Автор: Филиппов К.А.
Теги: языки мира немецкий язык лингвистика филология
ISBN: 5-288-02883-4
Год: 2003
Текст
Для филологов,
а также для специалистов,
занимающихся проблемами
текста
К. А. ФИЛИППОВ
ЛИНГВИСТИКА
ТЕКСТА
13ДАТЕЛБСКИЙ ДОМ
АНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО
ОСУДАРСТВЕННОГО
'НИВЕРСИТЕТА
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
К. А. Филиппов
ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
Курс лекций
Издательство С.-Петербургского университета
2003
ББК 81.2-5+81.2Немя73
Ф53
Рецензенты: д-р филол. наук дроф. Г.А.Баева (С.-Петерб. гос.
ун-т), д-р филол. наук дроф. В. В. Наумов (С.-Пе-
те рб. туманит, ун-т профсоюзов)
Печатается по постановлению
Редакционно-издательского совета
С.-Петербургского государственного университета
Филиппов К. А.
Ф53 Лингвистика текста: Курс лекций. — СПб.: Изд-во
С.-Петерб. ун-та, 2003. — 336 с.
ISBN 5-288-02883-4
В книге прослеживается история научного подхода к описанию
текста, начиная с античной риторики Аристотеля и кончая но-
вейшими концепциями К. Бринкера, Т. ван Дейка, В. Б. Касевича,
Т. Н. Николаевой и др. Изложение современной теории текста осно-
вывается на принципах Петербургской (Ленинградской) лингвисти-
ческой школы. Для объяснения истоков того или иного текстового
явления в необходимых случаях производится сопоставление экспе-
риментальных данных с классическими лингвистическими концеп-
циями. Большинство авторских наблюдений основывается на анализе
немецких и русских текстов. Немецкие примеры переведены на
русский язык, что расширяет границы читательской аудитории.
Книга предназначена для филологов, а также для других спе-
циалистов, занимающихся проблемами связной речи (текста).
Тем. план 2002 г., № 38 ББК 81.2-5+81.2Немя73
© К. А. Филиппов, 2003
© Издательство
С. -Пете рбур гского
ISBN 5-288-02883-4 университета, 2003
Введение
В основе настоящей книги лежит специальный лекци-
онный курс «Лингвистика текста», читаемый автором сту-
дентам филологического факультета Санкт-Петербургского
государственного университета. Этот спецкурс был введен на
кафедре немецкой филологии в 1986 г. и первоначально
предназначался для студентов старших курсов немецкого
отделения в дополнение к общему лекционному курсу по
теоретической грамматике немецкого языка. С 1995 г. лек-
ции по лингвистике текста читаются также студентам-фило-
логам, специализирующимся по теории языкознания.
С 1986 г. — года введения Курса «Лингвистика текста»
на филологическом факультете — прошло уже более 15 лет.
В течение всего этого периода происходило динамичное раз-
витие лингвистики текста как самостоятельной научной дис-
циплины. Исследователями были получены многочисленные
факты, подтверждающие или опровергающие те или иные
положения научной теории текста, были разработаны и оп-
робованы новые подходы к анализу и описанию текста,
сделаны важные наблюдения над особенностями содержатель-
ной и структурной организации текста. В связи с этим
возникла насущная необходимость теоретического обобщения
достижений лингвистики текста и интеграции полученного
эмпирического материала в црактику преподавания лингвис-
тических дисциплин на филологическом факультете Санкт-
Петербургского государственного университета.
3
Книга имеет двоякую целевую направленность. Во-пер-
вых, она призвана раскрыть историю становления лингви-
стики текста как самостоятельной научной дисциплины и
познакомить читателя с основными («этапными», «програм-
мными») работами в этой области. Во-вторых, в ней рас-
смотрены самые современные направления теории текста,
намечающие перспективы ее дальнейшего развития, и поэ-
тому в книг»; представлены некоторые теории, имеющие ярко
выраженную общеязыковедческую направленность (напри-
мер, теория Г. Глинца, раскрывающая когнитивные процес-
сы при чтении и письме, или концепция К. Бюлера —
своеобразная модель функционирования языка). Однако эти
теории позволяют рассмотреть некоторые ставшие традици-
онными положения лингвистики текста под иным углом
зрения и тем самым обогатить наше представление о тексте
новыми знаниями.
В связи с тем, что курс лекций, послуживший основой
для настоящей книги, первоначально был предназначен для
студентов-германистов, основное внимание в работе уделяется
научному творчеству отечественных и немецких исследова-
телей текста. Тем не менее в книге отражены также взгляды
других видных теоретиков лингвистики текста, например
американских ученых 3. Харриса и С. Тулмина, представи-
телей Пражской лингвистической школы К. Гаузенблаза и
Ф. Данеша, голландского исследователя Т. ван Дейка, фран-
цузского исследователя А. Греймаса и т. д. Без них невоз-
можно представить объективную картину современной лин-
гвистики текста. Для удобства читателя все примеры пере-
ведены на русский язык.
В качестве базового понятия для обозначения научного
направления, имеющего своей целью лингвистическое опи-
сание текста, в настоящей книге используется название
«Лингвистика текста», вынесенное в заглавие. В современ-
ном языковедении можно встретить также другие названия
данного течения: «грамматика текста», «анализ дискурса»,
«лингвистический анализ текста», «теория текста» и т. п.
В качестве примерной аргументации причин, по которым
ученые избегают применять термин «лингвистика текста»,
мне хотелось бы привести мнение моего учителя Льва Ра-
4
фаиловича Зиндера, высказанное в последней книге «Теоре-
тический курс фонетики современного немецкого языка»:
«К синтаксису относится и “лингвистика текста”, которую
многие языковеды считают новой особой лингвистической
дисциплиной. Чтобы показать несостоятельность такой точки
зрения, надо определить, что такое текст. По определению
Л. В. Щербы, это продукт речевой деятельности, который
он называет либо речевым материалом, либо текстом. Таким
образом, речь может идти о теории текста, а не о “лин-
гвистике текста”. Кстати, что может означать это бессмыс-
ленное словосочетание? “Языковедение речи”?» (Зиндер 1997:
40-41).
Я с огромным уважением отношусь к высказанному
выше мнению Л. Р. Зиндера, однако хочу пояснить также
свою позицию по данному вопросу. Действительно, словосо-
четание «языковедение речи» звучит бессмысленно. Но «лин-
гвистика текста» — совсем другое дело, по своей внутренней
форме это словосочетание отличается от «языковедения ре-
чи». В композите «языковедение» вербально реализована
валентность опорного отглагольного компонента «ведение»
(от глагола «ведать что-л.», т. е. язык), поэтому присое-
динение еще одного актанта к сложному слову («языковеде-
ние речи») воспринимается как аномалия. В словосочетании
«лингвистика текста» нет отглагольного компонента, оказы-
вающего искажающее воздействие на восприятие всего сло-
восочетания, поэтому оно и не воспринимается, на мой
взгляд, как нечто абсурдное.
Проще этот терминологический вопрос решается в за-
падноевропейской науке. В современной германистике, на-
пример, ряд названий лингвистических дисциплин построен
по одной и той же словообразовательной модели: «Textlin-
guistik», «Satzli.nguist.ik», «Systemlinguistik» и т. д. В связи
с этим некоторые авторы прямо говорят о возможности
использования слова «лингвистика» для обозначения одной
из отраслей общей лингвистики, имеющей свой особый объ-
ект исследования — в нашем случае текст (см., напр. (Berg-
mann, Pauly, Schlaefer 1991: 9)). Именно поэтому в книге
используется термин «лингвистика текста» как синонимич-
ный наименованию «лингвистический анализ текста» и к
5
тому же наиболее часто встречающийся в современной (осо-
бенно зарубежной) теории текста. Такое решение оправдано
также в том плане, что в настоящем издании представлена
(пусть и частично) история данного лингвистического на-
правления, известного в научном мире именно под этим
названием.
Данное пособие не претендует на всеобъемлющий охват
проблем, стоящих перед современной лингвистикой текста.
Выбор тем и порядок расположения материала определяются
общим принципом, лежащим в основе любого учебного по-
собия. Такой подход предполагает постепенный переход от
обсуждения общих (фундаментальных) вопросов теории текс-
та к изучению частных (прикладных) проблем, связанных с
организацией конкретного речевого произведения. Поэтому
кажущееся отсутствие логики в расположении главы, посвя-
щенной современной теории аргументации, в конце книги
(а не сразу же за главой об истории риторики) диктуется
необходимостью осмысления нового уровня развития этой
филологической дисциплины с учетом последних достижений
лингвистической теории.
Перспективы дальнейшего развития одного из направле-
ний лингвистического анализа текста раскрыты в заключе-
нии. Из того, что для меня наиболее интересны когнитивные
аспекты текста, совсем не следует, что из рассмотрения
должны исключаться другие, не менее важные и актуальные
проблемы текстовой организации. В любом случае важно
было показать, что лингвистический анализ текста как одно
из направлений языковедческой науки имеет право на су-
ществование точно так же, как и другие лингвистические
дисциплины. За сравнительно недолгую историю своего раз-
вития это направление научного поиска приобрело как своих
сторонников, так и противников. Надеюсь, что и первые и
вторые найдут в данном пособии достаточно пищи для даль-
нейших размышлений.
Курс лекций рассчитан на один семестр продолжитель-
ностью 18 недель (36 часов). Структура книги, в целом,
соответствует порядку следования и количеству лекционных
тем, что не исключает перераспределения материала в соот-
ветствии с потребностями аудитории. Изложение теоретиче-
6
ского материала в виде лекций может сопровождаться уг-
лубленным изучением отдельных вопросов на семинарских
занятиях (например, знакомство с основными свойствами и
типологическим многообразием текстов, выявление особен-
ностей коммуникативной структуры речевого произведения
и т. п.). В настоящем издании содержатся только теорети-
ческие сведения о современной лингвистике текста, в нем
нет подборки учебных текстов, применяемых автором на
практических занятиях. Вместе с тем предлагаемые примеры
дают возможность читателю самому определить круг вопро-
сов, требующих дополнительного рассмотрения.
Глава 1
ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
Все лингвистические пути ведут к тексту
Ульрих Энгель
1. Причины выделения лингвистики текста
в самостоятельную научную дисциплину
В настоящее время к лингвистике текста обычно при-
числяют любое лингвистическое исследование, в котором
автор обращается к тексту (в устной или письменной форме)
как основной единице человеческой коммуникации или в
котором анализу подвергаются явления, настолько далеко
выходящие за рамки предложения, что фрагменты текста
можно рассматривать в качестве самостоятельных языковых
единиц. И если сейчас уже ни у кого, кажется, не вызывает
сомнения сам факт выделения текста в качестве самостоя-
тельного аспекта лингвистического анализа, то еще совсем
недавно (лет 15 назад) в этом вопросе не было единой точки
зрения. Для этого достаточно вспомнить нашумевшую в свое
время статью А. Т. Кривоносова «“Лингвистика текста” и
исследование взаимоотношения языка и мышления», в ко-
торой лингвистика текста называется «описательно-спекуля-
тивной наукой» (Кривоносов 1986: 36), «очередным этапом
лингвистических заблуждений» (там же: 23) и т. п. Однако
с тех пор научный интерес к исследованию текста не осла-
бевает. Лингвистика текста живет и развивается.
8
Лингвистика текста как самостоятельная научная дис-
циплина зародилась на рубеже 60-70-х годов XX в. Принято
считать, что толчком к выделению лингвистики текста в
качестве самостоятельной научной дисциплины послужили
причины как внутреннего (т. е. собственно лингвистические),
так и внешнего (т. е. внелингвистические) свойства.
Среди собственно лингвистических причин чаще всего
называют невозможность адекватно объяснить некоторые
языковые явления при опоре на традиционный понятийный
аппарат, ориентированный исключительно на анализ пред-
ложения. Прежде всего это относится к таким хорошо из-
вестным лингвистическим явлениям, как прономинализация
во всех ее формах, употребление артикля, интерпретация
темпоральных отношений и многое другое. Видимо, не слу-
чайно названия многих «программных» исследований в об-
ласти лингвистики текста прямо отражают эти частные про-
блемы грамматики (см., например (Harweg 1968; Weinrich
1969)).
Важное значение для выделения лингвистики текста в
самостоятельную научную дисциплину имели также «толчки
извне», т. е. внешнее воздействие со стороны других науч-
ных дисциплин и прежде всего со стороны дисциплин,
непосредственно примыкающих к языковедению, — со сто-
роны литературоведения, психологии, социологии. В этот
ряд попадают также такие прикладные науки, как теория
перевода, автоматическая переработка языковых данных, ме-
тодика преподавания родного и иностранных языков и т. д.
Как справедливо указывает О. И. Москальская, «в данной
ситуации целое речевое произведение — текст предстал как
фокус, в котором скрещиваются все эти подходы к языку.
Он оказался не только исходным материалом для названных
направлений лингвистического поиска, но и определил пред-
мет одного из них — предмет “лингвистики текста”» (Мос-
кальская 1978: 11).
Сегодня уничижительный пафос А. Т. Кривоносова
(1986: 23), называвшего лингвистику текста «очередным
этапом лингвистических заблуждений» и т. п., не может
вызвать ничего, кроме улыбки. По большому счету, всю
историю языкознания (шире — всей науки) можно назвать
9
историей лингвистических заблуждений. «Истина — это
дочь времени» (Цицерон), она изменчива, как изменчиво
само время. С течением времени изменяются наши представ-
ления о мире, о природе вещей. Поступательное движение
науки с неизбежностью приводит к пересмотру многих ка-
завшихся непреложными научных истин. Появление новых
лингвистических фактов побуждает ученых пересматривать
традиционные взгляды, отказываться от одних научных по-
ложений, видоизменять другие. В качестве примера можно
назвать последние экспериментально-фонетические данные о
звуковом облике корневых морфов, которые позволяют усом-
ниться в одном из фундаментальных лингвистических по-
стулатов структурализма, устанавливающем ведущее место
дистинктивной функции фонемы как минимальной единицы
языка (Бондарко 1997: 23).
2. Предмет лингвистики текста
В самом наименовании «лингвистика текста», на первый
взгляд, содержится ответ на вопрос о предмете данного
научного направления — это текст. Однако простота этого
ответа обманчива.
М. М. Бахтин, определяя место текста в гуманитарных
науках, прозорливо писал: «Мы не намерены углубляться в
историю гуманитарных наук, и в частности филологии и
лингвистики, — нас интересует специфика гуманитарной
мысли, направленной на чужие мысли, смыслы, значения и
т. п., реализованные и данные исследователю только в виде
текста. Каковы бы ни были цели исследования, исходным
пунктом может быть только текст» (Бахтин 19866: 474).
И далее: «Текст — первичная данность (реальность) и ис-
ходная точка всякой гуманитарной дисциплины» (там же:
484). Такая глобальная оценка роли текста в гуманитарных
дисциплинах несомненно лежит в основе переосмысления
предмета самого языковедения на современном этапе. Конеч-
но, М. М. Бахтин, говоря о фундаментальной роли текста
для всего гуманитарно-филологического мышления, вряд ли
10
имел в виду необходимость выделения специального направ-
ления в лингвистике, непосредственно занимающегося ана-
лизом больших речевых произведений.
Одной из наиболее удачных квалификаций лингвистики
текста признается ее определение как науки, изучающей
«язык в действии» (Николаева 1978: 9). М. А. К. Хэллидей
вообще утверждает, что «текст — это язык в действии»
(Хэллидей 1978: 142). По его мнению, само владение языком
предполагает, что говорящий знает разницу между текстом
и нетекстом — списками слов или любыми наборами пред-
ложений. Такое допущение является для говорящего нормой,
оно функционально, потому что опирается не столько на
узнавание слов и структур, сколько на понимание той роли,
которую играет язык в подобной ситуации. При этом за
языком признается какая-то роль только в том случае, если
он приемлем как текст (там же). При таком глобальном
понимании текста языковедение вообще мыслится как «лин-
гвистика текста».
В момент зарождения «лингвистики текста» ученые,
вероятно, не ставили перед собой глобальной цели переори-
ентации традиционного языковедения. Они видели перед
собой простое расширение рамок научного описания языко-
вых явлений. После десятилетий увлеченного изучения хо-
рошо известных структурных единиц* языка они неожиданно
оказались перед совершенно новой областью научного инте-
реса. Они заглянули за границы отдельного предложения и
увидели новый, яркий мир содержательных взаимосвязей и
структурных сплетений целого речевого произведения.
3. Определение лингвистики текста
В современной лингвистической литературе можно встре-
тить различные определения лингвистики текста. В «Лин-
гвистическом энциклопедическом словаре» лингвистика тек-
ста трактуется как «направление лингвистических иссле-
дований, объектом которых являются правила построения
связного текста и его смысловые категории, выражаемые по
11
этим правилам» (Лингвистический энциклопедический сло-
варь 1990: 267). Интересно, что автор данного определения
Т. М. Николаева ранее давала несколько иную трактовку
этому понятию: «Лингвистика текста — научная дисципли-
на, цель которой — найти и построить систему катего-
рий текста со специфическими для нее содержательными и
формальными единицами, а также описать условия “пра-
вильной” человеческой коммуникации» (Краткий словарь...
1978: 469).
Два приведенных выше определения разделяет проме-
жуток времени в двенадцать лет. Несомненно, определение,
датируемое 1990 г., компактнее и точнее отражает суть
лингвистического анализа текста. В определении 1978 г.
отчетливо видны надежды исследователей в большей степени
на возможности нового лингвистического направления, чем
на имеющиеся результаты, хотя лингвистика текста квали-
фицируется в нем как «научная дисциплина».
В зарубежной научной литературе лингвистика текста
дефинируется похожим образом. Ср., например, определение
в словаре лингвистических терминов X. Бусманн: «Лингвис-
тика текста — языковедческая дисциплина, занимающаяся
анализом языковых закономерностей, которые выходят за
рамки одного предложения, она имеет своей целью опреде-
лить конститутивные признаки текста как единицы языка
и тем самым заложить основы теории текста» (BuBmann
1990: 779). Или в словаре Метцлера она определяется как
«языковедческая дисциплина, которая исследует структур-
ные свойства текстов, условия их производства и взаимосвя-
занности, их языковой вариативности и обработки» (Metzler
Lexikon Sprache 1993: 637).
Суть всех приведенных выше определений лингвистики
текста сводится к выделению внутри лингвистики (языкове-
дения, языкознания) отдельного направления — исследова-
ния целых речевых произведений и их фрагментов (частей,
отрезков, единиц). Вопрос о том, являются ли целые речевые
произведения такими же полноценными языковыми знака-
ми., как фонемы, морфемы, слова и предложения, решается
в каждом конкретном случае по-разному в зависимости от
научной позиции исследователя.
12
4. Место лингвистики текста
среди других научных дисциплин
Справедливости ради следует сказать, что с момента
зарождения лингвистики текста не прекращаются научные
споры по поводу статуса этой лингвистической дисциплины,
по поводу ее места среди других научных дисциплин. В лин-
гвистической литературе можно встретить самые разные
трактовки сущности данного направления научного поиска.
В них, как в капле воды, отражаются различные точки
зрения исследователей на природу текста, а также различные
подходы к его описанию.
Автором одной из существующих точек зрения на место
лингвистического анализа текста среди других научных дис-
циплин является голландский ученый Тойн ван Дейк, от-
дающий предпочтение названию «наука о текстах» (Textwis-
senschaft), но не избегающий также наименования «лингви-
стика текста» (Дейк 1989: 111-160). По мнению Т. ван Дей-
ка, «наука о текстах» — это междисциплинарная наука,
интегрирующая отдельные самостоятельные научные направ-
ления, такие как теология, история, юриспруденция и др.,
также занимающиеся текстом. Он предлагает следующую
схему такой междисциплинарной науки (Dijk 1980: 1-13).
Естественно, во всех этих научных дисциплинах текст
рассматривается под разными углами зрения и с разной
целевой установкой:
— в исторической науке речь идет прежде всего о
социальных, политических и культурных обстоятельствах
возникновения текстов и их вариантов;
— в теологии — об интерпретации преимущественно
религиозных текстов;
— в юриспруденции — о толковании Юридических текс-
тов и их применении в разрешении различных конфликтных
ситуаций;
— в социальной психологии исследователь имеет дело с
отношениями между определенными текстовыми структура-
ми и их воздействием на знания, мнения, позиции и дей-
ствия отдельных индивидов, групп людей или каких-либо
сообществ;
13
— в когнитивной психологии кроме всего прочего изу-
чаются процессы, происходящие при производстве и воспри-
ятии определенных речевых форм;
— в литературоведении объектом внимания ученых яв-
ляются прежде всего художественные тексты;
— в лингвистике выделяются три направления анализа
текста: синтаксис, семантика и прагматика (здесь очевиден
семиотический подход Т. ван Дейка к описанию текста,
предполагающий выделение именно этих трех разделов се-
миотики) (подробнее см. (Семиотика 1983)).
__________________ Наука о текстах __________________
(Textwissenschaft)
Лингви- Литературе- Психология Юриспруденция Теология История
стика ведение
Грамматика текста Прагматика текста
Синтаксис Семантика
текста текста
Рис. 1. Структура «науки о текстах» (Textwissenschaft) в концепции
Т. ван Дейка.
Как видно из схемы на рис. 1, лингвистика текста в
понимании Т. ван Дейка представляет собой всего лишь
часть более общей «науки о текстах» (Textwissenschaft).
Позднее Т. ван Дейк предпочитает вообще говорить не об
анализе текста, а об анализе дискурса как понятия, вклю-
чающего в себя также текст. Ср.: «Изучение дискурса не
ограничивается эксплицитным описанием структур самих по
себе. Результаты исследований дискурса в области таких
различных дисциплин, как теория речевой коммуникации,
когнитивная психология, социальная психология, микросо-
циология и этнография, показали, что дискурс не является
лишь изолированной текстовой или диалогической структу-
рой. Скорее, это сложное коммуникативное явление, которое
14
включает в себя и социальный контекст, дающий представ-
ление как об участниках коммуникации (и их характерис-
тиках), так и о процессах производства и восприятия сооб-
щения* (Дейк 1989: 112-113). Или еще более очевидное:
«...дискурс, нарушая интуитивные или лингвистические под-
ходы к его определению, не ограничивается рамками кон-
кретного языкового высказывания, т. е. рамками текста или
самого диалога* (там же: 122).
Несколько иное видение места лингвистики текста в
«науке о тексте* предлагает Генрих Плетт. Как следует из
схемы на рис. 2, его «наука о текстах» (Textwissenschaft)
включает в себя три большие области, а именно: теорию
текста, прикладную науку о текстах и анализ текста. Каждая
из названных выше областей предполагает дальнейшее чле-
Textwissenschaft
Texttheorie Angewandte Textwissenschaft Textanalyse
Theoretische Linguistik Angewandte Linguistik Textlinguistik
Literaturtheorie Methodenlehre Literaturinterpretation
Stiltheorie Stilistik Texta nalyse Stilanalyse
Textlinguistik Literaturin terpretation Stil analyse
Delimitation
Extension
KohSsion
Mikrostruktur
Mediostruktur
Makrostruktur
Referenz
Regionen
Stadien etc.
(Corpus-Analysen zum Beispiel im Hinblick auf:)
Werkstruktur Stilmittel
Motivik Autorenstil
Tektonik Epochenstil
Thematik Werk- / Textstil
Genetik Situations-,
Metrik Funktions-,
Biographik Textsortenstil
Komparatistik Stilkontrast
Quellen etc. Stilvergl. etc.
Puc. 2. Соотношение «науки о текстах» (Textwissenschaft) и лингвистики
текста (Textlinguistik) в концепции Г. Плетта (фрагмент схемы).
15
нение, причем эти подразделения могут пересекаться, вза-
имно дополнять и проникать друг в друга. Так, теорию
текста составляют теоретическая лингвистика, теория лите-
ратуры и теория о стилях; в прикладной науке о текстах
отдельно выделяются прикладная лингвистика, методология
и стилистика; анализ текста предполагает разграничение
таких направлений, как лингвистика текста, интерпретация
литературы и анализ стиля. Внутри каждого из этих разде-
лов выделяются свои более мелкие участки. Так, в собственно
лингвистике текста выделены такие участки анализа, как
делимитация (членение), распространение и связность текста,
его микро-, медио- и макроструктура, референция, регио-
нальные особенности и стадии текста (Plett 1975: 22).
Выше уже указывалось, что в современной лингвистике
существуют разные наименования того направления научного
поиска, которое обращено к изучению текста (см. Введение).
Особенности каждого из них будут даны далее, потому что
различия в подходах к анализу и описанию текстов, как
правило, находят свое выражение также в терминологиче-
ской сфере. Только одно обстоятельство представляется не-
сомненным: современная лингвистика текста, в которой це-
лое речевое произведение рассматривается под самыми раз-
ными углами зрения, носит явно выраженный междисцип-
линарный характер. В современном лингвистическом анализе
текста, как в кипящем котле, из разных составных частей
образуются новые комбинации научных вкусов и пристрас-
тий, рождаются и развиваются новые концепции описания
целых речевых произведений. По мнению видного немецкого
языковеда К. Бринкера, в настоящее время лингвистика
текста занимает центральное место в лингвистике, как в
теоретическом, так и практическом плане (Brinker 1993:
Vorwort).
Глава 2
СОВРЕМЕННЫЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА
И АНТИЧНАЯ РИТОРИКА
Rem dicendo subjiciet oculus
Cicero
Речью поставить дело перед глазами
Из «Оратора» Цицерона
1. Истоки современного анализа текста
Новые научные теории редко возникают на пустом месте.
Как правило, возникновению новых научных направлений
предшествуют многолетние разрозненные попытки отдельных
ученых осмыслить и описать те или иные феномены, выхо-
дящие за рамки привычных знаний о природе вещей. Иног-
да, для того чтобы оценить масштаб научных достижений в
той или иной области, необходимо заглянуть далеко в глубь
веков и сопоставить давние представления с новейшими
открытиями. Все эта справедливо и по отношению к лин-
гвистическому анализу текста.
Современные теоретики лингвистики текста единодушно
сходятся в том, что первые попытки научного подхода к
анализу текста были предприняты античными риторами (см.,
напр. (Kalverkamper 1981: 5)). Именно поэтому знакомство
с историей и идеями классической риторики позволяет про-
следить истоки многих нынешних достижений лингвистики
текста.
17
В современном языковедении риторика трактуется как
«филологическая дисциплина, изучающая способы постро-
ения художественно выразительной речи, прежде всего про-
заической и устной» (Лингвистический энциклопедический
словарь 1990: 416). В человеческом обиходе под риторикой
(от греч. rhetorike ‘ораторское искусство’) понимается, во-
первых, теория и искусство красноречия, а во-вторых, на-
пыщенная, красивая, но малосодержательная речь (Словарь
иностранных слов 1989: 446). Несомненно, данное понимание
сложилось под влиянием целого ряда моментов, отражающих
прежде всего последний этап развития риторики, однако у
нас особый интерес вызывают те аспекты классической ри-
торики, которые получили последующее научное осмысление
в современном анализе текста. А для знакомства с этими
аспектами нам необходимо глубже заглянуть в историю
«искусства красноречия».
В науке родоначальниками риторики признаются софис-
ты (от греч. sophistes ‘искусник, мудрец’). Так называли
риторов — платных учителей, которые не только обучали
красноречию, но и составляли речи для нужд граждан (Кох-
тев 1994: 6). Свою задачу софисты видели в том, чтобы
научить граждан «хорошо и убедительно говорить о поли-
тических и нравственных вопросах» (Тройский 1983: 174).
При этом самым важным для оратора было не достижение
истины, а убедительность. По мнению одного из самых
известных софистов Горгия, убеждать может только искусно
составленная речь, причем совершенно не важно, соответст-
вует она истине или нет (цит. по (Кохтев 1994: 7)). Он
говорил также: «Слово есть великий властелин, который,
обладая весьма малым и совершенно незаметным телом,
совершает чудеснейшие дела. Ибо оно может и страх нагнать
и печаль уничтожить, и радость вселить и сострадание
пробудить» (цит. по (Кохтев 1992: 5)). Во времена Горгия
риторика признавалась «царицей всех наук», а обучение
красноречию было высшей степенью античного образования.
В более чем 2500-летней истории риторики выделяются
несколько этапов, во время которых заметен различный
подход к пониманию самого предмета риторики.
18
Первый этап связан с расцветом греческой цивилизации.
Основой риторики данного периода является концепт убеж-
дения. Аристотель определяет риторику как «искусство на-
ходить возможные способы убеждения относительно любого
предмета» (Аристотель 2000: 8).
Второй этап в большей мере характерен для римской
цивилизации. В этот период происходит переоценка концепта
убеждения как основной цели оратора. Знаменитый римский
ритор Квинтилиан, автор «Риторических наставлений» в
двенадцати книгах, полемизируя с Аристотелем, предлагает
иное определение риторики — ars bene dicendi — «искусство
говорить хорошо» (см. (Безменова 1991: 14; Кохтев 1992:
26)).
Третий этап в развитии риторики, расцвет которого
приходится на средние века и начало эпохи Возрождения,
характеризуется еще большим отходом от первоначального
содержания. Для этого периода свойственна трактовка рито-
рики как «искусства украшения речи» (ars ornandi). Непо-
средственным предметом ведения риторики оказываются пре-
имущественно письменные тексты. Такое понимание сохра-
нилось вплоть до наших дней и нашло свое отражение в
словарных дефинициях многих справочников; ср., например,
определение риторики в «Словаре иностранных слов» (1989:
446).
В настоящее время наблюдается новый этап развития
риторики как филологической дисциплины. Становление ри-
торики нового типа (ее иногда называют «неориторикой»
или «неориторической теорией аргументации» или просто
«теорией аргументации») связано прежде всего с работами
X. Перельмана, обратившегося в 50-60-х годах к изучению
логики ценностных суждений в юриспруденции. Он решил
возвратить риторике ее первоначальный смысл — быть ис-
кусством убеждения. Тем самым он открыл для себя рито-
рику как «логику неформального суждения». Новая ритори-
ка, в основе которой лежит аристотелевский канон, должна
заняться, по мнению X. Перельмана, изучением правил ар-
гументации, во всех типах высказываний, при любом типе
аудитории, для того чтобы убедить последнюю принять сто-
рону оратора (цит. по (Безменова 1991: 15)).
19
Итак, в многовековой истории риторики сплелись воеди-
но разные подходы к трактовке ее сути. Греческое «искусство
убеждать» сменилось римским «искусством говорить хоро-
шо», которое, в свою очередь, уступило место «искусству
украшения речи». И вот на новом витке истории первона-
чальные идеи античной риторики обретают силу на более
высокой ступени развития.
В самом общем виде риторику можно определить как
искусство (прежде всего словом) убедить собеседника (или
собеседников) в собственной правоте. Другими словами, это
искусство воздействовать на мысли, знания, позицию и дей-
ствия собеседника определенным образом. В этом античная
риторика (а вместе с ней и теория аргументации) причудливо
перекликается с современной лингвистической прагматикой,
отводящей целевой установке, интенции говорящего фунда-
ментальную роль в объяснении механизма функционирова-
ния языка, а также с теорией речевых актов, занимающейся
созданием универсальной классификации речевых действий.
2. Содержание античной риторики
Согласно античному канону риторика включает в себя
пять частей, соответствующих пяти необходимым (и обя-
зательным) этапам работы оратора над речью: 1) нахожде-
ние темы (inventio), 2) расположение материала (dispositio),
3) словесное выражение (elocutio), 4) запоминание (memoria),
5) произнесение (vox) (Лингвистический энциклопедический
словарь 1990: 417; Coseriu 1981: 165). Другими словами,
классическая схема риторики состоит в следующем: 1) най-
ти, что сказать, 2) найденное расположить по порядку,
3) придать ему словесную форму, 4) утвердить все это в
памяти, 5) произнести (Кохтев 1994: 13). Таким образом,
риторический процесс охватывает весь путь от замысла ора-
тора к звучащему слову.
Инвенция (inventio; invenire quid dicas букв, ‘изобрести,
что сказать’)- Перед оратором прежде всего стоит выбор темы
и цели выступления. Он должен отчетливо представлять себе,
20
о чем и для чего он будет говорить. Важно также, чтобы
он помнил об этом в каждый момент речи.
Схема инвенции традиционно включает в себя три части:
«нравы», «аргументы» и «страсти».
Под понятием «нравы» в риторике подразумеваются тс
качества, которые позволяют оратору установить контакт с
аудиторией и утвердить свой авторитет. Аристотель называет
три причины, вызывающие безоговорочное доверие к гово-
рящему, — это рассудительность, добродетельность и добро-
желательность. Если слушателям кажется, что оратор обла-
дает всеми этими качествами, они непременно чувствуют к.
нему доверие (Аристотель 2000: 59).
Главная задача оратора — представить аудитории убе-
дительные «аргументы» в доказательство своей правоты.
Изучение различных способов доказательств включает в себя
описание собственно аргументов и так называемых общих
мест. Аргументом в риторике называется форма рассуж-
дения, имеющая целью из известных положений вывести
новое.
Основные виды аргументов следующие.1
Силлогизм (две посылки, один вывод). Более всего этот
вид аргумента свойствен научному доказательству, принято-
му в логике. Например: (1) Следует любить то, что обла-
гораживает. Изящные искусства облагораживают. Следова
тельно, надо любить изящные искусства.* 2
Энтимема — один из видов силлогизма, в котором одна
из посылок остается неявной («в уме») и аргумент сводится
к двум положениям (антецеденту и следствию). Этот вид
силлогизма более подходит для использования в речи, где
многие моменты остаются невыраженными. Приведенный
выше пример собственно силлогизма в этом случае приобре-
тает вид: (2) Следует любить то, что облагораживает.
Значит, надо любить изящные искусства. Ср. пример эн-
тимемы из «Риторики» Аристотеля: (3) Благоразумным кто
рожден, тому не следует / Детей чрезмерно мудрыми вос-
питывать. / Таким присуща праздность, кроме этого /
5 Подробное описание видов аргументов см. (Безменова 1991: 24-29).
2 Примеры взяты у Н. А. Безменовой (там ясе).
21
Сограждан зависть возбуждают лютую (Аристотель 2000:
93).
Эпихерема — развернутый силлогизм. Так, приведенный
выше собственно силлогизм можно развернуть в следующую
цепочку умозаключений: (4) Кто может не любить изящные
искусства? Они обогащают наш ум, смягчают наши нравы;
именно они совершенствуют род человеческий. Самолюбия
и здравого смысла достаточно, чтобы понять их неоцени-
мую пользу и необходимость развития.
Дилемма — разновидность сложного силлогизма (две
противоположные посылки и одно умозаключение). В каче-
стве примера можно привести реакцию римского сената на
уговоры Тарквиниев возвратить им имущество, блага и пра-
ва: (5) Не вернуть им их — дать предлог к войне; вер-
нуть — представить им оружие и средства нападения.
Сорит — цепочка взаимосвязанных положений. Напри-
мер: (6) Верующий человек почитает бога; тот, кто чтит
бога, чтит его заветы; один из заветов — милосердие к
ближнему; милосердие предупреждает преступление, облег-
чая страдания и нищету; предупреждение преступлений
служит интересам государства.
Кроме аргументов, различающихся по форме рассужде-
ния, в риторике рассматривались также аргументы, учиты-
вающие источник, происхождение. Таковыми признавались:
пример — силлогизм, одной из посылок которого является
исторический факт или интересное событие; индукция —
общий вывод, проистекающий из различных частных при-
меров; «личный» аргумент — вывод, проистекающий из
посылок, действий или слов оппонента, противопоставлен-
ных оратором своим собственным посылкам, действиям или
словам.
Среди общих способов убеждения Аристотель уделяет
основное внимание примеру и энтимеме. При этом предпо-
чтение он оказывает энтимеме как собственно риторическому
средству: «Примерами следует пользоваться в том случае,
когда для доказательства нет энтимем, ибо убеждают с их
помощью, когда же энтимемы есть, то примерами следует
пользоваться как свидетельствами после энтимем в виде
эпилога, тогда как в начале они похожи на индукцию, а
22
ораторским речам индукция не свойственна, за исключением
немногих случаев, когда же они помещены в конце, то
похожи на свидетельства, а свидетель всегда вызывает до-
верие. Поэтому если поместить их в начале, необходимо
говорить много, а в конце — достаточно одного примера,
ибо свидетель, заслуживающий веры, полезен даже один»
(Аристотель 2000: 93).
Правила применения аргументов: 1) доказательст-
ва основа ораторской речи; 2) доказательства следует не
столько умножать, сколько взвешивать; 3) отбрасывать ар-
гументы, которые могут быть отвергнуты.
В основе классического учения о «страстях» лежит пред-
ставление о двух главных человеческих страстях — Любви
и Ненависти. Именно они формируют все другие, второсте-
пенные чувства. По определению Аристотеля, «страсти —
это все то, под влиянием чего изменяется состояние людей
и принимаются различные решения, а также то, с чем
связано огорчение или удовольствие: например, гнев, со-
страдание, страх и всем им подобные и противоположные
им чувства» (там же: 60). Аристотель дает подробную ха-
рактеристику чувству гнева, пренебрежения, милости, лю-
бви, страха, стыда и другим человеческим свойствам, ис-
пользуемым оратором в «искусстве’убеждать» аудиторию.
Он описывает также возможное воздействие речи на лю-
дей различных возрастных и социальных групп (там же:
60-88).
Соотношение между «нравами», «аргументами» и «страс-
тями», т. е. тремя основными разделами инвенции, можно
выразить следующей формулой поведения оратора: привлечь
нравом, убедить аргументом, тронуть чувством.
Общие правила инвенции, обязательные для любого
оратора:
1) «нравы», «аргументы» и «страсти» должны взаимо-
действовать для достижения единой цели — убеждения;
2) один из трех подходов должен быть выбран в качестве
доминирующего;
3) «нравы» и «страсти» более всего подходят для сочи-
нений, адресованных «слабым, чувственным людям и моло-
дежи»;
23
4) аргументы должны преобладать в речи, обращенной
к людям степенным и разумным;
5) злоупотребление нравами и страстями легко высмеи-
вается;
6) использование опыта предшествующих поколений ора-
торов (Безменова 1991: 26-27).
Кроме собственно доказательств к инвенции относятся
также «общие места» аргументов. Античные риторы подчер-
кивали, что все сюжеты, темы, объекты ораторского выступ-
ления имеют определенное сходство и могут рассматриваться
под общим углом зрения. Такое сходство может быть внут-
ренним, исходящим из самого предмета — внутренние общие
места (определение, или дефиниция, перечисление частей,
сравнение, обстоятельство) и внешним, представляющим со-
бой дополнительную аргументацию не обязательно логичес-
кого характера — внешние общие места (постановления,
законы, свидетельские показания и т. п.) (там же: 27-28).
Таким образом, инвенцию можно назвать этапом упоря-
дочивания мысли о предмете речи. Она предполагает выбор
определенной стратегии аргументации. Эта стратегия может
быть обусловлена тем образом, который оратор предполагает
создать у аудитории («нравы»), либо той реакцией слушате-
лей, на которую рассчитывает оратор («страсти»), либо по-
тенциальной возможностью раскрытия темы сообщения («ар-
гументы»).
Классическая инвенция обращена к анализу трех сторон
акта коммуникации, которые ныне принято называть: от-
правитель речи (говорящий) — получатель речи (слуша-
тель) — сама речь (текст). В современной лингвистической
теории этим составляющим акта коммуникации уделяется
значительное место (в том числе и в лингвистике текста).
Диспозиция (dispositio; inventa disponere букв, ‘располо-
жить изобретенное’)- Основное назначение диспозиции —
членение тематического материала, полученного в результате
инвенции, и определение порядка следования частей.
Огромное внимание, с которым античные ораторы отно-
сились к данному этапу работы над речью, нагляднее всего
демонстрируют следующие слова Платона: «Всякая речь дол-
жна быть составлена, словно живое существо, — у нее
24
должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и
конечности должны подходить друг к другу и соответствовать
целому» (Платон 1970: 203) — цит. по (Кохтев 1992: 8).
Оратор должен ясно представлять себе общий принцип и
частные задачи речи и в соответствии с этим строить свою
аргументацию.
Согласно античному канону3 речь делится на шесть ча-
стей: введение, предложение, повествование, подтверждение,
опровержение и заключение. Для менее значительных тем
диспозиция может быть ограничена тремя основными частя-
ми: вступлением, подтверждением и заключением. (Нетрудно
заметить, что в подавляющем большинстве современных об-
щественно-политических и научных текстов наличествуют
только три упомянутые выше части.)
Главным общим правилом диспозиции является следую-
щее: оратор должен помнить о цельности сочинения и с этой
целью кратко, в одной фразе, резюмировать и держать в
уме свое мнение по поводу излагаемого сюжета. Я думаю,
что это правило могло бы сослужить добрую службу многим
современным публичным сочинителям.
Введение. Главная цель введения — расположить в свою
пользу аудиторию. Для достижения этой цели применяются
три типа введения: простое (введение в предмет согласно
заявленной теме), косвенное (используется в сложных слу-
чаях, когда оратор сталкивается с явно враждебной аудито-
рией) и внезапное (ex abrupt© ‘сразу, внезапно’) — резко
эмоциональное начало, применяемое в редких случаях. Клас-
сическим примером внезапного начала может служить одна
из знаменитых речей Цицерона Катилине: “Quousque tandem
abutere, Catilina, patientia nostra? Quam diu etiam furor iste
tuus nos eludet? Quem ad finem sese effrenata jactabit auda-
cia?” «Доколе же, наконец, Катилина, ты будешь злоупот-
реблять нашим терпением? До каких пор твое бешенство
будет ускользать от нас? Где предел твоей необузданной
дерзости?» (Бабичев, Боровский 1982: 676).
Античные риторы придавали вступлению исключительно
важное значение. Аристотель учил: «Итак, вступление есть
о
Общую характеристику диспозиции см. (Безменова 1991: 29 -34).
25
начало речи, то же, что в поэтическом произведении —
пролог, а в игре на флейте — прелюдия. Все эти части —
начало, они как бы прокладывают путь для последующего»
(Аристотель 2000: 136).
Правила работы над введением:
1) обратить особое внимание на введение, от которого в
значительной мере зависит успех всего сочинения в целом;
2) во введении использовать «нравы»;
3) сочинять введение, исходя из существа рассматривае-
мой темы, не допуская «забегания» вперед;
4) писать введение последним (по совету Цицерона);
5) избегать как банального, так и излишне экстравагант-
ного введения;
6) стиль введения прежде всего должен быть доступным.
Предложение (теорема) — этап, в некотором смысле дуб-
лирующий инвенцию. Предложение состоит из разложения
темы на составные части и представления ее в резюмиро-
ванном виде. Необходимость включения этого этапа в общий
цикл обусловливается сложным и неочевидным характером
темы.
Повествование (наррация) включает в себя прежде всего
изложение основных фактов, составляющих композицию те-
мы: описание предметов, мест, лиц.
Правила наррации:
1) повествование должно затрагивать только основные
факты, имеющие непосредственное отношение к теме;
2) факты должны находиться в соответствии с действу-
ющими лицами, т. е. должны быть правдоподобными;
3) повествование должно быть кратким и четким;
4) интерес ко всей речи в значительной мере зависит от
эффекта, вызванного изложением фактов;
5) наррация должна сопровождаться описанием, ожив-
ляющим сухие факты;
6) для описания следует выбрать наиболее выгодную
точку зрения;
7) при описании следует избегать расплывчатости и
излишних деталей;
8) место описания — в начале повествования.
26
Подтверждение (конфирмация) — основной этап диспо-
зиции. Именно на этом этапе оратору предстоит развернуть
аргументацию, от которой зависит успех речи. Основная
задача подтверждения — доказательство истинности посы-
лок, выдвинутых в предложении.
Пр авила конфирмации:
1) в подтверждении должны быть собраны воедино все за-
мечания касательно применения необходимых доказательств;
2) с этой целью необходимо осуществить ревизию всех
«общих мест», рассмотренных в инвенции;
3) при выборе аргументов менее заботиться об их коли-
честве, нежели их качестве;
4) наилучшим признается так называемый Гомеров по-
рядок следования аргументов: вначале сильные аргументы,
затем несколько доказательств средней силы, в конце —
один наиболее мощный аргумент;
5) тщательно избегать нисходящего порядка аргументов;
6) сильные аргументы следует изолировать и преподно-
сить в самой простой форме, слабые — группировать по
нескольку, для того чтобы они поддерживали друг друга.
Заключение — последний этап диспозиции. По Аристо-
телю, «заключение преследует четыре цели: расположить
слушателя доброжелательно к себе и недоброжелательно к
противнику; усилить или умалить значение дела; разжечь
страсти у слушателя; напомнить, о чем шла речь» (Аристо-
тель 2000: 147).
Правила работы над заключением:
1) заключение должно содержать резюме аргументации,
развернутой в подтверждении, и вызывать эмоции публики;
2) заключение требует точности изложения и разнообра-
зия в стиле;
3) из подтверждения отбираются наиболее сильные места;
4) при использовании «страстей» следует помнить об
умеренности;
5) стиль заключения должен быть живым и эмоциональ-
но насыщенным.
Диспозиция является следующим (за инвенцией) этапом
работы автора над речью, этапом, предшествующим непо-
средственной вербализации замысла. Необходимость этого
27
этапа диктуется двумя фундаментальными свойствами ре-
чи — линейностью и дискретностью (членимостью). В ре-
зультате инвенции тема оказывается расчлененной на не-
сколько частей (субконцептов), позволяющих наглядно пред-
ставить себе («в уме») содержание речи. Таким образом, если
инвенция является этапом конкретизации и упорядочивания
мысли, то основное содержание диспозиции сводится к син-
тагматической аранжировке темы. Но тема как набор суб-
концептов не имеет линейной конфигурации, она не может
быть сразу, единовременно обрушена на аудиторию. Дело в
том, что если при зрительном восприятии пейзажа или
картины, как отмечает Батте, «мысли входят в наше созна-
ние толпой» ((Batteux 1793: 264) — цит. по (Безменова 1991:
33)), то при восприятии речи «мысли, привязанные к ...
словам, появляются друг за дружкой, достигая таким обра-
зом сознания слушающего» (там же).
Таким образом, с одной стороны, линейность речи дик-
тует необходимость линейного представления субконцептов,
составляющих тему. С другой стороны, дискретность речи,
возможность вычленения отдельных фрагментов сообщения
облегчает автору концептуальное построение речи в соответ-
ствии со своими коммуникативными намерениями.
Античные авторы обращали внимание на многие особен-
ности речи, которые в современной науке являются предме-
том специального изучения. Вспомним, например, известный
в психологии «закон первого и последнего места» (или
«эффект края»), согласно которому при прочих равных ус-
ловиях лучше запоминается та информация, которая распо-
ложена в начале и конце сообщения (Зимняя 1990: 168).
Этот закон прекрасно согласуется с античным правилом
расположения аргументов в речи, когда наилучшим призна-
ется так называемый гомеров порядок. Располагая наиболее
важные элементы доказательства в начале и конце речи,
античные авторы добивались высшей убедительности своих
выступлений.
Элокуция (elocutio; ornare verbis букв, ‘украсить слова-
ми’) — это словесное выражение того, что уже содержатель-
но определено и расчленено (на этапе инвенции), а также
расположено в определенном порядке (на этапе диспозиции).
28
Именно на этом этапе замысел автора получает свою кон-
кретную словесную форму (Лингвистический энциклопеди-
ческий словарь 1990: 493).4 Элокуция как центральная часть
риторики, как учение о словесном выражении в дальнейшем
стала основой для выделения стилистики в качестве само-
стоятельной лингвистической дисциплины (там же).
Содержание элокуции составляют общие наблюдения над
различными грамматическими формами и конструкциями
(предложение, фраза, период), описание и классификация
риторических фигур, учение о стиле и его разновидностях,
учение о «формах» стиля и «формах» речи.
Еще Аристотелем были выделены три вида конструкций:
предложение, или выражение простого суждения, фраза, или
связка суждений, образующая умозаключение; период, или
связка умозаключений, служащая полному раскрытию раз-
вернутой концепции. По мнению Н. А. Безменовой, именно
в риторике (Batteux 1793) была выдвинута гипотеза об
уровневой организации текста: «Если природа создала опре-
деленные законы для взаимной аранжировки слов (в пред-
ложении), то они должны сохраняться и для частей в
периоде, и для периодов в целой речи» (Безменова 1991:
35). Идея аналогии, касающаяся взаимного расположения и
отношений между мелкими и крупными языковыми едини-
цами, была, как известно, популярна в античные времена;
популярна она и в наши дни (см., напр. (Лайонз 1978:
25-28)).
Предметом особой заботы риторов было описание раз-
личных фигур речи. Согласно традиции, идущей от Ци-
церона, фигуры делятся на два больших класса: фигуры
мысли (figurae sententiarum schemata) и словесные фигуры
(figurae verborum). Основное различие между этими двумя
большими классами состоит в том, что фигуры мысли зави-
сят исключительно от воображения или изменения мысли:
фигура остается одной и той же, даже если в ней заменить
все слова. Словесные фигуры зависят от выбора слова, они
могут исчезнуть при замене слов. Например, при замене в
фигуре «сто парусов» слова «парус» на «парусник» (сто
4 Общее описание элокуции дается но (Безменова 1991: 34-43).
29
парусников), мысль сохранится, но фигура исчезнет (Безме-
нова 1991: 37).
Предметом риторики являются прежде всего словесные
фигуры. Фигуры дикции затрагивают звуковой состав слов:
например, синкопа — это выпадение одного или нескольких
звуков в середине слова (ср.: лат. discipline — discipulina).
Фигуры конструкции представляют собой структуры, выра-
жение смысла которых происходит за счет грамматической
конструкции: например, силлепс — это объединение в син-
таксическом построении двух или более однородных членов,
так или иначе различающихся в грамматическом отношении
(большинство людей говорят вместо большинство людей
говорит). Выделяются также фигуры, в рамках которых
слова сохраняют свое прямое значение (например, при по-
вторах), и фигуры с переносным значением слов — тропы.
Особое место в риторике отводится изучению фигур с
переносным значением — тропов. Переносный смысл, созда-
ющий троп (от греч. трбяод ‘вертеть, поворачивать*)> возни-
кает в результате определенной модификации прямого смыс-
ла. Квинтилиан дает следующее определение этому понятию:
«Троп есть выразительная перемена или искусный перенос
слова или речи от собственного значения на другое» (Квин-
тилиан 1834) — цит. по (Кохтев 1992: 28). Основными
тропами в риторике признаются метафора, метонимия, си-
некдоха, эпитет, антономаза, катахреза, ономатопея, пери-
фраза, аллегория, ирония, гипербола. Самым красивым и
наиболее употребительным тропом с давних пор считается
метафора. По словам Квинтилиана, она «дарована нам самой
природой» (Античные теории языка и стиля 1996: 232).
Античные авторы обращали внимание на то, что от
выбора того или иного слова, того или иного образного
выражения может зависеть весь смысл фразы. Аристотель,
полемизируя с софистами, писал: «Неверно утверждение
Брисона, что сквернословия нет, поскольку одно слово можно
сказать вместо другого, если они значат одно и то же. Это
ошибка, ибо одно слово более употребительно, более пригод-
но, чем другое, чтобы представить дело наглядно. Кроме
того, разные слова представляют предмет не в одном и том
же свете, так что и с этой стороны следует предположить,
30
что одно слово прекраснее или безобразнее другого» (Арис-
тотель 2000: 117). Далее: «То же и в области эпитетов,
можно образовывать их от худшего или постыдного, напри-
мер эпитет “матереубийца”, но можно и от лучшего, напри-
мер “мститель за отца”. Точно так же и Симонид, когда
победитель состязания в беге на колесницах, запряженных
мулами, предложил ему незначительную плату, отказался
написать стихотворение под тем предлогом, что он затруд-
няется воспевать “полуослов”; когда же получил достаточное
вознаграждение, написал: Привет вам, вихреногих кобылиц
дщери, хотя эти мулы были по-прежнему дочерьми ослов»
(там же).
Традиция уважительного отношения точному словесному
воплощению авторского замысла передавалась античными
риторами из поколения в поколение. Цицерон усматривал в
выборе «точных и прекрасных слов» главную заботу всех
ораторов и сочинителей, считая, что он «придает речи, как
прекраснейшим статуям, величие и вместе с тем красоту,
патину старины, значительность, силу и мощь и прочие
качества, какие только возможны. Он как бы вкладывает в
предмет некую говорящую душу» (Античные теории языка
и стиля 1996: 223).
Завершающий этап элокуции — учение о стиле и о
жанрах речи. По мнению Аристотеля, «недостаточно знать,
что следует говорить, но нужно также знать, как следует
говорить» (Аристотель 2000: 113). По Аристотелю, «речи
написанные воздействуют более благодаря своему стилю, чем
содержанию» (там же: 114). Основное достоинство стиля
заключается в его ясности, потому что только ясная речь
достигает своей цели. Кроме того, стиль должен соответст-
вовать предмету речи (там же: 114-115). Уже более 2000
лет назад Аристотель говорил о различном впечатлении,
оказываемом на аудиторию письменными и устными текс-
тами, т. е. затрагивал вопросы, по сей день составляющие
предмет острейших дискуссий в науке (подробнее см. главу
6). Он объяснял, почему «речи письменного стиля представ-
ляются сухими, а речи ораторов, даже произнесенные с
успехом, — неискусными, когда их берут в руки для чте-
ния» (там же: 134).
31
Таким образом, триада «инвенция — диспозиция — эло-
куция» оказывается взаимосвязанной риторической схемой,
охватывающей подготовку и собственно процесс текстообра-
зования. Каждая из этих частей имеет смысл только в
качестве составной части единого речетворческого процесса,
начиная от зарождения авторского замысла вплоть до его
реализации в речи.
Запоминание (memoria) — совокупность мнемотехниче-
ских приемов, используемых для облегчения запоминания
текста.
Многие античные авторы достигли известности, кроме
всего прочего, также благодаря своей удивительной способ-
ности к запоминанию. Квинтилиан упоминает, например, о
римлянине Гортезии, который однажды после завершения
аукциона, длившегося целый день, сумел без ошибок и в
правильной последовательности перечислить все выставлен-
ные на продажу предметы, их цены и покупателей (Мпе-
motechniken... 1989: 14).
В древней Греции обязательным атрибутом любого су-
дебного заседания были водяные часы. С последней каплей
воды в часах заканчивалось выступление оратора. Часы
ставили оратора в жесткие временные рамки, заставляли его
заранее планировать содержание и произнесение своей речи.
Вся эта подготовительная работа производилась на этапе
запоминания речи.
В основе античной мнемотехники (от греч. pvrjpr| ‘па-
мять’+ te%vt] ‘искусство, мастерство*) лежит убежденность в
том, что из всех органов чувств человека наиболее сильным
и развитым является зрение. Поэтому искусство запоминания
должно опираться на зрительную память. Аристотель пола-
гал даже, что мышление невозможно без конкретных (об-
разных) представлений, а сама память состоит из запечат-
ленных образов (Ibid.).
Один из конкретных приемов, используемых при запо-
минании речи, опирается на так называемый принцип ассо-
циации. Он состоит в установлении связи между восприни-
маемым сообщением и другой информацией, прочно утвер-
дившейся в памяти на основе прошлого опыта. Эффективные
ассоциативные связи между известной и неизвестной инфор-
32
мацией оставляют в памяти человека более заметные следы,
нежели изолированное заучивание новой информации. Имен-
но на этом принципе основано искусство запоминания от
античного времени до наших дней.
Знаменитые античные ораторы с успехом пользовались
ассоциативным методом, соотнося отдельные части (положе-
ния) своих речей с известным зданием (например, своим
домом) или известным предметом (например, кораблем). Речи
Цицерона основывались, видимо, на мысленной прогулке по
своему дому. Так, вступление он связывал с входной дверью,
первый тезис — с прихожей, дальнейшие части — с другими
комнатами дома. Более мелкие положения могли ассоции-
роваться с различными предметами мебели и т. п. Во время
выступлений он никогда не испытывал затруднений с вос-
произведением речи, потому что «прогулка по дому» позво-
ляла ему заглянуть во все укромные уголки и тем самым
последовательно коснуться всех необходимых разделов речи.5
После V в. н. э. античная мнемотехника одновременно с
падением Римской империи почти полностью попадает в
забвение.
Произнесение (vox, pronunciatio) — искусство произне-
сения речи.6 Успехи в красноречии, как полагали анти-
чные авторы, во многом связаны с огромной работой над
техникой речи. Знаменитые ораторы древности работу над
исполнением речи считали само собой разумеющимся де-
лом. Ср. следующую мысль Цицерона: «Нужно ли мне еще
распространяться о самом исполнении, которое требует сле-
дить и за телодвижениями, и за жестикуляцией, и за
выражением лица, и за звуками и оттенками голоса?..»
(Цицерон 1972: 80).
В произнесении речи основное внимание ораторы уделя-
ли голосу, мимике и жесту. Аристотель называет три фак-
тора, определяющих искусство владения голосом: «Деклама-
5 Более подробно об античном искусстве запоминания см. (Mnemotechni-
ken... 1989: 14-24).
6 При описании данной части риторического канона использовалась, кроме
всего прочего, краткая хрестоматия по истории французской риторики XVII-
XIX вв.; см. (Безменова 1991: 145-207).
33
ционное искусство предполагает в основном использование
голоса: как его следует применять для выражения той или
иной страсти, например, когда нужно говорить громким
голосом, когда тихим, когда средним, и как выбирать ин-
тонации, например пронзительную, глухую и среднюю, и
какие ритмы употреблять для каждого данного случая. Ибо
есть три вещи, на которые обращают внимание: сила, гар-
мония и ритм» (Аристотель 2000: 118). По словам Цицерона,
существуют «два элемента, украшающие прозаическую речь:
приятность слова и приятность размеров. В словах заклю-
чается как бы некий материал, а в ритме — его отделка»
(Античные теории языка и стиля 1996: 264).
Древние ораторы овладели искусством фиксации голосо-
вых тонов, своего рода нотной записи декламации с помощью
диакритических знаков, служащих для отметки просодии.
В те времена существовала мелопея, или искусство создания
определенных модуляций голоса. Так, например, Исократ
советовал не допускать столкновения гласных, а также по-
вторения одинаковых слогов на стыке слов (Античные теории
языка и стиля 1996: 181). Квинтилиан предупреждал о том,
что согласные так же, как и гласные, могут «враждовать»
между собой, например, если на стыке слов встречаются
конечный s и начальный х, еще худшая картина наблюдается
при столкновении двух з, в результате чего, по его словам,
получается «шипение» (там же: 253).
В античной риторике важное место отводилось мимике
и жестикуляции. Изучение правил владения мимикой и
жестом, по методу Демосфена, должно было сопровождаться
комплексом упражнений перед зеркалом. Риторы полагали,
что жест должен сопровождать мысль и голос шаг за шагом,
не обгоняя их и не задерживаясь перед ними. По их мнению,
жесты должны иметь между собой определенную связь: как
не всякая мысль может находиться в непосредственной бли-
зости с другой, так и не всякий жест приличествует другому.
Существовало несколько общих положений о жестику-
ляции, например: жест правой руки должен идти с левой
стороны и заканчиваться на правой; левая рука сопровождает
правую; если левая рука идет одна, это означает, вместе с
поворотом головы направо, презрение или отказ; кисти рук
34
не поднимаются выше линии плеч, или, в крайнем случае,
глаз, а также не опускаются ниже пояса даже в том случае,
когда оратор говорит стоя и т. п.
В завершение краткого обзора античной риторики обра-
тим внимание читателя на взаимосвязанность и взаимообу-
словленность всех пяти этапов работы ораторов древности
над речью. В классическом каноне каждый из рассмотренных
выше этапов признается обязательной и необходимой состав-
ной частью работы любого оратора (и сочинителя) над речью.
В ходе исторического развития эти пять операций значи-
тельно видоизменились. Так, учение об элокуции стало ос-
новой современной стилистики, учение о запоминании пре-
бывало в забвении несколько веков и по-настоящему воз-
рождается только в современную эпоху.
Диалогический характер античного выступления. Ис-
ключительным предметом риторики был монологический
текст. Однако из этого наблюдения не следует, что античные
ораторы преуменьшали значение диалога с аудиторией. Они
прекрасно умели устанавливать и поддерживать тесный кон-
такт со слушателями. Многие выступления знаменитых ора-
торов представляли собой «свернутый» диалог, в рамках
которого можно было реализовать интеллектуальное и эмо-
циональное воздействие на публику. Рассмотрим, например
(вслед за Н. А. Безменовой (1991: 19-21)), одну из речей
Цицерона. Цицерон, давно уже не державший речей в сенате,
берет слово, чтобы поблагодарить Цезаря за прощение окле-
ветанного и впавшего в немилость Марцеллия. Оратор пре-
красно осведомлен о крайнем недоумении, царившем среди
сенаторов из-за его длительного молчания. Ср.: (7) Долго я
хранил молчание. Но не из-за страха. Мешала боль за друга.
Пока существует сострадание, нет места клевете. Истина
всегда торжествует.
Этот лаконичный текст вызвал овацию римских сенато-
ров. Однако он оказывается почти непонятным читателю,
если не восстановить внутренний диалог, который Цицерон
ведет с аудиторией.
«Долго я хранил молчание*. Эта фраза звучит как вызов
на диалог для объяснения своего молчания, которое молва
приписывала опасению Цицерона оказаться неугодным Це-
35
зарю. Эта фраза с неизбежностью провоцирует молчаливый
вопрос аудитории:
«Почему?» В самом деле, почему оратор хранил столь
долгое молчание?
Ответ Цицерона скор и лаконичен:
«Но не из-за страха». Оратор отвергает оскорбительное
предположение публики о его страхе перед паевом Цезаря.
Этот краткий ответ провоцирует новый, уточняющий вопрос
аудитории:
«Почему же тогда?» Следующая фраза Цицерона ставит
все на свои места:
«Мешала боль за друга». Это уже почти вызов Цезарю,
личным врагом которого был Марцеллий. Предположитель-
но, следующий вопрос аудитории мог быть таким:
«Почему же сегодня заговорил?» Цицерон отвечает на
это:
«Пока существует сострадание, нет места клевете».
Сильное слово клевета, брошенное как обвинение Цезарю,
снимает неоднозначность трактовки этой фразы: о чьем со-
страдании идет речь — Цезаря, которого призван публично
поблагодарить Цицерон, или самого Цицерона, страдавшего
вместе с другом. Ответ прост: сострадание жертве собствен-
ного злодеяния не может быть заслугой тирана.
«Истина всегда торжествует». Заключительная фра-
за говорит о том, что не сенат, не Цезарь, а высшая спра-
ведливость является подлинным мерилом человеческих по-
ступков.
3. Риторика в России
Идеи риторики проникли в Россию в XVII в. и нашли
здесь достаточный отклик. Самая ранняя из дошедших до
нас отечественных риторик — это «Риторика» вологодского
епископа Макария, написанная предположительно в 1617-
1619 гг. В основу первой русской «Риторики» был положен
учебник немецкого гуманиста Филиппа Меланхтона, напи-
санный на латинском языке и изданный в 1577 г. во Франк-
36
фурте. При переводе на русский язык были сделаны неко-
торые отступления от оригинала: снята фамилия автора,
опущены некоторые примеры, латинские имена заменены
русскими, в отдельных случаях введены новые примеры. Это
рукописный учебник, до наших дней дошло 34 рукописи.
«Риторика» Макария состоит из двух частей. В первой
части излагаются основы пяти основных этапов классичес-
кого риторического канона. Риторика именуется в ней «крас-
нословием или сладкогласием», а ее части соответственно
называются: «изобретение дела» (инвенция), «чиновное раз-
личие» (диспозиция), «соединение слов с пригодными словы»
(элокуция), «память» (запоминание), «гласомерное и вежли-
вое слово» (произнесение).
Во второй части «Риторики» Макарий выделяет три
стиля, три «рода глаголания»: 1) «смиренный», относящийся
к обиходной речи и не поднимающийся «над обычаем по-
вседневного общения»; 2) «высокий», представляющий собой
образную речь; 3) «мерный», характерный для письменной
и деловой речи, — соединение «смиренного» и «высокого»
стилей.
«Риторика» Макария переписывалась и изучалась в те-
чение всего XVII в. До петровского времени она являлась
основным учебником риторики в России (Кохтев 1992: 32).
Другими памятниками раннего периода развития рито-
рики в России являются «Поэтика» и «Риторика» Феофана
Прокоповича, написанные на латинском языке. В основе
этих наставлений лежат курсы по риторике, которые Феофан
Прокопович читал в Киево-Могилянской академии в 1705 и
1706-1707 гг. (там же).
Знаменательным этапом развития риторической науки в
России было учение М. В. Ломоносова. Учебник риторики
М. В. Ломоносова был напечатан в 1748 г. под названием
«Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в ко-
торой содержится риторика, показующая общие правила
обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная
в пользу любящих словесные науки». Однако это был уже
второй вариант учебника, а первый вариант риторики (менее
пространный) под названием «Краткое руководство к рито-
рике на пользу любителей сладкоречия» был написан в
37
1744 г. и остался в рукописи. «Краткое руководство к крас-
норечию» М. В. Ломоносова только при жизни ученого пере-
издавалось трижды: в 1748, 1759 и 1765 гг. (там же).
М. В. Ломоносов дает следующее определение риторики:
«Риторика есть наука о всякой предложенной материи крас-
но говорить и писать, то есть оную избранный речьми
представлять и пристойными словами изображать на тот
конец, чтобы слушателей и читателей о справедливости ее
удовлетворить. Кто в сей науке искусен, называется ритор»
(Ломоносов 1953: 23).
Уже в самом названии учебника М. В. Ломоносов раз-
граничивает собственно риторику, т. е. учение о красноре-
чии вообще, касающееся прозы и стихов; ораторию, т. е.
наставление к сочинению речей в прозе; поэзию, т. е. на-
ставление к сочинению поэтических произведений.
Риторика М. В. Ломоносова состоит из трех частей:
«О изобретении», «О украшении» и «О расположении».
В § 2 книги первой «Краткого руководства к красноречию»
он пишет: «В сей науке предлагаются правила трех родов.
Первые показывают, как изобретать оное, что о предложен-
ной материи говорить должно; другие учат, как изобретен-
ное украшать; третьи наставляют, как оное располагать над-
лежит, и посему разделяется Риторика на три части —
на изобретение, украшение и расположение» (там же: 99).
Очевидно, что эти три раздела соответствуют трем ча-
стям классического риторического канона (с перестановкой
двух последних компонентов), затрагивающих непосредст-
венную работу по подготовке и формированию текста: ин-
венции, элокуции и диспозиции. Правда, в первом (руко-
писном) варианте «Руководства» М. В. Ломоносов упоминает
также четвертую часть риторики — произношение и дает
ей краткую характеристику (там же: 78-79), однако в окон-
чательный (напечатанный) вариант книги этот раздел не
включает.
Идеи М. В. Ломоносова на многие годы определили
развитие риторики как науки в России. По мнению специ-
алистов, все последующие русские риторики основывались
на творчестве этого великого мыслителя (Кохтев 1992: 36;
1994: 28).
38
В начале XIX в. в России происходит разграничение
понятий «общей риторики» и «частной риторики». Автором
двух наставлений под названием «Частная реторика» (1832)
и «Общая реторика» (1854)7 был преподаватель русской и
латинской словесности в Царскосельском лицее доктор фи-
лософии Н. Ф. Кошанский. Каждая из этих риторик имеет
свою цель, свой предмет и свои границы. Общая риторика
содержит главные, общие правила всех прозаических произ-
ведений. Частная риторика обращается к конкретному про-
заическому произведению, к его основным достоинствам и
недостаткам (Кохтев 1994: 32).
Похожие взгляды высказывает А. И. Галич в своей
«Теории красноречия для всех родов прозаических произве-
дений», изданной в 1830 г. «Теория красноречия» А. И. Га-
лича состоит из «Части общей, или чистой» и «Части
особенной, или прикладной». Он выделяет четыре главных
момента, лежащих в основе искусства красноречия: счастли-
вое изобретение мыслей, приличных предмету; благоразумное
расположение мыслей и умение воздействовать на слушате-
лей так, чтобы они могли легко воспринимать идею в целом
и по частям; изложение или выражение мыслей словами;
провозглашение, т. е. произнесение, ораторской речи (Кохтев
1992: 49-51; 1994: 31-32).
В этой связи интересно отметить, что аналогичный под-
ход, только уже по отношению к определению направлений
современной лингвистики текста, демонстрирует Т. М. Ни-
колаева, выделяющая два возможных способа описания текс-
тов — с акцентом на общие / более частные моменты текс-
товой организации (подробнее см. гл. 5).
При характеристике риторического наследия XIX в.
нельзя обойти своим вниманием также книгу М. М. Сперан-
ского «Правила высшего красноречия» (1844), отражающую
философское направление в риторике. М. М. Сперанский
был преподавателем словесности в Санкт-Петербургской ду-
ховной академии и читал в ней курс риторики. Книга
7 В XIX в. встречаются два варианта написания - риторика и реторика; в
последнем случае русское написание почти полностью повторяет греческое
rhetorike.
39
написана ярко и образно. Она обращена не только к разуму,
но и к эмоциям читателя. Ср., например, правила располо-
жения мыслей в интерпретации М. М. Сперанского:
«1. Все мысли в слове должны быть связаны между
собой так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать,
семя другой.
Есть понятия, по естеству своему тесно связанные между
собой, но сия связь не для всех и не всегда бывает примет-
на — надобно открыть, надобно указать путь вниманию,
проводить его, иначе оно может заблудиться или прерваться.
В жару сочинения все кажется связано между собой;
воображение все слепляет в одно. Приходит здравый холод-
ный разум — и связь сия исчезает, все нити ее рвутся,
сочинение распадается на части, и на месте стройного целого
видна безобразная смесь красот разительных.
2. Второе правило в расположении мыслей состоит в
том, чтоб все они подчинены были одной главной.
Во всяком сочинении есть известная царствующая мысль,
к сей-то мысли должно всё относиться. Каждое понятие,
каждое слово, каждая буква должны идти к самому кон-
цу, иначе они будут введены без причины, а все излиш-
нее несносно» (Сперанский 1844) — цит. по (Кохтев 1994:
33-34).
Книга М. М. Сперанского, несомненно, признается одной
из самых ярких риторик в России XIX в.
Мы рассмотрели лишь несколько образцов риториче-
ской мысли в России XVII-XIX вв. За рамками нашего
рассказа остались другие опыты теоретического осмысления
античной риторики. Кроме того, в истории России можно
встретить настоящие шедевры практического применения
искусства красноречия: замечательные образцы академиче-
ского красноречия демонстрировали историки Т. Н. Гранов-
ский, В. О. Ключевский, филолог Ф. И. Буслаев, физио-
лог И. М. Сеченов, химик Д. И. Менделеев; блестящими су-
дебными ораторами были В. Д. Спасович, Ф. Н. Плевако,
А. Ф. Кони и др.; замечательных высот в духовном крас-
норечии достигли митрополиты московские Платон и Фила-
рет и многие другие (подробнее см. (там же)).
40
В настоящее время во всем мире наблюдается значитель-
ный рост научного интереса к риторическому наследию.
Многие положения античной и более поздней риторики на-
шли свое отражение в работах современных авторов, разра-
батывающих актуальные вопросы построения текстов. Совре-
менное направление риторики получило название неорито-
рики или неориторической теории аргументации (или просто
теории аргументации). Подробнее о современной теории ар-
гументации см. гл. 16.
Глава 3
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XX ВЕКА
Предложение — это максимальная единица
грамматического описания
Джон Лайонз
1. Основные лингвистические тенденции
начала XX века и анализ текста
Начало XX в. ознаменовалось крупными открытиями
в лингвистике. Прежде всего это относится к выходу на
передний план изучения структуры языка и стремления к
его строгому формальному описанию. Это направление полу-
чило название структурной лингвистики, и у его истоков
стояли выдающиеся лингвисты И. А. Бодуэн де Куртенэ,
Ф. Ф. Фортунатов, О. Есперсен, Э. Сепир, Л. Блумфилд
и особенно Ф. де Соссюр (Лингвистический энциклопедиче-
ский словарь 1990: 496). В 1916 г. вышел главный труд
Ф. де Соссюра «Курс общей лингвистики», составленный
Ш. Балли и А. Сеше по записям студентов, трижды слу-
шавших этот курс. В нем швейцарский ученый впервые в
языкознании противопоставил язык как систему знаков, как
социальное и психическое явление, усваиваемое говорящим,
и речь как индивидуальное и психофизиологическое явление,
как активное использование кода языка в соответствии с
мыслью говорящего.
42
Согласно структурному подходу высшим уровнем анали-
за является предложение. Один из видных представителей
структурной лингвистики Э. Бенвенист писал: «...нужно при-
знать, что категорематический уровень включает только од-
ну форму языковых единиц — предложение. Оно не соста-
вляет класса различимых единиц, а поэтому не может вхо-
дить составной частью в единицу более высокого уровня.
Предложение может только предшествовать какому-нибудь
другому предложению или следовать за ним, находясь с
ними в отношении последовательности. Группа предложе-
ний не образует единицы высшего уровня по отношению
к предложению. Языкового уровня, расположенного выше
категорематического уровня, не существует» (Бенвенист
1974: 139).
Новые тенденции лингвистического анализа оказались
очень привлекательными для исследователей, и центр науч-
ного интереса надолго переместился в область изучения
составных элементов языковой системы — фонем, морфем,
слов и предложений. Тем не менее даже признанные корифеи
структурализма прекрасно представляли себе условность гра-
ницы предложения как высшей единицы синтаксиса. Один
из основоположников структурного синтаксиса Л. Теньер
писал по поводу ограничения своего анализа рамками пред-
ложения: «Однако в действительности речь не представляет
собой последовательность изолированных фраз. Напротив,
нормальной чаще всего является такая последовательность
предложений, которая выражает ряд взаимосвязанных мыс-
лей, образующих упорядоченное целое; такая последователь-
ность служит для выражения, будь то устно или письменно,
более или менее сложной мысли» (Теньер 1988: 609-610).
Но такие мысли, как правило, не получали своего дальней-
шего развития, и дело ограничивалось всего лишь конста-
тацией этого очевидного факта.
Несмотря на общую увлеченность ученых изучением
структурных единиц языка, первые попытки теоретического
осмысления языковых явлений, выходящих за рамки пред-
ложения, датируются самым началом XX в. В этой связи
исследователи обращают внимание на американскую диссер-
тацию И. Най (I. Nye) «Сочинительные связи предложений
43
(на примере текстов Ливия)», увидевшую свет в 1912 г.1
В своей работе И. Най предвосхитила некоторые, ставшие
ныне классическими положения современной лингвистики
текста и прежде всего обратила внимание на два основных
структурных признака текста: повторяемость и незавершен-
ность его элементов. Задолго до 3. Харриса (Harris 1952) и
В. Коха (Koch. 1969) она сформулировала принцип повтора,
который ныне является одним из основных положений мно-
гих современных концепций текста. Выдвинутый ею прин-
цип незавершенности обращен к тому факту, что отдельные
предложения сами по себе не являются законченными и
независимыми единицами речевого произведения; а ведь
именно это утверждение стало одним из главных аргументов
в пользу выделения лингвистики текста в самостоятельную
лингвистическую дисциплину. С позиции современной тео-
рии текста наблюдения И. Най представляют несомненный
интерес, тем не менее этот труд не оказал сколько-нибудь
заметного воздействия на развитие лингвистической мысли
XX в. и остался практически незамеченным.
2. Структурализм В. Я. Проппа
Другой работой, оказавшей впоследствии заметное вли-
яние на развитие семиотики, была книга известного русско-
го исследователя фольклора Владимира Яковлевича Проппа
«Морфология сказки», опубликованная в 1928 г. Первона-
чально книга называлась «Морфология волшебной сказки».
