/
Автор: Кузнецов А.С.
Теги: повесть повести художественная литература исторические повести
ISBN: 5-268-00526-X
Год: 1990
Текст
Афанасий КУЗНЕЦОВ
Афанасий КУЗНЕЦОВ
НА ВЕСАХ
СУДЬБЫ
Москва
«Советская Россия»
1990
Р2
К89
Художник С. В. Аладьев
Кузнецов А. С.
К89 На весах судьбы.— М.: Сов. Россия, 1990.—
336 с
Автор повести, написанной на документальной основе, показывает сложней-
шую панораму революционной борьбы на Урале в начале XX века, ведет своих
героев через события русско-японской войны, царскую каторгу, Октябрьскую
революцию, гражданскую войну, трудовую деятельность 20—30-х годов. Парал-
лельно показан лагерь контрреволюции, неудачная попытка освободить царскую
семью в 1918 году, арест и расстрел Колчака и т. д.
В центре повествования — трагичная судьба уральской рабочей семьи Дер-
жавиных. Глава ее Емельян проходит сложнейший и драматический путь от мо-
лодого рабочего, приобщившегося к революционной работе, до профессионального
революционера, а затем и чекиста.
к 4702010204—161 (] 0_90 ₽2
М-105(03)90
ISBN 5—268—00526—X
© Издательство «Советская Россия», 1990 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
В сорока пяти верстах к югу от Екатеринбурга, у
горы Басенковой, на берегу пруда стоял Сысертский
горный завод. Темные кирпичные стены замыкались боль-
шими железными воротами. Завод выплавлял железо и
медь, изготовлял различные изделия из металла: утюги,
рукомойники, вилы, которые пользовались большим спро-
сом на рынках Петербурга, Перми, Екатеринбурга, Ниж-
него Новгорода, Таганрога и других городов. А медная
посуда поставлялась к императорскому двору и за границу.
Завод принадлежал Дмитрию Павловичу Соломирскому,
отец которого был командиром лейб-гвардии гусарского
полка, где в свое время служил поэт Михаил Юрьевич
Лермонтов.
Хорошее место было выбрано для завода и рабочего
поселка: среди вековых хвойных лесов и светлых прудов,
как в уютной колыбели.
Теплая ночь висела над Сысертью. И такая вокруг
разливалась тишина, что даже не верилось, будто где-то
рядом есть люди. Даже собаки не лаяли. Ни огонька, ни
звука.
В эту ночь, накануне своей свадьбы, Емельяну Дер-
жавину не удалось поспать ни минуты. Когда стемнело,
в окошко негромко, но настойчиво постучали. Емельян,
уставший после дневных забот, отдернул занавеску и сер-
дито спросил:
— Кто там?
— Я это, я...
К черному стеклу прилипло широкое, скуластое лицо
Пашки Коновалова. С ним Державин работал в литейном
цехе завода.
— Чего тебе?
— В избу пусти.
— Носит тебя нелегкая, дьявол,— в сердцах ругнулся
Емельян и пошел отпирать дверь. В сенях он громыхнул
1*
3
подвернувшимся под ноги пустым ведром, опять чертых-
нулся и отодвинул задвижку. Та противно заскрипела.
«Смазать надо»,— машинально подумал Державин
и пропустил Пашку в горницу.
— Лампу, что ли, зажечь?
— Не надо,— Коновалов быстро утер кепкой вспотев-
ший лоб.— Ты готов?
— Куда?— не понял Емельян.
Пашка присел на край лавки и полушепотом зачастил:
— Сегодня на складе толстяк дежурит. Он, сам
знаешь, малость глуховат. Штаны с него сыми — не по-
чует... Так что мы за любо-дорого его скрутим: мешок на
голову, кляп в зубы — и будь здоров! А потом прихватим
этого динамиту сколько угодно. Пошли!
Державин молчал.
— Ну, так как же?— требовательно повторил Коно-
валов.
Емельян был в полнейшей растерянности. Действи-
тельно, они уже давно договаривались с Пашкой похитить
со склада пару ящиков динамита и бикфордовы шнуры
с детонаторами. Но когда это было? В холостяцкую пору.
А тут — на тебе: идти на такое дело накануне свадьбы.
А вдруг изловят? Что тогда?.. За себя Емельян не
боялся, но вот Наташа... На мгновение перед ним встало
ее счастливое доверчивое лицо. Как они ждали этого дня,
как заранее радовались ему! И принес же черт этого Паш-
ку! Ему-то что...
— Ну, чего молчишь?— сощурил цыганские глаза Ко-
новалов и усмехнулся.— Или струсил?
Емельян вновь не проронил ни слова.
— А ведь клятву давали,— огорченно махнул рукой
Пашка.— Уговаривались. Эх ты, друг единственный!
— Да ведь свадьба у меня завтра! Черт тебя побери!—
вырвалось у Державина.— Можешь ты это сообразить?
Свадьба!
— Что с того?— невозмутимо произнес Пашка.— У
всех свадьбы бывают. Еще лучше— подозрений меньше.
— Ты думаешь, я за себя беспокоюсь? Наташу жалко...
— А чего ты раньше времени панихиду служишь?—
воскликнул Коновалов и передразнил:— «Наташу жал-
ко!» Еще неизвестно, чем дело кончится, а он уже заранее
с головой прощается.
Справедливость Пашкиного довода нельзя было не
признать.
4
— Все это, конечно, так.
Почувствовав колебание товарища, Коновалов
съязвил:
— Скоро ты обо всем забудешь, детей кучу наплодишь.
Какой уж тогда из тебя борец?! Тьфу!
Последние слова больно укололи Емельяна.
— Пойдем!— решительно рубанул он рукой и принял-
ся натягивать белую косоворотку.
— Что надеваешь-то, дурья голова?— зашипел Паш-
ка.— Что потемнее надень. Не на гулянку, чай. Да ме-
шок возьми.
Они вышли из дома, неслышно проскользнули в ворота
и осторожно стали пробираться по улицам, прижимаясь к
палисадникам.
От завода до склада было с полверсты. Вскоре уже
обогнули забор с натянутой поверху проволокой и оста-
новились неподалеку от сторожевой будки. Передох-
нули.
— Ты только не вздумай револьвер в ход пускать,—
шепотом предупредил Емельян.— Шуму наделаешь — но-
ги не унесем.
Пожалуй, лишь он один знал, что у Пашки есть
револьвер. Тот сам признался, что купил его в Екатерин-
бурге. Смелый парень! А с тех пор как отца в полицей-
ском участке забили до смерти, Пашка и вовсе осме-
лел. Однажды ночью на вербное воскресенье он залез через
окно в цех и разбил царский портрет, что висел в широком
пролете. Целую неделю полицейские толкались на заводе в
поисках того, кто осмелился «надругаться» над портретом
его императорского величества. «Виновного» так и не наш-
ли. А теперь Пашка решил взорвать ненавистный поли-
цейский участок, и эту задумку из него колом не выбьешь.
Переведя дух, Державин и Коновалов подобрались к
сторожевой будке. Охранник дремал. Он не успел ничего
сообразить, как ему в рот сунули кляп, на голову накинули
мешок и связали руки.
Все дальнейшее не заняло и пяти минут.
— Принимай,— шепотом сказал Пашка, протягивая
Емельяну через узкое окно склада ящик динамита.
— Есть.
— Еще держи.
— Порядок.
— Может, третий прихватим?
— Не унесем. О шнурах не забудь.
5
С величайшей предосторожностью двигались обратно.
Но теперь уже не к державинской избе, а в сторону Паш-
киного огорода. Там, в зарослях крапивы, возле прясел,
Пашка заранее вырыл яму. В нее-то и схоронили ящики.
Забросали всяким мусором, прикрыли сверху дерном.
Глаза Коновалова сверкали от возбуждения.
— Неплохо сработано, а?
Емельян удовлетворенно поддакнул.
— Ну и тряхнем мы кой-кого!—ликовал Пашка.—
Никому ни слова, как договорились.
— Поленову, мастеру, надо бы сказать,— замялся
Державин,— человек надежный.
Однако Пашка стоял на своем:
— Не спорю, мужик он правильный. За рабочих головы
не пожалеет. Но вдруг начнет ругаться. Нет, лучше не
единой живой душе не говорить.
Он обнял Емельяна за плечи:
— Ну, топай домой, жених. Поспи чуток, а то сил не
хватит и невесту поцеловать.
Емельян дворами проскользнул к своему дому. На
востоке уже занималась робкая и бледная полоска рас-
света. Постепенно она становилась ярче, наливаясь
оранжевой краской. Вот-вот запоют петухи. Начиналось
обычное весеннее утро. Календарь показывал тридцатое
апреля 1899 года. Шел к закату девятнадцатый век.
Державин прилег, не раздеваясь, на лавку, попытался
вздремнуть. Куда там! Только что пережитое волнение,
мысли о Наташе, о предстоящей свадьбе будоражили, уно-
сили сон куда-то далеко-далеко.
Нынешней весной Наташе исполнилось семнадцать. До
этого парни как-то не обращали на нее особого внимания.
Ну, девка как девка. Мало ли таких?.. А тут вдруг рас-
цвела, засветилась изнутри каким-то волшебным огнем,
щеки налились румянцем. Словом, будто подменили.
Едва Емельян смежил веки, как раздался резкий стук
в дверь. Державин поспешно отпер. На крыльце стоял
Иван Трофимович Туркин, отец Наташи. У ворот всхра-
пывал запряженный в легкий ходок рослый чалый
конь.
— Негоже, зятек, до полудня спать,— весело загудел
Иван Трофимович.— Аль забыл, что ноне свадьба?
Емельян смущенно улыбнулся:
— Что вы? Как можно!
Туркин вместе с женой и дочерью жили в деревне
6
Черноусово. Далеко по округе знали его как отменного
кузнеца. Оттого, видать, и телосложение имел могучее, и
загар какой-то особый. Казалось, лицо его — точно из
бронзы, жилистые руки — совсем черные.
Ивану Трофимовичу пришлось нагнуть голову, чтобы
пройти в горницу — иначе бы притолоку задел. Дверные
проемы оказались слишком узкими для богатырской фигу-
ры кузнеца.
— Неказиста изба, подновлять надо,— добродушно
басил он.— Не приведи господь, на голову рухнет, аж
оторопь берет.
Изба у Державина и вправду была незавидная: старая,
источенная жучком, глубоко вросшая в землю и слегка
осевшая набок. По углам проржавленной крыши лепи-
лись бесхвостые, вырезанные из жести петушки. Три невы-
соких окна с расписными наличниками смотрели на широ-
кую улицу. Низенькое крылечко выходило на пруд. От
крыльца до него — двадцать шагов. На береговом песке
лежала недавно просмоленная, перевернутая вверх дном
лодка-плоскодонка. На распорах сушилась сеть.
Иван Трофимович выглядел нарядно в новой сатино-
вой рубахе, долгополом пиджаке мастерового и темных
брюках, заправленных в свежесмазанные дегтем сапо-
ги. Его шея и грудь так и выпирали, так и просились на-
ружу из темного сукна. Кузнец явно чувствовал себя в нем
скованно и неловко. Он расхаживал взад-вперед по ком-
нате и, казалось, занимал разом все ее пространство.
— Заново вам надо обстраиваться, заново,— рас-
судительно продолжал он.— В такой хибаре долго не
протянешь. Чем могу, помогу. А слово мое не зряшное.
Да и сам ты, зятек, не без рук.
— Будем обстраиваться, батя, обязательно будем,—
заверил Емельян.
Он побрился, умылся и начал переодеваться.
Туркин между тем перебирал книги, журналы, лежащие на
самодельной этажерке.
— «Ни-ва», «Все-мир-ный сле-до-пыт»,— по слогам
читал он.— «При-ро-да и лю-ди»... Неужели ты всю эту
премудрость одолел?
— Всю,— отозвался Емельян, расчесывая волнистые
русые волосы.
— Да разве тут много?
— По моему разумению,— покачал головой кузнец,—
на целый век хватит. Да еще с остатком.
7
— Нет, мало я читаю,— серьезно вздохнул Емельян.—
Времени в обрез.
— А запрещенными, крамольными книгами не инте-
ресуешься?— Глаза Ивана Трофимовича пытливо впились
в лицо парня. Видимо, дошли до Туркина слухи, будто
Емельян правду ищет, для чего воскресную рабочую школу
посещает. Кузнецу и самому хотелось бы узнать, что пишут
в тех крамольных книжках, но не любил он иметь дело с
полицией: живо в Сибирь упекут. А Сибирь — место из-
вестное. Многих туда угоняли, да мало кто вернулся.
* * *
Шумной и веселой удалась свадьба литейщика Емелья-
на Державина и дочери черноусовского кузнеца Наташи
Туркиной.
Изба у жениха была тесная, столы решили поставить
прямо во дворе, под открытым небом. Угощение было по
русскому обычаю: грибы соленые, редька с квасом, огурцы,
дичь, пироги рыбные, беляши с пылу-жару, пельмени, без
которых любой уральский праздник — не праздник.
Во главе застолья сидели жених и невеста.
Оба нарядные и чуточку смущенные. Емельян был невы-
сок, но строен и силен. На смуглом лице — большие
серые глаза. Во всем его облике чувствовалось что-то
русское, крепкое. А Наталья? По-девичьи легка и непо-
средственна. В отличие от своих подруг была темнокожей,
унаследовав этот смуглый цвет от матери. На красивом
круглом лице выделялись голубые глаза и ямочка на
подбородке. Длинные, с сизым отливом волосы были запле-
тены в две тугие толстые косы.
— Вот ведь парочка удалась,— вполголоса рассужда-
ли старухи, которым только и утеха, чтоб о ком-нибудь
посудачить.— Что он ей, что она ему — вровень.
— Истинно лебедь и лебедушка. А жених-то ейный,
словно кедр молодой.
— Ав церкви-то венчались?— встрепенулась глу-
ховатая бабка Гуториха.— Я маненько припоздала, на ба-
заре замешкалась...
— Емельян-то сперва вроде супротив был,— откликну-
лась Августа Сыромолотова, соседка Державина.— Встал
на дыбы и ни в какую! «Вы, дескать, ступайте, а я сна-
ружи похожу». Только и Иван Трофимович — мужик свое-
нравный: «Снаружи, отвечает, ты до морковкиного
8
заговенья прождешь, потому как не будет на то ни согла-
сия моего, ни благословения. Дочь не отдам». Ну, уступил
Емельян.
Бабка Гуториха, выпростав из-под платка вспотевшее
ухо, слушала с жадным любопытством.
Она доводилась Державину дальней родственницей и
жила на самом краю Сысерти — там, где тракт, затей-
ливо петляя, убегал в сторону Екатеринбурга. Ее крохот-
ная, подслеповатая избушка выглядела на редкость за-
пущенной и беспризорной. Застать дома хозяйку было поч-
ти невозможно, она целыми днями слонялась от завалинки
к заваленке и вела нескончаемые суды-пересуды со зна-
комыми бабами.
Зато и прозвали ее Гуторихой. А вообще-то была она
старухой доброй и отзывчивой. Помогала людям, как
умела.
Было шумно и весело. Время от времени оглашенно
кричали: «Горько! Горько!» Емельян и Наташа, сконфу-
женные, поднимались с места и едва касались друг друга
губами.
— Да разве так целуются?!— озорно гаркнул один из
подвыпивших парней.— Емельян, давай покажу.
Державин улыбнулся, взглянул на сияющие глаза На-
таши и вдруг с такой силой привлек ее к себе, что она слег-
ка охнула. Он явственно ощутил, как бьется ее сердце,
как вся она трепетно и податливо обмякла в его объятиях,
и у него закружилась голова.
— Вот это по-нашему!— одобрительно загудел Иван
Трофимович.— Целоваться так целоваться — чтобы в жар
бросало.
Лихо рвал мехи двухрядки Пашка Коновалов, пуская
залихватские переборы. Быстро-быстро бегали по рядам
клавишей его длинные проворные пальцы. А из-под рос-
кошного смоляного чуба дерзко поглядывали на девок его
бедовые глаза, особо выделяя Верку Озерову.
— Эх, дружка пропиваю!— с притворной слезой в го-
лосе восклицал он.— Окрутили, увели.
Пашка грянул барыню. Разгоряченный Туркин при-
стукнул каблуком и пошел вприсядку:
— Ну, Верка, жарь со мной!
Озерова тут же тряхнула беленьким платочком и ри-
нулась вперед, дробно постукивая каблуками полуса-
пожек — азартно плясала и покрикивала: ах, ох,
ох, ах.
9
— Спасибо, Верка, уважила старика.— Туркин подо-
шел к ней и ласково обнял за плечи.
Гомон и веселые песни разносились по всей улице.
В широко открытые ворота то и дело заглядывали лю-
бопытные.
А Пашка Коновалов, отложив на время гармонь в сто-
рону, млел возле Верки Озеровой и жарко шептал ей на
ухо:
— Вот бы и нам с тобой так же, а? Чем мы не па-
рочка?
— Как же, парочка,— смеялась девушка,— волк да
ярочка. У тебя таких невест, как я,— в каждом проулке
по десятку.
— Ай, врешь!— встряхивал Пашка чубом, поплотнее
прижимаясь к Верке.
— Полегче, полегче, ухажер,— весело взвизгивала
она, но не отстранялась.
Державин совсем было забыл о ночной вылазке. Одна-
ко гости за столом делились новостями:
— Говорят, жандармский офицер приехал из Екате-
ринбурга...
— А я слышал, что динамит тот потребовался, чтобы
царя убить, как убили ихнева дедушку.
— Тю, баранья башка! Да кто же из Сысерти в Питер
динамит потащит? Своего там мало, что ли?
Емельян слушал краем уха эти пересуды и почему7то
не испытывал никакого волнения. Наоборот, он чувствовал
себя на удивление спокойным. Сторож их не видел, голо-
сов не слышал. А похищенный динамит надежно спрятан
на Пашкином огороде.
Немало было поднято и осушено стаканов, немало про-
износилось тостов и напутствий молодым. Но особенно за-
помнилось Державину пожелание старого мастера Влади-
мира Павловича Поленова, которого он очень уважал и у
которого учился ремеслу. Конечно, здесь никто из гостей
не знал, да и не мог знать, что до приезда в Сысерть у
Поленова была другая фамилия — настоящая — Горемы-
кин. Около города Владимира, на родине Владимира
Павловича, есть Горе-камень, мимо которого проходит на
каторгу Владимирский тракт. Горемыкин, будучи подрост-
ком, часто прибегал к этому камню, чтобы посмотреть на
очередную партию «бунтарей» против царя и проводить их
в далекую Сибирь. Иногда ему удавалось передать кому-
нибудь из «бунтарей» булку хлеба или два-три свежих
10
огурца со своего огорода. Так начиналось его первое обще-
ние с борцами против самодержавия.
С тех пор прошло много лет. И вот теперь Горемыкин-
Поленов уже кряжистый, сильный человек, с седыми,
гладко зачесанными волосами. Спокойный взгляд его
серых глаз, казалось, умел проникать в самую душу, в
самые потаенные ее уголки. Строгие и резкие черты его
лица не производили впечатления суровости. Во время рус-
ско-турецкой войны 1877—1878 годов он служил матросом
на миноносце «Молния» в составе Дунайского отряда
гвардейского флотского экипажа. В Одессе он стал членом
марксистского кружка и за революционную пропаганду
среди матросов был сослан на вечное поселение в Том-
скую губернию на Хромовскую заимку, расположенную
под Томском на правом берегу реки Ушайки.
Два года под надзором полиции Горемыкин прожил на
Хромовской заимке, а затем бежал. В Томске оформил
документы на фамилию Поленова и прибыл в Сысерть,
здесь проживал его родственник, сторож собора Симеона
и Анны, он-то и приютил Поленова на первое время.
Поленов поднялся над свадебным столом, неторопливо
обвел присутствующих взглядом.
— Много я видывал на своем веку свадеб, много слы-
шал пожеланий счастья и благополучия. Потом проходили
годы, молодожены старели, а счастье так и не являлось под
их крышу. Значит, дело не в добрых намерениях.
— Ты чего это, Владимир Павлович?— укоризненно
пробасил Туркин.— Тут свадьба, а ты вроде как заупокой-
ную молитву поешь.
— Не понял ты меня, Иван Трофимович,— возразил
Поленов.— Счастья молодым я от всего сердца желаю. Хо-
чу только сказать, что не от пожеланий оно зависит. Его
надо брать собственными руками, а не ждать, когда прине-
сут на блюдечке.
— Так-то оно так,— улыбнулся Туркин,— да у нас
свадьба, давайте веселиться.
— Чую, что свадьба,— возвысил голос Поленов.—
На долгую память молодым я хочу подарить чугунную
статуэтку Ермака в кольчуге и шлеме каслинского литья.
Емельян и Наталья с благодарностью приняли пода-
рок.
С Владимиром Павловичем Емельян был знаком не ме-
нее двух лет. Сначала он как-то сторонился его, дичился.
К его советам и замечаниям по работе внимательно при-
11
слущивался, а в посторонние разговоры не вступал. Но
мало-помалу старый мастер сумел найти тропинку к
сердцу Державина. И между ними завязалась дружба,
начались долгие беседы обо всем на свете, а прежде
всего — о беспросветной нужде рабочего люда. А когда
Державин узнал, что Поленов ветеран русско-турецкой
войны, его уважение к нему возросло еще больше. Осо-
бенно понравился ему рассказ Поленова о великом рус-
ском художнике Верещагине, с которым Поленову приш-
лось вместе участвовать в бою.
Проходили месяцы. РосЛа взаимная дружба, укреп-
лялось доверие. Однажды Владимир Павлович дал ему
две книги в скромном коленкоровом переплете.
— Вот, почитай. Наберись мудрости.
Державин открыл одну, взглянул на титульный лист:
Н. Чернышевский «Что делать?». Открыл вторую —
«Овод».
— Спасибо, Владимир Павлович.— Глаза Державина
загорелись любопытством.— Отец мой очень любил книги,
а вот мать совсем не умела читать, но очень хотела, чтобы я
стал грамотным.
— В следующий раз получишь «Манифест Коммуни-
стической партии» Маркса и Энгельса, «Наши разногла-
сия» Плеханова и «Что такое «друзья народа» и как они
воюют против социал-демократов?» Автор этой книги мо-
лодой марксист Владимир Ульянов.
Развертывая подпольную работу в Сысерти, Поле-
нов встречался с социал-демократами Екатеринбурга и
привозил от них нелегальную марксистскую литературу,
которую они получали от столичных социал-демократов.
Постепенно, книгу за книгой изучал Державин маркси-
стскую теорию. Прочел он и брошюру Ф. Энгельса «Разви-
тие социализма от утопии к науке», работу К. Тулина
(В. Ульянова) «Экономическое содержание народни-
чества и критика его в книге г. Струве».
Впечатление от всех прочитанных книг было глубоким,
прочным. Благодаря влиянию Поленова и системати-
ческому самообразованию, Державин стал смотреть на
жизнь шире и глубже. В одной из бесед Поленов сказал
ему: «Ну, Емельян, ты молодец. Из простого рабочего
становишься рабочим-вожаком. Настала пора вступать
тебе в нашу партию».
Так Емельян впервые в своей жизни сблизился с одним
из тех людей, которых называли революционерами.
12
Дня через три после свадьбы заглянул Емельян ве-
чером к мастеру Поленову. Тот сидел перед керосиновой
лампой и читал.
— Заходи, заходи, гостем будешь,— как всегда, ра-
душно встретил он Державина.— Садись. Как здоровье
жены?
— Спасибо, хорошо.
— Может, почаевничаешь со мной? Так я живо скажу
старухе, чтоб самовар поставила.
— Нет, Владимир Павлович, я ненадолго,— отказался
Емельян.
Он сидел, курил и прикидывал, как приступить к раз-
говору. А Поленов тем временем расспрашивал о житье-
бытье:
— Решил заново строиться?
— Решил. Тесть обещал помочь.
— Ия помогу, коли нужда случится. Без своего
угла человеку шибко неуютно на свете.
— Владимир Павлович,— набравшись решимости,
перебил его Емельян,— а ведь это мы с Пашкой Коно-
валовым динамит стащили.
— А я догадывался,— спокойно ответил Поленов.—
Ждал только, когда сами расскажете.
Удивленный Державин приподнялся со стула:
— Как же вы догадались? Ведь никто не видел.
— А это уж мой секрет,— улыбнулся старый мастер.—
И что же вы собираетесь с ним делать?
Емельян замялся:
— Да Пашка все норовит полицейский участок взор-
вать. Отомстить за смерть отца.
— Глупо!— сухо отозвался Владимир Павлович.—
Он взорвет, потом куда-нибудь скроется, а в Сысерть не
один десяток полицейских нагрянет. Да еще не дай бог сол-
дат нагонят. Кому отвечать придется? Да всем, кто под
руку попадается. А почему невинные люди должны стра-
дать? Вы об этом подумали?
Державин сидел, низко опустив голову. Он отлично
сознавал, что Поленов прав и спорить тут не о чем.
— Мы вот что сделаем,— после короткого раз-
думья произнес Владимир Павлович.— Переправим ди-
намит в Екатеринбург. Там он нужнее. Я свяжусь
кое с кем из товарищей.
13
Спустя несколько дней к Пашке Коновалову поздно
ночью постучали два незнакомца. А через полчаса, соблю-
дая все меры предосторожности, они исчезли так же вне-
запно, как и появились, увозя с собой два ящика ди-
намита.
Глава вторая
В Сысерти семейство Коноваловых славилось небы-
валой, прямо-таки удивительной невезучестью. Еще когда
был жив отец Кузьма Агафонович, все у него выходило не
так, как у людей. За что бы он ни принимался, неудачи
словно подстерегали его на каждом шагу.
И ведь нельзя сказать, чтобы числились Коноваловы
в лодырях. Что отец, что Пашка со старшим братом, пока
тот не помер, из кожи лезли, пытаясь судьбу обмануть и
из нужды выкарабкаться. А потом отца постигла не-
справедливая и страшная участь: забили мужика до
смерти в полицейском участке только за то, что однажды,
выпивши в трактире, не очень почтительно отозвался о
царе-батюшке.
Оставшись один, Пашка вообще плюнул на хозяйство.
Несмотря на внешнюю удаль, был и он невезучим. На
заводе начальство ругало его больше других, хотя ра-
ботал он на совесть.
Посватался Пашка к Вере Озеровой. Не имея род-
ственников, выбрал для такого торжественного случая
бабку Гуториху — благо язык у нее был подвешен ловко.
Та, ужасно польщенная выпавшей ей ролью, принаряди-
лась и отправилась выполнять деликатное поручение.
Однако вернулась довольно скоро и ни с чем.
— Отказала, вертихвостка,— сообщила сватья и горе-
стно поджала губы.— Прынца заморского поджидает.
Вечером, вконец разобиженный, Коновалов перехватил
Верку, когда она шла на пруд по воду.
— Ты чего это насмешки строишь?— сжал он ей ло-
коть, грозно потряхивая смоляным чубом.— Зачем на по-
зор меня выставляешь?— Он мучительно подыскивал и не
находил слов.
— На какой позор, Павлуша?— обезоруживающе
улыбнулась девушка.
— Сама смекаешь... Ведь говорила же, что любишь.
— А я от своих слов не отпираюсь.
14
— Ни черта не понимаю,— замотал головой Пашка.—
От слов не отказываешься, а от сватовства открещи-
ваешься.
— То-то и плохо, что не понимаешь,— Вера ласково
ткнула Коновалова пальцем в нос.— Рано еще нам с тобой
о свадьбе думать.
Потом она неожиданно и жарко прильнула к парню,
поцеловала в губы, словно обожгла, засмеялась и, громы-
хая ведрами, побежала к пруду.
Семейная жизнь Емельяна входила в обыденную ко-
лею. На месте бывшей хибары срубили «в лапу» за
лето хотя и небольшую, но ладную избу. Толстые сосно-
вые бревна отдавали добротным янтарным отливом. По
коньку тесовой крыши красовался резной затейливый
гребень.
Наташа оказалась примерной хозяйкой: все в доме
сверкало чистотой, аж ступить было боязно. Замужество
явно пошло ей на пользу. Она еще больше налилась со-
ком, распустилась, как вешний цветок под солнцем.
Как-то мглистым осенним вечером, лежа в постели
рядом с мужем, она тихо и смущенно призналась:
— А у нас ребеночек будет...
Емельян стремительно приподнялся на локте.
— Взаправду?
— Ну, чего ты, как маленький?— засмеялась Наташа,
нежно глядя в его радостное лицо своими большими лу-
чистыми глазами.— Разве понарошку дети рождаются?
Державин обхватил жену за голову и принялся осы-
пать ее поцелуями. А та, счастливая, нежно отвечая на
ласки мужа, продолжала ворковать:
— Сыночек будет, сыночек.
* * *
Событие следовало за событием. Накануне первого
мая 1900 года перед очередной массовкой рабочих сысерт-
ские социал-демократы выпустили первую прокламацию.
Печатали на гектографе. Державин небольшую пачку
тонких листовок отнес в свой цех. Он был очень счастлив:
ему доверили бороться за правду.
Наступил Первомайский праздник. Он выдался по-
15
весеннему теплым и ясным. Принаряженные рабочие
завода и мелких мастерских — многие с гармошками и ги-
тарами — выплыли на лодках на середину пруда. Тут и там
взметнулись над лодками красные флаги и полотнища с
надписями: «Долой самодержавие!», «Да здравствует
Первое мая!»
На берегу пруда толпилась разношерстная любопытная
толпа. Растерявшиеся городовые суматошно бегали среди
людей и, угрожая участникам массовки, кричали: «При-
чаливайте к берегу! Всех потопим!» Но они были бессиль-
ны, на берегу не осталось ни одной лодки. В темноте ночи
пристали к берегу. До самого утра шли аресты. Демонст-
рантов избивали плетками, нагайками, среди них были и
жертвы: один убит, девять — тяжело ранены.
Спустя несколько дней Емельян с Пашкой Коновало-
вым поднялись ночью на Лисью гору, выбрали самую
высокую сосну и на ее вершине прикрепили огромный
красный флаг с надписью «Да здравствует Свобода!».
Днем этот флаг был виден отовсюду. Полицейские долго
не могли его снять. Емельян с Пашкой, спускаясь вниз,
обрубили все сучья. Долго искала полиция виновных,
да так и не нашла. Друзья были довольны, что «насолили»
полицейским.
Седьмого мая Наталья родила Емельяну первенца —
сына. Счастливый отец буквально не находил себе места.
— Как назовем-то?— спрашивал он у Наташи, осто-
рожно поглаживая ее руку. Та глядела на него чуть
запавшими глазами и умиротворенно улыбалась:
— Тебе виднее. Вы — мужики, небось сговоритесь.
— Тогда — Степаном!— решительно заявил Емельян,
нежно склонив голову на ее плечо.
Крикливым оказался младенец. Самодельная люлька
из свежей бересты, подвешенная на гибкую перекладину,
скрипела целыми сутками. Не давал он покоя родителям,
особенно ночами. К знахарке носили, наговоры над ним
читали — ничего не помогало. Не унимался малыш.
Емельян лишь посмеивался:
— Вот и хорошо. В нашей проклятой жизни бес-
словесного-то живо затюкают. Пусть растет смелым мужи-
ком, борцом за рабочую правду. Возьми нашего завод-
чика, одними штрафами всех задавил. С мертвого ру-
башку снять готов.
А Наташа думала о своем:
— Оттого кричит, наверное, что не крещеный. Нет в
16
нем настоящей христианской души... Ты уж, Емельян,
уважь меня. Сделай, как положено по православному
обычаю. Сам-то небось крещеный.
— Крещеный,— кивал муж головой.— Крестили меня
в двухнедельном возрасте. Был бы постарше — не дался.
— Ты все шутишь,— обижалась жена.— А тут по-
серьезному надо.
Поглядеть на новорожденного внука прибыли из Чер-
ноусова Иван Трофимович с Ульяной Михайловной. Не-
ловко взяв малыша на руки, Туркин ходил с ним по избе,
тетешкал и приговаривал:
— На роду ему написано — молотобойцем быть. Экий
плотненький да упругенький.
— Не урони ты его, медведь,— беспокойно вздрагива-
ла при резких движениях кузнеца Ульяна Михайловна.
Вскоре — втайне от Державина — Наталья с матерью
отнесли новорожденного в церковь и окрестили. «Господь
бог оградит и защитит сына моего от всех не-
счастий»,— молилась Наташа, мысленно оправдываясь
перед мужем за своеволие.
— Вот и любо, вот и любо,— радовалась Ульяна
Михайловна.
— Худа никакого нет,— вставил свое слово и Иван
Трофимович.— Может, оно и к лучшему, авось от крика
ослобонится.
После появления внука Иван Трофимович затеял
серьезный разговор с зятем. Очень уж тревожили кузне-
ца ходившие в поселке слухи: якобы водит Емельян зна-
комство с неблагонадежными людьми, которые добивают-
ся какой-то лучшей доли и мутят народ. Он рассуждал
по-своему, по-житейски:
— Чем ты в холостяцкую пору занимался, мне знать не
надобно, а теперь ты человек женатый, дите завел...
Брось со всякими смутьянами валандаться, не к добру это.
Царя решили сбросить. Кишка тонка. Ополоумели, что
ли, твои революционеры?— Туркин почесал затылок и
продолжал: — О Наталье и Степке подумай: ты ведь для
них опора. По-родственному я тебя упреждаю: подумай!
Евангелие бери в руки, чем ересь-то читать!
В следующем году Наташа родила второго сына, наз-
вали его Петром.
— Я рад за тебя, Емельян,— сказал как-то Влади-
мир Павлович Поленов, встретив Державина в литейном
цехе.— Растет твое семейство. Революции мужики нужны.
17
Дом кузнеца Туркина стоял на высоком берегу жи-
вописной Исети. Когда Иван Трофимович ранним утром
выходил на крыльцо, всякий раз не мог надивиться
окружающей его красоте, особенно в летнюю пору, когда
речка неторопливо катила свои воды вдоль деревни, а к
самому берегу сбегал густой сосновый бор и ветер доно-
сил свежие запахи смолы.
Устав за день у кузнечного горна, душой отдыхал
Иван Трофимович, сидя летним вечером на берегу с удоч-
кой. Нравилось ему и ранние зори встречать на воде.
Рыбалка была его давней страстью. Здесь, у реки, нау-
чился Иван Трофимович слушать и понимать уральскую
природу.
И так случилось в свое время, что именно на рыбал-
ке — верстах в трех от деревни — застала его радостная
весть: жена родила дочь. Это известие принес ему сосед-
ский мальчишка Кирилка. Только-только занималось ут-
ро, рожок молодой луны медленно таял среди все еще ярко
горевших созвездий. Далеко разносился стук беспокойного
дятла.
— Бабку Авдотью позвали?— осевшим голосом спро-
сил Иван Трофимович.
— Давно уж,— шмыгнул носом Кирилл.— Как только
Ульяна Михайловна закричала, так и погнали меня за
Авдотьей...
Охваченный волнением, Туркин кое-как собрал снасти и
побежал в деревню.
Он кинулся было в комнату, откуда доносился жалоб-
ный писк новорожденной, но дорогу ему преградила бабка
Авдотья, крепкая старуха с черным, словно прокоп-
ченным лицом:
— Куда несешься, шальной?— Она плотно прикрыла
занавеску перед растерявшимся гигантом кузнецом.—
Нельзя к роженице. А на свою крикунью еще успеешь
наглядеться. Такая горластая, прямо беда.
По всему было видно, что Авдотья довольна и благо-
получно закончившимися родами, и самим ребенком. Это
сразу успокоило Ивана Трофимовича, и он, все еще робея
перед повитухой, спросил:
— Может, помочь чем?
Авдотья пренебрежительно махнула рукой:
18
— Не путайся под ногами, вот и вся от тебя помощь.
Иди во двор, займись делом.
Но в тот день все валилось из рук кузнеца. Ему не
терпелось увидеть жену и дочку.
Туркин взялся было колоть дрова, но тут же с силой
загнал топор в колоду.
И вот, наконец, бабка Авдотья позвала:
— Иди уж, иди к своей женушке. Муторно на тебя
глядеть: такой здоровый мужик, а места себе не находишь.
Иван Трофимович быстро прошел в комнату и с тре-
вогой взглянул на бледное, но счастливое лицо жены.
— Вот она, смотри,— негромко вымолвила Ульяна.—
Вся в тебя.
Кузнец увидел сморщенное красненькое личико дочери.
Так в семье Туркиных появился новый человек, наз-
вали Натальей.
Мать Натальи была хрупкого сложения и небольшого
роста. В темные волосы местами рано вплелась седина.
Крестьянская работа была слишком тяжела для нее, но
она выполняла ее без жалоб и сетований.
С нежностью смотрела она на крохотную дочку, расска-
зывала ей — еще совсем несмышленой — о Жар-птице, об
Иване-царевиче, о страшной Бабе-Яге с помелом.
Потом дочь выросла, вот и замуж вышла и переехала из
Черноусова в Сысерть. И вскоре у Ульяны Михайловны
с Иваном Трофимовичем появились внуки. Пока те были
маленькими, чаще всего дед с бабкой наезжали в гости
к Емельяну. А как стали пацанята чуть покрепче на
ножках держаться, зачастили зять с дочерью к старикам.
Дело известное, родители в любой трудности помогут, от
себя последнее оторвут.
В семье Державина никогда не водилось особого
достатка. Емельян хотя и считался на заводе отличным
литейщиком, но в получку приносил домой гроши. И уж так
повелось, что до трех лет Степка и Петька бегали без
штанишек. Экономили и на этом.
В день, когда Степке исполнилось три года, его при-
везли в Черноусово, и Туркин надел на внука первый в
его жизни костюмчик. Нарядный и веселый, Степка вышел
на улицу. Около ворот мирно паслась соседская безрогая
буренка. Мальчонка оглянулся и решительными шагами,
на какие способен трехлетний малыш, вдруг направился
к ней. Подойдя, он взял один сосок и потянул его к себе.
Корова недоуменно посмотрела на него, круто обернулась
19
и слегка боднула. И пока из дома выбегал Иван Трофи-
мович с женой, буренка успела завернуть за амбар.
Парнишка кричал, но Туркин так и не увидел на его
глазах ни одной слезинки. Говорил он потом Ульяне Ми-
хайловне: «Весь в отца! Емельянов характер!»
Гостя у деда, Степан любил бывать в кузнице. За-
метив маленькую фигурку внука, Иван Трофимович воск-
лицал:
— Проходи, молотобойцем будешь!
В глубине ярко полыхает горн. Возле наковальни
огромная фигура деда. Освещенный светом пылающих
углей, он кажется великаном. Блестят от пота муску-
листые загорелые руки. Лицо — черное, и только ярко
светятся белки глаз.
У входа притулился к косяку мужичок в лаптях,
подпоясанный узловатой веревкой. Он привел невзрачного
пегого жеребчика. Тот вздрагивает после каждого удара
молота, а мужичок ласково похлопывает его по крупу
и приговаривает:
— Не бойсь, кормилец, не бойсь, родимый.
— Сейчас, Никита, подкуем твоего рысака.— Туркин
заканчивает выделывать подковы и, вытащив из ящика
горсть гвоздей, кладет их в широкий карман фартука.
Нравится Степке, как смело и ласково обращается дед
с жеребчиком. Недаром все в деревне утверждают, что у
кузнеца рука легкая, а лошади его понимают и покорно
слушаются.
Мальчонка во все глаза смотрит, как дед с улыбкой
подходит к пегому коню, ставит его в станок, привязы-
вает ремни.
— Ножку, ножку,— добродушно басит он, осторожно
поднимая переднюю ногу жеребчика.
— Ну, вот и готово!— через некоторое время выпрям-
ляется Иван Трофимович во весь свой могучий рост.—
Будут, Никита, служить подковы, если не целый век, то
долго.
— Никто, Иван, в твоей работе сумления не имеет.
Не такой ты человек,— и он торопливо и как-то жалко
роется в карманах худых штанов, ища медяки.
— Да будет тебе, Никита, шарить по пустым кар-
манам,— смеется Туркин, отмахиваясь рукой.
И снова — удары молота, уверенные, звонкие. Нрави-
лась малышу кузница! Здесь его привлекало все — и
яркий огонь горна, и раскаленные добела куски железа,
20
и мелкие искры, снопами разлетающиеся в разные стороны.
Но особенно любил Степка смотреть на деда, на его муску-
листые руки, лицо, освещенное красноватыми отблесками
пламени. И казалось ему, что дед — сказочный богатырь,
который кует саблю, острую-преострую, чтобы сразиться с
драконом...
Степка рос крепышом. Однажды отец взял его на ры-
балку с ночевкой.
Вдвоем с сынишкой пришли они к старой забро-
шенной мельнице. Здесь, в тихих и глубоких омутах, хоро-
шо клевали чебаки. Стоял ясный сентябрьский вечер.
Степка натаскал хвороста. Развели костер на самом
берегу. Шумно плескалась мелкая рыба — на воде
расходились небольшие круги. Вскоре Емельян с сыном
легли спать. Сентябрьская ночь была длинной и прохлад-
ной. Пожелтевшая трава под утро слегка подернулась
серебристым инеем.
Чуть свет поднялись рыбачить. Степка наловил уже
десятка два чебаков, когда крючок неожиданно зацепился
за корягу. И сколько они с отцом ни бились, отцепить его не
удавалось.
— Полезу в воду,— решил малец, приготовившись
раздеваться.
Емельян запротестовал:
— Леший с ним, с крючком. Вода холодная, а ты еще
слишком мал.
Но Степка стоял на своем. Емельян ласково отчитал
его за упрямство, но втайне радовался твердости харак-
тера сына: что уж задумает, то и старается сделать. Ходит
босым до заморозков, парится в бане вперемежку с ка-
таньем по снегу, в обиду не дается.
В Сысерти начался путь Державина в революцию.
После чтения марксистской литературы он серьезно за-
думался о смысле жизни, о своем призвании: правда,
было больше вопросов, чем ответов. И он встал в ряды
борцов за счастье задавленного царизмом народа.
Упорная борьба революционных социал-демокра-
тов Урала за ленинский путь пролетарского движения к
середине 1903 года закончилась победой. Агент ленинской
«Искры» Н. А. Скрыпник провозгласил от ее имени в
середине 1903 года создание Средне-Уральского комитета
РСДРП.
21
Ленинская «Искра» поступала на Урал непосредствен-
но из-за границы, через Петербург, Москву, Баку, Самару
и другие города.
Особенно часто газета приходила в Пермь, Уфу, Ниж-
ний Тагил, Алапаевск, Екатеринбург, Сысерть и другие
места, где существовали конспиративные квартиры. Из
этих квартир «Искру» переправляли дальше: по заводам,
фабрикам, рабочим поселкам.
В одном из домиков Екатеринбурга, к примеру, был
устроен склад для хранения нелегальной литературы и
партийных документов.
Несмотря на многочисленные препятствия и трудности,
благодаря умелой конспирации, газета «Искра», ленинские
работы, листовки местных социал-демократических орга-
низаций получили широкое распространение. Ленинские
идеи все шире и глубже проникали в сознание партийных
и беспартийных рабочих, воспитывали их и освещали путь
последовательной и решительной революционной борьбы.
Ленинская «Искра» развивала классовое сознание проле-
тариата, помогала ему выйти из узкого мирка местных ин-
тересов и подняться до понимания общих задач револю-
ционного движения. Принципиальная защита интересов
народа принесла газете популярность. Летом 1903 года
Средне-Уральский комитет РСДРП в одной из листо-
вок признал ленинскую «Искру» центральным органом
пролетарской партии. Комитет горячо приветствовал
решения II съезда партии, ее Программу, поддержав
ленинские установки на организацию партии нового типа
и дальнейшее развитие революционного движения в Рос-
сии.
Правдивую информацию о работе съезда сделал в Ека-
теринбурге в октябре 1903 года агент «Искры» и делегат
съезда Л. М. Книпович. Через несколько дней Поленов
проинформировал сысертских социал-демократов о содер-
жании ее доклада.
В сводке агентурных сведений за сентябрь 1903 года по
Пермскому губернскому жандармскому управлению сооб-
щалось: «В Сысерти имеется группа социал-демократов.
Во главе ее стоит мастер литейного цеха Поленов. Члены
группы собираются в определенные дни и изучают труды
Маркса, Энгельса, Плеханова и Ульянова, регулярно по-
лучают указания из Екатеринбурга».
В 1903 году, двадцать пятого октября, на собрании
Сысертской социал-демократической группы Державин
22
был принят в члены РСДРП. Этот день стал на всю жизнь
памятным для Емельяна Державина, тем более что он сов-
пал с его днем рождения.
Емельян включился в активную революционную борь-
бу. Он распространял среди рабочих листовки, отпечатан-
ные на гектографе в Сысерти. По заданию Поленова Дер-
жавин несколько раз ездил в Екатеринбург, откуда приво-
зил марксистскую литературу и революционные прокла-
мации. Он разъяснял рабочим завода решения II съезда
РСДРП, особенности ленинского большевистского тече-
ния. Проводил с ними беседы о целях и задачах мар-
ксистской рабочей партии в России, о необходимости борь-
бы с оппортунистами — меньшевиками, которые захва-
тили ЦО партии «Искру», превратившуюся с 52-го номера
в меньшевистский орган.
Глава третья
В конце января 1904 года в Сысерть пришла весть о
начале русско-японской войны. Трещали морозы. Мужики
собирались в трактире «Малахит» купца Пташкина. Это
был богатый трактир с механической музыкой, с канарей-
ками в позолоченных клетках на широких окнах. Вечерами
здесь слышались пьяные разгульные песни, гомон и ругань.
Собственно, заведение это лишь принадлежало купцу, а
всеми делами заправлял в нем приказчик поляк Левиц-
кий. Парень лет двадцати, с красивым лицом, на кото-
ром словно застыла веселая улыбка, был коварен и хи-
тер.
Сам Пташкин постоянно проживал в селе Покровском
и наезжал в Сысерть изредка. Приказчику он доверял и,
очевидно, не зря: тот был удивительный ловкач и пройдоха.
Звали его Юлиуш, но не искушенные в грамоте посетители
величали его попросту Луша. И при этом втихомолку ух-
мылялись этому бабьему прозвищу.
Разговоры в душном, пропахшем вином и щами поме-
щении велись теперь о начавшейся войне. Пашка Коно-
валов, частенько заглядывавший в трактир, на этот раз
принес с собой в кармане замусоленную газету, зная, что
охотников послушать наберется немало.
— «В ночь на 27 января японский флот без объяв-
ления войны напал на русскую эскадру в Порт-Артуре.
На следующий день японские корабли подошли к корейско-
23
му порту Чемульпо, где базировались крейсер «Варяг» и
канонерка «Кореец». Им было предложено покинуть
нейтральную зону под угрозой расстрела на рейде.
Капитан «Варяга» Руднев, отчаянный и смелый коман-
дир, решил прорваться сквозь строй неприятельской арма-
ды. Перед боем он обратился к матросам:
— Мы не сдадим врагу ни кораблей, ни самих себя.
Мы будем сражаться до последней капли крови!
Крейсер и канонерка героически погибли».
Мужики галдели:
— Вот каша заварилась! Ну, кто эти самые япошки,
кто? От горшка два вершка, а гляди ж ты — на Россию
полезли...
— На Сибирь, знать, зарятся. В Сибири-то, сказывают,
народ по колено в зерне ходит.
— И молочные реки текут?— осклабился Пашка.—
Не-ет, везде одинаково маются: одни — от обжорства,
другие — с голодухи.
Не обошла война стороной и дом Державиных: в марте
Емельяна призвали в армию. Вечером, накануне отъезда,
устроили проводы. Невеселые они получились, Наташа не
отнимала от глаз мокрого фартука, всхлипывала.
— Ну, хватит, хватит,— успокаивал ее Емельян.—
Слезами тут не поможешь. Чего заранее убиваться?
Наташа робко протянула мужу маленький образок свя-
той богородицы:
— Хоть ты и не веришь в бога, прими. Пусть он всегда
с тобой будет, от беды тебя хранит.
Емельян вздохнул и взял образок. Не хотелось ему в
горькие минуты прощания обижать жену. Ей, бедняжке,
нелегко: остается с малолетними сыновьями на руках.
Правда, родители не так далеко, да ведь детишкам отец ну-
жен.
Не зря говорят в народе: судьбу не обойдешь. Казалось
бы, в жизни Державина уже.все было определено, вступил
в члены РСДРП, закончил воскресную рабочую школу,
обзавелся семьей, впереди — армия.
Но утром, когда Державин готовился к отъезду,
произошло неожиданное событие — в дом нагрянули горо-
довые с приставом Анисимом Поликарповым. Емельян уви-
дел их из окна, рванулся к двери, но было уже поздно:
городовые, придерживая на боку шашки, вломились в
избу.
Державин решил не сдаваться, завязалась борьба, но
24
силы оказались слишком неравными, и через минуту на его
запястьях щелкнули наручники.
— Попался, воробушек,— торжествующе усмехнулся
Поликарпов, вытирая кровь, сочившуюся из ссадины на
лбу.— Ну, мы тебе зададим баньку.— Он был явно не в
духе. Настроение Поликарпову с самого утра испортил
екатеринбургский полицмейстер, получивший от Юлиуша
Левицкого три брошюры противоправительственного со-
держания, изданные группой «Освобождение труда». Бро-
шюры кем-то были подброшены на табуретки трактира.
Здоровенный городовой внезапно ударил Емельяна в
живот. Тот, охнув, согнулся.
Отчаянно заголосила Наталья, истошно заорали ре-
бятишки, уцепившись в страхе за юбку матери.
— Выводи его!— зло рявкнул Поликарпов и ткнул
Державина кулаком в спину.
Привлеченные шумом, на улице стали собираться
люди — мужики, женщины, дети. Толпа зароптала.
— Забьют, ироды, до смерти,— причитали бабы.—
Креста на них нету!
— Откуда на них кресту взяться?— угрюмо ворчали
мужики.— Осиновый крест по ним давно плачет.
Полицейские принялись прикладами разгонять людей,
они испуганно расступились. Обессилевшего Державина
бросили в розвальни и повезли в полицейский участок.
* * *
Прямых улик против Емельяна не имелось — одни
лишь смутные, не подкрепленные доказательствами по-
дозрения.
Щуплый, почти на голову ниже Державина, сле-
дователь Халзанов с узким костлявым лицом и крошеч-
ными, но острыми глазками решил поначалу огорошить
арестованного:
— На все мои вопросы отвечайте только правдиво,
иначе отправлю в Екатеринбург, в тюрьму. А дорогой
всякое случиться может: пристрелят при попытке к бегст-
ву... Итак, начнем. С какого года являетесь членом
РСДРП?— в упор спросил он Державина.
— Как, как?— изобразил полное непонимание Емель-
ян.— О чем вы изволите говорить?
— Я любопытствую: когда вы вступили в Российскую
25
социал-демократическую партию?— повторил вопрос Хал-
занов и вытер лысину платком.— Вы арестованы за
преступную пропаганду идей социализма в рабочей среде.
— Путаете вы что-то, господин Халзанов. Ни в какую
партию я не вступал и вступать не собираюсь. Дети у
меня, забот и без того хватает,— спокойно ответил Емель-
ян, глядя прямо в лицо собеседнику.
— Наверное, вы даже ничегошеньки и не знаете о та-
кой организации?— Халзанов нервно постучал пальцами
по крышке стола и подозрительным взглядом окинул Дер-
жавина с ног до головы.
— Не знаю,— твердо, не отводя взгляда, ответил
Емельян.
— Разумеется, и про Ульянова вы ничего не слыша-
ли?— Халзанов натянуто улыбнулся.
— Про Ульянова, кажись, слыхал,— ответил Держа-
вин, не испытывая никакого волнения.
— Что же именно?— хитровато прищурился Халза-
нов.
— Да ничего особенного,— пожал плечами аресто-
ванный.— Есть вроде такой богатый фабрикант в нашей
губернии. Очень благонравный человек.
Лицо Халзанова покрылось красными пятнами:
— Вы мне дурочку не валяйте! Это — Мульянов, а не
Ульянов. Наипреданнейший слуга престола!
— Вот я и говорю: очень благонравный...
— Вы посещали воскресную школу?
— Да, грамоте хотел малость подучиться.
— Наслышаны мы о подобном ученье,— поморщился
Халзанов.— Марксизмом там занимаются, а не грамотой.
«Марксизм — это и есть основная грамота пролета-
риата»,— мелькнула у Емельяна мысль, но вслух он ска-
зал:
— Если история нашей империи называется, как вы
только что выразились, марксизмом, то...
При обыске в доме Державина не нашли никакой
крамольной литературы, потому и держался он довольно
уверенно.
Халзанов устремил свои мышиные глазки на аресто-
ванного:
— Какие отношения вы поддерживаете с Поленовым
Владимиром Павловичем?
— Отношения обычные,— с готовностью пояснил
Емельян.— Он мастер, мы — подручные. Что прикажет, то
26
и выполняем. А кто к нам лицом, к тому и мы не спиной.
— Я не о том,— сделал нетерпеливый жест рукой Хал-
занов.— О чем-то ведь он с вами беседует, помимо литей-
ных дел?
Державин простодушно поддержал:
— Да об чем же, господин следователь? Об выпивке?
Так он непьющий. Ну, а об женском поле — пожилой
уже, ему это без интереса.
Халзанов, не сдержавшись, пристукнул кулаком по
столу:
— Вы идиота из себя не стройте, комедию не ломайте!
Мы тут насмотрелись на всяких.
Емельян, к удивлению следователя, тоже повысил го-
лос:
— А вы спрашивайте о чем надо! А то: чего говорит да
чего не говорит? Возле литейной печи языком чесать
некогда, от жары слова в глотке сохнут. Покрутились бы
сами там денек, тогда бы смекнули: до разговоров ли
вам опосля будет? Небось пластом бы лежали, ни ручкой,
ни ножкой не шелохнули.
— Советую взяться за ум,— наставлял Халзанов.—
Уведите его,— раздраженно распорядился следователь и
прочистил мизинцем правой руки свое ухо.
На этом первый допрос закончился. После второго
допроса Державина выпустили.
Выйдя из кутузки поздно вечером, Емельян заторо-
пился домой. «Измаялась, поди, Наташа».
Постучал в окошко. Долго никто не откликался. На-
конец, тревожный голос жены спросил:
— Кто там?
— Я это, открой.
Дверь с шумом распахнулась, и на шее у Державина
повисла Наталья. С минуту оба молчали, но он чувство-
вал, как по ее щекам текут слезы.
На следующий день он тайно встретился с Поленовым.
Передал, чем интересовался на допросах следователь Хал-
занов.
— Твоя-то партия отбыла на фронт,— выслушав его,
заметил Поленов.— Через неделю готовят к отправке
новую. Кстати, и дружок твой Коновалов в нее попал. Так
что вдвоем-то вам веселее будет. И помни, Емельян,—
продолжал Поленов,— что и на фронте ты останешься чле-
ном партии — большевиком. Твоя задача — агитационная
деятельность среди солдат. Хочешь, я загадаю тебе
загадку? 27
— Давай...
— Скажи, какая разница между дорогой и ручьем?
Державин помолчал немного и сказал:
— Затрудняюсь.
— Тогда слушай. По дороге можно идти в обе стороны,
а вода в ручье бежит в одну. Вот и мы с тобой, как вода в
ручье, только в одну сторону должны двигаться — в
сторону революции.
Вместе с Державиным готовился к службе и Пашка Ко-
новалов. Ходил он по поселку с гордо поднятой головой.
Сыграть на гармошке, когда его просили, отказывался,
глубокомысленно изрекая:
— Мне теперь не до баловства. У меня настроение
военное.
А Емельяну весело говорил:
— Эх, послужим мы! Наши жены — ружья заряжены.
— Чему ты радуешься?— одергивал его Державин.—
Ведь там и голову недолго потерять.
— Потеряю — новую сошью,— беззаботно отзывался
Пашка, щуря свои цыганские глаза.
Емельян завидовал ему: холостяк. Ни забот у него, ни
тревог, сам за себя ответчик. А тут — Наташа, два сына.
Прощаясь с Веркой Озеровой, Коновалов выглядел
откровенно огорченным.
— Упустили мы свое счастье, проворонили. Сватал я
тебя — отказалась. А теперь вот расстаемся. Встретим-
ся ли еще когда-нибудь?
Девушка, не сдерживая слезы, всхлипывала у Пашки
на груди:
— Бог даст, все обойдется, Павлуша, вернешься
живым-здоровым. Я тебя ждать стану.
До Екатеринбурга Державина и Коновалова прово-
жали шумной, подвыпившей компанией. Широко растя-
гивал Пашка мехи своей видавшей виды двухрядки,
встряхивая чубом. Верка Озерова пела что-то заунывное
и печальное.
На вокзале Емельян крепко обнял жену. Она разрыда-
лась.
— Береги себя, родной,— шептала побелевшими губа-
ми.— Ради сыночков наших береги.
— По вагонам!— разнеслась громкая команда.
Спустя две недели после проводов в дом к Державиным
неожиданно пожаловал Анисим Поликарпов. Степка бегал
где-то на улице, а Наталья с прихворнувшим Петькой си-
28
дела в горнице. Тот капризничал, а увидев пристава, огла-
шенно закричал,— должно быть, хорошо запомнил его
по первому посещению. Наталья успокаивала сынишку,
как могла. Поликарпов совал ему конфетку, но мальчонка
не унимался.
На сей раз пристав пытался казаться добрым и даже
благодушным.
— От Емельяна вести есть?— поинтересовался он,
без приглашения усаживаясь на табурет.
— Какие вести?— глухо обронила Наталья.— Поди,
до места еще не добрались. А вам-то что за печаль?—
косо взглянула она на незваного гостя.
— Любопытствую, Наталья Ивановна,— наигранно
ухмыльнулся Поликарпов.— Беспокоюсь, можно сказать.
Сами рассудите, уважаемая, как мне не интересоваться,
если Емельян Максимович...— он выдержал паузу,— наш
человек.
Наталью точно кипятком облили.
— Чей человек?— обескураженно пролепетала она, из
ее рук выпала глиняная чашка и, ударившись об пол, раз-
летелась на куски.
— Ах, Наталья Ивановна!— Анисим Поликарпов наг-
нулся, собирая черепки.— Вы же неглупая женщина.
Хозяйка не отрывала от него взгляда, полного ужаса.
— Неужели трудно догадаться, почему мы так быстро
выпустили вашего драгоценного мужа?
— Не виноватый он, вот и отпустили,— через силу вы-
давила Наталья.
— Скажу больше: он виноват перед самим государем-
императором,— почти прошептал Поликарпов.— Ночью,
за два дня перед арестом, ваш муженек тридцать прокла-
маций РСДРП расклеил на заборах Сысерти да двад-
цать — разбросал в трактире Пташкина. Но об этом и на
допросе его не спрашивали. Задумка была на его счет...
Небольшую услугу оказал нам Емельян Максимович,—
медленно и торжественно продолжал Поликарпов.— В
долгу мы перед ним. А потому, ежели вам — как солдат-
ке — помощь какая требуется, не стесняйтесь, обращай-
тесь. Завсегда поддержим.
Наталья как подкошенная опустилась на лавку.
— К-какую услугу он оказал?— тихо спросила она,
чувствуя, что перед глазами у нее все плывет.
— Нет, нет, не бабье это дело,— поспешно заключил
пристав.— А впрочем, все едино узнаете. Ну, кое-какие фа-
29
милии ваш муж нам любезно назвал: Поленова, например,
кое-какие сведения сообщил.
— В-врете!—отчаянно крикнула Наталья.— Врете!
— Зачем же так грубо?— почти ласково увещевал
Поликарпов.— Что было, того не вернешь. Когда весточку
от Емельяна Максимовича получите и ответ надумаете
писать, не забудьте и от нас привет передать. Дескать,
помним и ценим.
Он поднялся и, вежливо попрощавшись, вышел.
Наталья долго сидела, уставившись в одну точку, и
не могла прийти в себя от потрясения. Неужто правда?
Неужто Емельян кого-то выдал? Быть такого не может!
После ухода Поликарпова Наталья помолилась и вы-
ставила в окнах святые иконы Спасителя, Божьей мате-
ри и Николая-чудотворца. Немного отошла, но на следую-
щий день новое событие обрушилось на нее: полиция
арестовала Владимира Павловича Поленова и еще двух
рабочих из литейки. Забрали рано утром, ничего толком
не объяснив родным. Аресты производил все тот же прис-
тав Поликарпов.
Наталья совсем надломилась. Не представляя, как
поступить, она скорехонько собрала ребятишек и зато-
ропилась к родителям в Черноусово.
Выслушав беспорядочный рассказ дочери, Иван Тро-
фимович потемнел лицом.
— Навет!— загромыхал он.— Что, Емельяна я не
знаю?
Как раньше он горячо отговаривал зятя от опромет-
чивых поступков, так теперь столь же горячо защищал его.
Глава четвертая
Разный люд набился в старенький обшарпанный
вагон, где вот уже целые сутки трясся Емельян Держа-
вин...
Залитое слезами лицо жены снилось Державину в пер-
вую дорожную ночь. Впрочем, спал он мало. Подвыпившие
новобранцы громко пели, наперебой рассказывали о своих
деревнях, о невестах. А когда все, наконец, угомонились,
наверное, многие всплакнули украдкой.
Наутро, после отъезда из Екатеринбурга, первым в
вагоне проснулся Пашка Коновалов, крепко перебрав-
ший накануне. Теперь его мучила жажда, боль разламы-
30
вала виски. Свалявшийся чуб плотно прилип колбу, засло-
нив один глаз,— никакого шику.
— Голова моя, головушка!— прохрипел Пашка, спол-
зая с верхней полки, где похрапывали еще его одно-
годки.— Эх, водицы бы испить! Студеной, чтобы зубы
заломило.
— Ишь, чего захотел!— отозвался здоровый парень,
которого чинно провожали прилично одетые родственники,
сразу видно, из зажиточных.— Может, тебе кваску домаш-
него?
Здоровый парень спокойно стоял посреди вагона. На
его небритом, одутловатом лице выражалось полное рав-
нодушие. Это был плотный молодой человек, среднего
роста. В плечах, как говорится, косая сажень. Темно-
рыжеватая бородка и реденькие усы оттеняли полные,
бледные губы. Лоб высокий. Нос с горбинкой, большой.
Глаза маленькие, серые и пронизывающие, а над ними гус-
тые рыжие волосы.
— А есть квасок?— оживился Пашка и потер руками
затылок.
— Тебе, так и быть, дам,— смилостивился здоровяк.—
Уж больно хорошо ты на гармошке наяриваешь. Умеешь!
Коновалов, постанывая и держась за больную голову,
подошел к парню. Тот степенно развязывал одну из трех
торб, прихваченных из дома, неторопливо достал объе-
мистый берестяной туес. Отпил сам несколько глотков
и протянул Пашке:
— Давай, только не очень-то размахивайся. Путь у нас
дальний. Коли в первый день все припасы прикончишь —
то и зубы на полку.
Вагон тряхнуло, и Пашка сплеснул квас на пол. Парень
подпрыгнул на своем месте и почти силой вырвал туес у
него из рук.
— Чужое, так можно и ца пол лить!— сердито про-
бубнил он и бережно закрыл квас деревянной крышкой.
Коновалов брезгливо посмотрел на него:
— Дать бы тебе по мироедской роже! Квас твой попе-
рек горла становится, скупердяй паршивый.
— Эй, Павел!— не выдержал Емельян, которому
смешно было наблюдать и за похмельным Коноваловым,
и за прижимистым парнем.— Человек тебя угостил, а ты
на него сердишься.
Пашка сплюнул.
— Знаем мы таких угощальщиков!— запальчиво
31
произнес он.— Угостит на грош, а потом вопьется в тебя,
как вошь.
Державин спрыгнул с полки и стал рядом с Павлом
у двери вагона.
— Приоткрыть бы чуток, а то надымили за ночь.
Сколько нас здесь набито?
— Голов сорок,— усмехнулся Коновалов,— втиснули
в каждый вагон. А офицерики-то, чай, в классовых купе
катят, на чистых простынях нежатся.
— А тебе завидно, что ль?— подал голос владелец
туеса.— Они офицеры, ученые и благородного происхож-
дения, им можно. А ты небось и читать по слогам не
умеешь. Так лучше молитву бы сотворил.
— Небось, небось,— передразнил его Пашка.— Сам-
то ты хотя букварь в глаза видел? И не в одной грамоте де-
ло. Вот дружок мой, Емельян, книг прочитал побольше, чем
иной офицер. Да и башка у него поумней офицерской, а
вместе с нами пыль да вонь нюхает.
— Да не кипятись ты, Павел,— хлопал Державин дру-
га по плечу.— Покури, помолчи, осмотрись. Народ здесь
разный едет, с ними нам жить. А про офицеров — какой
разговор, под японские пули вместе с ними пойдем.
Он затянулся несколько раз, закашлялся. Открыл чуть
двери вагона, высунул голову наружу:
— Красиво-то как!
Места вокруг действительно раскинулись живо-
писные.
Вагон постепенно наполнялся шумом. Новобранцы,
пробуждаясь, поднимались, забивая проходы. Потягива-
лись и почесывались, зевали, широко раскрывая рты и
осеняя их мелким крестом.
— Эх, матушка моя родненькая!— вздохнул высокий
парень с большими, разбитыми работой, ладонями.—
И куда нас везут? От семей, от малых детушек отры-
вают...
— Знамо, куда везут,— назидательно обронил здоро-
вяк, угостивший Пашку квасом.— На войну — вот куда.
— А на что мне та война?— огрызнулся худой и потро-
гал крест на груди.— На кой ляд мне она сдалась?
— Поговори, поговори!— набычился его собеседник.—
Их высокоблагородие, командир услышит, он тебе сопатку
в кровь расшибет.
Коновалов, уже явно возненавидевший прижимистого
парня, хотел вмешаться, но Емельян дернул его за рукав.
32
— Пусть побеседуют, а ты послушай да мотай на ус.
Может, поймем, кто чем дышит.
А в разговор между тем вступало все больше ново-
бранцев.
— Эй ты, или как тебя там кличут?— кричал ве-
селый разбитной солдат обладателю кваса.— Ты целую
ночь храпел, как дикий кабан...
— Ефремом кличут, вот как!— сердито отозвался
тот.— А фамилия — Щукин.
— Во-во! На то и щука в озере, чтобы карась не дре-
мал...
Шуточки были грубоваты, но они бодрили людей, за-
ставляли их забывать о невеселых мыслях.
— Слушай, Щукин,— решил ввязаться в перепалку
Емельян.— У твоего отца есть мельница?
Парень опешил: об отцовской мельнице он еще никому
не сказал ни словечка, только при случае собирался похва-
литься.
— А ты откуда знаешь?
— Да уж знаю,— усмехнулся Державин, чувствуя, как
стих вокруг шум.— И батраки у твоего отца рабо-
тают.
— Ну да,— растерянно подтвердил парень. Он совсем
смешался, не понимая, откуда этому новобранцу все о нем
известно.
— Ну вот, видишь: и отец твой, и ты, значит, мироеды.
Так зачем же ты едешь с япошками воевать? Сидел
бы дома да батраков подгонял,— подковырнул Коновалов.
— Раз говорит царь-батюшка: надо бить японцев —
нельзя ослушаться,— насупился Щукин.— А то они до са-
мой середки России доберутся, землю у нас поотбирают.
— Вон как! А ты, Сидоркин, почему едешь?— повер-
нулся Державин к худому длинному парню с огромными,
почерневшими от тяжелой работы ладонями.— Тоже свою
землю защищать?
—* Откудова у меня земля?— зло проворчал парень.—
Нет у меня ее и отродясь не имелось. Всю жизнь на Ложки-
на Ивана Денисовича спину гнул, в батраках у него нас
семеро ходило.
— Значит, семеро с сошкой, а Ложкин с ложкой?—
пошутил Емельян, и весь вагон одобрительно загудел.
— Выходит, так,— невесело засмеялся и Сидоркин.—
Вот у меня в деревне двое детишек малых осталось да
жена. Как они без меня обойдутся, скажи?
2—437
33
— Смекаешь, Щукин?— посуровел голосом Держа-
вин.— По-разному вы едете воевать с японцами. У Си-
доркина — ни кола ни двора, а у тебя — батраки, мель-
ница да скотины полон двор. Кончится война, вернешься
домой, а твой отец станет за это время еще богаче. А что
ждет Сидоркина?
— Не провидец я,— буркнул Ефрем Щукин.— Ра-
ботал бы он по совести да с молитвой — и у него все
было бы.
— Да я с десяти лет в земле вожусь, а может, и
раньше!— Сидоркин сжал кулаки, от обиды лицо его пош-
ло пятнами.— А ты мне такое плетешь! И вправду, жлоб
ты, не меньше!
Его кое-как успокоили: кто-то сунул махорку, кто-то
сухарей и кружку с кипятком. А Щукин невозмутимо
раскрыл котомку и, отвернувшись в угол, принялся жевать.
«Мешок-то нужно под голову на ночь класть,— опасливо
подумал он.— А то эта голытьба подберется, все раста-
щит». Он вспомнил отцовские слова: «Делись с тем, кто
с тобой может поделиться. А с отребьем дружбы не води.
Будь к начальству поближе, учись у них уму-разуму. Мо-
жет, и сам в начальство выбьешься».
Отец даром слов на ветер не пускает. От этих смутья-
нов действительно нужно держаться подальше. Ни Коно-
валов, ни Сидоркин, ни другие попутчики не казались
Ефрему Щукину чересчур опасными. А вот Емельян Дер-
жавин... Поначалу он думал, что Емельян, должно быть,
из студентов. Только позже понял, что из рабочих. Щукин
решил впредь воздерживаться от стычек с ним — береже-
ного бог бережет, а при случае сообщить кому следует...
Однако Емельян сам продолжил разговор:
— Откуда родом-то будешь?— спросил он, но любо-
пытства в его голосе не чувствовалось.
— Про то батька с мамкой знают,— нехотя и недру-
желюбно процедил Ефрем.
— А все-таки?— не унимался Державин.
— Ну, с Алтая.
Емельян удивленно присвистнул:
— Тю! Чего ж тебя на Урал занесло?
Щукин с видимым удовольствием принялся объяснять:
— Тетка моя родная в Перми проживает, замужем за
купцом первой гильдии Пименом Савельевичем Коло-
кольцевым. Он на всех пристанях Камы магазины содер-
жит. Может, слыхали?
34
— Как же, как же,— встрял Коновалов.— Сорока на
хвосте принесла...
— Погоди, Павел,— одернул друга Державин и снова
поинтересовался у Щукина:— Гостил, стало быть?
— Так, да не так,— солидно отозвался Ефрем.— Боль-
ше к делу приглядывался. Огро-омное дело дядя ведет.
— Никак, тоже в купцы метишь?— опять подъязвил
Пашка.
Щукин не удостоил его даже взглядом.
— А что? Купеческое сословие всегда опорой трону
служило, казну крепило. Продавать-покупать — это не
лапти плести. Тут разумение требуется.
— Еще бы!— в тон ему заметил Емельян.— Особенно
когда с мужика семь шкур дерешь.
Ефрем презрительно махнул рукой и повернулся лицом
к стене.
* * *
Широка полноводная Обь! Здесь кончалась Западно-
Сибирская железная дорога и начиналась Средне-Сибир-
ская, тянувшаяся до Иркутска. Предстояла пересадка.
И снова дорога. Под успокоительный перестук колес,
лежа с открытыми глазами, Державин вспоминал Ната-
лью, как та в толпе провожавших на вокзале беспрерывно
шептала: «Да хранит тебя любовь моя!» А потом, когда
поезд тронулся, она побежала за ним, чтобы еще раз уви-
деть мужа.
Поезд подходил к Байкалу в ранние сумерки. Солдаты
столпились у дверей, пытаясь как можно лучше разглядеть
озеро.
За время пути они успели достаточно близко познако-
миться между собой, кое-что узнали друг о друге, дели-
лись своими заботами, печалями, надеждами. И как-то не-
произвольно многие тянулись к Державину. Им нравилось
его хладнокровие, уверенность и доброжелательность, на-
конец, его умение выслушать и понять человека и при необ-
ходимости толково и ладно рассказать о их житье-бытье в
солдатских письмах.
Однажды Петр Абросимов из Нижнего Тагила
осторожно поинтересовался:
— А ты, Емельян, случайно, не из тех, кто против
царя?
2*
35
Державин неплохо изучил Абросимова, но все же отве-
тил неопределенно:
— Холоден, голоден — царю не слуга. Такая послови-
ца есть армейская. А ведь мы солдаты.
