отнеси к башмачнику; пусть сделает башмачок на мою ногу, да как можно скор^
292


Служанка побежала куда приказано, а следом за ней и Иван пошел.
Мастер тотчас же за работу принялся, живо сделал башмачок и поставил на окошко; Иван — купеческий сын взял тот башмачок и спрятал потихоньку в карман.
Засуетился бедный башмачник — из-под носу пропала работа; уж он искал, искал, все уголки обшарил — все понапрасну! «Вот чудо!—думает.— Никак, нечистый со мной пошутил!» Нечего делать, взялся опять за иглу, сработал другой башмачок и понес к Елене Прекрасной.
— Экий ты мешкотный! — сказала Елена Прекрасная.— Сколько времени за одним башмачком провозился!
Села она за рабочий столик, начала вышивать башмак золотом, крупным жемчугом унизывать, самоцветными камнями усаживать.
А Иван тут же очутился, вынул свой башмачок и сам то же делает: какой она возьмет камушек, такой и он выбирает; где она приткнет жемчужину, так и он насаживает.
Кончила работу Елена Прекрасная, улыбнулась и говорит:
— С чем-то царевич завтра покажется!
«Подожди,— думает Иван,— еще неведомо, кто кого перехитрит!»
Воротился домой и лег спать; на заре на утренней встал он, оделся и пошел будить царевича; разбудил и дает ему башмачок.
— Поезжай,— говорит,— к Елене Прекрасной и покажи башмачок — это ее первая задача!
Царевич умылся, принарядился и поскакал к невесте; а у ней гостей собрано полны комнаты — все бояре да вельможи, люди думные. Как приехал царевич, тотчас заиграла музыка, гости с мест повскакивали, солдаты на караул сделали.
Елена Прекрасная вынесла башмачок, крупным жемчугом унизанный, самоцветными камнями усаженный; а сама глядит на царевича, усмехается. Говорит ей царевич:
— Хорош башмак, да без пары ни на что не пригоден! Видно, надо подарить тебе другой такой же!
С этим словом вынул он из кармана другой башмачок и положил его на стол. Тут все гости в ладоши захлопали, в один голос закричали:
— Ай да царевич! Достоин жениться на нашей государыне, на Елене Прекрасной.
— А вот увидим! — отвечала Елена Прекрасная.— Пусть исполнит другую задачу.
Вечером поздно воротился царевич домой еще пасмурней прежнего.
293


— Полно, царевич, печалиться! — сказал ему Иван — купеческий сын.— Ложись спать, утро вечера мудренее.
Уложил его в постель, а сам надел сапоги-скороходы да шапку-невидимку и побежал во дворец к Елене Прекрасной. Она в то самое время отдавала приказ своей любимой служанке:
— Сходи поскорей на птичий двор да принеси мне уточку.
Служанка побежала на птичий двор, а Иван за нею; служанка
ухватила уточку, а Иван — селезня и тем же путем назад пришел.
Елена Прекрасная села за рабочий столик, взяла утку, убрала ей крылья лентами, хохолок — бриллиантами; Иван — купеческий сын смотрит да то же творит над селезнем.
На другой день у Елены Прекрасной опять гости, опять музыка; выпустила она свою уточку и спрашивает царевича:
— Угадал ли мою задачу?
— Угадал, Елена Прекрасная! Вот к твоей уточке пара,— и пускает тотчас селезня...
Тут все бояре в один голос крикнули:
— Ай да молодец царевич! Достоин взять за себя Елену Прекрасную!
— Постойте, пусть исполнит наперед третью задачу.
Вечером воротился царевич домой такой пасмурный, что
и говорить не хочет.
— Не тужи, царевич, ложись лучше спать; утро вечера мудренее,— сказал Иван — купеческий сын.
Сам поскорей надел шапку-невидимку да сапоги-скороходы и побежал к Елене Прекрасной. А она собралась на синее море ехать, села в коляску и во всю прыть понеслася; только Иван — купеческий сын ни на шаг не отстает.
Приехала Елена Прекрасная к морю и стала вызывать своего дедушку. Волны заколыхалися, и поднялся из воды старый дед — борода у него золотая, на голове волосы серебряные. Вышел он на берег:
— Здравствуй, внучка! Давненько я с тобою не виделся: все волосы перепутались — причеши.
Лег к ней на колени и задремал сладким сном. Елена Прекрасная чешет деда, а Иван — купеческий сын у ней за плечами стоит.
Видит она, что старик заснул, и вырвала у него три серебряных волоса; а Иван — купеческий сын не три волоса — целый пучок выхватил. Дед проснулся и закричал:
— Что ты! Ведь больно!
— Прости, дедушка! Давно тебя не чесала, все волоса перепутались.
Дед успокоился и немного погодя опять заснул. Елена Пре¬
294


красная вырвала у него три золотых волоса; а Иван — купеческий сын схватил его за бороду и чуть не всю оторвал.
Страшно вскрикнул дед, вскочил на ноги и бросился в море.
«Теперь царевич попался! — думает Елена Прекрасная.— Таких волос ему не добыть».
На следующий день собрались к ней гости; приехал и царевич. Елена Прекрасная показывает ему три волоса серебряные да три золотые и спрашивает:
— Видал ли ты где этакое диво?
— Нашла чем хвастаться! Хочешь я тебе целый пучок подарю?
Вынул и подал ей клок золотых волос да клок серебряных.
Рассердилась Елена Прекрасная, побежала в свою почивальню и стала смотреть в волшебную книгу: сам ли царевич угадывает или кто ему помогает? И видит по книге, что не он хитер, а хитер его слуга, Иван — купеческий сын.
Воротилась к гостям и пристала к царевичу:
— Пришли ко мне своего любимого слугу.
— У меня их двенадцать.
— Пришли того, что Иваном зовут.
— Да их всех зовут Иванами!
— Хорошо,— говорит,— пусть все придут! — А в уме держит: «Я и без тебя найду виноватого!»
Отдал царевич приказание — и вскоре явились во дворец двенадцать добрых молодцев, его верных слуг; все на одно лицо, рост в рост, голос в голос, волос в волос.
— Кто из вас большой? —спросила Елена Прекрасная.
Они разом все закричали:
— Я большой! Я большой!
«Ну,— думает она,— тут спроста ничего не узнаешь!» — и велела подать одиннадцать простых чарок, а двенадцатую золотую, из которой завсегда сама пила; налила те чарки дорогим вином и стала добрых молодцев потчевать.
Никто из них не берет простой чарки, все к золотой потянулись и давай ее вырывать друг у друга; только шуму наделали да вино расплескали!
Видит Елена Прекрасная, что шутка ее не удалася; велела этих молодцев накормить-напоить и спать во дворце положить.
Вот ночью, как уснули все крепким сном, она пришла к ним с своею волшебною книгою, глянула в ту книгу и тотчас узнала виновного; взяла ножницы и остригла у него висок.
«По этому знаку я его завтра узнаю и велю казнить».
Поутру проснулся Иван — купеческий сын, взялся рукою за голову — а висок-то острижен; вскочил он с постели и давай будить товарищей:
295


— Полно спать, беда близко! Берите-ка ножницы да стригите виски.
Через час времени позвала их к себе Елена Прекрасная и стала отыскивать виноватого... Что за чудо? На кого ни взглянет — у всех виски острижены. С досады ухватила она свою волшебную книгу и забросила в печь.
После того нельзя было ей отговариваться, надо было выходить замуж за царевича. Свадьба была веселая; три дня народ веселился, три дня кабаки и харчевни стояли отворены — кто хочешь приходи, пей и ешь на казенный счет!
Как покончились пиры, царевич собрался с молодою женой ехать в свое государство, а двенадцать добрых молодцев вперед отпустил.
Вышли они за город, разостлали ковер-самолет, сели и поднялись выше облака ходячего; летели, летели и опустились как раз у того дремучего леса, где своих добрых коней покинули.
Только успели сойти с ковра, глядь — бежит к ним старик со стрелкою. Иван — купеческий сын отдал ему шапку-невидимку. Вслед за тем прибежал другой старик и получил ковер-самолет, а там и третий — этому достались сапоги-скороходы.
Говорит Иван своим товарищам:
— Седлайте, братцы, лошадей, пора в путь отправляться.
Они тотчас изловили лошадей, оседлали их и поехали в свое
отечество.
Приехали и прямо к царевне явились; та им сильно обрадовалась, расспросила о своем родном братце: как он женился и скоро ль домой будет?
— Чем же вас,— спрашивает,— за такую службу наградить?
Отвечает Иван — купеческий сын:
— Посади меня в темницу, на старое место.
Как его царевна ни уговаривала, он таки настоял на своем; взяли его солдаты и отвели в темницу.
Через месяц приехал царевич с молодою супругою; встреча была торжественная: музыка играла, в пушки палили, в колокола звонили, народу собралось столько, что хоть по головам ступай!
Пришли бояре и всякие чины представляться царевичу; он осмотрелся кругом и стал спрашивать:
— Где же Иван, мой верный слуга?
— Он,— говорят,— в темнице сидит.
— Как в темнице? Кто смел посадить?
Говорит ему царевна:
— Ты же сам, братец, на него опалился и велел держать в крепком заточении. Помнишь, что его про какой-то сон расспрашивал, а он сказать не хотел?
296


— Неужели ж это он?
— Он самый; я его на время к тебе отпускала.
Царевич приказал привести Ивана — купеческого сына, бросился к нему на шею и просил не попомнить старого зла.
— А знаешь, царевич,— говорит ему Иван,— все, что с тобою случилося, мне было наперед ведомо, все это я во сне видел; оттого тебе и про сон не сказывал.
Царевич наградил его генеральским чином, наделил богатыми именьями и оставил во дворце жить.
Иван — купеческий сын выписал к себе отца и старшего брата, и стали они все вместе жить-поживать, добра наживать.
НОЧНЫЕ ПЛЯСКИ
Был-жил король вдовый; у него было двенадцать дочерей, одна другой лучше. Каждую ночь уходили эти царевны, а куда — неведомо; только что ни сутки — изнашивали по новой паре башмаков. Не наготовится король на них обуви, и захотелось ему узнать, куда это они по ночам уходят и что делают?
Вот он сделал пир, созвал со всех земель королей и королевичей, дворян и купцов и простых людей и спрашивает: не сумеет ли кто разгадать ему эту загадку? Кто разгадает — за того отдаст любимую дочь замуж да полцарства в приданое.
Никто не берется узнать, где бывают по ночам королевны; вызвался один бедный дворянин.
— Ваше королевское величество! Я узнаю.
— Ладно, узнай!
После бедный дворянин одумался и говорит сам себе:
— Что я наделал? Взялся узнать, а сам ничего не ведаю! Если теперь не узнаю, ведь король меня под караул отдаст.
Вышел из дворца за город, идет — раскручимился-пригорю- нился; попадается ему навстречу старушка и спрашивает:
— О чем, добрый молодец, призадумался?
Он в ответ:
— Как мне, бабушка, не призадуматься? Взялся я у короля проведать, куда его дочери по ночам уходят.
— Да, это дело трудное! Только узнать можно. Вот тебе шапка-невидимка, с нею чего не высмотришь! Да помни: как будешь спать ложиться, королевны подадут тебе сонных капель испить; а ты повернись к стене и вылей в постель, а пить не моги!
Бедный дворянин поблагодарил старуху и воротился во дворец.
Время к ночи подходит; отвели ему комнату рядом с тою, в которой королевны почивали. Прилег он на постель, а сам
297


сторожить собирается. Тут приносит одна королевна сонных капель в вине и просит выпить за ее здоровье. Не мог отказаться, взял чарку, оборотился к стене и вылил в постель.
В самую полночь пришли королевны посмотреть: спит ли он? Бедный дворянин притворился, будто крепко, беспробудно спит, а сам за всяким шорохом следит.
— Ну, сестрицы! Наша стража заснула; пора нам на гульбище идти.
— Пора! Пора!
Вот нарядились в лучшие свои наряды; старшая сестрица подошла к своей кровати, отодвинула ее — и вдруг открылся ход в подземное царство к заклятому царю. Стали они спускаться по лестнице; бедный дворянин встал потихоньку с кровати, надел на себя шапку-невидимку и пошел за ними. Наступил нечаянно младшей королевне на платье, она испугалась, сказала сестрам:
— Ах, сестрицы, будто кто на мое платье наступил; эта примета беду нам пророчит.
— И, полно! Ничего не будет.
Спустились с лестницы в рощу, в той роще золотые цветы растут. Бедный дворянин взял сломил одну веточку — вся роща зашумела.
— Ах, сестрицы,— говорит младшая королевна,— что-то недоброе нам сулит! Слышите, как роща шумит?
— Не бойся, это заклятого царя музыка гремит!
Приходят они во дворец, встречает их царь с придворными;
заиграла музыка, и начали танцевать; до тех пор танцевали, пока башмаки изорвали.
Велел царь вино наливать да гостям разносить. Бедный дворянин взял с подноса один бокал, вино выпил, а бокал в карман сунул.
Кончилось гулянье; королевны распростились с кавалерами, обещались и на другую ночь прийти; воротились домой, разделись и легли спать.
Поутру призывает король бедного дворянина:
— Что — укараулил ты моих дочерей?
— Укараулил, ваше величество!
— Куда ж они ходят?
— В подземное царство к заклятому царю, там всю ночь танцуют.
Король позвал дочерей, начал их допрашивать:
— Где вы ночью были?
Королевны запираются:
— Нигде не были!
— А у заклятого царя не были? Вот бедный дворянин на вас показывает, уличить вас хочет.
298


— Где ж ему, батюшка, уличить нас, когда он всю ночь мертвым сном проспал?
Бедный дворянин вынул из кармана золотой цветок и бокал.
— Вот,— говорит,— и улика налицо!
Что тут делать? Сознались королевны отцу; король велел засыпать ход в подземное царство, а бедного дворянина женил на младшей дочери, и стали все они счастливо жить да быть.
ПТИЧИЙ ЯЗЫК
В одном городе жил купец с купчихою, и дал им господь сына не по годам смышленого, по имени Василий.
Раз как-то обедали они втроем; а над столом висел в клетке соловей и так жалобно пел, что купец не вытерпел и проговорил:
— Если б сыскался такой человек, который отгадал бы мне вправду, что соловей распевает и какую судьбу предвещает,— кажись, при жизни бы отдал ему половину имения да и по смерти отказал много добра.
А мальчик — ему было лет шесть тогда — посмотрел отцу с матерью в глаза и сказал:
— Я знаю, что соловей поет, да сказать боюсь.
— Говори без утайки! — пристали к нему отец с матерью.
И Вася со слезами вымолвил:
— Соловей предвещает, что придет пора-время, будете вы мне служить: отец станет воду подавать, а мать полотенце — лицо, руки утирать.
Слова эти больно огорчили купца с купчихою, и решились они сбыть свое детище; построили небольшую лодочку, в темную ночь положили в нее сонного мальчика и пустили в открытое море.
На ту пору вылетел из клетки соловей-вещун, прилетел в лодку и сел мальчику на плечо.
Вот плывет лодка по морю, а навстречу ей корабль на всех парусах летит. Увидал корабельщик мальчика, жалко ему стало, взял его к себе, расспросил про все и обещал держать и любить его, как родного сына.
На другой день говорит мальчик новому отцу:
— Соловей-де напевает, что подымется буря, поломает мачты, порвет паруса; надо поворотить в становище.
Но корабельщик не послушался.
И впрямь поднялась буря, поломала мачты, оборвала паруса.
Делать нечего, прошлого не воротишь; поставили новые мачты, поправили паруса и поплыли дальше. А Вася опять говорит:
299


— Соловей-де напевает, что навстречу идут двенадцать кораблей, все разбойничьих, во полон нас возьмут!
На этот раз корабельщик послушался, приворотил к острову и видел, как те двенадцать кораблей, все разбойничьих, пробежали мимо. Выждал корабельщик сколько надобно и поплыл дальше.
Ни мало, ни много прошло времени, пристал корабль к городу Хвалынску, а у здешнего короля уже несколько годов перед дворцовыми окнами летают и кричат ворон с воронихою и вороненком, ни днем ни ночью никому угомону не дают.
Что ни делали, никакими хитростями не могут их от окошек отжить; даже дробь не берет! И приказано было от короля прибить на всех перекрестках и пристанях такову грамоту: ежели кто сможет отжить от дворцовых окошек ворона с воронихою, тому король отдаст в награду полцарства своего и меньшую королевну в жены; а кто возьмется за такое дело, а дела не сделает, тому отрублена будет голова.
Много было охотников породниться с королем, да все головы свои под топор положили.
Узнал про то Вася, стал проситься у корабельщика:
— Позволь пойти к королю — отогнать ворона с воронихою.
Сколько ни уговаривал его корабельщик, никак не мог
удержать.
— Ну, ступай,— говорит,— да если что недоброе случится — на себя пеняй!
Пришел Вася во дворец, сказал королю и велел открыть то самое окно, возле которого воронье летало.
Послушал птичьего крику и говорит королю:
— Ваше величество, сами видите, что летают здесь трое: ворон, жена его ворониха и сын их вороненок; ворон с воронихою спорят, кому принадлежит сын — отцу или матери, и просят рассудить их. Ваше величество! Скажите, кому принадлежит сын?
Король говорит:
— Отцу.
Только изрек король это слово, ворон с вороненком полетели вправо, а ворониха — влево.
После того король взял мальчика к себе, и жил он при нем в большой милости и чести; вырос и стал молодец молодцом, женился на королевне и взял в приданое полцарства.
Вздумалось ему как-то поездить по разным местам, по чужим землям, людей посмотреть и себя показать; собрался и поехал странствовать.
В одном городе остановился он ночевать; переночевал, встал поутру и велит, чтоб подали ему умываться.
300


Хозяин принес ему воду, а хозяйка подала полотенце; разговорился с ними королевич и узнал, что то были отец его и мать, заплакал от радости и упал к их ногам родительским; а после взял их с собою в город Хвалынск, и стали они все вместе жить-поживать да добра наживать.
АРЫСЬ-ПОЛЕ
У старика была дочь-красавица, жил он с нею тихо и мирно, пока не женился на другой бабе, а та баба была злая ведьма. Не возлюбила она падчерицу, пристала к старику:
— Прогони ее из дому, чтоб я ее и в глаза не видала.
Старик взял да и выдал свою дочку замуж за хорошего
человека; живет она с мужем да радуется и родила ему мальчика.
А ведьма еще пуще злится, зависть ей покоя не дает; улучила она время, обратила свою падчерицу зверем Арысь-поле и выгнала в дремучий лес, а в падчерицыно платье нарядила свою родную дочь и подставила ее вместо настоящей жены.
Так все хитро сделала, что ни муж, ни люди — никто обмана не видит. Только старая мамка одна и смекнула, а сказать боится.
С того самого дня, как только ребенок проголодается, мамка понесет его к лесу и запоет:
— Арысь-поле! Дитя кричит,
Дитя кричит, пить-есть хочет.
Арысь-поле прибежит, сбросит свою шкурку под колоду, возьмет мальчика, накормит; после наденет опять шкурку и уйдет в лес.
«Куда это мамка с ребенком ходит?» — думает отец.
Стал за нею присматривать; увидал, как Арысь-поле прибежала, сбросила с себя шкурку и стала кормить малютку.
Он подкрался из-за кустов, схватил шкурку и спалил ее.
— Ах, что-то дымом пахнет; никак, моя шкурка горит! — говорит Арысь-поле.
— Нет,— отвечает мамка,— это, верно, дровосеки лес подожгли.
Шкурка сгорела, Арысь-поле приняла прежний вид и рассказала все своему мужу.
Тотчас собрались люди, схватили ведьму и сожгли ее вместе с ее дочерью.


СЕМЬ СИМЕОНОВ
Жил-был старик со старухой. Пришел час: мужик помер. Осталось у него семь сыновей-близнецов, что по прозванию семь Симеонов.
Вот они растут да растут, все один в одного и лицом и статью, и каждое утро выходят пахать землю все семеро.
Случилось так, что тою стороной ехал царь: видит с дороги, что далеко в поле пашут землю как на барщине — так много народу! — а ему ведомо, что в той стороне нет барской земли.
Вот посылает царь своего конюшего узнать, что за люди такие пашут, какого роду и звания, барские или царские, дворовые ли какие или наемные?
Приходит к ним конюший, спрашивает:
— Что вы за люди такие есть, какого роду и звания?
Отвечают ему:
— А мы такие люди, мать родила нас, семь Симеонов, а пашем мы землю отцову и дедину.
Воротился конюший и рассказал царю все, как слышал. Удивляется царь.
— Такого чуда не слыхивал я! — говорит он и тут же посылает сказать семи Симеонам, что он ждет их к себе в терем на услуги и посылки.
Собрались все семеро и приходят в царские палаты, становятся в ряд.
— Ну,— говорит царь,— отвечайте: к какому мастерству кто способен, какое ремесло знаете?
Выходит старший.
— Я,— говорит,— могу сковать железный столб сажон в двадцать вышиною.
— А я,— говорит второй,— могу уставить его в землю.
— А я,— говорит третий,— могу взлезть на него и осмотреть кругом далеко-далеко все, что по белому свету творится.
— А я,— говорит четвертый,— могу срубить корабль, что ходит по морю, как по суху.
— А я,— говорит пятый,— могу торговать разными товарами по чужим землям.
— А я,— говорит шестой,— могу с кораблем, людьми и товарами нырнуть в море, плавать под водою и вынырнуть где надо.
— А я — вор,— говорит седьмой,— могу добыть, что приглядится иль полюбится.
— Такого ремесла я не терплю в своем царстве-государстве,— ответил сердито царь последнему, седьмому Симеону,— и даю тебе три дни сроку выбираться из моей земли куда тебе
302


любо; а всем другим шестерым Симеонам приказываю остаться здесь.
Пригорюнился седьмой Симеон: не знает, как ему быть
и что делать.
А царю была по сердцу красавица царевна, что живет за горами, за морями. Вот бояре, воеводы царские и вспомнили, что седьмой Симеон, мол, пригодится и, может быть, сумеет привезти чудную царевну, и стали они просить царя оставить Симеона. Подумал царь и позволил ему остаться.
Вот на другой день царь собрал бояр своих и воевод и весь народ, приказывает семи Симеонам показать свое уменье.
Старший Симеон, не долго мешкая, сковал железный столб в двадцать сажон вышиною. Царь приказывает своим людям уставить железный столб в землю, но как ни бился народ, не мог его уставить.
Тогда приказал царь второму Симеону уставить железный столб в землю. Симеон второй, не долго думая, поднял и упер столб в землю.
Затем Симеон третий взлез на этот столб, сел на маковку и стал глядеть кругом далече, как и что творится по белу свету; и видит синие моря, на них, как пятна, мреют корабли, видит села, города, народа тьму, но не примечает той чудной царевны, что полюбилась царю. И стал пуще глядеть во все виды и вдруг заприметил: у окна в далеком тереме сидит красавица царевна, румяна, белолица и тонкокожа: видно, как мозги переливаются по косточкам.
— Видишь? — кричит ему царь.
— Вижу.
— Слезай же поскорее вниз и доставай царевну, как там знаешь, чтоб была мне во что бы ни стало!
Собрались все семеро Симеонов, срубили корабль, нагрузили его всяким товаром, и все вместе поплыли морем доставать царевну по-за сизыми горами, по-за синими морями.
Едут, едут между небом и землей, пристают к неведомому острову у пристани.
А Симеон меньшой взял с собою в путь сибирского кота ученого, что может по цепи ходить, вещи подавать, разны немецки штуки выкидывать.
И вышел меньшой Симеон с своим котом с сибирским, идет по острову, а братьев просит не сходить на землю, пока он сам не придет назад.
Идет по острову, приходит в город и на площади пред царевниным теремом забавляется с котом ученым, сибирским: приказывает ему вещи подавать, через плетку скакать, немецкие штуки выкидывать.
303


На ту пору царевна сидела у окна и завидела неведомого зверя, какого у них нет и не водилось отродясь. Тотчас же посылает прислужницу свою узнать, что за зверь такой и продажный али нет? Слушает Симеон красную молодку, царевнину прислужницу, и говорит:
— Зверь мой — кот сибирский, а продавать — не продаю ни за какие деньги, а коли крепко кому он полюбится, тому подарить — подарю.
Так и рассказала прислужница своей царевне, а царевна снова подсылает свою молодку к Симеону-вору:
— Крепко, мол, зверь твой полюбился!
Пошел Симеон во терем царевнин и принес ей в дар кота своего сибирского; просит только за это пожить в ее тереме три дни и отведать царского хлеба-соли, да еще прибавил:
— Научить тебя, прекрасная царевна, как играться и забавляться с неведомым зверем, с сибирским котом?
Царевна позволила, и Симеон остался ночевать в царском тереме.
Пошла весть по палатам, что у царевны завелся дивный неведомый зверь; собрались все: и царь, и царица, и царевичи, и царевны, и бояре, и воеводы,— все глядят, любуются не налюбуются на веселого зверя, ученого кота. Все желают достать и себе такого и просят царевну; но царевна не слушает никого, не дарит никому своего сибирского кота, гладит его по шерсти шелковой, забавляется с ним день и ночь, а Симеона приказывает поить и угощать вволю, чтоб ему было хорошо.
Благодарит Симеон за хлеб-соль, за угощенье и за ласки и на третий день просит царевну пожаловать к нему на корабль, поглядеть на устройство его и на разных зверей, виданных и невиданных, ведомых и неведомых, что привез он с собою.
Царевна спросилась у батюшки-царя и вечерком с прислужницами и няньками пошла смотреть корабль Симеона и зверей его, виданных и невиданных, ведомых и неведомых.
Приходит, у берега поджидает ее Симеон меньшой и просит царевну не прогневаться, и оставить на земле нянек и прислужниц, а самое пожаловать на корабль:
— Там много зверей разных и красивых; какой тебе полюбится, тот и твой! А ссех одарить, кому что полюбится,— и нянек, и прислужниц — не можем.
Царевна согласна и приказывает нянькам да прислужницам подождать ее на берегу, а сама идет за Симеоном на корабль глядеть дива дивные, зверей чудных.
Как взошла — корабль и отплыл и пошел гулять по синему морю.
Царь ждет не дождется царевны. Приходят няньки и при¬
304


служницы, плачутся, рассказывая свое горе. И распалился гневом царь, приказывает сейчас же устроить погоню.
Снарядили корабль, и погнался царский корабль за царевной. Чуть мреет далече — плывет корабль Симеонов и не ведает, что за ним царская погоня летит — не плывет! Вот уж близко!
Как увидали семь Симеонов, что погоня уж близко — вот-вот догонит! — нырнули и с царевной и с кораблем. Долго плыли под водой и поднялись наверх тогда, как близко стало до родной земли.
А царская погоня плавала три дня, три ночи; ничего не нашла, с тем и возвратилась.
Приезжают семь Симеонов с прекрасной царевной домой, глядь — на берегу высыпало народу, что гороху, премногое множество! Сам царь поджидает у пристани и встречает гостей заморских, семерых Симеонов с прекрасной царевной, с радостью великою.
Как сошли они на берег, народ стал кричать и шуметь, а царь поцеловал царевну во уста сахарные, повел во палаты белокаменные, посадил за столы дубовые, скатерти браные, угостил всякими напитками медовыми и наедками сахарными и вскорости отпраздновал свадьбу с душою-царевной — и было веселье и большой пир, что на весь крещеный мир!
А семи Симеонам дал волю по всему царству-государству жить да поживать привольно, торговать беспошлинно, владеть землей жалованной безобидно; всякими ласками обласкал и домой отпустил с казной на разживу.
Была и у меня клячонка — восковые плечонки, плеточка гороховая. Вижу: горит у мужика овин, клячонку я поставил, пошел овин заливать. Покуда овин заливал, клячонка растаяла, плеточку вороны расклевали. Торговал кирпичом, остался ни при чем; был у меня шлык, под воротню шмыг, да колешко сшиб, и теперь больно.
Тем и сказке конец!
ХИТРАЯ НАУКА
Жили себе дед да баба, был у них сын. Старик-то был бедный; хотелось ему отдать сына в науку, чтоб смолоду был родителям своим на утеху, под старость на перемену, а по смерти на помин души, да что станешь делать, коли достатку нет! Водил он его, водил по городам — авось возьмет кто в ученье; нет, никто не взялся учить без денег.
Воротился старик домой, поплакал-поплакал с бабою, поту- жил-погоревал о своей бедности и опять повел сына в город.
305


Только пришли они в город, попадается им навстречу человек и спрашивает деда:
— Что, старичок, пригорюнился?
— Как мне не пригорюниться! — сказал дед.— Вот водил, водил сына, никто не берет без денег в науку, а денег нетути!
— Ну так отдай его мне,— говорит встречный,— я его в три года выучу всем хитростям. А через три года, в этот самый день, в этот самый час, приходи за сыном; да смотри: коли не просрочишь, придешь вовремя да узнаешь своего сына — возьмешь его назад; а коли нет, так оставаться ему у меня.
Дед так обрадовался и не спросил: кто такой встречный, где живет и чему учить станет малого? Отдал ему сына и пошел домой. Пришел домой в радости, рассказал обо всем бабе; а встречный-то был колдун.
Вот прошли три года, а старик совсем позабыл, в какой день отдал сына в науку, и не знает, как ему быть. А сын за день до срока прилетел к нему малою птичкою, хлопнулся о завалинку и вошел в избу добрым молодцем, поклонился отцу и говорит: завтра-де сравняется как раз три года, надо за ним приходить; и рассказал, куда за ним приходить и как его узнавать.
— У хозяина моего не я один в науке; есть,— говорит,— еще одиннадцать работников, навсегда при нем остались — оттого, что родители не смогли их признать; и только ты меня не признаешь, так и я останусь при нем двенадцатым. Завтра, как придешь ты за мною, хозяин всех нас двенадцать выпустит белыми голубями — перо в перо, хвост в хвост и голова в голову ровны. Вот ты и смотри: все высоко станут летать, а я нет-нет да возьму повыше всех. Хозяин спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на того голубя, что повыше всех.
После выведет он к тебе двенадцать жеребцов — все одной масти, гривы на одну сторону и собой ровны; как станешь проходить мимо тех жеребцов, хорошенько примечай: я нет-нет да правой ногою и топну. Хозяин опять спросит: узнал своего сына? Ты смело показывай на меня.
После выведет он к тебе двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо и одежей ровны. Как станешь проходить мимо тех молодцев, примечай-ка: на правую щеку ко мне нет-нет да и сядет малая мушка. Хозяин опять-таки спросит: узнал ли своего сына? Ты и покажь на меня.
Рассказал все это, распростился с отцом и пошел из дому, хлопнулся о завалинку, сделался птичкою и улетел к хозяину.
Поутру дед встал, собрался и пошел за сыном. Приходит к колдуну.
— Ну, старик,— говорит колдун,— выучил твоего сына всем
306


хитростям. Только, если не признаешь его, оставаться ему при мне на веки вечные.
После того выпустил он двенадцать белых голубей — перо в перо, хвост в хвост, голова в голову ровны, и говорит:
— Узнавай, старик, своего сына!
Как узнавать-то, ишь все ровны! Смотрел, смотрел, да как поднялся один голубь повыше всех, указал на того голубя:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка! — сказывает колдун.
В другой раз выпустил он двенадцать жеребцов — все, как один, и гривы на одну сторону.
Стал дед ходить вокруг жеребцов да приглядываться, а хозяин спрашивает:
— Ну что, дедушка? Узнал своего сына?
— Нет еще, погоди маленько.
Да как увидал, что один жеребец топнул правою ногою, сейчас показал на него:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
В третий раз вышли двенадцать добрых молодцев — рост в рост, волос в волос, голос в голос, все на одно лицо, словно одна мать родила.
Дед раз прошел мимо молодцев — ничего не заприметил, в другой прошел — тоже ничего, а как проходил в третий раз — увидал у одного молодца на правой щеке муху и говорит:
— Кажись, это мой!
— Узнал, узнал, дедушка!
Вот делать нечего, отдал колдун старику сына, и пошли они себе домой.
Шли, шли и видят: едет по дороге какой-то барин.
— Батюшка,— говорит сын,— я сейчас сделаюсь собачкою; барин станет покупать меня, ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь!
Сказал так-то да в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою.
Барин увидал, что старик ведет собачку, зачал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев.
Только стал было дед снимать ошейник — куда!—барин и слышать про то не хочет, упирается.
— Я ошейника не продавал,— говорит дед,— я продал одну собачку.
А барин:
— Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник.
307


Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку) и отдал ее с ошейником.
Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой.
Вот барин едет себе да едет, вдруг — откуда ни возьмись — бежит навстречу заяц.
«Что,— думает барин,— али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти!»
Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую — и убежала в лес.
Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем.
А собачка оборотилась добрым молодцем.
Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал? А сын уж нагнал его.
— Эх, батюшка! — говорит.— Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что!
Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу:
— Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь.
Ударился оземь, сделался птичкою, старик посадил ее в клетку и понес продавать.
Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася!
Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился — ничего не берет!
Взял одну птичку, завернул в платок и понес домой.
— Ну, дочка,— говорит дома,— я купил нашего шельмеца!
— Где же он?
Колдун распахнул платок, а птички давно нет; улетела, сердешная!
Настал опять воскресный день. Говорит сын отцу:
— Батюшка! Я обернусь нынче лошадью; смотри же, лошадь продавай, а уздечки не моги продавать: не то домой не ворочусь.
Хлопнулся о сырую землю и сделался лошадью; повел ее дед на базар продавать. Обступили старика торговые люди, все барышники : тот дает дорого, другой дает дорого, а колдун дороже всех.
Дед продал ему сына, а уздечки не отдает.
— Да как же я поведу лошадь-то? — спрашивает колдун.— Дай хоть до двора довести, а там, пожалуй, бери свою узду: мне она не в корысть!
308


Тут все барышники на деда накинулись: так-де не водится! Продал лошадь — продал и узду. Что с ними поделаешь? Отдал дед уздечку.
Колдун привел коня на свой двор, поставил в конюшню, накрепко привязал к кольцу и высоко притянул ему голову: стоит конь на одних задних ногах, передние до земли не хватают.
— Ну, дочка,— сказывает опять колдун,— вот когда купил так купил нашего шельмеца.
— Где же он?
— На конюшне стоит.
Дочь побежала смотреть; жалко ей стало добра молодца, захотела подлинней отпустить повод, стала распутывать да развязывать, а конь тем временем вырвался и пошел версты отсчитывать.
Бросилась дочь к отцу.
— Батюшка,— говорит,— прости! Грех меня попутал, конь убежал!
Колдун хлопнулся о сырую землю, сделался серым волком и пустился в погоню: вот близко, вот нагонит!
Конь прибежал к реке, ударился оземь, оборотился ершом — и бултых в воду, а волк за ним щукою.
Ерш бежал, бежал водою, добрался к плотам, где красные девицы белье моют, перекинулся золотым кольцом и подкатился купеческой дочери под ноги.
Купеческая дочь подхватила колечко и спрятала. А колдун сделался по-прежнему человеком.
— Отдай,— пристает к ней,— мое золотое кольцо.
— Бери! — говорит девица и бросила кольцо наземь.
Как ударилось оно, в ту ж минуту рассыпалось мелкими зернами. Колдун обернулся петухом и бросился клевать; пока клевал, одно зерно обернулось ястребом, и плохо пришлось петуху: задрал его ястреб!
Тем сказке конец, а мне водочки корец.
ПРАВДА И КРИВДА
Однажды спорила Кривда с Правдою: чем лучше
жить — кривдой или правдой? Кривда говорила: лучше жить кривдою, а Правда утверждала: лучше жить правдою. Спорили, спорили, никто не переспорит.
Говорит Кривда:
— Пойдем к писарю, он нас рассудит!
— Пойдем,— отвечает Правда.
309


Вот пришли к писарю.
— Реши наш спор,— говорит Кривда,— чем лучше жить — кривдою али правдою?
Писарь спросил:
— О чем вы бьетеся?
— О ста рублях.
— Ну ты, Правда, проспорила: в наше время лучше жить кривдою.
Правда вынула из кармана сто рублей и отдала Кривде, а сама все стоит на своем, что лучше жить правдою.
— Пойдем к судье, как он решит?—говорит Кривда.— Коли по-твоему — я тебе плачу тысячу рублей, а коли по-моему — ты мне должна оба глаза отдать.
— Хорошо, пойдем.
Пришли они к судье, стали спрашивать: чем лучше жить?
Судья сказал то же самое:
— В наше время лучше жить кривдою.
— Подавай-ка свои глаза! — говорит Кривда Правде; выколола у ней глаза и ушла куда знала.
Осталась Правда безглазая, пала лицом наземь и поползла ощупью. Доползла до болота и легла в траве. В самую полночь собралась туда неверная сила. Наболыпой стал всех спрашивать: кто и что сделал? Кто говорит — я душу загубил; кто говорит — я того-то на грех смутил; а Кривда, в свой черед, похваляется:
— Я у Правды сто рублей выспорила да глаза выколола!
— Что глаза! — говорит набольшой.— Стоит потереть тутошней травкою — глаза опять будут!
Правда лежит да слушает.
Вдруг крикнули петухи, и неверная сила разом пропала. Правда нарвала травки и давай тереть глаза: потерла один, потерла другой — и стала видеть по-прежнему; захватила с собой этой травки и пошла в путь-дорогу. В это время у одного царя ослепла дочь, и сделал он клич: кто вылечит царевну, за того отдаст ее замуж. Правда приложила ей к очам травку, потерла и вылечила; царь обрадовался, женил Правду на своей дочери и взял к себе в дом...
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ
Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий — дурачок Емеля.
Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет.
310


Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посылать его:
— Сходи, Емеля, за водой.
А он им с печки:
— Неохота...
— Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
— Ну ладно.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра да топор и пошел на речку.
Прорубил лед, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:
— Вот уха будет сладка!
Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
— Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
А Емеля смеется:
— На что ты мне пригодишься?.. Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка.
Щука взмолилась опять:
— Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь.
— Ладно. Только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу.
Щука его спрашивает:
— Емеля, Емеля, скажи, чего ты сейчас хочешь?
— Хочу, чтобы ведра сами пошли домой и вода бы не расплескалась.
Щука ему говорит:
— Запомни мои слова: когда что тебе захочется — скажи только:
«По щучьему веленью,
По моему хотенью».
Емеля и говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью — ступайте, ведра, сами домой.
Только сказал — ведра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, сам пошел за ведрами.
Идут ведра по деревне, народ дивится, а Емеля идет сзади, посмеивается... Зашли ведра в избу, сами стали на лавку, а Емеля полез на печь.
Прошло много ли, мало ли времени — невестки говорят ему:
— Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров нарубил.
— Неохота...
311


-— Не нарубишь дров — братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поди, топор, наколи дров, а дрова сами в избу ступайте и в печь кладитесь.
Топор выскочил из-под лавки — и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.
Много ли, мало ли времени прошло — невестки опять говорят:
— Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.
А он им с печки:
— Да вы-то на что?
— Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?
— Мне неохота...
— Ну, не будет тебе подарков.
Делать нечего, слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в сани:
— Бабы, отворяйте ворота.
Невестки ему говорят:
— Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
— Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ступайте, сани, в лес.
Сани сами и поехали в ворота, да так быстро — на лошади не догнать.
А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он знай сани погоняет. Приехал в лес:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь.
Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и веревкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку — такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
поезжайте, сани, домой.
312


Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют.
Видит он, что плохо дело, и потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, дубинка, обломай им бока.
Дубинка выскочила — и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.
Долго ли, коротко ли, услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти, привезти во дворец.
Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живет, и спрашивает:
— Ты дурак Емеля?
А он с печки:
— А тебе на что?
— Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
— А мне неохота...
Рассердился офицер и ударил его по щеке.
А Емеля говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
дубинка, обломай ему бока.
Дубинка выскочила — и давай колотить офицера, насилу он ноги унес.
Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего вельможу:
— Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников, приехал в ту деревню, вошел в ту избу и стал спрашивать у невесток, что любит Емеля.
— Наш Емеля любит, когда его ласково попросят да красный кафтан посулят,— тогда он все сделает, что ни попросишь.
Набольший вельможа дал Емеле изюму, черносливу, пряников и говорит:
— Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю.
— Мне и тут тепло...
— Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-по- ить,— пожалуйста, поедем.
— А мне неохота...
— Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги.
Емеля подумал-подумал:
— Ну ладно, ступай ты впереди, а я за тобой вслед буду.
313


Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ну-ка, печь, поезжай к царю.
Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю.
Царь глядит в окно, дивится:
— Это что за чудо?
Набольший вельможа ему отвечает:
— А это Емеля на печи к тебе едет.
Вышел царь на крыльцо:
— Что-то, Емеля, на тебя много жалоб. Ты много народу подавил.
— А зачем они под сани лезли?
В это время в окно на него глядела царская дочь — Марья- царевна. Емеля увидал ее в окошко и говорит потихоньку:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
пускай царская дочь меня полюбит...
И сказал еще:
— Ступай, печь, домой...
Печь повернулась и пошла домой, вошла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полеживает.
А у царя во дворе крик да слезы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он ее за Емелю замуж. Тут царь забедовал, затужил и говорит опять набольшему вельможе:
— Ступай приведи ко мне Емелю живого или мертвого, а то голову с плеч сниму.
Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту избу и начал Емелю потчевать.
Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повез к царю.
Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В нее посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
Долго ли, коротко ли, проснулся Емеля, видит — темно, тесно.
— Где же это я?
А ему отвечают:
— Скушно и тошно, Емелюшка. Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.
— А ты кто?
— Я — Марья-царевна.
314


Емеля говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на желтый песок.
Ветры буйные подули, море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля и Марья-царевна вышли из нее.
— Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.
— А мне неохота...
Тут она стала его еще пуще просить, он и говорит:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
выстройся каменный дворец с золотой крышей.
Только он сказал — появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом — зеленый сад: цветы цветут и птицы поют. Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
— Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
Тут Емеля недолго думал:
— По щучьему веленью,
По моему хотенью —
стать мне добрым молодцем, писаным красавцем.
И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать. А в ту пору царь ехал на охоту и видит — стоит дворец, где раньше ничего не было.
— Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?
И послал узнать-спросить, кто такие.
Послы побежали, стали под окошком, спрашивают.
Емеля им отвечает:
— Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу.
Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведет во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьет и не надивится:
— Кто же ты такой, добрый молодец?
— А помнишь дурачка Емелю — как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я — тот самый Емеля. Захочу — все твое царство пожгу и разорю.
Царь сильно испугался, стал прощенья просить:
— Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня!
Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье- царевне и стал править царством.
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.


ДОЧЬ-СЕМИЛЕТКА
Ехали два брата: один бедный, другой богатый. У обоих по лошади — у бедного кобыла, у богатого мерин. Остановились они на ночлег рядом. У бедного кобыла принесла ночью жеребенка; жеребенок подкатился под телегу богатого. Будит он наутро бедного:
— Вставай, брат! У меня телега ночью жеребенка родила.
Брат встает и говорит:
— Как можно, чтоб телега жеребенка родила? Это моя кобыла принесла.
Богатый говорит:
— Кабы твоя кобыла принесла, жеребенок бы подле был!
Поспорили они и пошли до начальства. Богатый дарил судей
деньгами, а бедный словами оправдывался.
Дошло дело до самого царя. Велел он призвать обоих братьев и загадал им четыре загадки:
— Что всего на свете сильнее и быстрее? Что всего на свете жирнее? Что всего мягче? И что всего милее?
И положил им сроку три дня:
— На четвертый приходите, ответ дайте!
Богатый подумал-подумал, вспомнил про свою куму и пошел к ней совета просить.
Она посадила его за стол, стала угощать, а сама спрашивает:
— Что так печален, куманек?
— Да загадал мне государь четыре загадки, а сроку всего три дня положил.
— Что такое, скажи мне.
— А вот что, кума! Первая загадка: что всего в свете сильнее и быстрее?
— Экая загадка! У моего мужа карая кобыла есть; нет ее быстрее! Коли кнутом приударишь, зайца догонит.
— Вторая загадка: что всего на свете жирнее?
— У нас другой год рябой боров кормится; такой жирный стал, что на ноги не поднимается!
— Третья загадка: что всего в свете мягче?
— Известное дело — пуховик, уж мягче не выдумаешь!
— Четвертая загадка: что всего на свете милее?
— Милее всего внучек Иванушка!
— Ну, спасибо тебе, кума! Научила уму-разуму, по век тебя не забуду.
А бедный брат залился горькими слезами и пошел домой. Встречает его дочь-семилетка:
— О чем ты, батюшка, вздыхаешь да слезы ронишь?
316


— Как же мне не вздыхать, как слез не ронить? Задал мне царь четыре загадки, которые мне и в жизнь не разгадать.
— Скажи мне, какие загадки.
— А вот какие, дочка: что всего на свете сильнее и быстрее, что всего жирнее, что всего мягче и что всего милее?
— Ступай, батюшка, и скажи царю: сильнее и быстрее всего ветер, жирнее всего земля: что ни растет, что ни живет, земля питает! Мягче всего рука: на что человек ни ляжет, а все руку под голову кладет; а милее сна нет ничего на свете!
Пришли к царю оба брата — и богатый и бедный. Выслушал их царь и спрашивает бедного:
— Сам ли ты дошел или кто тебя научил?
Отвечает бедный:
— Ваше царское величество! Есть у меня дочь-семилетка, она меня научила.
— Когда дочь твоя мудра, вот ей ниточка шелкова; пусть к утру соткет мне полотенце узорчатое.
Мужик взял шелковую ниточку, приходит домой кручинный, печальный.
— Беда наша! — говорит дочери.— Царь приказал из этой ниточки соткать полотенце.
— Не кручинься, батюшка! — отвечала семилетка; отломила прутик от веника, подает отцу и наказывает: — Поди к царю, скажи, чтоб нашел такого мастера, который бы сделал из этого прутика кросна: было бы на чем полотенце ткать!
Мужик доложил про то царю. Царь дает ему полтораста ЯИЦ*
— Отдай,— говорит,— своей дочери; пусть к завтрему выведет мне полтораста цыплят.
Воротился мужик домой еще кручиннее, еще печальнее:
— Ах, дочка! От одной беды увернешься — другая навяжется!
— Не кручинься, батюшка! — отвечала семилетка.
Попекла яйца и припрятала к обеду да к ужину, а отца
посылает к царю:
— Скажи ему, что цыплятам на корм нужно однодённое пшено: в один бы день было поле вспахано, просо засеяно, сжато и обмолочено. Другого пшена наши цыплята и клевать не станут.
Царь выслушал и говорит:
— Когда дочь твоя мудра, пусть наутро сама ко мне явится — ни пешком, ни на лошади, ни голая, ни одетая, ни с гостинцем, ни без подарочка.
«Ну,— думает мужик,— такой хитрой задачи и дочь не разрешит; пришло совсем пропадать!»
317


— Не кручинься, батюшка! — сказала ему дочь-семилетка.— Ступай-ка к охотникам да купи мне живого зайца да живую перепелку.
Отец пошел и купил ей зайца и перепелку.
На другой день поутру сбросила семилетка всю одежду, надела на себя сетку, в руки взяла перепелку, села верхом на зайца и поехала во дворец.
Царь ее у ворот встречает. Поклонилась она царю.
— Вот тебе, государь, подарочек! — и подает ему перепелку.
Царь протянул было руку, перепелка порх — и улетела!
— Хорошо,— говорит царь,— как приказал, так и сделано. Скажи мне теперь: ведь твой отец беден, чем вы кормитесь?
— Отец мой на сухом берегу рыбу ловит, ловушек в воду не ставит, а я подолом рыбу ношу да уху варю.
— Что ты, глупая, когда рыба на сухом берегу живет? Рыба в воде плавает!
— А ты умен? Когда видано, чтобы телега жеребенка принесла?
Царь присудил отдать жеребенка бедному мужику, а дочь его взял к себе. Когда семилетка выросла, он женился на ней, и стала она царицею.
ЛИХО ОДНОГЛАЗОЕ
Жил кузнец припеваючи, никакого лиха не знал.
— Что это,— говорит кузнец,— никакого я лиха на веку своем в глаза не видал! Хоть посмотрел бы, какое там такое лихо на свете.
Вот и пошел кузнец лиха искать. Шел, шел, зашел в дремучий лес; ночь близко, а ночевать негде и есть хочется. Смотрит по сторонам и видит: неподалеку стоит большущая изба. Постучал — никто не отзывается; отворил дверь, вошел — пусто, нехорошо! Забрался кузнец на печь и лег спать не ужинавши.
Стал было уже засыпать кузнец, как дверь отворилась, и вошло в избу целое стадо баранов, а за ними Лихо — баба огромная, страшная, об одном глазе. Понюхало Лихо по сторонам и говорит:
— Э, да у меня, никак, гости; будет мне, Лиху, что позавтракать: давненько я человеческого мяса не едало.
Вздуло Лихо лучину и стащило кузнеца с печи, словно ребенка малого.
— Добро пожаловать, нежданный гость! Спасибо, что забрел; чай, ты проголодался и отощал,— и щупает Лихо кузнеца, жирен ли, а у того от страха все животики подвело.
318


— Ну, нечего делать, давай сперва поужинаем,— говорит Лихо; принесло большое беремя дров, затопило печь, зарезало барана, убрало и изжарило.
Сели ужинать. Лихо по четверти барана за раз в рот кладет, а кузнецу кусок в горло не идет, даром что целый день ничего не ел. Спрашивает Лихо у кузнеца:
— Кто ты таков, добрый человек?
— Кузнец.
— А что умеешь ковать?
— Да все умею.
— Скуй мне глаз!
— Изволь,— говорит кузнец,— да есть ли у тебя веревка? Надо тебя связать, а то ты не дашься: я бы тебе вковал глаз.
Лихо принесло две веревки — одну толстую, а другую потоньше. Кузнец взял веревку потоньше, связал Лихо, да и говорит:
— А ну-ка, бабушка, повернись!
Повернулось Лихо и разорвало веревку.
Вот кузнец взял уже толстую веревку, скрутил бабушку хорошенько.
— А ну-ка теперь повернись!
Повернулось Лихо и не разорвало веревок.
Тогда кузнец нашел в избе железный шкворень, разжег его в печи добела, поставил Лиху на самый глаз, на здоровый, да как ударит по шкворню молотом — так глаз только зашипел. Повернулось Лихо, разорвало все веревки, вскочило как бешеное, село на порог и крикнуло:
— Хорошо же, злодей! Теперь ты не уйдешь от меня.
Пуще прежнего испугался кузнец, сидит в углу ни жив ни
мертв; так всю ночку и просидел — даром, что спать хотелось. Поутру стало Лихо выпускать баранов на пашню, да все по одному: пощупает, точно ли баран, хватит за спину да и выкинет за двери. Кузнец вывернул свой тулуп шерстью вверх, надел в рукава и пошел на четвереньках. Лихо пощупало: чует — баран, схватило кузнеца за спину да и выкинуло из избы.
Вскочил кузнец, перекрестился и давай бог ноги. Прибежал домой; знакомые его спрашивают:
— Отчего это ты поседел?
—* У Лиха переночевал,— говорит кузнец,— знаю я теперь, что такое лихо: и есть хочется, да не ешь, и спать хочется, да не спишь.


ЧЕРТ-ЗАИМОДАВЕЦ
У мужика случилась беда, а на беду надо денег. Между тем денег нет; где их взять? Надумался мужик идти к черту просить денег взаймы. Приходит он к нему и говорит:
— Дай, черт, взаймы денег.
— На что тебе?
— На беду.
— Много ли?
— Тысячу.
— Когда отдашь?
— Завтра.
— Изволь,— сказал черт и отсчитал ему тысячу.
На другой день пошел он к мужику за долгом. Мужик говорит ему:
— Приходи завтра.
На третий день он пришел. Мужик опять велел прийти завтра. Так ходил он сряду несколько дней. Мужик однова говорит ему:
— Чем тебе часто ходить ко мне, то я вывешу на воротах моих доску и напишу на ней, когда тебе приходить за долгом.
— Ладно,— ответил черт и ушел.
Мужик написал на доске: «Приходи завтра» — и повесил ее к воротам. Черт раз пришел, два пришел — на воротах все одна надпись.
— Дай,— говорит он сам с собой,— не пойду завтра к мужику! — И не пошел.
На третий день идет к нему и видит на воротах другую надпись: «Вчера приди».
— Эко мне не повезло! — сказал черт.— Не мог вчера я прийти; видно, пропали мои денежки!
ШАБАРША
Ай потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная; есть в ней дива дивные, чуда чудные, а батрак Шабарша из плутов плут; уж как взялся за гуж, так неча сказать — на все дюж!
Пошел Шабарша по батракам жить, да година настала лихая: ни хлеба никакого, ни овощей не родилось.
Вот и думает думу хозяин, думу глубокую: как разогнать злую кручину, чем жить-поживать, откуда деньги брать?
— Эх, не тужи, хозяин! — говорит ему Шабарша.— Был бы день — хлеб да деньги будут!
И пошел Шабарша на мельничну плотину. «Авось,— дума¬
320


ет,— рыбки поймаю; продам — ан вот и деньги! Эге, да вере- вочки-то нет на удочку... Постой, сейчас совью».
Выпросил у мельника горсть пеньки, сел на бережку и ну вить уду.
Вил, вил, а из воды прыг на берег мальчик в черной курточке да в красной шапочке.
— Дядюшка! Что ты здесь поделываешь? — спросил он.
— А вот веревку вью.
— Зачем?
— Да хочу пруд вычищать да вас, чертей, из воды таскать.
— Э, нет! Погоди маленько; я пойду скажу дедушке.
Чертенок нырнул вглубь, а Шабарша принялся снова за работу. «Погоди,— думает,— сыграю я с вами, окаянными, штуку, принесете вы мне и злата и серебра».
И начал Шабарша копать яму, выкопал и наставил на нее свою шапку с вырезанной верхушкою.
— Шабарша, а Шабарша! Дедушка говорит, чтобы я с тобой сторговался. Что возьмешь, чтобы нас из воды не таскать?
— Да вот эту шапочку насыпьте полну злата и серебра.
Нырнул чертенок в воду; воротился назад.
— Дедушка говорит, чтобы я с тобой сперва поборолся.
— О, да где ж тебе, молокососу, со мною бороться! Да ты не сладишь с моим средним братом Мишкою.
— А где твой Мишка?
— А вон, смотри, отдыхает в яру под кустиком.
— Как же мне его вызвать?
— А ты подойди да ударь его по боку, так он и сам встанет.
Пошел чертенок в яр, нашел медведя и хватил его дубинкой по боку. Поднялся Мишка на дыбки, скрутил чертенка так, что у него все кости затрещали. Насилу вырвался из медвежьих лап, прибежал к водяному старику.
— Ну, дедушка,— сказывает он в испуге,— у Шабарши есть средний брат Мишка, схватился было со мною бороться — ажно косточки у меня затрещали! Что ж было бы, если б сам-то Шабарша стал бороться?
— Гм! Ступай, попробуй побегать с Шабаршой взапуски: кто кого обгонит?
И вот мальчик в красной шапочке опять подле Шабарши; передал ему дедушкины речи, а тот ему в ответ:
— Да куда тебе со мной взапуски бегать! Мой маленький брат Заинька — и тот тебя далеко за собой оставит!
— А где твой брат Заинька?
— Да вон — в травке лег, отдохнуть захотел. Подойди к нему поближе да тронь за ушко — вот он и побежит с тобою!
и Былины 321


Побежал чертенок к Заиньке, тронул его за ушко; заяц так и прыснул, чертенок было вслед за ним:
— Постой, постой. Заинька, дай с тобой поравняться... Эх, ушел!..
— Ну, дедушка,— говорит водяному,— я было бросился резво бежать. Куды! И поравняться не дал, а то еще не сам Шабарша, а меньшой его брат бегал!
— Гм! — проворчал старик, нахмурив брови.— Ступай к Шабарше, и попробуйте: кто сильнее свистнет?
— Шабарша, а Шабарша! Дедушка велел попробовать: кто из нас крепче свистнет?
— Ну, свисти ты прежде.
Свистнул чертенок, да так громко, что Шабарша насилу на ногах устоял, а с дерев так листья и посыпались.
— Хорошо свистишь,— говорит Шабарша,— а все не по-моему! Как я свистну — тебе на ногах не устоять, и уши твои не вынесут... Ложись ничком наземь да затыкай уши пальцами.
Лег чертенок ничком на землю и заткнул уши пальцами; Шабарша взял дубину да со всего размаху как хватит его по шее, а сам — фю-фю-фю!..— посвистывает.
— Ох, дедушка, дедушка! Да как же здорово свистнул Шабарша — ажно у меня искры из глаз посыпались; еле-еле с земли поднялся, а на шее да на пояснице, кажись, все косточки поломались!
— Ого! Не силен, знать, ты, бесенок! Пойди-тка, возьми там, в тростнике, мою железную дубинку, да попробуйте: кто из вас выше вскинет ее на воздух?
Взял чертенок дубинку, взвалил на плечо и пошел к Шабарше.
— Ну, Шабарша, дедушка велел в последний раз попробовать: кто из нас выше вскинет на воздух эту дубинку?
— Ну, кидай ты прежде, а я посмотрю.
Вскинул чертенок дубинку — высоко-высоко полетела она, словно точка в вышине чернеет! Насилу дождались, пока на землю упала...
Взял Шабарша дубинку — тяжела! Поставил ее на конец ноги, оперся ладонью и начал пристально глядеть на небо.
— Что же ты не бросаешь? Чего ждешь? — спрашивает чертенок.
— Жду, когда вон энта тучка подойдет — я на нее дубинку вскину, там сидит мой брат кузнец, ему железо на дело пригодится.
— Э, нет, Шабарша! Не бросай дубинки на тучку, а то дедушка рассердится!
Выхватил бесенок дубинку и нырнул к дедушке.
322


Дедушка как услыхал от внучка, что Шабарша чуть-чуть не закинул его дубинки, испугался не на шутку и велел таскать из омута деньги да откупаться.
Чертенок таскал, таскал деньги, много уж перетаскал — а шапка все не полна!
— Ну, дедушка, на диво у Шабарши шапочка! Все деньги в нее перетаскал, а она все еще пуста. Теперь остался твой последний сундучок.
— Неси и его скорее! Веревку-то он вьет?
— Вьет, дедушка!
— То-то!
Нечего делать, почал чертенок заветный дедушкин сундучок, стал насыпать Шабаршову шапочку, сыпал, сыпал... насилу дополнил!
С той поры, с того времени зажил батрак на славу; звали меня к нему мед-пиво пить, да я не пошел: мед, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?
ИВАНУШКА-ДУРАЧОК
Был-жил старик со старухой; у них было три сына: двое умные, третий — Иванушка-дурачок. Умные-то овец в поле пасли, а дурак ничего не делал, все на печке сидел да мух ловил.
В одно время наварила старуха аржаных клецок и говорит дураку:
— Ha-ко, снеси эти клецки братьям; пусть поедят.
Налила полнбгй горшок и дала ему в руки; побрел он к
братьям. День был солнечный; только вышел Иванушка за околицу, увидел свою тень сбоку и думает:
«Что это за человек? Со мной рядом идет, ни на шаг не отстает: верно, клецок захотел?»
И начал он бросать на свою тень клецки, так все до единой и повыкидал; смотрит, а тень все сбоку идет.
— Эка ненасытная утроба! — сказал дурачок с сердцем и пустил в нее горшком — разлетелись черепки в разные стороны.
Вот приходит с пустыми руками к братьям; те его спрашивают:
— Ты, дурак, зачем?
— Вам обед принес.
— Где же обед? Давай живее.
— Да вишь, братцы, привязался ко мне дорогою незнамо какой человек да все и поел!
— Какой такой человек?
— Вот он! И теперь рядом стоит!
323


Братья ну его ругать, бить, колотить; отколотили и заставили овец пасти, а сами ушли на деревню обедать.
Принялся дурачок пасти; видит, что овцы разбрелись по полю, давай их ловить да глаза выдирать. Всех переловил, всем глаза выдолбил, собрал стадо в одну кучу и сидит себе радехонек, словно дело сделал. Братья пообедали, воротились в поле.
— Что ты, дурак, натворил? Отчего стадо слепое?
— Да почто им глаза-то? Как ушли вы, братцы, овцы-то врозь рассыпались, а я и придумал: стал их ловить, в кучу сбирать, глаза выдирать — во как умаялся!
— Постой, еще не так умаешься! — говорят братья и давай угощать его кулаками; порядком-таки досталось дураку на орехи!
Ни много ни мало прошло времени, послали старики Ива- нушку-дурачка в город к празднику по хозяйству закупать. Всего закупил Иванушка: и стол купил, и ложек, и чашек, и соли; целый воз навалил всякой всячины. Едет домой, а лошаденка такая, знать, неудалая: везет — не везет!
«А что,— думает себе Иванушка,— ведь у лошади четыре ноги и у стола тоже четыре, так стол-от и сам добежит».
Взял стол и выставил на дорогу. Едет-едет, близко ли, далеко ли, а вороны так и вьются над ним да все каркают.
«Знать, сестрицам поесть-покушать охота, что так раскричались!» — подумал дурачок. Выставил блюда с яствами наземь и начал потчевать:
— Сестрицы-голубушки! Кушайте на здоровье.
А сам все вперед да вперед подвигается.
Едет Иванушка перелеском; по дороге все пни обгорелые.
«Эх,— думает,— ребята-то без шапок; ведь озябнут, сердечные!»
Взял понадевал на них горшки да корчаги. Вот доехал Иванушка до реки, давай лошадь поить, а она не пьет.
«Знать, без соли не хочет!» — и ну солить воду. Высыпал полон мешок соли, лошадь все не пьет.
— Что ж ты не пьешь, волчье мясо? Разве задаром я мешок соли высыпал?
Хватил ее поленом, да прямо в голову — и убил наповал. Остался у Иванушки один кошель с ложками, да и тот на себе понес. Идет — ложки назади так и брякают: бряк, бряк, бряк! А он думает, что ложки-то говорят: «Иванушка-дурак!» — бросил их и ну топтать да приговаривать:
— Вот вам Иванушка-дурак! Вот вам Иванушка-дурак! Еще зздумали дразнить, негодные!
Воротился домой и говорит братьям:
— Все искупил, братики!
— Спасибо, дурак, да где ж у тебя закупки-то?
324


— А стол-от бежит, да, знать, отстал, из блюд сестрицы кушают, горшки да корчаги ребятам в лесу на головы понадевал, солью-то пойло лошади посолил; а ложки дразнятся — так я их на дороге покинул.
— Ступай, дурак, поскорее! Собери все, что разбросал по
дороге!
Иванушка пошел в лес, снял с обгорелых пней корчаги, повышибал днища и надел на батог корчаг с дюжину всяких: и больших и малых. Несет домой. Отколотили его братья; поехали сами в город за покупками, а дурака оставили домовничать. Слушает дурак, а пиво в кадке так и бродит, так и бродит.
— Пиво, не броди! Дурака не дразни! — говорит Иванушка.
Нет, пиво не слушается; взял да и выпустил все из кадки,
сам сел в корыто, по избе разъезжает да песенки распевает.
Приехали братья, крепко осерчали, взяли Иванушку, зашили в куль и потащили к реке. Положили куль на берегу, а сами пошли прорубь осматривать.
На ту пору ехал какой-то барин мимо на тройке бурых; Иванушка и ну кричать:
— Садят меня на воеводство судить да рядить, а я ни судить, ни рядигь не умею!
— Постой, дурак,— сказал барин,— я умею и судить и рядить; вылезай из куля!
Иванушка вылез из куля, зашил туда барина, а сам сел в его повозку и уехал из виду. Пришли братья, спустили куль под лед и слушают; а в воде так и буркает.
— Знать, бурка ловит! — проговорили братья и побрели домой.
Навстречу им, откуда ни возьмись, едет на тройке Иванушка, едет да прихвастывает:
— Вот-ста каких поймал я лошадушек! А еще остался там сивко — такой славный!
Завидно стало братьям; говорят дураку:
— Зашивай теперь нас в куль да спускай поскорей в прорубь! Не уйдет от нас сивко...
Опустил их Иванушка-дурачок в прорубь и погнал домой пиво допивать да братьев поминать.
Был у Иванушки колодец, в колодце рыба елец, а моей сказке конец.


ДУРАК И БЕРЕЗА
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был старик, у него было три сына: двое умных, третий дурак. Помер старик. Сыновья разделили имение по жеребью. Умным досталось много всякого добра, а дураку один бык — и тот худой! Пришла ярмарка. Умные братья собираются на торг ехать. Дурак увидал и говорит:
— Ия, братцы, поведу своего быка продавать.
Зацепил быка веревкою за рога и повел в город. Случилось ему идти лесом, а в лесу стояла старая, сухая береза; ветер подует — и береза заскрипит.
«Почто береза скрипит? — думает дурак.— Уж не торгует ли моего быка?»
—* Ну,— говорит,— коли хочешь покупать — так покупай; я не прочь продать! Бык двадцать рублев стоит; меньше взять нельзя... Вынимай-ка деньги!
Береза ничего ему не отвечает, только скрипит, а дураку чудится, что она быка в долг просит.
— Изволь, я подожду до завтра!
Привязал быка к березе, распрощался с нею и пошел домой.
Вот приехали умные братья и стали спрашивать:
— Ну что, дурак, продал быка?
— Продал.
— За дорого?
— За двадцать рублев.
— А деньги где?
— Денег еще не получал; сказано — завтра приходить.
— Эх ты, простота!
На другой день поутру встал дурак, снарядился и пошел к березе за деньгами.
Приходит в лес — стоит береза, от ветра качается, а быка нету: ночью волки съели.
— Ну, земляк, подавай деньги, ты сам обещал, что сегодня заплатишь.
Ветер подул — береза заскрипела, а дурак говорит:
— Ишь ты, какой неверный! Вчера сказывал: «Завтра отдам»,— и нынче то же сулишь. Так и быть, подожду еще один день, а уж больше не стану — мне самому деньги надобны.
Воротился домой. Братья опять к нему пристают:
— Что, получил деньги?
— Нет, братцы! Пришлось еще денег подождать.
— Да кому ты продал?
— Сухой березе в лесу?
— Экой дурак!
326


На третий день взял дурак топор и отправился в лес. Приходит и требует денег. Береза скрипит да скрипит.
— Нет, земляк! Коли все будешь завтраками потчевать, так с тебя никогда не получишь. Я шутить-то не люблю, живо с тобой разделаюсь.
Как хватит ее топором — так щепки и посыпались во все стороны.
В той березе было дупло... а в том дупле разбойники спрятали полный котел золота. Распалось дерево надвое, и увидел дурак чистое золото; нагреб целую полу и потащил домой. Принес и показывает братьям.
— Где ты, дурак, добыл столько?
— Земляк за быка отдал; да тут еще не сполна все; чай, и половины домой не притащил. Пойдемте-ка, братцы, забирать остальное.
Пошли в лес, забрали деньги и понесли домой.
Сказке — конец, а мне — меду корец.
ЛУТОНЮШКА
Жил-был старик со старухою; был у них сынок Лутоня. Вот однажды старик с Лутонею занялись чем-то на дворе, а старуха была в избе. Стала она снимать с гряд полено, уронила его на загнетку и тут превеликим голосом закричала и завопила. Вот старик услыхал крик, прибежал поспешно в избу и спрашивает старуху: о чем она кричит? Старуха сквозь слезы стала говорить ему:
— Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел на загнетке,— я бы его ведь ушибла поленом-то!
Ну и старик начал вместе с нею кричать о том, говоря:
— И то ведь, старуха! Ты ушибла бы его!..
Кричат оба что ни есть мочи. Вот бежит со двора Лутоня н спрашивает:
— О чем вы кричите?
Они сказали о чем:
— Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок, и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, да таково резко!
—- Ну,— сказал Лутоня,— исполать вам!
Потом взял свою шапку в охапку и говорит:
— Прощайте! Если я найду кого глупее вас, то приду к вам опять, а не найду — и не ждите меня!
И ушел. Шел, шел и видит: мужики на избу тащат корову.
327


— Зачем вы тащите корову? — спросил Лутоня.
Они сказали ему:
— Да вот видишь, сколько выросло там травы-то!
— Ах, дураки набитые! — сказал Аутоня. Взял залез на избу, сорвал траву и бросил корове.
Мужики ужасно тому удивились и стали просить Лутоню, чтобы он у них пожил да поучил их.
— Нет,— сказал Лутоня,— у меня таких дураков еще много по белу свету!
И пошел дальше. Вот в одном селе увидел он толпу мужиков у избы: привязали они в воротах хомут и палками вгоняют в этот хомут лошадь, умаяли ее до полусмерти.
— Что вы делаете? — спросил Лутоня.
— Да вот, батюшка, хотим запрячь лошадку.
— Ах вы, дураки набитые! Пустите-ка, я вам сделаю.
Взял и надел хомут на лошадь. И эти мужики с дива дались
ему, стали останавливать его и усердно просить, чтоб остался он у них хоть на недельку. Нет, Лутоня пошел дальше.
Шел, шел, устал и зашел на постоялый двор. Тут увидал он: хозяйка-старушка сварила саламату, поставила на стол своим ребятам, а сама то и дело ходит с ложкою в погреб за сметаной.
— Зачем ты, старушка, понапрасну топчешь лапти! — сказал Лутоня.
— Как зачем?—возразила старуха охриплым голосом.— Ты видишь, батюшка, саламата-то на столе, а сметана в погребе.
—- Да ты бы, старушка, взяла и принесла сюда сметану-то; у тебя дело пошло бы по масличку!
— И то, родимый!
Принесла в избу сметану, посадила с собою Лутоню. Лутоня наелся, залез на полати и уснул. Когда он проснется, тогда и сказка моя дале начнется, а теперь пока вся.
ГОРЕ
В одной деревушке жили два мужика, два родные брата: один был бедный, другой богатый.
Богач переехал на житье в город, выстроил себе большой дом и записался в купцы; а у бедного иной раз нет ни куска хлеба, а ребятишки — мал мала меньше — плачут да есть просят. С утра до вечера бьется мужик как рыба об лед, а все ничего нет.
Говорит он однова своей жене:
— Дай-ка пойду в город, попрошу у брата: не поможет ли чем?
328


Пришел к богатому:
— Ах, братец родимый! Помоги сколько-нибудь моему горю; жена и дети без хлеба сидят, по целым дням голодают.
— Проработай у меня эту неделю, тогда и помогу!
Что делать? Принялся бедный за работу: и двор чистит, и лошадей холит, и воду возит, и дрова рубит. Через неделю дает ему богатый одну ковригу хлеба:
— Вот тебе за труды!
— И за то спасибо! — сказал бедный, поклонился и хотел было домой идти.
— Постой! Приходи-ка завтра ко мне в гости и жену приводи: ведь завтра мои именины.
— Эх, братец, куда мне? Сам знаешь: к тебе придут купцы в сапогах да в шубах, а я в лаптях хожу да в худеньком сером кафтанишке.
— Ничего, приходи! И тебе будет место.
— Хорошо, братец, приду.
Воротился бедный домой, отдал жене ковригу и говорит:
— Слушай, жена! Назавтра нас с тобой в гости звали.
— Как в гости? Кто звал?
— Брат: он завтра именинник.
— Ну что ж, пойдем.
Наутро встали и пошли в город, пришли к богатому, поздравили его и уселись на лавку. За столом уж много именитых гостей сидело; всех их угощает хозяин на славу, а про бедного брата и его жену и думать забыл — ничего им не дает; они сидят да только посматривают, как другие пьют да едят.
Кончился обед; стали гости из-за стола вылазить да хозяина с хозяюшкой благодарить, и бедный тоже — поднялся с лавки и кланяется брату в пояс. Гости поехали домой пьяные, веселые, шумят, песни поют.
А бедный идет назад с пустым брюхом.
— Дай-ка,— говорит жене,— и мы запоем песню!
— Эх ты дурак! Люди поют оттого, что сладко поели да много выпили; а ты с чего петь вздумал?
— Ну, все-таки у брата на именинах был; без песен мне стыдно идти. Как я запою, так всякий подумает, что и меня угостили...
— Ну пой, коли хочешь, а я не стану!
Мужик запел песню, и послышалось ему два голоса; он перестал и спрашивает жену:
— Это ты мне подсобляла петь тоненьким голоском?
— Что с тобой? Я вовсе и не думала.
—- Так кто же?
— Не знаю! — сказала баба.— А ну запой, я послушаю.
329


Он опять запел: поет-то один, а слышно два голоса; остановился и спрашивает:
— Это ты, Горе, мне петь пособляешь?
Горе отозвалось:
— Да, хозяин! Это я пособляю.
— Ну, Горе, пойдем с нами вместе.
— Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану.
Пришел мужик домой, а Горе зовет его в кабак. Тот говорит:
— У меня денег нет!
— Ох ты, мужичок! Да на что тебе деньги? Видишь, на тебе полушубок надет, а на что он? Скоро лето будет, все равно носить не станешь! Пойдем в кабак, да полушубок побоку...
Мужик и Горе пошли в кабак и пропили полушубок. На другой день Горе заохало — с похмелья голова болит, и опять зовет хозяина винца испить.
— Денег нет,— говорит мужик.
— Да на что нам деньги? Возьми сани да телегу — с нас и довольно!
Нечего делать, не отбиться мужику от Горя: взял он сани и телегу, потащил в кабак и пропил вместе с Горем.
Наутро Горе еще больше заохало, зовет хозяина опохмелиться; мужик пропил и борону и соху.
Месяца не прошло, как он все спустил; даже избу свою соседу заложил, а деньги в кабак снес.
Горе опять пристает к нему:
-— Пойдем да пойдем в кабак!
— Нет, Горе! Воля твоя, а больше тащить нечего.
— Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно.
Мужик взял сарафан, пропил и думает:
«Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»
Поутру проснулось Горе, видит, что у мужика нечего больше взять, и говорит:
— Хозяин!
*— Что, Горе?
— А вот что: ступай к соседу, попроси у него пару волов с телегою.
Пошел мужик к соседу.
— Дай,— просит,— на времечко пару волов с телегою; я на тебя хоть неделю за то проработаю.
— На что тебе?
— В лес за дровами съездить.
— Ну возьми; только не велик воз накладывай.
— И, что ты, кормилец!
330


Привел пару волов, сел вместе с Горем на телегу и поехал в чистое поле.
— Хозяин,— спрашивает Горе,— знаешь ли ты на этом поле большой камень?
— Как не знать!
— А когда знаешь, поезжай прямо к нему.
Приехали они на то место, остановились и вылезли из телеги.
Горе велит мужику поднимать камень. Мужик поднимает, Горе пособляет; вот подняли, а под камнем яма — полна золотом насыпана.
— Ну, что глядишь? —сказывает Горе мужику.— Таскай скорей в телегу.
Мужик принялся за работу и насыпал телегу золотом; все из ямы повыбрал до последнего червонца, видит, что уж больше ничего не осталось, и говорит:
— Посмотри-ка, Горе, никак, там еще деньги остались?
Горе наклонилось:
— Где? Я что-то не вижу!
— Да вон в углу светятся!
— Нет, не вижу.
— Полезай в яму, так и увидишь.
Горе полезло в яму; только что опустилось туда, а мужик и накрыл его камнем.
— Вот этак-то лучше будет! — сказал мужик.— Не то коли взять тебя с собою, так ты, Горе горемычное, хоть не скоро, а все же пропьешь и эти деньги!
Приехал мужик домой, свалил деньги в подвал, волов отвел к соседу и стал думать, как бы себя устроить. Купил лесу, выстроил большие хоромы и зажил вдвое богаче своего брата.
Долго ли, коротко ли — поехал он в город просить своего брата с женой к себе на именины.
— Вот что выдумал! — сказал ему богатый брат.— У самого есть нечего, а ты еще именины справляешь!
— Ну, когда-то было нечего есть, а теперь, слава богу, имею не меньше твоего; приезжай — увидишь.
— Ладно, приеду!
На другой день богатый брат собрался с женою, и поехали на именины; смотрят, а у бедного-то голыша хоромы новые, высокие, не у всякого купца такие есть! Мужик угостил их, употчевал всякими наедками, напоил всякими медами и винами. Спрашивает богатый у брата:
— Скажи, пожалуйста, какими судьбами разбогател ты?
Мужик рассказал ему по чистой совести, как привязалось
к нему Горе горемычное, как пропил он с Горем в кабаке все
331


свое добро до последней нитки: только и осталось, что душа в теле; как Горе указало ему клад в чистом поле, как он забрал этот клад да от Горя избавился.
Завистно стало богатому.
«Дай,— думает,— поеду в чистое поле, подниму камень да выпущу Горе — пусть оно дотла разорит брата, чтоб не смел передо мною своим богатством чваниться».
Отпустил свою жену домой, а сам в поле погнал; подъехал к большому камню, своротил его в сторону и наклоняется посмотреть, что там под камнем. Не успел порядком головы нагнуть — а уж Горе выскочило и уселось ему на шею.
— А,— кричит,— ты хотел меня здесь уморить! Нет, теперь я от тебя ни за что не отстану.
— Послушай, Горе,— сказал купец,— вовсе не я засадил тебя под камень...
— А кто же, как не ты?
— Это мой брат тебя засадил, а я нарочно пришел, чтоб тебя выпустить.
— Нет, врешь! Один раз обманул, в другой не обманешь!
Крепко насело Горе богатому купцу на шею; привез он его
домой, и пошло у него все хозяйство вкривь да вкось. Горе уж с утра за свое принимается: каждый день зовет купца опохмелиться; много добра в кабак ушло.
«Этак несходно жить! — думает про себя купец.— Кажись, довольно потешил я Горе; пора б и расстаться с ним, да как?»
Думал, думал и выдумал: пошел на широкий двор, обтесал два дубовых клина, взял новое колесо и накрепко вбил клин с одного конца во втулку. Приходит к Горю:
— Что ты, Горе, все на боку лежишь?
— А что ж мне больше делать?
— Что делать? Пойдем на двор в гулючки играть.
А Горе и радо. Вышли на двор. Сперва купец спрятался — Горе сейчас его нашло; после того черед Горю прятаться.
— Ну,— говорит,— меня не скоро найдешь! Я хоть в какую щель забьюсь!
— Куда тебе! — отвечает купец.— Ты в это колесо не влезешь, а то — в щель!
— В колесо не влезу? Смотри-ка, еще как спрячусь!
Влезло Горе в колесо; купец взял да и с другого конца забил
во втулку дубовый клин, поднял колесо и забросил его вместе с Горем в реку.
Горе потонуло, а купец стал жить по-старому, по-прежнему.


ЧЕГО НА СВЕТЕ НЕ БЫВАЕТ
Жил-был барин, богатый-пребогатый. Не знал он, куда свои деньги девать. Ел-пил сладко, одевался нарядно, гостей у него каждый день столько было, что у иных по праздникам того не бывало. А все у него денег не убывало, еще прибывало.
И захотелось раз барину пошутить над мужиком-дураком, себе и гостям на потеху.
Призывает он самого бедного мужика из деревни и говорит ему:
— Слушай, мужик. Дам я тебе денег целую маленку, только скажи мне, чего на свете не бывает. Нынче люди до всего дошли: и на черте ездят, и по небу летают, и в Питер по проволоке лапти послать можно. Скажи же: чего на свете не бывает?
Почесал мужик затылок.
— Не знаю,— говорит,— барин, кажись, взаправду все на свете бывает. Дай сроку до завтра — может, и вздумаю.
— Ну пойди, подумай,— говорит барин,— а завтра приходи, ответ приноси.
Мужик до петухов не спал, все барскую загадку отгадывал. Раздумает, так и мало ли чего на свете не бывает, а и то в ум придет: «Может, это и бывает, только я не знаю. Ну да ладно, скажу наудачу, авось чего и не бывает!»
На другой день пришел он к барину.
— Ну что, мужик, теперь знаешь, чего на свете не бывает?
— Одного, барин, не бывает: топором никто не подпоясывается, ног за топорище не заткнет.
Усмехнулся барин, усмехнулись гости; видят—мужик-то сер, да ум-то у него не волк съел. Надо маленку отмеривать. Да барин не то денег пожалел, не то хотел еще над мужиком пошутить, кто его знает, только и говорит мужику:
— Нашел, брат, что сказать. У нас подлинно этого не делают, а в чужих землях — так сплошь и рядом. Ступай с богом до завтра. Придумаешь — ответ принеси.
Продумал мужик и другую ночь. Что ни надумает, все надежда плохая на барские деньги. «Хитры немцы,— думает,— у них, может, все бывает. Ну да скажу еще что-нибудь!»
Приходит наутро к барину.
— Ну, мужик, все ли на свете бывает?
— Не все, барин: баба попом не бывает, красная девка обедни не служит.
Усмехнулись все, только барин опять ему денег не дал.
— Нет,— говорит,— это бывает; по неметчине и все так. Поди подумай последний раз. Скажешь — бери деньги, а то не прогневайся.
333


Плюнул с досады мужик, идучи домой, думает: «Видно, одному только не бывать, чтобы у меня деньги были!»
Все-таки через ночь опять идет к барину. «Наскажу,— думает,— ему всякой всячины; может, что и небывальщина будет».
— Ну, что хорошенького скажешь? — спрашивает барин.— Не узнал ли, чего на свете не бывает?
— Все, барин, бывает,— говорит мужик.— Думал я, что люди хоть на небо не попадают, а здесь сам побывал, теперь поверил, что и это бывает.
— Как же ты на небо попал?
— Покойница жена побывать наказывала и подводу за мной выслала: двух журавлей вразнопряжку. Повидался с ней, с ребятишками и к твоей милости воротился.
— И назад с журавлями?
— Нет, назад я соскочил.
— Как же ты, мужичок, не убился?
— А так, что по уши в землю завяз, не жестка земля попалась.
— Из земли же как вылез?
— Хе... как! А сходил домой, принес лопату, выкопался да и вылез.
— Не видал ли ты на небе покойного барина, моего родителя?
— Как же, видел, к ручке допустить изволили.
— Ну, что он там делает? — допрашивает барин.
Мужик-то, не будь плох, догадался и говорит:
— Что покойный барин делает? Да после моих ребятишек постилки моет.
— Врешь, мужик-дурак! — закричал барин.— Того на свете не бывает, чтобы барин у холопа нянчился! Бери деньги да не мели околесицы!
ПРО НУЖДУ
Жил в деревне бедный мужичок. Вот однажды работает он в мороз в худенькой своей одежонке, дрова рубит — не нагреется; лицо его от мороза разгорается. Въезжает в деревню барин, остановился около мужика:
— В какую стужу ты рубишь!
— Эх, сударь, нужда рубит!
Барин изумился, спрашивает кучера:
— А что, кучер, какая это нужда? Знаешь ли ты ее?
— Я только сейчас, сударь, слышу.
Спрашивает барин мужика:
334


— Какая же это, мужичок, нужда? Где она у тебя?
Мужик и говорит:
—• А на что тебе, сударь?
— Да охота мне ее поглядеть.
Увидал мужик: в чистом поле на бугринке стоит былинка вся в снегу.
— А вот,— сказал мужик,— на бугре, сударь, нужда стоит! Вон она как от ветру шатается, и никто не догадается!
Барин и говорит:
— Нет ли времечка тебе ее нам указать?
— Пожалуй, можно, сударь.
Сели на тройку лошадей и поехали в чисто поле нужду глядеть. Выехали они на бугринку, а другая былинка дальше стоит. И указывает мужик рукой:
— А вон, сударь, она в стороне. Нам ехать нельзя: снег
глубок.
— Покарауль-ка,— сказал барин,— тройку лошадей, я схожу погляжу.
Барин слез и пошел, а кучер-то и говорит:
— Сударь, возьмите и меня: и мне охота поглядеть.
И полезли по снегу оба. Одну былинку пройдут, другую найдут, а еще нужду не видят. А мужичок-то был не промах, выпряг лошадей, сел на одну, а других стегнул, да и полетел. Только они его и видели. Полазали по снегу два дурака, на дорожку вышли, к повозке подошли, а лошадушек след простыл. Думали, думали барин с кучером... Что делать? Лошадей-то нет, а повозку бросить жалко. Говорит барин кучеру:
— Впрягайся-ка, кучер, в корень, а я хоть впристежку.
Кучер говорит:
— Нет, вы, барин, посправнее, немножко посильнее — вы в корень, а я — впристежку.
Ну, нечего делать, запрягся барин в корень. Везут да везут, повезут да встанут. А мужик припрятал лошадей и пошел навстречу.
— Что это вы, барин, повозку на себе везете?
Барин сердито говорит:
— Уйди! Нужда везет.
— Какая же это нужда?
—■ Ступай в поле, вон там на бугре стоит!
А сам везет да везет. Приехал домой еле жив. Нужду увидел: тройку лошадей потерял.