Название было изменено русским издательством, выпустив-
шим книгу. Как отмечал впоследствии сам В. Я. Пропп,
«чтобы придать книге больший интерес, редактор вычеркнул
слово “волшебной” и тем самым ввел читателей... в заблуж-
дение, будто здесь рассматриваются закономерности сказки
как жанра вообще» (Пропп 1983: 569).
1 Мне удалось познакомиться с фрагментами этой работы в немецком пере-
воде; см. (Nye 1978: 15-23).
44
В своей книге ученый обратился к анализу волшеб-
ных сказок из сборника А. Н. Афанасьева. Весь анализ
В. Я. Проппа исходил из того наблюдения, что в волшебных
сказках разные люди совершают одни и те же поступки,
или (что одно и то же) одинаковые действия могут совер-
шаться очень по-разному. Волшебные сказки одинаковы,
потому что одинаковы поступки действующих лиц. Поступки
действующих лиц, их действия В. Я. Пропп назвал функ-
циями. Обнаружилось, что многие сюжеты основаны на
повторяемости функций и что в конечном итоге все сюжеты
волшебной сказки основаны на одинаковых функциях, что
все волшебные сказки однотипны по своему строению.
Схема волшебной сказки в самом общем виде выглядит
следующим образом:
Происходит какая-то беда. К герою взывают о помощи.
Он отправляется на поиски. По дороге встречает кого-либо,
кто подвергает его испытанию и награждает волшебным
средством. При помощи этого волшебного средства он на-
ходит объект своих поисков. Герой возвращается, и его
награждают.
Полученная схема — это единая композиционная схе-
ма, лежащая в основе волшебной сказки. Она представляет
собой «скелет», «остов» сказок, на котором располагаются
различные сюжетные линии. Таким образом, композиция,
по В. Я. Проппу, — это фактор стабильный, а сюжет —
переменный.
Метод изучения повествовательных жанров по функциям
действующих лиц оказался продуктивным не только в при-
менении к волшебным сказкам, но и к другим видам сказок.
Он используется также в исследовании повествовательных
произведений мировой литературы (там же: 566-584).
3. Сложное целое А. М. Пешковского
Еще одним русским ученым, обратившимся к анализу
языковых явлений, выходящих за рамки отдельного пред-
ложения, был Александр Матвеевич Пешковский (1878-
45
1933). Его главный труд «Русский синтаксис в научном
освещении», первое издание которого вышло в 1914 г.,
переиздавался несколько раз.
Наблюдения А. М. Пешковского расширили круг фактов,
относимых к грамматике. Так, он первым показал, что
интонация может быть грамматическим средством. С его
именем связывают широко известный «принцип замены»,
сформулированный им в статье «Интонация и грамматика»:
«Чем яснее выражено какое-либо синтаксическое значение
чисто грамматическими средствами, тем слабее может быть
его интонационное выражение (вплоть до полного исчезно-
вения), и наоборот, чем сильнее интонационное выражение,
тем слабее может быть грамматическое (тоже до полного
исчезновения)» (Пешковский 1988: 373). И хотя в дальней-
шем этот принцип не получил полного экспериментального
подтверждения, он оказал заметное влияние на развитие
интонологии.
А. М. Пешковский ввел в лингвистический обиход по-
нятие сложного целого. По его словам, чем сложнее та
синтаксическая единица, на которую наслаивается интонация
и ритм, тем больше их роль в языке (Пешковский 1938:
407). Под сложным целым А. М. Пешковский понимал
«сочетание предложений, соединенных союзами, союзными
словами или союзными синтаксическими паузами и не разъ-
единенных разделительными синтаксическими паузами» (там
же: 410). Кроме пауз, находящихся внутри сложных целых,
существуют также паузы, находящиеся между отдельными
сложными целыми (там же: 408). По А. М. Пешковскому,
речь состоит из совершенно беспорядочной смены одиночных
предложений и сложных целых. Основной интонационной
единицей оказывается не предложение и не сложное целое,
а некая величина, в грамматическом отношении то сложная,
то простая. Это происходит потому, что те предложения,
которые входят в состав сложных целых, интонационно не
самостоятельны и могут даже в известных случаях интона-
ционно сливаться с соседними частями своих сложных це-
лых. Кроме того, отдельное предложение может иметь ин-
тонационную законченность. А. М. Пешковский предлагал
назвать эту величину «интонационным единством», или,
46
проще, «фразой». Под «фразой» он понимал, таким образом,
«всякий отрезок речи от одной разделительной паузы до
другой, независимо от того, из скольких предложений со-
стоит он» (там же: 410).
Традиционное понятие предложения и понятие фразы в
трактовке А. М. Пешковского находятся в сложных и при-
чудливых отношениях: 1) фраза есть всегда или предложение
или комплекс предложений; 2) предложение есть в огромном
большинстве случаев фраза (простая, сложная или частичная)
и лишь в ничтожном меньшинстве случаев не образует
никакого интонационного единства; 3) комплекс предложе-
ний («сложное целое») есть всегда фраза (сложная или, в
редких случаях, простая); 4) частичная фраза есть всегда
или предложение внутри сложного целого, или синтаксиче-
ски объединенная группа членов внутри одиночного предло-
жения (там же).
Таким образом, А. М. Пешковский вплотную подошел
к проблеме систематического изучения конститутивных при-
знаков текста. Его рассуждения о сложном целом основаны
на пока еще интуитивном понимании того, что речь как
линейно организованная последовательность языковых еди-
ниц построена по определенным законам, действительным
не только в пределах отдельного предложения, но и рамках
больших отрезков речи.
В дальнейшем идеи А. М. Пешковского о необходимости
вычленения и описания языковых единств, ббльших, чем
предложение, были подхвачены А. И. Величем, Н. С. По-
спеловым, И. А. Фигуровским и др. (см., напр. (Велич 1947:
15-22; Поспелов 1948: 31—41; Фигуровский 1948: 21-31)).
Нагляднее всего развитие идей А. М. Пешковского иллю-
стрирует следующая цитата из работы Н. С. Поспелова: «При
изучении синтаксического строя связной речи следует исхо-
дить не непосредственно из предложения, а из сложного
синтаксического целого, как синтаксической единицы, более
независимой от окружающего контекста связной речи» (По-
спелов 1948: 41).
47
4. «Анализ дискурса» 3. Харриса
Наш краткий экскурс в историю лингвистики первой
половины XX в. завершает известная работа 3. Харриса
«Анализ дискурса», увидевшая свет в 1952 г. Формально
это уже вторая половина XX в., но обойти своим вниманием
этот труд невозможно, потому что именно с него, собственно
говоря, началась современная лингвистика текста. По при-
знанию многих лингвистов, он стал программным докумен-
том для зарождающейся научной дисциплины. Некоторые
высказывания 3. Харриса с годами приобрели статус кры-
латых фраз. Их можно встретить во многих работах по
лингвистике текста. Ср., например: «Язык выступает не в
виде несвязных слов или предложений, а в виде связного
текста, от высказываний, состоящих из одного слова до
десятитомного труда, от монолога до дискуссии на Юнион
Сквейр» (см., напр. (Москальская 1978: 12; Heinemann,
Viehweger 1991: 24)).
Заслугой 3. Харриса является то, что он применил
к анализу дискурса (читай «текста». — К. Ф.) некоторые
методические приемы, прекрасно зарекомендовавшие себя
при изучении языковых единиц низшего уровня (такие, как
сегментация, классификация, дистрибуция). Тем самым
3. Харрис показал один из возможных путей анализа текс-
товой структуры и выявления роли отдельного элемента в
этой структуре. Сначала производится выборка элементов
(или групп элементов), встречающихся в идентичном или
эквивалентном окружении, и они причисляются к одному
классу эквивалентности. Последовательное соединение клас-
сов эквивалентности образует интервалы, из которых, в свою
очередь, состоит весь текст. Таким образом, текст состоит
из последовательного соединения классов эквивалентности
(Harris 1978: 77-78).
Метод 3. Харриса основан на чисто формальных проце-
дурах выявления структурных особенностей текста, без учета
семантики составляющих его элементов.2 Дальнейшие изыс-
2 Критику его взглядов в этом вопросе см. (Bierwisch 1963: 61-73).
48
кания 3. Харриса, по свидетельству В. Дресслера, оказались
не столь продуктивными, как «Анализ дискурса», и остались
практически незамеченными (Dressier 1978: 4), однако ос-
новная заслуга ученого состоит в том, что он сломал рамки
грамматики предложения и вывел ее на уровень текста.
Глава 4
РАЗЛИЧНЫЕ ПОДХОДЫ К ОПИСАНИЮ ТЕКСТА
За каждым текстом стоит система языка
Михаил Михайлович Бахтин
1. Схема описания текстов В. Хайнеманна
В последние три десятилетия XX в. проблемы лингви-
стического анализа текста занимают большое место в науч-
ных интересах ученых всего мира. Сегодня достаточно четко
обозначились направления, по которым идет развитие лин-
гвистики текста. Эти направления отличаются друг от друга
(иногда весьма значительно) точкой зрения на проблему
текста, подходом к его описанию и конкретной методикой
анализа.
В непродолжительной истории современной лингвистики
текста известный немецкий ученый В. Хайнеманн выделяет
три различных подхода к рассмотрению центрального поня-
тия текста.1
Наиболее распространенными по сей день остаются по-
пытки строго синтаксического подхода к описанию текста,
когда методы «грамматики предложения» (Satzgrammatik) в
том или ином виде переносятся на анализ текста. В резуль-
тате создается новая «грамматика текста» (Textgrammatik),
использующая тот же понятийный аппарат и те же методы
1 Подробно о трех подходах к описанию текста см. (Heinemann 1982: 210—
221); примеры, иллюстрирующие положения В. Хайнеманна, взяты из: (Kleines
Lexikon... 1986: 10).
50
анализа, что и «грамматика предложения». В рамках этой
новой грамматики рассмотрению подвергаются прежде всего
правила сцепления предложений, что проливает свет на
некоторые важные структурные свойства текста. Например,
в первом предложении приведенного ниже отрывка текста
неопределенный артикль обозначает какой-то неопределен-
ный предмет и одновременно сигнализирует о наличии в
тексте «постинформации», т. е. информации, скрытой в по-
следующем контексте. Появление определенного артикля пе-
ред тем же самым словом свидетельствует об определенности
предмета и одновременно сигнализирует о существовании
«прединформации», т. е. информации, заложенной в пред-
шествующем контексте. Замена лексемы Kunst на местои-
мение sie указывает на соотнесенность этого элемента с ранее
определенным предметом. (8) Richtiges Schreiben ist eine
Kunst. Die Kunst des Schreibens ist schwierig. Sie erfordert
hohes Konnen ‘Правильное письмо — это искусство. Искус-
ство письма является трудным делом. Оно требует большого
умения’.
При другом подходе к лингвистическому описанию текс-
та исследователь не ограничивается рассмотрением поверх-
ностной структуры, а пытается определить закономерности
«глубинных», содержательных отношений в тексте. Общая
теория такой «семантики текста» (Textsemantik) еще не
разработана. Следующий пример наглядно свидетельствует о
том, что не каждый повтор слова на «поверхности» текста
или замена слова на местоимение дают возможность судить
о некоей последовательности предложений как о тексте с
общим значением. (9) Die Kiinstler haben besondere АтЫ-
tionen. Kiinstler ist ein Familienname. Alle bewundern ihre
Kunst. Sie ist ein einsilbiges Wort. Das Programm ist kiinst-
lerisch gestaltet. Die Kiinstlerin heifit Katrin ‘У людей искус-
ства особые амбиции. Искусник — это фамилия. Все восхи-
щаются ее искусством. Это трехсложное слово. Программа
отличается искусным оформлением. Искусницу зовут Кат-
рин’.
При третьем, коммуникативном (или коммуникатив-
но-прагматическом) подходе к лингвистическому описанию
текста отправной точкой анализа служит не синтаксическая
51
или семантическая структура текста, а практическая дея-
тельность, лежащая в его основе. При таком подходе текст
рассматривается как элемент коммуникации, как особая ком-
муникативная единица. Языковые структуры интересуют ис-
следователя прежде всего как инструмент осуществления
конкретных интенций (намерений) говорящего. Так, те же
языковые средства, которые в примере (9) не позволяли нам
говорить о рассматриваемой последовательности предложений
как о тексте, в примере (10), будучи представлены в той
Же самой последовательности, образуют текст с общим зна-
чением, потому что здесь реализуются определенные интен-
ции говорящего. (10) Kiinstler zu Gast. Wahrend einer Gast-
spielreise Dresdner Kiinstler wurde uns die antike Kunst ndher-
gebracht. Sie wurde in einer kiinstlerischen Bearbeitung vor
gestellt. Besonderen Beifall gab es fur die Hauptdarstellerin,
eine Kiinstlerin mit grofier Ausstrahlung ‘Деятели искусства
в гостях. Во время гастролей артистов из Дрездена мы ближе
познакомились с античным искусством. Оно было представ-
лено нам в искусной обработке. Особый успех выпал на долю
исполнительницы главной роли, артистки большого художе-
ственного дарования’.
Все три приведенных выше подхода к лингвистическому
описанию текста ни в коей мере не исключают друг друга,
речь идет просто об исследовании различных аспектов одного
и того же предмета — текста. Прагматика текста, не учи-
тывающая особенностей синтаксической и семантической ор-
ганизации текста, была бы всего лишь пустой научной
схемой, точно так же, как не может быть объективного
описания семантической и синтаксической структуры текста
без учета прагматического аспекта в акте коммуникации.
2. Подходы Я. Петефи и К. Бринкера
Несколько по-иному оценивают современный уровень ис-
следований текста другие авторитетные ученые, специализи-
рующиеся в этой области. Я. Петефи, например, говорит о
существовании двух противоположных направлений в науч-
52
ном изучении текста: представители одного направления
подходят к тексту как единице, идентичной предложению,
только несколько большего объема, а сторонники другого
направления отдают предпочтение коммуникативно-прагма-
тической трактовке этого понятия, согласно которой текст
рассматривается как единица, удовлетворяющая определен-
ным ожиданиям партнера (Petofi 1987: 3). Рассматривая
перспективы лингвистики, Я. Петефи указывает на насущ-
ную потребность замены предложения как центрального по-
нятия синтаксиса на текст, а также настаивает на дополне-
нии традиционного синтаксического описания языковых яв-
лений также семантическим и прагматическим анализом
(Ibid.: 50).
Два основных направления лингвистического анализа
текста выделяет также К. Бринкер (Brinker 1992: 12-15).
Первое направление (его можно назвать системно-ориенти-
рованным) исходит из недр структурной лингвистики и ге-
неративной трансформационной грамматики. Как известно,
в рамках данных дисциплин высшей лингвистической еди-
ницей является предложение. Структурная лингвистика по-
чти исключительно концентрируется на сегментации и клас-
сификации языковых элементов в рамках предложения. Ге-
неративная трансформационная грамматика определяет свой
предмет — языковую компетенцию — как способность но-
сителя языка образовывать и понимать сколь угодно большое
количество предложений, при этом она имеет вид системы
правил, лежащей в основе порождения бесконечного множе-
ства предложений. С развитием лингвистики текста начина-
ется фундаментальная переоценка некоторых положений тра-
диционной теории, текст признается высшей и наиболее
независимой единицей языка, «первичным языковым зна-
ком» (Hartmann 1971: 10). Таким образом, иерархия тради-
ционных языковых единиц (фонема — морфема — слово —
предложение) расширяется еще на одну величину. Иначе
говоря, языковая система регулирует не только процессы
образования слов и предложений, но и формирования текста.
Однако простое количественное расширение традиционной
цепочки языковых единиц не влечет за собой качественно-
го изменения методики исследования. Новая «лингвистика
53
текста» (Texilinguistik) точно так же, как и традиционная
«лингвистика предложения» (Satzlinguistik), имеет в своей
основе явно выраженную ориентацию на анализ языковой
системы. Особенно отчетливо данная тенденция проявляется
в некоторых концепциях, авторы которых важнейшим при-
знаком текста признают «линейную последовательность пред-
ложений» (lineare Abfolge von Satzen) (Isenberg 1974: 10),
связанных когерентными отношениями (Koharenz innerhalb
von Satzfolgen) (Ibid.). Из всего сказанного с необходимостью
следует, что предложение остается основным понятием лин-
гвистики текста, а когерентность интерпретируется как чисто
грамматическое явление.
Второе направление (К. Бринкер называет его «комму-
никативно-ориентированной лингвистикой текста») зароди-
лось в начале 70-х годов. Представители этого направления
обращают внимание на недостаточность описания текста как
изолированного статичного объекта. По их мнению, тексты
являются неотъемлемой частью коммуникативной ситуации,
они всегда включены в конкретный коммуникативный про-
цесс, в котором говорящий и слушающий (соответственно
автор и читатель) вкупе со своими социальными и ситуа-
тивными характеристиками представляют собой важнейшие
факторы. Данное направление лингвистики текста вышло из
недр прагматики. Текст понимается не просто как грамма-
тически взаимосвязанная последовательность предложений,
а как комплексное речевое действие, при помощи которого
говорящий / пишущий пытается установить определенные
коммуникативные связи со слушающим / читателем. Харак-
тер действия тексту придает коммуникативная функция,
поэтому лингвистика текста прежде всего должна заниматься
изучением функциональной направленности текста.
Нетрудно убедиться в том, что три приведенных выше
концепции (В. Хайнеманна, Я. Петефи и К. Бринкера)
объединяет одна черта: все они исходят из того, что на
передний план современных лингвистических исследований
выдвигается прагматический аспект, лингвистика становится
все более «прагматически ориентированной». Именно поэто-
му в качестве одного из актуальных они выделяют ком-
муникативно-прагматический подход к описанию текста.
54
В своих рассуждениях некоторые авторы идут еще дальше и
полагают даже, что развитие лингвистики текста способст-
вовало выделению прагматики в отдельное направление лин-
гвистического поиска — прагмалингвистику (Kalverkamper
1981: 92). По выразительным словам Г. В. Колшанского,
«прагматический фактор пронизывает всю речевую деятель-
ность человека» (Колшанский 1990: 100), и лингвисты не
могут не замечать этого обстоятельства.
3. Концепция Е. Косериу
В современной лингвистической литературе можно встре-
тить также иные подходы к рассмотрению текста. Е. Косе-
риу, например, полагает, что существуют лишь две возмож-
ности анализа текстов и соответственно только два вида
лингвистики текста (Coseriu 1981: 25-26). Объектом иссле-
дования лингвистики текста первого рода (или, как он ее
называет, «собственно лингвистики текста* — die “eigen-
tliche” Textlinguistik, «лингвистики смысла» — Linguistik
des Sinns) являются тексты на «автономном уровне языковых
явлений вне любого различения отдельных языков». Объект
исследования лингвистики текста второго рода составляют
тексты, структурированные на отдельных языках. Второй
вид лингвистики текста Е. Косериу в целях терминологи-
ческой ясности называет «грамматикой текста* (Textgram-
matik), или «сверхфразовой грамматикой» (transphrastische
Grammatik), потому что она имеет своей целью анализ спе-
цифических явлений в рамках отдельных языков.
Подход Е. Косериу имеет под собой фундаментальную
общетеоретическую основу. В. Гумбольдт, говоря о двух
разделах сравнительного языкознания, утверждал: «Изуче-
ние организма языка требует, насколько это возможно, ши-
роких сопоставлений, а проникновение в ход развития куль-
туры — сосредоточения на одном языке, изучения его самых
тонких своеобразий — отсюда и широта охвата и глубина
исследований. Следовательно, тот, кто действительно хочет
сочетать изучение этих обоих разделов языкознания, должен,
55
занимаясь очень многими, различными, а по возможности
и всеми языками, всегда исходить из точного знания одно-
го-единственного или немногих языков» (Гумбольдт 1984:
311). Таким образом, два вида лингвистики текста, по Е. Ко-
сериу, обеспечивают, если воспользоваться словами Гумболь-
дта, «широту охвата и глубину исследований» текста.
4. Два направления лингвистики текста
в трактовке Т. М. Николаевой
Общие тенденции развития теории текста занимают так-
же отечественных ученых. Т. М. Николаева, оценивая со-
временное состояние лингвистики текста, говорит об ее рас-
слоении, точнее, выделении в ней двух направлений. При
этом она особо подчеркивает то обстоятельство, что оба
направления объединяются общими законами связности и
общей установкой на цельность текста (Лингвистический
энциклопедический словарь 1990: 267).
Первое направление, по словам Т. М. Николаевой, ха-
рактеризуется исследовательским интересом к выявлению
содержательных компонентов, связанных с обеспечением пра-
вильной коммуникации и тем самым — правильного постро-
ения текста вообще. Это более общая ветвь лингвистики
текста. Здесь изучаются смысловые различия в употреблении
компонентов высказывания, используемых для обеспечения
успешной коммуникации — артиклей, притяжательных и
указательных местоимений, модально-коммуникативных час-
тиц, оценочных прилагательных, видов глагола, акцентных
подчеркиваний и т. п.
Второе направление лингвистики текста (оно носит более
частный характер) занимается выявлением глубинных смы-
слов, содержащихся в одном каком-либо замкнутом тексте.
Это направление сближается с герменевтикой как толкова-
нием неявного, скрытого смысла. Однако в обоих случаях
лингвистика текста в собственном смысле слова изучает
содержательную направленность выбора какой-либо формы
из двух равновозможных в тексте (там же: 267-268).
56
Для иллюстрации последнего положения Т. М. Николае-
вой рассмотрим следующий пример из немецкого и русского
языков. Сравним два предложения, отличающихся друг от
друга только одной грамматической формой — формой ар-
тикля (неопределенного или определенного), расположенного
перед существительным — субъектом предложения.2
(Ila) Die Тйг bffnete sich, und ein Greis trot ins Zimmer.
(11b) Die Tur bffnete sich, und der Greis trat ins Zimmer.
Соответственно русский перевод этих предложений будет
различным:
(12а) Дверь открылась, и в комнату вошел старик.
(126) Дверь открылась, и старик вошел в комнату.
Выбор соответствующей формы артикля целиком зависит
от логики развертывания текста: неопределенный артикль
сигнализирует о том, что существительное Greis является
элементом ремы, а определенный артикль позволяет соотне-
сти это слово с темой (в русском варианте функцию пока-
зателя ремы берет на себя порядок слов).
Внимательное изучение представленных выше концепций
позволяет выделить две тенденции лингвистического описа-
ния текстов. Первая тенденция имеет «семиотические» кор-
ни, в ее основе лежит известное положение Ч. Морриса о
выделении трех разделов семиотики: синтактики, семантики
и прагматики (Моррис 1983: 42). Этой тенденции полностью
отвечает концепция В. Хайнеманна, частично — концепции
Я. Петефи и К. Бринкера. В них особый упор делается на
одном из разделов семиотики — прагматике, что, как было
показано выше, составляет примечательную черту современ-
ных исследований в лингвистике. Вторая тенденция основана
на традиционном выделении в науке о языке общего и
частного языкознания. Именно поиски универсальных черт
текстов безотносительно к какому-либо конкретному языку
составляет предмет «лингвистики смысла» Е. Косериу; ср. с
фундаментальной установкой общего языкознания на изуче-
ние языка вообще, его природы и сущности (Головин 1983:
5). Соответственно частными задачами лингвистики текста
являются либо изучение особенностей построения текстов на
2 Этот пример взят из (Маслов 1987: 185).
57
каком-либо конкретном языке («грамматика текста» Е. Ко-
сериу), либо выявление скрытых смысловых отношений,
содержащихся в каком-либо одном замкнутом тексте (точка
зрения Т. М. Николаевой). А именно целевая установка на
описание одного конкретного языка (в том числе и текстов
на данном языке) составляет предмет частного языковедения.
Интересно, что примерно такое обоснование для проти-
вопоставления общей и частной лингвистики текста выдви-
гают авторы коллективной монографии «Аспекты общей и
частной лингвистической теории текста» (1982). В своем
подходе они апеллируют к опыту формирования граммати-
ки как первичной основы развития лингвистических зна-
ний: любая общая теория развивается на основе фактов,
поставляемых частными исследованиями. При этом они под-
черкивают, что выделение общетеоретических проблем осу-
ществляется лишь при наличии достаточного количества
сведений, поступивших из частной теории. Такой подход
применим, по их мнению, и к теории текста (Аспекты...
1982: 8).
5. Насущные задачи
современной лингвистики текста
Автор одной из первых отечественных монографий по
лингвистике текста 3. Я. Тураева называет несколько на-
правлений современного лингвистического анализа текста.
В принципе, это не направления, а частные задачи, которые
стояли перед учеными с момента зарождения лингвистики
текста и которые требуют своего решения в наши дни
(Тураева 1986: 7-11).
1. Изучение текста как системы высшего ранга, основ-
ными признаками которой являются целостность и связ-
ность. Решение этой задачи предполагает признание то-
го принципиального положения, что текст является неким
сложным речевым единством, структурно-семантическим об-
разованием, отличным от простой последовательности пред-
ложений. Это единство, объединенное коммуникативной це-
58
лостностью, смысловой завершенностью, логической, грам-
матической и семантической связями. Наиболее перспектив-
ным направлением научного поиска в этой области призна-
ется изучение взаимоотношений между поверхностной и глу-
бинной структурами текста.
2. Построение типологии текстов по коммуникатив-
ным параметрам и соотнесенным с ними лингвистическим
признакам. Типологическое исследование текста сопряжено
с большими трудностями в связи с бесконечной вариатив-
ностью самого объекта анализа. Тем не менее изучение
коммуникативных, структурных и семантических особенно-
стей текстов позволяет определить некоторые классифика-
ционные параметры, отделяющие одну группу текстов от
другой.
3. Изучение единиц, составляющих текст. Характерис-
тика единиц членения текста имеет смысл только в том
случае, если эти единицы различаются не только объемом,
но и особыми свойствами, не сводимыми к простой сумме
входящих в них элементов. Такими единицами в лингвис-
тике текста выступают сложное синтаксическое целое или
сверхфразовое единство. Тем самым расширяются рамки
синтаксической теории, потому что в нее вводится единица,
превосходящая по своим параметрам предложение.
4. Выявление особых текстовых категорий. Определение
круга специальных текстовых понятий, особых текстовых
категорий составляет предмет новейшей лингвистики текста.
И. Р. Гальперин относит, например, к текстовым категори-
ям проспекцию и ретроспекцию в тексте. Однако среди
исследователей нет единства мнений ни по поводу существа
текстовой категории, ни по поводу их классификации. От-
крытым остается также вопрос о средствах выражения той
или иной категории.
5. Определение качественного своеобразия функциониро-
вания языковых единиц различных уровней под влиянием
текста в результате их интеграции текстом.
Одной из особенностей текста как структурно-семанти-
ческого единства признается способность оказывать влияние
на языковые единицы, входящие в его состав. Под воздей-
ствием текста в составляющих его элементах реализуются
59
новые, дополнительные значения. Эти (потенциальные) зна-
чения были присущи данному элементу как единице языко-
вой системы и актуализировались под влиянием текста, т. е.
перешли из скрытого, латентного состояния в открытое со-
стояние. Возможно, эти новые значения появились впервые
в результате взаимодействия данной единицы с контекстом.
6. Изучение межфразовых связей и отношений. Рассмот-
рение структурных, семантических и иных средств связи
между компонентами текста способствует разработке синтак-
сиса сложных речевых структур. Нередко актуализация свя-
зей между сложными цельными предложениями скрыта от
непосредственного наблюдения, и для их выявления требу-
ется глубокое проникновение в глубь текста.
Глава 5
ПОНЯТИЕ ТЕКСТА
ТЕКСТЪ — подлинникъ, подлинный,
буквальный речи писателя
Владимир Даль
1. Традиционная интерпретация
понятия «текст»
В современной лингвистике трудно найти другой термин,
который был бы столь же употребителен, но и столь же
неоднозначен, как термин «текст». Аналогично тому, как
наличие нескольких сотен определений предложения не ис-
черпывает его сущности и всего лишь свидетельствует о
сложности дефинируемого объекта, отражая к тому же раз-
ные подходы к его описанию, точно так же огромное число
разнообразных определений текста, претендующих на полно-
ту и объективность, не может охватить всех сторон данного
явления. В этих дефинициях, как в капле воды, отражаются
различные авторские подходы к природе, свойствам и ана-
лизу текста.
Сложность однозначной интерпретации понятия «текст»
обусловливается рядом причин. Рассмотрим некоторые из
них.
Современные справочники приводят несколько значений
слова «текст». Ср., например: «ТЕКСТ [>lat. textum ‘связь,
соединение’] — 1) авторское сочинение или документ, вос-
произведенные на письме или в печати; 2) основная часть
61
печатного набора — без рисунков, чертежей, подстрочных
примечаний и т. п.; 3) слова к музыкальному сочинению
(опере, романсу и т. п.); нотный текст — музыкальный
материал произведения в нотной записи; 4) типографский
шрифт, кегль (размер) которого равен 20 пунктам (7,52 мм);
5) в семиотике и лингвистике — последовательность знаков
(языка или другой системы знаков), образующая единое
целое и составляющая предмет особой науки — лингвистики
текста» (Словарь иностранных слов 1989: 500). Добавим к
пяти названным выше значениям еще два: текст как под-
линник (Даль 1991: 396) и текст как канонический текст
священного писания (в теологии). Таким образом, неодно-
значность слова «текст» подтверждается лексикографически-
ми источниками.
Из множества существующих лингвистических определе-
ний текста выберем одно весьма показательное. В «Крат-
ком словаре лингвистических терминов» под текстом по-
нимается «осмысленная последовательность словесных зна-
ков, обладающая свойствами связности и цельности, а так-
же свойством невыводимости общего смысла из простой сум-
мы значений составляющих» (Васильева, Виноградов, Шах-
нарович 1995: 127). В общесемиотическом плане под тек-
стом понимается любая организованная совокупность зна-
ков, развертывающаяся во времени и в пространстве, напри-
мер, обряд как текст, культура как текст, танец как текст
(там же).
Вообще одновременное функционирование слова «текст»
в качестве единицы общенародного языка и научного тер-
мина не способствует его однозначной трактовке. К. Элих
видит в этом опасность для науки, «потому что вовлечение
термина в обиходный язык редко совершается без ущерба
для семантической точности, которая обязательна для спе-
циальной терминологии» (Ehlich 1981: 25).
Оставим за рамками нашего рассмотрения узко специ-
альные трактовки текста в печатном деле, музыке, теологии
и обратимся к двум значениям, касающимся обиходного
употребления этого слова, а также его использования в
лингвистической практике. Традиционно под текстом в че-
ловеческом обиходе понимается «всякое написанное произ-
62
ведение, а также часть, отрывок его» (Ожегов 1953: 732).
Я намеренно делаю здесь ссылку на одно из ранних изданий
словаря С. И. Ожегова, чтобы лишний раз подчеркнуть сло-
жившую традицию в понимании этого слова. Эта традиция
сохранилась до наших дней. В более позднем издании сло-
варя С. И. Ожегова (1989: 789) под текстом точно так же
понимается «всякая записанная речь (литературное..произве-
дение, сочинение, документ, а также часть, отрывок из
них)». Эта дефиниция дословно воспроизводится в 4-м из-
дании «Толкового словаря русского языка» С. И. Ожегова и
Н. Ю. Шведовой (1999: 791). Кроме того, в нем дается также
строгое современное лингвистическое определение, согласно
которому текст трактуется как «внутренне организованная
последовательность отрезков письменного произведения или
записанной либо звучащей речи, относительно законченной
по своему содержанию и строению» (там же). Однако в
обыденном человеческом сознании текст предстает прежде
всего как речевое произведение, зафиксированное в письмен-
ной форме.
В этом плане обиходное понимание текста созвучно его
традиционной научной (точнее, традиционной филологиче-
ской) интерпретации. Филология, представляющая собой со-
дружество гуманитарных дисциплин — языкознания, лите-
ратуроведения, текстологии, источниковедения и др., изучает
духовную культуру человека через языковой и стилистичес-
кий анализ письменных текстов (Лингвистический энцикло-
педический словарь 1990: 544). Фактически вся история
современного языкознания связана как раз с изучением
письменных текстов. И здесь мы сталкиваемся с неизбежным
противоречием. С одной стороны, и в массовом обыденном
сознании, и в традиционных научных представлениях слово
«текст» ассоциируется с письменной формой коммуникации,
а с другой стороны, основную долю речевой деятельности
любого человека составляет, без сомнения, коммуникация не
подготовленной по форме, свободно и сиюминутно порождае-
мой устной речи (Фонетика спонтанной речи 1988: 5). Таким
образом, несмотря на то что весь понятийный и методоло-
гический аппарат современного языкознания формировался
применительно к анализу письменных речевых форм, в наши
63
дни исследователю приходится считаться также с огромной
массой устных речевых произведений, подлежащих лингвис-
тическому описанию.
2. Текст в широком и узком понимании
Затруднительным оказывается также решение вопроса о
границах и объеме текста. Как было указано выше, в чело-
веческом обиходе под текстом может пониматься целое ре-
чевое произведение, часть произведения или его отрывок.
Обиходная трактовка объема текста находит свое отражение
(точнее, имеет свои аналоги) в некоторых теоретических
концепциях. О. И. Москальская, например, различает два
основных объекта лингвистики текста, часто неоправданно
именуемых одним и тем же словом «текст»: 1) целое речевое
произведение, т. е. текст в широком смысле слова, или
макротекст, и 2) сверхфразовое единство (сложное синтакси-
ческое целое) — текст в узком смысле слова, или микро-
текст. При этом, по ее словам, возможно совпадение границ
сверхфразового единства и целого речевого произведения
(Москальская 1978: 13).
По словам О. И. Москальской, сверхфразовое единство и
целое речевое произведение — единицы принципиально раз-
ного порядка. Сверхфразовое единство — понятие синтакси-
ческое. Это единица синтаксиса, образующая особый уровень
по отношению к предложению. Целое речевое произведе-
ние — социально-речевая единица. В рамках лингвистики
текста сверхфразовое единство является преимущественно
объектом грамматики текста, хотя грамматические ха-
рактеристики присущи и целому речевому произведению.
Тем не менее в своей «Грамматике текста» О. И. Москаль-
ская (1981), анализируя микротексты, т. е. сверхфразовые
единства, постоянно использует термин «текст».
О широком и узком понимании текста говорит также
В. Б. Касевич: «Текст в широком смысле — это то же самое,
что речь, продукт производства, говорения (для звукового
языка). Текст в узком смысле — это единица речи (т. е.
64
текста в широком смысле), которая характеризуется цель-
ностью и внутренней связностью и как таковая может быть
вычленена, отграничена от предыдущего и последующего
текстов (если текст не изолирован). Текст в узком смысле —
максимальная конструктивная единица, хотя, как уже го-
ворилось, в принципе текст может сводиться и к одному
высказыванию, как, впрочем, и высказывание может реали-
зоваться в виде единственного слова, а материально — и
единственного слова» (Касевич 1988: 50-51).
Несколько иной смысл в широкую и узкую трактовку
текста вкладывает 3. Я. Тураева. Вслед за И. Р. Гальпери-
ным она предпочитает узкое определение текста, согласно
которому текст — это фиксированное на письме речетвор-
ческое произведение (Тураева 1986: 11). Таким образом, она
исключает из рассмотрения устные тексты, что вряд ли
отвечает насущным потребностям лингвистического поиска.
В зарубежных определениях также можно встретить ши-
рокую и узкую трактовки текста. В них, как правило,
отражаются ‘авторские взгляды на текст как центральное
понятие лингвистики, а также выделяются различные ас-
пекты его рассмотрения. При акценте на внутритекстовые
критерии (textinterne Kriterien), т. е. грамматические, струк-
турные, текст предстает как когерентная последовательность
предложений, связанная в единое целое благодаря грамма-
тическим (преимущественно прономинальным) соединитель-
ным средствам и обладающая относительной тематической
завершенностью. При акценте на экстратекстовые критерии
(textexterne Kriterien) текст рассматривается как продукт
речевой деятельности человека, обладающий отчетливой ком-
муникативной функцией (Metzler Lexikon Sprache 1993: 636).
Авторы новейших зарубежных подходов к описанию
текста связывают воедино внутренние и внешние текстовые
признаки. Термином «текст» они называют когнитивно,
грамматически, иллокутивно и при необходимости просоди-
чески структурированный результат какого-либо (устного или
письменного) действия продуцента, в котором представлена
контекстная и адресатная соотнесенность и который пред-
ставляет собой основу для когнитивно и интенционально
структурированных действий реципиента (Ibid.). Таким об-
65
разом, широкое и узкое понимание текста предполагает
вовлечение / исключение из рассмотрения других семиоти-
ческих систем, которые наряду с языковой знаковой систе-
мой имеются в текстовых структурах, например жестикуля-
ция и мимика, или символы, формулы и изображения.
Такой разброс мнений по поводу существа текста явно
не способствует его однозначной интерпретации, хотя и сви-
детельствует о многогранности и сложности объекта рассмот-
рения. Разные критерии, положенные в основу широкой и
узкой трактовок текста (см. выше, с. 64-66), предполагают
разные подходы к его анализу и т. п. В дальнейшем при
описании различных авторских теорий мы еще раз вернемся
к этому вопросу и более подробно обсудим возникающие
проблемы.
3. Проблема знакового статуса текста
Одним из первых встает вопрос о знаковом характере
текста. Иными словами, это вопрос о том, является ли текст
языковым знаком? И в этом вопросе решающая роль отво-
дится лингвистической позиции ученого.
Для того чтобы ответить на поставленный вопрос, вспом-
ним все основные свойства языкового знака и попытаемся
определить, характерны ли они для текста.
В современной лингвистике под языковым знаком пони-
мается материально-идеальное образование (двусторонняя
единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, отно-
шение действительности; в своей совокупности языковые
знаки образуют особого рода знаковую систему — язык. Знак
языка представляет собой единство определенного мысли-
тельного содержания (означаемого) и цепочки фонематически
расчлененных знаков (означающего). Две стороны языкового
знака, будучи поставлены в отношение постоянной опосре-
дованной сознанием связи, составляют устойчивое единство,
которое посредством чувственно воспринимаемой формы
знака, т. е. его материального носителя, репрезентирует со-
циально приданное ему значение. Только в единстве и вза-
66
имосвязи двух сторон языкового знака сознанием «схваты-
вается, а знаком обозначается и выражается определенный
«кусочек действительности», вычлененные факты и события
(Лингвистический энциклопедический словарь 1990: 167).
Итак, свойствами языковых знаков можно признать их
билатеральность (двусторонность), причем связь между ма-
териальной формой (экспонентом) и содержанием знака яв-
ляется устойчивой. Устойчивость этой связи проистекает
из постоянной воспроизводимости (повторяемости) языковых
знаков в бесчисленном множестве актов коммуникации. Кро-
ме того, как показывает Ю. С. Маслов, «установленная для
каждого данного знака связь между его экспонентом и
содержанием является условной, основанной на социаль-
ной договоренности» (Маслов 1987: 26). Что касается содер-
жания знака, то его связь с обозначаемой знаком действи-
тельностью носит, по выражению Ю. С. Маслова, принци-
пиально иной характер. Содержание знака является обоб-
щенным и схематичным отражением в сознании людей,
использующих этот знак, предметов, явлений, ситуаций дей-
ствительности (там же).
Согласно концепции Ю. С. Маслова, приведенным выше
критериям языкового знака удовлетворяют только две язы-
ковые единицы — слово и морфема. Фонемы, будучи еди-
ницами односторонними, не являются знаками, но служат
превосходным «строительным материалом» для знаков. По-
тенциальная связь фонемы со смыслом реализуется в случа-
ях, когда экспонент морфемы или даже слова состоит всего
из одной фонемы. Таковы окончания -а, -у, -ы в разных
формах слова ворон или предлоги к, у, с, союзы и, а и т. д.
Но это случаи не стирают принципиального различия между
фонемой и знаковыми (двусторонними) единицами языка.
Точно так же предложение как высшая языковая единица
чаще всего есть некая комбинация языковых знаков, созда-
ваемая по определенной модели в процессе порождения вы-
сказывания. Случаи однословных (или даже одноморфемных)
предложений не стирают принципиального различия между
предложением и словом (морфемой) (там же: 28).
Для последователей классической теории языкового зна-
ка (см. выше концепцию Ю. С. Маслова) ответ на вопрос о
67
знаковом характере текста очевиден. Текст не может иметь
статус языкового знака. Текст несомненно обладает как
планом выражения, так и планом содержания. Однако он
не принадлежит к так называемым инвентарным единицам
языка. В. Б. Касевич, как указывалось выше, называет текст
«конструктивной» единицей и его особый статус видит в
том, что именно в тексте реализуются такие свойства речевой
организации, как цельность и связность. Формально текст
имеет начало и конец, а также, возможно, другие признаки,
указывающие на развертывание текста во времени (если
текст звучащий) (Касевич 1988: 50).
Совсем по-иному подходят к решению вопроса о знаковом
статусе текста другие лингвисты. Так, в лингвистическом
словаре Метцлера под языковым знаком понимается вычле-
няемый элемент языковой системы (isolierbares Element des
Sprachsystems). Соответственно данному подходу языковые
знаки подразделяются на дистинктивные (фонемы, графемы)
и сигнификативные. Далее на сигнификативном уровне язы-
ковые знаки представляют собой конвенциональное соедине-
ние выражения (звуковая или письменная форма, означае-
мое) с содержанием (значением, обозначаемым), как это
имеет место у морфем, композитов и фразеологизмов. Кроме
того, в эту группу включаются также предложения и тексты
(Metzler Lexikon Sprache 1993: 591).
Истоки такого понимания знакового статуса текста скры-
ваются в особом подходе ученых к интерпретации языково-
го знака. В лингвистике языковой знак иногда понима-
ют как одностороннюю сущность. Так, в работах Р. Карна-
па понятие «знак» было трансформировано и приспособле-
но к конкретным нуждам специальной области знаний, глав-
ным образом математики и физики. Если традиционно знак
трактуется как двусторонняя сущность, сформированная от-
ношением формы знака и его значения, то в теории Р. Кар-
напа он был приравнен к «языковому выражению» и тем
самым сведен к форме знака, к односторонней сущности.
Характерной чертой знака в интерпретации Р. Карнапа стало
не свойство «замещать что-либо», а «принадлежать к систе-
ме, быть членом строго формализованной системы исчисле-
ния» (Лингвистический энциклопедический словарь 1990:
68
168). Соответственно данному подходу текст также можно
считать языковой единицей, обладающей статусом языкового
знака.
Возможно также иное, расширительное понимание язы-
кового знака. В этом случае ученые исходят из того, что не
только слова и морфемы, но и речевые высказывания пред-
ставляют собой единицы, имеющие две стороны — план
выражения и план содержания. При этом опускаются другие
отличительные признаки языкового знака (см. выше). В дан-
ном случае становится возможным распространить поня-
тие языкового знака на предложение и текст (Kleine Enzy-
klopadie Deutsche Sprache 1983: 86). Похожая точка зрения
представлена, как известно, в работах Л. Ельмслева и его
последователей (см., напр. (Лингвистический энциклопеди-
ческий словарь 1990: 107-108; Helbig 1986: 60-72)).
Глава 6
ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС ТЕКСТА
Языковые знаки — это всегда звуки
Вильгельм фон Гумбольдт
1. Соотношение устной и письменной речи
(постановка вопроса в языкознании)
Вопрос о соотношении устной и письменной речи (соот-
ветственно устных и письменных текстов) является фунда-
ментальным в языкознании. Традиционно признается пер-
вичность устной формы и вторичность письменной формы
речи. Этот вывод был для подавляющего большинства язы-
коведов настолько очевидным, что их высказывания по этому
поводу давно стали афоризмами.
Великий В. Гумбольдт, разбирая особенности восприятия
устной речи глухонемыми, заключает: «Их пример показы-
вает также, насколько глубока и неразрывна связь между
языком и письмом, даже если она не поддерживается зву-
ком» (Гумбольдт 1984: 85). Для него вывод о первичности
устной формы речи очевиден, потому что «языковые знаки —
это всегда звуки» (там же: 302).
Другой знаменитый немецкий ученый Г. Пауль так го-
ворит о соотношении устной и письменной речи: «Языковед
никогда не должен забывать о том, что любой письменный
памятник еще не есть сам язык, что, прежде чем оперировать
тем или иным материалом, его сначала надо подвергнуть
обратному преобразованию» (Пауль 1960: 441). И далее:
70
«Письмо относится к языку примерно так, как черновой
набросок к тщательно выписанной картине в красках» (там
же: 445).
Эту проблему не обошел своим вниманием и Ф. де
Соссюр: «Язык и письмо суть две различные системы знаков;
единственный смысл второй из них — служить для изобра-
жения первой; предметом лингвистики является не слово
звучащее и слово графическое в их совокупности, а исклю-
чительно звучащее слово. Но графическое слово столь тесно
переплетается со словом звучащим, чьим изображением оно
является, что оно в конце концов присваивает себе главен-
ствующую роль; в результате изображению звучащего знака
приписывается столько же или даже больше значения, не-
жели самому этому знаку. Это все равно, как если бы
утверждали, будто для ознакомления с человеком полезнее
увидеть его фотографию, нежели его лицо» (Соссюр 1977:
62-63).
Приведенные выше колоритные высказывания классиков
мирового языкознания как нельзя лучше иллюстрируют ос-
новную тенденцию в решении фундаментального вопроса о
соотношении устной и письменной форм речи. Эту традицию
продолжают видные представители новейшей лингвистики.
Так, Л. Р. Зиндер говорит по этому поводу следующее:
«...чисто письменная форма речи — это фикция. Пока речь
зафиксирована в оптических знаках и не воспринимается
человеком, она остается мертвой материей. Подлинной речью
она становится лишь тогда, когда имеет место акт комму-
никации, когда текст читается, т. е. когда он хотя бы
мысленно озвучивается» (Зиндер 1982: 21). Ю. В. Рождест-
венский считает, что «источником и началом языка являются
звуки» (Рождественский 1990: 145).
Вместе с тем ученые не могут игнорировать исключи-
тельную роль письма в истории и культуре человеческого
сообщества. К тому же они отмечают постоянно растущую
роль письменного языка в современной жизни. При этом
обращает на себя внимание такое парадоксальное явление:
письмо и письменная коммуникация, играя важную роль во
всех сферах повседневной жизни нашего общества, приобре-
тают центральное значение для всех научных дисциплин в
71
силу своей способности непосредственно передавать, хранить
и накапливать научную информацию. Но именно в языко-
ведении, т. е. науке (!) о языке, письменная форма речи
однозначно признается вторичной формой коммуникации.
Тем самым важность письма и письменной коммуникации
как бы отодвигается на задний план.
Справедливости ради необходимо заметить, что история
лингвистики дает немало свидетельств тому, насколько по-
разному оценивалось соотношение между устной и письмен-
ной формами речи в различные эпохи, притом иногда с
прямо противоположных позиций. И если в наши дни вряд
ли кто-либо возьмется оспаривать факт генетической первич-
ности устной формы речи по сравнению с письменной речью,
то ранее в науке не было такого единодушия в данном
вопросе.
В Александрийский период (III-II вв. до н. э.) учение
греков о языке опиралось главным образом на письменные
тексты. Соответственно устная речь считалась зависимой и
производной формой от речи письменной (Лайонз 1978: 28).
Это убеждение еще более укрепилось в средние века, когда
на главенствующие позиции в области образования, науки
и культуры выдвинулась латынь, являвшаяся прежде всего
языком письменности. Что же касается устной латыни, то
в разных странах были приняты разные способы произно-
шения. Этот факт казался подтверждением традиционных
воззрений, согласно которым письменный язык главенствует
над устным (там же: 32-33).
В эпоху Возрождения образцом латыни ученые считали
язык Цицерона, а литературу классической древности при-
нимали за источник всех культурных ценностей цивилиза-
ции. Всю энергию они обратили на собирание и публикацию
текстов классических авторов (в особенности после изобре-
тения в конце XV в. книгопечатания). Подлинным языком
по-прежнему считался литературный язык (литературный
язык буквально означает письменный язык от лат. littera
‘буква, письмо’; мн.ч. litterae ‘буквы, письменность’), а за
настоящую литературу, изучавшуюся в школах и универси-
тетах, принимались лишь те произведения, которые продол-
жали классическую традицию (там же: 35).
72
В эпоху романтизма, отвергавшего классические каноны
античности, а также в бурные времена массовых националь-
ных движений (например, в Германии) традиционные взгля-
ды на сущность и соотношение устной и письменной форм
речи нередко менялись на прямо противоположные: устная
«речь народа» (die gesprochene “Sprache des Volkes”) призна-
валась образцом первородного, прекрасного и полного сил
народного духа, а письменная речь рассматривалась как
нечто слабое, блеклое и чуждое (Kleine Enzyklopadie Deutsche
Sprache 1983: 371).
Научные споры о сущности и соотношении устной и
письменной форм речи приобретают в настоящее время осо-
бый интерес в связи со стремительным развитием средств
массовой информации и компьютерной техники, сдвигающих
привычные рамки представлений о возможностях использо-
вания той и другой формы коммуникации. Как показывают
социолингвистические исследования, «язык массовой комму-
никации» — это образец «синкретического по соотношению
элементов устной и письменной речи единства литературного
языка» (Трескова 1989: 142). При этом особо подчеркивается,
что «роль устных средств массовой коммуникации в совре-
менном обществе еще недостаточно осмыслена и использована
в плане сохранения, распространения и развития националь-
ных языков и культур» (там же: 141).
2. Проблема разграничения устных
и письменных текстов
На первый взгляд, решение вопроса о разграничении
устных и письменных текстов не составляет особого труда.
Если исходить из материальной формы знака, то устная речь
всегда легко отграничивается от письменной: устная речь
реализуется в форме звуковой материи и воспринимается
акустически, а письменная речь реализуется в форме гра-
фической материи и воспринимается визуально. Однако, как
заявляет Г. Бертхольд, «не все, что мы слышим, может
считаться устной речью (зачитывание резолюции), не все,
73
что мы читаем, может рассматриваться в качестве письмен-
ной речи (чтение записанных на магнитную ленту свидетель-
ских показаний)* (Berthold 1984: 8).
В специальной литературе ученые снова и снова возвра-
щаются к нон росу о различиях в устной и письменной
формах речи, подчеркивая при этом естественный характер
устной речи и вторичную, искусственную природу письмен-
ной речи. Одним из аргументов в пользу признания карди-
нальной разницы между этими речевыми формами является
невозможность полноценного перекодирования текста из
одной формы в другую и наоборот. Характерными чертами
устного общения признаются сиюминутность, эфемерность
сказанного, важная роль просодии, мимики и жестикуляции,
а также значение ситуативного контекста для понимания
высказывания. Напротив, письменный текст сохраняется зна-
чительно дольше, чем устный, графические средства и раз-
метка текста берут на себя функцию просодии; в письменном
тексте содержится больше чисто языковой информации, по-
тому что роль экстралингвистического контекста в данном
случае сведена к минимуму.
Кроме всего прочего, устная форма речи отличается
большим количеством грамматических ошибок, обрывов и
повторного начала высказывания, запинок, пауз на обдумы-
вание и т. п. Наконец, в устной и письменной речи исполь-
зуется разная лексика, длина предложений в письменной
речи превышает длину в устной речи, очень часто предло-
жения в письменной речи построены по правилам, которые
неприемлемы в устной речи. При такой оппозиции обычно
имеется в виду, что устная речь представляет собой спон-
танную речь в прямой коммуникации, а письменная речь
соответствует формально выверенной книжной речи (Sol-
mecke 1993: 9-10).
Интересный эксперимент, затрагивающий специфику
письменных текстов, был проведен Е. Р. Ватсон. Она поста-
вила своей целью сопоставить авторское и неавторское ис-
полнение художественных произведений. В работе использо-
вались сделанные при жизни записи отрывков из произве-
дений Дж. Джойса и У. Фолкнера. С ними сравнивались
записи тех же самых отрывков в исполнении других чтецов,
74
имевших высшее лингвистическое образование и знакомых
с творчеством этих писателей. При этом авторское чтение
рассматривалось как модель наиболее полного раскрытия
произведения (Ватсон 1998: 9).
В результате комплексного аудиторского анализа мате-
риала выяснилось, что при устном воспроизведении пись-
менного художественного текста на его интонационную ин-
терпретацию оказывают влияние три основных параметра:
содержательный компонент (реализация ключевой фразы и
фразовых информационных центров), форма (наличие или
отсутствие многоголосия) и динамика развития текста (темп,
ритм и интенсивность). При этом каждый из перечисленных
факторов по-разному отражается в интонационной реализа-
ции текста.
Оказалось, что традиционные художественные тексты в
наибольшей степени подвержены правильной интонационной
реконструкции. Наибольшие трудности связаны с исполне-
нием произведений так называемого потока сознания. Эти
трудности выражаются, например, в том, что автор выделяет
один информационный центр, а чтецы — другой, или в том,
что автор делит сплошной текст на отдельные реплики и
придает им различные интонационные рисунки, что отсут-
ствует в неавторском исполнении. Самым трудным для не-
авторского воспроизведения оказалось передать авторское по-
нимание динамики текста. Если на уровне фразы или фо-
нетического абзаца читающие более или менее точно отра-
жали изменения в громкости, темпе и ритме, соответствую-
щие содержанию и смыслу эпизода, то на уровне текста
этого не было достигнуто (там же: 9-14). Все эти факты
говорят о том, что письменные тексты изначально предпо-
лагают различное прочтение, в то время как устные тексты
обычно представлены «в единственном и неповторимом ва-
рианте».
С момента зарождения научной теории текста уче-
ные стремились обнаружить критерий, который, по словам
К. Гаузенблаза, «точно отражал бы наиболее существенные
различия в структурах речевых произведений с учетом со-
временных потребностей практики общения, включая разли-
чия на всех уровнях структуры речевого произведения, от
75
самых маргинальных (звукового и графического) до цент-
ральных уровней, относящихся к структуре содержания»
(Гаузенблаз 1978: 64). Поиски такого критерия в значитель-
ной мере осложнились тем, что лингвистика текста, пытаясь
охватить самые разнообразные направления изучения текс-
тов, одно время стала превращаться в аморфную, расплыв-
чатую и неопределенную науку и создала тем самым пред-
посылки для размывания очертаний лингвистики вообще
(Кривоносов 1986: 30; Слюсарева 1987: 127; Petofi 1987: 5;
Филиппов 1989: 8).
На этом фоне бесспорным представляется вывод К. Гау-
зенблаза о том, что «при очень общем анализе самыми
важными являются различия между устной и письменной
манифестациями речевой деятельности» (Гаузенблаз 1978:
65). Известный немецкий ученый Г. Глинц подчеркивает,
что при исследовании текстов, процессов их порождения и
восприятия, нужно всегда себе ясно представлять, какие
речевые произведения служат объектом анализа: устные текс-
ты, т. е. речевые произведения, записанные сначала на маг-
нитную ленту, а затем преобразованные в графическую за-
пись, или же письменные тексты, т. е. речевые произведе-
ния, которые с самого начала зарождались и производились
в качестве письменных текстов (Glinz 1986: 163-164).
Эти выводы подкрепляются мнением других лингвистов,
убежденных в том, что устная и письменная формы комму-
никации обладают глубокими структурными и содержатель-
ными различиями, позволяющими говорить об их автоно-
мии. Широко известно, например, категоричное утверждение
И. Р. Гальперина о том, что «все характеристики устной
речи противопоставлены характеристикам текста» (Гальпе-
рин 1981: 19), и считающего, что «текст представляет собой
некое образование, возникшее, существующее и развиваю-
щееся в письменном варианте литературного языка» (там
же: 15).
Столь же категорична Т. А. Амирова: «Письменный язык
должен рассматриваться как исторически новая по сравне-
нию со звуковым языком, общественно отработанная система,
соответствующая новому виду коммуникативной деятельно-
сти. Письменный язык появляется вследствие осознанной
76
необходимости социального развертывания и совершенство-
вания форм и способов словесной деятельности; он возникает
не только как средство оптимизации коммуникативной дея-
тельности общества, но и как новая форма конструирования
коммуникации. С развитием и совершенствованием систем
письма, с закреплением письменной коммуникации как само-
стоятельной разновидности социальной деятельности звуко-
вая коммуникация не только воспроизводится в письменной
коммуникации, но во все большей мере дополняется и за-
мещается письменной коммуникацией, и письменный язык
начинает нередко выступать сам как “непосредственная дей-
ствительность мысли”, тем самым конституируя в глобаль-
ном процессе языкового общения отдельный вид коммуни-
кации» (Амирова 1985: 44).
Многочисленные публикации в отечественных и зарубеж-
ных научных изданиях, а также материалы научных фору-
мов показывают, что многие ученые стремятся изменить
традиционные представления и по-новому подойти к пробле-
ме разграничения устных и письменных текстов. Оживлен-
ную (если не сказать ожесточенную) полемику по поводу
соотношения «звуков» и «букв» развернули на страницах
одного из научных изданий Мюнхенского университета, на-
пример, X. Гюнтер и Э. Шерер (Gtinther 1981а: 53-58; 1981b:
103-118; Scheerer 1981а: 69-102; 1981b: 119-132). Тема
устной и письменной форм коммуникации была затронута
также на международном симпозиуме памяти Теодора
Фрингса в Лейпциге (Heinemann М., Mackeldey 1987: 83-94).
Этот список можно продолжить. Однако, отмечая правомер-
ность попыток нового осмысления этого соотношения, надо
сказать, что жизнеспособность той или иной научной теории
основывается не на декларативной отмене традиционных
взглядов на природу какого-либо лингвистического феноме-
на, а на последовательном наблюдении и вдумчивом обоб-
щении фактов реальной действительности.
Новейшие экспериментальные исследования показывают,
что способность человека в реальном времени воспринимать
письменные и звучащие тексты, из которых удалены, на-
пример, заударные части, основывается на способности ин-
дивида восстанавливать ритмическую структуру слова (т. е.
77
переводить письменный текст в устную форму). Это свиде-
тельствует о том, что механизмы восприятия устных и
письменных текстов относительно едины. Главное, чтобы
письменный текст стал звучащим (Богомазов 2001: 27-29).
3. Соотношение между функциями устной
и письменной речи в трактовке О. Людвига
Взаимную обусловленность устной и письменной форм
речи можно продемонстрировать на примере рассмотрения
функций письма О. Людвигом (Ludwig 1980: 74-92). Связу-
ющим звеном между этими двумя формами, согласно автор-
ской концепции, выступает внутренняя речь. Письмо в по-
вседневной жизни может использоваться в качестве средства,
обеспечивающего следующие потребности автора:
1) психологическую разрядку, «выход» внутреннему на-
пряжению (aus sich heraus Schreiben); иллюстрацией такого
письма является непроизвольное написание междометий ин-
дивидом при восприятии высказывания;
2) осознание пишущим индивидом своего внутреннего
состояния или своей позиции относительно какой-либо про-
блемы (bewusstmachendes Schreiben);
3) оперативный поиск средств и методики решения воз-
никшей проблемы (operatives Schreiben);
4) общение с самими собой, например, посредством ве-
дения дневника (selbstvermittelndes Schreiben);
5) облечение мысли в словесную форму (Schreiben als
Formulierungshilfe); немаловажным фактором при реализа-
ции этой функции является отсутствие «временного давле-
ния» (Zeitdruck), обусловленного возможностью вмешатель-
ства партнера во время прямого общения, а также возмож-
ностью исправления текста в ходе работы над ним;
6) формирование концептуального плана речи (konzipier-
endes Schreiben), т. е. письменная фиксация порядка следо-
вания отдельных частей текста (например, в виде программы,
набора ключевых слов и т. п.);
78
7) консервацию знания (konservierendes Schreiben) в це-
лях а) запоминания каких-либо событий или обстоятельств
для их дальнейшего использования (записи в еженедельнике,
на клочках бумаги и т. п.), б) оформления договоров и
соглашений, чтобы иметь возможность в любой момент со-
слаться на любой пункт данного договора или соглашения;
8) передачу знания другим лицам (transferierendes
Schreiben); в отличие от предшествующей функции, предус-
матривающей использование письма для собственных нужд,
данная функция обеспечивает передачу знания лицам, этим
знанием не обладающим, но желающим их усвоить;
9) воздействие на образ мыслей, позицию или поведение
людей, читающих данный текст (kommunikatives Schreiben);
эту функцию, называемую также стратегической, нелегко
отграничить от предшествующей, она сродни перлокутивным
актам в трактовке Дж. Остина (1986: 97).
На основе анализа функций письменной речи О. Людвиг
приходит к выводу, что в большинстве случаев письмо нельзя
рассматривать как специфическую форму коммуникации,
письменная форма речи функционально взаимосвязана с уст-
ной и внутренней речью. Порядок следования представлен-
ных выше функций обнаруживает наличие двух полюсов
письменной коммуникации: с одной стороны, это письмо, не
предполагающее возможного читателя (т. е. письмо «для
себя»), а с другой стороны, письмо, в большой степени
ориентированное на возможного читателя. Между этими по-
люсами располагаются письменные формы, в разной степени
учитывающие «фактор адресата» (Ludwig 1980: 90-91).
В настоящее время особенности влияния внутренней ре-
чи на порождение и восприятие высказывания (текста) под-
вергаются также экспериментальному изучению. Внутрен-
ний диалог может рассматриваться как средство структу-
рирования цельности / замысла вне зависимости от уст-
ной или письменной формы предъявления текста (Волкова
1995: 20).
79
4. «Промежуточные» формы коммуникации
Внимательное изучение всего многообразия устных и
письменных текстов приводит к мысли, что в целом ряде
случаев трудно определить «природу», действительное суще-
ство текста. Нередко материальная манифестация скрывает
истинное лицо текста. Ведь необходимо признать, что в
реальной коммуникации человек сталкивается с множеством
форм, носящих черты как устной, так и письменной ком-
муникации. Это обстоятельство, конечно, не прошло мимо
внимания лингвистов.
Результаты одного любопытного эксперимента по воспри-
ятию устных и письменных текстов приводит Й. Донат.
Группе испытуемых студентов и слушателей курсов повыше-
ния квалификации были предложены для оценки два спе-
циальных текста, написанных на одну и ту же тему. Испы-
туемые должны были определить, какой из текстов полнее
раскрывает тему сообщения. Эксперимент проходил в два
этапа: сначала испытуемые прослушали оба текста в про-
изнесении диктора, а затем самостоятельно прочитали те
же самые тексты «про себя». После каждого этапа тек-
сты оценивались. Результаты эксперимента оказались весьма
примечательными: после прослушивания текстов три чет-
верти участников отдали предпочтение первому тексту, од-
нако после основательного самостоятельного чтения тех же
самых текстов мнение испытуемых изменилось на противо-
положное, т. е. в пользу второго текста. Это противоречие
Й. Донат объясняет тем, что в устной и письменной ком-
муникации по-разному сочетаются логический, семантиче-
ский и прагматический аспекты текста (Donath 1985: 6-7).
Для решения проблемы разграничения устных и пись-
менных текстов исследователи прибегают к различным ухищ-
рениям. Одни лингвисты предлагают различать «письмо» и
«запись», положив в основу такого разграничения критерий
отношения говорящего к содержанию высказывания: в пер-
вом случае говорящий одновременно является автором со-
держания, во втором он выступает простым посредником
между собственно автором и аудиторией (Rahnenftihrer 1986:
80
65-67). Другие ученые разграничивают «устные формы пись-
менной коммуникации» и «письменные формы устной ком-
муникации» (Bonczyk 1982: 776), понимая под ними специ-
фические формы, функционирующие в обеих ипостасях.
Г. Гейснер считает необходимым различать два вида
таких промежуточных речевых форм. Первый вид представ-
ляет собой речевые произведения, по сути своей являющиеся
простой письменной фиксацией изначально устного словес-
ного творчества (mundlich gepragte Schriftlichkeit); это про-
токолы, разнообразные записи речи, стенограммы, письма,
диалоги в сказках, радиопьесах, фильмах и т. п. Ко второму
виду принадлежат речевые произведения, в устной форме
воспроизводящие результаты изначально письменного словес-
ного творчества (schriftlich gepragte Mtindlichkeit); это лек-
ции, публичные выступления, диктанты, судебные решения
(приговоры), т. е. все то, что подлежит оглашению (GeiBner
1988: 25).
Большую помощь в решении проблемы разграничения
устных и письменных текстов может оказать, по мнению
И. Раненфюрер, «теория центра и периферии» (Rahnenfiihrer
1984: 28-29; 1986: 67). Можно сказать, что в данном случае
речь идет о построении двух полей, охватывающих соответ-
ственно формы устной и письменной коммуникации. В цент-
ре поля устной коммуникации располагаются коммуникатив-
ные формы, обнаруживающие все признаки устной комму-
никации (например, спонтанный диалог), а на периферии
находятся формы, тяготеющие к письменной коммуникации
(например, зачитывание резолюции). В центре поля пись-
менных коммуникативных форм располагаются научные пуб-
ликации, обнаруживающие признаки письменной коммуни-
кации на всех уровнях. На периферии поля письменной
коммуникации находятся другие формы, обнаруживающие
меньшее число признаков устной коммуникации (например,
наброски научных докладов, протоколы заседаний и т. п.).
Тем самым, по мнению И. Раненфюрер, появляется возмож-
ность избежать излишне категоричного разграничения уст-
ных и письменных речевых форм.
81
5. Теория Г. Глинца о когнитивных процессах
при чтении и письме
В своем подходе к соотношению устной и письменной
форм речи Г. Глинц исходит из того, что «тексты пишут
для того, чтобы иметь возможность зафиксировать и в случае
необходимости передать другим какую-либо информацию, не
прибегая к аудитивному контакту и сохраняя при этом
любую временную дистанцию между производством и вос-
приятием речи» (Glinz 1986: 160). В дальнейшем он пытается
отойти от традиционных взглядов на характер взаимоотно-
шений между устной и письменной формами речи и выстра-
ивает собственную модель такого соотношения (Ibid.: 160~
182).
Для иллюстрации сложного характера знаковой системы,
именуемой «язык, обладающий графической системой пись-
ма» (Sprache mit Schrift), Г. Глинц выделяет в ней три
уровня: I — значения слов (die Bedeutungsseiten der Worter);
II — звуковые словесные образы (die phonischen Wortgestal-
ten); III — графические словесные образы (die graphischen
W ortgestalten).
Единицы III уровня, т. e. графические словесные образы,
существуют одновременно в материализованной (в виде ре-
ально написанных или напечатанных слов) и в нематериа-
лизованной форме (в виде образцов, хранящихся в памяти
носителей языка, умеющих правильно писать). В качестве
одной из форм материальной реализации графических сло-
весных образов Г. Глинц рассматривает их нормативное
описание в орфографических справочниках.
Единицы II уровня, т. е. звуковые словесные образы,
акустически реализуются в процессе говорения / слушания
и в качестве акустико-артикуляторных образцов представле-
ны в памяти каждого носителя языка. Примерами матери-
альной манифестации особого вида могут служить, по мне-
нию Г. Глинца, записи устной речи на магнитную ленту или
транскрипционные записи.
Главной особенностью единиц I уровня, т. е. значений
слов (к значениям слов Г. Глинц причисляет не только
82
собственно лексические значения, но и различные семанти-
ко-грамматические показатели в составе слов, влияющие на
общее значение языковой единицы), является то, что они
представляют собой мыслительные образы (gedankliche Ge-
stalten), хранящиеся в памяти носителей языка. В качестве
одной из форм материальной реализации единиц этого уров-
ня Г. Глинц рассматривает описание значений слов / грам-
матических показателей в словарях и грамматиках.
В традиционной лингвистике письменная форма призна-
ется вторичной по отношению к устной речи. Однако, по
мнению Г. Глинца, говорить о письме (Schrift) как о «вто-
ричной системе отображения» (sekundares Darstellungssystem)
можно только в двух случаях: а) имея в виду первую стадию
развития письменности в истории языка и культуры и
б) имея в виду первую стадию процесса овладения письмом
любым отдельно взятым индивидом. Только в этих двух
случаях реализуется традиционная модель соотношения уст-
ной и письменной речи. Именно здесь обнаруживается тесное
взаимодействие единиц I и II уровней. Когда человек слышит
звуковой образ слова, то в его языковой памяти автомати-
чески вызывается соответствующее значение (или значения)
слова. Графические словесные образы связаны со значениями
слов «не прямо» (nicht direkt), а опосредованно — через
звуковые словесные образы. Поэтому при чтении сначала
происходит реконструкция звуковых образов, лежащих в
основе графических, а уже затем через звуковой словесный
образ происходит «вызывание» (Aufrufen) его значения.
Исходя из анализа современной ситуации в обществе,
Г. Глинц считает, что традиционная трактовка «письма» в
качестве «вторичной системы отображения» нуждается в
значительной корректировке, частично даже в полной замене
отдельных положений. Дело в том, что у любого индивида,
который много времени проводит за чтением и письмом,
графические словесные образы, хранящиеся в его памяти,
все более объединяются со значениями слов, аналогично
тому, как звуковые словесные образы объединялись со зна-
чениями слов до его интенсивных занятий чтением и пись-
мом. В этих условиях графические словесные образы пере-
стают быть чем-то вторичным, подчиненным по отношению
83
К звуковым образам, и связываются со значениями слов
точно так же, как и звуковые образы.
Изменение первоначального соотношения единиц трех
уровней может идти, по мнению Г. Глинца, еще дальше:
графические словесные образы могут выступать в первичной
функции по отношению к звуковым образам. В этом случае
уже графический образ слова прямо связан с его значением,
а путь от звукового образа к значению слова проходит через
«вызывание» правильного графического образа. Так, если
человек, изучающий английский язык как иностранный,
больше читает письменные источники, чем слушает живую
английскую речь, то при восприятии устной речи он только
тогда сможет понять содержание текста, когда преобразует
звуковые словесные образы в графические.
Последняя модель соотношения единиц трех уровней
особенно актуальна, по словам Г. Глинца, для немецкого
языка. Немецкий язык с самого начала был скорее «языком
чтения и письма» (Lese- und Schriftsprache), чем языком
«говорения» (Sprechsprache). Его развитие происходило не
последовательно из одного культурного и политического цен-
тра, как, например, это было с французским языком, раз-
вивавшимся из Парижа. В течение целых десятилетий в
языковой политике Германии на ведущие роли выдвигались
то одна, то другая земли, и примечательно, что длительное
время немецкий литературный язык назывался «письменным
языком» (Schriftsprache). Письменная традиция в немец-
ком языке была достаточно единообразна, чего нельзя ска-
зать о произносительной традиции. Особенности произноше-
ния слов, представленных в письменных источниках, сильно
варьировали в зависимости от региональных особенностей
говорящих. Частично это противоречие было устранено в
результате унификации немецкого произношения и выхода
в свет справочника немецкого сценического произношения
Т. Зибса в 1898 г. Устранению противоречия способствовало
также возросшее влияние на общественную жизнь Герма-
нии школьного обучения и усилившаяся миграция населе-
ния. Однако еще и сегодня можно встретить различное
произношение некоторых слов в разных регионах, несмотря
84
на идентичное их написание. Именно поэтому, по мнению
Г. Глинца, для немецкого языка справедливо положение,
согласно которому графические словесные образы могут рас-
сматриваться в качестве репрезентантов значений слов, а
звуковые словесные образы — в качестве вариантов их про-
изношения.
Многие положения Г. Глинца вызывают вполне понятные
сомнения. Так, например, Г. Глинц рассматривает каждую
из трех описанных моделей изолированно друг от друга, он
всего лишь допускает возможность их реализации у одного
и того же носителя языка. В результате упускается из виду
то, что первая модель, в основе которой лежит традиционное
признание письма в качестве «вторичной системы отображе-
ния», реализуется у всех без исключения носителей языка,
способных производить и воспринимать устную речь. Причем
это не только происходит в период развития их речевых
навыков, но и сохраняется на протяжении всей жизни. В то
же время реализация второй и — особенно — третьей мо-
делей затрагивает только определенные группы людей, на-
ходящихся к тому же в специфических условиях коммуни-
кации.
Неправомерно сводить воедино две качественно разли-
чающиеся коммуникативные ситуации: ситуацию «совершен-
но бессознательного», выражаясь словами Л. В. Щербы,
владения родным языком (реализация первой модели) и
ситуацию сознательного овладения иностранным языком (ре-
ализация третьей модели). Современные исследования чело-
веческой памяти обнаружили существование теснейшей связи
между слуховым и вербально-языковым аспектами памяти,
в то время как говорить о наличии устойчивой связи между
визуальным и вербально-языковым аспектами пока еще нет
достаточных оснований. Один из крупнейших американских
ученых Р. Аткинсон, в частности, пишет: «Интересно, что
информация переносится, судя по всему, от зрительного
образа в С-В-Я (слуховое вербально-языковое. — К. Ф.)
кратковременное хранилище, а не в зрительное кратковре-
менное хранилище. Этот факт, возможно, следует объяснять
тем, что в зрительном кратковременном хранилище отсутст-
вует способность к повторению» (Аткинсон 1980: 61).
85
Трудно себе также представить, что при восприятии
малознакомой (или незнакомой) диалектной речи носителем
литературного языка «вызывание» значения (или значений)
слова происходит через «правильный графический словесный
образ», а не через имеющийся в его языковой памяти
произносительный вариант. Логичнее предположить, что в
этом случае носитель литературного языка соотносит услы-
шанный диалектный словесный образ с тем произноситель-
ным вариантом, который имеется в его языковой памяти.
Если полезные признаки звукового облика слова позволяют
опознать его (чему не в последнюю очередь способствуют
речевой контекст и речевая ситуация), то человек понимает
услышанное сообщение; если же полезных признаков слова
недостаточно для его идентификации, то человек попросту
не понимает сказанного, и акт коммуникации не соверша-
ется. То же самое происходит и при восприятии устной
английской речи человеком, изучающим иностранный язык
по письменным источникам (см. пример Г. Глинца).
Подобные сомнения, видимо, возникали у самого автора,
потому что в дальнейшем он внес некоторые изменения в
свою концепцию (Glinz 1994: 818-822). Авторские изменения
наглядно демонстрируют творческий характер научного про-
цесса, в результате которого теоретическая концепция при-
обретает более логичный вид.
Прежде всего авторский подход к проблеме стал менее
категоричным — в новой редакции Г. Глинц говорит лишь
о своих предположениях по поводу нового соотношения
единиц трех рассматриваемых уровней. Затем он закономер-
но различает: а) случаи усвоения индивидом родного языка
и б) случаи освоения иностранного языка в школе. Разница
между этими ситуациями, как было показано выше, весьма
существенная. В первом случае индивид с самого начала и
нередко длительное время овладевает языком благодаря свое-
му непосредственному участию в устном общении и только
затем учится читать и писать. Во втором случае индивид,
уже владея навыками чтения и письма на родном языке,
знакомится с иностранными словами одновременно в звуко-
вом и графическом воплощении, т. е. учит иностранный
язык одновременно в устной и письменной форме.
86
При реализации первой модели, по мнению Г- Глинца,
налицо прямые связи между значением слова и его звуча-
нием, звуковым словесным образом. Эти связи устанавли-
вались длительное время, тогда как становление другой
сигнализации — посредством графических словесных обра-
зов — должно произойти благодаря ее многократному при-
менению в актах общения.
Однако как только процессы чтения приобретают устой-
чивость в языковой способности человека, как только инди-
виду становится все легче (пусть даже сначала через посред-
ство соответствующего звукового словесного образа) прохо-
дить путь от идентифицированного графического образа к
его значению, возникают предпосылки для установления
прямой связи между графическими словесными образами и
значениями слов. Иными словами, наряду с прямой связью
между звучанием и значением слова возникает точно такая
же, легко устанавливаемая прямая связь между графическим
обликом слова и его значением.