— Да уж теперь царь нам ничем не поможет,— согла-
сился Петр.
— Вот гонят нас на войну. Кто гонит? Тот же царь, те
же помещики и заводчики. Правда?
— Истинная правда!— громко воскликнул Абросимов,
но тут же спохватился и настороженно глянул в угол, где
копошился Ефрем Щукин.
С Державиным люди советовались, заранее зная:
Емельян понапрасну утешать не станет, а все же подска-
жет, как правильнее поступить.
— Скажи, Емельян, а что это за японцы?— спросил
как-то Сидоркин, когда они уже подъезжали к Чите.—
Что им надо от нас, русских?
— Японцы внешностью на бурят похожи,— объяснил
как можно проще Державин.— Живут они на самом Даль-
нем Востоке, там, где солнце всходит. Потому и флаг у них
такой, полотно и круг посередине — солнце. А воевать
японцев, как и нас, богатеи заставляют. Ну, а если япон-
цы нас поколошматят, тогда ихние буржуи останутся в
выгоде. А нам, солдатам, от этой войны нечего ждать.
Вернемся домой живые да непокалеченные — и на том спа-
сибо.
— Хоть бы вернуться,— пробормотал Сидоркин.— А
то как моя Анисья с двумя ребятишками проживет? По-
гибнут с голодухи!
Емельян приободрил его:
— Как возвратимся, начнем жизнь своими руками
переделывать. Чтоб вольнее дышалось рабочему люду — и
мастеровым, и батракам.
— Неужели можно устроить такую жизнь?
— Можно, Сидоркин. И нужно. Только за это бороться
надо.
— А я знаю, кто ты, Емельян,— вдруг обронил Сидор-
кин, подумав.— Ты социалист. У меня в другом вагоне
дружок едет. Так он мне сказывал, что у социалистов
хорошая голова есть, вождем называется.
— Правильно, Сидоркин. Есть у них своя партия —
Российская социал-демократическая, есть и свой вождь —
Владимир Ульянов.
36
Глава пятая
Державин не раз сожалел о том, что попал в один
взвод со Щукиным. Тот с самого начала невзлюбил его
и даже не пытался этого скрыть. Еще в дороге Щукина
так и подмывало пойти к начальству и доложить о смутья-
не.
Между тем начались напряженные, полные суматохи
дни. Обучал новобранцев ярый службист старший унтер-
офицер Пахом Пахомович Оглобин. Это был детина высо-
кого роста, крепкого телосложения. Наставляя солдат уму-
разуму, он обычно орал:
— Как стоишь, скотина? Богу молись, осел! Царя ува-
жай, болван!
Пашка Коновалов столкнулся с Пахомом Пахомовичем
в первые же дни службы. Придирался унтер к Павлу
якобы за то, что тот неправильно держит ногу при па-
радном шаге.
— Носок тяни!—горланил унтер-офицер.— Тяни но-
сок повыше, а то в рыло съезжу!
«Вот гад,— злился про себя Коновалов, но приказания
выполнял до поту.— Куда денешься?..» И все же больше
остальных возненавидел Оглобин Державина и при ма-
лейшей возможности проявлял свою злобную ненависть
сполна: картошку чистить — Державин, казарму дра-
ить — Державин, стирать белье — опять Державин. Да
еще измывался при этом:
— Ты у меня научишься аккуратности, м-морда! Сооб-
разишь, как заяц спички зажигает!
Командир роты поручик Воронцов, хмуря брови, сдер-
жанно одергивал Оглобина:
— Полегче бы нужно, поделикатней.
Тот вытягивался и чеканил:
— Баловство это, ваше благородие! Обходитель-
ности сволочь-солдат никак не понимает.
Воронцов морщился — философия Пахома Пахомови-
ча явно его коробила. Между тем с театра военных дей-
ствий докатывались вести, одна безрадостней другой. С
большим опозданием пришло печальное сообщение о ги-
бели командующего Тихоокеанским флотом вице-адмира-
ла Макарова, флагманский броненосец «Петропавловск»
подорвался на японских минах и, объятый пламенем, быст-
ро затонул. Спасти удалось немногих.
37
* * *
Вскоре Державин познакомился с Борисом Черкаши-
ным из первого взвода. Тот еще в поезде приметил Емелья-
на и только искал подходящего случая для разговора.
Как-то вечером, в короткий промежуток отдыха, прогу-
ливаясь за дальним плацем, он наткнулся на Емельяна,
читающего письмо от Натальи.
— Мое почтенье, земляк!— весело, но с серьезным при-
щуром поздоровался Черкашин.
— И тебе того же,— приветливо улыбнулся Державин.
Черкашин опустился рядом.
— Из дому?
— От жены.
— И дети есть?
— Два парня растут.
— Подходяще,— одобрил Черкашин.— Давай знако-
миться. Борис.
— Емельян,— Державин крепко пожал протянутую
руку... Перед ним стоял невысокий, коренастый молодой
человек с острым взглядом красивых карих глаз, смотрев-
ших из-под густых бровей. Молодое обветренное лицо было
слегка обрамлено светло-русой окладистой бородой. Он
производил впечатление надежности и прочности. Такой
не дрогнет перед первой неудачей, не отступит, пока не
добьется своего. Даже при мимолетном взгляде невольно
возникало доверие к нему, не совсем понятное, подспудное,
но искреннее.
— В грамоте, значит, силен?— спросил Черкашин, с
наслаждением вытягивая ноги.
— Не жалуюсь,— отозвался Державин.
— А вот японцы утверждают, что их солдаты поголов-
но грамотны, культурны и беспредельно преданы микадо.
— Ты к чему это?
— Да так, к слову. Ведь и нам с тобой схватиться с ни-
ми предстоит. А вообще-то я тоже весточку с родины полу-
чил. Прочти, если не затруднит.
— А сам-то чего?
— Читай, читай.
Черкашин вынул из-за голенища сапога сложенный
вчетверо лист бумаги и вручил Емельяну.
Глаза Державина заскользили по строчкам:
«Наш народ нищает и мрет от голода у себя дома, а
его втянули в разорительную и бессмысленную войну из-за
38
чужих новых земель, лежащих за тысячи верст. Наш на-
род страдает от политического рабства, а его втянули в
войну за порабощение новых народов. Наш народ требует
переделки внутренних политических порядков, а его вни-
мание отвлекают громом пушек на другом краю света».
Емельян поднял на Черкашина удивленные глаза.
— Откуда это?
— Читай до конца,— поторопил он.
«Война разоблачает все слабые стороны правительст-
ва, война срывает фальшивые вывески, война раскрывает
внутреннюю гнилость царского самодержавия...»
Бережно сложив листок, Державин вернул его Черка-
шину. Тот снова спрятал бумагу в сапог и прищурился:
— Вот теперь спрашивай.
Однако от волнения Емельян не мог сразу подыскать
нужные слова:
— Здорово! Прямо как с души слова сняты! Кто писал?
Черкашин чуть помедлил с ответом.
— Ульянов Владимир.
Державин с возрастающим удивлением глядел на
Бориса:
— Рисковый ты, видно, парень.
— С чего ты взял?
— Ну, а как же? Еще знать меня не знаешь, а уже
листовку суешь. А если донесу?
— А-а, — засмеялся Черкашин.— Тут ты ошибаешься:
хоть и заочно, но прощупать мы тебя успели.
— «Мы»?— оторопело переспросил Емельян.
— Вот именно — мы: полковая группа членов РСДРП.
Как говорится, свояк свояка видит издалека. Да и реко-
мендация Поленова кое-что значит. Оттого я такой и рис-
ковый.
Борис опять рассмеялся. Державин схватил его за
РУку:
— Ас Поленовым каким образом знакомы?
— Встречались,— уклонился от прямого ответа Чер-
кашин.
Емельян понимающе кивнул и в упор спросил:
— А партийная группа здесь большая?
Борис рассмеялся:
— Ну, земляк! Ты задаешь вопросы, как в охранном
отделении.
Державин обиженно замолчал.
— Да ты не серчай, браток,— успокоил его новый
39
знакомый.— Группа пока немногочисленна, но время рабо-
тает на нас. Вот тебе первое партийное поручение —
разъяснить наиболее надежным солдатам в своей роте
содержание этой листовки и сущность войны с японцами.
Ответственности за революционную агитацию и пропа-
ганду в армии с нас никто не снимал...
* * *
К донесениям, поступавшим в штаб полка, утром при-
бавилось то, которого ожидали с часу на час: приказ
о выступлении.
Суть донесения сводилась к следующему... Русские
войска оставили Кинчжоу и порт Дальний. Нависла не-
посредственная угроза над Порт-Артуром и Тихоокеан-
ским флотом.
Для активных действий войска Первой японской ар-
мии генерала Куроки сосредоточились на севере Кореи.
В это же время войска Второй японской армии под коман-
дованием генерала Оку перебрасываются на Ляодунский
полуостров. Для наступления на Порт-Артур была оформ-
лена Третья армия под командованием генерала Ноги.
В конце мая в Дагушане высадилась Четвертая япон-
ская армия под командованием генерала Подзу. Теперь
японские армии двигались в глубь Маньчжурии по направ-
лению к Ляояну, оттесняя русские войска к северу.
Под давлением Николая II Куропаткин послал на по-
мощь портартурцам корпус генерала Штакельберга. В
связи с этим полку, где служил Державин, предписывалось
немедленно влиться в состав корпуса и двигаться в сторону
Вафангоу. Среди солдат был пущен слух: в Киеве в склад-
чину соорудили для посылки портартурцам икону Печер-
ской божьей матери и послали ее во Владивосток, а
оттуда с хоругвями в Порт-Артур понесут. Победу одер-
жать поможет. «Взбодренные» слухом, солдаты быстро
погрузились в теплушки.
В бой пришлось вступить не мешкая. Причем ситуация
сложилась такая, что корпус Штакельберга, едва начав
развивать наступление, вынужден был тут же перейти
к обороне. Самураи наседали зло и решительно. Взводу
солдат, где находился Державин, пришлось прикрывать
батарею. Солдаты лежали в наспех вырытых окопчиках,
совершенно оглушенные артиллерийским огнем своих
и чужих орудий. Позади цепи ползал, извиваясь ужом, ста-
40
рший унтер-офицер Оглобин. Сейчас он не кричал, как
обычно, а почти умоляюще взывал в перерывах между
залпами:
— Ребятушки, держи-ись!
Справа от Емельяна распластался побледневший, за-
кусивший губу Коновалов, слева скорчился в окопчике
Сидоркин,— глаза у него было закрыты, рукой он дер-
жался за щеку.
— Зубы, что ли?— стараясь перекрыть грохот, оклик-
нул его Державин.
Сидоркин бессмысленно уставился на товарища:
— Чего?
— Ты за винтовку держись, а не за скулу,— гаркнул
Емельян.— Да вперед смотри, вперед...
— Господи!— торопливо перекрестился Сидоркин.—
Никогда не думал, что тут так страшно. Господи! Ты, Еме-
льян, поближе ко мне будь. Вдвоем, оно полегче. Ладно?
— Ладно,— еле сдерживая нервный озноб, процедил
Державин.— Бог не выдаст, свинья не съест.
— Господи!— повторил Сидоркин.
Коновалов, сжавшись в комок, молчал, всем своим
существом предчувствуя развязку.
Вдруг на какую-то минуту наступило абсолютное за-
тишье. Затем оно так же неожиданно оборвалось, сменив-
шись гортанным воем и гиканьем сотен людей. Началась
атака.
На левый фланг мчались конники на низкорослых верт-
ких лошадях. Навстречу им, рассыпаясь веером, вырва-
лись наши казачьи сотни.
Еще мгновение, и две огромные кавалерийские лавины
слились, и содрогнулась земля от конского ржанья, шашеч-
ного свиста, криков и стонов людей.
Недолго длилась схватка. Казаки дрогнули, смешались
и, нахлестывая лошадей, группами и поодиночке устреми-
лись вспять. Японцы, наседая, с улюлюканьем преследова-
ли их, размахивая сверкающими на солнце клинками.
За неприятельскими эскадронами поднялась пехота.
До слуха Емельяна долетел срывающийся голос стар-
шего унтера Оглобина:
— Ого-онь, мать их так!
Ахнул залп.
Державин ощутил в плече резкую отдачу приклада. В
нос шибанул вонючий запах пороха. «До чего же все обы-
денно,— колотилась в голове навязчивая мысль,— ты
41
стреляешь, в тебя стреляют. Вот она, правда войны».
Потом все мысли как будто исчезли. Осталась лишь од-
на: впереди враги, рядом свои, русские. Емельян разли-
чал впереди окопчика смутные, размытые фигуры и нажи-
мал на курок, выпускал пулю за пулей и совершенно по-
терял счет времени.
Вдруг откуда-то сбоку выскочил японец, взъерошен-
ный, с остекленевшим взглядом. Прижимая локтем вин-
товку, он метнулся в сторону Коновалова. Пашка возился
с патронной сумкой и не замечал опасности.
Какое-то шестое чувство сработало в Державине. Буд-
то невидимая стальная пружина подбросила его, и он с бе-
шеным остервенением вонзил штык в японца. Тот по-детски
удивленно раскрыл рот и жалобно застонал. Тело японца
медленно повалилось и рухнуло на землю.
Емельян не отрываясь смотрел на убитого. Он не видел
ни его лица, ни рук, ни ног, а только все расползающееся
кровавое пятно, и его охватывала дрожь. Боже, как безум-
но просто лишить человека жизни! Удар, всего лишь удар
штыка — и человека нет... А между тем Пашка усиленно
тряс его за плечи и кричал, глядя в лицо:
— Очнись, браток. Чего с тобой? Очнись! Я ж теперь
тебе до окончания века обязан буду!
Японцы отступили.
К удивлению Емельяна, бой продолжался всего два-
дцать минут, а ему показалось, что прошла вечность. Уби-
тых и раненых оказалось много. Погиб в бою и Сидор-
кин, которого ждала дома жена с двумя детишками.
— Мать честная, сколько людей порешили,— горестно
сетовал Ефрем Щукин.— Я-то ведь тоже чудом уцелел.
Воочию чуял, как смертный ангел надо мной парил.
— Чего ты там чуял?! — презрительно бросил изнурен-
ный, осунувшийся Петр Абросимов.— Весь бой в воронке
от снаряда, как мышь, пролежал.
— Кто? Я?
— А то кто!
— Тише, хлопцы! — призвал к вниманию Державин,
уже несколько оправившийся от потрясения.— Тише! О
чем тут спорить? Мы бились с японцем лоб в лоб, а Щукин
поджидал их с тыла. Недаром же пословица сложена:
козла берегись спереди, кобылу сзади, а нашего Ефрема —
со всех сторон.
На измученных солдатских лицах засверкали улыбки.
Щукин засопел и ожег Емельяна ненавидящим взглядом.
42
* * *
Слабые и нерешительные попытки Куропаткина задер-
жать продвижение японцев успеха не имели. В бою под
Вафангоу второго июня корпус Штакельберга потерпел
поражение. Главнокомандующий всеми японскими армия-
ми генерал Ойяма организовал наступление на город
Ляоян. Пять дней продолжалось сражение, которое по
вине русского командования закончилось победой япон-
ских войск. Среди русских солдат возросло озлобление
против бездарного командования за напрасные жертвы.
В городах России нарастало революционное движение,
которое начинало захватывать и солдатские массы.
В эти дни Державин и Черкашин встречались часто.
— Круто японец берет,— рассуждал Борис.— Думали
шапками его закидать, ан не вышло. Прет и прет, бестия.
Самое время сейчас усилить агитацию среди солдат.
Когда Емельян осторожно высказывал эти же мысли
своим товарищам, те, к его радости, понимали его с полу-
слова.
— Что верно, то верно,— поддакивал Петр Аброси-
мов.— Наша кровушка высокому командованию — вода
водой. Лей, не хочу!
Как-то Пашка с беспокойством шепнул Державину:
— Поостерегись, Емельян. Что-то Щукин постоянно
возле нас вертится. Да и Оглобин глаз с тебя не спускает.
Подозрительно.
На Емельяна Оглобин в самом деле смотрел волком: аж
кипел от злости:
— Дождешься же ты у меня! Помяни мое слово: гре-
меть тебе кандалами. Уж я о том похлопочу.
Какие-то основания для таких слов у него, видимо,
были. Наверное, уж и он начал свои черные хлопоты,
только непредвиденные обстоятельства спутали ему карты.
20 декабря 1904 года комендант крепости генерал Стес-
сель сдал Порт-Артур японцам. Защитники крепости по-
теряли двадцать семь тысяч убитыми и ранеными. Но,
несмотря на это, Куропаткин начал новое большое сраже-
ние за Мукден. И тоже его проиграл. В одном из последних
боев под Мукденом Державин был тяжело ранен. Коно-
валов кинулся ему на помощь.
— Жив?— испуганно тормошил он друга, вгляды-
ваясь в его посеревшее лицо.
Емельяну в общем-то повезло: санитар оказался рядом,
43
в полевой лазарет доставили не мешкая, и хирург по-
пался умелый.
Узнав о ранении Державина, старший унтер-офицер
Оглобин орал: «В рубашке родился Державин! Если б не
ранение, на каторгу бы попал за свою пропаганду. Ну, да
ничего. Малость очухается — все равно туда загремит.
Не отвертится!»
А русские армии под командованием генерала Лине-
вича (после Мукденского сражения Куропаткин был снят
с поста главнокомандующего) по-прежнему отступали на
север, к Сыпингаю.
* * *
Русско-японская война, продолжавшаяся 19 месяцев
(по 5 сентября 1905 года), усилила революционное дви-
жение и ускорила начало первой русской революции. Кро-
вавые события 9 января 1905 года послужили толчком для
мощного подъема революционного движения. Стачками
протеста была охвачена вся страна. В январе — марте
1905 года в стачках и демонстрациях участвовало 810 ты-
сяч промышленных рабочих.
В апреле 1905 года в Лондоне состоялся III съезд
РСДРП. Документы, принятые съездом, были восприняты
партийными организациями как боевая программа борьбы
за победу буржуазно-демократической революции и ее
перерастание в социалистическую. Они легли в основу
всей практической деятельности большевиков. Решения
III съезда партии нашли дальнейшее научное обоснова-
ние и развитие в книге В. И. Ленина «Две тактики социал-
демократии в демократической революции».
Сильным толчком к дальнейшему развитию рево-
люции по всей стране явились первомайские демонстра-
ции 1905 года. В прокламации «Первое мая», написан-
ной В. И. Лениным, говорилось: «Пусть первое
мая этого года будет для нас праздником народного вос-
стания,— давайте готовиться к нему, ждать сигнала к
решительному нападению на тирана»1.
Знаменитая стачка в Иваново-Вознесенске оказала
большое влияние на развитие первой русской революции.
’Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 10.— С. 83.
44
В ней участвовало около 70 тысяч рабочих и работниц. Для
руководства стачкой был создан Совет уполномоченных,
который фактически явился одним из первых Советов в
России. На Урале первый Совет был создан рабочими
Алапаевска.
Стачки всколыхнули всю страну, во многих городах
происходили вооруженные столкновения с царскими вой-
сками и полицией. В течение 1905 года в стачках участво-
вало около трех миллионов рабочих, было 3228 крестьян-
ских выступлений. Начались волнения во многих войско-
вых частях и на кораблях. Восстание матросов на броне-
носце «Князь Потемкин Таврический» В. И. Ленин оце-
нивал как одно из самых выдающихся событий в первой
половине 1905 года.
Царское правительство воочию увидело, что одним на-
силием нельзя подавить революционное движение масс, и
вынуждено было, как предвидел III съезд партии, прибег-
нуть к тактике маневрирования, стремясь вырвать инициа-
тиву действий из рук организованного пролетариата. Вы-
ражением такой тактики явился царский манифест 6 авгус-
та 1905 года о созыве Государственной думы (булы-
гинской). В. И. Ленин назвал ее совещательным органом
без всяких прав. Большевики были единственной полити-
ческой партией, последовательно и решительно проводив-
шей тактику активного бойкота этой Думе.
Активная работа партии большевиков способство-
вала быстрому нарастанию революционного подъема —
пролетариат перешел к Всероссийской политической стач-
ке, которую начали железнодорожники Москвы. Забастов-
ка железнодорожников началась седьмого октября, к деся-
тому октября прекратили работу почти все крупнейшие
железнодорожные узлы страны. Тринадцатого октября
объявили политическую забастовку рабочие Обуховского
завода в Петербурге. Они заявили о готовности вести
борьбу за свержение самодержавия и установление демок-
ратической республики.
Стачка московских и петербургских пролетариев мол-
ниеносно распространилась на другие города и районы
страны, в том числе на Урал и Сибирь.
Всероссийская октябрьская политическая стачка про-
ходила под лозунгами: «Долой самодержавие!», «Да
здравствует демократическая республика!», «Да здравст-
вует вооруженное восстание!» Такого размаха политиче-
ской борьбы Россия еще не знала. В. И. Ленин писал:
45
«Рабочий класс поднимается, мобилизуется, вооружается
именно теперь в невиданных раньше размерах»1. К сере-
дине октября вся хозяйственная жизнь страны останови-
лась.
Активное участие во Всероссийской октябрьской поли-
тической стачке принимали пролетарии Урала: стачки
проходили в Уфе, Екатеринбурге, Мотовилихе, Алапаев-
ске, Сысерти и других городах и заводских поселках. В
годы революции на Урале, в тоги числе в Екатеринбурге,
вели подпольную работу видные деятели партии больше-
виков. По заданию ЦК РСДРП здесь работал Н. Е. Ви-
лонов (Михаил Заводской), которого хорошо знал и вы-
соко ценил В. И. Ленин. Именно двадцатидвухлетний
большевик Н. Е. Вилонов организовал в Екатеринбурге
выборы делегатов на IV съезд РСДРП. В очерке, посвя-
щенном Н. Е. Вилонову, А. М. Горький писал: «Был такой
Человек, думаю, что те из товарищей, которые встреча-
лись с ним, четко помнят его. Он был создан природой
крепко, надолго, для великой работы».
Революционную работу в Екатеринбурге, Перми и на
заводах Урала в эти годы вели Ф. А. Сергеев (Артем),
Р. С. Землячка, Я. М. Свердлов.
Царь, чтобы спасти самодержавие, решил пойти на не-
которые уступки, издав 17 октября манифест, полный лжи-
вых обещаний. В нем лицемерно провозглашались граж-
данские свободы: неприкосновенность личности, свобода
совести, собраний и союзов. Царь обещал созвать законо-
дательную Государственную думу и привлечь к выборам
в нее все классы общества. Так нараставшей револю-
цией была сметена совещательная булыгинская Дума.
Большевики разоблачили реакционную сущность
манифеста 17 октября, призванного усыпить бдительность
рабочих и крестьян, дезорганизовать и ослабить револю-
ционные силы, сплотить и укрепить силы контрре-
волюции.
Передовые рабочие под влиянием большевиков все
больше убеждались в том, что без вооруженного восстания
победа революции невозможна, и настойчиво его готовили.
В числе передовых отрядов был и пролетариат Урала.
‘Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 12.— С. 4.
46
Глава шестая
Начало сентября 1905 года выдалось на Урале дождли-
вым и холодным. Сысертские улицы, пыльные в пору ран-
ней осени, покрылись мутными лужами и непролазной
грязью.
Всегда тихий, полусонный заводской поселок теперь
непривычно бурлил. Слишком много произошло за послед-
нее время событий. Из дома в дом ходила в Сысерти потре-
панная газета, где местные грамотеи по избам читали
манифест от 6 августа о созыве Государственной думы
(булыгинской).
Мужики, как повелось, собирались в досужие вечерние
часы в трактире купца Пташкина. Сборища получались
многолюдные и шумные.
Приказчик Юлиуш Левицкий потирал руки, радуясь
небывалым доходам, однако не забывал предупреждать:
— Языками чешите, но не шибко-то — здесь трактир,
а не сходка.
Среди компании выделялся Прохор Сыромолотов, с
красным обожженным лицом. Он вернулся из-под Порт-
Артура еще осенью прошлого года. Рассказывал о себе
скупо, неохотно: «В блиндаже едва не сгорел — живого
места на теле не осталось, сплошь ожоги. Подчистую спи-
сали. А напрасно: с такой рожей я бы всех япошек распу-
гал...»
Вот и сейчас, привалившись за грязным столом у мут-
ного окна, он криво усмехнулся:
— Торопись, трактирщик, последний грош из нас выко-
лупывать, поспешай! Не дай бог прикажут перед созывом
Думы водку задарма давать — в трубу выпорхнешь!
Изба Сыромолотова стояла рядом с державинской, их
разделял лишь низенький заборчик. Проходя мимо, он
заглянул в тускло освещенное окно. Шторка была неплот-
но задвинута, и он различил в глубине комнаты Наталью,
возившуюся у печи. Ребятишки, наверное, уже спали.
«Трудно все же бабе одной,— подумал Прохор Сыро-
молотов.— Колотится, колотится, а достатка нет».
* * *
Было воскресенье. Верка Озерова, воспользовавшись
тем, что выглянуло скупое солнце, развешивала только что
выстиранное белье, натянув веревку от крыльца к почер-
47
невшему от дождя ветхому забору. Ладно и споро у нее
получалось. Даже с тяжелой корзиной, доверху напол-
ненной бельем, она двигалась красиво, свободно и легко.
Мастеровые парни не случайно останавливались возле
изгороди и, скаля зубы, перекидывались парой слов. Мно-
гие из них охотно посватались бы к Озеровой, однако хо-
рошо знали ее неприступность и верность Пашке Конова-
лову.
— Вера, приходи на вечеринку, сегодня у бабки Гуто-
рихи собираемся,— крикнул рыжий, как пламя, верзила.—
Весело будет!
— В следующий раз,— пообещала, как всегда, де-
вушка.
Вдруг один из мальчишек, игравший поблизости, закри-
чал:
— Солдат, солдат идет! На костылях!
Верка взглянула на улицу и увидела, как к их дому
приближается человек в длинной серой шинели с тощей ко-
томкой за спиной. Он медленно переставлял костыли и
осторожно передвигал единственную ногу, выбирая место
посуше. Что-то знакомое показалось ей в этой сутулой
фигуре. Она швырнула белье в таз и стремительно вы-
бежала из ворот.
— Паша!— выдохнула она срывающимся голосом.—
Пашенька, родимый!
Солдат заспешил и едва не упал, поскользнувшись
в липкой грязи, но Вера успела подхватить его, рыдая, при-
жалась к влажной шинели, пахнувшей табаком и потом.
Она гладила трепетными ладонями его заросшие щети-
ной щеки, прижималась лицом к его груди и все повторяла
жалостливо и бессвязно:
— Да как же это? Боже ж ты мой!
Полина Андреевна — Верина мать — тоже вышла на
улицу и ахнула.
— Ну, ладно, ладно,— успокаивал Павел девушку, а
у самого нервно подергивалось лицо.— Не вой! Не покой-
ник я, не мертвец. А ногу деревянную соорудим. Разве что
только плясать не сумею.
Полина Андреевна смотрела на них, поджав губы и не
знала — радоваться ей или рыдать. Хорошо, конечно, что
вернулся Пашка, хоть и обезноженный, но каково-то будет
молодой девке с беспомощным калекой жить? Не работник,
не помощник — обуза одна.
Коновалов с трудом опустился на ступеньку, положил
48
рядом костыли и снял с головы фуражку. Волосы у него
раньше были смоляные, по-цыгански буйные, теперь в них
проглядывала седина.
Он все сидел на ступеньках, тяжело опершись подбо-
родком на сомкнутые пальцы.
— Проходи, родной,— выскочила на крыльцо Верка.—
Перекуси с дороги, чем бог послал.
— Погоди чуток,— возразил Коновалов.— Прежде в
свой дом надо заглянуть. Да и Наталью Державину
попроведать.
Коновалов обошел вокруг свою, покосившуюся на два
окна, избу. Внутрь не зашел. Понял, что станет там ему
одиноко и горько.
«Вконец развалилась халупа,— подумал он.— А как
подправишь на одной ноге? Придется просить кого-
нибудь».
Потом двинулся к Державиной.
У ворот ковырялись в земле два мальчугана — сыновья
Емельяна. Они заметно подросли и окрепли. Старшень-
кий, Степка, был весь в отца. Младший, Петька, казался
понежней, в мать.
— Мамка-то дома?— спросил Коновалов.
Ребятишки, задрав головы, уставились на него.
У калитки появилась Наталья. Увидела Павла, замер-
ла на секунду и шагнула вперед.
— Павел Кузьмич? Ох, радость-то какая! С возвраще-
нием тебя!
— Спасибо! Только вернулся вот без ноги.
Наталья, точно не расслышав, взяла его под локоть и
провела во двор.
— Садись, солдат, рассказывай.
— О чем?
— Сначала о себе, потом — об Емельяне.
Павел опустил голову:
— О Емельяне-то я надеялся от тебя услышать. Я ведь
с ним последний раз в сентябре прошлого года встре-
чался, когда в лазарете его навещал.
— В каком лазарете?— обмерла Наталья.— Ты же
мне в аккурат письмо в сентябре прислал: дескать, живы-
здоровы, чего и вам желаем.
— Согрешил я перед тобой,— признался Коновалов.—
Ранен был к тому времени Емельян, но запретил писать
об этом. Не хотел пугать тебя.
— Что с ним случилось?
49
— Ранение в грудь. Ты только не подумай, не очень
опасное. Давно, наверное, уж поправился.
— Так где же он?—Молодая женщина умоляюще
смотрела в глаза Павла.— Ведь сколько времени прошло...
Пока война шла — ладно. А теперь-то где? Мир подписан,
служивые домой возвращаются, а о нем — ни слуху ни
Духу.
И вдруг она вся как-то сникла, уткнулась в платок и
судорожно зарыдала. Обхватив материнские колени, жа-
лобно заплакал Петька. Только Степка, поджав губы,
молчал. Коновалов пытался утешить Наталью:
— Слезами тут не пособишь. Мы с тобой бумагу сочи-
ним, запрос называется, и направим куда надо.
* * *
Когда Коновалов вернулся в дом Озеровых, горница
сверкала чистотой и уютом. Нашлась у Озерихи и бутылка
крепкой настойки. Выпили за возвращение.
Воспользовавшись тем, что мать вышла в кухню за со-
леными огурцами и рыжиками, Вера прижалась к Павлу
и горячо зашептала:
— Не горюй, Павлуша. Будем мы жить с тобой не
хуже других. Работать станем, детишек заведем.— Лицо
девушки заалело, и она стыдливо спрятала его на груди
любимого.
Свадьбу сыграли скромную и нешумную. Свою обвет-
шалую избенку Коновалов продал, переехал жить к Озеро-
вым. Жизнь вроде бы налаживалась.
По вечерам, в затишье, Павел брал по старинке в
руки гармонь и выводил какие-то грустные мотивы. Мысли
его уносились неизвестно куда, тоже невеселые, тягучие,
под стать мелодии. В такие минуты Вера старалась не
тревожить его, оберегая взглядом издали.
Навестил Коновалов и своих бывших товарищей по
работе. Те встретили его тепло, по-свойски. Громче всех
выражал радость Прохор Сыромолотов:
— Прибыло в нашем полку фронтовиков!
— Неважнецкое нынче из меня подспорье,— горько
отшучивался Павел.
— Чем же думаешь заняться?
— Сапожничать стану или шорничать. Руки-то у меня
50
целы, работы просят. И вообще — нельзя без дела нашему
брату.
Особенно заботился о судьбе Коновалова старый мас-
тер Владимир Павлович Поленов. При первой же встрече
он поинтересовался:
— Ну, а как там Державин, где он?
Под его пристальным взглядом Коновалов слегка оро-
бел.
— Не знаю. Госпиталей-то множество развелось —
вон сколько нашего брата перекалечено.— Павел помол-
чал и вдруг выложил Владимиру Павловичу то, о чем
не рассказал Наталье Державиной: как старший унтер-
офицер Оглобин открыто грозился подвести Державина
под военно-полевой суд.
— Жаль,— коротко и грустно произнес старый мастер.
* * *
Обсуждая высочайший манифест от 17 октября 1905
года, в котором царь обещал даровать народу все свобо-
ды — слова, печати, союзов и собраний, сысертские мужи-
ки шутили:
— Куда нам их столько? Не удержим, рассыплем.
На Юлиуша Левицкого в связи с этим свалились иные
хлопоты: на глазах таяли посетители, особенно молодежь.
Вечера они теперь предпочитали проводить не в трактире,
а в каких-то кружках, на собраниях и сходках. Там им, ве-
роятно, было интересней. И он не придумал ничего лучше-
го, как обратиться за поддержкой к Поленову. Тот очень
удивился:
— А почему вы избрали именно меня?
— Видите ли,— откровенно льстил Левицкий,— вас
уважают и ценят, но главное — к вам прислушиваются.
— Так вы хотите, чтобы я завлекал молодежь в каба-
ки, проповедуя пьянство?
— Ни в коем случае!— запротестовал Левицкий.— Не
надо никого завлекать. Вы просто-напросто устраиваете
ваши собрания прямо в трактире: здесь тепло, светло и
закусить имеется. Договорились?
Владимир Павлович от души хохотал. По дороге домой
он все еще находился под впечатлением любопытного
предложения: «Вот бестия! На чем угодно пытается пользу
для себя выкроить. Такой не пропадет!»
На завалинке возле своей избы старый мастер заметил
51
немолодого солдата, который поднялся при его появлении:
— Вы будете Поленов?
— Да,— отозвался Владимир Павлович, внимательно
вглядываясь в гостя.
— Раз вы Поленов, есть у меня к вам небольшое по-
ручение. Семья моя живет в Нижнем Тагиле, а я возвра-
щаюсь с войны. Четыре месяца лежал в одной палате с ва-
шим другом Державиным. Вот он меня и просил кое-что
передать вам.
— Емельян?— обрадованно воскликнул старый мас-
тер.— Значит, жив?
— Жив,— подтвердил приезжий,— но радоваться ра-
но: на семь лет упрятали. Отправили в Александровский
централ как опасного политического преступника без пра-
ва переписки.
Поленов помрачнел. Ох, как был бы нужен сейчас
Емельян здесь. Революция набирает силу. Предстоит во-
оруженная борьба с царизмом...
Глава седьмая
Когда между Денисом Фаддеевичем Пташкиным и его
супругой Марией Никитичной, кроткой и тихой женщиной,
возникали иногда размолвки, причина крылась в одном: не
было в семье ребенка.
Маялась Мария Никитична, страдала, кляня себя за
свою женскую ущербность и страшась, что муж в один
прекрасный день бросит ее, неспособную произвести на
свет наследника.
А ворочал купец немалыми капиталами. Держал два
больших магазина, трактир в Сысерти, просторный двух-
этажный дом в селе Покровском. Только вот пустотой ды-
шали его покои, давили потолки и стены тягостной, гне-
тущей тишиной.
Прислуги не водилось. Изредка, правда, приходила по
зову Марии Никитичны здоровенная баба Марфа, рябая и
чуть косоглазая, помогала убирать хоромы. Была она сер-
добольная, качала головой и сочувствовала:
— Вот ведь горюшко-недолюшка!
Верхний этаж дома — чаще всего летом — сдавали
внаем. Жильцы обычно попадались семейные, с детьми. И
когда Мария Никитична слышала в своих комнатах
звонкие ребячьи голоса и смех, видела их радостные,
52
разрумянившиеся лица, на душе становилось сумрачно и
невыносимо тоскливо.
— Господи,— шептала она и, сдерживая слезы, спе-
шила укрыться в каком-нибудь дальнем углу.
Как-то ночью она особенно долго не могла заснуть,
ворочалась с боку на бок, крестилась, охала.
— Будет тебе убиваться,— ворчливо одернул ее муж.
Он лежал у стены, закинув руки за голову, на двух
высоких подушках.
Плач Марии Никитичны перешел в рыдания — сперва
едва сдерживаемые, затем вовсе неудержимые. Крупные,
как градины, слезы так и катились по ее щекам.
— Брось ты меня, Денисушка,— жарко зашептала
вдруг Мария Никитична, обхватив ладонями кудрявую
голову мужа.— Женись на молодой девке. А я в монастырь
уйду, стану тебе наследника у господа вымаливать.
— И думать не смей!— вне себя зашумел Денис Фад-
деевич.— Вон что на ум себе взяла! Чтоб впредь я таких
речей не слышал, уразумела?
Однажды, когда Денис Фаддеевич сидел за конторкой
и просматривал бухгалтерские книги, жена, занимаясь у
окна вязанием, робко промолвила:
— Может, со стороны взять ребеночка?
— Какого еще ребеночка?— вскинул глаза Денис Фад-
деевич.
— Да хоть из приюта,— заторопилась Мария Ники-
тична.— Или из семьи какой победней. Отдадут, чай.
В первую минуту предложение жены показалось Пташ-
кину совершенно диким, вся его натура восстала против
этого.
Однако сомнений не высказал, лишь буркнул:
— Подумать надобно.
Шагая в тот день через село к небольшому озеру за выго-
ном, он машинально отвечал на низкие поклоны встречных,
думая о словах жены.
«Чушь несусветная,— размышлял он.— Чужой, он чу-
жой и есть. Сколько волка не корми, тот все равно в лес
смотрит. Да и чувства отцовского у меня к нему не будет».
Однако через какое-то время купец решил: «А поче-
му бы и нет? Возьмем парнишку годками поменьше. По-
привыкнем к нему, он — к нам. Глядишь, за родных ста-
нет почитать. Стерпится — слюбится».
Иначе для кого он старается? Зачем из кожи лез, два
магазина да трактир, да дом, да капитал в банке? Куда
53
все это, кому достанется, когда господь призовет к
себе?
Сидя у озера на гладком, побелевшем от солнца
валуне, Пташкин все раздумывал. И мысль о приемном
ребенке теперь уже не казалась ему столь нелепой.
Засобирался Денис Фаддеевич на Ирбитскую ярмарку.
Жена, как обычно, напекла на дорогу пирогов, наготовила
всякой домашней снеди.
Прежде чем усесться в легкий возок, купец крепко
расцеловал Марию Никитичну, дал наказ:
— Не надрывайся тут сильно по хозяйству-то, себя
береги.
— Ладно, Денисушка, не беспокойся,— перекрестив
его, заверила жена.— В Сысерть-то завернешь?
— Надо заглянуть,— кивнул Пташкин.— Поглядеть,
как Левицкий там управляется. Жуликоват он, прохвост.
Завернув по пути на ярмарку в свой сысертский
трактир, Пташкин сразу упредил Левицкого:
— Встряхнуться надо! Денька два у тебя погуляю.
— Прикажете комнату приготовить?— изогнулся при-
казчик.
— Приготовь,— промычал Денис Фаддеевич,— отчего
не приготовить. Только насчет бабья не усердствуй
шибко.
Юлиуш Левицкий сконфуженно опустил голову.
В прошлый приезд хозяина приказчик расстарал-
ся и доставил к нему одну местную деваху. Пташкин,
не говоря худого, налил ей стакан вина, дождался, когда
выпьет, а затем смачно шлепнул ее по упругим ягоди-
цам и сказал:
— Ну, а теперь — ступай.
А Левицкого предупредил:
— Учти, мне эти вертихвостки без интересу. Они вде-
сятером мизинца моей Марии Никитичны не стоят. Так-то.
Одна, правда, в Сысерти бабонька есть, на которой глаз
задержать можно.
— Это кто ж такая?— с готовностью встрепе-
нулся приказчик.
— Наталья Державина.
— М-да, серьезная женщина,— согласился приказ-
54
чик.— Блюдет себя. А ведь нелегко ей приходится: двое
ребятишек, муж на каторгу угодил.
— Слышал я про то,— поскреб подбородок Денис
Фаддеевич.— Какой срок определили?
— Мужики болтают: семь лет.
— Подходяще,— скупо откликнулся Пташкин.
В голосе купца звучали усталость и равнодушие, а меж-
ду тем в голове Дениса Фаддеевича засела одна очень
упрямая думка.
Давненько, с год назад, заприметил Пташкин дер-
жавинских сыновей. Рыжий Степка не заинтересовал
его, зато младшенький Петька покорил сразу и на-
всегда.
«Вот кого бы усыновить,— обожгла купца созревшая
мысль.— Глядишь, может, толк бы вышел».
Раза два-три он как бы ненароком натыкался на пост-
релят, когда они играли на улице. Угощал пряниками
и конфетами. Братья робели, но гостинцы брали.
Однажды эту сцену увидела Наталья. Подошла. Пташ-
кина она знала довольно хорошо, поэтому поздоровалась и
чуть укоризненно заметила:
— Зря вы их балуете, Денис Фаддеевич. Привыкнут
к сладостям, а мне где их взять? На голову сядут.
В нынешний приезд Пташкин, на удивление, гулял и
развлекался скромно, замкнуто. И вина пил самую ма-
лость — видать, не грело оно его, не приносило ни облег-
ченья, ни веселья.
Одевшись, Пташкин вышел из трактира. Совершенно
машинально побрел куда глаза глядят и вышел в конец
улицы, где стоял дом Державиных.
«Надо потолковать с Натальей,— вдруг решился он.—
Авось сговоримся. Хотя какая мать свое дитя уступит?»
— Кого я вижу!— услышал он громкий голос.— День
добрый, Денис Фаддеевич!
Перед ним стоял Халзанов — следователь из поли-
цейского участка. Щупленький, маленький, он при разгово-
ре задирал подбородок, а его остренькие и пронзительные
глазки так и впивались в собеседника.
— Мое почтение, Викентий Федорович!— кивнул ку-
пец.— Рад вас видеть живым и здоровым.
— Как самочувствие?
— Помаленьку. А ваше? Все бунтовщиков ловите?
— Не говорите,— вздохнул Халзанов.— Развелось их
теперь, как грибов после дождя.
55
— В Москве-то что делается? Да и у нас на Урале,
в Сысерти тоже сплошные волнения.
— Форменное безобразие. Забастовки, баррикады.
Ульянов-Ленин из-за границы вернулся.
— Н-да... А вдруг они власть возьмут?
— Власть?— Халзанов захохотал.— Эва, куда вы хва-
тили, Денис Фаддеевич!.. Ведь и раньше такое бывало:
Разин, Пугачев, народники... Плахой да виселицей все
кончалось.
Пташкин откровенно усмехнулся:
— Не то время ноне, Викентий Федорович, не то... Там
крестьяне возмущались. Мужик, он всегда сам по себе:
единоличник. Как их в кучу ни сбивай, они все едино в раз-
ные стороны смотрят, каждый о своей корысти печется. А
тут — рабочий люд. Эти вместе привыкли, сообща.
Халзанов подобострастно съязвил:
— Как бы не знал вас, Денис Фаддеевич, наверняка
решил бы, что вы тоже в марксизм ударились.
— Ударился,— повторил купец,— ударился, Викентий
Федорович, да только не об то место.
Они еще побеседовали несколько минут, и Пташкин за-
шагал дальше. Мысли его вернулись в прежнее русло:
«Нет, нужно уговорить Наталью. И ей послабленье, и мне
отрада. Обоюдно».
* * *
Когда стало известно Ивану Трофимовичу Туркину,
что Емельяна сослали на каторгу, кузнец места себе
не находил: то принимался клясть зятя последними слова-
ми, то, напротив, жалел его и сострадал.
Ульяна Михайловна беззвучно плакала, сидя на лавке,
и прикладывала к глазам концы поношенного платка.
— Реветь поздно,— злился и негодовал Иван Трофи-
мович.— Слезами из Сибири его не вызволишь.
Жена стояла на коленях перед иконами и долго мо-
лилась, шепча и беспрерывно всхлипывая. Затем подня-
лась и начала увязывать узелок.
— Ты куда это?— остановил ее Иван Трофимович.
— В Сысерть. Наташеньку, дочку, проведаю да вну-
кам гостинец свезу.
Спустя неделю жена вернулась, вконец поникшая.
— А Наталья со Степкой и Петькой где?— восклик-
нул Иван Трофимович.
56
— Не поехала... He в себя она от горя, недужит.
Туркин словно не слышал последних слов жены.
— Как так не поехала? Это к отцу с матерью-то?
— К мужу в Сибирь собирается...
— Она что, из ума выжила?
Он уже принялся укладывать было сам вещи, когда
вдруг заметил, что с женой творится неладное. Та сидела
на лавке, откинув голову, бледная, слабая и как-то враз
осунувшаяся.
— Что с тобой, мать?
— Не знаю, Ваня. Чую только: худо. В груди теснит и
все тело, ровно калеными клещами, рвет.
Иван Трофимович уложил жену, а сам — не хуже зап-
равского лекаря — принялся хлопотать над ней. Думал:
вот поставлю ее на ноги и отправлюсь за Натальей. Если
не захочет в родительский дом возвратиться, пусть хоть
внуков отдаст. Слава богу, еще дед с бабкой есть.
Но бабки через месяц не стало. Умерла она спокойно,
при полном сознании. Похоронили ее скромно, без лишней
суеты и шума — как полагалось по деревенскому обы-
чаю.
Вернулся кузнец с кладбища и до поздних сумерек
бродил неприкаянно по избе. Тяжелая тоска пудовой гирей
давила на сердце. Далеко за полночь выбрался Иван
Трофимович на крыльцо, опустился на приступок и обхва-
тил голову руками. Мысли мешались, сбивались, путались.
Что же теперь делать? Как жить дальше? Прежде всего
надо вернуть домой дочь и внуков. Это самое главное!
«Завтра же отправлюсь»,— твердо решил кузнец. И на
душе у него немного полегчало, отпустило чуть-чуть.
Однако не поехал он в Сысерть ни завтра, ни после-
завтра, ни через неделю. Внезапный недуг свалил и его.
От перенесенного горя в какой-то единый миг пошатну-
лось богатырское здоровье Ивана Трофимовича. Слег он,
а поднялся чуть ли не через полгода.
Глава восьмая
В семидесяти шести верстах к северо-западу от Иркут-
ска, в селе Александровском находилась центральная
каторжная тюрьма, получившая печальную известность
под сокращенным названием — Александровский централ.
В XVIII веке на месте тюрьмы был винокуренный завод,
57
обслуживавшийся трудом каторжан. В начале XIX века на
этом заводе начали появляться политические ссыльные: де-
кабристы, руководители народных волнений, участники
польского восстания 1830 года и другие узники царизма.
В 1873 году винокуренный завод был ликвидирован, а
его корпуса перестроены для содержания каторжан, высы-
лаемых в Восточную Сибирь из многочисленных царских
тюрем: петербургских «Крестов», московской «Бутырки»,
Варшавской цитадели, Метехского замка в Тифлисе, Ор-
ловского каторжного централа и других казематов. Назна-
ченные в Александровский централ шли пешком, закован-
ные в ножные и ручные кандалы.
Александровский централ — этот своеобразный тюрем-
ный поселок — находился в центре села, в ложбине между
двух невысоких гор. Над главным входом основного зда-
ния синела большим полуовалом вывеска с позолоченным
двуглавым орлом — хищным символом самодержавия и
надписью: «Александровская центральная каторжная
тюрьма». Через ее общие и одиночные камеры прошли по-
коления революционных борцов, начиная с декабристов и
кончая пролетарскими революционерами-большевиками,
такими, как Дзержинский, Скрыпник, Урицкий, Костюш-
ко-Валюжанич, Александр Ширямов и многие другие бор-
цы за свободу.
Кроме Александровского централа, в этом селе была
еще Центральная пересыльная тюрьма. Она предназна-
чалась для временного содержания ссыльных, отправляе-
мых в Иркутскую губернию, Якутию и Забайкалье.
Александровский централ, особенно выделявшийся
своим зверским режимом, был признан царским пра-
вительством образцовым. Издевательства тюремщиков
над каторжанами принимали самые разнообразные фор-
мы: лишение прогулок, перевод из общих камер в темные,
сырые карцеры, скручивание в «смирительные рубашки»,
избиение розгами, нагайками.
Против такого режима активно протестовали в первую
очередь политические каторжане. В письмах на имя ир-
кутского губернатора они требовали оградить их от изде-
вательств со стороны тюремной администрации, кроме то-
го, они организовывали побеги, массовые демонстрации.
Весной 1902 года в Александровскую пересыльную
тюрьму прибыл Феликс Эдмундович Дзержинский. Отсюда
ему предстояла отправка в Якутскую область. В момент его
прибытия среди политических заключенных пересыльного
58
корпуса царило сильное возбуждение, вызванное тем, что
тюремная администрация усилила издевательства над
заключенными. По инициативе Дзержинского была созва-
на сходка всех политических, которая решила предъявить
тюремной администрации ультиматум об отмене всех огра-
ничений для заключенных.
Когда администрация отказалась выполнить их требо-
вания, на очередной сходке, по предложению Дзержинско-
го, а он был избран ее председателем, было принято ре-
шение: выбросить всю стражу за тюремные ворота, за-
крыть тюрьму, над воротами вывесить красный флаг с
надписью «Свобода» и всю тюрьму объявить свободной
республикой.
Растерявшаяся администрация вызвала войска, но
применить оружие не решилась. Начались переговоры.
Опасаясь, что конфликт разрастется, иркутский губер-
натор отдал приказ: вернуть политическим заключенным
отнятые у них льготы. Революционная отвага полити-
ческих заключенных, их сплоченность одержали победу.
Отголоски этой победы дошли и до Емельяна Держави-
на, когда его доставили в Александровсий централ. Это
было ранним утром пятого сентября 1905 года.
* * *
Емельяна поместили в камеру для пересыльных, чтобы
затем с очередной партией политических отправить в Ака-
туйскую каторжную тюрьму Нерчинского округа Восточ-
ной Сибири. Политических в тюрьме содержали вместе с
уголовниками. Люд это был отчаянный. Тут уж глаз не
закрывай — ухо откусят.
Особенно выделялся среди заключенных вор-рециди-
вист Сенька Одноглазый по кличке «Карась». На окру-
жающих он глядел с презрительной ухмылкой, а его един-
ственный глаз горел постоянной и неугасимой злобой.
В числе уголовников находились убийцы и грабители,
воры и фальшивомонетчики.
В первые дни пребывания в Александровском централе
Державин познакомился с одним из революционеров —
Вячеславом Березиным. От него узнал о расстреле рабо-
чих в Петербурге 9 января, революционных событиях в
стране.
— Надо требовать, чтобы нас содержали отдельно от
уголовников,— убежденно сказал Березин.
59
Товарищи его поддержали, но Никанор Звонцов, ра-
бочий из Петербурга, скептически предостерег:
— Для тюремного начальства мы еще пострашнее
убийц. Оно наверняка считает, что идти против царя куда
грешнее, нежели совершить убийство невинного чело-
века.
Его сомнения в общем-то разделяли и остальные, но
требование все-таки решили довести до сведения адми-
нистрации.
На утренней поверке Вячеслав Березин через кон-
войных передал требование политзаключенных начальнику
централа Хабалову. Тот, узнав о случившемся, пришел в
бешенство:
— Может быть, им еще отдельные нумера предоста-
вить!
А охранники для потехи придумали натравить уголов-
ников на политических. Они о чем-то долго шептались с
Сенькой Одноглазым, и тот, в свою очередь, решил разыг-
рать очередную забаву. Лениво поднявшись с места, Сень-
ка развинченной походкой направился к Березину. Оста-
новившись возле нар, где расположились политические, и
вызывающе покачиваясь, бандит прогнусавил:
— До нас дошли слухи, что господину Березину
чем-то не приглянулось наше шикарное общество.— За
спиной Одноглазого дружно загоготали.
Чувствуя на себе всеобщее внимание, Одноглазый важ-
но отставил ногу в сторону и глумливо продолжал:
— Так как же, господа политические?
— Что вам угодно?— слез с нар Березин и спокойно
посмотрел на Одноглазого.
— Нам угодно побеседовать с вами.— Сенька злобно
задышал в лицо Березину.— Нас тут четырнадцать, и каж-
дый хват в своем деле, а вас, болтливых политиков,
пригоршня. Да и желание в нас почесать вам затылки
мучительнее, чем жажда в пустыне.
— Забудьте про свои намерения!— махнул рукой Вя-
чеслав.— И впредь попрошу вас не вмешиваться в наши
дела, в которых вы ничего не понимаете.
— Ах, не понимаю! Вы, стало быть, умные, а мы —
глупые.
Не успел Березин ответить, как в лицо ему ударило
что-то мокрое и грязное.
Емельян поначалу не думал ввязываться в стычку: по-
хоже было, что Вячеслав справится сам. Но ссора начи-
60
нала принимать серьезный оборот. Тогда Державин слез с
нар и вплотную надвинулся на Одноглазого.
— А ну отстань от человека, блатная рожа!
Уголовник на секунду опешил, невольно отступил назад
и оглянулся на своих приятелей:
Нет, вы видели? Еще один выискался!
Его дружки загалдели:
— Врежь ему, Сенька, промеж гляделок-то! Чтобы све-
та белого не видел!
Ободренный Одноглазый смерил Емельяна презритель-
ным взглядом и, хохотнув, резко размахнулся. Однако
Державин ловко уклонился и, моментально схватив на-
падавшего за пояс, перевернул его вниз головой. Тот, дры-
гая по-цыплячьи ногами, обалдело забухал кулаками в
пол. Двое его дружков кинулись было на выручку, но
Емельян, точно мешком, запустил в них Одноглазого, и они
откатились в угол камеры.
Политические сгруппировались вокруг Емельяна, ожи-
дая нового нападения. Однако у Одноглазого пропала охо-
та продолжать драку, и он миролюбиво промычал:
— Черт с вами, живите, как можете.— И, искоса пос-
мотрев на Емельяна, уважительно добавил:— Силен ты,
мужик! Где драться-то научился?
— Где за такого, как ты, и полушки ломаной не
дадут,— отбрил Державин.
Сенька Одноглазый обиженно засопел и отошел в угол.
Его единственный глаз от стыда заслезился и покраснел,
как у вареного окуня.
Как бы там ни было, но в тюрьме физическая сила
ценится. И хотя от уголовников всегда можно было ожи-
дать чего угодно, они в дальнейшем вели себя тише воды
ниже травы. Не задирались и пакостей не замышляли.
К Емельяну же вообще относились как к непререкае-
мому авторитету. Не трогали, больше и Березина.
Тяжелые условия тюремного режима подточили, одна-
ко, силы Державина. Как-то среди дня Державин вдруг
почувствовал недомогание. Ворочаясь на нарах, он воспа-
ленными глазами посмотрел на Березина.
— Я вот за здоровье других все боялся, а тут самого
скручивает. Тошно что-то.
Сперва Емельяна тревожила тупая, неотступная боль в
голове. Едва не теряя сознание, он стонал.
61
— Что с тобой?— встревожился Березин.
— Ничего, отойдет,— пытался улыбнуться Державин
посиневшими губами.— Рана и контузия, видно, сказы-
ваются.
Но боль не отпускала. Емельян с беспокойством за-
мечал, что его суставы опухают. По ночам он беспокойно
метался, бредил.
— В лазарет бы надо,— говорил Вячеслав, пережи-
вающий за товарища.
— Непременно,— поддакивали остальные.
— Ни за что!— упрямо возражал Державин.— Скоро
Акатуй. Я сбегу по дороге.
— Да в уме ли?— изумился Березин.— Куда тебе бе-
жать? Ты же руками-ногами еле шевелишь.
— Все одно сбегу,— скрипел зубами Емельян.—
Если помереть суждено, так хоть на воле.
Однако товарищи уговорили Державина лечь в лаза-
рет, и, благодаря их поддержке, он, хотя и не совсем, выз-
доровел.
* * *
Отправка Державина и его товарищей по камере в
Акатуй задержалась, и только осенью 1906 года их отпра-
вили по «секретной» широкой тропе в «каторгу каторг» —
Акатуйский рудник, раскинувшийся по берегам мелковод-
ного Газимура. Здесь, в каменном мешке Акатуйского
острога, среди голых отлогих сопок, им было предписано
провести долгие, долгие годы...
Печальное шествие представлял собой этап каторжан,
медленно двигавшийся из Александровского централа в
Акатуй. Путь был долгий. Конвойные озлобленно подго-
няли отставших заключенных.
В паре с Державиным шел эсер Ветров. Они брели
молча, не переговариваясь, устало опустив головы. Емель-
яну становилось все хуже.
— Плохо, брат?— склонялся к Державину Ветров, об-
хватив его руками.
— Земли не чую,— пошатываясь, шевелил пепельными
губами Емельян.— Конец, видать.
— Ну-ну,— подбадривал его Ветров,— до конца нам
еще далеко. Еще поживем, траву потопчем.
— Не-е,— хрипел Державин,— не-е... Отгулялся я.
Болезнь окончательно добивала его. Покачнув-
шись, он неожиданно рухнул снопом на дорогу, увлекая
62
за собой Ветрова. Колонна замедлила движение, разда-
лись остервенелые крики конвойных:
— Чего там! Кого черти мают?
— Человек помирает.
Подскочив к лежащему Емельяну, один из конвой-
ных ткнул его носком сапога:
— Туда же — человек! Скелет, от ветра качается. Если
и впрямь помер, то правильно сделал.
Ветров, встав на ноги, принялся поднимать Державина.
Ему помогали каторжные, находившиеся поблизости.
— Нет, не дойдет до места,— рассуждали они.—
Не дотянет. Отлежаться ему надобно.
Конвойные долго совещались между собой, а затем
решили оставить Емельяна в деревне Ивановка. До нее ос-
тавалось версты две.
Вот так остался Державин в крохотном сибирском се-
ле. На нем был казенный армяк с двумя бубновыми тузами
на спине и арестантская шапка.
Старший конвоя пересчитал партию и скомандовал:
— Конвой, вперед!
Конвойные скинули шапки и торопливо крестились на
деревянную церковь.
Группу каторжан погнали дальше, а Емельян метался в
горячечном бреду на широкой лавке в доме сторожа Па-
хома, числившегося на казенной службе. Это был малень-
кий, тщедушный человечек, с глубокими морщинами под
глазами и тонкими складками вокруг насмешливых губ. Он
носил старую солдатскую шинель, папаху, казачьи ша-
ровары с лампасами.
— И принесла тебя нелегкая!— бубнила жена Пахома
Дарья — костлявая старуха без мизинца на левой руке, в
молодости отрезанного серпом во время жатвы.— Уж по-
мер бы в дороге,— причитала она, вытирая полотенцем
мокрый лоб Емельяна,— зарыли бы тебя, горемычного,
и дело с концом. А то вот нам со стариком маяться. Ну, да,
чай, немного ты протянешь, сердечный. Скажи хоть слово.
Почто на каторгу-то попал?
— Государю-императору не понравился, а он — мне,—
тихо ответил Державин.
Емельян лежал без сознания. Лишь изредка он прихо-
дил в себя, бессмысленно озирался и тут же снова, точно в
пропасть, проваливался. Смерть стояла рядом, она дыша-
ла на него холодом.
Дарья бесстрастно глядела на неподвижное тело Дер-
63
жавина и думала о чем-то своем. Ее муж, опершись локтя-
ми на стол, равнодушно следил взглядом за желтым и
немощным огоньком керосиновой лампы. В избе было жар-
ко натоплено, но Пахом не снимал с себя теплую ка-
цавейку. Лицо у него стало мокрым и багровым.
— Медведь-то сызнова в село приходил,— неожиданно
выдавил он, будто возобновляя прерванный разговор.
— Чего?— не расслышала Дарья.
— Медведь, говорю. Который неделю назад телку
задрал.
Дарья неторопливо перевела взгляд на мужа:
— Шатун, он и есть шатун. Как совсем одичает,
так и на людей кидаться зачнет.
— Даже и медведям спокоя не стало,— прея в толстой
кацавейке, раздраженно ворчал Пахом.— Прут и прут эн-
ти каторжане — спасу нет. Не токмо медведя, мертвого с
одра подымут. Откуда их такая прорва?
Дарья, зевнув, сладко почесалась:
— Обсказывали конвойные-то. Бунт на России взды-
мался. Усмирили, говорят, поубивали многих в Москве и
других местах. У нас, в Сибири — Чите, Красноярске,—
тоже.
— Х-хе,— хохотнул Пахом.— В России бунтуют, без-
божничают, а у нас тута успокоение находят. Полное и
вечное. Ох-хо-хо, и чего колышутся люди, чего домо-
гаются?
— Счастья, поди, ищут,— ввернула Дарья.
— Тю, счастье! Наше счастье — на том свете. Разве
простому человеку о счастье надо думать? О хлебе на-
сущном, о животе — вот о чем.
Старуха, помолчав, вернулась к прежней теме:
— Ас ведьмедем-то как?
— А чего с ним?
— Жесток он осенью-то. Застрелить надоть, раз околс
жилья крутится. Беды бы не вышло.
— Вот я и кумекаю к Яну Левицкому отправиться,
сговорить его: пусть убьет.
— Сам-то чего? Или ружья нету? Сторож ведь, тоже
стрелять умеешь.
— Сам я на них в жисть не охотился, хоть весь век в
тайге обретаюсь.
— Страшишься, что ль?
— Страх из меня давно, как пар, вышел. Жалею
просто.
64
— Ну-ну?— Дарья удивленно посмотрела на мужа:
такое она слышала от него впервые.— Люди мрут как
мухи — не жалко, а ведьмедя пожалел.
Пахом зыркнул на нее неодобрительно, но промол-
чал.
А Дарья долго сидела за столом и при блеклом свете
лампы с жалостью смотрела на Державина.
Глава девятая
Вторую неделю над тайгой завывал холодный ветер.
Жутко, как погребальный гимн, гудел он в печной трубе,
бился в стены в невообразимой пляске и свисте. Дикие
порывы ветра оглушали тайгу таким щемящим воем, что
мороз подирал по коже: в тоскливых звуках чудились
вопли отчаяния, боль и стенания. Лишь редкие и бледные
огоньки изб мерцали во тьме, свидетельствуя о том, что
деревенька Ивановка все-таки живет.
Сторож Пахом, сидя на своем привычном месте возле
стола, задумчиво потирал лоб:
— Не было печали, так черти накачали. Когда теперь
уймется круговерть, язви ее в печенку? Ежели суто^с
несколько продержится, то шабаш: арестантов станет не-
чем кормить.
— Пущай не обжираются шибко-то,— лениво отклик-
нулась жена, расчесывая волосы мелкозубым роговым
гребнем.— Не у тещи на блинах.
— Уж это воистину, не у тещи,— поддакнул Пахом.—
А токмо свою порцию баланды они все едино тре-
буют.
Непредвиденные хлопоты у сторожа возникли по той
причине, что неделю назад в Ивановку прибыл очередной
этап заключенных и, застигнутый разъярившимся ветром,
вынужден был здесь задержаться. Каторжников размес-
тили в длинном утепленном сарае, единственным достоин-
ством которого являлась его прочность: не сбежишь. Да и
какой полоумный рискнул бы дать деру в такую окаянную
погоду?! Хотя и возможность вроде бы представлялась:
на время стоянки старший конвоя распорядился снять с ка-
торжан кандалы. Не из сострадания и не от доброты
душевной, конечно. Просто рабочие руки понадобились —
дров напилить-наколоть, воды натаскать, костры поддер-
живать. А в кандалах особенно не повернешься.
3-437
65
— Большой огонь не разводить,— предупреждали кон-
войные,— дрова беречь. Лишь бы для обогрева тепла
хватило. Горячая пища — раз на дню.
Пахом, любопытствуя, зашел в сарай поглядеть на
новых каторжан. Хотя он и перевидал их на своем веку
сотни, а все же занятно. Они сидели, сгрудившись вокруг
потрескивавших костерков,— измученные, со впалыми ще-
ками, заросшие грязной щетиной. Нешумно переговари-
вались. Один из них невольно обратил на себя внимание
Пахома: плотный, с озорным взглядом прищуренных глаз,
он диковинно напоминал обличьем того каторжанина, что
лежал у него в избе,— Державина. Пахом даже головой
потряс, точно отгоняя наваждение: «Создаст же господь
такое подобие!» Однако вслух своего удивления не выска-
зал, ограничившись скромной репликой:
— Мир честной компании! Как житуха, ребятушки?
— А чего? Не жалуемся,— весело шмыгнул глазами
каторжник, схожий с Державиным.— Вот только жаль, не-
вест нету.
Сторож шутку не поддержал и угрюмо бросил:
— Ваши невесты на том свете вас с фонарями ищут.
Кто-то запротестовал:
— Ты, старик, что тот клоп, которому все равно, кого
он кусает. За себя говори, а за других не ручайся. Лично
я помирать загодя никак не намерен.
— Смерть не спросит,— бесстрастно буркнул Пахом,—
Лежит вон у меня в избе один такой. Политический. Возра-
стом — в соку, а в теле душа еле теплится. Не сегодня-
завтра отходную сыграет.
Каторжник, схожий с Державиным, быстро взглянул
на сторожа, хотя и постарался притушить в глазах лю-
бопытство:
— Молодой?
Пахом помедлил, подумал, потом равнодушно пожал
плечами:
— Сперва вроде твоих лет примерно был. А сейчас —
старик стариком.
Сторож, еще какое-то время покрутившись среди ка-
торжников, выбрался из сарая. За дверью его поджидал,
притаившись в углу, каторжник, схожий с Державиным.
Он торопливо зашептал:
— Значит, плох политический-то? А сколько ему опре-
делено?
— Семерик.
66
— Подходяще.
— А тебе, само собой, пожизненна?—догадливо ух-
мыльнулся сторож.
— Она самая.
— То-то ты страсть веселый.
— Посмотреть бы на него.
— Посмотреть можно. Заранее скажу: вы с ним будто
от одной мамаши родились. Дивно даже.— Пахом потоп-
тался и вдруг, собравшись с духом, спросил в упор:—
«Сменку» ищешь?
— А хоть и «сменку»?— вызывающе, но негромко от-
ветил собеседник.
— Хозяин-барин. Ну, а мне что с этого причитается?
— В накладе не останешься! — Собеседник поспешно
засунул руку глубоко под армяк и достал несколько смя-
тых в кулаке бумажек, пристально взглянув на сторожа.—
Тут и тебе мзда, и конвойным доля. Не жадничай только,
а то все дело загубишь.
— Учи, учи,— возмутился Пахом.— Поживи с мое,
тогда и советы давай. Политический-то вчера в памяти
был, а теперь — кто его знает. Плохой он. Смертного
избавленья ждет. Ты чуток попозже ко мне в избу загля-
ни, как бы до ветру отпросись на улку.
— Подходяще.
— Да поможет нам бог!
Так называемая «сменка» имела в ту пору довольно
широкое распространение среди каторжников. Делалась
она весьма просто, если не сказать — примитивно. За
деньги ли, за водку или за какую-нибудь иную услугу
один каторжанин отказывался от своей фамилии в пользу
другого. Положим, осужденный на пожизненную каторгу
затевал обмен с тем, кому выпал срок в пять-семь лет.
Чем мог, он компенсировал приобретение нового имени, от-
давая взамен свое собственное, да только невелика обычно
была такая компенсация. Чаще всего «сменка» происхо-
дила между каторжанами, один из которых готовился уже
вот-вот предстать перед всевышним — от болезни, дли-
тельного голодания, от моральных ли страданий...
Конвойные частенько не только догадывались, но и
способствовали подобным операциям: «сменщик» иногда
оказывался в меру состоятельным, и тогда они клали в
карман приличный куш. А кого, под чьим именем гнать эта-
пом — это их не особо тревожило. Посчитают по голо-
вам — все на месте, и порядок.
з:
67
Когда спустя часа два в дверь избы протиснулся
каторжанин, Пахом быстро и деловито пробурчал:
— У меня — полная договоренность, теперича слово за
тобой. Вон он, горемычный,— отходит.
И сторож ушел за занавеску, где жена гремела по-
судой.
— Опять, старый, ты «сменку» затеял. Да хоть бы
прок был, а то все едино, что с куриного яйца шерсть
стричь! Много ли заплатил? Голодранец, видать.
— Тьфу, язви тебя под корень,— заворчал Пахом.—
Завсегда лезешь не в свое дело. Успокойся! Хорошо
заплатил.
Державин лежал на грубо сколоченной лавке, выпро-
став из-под одеяла тонкие, слабые руки. Желтоватая кожа
на его лице прозрачно натянулась, и сквозь нее просвечи-
вали синие жилки. Апатично взглянув на вошедшего,
Емельян повернул голову к окну, за которым по-преж-
нему гудел и завывал ветер.
Каторжанин присел на краешек скамьи.
— Здорово, браток!— без предисловий, вполголоса
произнес гость.— Разговор есть. Прямой и откровенный.
Значит, Андреем меня зовут. Ну, а полностью, значит, Го-
ломидов Андрей Григорьевич, младший сын магистра
богословия, ординарного профессора Юрьевского универ-
ситета. После окончания гимназии погрузился я в страсти
мирские и стал увлекаться политикой. Моему отцу пола-
галось бы почаще меня наказывать, но он оказался ми-
лостив, щадил меня.
Емельян продолжал лежать, отрешенно уставясь гла-
зами в одну точку.
— Худо?—соболезнующе продолжал Голомидов.
Умирающий, кажется, стряхнул на минуту оцепене-
ние и посмотрел на него долгим и осмысленным взгля-
дом:
— Не худо, а хуже некуда. Коробит всего, как бересту
на огне.
— Откуда родом-то? Не земляк, случаем?
— С Урала. Если посочувствовать пришел, так
напрасно: помочь не поможешь... Или дело есть?
— Есть,— твердо обронил Голомидов.
— Не соображу только, на какое полезное дело я
еще способен,— слабо произнес Емельян.— Обеими нога-
ми уже в могилу уперся. Ну, выкладывай.
— «Сменку» я тебе предлагаю.
68
О подобных вещах Державин кое-что слышал, поин-
тересовался:
— Что у тебя?
— Пожизненная каторга. Рудники.
За стеной неистово выл ветер. Бледное лицо Емельяна
напряглось, нижняя губа дернулась.
— Обильно. За какие заслуги такой чести сподо-
бился?
— Не рассчитал малость, городового придушил. А
случилось это 18 января 1905 года во время уличной де-
монстрации в Томске. Протестовали против Кровавого во-
скресенья. В тот год учился я на первом курсе универси-
тета.
— Ладно, уж коли понадобилась тебе моя фамилия —
забирай.— Державин отрешенно покачал головой.— За-
помни: Емельян Максимович Державин, 1880 года рожде-
ния. Продолжай за меня носить ее по грешной земле.
Денег-то оставь Пахому на мои похороны.
Разговор утомил Державина. Последние слова он буд-
то выжал из себя и со слезами на глазах закаш-
лялся.
— Да ты не изнуряй себя,— посоветовал Голомидов.—
Жестами, жестами объясняй, я все пойму.
С трудом Емельян приподнялся на локте и заглянул
собеседнику в глаза:
— Ты вот что. Поклянись, что исполнишь одну мою
просьбу.
— Клянусь здоровьем!
— Запомни адрес моей жены: Пермская губерния, Ека-
теринбургский уезд, рабочий поселок Сысерть. Жену звать
Наталья, а фамилия у нее твоя — Державина. Двое па-
цанят у меня там — Степка да Петька.
— Ясно. А просьба-то в чем?
Тяжело и еле слышно выговаривая слова, Емельян
продолжал:
— Обещай мне, когда освободишься с каторги, заехать
в Сысерть: разыскать жену и детишек и по возможности
помочь им. Прощенья у них за меня попроси. Заодно рас-
скажешь о последних моих мучениях. Передашь, что думал
я перед смертью о семье. Не обманешь? Навестишь их?
— Клянусь,— снова повторил Голомидов и, наклонив-
шись к умирающему, крепко поцеловал его.— Спасибо,
браток!
— Не за что,— Емельян через силу попытался улыб-
69
нуться, но тут же, потеряв сознание, откинулся головой
на лавку.
Голомидов, тяжело волоча ноги, вышел из избы. Ему
почему-то «сменка» не принесла облегчения.
* * *
Ветер утихомирился, но в середине дня небо нахму-
рилось, затянулось тучами, посыпал мелкий дождь. Этап
каторжников, задержавшийся из-за ненастья в Ивановке,
двинулся дальше, в Акатуй. Правда, за время вынужден-
ного привала в нем произошли кое-какие перемены. Один
каторжанин умер от истощения, навсегда упокоившись в
углу сарая. Другой — Андрей Голомидов,— шагая теперь
среди собратьев по несчастью, перевоплотился в Емельяна
Державина. А настоящий Державин под его именем
остался в избе сторожа дожидаться своего последнего
часа. Был он настолько плох, что Голомидов, покидая его,
не сомневался: умирающий не протянет более двух дней.