БАРИН И СОБАКА
В одной деревне был крестьянин, а тут недалеко жил барин в своем имении. Крестьянину случилось раз пройти мимо имения. А у барина собака была злющая. Собака накинулась на него, а он ударил собаку посохом и убил ее.
Барин подал в суд. Позвали этого крестьянина судиться с барином. И вот когда пришли в суд, судьи спрашивают барина:
— Что ты хочешь от этого мужичка, какое наказание ему дать?
— А я вот что хочу сделать — лишить его человеческого звания и голоса, и пусть он станет собакой, охраняет мое имение и живет у меня при дворе.
Ну, конечно, суд это и решил. Лишили мужичка человеческого звания и заставили жить у барина, охранять барское имущество.
Мужичку пришлось прийти к барину и стать вместо собаки: лаять по ночам и охранять его имущество.
И вот в одно прекрасное время сговорился он с ворами:
— Приходите, воры, в такую-то ночь, пограбите, а там разделим.
И вот в одну ночь приехали воры. Когда барин утром встал — видит, что имущества у него увезли много. И он подает на собаку в суд, что она худо охраняла: были воры и ограбили. Когда пришли на суд, то судьи стали спрашивать барина:
— Ну, барин, скажи, лаяла у тебя в ту ночь собака?
— Очень хорошо лаяла, сильно лаяла в ту ночь, когда была покража.
Тогда судьи отвечают барину:
— Так что же тебе надо от собаки? Что же она могла еще сделать, раз она лишена человеческого голоса?
И решили судьи, что собака права, и дали ему право человеческим голосом опять говорить.
Тогда барин был недоволен судом и повез этого мужичка в город, на пересуд. И поехали они с ним вместе. Заехали в лес. А уж было темно. Мужик и говорит барину:
— Смотри-ка, барин, медведь стоит на дороге!
—- Ну, мужичок, пугай!
— Да нет, я теперь лаять не стану — я получил человечье право. Лай, барин, сам, а то медведь-то может нас съесть.
— Мужичок, полай немножко, хоть поучи меня.
Мужичок полаял немного и говорит:
— Теперь лай сам, а то медведь нас съест.
И вот барин начинает лаять. А мужик ему говорит:
— Лай, барин, лай, медведь-то ближе подошел!
336


А сам сидит не смеется. И барин до того долаял, что рассвело. Мужичок и говорит:
— Стой, барин, стой, не лай! Это ведь не медведь, это нам повиделась кокора.
Тогда барин заговорил:
— А, так ты меня обманул! Теперь я тебя отдам под суд.
— Ну ладно, барин, отдавай, а я всем скажу, что ты всю ночь по-собачьи лаял.
— Послушай, мужичок, я тебя отпущу домой и дам тебе денег и корову. Иди, живи с богом, только никому не рассказывай, что я по-собачьи лаял!
И вот они вернулись домой. Барин дал мужичку корову да денег, и мужичок пошел домой.
И стал он жить, ни в чем нужды не знать с тех пор, как барина обдурил.
БАРИН И МУЖИК
Поехал старик в поле пахать и выпахал клад денег, много золота — целый воз. Привез клад домой и спрятал его. А сам говорит жене:
— Старуха, никому не сказывай! — И начал он следить за старухой.
А старуха-то пошла к соседке и говорит:
— Соседка, старик клад нашел, только ты никому не сказывай.
Старик услыхал, что она про клад рассказывает, и велел ей напечь пирогов и блинов. Утром, как встал, позвал старуху, сели они в телегу и поехали в поле. И пироги с блинами старик захватил. А старуху посадил задом наперед. Раскидал он пироги по дороге. Старуха увидала и кричит:
— Старик, пирогов-то сколько!
А он говорит:
— Собирай, старуха, это туча пирожная.
Старуха собрала и поклала все в мешок.
Поехали дальше. А старик и блины раскидал.
Старуха кричит:
— Старик, а блинов-то сколько!
А старик говорит:
— Это туча выпала, старуха, блинная, собирай.
Старуха и блины собрала.
Поехали они лесом.
— Погоди, старуха,— говорит старик.— Я пойду погляжу: сеть тут у меня стоит.
337


Пошел и принес рыбу. До речки доехали. Старик пошел и принес оттуда капкан с зайцем.
День проработали. Вечером с поля поехали. Старик повез старуху мимо барского дома. А у барина бал был. Старик и говорит:
—■ Вот как орут; видно, барина черти дерут.
Через несколько дней разнеслась молва и дошла до барина: старик деньги нашел. Захотел барин этот клад отобрать. Призывает он старика и спрашивает:
— Ты, старик, клад нашел?
— Какой,— говорит старик,— клад? Я никакого клада не знаю.
— Как не знаешь? Твоя старуха говорит, что нашел.
Призвали старуху. Стали ее спрашивать:
— Ведь правда, бабушка?
Старик говорит:
— Нет, я никакого клада не знаю.
А старуха заверяет старика:
— Как не нашел? Нашел ведь, старый. Помнишь, старик, когда мы с тобой поехали в поле, пирожная-то туча выпала?
— Не знаю,— говорит старик.
— Как не знаешь? — уверяет старуха.— А блинная-то туча выпала? Забыл, старый?
Старик все отказывается.
— А помнишь,— говорит она,— когда мы рыбу-то поймали в лесу, а капканом-то зайца в речке поймали?
— Не знаю,— твердит старик.
Старуха рассердилась:
— Как — не знаю? Помнишь, мы ехали мимо баринова двора, когда барина-то черти драли?
Рассердился тут барин и говорит:
— Выгнать ее в шею!
Так у старика деньги и остались.
БАРИН-КУЗНЕЦ
Позавидовал один барин кузнецу: «Живешь-живешь, еще
когда-то урожай будет и денег дождешься, а кузнец молотком постучал — и с деньгами. Дай кузницу заведу!»
Завел барин кузницу, велел лакею мехи раздувать. Стоит ждет заказчиков. Едет мимо мужик, шины заказать хочет на все четыре колеса.
— Эй, стой! Заезжай сюда! — крикнул барин.
Мужик подъехал.
338


— Чего тебе?
— Да вот, барин, шины надо на весь стан.
— Ладно, сейчас, подожди!
— А сколько будет стоить?
— Полтораста рублей надо бы взять, ну да чтобы народ привадить, возьму всего сто.
— Ладно.
Стал барин огонь раздувать, лакей — в мехи дуть.
Взял барин железо, давай его ковать, а ковать-то не умеет — ковал, ковал да и пережег железо.
— Ну,— говорит,— мужичок, не выйдет тебе не то что весь станок, а разве один шинок.
— Один так один,— согласился мужик.
Ковал, ковал барин и говорит:
— Не выйдет, мужичок, и один шинок, а выйдет ли, нет ли сошничок.
— Ну ладно, хоть сошничок,— отвечает мужик.
Постучал барин молотком, еще железа испортил много и
говорит:
— Ну, мужичок, не выйдет и сошничок, а выйдет ли, нет ли кочедычок.
— Ну хоть кочедычок!
Только у барина и на него железа не хватило: все пережег.
— Ну, мужичок,— говорит барин,— не выйдет и кочедык!
Получился у барина один «пшик»: сунул он в воду оставшийся кусочек раскаленного железа, оно и зашипело — «пшик!».
ПОХОРОНЫ КОЗЛА
Жили старик со старухою; не было у них ни одного детища, только и был, что козел: тут все и животы. Старик никакого мастерства не знал, плел одни лапти — только тем и питался. Привык козел к старику: бывало, куда старик ни пойдет из дому, козел бежит за ним.
Вот однажды случилось идти старику в лес за лыками, и козел за ним побежал.
Пришли в лес; старик начал лыки драть, а козел бродит там и сям и травку щиплет; щипал, щипал, да вдруг передними ногами и провалился в рыхлую землю, начал рыться и вырыл котелок с золотом.
Видит старик, что козел гребет землю, подошел к нему и увидал золото; несказанно возрадовался, побросал свои лыки, подобрал деньги — и домой. Рассказал обо всем старухе.
— Ну, старик,— говорит старуха,— это нам бог дал такой
339


клад на старость за то, что столько лет с тобою потрудились в бедности. А теперь поживем в свое удовольствие.
— Нет, старуха! — отвечал ей старик.— Эти деньги нашлись не нашим счастьем, а козловым; теперича нам жалеть и беречь козла пуще себя!
С тех пор стали они жалеть и беречь козла пуще себя, стали за ним ухаживать да и сами-то поправились — лучше быть нельзя. Старик позабыл, как и лапти-то плетут; живут себе поживают, никакого горя не знают.
Вот через некоторое время козел захворал и издох. Ста;» старик советоваться со старухою, что делать:
— Коли выбросить козла собакам, так нам за это будет перед богом и перед людьми грешно, потому что все счастье наше мы через козла получили. А лучше пойду я к попу и попрошу похоронить козла по-христиански, как и других покойников хоронят.
Собрался старик, пришел к попу и кланяется:
— Здравствуй, батюшка!
— Здорово, свет! Что скажешь?
— А вот, батюшка, пришел к твоей милости с просьбою, у меня на дому случилось большое несчастье: козел помер. Пришел звать тебя на похороны.
Как услышал поп такие речи, крепко рассердился, схватил старика за бороду и ну таскать по избе!
— Ах ты, окаянный, что выдумал — вонючего козла хоронить!
— Да ведь этот козел, батюшка, был совсем православный; он отказал тебе двести рублей.
— Послушай, старый хрыч! — сказал поп.— Я тебя не за то бью, что зовешь козла хоронить, а зачем ты по сю пору не дал мне знать о его кончине: может, он у тебя уж давно помер.
Взял поп с мужика двести рублей и говорит:
— Ну, ступай же скорее к отцу дьякону, скажи, чтобы приготовлялся; сейчас пойдем козла хоронить.
Приходит старик к дьякону и просит:
— Потрудись, отец дьякон, приходи ко мне в дом на вынос.
— А кто у тебя помер?
— Да вы знавали моего козла, он-то и помер!
Как зачал дьякон хлестать его с уха на ухо!
— Не бей меня, отец дьякон! — говорит старик.— Ведь козел-то был, почитай, совсем православный; как умирал, тебе сто рублей отказал за погребение.
— Эка ты стар и глуп! — сказал дьякон.— Что ж ты давно не известил меня о его преславной кончине; ступай скорее к дьячку: пущай прозвонит по козловой душе.
340


Прибегает старик к дьячку и просит:
— Ступай, прозвони по козловой душе.
И дьячок рассердился, начал старика за бороду трепать.
Старик кричит:
— Отпусти, пожалуй, ведь козел-то был православный, он тебе за похороны пятьдесят рублей отказал!
— Что ж ты до этих пор копаешься! Надобно было пораньше сказать мне: следовало бы давно уж прозвонить!
Тотчас бросился дьячок на колокольню и начал валять во все колокола.
Пришли к старику поп и дьякон и начали похороны отправлять; положили козла в гроб, отнесли на кладбище и закопали в могилу.
Вот стали про то дело говорить промеж себя прихожане, и дошло до архиерея, что-де поп козла похоронил по-христиански. Потребовал архиерей к себе на расправу старика с попом:
— Как вы смели похоронить козла? Ах вы безбожники!
— Да ведь этот козел,— говорит старик,— совсем был не такой, как другие козлы: он перед смертью отказал вашему преосвященству тысячу рублей.
— Эка ты глупый старик! Я не за то сужу тебя, что козла похоронил, а зачем ты его заживо маслом не соборовал!
Взял тысячу и отпустил старика и попа по домам.
КЛАД
В некоем царстве жил-был старик со старухою в великой бедности. Ни много ни мало прошло времени — померла старуха. На дворе зима стояла лютая, морозная.
Пошел старик по суседям да по знакомым, просит, чтоб пособили ему вырыть для старухи могилу; только и суседи и знакомые, знаючи его великую бедность, все начисто отказали. Пошел старик к попу, а у них на селе был поп куда жадный, несовестливый.
— Потрудись,— говорит,— батюшка, старуху похоронить.
— А есть ли у тебя деньги, чем за похороны заплатить? Давай, свет, вперед!
— Перед тобой нечего греха таить: нет у меня в доме ни единой копейки! Обожди маленько, заработаю — с лихвой заплачу; право слово, заплачу!
Поп не захотел и речей стариковых слушать:
— Коли нет денег, не смей и ходить сюда!
«Что делать,— думает старик,— пойду на кладбище, вырою кое-как могилу и похороню сам старуху».
341


Вот он захватил топор да лопату и пошел на кладбище; пришел и зачал могилу готовить: срубил сверху мерзлую землю топором, а там и за лопату взялся; копал, копал и выкопал котелок, глянул — а он полнехонько червонцами насыпан, как жар блестят! Крепко старик возрадовался:
— Слава тебе господи! Будет на что и похоронить и помянуть старуху.
Не стал больше могилу рыть, взял котелок с золотом и понес домой.
Ну, с деньгами знамое дело — все пошло как по маслу! Тотчас нашлись добрые люди: и могилу вырыли, и гроб смастерили; старик послал невестку купить вина, и кушаньев, и закусок разных — всего, как должно быть на поминках, а сам взял червонец в руку и потащился опять к попу.
Только в двери, а поп на него:
— Сказано тебе толком, старый хрыч, чтобы без денег не приходил, а ты опять лезешь!
— Не серчай, батюшка! — просит его старик.— Вот тебе золотой — похорони мою старуху, век не забуду твоей милости!
Поп взял деньги и не знает, как старика принять-то, где посадить, какими речами умилить:
— Ну, старичок, будь в надеже, все будет сделано.
Старик поклонился и пошел домой, а поп с попадьею стал
про него разговаривать:
— Вишь, старый черт! Говорят: беден, беден! А он золотой отвалил. Много на своем веку схоронил я именитых покойников, а столько ни от кого не получал...
Собрался поп со всем причетом и похоронил старуху как следует.
После похорон просит его старик к себе помянуть покойницу. Вот пришли в избу, сели за стол, и откуда что явилось — и вино-то, и кушанья, и закуски разные — всего вдоволь! Гость сидит, за троих обжирается, на чужое добро зазирается.
Отобедали гости и стали по своим домам расходиться, вот и поп поднялся. Пошел старик его провожать, и только вышли на двор — поп видит, что со стороны никого больше нету, и начал старика допрашивать:
— Послушай, свет! Покайся мне, не оставляй на душе ни единого греха — все равно как перед богом, так и передо мною: отчего так скоро сумел ты поправиться? Был ты мужик скудный, а теперь на поди, откуда что взялось! Покайся-ка, свет! Чью загубил ты душу, кого обобрал?
— Что ты, батюшка! Истинною правдою признаюсь тебе: я не крал, не грабил, не убивал никого; клад сам в руки дался!
342


И рассказал, как все дело было.
Как услышал эти речи поп, ажно затрясся от жадности; воротился домой, ничего не делает — и день и ночь думает: «Такой ледащий мужичишка — и получил этакую силу денег. Как бы теперь ухитриться да отжилить у него котелок с золотом?»
— Слушай, матка! Ведь у нас козел есть?
— Есть.
— Ну ладно! Дождемся ночи и обработаем дело как надо.
Вечером поздно притащил поп в избу козла, зарезал и содрал с него шкуру — со всем, и с рогами и с бородой; тотчас натянул козлиную шкуру на себя и говорит попадье:
— Бери, матка, иглу с ниткою; закрепи кругом шкуру, чтоб не свалилась.
Попадья взяла толстую иглу да суровую нитку и обшила его козлиною шкурою.
Вот в самую глухую полночь пошел поп прямо к стариковой избе, подошел под окно и ну стучать да царапаться. Старик услыхал шум, вскочил и спрашивает:
— Кто там?
— Черт!..
— Наше место свято! — завопил мужик и начал крест творить да молитвы читать.
— Слушай, старик! — говорит поп.— От меня хоть молись, хоть крестись, не избавишься; отдай-ка лучше мой котелок с деньгами, не то я с тобой разделаюсь! Ишь я над твоим горем сжалился, клад тебе показал — думал: немного возьмешь на похороны, а ты все целиком и заграбил!
Глянул старик в окно — торчат козлиные рога с бородою: как есть нечистый! «Ну его совсем и с деньгами-то! — думает старик.— Наперед того без денег жил и опосля без них проживу!»
Достал котелок с золотом, вынес на улицу, бросил наземь, а сам в избу поскорее. Поп подхватил котел с деньгами и припустил домой.
Воротился.
— Ну,— говорит,— деньги в наших руках! На, матка, спрячь подальше да бери острый нож, режь нитки да снимай с меня козлиную шкуру, пока никто не видал.
Попадья взяла нож, стала было по шву нитки резать — как польется кровь, как заорет он:
— Матка! Больно, не режь! Матка! Больно, не режь!
Начнет она пороть в ином месте — то же самое! Кругом
к телу приросла козлиная шкура.
343


Уж чего они ни делали, чего ни пробовали, и деньги старику назад отнесли — нет, ничего не помогло; так и осталась на попе козлиная шкура.
ЦЕРКОВНАЯ СЛУЖБА
Говорит поп в церкви дьякону:
— Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Старуха идет, крынку масла несет! — отвечает дьякон.
А дьячок поет:
— Подай, господи!
Поп опять:
— Дьякон, дьякон, посмотри-ка в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Старуха идет, ржи мешок несет! — отвечал дьякон. Дьячок опять поет:
— Подай, господи!
Поп опять говорит:
— Дьякон, дьякон, посмотри в окошко, нейдет ли кто, не несет ли чего?
— Идет мужик, несет дубину на поповскую спину!—отвечает дьякон.
Тут поп и дьячок как запоют:
— Тебе, господи!
КАК ПОП РАБОТНИЦУ НАНИМАЛ
Тебе, девка, житье у меня будет легкое,— не столько работать, сколько отдыхать будешь!
Утром станешь, ну, как подобат,— до свету. Избу вымоешь, двор уберешь, коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешься и — спи-отдыхай!
Завтрак состряпашь, самовар согреешь, нас с матушкой завтраком накормишь — спи-отдыхай!
В поле поработать али в огороде пополешь, коли зимой — за дровами али за сеном съездишь и — спи-отдыхай!
Обед сваришь, пирогов напечешь: мы с матушкой обедать сядем, а ты — спи-отдыхай!
344


После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и — спи-отдыхай!
Коли время подходяче — в лес по ягоду, по грибы сходишь, али матушка в город спосылат, дак сбегашь. До городу — рукой подать, и восьми верст не будет, а потом — спи-отдыхай!
Из городу прибежишь, самовар поставишь. Мы с матушкой чай станем пить, а ты — спи-отдыхай!
Вечером коров встретишь, подоишь, попоишь, корм задашь и —
спи-отдыхай!
Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты — спи-отдыхай!
Воды наносишь, дров наколешь — это к завтрему, и — спи-отдыхай!
Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь. А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь — во что ночь-то будешь спать?
Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь и опять —
спи-отдыхай!
Ну, под утро белье постирашь, которо надо — поштопать да зашьешь и — спи-отдыхай!
Да ведь, девка, не даром. Деньги платить буду. Кажной год по рублю! Сама подумай. Сто годов — сто рублев. Богатейкой станешь!
ДОБРЫЙ ПОП
Жил-был поп. Нанял себе работника, привел его домой.
— Ну, работник, служи хорошенько, я тебя не оставлю. Пожил работник с неделю, настал сенокос.
—- Ну, свет,— говорит поп,— бог даст, переночуем благополучно, дождемся утра и пойдем завтра косить сено.
— Хорошо, батюшка.
Дождались они утра, встали рано. Поп и говорит попадье:
— Давай-ка нам, матка, завтракать, мы пойдем на поле косить сено.
Попадья собрала на стол. Сели они вдвоем и позавтракали порядком. Поп говорит работнику:
— Давай, свет, мы и пообедаем за один раз и будем косить до самого полдника без роздыха.
345


— Как вам угодно, батюшка, пожалуй, и пообедаем.
— Подавай, матка, на стол обедать,— приказал поп жене.
Она подала им и обедать. Они по ложке, по другой хлебнули — и сыты.
Поп говорит работнику:
— Давай, свет, за одним столом и пополуднуем и будем косить до самого ужина.
— Как вам угодно, батюшка, полудновать так полудновать!
Попадья подала на стол полдник. Они опять хлебнули по
ложке, по другой — и сыты.
— За равно, свет,— говорит поп работнику,— давай заодно и поужинаем, а заночуем на поле — завтра раньше на работу поспеем.
— Давай, батюшка.
Попадья подала им ужинать. Они хлебнули раз-два и встали из-за стола.
Работник схватил свой армяк и собирается вон.
— Куда ты, свет? — спрашивает поп.
— Как куда? Сами вы, батюшка, знаете, что после ужина надо спать ложиться.
Пошел в сарай и проспал до света.
С тех пор перестал поп угощать работника за один раз завтраком, обедом, полдником и ужином.
ТРИ КАЛАЧА И ОДНА БАРАНКА
Одному мужику хотелось есть. Он купил калач и съел — ему все еще хотелось есть. Купил другой калач и съел — ему все еще хотелось есть. Он купил третий калач и съел — ему все еще хотелось есть. Потом он купил баранок и, когда съел одну, стал сыт.
Тогда мужик ударил себя по голове и сказал:
— Экой я дурак! Что ж я напрасно съел столько калачей. Мне бы надо сначала съесть одну баранку.
НАГОВОРНАЯ ВОДИЦА
Жили-были муж с женой. Смолоду они жили всем на загляденье, а под старость — словно их кто подменил. Только спустит утром старик ноги с печки, как уж и пошла промеж ним и старухой перебранка. Он старухе слово, а она ему два, он ей два, а она ему пять, он пять, а она десять. И такой вихорь завьется промеж них, хоть из избы вон беги.
346


А разбираться начнут — виноватого нет.
— Да с чего б это у нас, старуха, а? — скажет старик.
— Да все ты, старый, ты все!..
— Да полно! Я ли? Не ты ли? С долгим-то языком!..
— Не я, да ты!
— Ты, да не я!
И снова здорово: опять ссора промеж них затеялась. Вот раз слушала, слушала их соседка и говорит:
— Маремьянушка, что это у тебя со старым-то всё нелады да нелады. Сходила б ты на край села к бобылке. Бобылка на водицу шепчет... Людям помогает, авось и тебе поможет.
«А и впрямь,— подумала старуха,— схожу к бобылке...
Пришла к бобылке, постучала в окошко. Та вышла.
— Что,— спрашивает,— старушечка, тебе надобно?
— Да вот,— отвечает бабка,— пошли у нас нелады со стариком.
— А подожди,— говорит бобылка,— немного.
И сама — в дом.
Вынесла старухе воды в деревянном ковше да при ней же на ту воду пошептала. Потом перелила ее в стеклянную посудину, подает и говорит:
— Как домой придешь да как зашумит у тебя старик-то, так ты водицы-то и хлебни; да не плюнь, не глотни, а держи во рту-то, пока он не угомонится... Все ладно и будет!
Поклонилась старуха бобылке, взяла посудину с водой — и домой. И только ногу за порог занесла, как старик на нее и напустился:
— Ох уж мне эти бабы-стрекотухи! Как пойдут, так словно провалятся! Давным-давно самовар пора ставить, а ты думать зг\была! И где это ты запропала?..
Отхлебнула старуха из стеклянной посудины, да не плюнула, не проглотила, а, как велела бобылка, держит во рту.
А старик видит, что она не отвечает, и сам замолчал. Обрадовалась старуха: «А и впрямь, видать, что водица эта наговорная целебная!»
Поставила посудину с водой, а сама — за самовар да и загреми трубой.
Услышал это старик:
— Эка нескладна-неладна! Не тем концом руки, видать, воткнуты!
А старуха хотела было ему ответить, да вспомнила наказ бобылки — и опять за водицу! Хлебнула и держит во рту.
Видит старик, что старуха ни словечка ему супротивного не говорит, дался диву и... замолчал.
347


И пошло промеж них с той поры все как по-писаному: снова, как в молодые годы, людям на загляденье жить стали. Потому, как только начнет старик шуметь, старуха сейчас — за наговорную водицу!
Вот она, сила-то, в ней какая!
ГОРШОК
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай да руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке-то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
— Ну, мужик, я свое дело сделала — кашу сварила, а горшок тебе мыть!
— Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И*сама вымоешь.
— А и не подумаю!
— И я не стану.
— А не станешь — пусть так стоит!
Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку.
Стоит горшок немытый.
— Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
— Сказано— твое дело, ты и мой!
— Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
— Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало.
Утром-то никто и не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся — не хотят горшка мыть.
Бабе надо коровушку поить, доить да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается.
Соседки уже коровушек прогнали.
— Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову?
— Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем — не встретим ли...
И обратно идут — нет Маланьи.
348


— Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! — и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла, огляделась.
— Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
— Почто коровушку-то не прогоняла? Ай нездоровилось?
Молчит баба.
— Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
— Господи помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты — и не ворохнется.
— Что у тебя с женой-то? Ай попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
— Пойти сказать бабам!
Побежала по деревне:
— Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом—одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
— Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба что убитые.
— Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
— Вот, батюшка, лежат оба — не шелохнутся; глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил — да к печке:
— Василий, раб божий! Что приключилось-то?
Молчит мужик.
Поп — к лавке:
— Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили — да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята.
Поп и говорит:
— Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
349


— Да вот,— говорят,— бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут — одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
— Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
— Да какое ж тебе жалованье положить? — спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.— Да вот,— говорит поп,— возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это он проговорил, а баба-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
— Это что же такое? — говорит.— Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
— Ну вот, баба, ты перво слово молвила — тебе и горшок мыть.
СОЛДАТСКАЯ ШИНЕЛЬ
Говорил барин с солдатом; стал солдат хвалить свою шинель:
— Когда мне нужно спать, постелю я шинель, и в головах положу шинель, и покроюсь шинелью.
Стал барин просить солдата продать ему шинель. Вот они за двадцать пять рублей сторговались. Пришел барин домой и говорит жене:
— Какую я вещь-то купил! Теперь не нужно мне ни перины, ни подушек, ни одеяла: постелю шинель, и в головах положу шинель, и оденусь шинелью.
Жена стала его бранить:
— Ну как же ты будешь спать?
И точно, барин постелил шинель, а в головах положить и одеться нечем, да и лежать-то ему жестко.
Пошел барин к полковому командиру жаловаться на солдата. Командир велел позвать солдата.
Привели солдата.
—• Что же ты, брат,— говорит командир,— обманул барина?
— Никак нет, ваше благородие,— отвечает солдат.
Взял солдат шинель, расстелил, голову положил на рукав и накрылся полою.
— Куда как хорошо,— говорит,— на шинели после походу спится!
350


Полковой командир похвалил солдата и дал ему еще на чарочку. А барину сказал:
— Кто поработает да устанет, тот и на камне спит, а кто ничего не делает, тот и на перине не уснет!
СОЛДАТ И ЧЕРТ
Стоял солдат на часах, и захотелось ему на родине побывать.
— Хоть бы,— говорит,— черт меня туда снес!
А он тут как тут.
— Ты,— говорит,— меня звал?
— Звал.
— Изволь,— говорит,— давай в обмен душу!
— А как же я службу брошу, как с часов сойду?
— Да я за тебя постою.
Решили так, что солдат год на родине проживет, а черт все время прослужит на службе.
— Ну, скидай!
Солдат все с себя скинул и не успел опомниться, как дома очутился.
А черт на часах стоит. Подходит генерал и видит, что все у него по форме, одно нет: не крест-накрест ремни на груди, а все на одном плече.
— Это что?
Черт так и сяк, не может надеть. Тот его — в зубы, а после — порку. И пороли черта каждый день. Так — хороший солдат всем, а ремни все на одном плече.
— Что с этим солдатом,— говорит начальство,— сделалось? Никуда теперь не годится, а прежде все бывало в исправности.
Пороли черта весь год.
Прошел год, приходит солдат сменять черта. Тот и про душу забыл: как завидел, все с себя долой.
— Ну вас,— говорит,— с вашей службой-то солдатской! Как это вы терпите?
И убежал.
ПЕТУХАН КУРИХАНЫЧ
Жила-была старуха, у нее сын Иван. Раз Иван уехал в город, а старуха одна осталась дома. Зашли к ней два солдата и просят чего-нибудь поесть горяченького. А старуха скупа была и говорит:
351


— Ничего у меня нет горяченького, печка не топлена и щички не варены.
А у самой в печке петух варился. Проведали это солдаты и говорят между собой:
— Погоди, старая! Мы тебя научим, как служивых людей обманывать.
Вышли во двор, выпустили скотину, пришли и говорят:
— Бабушка! Скотина-то на улицу вышла.
Старуха заохала и выбежала скотину загонять. Солдаты между тем достали из печки горшок с похлебкой, петуха вынули и положили в ранец, а вместо него в горшок сунули лапоть.
Старуха загнала скотину, пришла в избу и говорит:
— Загадаю я вам, служивые, загадку.
— Загадай, бабушка.
— Слушайте: в Печинске-Горшечинске, под Сковородин-
ском, сидит Петухан Куриханыч.
— Эх, старая! Поздно хватилась: в Печинске-Горшечинске был Петухан Куриханыч, да переведен в Суму-Заплеченску, а теперь там Заплетай Расплетаич. Отгадай-ка вот, бабушка, нашу загадку.
Но старуха не поняла солдатской загадки.
Солдаты посидели, поели черствой корочки с кислым квасом, пошутили со старухой, посмеялись над ее загадкой, простились и ушли.
Приехал из города сын и просит у матери обедать. Старуха собрала на стол, достала из печи горшок, ткнула в лапоть вилкой и не может вытащить. «Ай да петушок,— думает про себя,— вишь как разварился,— достать не могу». Достала, ан... лапоть!
КАШИЦА ИЗ ТОПОРА
Пришел солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке:
— Здравствуй, божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть.
А старуха в ответ:
— Вот там на гвоздике повесь!
— Аль ты совсем глуха, что не чуешь?
— Где хошь, там и заночуешь!
— Ах ты, старая ведьма! Я те глухоту-то вылечу! — И полез было с кулаками.— Подавай на стол!
— Да нечего, родимый!
— Вари кашицу!
— Да не из чего, родимый!
— Давай топор; я из топора сварю!
352


К стр. 35/


«Что за диво! — думает баба.— Дай посмотрю, как из топора солдат кашицу сварит!»
Принесла ему топор; солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит:
— Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать!
Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит:
— Совсем бы готово, только б маслом сдобрить!
Баба принесла ему масла. Солдат сварил кашицу:
— Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли да принимайся за ложку: станем кашицу есть!
Похлебали вдвоем кашицу.
Старуха спрашивает:
— Служивый! Когда ж топор будем есть?
— Да вишь, он не уварился,— отвечал солдат,— где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!
Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою н пошел в иную деревню.
Вот так-то солдат и кашицы поел и топор унес!
ГЛУПЫЙ ЖЕНИХ
Раз один жених свататься пошел. Он очень нескладно говорил. Вот сват ему и дает совет:
— Ты, брат, с невестой-то как покруглее говори.
Ну, он пришел в дом к невесте. Помолчал, помолчал, а как наелся, напился, развеселился, так невесте и говорит:
— Колесо.
Да помолчит, помолчит и опять:
— Колесо.
Ведь круглое колесо-то, а ему «покруглее» говорить велели, вон он круглое и выбрал.
Невеста увидала, что жених глуп, и не пошла за него.
ЗАЯЦ
Бедный мужик шел по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит:
— Вот когда заживу домком-то! Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына. На те деньги куплю свинушку. Она принесет мне двенадцать поросеночков. Поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати. Я всех приколю,
12 Былины
353


амбар мяса накоплю. Мясо продам, а на денежки дом заведу да сам женюсь. Жена-то родит мне двух сыновей: Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки наводить: «Эй вы, ребятки, крикну, Васька да Ванька! Шибко людей на работе не подгоняйте, видно, сами бедно не живали!» Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал.
НЕУМЕЛАЯ ЖЕНА
Мужик стащил в лавке куль пшеничной муки; захотелось к празднику гостей зазвать, пирогами попотчевать. Принес домой муку, да и задумался.
— Жена! — говорит он своей бабе.— Муки-то я украл, да боюсь — узнают, спросят: отколь ты взял такую белую муку?
— Не кручинься, мой кормилец, я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных.
ЖЕНА-СПОРЩИЦА
Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила. Бывало, он скажет: «Бритое»,— а уж она непременно кричит: «Стриженое!» Всякий день бранились! Надоела жена мужу, вот он и стал думать, как бы от нее отделаться.
Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладинка.
«Постой,— думает он,— вот тепсрь-то я ее изведу».
Как стала она переходить по перекладинке, он и говорит:
— Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!
— Так вот же нарочно буду!
Тряслась, тряслась, да и бултых в воду!
Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде в гору, вверх, против течения.
— Что ты тут ищешь? — говорят ему прохожие мужики.
— А вот жена утонула, вон с этой перекладинки упала!
— Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.
— Эх, братцы, молчите! Она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.


ХОРОШО, ДА ХУДО
Встретились на дороге барин и мужик.
— Мужик, откуда ты?
— Издалеча, барин!
— А откуда?
— Из Ростова города, а барина Толстова.
— А велик ли город?
— Не мерил».
— А силен?
— Не боролся.
— Что ж там почем?
— Рожь да овес по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по санкам.
— А за чем ездил?
— За покупкой дорогою: за мерою гороха.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
— Ехал да рассыпал.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Рассыпал-то меру, а подгреб-то две!
— А вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— Да что ж?
— Посеял, да редок.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Хоть редок, да стручист!
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не совсем!
— А что ж?
— Поповы свиньи повадились горох топтать-топтать да и вытоптали.
— Этак худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я поповых свиней убил да два чана свежины насолил.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
355


— Поповы собаки повадились свежину таскать-таскать да повытаскали.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я тех собак убил да жене шубу сшил.
— Вот это хорошо!
— Хорошо, да не дюже!
— А что ж?
— Пошла моя жена мимо попова двора; поп-то узнал да шубу снял.
— Вот это худо!
— Худо, да не дюже!
— А что ж?
— Я с попом судился-судился, сивого мерина да рыжую корову спустил — вот мое дело и выгорело.
НЕ ЛЮБО —НЕ СЛУШАЙ
У одного мужика много было гороху насеяно. Повадились журавли летать, горох клевать.
«Постой,— вздумал мужик,— я вам переломаю ноги!»
Купил ведро вина, вылил в корыто, намешал туда меду; корыто поставил на телегу и поехал в поле. Приехал к своей полосе, выставил корыто с вином да с медом наземь, а сам отошел подальше и лег отдохнуть.
Вот прилетели журавли, поклевали гороху, увидали вино и так натюкались, что тут же попадали. Мужик — не промах, сейчас прибежал и давай им веревками ноги вязать. Опутал веревками, прицепил за телегу и поехал домой.
Дорогой-то порастрясло журавлей, протрезвились они, очувствовались; стали крыльями похлопывать, поднялись, полетели и понесли с собою и мужика, и телегу, и лошадь. Высоко! Мужик взял нож, обрезал веревки и упал прямо в болото.
Целые сутки в тине сидел, едва оттуда выбрался. Воротился домой — жена родила, надо за попом ехать, ребенка крестить.
— Нет,— говорит,— не поеду за попом!
— Отчего так?
— Журавлей боюсь! Опять понесут по поднебесью; пожалуй, с телеги сорвусь, до смерти ушибусь!
— Не бойся! Мы тебя к телеге канатом прикрутим.
Вот хорошо, положили его в телегу, обвязали канатом, ло¬
356


шадь поворотили на дорогу; стегнули раз, другой — она и поплелась рысцою. За деревней-то был колодец, а лошадь-то была не поена; вздумалось ей напиться, свернула с дороги в сторону и прямо к колодцу; а колодец был без сруба, а упряжь-то без шлеи, и узда без повода, а хомут большой, просторный; лошадь наклонилась к воде, а хомут через голову и съехал долой. Вот лошадь напилась и пошла назад, а мужик с телегою остался у колодца.
На ту пору выгнали охотники из лесу медведя; медведь бросился со всех ног, набежал на телегу, хотел перескочить, прыгнул — да прямо в хомут и попал! Видит, что беда на носу, и пошел валять что есть силы с телегою.
— Батюшки, помогите! — кричит мужик.
От того крику медведь еще пуще напугался; пошел таскать по кочкам, по яругам, по болотам. Прибежал на пчельник, полез на дерево и телегу за собой потащил — захотелось, видно, медку попробовать. Влез на самую верхушку, а телега вниз тянет; бедный медведь и сам не рад — ни взад, ни вперед!
Немного спустя времени пришел хозяин, увидал медведя.
— Ага,— говорит,— попался! Вишь ты какой бездельник, мишка: не просто за медом пришел, на телеге приехал!
Схватил топор и ну рубить дерево под самый корень. Дерево повалилось наземь, разбило телегу и задавило совсем мужика; а медведь выскочил из хомута да бежать: только унеси бог ноги!
Вот каковы журавли!
ДОКУЧНЫЕ СКАЗКИ
Жили-были два братца, два братца — кулик да журавль. Накосили они стожок сенца, поставили среди польца. Не сказать ли сказку опять с конца?
*
Жил-был старик, у старика был колодец, а в колодце-то елец; тут и сказке конец.
*
Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала?
357


— Сказать ли тебе сказку про белого бычка?
— Скажи.
— Ты скажи, да я скажи, да сказать ли тебе сказку про белого бычка?
— Скажи.
— Ты скажи, да я скажи, да чего у нас будет, да докуль это будет! Сказать ли тебе сказку про белого бычка?
*
— Рассказать ли тебе докучную сказочку?
— Расскажи.
— Ты говоришь: расскажи, я говорю: расскажи; рассказать ли тебе докучную сказочку?
— Не надо.
— Ты говоришь: не надо, я говорю: не надо; рассказать ли тебе докучную сказочку? — и т. д.


РЕВ НЕРУС СКИЕ ПОВЕСТИ


ИЗ «ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»
Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить и как возникла Русская земля.
РАССЕЛЕНИЕ СЛАВЯН
Так начнем повесть сию.
Славяне сели по Дунаю, где ныне земля Угорская* и Болгарская. И от тех славян разошлись славяне по земле и стали называться по тем местам, где селились. Так одни пришли и сели на реке по имени Морава и прозвались моравами, а другие назвались чехами. А вот еще те же славяне: белые хорваты и сербы. Когда волохи* напали на дунайских славян и поселились среди них и стали притеснять их, то славяне те ушли на север и поселились на Висле. Они прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки.
Иные славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах, а еще другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные осели по Двине и назвались полочанами, по речке, которая впадает в Двину и носит название Полота. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем — словенами и построили город и назвали его Новго¬
361


родом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суде и прозвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская».
КИЙ, ЩЕК И ХОРИВ
Поляне жили отдельно и управлялись своими родами. И были три брата: один по имени Кий, другой — Щек и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь*. Сидел Кий на горе, где ныне взвоз Боричев*, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили город во имя старшего своего брата и назвали его Киевом. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те мужи мудры и смышлены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве.
Некоторые же, несведущие, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз, на Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду. А Кий этот княжил в роде своем и ходил он к царю*,— не знаем только, к какому царю, но, говорят, великие почести воздал ему этот царь. Кий, вернувшись в свой город Киев, тут и кончил жизнь свою, и братья его, Щек и Хорив, и сестра их Лыбедь тут же скончались.
ДАНЬ ХАЗАРАМ
После смерти трех братьев стали притеснять полян древляне и иные окрестные люди. И нашли их хазары* на горах этих в лесах и сказали:
— Платите нам дань.
Посовещались поляне и дали от дыма* по мечу. И отнесли хазары мечи к князю своему и к старейшинам своим и сказали им:
— Вот, нашли мы новую дань.
Те же спросили:
— Откуда?
Они же ответили:
— В лесу, на горах, над рекою Днепром.
Опять спросили старцы1 хазарские:
— А что дали?
Они же показали мечи.
И сказали старцы:
1 Старцы — старейшины.
362


— Не добрая дань эта, княже. Мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны,— саблями, а у этих оружие обоюдоострое — мечи. Придет день, когда они будут собирать дань и с нас и с иных земель.
И сбылось все: владеют русские князья хазарами и по нынешний день.
ПРИЗВАНИЕ ВАРЯЖСКИХ КНЯЗЕЙ
В лето 63671 (859). Варяги* из заморья взимали дань с чуди, и со словен новгородских, и с мери, и со всех кривичей*, а хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по серебряной монете и по белке от дыма.
В лето 6370 (862). Изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было в них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать сами с собой. И сказали себе:
— Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву.
И пошли за море, к варягам, к руси*. Те варяги назывались русью, как другие зовутся шведами, а иные норманнами, а еще иные готландцами. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь*:
— Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами.
И собрались трое братьев со своими родами и взяли с собою всю русь и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус,— на Белоозере, а третий, Трувор,— в Изборске*.
Через два же года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть Рюрик и стал раздавать мужам* своим города — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — пришельцы, а первое население в Новгороде — словене, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома*, и теми всеми владел Рюрик.
АСКОЛЬД И ДИР
Было у Рюрика два мужа, не родичи его, но бояре: Аскольд и Дир. И отпросились они в Царьград со своим родом. И пошли они по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе городок. И спросили:
— Чей это городок?
Тамошние же жители ответили:
1 Года считались от сотворения мира. В скобках дается год по современному летосчислению.
363


— Было три брата — Кий, Щек и Хорив, они построили городок этот и умерли, а мы, их род, тут сидим и платим дань хазарам.
Аскольд и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян. Рюрик же в это время княжил в Новгороде.
ИЗ СКАЗАНИЙ О КНЯЗЕ ОЛЕГЕ
В лето 6387 (879). Умер Рюрик, передав княжение свое Олегу — родичу своему и отдав ему на руки сына Игоря, ибо был тот еще очень мал.
В лето 6390 (882). Пошел Олег, взяв с собою много воинов: варягов, словсн, мерю, весь, кривичей, и пришел к Смоленску, и взял город, и посадил в нем своих мужей. Оттуда пошел вниз и взял Любеч и посадил мужей своих. Придя к горам к Киевским, узнал Олег, что княжат тут Аскольд и Дир. И спрятал он одних воинов в ладьях, а других оставил позади, а сам подошел к горам, неся ребенка Игоря. И послал сказать Аскольду и Диру:
— Мы купцы, идем в Греки* от Олега и княжича Игоря. Выходите к нам, к родичам своим.
Когда же Аскольд и Дир вышли, воины выскочили из ладей. И сказал Олег Аскольду и Диру:
— Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода,— а когда вынесли Игоря, сказал: — Вот он, сын Рюрика.
И убили Аскольда и Дира, и отнесли на гору, и погребли их на горе, где ныне Ольмин двор.
И сел Олег, княжа в Киеве, и сказал Олег:
— Это будет мать городам русским.
Олег начал ставить города и установил дани словенам, и кривичам, и мери.
В лето 6391 (883). Начал Олег воевать против древлян и, покорив их, брал с них дань по черной кунице.
В лето 6392 (884). Отправился Олег на северян и победил их, и возложил на них легкую дань — и не позволил им платить дань хазарам, говоря так:
— Я враг их, и вам незачем им платить.
В лето 6393 (885). Послал Олег к радимичам*, спрашивая:
— Кому даете дань?
Они же ответили:
— Хазарам.
364


И сказал им Олег:
— Не давайте хазарам, но платите мне.
И дали Олегу по щелягу*, как раньше хазарам давали. И властвовал Олег над полянами, и древлянами, и северянами, и радимичами, а с другими народами воевал.
В лето 6415 (907). Пошел Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же он с собою множество варягов, и словен, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вягичей, и хорватов — все они называются греками Великая Скифь. И пошел на конях и на кораблях; и было кораблей числом две тысячи. И пришли к Царьграду. Греки же замкнули Суд*, а город затворили. И вышел Олег на берег и начал воевать. И много зла сделали русские грекам, как обычно делают враги.
И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса и пошли со стороны поля к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу:
— Не губи города, дадим тебе дани, какой захочешь.
И остановил Олег воинов, и вынесли ему греки пищу и вино, но не принял Олег вина, так как было оно отравлено. Испугались греки и сказали:
— Это не Олег, но святой Дмитрий*, посланный на нас от бога.
И приказал Олег дать дани на две тысячи кораблей, по двенадцати гривен на человека, а было в каждом корабле по сорок мужей; а потом дать дани для русских городов: прежде всего для Киева, а затем для Чернигова, для Переяславля*, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов, ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу.
И согласились на это греки, и стали они просить мира, чтобы не воевал Греческой земли. И обязались греческие цари уплачивать дань. И давали друг другу присягу: сами целовали крест, а Олега с мужами его водили к клятве по закону русскому, и клялись те оружием своим и Перуном, богом своим, и Велесом, богом скота*, и утвердили мир.
И сказал Олег:
— Сшейте для руси паруса из паволок, а словенам — полотняные*.
И было так. И повесил щит свой на вратах, показуя победу, и пошел от Царьграда. И подняла русь паруса из паволок, а словене — полотняные, и разодрал их ветер. И сказали словене:
— Возьмем свои холщовые паруса, не дали словенам паруса из паволок.
365


И пришел Олег в Киев, неся золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье*. И прозвали Олега вещим, так как были люди язычниками и непросвещенными.
И жил Олег, княжа в Киеве, мир храня со всеми странами. И пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить и уже не садился на него. Ибо когда-то спрашивал он волхвов и кудесников*:
— От чего мне умереть?
И сказал ему кудесник один:
— Княже! Коня любишь и ездишь на нем,— от него тебе и умереть!
Олегу запали слова эти в душу, и сказал он:
— Никогда не сяду на него и не увижу его больше. И повелел кормить коня и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков.
Когда вернулся Олег от Царьграда в Киев, и прошло четыре года, на пятый год вспомнил он своего коня, от которого когда-то волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старшего конюха и сказал:
— Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?
Тот же ответил:
— Умер!
Олег тогда засмеялся и укорил того кудесника, сказав:
— Неправду говорят волхвы, но только ложь: конь умер, а я жив.
И повелел оседлать себе коня:
— Да увижу кости его.
И приехал на место, где лежали его кости голые и череп голый, слез с коня и посмеявшись сказал:
— От сего ли черепа смерть мне принять?
И ступил ногою на череп. И выползла змея из черепа и ужалила его в ногу. И с того разболелся и умер. И оплакивали его все люди плачем великим и понесли его и похоронили его на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и до сего дня, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжение его тридцать и три.
ИЗ СКАЗАНИЙ О КНЯЗЕ ИГОРЕ
В лето 6421 (913). По смерти Олега стал княжить Игорь.
В лето 6449 (941). Пошел Игорь на греков. И послали болгары весть царю, что идут русские на Царьград: десять тысяч кораблей. Феофан же встретил их в ладьях с огнем* и начал
366


трубами пускать огонь на ладьи русские. И было страшное чудо. Русские, увидев пламень, бросались в воду морскую, стремясь спастись. Но только немногие возвратились восвояси. И, придя в землю свою, поведали каждый своим — о происшедшем и о ладейном огне.
— Будто молнию небесную,— говорили они,— имеют у себя греки и, пуская ее, пожгли нас; оттого и не одолели их.
Игорь же, вернувшись, начал собирать множество воинов, желая снова идти на них.
В лето 6452 (944). Игорь собрал воинов многих: варягов, русь, и полян, и словен, и кривичей, и тиверцев — и нанял печенегов*, и заложников у них взял, и пошел на греков в ладьях и на конях, желая отомстить за себя. Услышав об этом, кор- су нцы* послали к Роману, царю греческому, со словами:
— Вот идут русские, нет числа кораблям их, покрыли море корабли.
Также и болгары послали весть, говоря:
— Идут русские и наняли с собой печенегов.
Услышав об этом, царь послал к Игорю лучших бояр с мольбою:
— Не ходи, но возьми дань, какую брал Олег, прибавлю и еще к той дани.
Игорь же, дойдя до Дуная, созвал дружину и начал с нею держать совет и поведал ей речь цареву. Сказала же дружина Игорева:
— Если так говорит царь, то чего нам еще нужно: не бившись, возьмем золото, и серебро, и паволоки? Ведь никто не знает, кто одолеет: мы или они? Кто с морем в союзе? Не по земле ведь ходим, но по глубине морской: общая смерть всем.
И послушал их Игорь и, взяв у греков золота и паволоки на всех воинов, возвратился назад и пришел к Киеву восвояси.
В лето 6453 (945). И послал Игорь мужей своих к Роману, царю греческому, восстановить прежний мир. Роман же созвал бояр и сановников. И привели греки русских послов к своему царю, и велели им говорить, и записывали все речи на хартию*. И клялись русские и греки хранить любовь правую, да не нарушится она до тех пор, пока солнце сияет и весь мир стоит, в нынешние времена и во все будущие.
Когда послы Игоревы вернулись в Киев с послами греческими, Игорь пришел на холм, где стоял Перун; и сложили Игорь и мужи его свое оружие, и щиты, и золото, и стали присягать Игорь и его мужи. И, утвердив мир, отпустил Игорь послов греческих, одарив их мехами, челядью* и воском.
367


В лето 6453 (945). В тот год сказала дружина Игорю:
— Отроки* Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, тогда и ты добудешь, и мы.
И послушал их Игорь: пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его.
Взяв дань, пошел Игорь в Киев. Когда же шел он назад, поразмыслив, сказал дружине своей:
— Идите с данью домой, а я возвращусь и соберу еще.
И отпустил дружину свою домой, а сам с малой дружиной возвратился, желая большего богатства.
Древляне же, услышав, что идет опять, держали совет с князем своим Малом.
— Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит.
И послали к нему, говоря:
— Почто идешь опять? Забрал уже всю дань.
И не послушал их Игорь. И, выйдя из города Искоростеня*, древляне убили Игоря и дружину его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня, в Древлянской земле, и до сего дня.
ИЗ СКАЗАНИЙ ОБ ОЛЬГЕ
Ольга, вдова Игоря, была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его Асмуд, и воевода был Свенельд.
Сказали же древляне:
— Вот убили мы князя русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала, и Святослава, сына ее, возьмем и сделаем с ним что захотим.
И послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в ладье к Ольге. И пристали под Боричевым взвозом в ладье. Ведь тогда вода текла под горой Киевской, и на Подоле не жили люди, но на горе. На горе был терем каменный.
И поведали Ольге, что пришли древляне.
И призвала их Ольга к себе и сказала им:
— Добрые гости пришли.
И ответили древляне:
— Пришли, княгиня.
И сказала им Ольга:
— Говорите, чего ради пришли сюда?
Ответили ей древляне:
— Послала нас Древлянская земля с такими словами: «Му¬
368


жа твоего мы убили, ибо муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, ибо пасут Древлянскую землю. Пойди замуж за князя нашего, за Мала».
Было ведь имя ему, князю древлянскому, Мал.
Сказала же им Ольга:
— Люба мне речь ваша. Мужа моего мне уже не воскресить, мо хочу почтить вас завтра перед людьми своими. Ныне же идите в свою ладью и ложитесь в нее, величаясь. Утром я пошлю за вами, а вы говорите: «Не едем на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в ладье». И вознесут вас в ладье,— и отпустила их к ладье.
Ольга же повелела выкопать на теремном дворе вне города яму, великую и глубокую. Наутро Ольга, сидя в тереме, послала за гостями. И пришли к ним и сказали:
— Зовет вас Ольга для чести великой.
Они же ответили:
— Не едем на конях, ни на возах, ни пеши не идем, но понесите нас в ладье.
Ответили киевляне:
— Нам неволя: князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя,— и понесли их в ладье.
Они же сидели важно, избоченившись и в великих нагрудных бляхах. И принесли их во двор к Ольге. Как несли, так и сбросили их вместе с ладьей в яму. И, приникнув к яме, спросила их Ольга:
— Хороша ли вам честь?
Они же ответили:
— Пуще нам Игоревой смерти.
И повелела засыпать их живыми. И засыпали их.
И послала Ольга к древлянам и сказала им:
— Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди.
Услышав об этом, древляне избрали лучших мужей, управлявших Древлянскою землею, и прислали за ней.
Когда же древляне пришли, Ольга велела приготовить баню, говоря им так:
— Вымывшись, придите ко мне.
И разожгли баню, и влезли в нее древляне и стали мыться. И заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от двери, тут и сгорели все.
И послала Ольга к древлянам со словами:
— Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие у того
369


города, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и устрою тризну мужу своему.
Они же, услышав, свезли множество медов и заварили их.
Ольга же, взяв с собою малую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле и плакала по муже своем. И повелела людям своим насыпать великую могилу и, когда насыпали, повелела совершать тризну. После того сели древляне пить, и повелела Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали древляне Ольге:
— Где дружина наша, которую послали за тобой?
Она же ответила:
— Идут за мною с дружиною мужа моего.
И когда упились древляне, сама отошла прочь и велела дружине своей сечь древлян, и иссекли их пять тысяч. А Ольга возвратилась в Киев.
В лето 6454 (946). Ольга с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на Древлянскую землю. И вышли древляне против нее. И сошлись оба полка для схватки. Бросил копьем Святослав в древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило в ноги коню, ибо был Святослав еще ребенок. И сказал Свенельд, воевода отца его:
— Князь уже начал; последуем, дружина, за князем.
И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах.
Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как жители его убили ее мужа, и стала около города с сыном своим, а древляне затворились в городе и крепко боролись из города, ибо знали, что сами убили князя и на что себя обрекли. И стояла Ольга все лето и не могла взять города и замыслила так: послала к городу со словами:
— До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и обязались платить дань и уже возделывают нивы свои и земли свои, а вы, не желая платить дани, хотите умереть с голоду.
Древляне же ответили:
— Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего.
Сказала же им Ольга:
— Я мстила уже за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву в первый раз и во второй, а в третий раз мстила я, когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить, хочу только взять с вас небольшую дань и, замирившись с вами, уйду прочь.
Спросили же древляне:
370


— Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мед и меха.
Она же сказала:
— Нынче у вас нет ни меду, ни мехов, вы ведь изнемогли в осаде, и прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, оттого и прошу у вас мало.
Древляне, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном.
Ольга же сказала им:
— Вот вы уже и покорились мне и моему дитяти. Идите в город, а я завтра отступлю и пойду в свой город.
Древляне же с радостью вошли в город и поведали людям, и обрадовались люди в городе.
Ольга же раздала воинам — кому по голубю, кому по воробью — и повелела к каждому голубю и воробью привязать трут*, завертывая его в маленькие платки и ниткой привязывая к каждому. И повелела Ольга своим воинам, когда станет смеркаться, подпалить платки с трутом и пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, воробьи под стрехи. И так загорелись — где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы. И не было двора, где бы не горело. И нельзя было гасить, так как все дворы загорелись сразу.
И побежали люди из города, и повелела Ольга своим воинам хватать их. И так взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а других людей кого убила, кого отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань. И возложила на них тяжкую дань.
И пошла Ольга с сыном своим и с дружиною по Древлянской земле, устанавливая уставы и уроки*. И сохранились места ее стоянок и охот до сих пор.
Пошла Ольга к Новгороду и установила по Мете и по Луге погосты* и назначила, кому какие оброки и дани платить. Ло- вища ее есть по всей земле, и сани ее стоят во Пскове до сего дня; и по Днепру и по Десне есть места ее для ловли птиц, есть и доселе село ее Ольжичи. И, упорядочив все, возвратилась к сыну своему в Киев и жила с ним в любви.
В лето 6463 (955). Пошла Ольга в Греки и пришла к Царь- граду. Был тогда царь Константин*, и пришла к нему Ольга. И увидел царь, что она очень красива лицом и разумна, подивился ее разуму, беседуя с нею, и сказал ей:
— Достойна ты царствовать с нами в столице нашей.
Она же, уразумев это, ответила царю:
— Я язычница. Если хочешь крестить меня, то крести меня сам — иначе не крещусь.
371


И крестил ее царь с патриархом*. И поучал ее патриарх. Она же стояла, склонив голову, внимая учению, как губка напояемая.
После крещения призвал ее царь и сказал ей:
— Хочу взять тебя в жены себе.
Она же ответила:
— Как ты хочешь взять меня, когда сам крестил меня и назвал дочерью. А у христиан не разрешается этого — ты сам знаешь.
И сказал ей царь:
— Перехитрила ты меня, Ольга.
И дал ей дары многие: золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее, назвав своею дочерью.
Пришла Ольга в Киев и учила Святослава, сына своего, принять крещение, но он не внимал тому, говоря:
— Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться,— и продолжал жить по языческим обычаям, но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем.
ОБЫЧАИ СВЯТОСЛАВА
В лето 6472 (964). Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много храбрых воинов. И легко ходил в походах, как пардус*, и много воевал. В походах же не возил за собою ни воза, ни котла, ни мяса не варил, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так и ел. Не имел он и шатра, но спал, подостлав войлок, с седлом в головах. Такими же были и все прочие его воины. И посылал в иные земли со словами: «Иду на вы».
И пошел на Оку-реку и на Волгу, и встретил вятичей, и сказал им:
— Кому дань даете?
Они же ответили:
— Хазарам по щелягу от сохи даем.
В лето 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. И в битве одолел Святослав хазар и столицу их взял. И победил ясов и касогов*.
В лето 6474 (966). Вятичей победил Святослав и дань на них возложил.
В лето 6475 (967). Пошел Святослав на Дунай, на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял восемьдесят городов их по Дунаю, и сел княжить там, в Пе- реяславце, беря дань с греков.


ПОДВИГ ОТРОК A-К ИЕВЛЯНИНА И ХИТРОСТЬ ВОЕВОДЫ ПРЕТИЧА
В лето 6476 (968). Пришли впервые печенеги на Русскую землю, а Святослав был тогда в Переяславце на Дунае. И затворилась Ольга в Киеве со внуками своими. И осадили печенеги город силою великой: было их бесчисленное множество вокруг города. И нельзя было ни выйти из города, ни вести послать. Нельзя было вывести коня напоить: стояли печенеги на Лыбеди. Изнемогали люди от голода и жажды.
И собрались люди той стороны Днепра в ладьях и стояли на том берегу. И нельзя было ни одному из них войти в Киев, ни из Киева к ним. И стали тужить люди в городе и сказали:
— Нет ли кого, кто бы мог перейти на ту сторону и сказать им: если не подступите наутро к городу, сдадимся печенегам?
И сказал один отрок:
— Я пройду.
И ответили ему:
— Иди.
Он же вышел из города с уздечкой и побежал через стан печенегов, спрашивая их:
— Не видел ли кто коня?
Ибо умел он говорить по-печенежски, и принимали его за своего. И когда приблизился он к реке, то, скинув одежду, бросился в Днепр и поплыл. Видя это, печенеги устремились за ним, стреляли в него из луков, но не могли ему ничего сделать.
На том берегу видели это, подъехали к нему в ладье и взяли его в ладью, и привезли его к дружине. И сказал он им:
— Если не подступите завтра к городу, то сдадутся люди печенегам.
Сказал же воевода их, по имени Претич:
— Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на эту сторону. Если же этого не сделаем, погубит нас Святослав.
Наутро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, и люди в городе закричали. Печенеги подумали, что пришел сам князь, и побежали от города. И вышла Ольга с внуками и с людьми к ладьям. Печенежский же князь, видя это, возвратился один к воеводе Претичу и спросил:
— Кто это пришел?
А тот ответил ему:
— Люди той стороны Днепра.
Печенежский князь снова спросил:
— А ты не князь ли?
Претич же ответил:
373


— Я муж его и пришел в сторожах*, а за мной идет полк с самим князем: бесчисленное их множество.
Так сказал он, чтобы пригрозить им. Князь же печенежский сказал Претичу:
— Будь мне другом.
Тот ответил:
— Так и сделаю.
И подали они друг другу руки, и дал печенежский князь Претичу коня, саблю, стрелы. Он же дал ему кольчугу, щит, меч. И отступили печенеги от города.
И послали киевляне к Святославу со словами:
— Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул. А нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если ты не придешь и не защитишь нас, то возьмут нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, ни старой матери, ни детей своих.
Услышав это, Святослав быстро сел на коня и пришел в Киев с дружиною своею. Он поцеловал мать и детей и сокрушался о том, что случилось с ними от печенегов. И собрал воинов и прогнал печенегов в поле*, и был мир.
ИЗ СКАЗАНИЙ О СВЯТОСЛАВЕ
В лето 6477 (969). Сказал Святослав матери своей и боярам своим:
— Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, там середина земли моей, туда стекаются все блага: от Г рек — золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси же меха и воск, мед и челядь.
Отвечала ему Ольга:
— Видишь, что я больна? Куда же ты хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, тогда иди куда хочешь.
Через три дня умерла Ольга, и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки ее, и все люди. И понесли и похоронили ее.
В лето 6479 (971). Пошел Святослав к Переяславцу, и затворились болгары в городе. И вышли болгары на сечу против Святослава, и была сеча велика, и стали одолевать болгары. И сказал Святослав своим воинам:
— Здесь нам и пасть! Постоим же мужественно, братья и дружина!
И к вечеру одолел Святослав, и взял город приступом, и послал к грекам со словами:
374


— Хочу на вас идти и взять столицу вашу, как взял этот город.
И сказали греки:
— Мы не можем стоять против вас, возьми с нас дань на всю свою дружину, но скажи, сколько вас, мы дадим по числу мужей.
Так говорили греки, обманывая русских. И сказал им Святослав:
— Нас двадцать тысяч,— и прибавил он десять тысяч, ибо было русских только десять тысяч.
И выставили греки против Святослава сто тысяч и не дали дани. И пошел Святослав на греков, и вышли те против русских. Увидев их, русские сильно испугались такого великого множества воинов, и сказал Святослав:
— Уже нам некуда деться, волею или неволею — должны сразиться. Так не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые срама не имут. Если же побежим, срам нам будет. Не побежим, но станем крепко, я же пойду впереди вас: если моя голова ляжет, то о себе сами позаботьтесь.
И ответили воины:
— Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим.
И исполнились русские, и была сеча великая, и одолел Святослав, и бежали греки. И пошел Святослав к Царьграду, воюя и разбивая города, что стоят и доныне пусты.
И созвал греческий царь бояр своих в палату и сказал им:
— Что нам делать? Не можем противостоять ему!
И сказали ему бояре:
— Пошли ему дары; испытаем его: любит ли он золото или паволоки?
И послали к нему золото и паволоки с мудрым мужем, наказавши ему: «Следи за его взором, и лицом, и мыслями!»
Он же взял дары и пришел к Святославу. И поведали Святославу, что пришли греки с поклоном, и сказал Святослав:
— Введите их сюда.
Те вошли и поклонились ему, и положили перед ним золото и паволоки. И сказал Святослав своим отрокам, смотря в сторону:
— Спрячьте.
Греки вернулись к царю, и созвал царь бояр. Посланные же сказали:
— Пришли мы к Святославу и поднесли дары, а он и не взглянул на них — приказал спрятать.
И сказал один:
— Испытай его еще раз: пошли ему оружие.
Они же послушали его и послали Святославу меч и дорогое
375


оружие. И поднесли ему. Он же взял и стал царя хвалить, выражать ему любовь и благодарность. Опять вернулись посланные к царю и поведали ему все, как было. И сказали бояре:
— Лют будет сей муж, ибо богатством пренебрегает, а оружие берет. Плати ему дань.
И послал к нему царь, говоря так:
— Не ходи к столице нашей, возьми дани, сколько хочешь.
Ибо немногим не дошел Святослав до Царьграда. И дали ему
дань.
Святослав послал к царю, говоря так:
— Хочу иметь с тобою твердый мир и любовь.
Царь же, услышав это, обрадовался и послал ему даров больше прежнего. И наутро царь принял лучших мужей* Святослава и сказал:
— Пусть говорят послы русские.
И повелел писцу записывать все речи Святослава на хартию. И начал посол говорить, а писец писать. Говорил же он так:
— Я, Святослав, князь русский, как клялся, так и подтверждаю договором этим клятву мою: хочу вместе со всеми подданными мне русскими, с боярами и прочими иметь мир и полную любовь с великим царем греческим и со всеми людьми вашими до конца мира. И никогда не буду замышлять на страну вашу, и не буду собирать на нее воинов, и не наведу иного народа на страну вашу. И если иной кто замыслит против страны вашей, то я ему буду противником и буду воевать с ним. Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною*, будем прокляты богом, в которого веруем,— Перуном и Велесом, богом скота, и да будем желты, как золото, и да будем иссечены своим же оружием. Не сомневайтесь в правде того, что мы обещали вам ныне и написали в хартии этой и скрепили своими печатями.
Взял Святослав много даров и возвратился в Переяславец со славою великою. Увидев же, что мало у него дружины, сказал себе: «Как бы не убили нас какой-нибудь хитростью — и дружину мою и меня». Ведь многие были убиты в боях. И сказал: «Пойду на Русь, приведу еще дружины». И пошел в ладьях к порогам. И сказал ему воевода отца его, Свенельд:
— Обойди, князь, пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги.
И не послушал его Святослав, пошел в ладьях. А переяс- лавцы послали к печенегам сказать:
— Вот идет мимо вас на Русь Святослав с небольшой Дружиной, забрав у греков много богатства и пленных без числа.
Услышав об этом, печенеги заступили пороги. И пришел
376


Святослав к порогам, и нельзя было их пройти. И остановился Святослав зимовать, и не стало у них еды, и был у них великий голод, так что по полугривне платили за конскую голову. И тут зимовал Святослав.
В лето 6480 (972). Когда наступила весна, пошел Святослав к порогам. И напал на него Куря, князь печенежский. И убили Святослава, и взяли голову его, и сделали чашу из черепа, оковав его, и пили из него. И всех лет княжения Святослава было двадцать восемь.
ИЗ СКАЗАНИЙ О ВЛАДИМИРЕ
В лето 6488 (980). Сел Владимир, сын Святослава, в Новгороде и послал к Рогволоду. Этот Рогволод пришел из-за моря и держал власть в Полоцке. Велел Владимир сказать:
— Хочу дочь твою Рогнеду взять себе в жены.
Тот же спросил у дочери своей:
— Хочешь ли за Владимира?
Она же ответила:
— Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка*.
И пришли отроки Владимира и поведали ему всю речь Рогнеды — дочери Рогволода, князя полоцкого. Владимир же собрал много воинов — варягов, словен, чуди и кривичей — и пошел на Рогволода. А в это время собирались вести Рогнеду за Ярополка. И напал Владимир на Полоцк и убил Рогволода и двух его сыновей, а дочь его взял в жены.
Когда Владимир начал княжить в Киеве, он поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Даждьбога и Стрибога, и Симаргла, и Мокоша*. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили к ним своих сыновей и дочерей.
Владимир посадил Добрыню, своего дядю, в Новгороде. И, придя в Новгород, Добрыня поставил кумира над рекою Волховом, и приносили ему жертвы новгородцы как богу.
В лето 6494 (986). Пришли болгары-магометане и немцы от папы из Рима, а после них хазарские евреи, и хвалили каждый закон* свой. Затем прислали греки к Владимиру философа. Он много говорил о жизни и смерти, о бытии всего мира. И запала Владимиру на сердце мысль креститься, но он хотел еще раз узнать о всех верах и сказал:
— Подожду еще немного.
377


В лето 6495 (987). Созвал Владимир бояр своих и старцев градских и сказал им:
— Вот приходили ко мне болгары, говоря: «Прими закон наш». После приходили немцы от папы и хвалили закон свой. За ними пришли евреи. После же всех пришли греки, браня все законы, а свой восхваляя. Что же вы посоветуете, что ответите?
И сказали бояре и старцы:
— Знай, князь, что своего никто не хулит, но хвалит. Если хочешь доподлинно разузнать, то пошли своих мужей, пусть разузнают, какая у кого служба.
И была люба речь князю и всем людям; избрали мужей славных и разумных и сказали:
— Идите к болгарам, к немцам и к грекам, испытайте веру
их.
Пошли русские послы к болгарам, к немцам и грекам. Когда они возвратились, созвал князь Владимир бояр своих и старцев и сказал им:
— Вот пришли посланные нами мужи, послушаем же все, что было с ними.— И обратился к послам: — Говорите перед дружиною.
Они же сказали:
■— Ходили мы к болгарам, смотрели, как они молятся в мечети, и нет в них веселья, только печаль великая. Не добр закон их. И пришли мы к немцам и видели в храмах их различную службу, а красоты не видели никакой. И пришли мы в Греки, и ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали — на небе мы или на земле: ибо нет на земле красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем мы только, что служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького; так и мы.
Сказали же бояре:
— Если бы плох был закон греческий, то не приняла бы его бабка твоя, Ольга, а была она мудрейшей из всех людей.
И спросил Владимир:
— Где примем крещение?
Они же сказали:
— Где тебе любо.
И когда прошел год, в лето 6496 (988), пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе. И стал Владимир на той стороне города у пристани, на расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же осадил город. Люди в городе стали изнемогать, тогда сказал Владимир горожанам:
378


— Если не сдадитесь, то буду стоять хоть три года.
Они же не послушались его.
Владимир, подготовив войско свое, повелел делать насыпь к городским стенам. Но корсуняне, подкопав стену городскую, выкрадывали насыпанную землю, носили ее к себе и ссыпали посреди города. Воины же Владимира насыпали еще больше, и Владимир стоял.
И вот муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу в стан русский, так написав на ней: «За тобою с востока источники, из них вода идет по трубам в город. Перекопай их и перейми воду».
Владимир, услышав об этом, тотчас повелел копать наперерез трубам и перенял воду. Люди изнемогли от жажды и сдались. Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к царям греческим* сказать:
— Вот взял я ваш город славный. Слышал же я, что у вас есть сестра девица; если вы не отдадите ее за меня замуж, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу.
И, услышав это, опечалились цари. И послали Владимиру весть такую: «Не пристало христианок выдавать за язычников. Если крестишься, то и сестру нашу получишь, и с нами единоверен будешь. Если же не хочешь сделать этого, то не можем выдать ее за тебя».
Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от царей:
— Скажите царям так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказывали мне. посланные нами мужи.
Рады были цари, услышав это, и послали к Владимиру, говоря:
— Крестись, и тогда пошлем сестру свою к тебе.
Ответил же Владимир:
— Придите с сестрою вашею и тогда крестите меня.
И стали цари просить сестру свою, Анну, говоря ей:
— Иди за Владимира. Может быть, ты избавишь Греческую землю от лютой войны. Видишь ли, сколько зла наделала Русь грекам? Теперь же, если не пойдешь, то сделают и нам то же, что в Корсуни.
Она же не хотела идти, говоря:
— Как в полон иду, лучше бы мне здесь умереть.
И едва принудили ее цари. Она же села в корабль, с плачем попрощалась с ближними своими и пошла через море. И прибыла в Корсунь, и вышли корсуняне навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате.
Епископ же корсунский с царицыными попами крестил Владимира. Многие из дружинников, увидев это, крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в
379


Корсуни посреди города, где собираются корсуняне на торг. Палата же Владимира стоит с края церкви и до сего дня, а царицына палата — за алтарем. Не знающие же истины говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят — в Василеве, а другие и по-иному скажут.
Владимир взял царицу, и Анастаса, и попов корсунских, взял и сосуды церковные, и иконы, двух медных идолов, и четырех медных коней, которые и ныне стоят за церковью святой Богородицы Десятинной и про которых невежды думают, что они мраморные. Корсунь же отдал грекам как вено* за царицу, а сам пришел в Киев.
Когда Владимир пришел в Киев, он повелел опрокинуть кумиры — одни велел изрубить, а другие предать огню. Перуна же повелел привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву взвозу к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его железом. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но на поруганье бесу, который обманывал людей в этом образе, дабы принял он возмездье от людей. Велик ты, господи, и чудны дела твои!
Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем!
Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные люди, так как не приняли еще они святого крещенья. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им:
— Если пристанет где к берегу, отпихивайте его, а когда пройдет пороги, тогда оставьте его.
Они же исполнили, что им было велено. И когда пустили Перуна и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло то место Перуньей отмелью, как слывет и до сего дня. Затем послал Владимир по всему городу сказать:
— Если не придет кто завтра на реку креститься — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб,— будет мне врагом.
Услышав это, с радостью пошли люди, радуясь и говоря:
— Если бы не было это хорошим, не принял бы этого князь и бояре.
И повелел Владимир рубить церкви и ставить по тем местам, где прежде стояли кумиры. И поставил церковь святого Василия на холме, где стоял кумир Перуна и другие и где творили им жертвы князь и люди. И по другим городам стали ставить церкви и определять в них попов и приводить людей на крещенье по всем городам и селам. Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в ученье книжное. Матери же детей этих плакали по ним, как по мертвым.
380


В лето 6497 (989). Задумал Владимир создать церковь пресвятой Богородицы и послал привести мастеров от Греков. И начал ее строить, и, когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней корсунских попов, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, и сосуды, и кресты. И сказал так:
— Даю церкви этой святой Богородицы десятую часть от богатств моих и моих городов.
И дал десятую часть Анастасу Корсунянину.
Владимир повелел всякому нищему и убогому приходить на княжой двор и брать все, что надобно: питье, и пищу, и деньги из казны. Сказал он так:
— Немощные и больные не могут добраться до моего двора,— и повелел снарядить телеги, наложить на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды, мед в бочках, а в других квас и развозить по городу, спрашивая: «Где больной, нищий или кто не может ходить?»
И раздавали тем все необходимое.
И еще больше делал он для людей своих: каждое воскресенье завел он на дворе своем в гриднице пиры, чтобы приходили туда бояре, гриди, и сотские, и десятские, и лучшие мужи — при князе и без князя. Бывало там множество мяса — от скота и от зверины, в изобилии были там всякие яства. Когда же, бывало, выпьют, то начнут роптать на князя, говоря:
— Горе нашим головам, дает он нам есть деревянными ложками, а не серебряными.
Услышав это, Владимир повелел сковать серебряные ложки, сказав так:
— Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и золото, как дед мой и отец мой доискались с дружиною золота и серебра.
Ибо Владимир любил дружину и с нею совещался об устройстве земли, и о войнах, и о законах, и жил в мире с окрестными князьями — с Болеславом Польским, и со Стефаном Венгерским, и с Андрихом Чешским. И были между ними мир и любовь. И жил Владимир по заветам отца и деда.
ПОДВИГ ЮНОШИ-КОЖЕМЯКИ
В лето 6500 (992). Пошел Владимир на хорватов. Когда же пришел он с хорватской войны, пришли печенеги с той стороны Днепра от Сулы; Владимир же пошел против них и встретил их на Трубеже у брода, где ныне Переяславль. И стал Владимир
381


на этой стороне, а печенеги на той, и не решались ни наши перейти на ту сторону, ни они на эту.
И приехал князь печенежский к реке, вызвал Владимира и сказал ему:
— Выпусти ты своего мужа, а я своего — пусть борются. Если твой муж бросит моего на землю, то не будем воевать три года. Если же наш муж бросит твоего оземь, то будем разорять вас три года.
И разошлись.
Владимир, придя в стан свой, послал глашатаев по лагерю со словами:
— Нет ли такого мужа, который бы схватился с пече- нежином?
И не сыскался никто.
Наутро приехали печенеги и привели своего мужа, а у наших никого не было. И стал тужить Владимир и опять послал глашатая по всему войску. И пришел к князю один старый муж и сказал ему:
— Княже! Есть у меня сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он остался дома. С самого детства его никто еще не поборол. Однажды он мял воловью кожу, а я забранил его за что-то, тогда он, рассердившись на меня, разодрал кожу руками.
Услышав такое, князь обрадовался и послал за ним. И привели его к князю, и князь поведал ему все. Тот отвечал:
— Княже! Не знаю, могу ли я схватиться с печенегом,— испытай меня: нет ли быка, большого и сильного?
И нашли быка, большого и сильного, разъярили его раскаленным железом и пустили. Бык побежал мимо него. Схватил он быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир:
— Можешь бороться с печенегом.
Наутро пришли печенеги и начали взывать:
— Где же ваш муж? Вот наш уже готов!
Печенеги выставили своего мужа: был же он очень велик и страшен. Тогда выступил муж Владимира, и, увидев его, печенег посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими полками и пустили борцов друг против друга. Они схватились и начали крепко жать друг друга, и удавил отрок печенежина руками до смерти. И бросил его оземь.
Раздался крик, и печенеги побежали, и русские гнались за ними, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо персял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже. И возвратился Владимир в Киев с победою и со славою великою.


СКАЗАНИЕ О БЕЛГОРОДСКИХ КОЛОДЦАХ
В лето 6505 (997). Владимир пошел к Новгороду за воинами против печенегов, так как в это время была беспрерывная война. Узнали печенеги, что нет в Киеве князя, пришли и стали под Белгородом*. И не давали выйти из города, и был в городе голод сильный, и не мог Владимир помочь, так как не было у него воинов, печенегов же было многое множество. Затянулась осада, и был сильный голод. И собрали вече в городе и сказали:
— Вот уже скоро помрем от голода, а от князя помощи нету. Не лучше ли нам сдаться печенегам: кого-то они убьют, а кого-то оставят в живых, а так все помираем от голода.
На том и порешили.
Один старец не был на том вече, и спросил он:
— О чем было вече?
Люди поведали ему, что завтра хотят сдаться печенегам. Услышав об этом, послал он за городскими старейшинами и сказал им:
— Слышал, что хотите сдаться печенегам.
Они же ответили:
— Не стерпят люди голода.
И сказал им старец:
— Послушайте меня, не сдавайтесь три дня и сделайте, что я вам велю.
Они с радостью обещали послушаться.
И сказал им:
— Соберите хоть по горсти овса, или пшеницы, или отрубей.
Они пошли и сыскали. И велел старец женщинам сделать
болтушку, на чем кисель варят, и велел выкопать колодец, вставить в него кадь и налить ее болтушкой. И велел выкопать другой колодец и поставить в него кадь и поискать меду. Они пошли и взяли лукошко меду, было оно спрятано в княжеской медуше. И велел сделать из него пресладкую сыту* и вылить ее в кадь в другом колодце.
Наутро старец повелел послать за печенегами. И сказали горожане, придя к печенегам:
— Возьмите от нас заложников, а сами пошлите человек с десять в город посмотреть, что делается в городе нашем.
Печенеги же обрадовались, подумав, что хотят им сдаться. Они взяли заложников, а сами выбрали лучших мужей и послали их в город, чтобы проведали, что делается в городе. Когда пришли они в город, сказали им люди:
— Почто вы губите себя? Разве вы можете перестоять нас? Если будете стоять и десять лет, то что сможете сделать нам?
383


Нас ведь кормит сама земля. Если не верите, то посмотрите своими глазами.
И привели печенегов к колодцу, где была болтушка, почерпнули ее ведром, вылили в латки* и сварили кисель. Затем пришли к другому колодцу, и почерпнули из него сыты, и стали есть сперва сами, а потом и печенегам дали. И удивились те и сказали:
— Не поверят нам князья наши, если не отведают сами.
Люди налили им корчагу* болтушки и сыты из колодца
и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали своим все, что было. И, сварив, ели князья печенежские и дивились. И, взяв своих заложников, а тех отпустив, поднялись от города и пошли восвояси.
ЕДИНОБОРСТВО МСТИСЛАВА С РЕДЕДЕЮ
В лето 6527 (1019) Ярослав, сын Владимира, сел в Киеве, Мстислав же, брат его, был в Тмуторокани*.
В лето 6530 (1022) пошел Мстислав на касогов. Услышав то, князь касожский Редедя вышел против него. И когда стали оба полка друг против друга, сказал Редедя Мстиславу:
— Чего ради губить нам дружины? Сойдемся да поборемся сами. Если одолеешь ты, то возьмешь богатство мое, и жену мою, и детей моих, и землю мою. Если же я одолею, то возьму все твое.
И сказал Мстислав:
— Да будет так.
И сказал Редедя Мстиславу:
— Не оружием будем биться, но борьбою.
И схватились бороться крепко, и в долгой борьбе начал изнемогать Мстислав, ибо был велик и силен Редедя. И сказал Мстислав:
— О пречистая богородица, помоги мне! Если одолею его, воздвигну церковь во имя твое.
И, сказав так, ударил им о землю. И выхватил нож, и зарезал Редедю. И, пойдя в землю его, забрал все богатства его, и жену его, и детей его, и дань возложил на касогов. И, придя в Тмуторокань, воздвиг церковь святой Богородицы, что стоит и до сего дня в Тмуторокани.


К с/ р. 398


ЛИСТВЕНСКАЯ БИТВА
В лето 6532 (1024). Когда Ярослав был в Новгороде, пришел Мстислав из Тмуторокангд к Киеву, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове. Тогда Ярослав послал за море звать варягов. И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену*. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян в чело против варягов, а сам стал с дружиною своею по крылам. И была ночь, была тьма, молния, и гром, и дождь. И сказал Мстислав дружине своей:
— Пойдем на них.
И пошел Мстислав, а Ярослав против него, и схватились северяне с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И когда сверкала молния, блистало оружие; и была гроза велика, и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что его побеждают, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. И послал Мстислав за Ярославом, говоря:
— Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра.
И не смел Ярослав идти в Киев, пока не помирились. Когда же заключили мир, разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав — ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихла усобица и мятеж, и была тишина велика в стране.
СМЕРТЬ МСТИСЛАВА
В лето 6544 (1036). Мстислав вышел на охоту, разболелся и умер. Положили его в Чернигове, в церкви святого Спаса, которую сам заложил. Были ведь при нем выведены стены ее в высоту, сколько можно, стоя на коне, достать рукою.
Был же Мстислав дороден, краснолиц, с большими очами, храбр в сражениях, милостив, любил дружину без меры, имения своего для нее не щадил, ни в питье, ни в пище не отказывал ей. После того взял всю власть Ярослав и был самовластец Русской земли.
13 Былины.