Теперь Г. Глинц признает, что замена первой модели на
вторую вряд ли возможна в ситуации усвоения родного
языка (и если возможна, то только по отношению к наиболее
употребительным словам). В то же самое время такая замена,
вероятно, правомерна в ситуации овладения иностранным
языком, предусматривающей одновременное предъявление
слов (естественно, в текстах и в соответствующих обстоя-
тельствах общения) в устной и письменной форме.
Возможна также третья модель соотношения единиц трех
уровней, а именно примарная связь между значением слова
и графическим словесным образом. В этом случае звуковой
словесный образ как «произношение слова, выученного пер-
воначально в письменной форме» (die “Aussprache” des primar
geschrieben gelernten Wortes), выполняет секундарную функ-
цию по отношению к графическому словесному образу.
Третья модель может реализоваться по различным при-
чинам: как модификация двух первых моделей или устано-
виться с самого начала. Изначально такое соотношение пра-
вомерно по отношению к следующим случаям:
— когда индивид занимается прежде всего чтением и
лишь изредка имеет возможность общаться на иностранном
87
языке, развивая навыки говорения и восприятия устной речи
на слух;
— когда у индивида не было возможности развить на-
выки слухового восприятия иноязычной речи благодаря пре-
быванию в соответствующей языковой области;
— когда звуковые словесные образы в соответствующем
языке имеют очень близкое звучание, так что необходимо
учитывать мельчайшие различия в произношении, чтобы
правильно понимать сказанное.
Для иллюстрации последнего случая Г. Глинц прибегает
к конкретному примеру. Во время научного доклада, сде-
ланного на американском варианте английского языка, один
немецкий участник только через некоторое время понял, что
речь идет о «знаковом языке» (signs language), а не о
«научном языке» (science language).
Однако последняя модель может быть применима и для
родного языка в том случае, если при восприятии звукового
словесного образа не ясно, какое значение слова имеется в
виду. В то же самое время графический словесный образ
совершенно четко указывает на нужное значение и снимает
все преграды для правильного понимания.
Третий вид соотношения характерен также тогда, когда
в разных регионах одно и то же слово принято произносить
по-разному. Это возможно как в родном, так и в иностранном
языке. В данном случае путь через графический словесный
образ является единственным способом правильного понима-
ния слова. Примерами такого положения вещей будет про-
изнесение не только некоторых немецких слов в разных
областях Германии, а также слов других языков, например
английского слова ask, которое в британском английском
языке произносится с долгим [а:], а в США и Канаде с [ав].
Благодаря подобным явлениям, по мнению Г. Глинца, зна-
чительно укрепляется престиж письменного языка по срав-
нению с устным языком. Поэтому все сильнее становится
осознание того, что именно письменная форма представляет
собой собственно язык.
88
6. Концепция текста И. Р. Гальперина
Среди теорий, особенным образом трактующих онтоло-
гический статус текста, выделяется концепция И. Р. Галь-
перина, имеющая как своих сторонников, так и противников.
Отличительная черта его подхода к тексту — это исключи-
тельная ориентация на письменную форму речи. И. Р. Галь-
перин полагает, что «текст представляет собой некое обра-
зование, возникшее, существующее и развивающееся в пись-
менном варианте литературного языка. Только в этом вари-
анте расчлененность текста, эксплицитно выраженная гра-
фически, выявляется как результат сознательной обработки
языкового выражения» (Гальперин 1981: 15).
Свою аргументацию И. Р. Гальперин строит следующим
образом. В характеристике текста существен параметр объе-
ма. Текст может увеличиваться до значительных размеров,
но все же по самой своей природе он обозрим, поскольку
конечен. Текст — это некий снятый момент процесса, в
котором все дистинктивные признаки объекта обозначаются
с большей или меньшей степенью отчетливости.
По мнению И. Р. Гальперина, к тексту могут быть
применены методы и приемы грамматических исследований.
Грамматика любого языка — результат наблюдений над
функционированием этого языка в различных областях че-
ловеческой деятельности. Цель этих наблюдений — сведение
кажущегося хаотического употребления к каким-то законо-
мерностям, без которых невозможно постижение природы
данного явления. Стремление выделить «островки» органи-
зованности в окружающей нас действительности предопреде-
лено самой сущностью человека как «организованного» фак-
та, смоделированного природой и доступного нашему наблю-
дению.
Язык как продукт человеческого сознания, предназна-
ченный для целей коммуникации, естественно, тоже орга-
низован. Однако характер этой организованности полностью
еще не выяснен. Язык стремится преодолеть некоторую
беспорядочность мысли, которая, будучи отражением объек-
тивной действительности, обнаруживает свойственную этой
89
действительности неупорядоченность, скачкообразность от-
дельных процессов. Человеческий мозг ищет закономерности
в явлениях объективной действительности и если их не
находит, то гипотетически приписывает ей какие-то законо-
мерности.
В своих рассуждениях И. Р. Гальперин обращается к
известному положению теоретической кибернетики о том,
что энтропия стремится к возрастанию, т. е. что объем и
количество неизвестного, а значит, непознанного будет уве-
личиваться с поступательным движением познания. Поэтому
естественно предположить, что наше сознание будет искать
«островки организованности», которые наука открывает в
познании мира. Именно поэтому И. Р. Гальперин и текст
называет своеобразным «островком организованности», кото-
рый стремится к снятию энтропии, порождаемой отдельными
предложениями. В связи с этим текст необходимо рассмат-
ривать как упорядоченную форму коммуникации, лишенную
спонтанности.
В своем подходе И. Р. Гальперин отталкивается от
мыслей Л. В. Щербы о сущности грамматики: «...подлинной
основой грамматических и лексических правил всякого жи-
вого языка является ... неписанный, неупорядоченный лин-
гвистический опыт данного коллектива» (Щерба 1947: 73-
74). В языке, как и в самой объективной действительности,
существуют, по мнению И. Р. Гальперина, как организован-
ное, упорядоченное, так и хаотическое, неупорядоченное.
Язык стремится преодолеть неупорядоченность в своей сис-
теме, ищет пути осознания этой неорганизованности и тем
самым снимает некоторую долю энтропии.
Соответственным образом свое видение проблемы
И. Р. Гальперин закладывает в следующее определение тек-
ста: «Текст — это произведение речетворческого процесса,
обладающее завершенностью, объективированное в виде пись-
менного документа, литературно обработанное в соответствии
с типом этого документа, произведение, состоящее из на-
звания (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых
единств), объединенных разными типами лексической, грам-
матической, логической, стилистической связи, имеющее оп-
90
ределенную целенаправленность и прагматическую установ-
ку» (Гальперин 1981: 18).
Таким образом, И. Р. Гальперин понимает под текстом
не фиксированную на бумаге устную речь, всегда спонтан-
ную, неорганизованную, непоследовательную, а особую раз-
новидность речетворчества, имеющую свои параметры, от-
личные от параметров устной речи. Устная речь — это
движение, процесс. Поступательное движение устной речи
придает ей признак нестабильности. Зафиксированная на
бумаге или на магнитофонной ленте, она представляет собой
лишь снятый момент, во время которого с большей или
меньшей отчетливостью проявляются отдельные части вы-
сказывания. Дискретность устной речи наблюдается лишь в
фиксированном виде. Однако, будучи в какой-то степени
объективированной, фиксация устной речи все же не стано-
вится текстом в том понимании, которое дано в определении.
По И. Р. Гальперину, все характеристики устной речи про-
тивопоставлены характеристикам текста. Текст — не спон-
танная речь, он лишь имплицитно рассчитан на слуховое
восприятие; он не только линеен, он не только движение,
процесс — он также стабилен.
И. Р. Гальперин считает, что текст обладает двойствен-
ной природой — состоянием покоя и движения. Представ-
ленный в последовательности дискретных единиц, текст на-
ходится в состоянии покоя, и признаки движения выступают
в нем имплицитно. Но когда текст воспроизводится (чита-
ется), он находится в состоянии движения, и тогда признаки
покоя проявляются в нем имплицитно. При чтении текста
происходит перекодирование сообщения. Сигналы кода, рас-
считанные на зрительное восприятие, трансформируются в
слуховые сигналы, не полностью утрачивая характеристики
первого кода.
В основе описанного выше подхода лежит признание
И. Р. Гальпериным того, что «в результате длительного про-
цесса формирования письменный язык выработал особеннос-
ти, которые постепенно приобрели статус системности» (там
же: 15). Правда, автор концепции не решается говорить о
полной автономии двух форм речи, однако все его рассуж-
дения (см., например, представленное выше положение о
91
том, что «все характеристики устной речи противопоставлены
характеристикам текста») свидетельствуют именно об этом.
Одним из видных последователей И. Р. Гальперина мож-
но назвать 3. Я. Тураеву, которая в своей книге «Лингвис-
тика текста» также предпочитает пользоваться узким опре-
делением текста, полностью исключив из рассмотрения уст-
ную речь (Тураева 1986: 11). По ее мнению, если устную
речь отличает линейность, то текст характеризует многомер-
ность. Текст многомерен, так как возможно многократное
возвращение к любому его участку. Устная речь необратима,
ее существование ограничено временем звучания. Существо-
вание текста практически ничем не ограничено (там же: 12).
Однако радикальность подхода в определении онтологи-
ческого статуса текста встречает также категорические возра-
жения со стороны многих лингвистов. В качестве одного из
примеров возможной аргументации оппонентов И. Р. Галь-
перина можно привести доводы Г. В. Колшанского, опровер-
гающие его позицию о письменной природе текстов: «Не-
смотря на укоренившиеся ассоциации, связанные с катего-
рией текста как речевого продукта письменного характера,
необходимо тем не менее вернуться к начальному понятию
языка как устной формы общения человека, а следовательно,
и к понятию такой дискретности языка, которая свойственна
устному языку в процессе его реального использования в
коммуникации. Любая часть, отрывок, сегмент общения,
обладающий информационной полноценностью, а следова-
тельно, и структурно маркированный, представляет собой
такую единицу языка, прежде всего устного, которая содер-
жит в себе все признаки оформленности, завершенности и
цельности. ...Вряд ли есть основания полагать, что письмен-
ная фиксация устного языка (возникшая исторически до-
вольно поздно) создала такие новые структурные свойства
языка, присущие именно письменной форме, которые позво-
лили бы считать текст единицей только письменного языка.
Естественно, детальная обработка письменной формы языка
(включая и стилистическую характеристику) создает более
наглядное представление об упорядоченности письменного
текста, по сравнению с его устной формой. Однако это по
существу только поверхностная картина — более строгая
92
стилистическая и логическая корректность текста не затра-
гивает его основных свойств, проявляющихся в первичной —
устной — сущности языка, и не дает оснований относить
текст как категорию языка только к письму. Иллюзия
самостоятельности письменного языка порождена частично
техническими обстоятельствами материальной зримости текс-
та, а не его сущностью» (Колшанский 1984: 91-92). И далее:
«Спонтанность возникновения текста как единицы опреде-
ленного коммуникативного акта лишь иллюзорна, посколь-
ку внутренняя логика развития той или иной ситуации,
уходящая в глубь опыта вообще, индивидуального или кол-
лективного, диктует определенную закономерность порожде-
ния текста с его конкретной смысловой организацией» (там
же: 114).
7. Текст как воспроизводимое высказывание
в трактовке В. Г. Адмони
В концепции текста В. Г. Адмони можно уловить много
схожих (с И. Р. Гальпериным) идей относительно онтологи-
ческого статуса текста. Правда, его аргументация основыва-
ется на других свойствах речевых произведений.
С точки зрения аспекта назначения речевой коммуника-
ции, по словам В. Г. Адмони, высказывания делятся на
разовые и воспроизводимые (Адмони 1994); концепцию текс-
та см. (Адмони 1985; 1988; 1994).
Разовые (или спонтанные) высказывания складываются
в момент речевой коммуникации, они произносятся с уста-
новкой на выполнение сиюминутной коммуникативной зада-
чи, на достижение непосредственной коммуникативной цели
в реальной коммуникативной ситуации. Другое дело, что
абсолютно одинаковые высказывания возникают в спонтан-
ной речи бессчетное число раз. Таковы, например, стерео-
типные разговорные формулы «Добрый день!*, «Всего хоро-
шего! », «Как жизнь?» и т. д. Однако эти фразы, в основе
которых лежат шаблонные лексико-грамматические структу-
ры конкретного языка, каждый раз возникают заново, а не
93
приводятся в качестве повторения другого высказывания,
специально предназначенного для воспроизведения. Каждое
такое высказывание не повторяет какое-либо другое конкрет-
ное высказывание, а просто является одним из случаев мас-
сового использования формализованных, стереотипных ком-
понентов языка.
Согласно В. Г. Адмони, основной сферой применения
разового высказывания является устная речь, чаще всего в
диалогической (и полилогической) форме. Однако он призна-
ет также возможность появления монологических разовых
высказываний, правда, обычно лишь внутри диалога.
Воспроизводимые высказывания (в противоположность
разовым) повторяются как воспроизведения какого-либо уже
состоявшегося высказывания, независимо от того, известен
ли автор этого высказывания по имени или нет. Воспроиз-
водимые высказывания могут быть короткими (афоризмы,
краткие лирические стихотворения), но чаще всего являются
более значительными по объему, а нередко выступают как
весьма обширные художественные, научные и иные произ-
ведения.
В. Г. Адмони сам отмечает, что границы между разовыми
и воспроизводимыми высказываниями весьма зыбкие. Так,
бытовое письмо, направленное к определенному адресату,
может читаться и другими людьми (например, членами
семьи или друзьями адресата). А удачные разовые высказы-
вания (рассказы, шутки и т. п.) подчас делаются воспроиз-
водимыми. Однако высказывания, изначально рассчитанные
на воспроизводимость (например, рукописи художественных
произведений, рукописи статей и т. д.), могут не стать
воспроизводимыми, поскольку не будут напечатаны и никого
не заинтересуют как рукописи.
Таким образом, соотношение разовых и воспроизводимых
высказываний весьма сложно. Однако само по себе это раз-
личие в высшей степени существенно. Развитие воспроизво-
димых высказываний, первоначально зафиксированных в до-
статочно четко обрисованной устной форме, а затем в пись-
менной форме, непосредственно выявляет развитие языковой
структуры — правда, преимущественно в его письменном
воплощении.
94
Чтобы подчеркнуть такую значимость воспроизводимых
высказываний, В. Г. Адмони считает целесообразным при*
своить им наименование «текстов». Итак, текст, согласно
В. Г. Адмони, есть особый вид высказывания, он обладает
статусом воспроизводимости.
Текст организуется как построение устойчивое, нацелен-
ное на более или менее длительное существование. Строение
текста определяется задачей выразить концептуально-тема-
тическое содержание. Структурирование здесь идет как бы
сверху. Так, сначала определяется разбиение текста (напри-
мер, научного или художественного) на тома или книги,
затем на части, главы и разделы, далее — на сверхфразовые
синтаксические целые и / или абзацы и, наконец, на пред-
ложения.
Конечно, В. Г. Адмони признает, что процесс создания
текста (особенно художественного) может быть совсем иным.
Исходным пунктом может послужить отдельная сцена, еди-
ничный эпизод, первоначально оформленный в отдельном
сверхфразовом единстве. Но для текста как такового в его
существовании как цельности это значения не имеет. Он
существует как иерархическое единство, разбивающееся на
все более дробные составные части.
Тексты воспринимаются читателем (или слушателем) не
мгновенно, единовременно, а постепенно, обычно по мере
движения текста от его начала к его концу. Но подлинное,
адекватное восприятие текста становится возможным лишь
после завершения процесса ознакомления с текстом, когда
выявляется вся система отношений, организующих текст, во
всей их полноте.
При анализе текста исследователем неизбежно предвари-
тельное изучение его составных частей, в том числе его
лексической и грамматической природы. Однако это лишь
предварительный этап исследования. Подлинный анализ тек-
ста возможен лишь в ориентации на его цельность, которая
является не простой суммой частностей, а чем-то качественно
иным — тем, что позволяет установить истинное текстовое
значение, функцию отдельных компонентов текста. Это от-
носится в основном к художественным текстам, потому что
в текстах научных или технических часто вообще не обяза-
95
тельно знакомство со всем целым. Подводя итог, В. Г. Ад-
мони афористически замечает: «Истина текста в его целост-
ности» (Адмони 1988: 208).
Напротив, разовое высказывание строится как бы «сни-
зу» — с момента его зачина и в процессе постепенного (или
убыстренного, даже лихорадочно-убыстренного) развития, ча-
сто с неожиданными отклонениями и структурными сдвига-
ми. Разовое высказывание получает свое подлинное офор-
мление в процессе его создания. Здесь, вероятно, уместно
привести точку зрения Т. А. Ладыженской, которая в ка-
честве одного из четырех различий устной и письменной
речи упоминает то, что «говорящий говорит набело, исправ-
ляя по ходу изложения лишь то, что сумеет заметить в про-
цессе речи. — Пишущий может возвратиться к написанному,
совершенствовать его многократно» (Ладыженская 1975: 12).
Таким образом, согласно концепции В. Г. Адмони,
«текст — это в высшей степени многообразная, закрепленная
в целях своего воспроизведения, исторически и функцио-
нально изменчивая единица социальной коммуникативно-
когнитивной практики. Текст строится на речевом материа-
ле, но как целое в своем построении обладает собственными
закономерностями. Поэтому его анализ не может быть про-
веден чисто языковедческими средствами, а должен строить-
ся на особой методике, которая, естественно, должна учи-
тывать и закономерности языковой материи, используемой
текстами» (Адмони 1988: 214-215).
Интересен также подход В. Г. Адмони к определению
статуса науки, занимающейся исследованием текстов. Он
признает самостоятельность данного направления филологи-
ческой науки, однако считает, что термин «лингвистика
текста» правомерен лишь в той части, в какой им фикси-
руется сам факт существования текста как одной из разно-
видностей высказывания. Но этот термин не применим как
название науки, изучающей специфическое построение дан-
ной разновидности высказывания, потому что здесь исклю-
чительно сильны факторы, выходящие за пределы лингвис-
тики. В. Г. Адмони сожалеет, что слово «текстология»,
наиболее подходящее для наименования такой науки, ока-
96
залось занятым к тому времени, когда развитие филологии
привело к необходимости создания науки о текстах. Услов-
ный вариант названия, предложенный самим В. Г. Адмо-
ни, — «текстоведение», вряд ли может устроить специали-
стов ввиду своей близости к термину текстология.
Концепция текста В. Г. Адмони имеет много общего с
рассмотренными выше взглядами И. Р. Гальперина. С одной
стороны, построение текста как устойчивого образования,
нацеленного на более или менее длительное существование,
на чем настаивает автор, с неизбежностью приводит к мысли
о том, что единственной возможностью обеспечения такой
устойчивости выступает письменная фиксация вербального
содержания. С другой стороны, исключительной сферой ра-
зовых (спонтанных) высказываний является устная речь, в
которой признак неподготовленности порождения высказы-
вания, очевидная ориентация на выполнение сиюминутных
коммуникативных задач составляет самую существенную чер-
ту. Таким образом, оппозиция «воспроизводимость — спон-
танность» у В. Г. Адмони точно соответствует категоричному
тезису И. Р. Гальперина о том, что «все характеристики
текста противопоставлены устной речи» (см. выше), и такому
пониманию сущности текста нисколько не противоречат ав-
торские замечания о множестве переходных форм между
воспроизводимыми и разовыми высказываниями.
При всей значительности представленных выше точек
зрения трудно согласиться с исключительной ориентацией
авторов на письменную форму речи. По мнению Е. Ф. Та-
расова, «письменный текст есть превращенная форма рече-
мыслительной деятельности по формированию и формулиро-
ванию мысли и речевого сообщения, общения и деятельнос-
ти, фрагмента реальной действительности, отображенного в
речевом сообщении, восприятие письменного текста — не
столько восприятие собственно текста, сколько способ опо-
средованного (текстом) восприятия всех этих процессов и
явлений, стоящих за текстом» (Тарасов 1987: 146). Кроме
того, современные экспериментальные данные показывают,
что по основным признакам (цельности, связности, отдель-
ности) спонтанные диалоги ничем не отличаются от редак-
97
тированных текстов (Мурзин, Штерн 1991: 122). Таким
образом, между спонтанными и редактированными текстами
не отмечено той существенной разницы, на чем основыва-
ются представленные выше концепции И. Р. Гальперина и
В. Г. Адмони.
Глава 7
ФОНЕТИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ТЕКСТА
Лингвистика текста не может обойтись
без анализа фонетико-фонологических средств
организации сложных речевых произведений
Лев Рафаилович Зиндер
1. Лингвистика текста и фонология
Название данного раздела полностью воспроизводит тему
доклада выдающегося российского языковеда Л. Р. Зин дера
на конференции, посвященной просодии текста. В своем
выступлении петербургский ученый сумел определить узло-
вые моменты лингвистического анализа текста с фонологи-
ческих (фонетических) позиций (Зиндер 1982: 19-22).
Главной чертой современной лингвистики текста, как и
старого синтаксиса предложения, Л. Р. Зиндер считает почти
исключительную ориентацию на изучение письменных тек-
стов. Отдавая должное широкому распространению в совре-
менном обществе и кажущейся независимости письменной
речи от устной формы, Л. Р. Зиндер тем не менее утверж-
дает, что письменная речь не обладает достаточными сред-
ствами для передачи внутренней структуры сообщения, всех
нюансов его значения, коннотативных и прагматических
аспектов сообщения. Этого не может сделать даже фонети-
ческая транскрипция, так как отразить на письме (хотя бы
и фонетическом) все богатство звуковой речи почти невоз-
можно (там же: 20-21). По словам петербургского ученого,
99
«автономность письменного языка в целом проявляется пре-
жде всего в синтаксисе, в сложной структуре высказывания,
складывающегося подчас из ряда переплетенных между со-
бой простых предложений. Такого синтаксиса требует вы-
сокая ступень развития, отличающая современную науку»
(Зиндер 1997: 28).
По мнению Л. Р. Зиндера, анализ фонетико-фонологи-
ческих свойств устного текста — предмет особого раздела
суперсегментной фонологии (или интонологии), в задачу ко-
торого входит выявление противопоставленных в данном
языке форм, релевантных для выражения тех или иных
отношений в соответствующих речевых единицах (фразовых
единствах, абзацах и т. д.). Одной из задач нового раздела
интонологии должно быть установление тех интонационных
средств, которые, во-первых, обеспечивают в данном языке
целостность единицы текста, во-вторых, выполняют функ-
цию связи элементов соответствующих единиц (Зиндер 1982:
21-22).
Л. Р. Зиндер высказал предположение, что созданию
целостной текстовой единицы служит в первую очередь един-
ство стиля произношения, включающего в себя такие чисто
фонетические компоненты, как темп произнесения, тембр и
др. Создание теории стилей произношения в указанном по-
нимании этого термина — первоочередная задача общей фо-
нетики (там же: 22).
Для обеспечения смысловой связи различных отрезков
текста между собой используются все компоненты интона-
ции, которые не только берут на себя функцию средства
связи одного отрезка с другим, но и в известной степени
прогнозируют семантическую структуру последующих частей
текста. Это положение Л. Р. Зиндера нашло свое подтверж-
дение во многих экспериментально-фонетических исследова-
ниях (см., напр. (Филиппов 1982)).
Создание полноценной «Фонологии текста» в значитель-
ной мере осложняется тем, что, по мнению X. Кальферкем-
пера, традиционная фонология оказывает явное предпочтение
структурным, основанным на парадигматических отношени-
ях методам анализа звуковых единиц (Kalverkamper 1981:
66). В этом мнении немало справедливого. Так, автор одной
100
из современных книг по фонологии Е. Тернес тремя необ-
ходимыми фазами подлинно научного анализа звукового
материала считает сегментацию, описание и классификацию
(Ternes 1987: 28), т. е. классические операции анализа язы-
кового материала, применяемые в структурной лингвистике.
Соответственно дальше констатации факта, что «язык состоит
из единиц различной величины» (Ibid.: 9) и что «несколько
предложений образуют текст» (Ibid.), дело не идет, и автор
остается в границах традиционной структурной фонетики
(фонологии).
Однако не следует умалять вклад ученых-фонетистов в
формирование современной теории текста. В свое время
Т. М. Николаева совершенно справедливо указывала на то,
что формирование грамматики линейных отношений (т. е.
грамматики текста) начиналось с изучения фразово-просоди-
ческих структур, потому что именно в устном высказывании
оказалось возможным установить набор единиц минимальной
протяженности (синтагм), из которых состоит устный текст.
А ключом к текстовой грамматике является сама идея со-
положения этих единиц. Таким образом, идея введения в
синтаксис новых единиц и соответственно новых отношений
намного опередили свое время (Николаева 1978: 13-15).
Вообще, основная трудность исследования текстов, со-
гласно известному тезису Р. Харвега, объясняется тем, что
«возможность подвергать языковые единства формальному
анализу убывает по мере повышения его иерархического
уровня и возрастания его объема» (Harweg 1968: 9). Поэтому
большинство наблюдений над фонетической организацией
текста затрагивает структуру микротекстов — сверхфразо-
вых единств (сложных синтаксических целых). Научный
интерес к анализу целых текстов значительно возрастает в
связи с насущной потребностью сопоставления классических
фонологических постулатов с фактами речевой деятельности,
управляемой фонологией носителей языка (Фонология рече-
вой деятельности 2000: 4-5).
Выше уже говорилось о том, что важную роль в выяв-
лении фонетических характеристик текста может сыграть
интонология. Исключительная роль интонации в организа-
ции устного текста определяется ее тремя главными функ-
101
циями: членения, оформления и выделения (там же 2000:
103-106). Именно поэтому не иссякает интерес ученых к
исследованию паузы как основного средства членения текста,
мелодики, объединяющей высказывание в единое целое, и
ударения как способа выделения отдельных компонентов
высказывания. Все компоненты интонации способствуют фор-
мированию целостного облика текста.
Одним из плодотворных направлений анализа звуковых
характеристик текста остается изучение связи актуального
членения предложения с текстовой организацией. Деление
предложения на тему и рему, интонационное выделение ремы
и другие фонетические особенности высказывания находятся
в тесной связи со строением всего текста и ожиданиями его
продолжения слушателем. Особенно ярко это проявляется в
тексте, представляющем собой диалогическое единство (Ни-
колаева 1978: 27-28; Златоустова, Потапова, Трунин-Донской
1986: 9); см. также гл. 9.
2. «Интонационное единство» А. М. Пешковского
Отдельные попытки изучения фонетических свойств рече-
вых отрезков, больших, чем предложение, предпринимались
уже давно, в первой половине XX в. Ранее (см. гл. 3) уже
давалась краткая характеристика достижений А. М. Пеш-
ковского в области лингвистического анализа больших фраг-
ментов речевой цепи. Именно благодаря его наблюдениям в
лингвистический обиход были введены понятия сложного
целого и интонационного единства. Необходимость требует
полнее представить эти данные.
Взгляды А. М. Пешковского на особенности синтакти-
ко-фонетической организации сложного целого отличаются
свежестью и оригинальностью. По его словам, сложное целое,
как и другие синтаксические единицы, имеет свою интона-
цию и свой ритм. Вообще, чем сложнее та синтаксическая
единица, на которую наслаиваются интонация и ритм, тем
большую роль они играют в языке (Пешковский 1938: 407).
102
A. M. Пешковский проводил различие между паузами,
находящимися внутри сложных целых, и паузами, находя-
щимися между отдельными сложными целыми. Разница
между этими двумя типами заключается в том, что в первом
случае пауза может заменять союз и используется для связи
предложений; во втором случае пауза не может быть заме-
нена союзом, и она служит не для соединения, а для
разъединения предложений. Там, где есть такая пауза, мы
осознаем какой-то раздел, какую-то границу, отделяющую
одну группу предложений от другой (там же: 408). Таким
образом, А. М. Пешковский уже тогда обратил внимание на
паузу как одно из фонетических средств, позволяющих от-
граничить друг от друга отрезки речевой цепи, большие,
чем предложение.
В принципе, после паузы, находящейся между отдель-
ными сложными целыми, может быть и союз, но он уже
не будет иметь той же соединительной силы, как и внутри
сложного целого, ибо, по меткому выражению А. М. Пеш-
ковского, «РАЗЪЕДИНИТЕЛЬНАЯ СИЛА ПАУЗЫ ПОБЕЖ-
ДАЕТ СОЕДИНИТЕЛЬНУЮ СИЛУ СОЮЗА* (там же).
По А. М. Пешковскому, соединительные и разделитель-
ные синтаксические паузы неразрывно связаны со своими
специфическими и очень разнообразными интонациями, ко-
торые являются к тому же более обычным средством «дроб-
ления* речи, чем паузы. В то время как соединительной
паузе всегда предшествует или повышение голоса, или час-
тичное понижение разных типов, разделительной паузе всег-
да предшествует или законченного типа понижение голоса,
или вопросительная, или восклицательная интонация. Автор
прямо говорит о том, что в каждом отрывке осознается
столько сложных целых, сколько в нем таких интонаций,
независимо от количества пауз и от их длительности. Таким
образом, для А. М. Пешковского понятие синтаксической
паузы включает в себя также интонацию, которая всегда
сопровождает и часто заменяет паузу (там же: 409-410).
Итогом размышлений А. М. Пешковского является вывод
о том, что основной интонационной единицей речи является
не предложение и не сложное целое, а некая величина, в
грамматическом отношении то сложная, то простая, обла-
103
дающая одной из трех законченных интонаций: законченно-
повествовательной, вопросительной или восклицательной. Эта
величина не может быть предложением, потому что те пред-
ложения, которые входят в состав сложных целых, интона-
ционно не самостоятельны и могут даже в известных случаях
сливаться с соседними частями своих сложных целых. Эта
величина не может соответствовать также сложному целому,
потому что и отдельное предложение может иметь интона-
ционную законченность. А. М. Пешковский предложил на-
звать эту величину интонационным единством или проще —
фразой. Под фразой он понимал всякий отрезок речи от од-
ной разделительной паузы до другой, независимо от того, из
скольких предложений он состоит. Фраза, в свою очередь,
может быть простой и сложной, но главное состоит в том, что
это деление не совпадает с грамматическим делением фраз
на одиночные предложения и сложные целые (там же: 410).
3. Интонационная структура монологического текста
в трактовке Б. С. Кандинского
Б. С. Кандинский одним из первых в России предпринял
попытку рассмотреть особенности влияния контекстного ок-
ружения на интонационную структуру предложения. В своем
подходе он руководствовался следующими теоретическими
положениями:
— законченным речевым произведением является текст,
который распадается на более мелкие отрезки речи, назы-
ваемые 4синтаксическими компонентами» («сложными син-
таксическими целыми»);
— предложение в условиях контекстного окружения
характеризуется неполным падением тона, что является при-
знаком влияния контекста на интонацию предложения (ги-
потеза о неполной завершенности);
— пауза выступает как средство связи и раздела пред-
ложений в тексте, причем ее длительность влияет на вос-
приятие текста как монолитного или, напротив, как расчле-
ненного (гипотеза о паузальном членении текста);
104
— «напряженность» (термин К. Бооста. — К. Ф.) как
фактор, организующий текст, может выражаться также ин-
тонационными средствами;
— одним из организующих признаков текста служит
эмоциональная окраска входящих в него предложений (Кан-
динский 1968: 4~5).
Материалом исследования служили помимо записи есте-
ственных текстов также контрольная запись в изолированной
позиции всех предложений, входящих в тексты. Весь мате-
риал сначала был записан на магнитную ленту, а затем
подвергнут аудитивному и инструментальному анализу.
В результате эксперимента не получила своего подтверж-
дения гипотеза о неполной завершенности предложения. Ана-
лиз показал, что как в контексте, так и в изолированной
позиции падение тона в предложении может иметь самый
разнообразный характер. Интервал падения тона зависит не
от роли, выполняемой предложением в контексте, а от
причин общефонетического и стилистического порядка (сте-
пени распространенности предложения, ситуации общения и
т. п.) (там же: 7). Точно так же данные аудитивного анализа
не выявили существенной роли эмоциональности в органи-
зации текста: эмоциональная окраска не является необходи-
мым признаком для опознания предложения, изъятого из
контекста, или предложения, прочитанного изолированно
(там же: 11).
Наиболее важным итогом экспериментального исследова-
ния Б. С. Кандинского можно считать признание того, что
фонетическое выражение завершенности / незавершенности
высказывания не следует идентифицировать с его смысловой
завершенностью, поскольку выражение последней достигает-
ся не только интонационными, но и другими языковыми
средствами.
Автор ввел в лингвистический обиход понятие фонети-
ческого абзаца, не получившее, правда, в дальнейшем, ши-
рокого распространения. Этим термином автор назвал отно-
сительно завершенные в контексте отрезки речи. При этом
границы фонетического абзаца Б. С. Кандинского оказа-
лись близки границам мелкого синтаксического компонента
(сложного синтаксического целого) (там же: 8-9). Однако
105
между понятиями фонетического абзаца и сложного синтак-
сического целого есть существенная разница. Фонетический
абзац является продуктом фонетического членения текста,
которое производится на основании конкретных данных,
полученных у информантов, в то время как сложное син-
таксическое целое выделяется чисто интуитивно. Он является
не единством предложений как сложное синтаксическое це-
лое, а продуктом членения целого текста (там же: 15).
Интересные результаты дала экспериментальная провер-
ка гипотезы о паузальном членении текста. Выяснилось, что
существуют различные типы пауз, по-разному членящих
текст. Так, пауза длительностью в 100-200 миллисекунд (мс)
воспринимается как соединительная, даже в случае сопро-
тивления других фонетических факторов. Даже предложе-
ния, интонационно никак не связанные друг с другом,
характеризовались информантами в таких случаях как «со-
положенные». В то же время паузы длительностью 1100 мс
и более выполняют, как правило, разделительную функцию
в тексте (там же: 9). Однако этот вывод затрагивает, на мой
взгляд, только экстремальные случаи. В общем, длительность
паузы сама по себе еще не дает оснований судить о ее
функции в тексте. Это становится возможным только при
учете других интонационных средств.
4. Интонация диалогического текста
На интонацию диалогического (полилогического) текста,
являющегося продуктом речевой деятельности двух или не-
скольких собеседников, большое влияние оказывает своеоб-
разие структурно-синтаксического построения диалогической
речи. Реплики диалога взаимосвязаны и взаимообусловлены.
Единство темы, являющееся отличительным признаком лю-
бого сверхфразового единства (Москальская 1978: 14), играет
известную роль и в диалоге, где оно объединяет его участ-
ников. Именно поэтому характер интонации предшеству-
ющей реплики может повлиять на формирование интонаци-
онного рисунка последующей реплики.
106
В диалогическом тексте интонация «цементирует» допол-
няющие друг друга смысловые структуры. Однако между
интонационными рисунками соседних реплик не существует
жесткой зависимости: характер интонации последующей реп-
лики может быть подсказан, но не навязан характером
интонационного рисунка предшествующей реплики (Филип-
пов 1982: 6).
Данные лингвистической литературы дают основание го-
ворить о том, что те или иные компоненты интонации играют
определенную роль в создании единого диалогического це-
лого — диалогического единства. Под диалогическим един-
ством в теории диалога понимается единица, аналогичная
сверхфразовому единству или сложному синтаксическому це-
лому, вычленяемым в монологическом тексте.
Мелодика. Согласно мнению Т. М. Николаевой, универ-
сальным средством мелодики — важнейшего компонента ин-
тонации — является свойство показывать связность или не-
связность компонентов высказывания (Николаева 1979: 220).
Участие мелодики в организации единой интонационной
структуры диалогического текста подтверждают данные экс-
периментально-фонетических исследований вопросно-ответ-
ных единств на материале разных языков. В частности,
взаимозависимость мелодических характеристик компонен-
тов диалога может проявляться в совпадении значений час-
тоты основного тона на стыках реплик (Торсуева 1979: 76).
Вместе с тем некоторые авторы сомневаются в существовании
единого мелодического контура таких структурных единиц
диалога, как диалогическое единство (Фирсанова 1972: 18).
Эксперименты на материале английского языка, в частности,
показали, что в языковом сознании носителей языка отсут-
ствует жесткая закрепленность определенного мелодического
контура за определенным коммуникативным типом выска-
зывания. Формирование целостного интонационного рисунка
высказывания происходит под влиянием целого комплекса
языковых и ситуативных параметров (Фонетика спонтанной
речи 1988: 193).
Интенсивность. Из всех фонетических компонентов ин-
тонации интенсивность сложнее всего поддается анализу на
предмет определения ее роли в качестве связующего фоне-
107
тического средства в диалоге. Это объясняется не в послед-
нюю очередь теми трудностями, с которыми вообще сталки-
ваются ученые при выяснении отношений между акцентной
структурой фразы, с одной стороны, и явлениями словесной
и фразовой просодики — с другой (Светозарова 1980: 129).
Во фразе правила ударения языковых единиц подвергаются
влиянию многих мощных лингвистических и экстралингви-
стических факторов (логического, субъективно-прагматиче-
ского, психологического, эмоционального и др.). Особое место
среди собственно языковых факторов, определяющих акцент-
ную структуру высказывания (текста), занимает семантиче-
ский фактор, охватывающий такие признаки, как семантиче-
ский вес слова в данном тексте, степень его информативно-
сти и предсказуемости, наличие в его значении определен-
ных эмоционально-оценочных коннотаций, узуальность / ок-
казиональность, прямое или метафорическое употребление и
т. д. (Павлова, Светозарова 1986: 15-17). Тем не менее,
несмотря на все перечисленные выше трудности, есть осно-
вания считать динамический компонент одним из индикато-
ров межфразовых связей, маркирующих позицию предложе-
ния в тексте (Рыжов 1977: 23). Связь реплик диалогического
единства может осуществляться за счет близости значений
интенсивности на стыках реплик (аналогично мелодике) (Тор-
суева 1979: 76).
Темп. Экспериментальные исследования темпа речи по-
зволяют говорить о том, что в качестве одного из критериев
интонационной связности реплик диалога выступает стабиль-
ный темп произнесения. Об этом свидетельствуют, например,
данные авторов, установивших, что дикторы под влиянием
ускорения или замедления темпа предшествующего участни-
ка диалога, в свою очередь, ускоряют или замедляют темп
речи (т. е. стремятся сохранить стабильность темпа произ-
несения на протяжении беседы) (Бружайте 1972: 27). В поль-
зу этого вывода говорят также результаты анализа темпа
произнесения сверхфразовых единств на материале моноло-
гической речи, показавшие, что на уровне сверхфразового
единства темп произнесения остается стабильным (Эрдели
1979: 85). Замедление темпа отмечается в конце фразы,
причем степень замедления тем больше, чем больше степень
108
самостоятельности и завершенности интонационной единицы
(Фонология речевой деятельности 2000: 112). Правда, неко-
торые исследования вообще не выявили признаков, которые
свидетельствовали бы о фонологической значимости темпа
речи при дифференциации реплик диалога, например вопроса
и ответа (Китайгородская 1969: 29).
Анализ темповой организации трехчленного диалогиче-
ского единства в произнесении двух и трех дикторов выявил
явно выраженную тенденцию к выравниванию темпа произ-
несения единства. Это выражалось по-разному: в корректи-
ровке темпа речи в сторону ускорения / замедления в за-
висимости от темпа партнера (при двух участниках) или в
стабильности / выравнивании темпа произнесения (в диало-
гах с тремя участниками). В любом случае ведущей тенден-
цией темповой организации трехчленного диалогического
единства является интуитивное стремление участников ком-
муникации к той или иной форме стабильности темпа про-
изнесения единства (Филиппов 1982: 10-11).
Пауза. Из лингвистической литературы известно, что в
монологической речи степень связанности двух синтагм за-
висит от наличия и величины паузы между ними (Бондарко
1977: 168-169), поэтому вполне естественно предположить,
что и в диалогической речи по мере уменьшения длитель-
ности паузы вплоть до ее исчезновения связанность компо-
нентов диалогического текста будет увеличиваться (что, впро-
чем, не бесспорно). Данные экспериментально-фонетических
исследований диалога на материале английского языка под-
тверждают (по крайней мере, частично) распространенную
точку зрения, согласно которой чем выше уровень синтак-
сических единиц, тем большие по длительности паузы могут
их разделять. Эти данные, например, показывают тенденцию
к увеличению длительности пауз в цепочке: паузы хезита-
ции — межсинтагменные паузы — паузы между высказы-
ваниями (Фонетика спонтанной речи 1988: 189).
Тембр. В фонетике признается, что тембр служит только
для выражения эмоционального аспекта интонации. Акусти-
ческим выражением тембра является спектральная характе-
ристика звуков (Зиндер 1979: 278). Тембр голоса характе-
ризуется соотношением в его спектре высокочастотных и
109
низкочастотных составляющих. Эксперименты Э. А. Нуши-
кян показывают, что в тембральных характеристиках звуков
эмоционально окрашенного и нейтрального высказываний
имеются значительные различия, что подтверждает квали-
фикацию тембра как одного из показателей эмоционального
состояния говорящего (Нушикян 1987: 25). При этом общая
тембральная окраска отличает не отдельные звуки, а доста-
точно протяженные отрезки — фразы или даже тексты (Фо-
нология речевой деятельности 2000: 114).
Вообще, в речи (как монологической, так и диалогиче-
ской) все компоненты интонации взаимодействуют друг с
другом при аранжировке высказывания. Одним из типичных
моментов такого взаимодействия, привлекших внимание со-
временных исследователей, является, например, синхрониза-
ция мелодического контура со звуковой последовательностью
(timing) в процессе порождения речи. Актуальность изучения
этого явления диктуется, в частности, необходимостью ре-
шения проблем, связанных с синтезом текста (Светозарова
1997: 30; Фонология речевой деятельности 2000: 119-124).
Просодические характеристики речи (текста) могут быть
индикаторами уровня речевой культуры говорящего. Как
известно, любой текст, в особенности художественный, на-
полнен личностными смыслами. В нем представлено инди-
видуальное видение каких-либо проблем и явлений действи-
тельности отдельным носителем языка. Соответственно куль-
тура речи не сводится к владению лексикой и грамматикой
определенного языка. Она соотносится также с понятиями
нормы и функциональных стилей речи (Головин 1988: 15-
22). А это все явления, приложимые к целым речевым про-
изведениям (текстам). Эксперименты показывают, что кор-
релятами уровня речевой культуры носителей языка высту-
пают такие просодические характеристики, как мелодическое
движение во фразе, темп произнесения, частота его измене-
ния, характер динамического и темпорального контуров,
тембр голоса и паузация. При этом на оценку уровня речевой
культуры говорящих прежде всего влияют изменения тем-
па речи, тембровой окраски голоса и величины мелодиче-
ских интервалов во фразе (Скрелин 1997: 52-60). Кроме
того, на основании интонационного рисунка высказывания
ПО
можно восстановить коммуникативную ситуацию и дать «ре-
чевой» портрет говорящего (Светозарова 2001: 154).
5. Сегментные единицы в устном тексте
При анализе фонетических характеристик звучащего тек-
ста в первую очередь обращает на себя внимание вопрос о
влиянии контекста на индивидуальные параметры отдель-
ных звуков. Сюда же относятся проблемы, связанные с
выяснением того, в какой мере жанровая принадлежность
текстов отражается на единицах сегментного уровня. Эти
вопросы с необходимостью возвращают нас к проблеме пол-
ного и неполного типов произнесения, поднятой в свое время
еще Л. В. Щербой.
В самом общем виде разница между двумя типами
заключается в возможности или невозможности однозначной
фонемной интерпретации звуковых элементов произнесенных
отрезков речи. Полный тип предполагает такую интерпрета-
цию, при неполном типе она невозможна (Зиндер 1979: 68).
При этом если Л. В. Щерба говорил о типе произнесения
слова в целом, то в дальнейшем понятие типа произнесения
последователи знаменитого петербургского (ленинградского)
ученого стали относить не к слову, а к фонеме. Они имели
в виду исходную цель Л. В. Щербы — определение фонем-
ного статуса соответствующей звуковой единицы и иденти-
фикацию с ее помощью самой фонемы (Зиндер 1997: 42).
По словам Л. Р. Зиндера, «в спонтанной речи происходит
разнообразная редукция отдельных частей слова, которая
ведет если не к полной утрате отдельных фонем, то к так
называемой фонетической неопределенности, т. е. к возмож-
ности различной фонемной трактовки редуцированного сег-
мента» (Зиндер 1996: 17-18). Далее он говорит: «Для того
чтобы слово было опознано, какая-то часть его, т. е. часть
фонем, составляющих его облик, должна быть произнесена
в полном типе. Тогда в силу избыточности языкового кода,
обусловленной действием контекста, остальные фонемы, про-
изнесенные в неполном типе, будут «реконструированы».
111
В этом и состоит механизм опознания единиц спонтанной
речи» (там же: 18).
Естественно, для решения вопросов, связанных с иден-
тификацией фонем в речевой цепи, чаще всего производится
сопоставление звуковых сегментов, взятых из текстов, кото-
рые отличаются друг от друга условиями производства (на-
пример, связный текст и изолированные слова, спонтанные
и подготовленные тексты, спонтанная речь — чтение, чте-
ние — пересказ и т. п.). Современные технические средства
позволяют произвести точный и объективный анализ фоне-
тических характеристик сегментов звуковой цепи и выявить
влияние на них контекста. Ниже приводятся некоторые
результаты, полученные в ходе анализа немецкого и русского
речевого материала.
Экспериментальные данные Е. И. Стериополо показыва-
ют, что степень вариативности немецких гласных достаточно
четко коррелирует с жанром целого речевого произведения:
чем проще композиция текста и беднее его эмоциональное
содержание, тем ближе к своим аллофонам немецкие моно-
фтонги. Чем сложнее текст по своей семантической нагрузке
и более разнообразен по модальным характеристикам, тем
сильнее вариативность гласных (Стериополо 1997: 159). В то
же самое время чтение как более автоматизированный про-
цесс приводит к большему размаху варьирования гласных,
чем пересказ. Для пересказа характерно дробное членение
текста, связанное с умением формулировать мысль и способ-
ностью запоминать прочитанное. Поэтому в нем чаще на-
блюдается выделение слов ударением, а также неизбежное
замедление темпа произнесения, что способствует, как пра-
вило, нормативной реализации фонем или их незначитель-
ному отклонению от нормы (там же: 162).
Проведенный С. И. Гусевой анализ немецких звуков в
спонтанной монологической речи свидетельствует о том, что
фонетические характеристики сегментов на информативно
важных участках высказывания отличаются более ярким
просодическим рисунком и четкостью реализации по срав-
нению с аналогичными параметрами малоинформативных
участков. Тем самым можно говорить об определенной за-
висимости фонетической реализации мельчайших сегментов
112
речи от коммуникативной стратегии высказывания (Гусева
2001: 33-34).
Изучение объективных характеристик звуков на мате-
риале русского языка дает основание В. И. Кузнецову гово-
рить о том, что количественная и качественная редукция
гласных в связном тексте распространяется не только на
безударные (как, например, в изолированных словах), но и
на ударные слоги. При этом варьирование может достигать
такого уровня, что гласный может принимать акустический
облик другой фонемы (Кузнецов 1997: 210). Лингвистическое
объяснение этому феномену можно дать, только предполо-
жив, что при порождении / восприятии связной речи и
изолированных слов человек пользуется разными речевы-
ми механизмами. Таким образом, вопрос о различительной
функции гласных может рассматриваться не с позиции фо-
нетики изолированного слова, а применительно к условиям
связной речи (там же: 232-234).
Л. В. Бондарко дает такое объяснение данному феномену:
«Противоречия между фонологией слова и фонологией связ-
ной речи определяются не тем, что различны выборки для
наблюдений, а тем, что первая отражает логику исследова-
теля, более или менее независимую от речевой деятельности
говорящих на данном языке, а вторая как раз должна
объяснять эту речевую деятельность» (Бондарко 1997: 14).
Логика исследователя не предполагает ситуации, когда раз-
личение звуковых оболочек значимых единиц по каким-либо
причинам не осуществляется, хотя процесс коммуникации
при этом не нарушен. Именно так обстоит дело в связной
речи — единственно, по словам Л. В. Бондарко, абсолютно
естественным продуктом и для говорящего, и для слушаю-
щего (там же: 14). В ряде случаев человек использует для
облегчения идентификации синтагму, фразу или даже целый
текст, например, когда звуковые облики двух разных слов
полностью совпадают в одной и той же фразовой позиции
или одно слово имеет фонетический облик другого (Кузнецов
1997: 238).
В связи с развитием компьютерной техники и програм-
мных средств одной из актуальных задач современной фо-
нетики становится автоматическая обработка больших мас-
113
сивов звукового материала. Данная операция становится воз-
можной только с использованием новейших средств анализа
речевого сигнала, среди которых автоматическая сегментация
занимает одно из ведущих мест. Решение этой проблемы с
необходимостью предполагает заполнение лакун в наших
знаниях о действительных акустических коррелятах единиц
разных уровней (подробнее см. (Скрелин 1999)).
Глава 8
ОСНОВНЫЕ СВОЙСТВА ТЕКСТА
Какими свойствами должно обладать языковое
образование, чтобы вообще считаться текстом?
— Этот вопрос ставит во главу угла ... законо-
мерности, действительные для всех текстов
Клаус Бринкер
1. Основополагающие признаки текста в трактовке
авторов «Краткой энциклопедии. Немецкий язык»
При решении вопроса об основных свойствах текста
необходимо прежде всего уяснить себе, что речь здесь идет
о тех признаках, которые позволяют отличить текст от
случайного соположения предложений (или других единиц)
в том или ином акте коммуникации. Другими словами,
в данном случае необходимо ответить на вопрос (в духе
P.-А. Богранда и В. Дресслера): какие свойства (признаки,
параметры) делают текст текстом? Разные ученые по-разному
отвечают на этот вопрос.
В гл. 5 мы уже подробно останавливались на характе-
ристике самого понятия «текст» и увидели, что некоторые
определения текста прямо основываются на перечислении
тех признаков, которые характеризуют это речевое образо-
вание. Некоторые авторы, напротив, только после рассмот-
рения основных параметров текста переходят к его опреде-
лению. Именно так поступают авторы «Краткой энциклопе-
дии. Немецкий язык».
115
В своем подходе к установлению основных признаков
текста (Kleine Enzyklopadie Deutsche Sprache 1983: 216-220)
немецкие авторы исходят из рассмотрения нескольких со-
временных текстовых концепций. Они обращают внимание
на тот факт, что в большинстве современных концепций
тексты определяются как речевые образования, состоящие
из любого количества (но не менее двух) предложений или
других текстовых единиц (текстом, речевых действий). Та-
ким образом, тексты представляют собой цепочки предложе-
ний (или других единиц), связанных между собой при по-
мощи специальных средств. Именно этот (количественный)
признак лежит в основе большинства современных концеп-
ций текста.
Однако немецкие ученые совершенно справедливо сомне-
ваются в исключительности данного параметра текста. Ис-
ходя только из количественного критерия, очень трудно
провести границу между предложением и текстом. Это по-
ложение они демонстрируют на следующих примерах. (13а)
Gestern kam ein Freund zu mir. Er fragte mich, ob ich ihm
Geld borgen konne. Er mbchte sick ein Motorrad kaufen ‘Вчера
ко мне пришел мой друг. Он спросил, не могу ли я одолжить
ему денег. Ему хочется купить новый мотоцикл’. (13b)
Gestern kam ein Freund zu mir und fragte mich, ob ich ihm
Geld borgen konne, damit er sich ein neues Motorrad kaufen
konne ‘Вчера ко мне пришел мой друг и спросил меня, не
могу ли я одолжить ему денег на покупку нового мотоцикла’.
Согласно количественному признаку первый пример
представляет собой текст, а второй пример — сложное пред-
ложение. Таким образом, одна и та же информация, выра-
женная одними и теми же словами и облеченная в анало-
гичную синтаксическую форму, может трактоваться двояким
образом. Такое положение дел нельзя считать оправданным.
К тому же остается открытым вопрос о верхней границе
текста.
Недостаточность количественного параметра для опреде-
ления сущности текста авторы «Краткой энциклопедии» обо-
сновывают следующими примерами. (14) Lastzug rammte
Strqfienbahn. Zu einem Zusammenstofi zwischen einem Lastzug
und einer Strafienbahn der Linie 63 kam es gestern gegen 16
116
Uhr an der Kreuzung Leninallee / Oderbruchstrafte. Der Fahrer
des Lastzuges hatte die Vorfahrt der Strafieribahn nicht be-
achtet. Der Strafienbahnfahrer und ein Fahrgast wurden leicht
verletzt. Ihnen wurde sofort drztliche Hilfe zuteil. Der Sach-
schaden betragt etwa 10 000 Mark. Der Verkehrsunfall hatte
Stbrungen auf den Strafienbahnlinien 15, 17, 18, 19 und 63
zur Folge. Busse wurden als Schienenersatzverkehr eingesetzt.
Ab 17.30 verkehrten die StraJSenbahnen wieder normal (Presse-
meldung) ‘Товарный поезд врезался в трамвай. Вчера в 16
часов на перекрестке Лениналлее и Одербрухштрассе произо-
шло столкновение между товарным поездом и трамваем 63-го
маршрута. Машинист товарного поезда игнорировал преиму-
щественное право проезда трамвая. Водитель трамвая и один
пассажир получили легкие повреждения. Им была сразу ока-
зана медицинская помощь. Ущерб составляет около 10 000
марок. Авария привела к нарушению движения трамваев
маршрутов 15, 17, 18, 19 и 63. В качестве замены трам-
вайного сообщения были пущены автобусы. Начиная с 17.30,
трамвайное движение было возобновлено (Из сообщения прес-
сы) *. (15) Weimar ist jedes Jahr Treffpunkt der Musikfreunde
aus aller Welt. Morgen fahrt Renate an die Ostsee. Mbchten
Sie noch ein Bier? Bis nachste Woche ‘Каждый год Веймар
становится местом встречи любителей музыки со всего мира.
Утром Рената едет к Балтийскому морю. Вы не хотите еще
пива? До следующей недели’.
Согласно количественному критерию примеры (14) и (15)
следует считать текстами, хотя в последнем случае (15) речь
идет о случайном соположении предложений, ибо в данной
последовательности они не дают общего смысла. Это могут
быть обрывки разговора разных людей, записанные, напри-
мер, у стойки бара, на почте и т. п. Напротив, в примере
(14) отдельные предложения соотносятся друг с другом при
помощи разнообразных средств. Такие последовательности
предложений называются семантически когерентными (т. е.
взаимосвязанными). Тем самым наряду с количественным
признаком немецкие ученые вводят еще один параметр текс-
та — когерентность. Соответственно речевые образования, у
которых это свойство отсутствует, исключаются из сферы
рассмотрения.
117
Примеры (14) и (15) отличает еще один признак. В при-
мере 14 предложения не только связаны друг с другом при
помощи разнообразных средств, они вместе представляют
собой также законченное целое. Вместе с заголовком в тексте
задается начальное положение дел, далее вводятся его объ-
екты, приводятся причины аварии, наконец, указывается на
восстановление первоначального положения дел. Во многих
типах текста имеются специальные сигналы начала и конца
текста, эксплицитно выражающие законченность его содер-
жания. Примеру (15) такая законченность смысла не свой-
ственна.
Все рассмотренные выше критерии авторы «Краткой
энциклопедии» кладут в основу своего определения текста:
текст, по их мнению, является комплексной, когерентной,
относительно законченной последовательностью предложе-
ний, организованной по грамматическим, коммуникативно-
прагматическим и текстово-композиционным правилам (Ibid.:
218).
В дальнейшем приведенное выше определение текста
дополняется еще одним признаком. Любой текст, исходящий
от говорящего и направленный слушателю, всегда соотносит-
ся с определенным отрезком действительности, реальным или
мнимым, совершающимся в настоящем, прошлом или буду-
щем. В каждом языке имеются специальные средства соот-
несения речевого произведения с действительностью. Они
называются референциальными средствами.
Свои коммуникативные намерения говорящий субъект
реализует неразрывно от конкретных условий акта комму-
никации. К комплексной структуре необходимых условий
успешной коммуникации наряду с интенцией относятся так-
же предположения, которые делает говорящий относительно
фонда знаний реципиента. Предположения, на основании
которых говорящий предугадывает, является ли предмет или
обстоятельства общения известными слушателю, будут ли
они необходимыми предпосылками для понимания высказы-
вания, называются прагматическими пресуппозициями тек-
ста. Подробнее о пресуппозициях см. в гл. 15.
118
2. Семь критериев текстуальности P.-А. де Богранда
и В. Дресслера
Количество параметров (признаков, свойств) может быть
различным у разных авторов. Одной из наиболее известных
зарубежных теорий, посвященных описанию общих свойств
текста, является концепция P.-А. де Богранда и В. Дресслера
о семи так называемых критериях текстуальности (Textuali-
Ш}.1 Под текстуальностью в данном случае понимается со-
вокупность тех свойств (признаков, параметров), которые
присущи тексту. Такими свойствами признаются: 1) коге-
зия (Kohasion), 2) когерентность (Koharenz), 3) интенцио-
нальность (Intentionalitat), 4) воспринимаемость (Akzeptabi-
litat), 5) информативность (Informativitat), 6) ситуативность
(Situationalitat), 7) интертекстуальность (Intertex tualitat).
Именно эти свойства P.-А. де Богранд и В. Дресслер
кладут в основу своего определения текста. По их мнению,
текст — это коммуникативное событие (eine kommunikative
Okkurrenz), удовлетворяющее семи критериям текстуальнос-
ти (Beaugrande, Dressier 1981: 3). Согласно их теории, только
при выполнении всех семи критериев некая последователь-
ность предложений (языковых единиц) может считаться текс-
том. Если хотя бы один из критериев не выполнен, то текст
не может быть признан коммуникативным и его следует
рассматривать как «не-текст» (Nicht-Text) (Ibid.).
Рассмотрим каждый из критериев более подробно.
Когезия. Данный критерий затрагивает способ образова-
ния поверхностной структуры текста. Иными словами, это
ответ на вопрос, каким образом соотносятся друг с другом
компоненты текста, т. е. те слова, которые мы реально
слышим (при восприятии устного текста) или видим (при
восприятии письменного текста). По словам авторов теории,
компоненты поверхностной структуры текста соединяются
друг с другом посредством грамматических форм и грамма-
1 Полное описание теории текста, основанной на соблюдении семи критериев
текстуальности см. (Beaugrande, Dressier 1981). При объяснении этих понятий
мы использовали также другие источники (Vater 1992: 31-73). Примеры (16)~
(32) также заимствованы из последнего источника.
119
тических отношений. Таким образом, в основе когезии лежат
грамматические зависимости.
Стандартным примером когезивных отношений призна-
ются отношения между местоимением и его антецедентом:
(16) Paul hat angerufen. Er kommt morgen ‘Позвонил Пауль.
Он придет завтра’. (17) Paul hat angerufen. Er sagt, er kommt
morgen ‘Позвонил Пауль. Он говорит, что он придет завтра’.
Пример (16) представляет простейший случай когезивных
отношений, выраженных при помощи прономинализации.
При этом местоимение ег соотносится (но не обязательно) с
именем Paul. В примере (17) возможность неоднозначной
интерпретации увеличивается, потому что второе местоиме-
ние ег может сопрягаться не только с именем Pault но и с
другим антецедентом в тексте (например, с именем Karl,
если предположить, что оба собеседника только что говорили
о человеке по имени Карл).
Проблему для правильной идентификации антецедента
может создать не только многократное использование одного
и того же местоимения, но его простое однократное упот-
ребление. Ср.: (18) Paul hat mit Fritz gesprochen. Er kommt
morgen ‘Пауль поговорил с Фрицем. Он придет завтра’. (19)
Paul hat einen neuen Roman geschrieben. Er ist wirklich
spannend ‘Пауль написал новый роман. Он действительно
увлекательный’. (20) Paul ist mit Flocki гит Tierarzt gegan-
gen. Er hat ihm eine Spritze gegeben ‘Пауль с Флоки пошел
к ветеринару. Он сделал ему укол’. Пример (18) может быть
понят однозначно только с учетом общих знаний коммуни-
кантов о предмете речи. С интерпретацией примера (19)
особых трудностей не возникает, потому что предикат span-
nend (увлекательный) семантически сочетается со словом
Roman (роман). В примере (20) каждое из местоимений
допускает по три возможные интерпретации, однако наше
знание о мире подсказывает нам, что только человек может
сделать инъекцию. Кроме того, трудно предположить, что
хозяин собаки пойдет к ветеринару, чтобы там самому сде-
лать укол, это он мог бы сделать и дома. Таким образом,
остается единственная возможность соотнесения местоимений
и предшествующих имен.
120
Итак, за простыми грамматическими зависимостями
скрываются сложные референциальные отношения, т. е. со-
отнесенность языковых выражений с объектами действитель-
ности, а это относится уже к сфере семантики и прагматики,
иными словами, к когерентности текста. По сути дела суб-
ституция представляет собой особый вид содержательных
отношений в тексте — отношений кореференции, т. е. соот-
несенности языковых выражений с одним и тем же объектом
действительности. Именно поэтому многие лингвисты не
разделяют между собой понятия когезии и когерентности,
видя в них единое целое (подробнее см. (Vater 1992: 41-42)).
Следующим когезивным средством, воплощающим отно-
шения кореференции, является полная или частичная ре-
курренция (повтор): (21) Paul hat angerufen. Paul war sehr
aufgeregt ‘Пауль позвонил. Пауль был очень взволнован’.
(22) Die Katze hier gefallt mir besser als die Katze da ‘Эта
кошка мне нравится больше, чем та кошка’. (23) — Ich
котте vom Norden her. — Und ich vom Siiden. — Und ich
vom Meer (Th. Fontane. Die Briicke am Tay). — Я прибыл
с севера. — А я с юга. — А я с моря (Т. Фонтане. Мост
через реку Тай).
Содержательная интерпретация примера (21) однозначна,
потому что здесь налицо кореференция между субъектами
(хотя нельзя исключить и возможность соотнесения имени
Пауль с разными лицами). Что же касается примеров (22)
и (23), то здесь нет кореференции, несмотря на повтор лексем
(пример (22)) или местоимений (пример (23)).
В основе эллипсиса, такого же когезивного средства, как
субституция и рекурренция, также лежат (ко)референциаль-
ные отношения. Ср.: (24) — Ich Hebe dich! — Ich dich auch!
*- Я люблю тебя! — Я тебя тоже!’ (25) Asbest in Zollstocker
Gesamtschule gefunden (Kolner Stadtanzeiger) ‘В средней
школе г. Цоллыптока найден асбест (Кёльнский городской
вестник)’. (26) Franz bestelite zwei und der Kellner brachte
vier Bier ‘Франц заказал два, а официант принес четыре
пива’.
Пропущенные части структуры высказывания легко вос-
полняются из фонда знаний собеседников: в примере (24)
отсутствует основной глагол, в примере (25) опущен вспомо-
121
гательный глагол, в примере (26) — один из объектов.
Восполнение элинированных компонентов производится на
основе содержательного единства описываемой ситуации.
Простое соположение предложений сразу побуждает слу-
шателя к установлению содержательных связей между ними:
(27) Es regnet. Gib mir den Hund! ‘Пошел дождь. Дай мне
собаку!’ Данную последовательность предложений можно ин-
терпретировать двояким образом: 1) говорящий хочет с по-
мощью собаки укрыться от дождя и 2) говорящий хочет
укрыть собаку от дождя. Несомненно, первый вариант со-
держательной трактовки данной последовательности едва ли
возможен ввиду абсурдности возникающей ситуации, о чем
говорят наши знания об устройстве мира и отношениях в
обществе. Поэтому реальным выбором может быть только
второй вариант. (За рамками рассмотрения остаются другие
возможные интерпретации этой речевой последовательности.)
В качестве когезивных средств P.-А. де Богранд и
В. Дресслер называют также порядок слов, сочинительные
средства связи, а также временные формы глагола.
Когерентность, Этот критерий охватывает чисто содер-
жательные (точнее, когнитивные) взаимосвязи в тексте. Про-
изводитель текста и реципиент пытаются установить взаи-
мосвязи между отдельными компонентами текста даже в том
случае, когда связь не маркирована обычными (когезивными)
средствами (см. пример (27)). При этом когнитивно обуслов-
ленным является процесс не только восприятия, но и про-
изводства текста.
В основе текста лежит общая комбинация признаков,
составляющая так называемый мир текста (Textwelt). «Мир
текста», в свою очередь, определяется «смысловой непрерыв-
ностью» (Sinnkontinuitat) текста. Именно непрерывность смы-
сла является, по замыслу авторов, основой когерентности
текста.
Итак, когерентность текста основывается на смысловой
непрерывности «мира текста». Смысл текста заключается в
актуализированных текстовых взаимосвязях, он составляет
действительное значение языкового высказывания. «Мир тек-
ста» — это совокупность смысловых отношений, лежащих
в основе текста. «Мир текста» не обязательно должен соот-
122
ветствовать реальному миру: речь идет о мире, заложенном
в основу текста говорящим, его знанием и его интенциями.
«Мир текста» состоит из концептов и отношений между
концептами. Концепты — это применяемые в когнитивной
психологии единицы нашего знания, образованные на основе
нашего восприятия и опыта. Кстати сказать, они не всегда
верно отражают реальный мир. Если возникает расхождение
между представленной в «мире текста» комбинацией кон-
цептов и нашим знанием о мире, т. е. тем, как соответст-
вующие концепты связаны между собой в нашем сознании,
тогда мы не можем обнаружить непрерывность смысла, и
данный текст оказывается для нас бессмысленным. Такое
заключение справедливо, например, в отношении примера
(9) в гл. 4. Рассмотрим его подробнее: Die Kiinstler haben
besondere Ambitionen. Kiinstler ist ein Familienname. Alle be-
wundem ihre Kunst. Sie ist ein einsilbiges Wort. Das Programm
ist kiinstlerisch gestaltet. Die Kiinstlerin heifit Katrin ‘У людей
искусства особые амбиции. Искусник — это фамилия. Все
восхищаются ее искусством. Это трехсложное слово. Про-
грамма отличается искусным оформлением. Искусницу зовут
Катрин’.
В этом примере каждое предложение фрагмента содержит
средства связи с другим предложением или другими пред-
ложениями. К ним относятся лексемы с общими корневыми
морфемами (Kiinstler, Kunst, kiinstlerisch, Kiinstlerin), а также
местоимение sie. Тем не менее трудно усмотреть наличие об-
щего смысла у этого фрагмента, потому что в нашем созна-
нии отсутствует слепок подобных взаимосвязей в действи-
тельности. А раз смысловая непрерывность «мира текста»
нарушена, то нарушена и когерентность данного фрагмента.
Когезия и когерентность являются критериями, в центре
внимания которых располагается текст, его поверхностная и
глубинная структуры (text-zenrtiert). Напротив, два других
критерия соотносятся с участниками акта общения (verwen-
der-zenrtiert), они служат для характеристики других обсто-
ятельств коммуникации.
Интенциональность. Под этим признаком понимается
намерение производителя текста построить связный и содер-
жательный текст (einen kohasiven und koharenten Text). Этот
123
текст служит определенной цели (например, сообщить кому-
либо знание или достичь какой-либо конкретной цели).
X. Фатер сомневается в необходимости применения дан-
ного критерия к определению сущности текста. Интенцио-
нальность является, по его мнению, предпосылкой любого
вида (речевой и неречевой) коммуникации, в ней нет ничего
специфически текстового. Неоправданной является также
апелляция авторов теории к позиции производителя текста,
«который хочет построить когезивный и когерентный текст»
(der einen kohasiven und koharenten Text bilden will) (Be-
augrande, Dressier 1981: 8). Когезия и когерентность явля-
ются самостоятельными критериями, которые не должны
применяться для характеристики других независимых кри-
териев в рамках одной и той же классификации (Vater 1992:
51).
Кроме того, в повседневном общении людей и в худо-
жественном творчестве встречаются случаи, когда автор на-
меренно редуцирует воздействие того или иного критерия.
С детства я помню две строчки из забавной дворовой бал-
лады: «Подводная лодка в степях Украины геройски погибла
в воздушном бою...» С точки зрения теории Богранда-Дрес-
слера этот текст является некогерентным и, следовательно,
некоммуникативным. Однако в литературе существует нема-
ло примеров таких семантических несуразностей.
(28) Dunkel war's, der Mond schien helle,’
Schneebedeckt die griine Flur,
Als ein Wagen blitzeschnelle
Langs am um die Ecke fuhr.
Drinnen safien stehend Leute
Schweigend ins Gesprach vertieft,
Wahrend ein geschossner Hase
Auf der Wiese Schlittschuh lief.
Und auf einer roten Bank,
Die blau angestrichen war,
Safi ein blondgelockter Jiingling
Mit kohlrabenschwarzem Haar.
Neben ihm 'ne alte Schachtel,
Zdhlte kaum erst sechzehn Jahr.
124
Und sie afi ein Butterbrot,
Das mit Schmalz bestrichen war.
Droben auf dem Apfelbaume,
Der sehr siifie Bimen trug,
Hing des Friihlungs letzte Pflaume
Hing des Friihlungs letzte Pflaume
Und an Niissen noch genug.
(Nach H. Kunze)
‘Было темно, луна светила ярко,
Снегом покрыт зеленый луг,
Когда быстрая, как молния, повозка
Медленно выехала из-за угла.
В ней, стоя, сидели люди,
Молча углубленные в беседу,
В то время как подстреленный заяц
Катался на лугу на лыжах.
А на красной скамье,
Окрашенной в голубой цвет,
Сидел юный завитой блондин
С волосами цвета вороньего крыла.
Рядом с ним сидела старая калоша,
Ей едва исполнилось 16 лет.
И она уплетала бутерброд,
На который был намазан смалец.
Наверху на яблоне,
Несущей сладкие груши,
Висела последняя весенняя слива
И еще порядочно орехов.’
Это стихотворение основано на использовании взаимо-
исключающих понятий (предметов, действий, признаков,
свойств и т. п.). Если подходить к его интерпретации в
смысле рассмотренных выше критериев Богранда-Дресслера,
то в нем наличествует только когезия. Что же касается его
когерентности, т. е. соответствия возникающего «мира текс-
та» взаимосвязям реальной действительности, отображенным
в нашем сознании, то такого соответствия обнаружить не-
возможно. Ибо мира, в котором подстреленные зайцы ката-
125
ются на лыжах, юные блондины одновременно являются
жгучими брюнетами, а на яблонях растут груши, сливы и
т. п., нет в реальной действительности, этот мир может быть
рожден только буйной человеческой фантазией. Однако пере-
стает ли текст из-за этого быть текстом? На мой взгляд, не
перестает, потому что замыслом автора может служить как
раз намеренное искажение определенных фактов, явлений,
ситуаций.
Воспринимаемость. Данный термин (как и интенцио-
нальность) пришел из теории речевых актов. В узком смысле
слова под воспринимаемостью P.-А. Богранд и В. Дресслер
понимают ожидание реципиента получить связный и содер-
жательный текст (einen kohasiven und koharenten Text), ко-
торый является для него нужным или значимым (Beau-
grande, Dressier 1981: 9). Эти ожидания реципиента осно-
вываются на знакомстве с типами текста, социальным и
культурным контекстом, избирательностью целей (Wtlnsch-
barkeit von Zielen). В данном случае подчеркивается активная
роль реципиента, поскольку он сам управляет процессом
восприятия материала и при необходимости устраняет воз-
никающие помехи.
Воспринимаемость, кроме всего прочего, подразумевает
также уместность в той или иной коммуникативной ситуации
применяемых языковых средств. Ниже приводятся два текс-
та, изложенные двумя различными способами и по-разному
отвечающие соответствующей ситуации общения. (29) Herr
President, meine verehrten Damen und Herren! Unser Staat
braucht die zupackende Mitarbeit der jungen Generation. In
diesem Jahr werden alle Jugendlichen, die ausbildungswillig
und ausbildungsfahig sind, eine Lehrstelle erhalten konnen.
Allerdings wird nicht jeder — das sage ich schon seit Mo-
naten — seinen Wunschberuf erlemen und nicht jeder dort in
die Lehre gehen konnen, wo er mbchte, wo er wohnt. Ein
hochentwickelndes Industrieland wie die BRD mufi es moglich
machen, diese schwierige Aufgabe zu Ibsen (Kohls Regierungs-
erklarung im Originalton, Kblner Stadtanzeiger) ‘Господин
президент, глубокоуважаемые дамы и господа! Наше госу-
дарство нуждается в энергичной поддержке молодого поко-
126
ления. В этом году все молодые люди, которые хотят учиться
и способны учиться, смогут получить место для подготовки.
Впрочем, не каждый сможет — я говорю об этом уже
несколько месяцев — получить подготовку по желаемой про-
фессии и не каждый может пойти на учебу туда, куда он
хочет, где он живет. Такая высокоразвитая индустриальная
страна, как ФРГ, должна обеспечить возможности для ре-
шения этой трудной задачи (Правительственное заявление
Коля в оригинале, Кёльнский городской вестник)/ (30) Ver-
ehrte Schnorrer; Miislistampfer, Willis und Schnepfen! Das
Antomen von Teenies ist fiir unser Land eine echt coole Sache.
Auch wird jeder ne geile Azubistelle raffen konnen, nur nicht
immer dort, wo seine Alten rumhangen. Ein so aufgemotztes
und aufgepowertes Land mufi es schecken, diesen Brassel zu
schnallen (Kohls Regierungserklarung, von Bonner Schtllern in
die Jugendsprache tibersetzt, Kolner Stadtanzeiger).
Пример (29) представляет собой официальное правитель-
ственное заявление канцлера Коля по вопросу профессио-
нального обучения немецкой молодежи. Пример (30) явля-
ется переводом этой же самой речи на молодежный сленг.
(К сожалению, я не настолько владею современным моло-
дежным жаргоном, чтобы адекватно оригиналу перевести
этот текст на русский язык.) Несомненно, текст примера
(30) не является для большинства людей ни нужным, ни
значимым. Да и его авторы («переводчики») не ставили перед
собой никакой иной цели, как просто позабавить публику,
дать выход своему словесному творчеству. Выше (см. пример
(28)) мы уже показали, что смыслом текста может быть
даже явная референциальная бессмыслица.
Тем не менее к достоинству приведенной выше трактовки
интенциональности и воспринимаемости текста можно отне-
сти уравнивание ролей двух участников акта коммуника-
ции — говорящего лица и реципиента: и тот и другой
являются активными партнерами по общению, в своем ре-
чевом поведении они учитывают индивидуальные особеннос-
ти друг друга.
Информативность. Под этим термином P.-А. де Богранд
и В. Дресслер понимают степень новизны или неожиданности
127
для реципиента представленных текстовых элементов (das
AusmaB, bis zu dem eine Darbietung fur den Rezipienten neu
oder unerwartet ist) (Ibid.: 145). Свои выводы они основывают
на примере предостережения телефонной компании, предна-
значенного своим клиентам. (31а) Rufen Sie uns an, bevor
sie graben, Spater kommen Sie vielleicht nicht mehr dazu
‘Позвоните нам, прежде чем копать. Может быть, потом
Вам будет совсем не до этого’. (31b) Rufen Sie uns an,
bevor sie graben, Bei Ihnen konnte ein Untergrundkabel lie-
gen. Wenn Sie das Kabel durchreifien, haben Sie keinen An-
schlufi mehr und Sie konnten sogar einen heftigen Elektro-
schock erleiden. Dann waren Sie nicht mehr in der Lage, uns
anzurufen ‘Позвоните нам, прежде чем копать. У Вас мо-
жет проходить подземный кабель. Если Вы повредите ка-
бель, то у Вас не будет света и к тому же Вас может сильно
ударить током. Тогда Вы будете вообще не в состоянии
позвонить нам’.
Текст примера (31а) по степени « неожиданности « (пусть
даже в ироническом плане) заметно превосходит текст при-
мера (31b), в котором то же самое сообщение представлено
в развернутом виде. По мнению авторов, более информатив-
ные тексты являются одновременно более эффективными.
Очевидно, люди более склонны к восприятию новой и не-
ожиданной информации, чем уже известной или само собой
разумеющейся.