И тогда их общая тайна сойдет вместе с ним в сырую зем-
лю, а на свете будет жить только один Емельян Макси-
мович Державин.
Однако судьба распорядилась по-иному. Несколько су-
ток Емельян метался в бредовом жару. Вечером, в конце
четвертого дня, он вдруг затих, и Пахом, подошедший к
нему, решил, что бедняга, наконец, отмучился.
— Преставился раб божий, обшитый кожей,— буд-
нично крякнул старик и мелко перекрестился. Потом поз-
вал жену.
— Помоги мне мертвяка в сарай снести.
— Неужто отошел?— спросила Дарья, с чисто стару-
шечьим любопытством вглядывась в лицо покойного.
Пахом ухватил Емельяна за плечи, жена за ноги, так
и поволокли скорбную ношу в сарай, где уже лежал труп
каторжника, оставленного с этапа.
То, что старая супружеская чета приняла за смерть,
было просто кризисом, резким переломом в болезни Дер-
жавина. Вот почему его бессознательное состояние оказа-
лось не только глубоким, но и целительным для организма.
Емельян очнулся от осеннего холода и не сразу понял,
где он находится.
— Пахом!— ослабевшим голосом простонал он.
Никто не откликнулся. И Державин внезапно ощутил,
что лежит не на лавке, а на полу и совсем в другом месте.
Он протянул руку и тотчас отдернул ее, рука наткну-
70
лась на чью-то голову, холодную и безжизненную. При
слабом и колеблющемся свете луны, проникавшем в про-
ходную отдушину, он различил мертвеца.
Это придало Емельяну силы. Он приподнялся и, ша-
таясь, попробовал встать. Однако после болезни на-
столько обессилел, что не мог удержаться на ногах и
несколько секунд. Зубы стучали от холода, он начал по-
маленьку соображать.
— Значит, уже в компанию к покойнику угодил,—
пробормотал он.— Однако я еще жив. Наутро, наверное,
повезут на погост.
И Емельян неожиданно подумал, что лучше всего пока
не объявлять о своем «воскрешении». А дальше будет
видно.
Мертвецов Державин не боялся. «Остерегайся живых,
а не усопших,— вспомнил он солдатскую поговорку.—
Главное, не окоченеть до утра».
И Емельян поглубже зарылся в солому, наваленную в
углу.
Было еще темно, когда к сараю подъехали на телеге
Пахом с соседом.
— Теперича, что ли, потащим?— спросил, почесы-
ваясь, сосед.
— А то когда же? Не ждать второго пришествия.
Да и тороплюсь я шибко,— ответил Пахом.
Емельян сдержал дыхание, когда его подняли за руки
и за ноги и перенесли в телегу. Хорошо, что бросили его на
клок изношенной кошмы,— все теплее. А то за ночь он
продрог до самых костей.
— Понимаешь, Гаврила, какая штука,— заговорил
опять Пахом.— Дело у меня. Сегодня к вечеру надо бы
поспеть в Михайловку.
— Че у тебя там? С чего приспичило?
— Да на именины кума позвала. А ехать, сам пони-
маешь, сорок верст.
— Знаю, знаю, на какие именины настроился!— рас-
смеялся Гаврила.— Кума-то твоя молодая, красивая.
Знаю ее. Одна грудь чего стоит, а фигура... Не у каждой
королевы такая. А теперь, посуди сам, какая ей польза
от тебя, трухлявого старика? Для мужа — стар, в ухаже-
ры — удар хватит от любви, хоронить придется.
— Будя тебе, Гаврила, языком чесать,— обидчиво
прервал соседа Пахом.— Втемяшились тебе бабские
сплетни.
71
Гаврила пригладил бороду и, участливо посмотрев на
Пахома, степенно произнес:
— Оно, конечно, вдвоем сподручней было бы. Да уж
коли ты спешишь, то поезжай.— Гаврила усмехнулся...
Но это была уже дружеская усмешка, и на нее Пахом не
обиделся.— Небось один справлюсь. Не в новинку рабо-
тенка-то, господи, прости нас, грешных. Сколько я перево-
зил на своем веку покойников, и представить трудно. Ведь
так можно и всю Россию увезти на кладбище, а?
— Расея большая,— возразил Пахом.— Всех не пере-
возишь. Ну, да ладно, Гаврила, спасибо тебе за выручку.
Бог даст, и я когда-нибудь тебе поспособствую. За мной,
стало быть, не пропадет. Ну, добро! — вздохнул Пахом.—
А теперь давай закурим. — Оба старика сидели на бревне и
курили. Они затягивались жадно, пыхтели, чмокали, у
обоих при этом западали морщинистые щеки. Пахом напе-
ред раскурил свою цигарку, слегка пожал плечами и облег-
ченно сказал:
— Счас поеду.
— Поезжай. И мне надоть.— Оставшись один, Гаври-
ла покурил еще немного, порассуждал вслух, затем взял в
руки вожжи и гикнул:
— Но, родимая! Трогай!
Телега медленно поползла на погост, благо, он был не-
подалеку от деревни, в тайге.
День начинался серый, угрюмый, но, на счастье Держа-
вина, довольно теплый. Тяжелые лохматые тучи загромоз-
дили небо, но не ветрило. Кое-где лежал мелкий снежок,
из-под копыт светло-гнедой кобылы комьями летели ош-
метки грязи.
Гаврила грустно размышлял о том, что скоро придет и
его черед отправляться на погост. Жизнь, можно сказать,
кончается.
За этими безрадостными думами и пролетела дорога.
Он подъехал к кладбищу и вдруг обнаружил, что не взял
с собой лопаты.
— Вот голова дырявая!— выругался в сердцах Гаври-
ла и сплюнул.— Придется тащиться в деревню, не остав-
лять же мертвецов наверху.
Раздосадованный, он свалил с телеги оба тела и завер-
нул лошадь.
Державин тем временем лихорадочно думал, как ему
поступить дальше. Он тяжело дышал ртом, обметанные бо-
лячками губы судорожно дергались. Хватит ли сил для
72
побега? Теперь у него в голове билась одна мысль: жить! В
душе вспыхнула надежда, и он вдруг ощутил в себе
прилив энергии.
Приподнявшись и упираясь в землю руками, Емельян
пополз.
Преодолев с полверсты, он замер и перевел дух.
Невыносимо болело колено, видимо, зашиб, когда Гаврила
сбрасывал его с телеги. Но желание выжить все упорнее
охватывало все его существо. Емельян огляделся вокруг,
увидел, что лежит в густом брусничнике. Он жадно при-
нялся срывать прихваченные первыми заморозками ягоды.
Терпкая, кисловатая брусника прибавляла силы, и он мед-
ленно пополз дальше. Наконец, выбившись из сил, упал го-
ловой на валежину и тотчас канул в забытье.
Очнувшись, Державин в первое мгновение ничего не
мог разглядеть вокруг. Густая белая пелена застилала
глаза. Но тут же сообразил: идет мелкий дождь. Мелкие
капли падали на лицо, текли по щекам. «Слава богу,
тепло»,— подумал Емельян. Теперь он лежал на спине,
смотрел перед собой, чувствуя свое физическое бес-
силие.
А дождь шел и шел. Мерный шорох доносился из
тайги. Среди этого шороха Державину вдруг почудились
чьи-то шаги. В голове шумело, сердце колотилось.
Емельян задержал дыхание, до него долетел легкий хруст
валежника. Он сжался в комок и застонал от бессилия.
«Быстро же отыскал меня Гаврила».
Но, как ни странно, он уже не испытывал ни тревоги,
ни сожаления, а даже почувствовал некое облегчение: вот
и конец моему побегу.
Емельян закрыл глаза. Крупные капли слез покати-
лись по впалым заросшим щекам.
— Матка боска!—услышал он над собой басовитый
голос.— Человек!
Чуть приоткрыв веки, Державин увидел высокого ста-
рика в длинном зипуне и серой шляпе. Пришелец был ши-
рокоплечий, с большими руками, с широкими ладонями.
«Такой богатырь,— подумал Державин,— один возьмет
медведя на рогатину». Лицо у него было открытое, с ярким
ртом, оттененным черными пушистыми усами. Густые бро-
ви близко сходились на переносице, отчего карие глаза ста-
новились немного темнее. На грудь опускалась густая бо-
рода. За плечами старика висело ружье. Скинув его и при-
сев на корточки, он осторожно приподнял Емельяна:
73
— О-о, да ты совсем никудышный, матка боска!
— Я, я,— попробовал что-то сказать Державин, но
старик озабоченно прервал его.
— Молчи, молчи. Ничего не объясняй мне. Сам вижу,
что беглый. Так?
Емельян с трудом кивнул.
— Наверняка из политических. Идти не можешь? Ну,
сейчас соорудим для тебя волокушу.
Говоря это, старик проворно снял с себя зипун,
укутал в него насквозь продрогшего Державина и, на-
ломав несколько тонких веток с молоденьких деревьев,
уложил на них Емельяна.
Потихоньку тронулись в путь. Под теплым зипуном тело
беглеца начало постепенно согреваться. Мысли крутились
в одном направлении: «Кто он, этот дед? Должно быть,
охотник. Куда он бурлачит меня?» И будто в ответ на
вопрос показалась крохотная заимка: старый приземистый
дом, амбар впритык с баней и высокая изгородь. Из печ-
ной трубы едва-едва курился дым.
Навстречу выбежала огромная серая собака. Она ра-
достно завиляла хвостом и, подпрыгивая, повизгивая,
не спеша пошла за стариком к дому.
Втащив Державина в дом, хозяин прежде всего раздел
его донага и натер каким-то резко пахнущим настоем.
Затем влил ему в рот полстакана самогона — аж горло
ободрало!— и помог залезть на печь.
Признательно глядя на хозяина, Емельян опять по-
пытался что-то вымолвить, но тот строго приказал:
— Молчи, молчи. Когда в себя придешь, тогда и го-
ворить станем.
И он неторопливо принялся за свои домашние дела.
А Державин, враз разомлев в нагретом уюте, не заметил,
как у него закрылись глаза.
* * *
Хозяина заимки звали Яном Владиславовичем Ле-
вицким. Поляк, он попал в далекую и мрачную Сибирь пос-
ле восстания 1863 года, в котором принимал деятель-
ное участие.
— Пригнали нас на нерчинские рудники две тысячи че-
ловек,— рассказывал он, сидя вечером за столом напротив
Емельяна.— До конца срока не выжила и половина...
Да ты ешь, ешь, не смущайся. Гляди-ка, как отощал.
74
Особенно уговаривать Державина не приходилось.
После долгих дней болезни в нем вдруг взыграл аппетит,
и он с жадностью накинулся на горячую картошку, оленье
мясо, соленые огурцы и сырые яйца. А Ян между тем про-
должал свою неспешную речь:
— Меня сослали на десять лет. Оттрубил. А когда ос-
вободился, решил здесь и поселиться. Привык, однако, же-
нился. Да, к великому сожалению, нескладно — жена
умерла при родах. Сын остался, Юлиуш. Пока растил
его — был ему нужен, а как возмужал — подался на сто-
рону счастья искать. С тех пор и не видались. Даже
весточки никакой не шлет.
— Как вы сказали? Юлиуш? Да вы знаете, Ян Вла-
диславович, вот ведь какое совпадение: у нас в Сысерти
один Юлиуш, и фамилия у него тоже Левицкий.
Старик подался всем телом вперед:
— Юлиуш Левицкий? Господи Иисусе, сыне божье,
прости и помилуй, сын, видать, нашелся...
— Именно так. Он приказчиком в трактире купца
Пташкина служит.
— Приказчиком?— взволнованно переспросил хо-
зяин.— Возможно, возможно. Была в нем этакая жилка,
этакое пристрастие к коммерции. А где она находится,
твоя Сысерть?
Державин объяснил.
— Далеко,— сокрушенно сказал старик.— Расскажи
мне, как он?
Емельян сконфуженно развел руками:
— Вообще-то я не часто заглядывал в трактир, не
любитель. Но, насколько могу судить, дела у него идут
если не блестяще, то по крайней мере, сносно. По-види-
мому, он нашел свое место.
— Чувствуется, что ты человек образованный,— не-
ожиданно заметил старик, постукивая ногтями по сто-
лешнице.
— С чего вы взяли?— удивился Державин.
— А твоя речь? Она свидетельствует о том, что ты не
из низов. Опальный дворянин, наверное?
Емельян рассмеялся:
— Не угадали, Ян Владиславович! Я самый что ни
на есть рабочий. Черная кость, как выражаются господа.
— Так,— присвистнул хозяин.— Выходит, занимал-
ся самообразованием?
— Был грех. Книги люблю. Читал много.
75
— Похвально, похвально. И представь себе, я смогу
утолить твою жажду к знаниям. Несколько лет тому назад
я привез из Иркутска более сотни книг, есть даже «Ка-
питал» Маркса. Читай, учись.
— Спасибо, Ян Владиславович!
И как-то само собой получилось, Емельян начал рас-
сказывать своему спасителю о себе. Не скрыл Емельян
от Левицкого и того, как он «отдал» свою фамилию дру-
гому. Хозяин не сдержался и возбужденно заметил:
— Это ж надо! Целая приключенческая книга. Сколь-
ко ж тебе лет?
— Двадцать семь.
— Почти ровесник моему Юлиушу. Ему нынче испол-
нилось тридцать. Так как же мы будем вас называть —
Емельяном Максимовичем Державиным или Андреем
Григорьевичем Голомидовым?
— Здесь подумать надо,— ответил Емельян.— Непро-
стая каша заварилась.
— Верно,— подтвердил старик. Он рассказал Емель-
яну, что знал о революции в России.— Спешить не стоит.
Пока будете Державиным, а там время покажет. У меня
спокойно и тихо. Кормлюсь я в основном охотой да огоро-
дом, так что как-нибудь проживем.
— Ас Гаврилой-то как быть?
— С каким Гаврилой?
— Ну, с могильщиком. Хватился ведь, поди, он покой-
ника. Поиск учинит.
— Не думаю,— Левицкий улыбнулся.— Мужик он,
насколько я его знаю, добрый и суеверный. Все случив-
шееся, пожалуй, просто за чертовщину посчитает. Еще бы:
покойник исчез! Тут умом тронуться можно. Тут как хо-
чешь, так и похохочешь...
И все-таки на следующий день охотник наведался в
Ивановку и исподволь разузнал новости. Деревня жила
своей обычной, размеренной и скучной жизнью. С Гаври-
лой встретиться не удалось, ибо тот накрепко заперся
в своей лачуге, на стук не откликался и, по всей вероят-
ности, глушил в одиночку горькую. С ним и раньше та-
кое случалось.
— Все в порядке,— усмехнулся Левицкий, вернувшись
домой.— От Гаврилы теперь слова не добьешься. Он с
похмелья все позабудет. Положение складывается как
нельзя лучше: официально вы отбываете каторгу. В дей-
ствительности — вы свободны. Надеюсь, что до весны те-
76
ло нагуляете. А на зиму глядя пускаться в дорогу рис-
кованно.
Емельян остался на заимке. Целебный воздух и сыт-
ная пища быстро возвращали ему утерянные силы. Мясо
в доме не переводилось, необходимый запас муки тоже
имелся, а хлеб у хозяина получался прямо-таки отменный.
Вернувшись однажды с охоты, Левицкий застал Дер-
жавина за колкой дров. Лицо его раскраснелось, из-под
шапки сбегал пот. Заметив старика, Емельян весело
рассмеялся:
— Чую, прочность в костях прибывает.
— Даты совсем молодцом становишься,— обрадовал-
ся хозяин.— Давай, давай, наливайся соком!
Замечательное это ощущение — бодрость в теле.
Испытывая ее, Емельян внутренне ликовал. Он возвра-
щался к жизни.
Глава десятая
Опустив ноги с кровати и сунув их в пимные опорки,
Туркин набросил на плечи шубейку и вышел из дома.
Его встретила свежая утренняя прохлада. Лил дождь.
Неожиданно раздался негромкий и ноющий вой. Он
доносился откуда-то из-за угла, жалостливый и потерян-
ный. Туркин вздрогнул, но тут же сообразил: да это же
Варнак, кобель, голос пробует.
— Варнак! Варнак!— громко позвал Иван Трофи-
мович.
Собака появилась перед крыльцом, мокрая и взлохма-
ченная, и, остановившись шагах в трех от хозяина, по-
тянулась к нему острой мордой.
— Неужто не признал, Варнак, Варначок?— В тоне
кузнеца зазвучали ласковые нотки.— Неужто я так дол-
го болел?
Кобель метнулся к нему с жалобным визгом и при-
нялся облизывать ему лицо горячим шершавым языком.
— Вот и ладно,— потрепал его по шерсти Туркин.—
Вот и слава богу! Варнак, зверюга мой! Обманули мы
все же смерть-то, провели, костлявую! Теперь за дочкой
да внуками в Сысерть отправимся. Сегодня же и двинем.
В Сысерти Иван Трофимович не застал ни дочери, ни
внуков. Давно известно: пришла беда — отворяй ворота.
Кинулся Туркин к Пашке Коновалову.
77
— Так ведь Наталью в Пермь увезли, в больницу,—
всплеснул Коновалов руками.
— Куда?— встревоженно переспросил Иван Трофи-
мович.— В какую такую больницу?— И он почувство-
вал, словно на сердце лег камень.
— Ну, где душевнобольных лечат... Она, вишь, все
рвалась за Емельяном в Сибирь следовать, а ей не раз-
решили. На этой почве у нее с головой что-то случи-
лось.
Туркин тяжело вздохнул.
-- А внуки где?
— Петьку-то мы сперва к себе взяли, а опосля к Ав-
густе и Прохору Сыромолотовым отдали. И сделали так
не корысти ради. Посытнее, вишь, у них житуха, чем наша.
— А Степка?
— Степка за матерью увязался.
— В Пермь, что ли?— устало спросил Туркин.
— Нет! В Екатеринбурге вроде его задержали...
Иван Трофимович, совершенно расстроенный, отпра-
вился к Сыромолотовым. Дома оказалась одна Августа.
Петька встретил деда нелюдимо, боязливо — отвык,
видать.
— Не признаешь, что ли?— ласково притянул его Тур-
кин к себе.— Забыл? Ах, ежа те за пазуху.
— Не-е, помню, деда,— пискнул внучонок.— Только
ты каким-то не таким стал, нездешним...
— Ай да внук!— расхохотался кузнец.— Ай да уважил
старика!
— Ты, Иван Трофимович, на его слова вниманья не
обращай,— вмешалась Августа.— Вообще-то он маль-
чонка смирный и послушный.
Туркин усадил Петьку на колени, и тот насупленно
посматривал на него снизу вверх:
— Ты забрать меня приехал?
— А что? Не желаешь со мной?
Внук пожал маленькими и хрупкими плечами:
— Мне и здесь хорошо.
— Ишь ты!— воскликнул Туркин с некоторой обидой
в голосе.— Наша жизнь, дорогой, подобно полевой травке:
сегодня зеленеет, а завтра может поблекнуть.
— Жаль! Ох, как жаль мальчонку. Своего-то у меня
нет,— как бы извиняясь, сказала Сыромолотова.
— Ты, Августа, не беспокойся,— поспешил заметить
хозяйке кузнец.— Мне бы только Степку отыскать, а там
78'
я обоих сорванцов к себе заберу. Со мной станут жить:
у деда — не у чужих людей.
— Степку вместе с матерью увезли,— объяснила жен-
щина.— Наталью прямо в Пермь направили, а парнишку,
люди сказывали, в приют определили в Екатеринбурге.
Найдешь ли?
— Найду,— уверенно заявил Туркин.— Сколько там
этих приютов? Все обойду, а разыщу внучонка.
И ему действительно повезло.
Когда нашел Иван Трофимович внука, когда взглянул
на него — сердце так и обмерло. В потрепанной одежонке,
бледный, отощавший, выглядел Степка жалким и забитым.
В первую минуту он вроде бы не узнал деда, а узнав, с
криком бросился ему на шею.
— Дедуля, миленький! А я тебя все жду, все жду,—
твердил он сквозь слезы.— Дедуля! А волосы-то у тебя сов-
сем стали белые.
В деревню Черноусово Иван Трофимович вернулся
вместе с внуками. А державинский дом заколотили —
до возвращения хозяев.
Оживленно стало в избе у Туркина. Дети — известное
дело — и мертвого расшевелят. Только чувствовал ста-
рик, как с каждым днем слабеют его силы, как мучают
по ночам кашель и одышка.
— Ох-хо-хо,— негромко вздыхал он в подушку.— Не
дай бог и я помру, с кем пострелята останутся? Ведь вот
лихо, сироты при живых родителях.
Степка с Петькой частенько тормошили деда:
— А скоро мамка к нам приедет?
— Скоро, скоро,— немного помедлив с ответом, про-
изнес старый кузнец, и по его уставшему лицу нетрудно
было догадаться, какую тяжелую тайну бережет он от
внуков.
— А папка?— вновь тормошили внуки.
— И папка скоро явится.
От таких вопросов невыносимо ныло сердце у старо-
го кузнеца. Просил он знакомого писаря составить за-
прос в Пермь и получил оттуда неутешительный ответ:
«Надежды на выздоровление Державиной Н. И. пока
не предвидится».
Было воскресенье. Еще висел предрассветный туман,
а уже благовестили заутреню колокола старой черноусов-
ской церкви. Туркин сидел на лавке, глядел в окошко
на двух старых ворон и думал свои нерадостные думы.
79
Совсем отчаялся старый кузнец. А тут как раз подвернулся
купец Денис Фаддеевич Пташкин. Высокий и широкопле-
чий, с приятным мягким овалом лица, он располагал к
себе.
Долго уговаривал Пташкин старика отдать ему на
воспитание меньшего внука, Петьку.
— Я его давно заприметил,— признался купец,— еще
в Сысерти. Когда толки пошли, что Державина на катор-
гу сослали, хотел я с Натальей Ивановной потолковать,
да не успел. Добро хотел сотворить.
— Похвально! Доброму делу и ангелы на небесах
радуются. Да только Наталья не отдала бы сына,— убеж-
денно сказал Туркин.
Пташкин согласился:
— Пожалуй, что и не отдала бы. Она — мать, а ты?—
Тонкие губы Пташкина, когда он говорил, раздвигались
в учтивую улыбку, обнажая крепкие белые зубы.
— А я — родной дед,— запальчиво возразил Иван
Трофимович.— Всегда для них буду щедр.
— Тяжело тебе с двумя-то. Бедность и щедрому руки
скует. Мальцам настоящий глаз нужен. Вот Петьку взять:
далеко мальчонка пойти может. Нутром чувствую: боль-
шое будущее его ждет, блестящая карьера. Я ему су-
мею образование дать, в люди выведу, первым человеком
сделаю.
Кузнец признавал неоспоримость доводов собеседника,
но душа его протестовала.
— А отец с матерью вернутся, что я им отвечу?
— Так и ответишь, просто, как есть. Ведь на пользу
парнишке стараюсь.
Не раз и не два наезжал в Черноусово Денис Фаддее-
вич с уговорами, однако Туркин стоял на своем.
— Нет, погожу. Вот уж когда до крайности дойдет мое
дело, тогда, возможно, решусь.
Пташкин все же надежды не терял, а в последнюю свою
побывку так и заявил:
— Конечное слово от тебя услышать надеюсь, Иван
Трофимович. Ты не о себе думай, а о парнишке. Ему
жить-то, ему счастья в жизни добиваться. Вот и прикинь:
или ты заранее на нищету его обречешь, или простор
его крыльям дашь. Словом, недели через две, когда я
с ярмарки буду возвращаться, окончательный твой ответ
хочу услышать: или — или.
Две ночи не сомкнул глаз кузнец, маялся. «Мужик
80
Пташкин порядочный, самостоятельный,— уговаривал
он себя.— Важную фигуру из Петьки вылепит, состоя-
нием наделит. А я что в силах ему дать? Отец, бывало, го-
ворил: обмануть надежды стариков — позор, обмануть
детей — преступление».
Мучительные сомнения терзали Туркина.
* * *
Иван Трофимович взглянул на широкую лавку, где
спали, мирно посапывая, Степка с Петькой. Две головы:
рыжая — Степки, черная — Петьки.
К вечеру с улицы донесся цокот копыт и лихой окрик:
«Стой, залетный!», Туркин поспешил во двор и увидел у
своей калитки гнедого жеребца купца Пташкина.
— Принимай гостя, Трофимыч!— зычным голосом
крикнул из ходка Денис Фаддеевич.
Одет он был просто — темный костюм, синяя сорочка,
суконный картуз и низкие хромовые сапоги. На указатель-
ном пальце правой руки обручальное кольцо — массивное,
широкое.
— Так как же мы порешим?— перешел сразу к делу
Денис Фаддеевич.— Ну, ладно, еще с часок подумай.
Заодно и правое заднее колесо у ходка осмотри, барахлит
малость.
На стук дедовского молота примчались Степка с Петь-
кой. Они поздоровались с гостем и выжидающе уста-
вились на его оттопыривающиеся карманы.
— Ай, хитрецы!— довольно загоготал Пташкин.—
Чуют, откуда гостинцы надо ждать.
Он принялся горстями доставать конфеты и ласково
совать их в нежные мальчишеские ладони.
Иван Трофимович закончил чинить колесо и, пробуя
его прочность, навалился всем телом на ходок.
— Подходяще. Одним словом, большой мастер
ты, Иван Трофимович!—доброжелательно произнес
Пташкин.
За столом, на который кузнец выставил скудное уго-
щение, мучительный для него разговор продолжался.
Червь тревоги шевелился где-то глубоко в груди.
— Как же сговоримся-то, Трофимыч?— теребил бо-
роду Пташкин.
— Не знаю, не знаю,— склонив голову, повторял ста-
рик, суетливо заваривая чай.
81
— Ты пойми, распрекрасно ему у меня в доме будет.
Как родного его полюбим. Моя Мария Никитична —
женщина ласковая, нежная.
— Это для тебя она нежная, Денис Фаддеевич,—
тревожно ронял Туркин.— А для постороннего мальца —
мачеха.
— Не суди так,— огорченно возражал купец.— Она
так переживает, что у нас наследника нет, извелась вся.
Петька, точно чувствуя, что решается его судьба,
не отходил от Дениса Фаддеевича. Он терся о его колени,
ластился. Туркин подивился:
— Подкупил ты, купец, моего внучонка. Глядь-ка,
ко мне не льнет так, как к тебе.
— Взаимная симпатия у нас, Трофимыч,— нежно при-
знался Пташкин.
И эти слова купца склонили старика уступить его на-
стоятельным просьбам.
Сияющий радостью, Денис Фаддеевич подхватил
Петьку на руки и подкинул вверх.
— Поедешь со мной?
— Поеду,— не раздумывая, радостно ответил пар-
нишка.
Грустно смотрел на него Туркин, слезы наворачивались
на глаза. Но он, пересилив себя, принялся собирать
внука в дорогу.
— Оставь, Трофимыч, не беспокойся,— остановил
его гость.— Зачем нам лишнее с собой везти? Мы все но-
вое, с иголочки, купим.
Когда Денис Фаддеевич посадил парнишку в ходок и
тронулся в дорогу, долго смотрел старый кузнец им вслед
и махал залатанной шляпой.
* * *
Мария Никитична и рябая Марфа, частенько помогав-
шая ей по хозяйству, обедали, когда под окном послышал-
ся бойкий перестук колес и конское ржанье.
Мария Никитична выскочила на крыльцо в чем была,
простоволосая. Денис Фаддеевич въехал во двор, сте-
пенно вылез из ходка.
— Здравствуй, Маша! Вот сына привез. Петром
звать.
На заднем сиденье сидел загорелый быстроглазый
82
мальчуган. Он внимательно и настороженно глядел на
Марию Никитичну. У той перехватило дыхание, она ухва-
тилась за руку мужа.
— Ну, что ты, что ты, Машенька?— испугался Денис
Фаддеевич.— Что с тобой? Ведь сама хотела.
— Неужто правда, Денисушка? — залилась слеза-
ми жена.— Неужто надумал?
— Говорю же, сыном будет. Ишь, какой молодец!
— Петенька!— кинулась Мария Никитична к малышу,
вкладывая в это имя свою нежность, всю нерастрачен-
ность материнских чувств.— Петенька, родной мой!
Она схватила его в объятия и принялась покрывать
смуглое личико поцелуями.
Пташкин распряг коня, засыпал ему в кормушку ов-
са и, сбив с одежды дорожную пыль, вошел в дом. Жена
с Петькой сидели на лавке и оживленно беседовали. Пар-
нишку уже умыли, причесали и одели.
— А дядя Денис мне с ярмарки игрушек и леденцов
накупил,— торжественно рассказывал он.— Вку-усные
леденцы.
— Это хорошо, когда вкусные,— ласково смотрела
на него Мария Никитична.— Только купил их тебе не
дядя Денис, а папка Денис.
Слеза пробрала Пташкина при виде этой сцены.
— Наговоритесь еще, успеете. Сначала накормите
нас.
Уложив мальчика спать, муж с женой долго сидели
напротив друг друга за столом, обсуждали так неожи-
данно вошедшее в их жизнь новое событие.
— Хочу, чтобы Петька, когда вырастет, не за отчима,
а за родного батьку меня почитал. Чтобы настоящим вос-
приемником моего дела оказался — молодым купцом
ПтаШкиным. А?
— Конечно, Денисушка, конечно,— не возражала
жена.— Кем же ему быть-то. По твоей стезе пойдет.
— Во-во! Только я-то вот полуграмотный мужик, а
ему надо широкие крылья иметь. Мечтаю, Маша, воспи-
тание ему дать благородное, как у князя какого-нибудь.
— И воспитаем,— с готовностью подхватила Мария
Никитична.— Достаток, чай, у нас есть, не жаль на сына
издержаться.
— То-то и оно,— вздохнул муж,— что сын у нас с то-
бой теперь есть. Но как быть дальше, ума не приложу?..
Жена поняла сомнения Дениса Фаддеевича, тихо
произнесла:
— Может, уехать нам отсюда? На новом месте никто
бы и знать не знал, что Петенька нам не родной. А жить
везде можно, коли деньги есть.
— Жить везде можно, ты права,— задумчиво повто-
рил купец.
Глава одиннадцатая
Неширока речка Исеть, но говорлива.
Иван Трофимович со Степкой лежат на берегу, гре-
ются.
— Как Петька наш живет?— неожиданно спросил
Степка.
Дед пожевал губами, вздохнул и принялся рассказы-
вать, как он недавно ездил навестить внука.
— Славно ему там, вольготно,— говорил он нето-
ропливо.— Одним словом, повезло! Купцом будет!
— А я?
— А ты, значит, Державиным останешься, сильным
будешь. Руки-то у тебя отцовские, во-он какие крепкие.
Они глядят на речку, на противоположный берег, по-
крытый буйно-зеленым лесом, и кузнец удовлетворенно
вздыхает:
— Красиво!
Действительно, живописные места раскинулись во-
круг деревни Черноусово. Недаром весной 1907 года имен-
но сюда приехал художник из Екатеринбурга. Был он лет
тридцати. Одет как простой крестьянин из уральской
деревни. Назвался Алексеем Васильевичем Наливайко.
— Правда, удобств у меня маловато,— предупредил
Иван Трофимович, принимая гостя на постой.— Внук
любит пошуметь. И старухи в доме нет, схоронил поза-
прошлой осенью.
— Да мне только ночевать,— гость оглядел отведен-
ный ему угол, где стояла деревянная кровать, застланная
холщовой простыней, и, очевидно, оставшись довольным,
добавил:— Все остальное время я буду работать на
воздухе.
Наутро он взял этюдник и отправился на берег Исети.
Туркин, спросив разрешения, пошел за ним.
— А вы сами-то откуда родом будете?— поинтересо-
вался Иван Трофимович дорогой, поглаживая черную
с проседью бороду.
84
— С Волги,— коротко ответил Алексей.
Кузнец кивнул:
— Наслышан. Дед мой из конца в конец Волгу про-
шел, да и я на ней бурлачил.
Как-то незаметно для себя старый кузнец принялся
рассказывать этому чужаку о своей горемычной доле, о
Емельяне с Натальей, о Петьке и Степке.
Художник слушал, не перебивая.
Иван Трофимович свернул самокрутку, задымил.
— Таким вот макаром при живых родителях ребя-
тишки сиротами остались. Ну, у Петьки таперича житье
наладилось, а мы со Степкой божьей милостью пере-
биваемся.
Их беседа незаметно становилась все более откро-
венной.
— Трудно я прожил,— признался старый кузнец.—
Другой раз и сам не верю, неужели все это может вытер-
петь человек? Много я повидал на своем веку, а всюду
одно: худо простому люду на Руси. Может, нашим вну-
кам покраше житуха выпадет, а?
— Непременно,— оживился художник.
— Отец-то у вас, значит, из богатеев будет?
— Нет. Он зарабатывает хлеб своим трудом: учитель-
ствует в Нижегородской гимназии, преподает француз-
ский язык.
Вскоре художник принялся за работу. Работал он не
торопясь, но без остановок. Кузнец курил цигарку и,
разгоняя мошкару, зачарованно наблюдал, как все
яснее проявляются на полотне очертания знакомых
мест.
Вдруг среди кустов раздался шорох, затем треск, и
на полянку выскочил взлохмаченный Степка.
— Вон вы где,— радостно закричал он и тут же оби-
женно набросился на деда:— Почему не разбудил?
Иван Трофимович потрепал внука по рыжим вихрам.
— Спи, пока спится, голубь. Подрастешь, обзаве-
дешься заботами — сам не уснешь.
Тут мальчуган заметил холст и буквально впился в
него глазами.
— Нравится?— тихо спросил художник.
Степка безмолвно кивнул.
Туркин, присев на пень, вытянул ноги и чертил хво-
ростинкой на земле какие-то фигуры.
— А ведь вы, Иван Трофимович, наверное, настоя-
85
щим богатырем в молодости были?— разглядывая су-
тулую спину кузнеца, заметил художник.
— Силушкой бог не обидел. Гнул, бывало, подковы,
сгибал вдвое серебряные рубли.
— И откуда такая силища берется?— подивился ху-
дожник.
— Должно быть, в роду копится и из рода в род пе-
реходит. Бабушка сказывала, что ее дед служил в Пре-
ображенском полку. А царь Петр отобрал пятьдесят пять
гренадеров и послал их в подарок немецкому королю
Фридриху-Вильгельму. Тот в аккурат набирал в то время
великанов со всего света для своего гвардейского баталь-
она. Вот так, стало быть, очутился мой предок в прусской
столице, в городе Берлине. И захотелось однажды Фрид-
риху взглянуть на самого могучего из своих гренадеров.
Предстал перед ним мой предок.
— Ну, зольдатик, какая есть твоя сила?— спраши-
вает король, не слезая с жеребца.
Тогда забрался гренадер под конское брюхо, излов-
чился и приподнял коня вместе с Фридрихом-Вильгельмом.
Дивно это показалось королю, и повелел он наградить
солдата Туркина немецкой медалью.
Степка весело хохотал, и художник восхищенно улы-
бался.
Когда набросок был закончен, он устало опустился на
траву:
— А еще я обязательно нарисую вас, Иван Трофи-
мович, вместе со Степкой,— вдруг обратился художник к
своим спутникам.
* * *
В начале августа 1907 года Алексей Наливайко уехал
в Екатеринбург, и жизнь в доме Туркина потекла преж-
ним чередом. В октябре приезжал проведать Ивана Тро-
фимовича Пашка Коновалов. Долго расспрашивал о
житье-бытье, о Наталье и Емельяне.
— А чего я о них знаю?— только и развел руками
кузнец.— Не более твоего.
— М-да. А Петька-то у тебя где?
Туркин опустил голову и торопливо, стыдясь чего-
то, рассказал о купце Пташкине.
— Это не тот ли, что трактир в нашей Сысерти держит?
— Тот самый. Человек вроде добрый, сердечный. Дру-
86
того выхода у меня не было, к тому же плохо видеть
я начал.
— М-да,— выдавил Пашка, и в его взгляде старику
почудилось осуждение.
— А что стряслось-то у тебя, говори.
— Погорели мы,— устало выдавил из себя гость.—
Дотла. Как будто и пожару не с чего случиться, а вот
на тебе — полыхнул. Видать, по злобе кто-то петуха под-
пустил, не иначе. Только то и спасли, что на себе
было.
Туркин поднялся с табурета и зашаркал по горнице,
глухо причитая:
— Ох, лихо! Ох, злосчастье! Я тебе так скажу, Пашка:
пока вам приткнуться негде, перебирайтесь в Емельянову
избу. Все одно она заколоченная стоит. Не под открытым
же небом мытариться.
— Спасибо, Иван Трофимович!— воскликнул Павел,
и голос его слегка задрожал.— Я тебя о том и просить
приехал, а ты, святая душа, сам догадался. Спасибо!
Вскоре Коновалов уехал. А спустя неделю, ранним
утром, раздался осторожный стук в окно.
Туркин с трудом встал с кровати и поглядел в стекло.
В палисаднике, облитом лунным светом, стоял бородатый
мужчина.
— Кто? — вытянув шею, спросил кузнец.
— Выдь, Иван Трофимович,— проговорил незнако-
мец, и его голос заставил старика вздрогнуть: да, никак,
Емельян! Но откуда ему взяться?
Он быстро засеменил к двери, сдернул крючок. Сердце
его колотилось неровно и гулко.
— Зятек! Неужто ты? Неужто свидеться довелось?
— Тише, батя, тише.
— Стало быть, ты! — радостно выдохнул Туркин.—
Ну, заходи в избу, родной, заходи!
Державин тронул его за рукав:
— Нельзя мне в дом, батя. Нельзя, чтобы ребятишки
меня видели. Беглый я. Революционер.
Иван Трофимович сообразил все в одну секунду.
— Воно что! Господи-владыка! Ступай тогда в сарай,
я сейчас.
Он вернулся в избу, захватил ломоть хлеба, кружку
молока, миску холодных щей, пару вареных картофелин,
оставшихся от ужина, и потихоньку выскользнул за дверь.
В темноте сарая лицо Емельяна едва угадывалось.
87
— На вот, поначалу поешь,— на ощупь протянул ему
Туркин.
Державин, слушая рассказ старика, быстро глотал
скудную пищу. Потом наклонился к старику:
— Ну, а теперь меня слушай. Говорить обо всем под-
робно не стану, нет времени. Осенью прошлого года мне
повезло — я очутился на свободе. Около года жил на таеж-
ной заимке, у охотника. Нынешней весной начал проби-
раться домой.— Емельян замолчал, и старик почув-
ствовал в темноте, как повис в воздухе самый больной и
страшный вопрос.— Что с Наташей? Где она?
Иван Трофимович покачнулся, и Емельян вдруг понял,
что старик его не слышит.
— Трофимыч, батя, что с тобой, говори же, господи!
Это правда, что она не в себе? Где дети?
— Погоди, погоди, зятек,— застонал старик.— Не
так шибко спрашивай, не так строго суди... Со мной толь-
ко Степка,— тяжело продолжал Туркин и, мучительно
запинаясь, поведал историю с Натальей и купцом Пташ-
киным.
Емельян долго молчал, потом положил ладонь на ко-
лено старику и едва слышно сказал:
— Не казни себя, батя, ты сделал все, что смог.
— А сам-то ты как теперь?— встрепенулся Иван Тро-
фимович.— Поди, ищут?
Он скорее почувствовал, как зять горько усмехнулся.
— Пожалуй, что и не ищут. Тут, батя, такая каша за-
варилась, сам черт ногу сломит. По официальным бу-
магам Емельян Максимович Державин отбывает сейчас
семилетний срок в Акатуе.
— Как это так?
Коротко Емельян рассказал ему о том, что произошло
на этапе в деревне Ивановке. Что сейчас он никакой не
Державин, а Андрей Голомидов. А по официальным бу-
магам он якобы умер в той самой деревне Ивановке.
— Стало быть, Голомидова твово взамен тебя в Ака-
туй закатали?
— Стало быть, так.
Туркин по-своему понял ситуацию и впервые за вре-
мя встречи улыбнулся.
— Значит, ты Державин, то бишь Голомидов?
— Вот именно,— Емельян слабо кашлянул.— Я с до-
роги прямиком сюда. Есть у меня адреса. Если полу-
чится — надежными документами обзаведусь, тогда и по-
88
дамся тихонько на новое место, поближе к Перми, к
Наталье.
Сквозь щели сарая начали пробиваться бледные по-
лоски рассвета. Лицо Державина вырисовывалось четче,
явственней. На висках белела седина.
— На Степку-то взглянешь?
Емельян горько покачал головой.
— Нельзя, батя. Не дай бог проснется, испугается.
Да и разговоры пойдут: ведь не заставишь мальца язык
за зубами держать.
— Что ж, так и будешь от родного сына таиться?
— Время придет — откроюсь. А пока возможности та-
кой нет.— Державин с минуту помолчал и закончил:—
Приведи-ка ты его с утречка на Исеть. Вроде на про-
гулку. Знаешь, где три сросшихся березы стоят? Да, еще
вот что скажи: Коновалов Павел жив?
— Жив. На одной ноге скачет. Недавно погорел, так
я ему твою избу отдал.
— Хорошо сделал.
Они крепко, по-мужски обнялись. Емельян неслышно
выскользнул из сарая.
Когда по деревне прогнали стадо, Иван Трофимович
окликнул внука, и они направились на берег реки.
У трех берез Туркин внимательно огляделся вокруг,
однако никаких следов Емельяна не заметил. Лишь на
миг ему показалось, что за дальним кустом едва качну-
лись ветви. Но тут же снова в безветрии замерли.
Глава двенадцатая
Наталья Ивановна Державина в конце 1905 года
получила страшное известие о том, что ее мужа сослали
на каторгу. Если бы его убили на войне, как многих му-
жиков из поселка, было бы больно, но понятно. А то воевал
человек за царя и отечество, и вдруг — каторга. Разум
молодой женщины никак не мог совместить в себе два та-
ких разных понятия: ее нежный и ласковый Емельянушка
и, словно злодей, на каторге. И это непонимание стало
непосильно для ее разума. А боль души замутила когда-
то ясные, радующиеся жизни глаза и наложила скорбные
морщины на красивое женское лицо. Эта же боль и по-
стоянная тревога сделали когда-то статную ее фигуру
угловатой и сутулой.
89
А на дворе полыхала во всей красе осень. Урожай в
огородах народился богатый. Успевай только закрома
засыпать. А Наталья Ивановна сидела у окна и тупо
смотрела на тяжелые гроздья рябины.
— Маманька, маманька, смотри, что я тебе принес,—
Степка протянул ей яркие ягоды.— Ты поешь, скусно.
Наталья Ивановна с трудом повернула голову в сто-
рону сына и безучастно отвела его ладонь.
— Ты иди, иди... Кушай сам.— И она снова устави-
лась в окно.
Как-то поутру, когда в воздухе запахло снегом, в избу
к Державиной зашла Верка Озерова. Вошла и обмерла:
печь не топлена, в хлеву корова орет, недоена, голодные
ребятишки тормошат мать. А та лежит, не шевелится,
словно окаменела, и глаза в потолок. Верка, как была,
бросилась к подруге:
— Наташка, Наташка, ну очнись же, ради бога. Ты
слышишь меня? Вставай же! У тебя в огороде дел не пе-
ределать, корова вон исходит вся. Вставай, вставай. Что
же ты как деревянная?
Наталья перевела тяжелый взгляд на соседку, глубоко
вздохнула и с трудом поднялась. Потом, как была не-
прибрана и нечесана, бросилась вдруг к печке и останови-
лась перед ней как вкопанная, будто забыла, что надо
делать, потом подхватила ведро и кинулась в сени, а от-
туда — в огород.
Верка ошалело смотрела на свою подругу и только
крестилась:
— Господи, спаси ее душу, господи, не оставь детей
сиротами.
А Наталья между тем металась по огороду, на ходу
выдергивая все, что под руку попадется. К ней подбежал
зареванный Степка. Обхватив колени матери, он уткнулся
в ее мокрый подол и жалобно тянул:
— Маманька, маманька, пойдем в избу, пойдем.
Вместе с соседкой они привели Наталью в дом, уса-
дили на лавку.
С этого момента никто в поселке не мог, хотя бы на
мгновение, вызвать в ее сознании свет жизни. Теперь все
определили, что Наталья Ивановна Державина разума
лишилась.
— У бабы душа замертвела. Надо везти в боль-
ницу.
Так Державина попала в пермскую больницу для
90
душевнобольных, или, как ее тогда называли, «желтый
дом».
Врач, в первый раз осмотревший Державину, печаль-
но заключил:
— Крайне тяжелый случай депрессии.
...Однако примерно через полгода к женщине начало
постепенно возвращаться сознание. Медленно восстанав-
ливалась память.
— Где я?— послышался однажды утром вопрос, за-
данный почти шепотом.
Ей объяснили. Она, скорее всего, ничего не поняла, но
кивнула головой и застонала. Трудно было вспоминать
все пережитое и понять случившееся. На вопросы она про-
должала отвечать однозначно:
— Не знаю, не помню.
— У вас есть муж?— спрашивали ее.
— Не знаю. Был. Но где он? Не помню.
— А дети?
Лицо женщины исказилось болью.
— Кажется, были.— Затем, судорожно вздохнув, го-
ворила:— Нет, не знаю.
...Полной хозяйкой четвертого отделения была Ольга
Пименовна Колокольцева: высокая, красивая, молодая
монахиня. Была она скупой, замкнутой и вместе с тем
неистово набожной. Больничные сестры — тоже мона-
хини — перед ней испытывали почтительный страх.
Отец Ольги Пименовны, купец Колокольцев, владел
богатыми магазинами на всех пристанях Камы. Состояние
он нажил огромное, на зависть конкурентам, на потеху
собственной душе. Однако, несмотря на годы, дела своего
не бросал, хотя иной раз и исходило его сердце невыра-
зимой мукой и безысходностью. Для кого он старается,
для чего из кожи лезет, ночей недосыпает? Единственная
наследница — монахиня, а «стало быть, не продолжа-
тельница его замыслов. Что же получается? Куда все
добро после смерти уплывет, кому достанется? Монас-
тырю?
— Да я,— говорил он дочери,— твоему монастырю и
так, сколько мог, перевозил святых даров: и мясо, и пуш-
нину, и рыбу. А самой игуменье, почитай, золотой крест
весом в три четверти фунта подарил. Нешто еще мало?
— Что же делать, отец,— сухо и не слишком ласково
отвечала дочь.
— Уйди из монастыря,— тихо просил отец.— В мир
91
возвратись. Девка ты толковая, быстро ремесло купеческое
познаешь...
Дочь глядела на него холодными, строгими глазами:
— О том не может быть и речи. Господу не угодно.
Не хлебом, а молитвою жив человек!
— Но почему, почему?— настаивал отец.
— Потому, что не все тебе известно. Зарок дала.
И впрямь, отец не знал самого главного в жизни до-
чери. Когда-то, будучи совсем юной девушкой, она влю-
билась в офицера Олега Марковича Воронцова. Увлечение
оказалось столь сильным, что она, не задумываясь, стала
его возлюбленной. Родители ни о чем не догадывались.
— Как только получу повышение по службе, приду к
вам просить у отца твоей руки,— нежно ворковал Во-
ронцов.
Повышение Воронцов, правда, получил, однако о
свадьбе не заговаривал. А спустя некоторое время добился
перевода в какой-то сибирский городок. Другими сло-
вами, бросил ее и уехал.
Девушка от отчаяния не находила себе места. Горе
свалило ее в постель — доктора установили горячечную
лихорадку острой формы. Тяжелые думы теснились в ее
голове. Мысли о земном перемешались с мыслями о не-
бесном. Едва оправившись, она, невзирая на мольбы и
угрозы родителей, ушла в монастырь.
На тайной исповеди она во всем призналась настоя-
тельнице Марии Агафоновне Бобринской.
— Грешна, матушка! Лукавый попутал,— сдавлен-
ным голосом произнесла молодая послушница, стоя перед
ней на коленях.
— Господи, срам-то какой!— пробормотала игуменья,
осеняя себя крестным знамением.— Господи! И с этим ты
пришла в монастырь?
Колокольцевой с испугу мерещились врата ада и
страшные пытки. В исступлении она бросилась к ногам
настоятельницы, и тело ее сотрясли беззвучные рыдания.
— Встань, дочь моя,— вздохнув, строго произнесла
игуменья.
Ясно, что изгнать Ольгу Колокольцеву из монастыря
она не рискнула: слишком влиятельным и состоятельным
был ее отец.
— Ладно,— негромко заключила настоятельница.—
Оставайся в божьей обители. А теперь скажи: какой ме-
сяц в тягости-то ходишь?
92
— Четвертый.
— Да, заварила ты кашу. Самой не расхлебать. Как
думаешь поступить?
— Не знаю, матушка.
— С умом делать все надо,— наставительно отве-
тила игуменья.— А теперь слушай...— И игуменья из-
ложила молодой послушнице план, как следует извести
плод несчастной любви...
Проводив Ольгу, игуменья присела возле любимого
столика. Машинально взяла в руки Библию. Но, как ни
старалась, не могла уловить смысл святого писания,
спокойствие не приходило. Мысли ее все настойчивее
возвращались к далекому прошлому, о котором она пред-
почла бы никогда не вспоминать.
И вспомнилась ей та весна, когда она впервые по-
знала любовь, встретив молодого веселого богомаза Ва-
сю Мешкова, который писал иконы и обновлял настен-
ную роспись в монастырских церквах.
Мария вспомнила холодную монастырскую стену,
вдоль которой она пробиралась в ночном мраке, когда
все вокруг стихало в дремоте, живо представила самую
дальнюю келью, где жил Василий, куда она кралась
пугливой тенью. Молча в темноте они находили друг
друга, и губы их сливались в горячем поцелуе...
Так продолжалось несколько месяцев. Однажды Ма-
рия пришла к нему в келью, содрогаясь от рыданий. Ва-
силий всполошился.
— Что с тобой, моя милая?— полушепотом в тре-
воге спросил он.
— Беда, Вася! Игуменья узнала о нашей любви.
— Вот как!— жестко произнес Василий.— ...Проню-
хала все же, старая ведьма! Ну, да бог с ней!— Он
пренебрежительно махнул рукой.— Не посмеет же она за-
претить нам любить друг друга. А посмеет, так сбежим
отсюда, и дело с концом.
— Что ты говоришь такое, Вася!— ужаснулась Ма-
рия.— Разве можно!.. Из монастыря-то! Господь такое
никогда не простит.— Она помолчала и добавила со стра-
хом:— Завтра игуменья бить меня собирается! Она же —
лютый зверь! Введут меня завтра в пыточную, разденут
до нижней рубашки, положат на лавку и... Говорят, что
игуменья засекла уже не одну монахиню.
— Да что ты говоришь!— Вася вскочил на ноги.—
Да что это за порядок у вас в монастыре? Подожди ме-
93
ня здесь, я сам сейчас пойду к игуменье...— Он рванулся
было к двери, но Мария остановила его.
— Васенька, милый! Не делай мне еще хуже, чем есть.
Придумай что-нибудь другое.
— Да что я могу придумать?— Он снова сел рядом
с Марией.— Что тут вообще можно, придумать, кроме
как сбежать отсюда!
— Нет, Вася, об этом и думать забудь! Я и так по-
шла против девы Марии, святой заступницы...
— Заступница, говоришь, дева Мария?— словно о
чем-то догадавшись, пробормотал он и вдруг резко
поднялся.— Вот она-то тебя и спасет, дева Мария,— про-
должал он, закрывая двери поплотнее. Потом пошел к
столику, где стояли свечи, зажег их.
— Что же ты надумал, Вася?— испуганно спросила
Мария, наблюдая за его лихорадочными приготовле-
ниями.
— Сейчас, моя радость, все узнаешь! Не-ет! Не дам я
тебя на растерзание твоей тигрице! Не на того напала!—
И он порывистым движением сжал ее в своих объятиях.
* * *
Комната, где наказывали провинившихся монахинь,
находилась в подвале, под кельями монастыря. Серые,
затхлые стены освещало дрожавшее пламя от большой
свечи, поставленной над иконой Дмитрия Салунского.
— Ну, где она там, введите!— властно приказала игу-
менья, входя в комнату пыток.— Где она, пакостница,
осквернившая святые стены своим прелюбодеянием?—
Вместе с ней, осторожно ступая, вошли две старые мона-
хини, сухие и бледные. Игуменью поддерживала под руку
молодая послушница.
Игуменья подошла к небольшой лавке, села, ястреби-
ным взглядом ища заготовленные орудия истязания: све-
жие ивовые прутья лежали в темном углу.
Вскоре две крупнотелые монахини под руки ввели
бледную, дрожавшую всем телом Марию.
— Кладите,— коротко, как удар хлыста, прозвучал
голос игуменьи.
Марию положили на топчан лицом вниз. Ее посиневшие
губы шептали какую-то молитву...
Игуменья подошла с гибким прутом в руке и привыч-
ным движением откинула рубашку провинившейся.
94
И вдруг остолбенела, глаза ее расширились, она в смя-
тении отступила на шаг, бормоча:
— Свят, свят, свят!
На спине у Марии была изображена богородица —
точь-в-точь такая, как на одной из внутренних стен мо-
настыря, недавно реставрированной Василием.
Игуменья стояла ошеломленная, не зная, что де-
лать. Бить по образу девы Марии? Нет, такого свято-
татства она, разумеется, не позволит... Но каково, а? Пе-
рехитрили! Ее, старую, мудрую игуменью, повидавшую
на своем веку немало всяких «чудес», обвел вокруг пальца
какой-то паршивый щенок, едва научившийся держать
в руках кисть! Каково, а? Но из положения как-то надо
было выходить.
Часто моргая, игуменья сказала с наигранной не-
брежностью:
— Ладно, поднимайся! Заступница дева Мария сжа-
лилась над тобой. Да будет на то ее святая воля!.. Под-
нимайся! Тысячу поклонов положишь перед ее образом...
Сто ночей будешь стоять перед ее иконой... А сейчас —
одевайся! Прикрывай свою срамоту!
В тот же день молодой богомаз покинул стены Нижне-
Тагильского монастыря. Игуменья выгнала его, не запла-
тив ни рубля за сделанную им реставрацию полустертых
от времени святых росписей.
С тех пор Мария никогда его больше не видела.
* * *
В одну из темных декабрьских ночей Колокольцева
родила в потайной келье сына.
После родов Ольга долго болела, несколько месяцев
почти не покидала келью, а суровая настоятельница стро-
го твердила:
— Молись, грешница, неустанно! Вымаливай про-
щения у бога. Он милостив. Авось отпустит тебе грехи
твои.
И Колокольцева с утра до вечера била поклоны, чи-
тала молитвы и в своей вере стала настоящей фанатичкой.
После той страшной декабрьской ночи она во всем по-
виновалась игуменье. Когда начальнику губернской поли-
ции, близкому родственнику настоятельницы, понадобил-
ся надежный и умный агент, та порекомендовала Коло-
кольцеву.
95
— Из нее может получиться прекрасный агент. Богу
и царю предана душой и телом. Образованная: окончила
женскую гимназию.
Ольга Пименовна на сделанное ей предложение де-
ликатного свойства ответила положительно и причем без
особых колебаний. Вскоре ее назначили в больницу над-
зирательницей четвертого отделения.
К весне 1907 года Наталья Ивановна встала, наконец,
на ноги. И большую помощь в этом ей оказала больнич-
ная сестра Анастасия Перевалова, женщина такая же
обездоленная, обойденная счастливой судьбой.
— Ты вот что,— говорила ей Перевалова.— Чтобы
горькими думами постоянно не мучиться, делом понемно-
гу займись. Мне помогай, за больными ухаживай. В рабо-
те любая беда забывается, затихает.
И Наталья, как могла, принялась выполнять различные
несложные поручения.
— Домой бы теперь поскорее, к детишкам,— как-то
поделилась своей заботой Державина с медсестрой. Та
с сочувствием посоветовала:
— Рано еще тебе, голубушка. Слаба еще.
— Все это верно,— соглашалась больная,— но душа-
то проснулась и теперича разболелась по родным. Что-
то с ними? Как они там?
— А ты письмо домой напиши,— посоветовала та.
— И то правда,— обрадовалась измучившаяся жен-
щина.
Письмо она написала в тот же день, но желанной
весточки так и не дождалась. Зато пришла другая весть:
в больницу пришел пакет, присланный в Пермь сысерт-
ским полицейским участком. Бумага, адресованная На-
талье Ивановне, уведомляла: «Ваш муж, Державин
Емельян Максимович, отбывает каторжный срок в Вос-
точной Сибири. Никто из ваших детей в Сысерти не
проживает».
Когда Наталья Ивановна прочитала сообщение по-
лицейского участка, она как подкошенная упала и ли-
шилась сознания.
Врач, узнав о случившемся, вызвал Колокольцеву и
строго спросил:
— Вы можете мне объяснить, зачем вам понадоби-
лось сообщать больной о столь трагических даже для
нормальной психики фактах?
Ольга Пименовна лишь презрительно усмехнулась:
96
— Объяснение простое: я ненавижу всю эту голь.
— Вы?— поразился доктор.— Монахиня? Но ведь
смысл христианской религии, ярой служительницей
которой вы являетесь,— человеколюбие!
— Глупости,— процедила надзирательница и больше
не произнесла ни слова.
Врач долго молчал, потом сурово сказал:
— Надеюсь, вы понимаете, что таким жестокосерд-
ным натурам, как вы, не место в больнице.
Колокольцева резко повернулась и вышла.
* * *
В семье Пташкиных все чаще возникали разговоры
о переезде. Мария Никитична целиком и полностью под-
держивала мужа:
— На новом-то месте никому и в голову не западет,
что Петенька нам не кровный сын.
И вот на семейном совете встал вопрос: куда же те-
перь двинуться? Вариантов перебрали множество, но ни
к одному из них Денис Фаддеевич пока не склонился.
— Помнится, у тебя родственники под Омском живут?
— Тетка,— подтвердила жена.— Варвара Алексеевна.
. Мало кто из односельчан сразу заметил, что в Пок-
ровском вдруг не стало купца Пташкина,— так неожи-
данно и без лишнего шума снялся и уехал с обжитого
годами места.
До Омска семья Дениса Фаддеевича добралась на-
легке.
В течение двух недель Пташкин с утра до вечера рыс-
кал по округе: приглядывался, принюхивался, вел длитель-
ные беседы с местными купцами. И наконец, однажды
за ужином объявил жене и Варваре Алексеевне:
— Ну, поздравьте! Купил мельницу. И пристройки
купил, и несколько амбаров, и дом вдобавок. Так что
собирайся, Маша, завтра переезжаем.
Петя рос крепким, смышленым и бойким. С годами он
все больше и больше походил на Дениса Фаддеевича.
И Марию Никитичну иной раз даже обуревали сомнения:
а может, мальчик и впрямь его сын от другой женщины?
Разве мало Пташкин по разным ярмаркам ездил, разве
мало из дома отлучался? Как-то она, не сдержавшись, и
4-437
97
высказала свои подозрения мужу. Тот захохотал, обхва-
тил ее за плечи:
— Машенька моя, дурушка моя! Да зачем мне тогда
было бы скрывать, коли мы с тобой столько лет без ре-
беночка мучились? Не мой он, а наш!
Жена успокоилась и еще пуще привязалась к маль-
чугану.
Денис Фаддеевич всегда был жаден и корыстен. Но
с годами его страсть к накопительству переросла в какую-
то болезнь, в постоянно терзающий его недуг. Жена
частенько жаловалась:
— Денисушка, чего ради ты так надрываешься? Куда
нам столько денег?
Но тот ласково поцеловал ее в щеку и сказал, как от-
рубил:
— Маша, ты в мои занятия не вмешивайся, ты в них
ничего не разумеешь. Твоя забота — Петенька и дом.
А моя — чтобы вам хорошо жилось, чтобы в доме был
достаток.
На том и порешили.
Мария Никитична принялась обучать мальчика гра-
моте. И поразилась: до чего толковым оказался сынок, на
лету все схватывал.
Нередко навещала Пташкиных Варвара Алексеевна.
Была она хоть и основательно раздобревшей, но подвиж-
ной и разговорчивой. Мальчугана она полюбила не мень-
ше матери, постоянно привозила или посылала ему
гостинцы, а как-то за вечерним чаем серьезно зая-
вила:
— А ведь мальчика по-настоящему учить пора. Са-
мое время настало...
Денис Фаддеевич поморщился:
— В Омск, значит, везти? От дома отрывать?
— Зачем непременно в Омск?— возразила тетка.
Пташкин насторожился.
— Для чего Петеньке ехать в город,— продолжала тет-
ка,— если можете выписать учителя сюда. У меня на
примете один имеется: очень образованный и воспитанный
человек, в годах уже — старичок. Превосходно знает
английский и французский языки.
Последний довод совершенно сразил Дениса Фадде-
евича:
— Языки знает? Любо! И нашего Петеньку на-
учит?
98
— Ну, разумеется. Петя — удивительно способный
мальчик.
Решение Пташкина созрело моментально.
— Приглашаю старичка!
Глава тринадцатая
Октябрь 1907 года подходил к концу. Неуемные ураль-
ские ветры, перемешивая смолистый запах хвои с настоями
прелого папоротника, становились суровыми и буйными.
За те месяцы, в течение которых Емельян Державин,
сторожась на каждом шагу, пробирался из далекой Си-
бири на Урал, он переворошил в памяти всю свою не-
долгую жизнь. За свои двадцать восемь лет он успел мно-
гое: седьмым потом умывался в литейке, воевал с япон-
цами, был ранен и контужен, а в довершение всего уго-
дил на каторгу.
Пробираясь теперь в родные места, Емельян более все-
го переживал о том, что приходится прятаться не только
от полиции, но остерегаться и людей, точно какому-то
разбойнику. Даже на сына Степку удалось взглянуть
лишь издали.
Державин в голове имел три адреса. При расставании
старик Левицкий посоветовал:
— Ведь вы говорили, что мой сын служит приказчи-
ком в трактире?
— Да, по крайней мере, -три с лишним года назад
служил.
— Возможно, мой Юлиуш чем-нибудь вам поможет.
Не верю, чтобы ничего человеческого не осталось в его
душе.
Державин взял написанное Яном Владиславовичем
послание и надежно спрятал.
Больше всего Емельян надеялся на Владимира Пав-
ловича Поленова. Вот у него действительно имелись
нужные знакомства. Да и как-никак Державин чем-то
вроде крестника ему доводился: по его рекомендации
Емельяна в партию принимали, по его заданию он агита-
цию на фронте вел.
Третий адрес вспомнился случайно: Нижний Тагил,
горщик Петр Абросимов. Судьба свела с ним Державина
в Маньчжурии, под японскими пулями.
— Будешь в наших краях — заходи,— говорил ему
4*
99
Абросимов.— У меня, вишь, единоутробный брат, в поли-
ции служит, думаю, при надобности поддержит. Не совсем
еще совесть потерял.
На этот адрес Державин тоже рассчитывал.
Вскоре Державин добрался до Сысерти. Было еще
раннее утро. Стоя за густым кустарником, Емельян наблю-
дал, что творится вокруг. Улица была пустынной, если не
считать слонявшихся вдоль заборов собак и привязанно-
го к колышку белолобого теленка.
Все-таки удачно стояла Гуторихина изба — на краю
Сысерти и чуть на отшибе. Жаль только, к самой бабке
никак не сунешься — моментально раззвонит на все село.
Что предпринять? Показываться на людях днем — просто
безумство. Надо дождаться сумерек и попытаться встре-
титься с Поленовым. А пока лучше отсидеться в лесу.
Но тут Державин заметил ковылявшую в его сторону
фигуру. Пригляделся. Походка тяжелая, но что-то зна-
комое в самой фигуре. Мать честная! Да ведь это Паш-
ка, Пашка Коновалов!
Павел между тем вошел в избу Гуторихи и очень
быстро вышел назад, что-то недовольно бормоча себе
под нос. Выражение его лица было злым.
Державин свистнул. Коновалов оглянулся, покру-
тил головой и двинулся со двора. Емельян еще раз посвис-
тел. Пашка подозрительно уставился на кусты.
— Эй, Павел,— слабо позвал Державин.
Коновалов насторожился:
— Кто тут есть?
— Тихо ты, дурья голова,— зашипел Емельян.—
Поди сюда.
Коновалов осторожно приблизился к кустарнику,
раздвинул ветки. Увидев Державина, он поначалу оше-
ломленно, во все глаза, уставился на него, а потом рва-
нулся к другу и, неуклюже ковыляя на деревянной ноге,
свалился набок. Голос его дрожал от возбуждения, а по
лицу катились слезы:
— Дружище! Живой, чертяка! Радость-то какая!
Емельян печально поглядел на Пашкину культю:
— Э, брат, радость невелика. Ты вот без ноги, я —
вне закона...— И он коротко поведал о своих мытарствах.
— А ты, я вижу, всю удаль растерял,— с грустью за-
метил Емельян.
— Растеряешь,— понуро отозвался Пашка.
Почувствовал Державин, что друг его вконец изму-
100
чен и надломлен. Но чем он мог помочь ему, когда он
сам находится на правах беглого каторжника? А Пашка
вдруг обреченно обронил:
— Утоплюсь я, видать, Емельян.
Державин гневно зыркнул на собеседника:
— Небось на войне нам с тобой не слаще было, а
выдюжили.
— Не все тебе ведомо, Емельян. Спился я. Понимаешь,
спился. Никому другому сроду бы не признался, а перед
тобой каюсь.
— Каяться передо мной нечего,— рубанул Держа-
вин,— я не поп.
— Ты думаешь, с какой стати я к Гуторихе споза-
ранку прихромал?— продолжал Павел.— Знаю: самогон-
ка у нее есть.
Державин долго молчал, стараясь побороть заки-
певшую в сердце злость. Наконец, с расстановкой произ-
нес:
— Хлюпик ты, великомученика из себя строишь. Толь-
ко свои беды и горести и видишь. Да ты разуй глаза-то,
слепец! Ведь вся Россия стонет, не ты один. Вопрос в дру-
гом: настоящие-то люди не в воду башкой торопятся,
не самогонкой горе заливают и не нытьем. Настоящие лю-
ди борются, друг в друге поддержку ищут.
Столь жестокой отповеди Коновалов не ожидал. Он
посмотрел на Емельяна мутными хмельными глазами:
— О какой борьбе ты байки сочиняешь? Сказывают,
все тюрьмы битком забиты, сажать уж некуда. А ты —
«борьба».
— Вот-вот,— с готовностью подхватил Державин.—
Сажать некуда. А о чем это говорит? Да о том, что на-
род правду ищет, на каторгу за правду идет. А ты — в
омут ладишь. Через каторгу и тюрьму мы к победе
придем!
Пашка, кряхтя, начал вставать с травы.
— Давай поручай, что делать надо.
— Левицкий-то все еще приказчиком в трактире
служит?
— Бери выше. Он теперь после отъезда купца Пташ-
кина владельцем этого питейного заведения стал.
— Вон как!.. Ну хорошо, загляни к Поленову, пре-
дупреди старика, что приду к нему ночью.
— Ты о Владимире Павловиче?
— Ну, а о ком же еще?
101
— Так ведь помер он, нынешней весной помер. И умер-
то в тюрьме, в Екатеринбурге. Арестовали его еще в
1905 году, после октябрьской стачки на заводе.
Емельян долго и тяжело молчал.
— Так чего делать-то требуется?— напомнил о себе
Коновалов.
Державин бросил на него отсутствующий взгляд.
— Ступай пока, мне подумать надо.
Когда Пашка ушел, Емельян, пригибаясь за кустами,
прошмыгнул от гуторинской избы на опушку и скрылся
в лесу.
* * *
— Вам привет от отца!
Бывший приказчик, Юлиуш Левицкий, ничего не го-
воря и даже как будто не удивившись, провел Держа-
вина наверх.
— Я вас слушаю.
— Моя фамилия Державин. Она вам о чем-нибудь
говорит?
Левицкий хлопнул ладонями по коленям.
— Как же, как же! Хоть и редко, но вы заглядывали
к нам. Так чем могу вам быть полезен?
Расстегнув пиджак, Емельян слегка надорвал подклад-
ку и извлек из-под нее серый четырехугольник.
— Вам письмо от отца.
Быстро пробежав глазами листок, Юлиуш спрятал его
в карман и снова обратил взор на гостя:
— Расскажите мне, как он там живет?
Державин коротко рассказал о жизни старика Левиц-
кого на охотничьей заимке. Во время его рассказа Юлиуш
не проронил ни звука. Лицо его оставалось совершенно
бесстрастным. Когда Емельян закончил, брови его со-
беседника сошлись на переносице:
— Отец просит, чтобы я помог вам. Что вы хотите?
— Вы, вероятно, слышали...— с оглядкой начал
Емельян.
Хозяин быстро перебил его:
— Да, да, я слышал. Вы осуждены на каторгу, но
тем не менее я вас вижу перед собой. Так какой помощи
вы ждете от меня?
— Мне нужны документы.
— Ах, вон оно что! Забавно. Где же я, по-вашему,
102
их возьму? Уж не думаете ли вы, что я их печатаю тай-
ным образом?
Державин сдержанно возразил:
— Нет, я так не думаю. И я бы никогда не обратился к
вам, если бы не уверения вашего отца в том, что вы по-
рядочный человек.
Взгляд Левицкого стал сухим и сосредоточенным:
— Да, конечно, вы же явились ко мне по рекомен-
дации отца. Однако он, ей-богу, преувеличивает мои воз-
можности. Впрочем, погодите! У меня тут гостит один
делец,— он остановился перед Емельяном.— Прохин-
дей — высший сорт! Вот он, наверное, способен уладить
ваше деликатное дело. Я с ним тотчас же поговорю.
— Постойте, пан Юлиуш,— охладил его пыл Держа-
вин.— Ведь он же непременно потребует плату, и при-
чем немалую. А я, простите, без копейки.
На губах Левицкого впервые за весь разговор про-
мелькнула усмешка:
— Финансовую сторону я беру на себя. Пусть мой
отец хоть в чем-то не ошибается. Я же отлично понимаю,
что он не одобряет мой выбор профессии и вообще весь
мой жизненный путь. Но пусть он знает, что вот здесь,—
Юлиуш приложил ладонь к груди,— сохранилось кое-
что человеческое.
Плотно притворив дверь, Левицкий исчез. Время, в
течение которого он отсутствовал, тянулось для Держа-
вина невыносимо медленно. Наконец, хозяин возвратился
в сопровождении молодого мужчины. Тот, едва переступив
порог, вперил в Емельяна злые глаза и торжествующе
произнес:
— Мать честная, курица лесная! Благодарение гос-
поду, я не обмишурился? Державин, присмотрись-ка! Не-
ужели ты, в самом деле, не желаешь поздороваться с быв-
шим однополчанином Ефремом Щукиным?
Емельяна от неожиданности бросило в жар: а ведь вер-
но, Щукин. Как он сразу его не узнал? Державин попытал-
ся было приподняться, но Ефрем грубо толкнул его в
плечо:
— Сиди, сиди. Такая твоя участь: сидеть. Я тебе еще
в Маньчжурии каторгу пророчил, а ты — на вот, в бега
пустился. Ну, ничего, теперь сызнова придется в кандалах
щеголять.
Емельян вскочил на ноги.
— Сиди, тебе сказано!— рявкнул Щукин.— Я тебя,
103
ангелочка, еще в тот момент заприметил, когда ты в дом
входил. Заприметил и полицию оповестил.
Будто в подтверждение его слов дверь резко отво-
рилась, и в ее проеме показался пристав Анисим Поли-
карпов с двумя жандармами. Левицкий испуганно вертел
головой. В его взгляде ясно читалось: «Я тут ни при чем.
Это какое-то ужасное недоразумение. Я тут ни при чем».
И вновь начались для Державина арестантские будни.
Его не спеша перевозили из одной пересыльной тюрьмы в
другую — все дальше и дальше в Сибирь. Там его ждал
новый суд и новый приговор, с учетом побега.
А ровно через месяц после ареста Державина Ефрем
Щукин был приглашен в Екатеринбург, где жандарм-
ский полковник выдал ему денежное вознаграждение в
сумме сто рублей. Щукин стал тайным агентом российской
охранки под кличкой «Шаман».
Глава четырнадцатая
Ефрем Щукин проснулся с чувством глубокой тоски.
За последнее время с ним это случалось часто. Ефрем
знал тому причину и не пытался скрыть ее от себя: Ольга
Пименовна, похоже, окончательно присушила.