ИЗ ПОХВАЛЫ КНЯЗЮ ЯРОСЛАВУ И КНИГАМ
В лето 6545 (1037). Заложил Ярослав город великий, у того же города — Золотые ворота; заложил же и церковь святой Софии, митрополию* и затем церковь на Золотых воротах — святой Богородицы Благовещенья, затем монастырь святого Георгия и святой Ирины. И стала при нем вера христианская расширяться, и черноризцы* стали умножаться, и монастыри появляться.
Любил Ярослав книги, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И списали они книг множество, ими же поучаются верные люди и наслаждаются учением божественным. Будто кто-то землю вспахал, а другой засеял, иные же теперь пожинают и едят пищу неоскудевающую: отец его Владимир землю вспахал и размягчил, то есть крещением просветил, Ярослав же засеял книжными словами сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье принимая книжное.
Велика ведь бывает польза от учения книжного: книгами наставляемы и поучаемы на путь покаянья, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержанье. Это ведь реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина; ими мы в печали утешаемся; они — узда воздержанья. Велика есть мудрость. Если прилежно поищешь в книгах мудрости, то найдешь великую пользу душе своей.
Ярослав же, как мы уже сказали, любил книги и, много их написав, положил в церкви святой Софии, которую создал сам. Украсил ее золотом, серебром и сосудами церковными. И другие церкви ставил по городам и по местам, поставляя попов и давая им от богатств своих урок, веля им учить людей. Радовался Ярослав, видя множество церквей и людей христианских, а враг1 сетовал, побеждаемый новыми людьми христианскими.
ИЗ РАССКАЗА О СМЕРТИ ЯРОСЛАВА И ЕГО НАСТАВЛЕНИЯ ДЕТЯМ
В лето 6562 (1054). Преставился великий князь русский Ярослав. Еще при жизни дал он наставление сыновьям своим, сказав им:
— Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собою, бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете жить мирно. Если
1 Враг — здесь: дьявол.
386


же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов, которую добыли они трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть он будет вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду — Переяславль, а Игорю — Владимир, а Вячеславу — Смоленск.
И так разделил он между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и сгонять со стола. И сказал Изяславу:
— Если кто вздумает обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают.
И так наставлял сыновей своих жить в любви. Сам же он был болен тогда и, приехав в Вышгород*, сильно расхворался.
Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его всегда при себе.
И пришел конец жизни Ярослава. Обрядил Всеволод тело отца своего и, возложив на сани, повез его в Киев в сопровождении попов, певших положенные песнопения. И, принеся, положили его в гроб мраморный* в церкви святой Софии. И плакали по нем Всеволод и все люди.
Жил же он всех лет семьдесят шесть.
ИЗ «ПОУЧЕНИЯ» ВЛАДИМИРА МОНОМАХА
Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь над нею, но примите ее в сердце свое и не ленитесь, но усердно трудитесь...
В дому своем не ленитесь, но за всем наблюдайте, не полагайтесь на тиуна, ни на отрока*, чтобы приходящие к вам не посмеялись ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не надейтесь на воевод. Ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью. Сторожей сами снаряжайте и ночью, со всех сторон расставив охрану, ложитесь около воинов, а вставайте рано. Оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись; по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь и пьянства, от того душа погибает и тело.
Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали люди проклинать вас.
Везде, куда вы пойдете и где остановитесь, напойте и накормите просящего... Всего же более убогих не забывайте и подавайте сироте, и вдовицу рассудите сами, а не давайте сильным
387


губить человека. Ни правого, ни виновлого не убивайте и не повелевайте убить его. Мы, люди, грешны, и если кто нам зло сотворит, то хотим его поглотить, кровь его пролить скорей.
Если же вам придется крест целовать, то, проверив сердце свое, целуйте только на том, что можете выполнить, а целовав, соблюдайте свое слово, ибо, нарушив клятву, погубите душу свою.
Гордости не имейте в сердце и в уме: смертны все, сегодня живы, а завтра в гробу; все, что мы имеем, дано нам на малое время. Не уклоняйтесь учить увлекающихся властью, ни во что ставьте всеобщий почет.
Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. Более же всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, то угостите его пищей и питьем; ибо он, проходя, прославит человека по всем землям или добрым, или злым.
Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не приветив его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте ей власти над собой.
Если забудете это, то чаще перечитывайте мою грамотку, тогда и мне не будет стыдно, и вам будет хорошо.
Что умеете хорошего, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь ему была от других стран. Леность ведь мать всему дурному: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее. Пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой покойный и все добрые мужи.
А теперь поведаю вам, дети мои, о труде моем, как трудился я в походах и на охотах с тринадцати лет. Сначала я к Ростову пошел сквозь землю вятичей* — послал меня отец, а сам пошел к Курску. И снова, второй раз ходил я к Смоленску, а из Смоленска пошел во Владимир на Волыни. Той же зимой послали меня братья в Берестье* на пожарище, что поляки пожгли, и там правил я городом мирно. Затем ходил в Переяславль к отцу, а после пасхи из Переяславля во Владимир* — в Су- тейске мир заключать с поляками. Оттуда опять на лето во Владимир.
Затем послал меня Святослав в Польшу, прошел до Чешского леса, и ходил я в их земле четыре месяца. В тот год сын у меня родился старший. А оттуда ходил я в Туров, а на весну в Переяславль и опять в Туров.
Когда Святослав умер, я опять пошел в Смоленск. А летом с отцом — под Полоцк. Он пошел к Новгороду, а я с половцами
388


в Чернигов. И Олег пришел туда, прогнанный из Владимира, и я позвал его к себе на обед в Чернигов, на Красном дворе.
И, из Смоленска вернувшись, прошел сквозь половецкие войска с боем до Переяславля и отца застал вернувшегося из похода. Затем ходили мы в том же году с отцом и с Изяславом к Чернигову биться с Борисом и Олегом и победили их...
И весной посадил меня отец в Переяславле выше всей братии. И бились мы с половцами и ходили за Супой*. И по пути в Прилуку встретили нас внезапно половецкие князья, с восемью тысячами, и мы хотели было с ними биться, но наше оружие было отослано вперед на возах, и мы вошли в город Прилуку.
И снова по смерти отца и при Святополке на Стугне* бились
с половцами до вечера, а потом мир сотворили.
А потом Олег пошел на меня со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними восемь дней за Малый вал и не дала им войти в острог. Пожалел я христианских душ, и сёл горящих, и монастырей и сказал: «Пусть не похваляются язычники». И дал Олегу стол его отца, а сам пошел на стол своего отца в Переяславль. И вышли мы из Чернигова в день святого Бориса и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек нас было, с детьми и с женами. И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах*. Бог и святой Борис не дали меня им на поживу, невредимы дошли до Переяславля. И сидел я в Переяславле три лета и три зимы с дружиною своею, и много бед приняли мы от войны и голода.
И к Стародубу ходили на Олега, потому что он сдружился с половцами. И на Буг ходили со Святополком на Боняка за Рось*. Тогда же и торки* пришли ко мне и ходили мы им навстречу на Сулу.
И опять со Святополком гнались за Боняком и не настигли его. и потом за Боняком же гнались за Рось, и снова не настигли его. В Переяславль вернувшись к лету, собрал всех братьев на совет.
И Боняк пришел со всеми половцами к Кснятину; мы пошли за ними из Переяславля за Сулу, и бог нам помог, и полки их победили, и князей захватили лучших, и по рождестве заключили мир и пошли к Смоленску, а потом пошел я к Ростову.
А из Чернигова около ста раз ездил к отцу в Киев, за день проезжая, до вечерни.
А всего походов было восемьдесят три великих, а остальных и не упомню меньших. И миров я заключал с половецкими князьями без одного двадцать и при отце и без отца, и раздаривал много скота и много одежды своей. И отпустил из оков Шаруканевых* двух братьев и других сто лучших князей половецких.
389


А вот как я трудился, охотясь: коней диких ловил я своими руками в пущах и на равнинах и связывал их живых. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник прокусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня я падал много раз, голову разбивал дважды, и руки и ноги свои в юности повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей.
Что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в зной и в стужу, не давая себе покоя, не полагаясь ни на посадников*, ни на биричей. Все делал сам, что было нужно, весь порядок в доме у себя сам устанавливал. И следил за порядком у ловчих и у конюхов. И о соколах и о ястребах заботился*. Также и бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным.
Не осуждайте меня, дети или другой, кто прочтет: не хвалю ведь я ни себя, ни смелости своей, но хвалю бога за то, что он меня, грешного и ничтожного, столько лет оберегал от тех смертельных опасностей и создал меня не ленивым, но способным на всякие дела человеческие.
Прочитав эту грамотку, постарайтесь, дети, совершать всякие добрые дела. Смерти, дети, не боясь, ни войны, ни зверя, дело исполняйте мужское, как вам бог даст.
СКАЗАНИЕ О ТРАВЕ ЕМШАН
Мономах погубил поганых измаильтян*, называемых половцы, изгнал хана их Отрока во Обезы за Железные врата*. Сырчан же хан остался у Дона. Тогда Владимир Мономах пил золотым шеломом Дон и захватил землю их всю и загнал окаянных агарян.
По смерти же Владимира Сырчан как рыба ожил. Остался у него гудец1 Орь. И послал его Сырчан во Обезы к хану Отроку, говоря:
— Скажи Отроку: Владимир умер, воротись, брат, приходи в землю свою. Молви ему мои слова, пой ему песни половецкие. Если же не захочет тебя слушать, дай ему понюхать траву емшан2.
Отрок же не захотел вернуться, ни песен слушать. И дал ему Орь траву емшан. Тот же понюхал и, заплакав, сказал:
1 Гудец — певец.
2 Емшан — полынь.
390


— Лучше на своей земле костьми лечь, нежели на чужой стороне славну быть.
И пришел во свою землю.
От него родился Кончай, который вычерпал Сулу, пешком ходя, котел нося на плечах.
ПОХОД КНЯЗЯ ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА НОВГОРОД-СЕВЕРСКОГО НА ПОЛОВЦЕВ
В лето 6693 (1185) Игорь Святославич*, внук Олегов, поехал из Новгорода-Северского месяца апреля в 23-й день, во вторник, в поход против половцев. Он взял с собою брата Всеволода из Трубчевска, Святослава Ольговича, сыновца1 своего из Рыльска, и Владимира, сына своего, из Путивля. А у Ярослава испросил в помощь Ольстина Алексича, Прохорова внука с ковуями* черниговскими. И так, собирая дружину свою, медленно шли северские князья, ибо у них кони были тучны. Они шли к реке Донцу в час вечерний. Игорь же взглянул на небо и увидел, что солнце стоит словно месяц. И сказал он боярам своим и дружине своей:
— Смотрите, что это за знамение?
Они же, взглянув, поникли головами и сказали:
— Княже, это знамение не к добру.
Игорь же ответил:
— Братья и дружина! Тайн божьих никто не ведает. Бог — творец и знамениям и всему миру своему. Мы же после увидим, что нам бог даст — добро или беду.
И, сказав так, Игорь переправился через Донец и пришел к Осколу*. Там он ждал два дня брата своего Всеволода, ибо тот шел иным путем из Курска. От Оскола все пошли дальше, и тут к ним приехали сторожи, которых посылали ловить языка. Они сказали:
— Мы видели, что ратные ратники2 ездят в поле в доспехах. Или поезжайте быстро вперед, или возвращайтесь домой, ибо не наше нынче время.
Игорь же сказал:
— Если мы вернемся не бившись, то позор нам будет пуще смерти, так положимся на волю божью.
Порешили на том и ехали всю ночь. Наутро в пятницу русские встретили полки половецкие. Они собрались от мала до велика и стояли на другой стороне реки Сюурлий*. Русские
1 Сыновец — племянник со стороны брата.
Ратные ратники — вражеские воины.
391


князья изрядили шесть полков. Игорев полк посредине, по правую руку полк брата его Всеволода, а по левую — Святослава, сыновца его. Спереди стоял сын Владимир и ковуи с Ольстином. И третий полк спереди же стоял, то были стрельцы от всех князей. И, так выстроив полки свои, сказал Игорь братьям своим:
— Братья, мы сами сего искали. Сразимся же с ними.
И так пошли на них. И подошли к реке к Сюурлию. Из половецких полков выехали стрельцы и пустили по стреле на русь и ускакали. Поскакали прочь и те силы половецкие, которые далеко стояли за рекой. Святослав же Ольгович, и Владимир Игоревич, и Ольстин с ковуями погнались за ними. А Игорь и Всеволод шли медленно, не распуская полков своих. Половцы же пробежали вежи*, и русские, дойдя до вежей, захватили богатый полон и вернулись ночью к полкам. Когда все собрались, Игорь сказал братьям и мужам своим:
— Это бог силою своею возложил на врагов наших поражение, а на нас честь и славу. Поедем нынче же ночью дальше.
Но Святослав Ольгович ответил дядьям своим:
— Я далеко гнался за половцами, и кони мои измучены. Если нынче мне ехать, то придется отстать по дороге.
Тогда решили ночевать на месте.
Когда стало светать, в субботу начали выступать полки половецкие, словно лес. Русские князья не знали, кому из них на какой полк ехать, ибо их было бесчисленное множество. И сказал Игорь:
— Мы собрали на себя всю их землю.
Решили сойти с коней, ибо хотели пешими пробиваться к Донцу. Игорь говорил:
— Если поедем на конях, то убежим сами, а черных людей оставим, и на нас будет грех за то, что, предав их, спаслись. Но или умрем или живы будем все вместе.
Когда он так сказал, все сошли с коней и начали пробиваться. Тут ранили Игоря в левую руку, и повисла она как мертвая. И была печаль велика в полку его. Ранили и воеводу, который шел впереди. И так бились крепко весь день до вечера, и много было раненых и мертвых в полках русских. И настала ночь субботняя, и продолжали биться.
В воскресенье на рассвете дрогнули ковуи и побежали. Игорь же был в то время на коне, ибо был ранен. Он поскакал к полку ковуев, сняв шлем, чтобы ковуи узнали в нем князя и вернулись. Но никто не возвратился. Всеволод же немало мужества показал среди полков. Он бился так, что и оружия не хватало ему.
Когда Игорь приближался к полкам своим и был от них на расстоянии полета стрелы, ему наперерез поскакали половцы
392


и схватили его. Находясь в руках врагов, Игорь увидел брата своего Всеволода, крепко бившегося с врагом, и стал просить у бога смерти, чтобы не видеть его гибели. Игорь после говорил оо этом:
— Вспомнил я грехи свои перед богом, сколько убийств я совершил в земле христианской, когда взял на щит* город Глебов у Переяславля. Все смятено пленом и скорбью было тогда. Сотворив все то зло, я недостоин жить. Нынче вижу отмщение бога. Где ныне возлюбленный мой брат? Где ныне сын брата моего? Где чадо мое родное? Где бояре думающие? Где мужи храборствующие? Где полки мои? Где кони и оружие многоценное? Всего этого бог лишил меня и, связанного, предал в руки беззаконных, воздав тем по беззаконию моему и по злобе моей. Ны нче вижу, как другие умирают, почто же я, один виновный во всем, не принял смерти за всех!
После боя половецкие полки разошлись каждый по своим вежам, уведя с собою Игоря, брата его Всеволода, сыновца его Святослава Ольговича и сына Владимира. Из всего множества русских людей, вышедших в поход с князем Игорем, мало кто спасся. Никак нельзя было бежать, потому что словно крепкими стенами были они окружены полками половецкими. Наших русских ушло от половцев всего пятнадцать мужей, а ковуев еще меньше, другие же потонули в море.
В это время великий князь киевский Святослав Всеволодович шел в Корачев и собирал воинов в верхних землях, желая идти на половцев к Дону на все лето. Возвращаясь из Корачева у Новгорода-Северского, он услышал, что братья его ушли на половцев тайком от него, и не любо то было ему. Когда Святослав пришел в ладьях к Чернигову, туда прибежал Беловолод Просо- вич и поведал Святославу о том, что случилось от половцев. Святослав же вздохнул глубоко, утер слезы свои и сказал:
— О любимые мои братья, и сыновья, и мужи земли Русской, мне дал бог притомить поганых, но вы, не сдержав юности своей, отворили им ворота в Русскую землю. Прежде я имел сердце против Игоря, теперь же мне жаль его, брата моего.
После этого Святослав послал сыновей своих, Олега и Владимира, в Посемье*. Когда там услышали о поражении Игореве, поднялось смятение в городах посемских, и была скорбь и туга лютая, какой никогда не бывало во всем Посемье, и в Новгороде-Северском, и по всей волости Черниговской: князья в плену, дружина в плену или разбита. Люди метались в отчаянии, словно в пучине, города волновались. И никому не было мило свое близкое, и многие хотели умереть, жалея князей своих.
1 Туга — печаль, скорбь.
393


Святослав послал к Давыду Смоленскому, говоря ему:
— Хотели мы пойти на половцев и лето провести на Дону. Ныне же половцы победили Игоря, и брата его, и сына. Приезжай, брат, постереги землю Русскую.
Давыд же пришел по Днепру, пришли и другие в помощь и стали у Треполя*. А Ярослав стоял в Чернигове, собрав воинов своих.
Поганые же половцы, победив Игоря с братьею, возымели гордость великую и собрали весь народ свой на Русскую землю. И был у них спор, Кончак говорил:
— Пойдем на Киевскую сторону, где были избиты братья наши и великий князь наш Боняк.
А Кза говорил:
— Пойдем на Сейм, где остались жены да дети. Нам готов там полон, уже собран. Возьмем город без страха.
И так разделились надвое. Кончак пошел к Переяславлю и обступил город и бился там весь день.
В Переяславле был князем Владимир Глебович. Был он дерзок и крепок на рати. Выехал он из города и бросился на половцев. Но мало дружины дерзнуло с ним выехать. И крепко бился Владимир. Обступили его половцы и ранили тремя копьями. Тогда другие воины, увидев, как крепко бьется их князь, ринулись из города и отняли князя своего. Сей добрый Владимир, тяжело раненный, въехал в город и утер мужественный пот свой за отчину свою.
Владимир же послал к Святославу в Киев и к Рюрику и к Давыду Ростиславичам и сказал им:
— Половцы у меня. Помогите мне.
Святослав послал к Давыду, а Давыд стоял у Треполя со смольнянами. Смольняне же созвали вече и сказали:
— Мы пошли к Киеву. Если бы встретили врага, то и бились бы. А другой рати искать не можем, мы уже устали.
И возвратился Давыд со смольнянами к себе. Святослав же с Рюриком и с другими поплыл по Днепру против половцев. Уел ышав о том, половцы отошли от Переяславля. Когда же они шли мимо Римова*, то обступили его. Римовцы затворились в городе и влезли на заборалы, и слетели, божьим судом, две городни* с людьми прямо к ратным. На остальных граждан напал страх великий. Те, кто вышли из города и с боем прошли по Римовому болоту, те избегли плена, а кто остался в городе, те все были взяты. Половцы же взяли город Римов и ополонились полоном и пошли восвояси.
А другие половцы, хан Кза в силе тяжкой, шли по той стороне реки к Путивлю и повоевали волости и села пожгли и острог* у Путивля и возвратились восвояси.
394


Игорь же Святославич был в тот год в плену в земле половецкой. Половцы словно стыдились его воеводства и не делали ему зла. Они приставили к нему двадцать сторожей, но давали ему волю: куда хотел, туда и ездил с ястребами на охоту. И своих слуг с ним ездило пять или шесть, сторожа же слушались его и честь ему оказывали и делали без пререканий, что он велел. И попа из Руси призвал себе.
Оказался же среди половцев муж родом половчанин по имени Лавр, и пришла ему мысль благая, и сказал он:
— Пойду с тобою на Русь.
Игорь же сперва не верил ему, но имел мысль высокую: он думал взять мужей и бежать на Русь с ними. Ибо он говорил:
— Я тогда ради славы не бежал от дружины и нынче не пойду бесславным путем.
С ним был сын тысяцкого и конюший его, и они понуждали Игоря, говоря:
— Беги, княже, в землю Русскую.
Как мы прежде говорили, половцы возвращались от Переяславля. И сказали Игорю думцы* его:
— Мысль высокую и не угодную богу имеешь ты. Ты хочешь бежать с мужами, а не думаешь, что придут половцы с войны. Слышали мы, что хотят они перебить всех князей, и не будет ни славы тебе, ни жизни.
Князь Игорь принял совет их и решил бежать. Но нельзя было ему бежать ни днем, ни ночью, так как стерегли его сторожа. Решил он бежать на заходе солнца и послал к Лавру конюшего своего, сказав:
— Переезжай на ту сторону реки с конем.
В то время половцы напились кумыса, и поведал конюший князю своему, что ждет его Лавр. Игорь встал, полон ужаса и трепета, и поклонился образу божию и кресту честному и, надев на себя крест и икону, поднял полу половецкой вежи и вышел. Сторожа же его играли и веселились и думали, что князь спит. Он же подошел к реке и перешел вброд, и сел на коня, и поехал с Лавром через половецкие вежи. Одиннадцать дней шли они до города Донца и оттуда в свой Новгород-Се- верский. И обрадовались ему. Из Новгорода Игорь поехал к брату Ярославу в Чернигов, прося помощи на Посемье. Ярослав обрадовался ему и помощь обещал. Игорь же оттуда поехал в Киев к великому князю Святославу, и был рад ему Святослав и Рюрик, сват его.


СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
ТЕКСТ
СЛОВО О ПЪЛКУ ИГОРЕВЪ.
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА
Не лЪпо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повЪстий о пълку ИгоревЪ, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй пЪсни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню*.
Боянъ 6о вЪщий, аще кому хотяше пЪснь творити, то ра- стЪкашется мыслию по древу, сЪрымъ вълкомъ по земли, ши- зымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть 6о, рече, първыхъ вре- менъ усобицЪ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедЪй, который дотечаше, та преди пЪснь пояше — старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарЪза Редедю предъ пълкы касожь- скыми, красному Романови Святъславличю*. Боянъ же, братие, не 10 соколовь на стадо лебедЪй пущаше, нъ своя вЪщиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами княземъ славу рокотаху.
Почнемъ же, братие, повЪсть сию отъ стараго Владимера до нынЪшняго Игоря*, иже истягну умь крЪпостию своею и поостри сердца своего мужествомъ; наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю ПоловЪцькую на землю Руськую.
Тогда Игорь възрЪ на свЪтлое солнце и видЪ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты*. И рече Игорь къ дружинЪ своей: «Братие и дружино! Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти, а всядемъ, братие, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону». Спалъ князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону великаго. «Хощу бо,— рече,— копие приломити конець поля Половецкаго; съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону».
О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню* чресъ поля на горы.
ПЪти было пЪснь Игореви, того внуку*: «Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая — галици стады бЪжать къ Дону великому». Чи ли въспЪти было, вЪщей Бояне, Велесовь внуче: «Комони ржуть за Сулою — звенить слава въ КыевЪ; трубы трубять въ НовЪградЪ* — стоять стязи въ ПутивлЪ».
Игорь ждетъ мила брата Всеволода. И рече ему буй туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ свЪт свЪтлыи — ты, Игорю!
396


СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
ПЕР EDO Л
СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ,
ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА
Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича? Пусть начнется же песнь эта по былям нашего времени, а не по замышлению Бояна*.
Боян же вещий, если хотел кому песнь воспеть, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками. Вспоминал он, как говорил, прежних времен усобицы. Тогда напускал десять соколов на стаю лебедей, какую лебедь настигали, та первой и пела песнь — старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, прекрасному Роману Святославичу*. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны воскладал; они же сами князьям славу рокотали.
Начнем же, братья, повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря*, который скрепил ум силою своею и поострил сердце свое мужеством; исполнившись ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел воинов своих, тьмою прикрытых*. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; сядем же, братья, на борзых коней да посмотрим на синий Дон». Страсть князю ум охватила, и желание отведать Дон великий заслонило ему предзнаменование. «Хочу,— сказал,— копье преломить на границе поля Половецкого; с вами, русичи, хочу либо голову свою сложить, либо шлемом испить из Дона».
О Боян, соловей старого времени! Вот бы ты походы те воспел, скача, соловей, по мысленному древу, летая умом под облаками, свивая славу обеих половин сего времени, рыща по тропе Трояна* через поля на горы.
Так бы пришлось внуку Велеса воспеть песнь Игорю*: «Не буря соколов занесла через поля широкие — стаи галок летят к Дону великому». Или так бы начать тебе петь, вещий Боян, Велесов внук: «Кони ржут за Сулой — звенит слава в Киеве; трубы трубят в Новгороде* — стоят стяги в Путивле!»
Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему буй тур Всеволод: «Один брат, один свет светлый — ты, Игорь!
397


Оба есвЪ Святъславличя! СЪдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осЪдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни свЪдоми къмети: подъ трубами повити, подъ шеломы възлЪлЪя- ни, конець копия въскръмлени, пути имь вЪдоми, яругы имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъос- трени; сами скачють, акы сЪрыи влъци въ полЪ, ищучи себе чти, а князю славЪ».
Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень и поЪха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свистъ звЪрин1> въста, збися дивъ — кличетъ връху древа, велитъ послушати — земли незна- емЪ, ВлъзЪ, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню*, и тебЪ, Тьмутороканьскый блъванъ! А половци неготовами дорогами побЪгоша къ Дону великому: крычатъ тЪлЪгы полунощы, рци, лебеди роспущени.
Игорь къ Дону вой ведетъ. Уже бо бЪды его пасетъ птиць по дубию; влъци грозу въсрожатъ по яругамъ; орли клектомъ на кости звЪри зовутъ; лисици брешутъ на чръленыя* щиты.
О Руская землЪ! Уже за шеломянемъ еси!
Длъго ночь мрькнетъ. Заря свЪт запала, мъгла поля покрыла. Щекотъ славий успе; говоръ галичь убуди. Русичи великая поля чрълеными щиты прегородиша, ищучи себЪ чти, а князю — славы.
Съ зарания въ пятокъ потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрЪлами по полю, помчаша красныя дЪвкы половецкыя, а съ ними злато, и паволокы, и драгыя оксамиты*. Орьтъмами и япончицами, и кожухы начашя мосты мостити по болотомъ и грязивымъ мЪстомъ*, и всякыми узорочьи половЪ- цкыми. Чрьленъ стягъ, бЪла хорюговь, чрьлена чолка*, сребрено стружие — храброму Святъславличю!
Дремлетъ въ полЪ Ольгово хороброе гнЪздо. Далече за- летЪло! Не было оно обидЪ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебЪ, чръный воронъ, поганый половчине! Гзакъ бежитъ сЪрымъ влъкомъ, Кончакъ* ему слЪдъ править къ Дону великому.
Другаго дни велми рано кровавыя зори свЪтъ повЪдаютъ; чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти 4 солнца*, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, итти дождю стрЪлами съ Дону великаго! Ту ся копиемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти о шеломы половецкыя, ни рЪцЪ на КаялЪ*, у Дону великаго.
О Руская землЪ! Уже за шеломянемъ еси!
Се вЪтри, Стрибожи внуци, вЪютъ съ моря стрЪлами на храбрыя плъкы Игоревы. Земля тутнетъ, рЪкы мутно текуть, пороси поля прикрываютъ, стязи глаголютъ: половци идуть
398


Оба мы — Святославичи! Седлай же, брат, своих борзых коней, а мои-то готовы, уже оседланы у Курска. А мои-то куряне — испытанные воины: под трубами родились, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены, пути им ведомы, овраги им з*наемы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли навострены; сами скачут, как серые волки в поле, ища себе чести, а князю — славы».
Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступило; ночь стонами грозы птиц пробудила; свист звериный встал, взбился див — кличет на вершине дерева, велит прислушаться земле незнаемой, Волге, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню*, и тебе, Тмутороканский идол! А половцы непроторенными дорогами побежали к Дону великому: кричат телеги в полуночи, словно лебеди распуганные.
Игорь к Дону воинов ведет. Уже беду его подстерегают птицы по дубам; волки грозу накликают по оврагам; орлы клектом на кости зверей зовут; лисицы брешут на червленые* щиты.
О Русская земля! Уже ты за холмом!
Долго ночь меркнет. Заря свет уронила, мгла поля покрыла. Щекот соловьиный уснул, говор галочий пробудился. Русичи великие поля червлеными щитами преградили, ища себе чести, а князю — славы.
Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девушек половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты*. Покрывалами, и плащами, и кожухами стали мосты мостить по болотам и топким местам*, и всякими узорочьями половецкими. Червленый стяг, белая хоругвь, червленый бунчук*, серебряное копье — храброму Святославичу!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно в обиду порождено, ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половец! Гзак бежит серым волком, Кончак* ему след указывает к Дону великому.
На другой день рано утром кровавые зори свет возвещают, черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца*, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами с Дона великого! Тут копьям изломиться, тут саблям побиться о шлемы половецкие, на реке на Каяле*, у Дона великого!
О Русская земля! Уже ты за холмом!
Вот ветры, внуки Стрибога, веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля прикрывает, стяги говорят: половцы идут от Дона, и от
399


отъ Дона, и отъ моря, и отъ всЪхъ странъ рускыя плъкы оступиша. ДЪти бЪсови кликомъ поля прегородиша, а храбрии русици преградиша чрълеными щиты.
Яръ туре ВсеволодЪ! Стоиши на борони, прыщеши на вой стрЪлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными! Камо, туръ, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвЪчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя отъ тебе, яръ туре Всеволоде! Кая раны дорога, братие, забывъ чти и живота, и града Чрънигова отня злата стола*, и своя милыя хоти, красный Гл'Ъбовны, свычая и обычая!
Были вЪчи Трояни, минула лЪта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святъславличя*. Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрЪлы по земли сТьяше. Ступаетъ въ злать стремень въ градЪ ТъмутороканЪ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь, а сынъ Всеволожь, Владимиръ*, по вся утра уши закладаше въ ЧерниговЪ. Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе*, и на Канину зелену паполому постла* за обиду Ол- гову, храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святоплъкь полелЪя отца своего междю угорьскими иноходьци ко святЪй Софии къ Киеву*.
Тогда, при ОлзЪ Гориславличи, сЪяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука*; въ княжихъ кра- молахъ вЪци человЪкомь скратишась. Тогда по Руской земли рЪтко ратаевЪ кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себЪ дЪляче, а галици свою рЪчь говоряхуть, хотять полетЪти на уедие. То было въ ты рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано! Съ зараниа до вечера, съ вечера до свЪта летятъ стрЪлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копиа харалужныя въ полЪ незнаемЪ, среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посЪяна, а кровию польяна: тугою вэыдоша по Руской земли.
Что ми шумить, что ми звенить — далече рано предъ зорями? Игорь плъкы заворочаетъ: жаль бо ему мила брата Всеволода. Бишася день, бишася другый; третъяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы. Ту ся брата разлучиста на брезЪ быстрой Каялы; ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось.
Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дЪвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синЪм море у Дону; плещучи, убуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату:
400


моря, и со всех сторон русские полки обступили. Дети бесовы кликом поля перегородили, а храбрые русичи преградили червлеными щитами.
Ярый тур Всеволод! Стоишь ты в середине боя, прыщешь на воинов стрелами, гремишь о шлемы мечами булатными! Куда, тур, поскачешь, своим златым шлемом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Рассечены саблями калеными шлемы аварские тобою, ярый тур Всеволод! Какой раны, братья, побоится тот, кто забыл честь и богатство, и города Чернигова отчий золотой стол*, и своей милой жены, прекрасной Глебовны свычаи и обычаи!
Были века Трояна, минули годы Ярославовы; были походы Олеговы, Олега Святославича*. То ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступал в золотое стремя в городе Тмуторокане, а тот звон уже слышал давний великий Ярослав, а сын Всеволода, Владимир*, каждое утро уши закладывал в Чернигове. Бориса же Вячеславича, храброго и молодого князя, похвальба на суд привела*, и на Канину зеленый саван постлала* за обиду Олегову. С той же Каялы Святополк повелел привезти отца своего между венгерскими иноходцами ко святой Софии к Киеву*.
Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Даждьбожьего внука*, в княжеских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки свою речь говорили, собираясь полететь на добычу. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано! С раннего утра до вечера, с вечера до света летяг стрелы каленые, гремят сабли о шлемы, трещат копья булатные в поле незнаемом, среди земли Половецкой. Черна земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита: горем взошел посев по Русской земле.
Что мне шумит, что мне звенит — далеко рано пред зарею? Игорь полки заворачивает, ибо жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут два брата разлучились на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево с тоской к земле приклонилось.
Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Встала обида в полках Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Трояню, восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона; плеская, прогнала времена обилия. Рати князей на поганых прекратились, ибо сказал брат
401


«Се — мое, а то — мое же». И начяша князи про малое «се великое» млъвити, а сами на себЪ крамолу ковати. А погании съ всЪхъ странъ прихождаху съ побЪдами на землю Рускую.
О, далече заиде соколъ, птиць бья,— к морю! А Игорева храбраго плъку не крЪсити! За нимъ кликну Карна, и Жля поскочи по Руской земли, смагу людемъ мычючи въ пламянЪ розЪ*. Жены руския въсплакашась, аркучи: «Уже нам своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ни очима съглядати, а злата и сребра ни мало того потрепати!» А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми. Тоска разлился по Руской земли; печаль жирна тече средь земли Рускыи. А князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами, побЪдами нарищуще на Рускую землю, емляху дань по бЪлЪ отъ двора.
Тии бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста которую, ту бяше успилъ отецъ ихъ — Святъ- славь* грозный великый киевскый — грозою: бяшеть притре- палъ своими сильными плъкы и харалужными мечи, наступи на землю Половецкую, притопта хлъми и яругы, взмути рЪки и озеры, иссуши потокы и болота. А поганаго Кобяка изъ луку моря* отъ желЪзныхъ великыхъ плъков половецкыхъ, яко вихръ, выторже: и падеся Кобяк въ градЪ КиевЪ, въ гридницЪ Святъ- славли. Ту нЪмци и венедици, ту греци и морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря, иже погрузи жиръ во днЪ Каялы,— рЪкы половецкыя,— рускаго злата насыпаша. Ту Игорь князь высЪдЪ изъ сЪдла злата, а въ сЪдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
А Святъславь мутенъ сонъ видЪ въ КиевЪ на горахъ. «Си ночь съ вечера одЪвахуть мя,— рече,— чръною паполомою на кроваты тисовЪ; чръпахуть ми синее вино, съ трудомъ смЪшено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый жен- чюгь* на лоно и нЪгуютъ мя. Уже дьскы безъ кнЪса* в моемъ теремЪ златовръсЪмъ. Всю нощь съ вечера бусови врани възгра- яху у ПлЪсньска на болони бЪша дебрь Кияню* и несошася къ синему морю».
И ркоша бояре князю: «Уже, княже, туга умь полонила; се бо два сокола слЪтЪста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону. Уже соколома крильца припЪшали поганыхъ саблями, а самаю опуташа въ путины* желЪзны». Темно бо бЪ въ 3 день: два солнца помЪр- коста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ нима молодая мЪся- ца — Олегъ и Святъславъ — тъмою ся поволокоста и въ морЪ погруэиста, и великое буйство подаста хинови*. На рЪцЪ на КаялЪ тьма свЪт покрыла — по Руской земли прострошася половци, акы пардуже гнЪздо. Уже снесеся хула на хвалу; уже
402


брату: «Это — мое, и то — мое же». И стали князья про малое' «это великое» говорить и сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.
О, далеко залетел сокол, птиц избивая,— к морю! А Игорева храброго полка не воскресить! Его кликнула Карна, и Желя поскакала по Русской земле, огонь мыкая в пламенном роге*. Жены русские восплакались, приговаривая: «Уже нам своих милых лад ни мыслию не смыслить, ни думою не сдумать, ни глазами не повидать, а золота и серебра и пуще того в руках не подержать!» И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле; печаль обильная потекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу ковали, а поганые сами, с победами нарыскивая на Русскую землю, брали дань по белке от двора.
Ибо те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, раздором пробудили коварство врагов, его было усыпил отец их — Святослав* грозный великий киевский — грозою: устрашил половцев своими сильными полками и булатными мечами, наступил на землю Половецкую, притоптал холмы и овраги, взмутил реки и озера, иссушил потоки и болота. А поганого Кобяка от лукоморья*, из железных великих полков половецких, как вихрь, исторг, и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святославовой. Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют славу Святославу, клянут князя Игоря, что потопил богатство на дне Каялы — реки половецкой,— русское золото просыпав. Тут Игорь-князь пересел из седла золотого в седло рабское. Приуныли у городов забралы, а веселие поникло.
А Святослав смутный сон видел в Киеве на горах. «Этой ночью с вечера одевали меня,— говорит,— черным покрывалом на кровати тисовой; черпали мне синее вино, с горем смешанное; сыпали мне крупный жемчуг* на грудь из пустых колчанов поганых иноземцев и нежили меня. Уже доски без князька* в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесеньска на лугу, были в лесу Кияни* и понеслись к синему морю».
И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе ум полонило; это ведь два сокола слетели с отчего престола золотого добыть города Тмутороканя или испить шлемом Дона. Уже соколам крыльца подсекли сабли поганых, а самих опутали в путы* железные». Темно ведь было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с ними молодые месяцы — Олег и Святослав — тьмою заволоклись и в море погрузились, и великую смелость возбудили в хиновах*. На реке на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле рассыпались половцы, как выводок гепардов. Уже хула сменила хвалу; уже ударило насилие на сво-
403


тресну нужда на волю; уже връжеся дивь на землю. Се бо готь- скыя красныя дЪвы въспЪша на брезЪ синему морю, звоня ру- скымъ златомъ, поютъ время Бусово, лелЪютъ месть Шароканю*. А мы уже, дружина, жадни веселия!
Тогда великый Святъславъ изрони злато слово с слезами смЪшено и рече: «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!* Рано еста начала Половецкую землю мечи цвЪлити, а ссбЪ славы искати. Нъ нечестно одолЪсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте. Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузЪ скована, а въ буести закалена. Се ли створисте моей сребреней сЪдинЪ!
А уже не вижду власти сильнаго, и богатаго, и многовоя брата моего Ярослава, съ черниговьскими былями, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы**. Тии бо бес щитовь съ засапожникы кликомъ плъкы побЪждаютъ, звонячи въ прадЪднюю славу. Нъ рекосте: «МужаимЪся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подЪлимъ!» А чи диво ся, братие, стару помолодити? Коли соколъ въ мытехъ бываетъ, высоко птицъ възбиваетъ: не дастъ гнЪзда своего въ обиду*. Нъ се зло — княже ми непособие: наниче ся годины обратиша. Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранами*. Туга и тоска сыну ГлЪбову!»
Великый княже Всеволоде!* Не мыслию ти прелетЪти издалеча, отня злата стола поблюсти?* Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти! Аже бы ты былъ, то была бы чага по ногате, а кощей по резанЪ*. Ты бо можеши посуху живыми шереширы стрЪляти — удалыми сыны ГлЪбовы*.
Ты, буй Рюриче, и Давыде!* Не ваю ли вой злачеными шеломы по крови плаваша?* Не ваю ли храбрая дружина ры- кають, акы тури, ранены саблями калеными на полЪ незнаемЪ? Вступита, господина, въ злата стремень за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъслав- лича!
Галичкы ОсмомыслЪ Ярославе!* Высоко сЪдиши на своемъ златокованнЪмъ столЪ, подперъ горы Угорскыи своими железными плъки, заступивъ королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, меча бремены чрезъ облакы, суды рядя до Дуная*. Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрЪляеши съ отня злата стола салътани за землями*. Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе!* Храбрая мысль носитъ ваш умъ на дЪло. Высоко плаваеши на дЪло въ буести, яко соколъ на вЪтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буйствЪ одолЪти.
404


боду; уже бросился див на землю. И вот уже готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом, воспевают время Бусово, лелеют месть за Шарукана*. А нам уже, дружине, нет более веселия!
Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное, и сказал: «О сыновцы мои, Игорь и Всеволод!* Рано начали вы Половецкой земле мечами обиду творить, а себе славы искать. Но без чести вы одолели, без чести кровь поганую пролили. Ваши храбрые сердца из крепкого булата скованы и в отваге закалены. Что же сотворили вы моим серебряным сединам!
А уже не вижу власти сильного, и богатого, и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, с топчаками, и с ревугами, и с ольберами*. Те ведь без щитов, с засапожными ножами кликом полки побеждают, звоня в прадедовскую славу. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прошлую славу себе
похитим, а будущую сами поделим!» А разве дивно, братья, старому помолодеть? Когда сокол линяет, высоко птиц взбивает; не даст гнезда своего в обиду*. Но вот зло — князья мне не помогают: худо времена обернулись. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир под ранами*. Горе и тоска сыну Глебову!»
Великий князь Всеволод!* Неужели и мысленно тебе не прилететь издалека отчий златой стол поблюсти?* Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шлемами вылить! Если бы ты был здесь, то была бы раба по ногате, а раб по резане*. Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять— удалыми сынами Глебовыми*.
Ты, буйный Рюрик, и Давыд!* Не ваши ли воины золочеными шлемами по крови плавали?* Не ваша ли храбрая дружина рыкает, как туры, раненные саблями калеными на поле незнаемом? Вступите же, господа, в златые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав!* Высоко сидишь ты на своем златокованом престоле, подпер горы Угорские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча бремена через облака, суды рядя до Дуная*. Г розы твои по землям текут, отворяешь Киеву врата, стреляешь с отчего златого престола салтанов за землями*. Стреляй же, господине, в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
А ты, буйный Роман, и Мстислав!* Храбрая мысль влечет ваш ум на подвиг. Высоко взмываешь на подвиг в отваге, точно сокол на ветрах паря, стремясь птицу храбро одолеть. Есть ведь
405


Суть бо у ваю желЪзныи паворзи* подъ шеломы латиньскыми. ТЪми тресну земля, и многы страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела*, и половци — сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже Игорю, утръпЪ солнцю свЪтъ, а древо не бологомъ листвие срони: по Реи и по Сули гради подЪлиша. А Игорева храбраго плъку не крЪсити! Донъ ти, княже, кличетъ и зоветь князи на побЪду. Олговичи, храбрый князи, доспЪли на брань.
Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи, не худа гнЪзда шестокрилци!* Не побЪдными жребии собЪ власти расхытисте! Кое ваши златыи шеломы и сулицы ляцкыи и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрЪлами за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святъславлича!
Уже бо Сула не течетъ сребреными струями къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течетъ онымъ грознымъ полоча- номъ подъ кликомъ поганыхъ. Единъ же Изяславъ, сынъ Ва- сильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовьекыя, притрепа славу дЪду своему Всеславу*, а самъ подъ чрълеными щиты на кровавЪ травЪ притрепанъ литовьекыми мечи и с хотию на кров, а тъи рекъ*: «Дружину твою, княже, птиць крилы приодЪ, а звЪри кровь полизаша». Не бысть ту брата Брячяс- лава, ни другаго — Всеволода. Единъ же изрони жемчюжну душу изъ храбра тЪла чресъ злато ожерелие*. Уныли голоси, пониче веселие, трубы трубятъ городеньскии.
Ярославли вси внуце и Всеславли!* Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочистс изъ дЪдней славЪ. Вы бо своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Рускую, на жизнь Всеславлю. Которою бо бЪше насилие отъ земли Половецкыи!
На седьмомъ вЪцЪ Трояни връже Всеславъ жребий о дЪвицю себЪ любу*. Тъй клюками подпръея о кони и скочи къ граду Кыеву и дотчеся стружиемъ злата стола киевьскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ звЪремъ въ плъночи изъ Бълаграда*, обЪсися синЪ мьглЪ утръже вазни, с три кусы* отвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи влъкомъ до Немиги съ Дуду ток ъ*.
На НемизЪ снопы стелютъ головами*, молотятъ чепи хара- лужными, на тоцЪ животъ кладутъ, вЪютъ душу отъ тЪла. НемизЪ кровави брезЪ не бологомъ бяхуть посЪяни — посЪяни костьми рускихъ сыновъ.
Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше*: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше*. Тому въ ПолотьскЪ позвониша заутренюю рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ КыевЪ эвонъ слыша*. Аще и
406


у ваших воинов железные паворзи* под шлемами латинскими. От них дрогнула земля, и многие страны — Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела*, и половцы копья свои повергли, а головы свои склонили под те мечи булатные. Но уже, о князь Игорь, померк солнца свет, а дерево не к добру листву сронило: по Роси и по Суле города поделили. А Игорева храброго полка не воскресить! Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, подоспели на брань.
Ингварь и Всеволод, и все три Мстиславича, не худого гнезда шестокрыльцы!* Не по праву побед расхитили вы себе владения! Где же ваши золотые шлемы и копья ляшские и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!
Уже Сула не течет серебряными струями для города Переяславля, и Двина болотом течет для тех грозных полочан под кликом поганых. Один Изяслав, сын Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, прибил славу деда своего Всеслава*, а сам под червлеными щитами на кровавой траве был прибит литовскими мечами со своим любимцем, а тот сказал*: «Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь полизали». Не было тут брата Брячислава, ни другого — Всеволода. Один изронил он жемчужную душу из храброго тела через златое ожерелье*. Приуныли голоса, поникло веселье, трубы трубят городенские.
Ярослава все внуки и Всеслава!* Склоните стяги свои, вложите в ножны свои мечи поврежденные, ибо лишились вы славы дедов. Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, на богатство Всеслава. Из-за усобицы ведь пошло насилие от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояна кинул Всеслав жребий о девице ему милой*. Он хитростями оперся на коней и скакнул к городу Киеву и коснулся древком златого стола киевского. Скакнул от них лютым зверем в полночь из Белгорода*, объятый синей мглой, добыл он счастье, в три удара* отворил ворота Ново- города, расшиб славу Ярославу, скакнул волком до Немиги с Дудуток*.
На Немиге снопы стелют из голов*, молотят цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. У Немиги кровавые берега не добром были засеяны — засеяны костьми русских сынов.
Всеслав-князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал*: из Киева дорыскивал до петухов до Тмутороканя, великому Хорсу волком путь перерыскивал*. Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано у Святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал*. Хоть и вещая душа
407


вЪща душа въ дръзЪ тЪлЪ, нъ часто бЪды страдаше. Тому вЪщей Боянъ и пръвое припЪвку, смысленый, рече: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути».
О, стонати Руской земли, помянувше пръвую годину и пръвыхъ князей! Того стараго Владимира нельзЪ бЪ пригвоздити къ горамъ киевьскымъ*: сего бо нынЪ сташа стяэи Рюриковы, а друзии — Давидовы, нъ розно ся имъ хоботы пашутъ*. Коп на поютъ!
На Дунай Ярославнынъ гласъ* ся слышитъ, зегзицею незнаема рано кычеть: «Полечю,— рече,— зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ* въ КаялЪ рЪцЪ, утру князю кровавыя его раны на жестоцЪмъ его тЪлЪ».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлЪ на забралЪ, аркучи: «О вЪтрЪ, вЪтрило! Чему, господине, насильно вЪеши? Чему мы- чеши хиновьскыя стрЪлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшетъ горЪ под облакы вЪяти, лелЪючи корабли на синЪ морЪ? Чему, господине, мое веселие по ковылию развЪя?»
Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолЪ, аркучи: «О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозЪ землю Половецкую. Ты лелЪялъ еси на себЪ Святославли насады до плъку Кобякова*. ВъзлелЪи, господине, мою ладу къ мнЪ, а быхъ не слала къ нему слезъ на море рано».
Ярославна рано плачетъ въ ПутивлЪ на забралЪ, аркучи: «СвЪтлое и тресвЪтлое слънце! ВсЪмъ тепло и красно еси, чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладЪ вой? Въ полЪ безводнЪ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче? »
Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами. Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу. Погасоша вечеру зори. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мЪритъ отъ великаго Дону до малаго Донца. Комонь въ полуночи Овлуръ* свисну за рЪкою; велить князю разумЪти: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшумЪ трава, вежи ся половецкий подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаемъ къ тростию и бЪлымъ гоголемъ на воду. Въвръжеся на бръзЪ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ. И потече къ лугу Донца, и полетЪ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обЪду, и ужинЪ. Коли Игорь соколомъ полетЪ, тогда Влуръ влъкомъ потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая ко-
моня.
Донецъ рече: «Княже Игорю! Не мало ти величия, а Кончаку нелюбия, а Руской земли веселиа!» Игорь рече: «О Донче! Не мало ти величия, лелЪявшу князя на влънахъ, стлавшу ему
408


была у него в храбром теле, но часто от бед страдал. Ему вещий Боян давно припевку, разумный, сказал: «Ни хитрому, ни удалому, ни птице удалой суда божьего не миновать».
О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским*; а ныне встали стяги Рюриковы, а другие — Давыдовы, но врозь их знамена развеваются*. Копья поют!
На Дунае Ярославнин голос* слышится, кукушкою безвестною рано кукует: «Полечу,— говорит,— кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав* в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на могучем его теле».
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, приговаривая: «О ветер, ветрило! Зачем, господине, враждебно веешь? Зачем мчишь хиновские стрелочки на своих легких крыльицах на воинов моего лады? Разве мало тебе было высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господине, мое веселье по ковылю развеял?»
Ярославна рано плачет в Путивле-городе на забрале, приговаривая: «О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святославовы насады до стана Кобякова*. Прилелей же, господине, моего ладу ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано».
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, приговаривая: «Светлое и тресветлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно, зачем, владыко, простерло ты горячие свои лучи на воинов моего лады? В поле безводном жаждой им луки согнуло, горем им колчаны заткнуло? »
Прыснуло море в полуночи, идут смерчи тучами. Игорю- княэю бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую, к отчему золотому престолу. Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца. Коня в полночь Овлур* свистнул за рекою; велит князю разуметь: князю Игорю не быть в плену! Кликнула, стукнула земля, зашумела трава, вежи половецкие задвигались. А Игорь-князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду. Вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком*. И побежал к излучине Донца, и полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и обеду, и ужину. Коли Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: ибо загнали они своих борзых коней.
Донец говорит: «Князь Игорь! Немало тебе величия, а Кон- чаку нелюбия, а Русской земле веселия!» Игорь говорит: «О Донец! Немало тебе величия, лелеявшему князя на волнах, стлав-
409


зелЪну траву на своихъ сребреныхъ брезЪхъ, одЪвавшу его теплыми мъглами подъ сЪнию зелену древу; стрежаше его гоголемъ на водЪ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрЪхъ»*. Не тако ти, рече, рЪка Стугна: худу струю имЪя, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена къ устью, уношу князю Ростиславу затвори*. ДнЪпрь темнЪ береэЪ плачется мати Ростиславля по уноши князи РостиславЪ. Уныша цвЪты жалобою, и древо с тугою къ земли прЪклонилось.
А не сорокы втроскоташа — на слЪду ИгоревЪ Ъздитъ Гзакъ съ Кончакомъ. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие* ползаша только. Дятлове тек- томъ путь къ рЪцЪ кажутъ, соловии веселыми пЪсньми свЪт повЪдаютъ. Млъвитъ Гзакъ Кончакови: «Аже соколъ къ гнЪзду летитъ, соколича ростЪляевЪ своими злачеными стрЪлами». Рече Кончакъ ко ГзЪ: «Аже соколъ къ гнЪзду летитъ, а вЪ соколца опутаевЪ красною дЪвицею». И рече Гзакъ къ Кончакови: «Аще его опутаевЪ красною дЪвицею*, ни нама будетъ сокольца, ни нама красны дъвице, то почнутъ наю птици бити въ полЪ Половецкомъ».
Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля пЪснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: «Тяжко ти головы* кромЪ плечю, зло ти тЪлу кромЪ головы» —- Руской земли безъ Игоря.
Солнце свЪтится на небесЪ,— Игорь князь въ Руской земли; дЪвици поютъ на Дунай*,— вьются голоси чрезъ море до Киева. Игорь Ъдетъ по Боричеву къ святЪи Богородици Пирогощей*. Страны ради, гради весели.
ПЪвше пЪснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ пЪти: «Слава Игорю Святъславличю, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!» Здрави, князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъки! Княземъ слава а дружинЪ!
Аминь*.


шему ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевавшему его теплыми туманами под сенью зеленого дерева; ты стерег его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями на ветрах»*. Не такова-то, говорит он, река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширенная к устью, юношу князя Ростислава заключила*. На темном берегу Днепра плачет мать Ростислава по юноше князе Ростиславе. У ныли цветы от жалости, и дерево с тоской к земле приклонилось.
То не сороки застрекотали — по следу Игоря едут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали, только полозы* ползали. Дятлы стуком путь к реке указывают, соловьи веселыми песнями рассвет возвещают. Говорит Гзак Кончаку: «Если сокол к гнезду летит, расстреляем соколенка своими золочеными стрелами». Говорит Кончак Гэа- ку: «Если сокол к гнезду летит, то опутаем мы соколенка красной девицей». И сказал Гзак Кончаку: «Если его опутаем красной девицей*, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, и станут нас птицы бить в поле Половецком».
Сказали Боян и Ходына, Святославовы песнотворцы старого времени Ярославова, Олега-князя любимцы: «Тяжко голове* без плеч, беда телу без головы» — так и Русской земле без Игоря.
Солнце светится на небе,— а Игорь-князь в Русской земле; девицы поют на Дунае*,— вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой Богородице Пирогощей*. Сёла рады, грады веселы.
Певше песнь старым князьям, потом и молодым петь: «Слава Игорю Святославичу, буй туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу!» Здравы будьте, князья и дружина, борясь за христиан против нашествий поганых! Князьям слава и дружине!
Аминь*.


ИЗ «МОЛЕНИЯ ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА»
Вострубим, как в златокованые трубы, во все силы ума своего и заиграем в серебряные органы гордости своею мудростью. Восстань,слава моя, восстань в псалтыри* и гуслях. Встану рано и раскрою в притчах загадки мои и возвещу в народах славу мою.
Выл язык мой как трость* книжника-скорописца, и приветливы уста мои, как быстрота речная. Того ради попытался я написать об оковах сердца моего и разбил их с ожесточением, как древние — младенцев о камень*.
Но боюсь, господине, осуждения твоего. Ибо имею сердце — как лицо без глаз, и ум мой — как ночной ворон, на развалинах бодрствующий. И закончилась жизнь моя, как у ханаанских царей, бесчестием; и покрыла меня нищета, как Красное море фараона*.
Все это написал я, спасаясь от лица бедности моей, как рабыня Агарь от Сарры, госпожи своей*.
Но видел, господине, твое добросердечие ко мне и прибег к всегдашней любви твоей. Ибо говорится в Писании: просящему у тебя дай, стучащему открой, да не отвергнут будешь царствия небесного. Ибо писано: возложи на бога печаль свою, и тот тебя напитает вовеки.
Ибо я, господине, как трава сорная, растущая под стеною, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не дождит; так и я всеми обижаем, потому что не огражден я страхом грозы твоей, как оплотом твердым.
Не смотри же на меня, господине, как волк на ягненка, а смотри на меня, как мать на младенца. Посмотри на птиц небесных — не пашут они, не сеют, но уповают на милость божию; так и мы, господине, ищем милости твоей.
Ибо, господине, кому Переяславль, а мне гореславль; кому Боголюбово, а мне горе лютое; кому Белоозеро, а мне оно смолы чернее. Кому Лаче-озеро*, а мне, на нем живя, плач горький, ибо не расцвело счастие мое.
Друзья мои и ближние мои отказались от меня, ибо не поставил перед ними трапезы с многоразличными яствами. Многие ведь дружат со мной, опуская руку со мной в солонку*, а в несчастье оказываются врагами и даже помогают подкосить меня под ноги. Глазами плачут со мною, а сердцем смеются надо мной. Потому-то не имей веры к другу и не надейся на брата.
Мудрые мужи говорят: «Лучше смерть, чем долгая жизнь в нищете». Как и Соломон* говорил: «Ни богатства, ни бедности не дай мне, господи: если буду богат,— гордостью вознесусь, если же буду беден,— задумаю воровство или разбой».
412


Вот почему взываю к тебе, одержим нищетою: помилуй меня, сын великого царя Владимира, да не восплачусь, рыдая, как Адам о рае; пусти тучу на землю убожества моего.
Ибо, господине, богатый муж везде ведом — и на чужой стороне друзей держит, а бедный в своей стороне ненавидим ходит. Богатый заговорит — все замолчат и вознесут речь его до небес; а бедняк заговорит — все на него закричат. Чьи ризы1 светлы, тех и речь честна.
Княже мой, господине! Избавь меня от нищеты этой, как серну из сетей, как птицу из западни, как утенка от когтей ястреба, как овцу из пасти львиной.
Я ведь, княже, как дерево при дороге: многие обрубают ему ветви и в огонь мечут. Так и я всеми обижаем, ибо не огражден страхом грозы твоей.
Как олово пропадает, когда его часто плавят, так и человек, когда он много бедствует. Никто ведь не может ни пригоршнями соль есть, ни в горе разумным быть; всякий человек хитрит и мудрит о чужой беде, а о своей не может смыслить. Злато плавится огнем, а человек напастями. Пшеница, хорошо перемолотая, чистый хлеб дает, а человек в печали обретает ум зрелый. Моль, княже, одежду ест, а печаль — человека. Печаль человеку кости сушит.
Если кто в печали человеку поможет, то как студеной водой его напоит в знойный день.
Птица радуется весне, а младенец — матери. Весна украшает землю цветами, а ты оживляешь людей милостию своею, сирот и вдовиц, вельможами обижаемых.
Княже мой, господине! Покажи мне лицо свое, ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский.
Когда веселишься за многими яствами, меня вспомни, хлеб сухой жующего; или когда пьешь сладкое питье, вспомни меня, теплую воду пьющего в незаветренном месте. Когда же лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платом лежащего, и от стужи цепенеющего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого.
Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дома не истощить. Как невод не удерживает воды, а только рыб, так и ты, княже, не удерживай злата и серебра, а раздавай людям.
Паволока, расшитая разноцветными шелками, красоту свою показывает; так и ты, княже, многими своими людьми честен
1 Ризы — одежды.
413


и славен во всех странах являешься. Некогда ведь похвалился царь Езекия* перед послами царя вавилонского и показал им множество злата и серебра. Они же сказали: «Наш царь богаче тебя не множеством злата, но множеством воинов, ибо воины золото добудут, а золотом воинов не добыть». Как сказал Святослав, сын Ольгин*, когда шел на Царьград с небольшою дружиною: «Братья! Нам ли от города погибнуть, или городу от нас быть плененну?» Как бог повелит, так и будет: погонит один сто, а от ста погибнут тысячи.
Славно за бугром коней пасти, так и в войске хорошего князя воевать. Часто из-за неурядицы полки погибают. Видел: огромный зверь, а головы не имеет, так и многие полки без хорошего князя.
Гусли ведь настраиваются перстами, а тело крепится крепкими жилами. Дуб силен множеством корней, так и град наш — твоим управлением.
Ибо щедрый князь — отец многим слугам. Хорошему господину служа, дослужишься свободы, а злому господину служа, дослужишься большего рабства. Ибо щедрый князь — как река, текущая через дубравы, утоляющая жажду не только людей, но и зверей. А скупой князь — как река в каменных берегах: нельзя ни самому напиться, ни коня напоить. Боярин щедрый — как колодец с пресной водой при дороге: многих напояет; а боярин скупой — как колодец соленый.
Не имей себе двора близ царева двора и не держи села близ княжого села: ибо тиун его — как огонь, на осине разожженный, а рядовичи* его что искры. Если от огня и устережешься-, то от искр не сможешь устеречься и одежду прожжешь.
Господине мой! Не лиши хлеба мудрого нищего, не вознеси до облак глупого богатого. Ибо нищий мудрый — что золото в навозном сосуде, а богатый разодетый да глупый — что шелковая наволочка, соломой набитая.
Господине Мой! Не смотри на внешность мою, но посмотри, каков я внутри. Я, господине, хоть одеянием и скуден, но разумом обилен; юн возрастом, а стар смысл во мне. Мыслию бы парил, как орел в воздухе.
Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых. Ибо глупых не сеют, не жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят. Как в дырявые меха* вино лить, так и глупого учить; ибо псам и свиньям не нужно ни золота, ни серебра, а глупому — мудрых слов. Мертвеца не рассмешишь, а глупого не научишь. Коли пожрет синица орла, коли поплывет камень по воде и коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится.
Неужели скажешь мне: «От глупости все это мне наговорил?» Неужели скажешь мне: «Солгал как пес?» Но хорошего
414


пса князья и бояре любят. Неужели скажешь мне: «Солгал как вор?» Если бы украсть умел, то к тебе бы и не взывал. Девица ведь губит красоту свою прелюбодейством, а муж свое мужество — воровством.
Господине мой! Ведь не море топит корабли, но ветры; не огонь раскаляет железо, но поддувание мехами; так и князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят. С хорошим советчиком совещаясь, князь высокого стола добудет, а с дурным советчиком и меньшего лишен будет.
Говорится ведь в мирских пословицах: ни скот в скотах коза, ни зверь в зверях еж, ни рыба в рыбах рак, ни птица в птицах нетопырь*’ ни муж в мужах, если над ним жена властвует, ни работа в работах — для женок повоз возить*.
Дивней дивного, кто в жены возьмет уродину прибытка ради.
Видел жену безобразную, приникнувшую к зеркалу и мажущуюся румянами, и сказал ей: «Не смотрись в зеркало — увидишь безобразие лица своего и еще больше обозлишься».
Неужели скажешь мне: «Женись у богатого тестя, чести ради великой, у него пей и ешь»? Лучше бы уж мне вола бурого ввести в дом свой, чем злую жену взять: вол ведь не говорит, ни зла не замышляет, а злая жена, когда ее бьешь, бесится, а когда кроток с ней — заносится, в богатстве гордой становится, а в бедности других злословит.
Что такое жена злая? Торговка плутоватая, кощунница бесовская. Что такое жена злая? Людская смута, ослепление уму, заводила всякой злобе, в церкви сборщица дани для беса, защитница греха, засада от спасения.
Если какой муж смотрит на красоту ?кены своей и на ее ласковые я. льстивые слова, а дел ее не проверяет, то дай бог ему лихорадкою болеть, и да будет он проклят.
Хорошая жена — венец мужу своему и беспечалие, а злая жена — горе лютое и разорение дому. Червь дерево точит, а злая жена дом своего мужа истощает. Лучше в дырявой ладье плыть, нежели злой жене тайны поведать: дырявая ладья одежду замочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит. Лучше камень бить, нежели злую жену учить: железо переплавишь, а злой жены не научишь.
Что злее льва среди четвероногих и что лютее змеи среди ползающих по земле? Всех тех злее злая жена. Нет на земле ничего лютее женской злобы. О, злое, острое оружие дьявола и стрела, летящая с ядом!
Но вернемся к прежнему. Я, княже, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела — припадая к разным цветам, собирает она мед в соты: так и я по многим книгам собирал сладость слов и смысл их собрал, как в мех воды морские.
415


Скажу не много еще. Не запрещай глупому глупость его, да не уподобишься сам ему. Не стану с ним много говорить. Да не буду как мех дырявый, роняя богатство в руки неимущих; да не уподоблюсь жерновам, ибо те многих людей насыщают, а сами себя не могут насытить житом; да не окажусь ненавистным миру многословною своею беседою, подобно птице, частящей свои песни, которую вскоре же ненавидеть начинают. Ибо говорится в мирских пословицах: длинная речь не хороша, хороша длинная паволока.
Господи! Дай же князю нашему силу Самсона, храбрость Александра, разум Иосифа, мудрость Соломона, искусность Давида* и умножь, господи, всех людей под властию его. Богу нашему слава, и ныне, и присно, и вовеки.
НАСТАВЛЕНИЕ ТВЕРСКОГО ЕПИСКОПА СЕМЕНА
Константин, князь полоцкий, прозванный Безруким, желая за что-то укорить у себя на пиру тиуна своего, сказал при всех епископу:
— Владыко, где быть тиуну на том свете?
Епископ Семен отвечал:
— Где и князю.
Князь же, невзлюбив того, молвил епископу:
— Тиун не по правде судит, мзду1 берет, имущество людей с торгов продает, мучит, делает все лихое. А я тут при чем?
И говорит епископ:
— Если князь добрый, жалует людей, правду любит, то выбирает тиуном или каким другим начальником мужа доброго и богобоязненного, разумного, праведного, делающего все по закону справедливому и судить умеющего. Тогда и князь попадет в рай и тиун его будет в раю. Если же князь христиан не жалеет, сирот не милует и за вдовицу не заступается, то ставит тиуном или другим начальником человека злого, бога не боящегося, закона справедливого не ведающего и суда не понимающего,— только для того, чтобы добывал князю богатство, а людей не щадил. Все равно как бешеного человека, дав ему меч, напустить на людей — так и дать власть лихому человеку губить людей. Тогда князь — во ад и тиун с ним — во ад!
1 Мзда — плата, взятка.


ИЗ «СКАЗАНИЯ О СОЛОМОНЕ И КИТОВРАСЕ»
СКАЗАНИЕ О ТОМ, КАК ВЗЯТ БЫЛ КИТОВРАС СОЛОМОНОМ
Когда строил Соломон храм в Иерусалиме, потребовалось ему спросить совета у Китовраса. Узнал он, что Китоврас живет в пустыне дальней. Тогда мудрый Соломон решил сковать Китовраса железными узами и железным обручем и написать на них заклятие* именем божиим.
Послал Соломон лучшего своего боярина с отроками и велел ему схватить Китовраса, сковать его железными узами и железным обручем и написать на них заклятие именем божиим. И велел боярину везти вино, и мед, и руно1 овечье с собою.
Боярин Соломонов и отроки пришли в пустыню дальнюю, где жил Китоврас, нашли три его колодца, а Китовраса там не было. По указанию Соломона в два колодца влили вино, а в третий — мед и закрыли колодцы овечьим руном, а сами спрятались и ждали, когда Китоврас придет пить воду из колодцев.
Когда Китоврас пришел, он приник к воде и стал пить и сказал:
— Всякий, кто пьет вино, не умудряется.
Когда же начал пить вино, расхотелось ему пить воду, и он сказал:
— Ты, вино, веселишь сердце человеческое.
И выпил все три колодца. И разобрало его вино, захотелось ему спать, и он крепко заснул.
Боярин же Соломонов, выйдя из своего укрытия, заковал Китовраса по рукам и по ногам, а на шею надел обруч железный с заклятием.
Очнулся Китоврас, хотел потянуться и не смог.
— Господине, Соломон написал имя божие на веригах*, что теперь на тебе,— сказал боярин.
Китоврас, видя на себе вериги и чувствуя заклятие, пошел в Иерусалим к царю.
Нрав же у Китовраса был такой: не ходил он путем кривым, но правым2, и, когда пришел он в Иерусалим, перед ним расчищали пути и дома разрушали, ибо не мог он ходить криво. И дошел он до дома вдовицы, вышла вдовица из своего дома и стала умолять Китовраса:
— Господине! Я убогая вдовица. Не обижай меня.
Он же изогнулся около угла ее дома, не сходя со своего пути, и сломал себе ребро. И сказал:
1 Руно — шерсть.
2 Правый — прямой, правильны"
14 Былины
417


— Мягкий язык кости ломает.
Когда вели его через торг, услышал он, как один человек спрашивал:
— Нет ли башмаков на семь лет?
И рассмеялся Китоврас. А видя другого человека, занимавшегося ворожбою*, посмеялся, а увидев свадьбу, заплакал. Увидев хмельного человека, блуждающего без пути, он навел его на путь.
Привели его на царев двор и повели к Соломону. Китоврас взял прут в четыре локтя* и пошел к царю. Поклонившись, он молча положил прут перед царем. Мудрый же царь истолковал боярам, что означает прут:
— Дал тебе бог во владение всю вселенную, а ты не насытился, схватил и меня.
И сказал Соломон Китоврасу:
— Не по прихоти своей привел я тебя, но по повелению господню, чтобы спросить тебя, как строить храм, ибо не разрешено мне обтесывать камни железом.
Сказал на это Китоврас:
— Есть когот, птица малая. Выводит когот детей в гнезде своем на горе каменной в пустыне дальней.
По приказу Китовраса Соломон послал ко гнезду когота боярина своего с отроками своими. Китоврас же дал бесцветное стекло боярину и велел ему спрятаться возле гнезда, когда же вылетит когот, заложить гнездо стеклом. Боярин пошел ко гнезду и увидел, что в нем одни птенцы, когот же улетел за кормом. Заложил боярин гнездо стеклом и спрятался. Вскоре прилетел когот, хотел влезть в гнездо, птенцы пищат за стеклом, а когот попасть к ним не может. Когот улетел и принес острие, которое прятал где-то, и начал им разбивать стекло. Тогда боярин Соломонов и отроки его крикнули, вспугнули птицу, и она выронила острие. Боярин взял его и принес Соломону.
Спросил Соломон Китовраса:
— Почему рассмеялся ты, услышав, как человек спрашивал башмаки на семь лет?
— Видел по нему,— отвечал Китоврас,— что не проживет и семи дней.
Послал царь разузнать — и оказалось, что так и было.
— Почему ты рассмеялся, видя, как человек ворожит? — спросил Соломон.
Отвечал Китоврас:
— Он рассказывает людям о сокрытом, а сам не ведает, что под ним скрыт клад с золотом.
Повелел царь разузнать о том, и опять оказалось, что было так, как сказал Китоврас.
418


— Почему ты плакал,— спросил Соломон,— при виде
свадьбы?
— Жаль мне было жениха, ибо не проживет он и тридцати дней.
Проверил царь — и было так.
И спросил царь:
— Почему ты пьяного человека навел на путь?
Ответил Китоврас:
— Добродетелен тот человек и достоин, чтобы ему послужить.
И пробыл Китоврас у Соломона до завершения храма.
Однажды Соломон сказал Китоврасу:
— Ныне вижу, что сила твоя не более человеческой, ибо я схватил тебя.
Ответил ему Китоврас:
— Царь, если хочешь видеть силу мою, то сними с меня узы, дай мне свой перстень с руки — и увидишь силу мою.
Соломон снял с него узы железные и дал ему перстень. Он же проглотил перстень, распростер крылья свои, размахнулся и ударил Соломона. И забросил его на конец земли обетованной. Узнали о том мудрецы его и книжники и нашли Соломона.
После того Соломона всегда охватывал ночью страх, боялся он Китовраса. И соорудил царь ложе себе и повелел шестидесяти сильным отрокам стоять с мечами около него.
ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗАНИ БАТЫЕМ
В лето 6745 (1237) пришел на Русскую землю безбожный царь Батый со множеством воинов татарских и стал на реке на Воронеже близ земли Рязанской. И прислал послов непутевых на Рязань* к великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому, требуя у него десятой доли во всем: во князьях, во всяких людях и в остальном.
И услышал великий князь Юрий Ингваревич Рязанский о нашествии безбожного царя Батыя и тотчас послал в город Владимир к великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому, прося у него помощи против безбожного царя Батыя или чтобы сам на него пошел. Князь великий Георгий Всеволодович и сам не пошел, и помощи не послал, задумав один сразиться с Батыем.
И услышал великий князь Юрий Ингваревич Рязанский, что нет ему помощи от великого князя Георгия Всеволодовича Владимирского, и тотчас послал за братьями своими: за князем Давыдом Ингваревичем Муромским, и за князем Глебом Ингваре- вичем Коломенским, и за князем Олегом Красным, и за Всеволо¬
419


дом Пронским, и за другими князьями. И стали совет держать, как утолить нечестивца дарами. И послал сына своего князя Федора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю с дарами и мольбами великими, чтобы не ходил войной на Рязанскую землю.
И пришел князь Федор Юрьевич на реку на Воронеж к царю Батыю, и принес ему дары, и молил царя, чтобы не воевал Рязанской земли. Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещался не ходить войной на Рязанскую землю.
И стал у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе просить. И некто из вельмож рязанских по зависти донес безбожному царю Батыю, что княгиня князя Федора Юрьевича Рязанского из царского рода и что всех прекраснее она телом своим. Царь Батый лукав был и немилостив и сказал князю Федору Юрьевичу:
— Дай мне, княже, изведать красоту жены твоей.
Благоверный же князь Федор Юрьевич посмеялся и ответил
царю:
— Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь.
Безбожный царь Батый оскорбился и разъярился и тотчас повелел убить благоверного князя Федора Юрьевича, а тело его велел бросить на растерзание зверям и птицам, и других князей и воинов лучших поубивал.
И один из пестунов князя Федора Юрьевича, по имени Апоница, укрылся и горько плакал, смотря на славное тело честного своего господина. И, увидев, что никто его не охраняет, взял возлюбленного своего государя и тайно схоронил его. И поспешил к благоверной княгине Евпраксии и рассказал ей, как нечестивый царь Батый убил благоверного князя Федора Юрьевича.
Благоверная же княгиня Евпраксия стояла в то время в превысоком тереме своем и держала любимое чадо свое — князя Ивана Федоровича, и как услышала она смертоносные слова, исполненные горести, бросилась она из превысокого терема своего с сыном своим князем Иваном прямо на землю и разбилась до смерти.
И услышал великий князь Юрий Ингваревич об убиении безбожным царем возлюбленного сына своего, князя Федора, и многих князей, и лучших людей, и стал плакать о них с великой княгиней, и с другими княгинями, и с братией своей. И плакал город весь много времени.
И, едва отдохнув от великого того плача и рыдания, князь стал собирать воинство свое и расставлять полки. И увидел
420


князь великий Юрий Ингваревич братию свою, и бояр своих, и воевод, храбро и бестрепетно скачущих, и сказал братии
своей:
— О государи мои и братья! Из рук господних мы принимали благое, теперь надлежит нам потерпеть и злое. Лучше нам смертию славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть. Пусть я, брат ваш, раньше вас выпью чашу смертную за святые божии церкви, и за веру христианскую, и за отчину отца нашего великого князя Ингваря Святославича.
И дал последнее целование великой княгине Агриппине Ро- стиславне и принял благословение от епископа и всех священнослужителей. И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около границ рязанских, и напали на него, и стали биться с ним крепко и мужественно, и была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался.
Но против гнева божия кто постоит! Батыевы силы велики были и непреоборимы: один рязанец бился с тысячей, а два — с тьмою1 Пересели с коня на конь и бились упорно; через многие сильные полки Батыевы проезжая насквозь, храбро и мужественно бились, так что все полки татарские дивились крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его князь Давыд Ингваревич Муромский, брат его князь Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Прон- ский, и многие другие князья местные, и воеводы крепкие, и воинство — удальцы и резвецы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые.
А князя Олега Ингваревича захватили еле живого. И увидел царь Батый Олега Ингваревича, столь красивого и храброго, изнемогающего от тяжких ран, и хотел уврачевать его от тех ран и к своей вере склонить. Но князь Олег Ингваревич укорил царя Батыя и назвал его безбожным и врагом христианства. Окаянный же Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части.
И стал воевать царь Батый окаянный Рязанскую землю, веля убивать, рубить и жечь без милости. И пошел ко граду Рязани. И осадил город, и бились пять дней неотступно. Батыево войско переменялось, а горожане бессменно бились. И многих горожан убили, а иных ранили, а иные от великих трудов и ран изнемогли.
А в шестой день спозаранку пошли поганые на город — одни
1 Тьма — десять тысяч.
421


с огнем, другие со стенобитными орудиями, а третьи с бесчисленными лестницами — и взяли град Рязань месяца декабря в 21-й день.
И пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли мечами, а епископа и священников огню предали — во святой церкви пожгли, а иные многие от оружия пали.
И во граде многих людей, и жен и детей, мечами посекли, а других в реке потопили, а священноиноков и иноков всех до единого посекли, и весь град пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское захватили.
И не осталось во граде ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего — ни отца и матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые.
И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился, и пошел на Суздаль и на Владимир, собираясь Русскую землю пленить, и веру христианскую искоренить, и церкви божии до основания разорить.
И некий из вельмож рязанских, по имени Евпатий Коловрат, был в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем, и услышал о нашествии зловерного царя Батыя, и выступил из Чернигова с малой дружиною, и помчался быстро. И приехал в землю Рязанскую и увидел ее опустошенную, города разорены, церкви пожжены, люди убиты. И вскричал Евпатий в горести души своей, распалялся в сердце своем. И собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых бог соблюл вне города. И погналися вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской, и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и смешались все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что и мечи притуплялись, и брал он мечи татарские и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые восстали. Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил их нещадно. И ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь устрашился.
И едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогших от великих ран. И привели их к царю Батыю, а царь Батый стал их спрашивать:
— Какой вы веры и какой земли и зачем мне много зла творите?
Они же отвечали:
422


— Веры мы христианской, храбры1 великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а от полка мы Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингваревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу-рать татарскую.
Царь же подивился ответу их мудрому. И послал шурича* своего Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести к царю Евпатия живого.
И обступили Евпатия сильные полки татарские, стремясь его взять живым. И съехался Хостоврул с Евпатием. Евпатий же был исполин силою и рассек Хостоврула на-полы2 до седла. И стал сечь силу татарскую и многих тут знаменитых богатырей Батыевых побил, одних пополам рассекал, а других до седла разрубал.
И возбоялись татары, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий для метания камней, и стали бить по нему из бесчисленных камнеметов и едва убили его. И принесли тело его к царю Батыю. Царь же Батый послал за мурзами, и князьями, и санчакбеями* — и стали все дивиться храбрости, и крепости, и мужеству воинства рязанского. И сказали царю приближенные:
— Мы со многими царями, во многих землях, на многих битвах бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Это люди крылатые, не знают они смерти: так крепко и мужественно на конях бьются — один с тысячею, а два — с тьмою.
И сказал Батый, глядя на тело Евпатьево:
— О Коловрат Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малой своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил. Если бы такой вот служил у меня — держал бы его у самого сердца своего.
И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел царь Батый отпустить их и ничем не вредить им.
Князь Ингварь Ингваревич был в то время в Чернигове у брата своего князя Михаила Всеволодовича Черниговского, сохранен богом от злого того отступника и врага христианского. И пришел из Чернигова в землю Рязанскую, в свою отчину, и увидел ее пусту, и услышал, что братья его все убиты нечестивым, законопреступным царем Батыем, и пришел во град
1 Храбры — воины, витязи.
На-полы — пополам.
423


Рязань, и увидел великую последнюю погибель, и жалостно вос- кричал, как труба, созывающая рать, как орган звучащий.
Кто не восплачется о такой погибели? Кто не возрыдает о стольких людях народа православного? Кто не пожалеет стольких убитых государей? Кто не застонет от такого пленения?
Был город Рязань, и земля была Рязанская, и исчезло богатство ее, и отошла слава ее, и нельзя было увидеть в ней никаких благ — только дым, земля и пепел. И не только этот град пленен был, но и иные многие. Не стало во граде ни пения, ни звона; вместо радости — плач непрестанный.
И пошел князь Ингварь Ингваревич туда, где побиты были от нечестивого царя Батыя братья его: великий князь Юрий Ингваревич Рязанский, брат его князь Давыд Ингваревич, брат его Всеволод Ингваревич, и многие князья местные, и бояре, и воеводы, и все воинство, и удальцы, и резвецы, узорочье1 рязанское. Лежали они все на земле пусте, на траве-ковыле, снегом и льдом померзнувшие, никем не блюдомые. Звери тела их поели, и множество птиц их потерзало. Все лежали, все вместе умерли, единую чашу испили смертную. И заговорил жалостно князь Ингварь Ингваревич:
— О милая моя братия и воинство! Как уснули вы, жизни мои драгоценные, и меня одного оставили в такой погибели? Почему не умер я раньше вас? Куда ушли вы, сокровища жизни моей? Почему ничего не промолвите мне, брату вашему, цветы прекрасные, сады мои несозрелые? Скоро погибли вы, звезды восточные. Лежите вы на земле пустой, никем не охраняемые, чести-славы ни от кого не получаете! Помрачилась слава ваша. Где власть ваша? Над многими землями государями были вы, а ныне лежите на земле пустой, лица ваши потемнели от тления. О милая моя братия и дружина ласковая, уже не повеселюся с вами! Слышите ли вы горестные слова мои, жалостно звучащие? О земля, о земля! О дубравы! Поплачьте со мною! Как назову день тот и как опишу его, в который погибло столько государей и многое узорочье рязанское — удальцы храбрые? Ни один из них не вернулся, но все равно умерли, единую чашу смертную испили. От горести души моей язык мой не слушается, уста закрываются, взор темнеет, сила изнемогает.
И стал разбирать князь Ингварь Ингваревич тела мертвых, и взял тела братьев своих, и многих бояр, и воевод, и ближних, знаемых ему, и принес их во град Рязань, и похоронил их с честью, а тела других тут же на пустой земле собрал и надгробное отпевание совершил.
1 Узорочье — драгоценности; здесь: краса, гордость, слава.
424


Те государи были христолюбивы, братолюбивы, лицом прекрасны, очами светлы, взором грозны, сверх меры храбры, сердцем легки, к боярам ласковы, к приезжим приветливы, к церквам прилежны, на пирование скоры, до государских потех охочи, ратному делу искусны и перед братией своей и перед послами величавы. Мужественный ум имели, в правде-истине пребывали. Врагам в сражениях страшными являлись, многих супостатов, поднимавшихся на них, побеждали и во всех странах имена свои прославили.
Благоверный князь Ингварь Ингваревич сел на столе отца своего великого князя Ингваря Святославича. И обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал. И была радость христианам, которых избавил бог рукою своею крепкою от безбожного и зловерного царя Батыя.
ПОВЕСТЬ О МЕРКУРИИ СМОЛЕНСКОМ
Жил во граде Смоленске человек молодой по имени Меркурий. Был он честен и прямодушен и любил отчизну свою и граждан смоленских. Всегда он готов был стоять за истину и чуждался лжи. Воздержанием и мудростью сиял он как звезда посреди всего мира. Часто приходил он в посад Петровский за Днепром ко кресту молиться за город свой и за Петровское сто*.
А в то время злочестивый царь Батый пленил Русскую землю, христиан мучил, проливал безвинную кровь, как воду. И пришел тот царь Батый с великой ратью ко граду Смоленску, стал от города за тридцать верст, и многие церкви и села пожег, и христиан побил, и готовился к приступу.
Люди в Смоленске были в великой скорби. День и ночь со многими слезами молились они в церкви соборной пречистой Бо городицы о сохранении города от нашествия иноплеменных.
И случилось чудо великое. В Печерском монастыре, за рекою Днепром, вне города, явилась богородица пономарю той церкви и сказала:
— О человек божий! Поди скорей к кресту, где молится любезный мне Меркурий, и скажи ему: «Зовет тебя божья матерь».
Пономарь пошел и нашел Меркурия, молящегося у креста.
— Меркурий! — позвал он юношу.
Тот же в ответ:
— Что тебе, господине мой?
И сказал ему пономарь:
425


— Иди скорей, брат, зовет тебя божья матерь в Печерскую церковь.
Когда вошел Меркурий в церковь, увидел он богородицу, на золотом престоле сидящую, с Христом-младенцем на руках, окруженную ангельским воинством.
Охваченный трепетом, Меркурий пал к ногам ее. Подняла его от земли пречистая матерь божия и сказала ему:
— Меркурий, избранник мой, посылаю тебя на отмщение крови христианской. Иди, победи войско злочестивого царя Батыя. Потом придет к тебе светлый юноша, прекрасный лицом, дай ему в руки оружие твое, и отсечет он главу твою. Ты же возьми ее в руку свою и иди в свой город, там примешь ты кончину, и положено будет твое тело в моей церкви.
Меркурий исполнился печали, он боялся, что не хватит ему сил на такое дело, и, заплакав, сказал:
— О пресвятая госпожа, владычица богородица, как я, грешный и недостойный раб твой, смогу совершить такой высокий подвиг!
И принял благословение от нее, и оружие, и доспехи, и, вооружившись, поклонился ей до земли, и вышел из церкви. Возле дверей нашел он прехраброго коня, сел на него и выехал из города.
Доехав до полков злочестивого царя, побил Меркурий врагов, отпустил пленных христиан в град свой и храбро скакал по полю битвы, как орел по воздуху летая.
Злочестивый царь, увидев поражение людей своих, был охвачен великим страхом и ужасом и убежал от города с малой дружиной. Прибежал он во Угры и там был убит королем Стефаном*.
Тогда предстал перед Меркурием прекрасный воин. Меркурий понял, что он исполнил свое назначение в мире, поклонился светлому воину и отдал ему оружие. Потом преклонил главу и был усечен. Взяв главу в одну руку, а другою ведя коня под уздцы, пришел он безглавен во град Смоленск. Люди же, видев то, дивились.
Когда дошел он до Мологинских ворот, из них вышла по воду некая девица. Увидев воина, идущего без головы, она начала нелепо насмехаться над ним. Он же в тех вратах лег и предал честную душу свою богу. А конь его стал невидим.
Архиепископ смоленский пришел с крестным ходом, со множеством народа, хотел поднять честное тело воина и перенести его в соборную церковь, но поднять его они не могли. И тогда был великий плач и рыдание среди людей: «За что святой не дает нам себя поднять?» Так же и архиепископ был в большом недоумении и молился богу.
426


Три дня лежало тело Меркурия без погребения. Архиепископ же все ночи проводил без сна в молитве и смотрел в оконце свое на соборную церковь. И увидел, как в великой светлости, будто в солнечной заре, из церкви вышла богородица с архистратигами Михаилом и Гавриилом*. Дойдя до того места, где лежало тело Меркурия, подняла его богородица, покрыла своим покровом, принесла в свою соборную церковь и положила его во гроб, который и доныне стоит, всем видимый.
Архиепископ, войдя в церковь к утренней службе, увидел преславное чудо: воин лежит во гробе на своем месте, почивая. Собрались люди и возрадовались.
СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
О светло светлая и украсно украшенная земля русская! И многими красотами удивлена еси: озерами многими, реками и кладязьми местночтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми разноличными, садами обительными1, домами церковными и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими — всего еси исполнена земля Русская, о правоверная вера христианская.
Отселе до угор и до ляхов и до чехов, от чехов до ятвягов и от ятвягов до литвы и до немец, от немец до корелы, от ко- релы до Устюга, где живут тоймичи-язычники, и за Дышущим морем, от моря до болгар, от болгар до буртас, от буртас до черемис*, от черемис до мордвы,— то все покорено было богом христианскому народу: великому князю Всеволоду, отцу его Юрью*, князю Киевскому, деду его Володимиру Мономаху, которым половцы детей своих в колыбели пугали. А литва из болота на свет не выбиралась. А угры укрепляли каменные города железными воротами, чтобы Володимир на них не ходил войной. А немцы радовались, будучи далече за синим морем. Буртасы, черемисы, веда и мордва бортничали на князя великого Володимира*. И царь Маиуил Царьградский, опас2 имея, послал к нему великие дары, дабы великий князь Владимир Царяграда у него не взял.
А в те дни болезнь3 христианам от великого Ярослава, и до Володимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрья*, князя Владимирского.
1 Обительный — монастырский.
2 Опас — опасение, страх.
3 Болезнь — беда, горе.


ИЗ «ЖИТИЯ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО»
ПОВЕСТИ О ЖИТИИ И О ХРАБРОСТИ БЛАГОВЕРНОГО И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА
Я, ничтожный, многогрешный и неразумный, решаюсь писать житие святого князя Александра*, сына Ярослава, внука Всеволода. Слышал я о нем от отцов своих и был самовидец деяний его, потому и рад поведать о честной и славной жизни его.
Сей князь Александр родился от князя великого Ярослава и от матери Феодосии. Рост его был больше других людей, а голос его как труба в народе, лицо же его как лицо Иосифа, которого поставил египетский царь вторым царем в Египте*. Сила же его была частью силы Самсона. И дал ему бог премудрость Соломонову, а храбрость царя римского Веспасиана*, который пленил всю землю Иудейскую. Так и князь Александр побеждал, но был непобедим.
Потому и пришел из западных стран некий знатный человек по имени Андреяш, из тех, кто называют себя слугами божьими*. Он желал увидеть дивную силу князя Александра. Увидев его, он возвратился к своим и сказал:
— Я прошел многие страны и народы, но не видел такого ни в царях царя, ни в князьях князя.
И услышал король полуночной части Римской страны* о таком мужестве князя Александра и подумал про себя: «Пойду и пленю землю Александрову».
И собрал король силу великую*, наполнил множество кораблей полками своими и двинулся в силе тяжкой, дыша духом ратным. И когда он пришел в Неву, шатаясь от безумия, послал он, загордившись, послов своих в Новгород к князю Александру, говоря:
— Я уже здесь, пленяю землю твою. Можешь ли противиться мне?
Александр же, услышав слова эти, разгорелся сердцем и вошел в церковь святой Софии и пал на колени перед алтарем и начал молиться со слезами:
— Боже великий и крепкий, основавший землю и положивший пределы народам и повелевший им жить, не преступая в чужую часть! Рассуди меня, господи, с обидящими меня, побори борющихся со мною, возьми оружие и щит, стань в помощь мне!
Окончив молитву, Александр встал и поклонился архиепископу. Архиепископ же благословил его и отпустил. Он же вышел
428


из церкви, утер слезы и начал укреплять дух дружины своей, говоря:
— Не в силе бог, но в правде.
И пошел на врагов в малой дружине июля 15-го, не дожидаясь, когда соберется вся сила его, но крепко веря в помощь святых мучеников Бориса и Глеба*.
Был некий муж, старейшина в земле Ижорской, по имени Пелгусий. Ему была поручена ночная стража морская. Пелгусий принял святое крещение и жил среди своего рода, остававшегося в язычестве. И жил он богоугодно, в среду и в пятницу соблюдая пост. Потому и сподобил его бог увидеть видение страшное в тот день. Скажем о том вкратце.
Увидел он силу ратную, идущую против князя Александра, и решил рассказать князю о станах их. Стоял он у края моря и следил за путем их и был всю ночь в бдении. И когда начало всходить солнце, услышал он шум страшный на море и увидел насад, плывущий по морю. Посреди насада стояли святые мученики Борис и Глеб в одеждах червленых, положив руки друг другу на плечи. Гребцы же сидели, словно одетые мглою. Сказал Борис:
— Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему князю Александру.
Видя такое видение и слыша такие слова мученика, Пелгусий стоял в трепете, пока насад не скрылся от очей его.
После этого вскоре приехал князь Александр, и Пелгусий с радостью в очах рассказал ему одному о видении. Князь же сказал ему:
— Никому не рассказывай сего.
И решил Александр напасть на врагов в шестом часу дня1 И была сеча велика над римлянами, и избил их Александр бесчисленное множество, и самому королю возложили печать на лицо острым своим копьем.
Здесь же в полку Александровом явилось шесть мужей храбрых, которые вместе с ним крепко сражались.
Один — Гаврила Алексия. Он на коне въехал по доске до самого корабля. И побежали враги перед ним на корабль, а затем обернулись и сбросили его с доски вместе с конем в Неву. Божьею милостью он вышел из реки невредим и снова бросился на врагов и бился с самим воеводой среди полка их.
Другой — новгородец, по имени Збыслав Якунович. Он много раз нападал на полк их и бился с ними одним топором, не зная страха в сердце своем. И пало несколько человек от руки его. И подивился Александр силе и храбрости его.
1 Часы считались от восхода солнца.
429


Третий — Яков, полочанин, был ловчим1 у князя. Он наехал на полк с мечом и мужествовал, и похвалил его князь.
Четвертый — новгородец, по имени Миша. Он пешим бросился на корабли и погубил три корабля с дружиною своей.
Пятый, по имени Савва, был из младшей дружины. Он наехал на великий шатер короля златоверхий и подсек столп его. Полки же Александровы обрадовались, увидев падение шатра.
Шестой был одним из слуг князя Александра, по имени Ратмир. Он бился пешим, и много врагов окружили его. Он же упал от многих ран и так скончался.
Все это я слышал от господина своего великого князя Александра и от других, кто был тогда в той сече.
И победил Александр короля, а остальные побежали и покидали убитых на корабли и потопили их в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего творца.
На третий год после победы над королем князь Александр в зимнее время пошел в великой силе на землю Немецкую, дабы не похвалялись, говоря: «Посрамим народ славянский».
Уже был тогда град Псков взят* и наместники немецкие посажены там. Князь же Александр вскоре взял город Псков и немцев иссек, а иных в плен взял и город освободил от безбожных немцев. А землю их повоевал и пожег и полона взял без числа. Другие же города немецкие собрались и сказали: «Пойдем и победим Александра и возьмем его руками».
Когда они приблизились, заметила их стража. Князь же Александр ополчился и пошел против них, и сошлись они на Чудском озере. И покрылось озеро Чудское множеством воинов.
Отец же его, Ярослав, прислал ему брата меньшого Андрея на помощь со множеством дружины. Также и у князя Александра было множество храбрых, как в древности у Давида-царя, сильных и крепких. Так и мужи Александровы исполнились духом ратным, ибо были сердца их как сердца львов, и сказали они:
— О княже наш честный! Ныне пришло нам время сложить головы свои за тебя.
Князь же Александр, воздев руки к небу, сказал:
— Суди меня, боже, и рассуди распрю мою с народом высокомерным и помоги мне, господи, как в древности помог Моисею на Амалика* и прадеду нашему Ярославу на окаянного Святополка.
1 Ловчий — охотник.
430


Была тогда суббота. Когда всходило солнце, сошлись обе стороны. И была сеча злая, и треск от ломления копий, и звук от сечения мечей, словно замерзшее озеро двинулось. И не было видно льда, ибо покрылся кровью.
Слышал же я от самовидца, который говорил мне:
— Видел я в воздухе полк божий, пришедший на помощь Александру.
И так победил он врагов помощью божией. Показали они плечи свои. Он сек и гнал их, словно летел по воздуху, и некуда было им бежать. И прославил бог Александра перед всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона*. И тех, кто говорил: «Возьмем Александра руками»,— предал бог в руки его. И не было ему равного в брани. И возвратился князь Александр с победою славною. И было множество пленных в полку его, и вели босыми подле коней тех, кто называет себя божьими рыцарями.
И когда приблизился князь к граду Пскову, игумены, и попы, и весь народ встретили его перед городом с крестами и воздали хвалу богу и пели славу господину князю Александру.
И было прославлено имя его по всем странам до моря Египетского и до гор Араратских, по ту сторону моря Варяжского* и до великого Рима.
В то время был царь сильный в стране Восточной*. Ему покорил бог многие народы от востока и до запада. Тот царь, услышав, что Александр так славен и храбр, послал к нему послов и сказал:
— Знаешь ли ты, Александр, что бог покорил мне многие народы? Неужто ты один не покоришься мне? Если хочешь уберечь землю свою, то приезжай скорей ко мне и увидишь честь царства моего.
Князь же Александр по смерти отца своего приехал во Владимир в силе великой. И был грозен приезд его. И промчалась весть о нем до устья Волги. И начали жены моави- тянские* пугать детей своих, говоря:
— Александр едет!
Подумал князь Александр с дружиной своей, и благословил его епископ Кирилл, и поехал он к царю в Орду.
Увидев его, царь Батый подивился и сказал вельможам своим:
— Истину мне сказали: нет подобного этому князю.
Почтил его царь и с честью отпустил.
Позже разгневался царь Батый на брата его меньшого, Андрея, и послал воеводу своего Невруя разорять землю Суздальскую. После Неврусва разорения князь великий Алек¬
431


сандр церкви поставил, города восстановил, людей разбежавшихся собрал в домы свои. И наполнил бог землю его богатством и славою.
Было тогда великое притеснение от иноплеменников, и сгоняли они христиан, веля им воевать вместе с ними*. Князь же великий Александр пошел к царю, дабы отмолить людей от беды той. И возвратился он из Орды от царя, и остановился в Нижнем Новгороде, а дойдя до Городца*, разболелся.
О, горе тебе, бедный человек! Как можешь ты описать кончину господина своего! Как не выпадут зеницы1 твои вместе со слезами! Как не разорвется сердце твое от печали! Отца человек может оставить, а доброго господина не может. Если бы мог, в гроб лег бы с ним.
И так богу дух свой предал с миром в лето 1263, месяца ноября в 14-й день. Митрополит же Кирилл сказал:
— Чада мои! Разумейте, зашло солнце земли Суздальской.
Иереи и диаконы, черноризцы, нищие и богатые и все люди
говорили:
— Уже погибаем!
Святое же тело его понесли к городу Владимиру. Митрополит, князья и бояре и весь народ, малые и великие, встречали его в Боголюбове со свечами и кадилами. И были вопль, и кричание, и тоска, как никогда не бывало, и земля сотрясалась. Положено же тело его в церкви Рождества святой богородицы ноября в 24-й день.
ПОВЕСТЬ О ШЕВКАЛЕ
В лето 6835 (1327) сел князь Александр Михайлович на великое княжение в Твери.
В то же лето вложил дьявол злую мысль безбожным татарам. Стали они говорить беззаконному царю:
— Если ты не погубишь князя Александра и всех князей русских, то не будешь иметь власти над ними.
И беззаконный и треклятый всему злу начальник Шевкал, разоритель христиан, отверз скверные свои уста и начал говорить, дьяволом учим:
— Господине царю, если мне велишь, я пойду на Русь и разорю христианство, а князя их убью, а княгиню и детей к тебе приведу.
И повелел ему царь сделать так. Беззаконный же Шевкал, разоритель христианский, пошел на Русь с многими татарами
1 Зеницы — зрачки глаз, глаза.
432


и пришел в Тверь, и прогнал князя великого Александра Михайловича со двора его, а сам стал на дворе великого князя со многою гордостью и яростью и воздвиг гонение великое на христиан насильством, и граблением, и битьем, и поруганием. Люди же городские тверичи повсегда терпели оскорбления от поганых, и жаловались они много раз великому князю Александру Михайловичу, дабы он их оборонил. Он же видел озлобление людей своих, но не мог их оборонить и велел им терпеть. А тверичи не терпели этого и искали только подходящего времени.
И было это 15 августа месяца ранним утром, когда торг собирается. Некий диакон тверитин, прозвище ему Дудко, повел кобылицу молодую и очень тучную на водопой на Волгу. Татары же, увидев это, отняли ее. Тогда диакон начал громко кричать:
— О мужи тверские, не выдавайте!
И был между ними бой.
Татары, надеясь на свое самовластие, начали сечь, и тотчас стеклись люди, и пришли в смятение, и ударили во все колоколы, и стали вечем, и поднялся град весь. Весь народ тотчас собрался, и восстали все. И кликнули тверичи и начали избивать татар, где кого поймают, всех подряд, пока самого Шевкала не убили. Не оставили и вестника, кроме пастухов, которые в полях пасли табуны коней. Те схватили лучших жеребцов и скорей бежали на Москву, а оттуда в Орду и там возвестили кончину Шевкала.
ИЗ «ПОВЕСТИ О ЖИЗНИ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО» ПРЕДИСЛОВИЕ
Удивляюсь я: сколько лет минуло, а жизнь старца Сергия не описана. Никто не дерзнул писать о нем: ни дальний, ни ближний, ни больший, ни меньший*. Больший не соизволил, меньший — не осмелился.
После преставления старца я, окаянный и дерзкий, дерзнул начать писать о жизни его, говоря сам себе: я пишу для себя, для памяти и для пользы. И вот за двадцать лет готовы главы, одни — в свитках, другие — в тетрадях, не подряд, но что было сперва — написано после, что было после, написано сперва.
Узнав доподлинно, что никто не пишет о нем, я стал помышлять и рассуждать: как же его тихая и чудная и добродетельная жизнь останется не описанной; и, размышляя так, я в недоумение был погружен, и печалию огорчен, и мыслью
433


удивлен, и желанием побежден. Нельзя оставить жизнь такого мужа не описанной и молчанию преданной. Вот и подумал я: боюсь, если я не напишу, то буду осужден, как в притче ленивый раб, скрывший талант свой и обленившийся. Сергий, добрый старец, всегда подвизался на добрый подвиг и никогда не ленился. Мы же не только сами не подвизаемся, но и готовые труды описывать ленимся. И так начинаю писать о жизни <;тарца.
1. РОДИТЕЛИ СЕРГИЯ
Хочу сказать о временах и годах, когда родился Сергий. Было то в земле Русской, в княжестве Великом Тверском при великом князе Дмитрии Михайловиче, при митрополите Петре всея Руси, когда была рать Ахмулова*.
Сей добрый старец Сергий родился от добронравных и доброверных родителей — Кирилла и Марии. Отец Сергия был боярин ростовский, о чем скажем после. Было у Кирилла и Марии трое сыновей: старший — Стефан, второй — Варфоломей, во иночестве Сергий*, и младший — Петр.
2. КНИЖНОЕ УЧЕНИЕ
Отрок Варфоломей рос, развиваясь душою и телом и духом и исполняясь разума. Когда достиг он семи лет, родители отдали его учиться грамоте. Братья его, Стефан и Петр, быстро изучили грамоту. Варфоломей же медленно постигал ее, грамота ему не давалась. Учитель учил отрока с великим усердием, но тот не понимал и не разумел. Это сильно огорчало родителей его, и они много бранили сына, а учитель, видя тщетность трудов своих, его наказывал, товарищи же смеялись над ним.
Отрок часто втайне молился со слезами:
— Господи, дай мне грамоту, научи меня и вразуми.
Однажды отец послал его искать жеребят. Пошел отрок
и увидел черноризца, странника незнакомого. Старец стоял на поле под дубом и молился. Отрок смиренно поклонился ему, подошел ближе и стал возле него, ожидая, когда тот кончит молитву. Старец, увидев отрока, подозвал его к себе и благословил.
— Что ищешь и чего хочешь, сын мой? — спросил он.
— Больше всего жажду научиться грамоте. Отдали меня учиться, но душа исполнена скорби, ибо учусь грамоте, а не разумею. Ты же, святой отец, помолись за меня, чтобы постиг я грамоту.
434


Старец поднял руки и взор к небу и вынул из сумы своей маленький кусок пшеничного хлеба и подал его отроку тремя перстами.
— Прими и съешь сие, чадо. Будешь разуметь писание.
Отрок открыл уста и съел хлебец, и была сладость в устах
его слаще меда.
И сказал старец:
— Не скорби, чадо, о грамоте. С сего дня будешь читать лучше братьев своих и сверстников.
И поучал его старец о всяком добром. С тех пор Варфоломей познал грамоту, и какую ни разогнет книгу, ту и мог хорошо читать и разуметь.
3. 	ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ИЗ РОСТОВА В РАДОНЕЖ
Кирилл, о котором речь шла прежде, жил в Ростовской области, был одним из славных и знатных бояр, и было у него большое богатство. Но напоследок, в старости, он обнищал и оскудел. Обнищал он из-за частых хождений со князем в Орду, из-за частых набегов татарских на Русь, из-за частых послов татарских, из-за тяжких даней и выходов во Орду, из-за частого недорода хлебного, а больше всего из-за великой рати татарской, называемой Туралыковой*. Через год после сей рати великое княжение досталось князю великому Ивану Даниловичу*, а Ростовское княжество присоединилось к Москве.
Горько тогда стало граду Ростову. Горько князьям ростовским, ибо отнята была у них власть и княжение, а честь и слава и имущество — все пошло к Москве.
По повелению великого князя приехал из Москвы в Ростов некий воевода, один из вельмож московских по имени Василий, по прозвищу Кочева, и с ним настала великая нужда всем живущим в городе и гонения умножились. Многие ростовцы вынуждены были отдать москвичам имущество свое. Из-за такой нужды Кирилл и другие ростовцы собрались со всем домом своим и всем родом своим, переселились из Ростова в Радонеж и поселились там близ церкви Рождества Христова, которая и доныне стоит там.
Князь великий дал то село Радонеж своему меньшому сыну князю Андрею, а наместника поставил в нем Терентия Ртищу и многие льготы даровал людям. Ради тех льгот и собрались в Радонеже многие ростовцы.