X. Фатер сомневается в действенности авторской трак-
товки данного критерия. Свои рассуждения он строит сле-
дующим образом. Если текст, содержащий только известную
информацию, не информативен, то логично предположить,
что текст, содержащий только неизвестную информацию,
будет в высшей степени информативным. В качестве примера
такого якобы чрезвычайно информативного текста он назы-
вает стихотворение К. Моргенштерна “Das groBe Lalula”
(«Большое лалула»). Ниже приводится только одна строфа
из этого произведения, две другие представляют собой такое
же бессмысленное нагромождение звуков. (32) Kroklokwafzi?
Semememi! | Seiokrontro — prafriplo: | Bifzi, bafzi; hulalemi: |
quasti basti bo... | Lalu lalu lalu lalu la!
128
По мнению X. Фатера, чтобы критерий информативности
сделать применимым, его необходимо ограничить, заменив
требование «ожидаемости / неожиданности представленных
текстовых элементов» на «ожидаемость / неожиданность зна-
ков из известного реципиенту инвентаря знаков» (Vater 1992:
56). Кроме того, информативность текста можно трактовать
как способность текста иметь тему (подробнее см. (Agricola
1979: 40; Mackeldey 1987: 89)).
Ситуативностъ. Этим термином P.-А. Богранд и
В. Дресслер обозначают «факторы, которые делают текст
релевантным для актуальной или реконструируемой комму-
никативной ситуации» (Faktoren, welche einen Text fur eine
aktuelle oder rekonstruierbare Kommunikationssituation rele-
vant machen) (Beaugrande, Dressier 1981: 169). Так, выска-
зывание LANGSAM SPIELENDE KINDER (ОСТОРОЖНО ИГ-
РАЮЩИЕ ДЕТИ) может быть правильно понято только в
определенных ситуативных условиях — если оно имеет вид
дорожного знака, установленного на обочине дороги.
Текст всегда несет в себе отпечаток той ситуации, в
которой он возникает и используется. Особенности ситуации
диктуют определенные нормы коммуникативного поведения
партнеров, например, при приветствиях, напоминаниях, при
отдаче приказа и т. п. Говорящий должен правильно оценить
ту или иную ситуацию, чтобы затем адекватно представить
ее в тексте. В этом плане ситуативность заключается также
в том, что студенты, пришедшие на лекцию по общему
языкознанию, вряд ли ожидают, что лектор будет знакомить
их с основами квантовой механики. Точно так же бессмыс-
ленно рассказывать на утреннике в детском саду об особен-
ностях склонения существительных в древневерхненемецком
языке.
Интертекстуалъность. Данный критерий можно трак-
товать двояко: во-первых, как соотнесенность конкретного
экземпляра текста (Textexemplar) с определенным типом
текста (Textsorte) и, во-вторых, как его соотнесенность с
другим текстом / другими текстами.
Первый вариант трактовки данного признака в своей
основе опирается на различные активно развиваемые ныне
текстовые классификации, т. е. на выделение неких классов
129
текстов, обладающих определенным (типичным) набором со-
держательных и / или формальных признаков (например,
интервью, доклад, конспект и т. п.).2 Второй вариант трак-
товки, а именно соотнесенность с другими текстами, долгое
время находился в тени первой, хотя с лингвистической
(шире — филологической) точки зрения он не менее инте-
ресен, чем первый.
Когда говорят об интертекстуальности как соотнесеннос-
ти с другими текстами, то прежде всего имеют в виду такие
специфические речевые жанры, как критику и пародии, весь
смысл которых заключается в постоянном соотнесении одного
речевого произведения с другим. Однако данная проблема,
конечно, не исчерпывается изучением только критических и
пародийных произведений. «Интер тексту ализ мы» — так не-
которые лингвисты называют сигналы-отсылки от одного
текста к другому — начинают выдвигаться на передний план
лингвистического интереса.3
В человеческой коммуникации встречаются другие фор-
мы (наряду с критикой и пародиями), в которых интертекс-
туализмы выступают в качестве главного компонента сооб-
щения. Многим германистам известна книга Торстена Ка-
пелле “Rettet dem Dativ!” («Спасите дательному падежу!»),
представляющая собой сборник надписей немецких студентов
на столах и стенах аудиторий в университетах (Capelie 1983).
Нередко эти надписи являются перифразами известных не-
мецких пословиц и крылатых слов, например: (33) Morgen-
stund ist ungesund (Capelie, 37) —> Morgenstund hat Gold im
Mund ‘Утренняя роса печалит глаза. —> Утренняя роса —
золотая краса.’ (34) Wer einmal liebti dem glaubt man nicht
(Capelie, 62) —» Wer einmal liigt, dem glaubt man nicht, und
wenn er auch die Wahrheit spricht (Gefliigelte Worte, 78)
‘Единожды любив, кто же тебе поверит —> Единожды солгав,
2 Более подробно проблема типологии текстов рассматривается в гл. 12.
3 См., например, цитируемую выше книгу X. Фатера (Vater 1992) или статью
Г. Хенне (Неппе 1995: 37-46), посвященную современным тенденциям в не-
мецком языке. Изучению проблем формирования поэтического образа в интер-
тексте посвящена третья глава докторской диссертации И. В. Толочина (1997).
Общие проблемы межтекстовых связей изучает Н. А. Химунина (1998).
130
кто же тебе поверит.’ (35) Wer Gewalt saht, muss sich nicht
wundem, wenn er bei der Ernte eins auf die Schnauze bekommt
(Capelie, 91) —» Wer Wind sat, wird Sturm ernten (Gefliigelte
Worte, 126) —> Denn was der Mensch sat, das wird er ernten
(Bibel, Neues Testament, 236) ‘Кто посеет насилие, тот не
должен удивляться, если при сборе урожая он получит разок
по морде. —> Кто сеет ветер, пожнет бурю. —> Ибо они сеют
ветер и пожнут бурю’.
Для того чтобы по достоинству оценить остроумие не-
мецких студентов, нужно знать не только лексику и грам-
матику немецкого языка, но и идиоматическое наследие
немецкого народа. Любое иносказание экспрессивно. Твор-
чески перерабатывая хорошо известное выражение, говоря-
щий приспосабливает его к конкретным ситуативным усло-
виям. При этом прагматический эффект высказывания обу-
словливается не только буквально понятым смыслом вер-
бального сообщения, но и его ситуативным подтекстом.
В данном случае происходит наложение разных когнитивных
пластов и в результате иллокутивная сила высказывания
значительно возрастает.
Другим примером текстов, в которых важную роль иг-
рают межтекстовые связи, являются анекдоты. Важно под-
черкнуть, что анекдоты представляют собой одну из весьма
распространенных и популярных народных речевых форм.
«Соль» анекдота может скрываться в самых разных нюансах
его формы и / или содержания. И нередко основой коми-
ческого эффекта становятся связи одного текста с другими:
(36) Eines Tages besuchte Wilhelm Grimm in Heidelberg den
romantischen Dichter Clemens Brentano. Bei Brentano war eine
Dame zu Besuch, die in ihrer iiberreifen Schonheit weder
jugendlich noch klug war. Nachdem sie sich verabschiedet hatte,
rief Brentano: “Ich werde ein Gedicht auf sie machen. Ist sie
nicht schon, wie ein Marchen?” “Nun ja”, entgegnete Grimm
zogemd. “Es war einmal...” (Sprachscherze, 113) ‘Однажды
Вильгельм Гримм навестил в Гейдельберге поэта-романтика
Клеменса Брентано. У Брентано с визитом была одна дама,
которая, несмотря на свою былую красоту, не отличалась
ни моложавостью, ни умом. После того как она попрощалась,
131
Брентано воскликнул: «Я напишу для нее стихи. Разве она
не красива, как сказка?» «Ну да», помедлив, ответил Гримм.
«Давным-давно...».’
В приведенном анекдоте остроумно обыгрывается зачин
немецких народных сказок: “Es war einmal...”, с которым
знаком любой носитель немецкого языка (ср. русское выра-
жение «Жила-была...» или «Давным-давно...»). В сравнении
красоты женщины со сказкой нет ничего необычного («Она
сказочно красива»), это сравнение стереотипно, оно является
избитым и тривиальным комплиментом. В то же самое время
тонкий иносказательный намек Вильгельма Гримма на то,
что сказочная красота женщины уже в прошлом, подчерки-
вает необъективный характер предшествующей восторженной
оценки, высказанной Клеменсом Брентано.
«Интертекстуализмы» могут соотноситься не только с
названием текста или его части, они могут отсылать также
ко всему речевому произведению или даже нескольким про-
изведениям. Такие случаи обнаруживаются, например, среди
немецких загадок, ответить на которые может только чело-
век, знакомый с немецкими народными сказками и сказоч-
ными персонажами. (87) Hans und Gretel tief im Wald
kommen an ein Knusperhaus, ahnen nichts von der Gefahr.
Wer kommt aus dem Haus heraus? (Die Hexe). Русским
аналогом данной загадки может служить следующий текст:
«Сестрица Аленушка и братец Иванушка повстречали в
глухом лесу избушку на курьих ножках. Без опаски они
постучали в дверь. Кто вышел им навстречу?». Для русских
детей (и взрослых) ответ очевиден: «Баба-яга» — непремен-
ный персонаж многих любимых народных сказок. Но этот
простой ответ может поставить в тупик любого иностранца,
для которого в подобных условиях возможно появление
другой сказочной фигуры.
132
3. Смысловая, коммуникативная
и структурная целостность текста
в концепции О. И. Москальской
По мнению О. И. Москальской, единицами лингвистики
текста и объектами ее изучения являются: 1) сверхфразовое
единство (микротекст) и 2) целое речевое произведение (мак-
ротекст).4 Все наблюдения О. И. Москальской по поводу
основных свойств текста относятся к сверхфразовому един-
ству, т. е. микротексту. Что касается целого речевого про-
изведения, т. е. макротекста, то оно, по словам О. И. Мос-
кальской, по самой своей природе не поддается определению
в понятиях грамматики, хотя грамматические признаки и
входят в структурирование его именно как целостного обра-
зования. При этом целостность текста, органическое сцепле-
ние его частей, свойственны как сверхфразовому единству,
так и целому речевому произведению.
Сверхфразовое единство (микротекст) — это специаль-
ным образом организованная закрытая цепочка предложе-
ний, представляющая собой единое высказывание. Тесная
взаимосвязь составляющих частей текста (когерентность)
проявляется одновременно в виде смысловой, коммуникатив-
ной и структурной целостности, которые соотносятся между
собой как содержание, функция и форма.
Смысловая целостность текста заключается в единст-
ве его темы. Под темой целого текста или микротекста
О. И. Москальская понимает смысловое ядро текста, его
конденсированное и обобщенное содержание. Сверхфразовое
единство (микротекст) монотематично. Объединение всех со-
ставляющих его предложений вокруг одной темы есть про-
явление его смысловой целостности. Переход от одной темы
к другой есть пограничный сигнал, знаменующий конец
одного сверхфразового единства и начало другого.
Коммуникативная целостность текста проявляется в
том, что каждое последующее предложение в сверхфразовом
4 Данная концепция текста представлена в работах (Москальская 1978;
1981; Moskalskaja 1984).
133
единстве в коммуникативном плане опирается на предшест-
вующее, продвигая высказывание от данного, известного к
новому, неизвестному. В результате образуется тема-ремати-
ческая цепочка, имеющая конечный характер и определяю-
щая границы сверхфразового единства. Структура тема-ре-
матической цепочки поддается моделированию и может быть
сведена к нескольким основным моделям.5
Структурная целостность заключается в наличии в текс-
те многочисленных внешних сигналов связей между предло-
жениями. Они указывают на то, что сверхфразовое единство
является также структурным целым. Сигналами структурной
связи между предложениями служат местоимения и место-
именные наречия, выбор формы артикля, употребление вре-
мен и многое другое. Они активно участвуют в установлении
левосторонних (анафорических) и правосторонних (катафо-
рических) связей между предложениями, составляющими
сверхфразовое единство. Тем самым они выполняют тексто-
образующую функцию.
Представленные выше свойства текста, выражающиеся
в смысловой, коммуникативной и структурной целостности,
служат в своей совокупности также критериями членения
текста на сверхфразовые единства. К ним относятся сме-
на микротемы, нарушение непрерывности тема-рематической
цепочки, нарушение непрерывности внешних межфразовых
связей.
4. Цельность и связность
как главные свойства текста
В современной отечественной лингвистике текста внима-
ние прежде всего акцентируется на двух главных свойствах,
составляющих существо текста, — на цельности и связности.
Эти свойства предполагают связь, объединение текстовых
элементов в одно целое, затрагивая разные стороны органи-
зации речевого произведения. Цельность предполагает внут-
5 Подробнее о тема-рематической организации текста см. гл. 10.
134
реннюю законченность, смысловое единство текста. Связность
заключается в сцеплении элементов текста между собой,
причем не только элементов, следующих в тексте непосред-
ственно друг за другом, но и на некоторой дистанции друг
от друга.
Цельность и связность — это системные свойства рече-
вых произведений, они лежат в самой основе выделения
лингвистики текста в самостоятельную научную дисциплину.
Это обстоятельство хорошо осознают отечественные лингви-
сты. В. Б. Касевич говорит, очерчивая круг проблем лин-
гвистики текста: «Что же остается и остается ли что-либо
на долю лингвистики текста? По-видимому, лингвистика
текста все же имеет свой собственный объект изучения. В
пользу этого можно указать на два обстоятельства. Во-пер-
вых, коль скоро текст объективно существует, то возможно
описание и моделирование текста, возможна типология текс-
тов по их структуре, по распределению в их рамках тех или
иных единиц и т. п. Во-вторых, известны проблемы цель-
ности и связности текста, которые решаются именно лин-
гвистикой текста. Правда, и здесь можно сказать, что сред-
ства, обеспечивающие цельность и связность, принадлежат
языковой системе, но с точки зрения последней они чаще
всего не имеют какой-либо специфики, а приобретают ее в
тексте (иногда — в тексте определенного жанра или автор-
ства)» (Касевич 1988: 50).
Эти два признака являются настолько важными, что их
не могут обойти своим вниманием ни ученые, дающие но-
вейшие лингвистические определения текста, ни авторы,
описывающие основные тенденции развития лингвистики
текста. В гл. 5 уже говорилось об одном из последних
определений, зафиксированном в «Кратком словаре лингви-
стических терминов», где под текстом понимается «осмыс-
ленная последовательность словесных знаков, обладающая
свойствами связности и цельности...» (разрядка моя. —
К. Ф.) (Васильева, Виноградов, Шахнарович 1995: 127). Точ-
но так же при выделении двух направлений в современной
лингвистике текста Т. М. Николаева подчеркивает, что они
объединяются «общими законами связности текста и общей
135
установкой на цельность текста» (Лингвистический энцик-
лопедический словарь 1990: 267).
С самого возникновения лингвистики текста основное
внимание исследователей текста занимали проблемы связнос-
ти больших речевых отрезков. Причину такого положения
дел можно усмотреть в несовершенстве методики лингвисти-
ческого анализа целых речевых произведений и недостаточ-
ности понятийного аппарата, применявшегося в языковеде-
нии при исследовании традиционных структурных языковых
единиц — фонемы, морфемы, слова и предложения. В конце
70-х годов XX в. А. А. Леонтьев пессимистически заявлял,
что «аппарат современной лингвистики текста пригоден лишь
для анализа связности» (Леонтьев 1979: 18). Этот пессимизм
относился, конечно, к перспективам анализа цельности текс-
та. Проблемы текста как единого целого стали выходить на
передний план значительно позже, хотя взаимная обуслов-
ленность цельности и связности была очевидной для ученых
с самого начала.
В зарубежной лингвистической литературе связность и
цельность также признаются основными признаками текста.
Чаще всего ученые рассматривают их отдельно друг от друга,
как, например, в концепции Р. Богранда и В. Дресслера,
но иногда их объединяют под одним названием, например,
«когерентность текста». Под этим термином понимается спе-
цифическая взаимосвязь конституентов текста, наблюдае-
мая на различных уровнях: а) между предложениями на
грамматическом уровне («грамматическая когерентность»),
б) между пропозициями на тематическом уровне («темати-
ческая когерентность»), в) между речевыми действиями (ил-
локуциями) на прагматическом уровне («прагматическая ко-
герентность») (Brinker 1998: 2). Т. ван Дейк предпочитает
говорить о двух видах связности, характеризующих разные
уровни дискурса. Локальная связность определяется отноше-
ниями между соседними пропозициями. Глобальная связ-
ность имеет более общую природу и характеризует весь
дискурс в целом или его большие фрагменты (Дейк 1989:
41). Но в принципе, здесь речь идет также о связности и
цельности — центральных понятиях современного лингвис-
тического анализа текста.
136
5. Основные свойства текста
в интерпретации Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн
В центре внимания исследователя текста стоят также,
по мнению Л. И. Мурзина и А. С. Штерн, два основных
свойства — связность и цельность. Эти параметры текста в
чем-то противопоставлены, но вместе с тем и предполагают
друг друга. Именно благодаря этим свойствам текст стано-
вится принадлежностью системы языка (Мурзин, Штерн
1991: 11).
Связность Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн раскрывают
следующим образом. Два компонента текста связаны друг с
другом, если они имеют некоторую общую часть. При бли-
жайшем рассмотрении оказывается, что в тексте нет ни
одного компонента, который не был бы связан хотя бы еще
с одним компонентом. Эти связи могут быть самой различ-
ной природы, однако следует помнить, что связность — это
структурное свойство не только текста, но и любой другой
единицы языка. В предложении или словосочетании связь
между компонентами достаточно очевидна и во многом ана-
логична связям внутри текста. Даже слово (если оно не
состоит из одной морфемы) характеризуется определенной
связностью своих компонентов. Так, соединительные гласные
в сложных словах аналогичны некоторым средствам сцепле-
ния предложений в тексте. Очевидно, компоненты не только
текста, но и всех структурных единиц языка имеют как
семантическую, так и формальную связь.
Связность компонентов текста является направленной.
Вслед за И. Р. Гальпериным эти авторы имеют в виду
ретроспекцию и проспекцию текста (по другой терминоло-
гии — анафорическую и катафорическую связь). В одних
случаях последующие компоненты связываются с предыду-
щими (ретроспекция, анафорическая связь). В других слу-
чаях, наоборот, предыдущие компоненты связываются с пос-
ледующими (проспекция, катафорическая связь). Эти два
вида связности неравноположены. Ретроспективная связь яв-
но преобладает, она составляет некоторую текстовую норму.
Напротив, проспективная связь встречается реже, поэтому
применяется в специальных случаях. Функция этого приема
137
сводится к предупреждению адресата о том, что далее по-
следует важный по содержанию или как-то ожидаемый
текст. Поэтому проспективное построение текста требует,
чтобы пре- дыдущий компонент содержал специальные сред-
ства предупреждения типа следующий, вот что, вот о чем
и т. п. Говорящий как бы берет на себя обязательство
воспроизвести известный ему текст, который, как он пред-
полагает, неизвестен слушающему: «Я расскажу вам одну
историю» (там же: 11-12).
Цельность представляет собой иную сторону текста, поэ-
тому связность всех компонентов текста автоматически не
приводит к цельности, хотя, вероятно, и способствует ее ста-
новлению. Для объяснения природы цельности Л. Н. Мур-
зин и А. С. Штерн прибегают к понятию гештальта (нем.
Gestalt ‘образ’), применяемому в психологии для обозначения
случаев, когда наблюдаемый объект воспринимается в це-
лом — без учета тех или иных деталей. Текст не является
исключением, он воспринимается носителями языка как
целое. Если он воспринимается иначе, он разрушается, пере-
стает быть самим собой.
В основе цельности текста лежит ситуативность, соотне-
сенность с ситуацией — конкретной или абстрактной, реаль-
ной или воображаемой. Когда мы воспринимаем текст на
малознакомом языке, наше сознание схватывает отдельные
слова или даже предложения, мы слышим поток звуков, его
мелодию, ритм, выделяем в нем знакомые места — отдель-
ные сочетания звуков, однако не можем все это осмыслить
как нечто целостное — как текст. Это происходит как раз
потому, что за разрозненными частями текста не выстраи-
вается то, что называется внеязыковой действительностью
или — более конкретно — ситуацией. Мы только тогда
овладеваем языком, когда за текстом начинаем видеть си-
туацию. Ситуативность проливает свет на природу текстовой
цельности. Цельность есть категория содержательная (в от-
личие от формальной природы связности), она ориентирована
на содержание текста, на смысл, который приобретает текст,
поставленный в соответствии с ситуацией (там же: 12-13).
Цельность текста опирается одновременно на два логи-
чески исключающих друг друга основания — непрерывность
138
и дискретность. Признание цельности текста влечет за собой
признание его непрерывности. Выше уже было показано, что
если текст целен, то его детали и части сливаются в непре-
рывное целое. Но вместе с тем текст — структурное, т. е.
расчлененное, целое. Это противоречие в лингвистике истол-
ковывается по-разному. Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн отдают
предпочтение гипотезе Ю. М. Лотмана о наличии двух типов
генераторов текста, соответствующих двум типам сознания.
Одно сознание оперирует дискретными величинами, ведает
соединением отдельных сегментов в цепочки текста. Другое
сознание опирается на континуальность текста (Лотман 1981:
9) — цит. по (Мурзин, Штерн 1991: 14). Эта гипотеза
убедительно коррелирует с данными физиологии, согласно
которым дискретностью текста управляет левое полушарие,
а непрерывностью текста — правое полушарие головного
мозга человека (Лотман 1983) — цит. по (Мурзин, Штерн
1991: 14). Участники общения по-разному пользуются этими
генераторами: кодирующий отталкивается от континуальнос-
ти текста с тем, чтобы его расчленить, а декодирующий,
напротив, воспринимая отдельные компоненты текста, стре-
мится представить его как нерасчлененное континуальное
целое. Очевидно, механизм расчленения стыкуется с меха-
низмом развертывания, а механизм континуализации текс-
та — с механизмом его свертывания (там же).
Каков может быть практический вывод из рассуждений
Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн о цельности текста? Понятие
ситуации, как отмечают сами авторы, является слишком
широким, чтобы представить цельность текста. Соответствен-
но его необходимо каким-то образом ограничить. В ситуацию
входит описываемый объект. Если признать, что текст и
есть описание объекта, то можно утверждать, что цельность
текста обеспечивается прежде всего единством описываемого
объекта (вне зависимости от того, какова природа этого
объекта) (там же: 15).
Следующее свойство — отдельноетъ текста — опирается
на его денотативное единство. В данном случае имеется в
виду возможность отграничения одного текста от другого.
До тех пор пока описывается один и тот же объект, мы
имеем дело с одним и тем же текстом. В связи с тем,
139
что границы между объектами в действительности являются
весьма нечеткими и размытыми, нельзя требовать, чтобы
границы между текстами были абсолютными. Относитель-
ность границ между текстами (хотя проблема отдельно-
сти текста не исчерпывается установлением таких границ)
Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн (1991: 15-16) наглядно пока-
зывают на примере трех анекдотов Юрия Никулина: (38а)
Можно ли в три приема поместить бегемота в холодиль-
ник? — Можно: открываем дверцу холодильника — первый
прием; закладываем бегемота — второй прием; закрываем
дверцу — третий. (386) Можно ли в четыре приема помес-
тить в холодильник жирафа? — Можно: открываем двер-
цу — первый прием; вытаскиваем бегемота — второй; и
т. д. (38в) Может ли жираф догнать бегемота? — Нет,
потому что он в холодильнике.
Суть эффекта, который производят эти анекдоты, за-
ключается в том, что слушателями они воспринимаются
как отдельные тексты, тогда как автор (рассказчик) их свя-
зывает в одно целое. Очевидно, «цельность» всех этих тек-
стов обеспечивается их референтным единством, единст-
вом описываемого объекта. Соответственно Л. Н. Мурзин и
А. С. Штерн формулируют некоторое общее правило, кото-
рым интуитивно руководствуется человек, решая на практи-
ке проблему отдельности текста: если денотат (референт)
по ходу речевого общения остается в представлении ком-
муникантов тем же самым, то речь идет об одном, от-
дельном тексте, в противном случае — о разных. Следова-
тельно, границы между текстами определяются исходя из
того, что участники общения считают объектом описания,
темой коммуникации, какие признаки существенными и т. п.
Трудности разграничения отдельных текстов заключают-
ся не только в том, что тексты не изолированы друг от
друга или тысячами нитей связаны между собой, но и в
том, что они намеренно вставляются один в другой. Отдель-
ный текст может выполнять функцию компонента другого
текста, а тот, в свою очередь, — функцию компонента
третьего и т. д. Текст, соединяющий в себе ряд текстов,
можно считать отдельным текстом, если найдется соответст-
вующий ему достаточно абстрактный общий объект. Слож-
140
ными отдельными текстами являются, например, научные
монографии или художественные произведения таких жан-
ров, как повесть, пьеса, роман. Однако не всякое объедине-
ние текстов есть отдельный текст. Например, сборник тре-
нировочных упражнений представляет собой не отдельный
текст, а конгломерат текстов, объединенных общей целью,
которую поставил перед собой составитель. Диалог, по мне-
нию авторов, только тогда отдельный текст, когда все его
реплики описывают один и тот же объект (там же: 15-16).
С отдельностью текста Л. Н. Мурзин и А. С. Штерн
связывают следующую антиномию — завершенность / неза
вершенность текста. При решении этой проблемы, по их
мнению, наблюдаются два подхода. Одни лингвисты утверж-
дают, что текст, как и всякая единица языка, не может
быть незавершенным. Его незавершенность носит случайный
характер, она связана с нелингвистическими факторами.
Другие лингвисты, напротив, полагают, что текст вообще не
может быть завершен, потому что описываемый текстом
объект бесконечен, неисчерпаем для познания. Однако, как
полагают авторы, потенциальная неисчерпаемость объекта не
означает актуальной неисчерпаемости. В каждом конкретном
случае описание объекта может считаться исчерпывающим
с точки зрения тех целей и задач, которые ставят перед
собой данные коммуниканты, их уровня познания данного
объекта. Следовательно, актуально текст может быть завер-
шен. Такая актуальная завершенность имеет формальное
выражение в речи благодаря множеству приемов, которыми
располагает говорящий (кодирующий), чтобы закончить на-
чатый текст. Самым простым приемом является латинское
слово dixi («я сказал», т. е. я высказался, я сказал все, я
кончил) (Бабичев, Боровский 1982: 199), которое было непре-
менным атрибутом судебного выступления. В наши дни так-
же можно встретить сигналы актуальной завершенности тек-
ста (может быть, не такие откровенные, как dixi или «ко-
нец»), о чем свидетельствуют вводные обобщающие слова:
«таким образом*, «итак* или обороты типа: «подводя ито-
ги*, «в заключение подчеркнем* и т. п (Мурзин, Штерн
1991: 16-17).
141
Глава 9
ФУНКЦИИ ТЕКСТА
Сущность языка нагляднее всего об-
наруживается в его функционировании
Гали Николаевна Эйхбаум
(из неопубликованных лекций)
1. Функция текста и иллокуция предложения
Как известно, общее значение языковых единиц слага-
ется не только из их формы и содержания, но и из их
коммуникативной направленности (функции). Это положение
является одним из основополагающих принципов лингвис-
тической прагматики. «Здесь дует!» — в определенных ус-
ловиях эта фраза может означать вовсе не констатацию
фак-та (наличие сквозняка), а пожелание (просьбу, мольбу,
приказ и т. п.) закрыть окно. Соответственно в современной
лингвистике текст понимается как комплексная, специально
организованная, взаимосвязанная единица речевой коммуни-
кации, с помощью которой говорящий совершает конкретное
речевое действие с явно (или неявно) выраженным комму-
никативным смыслом.
Перед тем как перейти к непосредственному рассмотре-
нию текстовых функций, необходимо выяснить некоторые
терминологические вопросы. В современной лингвистической
теории при определении функциональной направленности
речевых актов принято использовать понятие иллокуции.1
1 См., например, работы Дж. Остина и Дж. Сердя в сборнике «Новое в
зарубежной лингвистике* (1986).
142
В нашем случае, видимо, целесообразно вслед за некоторыми
авторами отнести понятие иллокуции к уровню предложения,
закрепив понятие текстовой функции за уровнем целого
речевого произведения (Linke, Nussbaumer, Portmann 1994:
245). При этом необходимо заметить, что в некоторых ис-
точниках эти понятия используются как синонимичные, т. е.
функция текста = иллокуции текста (BuBmann 1990: 777).
Однако в любом случае речь идет об интенциональном ас-
пекте речевого высказывания.
Насколько неверно является предположение о том, что
общее значение текста складывается из простой суммы зна-
чений отдельных предложений, настолько неверен вывод о
том, что текстовую функцию можно представить в виде
суммы отдельных иллокуций. И уж если мы хотим связать
функцию текста с иллокутивной силой отдельных предло-
жений, то нам необходимо предположить наличие системы
иллокутивных иерархий, в которой главной функции текста
соответствовали бы подчиненные функции (иллокуции) на
уровне предложения. Однако намного целесообразнее связать
целевую установку текста с функционированием текста как
целого и исходить из того, что отдельные текстовые элементы
(слова, предложения или даже фрагменты), хотя и способ-
ствуют воплощению этой функции, однако сами по себе, в
отдельности, ее не реализуют.
Таким образом, чем меньше при определении функции
текста мы опираемся на внутритекстовые элементы, тем
важнее оказываются экстратекстовые факторы, как адресат,
ситуация, отношения между партнерами по коммуникации,
общий фонд знаний собеседников и т. п. Вместе с тем
рассмотрение предложений в аспекте их функционирования
способствует выявлению особенностей функционирования
текста как целого речевого произведения. Что же касается
определения реестра текстовых функций, то в этом вопросе
у языковедов нет единой точки зрения. Однако нетрудно
заметить, что отправной точкой большинства новейших за-
рубежных классификаций текстовых функций является так
называемая «модель органона» Карла Бюлера.
143
2. «Модель органона» К. Бюлера
При знакомстве с концепцией К. Бюлера следует по-
мнить, что в данном случае речь идет о семиотической
модели функционирования языка (а не о текстовой модели),
согласно которой описание функционирования языковых зна-
ков производится с учетом конкретных коммуникативных
взаимосвязей.
При построении модели функционирования языка К. Бю-
лер отталкивается от мысли Платона, высказанной в диалоге
«Кратил»: «Язык есть organum, служащий для того, чтобы
один человек мог сообщить другому нечто о вещи» (Бюлер
1993: 30). В этом перечислении «один человек — другому
человеку — о вещи» представлены три необходимые реля-
ционные компоненты акта коммуникации.
Для большей наглядности К. Бюлер рисует следующую
схему (рис. 3):
Предмет
Q
I
ст''”
Один человек Другой человек
Рис. 3. «Модель органона» К. Бюлера.
При толковании данной схемы в первую очередь прихо-
дит в голову прямой каузальный подход. «Один человек»
производит звук, который действует на «другого человека»
как раздражитель. Таким образом, здесь имеются и субъект,
и объект воздействия. Смысл отношения между звуком и
предметом состоит в каузировании связей между событиями,
сопровождающими звук: слуховое восприятие звукового фе-
144
номена стимулирует слушающего обратить внимание на этот
самый предмет. Вот пример К. Бюлера: «Два человека на-
ходятся в комнате. Один слышит шорох, смотрит в окно и
говорит: “Идет дождь”, тогда и другой смотрит туда, понуж-
даемый услышанными словами или взглядом говорящего».
По мнению К. Бюлера, так все происходит, и при этом круг
замыкается наилучшим образом. Однако психофизические
системы говорящего и слушающего действуют различно. В
простейшем случае получение раздражения эквивалентно на-
стоящему сообщению, а его отправление — действию.
Рассуждая таким образом, К. Бюлер приходит к новой
схеме (рис. 4).
Рис. 4. Три семантические функции языковых единиц в трактовке
К. Бюлера.
Объяснения К. Бюлера точны и лаконичны. Круг в
середине символизирует конкретное языковое явление. Три
переменных фактора призваны поднять его тремя различны-
ми способами до ранга знака. Три стороны начерченного
145
треугольника символизируют эти три фактора. Треугольник
включает в себя несколько меньше, чем круг. Вместе с тем
он выходит за границы круга, указывая, что чувственно
данное всегда дополняется апперцепцией.2 Множество линий
символизирует семантические функции (сложного) языкового
знака. Это символ в силу своей соотнесенности с предметами
и положением дел; это симптом (примета, индекс) в силу
своей зависимости от отправителя, внутреннее состояние
которого он выражает, и сигнал в силу своего обращения к
слушателю, чьим внешним поведением или внутренним со-
стоянием он управляет так же, как и другие коммуника-
тивные знаки (Бюлер 1993: 34).
Соответственно указанной схеме К. Бюлер выделяет три
функции языковых знаков:
1) репрезентативную, т. е. функцию представления
предметов, положений дел и событий (Darstellung);
2) экспрессивную, т. е. функцию выражения внутреннего
состояния, эмоций и позиций отправителя (Ausdruck);
3) апеллятивную, т. е. функцию, с помощью которой
отправитель обращается к реципиенту и хочет побудить его
к определенным реакциям (Appell).
Доминирующую роль в этом единстве играет репрезен-
тативная функция. Однако, не оспаривая ее главенствующей
роли, К. Бюлер говорит также о возможности доминирова-
ния каждой из представленных выше функций. К тому же
любое из трех рассмотренных отношений, любая из трех
смысловых функций языкового знака открывает и очерчи-
вает свою область лингвистических феноменов и фактов (там
же: 36-38). В лингвистической литературе существует также
мнение о том, что коммуникативная направленность (целевая
установка) текста, как правило, воплощается в одной доми-
нирующей функции, и именно ее следует называть тек-
стовой функцией (Brinker 1993: 82).
Некоторые зарубежные лингвисты, строящие свои науч-
ные концепции на примате коммуникативного подхода к
2 Апперцепция — от лат. ad ‘при, к’ + perceptio ‘восприятие’ — зависимость
восприятия от прошлого опыта, от запаса знаний и общего содержания духов-
ной жизни человека, а также от психического состояния человека в момент
восприятия; см.: Словарь иностранных слов (1989: 50).
146
тексту, заимствуют схему К. Бюлера целиком и переносят
ее на уровень текста, считая основными функциями текста
репрезентативную, экспрессивную и апеллятивную (Gtilich,
Raible 1977: 151-154). Такой выбор становится понятным,
если учесть, что эти ученые считают текст «комплексным
языковым знаком, образованным по правилам языковой сис-
темы» (Ibid.: 47); иными словами, они признают за текстом
(по крайней мере частично) статус языкового знака. А уж
если текст, по их мнению, является языковым знаком, то
и выводы К. Бюлера о функциях языкового знака, естест-
венно, распространяются также на текст.
Модель К. Бюлера получила свое дальнейшее развитие
в трудах других выдающихся лингвистов. Ян Мукаржовский
обратил внимание еще на один компонент речевого акта —
на сам знак. С ним он связывает четвертую функцию —
поэтическую или эстетическую. Эта функция заключается в
способности знака сосредоточивать внимание на самом себе,
а не на сообщаемом. По его мнению, поэтическая или
эстетическая функция противопоставлена трем «практиче-
ским» функциям, выделяемым К. Бюлером. Иными словами,
именно направленность поэтической речи на самого себя, а
не на означаемое отличает ее от практического использования
языка (Mukafovsky 1977: 65-85) — цит. по (Чаковская 1986:
6).
3. Иллокутивные классы Дж. Серля
Другой основой для многих зарубежных классифика-
ций текстовых функций являются иллокутивные классы
Дж. Серля (1986: 170-194). Как известно, он выделяет:
1) репрезентативы, функция которых состоит в пред-
ставлении какого-либо (истинного или неверного, правиль-
ного или неправильного) положения дел (диагноз, констата-
ция, описание, предсказание, сообщение, утверждение);
2) директивы — речевые акты, побуждающие реципи-
ента к какому-либо действию (приказ, просьба, распоряже-
ние, рекомендация, совет, указание и т. п.);
147
3) комиссивы — речевые акты, в которых говорящий
обязуется предпринять какое-либо действие в будущем, со-
блюдать определенные рамки поведения (гарантийное пись-
мо, договор, клятва, обещание, пари и т. д.);
4) экспрессивы, предназначенные для выражения психи-
ческого отношения говорящего к предметам и ситуациям
(благодарность, извинение, поздравление, приветствие, собо-
лезнование и т. п.);
5) декларативы — речевые акты, успешное осуществле-
ние которых влечет за собой изменение в статусе или в
положении того предмета (предметов), о котором (которых)
идет речь (например: «Я объявляю вас мужем и женой» или
«Я назначаю Вас ...»).
Нетрудно заметить, что три иллокутивных класса
Дж. Серля из пяти в том или ином виде повторяют функции
языкового знака в модели К. Бюлера: репрезентативы =
функция представления, экспрессивы = функция выражения,
директивы = апеллятивная функция. К тому же следу-ет
добавить, что перечень возможных целевых установок рече-
вых актов не исчерпывается классификацией Дж. Серля.
Одна из развернутых концепций, посвященных прагматиче-
скому аспекту высказывания, и в частности видам речевых
актов, представлена в работе В. В. Богданова (1990). Его
строгая дихотомичная схема включает в себя девять конеч-
ных классов, причем каждый из этих классов проиллюстри-
рован необходимым количеством примеров на разных язы-
ках: декларативы, комиссивы, интеррогативы, инъюнктивы,
реквестивы, адвисивы, экспрессивы, констативы, аффирма-
тивы.3
4. Классификация текстовых функций К. Бринкера
В своем подходе К. Бринкер опирается на представлен-
ную в п. 3 классификацию Дж. Серля и выделяет следу-
3 Эти наименования приведены в порядке, предложенном В. В. Богдановым
(1990: 53-58).
148
ющие основные функции текста: 1) информативную (Infor-
mationsfunktiori), 2) апеллятивную (Appell funktiori), 3) функ-
цию возложения (принятия на себя) обязанностей (Obliga-
tions funktiori), 4) контактную (К ontakt funktiori), 5) деклара-
тивную (Deklarations funktiori). Нетрудно заметить, что
К. Бринкер, сохраняя принципиальный подход Дж. Серля,
отказывается от названия репрезентативы и экспрессивы,
предпочитая им более однородные наименования (соответст-
венно информативная и контактная функции). По его словам,
это сделано для того, чтобы подчеркнуть особенности ком-
муникативного контакта между автором текста и реципиен-
том, находящие свое выражение в тексте (Brinker 1993: 104).
Рассмотрим эти функции подробнее.
Информативная функция: отправитель дает понять ре-
ципиенту, что хочет сообщить (передать) ему новое знание,
проинформировать его о чем-либо. Перформативные глаго-
лы informieren (информировать), mitteilen (сообщать), benach-
richtigen (уведомить) и т. п. прямо передают содержание дан-
ной функции. Основной смысл информативной функции за-
ключается в следующей формуле: Ich (der Emittent) infor-
miere dick (den Rezipienten) uber den Sachverhalt X (Text-
inhalt) — «Я (отправитель) информирую тебя (реципиента)
о положении дел X (содержание текста)». Степень уве-
ренности автора в истинности информации передается при
помощи модальных глаголов, модальных слов или дру-
гих языковых средств. Наиболее явно информативная функ-
ция представлена в газетных, радио- и телевизионных но-
востях, различного рода описаниях, медицинских заключе-
ниях и т. п.
Апеллятивная функция: отправитель дает понять реци-
пиенту, что он хочет побудить его занять определенную
позицию по отношению к предмету (воздействие на мнение)
и / или совершить определенное действие (воздействие
на поведение). К перформативным глаголам, прямо назы-
вающим виды словесного воздействия на реципиента, отно-
сятся следующие глаголы: auffordem (побуждать), befehlen
(приказывать), raten (советовать), empfehlen (рекомендовать)
и др. Главное содержание апеллятивной функции передает
формула Ich (der Emittent) fordere dich (den Rezipienten)
149
auf, die Einstellung (Meinung) X zu iibernehmen / die Hand-
lung X zu vollziehen — «Я (отправитель) призываю тебя
(реципиента) занять позицию (принять точку зрения) X /
совершить действие X». Апеллятивная функция характерна
для рекламных текстов, политических комментариев, ин-
струкций, рецептов и т. п.
Функция возложения (принятия на себя) обязаннос-
тей: отправитель дает понять реципиенту, что обязуется со-
вершить по отношению к нему определенное действие. Эту
функцию передают такие перформативные глаголы, как ver-
sprechen (обещать), sich verpflichten (обязаться), schworen
(клясться), garantieren (гарантировать) и др. Основное со-
держание функции возложения обязанностей заключено в
формуле: Ich (der Emittent) verpflichte mich (dem Rezipienten
gegeniiber), die Handlung X zu tun — «Я (отправитель)
обязуюсь (по отношению к реципиенту) выполнить дейст-
вие X». Данная функция находит свое воплощение в до-
говорах, (письменных) соглашениях, гарантийных письмах,
клятвах и т. п.
Контактная функция: отправитель дает понять реципи-
енту, что в данном случае речь идет о личных отношениях
(в особенности об установлении и поддержании личных кон-
тактов). Функцию человеческого контакта передают следую-
щие перформативные глаголы: danken (благодарить), ит
Entschuldigung bitten (просить извинения), gratulieren (по-
здравлять), bedauern (сожалеть) и т. п. Примером текста с
явно выраженной контактной функцией может быть открыт-
ка следующего содержания: Uber die GlUckwiinsche und Auf-
merksamkeiten zu unserer Verlobung haben wir uns sehr gefreut
und danken Ihnen herzlich dafiir ‘Мы очень рады Вашему
вниманию и сердечно благодарим Вас за поздравления по
случаю нашей помолвки’. Контактная функция находит свое
выражение в поздравительных открытках, соболезнованиях
и т. п.
Декларативная функция: отправитель дает понять реци-
пиенту, что данный текст создает новую реальность, что
(успешное) произнесение текста означает установление опре-
деленного положения дел. Декларативная функция почти
всегда находит свое прямое выражение в тексте: Ich seize
150
meinen Bruder Franz S. zu meinem alleinigen Erben ein (aus
einem Testament) ‘Я назначаю своим единственным наслед-
ником моего брата Франца 3.’ (из завещания). Общей фор-
мулой таких текстов могут служить слова: Ich (der Emit'
tent) bewirke damit, dass X als Y gilt ‘Я (отправитель)
обусловливаю настоящим, что X считается Y’. Декларативная
функция характерна для завещаний, обвинительных заклю-
чений, назначений, передачи полномочий и т. п. Сюда же
относятся записи в студенческой зачетной книжке (Ibid.:
104-120).
5. Текстовые функции в концепции В. Хайнеманна
и Д. Фивегера
Некоторые авторы предпочитают рассматривать функции
текста применительно к проблеме типологии текстов. В этой
связи обращает на себя внимание концепция В. Хайнеманна
и Д. Фивегера, в которой текстовые функции оказываются
первым звеном в многоуровневой системе знаний коммуни-
кантов о характерных чертах отдельных типов текстов (Text-
must erwissen): I — Funktionstypen (функциональные типы),
II — Situationstypen (типы ситуаций), III — Verfahrenstypen
(типы коммуникативных стратегий), IV — Text-Strukturie-
rungstypen (типы структурирования текстов), V — prototy-
pische Formulierungstypen (стереотипичные формулировки)
(Heinemann, Viehweger 1991: 147).
При определении перечня текстовых функций решаю-
щим обстоятельством для немецких авторов оказывается
от-вет на вопрос, какие последствия может повлечь за собой
применение того или иного текста в акте коммуникации
(интеракции). С их помощью автор текста может:
— психически разгрузить себя (функция самовыражения,
“sich ausdrucken”);
— установить или поддержать контакт с партнерами
(контактная функция, “kontaktieren”);
— получить от партнеров или сообщить им какую-либо
информацию (функция информирования, “informieren”);
151
— побудить партнеров что-либо сделать (функция управ-
ления, регуляции, “steuern”).
Эти четыре первичные функции обеспечения коммуни-
кации находятся в тесной взаимосвязи друг с другом: регу-
лирующие тексты одновременно могут передавать информа-
цию, информирующие тексты предполагают наличие контак-
та между партнерами, а для установления или поддержания
контакта необходима как минимум способность партнеров по
коммуникации к самовыражению.
С помощью текстов может достигаться также эстетиче-
ское воздействие на партнеров. Эту функцию В. Хайнеманн
и Д. Фивегер называют эстетической и ее особое положение
видят в том, что автор текста, обладающего эстети- ческой
функцией, создает с его помощью «мнимую реальность» (eine
fiktive Realitat). Таким образом, если четыре первых функ-
ции обращены к реальному миру, то последняя, пятая,
функция обслуживает мнимый мир.
6. Соотношение между формой, содержанием
и функцией текста
Для ответа на вопрос о соотношении между формой,
содержанием и функцией текста, кажется, не требуется
долгих размышлений. В данном случае проще всего восполь-
зоваться одним из наиболее авторитетных лингвистических
словарей и в определении каждого из этих трех понятий
будет присутствовать соотнесенность, по меньшей мере, с
одним из двух других понятий. Возьмем, например, «Словарь
лингвистических терминов» О. С. Ахмановой. Одним из зна-
чений термина «форма» выступает «своеобразная внутренняя
организация языка, определяющая присущую ему специфику
связи данного содержания с данным выражением» (Ахманова
1969: 500). Аналогично этому слово «содержание» трактуется
как «внутренняя (смысловая, понятийная) сторона языковых
единиц, по отношению к которой внешняя (звуковая, гра-
фическая и т. п.) их сторона приобретает свойства выраже-
ния» (там же: 438). Соответственно под «функцией» в самом
152
общем плане понимается «назначение, роль, выполняемая
единицей (элементом) языка при его воспроизведении в речи»
(там же: 506).
Таким образом, текст имеет две взаимосвязанные сторо-
ны — форму и содержание, к тому же он предназначен для
выполнения определенной функции. В принципе, мы уже
сталкивались с подобным соотношением, правда, примени-
тельно к тем подходам, которые используются при описании
текстов. Как указывалось выше, В. Хайнеманн выделяет три
подхода к описанию текста: 1) строго синтаксический, 2) се-
мантический и 3) коммуникативно-прагматический. Такое
разграничение соответствует не только выделению в семио-
тике трех разделов — синтактики, семантики и прагматики,
но фактически также и ориентации исследователя на фор-
мальные, содержательные или функциональные особенности
текста.
Конечно, в современной лингвистике текста можно встре-
тить и иную трактовку данного соотношения. О. И. Мос-
кальская, например, давая характеристику сверхфразовому
единству (или микротексту), говорит о том, что это понятие
является одновременно синтагматическим и функциональ-
ным (Москальская 1978: 14). Для нее сверхфразовое един-
ство — это «специальным образом организованная, закрытая
цепочка предложений, представляющая собой единое выска-
зывание» (там же).
Отличительной чертой любого сверхфразового единства
(как и целого речевого произведения) является целостность,
т. е. органическое сцепление его частей. Целостность текста
проявляется одновременно в виде структурной, смысловой и
коммуникативной целостности, которые соотносятся между
собой как форма, содержание и функция. Наиболее наглядно
все три вида целостности проявляются в сверхфразовом
единстве (там же).
Структурная целостность сверхфразового единства прояв-
ляется в многочисленных внешних сигналах связи между
предложениями, которые показывают, что сверхфразовое
единство — это, помимо всего прочего, также структурное
целое. Смысловая целостность текста заключается, по мне-
нию О. И. Москальской, в единстве его темы. Под темой
153
целого текста (точнее, микротекста) она понимает смысловое
ядро текста, его конденсированное и обобщенное содержание.
И, наконец, коммуникативная целостность сверхфразового
единства проявляется в том, что каждое последующее пред-
ложение опирается в коммуникативном плане на предшест-
вующее, и тем самым высказывание «продвигается» вперед,
от данного к новому. Вследствие этого образуется тема-ре-
матическая цепочка, имеющая конечный характер и опре-
деляющая границы сверхфразового единства (там же: 14-16).
Таким образом, взаимная обусловленность формы, содер-
жания и функции текста в трактовке О. И. Москальской
отличается от привычной картины соотношения этих по-
нятий применительно к другим лингвистическим единицам
(морфеме, слову, предложению).
Нередко все три названных параметра включаются авто-
ром в определение текста. Ср., например, определение тек-ста
К. Бринкера: «Термином “текст” обозначается некоторая ог-
раниченная последовательность языковых знаков, когерент-
ная сама по себе и обладающая как единое целое отчетливой
коммуникативной функцией» (Brinker 1992: 17). Тем самым
подчеркивается органическая связь между формой (текст как
ограниченная, взаимосвязанная последовательность языко-
вых знаков), содержанием (текст как единое целое) и функ-
цией (текст как цельное образование, обладающее отчетливой
коммуникативной функцией). В таком определении текста
все три признака выступают как обязательные компоненты.
Глава 10
КОММУНИКАТИВНАЯ СТРУКТУРА ТЕКСТА
За исходную точку исследования всегда будут
приниматься коммуникативные потребности
говорящего
Вилем Мапгезиус
1. Коммуникативное направление в лингвистике
Изучение коммуникативной структуры высказывания
нельзя назвать чем-то новым и необычным для лингвисти-
ки. Из недр традиционного синтаксиса вышла особая об-
ласть лингвистических исследований, именуемая коммуни-
кативным синтаксисом. Предметом данного направления син-
таксических исследований явилась организация высказыва-
ния говорящим субъектом в соответствии с его коммуника-
тивным намерением. Однако некоторые авторы, в частности
Н. А. Слюсарева, считают более правомерным закрепить за
этим лингвистическим направлением название «актуальный
синтаксис», продолжив пражскую традицию изучения син-
таксического строя языка (Слюсарева 1986: 4).
Такой подход имеет под собой реальную почву в том
плане, что основоположником теории актуального членения
предложения является известный чешский лингвист Вилем
Матезиус. Правда, существует мнение, что он просто си-
стематизировал взгляды известного французского филолога
XIX в. Анри Вейля; см. (Реферовская 1989: 5-8). Широко
известны также идеи немецкого ученого Германа Пауля о
155
«психологическом субъекте» и «психологическом предика-
те», обращенные к похожим проблемам. В. Б. Касевич
считает, что тема-рематическое членение высказывания во-
обще восходит к двучленной структуре пропозиции «субъ-
ект-предикат» Аристотеля (Касевич 1996: 244-245). Ни-
сколько не умаляя достоинств Аристотеля, его последова-
телей А. Вейля, Г. Пауля и других ученых, занимавших-
ся проблемами организации связной речи, подчеркнем еще
раз роль представителей Пражской лингвистической школы
В. Матезиуса и Ф. Данеша в разработке идеи актуального
членения применительно к анализу предложения и текста.
Концепции этих двух замечательных чешских лингвистов
взаимосвязаны, тематические прогрессии Ф. Данеша явля-
ются логическим продолжением взглядов В. Матезиуса на
вычленение в предложении темы и ремы.
Несомненно, такие категории актуального членения пред-
ложения, как тема и рема, в большей степени, чем другие
единицы синтаксиса, связаны с построением текста, потому
что в них учитывается коммуникативная перспектива пред-
ложения в рамках развертывающегося сообщения. Автор не
может передать всю информацию сразу, единовременно. Ли-
нейность речи обусловливает определенный порядок следо-
вания элементов сообщения. Если учесть к тому же, что
различные элементы сообщения имеют разную коммуника-
тивную значимость, то выбор порядка следования элементов
сообщения играет немаловажную роль в коммуникации. Та-
ким образом, тематические и рематические отношения яв-
ляются отражением коммуникативной стратегии говоряще-
го, который стремится передать информацию, ориентиру-
ясь на наличные условия коммуникации и пытаясь при
этом добиться определенной коммуникативной цели. Соот-
ветственно своему коммуникативному намерению он выстра-
ивает текст, в котором каждый элемент выполняет опреде-
ленную функцию и одновременно служит развертыванию
сообщения.
156
2. Актуальное членение предложения
и анализ текста
По мнению В. Матезиуса, актуальное членение предло-
жения следует противопоставить его формальному членению.
Если формальное членение разлагает состав предложения на
его грамматические элементы, то актуальное членение вы-
ясняет способ включения предложения в предметный кон-
текст. Соответственно если основными элементами формаль-
ного членения предложения являются грамматический субъ-
ект и грамматический предикат, то основными элемента-
ми актуального членения предложения будут: а) исходный
пункт (или основа) высказывания, т. е. то, что в данной
ситуации известно (или, по крайней мере, может быть легко
понято) и из чего исходит говорящий, и б) ядро высказы-
вания, т. е. то, что говорящий сообщает об исходной точке
высказывания (Матезиус 1967: 239).
В каждом высказывании устной и письменной речи, как
правило, отражено движение мысли от уже известного, от
того, что названо говорящим или что находится перед гла-
зами собеседников, к тому, что еще не известно слушаю-
щим или читателям. При формировании высказывания го-
ворящий учитывает фонд знаний адресата о предмете речи
и в зависимости от этого делает известную часть выска-
зывания исходным пунктом, отправной точкой высказыва-
ния, а в другой части сообщает то, что он хочет сказать о
первой части. Именно поэтому такое членение высказывания
на две части — тему (данное, известное) и рему (новое,
неизвестное) — называется актуальным членением. Это чле-
нение отражает актуальную позицию говорящего в данном
конкретном случае по отношению к содержанию высказыва-
ния и по отношению к тем, кому это высказывание пред-
назначено.
Членение высказывания на тему и рему находится в
прямой зависимости от реального контекста и конкретной
ситуации речи. Ср.: (39а) Er bekam das Buch von einem
Kollegen ‘Он получил книгу от коллеги’. (39b) Er bekam von
dem Kollegen ein Buch ‘Он получил от коллеги книгу’. Эти
157
предложения, передавая одну и ту же вещественную инфор-
мацию, различаются по содержащейся в них актуальной
информации. Цель, которую ставит перед собой говорящий,
каждый раз другая: в первом случае он либо хочет сообщить
о факте в целом, не выделяя особо отдельных моментов,
либо, при более сильном ударении на слове Kollegen (кол-
леги), подчеркнуть, что он получил книгу именно от коллеги
по работе (а не от приятеля и т. п.). Во втором случае
выделяется другой момент сообщения: что от коллеги по
работе получена именно книга, а не что-либо другое. Таким
образом, по словам Ю. С. Маслова, «актуальная информация
есть как бы тот угол зрения, под которым подается ве-
щественная информация, то, без чего сама вещественная
информация теряет свою целенаправленность» (Маслов 1987:
182-183).
Иногда высказывание невозможно расчленить на тему и
рему, потому что оно содержит только новую, неизвестную
для собеседника информацию. Это характерно, например,
для начала речи, когда говорящий хочет ввести собеседника
в суть происходящего: «Жили-были старик со старухой» или
«Es war einmal ein Konig». Нередко рема содержит уже
известные элементы, и новизна заключается только в их
соотнесении с темой, когда говорящий хочет проинформиро-
вать о какой-то стороне факта, уже известного собеседнику.
Важнейшими средствами актуального членения предло-
жения являются порядок слов и интонация. Как говорит
Ю. С. Маслов, «актуальная информация передается линей-
но-динамической организацией предложения, т. е. после-
довательностью его элементов и местом логиче-
ского ударения, а также использованием некоторых дру-
гих грамматических и лексических средств, обслуживающих
членение предложения на две взаимно соотнесенные части»
(там же: 183).
Как правило, в предложении тема предшествует реме.
Такой порядок следования темы и ремы В. Матезиус на-
зывал «объективным порядком», при котором движение про-
исходит от известного к неизвестному, что облегчает слуша-
телю понимание высказывания. Последовательность, при ко-
торой рема предшествует теме, он называл «субъектив-
на
ным порядком»; в этом случае рема выдвигается в нача-
ло предложения, что придает ей особую значимость (Мате-
зиус 1967: 244). Выдвижение ремы на первое место сопро-
вождается ее особым интонационным выделением, а само
высказывание приобретает повышенную эмоционально-экс-
прессивную окраску.
Помимо порядка слов и интонации в языке имеются
другие средства передачи актуальной информации: усили-
тельно-выделительные частицы, специальные синтаксиче-
ские конструкции, артикли, залоговые трансформации (на-
пример, замена актива пассивом и наоборот) и т. д. (Маслов
1987: 184). При этом в разных языках эти средства могут
по-разному сочетаться друг с другом.
Выше (см. примеры (11) и (12) в гл. 4) мы уже рас-
сматривали два немецких предложения: Die Tiir offnete sich,
und ein Greis trat ins Zimmer и Die Tiir offnete sich, und
der Greis trat ins Zimmer. Оба предложения имеют идентич-
ную синтаксическую структуру и почти идентичный лекси-
ческий состав: различие заключается всего лишь в форме
артикля. Но эта разница определяет различную функцио-
нальную перспективу предложений. В первом случае неоп-
ределенный артикль является сигналом новой информации,
а во втором случае определенный артикль сигнализирует об
известности того предмета, о котором идет речь. В русском
языке отсутствует такая морфологическая форма, как ар-
тикль, и функцию выделения актуальной информации берут
на себя другие средства, в данном случае порядок слов.
Соответственно разница в инвентаре средств актуального
членения в русском и немецком языках отражается в пере-
воде указанных выше предложений: Дверь открылась, и в
комнату вошел старик и Дверь открылась, и старик
во шел в комнату.
Особыми маркерами обладает также тема высказывания.
В. Б. Касевич называет, по крайней мере, четыре способа
маркирования темы: 1) позиционный, согласно которому
в типичном случае тема тяготеет к инициальной позиции;
2) грамматический, предусматривающий использование
специальных словоформ, служебных слов и синтаксических
конструкций; 3) лексический, заключающийся в употребле-
159
нии оборотов типа рус. что касается", 4) фонетический
(при помощи пауз и мелодики) (Касевич 1988: 258-259).
Наряду с членением высказывания на тему (исходный
пункт, отправную точку высказывания) и рему (то, что
сообщается о теме), некоторые авторы выделяют также дан-
ное (т. е. то знание, которое, по предположению говорящего,
находится в сознании слушателя в момент высказывания) и
новое (т. е. то знание, которое вводится в сознание слуша-
теля высказыванием). Членение высказывания на тему /
рему, с одной стороны, и на данное / новое, с другой
стороны, затрагивает разные коммуникативные оси выска-
зывания, что наглядно иллюстрирует следующий пример:
(40) В английском языке падежи сохранились только в
системе местоимений. Во французском языке (тема, новое)
наблюдается такая же картина (рема, данное). Тема вто-
рого предложения — это одновременно новое, потому что
французский язык впервые вводится в рассмотрение. Рема
второго предложения — это одновременно данное, потому
что выражение такая же картина представляет собой ана-
форическую отсылку к старому, т. е. уже введенному знанию
о сохранении падежей в системе местоимений. Ср. другой
вариант второго предложения: Такая же картина (тема,
данное) наблюдается (и) во французском языке. Здесь имеет
место прямое распределение (тема = данное, рема = новое)
(Апресян 1988: 11-12).
3. Тематические прогрессии Ф. Данеша
С точки зрения информативной ценности рема играет в
высказывании более важную роль, чем тема, потому что
именно с ней связано поступление (относительно) новой
информации. Однако во внутреннем строении текста свою
релевантность начинает проявлять тема. Низкая информа-
тивная нагруженность тематических элементов позволяет ис-
пользовать их в качестве прекрасного строительного мате-
риала.
160
По мнению некоторых авторов, любой текст (фрагмент
текста) может быть представлен в виде последовательности
тем. Тематическая структура текста характеризуется своеоб-
разным сцеплением тем, их связями с отдельными частями
текста и текстом в целом. Автором одной из подобных теорий
является Ф. Данеш, который весь комплекс тематических
отношений в тексте назвал «тематической прогрессией» и
выделил пять основных типов тематической прогрессии в
тексте (Dane§ 1978: 185-192).
«Тематические прогрессии» Ф. Данеша представляют со-
бой абстрактные модели, лежащие в основе построения текс-
тов. В конкретных текстах пять типов тематической про-
грессии, описанных Ф. Данешем, редко встречаются в чистом
виде. Чаще всего в текстах можно встретить различные
комбинации этих типов.
1. Простая линейная прогрессия (или прогрессия с по-
следовательной тематизацией). Этот тип тематической про-
грессии, по мнению автора, является наиболее распростра-
ненным в тексте. Для него характерно последовательное
развертывание информации, когда рема предшествующего
предложения становится темой последующего предложения.
Посмотрим, например, как происходит последовательная те-
матизация рематических элементов в текстовом фрагменте,
описывающем способ изготовления гобеленов в средневековой
Германии: (41) Im mittelalterlichen Europa iiberwog bet der
Herstellung von Bildteppichen das Wirkverfahren. Technisch
ist es sowohl dem Weben wie dem Flechten verwandt. Wie auf
einem Webstuhl werden waagerecht oder senkrecht die Kettfdden
gespannt, zwischen die man die farbigen Schufifa-den einflicht.
Der Schufifaden wird jedoch nicht mit einem Schiffchen durch
die gespreizten Faden der gesamten Kettenbreite hindurch-
geschoben, sondem mit einer Nadel oder einer Spule so weit
eingeflochten, wie die Farbflache des Fadens reicht. Die nachste
Farbflache wird mit einem neuen Faden gewirkt (Nickel, 39-40)
‘В средневековой Европе при изготовлении гобеленов преоб-
ладал способ вязания. В техническом плане он родствен как
тканию, так и плетению. Как и на ткацком станке, в
горизонтальном и вертикальном направлении натягиваются
непрерывные нити, между которыми вплетаются цветные
161
уточные нити. Однако уточную нить не просто протаскивают
с помощью челнока между отдельно расположенными нитя-
ми на всю ширину полотнища, а ее вплетают с помощью
иглы или шпульки так далеко, насколько простирается цвет-
ной участок нити. Следующий цветной участок вяжут новой
нитью’.
В коммуникативном плане каждое последующее предло-
жение этого фрагмента опирается на предшествующее. Тем
самым развертывание текста происходит от данного (темы)
к новому (реме), которое, в свою очередь, становится темой
нового предложения. Схематически этот тип тематической
прогрессии можно изобразить следующим образом:
Ь----Ri
Т^^)-----R,
Т3 (=Rj) Rj
2. Прогрессия co сквозной темой. Характерной особен-
ностью данного типа тематической прогрессии является на-
личие одной темы, повторяющейся в каждом предложении
(высказывании) текста. Тем самым одна и та же тема,
пронизывая весь текст (фрагмент текста), связывает его
воедино. Так, темой следующего текстового фрагмента, взя-
того из романа И. Бехера «Прощание», служит тема отца.
Это тема, повторяясь несколько раз, выступает исходным
пунктом рассуждений говорящего, а добавляющиеся ремати-
ческие элементы конкретизируют образ отца: (42) Der Vater
wusste alles. Er kannte sogar den Namen jeder einzelnen
Bergspitze. Er war nicht mehr der Stadtvater. Er liefi sich
wieder gerne darar erinnern, dass er einmal ein Bauernbub
gewesen war, er gab es zu, seine Vergangenheit machte ihm
Freude, wahrend er in der letzten Zeit, in der Stadt, nicht
allzugern dorthin zuriickblickte (Becher, 116) ‘Отец знал всё.
Он знал даже название каждой отдельной горной вершины.
Он больше не был городским отцом. Он снова охотно вспо-
минал о том, что он когда-то был деревенским мальчиком,
162
он признавал это, его прошлое доставляло ему радость, в то
время как в последнее время в городе он не слишком охотно
вспоминал об этом’.
Ниже представлена модель тематической прогрессии со
сквозной темой. Как видно из схемы, первое звено темати-
ческой цепочки может быть факультативным (на схеме оно
взято в скобки). Именно так построен приведенный выше
фрагмент текста.
(Т,---R,)
t2(=Rj)---R2
t2(=Ri)---R3
Т2(=^)----R4
3. Прогрессия с производными темами. Данным типом
тематической прогрессии охватываются такие случаи тексто-
вой организации, при которых каждое предложение (выска-
зывание) текста, не имея в своем составе элементов после-
довательной тематизации (1-й тип) или сквозной тематизации
(2-й тип), служит для выражения общей тематической на-
правленности текста (фрагмента текста). Основная тема текс-
та (фрагмента текста) или, как ее называет Ф. Данеш,
«гипертема», может быть эксплицитно названа говорящим,
но также может быть сформулирована на основе частных
описаний. Так, если в каком-либо текстовом фрагменте речь
идет о карнавале, то для его описания могут служить
элементы, так или иначе связанные с этим массовым народ-
ным гулянием (маски, переодевания, танцы, шутки и т. п.).
В этом случае основная идея текста будет выводиться из
описания отдельных моментов народного праздника.
Рассмотрим, например, фрагмент, в котором следует опи-
сание типичных для сентября явлений природы. (43) Fauna
und Flora bereiten sich auf den nahenden Winter vor. Viele
Samen und Friichte reifen. Das Laub von Bdumen und Strau-
chern zeigen viele Frafispuren und vergilbt bereits bei einigen
163
Arlen. Die Tage werden merklich kiirzer, die Nachte longer
(Trettin, 105) ‘Фауна и флора готовятся к приближающейся
зиме. Созревают многие семена и плоды. На листве деревьев
и кустов видны следы зубов, некоторые виды уже пожелтели.
Дни становятся заметно короче, ночи длиннее’. Наглядными
примерами такой тематической организации текста являются
также многие стихотворные тексты, например: Травка зеле-
неет, солнышко блестит. / Ласточка с весною в сени к
нам летит.
(Т)
Tj---Ri Т2--------R2 Т3-------R3
Схематически прогрессия с производными темами может
иметь следующий вид.
4. Прогрессия с расщепленной темой. Основу этого типа
тематической прогрессии составляет двойная рема, компо-
ненты которой при тематизации образуют исходные точки
для развития отдельных тематических прогрессий. Самосто-
ятельные тематические прогрессии могут представлять раз-
личные названные выше типы и развиваться поочередно.
Рассмотрим, например, как развиваются самостоятельные
тематические прогрессии в текстовом фрагменте из романа
А. Зегерс «Седьмой крест»: (44) Aus dem Haus kamen zwei
Frauen, eine alte und eine jiingere, mit einem Waschkorb. Die
alte sah stramm und hart aus, die jiingere ging vornuberge-beugt
mit miidem Gesicht. ... Die beiden Frauen befiihlten die Wdsche.
Die alte sagte: “Sie ist zu nass. Wart mit dem Bii-geln”. Die
jiingere sagte: “Sie ist bilgelrecht'’. Sie begann die Wdsche in
den Korb zu legen. Die alte sagte: “Sie ist viel zu nass”. Die
jiingere sagte: “Sie ist biigelrecht”. — “Zu nass”, sagte die alte.
Die jiingere sagte: “Jeder nach seiner Art. Du biigelst gern
trocken, ich bugle gern nass” (Seghers, 42) ‘Из дома вышли
две женщины, старая и помоложе, с корзиной для белья.
Старая была с виду прямой и жесткой, молодая шла, на-
клонившись вперед, с усталым лицом. ... Обе женщины
пощупали белье. Старая сказала: «Слишком влажное. Подо-
жди гладить». Молодая сказала: «Как раз для глажения».
164
Она начала складывать белье в корзину. Старуха сказала:
«Оно еще совсем мокрое». Молодая сказала: «Как раз гла-
дить». — «Слишком мокрое», — сказала старая. Молодая
сказала: «Кому как нравится. Тебе нравится гладить сухое
белье, мне влажное»’.
Модель прогрессии с растепленной темой может быть
представлена в виде следующей схемы:
L-----R1(=R1' + Rf)
т2-—r;
Т/----R2"
5. Прогрессия с тематическим прыжком. Этот вид про-
грессии предполагает наличие разрыва в тема-рематической
цепочке, который, впрочем, легко восстанавливается из кон-
текста. Такой разрыв чаще всего наблюдается в прогрессии
с последовательной тематизацией, хотя может встретиться и
в других типах. Схематично этот тип можно представить
следующим образом.
Tj---Ri
Tj ^2
k
Рассмотрим один из вариантов «тематического прыжка»
на примере фрагмента, взятого из романа В. Штейнберга
«Когда остановились часы». (45) Joachim Brandenburg sagte:
“Vorhin, als ich hierherkam, da traf ich mitten auf der Strafie
ein Pferd. Das hatte am Oberschenkel eine lange blutende
Wunde. Es hatte den linken Vorderfufi leicht gehoben. In seinen
Augen zuckte das triibe Rot der Flammen, die aus den Hdusern
schlugen. Mit zuruckgelegtem Schddel wieherte das Pferd. Das
schallte laut durch die Nacht. Niemand kiimmerte sich darum”
165
(Steinberg, 144). ‘Йоахим Бранденбург сказал: «Перед тем,
как прийти сюда, я встретил посреди дороги лошадь. На
верхней части бедра у нее была длинная кровоточащая рана.
Она слегка подняла левую переднюю ногу. В ее глазах
вздрагивал мрачно-красный отблеск огня, рвавшегося из
домов. С запрокинутой головой лошадь ржала. Это громко
разносилось в ночи. Никто не заботился об этом»’.
В большей части фрагмента происходит сквозное развер-
тывание темы лошади (Pferd). Об этом свидетельствуют те-
матические элементы das, es, in seinen Augen, занимающие
начальную позицию в трех соседних предложениях фрагмен-
та и соотносимые с данной темой. Предложение Mit zuriick-
gelegtem Schadel wieherte das Pferd обнаруживает двоякую
интерпретацию. С одной стороны, словосочетание Mit zuriick-
gelegtem Schadel можно считать темой на том основании,
что слова Schadel и Pferd соотносятся друг с другом как
часть и целое. С другой стороны, данный случай можно
интерпретировать как некий разрыв в тематической прогрес-
сии, который легко восполняется из контекста, например:
Es hat den Schadel zurtickgelegt. И далее текст разворачива-
ется обычным образом: Mit zuriickgelegtem Schadel wieherte
das Pferd.
В реальных текстах наблюдается сложное переплетение
различных тематических линий, отражающее речевую стра-
тегию говорящего при воплощении своего коммуникативного
замысла. Тематические прогрессии Ф. Данеша, являющиеся
абстрактными моделями, не могут охватить все стороны
содержательной организации текста, однако их можно ис-
пользовать, например, в наблюдениях за движением факту-
альной информации в тексте (Лингвистический анализ вы-
сказывания и текста 1989: 31).
4. Опыт анализа коммуникативной структуры
текстового фрагмента (О. И. Москальская)
Одним из примеров того, как выглядит коммуникативная
структура текста, может служить анализ одного из фраг-ментов
166
рассказа А. Зегерс «Место встречи», проведенный О. И. Мос-
кальской (Moskalskaja 1984: 25-27): (46) (1 )Klaus hatte sich
im vorletzten Schuljahr eng befreundet mit einem Jungen
namens Erwin Wagner. (2) “Erwi” wurde er gerufen. (3) Er
hinkte ein wenig, dadurch war er behindert in Turnunterricht
und bei Schulausfliigen. (4) Er war ein stiller Junge, der bis
auf die Freundschaft mit Klaus, die beide plbtzlich, ohneer-
sichtlichen Anlafi geradezu gepackt hatte, wenig Umgang hatte,
hauptsachlich infolge seiner korperlichen Behinderung. (5) Er
las gem, und er spielte Gitarre. (6) Klaus war davon angetan,
denn bei ihm daheim gab es keinerlei Tdtigkeit ohne sichtbaren
Nutzen, und er las die Bucher, die Erwin ihm lieh. ‘(1) В
предпоследний учебный год Клаус крепко подружился с
мальчиком по имени Эрвин Вагнер. (2) «Эрви» звали его.
(3) Он немного хромал, из-за этого у него были проблемы
с занятиями гимнастикой и школьными экскурсиями. (4)
Он был тихим мальчиком, вследствие своего физического
недостатка мало общавшимся с другими детьми до дружбы
с Клаусом, которая внезапно, без видимой причины, прямо-
таки захватила их обоих. (5) Он любил читать и играл на
гитаре. (6) Клаусу это очень нравилось, потому что у него
дома не было места для деятельности без видимой пользы,
и он читал книги, которые ему давал Эрвин’.
О. И. Москальская предлагает следующую схему тема-
рематических отношений в данном фрагменте (см. рис. 5 на
с. 168) — текстовый фрагмент и его тематическая органи-
зация даются в сокращенном варианте.
В данной схеме можно обнаружить сложную иерархию
тем и рем. Однако при всей своей сложности схема делает
явственной картину коммуникативной непрерывности (kom-
munikative Kontinuitat) текстового фрагмента, потому что в
ней представлены только главные моменты коммуникативной
взаимосвязанности текста. Наряду с основными линиями в
каждом предложении имеются также многочисленные отсыл-
ки к элементам, содержащимся в предшествующем контекс-
те, что, в свою очередь, способствует укреплению коммуни-
кативной целостности текста (Ibid.: 27).
167
T t (Klaus) —♦ Rj (hatte sich mit einem Jungen befreundet)
T2 (er) —* R2 (wurde "Erwi ” gerufen)
Tj—-— —*Rj (ftinkte)
R4 (war ... behinderi)
R5 (war ein stiller Junge)
R^ (hatte wenig Umgang bis auf die Freundschaft...)
I\
T3 [$xy geschah] —-R7 (infolge...)
T4 (die Freundschaft) —► R8 (packte beide...)
T2------kR9 (las gem)
T2------*R10 (spielte Gitarre)
Tj—►Rjj (war davon angetan)
T5 [cZas geschah] —*R12 (denn bei ihm daheim...)
Tj—►Rjj (las die Bucher...)
Puc. 5. Тома-рематические отношения в отрывке из рассказа А. Зегерс
«Место встречи».
5. Экспериментальное изучение
коммуникативного членения текста
Новейшие исследования дают много пищи для размыш-
лений о коммуникативной природе текста. Одним из приме-
ров экспериментальной проверки идей, связанных, в част-
168
ности, с работами Ф. Данеша, можно считать исследование
смысловой структуры текстов, построенных на основе двух
типовых структур, — цепной и кустовой. Это исследование
проводилось в Санкт-Петербургском государственном универ-
ситете (Штерн 1992: 65-67).
В тексте цепной структуры развитие мысли идет после-
довательно от высказывания к высказыванию. Этот тип
соответствует простой линейной прогрессии Ф. Данеша: рема
первого высказывания тематизируется и выступает темой
второго высказывания, затем тематизируется рема второго
высказывания и т. п. Другими словами, это текст с после-
довательно меняющимися субъектами.
В тексте кустовой структуры тема первого высказывания
связана дистантными отношениями со всеми другими выска-
зываниями, ее характеризующими подробнее. Этот тип со-
ответствует прогрессии со сквозной темой Ф. Данеша. Текст
кустовой структуры — это текст с единым субъектом. Эле-
менты смысловой структуры первого высказывания связа-
ны ассоциативными связями с элементами других высказы-
ваний, подробнее раскрывающими признаки исходного объ-
екта.
В качестве экспериментального материала были исследо-
ваны два небольших текста (около 80 словоупотреблений),
различающихся по структурам, но максимально близких
лексически. Тексты были сконструированы таким образом,
чтобы их структуры были предельно просты. Ср. два фраг-
мента: (47а) Текст цепной структуры: «В Туле была при-
нята в эксплуатацию первая очередь вычислительного центра.
Центр организован на базе института государственной
статистики. Институт государственной статистики обо-
рудовал центр электронно-вычислительными машинами
третьего поколения...» и (476) Текст кустовой структуры:
«Первая очередь вычислительного центра была принята в
эксплуатацию в Туле. Центр организован на базе инсти-
тута государственной статистики. Центр оснащен элек-
тронно-вычислительными машинами третьего поколения...»
Тексты были записаны на магнитную ленту в чтении
опытного диктора. Затем на записи был наложен так назы-
ваемый белый шум. Экспериментальный материал был про-
169
слушан двумя группами по 6 испытуемых одинаковой ква-
лификации. Они записывали тексты на бланки при много-
кратном прослушивании. Восприятие текста оценивалось по-
средством такого параметра, как средняя словесная разбор-
чивость.