Сама же Ольга делала вид, что ничего не замечает,
ни о чем не догадывается и держала воздыхателя на
расстоянии. Ефрем не однажды собирался решительно
объясниться с Ольгой, но всякий раз откладывал свое
намерение.
Ефрем понимал сложность своего положения. Во-
первых, Ольга доводилась ему двоюродной сестрой. Но
не столько смущали Щукина родственные узы, сколько то,
что она являлась единственной наследницей крупного
состояния.
Уж на что отец Щукина Харитон Лукич считался у себя
на Алтае богатым и оборотистым хозяином, но где ему
было тягаться с Пименом Колокольцевым? Нельзя сказать,
чтобы в доме Пимена Савельевича Ефрема держали
за бедного родича, но разницу в положении он все-таки
чувствовал. Ефрем приходился племянником по линии
жены Пимена — молчаливой и замкнутой Антонины Си-
меоновны.
104
Колокольцев выглядел значительно моложе своих
шестидесяти лет — все в нем сияло здоровьем и внут-
ренним довольством.
— Старайся, парень,— лукаво прищурившись, настав-
лял Пимен Савельевич.— Со временем, глядишь, ком-
паньоном моим станешь.— Колокольцев хлопал Ефрема по
плечу и повторял:— Старайся! В этом мире, пожалуй, са-
мое главное — уметь делать деньгу...
Такие слова медом лились на Ефремову душу. От них
кружилась голова и перехватывало дыхание. А пока он
выполнял при купце скромную роль оптового скупщика
товара — разъездного коммивояжера, как окрестила его
на иноземный манер Ольга Пименовна. Когда поездка
затягивалась особенно долго, Ефрем начинал остро тос-
ковать.
Так случилось и на сей раз, в Сысерти. Щукин вдруг
почувствовал, что не находит себе места, что у него все
валится из рук. Захотелось немедленно возвратиться в
Пермь, в большой и уютный особняк Колокольцевых.
Прочие дела и заботы как-то враз отошли на задний
план и опостылели. Даже встреча с Державиным и сто
рублей, полученные в Екатеринбурге, казалось, ничуть
не расшевелили Ефрема.
Куда сильнее волновал Щукина вопрос о кузине.
«Дальше медлить нельзя,— думал он.— Хватит ходить
вокруг да около. Оглянуться не успеешь, как вскружит
ей голову какой-нибудь красивый и образованный. Ищи
тогда ветра в поле».
Собрав свой нехитрый багаж, Ефрем приказал закла-
дывать лошадь. Спустя полчаса Ефрем уже трясся в
легком ходке.
Полтора года оттрубил Щукин в армии. А когда, бла-
годаря хлопотам отца, вырвался на волю, то домой за-
глянул лишь на короткий срок. Пожил пару недель, при-
смотрелся и заявил напрямик:
— Тут мне делать нечего. Дыра, она и есть дыра.
Отец — Харитон Лукич — аж обомлел:
— Чего-о?
— Не по мне такая жизнь, дорогой папаша,— отре-
зал Ефрем.— Не имею никакого мечтанья в навозе ко-
выряться.
Резкий по натуре Харитон Лукич порозовел, точно вы-
нутая из печи тыква:
— А каково твое мечтанье? Мотыльком летать?
105
— Зачем мотыльком?— усмехнулся Ефрем.— Хочу по
стопам Пимена Савельевича пойти. Громадными де-
лами он ворочает.
Харитон Лукич пристально взглянул на сына, но ни-
чего не сказал. Только на следующее утро хлопнул Еф-
рема по плечу:
— Кажись, твоя правда. Езжай в Пермь, глядишь,
в большие люди выбьешься.
* * *
Бывая в Екатеринбурге, Щукин всякий раз останав-
ливался в одном из постоялых дворов по Уктусской улице.
Из окна номера, где поселился Щукин, были видны ку-
пола и кресты кафедрального собора, которые в лучах
заходящего солнца блестели позолотой. Неподалеку
виднелось угрюмое здание городской полиции.
Ефрем вышел из комнаты и по шаткой, скрипучей
лестнице спустился на подворье. Здесь было многолюдно.
Вдоль крепкой бревенчатой ограды стояли телеги с задран-
ными вверх оглоблями. Звучно хрумкали сеном лошади.
А мужики сидели кружком, нещадно курили и лениво пе-
реговаривались. Один из них негромко тренькал на ба-
лалайке.
— Ну-кось, Михайло, вдарь пошибче,— неожиданно
толкнул его в бок сосед с изъеденным оспой лицом.— Спля-
шу, что ли.
— Ты спляшешь, куды уж,— хмыкнул Михайло.—
Гли-кось, какую пузеню наел! Ровно у купца какого. По-
ди, сковырнешься.
— Уважь танцора,— поддержали вокруг веселые
голоса.
Компания задвигалась, зашевелилась, освобождая
место в центре двора. Все откровенно ухмылялись в
предвкушении потехи.
Михайло оглядел артель озорными глазами, зачем-то
почесал за ухом и шумно провел пальцами по струнам.
Грянула «Камаринская».
Оспатый мужичок неловко выбрался в середину
круга, взмахнул руками и принялся выделывать ногами
какие-то нелепые кренделя. Лицо его моментально побаг-
ровело и покрылось потом.
— Сбавь, сбавь малость,— уже через минуту про-
сил он.
106
Когда взрыв общего веселья несколько поутих, в круг
вышел сухопарый мужчина в городском костюме, с длин-
ными, до плеч волосами. По всему было видно, что он при-
надлежит к интеллигентному сословию, и каким образом
очутился здесь, среди мужиков, никто не знал. Он кив-
нул Михайле и произнес:
— Прошу вас, сыграйте еще.
То ли от вежливого обращения, то ли от чего еще, Ми-
хайло недоверчиво окинул незнакомца взглядом, однако
упрямиться не стал и снова взялся за балалайку. Опять
зазвенела над подворьем «Камаринская».
Длинноволосый мужчина выждал такт, повел плечами
и заскользил по кругу. Глаза его оживленно подмигива-
ли, и только твердые губы замерли в напряжении. Получи-
лось у него замечательно.
Щукин следил за плясуном восхищенно и даже чуть
ревниво: сам он тоже считался мастаком по этой части.
А незнакомец, по-видимому, вкладывал в танец всю душу
и никак не мог остановиться. Из него рвалась наружу
нерастраченная сила и удаль.
Наконец, незнакомец стал как вкопанный. Михайло
раза два еще машинально ударил по струнам и приглушил
балалайку. С минуту длилась глубокая тишина. Но вот
с места поднялся невысокий старик, приблизился к
мужчине и поклонился ему в пояс:
— Спасибо, добрый человек! Давненько я такой усла-
ды не испытывал. Это где же ты, коли не секрет, плясать
выучился? По обличию вроде мало ты на мужика сма-
хиваешь.
Незнакомец улыбнулся:
— У мужиков и выучился, дед.
Улучив момент, Ефрем деликатно взял мужчину за
локоть:
— Извините за назойливость и разрешите пред-
ставиться: коммивояжер Щукин. Льщу себя надеждой,
что не откажетесь от чая.
Вскоре Щукин уже потчевал гостя цейлонским чаем.
— Должен признаться, что я тоже покорен вашим
танцем. Вы, наверное, актер? Не так ли?
— Увы, нет,— кашлянул мужчина.— Я художник.
Моя фамилия Наливайко, Алексей Васильевич.
— Очень приятно! Желал бы сказать, что ваше имя
мне хорошо известно, но не стану брать греха на душу:
нет, ничего о вас не слышал. И лишь по той причине, что
107
ни черта не соображаю в этой вашей живописи. А вот моя
кузина,— продолжал он,— та прямо в восторге от ху-
дожников. И сама, между прочим, недурственно рисует.
Правда, все больше собак да кошек. Хотя, если разобрать-
ся, и тут способности нужны. Правильно я понимаю, гос-
подин Наливайко?
Художник согласился:
— Всякий талант ценен, только его пестовать надо,
развивать. Здесь опытный наставник необходим.
— Да где же найдешь приличного учителя в Перми?—
возразил Щукин и тут же пояснил:— Кузина моя, видите
ли, в Перми проживает. Дочь Пимена Савельевича Ко-
локольцева. Верно, слыхали?
— Нет, не довелось,— обронил Алексей Васильевич
и вновь прокашлялся.— Кстати, на днях я еду в Пермь.
Там устраивается небольшая художественная выставка,
меня пригласили участвовать.
— Куда как лучше!— обрадовался Ефрем, подливая в
стаканы чай.— Стало быть, вместе и отправимся. Пред-
ставлю вас Ольге Пименовне.
* * *
Огромный особняк купца Пимена Савельевича Ко-
кольцева выходил двухэтажным фасадом на одну из ожив-
ленных улиц Перми. Вокруг дома раскинулся сад — неве-
ликий по размеру, но тщательно ухоженный: с посыпан-
ными песком аллеями, беседками и клумбами, с малень-
ким прудом, в котором хозяин разводил карпов. Сбоку на-
ходились различные надворные постройки: конюшни, са-
раи. Вся территория особняка была обнесена высокой
стеной.
Из вестибюля величаво поднималась на второй этаж
прямая широкая лестница, застланная дорогим ковром.
По ней посетитель попадал в гостиную — обширную залу
с канареечного цвета обоями, с дубовой мебелью и гро-
мадными часами-курантами, которые увенчивала голова
совы. На стенах висели картины в золоченых рамках.
Многочисленные двери вели в библиотеку и бильярд-
ную, в кабинет Пимена Савельевича и апартаменты его
жены и дочери, в галерею, обращенную окнами в сад.
Словом, на широкую ногу жил купец Колокольцев, ни
от кого не таясь в своем богатстве и комфорте.
108
В конце ноября он давал обед для друзей и прия-
телей.
Приглашенные начали съезжаться к шести часам в
колясках, одноколках, в двухколесных шарабанах и каб-
риолетах без верха. Возле распахнутых дверей их встре-
чали вышколенные лакеи.
Колокольцев был одет в строгий синий сюртук, под
которым виднелся жилет и модный волосяной галстук.
Антонина Симеоновна — женщина дородная и чуть ли не
на голову выше своего мужа — была осыпана драго-
ценностями.
Наибольшее восхищение вызывала у прибывающих,
особенно молодых людей, дочь купца Ольга Пименовна.
Ее темно-карие глаза, черные волосы с отливом синевы,
в которых пламенела роза, шафрановое платье с круже-
вами, ладно облегавшее ее стройную фигуру, невольно
притягивали взгляды.
Когда Щукин увидел кузину, сердце его подкатило
к самому горлу и отчаянно забилось. Он схватил за
руку стоявшего рядом с ним Наливайко и горячо за-
шептал:
— Вы видите ее, Алексей Васильевич? Сейчас я
вас ей представлю.
Он быстро подошел к Ольге Пименовне и галантно
поцеловал ей руку:
— Милая кузина, позвольте отрекомендовать вам
художника Алексея Васильевича Наливайко.
Молодая женщина повернулась к Наливайко:
Всегда рада познакомиться с хорошим художни-
ком.
Алексей Васильевич растерялся и заметно покраснел:
— Мне, право, неловко, что вы так вот сразу меня ат-
тестуете.
— Но ведь вы художник, правда? А какой же худож-
ник согласится в душе, что он плох и бездарен? Разве
не так?
Гость вынужден был признать правоту и верность
суждений собеседницы:
— У вас острый ум, Ольга Пименовна.
— Благодарю за комплимент.
— Простите, это не комплимент. Честно говоря, я
попросту не умею их произносить.
— О-о!— воскликнула молодая женщина.— Да вы
положительно клад, а не мужчина, Алексей Васильевич.
109
Надеюсь, мы с вами подружимся. Я ужасно не люблю
комплименты. Вы портретист?
К сожалению, нет. Пейзажист. Однако портретной
живописью я все-таки немного занимаюсь.
— Вот и чудесно!
Она свободно подхватила его под руку и повела в сто-
ловую, где уже раздавался густой бас Пимена Савель-
евича:
— Прошу к столу, господа!
Приглашенные расселись, лакеи подали шампанское.
Веселье началось, однако компания Наливайко, откровен-
но говоря, не понравилась. Он чувствовал себя весьма не-
ловко, то и дело ловя неприязненные взгляды гостей,
особенно молодых изящных господ. Те держались само-
уверенно и надменно.
Когда после ужина загремел оркестр и начались танцы,
Наливайко постарался незаметно покинуть особняк Ко-
локольцевых.
* * *
Оставаясь наедине с собой, Ольга Пименовна часто
предавалась воспоминаниям. Как ни странно, прежде всего
перед ней вставал полузабытый образ щеголеватого кра-
савца поручика Олега Марковича Воронцова, которого
она имела все основания ненавидеть. Ведь это он бросил ее
на произвол судьбы и, даже не простившись, уехал в ка-
кой-то заштатный сибирский город, а оттуда — как ей
передавали — добровольцем на театр военных действий
в Маньчжурию. Больше она ничего о нем не слышала,
но и сейчас, по истечении стольких лет, при воспомина-
нии о нем хотелось плакать. «Боже! Неужели этот чело-
век, причинивший мне столько страданий, до сих пор ос-
тается для меня самым дорогим?»
Женщина мучилась в поисках ответа, однако не на-
ходила его. Словно ожесточая себя, она снова возвраща-
лась в те страшные дни, в монастырь. Ей снова чудились
ночные бдения в келье, молитвы, посты. Точно в тумане,
возникла перед глазами кошмарная картина: дрожащая
и почти теряющая сознание, она пробирается декабрьской
ночью к скованной льдом Каме. В руках у нее теплый свер-
ток: ее сын, родившийся несколько дней назад. Он мир-
но спит, плотно завернутый в пеленки и одеяло. Следом
но
за Ольгой неслышно крадется молчаливая и суровая
монахиня.
Они доходят до проруби, опасливо оглядываются, и
Колокольцева медленно опускает в воду теплый сверток.
Слышно, как ломается и хрустит тонкая кора льда...
Господи, господи! Эта ужасная картина до сих пор не-
отступно преследует Ольгу Пименовну, по телу пробегает
озноб, и, кажется, волосы шевелятся на голове. Но как
уйти от себя, от своего прошлого? Как?
Ольга Пименовна обрадовалась, когда в доме появил-
ся новый человек — художник Наливайко. Прежние уха-
жеры уже основательно надоели ей со своими дежурными
любезностями и вздыханиями. Что же касается Алексея
Васильевича, то он произвел на нее сильное впечатление.
Правда, не очень красив, зато обаятелен.
Когда он бывал в их доме, в основном они беседовали
о живописи. Наливайко искренне восхищался тонким вку-
сом молодой женщины, а та, посмотрев однажды несколько
его полотен, вскоре пророчила ему славное будущее. В осо-
бенности ее очаровала картина, изображавшая седоборо-
дого старика и вихрастого мальчика.
— И вы еще сетуете на то, что вам не удаются порт-
реты. Да вы просто скрываете свой талант, чтобы я, че-
го доброго, не вознамерилась упросить вас нарисовать
мою особу.
— Помилуйте,— защищался художник,— да вы толь-
ко прикажите,— я готов написать с вас хоть десять порт-
ретов.
— Полно, полно, десять не требуется. Нужен один,
но столь же выразительный, как этот. Кстати, кто они та-
кие — старик и мальчик?
— Они из Екатеринбургского уезда,— скупо обро-
нил Наливайко,— из деревни Черноусово. Дед — быв-
ший бурлак и кузнец, парнишка — почти сирота. В об-
щем, живые люди.
— Это видно по полотну. Послушайте,— вдруг пред-
ложила Ольга,— продайте мне его. А?
Алексей Васильевич заколебался:
— Дело в том, что я собирался послать его в Черно-
усово. Я обещал им.
Колокольцева удивленно взглянула на собесед-
ника:
— Вы чудак. Ну кто, спрашивается, оценит вашу
работу в какой-то глухой деревне? Этот самый старик?
111
Или его внук? Да они повесят портрет где-нибудь около
дымной печки, а потом его засидят мухи.
Продолжая сомневаться, Наливайко в нерешитель-
ности вздохнул:
— Разумеется, там не картинная галерея.
— Да не упорствуйте, Алексей Васильевич,— уго-
варивала хозяйка.— Я повешу его в своей спальне. Ну,
а если вы согласны писать и мой портрет, то я готова по-
зировать хоть с завтрашнего дня.
Вопрос, таким образом, решился. А назавтра Наливай-
ко принялся набрасывать первые карандашные зарисовки.
В связи с работой над портретом Ольги Пименовны
и выполнением ряда других заказов Алексей Васильевич
задержался в Перми на всю зиму.
Щукин поначалу не придал этому значения. «Прихоть
и очередная блажь кузины»,— рассуждал он. Однако по-
степенно в его сердце начало закрадываться подозрение:
«Это что же получается? Они почти все время наедине,
и какая там между ними живопись творится — никому
не ведомо. Нет, надо принимать срочные меры».
И, набравшись решимости, Ефрем отправился к Пи-
мену Савельевичу просить руки его дочери.
Глава пятнадцатая
Пимен Савельевич Колокольцев сидел за письменным
столом. В распахнутое окно он видел сутулую фигуру са-
довника, посыпавшего песком аллею. Потянувшись до
хруста в суставах, он громко позвал:
— Селиван!
Рядом висел шелковый шнур от звонка, но хозяин
никогда им не пользовался.
— Селиван!— снова крикнул он, вылезая из глубокого
кресла и разминая затекшие ноги.
Неслышно появился рослый слуга в расшитой ливрее:
— Чего изволите-с?
— Однако, тебя не дозовешься,— недовольно бурк-
нул Колокольцев, неслышно расхаживая по ковру.—
А что, Антонина Симеоновна у себя?
— Никак нет. Они-с в церковь отправились, к ве-
черней службе.
— А Ольга?
— И Ольга Пименовна вместе с ними-с.
112
Потирая рукой шею, Колокольцев словно бы забыл
о Селиване и снова смотрел в окно. Безоблачное небо
казалось светло-фиолетовым и прозрачным.
Не поворачиваясь к слуге, Пимен Савельевич при-
казал:
— Принеси-ка рюмку водки да узнай, вернулся ли
из Кунгура Ефрем Харитонович.
— Вернулись,— поспешно ответил Селиван.— Толь-
ко что их видел в галерее.
— Зови,— распорядился Колокольцев.
За последнее время отношения между Пименом Са-
вельевичем и Щукиным заметно охладели. И причиной
тому послужило внезапное сватовство Ефрема к Ольге.
Впрочем, внезапным оно явилось разве только для главы
семьи, ибо остальные домочадцы ничего неожиданного
в этом не усмотрели. Даже сама Ольга Пименовна, хотя и
не собиралась связывать с кузеном свою судьбу, давно
уже догадывалась, куда клонится дело.
Когда Колокольцев впервые услышал о намерении
Щукина стать его зятем, он поначалу аж опешил, а за-
тем расхохотался:
— Ну, братец, выкинул ты фортель! Ну, потешил!
Ефрем лишь слегка побледнел и, стараясь ничем не
выдать обиды, снова повторил свое предложение. Купец
уставился на племянника насмешливыми глазами:
— Ты-то, возможно, и желал бы, не спорю. А она?
— Окончательное слово всегда за вами, дядюшка.
Родительская воля — для дочери закон.
— Ну?— язвительно удивился Колокольцев.— Что-то
не шибко нынче отцу с матерью подчиняются, иной раз
и благословения не спрашивают. Все больше норовят сво-
им умом жить. Ведь вот и ты — себе на ум-е. Или не так?
Под испытующим взглядом купца Щукин несколько
оробел, но не отступал:
— У меня, дядюшка, совсем другое, у меня любовь...
— Э-э,— пренебрежительно усмехнулся Пимен Са-
вельевич.— Любовь — это баловство, чепухистика. Тьфу,
и нет ее! Если ты надумал только из-за этого жениться,
значит, ты дурак. И мне остается сожалеть, что я раньше
тебя, олуха, в шею не выставил.
— Зачем же вы так, дядюшка?— обиженно возразил
Ефрем.— Кажется, я старался для вас не за страх, а за
совесть. По мере сил, бескорыстно.
— Даже бескорыстно? — язвительно рассмеялся ку-
113
пец.— Стало быть, ты втройне болван! Для настоящего
коммерсанта бескорыстие — это похороны по первому
разряду. Соображаешь?
Щукин совершенно смешался. А Пимен Савельевич,
внимательно разглядывая его, вдруг задумчиво произ-
нес:
— Ну, да ладно. Выходит, у тебя к Ольге любовь?
И только?!
Ефрем ожидал такого поворота в разговоре и уже
более осмотрительно и более откровенно ответил:
— Да, конечно, я испытываю к вашей дочери боль-
шое чувство. Хотя справедливости ради надо признать,
что Ольга Пименовна завидная невеста и в других от-
ношениях.
— Вот-вот!— живо подхватил Колокольцев.— Хвалю
молодца за искренность! Завидная, богатая, выгодная —
это верно! Однако, дорогой племянничек, не по плечу бе-
резку рубишь: не для тебя моя Ольга.
Такого резкого отказа Щукин, честно говоря, не ожи-
дал. Он, разумеется, не льстил себя надеждой, что дя-
дюшка придет в восторг от его замыслов, но и не рас-
считывал на столь категоричный и бесцеремонный раз-
говор. С трудом подавив бушевавшее в душе негодова-
ние, Ефрем стремительно переменил тактику.
— Воля ваша,— почти смиренно обронил он.— Пусть
Ольга Пименовна за художника выходит. Авось с ним
она свое счастье найдет.
— Что ты такое сказал?— свирепо сдвинул брови ку-
пец.— О каком художнике ты речь ведешь? О Наливай-
ко, поди?
— О нем самом, дядюшка.
Пимен Савельевич схватил Щукина за грудь и грубо
притянул к себе:
— А ну, выкладывай как на духу! Выкладывай, при-
казываю, все, что тебе ведомо. Ну, бестия!
Ефрем сбивчиво забормотал:
— Так я же к ним не приставлен, дядюшка, я же
за ними не слежу, хотя слуги и поговаривают, что
Ольга Пименовна всегда очень рады приходу худож-
ника.
— Кто художника ко мне в дом привел?— грубо спро-
сил Колокольцев.— Ты! Значит, ты и глаз с него не должен
спускать.
— Помилуйте!— пробовал оправдываться племян-
114
ник.— Да разве же я мог предположить, что возникнет
такая вот незадача?
— Мог!— Пимен Савельевич оттолкнул Щукина от
себя.— Моя Ольга для любого — лакомый кусочек. А На-
ливайко — рвань, голь перекатная.
Выпроводив Ефрема, купец задумался. Собственную
дочь он, слава богу, изучил хорошо: своенравна и сума-
сбродна. Если уж ей что втемяшится в голову — колом
выбивай, не выбьешь. Характерец! Сколько пришлось ему
намучиться, сколько трудов и терпения он положил,
прежде чем уговорил уйти из монастыря. В конце концов,
Ольга вернулась в дом. И все вроде бы начало постепен-
но образовываться. И вот на тебе — новая забота: ху-
дожник!
«Ежели Ольга и впрямь увлеклась им,— размышлял
Колокольцев,— надо это дело кончать безотлагательно.
Дочь — под замок, Наливайко — куда подальше. Сунуть
ему, в крайнем случае, отступные, и пусть катится к чер-
тям на кулички».
Рассуждая таким образом, купец невольно сравнивал
художника со Щукиным, и последний, по его мнению, яв-
но выигрывал. А чем действительно не жених? Неглупый,
хваткий, деньги кое-какие имеет. Со временем из него на-
стоящий коммерсант выйдет. Да и Ольгу следует при-
струнить, пока окончательно не избаловалась и от рук
не отбилась. За Ефремом она как за каменной стеной
проживет. Тем более любит ее он.
Да, здесь было над чем подумать.
* * *
Пока Щукин не затеял сватовства, Ольга Пименовна
относилась к нему вполне дружелюбно и по-родственно-
му участливо. Но едва он рискнул сделать ей предложение,
как все изменилось. Она прямо-таки возненавидела
Ефрема. Его приторная улыбка, вульгарные манеры и
толстые пальцы, которые постоянно что-то теребили и кру-
тили,— все раздражало ее.
Успокаивалась она лишь в обществе Наливайко. Ху-
дожник, наконец, закончил рисовать ее портрет и поду-
мывал о возвращении в Екатеринбург.
— Не спешите, Алексей Васильевич,— уговаривала
его Ольга.— Без вас здесь все покроется смертной тоской.
— Да ведь и я по натуре не весельчак,— разводил
руками Наливайко.
115
— Ах, Алексей Васильевич,— грозила ему пальцем
молодая хозяйка,— вы же отлично понимаете, что я имею
в виду. Мне с вами просто интересно.
Пожалуй, это доброе слово «интересно» как нельзя
более точно характеризовало их взаимоотношения. Им
действительно нравилось проводить вместе время, беседо-
вать. Кто знает, может быть, в дальнейшем между мо-
лодыми людьми возникло бы и более глубокое чувство,
но Пимен Савельевич вскоре положил конец их свиданиям.
Верный своему решению, он бесцеремонно отказал ху-
дожнику от дома.
— Спасибо за оказанную честь,— как-то сурово по-
клонился он Наливайко,— но впредь я прошу вас не
обременять себя посещениями нашего семейства.
Алексей Васильевич вспыхнул до корней волос, однако
сдержался и быстро покинул дом Колокольцевых.
После отлучения неугодного живописца Колокольцев
всячески поощрял малейшие желания и прихоти наслед-
ницы, окружил ее развлечениями и блестящими кавале-
рами. Среди последних Щукин выглядел настоящим пле-
беем и терзался от того самым ужасным образом. Ольга
казалась ему с каждым днем все неприступней, и у
него таяли последние проблески надежды.
Несмотря на неприязнь к Щукину, театр Ольга посе-
щала исключительно в его сопровождении. «Это, по край-
ней мере, прилично,— втолковывал отец.— Ведь он как-
никак твой двоюродный брат». Кроме того, Ефрем всег-
да выражал готовность отложить самые срочные дела и
следовать за кузиной.
Однажды, совершая с ним послеобеденный моцион
по главной улице, Ольга Пименовна поймала на себе
чей-то пристальный взгляд. Непроизвольно она огляну-
лась. В нескольких шагах от нее, возле витрины мага-
зина, стояли Наталья Державина и сестра милосердия
Анастасия Перевалова. Колокольцева сразу их узнала,
как, впрочем, и они ее. Обе женщины держали в руках
огромные узлы с бельем.
Ольге ничего другого не пришло в голову, как равно-
душно спросить у Державиной:
— Выздоровела, голубушка?
Та сверкнула на нее глазами и отрезала:
— Должно быть, вашими молитвами.
Анастасия Перевалова поспешно ухватила Наталью
за рукав и потащила в сторону.
116
Небольшая площадь перед театром была забита эки-
пажами. В глаза бросились громадные афиши, расклеен-
ные у парадного подъезда на фанерных тумбах. Публика
все прибывала и прибывала.
Вечер стоял погожий, теплый, поэтому уже в вестибюле
заметно чувствовалась духота.
— Господи, а что же будет твориться к концу спек-
такля?!— капризно сморщила нос Ольга Пименовна и
принялась энергично обмахиваться веером.
— До конца обычно не всякий высиживает,— нелов-
ко пошутил Щукин,— и, следовательно, к финалу воздух
становится в зале чище.
Молодая женщина выслушала его неуклюжую остроту
и передернула плечами:
— По всей вероятности, сегодня «всякой» окажусь я...
Они поднялись по лестнице в ложу первого яруса.
Партер, бельэтаж, ложи постепенно наполнялись зрите-
лями. Полилась увертюра. Щукин взял бинокль и стал
разглядывать в полутьме зрителей первых рядов, на ко-
торых падал свет от рампы. Неожиданно его внимание
привлек профиль сухощавого господина с темной по-
вязкой, покрывающей левый глаз. Ефрем захотел рас-
смотреть его получше, однако тот, словно ощутив чей-
то любопытный взгляд, отвернул лицо.
В антракте Щукин решил все-таки разглядеть за-
интересовавшего его господина с черной повязкой. На-
ведя на него бинокль, он в первую секунду растерялся:
«Мать честная! Поручик Воронцов! Какими судьбами?
Ведь поговаривали, что он убит под Мукденом».
Удостоверившись, наконец, что внизу, в партере, на-
ходится именно поручик Воронцов, Ефрем в волнении
наклонился к своей спутнице:
— Ольга Пименовна, кажется, здесь находится мой
бывший однополчанин. Точнее, командир роты, в которой
я служил во время японской войны. Не позволите ли вы
привести его в ложу и представить вам?
— Ну что ж, зовите своего однополчанина.
Щукин исчез за дверью. Вернувшись минут через пять,
он торжественно произнес:
— Разрешите, дорогая кузина, отрекомендовать
вам героя русско-японской войны Олега Марковича
Воронцова!
117
При этих словах Ольга Пименовна, побледнев, сдав-
ленно вскрикнула.
Ефрем оторопело переводил взгляд с кузины на штабс-
капитана и ничего не мог сообразить. Правда, ему бро-
силось в глаза, как побледнел Воронцов, едва увидев
Колокольцеву. Мог ли предположить Щукин, что в лице
Олега Марковича он привел к Ольге ее давнего воз-
любленного, отца ее тайнорожденного ребенка?
* * *
В уютном, со вкусом убранном будуаре Ольги Пи-
меновны лежала на трельяже коротенькая записка:
«Умоляю о встрече. Твой Олег». Чувствовалось, что пи-
салась она в спешке и в состоянии крайнего возбуждения.
Когда Колокольцева распечатала и прочла ее, она
едва овладела собой. Женщину терзали ненависть и оби-
да, униженное самолюбие и жажда мщения.
— Негодяй,— шептала она посиневшими губами.—
Нет, каков негодяй! Он еще осмеливается просить о
встрече.
Уткнувшись лицом в подушку, она расплакалась, но
слова записки не выходили из сознания.
— Боже, боже!— испуганно прислушивалась к себе
Ольга Пименовна.— Что со мной?.. Ведь если на белом
свете есть проклятый мною человек, так это он, Воронцов!
Я ненавижу его!
Еще раз перечитав записку, Колокольцева прижала
ее к груди и сквозь слезы улыбнулась своему прошлому.
А годы не изменили его. Такой же сумасбродный и
бесшабашный. Ведь надо же додуматься назначить сви-
дание женщине, которую оставил несколько лет назад.
В душе снова поднялась волна ненависти. «Подлец, под-
лец! Пусть ждет хоть до второго пришествия — не до-
ждется»,— решила она твердо и... отправилась на встречу.
Воронцов был уже на месте, в дальней аллее город-
ского парка. Заметив приближающуюся Колокольцеву,
он протянув руки, кинулся было к ней, но она обдала
его таким ледяным взглядом, что он моментально от-
ступил.
— Я крайне признателен вам за то, что вы пришли.—
В его голосе звучало глубокое волнение.
Они сели на скамейку. Ольга Пименовна решила вести
себя равнодушно и беспечно. По дороге сюда она убеж-
118
дала себя, что встреча будет короткой и холодной. Но
стоило только им встретиться взглядом, как прошлое жар-
ко и трепетно захлестнуло их души. Его нога случайно
коснулась ее колена, и она ощутила дрожь в теле. «Бо-
же, боже!— повторяла она про себя.— Что со мной про-
исходит!» Чтобы заглушить волнение, она попыталась
перевести разговор:
— Темная повязка — она оттуда, из Маньчжурии?
Воронцов молча кивнул.
Он выглядел похудевшим и менее подвижным. Воз-
ле губ залегли глубокие складки, на лбу прорезалось не-
сколько морщин. Во взгляде сквозила непривычная рас-
терянность, немой вопрос. Ольга узнавала и не узнавала
своего прежнего возлюбленного. До боли хотелось при-
жаться к нему, но вместо этого она сухо спросила:
— Почему вы здесь, в Перми?
— Я понял, что по-настоящему люблю вас,— прос-
то ответил он,— понял, что мне вы бесконечно дороги.
От волнения у женщины закружилась голова, она под-
несла к губам платок.
— Что с вами?— совсем близко склонился к ней Во-
ронцов.
— Пустяки, пустяки, сейчас пройдет.
На них оглядывались гуляющие, кое-кто вежливо
здоровался с Ольгой Пименовной. Но та никого не видела.
— Пустяки, пустяки,— продолжала шептать она.
Олег Маркович осторожно взял ее под локоть и повел
к выходу из парка.
Глава шестнадцатая
Весна выдалась на редкость неустойчивой и сума-
тошной: день — ведро, день.— ненастье.
Дорога совершенно раскисла и превратилась в бурое
месиво. Нелегко тащиться по такой расхлябанной дороге.
Липкая слякоть засасывает ноги, в дырявых сапогах хлю-
пает вода, но Степка не жалуется. Его слепому деду Ива-
ну еще труднее. Правой рукой он держится за плечо вну-
ка, а левой шарит впереди себя суковатой палкой.
Иван Трофимович идет молча, безучастно шевеля гу-
бами, а у Степки ко всему живой интерес:
— Дед, а дед? Слышишь, как птицы-то растрезво-
нились?
119
— А чего им не трезвонить?
— А что?— Глаза у Степки разгораются.— Были бы
мы с тобой птицами, так и по деревням бы не бродяжили,
милостыню не собирали.
Едва прояснившееся лицо деда мгновенно мрачнеет.
Больно задел его незаживающую рану несмышленый
внук. Конечно, десять лет уже Степке, в его пору учить-
ся бы надо, а не в поводырях у слепого старика по доро-
гам шататься. Да, видно, не судьба.
Мается думами старый Туркин: чем он так прогневил
судьбу, что она столь жестоко обошлась с ним. Схоронил
жену, дочь — в больнице, зять — в остроге, младший вну-
чонок Петька — в чужой семье, а сам — страшнее не
придумаешь—нищий слепец.
— Знать, край пришел, Степушка. Смерти мне бог
не дает, а жить как-то надо. Мир велик — где-нибудь и
для нас уголок сыщется. Станем просить Христовым
именем.
И побрели слепой дед и малолетний внук с Урала в
далекую Сибирь. Говорили, будто сторона там богатая.
В начале июня погода вроде бы установилась. На трои-
цу остановились странники в большом селе. Рано утром
отправились в церковь. Возле церкви, возвышавшейся
на холме, толпились люди. Среди них пристроились и
Иван Трофимович с внуком. Во все глаза глядел Степка
на все происходящее вокруг.
Шли к храму нарядно одетые мужики и бабы, вели
за руки детей. В руках люди держали распустившиеся
ветки березы.
Торжественную тишину расколол удар колокола. На-
род повалил в распахнутые двери церкви. Изнутри она
тоже была украшена свежесрезанными березовыми вет-
ками. Их аромат смешивался с запахом ладана, и воз-
дух приобрел какое-то непривычное благоухание.
Священник, облаченный в белую одежду, приступил
к совершению массовой молитвы — литии. Он молился
о священной троице, о всякой душе, скорбящей об отцах и
братьях, об избавлении от голода, заразы, землетрясений,
наводнений, огня, меча, нашествия неприятельского и
междоусобиц. Ему старательно вторили голоса певчих.
Прихожане истово крестились, тянули хором:
— Господи, помилуй!
Позолоченные оклады икон, огни свечей, запах бла-
говонного масла и торжественное пение — все это пора-
120
зило Степку, произвело на него огромное впечатление.
Он стоял с мокрыми от восторга глазами и повторял вслед
за дедом:
— Благодарю тя, господи! Прости мою душу грешную.
Все его существо пронизывало ощущение великой ра-
дости, в которой умиление смешивалось с изумлением.
Мальчуган принялся осторожно пробираться по-
ближе к алтарю — хотелось ему получше разглядеть уб-
ранство храма. Здесь стояли в основном богатые мужики
со своими семьями.
Едва Степка втиснулся туда, чья-то сильная рука ухва-
тила его за шиворот. Над самым ухом услышал он злое
шипенье:
— Ты чего тут промышляешь, оборванец? По карма-
нам шаришь?
— Что вы, дяденька!— пролепетал перепуганный
мальчишка.— Я только посмотреть.
— Пшел вон!— Мордастый мужик с рыжей бородой
брызгал от возмущения слюной.— Еще раз увижу, голову
оторву!
И он так толкнул мальчишку, что тот враз очутился
у самых дверей.
В один момент померк для Степки пресветлый празд-
ник троицы. Никакого восторга не испытывал он уже от
церковной службы.
Когда они с дедом покинули деревню и снова плелись
по бесконечной пыльной дороге, мальчугана все еще про-
должала душить обида. Ну, за что толкнул его этот ры-
жий мужик? За то, что у него потрепанная одежда?
Но ведь Степку уверяли всегда, что в божьем храме
людей не делят на бедных и богатых, на чистых и гряз-
ных. Перед господом все равны.
* * . *
Однажды догнал их высоченный, как жердь, детина
с тощей котомкой за спиной. Почти неделю шагали вмес-
те. За это время попутчик успел поведать чуть ли не всю
свою жизнь. Внимательно слушал Степка Афанасия Сер-
дюкова — так звали их нового знакомого. А послушать
было что. Незаурядным и сильным человеком оказался
Сердюков.
— А ты, дядька Афанасий, воевал?— с любопытством
спросил Степка.
121
— Довелось,— кивнул попутчик.— А ты чего инте-
ресуешься? Тоже воевать собрался?
— Не-е,— отмахнулся Степка.— Мой папка и за
себя, и за меня навоевался.
— Гляди-ка. А в каких местах он сражался?
— В Маньчжурии,— пояснил Иван Трофимович.
— Вот как!— усмехнулся их попутчик.— Выходит,
близко мы с ним дрались, да не рядом. Меня-то война на
Камчатке застала. И разнюхали мы там о ней не сразу.
* * *
С утра снова зарядил дождь. Небо от края до края
заволокло хмарью.
Иван Трофимович, Сердюков и Степка пережидали
ненастье на постоялом дворе, устроившись под навесом
на прелой соломе.
— Степушка, спроворь-ка у хозяйки чайку. Пере-
кусим малость.
Мальчуган нырнул в избу.
В довольно просторном помещении было трое мужи-
ков, цыган да городского вида господин в легком пальто.
Мужики о чем-то ожесточенно спорили, замысловато бра-
нились — того и гляди подерутся. Худой парнишка, на-
верное, ровесник Степке, старательно скоблил осколком
стекла дощатый стол.
Степка остановился рядом.
— Ты чего?— повернул к нему веснушчатое лицо
парнишка.
— Так, ничего.
— Может, по шее хочешь?
— Нет, не хочу,— добродушно улыбнулся Степка.—
Гляжу вот, ловко у тебя получается.
— Еще бы не ловко!— теряя воинственный пыл, мрач-
но обронил парнишка.— Поскобли-ка эти треклятые сто-
лы, и у тебя за любо-дорого получится... Тебя как
звать?
— Степка. А тебя?
— Федька. Только мальчишки меня Конапом кличут —
конопатый, вишь, я.
Так они познакомились. Через минуту Степка уже
знал, что его новый приятель — круглый сирота, отца с
матерью не помнит и никаких родственников на белом
свете не имеет. Из милости взяли его в услужение на
122
постоялый двор, и вот уже третий год мучается он тут,
терпя ругань и побои.
— Хотя бы кормили досыта,— жаловался Федька.—
Как же, подставляй карман шире! Сухую корку из зубов
выдерут.
В переднем углу избы гудел медный пятиведерный
самовар.
Степка набрал в кружки чаю, отдал хозяйке монетку
и вернулся под навес.
— Что долго, внучек?
— С одним человеком потолковать надо было,— важ-
но ответил мальчуган.
Скудно позавтракали, размачивая в кипятке черст-
вый хлеб и закусывая луком.
Скоро небо расчистилось. Земля заклубилась паром.
Целебная свежесть разлилась вокруг.
— Ну, что ж,— поднялся на ноги Иван Трофимович.—
Спасибо этому дому, пойдем к другому. Волка ноги
кормят.
Когда выходили со двора, Степка на секунду заскочил
в избу. Народу там уже понабилось, и Федька Конап как
угорелый сновал между столами, разнося гостям ды-
мящиеся щи, кашу и прочее — кто что спрашивал. Степка
помахал ему рукой.
Конап озорно подмигнул, крикнув на ходу:
— Авось еще встретимся!
За околицей простились и с Афанасием Сердюковым.
Он решил пробираться в Нарым, в Колпышево, там про-
живают два его старших брата.
— Хватит, поколобродил по земле. К братьям по-
тянуло. А вы, значит, на Алтай?
— Попытаемся.
— Загляните тогда по дороге к бывшему приятелю
моему, Кондратию Максимову, поклон от меня передайте.
Дружки мы были с ним когда-то...
Сердюков объяснил: Кондратий Максимов проживает
в деревне Шишкино, что на реке Чумыш.
У развилки дорог расстались.
— Я хочу подарить тебе, Степка, самое дорогое, что у
меня есть. Это часы моего отца.— Сердюков взглянул
на Степку с легкой улыбкой и продолжал:— Отец мой
был смелым человеком и погиб как герой в декабре 1905
года, во время вооруженного выступления московского
пролетариата.
123
Иван Трофимович глубоко вздохнул, прикрыл устало
тяжелыми веками глаза и сказал:
— Он еще мал такие подарки получать.
— Ничего, пусть берет. Подрастет, вспоминать будет.
Ну, счастливо вам! — озабоченно сказал Афанасий
Сердюков, отдавая часы.
— Помогай тебе бог!— отозвался Иван Трофимович.
Вот она, бродяжья жизнь! Не успели как следует
узнать человека, а уж прощаться срок пришел. У каж-
дого — своя тропа. Сколько разных напастей гонит че-
ловека из-под родного крова! И одна беда не сличается
с другой.
— Дай дорогу, православный! Дорогу-у!..
Степка спешно схватил деда за руку и потянул на
обочину. Мимо двигалась колонна каторжан. Грязные,
усталые люди с трудом переставляли скованные кандалами
ноги. По бокам колонны шли конвойные. Не слышалось
ни разговоров, ни окриков — лишь тупое, размеренное
шарканье десятков ног и глухой кандальный лязг. Да
еще вот это равнодушное предупреждение: «Дорогу!»
Не имея возможности разглядеть арестантов, Туркин
весь превратился в слух. Опершись на посох и подав-
шись вперед, он шарил по колонне слепыми глазами, точно
кого-то выискивал. Морщинистое лицо напряглось, губы
чуть вздрагивали.
— Иван Трофимович!— неожиданно резанул ухо сдав-
ленный голос.
Туркин сначала оцепенел, затем встрепенулся и сделал
несколько суетливых и неуверенных шагов.
— Кто? Кто это?— тормошил он за плечо ничего не
понимающего Степку.— Посмотри, внучек. Посмотри!
Но тот, хотя и старался, никак не мог различить,
откуда прилетел голос.
«Кто?»— хотел громко крикнуть старый кузнец, но по-
чувствовал, что горло ему словно перехвдтило. Под-
бородок мелко трясся, в пустых зрачках застыли две
крупные слезинки. «Никак, Емельян?— билась в мозгу
растерянная мысль.— Ей-богу, Емельян».
Туркин, наконец, справился с волнением и, задыхаясь,
выкрикнул:
— Емелья-ан!
— Кому говорю: отойди!— рявкнул конвойный.—
Али не соображаешь, что с заключенными не положено
лясы точить?
124
Не обращая внимания на него, Иван Трофимович сно-
ва натужно позвал:
— Емелья-ан!
— Я-а,— донесся уже издалека слабый голос.— Я-а,
ба-тя-а-а...
Конвойный совсем остервенел:
— А ну, проваливайте, бродяги! Не погляжу, что
убогий!
И он с силой ударил Туркина в грудь. Тот охнул и осел
на землю.
Степка заголосил:
— Пошто деда бьешь? Слепой он.
— Вот пусть и не лезет сослепу, куда не просят,—
зло огрызнулся конвойный и зашагал дальше.
Мальчуган пристально смотрел вслед удалявшейся
колонне.
— Деда, а кто это был?
Опять мучительно и безысходно защемило у старика
сердце. Раньше на вопрос внука о родителях он отвечал
уклончиво, всегда находил какую-нибудь увертку, что-
бы перевести разговор на другую тему. Но сейчас он вдруг
понял, что вечно так продолжаться не может.
Долго сидели у дороги дед с внуком. Туркин, го-
рестно вздыхая, рассказывал, а мальчуган ловил каж-
дое его слово, совсем по-взрослому сдвинув к переносице
выгоревшие брови. Если бы Иван Трофимович мог видеть
его лицо! Вылитый Емельян.
— Большой ты уже, Степушка! Вот я и поведал тебе
все по порядку, чтобы не предавал ты забвенью ни мать,
ни отца.
Степка, сглатывая слезы, ткнулся головой в дедовы
колени и тихо всхлипнул.
— Значит, я никогда их не увижу?
— Почему не увидишь?— Кузнец погладил его не-
послушные вихры.— Бог даст, свидетесь. Жизнь-то у тебя
впереди до-олгая.
Мальчуган поднял мокрое лицо:
— Чего же мы на Алтай-то бредем? В Пермь бы надо,
где мамка.
— Мамка пока больная,— рассудительно сказал
дед.— Когда поправится, авось сама тебя найдет.
Они встали с земли, поправили тощие котомки за пле-
чами и вновь медленно зашагали на восток: Степка чуть
впереди, Иван Трофимович сзади.
125
Глава семнадцатая
Стоял конец августа 1910 года. Над Сысертью стлался
сырой туман, густо облепив избы, деревья и заборы.
Небольшая, недавно отстроенная изба Павла Конова-
лова стояла в проулке, выходя передними окнами на пле-
шивую лужайку, посреди которой торчал почерневший
сруб колодца. Слева возвышался пятистенок Сыромоло-
товых, а справа — обветшалый, беспризорный дом се-
мейства Державиных.
Пашка Коновалов с утра занимался своим привыч-
ным делом: шил на заказ сапоги и чинил вконец по-
трепанную обувку.
По обыкновению Коновалов взял несколько гвоздей в
рот, прижимая их губами, и машинально взглянул в окно.
Неожиданно он увидел худую стройную женщину в чер-
ном жакете и длинной юбке, из-под которой виднелись
запыленные ботинки на шнуровке и высоком каблуке. Что-
то очень знакомое почудилось Павлу в ее облике.
— Вера!— позвал он жену, хлопотавшую на кухне.—
Иди-ка сюда. Смотри, сдается мне, что Наталья Держа-
вина вернулась. Вон она.
Супруга, беременная уже вторым ребенком, глянула в
окно и, суматошно закрестившись, ахнула:
— Боже праведный, и верно! Она, Наташенька! Сов-
сем омертвелая стоит, родной дом, чай, признать не
может.
Вера Коновалова выскочила на улицу и поспешно по-
бежала к стоявшей на дороге женщине. Легко тронув ее
за плечо, она ласково заглянула в глаза.
— Наташенька, ты ли это?
Та встрепенулась и медленно повернула голову на звук
голоса. В лице ее не дрогнул ни один мускул, но в глазах
вдруг вспыхнула слабая живая искорка:
— Ай, никак, Верка Озерова? Неужели?
— Она самая,— мягко улыбнулась Вера.— Только
по нынешнему времени уже не Озерова, а Коновалова.
Поженились мы с Павлом. Как возвратился он с япон-
ской, так и поженились.
— Поздравляю,— тихо обронила Наталья, и губы у
нее мелко задрожали.
— Нек спеху с поздравлениями-то,— Верка подхвати-
ла ее под локоть.— Айда в дом, там и потолкуем обо всем.
126
Павел, припадая на деревяшку, встретил их на
крыльце.
— Заходи, Наталья, заходи. Дороже тебя гостьи для
меня нету. Разве что Емельян, муженек твой.
— А что хоть слышно-то о нем?— быстро, с тайной на-
деждой спросила женщина.
Коновалов со вздохом отвел в сторону глаза.
— Он с каторги бежал, да царские ищейки сызнова
его сцапали. Прямо здесь, в Сысерти, в трактире Левиц-
кого.
— Ну, а детишки-то мои где? Петюшка со Степонь-
кой?
Вера так и застыла посреди комнаты с чашкой в
руках.
— Ох, подруженька, спросила бы чего полегче. Никому
толком ничего не известно. Да ты ешь, ешь, а я объясню
помаленьку, что мне ведомо.
Гостья, как в тумане, поднесла ложку ко рту, не спуская
мучительного взгляда с хозяйки. Та, теребя край перед-
ника, через силу рассказывала:
— Твой отец, Иван Трофимович, стало быть, в послед-
нее время почти совсем ослеп. От переживаний, наверно.
Да и нелегко ему приходилось с двумя-то внуками. Млад-
шего, я слышала, он купцу Пташкину в приемыши отдал.
Ну, а со Степкой,— продолжала Вера,— пошел Иван
Трофимович по миру милостыню собирать. Где они теперь,
один бог знает.
Наталья закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
— Да не изводи ты себя, не трави душу,— пробовал
утешить ее Коновалов.— Мне вон, вишь, конечность
напрочь оторвало, а живу помаленьку. Конечно, Вере
спасибо, сердобольная она у меня. Другая бы на ее месте
давно вещички собрала да и смоталась к какому-нибудь
здоровому мужику.
— Ну, чего околесицу несешь?— вроде бы рассерди-
лась хозяйка.— Я тебе не пустельга, не вертихвостка.
Коли обещалась тебя с войны ждать, вот и ждала.
Наталья мельком вникла в семейную перебранку хозяев
и отчетливо поняла: живут Коноваловы дружно, а не-
злобливые словесные перепалки затевают просто так,
любя.
После застолья стали думать, как дальше-то быть На-
талье?
— Перво-наперво я наведаюсь в Черноусово,—
127
начала приходить в себя Наталья.— Возможно, там по-
подробнее обо всем разузнаю.
На следующее утро Державина попрощалась с хозяе-
вами, расцеловала дочку Коноваловых Таньку и отправи-
лась в деревню Черноусово. Однако там ее ждала полная
неудача. Ни об Иване Трофимовиче Туркине, ни о Степке
люди, как ни сочувствовали женщине, ничего сообщить не
могли.
* * *
Поздно ночью в дверь больницы раздался осторож-
ный, но настойчивый стук. Дежурная сестра Анастасия
Федоровна Перевалова, успевшая задремать на жестком и
узком диванчике, торопливо поднялась, зевнула и пошла
открывать.
На пороге с тощим узелком в руках стояла осунув-
шаяся и похудевшая Наталья Державина.
— Ты?— удивилась Перевалова.— Ты же к мужу и
деткам подалась!
Державина взглянула на нее отрешенно:
— Нету мужа. И сыновей нет. Никого. Всех злым вет-
ром по свету разметало.
Через полчаса, немного взбодренная крепко заварен-
ным чаем, Державина скупо рассказала о своих мытар-
ствах. Ее немигающий взгляд был устремлен в одну точку,
и в тусклых зрачках стояла безысходная и пугающая
пустота. Добрая и сердобольная Перевалова, сложив на
коленях узловатые руки, слушала, не перебивая, только
скорбно покачивала головой. Потом участливо поинтересо-
валась:
— Что делать-то надумала?
— А о чем мне теперь думать? Решила вот здесь, в
больнице, к какой-нибудь работе пристроиться. Тут меня
на ноги поставили, к жизни возвратили. Стану, чем могу,
тоже помогать людям.
В больницу Державину зачислили санитаркой. И скоро
она сумела завоевать искреннюю любовь больных. Только
и слышалось:
— Наташенька, милая, худо мне что-то. Помоги, сде-
лай милость.
— Родная, пособи письмишко написать.
— Водицы бы мне, девонька.
С утра до вечера, точно угорелая, сновала Наталья
128
по палатам, а когда заканчивалась смена, не чуяла ни
рук, ни ног.
— Не изматывай ты себя,— урезонивала ее Пере-
валова.— Ухаживать за больными, понятно, нужно, но
всякий их каприз ублажать — тут, извини, никакого тер-
пения не хватит. Глянь-ка, до чего высохла. Прямо тень
тенью.
И уж совсем полной неожиданностью явилось для
Анастасии Федоровны то, что однажды Державина объ-
явила:
— Хочу на фельдшера учиться.
Занятия на курсах, куда она вскоре записалась, дава-
лись ей легко, без особых усилий. Дремал, видно, в ней до
поры некий скрытый природный дар и вдруг неожиданно
пробудился, заявил о себе и потребовал выхода наружу.
Медицинские курсы Наталья закончила успешно и по-
детски ликовала, бережно сжимая в ладонях полученное
свидетельство. Впервые за многие годы она почувствовала
себя если не счастливой, то все-таки отчасти удовлет-
воренной, нужной людям.
* * *
На выставку картин из частных коллекций, размес-
тившуюся в громадном особняке, Наталья Державина уго-
дила совершенно случайно. У нее выдался свободный от
больничной суеты день, и она без всякой определенной
цели отправилась в город — просто отдохнуть и слегка
развеяться. И тут на глаза попалась красочная афиша,
оповещавшая публику о том, что по такому-то адресу
демонстрируются произведения изобразительного ис-
кусства.
Посетителей на выставке оказалось не слишком густо.
Пересекая длинные залы, Державина рассматривала
висевшие по стенам полотна, возле одних подолгу задер-
живалась, другие окидывала беглым и невнимательным
взглядом.
И вдруг!.. С небольшой по размерам картины на нее в
упор глядели Иван Трофимович и Степка.
Придя в себя, Наталья кинулась разыскивать кого-
нибудь из служителей и наткнулась на седенькую и взъе-
рошенную старушку в неуклюжих очках.
— Там,— взволнованно пробормотала ей Держави-
на,— там на картине нарисованы мой отец и мой сын...
5 - 437
129
— Позвольте, позвольте,- - довольно холодно пере-
била ее служительница.— Ну и что же отсюда следует?
Чего вы хотите?
— Ничего. Видите ли,— задыхаясь от счастья, продол-
жала Наталья,— обстоятельства сложились так, что уже
много лет я не имею о них никаких вестей. Я потеряла их.
Старушка, наконец, сообразила, о чем идет речь, и ее
лицо потеплело.
— Ах, вот в чем дело! Вы полагаете, что рисунок
сделан уже после того, как вы расстались с вашими род-
ственниками?
— Конечно, конечно! При мне никто никогда их не
рисовал. Да и сынишка на картине выглядит постарше, чем
я его помню.
Седенькая служительница сняла очки, протерла их но-
совым платком и задумчиво произнесла:
— Чем я могу помочь, так это установить фамилию и
адрес художника. Полотно принадлежит Ольге Пименовне
Колокольцевой, а дальше — дело за вами.
* * *
Художник Алексей Васильевич Наливайко, живший на
Покровском проспекте, весьма часто посещал ресторан
гостиницы «Американская», претендующий на известную
изысканность. Посетителей, как правило, тут собиралось
не слишком много, зато кормили вполне прилично.
Как-то вернувшись после ужина из ресторана, Алек-
сей Васильевич в прихожей застал миловидную женщину
лет двадцати восьми.
Едва заметив вошедшего художника, женщина быстро
поднялась с места и несколько побледнела.
— Здравствуйте! Вы — Наливайко?
Тот вежливо поклонился:
— Чем обязан?
— Меня зовут Наталья Ивановна Державина. Вам
ничего не говорит моя фамилия?
— Секундочку, секундочку.— Алексей Васильевич
старательно наморщил лоб.— Вроде бы что-то смутно
знакомое, где-то слышанное.
— Ну, а Туркин? Иван Трофимович Туркин?
Лицо художника враз просветлело, а в голосе зазвуча-
ли теплые нотки:
— Его, разумеется, помню. Как же, как же! Деревня
130
Черноусово, река Исеть, чертовски живописная мест-
ность. Я там в свое время отдыхал, пейзажи писал.
Державина нервно сплетала и расплетала пальцы.
— Иван Трофимович Туркин — мой отец.
— Ваш отец?— удивленно повторил художник.—
Значит, вы та самая дочь, которая, по его словам,
находилась в... э-э,— он смущенно замялся.
— Да, да, находилась в психиатрической больнице,—
твердо закончила гостья.— На художественной выставке в
Перми я увидела картину — старика с внуком. Я надея-
лась, что вы хоть чем-то поможете мне в их розыске.
На лице Алексея Васильевича появилось грустное вы-
ражение.
— К сожалению, уважаемая Наталья Ивановна, я
вряд ли окажусь вам полезным. Ведь моя встреча с Тур-
киным произошла несколько лет назад. С тех пор я не
бывал в Черноусове и ничего не слышал ни о Иване Тро-
фимовиче, ни о Степе.
Державина, с трудом сдерживая рыдания, низко
опустила голову. Опять неудача! Сколько она уже их изве-
дала, сколько перетерпела! Неужели судьба никогда не
смилостивится над нею?
Глава восемнадцатая
Афанасий Сердюков дал Туркину адресок Кондратия
Максимова — просто так, на всякий случай. Именно слу-
чай и привел слепого кузнеца с внуком в окрестности дерев-
ни Шишкино.
Дом Кондратия Максимова приткнулся на берегу
реки Чумыш. Стоял на отшибе, возле самого леса, и вы-
глядел довольно запущенным.
Хозяин и вправду оказался человеком добрым и
гостеприимным. Открытое лицо, мягкая улыбка, глаза с
веселой искринкой,— все в нем дышало гостеприимством.
Пришельцев он встретил радушно. Когда же узнал, что
принесли ему поклон от Афанасия Сердюкова, чрезвычай-
но обрадовался.
— Стало быть, жив бедолага?
Хозяин быстрехонько собрал на стол, усадил старого
кузнеца и Степку на длинную лавку у окна.
За едой разговор не прекращался.
5*
131
— Чем промышляешь, мил человек?— осторожно
поинтересовался Туркин.— Чем на жизнь добываешь?
— Чем придется,— улыбнулся Кондратий Макси-
мов.— Зимой на охоте пропадаю, летом рыбу ловлю, це-
лебные травы собираю, огородишко держу.
И между ними завязалась бесконечная беседа о
житье-бытье, о прожитом и пережитом — словом, обо
всем, что волнует любого мужика.
Сначала Туркин рассчитывал пробыть у Кондратия
Максимова день-два, но тот уговорил его погостить хотя
бы недельку. Спустя неделю они так сдружились — во-
дой не разольешь. За первой неделей потянулась вторая,
третья. И остались дед с внуком в доме приветливого
хозяина до глубокой осени.
* * *
Пала на землю осень. Зачастили дожди, повеяло холод-
ными ветрами. Тихий и смирный Чумыш стал вдруг шум-
ным, бурливым, даже коварным: подмывал берега, затоп-
лял озимые, ломал тальник. С необузданной удалью нес
он свою пенистую воду в Обь-реку.
Туркин скудел здоровьем, таял на глазах. Лежал он на
широкой лавке около печи и, уставив в потолок незрячие
глаза, сердито бормотал:
— Когда-то мне цыганка нагадала: помрешь, дескать,
весной, после пасхи. Обманула, знать, окаянная. Осенью
помирать приходится.
Кондратий склонился над стариком:
— Травами тебя лечить буду!
Своими травами и отварами он и впрямь совершил
чудо — поставил через неделю Туркина на ноги. Медленно
передвигаясь по избе, тот не переставал удивляться:
— Кудесник ты, право, Кондратий! Из аду меня вы-
волок.
Старый кузнец, едва почувствовав, что болезнь немного
отступила, вдруг поспешно засобирался в дорогу. Не-
смотря на уговоры хозяина, он твердо говорил одно:
— Пора нам, Кондратий, пора.
Распрощавшись с Максимовым, вышли они за околицу
деревни. Туркин молчал, истово крестился, поминутно
охал. «И куда понесла нас нелегкая?— печально размыш-
лял Степка.— Хорошо ведь было у дядьки Кондратия».
Двигались они теперь медленнее, чем обычно: Ивану
132
Трофимовичу нездоровилось, какие-то скорбные пред-
чувствия одолевали его. Он часто останавливался и,
держась за плечо мальчугана, осторожно, со старческим
кряхтеньем садился на землю.
— Погоди, внучек. Дай передохну чуток.
Степка смотрел на трясущуюся голову деда, на впалую,
иссохшуюся грудь, и его душили слезы.
— Ты не болей, дед, без тебя я совсем пропаду,—
с тоской повторял Степка, теребя свои рыжие и непослуш-
ные вихры.
— Бог даст, поправлюсь,— тихо откликался старик,
и выражение лица у него было такое, будто он прислуши-
вался к тому, что происходит у него внутри.
В одну из остановок Иван Трофимович долго держал
руку Степки в своей шершавой ладони, потом прилег на
спину.
Степка оставил деда. «Кажется, задремал»,— и спус-
тился к плескавшемуся в низине небольшому озеру. Он
смотрел на озеро и мечтал. Ему казалось, что скоро они
с дедом придут в какое-нибудь удивительное село, где
стоят нарядные дома с резными наличниками на окнах, где
живут добрые и веселые люди. Они с Иваном Трофимови-
чем тоже поселятся в хорошей избе, окруженной цветущей
черемухой. А по вечерам Степка будет рассматривать
интересные книжки про путешественников, про разные
страны, про всяких диковинных зверей и птиц, мастерить
из дерева фигуры людей и домашних животных.
— Внуче-ек!— прервал грезы мальчугана голос Тур-
кина.— Поди сюда.
Парнишка бросился на зов и увидел, что дед уже все
приготовил к обеду.
Степка вновь сбегал к озеру, набрал две кружки воды,
и они принялись за еду.
Старый кузнец жевал медленно, без всякого аппетита.
Безжизненные глаза его слезились, и он утирал их тыльной
стороной ладони.
В тот день они так и не двинулись в путь. Туркин
попытался встать, но вдруг со стоном опустился на землю.
— Ох, сил нет, внучек,— пожаловался он.— Ноги не
держат. Всё, отслужили свое, отходили.
— Не надо, дедуня, не умирай!— рыдал Степка, разма-
зывая слезы по лицу.— Пропаду я без тебя, видит бог,
пропаду.
К вечеру Туркину стало совсем худо. Он забылся, начал
133
бредить, вспомнил дочь, зятя, покойную жену Ульяну Ми-
хайловну, бессвязно шевелил губами. Когда пришел в себя,
поежился:
— Зябко мне, внучек. Лихоманка бьет.
Степка развел костер, вскипятил воду в большой жестя-
ной кружке и попытался напоить деда. Но тот уже не смог
и глотка сделать. Потом дед как будто задремал,
подбросив в костер охапку веток, заснул и напуганный
Степка.
Но вскоре кузнец разбудил внука.
— Помираю я, Степушка,— негромко вымолвил он.—
Видать, такая моя планида. Ты похорони меня здесь, на бе-
регу Чумыша. Яму глубокую не рой. Крестик сделай ма-
ленький. А вырастешь, вернешься сюда и поставишь нас-
тоящий крест, из лиственницы.
Умирающий Туркин пытался дотянуться до внука, но
слабеющая рука упала на грудь. Он еще что-то хотел
сказать, но не смог...
На старой пашне нашел парнишка брошенную лопату.
Обливаясь потом и слезами, вырыл у подножия большой
приметной березы неглубокую могилу и с трудом уложил
в нее иссохшее тело старика.
Потом, пригладив бугорок- лопатой, Степка смастерил
маленький крест из двух березовых веток, связав их гиб-
кой корой от черемухи. Всхлипнув последний раз над
могилой, он медленно побрел куда глядят глаза.
Глава девятнадцатая
Степка вернулся к Кондратию Максимову. Зимовать
он остался у него же. Скорбь по умершему деду мало-
помалу утихала, душевная рана незаметно затягивалась.
С Кондратием они жили ладно и сговорчиво. В свои две-
надцать лет парнишка оказался незаменимым помощни-
ком: пока хозяин в отлучке, он и дров наколет, и воды
натаскает, и в избе порядок наведет.
Но ближе к весне случились какие-то перемены. Макси-
мов вдруг частенько стал пропадать в соседнем селе, иног-
да не появляясь домой по нескольку суток. А однажды,
смущенно покашливая в кулак, объявил Степке:
— А я ведь жениться, брат, надумал. Как, не воз-
ражаешь?
Мальчуган солидно рассудил:
134
— Еще дедуня говаривал: жилье без женщины и
жильем не пахнет.
Однако вскоре выяснилось, что обитать под одной кры-
шей с новой хозяйкой — горше всяких мук. Едва она
переступила порог избы, как все повернула на свой лад и
устав. Вольготная жизнь для Степки закончилась. Теперь
он только и слышал на каждом шагу:
— Дармоед, чужеспинник, голодранец!
Поедом ела баба парнишку. Максимов, конечно, про-
бовал заступиться, но тогда крепко перепадало и ему.
— Тебя не спрашивают, так ты не сплясывай,—
кричала женщина.
Выбрав подходящий момент, Кондратий тоскливо при-
знался:
— Не житуха тебе у нас, браток. А дальше, когда
свои дети народятся, еще хуже будет. Ступай-ка ты в го-
род, к столярному ремеслу пристройся. Всегда на кусок
хлеба заработаешь. Деньжонок я тебе на первое вре-
мя дам, а там уж гляди сам. Хлебом тоже на дорогу
снабжу.
Не оставалось Степке ничего другого, как снова «сни-
маться с якоря» и трогаться в путь. И очутился вскоре
парнишка в городе Барнауле.
Степка сидит возле пристани на перевернутой вверх
дном бочке и болтает ногами. Неподалеку, у колодца, ка-
тается по земле юродивый Игнашка, известный на весь
Барнаул.
Степка слезает с бочки и идет по широкой пристани.
Всюду лежат штабелями тюки, ящики, бочки. Мокрый
ветер рвет брезент, швыряет по сторонам опилки и
стружку.
— Степка-а!— разносится по всему причалу.— Степ-
ка-а!
Парнишка оглядывается и видит бегущего к нему
подростка в тонкой шубейке и непомерно огромной шапке
с оторванным ухом.
— Степка-а! Постой!
Степка останавливается, ждет, удивляется: кто такой?
И память неожиданно подсказывает: да ведь это же Федь-
ка Конап — тот самый, что служил на постоялом дворе.
Федька, запыхавшись, подбегает и радостно горланит:
— Ну, не думал, не гадал. Вот так встреча!
Степка рассматривает его с ног до головы.
— Значит, все-таки сбежал?
135
— Сбежал!— озорно ухмыляется Конап.— Житья ни-
какого не стало. Жуть!
Они идут за склады, на вонючую свалку. Там стоит
покосившийся и насквозь прогнивший сарай.
Конап ныряет куда-то в угол, вытаскивает полбухан-
ки хлеба и шматок сала. Сало старое, подернутое жел-
тизной, но запах от него исходит аппетитный.
— Шамай.
К вечеру в сарае набирается до десятка беспризор-
ников. Они рассаживаются на грязной и ветхой рогоже,
достают из карманов карты, бутылки водки, закуску.
Становится шумно и весело.
Хороводил всей ватагой Пашка Мосол — высочен-
ный худой паренек, с непропорционально длинными
руками. Выглядел он гораздо старше своих пятнадцати
лет, и пацанье безоговорочно почитало его как вожака.
Был он вдохновителем и организатором, но исполните-
лем — никогда. Черную работу за него делали другие.
Недели через две после знакомства Степку взяли на
первую «операцию». Было решено похитить коллекцию
старых орденов из местного музея. Под вечер, перед
закрытием, Степка и Федька Конап юркнули в музей в
качестве посетителей. Улучив момент, они спрятались в
укромном местечке, благо дом старый и разных ходов-
переходов в нем множество. Когда музей закрыли и служи-
тели ушли, ребята забрали добычу и, вырезав стекло в
окне первого этажа, вылезли наружу.
Наутро Мосол сбыл ордена постоянному перекуп-
щику — купчишке, тайно занимавшемуся куплей-прода-
жей золота и серебра. А к полудню вся ватага валялась
полупьяной в сарае и вразброд, заунывно тянула сирот-
скую песню:
Ох, умру я, умру я,
Похоронят меня,
И никто не узнает,
Где могилка моя...
Дней пять-шесть Степка и его новые дружки ели и пили
до отвала, играли в карты, прикупили кое-что из одежды.
Но потом деньги иссякли, и снова пришлось приниматься
за воровское ремесло.
На сей раз Пашка Мосол облюбовал церковь святого
Спаса. Приглядел он там золотой поднос, предназначен-
ный для приношений щедрых прихожан.
136
На редкость дерзко было проведено нападение: среди
бела дня, сразу же после службы. Верующие почти все
разошлись, когда несколько беспризорников будто бы не-
взначай оттеснили дьячка в сторону, а Федька Конап схва-
тил с подставки поднос и ринулся к выходу. Поднялся
страшный крик, церковники гнались за беспризорника-
ми, но те, увертываясь, с такой скоростью улепетывали,
что только пятки сверкали.
Опять у Мосла состоялся тайный торг с покупателем,
опять на короткий срок появились у ватаги деньги.
Но вот в одно июльское утро Степка, проснувшись в
сыром и захламленном подвале, не обнаружил никого из
своих вчерашних дружков. Куда они делись-испарились,
он так и не узнал. Как случайно свела его с ними судьба,
так и развела.
В компании все же было лучше, одному стало
совсем невмоготу. И надумал Степка отправиться в
Томск.
* * *
Прижился в доме Пташкиных Африкан Ионович —
учитель, выписанный Денисом Фаддеевичем из Омска. Он
был сухоньким старичком с благообразной внешностью и
мягкими манерами.
Африкану Ионовичу отвели комнату и назначили жа-
лованье. Пташкин, как и обещал, не поскупился. И уже
на следующий день старый филолог приступил к испол-
нению своих педагогических обязанностей. А спустя месяц
он взволнованно докладывал Денису Фаддеевичу и его
супруге:
— У мальчика поразительные способности к языкам.
Вы не можете себе представить!
— Это почему же не можем представить?— довольно
похохатывал Пташкин.— Ведь мы его родители, ничего
для него не жалели и не жалеем.
Прошло месяца четыре. Однажды, возвращаясь домой,
Пташкин заметил бродивших по лесной поляне Африкана
Ионовича и Петю. Они о чем-то оживленно перегова-
ривались, жестикулировали, внезапно останавливаясь,
и снова двигались дальше.
Дениса Фаддеевича взяло любопытство' «Ишь, как
жарко спорят! Интересно, о чем?»
137
Он незаметно подобрался сбоку и притаился за раз-
весистым кустом.
«Да ведь они по-заграничному шпарят,— вдруг осени-
ло его.— А Петенька-то, Петенька! Эвон как чешет! Ну и
мастак!»
Дома он рассказал о своем маленьком приключении
жене, и оба долго смеялись.
Африкан Ионович взял за правило беседовать с воспи-
танником лишь на иностранном языке. Встретившись с Пе-
тей за завтраком, он объявлял:
— Сегодня мы переносимся во Францию, месье. Я пове-
даю тебе подробно о замке Иф, мне посчастливилось
побывать там в годы моей молодости, будучи стажером
Сорбоннского университета.
Не всегда речь учителя была до конца понятной уче-
нику, но общий смысл он схватывал довольно легко и шаг
за шагом постигал все премудрости чужого языка. Иног-
да, забывшись, он на какой-нибудь вопрос отца или ма-
тери совершенно машинально отвечал по-французски или
по-английски, и те долго и уважительно взирали на сына.
Старый филолог составил список английских и фран-
цузских классиков и попросил Пташкина выписать книги
из Омска.
Старенький Африкан Ионович глядел на своего вос-
питанника и признавался самому себе:
«Таких учеников у меня еще не было. Этот мальчик
далеко пойдет. Да-с...»
А Пташкину он настойчиво советовал:
— Языки языками, уважаемый Денис Фаддеевич, но
ребенку необходимо и общее образование. Кругозор! Поэ-
тому я настоятельно рекомендую определить его в гимна-
зию, отправить в Омск.
Хозяин вздохнул, но согласился.
* * *
До Томска Степка доплыл благополучно. Никаких
знакомых у него здесь не было, поэтому, сойдя на берег,
он завернул в первый попавшийся трактир, чтобы слегка
перекусить.
В трактире, как в любом заведении такого рода, тучей
висел едкий махорочный дым, пахло сивухой и кислыми
щами. За грязными столами галдели портовые груз-
чики, босяки, помятые девицы.
138
Наскоро проглотив тарелку безвкусных щей, парниш-
ка выбрался на улицу. Наступил вечер, ясный и теплый.
Степка облюбовал себе местечко под мостом, что пере-
кинулся через неширокую речку Ушайку. Он лежал, при-
способив под голову котомку, и уносился мыслями куда-
то далеко-далеко.
Очнулся он от легкого прикосновения чьей-то руки.