4. 	ЖИЗНЬ В РОДИТЕЛЬСКОМ ДОМЕ
Сыновья Кирилла, Стефан и Петр, женились, юноша же Варфоломей не хотел жениться, но хотел стать иноком. И много раз просил он родителей отпустить его в монастырь. Родители же говорили ему:
— Сын, подожди немного, мы стары и больны и живем в бедности. Некому позаботиться о нас. Братья твои, Стефан и Петр, пекутся, как бы угодить женам, ты же печешься, как бы угодить богу. Благую часть избрал ты, она не отнимется от тебя. Только послужи нам немного времени, когда же проводишь нас до гроба, тогда исполнишь свое желание.
Добрый юноша обещал им служить до конца их жизни и всячески старался угодить родителям своим и повиновался им во всем, вспоминая слова: «Почитай отца своего и мать и будешь долголетен на земле».
Недолго прожили его родители, и юноша с великой честью предал тела их могиле и покрыл землею со слезами. И пробыл в доме еще сорок дней, а потом призвал Петра, брата своего младшего, и оставил ему все наследие отца, себе же не взял ничего.
Старший брат Стефан скоро овдовел и, оставив мир, стал монахом в монастыре святой Богородицы у Покрова на Хотькове.
5. 	ОСНОВАНИЕ ТРОИЦКОЙ ОБИТЕЛИ
Юноша Варфоломей пришел к брату своему старшему, к Стефану, в монастырь и стал просить его идти с ним искать пустынное место для основания обители. Долго ходили они по лесам и пришли на пустынное место среди лесной чащи, к источнику. Понравилось им то место и начали они лес рубить и на плечах бревна носить и построили хижину. Потом и келью поставили и срубили небольшую церковь. Из города Москвы от митрополита Феогноста* приехали священники и освятили церковь во имя святой Троицы. Было это при великом князе Симеоне Ивановиче*, мнится мне, в начале княжения его.


6. 	УХОД БРАТА В МОСКВУ
Стефан скоро увидел, что в пустыне* той труд был тяжелый, жизнь скорбная, жизнь трудная: во всем теснота, во всем недостатки, ни питья, ни еды; была кругом — пустыня, не было тогда поблизости ни сел, ни дворов, ни людей, ни дороги, ни проходящих, ни живущих, но вокруг во все стороны был все лес, все пустыня. Стефан, видя это, оставил место то и брата своего родного и ушел в Москву. Поселился он в монастыре Богоявленском, устроил там себе келью и жил в ней добродетельно.
Князь великий Симеон услышал о доброй жизни Стефана и повелел митрополиту Феогносту поставить его в пресвитеры, а потом и в игумены того монастыря.
7. 	ЖИЗНЬ СЕРГИЯ В ЛЕСУ
Вскоре после ухода Стефана юноша Варфоломей постригся и был наречен Сергием. Было ему тогда двадцать три года. Он был первым чернецом в той пустыне, да скажу — и первый и последний, ибо многие там постригались, но ни один не мог сравниться с ним, многие так же начинали, но не все так же кончали.
Многие потом в той пустыне и при нем и после него иночествовали, но не были равны ему.
Жил Сергий один в пустыне без единого человека. Многие звери водились тогда в лесу том. Одни ходили целыми стаями, выли и ревели не только ночью, но и днем. Другие по двое или по трое мимо проходили. Одни ходили далеко, другие приближались к Сергию, окружали его и обнюхивали его. Из них один зверь, называемый аркуда, как говорится, медведь, привык приходить к Сергию. Сергий увидел, что не по злобе приходит к нему зверь, но чтобы взять себе немного пищи, и стал выносить ему из хижины ломоть хлеба, клал его на пень или на колоду, чтобы зверь, придя, мог найти готовую пищу. Брал медведь в пасть ломоть хлеба и отходил. Когда же у Сергия бывал один кусок, он делил его на две части, одну себе оставлял, другую зверю отдавал. Иногда же Сергий отдавал весь кусок медведю, сам предпочитал голодать, чем зверя отпустить без еды. Когда же не было хлеба и медведь, придя по обычаю своему, не находил своего куска, тогда он долгое время не уходил, но стоял, оглядываясь по сторонам, ожидая, как злой заимодавец, хотящий получить свой долг. В те времена у Сергия не было различных яств, только хлеб и вода из источника и то скудно. Часто
437


и хлеба не было. Тогда оба голодали — и Сергий и зверь. И так много лет приходил к нему медведь.
8. 	ЗАСЕЛЕНИЕ РАДОНЕЖСКОЙ ПУСТЫНИ
После некоторого времени Сергий привык один одиночество- вать в пустыне. И вот через два года или меньше или больше, не знаю, начали приходить к нему братья*, моля его принять их.
Сергий же говорил им:
— Оставайтесь, но знайте, если хотите жить в пустыне этой со мною, то приготовьтесь терпеть скорби, беды, печали, нужду и недостатки, приготовьтесь к труду, и посту, и к подвигам духовным.
Они же с радостью соглашались на все и создали каждый себе келью и жили, подражая Сергию в трудах его, каждый по силам своим. Так собралось около двенадцати монахов. Поставили они себе кельи и тыном огородили. Сергий сам три или четыре кельи своими руками создал и все делал, что требовалось братьям: бревна из леса на плечах носил и рассекал на поленья. Да что вспоминаю я о дровах? Лес у них был не так далеко, как нынче. Где келии стояли, там и деревья росли, их осеняя и шумя. Но вернемся к прежнему рассказу о подвигах доброго старца Сергия. Он служил братии как купленный раб. Жито толок и молол в жерновах, хлебы пек, кашу варил и прочую еду. Обувь и одежду кроил и шил, и от источника под горой в двух водоносах воду носил в гору и каждому у келии ставил, и никогда ни часу не бывал в праздности.
По просьбе братии епископ переяславский Афанасий поставил Сергия в игумены и беседовал с ним, как должно немощи немощных носить, а не себе угождать.
Так стал Сергий игуменом и наставником, но не изменил правил жизни чернеца и был все таким же трудодельным. Ежедневно пшеницу толок и молол, муку просеивал, тесто для просфор месил и заквашивал, и кутью сам варил, и свечи скатывал. На всякое дело первым выходил, стараясь быть учителем и делателем. Учил он больше делом, чем словами, собою подавал всем пример.
И с тех пор расцвело место то и умножались братья. Где был прежде лес, чаща, где жили зайцы, лисицы, волки, медведи, где бесы обретались, там теперь стоит большой монастырь, огражденный стенами. Всему тому начало — старец наш Сергий.
Так жили они, мнится мне, более пятнадцати лет. Потом же, думаю, во дни княжения князя великого Ивана Ивановича* множество людей начали приходить через те леса и селиться.
438


Начали рубить леса те, ибо никто не возбранял того. И сделали себе жилища. Не пощадили они лесов тех и превратили их в поля чистые, как и ныне их видим. И построили села и деревни и стали посещать монастырь и приносить в него все необходимое. А когда начал создаваться монастырь тот, тогда недоставало и воску для свечей; когда пели ночью заутреню, тогда лучиною березовою или сосновою светили себе. Сергий же терпел всякую нужду, и тесноту, и скудность, и недостатки с благодарением.
9. 	О ПОСЕЛЯНИНЕ
Когда слух о жизни Сергия распространился, многие люди стали посещать его и, возвращаясь, рассказывали о нем другим.
Слышав о нем, один поселянин, земледелец, живший в своем селе и питавшийся от трудов своих, пришел издалека увидеть игумена. В то время Сергий копал землю в огороде. Поселянин искал его и просил братию указать ему игумена:
— Кто здесь игумен Сергий? Где чудный муж сей?
Они же сказали:
— Он в огороде, копает землю. Подожди немного, он скоро выйдет.
Поселянин хотел скорей увидеть игумена. Он приник к скважине в ограде и, увидев Сергия в ветхой одежде и трудившегося в поте лица, не поверил, что он тот, кого он искал. И снова просил братию показать ему игумена. Когда же Сергий вышел и братья указали на него, поселянин отвернулся от него, говоря:
— Вы мне нищего показываете.
В это время некий князь вошел в монастырь, и было много людей с ним, бояре и отроки, а шедшие впереди освобождали дорогу, и один из них взял того поселянина за плечи и оттолкнул его и от игумена и от князя.
Князь издалека поклонился Сергию до земли, и Сергий благословил его. И сели они двое, все же стояли подле них.
Поселянин же все сновал туда и сюда и спросил:
— Кто тот, кто сидит с князем?
— Ты, видно, пришелец. Разве ты не знаешь игумена нашего Сергия? Он и сидит с князем.
Когда вышел князь из монастыря, поселянин поклонился до земли игумену, а Сергий благословил его, и побеседовал, и отпустил.


10. 	О ПОБЕДЕ НАД МАМАЕМ
За грехи наши ордынский князь Мамай поднял всю орду и пошел на Русскую землю. И люди были в страхе великом. Тогда на Москве великим князем был великодержавный и досто- хвальный Дмитрий Иванович*. Он пришел к старцу Сергию спросить его благословения на бой с беззаконными, ибо знал, что Сергий муж добродетельный и имел дар пророчества. Старец же благословил князя и сказал:
— Подобает тебе, господине, заботиться о людях своих и крепко стоять за них. Иди против безбожных, бог поможет тебе, и ты с победою, здоровым, с великой похвалою возвратишься в свое отечество.
И дал Сергий великому князю двух иноков в помощь, Александра Пересвета и Андрея Ослябу.
Получив благословение, князь великий сразу уехал и, собрав всех своих воинов, пошел против татар. Увидев полки их, великое множество, многие воины были объяты страхом и сомнением. Внезапно в тот час подоспел борзоходец с посланием от Сергия, где написано: «Без сомнений иди, господине, с дерзновением против свирепства их. Поможет тебе бог».
Послание Сергиево ободрило князя великого Дмитрия и все воинство его, и выступили против неверных и сразились с ними. Много воинов пало, но татары были побеждены и побежали. Достохвальный же и победоносный великий князь Дмитрий вернулся в светлой радости во свое отечество. И незамедлительно приходит он к старцу Сергию благодарить его за добрый совет и дает богатую милостыню в монастырь.
11. 	КОНЧИНА СЕРГИЯ
Жил добрый старец много лет в добром воздержании и трудах и достиг глубокой старости. Ожидая свою кончину, призывает он братию и вручает старейшинство своему первому ученику, Никону, во всем следовавшему учителю. Годами Никон был молод, умом же зрел. В месяце сентябре занемог старец Сергий и, видя свое преставление, призвал всех братьев и поучал их. Скончался старец в лето 1391, месяца сентября, 23-го. Собравшиеся братия плакали и рыдали сокрушенно. И положили честное его тело в обители, которую он создал.


ИЗ «СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ»
Хочу, братья, поведать вам о новой победе на поле брани, как православные христиане посрамили на Дону безбожных татар и как прославился народ русский.
Поднялся царь Восточной земли, по имени Мамай. Овладела Мамаем дьявольская гордыня, и пожелал он сравняться с лютым Батыем, разорить православную веру и истребить всех христиан. Господь же как захочет, так и сотворит. И пошел Мамай на Русь, как лев рыкая и злобою дыша, как неутомимая ехидна, а татарам своим сказал:
— Никто да не пашет хлеба: готовьтесь на русские хлеба.
Князь Олег Рязанский*, услышав, что Мамай идет на Русь против великого князя Дмитрия Ивановича, совсем оскудел умом: отправил посла своего к безбожному Мамаю с великою честью и с дарами, подстрекая его скорее идти на Русь.
«Много обид видел я от князя Дмитрия Ивановича Московского»,— писал Олег Рязанский.
А другого посла направил Олег к великому князю Ольгерду Литовскому*:
«Давно ты хотел овладеть Москвою. Ныне, княже, время подоспело: великий царь Мамай идет на Москву. Присоединимся к Мамаю. Московский князь Дмитрий Иванович как услышит о походе царя Мамая и о нашей присяге царю, так убежит из Москвы. И даст тебе царь град Москву, а мне Коломну, Владимир и Муром».
Ольгерд же, прочитав послание, обрадовался и послал царю Мамаю богатые дары.
Пришла весть великому князю Дмитрию Ивановичу Московскому, что Мамай идет с великим войском, хочет пленить Русскую землю, а Олег Рязанский да Ольгерд Литовский предались татарам. Тогда князь великий Дмитрий Иванович разослал гонцов по всей Русской земле, веля князьям, и воеводам, и боярам, и всем служилым людям идти к себе к Москве. Брат его, князь Владимир Андреевич*, первым приехал к Москве, съехались и другие князья и воеводы. Пришли к Москве бе- лозерские князья с воинами своими и каргопольские, всей их силы тридцать тысяч. Пришли ярославские князья со своими силами, и ростовские, и иные многие.
Князь великий Дмитрий Иванович со всеми русскими князьями и воеводами держал совет, и послали они в поле сторожу языков добывать, чтобы всю правду узнать о царевых намерениях. Сторожи в поле замедлили, а вернувшись, привели языка от Мамаева двора. Тот язык поведал великому князю, что царь и впрямь идет на Русскую землю и что Олег Рязанский
441


и Ольгерд Литовский с ним в союзе, но царь не спешит, ждет осени.
Тогда князь великий Дмитрий Иванович с другими князьями и воеводами пошел в монастырь святой Троицы к преподобному игумену Сергию за благословением на битву с татарами.
В Троицкой обители великий князь прослушал обедню и вкусил хлеба. Когда встал он от трапезы, игумен окропил святой водою его и все христолюбивое войско и сказал:
— Иди с богом, господине. Господь будет тебе помощником и заступником. Победишь ты врагов своих.
Великий князь попросил игумена Сергия дать ему двух воинов-старцев — Пересвета и брата его Ослябу. Ранее же были они известные ратники. Преподобный Сергий повелел тем старцам приготовиться, и они надели кольчугу вместо схимы*. И благословил Сергий войско на битву.
Князь великий возвеселился сердцем и пошел в Москву. В четверг, августа 27-го, решил он выступить в поход против иноплеменников. Перед походом пошел он в собор святой Богородицы* и долго молился там:
— Не дай, царица, в разорение града нашего! Покрой нас своею ризою, да не будут страшны нам раны.
Затем князь великий пошел в церковь Архангела Михаила* и простился у гробов князей русских, прародителей своих:
— Великая беда надвигается на наследников рода вашего. Ныне подвизайтесь с нами! — И, сказав так, вышел из церкви.
Стук стучит, братья, и гром гремит в славном граде Москве — то идет сильная рать князя Дмитрия Ивановича, и гремят золоченые доспехи сынов русских.
Княгиня великая Евдокия*, и другие княгини, и боярыни, и жены воеводские провожали своих мужей. Сел великий князь Дмитрий Иванович на браного коня, и все князья и воеводы также сели на коней, и выехали они из города каменного Москвы во все трое ворот: во Фроловские, и в Никольские, и в Кон- стантиновские*. А во вратах священники осеняли каждого воина крестом и кропили святой водой.
И пошли полки тремя дорогами, ибо по одной нельзя было пройти из-за большого числа войска.
А княгиня великая Евдокия с другими княгинями и с воеводскими женами поднялась в златоверхий свой терем в Набережный, села на рундуке* под стекольчатым окном и смотрела, как великий князь шел лугом вдоль Москвы-реки. В последний раз смотрит и слезы проливает.
И отправился князь великий на подвиг свой по великой широкой дороге. Солнце ему на востоке ясно сияет, путь указует,
442


а позади кроткий ветер веет. А за ним грядут сыновья русские, словно скорее хотят испить чаши медвяные*.
Так пришли они в Коломну. Там присоединились к ним новые полки. А наутро они перебродились за Оку.
Олег Рязанский, услышав, что князь великий Московский идет со многими силами навстречу безбожному Мамаю, сказал:
— Горе мне, окаянному, душу свою я погубил. Думал я, что князь великий побежит с Москвы, убоявшись множества татар, а он идет на битву с ними. Вернуться бы мне к великому князю, да не примет он меня, ибо знает мою измену.
Ольгерд же со своими и литовцами уже шел на помощь Мамаю. На пути он прослышал о походе великого князя и узнал, что Олег Рязанский побоялся выступить. Тогда Ольгерд остановился, не смея идти дальше. Понял он суетность своих желаний и разрушение их союза и, скорбя в сердце своем, сказал:
— Если человеку недостает своего разума, то тщетно требовать чужой мудрости. Олег и себя погубил и меня сбил.
Сыновья же Ольгерда, князь Дмитрий Полоцкий да Андрей Брянский, услышав, что великая беда грозит православному христианству, соединились и поспешили на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу Московскому.
Великий князь встретил их с богатыми дарами, они обнялись, и поцеловались со слезами, и сели вместе в шатре за трапезу.
Сентября в 5-й день приехали из поля два вестника и сказали, что царь стоит на Кузмине броде, ожидает Олега Рязанского и Ольгерда Литовского, а о московском ополчении не знает и встречи с ними не ждет.
Начал князь великий совет держать:
— Здесь ли нам стоять или переходить Дон?
Сказали Ольгердовичи:
— В прежние времена Ярослав Мудрый, перейдя Днепр, победил Святополка Окаянного. Великий Александр* перешел Ижору и победил свейского короля, с похвальбою пришедшего на Русь. Если хочешь, государь, чтобы войско стояло крепко, то переходи Дон, там никто не помыслит обратиться вспять. Если победим татар, то все великую честь добудем, если же умрем, то все примем общую чашу — и князья, и бояре, и простые люди.
Перешли русские полки через Дон и стали на поле Куликовом*. В тот же день приехали из Новгорода два посадника, а с ними тридцать тысяч новгородцев. С радостью встретил их великий князь.
Из степи спешат вестники, говорят, что приближаются та¬
443


тары, что с царем Мамаем восемьсот тысяч. Наших же было всего двести шестьдесят тысяч.
За много дней до битвы около поля Куликова собирались волчьи стаи, выли беспрестанно день и ночь. Слетались вороны и галки, кричали неумолчно. От устья Дона налетели орлы, клекотали громко, ждали грозного побоища, когда падут трупы человеческие, а кровь будет течь, как морская вода. От страха и великой беды деревья к земле преклонились и трава стелилась по земле. В полках многие люди приуныли: ждут смертного часа.
Сентября в 7-й день прискакал Семен Мелик с дружиной своей сторожевой. За ним гнались татары, да нежданно встретились с русскими полками и, увидев силу русскую, возвратились вспять. Показалось им русского войска бесчисленное множество. Быстро примчались они к царю и поведали ему, что князья русские стоят у Дона, готовы к бою и не счесть войска их. Он же, нечестивый царь, услышав то, испустил великий вопль:
— Разве мала моя сила? Если войско мое их не одолеет, то как мне вернуться в свою великую Орду?
И велел Мамай своим воинам вооружиться и сесть на коней. Если бы мог, не доехав, побил православных христиан!
Семен же Мелик поведал великому князю Дмитрию Ивановичу, что царь Мамай приехал на Гусиный брод, наутро будут они на Непрядве-реке. Тогда великий князь начал не медля строить полки.
Выехал князь великий на высокое место, взяв в собою брата своего Владимира Андреевича и литовских князей Ольгердови- чей. И увидел он, как развеваются знамена над его войсками, а стяги словно облака простираются над полками и тихо трепещут, будто разговаривают. Доспехи русские, как вода морская, что от ветра колышется, а шлемы на головах светятся, как золотая заря в погожий день. Еловцы* на шлемах — как пламень огненный. Было грозно собрание русских сынов: все один за одного готовы были умереть.
Дивились литовские князья:
— Не видали мы такого воинства, и после нас не будет такого, подобно оно войску Александра, царя Македонского.
Князь великий спустился к полкам и, сойдя с коня, упал ниц на землю перед своим чермным1 знаменем с вышитым образом Спаса. Помолившись, встал великий князь от земли и начал объезжать полки.
— Братья моя милая, от мала до велика,— говорил он вое¬
1 Чермный — алый.
444


водам и боярам и всему войску.— Сия ночь наступила, и день грозный приближается. Мужайтесь, уповайте на бога, будьте крепки духом. Гости наши уже близко. Утром всем нам общую чашу пить. Если какую обиду имеете, простите; если сами обидели, примиритесь. И меня простите, братья, в чем виноват перед вами.
И поцеловался великий князь на прощание со всеми князьями, и воеводами, и боярами.
Уже наступила светоносная ночь праздника Рождества пресвятой богородицы. Осень долго тогда задержалась и днями светлыми еще сияла. В ту же ночь была великая теплота и тишина. И траву роса покрыла.
С литовскими князьями приехал воевода Дмитрий Боброк Волынец. Сказал он великому князю:
— Хочу, государь, в ночь сию примету свою испытать.
И уже заря померкла. Ночь была глубока. Выехали великий князь Дмитрий Иванович и воевода его Дмитрий Волынец на поле Куликово и стали между обоих полков. И, обернувшись к полкам татарским, услышали там стук великий, и клич, и вопль, точно торги снимаются, точно город строится, а позади татарского войска волки грозно воют; с правой стороны вороны грают и орлы клегчут, а слева гром гремит: идет гроза. По реке же Непрядве гуси и лебеди крылами плещут, необычную грозу возвещая.
И сказал Волынец:
— Призывай, княже, бога на помощь.
Обернулись они к полку русскому — и была великая тишина.
— Видишь ли что-нибудь, княже?
— Вижу, как занимаются огненные зарницы.
Сказал Волынец:
— Радуйся, государь, доброе это предвестие. И еще испытаю одну примету.
Сошел с коня Волынец, припал к земле правым ухом и долго слушал, а встав, поник головой.
— Что говорит твоя примета? — спросил великий князь.
Волынец молчал. Князь великий понуждал его сказать.
— Скажу тебе, государь. Одна примета — на радость, а другая сулит скорбь. Слышал я, как земля плачет на два голоса. Одна сторона плачет, как некая старая мать причитает о детях своих на чужом языке, а другая сторона рыдает, как некая девица, словно жалобная свирель. Я не раз испытал эти приметы. Победим мы татар, твой верх, твоя слава будет, государь. Но много падет твоих воинов.
Опечалился князь великий и обратил взор свой к небу.
445


Вернулись оба к полкам, и приказал великий князь брату своему князю Владимиру Андреевичу ехать вверх по Дону в дубраву и сесть там в засаду. И отпустил с ним сорок тысяч воинов и славного воеводу Дмитрия Волынца.
В ту же ночь великий князь поставил на страже от татар одного мужа, по имени Фома Кацибей, разбойника, ибо знал его мужество и крепкую службу. И увидел Фома-разбойник видение: большое облако шло с востока на запад точно огненный полк. А с южной стороны вышли два юноши — светлые лицом, с мечами в обеих руках. И сказали они: «Кто позволил вам разорять отечество наше?» И начали они сечь врагов и всех посекли, и ни один не спасся.
Приехав в полки, рассказал Фома-разбойник о своем видении великому князю. Князь же великий сказал ему:
— Не говори о том, друг, никому.
На другой день на восходе солнца утро было мглистое, сквозь туман не видать полков. Начали русские поднимать свои стяги, затрубили в трубы. Оживились кони от их звука. И татарские трубы заговорили, но скоро онемели, а у наших голос окреп.
Грядут полки русские, каждый под своим знаменем, тихо и спокойно, словно пить медвяные чаши. В густом тумане полки еще не видели друг друга. А в это время, братья, земля стонала, возвещая грозу великую на восток до моря и на запад до Дуная, и великое то поле Куликово от тяжести войск прогибалось, реки вышли из берегов.
Сел великий князь Дмитрий Иванович на своего браного коня и взял копье свое и палицу железную: захотел впереди всех биться с татарами за свою великую обиду.
— Если умру, то с вами,— сказал он,— если жив буду, то с вами же.
В это время безбожный царь Мамай с тремя своими ордынскими князьями поднялся на холм, чтобы озирать кровопролитие человеческое. А силы татарские идут со всех сторон без числа, нет им места, где расступиться.
Уже близко сошлись войска. Из полка татарского вышел исполин-печенег* по имени Телебей. Подобен древнему Голиафу*: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. А из нашего передового полка вышел троицкий старец Пересвет. Увидев того злого печенега, он надел на главу схиму вместо шлема, а вместо оружия взял крест и сказал:
— Сей человек ищет себе противника, я готов с ним биться. Отцы и братья, простите меня!
И выехал он из полка, и ударились оба крепко, едва под ними земля не проломилась. И оба упали с коней мертвыми.
446


Настал третий час. Русские полки столкнулись с татарскими и крикнули единым голосом:
— С нами бог!
И бились крепко. Не только от оружия гибли, но и от великой тесноты под конскими копытами задыхались. Тесно было поле Куликово. Столкнулись на нем сильные полки. В них выступали кровавые зори, трепетали молнии от блистания мечей. И был треск и звон великий от ломающихся копий и от ударов мечей. В один миг, во мгновение ока сколько погибло тысяч душ человеческих, созданий божьих! Выступили кровавые озера, и струи кровавые потекли. И в третий час, и в четвертый, и в пятый, и в шестой неослабно бились христиане с погаными. А когда настал седьмой час, начали татары одолевать. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди как трава под конскими копытами землю устилали. Самого великого князя Дмитрия Ивановича тяжело ранили и с коня сбили, не мог он больше биться и ушел на склон горы.
Татары со всех сторон наступали, а наши полки слабели. Не в силах был терпеть того князь Владимир Андреевич, не мог он долее сидеть в засаде, и сказал он Дмитрию Волынцу:
— Брат Дмитрий, что пользы от нашего стояния? Скоро нам будет некому помогать.
Отвечал Волынец:
— Еще, господине, не пришел наш срок. Будет нам с кем потешиться.
Наступил восьмой час. Сзади потянул тихий ветер. Громко вскричал Волынец:
— Государь, князь Владимир Андреевич! Пришло наше время!
Князь Владимир Андреевич взглянул на образ Михаила Архангела на своем знамени, взял копье в руки и крикнул:
— Братья мои и друзья, князья и бояре и все воины русские, дерзайте за мной!
И выскочили из зеленой дубравы витязи наши, как ясные соколы с золотых колодок* на журавлиную стаю. Сыны русские начали неверных сечь: как трава под косой, постилаются на землю нечестивые. И побежали татары:
— Увы нам! Перехитрили нас русские. Бились с нами молодые, а старшие целы стояли в дубраве.
Безбожный царь Мамай, видя гибель свою, сел на коня с четырьмя князьями ордынскими и побежал в степь:
— Уже нам, братья, в своей земле не бывать, жен своих не ласкать и детей не видать. Ласкать нам сырую землю, целовать зеленую траву.
Князь Владимир Андреевич встал под великим под чермным
447


знаменем с образом Спаса и повелел трубить сбор. Стали собираться с грозного побоища сыновья русские, каждый под свое знамя. Но не видно было великого князя Дмитрия Ивановича. И сказал Юрка-сапожник:
— Я видел великого князя в четвертом часу. Он крепко бился палицей своей.
Сказал Васюк Сухоборец:
— Я видел его в пятом часу, он крепко бился с татарами.
Третий же сказал, Сенька Быков:
— Я видел его в шестом часу, он крепко бился с четырьмя татарами.
Четвертый же, Гридя Хрулец, сказал:
— Я видел его, государя, перед концом боя. Он шел пеший с побоища, тяжело раненный. Не мог я помочь ему: гнались за мной три татарина.
Принялись все искать великого князя. Два воина, один по имени Сабур, а другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи, нашли его, тяжело израненного, у реки, под горой, у дерева, у березы иссеченной, отдыхающего. Привели ему коня, и поехал он по полю грозной битвы. Не было видно на поле Куликовом пустого места: все было покрыто мертвыми телами.
Едет великий князь Дмитрий Иванович вместе с другими князьями и воеводами и видит: тут лежат восемь князей бе- лозерских, там князь углицкий с четырьмя сыновьями. А проехав немного, увидел пятерых князей ярославских, да четырех дорогобужских, да тут же лежит князь брянский, а возле него дворецкий его, иссечен на части. Проехали дальше — троицкий старец Пересвет лежит рядом с печенегом-исполином. И сказал великий князь:
— Смотрите, братья, от одного этого печенега сколько бы наших сынов погибло. Но против такого великана бог даровал нам богатыря.
И еще долго ездил великий князь, и другие князья, и воеводы по полю Куликову, узнавая убитых и плача о них. А вернувшись под свое чермное знамя, князь великий повелел разобрать все тела и похоронить убитых христиан на поле Куликовом, дабы не остались зверям на съедение. Десять дней стоял он на Дону, пока не разобрали все тела. И повелел великий князь считать убитых и оставшихся в живых. Четыре дня считали князья и бояре. И сказал московский боярин Воронцов:
— Убито, государь, двести пятьдесят тысяч, а в живых осталось пятьдесят тысяч. Татар же побито восемьсот тысяч.
И выкопали ямы глубокие и похоронили своих воинов с честью великой и засыпали землей, сделав высокие холмы. Князь же великие, став над ними, сказал со слезами:
448


К стр. 447


— Братья мои, сыновья русские! Вам суждено было лечь здесь, на поле Куликовом, между Доном и Непрядвою. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую.
Отпустил великий князь Дмитрий Иванович князей поместных на свои отчины, а сам пошел к сильному Московскому царству.
Поганый же Мамай побежал с побоища к городу Кафе*, и там свои же убили его. А Ольгерд Литовский, услышав, что князь Московский победил Мамая, возвратился восвояси со многим стыдом. Олег же Рязанский также жизнь свою бесславно кончил. Кто роет яму другому, тот сам в нее попадет.
Князь же великий Дмитрий Иванович с великой славой вернулся на свое великое княжение, в Москву. Далеко за городом встречал его митрополит Киприан. А во Фроловских воротах встречала его и все войско русское великая княгиня Евдокия, и другие княгини, и воеводские жены. И целовала великая княгиня Евдокия государя своего, Дмитрия Ивановича:
— Здравствуй, государь мой, победитель врагов своих!
И все княгини и боярыни целовали своих мужей.
ПОВЕСТЬ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ
Есть в земле Российской город, называемый Муром. В нем, как рассказывают, правил князь по имени Павел.
И вот случилось так, что дьявол, искони ненавидящий род человеческий, вселился в летающего змия и стал прилетать к жене князя. Жене князя Павла он являлся в виде змия, всем же остальным представлялось, что сам князь сидит с женою своею. Жена не утаила от мужа, что случается с нею, и рассказала ему все.
Князь задумался:
— Не знаю, что и сделать со змием, как убить его. Выспроси у него, от чего ему суждена смерть.
Когда тот злой змий опять прилетел к жене, она стала льстить ему и с почтением спросила:
— Ты много знаешь, знаешь ли кончину свою, какова она будет и от чего?
Добрый обман верной жены обманул лукавого обманщика, и ненароком он открыл ей свою тайну:
— Смерть мне суждена от Петрова плеча, от Агрикова* меча.
Жена поведала мужу, что сказал ей змий. Князь же недоумевал, что значит «от Петрова плеча, от Агрикова меча».
У князя Павла был брат по имени Петр, и князь рассказал
15 Былины
449


ему все. Князь Петр, услышав, что змий назвал его имя, начал думать, как бы убить его. Но его смущало, что он не знал, где раздобыть Агриков меч.
Была же вне города церковь Воздвижения. Пришел в нее князь Петр помолиться, и явился ему отрок, сказавший:
— Княже! Я покажу тебе Агриков меч. Иди за мной.
И показал ему скважню в алтарной стене между керамида- ми*, а в ней лежал меч. Доблестный князь Петр взял меч и с того дня искал подходящего времени, чтобы убить змия.
Каждый день Петр ходил к брату своему и к снохе приветствовать их. Случилось ему прийти в покои брата своего, и от него — в покои снохи. У нее он увидел брата своего, от которого он только что вышел. Поняв пронырство лукавого змия, он, желая твердо убедиться, пошел к брату и спросил его, выходил ли он из покоев своих. Тот ответил, что не выходил и у жены своей не был. Тогда князь Петр сказал:
— Никуда не выходи из покоев своих. Я иду сразиться с лукавым змием.
И, взяв Агриков меч, пошел в покои к снохе. Там увидел он змия, видом подобного брату; но Петр, твердо удостоверившись, что это не брат, но лукавый змий, ударил его мечом. Змий обратился в свой естественный вид и пал мертвым в судорогах, забрызгав князя Петра своею кровью. От той вражьей крови тело Петра покрылось струпьями и открылись язвы, и напала на него тяжкая болезнь. Стал он искать врачей, но ни один не мог ему помочь.
Прослышав, что в Рязанской земле много врачей, князь Петр повелел везти себя туда, сам же он не мог сидеть на коне от своей тяжелой болезни. Когда его привезли в Рязанскую землю, он послал своих приближенных искать врачей.
Юноша, слуга его, заехал в село Ласково. Подъехал он к воротам одного дома, во дворе не видит никого. Он вошел в дом, нет никого, кто бы его услышал; вошел в горницу и увидел чудное зрелище: сидит девица одна, ткет полотно, а перед нею скачет заяц.
И сказала девица:
— Плохо дому без ушей, а горнице без очей.
Юноша не понял ее слов и спросил:
— Где хозяин этого дома?
Она же в ответ:
— Отец мой и мать ушли плакать взаймы, брат же мой пошел через ноги смотреть смерти в глаза.
Юноша снова не понял ее речей, только дивился, видя и слыша такие чудеса, и сказал:
— Вошел я к тебе и вижу тебя за работой и зайца, скачу¬
450


щего перед тобою, и слышу странные слова и не пойму, что говоришь.
— Чего же ты не понимаешь? Ты пришел в дом, и в горницу мою вошел, и увидел меня сидящей в простом платье. Если бы был во дворе пес, он почуял бы тебя и залаял: пес — уши дома. А если бы в моей горнице было дите, увидело бы оно тебя и сказало мне: дите — очи дома. А отец мой и мать пошли на похороны и там плачут, а когда за ними смерть придет, другие будут плакать над ними, ибо это плач взаймы. Я говорила тебе о брате. Отец мой и брат — древолазы, в лесу они собирают с деревьев дикий мед. Брат же мой нынче пошел на свое дело, полез высоко на дерево и через ноги смотрит на землю, как бы не сорваться с высоты и не разбиться насмерть. Потому я и сказала, что он через ноги на смерть глядит.
Сказал ей юноша:
— Вижу, что ты дева мудрая. Скажи мне свое имя.
— Меня зовут Феврония.
— А я слуга муромского князя Петра. Князь тяжело болен. Весь покрыт струпьями и язвами от крови свирепого летающего змия, которого убил своею рукою. У себя он не нашел, кто бы излечил его. Потому велел привезти себя сюда, слышал, что здесь много врачей. Мы не знаем, где они живут, и ищем их здесь.
— Тот сможет его излечить, кто потребует князя твоего себе,— сказала девица.
Юноша спросил:
— Что такое ты говоришь — потребует себе. Если кто излечит князя, он того богато одарит. Скажи мне имя врача, кто он и где живет.
— Приведи князя твоего сюда. Если будет добросердечен и не высокомерен, то будет здоров.
Юноша скоро возвратился к своему князю и поведал ему все подробно, что видел и слышал от девицы. Петр велел везти себя к ней. Привезли его во двор, он послал слуг своих спросить, кто же врач, который может излечить его, и обещал его богато одарить. Девица же без обиняков ответила:
— Я— врач, но даров мне не надо. Мое слово таково: если не буду его супругой, нечего мне и лечить его.
Князь же Петр пренебрег ее словами, подумав: «Как князю взять в жены дочь древолаза?» А сам послал к ней сказать:
— Пусть лечит, если излечит, то возьму ее в жены.
Когда ей сказали слова князя, она взяла маленький сосудец,
почерпнула хлебной закваски, дунула на нее и сказала:
— Истопите своему князю баню и пусть помажет этой мазью
451


свои струпья и язвы, но один струп пусть оставит. И будет здоров.
Князь велел затопить баню и, желая испытать, гак ли мудра девица, как сказал юноша слуга, послал ей пучок льна, сказав:
— Сия девица хочет, чтобы я взял ее в жены ради мудрости ее. Если мудра, то пусть, пока я моюсь в бане, сделает из этого пучка льна мне сорочку, порты и полотенце.
Девица, услышав слова князя, велела слуге:
— Полезай на печь и сними поленце.
Он подал ей поленце. Она, отмерив пядь*, сказала:
— Отсеки вот столько от поленца.
Когда же слуга сделал, как она повелела, Феврония сказала:
— Возьми чурочку, дай ее князю и скажи: пока я лен очешу, пусть твой князь приготовит мне из этой чурочки станок и все снаряжение, чтобы я могла соткать ему полотно.
Слуга принес князю чурочку и передал ему слова Февронии. Князь же сказал:
— Иди, скажи девице, что невозможно сделать станок из такой чурочки и в столь короткий срок.
Слуга вернулся к Февронии и передал ей речи князя. Феврония же ответила:
— А разве возможно в такой короткий срок из такого малого пучка льна соткать взрослому мужчине сорочку, порты и полотенце?
Слуга снова пошел к князю и сказал ему ответ Февронии. Он же удивился ее мудрости.
Помылся Петр в бане и помазал язвы и струпья мазью, что дала ему Феврония. Только один струп, как она ему велела, оставил непомазанным. Вышел он из бани, а наутро увидел, что все тело здорово и гладко, только остался тот струп, что он не помазал. Дивился князь своему скорому исцелению, но не захотел взять Февронию в жены из-за ее низкого рода и послал ей дары. Она же не приняла их.
Поехал князь Петр в свою отчину, в город Муром, и был совсем здоров. Но от непомазанного струпа с первого же дня стали расходиться струпья на теле его, и вскоре он вновь покрылся струпьями и язвами.
Снова поехал князь к Февронии за исцелением. Приехав к ее дому, со стыдом послал к ней посла, прося излечить его.
Феврония же, нимало не гневаясь, сказала:
— Если будет мне супругом, будет исцелен.
Тогда он дал ей твердое слово, что возьмет ее в жены. Она же опять дала ему ту же мазь и сделала все, как я раньше писал. Князь вскоре выздоровел и взял ее в жены. Так Феврония стала
452


княгинею. Прибыли они в отчину свою, в град Муром, и жили благочестиво и праведно.
Вскоре скончался князь Павел, о котором речь была прежде, и князь Петр стал самодержцем в городе Муроме. Бояре муромские невзлюбили Февронию из-за наветов своих жен, ибо те не хотели, чтобы государыней над ними была неродовитая. И стали они наговаривать на нее князю:
— Она за столом не умеет сидеть. А перед тем как встать, собирает со стола крохи, как голодная.
Князь Петр захотел испытать свою княгиню и повелел Фев- ронии обедать за одним с ним столом. Когда кончился обед, она собрала в руку крохи, по своему обыкновению. Князь Петр взял ее за руку, разжал ей пальцы и увидел на ее ладони зерна благовонного ладана. С того дня он больше ее не испытывал.
Через некоторое время пришли к нему бояре в ярости и говорили:
— Хотим служить тебе по правде как нашему самодержцу, но не хотим, чтобы княгиня Феврония была государыней над нашими женами. Если хочешь быть самодержцем, найди себе другую княгиню, а Феврония пусть возьмет себе богатства всякого и идет куда хочет.
Блаженный1 князь Петр никогда не впадал во гнев и спокойно ответил:
— Скажите о том Февронии, послушаем, что она скажет.
Неистовые же бояре, потеряв всякий стыд, устроили пир
и, когда охмелели, начали как псы лаять и говорить:
— Госпожа княгиня Феврония! Весь город и бояре говорят тебе: «Дай нам то, что мы у тебя просим».
Она ответила:
— Возьмите, что просите.
Они все в один голос закричали:
— Мы, госпожа, все хотим князя Петра, пусть будет самодержцем над нами. Но наши жены не хотят, чтобы ты была госпожою над ними. Возьми богатство всякое и уходи куда хочешь.
Феврония ответила:
— Обещала вам, что вы получите то, что просите. Дайте же и вы мне, что я попрошу у вас.
Они же, злодеи, обрадовались, не ведая будущего своего, и клятвенно обещали ей беспрекословно дать то, что она попросит. Она сказала:
— Ничего не прошу себе, только супруга моего, князя Петра.
— Если сам захочет, не будем спорить,— ответили бояре.
1 Блаженный — благой, добрый.
453


Дьявол подсказал им: если не будет князя Петра, то поставят себе другого князя. И каждый боярин в уме своем хотел стать самодержцем.
Блаженный князь Петр не мог оставить жену свою ради княжения и решил покинуть Муром.
Злочестивые бояре приготовили им суда на реке, ибо под Муромом течет река, называемая Ока. И поплыли они вниз по реке.
Когда пришел вечер, пристали они к берегу. Князь же Петр начал думать: «Что будет дальше? Сам я своей волей отказался от княжения».
Княгиня же Феврония, поняв его мысли, сказала:
— Не скорби, князь, милостивый бог не оставит нас в нужде.
Когда готовили ужин, повар срубил ветки и повесил на них
котлы. После ужина княгиня Феврония ходила по берегу и, увидев срубленные ветки, благословила их и сказала:
— Пусть вырастут из них наутро высокие деревья с ветвями и листьями.
Так и сбылось. Встав утром, нашли, что те ветки стали большими деревьями.
Когда слуги стали складывать пожитки в суда, чтобы плыть дальше, пришли вельможи из Мурома и сказали:
— Господине княже! Мы пришли к тебе от всех вельмож и от всего города. Не оставь нас сирыми, возвращайся в отечество свое. Многие вельможи в городе друг друга перебили, ибо каждый хотел стать самодержцем, и все от меча погибли. Оставшиеся в живых все мы, хоть и прогневили тебя, молим тебя и твою княгиню: не оставляйте нас, рабов своих, хотим вас, и любим, и просим.
Вернулись в Муром князь Петр и княгиня Феврония. И княжили во граде том как чадолюбивые отец и мать. Всех равно любили, только не любили гордости и грабежа. Принимали странников, насыщали голодных, одевали нищих, избавляли несчастных от напастей.
Когда же подошел конец их жизни, они стали молить бога, чтобы им преставиться в один час. И повелели вытесать из одного большого камня единый гроб с преградой посредине и завещали положить тела их в том гробу. Сами же в одно время облачились в иноческие одежды и приняли монашество. Князь Петр был наречен Давыдом, а княгиня Феврония — Ефросинией.
Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала для соборного храма Богородицы воздух* с ликами святых. Блаженный же князь Петр, нареченный Давыдом, прислал к ней сказать:
— Сестра Ефросиния! Душа моя уже хочет покинуть тело, но жду тебя, дабы вместе отойти.
454


Она же в ответ:
— Подожди, господине, дошью я покров в святую церковь.
Он вторично посылает к ней:
— Еще недолго могу ждать тебя.
И третий раз послал к ней:
— Уже час мой настал, не могу больше ждать тебя.
Она же заканчивала воздух, только у одного святого не вышила ризы. Кончив вышивать лицо, воткнула в покров иглу и обмотала вокруг нее нитку, которой шила, и послала к блаженному Петру, нареченному Давыдом, о том, что она готова преставиться вместе с ним. Помолившись, предали оба вместе чистые свои души в руки божии месяца июня в 25-й день.
После их преставления захотели люди похоронить Петра внутри города, в соборной церкви пречистой Богородицы, а Фе- вронию — вне города, в женском монастыре, в церкви Воздвижения. И сделали им отдельные гробы и положили их врозь. Общий же гроб, который они повелели истесать из единого камня, остался стоять пустым в соборной церкви внутри города.
Наутро люди увидели, что их гробы пусты, а тела их обретаются внутри города, в соборной церкви, в едином гробе, который они повелели для себя истесать. Неразумные люди, которые и при жизни хотели их разлучить, не захотели оставить их вместе и после их преставления. Они снова переложили их в отдельные гробы и опять разнесли по разным местам. И снова наутро обрело* их в едином гробе. Уже больше не осмеливались прикоснуться к святым их телам и положили их в едином гробе, как они сами повелели, в соборной церкви Рождества пресвятой богородицы внутри града. И лежат они там на просвещение и на спасение граду тому.
ПОВЕСТЬ О ПУТЕШЕСТВИИ ИОАННА НОВГОРОДСКОГО НА БЕСЕ
Нельзя молчанию предать, что случилось по божьему изволению с архиепископом Иоанном. Многим искушениям подвергаются святые попущением божиим, дабы более прославились и просияли, как золото, прошедшее горнило.
Однажды святой по обычаю своему совершал вечерние молитвы в своей келье. Был же у святого сосуд с водою, из него он умывался. И услышал он, что в сосуде том кто-то в воде плещется. Быстро подошел святой и понял, что это бесовское наваждение. Произнеся молитву, он осенил сосуд крестным знамением и заключил беса. Хотел лукавый постращать святого, но сам был сокрушен.
455


Не в силах терпеть, бес начал вопить:
— О горе мне лютое! Огнем палим; не могу терпеть, отпусти меня, божий человек.
Святой спросил:
— Кто ты и как сюда пришел?
Дьявол же ответил:
— Я бес лукавый, пришел смутить тебя. Мнил, что ты устрашишься и оставишь молитву, ты же заключил меня в сосуде сем. Будто огнем палим, горе мне, окаянному! Недоумеваю, как я польстился, как вошел сюда. Пусти меня, раб божий, более не приду к тебе.
Святой сказал вопившему бесу:
— За дерзость твою повелеваю тебе сей же ночью отвезти меня на себе из Великого Новгорода в Иерусалим-град, к церкви, где стоит гроб господень, и из Иерусалима-града в сию же ночь привезешь меня в келию мою, в которую дерзнул войти. Тогда я отпущу тебя.
Бес обещался исполнить волю святого и только повторял:
— Выпусти меня, раб божий, люто я страдаю.
Святой, закляв беса, выпустил его и сказал:
— Обернись конем, встань перед кельею моею, а я сяду на тебя и исполню свое желание.
Бес темным дымом вышел из сосуда и обернулся конем перед кельею святого. Иоанн же вышел из кельи, осенил себя крестным знамением, сел на коня и оказался той же ночью во Иерусали- ме-граде, возле церкви святого Воскресения, где стоит гроб господень. Беса же он заклял, чтобы тот не сошел с места, когда он пойдет в церковь. И лукавый стоял, не мог двинуться, пока святой не вернулся.
Встал архиепископ Иоанн перед церковными дверьми и, преклонив колени, помолился. Раскрылись двери церковные сами собой, и свечи и паникадила зажглись у гроба господня. Святой возблагодарил бога и поклонился гробу господню и всем святыням. Когда он вышел из церкви, двери церковные снова затворились сами собой.
Нашел святой беса, стоящего в образе коня на том месте, где он повелел ему, сел на него и оказался той же ночью в Великом Новгороде, в своей келье.
Уходя из кельи святого, бес сказал:
— Иоанн! Ты замучил меня, заставил меня в одну ночь довезти тебя из Великого Новгорода в Иерусалим-град и из Иерусалима-града в Великий Новгород. Твое заклятие, как нерасторжимые узы, держало меня, и я, бедный, все это претерпел. Ты же не говори никому о случившемся со мной. Если же расскажешь, я возведу на тебя клевету. Будешь осужден как
456


блудник, и будут надругаться над тобою и на плот посадят на реке Волхове.
Так пустословил лукавый, святой же совершил крестное знамение, и бес исчез.
Однажды Иоанн, по своему обычаю, вел духовную беседу с честными игуменами и с богобоязненными мужами, поучая их и рассказывая жития святых на пользу людям. И тогда, будто говоря о ком-то другом, он рассказал, что случилось с ним самим.
— Я знаю,— сказал он,— человека, который в одну ночь съездил из Великого Новгорода в Иерусалим-град, поклонился гробу господню и той же ночью вернулся в Великий Новгород.
Игумены же и все люди подивились этому. С того времени попущением божиим начал бес возводить клевету на святого. Люди того города много раз видели, как из кельи святого выходила блудница: это бес оборачивался ею, но люди не знали того и недоумевали.
Иногда начальники города того приходили в келью святого за благословением и видели: лежит девичье монисто, и сандалии женские, и одежды и негодовали на то, не зная, что и сказать.
Все это бес в наваждении своем показывал им, дабы восстали они против святого, оклеветали и изгнали из города.
Горожане советовались с начальниками своими, и решили они изгнать архиепископа из города. Когда пришел народ к келье святого, бес в образе девицы побежал будто бы из кельи. Люди кричали: «Держи ее!» Гнались, но не могли поймать.
Святой, услышав говор толпы, вышел из кельи и спросил:
— Что случилось, чада мои?
Они же сказали ему все, что видели, его же словам не внимали, схватили и, надругаясь, вывели на Великий мост* на реке на Волхове и, спустив святого, посадили на плот: «Пусть плывет из нашего города вниз по Волхову».
Сбылось предсказание лукавого дьявола. И начал он тому радоваться, но божья благодать и вера святого оказались сильнее.
Когда посадили святителя Иоанна на плот на реке на Волхове, плот, никем не подталкиваемый, поплыл вверх по течению реки к монастырю святого Георгия*. Дьявол, увидев это, был посрамлен и зарыдал.
Люди же, видев такое чудо, стали рвать на себе одежды и говорить:
— Согрешили мы, несправедливо поступили — осудили овцы пастыря. Теперь видим, что то было бесовское наваждение.
И поспешили в собор Софии Премудрости божией и повелели всему духовенству идти крестным ходом вверх по берегу реки Волхова к монастырю святого Георгия, умолять святителя воз¬
457


вратиться на престол свой. И все люди, которые прежде клеветали на архиепископа Иоанна, бежали по берегу реки Волхова и кричали:
— Возвратися, честный отец, не оставь детей своих сирыми! Согрешили мы перед тобой, прельстились кознями лукавого дьявола...
Они опередили святого и духовенство с крестным ходом. Святой же неспешно плыл на плоту против быстрого течения, будто некая сила несла его благоговейно и торжественно, и не опережал он крестного хода на берегу.
Когда духовенство подошло к тому месту на берегу, где уже собрался народ, начали все молить святителя вернуться на престол.
Святой, беззлобная душа, послушал их моление и, словно по воздуху паря, приплыл к берегу и даровал прощение людям. Они же, одни падая на колени, обливали слезами ноги его, другие прикладывались к ризам его. А попросту сказать, теснили друг друга. Святой же благословлял всех. И так пошел святитель Иоанн с крестным ходом и все люди в монастырь святого Георгия.
Архимандрит же и иноки монастыря того ничего не знали. В это время в монастыре был некий человек юродивый, имевший дар прозорливости. Он прибежал к архимандриту, толкнул в дверь кельи и сказал:
— Выходи встречать великого святителя Иоанна, архиепископа Великого Новгорода. Он грядет к нам в монастырь.
Архимандрит усомнился и послал проверить. Посланные узнали от народа обо всем случившемся и, скоро вернувшись, возвестили о том архимандриту. Архимандрит же велел звонить во все тяжкие и, собрав иноков и взяв честные кресты, вышел из монастыря навстречу святителю Иоанну. Святой благословлял каждого и, придя в монастырь, вошел в церковь святого великомученика Георгия с архимандритом того монастыря, и со всем духовенством, и со множеством народа. Отпели молебен. Так с великою честью возвращается архиепископ Иоанн на престол свой в Великий Новгород.
Все сие он сам о себе рассказал народу: как хотел его бес постращать, как был в одну ночь в Иерусалиме из Великого Новгорода, и все, что случилось, как выше рассказано. И поучал святой:
— Чада, всякое дело делайте, прежде проверив, чтобы не обманул вас бес и не переплелось добро со злобой.
Князь же и начальники Великого Новгорода, посоветовавшись со всем народом, поставили каменный крест на том месте на берегу, куда приплыл святой, и поныне стоит он во свиде¬
458


тельство преславного чуда и в назидание новгородцам, чтобы впредь не дерзали наскоро и необдуманно осуждать и изгонять святителя.
ПОВЕСТЬ О КУПЦЕ ДМИТРИИ БАСАРГЕ И СЫНЕ ЕГО БОРЗОСМЫСЛЕ
В Русской земле во граде Киеве был некий богатый купец по имени Дмитрий Басарга. Однажды случилось ему плыть от славного Царьграда. Было с ним много рабов и сын его единственный, семи лет.
Когда они плыли по морю, поднялся внезапный ветер, и носило корабль их по волнам тридцать дней. После тридцати дней Дмитрий увидел вдали берег и большой город и, обрадовавшись, направил корабль к тому городу. У пристани городской увидели они триста тридцать кораблей. Удивился купец такому великому множеству.
«Что это за корабли? — подумал купец.— Видно, земля эта богата, раз в ней торгует столько купцов».
И, сойдя с корабля, купец Дмитрий пошел в город. Встретили его горожане и спросили:
— Откуда ты, купец, из какого царства и какой ты веры?
— Я уроженец города Киева, а ве-ры я русской.
И сказали ему горожане:
— Ты, брат купец, одной с нами веры. Но за наши грехи послал нам бог царя-язычника, хочет он привести нас к своей вере. Видишь, изо всех стран приходят к нам купцы, хотят торговать в нашем царстве. Зовет их к себе царь и загадывает им три загадки; кто не отгадает его загадок, тот или в его веру переходи, или в темницу иди. Никто не может ни единой загадки отгадать; вот и стоят триста тридцать кораблей, а купцы сидят в темнице, хочет их царь уморить голодом.
Услышав это, Дмитрий возвратился поскорей на свой корабль, чтобы отплыть от того города. Поднялся на корабль, а там уже стоят стражи царя, стерегут, чтобы он не ушел. Тогда купец Дмитрий взял дары богатые и пошел к царю. А имя того царя — Несмеян Гордяич. Стал купец перед царем, поклонился и сказал:
— Государь царь Несмеян Гордяич, я — купчишко, приехал из Русской земли, чтобы ты мои дары принял и позволил торговать в своем царстве разным товаром.
Царь позвал купца к себе обедать и во время обеда спросил его, какой он веры. Купец ответил, что он веры русской.
— А я думал,— сказал царь,— что мы с тобой одной веры.
459


Хотел я тебе позволить торговать в своем царстве разным товаром и отпустить тебя с дарами и проводниками в твою землю, а ты говоришь, что ты не моей веры, а русской. Так отгадай мне сегодня загадку, что я тебе загадаю. И знай: отгадаешь ты ту загадку, я тебе другую загадаю. Отгадаешь и ту, я тебе третью загадаю. Если и эту отгадаешь, то позволю тебе торговать в своем царстве всяким товаром и с дарами и с проводниками отпущу тебя в твою землю. Если ты моих загадок не отгадаешь, переходи в мою веру, и я тебе воздам великую честь. Если же не отгадаешь и в веру мою не перейдешь, то велю отсечь тебе, купец, мечом голову, а товар твой возьму себе.
Купец Дмитрий стоял с поникшей головой, не зная, что отвечать царю. Наконец он сказал:
— Как угодно будет тебе, царь, так и будет. Дай мне три дня сроку, на четвертый день я приду к тебе и отгадаю твои загадки.
Царь дал ему срок. Пришел купец Дмитрий на свой корабль, плача и рыдая. А сын его играет на корабле, скачет верхом на палочке, одной рукой палочку держит, а другою — плеткой погоняет, будто на коне ездит, как обычно играют дети. Увидев, что отец его в печали, он оставил свою игру и подбежал к отцу:
— Почему ты печален, отец? Какая беда случилась с тобою в этом царстве?
И отвечал отец своему сыну:
— Дитя мое милое! Играешь ты по-детски, а отцовой печали не ведаешь: царь назначил мой смертный час, и не знаю, чем пособить себе.
Сын же говорит отцу:
— Отец, скажи, какую речь говорил тебе царь, я помогу тебе.
Вздохнул глубоко купец и сказал:
— Тебе ли, дитя мое, помочь мне? Ты еще мал. Я стар, а не знаю, что отвечать царю.
И сказал сын:
— Отец, скажи, что говорил тебе царь. Я помогу тебе. Добрый конь познается в бою, а истинный друг — в беде. Скажи мне, отец, все; если не скажешь, то и сам смерть примешь и меня погубишь.
Отец, слыша мудрые речи сына, сказал:
— Хочет царь загадать мне три загадки. Тех загадок никто не мог отгадать: триста тридцать кораблей стоят, а купцы сидят в темнице, терпят холод и голод и жажду ради имени Христова. Я выпросил три дня сроку, на четвертый день царь повелит отсечь мне голову, а товар мой возьмет себе.
Отрок же сказал:
460


— Прости меня, отец, но ты в своей скорби подобен безумному человеку: один таишь в себе печаль, а мне, сыну своему, не поведаешь. Я помогу тебе, отец. Молись богу, а не тужи. Загадки царя я за тебя отгадаю.
И, взяв свою палочку, отрок опять стал играть.
На рассвете четвертого дня купец разбудил сына и спросил его, что ему говорить царю. Сын ответил:
— Отец, пойдем вместе к царю и возьмем с собою одного из рабов. И да будет воля господня. Как надо будет, так и будет.
Отец подивился его разуму и пошел к царю с сыном и с одним из рабов.
Придя к царю, все трое поклонились ему до земли.
И сказал царь купцу:
— Вот пришел тот день, который ты, купец, у меня просил. Отгадай мои три загадки.
На это сказал сын купцов:
— Я отгадаю твои загадки.
— Где тебе отгадать мои загадки,— ответил царь.— Я загадываю их не тебе, а купцу.
— Царь Несмеян! Загадки — детская игра и женские забавы, не подобает заставлять стариков их отгадывать. Я сын купца и отгадаю твои загадки вместо отца. Дай мне, царь, испить меда.
Царь повелел налить золотую чашу меда. Отрок передал ее отцу, сказав:
— Отче, не отдавай чаши, скрой ее за пазуху: даяние царя не возвращается вспять.
Отец послушался и спрятал чашу.
Царь налил другую чашу и дал ее отроку. Отрок выпил и спрятал чашу себе за пазуху и так же велел сделать и рабу:
— Царево даяние не возвращается вспять.
Тогда царь загадал первую загадку:
— Так ты говоришь, загадки — детская игра и женские забавы. Скажи же мне, детище, много ли или мало от востока до запада.
Отрок же ответил:
— Не много и не мало, царь: день да ночь. Солнце проходит весь круг небесный от востока и до запада в один день, а ночью проходит от запада до востока. Вот тебе, царь, и отгадка.
Подивился царь его быстрому разуму и загадал вторую загадку:
— Кто бежит, а кто гонится?
Ответил отрок:
— Государь царь Несмеян, твои загадки — загадки малых детей. День идет, а ночь приближается. Вот тебе, царь, и отгадка.
461


И сказал царь детищу:
— Малое дите, а разумом смышлен! Отгадай третью загадку, чтобы я, язычник, над вами, христианами, не посмеялся.
И сказал сын купца царю:
— Нынче не буду отгадывать твою загадку потому, что мало у тебя людей, не перед кем отгадывать. Дай мне, царь, сроку пять дней, а на шестой повели своим глашатаям кликать по всем торжищам, чтобы шли на царев двор все ипаты и тироны , и князья и бояре, и все люди: мужи, и жены, и девицы. И всем хорошо будет.
Царь дал ему пять дней сроку, а на шестой велел глашатаям кликать по всем торгам, чтобы шли на царев двор ипаты и тироны, и князья и бояре, и все горожане.
И собрались все на царев двор. Царь же сел на своем престоле, в руке держит жезл, в другой — меч, хочет отсечь голову купцу, и сыну, и рабу. И пришел купец с сыном и с рабом на царев двор и стал у престола царева, и поклонились все трое царю равно до земли. Сказал царь сыну:
— Малое дите! Отгадай мне сегодня третью загадку, чтобы я, язычник, не посмеялся над вами, христианами.
И сказал сын купца царю:
— Ты, царь, велик и высоко сидишь на своем престоле, а я, дите малое, стою у престола твоего. Я тебе скажу, а ты молвишь: «Не дослышал». Ты, царь, сойди с престола своего да пусти меня и дай мне своими руками одеяние свое царское, и венец, и жезл, и меч. А я тебе отгадаю твою третью загадку.
Царь же, слышав слова отрока, встал в затмении ума, и пустил его на престол, и дал ему своими руками одеяние свое, и венец, и жезл, и меч, подумав про себя: «Я его потешу; что он, малое дите, может сделать».
Был шум большой на дворе царском: народ хотел увидеть, что будет.
И сказал купцов сын царю:
— Повели, царь, народу замолчать.
Царь повелел молчать. И наступила тишина. И воскликнул отрок:
— Ипаты и тироны, князья и бояре, и все люди — мужи, и жены, и девицы! В какого бога хотите веровать?
И ответили все единым голосом:
— Хотим верить в святую Троицу. Помоги нам.
Сын купца извлек тогда меч из ножен, и отсек царю голову.
— Вот тебе, царь, третья моя отгадка: не смейся, язычник, над нами, христианами. Ипаты и тироны, князья и бояре, и все
1 И п а т (грсч.) — правитель. Тирон (греч.) — воин.
462


граждане — мужи, и жены, и девицы! Кого хотите вы поставить на царство?
Все люди единогласно закричали:
— Ты избавил нас от злого мучителя, ты и будь у нас царем.
Он же сказал:
— Знайте: вы назначаете меня царем не по своей, а по божьей воле. Бог отдал гордого царя в мои руки, избавил отца и меня от лютого мучителя.
И вскричали все:
— Многая лета государю нашему Борзосмыслу Дмитриевичу!
И дивились все его мудрости и юности. А отрок повелел выпустить из заточения патриарха, и патриарх благословил его на царство. Юный царь устроил великое пиршество и созвал все множество людей, ипатов и тиронов, князей и бояр и повелел привести царицу, вдову прежнего царя, и спросил ее, есть ли у нее сын или дочь. Царица сказала:
— Есть у меня дочь восьми лет, красивая и умная.
Спросил ее царь:
— В какого бога хотите веровать?
Царица попросила сроку семь дней. На восьмой день она пришла к царю с дочерью и, поклонившись ему, ответила:
— Хотим веровать богу твоему.
Царь повелел патриарху крестить царицу и дочь ее и вскоре венчался с той девицей. И была радость великая в том царстве.
Царь повелел освободить купцов из темницы. Привели их к нему. Глядя на них, царь прослезился: лица их были серы, как земля, кожа от голода пристала к костям, волосы отросли до плеч, бороды же их как стрелы спадали на грудь. Одежды их обветшали. Царь угощал и одаривал их у себя три дня и отпустил их каждого в свою землю с миром. Купцы же отплыли в свои земли и славили нового царя Борзосмысла Дмитриевича и молились за него.
Царь повелел со всех темниц снять замки и освободить всех сидевших в заточении и дал им богатую милостыню.
Сказал царь своему отцу:
— Пойди, господине, на свой корабль и привези сюда мать мою и родных.
Отец, не медля, сел на корабль свой и отправился в свою землю и пришел к жене своей и родным и рассказал им все, что случилось. Мать отрока, услышав то, исполнилась радости. И собрали они всех родных своих и поехали в царство сына своего Борзосмысла Дмитриевича. Царь же встретил их с великим почетом. И была великая радость и почестей пир.
463


Многие купцы стали приходить в его царство на кораблях со многими товарами, и разбогатело царство его всяким узорочьем, золотом, и серебром, и самоцветным камением, и многоценным жемчугом. Начал царь Борзосмысл Дмитриевич править царством своим в благоденствии и тишине. А когда отец скончался, сын похоронил его своими руками. Царствовал же он шестьдесят лет и пять месяцев. Аминь.
ИЗ «ХОЖДЕНИЯ ЗА ТРИ МОРЯ» АФАНАСИЯ НИКИТИНА
За молитву святых отцов наших, господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, раба своего Афанасия сына Никитина. Написал я грешное свое хождение за три моря: первое море — Хвалынское, второе море — Индийское*, третье море Черное — море Стамбульское.
Пошел я от святого Спас златоверхого, от великого князя Михаила Борисовича* на низ Волгою. А князь великий всея Руси дал мне грамоту* и отпустил.
И в Нижнем Новгороде ждал я две недели татарского Шир- ваншахова посла Хасан-бека*. А посол великого князя Ивана Василий Папин проехал мимо города, а ехал он с кречетами от великого князя, а кречетов у него девяносто. И поехал я с Ширваншаховым послом на низ Волгою. Проехали свободно Казань и Сарай*.
И въехали мы в Бузан-реку*. Тут повстречали нас три татарина и сказала нам ложную весть:
— Касим-султан* стережет купцов в Бузани, а с ним три тысячи татар.
Ширваншахов посол Хасан-бек дал им по кафтану и по куску полотна, чтобы они провели нас мимо Астрахани. Татары же по кафтану взяли, а астраханскому царю весть дали. Пошли мы под парусом мимо Астрахани ночью при свете месяца. Царь же нас увидел. Татары нам кричали:
— Качьма1, не бегите!
И царь послал за нами всю орду. Они взяли наше малое судно и тотчас разграбили, а моя вся рухлядь2 была на малом судне. А на большом судне мы дошли до моря и стали в устье Волги на мели. Татары тут нас взяли, и судно отобрали, и нас ограбили, и отпустили за море. Вверх же нас не пропустили, чтобы мы не дали вести.
1 Качьма (тюркск.) — не бегите.
2 Рухлядь — пожитки; часто рухлядью называли меха.
464


И пришли мы в Дербент и поехали к Ширван-шаху и били ему челом, чтобы он нас пожаловал, дал с чем нам дойти до Руси. И он нам не дал ничего, ибо нас было много. И мы заплакали да разошлись кто куда. У кого было что на Руси, тот пошел на Русь, а кто был там должен, тот пошел куда глаза глядят. А я пошел в Баку, где огонь горит неугасимый. А из Баку — за море в Чапакур, а дальше до моря Индийского, до Ормуза*. А Ормуз стоит на острове, и ежедневно дважды заливает его море. Солнце в Ормузе палящее, может человека сжечь. А в Ормузе я был месяц и пошел после Великого дня* за Индийское море.
Тут есть Индийская страна, и люди ходят все нагие, а голова не покрыта, а груди голые, а волосы заплетены в одну косу. Детей родят каждый год, а детей у них много. А мужи и жены все черные. Куда я ни пойду — за мной людей много: дивятся белому человеку.
Дошел я до Джунира*, бог дал, здоровым. И зимовал в Джунире. Зима же у них стала с Троицына дня*. Четыре месяца и днем и ночью всюду были вода да грязь. Тогда же у них пашут и сеют пшеницу, да ногут1, да все съестное. Вино приготавливают из кокосовых орехов в огромных индийских мехах. Коней кормят ногутом и варят для них кичирис2 с сахаром и маслом. В Индийской земле кони не родятся. В их земле родятся волы да буйволы. На них ездят и товар возят.
И я, грешный, привез жеребца в Индийскую землю. А стал он мне в сто рублей. А в том Джунире хан взял у меня жеребца. Он узнал, что я не басурманин, а русский, и сказал:
— И жеребца тебе отдам, и тысячу золотых дам, только прими веру нашу, Махмет дени3, а не примешь веры нашей, и жеребца возьму, и тысячу золотых на главе твоей возьму.
И поставил мне срок четыре дня, на Спасов день. И господь бог смилостивился на свой честный праздник, не лишил меня, грешного, своей милости и не дал мне погибнуть в Джунире с нечестивыми. В канун Спасова дня приехал хорасанец ходжа Махмет, и я бил ему челом, чтобы он попросил обо мне. И он ездил к хану в город и упросил его, чтобы меня в их веру не обращали, и жеребца моего у хана взял. Таково господнее чудо на Спасов день.
Итак, братья русские христиане, кто из вас хочет идти в Индийскую землю, оставьте свою веру на Руси и, призвав Мухаммеда, идите в Индостанскую землю.
1 Ногут (лере.) — горох.
2 Кичирис — рис с маслом и приправами.
3 Д е н и (арабск. ) — вера.
4 Ходжа (перс.) — господин.
465


Мне солгали псы-басурмане: сказывали, много нашего товара, ан нет ничего для нашей земли. Весь товар только для басурманской земли; перец и краска — то дешево. Иные возят товар морем, иные—пошлины не платят. А нам провезти без пошлины не дадут. И пошлины большие, а разбойников на море много. А разбойники все кафары1, не христиане и не басурмане, молятся они каменным болванам, а Христа не знают.
Из Джунира вышли в день Успения пречистой к Бидару*, большому их городу, а шли месяц. Между этими большими городами много других городов, каждый день встречалось по три города, в другой — и по четыре.
В Бидаре же торг конями да шелками и всяким иным товаром. Да купить там можно черных людей. А иной в нем купли нет. Да все товар их Индийский, да съестное все — овощи, а для Русской земли товара нет.
Князья в Индийской земле все хорасанцы, и бояре все хорасанцы. А индостанцы все пешеходы, ходят быстро, и все наги да босы, в одной руке — щит, в другой — меч. А иные слуги ходят с большими и прямыми луками да стрелами. А бои у них все на слонах, а пеших пускают вперед; хорасанцы же на конях и в доспехах — и кони и сами.
Есть у них одно место, Алянд, раз в год там базар. Съезжается вся страна индийская торговать, а торгуют десять дней. В Индийской земле тот торг лучший. Есть, говорят, в том Алянде птица гукук, летает ночью и кричит «гукук». На которую хоромину она сядет, то тут человек умрет; а кто захочет ее убить, тогда у нее изо рта огонь выйдет .
Земля здесь весьма многолюдна: сельские люди очень бедны, а бояре сильны и пышны. Носят их на кроватях3 на серебряных, да перед ними водят до двадцати коней в золотых сбруях, а за ними на конях триста человек, да пеших пятьсот, да трубников десять, да литаврщиков десять человек, да свирельников десять.
В султанов дворец ведет семеро ворот, а в воротах сидят по сто сторожей да по сто писцов кафаров: одни записывают, кто войдет, другие — кто выйдет. Гарипов4 же во дворец не пускают. А дворец его весьма красив, всюду резьба и золото, и последний камень вырезан да чудно расписан золотом. Да во дворце у него разные сосуды.
Город же Бидар стерегут ночью тысяча человек, а ездят на
1 Кафар (арабск. «кафир») — немусульманин.
2 Афанасий Никитин передает индийскую легенду.
3 Кровать — здесь: крытые носилки.
4 Г а р и п (арабск.) — чужестранец.
466


конях да в доспехах, да у всех по светычу1. В Бидаре продал я жеребца своего, а издержал на него шестьдесят и восемь футунов, а кормил я его год.
В Бидаре же узнал я многих индийцев и сказал им, что я не басурманин, а христианин. Они же не стали от меня таиться ни в чем: ни в еде, ни в торговле, ни в молитве, ни в иных вещах. Всех же вер в Индии восемьдесят четыре*, а вера с верою ни пьет, ни ест, ни женятся. А еда у них плохая. Едят рис, да кичирис с маслом, да травы разные. А едят все правою рукою, левою же ни за что не берутся. Ножа не держат, а ложки не знают. В дороге у каждого по горшку и варят себе кашу. А от басурман скрываются, чтобы не посмотрел ни в горшок, ни в еду. Если басурманин посмотрит на еду, индиец уже не будет есть. А когда едят, то некоторые покрываются платом, чтобы никто не видел.
А молитва их на восток, по-русски, обе руки поднимают высоко, да кладут их на темя, да ложатся ниц на землю и растягиваются по ней — то их поклоны.
В Бидаре был я четыре месяца и сговорился с индийцами пойти в Парвату, то их Иерусалим, как у басурман Мекка, где их бутхана*. Шел я до бутханы месяц. Торг у бутханы пять дней. А бутхана весьма велика, с пол-Твери, каменная, и вырезаны по ней Бутовы* деяния, как Бут чудеса творил, как являлся индийцам во многих образах: в образе человека, но с хоботом слона, человеком в виде обезьяны, человеком в образе лютого зверя. Являлся им всегда с хвостом, а хвост на камне вырезан с сажень. Бут в бутхане вырезан из камня и весьма велик, хвост у него перекинут через плечо, а руку правую поднял высоко и простер, как царь Юстиниан* в Царьграде. В левой же руке у него копье. А перед Бутом стоит огромный вол, а высечен он из черного камня и весь позолочен. Его целуют в копыто и сыплют на него цветы, и на Бута сыплют цветы.
А бутханы их без дверей, а поставлены на восток, и Буты стоят на восток. А когда у них кто умрет, тех сжигают да пепел сыплют на воду.
В месяце мае встретил я Великий день в басурманском Бидаре в Индостане. Басурмане же встретили байрам*. На басурманский байрам выехал султан на теферич, и с ним двадцать визирей великих, да триста слонов, наряженных в булатные доспехи, с городками окованными. Да в городках по шесть человек в доспехах, да с пушками, да с пищалями, а на великом слоне — двенадцать человек. На каждом слоне по два
1 Светы ч — факел.
2 Теферич (арм.) — прогулка. Г ородки — боевые баше слона.
467


прапорца1 великих. А к клыкам привязаны большие тяжелые мечи. Между ушей сидит человек в доспехах, а в руках у него большой железный крюк, им и правит.
Да выехали тысяча простых коней в золотых сбруях, да сто верблюдов с литаврами, да триста трубников, да триста плясунов, да триста наложниц. А на султане кафтан весь унизан яхонтами, да на шапке шишак — алмаз великий, да золотой сагайдак* с яхонтами. Да на нем же три сабли, окованные золотом, да седло золотое. Да за ним пеших много, и идет ученый слон, наряжен весь в камку*, с большою железной цепью по рту, и он отбивает ею людей и коней, чтобы не подступали близко к султану.
Уже прошло четыре Великих дня в басурманской земле, а христианства я не оставил. Далее бог ведает, что будет. Господи боже, на тебя уповаю, спаси меня, господи боже мой.
В Индии басурманской, в великом Бидаре, смотрел я на великую ночь: в Великий день Стожары и Кола вошли в зарю, а Лось* головою стоял на восток.
О благоверные христиане, кто по многим землям много плавает, тот во многие грехи впадает и лишает себя христианской веры. Я же — рабище божий Афанасий истосковался по вере: уже прошли четыре великих заговенья* и четыре Великих дня, а я, грешный, не знаю, когда Великий день или заговенье; не знаю, когда Рождество Христово и другие праздники. А книг у меня нет. Когда меня пограбили, то и книги у меня взяли. Я же от многих бед пошел в Индию, так как на Русь мне пойти было не с чем, никакого товара не осталось. И тут я плакал много по вере христианской.
Возвращаюсь я на Русь и думаю: погибла вера моя, постился я басурманским постом. А молился я богу Вседержителю, кто сотворил небо и землю, и иного имени не призывал. И среди вер я молю бога, чтобы он хранил меня.
А Русскую землю бог да сохранит! На этом свете нет страны подобной ей, хотя бояре Русской земли не добры. Но да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость.
А правую веру бог ведает, а правая вера — единого бога знать, имя его в чистоте призывать во всяком чистом месте.
1 Прапорец — знамя.