Результаты эксперимента оказались следующими: сред-
няя словесная разборчивость текста кустовой структуры со-
ставила 81%, а текста цепной структуры — 52%. Таким
образом, фактор коммуникативной структуры текста оказал-
ся значимым при восприятии слова в тексте.
В другом эксперименте были рассмотрены закономерно-
сти восприятия предложений в текстах кустовой и цепной
структуры. Двум группам аудиторов были предложены для
опознания два целых текста разной структуры и изолирован-
ные предложения из них, переписанные в случайном порядке
и с паузами между ними. Оказалось, что текст цепной
структуры дал среднее опознание 36%, а предложения в
разбивку — 44%. В то же время кустовой текст дал среднее
опознание 56%, а предложения из него — 49%. Как видно,
роль контекста оказалась неодинаковой: кустовая структура
улучшила, а цепная ухудшила среднее восприятие. Таким
образом, кустовая структура не только легче для восприятия
текста, но и создает «положительный контекст», повышая
вероятность правильного опознания (там же: 77-78).
Эти выводы получили неожиданное подтверждение в на-
блюдениях над речью говорящих разных возрастных групп.
Как известно, в онтогенезе происходит перераспределение
языковых средств, составляющих языковую способность че-
ловека и используемых при построении высказывания (по-
дробнее см. (Филиппов 1993а,б)). Перераспределение языко-
вых средств, образующих речевой механизм говорящего,
может осуществляться в различных направлениях: употре-
бительность одних строевых элементов языка может возрас-
тать, а употребительность других элементов падать по мере
взросления индивида. В этой динамике находит свое отра-
жение перераспределение функционального веса отдельных
строевых элементов языка на разных этапах жизни человека
в зависимости от развития его интеллекта и уровня комму-
никативной способности.
170
Одним из примеров языковых средств, употребительность
которых падает по мере взросления индивида, являются так
называемые пролептические конструкции, наиболее харак-
терные для речи говорящих младших возрастных групп. Эти
конструкции представляют собой один из видов обособления,
при котором отдельные компоненты предложения выносятся
в его начало и предваряют один из последующих членов
предложения. Особенно часто такие конструкции встречаются
в устной речи, причем это характерно не только для русского
языка. Ср.: (48) Und der Busfahrer, der hat die Fahrkarte
mir dann wiedergegeben... ‘А водитель автобуса, он потом
вернул мне билет...’ (49) Also, aufm Gymnasium, da wird
das alles viel ernster genommen... ‘Итак, в гимназии, там все
обстоит намного серьезнее...’
Высокая употребительность этих конструкций в детской
речи объясняется тем, что они в известной мере облегчают
процесс формирования связного высказывания. Наиболее на-
глядно эта функция пролептических конструкций проявля-
ется в использовании оборотов с обстоятельством времени в
качестве обособленного компонента. Говорящий, вынося об-
стоятельственный признак в обособленную позицию, исполь-
зует его в качестве исходного пункта для развертывания не
одного, а двух предложений, соотнесенных с обособленным
обстоятельством при помощи анафорического наречия. При-
чем говорящие используют этот прием не только в процессе
формирования высказывания по ходу формулирования мыс-
ли, т. е. в процессе «саморедактирования», но и просто при
необходимости добавления новых порций информации, когда
форма складывающегося высказывания удовлетворяет гово-
рящего. Ср.: (50) Jedes Jahr oder jedes Halbjahr, da werden
immer einige Madchen, also aus den hoheren Klassen schon,
da wird eine Schulsprecherin gewahlt, eine Unterstufenspre-
cherin und eine Oberstufensprecherin ‘Каждый год или каждые
полгода, тогда некоторых девочек всегда, значит, уже из
старших классов, тогда выбирают ответственную за связь с
руководством школы, ответственную за младшие классы и
ответственную за старшие классы’. (51) Und manchmal, da
gehen mir die Ideen aus, da weifi ich nicht mehr weiter ‘A
иногда, тогда у меня нет никаких идей, тогда я не знаю,
171
что делать дальше.’ (52) Und dann am anderen Morgen, da
bin ich nochfmal zu dem Bus hingegangen, also der fuhr am
nachsten Tag wieder, und da war die Fahrkarte zum Gluck
noch dringewesen *А потом на следующее утро, тогда я снова
пошел к автобусу, значит, он снова ездил на следующий
день, и тогда билет к счастью был еще там’.
Пролептические конструкции, наряду с выполнением
важных коммуникативных функций, направленных на до-
стижение определенной цели по отношению к партнеру по
коммуникации (например, выделение какого-либо элемента
сообщения с целью его подчеркивания), служат одновременно
важным структурно-коммуникативным средством, облегчаю-
щим говорящему порождение связного текста в условиях
неподготовленного общения. При этом обособленный компо-
нент конструкции, содержащий обычно прямое название
темы высказывания, наименование главного действующего
лица или основного обстоятельственного признака действия,
выполняет, если прибегнуть к образному сравнению, роль
своеобразного «спасательного плотика*, от которого ненадол-
го удаляется говорящий в потоке речи. Однако при необхо-
димости говорящий всегда может вернуться к нему, чтобы
почерпнуть силы для «нового заплыва», т. е. для порожде-
ния нового фрагмента сообщения. Видимо, именно по этой
причине такие конструкции преобладают в детской и под-
ростковой речи.
Нетрудно заметить, что примеры (48)-(52) построения
высказываний, содержащих пролептические конструкции,
представляют собой уменьшенную копию прогрессии со
сквозной темой Ф. Данеша или текста кустовой структуры
в эксперименте петербургских ученых. Итак, абстрактные
модели чешского ученого обнаружили свою действенность
как в условиях эксперимента на восприятие, так и при
анализе онтогенетических особенностей порождения спон-
танного высказывания (текста). Все это говорит о настоя-
тельной необходимости дальнейшего изучения коммуника-
тивной структуры текста.
Глава 11
ПОРОЖДЕНИЕ И ВОСПРИЯТИЕ ТЕКСТА
Язык следует рассматривать не как мертвый
продукт, а как созидающий процесс
Вильгельм фон Гумбольдт
1. Динамическая природа текста
Мысль великого Гумбольдта, вынесенную в эпиграф гла-
вы, можно целиком отнести к тексту. В традиционной лин-
гвистике текст обычно определяют как результат речевой
деятельности. Однако если мы анализируем целое речевое
произведение (текст) в аспекте его порождения и восприятия,
то такое определение будет явно недостаточным. Лю-бой
текст является специально организованной последователь-
ностью языковых единиц, он линеен, и это фундаментальное
свойство человеческой речи. Процесс создания тек-ста, т. е.
процесс выстраивания языковых единиц во времен- ную (при
порождении устного текста) или пространственную (при по-
рождении письменного текста) цепочку, не может совершать-
ся мгновенно, он занимает определенное время. Точно так
же не сразу происходит и восприятие текста. Из этого
следует, что текст является не просто продуктом речевой
деятельности, но и самим процессом создания этого продукта
(см. также (Мурзин, Штерн 1991: 22)).
При этом нельзя смотреть на текст как на непосредст-
венное выражение речемыслительной деятельности, как на
ее стенограмму. Речевое произведение является продуктом
173
этой деятельности, ее многие звенья остаются промежуточны-
ми результатами формирования сообщения; они не несут
коммуникативной нагрузки и в тексте не представлены. Вир-
туальность многих речемыслительных операций (например,
сличение появляющихся в сознании образов с хранящимися
в памяти эталонами, классификация и установление связи
между предметами и т. п.) создает своеобразную асимметрию
между структурами речемыслительной деятельности и тек-
стом. Текст, взятый вне стихии этой деятельности и вне кон-
текста общения, не обладает подлинно объяснительной силой
не только при изучении речемыслительной деятельности, но
и при анализе самой коммуникации (Михайлов 1991: 101).
Данное положение применимо как к устным, так и к
письменным текстам. При этом необходимо помнить о том,
что письменная форма речи — это всего лишь одна из форм
хранения речи. Письменная фиксация представляет собой
одно из возможных средств воспроизведения текста. Уче-
ные признают, что «процесс воссоздания текста всегда со-
провождается некоторыми изменениями его первоначального
вида, так что в процессе восприятия мы имеем дело, по
существу, уже с новым текстом» (Мурзин, Штерн 1991: 22).
Даже если мы имеем дело с очень коротким текстом, на-
пример с пословицей In der Kiirze liegt die Wiirze (Крат-
кость — сестра таланта), представленным в письменной фор-
ме, все равно процесс его порождения и восприятия растянут
во времени. Из всего сказанного выше следует, что текст
динамичен.
Общая схема речемыслительного процесса имеет, по мне-
нию Б. Ю. Нормана, следующий вид. Исходной точкой для
речевого акта является мотив (стимул), задающий причин-
ную обусловленность процесса порождения речи и включаю-
щий этот процесс в общую картину человеческой деятель-
ности. Затем возникает замысел, воплощаемый во внутрен-
нюю программу (или план) высказывания. Далее следует
этап реализации программы (или осуществления замысла),
который, в свою очередь, возможно, состоит из нескольких
стадий. И, наконец, завершается речевой акт этапом кон-
троля и сопоставления полученного материала с замыслом
(Норман 1994: 9).
174
Эта схема предполагает признание того, что носитель
языка одновременно является отправителем и получателем
информации. Этот вывод подтверждается тем, что в реальном
общении человек попеременно выступает в обеих ипостасях:
он не только производит и контролирует (т. е. понимает)
свое собственное сообщение в процессе общения, но и посто-
янно выступает в роли адресата, т. е. участника коммуни-
кации, которому направлена определенная информация. Со-
ответственно носитель языка в полной мере владеет меха-
низмами кодирования и декодирования информации.
Однако это принципиальное положение требует своего
развития. По мнению В. Б. Касевича, первый вопрос, кото-
рый встает при оценке соотношения между процессами по-
рождения и восприятия текста, состоит в выяснении того,
пользуется ли носитель языка одним и тем же «устройством»
(механизмом) при реализации обеих функций, т. е. при
кодировании и декодировании сообщения? При решении
этого вопроса в самом общем плане ответ является однознач-
ным: и кодирование, и декодирование человек осуществляет
посредством языка, поэтому операции перехода «смысл —»
текст» (кодирование) и «текст —> смысл» (декодирование)
имеют одну и ту же природу (Касевич 1988: 350).
Тем не менее, как показывают исследования, порождение
и восприятие речи при всем их сходстве являются разными
сторонами процесса речевой коммуникации, не сводимыми
друг к другу. Их сходство определяется тем, что в любом
случае эти процедуры осуществляются одной и той же сис-
темой средств — языком, а механизмы этих процессов скры-
ваются в человеческой психике. Различия между восприяти-
ем и порождением речи (текста) коренятся в соотношении
понятий «дано» и «требуется»: при восприятии дан текст
(его форма, внешняя оболочка, экспонент), а требуется ус-
тановить его смысл, при порождении соотношение обрат-
ное — требуется выразить заданный смысл при посредстве
некоторого текста (там же: 38-39). В самом общем плане
можно сказать, что говорящий, порождая высказывание,
движется от содержания к форме, реципиент, воспринимая
сообщение, — от формы к содержанию.
175
Особое преломление проблема порождения и восприятия
речи получает применительно к художественным текстам.
Ю. М. Лотман так говорит по этому поводу: «Созданный
автором текст оказывается включенным в сложную систему
внетекстовых связей, которые своей иерархией нехудожест-
венных и художественных норм разных уровней, обобщен-
ных опытом предшествующего художественного творчества,
создают сложный код, позволяющий дешифровать информа-
цию, заключенную в тексте. Однако специфика художест-
венных коммуникаций, в частности, состоит в том, что код
воспринимающего всегда в той или иной степени отличается
от кода передающего <...> Те принципы построения худо-
жественного кода, которые ближе структурным принципам
естественного языка, “удобнее” слушателю, противополож-
ные — автору. Автор строит текст, как одновременно функ-
ционирующий в нескольких кодовых системах. Каждая но-
вая часть его должна оживлять в памяти уже известные
коды, проецироваться на них, получать от этого соотношения
новые значения и придавать новые значения уже известным
и, казалось бы, понятным частям текста. Читатель склонен
смотреть на художественный текст как на обычное речевое
сообщение, извлекая из каждого эпизода отдельную инфор-
мацию и сводя композиционное построение к временной
последовательности отдельных событий. Естественно, что сю-
жетный текст тяготеет к “читательской” позиции, бессюжет-
ный — к авторской. Читатель заинтересован в том, чтобы
получить необходимую информацию с наименьшим расходом
усилий (наслаждение продлением усилия — типично автор-
ская позиция). Поэтому если автор стремится к увеличению
числа и усложнению структуры кодовых систем, то читатель
склонен редуцировать их, сводя к достаточному, как ему
кажется, минимуму. Тенденция усложнять характеры — ав-
торская тенденция, черно-белая, контрастная структура —
читательская» (Лотман 1994: 269-270).
176
2. Процесс порождения речи (текста)
В самом общем плане порождение речи есть операция
перехода «смысл —» текст», причем это соотношение встраи-
вается в более' широкую схему. Отправной точкой этого
процесса выступает взаимодействие (потенциального) говоря-
щего с действительностью, а конечной точкой — воздействие
того или иного рода на партнера по коммуникации. Взаи-
модействие с действительностью создает проблему, решить
которую данный индивид может только с использованием
речи как единственного или промежуточного инструмента.
Воздействие проблемной ситуации оказывается фактором мо-
тивации, обусловливающим применение речи как средства,
пригодного для выполнения некоторой задачи. Именно вза-
имодействие ситуации и индивида, принадлежащего к опре-
деленной культуре, порождает смысл (Касевич 1988: 288).
В традиционной синтаксической теории принято считать,
что при построении высказывания человек отбирает слова
из словаря и затем комбинирует их по правилам граммати-
ки данного языка. Однако эта схема плохо согласуется с
положением об уровневом характере речевой деятельности.
Процесс построения высказывания управляется семантиче-
ским уровнем, на котором представлена основная смысловая
структура будущего высказывания. Но такой (семантической)
структуре не может соответствовать традиционная схема,
предусматривающая подбор слов с их последующим соеди-
нением. Одной структуре (в данном случае — семантической)
должна соответствовать другая структура, и для этой цели
лучше всего подходит целостная синтаксическая конструк-
ция. Лишь она обладает подходящим семантическим потен-
циалом. Следовательно, говорящий должен подбирать прежде
всего не слова, а соответствующую синтаксическую структуру
(там же: 242).
Этот вывод подтверждают данные экспериментальных
исследований. Б. Ю. Норман рассказывает об эксперименте,
в котором (в группах по 25-30 человек) всего участвовало
400 информантов — студентов-филологов младших курсов
университета (Норман 1994: 199-204). Каждый информант
177
получал отдельный листок с заданием: «Перепишите каждое
предложение целиком, вставив в него в любом месте (один
раз) любое слово». Далее следовал список из 10 простых
предложений типа Кукушки не вьют гнезд, Вчера отец водил
Петьку на осмотр к врачу или Редактор еще раз взглянул
на по- сетителя поверх очков. Все эти примеры подбирались
с та- ким расчетом, чтобы структура простого двусоставного
глагольного предложения в русском языке была представлена
с достаточным разнообразием.
Исходной для эксперимента («нулевой») гипотезой было
то, что все члены высказывания имеют примерно равные
шансы на распространение. В частности, первое предложение
в одних ответах могло получить вид Многие кукушки не
вьют гнезд, в других Кукушки никогда не вьют гнезд, в
третьих — Кукушки не вьют постоянных гнезд и т. п.
В ходе эксперимента выяснилось, что в своих ответах
информанты стремились не просто лексически обогатить фра-
зу, но развить ее грамматическую структуру. Среди слов-
вставок почти не встречается отдельных (изолированных)
союзов, частиц и прочих неполнозначных слов, а также
вводных, вставных и обособленных членов. Крайне редким
было также расширение структуры высказывания за счет
подстановки однородного члена к уже имеющемуся (менее,
чем в 2% ответов). Из этого можно сделать вывод, что в
высказывание вставлялось не слово как таковое, а словофор-
ма, призванная выполнять определенную синтаксическую
роль и к тому же занимающая в «дереве подчинения»
высказывания определенную позицию.
Испытуемые ощущали синтаксическое строение фразы и
стремились вставить словоформу по возможности ближе к
ее (фразы) структурной вершине. Применительно к описы-
ваемому эксперименту это означает, что по направлению от
синтаксической вершины фразы к ее синтаксической пери-
ферии сочетательные потенции словоформы постепенно сла-
беют. Таким образом, при прочих равных условиях цент-
ральная (более высокая) позиция в синтаксической структуре
оказывается предпочтительней для заполнения и распростра-
нения. Например, казалось бы, все равно как сказать: по-
казалось недостроенное здание клуба или показалось здание
178
недостроенного клуба — оба варианта передают один и тот
же смысл, однако первый вариант имеет в грамматике
говорящего больше шансов на реализацию, потому что он
воплощает в себе тяготение члена фразы к ее структурно-
му центру. Эти наблюдения лишний раз подчеркивают роль
синтаксического компонента в формировании высказывания.
3. Современные проблемы
восприятия речи (текста)
В психологии под восприятием понимается целостное
отражение предметов, ситуаций и событий, возникающее при
непосредственном воздействии физических раздражителей на
рецепторы органов чувств. Образующийся перцептивный об-
раз (от лат. perceptio ‘восприятие’) подвергается проверке и
коррекции в процессах практической деятельности, общения
и научных исследований (Психология 1990: 66).
Восприятие речи как процесс «переработки», смысловой
интерпретации текста — устного или письменного, при ко-
тором создается образ текста, является необходимой состав-
ной частью общего процесса восприятия. В восприятии речи
участвуют перцептивные системы человека, и поэтому оно
подчинено законам общей физиологии восприятия (Василье-
ва, Виноградов, Шахнарович 1995: 23).
Одной из первых проблем, с которыми сталкиваются
ученые, занимающиеся проблемами восприятия языкового
сообщения, является проблема вычленения перцептивных
единиц. В этой связи А. С. Штерн упоминает о двух гипо-
тезах, позволяющих определить подходы к определению ме-
ханизмов перцепции. Согласно первой гипотезе, механизмы
восприятия бессмысленных и осмысленных отрезков речи
принципиально расходятся, и в этом случае о перцептивном
аспекте восприятия можно говорить только применительно
к слогам. Согласно второй гипотезе, имеется общий механизм
для отрезков речи всех лингвистических уровней, и именно
эта общность доказывает, по мнению автора, существование
179
перцепции как необходимого уровня восприятия речи (Штерн
1992: 185).
Важно упомянуть, что по мере повышения уровня вос-
принимаемого отрезка значимость более низких уровней сни-
жается (Бернштейн 1966: 99-100). Если принять упрощен-
ную схему, согласно которой в восприятии речи выделяются
три уровня — сенсорный (звуковой), перцептивный (словес-
ный) и смысловой (уровень предложений и текстов) (Штерн
1992: 4), то можно предположить, что при восприятии текста
в разной степени будут задействованы все три уровня.
Однако, как показывают экспериментальные исследова-
ния, при восприятии текста необходимо учитывать также
влияние двух важнейших свойств текста — цельности и
связности. Уровневый характер цельности и связности раз-
личен. Для цельности характерно соотнесение с глубиной
восприятия, т. е. своеобразное движение сверху вниз, по
вертикали. Для связности примечательно соотнесение с ие-
рархией лингвистических уровней, на каждом из которых
существуют свои линейные зависимости (там же: 202). При
восприятии текста происходит текущее формирование цель-
ности й рамках избранных «связностей» (Штерн 1990: 375).
Эксперименты показывают, что в ряде случаев умест-
но говорить о межуровневых ситуациях восприятия. Напри-
мер, при опознании слова чаще всего происходит его осмыс-
ление, об этом свидетельствуют трудности при восприятии
незнакомых или очень редких слов. Таким образом, здесь
можно говорить о перцептивно-смысловом уровне. И недаром
ученые говорят о «презумпции осмысленности» (Касевич
1988: 249), т. е. «тяге к осмыслению», проявляющейся даже
тогда, когда испытуемым в эксперименте предлагается для
опознания бессмысленный языковой материал. Человек пы-
тается придать определенный смысл соположенным звуковым
сегментам в любом случае, даже при заведомом отсутствии
какой-либо смысловой связи между ними (Штерн 1992: 5).
При восприятии текста также происходит восприятие
составляющих его слов. Следовательно, эталоны слов, хра-
нящиеся в языковой памяти носителей языка, участвуют в
восприятии связного текста. В то же самое время в памяти
хранятся также эталоны звуков (или слогов), о чем свиде-
180
тельствуют данные многочисленных исследований. Таким
образом, границы между тремя уровнями восприятия —
сенсорным, перцептивным и смысловым — оказываются раз-
мытыми как «сверху» (между смысловым и перцептивным),
так и «снизу» (между сенсорным и перцептивным) (там же:
202).
Следующий вопрос, который возникает при описании
процесса восприятия текста, — это вопрос о стратегии вос-
приятия. Сравнительно недавно существовала только одна
гипотеза: стадии восприятия упорядочены по направлению
«снизу вверх», когда человек сначала перекодирует посту-
пающую акустическую информацию в цепочку дискретных
элементов — фонем, затем фонемы организуются в некото-
рые блоки, соответствующие экспонентам слов (или морфем),
между ними устанавливаются синтаксические связи и в
конечном итоге выясняется смысл высказывания (Касевич
1988: 245).
Однако применительно к тексту нельзя исключать и
возможность другой стратегии восприятия, при которой ста-
дии этого процесса упорядочены по принципу «сверху вниз».
Это продиктовано тем, что пофонемное восприятие, которое
ле-жит в основе «восходящей модели», невозможно приме-
нить во всем объеме из-за ограниченности разрешающей
способности слухового анализатора человека. Следовательно,
должен существовать механизм, обеспечивающий квантова-
ние речевого потока на более крупные сегменты, чем фонема.
Такой укрупненной единицей восприятия признается слово
(там же: 245-246).
В. Б. Касевич вообще предпочитает говорить о сочетании
двух стратегий восприятия — нисходящего и восходящего
характера. По его мнению, одновременно с признанием за
словом роли единицы, с которой прежде всего имеет де-
ло слушающий, приходится признать, что, по крайней ме-
ре, для данного участка перцептивных процессов характер-
но также движение от единицы более высокого уровня (сло-
ва) к единице более низкого уровня (фонеме). Он признает
также возможность более широкого прочтения концепции
нисходящего восприятия: «...процесс восприятия в принципе
начинается с гипотезы о семантической характеристике вос-
181
принимаемого высказывания, затем эта гипотеза верифици-
руется и одновременно конкретизируется путем обращения
к информации, относящейся к свойствам, признакам единиц
нижележащих уровней» (там же: 248). При этом В. Б. Ка-
севич напоминает, что текст по своей природе является
динамичным объектом, он развертывается во времени, поэ-
тому восприятие должно быть непременно текущим. По его
словам, «в каждый данный момент времени слушающий
имеет дело с некоторым фрагментом находящегося в процессе
становления объекта (текста), в то время как распознаванию
подлежит весь объект в целом» (там же).
В связи с тем, что человек способен воспринимать текст
неограниченной протяженности, восприятие речи не может
носить исключительно нисходящий характер. Единицей вос-
приятия не может выступать целостный текст неопределенно
большого объема, семантическая структура такого текста
бу-дет «собираться» из фрагментарных семантических струк-
тур, распознаваемых текущим образом. А это, по мнению
В. Б. Касевича, означает, что необходимо сочетание нисхо-
дящего и восходящего восприятия (там же: 250).
Наиболее реалистичной В. Б. Касевич считает гипотезу,
согласно которой человеку отводится активная роль в уста-
новлении смысловой структуры текста на возможно более
ранних этапах процесса восприятия. Одним из первых шагов
по выявлению такой структуры может быть поиск темы
сообщения как точки отсчета при декодировании некоторой
информации. В. Б. Касевич называет четыре способа марки-
рования темы, на которые (как минимум) может опереться
воспринимающий речь человек: это позиционный, грамма-
тический, лексический и фонетический способы. Первый и
последний являются, по его мнению, универсальными, в то
время как остальные два представлены в одних языках, но
отсутствуют в других (там же: 257-258).
Глава 12
ТИПОЛОГИЯ ТЕКСТОВ
Типологические исследования принадлежат
к наиболее обобщенному уровню описания языка
Вернар Потъе
1. Традиционные классификации
речевых произведений
Проблема классификации речевых произведений издавна
занимала значительное место в научных интересах лингвис-
тов. Классификация как одна из применяемых научных
операций предполагает выявление системы соподчиненных
понятий (классов, объектов, явлений) в какой-либо отрасли
знания, составленная на основе учета общих признаков и
закономерных связей между ними. Классификация позволяет
ориентироваться в многообразии объектов и является источ-
ником знаний о них (Словарь иностранных слов 1989: 235).
В филологии наиболее известными являются традицион-
ные литературоведческая типология художественных жан-
ров, а также лингвистическая классификация текстов со-
гласно выделяемым функциональным стилям.
В литературоведении издавна принято выделять три ху-
дожественных жанра, а именно лирику, эпос и драму. Со-
ответственно к лирическим произведениям относят стихотво-
рение, оду, балладу, сонет и т. п., к эпическим принадлежат
рассказ, повесть, роман и т. п., а к драматическим произ-
ведениям — комедия, трагедия, шутка и т. п.
183
В основе классификации функциональных стилей языка
лежат прежде всего экстралингвистические факторы, рассма-
триваемые в единстве с собственно лингвистическими прин-
ципами. На первый взгляд проще всего исходить из функ-
ций языка. Однако, как показывают исследования, опора
на выделяемые в языкознании различные функции языка
ни к чему не приводит. По мнению М. Н. Кожиной, невоз-
можность четкого определения стилей на основе функций
языка связана с тем, что все они присутствуют в каждом
речевом акте. В данном случае необходимо опираться на
такой фактор, как сфера общения (Кожина 1983: 67). Кстати
сказать, именно этот фактор лежит в основе современных
дефиниций функционального стиля. Согласно этим опреде-
лениям, под функциональным стилем понимается «разновид-
ность литературного языка, в которой язык выступает в той
или иной социально значимой сфере общественно-речевой
практики людей и особенности которой обусловлены особен-
ностями общения в данной сфере» (Лингвистический энци-
клопедический словарь 1990: 567); см. также похожее оп-
ределение в словаре (Васильева, Виноградов, Шахнарович
1995: 140).
В стилистике принято различать несколько функциональ-
ных стилей, которые, в свою очередь, подразделяются на
ряд функциональных разновидностей. Так, научный стиль
подразделяется на подстили: собственно научный и научно-
технический, представляющие собой как бы варианты науч-
ного стиля. Официально-деловой стиль распадается на зако-
нодательный и канцелярский подстили, иногда выделяют
еще и третий — дипломатический. Основными разновидно-
стями публицистического стиля являются политико-агита-
ционный (воззвания, призывы, прокламации), официальный
политико-идеологический (партийные документы), собствен-
но публицистический (памфлеты, очерки и т. п.) и газетный
подстили. Общее стилевое расслоение художественной речи
происходит в соответствии с тремя родами литературы: ли-
рикой, эпосом, драмой. Общие стилевые различия обнаружи-
ваются в зависимости от принадлежности к тому или иному
жанру, методу изображения (романтизм, реализм), литера-
турной школе, способу изложения (повествование, описание)
184
и др. Разговорно-бытовая сфера общения также характери-
зуется достаточно четкими стилистическими особенностями.
Прежде всего выделяются разновидности устной и письмен-
ной (главным образом эпистолярной) речи. Кроме того, раз-
личаются собственно диалогическая форма речи, беседы не-
скольких лиц на разные темы и монологическая речь (Ко-
жина 1983: 71-74).
2. Типология текстов В. Г. Адмони
Классификация речевых произведений В. Г. Адмони в
значительной мере основывается на вычленении различных
аспектов речевой коммуникации. Всего автор называет во-
семь аспектов, каждый из которых предполагает наличие
ряда типов высказывания, обладающих специфическими чер-
тами. Однако, как уже было показано выше (см. гл. 7),
В. Г. Адмони под текстами понимает только воспроизводи-
мые высказывания, рассчитанные на более или менее дли-
тельное существование, в противоположность разовым вы-
сказываниям, произносимым с установкой на достижение
непосредственной коммуникативной цели в данной комму-
никативной ситуации (аспект назначения речевой коммуни-
кации). Соответственно своему подходу он выделяет следую-
щие типы разовых и воспроизводимых высказываний.
Основной сферой применения разового высказывания яв-
ляется устная речь, протекающая чаще всего в диалоги-
ческой (или полилогической) форме. Диалогическая речь, по
мнению В. Г. Адмони, выступает в следующих видах: 1) бы-
товой диалог, 2) производственный диалог, 3) научный и
учебный диалог, 4) «парламентский» и «митинговый» ди-
алог, 5) судебный и административный диалог, 6) военный
диалог. Каждый из представленных выше видов диалогичес-
кого общения предполагает наличие огромного количества
разновидностей в зависимости от характера и целевого на-
значения коммуникации (Адмони 1994: 71-72).
Среди воспроизводимых высказываний (текстов) В. Г. Ад-
мони различает сакральные, утилитарные и художествен-
185
ные тексты, а также тексты в звуковой массовой коммуни-
кации.
Сакральные тексты (магические, мифологемные, религи-
озные) принадлежат, по словам В. Г. Адмони, к древнейшим
видам текстов. Само коммуникативное назначение магиче-
ских формул предполагало их лексико-семантическую фик-
сацию, сохранение которой являлось необходимым условием
для их действенности. Первичные мифологические представ-
ления закреплялись, вероятно, в лексической форме, но за-
тем по мере обрастания различными семантическими связя-
ми они стали превращаться в более или менее устойчивые
повествования, выступавшие в разных формах у разных на-
родов. В отличие от мифа религии стремятся к точной фик-
сации своего учения, перерабатывая и контаминируя те ми-
фы и магические представления, которые послужили для
них исходным материалом. Статус религии сам по себе пред-
полагает канонический священный текст, сводящий воеди-
но систему онтолого-этнических представлений и возника-
ющий иногда как единовременный акт создания одним че-
ловеком — например, «Коран». Важным признаком священ-
ного текста является особая доля сакральности, известной
дистанции от утилитарного языка. Показательно, что много-
численные попытки создать новый перевод библии на не-
мецкий язык, лишенный намеренной сакральности, не на-
шли отклика у верующих (там же: 94-102).
Утилитарные тексты включают в себя, по мне-
нию В. Г. Адмони, все то необозримое количество разнооб-
разнейших видов текстов, которые любым образом служат
осуществлению какой-либо практической потребности чело-
века в социуме любого вида. За пределами практических
потребностей остаются те потребности, которые рождаются
у человека в сфере его чисто духовных (эмоционально-ду-
ховных) и душевных (душевно-эмоциональных) потребностей,
т. е. в сфере сакральной и сфере художественной.
К основным видам утилитарных текстов В. Г. Адмони
относит следующие:
1. Научные тексты, в которых представлены знания
человечества о природе и обществе; эти сведения приводятся
в различных видах научных текстов с разной степенью уг-
186
лубления в науку. Для научных текстов характерно исполь-
зование четко отработанных кодов, которыми оперирует со-
ответствующая наука.
2. Производственные тексты создаются, как правило,
параллельно с научными текстами. Их отличие от научных
текстов состоит в том, что они призваны инструктировать
читателя в сфере определенной деятельности, эксплицитно
привлекая научное обоснование лишь в отдельных необхо-
димых случаях. Особыми видами производственных текстов
являются патенты и инструкции по употреблению товаров.
3. Основным видом административно-правовых текс-
тов являются законы. Но законы составляют лишь часть
правовых текстов, и они могут выступать в обобщенном или
измененном виде, с разными наименованиями: конституции,
декреты, указы и т. д. Ряд правовых текстов предполагает и
судебный процесс: следственные акты, прокурорские заклю-
чения, адвокатские выступления, свидетельские показания,
судебные приговоры, кассационные жалобы и т. п. К адми-
нистративным текстам относятся всевозможные ведомствен-
ные распоряжения и ответы на них, отчеты властей разного
уровня, административные протоколы по поводу самых раз-
личных событий, вообще все то несметное количество бумаг,
которые составляются бюрократами всех рангов и всех ве-
домств.
4. Для публицистических текстов характерна значи-
тельная дробность сортов текста. В наибольшей мере это
относится к газете. В газете можно встретить и передовую,
и проблемную политическую статью, и политические ново-
сти, и статьи на различные другие темы (экономические,
литературные и т. д.). В ней может присутствовать инфор-
мация разного вида — телеграммы, сообщения собственных
корреспондентов или перепечатки из других источников (га-
зет, журналов), фотографии с подписями, спортивные мате-
риалы различного вида, коммерческие материалы, городская
и светская хроника, сводки погоды, рецензии на спектакли,
концерты, фильмы и многое другое.
5. Рекламные тексты являются новейшим из темати-
ческих типов. В своей развитой форме реклама обусловле-
на появлением массового фабричного производства товаров,
187
нуждающегося в максимально широком сбыте. XX век стал
в подлинном смысле этого слова веком рекламы. В газетах
появились объявления, занимающие страницу или даже га-
зетный разворот. Огромное место отводится простым газет-
ным объявлениям частного характера. Бее больше времени
в нашей жизни отнимает радиореклама и особенно реклама
по телевидению. При этом языковые формы рекламы весьма
разнообразны. В частности, значительное место в рекламном
тексте отводится рисунку или кадрам фильма. Но и в чисто
языковом плане реклама колеблется между обстоятельной
фразой и сверхкраткими формулами частных газетных объ-
явлений. Строятся такие рекламы по ограниченному числу
формул (там же: 103-115).
Художественные тексты направлены, по словам В. Г. Ад-
мони, на непосредственное чувственно-предметное и понятий-
но-наглядное постижение действительности и на раскрытие
душевной жизни человека вплоть до ее самых глубинных
черт. Художественный текст — это возникающее из специ-
фического (эгоцентрического) внутреннего состояния худож-
ника душевное чувственно-понятийное постижение мира в
форме речевого высказывания. По самой своей природе ху-
дожественное высказывание имеет тенденцию к определен-
ным формальным чертам. С одной стороны, в силу эгоцент-
рических корней художественного высказывания оно несет
в себе субъективные формальные особенности, психологиче-
ски свойственные автору высказывания. С другой стороны,
стремление к воспроизводимости, с большей или меньшей
степенью осознанности заложенное в огромное большинство
подобных высказываний, ведет к созданию системы такого
оформления текста, которое было бы максимально благопри-
ятным для его воспроизведения (там же: 116-120).
Тексты в средствах звуковой массовой информации за-
нимают особое место в типологии В. Г. Адмони. Именно в
звуковой форме, как правило, живут религиозные тексты.
Среди художественных текстов именно на звуковое воспри-
ятие рассчитаны произведения драматургии. Огромное зна-
чение звуковая форма имеет для лирики. На звуковое во-
площение рассчитаны многообразные тексты, чаще всего сти-
хотворные, сопровождающие музыку, — религиозные песно-
188
пения, народная песня, романс, опера. Новые формы звуко-
вой записи позволяют донести до людей содержание таких
текстов в полноценной звуковой реализации. Эти тексты
предназначены только для слушателя. Письменная форма
речи используется здесь лишь для того, чтобы указать на
соответствующей пластинке, магнитофонной ленте и т. д.
название текста, имя его автора, исполнителя и т. п. При
этом фронтальное развитие звуковых форм выражения текста
следует рассматривать, по выражению В. Г. Адмони, не как
признак начинающегося вытеснения письменных форм текс-
та, а как общее обогащение средств выражения речевой
коммуникации (там же: 141-146).
Представленная выше типология речевых высказываний
(текстов) В. Г. Адмони основывается, как видно, на тради-
ционном выделении различных функциональных сфер —
науки, производства, средств массовой коммуникации, раз-
говорной и художественной речи. Это характерно как для
его типологии воспроизводимых речевых высказываний (тек-
стов), так и разовых высказываний.
3. Понятия типа текста и экземпляра текста
Коммуникативно-речевая деятельность совершается в оп-
ределенных коммуникативных условиях, характеризующих-
ся определенным набором ситуативных признаков. Некото-
рые специфические формы организации речевой деятельнос-
ти, повторявшиеся в однотипных ситуациях, со временем
стали устойчивыми и приобрели характер ритуала. Точно
так же в ходе исторического развития и осуществления
человеческой коммуникации общество выработало определен-
ные нормы вербального выражения передаваемого содер-
жания.
В современной лингвистике для характеристики устой-
чивых текстовых форм и конкретной реализации данной
формы в речи применяют термины «тип текста» (Textsorte)
и «экземпляр текста» (Textexemplar). Под типом текста при
этом понимается форма текста, в которой реализуется ком-
189
муникативное намерение говорящего и которая строится по
определенным правилам и нормам. Таким образом, каждый
конкретный текст (Textexemplar) наряду с грамматическими,
лексическими, фонетическими и иными особенностями своей
структуры обладает также специфическими для данного типа
речевых произведений текстовыми признаками (Textsorte).
По мнению некоторых авторов, тип текста — это фено-
мен, интуитивно знакомый носителям определенного языка.
Они в состоянии идентифицировать различные типы текста,
а также выявлять и применять на практике правила, лежа-
щие в основе типологии текстов. Итак, задачей лингвиста в
данном случае является всего лишь эксплицировать интуи-
тивное понимание каждым индивидом типа текста. X. Вайн-
рих считает, что наряду с традиционным литературоведением
этой проблемой должна заниматься новая научная дисцип-
лина — «лингвистика типов текста» (Textsorten-Linguistik),
способная применить языковедческую теорию к анализу раз-
нообразных форм ежедневного общения людей (Weinrich
1972: 161).
В настоящее время можно выделить несколько похожих
определений типа текста (Textsorte). В самом общем плане
под различными типами текстов понимаются классы текстов,
характеризующихся определенным набором лингвистических
и экстралингвистических признаков (BuBmann 1990: 781;
Metzler Lexikon Sprache 1993: 638). К. Эрмерт подчеркивает
абстрактный характер этого понятия: «Тип текста формально
можно определить как класс или совокупность виртуальных
текстов, имеющих одну или несколько общих черт» (Ermert
1979: 50). У. Энгель считает, что тексты характеризуются
определенными, повторяющимися признаками, и это позво-
ляет соотносить отдельные экземпляры текста с определен-
ными типами текста. При этом предполагается, что некото-
рые «внешние», неязыковые особенности ситуации, в которой
возникают тексты, находят свое отражение в речевой струк-
туре текста (Engel 1994: 262).
Для Ф. Зиммлера тип текста — это сложное целостное
образование, законченное в соответствии с волей участников
коммуникативного акта и характеризующееся ограниченным
набором языковых средств, их особой комбинаторикой и
190
регулярным проявлением экстра- и интралингвистических
текстовых признаков, которые в их конституирующей, иден-
тифицирующей и дифференцирующей смысловых функциях
сливаются, образуя новый специфический пучок признаков
(Зиммлер 1991: 93; Simmler 1984: 37).
Иногда (при узком понимании текста) для характерис-
тики соотношения между типом текста и экземпляром текста
целесообразно использовать также понятие «комбинации ре-
чевых признаков» (Redekonstellation), активно применяемое
ныне в зарубежной лингвистике. Так, в свое время для
классификации диалогических текстов германисты универ-
ситета г. Фрейбурга предложили типологию «речевых кон-
стелляций», составленную на основе учета экстралингвисти-
ческих факторов, присущих социальной ситуации, в которой
происходит речевой акт (Jager 1976: 16). Под «речевой
констелляцией» (или комбинацией речевых признаков) они
понимают «проявляющуюся в определенном коммуникатив-
ном акте комбинацию конкретных реализаций признаков»
(Ste-ger, Deutrich, Schank, Schutz 1974: 86), характеризую-
щих определенные типы речевых ситуаций. Такими призна-
ками они считают, например, количество участников, вре-
менную соотнесенность, степень публичности и подготовлен-
ности коммуникативного акта, предварительную фиксацию
те-мы и т. п. (Schank, Schwitalla 1980: 317).
В своей работе фрейбургские германисты исходили из
гипотезы, что у специфических типов «речевых констелля-
ций», с помощью которых описываются конкретные условия
коммуникативной ситуации, есть как качественные, так и
частотные (qualitative wie frequentielle) языковые соответст-
вия, т. е. в каждом конкретном случае им соответствует
однозначно определяемый тип текста (Schroder 1973: 13).
Каждый тип «речевой констелляции» ковариирует с опреде-
ленным «экземпляром текста» (Textexemplar), который, в
свою очередь, относится к какому-либо «типу текста», объ-
единяющему экземпляры текста с общими языковыми чер-
тами. В качестве примеров таких типов текста, отвечаю-
щих шести обнаруженным типам «речевых констелляций»,
можно назвать доклад, сообщение-рассказ, репортаж, пуб-
191
личную дискуссию, свободную беседу и интервью (Steger,
Deutrich, Schank, Schtitz 1974: 95).
4. Типология утилитарных текстов Б. Зандиг
Одной из наиболее разработанных зарубежных типологий
текстов, относящихся к сфере потребления, является типо-
логическая матрица Барбары Зандиг (Sandig 1972: 113-124),
охватывающая 20 признаков (параметров). Эти параметры
включают в себя оппозиции признаков, позволяющие отгра-
ничить один тип текстов от другого. Данные параметры
охватывают самые разнообразные лингвистические и экстра-
лингвистические характеристики текстов. К ним относятся:
материальная манифестация текста, подготовленность акта
коммуникации, количество участников коммуникации (мо-
нолог / диалог), вид контакта, характерные черты начала,
середины и конца текста, предварительная фиксация темы,
наличие личных местоимений, императивных и темпораль-
ных глагольных форм, использование средств языковой эко-
номии и языковой избыточности, присутствие неречевых
средств, а также отношения между партнерами по комму-
никации (см. таблицу на с. 193).
Типологическая характеристика того или иного класса
текстов заключается в различных комбинациях признаков,
представленных в таблице. Всего в типологии Б. Зандиг
учитываются 18 классов текстов, характеризующихся раз-
ными наборами признаков и получающих в результате ста-
тус различных «типов текста*. К ним относятся интервью,
(частное) письмо, телефонный разговор, текст закона, меди-
цинский рецепт, кулинарный рецепт, прогноз погоды, не-
кролог, лекция, конспект лекции, рекламный текст, объяв-
ление о найме, радионовости, газетное сообщение, телеграм-
ма, инструкция по применению, дискуссия, непринужден-
ная беседа (цит. по (Kleine Enzyklopadie Deutsche Sprache
1983: 236)).
Самыми важными в типологии Б. Зандиг являются три
первых признака, учитывающих: а) материальную манифе-
192
Типология утилитарных текстов (Gebrauchstexte) Б. Зандиг
\ Признак Тип текста gesprochen spontan monologisch dialogische Textform raumlicher Kontakt zeitlicher Kontakt akustischer Kontakt Form des Textanfangs Form des Textendes weitgehend festgelegter Textaufbau Thema festgelegt Iper 2per 3per Imperativformen Tempusformen Okonomische Formen Redundanz Nichtsprachliches Gleichberechtigte Kom- munikationspartner
Interview 4 — — + + + ± 4 - + 4 + + + ± ± ± + -
Brief ± + — — — — + + — ± 4 + + 4 + 4 + + +
Telephongesprach + ± — — — + + 4 + — ± 4 + + ± ± 4 4 ± ±
Gesetzestext — — + — — —" — + + — + — - + - - - - + -
Arztrezept — + — — - — + + + 4 - - - - + - + -
Kochrezept + — + — ± 4* i 4- — 4 + — - 4 4 — + - 4 —
Wetterbericht 4 — + — — + ± 4- — 4 + — — 4 - - ± +
Ttaueranzeige — 4 — - — — + + + + + - 4* - - ± - + +
Vorlesung(sstunde) + + + — 4 + 4 + + —• + + ± - + + - ± + —
Vorlesungsmitschrift — — + — — — - 4* - - 4- - - + - — + - ± +
Reklame ± + 4 4 +; i ± t + —» + 4 4 ± ± + ± ± i —
Stelleninserat — — + — — — — 4 + 4 + 4 + ± 4 - + 4 -
Rnndfunknaclirichten + — 4 — — 4* + 4 + —" — - - + - 4- + 4 -
Zeitungsnachricht — — 4- — — - — + —" — + — + - + - 4 -
Telegrannn — — 4 — — - — 4 + — 4* + + + 4 — + - + 4
Gebrauchsanweisung — — 4" — - — — + — - + - + 4 + - i + + —
Diskussion 4 + — - 4 + + 4е 4 - 4 + + + + 4* - + 4 4
familiares Gesprach + + - + + + + + - - - + + 4е + ± + + + +
стацию текста (gesprochen), б) способ порождения высказы-
вания (spontan) и в) структуру акта коммуникации (monolo-
gisch). Если поставить во главу угла только эти признаки, то
возникает следующая классификация текстов, основанная на
различных комбинациях перечисленных выше параметров:
1. [+gesp, +spon, +mono]— вслух произнесенная «внутрен-
няя речь»;
2. [+gesp, -spon, +mono] — лекция, публичная речь, (радио) новости, молитва;
3. [+gesp, +spon, -mono] — приватная беседа, телефонный разговор, разговор случайных прохожих на улице;
4. [+gesp, -spon, -mono] — научная дискуссия, политиче- ский диспут;
5. [-gesp, +spon, 4-mono] — личное письмо, дневниковые за- писи;
6. [-gesp, -spon, +mono] — официальное письмо, научный текст, поваренный рецепт;
7. [-gesp, +spon, -mono] — личная переписка, стенография дискуссии;
8. [-gesp, -spon, -mono] — обработанная запись дискуссии, официальная переписка
(Sandig 1972: 115-116).
В концепции Б. Зандиг обращает на себя внимание
разнородность критериев, применяемых для типологической
характеристики текстов. Стремление к всеобъемлемости опи-
сания приводит к стиранию граней между признаками. Не-
сомненно, такие признаки, как материальная форма текста
и использование императивных форм имеет разную функци-
ональную значимость, которая в рамках матрицы полностью
нивелируется. На эти неточности в концепции Б. Зандиг
указывает, например, видный немецкий лингвист Е. Косе-
риу, считающий, что дифференциация различных типов тек-
ста возможна только на основе соотнесения типа текста с
выполняемой им функцией (Textsorten 1972: 139).
194
5. Функционально-текстовая классификация Э. Гроссе
В лингвистической литературе известны попытки вычле-
нения различных классов текстов на основе текстовых функ-
ций. Э. Гроссе предлагает выделять восемь классов письмен-
ных текстов в зависимости от выполняемой ими функции
(цит по: (Heinemann, Viehweger 1991: 138-139)).
1. Нормативные тексты (normative Texte) выполняют
функцию регламентации, установления нормы в определен-
ной сфере жизнедеятельности. Примерами таких текстов
выступают законы, уставы, договоры, свидетельства (о рож-
дении, о заключении брака) и т. п.
2. Функция контактных текстов (Kontakttexte) заклю-
чается в установлении и поддержании контакта между людьми.
Сюда относятся поздравительные открытки, благодарствен-
ные письма, выражение соболезнования и др.
3. Групповые тексты (gruppenindentifizierende Texte)
предназначены для идентификации определенных групп лю-
дей. Такую роль выполняют песни, символизирующие кон-
кретную партийную принадлежность, например «Марселье-
за».
4. Функция поэтических текстов (poetische Texte) за-
ключается в выражении художественной позиции автора.
Основное содержание таких текстов воплощено в различных
художественных произведениях (стихотворении, романе, ко-
медии и т. п.).
5. Тексты с доминантой самовыражения (dominant selbst-
darstellende Texte) служат средством углубленного авторского
анализа своего собственного жизненного опыта, описания
фактов собственной биографии. Стремление выразить самого
себя явно прослеживается в личных дневниковых записях,
автобиографиях, собственных литературных жизнеописаниях
и т. п.
6. Тексты с доминантой побуждения (dominant auffor-
dernde Texte) обладают явно выраженной функцией побу-
ждения. Такую целевую направленность имеют рекламные
тексты, программные документы различных партий, газет-
ный комментарий и др.
195
7. Особый, переходный класс (Ubergangsklasse) составля-
ют тексты, в которых доминируют одновременно две функ-
ции. Это могут быть тексты, выполняющие функцию побуж-
дения и передачи информации (например, информационно-
рекламные объявления).
8. Тексты с доминантой специальной информации (domi-
nant sachinformierende Texte) служат средством обмена ин-
формацией между людьми. Такую функцию выполняют, на-
пример, научные тексты, новости в средствах массовой ком-
муникации, прогноз погоды и т. п.
Нельзя сказать, что такой подход является чем-то новым
и единственным в своем роде. Функциональному подходу
отвечает, например, схема описания типов текста, предло-
женная Ульрихом Энгелем (Engel 1994: 263-264). Среди
«глобальных целей», выступающих основанием для вычле-
нения разных групп текстов, он называет: информирование
(Informieren), побуждение (Veranlassen), убеждение (Uber-
zeugen), поучение (Belehren), поддержание контакта (Коп-
taktpflege) и эмфазу (Emphase-Abbau).
При типологическом описании текстов, согласно подхо-
ду У. Энгеля, необходимо сначала указывать «глобальную
цель», затем способ передачи и, наконец, перечень экстра-
лингвистических признаков, присущих ситуации общения.
Ниже приводится пример подобного описания одного из
ти-пов текста:
Globalziel: Information (информация)
Medium: schriftlich (письменная форма)
Zur Redekonstellation: monologischer Text mit unterprivile-
giertem, vollig passivem Rezipienten
(монологический текст с подчинен-
ным, полностью пассивным реципи-
ентом)
Bericht ilber vergangenes oder (selte-
ner) zukunftiges Geschehen (сообще-
ние о прошедшем или (реже) буду-
щем событии)
deskriptive Themenbehandlung (де-
скриптивная обработка темы)
offentlicher Text (публичный текст).
196
Такое описание соответствует, например, многочислен-
ным сообщениям агентств в прессе: (53) Ermittlungen gegen
Soldaten eingestellt. Bonn (dpa). Zwei Monate nach einer Straf-
anzeige gegen Bundeswehrsoldaten wegen Volksverhetzung und
Korperverletzung hat die Staatsanwaitschaft die Ermittlungen
eingestellt. Fahrgaste eines Busses in Siegburg hatten die An-
zeige erstattet. Sie gaben an, mehrere Soldaten hatten antis emi-
tische und Auslanderfeindliche Parolen gegrblt. Auch sei ein
Passagier verpriigelt warden. Bei Vernehmungen, so die Bonner
Staatsanwaltschaft, hdbe keiner der Fargaste die Parolen einem
der Soldaten zuordnen konnen. Auch habe der verpriigelte
Fahr-gast auf eine Anzeige verzichtet ‘Следствие против сол-
дат прекращено. Бонн (ДПА). Через два месяца после об-
винения солдат бундесвера в травле и нанесении телесных
повреждений прокуратура прекратила следствие. Пассажиры
автобуса в Зигбурге выдвинули обвинение. Они утверждали,
что многие солдаты выкрикивали антисемитские и враждеб-
ные по отношению к иностранцам лозунги. Якобы был также
избит один из пассажиров. Во время допросов, как сообщила
в пятницу Боннская прокуратура, ни один из пассажиров
не мог указать, кто из солдат выкрикивал эти слова. Изби-
тый пассажир также отказался от обвинения’.
6. Классификация речевых произведений К. Гаузенблаза
Особенностью классификации Карела Гаузенблаза явля-
ется то, что он применяет ограниченное количество факторов,
релевантных для той или иной текстовой структуры (Гау-
зенблаз 1978: 57-78). При этом он обращается к параметрам,
ранее не принимавшимся во внимание составителями раз-
личных текстовых типологий.
Простота / сложность структуры текста
целого речевого произведения
1. Речевое произведение содержит один-единственный
текст с одним-единственным смыслом. Таковы самые раз-
ные речевые произведения: деловые письма, заявления, со-
197
общения о происшествиях и т. д. Но нельзя исключить
вероятность того, что в определенных обстоятельствах даже
такие речевые произведения могут приобрести иной смысл.
2. Речевое произведение содержит один-единственный
смысл, имеющий, однако, двоякий (неоднозначный) смысл.
Этот тип встречается не только в поэзии или художественной
прозе, но и во многих других случаях: шутках, высказыва-
ниях, в которых «между строк» читается оценка, отличная
от высказанной номинально, т. е. в иронии, аллегории и
т. п.
3. Речевое произведение состоит из одного текста, в
который, однако, вставлен отрывок из другого речевого
произведения (или даже целое речевое произведение), стано-
вящийся, таким образом, частью текста целого речевого
произведения, но продолжающий выделяться из него. Таковы
цитаты из других речевых произведений, если они отмечены
как инородные элементы. Прямая речь также приравнива-
ется к цитате. Вставленная часть текста может даже прева-
лировать над основной частью: основное речевое произведе-
ние может составлять лишь формальное обрамление.
4. Текст повествования, и в особенности текст худо-
жественной прозы с прямой речью, с неотмеченной прямой
речью и с несобственно прямой речью, приобретает, однако,
другой характер, если сигналы, указывающие на принадлеж-
ность отдельных частей текста разным субъектам, становят-
ся неясными или двусмысленными. Такое речевое произве-
дение приближается к однородному речевому произведению.
5. Диалогическое произведение речи также считается со-
стоящим из одного текста, хотя, конечно, неоднородным и
разделенным на чередующиеся речевые произведения двух
или более активных участников диалога. Диалог разверты-
вается как единый текст (при нормальных условиях почти
невозможно исключить произнесения одного из участников,
поскольку сумма произнесений одного участника не образует
непрерывной последовательности и потому не имеет закон-
ченного смысла).
6. Имеются, однако, щ другие речевые произведения со
сложной текстовой структурой. Например, газетную статью
можно прочитать двумя способами: либо полностью, либо —
198
более бегло и быстро — только шапки, заголовки, подзаго-
ловки или абзацы, напечатанные жирным шрифтом. Это
случай единого текста, который, однако, допускает (или даже
сигнализирует) конденсацию в более короткий текст. Ср.:
тексты на афишах, где полный текст предназначен для
чтения с короткого расстояния, более сжатый — для чтения
издали. Сжатый текст должен привлечь внимание адресата,
а полный раскрыть ему содержание объявления. Аналогич-
ным образом подается материал в некоторых учебниках.
7. Речевое произведение, содержащее два (или более)
текста, с соотношением: основной текст / вспомогатель-
ный текст; явный текст / скрытый текст. Примерами
таких речевых произведений могут служить технические
статьи, в которых вспомогательный текст с примечаниями,
расположенный в виде сносок внизу страницы или в конце
статьи, присоединяется к основному тексту, напечатанному
в верхней части страницы.
8. Речевые произведения, в которых два (или более)
текста как бы переплетаются: а) письменные тексты, «ра-
ботающие» в двух направлениях, например, анаграмма в
афишах, составляющая независимый текст, или зашифро-
ванные тексты, например, в секретных военных сообщениях,
а также интимные дневниковые записи, кроссворды и т. п.;
б) в устной манифестации возможны случаи одновременной
реализации многопланового основного текста, например, при
многоголосовом пении, мелодекламации и т. п.
Свободные и зависимые речевые произведения
Сама зависимость в принципе бывает двух родов: зави-
симость от факторов, не являющихся частью сообщения, и
зависимость от экстралингвистических компонентов сообще-
ния.
1. Речевые произведения (относительно) независимые,
«самодостаточные»:
— среди устных речевых произведений сюда относятся
такие, в которых не участвуют ни мимика, ни жесты, ни
какие-либо звуковые средства (кроме языковых): радиопере-
дачи, телефонные разговоры и т. п.;
199
— среди письменных речевых произведении сюда можно
включить те из них, в которых содержание сообщения не
выражено графическими неязыковыми средствами (рисунка-
ми, иллюстрациями, фотографиями).
Полностью независимые автономные речевые произведе-
ния встречаются очень редко.
2. Речевые произведения, (относительно) независимые
от ситуации, но включающие как лингвистические средст-
ва, так и нелингвистические.
3. Речевые произведения, тесно связанные с ситуацией.
С формальной точки зрения зависимость от ситуации выра-
жается в лексико-грамматической неполноте реплик и в
использовании единиц, семантически обусловленных ситуа-
ци- ей: личных, указательных, относительных и притяжа-
тельных местоимений, темпоральных и пространственных
наречий и др. Наблюдается переход от спорадического эл-
липсиса к обусловленному, при котором факт опущения
структурного элемента уже отчетливо не ощущается.
Непрерывные и прерывные речевые произведения
Существенным свойством речевого призведения является
порядок следования его составных частей. Многие речевые
произведения — и только такие обычно рассматриваются
в лингвистических исследованиях — являются плавными и
непрерывными. Однако некоторые речевые произведения мо-
гут быть прерывными.
Прерывность может быть нескольких типов.
1. Некоторые устные манифестации образованы из не
вполне связных (или даже несвязных) элементов; это от-
мечается, когда адресант не в состоянии фиксировать изме-
нение в ситуации (например, при радиорепортаже о спортив-
ных состязаниях, в момент опасности и т. д.), из-за сильного
возбуждения и т. д.
2. Из письменных манифестаций в качестве прерывных
можно выделить заметки, черновые наброски, записанные
тезисно, сведения, предназначенные, как правило, только
для использования самим автором.
3. Сюда относятся все виды списков, в том числе словари
или манифестации, не предназначенные для чтения in соп-
200
tinio (т. e. так называемого сплошного чтения. — К. Ф.) и
потому включающие в себя независимые компоненты» на-
пример, многие практические учебники словарного типа.
4. Самостоятельный тип, получивший широкое распро-
странение в наше время, составляют речевые произведения,
возникшие в результате заполнения анкет и бланков, раз-
графленных на ряды и столбцы: графическое упорядочение
данных заменяет идентификацию и соединение слов, причем
степень словесного выражения сведена к минимуму. Запол-
нение бланков является самым типичным видом официаль-
ных письменных контактов в наши дни.
5. Прерывность может возникнуть даже в речевом произ-
ведении, обладающем свойствами непрерывного, из-за внеш-
них или случайных причин. Устная манифестация может
быть прервана по причинам, обусловленным ситуацией, ука-
заниями адресанта и т. п. Особый случай прерывности —
публикация художественных произведений отдельными вы-
пусками.
7. Типология художественных текстов В. П. Белянина
Некоторые текстовые классификация носят нетрадици-
онный характер. Примером одной из таких типологий с
полным правом можно назвать концепцию В. П. Белянина
(1988: 43-88). Как было показано в п. 1, многие лингви-
сты при классификации художественных текстов пользуются
традиционным разделением литературы на три жанра —
лирику, эпос и драму, каждый из которых предполагает
выделение разновидностей того или иного жанра. В. П. Бе-
лянин пытается ввести в классификацию художественных
текстов новые критерии, основанные на достижениях пси-
холингвистики.
По мнению В. П. Белянина, каждому типу текста соот-
ветствует определенный тематический набор объектов описа-
ния (тем) и определенные сюжетные построения. В рамках
каждого типа текста можно выделить довольно ограниченный
(с семантической точки зрения) список предикатов, которым
характеризуются выбранные объекты материального и соци-
201
ального мира. В свою очередь, этим предикатам соответст-
вуют наборы лексических элементов, которые встречаются
довольно часто в текстах определенного типа, а тексты
другого типа, входя в другие семантические пространства,
имеют иные смыслы.
В. П. Белянин предлагает различать следующие типы
текста.
1. Светлые тексты. Основное идейное содержание свет-
лых текстов составляет понимание того, что все живое уни-
кально и неповторимо. Главный герой (автор) понимает всю
самоценность всего живого и несет свое светлое понимание
жизни другим людям. В основе светлых текстов лежит
описание мира личности или того мира (в том числе и
природного), который окружает эту личность. «Я», высту-
пающему как субъект жизнедеятельности, приписываются в
светлом тексте предикаты с общим значением честный,
чистый, уникальный. Примерами таких текстов могут слу-
жить образцы японской поэзии хокку, танку, многие рас-
сказы А. Гайдара, а также другие тексты (Р. Бах «Чайка
по имени Джонатан Ливингстон»).
2. Активные тексты. Содержание активных текстов
определяется противопоставлением главного героя действиям
других персонажей, которые пытаются помешать ему. По
ходу сюжета герой, обладающий рядом достоинств, пытается
реализовать свои идеи, представляющиеся ему чрезвычайно
ценными и важными для всех членов общества. Он органи-
зовывает вокруг себя единомышленников, друзей, помощни-
ков, которые верят в его идею и в его бескорыстие и
честность. Враги же — это злые, подлые, коварные люди,
которые борются против него, пользуясь его наивностью,
доверчивостью и неосведомленностью во многих темных и
грязных делах. Завершается, как правило, такой текст «по-
бедой добра над злом» и развенчанием врагов и предате-
лей. Основной характеристикой активных текстов является
их динамичность. Примером такого текста является роман
П. Вежинова «Барьер».
3. Простые (или жестокие) тексты. Семантика про-
стых текстов определяется наличием оппозиции «я» —
«враг». Положительный герой характеризуется как человек
202
простой, обычный, а враг — знающий, наблюдающий и
чужой. Предикат «простой» получает следующее толкова-
ние: естественный, нормальный, делающий свое дело. «Про-
стой» — это тот, кто звезд с неба не хватает, академий
не кончал, но и не глупый’, когда надо, он может понять,
а самое главное — сделать. Многие простые и жестокие
тексты существуют в виде сказок или рассказов о животных.
Примерами таких текстов является хорошо известная сказка
о Красной Шапочке, повесть Р. Киплинга «Маугли», расска-
зы Э. Сетона-Томпсона («Лобо») и др.
4. Веселые тексты. Веселые тексты написаны легко и
свободно. Они насыщены описанием большого количества
событий, героев и их поступков. Встреча с опасностями
каждый раз завершается для героя веселого текста их удач-
ным преодолением и победой. В финале, как правило, гово-
рится о том, что герой устремляется к новым приключени-
ям. Веселые тексты описывают поведение людей, характе-
ризующихся богатством идей, предприимчивостью, ловкос-
тью, изворотливостью и всегда веселым настроением. Герой
веселого текста готов покорить весь мир: с легкостью обма-
нывают всех Хлестаков («Ревизор» Н. В. Гоголя) и барон
Мюнхгаузен («Приключения барона Мюнхгаузена» Э. Распе),
никогда не унывает Великий комбинатор Остап Бендер («Две-
надцать стульев» и «Золотой теленок» И. Ильфа и Е. Пет-
рова), преодолевают все преграды друзья-мушкетеры («Три
мушкетера» А. Дюма).
5. Красивые тексты. Для красивых текстов характерно
описание большого количества нереальных и / или траги-
ческих ситуаций, происходящих с героями («Всадник без
головы» М. Рида). От веселых текстов они отличаются мень-
шим количеством действующих лиц и большим пристрастием
к красочным описаниям необычных событий, происходящих
с героем. Стиль их приподнятый и нарочито красивый,
изящный.
6. Усталые тексты. Такие тексты достаточно разнооб-
разны в содержательном плане, но их идейная направлен-
ность сводится к одной мысли: слабого надо пожалеть, ему
надо помочь. Это тексты о жизненных трудностях, о горестях
поражений, о болезнях и разочарованиях в жизни. Главным
203
героям усталых текстов приписывается, как правило, преди-
кат «робкий». Одной из особенностей таких текстов является
отсутствие предикатов с яркой эмоционально-положительной
окраской. В общем объеме литературы число усталых текстов
невелико: «Станционный смотритель» А. С. Пушкина, «Ши-
нель» Н. В. Гоголя, «Палата № 6» А. П. Чехова и др.
7. Печальные тексты. В таких текстах автор нередко
возвращается в места юности и / или описывает картины
счастливого детства. Семантический компонент таких тек-
стов — «сожаление» и «завершение». Все завершается, кон-
чается, уходит, прекращается. Будущее в таких текстах
практически отсутствует. Стиль печальных текстов лиричен,
нередко они существуют в поэтической форме (например,
многие «Стихотворения в прозе» И. С. Тургенева). Герой
печального текста — личность, которая вызывает жалость,
но не унижающую, а добрую. Таков, например, немой Ге-
расим из рассказа «Муму» И. С. Тургенева. По психологи-
ческой доминанте к печальным текстам можно отнести мно-
гие произведения Леонида Андреева.
8. Сложные тексты. В семантике сложных (точнее
говоря, усложненных) текстов ведущим является стремление
понять необычное, трудное, не известное «среднему» челове-
ку. Это сопровождается построением гипотез в форме умо-
зрительных схем и моделей, авторы которых стремятся к
логической непротиворечивости, но не к описанию реального
состояния дел. Такого рода особенности порождающего текст
мышления вызывают путаную, многоплановую, со многими
отступлениями и ассоциациями структуру текста. Разные
семантические компоненты сложных текстов связаны между
собой очень слабо, они находятся словно на границе ас-
социативного мышления. Таковы, например, произведения
«Игра в бисер» Г. Гессе, «Улисс» Д. Джойса, (частично)
«Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» Л. Кэр-ролла,
многие фантастические романы («Солярис» С. Лема, «Пик-
ник на обочине» братьев Стругацких и т. п.).
9. Смешанные тексты. В художественной литературе
существует большое количество текстов, которые не выделя-
ются своей языковой и содержательной отмеченностью. Мно-
гие тексты, если не большинство, могут заключать в себе
204
описание нескольких типов сознания, многих состояний и
ти-пов поведений людей. Тексты, в которых можно увидеть
как минимум описание двух типов сознания, называются
смешанными. Для них характерно определенное сочетание
лексических единиц психологически разнородной семантики,
пересечение семантических полей и диффузность структур-
ных моделей, которые существуют в «чистом виде» в текс-
тах, представляющих один тип сознания. В самом простом
случае в смешанном тексте имеется только два типа созна-
ния, находящихся в отношении подчинения одного другому
либо в отношении сосуществования (ср., например, стрекозу
и муравья из басни «Стрекоза и Муравей» И. А. Крылова).
Здесь нет конфликта, подобного конфликту жестоких текс-
тов, здесь имеется всего лишь противопоставление двух типов
отношения к миру, а не их противоборство. В таких текстах
отсутствует усложненность на уровне поверхностного синтак-
сиса, но она появляется на уровне макроструктуры, а весь
текст, не являясь понятным в отдельных фрагментах, не
всегда понятен в его целостности («Процесс» и «Превраще-
ние» Ф. Кафки, «Женщина в песках» К. Абэ и др.).
Глава 13
ДИАЛОГ КАК ОСОБЫЙ ТИП ТЕКСТА
Особым видом текста является диалог, который
членится на высказывания его участников
Вольфганг Дресслер
1. Традиции изучения диалога
в отечественной лингвистике
В отечественном языковедении проблемами диалога за-
нимались такие выдающиеся лингвисты, как Л. В. Щерба
и Л. П. 51кубинский. В их работах прослеживается четкое
разграничение монологической и диалогической форм речи
при явном предпочтении диалогической формы общения.
Классическая фраза Л. В. Щербы «Подлинное свое бы-
тие язык обнаруживает лишь в диалоге» (Щерба 1915: 4)
является непременным атрибутом многих работ по диалогу.
Л. В. Щерба предостерегал от смешения понятий литератур-
ного языка и разговорной речи: «...в основе литературного
языка лежит монолог, рассказ, противополагаемый диало-
гу — разговорной речи. Эта последняя состоит из взаимных
реакций двух общающихся между собой индивидов, реакций
нормально спонтанных, определяемых ситуацией или выска-
зываниями собеседников. Диалог — это, в сущности, цепь
реплик. Монолог — это уже организованная система обле-
ченных в словесную форму мыслей, отнюдь не являющаяся
репликой, а преднамеренным воздействием на окружающих.
206
Всякий монолог есть литературное произведение в зачатке»
(Щерба 1957: 115).
Л. II. Якубинский разделял тезис Л. В. Щербы о есте-
ственности диалога и искусственности монолога. Он писал:
«В сущности, всякое взаимодействие людей есть именно
в займе,-действие; оно по существу стремится избежать одно-
сторонности, хочет быть двусторонним, “диалогичным” и
бе-жит “монолога”» (Якубинский 1923: 133). При этом он
отмечал условность применения терминов естественный /
искусственный по отношению к диалогу и монологу. Есте-
ственность, по его мнению, присуща диалогу в том смыс-
ле, что диалог в большей степени, чем монолог, «соответ-
ствует, как смена акций и реакций, социальным фактам
взаимодействия людей, в которых социальное ближе всего
подходит к биологическому (психо-физиологическому)» (там
же: 139). В этом плане диалог, который так же, как и
монолог, представляет собой явление культуры, в большей
мере олицетворяет собой явление «природы», чем монолог
(там же).
Л. В. Щерба и Л. П. Якубинский обратили внимание
на многие существенные черты диалогической речи. Из при-
веденной выше цитаты Л. В. Щербы следует, что к ха-
рактерным особенностям диалогической речи относится реп-
лицирование, спонтанность речевых реакций собеседников,
зависимость реплики как от ситуации общения, так и от
высказываний партнера по коммуникации. Л. П. Якубин-
ский обращает также внимание на такие свойства диалоги-
ческой речи, как непосредственный характер общения, крат-
кость реплик, отсутствие особой заданности компонентов и
предумышленной связанности в построении реплик (там же:
118). Многие положения отечественных классиков получили
дальнейшее развитие в современной (прежде всего отечест-
венной) теории диалога.
207
2. Концепция диалогических отношений
в трудах М. М. Бахтина
Влияние работ отечественных лингвистов на зарубежные
исследования диалога всегда было не слишком заметным,
что объясняется прежде всего отсутствием широких контак-
тов между учеными в советское время, а также переводов
известных трудов российских авторов на европейские языки.
М. М. Бахтин в этом ряду — исключение. Его влияние на
европейскую лингвистическую мысль, в частности на анализ
диалога, признают многие европейские ученые.
Основными достижениями М. М. Бахтина в области
теории диалога можно считать его взгляды на высказывание
как единицу речевого общения и его концепцию диалоги-
ческих отношений в языке. В работе «Проблема речевых
жанров», написанной в 1952-1953 гг., он высказал мысли,
которые затем в той или иной форме повторялись в разных
работах по теории диалога и другим направлениям изучения
устной речи.
О высказывании как реальной единице речевого общения
он говорит следующее: «Речь всегда отлита в форму выска-
зывания, принадлежащего определенному речевому субъекту,
и вне этой формы существовать не может. Как ни различны
высказывания по своему объему, по своему содержанию, по
своему композиционному строению, они обладают как еди-
ницы речевого общения общими структурными особенностя-
ми, и прежде всего совершенно четкими границами <...>
Границы каждого конкретного высказывания как единицы
речевого общения определяются сменой речевых субъек-
тов, то есть сменой говорящих. Всякое высказывание — от
короткой (однословной) реплики бытового диалога и до боль-
шого романа или научного трактата — имеет, так сказать,
абсолютное начало и абсолютный конец: до его начала —
высказывания других, после их окончания — ответные вы-
сказывания других (или хотя бы молчаливое активно ответ-
ное понимание другого, или, наконец, ответное действие,
основанное на таком понимании). Говорящий кончает свое
высказывание, чтобы передать слово другому или дать место
208
его активно ответному пониманию. Высказывание — это не
условная единица, а единица реальная, четко отграниченная
сменой речевых субъектов, кончающаяся передачей слова
другому, как бы молчаливым “dixi”, ощущаемым слушате-
лями [как знак], что говорящий кончил» (Бахтин 1986а:
440-441).
Из этой цитаты видно, что центральным понятием при
определении границ высказывания является для М. М. Бах-
тина смена речевых субъектов, и именно этому звену в
структуре интеракции уделяют главное внимание современ-
ные исследователи разговорной речи (см. п. 4 гл. 14). Смена
говорящего субъекта является единственным четким фор-
мальным признаком, позволяющим однозначно установить
начало и конец высказывания. Такое понимание высказы-
вания позволяет свести до минимума расстояние между
монологическими и диалогическими высказываниями, пото-
му что и в том и в другом случае границу высказывания
определяет смена говорящего субъекта.
По М. М. Бахтину, целые речевые высказывания всту-
пают в динамические смысловые отношения с другими вы-
сказываниями. Этот тип отношений он определяет как диа-
логические отношения и так раскрывает их суть: «Эти
отношения глубоко своеобразны и не могут быть сведены ни
к логическим, ни к лингвистическим, ни к психологическим,
ни к механическим или каким-либо другим природным
отношениям. Это особый тип смысловых отношений, чле-
нами которых могут быть только целые высказывания
(или рассматриваемые как целые, или потенциально целые),
за которыми стоят (и в которых выражают себя) реальные
или потенциальные речевые субъекты, авторы данных вы-
сказываний. Реальный диалог (житейская беседа, научная
дискуссия, политический спор и т. п.). Отношения между
репликами такого диалога являются наиболее внешне на-
глядным и простым видом диалогических отношений. Но
диалогические отношения, конечно, отнюдь не совпадают с
отношениями между репликами отдельного диалога — они
гораздо шире, разнообразнее и сложнее. Два высказывания,
отделенные друг от друга и во времени и в пространстве,
209
ничего не знающие друг о друге, при смысловом сопостав-
лении обнаруживают диалогические отношения, если между
ними есть хоть какая-нибудь смысловая конвергенция (хотя
бы частичная общность темы, точки зрения и т. п.). Всякий
обзор по истории какого-нибудь научного вопроса (самосто-
ятельный или включенный в научный труд по данному
вопросу) производит диалогические сопоставления (высказы-
ваний, мнений, точек зрения) высказываний и таких ученых,
которые ничего друг о друге не знали и знать не могли.
Общность проблемы порождает здесь диалогические отноше-
ния» (Бахтин 19866: 495-496). Главный вывод М. М. Бах-
тина сводится к признанию того, что диалогические отно-
шения представляют собой явление, гораздо более широкое,
чем диалогическая речь в узком смысле. И между глубоко
монологическими речевыми произведениями всегда присут-
ствуют диалогические отношения (там же: 497).
Таким образом, по М. М. Бахтину, каждое отдельное
высказывание — всего лишь звено в цепи речевого общения.
Оно имеет четкие границы, определяемые сменой речевых
субъектов (говорящих), но в пределах этих границ высказы-
вание отражает речевой процесс, чужие высказывания и
прежде всего предшествующие звенья цепи (иногда ближай-
шие, а иногда — в областях культурного общения — и очень
далекие) (Бахтин 1986а: 465). Для того чтобы точнее и
нагляднее выразить свою мысль о взаимном влиянии выска-
зываний, ученый прибегает к понятию обертона, применяе-
мому в музыке: «Как бы ни было выска- зывание моноло-
гично (например, научное или философское произведение),
как бы ни было оно сосредоточено на своем предмете, оно
не может не быть в какой-то мере и ответом на то, что
было уже сказано о данном предмете, по данному вопросу,
хотя бы эта ответность и не получила ответного внешнего
выражения: она проявится в обертонах смысла, в оберто-
нах экспрессии, в обертонах стиля, в тончайших оттенках
композиции. Высказывание наполнено диалогическими
обертонами, без учета которых нельзя до конца понять
стиль выказывания» (там же: 463-464).