Приподнялся, протер глаза. Увидел склонившегося над
ним немолодого мужчину с удочкой и ведерком.
Незнакомец глядел на Степку с добродушной усмеш-
кой и приглаживал усы:
— Ну что, добрый молодец?. Как спал-почивал?
Парнишка окончательно стряхнул с себя остатки сна,
вскочил на ноги.
— Видать, не здешний?— полюбопытствовал муж-
чина.— Откуда ветер занес?
— Из Барнаула.
— A-а... Бродяжишь, значит?
— Приходится.
Незнакомец положил ему руку на плечо:
— А я, вишь, с утречка порыбалить нацелился. Давай
присоединяйся, вдвоем-то веселее будет.
Они обосновались на гладком, отполированном дождя-
ми и ветрами валуне, закинули удочки. Клевало сносно:
поплавок часто вздрагивал, и на крючке трепыхался
то окунь, то пескарь.
Степка смотрел на воду. Потом задумчиво сказал:
— Вот удивительно! До чего ваша речка похожа на
нашу Исеть. Даже журчит также.
— Журчат они все одинаково,— щурясь на солнце,
кивнул мужчина.
— Ну, уж нет,— решительно запротестовал парниш-
ка.— Сколько я всяких рек перевидел, а такого голоса,
как у Исети, не слыхивал.
— Где же та река протекает?
— Да на Урале.
Незнакомец круто повернулся к Степке всем корпусом.
— Ты, что ли, оттуда? А сначала говорил: из Бар-
наула.
— В Барнауле я совсем недолго пробыл, месяца два.
А вообще-то я родом из Сысерти.
Взгляд мужчины стал внимательным и сосредоточен-
ным.
— Погоди, погоди! Сысерть! Что-то очень знакомое.
139
Ба, да ведь я бывал в вашей Сысерти, ей-богу, бывал:
когда после госпиталя домой возвращался. У меня там
фронтовой товарищ проживал — Емельян Державин.
От неожиданности Степка поперхнулся, но его собесед-
ник ничего не заметил.
— К семи годам каторги его приговорили за полити-
ческую агитацию. Теперь, наверное, уже освободился, к
семье вернулся.
Парнишка силился подавить рвущиеся из груди рыда-
ния, но не совладал с собой и разревелся.
— Не вернулся, не вернулся,— всхлипывая, повторял
он.— Не вернулся мой папка. И мамка в больнице, а
дедуня умер.
Мужчина вконец растерялся и с нескрываемым изумле-
нием уставился на Степку, дергая себя за ус.
— Такты, выходит, сын Емельяна Державина? А меня
зовут Петром Даниловичем Абросимовым, я вместе с твоим
батькой в Маньчжурии воевал.
Абросимов вскочил на ноги и принялся быстро сматы-
вать рыбацкую снасть.
— Пойдем-ка, дружок. Ты ведь, чай, голодный, а я
все болтаю и болтаю.
Да крыльце дома их встретила жена Абросимова —
полная, в летах, женщина. Она сразу же несердито за-
ворчала на мужа:
— Ты чего, отец, долго? На реке-то утром сыро, а ты
хворью маешься, кашляешь. А это кто же будет?
— Не поверишь, Елена: родного сына своего фронтово-
го товарища под мостом обнаружил. Прошу любить и
жаловать — Степан Емельянович Державин. Пусть пока у
нас поживет.
* * *
Приветливыми людьми оказались Петр Данилович и
его жена Елена Петровна. Изрядно помытарила их судьба,
оттого и привыкли они отзываться на чужую боль, как на
свою собственную.
В Томск они перебрались недавно. А до того работал
Абросимов на Ленских золотых приисках, куда завербо-
вался в 1908 году.
Прииски затерялись в таежной глухомани, почти в
двух тысячах верст от железной дороги. Они были отреза-
ны даже от сибирских губерний, и сообщение с ними под-
140
держивалось лишь по реке Лене в пору летней навига-
ции.
В феврале 1912 года на Андреевском прииске, где
числился Абросимов, а затем в марте и на других начались
забастовки. Рабочие требовали, чтобы хозяева установили
восьмичасовой рабочий день, повысили заработную
плату, улучшили жилищные условия.
Попытки администрации прекратить стачку угрозой
массового расчета успеха не имели. Не помогли и частич-
ные уступки. Рабочие держались стойко и упорно. Тогда
на помощь были призваны полиция и войска. И те устрои-
ли настоящее побоище: открыли стрельбу по безоружной
толпе.
Расстрел рабочих на золотых приисках Лены всколых-
нул всю Россию. Она ответила на Ленский расстрел
забастовками, митингами протеста, стачками, сбором
средств пострадавшим. Начался новый революционный
подъем трудящихся масс царской России.
Петру Даниловичу жандармская пуля раздробила
предплечье, и с той поры левая рука у него стала сох-
нуть. Пришлось покинуть ему Ленские прииски и пере-
ехать с женой и взрослым сыном в губернский город
Томск. Нанялся сторожем на суконную фабрику, домик
на пустыре поставили, кое-какую живность в хозяйстве
завели.
Единственного сына Якова вскоре забрали в солдаты,
и остались Петр Данилович с Еленой Петровной одни-
одинешеньки. По сердцу пришелся им поселившийся у них
бездомный Степка.
Елена Петровна вообще-то была не слишком разговор-
чивой — иной раз полдня молчит, управляясь с разными
домашними делами. Но уж если вымолвит словечко, то
столько вложит в него привета и ласки, что вокруг сразу
светлее становится.
Петр Данилович, в противоположность жене, погово-
рить любил. Он неплохо разумел грамоту, покупал по-
дешевке у старьевщиков всякие журналы.
О своих странствиях, о короткой дружбе с воровской
ватагой Пашки Мосла парнишка рассказывал Петру
Даниловичу все без утайки. Тот задумчиво покачивал
головой.
— Не вечно жизнь каторжной будет. Наступят и луч-
шие времена. Есть такие люди — большевиками назы-
ваются. Они забитый и бесправный народ к светлой доле
141
ведут. За них и надо покрепче держаться. В тюрьмы их
бросают, в Сибирь ссылают, в ямах гноят, а они не сдают-
ся, не сгибаются. И все потому, что на их стороне правда.
Первую революцию царские палачи подавили, но сейчас
народ снова поднимается против самодержавия. Гор-
дись, Степан: твой батька тоже из большевиков. Это я
уже в Маньчжурии узнал.
— А кто у них, у этих большевиков, за главного?—
заинтересованно спросил Степка.
— Владимир Ильич Ленин.— Абросимов потер щеку
тыльной стороной ладони и продолжал:— Великий че-
ловек. На всю свою жизнь запомни это имя.
* * *
Денис Фаддеевич Пташкин проснулся среди ночи. Ему
почудилось, что кто-то со всей силой схватил его за плечо
и резко встряхнул. Казалось, он даже слышит шорох
удаляющихся шагов, едва различимых и постепенно за-
тихающих.
«Что за чертовщина?— растревоженно подумал Денис
Фаддеевич.— Что со мной творится? Ничего худого
вроде бы не случилось».
Он осторожно поднялся с постели, нашарил в темноте
шлепанцы и, стараясь не шуметь, прокрался в гостиную.
Увидел в тусклом лунном свечении стоявший у окна
саквояж, и тут его вдруг осенило: «Господи, да ведь
сегодня надо Петю в Омск везти, в гимназию. Вот в чем
причина моего беспокойства, вот почему всякие страсти
мерещатся».
Пташкин провел ладонью по гладкой коже саквояжа.
Да, ничего не попишешь: хоть и боязно отправлять сына в
город, а необходимо. Долго настаивал на этом старенький
учитель Африкан Ионович и уговорил-таки хозяина в
конце концов.
Утренние суматошные сборы Петя запомнил плохо.
Мысленно он уже находился в Омске.
И вот они втроем — Пташкин, Африкан Ионович и
Петя — сидят в тенистом парке гимназии. Мальчик воз-
бужден. Он ерзает на скамейке и во все глаза разгляды-
вает прогуливающихся по аллеям гимназистов. Держатся
те серьезно и с достоинством.
Наконец, к ним приближается низенький толстячок в
соломенной шляпе и вежливо кланяется:
142
— Господин директор ждет вас. Прошу!
— Ну, с богом!— невнятно бормочет Денис Фаддеевич,
и все вместе направляются к двухэтажному зданию,
спрятавшемуся в глубине парка.
Глава двадцатая
Под утро раздались резкие и нетерпеливые удары в
дверь. Едва Елена Петровна откинула щеколду, как в
избу вломились два дюжих жандарма. Следом, чуть
прихрамывая, протиснулся тучный унтер-офицер.
— А где хозяин?— быстро зыркнул он глазами
по сторонам.— Ага, еще почивать изволит. Ну, вот теп-
ленький он нам и нужен.
Тут унтер-офицер заметил свесившуюся с печи рыжую
и взлохмаченную голову Степки.
— Это еще что за чудо в перьях? Откуда взялся?
— Сиротка,— прижимая к груди руки, пояснила Еле-
на Петровна.
Унтер-офицер грузно сел на стул, широко расставив
ноги, и распорядился:
— Начинайте обыск!
Жандармы перевернули в доме все вверх дном, но ниче-
го подозрительного не обнаружили. Тогда они приказали
Петру Даниловичу собираться и следовать в полицей-
ский участок.
Абросимова увели. На следующий день Елене Петров-
не в полицейском участке ответили: ведется следствие,
вероятно, затянется надолго — под арестом находится
почти сорок человек.
Возвратившись домой, Елена Петровна тяжело опус-
тилась на табуретку, сгорбилась и поникла.
На другое утро Елена Петровна опять побежала
в участок и вновь вернулась ни с чем. Не мог Степка
оставаться дальше обузой для пожилой женщины. С
благодарным и горестным чувством простился он
с нею:
— Спасибо за хлеб-соль, тетка Елена, за ласку твою
спасибо! Дай бог, чтобы Петр Данилович поскорей назад
пришел.
Хозяйка поцеловала его, перекрестила:
— А тебе дай бог счастья, голубчик!
Заново началась для Степки кочевая жизнь. За корот-
143
кий срок побывал он во многих сибирских городах и се-
лениях. Крутило и мотало его, точно легкую щепку в
водовороте.
* * *
Далеко на западе громыхала мировая империалисти-
ческая война между двумя коалициями капиталистичес-
ких держав — германо-австрийским блоком и Антантой, в
которую входила царская Россия. Война была вызвана
крайним обострением противоречий в ходе борьбы за сфе-
ры влияния, источники сырья, мировое господство. В эту
кровавую бойню было вовлечено 38 государств.
Суммируя причины войны, В. И. Ленин писал: «Рост
вооружений, крайнее обострение борьбы за рынки в эпоху
новейшей, империалистической, стадии развития капита-
лизма передовых стран, династические интересы наиболее
отсталых, восточноевропейских монархий неизбежно долж-
ны были привести и привели к этой войне. Захват земель
и покорение чужих наций, разорение конкурирующей
нации, грабеж ее богатств, отвлечение внимания трудя-
щихся масс от внутренних политических кризисов Рос-
сии, Германии, Англии и других стран...— таково единст-
венное действительное содержание, значение и смысл со-
временной войны»1.
Степка, разумеется, ничего об этом не знал. Знал он
только, что бои идут с немцами, и, конечно же, желал им
поскорее быть разбитыми.
Непрерывным потоком следовали на фронт воинские
эшелоны.
Степка быстро находил со служивыми общий язык.
Он пел им жалостливые песни, рассказывал всякие
истории, бегал за кипятком. А они делились с ним своим
скудным пайком. С грехом пополам, но существовать
все-таки было можно.
Оказавшись в Новониколаевске, он снова завел дружбу
с карманниками. Шайка состояла из пяти подростков,
моложе Степки по возрасту, и он быстро приобрел среди
них прочный авторитет. Правда, имел его и Коляй-
«профессор» — он умел читать и писать. Остальные грамо-
той не владели.
Коляй частенько добывал где-то дешевые книжки и
‘Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 26.— С. 15.
144
журналы. По вечерам, когда ватажка собиралась в полном
составе, он принимался читать вслух захватывающие
рассказы о сыщиках и разбойниках, о темнокожих ин-
дейцах и отважных мореплавателях. Степка наблюдал,
как бойко «профессор» бегает глазами по строчкам, а
однажды спросил:
— Ты, Коля, небось и писать горазд?
— Могу,— скромно признался тот.
— Тогда давай-ка и меня всей этой премудрости
научи,— попросил он. Степка с жаром принялся одо-
левать грамоту и месяца через два уже довольно уверен-
но читал и писал.
Наталья Державина и Анастасия Перевалова работа-
ли теперь в военном госпитале сестрами милосердия. Они
ухаживали за больными солдатами, шили госпитальные
рубахи для армии. Чем могли, помогали нуждающимся
инвалидам войны.
Под госпиталь, где они работали, переоборудовали
значительную часть бывшей психбольницы, да еще при-
строили к ней длинный приземистый корпус на пустыре.
И все равно в палатах было невероятно тесно. Раненые
прибывали партия за партией: изможденные, в рваном и
засаленном обмундировании, злые.
— Господи!— причитала сердобольная Анастасия
Федоровна.— Сколько ж вас покалечило, родненьких!
И всех почему-то к нам в Пермь везут.
Поначалу наступательные операции в Прибалтике
сопровождались успехом. Две русские армии вторглись в
Восточную Пруссию и нанесли несколько серьезных по-
ражений германским войскам. Кайзеру Вильгельму
пришлось срочно перебрасывать подкрепления из Фран-
ции, Бельгии, Северной Германии.
Победы вызывали в городе ликование. Наталья Дер-
жавина, вырвавшись ненадолго из госпиталя, видела на
улицах шумную и разнаряженную публику. Вокруг царило
веселье, из окон домов доносилась музыка, слышался
женский смех и возбужденные мужские голоса.
Однако вскоре начали поступать известия, одно безра-
достней другого. Людская молва, как это всегда случается,
дополняла их мрачными деталями и подробностями. Гене-
рал Ренненкампф, один из палачей, подавлявших револю-
цию 1905—1907 годов, на которого возлагались большие
145
надежды, оказался вдруг, по слухам, совершенно бездар-
ным и неспособным военачальником. Его армия была от-
брошена немцами назад, а два русских корпуса под ко-
мандованием генерала Самсонова попали в окружение и
погибли. О быстрой победе над Германией сейчас уже
никто не помышлял.
Пермь, если не считать постоянно прибывающие тран-
спорты с ранеными, жила прежней, довоенной жизнью.
По крайней мере, так казалось со стороны. По вечерам у
освещенного подъезда театра, как и раньше, собиралась
театральная публика. Лихо катили по мостовой пролетки
и тарантасы. Из дверей ресторанов рвались звуки ор-
кестров. Люди жаждали забыться, заглушить смутную
тревогу вином и зрелищами.
Как-то в свободный от дежурства день Анастасия
Федоровна уговорила Наталью заглянуть в дешевый
ресторанчик, приютившийся возле городского сада.
Они вошли в полусумрачное и прохладное поме-
щение. Стенные часы, упрятанные в деревянный кор-
пус, показывали середину дня, и народу в зале было
мало.
Склонившись над тарелкой, Державина внезапно
почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она
обернулась. Подле буфетной стойки, слегка облокотившись
на нее, стоял мужчина в светлом костюме. Он издали
поклонился Наталье, и та тотчас его узнала. Ба! Да ведь
это ж Алексей Васильевич Наливайко, художник, с кото-
рым она познакомилась в Екатеринбурге.
Державина кивнула ему в ответ. Он не спеша при-
близился к их столику и поздоровался:
— Рад вас видеть в добром здравии. Разрешите при-
соединиться?
Обе женщины неизвестно от чего смутились, но Алек-
сей Васильевич держался настолько просто и деликатно,
что скоро всякая неловкость исчезла и завязался непри-
нужденный разговор.
— Значит, обосновались в Перми?— поинтересовался
художник у Натальи.
— Да. А это моя подруга — Анастасия Федоровна.
— Очень приятно.
— Ну, а вы по какому здесь делу?
Наливайко мягко улыбнулся:
— Как всегда, исключительно по живописному. Пор-
треты футуристов решил написать.
146
Он заказал подошедшему официанту обед, потом
осторожно спросил:
— Простите, пожалуйста, чем увенчался розыск ва-
ших близких?
Державина вздохнула:
— Ничем. Никаких следов.
— Послушайте, а ведь ваш муж в настоящее время
может находиться на фронте.
— С чего вы взяли?— оторопела Наталья.
— Я слышал, что многих политзаключенных после
отбытия срока отправляют прямо в действующую армию.
Туда, где пожарче.
Эта случайная и короткая встреча поселила в Наталье
непонятную надежду на скорое свидание с мужем. Ее уве-
ренность немало изумляла Анастасию Федоровну и, боль-
ше того, вызывала тревогу: а не вернулась ли к ней преж-
няя болезнь? Все ли ладно с Державиной?
* * *
Застрял Степка в Барнауле. Вновь он был одинок.
Ночевал в заброшенном амбаре, а днем слонялся по прис-
тани или по шумному, копошащемуся, как муравейник,
базару. Мгла, стоявшая в воздухе, наводила тоску на
Степку, заставляла его резче ощущать голод. Однажды
среди дня он стащил на базаре круг вареной колбасы.
Торговка — толстая купчиха, закутанная в несколько
платков,— заверещала на всю окрестность:
— Карау-ул! Держите!
Что тут поднялось! Из-за прилавков и возов повы-
скакивали лавочники и барышники. Размахивая чем попа-
ло, они ринулись за ним в погоню. Не успел он пробежать
и двадцати метров, как его сшибли с ног и принялись
остервенело пинать сапожищами.
Степка уже едва не терял сознание, когда услышал
над собой чей-то грозный и густой бас:
— Ну-ка, люд честной, брызни в сторону! Дюжина
молодцов одного пацана потрошат — срамота!
Парнишка почувствовал, как его поднимают на ноги.
Он открыл глаза и увидел перед собой кряжистого,
смуглого мужика. Тот озорно ухмылялся:
— Здорово-таки тебя угостили. Сам-то устоишь ли?
Степка стоял, покачиваясь. Утихомирившаяся толпа
расходилась. В пыли валялся злосчастный круг колбасы.
147
— Забирай трофей-то,— небрежно кивнул спаси-
тель.— Честно заработал.
Он оглушительно захохотал и повел мальчугана в
конец рынка, где грудились телеги и лошади. На ходу
спросил:
— Бродяжка?
Степка засопел, слизывая кровь с рассеченной губы.
— А теперь пойдем в обжорку. Подкрепиться тебе
надо.
Когда Щукин и Степка зашли в обжорку, там как
раз какой-то солдат-инвалид, закончив на спор десятую
порцию пельменей, крикнул:
— Давай еще две!..
Кто съедал сразу десять порций, с того деньги не
брали.
Когда Степка наелся досыта пельменей, его спаси-
тель сказал:
— Ну, считай, отбродяжил, паря. Теперича помогать
мне по хозяйству станешь.
Мужик произнес это уверенно, не спрашивая Степки-
ного согласия. Лишь добавил:
— Мне выносливые хлопцы всегда по душе...
Так судьба свела Степку с Харитоном Лукичом Щу-
киным.
Глава двадцать первая
Харитону Лукичу Щукину перевалило за пятьдесят,
однако находился он, что называется, в самом соку, в са-
мом расцвете. Статная его супруга — Варвара Симео-
новна — выглядела намного моложе своих сорока пяти
лет. Оба они почитались очень влиятельными людьми в
богатой деревне Дремотино, куда нежданно-негаданно по-
пал теперь Степка.
Их сын Ефрем жил отдельно, в Перми. И по этому
поводу Харитон Лукич при всяком удобном случае
выхвалялся:
— У купца Колокольцева служит, родственника наше-
го. А капиталец у того — дай бог! Изрядный капиталец!
Харитон Лукич и Варвара Симеоновна производили
впечатление благочестивой и набожной пары. Не пере-
крестив лба, за стол не садились и ни за какую работу не
принимались.
148
После обедни, по заведенному обычаю, отправлялись в
дом к батюшке Савватею и уж там-то давали себе волю,
совершая обильную трапезу и опустошая бутылки шустов-
ского коньяка.
Летом, когда длительная засуха грозила погубить
урожай, Щукин опять же спешил к отцу Савватею. Посо-
ветовавшись с ним, он вдруг объявлял по всей деревне:
— Надо устраивать крестный ход, миряне. Иначе —
беда!
Как правило, спустя день-два после крестного хода
разражался долгожданный дождь. Верующие еще более
усердно славили бога, а батюшка Савватей лишь загадоч-
но улыбался. Дело в том, что у него в доме висел на стене
барометр, и, согласно его предсказаниям, он и устраивал
«святые» церемонии в самое подходящее и выгодное
время.
Изба Щукина, срубленная из лиственницы, состояла
из трех комнат и кухни.
Хозяйством Харитон Лукич владел немалым: сорок
десятин пашни, двадцать десятин заливных лугов, мель-
ница, шесть лошадей, три коровы, овцы, свиньи. Весной
во время посева, в сенокосную пору и при уборке хлебов
приходилось нанимать батраков. Получали они гроши, а
чаще всего хозяин расплачивался с ними водкой и кормеж-
кой. Понимал: голодный мужик — не работник.
Когда судьба свела Щукина со Степкой, он мгновенно
смекнул: «Сирота, бездомный. Стало быть, отвечать за не-
го не перед кем». И парнишка совершенно неожиданно
для самого себя очутился в работниках у Харитона Лу-
кича.
В деревне Щукина побаивались. Становой пристав
доводился ему племянником, а староста был женат на его
младшей сестре. Свяжись с таким — рад не будешь. И
люди по возможности старались не иметь с ним никаких
дел. Знали: все едино обманет и одурачит. И за глаза ве-
личали его не иначе как Щука.
Однажды спозаранку хозяин распорядился:
— Бери кобылу Маньку и дуй за деревню, на Зеленый
луг. Там на опушке леса цыганский табор стоит.
Знаешь?
— Ага.
— Разыщи цыгана Михея, передай: мол, Харитон
Лукич, как договаривались, посылает лошадку, чтоб ее
орловский жеребец покрыл. Срок, мол, настал. Уразумел?
149
В таборе Степка разыскал Михея — широкоплечего
чернобородого цыгана — и объяснил ему все, что нака-
зывал Щукин.
Манька была красивой кобылой, но не крупной по-
роды. Когда к ней подвели статного и горделивого
орловского рысака, он оказался выше ее ростом. Горячий
пламень шел из ноздрей. Глаза горели бешеным огнем,
а круп со свежим клеймом мелко подрагивал. Манька
испуганно храпела и сторонилась... Потом припала на
передние ноги и головой ударила державшего ее под
уздцы Степку. Парнишка отлетел в сторону, рухнул на
какую-то корягу и в кровь расшиб лоб.
К Степке подбежала молодая цыганка в широкой
пестрой юбке, перевязанной по пояс цветастой шалью с
длинными кистями, и стала ощупывать каждую складку
его лица, потом наложила на лоб повязку и, ласково улыб-
нувшись, сказала:
— До свадьбы заживет, чаворо!
Перевязав Степку, она вскочила, прищелкнула паль-
цами и побежала к костру, озорно вертя юбкой.
Когда он вернулся домой, Харитон Лукич коротко
поинтересовался:
— Порядок?
— Порядок.
— Обратно как ехал: шагом или рысью?
— Рысью.
Не говоря ни слова, Щукин с размаху ударил Степку
по лицу.
Тот остолбенел:
— За что, дядя Харитон?
— А за то,— наставительно обронил хозяин,— что
шагом надо было ехать.
— Так вы ж меня не упредили.
— Ну вот, теперь знать будешь, навек запомнишь,—
ухмыльнувшись, сказал Харитон Лукич.
Наступило время боронить пары. Днем стояла неве-
роятная жара, солнце жгло, точно раскаленная сковорода.
Приходилось работать ночами.
Степка сидел верхом на головной лошади. Чтобы он
не упал и не угодил под борону, когда его станет клонить
ко сну, Щукин перетягивал ему ноги веревкой под брю-
хом лошади. Было очень неловко: ноги деревенели, маль-
чуган жаловался, а Харитон Лукич злился:
— Для тебя же, дурака, стараюсь. Если задремлешь,
150
то не свалишься на землю, веревка не пустит. Под
животом у кобылы зависнешь.
Каждое утро Степан пригонял лошадей из ночного, а
поздно вечером приводил их к реке. Кони переплывали
на противоположный берег и целую ночь бродили там по
сочной траве.
В четыре часа утра Харитон Лукич уже будил Степку
и отправлял за табуном. Мальчишка хватал связку уз-
дечек и бежал к реке. Столкнув в воду лодку, пере-
бирался на другой берег и принимался искать лошадей.
За ночь они, как правило, разбредались, и найти их стои-
ло немалого труда. Когда все, наконец, сбивались вместе,
Степка накидывал на них уздечки, вел к воде и, крепко
уцепившись за одну из конских грив, пускал табун
вплавь.
Река быстрая, бурливая, лошади плывут споро. Если
отпустишь гриву, то недолго попасть под копыто, за-
хлебнуться и утонуть. Да и вода по утрам холодная. Пер-
вой плывет кобыла Манька, а за ней все остальные: фыр-
кают, стремясь друг друга обогнать.
Если парнишка к завтраку не успевал привести
лошадей, Харитон Лукич долго трепал его за уши и при-
казывал жене:
— Кроме куска хлеба, ничего не давать ему.
Спал Степка на полатях, подстелив под себя старую
дырявую шубейку. Вместо подушки приспосабливал под
голову подшитые пимы. Рядом с изголовьем стоял пестерь
с луком. Зачастую, когда мальчугана лишали вечером
ужина, он наливал в ковшик воды, очищал две-три
головки лука и тем утолял голод.
Весной, едва закончив сев, вручил однажды Харитон
Лукич парнишке сумку, молоток, длинные кованые гвозди
и скомандовал:
— Садись на Маньку, жми в лес и отыщи там листвен-
ницу с орлиным гнездом. Вбивай в ствол гвозди и лезь
на верхотуру. Заберешь из гнезда яйца и в целости
доставишь мне.
Часа три плутал Степка по лесу. Наконец, нашел гнез-
до. Исполнил наказ Щукина, только второпях-одно яйцо
случайно раздавил и вместо пяти привез четыре.
Еще трижды отправлялся той весной парнишка за ор-
лиными яйцами. Всякий раз он рисковал сорваться с голо-
вокружительной высоты и разбиться. Но сильнее страха
его мучило жгучее любопытство: «Зачем Харитону Луки-
151
чу эти яйца, разве куриных мало?» Спросить боялся, но
однажды подслушал разговор между хозяином и хозяй-
кой.
— Ну, теперь, Харитоша,— ворковала Варвара Симео-
новна,— будешь ты жить, как орел, триста лет.
— А иначе бы на кой черт я стал яйца пить?!— похоха-
тывал Щукин.— Глядишь, я с них годков на десять сразу
помолодею!
* * *
Весна выдалась ранняя и буйная. Один за другим
выпадали теплые дожди, предвещая добрый урожай.
Земля оживала, насыщалась влагой, бродила своими
соками. От нее, то высоко клубясь, то стелясь понизу,
поднимался дурманящий аромат. По утрам тронутый лег-
кой прохладой воздух бывал особенно чист и прозрачен.
Над полями далеко разносились песни жаворонков.
Растревожила весна и Харитона Лукича.
Жила в деревне Дремотино Таня Прокушева. На за-
висть многим очень красивой уродилась. Харитон Лукич
уже давненько заглядывался на Прокушеву, да все не
мог удобного случая найти, чтобы свидеться с ней наеди-
не. А тут все чаще и настойчивей стал заговаривать
при нечаянных встречах с девушкой, многозначительно
улыбаться, упорно напрашиваться в гости. Но Таня вела
себя с ним сдержанно, как, впрочем, и с остальными муж-
чинами. Это еще больше распаляло Щукина, горячило
кровь.
Как-то перед закатом солнца Харитон Лукич и Степка
в легком ходке проезжали мимо кладбища. Стояла жара.
И хотя лошадь бежала нескорой трусцой, на дороге
вздымалась густая серая пыль. Ходок нагнал Таню. Оста-
новив лошадь, Щукин приветливо крикнул:
— Садись, красавица, подвезу.
— Спасибо, я уже пришла.
Харитон Лукич проворно, по-молодому соскочил с
ходка.
— А ведь, пожалуй, и мне не грех усопшим родите-
лям поклониться.
И добавил, обращаясь к Степке:
— Ты посиди тут, подожди покамест.
Вдвоем с Прокушевой они направились в сторону
кладбища.
152
— Вот и мои родные могилки,— тихо сказала Таня и
остановилась.
Щукин двинулся дальше. Он не спеша дошел до
противоположного конца кладбища и вернулся обратно.
Солнце уже почти село. Вечерний сумрак окутал лес. Вок-
руг было спокойно, безлюдно.
Таня успела прибрать могилку, когда к ней крадучись
приблизился Харитон Лукич и крепко обнял ее. Девушка
рванулась, пытаясь высвободиться. Но Щукин обхватил ее,
будто железным обручем, все теснее прижимая ее к себе.
Ей стало трудно дышать, не хватало воздуха. Изловчив-
шись, она сильно пнула его ниже пояса. Щукин ударил-
ся головой в ближайшее дерево, но устоял. С нахлынув-
шей злостью бросился он к Тане, схватил ее в охапку и
поставил рядом с большим крестом. Голову ее же косами
привязал к перекладине, руки охватил ремнем и также при-
тянул к кресту. Сопротивляться девушка была уже не в
состоянии, а от страха у нее отнялась речь.
— Вот теперь лягайся!— ухмыльнулся потный Хари-
тон Лукич.— К утру комарье на тебе живого места не
оставит. Поклянись, дрянь, что моей полюбовницей ста-
нешь, тогда отвяжу. Ну, я жду.
Прокушева молчала, потом глухо выдавила:
— Лучше смерть. Ох, как я тебя ненавижу!
— Тогда, дура, оставайся!— взвизгнул Щукин и по-
бежал прочь с кладбища.
Когда он, утирая лицо, подошел к ходку, Степка
спросил:
— А где же Таня?
— Решила она чуток на родительской могилке
посидеть,— сбивчиво объяснил Харитон Лукич и, схватив
в руки вожжи, стеганул кнутом лошадь.
Степка заметил, что у хозяина под правым глазом
всплыл синяк, весь он какой-то нервный, взвинченный.
Всю дорогу, пока ехали, он ругал кобылу, хотя она и
бежала очень быстро.
Не успели подкатить к крыльцу, как выплыла на по-
рог Варвара Симеоновна:
— А у нас гость! Отец Савватей пожаловал.
— Тогда собирай побыстрей ужин,— распорядился
Харитон Лукич.— А ты, обормот, распрягай Маньку и ве-
ди лошадей в ночное*.
Смутная тревога мучила Степку. Переправив лоша-
дей за реку в ночное, он вернулся на одной из них и
153
задами подъехал к избе Прокушевых. На крыльце, в сгу-
щающейся темноте сидел Володька.
— Сестра вернулась?— тихо спросил Степка.
— Не-е... Как ушла в обед, так и нету. А что?
— Садись сзади,— ничего не объясняя, приказал
Степка.— Торопиться надо.
— Куда? — вопросительно уставился на него Во-
лодька.
— На кладбище. Может, с ней беда стряслась.
До кладбища они добрались быстро. Протиснулись
сквозь колючий кустарник и замерли от страха, различив
в густых сумерках девушку, привязанную к кресту.
Освободив ее, подростки осторожно взяли девушку под
руки и повели, словно слепую. С трудом посадили на ло-
шадь, повезли домой.
Харитон Лукич встретил Степку за воротами, словно
специально поджидал.
— Ты где шлялся, сукин сын? На кладбище таскался?
А ну, заходи в ограду!— Он угрожающе поднял суковатую
палку, которую сжимал в руке.
— Я все равно расскажу людям,— закричал парниш-
ка.— Несдобровать вам теперь, хозяин!
Щукин взбесился. Забыв обо всем на свете, он, раз-
махивая палкой, ринулся на Степку.
— Убью!
Тот, уклоняясь от удара, быстро перепрыгнул через
валявшиеся посреди улицы бревна и скрылся в темноте.
Глава двадцать вторая
Омская каторжная тюрьма. Высоко под потолком —
светлое пятно, перекрещенное железными прутьями.
День или вечер? Ни дьявола не разберешь в этой мыше-
ловке. В камере темнота. Постоянно закрыт даже дверной
«глазок». Раз в сутки надзиратель открывает железную
дверь и оставляет у порога кусок черного хлеба и оло-
вянную миску с водой. Время здесь словно останови-
лось, превратившись в сплошное ожидание. Ожидание
чего?
Державин поднимается с жестких нар и бродит по
камере. Сколько он здесь? Суток девять, двадцать? В го-
лове какой-то угар и сумятица, а в душе тоска, смертная
тоска!..
154
За дверью слышатся шаркающие шаги, лязгает в ржа-
вом замке ключ.
— Никак, за мной?— подает голос Державин.— Нако-
нец-то.
— Погодишь еще,— шепелявит надзиратель.— До
тебя, паря, очередь не дошла.
Он отступает в сторону, и конвоиры вталкивают в
камеру второго арестанта.
— Вот тебе собрательник,— смеется беззубым ртом
старик.— Вдвоем-то, чай, веселее петли дожидаться.
Покедова, голуби!
Дверь со скрежетом закрывается. Емельян смотрит на
арестанта, и тот не спускает с него глаз. Несколько минут
длится молчание, затем оба неуверенно подходят друг к
другу.
— Никак, Державин?
— Он самый. А ты неужто Черкашин?
— Точно.
— Ну, здравствуй!
— Свиделись, значит, браток. Свиделись.
Оба долго стоят, обнявшись, спрятав друг от друга
повлажневшие от волнения глаза.
Так Емельян встретился в тюремной камере с Борисом
Черкашиным, большевиком, фронтовым товарищем, руко-
водителем полковой группы членов РСДРП.
— Тебя где ранили?— наконец, дрожащим голосом
спрашивает Борис.
— Под Мукденом, будь он проклят!
— Ну, а меня под Ляояном. Чуть оправился — в
тюрьму.
— Со мной такая же история,— горько усмехается
Емельян.— Из госпиталя погнали этапом прямиком в
Александровский централ. Ну, и дал я деру. Долго обо
всем рассказывать.
Борис, укладываясь на нарах, рассудительно за-
мечает:
— А нам с тобой, как я понимаю, спешить некуда.
Вот и попотчуем друг друга рассказами. Так оно время
быстрее летит.
И они, наблюдая за дверным «глазком», переходят на
шепот.
155
* * *
В Омской тюрьме Державина и Черкашина продер-
жали четыре года. Буквально перед их прибытием здесь
вспыхнул бунт, который с трудом удалось подавить.
И перепуганное тюремное начальство ревностно принялось
наводить порядок.
Заключенные уже давно не видели не только солнца,
но и неба: металлические «козырьки» плотно закрывали
зарешеченные окна камер, и дневной свет пробивался
лишь через узкое пространство между «козырьком» и
подоконником. Прогулки были отменены, охрана уси-
лена.
Надзиратели получили приказ строжайше следить за
поведением арестантов. Но особым вниманием тюремное
начальство окружило камеру № 14, где содержались
политические заключенные, в их числе Державин и Чер-
кашин. Возле нее круглосуточно дежурили самые расто-
ропные и свирепые охранники.
Однажды ночью они неожиданно вломились в камеру.
Старик надзиратель крикнул:
— Обыск! Всем встать к окну!
Надзиратель, взяв книгу «Преступление и наказание»,
сказал: «Читайте! Она научит вас уму-разуму!» Взяв книгу
«Разбойники», произнес: «Конфискую. Чего доброго, еще
больше научитесь воровать да разбойничать». Просмот-
рев книгу «Горе от ума», надзиратель, почесав в затылке,
произнес: «Читайте! У вас все равно ума нет. Какие еще
есть книги?»
— Есть еще вот Библия,— произнес Черкашин.
— Большевик, а Библию читаешь. Чудно как-то,—
удивленно произнес старик надзиратель.— Читайте,
читайте! Может, умишка-то и прибавится.
Знал бы он, что в Библии хорошо замаскирован «Ма-
нифест Коммунистической партии».
— Отчаянные головы, черт побери!— говорил о полит-
заключенных начальник тюрьмы полковник Щербатов.
— Вы полагаете, они замышляют побег? Или новый
бунт?— робко спросил один из помощников.
Полковник поморщился:
— Предполагать в нашем положении — значит проиг-
рать. Мы обязаны наверняка знать, что у них на уме.
— Большевики — фанатики. Они преданы своим идеа-
лам,— произнес тот же помощник.
156
— Да-с; идеалам,— серьезно согласился Щербатов.—
И эти идеалы, надо отдать должное, они отстаивают с
завидным упорством.
— Так ведь им же нечего терять, кроме своих
цепей.
— А мы с вами, господа,— повысил голос полков-
ник,— должны позаботиться о том, чтобы они не разлу-
чались с упомянутыми цепями. Иначе заключение их под
стражу не даст желаемого результата. Мы для того сюда
и назначены, чтобы выбить из их голов марксистские
идеи.
Дальнейшее распоряжение Щербатова заключалось в
том, чтобы направить в четырнадцатую своего человека —
проще говоря, провокатора.
— Я возлагаю эту обязанность на вас,— кивнул
полковник старшему надзирателю.— Только не используй-
те для этой цели дурака какого-нибудь. Среди заключен-
ных немало образованных людей, и будет глупо, если наш
человек не сможет разобраться в их взглядах и убежде-
ниях, разработайте для него хорошую легенду, чтобы
заключенные приняли его за своего товарища.
— Слушаюсь! Будет исполнено!
Щербатов был опытнейшим мастером политического
сыска. Он происходил из так называемого нового по-
коления «ловцов душ», сменивших в начале века ветера-
нов, громивших когда-то «Народную волю». Пройдя сна-
чала практику в полицейской школе Зубатова, он поднял-
ся до святая святых — знаменитого агентурного отдела.
Но, неожиданно для многих и прежде всего для себя,
Щербатов «споткнулся», содрав слишком крупную взятку
за освобождение одного из видных членов бундовской
организации. Так он оказался во главе Омской каторж-
ной тюрьмы, поставив перед собой задачу — быстрее
возвратиться в столицу. Но для этого нужно было снова
заслужить доверие.
Надзиратели по-прежнему неотступно дежурили у
«глазка» четырнадцатой камеры. Напрягая слух, они
прислушивались к разговорам и спорам, долетавшим до
них, но почти никогда не могли сообразить, о чем, в сущ-
ности, идет речь. Вот если бы арестанты толковали
об ограблениях, разбое, поножовщине, все было бы
ясно. А тут черт те что: «Капитал», «Манифест», «бытие»,
«сознание»...
— С уголовниками куда легче,— жаловался старик
157
надзиратель.— Тех можно и припугнуть. А эти большеви-
ки не боятся ни черта, ни дьявола...
Небольшая по размерам четырнадцатая камера была
до отказа набита людьми. Крохотная лампочка у потолка
плавала в смрадном тумане. Заключенные с трудом раз-
личали лица друг друга. От нестерпимой духоты с устояв-
шимся запахом сырости кружилась голова. Кое-кто не
выдерживал и падал в обморок. Его приводили в чувство
свои же товарищи: подносили поближе к зарешеченному
окну, клали на голову мокрую тряпку. Смотреть в окно
запрещалось. Часовой тут же кричал:
— Отходи, стрелять буду!
Спали все на цементном полу, на тюфяках с прогнив-
шей соломой и укрывшись разным тряпьем.
Несмотря на плохое освещение, многие пытались чи-
тать книги и газеты.
По личным делам тюремное начальство знало, что сре-
ди заключенных этой камеры находятся большевики и
меньшевики, эсеры и анархисты. Сидела здесь парочка
арестантов, мировоззрение которых выглядело вообще
расплывчатым и неопределенным. Они ругали всех под-
ряд — и большевиков, и эсеров, и анархистов, а когда
начали говорить о своих позициях, получалась какая-то
мешанина.
Между обитателями четырнадцатой происходили час-
тые и длительные дискуссии. Иногда они перерастали в
настоящие схватки, где каждый упорно и ожесточенно
отстаивал свою правоту. Надзиратели только пожимали
плечами, не в состоянии разобраться в причинах столь
горячих поединков.
* * *
Борис Черкашин — невысокий, коренастый, с густой
окладистой бородой и приятной улыбкой — располагал к
себе с первых же минут знакомства. И слушать умел
как-то по-своему: тихо, внимательно, не перебивая гово-
рящего. Он всегда чувствовал себя спокойно в любом спо-
ре, не горячился, но его доводы отличались железной
логикой и внутренней убежденностью.
На сей раз препирательство затеял Мальвин, эсер.
Он патетически обратился к Борису и Емельяну:
— Разве вы, большевики, не убедились на горьком
опыте поражения революции 1905—1907 годов, что кресть-
158
янин не пошел за вами? Неужели и теперь вы станете
утверждать, что рабочим принадлежит главная роль в
революционном движении? Абсурд! Рабочий класс
малочислен, слабо организован, не способен к самостоя-
тельной классовой борьбе.
— Это не соответствует действительному ходу
истории!— отрезал Черкашин.— Ленин доказал, а ре-
волюция 1905—1907 годов и мощные выступления в период
нового революционного подъема показали, что пролета-
риат России имеет все необходимое для того, чтобы
стать во главе революции.
Мальвин настойчиво принялся убеждать слушателей,
что лишь тактика индивидуального террора принесет
реальные плоды, и на все лады восхищался лидерами
эсеровской партии: Черновым, Гоцем, Авксентьевым, Са-
винковым.
— Ну, истребите вы десяток губернаторов, царских
сановников, министров. На их место назначат других. Чего
вы добьетесь?
— Снова будем уничтожать,— зло отозвался Мальвин,
поправляя очки.— Снова и снова. До бесконечности.
Пусть содрогнутся царские сатрапы перед неминуемым
возмездием!
Мальвин ратовал за осуществление программного
требования партии эсеров — уничтожения частной соб-
ственности на землю и перехода ее в распоряжение об-
щин, социализации земли, которая сводилась к уравни-
тельному распределению ее между крестьянами, говорил
также о развитии кооперации на селе.
— Россия — крестьянская страна,— снова доказывал
он.— Никакие рабочие, никакие мастеровые не выведут
ее на путь свободы и справедливости!
Емельян взглянул на Черкашина. Тот молчал: только
движение желваков выдавало его волнение. Наконец, он
медленно поднялся с пола. Сделав несколько коротких
шагов, вернее, потоптавшись на месте, так как шагнуть
было некуда, опустился на пододвинутый кем-то мешок.
Глаза его сосредоточенно смотрели в упор на Мальвина.
— Ленин,— заговорил Борис,— критикуя вашу аграр-
ную программу, научно доказал, что в условиях товарного
производства уничтожение частной собственности на
земле, при сохранении ее на другие средства производ-
ства, ведет к развитию капитализма в сельском хозяй-
стве. России нужна национализация земли, так учит
159
Ленин, так фактически оно и будет... Возможно, в вашей
земельной программе есть кое-что и рациональное, в
частности вопрос о развитии кооперации в сельском хо-
зяйстве, но это дело будущего, время покажет... надо
только еще разобраться, о какой кооперации вы ведете
речь?!
Существуют разные крестьяне. Есть кулаки, которые
дерут шкуру с бедняка, есть середняки. Но большинство
деревни составляют крестьяне-бедняки. Нужда является
постоянным спутником их жизни. Они темны и забиты. И
не пошли они за нами не потому, что им не по пути с боль-
шевиками, как вы изволили заметить, а совсем по другой
причине. Они просто недостаточно знали программу нашей
партии, партии Ленина. А вы, эсеры, затуманили им голо-
вы своими демагогическими, крикливыми лозунгами и
тактикой террора. Часть крестьян поверила вам, но пове-
рила временно.
— Ах, временно!— ехидно протянул Мальвин и захи-
хикал, потирая рукой подбородок с глубокой ямочкой
посередине.— Неужто временно?
— Да, временно, и на очень короткий срок,— твердо
повторил Черкашин.
— Вы в этом убеждены?— насмешливые глазки Маль-
вина испытующе сверлили Бориса.
— Убежден!.. Вскоре крестьяне поймут, что их надеж-
ный и верный союзник — только рабочий класс. И они
пойдут тогда вместе с ним очищать Россию от помещиков и
капиталистов, строить новую жизнь, достойную человека.
Заключительные слова Борис произнес с такой страст-
ной убежденностью, что на некоторое время в камере воца-
рилась тишина. Потом тишину прервал скрипучий голос:
— Здесь затронули вопрос о терроре. Это что же, пле-
вок в море крови, пролитой борцами? Как это надо по-
нимать?
Черкашин неторопливо поглядел туда, откуда донес-
лась реплика, и выжидательно прищурился.
Вопрос повторился:
— Я вас спрашиваю, как это понимать?
— Да вы хотя бы покажитесь нам,— невозмутимо
отозвался Борис.— Как-то неудобно отвечать в пустое
пространство.
— Вот именно,— поддержал друга Державин.
— Я — не пустое пространство!— вскипел голос.— Я
человек из плоти и крови, причем той самой крови, кото-
160
рой никогда не щадил во имя высокого и справедливого
дела.
— Все это замечательно,— с едва заметной иронией
обронил Черкашин,— однако будьте добры, подойдите
поближе. В нашем положении просто неразумно вести
спор, не видя собеседника.
— Я ни от кого и никогда не прятался,— буркнул
невидимый оппонент.
Из темного угла поднялся немолодой мужчина. Стран-
но, он как будто не встречался прежде Державину, и в
то же время лицо его показалось Емельяну знакомым. Это
был человек, Лишь случайно избежавший в свое время
петли за участие в одной из самых громких экспроприа-
ций на Каме: эсеры-боевики остановили тогда пароход,
захватив при этом крупную сумму денег и золота.
«Ну, конечно, это тот самый знаменитый боевик-
экспроприатор!» — вспомнил Державин его внешность
по газетным фотографиям. Он уважал таких людей за
несомненную личную храбрость, но их политические
взгляды осуждал непреклонно.
Худой, нервный, болезненного вида человек, хватаясь
за грудь, шел, перешагивая через сидящих, прямо на
Черкашина. В глазах его горела страшная обида.
— Выходит, эсеры, мои товарищи, погибают зря? Они
что же, идут не против капитала?— Голос говорившего
звучал яростно и решительно.— Они герои, боевики!
Однако, приблизившись вплотную к Черкашину и как
бы натолкнувшись на невидимую стену, человек остановил-
ся. Минуту он внимательно смотрел на него, затем молча
махнул рукой и отправился обратно к себе в угол. Сел
на прежнее место, обронив одно-единственное слово:
— Дьявольщина!
Соседи недоуменно поглядывали на него, не понимая,
что произошло. Его поведение казалось, по меньшей мере,
странным.
— Что же вы?— сказал Державин. — От вас реши-
тельных действий ждали, а вы удалились. Несолидно
как-то.
Боевик мрачно посмотрел на окружающих и махнул
рукой.
— Товарищ, видимо, неожиданно понял свою ошиб-
ку,— спокойно сказал Черкашин.— Большевики всегда
отдавали должное героям-борцам, не щадившим своей
жизни в схватках с самодержавием. Все знают, что в
6—437
161
конце 1905— начале 1906 года в первую очередь большеви-
ки, а вместе с ними и эсеры умирали на улицах Москвы,
Ростова-на-Дону, Харькова, Екатеринослава, Сормова,
Мотовилихи, Красноярска, Читы и других городов. Но мы
решительно против индивидуального террора как средства
борьбы. Это, во-первых! А во-вторых, не надо обострять
спор выпадами подобного рода. Все мы боремся против
самодержавия, но боремся по-разному. Давайте спорить в
теоретическом плане, говорить о судьбах русской револю-
ции и наших тактических разногласиях.
— Ну что ж, хорошо,— тотчас же включился в раз-
говор улыбчивый, хорошо одетый мужчина, дотоле с мол-
чаливым интересом следивший за происходящим.— Троц-
кий, как теоретик, выдвинул вполне ясную идею перма-
нентной революции. Что вы можете на это возразить? Это
ведь чисто пролетарская теория.
— Нет,— живо откликнулся Черкашин,— она так да-
лека от интересов пролетариата, как наша тюрьма от Пе-
тербурга. Троцкий противопоставляет интересы рабочего
класса интересам крестьянства, фальсифицирует Марксо-
ву теорию перманентной революции. Он предлагает уста-
новить диктатуру рабочего класса, минуя этап демокра-
тической революции. Троцкий отрицает необходимость
революционного союза рабочего класса с крестьянством.
Объявив крестьянство реакционным классом, Троцкий
выдвинул демагогический лозунг: «Без царя, а правитель-
ство рабочее».
На некоторое время в камере воцарилась тишина.
Отчетливо слышались шаги охранника, топтавшегося у
«глазка» дверей.
— Главным условием победы пролетарской революции
в одной стране, по мнению Троцкого, является помощь
международного пролетариата. Отсюда возникает его
антимарксистская теория перманентной революции.
Позднее Ленин резко выступил против этой авантюристи-
ческой концепции. Он назвал безумцами или провокато-
рами людей, утверждающих, подобно Троцкому, что ре-
волюция может родиться в чужой земле по заказу.
Пролетарская революция может произойти только в той
стране, где созрели социально-экономические и полити-
ческие предпосылки, где сложился прочный союз рабочего
класса с крестьянством.
Возле окна чахоточного вида арестант негромко за-
тянул песню:
162
Не слышно шуму городского,
На Невской башне тишина.
И на штыке у часового
Горит полночная луна...
Ему принялись вторить еще два-три голоса. Затем по-
лились тихие, тоскливые звуки, хватавшие за сердце.
Казалось, они рождались не здесь, а проникали откуда-
то сверху, извне. Лица у людей мгновенно преобрази-
лись: они посуровели и в то же время как-то понежнели —
почти невероятное сочетание. В глазах отражались горечь,
боль, страдание.
К поющим присоединился и Державин. Он пел, и перед
глазами его возникали образы детишек, Наташи. Где они
сейчас? Тоскливая боль терзала его сердце.
Емельян наклонился к Черкашину:
— Послушай, мне не дает покоя этот знаменитый бое-
вик. С какой стати он так внезапно сдался? Выскочил
чуть ли не с кулаками, а едва увидел тебя, и в кусты. Ты с
ним знаком?
— Встречался,— кивнул Черкашин и задумчиво улыб-
нулся.— Очевидно, он припомнил, как несколько лет назад
я помогал выносить его из тюрьмы в бочке из-под капусты.
Просидел он в ней полночи в холодном сарае, а потом
выбил дно и бежал. В ту ночь он простудился и с тех пор
болеет. Правда, тогда убежать ему не удалось, вскоре
его поймали.
Казалось, возникшая в камере дискуссия окончатель-
но заглохла. Но вскоре раздался чей-то хрипловатый
голос, обращенный к Черкашину:
— Братишка, я тебя слушал, послушай и ты меня.
Люди повернули головы в сторону говорящего. На нем
болталась ветхая куртка-кожанка, явно с чужого плеча:
на груди просматривалась полуистлевшая тельняшка. Это
был анархист Петунии. Он абсолютно не походил на
моряка: ростом мал, угловат, со впалой грудью. Таких
на флот не берут.
— Ну, держись, Борис!— шутливо заметил Держа-
вин.— Сейчас тебя Петунии под корень подрубит.
Анархист начал издалека. Чувствовалось, что он начи-
тан. Заговорил о взглядах Бакунина, Кропоткина, Штир-
нера, Прудона.
— Послушай, братишка, что я тебе скажу. Ва-
шей политической борьбы и пролетарской дисциплины на-
род не желает. Он хочет сам управлять собой. Вы твер-
6*
163
дите о каком-то государстве рабочих и крестьян. Зачем
оно, государство? Надо немедленно всякую государствен-
ную власть уничтожить. Произойдет это в результате
самопроизвольного, стихийного бунта всего народа. На
обломках государственной власти возникнут мелкие авто-
номные ассоциации производителей.
— Хорошо, что вы знаете и не искажаете в основном
своих учителей-теоретиков,— сказал Емельян.— А то ведь
многие из вас пропагандируют иное. Живи, как хочешь,
бери, что сумеешь. Медведь в лесу бродит — весь лес
его, а человек? Давайте согласимся с такими анархистами
и станем жить, как медведи в лесу. Каждый сможет любое
дерево трясти, гнуть, ломать.
— А если деревьев на всех не хватит?
— Кое-кому все едино достанется.
Снова послышались смешки. А анархист, выпятив
тощую грудь, внимательно оглядывал всех. Он, видимо,
привык к тому, что его слова всегда возбуждали толпу.
Черкашин поднял руку, и установилась тишина. Он
заговорил негромко, но твердо:
— Чтобы разрушить государство, много ума не надо.
Погромы анархистов уже многим известны. Обездоленных
стало больше. Не разрушать надо, а созидать. Ваши
лозунги «Анархия — мать порядка» или «Свободу —
всем» подходят только уголовникам и бездельникам. Они в
два счета разорят Россию. А что дальше? Молчите. Отве-
чу за вас. Дальше — полнейший хаос и гибель. Програм-
ма партии анархистов предельно исказила взгляды даже
своих собственных теоретиков, многих из которых мы,
большевики, ценим за ум, преданность своим идеям, пусть
и ошибочным. Ленин назвал анархизм «вывороченным
наизнанку буржуазным индивидуализмом». Индивидуа-
лизм — основа всего мировоззрения анархизма. Ленин
рассматривает анархизм как порождение отчаяния, как
психологию выбитого из колеи интеллигента или босяка, а
не пролетария. Анархизм объективно толкает пролета-
риат на путь подчинения буржуазной политике под ви-
дом отрицания политики.
Вспомните, вы должны ее знать, статью Энгельса
«Бакунисты за работой», о которой говорил Ленин на
III съезде нашей партии. Энгельс резко критиковал в
ней теорию и программу анархизма.
— Наша программа, наша политика — это абсолют-
ная свобода!— высокопарно воскликнул Петунии.
164
— То есть опять же анархия,— спокойно отозвался
Черкашин.— Это верная катастрофа для любой страны.
Мы, большевики, стоим за революционный порядок. Мы
создадим государство совершенно нового типа. Это будет
демократия для рабочих и крестьян. Это будет диктатура
по отношению к эксплуататорам.
Внезапно залязгали ключи, и дверь камеры распах-
нулась. На пороге стоял полковник Щербатов и нервно
мял в руках папиросу. За его спиной теснилось не-
сколько охранников.
По всей вероятности, надзиратель сообщил начальству
о жарком споре в четырнадцатой, и полковник явился лич-
но, чтобы во всем разобраться на месте. Его гневный
взгляд остановился на Черкашине и Державине. Щерба-
тов в ярости закричал:
— Опять вы устраиваете смуту?! Я не позволю! В
карцер их!
Глава двадцать третья
Емельян лежал в неглубокой лесной яме, набросав
поверх себя еловых веток. Высунув голову, он насторожен-
но вглядывался и вслушивался в темноту, но ничего не
видел и не слышал. Все скрывали мрак и тишина.
Неожиданно пошел дождь. В чаще послышались шо-
рохи, зашелестели листья и зашуршала хвоя; над травой
низко плыл туман. «Дождь — это хорошо,— машинально
подумал Державин.— Вода смоет следы».
Потянул ветер, сбрасывая вниз дождевые капли.
Они резко падали на лицо. Емельян вздрагивал при их
холодном прикосновении и опять прислушивался. Ему чу-
дились грузные, чавкающие по земле шаги, и кровь уда-
рила в виски, а сердце готово было выскочить наружу.
Казалось, что во мраке рыщут охранники, выискивая его
след. Вот они все ближе и ближе, совсем рядом.
— Тьфу!— сплюнул Державин.— Вконец нервы рас-
шатались. Черт те что мерещится.
Нет, он не трусил. Кривить душой было не перед кем, а
притворяться перед собой не имело смысла. Нет, боязни
он в себе не угадывал, зато остро сказывалось напряже-
ние последних дней. Да разве отважился бы робкий
человек пытаться, как он, несколько раз бежать с каторги
за три неполных года? Пытаться, несмотря на то что любой
165
конвоир мог да и обязан влепить ему пулю в затылок. Че-
тыре побега закончились неудачей: его ловили и до полу-
смерти избивали. Но сейчас вроде повезло — он уже вто-
рую неделю на свободе, и за это время ушел далеко. Одо-
лел, пожалуй, верст двести!
К новому побегу Державин готовился более основа-
тельно. Мало того что припас на дорогу кое-какие харчи,
но и сумел еще разжиться в последнюю минуту вин-
товкой. Оплошавший охранник, наверное, сидит теперь на
гауптвахте, если только остался жив после сильного удара
Емельяна.
Когда окончательно занялось утро, он вдруг увидел
в гуще молодой поросли бурого медведя, да так близко,
что перехватило дыхание. Тот, скрытый по шею кустар-
ником, негромко ворчал, внимательно следил за незва-
ным пришельцем, но не подавал никаких признаков не-
приязни.
«В августе медведи смирные, точно овечки»,—
вспомнились Емельяну слова одного охотника, которого он
знал еще в Сысерти. А вообще-то не стоит искушать судьбу
и ночевать на земле, даже спрятавшись в какую-нибудь
нору. Надо впредь устраиваться на деревьях, оно спокой-
ней и надежней.
На двенадцатый день пути Державин явственно ощу-
тил в воздухе прогорклый запах дыма. Он доносился с
запада, и Емельян торопливо свернул чуть на юг. Он за-
метил стадо испуганных лосей, галопом мчавшихся по едва
приметной звериной тропе. Они стрелой промелькнули ми-
мо него, напряженно вытянув шеи и дробно стуча копыт-
цами.
Беглец тоже направился вдоль тропы — так было вер-
нее. Сперва она тянулась полого, но затем круто повела
вверх, петляя между замшелых и оголенных корней не-
высоких сосен. Вскоре Державин понял, что она проходит
по тесному ущелью, на дне которого шумно катилась
безымянная река. Идти становилось все труднее и опаснее.
Часа через два он набрел на старого и угрюмого лося.
Тот неподвижно стоял на маленькой поляне и, увидев
человека, шагнул к нему, пригнув голову, воинственно
выставив ветвистые рога. Но, очевидно, передумав всту-
пать в схватку, повернулся и стал снова подыматься по
круче.
«Раз лезет, значит, знает какую-то дорогу»,— заклю-
чил Державин.
166
Теперь он карабкался следом за лосем, не упуская
его из виду.
К заходу солнца Державин выбрался на равнину. Здесь
река текла спокойно. По ней можно было плыть на плоту.
* * *
Третьи сутки плыл Державин на неуклюжей связке
бревен по реке, и та пока не доставляла ему никаких осо-
бых неприятностей.
Однако сегодня погода явно не благоприятствовала
мирному и безмятежному плаванию. Обычно прозрачная
вода внезапно густо позеленела и покрылась рябью.
Вслед за первым валом торопился второй. Он сильно
ударил связку бревен сзади, так что один конец ушел в
глубину, а другой задрался торчком. Самодельный шала-
шик точно языком слизало. Державина подбросило, но он
ухватился за поперечную жердь и, не ощущая под собой
опоры, часто дергал ногами. В лицо ему хлестали брызги.
Едва выбравшись на берег, Емельян решил больше не
пользоваться плотом: своенравная река поворачивала на
север, а ему следовало идти прямо и прямо. Дело в том, что
он решил навестить Яна Владиславовича Левицкого,
который приютил его однажды в трудное время. Таежная
заимка охотника находилась в глухом месте, вдалеке от
людей.
Чуть не месяц добирался туда Державин. А когда дос-
тиг цели, то застал некогда гостеприимное жилище запус-
телым и разоренным. Старый приземистый дом совсем
обветшал, когда-то высокая изгородь повалилась, крыша
амбара продырявилась. А у края поляны, под высокой,
развесистой лиственницей, высился заросший бурьяном
холмик, над которым стоял почерневший деревянный
крест. Здесь, судя по всему, и нашел свое последнее
успокоение добрый поляк.
Емельян поправил могилу, молча постоял над ней,
задумался.
Куда же он шел? На этот вопрос, пожалуй, не сумел
бы ответить и он сам. Опять пробираться домой, в Сы-
серть? Но он уже возвращался в нее несколько лет
назад, когда попал в лапы Анисима Поликарпова. Да и
сейчас наверняка его поджидает там полиция, оповещен-
ная об очередном побеге Державина. Может, податься в
167
новые края, затеряться среди незнакомых людей? Только
где они, такие края и такие люди?
Со слов Черкашина Емельян знал, что в Барнауле,
например, действует солидная и крепко спаянная больше-
вистская организация. Сознавал он и то, что в столь
тревожное и напряженное время у него, как члена партии,
попросту нет прав отсиживаться где-нибудь в тихом месте
и дожидаться лучшей поры.
И Державин принял, наконец, решение: в Барнаул!
Но сначала необходимо поправить здоровье.
Целых четыре зимних месяца Державин прожил на
таежной заимке Левицкого. Богатые дары природы, ры-
балка и охотничьи трофеи полностью восстановили его
силы. И все это время Державин внимательно читал книги
и упорно изучал «Капитал», купленный в давние годы
покойным хозяином заимки в Иркутске.
А потом — снова дорога.
* * *
Прошло уже почти три месяца, как Державин на-
ходился в дороге. Лишь изредка заходил он в деревни, ста-
раясь запастись хлебом.
Снова наступал вечер. Снова на пути — деревня.
Разместившись в гуще ветвистого дерева, Емельян при-
стально всматривался в ту сторону, где на пологом хол-
ме виднелись огни крестьянских изб. Они лепились густо,
почти впритык, стиснутые отовсюду огородами, садами и
поскотинами. Над печными трубами курились бледные
истонченные дымки, по улицам сновали ребятишки.
Глядя на эту мирную и обычную сельскую картину,
Державин испытывал приступ горечи и тоски. Живут же
люди, занимаются извечным делом: сеют, пашут, косят
сено, ухаживают за скотиной. Словом, работают. Над
головой у них крыша, есть семья, дети, житейские заботы.
От невеселых думок у него горестно защемило сердце.
Когда чуть сгустились сумерки, Емельян спустился на
землю, разминая затекшие ноги, сделал несколько шагов.
И тут же замер как вкопанный. Из-за куста боярышника
до него донесся взволнованный шепот:
— Ты точно знаешь, что он поехал к батюшке Сав-
ватею?
— Точно,так же тихо отозвался другой.— Варвара
Симеоновна уже обратно его поджидает, ужин сготовила.
168
— Это хорошо: у попа он, по обыкновению, налижет-
ся в- стельку.
— Как пить дать,— подтвердил второй.— Тогда бери
его хоть голыми руками.
Бесшумно обогнув боярышник, Державин увидел
красивую, статную девушку и паренька лет пятнадцати,
чем-то неуловимо на нее похожего. Они, притаившись,
сидели за кустом и сквозь ветви внимательно смотрели
на дорогу. Рядом с ними, в траве, Емельян заметил
скрученную в кольцо веревку, а к стволу лиственницы
прислоненные вилы. Обыкновенные вилы, но при их виде
невольно возникали мысли о чем-то недобром.
— Только бы не проворонить гада,— жестко произнес
подросток.— Чтобы кровавыми слезами умылся он за твою
казнь, сестрица...
«Вот оно что,— смекнул Емельян.— Знать, какого-то
охальника подкарауливают. Месть задумали».
Тем временем брат с сестрой ходко двинулись по
накатанной дороге, часто замедляя шаги и прислушиваясь.
Державин скрытно следовал за ними.
Возле громадного кедра, где колея делала крутой
поворот, они задержались.
— Самое подходящее место,— обронил подросток.
Они быстро натянули поперек дороги веревку, привя-
зав ее концами к деревьям. В уплотнившихся сумерках
она еле-еле угадывалась, а на расстоянии и вовсе пропа-
дала из глаз.
Емельян, совершенно заинтригованный, замер в
ожидании. Минуло не менее получаса прежде, чем до него
долетел отдаленный цокот копыт. Он становился громче и
отчетливей. Уловили его и те двое. Они, крадучись, подоб-
рались к обочине дороги. Из-за поворота вырвалась ло-
шадь, запряженная в легкий ходок. На полном скаку
она налетела на тугую веревку, испуганно заржала, опро-
кинувшись на бок. Ходок затрещал и тоже перевернулся.
Девушка и парень с вилами в руках бросились к Щукину.
Однако он быстро опомнился, вскочил на ноги, сразу
заметил грозившую беду и пьяно заорал:
— A-а! Черти! A-а, разбойники! На Щукина вздумали
покуситься? На Харитона Лукича? Ну, пеняйте на себя,
ироды!
В правой руке у него блеснул топор, и он, размахивая
им, кинулся навстречу двоим.
Державин, движимый каким-то тайным инстинктом,
169
молйиеносно вскинул винтовку и нажал на спусковой
крючок. Грянул выстрел, и хозяин ходка с занесенным
топором споткнулся, зашатался и грузно рухнул на до-
рогу.
Ночь напролет брели они втроем по тайге, запутывая
следы. На первый привал остановились, когда окончатель-
но рассвело.
— Ну, а теперь рассказывайте,— сказал Емельян, сидя
на траве, прислонившись спиной к дереву.
— О чем?
— Да обо всем. Ведь не с бухты-барахты вы на че-
ловека ринулись?
— Разве он человек?!— устало возразила девушка.—
А вот вам спасибо!— Она улыбнулась и протянула ладош-
ку.— Меня зовут Таней, а это мой младший брат Володя.
Прокушевы мы. А о том, что вам пришлось в Щукина
выстрелить, вы не печальтесь. Зверь он, хуже зверя! Жизнь
он мою, негодяй, чуть не загубил! А уж работника своего,
Степку Державина, так того поедом ел.
Емельян оторопел:
— К-кого?— заикаясь, переспросил он.
— Степку,— спокойно повторила Татьяна, но заметив,
как враз побледнело лицо собеседника, встревожилась: —
Ой, что с вами?
— Так ведь я тоже Державин,— через силу прогово-
рил Емельян.
Теперь настал черед изумляться девушке:
— Значит, вы его отец? Вы за ним сюда шли?
— Шел-то я к друзьям,— выдавил Державин,— и не
ведал, что сын здесь.
Татьяна с братом поспешили успокоить своего спаси-
теля:
— Вы за него не переживайте. Сбежал он от Щукина.
— А ну-ка, рассказывайте все, что о нем знаете. Не
зря же я сотни верст прошел.
Глава двадцать четвертая
Вот уже два месяца, как Наталья Ивановна в армии
сестрой милосердия. Но дальше резервных частей ее пока
не пускают: пообвыкни, дескать, освойся. А ей надо туда,
на фронт. Там должен находиться ее Емельян. И если
повезет, то и свидится с ним. Сердце ей это подсказывает.
170
Таким вот образом Наталья Ивановна, обмундирован-
ная в долгополую шинель и теплую белую косынку с
красным крестом, попала на Юго-Западный фронт. Она
стоит около штабного домика и с досадой наблюдает,
как молоденький прапорщик с дикой злобой и ожесточе-
нием заставляет маршировать запасной батальон по гряз-
ному, размокшему плацу.
На крыльцо дома вышел штабс-капитан Воронцов.
Белый Георгиевский крест, приколотый самим Брусило-
вым, украшал грудь его зеленого кителя, лицо бледное,
правый глаз прищурен, левый — скрыт под плотной чер-
ной повязкой.
— Прапорщик, распустите батальон и подойдите ко
мне.
Тот неохотно подчинился и протяжно гаркнул:
— Раз-зой-дись!— И, не в силах побороть разыграв-
шуюся злобу, звучно добавил:— Дер-рьмо!
Потом подбежал к крыльцу.
— Не с того начинаете, молодой человек,— тихо и
сухо произнес штабс-капитан, посматривая куда-то в сто-
рону.— Учтите: завтра-послезавтра вам с этими людьми
в бой идти. И я не поручусь за то, кому они предпочтут
первую пулю адресовать — неприятелю или же вашей
особе. Прикиньте подобный вариант и поразмыслите.
Воронцов повернулся и заметил стоявшую у коновязи
Державину.
— Наталья Ивановна, чего вы тут? Небось замерзли?
Ну-ка, пойдемте, мой денщик самовар спроворил.
Женщина по-военному подтянулась:
— А не помешаю, господин штабс-капитан?
— Будет вам!— весело засмеялся Воронцов.— Прошу
вас, проходите и садитесь. Эй, Абросимов!— позвал
он денщика.
Появился денщик с пышущим самоваром. Поставил
его на стол, расставил вокруг тарелки с хлебом, колба-
сой, сахаром.
Наталья Ивановна, прихлебывая крохотными глотками
горячий чай, неожиданно заикнулась:
— Простите, а как насчет ходатайства?
— Не забыл, Наталья Ивановна, не забыл. И ста-
раюсь, как могу. Однако никаких сведений о вашем муже,
несмотря на мои запросы, пока не поступило.
Державина, едва лишь прибыв в часть, обратилась к
штабс-капитану за помощью в розыске Емельяна.
171
С подоконника, из узкой картонной рамки, смотрела на
нее с фотографии женщина. Внимательно посмотрев на
нее, Наталья Ивановна ахнула: Ольга Пименовна Коло-
кольцева собственной персоной.
Заметив интерес гостьи к миниатюрному портрету, Олег
Маркович вежливо спросил:
— Вы ее знаете?
— Почему вы так решили?
— Ну, мало ли... Ведь вы из Перми, она живет там же.
И не дожидаясь ответа, он вдруг медленно и как-то
очень доверительно начал рассказывать о себе.
— С Ольгой мы почти собрались пожениться,— мед-
ленно продолжал Олег Маркович,— а тут война! Вторая
война на моем веку. Впрочем, свадьба так и так бы не
состоялась.
Он неожиданно замолчал и больше не проронил ни
слова. Да и мог ли он поведать Державиной, посторонней
для него женщине, о том страшном ударе, какой нанесла
ему обожаемая Ольга? Совершенно случайно капитан
узнал, что его невеста — тайный агент полиции.
* * *
Не думала, не гадала Наталья Ивановна, что вдруг
получит весточку о своем старшем сыне — Степке. А
произошло все вроде бы самым обыкновенным образом.
Денщику штабс-капитана Якову Абросимову, малораз-
говорчивому и не ахти какому общительному парню,
чрезвычайно редко приходили письма из дома. Поэтому
читал он их долго и по нескольку раз. Вот и в конце апреля
принесла ему полевая почта серый, измятый и захватанный
множеством рук конверт. Разбирая мелкий и нечеткий
почерк, он внезапно наткнулся на фамилию «Державин».
Перечитал письмо снова:«...Живет у нас сейчас в доме хло-
пец, Степаном Державиным зовут. Хороший мальчуган,
не озлобленный, хотя лиха хватил немало. И нам с ним
веселее, и ему будто бы нравится...».
Зажав в пальцах конверт, Яков бросился разыскивать
Наталью Ивановну.
— Вот, поглядите-ка.
Та пробежала глазами строки письма, еле слышно
прошептала:
— Пресвятая богородица! Никак, Степка? Мой Степ-
ка. Господи!
172
Она опустилась на завалинку штабной избы и стала
спрашивать денщика:
— Откуда он взялся в Томске? Как его туда занесло?
А где дед с Петькой?
Яков пожимал плечами:
— Так ведь отец о том ничего не рассказывает, да и
письмо отправлено почти год назад, еще на довоенный
адрес.
— Надо все это узнать, побыстрее узнать. Завтра же
отпиши твоему отцу письмо. То есть почему завтра? Сей-
час, сейчас, не медля. Ты грамотнее меня пишешь.
А поздно вечером Державина писала своей подруге
Анастасии Федоровне Переваловой в Пермь: «Большу-
щая-пребольшущая у меня радость! Обнаружился стар-
ший, Степан. Находится он в городе Томске, в далекой
Сибири, проживает у Петра Даниловича Абросимова.
Я бы, кажется, на крыльях туда полетела, да никто сей-
час меня не отпустит: надвигаются важные события. Но,
может, у тебя, сестричка моя милосердная, вдруг выпадет
дорога в ту сторону — тогда навести Степку, разузнай все
подробно. А коли возможность будет, то с собой его
забери. Так-то для меня будет спокойнее».
* * *
Военные неудачи лета пятнадцатого года наложили
мрачный отпечаток на общий дух русской армии. Все
чаще и чаще стал звучать хватающий за душу марш
«Прощание славянки». Под неописуемо скорбные звуки
его отходили в глубь страны кадровые дивизии русской
армии.