КАЗАНСКОЕ ВЗЯТИЕ
(Из «Казанской истории»)
Как мне рассказать, как описать напасти грозные и страшные, все великое зло, которое причиняли русским людям казанцы, хуже Батыя. Ибо Батый раз прошел через Русскую землю, как молния попаляя и пожигая и города разрушая, христиан пленя и мечом губя. Казанцы же постоянно губили Русь, никогда из земли Русской не выходили, то с царем своим, то с воеводами разоряли Русь, и как сады посекали русских людей, и кровь их как воду проливали. Страх меня охватывает, и сердце горит, и плач смущает, и слезы сами текут из очей. Многие города и села русские травою и быльем поросли. Рязанская земля и Сиверская погублены крымским мечом*, Низовская же земля вся — Галич, и Устюг, и Вятка, и Пермь — от казанцев запустела.
Как звери дикие нападали казанцы, золото и серебро во мгновение ока хватали. И продавали русских пленников в дальние сарацинские страны, откуда и выйти никто не мог, и помощи подать нельзя. Боялись казанцы русских держать у себя, потому и продавали в рабство.
Многие державцы московские, праотцы царя и великого князя* Ивана Васильевича, ходили походами на Казань, желая взять город тот, да не могли из-за мужества казанцев.
Призвал к себе царь и великий князь в великую палату золотую братьев своих, и всех князей, и великих воевод, и благородных своих вельмож. И начал благой совет с ними держать, желая двинуться на безбожную и поганую Казань, мстить за кровь христианскую. И порешили на совете том идти на Казань.
И повелел царь великий князь всем князьям и воеводам готовым быть на царскую службу со всяким запасом ратным, с конями и отроками своими. И разослал листы по всей державе своей, дабы скорее собирались в Москву люди ратные. Царь великий князь любил ратных людей; старых берег как отца, средовеков — как братьев, а юных — как сыновей. Всех наделял почестями. И еще прибавил к ним огненных стрельцов*, воинскому делу хорошо обученных, голов своих не щадящих, в нужное время забывающих отцов, и матерей, и жен, и детей своих и смерти не боящихся.
Вскоре собралось много воинов в преименитый град, так что и места не стало в городе. Останавливались около посадов по полю и лугу в шатрах.
И пошел царь князь великий чистым полем широким к Каэа-
469


ни, со многими народами, служившими ему: с русью, и с татарами, и с черкесами, и с мордвою, и фрягами*, и с немцами, и с ляхами,— в силе великой и тяжкой. Шли они полем тремя путями, на колесницах и на конях, и четвертым путем — по рекам.
Поле же то простирается до двух морей, на восток до Хвалынском, а к полудню до Черного. На нем в древности стояли русские города, и веси, и села и много людей жило. На другой стороне реки жило много сарацин-половцев, кочевавших в кибитках своих. Но и русская и варварская сторона запустели от частых войн, от сильного Батыева пленения и от других царей после него. Все погибло, и стало поле чисто, и выросли на нем кусты и дубравы, и питались там звери дикие и ползали змеи многие.
Пять недель шел царь князь великий до нового города Свияжского*, и тяжек был путь ему и всему воинству его. Кони поднимали тучи песка, и не видно было ни солнца, ни неба, ни воинства идущего, и тоска великая охватила всех. Многие люди погибли от солнечной жары и от жажды, ибо все дебри и болота пересохли. Малые реки не текли по полю в руслах своих; и только в больших реках и в глубоких омутах находили воду, и ту сосудами, и котлами, и пригоршнями в миг один досуха исчерпывали.
И вошел царь великий князь в город Свияжск и стоял в нем неделю, отдыхая от долгого пути и жары, дожидаясь остальных воинов.
Когда собрались все, царь князь великий повелел пушечному полку переезжать Волгу в ратоборных2 ладьях, для того сделанных, облачась в панцири и в доспехи, за ним же и переднему полку велел переезжать. И сам царь князь великий приготовился и в латы облекся передо всеми, как гигант. И золотой шлем возложил на голову свою и перепоясал доспехи мечом. Так же и все воеводы, и начальники полков, и воины все оделись в крепкие доспехи, и в броню, и в шлемы, а в руках своих наготове держали копья, и щиты и мечи, и луки и стрелы.
Августа в 15-й день начали все полки переезжать великую реку Волгу с нагорной на луговую, казанскую сторону.
Казанский царь Едигер Касаевич услышал, что русские воины переходят реку, и вышел из Казани на великий луг свой к Волге с избранными бойцами казанскими, пятьюдесятью тысячами. И сразились казанцы и русские на великом луге, у Гостина острова, вооружившись яростью. Великий шум поднялся, и многие падали с обеих сторон, как цветы прекрасные, один удержи¬
1 Полудень — юг.
2 Ратоборный — вооруженны
470


вал сто, а двое — тысячу. После недолгого времени русские войска обошли казанцев с правой и с левой руки, и отступили казанцы от огненной стрельбы, и казанский царь побежал во град со всею своею силою.
Сам царь князь великий стал на Арском поле за версту от города и распределил между полками ворота и приступные места, кому против какого места стоять.
И окружили воины русские град Казань и стали как море волнующееся или как вешняя вода, по лугам разлившаяся. И все воины дышали на Казань дерзостью брани и гневом, как огнем, и блестело оружие, как пламень или как солнце, и на головах, как звезды, светились златые шлемы, и щиты, и копья в руках сверкали. И казанцы, бывшие во граде, смутились от страха.
Царь же князь великий, окружив Казань, объехал город, чтобы осмотреть высоту стен и места приступные, и дивился необычной красоте и крепости града.
С востока подходит к Казани поле Арское, великое и красивое, по нему течет под город Казань-река. На том поле разливается озеро Кабан, рыбы в нем много на пищу людям. Из него вытекает Булак-река, втекает она в Казань-реку под городом, грязна и топка, а не глубока. С полудня же от града красный луг Царев на семь верст продолжается, травою зеленея и цветами красуясь.
Град же Казань зело1 крепок, и стоит на месте высоком между двух рек, Казанью и Булаком, и огражден стенами из великих и толстых бревен дубовых. Между бревнами, внутри стены, насыпан песок и мелкий камень. Толщина же стен от Казани и от Булака три сажени, и те места неприступны для врагов. И только с одной стороны, с поля Арского, приступ есть. Но там стена городская семи сажен в толщину, и выкопан около нее ров широкий и глубокий. Из-за крепости города казанцы не боялись никого. Если бы и все царства соседние вместе восстали и двинулись на них, устоял бы град их. Крепче же града были сами казанцы, умели они хорошо сражаться в битвах и не бывали никем побеждены. Во всей вселенной мало найдется таких мужественных людей.
На второй день после своего прихода посылает царь князь великий послов к царю казанскому со словами:
— Спаси себя, казанский царь, и предайся мне добровольно и служи мне верно, как другие цари мне служат, и будешь мне как брат, как верный друг, а не как раб и слуга, и поставлю тебя царем на Казани до смерти твоей. Так же и все люди казанские,
‘ Зело — очень.
471


подумайте о себе, пощадите жизнь свою и отдайте мне град ваш добровольно, по любви, без боя.
Царь казанский, слыша эти речи, устрашился и зело убоялся, хотел отворить град и добровольно предаться, но не мог убедить казанцев. Он молил казанцев выпустить его из города с друзьями своими, дабы, приехав добровольно к самодержцу, милость от него получить. Но не выпустили его казанцы и сказали в ответ послам русским:
— Да ведомо будет тебе, царь московский, что говорит тебе царь и все казанцы: все вместе помрем до единого — с женами и детьми своими, за законы, и веру, и обычаи отцов своих — во граде нашем, где воспитались и ныне живем. Ты же и так богат, и много у тебя городов и земель, у нас же один стольный град Казань, и тот хочешь взять у нас.
И бились казанцы с русью, выезжая семь дней сряду, и не давали приступить ко граду. Но русской силы было много: один казанец бился со ста русскими, два же — с двустами. И уныли казанцы и перестали на вылазки выезжать, но затворились в городе и сели во осаде, надеясь на крепость града своего и на многие свои кормовые запасы.
И начали казанцы укреплять город и заградили все врата камением и землею и повелели воеводам своим крепко блюсти каждому свою сторону и все приготовить, что надлежит на ратную потребу. Мнилось им, что отсидятся, как и прежде бывало много раз.
Царь князь великий повелел воинам ополчиться и подготовить приступные города и туры великие, и насыпать их землею, и приготовить большой наряд* стенобитный. И повелел города те, и туры, и великие пушки прикатить к стенам городским, а другие ставить по Казани-реке, по берегу, и за Булаком, и по рвам около града и бить по стенам из великих пушек, из огненных, а из пищалей больших и луков тьмочисленных стрелять внутрь града день и ночь. А сам ездил по полкам своим ночью и днем, понуждая воинов к приступу, и поучая их, и дары им и почести обещая.
Русские воины, стенобитные бойцы и огненные стрельцы, повеления его исполнили с великим тщанием. И конные и пешие ко граду приступали каждый день и стремились силою подняться на стены, да не пускали их казанцы, крепко бились с конными и пешими. От пушечной стрельбы не могли они стоять на стенах и сбегали вниз, в город, но напрасно из наряда своего не стреляли, а держали его заряженным наготове. Когда же русские воины, конные и пешие, приступали к городу великим приступом, тогда казанцы все на стену вскакивали и из пушек своих, и из пищалей, и из луков стреляли, и колья изостренные, и каменья броса¬
472


ли, и смолу и воду, кипящую в котлах, выливали на воинов, подскочивших к стене, и сильно бились, смерти не боясь, и отгоняли прочь и отбивали от града все московское воинство.
От пушечного и пиш;ального гряновения и многоружного скрежетания и звяцания , и от плача и рыдания городских людей, и жен и детей, и от великого кричания, и ржания, и топота конского слышался страшный звук, как гром великий, за триста верст. И не слышно было, что говорят друг другу, и дымный мрак зелейный2 поднимался вверх и покрывал город и русских воинов, и ночь освещалась огнем как ясный день, и не было темноты ночной, день же летний как темная ночь осенняя от клубящегося дыма.
Двенадцать раз приступали русские воины, конные и пешие, и по сорок дней били в стены города день и ночь, не давая отдыха казанцам, но ничем не повредили город. Как великая гора каменная, тверд стоял город и недвижим и незыблем.
Тогда пришли новохитрые мудрецы, фряги-иноземцы, к царю самодержцу и сказали:
— Не печалуйся, господине царю, мы низложим град до основания.
И поставили четыре башни фряжским обычаем с камением и с землею, крепкие и высокие, с тремя боями*, с верхним, средним и нижним, дабы сидящие в них огненные стрельцы оттуда с высоты, как с неба, в город стреляли и побивали ходящих внутри.
И начали мудрецы ночью тайно копать глубокие рвы под Казань-город с восточной стороны, под глубокий тот ров от Арского поля. И не ведали о том казанцы, и из наших воинов никто не знал об этом деле, кроме воевод и делателей.
Бойцы же пушечники не переставая били в стены города из всего наряда великого, из пушек больших и из пищалей, дабы не разузнали казанцы о копающихся под град.
Избрал царь изо всех полков юношей свирепосердных и крепкооружных, полк большой — сто тысяч сильных бойцов — и приготовил их идти пешими на приступ, одних с огненным стрелянием, других с копьями и мечами, иных с секирами и с мотыгами, с лестницами и с баграми и с многоразличными хитростями градоемными, дабы избранный тот полк прежде всех полков поспешил и первым на город злояростно напал. Воево¬
1 Г ряновение — существительное от «грянуть». 3 в я ц а -
н и е — от глагола «звякать».
2 Зелейный — пороховой (зелье — порох).
473


дами же полка того поставил князя Михаила Глинского да князя Александра Воротынского, оба те воеводы были храбрыми и сильными. И, подготовив полк тот, повелел ему стоять и ждать времени. Всему же воинству велел от города отступить и, наготове стоя, смотреть. И весь наряд стенобитный, пушки и пищали повелел отодвинуть и место очистить. А когда пойдет избранный полк на приступ, тогда и всем полкам на то же дело поспешить.
И повелевает царь князь великий хитрецам в глубокие рвы в подкопные, под крепкие стены казанские подкатывать бочки с огненным зельем. И через недолгое время повелевает хитрецам под крепкими стенами во рвах глубоких зажигать свирепое зелье огненное. И возгремела земля, как великий гром, и сотряслось все место то, где стоит город, и пошатнулись стены, и чуть не весь град пал до основания. И вышел огонь из-под рвов подкопных, и поднялось пламя до облаков, шумящее и клокочущее, как великая река сильная.
И прорвало крепкие стены городские, и взлетело на воздух прясло* одно, а в другом месте с полпрясла, в третьем же месте от Булака саженей десять, и тайник* подорвало. И понесло в высоту вместе с людьми толстые бревна, как сено, и, перенеся через войска русские, побросало в лесу и на поле далече, за десять верст, где не было русских людей.
Те казанцы, которые перед тем стояли на стенах, понося и укоряя русских воинов, все без вести погибли: кого бревнами задавило, кто задохнулся от дыма, иных же огонь опалил. А те, кто были внутри города, мужи и жены, от страха омертвели и пали ниц на землю, ожидая, что земля под ними расступится или небесный огонь спалит их. И были безгласны, как камение, друг на друга смотрели, будто безумные, и сказать ничего не могли, и долго лежали и, очнувшись от страха того, поднимались как пьяные.
Воеводы же великого полка исполнились духа храбрости, и вострубили их воины в ратные трубы и в сурны и ударили в накры*, подавая весть и прочим полкам всем, чтобы готовились к приступу. Царь же князь великий как пардус исполнился ярости бранной и сел на боевого коня и, скача, кричал воеводам, размахивая мечом:
— Что долго стоите без дела! Подоспело время потрудиться и обрести славу вечную!
И пустил он ко граду вперед, ко всем вратам, великий полк наших оружников за большими щитами деревянными по тридцати человек. И туры велел пододвигать ко стенам города, чтобы воины могли выйти с полком на стены. А остальным полкам не велел спешить, чтобы не было тесноты у города.
474


Воеводы с пешими воинами приступили ко граду и в единый миг ворота городские сломали и во град вошли и путь указали всему русскому войску. И, подняв самодержцево знамя, поставили его на стене, дабы все видели победу христиан.
Казанцы еще в страхе метались, сами себя не узнавали и не могли собраться с мыслями, а воины русские уже по городу скакали и бились с казанцами, за руки хватаясь. Они вошли в город, как грозная туча с великим громом, во все ворота и проломы вливаясь со всех сторон, как бурная вода. Пешие воины приставляли к стенам тмочисленные1 лестницы и лезли на город неудержимо. Другие, как птица или белка, за стены цеплялись железными баграми, как когтями, лезли на город и били казанцев, казанцы же падали с городских стен на землю и, видев перед очами смерть, радовались, ибо достойно за закон свой, и за отечество, и за град свой пострадать.
Вскоре с казанцев сошел смертельный страх, и, охрабрив- шись, стали они в воротах и у проломов и схватились с русью, рыкая как дикие звери. И страшно было видеть храбрость и мужество обеих сторон: одни лезли на город, другие — не пускали. И трещали копья и сулицы и мечи в руках их, и крик их был как сильный гром. И потоптали русские казанцев и вогнали их в улицы города, били их и секли. Казанцев же было немного, и не успевали они скакать по всем местам города, охранять ворота и проломы и биться, ибо уже город был полон русских, как мешок насыпан. Иные вбегали в домы свои и запирались и бились оттуда. Но не может малый пламень противиться великой воде, и малая запруда не может удержать быстрину великой реки. Так и казанцы не могли устоять против такого множества русских воинов.
И начали бегать казанцы туда и сюда по улицам города, как буря морская, как вода, ветром носимая, срывая с себя панцири и доспехи, и бросая оружие свое, и крича на варварском своем языке:
— О горе нам! Бежим, бежим, казанцы, чтобы не умереть!
Отвечали им другие:
— Куда бежать? Тесен город, и где скрыться от злой руси? Пришли они к нам, гости незваные, и наливают нам пить горькую чашу смертную, которую некогда мы черпали им. Кровь их излилась на нас и на чадах наших.
И вбежали казанцы в вышгород*, и не успели в нем затвориться, и бились с русью каменьем и дрекольем, и шатались они во тьме и сами убивались, а живыми в руки не давались. И скоро пали казанцы, как трава подкошенная.
1 Тмочисленные — многочисленные (от тьма — десять тысяч).
475


Как высокие горы, лежали тела побитых казанцев, изнутри города они сравнились с городскими стенами; и во вратах, и в проломах, и за городом во рвах, и в протоках, и по Ка- зани-реке, и по лугам было мертвых без числа. По городу лились реки крови, и текли потоки горячих слез. И длилась сеча та великая от первого часа утра и до десятого.
Взяли же бесчисленное количество золота, и серебра, и жемчуга, и камения дорогого, и светлых одежд, золотых и красных паволок дорогих, и сосудов серебряных и золотых. Каждый брал что мог. И все богатство русское, и всякие дорогие узорочья все, что издавна казанцы войною себе собрали на Руси, снова вспять возвратилось русским.
Некий же юноша, княжеский отрок, надеясь найти себе богатство, ворвался с друзьями своими в мерзкое святилище Бах- метово, в мечеть цареву, где погребены скверные и смрадные тела нечестивых царей казанских. И увидел он среди мечети самого царя казанского, одетого в убогие одежды, сидящего не на царском месте золотом, а на ковре, сетующего и плачущего, и прахом главу посыпающего, и скрывающегося здесь из-за смертного страха, да не узнают его русские и убежит ночью из города. И двадцать иереев нечестивых лежали перед ним ниц на земле, и тридцать князей вооруженных охраняли его.
Юноша тот, не ведая, что это царь, хотел оружием своим всех поразить и смерти предать. Князья же царевы вскричали русским языком:
— Не убивай нас, но веди живыми к царю и великому князю, за то ты от него великие почести получишь, ибо перед тобой царь казанский.
И упали на колена, повергнув оружие свое и держа руки на груди, моля, чтобы не убивал их.
И юноша со своими воинами пленил царя и князей царевых и привел их в стан, к шатру самодержца. И отдал их царь на береженис воеводе Дмитрию Палецкому. Воина же русского и друзей его одарил серебром и золотом. Позже царь казанский Едигер Касаевич крестился и наречен был Симеоном, и дал ему самодержец города и земли и всю царскую казну его отдал ему.
Но возвратимся к прежнему. Когда окончилась сеча, повелел царь великий князь очистить град, и царев двор, и улицы все, и площади и трупы убитых казанцев вон из города извлечь и далеко от города побросать на пустом месте.
И когда очистили город, тогда сам благоверный царь князь великий въехал в стольный град Казань в 3-й час дня со всеми воинами своими. И повелел поправить разрушенные места и восстановить, и сложить город больше старого. И в тот же год весною начали строить каменный город.
476


Радуйся и веселися, граде прекрасный Казань! Древле ты злобою и неправдою великой наполнен был и кровью многою русскою и горькими слезами, как реками, кипел. Ныне же здесь процветает царство благочестивое.
Царь пробыл в Казани после взятия города пятнадцать дней и, оставив вместо себя наместников князя Александра Горбатого да князя Василья Серебряного, поехал назад в Москву.
И вышел весь град Москва навстречу царю и великому князю на поле за посад, и все старейшины города и все люди, богатые и убогие, юноши и девы, и старцы и младенцы, и чернецы и черницы, все множество бесчисленное народа московского, и с ними все купцы иноязычные, турки и армяне, и немцы и литва, и многие странники. И встретили его за десять верст, другие же за пять, иные за три, кто и за одно поприще. Все стояли по обе стороны пути, теснясь и давя друг друга. Видев самодержца своего, шли как пчелы к матке, и славили и благодарили его, и называли его победителем и великим, и многие лета ему провозглашали, и, падая, поклонялись ему до земли. Он же посреди народа медленно ехал на царском коне своем со славою великою и на обе стороны кланялся народу. Дабы все люди насладились великолепной славой его, был он облачен во весь царский сан, в золотые и серебряные одежды, и золотой венец на голове его, украшенный крупным жемчугом и дорогими каменьями, и царская порфира на плечах его. И все князья и воеводы, и благородные бояре и вельможи ехали за ним, также облаченные в пресветлые и дорогие одежды, и у каждого на выях1 цепи и гривны золотые. Глядя на такую красоту на царскую, забыли люди в тот час все домашние заботы и недостатки.
Некоторые же из народа московского влезали на высокие хоромы, и на заборы, и на крыши палат и оттуда смотрели на царя своего, другие далеко вперед заскакивали и лепились на иные высоты.
Девицам же чертожным и женам княжеским и боярским нельзя из-за стыда на таком позорище2 великом быть и выходить из домов своих, где сидели и жили они, как птицы, брего- мые в клетках. Тайно приникали они к окнам и дверям и в малые скваженки глядели и наслаждались тем зрелищем чудным.
На Москве тогда были послы из далеких стран — послы ногайские, и послы польского короля, и послы датского короля, и посол волошский*, и купцы английской земли,— и все те послы и купцы дивились и говорили:
— Не видали мы ни в каком царстве — ни в своем, ни в
1 Выя —- шея.
2 Позорище — зрелище.
477


чужом — ни на одном царе, ни на короле такой красоты, и силы, и славы великой.
Взят же стольный город Казань в лето 1552, октября во 2-й день, в 3 часа дня. И Русская земля насладилась совершенным миром от казанцев. Въехал же великий самодержец благоверный царь князь великий Иван Васильевич в царствующий свой и преименитый град Москву месяца ноября в 1-й день. И сел на престоле великого царства Русского, утер кровавый пот свой, покорив себе жестоких и лукавых казанцев, оставив себе славу великую превыше отцов своих и память вечную в роды русские вовеки.
ПОСЛАНИЕ ИВАНА ГРОЗНОГО ВАСИЛИЮ ГРЯЗНОМУ
ОТ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕЯ РУСИИ ВАСИЛЬЮ ГРИГОРЬЕВИЧУ ГРЯЗНОМУ ИЛЬИНУ
Писал ты, что по грехам твоим взяли тебя в полон, так нечего было, Васюшка, без пути1 в крымские улусы заезжать, а уж заехал — так нечего было по-объездному2 спать: ты чаял, что в объезд приехал с собаками на зайцев — аж крымцы самого тебя в торок ввязали3.
Али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня, стоя за кушаньем, шутить? Крымцы так не спят, как вы; вас, дро- чон4, умеют ловить; да, дошедши до чужой земли, не говорят: пора домой! Если бы таковы крымцы были, как вы, жонки,— так и за реку не бывали бы, не только что к Москве*.
А сказываешься ты великим человеком* — так чего тут нам таить: за грехи мои так случилось, что князья и бояре отца нашего и наши начали нам изменять, так мы и вас, страдников , приближали, желая от вас службы и правды.
А помянул бы ты свое величество в Алексине!* Да ты в станице у Пинского был мало что не в охотниках с собаками, и предки твои у ростовских владык служили.
А мы не отпираемся, что ты у нас в приближении был. И мы ради приближения твоего тысячи две рублев дадим, а доселе такие по пятьдесят рублев бывали; а ста тысяч ни за кого выкупа не берут, опричь6 государей, и опричь государей ни за кого таких выкупов не дают.
1 Без пути — без толку.
2 Объезд — охота. По-объездному — как на охоте.
3 Торок — седло. В торок ввязали — привязали к седлу.
4 Дрочона — неженка.
5 Страдник — холоп, деревенщина.
6 Опричъ — кроме.
478


А коли бы ты в Крыму назвался молодым1 человеком, тогда бы за тебя Дивея не просили. А Дивея царь называет молодым человеком, а ста тысяч рублев не хочет за тебя, хочет Дивея: Дивей ему дороже ста тысяч рублев, и за сына за Дивеева дочерь свою дал, а ногайский князь и мурзы Дивею все братья, у него и своих таких полно было, как ты, Вася. Был князь Семен Пунков*, вот на кого менять бы Дивея! И князь Михаил Васильевич Глинский*, а в нынешнее время некого на Дивея менять.
Тебе, вышедши из плена, столько не привести татар, не поймать, сколько Дивей кристьян пленит. Коли тебя на Дивея выменить, так то будет не ради кристьянства — против кри- стьянства: ты один свободен будешь, а приехав, по своему
увечью лежать станешь, а Дивей, приехав в Крым, начнет воевать да пленит несколько сот кристьян, лучших, чем ты. Каков в том будет прибыток?
Коли ты сулил мену не по себе2, так как нам дать? То не будет кристьянству в помощь, а в разорение. А ежели будет по твоей мере3 мена или выкуп, то мы тебя тем пожалуем. А если встанешь из-за гордости против кристьянства — будет Христос тебе противник.
ПОВЕСТЬ О КОНЧИНЕ И О ПОГРЕБЕНИИ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА СКОПИНА-ШУЙСКОГО
В лето 1610 преставился благоверный и благородный боярин, воин и воевода, и ближний советник и племянник государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси — князь Михайло Васильевич Шуйский.
Когда тот воин и воевода, князь Михайло Васильевич Шуйский, послушав царя, приехал в царствующий град Москву из слободы Александровой, тогда, нам на грех, у боярина князя Ивана Михайловича Воротынского родился сын, княжевич Алексей. И пригласили князя Михайлу быть крестным отцом, кумой же была княгиня, жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского, дочь Малюты Скуратова.
И по совету злых изменников и советников своих замыслила она во уме своем злую мысль изменную: изловить князя Михайлу, как птицу в лесу, змея она лютая со злым взором, как рысь, как зверь лютый.
1 Молодой — незнатный.
2 Коли ты сулил мену не по себе — если ты обещал обмен (выкуп) больший, чем ты стоишь.
3 По твоей мере — по твоему достоинству.
479


И как был после честного стола веселый пир, так дьяволом омраченная злодеица та, княгиня Марья, кума крестная, подносила чару пития куму крестному и била челом, поздравляла с крестником Алексеем Ивановичем. А в той чаре приготовлено было лютое питие смертное.
И князь Михайло Васильевич выпивает ту чару досуха, а не ведает, что то злое питье, лютое, смертное. И не в долог час у князя Михайла во утробе возмутилось, и не допировал он пиру почестного, поехал к своей матушке княгине Елене Петровне. И как всходит он в свои хоромы княжеские, увидала его мати, посмотрела ему в ясные очи; а очи у него ярко возмутилися, а лицо у него страшно кровию заливается, а власы у него на главе, стоя, колеблются. И восплакалась горько мати его родимая и во слезах говорит ему слово жалостное:
— Чадо мое, сын, князь Михайло Васильевич, от чего ты рано и скоро с честного пиру отъехал? Или тебе на пиру место было не по отечеству? Или же тебе кум и кума подарки дарили не почестные? Или кто тебя на пиру честном напоил нечестным питием? И с того пития век будет не проспатися. И сколько я тебе, чадо, в Александрову слободу наказывала: rfe езди во град Москву, лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змеиным изменничьим.
И упал князь Михайло на ложе свое, и начала у него утроба люто терзаться от того пития смертного. Он же на ложе в тоске мечется, и бьется, и стонет, и кричит, как зверь под землею, и просит позвать отца духовного. Мать же да жена его, княгиня Александра Васильевна, слезы испускали, и весь двор его наполнился горьким воплем и кричанием.
И дошел слух о болезни его страшной до войска его и до немецкого воеводы до Якова Пунтусова. И многие докторы немецкие со многими лекарствами не могли никак той болезни излечить. Докторы немецкие выходили с его двора и слезы проливали, как о государе своем.
И в тот же день скончался князь Михаил Васильевич месяца апреля в 23-й день, в ночь со дня великого воина и страстотерпца Георгия на день воеводы Саввы-стратилата1. Утром же на восходе солнца слышалось по всему царствующему граду Москве:
— Отошел от сего света, преставился князь Михайло Васильевич.
Тогда стекаются ко двору его множество войска, и дружины храброго Якова Пунтусова, и множество народа. Из войска и дружины храброго князя Михаила Васильевича воеводы, и дворяне, и дети боярские, и сотники, и атаманы приходят во двор
1 Стратилат (греч.) — военачальник.
480


К стр. 509


его и ко одру его припадают со слезами, и со многим воплем, и стенанием; и со слезами причитают:
— О господине, государь наш князь Михайло Васильевич! Отошел ты от сего света, пожелал стать воином небесного царя, а нас на кого ты оставил? И кто у нас грозно, и предивно, и храбро полки устроит? И кому завещал ты нам служить, у кого нам жалованья просить, и за кем нам радостно и весело против врага ехать на битву? Ныне мы как овцы без пастыря крепкого. Когда ты, государь наш, в полках у нас, бывало, ехал, мы на тебя как на солнце небесное наглядеться не могли.
Мы всё вкратце пишем, ибо не умеем пространно жалостный плач тот и причитания описать. Но возвратимся к прежнему. Ко двору его стекаются и власть предержащие, и богатые вельможи, и нищие, и убогие, и вдовицы, и слепые, и хромые — все со слезами и горьким воплем.
Так же пришел и немецкий воевода Яков Пунтусов с двенадцатью своими воеводами и со своими дворянами. И, увидев мертвое тело, восплакался горько и поцеловал его. Простившись, пошел со двора, говоря в слезах:
— О народ московский! Не будет у меня такого государя не только на Руси вашей, но и в своей Немецкой земле.
Так же пришел и сам царь с братьями своими и патриарх — тогда держал святительский престол великой России Гермоген,— и митрополиты, и епископы, и архимандриты, и игумены, и черноризцы, и черноризицы. И не было места вместить все множество народа.
И хотели положить тело его в Чудове монастыре до времени, пока не положат тело его во граде Суздале подле гробов прародительских. Но в Суздале-граде в то время нестроение1 великое было, осилили воры и литовские люди, паны с войском своим. Порешили, когда они отступят, тогда и отвезти тело князя Михаила Васильевича в Суздаль-град.
Когда народ услышал, что хотят положить его тело в Чудове монастыре, то все возопили, словно едиными устами:
— Подобает такого мужа, воина, и воеводу, и супротивных одолителя положить в соборной церкви у Архангела Михаила и приобщить его гроб к гробницам царей и великих князей ради его храбрости и побед над врагами и поскольку он от их же рода и колена.
И тогда царь громогласно сказал:
— Достойно и правильно так совершить.
И так на плечах понесли гроб его в соборную церковь Архангела Михаила, в сопровождении патриарха, и митрополи¬
1 Нестроение — несогласие, волнения, смута.
16 Былины
481


тов, и всего духовенства. Так же следовали за ним и царь» и весь царский синклит, и всенародное множество. И не было видно ни единого человека не плакавшего. Богатые, и убогие, и нищие, хромые, и слепые, и безногие ползли, бились о землю головами своими, плача и жалостно причитая. И сам царь и патриарх плакали со стенанием, и воплем, и рыданием горьким перед всем народом. Если бы у кого и каменное было сердце, и тот излился бы от жалости, смотря на плачущий народ свой.
С великим трудом из-за тесноты принесли его тело во гробе до церкви Архангела Михаила и поставили посредине. И, отпев подобающие надгробные песнопения, разошлись. Но маломощные и нищие, так же вдовицы и черницы весь день тот у гроба его плакали и скорбели. И непрестанно читали над ним Давидовы псалмы, сменяясь день и ночь.
На утро следующего дня опять стекается всенародное множество со всего Московского царства, ибо во вчерашний день не до всех дошел слух и не все знали, где погребен будет. Ныне вдвое больше народа стекается — мужи и жены, и, как прежде писал, старцы с юношами, и сироты, нищие, слепые и хромые. Если кто и не знал его при жизни, все слышали о его храбрости и победах над врагами и хотели сподобиться быть участниками его погребения. И так торжища опустели, и лавки были оставлены, рабы бросили службу господам своим, и жители покинули дома: все стекались на погребение его.
После некоторого времени царь, и патриарх, и прочий синклит, и духовенство собрались в оную церковь, и началось погребальное пение. И не было слышно голоса поющих от плача и причитания. Воздух гудел, и земля стонала, и камения дрожали: колебались не только стены церковные, но и городские. Народ плакал и причитал. Одни называли его столпом Русской земли, другие именовали твердой и великой крепостью. Иные называли новым Иисусом Навином, другие — Гедеоном*, или Самсоном, победителем иноплеменников. Да что много говорить: не вместят уши жалостного причитания и плача. Был он крепок в бранях и обращал в бегство полки чужеземцев. Не только народы Русской земли, но и иноземцы, и свейский воевода Яков Пунтусов плакал и говорил:
— Уже нашего кормильца и вашего доброхота, крепкого воеводы и Русской земли столпа и забрала1 не стало.
И так, отпевше надгробное пение, полагают его в каменный гроб и относят в придел за алтарем на южной стороне и там полагают его, где положены были цари и великие князья: царь и великий князь Иван Васильевич* всея Руси, во иноках Иона,
1 Забрало — здесь:
482


и сын его царевич Иван, и второй сын его, царь и великий князь Федор Иванович всея Руси.
А о матери его и о княгине Александре Васильевне что сказать или написать? Сами знаете материнское сетование и рыдание. Как княгиня Елена и княгиня Александра горько плакали и бились о гробницу белокаменную князя Михайла и горько причитали! Мать причитала:
— О чадо мое, милый князь Михайло! Для слез на сей свет я тебя родила.
А жена его причитала:
— Государь мой, князь Михайло Васильевич! Жена ли я, грешница, тебе не любимая? Не потому ли ты смерти предался? И почто мне не поведал? Ныне возьми меня под свой каменный гроб, и под гробом смерти предамся! Готова я за тебя во аде мучиться, нежели мне без тебя на этом свете живой оставаться.
И да будет вам известно, что и сам царь Василий, придя в палату свою после погребения, пал ниц на золотой стол свой царский и плакал горько, захлебываясь, и слезы его на пол со стола капали.
И было в мире шатание, и колебание, и смущение многое из-за его болезни смертельной, и говорили друг другу:
— Откуда нашла на такого мужа такая смертельная напасть: был такой воин и воевода.
Нельзя умолчать об этом, по слову ангела к Товиту*: «О божьих делах следует рассказывать, царские же тайны хранить».
ПОВЕСТЬ О ЕРШЕ ЕРШОВИЧЕ
СУДНОЕ ДЕЛО, КАК ТЯГАЛСЯ ЛЕЩ С ЕРШОМ, О РОСТОВСКОМ
ОЗЕРЕ И РЕКАХ
В лето 1596 в большом озере Ростовском съезжались судьи всех городов; имена судьям: Белуга Ярославская, Семга Переяславская, боярин и воевода Осетр Хвалынского моря; окольничий был Сом, больших Волжских краев, судные мужики* — Судак да Щука-трепетуха.
Жильцы Ростовского озера, Лещ да Голавль, били челом на Ерша на щетину по челобитной. А в челобитной их было написано:
«Бьют челом и плачутся сироты божии и ваши крестьянишки, жильцы Ростовского озера, Лещ да Голавль. Жалоба, господа, наша на Ерша на Ершова сына, на щетинника, на вора, на разбойника, на ябедника, на обманщика, на раковые глаза, на
483


вострые щетины, на худого1, недоброго человека. Как зачалось озеро Ростовское, так, господа, дано оно нам навек в вотчину после отцов наших. А тот Ерш-щетина, ябедник, лихой человек, пришел из вотчины своей, с Волги, с Ветлужского поместья, из Козьмодемьянского стана, Которостью-рекою к нам в Ростовское озеро с женою и с детишками. Приволокся в зимнюю пору на Ивовых санишках.
И как пришел он в Ростовское озеро, так и попросился у нас на одну ночь ночевать, а назвался он крестьянином. А когда он одну ночь переночевал, так попросился пожить у нас в озере на недолгое время и покормиться с женишкой и с детишками. И мы ему поверили и пустили его на время пожить и покормиться с женой и с детишками. А пожив, собирался он идти в Волгу, а жировать — в Оку. И тот воришко Ерш обжился в наших вотчинах, в Ростовском озере, да и дочь свою выдал за Снеткова сына и расплодился с племенем своим, а нас, крестьян ваших, они перебили и разграбили и из вотчины вон выбили. И озером Ерш-щетина завладел насильством с женишкой и с детишками, а нас хочет поморить голодною смертью. Смилуйтесь, господа, дайте нам на него суд и у праву».
Судьи послали пристава Окуня за Ершом за щетиной. И поставили ответчика Ерша перед судьями на суде. И суд начался. На суде спрашивали Ерша:
— Ерш-щетина, отвечай, бил ли ты тех людей и завладел ли их вотчиной?
И ответчик Ерш перед судьями говорил:
— Господа мои судьи, я отвечаю, буду искать на них управу за бесчестие свое: назвали меня худым человеком, а я их не бил и не грабил, ничего не знаю, не ведаю. А то Ростовское озеро по праву мое, а не их, исстари оно было дедушки моего Ерша, ростовского жильца. А человек я старинного рода, из детишек боярских*, мелких бояр по прозванию Вандышевы, Переяслав- цы. А те люди, Лещ да Голавль, были у отца моего в холопях. Да после батюшки я, господа, не желая иметь греха по батюш- кове душе, отпустил их на волю и с женишками и с детишками, а на воле им жить за мною во крестьянстве, а иное их племя и ныне живет у меня в холопях во дворе. А как, господа, то озеро позасохло в прежние годы, и стала в том озере скудность хлебная и голод великий, тогда тот Лещ да Голавль сами поволоклись на Волгу-реку и по затонам расселились. А ныне на меня, бедного, клевещут напрасно. Я, господа, человек добрый2, знают меня на Москве князья, и бояре, и дети боярские,
1 Худой — плохой.
2 Добрый — почтенный.
484


и головы стрелецкие, и дьяки, и подьячие, и гости торговые, и земские люди, и весь мир во многих городах и едят меня в ухе с перцем, и шафраном, и с уксусом, и ставят меня перед собою с почетом на блюдах, а подвыпившие люди мною опохмеляются.
А судьи спрашивали, есть ли у Леща какое-либо письмо или пути, даные или крепости* на Ростовское озеро.
Лещ сказал:
— Пути, и даные, и крепости утерялися, но всем ведомо, что то озеро Ростовское наше, а не Ершово. Можем мы, господа, сослаться на свидетеля, на доброго человека, а живет он в Новгородском уезде в реке Волге, а зовут его рыба Лодуга, да на другого доброго человека, а живет он под Новгородом в реке Волхове, зовут его Сигом.
А судьи спрашивали Ерша-щетинника:
— Ерш-щетинник, что ты скажешь об этих свидетелях?
А Ерш им говорил:
— Господа, праведные судьи, Лещ со своими товарищами — люди зажиточные, а я человек небогатый, нет у меня средств для ваших посылочных людей, чтобы ссылаться со свидетелями*. Те люди живут на дальнем расстоянии, они люди богатые и с Лещем и товарищами хлеб и соль меж собою водят.
А Лещ с товарищами:
— Сошлемся, господа, на свидетеля, на доброго человека, а живет он в Переяславском озере, а зовут его Сельдь-рыба.
Ерш же так говорил:
— Господа мои судьи, Лещ сродни Сигу да Лодуге и Сельди. Промеж себя они деньгами ссужаются, и они Леща покроют.
И судьи спрашивали Ерша:
— Ерш-щетина, скажи нам, почему тебе те люди недруги*, ведь живешь ты от них подалеку?
Ерш говорил так:
— Дружбы у нас и недружбы с Сигом, и с Лодугою, и с Сельдью не бывало, а ссылаться на них не могу, потому что путь дальний, за езду платить нечем*, а Лещ им сродни.
Судьи приговорили Окуню съездить за свидетелями, на которых ссылался Лещ с товарищами, и поставить их перед судьями.
Пристав Окунь поехал и хотел взять в понятых Налима. Но Налим ему отказал:
— Что ты, братец, я тебе не гожусь в понятые: брюхо у меня велико, я ходить не могу, а глаза у меня малы — далеко не вижу, а губы у меня толстые — перед добрыми людьми говорить не умею.
И пристав Окунь отпустил Налима на волю да взял в
485


понятые Язя, да Саблю, да мелкого Молю с пригоршню и поставил свидетелей перед судьями.
И судьи спрашивали у Сельди да Лодуги и Сига:
— Скажите, что знаете о Леще да Ерше, чье исстари было Ростовское озеро?
И сказали свидетели правду:
— То-де озеро исстари Лещево да Голавлево. То люди добрые, крестиане они божии, кормятся своею силою, а тот Ерш-щетина лихой человек, поклепщик бедовый, обманщик, во- ришко-ябедник, а живет по рекам и по озерам на дне, а свету мало к нему бывает, он как змея из-под кустов глядит. И тот Ерш, выходя из реки на устье, заманивает большую рыбу в неводы, а сам и вывернется, как бес. А где он попросится ночевать, там он хочет и хозяина выжить.
И судьи спрашивали у Ерша:
— Скажи, Ерш, есть ли у тебя пути, и даные, и какие-либо крепости на Ростовское озеро?
И Ерш так говорил:
— Господа, скажу я вам, были у меня пути, и даные, и всякие крепости на то Ростовское озеро. И по моим грехам, господа, в прошлые годы то Ростовское озеро горело с Ильина дня до Семена дня Летоначатца*, а гатить было в ту пору нечем, потому что старая солома придержалася, а новая в ту пору не поспела. Пути у меня и даные сгорели.
И судьи спрашивали:
— Скажите вы про того Ерша; он назвался добрым человеком, да, дескать, его знают князья, и бояре, и дворяне, и дети боярские, и дьяки, и подьячие, и гости, и служилые люди, и земские старосты.
— А мы, господа, скажем про него всю правду. Знают Ерша на Москве бражники, и голыши, и всякие люди, которым не на что купить доброй рыбы. Они купят ершей на полденьги, сварят в ухе, не столько съедят, сколько расплюют, а остаток собакам за окно выбросят. А промыслу у Ершей никакого нет, кроме плутовства и ябедничества.
И судьи спрашивали Осетра:
— Осетр, скажи нам про того Ерша, что ты о нем ведаешь?
Осетр, стоя, молвил:
— Скажу вам про Ерша правду. Истинный он вор. И меня он обманул. Я было пошел из вотчины своей, реки Которости, к Ростовскому озеру, Ерш встретил меня в устье, назвал меня братом. Я счел его добрым человеком и назвал его в ответ братом. И он меня спросил: «Брат Осетр, далече ли идешь?» Я ему спроста сказал, что иду в Ростовское озеро жировать. А Ерш и говорит: «У меня прострел, брат мой милый Осетр,
486


жаль мне тебя, не погибни напрасно, ты мне ныне стал не чужим. Когда я пошел из вотчины своей, из Волги-реки, Которостию- рекою к Ростовскому озеру, тогда я был вдвое толще и шире тебя, и щеки мои были до переднего пера, а голова моя была что пивной котел, а очи что пивные чаши, а нос мой был как у корабля заморского, вдоль меня было семь сажен, а поперек три сажени, а хвост мой был что лодейный парус. И я бока свои о берег отер и нос переломал, и ныне, брате, ты видишь и сам, каков я стал: и меньше тебя и дородства моего уже нет». И я ему, вору, поверил и назад возвратился и в озеро не пошел, а жену и детей с голоду уморил, и сам едва чуть жив пришел, в Нижнее под Новгород не дошел, в реке и зимовал.
А Сом-воевода, уставя свою широкую непригожую рожу и ус раздув, начал говорить:
— Право, он известный вор. Мне он не одно зло причинил, брата моего, большого Сома, погубил. Когда брат мой, большой Сом, вверх по Волге-реке шел, тогда тот Ерш-щетина, ябедник, бездушный человек, встретил брата моего и начал с ним говорить. А в то время на брата моего невод накинули, да с детьми. А Ерш стал говорить: «Далеко ли ты, дядюшка, видишь?» И брат мой спроста вымолвил: «Я-де вижу Волгу с верховья и до устья». А тот Ерш надсмеялся над ним: «Ты, дядюшка, далеко видишь, а я недалеко вижу, только вижу то, что у тебя за хвостом». А в эту пору рыболовы поволокли брата моего с детьми на берег, а он, вор Ерш-щетина, в маленькую ячейку из невода вывернулся, как бес. А брата моего на берег выволокли да обухами с детьми и прибили, и Ерш скачет да пляшет и говорит: «Как нашего Обросима околачивают». Ерш — известный вор.
Судьи всех свидетелей опросили и приговорили дать Лещу правую грамоту*, а Ерша-щетину выдали Лещу с товарищами головою.
Ерш повернулся к Лещу хвостом, а сам начал говорить:
— Коли вам меня выдали головою, ты меня, Лещ с товарищами, проглоти с хвоста.
Лещ, видя Ершово лукавство, подумал Ерша с головы проглотить, да больно костляв, а с хвоста уставил щетины, что лютые рогатины или стрелы: никак нельзя проглотить; и они Ерша отпустили на волю, и стали по-прежнему Ростовским озером владеть, а Ершу пришлось жить у них в крестьянах. Взяли они, Лещ с товарищами, на Ерша правую грамоту, чтобы от него впредь беды никакой не было, а за воровство Ершово велели бить его кнутом нещадно по всем бродам рыбным и по омутам.
А суд судили: боярин и воевода Хвалынского моря Осетр,
487


да Сом с большим усом, да Щука-трепетуха. Да тут же в суде судили рыба Налим да Лосось, да пристав был Окунь, а палач бил Ерша кнутом за его вину — рыба Костраш. Да сторож судной избы был Налим Чернышев да другой Терской, в понятых были староста Сазан Ильменский да Рак Болотов.
И судный список писал вину Ершову подьячий, а печатал грамоту дьяк Рак Глазунов; печатал левою клешнею, а печать подп-исал Стерлядь с носом, а подьячий в печатной палате — Севрюга Кубенская, а тюремный сторож — Жук Дудин.
ПОВЕСТЬ ОБ АЗОВСКОМ ОСАДНОМ СИДЕНИИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ
В лето 1641 октября в 28-й день приехали к государю царю Михаилу Федоровичу* с Дона из Азова-города донские казаки — атаман казачий Наум Васильев да есаул Федор Иванов*. А с ними казаков двадцать четыре человека, которые сидели в Азове в турецкой осаде. И привезли они донесение о своем осадном сидении. А в донесении их пишется:
«В прошлом 1640 году, июня в 24-й день турецкий царь султан Ибрагим прислал против нас, казаков, четырех пашей своих, а с ними многочисленную рать басурманскую, собрав против нас воинских людей из двенадцати подвластных ему земель, чтобы нас заживо погрести, засыпать горою высокою, как они засыпают персидских людей*. Чтобы им тем добыть славу вечную, а нам — вечный позор.
А после к ним, к турецким пашам, пришел крымский царь, да брат его Крым-Гирей царевич со всею ордою крымскою да ногайскою, всего по спискам сорок тысяч человек, не считая наемников, и из Кабарды черкес десять тысяч.
Да с ними же, с пашами, было наемных солдат шесть тысяч человек с двумя полковниками немецкими и многие немецкие люди, знающие, как брать города, устраивать приступы, делать подкопы и готовить ядра огненные чиненые*. И всего было с пашами по их спискам триста тысяч человек.
У пашей под Азовом было сто тридцать девять великих пушки, ядра у них были в пуд, и в полтора, и в два пуда. Да мелкого орудия было шестьсот семьдесят четыре пушки. И все орудия у них были прикованы цепями, ибо они боялись, как бы мы, выйдя на вылазку, их не отбили и в город не взяли. А собирался против нас турецкий царь ровно четыре года.
Июня в 24-й день, в первый час дня, пришли к нам паши его и крымский царь. Обступили они нас великими турецкими силами. Все поля наши чистые усеялись ногайскою ордою. Где
488


у нас была степь чистая, там от их людей за один час стали будто великие непроходимые леса темные. От силы их турецкой и ристания* конского земля у нас под Азовом-городом прогнулась и из Дона-реки вода на берег выступила, как в половодье, и на луга пошла. Шатры турецкие и палатки, как горы высокие, забелели. Начали у них в полках в трубы трубить, и шум стоял несказанный от голосов их страшных басурманских. И началась стрельба из мушкетов и из пушек, будто гром великий и молния страшная от облаков. Огонь и дым стояли до небес, и солнце померкло в день тот и стояло красное, как кровь. И наступила темная тьма.
Страшно нам было в ту пору и трепетно. И дивились мы на их стройный басурманский подступ. Стан свой они разбили за полверсты от Азова-города. Их янычарские* старшины идут строем своим янычарским к нам под город большими полками и отрядами по шеренге. Много знамен у них великих, черных. Гремят барабаны, и трубы трубят. Подошли они совсем близко к городу в восемь рядов, стали от Дона до моря рука за руку. Фитили у них, у всех янычар, кипят у мушкетов, будто свечи горят. Двенадцать старшин янычарских, а у каждого старшины в полку по двенадцать тысяч янычар. И все у них огненное. Пищали* у них у всех длинные, турецкие. А на головах у всех янычар шишаки* как звезды. Да с ними же в ряд стали два полковника немецкие с шестью тысячами солдат.
К вечеру в тот же день, как пришли к нам турки под город, прислали паши своих турецких толмачей1, персидских и греческих, а с ними янычарского старшину. И начал старшина их янычарский говорить речь гладкую от царя турецкого и от четырех пашей его и от царя крымского:
— О казачество донское и волжское! Как орлы, парите вы без страха и по воздуху летаете. Как львы свирепые, рыкаете. Непостоянны вы нравом, лукавые убийцы, разбойники беспощадные, ненасытные очи, ненаполнимое чрево. Кому наносите вы такие обиды великие? Прогневили вы Мурат-султана*, царя турецкого, убили посла его, а послан он был к государю вашему. Да вы же взяли у него славный и красный Азов-город. Напали вы на него, как волки голодные. Царь турецкий теперь разъединен со всей своей ордою крымской. А та орда его крымская — оборона его на все стороны. Затворили вы Аэовом-го- родом все море синее, не дали проходу по морю кораблям его ни в какое царство. Очистите вотчину султанову Азов-город в сию же ночь, не мешкая. Серебро и золото, что есть у вас, несите из Азова-города с собою в городки ваши казачьи. Мы не тронем
1 Толмач — переводчик.
489


вас. А если вы из Азова-города в ночь сию не выйдете, то завтра не будете живы. Отдадим вас, воров, на муки лютые, грозные. Раздробим тела ваши на мелкие куски. Войска турецкого под Азовом-городом больше, чем волос на головах ваших. Сами видите, воры глупые, как покрыли войска царя турецкого всю степь великую. Не могут, чаю, очи ваши с высоты стены городской видеть другого края войск наших. Не перелетит через войско наше турецкое ни одна птица парящая: от страха перед множеством людей наших валится она на землю. От царства вашего сильного Московского не будет вам помощи. Вам и хлеба с Руси никогда не присылают. А если вы, казачество свирепое, захотите служить царю вольному султану, приносите ему, царю, повинные свои головы разбойничьи. Простит вам государь наш турецкий царь и паши его все ваши казачьи грубости и взятие Азовское. Пожалует наш государь турецкий царь вас, казаков, честью великою. Обогатит вас, казаков, он многим неизреченным богатством. Все люди будут вам, казакам, в государстве его, в Царьграде, кланяться. Станут вас называть во все века все орды басурманские святорусскими богатырями.
Ответ наш, казачества Азова-города, толмачам и старшине янычарскому:
— Видим мы всех вас и силы ваши все знаем: ведаемся с вами, с турками, часто на море, и за морем, и на сухом пути. Ждали мы вас под Азов в гости дни многие. Куда девался ум у царя вашего турецкого? Или у него нет больше за морем серебра и золота, что прислал он против нас, казаков, ради запятнанных кровью казачьих зипунов четырех пашей своих, а с ними, говорят, рати своей турецкой триста тысяч. А вы, турки, сами знаете, что с нас до сих пор никто наших зипунов даром не снимал. Ваш турецкий царь пишет, будто он, собака смрадная, равен богу небесному. Не уповает он, басурманин поганый и скаредный, на божью помощь. Надеется на свое тленное богатство. Вознес сатана, отец его, гордостию до небес и сбросит его бог за это с высоты в бездну. От нашей малой руки казачьей будет ему позор вечный. Нас, казаков, сидит в Азове-городе семь тысяч пятьсот девяносто человек. Но, надеясь на помощь божию, не боимся великих ваших трехсот тысячей и немецких хитростей. Давно у нас, в полях наших летаючи, клехчут орлы сизые и грают вороны черные подле Дона тихого, давно воют звери дикие, волки серые, лисицы бурые. Все они кличут, ваших басурманских трупов ожидают. Азов мы взяли у царя турецкого не как тати1, а прямым приступом и разумом, чтобы посмотреть, что за люди его в городах от нас обороняются. Заняли мы его
1 Тать — вор.
490


немногими людьми; посмотрим, каковы ваши силы турецкие, и ум, и промысел. Да еще вы нас, басурмане, пугаете, что не будет нам с Руси ни припасов, ни помощи, будто вам о том из государства Московского писано. А мы сами, без вас, собак, знаем, как нами дорожат на Руси, в государстве Московском, и зачем мы там надобны. Московское государство великое, и пространное, и многолюдное, сияет оно среди всех государств подобно солнцу. Не почитают нас на Руси и за псов смердящих. Сбежали мы с того государства Московского от рабства вечного, от холопства полного, от бояр и дворян государевых. И поселились здесь в пустыне дикой. Кто там опечалится о нас; рады будут концу нашему. А запасов хлебных нам никогда не присылали. Питаемся мы, молодцы, подле моря Синего как птицы небесные: не сеем, не пашем, не собираем в житницы. А серебро и золото за морем у вас берем. И жен красных от вас же увозим, выбрав, которая люба. И взяли мы у вас Азов-город по своей, казачьей, воле, а не по государеву повелению. За то на нас, на холопей своих, государь наш сильно гневается. Боимся мы от него за взятие Азова казни смертной. Государь наш великий, пресветлый и праведный царь Михайло Федорович, самодержец всея Руси и многих государств и орд государь. Много у него, государя царя, таких басурманских царей, как ваш Ибрагим, холопями служат. Государь наш богат и без вашего скаредного басурманского богатства. А если бы он, великий государь, захотел пролития крови вашей басурманской и разорения городов ваших, так с одной украйны собралось бы людей его многое множество. Вы же нас зовете по слову царя турецкого служить ему, царю турецкому. И сулите нам от него почести великие и богатство многое. А мы, люди божии, холопы государя царя Московского, именуемся христианами православными, как же можем мы служить царю неверному? А теперь нам с вами и говорить больше нечего. Что вы от нас слышите, то скажите пашам вашим. Мы у вас Азов взяли головами своими казацкими, немногими людьми. А вы уж его из наших казачьих рук добывайте головами турецкими, многими своими тысячами. Кому из нас поможет бог? Потерять вам под Азовом свои турецкие головы многие тысячи, а не взять вам его из наших рук до веку. Разве что, отняв у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михаил Федорович, всея России самодержец, вас, собак, им пожалует, тогда уж по-прежнему ваш будет, на то воля государева.
Как приехали из Азова-города старшина и толмачи в свои войска турецкие, так у них в полках все смешалось: начали у них в трубы трубить для сбора полков и в барабаны бить. Вороны и звери начали кричать жалобно. И строились войска
491


турецкие всю ночь до свету. С рассвета начали выступать из станов своих. Знамена их и прапоры зацвели в поле как цветы многие. От труб великих и набатов пошел неизреченный визг. Дивен и страшен приход их к нам под Азов-город.
Первыми пошли на приступ два немецкие полковника с солдатами. За ними пришел весь их строй пехотный янычарский сто пятьдесят тысяч человек.
Начали башни и стены топорами рубить и ломать великими ломами. И на стены многие турки поднялись. Хотели взять нас в тот же час. Мы начали стрельбу из города: до того мы молчали. В огне и в дыму не стало видно друг друга.
Какие у нас были подкопы тайные отведены за город, те обрушились: земля не выдержала множества их людей. На тех провалах побито турок многие тысячи. Приступали они с утра до зари вечерней. Убито у них в тот первый день шесть старшин янычарских и два полковника немецкие со всеми шестью тысячами солдат; всего тридцать три тысячи человек, кроме раненых.
В тот же день, выйдя на вылазку из города, мы захватили большое знамя царя их турецкого с клеймом его. Паши его и полковники шли с ним на нас приступом.
На другой день на заре светлой опять прислали турки толмачей своих, чтобы мы дали им убрать от города тела убитых. А давали нам за каждую янычарскую убитую голову по золотому червонцу, а за старшин и полковников по ста талеров. Но честь наша казацкая нам дороже: не взяли мы у них ни серебра, ни золота.
— Не продаем мы трупов вражеских, дорога нам слава вечная. То вам, собакам, из Азова-города от нас, казаков, игрушка первая. Мы, молодцы, лишь оружие свое прочистили. Всем вам, басурманам, от нас то же будет, больше нам вас потчевать нечем — дело осадное.
В тот день боя у нас с ними не было. Собирали они убитых своих до ночи. Выкопали они глубокий ров для могилы за три версты от города и засыпали горою высокой. Поставили над ними многие надгробия басурманские и надписи сделали на разных языках.
После того на третий день опять они, турки, пришли под город со всеми своими силами. Только стали они уже вдали от нас и приступа не делали. Начали их люди пешие в тот день подводить к нам гору высокую, земляной великий вал, выше стен Азова-города. Они хотели той горою высокой нас живыми накрыть. Три дня вели к нам гору. И мы, видя ее, горе свое вечное, исполнили все обряды предсмертные и простились друг с другом у Предтечева* образа. Испросив
492


у бога милости, вышли из города с малою дружиною, в семь тысяч всего, и пошли против их трехсот тысяч на открытый бой. И, выйдя, крикнули:
— С нами бог, разумейте, народы неверные, и покоритесь, ибо с нами бог!
Услышали неверные из уст наших те слова, и не устоял ни один человек против лица нашего, побежали все от той горы высокой. Побили мы в тот час их многие тысячи. Взяли мы у них в том бою шестнадцать знамен да двадцать восемь бочек пороха. И их же порохом, подкопавшись под ту гору высокую, разбросали ее всю. Тем подкопным порохом к нам в город кинуло живых янычар тысячу четыреста человек.
Повели они другую гору еще больше той: длина ее в три выстрела из лука, а высота — выше Азова-города, ширина же такая, что едва до половины камень докинуть. На той горе они поставили орудия свои, пушки и пехоту всю свою турецкую его пятьдесят тысяч и орду ногайскую. И начали с той горы из орудий бить по Азову-городу день да ночь беспрестанно. От пушек их страшный гром стоял, огонь и дым курился до неба. Шестнадцать дней и шестнадцать ночей не замолкали пушки их ни на единый час. В те дни и ночи от их стрельбы пушечной разрушились все наши азовские укрепления. Стены и башни все, и церковь Предтечеву, и палаты разбили все до основания. И орудия наши разбили все. Одна лишь нас во всем Азове-городе церковь Николы-чудотворца аполовину еще стояла потому, что была она внизу, под горой, у моря.
А мы от них сидели по ямам, нам и не выглянуть было из ям. Мы в ту пору сделали себе в земле под их валом дворы потайные великие. И из тех потайных дворов повели двадцать восемь подкопов под их лагерь. И ночной порой выходили мы против их янычарской пехоты и побивали их множество. Теми своими ночными вылазками нагнали мы на них великий страх и большой урон нанесли людям их. Паши турецкие, глядя на наши мудрые подкопы, повели против них семнадцать своих подкопов. Хотели они теми подкопами пройти в ямы наши и подавить нас своими людьми. А мы милостию божией устерегли все их подкопы, взорвали их порохом, и многие тысячи погибли там. И с того времени опостылели им те подкопные хитрости.
А всех было двадцать четыре приступа турецких под город Азов, кроме большого первого приступа. А потом начали они метать в ямы наши ядра огненные, чиненые и применяли всякие немецкие хитрости. Тем они п.уще приступов причиняли нам великое утеснение. Убили они у нас многих казаков и ог¬
493


нем опалили. А потом, оставив все свои выдумки, начали они подступать к нам прямым боем. Каждый день посылали они против нас янычар по десять тысяч человек. Наступают они на нас целый день до ночи, а ночь придет, на смену им идут другие десять тысяч, и те наступают на нас всю ночь до рассвета. Ни единого часа не дадут нам покоя. Они бьются, сменяясь, хотят нас усталостью осилить. От тех злых приступов, от бессонницы и от тяжких ран, от лютых лишений и от духа смрадного трупного устали мы все и изнемогали от болезней осадных. Осталась нас малая дружина, смениться не с кем, ни часа отдыха. Отчаялись мы в жизни своей, потеряли надежду на выручку от людей, ждали помощи лишь от всевышнего бога. Прибежим, бедные, к своему помощнику Предтечеву образу, перед ним, светом, расплачемся слезами горькими:
— Государь-свет, помощник наш, Предтеча Христов Иоанн. Видим мы от турок смерть свою лютую. Уже наши ноги под нами подгибаются, и руки наши не служат нам, замертвели, не можем оружие держать, от усталости очи наши не смотрят, от беспрестанной стрельбы глаза наши выжгло, язык наш в устах на басурман закричать не ворочается — таково наше бессилие. Почитаем себя за мертвецов. Расстаемся мы теперь со всеми христианами православными. Не бывать уж нам во святой Руси.
Начали мы, атаманы и казаки, и удалые молодцы, и все великое Донское и Запорожское свирепое войско, прощаться:
— Прости нас, холопей своих, государь царь и великий князь Михайло Федорович, всея России самодержец. Вели, государь, помянуть души наши грешные. Простите, государи, все патриархи вселенские, все православные митрополиты. Простите, государи, все христиане православные, поминайте наши души грешные со своими праведными родителями. Не опозорили мы государства Московского. Простите нас, леса темные и дубравы зеленые. Простите нас, поля чистые и тихие заводи. Простите нас, море Синее и реки быстрые. Прости нас, море Черное. Прости нас, государь наш тихий Дон Иванович, уже нам по тебе, атаману нашему, с грозным войском не ездить, дикого зверя в чистом поле не стреливать, в тихом Доне Ивановиче рыбы не лавливать.
Чтобы умереть не в ямах и чтобы после смерти нашей пошла по Руси о нас слава вечная, подняли мы на руках иконы Предтечи и Николы и пошли против басурман на вылазку, и побили мы турок на вылазке внезапной.
Видя, что ничем не осилить нас, турки уже не стали при¬
494


ступать к нам. Отдохнули мы от смертельных ран и от усталости великой. Три дня спустя начали они пускать ярлыки1 на стрелах. А в них просят у нас пустого места Азовского. А дают за него выкуп на каждого молодца триста талеров серебра чистого да по двести талеров золота красного.
А мы им в ответ пишем:
«Не дорого нам ваше собачье золото, у нас в Азове и на Дону своего много. Дорога нам слава вечная, не страшны нам ваши паши и силы турецкие. Будете знать, как приступать к казаку русскому. На костях ваших сложим Азов-город лучше прежнего. И пройдет наша слава молодецкая по всему свету до века. Нашел здесь ваш турецкий царь себе позор вечный».
После того уже нам стало легче, приступов уже больше не бывало. А всего нашего сидения в Азове в осаде турецкой было девяносто три дня и девяносто три ночи, с 24 июня по 26-й день сентября. А сентября в 26-й день, в ночь, турецкие паши с турками и крымский царь со всеми силами побежали, никем не гонимы.
Нам, казакам, языки говорили, что побито от рук наших под Азовом-городом девяносто шесть тысяч одних мурз и татар и янычар. А нас всех, казаков, в осаде сидело в Азове только семь тысяч триста шестьдесят семь человек. А кто остался в живых, те все изранены. Нет у нас человека ни единого, кто бы не пролил крови своей, сидя в Азове, за имя божие и за веру христианскую.
А теперь мы всем войском у государя царя и великого князя всея Руси Михаила Федоровича просим милости, чтобы государь холопей своих пожаловал, велел принять из рук наших ту свою государеву вотчину — Азов-город. Тем Азовом-городом защитит он, государь, от войны всю свою украйну. Как сядут наши в Азове-городе, не будет войны от татар до веку.
А коли государь нас, холопей своих дальних, не пожалует, не велит принять из рук наших Азова-города, то, заплакав, мы его покинем. Поднимем мы, грешные, икону Предтечеву, да и пойдем с ним, светом, куда он нам повелит. Атамана своего пострижем у его образа, будет он у нас игуменом, а есаула пострижем, будет он строителем*. А мы, бедные, хотя дряхлые все, не отойдем от его Предтечева образа, помрем тут все до единого».
А после сего донесения темн же атаманами и казаками приписано к грамоте, что им надобно в Азов для осадного сидения десять тысяч человек, пятьдесят тысяч пудов всяких
1 Ярлык — грамота.
495


припасов, двадцать тысяч пудов пороха, десять тысяч мушкетов, а денег на то на все надобно двести двадцать одна тысяча рублей.
В нынешнем 1642 году по посольству и прошению царя турецкого Ибрагима-султана государь царь и великий князь Михайло Федорович пожаловал его, царя турецкого, велел донским атаманам и казакам Азов-город покинуть.
СУД ШЕМЯКИН
В некоем месте жили два брата земледельцы, один богат, другой убог. Богатый много лет ссужал убогого и не мог наполнить скудости его. Пришел однажды убогий к богатому просить лошади дров привезти. Брат же не хотел давать ему лошади и сказал ему:
— Много тебе, брат, ссужал, а наполнить не мог.
А когда дал ему лошадь, убогий начал у него хомута просить. И рассердился на него брат, начал поносить его убожество:
— Даже своего хомута и того у тебя нет!
И не дал ему хомута.
Пошел убогий от богатого, взял свои дровни, привязал за хвост лошади, поехал в лес и привез ко двору своему. Ударил лошадь кнутом, а забыл выставить подворотню. Лошадь же изо всей мочи бросилась через подворотню с возом и оторвала себе хвост.
Убогий привел к брату лошадь без хвоста. Брат, увидев, что лошадь его без хвоста, начал поносить своего брата убогого за то, что, выпросив лошадь, испортил ее, и, не взяв лошади, пошел бить на него челом в город к Шемяке-судье.
Убогий, видя, что его брат пошел бить на него челом, пошел за братом своим, ведая, что если он сам не пойдет, то за ним из города пришлют, и придется за проезд приставам платить.
И пришли оба к некоему селу, не доходя до города. Богатый пошел ночевать к попу того села, ибо был ему знаком. Убогий пришел к тому же попу и, придя, лег у него на полатях. А богатый начал рассказывать, что случилось с его лошадью и чего ради идет он в город. И потом начал поп с богатым ужинать, убогого же не зовут к себе есть. Убогий начал с полатей смотреть, что поп с братом его ест, и сорвался с полатей на зыбку и удавил попова сына до смерти. Поп также поехал с братом в город бить челом на убогого о смерти сына своего.
И пришли ко граду, где жил судья. Убогий же шел за ними. Пошли через мост в город. Некий житель того града вез под мостом по рву отца своего в баню мыться. Бедняк же, зная, что
496


будет ему погибель от брата н от попа, решил себя смерти предать и бросился прямо с мосту в ров, желая расшибиться до смерти. Бросившись, упал на старика и удавил отца до смерти. Сын схватил его и привел к судье. Он же стал думать, как бы избегнуть напасти и что бы такое дать судье. И, ничего у себя не найдя, взял камень и, обернув его в платок, положил в шапку и встал перед судьею. Принес богатый брат челобитную исковую на убогого и начал на него бить челом судье Шемяке.
Выслушал Шемяка челобитную и сказал убогому:
— Отвечай.
Убогий же, не ведая, что сказать, вынул из шапки завернутый камень, показал его судье и поклонился. Судья же понадеялся, что ему от убогого будет посул, и сказал брату:
— Коли он у лошади твоей оторвал хвост, так ты у него лошади своей не бери, покамест у нее не вырастет хвост. А как вырастет хвост, тогда лошадь свою возьмешь.
Потом начался другой суд. Поп бил челом судье, что убогий у него сына удавил. Убогий так же вынул из шапки завернутый камень и показал судье. Судья же, видев то, подумал, что он опять сулит ему узел злата, и сказал попу:
— Коли он у тебя ушиб сына до смерти, так ты отдай ему свою жену попадью, покамест не приживет он тебе с нею ребенка. Тогда возьми у него попадью и ребенка.
И начался третий суд. Убогий опять показал судье завернутый в плат камень. Судья же решил, что ему сулят третий узел, и сказал тому, у кого был убит отец:
— Взойди на мост, а убивший отца твоего станет под мостом, и ты бросься с моста на него и убей его так же, как он убил отца твоего.
После суда истцы вышли со ответчиком из приказа*. Начал богатый просить у убогого свою лошадь. Убогий же ему сказал:
— По судейскому указу, как у нее хвост вырастет, так и отдам тебе твою лошадь.
Брат же богатый дал ему за свою лошадь пять рублей, чтобы ему и без хвоста отдал. Он же взял у брата своего пять рублей и отдал ему лошадь.
Тогда стал убогий просить у попа по судейскому указу попадью. Поп же начал ему бить челом, чтобы у него попадьи не брал. Он же взял у попа десять рублей.
Тот убогий начал и третьему истцу говорить:
— По судейскому указу я стану под мостом, ты же взойди на мост и на меня бросься, как я на отца твоего.
Он же размышлял сам с собою: «Брошусь, а если его не убью, а сам расшибусь». И начал с ним мириться, дал ему мзду.
Так убогий со всех троих себе взял. Судья же выслал
497


человека ко ответчику и велел у него взять три узла, которые он показывал. Человек судьи начал у него узлы просить:
— Дай, дескать, то, что ты из шапки судье показывал в узлах, он велел у тебя то взять.
Убогий же вынул из шапки завязанный камень и показал. Человек стал ему говорить:
— Чего ты камень показываешь?
Ответчик же сказал:
— То я и судье показывал.
— Для чего же ты камень показывал?
— Я потому ему камень показывал, что, кабы он не за меня судил, я бы его тем камнем зашибил.
И пришел человек и сказал судье. Судья же, слыша то, сказал:
— Слава богу, что я за него судил, если бы я не за него судил, он бы меня убил.
Потом убогий вернулся в дом свой, радуясь и хваля бога. Аминь.
СКАЗАНИЕ О РОСКОШНОМ ЖИТИИ И ВЕСЕЛИИ
В некоем государстве добрый и честный дворянин вновь пожалован поместьицем малым.
И то его поместье меж рек и моря, подле гор и поля, меж дубрав и садов и рощей избранных, озер сладководных, рек многорыбных, земель доброплодных.
По лесам деревьев всяких много — кедров, кипарисов, виноградов, яблонь, и груш, и вишен, и столь премного плодов всяких, что сами деревья человеческим нуждам самохотно служат: преклоняют свои вершины и развевают ветви, пресладкие свои плоды открывая.
Сады же и дубравы птиц преисполнены и украшены — пернатых и сладкопоющих сиринов*, и попугаев, и иных птах, служащих на снедь человеческому роду. На голос кличащего человека прилетают, на двор и в домы, и в окны, и в двери приходят. И кому какая птица годна, тот ту себе, избрав, берет, а остальных прочь отгоняет.
А на море пристанищ корабельных и портов добрых без числа много там. Насады и корабли, шхуны, каторги* и ладьи, струги и лодки неисчетные тьмы тысяч, со всякими драгоценными заморскими товарами, беспрестанно приходят: с бархатами, и атласами, и оксамитами. И отходят и торгуют без пошлин.
А по краям и берегам морским драгоценных камней — ал¬
498


мазов, яхонтов, изумрудов, бисера и жемчуга много. А по дну морскому руд золотых, и серебряных, и медных, и оловянных, и железных несказанно много.
А по рекам там рыбы много — белуги, осетров и семги, и белых рыбиц и севрюг, стерляди, сельди, лещей и щук, окуней и карасей и иной рыбы. И столь их достаточно, что сами под дворы великими стадами подходят, и тамошние господари, из домов не выходя, но прямо из дверей и из окон руками, и
удами, и снастями, и баграми их ловят.
В той земле не бывает снегов, не знают дождя, грозы не видать, а что зима — отнюдь не слыхать.
Да там же есть одна горка не очень велика, вокруг нее будет
90 миль польских. А вокруг той горки поставлено изукрашенных столов множество, со скатертями и с убрусами и с ручниками1, а на них миски золотые и серебряные, хрустальные и стеклянные, и различных яств с мясными и с рыбными блюдами, с постными и скоромными, чаши и сковороды и сковородки, ложки и плошки. А на них колобы и калачи, пироги и блины, мясные части и кисель, гуси жареные и журавли, лебеди и цапли, и индейские куры, и курята и утята, хлебы ситные и пирожки, и сосуды с разными напитками. Стоят великие чаны меду, сороковые бочки вина рейнского и ромонейского, и бальзамов, и иных заморских драгоценных питий множество много; и браги, и бузы*, и квасу такое множество, что и глядеть не хочется.
А если кто-либо и пьян напьется, тому спать вдоволь никто не помешает: там постланы постели многие, перины мягкие, пуховые, изголовья, подушки и одеяла. А похмельным людям также готовы похмельные яства соленые — капусты великие чаны, огурцов и рыжиков, и груш, и редьки, чесноку, луку и всяких похмельных яств.
Да там же есть озеро не очень велико, наполнено вина двойного. И кто хочет, пей, не бойся, хоть сразу по две чаши. Да тут же близко пруд меда. И тут всякий, придя, хоть ковшом, хоть ставцом2, припадкою или горстию, бог в помощь, напивайся. Да близко тут же целое болото пива. И тут всякий пришедший пей да и на голову лей, коня своего мой да и сам купайся, и никто не оговорит, ни слова не молвит. Ибо там того много, и все самородно, всяк там пей и ешь в свою волю, и спи довольно, и прохлаждайся любовно.
А около гор, и по путям и по дорогам, перцу валяется, что сору, а корицы, ипбирю — что дубового коренья; а онис и гвоздика, изюмные и винные ягоды, и виноград на все стороны
1 Убрус — плат, платок. Ручник (рушник) — полотенце.
2 Ставец — чаша.
499


лопатами мечут, дороги прочищают, чтобы ходить было глаже. А никто того не подбирает, потому что всего там много.
А жены там не прядут, не ткут, и платья не моют, не кроят, не шьют, потому что всякого платья готового много: сорочек и порт мужских и женских шесты навешаны полны, а верхнего платья коробьи и сундуки накладены до кровель, а перстней златых и серебряных, цепочек и монистов без ларцев валяется много — любое выбирай, и никто не оговорит, не попрекнет ни в чем.
И кроме там радостей и веселья, песен, танцованья и всяких игр, плясанья, никакой печали не бывает. Тамошняя музыка за сто миль слышна. А если кому про тамошний покой и веселье сказывать начнешь, никто тому никак не верит, покамест сам не увидит и не услышит.
И кто изволит до тамошних утех, и прохлаждений, и веселья ехать, да везет с собою чаны с чанчиками и с чанцами, бочки и бочоночки, ковши и ковшечки, братины* и братиночки, блюда и блюдечки, тарелки и тарелочки, ложки и ложечки, ножики, ножи и вилочки, дубины и палки, жерди и колы, дреколье, рогатины, сабли и мечи, луки, сайдаки и стрелы, бердыши*, пищали и пистолеты, самопалы, винтовки и метлы,— было бы чем от мух пообмахнуться.
А прямая дорога до того веселая от Кракова до Варшавы и на Мозовшу, а оттуда на Ригу и Ливлянд, оттуда на Киев и на Подольск, оттуда на Стекольню и на Корелу, оттуда на Юрьев и ко Брести, оттуда к Быхову и в Чернигов, в Переяславль и в Черкаской, в Чигирин* и Кафинской. А кого перевезут Дунай, тот дом забывай.
А там берут пошлины небольшие: за мыты, за мосты и за перевозы — с дуги по лошади, с шапки по человеку и со всего обоза по людям.
А кто там побывает, тот таких роскошей век свой не забывает.
ПОВЕСТЬ О ГОРЕ-ЗЛОЧАСТИИ
А в начале века сего тленного Сотворил бог небо и землю,
Сотворил бог Адама и Евву,
Повелел им жити во святом раю.
Дал им заповедь божественну:
Не повелел вкушати плода виноградного От едемского1 древа великого.
1 Едемского — райского.
500


Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво: Прельстился Адам со Еввою,
Позабыли заповедь божию,
Вкусили плода виноградного От дивного древа великого;
И за преступление великое Господь бог на них разгневался,
И изгнал бог Адама со Еввою Из святого рая, из едемского,
И вселил он их на землю, на низкую,
Благословил он их раститися-плодитися И от своих трудов велел им сытым быть,
От земных плодов.
Учинил бог заповедь законную:
Велел он бракам и женитьбам быть
Для рождения человеческого и для любимых детей.
Ино1 зло племя человеческо:
Вначале пошло непокорливо,
Ко отцову учению зазорчиво^,
К своей матери непокорливо И к советному другу обманчиво;
А се роди3 пошли слабы, добру убожливы4,
А на безумие обратилися И учали5 жить в суете и в неправде,
В распре великой,
А прямое смирение отринули.
И за то на них господь бог разгневался,
Положил их в напасти великие,
Попустил на них скорби великие,
И срамные позоры немерные,
Безживотие злое, сопостатные находы6,
Злую, немерную наготу и босоту,
И бесконечную нищету и недостатки последние,
Все смиряючи нас, наказуя И приводя нас на спасенный путь.
Тако рождение человеческое от отца и от матери. Будет молодец уже в разуме, в беззлобии,
И возлюбили его отец и мать,
1 Ино — но, то.
2 Зазорчиво — от глагола «эазреть» — порицать, хулить, осуждать.
3 Роди — множ. число от «род», человеческий род; здесь: человечество.
4 Убожливый — убогий, слабый. Добру убожливы — к добру слабы.
5 У ч а т ь — начать.
6 Безживотие — нищета, от существительного «живот» — жизнь, имущество. Сопостат — супостат, враг. Н а х о д — приход, вторжение.
501


Учить его учали, наказывать,
На добрые дела наставливать:
«Милое ты наше чадо,
Послушай учения родительского,
Ты послушай пословицы,
Добрые, и хитрые, и мудрые:
Не будет тебе нужды великие,
Ты не будешь в бедности великой.
Не ходи, чадо, в пиры и в братчины1;
Не садися ты на место большее,
Не пей, чадо, двух чар заедину!
Еще, чадо, не давай очам воли,
Не прельщайся, чадо, на добрых, красных жен,
На отеческие дочери; и 2
Не ложися, чадо, в место заточное ;
Не бойся мудра, бойся глупа,
Чтобы глупые на тя не подумали,
Да не сняли бы с тебя драгих порт,
Не доспели3 бы тебе позорства и стыда великого
И племени укору и поносу бездельного4
Не ходи, чадо, к костарям и корчемникам5;
Не знайся, чадо, с головами кабацкими,
Не дружися, чадо, с глуиыми-немудрыми,
Не думай украсти-ограбити
И обмануть-солгать и неправду учинить.
Не прельщайся, чадо, на злато и серебро,
Не сбирай богатства неправого,
Не буди послух6 лжесвидетельству,
А зла не думай на отца и матерь
И на всякого человека,
Да и тебя покроет бог от всякого зла.
Не бесчествуй7, чадо, богата и убога.
А имей всех равно по единому.
А знайся, чадо, с мудрыми
И с разумными водися,
И с други надежными дружися,
Которые бы тебя злу не доставили».
1
2
3
4
ный
5
6 7
Братчина — пирушка в складчину.
Место заточное — пустынное, уединенное место.
Доспеть-—■ причинить.
Понос — поношение, от глагола « », ругать, корить. Б е э д е л ь-
— напрасный.
Костарь — игрок в кости. Корчемник — содержатель корчмы. П о с л у х — свидетель.
Бесчествовать — бесчестить.
502


Молодец был в то время се мал и глуп,
Не в полном разуме и несовершен разумом: Своему отцу стыдно покоритися И матери поклонитися;
А хотел жити, как ему любо.
Наживал молодец пятьдесят рублев,
Залез1 он себе пятьдесят другое;
Честь его яко река текла.
Друзья к молодцу прибивалися,
В род-племя причиталися.
Еще у молодца был мил надежен друг,
Назвался молодцу названый брат,
Прельстил его речьми прелестными2,
Зазвал его на кабацкий двор,
Завел его в избу кабацкую,
Поднес ему чару зелена вина И кружку поднес пива пьяного;
Сам говорит таково слово:
«Испей ты, братец мой названой,
В радость себе, и в веселие, и во здравие!
Испей чару зелена вина,
Запей ты чашею меду сладкого!
Хошь и упьешься, братец, допьяна,
Ино где пил, тут и спать ложися;
Надейся на меня, брата названого,—
Я сяду стеречь-досматривать!
В головах у тебя, мила друга,
Я поставлю кружку ишему3 сладкого,
Вскрай4 поставлю зелено вино,
Близ тебя поставлю пиво пьяное,
Сберегу я, мил друг, тебя накрепко,
Сведу я тебя ко отцу твоему и матери».
В те поры молодец понадеялся На своего брата названого,—
Не хотелося ему друга ослушаться:
Принимался он за питья за пьяныя И испивал чару зелена вина,
Запивал он чашею меду сладкого,
И пил он, молодец, пиво пьяное.
Упился он без памяти,
И где пил, тут и спать ложился:
1 Залезти — найти, добыть.
2 Прелестный — лживый, обманчивы"; от слова «лесть» — обман.
3 И ш е м — хмельной напиток.
4 Вскрай — рядом, скраю.
503


Понадеялся он на брата названого.
Как будет день уже до вечера,
А солнце на западе,
Ото сна молодец пробужается,
В те поры молодец озирается:
А что сняты с него драгие порты,
Чиры1 и чулочки — все поснимано,
Рубашка и портки — все слуплено,
И вся собина2 у его ограблена,
А кирпичик положен под буйну его голову, Он накинут гункою кабацкою3,
В ногах у него лежат лапотки-отопочки4;
В головах мила друга и близко нет.
И вставал молодец на белы ноги,
Учал молодец наряжатися:
Обувал он лапотки,
Надевал он гунку кабацкую,
Покрывал он свое тело белое,
Умывал он лицо свое белое.
Стоя, молодец закручинился,
Сам говорит таково слово:
«Житие мне бог дал великое,
Ясти-кушати стало нечего!
Как не стало деньги, ни полуденьги,—
Так не стало ни друга, ни пол друга;
Род и племя отчитаются5,
Все друзи прочь отпираются!»
Стало срамно молодцу появитися К своему отцу и матери,
И к своему роду и племени,
И к своим прежним милым другом.
Пошел он на чужу страну, дальну, незнаему, Нашел двор, что град стоит,
Изба на дворе, что высок терем,
А в избе идет велик пир почестей:
Гости пьют, едят, потешаются.
Пришел молодец на честен пир,
Крестил он лицо свое белое,
Поклонился чудным образам,
Чиры — башмаки.
2 Собина — собственность, имущество.
3 Гунка кабацкая — одежда из рогожи, давалась взамен оставленной в кабаке.
4 Лапотки-отопочки — стоптанные лапотки.
5 Отчитаться — отрекаться.
504


Бил челом он добрым людям На все четыре стороны.
А что видят молодца люди добрые,
Что горазд он креститися,
Ведет он все по писанному учению,—
Емлют его люди добрые под руки,
Посадили его за дубовый стол,
Не в большее место, не в меньшее,
Садят его в место среднее,
Где сидят дети гостиные.
Как будет пир на веселие,
И все на пиру гости пьяны-веселы,
И сидя все похваляются;
Молодец на пиру невесел сидит,
Кручиноват, скорбен, нерадостен,
А не пьет, не ест он, не тешится,
И ничем на пиру не хвалится.
Говорят молодцу люди добрые:
«Что еси ты, добрый молодец,
Зачем ты на пиру невесел сидишь, Кручноват, скорбен, нерадостен,
Не пьешь ты, не тешишься Да ничем ты на пиру не хвалишься?
Чара ли зелена вина до тебя не дохаживала? Или место тебе не по отчине1 твоей?
Или малые дети тебя изобидели?
Или глупые люди, немудрые,
Чем тебе, молодцу, насмеялися?
Или дети наши к тебе неласковы?»
Говорит им, сидя, добрый молодец: «Государи вы, люди добрые!
Скажу я вам про свою нужду великую,
Про свое ослушанье родительское,
И про питье кабацкое, про чашу медвяную, Про лестное2 питие пьяное.
Яэ, как принялся за питье за пьяное,— Ослушался яз отца своего и матери,— Благословение мне от них миновалося, Господь бог на меня разгневался,
И на мою бедность — великие Многие скорби неисцельные И печали неутешные,
1 Отчина — здесь: род, происхождение, родовитость.
2 Лестное — прельстительное.
505


Скудость и недостатки и нищета последняя. Укротила скудость мой речистый язык, Иссушила печаль мое лицо и белое тело.
Ради того мое сердце невесело,
А белое лицо унынливо,
И ясныя очи замутилися,—
Все имение и взоры у меня изменилися; Отечество1 мое потерялося,
Храбрость молодецкая от меня миновалася. Государи вы, люди добрые!
Скажите и научите, как мне жить На чужой стороне, в чужих людях,
И как залезти мне милых другое!»
Говорят молодцу люди добрые:
«Доброй еси ты, разумный молодец!
Не буди ты спесив на чужой стороне. Покорися ты другу и недругу,
Поклонися ты стару и молоду,
А чужих ты дел не объявливай,
А что слышишь или видишь — не сказывай, Не льсти ты меж други и недруги;
Не имей ты упадки вилавыя" —
Не вейся змеею лукавою:
Смирение ты ко всем имей, и ты с кротостию Держися истины с правдою,—
То тебе будет честь и хвала великая.
Первое, тебя люди отведают3 И учнут тя чтить и жаловать За твою правду великую,
За твое смирение и за вежество;
И будут у тебя милые други —
Названые братья надежные».
И оттуда пошел молодец на чужу сторону,
И учал он жити умеючи,
От великого разума Наживал он живота4 больше старого. Присмотрел невесту себе по обычаю — Захотелося молодцу женитися.
Срядил молодец честен пир,
Отечеством и вежеством,
Любовным своим гостем и другом бил челом.
2
3
Отечество — здесь: почет, честь.
Упадки в и л а в ы е — хитрые, виляющие увертки. Отведать — узнать.
Ж и в о т — здесь: богатство.
506


И по грехам молодцу,
И по божию попущению,
А по действу диаволю,
Пред любовными своими гостьми и други,
И назваными браты похвалился.
А всегда гнило слово похвальное:
Похвала живет — человеку пагуба.
«Наживал-де я, молодец,
Живота больше старого!»
Подслушало Горе-Злочастие хвастанье молодецкое! Само говорит таково слово:
«Не хвались ты, молодец, своим счастием,
Не хвастай своим богатеством.
Бывали люди у меня, Горя,
И мудряя тебя, и досужае1,
И я их, Горе, перемудрило.
Учинися2 им злочастие великое:
До смерти со мною боролися,
Во злом-злочастии позорилися,
Не могли у меня, Горя, уехати,
И сами они во гроб вселились,
От меня накрепко они землею накрылись,
Босоты и наготы они избыли3,
И я от них, Горе, миновалось,
А Злочастие на их в могиле осталось!»
Еще возграяло4: «Я, Горе, к иным привязалось,
А мне, Горю и Злочастию, не в пусте же жити — Хочу я, Горе, в людех жить И батогом меня не выгонить;
А гнездо мое и вотчина во бражниках!»
Говорит серо Горе-горинское:
«Как бы мне молодцу появитися?»
Ино зло то Горе излукавилось,
Во сне молодцу привиделось:
«Откажи ты, молодец, невесте своей любимой: Быть тебе от невесты истравлену,
Еще быть тебе от тое жены удавлену,
Из злата и серебра быть убитому!
Ты пойди, молодец, на царев кабак,
Не жали5 ты, пропивай свои животы,
1 Мудряя — мудрее. Досужае — изворотливее.
2 Учинися — случилось.
3 Избыть — избавиться.
4 Воэграять — закаркать, закричать.
5 Не жали — не жалей
507


А скинь ты платье гостиное1,
Надежи2 ты на себя гунку кабацкую;
Кабаком-то Горе избудется,
Да то злое Злочастие останется,
За нагим-то Горе не погонится,
Да никто к нагому не привяжется;
А нагому-босому шумить — разбой!»
Тому сну молодец не поверовал.
Ино зло то Горе иэлукавилось,
Горе архангелом Гавриилом молодцу По-прежнему явилося,
Еще вновь Злочастие привязалося:
«Али тебе, молодец, неведома Нагота и босота безмерная,
Легота-беспроторица3 великая?
На себя что купить — то проторится4.
А ты, удал молодец, и так живешь!
Да не бьют, не мучат нагих-босых,
И из раю нагих-босых не выгонят,
Л 5
А с того свету сюды не вытепут ;
Да никто к нему не привяжется;
А нагому-босому шумить — разбой!»
Тому сну молодец он поверовал,
Сошел он пропивать свои животы,
А скинул он платье гостиное,
Надевал он гунку кабацкую,
Покрывал он свое тело белое.
Стало молодцу срамно появитися Своим милым другом.
Пошел молодец на чужу страну, дальну-незнаему На дороге пришла ему быстра река,
За рекою перевозчики,
А просят у него перевозного,
Ино дать молодцу нечего;
Не везут молодца безденежно.
Сидит молодец день до вечера.
Миновался день до вечера ни дообеднем0,
Не едал молодец ни полу-куса хлеба!
1 Гостиное — купеческое.
2 Надежи — надень.
3 Беспроторица — бедность, от «протор» — издержки; ему нечего издерживать, тратить.
4 Проторить — истратить, издержать.
6 Вытепут — выгонят, вытолкают.
Ни дообеднем — без стряпни для обеда, то есть без еды.
508


Вставал молодец на скоры ноги,
Стоя, молодец закручинился,
А сам говорит таково слово:
«Ахти мне, Злочастие горинское!
До беды меня, молодца, домыкало,
Уморило меня, молодца, смертью голодною,—
Уже три дни мне были нерадостны,
Не едал я, молодец, ни полу-куса хлеба!
Ино кинусь я, молодец, в быстру реку:
Полощи мое тело, быстра река!
Ино ешьте, рыбы, мое тело белое!
Ино лучше мне жития сего позорного:
Уйду ли я у Горя злочастного?»
В тот час у быстрой реки Скоча Горе из-за камени,
Босо-наго, нет на Горе ни ниточки,
Еще лычком Горе подпоясано,
Богатырским голосом воскликало:
«Стой ты, молодец, меня, Горя, не уйдешь никуды! Не мечися в быстру реку,
Да не буди в горе кручиноват1 —
А в горе жить — некручинну быть!
А в кручинну в горе погинути!2 Вспамятуй, молодец, житие свое первое:
И как тебе отец говорил,
И как тебе мати наказывала!
О чем3 тогда ты их не послушал?
Не захотел ты им покоритися,
Постыдился им поклонитися,
А хотел ты жить, как тебе любо есть!
А кто родителей своих на добро учения не слушает, Того выучу я, Горе Злочастное!
Не к любому он учнет упадывать4,
И учнет он недругу покорятися!»
Говорит Злочастие таково слово:
«Покорися мне, Горю нечистому,
Поклонися мне, Горю, до сыры земли!
А нет меня, Горя, мудряя на сем свете;
И ты будешь перевезен за быструю реку,
Напоят тя, накормят люди добрые».
А что видит молодец беду неминучую,
1 Кручиноват — печален.
Погинути — погибнуть.
О чем — зачем.
Любой — любимый. У падывать — припадать.
509


1 Кла
2 Зав
3 Гол
4 Про
Покорился Горю нечистому,
Поклонился Горю до сыры-земли. Пошел-поскочил добрый молодец,
По круту, по красну по бережку,
По желтому песочику.
Идет весел-некручиноват,
Утешил он Горе-Злочастие,
А сам идучи думу думает:
«Когда у меня нет ничего,
И тужить мне не о чем!»
Да еще молодец не кручиноват,
Запел он хорошую напевочку,
От великого крепкого разума:
«Беспечальна мати меня породила,
Гребешком кудерцы расчесывала,
Драгими порты меня одеяла И отшед под ручку посмотрела:
«Хорошо ли мое чадо в драгих портах?
А в драгих портах чаду и цены нет!»
Как бы до веку она так пророчила!
Ино я сам знаю и ведаю,
Что не класти скарлату1 без мастера,
Не утешити дитяти без матери,
Не бывать бражнику богату,
Не бывать костарю в славе доброй.
Завечен2 я у своих родителей,
Что мне быти белешеньку,
А что родился головенькою3».
Услышали перевозчики молодецкую напевочку, Перевезли молодца за быстру реку,
А не взяли у него перевозного,
Напоили, накормили люди добрые,
Сняли с него гунку кабацкую,
Дали ему порты крестьянские.
Говорят молодцу люди добрые:
«А что еси ты, добрый молодец,
Ты поди на свою сторону,
К любимым честным своим родителям,
К отцу своему и к матери любимой,
Простися4 ты с своими родители,
С отцом и материю,
ть скарлат — делать дорогое красное сукно — скарлат. чать — завещать, предсказывать, обрекать, венька — головешка, обуглившееся полено, т и т ь с я — просить прощение.
510


Возьми от них благословение родительское!»
И оттуда пошел молодец на свою сторону.
Как будет молодец на чистом поле,
А что злое Горе наперед зашло,
На чистом поле молодца встретило,
У чало над молодцем граяти,
Что злая ворона над соколом;
Говорит Горе таково слово:
«Ты стой, не ушел, добрый молодец!
Не на час я к тебе, Горе злочастное, привязалося! Хошь до смерти с тобою помучуся!
Не одно я, Горе,— еще сродники,
А вся родня наша добрая,
Все мы гладкие, умильные!
А кто в семью к нам примешается,—
Ино тот между нами замучится!
Такова у нас участь и лучшая!
Хотя кинься во птицы воздушныя,
Хотя в синее море ты пойдешь рыбою,
А я с тобою пойду под руку под правую!» Полетел молодец ясным соколом,
А Горе за ним белым кречетом.
Молодец полетел сизым голубем,
А Горе за ним серым ястребом.
Молодец пошел в поле серым волком,
А Горе за ним с борзыми вежлецы1 Молодец стал в поле ковыль-трава,
А Горе пришло с косою вострою,
Да еще Злочастие над молодцем насмеялося: «Быть тебе, травонька, посеченой,
Лежать тебе, травонька, посеченой И буйны ветры быть тебе развеяной!»
Пошел молодец в море рыбою,
А Горе за ним с частыми неводами,
Еще Горе злочастное насмеялося:
«Быть тебе, рыбоньке, у бережку уловленой,
Быть тебе да и съеденой,
Умереть будет напрасною2 смертию!»
Молодец пошел пеш дорогою,
А Горе под руку под правую;
Научает молодца богато жить,
Убити и ограбити,
1 Вежлец (или выжлец) — гончая собака.
Напрасный — внезапный, нечаянный, насильственны
511