210
3. Теория диалогической организации
литературы Р. Клёпфера
Воздействие идей М. М. Бахтина на современные евро-
пейские подходы к диалогу можно усмотреть, например, в
работах немецкого литературоведа Рольфа Клёпфера, посвя-
щенных изучению принципов так называемой диалогической
организации литературы.1 Подобно тому как М. М. Бахтин
использует понятие диалогических отношений для объясне-
ния взаимоотношений между отдельными высказываниями,
немецкий ученый говорит о «диалогическом принципе» ор-
ганизации литературы, попутно обращаясь при этом к уточ-
нению понятий «монолог», «диалог» и «полилог». В данном
вопросе Р. Клёпфер выступает, по его словам, как против
«старой европейской традиции» выбирать монолог в качестве
отправной точки лингвистических исследований, так и про-
тив современной тенденции, наиболее отчетливо проявляю-
щейся во французской романистике, ставить во главу угла
анализа «культурный полилог» (Kloepfer 1981: 314-333). Он
предлагает свою собственную интерпретацию взаимоотноше-
ний, связывающих звенья этой триады.
При дифференциации полилога, диалога и монолога
Р. Клёпфер предлагает не ограничиваться одним количест-
венным критерием, учитывающим только число участников
акта коммуникации, а именно: полилог — более двух (актив-
ных) участников, диалог — два (активных) участника, моно-
лог — один активный участник.2 Он предлагает довести ко-
личество признаков, характеризующих отношения между
тремя рассматриваемыми коммуникативными формами, до
четырех: 1) число участников (das Wer), 2) пространственно-
временные отношения (das Wo / Wann), 3) предмет (das
Was) и 4) средства (das Womit) коммуникации. Точкой от-
1 Библиографию работ, посвященных исследованию принципов «диалоги-
ческой организации литературы» см. (Kloepfer 1981: 314-333).
о
Следует признать, что в существующих трактовках только одного коли-
чественного критерия также имеются известные противоречия, однако они не
существенны в данном случае. Более подробно об этом см.: (Филиппов 1989:
48-56).
211
счета в триаде «монолог — диалог — полилог» выступает
диалог, представляющий собой «исконную и нормальную
форму» (Ur- und Normalform) речевой коммуникации, а мо-
нолог и полилог отличаются от диалога уменьшением (durch
das Weniger) или соответственно увеличением (durch das
Mehr) всех четырех названных выше параметров (Ibid.: 322).
По мнению Р. Клёпфера, только от наблюдателя зависит,
как следует называть то или иное коммуникативное явление:
монологом, диалогом или полилогом. Так, «мысли вслух»
(das “laute Denken”) можно именовать монологом, если ис-
ходить из того, что при любом общении (диалогическом или
полилогическом) обязательно должен присутствовать кон-
кретный собеседник. Если же оценивать тот же самый слу-
чай, исходя из ситуации, реализующейся «внутри индиви-
да», т. е. как «разговор с самим собой», то его мож-но
квалифицировать как диалог (или даже как полилог). Таким
образом, то расширяя, то сужая рамки «единства простран-
ства, времени, понимания мира, субъекта и “языков”»3 (die
Einheit des Raumes, der Zeit, der Weltsicht, des Subjekts und
der “Sprachen”), определенные факты коммуникации можно
называть то полилогом, то диалогом, а то монологом. На-
пример, памфлет можно рассматривать в качестве монолога,
если воспринимать факт его появления как одноразовое
событие. Если же рассматривать это речевое произведение
как звено в полемике, разворачивающейся на страницах
какого-либо печатного издания, то правильнее бу-дет назы-
вать его составной частью диалога, потому что его строение
будет определяться макроструктурой диалогического обще-
ния (Ibid.: 320).
Р. Клёпфер вслед за М. М. Бахтиным расширяет рамки
диалога. Диалогическим принципом (применительно к оби-
ходной разговорной речи и литературе) он называет такой
принцип построения коммуникации, при котором диалог
вынужден постоянно увеличивать свои параметры (jenes Prin-
zip, das den Dialog stets zu einem Mehr treibt). Этому
3 Под словом «языки» Р. Клёпфер понимает не только отдельные языки в
их традиционном понимании, но и совокупность языковых средств, а также
средств других знаковых систем, реализующихся в диалогическом общении.
212
способствуют следующие факторы: 1) не только механиче-
ский обмен репликами, но и совместное раскрытие потен-
циала коммуникативных отношений, причем различие парт-
неров оказывает здесь свое благотворное воздействие; 2) не
только вовлечение в общение конкретной ситуации, но и
использование партнерами ее предпосылок и скрытых воз-
можностей; 3) не только принятие к сведению чужого со-
держания или даже использование его целиком, но и пло-
дотворное развитие своего собственного содержания через
чужое: 4) наконец, не устранение различий между «языка-
ми», а развитие дополнительных «языков» (Ibid.: 328).
Соответственно своему подходу Р. Клёпфер говорит о
том, что при восприятии литературного текста многие чита-
тели вступают в диалог с автором, с рассказчиком или с
персонажами произведения. По его мнению, литература и в
особенности жанр романа обладают свойством вовлекать чи-
тателя в межличностный диалог или полилог. В результате
читатель реконструирует опущенные или скрытые моменты
содержания, прогнозирует поведение и образ мыслей персо-
нажей. Таким образом, в реципиенте происходит своеобраз-
ная «диалогизация речи» (Alternieren der Rede), в нем про-
исходит развитие ситуации.
Автор при построении художественного текста исходит
из того, что он не может общаться с читателем непосредст-
венно «лицом к лицу». Но он использует ситуацию общения
с читателем таким образом, чтобы на другом, подчиненном
уровне компенсировать отсутствие ситуации непосредствен-
ного общения возможностями совместного конструирования
текста. Автор может ставить вопросы, которые требуют свое-
го ответа; он может затрагивать проблемы, провоцирую-
щие ответный отклик читателя; он может предъявлять ули-
ки для совместного расследования и т. п. Итак, путей для
совместного творчества автора и читателя имеется великое
множество, и все они составляют обширное поле для изуче-
ния в рамках теории текста и теории литературы (Ibid.:
324-325).
Таким образом, многие положения Р. Клёпфера носят
отпечаток идей М. М. Бахтина. Да он и не скрывает своего
восхищения русским ученым, открывшим новые горизонты
213
перед исследователями текста. Понятие диалогических отно-
шений (или диалогического принципа организации литера-
туры, по Р. Клёпферу) создает основу для проведения ком-
плексного анализа различных речевых жанров и позволяет
аналогичным образом рассматривать монологические, диало-
гические и полилогические тексты.
4. Специфика диалога как особого типа текста
Теоретики лингвистики текста с самого начала обращали
внимание на особый статус диалога как одного из видов
(типов) текста. Специфика диалога заключается, по мнению
В. Дресслера, в членимости на высказывания его участников.
Эти высказывания (реплики) не являются независимыми,
они представляют собой части более крупного единства, а
именно диалогического текста. Высказывания каждого участ-
ника ни в коей мере не образуют разорванного текстового
отрывка, но каждое высказывание, заключенное между ко-
нечной паузой и сменой говорящего, образует само в себе
относительно законченный отрывок текста (Дресслер 1978:
130).
К. Гаузенблаз, выстраивая свою собственную классифи-
кацию текстов (подробнее см. гл. 12), относит диалогические
тексты к речевым произведениями со сложной текстовой
структурой. Он также считает диалог единым текстом, хотя,
конечно, неоднородным и разделенным на чередующиеся
речевые произведения двух или нескольких активных участ-
ников диалога. Диалог развертывается как единый текст.
При нормальных условиях почти невозможно исключить
произнесения одного из участников, поскольку сумма про-
изнесений одного участника не образует непрерывной после-
довательности и потому не имеет законченного смысла (Га-
узенблаз 1978: 67).
В лингвистической литературе можно встретить попытки
доказательства текстового статуса диалога на основе сопо-
ставления с монологическими текстами. Р. Маккельдей раз-
214
бирает, например, следующий неподготовленный диалогичес-
кий текст (Mackeldey 1984: 125-127).
Пример (54)
1. A: Wo warst’n du heut
frith?
2. В: Im Garten.
3. A: Ach im Garten! Gehst
du nachher wieder hin.
4. B: Hm.
5. A: Bringst du mir bitte’n
paar Apfel mit? Ich brauch’
sie fiir’n Kuchen. Pflaum-
en hab’ ich schon. Ich will
heute backen.
6. B: Heut abend noch?
7. A: J a.
8. B: Aha. Is’ gut.
9. A: Schon. Bis dann!
10. B: Tschiis!
1. А: Где это ты был сегодня
утром?
2. Б: В саду
3. А: Ах, в саду! Ты потом
туда еще пойдешь?
4. Б: Хм.
5. А: Захвати мне, пожалуй-
ста, несколько яблок? Они
нужны для пирога. Сливы
у меня уже есть. Я хочу
сегодня печь.
6. Б: Сегодня вечером?
7. А: Да.
8. Б: Ага. Хорошо.
9. А: Прекрасно. До скорого!
10. Б: Пока!
Р. Маккельдей пытается обнаружить в диалогическом
тексте те же свойства, что и в монологическом тексте. По
его мнению (а также, по мнению других авторов), последова-
тельность предложений воспринимается как текст при выпол-
нении пяти условий: 1) единство референции (анафорические
и катафорические отношения), 2) лексическое единство (по-
вторение в тексте обозначений рассматриваемого предме-
та), 3) единство коммуникативной перспективы (тема-рема-
тическое членение следующих друг за другом предложе-
ний), 4) временное единство и 5) единство «точки зрения».4
Р. Маккельдей показывает, что все эти условия, применимые
для монологических текстов, характерны также для диало-
гических текстов (см. также (Mackeldey 1987: 37-38)).
Референциальное единство рассматриваемого бытового
диалога заключается в том, что в разных репликах повто-
4 Кроме указанной статьи Р. Маккельдея (Mackeldey 1984: 125-127) см.
также (Фивегер 1979: 318-319).
215
ряются одни и те же слова (im Garten / im Garten) или же
они заменяются на местоимения, причем соотносятся с одним
и тем же предметом действительности: im Garten / (dort)hin,
mir / ich, Apfel / sie. Непосредственно связанное с рефе-
ренциальным лексическое единство обеспечивается повтором
слов (heute, im Garten), словоформ (mir / ich), прономиналь-
ным (sie) и проадвербиальным (hin) подхватом. Семантиче-
ская когерентность данного диалогического текста поддер-
живается также тем, что лексемы вступают друг с другом
в так называемые изотопические взаимосвязи: слова Garten
и Apfel связаны между собой отношениями «класс — эле-
мент класса», слова Apfel и Pflaumen — видовыми отно-
шениями внутри одного рода, слова (heut) frtih и (heut)
abend — отношениями противопоставления. Кроме того, се-
мантическая когерентность подкрепляется вопросно-ответны-
ми отношениями между репликами (1) и (2), (3) и (4), (6)
и (7). Средствами, создающими когерентность текста, явля-
ются также косвенное побуждение в форме общего вопроса
(5), две формы взаимного приветствия в конце диалога, а
также такие анафорические языковые элементы, как wieder
в (3) или междометие aha в (8).
Единство перспективы сообщения (коммуникативной пер-
спективы), по мнению Р. Маккельдея, в спонтанном диалоге
прослеживается с большим трудом ввиду частого эллипсиса.
Однако совершенно очевидно, что в приведенном фрагменте
чаще появляются новые, коммуникативно значимые элемен-
ты, как, например, в реплике (2). Если же попытаться
дополнить эллиптические высказывания, то на их месте
возникнут не любые, а только определенные контекстом
синтаксические структуры: (3) Ach im Garten (warst du).
Препозиция обстоятельства места (в трансформированной
реплике) обусловливает его выделение и одновременно при-
соединение к предшествующей реплике. Коммуникативная
обусловленность порядка следования текстовых элементов
становится более очевидной, если обратиться к анализу более
продолжительных реплик, например (5). В первом предло-
жении реплики основной рематический элемент Apfel появ-
ляется в конце предложения, на своем обычном месте. Ме-
стоимение sie, выступающее в роли прономинального под-
216
хвата, располагается во втором предложении уже сразу за
финитным глаголом, в то время как последнее, «рематичес-
кое» место в предложении занимает самый важный в ин-
формативном плане элемент Kuchen.
Темпоральное единство диалога представлено соответст-
вием немногих встретившихся здесь финитных глаголов и
наречий heut friih, nachher и т. д. объективному временному
соотношению между представленными явлениями действи-
тельности. Разговор происходит днем и для соотнесения
сво-его высказывания с утром того же самого дня участник
А использует форму претерита. При необходимости соотнести
действие с будущим временем (с вечером) он использует
футуральный презенс. Кроме того, при обсуждении непосред-
ственно дневных проблем используется актуальный презенс,
включающий в себя настоящий момент времени.
Единство точки зрения относится к экстралингвистиче-
ским факторам, способствующим установлению когерентно-
сти текста на коммуникативно-прагматическом уровне. Это
условие предполагает наличие у партнеров по коммуникации
общих знаний, необходимых для семантической интерпрета-
ции следующих друг за другом предложений как элементов
семантической структуры более высокого уровня. Например,
все четыре предложения в реплике (5) объединены темой
«подготовка к выпечке», второе и третье предложения соот-
носятся друг с другом также на основе темы «фруктовый
пирог».
Таким образом, все пять параметров, характерных для
монологических текстов, оказываются справедливыми и для
рассматриваемого спонтанного диалога, на этом основании
Р. Маккельдей делает вывод, что, во-первых, данный диалог
когерентен и, во-вторых, названные выше условия значимы
также для неподготовленных диалогов.
Особенность диалога как одного из типов (видов) текста
заключается, конечно, не в том, что в нем причудливым
образом переплетаются различные свойства (факторы, пара-
метры, условия) текста, а в том, что стратегию его развер-
тывания определяет не один человек, а два или более.
Общая цель объединяет усилия партнеров по коммуникации.
Им приходится кооперировать свои усилия для достижения
217
единой цели. Интересно, что способность к объединению уси-
лий по поддержанию общей темы диалога формируется у ин-
дивида значительно позже, чем усвоение основных навыков
языковой способности. Даже усвоив основные коммуникатив-
ные образцы правильного поведения в диалоге, дети млад-
шего школьного возраста, например, испытывают значитель-
ные трудности в поддержании общей темы разговора, т. е.
в ситуации, когда им приходится соотносить свои собствен-
ные высказывания с репликами партнера и одновременно
развивать содержание коммуникации (Gabler 1987: 12).
Диалог отличает базовая триада ориентиров речевого
акта: «я-здесь-сейчас», и все, о чем говорит человек, оце-
нивается по отношению к данной системе отсчета (Касевич
1996: 225). Реплики диалога в большей степени связаны
не друг с другом, а с ситуацией речевого акта и его участ-
никами (там же: 221). Тем самым на передний план высту-
пает анализ ролевых и пространственно-временных характе-
ристик диалога.
5. Диалог и полилог
Выше мы уже рассматривали некоторые особенности
актов коммуникации, различающихся числом участников
(см. теорию Р. Клёпфера). Необходимо заметить, что появ-
ление термина «полилог» в лингвистике совпало со значи-
тельным повышением интереса к исследованию устных форм
массовой коммуникации. В практическом смысле этот тер-
мин противополагается двум другим понятиям (монолог и
диалог), разграничивая акты коммуникации в зависимости
от количества участников: монолог — один говорящий субъ-
ект, диалог — два собеседника, попеременно выступающих
в роли говорящего, и полилог — более двух участников
коммуникации.
Полилог имеет более узкое значение, чем диалог. Дело
заключается в том, что внутренняя форма слова «диалог»
не предусматривает ограничения числа участников акта ком-
муникации двумя индивидами. Словообразовательный эле-
218
мент греческого происхождения dia- обозначает не «два»,
как это можно предположить по сходству с латинским di-,
а «через», и соответственно слово «диалог» буквально значит
«черезсловие», т. е. предполагает попеременное владение
словом. Таким образом, если в основе оппозиции «моно-
лог» — «диалог» лежит признак «отсутствие / наличие ме-
ны говорящего», то оппозиция понятий «диалог — полилог»
основана на другом, чисто количественном критерии. Итак,
за естественной на первый взгляд триадой «монолог — диа-
лог — полилог», учитывающей разницу в количестве участ-
ников коммуникации, скрывается противоречивая картина
многообразия (прежде всего) устных форм общения.
Единство природы полилога и диалога усматривается
прежде всего в том, что в обоих случаях мена активной
роли говорящего является основным структурным принци-
пом организации общения. В человеческой коммуникации
все партнеры прекрасно осознают и стараются соблюдать
главное условие успешного общения: в любых актах общения
одновременно может говорить только один человек, в то же
самое время слушать могут несколько собеседников (многие).
В диалоге заранее известно, кто будет следующим активным
говорящим — второй участник. В полилоге на эту роль
одновременно могут претендовать два человека и более, од-
нако говорить все равно будет только один. Вопрос будет
заключаться только в том, кто сумеет захватить эту позицию.
Наличие нескольких претендентов на активную роль гово-
рящего в полилоге и возможность частого изменения ролевой
ситуации обусловливает больший по сравнению с диалогом
тематический, коммуникативно-прагматический и стилисти-
ческий диапазон общения.
Данное обстоятельство заметно «разрыхляет» структуру
полилога по сравнению с диалогом, причем это затрагивает
как смысловую, так и формальную стороны коммуникации,
что подтверждается, в частности, экспериментальными дан-
ными. Так, инструментальный анализ диалогов с тремя
участниками показывает, что взаимная зависимость интона-
ционных характеристик реплик в полилоге носит менее
очевидный характер, чем в тех же диалогах, произнесенных
двумя участниками (Филиппов 1982: 11).
219
«Разрыхление» структуры полилога по сравнению с диа-
логом происходит прежде всего потому, что в формировании
содержания участвует большее число участников. Рассмот-
рим, например, диалог между тремя школьниками, взятый
из радиопьесы Акселя Шайбхена «Есть бананы охотно пи-
роги». Главным героем пьесы является семиклассник Том-
ми, страдающий редким заболеванием — неспособностью ус-
воения письменной речи. Из-за этой болезни он вынужден
часто менять школы. Разговор между ним и его новыми
школьными приятелями происходит в трамвае по дороге в
школу (Scheibchen, 38-41).
Пример (55а)
1. Kai: Ei Tommy, alles klar?
2. Tommy: Klar.
3. , Anne: Lasst du mich da sitzen? Ich muss noch Deutsch
zu Ende machen.
4. Kai: Lass mal gucken... “Der Bahnhof”. Tommy kommt
garantiert dran, well er den einzigen andem Bahnhof kennt.
5. Tommy: Ich hab* das nur miindlich.
6. Kai: Schriftlich hat sie gesagt.
7. Anne: Mach's doch noch schnell.
8. Tommy: Nd.
9. Kai: Blicke schon durch. Meier Jahn kann nicht schreiben
wdhrend der Fahrt, da keine StraRenbahn in Solingen —
kein Training...
10. Tommy: Das merkt die gar nicht.
11. Anne: Und wenn du dran kommst, Tommy?
12. Tommy: Schlag’ ich mein Heft auf und mach* das einfach
auswendig.
13. Anne: Na, ich weiR nicht.
14. Kai: Wieviel willste denn da erzahlen?
15. Tommy: So zwei Seiten.
16. Kai: Zwei Seiten, so aus dem Kopf?
17. Tommy: Mhmm.
18. Kai: Das m&cht* ich erstmal sehen.
220
19. Tommy: Wetten, dass?
20. Kai: O.k.
21. Anne: Und wenn er doch nicht drankommt.
22. Tommy: Meld’ ich mich.
23. Kai: 5 Mark?
24. Tommy: 5 Mark? Abgemacht!
25. Kai: Brauchst du Geld?
26. Tommy: Immer.
27. Kai: 10 Mark die Woche?
28. Tommy: Immer — was muss ich tun?
29. Kai: Fiir die Frau Nolle...
30. Anne: Eih — ich denke, du wolltest das machen!
31. Kai: Keine Zeit, kein Bock.
32. Tommy: Und was muss ich machen?
33. Kai: Fiir die Frau Nolle einkaufen und Sachen erledigen.
Die Nolle ist alt, blind und lahm.
34. Anne: Du bist selber blind und lahm.
35. Kai: Na ja, fast, sie kriegt das jedenfalls nicht mehr
geregelt, also, wenn du ein “vertrauenswiirdiger junger
Mann” bist... nette Umgangsformen an den Tag legst, und
schnell und zuverlassig Besorgungen erledigen kannst...
36. Tommy: Logo... hab’ ich alles drauf!
1. Кай: Эй, Томми, все ясно?
2. Томми: Ясно.
3. Анна: Дай я там сяду? Мне нужно еще закончить
немецкий.
4. Кай: Дай-ка посмотреть... «Вокзал». Томми точно вы-
зовут, потому что он единственный знает другой вокзал.
5. Томми: У меня это только устно.
6. Кай: Письменно, сказала она.
7. Анна: Сделай-ка быстро прямо сейчас.
8. Томми: Не.
9. Кай: Вижу всё насквозь. Мейер-Ян не умеет писать во
время езды, раз в Золингене нет трамваев — негде и
тренироваться...
221
10. Томми: Этого она совсем не заметит.
11. Анна: А если тебя вызовут, Томми?
12. Томми: Открою свою тетрадь и сделаю это просто
наизусть.
13. Анна: Ну, я не знаю.
14. Кай: Сколько же ты так хочешь рассказывать?
15. Томми: Так страницы две.
16. Кай: Две страницы, прямо из головы?
17. Томми: Мхмм.
18. Кай: Хотел бы я сначала посмотреть.
19. Томми: Что, спорим?
20. Кай: Окей.
21. Анна: А если его все-таки не вызовут?
22. Томми: Сам вызовусь.
23. Кай: На 5 марок?
24. Томми: На 5 марок? Заметано!
25. Кай: Тебе нужны деньги?
26. Томми: Всегда.
27. Кай: 10 марок в неделю?
28. Томми: Всегда — что я должен делать?
29. Кай: Для фрау Нёлле...
30. Анна: Эй! Я думала, ты сам хотел это сделать!
31. Кай: Нет времени, нет желания.
32. Томми: И что мне нужно делать?
33. Кай: Делать для фрау Нёлле покупки и заниматься
делами. Эта Нёлле старая, слепая и хромая.
34. Анна: Сам ты слепой и хромой.
35. Кай: Ну да, почти, в любом случае она больше не
получает этого регулярно, итак, если ты «достойный
доверия молодой человек»... с приятными обходитель-
ными манерами, и быстро и надежно делаешь покупки.
36. Томми: Идет... это я все могу!
Дадим краткую характеристику приведенному выше от-
рывку. Две первые реплики полилога (1) и (2) являются
завершающим фрагментом обсуждения Каем и Томми какой-
222
то другой темы. Об этом свидетельствует как форма вопроса
(Ei Tommy, alles klar?), характерная для конца беседы, так
и форма ответа (Klar.), не предполагающая дальнейшего
обсуждения.
Переход к новой теме связан с вступлением в беседу
нового лица (Анны). При этом реплика (Lasst du mich da
sitzen? Ich muss noch Deutsch zu Ende machen) никоим
образом не свидетельствует о желании Анны принять участие
в беседе и не побуждает партнеров к каким-либо совместным
речевым действиям. Наоборот, скрытый смысл этой фразы
заключается в просьбе девочки не беспокоить ее во время
работы над домашним заданием. Такие скрытые смыслы
А. А. Масленникова называет интенциональными. В выска-
зывании содержится намек, позволяющий адресату (адреса-
там) прийти к соответствующему умозаключению. В осно-
ве такой импликации лежит знание партнеров о причинно-
следственных отношениях в реальном мире (Масленникова
1999: 31).
Однако один из партнеров (Кай) игнорирует скрытую
просьбу Анны и вовлекает всех троих в обсуждение те-мы до-
машнего задания — сочинения о вокзале (Lass mal gucken...
“Der Bahnhof”. Tommy kommt garantiert dran, weil er den
einzigen andern Bahnhof kennt). Выясняется, что Том-ми сде-
лал домашнее задание только устно (Ich hab’ das nur
miindlich), но несмотря на напоминание Кая (Schriftlich hat
sie gesagt) и предложение Анны сделать домашнее задание
по дороге в школу (Mach’s doch noch schnell), совсем не
горит желанием писать сочинение в трамвае (No). Кай сра-
зу выдвигает гипотезу по поводу отказа (Blicke schon durch.
Meier-Jahn kann nicht schreiben wahrend der Fahrt, da kei-
ne StraBenbahn in Solingen — kein Training...), однако Том-
ми не поддается на провокацию, ссылаясь на то, что учи-
тельница все равно ничего не заметит (Das merkt die gar
nicht). Наконец, на косвенный вопрос Анны о том, что он
будет делать, если его все же вызовут (Und wenn du dran
kommst, Tommy?), мальчик заявляет, что будет отвечать
уст-но (Schlag’ ich mein Heft auf und mach’ das einfach
aus-wendig). Собеседница остается в недоумении (Na, ich weiB
nicht).
223
На данной стадии (реплики 3-13) развитие беседы оп-
ределяется микротемой «домашнее задание». Все три собе-
седника попеременно участвуют в обсуждении, демонстрируя
свои собственные речевые стратегии. Анне принадлежат че-
тыре реплики из одиннадцати: открывающая (3) и завер-
шающая (13) данную микротему, а также побудительная (7)
и вопросительная (11) реплики. Три реплики произнес Кай:
инициирующую обсуждение (4), уточняющую характер до-
машнего задания (6) и комментирующую отказ своего собе-
седника (9). Томми демонстрирует в данном фрагменте от-
носительно пассивное поведение: реплика (5) является реак-
цией на инициирующую реплику Кая, в другой (8) пред-
ставлен отрицательный ответ на побуждение и, наконец, в
его последней реплике (12) дается относительно развернутый
ответ на вопрос Анны.
Стержнем данного отрезка полилога является диалог
между Анной и Томми: девочка дважды обращается непо-
средственно к Томми, он дважды отвечает на ее обращение.
Тем не менее нельзя недооценивать также речевой вклад
Кая, потому что именно он своей репликой вовлек Томми
в обсуждение микротемы «домашнее задание».
Пассивное поведение Томми оказалось весьма продуктив-
ным для дальнейшего развертывания беседы. Именно в его
репликах содержатся два слова, являющихся ключевыми как
для объяснения движущих причин поведения мальчика (его
неспособности к овладению письменной речью), так и для
ввода следующей микротемы: это слова mtindlich (устно) и
auswendig (наизусть). Услышав последнюю фразу Томми, Кай
сразу же начинает выяснять, сколько страниц текста его
приятель может рассказать устно (Wieviel willste denn da
erzShlen?). Получив ответ (So zwei Seiten) и выразив свое
недоверие в переспросе (Zwei Seiten, so aus dem Kopf?), Кай
получает невербальное подтверждение этому удивительному
факту (Mhmm). Однако его недоверие не рассеивается, он
хочет сам убедиться в этом (Das mocht’ ich erstmal sehen).
Тут его собеседник решает перехватить инициативу в диалоге
и предлагает заключить пари по спорному вопросу (Wetten,
dass?), на что сразу же получает согласие (O.k.).
224
Теперь в диалог вступает третья участница, демонстрируя
тем самым свою заинтересованность в подтверждении уди-
вительных способностей мальчика. Слова Анны (Und wenn
er doch nicht drankommt), почти полностью повторящие ее
вопрос к Томми в реплике 11 (Und wenn du dran kommst,
Tommy?), теперь обращены к обоим собеседникам и направ-
лены на разрешение спора. Но изменилась не только адре-
сация фразы, изменились ее интенция и ее скрытый смысл.
Если в первом случае (реплика 11) скрытый смысл вопроса
Анны заключался в выяснении того, что Томми будет делать,
если его вызовут на уроке, то теперь (реплика 21) скрытый
смысл слов Анны обращен на разрешение спорного вопроса:
как выяснить способности Томми к запоминанию, если его
не вызовут отвечать на уроке? Таким образом, Анна уже в
третий раз (реплики 3, 11 и 21) демонстрирует свои способ-
ности к импликации в общении.
В решении возникшей проблемы Томми не видит слож-
ностей: он вызовется сам, чтобы продемонстрировать свои
способности (Und wenn du dran kommst, Tommy?). Его слова
также адресованы обоим участникам. В связи с тем, что
Анна получает исчерпывающий ответ на свои сомнения,
мальчики считают возможным закончить обсуждение усло-
вий пари: (5 Mark?) и (5 Mark? Abgemacht!).
Как видно, обсуждение микротемы «способность Томми
к запоминанию» занимает реплики 14-24. На этой стадии
большую активность демонстрируют Кай и Томми, в то время
как речевой вклад Анны ограничивается одной репликой.
Однако именно эта реплика и ответ на нее наиболее инте-
ресны с лингвистической точки зрения. Об этом свидетель-
ствуют как ее богатый интенциональный и смысловой под-
текст, так и ее двойная адресация. Можно предположить,
что в полилоге некоторые языковые средства приобретают
дополнительную смысловую окраску, отличную от той, ко-
торую они имеют в диалоге и монологе.
Последние слова мальчиков при заключении пари ини-
циировали новый поворот в развитии полилога. На передний
план выходит микротема «зарабатывание денег». Раз Томми
спорит на деньги, значит, он в них нуждается. Соответст-
венно эту мысль Кай воплощает в своем вопросе (Brauchst
226
du Geld?). Получив утвердительный ответ (Immer), мальчик
уточняет сумму и одновременно делает намек на регуляр-
ность получения заработка (10 Mark die Woche?). Томми
выражает согласие и пытается выяснить, какую работу он
должен выполнить взамен (Immer — was muss ich tun?).
При первых ответных словах Кая (Fiir die Frau Nolle...) в
разговор вновь вступает Анна, удивленная тем, что мальчик
перепоручает приятелю работу, которая предназначалась для
него самого (Eih — ich denke, du wolltest das machen!). После
философского объяснения Кая (Keine Zeit, kein Bock) про-
должается их диалог с Томми. Следует повторный вопрос
мальчика о характере предстоящей работы (Und was muss
ich machen?). Начатое было объяснение Кая (Fiir die Frau
Nolle einkaufen und Sachen erledigen. Die Nolle ist alt, blind
und lahm) прерывается язвительным замечанием Анны, за-
детой пренебрежительным отношением мальчика к фрау
Нёлле (Du bist selber blind und lahm). Тем не менее Кай
доводит свой рассказ до конца (Na ja, fast, sie kriegt das
jedenfalls nicht mehr geregelt, also, wenn du ein “vertrauens-
wtirdiger junger Mann” bist... nette Umgangsformen an den
Tag legst, und schnell und zuverlassig Besorgungen erledigen
kannst...). Том-ми соглашается на эти условия (Logo... hab’
ich alles draufl), и беседа благополучно завершается.
Таким образом, заключительная часть полилога охваты-
вает реплики 25-36. На этой стадии общения снова активно
взаимодействуют Кай и Томми, на их долю приходится 10
реплик из 12. Всего дважды, причем оба раза обращаясь к
Каю, вступает в разговор Анна, но на свои протестующие
замечания по поводу его оценок и намерений (реплики 30
и 34) получает ничего не значащие ответы.
Итак, на протяжении рассмотренного выше полилога
участники трижды меняли тему разговора: после завершения
одной (гипотетической) микротемы (реплики 1-2) они пере-
шли к обсуждению не выполненного Томми домашнего за-
дания (реплики 3-13), затем этот конкретный вопрос сме-
нила более общая проблема способности мальчика к запоми-
нанию (реплики 14-24), которая, в свою очередь, уступила
место обсуждению возможностей школьного заработка (реп-
лики 25-36). На долю Анны приходится всего 7 реплик из
226
36, на долю Томми и Кая — примерно поровну (соответст-
венно 14 и 15 реплик). Тем не менее все три партнера
участвовали в обсуждении всех трех микротем полилога.
Между тремя выявленными отдельными этапами поли-
лога имеется отчетливая смысловая взаимосвязь: отправные
точки тематических переходов скрываются в предшествую-
щих фрагментах текста. Так, слова miindlich (устно) и aus-
wendig (наизусть), произнесенные Томми на ранней стадии
полилога, инициировали обсуждение его способности к за-
поминанию, а сумма в пять марок (5 Mark), на которую
было заключено пари в середине беседы, натолкнула маль-
чиков на тему школьных заработков, обсуждение которой
продолжалось до конца встречи.
Выше уже указывалось, что между диалогом и полило-
гом имеется много общего. Главной объединяющей чертой
этих двух речевых форм является попеременное исполнение
участниками активной роли говорящего. Поэтому можно
предположить, что полилог легко трансформируется в диа-
лог, причем сделать это можно с минимальным ущербом
(или вообще без оного) для его формы и содержания. Однако
анализ данного примера позволяет сделать вывод о том, что
точно так же, как диалог нельзя преобразовать в монолог
без ущерба для его смысла и структуры, и полилог нельзя
свести к диалогу (и тем более монологу) без нарушения его
содержания и формы.
Попытаемся трансформировать приведенный выше поли-
логический текст в диалог. С количественной точки зрения
проще всего семь реплик Анны распределить между двумя
другими участниками, тем более что в ее словах ни грам-
матически, ни лексически не проявляется так называемая
гендерная принадлежность,5 чего нельзя сказать о русском
переводе (см., например, реплику 30). Ниже приводится
текст реконструированного диалога. В нем слова Анны при-
мерно поровну распределены между Каем (реплики 5, 9, 11
5 В последнее время ученые все чаще обращаются к анализу речевого пове-
дения индивидов, различающихся но биологическому полу. В научной литера-
туре это направление получило название «гендерной лингвистики». Некоторые
авторы считают, что «гендерная» принадлежность человека находит отражение
в речевой деятельности и тексте; см., напр. (Магнес 1999: б).
227
и 17) и Томми (реплики 2, 26 и 30). Жирным шрифтом
выделены слова, подвергнутые трансформации, а также обо-
значено имя персонажа, которому передается реплика Анны.
Сама реплика заключена в круглые скобки.
Пример 55b (реконструированный диалог)
1. Kai: Ei Tommy, alles klar?
2. Tommy: Klar. (Lasst du mich da sitzen? Ich muss noch
Deutsch zu Ende machen.)
3. Kai: Lass mal gucken... “Der Bahnhof”. Du kommst
garantiert dran, well du den einzigen andem Bahnhof
kennst.
4. Tommy: Ich hob’ das nur miindlich.
5. Kai: Schriftlich hat sie gesagt. (Mach’s doch noch schnell.)
6. Tommy: No.
7. Kai: Blicke schon durch. Meier-Jahn kann nicht schreiben
wahrend der Fahrt, da keine Strafienbahn in Solingen —
kein Training...
8. Tommy: Das merkt die gar nicht.
9. Kai: (Und wenn du drankommst, Tommy?)
10. Tommy: Schlag’ ich mein Heft auf und mach’ das einfach
auswendig.
11. Kai: (Na, ich weifi nicht.) Wieviel willste denn da erzahlen?
12. Tommy: So zwei Seiten.
13. Kai:Zwei Seiten, so aus dem Kopf?
14. Tommy: Mhmm.
15. Kai: Das mbcht’ ich erstmal sehen.
16. Tommy: Wetten, dass?
17. Kai: O.k. (Und wenn du doch nicht drankommst.)
18. Tommy: Meld’ ich mich.
19. Kai: 5 Mark?
20. Tommy: 5 Mark? Abgemacht!
21. Kai: Brauchst du Geld?
22. Tommy: Immer.
23. Kai: 10 Mark die Woche?
24. Tommy: Immer — was muss ich tun?
228
25. Kai: Fur die Frau Nolle...
26. Tommy: (Eih — ich denke, du wolltest das machen!)
27. Kai: Keine Zeit, kein Bock.
28. Tommy: Und was muss ich machen?
29. Kai: Fiir die Frau Nolle einkaufen und Sachen erledigen.
Die Nolte ist alt, blind und lahm.
30. Tommy: (Du bist selber blind und lahm.)
31. Kai: Na ja, fast sie kriegt das jedenfalls nicht mehr
geregelt, also, wenn du ein “vertrauenswiirdiger junger
Mann” bist... nette Umgangsformen an den Tag legst, und
schnell un zuverlassig Besorgungen erledigen kannst...
32. Tommy: Logo... hah* ich alles drauf!
Оказывается, полностью трансформировать полилог в ди-
алог невозможно без ущерба для словесной ткани произве-
дения, хотя на первый взгляд все обстоит вполне благопо-
лучно. С формальной точки зрения незначительные измене-
ния претерпели только реплики 3 и 17, в которых имя
Tommy и личное местоимение ег (2 раза) пришлось заменить
местоимением du и исправить также соответствующие лич-
ные окончания глаголов.
Гораздо большие изменения произошли в содержании
текста. Конечно, первую реплику Анны мог бы сказать и
Томми (см. реплику 2), но тогда впоследствии мальчик будет
противоречить самому себе, потому что сначала он усажи-
вается в трамвае с намерением закончить домашнее зада-
ние (реплика 2), а затем сам же отказывается делать это
(реплика 6).
Четыре следующие реплики Анны передаются Каю без
изменения, причем в двух случаях они просто присоединя-
ются к предшествующим репликам (5 и 17), в одном случае
ее слова включаются в последующую реплику (11), а еще в
одном случае (реплика 9) просто меняют свое авторство. Но
вот две последние реплики Анны, произнесенные девочкой
в словесной перепалке с Каем, заметно меняют общее содер-
жание фрагмента. В оригинале Томми, недавно перешедший
в новую школу, ничего не знает ни о фрау Нёлле, ни о
желании Кая самому поработать у нее, что явствует из двух
последних реплик Анны (см. реплики 30 и 34 полилога).
229
В реконструированном диалоге Томми, говоря словами
Анны, одновременно оперирует ее знаниями об окружающем
мире, что вносит кардинальное изменение во все содержание
произведения (а не только данного текстового фрагмента).
Эти реплики невозможно приписать также Каю, потому что
он, будучи в здравом уме и твердой памяти, вряд ли будет
1) упрекать самого себя за то, что предлагает партнеру
работу, которую намеревался выполнить сам (реплика 30),
и 2) обзывать себя своими собственными словами (репли-
ка 34).
Таким образом, если с формальной точки зрения полилог
можно трансформировать в диалог с минимальными потеря-
ми, то в содержательном плане изменения могут быть весьма
существенными, если не сказать кардинальными. На этом
примере становятся очевидными как сходство между диало-
гом и полилогом, так и их различия.
Глава 14
СОВРЕМЕННЫЙ АНАЛИЗ РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ
Основной единицей речевой
коммуникации является разговор
Гельмут Хенне, Гельмут Ребокк
1. Лингвистика текста
и анализ разговорной речи
Анализ разговорной речи представляет собой относитель-
но молодую лингвистическую дисциплину, оформившуюся в
Европе (в частности, в Германии) на рубеже 70-х годов.
Выделение данного направления лингвистического поиска в
самостоятельную научную дисциплину является, по мнению
некоторых лингвистов, закономерным фактом, завершающим
«переход от предложения к тексту и, наконец, к диалогу»
(Schank, Schwitalla 1980: 313) в качестве основных объектов
лингвистического исследования.
Соотношение лингвистики текста и современного анализа
разговорной речи можно трактовать двояким образом.
С одной стороны, проблематика анализа разговорной
речи может рассматриваться как составная часть проблема-
тики лингвистики текста. Так поступают многие лингвисты,
занимающиеся изучением текста как целостного образова-
ния. В. Хайнеманн и Д. Фивегер отводят диалогу, разговор-
ной речи (Gesprach) центральное место в своей «Лингвистике
текста», пытаясь заполнить существующую брешь между
анализом текста и диалога. Они приводят два довода в пользу
231
своего решения. Во-первых, диалог (разговор “Gesprach”)
представляет собой преимущественную форму интеракции,
форму, в которой партнеры напрямую взаимодействуют друг
с другом и тем самым совместно совершают речевую дея-
тельность. Во-вторых, разговорная речь (диалог) является
первичной формой речевой деятельности вообще и с истори-
ческой точки зрения значительно превосходит все прочие
формы речевой интеракции (Heinemann, Viehweger 1991:
176). Предмет лингвистики текста составляют в данном
случае как монологические, так и диалогические тексты (см.
также (Simmler 1996: 601)).
С другой стороны, анализ разговорной речи можно трак-
товать как направление научного поиска, параллельное ана-
лизу текста. При этом на долю узко понимаемой лингвистики
текста приходится изучение реализации языка в письменной
форме, в то время как анализ разговорной речи занимается
исключительно устными текстами. Примеры такого подхода
также встречаются в лингвистической литературе (Linke,
Nussbaumer, Portmann 1994: 261).
Несомненным остается то, что предметом новой лингвис-
тической дисциплины, какое бы название она ни получала
(“Gesprachsanalyse”, “Konversationsanalyse”, “Diskursanalyse”,
“Dialoganalyse”, “Linguistik des Dialogs” и т. д.), является
почти исключительно устная речь. Именно устное общение
составляет основную долю человеческой коммуникации во-
обще. Такая исключительная предметная ориентация обес-
печивает анализу разговорной речи как постоянный приток
обширного речевого материала, так и достаточно устойчивую
методологическую основу научных изысканий.
2. Этнометод о логический анализ разговорной речи
Современные зарубежные специалисты сходятся на том,
что корни новейших подходов к анализу разговорной речи
лежат в (американской) этнометодологии, а именно: в изу-
чении механизма речевого взаимодействия индивидов, при-
надлежащих к разным этносам и культурам. Нагляднее
232
все-го зависимость современных европейских концепции изу-
чения разговорной речи от американской методики иллю-
стрирует мнение Э. Хесс-Люттиха, высказанное около двад-
цати лет назад по поводу исследований диалога в Германии:
«В новейшее время в институтах ФРГ существует тенденция
зачарованно взирать на американские исследования и пере-
носить все примеры без разбора на немецкий язык, как это
уже было двадцать лет назад, когда грамматическая мышь
неподвижно сидела перед трансформационной змеей» (Hess-
Liittich 1981: 344). Сравнение силы воздействия американ-
ского подхода к изучению разговорной речи на европейскую
научную традицию с могучим влиянием американского уче-
ния о трансформационной грамматике на всю мировую лин-
гвистику является наглядным примером всеобщего научного
интереса к новым тенденциям в исследовании диалога (раз-
говорной ре-чи). Поэтому призыв Э. Хесс-Люттиха освобо-
диться от американского влияния и в большей мере опи-
раться на отечественные немецкие традиции при исследова-
нии диалога остался гласом вопиющего в пустыне.
Этнометодологический анализ разговорной речи, по су-
ществу, является одним из направлений феноменологиче-
ской социологии. Анализ ставит своей целью строго эмпи-
рическим образом определить, какие приемы используют
участники акта коммуникации, совершая речевые действия
и создавая при этом упорядоченное речевое взаимодействие.
В ходе анализа выясняется, как партнеры анализируют
речевое поведение друг друга на предмет проявляющейся
упорядоченности и как затем результаты этого анализа ма-
нифестируются в их высказываниях.1
Материалом исследования этнометодологов являются ре-
чевые и неречевые интеракции (Interaktion), совершающиеся
в естественных ситуациях речевого взаимодействия. Понятие
интеракции (и производных от него понятий) получило ши-
рокое распространение не только в научной литературе, но и
в средствах массовой коммуникации (ср., например, «интер-
1 Основные положения американской методики анализа разговорной речи,
а также их критика представлены в (Bergmann 1981: 9-52; Meng 1985: 121-
140).
233
активное телевидение»). В этнометодологии под этим терми-
ном понимаются отношения, существующие между индиви-
дами в обществе, когда действия одного из партнеров обусло-
влены действиями другого. Эти взаимоотношения могут быть
односторонними, двусторонними, чаще всего они бывают вза-
имными. Самыми простыми примерами интеракций являют-
ся беседы, совместная работа, игры, шахматы, спортивные
состязания (теннис). В интеракции могут принимать участие
несколько человек (Brockhaus Enzyklopadie 1970: 168).
Непременным условием этнометодологического анализа
является запись материала исследования при помощи тех-
нических аудиовизуальных средств. Да и вообще само вы-
деление анализа разговорной речи в качестве самостоятель-
ного лингвистического направления стало возможным только
с появлением аппаратуры, способной зафиксировать на маг-
нитной ленте «мимолетно сказанное слово». Использование
записывающей аудио- и видеотехники позволило вовлечь в
анализ не только вербальное, но и невербальное поведение
партнеров по коммуникации, что обогатило спектр научного
поиска ученых.
На основе аудиовизуальной записи делается транскрип-
ция материала. Транскрипция позволяет исследователю мно-
гократно возвращаться к отдельным фрагментам речевого
взаимодействия и путем наблюдения выявлять закономер-
ности в действиях партнеров.
Собственно анализ материала производится в несколько
этапов:
— сначала в материале наблюдения обнаруживаются
одинаковые или регулярно повторяющиеся явления, т. е.
устанавливается наличие упорядоченности или структуры;
— затем делается попытка реконструкции «проблемы»,
методическое решение которой привело к наблюдаемым за-
кономерностям в речевом поведении участников коммуника-
ции;
— наконец, дается описание методическому аппарату,
при помощи которого участники интеракции успешно реша-
ют структурные «проблемы» интеракциональной организа-
ции. Под методическим аппаратом подразумевается в данном
случае совокупность навыков и умений человека, направлен-
234
ных на устранение структурных проблем организации раз-
говорной речи, возникающих у участников в ходе коммуни-
кации.
В общем смысле целью этнометодологического анализа
разговорной речи является выявление той «анонимной ма-
шины», которая независимо от специфических для каждого
конкретного случая обстоятельств и особенностей речевого
взаимодействия людей всякий раз порождает упорядочен-
ность и структурированность данной интеракции (Bergmann
1981: 18-22).
Авторы обычно выделяют три направления этнометодо-
логического анализа разговорной речи (Kalverkamper 1981:
90-92).
1. В центре внимания исследователя находится формаль-
ная структура разговорной коммуникации. В рамках данного
подхода описанию подвергаются те методы, которыми поль-
зуются партнеры по коммуникации при построении реплик
(речевых «вкладов»). Особое внимание уделяется исследова-
нию элементарных структур, которые обеспечивают органи-
зацию общения (например, структуры начала, середины и
окончания разговора, мена говорящего и т. п.). Наиболее
известными представителями этого направления являются
Г. Сакс, Е. Шеглофф, Г. Джефферсон (Sacks, Schegloff, Jef-
ferson 1978: 7-56). Это направление можно назвать анализом
разговорной речи в узком смысле слова.
2. Данное лингвистическое течение отличается от пред-
шествующего тем, что исследователь ставит в центр своего
научного интереса прежде всего взаимосвязи между языком
и социокультурным контекстом. На передний план выходит
изучение коммуникативных процессов в различных челове-
ческих сообществах. При этом социальные факторы посто-
янно соотносятся с языковой вариативностью (грамматиче-
ской, стилистической, структурно-текстовой и т. п.). Это
направление иногда называют «этнографией говорения», его
видным представителем считается Д. Хаймс (Hymes 1972:
269-293; 1973: 338-432).
3. В отличие от первых двух третий подход исходит из
предположения, что в основе рутинного (обычного, шаблон-
ного, стереотипного) характера многообразных видов речевых
235
действий лежит фонд специальных знаний, связанных с
другими системами знаний. Поэтому задачей анализа разго-
ворной речи является реконструкция интуитивного социаль-
ного знания, лежащего в основе порождения и интерпрета-
ции разговорной речи. В данном случае на передний план
выдвигается проблема содержания интеракции, решаемая
при посредстве различных процедур интерпретации этого
содержания. Наиболее важными работами в этой области
являются работы А. Кикурела и П. Грайса (Cicourel 1975;
Grice 1975: 41-58).
Все три упомянутых выше направления этно методологи-
ческого анализа разговорной речи обращены к разным сто-
ронам этого многогранного социального феномена: 1) к ана-
лизу его формальной структуры, 2) к изучению этнолингвис-
тических особенностей и 3) к исследованию когнитивных
взаимосвязей в интеракции. Все вместе они дополняют друг
друга и дают целостную картину этого направления в совре-
менной лингвистике.
Такое понимание проблем современного анализа разго-
ворной речи характерно для многих зарубежных ученых.
Видные немецкие лингвисты М. Кальмейер и Ф. Шютце
представляют сущность данной научной дисциплины как
«эмпирическое исследование речевых текстов, произведенных
в естественных коммуникативных ситуациях, записанных и
сохраненных при помощи электронных средств, затранскри-
бированных и проанализированных в аспекте структурного
течения коммуникации, активных действий партнеров по
интеракции и / или обусловленных ими содержательных
предпосылок и интерпретаций» (Kallmeyer, Schutze 1976: 4).
3. Основные направления
современного анализа разговорной речи
В настоящее время в Европе существует немало конкрет-
ных лингвистических проектов, обращенных к анализу раз-
говорной речи и претендующих на исключительность пред-
лагаемого подхода. При этом исследователи нередко ставят
236
знак равенства между диалогом и разговором, не акцентируя
внимание на некоторое несовпадение этих понятий. Г. Шанк
и Г. Шёнталь дают, например, такое определение своему
предмету исследования: «Под диалогом / разговором мы по-
нимаем коммуникативную деятельность, по крайней мере,
двух лиц, которые присутствуют (1) одновременно, т. е. в од-
но и то же время, (2а) в одном и том же месте, или они
вступают в общение друг с другом (2Ь) посредством техниче-
ского канала, так что в любое время возможно исполнение
каждым из участников роли говорящего, причем (3) их вни-
мание направлено на общую тему» (Schank, Schoenthal 1983:
64). С точки зрения социологии признаки (1) и (2а) характер-
ны для ситуации «лицом к лицу» (face-to-face), и именно в
этом случае известную роль играют невербальные средства
коммуникации. Комбинация признаков (1) и (2Ь) предполага-
ет ситуацию телефонного общения (Ibid.: 65). Нередко при
определении «разговора» делается ссылка на его диалогичес-
кий характер и другие текстовые параметры: «Разговор
(Gesprach) — это ограниченная последовательность речевых
высказываний, имеющая диалогический характер и обнару-
живающая тематическую направленность» (Brinker, Sager
1996: 11).
В самом общем виде можно назвать два направления
европейских исследований разговорной речи (что, кстати
сказать, прослеживается и в приведенных выше определе-
ниях):
1) изучение структурной организации диалога (разговор-
ной речи, разговорного акта),
2) анализ тематико-содержательной организации диалога
(Linke, Nussbaumer, Portmann 1994: 262-263).
На переднем плане первого (структурного) направления
находятся следующие вопросы: кто, когда и как долго го-
ворит, как часто и каким образом в интеракции становятся
говорящим (лицом). Сюда же относятся проблемы, связанные
с выявлением и описанием структурных единиц разговорной
коммуникации, а также установлением их иерархии.
В этом плане, например, Г. Хенне и Г. Ребокк выделяют
три основных уровня, внутри которых существуют свои
специфические категории:
287
— макроуровень — высший уровень структурной орга-
низации разговора (диалога), на котором, в свою очередь,
различаются три фазы: начало, середина и конец;
— средний уровень, в рамках которого выделяются бо-
лее мелкие отрезки — разговорный шаг (Gesprachsschritt),
мена говорящего, последовательность разговорных шагов (Ge-
sprachssequenz);
— микроуровень, который составляют грамматические,
лексические и фонолого-просодические структуры в рамках
любой из единиц среднего уровня (Henne, Rehbock 1982: 20).
В рамках второго (тематико-содержательного) направле-
ния изучается взаимодействие партнеров по разговорной ком-
муникации, а именно решаются следующие вопросы: какой
обработке во время общения подвергается тема, как партнеры
координируют свои усилия при развитии темы, как они
сообща развивают темы и т. п. Здесь же рассматриваются
вопросы о содержательных единицах разговорного акта (диа-
лога), об иерархической сопряженности отдельных темати-
ческих блоков, о формах и методах смены темы в ходе
общения и т. д.
Особняком стоит вопрос о взаимной связи двух назван-
ных выше направлений анализа разговорной речи. Комплекс-
ное исследование лингвистических феноменов предполагает
соотнесение их структурных и содержательных особенностей.
При этом выявлению подлежат особенности взаимной зави-
симости и взаимной обусловленности структуры и содержа-
ния разговорной речи. Как уже отмечалось выше, в евро-
пейских исследованиях заметно влияние американской ме-
тодики анализа разговорной речи.
4. Смена говорящего
как ключевое понятие разговорной коммуникации
В основе разговорной (диалогической) коммуникации ле-
жит возможность участников в любое время исполнить ак-
тивную роль говорящего. Этот основополагающий признак,
как правило, присутствует в научных дефинициях. Б. Техт-
238
майер, например, дает следующее определение разговору как
единичному акту разговорного общения: «Разговор (Ge-
sprach) является основополагающим коммуникативным собы-
тием прямой коммуникации, благодаря которому партнеры
вербально, при помощи перемены роли говорящего, в кон-
кретных социально-исторических условиях реализуют опре-
деленные цели деятельности» (Techtmeier 1984: 50).
При изучении различных разговорных форм прежде все-
го возникает следующий вопрос: каким образом партнеры
по коммуникации поочередно вступают в общение и при
этом не возникает никакого вербального хаоса? Этот вопрос
является ключевым для разных направлений анализа разго-
ворной речи.
Основной структурной единицей разговорной речи (раз-
говора, диалога) является реплика, «разговорный шаг» (turn,
Gesprachsschritt). Соответственно основной организационной
формой разговорного акта выступает обмен репликами (turn-
taking), т. е. попеременная смена говорящего ли-ца. Таким
образом, смена говорящего — это одна из форм перемены
ролей в диалоге. Во время общения двух участников такая
перемена происходит проще и последовательнее, нежели это
случается в беседе нескольких человек. Однако в любом
случае при общении необходимо активное взаимодействие
всех участников коммуникации.
Иногда поведение партнеров при общении сравнивают с
поведением пешеходов в часы пик. Для того чтобы не
столкнуться с людьми, идущими в противоположном направ-
лении, пешеход вынужден придерживаться определенных
правил. Нарушение этих правил (как на улице, так и при
общении) может привести к неприятным последствиям, на-
рушитель рискует не добраться до конечной цели своего
предприятия (Linke, Nussbaumer, Portmann 1994: 264).
Для участников коммуникации имеются два способа ре-
ализовать свое право на словесное воплощение своего ком-
муникативного намерения (подробнее см. (Ibid.: 265-266)).
Он может «получить слово» по чужому выбору, например:
«Ну, расскажи нам, Михаил, почему ты вчера не был в
школе?». Причем этот выбор может быть как эксплицитным
(см. выше), так и имплицитным, например, посредством
239
жеста, поворота головы, взгляда и т. д. Он может также
сам «взять слово», соблюдая при этом некоторые правила.
Во-первых, участникам следует избегать одновременного
вступления в разговор, более приемлема ситуация, в которой
один участник говорит, а другие слушают. Во-вторых, тот,
кто первый вступает в разговор после окончания предшест-
вующей реплики, имеет право на его продолжение. В-тре-
тьих, предшествующее правило не действует, если за кем-
либо зарезервировано право на внеочередное выступление
(having the floor) и т. п. Точно так же научный интерес
представляют другие стороны смены говорящего лица.
5. Коммуникативно-прагматические категории
Г. Хенне и Г. Ребокка
Видные представители одного из наиболее заметных за-
рубежных направлений изучения разговорной речи (Ge-
sprachsanalyse) Г. Хенне и Г. Ребокк провозглашают предмет
своего исследования (GesprSch ‘разговор, разговорная речь’)
«основной единицей речевой коммуникации» (Die Grundein-
heit sprachlicher Kommunikation ist das Gesprach) (Henne,
Rehbock 1982: 18). Под «разговором» они понимают всякую
речевую (т. е. совершаемую посредством говорения) диалоги-
ческую и «центрированную интеракцию» (Ibid.: 261). Необ-
ходимо добавить, что понятие «центрированной интеракции»
восходит к работам Е. Гоффмана, который понимает ее как
направленность внимания участников коммуникации на один
и тот же предмет речи (см., напр. (Goffmann 1971: 84)).
В основе выделения различных форм реализации раз-
говорной речи, или различения «разговорных сфер» (Ge-
sprachsbereiche), по мнению Г. Хенне и Г. Ребокка, лежит
общественная практика. Понимая последнюю как совокуп-
ность инструментальной и коммуникативной деятельности,
они полагают, что именно ориентация на тот или иной род
деятельности является основой различения таких «разговор-
ных сфер», как «личная беседа» (personliche Unterhaltung),
«разговоры во время игры, в мастерской» (Spielgesprache,
240
WerkstattgesprSche) и т. п. Эти авторы вводят в анализ
разговорной речи набор «коммуникативно-прагматических
категорий», содержащих, по их мнению, характерные при-
знаки «разговорной коммуникации» (Gesprachskommunikati-
оп). В результате любая ситуация общения может быть
подведена под какую-либо субкатегорию одной из коммуни-
кативно-прагматических категорий и соответственно отнесена
к определенному «разговорному типу» (GesprSchstyp) (Henne,
Rehbock 1982: 28-32).
Г. Хенне и Г. Ребокк выделяют следующие коммуника-
тивно-прагматические категории (Ibid.: 32-38).
I. Виды разговорной речи (Gesprachsgattungen):
1) естественная разговорная речь (naturliches Gesprach):
а) естественная спонтанная разговорная речь (naturliches spo-
ntanes Gesprach); в) естественная аранжированная разговор-
ная речь (naturliches arrangiertes Gesprach);
2) фиктивная / фикциональная разговорная речь (fik-
tives / fiktionales Gesprach): а) фиктивная разговорная речь;
б) фикциональная разговорная речь;
3) инсценированная разговорная речь (inszeniertes Ge-
sprach).
Под естественной разговорной речью Г. Хенне и Г. Ре-
бокк понимают речь, являющуюся составной частью реаль-
ных общественных процессов. Авторы различают такие раз-
говорные акты, которые совершаются без предварительной
подготовки, т. е. происходят спонтанно, и такие, которые
требуют длительной подготовки, т. е. аранжированные. Под
фиктивной речью они понимают речь, предназначенную для
определенных (например, учебных) целей. Фикциональной
они называют литературно обработанную речь персонажей
(включая персонажей философской литературы). Напротив,
инсценированной следует называть, по их мнению, речь,
имеющую характер представления и тем самым воссоздаю-
щую «действительность второго рода» (eine zweite Wirklich-
keit), например, театральные представления, телевизионные
фильмы и т. д. Такая субкатегоризация предполагает суще-
ствование промежуточных форм: например, драматические
диалоги, произнесенные во время театрального представле-
ния, являются, с одной стороны, фикциональными, а с
241
другой инсценированными. Таким образом, уже на этом
этапе становится очевидным, что характеристика какого-либо
конкретного разговорного акта посредством его отнесения к
какой-либо субкатегории определенной коммуникативно-
прагматической категории не может происходить альтерна-
тивным способом (или / или).
II. Пространственно-временные отношения: ситуатив-
ный контекст (Raum-Zeit-Verhaltnis: situationeller Kontext):
1) ближняя коммуникация: совпадение по времени и
близость в пространстве (лицом к лицу) (Nahkommunikation:
zeitlich simultan und riiumlich nah; face-to-face);
2) дальняя коммуникация: совпадение по времени и
удаленность в пространстве: телефонные разговоры (Fernk-
ommunikation: zeitlich simultan und raumlich fern: Telefonge-
sprache).
Вторая категория предполагает более подробную харак-
теристику ситуативного контекста, в котором совершается
разговорный акт, причем обязательным условием его успеш-
ного осуществления является непосредственный контакт
партнеров по коммуникации во времени. Тем самым такие
формы коммуникации, как обмен «звуковыми письмами»,
не входят в объект рассмотрения Г. Хенне и Г. Ребокка.
III. «Комбинация» (число) партнеров по коммуникации
(Konstellation der Gesprachspartner):
1) межличностный разговор двух участников (interper-
sonales dyadisches Gesprach);
2) групповая беседа (Gruppengesprach): а) в малых груп-
пах (in Kleingruppen); б) в больших группах (in GroBgrup-
pen).
Главной отличительной чертой этой категории является
разграничение коммуникативных актов, в которых участвуют
два человека, и групповых коммуникативных актов. Такое
разграничение важно потому, что в разговоре двух участни-
ков адресат (как лицо, к которому непосредственно обраща-
ется говорящий) одновременно является и слушателем. На-
против, в групповом разговоре все участники коммуникации
(кроме говорящего) временами могут выступать в качестве
адресатов, а в другие моменты отдельно можно определить
и говорящего, и адресата, и слушателя (слушателей). Это
242
происходит, например, в тех случаях, когда между двумя
участниками разворачивается полемика, а другие заинтере-
сованно слушают их доводы.
IV. Степень официальности (публичности) ситуации
(Grad der Offentlichkeit):
1) приватная (privat);
2) неофициальная (nicht Offentlich);
3) полуофициальная (halb offentlich);
4) официальная (offentlich).
Приведенные определения достаточно точно характери-
зуют ситуации с точки зрения их официальности (публич-
ности). Дополнительного разъяснения требуют только полу-
официальные ситуации, под которыми Г. Хенне и Г. Ребокк
понимают ситуации, когда к беседе в качестве слушателей
допускаются заинтересованные лица. Примером таких ситуа-
ций может служить приглашение университетской общест-
венности на заседания университетского ученого совета.
V. Социальные взаимоотношения партнеров (soziales
Verhaltnis der GesprSchspartner):
1) симметричные (symmetrisches Verhaltnis);
2) асимметричные (asymmetrisches Verhaltnis), вызван-
ные: а) антропологическими причинами (anthropologische be-
dingt); б) социально-культурными причинами (soziokulturell
bedingt); в) профессиональными или специальными причи-
нами (fachlich oder sachlich bedingt); г) структурой разговор-
ного акта (gesprachsstrukturell bedingt).
«Симметричные» формы интеракции основываются на
равенстве, а «асимметричные» формы — на различии отно-
шений между партнерами. Под асимметричными отношения-
ми, обусловленными антропологическими причинами, пони-
маются отношения типа «ребенок — взрослый». Под асим-
метричностью, вызванной социально-культурными причина-
ми, подразумеваются различия в социальном и администра-
тивном статусе собеседников. В основе асимметричности от-
ношений, обусловленных профессиональными или специаль-
ными причинами, лежат различия в образовательном уровне
участников коммуникации, что предполагает разницу в их
информированности в какой-либо определенной области зна-
ния. Наконец, сама структура разговорного акта может вы-
243
зывать асимметрию речевого поведения собеседников, как,
например, это происходит во время интервью или опроса,
когда участники вынуждены соблюдать определенные общеп-
ринятые правила общения.
VI. Виды речевых действий в разговорном акте (Нап-
dlungsdimensionen des Gesprachs):
1) директивные (direktiv);
2) нарративные (narrativ);
3) дискурсивные (diskursiv): а) в обиходной сфере (all-
taglich); б) в научной сфере (wissenschaftlich).
Директивными Г. Хенне и Г. Ребокк называют такие
виды разговорных актов, в которых проявляется указатель-
ный и инструктирующий характер (Anweisungs- und Hin-
weischarakter) речевых действий. В этом случае речевые
действия побуждают участников к выполнению других дей-
ствий (или подготавливают эти действия). Сюда относятся
различные виды коммуникации в производственной сфере,
понимаемой весьма широко, включая, например, общение
между врачом и пациентом, служителем церкви и верую-
щим. Нарративными, по мнению Г. Хенне и Г. Ребокка,
следует называть такие виды общения, в которых нет ни
малейшего намека на выполнение неречевых действий. В
этом случае общение ведется с единственной целью устано-
вить речевой контакт или попросту скоротать время. И,
наконец, дискурсивными следует называть такие виды раз-
говорной коммуникации, во время которых обсуждаются
вопросы, имеющие определенную проблемную значимость в
глазах собеседников (in denen Geltungen und Normen proble-
matisiert werden). Так, к этой субкатегории могут быть
отнесены как обсуждение между двумя друзьями последних
событий в области политики, так и разговор двух футболь-
ных болельщиков о ходе футбольного чемпионата.
VII. Степень знакомства партнеров (Bekanntheitsgrad
der Gesprachspartner):
1) отношения доверительные (vertraut);
2) хорошо знакомы (befreundet, gut bekannt);
3) знакомы (bekannt);
4) поверхностно знакомы (fliichtig bekannt);
5) не знакомы (unbekannt).
244
VIII. Степень подготовленности партнеров (Grad der
Vorbereitetheit der Gesprachspartner):
1) не подготовлены (nicht vorbereitet);
2) подготовлены обычным образом (routiniert vorberei-
tet);
3) подготовлены специально (speziell vorbereitet).
IX. Предварительная фиксация темы (Themafixiertheit
des Gesprachs):
1) тема предварительно не названа (nicht themafixiert);
2) обозначен круг тем (Themabereich fixiert);
3) специально названа тема беседы (speziell themafi-
xiert).
Субкатегоризация категорий VII-IX, по мнению Г. Хен-
не и Г. Ребокка, не нуждается в дальнейших комментариях,
потому что ее проводят, основываясь на «выразительной
си-ле семантики» (die semantische Aussagekraft) приведенных
определений.
X. Соотношение коммуникации и неречевых действий
(Verhaltnis von Kommunikation und nichtsprachlichen Han-
dlungen):
1) эмпрактические ситуации (empraktisch);
2) апрактические ситуации (apraktisch).
Под эмпрактическими Г. Хенне и Г. Ребокк, отталкива-
ясь от идей К. Бюлера, понимают такие случаи общения,
когда речь «вплетена» (verflochten) в неречевые действия
участников коммуникации и отсюда черпает свой смысл.
Соответственно апрактические ситуации составляют оппози-
цию эмпрактическим, т. е. в данном случае имеются в виду
ситуации, когда речь «разгружена» (entlastet) от различных
побочных функций.
Таким образом, если сравнить, например, случайный
разговор двух друзей о своем профессиональном будущем и
беседу между преподавателем университета и студентом по
поводу курсовой работы, то эти два вида общения при
идентичности субкатегорий (II, 1) и (III, 1) отличаются друг
от друга всеми другими параметрами: (I, 1,а); (IV, 1); (V,
1); (VI, 2) и (VI, 3,а); (VII, 2); (VII, 1); (IX, 1); (X, 2) —
так характеризуется разговор двух друзей, и (I, 1,6); (IV,
245
2); (V, 2,в); (VI, 1); (VII, 3); (VIII, 2); (IX, 2); (X, 1) -
консультация студента у преподавателя.
Нельзя отрицать, что коммуникативно-прагматические
категории Г. Хенне и Г. Ребокка охватывают важные сто-
роны речевой деятельности, однако при этом теряется внут-
ренняя упорядоченность между перечисленными признаками
разговорной коммуникации. На это уже обращали свое вни-
мание исследователи. Б. Техтмайер подчеркивает, что в
данной классификации существенные и менее существенные
па-раметры возводятся в ранг категории и тем самым пер-
вичные и производные признаки получают равный статус
(Techtmeier 1984: 53 -54).
В пользу такого мнения говорит также тот факт, что в
лингвистической литературе можно встретить и другие пере-
чни признаков, характеризующих различные коммуника-
тивные ситуации. Один из таких перечней составлен в рам-
ках Фрейбургского проекта по исследованию диалогических
структур. В нем представлены следующие параметры: коли-
чество участников, отношения между партнерами, канал
коммуникации, место коммуникации, время и продолжи-
тельность общения, степень инсценированности ситуации,
спонтанность речевого действия, интенции партнеров по ком-
муникации, тематика общения, развитие темы, отношение
между темой и внешней ситуацией, отношение «тема —
говорящий», фиксация темы, степень публичности ситуации,
степень знакомства партнеров с ситуацией общения, ситуа-
тивная дистанция (Schank, Schoenthal 1983: 29-36).
6. Современные отечественные подходы
к анализу разговорной речи
Область разговорной речи издавна считается одной из
наиболее разработанных областей в сфере устной коммуни-
кации. В отечественном языкознании изучение разговорной
речи традиционно занимает значительное место. Эти тра-
диции заложили выдающиеся лингвисты Л. В. ГЦерба и
Л. П. Якубинский. Многие научные положения этих авторов
246
стали классическими в современной лингвистической нау-ке.
Мысли Л. В. Щербы о соотношении диалога и монолога
предвосхитили многие программные положения современных
теоретиков анализа разговорной речи. Ср.: «В основе лите-
ратурного языка лежит монолог, рассказ, противопоставляе-
мый диалогу — разговорной речи. Эта последняя состоит из
взаимных реакций двух общающихся между собой индиви-
дов, реакций нормально спонтанных, определяемых ситуа-
цией или высказыванием собеседников. Диалог — это в
сущности цепь реплик. Монолог — это уже организованная
система облеченных в словесную форму мыслей, отнюдь не
являющаяся репликой, а преднамеренным воздействием на
окружающих. Всякий монолог есть литературное произведе-
ние в зачатке» (1Цер-ба 1957: 115).
Общеизвестны также взгляды Л. П. Якубинского: «В об-
ласти непосредственного речевого общения мы имеем, с од-
ной стороны, такие бесспорные случаи монологической
речи, как речь на митинге, в суде и т. п., с другой стороны,
крайним случаем диалога является отрывистый и быстрый
разговор на какие-нибудь обыденные или деловые темы;
для него будут характерны: сравнительно быстрый обмен ре-
чью, когда каждый компонент обмена является репликой,
и одна реплика в высшей степени обусловлена другой; обмен
происходит вне какого-нибудь предварительного обдумыва-
ния; компоненты не имеют особой заданности; в построении
реплик нет никакой предумышленной связанности, и они
в высшей степени кратки» (Якубинский 1923: 118).
Приведенные выше цитаты классиков языковедческой
науки наглядно показывают, что различение литературного
языка и разговорной речи2 Л. В. Щерба и Л. П. Якубинский
2 В лингвистической науке уже обращалось внимание на недостаточную
терминологическую строгость при употреблении понятий «литературного язы-
ка» и «разговорной речи». Ю. М. Скребнев, например, представляя обзор тру-
дов Института русского языка АН СССР, посвященных комплексному изуче-
нию разговорной речи, отмечает, что «на протяжении всей монографии термин
«разговорная речь» и аббревиатура «РР» фигурируют в нескольких значениях,
а при определении объекта исследования как «устного, неподготовленного,
непринужденного литературного языка» авторы не учитывают того, что к
языку как системе не может относиться ни один из трех первых эпитетов»
(Скребнев 1987: 153).
247
связывали в первую очередь с различением речевых жанров
монолога и диалога. При такой постановке вопроса на пе-
редний план выдвигается механизм порождения той и другой
форм языка: монолог (= основа литературного языка) — это
«организованная система облеченных в словесную форму
мыслей», «литературное произведение в зачатке», а диалог
(= разговорная речь) — это речевая стихия, характерными
чертами которой являются спонтанность, отсутствие особой
заданности компонентов и предумышленной связанности в
построении реплик.
Со временем эта традиция претерпела некоторые изме-
нения. Литературная и разговорная формы языка рассмат-
риваются прежде всего в рамках литературного националь-
ного языка в качестве двух его разновидностей, имеющих
одинаковый лингвистический статус, — кодифицированного
литературного языка и разговорного языка (именуемого по
традиции разговорной речью) (Земская 1987: 3). В основе
такого подхода лежит уже не различение жанров речи, а в
первую очередь особенности, определяемые функциональным
различием устной и письменной форм речи. «Литературный
язык» буквально означает «письменный язык», потому что
слово «литературный» происходит от лат. litter а ‘буква,
письмо*; litterae ‘буквы, письменность*. По словам Б. Н. Го-
ловина, «язык того или иного народа получает литературную
форму лишь тогда, когда создается письменность и возникает
книжность, литература ... Литературная форма языка отли-
чается от его разговорной формы (будем пока иметь в виду
литературные национальные языки), по крайней мере, тремя
важными особенностями: нормативностью и единством, поли-
функциональностью, письменной фиксацией и “литератур-
ностью”» (Головин 1983: 156). Как видно, в этом определении
уже не остается места для учета особенностей механизма
порождения обеих форм языка, хотя современные исследо-
вания речи обращают внимание именно на сложности меха-
низма порождения разговорной речи, в частности ее синтак-
сического механизма (Ахутина 1989: 49).
В настоящее время можно выделить две основные кон-
цепции, определяющие функциональную дифференциацию
русского литературного языка. Авторами этих концепций
248
являются известные русские специалисты в области анализа
разговорной речи О. А. Лаптева и Е. А. Земская.
О. А. Лаптева, продолжая традиции В. В. Виноградова,
считает, что функциональная разновидность литературного
языка возникает «как результат взаимодействия той или
иной комбинации функций и факторов, которые могут быть
постоянно действующими или варьирующими» (Лаптева
1989: 124). Она дает следующую схему соотнесения языко-
вых функций и факторов дифференциации литературного
языка с его разновидностями.
Книжно-письменная сфера: художественная речь —
множественность тематических циклов, но преимущественно
значимые темы, релевантность письменной формы речи, не-
релевантность ситуации протекания речи, представленность
и диалогического, и монологического видов речи, функция
эстетическая. Деловая речь — однородность тематического
фактора (юридически важные темы), релевантность преиму-
щественно письменной формы речи, нерелевантность ситуа-
тивного фактора, представленность монологического вида ре-
чи, функция информативная. Научная речь — однородность
тематического фактора (познавательно важные темы), осталь-
ное, как в деловой речи. Общественно-политическая и пуб-
лицистическая речь — множественность тематических цик-
лов (общественно значимые темы), релевантность письменной
формы, нерелевантность ситуативного фактора, представлен-
ность обоих видов речи и сразу трех функций — информа-
тивной, воздействия и эстетической.
Устно-разговорная сфера: обиходно-разговорная
речь — практически любой тематический цикл, т. е. нере-
левантность фактора темы, естественно, релевантность устной
формы речи, релевантность ситуативных условий протекания
речи, представленность обоих видов речи и всех четырех
функций, т. е. нерелевантность фактора функции (но все
же с преобладанием функции общения). Устная публичная
речь — интеллектуализированные и общественно значимые
темы, релевантность устной формы и ситуативного фактора
(при коллективной коммуникации), преимущественная пред-
ставленность монологического вида, представленность всех
249
четырех функций при преобладании функции сообщения»
(разрядка и курсив мои. — К. Ф.) (там же: 124-125).
При этом О. А. Лаптева подчеркивает, что фактор вида
речи нерелевантен для двух письменных разновидностей
(публицистическая и художественная речь) и обеих устных
(т. е. там, где представлена функция воздействия) и реле-
вантен для двух письменных (научная и делова речь) (там
же: 125).
Несколько более детальную классификацию устной сфе-
ры русского языка дает Е. А. Земская. Кроме уже известного
разделения литературного языка на кодифицированный ли-
тературный язык и разговорный язык, она выделяет также
просторечие как одну из формаций современной городской
устной речи. Использование той или иной формации, т. е.
литературного языка или просторечия, зависит прежде всего
от образования говорящего, степени его культурности, ха-
рактера профессии.
В основу своей классификации видов коммуникации
Е. А. Земская кладет характер общения, различая офици-
альное общение и неофициальное общение. В то время как
неофициальное общение, по мнению Е. А. Земской, может
быть только личным, в официальной обстановке общение
может быть как личным, так и публичным. В последнем
виде коммуникации Е. А. Земская выделяет два подвида:
массовую коммуникацию (радио, телевидение и т. п.) и
коллективную коммуникацию (лекция, доклад, выступление
на собрании и т. п.). Основное различие между этими двумя
подвидами состоит в том, что при массовой коммуникации
(в отличие от коллективной) отсутствует обратная связь
между говорящим и слушающим, а это исключает для
говорящего возможность узнать (услышать, увидеть, почув-
ствовать) реакцию слушателей и отреагировать на нее (Зем-
ская 1988: 9-13).
Одним из важных моментов в представленных выше
схемах дифференциации явлений устной сферы современного
русского языка является выделение в качестве отдельных
разновидностей, кроме разговорной речи, также публичной
речи и просторечия, расширяющих функциональные рамки
устной речи. Тем самым классификационно закрепляется
250
зависимость устной речи от множества социально-ситуатив-
ных факторов, действующих при ее порождении.