Вечерами в окопах солдаты тайно читали газету «Со-
циал-демократ» и листовки с манифестом ЦК РСДРП
«Война и Российская социал-демократия», написанным
Лениным. Особенно близки им были слова: «Превраще-
ние современной империалистической войны в граж-
данскую войну есть единственно правильный пролетар-
ский лозунг...»
Солдатские массы осознавали войну как громадное
всенародное несчастье. Они чувствовали: нужно что-то
делать. Но не знали еще — что.
173
Ночью выпала сильная роса, а от полузатухших
костров теперь несло дымом. Штабс-капитан Воронцов с
группой офицеров обходили позиции.
Светало. Невдалеке от траншеи, под прикрытием
густых деревьев Олег Маркович заметил несколько лаза-
ретных повозок. С одной из них его окликнули:
— Здравствуйте!
Штабс-капитан различил сидящую в повозке Держа-
вину.
— Вы зачем так близко придвинулись к передовой?
— Прорыв же с утра начнется. В бой пойдем.
Она произнесла это настолько просто и обыденно, что
Воронцов усмехнулся:
— Обо всем-то вы осведомлены!
Через два часа прозвучала команда:
— В атаку!
Но едва роты, преодолев неглубокую балку, вышли на
равнину, устремляясь к видневшейся вдалеке реке, как
впереди замелькали цепи неприятельской пехоты. Старший
врач лазарета, ехавший на повозке рядом с Державиной,
опытным взглядом окинул развернувшуюся картину и про-
бормотал:
— Ох, и много служивых сегодня службу окончат,
да-с.
А там, у реки, уже схлестнулись в рукопашной схватке
два людских вала. Не прекращалась ружейная пальба,
доносились невнятные крики.
В пороховом дыму у холма смутно вырисовывались
телеги. Какой-то офицер неистово махал рукой. Повозка
понесла туда.
— Наталья Ивановна!— встретил ее запыхавшийся
штабс-капитан Воронцов.— Легкая артиллерия продви-
нулась, а снаряды вот застряли: колеса у телег полома-
лись. Вы порожняком? Тогда захватите несколько ящиков.
Трое перемазанных солдат, не дожидаясь ответа Дер-
жавиной, принялись перекладывать в санитарную повозку
тяжелый груз.
— Ну, с богом!— скомандовал Олег Маркович.—
Во-он наша батарея тянется, видите? Ее и догоняйте.
Артиллеристов настигли возле реки. Они грудились на
берегу и что-то кричали, размахивая руками. У костра
лежали двое раненых. Наталья Ивановна подбежала к
174
ним и больше уже не обращала внимания на то, что
творится вокруг. Она бинтовала, накладывала жгуты,
останавливала кровотечение. Раненые прибывали и прибы-
вали...
К полудню несколько батальонов форсировали реку и
закрепились на противоположном берегу. Следом за ними
перебралась на утлой лодчонке и Державина. И первое,
что бросилось ей в глаза, связанный австриец, которого
наши солдаты подтащили к самой воде. Сквозь гимнастер-
ку возле плеча у него сочилась кровь, лицо покрывала
смертельная бледность. Он стонал и силился что-то
сказать на своем языке.
— Развяжите его,— попросила Наталья Ивановна.—
Ему необходимо оказать помощь.
— Чаво?— возмутился бородатый солдат.— Спятила,
что ли, язви тебя? Помощь ему? Он, паразит, в нас
стрелял, а теперича его же и бинтовать-пёленать!
— Ты-то пока жив-здоров, а он и впрямь вот-вот
кончится.
— Пущай издыхает хоть чичас, туда ему и дорога.
Державина сама начала распутывать на австрийце
веревку, укоризненно выговаривая топтавшемуся боро-
датому солдату:
— Раненый — это уже не враг, с раненым не воюют. У
тебя семья и детишки есть?
— Знамо, есть,— нехотя проворчал бородатый.
— И у него, наверное, имеются. Зачем же лишних вдов
и сирот плодить?
— Звал я его, что ли?— возразил бородатый.—
По своей воле пожаловал.
— По своей воле? — Наталья Ивановна перевязала
австрийцу плечо.— Ты-то здесь, конечно, тоже по собст-
венной охоте, а?
Бородатый растерянно и непонимающе поскреб щеку:
— Дак я... Дак меня мобилизовали: кругом — марш!
Не воспротивишься, не взбрыкнешься.
— Вот и ему, чай, брыкаться-то несподручно было.
Послали — он и пошел. А ведь, пожалуй, такой же мужик,
как и ты, только называется по-иноземному.
— Оно вроде и верно,— задумчиво протянул борода-
тый.— Не его, знать, вина, что он винтовку на меня
наставляет.
— А ты — на него,— скупо добавила Державина.
— И я ни при чем,— запротестовал бородатый, но
175
прежних враждебных ноток в его голосе уже не чув-
ствовалось.
— Кто же виноват-то во всем?
Солдат пристально взглянул на Наталью Ивановну и,
прищурившись, покрутил в воздухе пальцами:
— Э-э, круто берешь, сестричка,— заявил борода-
тый.— Замнем пока наш разговор. Смотри, не оплошай!
* * *
Войска под командованием генерала Брусилова про-
должали продвигаться на Запад в сторойу Карпат. Среди
русских частей царили приподнятость духа и прилив
бодрости.
Державина с жадным нетерпением ждала письмо из
Томска. Но нежданно-негаданно на нее свалилось новое
известие, и принес его опять Яков Абросимов. Зайдя
однажды к ней в лазарет, он таинственно изрек:
— Пока господин штабс-капитан наводит о вашем му-
же официальные справки, я без всякой канцелярской
канители его разыскал: в соседнем полку он служит, може-
те не сомневаться. Все до точки проверено.
Прошло два невыносимо долгих дня, прежде чем ей
удалось вырваться в расположение соседней части. До-
бравшись до места, она кинулась расспрашивать штабных
писарей:
— Где мне найти Державина?
— Это которого? Умирающего?
Наталью Ивановну привели в лазарет, подтолкнули к
низкой походной койке. У нее перехватило дыхание, по
щекам покатились слезы.
Из-под вороха бинтов на нее равнодушно-тускло гля-
нул совершенно незнакомый человек.
— К-кто вы?— испуганно округлила глаза женщина.
— А вы кого ищете?— едва слышно спросил тот.—
И сами кем будете?
По всему чувствовалось, что говорить ему трудно.
ф — Державина я,— заторопилась Наталья Иванов-
на.— Муж у меня — тоже Державин. Вот я и думала, что
встречу его.
На лице раненого появилась заинтересованность.
— Вон как дело обернулось. Тогда я для вас не Держа-
вин, а Голомидов, Андрей Григорьевич Голомидов. Сади-
тесь-ка поближе.
176
Женщина присела на краешек койки, и неподвижно
лежащий перед ней человек принялся тихо рассказывать
о том, что произошло много лет назад.
— Обещай мне, когда освободишься с каторги,—
говорил мне Державин, согласный поменяться фамилия-
ми,— заехать в Сысерть, разыскать мою жену и детишек и
по возможности помочь им. Прощения у них за меня
попроси. Я уже не жилец на этом свете. А ты живи с моей
фамилией, но чести ее не теряй... Потом этап заключен-
ных пошел дальше, а Державин-Голомидов остался в из-
бушке сторожа Пахома умирать.
Глава двадцать пятая
Уставший и голодный Степан набрел на цыганский
табор. Сразу вспомнилось: тут ему приходилось бывать
раньше по поручению Щукина. Каждую весну цыгане
являлись в здешние места, а с первыми заморозками
отправлялись куда-то в теплые края.
Табор открылся перед юношей неожиданно, хотя он и
знал, где обычно располагаются шумливые кочевники.
Степан Державин побаивался цыган. О них рассказы-
вали самые удивительные, а подчас и страшные истории,
где причудливо сплетались вымысел и действитель-
ность. Странными казались их обычаи, нравы, непонят-
ные другим людям. Поэтому он поначалу слегка оробел и
почувствовал, как противно защемило под ложечкой.
Однако голод и чувство одиночества томили еще силь-
нее, и юноша, опасливо озираясь, приблизился к шатрам.
Он не заметил, откуда перед ним появился цыган в
красной рубахе, подпоясанной тонким ремешком, в широ-
ких шароварах, наполовину прикрывающих добротные
хромовые сапоги. Это был высокий, необыкновенно крепко
сложенный, статный мужчина. Его движения были быстры
и порывисты. Резко бросались в глаза длинные волнистые
волосы, обветренное лицо и особенно черные, сросшиеся
над переносицей брови. Все это придавало его лицу отпе-
чаток горячего и решительного характера.
— Ты чей, парень?— растягивая слова, спросил цыган.
— Ничей,— растерянно ответил Степан.— Сирота.
Был у меня дед, да помер. Последнее время я в работ-
никах у кулака служил.
Цыган невозмутимо кивнул:
177
— Вот теперь я тебя вспомнил. Кобылу ты сюда
пригонял. Так, чавелла?
Державин обрадовался:
— Я вас тоже признал. Вас дядькой Михеем зовут.
— И куда идешь?— поинтересовался цыган, концом
кнутовища отгоняя любопытных мальчишек и девчо-
нок, плотной гурьбой окружавших пришельца.
— Куда глаза глядят.
— Подожди тут,— распорядился Михей, а затем что-
то властно приказал на своем языке цыганятам. Тех как
ветром сдуло.
Пригнувшись, он вошел в один из шатров.
Вскоре все взрослое мужское население табора со-
бралось в круг. Степан не понимал, о чем идет речь, но
он был достаточно смышлен для того, чтобы уяснить:
сейчас решается его судьба. По осанке и повелитель-
ному тону он сообразил, что Михей здесь считается за
старшего. Тот подозвал юношу поближе и стрельнул на
него своими блестящими глазами:
— Хлеб-еду добывать можешь?
— Могу,— с готовностью отозвался Державин.— Я
на себя и на деда доставал. Мне хорошо бабы подавали,
жалели.
— Согласен жить с нами?
— Согласен,— быстро закивал головой Степка.
— Ну, привыкнешь, может, не сразу. У нас здесь свои
законы, свои порядки. И еще — смотреть смотри, а язык
держи за зубами.
— Привыкну,— твердо пообещал гость.
Цыган в первый раз за все время улыбнулся:
— Славый чавелла тогда из тебя выйдет. Только учти:
жизнь наша кочевая.
— Так ведь мы с дедом тоже бродяжили. Дело мне
известное.
— Вот и ладно.
Подошла еще не старая красивая цыганка с огромными
золотыми серьгами. На груди у нее позвякивало монисто,
а длинная юбка выглядела настолько пестрой, что у Степа-
на зарябило в глазах.
— Пойдем со мной, голубь,— певуче произнесла она,
окинув юношу пронзительным и лукавым взглядом.
Над костром висел котелок, и ноздри проголодавше-
гося странника затрепетали от дурманящего запаха упрев-
шего мяса.
178
Анфиса ловко сняла котелок с рогулины, попробовала
варево, причмокнула:
— Сласть! Привыкай к нашей еде!
— А я ко всякой привык,— отозвался Степан.
Он еще вытерпел, пока женщина наливала ему дымя-
щееся варево в глубокую жестяную миску. Хотя парень и
старался соблюдать степенность, как наставлял его
покойный дед, однако не мог совладать с собой и жадно
набросился на еду: обжигаясь, хлебал, быстро уплетая
ломти черного хлеба.
— Как волчонок,— покачала головой Анфиса, но без
осуждения.
Переживания и долгий день ходьбы утомили Степана,
глаза начали слипаться. Анфиса тряхнула его за плечо:
— Айда, голубь. Будешь спать с моим Ромкой.
В полутемном шатре юноша лег на груду тряпья,
которое постелила ему женщина, и заснул — словно ныр-
нул в бесконечную даль.
* * *
На следующее утро Степана рано подняли. С трудом
разомкнув веки, он увидел перед собой улыбающееся
лицо Анфисы, казалось, что она так и не ложилась спать,
а прохлопотала всю ночь у костра.
— Вставай, Ромка, вставай, бездельник чертов!
Женщина будто ругалась, но глаза у нее весело
смеялись.
Табор проснулся. Тут и там сновали ребятишки. Муж-
чины ловили и запрягали лошадей. Женщины снимали с
веревок просушенное за время стоянки тряпье, грузили на
телеги нехитрый скарб.
Вскоре табор двинулся с места. Последней ехала теле-
га, за которой косолапо вышагивал ученый медведь, с
ошейником и кольцом в ноздрях. Он непрестанно мотал
головой, фыркал и оглядывался на людей.
Дорога, дорога... Недолгий привал, и снова в путь. Вос-
поминания о пережитом постепенно притуплялись в душе
Степана. Ненасытная, инстинктивная жажда жизни зва-
ла вперед...
На телеге, покрытой брезентовым пологом, под ко-
торым ехали Степка и Ромка, находился большой корич-
невый чемодан.
— Тятькины книги там,— кивнул Ромка на чемодан.
179
— А где твой тятька грамоте обучался?
— В Кишиневе, в гимназии. Его отец богатый молдова-
нин, а мать — цыганка.
Михей и Анфиса явно покровительствовали юноше, од-
нако относились к нему без особой нежности. Иногда
награждали подзатыльником, но такие же затрещины пе-
репадали и сыну Ромке, настоящему сорвиголове.
Ромка лихо плясал и пел, умел играть на гитаре. Степан
тоже быстро выучился плясать, и скоро они на пару с Ром-
кой выделывали столь замысловатые коленца, что приво-
дили в восхищение зрителей. Те дружно хлопали, просили
повторить и сыпали в Ромкину кепку потертые медяки.
В городах и больших селениях жизнь табора казалась
суматошной и не очень нравилась Степану. Несколько раз
он примечал, как мужчины уходили, крадучись, в ночную
тьму, а утром среди пасущихся лошадей появлялись но-
вые. Когда юноша поинтересовался однажды у Михея, от-
куда взялись они, тот коротко отрубил:
— С базара.
И Степан сразу вспомнил условие, которое поставили
перед ним: смотреть — смотри, а язык держи за зубами.
Выдавались чудесные, ничем не омраченные дни и ве-
чера, особенно когда дела в таборе шли хорошо. На взрос-
лых цыганах красовались новые сапоги, ярко блестели
атласные рубахи. Женщины разгуливали в своих лучших
нарядах, с платками, накинутыми на плечи. А ребятишки
в такую пору наслаждались леденцами и пряниками.
Появилась у Степки и тайная привязанность — цы-
ганка Иза, звонкоголосая и прелестная шалунья, в робкой
симпатии к которой он смущался признаваться даже са-
мому себе. Ее красота и приветливость притянули внима-
ние Степки с первой же встречи.
Как-то она, подавив легкую улыбку, придававшую осо-
бую прелесть ее юному лицу, осторожно предложила:
— Хочешь погадаю?— Тут она вызывающе подбочени-
лась, колыхнув тяжелой гривой волос. Карие глаза ее ка-
зались такими таинственными, притягивающими...
Юноша, вздрогнувший от прикосновения ее горячей
руки, тотчас согласился. А она пристально посмотрела
на линии его ладони и затараторила, будто опытная яр-
марочная ворожея:
— Будешь ты богатым и знатным, счастье бежит по
пятам. Ждут тебя дальние и близкие дороги. Встретишь ты
свою любовь, но не в нашем таборе, а на стороне. На рус-
180
ской женишься,— засмеялась Иза, обнажив белую подко-
ву зубов.— Станешь ты большим начальником,— продол-
жала она,— и забудешь наш бедный табор.
Хотел ответить Степан, что он не забывает друзей, но
не успел: подошел Михей и попросил его разыскать запро-
пастившегося где-то Ромку.
* * *
Поначалу большинство цыган приняло юношу насторо-
женно. Но увидев, как заботливо он ухаживает за лошадь-
ми, как сноровисто пляшет и скачет верхом, как умеет
помочь кузнецу, оценили пришельца и подобрели к нему.
Никто уже не кидал на него враждебных и косых взглядов.
Долго странствовал Степан с табором. Цыгане не воз-
вращались теперь в теплые края, под Одессу и Кишинев,—
вблизи громыхала война. Они скитались по бескрайним
сибирским просторам, подальше от тревожных событий.
Шел Степану уже семнадцатый год. Он возмужал,
раздался в плечах. Одевался так же, как и его сверстники-
цыгане, понимал их язык. Люди из сел и деревень искренне
удивлялись, когда среди смуглой кочевой толпы видели
рыжего парня с лицом, усыпанным веснушками.
Внешность, резко выделявшая его между прочими та-
борниками, очень помогала. Ему охотней, чем другим, ока-
зывали расположение, а то и благодеяние, и он по-настоя-
щему гордился тем, что не даром ест хлеб.
Особенное впечатление на его новых товарищей произ-
водил потрясающий для них факт: юноша читал и писал.
Михей не раз глубокомысленно ронял:
— Люблю грамотных людей. Грамотный и жалобу мо-
жет написать, и прошение.
Хоть и казалась со стороны бродячая жизнь легкой и
беззаботной, была она тяжелой. Степану все чаще дума-
лось, что он живет в каком-то странном, выдуманном
мире, а подлинная жизнь проходит мимо. Он понимал,
что вечно так продолжаться не может, ему надо жить
по-другому. Но тянулись дни, недели, а он не мог решить-
ся что-либо изменить в своей жизни. Удерживало его и
постепенно крепнущее чувство к Изе. Степан уже не мог
прожить без встреч с ней, без ее милой болтовни, без
нежных, как бы случайных рукопожатий.
Как нередко бывает, вмешалась случайность. Степана
181
свалил жестокий тиф. Михей сам отвез его в больницу, в
Томск, и униженно просил:
— Вылечите парня. Один он остается, наш табор на
Алтай уходит. По весне мы вернемся — заберем его.
И Михей покинул больницу.
* * *
Степан открыл глаза и не сразу сообразил, где он нахо-
дится. Сначала он увидел перед собой бесформенное
светлое пятно. Оно качалось и расплывалось, потом на-
чало постепенно уплотняться и, наконец, приняло очерта-
ния человека в белом халате.
— Ну как, оклемался немного?— спросил мягкий муж-
ской голос.
Через несколько минут Степан жевал тоненький лом-
тик хлеба и запивал его теплым бульоном.
— Мало, еще дайте,— попросил он женщину, глядев-
шую на него с участием и жалостью.
— Нельзя тебе сразу,— вздохнула она.— Пусть желу-
док привыкнет к пище.
Юноша почувствовал, что тело покрылось испариной,
голова закружилась. Он бессильно упал на спину и мгно-
венно заснул. Сестра поправила подушку, накрыла его
одеялом и вытерла пот, струившийся по лицу. Не знал еще
Степан, какая замечательная, отзывчивая и ласковая
женщина за ним ухаживает. Анастасия Федоровна Пере-
валова, получив письмо от Натальи Державиной, где
она сообщала о том, что в Томске объявился ее старший
сын, недолго мешкая поехала в далекий сибирский город.
«Натальюшке-то никак с фронта не вырваться, а я, гля-
дишь, сумею чем-нибудь помочь парню».
Прибыв в Томск, Перевалова сначала устроилась ра-
ботать в больницу, затем принялась наводить справки о
Степане. Выбрав время, отправилась по указанному под-
ругой адресу: в дом Абросимовых. Дверь ей открыла хо-
зяйка — Елена Петровна. Узнав о причине посещения, она
всплеснула руками:
— Да ведь давно он ушел отсюда. Как забрали
моего супруга Петра Даниловича жандармы, так и он за-
собирался. Не захотел, вишь, мне в тягость быть. Где он
теперь, совсем не ведаю.
Анастасия Федоровна сильно переживала свою неуда-
182
чу. И надо же такому произойти: Степан Державин сам
очутился в больнице.
Вскоре Степана перевели в общую палату.
Степан повернулся и увидел молодого парня лет двад-
цати — двадцати двух. Жиденькая русая бородка, прони-
цательные голубые глаза.
— Как тебя зовут-то?— справился тот.
— Степаном кличут, фамилия — Державин.
— Комаров. Вот, стало быть, и познакомились. Откуда
будешь?
Степан коротко поведал о себе. И в свою очередь
спросил:
— А сам-то ты кто?
— Кочегар на паровозе. Милое дело! Всю Расею-ма-
тушку, считай, исколесил.
Так Степан познакомился с Комаровым.
Глава двадцать шестая
— А ты помнишь отца, Степа?
— Совсем плохо. Мне ведь четыре года было, когда он
на японскую войну ушел.
— Ну, а мамку?
— Ее хорошо запомнил.
И Анастасия Федоровна принималась рассказывать о
том, как познакомилась в Перми с Натальей Державиной,
как сдружились с ней, как та потом добровольцем попро-
силась на фронт. Теперь вот воюет.
— Отписала я ей,— улыбнулась Перевалова,— отпи-
сала про наше с тобой житье-бытье.
Молодой организм Державина выдюжил, справился с
тифом. Видать, постарался доктор с козьей бородкой и в
золотых очках. Но окончательно выходила парня все-
таки Анастасия Федоровна.
К Степану Перевалова привязалась, точно к родному
сыну.
Однажды утром Степан проснулся и долго лежал с
открытыми глазами, вглядываясь в светлый квадрат окна,
единственного на громадную палату. Лежать стало совсем
невмоготу. Захотелось двигаться, немедленно что-то
предпринять. Степан поднял голову, огляделся и силь-
ным рывком попытался подняться с койки. Но голова
183
закружилась, в глазах сверкнули искры, и юноша снова
повалился на постель.
Спустя некоторое время он открыл глаза и услышал
встревоженные голоса.
— Что это?— Степан ощутил боль в затылке и натк-
нулся пальцами на мокрую повязку.
— Лежи тихонько!— сердито приказала Анастасия
Федоровна.— Кто тебе позволил вставать, бусурман ты
этакий!
— Для чего голову затянули? Ломит, мочи нет.
— Дурачок ты!— ласково сказала Перевалова.— На-
пугал нас всех: брякнулся макушкой прямо об железную
кровать.
В палате, кроме Державина, находилось еще один-
надцать человек. Однако ближе всех сошелся он с Кома-
ровым. Тот многое знал, многое видел, и Степан не очень
удивился, когда услышал, что он даже успел посидеть в
тюрьме.
— Своровал что-нибудь? Или подрался?
— Был участником демонстрации в Томске после Лен-
ских событий. А однажды вез революционера на паровозе.
Он выписался раньше Степана. На прощание пожал
ему руку:
— Цыганскую свою жизнь бросай. Лучше пристраи-
вайся к нам в депо. Спросишь там меня — всякий укажет.
Не сомневайся, поможем сообща.
Скучно стало в палате после ухода Юрия. Неинтерес-
ный остался народ, все о пахоте да о деньгах судачат.
Как-то раз юноша приметил смуглого, чуть кривоно-
гого человека с широким лицом, который привез воду в
огромной бочке.
— Болеешь?:— спросил водовоз и, не дождавшись от-
вета, сам рассудил:— Болеть плохо, много плохо.
— А ты из какой нации будешь?— полюбопытствовал
Степан.
— Бурят мы,— охотно отрекомендовался собесед-
ник.— Шибко плохо бурят родиться. Обижал ваш царь на-
ша люди.
И бурят, скорбно качая головой, рассказал, как казаки
отобрали у его семьи двух лошадей, а когда он хотел
вернуть их обратно, его избили нагайками до полусмерти,
а юрту сожгли.
184
* * *
Степан покинул больницу в начале декабря. Провожа-
ла его Анастасия Федоровна. Они пересекли захламлен-
ную больничную территорию, остановились в воротах.
Перевалова глядела на юношу задумчиво.
— Куда теперь?
— Попробую в типографию.
Выбравшись из окраинных проулков, миновав узорча-
тый мост, Степан вышел на широкий и шумный проспект.
Он внимательно приглядывался к прохожим, соображая,
у кого спросить адрес типографии. Пройдя метров сто,
он повернул за угол и нечаянно толкнул прохожего с
целой кипой книг. От столкновения часть книг выпа-
ла из рук встречного, и тот торопливо начал их подни-
мать.
— Простите,— пробормотал виновато Степан.
— Ничего, бывает,— успокоил его незнакомец, присев
на корточки.
Когда они вдвоем подобрали книги и уложили их снова
в аккуратную стопку, Державин еще раз извинился и
объяснил:
— Я типографию ищу.
— Во-первых, спасибо, молодой человек,— вежливо
поблагодарил мужчина.— Вас интересует, где находится
типография?
Мужчина толково и подробно объяснил, как добраться
до редакции газеты «Томские губернские новости», не-
подалеку от которой помещалась типография.
Державин надвинул картуз на лоб и зашагал в указан-
ном направлении. Степан остановился у старинного особ-
няка. На фасаде чернела выцветшая вывеска «Типография
Томских губернских новостей». И он решительно открыл
входную дверь. Так же резко потянул вторую дверь... и
оторопел: навстречу ему устремился довольно большой
бурый медведь с высоко поднятыми лапами. В сильном
испуге Степан отпрянул назад, быстро закрыл дверь, вы-
бежал на улицу и стал соображать: «Что за чепуха, откуда
в типографии живой медведь?.. Может, дрессированный и
вместо пса охраняет типографию в ночные часы...» Пока
он раздумывал, подошел какой-то человек и строго спро-
сил: .
— Ты чего тут делаешь, молодой человек?
Перед Степаном стоял сутуловатый дядька в поношен-
185
ном пальто. Несмотря на грозные усы, взгляд его был
добрым и внимательным.
— Работать здесь хочу,— признался он,— если возь-
мут, конечно.
— Вон оно что,— протянул усатый. Минуту пораз-
мыслив, он вдруг энергично скомандовал:
— Пойдем!
— Куда?
— В типографию, куда же еще. Ты ведь, кажется,
именно туда и шел.
— А вы тут кто, самый главный?
— Ну, до главного пока не дорос,— ответил его со-
беседник и хитро прищурил правый глаз.— А впрочем,
на должность свою не жалуюсь. Наборщиком вот уже
пятнадцать лет работаю. Знаешь о такой профессии?
— Да,— ответил Степан.— Слышал.
— Вот и отлично. Давай знакомиться. Как зовут-то?
— Степаном. Степан Державин.
— О, брат, какая у тебя фамилия звучная,—
одобрительно произнес дядька.— А я — Матвей Селивано-
вич Климов. А, кстати, с грамотишкой у тебя как?
— Читаю, пишу.
— Это то, что надо, брат,— похвалил Матвей Сёли-
ванович и пояснил:— Мне, видишь ли, как раз ученик
требуется. А ты парень вроде рассудительный и само-
стоятельный. Подходишь по всем статьям.
Глава двадцать седьмая
Длинное и узкое подвальное помещение, казалось, тя-
нется без конца. Где-то в середине его, у стены, помеща-
лась небольшая конторка, отгороженная стеклянными пе-
реборками. Дверь в нее была распахнута настежь: то и
дело в нее входили и выходили разные люди. За столом,
заваленным грудами бумаг, сидел представительный че-
ловек с густой бородой. Это был распорядитель типогра-
фии. Все обращались к нему одинаково: господин фактор.
А вообще-то звали его Яковом Анатольевичем Поляко-
вым.
К нему и привел Климов Степана.
— Нашел подходящую кандидатуру, господин фак-
тор.
— Какую кандидатуру?— не сразу сообразил Поля-
186
ков, вертя в пальцах красный карандаш.— Ах, ученика...
Ну, ну!
К полудню юноша прошел все формальности и был
зачислен учеником наборщика под персональную ответ-
ственность и опеку Климова. Тот, потрепав его по плечу,
рассудил так:
— Квартировать пока будешь у меня — место, слава
богу, есть. С завтрашнего дня приступишь к работе, а
сегодня — присматривайся, любопытствуй.
В типографии Державину понравилось. С интересом
глядел он, как наборщики по буковке, по значку состав-
ляют слова, а затем складывают их в предложения.
Сначала Державина определили к тискальному стан-
ку. Готовый набор помещался на гладкую плиту стана,
отполированного за долгие годы до зеркального блеска.
Валиком накатывалась краска. От верхней части рамы
тянулись металлические, напоминающие ноги, сочлене-
ния. С помощью рычажного приспособления «ноги» рас-
прямлялись и давили на бумагу, покрывавшую колонки
набора,— получался оттиск.
На первых порах у Державина с оттисками не клеи-
лось: они выходили то чересчур бледными, то продавлен-
ными и непригодными для чтения. Прибегал корректор
Костя Першин, изгнанный из церковного хора за пьян-
ство, и раздраженно басил:
— Разве это оттиск?! Тут же разобрать ничего не-
возможно.
В таких случаях на выручку Степану спешил Климов.
Заново тиская гранки, он спокойно урезонивал Пер-
шина:
— А вспомни-ка, Константин, как ты сам у нас обвы-
кался.
Однажды Степан второпях рассыпал готовый набор, и
его наставнику пришлось вновь приводить шрифт в поря-
док. Вмешался сам Яков Анатольевич Поляков и резко
отчитал юношу:
— Ты соображаешь, что натворил? Срочный заказ, а
тут такое натворить! Впредь в типографии можешь не
появляться.
Опять Матвей Селиванович заступился. Оставшись
вдвоем с Поляковым, он покачал головой:
— Напрасно вы так, сплеча. Парень, конечно, про-
винился, но не настолько же, чтобы его выталкивать в
шею. Посудите сами, давно ли он работает, а уже доско-
187
нально изучил кассу. И никто ведь его на это не толкает,
сам стремится.
Яков Анатольевич лишь похмыкал в свою бороду, од-
нако раздражение его угасло.
— Может, поставить парнишку на разбор шрифта?—
подсказал Климов.— Пусть привыкает.
Поляков ничего не ответил, но на следующий день
учинил Степану настоящий экзамен.
— Перечисли-ка, друг любезный, инструмент набор-
щика.
Степан перечислил.
— Расскажи, каким оборудованием мы пользуемся в
типографии?
Степан, не тушуясь, отчеканил как по-писаному.
— Объясни расположение ячеек в наборной кассе.
Снова ответ был четким и исчерпывающим.
Поляков сел на свое место и удовлетворенно разгладил
бороду:
— Молодец! Теперь я вижу, что быть тебе настоящим
наборщиком. Не ошибся ты, Климов, в ученике,.не ошибся.
Климов считался наборщиком высшего класса. Ошибок
он почти не допускал, хотя работал необычайно быстро,
вслепую находя нужные литеры в кассе.
— Здорово!— восхищался Степан.— Ох, и здорово!
Сам он уже знал на память гнездышко для каждой
буквы, но управляться с ними так, как его учитель, безус-
ловно, еще не мог. Литеры, особенно мелкие, не всегда
слушались его.
Но юноша старался вовсю, торопясь оправдать дове-
рие и надежды наставника. Вскоре он уже без заминки
разбирал отпечатанный набор и рассортировывал его по
кассе.
* * *
Поселился Степан у Матвея Селивановича в кро-
хотной боковой комнатке. Там стояла койка, стол у окна и
сундук с книгами в углу. Юноша накинулся на книги жад-
но. Едва вернувшись из типографии, он наспех ужинал и,
устроившись на кровати, открывал какой-нибудь пухлый
томик.
После первой получки отправился вечером в больницу
проведать тетку Настю. Купил ей в подарок платок весе-
лой расцветки.
188
Анастасия Федоровна да и другие сестры и санитарки
всплеснули руками:
— Гляди-ка, Настя, и подарочек тебе парень принес.
Ах, какой догадливый да обходительный! Примерь-ка
платочек-то!
Когда женщины ушли, Перевалова еще раз оглядела
Степана с ног до макушки и тихо спросила:
— Как живешь-то?
Степан в двух словах выложил то, что казалось ему
самым важным: работает в типографии учеником набор-
щика.
— А от матери есть письма?
— Нет, не получал.
Перевалова помолчала и принялась расспрашивать
дальше:
— А жительствуешь где?
— У дяди Матвея,— и юноша взахлеб начал расска-
зывать о своем наставнике.
— Не дело все-таки без женского глазу,— думая о
чем-то своем, произнесла Перевалова.— За мужиком уход
нужен.
Климов действительно жил бобылем.
Правда, частенько к Климову наведывались гости —
в основном сослуживцы из типографии. Бывали и незнако-
мые Степану люди, по облику — тоже рабочие. Когда
собиралось сразу много народу, стульев и табуреток на
всех не хватало, вносили в избу широкую лавку из се-
ней. В такие вечера в доме становилось хотя и много-
людно, но удивительно спокойно и тихо. Не шумели, бе-
седовали вполголоса, водку не пили, несмотря на то что
откупоренная бутылка, стаканы и закуска всегда стояли
на столе.
Степана хозяин обычно отсылал на улицу с наказом:
— Погуляй вокруг, понаблюдай. Если что подозри-
тельное заметишь — в момент предупреди.
Однажды, когда гости разошлись, Степан не выдер-
жал:
— Дядя Матвей, кто они, большевики?
О большевиках в типографии говорили много, хотя эта
тема и находилась под строгим запретом. Климов, прежде
чем ответить, усадил Степана с собой на лавку, обнял
за плечи.
. — Большевик — это тот, кто борется за свободу всего
народа, это тот, кто в этой борьбе не боится ни каторги, ни
189
тюрем, и, наконец, это тот, кто свои интересы, свою жизнь
целиком посвящает борьбе с царизмом.
— Выходит, мой отец тоже большевик? Он и на каторге
бывал, и в тюрьмах сидел.
Брови Матвея Селивановича сошлись к переносице,
отчего резче обозначились вертикальные складки на
лбу:
— Я ведь тоже большевик.
Так Степан получил первый урок политграмоты. Не раз
и подолгу беседовали они потом вечерами, но тот первый
разговор глубоко запал в душу.
* * *
Газета «Томские губернские новости» была напичкана
военной трескотней, сообщениями о патриотических по-
жертвованиях богатых купцов и служителей церкви. Ред-
ко-редко появлялись на ее страницах серьезные статьи.
Однажды Степан, возвратившись с Климовым домой,
заметил, как тот достал из карманов целую пригоршню
типографского шрифта.
— Зачем тебе это, дядя Матвей?— удивился он.
— Надо,— Матвей Селиванович аккуратно спрятал
литеры под половицу, где у него был оборудован неболь-
шой тайник.— Сегодня должен прийти один человек.
Вскоре в дверь осторожно постучали. Матвей Селива-
нович взял керосиновую лампу и вышел в сени. Через ми-
нуту он вернулся с гостем. Каково же было удивление Сте-
пана, когда он узнал в нем кочегара Юрия Комарова, с
которым лежал в больнице.
Раньше при появлении «гостей» хозяин отсылал квар-
тиранта на улицу. На этот раз пригласил остаться.
— Поможешь Юрию отнести шрифт,— коротко распо-
рядился он.— Будьте оба крайне осторожны!
После того как гордый доверием Степан выполнил
первое партийное поручение, Матвей Селиванович сказал:
— Нужно с тобой серьезно подзаняться, парень.
Со временем Климов стал доверять Степану поручения
поважнее. Как-то задал вроде простой вопрос:
— Ты город-то хорошо знаешь?
— Успел изучить. А что надо?
Климов достал из-за печки тугой сверток и, передавая
Степану, назвал адрес. Тот со всеми предосторожностя-
ми отнес сверток по указанному адресу: в двухэтаж-
190
ный дом на одной из центральных улиц. Дверь ему откры-
ла высокая красивая девушка в накинутой на плечи
шали:
— Вы к кому, молодой человек?— Ее темные глаза под
слегка сдвинутыми бровями смотрели настороженно.
Степан в первую секунду вспыхнул от смущения, но
тут же взял себя в руки и, понизив голос, произнес пароль.
Девушка приняла пакет, пригласила Степана зайти, одна-
ко тот, сославшись на срочные дела, поспешно ушел.
Посоветовавшись с товарищами, Климов решил дер-
жать Степана связным для особых поручений. В силу
своего возраста тот вызывал меньше подозрений.
Привлекали Степана и к распространению листовок,
прокламаций. Расклеивали их ночью на заборах, на стенах
зданий, на афишных тумбах, не забывали ни центр, ни
рабочие окраины. На операцию шли обычно по двое:
каждой паре — свой участок.
Напарницей Степана оказалась та самая девушка —
Тамара Удачина. Вместе они ходили по темным город-
ским улицам, таились в подворотнях или парадных
подъездах от ночных полицейских дозоров, вместе не-
однократно спасались от облав.
Где печатаются листовки, Степан не знал, однако
догадывался, что это делается в их типографии.
* * +
Степан попал на первую тайную сходку. Официально,
для посторонних, она именовалась чьим-то днем рожде-
ния. Здесь юноша увидел и услышал немало замечатель-
ных людей. Он старался не пропустить ни единого слова,
был горд тем, что связан с этими людьми. Особую радость
испытывал он, когда негромко, но с великим уважением
произносилось имя Ленина.
Степана уже хорошо знали многие подпольщики. С
одними ему доводилось участвовать в партийных сходках,
вместе с другими — проводить рискованные операции, с
третьими — просто сводил случай. Он заметно окреп, воз-
мужал. Задания ему поручались все более и более слож-
ные.
Товарищи видели: растет парень, на глазах растет...
Шел 1917 год.
191
Глава двадцать восьмая
Купец первой гильдии Пимен Савельевич Колокольцев
и его супруга Антонина Симеоновна умерли в один день.
Происшествие это вызвало немалое брожение в умах обы-
вателей.
Говорили разное, и, как водится в подобных случаях,
правда соседствовала с досужим вымыслом, а реальность
обрастала фантастическими предположениями и заве-
домыми сплетнями.
Схоронили чету Колокольцевых в одной могиле. Траур-
ная церемония была короткой, надгробная речь, произне-
сенная кем-то из дальних родственников,— и того короче.
Никто из присутствующих не прослезился, даже дочь
покойных Ольга Пименовна ни разу не поднесла платок к
глазам. Но почтить память родителей она не поскупилась:
заказала дорогой мраморный памятник, на котором искус-
ный резчик изобразил плывущий по реке пароход.
До смерти отца и матери Ольга Пименовна жила в Пер-
ми, после похорон она решила переехать в Екатеринбург.
Вряд ли ею руководила любовь к родителям, просто от
них достался добротный особняк на улице Вознесенской.
Дом окружал прочный забор, во дворе на цепи бегали
две громадные овчарки. Здесь Ольга и поселилась. А двух-
этажный особняк в Перми оставила на попечение двою-
родного брата Ефрема Щукина, человека надежного и
оборотистого.
Медленно, размеренно, по твердо укоренившемуся
распорядку текли дни: развлечения — отдых, отдых —
развлечения. Богатая наследница часто устраивала зва-
ные обеды и ужины, пикники, даже пристрастилась к охоте.
Она любила шумное общество, и ее невозможно было
застать когда-либо одну. Подле нее постоянно увивались
элегантные офицеры, молодые дворяне, купеческие
сынки.
Но внезапно все смешалось: в столице не прекраща-
лись стачки и демонстрации. 17 февраля забастовала одна
из мастерских Путиловского завода. В ответ на требова-
ния рабочих администрация 22 февраля закрыла пред-
приятие. Путиловцы вышли на улицы.
Движение в поддержку путиловцев слилось со вспых-
нувшими на ряде предприятий стачками протеста против
нехватки продовольствия и невиданной дороговизны. Ра-
бочие бросали станки, требуя хлеба. Продовольственные
192
волнения, проходившие в обстановке глубочайшего рево-
люционного кризиса, носили вместе с тем политический
характер, вовлекая широкие массы в борьбу против ца-
ризма и империалистической войны.
Большевики использовали отмечавшийся 23 февраля
(8 марта по новому стилю) Международный день работ-
ницы для проведения собраний и митингов, разъясняющих
обстановку, цель и задачи движения. Авангардную роль в
развитии событий сыграли, рабочие Выборгской стороны,
находившиеся под большевистским влиянием. Именно они
выступили инициаторами всеобщей стачки, именно от-
сюда перекинулись в другие районы Петрограда забастов-
ки и демонстрации под лозунгами: «Долой войну!», «Долой
голод!», «Да здравствует революция!» Общее число басто-
вавших было более 128 тысяч человек1.
23 февраля, когда боевое настроение масс вылилось в
мощные демонстрации, заполнившие улицы и площади
столицы, явилось первым днем Февральской революции
1917 года, свергнувшей царизм.
— Какой ужас!— прижимала Ольга Пименовна руки к
груди.— Опять эта чернь бунтует.
— Не извольте беспокоиться, сестрица,— успокаивал
ее приехавший из Перми Ефрем Щукин.— Командующий
Петроградским военным округом генерал Хабалов —
очень решительный и мужественный человек. Он не станет
разводить сантименты. Он утопит бунт недовольных в их
собственной крови.
Но генерал С. С. Хабалов доложил царю, что подавить
революционное выступление народа и восстановить поря-
док в столице не мог. К исходу 27 февраля рабочие и
солдаты овладели столицей. В их руки перешли все важ-
нейшие учреждения, вокзалы, мосты, телеграф, почтамт.
Царизм был свергнут.
Буржуазия, чтобы спасти монархию, создает Времен-
ный комитет Государственной думы во главе с Родзянко.
А по инициативе большевиков 27 февраля создается
Петроградский Совет рабочих депутатов, а с 1 марта 1917
года — Совет рабочих и солдатских депутатов как орган
революционной власти. По указанию Совета на пред-
приятиях организуются отряды рабочей милиции, которые
охраняют общественный порядок, заводы и фабрики, ра-
1 См.: Ненароков А. П. 1917. Великий Октябрь: краткая
история, документы, фотографии.— М., 1977.— С. 43.
7—437
193
зоружают и арестовывают жандармов и полицию, пред-
ставителей бывшей царской администрации. Совет назна-
чил районных комиссаров для установления народной
власти в районах Петрограда. К сожалению, во главе
Совета оказались не большевики, а меньшевики и эсеры.
Второго марта был избран первый легальный Петроград-
ский комитет Российской социал-демократической рабочей
партии (большевиков).
Поздним вечером второго марта в Псков, где на запас-
ных путях вокзала стоял царский поезд, прибыли из Пет-
рограда члены Временного комитета Государственной
думы А. И. Гучков и В. В. Шульгин, чтобы получить согла-
сие Николая II на отречение от престола в пользу -его сына
Алексея при регентстве брата царя великого князя Михаи-
ла. Николай подписал манифест о своем отречении сразу
в пользу брата, а не сына. Михаил не согласился «при-
нять корону» и заявил о передаче власти «Временному
правительству, по почину Государственной думы возник-
шему»1.
После отречения Николай выехал в Могилев, в ставку
верховного командования, где состоялись его многочислен-
ные беседы с генералами и военными представителями
союзных держав.
Вслед за победоносным восстанием в Петрограде
произошел революционный переворот по всей стране. По-
всюду в городах и уездах избираются Советы. В таких
крупных районах, как Центральная промышленная об-
ласть, Урал, Донбасс, Советы выступали как органы
власти. Они вводили восьмичасовой.рабочий день, упразд-
няли полицию и создавали отряды народной милиции из
рабочих, принимали меры по снабжению населения про-
довольствием и т. д. Советы по своей сущности были ор-
ганами победившего вооруженного восстания, органами
революционно-демократической диктатуры пролетариата
и крестьянства. Но во многих Советах, как и в Петроград-
ском, в большинстве оказались меньшевики и эсеры, и это
самым отрицательным образом сказалось на их деятель-
ности.
Весной 1917 года в Екатеринбурге родился один из
первых в стране большевистский Совет рабочих и солдат-
ских депутатов во главе с Павлом Быковым. Председате-
лем городского комитета РСДРП (б) стал Иван Малышев.
1 Вестник Временного правительства.— 1917.— 5 марта.
194
Накануне Октября на Урале работали большевики —
латыш А. К. Лёпе, татарин С. Саид-Галиев, А. Н. Жилин-
ский — создатель ряда большевистских газет в крае.
В особняке по улице Вознесенской теперь уже не гре-
мела бравурная музыка, не кружились в танце расфран-
ченные пары, не лилось рекой шампанское. Было не до
балов, хотя гости по-прежнему собирались по вечерам у
Колокольцевой. Разговоры велись о смутном положении в
России. Говорили тихо, приглушенно, словно кто-то под-
слушивал за дверью.
— Неужели монархия погибла безвозвратно?—
тревожным взглядом обводила хозяйка присутствую-
щих.— Неужели ее ничто не может воскресить?
— Не думаю, не думаю,— поигрывая брелоком от ча-
сов, отзывался Ефрем Щукин.— У царя-батюшки доста-
точно верных, надежных друзей и подданных. Наконец,
есть европейские державы.
— Где же они? Отчего допустили такое?— Никак не
могла успокоиться Ольга Пименовна.— Помазанника
божьего лишить престола — это ли не святотатство?
* * *
Едва Емельян Державин напал на след старшего сы-
на Степки, как тут же его и потерял. Адрес, который
при расставании назвал Черкашин на крайний случай,
пригодился. Добравшись до Барнаула, раненный в левое
плечо, Емельян поздним вечером разыскал на городской
окраине нужный дом.
В небольшой и чистенькой горнице синеватым огонь-
ком горела лампадка, освещая курчавую бороду Иоанна
Предтечи. На столе — керосиновая лампа. Возле нее ле-
жала раскрытая книга. Приглядевшись, Емельян с удив-
лением отметил — Библия.
В полутьме Державин не видел лица хозяина и от-
того чувствовал себя очень неуверенно. А тот, похоже,
внимательно изучал гостя, не спеша возясь с чугунками.
И вдруг приглушенно воскликнул:
— Не может быть! Державин, да? Не ошибаюсь? Толь-
ко седой весь...
— Не ошибаешься,— Емельян тоже не сводил глаз с
хозяина, лихорадочно напрягая память.— Постой, пос-
той. Ты же Березин, а? Точно: Вячеслав Березин. Ну и
встреча — неожиданней не бывает!
1
195
Они тепло обнялись и расцеловались. Березин при-
нялся накрывать на стол, небрежно бросил на подокон-
ник Библию. Гость продолжал улыбаться.
— Неуважительно ты, гляжу, со священным-то пи-
санием обращаешься.
— Ради конспирации держу. Впрочем, давай лучше
о себе рассказывай. Любопытно все-таки, каким образом
с того света возвращаются.
Начались воспоминания.
— А где Пахом Ветров?— спросил Емельян.— Мы с
ним в паре по этапу шли.
— На моих руках скончался,— коротко проронил
хозяин.
— А о Черкашине что-нибудь известно? В Омской
тюрьме мы вместе сидели. На станции Тайга нас разлу-
чили. Его отправили в Туруханский край, а меня —
в Нарымский. Он и адрес твой дал.
— Он удачно бежал из туруханской ссылки, но в Ново-
николаевске его схватили жандармы.
— Где он теперь?
— Вот уже несколько месяцев как сидит в Барнауль-
ской тюрьме.
Временно Державин поселился в доме Березина.
— Для посторонних ты — божий странник,— предуп-
редил тот.— Скитаешься по святым местам, останавли-
ваешься там, где господь укажет.
Действительно, вскоре у Емельяна появился паспорт
на имя Скуфейкина Филимона Евлампиевича. Правда,
просроченный, но с пометкой игумена какого-то монасты-
ря: «Предъявитель сего — послушник и отпущен из обите-
ли с целью посещения нетленных мощей в православ-
ных храмах».
— Бумага вполне надежная, так что живи и радуйся.
И вперед смотри, работы у нас — непочатый край.
Емельян это понял, когда поближе познакомился и
сошелся с барнаульскими большевиками-подпольщика-
ми: М. Цаплиным, А. Селезневым, И. Казаковым, М. Яр-
ковым и другими организаторами политической работы в
массах. Особенно большим влиянием среди барнаульских
большевиков пользовался Иван Бонифатьевич Присягин,
слушатель ленинской партийной школы в окрестностях
Парижа, в местечке Лонжюмо. После учебы В. И. Ле-
нин направил его в Москву, чтобы обеспечить участие
московских большевиков в подготовке VI Всероссийской
196
конференции РСДРП. Здесь Присягин был арестован и
выслан на четыре года в Нарымский край, но вскоре бежал
и оказался на Алтае.
Под руководством Присягина барнаульские подполь-
щики развернули еще более активную революционную
деятельность. Начали печатать и распространять прокла-
мации, листовки, проводить нелегальные сходки и митин-
ги, организовывать забастовки рабочих. Во всей этой
работе активно участвовал Державин, особенно в опера-
циях с применением оружия, как бывший фронтовик,
специалист.
— Слушай, я вправду словно воскрес заново,—
искренне признался он Березину.— Силу в себе ощущаю
прямо-таки неуемную. Честное слово, прекрасно! Чувст-
вую, что здесь на Алтае пройду хорошую школу рево-
люционной борьбы. Мои короткие встречи с Иваном Бо-
нифатьевичем останутся в моей памяти на всю жизнь. Его
смелость и твердость, знание теории марксизма и жизни
народа вызывают искреннее восхищение.
— Добавь главное,— перебил Березин,— глубокая
убежденность в правоте ленинских идей.
* * *
Март 1917 года. Волна народной революции достигла
Алтая. Были смещены представители старой власти.
Из тюрем и ссылок освобождены политические заключен-
ные. В Барнауле большевики устроили торжественную
встречу выходившим на волю политическим узникам,
своим товарищам и соратникам по борьбе. Казалось,
весь город собрался около тюремных ворот. Высоко над
толпой качались кумачовые флаги, на груди у людей але-
ли красные банты. Отряд вооруженных рабочих и сол-
дат следил за порядком. Среди них находился и Дер-
жавин.
И вот появились арестанты — изможденные, в истре-
панной одежде, с осунувшимися, но счастливыми лицами.
Их приветствовали восторженными криками. А потом под-
няли на руки и понесли по улицам.
Державин двигался вместе с людским потоком, его
сердце стучало учащенно, а душа ликовала. Вдруг он уви-
дел Черкашина, того несли на руках четыре солдата. Дер-
жавин быстро подбежал к ним и, обхватив друга двумя
197
руками, начал целовать. Солдаты тут же опустили Черка-
шина на землю. Он быстро поднялся и, в свою очередь,
стиснул Державина в объятиях.
— Ну, наконец, Борис, покончено с монархией. Свобо-
да. Видишь, как ликует народ.
— Не торопись, Емельян, до полной победы еще да-
леко...
— Расскажи, Борис, где побывал и как в Барнауле
оказался.
— В июне 1915 года, после того как расстались с
тобой на станции Тайга, наша группа прибыла в Красно-
ярск. Несколько дней находились в пересылочной тюрьме,
а потом меня и еще двоих отправили вниз по Енисею на
лодке в село Монастырское.
Несколько раньше в это село были доставлены депу-
таты-большевики IV Государственной думы: Бадаев, Му-
ранов, Петровский, Самойлов, Шагов и несколько других
работников партии.
Вскоре на квартире у Г. И. Петровского состоялось
партийное совещание. Удивительным, брат, было это сове-
щание в сибирской глуши. Присутствовал почти весь
состав Русского бюро ЦК партии большевиков: Свердлов,
Петровский, Спандарян, Сталин, Голощекин, все рабочие
депутаты IV Думы, член центрального органа партии
«Правды» Л. Каменев. Были и другие ссыльные больше-
вики, не только из Монастырского, но и тайно прие-
хавшие с дальних заимок. Всего около двадцати чело-
век.
Петровский сделал доклад о процессе над думской
фракцией, о том, как депутаты держались на суде. Боль-
шинство выступивших одобрило позицию депутатов во
время процесса, резкую оценку дали поведению Каменева,
который на следствии и на суде заявил, что всегда был
против линии ЦК партии по отношению к войне.
На совещании были обсуждены также некоторые
практические вопросы партийной работы: в частности, о
восстановлении партийных организаций, об усилении в
них работы, налаживании нарушенных правительствен-
ным террором и войной связей организаций между собой и
с партийными центрами. Резолюцию совещания составили
Свердлов, Спандарян, Петровский.
Летом 1916 года я бежал, но сумел добраться только
до Новониколаевска, здесь меня арестовали и под усилен-
ной охраной доставили в барнаульскую тюрьму. Такова
198
моя «Одиссея»... Ну, а ты где побывал? Рассказывай, твой
черед.
И Державин рассказал обо всем, что с ним случилось.
В последних числах марта барнаульские товарищи напра-
вили Присягина в Петроград, на VII (Апрельскую) Все-
российскую конференцию партии большевиков, где он сно-
ва встретился с Лениным. По возвращении из Петрограда
барнаульские большевики избрали его председателем пар-
тийного комитета. Несколько дней спустя Иван Бонифать-
евич взволнованно докладывал товарищам на партий-
ном собрании:
— «Апрельские тезисы» Ленина, опубликованные в
«Правде», наметили курс партии на перерастание бур-
жуазно-демократической революции в социалистическую.
VII (Апрельская) Всероссийская конференция боль-
шевиков завершила сплочение партии вокруг ленинских
тезисов в масштабе всей страны.
Заканчивая свое выступление, Иван Бонифатьевич
сказал:
— Новая революция, поверьте мне, не за горами. Вот-
вот грянет!..
Ее приближение Емельян и впрямь ощутил очень
скоро. Недели через три его отправили на Урал — устано-
вить непосредственную связь с тамошними товарищами,
договориться с ними о помощи оружием и познакомить-
ся с работой боевых организаций Урала, которые своей
глубокой и всесторонней постановкой дела служили об-
разцом для всей революционной России. Снаряжал
Державина в дорогу Борис и, помимо важного задания,
держал на уме еще одну мысль. Глубоко по-человечески
жалел он своего друга. Посылая его в родные края, таил
Черкашин надежду — может, удастся Емельяну хоть
кое-что узнать о судьбе жены и сыновей.
Об этом же думал и сам Державин. Вспомнил, как
давней октябрьской ночью тесть Иван Трофимович Туркин
рассказывал ему, глотая слезы:
— Уговорил меня, уломал купец Пташкин отдать ему
на воспитание Петеньку.
В Покровское Емельян добрался лишь к вечеру. И сра-
зу принялся расспрашивать местных жителей о Денисе
Фаддеевиче Пташкине, но те недоуменно пожимали пле-
чами:
— Сколько уж лет минуло, как он убыл в неизвест-
ном направлении.
199
Рябая и чуть косоглазая Марфа после длительных и
настойчивых просьб Державина смилостивилась и бурк-
нула:
— В Омск с супругой подались.
* * *
Жизнь на мельнице Пташкина текла в общем-то ис-
правно, если не считать, что зачастую ощущалась нехват-
ка рабочих рук. Здоровых и сильных мужиков давно пог-
лотила война, а тех немногих, которые избежали фронта,
тоже мало прельщала перспектива гнуть спину на Дени-
са Фаддеевича. Особенно теперь, когда Россия ходила
ходуном от мятежных выступлений, забастовок, манифес-
таций.
— Ой, времечко настало!— крестилась Мария Ники-
тична.— Убереги бог нашего Петечку! Как он там, в
Петербурге?
Да, не подчинился приемный сын родительской власти,
своеволие выказал: бросил гимназию в Омске и, никому
не сказав, поступил в Николаевское военное училище.
Мария Никитична, заметно постаревшая после разлуки
с приемным сыном, все причитала:
— Ой, лихое времечко надвинулось! Душу оторопь
берет. Кровь льется, стена на стену лезет. И Петенька наш
в военные записался. Зачем? Господи, сохрани его от беды
и напасти!
Пташкин лишь покряхтывал, слушая причитания
жены, и думал о том, чтобы Петенька не сбился с истинного
пути. Но где тот истинный путь и куда он ведет, Денис
Фаддеевич и сам толком не понимал: все вокруг нынче
перевернулось. Нету порядка в государстве, сплошная
неразбериха. Здесь и башковитый человек голову поте-
ряет, не к тому берегу прибьется.
...На мельницу Державин явился с утра. Поспешно
постучал в дверь пташкинского дома. Увидев перед собой
незнакомца, Пташкин спросил:
— Чем обязаны?
— Здравствуйте,— негромко произнес Емельян.—
Моя фамилия Державин. Емельян Максимович Державин.
Пташкин мгновенно побледнел, его жена вздрогнула.
— Державин? — испуганно переспросила она.
— Он самый.
— Вот уж не гадали свидеться,— неловко развел
руками Денис Фаддеевич.
200
— Денис Фаддеевич, я приехал, как вы догадываетесь,
затем, чтобы навести справки о сыне,— сказал Державин.
— Догадался уж,— тяжко вздохнул хозяин и неохотно
ответил: — Он бросил учебу в гимназии и уехал неизвестно
куда...
Такого ответа Емельян не ожидал.
Глава двадцать девятая
Легкая фурманка, гулко тарахтевшая по булыжной
петроградской мостовой, везла Наталью Ивановну к
вокзалу. Женщина лежала в ней навзничь, приспособив
под голову жесткую солдатскую котомку. Рядом, свесив
с повозки ноги, сидел невозмутимый Яков Абросимов с
деревянным сундучком на коленях. Обычно малообщи-
тельный и замкнутый, сегодня он старался разговорами
отвлечь свою спутницу от тяжких раздумий.
— Вот доберемся до Томска, сынка вашего Степку
разыщем и по-другому заживем.
Наталья Ивановна лишь слабо кивала в ответ. Ей не
верилось, что позади остались грозные и тяжелые дни.
Еще на Юго-Западном фронте, в Галиции, после стреми-
тельного наступления русских войск ее /представили к
медали «За храбрость». Брусилов, лично вручая награду
на георгиевской ленте, подал ей руку и с нескрываемым
восхищением сказал:
— Будьте смелой и впредь! Почему-то я уверен, что
эта медаль у вас не последняя. Храбрости вам не зани-
мать.
Слова генерала оказались пророческими: очень скоро
Державина была награждена еще двумя медалями.
Последнюю она получила за бой под Ригой 7 мая 1917
года, в день рождения своего старшего сына. В этом бою
Наталья Ивановна была тяжело ранена: пуля задела
легкое.
Поначалу ее поместили в полковой лазарет. Несколько
дней женщина металась в бреду, находясь между жизнью
и смертью.
Подполковник Воронцов (он только что получил
очередное звание) добился, чтобы с первой же оказией
Державину отправили в один из петроградских госпита-
лей. Сопровождать Державину подполковник поручил
Якову Абросимову.
201
Когда прибыли в столицу и Наталью Ивановну опре-
делили в госпиталь, Абросимов пристроился неподалеку
в кузнице. Несколько раз на день забегал он в палату,
приносил женщине нехитрые гостинцы и тихонько делился
новостями.
— Вчерась Временное правительство демонстрацию
расстреляло. Шли мирно люди, с плакатами, а по ним
огонь открыли.' Убитых и раненых — не счесть.
Глаза больной набухали от слез, и она страдальчески
спрашивала:
— Что же это делается, Яков? Вроде и царя свергли,
а порядки прежние, винтовки да пулеметы, кровь да
смерть, и не в окопах, а здесь...
— А нынче утром,— тихо продолжал Абросимов,—
видел я, как газету «Правда» громили. Юнкеров набежа-
ло — уймища! Горланят, стекла бьют, в воздух палят.
Свобода, дьявол ее побери. А на тумбах и щитах везде
висит постановление Временного правительства об аресте
и привлечении к суду Ленина.
— За что же это, а?
— Написано: «За государственную измену».
Державина, взяв Абросимова за руку, взволнованно
зашептала:
— Он у большевиков за главного. Мой муж, Емельян
Максимович, тоже большевиком был. За то и пострадал.
Сердцем чую — за ними правда. Не мог Емельянушка
за зло голову сложить. Не мог.
Неделю назад, едва встав на ноги, Державина попро-
сила доктора отправить ее в Томск.
— Сын мой где-то в тех краях с малолетства сирот-
ствует,— и женщина ему поведала свою историю.
Врач внимательно осмотрел ее в последний раз и пре-
дупредил:
— В такое время в вашем положении одной отправ-
ляться в столь дальний путь крайне опасно.
— А я на что? — вмешался в разговор Абросимов.
На губах доктора промелькнула лукавая усмешка:
— Тебя, братец, наверное, в полку заждались. Или
не спешишь?
Яков, пряча улыбку, доверительно признался:
— Кто туда нынче рвется? Вы, доктор, черкните на
моем документе: дескать, приписан к раненой для сопро-
вождения по маршруту следования. И никто не приде-
рется.
202
По дороге к вокзалу извозчик, немолодой солдат с
белесыми бровями и лохматой, запущенной бородой, с
завистью вздохнул:
— Хорошо, что отсель ноги уносите, знатная каша
здесь, видать, заваривается.
Внезапно позади раздался окрик:
— Стой!
Все трое разом оглянулись. К фурманке приближалась
группа военных. В середине вышагивал высокий, подтя-
нутый офицер, на полшага позади него — совсем моло-
денький юнкер.
— Патруль! — коротко произнес офицер.— Кого
везете?
— Раненую,— спрыгнув с фурманки, отчеканил Яков.
— Документы?
— Извольте, ваше благородие.
Офицер пробежал глазами бумаги и, возвратив их,
козырнул:
— Проезжайте.
И вдруг юнкер, шагнув вплотную к фурманке, накло-
нился над Натальей Ивановной и резким мальчишеским
голосом скомандовал:
— А под раненой что? Оружие, патроны? Ну-ка,-по-
вернись!
От этого крика больная, судорожно вцепившись в
край повозки, вздрогнула. С трудом приподнявшись,
женщина увидела над собой мальчишески румяное лицо,
глаза и маленький покрасневший от волнения шрам над
левой бровью.
— Господи, неужели...— едва слышно прошептала
она и почувствовала, как зашлось сердце от щемящей
боли, огромный ком подкатил к самому горлу, перед
глазами все закружилось, и без единой кровинки женское
лицо беспомощно откинулось, назад.
* * *
Поезд, в котором ехали Державина и Абросимов, на
рассвете семнадцатого августа прибыл в Екатеринбург.
Его загнали на третий путь, и пробежавший по коридору
кондуктор предупредил:
— Простоим, пожалуй, долго. Сначала пропустят
господ японцев,— и он махнул в сторону очень медленно
203
приближающегося состава с японским флагом. На одном
из вагонов белела надпись: «Японская миссия Красного
Креста».
— И самураев домой потянуло,— попытался разго-
ворить свою спутницу Яков.
Державина ничего не ответила, лежа на нижней
полке и отрешенно уставившись в потолок, она думала о
юнкере. Прошедшей ночью в ее сознании промелькнуло
в мельчайших подробностях короткое мгновение их встре-
чи. Его глаза смотрели на нее из темноты вагона, а над
левой бровью судорожно багровел короткий шрам.
— Емельян, Емельянушка,— застонала во сне женщи-
на,— смотри, как расшибся наш Петенька. Глаз-то, глаз
совсем залит кровью. Неси скорее мальчонку в избу.
Емельянушка, ну где же ты?
Залитое слезами лицо женщины вдруг уткнулось в
плечо разбуженного Якова.
А солдат, наблюдая за «японским» поездом, вслух
дивился:
— Странная вещь! Японцы вроде должны в вагоне
быть, а охрана русская, проводники русские.
Загадочная японская миссия интересовала, очевидно^
не одного Якова Абросимова. Он заметил, как к священ-
нику, стоявшему в тамбуре, быстро подошли трое в штат-
ском с явной офицерской выправкой. Они перекинулись
несколькими словами и мигом исчезли. Священник пере-
крестил их и быстро перешел в другой вагон. Туда же
невольно перевел взгляд и Яков. Вдруг складки за стеклом
шевельнулись, раздвинулись, и показалось лицо с ухожен-
ной бородкой, усами, высоким лбом.
— Царь-батюшка! — ошеломленно ахнул Абросимов,
вмиг припомнив такое же изображение на много раз
виденных портретах самодержца.
Пока он помогал женщине привстать, бархатная
штора задернулась...
— В тамбуре вагона, в котором следует самодержец,—
вновь заговорил Яков,— я, кажись, видел юнкера, который
в Петрограде спрашивал? «А под раненой что?..»
Наталья Ивановна побледнела. Закрыв глаза и
прислонившись к стене, она едва сдерживала смертельное
желание еще раз посмотреть в глаза этого юноши.
204
О таинственной миссии под японским флагом вскоре
узнали и в особняке по улице Вознесенской.
Как всегда, ближе к вечеру, в гостиной у Колокольце-
вой собрались знакомые, среди которых за последнее
время Ольга Пименовна особенно выделяла молодого
и красивого поручика Савелия Жигалова. Впрочем, он
предпочитал, чтобы его именовали Сержем.
За чаем вновь разгорелся спор. То тут, то там слыша-
лись истерические реплики:
— Катастрофа!
— Крушение империи!
— Конец света!
— Господа, да будет вам! — успокаивал спорящих
Жигалов.— Я знаю людей, которые не сидят сложа руки,
а действуют на благо царя и отечества.
— Кто они? Как с ними связаться? — одновременно
раздалось несколько голосов.
— Когда подойдет час, они сами призовут вас под
свое святое знамя,— произнес напыщенно поручик.
Ефрем Щукин ехидно улыбнулся:
— Пока они там готовятся призвать, бедняцкая
шантрапа живехонько приберет власть к рукам.
— Кузен, о чем вы говорите,— укоризненно возразила
Колокольцева.— Да разве Временное правительство
отдаст власть без борьбы? Разве Александр Федорович
Керенский допустит, чтоб Российским государством
управляла голь перекатная?
— А если его и спрашивать никто не станет?
— То есть как?
— Да точно так же, как не спрашивали, когда царя-
батюшку к отречению принудили. Они никого не спраши-
вали, создавая свой Совет в нашем грроде. А руководят
Екатеринбургским Советом большевики.
В разговор снова вмешался Савелий Жигалов:
— Смею заверить, господа, что на сей раз именно
Керенский прилагает немало усилий, чтобы уберечь
монарха от возможных опасностей.
— Серж, откуда у вас подобные сведения? — насто-
рожилась Ольга Пименовна.
— Обещаю, что через...— поручик взглянул на стен-
ные часы,— через полчаса вы получите подробные объяс-
нения. Сюда придет один человек.
205
Действительно, когда за окнами сгустились сумерки,
в парадную дверь постучали. Незнакомый сухопарый
мужчина с выдающимися скулами и глубоко посаженными
глазами производил впечатление аскета.
— Дмитрий Дмитриевич,— скупо представился
вошедший, не назвав фамилии.— Я только что с поезда,
в котором томится августейшая семья вместе с их импера-
торским величеством.
* * *
19 августа 1917 года царская семья на пароходе «Русь»
прибыла в Тобольск. Следом пришвартовался к пристани
пароход «Кормилец» с баржей «Тюмень» на буксире, на
которой находилась дополнительная охрана и багаж.
Оказалось, дом, выбранный для семьи Романовых, еще
ремонтируется. Пришлось пожить еще семь дней на
пароходе.
26 августа на виду у всех горожан, сбежавшихся к
реке, началось переселение царской семьи. Медленно и
спокойно спускались по сходням на берег последний царь
династии Романовых, его «августейшая супруга» —
надменная, со злым, пронзительным взглядом и брезгли-
вой гримасой на тонких бледных губах, их сын Алексей,
в тонкошерстяной солдатской форме, дочери в совершенно
одинаковых костюмах. Далее пестрой толпой — свита
и челядь. Вышагивали приближенные, камердинеры,
няни, повара и официанты, горничные и парикмахеры.
Стоявшие в толпе мужики и женщины говорили меж
собой:
— Да! Стало быть, и взаправду самого царя ски-
нули.
— Небось еще освободят царя-батюшку,— раздался
в толпе чей-то жалостливый голос.
— Ишь ты! Чего захотела,— не сдержался мужик
в кожаной куртке. Он не мог знать, что в архиерейском
доме, у недавно назначенного епископа Гермогена, близ-
кого друга «старца» Распутина, под перезвон рюмок с
монастырскими наливочками, обсуждались планы спасе-
ния «августейшего семейства». Кроме того, в семи верстах
от Тобольска, в Ивановском женском монастыре, игу-
менья Дружинина уже начала устанавливать связи с
посланцами царской фрейлины Вырубовой и Маркова-
второго. К игуменье и ее красивым схимницам, спавшим
206
вместо кроватей в деревянных гробах, зачастили с визи-
тами бывшие офицеры, предлагая себя в «герои» по
спасению царской семьи.
Глава тридцатая
Временами Степан Державин непроизвольно сравни-
вал Тамару Удачину с Изой — цыганкой из табора. Они
были такими разными, но каждая по-своему привлека-
тельна. Тамара — высокая, статная, красивая, образо-
ванная, верный и надежный товарищ по подпольной
работе. А Иза — вся вольный ветер и пламя, при мысли
о ней в груди Степана начинало сладко и тоскливо щемить.
Сегодня они сидели с Тамарой в его крохотной комна-
тушке. Девушка, перебирая книги в огромном сундуке,
о чем-то* серьезно говорила. Однако Державин ее не
слышал, хотя неотрывно смотрел на девушку, улыбался
и покачивал головой в такт ее голосу.
Наконец, Удачина обиженно заметила:
— Да ты меня совсем не слушаешь!
Державин почувствовал, как краска заливает его
лицо.
— Красивая ты,— внезапно выпалил он,— очень
красивая!
Девушка явно смутилась, захлопнула крышку сундука
и опустилась на нее. Помолчала, а потом серьезно посмот-
рела ему в глаза и строго произнесла:
— Не смей об этом думать.
В первую минуту Степан ничего не сообразил и удив-
ленно заморгал.
— Ты меня понимаешь? — продолжала Тамара.—
Выбрось все это из головы! Я старше тебя на четыре
года.
Только сейчас дошла до юноши суть происходящего.
Взгляд Тамары помягчал:
— Нас с тобой связывают две вещи — общее дело и
товарищеская дружба. Ведь так?
— Так,— согласился Степан.
Девушка рассмеялась и уже совсем доверительно
призналась:
— Скоро я выхожу замуж.
— Кто же этот счастливец? — крайне удивился
Степан.
— Ты его хорошо знаешь. Юра Комаров.
207
В комнату вошел Матвей Селиванович.
— Кушать подано! — торжественно сказал он.—
Прошу отведать.
За столом Климов заговорщически подмигнул моло-
дым людям.
— Имеется свежая новость: подавлен контрреволю-
ционный мятеж верховного главнокомандующего генерала
Корнилова.
— Кем подавлен?
— Петроградским пролетариатом, революционными
солдатами и матросами.
План заговора, как выяснилось, заключался в том,
чтобы с помощью юнкерских и казачьих частей захватить
Петроград, разгромить большевиков и установить в
стране военную диктатуру.
В Томске подробности корниловского мятежа стали
известны первого сентября. Вечером состоялось общее
собрание социал-демократической объединенной органи-
зации. Оно постановило, что власть должна немедленно
перейти в руки Советов. Правда, не обошлось без столкно-
вений. Если большевики на собрании держались твердо
и единодушно, то меньшевики заметно колебались.
— Необходимо выждать,— настаивали они.
— А чего ждать? — возмущался с трибуны Н. Н. Яков-
лев, один из выдающихся борцов за диктатуру проле-
тариата в Сибири, будущий председатель Центросибири.—
Новых мятежей? Новых авантюр? Нет, увольте: проис-
ками буржуазии вкупе с господами офицерами мы сыты
по горло. С нас хватит!
Степан Державин сидел в зале рядом с Климовым,
позади Тамара с Юрием Комаровым.
После собрания вокруг Яковлева собралась целая
толпа. Сыпались вопросы, реплики, то и дело возникал
смех — оратор умел отвечать доходчиво, остро и смело.
Шестого сентября — вновь собрание социал-демокра-
тической организации. Вслед за докладом об областной
конференции, проходившей в Красноярске, разгорелись
горячие споры. Подавляющим большинством присут-
ствующих было принято постановление: «Собрание
присоединяется к решению конференции вступить в
состав РСДРП (большевиков) и заявляет, что решения
партийных съездов и руководящих учреждений являются
обязательными для членов организаций, оставшихся
в ней после принятия данной резолюции».
208
А спустя три дня в Томске состоялась губернская
конференция большевиков. На нее прибыли делегаты с
Анжерских и Судженских копей, из Кемерова, со станции
Тайга. Они взволнованно рассказывали о том, что в
рабочих массах усиливается влияние большевиков, что
люди вновь активно поддерживают лозунг: «Вся власть
Советам!»
Губернская конференция направила телеграмму
Центральному Комитету большевиков: «От имени двух
с половиной тысяч организованных в партии рабочих
мы постановили признать своим руководящим органом
Центральный Комитет. Верим в скорый возврат победи-
телю-пролетариату его честного и верного вождя —
товарища Ленина».