Чтобы молодца за то повесили Или с камнем в воду посадили.
Вспамятует молодец спасенный путь,
И оттоле молодец в монастырь пошел постригатися, А Горе у святых ворот оставается,
К молодцу впредь не привяжется!
А сему житию конец мы ведаем.
Иэбави, господи, вечныя муки,
А дай нам, господи, светлый рай.
Во веки веков. Аминь.
ПОВЕСТЬ ОБ ОТРОКЕ ТВЕРСКОГО КНЯЗЯ
Был у великого князя Ярослава Ярославина Тверского* отрок по имени Григорий, которого он очень любил и всегда держал при себе. Был отрок верен ему во всем, и великий князь посылал его по селам для сбора повинностей.
Случилось тому отроку быть в селе, называемом Едимоново. Жил он там у церковного пономаря Афанасия. И увидел он дочь его очень красивую, по имени Ксения, и стал думать, как бы жениться на ней. Боялся он, что навлечет на себя великий гнев князя своего, и был в большой печали, ибо полюбил он ее сильно. Никому он о том не говорил, только сам с собою размышлял, как бы исполнить свое желание.
Однажды, оставшись наедине с Афанасием, отрок начал просить его, чтобы отдал он дочь свою за него. Отец смутился: «Как он, приближенный такого великого князя, предлагает мне такое!» И пошел Афанасий к жене и дочери своей и рассказал им все подробно. Дочь же его имела дар ясновидения и сказала отцу своему:
— Отче! Сделай, как он просит. Положись на его волю, ибо богу так угодно. И будет так.
Была же Ксения благочестива и кротка, смиренна и весела, и разум был у нее большой. Почитала она родителей своих и повиновалась им во всем.
Отрок же все больше и больше уязвлялся любовью и неустанно говорил отцу ее, чтобы тот ничего не страшился:
— Я все возьму на себя, и князя умолю, ты не бойся.
И так договорились они обо всем и порешили, что брак будет совершен в том селе и будут венчаться в церкви Дмитрия Солунского, и жить будут тут, если великий князь разрешит.
Исполнив все повеления великого князя, отрок возвратился с радостью во град Тверь и дивился про себя, что нигде такой девицы не встречал.
512


Когда же он уехал, Ксения сказала отцу своему и матери:
•— Родители мои! Не удивляйтесь тому, что вам обещал отрок, ибо он так предполагает, но бог свое строит; не он будет мне супругом, но тот, кого мне бог даст.
Родители очень удивлялись речам дочери.
Отрок же, улучив благоприятное время, припал к ногам великого князя и молил его со слезами позволить ему сочетаться законным браком и рассказывал ему о красоте и разуме девицы. Князь же великий, выслушав его, сказал:
— Если захотел ты жениться, возьми себе жену из богатых вельмож, а не из простых людей, небогатых и худородных, чтобы не укоряли тебя твои родители, и не презирали тебя бояре и друзья, и мне не пришлось со стыда удалить тебя от себя.
Однако отрок неотступно много дней умолял великого князя, чтобы он позволил ему исполнить его желание и жить в том селе. Великий князь наедине увещевал его и расспрашивал подробно, почему он хочет жениться. Он же все рассказал великому князю, сказал и об обещании своем, которое дал.
Князь великий Ярослав Ярославич уступил просьбе отрока и велел приготовить насад и все необходимое и снарядить людей для услужения отроку.
И когда пришло время обручения и венчания, отпустил его в насаде по Волге-реке. Ибо то село стояло близ Волги, а коней обещал прислать ему вслед по берегу.
Отрок с радостью поклонился великому князю и поплыл в насаде по Волге-реке со всеми людьми, посланными с ним.
Наутро великий князь повелел приготовить себе коня, и соколов, и собак, чтобы ехать на охоту. Велел и приближенным ехать вместе с ним. Ибо в ту ночь великий князь видел сон, будто был он в поле на охоте и пускал своих соколов на птиц. Когда же пустил он любимого своего сокола на птичью стаю, тот сокол, разогнав всю стаю, поймал ему голубку, сияющую красотою ярче злата, и принес ему за пазуху. Очнувшись ото сна, князь много думал, что он означает, и не рассказал о том сне никому. Только повелел взять всех птиц с собою на охоту. И так поехал князь в ту же сторону, что и отрок, тешась охотой. Был же великий князь не женат и молод, не достиг он еще и двадцати лет.
А отрок, приехав в насаде по реке, пристал к берегу у села того, ожидая коней от князя, и послал вестников своих к Ксении, чтобы все было готово, по обычаю брачному. Ксения же сказала присланным:
— Возвестите отроку, чтобы помедлил там, пока сама не пришлю ему весть, что все будет готово, ибо нам не было вести о его приходе.
17 Былины
513


Ибо она провидела приход к себе великого князя и сказала родителям своим:
— Уже сват мой приехал, а жениха еще не было, но вскоре будет, в поле тешится и замедлил там, но подождем его короткое время, и придет к нам.
А о имени его никому из родных своих не сказала, но только готовила ему почетные дары. Родные же ее сильно тому удивлялись, а того жениха ее не знали, только она одна ведала.
Князь же великий не знал того села и хотел быть там на другой день, чтобы увидеть своего отрока уже женатого. И потому заночевал на охоте. Село же было от града Твери в сорока верстах. И тою ночью видел он прежний сон и еще больше задумался, что он означает. А утром, по обыкновению своему, тешился охотой.
Отрок же, не дождавшись ни вести от невесты, ни коней от князя, подумал: «Что, если государь мой великий князь раздумает и пошлет за мной и велит возвратиться вспять?» И потому поспешил во двор, где жила Ксения, и приготовил все, как положено было по его чину. И сели они вместе, так как вскоре должно было быть их венчание, и отрок приказал все поскорее приготовить и разносить дары. Ксения же сказала:
— Не вели ни с чем спешить. Будет у меня еще гость незваный, а лучше всех званых гостей.
Великий же князь в то время был близ села того и увидел стадо лебедей на Волге-реке и повелел пустить всех своих птиц — соколов и ястребов, и сам пустил своего сокола любимого, и поймали много лебедей. Сокол же великого князя, заигравшись, ударился лететь на село то. Великий князь погнался за ним и вскоре приехал в село, забыв обо всем. Сокол же сел на церкви Дмитрия Солунского. В это время множество народа собралось смотреть, как пойдут на венчание. Князь повелел спросить, чье то село. Селяне же сказали, что то село великого князя Ярослава Ярославича Тверского, а церковь святого великомученика Дмитрия Солунского. Князь, услышав об этом от поселян, повелел своим людям манить сокола. Сокол же и не думал слетать к ним, но расправлял крылья и чистился.
Великий князь пошел на двор, где был его отрок. Он был в дорожном платье, ибо не за тем приехал, но богу так было угодно. Люди, видевшие князя, не узнали его. Думали, что он с конями и с потехами приехал к жениху, и никто не встретил его. Ксения же сказала всем сидящим с нею:
— Встаньте все и выйдите навстречу своему великому князю, а моему жениху.
Они же дивились.
Великий князь вошел в горницу, где сидели отрок и Ксения.
514


Все встали, и поклонились великому князю, и просили прощения, что не узнали его. Князь же повелел им сесть, чтобы смог он увидеть жениха и невесту.
Ксения же сказала в то время отроку:
— Отойди от меня и дай место князю своему, ибо он больше тебя и жених мой, а ты был мой сват.
Великий же князь увидел, что та девица прекрасна, и лицо ее будто сияло в лучах. И сказал великий князь отроку своему Г ригорию:
— Выйди отсюда и найди себе иную невесту, где хочешь, а сия невеста будет моя, а не твоя.
Разгорелся он сердцем, и помутились мысли его.
И когда отрок вышел, великий князь взял Ксению за руку и пошел в церковь Дмитрия Солунского и обручился с нею и обвенчался в тот же день, и был пир большой у великого князя до самого вечера. Было то летом, и повелел он селян потчевать весь день и ночь.
Когда же великий князь шел после венчания из церкви, сокол его любимый, видя своего господина, идущего с супругой своею, начал трепыхаться, сидя на церкви, будто веселясь, и взирал на князя. Князь же не видел сокола и спросил своих сокольничих:
— Слетал ли к вам сокол?
Они же ответили:
— Не летит с церкви.
Князь же, посмотрев на него, кликнул его своим голосом. Тогда сокол тотчас прилетел к князю и сел на его правую руку, озирая обоих, князя и княгиню.
Отрок же был в большой кручине и не ел и не пил. Великий князь очень любил его и жаловал и, чтобы утешить его, сказал ему о своих снах: как видел во сне, так и сбылось по божьему изволению.
А отрок тот ночью положился на бога и на пречистую богоматерь, чтобы наставила его на путь. И снял с себя княжое платье и порты и, купив себе платье крестьянское, оделся в него и тайно ото всех вышел из села и пошел лесом неведомо куда.
Наутро великий князь, не увидев отрока, повелел боярам прислать его к нему. Они же искали его, но не нашли, только платье его увидели. И сказали о том великому князю. Князь же великий очень опечалился и повелел искать его всюду по рекам и в колодцах, боясь, чтобы он сам не предал себя губительной и безвременной смерти. И нигде его не нашли, только тот селянин рассказал, что купил у него отрок платье ветхое и не велел о том никому говорить и пошел в пустыню.
Великий же князь повелел его искать по лесам. И три дня
515


искали его, но не могли найти. Великий князь был в большой печали и говорил:
— Я повинен в смерти его.
Княгиня же сказала:
— Не печалься, господин мой. Богу было угодно, чтобы мне с тобою соединиться. Если бы не божья воля, как бы мог ты, великий князь, приехать к нашей нищете и взять меня женою. Не бойся ничего. Иди с миром во град свой и бери меня с собою.
Великий же князь оставался печален. И отпустил свою великую княгиню и бояр своих в насаде во град Тверь и повелел им беречь княгиню и слушаться ее во всем. Сам же великий князь поехал берегом, охотясь по-прежнему. И приехал во град Тверь раньше княгини своей. Когда же приехала великая княгиня его Ксения ко граду Твери, великий князь повелел боярам своим с боярынями, и своим дворовым, и всему городу выйти навстречу великой княгине. И вышли мужи, и жены, и дети от мала до велика с дарами и встретили ее на берегу у церкви Архангела Михаила. И, видя красоту ее, все дивились и говорили с радостью:
— Нигде очами не видали и слухом не слыхали такой жены благообразной, как сия великая княгиня. Как солнце светится среди многих звезд, так она сияет среди жен града нашего паче луны и звезд многих.
Об отроке княжеском не было ни слуха. Ходил он по пустыне три года и более, и никто не видел его. И божиим изволением пришел он лесом на устье реки Тверцы и увидел град Тверь. Ноч ью забылся он тонким сном, и во сне явилась ему пресвятая богородица, и повелела ему воздвигнуть на месте том церковь во имя Успения и монастырь, и сказала ему:
— Иди с миром во град ко князю своему, он будет тебе помощником. Ты же, когда устроишь монастырь сей, недолгое время проживешь здесь и отойдешь от жизни сей к богу.
И, воспрянув от сна своего, отрок стал размышлять: «Если отойду от сего места, то как же явление сие. И место мне показано. Если же пойду к великому князю и он меня станет уговаривать, не хочу в доме его быть».
И когда он так размышлял, пришли в лес мужи княжеские на охоту, увидели Григория, узнали в нем отрока князя и сказали ему:
— Великий князь печалился о тебе и доныне вспоминает о тебе. Если же увидит, что ты жив, возрадуется радостию великою.
Он же, слышав то от них, с веселием пошел с ними. Когда пришел он на двор великого князя, князь повелел ввести его в
516


верхние палаты и возрадовался, увидев его. Отрок же поклонился великому князю и сказал:
— Прости меня, господине мой великий княже, что согрешил пред тобою, опечалил тебя сильно.
И рассказал ему все, как он ушел и как его бог привел на это место. Князь же очень удивлялся и повелел своим приближенным дать ему его прежнюю одежду, чтобы был он в своем прежнем чине. Он же со смирением сказал:
— Господине мой великий княже, я для того пришел к тебе, чтобы ты обо мне больше не печалился и просьбу мою выполнил, позволил мне построить монастырь.
И рассказал, как во сне явилась ему богородица и показала место, где монастырь поставить. Князь же обещался помочь ему и беседовал с ним долгое время.
И вскоре построен был монастырь. И на освящение церкви приехал сам великий князь Ярослав Ярославич со своею супругою великой княгиней Ксенией и со всеми своими приближенными и всем трапезу устроил. И по прошению отрока своего великий князь дал ему игумена Феодосия, и братию собрал, и колокола устроил. И назвал великий князь Ярослав Ярославич место то Отроч монастырь. На другой день по освящении церкви отрок Григорий постригся и наречен был Гурий. После пострижения отрок тот пожил недолгое время и преставился к богу и погребен был в своем монастыре.
ГИСТОРИЯ О РОССИЙСКОМ МАТРОСЕ ВАСИЛИИ КОРИОТСКОМ И О ПРЕКРАСНОЙ КОРОЛЕВНЕ ИРАКЛИИ ФЛОРЕНСКОЙ ЗЕМЛИ
В Российских Европах жил некоторый дворянин, имя ему было Изан, по фамилии Кориотский. Имел он сына Василия, лицом зело прекрасного. Оный дворянин пришел в великую скудость, и не было у него пищи.
Однажды его сын сказал отцу своему:
— Государь мой батюшка! Прошу у тебя родительского благословения, изволь отпустить меня на службу, в службе будет мне даваться жалованье, из которого и вам буду присылать на нужду и на прокормление.
Выслушал его отец, дал ему благословение и отпустил. Василий же пришел в Санктпитербурх* и записался в морской флот в матросы. И отослали его на корабль по определению.
На корабле пребывал по обыкновению матросскому зело честно и всех прочих матросов превзошел. И всем знатным персонам своею службой полюбился, и все жаловали его сверх
517


меры. И слава о нем великая пошла за его науку и услугу, понеже1 он знал в науках матросских вельми остро: по морям, где острова и пучины морские, и мели, и быстрины, и ветры, и небесные планеты. И за ту науку на кораблях старшим был.
Однажды вышел указ маршировать и отбирать младших матросов за море в Голландию для наук арифметических и разных языков. Только Василия как старшего не командировали с младшими матросами, и оставлен был в Кронштате. Но он просился, чтобы его с командированными матросами послали за море в Голландию для лучшего познания наук. По его прошению он был командирован с прочими матросами и отпущен за море в Голландию.
В Голландии дали им квартиры, и все младшие матросы были поставлены по домам купеческим. А его, Василия, за его службу и за старшинство поставили в дом к знатному и богатому гостю. И матрос Василий у гостя стоял вельми смирно и слушал его во всем. И голландский гость увидел, что он в службе и в науках зело остр, и зело его возлюбил. И стал ему верить больше, чем всем своим приказчикам, и деньги и товары ему вручал, и послал его на своих кораблях с товарами в Англию.
Когда в Англию с кораблями пришли, то товары по купеческому обычаю объявили и все распродали и, взяв на корабли товары, которые надлежало везти в Голландию, поехали обратно. И добыл Василий оному гостю великий прибыток. По прибытии в Голландию послал к отцу в Россию через вексель четыре тысячи ефимков* золотых двухрублевых, которые отец его и получил. И писал отцу, чтобы он к нему приехал повидаться и благословение дал.
Как урочный срок пришел, чтоб ученикам-матросам маршировать в Санктпитербурх, в Россию, так все матросы поехали, а Василия Кориотского оный гость начал просить, чтоб в Россию не ездил, понеже он его возлюбил как сына родного. Но Василий Кориотский начал у гостя отпрашиваться домой ко отцу для свидания. И объявил ему, что отец его в великой пребывает дряхлости. А гость его приятно увещевал, дабы он от него не отлучался, и обещался его как родного сына наследником сделать. Слышав то, Василий зело прослезился и любезно просился, чтобы его ко отцу в Россию отпустил, и обещался к нему обратно прибыть.
Увидев его неуклонную просьбу, гость дозволил ему ехать в Россию. И дал ему три корабля с разными товарами и суммы из своей денежной казны довольно и отпустил его с великою пе- чалию. И матрос Василий Кориотский принял корабли и ра¬
1 Понеже — так как, потому что.
518


ботников-матросов, и поднял паруса, и побежали корабли к Российской Европии. И по отбытии на кораблях Василий зашил в кафтан свой, в клинья, тысячу червонцев тайно, чтоб никто не знал, для всякой возможной нужды.
Когда минуло семь дней, поднялась великая и неукротимая буря и все море взволновалось, и корабли все врозь разбило. И корабль, на котором был Василий, волнами был разбит, и люди все утонули. Только божиею помощью одного Василия прибило на корабельной доске к некоему большому острову. И Василий упал на землю как мертвый от великого ужаса. И когда он очнулся, великое благодарение воздал богу, что его бог вынес на сушу живого. И осматривался по сторонам и думал, в какую страну его принесло и на какой остров. Хотя и много он времени по морям ходил, а такого острова не видел. Был кругом непроходимый лес и великие трясины и болота и от моря никуда не было прохода. А ему уже есть зело хотелось, а хотя у него червонцы были зашиты в клиньях в кафтане, но пользы ему от них никакой не было.
Ходил он по берегу много часов и нашел маленькую тропку в лес и понял, что то тропа человеческая, а не звериная. И, положась на волю божию, пошел тою стежкой в темный лес тридцать верст по великому буераку. И увидел огромный двор, весь кругом тыном огорожен. И подошел ко двору близко к воротам, и те вороты крепко заперты. И хотел посмотреть на двор, только скважины не нашел. Помышлял о том, что, конечно, зашел к разбойникам, и думал, как сказаться: ежели сказаться добрым человеком, то убьют, ежели сказаться разбойником, то в разбоях не бывал.
А в том дворе великий шум и крик и в разные игры играют. И вздумал сказаться разбойником и начал в ворота крепко стучать. Вскорости вороты отворили и спросили, что за человек и откуда. Василий им ответил:
— Я разбойник сего острова, один разбивал плавающих по морю.
И оные разбойники проводили его к атаману. Атаман же, увидев, что молодец удалый и острый умом и зрачен , лицом прекрасен и осанкой хорош, начал его вопрошать:
— Чего ради пришел к нам?
Василий же сказал:
— Одному мне жить скучно. Я слышал, что вы на сем острове живете и весело играете, потому и пришел. И прошу, чтобы вы меня в товарищи приняли.
Атаман принял его и определил к разбойникам в товарищи.
1 Зрачный — видный, красивы" «зрак» — зрение, зрелище.
519


На другой день поутру рано прибежал от моря есаул из команды и объявил:
— Господин атаман, изволь командировать партию молодцов на море, понеже по морю едут галеры купеческие с товарами.
Слышав то, атаман закричал:
— Во фрунт!
В единую минуту все вооружились и стали во фрунт. Только российский матрос Василий один стоит без ружья особняком, понеже не определен. Тогда разбойники сказали атаману:
— Что это наш новоприемный товарищ стоит без ружья и не в нашем фрунте? Извольте приказать оружие выдать.
И атаман повелел ему оружие выдать и во фрунт встать. И оный матрос, хотя того не желал, но взял оружие и встал во фрунт. И стал просить атамана:
— Господин атаман и вы все, молодцы-товарищи, прошу вас, пожалуйста, отпустите меня одного на добычу, понеже я привык один разбойничать и хочу вам прибыль принести.
То слышав, атаман и все разбойники решили:
— Отпустим его одного и посмотрим, какую прибыль принесет.
И по командировке1 разбойники поехали на три партии, а Василия одного отпустили. Тогда матрос Василий пошел на морскую пристань и, не желая разбойничать, ходил по берегу весь день и смотрел, не идут ли суда, чтобы ему уехать. Но никого не увидел. Наступила ночь, и начал он думать, с чем ему показаться, понеже добычи никакой не получил. И вспомнил, что у него в кафтане зашиты червонцы, и, распоров, вынул сто червонцев и завязал в платок шелковый.
Пришел к атаману и положил перед ним червонцы и сказал:
— Некоторые люди в малом судне плыли, и только у них и было, что вам предъявляю.
Видев же, атаман и все разбойники начали тому дивиться, и все его хвалили. И после того еще отпускали его одного на разбой дважды, и он им приносил по двести червонцев.
И однажды сошлись все разбойники и начали думать, чтобы поставить российского матроса в атаманы, понеже видели, что он молодец удалый и острый умом. И пришли все к атаману старому и начали ему говорить:
— Господин наш атаман, изволь свое старшинство сдать новоприемному нашему товарищу, понеже твое управление для нас худо. Изволь с нами быть в рядовых, и которая наша казна2 извольте с рук сдать.
1 Командировка — команда.
2 Казна — деньги и драгоценности.
520


Тогда атаман им отвечал:
— Братцы-молодцы, пусть будет по воле вашей.
И все единогласно сказали российскому матросу Василию:
— Будь над нами атаман, изволь нашу казну всю принять у( нами повелевать.
Тогда отвечал им Василий:
— Братцы-молодцы, пожалуйста, отставьте меня от такого дела, понеже я атаманом не бывал.
И начал пред ними горько плакать. Разбойники же, видя его зело плачущего, все, как звери лютые, единогласно закричали:
— Ежели ты атаманом быть не желаешь, то мы тебя в сей же час изрубим на части.
Василий зело убоялся, чтобы и вправду не убили они его, и сказал:
— Будет по воле вашей, только прошу вас: будьте во всем мне послушны.
Тогда все единогласно сказали:
— Господин наш атаман! Во всем слушать тебя будем.
И старый атаман отдал ему ключи и повел его по погребам. Увидел Василий казны многое множество: злата и серебра, и дорогих камений, и всяких дорогих парчей, умом человеческим невозможно то вообразить, и оную всю сумму принял. И ключи Василию разбойники отдали и стали его поздравлять:
— Здравствуй, наш господин атаман, на многие лета!
И начали пить и веселиться за его здравие и во всякие игры играть. И потом привели его к некоему чулану и ключи ему дали от него, но сказали:
— Господин атаман! Изволь ключи принять, а без нас во оный чулан не ходить, а то тебе живым не быть.
Оный чулан был украшен изрядными красками и златом, и окна сделаны наверху. И сказал Василий разбойникам:
— Братцы-молодцы! Извольте верить, что без вас ходить не буду. И в том даю свой пароль1.
А в то время прибежал от моря есаул, отдал поклон новому атаману и сказал:
— Господин атаман! Изволь сей же час отправлять всех молодцов на добычу, понеже по морю четыре корабля купеческие из Лондона плывут.
Тогда новый атаман Василий крикнул громким голосом:
— Молодцы удалые, во фрунт!
И все разбойники во мгновение ока во фрунт стали. И Василий нарочно перед ними, якобы что-то знает волшебное, при¬
1 Пароль {франц.) — слово. Даю свой пароль — даю честное слово.
521


вязал к ногам своим два замка больших и около всех разбойников три раза обежал, заговаривая их оружие. Нога об ногу замками постучал и, обойдя разбойников, поклонился и выставил бочку вина и всем по ковшу поднес. Тогда все разбойники между собой решили:
— Хорош наш атаман новый, лучше старого! Мы сами видим и знаем, что замками крепко заговаривает и для бодрости по чарке вина поднес. А старый атаман был дурак: как был в атаманах, заговоров не знал и в отпусках нам никогда вина пить не давал.
И поехали на добычу в смелости, в надежде на его заговор. А как отпустил их на добычу, стал думать Василий, что у них в чулане имеется, понеже всю сумму сдали, а в этот чулан ходить не велели, хотя ключ у него. И так размышлял и осмелился отпереть чулан и дверь отворить. И увидел девицу зело прекрасную, в златом одеянии королевском одету, и такой красоты, что во всем свете не сыскать. И, став на коленки, Василий сказал:
— Государыня прекрасная девица, королевна! Ты рода какого и как сими разбойниками взята?
И отвечала девица:
— Изволь, милостивый государь, слушать, я тебе донесу. Я рода королевского, дочь великого короля Флоренского. А имя мое Ираклия. Только одна была я у отца своего дочь. И уже тому минуло два года, как пришли морем в наше государство из Ефиопии российские купцы, и я в то время гуляла с девицами в шлюпках и смотрела российские товары и всякие диковинки. И когда мы на шлюпках от кораблей поплыли, то оные разбойники набежали в буерах и всех гребцов у нас побили и девиц в море побросали. Меня единую на сей остров увезли и держат по сие время, и идет между ними великая распря: один хочет взять себе, а другой не дает. И в том споре хотят меня изрубить. И я перед ними горько плачу.
И стала его вопрошать:
— Молю тебя, мой государь, ваша фамилия какая и зашли сюда из какого государства? Вижу, что вы не из их команды, и признаю в вас некоторого кавалера.
Тогда Василий начал ей о себе говорить:
— Изволь ведать, государыня королевна, что я из Российской Европы, послан для наук в Голландию.
И прочее все по ряду рассказал.
— Ежели меня бог вынесет от сих разбойников, то и тебя не оставлю. Только прошу не промолвиться им, что я у вас был.
Королевна же, слышав то, пала на коленки и начала его целовать любезно и просить, чтоб ее он не оставил, как сам пойдет.
Когда разбойники приехали с добычей, он их встретил по
522


обычаю атаманскому, и все ему веселым образом отдали поклон и объявили, что его счастием три карабля и семь галер итальянских разбили и великую сумму казны получили и товаров. И начали есть и пить в большом веселии, что его крепким заговором великие получили прибыли. Потом сказали ему:
— Господин наш атаман, изволь приказать хороших яств положить на блюда и возьми ключ от заповедного чулана.
Пришли, и он отпер, и увидел королевну, и ввел ее к разбойникам, и кушанья велел поставить на убранный стол, а сам плюнул и вон пошел в свой покой.
Видев же то, разбойники сказали сами себе:
— Смотрите, братцы-молодцы, каков наш атаман — на женский пол не хочет и смотреть. Не так, как наш прежний атаман,— все глаза растерял.
И с того времени еще больше стали ему верить. А когда бы он их на добычу ни отпускал, они, его счастием, всегда без урона и с великим прибытком приезжали, а он в то время к королевне хаживал, и думали они, как бы от разбойников им уйти.
Начал Василий говорить всем разбойникам, чтобы пошили они великие сумы и разобрали в них порознь злато и серебро и дорогие камения и ссыпали в сумы. И когда все разобрали и в сумы ссыпали, атаман сказал:
— Братцы-молодцы! Приведите мне коня, я поеду по острову, погуляю.
Они же тотчас привели ему коня и оседлали его дорогим убором, Василий же ездил весь день по острову и увидел — на одной стороне пристают рыболовы. Он же их спрашивает, из которого государства. Они же ему сказали, что из Цесарского государства*.
— А приезжаем сюда для продажи на сем острове живущим разбойникам рыбы.
А того они не ведали, что он их атаман. Он же сказал:
— Братцы-молодцы! Пробудьте здесь два дня, и я вам дам великую плату. Вывезите меня до цесарских почтовых буеров.
Они же обещали подождать.
Приехал атаман Василий к разбойникам в великом веселии. Они же тотчас у него коня приняли и с честью его привели до горницы. А как ночь прошла, Василий тотчас велел всем собраться во фрунт и сказал:
— Братцы-молодцы! Вчерашнего числа я видел на море семь кораблей плывут с Португалии. Извольте за ними гнать.
И они тотчас все поехали в буерах. Матрос же Василий взял двух коней и наложил на них сумы с златом и сребром и драгим камением. И пришел к королевне и взял ее с собою. Тотчас поехали к морю, где рыбаки цесарские. И сели в их судно с
523


королевной, и злато и серебро взяли, а коней на берегу оставили и на веслах поплыли морем к пристани, от которой почтовые буеры бегают в Цесарию.
И в это время разбойники скоро возвратились ко двору своему и, не найдя атамана, а также и королевны, тотчас бросились на море к той пристани, где рыбаки пристают. И, увидев коней, тотчас в малых судах в погоню погнались. А рыболовы уже морем далеко гребут, насилу можно в трубку человеку видеть. Разбойники уже начали догонять и громким голосом кричать:
— Стойте, сдайте нам сих людей, а не отдадите, мы вас живых не отпустим!
Рыболовы испугались и хотели возвратиться к ним. Василий же вынул свою шпагу и пихнул одного в море, а другим сказал:
— Если возвратитесь, то всех вас побью и в море побросаю!
Они же испугались и начали вдаль грести. И, к их счастью,
поднялся попутный ветер, и они подняли маленькие паруса и из виду вон ушли. А у разбойников парусов нет. И так возвратились разбойники в великой печали.
Рыболовы приплыли с российским матросом и с королевною на почтовую пристань. Василий дал рыболовам одну суму золота и нанял почтовое судно до Цесарии. И приехал в Цесарию благополучно и с королевною Ираклиею.
Когда же приплыли в Цесарию, нанял некоторый министерский дом, зело украшен, за который платил каждый месяц по пятьдесят червонцев, и в том доме стоял с королевною в великой славе. И нанял себе в лакеи пятьдесят человек, которым поделал ливреи с богатым убором, при дворе цесарском таких ливрей нет чистотою. А королевне нанял девиц самых лепообразных1 тридцать, которых зело украсил.
Случился некоторый годовой праздник — российский матрос оделся в драгоценное платье, драгими каменьями изукрашено, что великие лучи от него сияют. Также приказал и людям одеться, и карету златокованую заложить, и коней добрых с богатым убором, что при дворе цесарском такого убору нет ни у кого, и поехал к церкви, в которой будет сам цесарь, и стал в церкви у правого крылоса.
Потом приехал и цесарь в церковь и, увидев Василия в богатом убранстве и думая, что приехал какой царевич или король, тотчас призвал к себе камергера, которому приказал воспросить его, что за человек. И камергер с почтением подошел к российскому матросу и начал его спрашивать, что за человек,
1 Лепообразный — красивый (лепота — красота).
524


и которого государства, и какого рода. Тогда отвечал ему российский матрос:
— Извольте о мне ведать. Российского государства матрос, а фамилия моя небольшая — Василий Иванов сын Кориотский. А сюда привела меня некоторая необходимость здесь быть.
Камергер его выслушал и цесарю объявил. Отслушав церковное пение, цесарь попросил к себе российского матроса. И российский матрос, поклонясь цесарю, обещал быть и его величеству поклон отдать.
Когда Василий приехал во дворец, был он принят цесарем с великою славою, подобно некоему царевичу. И как вошли внутрь царских палат, в палату убранную, в которой был поставлен стол со всем убранством и кушаньем, стал цесарь российского матроса сажать за стол кушать. Василий же с почтением отговаривался:
— Пожалуй, государь великий царь, меня недостойного оставь, понеже я ваш раб, и недостойно мне с вашею персоною сидеть, а достойно мне пред вашим величеством стоять.
Тогда цесарь сказал:
— Почто напрасно отговариваешься, понеже я вижу у вас достойный разум, то и жалую вас. Хотя бы мой который и подданный раб, а я его жалую, велю садиться с собою, и тот меня слушает. А ты — приезжий ко мне гость, и прошу, извольте садиться.
Тогда российский матрос, поклонясь, сел за стол с цесарем кушать. Когда кушали, цесарь начал российского матроса спрашивать о его службе и о похождении. И он, Василий, его цесарскому величеству от начала своего похождения и службы подробно объявил все по ряду.
Слышав же, цесарь зело дивился российскому матросу:
— Государь мой братец, Василий Иванович, воистину ты великой чести достоин.
И рассказал, что королевну Ираклию Флоренскую адмирал старейший по всей Европии ищет, и если сыщет, то за него король обещал отдать оную королевну Ираклию, и после себя наследником хочет его сделать. И оный адмирал собою не молод.
— А я вас, мой государь Василий Иванович, иметь буду вместо брата родного.
И по откушении поехал цесарь с российским матросом, названым братом своим гулять. И российский матрос послал своего раба к прекрасной королевне Ираклии, чтоб оделась хорошенько, понеже цесарь с ним будет. И начал российский матрос Василий просить цесаря, чтоб к нему пожаловал на квартиру. И цесарь поехал с ним. А как приехали, королевна их встретила, и цесарь в палатах долго беседовал и спрашивал королевну, как она
525


увезена из Флоренской земли разбойниками. И она цесарю все объяснила. И цесарь велел матросу Василию и с королевною переехать во свой особый дворец и от своего дворца все напитки и кушанья приказал отпускать, и драбантам1 своим на карауле быть, и министрам, и пажам, и камергерам. А королевне определил девиц-фрейлин.
И поутру российский матрос Василий поехал во дворец, данный цесарем, и стал в Цесарии в великой славе пребывать. А министрам, и пажам, и камергерам, и драбантам — всем давал великое жалованье. И все министры возлюбили его, паче цесаря почитали, а королевна Ираклия полюбила его всем сердцем и обещала ему, кроме него, ни за кого в супружество не посягать.
Прекрасная королевна Ираклия вельми была горазда играть на арфе и Василия Кориотского также обучила и говорила ему:
— В нашем Флоренском государстве, кроме меня, никто на арфе не играет и не умеет.
Однажды российский матрос Василий был у цесаря. В то время из Флоренского государства адмирал к пристани цесарской прибыл и великую пальбу учинил из пушек. Цесарь послал просить его к себе. И как адмирал Флоренский во дворец к цесарю прибыл, объявил указ, что ищет пропавшую королевну Ираклию. На что цесарь объявил:
— Ваша королевна у меня в Цесарии. У брата моего Василия, понеже он ее избавил от разбойников, и ежели вам он покажет или отдаст, в том воля его.
Адмирал раболепно просил российского матроса, чтобы показал ему государыню. И Василий велел ему быть на другой день поутру во дворце его.
Приехав в свой дворец, Василий объявил прекрасной королевне Ираклии о приезде адмирала от ее отца. Королевна, то услышав, опечалилась всем сердцем и просила у Василия, чтоб приказал сделать ей черное платье печальное, которое со всей скорости и сделано.
И поутру рано королевна убралась в черное платье. И в то время адмирал приехал во дворец. И Василий, взяв его за руку, ввел его в ту палату, где сидела прекрасная Ираклия. И когда вошел адмирал, королевна не встала, сидела в великой печали. Адмирал же как должно поклонился своей государыне до земли и, подойдя, целовал ее руку.
— Государыня наша, великая и прекрасная королевна Ираклия! Многие лета и благополучно, государыня, здравствуй. О сем вам, государыня, представляю, что ваш батюшка, король Флоренский, здравствует. И матушка также благополучно пре¬
1 Драбанты — телохранители.
526


бывает. Только о вас, государыня, в великих печалях все дни сокрушаются. А ныне им великое веселие и печаль превращается в радость. Прошу вас, извольте со мною отправиться.
Слышав же то, королевна вздохнула и слезы из очей испустила и сказала:
— Благородный адмирал! Я вам доношу, что к родителям моим рада ехать. Только не моя воля, но того, кто меня избавил от разбойников.
Тогда сказал Василий адмиралу:
— Извольте вы ехать обратно во Флоренское государство и донести королю своему, что его дочь, прекрасная королевна Ираклия, благополучно в Цесарии обретается. И прошу вас все подробно представить, как она мною избавлена от разбойников. И с вами ее не отпущу, пока сам ваш король, а ее родитель, не прибудет в Цесарию за нею.
Слышав то, адмирал поехал на пристань в великом смятении. И спал в великую печаль и думал, как бы ему королевну увезти. И вздумал к себе звать российского матроса на корабль гулять и с королевною увезти. И, поехав во дворец, начал просить:
— Государь мой Василий Иванович! Покорно прошу пожалуй завтрашнего числа ко мне, рабу вашему, со всеми министрами и пажами, так же, ежели возможно, и с прекрасною королевною Ираклиею на корабле погулять и посмотреть наши корабли и убранство флоренское.
И Василий сказал:
— По вашей просьбе быть готов.
И на другой день начал Василий по просьбе адмиральской звать с собою королевну на корабль.
Тогда королевна сказала ему:
— Государь мой! Сей адмирал вороват. Я опасаюсь, не сделал бы чего нам.
И сказал Василий:
— Государыня! С нами будет много генералов, и министров, и пажей, и драбантов наших. Что нам может сделать?
Королевна же в ответ:
— Будь, государь, по вашей воле. Я готова с вами хоть и смерть принять, а волю вашу исполнить.
И поехали Василий и королевна с генералами, и министрами, и множеством драбантов к адмиралу на корабль. И как на пристань приехали, адмирал их с великою радостию встретил, и пошли на корабль. А королевна в черном платье была и в великой печали.
И как на корабль пришли, так адмирал начал всякими напитками поить генералов, и министров, и драбантов, великие бочки вина выставил и во всякие игры играть приказал. А ког¬
527


да все пьяны стали, адмирал велел своим офицерам и солдатам цесарских генералов и министров с кораблей бросать, и драбантов бить, и поднимать паруса, чтоб из Цесарии уходить. И его офицеры приказ приняли и начали всех с кораблей в море бросать и в цесарские суда пьяных метать. А подняв паруса, побежали во Флоренцию.
Оный адмирал начал Василия Кориотского бить по щекам и за власы терзать и сказал:
— Тебе ли, каналья непотребная, бестия, сей прекрасной королевной Ираклией владеть?
И бил его, едва живого оставил, и велел своим офицерам, привязав ядро пушечное, бросить Василия в морскую глубину.
Тогда офицеры, помня прежнюю милость к себе Василия, положили его в маленькую лодку и пустили на море. Шляпу же его и ядро пушечное с корабля бросили и сказали адмиралу, что бросили Василия; и он во глубину морскую с ядром ушел, только шляпа его наверху плавает.
Королевна же, видев сие приключившееся с ними несчастие, пала на землю и начала горько плакать. Тогда адмирал, вынув из ножен свою шпагу, с пристрастием1 сказал:
— Ежели станешь плакать, сей же час главу твою отсеку.
И привел ее к присяге, что отцу ее и матери о том своем
несчастий она не скажет, а скажет, что из Цесарии он ее боем взял. И она, страха ради, дала присягу.
Когда цесарю сказали, какое несчастие случилось с братом его Василием, он распалился сердцем и велел собрать войско четыре тысячи и с войском послал своего генерала и кавалера Флегонта, а с ним послал письмо, в котором писал королю Флоренскому все подробно, как увез его адмирал прекрасную королевну Ираклию, а брата его, Василия, который избавил королевну от разбойников, кинул в море. И за оное адмиралово непотребство велел с адмирала живого кожу снять и жилы все вытянуть. «А ежели сего не сделаешь, то все ваше царство разорю».
Василия в том малом судне принесло к некоему малому острову, где он встретил мужа старого, рыболова. Услышав все случившееся с Василием, рыболов отвез его в своем судне во Флоренское государство.
Во Флоренском государстве Василий выпросился у некоторой старухи в богадельню, на которую дрова сек, и воду носил, и плетнем ее хижину оплел. А оная богадельня была на пути близ кирки2, в которую король хаживал.
1 С пристрастием — с угрозой.
2 Кирка {нем. ) — церковь.
528


Когда прибыл Флоренский адмирал и с прекрасною королевною Ираклией на пристань, тотчас король с королевою своею поехал на пристань и от радости начал горько плакать. А королевна от печали насилу вышла и ни о чем не говорит, лицом помрачена. И поехали все во дворец. И адмирал начал веселиться в великой радости, а королевна была весьма печальна и в черном платье.
Потом адмирал объявил королю:
— Я королевну взял приступом.
И просил адмирал королевское величество отдать ему дочь в жены, в чем он свой пароль дал. И король обещался дочь свою отдать и велел прекрасной королевне Ираклии одеваться к законному браку. И, увидев, что никак у отца не отговориться, прекрасная королевна села в карету в черном платье и поехала к кирке. А как стали проезжать близ той богадельни, где жил российский матрос Василий, он взял арфу и начал играть и петь жалобную арию:
— Вспомни, дорогая, как помог тебе от мерзких разбойнических рук свободити, А сей злой губителъ повелел во глубину морскую меня утопити.
Услышав же арию, королевна повелела остановиться и вышла из кареты и, как увидела милого друга своего Василия Ивановича, так обняла его и начала горько плакать и в уста целовать. И взяла его за руку, и посадила его в карету, и повелела повернуть и ехать во дворец. И как приехали во дворец, тогда королевна взяла Василия за руку и повела ко отцу своему и матери и начала им все подробно рассказывать. И, услышав все приключившееся, король послал камергера к кирке и велел арестовать адмирала. Камергер арестовал. Королевна же тогда просияла красотою, яко солнце, и одеяние черное сняла, и в драгоценное платье убралась. И была в великом веселии.
По прошествии трех дней прибыл из Цесарии генерал цесарский Флегонт с войском цесарским и поехал к королю. И взял с собою присланный лист, а в листе том все непотребства адмираловы сказаны и велено учинить ему тиранское мучение: с живого кожу снять.
И после той казни король Флоренский отпустил дочь свою, прекрасную королевну Ираклию, с Василием к законному браку в кирку. И венчались в той кирке. И на их законном браке был генерал цесарский Флегонт, и все генералы, и министры Флоренские. И было великое веселие во всей Флоренции три недели. И по прошествии трех недель Василий отпустил цесарева ге¬
529


нерала с войском в Цесарию и писал с великой благодарностию цесарю и сам обещался быть у него.
Генерал Флегонт приехал к цесарю и объявил, что Василий Иванович жив и в добром здравии и сочетался законным браком с прекрасной королевной Ираклией. И подал от него присланный лист. Цесарь в великой радости был, что его брат Василий Иванович жив и в добром здравии. Василий, спустя некоторое время, сам ездил в Цесарию и благодарил цесаря за его прежнюю к себе милость. И возвратился во Флоренцию. И жил в великой славе, а после короля Флоренского был королем Флоренским. И прожил многие годы с прекрасной королевной Ираклией и потом скончался.


.З^ОММЕНТАРИИ


БЫЛИНЫ
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ РАЗБОЙНИК Стр. 43
А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т. II, изд. 4-е, Изд-во Ак. наук СССР, М.—Л., 1950, № 74. Записано от знаменитого северного сказителя Трофима Григорьевича Рябинина, крестьянина деревни Середки на Онежском озере.
Как у той ли то у Грязи-то у Ч е р н о е 5...— Местоположение не установлено. Недалеко от Курска есть село Смородинное. В том же Курско- Орловском крае несколько местностей именуются Грязью. Этими местами мог ехать Илья Муромец. Река Смородина вместе с тем и сказочна. Кресты ставили над могилами умерших в дороге.
Старый-от казак да Илья Муроме ц...— Именование Ильи казаком появилось в былинах сравнительно поздно: возможно, в XVI веке.
Лук разрывчаты й.— Эпитет «разрывчатый» означает качество: добрый лук при спускании тетивы издавал резкий звук — разрывал воздух.
Око со косице ю.— Око — глаз. Косица — висок и надбровье.
Рогатины звериные — копья с широким железным обоюдоострым лезвием. Рогатина названа звериной — охотничьей, а существовали еще рогатины и боевые.
На пяту он дверь-то пораэмахива л...— распахивал настежь. Пята — нижний угол двери у стены, на этом месте находится шип, вставленный в гнездо.
533


Крсст-от клал он по-писаном у...— крестится, как предписано в старинных книгах.
Князья подколенные — младшие. Колено — род, племя; здесь: родственники.
А тут Соловью ему й славу пою т...— Петь славу означало прославлять, воздавать хвалу. Здесь иронический смысл.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН-ЦАРЬ Стр. 50
А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т. II, № 75, записано от сказителя Трофима Григорьевича Рябинина (см. примечания к былине «Илья Муромец и Соловей Разбойник»). Текст печатается с купюрами (опущены повторения речей Ильи).
Калин-царь — возможно, имя предводителя врагов произведено от нарицательного имени убийцы и предателя Каина.
Чернедь-мужички — чернопахотные крестьяне, не крепостные, государственные, не находившиеся во владении частных господ.
Улички стрелецкие — поздняя историческая подробность: стрельцы — постоянное войско московских государей; точное время его появления неизвестно, но уже при Иване Грозном войско получило свое устройство.
Чтобы было у чего стоять собаке царю Калин у...— Калин называет себя собакой: привычное бранное прозвище перешло и в собственную речь врага, а далее — ив речь его воинов.
Седелко черкасское — казачье, донское, по названию Черкасского округа, земли Войска Донского; это -— поздняя историческая подробность.
И шпенечики он втягивал булатные ...— Шпенечики, шпенечки (или шпини, шпенки) — гвозди без шляпок, крепления.
Копье брал мурзамецко е...— мурзинское, восточное, татарское (от слова «мурза» — князь, старшина).
У того ли полотна стоят у белого ...— Полотном названы плоскости, холщовые стены шатров.
Они зоблят-то пшену да белояров у.— Кони едят просо, ку- курузу, в песнях и сказках — конский корм.
Дело ему не полюб и...— не полюбилось, не понравилось.
Поляницы есть удалы е...— есть богатыри, удальцы.
Молодой щенок да напустил на силу на велику ю...— Сказитель перенес в свою былину многие подробности из другой былины — о богатыре-малолетке Михаиле Даниловиче. Это о нем Калин говорит, что он
534


щенок против него и его воинов, между тем как Илья, как правило, называется
старым.
П и т ь и ц а (питье) медвяные славились в старину как лучший хмельной напиток, он готовился из сотового меда. Ценились также «ставленые» меды, которые готовили из малины, вишни, черной смородины, ежевики.
Золоту казну держи по надобь ю...— издерживай, трать сколько надо.
ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ Стр. 64
А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т. II, № 148. Записано от Абрама Евтихиевича Чукова, пудожского крестьянина из деревни Горки. Печатается только первая часть былины, самостоятельная по замыслу. Вторая ее часть — о женитьбе Добрыни на богатырше Настасье Микуличне.
Прообразом богатыря Добрыни многие ученые считают дядю великого киевского князя Владимира Святославича. Исторический Добрыня не раз упоминается в летописях как участник событий X века: крещения Новгорода, похода князя Владимира на Полоцк и др.
Былину пели не только крестьяне, но и слепцы-нищие, исполнители религиозных песен. Они внесли в былину некоторые свои изменения: богатырь побивает чудовище колпаком земли греческой, то есть головным убором странников в Византию (Восточную греческую империю); Добрыня слышит в бою глас с неба и волею высших судеб одолевает Змея (он — существо то женского, то мужского рода). Все же народная мысль о личном мужестве Добрыни сохранилась.
Былина осталась образцом героических песен.
На тую гору да с о р о ч и н с к у ю...— Возможно, речь идет о последних отрогах Уральского хребта (см. вступительную статью).
Пучай-река — небольшая река Почайна, в которой, по преданию, были крещены киевляне; протекала на месте современного Крещатика.
Змеище Горы нище — обычный персонаж народных сказок. В былине чудовище олицетворяет собой насильника — внешнего врага.
Колпак да земли греческой ...— Головной убор странника по снятым местам превращен в метательное оружие.
Бы лиц клика л.— Б ы л и ц а — знахарка, гадающая по травам (от слова «былье» — коренье, растение). Владимир хочет знать, куда унесена Забава, и зовет к себе былин.
Место было ти (тебе) не по чин у...— Места за столом у князя распределялись между приглашенными по родовитости. Возникали горькие оби¬
535


ды и ссоры, если приглашенный считал, что его усадили не «по чину». Это бытовая черта более поздняя, чем время сложения былины.
М о л о д е ц-т она коне сидит да сам не стареет .— Стих мог быть заимствован из былины о Ставре, где герой похваляется слугами, которых часто меняет,— держит только молодых: поэтому они «не стареют».
АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН ЗМЕЕВИЧ Стр. 70
Древние российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым. Изд-во Ак. наук СССР, М.— Л., 1958, № 20. Былина печатается в сокращении из-за допущенного певцом противоречия: Алеша дважды встречается с Тугарином и дважды убивает его. Первый бой опущен.
Для исторического истолкования былины важное значение имеют летописные известия о храбреце XIII века Александре Поповиче. Рассказ о его подвигах в Ростовской земле своим источником имел какие-то местные предания, а имя в уменьшительной форме Алекса совпадает с именем богатыря. В былине ничего не говорится о подвигах героя на службе у ростовского князя. Певцов не занимали дела Александра Поповича как участника княжеских междоусобий. Былина начинается с рассказа о выборе богатырем дороги. Он без колебания едет в стольный город всей Руси, чтобы служить великому киевскому князю. Алеша Попович мстит Тугарину за оскорбление, нанесенное достоинству и чести Руси. В Тугарине видят половецкого князя XI века Тугор-кана, родственника киевских князей. Однако самое событие, о котором говорится, отнесено к более позднему времени.
Гой вы еси — пожелание здоровья, приветствие, приблизительно соответствующее сегодняшнему «Будьте здоровы!». Гой — от слова «гоить» — исцелять, живить, ухаживать.
Сел он со своим товарищем на палатный брус. — Пала т и (полати) в избе — высокий помост у печи до противоположной стены. На палатях во время праздников сидели дети. Алеша скромно садится в самое незаметное место.
Ковриги монастырские — большие караваи хлеба, их пекли для монашеской братии.
Нечестно у князя за столом сидит...— ведет себя непристойно.
Рушала княгиня лебедь белую ...— делила жареную лебедь.
Брага пресны я — незабродившая, неготовая.
Владыка Черниговский — глава церковных учреждений в Чернигове. Из былины видно, что он заинтересован в посрамлении киевского князя.
536


Поднялся на бумажных крыльях ...— Крылья Тугарина были названы бумажными не ранее XVIII века, когда в быт вошли тканьевые (бумажные) безрукавные накидки от дождя. Полы накидки назывались крыльями.
3 асельщина — из медвежьего угла, малонаселенного места, равнозначно другому слову, употребленному Добрыниной матерью,— деревенщина.
Сафат-рек а.— С а ф а т — Иосафатова долина. Паломники по святым местам — и они же певцы духовных стихов — перенесли название на несуществующую реку.
Тут для Алеши и стол поше л.— Владимир устроил пирование в честь победы Алеши над Тугарином.
Час ты мне свет да л.— Час — сейчас, теперь. Свет дал — Владимир говорит, что почувствовал облегчение, избавившись от Тугарина.
ДОБРЫНЯ И АЛЕША Стр. 76
А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т. III, Иэд-во Ак. наук СССР, М. — Л., 1951, № 198. Записано в 1871 году от Ивана Григорьевича Захарова, крестьянина из деревни Пога на Водлозере.
Почести ы й пир — пир в честь кого-либо, в доказательство уважения,
почтения.
Золота Орда — государство, созданное татаро-монголами на завоеванных в первой половине XIII века землях в Восточной Европе и Средней Азии. Основателем был хан Батый. Вероятно, в былине говорится о домонгольском времени, но на давние события перенесены болсс поздние исторические названия.
Крестовый бра т.— Добрыня и Алеша обменялись нательными крестами и стали «крестовыми братьями».
Трава муравая — трава-мурава, сочная, луговая трава.
Не дошло бы те, невеже, насмехатися ...— не пришлось бы тебе, иевеже, насмехаться.
Гуселышки яровчаты — гусли из явора, дерева, растущего в
гностях с мягким влажным климатом; древесина ценилась и шла на изготовление музыкальных инструментов.
Печка муравленая — изразцовая, зеленая, расписная, с узорами.
Он первую завел от Киева до Е р о с о л и м а...— Добрыня играет на гуслях в манере, принятой певцами Киева и далеких мест: Царьграда, Иерусалима и пр.
Турий рог — сосуд для питья, изготовленный из рога тура. Тур — Дикий бык — зубр, буйвол, дикий козел.
537


Телега ордынская — большая повозка кочевников, арба.
Да ходит по гридне окоракою ...— ходит по палате, комнате на четвереньках.
ИВАН - ГОСТИНЫЙ СЫН Стр. 81
Древние российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым, № 8.
Гостиный сын — сын гостя, купца.
Кологрив жеребец — конь с густой гривой, свисающей на обе стороны шеи.
Два девяноста-то мерных верст ...— Расстояние от Киева до Чернигова, туда и обратно, указано очень точно — два раза по 90 верст. В древнерусской версте было 750 так называемых маховых сажен (маховая сажень — размах рук по концы средних пальцев; или 176 см). Эта сажень называлась впоследствии мерной, полной, определенной. В версте насчитывалось 1320 метров, а 90 таких верст и составляли расстояние от Киева до Чернигова.
А и быть перед князем невольником! — То есть невольно, по приказанию Владимира, принимать участие в скачке.
Зелено вино — приготовленное из хлеба, молодое.
Медвяная сыта — медовый взвар, разварной мед, на воде.
Сорочинское (сарачинское, сарацинское) пшено — рис.
Пуговки вальящатые — резные, искусно сделанные, изящные, красивые.
На быстром Непру — на Днепре.
ВОЛЬГА И МИКУЛА СЕЛЯНИНОВИЧ Стр. 84
А. 	Ф. Гильфсрдинг. Онежские былины, т. II, № 156. Записано от Ивана Аникиевича Касьянова, крестьянина села Космозсра. Печатается с небольшой купюрой в заключительных стихах.
Ученые обратили внимание на подробности пахоты Микулы в поле — как он сохой пенья-коренья вывертывает, валит в борозду большие камни: «Это точная картина северной пахоты — в губерниях Новгородской, Псковской, Олонецкой и др., где пашни иногда сплошь уссяны валунами, то мелкими, о которых
538


постоянно почеркивают омешики сохи, то крупными, которые приходится огибать при пахании. Только соха чудесного пахаря Микулы Селяниновича могла великие камни вывертывать и в борозду валить. Вывертывание кореньев также указывает на северные нивы, расчищенные среди леса, а не на привольные, обширные пахотные пространства на южном черноземе» (Вс. Миллер. Очерки русской народной словесности). На этом и других основаниях заключили о северно-русском характере былины.
Который стоя стоит, тот сидя сидит, который сидя сидит, тот лежа лежи т.— Кто стоял, тот стал сидеть, кто сидел, тог стал лежать.
У оратая кобыла грудью пошл а...— Кобыла пошла грунью — тихой рысью.
Я во скирды сложу да домой выволоч у...— Минула говорит, что свезет, выволочит снопы, свезет их волоком, сложив на длинные жерди, в которые будет впряжена его лошадь.
СОЛОВЕЙ БУДИМИРОВИЧ Стр. 89
Древние российские стихотворения, собранные Киршей Даниловым, № 1.
Былина повествует о сватовстве заморского гостя — купца к племяннице киевского князя. Здесь использованы обычные в свадебной поэзии иносказания. Соловей Будимирович просит «загон земли» в Киеве и желает в зеленом саду Забавы Путятичны — «в вишенье и орешенье» строить свой двор. На условном поэтической языке эти речи означают сватовство. Самое именование Соловья стоит в связи с обычным в свадебных и лирических песнях называнием жениха соловьем. По этой причине он и купец — то есть жених. Вместе с тем в былине Соловей Будимирович и настоящий купец. Он торгует за морем и как завидный женнх желанен князю Владимиру. Браки киевских княжен укрепляли международные связи Киевского государства, а торговля несла богатства и процветание.
Былина красочна в передаче бытовых подробностей — в рассказе о кораблях Соловья, об украшении терема, о свадебных подарках и пр. Запев былины о высоте поднебесной, глубине океана-моря, широком раздолье и днепровских омутах был использован в опере Н. А. Римского-Корсакова «Садко».
От славного города Леденц а...— Речь идет о какой-то Веденец- кой земле, вероятнее всего, это — Венеция. Леденец — слегка искаженны” «Веденец».
Нос, корма по-туриному, бока взведены по-зверино-
539


му — воспроизведение изогнутой старинной ладьи с изображением зверей на носу и корме.
Муравлен чердак — на палубе помост зеленого цвета (от слова «му- равый»).
Беседа — дорог рыбий зуб ...— Беседа — место под навесом в ладье, украшена резьбой из кости — рыбий зуб.
Купав молодец — красивый, молодой (от слова «купавый» — белый, чистый).
Не дорога камочка — узор хитё р...— Речь идет о камке — шелковой ткани с замысловатыми узорами, возможно, с изображением разных символов.
Терема златоверховаты — реальная деталь покрытия богатых древнерусских теремов.
В протаможье попал ...— так плохо торговал, что не было чем оплатить таможенную пошлину.
Прямо, сударь, скачу — обесчещу столы! — Забава так рада возвращению Соловья, что хочет выскочить навстречу жениху, чем может опозорить себя и князя Владимира.
СТАВР годинович Стр 95
П. Н. Рыбников. Песни, изд. 2-е, т. I, М., 1909, № 30. Записано от Абрама Евтихиевича Чукова, певца, который пропел и помещенную в этой книге былину «Добрыня и Змей». Печатается с купюрами.
В замысле певца нет намерения противопоставить боярина Ставра князю Владимиру, потому что и сам Ставр введен в заблуждение хитрой женой- Настоящей героиней былины стала, без сомнения, именно жена Ставра. Певцы выразили насмешливое отношение народа к государственным верхам.
Ставр — лицо историческое. В летописи про него сказано, что в 1118 году киевский князь Владимир Мономах «разгневался» на него и других новгородцев — «заточи я вся», посадил в темницу их всех. «При исторически известных неприязненных отношениях Новгорода к Киеву,— писал ученый
В. 	Ф. Миллер,— крутой поступок князя (каким был в 1118 году Владимир Мономах) с новгородским именитым гражданином должен был задеть за живое новгородский патриотизм и мог послужить стимулом к сложению рассказа или песни, в которой киевский князь Владимир получил нелестную для него роль».
Из тоя из земли Ляховицкия ...— Ляховицкой землей в эпосе часто называется вообще враждебная Киеву земля.
Возьму не с чести ...— силой.
340


Земля Политовская — сравнительно поздно проникшее в эпос наименование северо-западных русских земель, находившихся под властью литовских феодалов в XIII — XV веках.
САДКО Стр. 104
П. Н. Рыбников. Песни, т. II, М., 1910, № 134. Записано от Андрея Пантелеевича Сорокина, крестьянина из пудожской деревни Новинки на Сум-озере. Печатается с небольшими купюрами.
Лавки товара красного ...— лавки с тканями.
Закинули тоньк у.— Тонька — одна закидка невода, залов.
И ты их настоятелей новогородскиих... — Настоятель — старший, глава. О каких настоятелях идет речь остается неизвестным.
Микола Можайский —святой Николай; Микола слыл помощ- мком на водах; христианского покровителя мореходов и рыбаков называли «морским», «мокрым». Тут он назван «Можайским» по широко известной будто бы чудотворной иконе из Можайска.
Поминает жена Сад к а.— У Садка есть жена, но он женится еще и на Чсрнавушке. К этому его принудил морской царь, но вторая женитьба оказывается мнимой.
Состроил церкву соборную ...— Летопись упоминает под 1167 годом некоего Садко Сытинца (Сотко Сытинич), который заложил церковь с «каменном городе — детинце» близ собора святой Софии. Софийский «Временник» называет этого храмосоздателя по-былинному — «Сотко богаты й ».
ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ Стр 113
Н. С. Тихонравов и В. Ф. Миллер. Русские былины старой и новой записи. М., 1894, № 61. Записана самим грамотным сказителем Иваном Аникиевичем Касьяновым и доставлена им в Русское географическое общество. Печатается только первая часть, обладающая самостоятельным замыслом.
С каменной Москвой не перечилс я...— Намек на более поздние, чем время сложения былин, враждебные отношения великих московских князей с Новгородом.
541


Письмо скорописчато — скоропись, бывшее в ходу бытовое письмо: отличалось от строгого, «уставного», торжественного письма в грамотах, книгах. Существенное ускорение письма достигалось в скорописи особыми приемами, и по внешности буквы отличались тем, что их концы заходили за пределы строк, допускалось связное написание и пр.
Стерпит-то червленый вяз в буйну голов у...— Буслаев принимал в свою дружину только тех, кто выдерживал удар по голове дубиной — червленым (черленым), красным вязом и выпьет одним духом полутораведерную чару зелена вина.
Заложили ворота...— закрыли; ворота запирались, закладывались изнутри толстым деревянным брусом, крепкой жердью.
И загнали их в Пучай-рек у...— Название реки перенесено из былины о Добрыне и Змее; в других вариантах упоминается Волхов.
Монастырь Сергиев — Троицко-Сергиев монастырь не мог быть расположен близ Новгорода.
Старец Приугрюмище — новгородский архиепископ. Приняв сторону, враждебную Буслаеву, он пытается помешать богатырю, пришедшему на помощь своей погибающей дружине. В Новгороде нередко случалось, что архиепископ выходил с крестом мирить дравшихся на мосту через Волхов.
ВАВИЛА И СКОМОРОХИ
Стр. 1 21
О. Э. Озаровская. Бабушкины старины. Изд. 2-е, М., 1922, стр. 62—68. Записано от выдающейся северной сказительницы Марии Дмитриевны Криво- поленовой, крестьянки деревни Шотогорка на Пинеге. Наука обязана Криво- поленовой сохранением былины, которая ни от кого больше не записывалась.
Мы пошли на инищее царство ...— пошли в иное царство, чужую землю.
Кузьма да со Демьяном ...— Козьма и Дамиаян — христианские угодники; день их памяти приходился на 1 ноября; известны под именем курятников; не случайно чудо, ими творимое в былине, связано с птицами.
В. П. Аникин


РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
ЛИСА И ВОЛК
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собрание сочинений в 10-ти томах, т. 8, ГИХЛ, М., 1960, стр. 348—350.
ЛИСА-ПОВИТУХА
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, в 3-х томах. М., 1957,
т. 1, Кя 9.
ЛИСА-ИСПОВЕДНИЦА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 15.
ЛИСА И ЖУРАВЛЬ А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки. М., 1961, стр. 42—43.
ЛИСА И ТЕТЕРЕВ
А. М. Смирнов. Сборник великорусских сказок Архива Русского географического общества; вып. I, Пг., 1917, № 67.
ЛИСА И РАК А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 35.
543


ЛИСА И КУВШИН А. Эрленвейн. Народные сказки, собранные сельскими учителями. М.,
1863.
ЛИСА И КОЗЕЛ К. Д. Ушинский. Родное слово.— Собр. соч., т. 6. М.— Л., 1949, стр. 147.
ВОРОНА И РАК
А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки. М., стр. 79.
ЗИМОВЬЕ ЗВЕРЕЙ А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр. 70—73.
КОТ И ЛИСА
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 369—372.
КОТ, ПЕТУХ И ЛИСА А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр.29—32.
БОБОВОЕ ЗЕРНЫШКО А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 331—332.
КОЧЕТ И КУРИЦА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 68.
ЖУРАВЛЬ И ЦАПЛЯ А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр. 18—19.
544


ТЕРЕМОК
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 84.
КОЛОБОК
А. М. Смирнов. Сборник великорусских сказок Архива Русского географического общества, вып. II, Пг., 1917, № 289.
МУЖИК И МЕДВЕДЬ
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр.400—401.
ПУЗЫРЬ, СОЛОМИНКА И ЛАПОТЬ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 87.
МИЗГИРЬ
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр.353—354.
БАЙКА ПРО ТЕТЕРЕВА А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 381.
О ЩУКЕ ЗУБАСТОЙ
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 379—380. Правка оригинала писателем незначительна. Записано в Вологодском крае.
ЯИЧКО
А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр. 77—79.
ЛЕВ, ЩУКА И ЧЕЛОВЕК А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 406—407.
18 Былин zaz


ВОЙНА ГРИБОВ А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 430.
ГЛИНЯНЫЙ ПАРЕНЬ А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 402—403.
КУЗЬМА СКОРОБОГАТЫЙ А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 425—429.
ПЕТУХ И ЖЕРНОВЦЫ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 188.
ГУСИ-ЛЕБЕДИ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 113.
ХАВРОШЕЧКА
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 422—424.
МОРОЗКО
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 437—439.
БЕЛАЯ УТОЧКА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 265.
СЕСТРИЦА АЛЕНУШКА И БРАТЕЦ ИВАНУШКА А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8 стр. 418—421.
546


ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 498—504.
ИВАН-ЦАРЕВИЧ И СЕРЫЙ ВОЛК А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 491—497.
ПОДИ ТУДА — НЕ ЗНАЮ КУДА, ПРИНЕСИ ТО - НЕ ЗНАЮ ЧТО А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 450—467.
СКАЗКА О МОЛОДИЛЬНЫХ ЯБЛОКАХ И ЖИВОЙ ВОДЕ Л. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 468—481.
ФИНИСТ — ЯСНЫЙ сокол
Сказки А. Н. Корольковой. Запись и вступительная статья В. А. Тонкова. Воронеж, 1941.
СИВКА-БУРКА К. Д. Ушинский. Родное слово.— Собр. соч., т. 6, стр. 152—155.
МОРСКОЙ ЦАРЬ И ВАСИЛИСА ПРЕМУДРАЯ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 222.
МАРЬЯ МОРЕВНА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 159.
НИКИТА КОЖЕМЯКА
К. Д. Ушинский. Детский мир и хрестоматия.— Собр. соч., т. 4. М.— Л., 1948., стр. 237—239.
547


СКАЗКА О СЛАВНОМ, МОГУЧЕМ БОГАТЫРЕ ЕРУСЛАНЕ ЛАЗАРЕВИЧЕ
А. Н. Нечаев. Хитрая наука. Русские сказки. М., 1974.
ЧУДЕСНАЯ РУБАШКА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 209.
ХРУСТАЛЬНАЯ ГОРА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 162.
ВОЛШЕБНОЕ КОЛЬЦО
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, 2, № 191. Печатается в литературной обработке.
ИВАН — КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН И ЧУДО-ЮДО М. А. Булатов. Гора самоцветов. М.— Л., 1953.
ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА
А. Н. Нечаев. Скатерть-самобранка, кошелек-самотряс и двое из сумы. Русские сказки. М., 1970, стр. 50—55.
ОКАМЕНЕЛОЕ ЦАРСТВО А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 273.
ЗАКОЛДОВАННАЯ КОРОЛЕВНА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 272.
ВЕЩИЙ СОН А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 240.
548


НОЧНЫЕ ПЛЯСКИ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 298.
ПТИЧИЙ язык
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 247.
АРЫСЬ-ПОЛЕ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 266.
СЕМЬ СИМЕОНОВ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 146.
ХИТРАЯ НАУКА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, № 249.
ПРАВДА И КРИВДА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 117.
ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНИЮ
А. Н. Толстой. Русские народные сказки.— Собр. соч., т. 8, стр. 442—448.
ДОЧЬ-СЕМИЛЕТКА А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр. 189—193.
ЛИХО ОДНОГЛАЗОЕ К. Д. Ушинский. Детский мир и хрестоматия.— Собр. 4, стр.
233—235.
549


ЧЕРТ-ЗАИМОДАВЕЦ Д. К. Зеленин. Великорусские сказки Пермской губернии. Пг., 1914, Ху 97.
ШАБАРША
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 1, № 151.
ИВАНУШКА-ДУРАЧОК А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, Ху 400.
ДУРАК И БЕРЕЗА А. Н. Афанасьев. Русские детские сказки, стр. 165—167.
ЛУТОНЮШКА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, Ху 405.
ГОРЕ
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2, Ху 303.
ЧЕГО НА СВЕТЕ НЕ БЫВАЕТ
А. Андроников. Народные сказки Костромской губернии.— В книге «Труды Костромского научного общества по изучению местного края, вып. 1, Кострома,
1913.
ПРО НУЖДУ
Д. Н. Садовников. Сказки и предания Самарского края. Спб. 1884, Ху 67.
БАРИН И СОБАКА
К. В. Чистов. Перстенек — двенадцать ставешков. Избранные русские сказки Кар елии. Петрозаводск, 1958, стр. 187—189.
550


БАРИН И МУЖИК Т. М. Акимова. Фольклор Саратовской области. Саратов, 1946.
БАРИН-КУЗНЕЦ
Д. Н. Садовников. Сказки и предания Самарского края, № 39. Печатается в сокращении.
ПОХОРОНЫ КОЗЛА
А. Н. Афанасьев. Из «Русских заветных сказок».— Народные русские сказки, 3, Гослитиздат, 1940, стр. 364—365.
КЛАД
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 2. № 258.
ЦЕРКОВНАЯ СЛУЖБА Н. Е. Ончуков. Северные сказки. Спб., 1908, № 262.
КАК ПОП РАБОТНИЦУ НАНИМАЛ
С. 	Г. Писахов. Сказки. М., 1978, стр. 196—198.
ДОБРЫЙ ПОП
А. Н. Афанасьев. Из «Русских заветных сказок».— Народные русские сказки, т. 3, Гослитиздат, 1940, стр. 373.
ТРИ КАЛАЧА И ОДНА БАРАНКА Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 21, М., 1957, стр. 162.
НАГОВОРНАЯ ВОДИЦА М. М. Серова. Новгородские сказки. М., 1924.
551


ГОРШОК
М. М. Серова. Новгородские сказки. М. , 1924.
СОЛДАТСКАЯ ШИНЕЛЬ
А. М. Смирнов. Сборник великорусских сказок Архива Русского географического общества, вып. II, № 232. Печатается в литературной обработке.
СОЛДАТ И ЧЕРТ Д. Н. Садовников. Сказки и предания Самарского края, № 80.
ПЕТУХАН КУРИХАНЫЧ
А. М. Смирнов. Сборник великорусских сказок Архива Русского географического общества, вып. II, № 277.
КАШИЦА ИЗ ТОПОРА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, № 503.
ГЛУПЫЙ ЖЕНИХ И. В. Карнаухова. Сказки и предания Северного края. М.— Л., 1934, № 77.
ЗАЯЦ
А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, № 510.
НЕУМЕЛАЯ ЖЕНА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, № 511.
ЖЕНА-СПОРЩИЦА А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, № 439.
552


ХОРОШО, ДА ХУДО А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, Ху 412.
НЕ ЛЮБО — НЕ СЛУШАЙ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, Ху 419.
ДОКУЧНЫЕ СКАЗКИ А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. 3, Ху 528—532.
В. П. Аникин


ДРЕВНЕРУССКИЕ ПОВЕСТИ
ИЗ «ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» Стр. 361
«Повесть временных лет» («временных» — означает «минувших») получила назпание по первым словам, которые раскрывают основную тему всего повествования. Они звучат в подлиннике так: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть».
«Повесть временных лет» — летопись, а все русские летописи — своды различных известий по истории Руси. Летописные своды создавались следующим образом: наши древние историки делали записи о событиях, свидетелями которых они были или о которых им довелось слышать, эти записи они располагали по годам и вносили вслед за записями своих предшественников. Летопись все время росла, продолжалась. Но если летописцу удавалось получить какие-то дополнительные известия о «преждебывших» событиях, не внесенных в летопись до него, то, переписывая труд своего предшественника, он вносил их под соответствующим годом. Иногда он соединял, сводил воедино несколько летописей: год с годом. Так и получались летописные своды — своды всех записей о событиях русской истории, которые летописец смог собрать и соединить вместе.
«Повесть временных лет» — летописный свод, составленный в 1113 году. Эта летопись, повествующая о древнейших судьбах Русской земли, приписывается монаху Кнсво-Печерского монастыря Нестору. Но дошла она в переработке 1116 года, сделанной Сильвестром, игуменом Выдубнцкого монастыря под Киевом. Переработка Сильвестра лучше всего сохранилась в Лаврентьевской летописи 1377 года, хранящейся в Государственной Публичной библиотеке в Ленинграде. В 1118 году была сделана еще одна переработка Несторовой летописи, которая читается в Ипатьевской летописи (20-е годы XV века. Она хранится в Библиотеке Академии наук в Ленинграде).
И до Нестора над летописью трудились летописцы. Исследователи ле¬
534


тописания предполагают, что древнейший свод был составлен по повелению Ярослава Мудрого в 1039 году. Он заканчивался рассказом о строительной деятельности этого князя и похвалой книгам (под 1037 годом). Затем в течение всего XI века этот древнейший свод пополнялся другими летописцами, жившими до Нестора.
Последующие летописцы Киева, Переяславля Русского (Южного), Галича, Владимира, позже Москвы начинали изложение истории своих земель полным или сокращенным текстом «Повести временных лет». Несторова летопись рассказывала об общих судьбах Руси в целом и поэтому интересовала каждого русского человека, в каком бы княжестве он ни жил. В годы разделения Руси на уделы (области, княжества) «Повесть» напоминала об исконном единстве Русской земли, о братстве русских людей. Большое значение приобрела «Повесть» но времена татаро-монгольского ига, когда ее призыв к единению для отпора степному врагу оказался особенно близким и волнующим. В XV веке, в период собирания русских земель вокруг Москвы, пример первых князей вдохновлял передовых людей того времени. На «Повесть временных лет» опирались и государственные деятели XVI века. «Повесть временных лет» оставалась жизненной не только в продолжение всей древней истории Руси,— на ней воспитывались русские люди и последующих веков.
Идеи «Повести временных лет» живы и для нас. Любовь к родине — основной мотив «Повести». А ведь она естественна для каждого человека, как любовь к отцу и матери. Забота, боль, волнение о чести и достоинстве Русской земли — разве эти чувства, столь острые у летописцев, не входят в понятие любви к отечеству? Уважение к доблестным традициям отцов и дедов, сознание воинского долга, высокое у героев «Повести», презрение к опасности и к самой смерти созвучно и нашим дням. «Не погубите землю отцов своих и дедов» — постоянно звучит в «Повести временных лет». Вот почему летописец призывает к ратным подвигам, к труду. Но, восхваляя смелость, находчивость, Несторова летопись особенно высоко ставит миролюбие, заботу о людях, щедрость, скромность, верность своему слову — короче, те качества человека, которые и нам представляются необходимыми в каждом нашем гражданине. Благодаря этому «Повесть» не менее современна для нас, чем для наших далеких предков.
«Повесть временных лет» — первое дошедшее до нас историческое сочинение на Руси и одновременно первый памятник отечественной литературы. В основе начальных рассказов «Повести» лежат народные поэтические предания, бытовавшие в форме эпических сказаний и песен. Язык летописи — живой, разговорный русский язык XI — XII веков — дает ценнейший материал для истории родного языка. Таким образом, «Повесть временных лет» привлекает внимание всех тех, кто интересуется русской историей, литературой, фольклором и языком. Это поистине величайший памятник русской культуры XI— XII веков, памятник, который стоит у истоков русской, украинской и белорусской литературы.
Первые рассказы «Повести временных лет» являются по большей части переработкой древних эпических преданий и песен. Некоторые из них объясняют
555


названия городов или урочищ. Таков, например, рассказ о Кие, Щеке и Хориве. Нам он особенно интересен как свидетельство существования государственности на Руси еще в те «доисторические времена». Сказание о дани полян хазарам является отзвуком народного предания. Отголоски героических сказаний слышатся в описании похода Олега на Царьград — рассказы о кораблях, поставленных на колеса, об отравленной пище и питье, о щите, прибитом к вратам Царьграда. В легенде о смерти Олега, привлекшей А. С. Пушкина своей поэтичностью, лежит мысль о неотвратимости судьбы, о губительности самонадеянности и пренебрежения к мудрости других.
Летопись сохранила не только память о победах русского оружия. Она рассказывает и о поражениях, неудачах, несчастьях. Таково повествование о злополучном походе Игоря на Царьград. О жестокостях и насилиях, чинимых при сборе дани, рассказывает предание о смерти Игоря.
Образ Ольги — мудрой и рачительной устроительницы Русской земли, жестокой и отважной воительницы и преданной супруги — один из самых ярких образов летописи.
В течение веков воинственный князь Святослав служил примером мужества. Но наш древний летописец относится к грозному воину двойственно. Восхищаясь его отвагой, простотой нрава, заботой о дружине, он осуждает его завоевательные походы и тщеславие. Чуть не погубил он Киева, уйдя на далекий Дунай. Не воинственный князь, а смелый и находчивый отрок спас мать городов русских от печенегов. Не послушал Святослав совета старого воеводы и погиб, а враги сделали из его черепа чашу себе на утеху. Если вдуматься в этот рассказ, сколько в нем трагизма и мудрости.
Некоторые историки XIX века относились к первым рассказам Несторовой летописи только как к вымыслам, не имеющим исторической достоверности. Однако археологические исследования нашего времени во многих случаях опровергли это мнение. В Киеве на трех холмах обнаружены три самостоятельных поселения, которые слились впоследствии. При постройке электростанции на Днепре на дне реки, в самом ее узком месте, там, где, по преданию, погиб Святослав, нашли пять мечей. На городище Белгородка (древний Белгород) археологи обнаружили колодец с дубовым срубом. Копали его на пятнадцать метров и все же до конца не дошли. Не связано ли с этим предание о чудесных белгородских колодцах? О поездке Ольги в Царьград пишет византийский император Константин Багрянородный. Конечно, у летописца быль переплетается с вымыслом, но все же большая часть рассказов находит себе подтверждение.
«Повесть временных лет» поражает исследователей стройностью, ясностью и связанностью изложения. Повествование ее спокойно, просто и сдержанно. Она рассказывает только о самом главном, важном и значительном, оставляя без внимания все мелочи. Язык летописцев, богатый и точный, немногословен. Нам теперь такая краткость подчас представляется суховатой. Только постепенно поддаемся мы обаянию образов «Повести временных лет», начинаем чувствовать ее поэтичность, ценить ее скупые средства выражения.
Нашу начальную летопись можно сопоставить с современными ей фресками
556


в соборе св. Софии в Киеве (XI век). Стоящие в рост фигуры на этих фресках спокойны и величавы. Все обобщено и выразительно. И каждое лицо — портрет.
В «Повести временных лет» большое место занимает прямая речь. Она переносит нас в обстановку того времени. Кажется, слышишь, как звучат голоса людей той поры. Живые диалоги придают жизненную правдивость рассказам. Речи краткие, образные, часто близки народным пословицам и мудрым речениям.
Труд Нестора послужил образцом для всего последующего летописания. Многие художественные достижения наших первых летописцев будут развиты в последующем летописании. Взять, например, речи князей, воодушевлявших воинов перед битвой, скажем, знаменитую речь Святослава: «Не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые срама не имут». В последующем летописании и в исторических повестях мы найдем много примеров подобных речей — образцов ораторского искусства нашей древности; всегда краткие, образные, запоминающиеся, они свидетельствуют о смелости русских военачальников, об их заботе, о простых воинах, готовности первыми умереть за родную землю (см., например, речь Игоря в повести «Поход князя Игоря Святославича Новгород-Северского на половцев», речь Юрия Ингваревича в «Повести о разорении Рязани Батыем).
Стиль так называемых «воинских повестей» также впервые выработан в «Повести временных лет». Рассказывая о Лиственской битве (1024 год), летописец пишет, как блистало оружие, и сеча была «сильна и ужасна». Подобные формулы и картины, только более развернутые, вы прочитаете в «Повести о разорении Рязани Батыем», в «Сказании о Мамаевом побоище» и других произведениях.
Таким образом, «Повесть временных лет» послужила образцом и для идей последующего летописания и исторического повествования в целом и для их художественного войлощения.
Земля Угорская — Венгрия.
Волох и.— Кто были волохи, не совсем ясно. Одни исследователи считают, что волохи — жители Нормандии, другие — что это франки времен Карла Великого, третьи причисляют волохов к кельтам.
А сестра их была Лыбед ь.— Л ы б е д ь — речка, впадающая в Днепр. Ее название летописец объясняет именем сестры Кия, также как название Киева он связывает с именем старшего брата. Это распространенный вид преданий, рассказывавших о начале города, селения или о происхождении названий местности.
Боричев взвоз — соединял главную часть Киева на горе с Подолом у реки.
И ходил он к царю...— к императору Византии в Царьград (Константинополь, ныне Стамбул).
Хазары — тюрские народы. Хазарское государство занимало земли от Нижней Волги до Днепра и захватило Северный Кавказ. До X века играло крупную роль в жизни Юго-Восточной Европы.
557


От дыма — от каждого жилища.
Варяги — в скандинавских странах варягами (vaeringjar) называли скандинавские и англо-саксонские дружины, служившие у византийского императора. На Руси варягами назывались скандинавские воины и купцы. Как доказал виднейший знаток русского летописания академик А. А. Шахматов, легенда о призвании варяжских князей новгородского происхождения и записана в летопись только в начале XII века. В ней отразился новгородский обычай призывать князя по своему выбору. В основу легенды легли местные племенные предания — новгородские (словенские), белозерские (племени весь) и изборские (кри- вичевские). По закону фольклора князья названы братьями, что отразило союз этих трех племен. Утверждение братских уз первых князей имело большое значение для людей в XII веке, так как свидетельствовало о единстве всей Русской земли и было направлено против княжеских междоусобиц, особенно ожесточившихся с начала этого столетия. Легенда типична для средневековья, когда, для того чтобы возвеличить свою страну, было принято возводить происхождение правящей династии к иностранному государству. Говорят, нет пророка в своем отечестве, вот и рассказывали, будто французские короли происходили от троян, многие немецкие династии выводились из Рима (и этим гордились). В Англии бытовало предание о том, как бритты призвали князей-братьев саксов Хингиста и Хорса.
Чудь — эстонские племена. Меря — финно-угорское племя, жившее в районе Ростова Великого (Ярославского). Кривичи — восточнославянское племя, занимавшее области в верхнем течении Днепра, Волги и Западной Двины, а также южную часть бассейна Чудского озера. Центрами кривичей были Смоленск, Полоцк, Изборск, Псков.
И пошл и... к варягам, к рус и.— Летописец здесь отождествляет варягов с русью. Возможно, он имеет в виду тех варягов, которые издревле ходили через Русь по водному пути «из варяг в греки», то есть в Византию, хорошо знали русские обычаи и язык. Слова «русь» и «Русская земля» в «Повести временных лет», как правило, обозначают восточнославянские племена и их землю, реже — жителей южных областей и Киевскую землю. В иностранных источниках, западных и восточных, под «русью» разумеются восточные славяне и вся страна восточных славян в целом.
Весь — прибалтийско-финское племя, по летописи обитало возле Белого озера.
Белоозеро — город на Белом озере, недалеко от современного Белозер- ска. Изборск — ныне село Псковской области Старый Изборск.
Муж — член старшей, то есть наиболее родовитой и богатой дружины.
Мурома — племя, родственное мордве, жившее на берегах Оки.
Г реки— Византия и византийцы. Государственный язык в Византии был греческий.
Радимичи — одно из западных славянских племен.
Щеляг — монета.
Замкнули Су д...— Суд, залив и гавань Золотой Рог, «запирался» цепью, протягивавшейся между двумя башнями у входа в залив.
558


Дмитрий — Дмитрий Солунский, считался покровителем славян.
Переяславль — Переяславль Русский, современный Переяслав Хмельницкий.
И клялись те оружием своим и Перуном, богом своим,
Велесом, богом скот а...— Знаменательно, что Олег и его мужи присягают по славянскому (а не варяжскому) обычаю и клянутся славянскими богами. Перун — главный бог восточных славян, бог грома, и молнии, бог войны. Велес (Волос) — покровитель скота и пастухов.
Сшейте для руси паруса из паволок, а словенам — поло т н я н ы е.— В данном месте летописи под русью, очевидно, подразумеваются киевляне и дружина киевского князя, под словенами — новгородцы. Паволоки — драгоценные шелковые византийские ткани.
У зорочье — предметы роскоши и драгоценные украшения.
Волхвы — языческие жрецы. Считалось, что они обладают даром предвидения и колдовства. Кудесники — колдуны.
Феофан — греческий военачальник. Огонь — так называемый греческий огонь: через медные трубы, установленные на носу и бортах кораблей, греки выбрасывали горючую смесь, состав которой они держали в секрете. Предполагают, что в смесь входили нефть и селитра.
Тиверцы — восточнославянское племя, жившее по Днепру. П е ч е н е- г и — союз племен, образовавшийся в заволжских степях из кочевииков-тюрков, сарматских и угро-финских племен. Занимали земли от нижней Волги до устья Дуная.
Корсунцы — жители Корсуни (Херсонеса), греческой Крыму.
Хартия — пергамен, особым образом выделанная телячья кожа, употреблявшаяся как материал для письма.
Челядь — рабы, слуги.
Отроки — младшие дружинники.
Искоростень — ныне Коростень, город Житомирской области.
Трут — гриб-паразит, растущий на деревьях. Высушенный, он легко загорается. Его употребляли для высекания огня.
Уставы и уроки — дани и налоги.
Погосты — места сбора дани.
Константин — византийский император Константин Багрянородный, писатель, любитель наук и литературы, автор сочинения «Об управлении государством», одна глава которого посвящена русам.
Патриарх — глава греческой церкви.
Пардус — гепард (хищник из породы кошачьих). Отличается легкостью и быстротой движения. С обученными гепардами охотились на диких зверей.
Ясы — осетины. К а с о г и — черкесы; жили в степях и предгорьях Кавказа.
Сторожи — передовые, разведывательные отряды.
Поле — степь к югу от Киева.
Лучшие мужи — наиболее знатные и богатые дружинники.
559


Подо мною — под моей властью.
Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополк а.— Разувание мужа в знак покорности новобрачной входило в свадебный обряд. Владимир назван сыном рабыни потому, что мать его была, по преданию, ключницей Ольги. Ярополк — старший брат Владимира, княжил в Киеве.
Кумиры — скульптурные изображения языческих богов. Хоре и Д а - ждьбог—боги солнца, источники благополучия. Стрибог — бог ветра. Симаргл и Мокош — вероятно, боги отдельных племен.
Болгар ы-м агометане — волжские болгары. Немцы — западные народы. Хазарские евре и.— Хазары придерживались иудейской религии. Закон — здесь: религия.
Послал к царям гречески м...— В Византии в это время было два импсратора-соправителя.
В е п о — выкуп, который жених выплачивал родителям невесты.
Белгород — ныне село Белгородка под Киевом.
Сыта — сладкий напиток на меду.
Латки — глиняные сковороды с высокими краями.
Корчага — большой глиняный сосуд с одной или двумя ручками, употреблявшийся обычно для хранения вина.
Т муторокань — древний город на Черном море, находился возле современной Тамани.
Листвен — селение, находившееся недалеко от Чернигова.
Заложил церков ь... митрополи ю...— При церкви св. Софии в Киеве находился митрополит, глава русской церкви того времени.
Черноризцы — монахи; они носили черную одежду (ризу).
Вышгород — княжеское село под Киевом.
Гроб мраморный — мраморный резной саркофаг, в котором похоронили Ярослава; до сих пор стоит в соборе св. Софии в Киеве.
ИЗ «ПОУЧЕНИЯ» ВЛАДИМИРА МОНОМАХА Стр. 387
Какое суровое, тревожное время. «Ночью, со всех сторон расставив охрану, ложитесь около воинов... «Оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись...» Жизнь была полна непредвиденных опасностей, которые подстерегали всюду — в походе, на охоте, при переездах и даже дома за крепкими стенами города. И одновременно какое глубокое понимание необходимости доброты, заботы о людях, внимания к ним: «Напойте и накормите просящего... Не давайте сильным губить человека... Соблюдайте свое слово... Больного навестите, покойника проводите... Не пропустите человека, не приветив его, и доброе слово ему молвите...
Владимир, прозванный Мономахом по делу со стороны матери, византийскому императору Константину Мономаху, был одним из самых выдающихся
560