В классификациях О. А. Лаптевой и Е. А. Земской никак
не затрагивается соотношение разговорной речи и диалектов,
что в общем-то понятно, потому что оба автора рассматри-
вают разговорную речь в рамках современного русского ли-
тературного языка. Однако для некоторых других языков,
где влияние диалектов в той или иной степени сохраняется
до сих пор (например, для немецкого языка), этот вопрос
может быть весьма актуален.3
3 Очень подробно и квалифицированно специфику диалекта как разговор-
ного языка объясняет Т. В. Строева (1985: 22-25).
251
Глава 15
КОГНИТИВНЫЕ АСПЕКТЫ ТЕКСТА
Понимание текста предполагает не
только знание языка, но и знание мира
Тойн ван Дейк
1. На пути к когнитивной лингвистике.
Языковые и текстовые знания
Большую часть XX в. языковеды посвятили изучению
языка как некоей абстрактной сущности (языковой системы),
имеющей социальную природу. На передний план лингвис-
тических исследований выдвинулась проблема рассмотрения
отношений между элементами языковой системы. Ф. де Со-
ссюр говорил: «Первым универсальным свойством языка
(langage) является то, что он существует посредством раз-
личий, одних только различий* (Соссюр 1990: 198), ставя
под сомнение необходимость изучения материальной стороны
языковых знаков. Точно так же предполагалось, что язык
представляет собой автономное образование, существующее
в отрыве от человека, его знаний о мире, его повседневной
жизни.
Между тем еще В. Гумбольдт указывал на прочную связь
языка с окружающим человека миром: «Человек преимуще-
ственно — да даже и исключительно, поскольку ощущение
и действие его зависят от его представлений, — жи-вет с
предметами так, как их преподносит ему язык. Посредством
того же самого акта, в силу которого он сплетает язык
252
изнутри себя, он вплетает себя в него; и каждый язык
описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг,
откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он
тут же вступает в круг другого языка. Освоение иностранного
языка можно было бы уподобить завоеванию новой позиции
в прежнем видении мира; до известной степени фактически
так дело и обстоит, поскольку каждый язык содержит всю
структуру понятий и весь способ представлений определенной
части человечества» (Гумбольдт 1984: 80). К этому необхо-
димо добавить, что содержание, которое заложено в языко-
вых единицах, отражает не только предметы, явления и
отношения внешнего мира, но и их специфическое прелом-
ление в «речевых представлениях» говорящих и слушающих.
А эти представления нередко существенно отличаются от
объективных свойств предметов, явлений и отношений внеш-
него мира (Бондарко 1996: 13).
Разумеется, владение языковой системой еще не обеспе-
чивает полноценности человеческой коммуникации. Сегодня
принято считать, что семантика конкретного речевого про-
изведения включает в себя несколько слоев, начиная от
лексико-грамматических и семантико-синтаксических значе-
ний и кончая коммуникативно-прагматическим и когнитив-
ным содержанием. В соответствии с таким подходом к тексту
предметом лингвистического описания, по мнению некоторых
авторов, должно быть «все, что касается живого функцио-
нирования языка» (Галич 1999: 8).
В этом плане большой интерес представляет разграниче-
ние языковых и текстовых знаний, предлагаемое В. Б. Ка-
севичем. По его мнению, существуют знания, закодирован-
ные оппозициями словаря и грамматики, — это языковые
знания. В совокупности они составляют языковую картину
мира. Наряду с этим можно говорить о знаниях энциклопе-
дического характера, которые закодированы в совокупности
текстов, отражающих все аспекты познания мира человеком,
данным историко-культурным сообществом. В текстах соот-
ветственно отражена текстовая картина мира. Так назы-
ваемая научная картина мира — частный случай текстовой.
Миф также представляет собой разновидность текстовой кар-
тины мира (Касевич 1996: 179).
253
Герменевтический * горизонт понимания» определяется
не только языком, но и текстами. По словам В. Б. Касевича,
«если развивать метафору горизонта, мы имеем дело с под-
линным горизонтом в том смысле, что последний постоянно
отодвигается от нас по мере нашего продвижения вперед,
выражающегося в умножении релевантных текстов. Осмыс-
ленные тексты — горизонт понимания движущегося челове-
ка» (там же).
Языковая картина мира, говорит В. Б. Касевич, консер-
вативна, как консервативен сам язык. Текстовая картина
мира может эволюционировать достаточно быстро. На опре-
деленном этапе возникают расхождения между консерватив-
ной семантической системой языка и той актуальной мен-
тальной моделью, которая действительна для данного язы-
кового коллектива и проявляется в порождаемых им тек-
стах, а также в закономерностях его поведения. В результате
традиционные лингвистические типологии оказываются
плохо приспособленными для проведения сопоставительных
культурологических исследований, а ученым приходится ис-
кать новые подходы как в области лингвистической типоло-
гии, так и в сфере сравнительной культурологии (Касевич
1996: 211-212).1
С позиций когнитивной лингвистики Г. В. Колшанский
дает следующее определение когерентности как одному из
основных свойств текста: «Интерпретатор считает текст с
позиции некоторого лица дескриптивно когерентным, если
он в состоянии поставить в соответствие этому тексту опре-
деленный коррелят, являющийся целостным с точки зрения
этого лица. Коррелят понимается как фрагмент мира, кото-
рый интерпретатор приписывает интерпретируемому тексту.
Более того, это определение определяет, что некоторый текст,
не являющийся когерентным с точки зрения одного лица,
может быть воспринят как когерентный другим лицом»
1 Наряду с понятием языковых знаний в лингвистике используется также
понятие «языкового сознания», введенное В. Гумбольдтом. В рамках изучения
языковой картины мира языковое сознание рассматривается современными
авторами как система видения, форма отражения действительного мира по-
средством языка (см. (Леонтьев 1988: 105-106; Ростова 1999: 176)).
254
(Колшанский 1990: 56-57). Таким образом, интерпретация
текста зависит прежде всего от его адекватности фрагменту
мира.
2. Понятие пресуппозиции
Теория пресуппозиций используется в современной лин-
гвистике текста для объяснения того, каким образом фонд
внеязыковых знаний используется участниками коммуника-
ции при формировании содержательной связности (когерент-
ности) текста. Собственно говоря, в лингвистической семан-
тике под пресуппозицией понимается «компонент смысла
предложения, который должен быть истинным для того,
чтобы предложение не воспринималось как семантически
аномальное или неуместное в данном контексте» (Лингвис-
тический энциклопедический словарь 1990: 396). В совре-
менной лингвистике текста принято более широкое понятие
пресуппозиции, чем в лингвистической семантике.
Свои коммуникативные намерения говорящий субъект
реализует, находясь в конкретных коммуникативных усло-
виях. При этом он учитывает предполагаемую коммуника-
тивную компетенцию и меру осведомленности реципиента о
предмете и обстоятельствах речи. Такие предположения го-
ворящего относительно фонда языковых и неязыковых зна-
ний слушающего называются пресуппозициями. Пресуппози-
ции — это компонент общих знаний говорящего и слушаю-
щего (Kleine Enzyklopadie Deutsche Sprache 1983: 219).
Обычно различают два типа пресуппозиций: ситуативные
(gebrauchsgebundene) и языковые (zeichengebundene).2
Ситуативные пресуппозиции связаны прежде всего с
человеческим знанием о типовых ситуациях общения, про-
исходящего, как известно, в материальной и духовной сфе-
рах, в предметной и интеллектуальной коммуникации. Да-
вайте представим себе ситуацию беседы двух подруг, одна
2 Данная классификация представлена в работе (Linke, Nussbaumer, Port-
mann 1994: 231-235).
255
из которых (Мария) пришла в гости к другой (Анне). Анна,
будучи хозяйкой и готовя нехитрое угощение на кухне,
беседует с подругой через открытую дверь кухни. В этой
ситуации возможно следующее высказывание: (56а) Анна:
Я закрою на минуточку дверь. У меня молоко убежало.
Установление содержательной взаимосвязи между двумя фра-
зами примера (56а) основывается на следующей примерной
цепи рассуждений (что человек проделывает без особого
труда): (56b) Когда «убегает» (т. е. подгорает) молоко, в
кухне распространяется сильный и неприятный запах.
Обычно люди стараются избежать распространения запаха
подгоревшего молока по всей квартире. Для этой цели на
время закрывают дверь в кухню и открывают форточку.
Именно такие, не содержащиеся в языковых единицах, но
предполагаемые текстом общие знания участников коммуни-
кации, полученные в процессе жизни и повседневного обще-
ния, называются ситуативными (или прагматическими) пре-
суппозициями.
Во всех случаях общения партнеры ориентируются не
только на свои языковые знания, но также на общий опыт,
общие оценки, общие знания об устройстве жизни и т. п.
Как правило, эти сведения представлены в тексте в виде
импликации. Они вербализуются только в том случае, если
у партнера возникают проблемы с правильной интерпрета-
цией высказывания.
Языковые пресуппозиции, в свою очередь, делятся на
референциальные (referentielle) и семантические (semanti-
sche).
Референциальные пресуппозиции обусловлены самой фор-
мой языкового выражения и большей частью могут быть
отнесены к уровню предложения. Классическим примером
таких пресуппозиций могут быть предложения типа Король
Франции лыс. Предполагается, что при «нормальном» про-
изнесении этого предложения, в нем содержится утверждение
о том, что существует король Франции. Такие пресуппозиции
иногда называются также экзистенциальными.
Семантические пресуппозиции связаны с семантикой от-
дельных слов и выражений. В данном случае речь идет о
своего рода прямо не называемого, но подразумеваемого
256
значения. (57) Антону удалось достать билеты на концерт
Элтона Джона. В примере (57) семантика глагола «удалось»
включает в себя сему «приложить усилия», что влечет за
собой дополнительные, «скрытые» компоненты содержания.
Иногда языковые пресуппозиции выступают в роли так на-
зываемой скрытой рекурренции (скрытого повтора) и тем
самым способствуют установлению содержательной взаимо-
связанности текста. Например: (58) Спортсмен снова актив-
но включился в игру. Пауза явно пошла ему на пользу.
Семантика слова «снова» предполагает предшествующий пе-
рерыв, поэтому слово «пауза» оказывается весьма уместным
в следующем предложении. Два предложения оказывают-
ся связанными дополнительными (неграмматическими) сред-
ствами.
Пресуппозиции нередко оказываются средством создания
комического эффекта в тексте. Рассмотрим, например, сле-
дующий анекдот: (59) Сидят Лиса, Волк и Медведь, играют
в карты. Волк говорит: — Кто будет мухлевать, тот
получит по рыжей морде. Разговорный глагол «мухлевать»
обозначает «ловчить, мошенничать, обманывать». Известно,
что обман в карточной игре считается одним из наиболее
тяжких проступков, за который полагается немедленное на-
казание. Наши знания о животных и знакомство с русской
словесной традицией подсказывают нам следующие типичные
характеристики трех персонажей: лиса — рыжая и хитрая,
волк — серый и кровожадный, медведь — бурый и сильный.
Семантика глагола «мухлевать» и атрибута «ры-жая» (морда)
в сочетании с нашими знаниями о мире однозначно указы-
вают на лису как объект предупреждения вол-ка. Таким
образом, прямой смысл волчьей фразы заключается в сле-
дующем: «Если ты, Лиса, будешь мошенничать в игре, то
получишь взбучку».
Однако анекдот — это особый жанр словесного творчест-
ва, которому не свойственна примитивная смысловая прямо-
линейность. Для анекдота характерно неожиданное соедине-
ние казалось бы несоединимых вещей. Так происходит и в
примере (59). Реплика Волка представляет собой сложное
«предложение с неориентированной относительной связью»
(Краткая русская грамматика 1989: 548). В предложениях с
257
таким видом связи совмещаются значения неопределенности,
обобщенности и условности (там же: 549—550). Именно этот
случай имеет место в рассматриваемом анекдоте. Нормально
такие предложения должны иметь вид: «Кто будет мухле-
вать, тот получит по морде», т. е. данное правило относится
ко всем участникам игры в равной степени. Но в нашем при-
мере обобщенный образ гипотетического нарушителя, пред-
ставленный в придаточной части, неожиданно обретает реаль-
ные черты в главной части предложения. Возникает своеоб-
разный «эффект обманутого ожидания». При этом путь от
гипотезы к ее разрешению идет через догадку, иницииро-
ванную обозначением только одного семантического признака
лица, о котором идет речь. Этот контраст между обобщенной
перспективой первой части реплики и полной определенно-
стью второй части производит комический эффект.
3. Текст как двухуровневое образование
Органическая взаимосвязанность текста может затраги-
вать разные стороны текста. Именно поэтому некоторые
лингвисты предлагают рассматривать текст как двухуровне-
вое образование (Gtilich, Raible 1977: 51-53; Vater 1992:
86-87). Свой подход они обычно обосновывают на примерах
типа (60) Es war einmal ein Konig, Der hatte drei Tochter.
Sie hiefien Ara, Bella und Celia ‘Жил-был король. У него
было три дочери. Их звали Ара, Белла и Целла.’ Эти
предложения связаны между собой посредством субституции:
слово Konig (король) в следующем предложении заменено
указательным местоимением der (него); вместо словосочета-
ния drei Tochter (три дочери) в третьем предложении упот-
реблено личное местоимение sie (их). Кроме того, данный
фрагмент обладает единой темпоральной структурой, что
выражается в применении одинаковых временных форм гла-
гола. Таким образом, три предложения оказываются связан-
ными при помощи грамматических зависимостей, и такое
соединение элементов создает первый уровень текста, т. е.
258
формирует текст как «ткань», «полотно». В этой связи
обычно указывают также на этимологическое родство латин-
ского слова textus (нечто связное, текст) со словом textura
(ткань).
Второй уровень текста-«ткани», необходимый для обра-
зования смысловых единств, усматривается в содержатель-
ных взаимосвязях, которые не ограничиваются рамками од-
ного предложения, а охватывают целые фрагменты текста.
Если продолжить сравнение с процессом ткания, то второй
уровень текста — это те сквозные нити, которые вводятся
в ткань, чтобы укрепить ее и придать ей характерный
рисунок. Аналогично сквозным нитям в полотне содержа-
тельные взаимосвязи, образующие второй уровень текста (его
макроструктуру), обусловливают принадлежность текста к
определенному типу.
Согласно данной концепции, цельный текст состоит из
отдельных «цельностей» — смысловых единств, выполня-
ющих в тексте определенные функции. Такие содержатель-
ные отношения более высокого порядка, наслаивающиеся на
единицы более низкого уровня, создают особые смысловые
взаимосвязи, т. е. макроструктуру текста. Предположитель-
но, различные виды макроструктур являются отличительным
признаком различных типов текста.
Целый текст (части текста) можно разложить на более
мелкие текстовые фрагменты. Этот процесс иногда сравни-
вают с русской матрешкой: из одной фигурки все снова и
снова появляется более мелкая (и наоборот). Таким образом
появляется возможность описания различных типов текста
посредством изучения вида, порядка следования и способа
соединения частей текста.
В приведенном выше примере макроструктура проявля-
ется в том, что король (К 6 nig) как одно из действующих
лиц сказки в дальнейшем не упоминается на протяжении
нескольких фрагментов и появляется в повествовании зна-
чительно позже. Отличительным признаком макроструктуры
могут служить такие слова, как «эти события» и т. п.
259
4. Изотопия текста
Строго говоря, понятие изотопии, введенное в лингви-
стический обиход А. Греймасом (Greimas 1966; 1971), отно-
сится к области семантики текста. В принципе, с одинаковым
правом этот раздел мог бы быть отнесен также в главу,
посвященную основным свойствам текста, потому что изото-
пия текста напрямую затрагивает семантическую когерент-
ность текста. Рассмотрение данного явления наравне с дру-
гими когнитивными аспектами текста объясняется тем, что
семантическая структура, возникающая в результате содер-
жательных связей между отдельными лексемами, не укла-
дывается в рамки грамматических зависимостей, формиру-
ющих первый («поверхностный») уровень текста. Изотопи-
ческие отношения накладываются на грамматические связи
компонентов текста, недаром всю совокупность изотопиче-
ских отношений в тексте называют «изотопической сетью»
(Isotopienetz) текста.
Само понятие «изотопии» заимствовано А. Греймасом из
естественных наук. Как известно, под изотопами (isos ‘рав-
ный’ + topos ‘место’) в науке понимаются «атомы одного и
того же химического элемента, ядра которых содержат оди-
наковое число протонов, но разное количество нейтронов’,
имеют разные атомные массы, обладают одними и теми же
химическими свойствами, в частности устойчивостью и рас-
пространенностью» (Словарь иностранных слов 1989: 190).
Согласно А. Греймасу, изотопия присутствует там, где име-
ется «семная рекурренция», т. е. семный повтор. Другими
словами, в разных частях текста (фрагмента текста) повто-
ряются лексемы, несущие в себе одинаковые семы. В ре-
зультате возникают изотопические цепочки, пронизывающие
всю структуру текста (фрагмента текста).
В основе изотопии лежит так называемое явление «се-
мантической эквивалентности», наблюдаемое при сопостав-
лении лексических единиц языка. Семантическая эквива-
лентность может проявляться в виде: а) тождественности
значений (как это происходит, например, при простом по-
вторе лексемы в тексте); б) синонимии, т. е. схожести зна-
260
чений; в) гипо-гиперонимии, т. е. на связи значений более
высокого и подчиненного порядков; г) антонимии, т. е. про-
тивоположности значений (при наличии обязательной общей
точки соотнесения); д) парафраз, т. е. описательных значе-
ний, и е) проформ, т. е. опосредованного выражения изото-
пии посредством местоимений (в широком смысле этого
слова). Например: (61) Вчера мне довелось побывать на
свадьбе. Торжество получилось замечательное. На невесте
было длинное белое платье с фатой, она вся светилась
счастьем. Жених был одет в строгий черный костюм с
розочкой в петлице. Шампанское лилось рекой, гости друж-
но кричали «Горько!». В примере (61) можно выделить
цепочку лексем, обладающих общими семантическими при-
знаками, например: «свадьба — торжество — невеста —
белое платье — фата — жених — шампанское — горько».
В результате возникает особая семантическая структура (точ-
нее — семантико-когнитивная структура), легко вычленяе-
мая партнерами по коммуникации на основе общих знаний
об устройстве мира и особенностях типичных ситуаций об-
щения. Все указанные выше лексемы являются составными
частями фрейма (сценария, схемы) «свадьба», события, зна-
комого для любого представителя данного сообщества, неза-
висимо от того, был ли он сам его непосредственным участ-
ником или знаком с ним понаслышке. Так что принадлеж-
ность данных слов к одному тематическому кругу выступает,
наряду с грамматическими зависимостями, дополнительным
связующим средством текста. Сравните также пример (62),
где повтор семы «вращение» в лексемах «Tanz — Wirbel —
Strudel — Sog — purzelnd — Wirbeln — Kreiseln» создает
красочную картину движения в танце: (62) Das wur-de ein
Tanz! Ein hollischer Wirbel wurde es, ein Strudel, ein Sog, der
alles in sich hineinreifit und purzelnde Paare ausspie. Manche
Paare gerieten so schnell ins Wirbeln, dass sie wie Kreisel aus
den Salen glitten, hinaus in die Gdnge, wo kleinere Zimmer
lagen. Geraume Zeit verging, bis sie sich wieder einfanden
(Kusenberg, 182) ‘Вот это был танец! Это был дьявольский
вихрь, смерч, водоворот, который всасывал в себя все и
выплевывал кувыркающиеся пары. Некоторые пары кружи-
лись так сильно, что они, подобно волчкам, выскальзывали
261
из залов в проходы, где находились маленькие комнаты.
Проходило немало времени, пока они появлялись снова’.
Итак, изотопическая сеть текста — это совокупность
семантических отношений между отдельными лексемами, что
позволяет установить когнитивные связи между отдельными,
иногда достаточно удаленными друг от друга компонентами
текста, В принципе, «плотность» изотопической цепи может
выступать одной из объективных характеристик содержа-
тельной связности текста.
5. Макроструктуры и макроправила Т. ван Дейка
Профессор Амстердамского университета Т. ван Дейк
занимает особое место в современной лингвистике текста.
Необходимо сказать, что первоначально он в большей степени
занимался изучением семантических аспектов литературного
языка, вопросами французской стилистики и поэтики, не-
жели проблемами когнитивной лингвистики.3 В конце 60-х
годов на него сильное влияние оказали французские ученые
Р. Барт и А. Греймас. Однако идеи семантического струк-
турализма недолго занимали его внимание, гораздо более
интересными оказались когнитивные аспекты языка.
Наиболее стимулирующим для Т. ван Дейка стало со-
трудничество с американским психологом Уолтером Кин-
чем — автором известных работ по психологии памяти
(Дейк, Кинч 1988: 153-211; 1989: 41-67).
Перед тем как перейти к изложению взглядов Т. ван
Дейка на устройство дискурса (текста), необходимо сделать
несколько предварительных замечаний.
Макроструктуры, по мнению Т. ван Дейка, обладают
семантической природой; они дают представление о сущест-
вовании глобальной содержательной взаимосвязи текста. Об-
щее содержание текста на более высоком уровне формируется
из содержаний отдельных пропозиций. Несколько пропози-
3 Подробнее о научном творчестве Т. ван Дейка см. (Караулов, Петров 1989:
5-11).
262
ций могут образовывать содержательное единство на более
высоком (глобальном) уровне.
Как известно, пропозиция — это «обозначенное в речи
действительное или возможное положение дел; стабильный
семантический компонент предложения (высказывания), спо-
собный получать истинностное значение» (Васильева, Вино-
градов, Шахнарович 1995: 95). Пропозиция является семан-
тическим инвариантом, общим для всех членов модальной
и коммуникативной парадигм предложений и производных
от них конструкций (номинализаций) (Лингвистический эн-
циклопедический словарь 1990: 401). Сопоставим, например,
следующие предложения: (63а) Я знаю, что завтра в Эр
митаже открывается выставка немецкой живописи. (636)
Я сомневаюсь, что завтра в Эрмитаже откроется выстав-
ка немецкой живописи. (63в) Я хочу спросить Вас, не
открывается ли завтра в Эрмитаже выставка немецкой
живописи? (63г) Было бы замечательно, если бы завтра в
Эрмитаже открылась выставка немецкой живописи. Этот
список можно было бы продолжить, однако ограничимся
этими примерами. Во всех приведенных выше предложениях
коммуникативная установка говорящего каждый раз различ-
на: утверждение (63а), сомнение (636), вопрос (63в), поже-
лание (63г). Наряду с этим переменным компонентом во всех
рассматриваемых предложениях имеется стабильное семан-
тическое ядро «завтра — в Эрмитаже — открываться —
выставка немецкой живописи», обозначающее действитель-
ное или возможное положение дел. Именно это семантичес-
кое ядро именуется термином «пропозиция».
Т. ван Дейк предлагает использовать свою модель для
объяснения процессов, связанных с восприятием дискурса,
причем для него понятие дискурса шире понятия текста.
Под дискурсом голландский ученый понимает «сложное
единство языковой формы, значения и действия, которое
могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с по-
мощью понятия коммуникативного события или коммуни-
кативного акта» (Дейк 1989: 121-122). Свою точку зрения
он мотивирует следующим образом: «Преимущество такого
понимания состоит в том, что дискурс, нарушая интуитивные
или лингвистические подходы к его определению, не огра-
263
ничивается рамками конкретного языкового высказывания,
то есть рамками текста или самого диалога. Анализ разговора
со всей очевидностью подтверждает это: говорящий и слу-
шающий, их личностные и социальные характеристики, дру-
гие аспекты социальной ситуации несомненно относятся к
данному событию. В этом смысле беседа, собрание, слушание
дела в суде, урок в классе — все они могут быть названы
сложными коммуникативными событиями. Такие события
можно далее расчленить на более мелкие коммуникативные
акты, такие, как история в разговоре, иск адвоката в суде,
объяснение учителем урока в классе. Некоторые из этих
явлений, например рассказы или дискуссии, могут проявлять
качества, которые характерны для коммуникативных актов
в другом социальном окружении» (там же: 122).
Макроструктуры Т. ван Дейка имеют скорее когнитив-
ную, чем семантическую природу. Кстати сказать, на это
обстоятельство ученые уже обращали свое внимание. Это
наблюдение подтверждается, например, тем, что в экспери-
ментах на воспроизведение текста были выявлены всевоз-
можные модификации исходного текста: 1) свертывание, ко-
торое состояло либо в полной утрате элемента, либо в час-
тичной потере информации; 2) изменение содержания эле-
мента, состоявшее либо в перифразе, либо в изменении
информации вплоть до противоположной; 3) развертывание,
при котором вводятся либо новые характеристики места,
времени действия и героев, либо сами герои (Мурзин, Штерн
1991: 108). Такие модификации возможны только при на-
личии общего фонда знаний, содержашихся в долговремен-
ной памяти человека.
Формально макроструктуры Т. ван Дейка ничем не от-
личаются от микроструктур — и те, и другие состоят из
последовательности пропозиций. Таким образом, макрострук-
туры, по Т. ван Дейку, — это относительное понятие, это
структура более высокого порядка (глобальная структура)
по отношению к специальным структурам более низкого
уровня. В тексте обнаруживаются различные уровни макро-
структуры. Не только текст как целое обладает макро-
структурой, но и отдельные части текста также могут обла-
дать ею.
264
Приведем схему Т. ван Дейка, иллюстрирующую иерар-
хию макроструктур текста (рис. 5).
(...)... (РП,Р12,Р13..)-.(...)
Рис. 5. Иерархия макроструктур в концепции
Т. ван Дейка.
На каждом уровне, обозначенном более высоким индек-
сом, располагаются макроструктуры, охватывающие ряд про-
позиций вплоть до самого высокого уровня (от М1 до Мп).
Если текст состоит из одного предложения, то микроуровень
одновременно является макроуровнем (п = 0).
Основной вопрос, который возникает при знакомстве с
макроструктурами Т. ван Дейка, заключается в том, чтобы
определить пути выявления макроструктур в тексте. Для
этого можно применить так называемые макроправила, кото-
рые, по мнению Т. ван Дейка, являются правилами, опосре-
дующими связи между микро- и макроструктурами. Т. ван
Дейк называет их также «правилами семантической транс-
формации» (Dijk 1980: 43). Эти макроправила когнитивно
мотивированы, потому что, по словам Т. ван Дейка, они
являются «реконструкцией части нашей языковой способнос-
ти, с помощью которой отдельные содержания мы объеди-
няем в содержательные единства более высокого порядка»
(Ibid.: 44).
265
Т. ван Дейк выделяет следующие макроправила: пер-
вое — опущение (Auslassen); второе — селектация (Selek-
tieren); третье — обобщение (Generalisieren); четвертое —
построение (Konstruieren).
Первое правило гласит, что нерелевантная, несущест-
венная информация может быть опущена. Другими словами,
из последовательности пропозиций необходимо опустить те
пропозиции, которые не служат условиями интерпретации
(например, пресуппозицией по отношению к другой пропо-
зиции в данной последовательности): (64а) Ein Madchen mit
einem gelben Kleid lief vorbei ‘Мимо пробежала девушка в
желтом платье’ (64b) Ein Madchen lief vorbei ‘Мимо пробе-
жала девушка’. (64с) Sie trug ein Kleid ‘На ней было платье’.
(64d) Das Kleid war gelb ‘Платье было желтое’.
Если пропозиции (64с) и (64d) для интерпретации по-
следующего текста являются несущественными, то их можно
опустить, потому что в семантическую структуру более вы-
сокого порядка (т. е. макроструктуру) войдет только пропо-
зиция (64b). В процессе когнитивной обработки текста такие
секундарные пропозиции действительно забываются быстрее,
чем главные.
Согласно второму правилу опускаются также пропо-
зиции, которые являются условием, следствием или состав-
ными частями пропозиций. На основании нашего жизненного
опыта мы способны дополнять информацию недостающими
деталями, и нам совсем не нужно эксплицировать всю цепь
высказываний полностью. Из приведенной ниже последова-
тельности пропозиций можно выпустить избыточную инфор-
мацию и представить сообщение оптимальным образом (см.
пропозицию d): (65а) Peter lief zu seinem Auto ‘Петер побежал
к своей машине’. (65b) Er stieg ein ‘Он сел в нее’. (65с) Ег
fuhr nach Frankfurt ‘Он поехал во Франкфурт’. (65d) Peter
fuhr mit dem Auto nach Frankfurt. Ч1ет&р поехал на
машине во Франкфурт’.
В примере (65) избыточной является также информация
типа “Peter kam in Frankfurt an” (Петер прибыл во Франк-
фурт), так как, по словам Т. ван Дейка, «само собой разу-
меется, что тот, кто куда-то уезжает, должен куда-то при-
ехать». Однако последнее утверждение является спорным:
266
прибытию в конечный пункт путешествия могут воспрепят-
ствовать непредвиденные обстоятельства, например, авария,
несчастный случай и т. п. Нельзя исключить, в частности,
такое продолжение: “Aber er ist niemals angekonimen” (Но
он там никогда не появился).
Согласно третьему правилу, концепты, содержащие
конститутивные признаки референта, также могут быть опу-
щены и заменены суперконцептами. Другими словами, по-
следовательность пропозиций можно заменить на пропози-
цию, являющуюся общей пропозицией для каждого члена
данной последовательности: (66а) Eine Puppe lag auf dem
Boden ‘Кукла лежала на полу’. (66b) Eine Holzeisenbahn lag
auf dem Boden ‘Деревянная железная дорога лежала на
по-лу’. (66с) Bausteine lagen auf dem Boden ‘Кубики лежали
на полу’. (66d) Spielzeug lag auf dem Boden ‘Игрушки
лежали на полу’.
Важность четвертого правила, по Т. ван Дейку, про-
истекает из того, что из эксплицитных и имплицитных
пропозиций текста образуется так называемая рамочная про-
позиция, содержащая какую-либо тему, например, «поездка
на поезде» (Zugreise): (67а) Ich ging zum Bahnhof ‘Я пошел
на вокзал’. (67b) Ich kaufte eine Fahrkarte ‘Я купил билет’.
(67с) Ich lief zum Bahnsteig ‘Я побежал на перрон’. (67d)
Ich stieg in den Zug ein ‘Я сел в поезд’. (67e) Der Zug fuhr
ab ‘Поезд тронулся’. (67f) Ich nahm den Zug ‘Я поехал на
поезде’.
По мнению Т. ван Дейка, принцип семантической им-
пликации, на котором основываются макроправила, можно
использовать как в одном, так и в другом направлении.
Если мы получаем информацию типа “Ich ging zum Bahnhof
und fuhr nach Paris” (Я пошел на вокзал и поехал в Па-риж),
то обычно мы знаем, что некто сел в поезд на Париж, хотя
этого и нет в переданной информации.
Понятие макроструктуры все чаще применяется в лин-
гвистическом анализе текста, причем нередко исследователи
вкладывают в него иной, чем у Т. ван Дейка, смысл. Так,
для Ф. Зиммлера макроструктуры являются неотъемлемой
частью внутреннего строения текстов. Это выходящие за пре-
делы предложения языковые образования, обладающие по
267
отношению к другим подобным или иерархически меньшим
единицам (например, типам предложений) различительной
функцией. Вместе с другими единицами эти языковые об-
разования составляют еще большие языковые единства, а
именно типы текстов, причем в зависимости от выбранного
средства коммуникации они могут обладать различными
аудитивными и / или визуальными формами реализации.
Макроструктуры обладают своим собственным строением, они
по-разному сочетаются в различных экземплярах и типах
текстов (Simmler 1996: 612). Таким образом, понятие мак-
роструктуры может быть использовано при выявлении ти-
пологических признаков текста.
Глава 16
ТЕОРИЯ АРГУМЕНТАЦИИ
Каждый языковой элемент является очень
сложным и чувствительным инструментом,
на котором играет тот, кто пользуется языком
Рольв Б ла кар
1. Новый этап развития риторики
Во второй половине XX в. наметился значительный рост
интереса к античному риторическому наследию. Современное
развитие идей античных риторов носит название неоритори-
ческой теории аргументации или просто теории аргумен-
тации (иногда это направление называют неориторикои).
В настоящее время изучение аргументации превратилось в
самостоятельную область исследований.
В формировании основных идей новой теории аргумен-
тации важную роль сыграли работы X. Перельмана, С. Тул-
мина, Г. Джонстона, Ф. ван Еемерена, Р. Гроотендорста и
др. Среди отечественных авторов в первую очередь следует
назвать книгу А. А. Ивина «Основы теории аргументации»,
являющуюся первым российским учебником по данной дис-
циплине. Возрастание роли риторики в нашей жизни обу-
словливается не только благодаря появлению новых типов
социальных отношений в обществе, но и благодаря станов-
лению новых типов коммуникации.
Основополагающие работы С. Тулмина и X. Перельмана
в области неориторики появились в конце 50-х годов. Их
269
классические труды долгое время доминировали в научной
литературе. Они оба пытались разработать альтернативу фор-
мальной логике и найти метод, который более всего подходит
к анализу обычной аргументации. В качестве модели они
использовали рациональные процедуры юридической аргу-
ментации. Однако, по мнению некоторых современных ав-
торов, С. Тулмин и X. Перельман не сумели создать цельной
теории аргументации, в которой воедино были бы представ-
лены логический и языковой аспекты, хотя и внесли зна-
чительный вклад в новое направление риторики (Еемерен,
Гроотендорст 1992: 9-10).
В немецкой лингвистике основу зарождающейся теории
аргументации заложила книга-эссе X. Вайнриха «Лингвис-
тика лжи» (Weinrich 1966; Вайнрих 1987: 44-87), написан-
ная в 1964-1965 гг. в рамках конкурса научных работ на
тему «Может ли язык скрывать мысли?», организованного
Немецкой академией языка и литературы (Язык и модели-
рование... 1987: 442). Немецкий ученый так писал о про-
блеме истины и лжи в языке: «Язык должен делать мысли
очевидными, а не скрывать их. Знаковая функция языка
оказывается в опасности. Это — самая простая функция
языка, но именно поэтому и самая основная. Ложь — ее
извращение. Однако люди устроены так, что языковые знаки
используются ими во имя добра и в то же время во имя
зла» (Вайнрих 1987: 48).
Предметом современной теории аргументации является
изучение многообразных дискурсивных приемов, которые
позволяют автору (оратору, говорящему) усиливать или из-
менять степень своего влияния на мнение аудитории. При
этом конечная цель аргументации состоит в том, чтобы
аудитория приняла положения, выдвигаемые автором (ора-
тором, говорящим) (Ивин 1997: 4). Такая целевая установка
аргументации полностью отвечает пониманию диалектиче-
ских суждений Аристотелем и тем самым продолжает тра-
диции античной риторики.
Аргументацию невозможно ограничить рамками тради-
ционных языковых единиц. Ученые, занимающиеся пробле-
мами аргументации, обязательно указывают на это обстоя-
тельство. Их высказывания легко встраиваются в концепцию
270
текстолингвистического описания. Так, слова X. Вайнриха
о том, что «мы говорим не отдельными словами, а предло-
жениями или текстами» (Вайнрих 1987: 48), встают в общий
ряд основных положений лингвистики текста. Известная
формула новой риторики Г. Д. Лассвелла «ктпо сказал что
каким образом кому с каким эффектом» (Who Says What
In Which Channel To Whom With What Effect) (Lasswell
1948: 37) — цит. no (Kalverkamper 1981: 69), впоследствии
успешно применялась не только в лингвистической прагма-
тике, но и в лингвистике текста.
Итак, целевая установка аргументации на принятие ауди-
торией стороны оратора исключает такие понятия, как «ис-
тина» и «ложь», «добро» и «зло» из основного понятийного
инвентаря теории аргументации. В этой связи А. А. Ивин
пишет: «Аргументы могут приводиться не только в поддерж-
ку тезисов, представляющихся истинными, но и в поддержку
заведомо ложных или неопределенных тезисов. Аргументи-
рованно отстаиваться могут не только добро и справедли-
вость, но и то, что кажется или впоследствии окажется
злом» (Ивин 1997: 4).
Понятие истины всегда считалось одним из главных
операционных понятий в лингвистике (см., например, работы
по семантике предложения). В то же самое время намеренная
ложь стала объектом пристального внимания лингвистов
сравнительно недавно, причем значительный вклад в изуче-
ние этой проблемы внесли работы, проводимые в русле
теории аргументации. Д. Болинджер заявляет: «Как только
знаки были полностью отделены от обозначаемых ими ве-
щей, человек получил возможность указывать на нечто не-
существующее или даже противоположное тому, на что из-
начально предназначены указывать знаки. У шутника, ко-
торый переворачивает стрелки-указатели на улице с одно-
сторонним движением, несомненно, имелся пещерный со-
брат. Это не значит, что хитрость и обман не присущи
животным, но что отличает человеческую ложь, так это ее
способность к совершенствованию и оттачиванию методов.
Достаточно сделать из утвердительного предложения отрица-
тельное, как истина обернется обманом; достаточно изменить
271
интонацию — и высказывание, несущее в себе сомнение,
станет самым безапеляционным» (Болинджер 1987: 34).
Столкновения мнений на поле аргументации могут при-
обретать ожесточенный характер. «СПОР — ЭТО ВОЙНА»
(ARGUMENT IS WAR) — к такому выводу приходят
Дж. Лакофф и М. Джонсон (1987: 127). Они полагают:
«Важно отдавать себе отчет в том, что мы не просто говорим
о спорах в терминах боевых действий. Мы действительно
можем побеждать или проигрывать в споре. Мы восприни-
маем лицо, с которым спорим, как противника. Мы атакуем
его позиции и защищаем свои собственные. Мы захватываем
территорию и теряем ее. Мы разрабатываем и используем
стратегии. Если мы убеждены, что позицию нельзя защи-
тить, мы можем ее оставить и выбрать новое направление
наступления» (там же: 127-128). К этому можно добавить,
что выигрывает сражение в аргументации, как правило, тот,
кто лучше знает теорию.
2. Модель теории аргументации С. Тулмина
Видным теоретиком теории аргументации является Сти-
вен Тулмин (Toulmin 1958; 1975). Для него аргументация
предстает в виде живого организма, в котором есть своя
анатомия и своя физиология. Когда аргументация развора-
чивается во всех деталях, то она может занимать несколько
страниц (в письменном виде) или продолжаться четверть
часа (в устном виде). За это время или на этом пространстве
возникают основные этапы, характеризующие движение ар-
гументации от начальных формулировок нерешенной пробле-
мы до заключительного вывода. Каждый из этих этапов
занимает несколько минут или нескольких разделов. Вместе
они составляют самые важные «анатомические» части аргу-
ментации, так сказать, ее «органы». Однако если опустить-
ся на уровень отдельных предложений, то внутри каждо-
го раздела можно обнаружить более тонкую, «физиологи-
ческую» структуру. Именно к этому уровню применимо
понятие логической формы, и именно здесь можно подтвер-
272
дить или опровергнуть действенность аргументации (Toulinin
1975: 86).
В книге «Использование аргументов» (The Uses of Ar-
gument) С. Тулмин предлагает модель, отражающую струк-
туру аргументов. Его модель — это описание процедурной
формы аргументов, которая, по С. Тулмину, независима
от предмета спора. Аргументационная модель С. Тулмина
(рис. 6) является попыткой представления общей структуры
умозаключения, лежащей в основе множества случаев аргу-
ментации.
Рис. 6. Аргументационная модель С. Тулмина.
data — посылка, исходные данные; warrant —- правила ло-
гического вывода; backing — поддержка; modifier — модифика-
тор; rebuttal — исключение; claim — вывод.
Позиция A (data) охватывает исходные данные (посыл-
ки), из которых на основе общих правил умозаключения
(позиция В) делается вывод (позиция С). На пути от исход-
ных данных (А) до вывода (С) предусмотрена еще одна
позиция (с), учитывающая возможность исключительных об-
стоятельств, которые могут поставить под сомнение (или
вообще отменить) значимость вывода (С). Существование этой
позиции влечет за собой признание того факта, что вывод
сам по себе может быть только «обусловленным выводом» —
независимо от того, заполнена или нет позиция (с) в кон-
кретном акте аргументации. Именно этим объясняется на-
личие в схеме на пути от (А) до (В) модификатора (modifier),
который в языке получает свое вербальное выражение в виде
таких модальных слов или выражений, как может быть,
273
вероятно, очевидно; кажется, что..., можно предположить,
что..., я думаю и т. п.
Нагляднее всего действие схемы С. Тулмина можно про-
демонстрировать на конкретном примере: (68а) Мать говорит
отцу: «Мне кажется, у Анны неприятности в школе. Она
в последнее время возвращается домой в плохом настро-
ении». Модель С. Тулмина позволяет выявить скрытые сто-
роны речевой коммуникации. В приведенном выше примере
связь двух предложений в реплике отца обеспечивается за-
меной имени Анна на местоимение она, а также использо-
ванием лексики из одного тематического круга (фрейма,
сценария) — «школа» и «возвращение из школы». Однако
дополнительным объединяющим фактором является то об-
стоятельство, что оба предложения (высказывания) могут
интерпретироваться как составные части не полностью вер-
бализованного акта коммуникации.
Восстановим полную схему вербализации: (686) В по-
следнее время Анна возвращается домой в плохом настро-
ении. Обычно плохое настроение связано с какими-либо не-
приятностями в жизни. Так как Анна возвращается домой
из школы, то источник неприятностей может находиться
там. В школе с ребенком могут произойти самые разные
вещи, в том числе и неприятные. Поэтому можно предпо-
ложить, что плохое настроение Анны связано со школой.
Заполнение всех приведенных выше позиций приводит
к следующей интерпретации примера (рис. 7 на с. 275).
Целенаправленность процесса умозаключения в модели
С. Тулмина не обязательно совпадает с линейной последова-
тельностью отдельных составных частей в рамках речевой
аргументации. Для обиходных текстов является обычным
случаем, когда некоторые исходные данные и факты (пози-
ция А) подаются вслед за утверждением или констатацией
(позиция С), как это было в рассматриваемом примере.
Возможно также то, что «исключительные обстоятельства»
могут быть представлены «задним числом», будучи иници-
ированы, например, при помощи переспроса.
Позиции (В) и (Ь) обычно не получают вербального
выражения, эти знания принадлежат к прагматическим пре-
суппозициям речевой коммуникации. Эти позиции получают
274
modifier
Рис. 7. Действие аргументационной модели С. Тулмина.
вербальное выражение только в необходимых случаях (при
непонимании или при желании подчеркнуть именно это
обстоятельство). Рассмотренный нами пример приобретает в
этом случае следующий вид: (68в) Кажется, у Анны непри-
ятности в школе (=С). Дело в том, что в последнее время
она возвращается домой в плохом настроении (—А), а плохое
настроение человека всегда связано с неприятностями в
жизни (В). Школа занимает огромное место в жизни ре-
бенка, и неприятности могут исходить именно оттуда
(=Ь). Разве что с ней что-нибудь случается по дороге домой
(=с). Ни в чем нельзя быть уверенным до конца (—модифи-
катор ).
Модель С. Тулмина помогает установить содержательные
взаимосвязи между отдельными высказываниями. Возника-
ющая когнитивная структура, как сетка, накладывается на
существующие грамматические зависимости между тексто-
275
выми элементами и способствует укреплению связности и
цельности текста. Такое понимание логических взаимосвязей
в тексте похоже на трактовку макроструктур Т. ван Дейком.
И в том, и в другом случае в основе наблюдаемых законо-
мерностей скрываются когнитивные процессы.
3. Неориторика X. Перельмана
Профессор Брюссельского университета Хайм Перельман
по праву считается одним из создателей неориторики. Его
работы, посвященные решению различных юридических про-
блем, привели к выработке основ новой риторики как «ло-
гики неформального суждения» (Perelman 1971: 145-149;
1977; 1980).
В своем подходе к новой риторике X. Перельман оттал-
кивается от идей Аристотеля о существовании двух типов
умозаключений — аналитического и диалектического. Обыч-
ная схема аналитического умозаключения такова: если все
А суть В, а все В суть С, то все А суть С. Эта схема имеет
чисто формальную природу, потому что она выполняется
независимо от содержания элементов А, В и С. Кроме того,
в ней устанавливается жесткое отношение между истинно-
стью посылок и истинностью заключения: последнее не мо-
жет быть верно, если посылки ложные.
Другая картина складывается, по мнению X. Перельма-
на, когда мы имеем дело с диалектическими рассуждениями.
Последние являются таковыми (и это признается еще со
времен Аристотеля), когда посылки приняты большинством
мнений, т. е. когда они правдоподобны, но не обязательно
истинны. Другими словами, диалектические умозаключения
исходят из посылок, принятых большинством, и имеют це-
лью убедить аудиторию в необходимости принять то или
иное решение, разделить ту или иную точку зрения. Итак,
суждения аналитического характера направлены на выявле-
ние истины, диалектические суждения — на формирование
мнения (Безменова 1991: 46-47).
276
Таким образом, в основе теории аргументации лежит
убеждение, а ее предметом является изучение многочислен-
ных дискурсивных (т. е. посредством рассуждений) приемов,
позволяющих говорящему (оратору) влиять на аудиторию.
А. А. Ивин пишет в этой связи: «Истина и добро могут
быть промежуточными целями аргументации, но конечной
ее задачей всегда является убеждение аудитории в справед-
ливости предлагаемого ее вниманию положения, склонение
ее к принятию этого положения и, возможно, к действию,
предполагаемому им» (Ивин 1997: 4).
Многие идеи X. Перельмана изложены в книге «Новая
риторика. Трактат об аргументации», написанной в соавтор-
стве с Люси Олбрехт-Тытека (Perelman, Olbrecht-Tyteca 1958).
В этой работе представлена одна из возможных концепций
теории аргументации, описывающей приемы словесного воз-
действия на аудиторию.
Основными типами аргументов признаются: 1) квазило-
гические аргументы, 2) аргументы, базирующиеся на струк-
туре реальности, и 3) аргументы, способствующие образова-
нию этой структуры.1
Квазилогическими называются аргументы, приближен-
ные к формальным доказательствам, т. е. аргументы логи-
ческой или математической природы. Квазилогический ар-
гумент отличается от формального вывода тем, что он всегда
предполагает «молчаливое согласие» аудитории с неформаль-
ными посылками, которые единственно обеспечивают его
применение. Среди квазиаргументов в теории аргументации
выделяются: противопоставление и несовместимость, иден-
тичность, дефиниция, тавтология, правило взаимности, пере-
ходности, включение и разделение.
Рассмотрим, например, аргументацию путем разделения:
некоторому выводу о целом предшествует размышление ав-
тора о каждой из частей данного целого. Можно представить
себе ситуацию, когда адвокат стремится доказать суду неви-
новность обвиняемого в убийстве. Он последовательно раз-
мышляет о том, что его подзащитный действовал не из-за
1 См. примечания П. Б. Паршина к работе (Перельман, Олбрехт-Тытека
1987: 445).
277
ревности» не из-за ненависти, не из-за корысти и т. д., т. е.
не имел мотива для убийства. Рассуждения такого рода
напоминают деление целого на части: то, что не содержится
ни в одной из частей, не содержится также в разделенном
таким образом целом (Безменова 1991: 55).
Аргументы, основанные на структуре реальности, пред-
полагают обращение к взаимосвязям между элементами дей-
ствительности. Среди них рассматриваются отношения после-
довательности, сосуществования, символической связи, двой-
ной иерархии и т. п. Для данного типа аргументов важно
то, что рассматриваемые связи могут не существовать в
реальности. Все определяет внешняя манифестация этих от-
ношений, вера аудитории в объективность таких структур
или «молчаливое согласие» с оратором об их реальности.
Так, примером двойной иерархии может служить рассужде-
ние, согласно которому из превосходства Бога над людьми
делается вывод о превосходстве Божьего правосудия над
человеческим (Перельман, Олбрехт-Тытека 1987: 231).
Аргументы, способствующие «воссозданию» структуры
реальности, предполагают апелляцию к частному случаю.
Частный случай может выполнять при этом самые различные
функции: выступая в качестве примера, он делает возмож-
ным обобщение, в качестве иллюстрации — может подкре-
пить уже установленное правило, в качестве образца —
побудить к подражанию, а в качестве антиобразца — отвра-
тить от определенного поведения (там же: 207-223).
4. «Основы теории аргументации» А. А. Ивина
Книга «Основы теории аргументации» известного русско-
го философа А. А. Ивина является первым отечественным
учебником по современной теории аргументации. Автор рас-
сматривает аргументацию не только как особую технику
убеждения, но и как практическое искусство, предполагаю-
щее умение автора (оратора) выбрать из многочисленных
приемов убеждения те, которые необходимы в данной кон-
278
кретной ситуации (аудитории) при обсуждении конкретной
проблемы.
По словам А. А. Ивина, «аргументация представляет
собой речевое действие, включающее систему утверждений,
предназначенных для оправдания или опровержения како-
го-либо мнения. Она обращена в первую очередь к разуму
человека, который способен, рассудив, принять или опро-
вергнуть это мнение» (Ивин 1997: 7). Таким образом, теория
аргументации исследует многообразные способы убеждения
аудитории с помощью речевого воздействия.
Искусство аргументации включает многие компоненты,
но наиболее важным А. А. Ивин считает умение рассуждать
обоснованно, подкреплять выдвигаемые положения убеди-
тельными аргументами (там же). Обосновать некоторое ут-
верждение — значит привести те убедительные или доста-
точные основания, в силу которых оно должно быть принято
(там же: 9).
Все многообразные способы обоснования, обеспечиваю-
щие достаточные основания для принятия утверждения, он
делит на абсолютные и сравнительные. Абсолютное обосно-
вание предполагает приведение убедительных, или достаточ-
ных, оснований, в силу которых должно быть принято
обосновываемое положение. Сравнительное обоснование —
система убедительных доводов в поддержку того, что лучше
принять обосновываемое положение, чем иное, противопо-
ставляемое ему положение (там же: 10).
А. А. Ивин различает аргументацию эмпирическую, не-
отъемлемым компонентом которой является ссылка на опыт-
ные данные, и теоретическую, опирающуюся на рассужде-
ние и не пользующуюся ссылками на опыт (там же: 26).
При этом эмпирическая аргументация всегда требует теоре-
тических обобщений. Не эмпирический опыт, а теоретиче-
ские рассуждения обычно оказываются решающими при вы-
боре одной из конкурирующих концепций (там же: 56).
Центральным звеном теории А. А. Ивина, на мой взгляд,
будет включение ценностных рассуждений в общую схему
аргументации. Он проводит четкое разграничение между
описательными и оценочными утверждениями. Цель описа-
ния — сделать так, чтобы слова соответствовали миру, цель
279
оценки — сделать так, чтобы мир отвечал словам. Эти две
задачи диаметрально противоположны, они несводимы друг
к другу (там же: 160).
Рассмотрим (вслед за А. А. Ивиным и Г. Энскомб)
пример различной интерпретации соответствия между слова-
ми и миром. Предположим, что некий покупатель наполняет
в супермаркете свою тележку, ориентируясь на имеющийся
у него список. Другой человек, наблюдающий за ним, со-
ставляет список отобранных им предметов. При выходе из
магазина в руках у покупателя и его наблюдателя могут
оказаться два одинаковых списка, имеющих совершенно раз-
ные функции. Цель списка покупателя в том, чтобы, так
сказать, приспособить мир к словам; цель списка наблюда-
теля — привести слова в согласие с действительностью. Для
покупателя отправным пунктом служит список; мир, преоб-
разованный в соответствии с последним, будет позитивно
ценным (хорошим). Для наблюдателя исходным является
мир; список, соответствующий ему, будет истинным. Если
покупатель допускает ошибку, для ее исправления он пред-
принимает предметные действия, видоизменяя плохой, не
отвечающий списку мир. Если ошибается наблюдатель, он
вносит изменения в ложный, не согласующийся с миром
список (там же: 159-160). Поэтому описательные утвержде-
ния обосновываются принципиально иначе, чем оценочные
утверждения, и аргументация в поддержку описаний должна
быть другой, нежели аргументация в поддержку оценок (там
же: 151).
За оппозицией «описание — оценка» стоит, по мнению
А. А. Ивина, оппозиция «истина — ценность». Утверждение
и его объект могут находиться между собой в двух проти-
воположных отношениях: истинностном и ценностном. В
первом случае отправным пунктом сопоставления является
объект, утверждение выступает как его описание и харак-
теризуется с точки зрения истинностных понятий. Во втором
случае исходным является утверждение, функционирующее
как оценка, стандарт, план. Соответствие ему объекта ха-
рактеризуется в оценочных понятиях (там же: 158).
Как указывалось выше, истинностный и ценностный
подходы имеют противоположную направленность и уже по
280
этой причине не могут совпадать. В случае истинностно-
го подхода движение направлено от действительности к мы-
сли. В качестве исходной точки выступает действительность,
и задача заключается в том, чтобы дать ее адекватное
описание. При ценностном подходе движение осуществляет-
ся от мысли к действительности. Исходной точкой являет-
ся оценка существующего положения дел, и речь идет о
том, чтобы преобразовать его в соответствии с этой оцен-
кой или представить в абстракции такое преобразование (там
же: 161).
Итак, всякий раз, когда объект сопоставляется с мыслью
на предмет соответствия ей, возникает ценностное отноше-
ние. Далеко не всегда оно осознается, еще реже, по словам
автора, оно находит выражение в особом высказывании.
Способы выражения оценок в языке чрезвычайно раз-
нообразны. Абсолютные оценки выражаются, по мнению
А. А. Ивина, чаще всего предложениями с оценочными сло-
вами «хорошо», «плохо» и (оценочно) «безразлично». Вместо
них могут использоваться слова: «позитивно ценно», «нега-
тивно ценно», «добро», «зло», «благо» и т. п. Сравнитель-
ные оценки (или предпочтения) содержатся в предложени-
ях с оценочными словами «лучше», «хуже», «равноценно»,
«предпочитается» и т. п. В языке для правильного понима-
ния оценок важную роль играет контекст, в котором они
формулируются. В принципе предложение любой граммати-
ческой формы способно в соответствующем контексте выра-
жать оценку. Автор приходит к выводу, что выделить оце-
ночные утверждения среди других видов утверждений, опи-
раясь только на грамматические основания, невозможно (там
же: 163).
Как описание, так и оценка включает четыре части:
— субъект описания — отррлъиое лицо или сообщество,
дающее описание; субъект оценки — лицо (или группа лиц),
приписывающее ценность некоторому объекту;
— предмет описания — описываемая ситуация; предмет
оценки — объект, которому приписывается ценность, или
объекты, ценности которых сопоставляются;
— основание описания — точка зрения, в соответствии
с которой производится описание; основание оценки — яв-
281
ление или предмет, с точки зрения которого производится
оценивание;
— характер описания — указание на истинность или
ложность предлагаемого описания; характер оценки — ука-
зание на абсолютность или сравнительность, а также на
квалификацию, даваемую оцениваемому объекту (там же:
163-164).
Не все эти части явно выражаются как в описательном,
так и в оценочном утверждении.
В описательном утверждении, как правило, нет указания
на истинность или ложность предлагаемого описания (харак-
тер описания): просто сказать «Трава зеленая» все равно,
что сказать «Истинно, что трава зеленая». Предполагается
также, что основания всех описательных утверждений тож-
дественны: если оцениваться объекты могут с разных пози-
ций, то описываются они всегда с одной и той же точки
зрения. Кроме того, предполагается, что, какому бы субъекту
ни принадлежало описание, оно остается одним и тем же.
Постулат тождественности субъектов и оснований предписы-
вает исключать упоминание этих двух частей из состава
описаний. Вместо того чтобы говорить, например, «Для каж-
дого человека с любой точки зрения истинно, что Земля
вращается вокруг Солнца», мы говорим просто: «Земля вра-
щается вокруг Солнца».
Оценки могут принадлежать разным субъектам, один из
которых может оценивать какое-то состояние как «хорошее»,
а другой — как «безразличное» или «плохое». Оценки «Хо-
рошо, что занятия начинаются в 9 часов» и «Плохо, что
занятия начинаются в 9 часов», принадлежащие двум раз-
ным субъектам, не противоречат друг другу. Описания же
«Истинно, что занятия начинаются в 9 часов» и «Ложно,
что занятия начинаются в 9 часов» противоречат друг другу,
даже если они принадлежат разным субъектам. Далее, оцен-
ки одного и того же объекта, даваемые одним и тем же
субъектом, могут иметь разные основания. Выражения «Хо-
рошо, что занятия начинаются в 9 часов, потому что у меня
весь день впереди» и «Плохо, что занятия начинаются в 9
часов, потому что я люблю подольше поспать» (примеры
мои. —- К. Ф.) не противоречат друг другу, даже если они
282
принадлежат одному и тому же субъекту. Субъекты и осно-
вания разных оценок не могут быть отождествлены в отличие
от описаний.
Сложность проведения различий между описаниями и
оценками во многом связана с тем, что многие языковые
выражения имеют описательно-оценочный характер. Нередко
даже с помощью контекста бывает трудно определить, в
какой из этих двух противоположных ролей употребляется
выражение. Важно одно: оценочное утверждение не являет-
ся ни истинным, ни ложным. Оно стоит, по утверждению
А. А. Ивина, «вне категории истины» (там же: 164-165).
5. Спор как один из частных случаев
аргументации
Необходимо заметить, что современная жизнь изобилует
конфликтными ситуациями, и для решения важных для себя
проблем человеку все чаще приходится вступать в полемику
с другими людьми, защищать свою точку зрения. В этом
смысле изучение искусства спора (дискуссии, полемики),
умения отстаивать свою точку зрения становится актуальной
прикладной задачей лингвистики. Интересно, что известные
голландские ученые Ф. ван Еемерен и Р. Гроотендорст ста-
вят спор во главу угла всей своей теории, описывая аргу-
ментацию как сложный речевой акт, цель которого содей-
ствовать разрешению спора (Еемерен, Гроотендорст 1992: 15).
Большой интерес представляют также взгляды А. А. Ивина
на искусство спора как частного случая аргументации, ее
наиболее острой и напряженной формы.
По мнению А. А. Ивина, всякая аргументация имеет
предмет, или тему, но спор характеризуется не просто оп-
ределенным предметом, а наличием несовместимых представ-
лений об одном и том же объекте, явлении и т. д. Спор
предполагает противоположные мнения и активное отстаи-
вание каждой из сторон своей собственной позиции. Если
нет противоположности или столкновения мнений, то нет и
самого спора, а есть какая-то иная форма аргументации.
283
Таким образом, спор как одна из возможных ситуаций
аргументации имеет следующие характерные признаки:
— на тезис пропонента оппонент отвечает противополож-
ным утверждением, антитезисом («столкновение мнений»);
— и пропонент, и оппонент выдвигают какие-то доводы
в поддержку своих позиций;
— каждый из спорящих подвергает критике позицию
противоположной стороны.
Если какой-либо из этих признаков отсутствует, то нет
и спора как особого случая аргументации (Ивин 1997: 314-
315).
Спор — это ситуация, когда участники аргументирован-
но пытаются опровергнуть противоположное мнение. Как и
в других случаях аргументации, доводы, используемые в
споре, могут быть корректными или некорректными. Совер-
шенно прав А. А. Ивин, утверждающий, что нужно изучать
и те, и другие приемы. Корректные — чтобы знать, как
можно, пользуясь допустимыми средствами, отстоять свою
точку зрения. Некорректные — чтобы предвидеть, что мож-
но ожидать от неразборчивого в средствах противника и
уметь вывести его на чистую воду (там же: 316-317).
Спор — это борьба, и общие методы успешной борьбы
применимы также в споре. К таким общим правилам отно-
сятся инициативность и поступательность. В споре важ-
но, кто задает тему, как конкретно она определяется. Нуж-
но уметь повести полемику по своему сценарию. К тому
же давно известно, что «лучшая защита — это нападение».
Вместо того чтобы отвечать на возражения противника, надо
заставить его защищаться и отвечать на выдвигаемые против
него возражения. Предвидя его доводы, можно заранее, не
дожидаясь, пока он их выскажет, выдвинуть их самому и
опровергнуть.
Корректные приемы спора:
— отвлечение внимания противника от той мысли, ко-
торую хотят оставить без критики;
— концентрация действия на центральном (или на самом
слабом) звене системы аргументов противника;
— опровержение противника его же собственным ору-
жием;
284
— оттягивание возражения в случае, если противник
привел довод, на который не сразу можно найти ответ;
— полезно не занимать с самого начала жесткой пози-
ции, чтобы иметь возможность маневра в быстро меняющих-
ся обстоятельствах спора;
— взять слово в самом конце спора, чтобы лишить
противника возможности ответа на аргумент.
Некорректные приемы спора:
— лишение противника возможности говорить;
— досрочное прекращение спора, когда кому-либо из
участников не по силам дальнейшее продолжение полемики;
— организация поддержки «полуслушателей-полуучаст-
ников» спора, восхваляющих доводы одной стороны и де-
монстрирующих скептическое (презрительное) отношение к
доводам другой стороны;
— использование насилия или физического принужде-
ния, для того чтобы заставить одну из сторон принять тезис
другой стороны (если не принять, то хотя бы сделать вид,
что она принимает этот тезис);
— апелляция к тайным мыслям и невыраженным по-
буждениям другой стороны (т. е. противник не столько раз-
бирает ваши слова, сколько те тайные мотивы, которые
заставили вас их высказывать);
— использование ложных недоказанных аргументов в
надежде на то, что противная сторона этого не заметит;
— стремление раздражить противника и вывести из себя,
для этого пускают в ход грубые выходки, оскорбления,
глумление, издевательство, явно несправедливые обвинения
и т. д.;
— нарочито быстрая речь, выражение своих мыслей в
специально усложненной, а то и просто путаной форме,
быстрая смена одной мысли на другую производят тяжелое
впечатление, особенно если речь обращена к неопытному
спорщику или к человеку, мыслящему пусть основательно,
но медленно (Ивин 1997: 316-327).
Названные выше приемы ведения спора представляют
собой не что иное, как стратегию и тактику ведения аргу-
ментации в сложных условиях словесного противоборства.
285
Впрочем, некоторые приемы (особенно из числа некоррект-
ных) трудно причислить к вербальным. Однако обстоятель-
ное изучение всех нюансов человеческого поведения в кон-
фликтной ситуации дает прекрасную пищу для исследовате-
ля-лингвиста, тем более что в современной теории аргумен-
тации общие приемы ведения дискуссии изучены достаточно
хорошо, а вот «вербальное обеспечение конфликта» ждет
своего анализа.
В современной теории аргументации можно встретить
различные правила ведения спора. Нередко они представ-
ляют собой практические советы участникам полемики по
разрешению возникших разногласий. Чаще всего перечень
таких советов не является полным, что вполне естественно,
потому что в конфликтной ситуации имеется множество
нюансов, учет которых сопряжен с многочисленными труд-
ностями.
Однако перед тем как переходить к описанию этих
правил, нам необходимо ответить на вопрос о том, что
является конечной целью спора? Здесь может быть несколь-
ко решений.
Проще всего, приняв за основу решения тезис о том,
что спор — это столкновение, т. е. борьба мнений, распро-
странить на спор понятия, применяемые для характеристики
борьбы. Чаще итогом противоборства признается победа, по-
ражение или ничья. Если исходить из такого понимания
спора, то конечной целью спора следует признать стремление
к победе над соперником, в навязывании своего мнения
оппоненту. И в принципе, такое понимание конечной цели
спора полностью отвечает основному положению современной
теории аргументации, согласно которому (см. выше) целью
аргументации является принятие аудиторией положений, вы-
двинутых говорящим (оратором).
Однако как же быть с такой общеизвестной истиной,
что «в споре рождается истина»? В данном контексте при-
ходится признать, что истина — это всего лишь побочный
продукт словесного столкновения, в чем и состоит ядовитый
парадокс любого спора (шире — любого случая аргумента-
ции). С одной стороны, без истины нет коммуникации,
286
потому что именно истина дает нам возможность информи-
ровать друг друга; в науке вопрос об истине является одним
из фундаментальных вопросов, связанных с употреблением
языка.2 С другой стороны, в аргументации установление
истины не является обязательным условием успешности дей-
ствий участников, и соответственно понятие истины не со-
ставляет сути теории аргументации.
Вероятно, именно поэтому Ф. ван Еемерен и Р. Гроо-
тендорст четко разграничивают улаживание спора и его
разрешение. Улаживание спора означает, что во главу угла
поставлена задача устранения конфликта, а разница во мне-
ниях оставлена без внимания. Это достигается более или
менее цивилизованными способами: в качестве арбитра при-
зывают беспристрастную третью сторону; спор решается жре-
бием; применяют метод запугивания и шантажа. Разрешение
спора происходит только тогда, когда один участник отка-
зывается от своих сомнений или берет назад свою точку
зрения, потому что его убедила аргументация другого участ-
ника. При этом критическое реагирование и аргументация
играют решающую роль в разрешении спора. Спор может
быть разрешен только в том случае, если оспариваемые точки
зрения становятся предметом критической дискуссии. Кри-
тическая дискуссия нацелена на достижение соглашения по
поводу приемлемости или неприемлемости точки зрения, на
выяснение того, можно ли аргументированно защитить эту
точку зрения от критики и сомнений (Еемерен, Гроотендорст
1992: 36).
6. Опыт лингвистического анализа спора
Рассмотрим один из примеров художественного вопло-
щения спора в литературе. Герой известного фантастического
романа «Хроники Амбера» Р. Желязны принц Мерлин,
2 См., например, классические работы Харальда Вайнриха «Лингвистика
лжи» и Дуайта Болинджера «Истина — проблема лингвистическая» в сборнике
«Язык и моделирование социального взаимодействия» (1987).
287
волею автора очутившись перед сфинксом,3 вступает с ним
в спор по поводу правильности своего ответа на загадку этого
сказочного существа. Для удобства анализа реплики диалога
пронумерованы: (69)
(1) — Неверно.
Сфинкс улыбнулся и начал приподниматься.
(2) — Подожди, — быстро сказал я. — Так нельзя. Мой
ответ отвечает всем условиям. Возможно, он не
совпадает с тем, что хотел услышать ты, но тре-
бования соблюдены.
Сфинкс покачал головой:
(3) — Я обладаю полнотой власти, когда речь идет об
определении правильности ответов. Я решаю все.
(4) — Тогда ты жульничаешь.
(5) — Нет!
(6) — Я выпил половину содержимого фляги. Она напо-
ловину полная или наполовину пустая?
(7) — И то и другое.
(8) — Совершенно верно. Одно и то же. Если существует
несколько ответов, ты должен засчитывать все.
(9) — Мне не нравится такой подход, — заявил
сфинкс. — Сразу возникает целая куча вопросов.
Сама идея загадок будет поставлена под сомнение.
(10) — Это уже не моя вина, — сказал я, сжимая и
разжимая кулаки.
(11) — Однако ты затронул очень интересную тему.
Я энергично закивал.
— Должен быть один правильный ответ.
Я пожал плечами.
(12) — Мы живем в отнюдь не идеальном мире, — заме-
тил я.
(13) — Хм-м.
О
Согласно древним преданиям, сфинкс был ужасным чудовищем с головой
женщины, с туловищем громадного льва, с лапами, вооруженными острыми
львиными когтями, и с громадными крыльями. Всех путников, проходивших
мимо, сфинкс заставлял отгадывать загадку, но никто не мог этого сделать, и
все гибли мучительной смертью в железных объятиях сфинкса. И только Эдипу
удалось, отгадав загадку, освободить людей от чудовища (Кун 1996: 502-503).
288
(14) — Давай считать, что наша встреча завершилась
ничьей, — предложил я. — Никто не выиграл, но
никто и не проиграл (Желязны, 209-210).
Спор между Мерлином и сфинксом начинается после
того, как сфинкс признает неверным ответ Мерлина на свою
загадку. Следствием неправильного решения загадки явля-
ется немедленная смерть в страшных объятиях чудовища,
именно этим обусловлена реакция сфинкса на ответ Мерлина
(улыбка) и его готовность немедленно приступить к осущест-
влению своего кровожадного намерения; см. реплику (1).
Хорошо представляя себе последствия ошибки в ответе,
Мерлин пытается настоять на правильности своего решения.
Его речевые действия точны и логичны. Сначала он пред-
отвращает возможные агрессивные действия противника и
переводит конфликт из активной стадии в пассивную. При
этом он апеллирует к разуму чудовища, привыкшего оцени-
вать чужую точку зрения. Здесь же впервые звучит тезис о
возможности несовпадения точек зрения участников спора;
см. реплику (2).
Сфинкс не согласен с тем, что кто-то, кроме него, имеет
право оценивать правильность ответа на загадку. Это яркий
пример так называемого ведения спора «с позиции силы»;
см. реплику (3). Мерлину приходится упрекнуть сфинкса в
жульничестве, чтобы еще более увлечь его словесным про-
тивоборством. Однако противник снова не соглашается с
упреком; см. реплики (4)-(5).
В этот момент Мерлин прибегает к аргументу, имеющему
глубокий лингвистический смысл; см. реплики (6)-(8). Этот
аргумент призван оправдать случаи двойной - словесной ин-
терпретации одного и того же события (явления, предмета)
и тем самым возможности двойного решения одной и той
же загадки. При этом Мерлин, придав своей аргументации
форму вопроса, вынуждает сфинкса самого дать на него
очевидный ответ. Затем Мерлин, соглашаясь со своим оппо-
нентом, предлагает свою формулировку правила, примени-
мого к решению их собственной проблемы. В результате
позиции сфинкса в споре оказываются весьма ослабленными,
что находит свое отражение в его неудовольствии по поводу
289
подобного решения спора и в отсутствие подходящих аргу-
ментов для продолжения противоборства. Мерлину остается
только занимать нейтральную позицию и ссылаться на фа-
тальное стечение обстоятельств, приведших к такому исходу;
см. реплики (9)-(13).
В конце дискуссии Мерлин предлагает приемлемый вы-
ход из создавшегося положения — признать противоборство
ничейным, хотя в действительности победа в споре на его
стороне; см. реплику (14). После непродолжительного сопро-
тивления сфинкс признает ничейным исход столкновения.
Вернемся к ключевому моменту данного спора — аргу-
менту с наполовину полной / наполовину пустой флягой.
Интересно, что точно такой же пример разбирает Р. Блакар
в своей известной работе «Язык как инструмент социальной
власти» (Блакар 1987: 89-90).
(70) Несколько друзей пьют в компании. На столе
бутылка. Ровно половина ее содержимого выпита. Практи-
чески одновременно Джон и Питер замечают:
Питер: Бутылка наполовину пустая.
Джон: Бутылка наполовину полная.
По мнению Р. М. Блакара, оба правы, потому что слушатель
(слушатели) получит информацию об «одном и том же со-
стоянии» вне зависимости от того, сообщит ли ее Джон или
Карл. Другое дело, что эти два выражения могут совершенно
по-разному воздействовать на ситуацию, особенно если их
немного распространить:
Питер: Бутылка уже наполовину пустая.
Джон: Бутылка все еще наполовину полная.
Во фразе Питера представлена пессимистическая точка зре-
ния, способная привести в уныние самую веселую компанию,
тогда как оптимистические слова Джона могли бы оживить
празднество, даже если бы оно близилось к концу. Таким
образом, выбор слова (выражения) может в значительной
степени оказать воздействие на поведение, мысли и настро-
ение реципиента.
Таким образом, в представленном выше фрагменте из
романа Р. Желязны наличествуют многие необходимые ат-
рибуты спора. В нем есть причина и предмет разногласия,
тема не меняется на всем протяжении словесного противо-
290
борства. Противники демонстрируют несовместимые пред-
ставления об объекте спора при определенной общности
исходных позиций. Они обнаруживают знание логики и тех
вещей, о которых идет речь, в определенной мере они
стремятся даже к выяснению истины, демонстрируя извест-
ную гибкость в ведении полемики. Один из спорящих (Мер-
лин) прибегает к опровержению доводов оппонента его же
собственным оружием и использует аналогию как один из
частных приемов аргументации. Другой участник (сфинкс)
применяет тактику решения спорных вопросов «с позиции
силы», однако отступает перед аргументами противника.4
Таким образом, приемы отстаивания своей точки зрения
в споре, как правило, занимают обширные отрезки комму-
никации. Искусство аргументации предполагает знание не
только законов логики, психологии, истории и других сфер
жизни человека, но и умение пользоваться словом. В неко-
тором роде аргументация — это искусство владения тексто-
выми и языковыми знаниями. Эти знания формируются
также в ходе лингвистического анализа текста.
4 Правда, последним и решающим аргументом в этом виртуальном споре
(что осталось за рамками рассматриваемого фрагмента) является признание
Мерлиным своего родства с могущественными силами, способными отомстить
его оппоненту в случае неблагоприятного исхода противоборства. Именно этот
весомый довод склонйет сфинкса признать ничейным исход их словесной дуэли.
Однако в любом случае ведение полемики в примере (69) является очень пока-
зательным.
291
Вместо заключения
Об одном из перспективных направлений
лингвистики текста
Центральное направление дальнейших изысканий в об-
ласти целых речевых произведений, очевидно, связано с
когнитивным аспектом языковых явлений. Эта область лин-
гвистического описания непосредственно связана с усвоени-
ем, обработкой, организацией, хранением и использованием
человеком знаний об окружающем мире. Когнитивная лин-
гвистика носит явно выраженный междисциплинарный ха-
рактер, она активно использует самые разнообразные сведе-
ния (из философии, логики, психологии, нейрофизиологии,
антропологии, теории искусственного интеллекта и т. д.) для
объяснения многих фундаментальных проблем человеческого
мышления и речевой деятельности (Скребцова 2000: 7).
Лингвистика текста, как было показано выше, также явля-
ется междисциплинарной наукой, в этом состоит ее органи-
ческое единство с когнитивной лингвистикой, и именно на
этом участке научных изысканий можно ожидать наиболь-
ших успехов.
Изучение когнитивных аспектов текста в начале нового
тысячелетия позволяет перейти от констатации факта о роли
общего фонда знаний в общении людей к систематическому
описанию различных когнитивных систем индивида, обес-
печивающих правильную коммуникацию. Лингвистический
анализ текста предполагает в этой связи обращение к язы-
ковой и текстовой картинам мира — основе общего фонда
знаний человека. Соотношение между языковыми и тексто-
выми знаниями, вероятно, изменяется в процессе жизни
человека, как изменяются индивидуальные взгляды человека
на тот или иной предмет, явление, событие. В течение жизни
человека происходит также перераспределение компонентов
292
как внутри каждой из систем знаний человека, так и между
этими системами. Выявление механизма перераспределения
языковых и текстовых знаний, взаимовлияния различных
когнитивных систем на протяжении всей жизни индивида
составляет одну из актуальных проблем современной науки.
Стремительное развитие международных контактов вле-
чет за собой усиление интереса к проблемам межкультурной
коммуникации.1 Одним из значительных вопросов, связан-
ных с функционированием текстов в определенном языковом
и культурном сообществе, является этнолингвистический ас-
пект теории текста. Выше уже говорилось о роли американ-
ской этнометодологии в современном анализе разговорной
речи (см. гл. 14). Изучение механизма речевого взаимодей-
ствия индивидов, принадлежащих к разным этносам и куль-
турам, в последние годы дополнилось новыми направлениями
лингвистического описания. Так возникли этно герменевтика
и этнориторика, представляющие собой разделы более общей
дисциплины, ориентированной на анализ языка отдельных
народов и культур, — этнолингвистики. В этой связи следует
упомянуть совместный русско-немецкий проект, предусмат-
ривающий изучение этнокультурных проблем современной
коммуникации и нашедший свое реальное воплощение в
издании серии «Этногерментевтика и этнориторика» (изда-
тели серии X. Бартель и Е. А. Пименов).2
Многие проблемы этнолингвистики могут быть разреше-
ны только при обращении к анализу целых речевых произ-
ведений. Зарождающаяся «этнография общения» (Ethnog-
raphic der Kommunikation) предполагает, например, контрас-
тивный анализ культурных особенностей взаимодействующих
народов (на макроуровне) и дискурсивный анализ речевого
взаимодействия индивидов (на микроуровне) (Raith 1992:
141). Таким образом, лингвистика текста оказывается в
1 Я назову только несколько сборников и отдельных работ, вышедших в
последнее десятилетие XX в. и посвященных проблемам межкультурной ком-
муникации: (Knapp, Knapp-Potthoff 1990; Raith 1992; Hostede 1993; Kohl 1993;
Thomas 1993; Bungarten 1994; Roth K. 1996; Brtttting, Trautmann 1997; Ehlich,
Scheiter 1998; Roth J. 1998).