* * *
Возвращаясь из типографии, Степан еще издали
заметил возле климовского домика группу людей. На-
встречу спешила Анастасия Федоровна Перевалова.
Приблизившись, забыв даже поздороваться, она, запы-
хавшись, сообщила:
— Степушка, о тебе цыгане справлялись,— и в гла-
зах у нее метнулся испуг.— Что за дела у тебя с ними?
Не задолжал ли ты им чего?
Поначалу парень ничего не понял:
— Какие цыгане? Чего задолжал?
А добрая женщина полушепотом частила:
— Явились они нынче утром в больницу, требуют:
подавайте нам Степана! Мы-де его вам на лечение
оставляли.
— Да это ж, наверно, Михей!
Он заспешил к дому. И точно: у ворот стоял Михей
в своей неизменной красной рубахе, подпоясанной тонким
ремешком. Рядом с ним была Анфиса в пестрой юбке,
с золотыми серьгами в ушах и нарядных монистах. А за
родительскими спинами тихо пел под гитару Ромка:
«Глядя на луч пурпурного заката...»
— Тетка Настя, чего ж ты переполошилась?! —
воскликнул Степан.— Познакомься: это мои большие
друзья.
Цыган быстро подошел к Переваловой и низко покло-
нился:
— Наистуке! Спасибо, женщина!
209
Анфиса, бренча монистами, обняла Степана, осторожно
погладила по волосам и загадочно прошептала:
— Сухота девичья.
А Ромка по-дружески ткнул сверстника кулаком в
плечо и незлобливо укорил:
— Э-э, забыл небось табор-то? Другой жизнью жи-
вешь.
Степан не ответил, как бывало прежде, озорно на вы-
ходку Ромки, а рассудительно заметил:
— Жизнь-то, она собственные законы диктует. Сейчас
особенно. Чуешь, что вокруг творится?..
— А что творится? — спросил Ромка.
— Настоящая пролетарская революция близится.
Освобождение всему рабочему люду!
Заметив, как издали к ним тихо подходит Иза, Михей
облизнул губы и мягко спросил:
— Революция, если мы о ней правильно наслышаны,
событие хорошее. Ну, а любовь твою она не развеет своим
порывом?..
— С какой стати? — удивленно вскинул брови Степан
и почувствовал прикосновение девичьих мягких ладоней.
— Иза!
— Степан!
Пальцы тотчас разомкнулись. Степан действительно
увидел перед собой молодую цыганку.
Уловив растерянность Степана, Михей деликатно
обратился к Анастасии Федоровне:
— А нам, добрая женщина, не грех и об ужине поза-
ботиться.
Когда молодые люди остались одни, Степан осторожно
взял Изу за руку и повел в крохотный палисадничек,
раскинувшийся перед домом. Усадив ее на скамейку,
он прислонился к стволу рябины и неотрывно смотрел
девушке в лицо.
Девушка стремительно вскочила и обвила его шею
ласковыми руками. Степан едва не задохнулся от пере-
полнявшего его волнения. Их горячие губы слились в
долгом и страстном поцелуе.
— Ты ведь вернешься в табор, а? — неожиданно
спросила Иза, оторвавшись на миг от его лица.
Степан сначала не понял вопроса.
— В табор? Зачем в табор?
— Затем, чтобы ты принадлежал мне, а я — тебе.
— Мы можем быть счастливы и здесь. Ты останешься
210
в городе со мной, мы поженимся, и никто нас не посмеет
разлучить.
Девушка резко отстранилась от него:
— Законы табора не позволяют так поступать.
— Я люблю тебя! — Степан принялся осыпать лицо
девушки поцелуями.— Я хочу, чтобы ты была со мной,
но в табор пути для меня сейчас нет.
— Но почему? Неужели тебе плохо с нами?
— Не в этом суть, милая Иза. Не уверен, поймешь ли
ты меня до конца. Сейчас происходят важные события —
большевики стремятся перестроить весь мир. И я хочу
быть вместе с ними.
Иза долго молчала, опустив голову, потом медленно
вымолвила:
— Ты говоришь, что любишь меня. Я люблю тебя
вдвое сильнее. Не спорь, так оно и есть. Ты не желаешь
возвратиться в табор, я не могу остаться с тобой. Но я
клянусь ждать тебя ровно три года. Слышишь? Три года!
Клятва цыганки священна. Когда бы ты ни пришел к
нам — тебя встретят приветливо и с лаской.
* * *
Гости уже заканчивали ужин. Среди них находился
и вернувшийся с работы Матвей Селиванович.
Степан понял, что между Климовым и Михеем шел
разговор о нем. Как видно, он сумел убедить старого
цыгана, что возвращение Степана в табор невозможно.
— Боже мой, Степушка! Родной ты мой сыночек!
Наталья Ивановна замерла на мгновение, увидев на
пороге старшего сына, бросилась к нему, крепко обняла
и разрыдалась.
— Мама! Мамочка! — бессвязно твердил Степан.—
Ты нашла меня, наконец-то!
Они сидели напротив друг друга: мать и сын — На-
талья Ивановна и Степан Державин. Она ни о чем не
могла говорить. Только все время припадала к широкой
груди сына и без конца повторяла: «Степушка, Степуш-
ка!..»
— Мама...— шептал он и неумело вытирал слезы с
ее лица.
211
В маленьком домике Климова царила тишина. Тамара
Удачина и Юрий Комаров, удалившись в соседнюю ком-
нату, читали. Сам хозяин, готовя торжественный ужин,
неслышно орудовал возле печки. Анастасия Федоровна
Перевалова помогала ему.
— Пора и за стол! — гостеприимно улыбнулся Мат-
вей Селиванович.
— Как я рад, что мы наконец-то встретились, мама,—
Степан ласково положил ладонь на руку матери.
— Хорошо, что ты с правильной дороги не сбился,
сынок. Знать, настоящие люди все это время встречались
на твоем пути.
— А вам, Наталья Ивановна, я так скажу,— негромко
прервал их разговор Климов,— насчет мужа и второго
сына не тревожьтесь. И они со временем отыщутся, непре-
менно отыщутся! Мы поможем. А сейчас, дорогие друзья,
давайте выпьем за здоровье нашей дорогой гостьи, На-
тальи Ивановны! И за эту радостную встречу матери с
сыном.
И никто из сидящих за столом не знал, что на следую-
щее утро жизнь распорядится по-иному и эта долгождан-
ная встреча станет последней. Но сейчас мать и сын были
счастливы.
* * *
Политические события в стране развивались стре-
мительно. Анализируя всю их совокупность, В. И. Ленин
пришел к выводу о необходимости немедленной реализа-
ции решений VI съезда партии и подготовки вооружен-
ного восстания. Возникла необходимая для победонос-
ного восстания революционная ситуация. В конце сентября
В. И. Ленин предупреждал, что кризис назрел и все буду-
щее русской революции поставлено на карту.
24 — 25 октября (6 — 7 ноября) 1917 года произошло
Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. В 10
часов утра 25 октября (7 ноября) Военно-революционный
комитет Петроградского Совета опубликовал воззвание
«К гражданам России!», написанное Лениным, в котором
сообщалось о взятии власти ВРК. В 2 часа 10 минут ночи
26 октября (8 ноября) штурмом взят Зимний дворец и
арестовано Временное правительство. В тот же день
2-й Всероссийский съезд Советов по докладу Ленина
принял Декрет о мире и Декрет о земле. Съезд избрал
212
ВЦИК и создал первое Советское правительство — Совет
Народных Комиссаров во главе с Лениным.
2(15) ноября Советская власть утвердилась в Москве.
Победа социалистической революции в Петрограде и
Москве положила начало триумфальному шествию Совет-
ской власти по всей стране.
Советскую власть на Урале провозгласил председа-
тель Уральского областного комитета РСДРП (б) Н. Н.
Крестинский, впоследствии нарком финансов РСФСР
и секретарь ЦК РКП (б), замнаркома иностранных дел
СССР1.
В первые же дни после победы Октябрьской револю-
ции Екатеринбург возглавил строительство новой жизни
на Урале. Третий Уральский съезд Советов, собравшийся
в январе 1918 года, заявил, что «Екатеринбург признает-
ся центром Урала». Здесь находится Уральский Совет
народных комиссаров, Уральский областной комитет
большевиков, областное правление национализирован-
ных предприятий и другие уральские организации.
Но вскоре первые социалистические преобразования
в Екатеринбурге и на Урале были прерваны гражданской
войной и интервенцией.
Летом 1918 года Урал оказался в огне классовых
битв. Белогвардейцы и части восставшего чехословац-
кого корпуса рвались к Екатеринбургу.
1 См.: Попов Н. Белые и черные пятна прошлого//Уральский
рабочий.— 1988.— 14 авг.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Четырнадцатого июня 1918 года Екатеринбургский
комитет большевистской партии, понимая угрозу, навис-
шую над городом, объявил мобилизацию всех комму-
нистов.
В эти дни особняк по улице Вознесенской в Екатерин-
бурге, принадлежащий Ольге Пименовне Колокольцевой,
внешне казался тихим и едва ли не вымершим. Тем не
менее жизнь здесь била ключом, особенно по ночам.
Под покровом темноты в этот дом постоянно пробирались
какие-то подозрительные личности. По молодцеватой
выправке в них легко угадывались офицеры. Здесь гото-
вилось освобождение царской семьи.
По приказу генералов Деникина и Алексеева на Урал
прибыли офицеры из белогвардейской добровольческой
армии, чтобы установить связь с царской семьей, проду-
мать и осуществить ее побег. Куда? Это подскажет обста-
новка: либо к атаману Дутову, либо в стан белочехов,
или же наконец в Мурманск, где дислоцируется англо-
американский экспедиционный корпус. Рыцари-избавите-
ли, как пышно они себя именовали, таились в предместьях
Екатеринбурга, выжидая удобный момент. Из города к
ним тянулись многочисленные нити. В этом огромном и
запутанном клубке важная роль отводилась и особняку
на Вознесенской.
Тон разговора в гостиной постепенно накалялся.
Ефрем Щукин, знакомый, как и его кузина, с планом
рискованного мероприятия лишь в общих чертах, настой-
чиво спрашивал:
— Когда же, господа, когда? Истинные патриоты
России уже устали ждать.
Офицеры снисходительно улыбались, а Дмитрий
Дмитриевич произнес:
— Истинные патриоты занимаются не пустыми раз-
глагольствованиями, а осязаемыми вещами.
214
Щукин горячился, его тонкие губы желчно криви-
лись:
— Где она, ваша осязаемость? Где? Вы, насколько
я вижу, только прожектируете, строите воздушные замки,
а семейство Романовых продолжает оставаться в зато-
чении.
— Умерьте пыл, сударь! — цедил сквозь зубы Дмитрий
Дмитриевич, задетый за живое.— Извините, что не о
всех наших шагах мы спешим вас уведомить.
За кузена вступилась Ольга Пименовна:
— В самом деле, господа. Боремся за единые и, смею
добавить, святые идеалы, а таимся даже друг от
друга.
Дмитрий Дмитриевич приподнялся со стула и отвесил
Колокольцевой учтивый полупоклон:
— Ради бога, не обижайтесь, любезная хозяюшка.
Если мы и умалчиваем о кое-каких подробностях проис-
ходящих событий, то исключительно из тех соображений,
чтобы лишний раз не нарушить вашего душевного спокой-
ствия.
— Моего спокойствия? — удивленно вскинула брови
Ольга Пименовна.— Вы с ума сошли, милейший! Любо-
пытно, кто в наше чудовищное время способен сохра-
нять спокойствие? Вы можете назвать хотя бы одного
человека?
Тот медленно покачал головой:
— Пожалуй, не дерзну.
— Так о чем же речь? — наступала Колокольцева,
раскрасневшись и возбужденно сжимая кулачки.—
Еще недавно вы упоминали о группе офицеров под коман-
дованием капитана Ростовцева и есаула Мамкина. Ка-
жется, они вполне благополучно добрались с Дона до
Урала. Где же они сейчас, почему бездействуют?
Сцепив холеные пальцы, Дмитрий Дмитриевич отвел
взгляд в сторону.
— Напротив, они уже успели заявить о себе. Причем
очень рьяно и необдуманно.
— То есть?
— Им следовало бы дождаться удара частей чехосло-
вацкого корпуса на Екатеринбург, тогда операция непре-
менно бы удалась. А они возомнили себя умниками и
решили выступить на свой страх и риск без подготовки,
без надлежащей разведки, нахрапом: пытаясь пробиться
из окрестностей города к Ипатьевскому дому, они напоро-
215
лись на рабочий отряд Петра Ермакова, который разнес
донцов в пух и прах. Кто уцелел — скрылся и предпочи-
тает не подавать о себе никаких известий.
* * *
Однажды ночью Серж Жигалов привел в дом Коло-
кольцевой неизвестного гостя — осунувшегося, грязного,
одетого в ветхую поддевку, явно с чужого плеча. Левый
глаз незнакомца прикрывала плотная черная повязка.
Хозяйка уже спала, но в гостиной, как обычно, сидели
офицеры, равнодушно перекидываясь в карты. Игра
мгновенно прервалась, и взоры присутствующих обрати-
лись к вошедшему.
— Господа! — не без торжественности произнес
Жигалов.— Имею честь представить вам подполковника
Олега Марковича Воронцова. Он из группы Ростовцева
и Мамкина.
При этом известии вся компания сразу же повскакала
с мест. Дмитрий Дмитриевич первым подошел к гостю
и протянул руку:
— Рад встрече! — Его серые под тяжелыми веками
глаза смотрели на гостя подозрительно.
Воронцов ответил вялым пожатием и признался:
— Неимоверно устал, господа! И дьявольски голоден.
Офицеры засуетились, устраивая подполковника за
огромным столом.
— Кто еще сумел спастись из группы? — сдержанно
спросил Дмитрий Дмитриевич.
Воронцов нахмурил брови, напрягая память:
— Понятия не имею. С трудом вспоминаю, как сам
еле-еле ушел. Заваруха была не из приятных,— и Ворон-
цов с досады поморщился, как от зубной боли.
Дмитрий Дмитриевич настороженно прищурился:
— А каким образом вы прбникли в Екатеринбург?
— Обыкновеннейшим. Выменял у доброго человека
драную поддевку на золотое кольцо и спокойно миновал
все заставы. Кстати, это что, допрос? Проверка, безуслов-
но, штука хорошая и нужная. Только вы ошибаетесь,
если полагаете, что я вас искал. На вашего Сержа я
наткнулся абсолютно случайно.
Присутствующие повернулись в сторону Жигалова.
Тот, прислонившись спиной к камину, охотно подтвердил:
— Действительно, наше рандеву произошло случай-
216
но, возле Успенской церкви. Правда, Олег Маркович
забыл прибавить, что он все-таки наводил справки именно
о нашем особняке.
— Ах, вот как! — скривил губы Дмитрий Дмитрие-
вич.— Не соблаговолите ли объясниться, дорогой под-
полковник?
Гость откровенно рассмеялся:
— Отчего ж, объяснюсь. Я и впрямь выяснял адрес
этого дома, ибо тут должна проживать известная мне
дама Колокольцева Ольга Пименовна.
Поручик Жигалов, будьте любезны, попросите
сюда нашу хозяйку, дело не терпит отлагательства,—
сказал Дмитрий Дмитриевич.
Пока Серж отсутствовал, никто из находившихся в
гостиной не проронил ни звука. Наконец, дверь распах-
нулась, и стремительно вбежала простоволосая, в наспех
накинутом халате Колокольцева.
Увидев Воронцова, она бросилась к нему, спрятала
свои руки в его ладонях и ласково зашептала:
— Олег Маркович, милый. Ой, какой вы худющий!
Но главное — живой и невредимый. Слава тебе, госпо-
ди!— В глазах Ольги Пименовны блестели слезы ра-
дости.
Справившись с волнением, она повернула счастливое
лицо к собравшимся:
— Господа, вы уже познакомились? Чтобы у вас не
оставалось никаких подозрений, хочу сказать: перед
вами — один из достойнейших и храбрейших офицеров
его величества. Прошу любить и жаловать.
* * *
До конца июня комендантом Ипатьевского дома,
где содержался бывший российский император, был
отставной унтер-офицер Александр Дмитриевич Авдеев,
слесарь-механик с завода братьев Злоказовых. Четвер-
того июля его сменил Яков Михайлович Юровский, депу-
тат областного Совета, товарищ комиссара юстиции,
член коллегии областной ЧК. В стане заговорщиков это
вызвало переполох. Однако они уповали на то, что бело-
гвардейское воинство со дня на день возьмет город.
Красная Армия отбивала штурм за штурмом на ека-
теринбургском направлении. К ней на помощь спешило
217
подкрепление рабочих ближних и дальних районов страны.
С одним из эшелонов прибыл на Урал Степан Державин.
Когда его отряд выступал из Томска, в нем насчитывалось
сто пятьдесят человек. В пути, пробиваясь сквозь много-
численные неприятельские кордоны и засады, половина
личного состава погибла. Отражая очередной приступ
белочехов, пал с тремя пулями в груди командир отряда
Юрий Комаров. «Что-то теперь будет с Тамарой Удачи-
ной?» — подумал сочувственно Степан.
Двадцать три боеспособных красногвардейца — вот
все, что осталось от отряда томичей-добровольцев. Своим
новым командиром они выбрали Державина.
Ситуация на Урале создалась тяжелейшая. Против-
ник захватил Кыштым, Златоуст и двинулся по железно-
дорожной линии на Пермскую магистраль, намереваясь
обойти Екатеринбург и отрезать его от центра страны,
лишив связи с Москвой и Петроградом. Силы Красной
Армии по разным причинам были еще недостаточны,
а мощь белогвардейцев, наоборот, умножалась, их активно
снабжали вооружением и людскими резервами внутрен-
няя и внешняя контрреволюция.
К началу июля угроза захвата белочехами совместно
с войсками образованного в Омске эсеро-меньшевистско-
кадетского временного сибирского правительства нависла
над Екатеринбургом.
В особняке на улице Вознесенской царило небывалое
оживление.
— Господа! Господа! — радостно восклицал Дмитрий
Дмитриевич.— Потрясающие новости! — Его пышные
усы и остренькая бородка от радости дрожали.— В Москве
убит германский посол граф фон Мирбах, а левые эсеры
подняли мятеж.
— Браво! — восторженно хлопала в ладоши Коло-
кольцева.
— Но это еще не все,— на высокой ноте продолжал
Дмитрий Дмитриевич.— Главнокомандующий Восточ-
ным фронтом Муравьев тоже с нами. Из Казани он перевел
свой штаб в Симбирск и объявил войну немцам. Тем
самым он открыл чехословацкому корпусу ворота Екате-
ринбурга.
Ефрем снял очки и потер глаза: он был немного близо-
рук.
— Я не пророк и не оракул, но все же могу предречь
события ближайшего будущего: по-видимому, большевики
218
вот-вот оставят город. Однако, оставляя его, они распра-
вятся с государем.
— Как? — ужаснулась Ольга Пименовна, обхватив
ладонями лицо.— Неужели они посмеют? Олег Марко-
вич, что вы об этом думаете? — Лицо у нее побелело,
глаза расширились.
Воронцов сидел на маленьком диванчике у стены.
— Пожалуй, опасения вашего кузена не лишены осно-
ваний,— медленно проговорил он.
— Но вы же военный человек,— настаивала Коло-
кольцева.— Разве можно губить беззащитных узников
без суда и следствия?
— Именно потому, что я до мозга костей военный,
подобный исход представляется мне наиболее вероятным.
Законы военного времени суровы.
* * *
А вечером Воронцов затеял продолжительную и труд-
ную беседу с Колокольцевой: он признался ей, что в Ека-
теринбург привела его любовь к ней.
— Ох, Олег Маркович, вы остались таким же ковар-
ным сердцеедом.— Колокольцева погрозила ему мизин-
цем.
— Это не сердцеедство,— глубоко вздохнул подпол-
ковник,— это настоящее чувство.
Колокольцева коснулась рукой его запястья.
— Не надо громких слов о любви... Она давно угасла.
Скажите прямо: вас привел сюда долг верноподданного
его величества?
Подполковник внимательно посмотрел на хозяйку особ-
няка:
— Послушайте, неужели вы всерьез верите в то, что
его можно спасти? И главное, что есть возможность
оживить труп? А труп — это старая Россия, на которую
набросились сразу несколько стран, как стая голодных
шакалов.
Ольга Пименовна резко встала. Глаза ее гневно за-
сверкали:
— Вот как! Труп! Это вы о государе? О России? Боже,
до чего же мы все дожили?
Устало полуприкрыв веки, Воронцов провел ладонью
по щеке:
— Повторяю, я приехал с единственным намерением:
219
встретить вас и увезти из этого ада. Другого намерения
нет.
— Интересно, куда вы думаете меня увезти?
— В Париж.
— Однако вы, рискуя жизнью, пробивались на Урал
вместе с группой Ростовцева и Мамкина?
— К ним я примкнул, не разделяя их убеждений.
Лицо Колокольцевой побледнело.
— Вы изменник, подполковник! — сорвалась она на
крик.— Слышите? Вы Иуда! Вы предаете наше рыцарское
дело в самый решительный момент. Вам нет пощады!
На губах Олега Марковича заиграла печальная улыбка:
— Не заблуждайтесь, Ольга Пименовна: народ сверг
царя, и народ не позволит ему возвратиться к власти.
Она металась по комнате и лихорадочно повторяла:
— Предатель, предатель! Пошел вон!
Воронцов направился к двери и, взявшись за массив-
ную ручку, обернулся.
— Отсюда я иду прямо в ЧК, чтобы сообщить о гото-
вящемся заговоре. На сборы даю вам не больше часа.
Хлопнув дверью, он вышел. Несколько секунд Коло-
кольцева безумными глазами смотрела ему вслед, потом
кинулась вниз — разыскивать Дмитрия Дмитриевича
и поручика Жигалова.
Глава вторая
Заключение Брестского мира пятнадцатого марта
1918 года, позволившее упрочить положение Советского
государства, подстегнуло правительства Англии, Франции,
США и Японии поторопиться с началом открытой военной
интервенции. Империалисты решили поддержать всех,
кто готов был воевать против Советской власти. Прежде
всего они сделали ставку на свергнутых помещиков и
капиталистов, на кулачество и белогвардейских офицеров.
Вторжение войск интервентов на Дальний Восток, в
Сибирь и на север России как в наиболее доступные
места для высадки личного состава и техники ободрило
различные контрреволюционные организации и «само-
званые правительства», буржуазных националистов и
меньшевиков. Не оставили они в стороне и военноплен-
ных чехов и словаков, спровоцировав их на контрреволю-
ционный мятеж.
220
За короткое время части чехословацкого корпуса
захватили железнодорожную магистраль и почти все
города от Пензы до Владивостока. Вплотную подошли
к Екатеринбургу. На этом направлении развернулись
ожесточенные бои: белогвардейцы и белочехи стремились
во что бы то ни стало захватить Екатеринбург и освобо-
дить царя Николая II с семьей.
Кольцо белогвардейских частей и чехословацких
мятежников быстро сжималось вокруг города. В этих
условиях исполкому Уральского областного Совета стано-
вилось ясно, что выполнить постановление Совнаркома от
29 января 1918 года, подтвержденное в феврале этого же
года, о предании суду Николая Романова невозможно. Не-
обходимо было новое решение.
Ясным погожим днем двенадцатого июля в здании
Волжско-Камского банка состоялось чрезвычайное за-
седание исполкома Уралоблсовета.
Председательствующий А. Г. Белобородов сразу же
предоставил слово члену президиума исполкома и Ураль-
ского областного комитета РКП (б), военному комиссару
Ф. И. Голощекину. Появление у стола этого невысокого,
плотного человека с аккуратно подстриженными усами
и бородкой, одного из руководителей уральских большеви-
ков вызвало оживление среди присутствующих, особенно
левых эсеров, анархистов. Ведь многие знали, что он
только что вернулся из Москвы и значит был в курсе июль-
ских событий.
Чуть пригладив начинающие седеть волосы, Филипп,
прямо взглянув перед собой, тихо начал: «Товарищи! Сло-
жившиеся обстоятельства вынуждают нас принять сегодня
важное решение в отношении бывшего царя и его семьи.
30 апреля сего года исполком получил Романовых под рас-
писку и содержал их все это время под строгим надзором
для предания затем народному суду. Решение об этом дол-
жен был рассмотреть III съезд Советов, но вы знаете, что
вспыхнул левоэсеровский мятеж».
Его тут же перебили возмущенные голоса левых эсеров
и анархистов: «Не надо раздувать огонь вражды!», «У нас
сейчас общий враг — белогвардейцы и мятежные чехосло-
ваки!», «Ближе к делу!», «Нечего тянуть, казнить Рома-
новых!».
Председательствующий А. Г. Белобородов громко за-
стучал карандашом по столу, требуя тишины. И Голоще-
кин продолжал: «Я думаю, что такой серьезный вопрос
221
надо решать, глубоко проанализировав все «за» и «про-
тив*. И прежде всего заслушать положение на фронте и в
городе. Как военный комиссар, я оцениваю его крайне тре-
вожным. Контрреволюция уже организовалась и широким
потоком разлилась по стране. И хотя она прикрывается ло-
зунгом Учредительного собрания, ее ударную, боевую силу
составляет монархически настроенная военщина. Словом,
есть опасность освобождения Романовых и мне лично не
представляется реальная возможность эвакуации».
Последние слова вновь потонули в яростных криках
и нападках «левой» части исполкома, в которых Филипп
Голощекин обвинялся даже в стремлении сохранить царя
в угоду империализму.
Смущенный этим натиском, Голощекин пошел к своему
месту в президиуме, но его неожиданно спросил Григорий
Сафонов, сидящий рядом с Белобородовым. «Товарищ
Филипп, как ваш соратник по партии хочу заметить: вы не
сказали главное — какова позиция центра, что думает
«Михалыч», вы же с ним встречались?» — «Да, я говорил
с Яковом Михайловичем, и он уполномочил нас действо-
вать по обстановке, но не допускать поспешности»,— от-
ветил Голощекин. И, заметив, что эти слова не понрави-
лись многим, сел, утирая вспотевший лоб.
На трибуну после него поднялось много ораторов, не
жалевших резких слов в отношении Романовых, требо-
вавших немедленной казни царя, осуждавших ненужное
промедление, ссылавшихся на волю рабочих и крестьян.
В их числе наиболее выделялись левые эсеры Хотимский,
Синявский, Сакович, пытавшиеся взять реванш за пора-
жение на недавних собраниях Екатеринбургского и обла-
стного Советов по поводу мятежа в Москве.
Это разноголосье было прервано предложением Бело-
бородова послушать сообщение помощника командующего
Северо-урало-сибирским фронтом С. М. Белицкого, спе-
циально приглашенного на заседание Исполкома.
Белицкий, шагая по проходу к столу президиума, ловил
на себе заинтересованные взгляды. Большинству присут-
ствующих была известна лишь его фамилия, стоящая под
регулярно публикуемыми в газетах оперативными свод-
ками.
Спокойным и ровным голосом он очень четко сказал:
«Военная обстановка в районе действий фронта крайне
неблагоприятная. Положение ухудшается. Как крайний
случай возможно падение Екатеринбурга в течение недели
222
под непосредственным ударом объединенных сил белогвар-
дейцев и чехословаков, наступающих со стороны Челя-
бинска (группа полковника С. Н. Войцеховского из чехо-
словацкого корпуса и казачьи части дивизии Сорочинско-
го — из Степного Сибирского корпуса). В целом, по нашим
данным, екатеринбургская группа белогвардейцев насчи-
тывает сейчас примерно 13 тыс., но силы ее растут. Мы
практически имеем ту же численность, перевес по орудиям,
но уступаем почти вдвое в коннице и, конечно, в общей
подготовке. Принятые меры, в том числе и создаваемые
по линии окружного комиссариата добровольческие отря-
ды, формируемые в полки, должны сдержать ожесточен-
ный напор врага на главном Екатеринбург-Челябинском
направлении. Мы учитываем также и возможность новых
ударов на западном направлении, где пока нет особых
перемен. На Омском же направлении — спокойно». Затем
Белицкий ответил на ряд конкретных вопросов. Выступив-
ший окружной комиссар С. А. Анучин рассказал о ходе
мобилизации в округе, подчеркнул ее недостаточные темпы
и трудности, вызванные в ряде мест оборонческими или
даже антисоветскими настроениями. Сидевший рядом с
Г. Сафаровым Ф. Голощекин в это время передал записку
председателю, в которой было написано: «Я думаю, сейчас
нет необходимости сказать о предательстве командующе-
го Восточным фронтом эсера Муравьева». Белобородов,
прочитав, повернул голову и слегка кивнул. «Слово пред-
ставляется коменданту дома особого назначения Якову
Юровскому»,— произнес он. Все сразу прекратили шум,
когда сбоку у стола президиума появилась знакомая всем
внушительная фигура.
«Товарищи! Сегодня мы еще раз убедились, насколько
велика опасность захвата города. И это знают все. И хотя
предпринимаются все меры Для защиты, даже в газете бы-
ло сказано об его возможной сдаче. Поэтому понятно в по-
следние дни оживление контрреволюционных элементов. В
городе действует особая офицерская организация, связав-
шая себя клятвой «во что бы то ни стало спасти Романо-
вых». Монахини женского монастыря передают царской
семье продукты и тайные письма. Сам царь передает через
них и других лиц подробный план Ипатьевского дома и
описание системы его охраны. Письма обнаружены в хлебе,
упаковке для продуктов. Недавно чекисты нашли в пробке
бутылки со сливками записку на английском языке, в ко-
торой офицер австро-венгерской армии Мичич сообщал:
223
«Все подготовлено для вашего побега и спасения». А дочь
купца Колокольцева на оберточной бумаге написала: «На
днях прибудет связной из Омска от американского консула
Грэя». Кроме того вблизи дома стали появляться подозри-
тельные личности с фотоаппаратами. По заданию англий-
ской и австрийской разведок в город уже прибыло несколь-
ко офицеров, и они пытаются установить связь с царской
Академией Генерального штаба, расположенной вблизи
монастыря. Безусловно, мною за несколько дней июля
были приняты соответствующие меры по укреплению ох-
раны, наведению порядка и дисциплины в доме».
Наступившая тишина была тут же прервана вопросом
Петра Войкова, областного комиссара по снабже-
нию:
«Яков Михайлович! Не вольготно ли содержатся у вас
Романовы, в то время как наши трудящиеся голодают? Ме-
ня об этом прямо спрашивали на митинге верх-исетские
рабочие.»
Тут же раздались еще выкрики: «Да и ценностей у
этих кровопийцев уйма!», «А кто разрешил отслужить
обедню?».
Подняв руку, Белобородов произнес: «Тихо, товарищи,
дайте ответить Юровскому!»
«По части питания: во-первых, они получают обед,
ужин из столовой горсовета. Во-вторых, действительно
много получали продуктов из женского монастыря и, ес-
стественно, часть изымалась для охраны. В-третьих, у них
немало было запасов из Тобольска, где они жили почти
по-царски. Сейчас мы в этом навели разумный порядок,
подношения резко сокращены, правда, молоко оставлено.
По части ценностей. Когда я стал комендантом, то сразу
же увидел на руках у семьи много ценностей и просил сде-
лать общий обыск. Но мне не разрешили. Тогда я собрал
все на руках, сложил в шкатулку, опечатал и отдал царю
на хранение, проверяя каждое утро в его присутствии. Об
обедне. Распоряжение отслужить ее дал облисполком, что
еще раз говорит, что мы исходим не из мести, а из рево-
люционной необходимости. У меня все».
Речь и ответы Якова Юровского произвели впечатле-
ние. Член партии с 1905 года, один из соратников Свердло-
ва, он неоднократно преследовался охранкой, скрывался,
менял адреса. Осев в Екатеринбурге еще в 1912 году,
принимал активное участие в Февральской и Октябрьской
революциях. Был в 1917 году членом городского Совета
224
всех созывов, думы, бюро военной организации больше-
виков, входил в состав районного комитета партии. С на-
чала 1918 года являлся председателем следственной ко-
миссии при Революционном трибунале Екатеринбургского,
а затем и областного Совета рабочих и солдатских депута-
тов, с 23 февраля — товарищ (заместитель) областного
комиссара юстиции, с 15 июня — второй помощник комен-
данта города.
Все понимали, что не случайно Юровский был назначен
в дом Ипатьева комендантом.
За окнами уже заметно сгустилась ночь, а желающих
выступить не убавлялось. И председатель Уралоблсовета
Белобородов перед выступлением очередного оратора
предложил закончить прения и перейти к голосованию.
Получив почти полное одобрение зала, он сказал: «Давай,
Федич, но покороче».
Федор Сыромолотов, известный уральский большевик,
комиссар финансов Уралоблсовета, немного обиженным
голосом начал: «Товарищи! Враг под стенами города. В
самом городе, и тут прав Юровский, действуют подпольные
организации из бывших офицеров. Правда, части их месяц
назад мы крепко намяли бока на площади у Верх-Исетско-
го завода. Вон Петр Ермаков подтвердит это как участник
разгона. Знаем мы, что по Вознесенскому и Покровскому
проспекту разместилось почти полтора десятка иностран-
ных миссий и представительств. Да и сам царь уже преду-
прежден о скором освобождении. Сейчас каждый защит-
ник революции на вес золота, а только на охрану Романо-
вых выделено триста человек. Предлагаю: немедленно
казнить царя и его семью, чтобы не было для врагов ника-
кого «живого знамени».
Бурные крики одобрения и аплодисменты подавляю-
щего большинства членов исполкома были ему ответом.
Это подтвердило и голосование. Исполком единогласно
высказался за решение: в виду исключительных обстоя-
тельств предать Романовых казни, не дожидаясь
суда.
Члены президиума — А. Г. Белобородов, Ф. И. Голоще-
кин, Б. В. Дидковский, Н. Г. Толмачев, скрепили приговор
своими подписями.
— Товарищи, кому поручим исполнение? — прозвучал
негромкий вопрос Белобородова. В зале на мгновение
воцарилась мертвая тишина. И в этой тишине вдруг
прозвучало несколько голосов одновременно:
8—437
225
— Юровскому! Как коменданту и испытанному че-
кисту.
— А помогать ему будут Петр Ермаков и Григорий
Никулин,— дополнил Голощекин.
После окончания заседания Белобородов отвел Юров-
ского в сторону.
— Нелегкое тебе выпало задание. Справишься? Нервы
не подведут?
— Честно говоря, добровольно не взялся бы. Но при-
каз есть приказ.
Когда Яков Михайлович вышел из дверей Волжско-
Камского банка, к нему нерешительно приблизился че-
ловек с темной повязкой на левой стороне лица.
— Простите, вы чекист?
— В чем дело, гражданин?
Человек с темной повязкой торопливо заговорил:
— Моя фамилия Воронцов. Олег Маркович Воронцов.
Имею сообщение, которое должно вас заинтересовать.
— Простите,— заметил Юровский,— но очень огра-
ничен во времени.
Воронцов понизил голос:
— Вопрос касается заговора по освобождению быв-
шего государя императора.
Яков Михайлович бросил на собеседника быстрый и
внимательный взгляд:
— Слухи или конкретные факты?
— Факты!
— В таком случае пожалуйте за мной,— Юровский
повернулся к массивной парадной двери банка, и оба
скрылись в здании. И никто из них не обратил внимания
на две фигуры, маячившие в отдалении.
— Заговорщики скрываются в особняке Колокольце-
вой по Вознесенской улице,— серьезно произнес Ворон-
цов.— В Алапаевске вовсю развернул свою деятельность
бывший офицер Олег Мессмер, а теперь монах Афанасий,
принявший пострижение. Он располагает большой сум-
мой денег для оказания помощи сестре царицы. Боюсь,
что вы можете опоздать и в Екатеринбурге, и в Алапаев-
ске.— Воронцов замолчал, ожидая ответа.
— Уверяю вас, ничего у них не выйдет.
В ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля 1918 года
приговор был приведен в исполнение. В одной из семнадца-
ти комнат нижнего этажа Ипатьевского дома были расстре-
ляны царь, его семья и четверо приближенных.
226
Днем семнадцатого июля из Екатеринбурга В. И. Ле-
нину и Я. М. Свердлову была направлена телеграмма, в
которой говорилось: «У аппарата Президиум облсовета
рабочего и крестьянского правительства. Ввиду прибли-
жения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия чрез-
вычайной комиссией большого белогвардейского заговора,
имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи
(документы в наших руках), по постановлению Президиу-
ма облсовета в ночь на 17 июля расстрелян Н. Романов.
Семья его эвакуирована в надежное место...» Последнее
было неверно. Приняв постановление о расстреле всех
Романовых на свой страх и риск, уральцы, по-видимому,
не решались сразу сказать всю суровую правду1.
Восемнадцатого июля Президиум ВЦИК, поставлен-
ный перед свершившимся фактом, признал решение
Уральского областного Совета правильным. В этот же
вечер сообщение о расстреле было сделано в Совете На-
родных Комиссаров. Во время доклада Семашко о проекте
здравоохранения вошел Я. М. Свердлов и, сев на стул
позади Ленина, сказал ему что-то. Когда доклад Семашко
был закончен, В. И. Ленин объявил: «Товарищ Свердлов
просит слово для сообщения».
— Я должен сказать,— начал Свердлов своим обыч-
ным ровным тоном,— получено сообщение, что в Екатерин-
бурге, по постановлению областного Совета расстрелян
Николай Второй. Подступающие к городу контрреволю-
ционные части чехословаков и белогвардейцев готовились
организовать освобождение царской семьи. Все уже бы-
ло подготовлено для их бегства. У уральцев не было дру-
гого выхода. Президиум ВЦИКа постановил решение
Уралоблсовета признать правильным2.
Конец Романовых был трагичен... Но он не был резуль-
татом злобы и мести революции, как это пытаются пред-
1 Советская Россия.—1987.—12 июля.
Примечание. В. Воробьев, один из членов Президиума Уралобл-
совета, вспоминал впоследствии, что им «было очень не по себе, когда
они подошли к аппарату: бывший царь был расстрелян... было неизвест-
но, как на это самоуправство будет реагировать центральная власть,
Я. М. Свердлов, сам Ильич...» (Новый мир.— 1988.— № 7.—С. 262).
2 Надо, однако, упомянуть о свидетельстве старой большевички
П. Виноградской, присутствовавшей на встрече Я- М. Свердлова с не-
которыми уральцами, когда он «отчитывал» их за принятое ими решение
до предполагавшегося суда...//Советская Россия.—1987.—12 июля.
8*
227
ставить антисоветчики и антикоммунисты. Выступая
на V съезде Советов, Я. М. Свердлов говорил: «Революция в
своем развитии... вынуждает нас к целому ряду таких
актов, к которым в период мирного развития, в эпоху спо-
койного, органического развития мы бы никогда не стали
прибегать».
В отряде Степана Державина оставалось четырнадцать
бойцов. Влившись в отряд рабочих Верх-Исетского завода,
они прикрыли отступление малочисленных и наспех сфор-
мированных частей Красной Армии. Заводы тревожно гу-
дели, оповещая о приближении врага. Было ясно: город
не отстоять, со дня на день сюда ворвутся чехословацкие
мятежники и белогвардейские части.
Степан и его товарищи двигались по ночной и пустой
улице, когда до них долетел резкий крик:
— Помогите! Человека убили!
Державин кинулся на голос. Возле разросшихся кустов
акации он увидел на траве мужчину.
Вокруг сгрудились бойцы из державинского отряда.
— Вы видели, как это случилось? — обратился Дер-
жавин к незнакомцу.— Вы не медик?
— Нет, хотя как художник изучал анатомию человека.
Тут не надо быть специалистом, чтобы понять — ранение
тяжелое.
Степан склонился над умирающим, который не пода-
вал никаких признаков жизни. Он лежал лицом вниз.
Под левой лопаткой торчала костяная рукоять финского
ножа.
— Не выдергивайте нож ради бога,— это для него
верная смерть. Послушаем, он что-то пытается сказать...—
предупреждающе остановил Степана художник.
Они склонились к лежащему на земле и услышали
едва внятные фразы:
— Я их видел... Жигалов... Щукин... они в заговоре...
готовились штурмовать Ипатьевский дом... Освободить
царскую семью...
— А кто вы, кто? — быстро спросил Державин.
— Воронцов. Подполковник. Я уже сообщил в ЧК...
— Все,— с грустью в голосе произнес художник.
Державин приказал бойцам своего отряда отправить
труп в морг и вместе с художником отправился в ЧК.
Их принял молодой чекист. Выслушав скупое сообще-
228
ние Державина, устало провел ладонями по лицу и ска-
зал:
— Мы, товарищ Державин, раскрыли их явку на улице
Вознесенской, да жаль, что не застали ее обитателей. Не-
сколько часов назад хищники вылетели из гнезда.
Пока шла беседа, художник Наливайко с любопытст-
вом рассматривал помещение уполномоченного Чрез-
вычайной комиссии. Здесь не было ничего лишнего: стол,
два стула и железный ящик. На стене висела красивая
золоченая рама. Изображение, которое она раньше обрам-
ляла, было аккуратно заклеено бумагой. Посередине на
бумагу была прикреплена вырезанная из газеты несоиз-
меримо малая фотография человека средних лет с ранней
лысиной и бородкой острым клинышком. Со снимка
смотрели умные и ласковые, чуть прищуренные в улыбке
глаза Ленина.
Заметив заинтересованный взгляд гостя, чекист уважи-
тельно объяснил:
— Это вождь мирового пролетариата — Владимир
Ильич Ленин.
— Я догадался, но, по-моему, такой великий человек
достоин лучшего изображения... Я художник, и у меня к
любому изображению особое отношение. Форма должна
соответствовать содержанию. Короче говоря, я счел бы
для себя величайшей честью написать портрет Ленина...
Чекист не дал ему договорить:
— Садитесь и рисуйте!
При тусклом свете электрической лампочки с небыва-
лым усердием Наливайко начал работать. Наконец, ри-
сунок был готов. Чекисту работа понравилась. Он вдруг
спросил, что собирается делать художник в ближайшее
время.
— Хотел бы вступить в Красную Армию. Извините, я
до сих пор не представился: Алексей Васильевич Наливай-
ко. По профессии — художник. Стрелять умею, возраст
еще вполне сносный — сорок пять лет.
Чекист рассмеялся:
— По этому вопросу следует обращаться не ко мне,
а вот к нему, например,— он указал пальцем в сторону
Державина.— Ну как, командир, подходит тебе товарищ
художник?
— А почему бы и нет? — серьезно отозвался Сте-
пан.— Рисовать нам пока, правда, недосуг, но по части
стрельбы занятия найдем.
229
* * *
Утром 25 июля в южные предместья города ворвались
белочехи и казачья конница, и сразу же начались обыски
и аресты. Полковник Проскуров, начальник гарнизона,
объявил город на военном положении и приказал при-
ступить к формированию частей белой гвардии. Начались
допросы и расстрелы.
Командующий Екатеринбургской группой войск чеш-
ский офицер Гайда1 отдал группе офицеров приказ:
— Немедленно разыскать останки его императорского
величества. Установить обстоятельства его гибели, ви-
новных сурово наказать!
Уполномоченные Гайдой офицеры ринулись в Ипатьев-
ский дом. Их сопровождала свита из числа чехословац-
ких фельдфебелей и других белогвардейских чинов. Они
обшарили здание, перекопали весь сад, обыскали надвор-
ные постройки. Востребовали владельца особняка Ипать-
ева и учинили допрос с пристрастием:
— Почему вы предоставили свой дом для осуществле-
ния столь ужасного злодеяния? — строго спросил следо-
ватель.
Ипатьев развел руками:
— Разве меня спрашивали? Просто выставили вон, а
здесь разместили семейство его императорского вели-
чества.
Разговор с Ипатьевым не имел смысла. Не удалось по-
лучить нужных сведений и от других лиц. Все они распо-
лагали отрывочными данными, основанными большей
частью на слухах и сплетнях, а не на реальных фактах.
Настоящее расследование развернулось позднее, с зимы
1919 года, когда в Екатеринбург прибыл облеченный
всеми полномочиями, с документом от «верховного прави-
теля России», белогвардейский следователь, монархист
Соколов.
«Настоящим повелеваю всем должностным лицам ис-
полнять беспрекословно и точно все законные требования
Судебного Следователя по особо важным делам Н. А. Со-
колова и оказывать ему содействие при выполнении воз-
ложенных на него по моей воле обязанностей по произ-
1 Один из инициаторов и руководителей мятежа чехословацкого
корпуса в 1918 году. С января 1919 года — генерал-лейтенант, команду-
ющий сибирской армией Колчака.
230
водству предварительных следствий об убийстве бывшего
императора, его семьи и великих князей.
Адмирал Колчак.
Исполняющий обязанности
Директора канцелярии Верховного
правителя генерал-майор
В. Мартьянов».
Вскоре у Соколова появились два деятельных помощ-
ника — следователь Халзанов и жандармский офицер из
Иркутска Поликарпов. Первый к 1917 году выбился в
важные чиновники Екатеринбургской уездной прокурату-
ры, второй — дослужился до звания жандармского пол-
ковника.
После встречи с Колчаком Соколов вызвал обоих к
себе.
— Что удалось установить?
— Пока ничего существенного,— оба пожали пле-
чами.
Следствие активизировалось. Шли аресты, допросы,
пытки. Халзанов и Поликарпов составляли списки людей,
которые так или иначе были связаны с бывшими августей-
шими особами. По штабам армий и отделам контрраз-
ведки рассылался проскрипционный перечень фамилий с
предписанием: «По мере продвижения фронта вперед —
разыскивать, задерживать и препровождать». Они «рыли
носом землю», дабы ублажить Соколова. Снова допраши-
вали владельца дома Ипатьева. Только по чистой случай-
ности ему удалось избежать смерти. Схватили шофера
Самохвалова, который в апреле вез Романовых на авто-
мобиле с железнодорожной станции Шарташ. После истя-
заний и пыток его расстреляли. Арестовали красноармейца
Михаила Летемина, несшего охрану царского семейства.
И он тоже погиб от пули. Поплатились жизнью ни в чем
не повинные люди: слесари и монтеры, чинившие в особня-
ке водопровод и электропроводку; повар столовой, откуда
домочадцам Николая Романова доставляли обеды; неко-
торые соседи, проявившие излишнее любопытство.
В общем, следственная машина безжалостно кру-
тилась на полных оборотах, никого не щадя.
231
Глава третья
Осень девятнадцатого года на Алтае выдалась про-
хладной. Рано утром в начале ноября в домах уездного
города Усть-Каменогорска спозаранку дымили печи. Беле-
сый дым, подхваченный холодным ветром с Иртыша, сума-
тошно метался над высокими кирпичными трубами. Город
тревожно просыпался. Людей на улице было мало, и боль-
шинство из них — в военной форме. Слышались крики,
брань, изредка доносился испуганный лай собак.
Вот уже два дня в городе хозяйничал карательный от-
ряд генерала Анненкова, командующего отдельной Се-
миреченской армией. Жители, наслышанные о свирепых
нравах карателей, не выходили из домов, таились за креп-
кими воротами и плотно прикрывали окна ставнями или
прятались в погребах. Им хорошо было известно, как
молодчики Анненкова вешали на фонарях, телеграфных
столбах красноармейцев, большевиков, без особого сму-
щения расстреливали каждого, хоть в чем-то неугодного
им человека. Они проводили повальные обыски: изымали
фуражное зерно, пшеницу, срывали с икон золотые оклады.
На следующее утро, в воскресенье, несколько десятков
казаков вломились в городскую тюрьму. Командовавший
ими есаул Арбузов принялся обходить камеры. Держа
в руках длинный список большевиков, он останавливался
в дверях и зычно выкрикивал фамилии заключенных. За-
тем приказывал:
— Марш во двор! Строиться!
Измученные, заросшие грязной щетиной заключенные
неохотно подчинялись. Еле передвигая ноги, они спуска-
лись по громыхающей лестнице и, поддерживая друг друга,
выстраивались у каменного забора с колючей проволо-
кой.
Спустя полчаса из ворот тюрьмы под усиленным кон-
воем вывели тридцать политических заключенных и погна-
ли на пристань к Иртышу. Ослабевшие, до неузнаваемости
исхудавшие, люди двигались медленно, часто останавли-
вались, падали. Тогда разъяренные и полупьяные казаки
пускали в ход нагайки и приклады. Слышались сдав-
ленные стоны, проклятья. За колонной арестантов по све-
жему снегу тянулись кровавые следы.
Среди заключенных находился руководитель усть-
каменогорских большевиков Яков Ушанов. В конце марта
1917 года он демобилизовался из армии и уже в апреле
232
прибыл в эти места. С его приездом активизировалась
деятельность партийной организации города. После
Октября возникли новые партячейки, проводились ми-
тинги, создавались отряды Красной гвардии, выпускались
листовки и прокламации. Наладилась работа агитаторов,
рабочие-старатели объединились в «Союз золотоискате-
лей». Словом, Яков Ушанов был в округе человек из-
вестный, и когда обстановка изменилась, когда бело-
гвардейские банды ринулись расстреливать и вешать
большевиков, пришлось ему уйти в подполье. Но ненадеж-
ным оказалось убежище — Ушакова схватили.
* * *
У иртышской пристани покачивался пароход «Монгол».
В капитанской каюте расположился атаман Анненков.
Гладко выбритый, в отутюженном новом мундире и до
зеркального блеска начищенных сапогах он выглядел
подтянутым и молодцеватым. Небрежно развалившись
на стуле, он сидел в кругу своих приближенных и, сма-
куя, потягивал французский коньяк «Наполеон».
Раздался стук в дверь.
— Входи,— не поворачивая головы, крикнул Аннен-
ков.
На пороге каюты возник Арбузов, четко вскинув ла-
донь к виску:
— Арестованные доставлены на берег. Куда прикаже-
те их поместить?
Атаман пожевал тонкими бескровными губами и ус-
мехнулся:
— В тр1рм!
— Там у нас свиньи,— напомнил Арбузов.
— Вот и превосходно! — Анненков зычно захохотал.—
Неплохая подбирается компания, а?
— Так точно,— осклабился Арбузов.
— Надеюсь, они сумеют найти общий язык. Если,
конечно, свиньи не стайут возражать.
Довольный своей шуткой, атаман весело и звонко сме-
ялся. Ему вторили другие офицеры.
Вечером, после торжественных проводов, «Монгол»
отчалил от берега и взял курс вниз по Иртышу. С нескры-
ваемым подозрением оглядев провожающих, Анненков на-
смешливо приказал играть своему оркестру похоронный
марш. При этом открыли люки в трюм и, смеясь над аресто-
233
ванными, заявили, что этот марш посвящен специально
им...
После исполнения марша Анненков распорядился при-
вести на допрос Якова Ушакова.
Два конвоира с силой втолкнули заключенного в каю-
ту. Тот, не удержавшись, упал и не мог самостоятельно
подняться — руки были крепко скручены за спиной.
Атаман дважды обошел вокруг него и, наконец, сделал
знак казакам. Те рывком поставили Ушанова на ноги.
— М-да,— язвительно произнес генерал, разглядывая
избитое, в кровоподтеках, лицо арестанта.— Элегантно
выглядите, ха-ха.
Ушанов ничего не ответил. Он лишь устремил на ата-
мана немигающий взгляд, и их глаза встретились. В зрач-
ках Якова застыла ненависть, ярость. Он прошелся по
каюте, опустился на диван и забарабанил пальцами по
колену:
— Можете не представляться. Обойдемся без офи-
циальных церемоний, благо я о вас весьма наслышан.
Большевик, руководитель подполья, организатор красно-
гвардейских отрядов и так далее. Не правда ли? Все это
нам известно,— продолжал Анненков.— Но нас интересу-
ет большевистское подполье. Ясно?
Ушанов молчал.
Атаман, закинув ногу на ногу, продолжал:
— Мы будем вам признательны, если вы назовете
нам фамилии ваших сообщников, конспиративные явки,
пароли. Взамен я гарантирую вам жизнь. А бог пошлет,
счастье и здоровье. Я думаю, что это достаточная плата
за маленькую услугу?
Яков не вымолвил ни слова. Он знал, что жизнь для
него остановилась. Его судьба в руках этого палача в
офицерском мундире. Пощады он не ждал.
Атаман начал терять терпение. Подавляя раздраже-
ние, он свел брови и, исподлобья взглянув на заключен-
ного, продолжал:
— У меня создается впечатление, что вы меня со-
вершенно не слушаете.
— Напротив,— отозвался, наконец, Ушанов,— я вас
слушаю внимательно и готов слушать дальше.
— Я все сказал.— С едва скрываемой яростью Ан-
ненков повернулся к Ушакову.— И теперь только от ваше-
го ответа зависит ваша жизнь.
Яков слабо улыбнулся.
234
— Как басня, так и жизнь ценится не за длину, а за
содержание.
Взбешенный атаман подскочил к своему пленнику:
— Сволочь! Философии еще решил меня учить! —
закричал он и с размаху ударил Якова кулаком в лицо.
Ушанов рухнул на пол, не издав ни стона. Закусив
окровавленные, потрескавшиеся губы, он почувствовал,
как свет меркнет в его глазах. Лицо атамана враз ото-
двинулось, стало маленьким, словно змеиная головка.
— Ошибаешься, скотина!—клокотал от гнева Ан-
ненков.— У меня ты заговоришь! Даже не заговоришь, а
заголосишь!
Едва Яков приходил в себя, пытки и мучения про-
должались. Но допросы ничего не давали: арестованный не
подавал голоса. Осатанелый Анненков бесновался, изры-
гая отборную ругань, давился слюной:
— Будешь говорить? Будешь?
Оглохший от побоев, Ушанов отрешенно смотрел куда-
то мимо него и не реагировал на происходящее вокруг.
— В топку парохода! — рявкнул атаман казакам.—
Живьем!
На помощь Ушакову кинулись другие заключенные.
Однако слишком неравными были силы: толпа воору-
женных до зубов головорезов и горстка изможденных
людей. Трое арестованных были убиты в схватке.
Ушакова, связанного по рукам и ногам, бросили в топ-
ку и захлопнули дверцу.
* * *
«Монгол» добрался до Семеновского затона, в кото-
рый упирался тупик Алтайской железной дороги. Там
громоздились отслужившие свой век товарные вагоны.
Двадцать шесть оставшихся заключенных поместили
в одном из них, назвав его «вагоном смерти». Одежду
и обувь отобрали. Двери заперли, узкие оконца заколоти-
ли досками.
Не один день просидели в промерзлом вагоне заклю-
ченные. Сидели как в гробу, со дня на день ожидая рас-
правы и смерти.
Наконец Анненкову доложили:
— Затон застыл.
Генерал потер руки:
— Лед крепок?
235
— Выдержит, ваше превосходительство.
— Тогда с богом!
Белогвардейцы прикладами выгнали заключенных из
вагона на лед.
— Долбить прорубь! — приказал Арбузов.— Да по-
торапливайтесь! Для себя же стараетесь.
Казаки загоготали, понеслись сальные шутки, хмель-
ные крики:
— Считайте, что отмаялись, краснопузики!
— Вот-вот! Все пить просили: теперь, чай, до отвала
напьетесь!
— И рыбкой закусите! Ха-ха!
Когда прорубь была готова, Арбузов отсчитал с краю
десять человек и скомандовал:
— Марш вперед! Прыгать... в прорубь!
Никто не пошевелился. Тогда грянул винтовочный
залп. Люди, скрючившись, падали. Казаки сталкивали
трупы в ледяную купель.
Для того чтобы как-нибудь заглушить звуки выстре-
лов, на вокзале заиграл оркестр военной музыки, раз-
влекая семипалатинских казаков и буржуазию, которая
преподнесла Анненкову два с половиной миллиона руб-
лей.
А есаул Арбузов отсчитывал уже следующие десять
человек... И дикое кровавое злодеяние продолжалось.
В последней десятке находился товарищ Якова Уша-
кова — Вячеслав Березин. Высокого роста, плечистый, он,
пожалуй, несколько выделялся среди остальных обречен-
ных тем, что мог еще более менее держаться на ногах.
Наблюдая за безжалостной расправой над собратьями,
он напрягся, как струна. В голове билась единственная
мысль: «Бежать... Вот сейчас... Немедленно...»
Воспользовавшись тем, что казаки сгрудились около
проруби, Березин опрометью метнулся к ближайшим ку-
стам.
— Стой! Стой! — раздались позади него взбешенные
крики.
Прогремело несколько выстрелов.
Однако Вячеславу повезло: пули просвистели мимо.
Далеко позади остался Семеновский затон. С трудом
переведя дыхание, беглый остановился и прислонился к де-
реву. Пот струился по нему градом. Вячеслав понимал,
что долго стоять на морозе ему нельзя, но требовалось
хоть чуточку отдышаться, прийти в себя.
236
Он оглянулся. Метрах в двухстах различил несколько
домиков — небольшое село. Оторвавшись от дерева,
осторожно начал пробираться к крайней избе.
Стояла тишина. Стараясь ничем не нарушить ее, Бе-
резин приблизился к низенькому крыльцу и едва слышно
постучал в дверь. Внутри кто-то кашлянул, зашаркал но-
гами, и на пороге появился старый казах в остроконечной
шапочке. Лицо у казаха было беспокойное, узенькие чер-
ные глаза часто моргали, вниз свисали жиденькие усы.
Увидев раздетого мужчину, казах испугался.
— Казаки меня обобрали,— поспешно объяснил Вя-
чеслав.— Я домой возвращался, а они налетели.
Казах завел беглеца в избу и принялся оттирать сне-
гом, жалостливо причитая:
— Что на свете делается!
Отогревшись, Березин осторожно обратился к хо-
зяину:
— Мне бы в чем-нибудь до дома добраться.
Тот, не говоря лишнего, принес из дальнего угла
тулуп, валенки и шапку-малахай.
Ночь была тихая, холодная. Березин шел и шел. Он
отлично сознавал, что анненковская контрразведка не
смирится с тем, что у нее из-под носа ускользнул один из
активных большевиков. Искать его будут, облавы устраи-
вать, просто так не успокоятся. Стало быть, необходимо
как можно скорее убраться отсюда, где на каждом шагу
его поджидает опасность, где в любую минуту можно
очутиться в лапах палачей.
* * *
Уже далеко за полночь прокрался Березин к своему
старому знакомому — слесарю Зенкову, работавшему в
Семеновском затоне.
Впустив Березина в избу, тот лишь коротко спросил:
— Откуда ты, Слава?
— С того света, брат, с того света,— тихо проговорил
Вячеслав.
Хозяин больше ни о чем не расспрашивал его, лишь
поинтересовался, чем он может помочь.
— Исчезнуть мне надо на время,— объяснил Бе-
резин.— В этих местах меня быстро схватят. Ведь целых
два года отбывал я здесь ссылку.
— Многие рабочие запомнили твои слова: «Свобода
народов России скована цепями, необходимо разорвать
эти цепи».
— Уже разорваны! Теперь осталось лишь разорвать
пасть британскому льву, обрезать клюв американскому
орлу, поджарить французского петуха.— Березин тя-
жело откашлялся и продолжал: —А теперь помоги мне
исчезнуть да малость окрепнуть. Что-то знобит.
— Об этом не беспокойся, браток,— с теплой заботой
посмотрел хозяин в глаза своему гостю.— Затемно я выве-
зу тебя отсюда. Только куда?
— В Белагач. Там у меня племянница живет. У нее и
подлечусь. Авось анненковцы не догадаются в той сто-
роне искать.
К обеду следующего дня Зенков и Березин благополуч-
но добрались до Белагача.
Радостно встретили их племянница Клавдия и ее че-
тырнадцатилетний сын Федотка. Муж Клавдии — Се-
мен Хомутов — сражался в рядах Красной Армии, а где
именно, она не знала; никаких вестей от него не доходило.
Разглядев бледного, измученного дядю, лежавшего в
санях, женщина всплеснула руками:
— Господи! Что с вами? — Тонкое, умное лицо Клав-
дии сразу стало грустным и задумчивым, она пригладила
рано поседевшие волосы и крикнула: — Сынок, иди сюда!
Тутока ты нужен.
Федотка подбежал к матери. Втроем они помогли Вя-
чеславу войти в дом, раздели и уложили на кровать, на-
поили горячим травяным отваром. Через некоторое время
Березин почувствовал, как шум в голове мало-помалу
стал стихать.
Ноги у Березина распухли, и с него никак не могли
снять валенки. Пришлось разрезать. Больного мучил
надрывный кашель и бил озноб. Все тело горело, точно в
огне. Временами, теряя сознание, Вячеслав то проваливал-
ся в бездонную пропасть, то медленно приходил в себя
и вспухшими, потрескавшимися губами просил пить. Но,
сделав несколько глотков, беспомощно откидывал на по-
душку голову и снова впадал в беспамятство.
Клавдия готовила брусничный отвар, прикладывала
больному примочки из хрена, делала какие-то снадобья
из целебных трав. А Зенков просидел ссутулившись всю
ночь подле кровати друга и только тяжело вздыхал. Когда
на дворе чуть-чуть забрезжило, он поднялся с места, вни-
мательно посмотрел на лежащего Березина и тихо сказал
хозяйке:
— Ну, мне след в дорогу. А ты тут смотри за ним.
238
Зенков уехал, а женщина снова занялась больным.
Однако состояние его становилось все хуже и хуже.
Он бредил, выкрикивал какие-то бессвязные и непонятные
слова. Лоб и щеки пылали, а ноги покрылись волдырями.
Федотка, забившись в угол, притих.
— Ты чо это молчишь? — спросила мать сына.—
Что делать-то будем? Никак, он умирает. Врача бы.
— К деду надобно сбегать,— предложил Федотка.
— А что дед?
— Он поможет.— Федотка хитровато взглянул на
мать.— У партизан доктора попросит.
— Чего ты болтаешь-то? — нахмурилась мать.—
У каких таких партизан? И откуда деду знать, где эти
самые партизаны находятся?
— А вот и не вру,— отрезал Федотка, накинув за-
платанную стеганку, шмыгнул за дверь.
Вернулся он довольно скоро и прямо с порога объявил:
— Будет, маманя, доктор. Дедушка Филимон в дерев-
ню Прохоровка поехал за ним.
Глава четвертая
В партизанское соединение Черкашина жена Дер-
жавина попала не случайно. Еще несколько месяцев на-
зад, проводив из Томска с красногвардейским отрядом
старшего сына, она пожаловалась своей верной подруге
Переваловой:
— Ну, что за несчастная у меня судьба, Настя?! Одни
утраты да расставания. Не успела как следует нагля-
деться на моего Степочку, а его уже и след простыл.
— Поплачь, голубушка,— посоветовала сердобольная
Анастасия Федоровна.— Поплачь, легче станет.
В расцвете лет Наталья начала свою одинокую жизнь.
Длинными темными ночами она вспоминала, как они ста-
ли жить с Емельяном, как она любила его. Как в послед-
ние годы горькими женскими слезами да тяжелыми вздо-
хами заглушала порывистый зов неукротимой жизни.
От Степана не поступало никаких вестей. Ушел с от-
рядом — как в воду канул. Иногда в домик Матвея Сели-
вановича Климова, где жила Державина, приходила
Тамара Удачина. Ни о чем не спрашивая, она лишь броса-
ла на Наталью Ивановну выжидающе-тревожный
взгляд. Та в ответ горестно качала головой:
— Ни слуху ни духу.
239
— И от моего тоже ни единой весточки нет,— опус-
калась на табуретку Тамара.
И вот теперь две женщины терпеливо ожидали каких-
либо известий. Беспокойство, граничащее с паникой, раз-
рывало их души. Возвращавшийся из типографии Климов
видел осунувшееся, нездорового цвета лицо своей квар-
тирантки, укоризненно топорщил тонкие усики.
— Не убивайся, Ивановна! Крепись! Всем сейчас не-
легко.
Однажды он пришел с работы сияющий, как новень-
кий двугривенный.
— Пляши, сударыня моя! Радостную новость тебе
принес.
— О Степочке? — встрепенулась Державина.
— О муже твоем, о Емельяне Максимовиче...
Наталья Ивановна ощутила озноб.
— Жив!
Климов, довольный произведенным эффектом, расхо-
хотался.
— Да какая же была бы радость, если б он помер?
Жив, конечно!
Державина сидела, опустив руки, и не могла прийти
в себя от неожиданности. Губы ее беззвучно шептали:
— Жив, жив...
Присев рядом, Матвей Селиванович спокойно объяс-
нил:
— Барнаульские товарищи приезжали. В разговоре
упомянули какого-то Державина. Я, понятно, спраши-
ваю: кто такой? «Замечательный человек,— говорят,—
один из наших активистов».— «А у нас здесь,— толкую
им,— жена его проживает». Удивляются, не верят. «Вот
тебе и на! А он свое семейство сколько уж лет по всей
России разыскивает. Неужели-таки улыбнулось ему сча-
стье?! Как бы эту радостную весточку передать ему? Ведь
в Барнауле мы его не застанем. Еще до нашего отъезда
ему надо было выехать в один из партизанских отрядов.
Думаем, сейчас он именно там».
— Вот так-то, голубушка,— радостно улыбался хозя-
ин,— теперь остается только ждать.
Однако ждать Наталья Ивановна как раз и не захоте-
ла. Она быстро засобиралась в дорогу. Глядя на ее
вспыхнувшие щеки, на заблестевшие глаза, Матвей Сели-
ванович даже не старался удержать, а, напротив, одобрял:
— Правильно. Куда иголка, туда и нитка.
240
В попутчики к Державиной напросился Яков Аброси-
мов. Поначалу она удивилась:
— Чего тебе в Барнауле понадобилось?
— А тут чего? Отец, видно, уже не вернется: где-ни-
будь на каторге загинул. Мать я похоронил.
Наталья Ивановна понимала состояние своего това-
рища. К его отцу Петру Даниловичу, приютившему когда-
то Степку, она питала неподдельную признательность, хотя
никогда и не встречалась с ним. А мать Якова, Елену Пет-
ровну, застала совсем больной, когда та не могла даже
подняться с койки. И вскоре ее не стало.
Державина согласилась:
— Ладно, собирайся. Крепко нас с тобой, похоже,
жизнь спаяла. А ты, Настя, сядь на прощание, посмотрю
на тебя.
На сборы Якову хватило часа. Заколотил он крест-
накрест досками окна и двери родительской хаты, заки-
нул на плечо старенький солдатский вещмешок и зашагал
следом за Натальей Ивановной. Было лето 1919 года.
По всей Сибири свирепствовало белогвардейское от-
ребье: то тут, то там объявлялись новые банды и атаманы.
Ручьем лилась кровь, не стихали выстрелы, пропахли
порохом земля и воздух.
Партизанский отряд Бориса Прокопьевича Черкашина
подходил к границе с Монголией. В отряде насчитывалось
около двухсот человек, примерно столько же лошадей и
маленький обоз из пяти телег. На телегах везли раненых.
После двух последних схваток с колчаковцами лю-
дям требовался отдых. Они буквально выбились из сил.
Самого командира от усталости мотало из стороны в сто-
рону, глаза его глубоко запали, нос резко обострился.
Наконец, он хрипло скомандовал:
— Привал на полчаса. Коней не расседлывать. По-
настоящему отдохнем у Смоль-озера...
Хоть короткой была передышка, но и она прибавила
сил партизанам. Тронулись дальше. Рядом с Борисом Про-
копьевичем покачивался на пегом жеребце ординарец —
веснушчатый Федор Конап с озорными веселыми глаза-
ми. В отличие от других он выглядел бодрым и оживлен-
ным.
Тайга раскинулась без конца и края. Люди двигались
друг за другом гуськом. Трава доставала лошадям чуть
241
ли не до брюха, к копытам липла тяжелая влажная
почва.
Когда достигли озера, Борис Прокопьевич внимательно
осмотрел местность и махнул в направлении невысокой го-
ры, окруженной плотным лесом:
— Там, пожалуй, и разобьем становище.
Расставили караулы. Усталые люди сразу же взялись
сооружать шалаши, расчищать площадку для костра, го-
товить обед. Стреноженных коней отогнали в неглубокий
овраг.
Черкашин намеревался пробыть здесь двое суток, не
более.
Однако на следующий день к нему начали приходить
в одиночку и группами крестьяне из ближайших дере-
вень. Каким образом они прослышали о партизанах —
выяснить не удалось, так как осторожные мужики лишь
плечами пожимали:
— Слухом земля полнится.
Многие приходили со своими берданками, охот-
ничьими ружьями и даже винтовками. Это были солда-
ты германской войны, которым, видать, надоело следить
за происходящими событиями со стороны и таиться по
углам.
— Зачем мы сюда собрались, рассказывать ни к чему.
Никто никого силком не гнал, по доброй воле притопали.
Желаем нашу крестьянскую власть, за нее и биться готовы.
Слушая их речи, Борис Прокопьевич ликовал в душе:
окончательно пробуждается исконный таежный житель.
Как-то к вечеру боец из дальнего дозора доставил к
командиру двух неизвестных — мужчину и женщину.
— Задержаны неподалеку от нашего расположения.
Плутали по лесу.
— Кто такие будете? — сухо спросил Черкашин.
— Да свои мы, свои,— доказывал заросший щетиной
мужчина.
Черкашин засмеялся:
— Да свои-то у меня вроде все дома.
— Оба побывали на фронте, воевали с германцем. Я —
рядовым, она — медсестрой.
— А теперь,— вступила в разговор женщина, повязан-
ная клетчатым платком,— ищем одного человека. В трех
партизанских отрядах уже побывали. Теперь вот к вашему
прибились. Можно сказать, весь Алтай прошли.
Борис Прокопьевич с любопытством взглянул на нее.
242
— Что за человек, если не секрет?
— Какой там секрет, если у каждого встречного-по-
перечного справки наводим. Мужа я разыскиваю. Говорят,
объявился где-то на Алтае.
— Сбежал, что ли? — командир присвистнул и весело
хлопнул себя по колену.
— Сбежал,— даже не улыбнувшись, подтвердила со-
беседница.— Пятнадцать лет назад сбежал: сперва на
японскую войну, а затем на каторгу. На царя руку поднял.
— Как фамилия-то?
— Державин. Емельян Максимович Державин.
Борис Прокопьевич внимательно и долго смотрел в
лицо стоявшей перед ним незнакомки. Потом с нескрывае-
мым волнением спросил:
— Простите, не Натальей ли Ивановной будете?
Этот вопрос будто долетел до нее издалека, из того
времени, когда она жила в Перми.
— Откуда вы знаете меня?
Черкашин радостно улыбнулся:
— И не только вас, и сыновей ваших Степку и Петьку.
— От кого?
— От Емельяна, конечно. Ведь мы с ним как раз с
японской войны и знакомы, о которой вы упомянули. И на
каторге вместе мытарились.
Наталья Ивановна сняла с головы платок и нервно мя-
ла его в руках.
— Где же он сейчас? Где? — нетерпеливо спрашива-
ла она.
— В партизанском отряде, который идет к Иркутску.
Державина бессильно опустилась на поросший мхом
пенек.
— Что же мне делать? Поди, в Иркутск податься?
— Ну, уж нет, дорогая Наталья Ивановна,— реши-
тельно возразил Черкашин.— Из отряда я вас теперь не
отпущу. Не та пора, чтобы по тайге бродить. Кругом банда
на банде... Вот поднакопит сил Красная Армия, разобьет
всех врагов, тогда и свидитесь с Емельяном. То-то счастье
ему подвалит: он же вас с детьми где только не искал.
Женщина согласно покачала головой.
Разведка донесла, что по следам партизан следует
большой белогвардейский отряд и эскадрон польских улан.
— Эти откуда взялись? — удивился Черкашин.
243
— В Барнауле сформирован польский легион. Одна из
его сотен и гонится за нами вместе с беляками.
— Кто командует эскадроном?
— Говорят, что хорунжий Левицкий.
Находившаяся поблизости Наталья Ивановна обер-
нулась на последние слова.
— Левицкий?
— Ага,— поддакнули разведчики.
— Что, знакомы? — пристально посмотрел на женщи-
ну Борис Прокопьевич.
— Боюсь ошибиться,— сказала она.— У нас в Сы-
серти служил когда-то приказчиком в трактире Юлиуш
Левицкий. Неужели тот самый? Никакими военными ка-
чествами он, если мне не изменяет память, отмечен
не был.
— Время диктует свои условия,— заметил Черкашин.
Державина не обманулась в своих предположениях.
Эскадроном улан действительно командовал бывший
трактирщик из Сысерти. Когда грянула революция, он
поспешно свернул торговые дела, собрал накопленные
драгоценности и решил пробираться за границу. Путь
через западные и южные области России представлялся
чересчур опасным, поэтому он подался на восток.