людей конца XI — начала XII века (его годы жизни 1053—1125). Мудрость и доброта — вот те качества, которые завоевали ему любовь и уважение современников и потомков.
Владимир был сыном Всеволода, четвертого сына Ярослава Мудрого. С раннего детства его приучали переносить невзгоды и лишения. Когда княжичу исполнилось восемь лет, его посадили на коня. «Посажснис на конь» означало, что ребенок стал уже отроком и может вместе с отцом участвовать в военных походах и в «ловах» — в охоте на дикого зверя. Шестнадцати лет Мономах совершил свой первый самостоятельный поход: через леса и болота «сквозь вятичей» он проехал в Ростов, входивший в состав земель его отца. Позже Владимир еще дважды ездил в Ростово-Суздальскую землю, в «эалесский» край, как его называли. В 1108 году, во время одной из этих поездок, Владимир заложил город на круче над Клязьмой и дал ему свое имя. С этого года начинается история города Владимира, будущей столицы Северо-Восточной Руси.
По обычаю того времени, Владимира рано женили. Невеста его, светловолосая Гита, приехала из-за моря. Ее отец, английский король Гарольд, погиб в 1066 году при Гастингсе, в битве с норманским герцогом Вильгельмом Завоевателем.
Вся жизнь Владимира Мономаха, по образному выражению академика А. С. Орлова, прошла «на коне и на ковре». «На коне» — в военных походах и в разъездах по делам государства, в охоте на лесных зверей. «На ковре» — в совещаниях с дружиной и с князьями, когда, по древнему обычаю, участники совета, все, кто «думал» вместе с князем, сидели с ним на одном ковре.
Во времена Мономаха единое Русское государство, возглавлявшееся киевским князем, уже распалось на уделы. Князья дрались между собой в междоусобных бранях, а тем временем половцы, пришедшие на смену печенегам, совершали опустошительные набеги на русские земли. Половцы превосходили печенегов численностью. Их военная тактика отличалась стремительностью набегов. «В один миг половец близко,— писал один византийский историк,— и вот уже нет его. Сделав наезд, он стремглав хватается за поводья, понукает коня ногами и бичом и вихрем несется дальше, как бы желая перегнать быструю птицу. Его не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз».
Против половецкой опасности строились новые города-крепости на южных границах Русского государства. Князья стремились объединиться, выступить совместно в половецкую степь. Но бывало и иное: какой-нибудь князь, не получив удела, призывал половцев на помощь и с ними в союзе шел против братьев.
Владимир Мономах собирал княжеские съезды, призывал князей к миру, всегда отстаивал справедливость, сам не раз уступал княжеский стол другому, уходя в более скромный удел. «Почто губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? — говорил он.— А половцы землю нашу раздирают на части и рады, что между нами рати. Объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю».
Владимир ратовал за наступление на половецкие степи. Однажды дружина
561


Святополка отказалась идти весной, когда кони были нужны для пашни. Тогда Мономах выступил гневно и страстно:
— Удивляюсь я, дружина, что лошадей вы жалеете, которыми пашут. А почему вы не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин ударит в него стрелою, а лошадь его заберет, а в село его приехав, возьмет жену его, и детей его, и все его имущество? Лошади вам жаль, а самого не жаль ли?
И ничего не смогла ответить дружина Святополкова.
Отважные походы Мономаха в глубь степей остановили половецкий натиск. Он не только обуздал половцев, но приводил из степей другие кочевые народы, недовольные половецким засилием. Под кличкой «своих поганых» — погаными называли на Руси всех язычников — он селил их на пограничных землях и создавал живую линию обороны от половцев. Так военная доблесть сочеталась в этом князе с политической дальновидностью.
В записи о смерти Мономаха летописец назвал его «добрым страдальцем за Русскую землю». «Страдалец» — от слова «страда», то есть труд, и означает «труженик». Всю свою жизнь, весь свой труд Владимир отдал Русской земле.
«Поучение» Владимира Мономаха дошло до нас в единственном списке, в списке монаха одного из нижегородских монастырей — Лаврентия, и вставлено им в «Повесть временных лет». Как же должны мы быть благодарны этому скромному человеку за то, что он сохранил труд знаменитого князя.
Владимир Мономах отличался широким образованием, он был знаком с Литературными произведениями и своих соотечественников, и иностранных авторов. По своему жанру его «Поучение» восходит к греческой (византийской) литературе и имеет древнюю традицию. Но в отличие от византийских поучений, носящих в основном церковный характер, «Поучение» Мономаха — произведение светское и политическое.
Вслед за «Поучением» Мономах рассказывает о своих трудах, давая наглядный пример деятельной, поистине трудовой, без лености, жизни, к которой он призывал всех князей. Эта часть — первая автобиография на Руси. В дальнейшем мы находим автобиографию только в XVII веке, в знаменитом «Житии» протопопа Аввакума.
Тиун — управляющий хозяйством. Отрок — слуга.
Вятичи — древнерусское племя, жившее по реке Оке.
Берестье — современный Брест.
Владимир — Владимир-Волынский.
С у п о й — левый приток Днепра; впадает в Днепр ниже города Переяславля Южного (Русского).
С т у г н а — приток Днепра.
Г о р ы — Болдины горы под Черниговом.
Б о н я к — половецкий хан. Р о с ь — правый приток Днепра, граничил с Половецкой степью.
562


Торки — кочевой народ.
Ш а р у к а н (Шарукань) — половецкий хан.
Посадник — должностное лицо.
О соколах и о ястребах забо тиле я.— С обученными соколами и ястребами охотились на диких птиц.
СКАЗАНИЕ О ТРАВЕ ЕМШАН Стр. 390
Нападения половцев на Русь начались с 1061 года и прекратились лишь перед самым нашествием татар, покоривших этих кочевников и частично вливших их в свои полчища.
С начала XII века Русь перешла в наступаление против половцев. Особенно успешны были походы Владимира Мономаха. С 1103 по 1116 год он совершил четыре похода, отбросив половцев за Дон и на Кавказ. Дело Мономаха продолжил его сын Мстислав, прозванный Великим. Но после смерти Мстислава (1132 год) вновь усиливается опасность со стороны степи.
Половцы отрезали от Киева древние торговые пути по Днепру и Дону. Хану Кончаку удалось объединить половцев, укрепить военную силу своих полков и вновь начать разрушительные набеги. Кончак «вычерпал Сулу», то есть опустошил города и села на се берегах. Вот тогда-то особенно вспоминалась доблесть Мономаха, его упорная и успешная борьба с кочевниками.
В Галицко-Волынской летописи записано сказание о том, как хан Отрок (Атрак), отец Кончака, вернулся на родину.
Сказание пленяет нас поэтичностью и глубоким уважением русских людей к чувству родины у чужого народа. Для Руси Атрак и Кончак были злейшими врагами и тем не менее это не мешает летописцу глубоко сочувствовать любви Атрака к родным степям и вложить в его уста мудрые и справедливые слова: «Лучше на своей земле костьми лечь, нежели на чужой стороне славну быть».
В XIX веке поэт А. Н. Майков, любивший древнюю русскую литературу и хорошо ее знавший, переложил сказание в стихотворение под названием «Емшан»:
Степной травы пучок сухой,
Он и сухой благоухает!
И разом степи надо мной Все обаянье воскрешает...
Когда в степях, за станом стан,
Бродили орды кочевые,
Был хан Отрок, и хан Сырчан,
Два брата, батыри лихие.
563


И раз у них шел пир горой —
Велик полон был взят из Руси! Певец им славу пел, рекой Лился кумыс во всем улусе.
Вдруг шум, и крик, и стук мечей,
И кровь, и смерть, и нет пощады! — Всё врозь бежит, что лебедей Ловцами спугнутое стадо.
То с русской силой Мономах Всесокрушающий явился —
Сырчан в донских залег мелях,
Отрок в горах кавказских скрылся!
И шли года... Гулял в степях Лишь буйный ветер на просторе...
Но вот — скончался Мономах,
И по Руси — туга и горе.
Зовет к себе певца Сырчан И к брату шлет его с наказом:
«Он там богат, он царь тех стран, Владыка надо всем Кавказом —
Скажи ему, чтоб бросил всё,
Что умер враг, что спали цепи.
Чтоб шел в наследие свое,
В благоухающие степи!
Ему ты песен наших спой,—
Когда ж на песнь не отзовется, Свяжи в пучок емшан степной И дай ему — и он вернется».
Отрок сидит в златом шатре,
Вкруг — рой абхазянок прекрасных;
На золоте и серебре
Князей он чествует подвластных.
Введен певец. Он говорит.
Чтоб в степи шел Отрок без страха, Что путь на Русь кругом открыт,
Что нет уж больше Мономаха!
564


Отрок молчит, на братнин зов Одной усмешкой отвечает —
И пир идет, и хор рабов Его, что солнце, величает.
Встает певец, и песни он Поет о былях половецких,
Про славу дедовских времен И их набегах молодецких,—
Отрок угрюмый принял вид И, на певца не глядя, знаком,
Чтоб увели его — велит Своим послушливым кунакам.
И взял пучок травы степной Тогда певец и подал хану —
И смотрит хан — и, сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился... Все глядят —
Он, грозный хан, что ж это значит?
Он, пред которым все дрожат,
Пучок травы целуя, плачет!
И вдруг, взмахнувши кулаком,
«Не царь я больше вам отныне! —
Воскликнул.— Смерть в краю родном Милей, чем слава на чужбине!»
Наутро, чуть осел туман И озлатилнсь гор вершины,
В горах идет уж караван —
Отрок с немногою дружиной.
Минуя гору за горой,
Всё ждет он, скоро ль степь родная,
И вдаль глядит, травы степной Пучок из рук не выпуская.
Измаильтян е.— В средние века считали, что восточные народы — потомки Измаила, сына библейского Авраама и его рабыни Агари, поэтому их называли измаильтянами или агарянами. Иногда их называли сарацинами — потомками Сары (Сарры), жены Авраама.
О б е з ы — Г рузия. Железные врата — Дербент.
565


ПОХОД КНЯЗЯ ИГОРЯ СВЯТОСЛАВИЧА НОВГОРОД- СЕВЕРСКОГО НА ПОЛОВЦЕВ
Стр. 391
Речь в этом рассказе идет о герое «Слова о полку Игореве» и о походе, воспетом в «Слове». Из сохранившихся двух летописных рассказов в Лаврентьевской и в Ипатьевской летописях в нашей книге приведен более подробный рассказ Ипатьевской летописи.
Из Ипатьевской летописи мы узнаем всю последовательность случившегося. То, что в «Слове о полку Игореве» дано лишь намеком, о чем упоминается, как об общеизвестном событии, что служит автору темой для лирических размышлений, то в летописи рассказывается подробно и обстоятельно. Этим летописная повесть представляет для нас исключительный интерес. Но не только этим. Повесть обладает высокими литературными достоинствами, отличается свежестью, непосредственностью, отсутствием привычных для того времени общих мест, то есть образов и оборотов речи, которые переходят из одного произведения в другое.
Неизвестный нам автор не просто описывает события, а заставляет читателя видеть их глазами своих героев, и героев своих он показывает не описательно, а через их действия и речи. Например, он пишет: «Игорь же взглянул на небо и увидел, что солнце стоит словно месяц». Это художественный прием. Мы видим солнечное затмение глазами Игоря и его дружины. И тут же раскрываются характеры: дружинники поникли головами, они подавлены. А Игорь сохраняет спокойствие духа и ободряет их.
Наиболее ярко обрисован герой повести — князь Игорь. Он полон сознания воинской чести. Его слова «Если мы вернемся... то позор нам будет пуще смерти...» напоминают знаменитую речь Святослава: «Не посрамим земли
Русской...»
Игорь любил не только дружину, но заботился и о простых воинах, о «черных людях», сражавшихся пешими. Его забота о них напоминает заботу Мономаха о смердах. Но вместе с тем он был самонадеян и думал один с немногими союзниками одолеть половцев.
В княжеских жизнеописаниях последующего времени можно прочитать, что князь, о котором идет повествование, «прославился во всех странах». В летописном рассказе нет подобных общих мест. Уважительное отношение к Игорю со стороны врагов показано тем, как они с ним обращаются. И как же удивительно сказано: «Половцы словно стыдились его воеводства...»
Поразителен суд Игоря над самим собой, вот уж поистине суд совести. В страшную минуту, когда половцы связали его веревками, в уме Игоря, как он сам позже рассказывал, прошла вся его жизнь. Только в момент смертельной опасности может человек действительно передумать так много. Еще совсем недавно Игорь сражался против своих родичей в союзе с тем самым ханом Кончаком, в руки которого он попал. Теперь он видит, что наступило заслуженное возмездие. Его отчаяние, переданное краткими от¬
566


рывистыми вопросами-восклицаниями, вызвано тем, что он вдруг понял всю бездну преступлений, которые он совершил во время междоусобных браней. Произошло просветление.
Второй образ, раскрытый летописцем,— образ киевского князя Святослава Всеволодовича. Опытный, старый воин «притомил поганых», разбил половцев, взял в плен хана Кобяка в 1183 году, а в 1184-м разбил Кончака на реке Хорол. Теперь он исподволь готовил новый поход. Однако поход, совершенный нов- город-северскими князьями ради собственной славы, самочинно, вне союза с другими старшими князьями, нарушил планы Святослава, заботившегося о том, как бы «постеречь» всю Русскую землю. Святослав, узнав о походе, рассердился, когда пришла весть о поражении Игорева войска, гнев уступил место сожалению, сочувствию. «О любимые мои братья и сыновья и мужи земли Русской...» — горестно восклицает он.
А ведь поражение Игоря было ужасно. Оно свело на нет все военные успехи Святослава и союзных ему князей. Оно действительно «отворило ворота в Русскую землю». Никогда еще не бывало так, чтобы русские князья попадали в плен. А тут перебита дружина и князья в плену... Но нет гнева у старого князя, есть только горечь и печаль.
В стиле воинских повестей обрисован третий герой повести — Владимир Глебович Переяславский. Выражения: «был он дерзок и крепок на рати»,
«крепко бился», «утер мужественный пот свой за отчизну» — выработаны дружинниками еще XI века, писавшими повести о ратных подвигах своих князей.
Ярко описана и осада Римова.
Конец же повести, как обычно для древнерусской литературы,— общая радость и умиротворение.
В Новгороде-Северском невольно приходят на память строфы из «Слова о полку Игореве». Город раскинулся высоко над Десной на холмах, перерезанных глубокими балками-оврагами. На той стороне заливные луга, среди них голубеют и серебрятся рукава и заводи. Вдали синеют леса. Этот вид открывался и перед людьми, жившими здесь в тревожном XII веке. Так же широко и привольно было здесь, только леса, наверное, подходили ближе. Двор князей новгород- северских был несколько выше по течению реки. Теперь это место заросло кустарником и деревьями. Склоны почти отвесно обрываются в сторону Десны и песчаных оврагов. Здесь тишина и покой.
Игорь Святославич (1151 —1202) — внук Олега Святославича, прозванного в «Слове о полку Игореве» Горислаоичем.
Ярослав — князь черниговский, брат киевского князя Святослава. Копун — степные народы, служившие у русских князей.
Оскол — левый приток Северного Донца.
Река С ю у р л и й.— Где находилась река, точно неизвестно. Само слово <'Суярлы» по-тюркски означает «место слияния рек».
Вежи — кибитки кочевников.
567


Взять на щит — завоевать.
Посемье — земли по реке Сейм.
Т реполь — город в устье Стугны, один из укрепленных городов, оборонявших Киев с юга.
Римов — город Переяслав, Хмельницкой области.
Заборалы — верхняя часть городских стен, переходы, где сосредоточивались защитники во время осады. Г ородня — деревянный сруб, засыпанный землею. Такие срубы ставились один подле другого и образовывали стену крепости.
Острог — внешние укрепления из заостренных бревен, служившие дополнительной защитой города и окружавшие большее место. Место, окруженное частоколом, также называлось острогом.
Думцы — советники князя, с которыми он думал, то есть совещался.
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ Стр. 396
Ужасная утрата, что рукописный сборник, принадлежавший А. И. Мусину- Пушкину, в составе которого было «Слово о полку Игореве», сгорел в Москве во время пожара 1812 года вместе со всей библиотекой, где он находился. У нас нет списка «Слова о полку Игореве». Единственное, что мы имеем, это так называемую Екатерининскую копию, сделанную в свое время для Екатерины II, и печатное издание рукописи 1800 года.
Прочтение древних рукописей дело очень сложное. Все затрудняет — и почерк и орфография. В рукописи же «Слова» особенно трудно было то, что в ней слова не отделялись одно от другого, как теперь, а писались подряд, слитно. Надо очень хорошо понимать текст, чтобы разделить слова правильно. А для понимания нужны большие знания в области истории, литературы, языка, палеографии (науки, изучающей историю письма, его графических форм). Эти знания высоки в наше время, но в конце XVIII — начале XIX века такие предметы, как палеография, археология, критика текста, только еще зарождались. Естественно, что те, кто делали копию для Екатерины, как и те, кто издавали «Слово» в 1800 году, еще не обладали достаточными знаниями и умениями. Поэтому и в копии и в первом издании есть ошибки. Больше того, сама рукопись, сгоревшая в 1812 году, не была авторской рукописью, она не была написана в XII веке, а переписана переписчиком, как считают, в XVI веке, с более раннего списка, который, в свою очередь, тоже был переписан с еще более древней рукописи.
Уже в рукописи, принадлежавшей Мусину-Пушкину, естественно, встречались ошибки, которые неизбежно были внесены в нее при переписывании с более ранних списков. В копии и первом издании число ошибок увеличилось из-за неправильного прочтения рукописи ее издателями.
Приведем только два примера неверной разбивки на слова первыми изда¬
568


телями «Слова». Выражение «се у Римъ кричать» (то есть у города Римова «было в XVIII веке прочтено: «се У римъ кричатъ», причем «Урим» было принято за имя собственное; «затворивъ Дунаю ворота» понято как «затвори въ Дунаю ворота». До сих пор осталось какое-то количество так называемых «темных мест», то есть мест, которые еще не объяснены, не «прочтены».
Однако за последние годы совместными усилиями ученых разных областей знаний объяснено очень многое, что было непонятно еще недавно. Интересный результат дали, например, исследования диалектологов, ездивших по бывшей Северской Украине. Оказывается, например, что ранее непонятное слово «босый» в сочетании «босымъ влъкомъ» живет до сих пор в современном говоре и означает — волк во время линьки, который отличается быстротой бега.
Сам автор «Слова о полку Игореве» называет свое произведение и «словом», то есть речью, которая произносилась в присутствии князя и его приближенных, и «песнью» и сравнивает свой художественный метод с методом старинного певца Бояна, сопровождавшего пение игрой на гуслях. Может быть, и «Слово» пелось или произносилось нараспев. В пользу этого говорит его ритмичность и мелодичность. Но автор называет свою песнь и «повестью». Начинается все с зачина, вступления, а далее речь идет о том, как князь Игорь выступил в поход, и описывается сам поход (сколько тревоги во всей природе!): «Солнце ему тъмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свистъ звЪринъ въста, збися дивъ — кличетъ връху древа, велитъ послушати — земли незнаемЪ...» И тут же, как указание на дальнейшую несчастливую битву: «А половци неготовами дорогами побЪгоша къ Дону великому: крычатъ тЪлЪги полунощы, рцы, лебеди распущени».
И вот уже и птицы хищные и волки подстерегают Игореву беду, и лисицы «брешуть на чръленыя щиты».
Затем описывается первая удачная для Игоря битва, отдых в ночи и снова ощущение тревоги: «Дремлетъ въ полЪ Ольгово хороброе гнЪздо. Далече залетЪло!»
А между тем: «Гзакъ бежитъ сЪрымъ влъкомъ, Кончакъ ему слЪдъ править къ Дону великому».
И вот утро битвы: «Другаго дни велми рано кровавыя зори свЪть повЪ- даютъ; чръныя тучя съ моря идуть, хотять прикрыти 4 солнца, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому, идти дождю стрЪлами съ Дону великаго!»
Битва и гроза, сверкание молнии и блистание оружия — этот образ есть уже в «Повести временных лет» при описании Лиственской битвы. Интересно сравнить картину утра боя в «Слове» с утром перед Куликовской битвой в «Сказании о Мамаевом побоище». Настроение совсем разное, но в обоих произведениях внимание уделено утру, ожиданию боя.
А далее описание уже самого боя. Его тяжесть, длительность (русские бились с половцами трое суток) переданы самим ритмом: «Съ зараниа до вечера, съ вечера до свЪта летятъ стрЪлы каленыя, гримлютъ сабли о шеломы, трещать копиа харалужныя въ полЪ незнаемЪ, среди земли Половецкыи. Чръна земля подъ копыты костьми была посЪяна, а кровию польяна...
569


Бишася день, бишася другый, третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы... Ту кроваваго вина не доста; ту пиръ докончаша храбрии русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось».
Как и в более поздних воинских повестях, встают лирические образы русских жен, оплакивающих своих «милых ладъ».
После ряда отступлений повествование продолжается: плен Игоря, плач его любящей жены Ярославны и, наконец, бегство Игоря из плена, возвращение на Русь под пение величания, «славы»: «Солнце свЪтится на небесЪ,— Игорь князь въ Рускои земли».
Такова основная сюжетная линия. Ее прерывают многочисленные отступления. Одни из них имеют чисто лирический характер и придают эмоциональность всему произведению: «Что ми шумить, что ми звенить — далече рано предъ зорями?» — спрашивает и восклицает поэт перед описанием бнтвы.
Другие отступления посвящены историческим припоминаниям. Их много. Первое касается Олега Святославича, прозванного Гориславичем. Олег был внуком Ярослава Мудрого, родоначальником князей Ольговичей, постоянно враждовавших с Мономаховичами (Владимир Мономах был двоюродным братом Олега Святославича). «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрЪлы по земли сЪяше...»
Отступлениями являются и обращения к другим князьям (живым и уже почившим). Автор дает им короткие, но очень яркие характеристики. Образно очерчен Всеволод Большое Гнездо: «Ты бо можеши Волгу Беслы раскропнти, а Донъ шеломы выльяти!»
По представлениям людей XII века, дети продолжают славу отцов, но на детях же лежат и грехи (преступления) отцов. Вот почему автор «Слова», рассказывая о современных себе людях и событиях, постоянно обращается к давно минувшим годам и ушедшим людям. Для него прошедшее и настоящее неразрывно слиты. Призывая современных князей «понизить» (склонить) стяги свои и вонзить свои мечи, «вережени» (поврежденные) во время междоусобных браней, он говорит им: «Уже бо выскочисте изъ дЪднеи славЪ», то есть «лишились вы славы дедов». «Вы бо своими крамолами начястс наводити поганыя на землю Рускую».
В то же время сами «деды» — Олег Святославич, Всеслав Полоцкий уже начали усобицы, и их преступление лежит бременем на их сынах. Вспоминая славу Руси, автор «Слова» обращается ко временам еще более древним, к «старому Владимиру», когда Русь была едина, и противопоставляет Владимира Рюрику и Давыду (своим современникам), у которых «знамена врозь развеваются». Автор не говорит, что Рюрик и Давыд спорят, ссорятся, действуют несогласованно, он говорит: ...Сего бо нынЪ сташа стязи Рюриковы, а друзии — Давидовы, нЪ
розно ся имъ хоботы пашутъ».
Игорев поход, о котором вспоминает автор «Слова», служит ему как бы канвою для раздумий об общих судьбах Русской земли, о причинах и последствиях поражения Игоря. Обстоятельства похода Новгород-Северского князя мы знаем
570


по летописи, современники же «Слова» помнили их хорошо, и им не нужен был подробный рассказ. Поэтому «Слово» не столько повествует, сколько поэтически воспевает доблесть, оплакивает поражение, сетует о распрях (которах) князей.
«Слово о полку Игореве» можно назвать лирическим плачем. Возникают грандиозные образы: «Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дЪвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синЪм море у Дону...»
Но чем же объясняется поражение Игоря? Тем, что князья забыли о том, что является действительно большим, великим, значительным, и стали «про малое «се великое млъвити», стали говорить брат брату: «Се — мое, а то — мое же», и «сами на себЪ крамолу ковати». «Слово о полку Игореве» является произведением гражданственным, обличительным. Только обличение его «со слезами смЪшено», полно любви к родине и печали о ее недугах.
«Слово» посвящено несчастливой битве, поражению, плену. И тем не менее оно — произведение необычайно светлое. Сама печаль его ясна, полна любви к родной земле. Недаром оно кончается славой князьям, а в князьях древнерусские книжники видели как бы воплощение всего русского народа.
«Слово о полку Игореве» не только светлое произведение, оно ласковое, полное грустной любви. До чего мужествен «буй туръ» Всеволод, сам он «прыскал» на воинов стрелами, «гремел» «о шеломы мечи харалужными». Куда он поскачет, «своимъ златымъ шеломомъ посвЪчивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя».
Воины его «подъ трубами повити, подъ шелому възл'Ъл'Ъяни, конець копия всъкръмлени, пути имъ вЪдоми, яругы имъ знаеми, луци у нихъ напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють, акы сЪрыи влъци въ полЪ, ищучи себе чти, а князю славЪ». (Заметьте ритм этих строк.)
Да, суровым воином, казалось бы, был князь Всеволод. Но при всей суровости как нежно обращается он к брату: «Одинъ брать, одинъ свЪтъ
свЪтлый — ты, Игорю! Оба есвЪ Святъславличя!»
Таковы должны были бы быть отношения между князьями, да и вообще между людьми.
Как и в летописной повести, старый воин Святослав Киевский исполнен мудрости и опытности, сердце его болит о том, что северские князья без чести «кровь поганую пролили». Но злобы у него нет. «О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!» — ласково обращается он к ним в своих мыслях.
Природа так же сочувственна и ласкова к людям: «Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли прЪклонилось».
Донец лелеял возвращавшегося из плена князя на волнах, стлал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевал его теплыми мглами (туманами) под сенью зеленого дерева.
При таком ощущении единения человека и природы особенно страшно звучит, что люди «крамолу куют», засевают землю костьми, поливают кровью, а посев «тугою» всходит по Русской земле.
Яркой образностью, деятельной любовью к страдающей родине, связью с
571


народной поэзией, светлостью и добротой привлекает «Слово о полку Игореве» людей всех национальностей, всех веков.
«Слово» переведено на большинство национальных языков Советского Союза и на многие западные языки — немецкий, английский, французский, испанский, итальянский, датский, венгерский и другие.
Русские поэты XIX — XX веков не только переводили «Слово», но использовали его образы в своих произведениях. «Слово» живет в стихах о России А. Блока, в повести «Кровавый узел» Б. Лавренева, в «Думе про Опанаса» Э. Багрицкого, в стихах А. Прокофьева, П. Тычины, М. Рыльского, Л. Первомайского и многих других.
Боян — песнотворец XI — начала XII века.
Ярослав — Ярослав Мудрый. Мстислав — князь черниговский и тму- тороканский. О его единоборстве с Ре де дею рассказывается в «Повести временных лет». Роман Святославич — князь тмутороканский, внук Ярослава Мудрого. Убит половцами в 1079 году.
Отъ стараго Владимера до нынЪшняго Игор я...— от Владимира Святославича (ум. 1015) до Игоря Святославича, героя «Слова».
Тогда Игорь възрЪ на свЪтлое солнце и видЪ отъ него тьмою вся своя воя прикрыт ы.— Речь идет о затмении солнца 1 мая 1185 года.
Р и щ а въ тропу троян ю...— по-видимому, Троян — языческий бог, то есть выражение означает «носясь по божественным путям».
Пъ ти было пЪснь Игорев и, того внук у...— Здесь автор «Слова» делает предположение, как бы Боян, которого он называет внуком Велеса, воспел поход Игоря.
Въ НовЪградЪ — в Новгороде-Северском.
Свистъ звЪринъ въет а...— Наступило утро. В степи утром свистят байбаки и суслики. Див ъ.— Большинство исследователей считают, что див — мифическое существо, что-то вроде вещей птицы. В «Слове» див — божество восточных народов и сочувствует им, а не Руси. И Сурожу и Корсу- н ю...— Су рож — ныне Судак, город в Крыму. Корсунь — ныне Херсонес.
Чръленыя — красные, червленые (отсюда червонный).
П а в о л о к ы и оксамиты — дорогие византийские ткани.
Кожух ы начашя мосты мостити по болотомъ и грязи в ы м ъ мЪстом ъ.— Кожух — верхняя одежда, подбитая мехом и крытая дорогими тканями. В средние века было принято повергать ценности противника для выражения презрения к врагу.
Чолка— бунчук, конский хвост, выкрашенный черленью (красной краской), на древке, служил у степных народов знаком власти.
Г э а к ъ... Кончакъ — половецкие ханы; Кончак — сын Отрока, о котором рассказывается в «Сказании о траве емшан». Кончак неоднократно ходил походами на Русь.
Хотятъ прикрыти 4 солнц а...— В походе, кроме Игоря и его брата
572


Всеволода, участвовали Святослав Ольгович Рыльский (их племянник) и Владимир (сын Игоря).
Каял а.— Какая река называлась в XII веке Каялой, точно не установлено; может быть, это аллегорическая река скорби — «каяния».
Забыв ъ... отня злата стол а...— Автор хочет сказать, что Всеволод в пылу битвы забыл даже о столе (престоле) отца, который сейчас принадлежит другому.
Были вЪчи Троян и, минула лЪта Ярославля; были плъци Олговы, Ольга Святъславлич я.— Следует понимать это место как указание автора «Слова» на три этапа русской истории — языческого (век Трояна), христианской и единой Руси (лета Ярослава) и время междоусобий (время Олега Святославича). Плъци Олгов ы...— братоубийственные войны Олега Святославича (Гориславича), родоначальника черниговских князей.
Давный велик ый Ярослав ь, а сынъ Всеволожь, Владимир ъ...— Ярослав Мудрый и Владимир Мономах в летописях XII—XIII веков часто упоминаются как идеальные князья, представители единой Руси. Ярославу приписывается завещание детям (сыновьям). Как бы «слыша» шум грядущих княжеских раздоров, он предостерегает сыновей от братоубийственных войн.
Бориса же Вячеславлича слава на суди приведе...— Борис Вячеславич, внук Ярослава Мудрого, союзник Олега Святославича. Погиб в битве у села на Нежатиной Ниве в 1078 году. С у д ъ — здесь; смерть.
На Канину зелену паполому постл а...— Канина — по-ви- димому, река, протекавшая около Чернигова. Паполома — черное погребальное покрывало. Под зеленой паполомой подразумевается трава. Трупы убитых, зарастающие травой,— обычный образ народной поэзии.
Съ тоя же Каялы Святоплъкь полел*Ъя отца своего междю угорьскими иноходьци ко святЪй Софии къ К и- е в у.— Святополк — Святополк Изяславич, внук Ярослава Мудрого; его отец убит в 1078 году на Нежатиной Ниве, похоронен в храме св. Софии в Киеве. Иноход е ц — лошадь, которая бегает, вынося одновременно обе правые, а затем обе левые ноги. Иноходцев использовали при перевозке на носилках раненых и мертвых. Носилки прикреплялись длинными шестами к двум иноходцам, бегущим гуськом друг за другом.
При ОлзЪ Гориславличи... погибашеть жизнь Д а - ждьбожа внук а...— при Олеге Святославличе (ум. в 1115 году), родоначальнике черниговских Ольговичей, деде князя Игоря. Олег воевал против Мономаха, наводил половцев, своих союзников, на Русскую землю. Приносил много горя русскому народу и сам терпел горе, так как был лишен удела (княжения). Этим и объясняется его прозвище — Гориславич. Д а - ждьбогъ — один из русских языческих богов: Даждьбожа внуки — русские.
За нимъ кликну Карна, и Ж ля поскочи по Руской зем¬
573


ли, смагу людемъ мычючи въ пламян'Ь р о зЪ.— Кари а — по-видимому, олицетворение кары и скорби. Ждя (желя) — плач по убитым. С м а г а — огонь, пламя, сухость, жар. Здесь, возможно, имеется в виду какой-то погребальный обычай.
Отецъ ихъ — Святъслав ь...— Речь идет о Святославе Всеволодовиче Киевском, двоюродном брате Игоря и Всеволода. Отцом Игоря и Всеволода он назван потому, что считался главой рода. Имеется в виду успешный поход Святослава 1183 года на половцев, когда был захвачен хан Кобяк.
Кобяка изъ луку мор я...— У Азовского лукоморья находились главные зимние кочевья половецких орд, объединенных Кобяком.
Ж е н ч ю г ъ (жемчуг) — в народной поэзии — символ слез.
КнЪсъ — князек, перекладина, на которой сходятся стропила крыши, или «матица», на которой держатся доски потолка. По древнерусским поверьям, видеть во сне дом без князька сулило большое несчастье.
ПлЪсньскъ — неизвестная местность под Киевом. Болонье — луг, свободное пространство перед городскими стенами. Дебрь Киян ю...— Какая имеется в виду «дебрь» (крепостной ров, лес), неясно. Ворон, согласно народным поверьям, предвещает беду.
Путины (путы или путины) наде-вались на ноги ловчим птицам, чтобы они не улетели.
Два солнца — Игорь и Всеволод; молодая мЪсяца — сын Игоря — Олег и племянник Игоря — Святослав, князь Рыльский. Не назван Владимир, старший сын Игоря, участвовавший в походе. X и н о в и — какой-то неведомый народ, враждебный Руси.
Се бо готьскыя красны я дЪвы въспЪша на брезЪ синему морю, звоня рускымъ златом ъ, поютъ время Бусово, лелЪютъ месть Шарокан ю.— Готы жили в Крыму и частично около Тмуторокани, куда был направлен поход Игоря. Готы радуются победе половцев, с которыми они вели торговлю, и звонят русским золотом, награбленным половцами и доставшимся готам, очевидно, путем торговли. Бус — по-видимому, антский князь Бос (Боус, Бооз), разбитый готами в 373 году нашей эры. Готские девы воспевают время победы готов. Шарокань — Шарукан, дед Кончака, разбит Мономахом в 1106 году. Его сын Отрок бежал от Мономаха на Кавказ. Хан Кончак после поражения Игоря впервые смог отомстить за деда и отца.
«О, моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!» — Святослав Киевский, как старший в роде, называет своих двоюродных братьев, Игоря и Всеволода, сыновцами (племянниками).
Брата моего Ярослав а... с ъ могут ы... и съ ольбер ы.— Речь идет о Ярославе Всеволодовиче Черниговском, родном брате Святослава Всеволодовича Киевского, и перечислены тюркские племена степных кочевников, издавна осевшие в пределах Черниговского княжества и подпавшие под культурное влияние русских.
Соколъ въ м ы т е х ъ... не дастъ гнЪзда... въ обиду...— Въ м ы т е х ъ — то есть в период линьки, особенно той, когда у молодого сокола
574


появляется оперение взрослой птицы. Молодые, но уже взрослые соколы особенно отважно защищают свои гнезда от хищных птиц.
Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми, а Володимиръ подъ ранам и.— После поражения Игоря половецкие ханы Гзак и Кончак двинулись на Русь. Гзак осадил Путивль, но не смог его взять и разорил Посемье. Кончак пошел на Переяславль-Русский (Южный) был разбит и на обратном пути осадил и разорил город Римов. При обороне Переяславля на вылазке был ранен князь Владимир Глебович Переяславский.
Великый княже Всеволоде! — Всеволод Юрьевич Владимиро- Суздальский, сын Юрия Долгорукого, внук Мономаха; по позднейшему прозвищу— Большое Гнездо (ум. в 1212 году).
Отня злата стола поблюет и.— Золотой стол — киевский стол. Отец Всеволода, Юрий Долгорукий, несколько раз захватывал киевский престол и умер киевским князем в 1157 году.
Ногата и резана — мелкая монета.
Шереширы — значение слова неясно; возможно, оно происходит от греческого слова, означающего «копье». Сыны Г л Ъ 6 о в ы — сыновья Глеба Ростиславича, рязанские князья, зависимые от Всеволода Большое Гнездо.
Ты, буй Рюриче, и Давыде! — Рюрик Ростиславич — один из самых деятельных и беспокойных князей XII века. Давыд Ростиславич Смоленский — брат Рюрика.
Не ваю ли вон злачеными шеломы по крови плава- ш а? — Вой вставлено предположительно, по смыслу. По-видимому, речь идет о битве с половцами 1183 года на реке Орели.
Галичкы ОсмомыслЪ Ярославе! — Ярослав Владимирович Галицкий, тесть Игоря Святославича. Прозвище Осмомысл толкуется по-разному: от восьми его мыслей (забот); от знания восьми языков; от того, что он был умен за восьмерых и т. п.
Высоко сЪдиши на своемъ златокован нЪмъ столЪ, подперъ горы У г о р с к ы и... заступивъ королев и путь., меча бремен ы чрезъ о б л а к ы, суды рядя до Дуна я.— Автор «Слова» подчеркивает мощь и богатство галицкого князя. Галич в XII — XIII веках переживал пору расцвета. Ярослав сидит высоко на горе в Галиче на златокованом престоле и отсюда распоряжается судьбами стран до Дуная. Эпитет «златокованый», сделанный из кованого золота, указывает на богатство Галича. Горы Угорские — Карпаты; король — венгерский король, которому князь Ярослав Осмомысл закрыл путь на Русь. Бремен ы — тяжести.
С т рЪ л я е ш и... салътани за землям и.— Имеется в виду султан Саладин. Предполагают, что галичане принимали участие в третьем крестовом походе. За землями — за странами, в дальних странах.
Буй Романе, и Мстиславе! — Роман Мстнславич Галицкий был предприимчивый, отважный князь, хозяин и устроитель своих владений (ум. в 1205 году). Кто такой Мстислав, неясно; возможно, Мстислав Всеволодович
575


Городенский, участник походов на половцев. И Роман Галицкий и Мстислав Городенский много воевали с литовскими племенами.
Паворзи — по-видимому, застежки под подбородком, которыми шлем закреплялся на голове.
Я т в я з и — ятвяги, одно из литовских племен. Деремела — вероятно, ятвяжская область и племя.
И'нъгварь и Всеволодъ — сыновья Ярослава Изяславича Луцкого. Три Мстиславичи — сыновья Мстислава Изяславича: Роман, Святослав и Всеволод. Автор «Слова» повторяет здесь свое обращение к Роману («буй Романе»), объединяя его со всеми его волыпскими братьями. Шестокрил- ц и — соколы. У сокола оперение каждого крыла делится на три части. Отсюда название сокола «шестокрылец».
Изяслав Т>, сынъ Васильков ъ,— полоцкий князь, в летописи не упоминаемый. В с е с л а в-*- полоцкий князь.
И с хотию на кров, а тъи р е к ъ...— Место неясное; принятое в настоящем издании чтение только одно из возможных. В издании 1800 года и в Екатерининской копии оно читается так: «И схоти ю на кровать и рекъ».
Злато ожерелие — оплечье — обшитый золотом или драгоценными камнями глубокий вырез ворота княжеской одежды.
Ярославли вси внуце и Всеславли! — Перед нами призыв прекратить вековые раздоры между киевскими князьями, потомками Ярослава Мудрого, и полоцкими потомками Всеслава.
На седьмомъ вЪцЪ Трояни връже Всеславъ жребий о дЪвицю с е б Ъ люб у.— Троян — русский языческий бог. Седьмой, по средневековым представлениям,— последний. Во времена Всеслава Полоцкого языческие движения были еще сильны! Он сам, по летописи, родился «от волхвования». О дЪвицю себЪ любу.— Под девицей разумеется Киев. Имеются в виду следующие события: в 1067 году полоцкий князь
Всеслав поднял войну и занял Новгород (Великий). Трое старших сыновей Ярослава Мудрого — Изяслав, Святослав и Всеволод выступили против Всеслава. На реке Немиге они победили Всеслава, и тот бежал. Позже Ярославичи заманили Всеслава в Киев и посадили его там в поруб (темницу). В 1068 году половцы ’на реке Альте разбили Ярославичей. Киевляне потребовали от князей оружия, чтобы дальше биться с половцами. Не получив оружия, киевляне освободили Всеслава из темницы и провозгласили его князем. Ярославичи бежали.
Скочи отъ ннхъ лютымъ з в Ъ р е м ъ въ плъночи изъ БЪ л а град а...— В 1069 году против Всеслава, княжившего тогда в Киеве, пошли походом князь Изяслав Ярославич и польский король Болеслав. Всеслав выступил против них вместе с киевлянами. Но еще до встречи с войском Изяслава и Болеслава ночью, тайно от киевлян, Всеслав бежал из Белгорода (небольшого города под Киевом) в Полоцк. Следовательно, «они» — это киевляне.
Утръже в а з н и, с три кус ы...— Одно из «темных» мест «Слова». Мы приводим здесь деления на слова, предложенные Р. Якобсоном.
576


Разшибе славу Ярослав у...— С именем Ярослава Мудрого, княжившего до 1016 года в Великом Новгороде, связывались представления о начале новгородской независимости. Н е м и г а — речка, ныне не существующая, на которой стоял Минск. Дудутки — по-видимому, какая-то местность под Великим Новгородом.
На Н е м и эЪ снопы стелютъ головам и...— Имеется в виду кровопролитная битва на Немиге-реке, в которой был разбит Всеслав тремя Ярославичами — Изяславом, Всеволодом и Святославом.
А самъ въ ночь влъкомъ рыскаш е...— То убегая от погони, то стремясь захватить города, то отстаивая свою вотчину. Всеслав действительно рыскал, как волк, по всей Русской земле.
Великому Хръсови влъкомъ путь п р е р ы с к а ш е.— Хоре — славянский языческий бог, по-видимому, бог солнца; Всеслав «рыскал» до восхода солнца.
Тому въ ПолотьскЪ позвониша заутренюю рано у С в я т ы я Софеи въ колокол ы, а онъ въ КыевЪ звонъ с л ы - ш а.— Здесь, по-видимому, имеется в виду следующее: Всеслав сидел в Киеве в заточении (в «порубе») (1067—1068), в то время как в родном Полоцке его считали князем и как князя поминали во время церковных служб в полоцком Софийском соборе.
Того стараго Владимира нельзЪ 6Ъ пригвоздити къ горамъ киевьекым ъ... — Здесь, несомненно, разумеется Владимир Святославич, ходивший в многочисленные походы на внешних врагов Руси.
Нъ розно ся имъ хоботы пашут ъ.— Хоботы — полотнища знамен. Автор «Слова» хочет сказать, что между войсками братьев Рюрика и Давыда Ростиславичей не было согласия. «Стяги» (полки) Давыда отказались выступать совместно со стягами Рюрика (1185 год) и вернулись назад.
Ярое лавнынъ глас ъ.— Ярославна — жена князя Игоря, дочь Ярослава Владимировича Осмомысла Галицкого.
Омочю бебрянъ рукав ъ...— Рукава верхней одежды знати в Древней Руси делались длинными. Их легко можно было омочить в воде, чтобы утирать ими раны. Обычно же их поднимали, перехватывая обручами у запястий. В церемониальных случаях их спускали, стояли «спустя рукава». Бебрянъ — шелковый.
Ты лелЪялъ еси на себЪ Святославли насады до плъку Кобяков а.— Ярославна вспоминает победоносный поход русских князей на половцев 1184 года. Насады — ладьи с «насаженными» бортами.
О в л у р ъ — половец, бежавший с Игорем на Русь. В летописи он назван Лавр или Лавор.
Стрежаше его гоголемъ на во д% чайцами на струях ъ, чрьнядьми на ветрЪ х.— Гоголи, черняди (породы нырковых уток) и чайки очень пугливы и издали замечают приближение человека.
19 Былины
577


Игорь, скрываясь днем в зарослях у рек, мог по поведению этих птиц судить, не приближается ли погоня.
Не тако ти, рече, рЪка Стугна: худу струю имЪя, по- жръши чужи ручьи и струг ы, ростре на къ устью, уношу князю Ростиславу затвор и.— Мелкойодная река Стугна расширяется к устью за счет притоков, главным образом с правой, половецкой, «чужой» стороны. Юноша Ростислав погиб в ее устье, в полноводной части, около города Треполя в 1093 году.
Полозие — полозы, вид крупной змеи, водящейся в степях.
Аще его опутаевЪ красную девицею.— Сын Игоря Владимир женился на дочери Кончака, вернулся на Русь в 1187 году с женой и ребенком.
Рекъ Боя н ъ и Ходы на, Святъславля песнотворца стаг раго времени Ярославля, Ольгова ко га и я хоти: «Т я ж к о т и голов ы...» — испорченное место, не поддастся уверенному исправлению. Возможно, X о д ы н а — певец вроде Боян а, а хоти — двойственное число от «хоть» — любимец. Каган — титул владык хазарских и аварских; применялся иногда и к русским князьям в X — XI веках.
ДЪвици поютъ на Дуна и...— В низовьях Дуная находились русские поселения.
Къ святЪн Богородици Пирогоще й.—■ Церковь Богородицы Пирогощей заложена в Киеве в 1132 году и завершена в 1136-м, названа по иконе «Пирогощей» («башенной»), привезенной в Киев из Константинополя.
Амин ь.— Слово «аминь» происходит от греческого слова со значением «да будет так», «истинно». Обычно оно ставилось в конце произведения.
ИЗ «МОЛЕНИЯ ДАНИИЛА ЗАТОЧНИКА»
С г р. 412
«Моление Даниила Заточника» состоит из цепи кратких изречений — афоризмов, построенных по определенному плану и составляющих своего рода сюжетную канву. Они рисуют быт начала XIII века и облик самого автора.
Сборники изречений были особенно широко распространены в древности. Они известны в Индии, Персии и в других странах. Знаменитые «Притчи» Соломона также состоят из афоризмов. Большинство из них — глубокая народная муд* рость. Эта-то мудрость и ценилась. На Руси было много подобных сборников, сначала переводных, позже оригинальных. Наиболее известным была «Пчела» — переведенная с греческого оригинала еще в XI веке. В самом названии заключен образ: пчела собирает мед со многих цветов, а авторы сборника черпали изречения из многих источников — из античных писателей, библейских книг, сочинений христианских богословов.
Именно к жанру такого рода примыкает «Моление Даниила Заточника».
578


Однако, несмотря на свою связь с древней традицией, это интересное произведение яьпяется загадочным и необычным. Прочитав его, вы, наверное, задаете себе вопрос, кто же был Даниил и к кому он обращал свое «моление», свою просьбу. Вопросы об авторе и адресате этого произведения ставятся и исследователями древнерусской литературы, но до сих пор нет единого ответа. Одни считают Даниила автором «Моления», другие — вымышленным героем, от лица которого пишет неизвестный автор. Все равно как «Дневник Печорина» написан не Печориным, а М. Ю. Лермонтовым.
Вызывает споры самое прозвание «заточник». То ли Даниил был «заточен» куда-то, то ли сослан в дальнее, «заточное» место, то ли это прозвище, данное позже. К какой общественной среде принадлежал писатель? И тут нет общего мнения. Высказывалось предположение, что Даниил был человеком, зависимым от боярина. Согласно другому мнению, он был княжеским «милостником», то есть человеком незнатного рода, приближенным к князю по княжеской «милости». Таких «милостников» было много у Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо и других владимиро-суздальских князей.
Некоторые исследователи считают, что «Моление» обращено к Юрию Долгорукому (умер в 1157 году), но большинство ученых полагают, что адресат Даниила — Ярослав Всеволодович (сын Всеволода Большое Гнездо, отец Александра Невского, умер в 1246 году), и относят произведение к началу XIII века.
«Моление» свидетельствует о широкой образованности его автора. В XIX столетии, когда появилось понятие «интеллигент» — это слово родилось в России,— Даниила, по аналогии с людьми XIX века, стали называть интеллигентом. Это наименование исключительно к нему подходит.
«Моление Даниила Заточника» стоит несколько особняком в русской литературе. В основном писателей Древней Руси волновали судьбы Русского государства и проблемы нравственности. Они охотно обращались к темам героизма, общественного долга и духовного совершенствования. «Моление Даниила Заточника» не затрагивает этих вопросов. В нем впервые в русской литературе (и в этом оно опережает свое время чуть ли не на четыре столетия) ставятся вопросы общественные, социальные, как мы сказали бы теперь. Человек и общество; князь, к которому он обращается, и он сам, Даниил; княжеские тиуны (управляющие) и вельможи, с одной стороны, и обижаемые ими сироты и вдовицы — с другой; отношение к человеку, когда он богат и когда оказывается бедняком,— вот что интересует автора.
Даниил с ожесточением обличает глупость, жадность, ярко рисует картины общественного неравенства, тяжесть зависимости. Он первый русский сатирик и бытописатель. Этим объясняется, почему к «Молению» обращаются историки общественных отношений.
Отличает «Моление Даниила Заточника» от других произведений русской литературы (вплоть до XVI века) и то, что автор убежденно и запальчиво говорит о ценности человеческой личности, вне общественного положения человека: «Не смотри на внешность мою,— пишет он,— но посмотри, каков я внутри». При этом единственной ценностью в человеке он признает ум. Недаром
579


он начинает свое «Моление» выспренним, звонким восхвалением разума. Он, по собственным словам, лишен всего, живет в крайней нужде, терпит холод и голод, обижаем всеми и признает за собой только одно достояние — ум.
Однако ни ум, ни образование не принесли Даниилу ни материальных благ, ни душевного успокоения. Сам он пишет о себе: ...Имею сердце — как лицо без
глаз, и ум мой — как ночной ворон, на развалинах бодрствующий».
Даниил невесело балагурит: «Кому Переяславль, а мне гореславль», плетет небылицы с целью насмешить и убедить: «Коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится», обращается к пословицам: «Ни рыба в рыбах рак, ни птица в птицах нетопырь» — в современном языке эта шутливая поговорка звучит иначе: «Курица — не птица, баба — не человек». Даниил
бранится, как и теперь бранятся на Украине: «Дай бог ему лихорадкою болеть».
Смех «Моления» горький, сам Даниил пишет о разочаровании в людях, в друзьях. Он человек внутренне одинокий, «пессимист XIII века» — называют его. В этом опять же отличие «Моления Даниила Заточника» от других произведений Древней Руси, которые даже при описании страшных народных бедствий не теряют ни веры в лучшие стороны человека, ни уверенности в конечной победе добра и справедливости.
Псалтырь — здесь: музыкальный инструмент.
Т р о с т ь — отточенный кусок тростника, один из предметов для письма в Византии и на Востоке.
Как древние — младенцев о камен ь.— Библейский символ разбиваемых о камень младенцев выражает высшую степень народного бедствия и отчаяния.
Как Красное море фараон а.— Согласно Библии, Красное море расступилось перед бежавшими из Египта израильтянами и позволило им пройти по его дну. Когда же египтяне, преследуя израильтян, въехали на своих колесницах на морское дно, море сомкнулось и поглотило фараона и все войско его.
Агарь и Сарра — по Библии, Агарь, рабыня Сарры, бежала от своей госпожи.
Боголюбово — город, построенный Андреем Боголюбским (в 10 км от Владимира). Л а ч е-о зеро — озеро, на котором стоит город Каргополь.
Опуская рук у... в с о л о н к у...— Согласно евангельской легенде. Иуда, предатель Христа, на последней вечери (трапезе) опустил руку в солонку.
Соломон — израильско-иудейский царь, его мудрость стала нарицательной; ему приписывался ряд библейских книг — Притчи, Книга Премудростей, Песнь Песней и другие.
Е з е к и я — один из библейских царей. Вместо того чтобы прославить бога за чудесное выздоровление, он показал свои богатства послам вавилонского царя, пришедшим справиться о его здоровье. Тогда пришел пророк Исайя и предрек,
580


что все богатство, собранное царем и его предками, будет взято вавилонянами, а сыновья его будут евнухами во дворце царя вавилонского.
Как сказал Святослав, сын Ольги н...— Имеется в виду Святослав, сын Ольги и Игоря. Приводимые слова Святослава в летописи отсутствуют.
Рядовичи — люди, работающие у своего господина по «ряду» (договору).
Мех — мешок из шкуры животного для хранения жидкостей.
Нетопырь — летучая мышь.
Для женок повоз возит ь.— Повоз возить — обязанность привозить дань или оброк в назначенное место. Мужчине казалось унизительным везти дань женщине.
Самсон — библейский герой, которому приписывалась сверхъестественная сила. Александр — Александр Македонский. Иосиф — библейский герой, обладавший даром прозорливости. Давид — израильско-иудейский царь; его считали автором псалмов, религиозных песнопений, входящих в книгу Псалтырь.
НАСТАВЛЕНИЕ ТВЕРСКОГО ЕПИСКОПА СЕМЕНА Стр. 416
Всем известны поговорки: «Каков пастух, таково и стадо», «Каков поп, таков и приход». Эту мысль и высказал тверской епископ Семен, живший в конце XIII века (он скончался в 1288 году.) А мысль, казалось бы, простая—глубока, как всякая народная мудрость.
Еще со времен «Повести временных лет» и «Поучения» Владимира Мономаха русских людей волновал вопрос о княжеской власти. Каков должен быть князь, каким должен быть идеальный князь — об этом писали летописцы, об этом писал и Мономах.
Князь ответствен перед людьми: эта мысль поднималась уже в XI — XII веках. В XV веке при Иване III; в период создания русского национального государства, встал вопрос о пределах власти государя всея Руси. Вопрос о власти царя и его ответственности перед подданными был предметом переписки Ивана Грозного с князем Курбским. В XVII веке после Смуты вопрос был поставлен иначе: за судьбу страны несут ответственность все, «от великих и до малых».
Наставление епископа Семена стоит, как видите, в длинном ряду произведений, посвященных одной и той же теме. Сжато, но ярко рисует тверской
владыка неправедного князя. Наверное, таких князей было немало. Но важно то, что во все времена нашей истории были люди, подобные Семену, которые
не боялись говорить в лицо правду-матку, во все века был высокий, хотя
и редко достижимый идеал, который освещал сердца людей.


ИЗ «СКАЗАНИЯ О СОЛОМОНЕ И КИТОВРАСЕ»
Стр. 417
В Александровской слободе хранятся вывезенные Иваном Грозным из Новгорода Васильевские врата Софийского собора. Они называются по имени заказчика — новгородского архиепископа Василия, жившего в первой половине XIV века. Золотой наводкой по меди на них выполнены изображения церковных праздников. И тут же несколько назидательных сцен, среди них — Китоврас, держащий в руке фигурку царя Соломона.
Герой нашей повести «дивий зверь» Китоврас представлялся в виде коня о четырех ногах с человечьим туловищем и лицом, с двумя руками и крыльями. На голове — корона. Об этом мифическом существе рассказывали, будто ночью он царствует над зверями, а днем — над людьми. Имя его происходит от кентавра — полулошади-получеловека, известного в греческой мифологии.
«Сказание о Соломоне и Китоврасе» относится к апокрифам. Слово «апокриф» происходит от греческого apokryphos, что значит «тайный», «сокровенный». Апокрифы — рассказы, связанные с библейскими лицами и событиями, однако, в отличие от книг Библии, в истинности которых мало кто в те времена сомневался, апокрифы считались лишь благочестивыми преданиями, легендами. Они не использовались при богослужении, но читались в монастырях во время трапез. Занимательный сюжет, высокая поэтичность привлекали к ним широкие народные круги как на Западе, так и на Руси. Наибольшей любовью пользовались апокрифы «Хождение богородицы по мукам» и «Сказание о Соломоне и Китоврасе». Распространение и создание многих апокрифов часто бывало связано с народными движениями и с ересями. Поэтому некоторые апокрифы были внесены в список «ложных» или «отреченных» книг и считались «баснями» — выдумками. К «басням и кощунам» относилось и «Сказание о Соломоне и Китоврасе».
Образ Соломона, как он рисуется в Библии, чрезвычайно сложен. Царь был знаменит своей мудростью. Ему приписываются глубокие по мыслям изречения и справедливые суды. Недаром говорят: «Соломоново решение», что значит — мудрое и справедливое. Соломон прославился как строитель. Он воздвиг в Иерусалиме громадный храм, складывавшийся из обтесанных камней.
Однако роскошь, которой окружил себя царь и многочисленные жены, взятые им из соседних племен, «развратили сердце его». И стал Соломон служить чужим богам — Астарте и Молоху. Народ роптал на тяжесть налогов и восставал. Блестящее царствование Соломона закончилось народными волнениями, а после его смерти произошло разделение государства.
На склоне лет Соломон, согласно преданию, написал книгу «Экклесиаст», что значит «Проповедник». Царь оглядывается на дела свои и приходит к мысли, что «все суета сует», во многой мудрости много печали и кто умножает знание, тот умножает скорбь. Человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем, и лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь,
582


который не умеет принимать советы. Если же человек видит доброе во всяком труде своем, то это дар божий.
Сложный образ Соломона отразился и в «Сказании». Соломон мудр, но его мудрость соединена с хитростью. Китоврас же мудр, но простодушен и доверчив. Ходит он только «путем правым», ему открыто то, что сокрыто людям. Он с готовностью выводит на путь заблудшего, печалится о бренности человеческой жизни и смеется над горделивыми помыслами людей, будто человек может знать сокровенное. Китоврас помогает Соломону, но, когда тот возносится гордостью, Китоврас показывает, что сила царя не так велика, как он вообразил.
Заклятие — магическое, колдовское слово.
Вериги — оковы, кандалы, металлические цепи.
Ворожба — гадание, предсказание будущего, «ворог» — враг
(дьявол).
Локоть — старинная мера длины, соответствующая расстоянию от локтя до конца вытянутого среднего пальца, около 0,5 метра.
ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗА11И БАТЫЕМ Стр. 419
В Древней Руси было высоко развито чувство патриотизма. Слова такого не было, но чувство было, сильное, острое. Им пронизана древнерусская литература, особенно оно выражено в так называемых воинских повестях, рассказывающих о мужестве русских людей, сражавшихся с иноземными врагами. К числу таких повестей принадлежит и «Повесть о разорении Рязани Батыем». Несмотря на трагичность описываемых событий, «Повесть» полна светлой веры в силы русского народа. Написана она, как считают исследователи, в первой половине XIV века.
Прежде чем говорить о повести, следует вспомнить обстановку начала XIII века. Бесконечные междоусобицы князей, кровопролитные брани друг с другом (рязанские князья не составляли в этом отношении исключения). И вот в 1223 году появляется «народ незнаемый» — монголо-татары. Но даже перед лицом нового страшного врага князья не объединились, и битва кончилась полным поражением. В 1237 году Батый подошел к Рязанской земле. И опять не было единения: Юрий (Георгий) Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, не помог рязанцам, за что был тяжко наказан: сам он пал в битве на роке Сити, а его стольный город Владимир взят Батыем в том же 1237 году. Но рязанские князья выступили против Батыя в полном единении. Это подчеркивается в «Повести». Именно поэтому автор не бросает им ни слова упрека за прежние распри.
Автор восхваляет рязанских князей, потому что для него они олицетворяют саму Рязанскую землю. В их единении, сплоченности, братстве видит он единение и сплоченность Рязанской земли.
583


«Повесть о разорении Рязани Батыем» состоит из четырех частей. Первая — вступление — приход Батыя. Князья рязанские показаны мудрыми и гордыми. Гибель молодого князя Федора Юрьевича — предвестие грядущих бед. Вступление полно лиризма. Тут и благородный образ верного Апоницы и несчастной красавицы княгини Евпраксии. Кончается вступление плачем князя, отца Федора, княгинь и «всего града».
Вступление, в котором прозвучали основные мотивы последующих частей, без всякой паузы переходит во вторую часть. «Едва отдохнув от плача и рыдания», князь великий Юрий Ингваревич выходит на битву. При описании битвы автор использует традиционные воинские формулы и создает величественный образ бьющихся насмерть «удальцов и резвецов рязанских». Описание битвы кончается перечислением имен погибших — оно звучит как торжественное поминовение. Далее описывается битва горожан. Они остались без своих военных вождей, но бились столь же мужественно и, так же как они, «все равно умерли, все единую чашу испили смертную». Эта фраза как рефрен, как лейтмотив повторяется на протяжении всей «Повести».
Тема третьей части — отмщение за убитых. «Исполин силою» Евпатий Ко- ловрат словно воплощает в себе доблести всех рязанцев. Повторяются формулы, которые уже использовались во второй части: Батый «испугался» внезапного нападения, Евпатий бился «крепко и мужественно», «проезжал сквозь полки татарские». Мы видим повторение темы сечи, но более развернутое, более величественное: сеча — пир. Есть и разница. Первая сеча, в которой участвовали князья и горожане рязанские, была «зла и ужасна». Вторая — былинная, и написана она в ритме былин. Евпатьевы богатыри — «люди крылаты и не знающие смерти» — бьют врагов. И хотя в конце Евпатий также гибнет, как все остальные «удальцы и резвецы рязанские», но гибель его превращается в торжество духа.
Последняя, четвертая часть, где появляется Ингварь Ингваревич,— плач по убитым, по разоренной родной земле Рязанской, предание земле тел убитых, похвала князьям рязанским и, наконец, как последний мажорный аккорд,— обновление Рязанской земли. В этой части есть свои художественные жемчужины. Например, в картине поля брани удивительно соединяются эпически-лирический образ: лежат тела «на земле пусте, на траве-ковыле», с реальным: «снегом и льдом померзнувшие»,— битва произошла зимой, в декабре. В трогательном плаче Ингваря Ингваревича слышатся народные плачи-причеты. Похвала князьям отличается отточенностью литературной отделки.
Таково общее построение этой прекрасной повести, полной любви к родной земле и гордости за ее стойких сынов.
Рязань — ныне Старая Рязань, городище на Оке, где сохранились величественные древние валы. Современный город Рязань — другой, в древности он назывался Переяславль Рязанский.
Ш у р и ч — племянник.
Мурза — у тюркских народов глава рода или племени. Санчакбей — военачальник, знаменосец.


ПОВЕСТЬ О МЕРКУРИИ СМОЛЕНСКОМ
С г р. 425
Легенда о том, как человек идет, неся усеченную голову, принадлежит многим народам Запада и Востока, встречается в литературе и в изобразительном искусстве. Одно крымское сказание может помочь лучше понять повесть о Меркурии: Гази-Мансур-Султан, когда ему было сто лет, отправился на поклонение в Мекку. На обратном пути он остановился кормить верблюдов и, чувствуя приближение смерти, стал просить аллаха, чтобы кости его были погребены в Крыму. «Только кто отвезет их?» — подумал он. Налетел ветер, и как будто кто-то сказал: «Сам отнесешь». В это время подбежал араб с ятаганом и отрубил старику голову. Гази-Мансур поднял голову, взял ее под мышку и пришел на родину. Дойдя до своего сада, он лег и скончался. Его соседи недоумевали, как и жители Смоленска в нашей повести. Сказание заканчивается пояснением: «Если человек очень любит свой край, он непременно вернется домой, живой или мертвый. Только нужно очень любить, чтобы когда тебе отрубят голову, самому принести ее под мышкой».
Так же и с Меркурием. Надо было очень любить родной город, чтобы спасти его ценой жизни и вернуться в него, неся свою голову в руке. В народном сознании Меркурий обязательно должен был погибнуть — иначе не было бы самопожертвования, не было бы подвига. Он сам, исполнив свое назначение, отдает жизнь в руки светлого юноши. Смерть праведника представлялась прекрасной, считалось, что зло не может коснуться светлого и возвышенного, оно не властно над добром, и гибель человека чистого — не победа темных сил, а высокий и прекрасный подвиг, убеждающий остальных в правоте славного дела.
Жители Смоленска не сразу поняли героический подвиг Меркурия. Они, как часто бывает в народном эпосе, оказались недостойны его жертвы. Вот почему им не было дано похоронить своего защитника.
Легенда о Меркурии объясняла спасение Смоленска от Батыевых полчищ: Батый шел было к городу, но внезапно повернул, и Смоленск был взят мон- голо-татарами позднее, в третьей четверти XIII века.
Народное сказание о юноше Меркурии, дошедшее до нас в литературной обработке XV века, одно из самых красивых и поэтичных сказаний о героическом подвиге, о борьбе за свою родину против жестокого врага.
Петровское сто — купеческое объединение. Купцы в городах Древней Руси — в Смоленске, Новгороде и других — объединялись в сотни, каждая сотня имела своего святого-покровителя, во имя которого строилась церковь. Храм Петра и Павла (XII века) на правом берегу Днепра реставрирован в 1962—1963 годах в первоначальных формах. Остатки фресок сняты со стен и хранятся в Эрмитаже.
Прибежал он во Угры и там был убит королем Стефа н о м.— Во время монголо-татарского нашествия угорским (венгерским) ко-
383


ролсм был не Стефан, а Бела IV (1235—1270). Батый нанес решительное поражением его шестидесятитысячному войску в 1241 году, разорил страну и в 1242 году вернулся в Орду.
Архистратиг (греч.) — военачальник (ср. «стратег», «стратегия»). Архангелы Михаил и Гавриил считались начальниками небесных сил.
СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ Стр. 427
Есть произведения, которые трудно поддаются переводу. Поэтому так необходимо знание языков, в том числе и древних. Любой писатель воспринимается и глубже, и полнее, когда мы читаем его в подлиннике, а не в переводе. К таким произведениям относится «Слово о погибели Русской земли», дошедшее до нас всего лишь в двух списках, причем оба не имеют окончания.
По названию можно подумать, что это какое-то мрачное произведение. В самом деле страшно звучит: «погибель Русской земли». Но, прочитав «Слово», понимаешь, что это не плач о погибшей земле Русской, а прославление ее красоты и силы. Правда, силы «былой», но в ней залог будущего возрождения.
Считают, что «Слово» написано во Владимире между 1238 и 1246 годами. Начинается оно с описания Русской земли — городов, монастырей, природы. Описание обобщенное, выделяется только самое главное. Если вы живете в среднерусской полосе и вас спросят, что вам больше всего там дорого, мило сердцу, то один назовет поля, другой — леса, третий — реки, а иной скажет: «Место у нас веселое, душу радует». Наверное, это самое ощущал и древнерусский автор, когда писал: «О светло светлая... земля Русская!»
Переводить «Слово», право, значит, потерять половину его поэтичности. Лучше подумаем о значении тех слов, которые или вышли из употребления, или в современном языке имеют иное значение.
Слово «красный» в древности означало «красивый». Красная площадь в Москве — значит красивая. Были села княжеские, называвшиеся Красными, крыльца красные и т. д. Так, «украсно украшенная земля Русская» выражает высшую степень красоты Русской земли.
В слове «дивный» содержится многое. «Диво дивное, чудо чудное»,— говорят в сказках. Красивые и богатые села назывались Дивными, а в Угличе до сих пор стоит Дивная церковь. Она в самом деле очень красива. А что значит «удивлена еси» («И многими красотами удивлена еси...»)? Слово «еси» — глагол, 2-е лицо от глагола «быть». Спряжение было такое: аз — еемь, ты — еси, он — есть, мы — есм, вы — есте, они — суть. В современном языке формы эти вышли из употребления, кроме формы «есть» и устаревшего «суть». Вместо глагола «еси» мы употребляем местоимение «ты». Как же понимать «удивлен.а еси»? «Дивишь», «удивляешь»? Но это ведь страдательный залог. «Украшена
586


на диво, на удивление»? Может быть. Представляется, что сама «светло светлая и украсно украшенная» Русская земля дивится красотами, которыми она полна, украшена, удивлена, сделана дивной.
Существительное «кладязь» — значит «источник». «Клад» и «колодец» одного корня. Вода часто бывала дорога, как самый ценный клад. «Местночтимыми», то есть почитаемыми в данном месте, источниками назывались те, которые отличались особенно чистой и вкусной, а иногда и целебной водой.
Возможно, вам покажется, что «горы крутые» — преувеличение для среднерусской равнины. Но если вы посмотрите снизу на город Владимир, например, или на Муром от Оки, то вы убедитесь, что «горы крутые» сказано очень точно.
Когда мы говорим «различный», мы не задумываемся, что это прилагательное происходит от «разноличный» и заключает в себе ту мысль, что у всех «разные лица», все выглядит по-разному. Эта разноликость (разнообразие) в природе, в животном мире всегда поражала и восхищала людей.
Прилагательное «грозный» заключало в себе положительную оценку. Вспомните «Полтаву». «Он весь как божия гроза...» — писал А. С. Пушкин о Петре I.
«Честный» не означает «честный», хотя и того же корня. «Честны"» — тот, которому подобает воздавать почести, почитаемый.
Мы теперь часто забываем, что глагол «исполнять» означает — делать полным, законченным. Существительное «полнота» хорошо понимается в сочетании «полнота счастья». Русская земля, к которой обращается автор, «всем исполнена», «всем наполнена», «всего полна».
Как видите, знание древнего русского языка помогает понять и наш современный язык.
После описания русской природы автор переходит к перечислению племен, которые соседствовали с Русью или платили дань русским князьям. Эго перечисление не пустое для человека того времени: он гордится обширностью владений русских князей как свидетельством их силы.
«Слово о погибели Русской земли» с его ощущением красоты и приволья русской природы, с его гордостью за славу Руси — настоящий гимн Русской земле. Думается, что первую часть его следовало бы знать наизусть, как мы знаем Н. В. Гоголя «Чуден Днепр при тихой погоде...» или стихотворение в прозе И. С. Тургенева «Русский язык».
Я т в я г и — литовское племя. Тоймичи — финское племя, обитавшее на реке Тойме, притоке Северной Двины. Дышущее море — Северный Ледовитый океан с его приливами и отливами. Болгары — волжские болгары. Буртасы — мордовское племя. Черемисы — марийцы.
Всеволод — Всеволод Большое Гнездо. Юрий — Юрий Долгорукий.
Б у р т а с ы... веда и мордва бортничали на княз я... Воло-
587


димир а.— Веда — мордовское племя. Бортничать — собирать мед диких пчел. Автор образно говорит, что эти племена платили дань Владимиру Мономаху.
Великий Ярослав — Ярослав Мудрый. Володимир — Владимир Мономах. Нынешний Ярослав — Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского. Юрий — Юрий (Георгий) Всеволодович, при нем татары взяли Владимир в 1237 году.
ИЗ «ЖИТИЯ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО»
С г р. 428
«Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра» рассказывает нам устами современника о подвигах нашего национального героя. Автор был близок Александру Невскому, мог расспрашивать его о Невской сече и Ледовом побоище. Он разговаривал с другими участниками великих битв, узнавал от них подробности и передал то, что слышал, потомкам. Рассказ «очевидца», современника великого князя, не может не быть интересен для нас. Но «Повесть» ценна не только этим. Она является прекрасным памятником искусства слова второй половины XIII века и свидетельствует о том, что даже в тот тяжелый век нашей истории русская культура не угасала, литература могла подниматься до высот истинной поэзии.
Каждый писатель — сын своего века. Он работает под влиянием поэтических воззрений своей эпохи, связан литературными традициями и стилем времени. Мы не можем подходить к нему с мерками сегодняшнего дня. Автор «Жития князя Александра Невского» был человеком широко начитанным и писал в соответствии с лучшими образцами мировой литературы, известными ему и образованному кругу его читателей по переводам. Он знал жизнеописание Александра Македонского, во многих списках ходившее на Руси под названием «Житие, и жизнь, и деяния, и вся бранна Олександра, царя Македонского». Ему были хорошо известны «Троянские деяния» — изложение событий троянской истории. Мы их знаем по бессмертной «Илиаде» Гомера или — что чаще — по сокращенным пересказам, а он — по переложению византийского историка Малалы. Наконец, наш писатель читал исторические книги Библии, «Историю Иудейской войны» знаменитого историка Древнего Рима Иосифа Флавия и повести о византийском герое — богатыре Дигенисе Акрите, прекрасном Дивгении, как его называли на Руси.
В этих произведениях автор «Повести» находил деяния, подобные подвигам Александра Невского, поэтические образы, достойные для восхваления своего героя. Описывая действительно имевшие место события, автор приподнимает их, облекая в пышные риторические формы, придавая им значительность. Он создал литературное произведение, занявшее достойное место среди произведений мировой литературы средних веков.
588


Обратите внимание на стройность рассказа. Прекрасно согласованы лирическое вступление и эмоциональный конец «Повести». После вступления мы читаем краткую энергичную характеристику князя. Писатель уподобляет Александра известным героям Библии и античности. Гипербола, сравнения, приподнятый стиль — вот те художественные средства, которые должны создать образ исключительного героя.
Далее автор последовательно рассказывает о трех подвигах Александра: о битве на Неве, о Ледовом побоище и о поездке в Орду. Два первых подвига — бранные, последний — подвиг самопожертвования. Александр поехал к хану «отмолить людей от беды», чтобы татары не заставляли русских людей нести военную службу. Существует предположение, что смерть Александра на обратном пути из Орды вызвана отравлением в ханской ставке.
С искренней теплотой обрисованы сподвижники князя — от простого ижорца Пелгусия до дружинников. «Шесть мужей храбрых» вызывают восхищение писателя. Они — реальные люди того времени. О многих из них мы знаем из упоминаний в новгородских летописях.
В стиле воинских повестей еще Киевской эпохи ритмичной прозой описана битва на Чудском озере. Но за поэтическими образами автор не забывает действительных событий. «Словно замерзшее озеро двинулось»,— пишет он и сразу переносит нас в морозный зимний день на Чудское озеро, к Вороньему камню.
Автор приподнимает и события и действующих лиц, делая все возвышенным, достойным и восхваления и удивления, но за его риторикой всегда чувствуются действительно имевшие место события, которые в самом деле заслуживают высокого и благоговейного отношения. Современники и потомки любили «Житие князя Александра Невского», высоко ставили его литературное мастерство и подражали ему в своих произведениях.
Александр Невский — годы жизни 1220—1263.
Иосиф — герой Библии, за красоту его прозвали Прекрасным. Братья из зависти продали его в рабство в Египет, где фараон, пораженный его мудростью, назначил его вторым царем.
Веспасиан — Тит Флавий Веспасиан, главнокомандующий римскими войсками в Иудейскую войну, когда был взят и разрушен Иерусалим (70 год н. э.), впоследствии римский император.
Андреяш — магистр ливонского ордена Андреас фон Фельзен. Слуги б о ж и и — рыцари ливонского ордена, учрежденного в 1237 году для покорения Прибалтики, называвшейся тогда Ливонией.
Король полуночной части Римской стран ы...— шведский король Эрих Картавый. Римской страной назывались все земли католического Запада, подчинявшиеся римскому папе. Полуночная часть — северная часть.
И собрал король силу велику ю...— Король Эрих сам не участ¬
589


вовал в походе на Русь. Во главе шведского войска стояли ярл (князь) Биргер и ярл Ульф Фаси.
Борис и Глеб — сыновья Владимира Святославича, убитые братом Свя- тополком Окаянным в 1015 году, считались покровителями русских князей и Русской земли.
Был тогда град Псков взят...— Псков был взят ливонскими рыцарями в 1240 году.
Моисей — ветхозаветный пророк. А м а л и к — вождь племени амалики- тян, оказавший сопротивление израильтянам на их пути из Египта.
Иисус Навин — ветхозаветный пророк и полководец, овладевший городом Иерихоном, стены которого пали, по Библии, от звука труб войска Навина.
Море Египетское — часть Средиземного моря, прилегающая к Египту. Море Варяжское — Балтийское море.
Ц а р ь... в стране Восточной — хан Батый.
Моавитяне — библейское племя. Автор повести называет моавитян- ка м и татарских женщин.
Было тогд а... притеснени е... веля им воевать вместе с н и м и...— Русские вынуждены были платить дань Орде, но они не участвовали в войнах монголо-татар. Требование «воевать вместе» так и не было удовлетворено.
Г ородец — город на Волге.
ПОВЕСТЬ О ШЕВКАЛЕ С т р. 432
«Повесть о Шевкале написана летописцем тверичем вскоре после трагических событий 1327 года. Этим объясняется непосредственность и живость изложения. В самом деле, мы себе ясно представляем картину: на дворе великого князя (то есть в его дворце) сидит Шевкал, его люди причиняют насилие жителям города. Но жизнь тем не менее идет своим чередом, и дьякон Дудко в долгополой одежде и черной шапочке ведет на водопой свою тучную кобылку. И тут ее хватают татары.
Причина появления в Твери Шевкала — Чол-хана, двоюродного брата хана Золотой Орды Узбека, неизвестна. Летописец приписывает это тому, что Орда боялась усиления Твери и потери власти над нею.
В начале XIV века, когда произошли описываемые события, Тверь была богатым и крупным городом. Она успешно оспаривала Великое княжение у Нижнего Новгорода и у только еще возвышавшейся Москвы. (В Москве с 1325 года на княжении сидел Иван Калита.)
Стольным городом самостоятельного Тверского княжества Тверь стала при брате Александра Невского Ярославе Ярославиче. Сын Ярослава Михаил Ярославич получил титул «великого князя веся Руси». Михаил Ярославич начал
590


каменное строительство. По его велению в Твери построен каменный храм Спаса, одно из первых каменных зданий на Руси во время монголо-татарского ига.
Тверское княжество граничило с Литвой и было тесно связано с литовскими землями. По Волге Тверь торговала с Востоком. Тверичи ездили в Киев, Шемаху, Бездеж (Пятигорск), Дербент и в Царьград.
Но судьба богатого княжества сложилась трагично. Оно страдало от внутренних усобиц, от татарских опустошений, от кровавой борьбы с соперницей Москвой.
Трагична была и судьба тверских князей. Достаточно независимая по отношению к Орде политика стоила жизни многим из них, а их землю разоряли татарские карательные рати. Михаил Ярославин Тверской и его старший сын Дмитрий Михайлович, по прозвищу Г розные Очи, сложили свои головы в Орде. Александр Михайлович, второй сын великого князя Михаила, после восстания против Чол-хана бежал из Твери. Тверское же княжество было жестоко разгромлено так называемой Туралыковой, или Федорчуковой, ратью. Через двенадцать лет Александр Михайлович вернулся в Тверь, но был вызван в Орду и там убит (1339 год).
О восстании тверичей против Шевкала сложили народную песню, в которой он назван Щелканом Дюдентьевичем. В песне поется, как царь Азвяк (Узбек) одаривал своих' шурьев городами стольными. Одного он не пожаловал — любимого шурина Щелкана Дюдентьевича. Щелкана не было в то время в Орде. Он был занят другими делами:
Брал он, млад Щелкан,
Дани невыходы, царски невыплаты:
С князей брал по сто рублев,
С бояр по пятьдесят,
С крестьян по пяти рублев,
У которого денег нет,
У того дитя возьмет;
У которого дитя нет,
У того жену возьмет;
У которого жены-то нет.
Того самого головой возьмет.
Когда Щелкан вернулся к царю с богатою данью, стал он просить его:
«Пожалуй ты меня
Тверью старою, Тверью богатою».
Царь выполнил просьбу Щелкана.
И в ту пору млад Щелкан Он судьею насел
В Тверь ту старую, в Тверь богатую.
591


Щелкан надругался над тверичами. Тогда «мужики-то старые, мужики-то богатые, мужикн-то богатые посадские» пошли от народа с поклоном и с подарками. Щелкан
Подарки принял от них,
Чести не воздал им,
В ту пору млад Щелкан Зачванился он, эагординился,
А они с ним раздорили —
Один ухватил за волосы,
А другой за ноги,
И тут его разорвали.
Тут смерть ему случилася,
Ни на ком не сыскалося.
Как видите, ни в песне, пи в летописи нет трагического конца. В них выражена вера в возможность сбросить тяжелое иго.
ИЗ «ПОВЕСТИ О ЖИЗНИ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО»
Стр. 4 33
Рассказ о Сергии Радонежском, как пишет советский исследователь Л. А. Дмитриев, «наполнен жизненно близкими каждому человеку деталями, окрашен теплым, искренним человеческим чувством».
«Житие» принадлежит выдающемуся русскому писателю начала XV века Епифанию, прозванному современниками Премудрым. Епифаний один из учеников Сергия, жил в Троицком монастыре и в Ростове, в Григорьевском затворе, своеобразном университете того времени. Кроме «Жития» Сергия, он написал «Житие» своего друга Стефана Пермского, создателя письменности для зырян (коми). Епифаниево «Житие» Сергия дошло до нас в переработке середины XV века, сделанной выходцем из Сербии Пахомием Логофетом.
Житийный жанр восходит к биографиям знаменитых людей, написанным греческими и римскими историками Ксенофонтом, Тацитом, Плутархом. В древнерусскую литературу он пришел из Византии и получил широкое распространение. Самый жанр житий требовал прославления героя, создания образа, который воплощал бы идеал своего времени. Мы уже знакомы с этим жанром по повести об Александре Невском. В житии великого полководца изображен идеал князя-воина, восхваляются его ратные подвиги. В образе Сергия писатель выразил морально-нравственный идеал того времени, прославил подвиги духовные. При всем различии жизненного пути обоих объединяет деятельная любовь к Русской земле.
Сергий был основателем Троицкого монастыря под Москвой и крупным общественным деятелем, сподвижником Дмитрия Донского. Из рассказа Епи-
592


фания мы узнаем, чем заслужил он столь высокий авторитет, что сам московский князь отправился к нему, в затерянную в лесах пустынь, искать духовной поддержки в страшный час единоборства Руси с Ордою.
Сергий, как запечатлел его образ Епифаний, был человеком цельным и прямым. Его слово не расходилось с делом, естественно, просто и спокойно шел он по выбранному им еще в юности пути. Сила духа, скромность, терпение, трудолюбие, благожелательность к людям — вот основные черты, снискавшие ему любовь и уважение. Для современников он был олицетворением стойкости, доброты и справедливости.
А время не было легким. Вехи своей жизни люди отсчитывали по вражеским набегам: Ахмулова рать, Туралыкова рать. Убийства, зверства, насилия, грабежи, пожары. Отец Сергия вместе с другими ростовскими боярами сопровождал князя в унизительные поездки в Орду, перед отъездом оставлял завещание, прощался с близкими, служил молебен о возвращении. Не все возвращались, а иногда приходили домой «нагие», то есть ограбленные на пути.
Собирание русских земель вокруг небольшого княжества Московского, в то время только что начавшееся, было мучительно трудным — злоупотребление властью, бессмысленные жестокости. В слабеющем, раздробленном на мелкие уделы Ростовском княжестве невыносимым бременем было самоуправство хозяйничавших в нем великокняжеских воевод. (Окончательно присоединено к Москве Ростовское княжество было только при Иване III в 1474 году.) Часть ростовской знати поддерживала Тверь в ее борьбе с Москвою, часть бежала в пределы Московского княжества. Обнищавший боярин Кирилл переселился с семьей в небольшой городок Радонеж, входивший в великое княжество Московское. Радонеж теперь носит название Городок. Валы на высоком холме, омываемом текущей глубоко внизу темно-синей речкой Пажей, обозначают место бывшего укрепления. Население в те времена было редким, поэтому каждый князь старался перетянуть к себе побольше людей и давал переселенцам льготные грамоты. В Радонеже жилось легче, чем в Ростове.
Вся деятельность Сергия была направльна на сплачивание русских земель, на укрепление Москвы, а следовательно, и Руси, потому что Москва стала воплощением Руси, центром и сердцем русских земель.
После долгого уединения, после создания небольшого монастырька, окруженного деревянной оградой, Сергий, уже старец, известный своей строгой жизнью, пешком отправляется то в родной Ростов, то в Нижний Новгород, то в Рязань. «Тихими и кроткими словами... о пользе душевной и о мире и о любви», как писал летописец, убеждал он местных властителей «сменить свирепство свое на кротость» и заключить с великим князем Дмитрием Ивановичем Донским «вечный мйр и любовь в род и род». Правда, иногда кротких слов оказывалось недостаточно. В Нижнем Новгороде Сергию пришлось пойти на крайнюю меру: по велению митрополита Алексея он закрыл все церкви в городе и тем вынудил князя, захватившего стол (княжение) у своего брата, отдать его обратно. Но так было только в Нижнем Новгороде. Обычно же увещевания оказывалось достаточно.
Сергий сделал многое и для просвещения. Его ученики основывают мона¬
593


стыри: Андроников под Москвой, Саввино-Сторожевскик под Звенигородом, Кириллов и Ферапонтов в далеком Белозерье. При монастырях открывались школы, мастерские, переписывались книги, создавались библиотеки, писались иконы, храмы расписывались фресками, которыми мы восхищаемся и ныне. Конечно, монастыри, Троицкий в том числе, вскоре превращались в крупные вотчинные хозяйства, владевшие обширными землями, использовавшие труд крестьян. Но созидательная роль их в истории образования Русского государства была велика.
Из произведений живописи, созданных в Сергиевом монастыре, все исследователи и ценители древнерусского искусства единодушно признают самым совершенным «Троицу» Андрея Рублева, которая украшает сейчас Третьяковскую галерею. «Троица» написана «в память и похвалу» Сергию. Это произведение, полное мира, тишины, покоя, соответствует гармоничности, цельности и ясности натуры Сергия.
Больший, меньший — большие и меньшие по общественному положению.
Дмитрий Михайлович, по прозванию .Грозные Очи,— великий князь тверской ( 1322—1326). Митрополит Петр — первый русский митрополит, перенесший митрополию из Владимира в Москву, сподвижник Ивана Калиты. Рать А х м у л о в а.— Имеется в виду разорение Твери, Ростова, Ярославля и других городов войсками Ахмула (Ахмыла), посла от золотоордынского хана Узбека в 1322 году.
Варфоломей, во иночестве Серги й...— Сергий Радонежский. При постриге давалось другое имя. Варфоломей известен в истории под монашеским именем Сергий.
Туралыкова рат ь.— Имеется в виду опустошение в 1327 году Твери и городов тверского княжества — Торжка, Кашина и других в отмщение за смерть Шевкала.
Иван Данилович — Иван I Калита (годы княжения 1325—1340).
Митрополит Феогност — был преемником митрополита Петра.
Симеон Иванович — Симеон Гордый, сын Ивана Калиты (годы княжения 1340—1353).
Пус т ы н я — безлюдное тихое место. (Отсюда пустынь — маленький монастырек.)
Братья — монахи, здесь: верующие, решившие стать послушниками и монахами.
Иван Иванович — Иван Красный (годы княжения 1353—1359), брат Симеона Гордого, отец Дмитрия Донского.
Дмитрий Иванович — Дмитрий Донской (годы княжения 1359—1389).