Этногерменевтика 1998; 1999 а, б; Этногерменевтика и языковая картина
мира 1998; Пименова 1999.
293
центре самых актуальных научных проблем, связанных с
изучением языка и культуры разных народов.
В этой связи огромное значение приобретают сопостави-
тельное изучение текстов, выявление их общих черт, а так-
же структурной, семантической и функциональной специфи-
ки. Дальнейшему изучению подлежат также ситуативные и
этнокультурные особенности порождения и восприятия тек-
стов. Сравнительный анализ может осуществляться в рамках
активно выявляемых ныне типологий текстов различного
объема и разных сфер функционирования, но может затраги-
вать также сопоставительное исследование конкретных текс-
тов на разных языках. Появление фундаментальных между-
народных проектов в этой области дает наглядное подтверж-
дение актуальности данного направления научных исследо-
ваний (см., напр. (Text- und Gesprachslinguistik 2000)).
Особый интерес вызывают художественные тексты, пред-
ставляющие собой слепок этнокультурного авторского миро-
ощущения. Традиционно считается, что изучение художест-
венных текстов является исключительной прерогативой ли-
тературоведения или стилистики. Однако имеются момен-
ты, которые выходят за рамки традиционного литературо-
ведческого или стилистического анализа. Прежде всего это
проблемы, для решения которых требуется привлечение дан-
ных других наук и — в особенности — методов объек-
тивного (с использованием технических, математических и
иных средств) анализа языковых явлений.
Художественный текст обусловливает создание некоего
особого «мира в голове» (“Welt im Kopf”), который является
промежуточным продуктом, своеобразным связующим звеном
между «миром текста» и собственными знаниями носителя
языка об окружающей действительности (Maljarewitsch 1998:
93-94). Вероятно, при объяснении соотношения объектов в
триаде «мир текста» — «мир в голове» — «знания адресата
о мире» можно провести аналогию с разграничением внут-
ренней и внешней речи в лингвистике. Как известно, внут-
ренняя речь является отражением хода речемыслительного
процесса человека, она Не отчуждается от субъекта и не
предназначена для сообщения другому лицу. Другими сло-
вами, внутренняя речь — это «речь в голове». Ее синтак-
294
сическая структура предельно сжата, потому что в- ней не
эксплицируются очевидные для субъекта моменты, а также
связи и переходы между отдельными фрагментами («кадра-
ми») сообщения. Внешняя речь отчуждается от говорящего
лица в виде конкретных высказываний (текстов), ориенти-
рованных на адресата в коммуникативно-речевом акте. Внеш-
няя речь (в устной или письменной форме) направлена
реципиенту (слушателю или читателю) и первое требование,
которому она должна отвечать, — быть понятной и обладать
необходимой мерой вербальной эксплицитности (Лингвисти-
ческий анализ высказывания и текста 1989: 5-6). Внешняя
речь предполагает наличие собственного «мира», идентичного
«миру текста».
Точно так же внутренний текст («текст в голове»),
вероятно, имеет сжатую содержательную структуру, в нем
на передний план выступают моменты, способствующие со-
зданию цельного образа речевого произведения, в то время
как аспект связи, сцепления отдельных элементов речевой
цепи отходит на задний план. Проблема соотношения «текста
в голове» с исходным текстом, с одной стороны, и, с другой
стороны, с собственным представлением индивида об устрой-
стве изображаемой в художественном тексте ситуации, не-
сомненно, интересна не только в психолингвистическом, но
и когнитивном аспекте. Решение этой проблемы вызывает
значительные трудности, тем более что здесь необходимо
учитывать также особенности устного и письменного произ-
водства / восприятия речи.
Рассмотрим небольшой текст Г. Манца «Понимание»
(Verstehen):3 (71)
Verstehen
Du bist noch zu klein, um das zu verstehen,
das kannst du noch nicht verstehen,
nein, das verstehst du nicht,
verstehst das nicht,
noch nicht,
verstanden! ! !
3 Текст взят из (Ehlers 1992: 78).
295
Понимание
Ты еще слишком мал(а), чтобы понять это,
этого ты еще не сможешь понять,
нет, этого тебе не понять,
не поймешь этого,
еще нет,
понял(а)!!!
Этот текст представляет собой последовательность пред-
ложений с повторяющейся (в той или иной мере и каждый
раз во все меньшем объеме) лексической и синтаксической
структурой. Между предложениями нет отчетливой формаль-
ной связи, за исключением лексического и синтаксического
повтора, что не обязательно гарантирует восприятия текста
как цельного смыслового образования. Тем не менее, как и
при восприятии любого речевого произведения, реципиент
пытается интерпретировать данную последовательность пред-
ложений как осмысленную, предполагая, что между компо-
нентами представленного выше текста существует смысловая
связь.
Однако для того чтобы выявить такую связь, человеку
недостаточно знания немецкого языка или знакомства с
немецкими текстами, ему необходимо также привлечение
собственного жизненного опыта, в частности опыта общения
с другими людьми. Уже первое знакомство с текстом позво-
ляет сделать вывод о том, что перед нами усеченный диалог,
в котором представлены только реплики автора, в то время
как слова собеседника остаются «за кадром». Главный во-
прос, возникающий при интерпретации текста Г. Манца, —
это идентификация собеседника, с которым ведет беседу
автор. Ведь за личным местоимением du может скрываться
любое одушевленное или даже неодушевленное (при персо-
нификации в поэтической речи) лицо.
Весь наш опыт повседневного общения позволяет с до-
статочной степенью уверенности утверждать, что автор ри-
сует ситуацию разговора взрослого человека с ребенком.
Настойчивые вопросы ребенка наталкиваются на нежелание
взрослого давать какие-либо разъяснения по неизвестному
поводу. Мы не знаем, о чем идет речь, но точно представляем
296
себе ситуацию общения и можем даже оценить поведение
его участников. Нежелание взрослого отвечать на вопросы
ребенка видно во всех репликах текста, но каждый раз оно
выражается несколько по-иному. С каждым последующим
(подразумеваемым) вопросом растет недовольство взрослого
ребенком. Ответы старшего партнера становятся все проще
и короче, что свидетельствует о его растущем раздражении.
Вершиной диалога является заключительная реплика, на-
правленная на категорично-одностороннее завершение диало-
га. Смысл этой реплики, состоящей из одного-единственно-
го слова, противопоставлен смыслу всего предшествующего
фрагмента. Если ранее взрослый партнер избегал ответа на
вопросы ребенка, ссылаясь на возраст собеседника как при-
чину своего отказа, то восклицание verstanden!!! передает
уже не отношение автора к проблеме, интересующей ребен-
ка, но пока недоступной для его понимания, то теперь
оно является выразителем собственной авторской интенции.
Скрытый смысл этой реплики можно раскрыть следующим
образом: «Ты мне надоел своими вопросами. Отстань от меня!
Ты все равно не поймешь моих объяснений. Понял(а)!!!».
Таким образом, для правильной интерпретации данного текс-
та требуются не только языковые и текстовые знания реци-
пиента, но и знания о типичных коммуникативных ситуа-
циях, в частности о речевом поведении взрослых при обще-
нии с детьми. Конечно, эти знания можно почерпнуть из
текстов, но чаще всего их приобретают на собственном опыте.
Вероятно, именно по этой причине некоторые авторы наряду
с языковыми (Sprachwissen) и энциклопедическими знаниями
(Weltwissen) выделяют еще одну когнитивную систему —
сведения о предпосылках успешного осуществления челове-
ком неречевой и речевой деятельности (Handlungswissen);
подробнее см. (Schoenke 1998: 124-125).
Необходимость соотнесения разных картин мира возни-
кает также при переводе текста с одного языка на другой,
что с необходимостью влечет за собой обращение к общим
и специальным вопросам построения текстов. Замечательный
петербургский ученый и переводчик А. В. Федоров так
определил сущность перевода: «Перевод — это не простое
механическое воспроизведение всей совокупности элементов
297
подлинника, а сложный сознательный отбор различных воз-
можностей их передачи. Таким образом, исходной точкой
должно считать целое, представляемое оригиналом, а не
отдельные его элементы» (Федоров 1983: 127). Далее он
писал: «Детально точная передача элементов, взятых по-
рознь, не означает еще полноценной передачи целого, по-
скольку последнее не является простой суммой этих элемен-
тов, а представляет собой определенную систему» (там же:
127-128). Итак, адекватный перевод текста с одного языка
на другой возможен только при ориентации на текст как
целостное и взаимосвязанное речевое произведение. Поэтому
лингвистика текста, генетически связанная с изучением осо-
бенностей функционирования целых и взаимосвязанных ре-
чевых произведений, может во многом способствовать реше-
нию проблем разных видов перевода.
Коснемся, например, только одной из проблем, долгое
время занимавших переводчиков разных стран, — это вы-
членение особых «единиц перевода». Действительно, какая
языковая единица может быть положена в основу перевода
одного текста на другой — фонема, морфема, слово, пред-
ложение, текст? Или это может быть какая-либо особая
единица, не входящая в число традиционных языковых
единиц? В любом случае, при переводе художественного
текста необходимо учитывать как узкий контекст отрывка,
так и широкий контекст всего произведения в целом (Алек-
сеева 2000: 168).
Видимо, самое главное условие, предъявляемое к едини-
це перевода, — это наибольшая устойчивость в разных язы-
ках и в разных контекстных условиях. Б. С. Кандинский,
например, считает, что наибольшей устойчивостью в тек-
сте обладает особая операционная единица, получаемая при
членении текста на микрособытия. Текст воспринимается
человеком прежде всего как определенный аналог некоторых
событий (фактов), на основе которых происходит его даль-
нейшая интерпретация. Выделяемая единица событийнос-
ти (или «предикатема») представляет собой предикатно-ар-
гументную структуру, в которой сводятся воедино поня-
тие «кадра» в кинематографии, пропозиционального стро-
ения предложения в лингвистике, разложение текста на
298
элементарные составляющие и др. Экспериментальные дан-
ные Б. С. Кандинского говорят о большой устойчивости этих
операционных единиц в разных языках (Кандинский 1990:
219-220). Таким образом, можно предположить, что резуль-
таты, полученные Б. С. Кандинским при анализе коммуни-
кативной структуры текста, будут востребованы также при
решении некоторых проблем перевода.
Наиболее ярко ориентация на текст как целостную еди-
ницу проявляется в поэтическом переводе, причем это ха-
рактерно не только для таких строгих по своему построению
композиционно-стихотворных форм, как сонет, но и для
лирических произведений свободной архитектоники. Пере-
водчик вправе отказаться от использования пословных соот-
ветствий и проявить кажущуюся «вольность» в передаче
неуловимой прелести лирического стихотворения, если он
стремится представить произведение в его семантическом
единстве (Алексеева 1998: 63).
При переводе текста с одного языка на другой прихо-
дится учитывать множество факторов. В лингвистической
литературе можно встретить, например, интересные экспе-
риментальные данные о восприятии прямых и косвенных
высказываний носителями немецкого и английского языков.
Соотношение прямых и косвенных высказываний в разных
языках может быть различной. То, что в глазах англий-
ских носителей языка воспринимается как нечто невежливое
вследствие своей излишне прямой направленности, с точки
зрения немецких носителей языка считается вполне нормаль-
ным и уместным (House, Kasper 1981) — цит. по (Liiger
1993: 81-82). Это обстоятельство, вероятно, также следует
учитывать при переводе текста с одного языка на другой.
Дальнейшая международная интеграция вносит значи-
тельные изменения в методику преподавания иностранных
языков. Коммуникативный подход к изучению иностранного
языка, расцвет которого пришелся на 70-80-е годы XX в.,
в последнее время дополнился так называемой межкультур-
ной концепцией преподавания (Neuner, Hunfeld 1993: 122-
127). Этот подход позволяет в большей степени, чем ранее,
учитывать позицию обучаемого субъекта. В преподавании
иностранного языка следует обращать внимание на многие
299
факторы, например жизненный опыт и особенности предше-
ствующего этапа обучения субъекта, общий фонд знаний
индивида, традиции и особенности преподавания иностран-
ного языка в данном регионе, специфику культуры изучае-
мого и родного языков, индивидуальную мотивацию учени-
ков и т. п. Учет этих особенностей позволяет оптимизировать
процесс обучения иностранному языку.
Таким образом, когнитивные аспекты языка привлекают
к себе пристальное внимание представителей самых разных
направлений общего и прикладного языкознания. Для лин-
гвистики текста эта сфера научного поиска является естест-
венным продолжением ее главного предмета изучения —
целого речевого произведения (текста), продолжением, орга-
нично вписывающимся в самую современную проблематику
научного познания.
Выделение когнитивного аспекта текста в качестве одно-
го из перспективных направлений современной лингвистики
не означает забвения других, не менее важных сторон ор-
ганизации целых речевых произведений. Все содержание
книги направлено на раскрытие увлекательного мира разно-
образных текстовых отношений. Текст — это чудесное со-
брание таинственных предметов и занимательных явлений,
органичное соединение чрезвычайно простых и невероятно
сложных вещей. Лингвистический анализ позволяет удовле-
творить самые изысканные вкусы человека, пытающегося
раскрыть тайны связного текста.
Сокращения
Желязны
Becher
Bibel
Capelle
Geflilgelte
Worte
Kusenberg
Nickel
Scheibchen
Seghers
Sprach-
scherze
Steinberg
Trettin
Миры Роджера Желязны. Хроники Амбера. Т. 3.
Рига, 1996.
Becher J. R. Abschied. Leipzig, 1970.
Die Bibel oder die ganze Heilige Schrift des alten
und neuen Testaments nach der Ubersetzung Martin
Luthers: 2. Aufl. Berlin, 1969.
Capelle T. Rettet dem Dativ! Horsaalbanke — zweck-
entfremdet: 6. Aufl. Munster, 1983.
Gefltlgelte Worte: Zitate, Sentenzen und Begriffe in
ihrem geschichtlichen Zusammenhang / Hrsg. von
K. Bottcher, К. H. Berger, K. Krolop, Chr. Zimmer-
mann. Leipzig, 1981.
Kusenberg K. Ein schones Hochzeitsfest // Lachen
und lachen lessen. Bin heiteres Vortragsbuch. Berlin,
1963.
Nickel H. L. Deutsche romantische Bildteppiche aus
den DomschStzen zu Halberstadt und Quedlinburg.
Leipzig, 1970.
Scheibchen A. Essen Bananen gern Kuchen // Das
deutsche Horspiel: 2. Aufl. Bonn, 1992.
Seghers A. Das siebte Kreuz. Leipzig, 1979.
Sprachscherze: Anekdoten fiir den Auslanderunterricht /
Hrsg. von A. Buscha, J. Buscha. Leipzig, 1981.
Steinberg W. Als die Uhren stehenblieben. Halle
(Saale), 1976.
Trettin H. Naturkalender. Mit Beitragen zum Beo-
bachten, Sammeln, Praparieren. Berlin, 1991.
301
Литература
Адмони В. Г. Грамматика и текст // Вопр. языкознания. 1985.
№ 1.
Адмони В. Г. Грамматический строй как система построения
и общая теория грамматики. Л., 1988.
Адмони В. Г. Система форм речевого высказывания. СПб., 1994.
Алексеева И. С. Основы теории перевода. СПб., 1998.
Алексеева И. С. Профессиональное обучение переводчика: Учеб,
пособие по устн. и письм. переводу для переводчиков и препода-
вателей. СПб., 2000.
Амирова Т. А. Функциональная взаимосвязь письменного и
звукового языка. М., 1985.
Античные теории языка и стиля (антология текстов). СПб.,
1996.
Апресян Ю. Д. Типы коммуникативной информации для тол-
кового словаря // Язык: система и функционирование / Отв. ред.
Ю. Н. Караулов. М., 1988.
Аристотель. РИТОРИКА / Пер. с древнегреческого и прим.
О. П. Цыбенко; под ред. О. А. Сычева и И. В. Пешкова. ПОЭТИ-
КА / Пер. В. Г. Аппельрота; под ред, Ф. А. Петровского. Сопро-
вождающая статья В. Н. Марова. М., 2000.
Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. М.,
1982.
Аткинсон Р. Человеческая память и процесс обучения. М.,
1980.
Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов: изд. 2-е.
М., 1969.
Ахутина Т. В. Порождение речи: Нейрохирургический анализ
синтаксиса. М., 1989.
Бабичев Н. Т., Боровский Я. М. Словарь латинских крылатых
слов / Под ред. Я. М. Боровского. М., 1982.
302
Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М.
Литературно-критические статьи / Сост. С. Бочаров и В. Кожинов.
М.» 1986а.
Бахтин М. М. Проблема текста в лингвистике, филологии и
других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Бах-
тин М. М. Литературно-критические статьи / Сост. С. Бочаров и
В. Кожинов. М., 19866.
Безменова Н. А, Очерки по теории и истории риторики. М.,
1991.
Белич А. И. К вопросу о распределении материала по главным
грамматическим дисциплинам // Вестник Моск. гос. ун-та. 1947.
№ 7.
Белянин В. П. Психолингвистические аспекты художественного
текста. М., 1988.
Бенвенист Э. Общая лингвистика / Под ред., с вступ. ст. и
коммент. Ю. С. Степанова. М., 1974.
Бернштейн Н. А. Очерки по физиологии движений и физио-
логии активности. М., 1966.
Блакар Р. М. Язык как инструмент социальной власти // Язык
и моделирование социального взаимодействия / Сост. В. М. Сер-
геева и П. Б. Паршина; общ. ред. В. В. Петрова. М., 1987.
Богданов В. В. Речевое общение. Прагматические и семанти-
ческие аспекты. Л., 1990.
Богомазов Г. М. Роль ритмической структуры слова при вос-
приятии письменного и звучащего слова // 100 лет эксперимен-
тальной фонетике в России: Материалы международной конферен-
ции 1-4 февраля 2001 г. / Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб., 2001.
Болинджер Д. Истина — проблема лингвистическая // Язык
и моделирование социального взаимодействия / Сост. В. М. Сер-
геева и П. Б. Паршина. М., 1987.
Бондарко А. В. Проблемы грамматической семантики и русской
аспектологии. СПб., 1996.
Бондарко Л. В. Звуковой строй современного русского языка.
М., 1977.
Бондарко Л. В. Фонетический фонд русского языка — теоре-
тические и прикладные аспекты // Экспериментально-фонетиче-
ский анализ речи: Проблемы и методы. Выл. 3 / Отв. ред.
Л. В. Бондарко. СПб., 1997.
303
Бружайте 3. В. Интонационная структура вопросно-ответного
единства в современном немецком языке: Автореф. канд. дис. М.,
1972.
Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка /
Пер. с нем.; общ. ред. и коммент. Т. В. Булыгиной, вступ. ст.
Т. В. Булыгиной и А. А. Леонтьева. М., 1993.
Вайнрих X. Лингвистика лжи // Язык и моделирование соци-
ального взаимодействия / Сост. В. М. Сергеева и П. Б. Паршина.
М., 1987.
Васильева Н. В., Виноградов В. А., Шахнарович А. М. Краткий
словарь лингвистических терминов. М., 1995.
Ватсон Е. Р. Влияние авторской интонации на устное воспро-
изведение художественного текста: Автореф. канд. дис. М., 1998.
Волкова Л. Б. Диалог в речемыслительной деятельности (экс-
периментальное исследование вопросов к тексту): Автореф. канд.
дис. СПб., 1995.
Галич Г. Г. Семантика и прагматика количественной оценки:
Автореф. докт. дис. СПб., 1999.
Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследо-
вания. М., 1981.
Гаузенблаз К. О характеристике и классификации речевых
произведений // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8: Лин-
гвистика текста / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Т. М. Николаевой.
М., 1978.
Головин Б. Н. Введение в языкознание: изд. 4-е. М., 1983.
Головин Б. Н. Основы культуры речи: изд. 2-е. М., 1988.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.,
1984.
Гусева С. И. Коммуникативная перспектива высказывания и
реализация сегментных единиц (экспериментально-фонетическое ис-
следование на материале немецкого языка): Автореф. докт. дис.
СПб., 2001.
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М.,
1991. Т. IV (по изданию 1882 г.).
Дейк Т. А ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Дейк Т. А. ван, Кинч В. Стратегия понимания связного текста //
Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23: Когнитивные аспекты
304
языка / Сост., ред. и вступ. ст. В. В. Петрова и В. И. Герасимова.
М., 1988.
Дейк Т. А ван, Кинч В. Макростратегии // Дейк Т. А. ван.
Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
Дресслер В. Синтаксис текста // Новое в зарубежной лингви-
стике. Вып. 8: Лингвистика текста / Сост., общ. ред. и вступ. ст.
Т. М. Николаевой. М., 1978.
Еемерен Ф. X. ван, Гроотендорст Р. Аргументация, коммуни-
кация и ошибки. СПб., 1992.
Земская Е. А. Русская разговорная речь: лингвистический ана-
лиз и проблемы обучения: изд. 2-е. М., 1987.
Земская Е. А. Городская устная речь и задачи ее изучения.//
Разновидности городской устной речи. М., 1988.
Зиммлер Ф. Функциональные и синтаксические особенности
спортивных текстов // Языковые единицы в речевой коммуника-
ции / Отв. ред. Г. Н. Эйхбаум, В. А. Михайлов. Л., 1991.
Зимняя И. А. Психологическая характеристика понимания ре-
чевого сообщения // Оптимизация речевого воздействия. М.,1990.
Зиндер Л. Р. Общая фонетика: изд. 2-е. М., 1979.
Зиндер Л. Р. Лингвистика текста и фонология // Тезисы до-
кладов научно-методической конференции «Просодия текста». Мос-
ква. 7-9 декабря 1982. М-, 1982.
Зиндер Л. Р. Введение в теорию письма // Прикладное языко-
знание: Учебник / Л. В. Бондарко, Л. А. Вербицкая, Г. Я. Мар-
тыненко и др.; отв. ред. А. С. Герд. СПб., 1996.
Зиндер Л. Р. Теоретический курс фонетики современного не-
мецкого языка: Учеб, пособие. СПб., 1997.
Златоустова Л. В., Потапова Р. К., Тру кин-Донской В. Н.
Общая и прикладная фонетика. М., 1986.
Ивин А. А Основы теории аргументации: Учебник. М., 1997.
Кандинский Б. С. Текст как интонационная структура: Авто-
реф. канд. дис. М., 1968.
Кандинский Б. С. Экспериментальный анализ коммуникативной
организации текста // Оптимизация речевого воздействия / Отв.
ред. Р. Г. Котов. М., 1990.
Караулов Ю. Н., Петров В. В. От грамматики текста к ког-
нитивной теории дискурса (вступительная статья) // Дейк Т. А.
ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
305
Касевич В. Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. М., 1988.
Касевич В. Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 1996.
Квинтилиан Марк Фабий. Двенадцать книг риторических на-
ставлений. Ч.П. СПб., 1834.
Китайгородская Г. А. Интонация вопросно-ответного единства
в современном французском языке: Автореф. канд. дис. М., 1969.
Кожина М. Н. Стилистика русского языка: изд. 2-е. М., 1983.
Колшанский Г. В. Коммуникативная функция и структура
языка. М., 1984.
Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и в
языке. М., 1990.
Кохтев Н. Н. Основы ораторской речи. М., 1992.
Кохтев Н. Н. Риторика. М., 1994.
Краткая русская грамматика / В. Н. Белоусов, И. И. Ков-
тунова., И. Н. Кручинина и др.; под ред. Н. Ю. Шведовой и
В. В. Лопатина. М., 1989.
Краткий словарь терминов лингвистики текста / Сост.
Т. М. Николаева // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8:
Лингвистика текста. М., 1978.
Кривоносов А. Т. «Лингвистика текста» и исследование взаи-
моотношения языка и мышления // Вопр. языкознания. 1986. № 6.
Кузнецов В. И. Вокализм связной речи. СПб., 1997.
Кун Н. А. Легенды и мифы Древней Греции. Калининград,
1996.
Ладыженская Т. А. Система работы по развитию связной устной
речи учащихся. М., 1975.
Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику. М.,1978.
Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем //
Язык и моделирование социального взаимодействия / Сост.
В. М. Сергеева и П. Б. Паршина. М., 1987.
Лаптева О. А. Мысли Виктора Владимировича Виноградова о
социальных и личностных факторах речи в связи с теорией лите-
ратурного языка // Вопр. языкознания. 1989. № 4.
Леонтьев А. А. Высказывание как предмет лингвистики, пси-
холингвистики и теории коммуникации // Синтаксис текста / Отв.
ред. Г. А. Золотова. М., 1979.
306
Леонтьев А А. Языковое сознание и образ мира // Тезисы IX
Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуни-
кации ^Языковое сознание». М., 1988.
Лингвистический анализ высказывания и текста: Метод, ука-
зания по грамматике немец, яз. для студентов старших курсов /
Сост. Г. Н. Эйхбаум, Г. А. Баева, К. А. Филиппов. Л., 1989.
Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред.
В. Н. Ярцева. М., 1990.
Ломоносов М. В. Поли. собр. соч. 1739-1758 гг. М.; Л., 1953.
Лотман IO. М. Риторика // Труды по знаковым системам.
Вып. 12. Тарту, 1981.
Лотман Ю. М. Асимметрия мозга и диалог // Труды по
знаковым системам. Вып. 16. Тарту, 1983.
Лотман Ю. М. Текст и внетекстовые художественные струк-
туры // Веллер М. И. Легенды Невского проспекта. СПб., 1994.
Магнес Н. О. Структура устного бытового повествования и
специфика ее гендерной реализации (на материале английского
языка): Автореф. канд. дис. СПб., 1999.
Масленникова А. А Скрытые смыслы и их лингвистическая
интерпретация: Автореф. докт. дис. СПб., 1999.
Маслов Ю. С. Введение в языкознание: изд. 2-е. М., 1987.
Матезиус В. О так называемом актуальном членении предло-
жения // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.
Михайлов В. А Смысл и значение в речемыслительной дея-
тельности. СПб., 1991.
Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика / Сост.,
вступ. ст. и общ. ред. Ю. С. Степанова. М., 1983.
Москальская О. И. Текст как лингвистическое понятие (обзор-
ная статья) // Ин. языки в шк. 1978. № 3.
Москальская О. И. Грамматика текста. М., 1981.
Мурзин Л. Н., Штерн А С. Текст и его восприятие. Свердловск,
1991.
Николаева Т. М. Лингвистика текста. Современное состояние
и перспективы (вступ. статья) // Новое в зарубежной лингвисти-
ке. Вып. 8: Лингвистика текста / Сост., общ. ред. и вступ. ст.
Т. М. Николаевой. М., 1978.
307
Николаева Т. М. Три интонационных слоя звучащей фразы //
Звуковой строй языка. М., 1979.
Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17: Теория речевых
актов / Сост. и вступ. ст. И. М. Кобозевой и В. 3. Демьянкова;
общ. ред. Б. Ю. Городецкого. М., 1986.
Ножин Е. А. Основы советского ораторского искусства. М.,
1973.
Норман Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.
Нушикян Э. А. Просодическая организация эмоциональной речи
(экспериментально-фонетическое исследование): Автореф. докт. дис.
Л., 1987.
Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под общ. ред. С. П. Об-
норского: изд. 3-е. М., 1953.
Ожегов С. И. Словарь русского языка / Под ред. Н. Ю. Шве-
довой. М., 1989.
Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского
языка: 80 000 слов и фразеологических выражений: изд. 4-е. М.,
1999.
Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лин-
гвистике. Вып. 17: Теория речевых актов / Сост. и вступ. ст.
И. М. Кобозевой и В. 3. Демьянкова; общ. ред. Б. Ю. Городецко-
го. М., 1986.
Павлова А. В., Светозарова Н. Д. Факторы, определяющие
степень акцентной выделенности слова в высказывании // Слух и
речь в норме и патологии. Вып. 6. Л., 1986.
Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.
Перельман X., Олбрехт-Тытека Л, Из книги «Новая риторика:
трактат об аргументации» // Язык и моделирование социального
взаимодействия: Переводы / Сост. В. М. Сергеева и П. Б. Парши-
на; общ. ред. В. В. Петрова. М., 1987.
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении:
изд. 6-е. М., 1938.
Пешковский А. М. Интонация и грамматика // История совет-
ского языкознания: Хрестоматия / Сост. Ф. М. Березин. М., 1988.
Пименова М. В. Этногерменевтика языковой наивной картины
внутреннего мира человека. Кемерово, 1999 (Сер. «Этногерменев-
тика и этнориторика». Вып. 5).
308
Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 2. М., 1970.
Поспелов Н. С. Проблема сложного синтаксического целого в
современном русском языке // Учен. зап. Моск. гос. ун-та. 1948.
Кн. 2, вып. 137.
Пропп В. Я. Морфология сказки. Л., 1928.
Пропп В. Я. Структурное и историческое изучение волшебной
сказки // Семиотика / Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю.С. Степа-
нова. М., 1983.
Психология: Словарь / Под общ. ред. А. В. Петровского,
М. Г. Ярошевского: изд. 2-е. М., 1990.
Реферовская Е. А. Коммуникативная структура текста в лек-
сико-грамматическом аспекте. Л., 1989.
Рождественский Ю. В. Лекции по общему языкознанию. М.,
1990.
Ростова А. Н. Языковое сознание в современной лингвистичес-
кой парадигме // Этногерменевтика: некоторые подходы к пробле-
ме / Отв. ред. Е. А. Пименов, М. В. Пименова. Кемерово. 1999.
Рыжов В. Я. Модификации интонационной структуры предло-
жения как индикатор межфразовых связей в немецком языке:
Автореф. канд. дис. М., 1977.
Светозарова Н. Д. Акцентная структура фразы и интонацион-
ная система языка // Проблемы филологических исследований. Л.,
1980.
Светозарова Н. Д. Временная структура интонационного кон-
тура // Экспериментально-фонетический анализ речи: Проблемы и
методы. Вып. 3 / Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб., 1997.
Светозарова Н. Д. О методике исследования восприятия фра-
зовой интонации // 100 лет экспериментальной фонетике в России:
Материалы международной конференции 1-4 февраля 2001 г. /
Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб., 2001.
Семиотика / Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю. С. Степанова.
М., 1983.
Серль Дж. Классификация иллокутивных актов // Новое в за-
рубежной лингвистике. Вып. 17: Теория речевых актов / Сост. и
вступ. ст. И. М. Кобозевой и В. 3. Демьянкова; общ. ред. Б. Ю. Го-
родецкого. М., 1986.
309
Скребнев Ю. М. Исследование русской разговорной речи: Обзор
трудов Института русского языка АН СССР // Вопр. языкознания.
1987. № 5.
Скребцова Т. Г. Американская школа когнитивной лингвисти-
ки. СПб., 2000.
Скрелин П. А. Просодические корреляты уровня речевой куль-
туры // Экспериментально-фонетический анализ речи: Проблемы и
методы. Вып. 3 / Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб., 1997.
Скрелин П. А. Фонетические аспекты речевых технологий:
Докт. дис. в виде науч, доклада. СПб., 1999.
Словарь иностранных слов: Изд. 18-е. М., 1989.
Слюсарева Н. А Категориальная основа тема-рематической орга-
низации высказывания-предложения // Вопр. языкознания. 1986.
№ 4.
Слюсарева Н. А Об английском функционализме М. А. К. Хал-
лидея // Вопр. языкознания. 1987. № 5.
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Фердинанд де Сос-
сюр. Труды по языкознанию. М., 1977.
Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике / Общ. ред.,
вступ. ст. и коммент. Н. А. Слюсаревой. М., 1990.
Сперанский М. М. Правила высшего красноречия. СПб., 1844.
Стериополо Е. И. Реализация немецких гласных в чтении и
пересказе // Экспериментально-фонетический анализ речи. Вып. 3 /
Отв. ред. Л. В. Бондарко. СПб., 1997.
Строева Т. В. Немецкая диалектология. Л., 1985.
Тарасов Е. Ф. Тенденции развития психолингвистики. М., 1987.
Тенъер Л. Основы структурного синтаксиса / Пер. с франц.;
Редкол.: Г. В. Степанов (пред.) и др.; Вступ. ст. и общ. ред.
В. Г. Гака. М., 1988.
Толочин И. В. Системность поэтической метафоры и ее эволю-
ция (на материале англо-американской поэзии XX века): Автореф.
докт. дис. СПб., 1997.
Торсуева И. Г. Интонация и смысл высказывания. М., 1979.
Трескова С. И. Социолингвистические проблемы массовой ком-
муникации: (Принципы измерения языковой вариативности). М.,
1989.
Тройский И. М. История античной литературы: изд. 4-е. М.,
1983.
310
Тураева 3. Я. Лингвистика текста. М., 1986.
Федоров А. В. Основы общей теории перевода (лингвистические
проблемы): изд. 4-е. Л., 1983.
Фивегер Д. Лингвистика текста в работах ученых ГДР //
Синтаксис текста / Отв. ред. Г. А. Золотова. М., 1979.
Фигуровский И. А. От синтаксиса отдельного предложения к
синтаксису целого текста // Рус. язык в шк. 1948. № 3.
Филиппов К. А. Интонационные характеристики диалогического
единства (на материале немецкого языка): Автореф. канд. дис. Л.,
1982.
Филиппов К. А Лингвистика текста и проблемы анализа устной
речи. Л., 1989.
Филиппов К. А Проблемы синтаксиса и интонации спонтанной
речи (на материале немецкого языка). СПб., 1993а.
Филиппов К. А. Устная речь в онтогенезе и в различных
условиях коммуникации (на материале немецкого языка). Докт.
дис. СПб., 19936.
Фирсанова Г. И. Интонация вопросо-ответных конструкций
(экспериментально-фонетическое исследование на материале русско-
го языка): Автореф. канд. дис. Л., 1972.
Фонетика спонтанной речи / Л. В. Бондарко, Л. А. Вербиц-
кая, Н. И. Гейльман и др.; под ред. Н. Д. Светозаровой. Л., 1988.
Фонология речевой деятельности / Отв. ред. Л. В. Бондарко.
СПб., 2000.
Химунина Н. А. Стилистический прием аллюзии в англоязыч-
ной печатной рекламе: Автореф. канд. дис. СПб., 1998.
Хэллидей М. А. К. Место «функциональной перспективы пред-
ложения» (ФПП) в системе лингвистического описания II Новое в
зарубежной лингвистике. Вып. 8: Лингвистика текста / Сост., общ.
ред. и вступ. ст. Т. М. Николаевой. М., 1978.
Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве.
М., 1972.
Чаковская М. С. Текст как сообщение и как воздействие (на
материале английского языка). М., 1986.
Штерн А С. Перцептивный аспект речевой деятельности. Докт.
дис. Л., 1990.
311
Штерн А. С. Перцептивный аспект речевой деятельности: (Экс-
периментальное исследование). СПб., 1992.
Щерба Л. В. Восточнолужицкое наречие. Т. 1. Пг., 1915.
Щерба Л. В. Преподавание иностранных языков в средней
школе: Общие вопросы методики. М.; Л., 1947.
Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
Этногерменевтика: Грамматические и семантические пробле-
мы / Отв. ред. Е. А. Пименов, X. Бартель. Кемерово, 1998 (сер.
«Этногерменевтика и этнориторика». Вып. 1).
Этногерменевтика и языковая картина мира: Теория и прак-
тика / Тезисы первой международной конференции (Кемерово, 27—
28 июня 1998 г.). Кемерово, 1998 (сер. «Этногерменевтика и этно-
риторика». Вып. 2).
Этногерменевтика: Фрагменты языковой картины мира / Отв.
ред. Е. А. Пименов, М. В. Пименова. Кемерово, 1999а (сер. «Эт-
ногерменевтика и этнориторика». Вып. 3).
Этногерменевтика: Некоторые подходы к проблеме / Отв. ред.
Е. А. Пименов, М. В. Пименова. Кемерово, 19996 (сер. «Этногер-
меневтика и этнориторика». Вып. 4).
Эрдели Н. В. О темпе английской речи и релевантности дли-
тельности ритмических групп // Науч. докл. высшей шк. 1979.
№ 3.
Язык и моделирование социального взаимодействия: Перево-
ды / Сост. В. М. Сергеева и П. Б. Паршина; общ. ред. В. В. Пет-
рова. М„ 1987.
Якубинский Л. П. О диалогической речи // Русская речь. Т. 1.
Пг., 1923.
Agricola Е. Textstruktur. Textanalyse. Informationskem. Leipzig,
1979.
Batteux C. De la construction oratoire. Tulle, 1793.
Beaugrande R.A. de, Dressier W. U. Einfuhrung in die Textlin-
guistik. Tiibingen, 1981.
Bergmann E. R. Ethnomethodologische Konversationsanalyse //
Dialogforschung. Jb. 1980 des Institute ftir deutsche Sprache / Hrsg.
von P. SchrOder, H. Steger. Dtisseldorf, 1981.
312
Ehlich К. Text, MUndlichkeit, Schriftlichkeit // Forschungsbe-
richte des Institute fUr Phonetik und Sprachliche Kommunikation der
Universitat Munchen. 1981. N 14.
Ehlich K., Scheiter S. (Hrsg.) Interkulturelle Kommunikation
analysieren — Bedingungen, Ziele, Verfahren. MUnster; New York,
1998.
Engel U. Syntax der deutschen Gegen wartssprache: 3. Aufl.
Berlin, 1994.
Ermert K. Briefsorten. Untersuchungen zu Theorie und Empirie
der Textklassifikation. Tubingen, 1979.
Gabler S. Dialogisches Darstellen zu gegebenen Situationen im
Ausdrucksunterricht der Klasse 4 — Auswertungsverfahren und Un-
tersuchungsergebnisse // Wiss. Zeitschr. der Padagog. Hochschule
“Clara Zetkin”. 1987. Hft 1.
Geifiner H. MUndlich: Schriftlich. Sprechwissenschaftliche Ana-
lysen “freigesprochener” und “vorgelesener” Berichte. Frankfurt,
1988.
Glinz H. Sprache und Schrift — kognitive Ablaufe beim Lesen
und Schreiben // Zeitschrift fUr Germanistik. 1986. Hft. 2.
Glinz H. Grammatiken im Vergleich: Deutsch — Franzosisch —
Englisch — Latein; Formen — Bedeutungen — Verstehen. Tubingen,
1994.
Goff man E. Verhalten in sozialen Situationen. Strukturen und
Regeln der Interaktion im off ent lie hen Raum. Gutersloh, 1971.
Greimas A. J. Semantique strukturale. Recherche de methode.
Paris, 1966.
Greimas A. J. Strukturale Semantik. Methodologische Unter-
suchungen. Braunschweig, 1971.
Grice H. P. Logic and Conversation // Syntax and Semantics.
Ill: Speech Acts / Ed. by P. Cole and J. L. Morgan. New York; San
Francisco; London, 1975.
Gulich E., Raible W. Linguistische Textmodelle. Grundlagen und
Moglichkeiten. MUnchen, 1977.
Gunther H. Das Prinzip der Alphabetschrift begreifen — einige
Thesen zu einem fragwUrdigen Konzept // Forschungsberichte des
Institute ftir Phonetik und Sprachliche Kommunikation der Universitat
MUnchen. 1981a. Bd 14.
314
Giinther H. Den Esel gemeint, aber den Sack geschlagen — Zu
E. Scheerers Kritik an den Thesen zur Alphabetschrift / Op. cit.
1981b.
Harris Z. S. Discourse Analysis // Language. 1952. Vol. 28.
Harris Z. S. Discourse Analysis // Textlinguistik / Hrsg. von
W. Dressier. Darmstadt, 1978.
Hartmann P. Texte als linguistisches Objekt // Beitrage zur
Textlinguistik / Hrsg. W.-D. Stempel. Munchen., 1971.
Harweg R. Pronomina und Textkonstitution. MUnchen, 1968.
Heinemann M.t Mackeldey R. Internationales Kolloquium zu
Ehren von Theodor Frings “Sprache in der sozialen und kulturellen
Entwicklung des Menschen” // Deutsche Sprache. 1987. Hft 1.
Heinemann W. Textlinguistik heute — Ent wicklung, Probleme,
Aufgaben // Wiss. Zeitschrift Karl-Marx-Universitat Leipzig. 1982.
Hft 3.
Heinemann W., Viehweger D. Textlinguistik: Eine Einfiihrung.
Tubingen, 1991.
Helbig G. Geschichte der neueren Sprachwissenschaft: Unter dem
besonderen Aspekt der Grammatik-Theorie. Leipzig, 1986.
Henne H. Jugendliches, informelles und offentliches Sprechen.
Tendenzen der deuschen Gegenwartssprache // Das Wort. Germanis-
tisches Jahrbuch 1995. DAAD. M., 1995.
Henne H., Rehbock H. Einfiihrung in die Gesprachsanalyse:
2. Aufl. Berlin; New York, 1982.
Hess-Liittich E. M. B, Soziale Interaktion und literarischer Dialog.
Bd 1: Grundlagen der Dialoglinguistik. Berlin (West), 1981.
Hostede G. Interkulturelle Zusammenarbeit. Kulturen, Organisa-
tionen, Management. Wiesbaden, 1993.
House J., Kasper G. Politeness markers in English and German //
Conversational routine / Hrsg. von F. Coulmas. The Hague, 1981.
Hymes D. H. On Communicative Competence // Sociolinguistics /
Eds by J. B. Pride, J. Holmes. Harmondsworth, 1972.
Hymes D. H. Die Ethnographie des Sprechens // Alltags wissen,
Interaktion und gesellschaftliche Wirklichkeit. Bd. 1: Symbolischer
Interaktionismus und Ethnomethodologie / Hrsg. von Arbeitsgruppe
Bielefelder Soziologen. Reinbek (bei Hamburg), 1973.
315
Isenberg H. Texttheorie und Gegenstand der Grammatik. Berlin,
1974 (Linguistische Studien 11).
Jager K.-H. Untersuchungen zur Klassifikation gesprochener deu-
tscher Standardsprache. MUnchen, 1976.
Kallmeyer M., Schiitze F. Konversationsanalyse // Studium Lin-
guistik. 1976. Hft 1.
Kalverkamper H. Orientierung zur Textlinguistik. Tubingen, 1981.
Kleine Enzyklopadie Deutsche Sprache / Hrsg. von W. Fleischer,
W. Hartung, J. Schildt, P. Suchsland. Leipzig, 1983.
Kleines Lexikon der Sprachwissenschaft // Sprachpflege. 1986.
Hft 1.
Kloepfer R. Das Dialogische in Alltagssprache und Literatur //
Dialogforschung. Jb. 1980 des Institute ftir deutsche Sprache / Hrsg.
von P. Schroder, H. Steger. DUsseldorf. 1981.
Knapp K., Knapp-Potthoff A. Interkulturelle Kommunikation //
Zeitschrift fUr Fremdsprachenforschung. 1990. Bd 1.
Koch W. A. Vom Morphem zum Textem / From Morpheme to
Texteme. Aufsatze zur strukturellen Sprach- und Literaturwissen-
schaft. Hildesheim, 1969.
Kohl K H. Ethnologie — die Wissenschaft vom kulturell Frem-
den. MUnchen, 1993.
Lasswell H. Dw. The Structure and Function of Communication
in Society // The Commonication of Ideas. A Series of Adresses /
Ed. by L. Bryson. New York; London, 1948.
Linke A., Nussbaumer M., Portmann P. R. Studienbuch Linguistik:
2. Aufl. / Erg. um ein Кар. “Phonetik und Phonologie” von U. Willi.
Tubingen, 1994.
Ludwig O. Funktionen geschriebener Sprache und ihr Zusammen-
hang mit Funktionen der gesprochenen und inneren Sprache // Zeit-
schrift fur germanistische Linguistik. 1980. Bd 8. Hft 1.
Luger K. H. Routinen und Rituale in der Alltagskommunikation.
Fernstudieneinheit 6. Berlin; MUnchen; Wien; Zurich; New York,
1993.
Mackeldey R. Alltagsdiaiog aus textlinguistischer Sicht. Bemer-
kungen zum Textcharakter mUndlicher Dialoge // Sprachpflege: 19,84.
Hft 9.
316
Mackeldey R. Alltagssprachliche Dialoge. Kommunikative Funk-
tionen und syntaktische Strukturen. Leipzig, 1987.
Maljarewitsch M. Vom Verstehen zur interkulturellen Kommuni-
kation // Deutsch als Business-, Kultur- und Ausbildungssprache.
Thesen der internationaien Konferenz / Hrsg. von V. Djatlowa.
Krasnojarsk, 1998.
Meng K. Zur Ethnomethodologischen Konversationsanalyse //
Zeitschrift filr Phonetik, Sprachwissenschaft und Konversationsfor-
schung. 1985. Hft 2.
Metzler Lexikon Sprache / Hrsg. von H. Gluck. Stuttgart; Wei-
mar, 1993.
Mnemotechniken im Fremdsprachenerwerb: mit Schwerpunkt
“Deutsch als Fremdsprache”. Munchen, 1989.
Moskalskaja О. I. Textgrammatik / Ubers, u. hrsg. von H. Zik-
mund. Leipzig, 1984.
Mukarovsky J. Two Studies of Poetic Designation // The Word
and Verbal Art. Selected Essays by Jan Mukarovsky. New Haven;
London, 1977.
Neuner G., Hunfeld H. Methoden des fremdsprachlichen Deut-
schunterrichts: Eine EinfUhrung. Fernstudieneinheit 4. Berlin; Miin-
chen; Wien; Ztirich; New York, 1993.
Nye I. Satzverbindung, besonders bei Livius // Textlinguistik /
Hrsg. von W. Dressier. Darmstadt, 1978. f
Perelman Ch. The New Rhetoric // Pragmatics of Natural Lan-
guage / Ed. by Y. Bar-Hillel. Dordrecht; Boston, 1971.
Perelman Ch, L’empire rhetorique. Rhetorique et argumentation.
Paris, 1977.
Perelman Ch. Das Reich der Rhetorik. Rhetorik und Argumen-
tation. Mit einem Vorwort von O. Ballweg. MUnchen, 1980.
Perelman Ch., Olbrecht-Tyteca L. Traite de 1’argumentation. La
Nouvelle rhetorique. Paris, 1958.
Petdfi J. S. Von der Satzgrammatik zur semiotischen Textologie:
Einige methodologische Fragen der Textinterpretation // Zeitschrift
fur Phonetik, Sprachwissenschaft und Konununikationsforschung.
1987. Hft 1.
Plett H. F. Textwissenschaft und Textanalyse. Semiotik, Linguis-
tik, Rhetorik. Heidelberg, 1975.
317
Rahnenfuhrer J. Zu einigen Fragen der schriftlichen Kommuni-
kation // Wiss. Zeitschrift der Padagogischen Hochschule “Clara
Zetkin”. Leipzig. 1984. Hft 3.
Rahnenfuhrer I. Einige Bemerkungen zum Verhaltnis von schrift-
licher und milndlicher Kommunikation // Sprachpflege. 1986. Hft 5.
Raith J. Nonverbale (und prosodische) Kommunikation, Kultur-
kontakt, Stereotypenbildung, Fremdsprachenunterricht // It’s easy to
mingle when you are bilingual / Ed. by P. H. Nelde. Bonn, 1992.
Roth J. Das Entziffern einer fremden Kultur. Aus der Praxis
deutsch-russischer Interaktionen // Deutsch als Business-, Kultur-und
Ausbildungssprache: 28. Sept. — 1. Okt. 1998, Internationale Kon-
ferenz. Thesen. Krasnojarsk, 1998.
Roth K. (Hrsg.) Mit der Differenz leben. MUnster, 1996.
Sacks H., Schegloff E., Jefferson G. (eds.) A simplest systematics
for the organization of turn-taking of conversation // Studies in the
organization of conversational interaction / Ed. by J. Schenkein. New
York, 1978.
Sandtg B. Zur Differenzierung gebrauchssprachlicher Textsorten
im Deutschen // Textsorten. Differenzierungskriterien aus linguisti-
scher Sicht / Hrsg. von E. GUlich, W. Railble. Frankfurt (Main),
1972.
Schanh G., Schoenthal G. Gesprochene Sprache. Eine EinfUhrung
in Forschungsansatze und Analysemethoden: 2. Aufl. Tubingen, 1983.
Schank G., Schwitalla J. Gesprochene Sprache und Gesprachsanaly-
se // Lexikon der Germanistischen Linguistik / Hrsg. von H.-P. Alt-
haus, H. Henne, H. E. Wiegand; 2. Aufl. Tubingen, 1980.
Scheerer E. In welchem Sinne beruht das Lesen auf dem Prinzip
der Alphabetschrift? Eine Antwort auf die Thesen von H. GUnther //
Forschungsberichte des Institute fUr Phonetik und Sprachliche Kom-
munikation der Universitat MUnchen. 1981a. Bd 14.
Scheerer E. Offener Brief an Hartmut GUnther: Statt eines
SchluBwortes zur groBen Fehde urn das Alphabetprinzip // Forschungs-
berichte des Institute fUr Phonetik und Sprachliche Kommunikation
der Universitat MUnchen. 1981b. Bd 14.
Schoenke E. Textlinguistik: Glossar. Bremen, 1998.
Schroder P. Die Untersuchung gesprochener Sprache im Pro-
jekt “Grundstrukturen der deutschen Sprache”. Planungen, Projekte,
DurchfUhrung // Gesprochene Sprache. Bericht der Forschungsstelle
318
Freiburg — Forschungsberichte des Institute fUr deutsche Sprache 7.
Mannheim, 1973.
Simmler F. Zur Fundierung des Text- und Textsorten-Begriffs //
Studia Linguistica et Philologica. Festschrift fUr Klaus Matzel zum
sechzigsten Geburtstag Uberreicht von Schiilern, Freunden und Kol-
legen / Eds by H.-W. Eroms, Б. Gajek, H. Kolb. Heidelberg, 1984.
Simmler F. Teil und Ganzes in Texten. Zum Verhaltnis von
Textexemplar, Textteilen, Teiltexten, TextauszUgen und Makrostruk-
turen // Daphnis. 1996. Bd 25. Hft 4.
Solmecke G. Texte hbren, lesen und verstehen. Eine EinfUhrung
in die Schuhmg der rezeptiven Kompetenz mit Beispielen fUr den
Unterricht Deutsch als Fremdsprache. Berlin; MUnchen; Wien; ZUrich;
New York, 1993.
Steger H„ Deutrich H., Schank G., Schutz E. Redekonstellationen,
Redekonstellationstyp, Textexemplar, Textsorte im Rahmen eines
Sprachverhaltensmodells // Gesprochene Sprache. Dusseldorf, 1974.
S. 39-97.
Techtmeier B. Das Gesprach. Funktionen, Normen und Strukturen.
Berlin, 1984.
Ternes E. EinfUhrung in die Phonologic. Darmstadt, 1987.
Text- und Gesprachslinguistik. Bin internationales Handbuch zeit-
genossischer Forschung / Hrsg. von K. Brinker, G. Antos, W. Hei-
nemann, S. F. Sager. 1. Halbband. Berlin; New York, 2000.
Textsorten. Differenzierungskriterien aus linguistischer Sicht /
Hrsg. von E. Gtilich, W. Railble. Frankfurt am Main, 1972.
Thomas A. (Hrsg.) Psychologie und multikulturelle Gesellschaft.
Gbttingen, 1993.
Toulmin S. The Uses of Argument. Cambridge, 1958.
Toulmin S. Der Gebrauch von Argumenten. Kronberg, 1975.
Vater H. EinfUhrung in die Textlinguistik: Struktur, Thema und
Referenz in Texten. MUnchen, 1992.
Weinrich H. Linguistik der LUge. Heidelberg, 1966.
Weinrich H. Zur Syntax des Artikels in der deutschen Sprache //
Jb. fUr Internationale Germanistik. 1969. Hft 1.
Weinrich H. Thesen zur Textsorten-Linguistik // Textsorten.
Differenzierungskriterien aus linguistischer Sicht / Hrsg. von
E. GUlich, W. Railble. Frankfurt am Main, 1972.
319
Предметный указатель
А
абзац
— фонетический 105-106
адвисив 148
адресат 143, 175, 242
актуальное членение 157-160
анализ
— диалога 208, 232
— дискурса 48-49
— разговорной речи 231-251
— текста 4-5
антецедент 120
антиобразец 278
апперцепция 146
аргументация
— теоретическая 279
— эмпирическая 279
аргументы 21-24, 27
— базирующиеся на структуре
реальности 278
— квазилогические 277-278
— способствующие образова-
нию структуры реальности
278
аспекты текста
— когнитивный 252-268
— логический 80
— прагматический 50-52, 54
— семантический 51-52
— синтаксический 51-52
аффирматив 148
В
виды разговорной речи 241
воспринимаемость 126-127
восприятие текста 179-182
воспроизведение текста 264
вывод 273
высказывание 208-210
высказывания
— воспроизводимые 93-94
— ответные 208
— разовые 93-94
— спонтанные 93
Г
герменевтика 56
гипертема 163
говорящий 118, 127
грамматика
— линейных отношений 101
— предложения 50
— сверхфразовая 55
— текста 50, 64
границы
— высказывания 208-210
— Между текстами 140
— Текста 64, 116
д
декларатив 148
декодирование 175
320
диалог, определение 237
диалог
— как единый текст 198
— как особый тип текста 206-
230
диалог 206-230
— административный 185
— бытовой 185, 215
— митинговый 185
— научный 185
— парламентский 185
— производственный 185
— свернутый 35
— спонтанный 216-217
— судебный 185
— - усеченный 296
— учебный 185
директив 147
дискретность 139
дискурс 14-15
диспозиция 24-28
Е
единицы
— перевода 298
— перцептивные 179
— разговорной коммуникации
237-238
— сегментные 111-114
— текста 59
единство
— диалогическое 107
— иерархическое 95
— интонационное 46-47
— коммуникативной перспек-
тивы 215-217
— лексическое 215—216
— референциальное 215-216
— сверхфразовое 133
— темпоральное 217
— темы 133
— «точки зрения» 217
единство текста
— денотативное 139
— смысловое 134
— содержательное 138
— структурное 137
3
завершенность текста 141
запоминание 32-33
знания
— о принципах неречевой и
речевой деятельности 297
— текстовые 253-254
— энциклопедические 297
— языковые 253-254, 297
И
идентификация 296
изотопия 260-262
иллокутивная сила 131
иллокутивные классы 147-148
иллюстрация 278
импликация 223, 225
инвенция 20-24
интенция 52 -
интенциональность 123-126
интеракция 233-234, 240
интеррогатив 148
интерпретация текста
— смысловая 179
интертекстуализмы 132
интертекстуальность 129-132
интонология 100
информативность 127-129
321
информация
— актуальная 158-159
— вещественная 157-158
инъюнктив 148
исключение 273
К
картина мира
— текстовая 253-254
— языковая 253-254
категории
— коммуникативно-прагмати-
ческие 240-246
— смысловые 11
— текстовые 59
классификации речевых произ-
ведений 197-200
когезия 119-122
когерентность 122—123
когерентность
— грамматическая 136
— дескриптивная 254
— семантическая 117
— прагматическая 136
— тематическая 136
кодирование 175
комиссив 148
коммуникация
— коллективная 250
— массовая 73, 250
— межкультурная 293
— неречевая 124
— письменная 71, 81
— разговорная 235, 241
— речевая 124, 240
— устная 81
композиция 45, 112
компоненты текста 60, 95, 119.
137
конгломерат текстов 141
констатив 148
констелляция речевая 191
контекст
— культурный 126
— предметный 157
— ситуативный 242
— социальный 14, 126
— социально-культурный 235
— экстралингвистический 74
концепт 123
кореференция 121
Л
лингвистика диалога 232
лингвистика текста (определе-
ние) 11-12
лингвистика текста
— как лингвистика смысла 55,
57
— как междисциплинарная
наука 13-16
— как сверхфразовая грамма-
тика 55
— коммуникативно-ориентиро-
ванная 54
— общая 56, 58
— системно-ориентированная
53-54
— типов текста 190
— частная 56-58
М
макроправила 262-268
макроструктура 212, 262-268
макротекст 64, 133
322
маркеры
— ремы 159
— темы 159
медиоструктура 16
микроструктура 16, 264
микротекст 64, 133,
микротема 224-226
мир текста 122-123
мнемотехника 32
многомерность текста 92
модель
— аргументации 272-276
— когнитивных процессов 82-
88
— «органона» 144-147
модификатор 273
монолог 206-207, 211-214
Н
наука о текстах 14-15
незавершенность текста 141
неориторика 276-278
непрерывность текста
— смысловая 122—123
не-текст 11, 119
О
обмен репликами 247
обоснование
— абсолютное — 279
— сравнительное — 279
образец 278
объем текста 89
операция
— «смысл —> текст» 175, 177
— «текст —> смысл» 175
описание 279-283
оппозиция
— «воспроизводимость—спон-
танность» 97
— «истина — ценность» 280
— «монолог — диалог» 219
— «описание — оценка» 280
организация диалога
— структурная 237-238
— тематико-содержательная
237-238
организация текста
— содержательная 3, 166
— структурная 3
— уровневая 29
— фонетическая 101
отдельность текста 139-141
отношения диалогические 208-
210
отправитель 145
оценка 279-281
— абсолютная 281
— относительная 281
П
параметры диалога 211-213
параметры текста
— количественные 116-117
пауза
— как средство членения текс-
та 102-104
— между высказываниями 109
— между репликами диалога
109
— между синтагмами 109
— разъединительная 103
— синтаксическая 103
— соединительная 103
— хезитации 109
перевод текста 297—299
323
перспектива предложения
— коммуникативная 156
— функциональная 159
перцепция 179
перцептивный образ 179
поддержка 273
подходы к описанию текстов
— коммуникативно-прагмати-
ческий 51-52, 54
— семантический 51, 153
— синтаксический 50-51
— системно-ориентированный
53-54
— прагматически-ориентиро-
ванный 54
полилог 218-219
получатель 145
порождение текста 177-179
порядок слов
— объективный 158
— субъективный 158-159
постинформация 51
посылка 273
правила
— логического вывода 273
— построения связного текста
11
— семантической трансформа-
ции 265
прагматика текста 14, 62
прагматический эффект выска-
зывания 131
предикатема 298
прединформация 51
предложение
— как высшая единица син-
таксиса 43
— как высшая языковая еди-
ница 67
— как максимальная единица
грамматического описания
42
— как центральное понятие
синтаксиса 53
презумпция осмысленности 180
пресуппозиции 255-258
— прагматические 256
— референциальные 256
— семантические 256-257
— ситуативные 255-256
— языковые 256-257
прием дискурсивный 270
приемы аргументации
— корректные 284-285
— некорректные 284-285
признаки текста
— внешние 65
— внутренние 65
— конститутивные 12, 47
— лингвистические 190
— основополагающие 115-118
— содержательные 130
— структурные 44
— формальные 130
— экстралингвистические 190
прикладная наука о текстах 15
пример 258
принцип
— аналогии 29
— ассоциации 32-33
— диалогический 211-214
— замены 46
— незавершенности 44
— повтора 44
природа текста
— динамическая 173-176
прогрессия тематическая 160-
166
324
— простая линейная 161-162
— со сквозной темой 162-163
— с производными темами
163-164
— с расщепленной темой 164-
165
— с тематическим прыжком
165-166
произнесение 33-35
прономинализация 9
пропозиция 263
— рамочная 267
проспекция 137-138
Р
развертывание текста 139
разговор 240
разговорная речь
— аранжированная 241
— естественная 241
— инсценированная 241-242
— спонтанная 241
— фиктивная 241
— фикциональная 241
разговорная сфера 240
разговорный шаг 239
разновидности русского литера-
турного языка 248-251
реквестив 148
рекурренция
— семная 260
— скрытая 257
рема 157-160
реплика — 239
репрезентатив — 147
ретроспекция 137
референция 118, 121
реципиент 126-127
речевой акт 142, 147
речевые действия
— директивные 244
— дискурсивные 244
— нарративные 244
речевые произведения
— зависимые 199-200
— непрерывные 200-201
— прерывные 200-201
— простые 197-199
— свободные 199-200
— сложные 197-199
— целые 12, 64
речь
— внешняя 294
— внутренняя 194, 294
— неподготовленная 63
— письменная 70-73, 78-79
— публичная 194
— разговорная 231-251
— спонтанная 91
— устная 70-73, 78-79
реципиент 126-127
риторика
— античная 17-36
— как «логика неформального
суждения» 19, 276
С
свертывание текста 139
связность текста 134-138
— глобальная 136
— локальная 136
связь элементов текста
— анафорическая 137
— катафорическая 137
семантика текста 14, 51
325
сигналы
— начала текста 118
— конца текста 118
— пограничные 133
силлогизм 21-22
синтаксис текста 14
ситуативность 129, 138
ситуация
— коммуникативная 111, 126,
129, 246
— «лицом к лицу» (face-to-
face) 237
— социальная 264
сложное синтаксическое целое
47, 59
сложное целое 45-48
слушатель 118, 242
смена говорящего 238-240
смысл
— глубинный 56
— скрытый 56, 223
смысловая непрерывность 122-
123
смысловое ядро текста 133
содержание текста
— когнитивное 253
— коммуникативно-прагмати-
ческое 253
— концептуально-тематическое
95
социальные отношения партне-
ров по коммуникации
— асимметричные 243
— симметричные 243
спонтанность 90, 93
спор как частный случай аргу-
ментации 283-287
статус текста
— знаковый 66-69
— онтологический 70-98
структура диалога 237-238
структура текста
— акцентная 108
— глубинная 51, 123
— когнитивная 275
— коммуникативная 155-172
— кустовая 169-170
— поверхностная 51, 123
— семантическая 51
— синтаксическая 51
— смысловая 182
— тематическая 160
— цепная 169-170
субконцепт 28
сценарий 261
Т
текст
— в узком смысле слова 64-66
— в широком смысле слова
64-66
— как воспроизводимое выска-
зывание 93-98
— как высшая и наиболее не-
зависимая единица языка
53
— как двухуровневое образова-
ние 258-259
— как законченное целое 118
— как иерархическое единство
95
— как когерентная последова-
тельность предложений 65
— как коммуникативное собы-
тие 119
— как комплексное речевое
действие 54
326
— как комплексный языковой
знак 147
— как максимальная конст-
руктивная единица 65
— как особая коммуникатив-
ная единица 52
— как первичная данность 10
— как когерентная последова-
тельность знаков 154
— как первичный языковой
знак 53
— как продукт речевой дея-
тельности 5, 65
— как речь 64
— как система высшего ранга
58
— как элемент коммуникации
52
— как язык в действии 11
текстема 116
текстоведение 97
тексты
— административно-правовые
187
— в звуковой массовой комму-
никации 188-189
— групповые 195
— звучащие 77
— информативные 128
— контактные 195
— научные 186—187
— нормативные 195
— переходные 195
— письменные 73-78, 80-81
— поэтические 195
— производственные 187
— публицистические 187
— рекламные 187-188
— с доминантой побуждения
195
— с доминантой самовыраже-
ния 195
— с доминантой специальной
информации — 196
— сакральные — 186
— устные — 73-78, 80-81
— утилитарные 186, 192
— художественные 188
текстуальность 119
тема
— как исходный пункт выска-
зывания 157-160
— как набор субконцептов 24
— сверхфразового единства
133
— текста 133
теория
— аргументации 269-291
— диалога 207-208
— речевых актов
— текста 4, 15
— центра и периферии 81
тип текста 189-192
типология
— утилитарных текстов 192-
194
— художественных текстов
201-205
типология текстов
— психолингвистическая 201-
205
— традиционная 183-185
— функциональная 197-197
триада «монолог — диалог —
полилог» 219
тропы 30-31
У
убеждение 277
327
умозаключение
— аналитическое 276
— диалектическое 276
уровни
— восприятия 180-181
— разговорной коммуникации
237-238
— текста 258-259
Ф
фигуры риторические 29-30
фонд
— общих знаний 143
— специальных знаний 235
фрагмент
— мира 254
— текста 227
фраза 47
фрейм 261
функции текста 142-154
— апеллятивная 147, 149—150
— возложения (принятия на
себя) обязанностей 150
— декларативная 150-151
— информативная 149, 151
— контактная 150-151
— репрезентативная 147
— самовыражения 151
— регулятивная 152
— экспрессивная 147
— эстетическая 152
X
характеристики диалога
— ролевые 218
— пространственно-временные
218
характеристики текста
— лингвистические 192
— просодические 110
— фонетические 99-114
— экстралингвистические 192
ц
целое речевое произведение 133
цельность текста 134-136,
138-139
целостность текста
— коммуникативная 133-134
— смысловая 133
— структурная 134
цепочка
— изотопическая 260
— тема-рематическая 134
Ч
членение
— предложения 157
— текста 59, 102
чтение текста 91
Э
эквивалентность семантическая
260-261
экземпляр текста 189-192
экспрессив 148
элокуция 28-32
энтимема 21-23
этногерменевтика 293
этнография говорения 235
этнолингвистика 293
этнометодологический анализ
разговорной речи 232-235
этнориторика 293
эффект
— края 28
328
— обманутого ожидания 258
Я
язык
— как система знаков 42
— как инструмент 144-147
языковая компетенция 53
языковая система 42-43, 53,
252-253
языковое сознание 254
языковая способность 218, 265
языковой знак 42, 66—69, Кб-
147
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение.................................................3
Глава 1. Лингвистика текста как самостоятельная науч-
ная дисциплина............................................8
1. Причины выделения лингвистики текста в само-
стоятельную научную дисциплину.................—
2. Предмет лингвистики текста................ 10
3. Определение лингвистики текста.............. 11
4. Место лингвистики текста среди других научных
дисциплин........................................13
Глава 2. Современный анализ текста и античная ритори-
ка ..................................................... 17
1. Истоки современного анализа текста.............-
2. Содержание античной риторики..................20
3. Риторика в России.......................... 36
Глава 3. Лингвистический анализ текста в первой поло-
вине XX века.............................................42
1. Основные лингвистические тенденции начала
XX века и анализ текста...........................-
2. Структурализм В. Я. Проппа....................44
3. Сложное целое А. М. Пешковского...............45
4. «Анализ дискурса» 3. Харриса..................48
Глава 4. Различные подходы к описанию текста............50
1. Схема описания текстов В. Хайнеманна...........-
2. Подходы Я. Петефи и К. Бринкера.............. 52
3. Концепция Е. Косериу.........................55
4. Два направления лингвистики текста в трактов-
ке Т. М. Николаевой..............................56
5. Насущные задачи современной лингвистики тек-
ста .............................................58
Глава 5. Понятие текста.............................61
330
1. Традиционная интерпретация понятия «текст» .... 61
2. Текст в широком и узком понимании..............64
3. Проблема знакового статуса текста..............66
Глава 6. Онтологический статус текста................... 70
1. Соотношение устной и письменной речи (поста-
новка вопроса в языкознании)......................-
2. Проблема разграничения устных и письменных
текстов........................................ 73
3. Соотношение между функциями устной и пись-
менной речи в трактовке О. Людвига.............. 78
4. «Промежуточные» формы коммуникации.............80
5. Теория Г. Глинца о когнитивных процессах при
чтении и письме..................................82
6. Концепция текста И. Р. Гальперина.............89
7. Текст как воспроизводимое высказывание в трак-
товке В. Г. Адмони...............................93
Глава 7. Фонетические характеристики текста.............99
1. Лингвистика текста и фонология................ -
2. «Интонационное единство» А. М. Пешковского. . . 102
3. Интонационная структура монологического тек-
ста в трактовке Б. С. Кандинского.............. 104
4. Интонация диалогического текста.............. 106
5. Сегментные единицы в устном тексте........... 111
Глава 8. Основные свойства текста...................... 115
1. Основополагающие признаки текста в трактов-
ке авторов «Краткой энциклопедии. Немецкий
язык».............................................-
2. Семь критериев текстуальности P.-А. де Богран-
да и В. Дресслера.............................. 119
3. Смысловая, коммуникативная и структурная
целостность текста в концепции О. И. Москаль-
ской........................................... 133
4. Цельность и связность как главные свойства
текста......................................... 134
331
5. Основные свойства текста в интерпретации
Л. Н. Мурзина и А. С. Штерн................... 137
Глава 9. Функции текста.............................. 142
1. Функция текста и иллокуция предложения........-
2. «Модель органона» К. Бюлера............... 144
3. Иллокутивные классы Дж. Серля............. 147
4. Классификация текстовых функций
К. Бринкера................................... 148
5. Текстовые функции в концепции В. Хайнеманна
и Д. Фивегера................................. 151
6. Соотношение между формой, содержанием и
функцией текста............................... 152
Глава 10. Коммуникативная структура текста........ 155
1. Коммуникативное направление в лингвистике.....-
2. Актуальное членение предложения и анализ тек-
ста .......................................... 157
3. Тематические прогрессии Ф. Данеша . . .... 160
4. Опыт анализа коммуникативной структуры тек-
стового фрагмента (О. И. Москальская)......... 166
5. Экспериментальное изучение коммуникативного
членения текста............................... 168
Глава 11. Порождение и восприятие текста........... 173
1. Динамическая природа текста..................-
2. Процесс порождения речи (текста).......... 177
3. Современные проблемы восприятия речи
(текста)...................................... 179
Глава 12. Типология текстов.......................... 183
1. Традиционные классификации речевых произведе-
ний..............................................-
2. Типология текстов В. Г. Адмони............ 185
3. Понятия типа текста и экземпляра текста.. 189
4. Типология утилитарных текстов Б. Зандиг..... 192
332
5. Функционально-текстовая классификация
Э. Гроссе...................................... 195
6. Классификация речевых произведений К. Гаузен-
блаза.......................................... 197
7. Типология художественных текстов В. П. Беляни-
на............................................. 201
Глава 13. Диалог как особый тип текста . .......... 206
1. Традиции изучения диалога в отечественной лин-
гвистике .........................................-
2. Концепция диалогических отношений в трудах
М. М. Бахтина.................................. 208
3. Теория диалогической организации литературы
Р. Клёпфера.................................... 211
4. Специфика диалога как особого типа текста.. 214
5. Диалог и полилог............................ 218
Глава 14. Современный анализ разговорной речи.......... 231
1. Лингвистика текста и анализ разговорной речи . . . . -
2. Этнометодологический анализ разговорной
речи........................................... 232
3. Основные направления современного анализа раз-
говорной речи.................................. 236
4. Смена говорящего как ключевое понятие разго-
ворной коммуникации............................ 238
5. Коммуникативно-прагматические категории
Г. Хенне и Г. Ребокка.......................... 240
6. Современные отечественные подходы к анализу
разговорной речи............................... 246
Глава 15. Когнитивные аспекты текста............... 252
1. На пути к когнитивной лингвистике. Языковые
и текстовые знания................................-
2. Понятие пресуппозиции....................... 255
3. Текст как двухуровневое образование......... 258
4. Изотопия текста............................. 260
5. Макроструктуры и макроправила Т. ван Дейка . . 262
333
Глава 16. Теория аргументации.......................... 269
1. Новый этап развития риторики...................-
2. Модель теории аргументации С. Тулмина....... 272
3. Неориторика X. Перельмана................... 276
4. «Основы теории аргументации» А. А. Ивина .... 278
5. Спор как один из частных случаев аргумен-
тации ....................................... 283
6. Опыт лингвистического анализа спора......... 287
Вместо заключения. Об одном из перспективных на-
правлений лингвистики текста........................... 292
Сокращения. . . . ..................................... 301
Литература............................................. 302
Предметный указатель.................................. 320
Учебное издание
Филиппов Константин Анатольевич
ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА
Курс лекций
Редактор Л. А. Карпова
Художественный редактор Е. И. Егорова
Технический редактор А. В. Борщева
Корректор Л. А. Губина
Лицензия ИД № 05679 от 24.08.2001
Подписано в печать 26.11.2002. Формат 60x84 Vie-
Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 19,58.
Уч.-изд. л. 17,69. Доп. тираж 1000 экз, Заказ >6 76.
Издательство СПбГУ.
199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9.
Тел. (812) 328-77-63; факс (812) 328-44-22
E-mail; bggKe@dK247S.8Pb.£du
www.unipres8.spb.nl
Типография Издательства СПбГУ
199061, С.-Петербург, Средний пр., 41.
Bergmann R., Pauly P., Schlaefer M. EinfUhrung in die deutsche
Sprachwissenschaft. Heidelberg, 1991.
Berthold H. Theoretische Fragen der Beschreibung gesprochener
Sprache // Wiss. Zeitschrift der Padagogischen Hochschule “Clara
Zetkin”. Leipzig, 1984. Hft 3.
Bierwisch M. Rezension zu: Z. S. Harris. Discours Analysis
Reprints // Papers on Formal Linguistics. The Hague, 1963 (“Lin-
guistics 13).
Bonczyk A. Aspekte der Untersuchung miindlicher Texte // Wiss.
Zeitschrift der Padagogischen Hochschule “Karl Liebknecht”. Potsdam,
1982. Hft. 5.
Brinker K. Linguistische Textanalyse: Eine EinfUhrung in Grund-
begriffe und Methoden: 3. Aufl. Berlin, 1992.
Brinker K. Textlinguistik: Studienbibliographie. Heidelberg, 1993.
Brinker K., Sager S. F. Linguistische Gesprachsanalyse: Eine
EinfUhrung: 2. Aufl. Berlin, 1996.
Brockhaus Enzyklopadie (in 20 Banden): 17. Aufl. Bd 9. Wies-
baden, 1970.
Briitting R-, Trautmann G. Dialog und Divergenz. Interkulturelle
Studien zu Selbst- und Fremdbildern in Europa. Frankfurt am Main,
1997.
Bungarten Th. (Hrsg.) Sprache und Kultur in der interkulturellen
Marketingkommunikation. Tostedt, 1994.
Bufimann H. Lexikon der Sprachwissenschaft: 2. Aufl. Stuttgart,
1990.
Cicourel A. V. Sprache in der sozialen Interaktion. MUnchen, 1975.
Coseriu E. Textlinguistik. Eine EinfUhrung: 2. Aufl. Tubingen,
1981.
Danes F. Zur linguistischen Analyse der Textstruktur // Text-
linguistik I Hrsg. von W. Dressier. Darmstadt, 1978.
Dijk T. A. van. Textwissenschaft. Munchen, 1980.
Donath J. Wie spreche ich wirkungsvoll? Gedanken zur Ein-
schatzung des eigenen Sprechens // Sprachpflege. 1985. Hft 1.
Dressier W. Wege der Textlinguistik // Textlinguistik / Hrsg.
von W. Dressier. Darmstadt, 1978.
Ehlers S. Lesen als Verstehen: Zum Verstehen fremdsprachlicher
literarischer Texte und zu ihrer Didaktik. Femstudieneinheit 2.
Berlin; MUnchen; Wien; ZUrich; New York, 1992.
313
-
К.А.ФИЛИППОВ
ЛИНГВИСТИКА
•ТЕКСТА
В книге прослеживается история научного подхода
к описанию текста, начиная с античной риторики Аристотеля
и завершая новейшими концепциями К. Бринкера, Т. ван Дейка,
В. В Касевича, Т. Н. Николаевой и др.
Изложение современной теории текста основывается
на принципах Петербургской (Ленинградской)
лингвистической школы. Волшебные сказки В. Я. Проппа
и сложное целое А. М. Пешковского, неориторика
X. Перельмана и тематические прогрессии Фр. Данеша,
диалог в трактовке М. М. Бахтина и типология чувств
В. Г. Адмсни, а также другие текстовые концепции,
рассмотренные автором, дают наглядное представление
о современной лингвистике текста.
Авторские наблюдения сопровождаются анализом
примеров из русских и немецких текстов