ИЗ «СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ»
Стр. 441
Куликовская битва произошла 8 сентября по старому стилю (21-го по новому) 1380 года. Это побоище, унесшее столько человеческих жизней и решившее дальнейшую судьбу Руси, вызвало к жизни несколько литературных произведений: и обширную летописную повесть, и поэтичную «Задонщину», и, наконец, «Сказание о Мамаевом побоище», написанное, как считают исследователи, в первой четверти XV века.
«Сказание» посвящено ожесточеннейшему сражению, исход которого не был ясен до последнего часа. Рассказ об этом сражении полон теплоты и задушевности. Не случайно, что вместе с образами мужественных воинов, идущих «пить медвяные чаши» и бьющихся «крепко» с врагами, в «Сказании» встают нежные образы женщин, провожающих и встречающих своих мужей.
Полнота и точность описания событий сочетаются в «Сказании» с поэтичностью и яркой образностью. Красочные, но традиционные обороты воинских повестей — молнии, трепещущие от блистания мечей, треск и звон от ломающихся копий — перемежаются в ней с удивительными по свежести картинами природы — осенней ночи накануне битвы, мглистого, туманного утра в самый день побоища. Картины природы имеют в «Сказании» как прямой, так и символический смысл и служат средством для передачи настроения и переживаний людей.
Основное войско выступило из Москвы ранним утром по Коломенской дороге, то есть на юго-юго-восток, поэтому естественно, что оно двигалось на солнце. Но для тех, кто складывал «Сказание», это — поэтический образ: солнце указывает путь великому князю и его воинству. Одновременно это и символ — знак правоты дела «сынов русских».
Через образы природы переданы напряжение, тревога, страх воинов перед битвой. Как в народной поэзии, природа сочувствует людям, живет с ними как бы единым дыханием. Земля стонет, возвещая великую грозу, реки выходят из берегов. Но самый удивительный образ — образ матери-земли, плачущей на два голоса о детях своих: и о русских и о татарах. Они противопоставлены друг другу. Позади русских воинов веет «кроткий ветер», их стяги «тихо трепещут», шлемы светятся «как золотая заря в погожий день», и сами они идут «тихо и спокойно» («немятежно» — написано в древнерусском тексте). Мамай же идет на Русь, «как лев рыкая, и злобою дыша» и гордо похваляясь захватить готовые русские хлеба. Однако мать-земля плачет о всех, кто не вернется с поля боя.
В ночь перед битвой в полках татарских слышится «стук великий, и клич, и вопль». Тут и волки, и вороны, и орлы, гуси и лебеди крылами плещут. А над русским станом «была великая тишина» и только занимались огненные зарницы. Так показывает автор нравственное превосходство защитников отчизны перед завоевателями.
Впоследствии, в XVIII — XX веках, «Сказание» послужило основой для
595


многих поэтических произведений, но никто так не передал настроен перед битвой, как А. А. Блок в стихотворении «На поле Куликовом»:
И, чертя круги, ночные птицы Реяли вдали,
А над Русью тихие зарницы Князя стерегли.
Ор лий клёкот над татарским станом Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой...
«Сказание» навеяло эти прекрасные строки. Так одно поэтическое произведение порождает другое. Широко известна и картина М. И. Авилова «Поединок на Куликовом поле (Пересвет с Челубеем)».
Но вернемся к «Сказанию». Куликовская битва рисуется в нем как общенародное дело. Поэтому такое внимание уделяется сплоченности, единению воинов. Все они «один за одного готовы были умереть», Dee они называются «сыновьями русскими», «собранием сынов русских». Героями «Сказания» являются не только князья и воеводы, но и простые, «удалые люди»; люди самых низших званий перечисляются по именам. Характерен эпизод с разбойником Фомой. Сам великий князь оценил его за «мужество и крепкую службу». И именно за эти качества он, по «Сказанию», сподобился видеть видение — князей Бориса и Глеба, секущих врагов, так на языке средневековья выражена мысль, что участие в общенародной битве — святое дело.
«Сказание^ народно по своей форме. В стиле былин описан страшный исполин Телебей. Как в народно-эпической поэзии, битва сравнивается с пиром, павшие воины — со скошенной травой. В ткань повествования включены народные пословицы и причеты.
«Сказание о Мамаевом побоище» не имеет автора. На то оно и «сказание». Но это и не произведение устного народного творчества. В нем ощущается влияние письменных памятников. Однако, подобно устным произведениям. «Сказание», будучи раз создано, неоднократно изменялось. При переписке в нем что-то сокращалось, что-то добавлялось. Переписчик оказывался соавтором, а произведение не затвердевало, а жило многие годы живой жизнью, удовлетворяя запросам людей, их стремлению к поэтическому, то есть творческому, осмыслению великого события. «Поэзия» — греческое слово и означает «творчество». Мы зачастую неправильно противопоставляем поэзию (стихи) прозе. И проза может быть поэтичной, и стихи, к сожалению, иногда бывают лишены поэзии.
Олег Рязанский — великий князь (1350—1402). Рязанские земли первыми подвергались татарским разорениям.
Ольгерд Литовский — умер в 1377 году, поэтому не мог участвовать
596


в событиях 1380 года. Против Дмитрия Донского выступал его сын Ягайло (ум. в 1434 году).
Владимир Андреевич, по прозванию Храбрый,— двоюродный брат Дмитрия Донского, князь серпуховской.
Старец — монах. Схима — облачение схимников, символ высшей степени монашества, налагающий на принявшего схиму самые строгие правила.
Собор святой Богородицы — Успенский собор в Московском Кремле, построенный при Иване Калите. Стоящий ныне на его месте собор построен Аристотелем Фиораванти в 1479 году, при Иване III.
Церковь Архангела Михаила — Архангельский собор в Московском Кремле, построен при Иване Калите. Служил усыпальницей московских князей. Архангел Михаил считался ангелом смерти. Существующий ныне Архангельский собор построен Алевизом Новым в 1305—1508 годах.
Евдокия — дочь князя нижегородского Дмитрия Константиновича, жена Дмитрия Донского.
Фроловские ворота — Спасские. Никольские — выходят в сторону Красной площади. Константин овские — ныне не существуют.
Рундук — сундук, который служил и скамьей и местом хранения вещей.
Хотят испить чаши медвяны е.— Мед — сладкий хмельной напиток. Медвяная чаша — символ как пира, так и страдания и смерти. Сравнение битвы с пиром — частый поэтический образ в древнерусской литературе.
Великий Александр — Александр Невский, разбил шведов (свеев) на Неве в устье реки Ижоры в 1240 году.
Поле Куликово находится в верховьях Дона, при впадении в него речки Непрядвы, в пределах современного Куркинского района Тульской области. Обелиск, поставленный в 1880 году, обозначает место великой битвы.
Е л о в ц ы — лоскуты материи, вставлявшиеся в трубку, завершавшую шлем.
Исполин -п ечене г.— Печенегом автор называет татарина Телебея, тем самым он подчеркивает непрерывность и преемственность борьбы русского народа со степными врагами.
Г о л и а ф — библейский великан, пораженный в единоборстве юношей пастухом Давидом, ставшим впоследствии израильско-иудейским царем.
Колодка — кольцо, которое сокольничий носил поверх перчатки, к кольцу крепился сокол.
К а ф а — ныне Феодосия.
ПОВЕСТЬ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ Стр. 449
Когда плывешь вверх по Оке от ее устья, то слева (то есть на правом берегу реки) видишь красивый густой лес на горе. Это те 11еремиловские горы, где, по преданию, остановились на ночлег изгнанные боярами Петр и Феврония, а
597


деревья — потомки тех деревьев, которые выросли из веток по благословению Февронии. Километрах в 25 за изгибом реки открывается и древний Муром. Там, где теперь находится городской сад на круче над Окой, еще несколько десятков лет назад стоял белокаменный собор XV века. В нем-то, согласно легенде, и были «под спудом», то есть в подцерковье, «в едином гробе» похоронены Петр и Феврония. Церковь Воздвижения, где князь Петр нашел Агриков меч, а позже Феврония жила монахиней, вышивая воздух, находилась несколько ниже по течению Оки, на том месте, где теперь стоит церковь XVII века того же названия.
Муром славится легендами. Но самой поэтичной, самой возвышенной является сказание о Петре и Февронии. Это сказание послужило основой для повести, ставшей жемчужиной древнерусской литературы, и не только древнерусской. Она стоит в одном ряду с такими прославленными средневековыми легендами, как «Тристан и Изольда», и является достоянием всего человечества. И «Тристан и Изольда», и «Повесть о Петре и Февронии» рассказывают о верной любви двух людей, которых не могут разлучить ни злые люди, ни сама смерть.
Повесть о муромском князе и его княгине — мудрой дочери простого бортника — говорит о победе доброты, силы духа, любви над злом, коварством, обманом.
Все, к чему прикасается Феврония, становится прекрасным, ей достаточно дунуть, чтобы хлебная закваска стала целительной мазью, крохи хлеба в ее руке превращаются в зерна священного ладана, срубленные ветки вырастают по ее слову в раскидистые деревья. Она исполнена любви ко всему живому, к зверям и растениям, полна ясности, просветленности, внутренней душевной тишины. Ничто не может возмутить этой тишины: ни обман суженого, ни наветы бояр, ни изгнание. Ее цельность и сила духа основаны на вере в конечную победу добра.
И добро в повести побеждает, зло же губит себя само: змий сам выдает тайну своей смерти, нарушивший слово князь вторично заболевает, мятежные бояре сами себя уничтожают в междоусобной брани.
Автор повести не морализирует, не рассуждает, он просто показывает. События развиваются медленно и спокойно. Одна зримо ясная сцена сменяет другую.
В повести огромное значение имеет жест: измерение поленца пядью, собирание крох в руку, наматывание нитки на иглу. При этом многое в повести полно двойного смысла — бытового, обыденного и символического. Заяц в Древней Руси считался символом мудрости, оборванная нить — концом жизни и т. д. Читатели того времени понимали символику, и содержание повести раскрывалось для них глубже.
Когда мы читаем «Повесть о Петре и Февронии», нам многое кажется знакомым. Конечно же, мы читали рассказы о единоборстве героя со змием, о чудесном мече, который надо добыть или найти, о женщине, которая лестью выведывает тайну смерти, мы слыхали и о мудрой деве, которая загадывает хитрые загадки. Все эти мотивы известны в фольклоре различных народов,
598


встречаются в сагах и в сказках. «Повесть о Петре и Фсвронии» из фольклорных мотивов.
По своему стилю, по настроению «Повесть» близка изобразительному искусству того времени. В произведениях древнерусской живописи ощущается тот же покой, душевная умиротворенность, так же все изображено, казалось бы, просто, а на самом деле мастерски. Скупой выразительный жест передает все многообразие переживаний действующих лиц, символика углубляет содержание.
На Руси любили «Повесть о Петре и Февронии», часто переписывали. На клеймах икон, изображавших муромского князя и его княгиню, писались сцены на основные темы их жизни. Сохранились и рукописи «Повести», богато украшенные миниатюрами.
В начале нашего века Н. А. Римский-Корсаков положил древнюю повесть в основу оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии», где вместе соединены муромская и китежская легенды.
Предание о Февронии живет и в наши дни. В Рязанской области, в селе Ласково, откуда родом дочь бортника-древолаза, до сих пор рассказывается о мудрой деве, ставшей доброй и справедливой княгиней.
А г р и к — сказочный богатырь. Рассказывали, что он побеждал исполинов и чудовищ. Он собрал несметную сокровищницу оружия, среди которой был и волшебный меч-кладенец.
Керамиды — керамические плиты, обычно закрывавшие погребения.
Пядь — старинная мера длины, равная расстоянию между концами растянутых пальцев — большого и указательного.
Воздух — покров для чаши.
ПОВЕСТЬ О ПУТЕШЕСТВИИ ИОАННА НОВГОРОДСКОГО НА БЕСЕ
С г р. 455
Рассказ об Иоанне Новгородском пленяет нас бесхитростностью и простодушием. Бес в новгородской повести недалек и простоват и сам попадает впросак, как настоящий бес народной сказки. Это то злое начало в мире, тот «теМны" дым», который лишь на время одурманивает человека.
Чудесное переплетается в повести с обыденным, с теми многочисленными бытовыми подробностями, которые так нам милы и дороги. Это переплетение необычайного с обычным придает рассказу убедительность и достоверность. Такой прием использовали впоследствии прозаики начала XIX века, в Германии— Э.-Т.-А. Гофман, у нас — Н. В. Гоголь и многие другие.
Древнерусские писатели не выписывали всех подробностей. В этом есть своя прелесть. Читатель сам может в меру своего воображения дополнить и украсить рассказ.
599


Автор повести о путешествии Иоанна Новгородского — мастер вести повествование. Он держит читателя в постоянном напряжении. Мы все время ждем, что же будет дальше. Великолепен кульминационный момент повести, когда плот с архиепископом неожиданно двигается вверх по течению Волхова. Кстати, этот эпизод имеет свое естественное обоснование: Волхов подобно Неве при определенном ветре как бы течет «вспять». Прекрасно представлена сумятица новгородцев и волнение в Георгиевском монастыре, когда там стали звонить «во все тяжкие», то есть тяжкие колокола. Вы, наверно, слышали поговорку: «Пуститься во все тяжкие», но не все знают смысл этого изречения.
При всем напряжении повествование развертывается спокойно. Суетливо только то, в чем нет правды: бес плещется в кувшине, а потом вопит в
нетерпении; новгородцы бегут, обгоняя крестный ход. Иоанн же на своем плоту плывет медленно и безмятежно. Связь покоя, «тишины», как часто говорили в нашей древности, с добром и правдой, а спешки, суеты с ложью и злом замечается и в изобразительном искусстве. Положительные и отрицательные герои на древних фресках и иконах отличаются друг от друга ритмом — плавностью или беспокойством поз, жестов, поворотов фигур, складок одежд.
В повести об Иоанне Новгородском есть и своя мораль, и, хотя она выражена в средневековых формулах, она близка и нам: перед каждым поступком подумай, справедливо ты поступаешь или нет, иначе доброе смешается со злым.
Архиепископ Иоанн — лицо историческое. Он — первый новгородский архиепископ и занимал владычный престол в течение двадцати одного года — с 1165 по 1186 год. При нем было много значительных в истории Новгорода событий, из которых самым важным было отражение суздальской рати в 1169 году. Иоанн вел большое строительство. По его заказу и на средства владычной казны построены церковь Благовещения в Аркажах, росписи которой раскрыты советскими реставраторами.
Вскоре после смерти Иоанна о нем стали складываться легенды, но до нас они дошли в записях XV века. В них слышится осуждение новгородских порядков ■— как раз в конце XV века произошло происоединение Новгорода к Москве.
Великий мост соединял Софийскую и Торговую стороны Новгорода, шел от Детинца (кремля с Софийским собором и двором архиепископа) к Ярославову дворищу, где был торг.
Монастырь святого Георг и я — Юрьев монастырь на левой стороне Волхова, в трех километрах от Новгорода, недалеко от истока Волхова из озера Ильменя. До сих пор в нем высится простой и суровый собор святого Георгия (ныне музей); о его зодчем написано кратко: «А мастер трудился Петр».


ПОВЕСТЬ О КУПЦЕ, ДМИТРИИ БАСАРГЕ И СЫНЕ ЕГО БОРЗО СМЫСЛЕ
Стр. 459
Повесть о купце Басарге не только занимательный рассказ о хитроумных ответах семилетнего «отрока». Это рассказ о стойкости и твердости, о верности своим убеждениям. Триста тридцать купцов сидят в темнице, терпят холод и голод, но не изменяют своей вере. Отказаться от русской веры — простой выход, но он и в голову не приходит ни Дмитрию Басарге, ни другим купцам. В те времена отказ от веры был бы равносилен отказу от своего народа, от родины.
В основе повести лежит один из тех фольклорных мотивов, которые называются «бродячими», они как бы «бродят» из страны в страну и известны у многих народов. В повести о купцё Басарге таким мотивом является отгадывание загадок жестокого правителя «простаком» вместо того лица, которому он загаданы. Мотив этот мы все, конечно, знаем по сказкам и по английской балладе, переведенной Маршаком, «Король и пастух». В балладе рассказывается, как принц Джон, который правил, «не ведая правил, не зная закона», загадал три загадки аббату — Кентерберийскому архиепископу. Аббат просил совета в Кембридже и Оксфорде —
Увы, ни один богослов и философ Ему не решил Королевских вопросов.
Отгадывает загадки пастух, переодевшийся аббатом. Пастух в легендах многих народов воплощает представление о простодушии.
«Простаком» в русской повести является Борзосмысл. Люди Древней Руси понимали «простоту» как чистоту души, поэтому отгадчиком и является ребенок. Борзосмысл мудр и рассудителен не по летам, но с радостью отдается игре в «лошадку». Дети тогда играли в те же игры, что и теперь. Археологи находят куклы, свистульки и другие игрушки.
Маленький сын купца спокоен, его ничто не волнует, и в этом он противопоставлен впавшему в отчаяние отцу. Он великодушен и незлобив. Освободив царство от царя-мучителя, он не забывает его вдовы и дочери, освобождает всех пленных купцов, выпускает заключенных. Помня о родных, он велит привезти их к себе. Он никого не преследует, не казнит, не заточает.
Для истории развития русской литературы повесть о купце Басарге интересна тем, что она — одно из первых на Руси светских сюжетных повествований. Исследователи относят время возникновения повести к концу XV — началу XVI века и связывают ее с какими-то устными греческими (византийскими) сказаниями.
601


ИЗ «ХОЖДЕНИЯ ЗА ТРИ МОРЯ» АФАНАСИЯ НИКИТИНА
С т р. 464
Конец XV — начало XVI века называют веком великих географических открытий. Стимулом для них, помимо жажды познать новые земли, было желание проникнуть в Индию, о сказочных богатствах которой ходили легенды. В 1444 году в Индии побывал итальянец Николо ди Конти. С мечтою приплыть в Индию Колумб открыл в 1492 году Америку. Морской путь в Индию был открыт португальцем Васко да Гама в 1498—1502 годах.
Русь не осталась в стороне от общего стремления к познанию неведомых стран, к открытию новых земель, не была она в стороне и от желания познакомиться со страной чудес Индией. В 1469—1472 годах в Индии побывал русский путешественник, тверич родом, Афанасий Никитин.
«Индийское царство» было известно на Руси уже в глубокой древности. Об Индии русские люди знали и по «Топографии» Косьмы Индикоплова — своеобразной географии средних веков, и по философской повести о «Варлааме и Иоасафе», рассказывавшей об индийской мудрости, во многом близкой философским устремлениям русских людей. Через славянский юг с Запада к нам попало и «Сказание об Индийском царстве», где говорилось о несметных богатствах Индии и о разных диковинах, которыми она была полна.
Жанр «путешествий», называемый у нас «хождением», возник на Руси давно, еще в XII веке. Древнейшим является «Хождение игумена Даниила в Иерусалим». «Ходили» также в Царьград и на Афон. Эти путешествия совершались с благочестивыми целями, чтобы посетить места, связанные с религиозными святынями.
Путешествие Афанасия Никитина носило иной характер. Тверской купец отправился не по святым местам, а в Индию, и цель его была чисто деловая — разузнать, какие там есть товары, нужные для русских, и наладить торговые связи. Он обстоятельно вносил в свои тетради названия городов, сообщал расстояния, места рынков, цены, перечислял товары. Афанасий Никитин был внимательным наблюдателем. Он записывал все, что поражало его в чужой стране,— морские приливы в городе Ормузе, своеобразие климата, иное, чем в Северном полушарии, расположение созвездий. Он рассказывал о дворцах и храмах, о празднествах и об особенностях быта. Остро замечал он общественное неравенство, которое его особенно волновало, поскольку и на родине он сталкивался с несправедливостью бояр.
В соответствии с деловым характером путешествия стиль его записей прост, лишен всякой украшенности. При всем этом из его записок перед нами отчетливо вырисовывается привлекательный образ нашего соотечественника.
Афанасий Никитин не теряет живой связи с Русской землей, и, о чем бы он ни писал, его мысли всегда о родине. Он отмечает события своей жизни на чужбине по привычному календарю русских праздников, сравнивает все виденное в Индии с тем, что он видел в милой его сердцу Твери. Понятие родины в то время было неразрывно связано с понятием родной веры. Вот почему, тоскуя
602


по родине, по русским обычаям и людям, Никитин пишет, что тоскует по вере. При этом ему чужд узкий взгляд, будто dcc религии, кроме православия, ложны. С поразительной терпимостью, больше того — с огромным уважением относится он к религии индийцев, будь то индуизм или магометанство (в Индии существовали две основные религии )-
Никитин живет с индийцами одной жизнью, с ними он работает, с ним совершает путешествия, терпит нужду и лишения. Он соблюдает их обычаи: мусульманами постится мусульманским постом, с индуистами едет в Парвату — религиозный центр индуизма. При этом тверской купец нигде не поступается своей совестью, потому что в разных религиях он видит то общее, что объединяет народы, а не те различия, которые их разъединяют. Благодаря благожелательности к простым людям Никитин снискал их расположение, и они поверяли ему, чужестранцу, свои тайны, рассказывали о своих верованиях, обычаях, легендах. Уважение и доверие — вот на чем были построены отношения Афанасия Никитина с индийцами.
Хвалы некое море — Каспийское; Индийское море — Индийский океан.
Спас златоверхий — главный храм в Твери, как бы сс символ, имел золотые купола (верхи). Михаил Борисович — последний великий князь тверской (годы княжения 1461 —1485). В 1485 году Тверь присоединена к Москве.
А князь великий всея Руси дал мне грамот у...— Имеется в виду великий князь Иван III (годы княжения 1462—1505); грамота — особая гргйиоде, которая обеспечивала свободный проезд по стране.
Ширваншахов посол Хасан-бе к.— Посол к Ивану III от шаха Ширвана, государства, находившегося в северной части современного Азербайджана, возвращался домой. Иван III в ответ направил к шаху своего посла Василия Папина.
Сарай — Сарай-Берке, город на Ахтубе, рукаве Волги, бывшая столица золотоордынских ханов; «сарай» — значит «дворец», дворец хана Берке.
Бузан-река — рукав Волги в ее низовьях.
Касим-султан — астраханский хан.
Чапакур — поселение на южном берегу Каспийского моря. Ормуз — город при выходе Персидского залива в Индийский океан.
Великий день — пасхальное воскресенье.
Д ж у н и р — старинный город к юго-востоку от Бомбея.
Зима же у них стала с Троицына дн я.— На Руси Т роицын день — летний праздник.
Бидар — в то время один из главных торговых городов Индии.
Всех же вер... восемьдесят четыре...— Имеются в виду касты.
Бутхана — храмовый комплекс в Парвате, посвященный шиваитскому культу, одной из религий древней Индии.
603


Бут — персидское слово «идол». В данном случае Бут—изображение индуистского бога Шивы.
Царь Юстин на и.— Речь идет о конной статуе в Константинополе Юстиниана I (годы правления 527—565); статуя была известна на Руси по рассказам и запискам русских и заезжих путешественников. Иногда она изображалась на иконах и миниатюрах.
Б а й р а м — один из главных мусульманских праздников.
Сагайдак — лук с налучьем и стрелы с колчаном.
Камка — золототканая шелковая материя, парча.
Стожары — Плеяды. Кола — Орион. Лось — Большая Медведица.
Заговенье — последний день употребления скоромной пищи перед постом.
КАЗАНСКОЕ ВЗЯТИЕ Стр. 469
Более ста лет Русское государство вело упорную борьбу с Казанским ханством, или царством, как говорили на Руси. Казанское ханство образовалось'в 1438 году вследствие распада Золотой Орды. С самого начала существования Казанского царства ханы совершали опустошительные набеги на русские земли. В ответ на это московские великие князья ходили в походы на Казань. В 20-е годы XVI века Казань вступила в союз с Крымским и Астраханским ханствами и Ногайской ордой, которых поддерживала Турция. В 1521 году казанцы вместе с крымцами опустошили окрестности Москвы. Наступило время решительного противоборства поволжскому ханству. Русское правительство организовывало несколько походов против Казани, но они не были успешны. Только в 1552 году войскам Ивана IV удалось овладеть городом, после чего Казанское ханство прекратило свое существование.
Рассказ о Казанском взятии — часть длинной и интересной повести, называемой «Казанская история», или «Казанский летописец». В ней излагается судьба Казанского царства со времен основания города в 1177 году легендарным бул- гарским царем и до его падения. При этом история города описывается в связи с событиями русской истории.
«Казанскую историю» сам автор называет «новой, красной и сладкой» повестью. Новизна сказывается в том, что изложение судеб Казани подразделяется не на годы, а на главы. Всего 100 глав, каждая имеет свой заголовок, обозначающий основную тему. Например: «Совет с боярами своими царя и великого князя», «О собирании русских воинов и о рассмотрении их» и т. д. Такое распределение материала делает изложение последовательным и обстоятельным.
Новым в повести является и публицистическая направленность. Автор не только излагает события, но дает им свое толкование. Падение ханства он рассматривает как возмездие за то зло, которое казанцы столь долго причиняли
604


русским. Устами самих казанцев автор говорит, что ныне русские наливают им «горькую чашу смертную», которую они когда-то наливали русским. «И кровь их излилась на нас и на чадах наших».
С натуралистическими подробностями автор рассказывает, как казанцы разоряли русские города, предавали мучительной смерти жителей, как обогащались они за счет разорения русских земель и ограбления купцов, царь же казанский «насыпал палату полную доверха русским златом и серебром». А вельможи казанские не ходили больше «во овчих кожах», но одевались в «красные ризы, в зеленые, и в багряные, и в червленые, и как полевые цветы красовались, один другого красивее и пестрее».
Вот почему Казанский поход Ивана IV с точки зрения автора не только оправдан, но и закономерен. «Все богатство русское и всякие дорогие узорочья, все, что издавна казанцы войною себе собрали на Руси, снова вспять возвратилось русским».
Публицистическая направленность — особенность «Казанской истории», отражающая тенденциозность и публицистичность литературы времен Грозного. На первых листах своего произведения писатель сообщает, что земля, на которой «ныне стоит город Казань», «от начала Русские земли», входила в «державу и область Киевскую и Владимирскую», наследницей же Киева и Владимира является Москва. Исконные русские земли потеряны вследствие Батыева нашествия. Однако время шло, положение менялось. В 1481 году Иван III отказался от выплаты дани Орде и с тех пор «великая наша Русская земля освободилась от ярма и покорения басурманского и начала обновляться, будто после зимы началась тихая весна» (замечательное сравнение времени монголотатарского ига с зимой, а освобождения от него — с весной). Теперь настало время окончательно покончить с последним оплотом бывшей Золотой Орды — с Казанью.
Подобно летописцам, автор «Казанской истории» рисует покорение царства Иваном IV как огромное общенародное дело. Но замечательно, что, оставаясь патриотом, писатель поднимается выше национальных предубеждений. Он ярко рисует мужество казанцев, которые были «крепче стен своего града», «умели они хорошо сражаться в битвах». В битве за свой город они «много секлись, и многих воинов русских побили, и сами тут же умирали, храбрые, похвально на земле своей».
Восхваляя мужество простых татарских воинов, автор повести совсем иначе рисует самого казанского царя и ближних его воевод. В ответ на предложение Ивана IV отдать ему город «добровольно по любви, без боя» казанский царь «устрашился и зело убоялся» и готов отворить ворота, но казанцы не согласны на это и отвечают: «Все вместе помрем до единого — с женами и с детьми своими, за законы, и веру, и обычаи отцов своих — во граде нашем». Так же и в конце повести: когда русские ворвались в город, казанцы отчаянно сражались и «сами убивались, а живыми в руки не давались». А в это время их царь, одетый в «убогие одежды», скрывался в мечети «из-за смертного страха», надеясь, что сможет бежать ночью из города. Он и ближайшие князья его сдаются русским.
605


Автор относится отрицательно и к вельможам казанским, которые устраивали между собою «крамолу и губительство злое» и «все сами себя называли великими и властвовать в Казани хотели».
Автор называет свою историю не только новой, но «красной» и «сладкой» повестью, указывая тем самым на ее художественные особенности. В самом деле, повесть написана образно, ярко, картинно. В ней широко использованы мотивы русской народной поэзии, приводятся также и татарские предания. Автор любит звучные отглагольные существительные, которые творит сам: «пищальное гря- новение», «многооружное скрежетание и звяцание», «огненное стреляние» и прочее. Или сложные прилагательные и наречия: «злояростно», «юноши свирепосердные» и т. д. Рядом с приподнятыми сравнениями — например, уподоблением русских воинов соколам, оленям, львам, он неожиданно употребляет сравнения бытового характера: «...Город был полон русских, как мешок
насыпан».
«Казанская история» предвосхищает исторические повести начала XVII века, в которых авторы также не придерживаются летописной канвы и располагают материал по главам.
Сближает «Казанскую историю» с историческими произведениями XVII века и ее публицистическая направленность.
Крымский ме ч.— Так метафорически автор называет Крымское ханство.
Царь и великий князь (или царь великий князь) — титул Ивана IV.
Огненные стрельц ы.— Незадолго до казанского похода было создано стрелецкое войско, вооруженное огнестрельным (огненным) оружием.
И пошел царь князь велики й... со многими народами, служившими ем у...— В казанском походе участвовали не только русские, но и другие народы Русского государства, страдавшие от насилий Казанского ханства, и даже многие татары, находившиеся на службе у московского князя. Ф р я г и — итальянцы.
Новый город Свияжский — город, построенный как крепость в 1551 году на правом высоком берегу Волги, несколько выше по течению Казани. Был сложен за несколько недель из привезенных из-под Углича срубов, служил сборным и опорным местом при походе 1552 года. Постройка Свияжска во многом предопределила падение Казани.
Приступи ые города и туры — подвижные укрепления и башни. Наряд — артиллерия.
Бой — ярус с бойницами, откуда стреляли.
Прясло — отрезок стены между двумя башнями.
Тайник — тайный ход к воде.
Сурна — музыкальный духовой инструмент, труба. Н а к р а — ударный инструмент типа барабана или бубна.
Вышгород — укрепление внутри города на самом высоком месте.
606


Послы ногайские и волошски й...— Ногайская ор д(а — феодальное государство, выделившееся из Золотой Орды. Волошский — молдавский.
ПОСЛАНИЕ ИВАНА ГРОЗНОГО ВАСИЛИЮ ГРЯЗНОМУ
Стр. 478
Василий Грязной — опричник, любимец царя — попал в 1574 году в плен к крымским татарам. Из плена Грязной написал письмо Ивану IV (письмо не сохранилось) с просьбой о выкупе. Ответ Ивана IV на это письмо вы и прочитали.
Письмо Грозного полно едкой и злой издевки над незадачливым опричником. Начинается оно с язвительной шутки. Шутка, смех — обычный прием Ивана IV для духовного уничтожения противника. Бывало, на пирах в Александровской слободе царь и его опричник перекидывались шуточками над очередной жертвой царской немилости. Теперь царь шутит над недавним любимцем. Он высмеивает неосмотрительность Грязнова, называет его, как встарь, «Васюшкой», но эта прежде ласкательная форма звучит теперь ядовито-насмешливо и употреблена, чтобы особенно больно кольнуть человека, которого это письмо лишает надежды на избавление от тяжкого плена.
Далее Иван IV оскорбительно корит Грязнова низким происхождением, напоминая его былое назавидное положение у князей пинских и службу его предков у ростовских владык (архиепископов). Князья пинские служили не царю, а его родственникам, князьям старицким, то есть на лестнице вассальной зависимости Грязной занимал далеко не высокую ступень. А царь, уничтожавший родовитых князей и бояр, ценил родовитость и знатность. Он
презрительно называет Грязнова «страдником». Царь подчеркивает низкое происхождение своего опричника, чтобы напомнить ему, что положение, которым он пользовался в Москве, зависело всецело от царской милости, и чтобы противопоставить его Дивею, крупному полководцу крымского хана, ближайшего родственника ногайских ханов и мурз. Дивей попал в русский плен в 1572
году. Крымский хан соглашался отдать Грязнова только в обмен на Дивея.
Но как мог царь обменять «Васюшку» на Дивея! Такие, как Грязной, у Дивея в холопьях служили. «У него и своих таких полно... как ты,
Вася»,— заявляет Грозный.
Царь, видевший кругом измены, разочаровавшийся в своей опричнине и, очевидно, вовсе не желавший возвращения Грязнова, развивает в конце письма мысль, что обмен его на Дивея будет не выгоден «кристьянству» (крестьянству, то есть русским), иначе говоря, он мотивирует отказ высшими государственными соображениями.
Гр язной был выкуплен за умеренную плату лишь в 1577 году, но дальнейшая его судьба неизвестна.
Послание Г розного Г рязному — блестящий образец язвительного стиля царя. Ивану IV принадлежит большое число посланий разным лицам. Все они яркие,
607


изобличающие острый ум и талант царя, написанные в живой форме, перемежающиеся ироническими вопросами, словно он не пишет на далекое расстояние, а разговаривает со своим адресатом. Удивительно сочетались в Иване IV противоположные человеческие качества.
К р ы м ц ы... и за реку не бывали бы, не только что к М о с к в е.— К р ы м ц ы — Крымское ханство. Река — река Ока, служила последней преградой для крымцев перед Москвой. В Москве.— В 1571 году крымский хан Девлет-Гирей, подойдя к Москве, сжег столицу.
А сказываешься ты великим человек о м...— Г ряэной вынужден был признаться крымскому хану, что он любимец царя, поэтому хан требовал за него соответствующий выкуп.
Алексин — город, принадлежавший князьям пинским.
Семен Пунков — крупнейший военный деятель XVI века, уже умерший к тому времени.
Михаил Васильевич Глинский — дядя Ивана IV по матери, видный военный деятель, скончавшийся до пленения Грязнова.
ПОВЕСТЬ О КОНЧИНЕ И О ПОГРЕБЕНИИ КНЯЗЯ МИХАИЛА ВАСИЛЬЕВИЧА СКОПИНА-ШУЙСКОГО
С г р. 479
Повесть о кончине Скопина-Шуйского полна огромного напряжения, отражающего напряженность тех лет. В течение многих предшествующих столетий время и события текли мерно и привычно. Вдруг все смешалось, наступила Смута. Запустение страны как следствие опричнины и длительной, в целом безуспешной Ливонской войны (1558—1581), страшный голод в течение трех неурожайных лет (1601 —1603) при Борисе Годунове, закабаление все большего числа недавно еще свободных людей, усиление имущественного неравенства, крестьянские волнения — вот тот фон, на котором разыгрывались драматические события Смутного времени. А события были самые удивительные.
С польскими панами приходит в Москву первый самозванец, которого источники называют Гришкой Отрепьевым, воцаряется под именем царевича Дмитрия. А через год его свергают, убивают, и воцаряется князь Василий Иванович Шуйский. Между тем среди недовольных кругов населения распространяется упорный слух, будто истинный царь Дмитрий не убит, а жив и скоро явится. Крестьянское восстание Болотникова, осада Москвы его войсками, бои под Калугой и Тулой, поражение и казнь Болотникова — таковы основные события того времени. А вскоре из Польши через Украину к Москве с польскими панами приходит новый самозванец. Лжедмитрий II, Тушинский вор, как его прозвали. Укрепившись лагерем в селе Тушино под самой Москвой, Тушинский вор осадил столицу. Отряды польских панов рыскали по Русской земле, засели » Суздале и многих других городах. Тогда по приказу царя Василия его племянник Михаил Васильевич Скопин-Шуйский нанимает в Швеции войска под командой пол¬
608


ковника Делагарди — Якова Пунтусова в наших источниках. Обращение к наемникам широко практиковалось в тс времена по всей Европе. Победоносно прошел Скопин-Шуйский с русскими и наемными войсками от Великого Новгорода до Александровской слободы (ныне город Александров, Владимирской области) и Троицкого монастыря, «очищая Московское государство» от сброда Тушинского вора и польско-литовских панов. Исполняя требования царя, Скопин возвращается в Москву. Его въезд в город был настоящим триумфальным шествием. Столица ликовала. Молодого полководца почитали героем. Казалось, сейчас наступит конетц всем бедам. И вдруг в цвете лет и сил умирает молодой воевода. Ему было всего 24 года. Кто знает, была ли действительно отрава причиной его смерти, или народная молва приписала злому зелью его безвременную кончину. Летописец пишет об этом так: «Многие же люди на Москве говорили, что его испортила тетка его, жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского. А подлинно то знает единый бог. Единодушно думали все люди, что причина тому та ненависть, что живет из-за наших грехов. Друг друга ненавидим и друг другу завидуем: видим, кому бог дает храбрость и разум, и тех не любим».
Зависть и ненависть в самом деле были сильны в эти смутные годы. Лукавый царь Василий Шуйский боялся народной любви к молодому князю Михаилу Васильевичу. Его успехам завидовал и незадачливый полководец князь Дмитрий Иванович Шуйский (брат царя), вот почему, как говорили, извела племянника злая княгиня.
Повесть о кончине и погребении Скопина-Шуйского делится на две части. Первая — пир у Воротынского и поднесение князю яда — написана по мотивам и в ритме народной песни, сложенной вскоре после смерти воеводы. Вторая — погребение князя — описывает всенародную скорбь о талантливом полководце, который рисуется как национальный герой. В этой части автор так же, как и в первой, широко использует народную устную поэзию, но не песню, а плачи-причеты.
Похороны Скопина изображены на широком общественном фоне. В них принимают участие царь Василий с синклитом, то есть с советниками, патриарх Гермоген с многочисленным духовенством, шведский полковник со своими дружинами. Но в повести всех их оттесняет простой народ — сироты (нищие), калеки, вдовы. Мы словно видим эту толпу — в рубищах, босую, голодную, кричащую и вопящую. Безногие бьются головой о землю. Читая эти строки, вспоминаешь трагическую музыку М. П. Мусоргского в сцене с юродивым в опере «Борис Годунов». Может быть, ее надрывность подсказана древнерусской повестью.
По властному требованию народа Скопина хоронят в усыпальнице царей и великих князей московских — в Архангельском соборе; когда же после первого отпевания расходятся духовенство и царедворцы, у гроба его остаются нищие, вдовы и монахини.
Ни в одной другой повести более раннего времени народ не был изображен столь ярко и правдиво, как в этой. Внимание к простым людям является знамением литературы XVII века. Повесть о кончине Скопина-Шуйского напи¬
20 Былины
609


санная около 1612 года, является провозвестницей демократической литературы XVII века.
Г е д е о н — один из израильских судей. Был также военачальником и правителем.
Иван Васильевич — Иван Г розный.
Т овит — один из библейских праведников. Ему приписывается Книга Товита.
ПОВЕСТЬ О ЕРШЕ ЕРШОВИЧЕ Стр. 483
Не удивительно, что «Повесть о Ерше Ершовиче» пользовалась такой любовью у современников и у многих последующих поколений. Искрящаяся остроумием, полная тонких наблюдений, она читается легко и с интересом.
В основе «Повести» лежат формы так называемой деловой письменности. Начинается она со слов «-В лето 1596...», как летопись. Но сразу огорошивает: «в большом озере Ростовском». И потом оказывается, что действуют не люди, а рыбы.
Далее используется форма челобитной. Челобитные — сгусток человеческого горя, в них звучат нужда, отчаяние. Начинаются они слезным обращением: «Бьют челом и плачутся, государь, сироты божии...» — и называются имена. Дальше следует изложение сути дела; читая, душа надрывается от человеческих бедствий: «Мы, государь, сироты твои, изобижены много от...» — написано в одной челобитной, а в другой: «Мы, бедные, ограбленные и погорелые кре- стьянишки, вконец погибли и разорены от ратных людей...» Или еще в третьей: «Мы, сироты, теперь скитаемся между дворов (то есть нищенствуем), пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смсртию...» Кончаются челобитные настоящим воплем: «Смилуйся, государь, пожалуй... или «Смилуйся, государь, дай управу... От постоянного повторения уменьшительно-уничижительных форм — «людишки», «детишки», «домишки» и прочее — сжимается сердце.
В XVII веке было особенно много земельных тяжб, в челобитных рассказывается о несправедливом захвате земли, о насилиях и злоупотреблениях. Возник и особый класс людей, так называемых площадных подьячих, которые «кормились письмом» — писали челобитные. В Москве на Ивановской площади, возле колокольни Ивана Великого, площадные подьячие кричали на всю Ивановскую — предлагали свои услуги. Составление челобитных требовало искусства: жалобу надо было изложить живо, обстоятельно, убедительно.
В нашей «Повести» все словно перевернуто. Лещ да Голавль жалуются на захват вод Ростовского озера Ершом. Но, как в настоящей челобитной, касающейся земельных вопросов, они ссылаются на старину: «Как зачалось озеро Ростовское, так... дано оно нам навек...» Есть в челобитной Леща жалоба «на насильства», «грабеж», есть ужас «голодной смерти». Только поскольку речь идет о рыбах.
610


то и читается эта челобитная не серьезно, а весело со смехом. А ведь все равно за ней стоит «горе лютое».
Повесть продолжается в виде судного списка, то есть судебного протокола. В настоящих судных списках мы читаем: «И поставили ответчика Богдана (или Петра) перед судьями, и ответчик Богдан (Петр) говорил перед судьями...» И так представляешь себе этого Богдана, переминающегося с ноги на ногу в лаптях и комкающего шапку. А в «Повести» вместо Богдана выступает Ерш, но говорит те же слова, что в судных списках говорит ответчик: «Господа мои судьи, ничего не знаю, не ведаю...» И все оказывается наоборот: в жизни — ответчик разорившийся, ни в чем не повинный человек, а в повести — ловкий и хитрый Ерш.
В ответе Ерша современники узнавали подробности своей жизни и события недавних лет: «скудность хлебную и голод великий... в прежние лета». Тогда многие подневольные люди бежали от своих господ. Тогда будто бы и Лещ да Голавль «поволоклись на Волгу-реку».
И у истцов и у ответчиков часто не бывало никаких бумаг на владение землей. Обычным объяснением было: «В прошлые годы, когда деревня наша горела, пути и даные сгорели». Так объясняет и Ерш, но плетет небылицу о том, как «горело» Ростовское озеро. Такие небылицы, нарочитая «чепуха» часто использовались в русской литературе XVII столетия, это смех сквозь слезы над своей горькой судьбиной.
В «Повести о Ерше Ершовиче» много ярких бытовых картинок. Это характерно для произведений XVII века. Взять, например, похвальбу Ерша о том, как его «едят в ухе с перцем, и шафраном, и с уксусом». И разоблачение, согласно поговорке: «Ерш рыба не спорая. На грош съешь, на гривну хлеба расплюешь».
Кроме элементов «деловой письменности», в «Повесть» включены коротенькие басни-сказки о ловких проделках Ерша. Все симпатии читателя на стороне этого злого проказника, и совсем не жаль ни простака Осетра, ни большого, наверное жирного, Сома-воеводы «с непригожей рожен».
Как в сказках о животных, каждая рыба ведет себя в соответствии со своей породой и п то же время в ней обобщаются какие-то человеческие черты.
Много в повести и от устного народного творчества: прозвища рыб — «Щу- ка-трепетуха», «Сом с большим усом», «Ерш-щетина», ряд пословиц. В былинах мы встречаем гиперболу мри описании внешности какого-нибудь злого врага, а в «Повести» Ерш расписывает самого себя: «Голова моя была что пивной
котел...» и т. д.
Сама «Повесть» пользовалась настолько широкой известностью, что породила поговорки: «Выжил, как ерш леща», «Тягался, как лещ с ершом». Позже «Повесть» стала рассказываться, как сказка. Письменное и устное творчество не были строго разграничены в XVII веке.
Разные исследователи по-разному рассматривают повесть о Ерше. Одни видят ней едкую сатиру, другие — веселую шутку.
Слово «сатира» латинского происхождения, первоначально оно означало «смесь», «всякая всячина». Сатира изображает действительность, как нечто несообразное, внутренне несостоятельное. Эта несообразность высмеивается по¬
611


средством смеха. В нашей понести несообразно все: и то, что в ней действуют рыбы, а о них говорят «люди», и то, что земельная тяжба идет о водах озера, и то, что пародируется стиль летописей, челобитных, судных списков, и при этом
0 всех несообразных делах рассказывается совершенно серьезно.
Окольничий — один из высших боярских чинов в Древней Руси. Судные мужики — представители местного населения, которые, зная местное право и обычаи, должны были наблюдать за правильностью судебного процесса.
Детишки боярские — уничижительное от «дети боярские» (ед. число— «сын боярский») —мелкие землевладельцы, которые несли военную и земскую службу.
Пути, даные, крепости — письменные свидетельства на право владения землей.
Нет у меня средств для ваших посылочных людей, чтобы ссылаться со свидетелям и.— За доставку свидетелей платили пополам истец и ответчик.
Почему тебе тс люди недруг и...— На суде свидетели должны быть беспристрастны, поэтому как друзья, так и недруги тяжущихся не принимались в свидетели.
За езду платить нечем...— То есть он не может платить посылочным за доставку свидетелей.
С Ильина дня до Семена дня Летоначатц а...— На Руси было принято называть даты не по числам месяца, а по именам святых, которые в этот день отмечаются. Ильин день — 2 августа. Семенов день —
1 сентября, начало нового «лета», то есть года по допетровскому календарю.
Правая грамота — грамота на право владения.
ПОВЕСТЬ ОБ АЗОВСКОМ ОСАДНОМ СИДЕНИИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ
Стр. 488
«Повесть» вызывает чувство гордости за отважных «богатырей святорусских», которые «не опозорили государства Московского», бились до последнего за удержание АзоБа. Одновременно испытываешь щемящее чувство горечи, обиды за казаков, которых на Руси «не почитают и за псов смердящих». Конец и вовсе возмущает. Казаки отстояли Азов, а царь Михаил Федорович велит им покинуть разрушенный осадой город — «пустое место Азовское» и «жалует» его турецкому султану. Как же так? Почему? Для объяснения необходимо кратко остановиться на политической обстановке того времени.
Азов город на Дону, в 12 километрах от его впадения в Азовское море, был в XV веке захвачен турками — османами. С тех пор все побережье Черного моря стало зависеть от султана, а Азов сделался опорной крепостью для нападений
612


турок «во все стороны». Крымский хан, которого поддерживал могущественный турецкий султан, устраивал опустошительные набеги на южные русские города и села. Да и не только на южные. При Иване Грозном в 1571 году крымцы дошли до Москвы и сожгли столицу. Крымская опасность висела над Русским государством до XVIII века.
Казаки на Руси были вне закона. Казачество пополнялось из крестьян, посадских и всех обиженных на Руси, бежавших на Днепр, Дон и Яик «от рабства вечного, от холопства полного». В то же время эти люди не порывали со своей родиной, они остро ощущали неразрывную связь с нею, называли себя «казаками русскими» и сражались во имя «великого и пространного» государства Московского.
Русское правительство использовало казаков как заслон на южных границах для обороны против турок и крымцев. Еще Иван Грозный послал в 1570 году казакам грамоту, подтверждавшую вольности Войска Донского. За свою службу казаки получали «государево жалование». Во времена Михаила Федоровича русское государство было ослаблено годами Смуты, длительными войнами с Польшей и Швецией, и поэтому оно не было в силах открыто выступать против султана. Больше того, оно заявляло турецкому правительству, что не касается казачьих дел, само же следило за всеми действиями казаков и посылало на Дон порох, свинец и хлебные припасы. Огромное значение Азова понимали в Москве. Однако, когда его удержание в руках казаков стало грозить войной с Турцией, русское правительство после долгих совещаний на специально созванном Земском соборе пришло к решению о необходимости отдать Азов.
Азов был отдан. Казалось бы, героическая борьба казаков, их беды и лишения, их мужество и стойкость, все их страшные жертвы были напрасны. Но никакой подвиг не может быть напрасным. Казаки завоевали себе «славу вечную» а Азов был взят в конце того же века, в 1696 году, Петром I. Тогда мужественный образ гордых защитников Азова ожил и послужил образцом и примером, вдохновлявшим петровские войска.
Обратимся к литературным особенностям «Повести об Азовском осадном сидении донских казаков». В ней соединяются древние традиции с совершенно новыми тенденциями. «Повесть» дана как бы в рамке: в начале сообщается о приезде казачьих послов к царю, в конце — о царском приказе покинуть Азов. Написана она в форме делового донесения, однако это отнюдь не памятник деловой письменности, а поэтическое произведение, полное образности, эмоциональности и искреннего воодушевления. Возникла она в образованной казачьей среде. Казачество было тесно связано с теми народными кругами, из которых оно вышло. Вот и переплетаются в повести литературные и фольклорные мотивы. Когда читаешь о приходе войск султана под Азов, невольно приходят на память образы древних воинских повестей, а также былин и лирических песен. Как и в «Сказании о Мамаевом побоище», в повести говорится, что река вышла из берегов, будто в половодье, и стоял «шум несказанный»; как в песнях, используются обороты «степь чистая», «леса темные». «Слово о полку Игореве» и «Сказание о Мамаевом побоище» вспоминаются, когда мы читаем, как птицы и звери ожидают часа сражения. Все эти образы и обороты речи связывают
613


казачье донесение с произведениями значительно более раннего времени. Однако новые иностранные заимствования — «солдаты», «по шеренге» — говорят о том, что повесть— детище XVII века. Об этом говорит и отсутствие традиционного героя — князя или воеводы. Героем являются все мужественные защитники Азова, все сплоченное казачество. В этом особенность повести по сравнению с воинскими повестями предшествующего времени. Отсюда и своеобразие языка, отличающегося народным юмором и сочным просторечьем. Наиболее ярким примером является ответ казаков на «речь гладкую» турецких послов. пР осто- речье слышится везде,— даже в молитве перед образом своего покровителя Иоанна Предтечи казаки говорят, что ноги их «подгибаются», руки «замертвели», язык «не ворочается».
Живность и эмоциональность изложения, простота и образность языка, высокое чувство чести, самозабвенная любовь к родине делают это произведение живым и близким нашим дням.
Михаил Федорович — первый царь из рода Романовых (годы правления 1613—1645).
Наум Васильев — глава посольства к царю Михаилу Федоровичу, он же руководил обороной Азова. Есаул (помощник атамана). Федор Иванов (Порошин) — предполагаемый автор повести об осаде Азова, написанной зимой 1642 года.
Чтобы на с... засыпать горою высокою, как они з а с ы - паютперсидских люде й.— Имеются в виду земляные валы, сооружавшиеся турками возле стен осажденных крепостей во время войны с Персией (Ираном).
Ядра огненные чиненые — металлические ядра, начиненные порохом.
Ристание — скачка, рысканье, отсюда — «ристалище», место скачек.
Янычары — привилегированное пешее войско.
Пищаль — артиллерийское орудие и тяжелое ружье.
ш ишак — железный военный головной убор.
Мурат-султан — Мурат IV, при его правлении в 1637 году казаки осадили и взяли Азов. Во время осады казаки убили турецкого посла, заподозрив его в попытке связаться с осажденным городом.
Предтеча — Иоанн Предтеча (Креститель) — предшественник и креститель Христа. Казаки считали его своим покровителем.
Строитель — настоятель, глава монастырского хозяйства.


СУД ШЕМЯКИН
Стр. 496
«Шемякин суд» стал поговоркой и означает «кривосуд». Шемяка «посулы любил, потому так он и судил» — сказано в стихотворном переложении XVIII века. Но ведь в повести не один плут, а два, при этом вторым, а правильнее сказать — первым является хитрый, беззастенчивый убогий, то есть бедняк. Остальные — простаки, которых убогий оставляет в дураках. Поэтому можно думать, что первоначально повесть воспринималась иначе, и только в XVIII столетии, в эпоху Просвещения, в ней стали видеть разоблачение судьи- взяточника. Для XVII века, когда повесть возникла, она скорее была просто шуткой о том, как один ловкач обхитрил другого. На чьей стороне симпатии автора? Наверное, на стороне убогого, но не потому, что он бедняк, а потому, что он ловок, находчив, потому, что он в конце концов победитель, а победителей не судят.
По жанру повесть примыкает к тому, что в Италии и Польше называлось фацетии, в Германии— шванки. Это короткие сатирические новеллы типа анекдотов. Их охотно читали в так называемой бюргерской, мелкобуржуазной среде лавочников, ремесленников. У нас такие повести появились в половине XVII века и полюбились. Их фабула всегда не хитра, юмор грубоват, характеры несложны. Их возникновение и популярность типичны для Руси XVII века, когда писателями стали выходцы из среды городского посадского населения и когда появился более широкий, демократический читатель.
«Повесть,— пишет исследователь русской демократической литературы В. П. Адрианова-Перетц,— построена на гротескном нагромождении невероятных обстоятельств. Чтобы разоблачить пристрастность судьи, автор сначала заставляет своего героя невольно совершить подряд целую цепь случайных преступлений, а затем комически отражает их в столь же невероятном судебном приговоре».
Любовь русских людей к повести «Суд Шемякин» сказалась в большом числе сохранившихся списков. До нас дошло также несколько стихотворных версий и лубочные картинки на тему повести. Она вошла в народный репертуар, на ее тему складывались сказки. С конца XVIII века начались литературные обработки сюжета, на его тему писались повести и комедии. Последняя «Комедия в 8 эпизодах для кукольного театра» была написана в 1936 году.
Приказ (приказная изба, приказные палаты) — учреждение, здесь: место, где судья (воевода) производил суд.


СКАЗАНИЕ О РОСКОШНОМ ЖИТИИ И ВЕСЕЛИИ
С г р. 498
Кто не слыхал о стране, где текут молочные реки с кисельными берегами? Но конечно, она н в сравнение не идет с «поместьицем малым», описанным в нашем «Сказании», где все «самородно» и всего так много, «что и глядеть не хочется».
Есть люди, которым свойственно мечтать об изобилии всего на свете и желать жить в довольстве без труда. Автор повести, доведя описание обилия, роскоши и веселия до невероятной гиперболы, остроумно высмеивает эту мечту о стране бездельников. Рифмованные шутки-прибаутки, гротескные преувеличения раскрывают читателю, что перед ним «небылица», острая, насмешливая, язвительная.
В самом деле, всем известно, что «без труда не выймешь и рыбки из пруда». А тут тебе и птицы и рыбы сами в руки даются. И от такой легкой жизни уже ничего не хочешь, «и никто того не подбирает потому, что всего там много».
С едкой иронией автор заверяет, что описанное им поместьице существует на самом деле, даже подробно описывает путь туда, столь же нелепо сложны" сколь нелепо проста и весела там жизнь.
Известно, «за морем телушка — полушка, да рубль перевоз». Так и здесь. Надо платить пошлину, правда «небольшую». Какую же? «С дуги по лошади, с шапки по человеку м со всего обозу по людям». Вот те и на! Кто же может попасть в поместье? И кому платить эту пошлину? Не самому ли сатане, который радуется ленн человеческой потому, что «лень мать всех пороков».
Картины роскошного застолья, названия блюд и прочее чисто русские. Но в произведении есть полонизмы: расстояния считаются в польских милях, в дорожной указаны польские города. Поэтому некоторые исследователи предполагают, что в основе «Сказания о роскошном житии и веселии», возможно, лежит какой-то польский оригинал, до сих пор не установленный. А может быть, русский автор просто отдал дань моде: в XVII веке владение польским языком считалось признаком образованности, через Польшу к нам проникала западная культура.
С и р и н — сказочная птица с чудесным голосом.
Насад — речное судно с высоко «насаженными» бортами. Каторга — гребное судно.
Буза — молодое, неуходившееся пиво или брага.
Братина — общая чаша для вина.
Сайдак — чехол для лука. Бердыш — холодное оружие.
Ливлянд — Лифляндия. Стекольня — Стокгольм. Корела — При- озерск. Юрьев — Тарту. Брести — Брест. Черкаской — Черкассы. Чигирин — столица украинских казаков.


ПОВЕСТЬ О ГОРЕ-ЗЛОЧАСТИИ
Стр. 500
«Повесть о Горе-Злочастии» как грустная народная песня, полная раздумья о судьбе рода человеческого.
Начинается она «зачином», близким к так называемым духовным стихам, то есть стихам на библейские и житийные темы, сочинявшимся и распевавшимся народом. В зачине вспоминается лишение первых людей рая из-за нарушения запрета «вкушать плода виноградного». (Обычно рассказывается, что Адам и Ева вкусили запретное яблоко, но, согласно одному из апокрифов, они отведали плод виноградный, пьянящий.)
Далее идет философское размышление о судьбе рода человеческого «на земле на низкой». Подобно Адаму и Еве, нарушившим заповедь бога-отца, все «злое племя человеческое» оказалось «ко отцову учению зазорчиво» и стало жить «в суете и в неправде». Отсюда пошли все «напасти великие». Этот взгляд не нов. Он обычен для древнерусских произведений, где все несчастия происходят «грех ради наших», насылаемых, чтобы люди образумились и пришли «на спасенны“ путь», как блудный сын — к отцу.
После этого введения рассказывается судьба молодца, в лице которого обобщается жизнь человека. Молодец также не захотел своему отцу «покоритися и матери поклонитнся», а хотел жить «как ему любо». Подобно тому, как Адам и Ева «вкусили плода виноградного», молодец пьет «чару зелена вина», запивает ее «чашею меда сладкого». Дал ему бог «житие великое», все потерял молодец, сам потерял, ибо был он «несовершенен разумом», и стало ему «срамно» вернуться с покаянием к отцу и матери, вот и произнес он роковое «слово похвальное». В более древних произведениях здесь, наверное, явился бы молодцу «ненавистник рода человеческого» — дьявол. Но в этой «Повести» ему «во сне привиделось» Горе-Злочастие, его судьба, рок, его доля.
Слово «Злочастие» происходит от прилагательного «злой» и существительного «часть» — злая часть, злая участь. Родители думали, что их чаду «быть белешеньку», но злая доля молодца оказалась иной: он «родился головенькою».
Многие исследователи указывали, что Горе как двойник молодца. В самом деле, оно неотступно, как двойник, следует за ним. Есть и внешнее сходство Горя и молодца. Горе скачет «из-за камени, босо-наго, нет на Горе ни ниточки, еще лычком Горе подпоясано» (как все ярко, образно!). И молодец, поклонившись Горю, так же «пошел-поскочил» «по круту, по красну по бережку», и на нем нет «ни ниточки», одет он в «гунку кабацкую» — в одежду из рогожи. Тема двойника, как тема неотступной судьбы, разовьется в литературе XIX века, у Н. В. Гоголя. На западе она звучит в творчестве Э.-Т.-А. Гофмана и в музыке Ф. Шуберта. А на Руси начало ее, как видите, восходит ко второй половине XVII века — к этому времени исследователи относят «Повесть о Горе-Зло- частии».


I lo Горе в «Повести» не тот рок или судьба, которые не зависят от человека, от его волн, от его действий. Горе-Злочастис привязывается к молодцу только как следствие его собственного поступка. Иначе говоря, в «Повести» стоит вопрос о свободе воли человека. Человек сам может избрать свою «часть», свой путь, и от него зависит, будет ли это «спасенный путь» или путь бражника.
В «Повести» органически сливаются народно-песенная и литературная традиции. Эта повесть-поэма полна задушевности, теплоты. Злополучного молодца она не осуждает, только жалеет.
Еще Н. И. Костомаров, известный историк середины XIX века, восхищался «величавым тоном, грустно-поэтическим чувством, живостью образов, последовательностью и стройностью рассказа, прекрасным народным языком и неподдельными красотами оборотов юной, народной, неискушенной школой речи». Однако «философский тон и стройное изложение показывают в ней не чисто народное, а сочиненное произведение», заключает историк.
Повесть знаменует новый этап в истории русской литературы. До сих пор герои произведений были историческими лицами. В XVII веке появляется вымышленный герой, но авторы точно указывают время и место его действий, создавая тем видимость историчности. В «Повести о Горе-Злочастии» герой — вымышленный, причем ни место, ни время действия в ней не обозначены. Впервые в русской литературе делается попытка художественного обобщения, создания типического, собирательного образа. Чрезвычайно интересно, что в русской литературе, отличающейся на протяжении всего своего существования демократизмом, первым собирательным, обобщенным героем явился человек из народа, безвестный молодец.
ПОВЕСТЬ ОБ ОТРОКЕ ТВЕРСКОГО КНЯЗЯ Стр. 512
«Повесть об отроке тверского князя» прошла незамеченной дореволюционными историками русской литературы. Ее изучение началось только в советское время.
«Повесть» принадлежит к легендам, объясняющим происхождение названий тех или иных мест, в данном случае название Отроча монастыря в Твери.
Монастырь этот находился на противоположном по отношению к городу берегу Волги при впадении реки Тверцы. Его название старались объяснить и ученые. Одни считали, что здесь в древности была крепость, называвшаяся Отрочыо от слова «отрок» — княжеский дружинник. Другие полагали, что слово «отроч» в противоположность «девичий» просто обозначало, что монастырь был мужским. Но это все только гипотезы. В древности же для объяснения необычного названия сложилась поэтичная легенда, которую и записал в виде повести тверской книжник второй половины XVII века.
Хотя повесть связана с монастырской легендой, она лишена церковности.
613


Автора интересует не история создания монастыря, а душевные переживания действующих лиц. Это произведение типично для второй половины XVII века. «Она,— пишет М. О. Скрипель, много занимавшийся русскими повестями этого времени,— представляет собой синтез ряда народно-поэтических преданий, художественно претворенных в духе новых литературных веяний».
Действие повести напряженно. Автор отдельными словами, короткими предложениями намекает на предстоящие события и тем вызывает желание читателя узнать, что будет дальше. Большое значение в развитии сюжета имеют вещие сны князя, которые толкуются согласно народной символике и образности: сокол — это молодец, суженый; голубка — девица, суженая. Сокол раздобывает князю невесту, суженую. Самое значение слова «суженый» («суженая») связано со словом «судьба». Это тот (или та), с кем суждено сочетать свою судьбу.
Неотвратимость судьбы и является основным мотивом «Повести». Однако судьба здесь не горестная, как в «Повести о Горе-Злочастии», а благая, добрая, наводящая человека на тот путь, на котором ему предназначено выполнить свой жизненный долг.
Свою судьбу понимает только мудрая дева Ксения, поэтому она так спокойна, так терпеливо ждет, когда случится то, что должно случиться. Ее речи, сначала туманные для окружающих (и для читателя), последовательно раскрывают ее судьбу. Попробуйте прочитать эти речи одну за другой —> вы увидите, как они постепенно разъясняют происходящее.
Князь своей судьбы не знает. Даже сны не помогают ему понять ее. Вещее предзнаменование — удачная охота на лебедей,— казалось бы, должно было натолкнуть его на мысль о будущей невесте, но и этого не случилось. Лишь следуя за своим соколом — тем самым соколом, которого он ночью видел во сне, князь, «забывшись» въезжает в село, где жила Ксения, и, лишь увидев ее, понимает, что она — его «суженая», его судьба.
Судьбы своей не понимает и отрок. Верный, любящий, трогательный, он представляется тем трепетным, тонким, как хрупкое деревцо, юношей, которых можно увидеть на более древних иконах. Вам, может быть, жаль нежного отрока? Вы спросите: «Зачем же его согнали с его места?» Вопрос на вопрос: «А разве это было его место?» Подумайте сами. Ведь не могла же, по понятиям того времени, самая красивая, самая разумная девушка — ее красота, и мудрость, и добродетель несколько раз настойчиво подчеркиваются — стать женой не князя, а его слуги. Совершенно естественно, что Ксения стала княгиней, при этом, конечно, доброй княгиней. А отрок, слишком чистый и возвышенный, чтобы оставаться слугой князя, выполнил свое более высокое с точки зрения средневекового миропонимания предназначение в жизни. Примирившись с князем — для этого ему и было суждено оказаться в Твери,— он заканчивает свой жизненный путь.
«Повесть об отроке тверского князя» имеет много общего с «Повестью о Петре и Фезронии»: в обеих героиня — мудрая дева, в обеих — неравный брак. Но по своему характеру они различны. Повесть XVII века романтична, в ней много внимания уделяется чувствам и переживаниям героев. Сравнение
619


обеих повестей наглядно показывает развитие русской литературы. Однако было бы неправильно оказать предпочтение одной из них. Они обе прекрасны, каждая для своего века, каждая по-своему показывает богатство духовного мира человека.
Ярослав Ярославич Тверской — первый великий князь тверской (1230—1271), брат Александра Невского.
ГИСТОРИЯ О РОССИЙСКОМ МАТРОСЕ ВАСИЛИИ КОРИОТСКОМ И О ПРЕКРАСНОЙ КОРОЛЕВНЕ ИРАКЛИИ ФЛОРЕНСКОЙ ЗЕМЛИ
Стр. 5/7
Прочитав повесть о российском матросе, как не сказать: «До чего занятная гистория! Чудо!» В ней столь же удивительно переплетается старое и новое, чисто русские черты и какие-то влияния Запада, как непрестанно путается старинное «ты» с нововведенным «вы».
Автор повести, кажется, упивается всякими новшествами. Это прежде всего сказывается в языке. Если до сих пор в русских повестях мы в основном встречали иностранные слова только греческого происхождения, то в «Гистории» пестрит французская и германская лексика. Тут и глаголы — «арестовать», «командировать», «маршировать», и существительные — «вексель», «караул», «квартира», «кавалер», «партия», «пароль» и т. д. А какие только страны не упоминаются — Голландия, Англия, Франция, Италия, Португалия, Цесария (Австрия), словно любо автору щеголять всеми этими названиями. И впрямь, прорублено окно в Европу — как не заглядывать в него! С другой стороны, автор повести взял многое из русского фольклора, из сказок и песен.
Повесть о российском матросе написана в эпоху петровских преобразований и отражает дух тех лет, она оценивает человека по его личным заслугам и талантам, по его уму и знаниям. Таков сын бедного дворянина Василий — смелый, решительный, умный, находчивый. «Остротой разума» он выделяется среди остальных матросов, становится любимцем голландского купца, назначается разбойниками в атаманы, делается «названым братом» цесаря, а в конце — «Флоренским» (флорентийским) королем. И нигде Василий не кривит душой, не угодничает, не изменяет себе. Через все страны, через все свои неожиданные приключения он проносит незапятнанным гордое звание «российского матроса».
Может быть, вас огорчает, что Василий остался в чужой стране, а не вернулся на родину? Но автор хотел всячески возвеличить русского матроса, для этого он и сделал его флорентийским королем.
620


Повесть пленяет патриотизмом, мажорным тоном: все доступно русскому человеку, но будь честен, смел, трудолюбив, учись наукам.
Санктпитербур х.— В тексте сохранено написание начала XVIII века русских географических названий.
Ефимок — монета, бывшая в употреблении при Петре I до 1726 года. Цесарское государство — Австрия.
Т И. Ми х е л ь с о н


СЛОВАРЬ СТАРИННЫХ И МЕСТНЫХ
СЛОВ
А
Ажно — между тем, вот (с оттенком удивления).
Али, а л ь — или.
А н — а, ну.
Аркан — длинная веревка с затягивающейся петлей на
конце, служит для ловли животных.
Архиерей — высокий духовный чин.
Б
Байка — небылица, сказочка; от глагола «баять» — гово¬
рить, сказывать.
Байна, баенка — баня.
Баять — говорить, рассказывать.
Б е р е м я — ноша, охапка, сколько можно обхватить руками.
Б и р и ч — глашатай; в старину объявлял на площадях рас¬
поряжения царя, воевод и других правителей.
Брус — здесь: средняя балка, бревно.
Бурнастый — рыже-бурый (о лисице).
В
Вальяжный — точеный, резной.
Ватажиться — знаться, дружить, вести знакомство.
Венец — ряд бревен в срубе.
Веретенце, веретено — деревянная точеная палочка,
на которую навивается нить, вытягиваемая из кудели.
Вершник — посыльный, верховой.
Вершок — старинная мера длины, равна 4,4 см.
Вживе нет — нет в живых.
В корень (запрячь)—о лошади в оглоблях в отличие
от пристяжки.
Вольжанный — таволжаный, из дерева рода ивы.
В споре дело — дело спорится, идет.
622

В сугон — в догоню.
Вырыснуть — ехать рысью.
Выряжать — здесь: брать в залог что-либо при споре, договариваться.
В ы с и т ь — возвышать, высоко подвешивать.
Г
Г в о з д ь — деревянная затычка в бочке.
Г лубота — глубина.
Г лухоморье — безлюдное, глухое место у моря.
Г о л и к — березовый веник без листьев.
Голь — оборванцы, нищие.
Горазд, гораздый — умелый.
Г ость — купец.
Г ребелька — узкая плотина на реке.
Г р и д н я — комната, горница.
Грядка, гряда — перекладина в избе.
Гужики, гужи — кожаные петли в хомуте, с помощью которых крепятся дуга, оглобли и упряжь.
Г умно — место, где молотят, а также — сарай для сжатого хлеба.
Г у с л я р — музыкант, играющий на гуслях.
Г уторить — разговаривать.
д
Дань-выход — подать с побежденного. Девушка-покоевка — служанка, в обязанности которой входили уборка покоя — комнаты и прислуживание госпоже. Деяться — здесь: происходить, свершаться.
Д о л ю б и — вдоволь, сколько угодно.
Донце — дощечка у прялки, на нее садится пряха. Дородный — видный, красивый.
Доселева — до сих пор.
Доспеть — сработать, добыть, доставить.
Д осюль — доселе, в давние времена.
Е
Е р л ы к, ярлык — грамота, письмо.
Е с т в у ш к а, яству шка — еда.
623


ж
Жеребий — жребий.
Ж е р н о в ц ы •— небольшая меленка, два камня, между которыми зерно смалывается в муку.
Живот — достаток, жизнь; в переносном смысле «милый». Жить, живать — здесь: носить чистую, часто сменяемую одежду.
Жуковинье — перстень, кольцо.
3
Загнетка — место перед топкой, куда сгребают жар — угли.
Загон — пастбище, луг, огороженное место. Загусельщик — гусляр.
Задолить (о сне) — здесь: осилить, сморить. Заколодеть — завалиться колодами, упавшими деревьями.
Замураветь — зарасти травой, муравой.
Запасть — здесь: завалиться, лежать недвижимо. Заповедовать — приказывать, наказывать, велеть. Запустошить — опустошить.
Засельщина — деревенщина, житель глухой деревни. Заставка — запрудный щит, которым задерживают воду. Затюремщик — заключенный, арестант.
Заутреня — церковная утренняя служба.
Зелено вино — хлебное вино, водка.
Зычать — громко кричать.
И
Иванов день — 24 июня (по старому стилю). В сказке шутливо обыгрывается тема рождения хищной щуки.
И д у ч и — идя.
Изотчество — отчество.
Именьцо — здесь: богатство, все, что имеешь.
Инда — даже, так что, что даже.
Ископыть — земля из-под копыта бегущего коня. Исповедь — признание в чем-либо; на исповеди священник выслушивал признание верующего в совершенных «грехах». Исполать вам! — Хвала, слава вам!
Испровещиться, прове щиться — вещать, заговорить.
624


к
Калика перехожая — странник, от слова «калига» — название обуви странника.
Калиновые мосты — мощенная калиной — хворостом дорога по болоту.
Камка — шелковая ткань.
Канун — здесь: мед и пиво, приготовленные к церковному празднику.
Квашня — деревянная кадка для теста.
К и ч и г а — вид цепа, ручное орудие для обмолачивания льна, гороха, хлебных злаков.
К о к о р а — сухое дерево, вырванное с корнем; кокорина — коряга.
Кокошник — женский головной убор.
Колода — павшее толстое дерево, а также толстый обрубок.
К о м о н ь — конь, лошадь.
Корец — ковш.
Косачи — тетерева.
Косая сажень — старинная мера длины, расстояние от пальцев ноги до конца пальцев вытянутой руки по диагонали, равна 216 см.
К о с я в ч а т о, косящатый — с дощатыми косяками (об окошке, двери); косяки — стоящие части дверной и оконной рамы.
Кочедык (кочедычок) — шило для плетения лаптей.
Кочет, кочеток — петух.
Кошельница (о старухах) — нищая, побирушка с кошелем, мешком для сбора подаяния.
Крашенина печатная — ткань, холст с печатной раскраской.
Кро сна — домашний ткацкий станок.
К стыду пришло — стало стыдно.
Кудель — пучок льна или шерсти, приготовленный для пряжи.
Куропцы — куропатки.
Кутья — ячменная или пшеничная каша с изюмом, еда на поминках.


л
Ладонь — ток, ровное, очищенное от травы место, где молотят.
Л о ж н я — спальня.
Лубяной (от слова «луб») — плотная часть липового под- корья; из луба делали короба, крыши и пр.
Л ы т а т ь — уклоняться от дела, праздно проводить время.
М
Мал е н к а — четверик, мера для измерения сыпучих тел; в нее входило 16 кг ржи или 32 кг пшеницы.
М а р ь ю х и — глухари (самки).
Матереть — входить в возраст, становиться большим, сильным.
Матёрый — в возрасте, большой, огромный, здоровый, тучный.
Матерь — мать.
Мед стоялый — хмельной напиток из меда с водою, приправленный пряностями; стоялый — старый, выдержанный.
Межу — между.
Мера — то же, что маленка.
Мережка — сквозная прошивка на ткани; здесь: сеть, паутина.
Метать — бросать, кидать.
Мех — мешок.
Мужевья — мужья.
Н
Набольшой — старший, главный, самый большой.
На весь стан — на все колеса.
Нагонено — нагнано.
Нажадеться — испытывать, чувствовать жажду.
Названый (со словами: отец, брат и пр.) — неродной, приемный.
Н а и п а ч е — особенно, всего более.
Накинуть службу — дать поручение, приказать исполнить что-либо.
Н а к о н — раз, прием, черед.
Накрутиться — одеться, от слова «крута» — одежда.
На полдень — на юг.
626


Натакат ь — здесь: научить, посоветовать настроить. Нелегченный — нескопленный, от слова «легчить» — холостить, скопить.
Не можь — не можешь.
Немцы — чужестранцы.
Неоранный — непаханый, н е р о в н о — не хочешь.
Не стают — не встают.
Не тощиться — не истощается.
Не хоть — не хочешь.
Н ы н ь, ноне — теперь.
О
Обедня, обеденка — церковная служба, совершаемая утром или в первую половину дня.
Обжи — оглобли у сохи.
Обкатиться — облить себя водой.
Оболоко — облако.
Овчина — овечья шкура.
Одинакий — единственный.
О д н о в а — один раз, только раз.
Околенка — оконная рама.
Околица — изгородь вокруг селения; округа. Оконница — рама, оконный переплет.
Омет — большой ворох, стог сена или соломы.
О м е ш и к — сошник, заостренный нижний конец сохи. Опара — тесто в квашне, заправленное дрожжами или закваской.
Опочив — сон; опочив держать — спать.
О п р и ч ь — кроме, помимо.
Оратай — пахарь.
Орать — пахать.
О с л я д ь — слега, жердь.
Остатний — последний.
Осударь — государь, господин.
Отжить — здесь: отогнать, отвадить, прогнать.
О т к е л ь — откуда.
Откулешний, откудашний — откуда, из каких мест.


п
Пабед ье — время, близкое к полдню.
Па лица — тяжелая дубина, в старину — боевое оружие. Паробок — слуга, помощник.
Пахталка — кадушка для сбивания масла, маслобойка. Пач е — более, сверх, против ожидания. Переведаться — здесь: столкнуться на поединке. Переладец — род дудки.
Перепаться — пугаться, испугаться.
Перески — персты, пальцы.
Перст — палец.
Пеструхи — тетерки.
Пехотою прохаживать — пешком.
Побелить и в трубы покатать (о холсте) — холстины выбеливали на солнце, а затем скатывали.
Повинный — здесь: покорный, послушный; грамота повинная — с изъявлением покорности и согласия.
Повой — прием новорожденного.
Повыз дануть — поднять; здесь: выскочить, вы¬
прыгнуть.
Повы кинуться — выступить вперед; здесь: поспорить. Подлы гаться — лгать, подвирать.
Подпруга — широкий ремень седла или седелки, затягиваемый под брюхом лошади.
Подстолье — место под столом.
Поезд — здесь: гости, молодые, едущие к венцу. Покляпый — наклоненный, кривой.
Покой — комната, горница, палата.
Пола — нижняя часть верхнего платья, половина.
Полая вода — весенняя, разлившаяся после вскрытия реки.
Полон — плен, пленные, а также окружение, осада (стоять в полону).
Полпоприща — длина пути около двадцати верст. Получка — здесь: дань, подать.
Поляница, поленица — богатырь, богатырша, богатыри, удальцы.
Попритчиться — здесь: случиться, произойти. Порешить — убить.
Порт — одежда, платье.
Поруха — урон.
Порушить — не сдержать слова, нарушить (о заповеди). Порчу напустить — наслать болезнь посредством наговора и магических действий.
628


Поскотина — выгон, место, где пасут скот.
Посох — длинная трость.
Постилка — здесь: пеленка.
Посул — обещание; здесь: взятка, подарок. Посыльный, посольный — посольский. Потаенный — потайной, скрытый.
Потничек, потнички — ткань, подкладываемая под седло.
Похитник — похититель, вор.
Похотеться — почувствовать стремление, пожелать себе чего-либо.
Почести ый — устроенный в честь кого-либо (от слова «почествовать» — почтить, воздать честь).
Прельщать — увлекать, манить; здесь: обманывать. Прикорнать — погубить.
Принять закон — жениться.
Присошечек, присох а, присошка — подпорка у сохи для прочности.
Притча — здесь: непонятное, труднообъяснимое явление. Приужахнуться — испугаться.
Прихожане — люди одного церковного прихода. Причитывать — говорить заговорные слова. Провалище — вход в подземелье.
Промаячить — здесь: прожить.
Промысел — здесь: добыча.
Просвира — хлебцы особой формы, которым духовенство придавало священное значение.
Просвирня — женщина при церкви, пекла просвиры. Прохлаждатися, прохлаждаться — наслаждаться (от слова «проклажать» — баловать, нежить).
П р ы с к (лошадиный) — мах, скок.
Пряжить — жарить на масле — «на сковороде прягли».
Р
Распотеться — здесь: о сердце; равнозначно — разгореться.
Решетчатый — здесь: о сенях; открытые, с перилами. Рогачи к, рогач — рукоять у сохи.
Рожено дитятко — родное дитя.
Р о н и т ь — опускать, дать упасть (о парусах).
Рука мертва я.— Существовало поверье, что рука от мертвеца наводит на спящих непробудный сон.
Рушник — полотенце.
Рытый бархат — с густым ворсом, пушистый.
629


Рябы — рябчики.
Ряда — договор, условие.
Рядить — здесь: судить, выносить решение.
Рядиться — уговариваться.
С
Сажень — старинная мера длины, расстояние размаха рук от кончиков пальцев одной руки до кончиков пальцев другой.
Саламата — жидкий кисель, мучная кашица.
Сарацинский — восточный.
Сафьяновый, сафьян — из тонкой кожи.
Свежина — свежее мясо.
Сверстаться — здесь: поравняться.
Седок — ездок, путник.
Сенная девушка — живущая в передних комнатах, сенях; прислуживала господам.
Скатный, скачен — круглый (о жемчуге).
Скирд, скирда — большая кладь сена или хлеба.
Склеснуть — резко сжать, ударить.
Скоморошить — жить, промышляя пением, пляской, игрой.
Скоморох — средневековый артист, музыкант, певец.
Скоморошный, скомороший — от слова «скоморох».
Скорописчатый — от слова «скоропись», обозначающего скорое, беглое письмо.
Словеса — слова; здесь: речь.
С л я г а, слега — жердь, тонкое бревно.
Смурое сукно — самотканое, темное.
Снаряден двор — красивый, украшенный.
Соборная церковь — главная в городе или его части.
Соборовать — свершать над больным церковный обряд помазания особым маслом.
Соловый — желтоватый со светлым хвостом и такой же гривой (о масти лошади).
Сорок сороков — в старину считали сороками: первое сорок, второе сорок и пр.
Сошник, сошничок — наконечник сохи или плуга, подрезающий пласт земли.
Срочное время — определенное время, положенное по сроку.
С т е г н о — бедро.
Столбовые дворянки — дворянки, внесенные в ста¬
630


ринный документ — свиток, столбцы, то есть с длинной родословной.
Стольный — столичный (от слова «стол» — престол князя, царя).
Страсть — страх.
Стремено — стремя, в верховой конской упряжи упоры для ног.
Ступью, ступой идти — идти шагом.
Супротив, опротив, противо — напротив.
Сусек — закром, отгороженный ларь в амбаре для ссыпки зерна и хранения муки.
Сыть — пища, еда.
т
Т ароватый — щедрый.
Теперича, топерича — теперь.
Т еребень — постоянный посетитель кабака, завсегдатай.
Токмо — только.
Толочь (о пшенице) —- здесь: мять, топтать.
Травить (о пшенице) — делать потраву, истреблять посевы, портить.
Ту — тут.
Тысяцкий — военачальник; здесь: главный устроитель свадьбы.
Т ь м а — здесь: множество.
Т я, т и — тебя, тебе.
У
У ж н а — вечерний стол, ужин.
Ужо — потом, позже.
Уздечка наборная — узда с медными бляхами разного вида.
У лаживать — здесь: ходить, ухаживать, заботиться (о лошади).
Урочный — условленный, определенный.
У с к о к и — скачки, прыжки.
Устье, устьице — наружное отверстие в русской печи.


X
Хитра — колдунья.
Хлеб да соль — здесь: гостеприимство.
Хлебы — здесь: питание, сытость.
Хоромы — строение, палаты, большой дом.
ц
Цветное, цветно платье — не белое и не черное, окрашенное в какой-либо другой цвет.
Целовальник — трактирщик, содержатель кабака.
Ч
Чадо — дитя, ребенок.
Челнок — принадлежность ткацкого станка, колодочка в виде челна — лодки, внутри нее закреплялась нитка.
Ч е м б у р — поводок.
Червленый, черленый — темно-красный; черленый (о корабле, дубине) — из прочного дуба, вяза.
Черемный — красный, рыжий.
Черная (о рубахе) — грубая, будничная, рабочая.
Ч ю х а р и — глухари.
Ш
Ш а л ы г а —* посох с загнутым сверху концом.
Шесток — площадка перед топкой у русской печи, ш инок — здесь: шина, железный обруч на колесе.
Ш иринка — полотенце, платок.
Шквор е н ь — шворень, болт, стержень, на котором ходит передок повозки.
Шкодить — наносить урон, вредить, озорничать.
ш
щ ап — щеголь.
Щеточ к и, щетки — пучок волос над копытным сгибом.


я
Яровчатый, яровчаты — из явора. Яруга — крутой овраг.
Яхонт — рубин.
В. П. Аникин


СОДЕРЖАНИЕ
В. П. А н и к и н. Мир былин и сказок 3
Д. С. Лихачев, Т. Н. Михсльсон. Первые века
русской литературы 19
БЫЛИНЫ
Илья Муромец и Соловей Разбойник 43
Илья Муромец и Калин-царь 50
Добрыня и Змей 64
Алеша Попович и Тугарин Змосвич 70
Добрыня и Алеша 76
Иван — гостиный сын 8,1
Вольга и Микула Селянинович 84
Соловей Будимирович 89
Ставр Годинович 95
Садко 104
Василий Буслаевич 113
Вавила и скоморохи 121
РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ
Лиса и волк 129
Лиса-повитуха 131
Лиса-исповедница 132
634


Лиса и журавль 133
Лиса и тетерев —
Лиса и рак 134
Лиса и кувшин —
Лиса и козел —
Ворона и рак 133
Зимовье зверей —
Кот и лиса 137
Кот, гьетух и лиса 140
Бобовое зернышко 142
Кочет и курица 144
Журавль и цапля —
Теремок 145
Колобок 146
Мужик и медведь 147
Пузырь, соломинка и лапот 148
Мизгирь —
Байка про тетерева 149
О щуке зубастой 150
Яичко —
Лев, щука и человек 151
Война грибов 152
Глиняный парень 153
Кузьма Скоробогатый 154
Петух и жерновцы 158
Гуси-лебеди 159
Хаврошечка 161
Морозко 163
Бела? уточка 165
Сестрица Аленушка и братец Ива 168
Царевна-лягушка 170
Иван-царевич и серый волк 175
Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю чго 181
Сказка о молодильных яблоках и живой воде 194
Финист — ясный сокол 205
Сивка-бурка 211
Морской царь и Василиса Премудрая 215
Марья Моревна 221
Никита Кожемяка 229
Сказка о славном, могучем богатыре Еруслане Лазаревиче 230 Чудесная рубашка 255
Хрустальная гора 260
Волшебное кольцо 262
Иван — крестьянский сын и чудо-юдо 272
Волшебная дудочка 280
635


Окаменелое царство
Заколдованная королевна
Вещий сон
Ночные пляски
Птичий язык
Арысь-полс
Семь Симеонов
Хитрая наука
Правда и Кривда
По щучьему веленью
Дочь-семилетка
Лихо одноглазое
Черт-заимодавец
Шабарша
Ивану шка-ду рачок Дурак и береза Лутон юшка Горе
Чего на свете не бывает Про нужду Барин и собака Барин и мужик Барин-кузнец Похороны козла Клад
Церковная служба
Как поп работницу нанимал
Добрый поп
Три калача и одна баранка Наговорная водица Горшок
Солдатская шинель Солдат и черт Петухан Куриханыч Кашица из топора Глупый жених Заяц
Неумелая жена Жена-спорщица Хорошо, да худо Не любо — не слушай Докучные сказки
282
285
290
297
299
301
302
305
309
310
316
318
320
323
326
327
328
333
334
336
337
338
339
341
344
345
346
348
350
351
352
353
354
355
356
357


ДРЕВНЕРУССКИЕ ПОВЕСТИ
Ив «Повести временных лет» (Пересказ Т Н. Михельсон) Из «Поучения» Владимира Мономаха. (Сокращенный пере- вод Д. С. Лихачева)
Сказание о траве емшан (Пересказ Т Н. Михельсон)
Поход князя Игоря Святославича Новгород-Северского на половцев (Перевод Т. Н. Михельсон)
Слово о полку Игореве (Подлинный текст и перевод Д. С. Лихачева)
Из «Моления Даниила Заточника» (Сокращенный перевод Д. С. Лихачева)
Наставление тверского епископа Семена (Перевод Т. И. Ми- хельсон)
Из «Сказания о Соломоне и Китоврасе» (Пересказ Т. Н. Михельсон)
Повесть о разорении Рязани Батыем (Сокращенный перевод Д. С. Лихачева)
Повесть о Меркурии Смоленском (Пересказ Т М. Михель- сон )
Слово о погибели Русской земли (Перевод Т. Н. Михельсон)
Из «Жития князя Александра Невского» (Сокращенный перевод Т Н. Михельсон)
Повесть о Шевкале (Перевод Т. Н. Михельсон)
Из «Повести о жизни Сергия Радонежского» (Пересказ Т. Н. Михельсон)
Из «Сказания о Мамаевом побоище» (Пересказ Т. Н. Ми- хельсон)
Повесть о Петре и Февронии Муромских (Пересказ Т. Н. Михельсон)
Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе (Пересказ Т. Н. Михельсон)
Повесть о купце Дмитрии Басарге и сыне его Борзосмысле (Пересказ Т. Н. Михельсон)
Из «Хождения за три моря» Афанасия Никитина (Сокращенный перевод Т И. Михельсон)
Казанское взятие (И з «К азанской истории») (Пересказ Т Н. Михельсон)
Послание Ивана Грозного Василию Грязному (Перевод Т. Н. Михельсон)
Повесть о кончине и погребении князя Михайла Васильевича Скопина-Шуйского (Сокращенны" перевод Т, Н. Михельсон)
Повесть о Ерше Ершовиче (Пересказ Т Н. Михельсон)
637
361
387
390
391
396
412
416
417
419
425
427
428
432
433
441
449
455
459
464
469
478
479
483


Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков (Пересказ Т. И. Михельсон)
Суд Шемякин (Перевод Т. И. Михельсон)
Сказание о роскошном житии и веселии (Сокращенный перевод Т Н. Михельсон)
Повесть о Горе-Злочастии (Подлинный текст)
Повесть об отроке тверского князя (Сокращенный перевод Т Н. Михельсон)
Г история о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли (Сокращенный перевод Т. Н. Михельсон)
Комментарии
488
496
498
500
512
517
531
Словарь старинных и местных слов
622


БИБЛИОТЕКА МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ (том 2)
Литературно-художественное издание БЫЛИНЫ РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ ДРЕВНЕРУССКИЕ ПОВЕСТИ
Ответственным редактор
П. А. НУЙКИН
Художественный редактор М. А. ТЮРИНА
Технический редактор
Е. П. КУДИЯРОВА
Корректоры
Ю. Н. ФЕЛИКСОВА и Е. И. ЩЕРБАКОВА
ИБ X» 10871
Сдано в набор 20.12.88. Подписано к печати 06.05.89. Формат 60X90'/|в* Бум. типогр. N® 1. Шрифт академический. Печать высокая. Уел. печ. л. 41.13. Уса. кр.-отт. 44.88. Уч.-изд. л. 39.25-}-9 вкл.=39,82. Тираж 400 000 экз. (2-й завод 200 001-400 000 вкэ.). Заказ № 1118. Цена
2 р. 50 к.
Орденов Трудового Красного Знамени н Дружбы народов издательство «Детская литература» Государственною комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 103720, Москва, Центр, М. Черкасский пер.. 1.
Ордена Трудового Красного Знамени ПО «Детская книга* Росглапполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 127018, Москва, Сущевский вал, 49.


Б95 Былины. Русские народные сказки. Древнерусские повести/Авторы вступит, статей, сост. и коммент. В. П. Аникин, Д. С. Лихачев и Т. Н. Михельсон; Худож. И. Д. Архипов.— Переизд.— М.: Дет. лит., 1989.— 638 с.
ISBN 5—08—000893—8
В книге представлены признанные образцы русского вноса, русские народные сказки и древнерусские повести в переводе с древнерусского языка и пересказе.
с 4803010101—301 _
Б М101(63)-89- °бЪЯВА- ББК 82 3р'6