Однако и здесь царила слишком неспокойная обстанов-
ка. Левицкий, оказавшись в Барнауле, неожиданно был
назначен командиром эскадрона. Особого согласия у него
не спрашивали. Колчаковский полковник, который вел
с ним беседу, ограничился лишь несколькими вопросами:
— Поляк?
— Да,— Юлиуш подобострастно кивнул.
— Дворянин?
- Да.
— В армии служили?
— Никак нет-с.
— Неважно.— Лицо полковника было напряженным
и злым.— Наберетесь опыта в процессе боевых опера-
ций. Тем более что у красных тоже умения не густо.
Затем полковник объяснил:
— Мы создали добровольческий легион. Одним из его
эскадронов будете командовать вы.
Левицкий опешил. Тоскливо повел взглядом.
— Но я... мое ремесло — торговля...
— Ничего, справитесь,— отмахнулся от его доводов
колчаковец.— Торговлей, сами понимаете, заниматься
244
пока не время, а вот солдаты нам нужны. Сейчас вер-
шится история, и вершат ее штыки. Запомните!
— Запомню,— с дрожью в голосе пообещал Юлиуш.
Так он стал командиром сотни польских улан. Неделю
отрабатывал верховую езду и стрельбу. Потом был дан
приказ: выступать. Цель выступления определялась так-
же четко и лаконично: разгром и уничтожение партизан.
Хорунжий Левицкий ехал впереди на серой лошади,
беспрестанно всматриваясь в таинственные заросли, ко-
торые не сулили ничего хорошего.
Отряд Черкашина, преследуемый белоказаками и
уланами, от стычек уклонялся и отходил все дальше на
юг. Два раза его почти окружали, захватывали «в мешок»,
но опытный и умный красный командир без потерь выводил
своих людей из ловушки и снова продвигался в выбранном
направлении. По мере того как поход затягивался на дол-
гие недели, силы колчаковцев изматывались и таяли, а ко-
личество партизан, наоборот, возрастало чуть ли не с
каждым днем. К ним стекалось местное население, ища
защиты и одновременно снабжая продовольствием,
свежими лошадьми, множеством необходимых сведений.
Это и позволило Черкашину довольно легко маневриро-
вать, избегать открытых боев, но зато причинять колчаков-
цам ощутимые потери внезапными нападениями.
В конце концов белое командование приняло решение
разделиться на три группы и зажать в тиски партизан-
ский отряд неподалеку от деревни Прохоровка. Хорунжий
Юлиуш Левицкий получил распоряжение обойти партизан
с тыла. Все как будто бы было рассчитано и выверено.
Бой начался рано утром. Тишину взорвали беспорядоч-
ные залпы. Из дальнего леса вырвалась колчаковская
конница и понеслась с гиканьем к видневшейся на горизон-
те деревне. Навстречу ей устремились партизаны. На сей
раз Черкашин решил не уклоняться от встречи с врагом.
Пролетело, наверное, две-три минуты, и вдруг Юлиуш
различил, что цепи белоказаков стали редеть, а их конницу
и совсем не стало видно — все поля заполнила партизан-
ская кавалерия. Земля содрогалась от топота копыт и
разрывов партизанских гранат, слышался крик:
— Вперед! Смерть Колчаку!
Левицкого охватил страх, он остановил коня, чтобы
утереть рукавом пот со лба, поспешно сунул ладонь под
куртку и ощупал зашитые в широкий кожаный ремень
драгоценности. «Надо сматывать удочки!»
245
Уланы, побледневшие, испуганные, не сводили с него
глаз. Юлиуш, собравшись с духом, медленно проговорил:
— Земляки! Мы впутались в скверную историю. Же-
лаю вам удачно выпутаться из нее. Командование с себя
снимаю. Дай бог вам ноги, Панове!
Но было уже поздно. Рощицу окружили пешие мужики
с берданками, пиками, вилами. Ими предводительствовал
ординарец Черкашина Федор Конап. Уланы без сопро-
тивления побросали оружие.
— Слезайте с коней,— распорядился Конап.— Кто
у вас главный?
Левицкий сделал шаг вперед.
— Айда к командиру,— оскалил зубы Конап.— Он
разберется, что с вами делать, вояки.
* * *
Борис Прокопьевич шумно смеялся, когда Юлиуш
сбивчиво рассказал о том, как его произвели в хорунжие
и выделили ему под начало эскадрон.
— Три недели мы гнались за вами, и никто из моих
людей ни разу не выстрелил,— смущенно пояснил он.—
Нас принудили, заставили надеть эти красные штаны.
Поверьте!
В его правдивости сомневаться не приходилось.
Остальные поляки единодушно подтвердили: да, по парти-
занам не стреляли, мирных жителей не трогали.
— Ступайте по домам,— разрешил Черкашин.— Ну, а
кто хочет честно послужить революции, милости про-
сим в наш отряд.
Желающих оказалось достаточно. К ним примкнул и
Левицкий. Однако вскоре бежал из отряда Черкашина
к атаману Анненкову.
Глава пятая
В конце ноября Прохоровку занял отряд Черкашина.
Измучившиеся жители повылезали из щелей и боязливо
потянулись к дому, где расположился штаб.
В просторной избе, приспособленной под лазарет, не
спавшая уже несколько дней Наталья Ивановна занима-
лась ранеными.
Но только она устроилась на широкой лавке, чтобы
немного отдохнуть, за ней прибежал ординарец Черка-
шина.
246
— Командир требует.
В задымленной горнице напротив Бориса Прокопьеви-
ча сидел сивоусый дед в тулупе. При появлении женщины
он слегка привстал и поклонился.
Черкашин поскреб пятерней свою аккуратную бородку.
— Весьма сожалею, Наталья Ивановна, но отдых при-
дется отменить. Я, разумеется, понимаю, насколько вы
утомились, однако вот прибыл человек с невеселым из-
вестием: попал в беду Вячеслав Семенович Березин,
наш боевой товарищ, направленный на подпольную ра-
боту в Усть-Каменогорск. Сейчас он в Белагаче. Ему
нужна медицинская помощь.
Державина встряхнулась, отгоняя сон и усталость.
— Когда отправляемся?
— А прямо сейчас,— мигом подал голос сивоусый
дед.— Лошаденка моя в готовности. Раньше выедем —
раньше до места доберемся.
Не говоря ни слова, Наталья Ивановна стала соби-
раться в дорогу.
До Белагача доехали без всяких происшествий. Войдя
в дом, Державина быстро разделась, положила на стол
медицинскую сумку и попросила горячей воды.
Больной лежал в подполье на огромной медвежьей
шкуре. Воздух был спертый: пахло картошкой, плесенью
и солеными грибами. Вячеслав Семенович метался в жару:
кусал обескровленные губы и, тихо постанывая, бредил.
— Сколько времени больной находится без созна-
ния? — спросила Державина.
— Да вот уж, почитай, вторые сутки пошли,— отозва-
лась Клавдия и приложила к губам конец передника.—
Дышит тяжело. В церковь ходила, молилась, а ему все
хуже.
— Ему не молитвы нужны,— строго прервала причи-
тание медсестра и опустилась рядом с Березиным.— Ему
нужны лекарства, хорошее питание и покой.
Державина густо покрыла ноги Березина какой-то
мазью, сделала перевязку. Разжав его стиснутые зубы,
влила в рот две ложки прозрачной микстуры. Поверну-
лась к хозяйке:
— Намочите полотенце.
Та обмакнула полотенце в ковш с водой, протянула
Державиной.
Через некоторое время дыхание Березина стало ров-
нее и бред почти прекратился. Только на лице блестели
бисеринки пота.
А Наталья Ивановна, оказав больному первую по-
мощь, поднялась в комнату.
— Что с ним, доктор? — тревожно спросил дед Фи-
лимон.
— Обморожение первой степени,— сухо ответила
Наталья Ивановна. Как он до сих пор жив, не пойму.
Клавдия заплакала. Дед сурово глянул на нее:
— Не плачь, ядрена кочка! Он выдюжит. Помяни мое
слово, выдюжит. Потому как сибирской закваски человек.
Не сумлевайся, Клавдия.
К концу вторых суток Березин пришел в себя и осмыс-
ленно посмотрел вокруг:
— Где я?
Услышав слабый голос больного, Наталья Ивановна
и Клавдия быстро спустились в подвал.
— Не волнуйтесь,— склонилась над ним Держави-
на,— вы среди своих. Я медсестра, меня прислал Борис
Прокопьевич Черкашин.
— А-а,— слабо протянул Вячеслав Семенович.— Зна-
чит, доставил-таки Зенков меня в Белагач?
— Доставил, доставил,— затараторила племянница,
заботливо вытирая лицо больного.— Привез, а ты сразу и
впал в беспамятство. Если бы не доктурша, не знаю, что
бы мы с тобой теперича и делали.— Женщина светло
перекрестилась и тихо добавила: — Тебе сейчас сон да еда
нужны, авось скоро и поднимешься. Ты поспи, поспи,
а я чайку горяченького запарю.
Березин благодарно кивнул и прикрыл глаза, а женщи-
ны поднялись в комнату, где их дожидался дед Филимон.
— Что, Ивановна, прикажешь в дорогу собираться али
как?
Наталья Ивановна устало кивнула:
— Видимо, пора. Здесь теперь все решит покой, уход и
хорошая пища. Я думаю, со всем этим справится и сама
хозяйка. Нам пора, в отряде остались раненые и боль-
ные.
Державина залезла в сани, укуталась в тулуп и пома-
хала рукой провожавшим ее Клавдии и Федотке:
— До свидания!
Ночь выдалась морозной.
Сразу же за Белагачом простиралось огромное снеж-
ное поле. За ним начинался сосновый лес. А там уж и до
Прохоровки рукой пбдать.
Однако не успели дед Филимон с Натальей Ивановной
248
проехать и десяти верст, как неожиданно наткнулись
на казачий разъезд.
— Стой! — закричал всадник в папахе — очевидно,
старший.— Кто такие? Куда едете?
— Сестру домой везу,— спокойно ответил старик.
— Откуда?
— Из Белагача.
— Почему ночью? — не отставал казак.
— Думали засветло добраться, да поломка в дороге
случилась.
— А ну-ка, братцы, обыщите их...
Несколько человек соскочили с коней и бросились
к возку, переворошив сено, нашли медицинскую сумку.
— Ого! — воскликнул один.— Не сестрицу дед везет,
а лекаршу.
— Вот оно как,— злорадно усмехнулся старший.
Часа через два дед Филимон и Державина в сопро-
вождении казаков подъехали к белогвардейскому штабу.
Дежурный долго и пристально разглядывал задержан-
ных.
— Кто такие? — строго спросил он.
— Я живу в Прохоровке,— заговорила Наталья Ива-
новна,— а он подвезти меня взялся.
— Но в Прохоровке — партизаны.
— Не знаю. Я две недели гостила в Белагаче у сестры.
— Складно, складно,— хмыкнул дежурный.— Только
язык вам все равно развязать придется... Эй! — крикнул
он.— Отправьте обоих в контрразведку. Там разберутся.
Контрразведка помещалась в соседнем со штабом
доме. В комнате, куда доставили Державину и ее прово-
жатого, было чисто и уютно. В переднем углу под иконами
слабо мерцала лампадка, подвешенная на цепочку. Тускло
светились темные лики святых угодников.
В горницу вошел тучный, приземистый полковник в
блестящих погонах, с огромной родинкой на правой щеке.
За ним следовал статный, подтянутый юноша без знаков
различия на армейском френче. Над верхней губой у него
пробивалась щеточка усов. Полковник пристально, с го-
ловы до ног, оглядел арестованных, обернулся к своему
спутнику:
— Проведите допрос без меня. Я еду к Анненкову. Да
меньше церемоньтесь!
Круто повернувшись, полковник удалился. Поручик
уселся за продолговатый стол и положил на него писто-
Взглянув на поручика, Наталья Ивановна сразу вспом-
нила Петроград, Якова Абросимова, фурманку, на которой
их везли к вокзалу, патруль, а среди патрульных —
вот этот самый юноша, от взгляда на которого зашлось
ее материнское сердце.
Поручик молчал, внимательно изучая арестованных.
Дед Филимон нерешительно крякнул:
— Ваше благородие, войдите в положение. Их степен-
ство господин полковник ошибся. Какие мы партизаны?
Смешно, право.
— Смешно? — неприятно осклабился поручик.
Он вызвал конвойных.
— Старику для начала всыпать двадцать шомполов
и — в холодный амбар. А с вами,— он покосился на Дер-
жавину,— мы побеседуем обстоятельнее.
Наталья Ивановна вся вспыхнула от возмущения:
— Не трогайте пожилого человека! За что двадцать
шомполов? Какое вы имеете право наказывать безвин-
ного?!
У поручика не дрогнул ни один мускул.
— Во-первых, безвинные сюда не попадают. А во-вто-
рых, права здесь диктую я. Увести старика! А эту бабу —
в амбар! Пусть на морозе придет в себя.
Два охранника заломили деду Филимону руки за спину
и вытолкали за дверь. А Державину повели в амбар.
* * *
Оставшись один, поручик Петр Пташкин сел за стол,
откинулся на высокую спинку стула и прикрыл веки. Пе-
ред мысленным взором всплыла отцовская мельница, ро-
дительский дом, тоскливые глаза матери Марии Никитич-
ны. Не минуло и двух недель, как он вернулся из родного
гнезда, куда ненароком забросила его судьба.
Для Дениса Фаддеевича Пташкина настала смутная
пора. Кругом творилось бог весть что, он не видел никакого
порядка. И вот нежданно-негаданно нагрянул в дом сын
Петр — колчаковский офицер.
Мария Никитична радостно заголосила:
— Петюша, Петюша приехал!
Следом за ней вышел и Пташкин, а позади семенил
старенький учитель Африкан Ионович — сухонький,
благообразный.
— Ладно тебе, мать,— степенно сказал хозяин, ле-
250
гонько отстраняя жену.— Дай и мне с нашим офицером
поздороваться.
Они обнялись и поцеловались троекратно. Денис Фад-
деевич про себя отметил, что от приемного сына попахи-
вает водкой и табаком: «Пьет, значит, и курит».
— Ну, Петр,— засуетился он,— давай рассказывай
все по порядку. Где ты все это время пропадал и долго ли
еще намерен вдали от дома мыкаться? Чай, не сладка
солдатская доля-то?
— Да уж чего сладкого,— усмехнулся Петр, поглажи-
вая щеточку черных жестких усов.— А домой, батя, вер-
немся тогда, когда порядок наведем в России.
Теперь усмехнулся Денис Фаддеевич.
— Не слишком я верю, что в России будет когда-ни-
будь порядок.
— Будет,— убежденно проговорил Пташкин-младший
и с силой резанул ладонью воздух.
Никогда раньше не видел Денис Фаддеевич такого
сатанинского блеска в глазах питомца. В родительском
доме Петр пробыл двое суток. Он довольно равнодушно
осмотрел хозяйство, мельницу, пару раз совершил прогул-
ки по лесу с Африканом Ионовичем. Старый учитель
чувствовал себя польщенным и, как прежде, пытался бесе-
довать с бывшим воспитанником на иностранных языках.
Когда Петр уже собрался уезжать, Денис Фаддеевич
поинтересовался:
— Куда же ты сейчас? Может, есть адрес, по которому
до тебя дойдет весточка от нас?
Петр мотнул головой.
— Такого адреса не существует. Впрочем, я не делаю
секрета из того, куда направляюсь,— к атаману Анненко-
ву. Но он и сам, насколько мне известно, не имеет по-
стоянного адреса.
Денис Фаддеевич мог гордиться собой. Приемный сын
в полной мере усвоил его уроки, данные в детстве и отро-
честве. В душе Петра в тугой узел завязались озлоблен-
ность, недоверие к людям, алчная страсть к наживе, го-
товность преступить закон, попрать любые нравственные
принципы ради личной выгоды. Все это усугублялось бе-
шеной ненавистью к коммунистам и всем посягнувшим на
незыблемость частной собственности, его, Петра Пташки-
на, привилегии.
Расцеловав Марию Никитичну и крепко стиснув в объ-
ятиях отца, Пташкин-младший отбыл из родительского
гнезда. 0,.
Рано утром охранник вывел Державину из холодного
амбара. Ее бил озноб, ноги не слушались.
— Двужильная ты, баба,— хмыкнул конвойный.—
Гляди-ка, не окочурилась, выкарабкалась. А твой-то бра-
тельник, видать, пожиже оказался. Всыпали ему двадцать
шомполов, он и преставился. Во-он лежит, успокоенный.
Узловатый палец охранника вытянулся в сторону забо-
ра. Там, в углу двора, лежал на снегу дед Филимон лицом
вверх.
В душе Державиной словно что-то оборвалось.
— Звери! — прошептала Наталья Ивановна.— Дикие
звери!
Ее втолкнули в ту же комнату, что и накануне. За тем
же столом сидел сильно пьяный поручик.
Державиной трудно было смотреть: правый глаз у нее
заплыл от вчерашнего удара, а левый постоянно слезился.
— Итак,— поручик вышел из-за стола и, пошатыва-
ясь, остановился перед арестованной,— кто вы? Врач? —
строго спросил он.
Державина отрицательно покачала головой. Мелкие
бисерки пота покрыли ее бледное лицо.
— Тогда извольте объясниться, откуда у вас медицин-
ская сумка?
— На дороге нашла, когда ехали с Филимоном в Про-
хоровку. По дороге дед,— кивнула она в сторону двора,—
заметил снежный холмик, а над ним вроде ремень. Он
остановил лошадь, я спрыгнула с возка, раскопала снег —
а там эта самая сумка.
— Стерва, голь перекатная, ты кому здесь сказки
рассказываешь?
С расширенными от ужаса глазами Наталья Ивановна
смотрела в бледное, перекошенное ненавистью лицо пору-
чика. Сердце ее зашлось от предчувствия и боли, тяжелым
комом подкатило к горлу. «Нет, не может быть,— думала
она, не отрывая взгляда от дергающегося на лице контр-
разведчика шрама. — Господи, не дай лишиться разума».
Словно завороженная, вытянув вперед трясущиеся ру-
ки, пристально глядя на офицера, она медленно шагнула
к нему.
Пораженный поручик отступил назад. В это самое вре-
мя дверь широко распахнулась, пахнуло холодом и хмель-
ным запахом. У входа, с трудом стоя на ногах, маячила
252
грузная фигура полковника. Пьяно шатаясь и изрыгая по-
токи брани, полковник подошел к столу и мутным тяжелым
взглядом уставился на поручика. Тот отошел к окну.
Полковник грузно плюхнулся на стул, посмотрел на Дер-
жавину.
— Значит, красный доктор?
— Так точно, господин полковник,— с готовностью
вытянулся Пташкин.
Полковник встал, пошатываясь и ухмыляясь, напра-
вился к Наталье Ивановне.
С отвращением и ужасом метнулась женщина в сторо-
ну, но цепкая рука опытного палача грубо схватила ее за
плечо и со всей силой рванула за ворот. Женщина инстинк-
тивно прижала руки к груди и с ненавистью плюнула в
лицо своего мучителя.
Мутные глаза полковника налились кровью, размах-
нувшись он со всей силой ударил свою жертву по голове.
— Повесить, немедленно повесить эту большевистскую
гадину...
Это были последние слова, долетевшие до угасающего
сознания женщины. Белая как полотно, с трудом повернув
голову в сторону сына, она тихо свалилась у ног своего
палача.
* * *
Когда совсем рассвело, местные жители увидели страш-
ную картину: за церковной оградой на толстом суку осины
покачивалось тело женщины. Случайные и редкие прохо-
жие, торопливо крестясь, опускали головы и ускоряли шаг.
Дрожь пробегала у них по коже. На груди повешенной
висела доска с надписью: «Партизанский доктор». Пору-
чик приказал труп не снимать, и он несколько дней раска-
чивался на холодном ветру.
Прошло пять суток. После длительного боя отряд Чер-
кашина выбил из села белых. Было решено похоронить На-
талью Ивановну на площади, перед сельской школой, под
высокой лиственницей. На похороны собрались все жители
деревни. Был холодный день. На митинге выступил Черка-
шищ он говорил о том, что Державина навсегда останется
жить в памяти народной и настанет время, когда на ее
могиле будет поставлен памятник.
После похорон Черкашин навестил Березина.
— Поправляйся быстрее,— сказал Черкашин,— боль-
шие дела тебя ждут: ты направляешься в распоряжение
Иркутского военно-революционного комитета.
Глава шестая
Жизнь на мельнице Пташкина текла однообразно и
монотонно. Вокруг бушевали страсти, развертывались раз-
ные события, но Денис Фаддеевич старался в них не вме-
шиваться. Он с горестью вспоминал, как сразу же после
Омского переворота 18 ноября, когда адмирал Колчак
стал Верховным правителем России, он, Денис Фаддеевич,
на радостях выкатил на широкую поляну перед мельницей
три бочки браги. В тот день мужики перепились и учинили
такую драку, что многие получили тяжелые увечья.
Денис Фаддеевич нехотя перебирал в памяти те под-
робности, а мельничные жернова все крутились и крути-
лись, порождая в голове хозяина все новые и новые раз-
думья. Рабочих рук в хозяйстве по-прежнему недоста-
вало...
* * *
Как-то после полудня Денис Фаддеевич занимался
финансовыми подсчетами — «подбивал бабки» в своей не-
мудреной хозяйственной деятельности. Перед ним лежала
толстая амбарная книга.
Мария Никитична, по обыкновению, раскладывала
пасьянс «Мария-Антуанетта».
Шум за дверью заставил Марию Никитичну обер-
нуться:
— Ты, что ли, Фима? — громко спросила она.
— Я, я... Тут какой-то человек пришел, хочет хозяина
видеть.
— А чего ты через порог орешь,— раздраженно крик-
нул Пташкин,— не можешь в комнату зайти?
Впорхнула Серафима. Следом за ней появился краси-
вый парень с чеканным профилем, как на римской монете,
волосы черные, волнистые, глаза ярко-карие, одет в
кожаную тужурку и кожаные сапоги.
— Кто таков? — Денис Фаддеевич оценивающим
взглядом отметил его ладную фигуру и молодцеватую
выправку.— Откуда прибился?
Подобный прием парня не смутил. Он обвел глазами
комнату, посмотрел на хозяина и только потом произнес
на ломаном русском языке:
— Я есть серб. Попадал в плен. После раны. Теперь
дело, работу, понимаешь, искать.— Говорил он медленно,
но твердо, с трудом подбирая слова. Похоже, что при-
шелец принадлежал к числу тех людей, которые быстро
254
знакомятся и еще быстрее сходятся с незнакомым че-
ловеком.
Пташкин удовлетворенно крякнул и переглянулся с
женой: вот, мол, подкинула судьба работника. Затем он
поднялся, подошел поближе к парню и, скрестив руки на
груди, коротко спросил:
— А что можешь делать? Какому ремеслу обучен?
— На заводах работал,— сверкнул тот в улыбке велико-
лепными зубами.— В Чехии, Германии и Австрии. Меха-
ник я ест. Был ранен и попал в русский плен.
То, что этот парень работал в Германии, чрезвычайно
обрадовало Дениса Фаддеевича. «Если не врет,— подумал
он,— значит, должен быть добрым умельцем. Капиталист
не будет лодыря держать. Хоть немцы и враги наши, но на
заводах у них дисциплина». А вслух произнес:
— Завтра покажешь, на что годишься. А ты, Серафи-
ма,— обратился он к девке,— проводи его в старую бань-
ку, где прежний батрак жил. Пусть устраивается, да
накорми получше.
Наутро Денис Фаддеевич встал чуть свет, оделся, по-
пил чайку с овсяным печеньем, которое хозяйка готовила
впрок, и вышел во двор, радуясь хорошей погоде. Он по-
лагал, что новый работник еще спит, и искренне удивился,
увидев его внимательно осматривающим поломанную про-
летку.
— День добра! — кивнул парень весело, без особой
учтивости, и это тоже понравилось хозяину: не любил он
угодников — у тех всегда на лице приветливость написана,
а за пазухой камень припрятан.
— А вот мы проверим, какому ремеслу тебя в Германии
научили,— лукаво подмигнул Пташкин и добавил: — Че-
рез час будь на мельнице.
Сам же поспешил туда сразу. Недолго покопался в
механизмах и вывел один из них из строя, думая: «Коли
быстро обнаружит поломку, есть резон его в хозяйство
взять».
Серб выдержал проверку блестяще. Он не только в счи-
танные минуты отыскал неисправность, но и определил,
что она не простая случайность, а дело чьих-то рук.
— Дурные люди вред делал,— пояснил он.
Денис Фаддеевич усмехнулся, поскреб пятерней заты-
лок и удовлетворенно изрек:
— Пожалуй, ты прав. Много нынче всякого сброду
кругом шатается. На чужое добро зарится. А тебя, паря,
255
я беру в механики. За мельницей станешь следить. В хар-
чах и одежде не обижу, да и деньгу кое-какую положу.
Новый работник и впрямь понравился Пташкину.
Чутье его не обмануло: у серба оказались золотые руки
и светлая голова.
Полгода прожил серб на мельнице. Жил бы, может, и
дальше, но события 1919 года нарушили спокойствие в
доме Дениса Фаддеевича.
* * *
Викентий Федорович Халзанов и Анисим Матвеевич
Поликарпов, очень сдружившиеся между собой за послед-
нее время, хотя и не считали себя военными стратегами,
однако тоже сознавали неизбежность приближающегося
краха. Всю зиму они помогали следователю по особо важ-
ным делам Соколову вести дознание о расстреле царя.
Им удалось установить многие детали и обстоятельства
казни. Так, было выяснено, что трупы членов царской
семьи вывезли ночью из Ипатьевского особняка в урочище
Четырех братьев и там предали огню. Когда костер дого-
рел, останки зарыли в болоте.
Ранней весной Халзанов и и Поликарпов поехали в ок-
рестности деревни Коптяки, что в семнадцати верстах от
города. Неподалеку от нее и находилось урочище. В
свое время здесь добывали железную руду, и на месте от-
крытых разработок образовались пруды, а бывшие шахты
превратились в глубокие омуты. Все вокруг густо поросло
травой и жестким кустарником.
С марта по июнь настойчиво копались в земле под-
ручные следователя Соколова. Они обшарили урочище
Четырех братьев вдоль и поперек. Откачали воду из
тридцати шахт, изрыли многие десятины леса. Но монар-
ших останков так и не обнаружили. Нашли кое-какую
мелочь: кусок погона с царским вензелем, пуговицы, лоску-
ты ткани. Все находки тщательно сфотографировали,
заактировали, присоединили к вещественным доказа-
тельствам и покинули урочище. У них вдруг оказались
неотложные дела в Омске.
В Омске Анисим Матвеевич и Викентий Федорович
целую неделю беспробудно пили — для успокоения нер-
вной системы, как выразился Поликарпов. Несмотря на
то что он был куда крупнее низкорослого и щуплого Хал-
занова, последний умудрялся почти не пьянеть, тогда как
полковник чуть не падал со стула и еле ворочал языком.
256
В одно прекрасное утро их вызвали в колчаковскую
контрразведку.
— Кутить изволите? — брезгливо поморщился пол-
ковник Кобылинский, сурово оглядывая их лица.— Нашли
время, господа!
Сам он, похоже, научился ценить время. Уже в конце
1918 года полковника можно было видеть в штабе армии
Колчака в должности офицера для особых поручений, а
затем в контрразведке. Вместе с ним прибыл в Омск и его
адъютант Петр Пташкин.
— Есть дело, господа,— продолжал полковник, не-
сколько сбавив тон.— Увеличился поток дезертиров из ар-
мии. Я подчеркиваю: поток. Он нарастает с каждым днем,
и необходимо его остановить. Повсюду организуются пар-
тизанские отряды. Все это нужно пресечь со всей суро-
востью. Так требует адмирал.— Лицо полковника стало
строгим, нижняя губа несколько раз судорожно дрогнула,
он грязно выругался и, угрожающе сдвинув брови, докон-
чил: — Дезертиров карать беспощадно! Карать так, что-
бы небо с овчинку показалось!
Халзанов остановил на нем свои тусклые глаза и с
готовностью произнес:
— Красных комиссаров и чекистов будем карать бес-
пощадно! — патетически повторил он его слова.
Кобылинский благодушно потянулся в кресле и, не спе-
ша закурив сигару, продолжал:
— Вам, Викентий Федорович, поручается исполнять
функции следователя при отряде особого назначения,
который возглавит полковник Поликарпов. Задача пре-
дельно проста: заблудших и колеблющихся возвращать в
строй. Ну, а тех, кто насквозь пропитался большевистской
пропагандой, подвергать публичным экзекуциям. Имеете
ли какие-нибудь возражения?
— Никак нет! — с готовностью отозвался Халзанов.
— А вы? — обратился полковник к Поликарпову.
Тот вытянулся в струну и жестко щелкнул каблуками:
— И сучья обрубим, и стволы повалим!..
Колокола церквей зазвонили к обедне, все трое перекре-
стились и пошли в Преображенский собор, надеясь увидеть
там самого адмирала.
* * *
Денис Фаддеевич завтракал, когда в столовую вбежала
перепуганная Серафима.
729—437
257
— Батюшка хозяин,— запыхавшись, выпалила она,—
там военные понаехали. Целый полк!
— Так уж и полк? — недовольно буркнул Пташкин,
поднимаясь из-за стола.
Через порог без стука ввалились два человека: один —
в штатском, второй — в форме полковника. Несколько
мгновений мельник пристально рассматривал их, затем
обрадованно протянул:
— Мать честная! Да, никак, Викентий Федорович с
Анисимом Матвеевичем ко мне пожаловали! Рад видеть
вас в добром здравии.
Те, в свою очередь, тоже не удержались от воскли-
цания:
— Пташкин? Вот, оказывается, где вы гнездо свили,
пропавшая душа. Ну-у!
Хозяин засуетился:
— В аккурат к завтраку угадали. Милость адмирала
безмерна! Под этими образами хочу заверить, что служу
ему верой и правдой. Да и сынок мой где-то там, среди
вас,— Пташкин хорошо понимал, что старые друзья при-
ехали совсем не затем, чтобы просто свидеться.
Не прошло и двадцати минут, как на столе появился
шустовский коньяк, ветчина, свежая рыба и фрукты.
Усаживаясь по правую руку от хозяина, Халзанов не
удержался:
— В достатке живете, между прочим. Словно в добрые
старые времена.
Пташкин притворно вздохнул:
— Какой там достаток, господа! Крохи! Держу не-
большой припас исключительно для приятных визитеров.
Вот как в сегодняшнем случае.
В комнату вплыла Мария Никитична:
— Здравствуйте, земляки дорогие! — Лицо просветле-
ло, хотя голос звучал, как осенняя льдинка.
Оба гостя поднялись с места и галантно поцеловали
ей руку.
— Господа! Давайте выпьем,— заторопился вдруг
Пташкин,— и помянем царя-батюшку.
Все чинно встали и церемонно выпили.
— Кстати, есть слух, что царю-батюшке удалось
спастись,— тихо обронил Пташкин и выжидательно уста-
вился на Халзанова.
— Эх, Денис Фаддеевич! — хлопнул его по плечу
Поликарпов.— Язык тереть — не плуг переть.
258
После сумбурной и пространной беседы переключи-
лись на вопросы, волновавшие гостей.
— Значит, дезертиров ловите? — хмыкнул Денис Фад-
деевич.
— Приходится,— отдуваясь, икнул солидно захме-
левший Поликарпов.— Да и бывшими пленными инте-
ресуемся. Немало их по округе шляется. Кстати, вот и у
вас какой-то серб в механиках числится.
— Числится,— мгновенно насторожился Пташкин.—
А что? Парень безвредный, политикой не занимается.
Халзанов неопределенно крутанул шеей:
— Хм! Не занимается, говорите? А вот мы проверим,—
тут он перехватил взгляд Поликарпова и моментально
умолк.
Тревога закралась в сердце Пташкина: «Неужто за
сербом прибыли?» Мельник неосознанно ставил личный
интерес выше всякой политики. Ему нравилось, что новый
работник исправно вел свое дело. Поэтому между ними
быстро наладились доверительные отношения. Иосип Броз,
так звали серба, рассказал кое-что о своей прошлой жизни.
В 1913 году он был призван в австро-венгерскую армию.
Когда в Европе развернулись боевые действия, его
арестовали за антивоенную пропаганду и, спустя не-
сколько месяцев, отправили на Карпатский фронт. В апре-
ле пятнадцатого он был ранен и попал в плен. Умолчал он
только о том, что после излечения находился в лагере
для военнопленных на Урале, где вел политическую аги-
тацию среди рабочих железнодорожных мастерских города
Кунгура. После Февральской революции приехал в Петро-
град, там был арестован и три недели просидел в Петро-
павловской крепости, откуда под конвоем был выслан
в Сибирь. По дороге бежал. В октябре 1917 года вступил
в Омске в Красную гвардию. Участвовал в боях с бе-
логвардейцами в районе станции Марьяновка.
В Омске осенью 1917 года Иосип Броз вступил в Ком-
мунистическую партию Югославии (в Югославскую сек-
цию, которая работала при Омском областном комитете
РСДРП (б). Партийную кличку «Тито» Иосип Броз
взял в 1934 году, уже будучи членом Политбюро ЦК КПЮ.
В период военной диктатуры Колчака Иосип Броз неко-
торое время скрывался в одном киргизском селе, верстах
в шестидесяти от Омска, работая механиком на мельнице
богатого киргиза Исая Джаксенбаева.
Бросив старое место работы, он устроился на мельницу
729* 259
Пташкина. Здесь, как и на мельнице Исая, Иосин Броз вел
агитацию среди крестьян, чтобы они не давали зерна кол-
чаковской армии и не вступали в ее ряды.
«Неужели,— размышлял Пташкин,— Халзанов с По-
ликарповым до всего этого докопались? Осипа надо не-
медля предупредить. Пусть уносит ноги. А с меня какие
взятки? Скажу: ничего не знал, ничего не ведал, в нутро
к сербу не лез».
К вечеру гости перепились окончательно. Даже мало
пьянеющий Халзанов еле ворочал языком. Что же каса-
ется Поликарпова, то тот уронил голову на стол и звучно
всхрапнул. Обоих с трудом дотащили до отведенной им
комнаты и уложили в постель.
В темноте Пташкин пробрался в баню. Иосип, при-
таившись в дальнем углу, за бочкой, вглядывался в
мутное оконце. На дворе полыхал костер, прохаживался
вооруженный солдат. Слышалось ржанье лошадей, у ко-
лодца звенела цепь.
— Понаехало гостей, словно чертей,— прошептал Де-
нис Фаддеевич, ставя на лавку принесенный с собой
узелок.— О тебе справлялись. «В большевиках,— гово-
рят,— ходит твой механик. Крестьян на бунт поднимает».
Чуешь?
— Чую. Ходить надо,— механик встрепенулся, по-
чувствовав, как болезненно и тревожно застучало сердце.
— Надо уходить,— согласился Пташкин.— Вот я тебе
тут кое-что на дорожку приготовил. Сгодится.
Приблизившись к нему, серб нащупал в потемках его
руку и крепко стиснул:
— Спасибо, хозяин! Ты хороший товарищ!
— Товарищи — это у красных. А я просто человек. Да-
вай-ка поторопись, в любую минуту могут нас здесь при-
жучить. Скройся где-нибудь на недельку, а потом, когда
шум поутихнет, возвращайся.
Подхватив узелок, Иосип секунду постоял перед мель-
ником и, дружески хлопнув его по плечу, нырнул в ночную
мглу. Денис Фаддеевич еще немного побыл в бане, затем
осторожно вернулся в дом.
На следующее утро Пташкин спозаранку растолкал
гостей.
— Господа любезные,— суетился он,— да пробудитесь
ради бога! Ведь сбежал этот каналья серб, как в воду ка-
нул. Да еще и часть моих вещичек унес, ворюга!
260
Быстро позавтракав, Халзанов с Поликарповым
засобирались в дорогу.
Когда гости уехали, Денис Фаддеевич со злостью плю-
нул им вслед:
— Разбойники. Какого работника меня лишили!
С месяц он еще ждал возвращения Иосипа, но судьба
так и не свела его больше с человеком, которому впослед-
ствии суждено было стать видным политическим и военным
деятелем Югославии и международного коммунистическо-
го и рабочего движения — Иосипом Броз Тито.
Впоследствии он с особой гордостью отмечал, что на
стороне Советской власти в частях Красной Армии с ору-
жием в руках сражалось свыше тридцати пяти тысяч
представителей народов Югославии, оказавшихся в то
время в революционной России. Среди них — бесстрашные
герои Олеко Дундич и Данило Сердич, которые на
XI съезде РКП (б) встречались с Лениным.
Глава седьмая
Летом девятнадцатого года Красная Армия перешла
в наступление по всему Восточному фронту. Первого июля
были освобождены Кунгур и Пермь, а тринадцатого
июля — Златоуст. Наиболее дальновидным белым офице-
рам стало ясно, что и Екатеринбург им тоже не удержать. В
городе среди буржуазии началась паника. Срочно эвакуи-
ровались городские учреждения.
В особняке на улице Вознесенской тоже все было го-
тово к бегству.
— Что же с нами будет? — упрямо смотрела в глаза
Сержу Жигалову Ольга Пименовна.
— Как-нибудь образуется,— пытался тот ее успоко-
ить.— Наши неудачи — явление временное. Колчак не-
пременно вступит в Москву.
Теперь Жигалов ходил в капитанских погонах, служил
в отделении контрразведки и производил на окружающих
впечатление человека, посвященного в самые сокрытые
тайны.
— Господа, хочу сообщить вам важную новость,—
как-то торжественно заявил капитан в гостиной Коло-
кольцевой,— мой начальник, подполковник Винокуров,
послан адмиралом через линию фронта с особым заданием
к Деникину. Теперь армия Антона Ивановича будет
главной силой Антанты.
261
— Но что будет с Екатеринбургом? — Голос хозяйки
дрожал.
Собеседник лишь глубокомысленно заметил:
— Нет резона удерживать его ценой большой крови,
когда вот-вот фронт большевиков по всем швам затрещит
и вся Пятая армия Тухачевского в районе Челябинска
попадет в «мешок».
— Прекрасно. Но что вы посоветуете предпринять
лично мне? — не сдерживая раздражения, спросила Ко-
локольцева.— Неужели вы полагаете, что с приходом
красных я буду чувствовать себя, как у Христа за пазухой?
Да ведь любая баба донесет им: дескать, барыня принима-
ла у себя офицеров, кормила, поила и развлекала их. Разве
этого мало, чтобы поставить меня к стенке? Подумайте
над этим хорошенько,— и Ольга Пименовна гневно от-
вернулась.
— Пожалуй, вы правы, надо действительно что-то
предпринимать. Но что?
— Я думала, именно вы подскажете мне выход из по-
ложения.
— Остается одно,— мучительно выдавил он из себя,—
уходить вместе с нами.
— Но мне необходима твердая гарантия, что я вернусь
сюда.
Жигалов с острым любопытством посмотрел в глаза
своей возлюбленной.
— Понимаю. Вы хотите спрятать здесь какие-то цен-
ности. Не рекомендую. Лучше захватите их с собой.
Женщина усмехнулась:
— Какие ценности, Серж?! Откуда? Я давно пожертво-
вала их на наше движение во имя освобождения царя.
Когда в Екатеринбург прибыл генерал Волков — воен-
ный комендант Омска,— я вручила ему медальон из
малахита, обрамленный платиновой сканью с изумрудом.
Позднее я узнала, что мой медальон он подарил своей
любовнице Ванде Ясинской. Еще более дорогой подарок
я вручила монаху Афанасию, когда он поехал в Алапаевск
организовывать побег Елизаветы Федоровны. Это был пер-
стень из золота с изображением на гемме известной битвы
Александра Македонского с Дарием. У монаха Афанасия,
как вам известно, была любовница Елена Эгерт, бывшая
гувернантка тобольского вице-губернатора Уварова.
Я и ей вручила точно такое же кольцо, только на гемме
был изображен Петр Великий на коне в бою под Пол-
262
тавой. Это кольцо она должна была передать Уварову,
когда тот искал связь с приближенными к царской семье,
находившейся в Тобольске. Но, увы, не стало ни монарха,
ни моих драгоценностей.
— Разумеется, в вашей воле не открывать передо мной
карты. Только я искренне сомневаюсь, будто такая пре-
дусмотрительная женщина, как вы, полностью раздали
свое богатство. Ведь ваш покойный папаша ворочал мил-
лионами.
Разговор, готовый вот-вот перерасти в конфликт, на-
рушил Дмитрий Дмитриевич. Шумно хлопнув дверью, он
вошел в гостиную, размахивая каким-то листком.
— Полюбуйтесь, господа, полюбуйтесь!
Не дожидаясь, пока кто-то протянет к бумаге руку,
он сам начал читать:
— «Добрый день, товарищи красноармейцы!
Приветствуем вас за ваши блестящие успехи. И шлем
всем насильно мобилизованным фронтовикам Тобольской
губернии горячий привет с пожеланием всех благ в мире.
Мы чувствуем, что близок час расплаты над колчаков-
щиной. Вам нужно нанести сейчас последние могучие уда-
ры, и армия Колчака рухнет. Просим вас, товарищи
красноармейцы, напирайте попуще и тем более старай-
тесь обходом захватить нас в плен. Все мы готовы поки-
нуть Колчака и прочих приспешников царского режима.
Но под охраной их плетей и расстрелов приходится пока
оставаться в рядах белой банды.
Ну, до свиданьица, товарищи, надо удирать.
Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Все-
российская Советская Федеративная Республика!
Солдаты-тоболяки».
Дмитрий Дмитриевич с остервенением швырнул листок
на ковер.
— Всех бы этих писак под пулемет. Подобную мерзость
сплошь и рядом находят в окопах передовой линии. Наши
доблестные воины пишут письма противнику, полные люб-
ви и уважения.
— Какому противнику? — состроил скептическую
мину Жигалов.— Давайте трезво смотреть на вещи. Разве
мужик мужику может быть врагом?
С нескрываемым удивлением Дмитрий Дмитриевич
вплотную подступил к Сержу, буравя его колючим взгля-
дом:
263
— Что вы имеете в виду, сударь? Извольте объяс-
ниться!
— Изволю,— вдруг истерично закричал капитан.— Все
летит к черту! Вам это понятно? Мы просто марионетки,
которых дергают за ниточки. Дергают все, кому не лень:
французы, англичане, японцы, американцы.
Дмитрий Дмитриевич гневно сжал кулаки.
— Вы соображаете, о чем говорите? Или у вас сдали
нервы? А знаете ли вы, что такое родина?
— Знаю, потому и говорю,— язвительно ответил Жи-
галов и добавил: — Родина — это место, где родные мо-
гилы.
— Обложил бы я вас как следует,— тоном пренебре-
жительного превосходства сказал Дмитрий Дмитрие-
вич,— но я не любитель крепких слов.
— А-а,— Жигалов с силой ударил ладонью по лом-
берному столику и вышел из гостиной.
Несколько минут длилось молчание. Потом Дмитрий
Дмитриевич сдержанно произнес:
— За нашим капитаном необходимо присмотреть,
чтобы он не натворил глупостей.
* * *
В полночь Ольга Пименовна, крадучись, пробралась
на Ивановское кладбище. Под сводами вековых деревьев
дрожали ночные тени кустов, луна серебрила памятники
и неровным светом обливала свежие и старые могилы.
Ольга Пименовна осторожно шла к могиле родителей.
Она пришла сюда спрятать золото и бриллианты.
Жигалов не заблуждался, когда расспрашивал ее о
фамильных ценностях. Часть капитала была надежно уп-
рятана в иностранном банке, а вот с благородным ме-
таллом и драгоценными камнями Ольга Пименовна пред-
почитала до последнего времени не расставаться. И теперь,
под массивной надгробной плитой она, торопясь и часто
дыша, вырыла углубление и бережно опустила в него
тяжелый ящичек, завернутый в парусиновое полотно,
пропитанное смолой. Разровняла землю и, как могла,
замаскировала углубление. Потом присела на краешек
мраморной скамьи и несколько минут истово молилась.
Вдруг неподалеку резко хрустнул сучок. Колокольцева
настороженно оглянулась. Она поднялась и быстро су-
нула руку во внутренний карман накидки, где лежал
револьвер. Сделала пару шагов в направлении услышан-
264
ного треска. Полушепотом, но твердым голосом спросила:
— Кто там?
Ответа не последовало. Вскоре опять раздался хорошо
различимый хруст. Ольга Пименовна двинулась прямо на
него.
— Стойте там, где стоите,— громко приказала она,—
иначе я вас пристрелю, как куропатку.
Донесся смешок, а затем отчетливо прозвучал голос
Дмитрия Дмитриевича:
— Вот этого я, честно признаться, не ожидал. Никак
не думал, что бывшие послушницы монастыря умеют об-
ращаться с огнестрельным оружием.
— Умеют,— ледяным тоном обронила Колокольце-
ва.— Кстати, я тоже не ожидала вас встретить здесь.
Допускала, что за мной способен подсматривать Серж, но
не вы!
Фигура Дмитрия Дмитриевича расплывчато выступи-
ла из-за кустов.
— Не приближайтесь,— остерегла его Ольга Пиме-
новна,— нажму на курок без всякого предупреждения.
Мужчина замер:
— Каюсь, я был о вас невысокого мнения. Но теперь
вы мне нравитесь.
— Почему? — Колокольцева не спускала с него ре-
вольвера.
— Потому что действуете решительно и мужественно.
— Благодарю. Однако комплименты неуместны. Отве-
чайте, зачем вы тут?
— Отвечаю: следил за вами.
— И много выследили?
— Вполне достаточно для того, чтобы обратиться с
деловым предложением: пошлите к дьяволу вашего
слюнявого Сержа и вручите свою судьбу мне. Обещаю
любовь и поддержку в трудный час.
Ольга Пименовна быстро отступила назад, не сводя с
него револьвера.
— Стоять! — жестко крикнула она.— Не нужно иску-
шать судьбу, о которой вы только что упомянули. Так чем
вызвано ваше неожиданное предложение?
— Но это же ясно: я видел, как вы спрятали какой-то
сверток на родительской могиле. Зная вас как прозорли-
вую женщину, делаю заключение: вы укрыли драгоцен-
ности, с которыми опасно таскаться по нынешним дорогам.
Правильно?
265
Ольга Пименовна презрительно улыбнулась одними
уголками губ и, молча проглотив обиду, высокомерно
произнесла:
— Допустим. И что же дальше?
— А дальше следует принять решение: переправим
вас и ваши сокровища за границу. Я берусь это устроить.
Поженимся и будем жить в Париже. Это намного лучше,
чем умереть на могиле с золотом.
Женщина некоторое время молчала, потом глухо
промолвила:
— Значит, хорошее прошлое уже не возвратится?
— Любое прошлое никогда не возвращается,— жестко
отрезал Дмитрий Дмитриевич.— Не надо строить ил-
люзий и воздушных замков. С большими деньгами можно
в любой стране хорошо устроиться. Если вам не понравит-
ся Париж, можно обосноваться в Лондоне, Риме, любой
столице мира.
— А родина? Вы же всегда пытались казаться самым
преданным ее сыном.
— Но она растоптана грязными сапогами: и русскими,
и иноземными. Той России, которую я любил, больше нет.
Последние его слова оборвал выстрел. За ним грянул
второй, третий. Она посмотрела на убитого Дмитрия
Дмитриевича тяжелым взглядом и тихо произнесла:
— Теперь уж никто не узнает о моем кладе.
* * *
Отряду, которым командовал Степан Державин, дали
сутки на отдых, и обросший щетиной Наливайко пред-
ложил:
— А не заглянуть ли нам с вами, товарищ командир,
ко мне домой?
— Как домой? — не понял Степан. Для него это слово
уже потеряло свой изначальный смысл.
— Хочу напомнить, что до встречи с вами и до за-
числения меня в Красную Армию я проживал именно
здесь, в Екатеринбурге.
— Я ведь из Сысерти,— улыбнулся Степан.
— Я тоже люблю Урал!
— Воевали мы вместе с вами ровно год,— продолжал
Наливайко и, облизнув пересохшие губы, добавил: —
Можно бы и отпраздновать наш маленький юбилей.
— Так где же вы жили, Алексей Васильевич? — по-
интересовался Державин.
266
— На Покровском проспекте, недалеко от гостиницы
«Американская».
Державин оставил отдыхавший отряд на попечение
своего помощника Андрея Коровина, а сам с Наливай-
ко тронулся в путь.
Добравшись до Покровского проспекта, остановились
возле одноэтажного дома с выбитыми окнами и рас-
пахнутыми настежь дверями. На крыльце валялись какие-
то тряпки, солома и деревянный сундук с оторванной
крышкой.
Внутри царил полный хаос. Тяжелая старинная мебель
была сдвинута, кое-что из нее было опрокинуто. Громад-
ный стальной сейф открыт.
В комнате Алексея Васильевича был тот же беспоря-
док. Он посмотрел на разбросанные вокруг предметы и
вздохнул:
— В данной комнате я когда-то имел честь познако-
миться с Натальей Ивановной Державиной.
У Степана расширились глаза:
— Вы знали мою маму?
— Знал,— с радостной улыбкой ответил Наливайко.
Дело в том, что еще раньше я познакомился с вашим
дедом Иваном Трофимовичем Туркиным.
— С моим дедом? — Изумлению Державина не было
предела.
— Это произошло в деревне Черноусово, на берегу
речки Исети, куда летом 1907 года я приехал рисовать
природу. Написал и вас с дедом на ее фоне. Между про-
чим, где он теперь, что с ним?
Державин помрачнел, опустил голову. Тихим голосом,
словно возвращаясь в прошлое, рассказал о том, как
бродяжил с Иваном Трофимовичем по Сибири, как схоро-
нил его там, вдали от родных мест.
— Собственно говоря, портрет ваш и деда послужил
причиной моей встречи с вашей матерью,— продолжал
Наливайко.— Она увидела его на выставке частных
коллекций в Перми и приехала ко мне, чтобы навести
справки о вас...
— А где картина сейчас? — спросил Степан.
Наливайко как-то странно поглядел на Степана и вдруг
стукнул себя ладонью по лбу:
— Послушайте, вы подали мне замечательную идею!
Владелица картины Ольга Пименовна Колокольцева жила
на Вознесенской улице. Она приглашала заходить, но все
267
было некогда. Теперь, по-моему, самое время нанести
визит. Вы не возражаете?
* * *
Особняк на Вознесенской казался вымершим. Ворота
прочно закрыты. За высоким забором не слышалось лая
собак. Парадное крыльцо было грязным и запущенным.
Алексей Васильевич дернул за шнур звонка. Спустя
несколько минут изнутри раздался робкий женский го-
лос:
— Кого надо?
— Хозяйку,— успокаивающим тоном сказал Нали-
вайко,— Ольгу Пименовну.
— А их нету-с. Они уехали-с.
— Откройте-ка!
— А вы откель? — уже совсем испуганно осведомил-
ся тот же голос.
— Представители Советской власти. Откройте!
Через минуту загремели цепочки, задвигались щеколды
и дверь распахнулась. Державин с Наливайко увидели
перед собой молодую девушку в голубой вязаной кофточ-
ке и черной юбке, в резиновых сапогах.
— Ты кем будешь-то? — миролюбиво спросил Нали-
вайко.
— Прислугой. Горничной.
— Дом, что ли, сторожишь?
— Ага. Барыня, когда уезжала, наказывала никого
сюда не впускать. Пригрозила: «Вернусь — за все взыщу!»
— Запомни: бар больше нет.— Державин решительно
переступил порог.— Веди, показывай, где твоя барыня
держала картины.
— А эвон. В каждой комнате развешаны.
Разговаривая, они приблизились к спальне Колоколь-
цевой. Прислуга толкнула дверь, и Наливайко восклик-
нул:
— Вот она!
На стене висела небольшая по размерам картина. С
нее на Державина непринужденно глядели седобородый
старик и вихрастый парнишка.
Степан взволнованно подошел к картине и, не отры-
ваясь, молча всматривался в родные черты деда. Потом,
не в силах сдержать своих чувств, крепко обнял худож-
ника.
268
— Алексей Васильевич, завтра же буду просить коман-
дование отчислить вас из отряда.
— Почему? — растерялся Наливайко.— Чем же я
проштрафился?
— Это мы перед вами проштрафились, разрешив вам
взять в руки винтовку. Такой талант, как ваш, необхо-
димо беречь. Он еще пригодится трудовому народу. Вот
об этом я и доложу в Политотделе.
Глава восьмая
План разгрома Колчака был разработан под непосред-
ственным руководством ЦК партии. Основной удар по
врагу наносила южная группа войск Восточного фронта
под командованием талантливого полководца Михаила
Васильевича Фрунзе. Членом Военного совета был наз-
начен молодой опытный большевик Валериан Куйбышев.
28 апреля 1919 года советские войска южной группы пере-
шли в контрнаступление. Оно развивалось очень успешно.
За сорок дней упорных боев Красная Армия разгромила
четыре колчаковских корпуса и освободила большую
территорию Предуралья и Южного Урала. В этих боях
особенно отличилась 25-я дивизия под командованием
легендарного начдива Василия Ивановича Чапаева, воен-
ный талант которого под руководством М. В. Фрунзе
раскрылся в полную силу.
Успешное наступление южной группы войск под Бу-
гурусланом, Бугульмой, а затем освобождение Уфы пе-
реросло в решающее наступление Красной Армии по все-
му Восточному фронту. Теперь основной задачей стала
борьба за освобождение Урала. Еще 29 мая В. И. Ленин в
телеграмме Реввоенсовету Восточного фронта потребовал
освободить Урал до наступления зимы. Он писал: «Если мы
до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции
неизбежной. Напрягите все силы... Следите внимательнее
за подкреплениями: мобилизуйте поголовно прифронтовое
население; следите за политработой. Еженедельно шифром
телеграфируйте мне итоги»*.
Чтобы выполнить задачу, поставленную В. И. Лени-
ным, были образованы из состава 2-й армии (командарм
В. И. Шорин) две группы: 21-я стрелковая дивизия (нач-
див Г. И. Овчинников) и 28-я стрелковая дивизия (нач-
див В. М. Азин), поддерживаемая бригадой 5-й дивизии.
1 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч.— Т. 50.— С. 328.
269
Главные силы этих дивизий при содействии восставших
рабочих Екатеринбурга, сломив сопротивление белогвар-
дейцев, пятнадцатого июля освободили город. Тысячи
жителей с красными флагами вышли навстречу освобо-
дителям. Повсюду раздавались революционные песни.
Части белогвардейцев были обращены в бегство.
Наступление Красной Армии на Восточном фронте в
течение всего лета 1919 года продолжалось. Преодолевая
упорное сопротивление врага, красные войска настойчиво
продвигались вперед. В конце июля завершили освобож-
дение Урала. После освобождения Челябинска командо-
вание Восточного фронта от имени всего состава войск
доложило В. И. Ленину: «Дорогой товарищ и испытанный
верный наш вождь! Ты приказал взять Урал к зиме. Мы
исполнили твой боевой приказ. Урал наш. Мы идем теперь
в Сибирь... Больше Урал не перейдет в руки врагов Со-
ветской Республики. Мы заявляем это во всеуслышание.
Урал с крестьянскими хлебородными местами и с заво-
дами, на которых работают рабочие, должен быть рабоче-
крестьянским»1.
Продвигаясь дальше, войска Восточного фронта
освободили значительную часть Сибири и в августе 1919
года вышли на реку Тобол.
24 августа 1919 года В. И. Ленин обратился к рабочим
и крестьянам с Письмом по поводу победы над Колчаком.
Он призывал извлечь из разгрома Колчака необходимые
уроки для дальнейшей борьбы. С присущим ему мастер-
ством и прозорливостью Владимир Ильич раскрывает
источники наших побед и указывает пути окончательного
разгрома контрреволюции. «Беспощадная борьба ка-
питалу и союз трудящихся, союз крестьян с рабочим клас-
сом — вот последний и самый важный урок колчаков-
щины»2,— писал В. И. Ленин, заканчивая свое Письмо к
рабочим и крестьянам.
К ноябрю 1919 года части 27-й дивизии с боями продви-
гались к Омску — «столице адмирала». В Омске Колчак
сосредоточил все свои оставшиеся резервы. Насколько
позволяла равнинная местность, город был опоясан воен-
но-инженерными, фортификационными оборонительными
укреплениями. Газеты и журналы колчаковского прави-
тельства трубили, что город превращен в неприступную
1 История гражданской войны в СССР.— М., 1959.— Т. 4.— С. 132.
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 39.— С. 159.
270
крепость. Но главные силы колчаковцев были уже раз-
громлены Красной Армией.
Перед огромной картой Сибири, висящей на стене ка-
бинета Колчака, стоит военный министр барон Будберг и
втыкает красные флажки, отмечая районы крестьянских
восстаний.
— Смотрите, Александр Васильевич, что получает-
ся,— слегка откашлявшись, проговорил барон.
— Вижу, вижу,— размеренно произнес Колчак. И,
презрительно сощурив глаза, продолжал: — Эти восста-
ния, как сыпная болезнь, начали покрывать всю Сибирь.
Когда Будберг вышел, адмирал Колчак достал из шка-
фа японский «клинок Котейсу» и стал смотреть на него,
сидя в полутьме у камина. В мрачные для себя часы он
поклонялся «культу холодной стали», выискивая на
блестящей полосе клинка желаемые тени великих полко-
водцев прошлого. Он понимал, что приближается трагиче-
ский конец. Вспоминал, как на совещании в Екатеринбурге
генерал Пепеляев пообещал ему в полтора месяца овла-
деть Москвой. В те радужные минуты адмиралу заманчиво
рисовались рассеянные на полях сражений красноармей-
ские дивизии, а его полки с развернутыми знаменами
вступают в древнюю столицу, жители которой встречают
их хлебом-солью. Но еще более торжественно представ-
лял он победоносную картину: как принимает парад своих
войск в Кремле.
А что вышло на деле? Красная Армия подходит к Ирты-
шу. По всей Сибири и на Дальнем Востоке действуют пар-
тизанские отряды.
На следующий день, около десяти часов утра, на пороге
кабинета показался ротмистр Князев, личный адъютант,
известный на весь Омск, молодой забулдыга.
— Господин адмирал, прибыл барон Будберг.
— Просите,— кивнул Колчак.
Генерал Будберг, высокий, костлявый, со впалыми
щеками и глубоко запавшими глазами, быстро вошел и
поклонился. Военный министр к оперативным делам имел
косвенное отношение, но к его советам Колчак прислуши-
вался постоянно, ценя военный опыт генерала, командо-
вавшего в мировую войну корпусом.
Окинув усталым взглядом барона, Колчак встал и по-
шел ему навстречу.
— Господин адмирал, я пришел, чтобы кратко выра-
зить свое мнение,— четко, по-военному отчеканил гене-
271
рал.— Война с большевиками проиграна. Прошу проще-
ния, но это, к сожалению, так.— Барон пожевал бескров-
ными губами и продолжал: — Для победы нужны большие
стратегические резервы, а их нет. Происходит массовый
переход солдат на сторону Красной Армии. Ничего не
получается и с формированием новых дивизий. Наши ка-
рательные отряды не справляются с партизанами, они
попросту не вступают с ними в бой. Уральские рабочие-
красноармейцы и сибирские крестьяне-партизаны стре-
мятся к сближению. И если таковое произойдет, петля
сомкнется на нашем горле.
По мере того как барон излагал свои выводы, лицо
адмирала мрачнело, правая щека начинала подергиваться.
— Вы все сказали? — не выдержал, наконец, Колчак.
— Да, все, господин адмирал.
— В известной степени вы правы,— устало выдавил
из себя Колчак.— Вы значительно облегчили мое решение.
* * *
Капитан Жигалов, осуществляющий связь между кол-
чаковской ставкой и командованием чехословацкого кор-
пуса, яснее многих других видел, что наступил крах белого
движения.
В тот день, вернувшись в тесный гостиничный номер,
где он квартировал вместе с Ефремом Щукиным, капитан
впал в сильную депрессию. Сидя на неприбранной кровати,
он молча пил вино из эмалированной кружки. Глаза его
постепенно наливались тяжестью и пустотой. Играл
граммофон.
— Кажется, вы сегодня не в духе, Серж? — подал го-
лос Щукин, лежавший на кровати у противоположной
стены.— Нервы у вас пошаливают.
Жигалов не ответил. Пошатываясь, он встал и подошел
к окну. Бесстрастно уставился в мутное стекло.
По улице, разбрызгивая осеннюю грязь, скакали ка-
заки.
— Конец,— без всякого выражения произнес капи-
тан.— Комедия окончена.
— Чего? — не понял Ефрем.
Жигалов посмотрел на него невидящими глазами, в ко-
торых стояли слезы:
— Все летит к черту, все...
— Придите в себя, Серж...— Щукин вскочил с кой-
ки.— Вам не следует так много пить.
272
Капитан внезапно побагровел:
— Прочь, скотина! Ты еще смеешь мне указывать,—
он потянулся рукой к висевшей на ремне кобуре.
Испуганный Ефрем бросился было к нему, чтобы удер-
жать, но Жигалов, несмотря на опьянение, резко от-
толкнул его и выхватил наган:
— Убью, как собаку! Убью-у-у!
Щукин опрометью выскочил за дверь. Перекрестив-
шись, кинулся в соседний номер к Ольге Пименовне.
За стеной грохнул выстрел. Ефрем вздрогнул и трусли-
во стал озираться. Ольга Пименовна вскочила с дивана.
Когда они подошли к номеру Жигалова, в дверь уже
ломились два офицера.
Он лежал на полу, уткнувшись лицом в старый, по-
тертый ковер. Правая рука была откинута, рядом лежал
наган. С виска медленно стекала струйка крови.
Колокольцева стояла, прислонившись к косяку двери,
и внешне абсолютно не реагировала на происшедшее.
Щукин переводил взгляд с нее на безжизненное тело Сер-
жа, и в его мыслях все настойчивее стучало: «Бежать! Не-
медленно бежать! Пусть они тут пропадут пропадом!»
* * *
Комиссар партизанского отряда Емельян Максимович
Державин отсыпался в крестьянской избе после трехне-
дельного похода. Проснулся он оттого, что кто-то неми-
лосердно тряс его за плечо. С трудом открыв глаза, увидел
над собой худощавое лицо командира отряда Леонова.
— Вставай, комиссар,— хмуро сказал тот.— Ордина-
рец Черкашина из-под Барнаула прибыл.
— С какими вестями?
— С плохими, очень плохими.
Емельян Максимович мгновенно вскочил с постели.
Сунул ноги в сапоги, накинул на плечи кожаную куртку
и вышел из крохотной комнаты в просторную горницу.
За столом сидел ординарец Черкашина Федор Конап,
сумрачно уставясь в одну точку. На облезлой клеенке
лежал распечатанный пакет.
— Извини, он адресован мне,— пряча глаза, сказал
Леонов,— я и вскрыл его.
Державин быстро прочитал письмо. Черкашин со-
общал о гибели его жены Натальи. Емельяну показалось,
что сердце у него останавливается, а сам он летит куда-то
в пропасть.
10—437
273
Минут десять в горнице стояло тягостное молчание.
Комиссар, уронив письмо на колени, сгорбился и словно
бы оцепенел. Конап беззвучно шмыгал носом.
— Держись, Емельян,— Иван Михайлович Леонов по-
мужски обнял друга.— Сейчас нам никак нельзя раски-
сать. Кроме того, Черкашин пишет о твоем старшем сы-
не — он в Красной Армии. 3-начит, не все потеряно. Разо-
шлем запросы, узнаем, где он служит. А от потерь никто
из нас не застрахован, на войне они неизбежны.
Фёдор Конап, перестав шмыгать носом, деликатно пе-
реводил речь в другое русло:
— А я ведь, товарищ комиссар, знаю вашего Степку.
Бродяжили мы вместе.
Слабая улыбка тронула губы Емельяна Максимовича:
— Хоть и не слишком искусно пытаешься ты сменить
тему разговора, но спасибо тебе, парень. Так где вы все-
таки бродяжили, в каких краях?..
* * *
О том, что в деревню Дремотино возвратился Ефрем
Щукин, никто из жителей даже не догадался. К отцовскому
дому пробрался он темной ночью, тихо постучал в окно,
а когда Варвара Симеоновна открыла дверь, торопливо
шмыгнул в щель и тут же скомандовал:
— Запирай, мать, запирай. Кажись, никто не видел.
Лишь после того, как пожилая женщина закрыла две-
ри на все крюки и щеколды, он облегченно вздохнул и
поздоровался:
— Вот, стало быть, и я. Принимай блудного сына.
Варвара Симеоновна запричитала:
— Ефремушка! Живой! Да где же ты столько лет
скитался?
Снимая в углу сапоги, Щукин спросил:
— Власть-то кто в деревне держит?
— Совет какой-то избрали. Одна голытьба в нем уп-
правляет. Красный флаг над хибарой Прокушевых пове-
сили. Помнишь Прокушевых-то?
Ефрем нетерпеливо отмахнулся:
— Давай, мать, так условимся: я никого не помню и
меня никто.
На полу, рядом со скинутыми сапогами, лежали теперь
рваный полушубок и шапка. Щукин перешагнул через них,
разминая ноги. Прошелся по комнате и опустился на
стул напротив матери.
274
— Никому не следует знать, что я возвратился. По-
нимаешь?
— Понимаю,— беспокойно посмотрела на него мать.—
Чаво ты такого натворил?
Сын начал терять выдержку:
— Да ничего не натворил! Просто время сейчас смут-
ное — лучше где-нибудь в уголке отсидеться.
Варвара Симеоновна, наконец, поняла, о чем идет
речь.
— Сообразила, сынок: спрятаться тебе надо.
Щукин сидел, потирая рукой многодневную щетину на
скулах. Мать вскочила с места, засуетилась:
— Чего ж это я расселась? Ты ведь с дороги. Умыть-
ся тебе надо, переодеться, поесть. Проголодался, чай.
Она схватила в охапку брошенную у порога одежду,
вынесла в сени. Оттуда, стараясь не шуметь, притащила
цинковое корыто, поставила на пол в горнице. Приготовила
теплую воду.
Пока Ефрем полоскался в корыте, Варвара Симеоновна
собрала на стол. Потом они ужинали, почти не разгова-
ривая. Наконец, насытившись, сын спросил:
— Ну, а с отцом-то что произошло? Из твоего письма
я только и знал: нашли его убитым на дороге — и никаких
подробностей.
— А их и нет, подробностей-то. Поехал он к батюшке
Савватею в гости. Жду я его, жду, дождаться не могу.
Уж ночью сбила народ и отправились на поиски. Верстах
в трех от села на него наткнулись. Лежит посреди дороги
с простреленной грудью, мертвый. Вот тебе и все подроб-
ности. А вот у отца Савватея кое-какие думки есть.—
продолжала она, подумав.— С тобой он поделится.— И
тяжело вздохнув, она принялась стелить сыну постель.
4- * *
Священник Савватей жил в соседнем селе Крутояро-
ве, поблизости от небольшой, но ухоженной церкви.
Щукина он встретил без особого радушия, но по-дело-
вому:
— Кров я тебе, сыне, предоставлю. Но загодя преду-
преждаю: пустого безделья не потерплю. Нужны ныне
воинственные руки.
Ефрем изумленно взглянул на него:
— С кем воевать-то, батюшка?
— С сатаной! — коротко отрезал Савватей.— С крас-
10*
275
ной сатаной! Сему богоугодному призыву и следуй, сы-
не,— заключил свою речь отец Савватей.
Согласно покивав, Ефрем просительно глянул на ба-
тюшку:
— Мне бы сперва малость отдохнуть. Изнемог я в
странствиях.
— Отдохнуть, возможно, не мешает,— остановился
батюшка перед Щукиным.— А разве невинно пролитая
кровь твоего родителя не взывает к отмщению?
— Взывает, батюшка,— поспешно закивал головой
Ефрем.— Однако представления не имею, где следы ис-
кать. Буду премного благодарен, если укажете!
Поп прошелся из угла в угол, не спеша опустился на
мягкий стул.
— На Прокушевых у меня подозрение. На сестру и
брата.
Щукин подался вперед:
— Из-за денег они, что ли, его...
— Не-ет.— Савватей пожевал губами.— Кошелёк при
нем полным оказался, ни одной ассигнации не исчезло.
Тут иная статья — любовная.
Ефрем буквально вытаращил глаза:
— Вы это серьезно, батюшка?
— Серьезней некуда. Чего таить греха, увлекся Ха-
ритон Лукич Танькой Прокушевой, девицей и впрямь
пригожей да статной. Ну и не совладал со своей буйной
плотью, пытался снасильничать...
— В чем же вы видите здесь связь? Насилие — од-
но, убийство — другое,— еле внятно произнес Щукин.
Батюшка снисходительно ухмыльнулся:
— А веревка, обнаруженная на месте злодейства?
Она почему-то ни у кого не вызвала любопытства, а у
меня вызвала. И что ты полагаешь, сыне? На ней три буквы
были краской выведены: «ПРО». Таким способом мужики
всякую вещь метят, чтобы при случае легко опознать.
Вот и кумекай!
Лицо Ефрема заметно помрачнело.
Глава девятая
Январь двадцатого года выдался в Иркутске особенно
морозным. Шагая к зданию Иркутского штаба рабоче-
крестьянских дружин, Емельян Максимович Державин
поеживался от холода. Пронзительный ветер обжигал
276
лицо. Колючие снежинки секли кожу. Вдоль улицы но-
сились обрывки газет и афиш. Люди шли, пригибаясь
к земле и подняв воротники.
В городе было неспокойно. На окраинах возникала
беспорядочная стрельба, а на вокзале, где утром он побы-
вал, собралось столько народу, что невозможно было про-
тиснуться сквозь толпу, которая шумела, орала, требовала
подать поезда.
Возле особняка, в котором размещался штаб, тоже ца-
рила суматоха. Но суматоха деловая, осмысленная. У вхо-
да, постукивая ногой об ногу, дежурило несколько бой-
цов, перепоясанных пулеметными лентами. На ремнях ви-
сели гранаты.
— Пропуск, товарищ,— потребовал у Державина
старший охраны.
Изучив бумагу, он вернул ее:
— К Чудновскому на второй этаж...
В кабинете члена Иркутского.губкома РКП (б), одного
из руководителей штаба рабоче-крестьянских дружин
С. Чудновского было основательно накурено. Заметив в
дверях Емельяна Максимовича, хозяин поздоровался и
сразу же подал ему телеграмму:
— Читай.
«Всем, всем, всем начальникам партизанских отрядов
зпт рабочих дружин тчк Сегодня тринадцатого января
на станцию Зима поездом HP 58-бис зпт чешском вагоне
прибыл Колчак тчк Принимаю меры задержанию и аресту
тчк. Случае неудачи примите меры задержанию Иркутске
тчк Подтягивайте силы линии тчк Командующий Зимин-
ским фронтом красных войск Новокшонов».
— Когда получил? — спросил Державин.
— Ночью.
— Ну и как? Удалось задержать Колчака?
— Пока нет. У Ивана Новокшонова всего двести
штыков. Белочешский гарнизон в Зиме под командова-
нием полковника Валли довольно силен. А верить им о
выдаче «верховного» мы не можем. Кроме того, Колчак
прикрывается флагами союзников, что в теперешней
обстановке немаловажно.
Емельян Максимович хлопнул шапкой о колено.
— Направь меня туда, товарищ Чудновский, вместе
с отрядом.
Тот расхохотался.
— Да ты просто читаешь мысли! О тебе как раз и
277
подумал. Давай собирай своих ребят и поступай в распо-
ряжение Нестерова, с ним и будете арестовывать адми-
рала.
- Где?
— На Иркутском вокзале. Так мы и поставим фран-
цузского генерала Жанена перед свершившимся фактом.
Он делает вид, что нас вообще не существует, вот мы ему
и напомним о себе. А?
Державин кивнул.
— Справимся, хотя думаю, что взять Колчака будет
непросто.
— Разумеется. Но, во-первых, у нас надежные люди,
а во-вторых, к адмиралу приставлен рабочий конвой.
Маленькое, но подспорье.
— Когда отправляться?
— Немедленно. Бойцам заранее объясни всю важность
задания.
Объяснять долго не лришлось. Едва Державин сооб-
щил своему отряду о приказе штаба, как раздался одоб-
рительный гул:
— Давно пора!
— Командир, командуй. Мы готовы.
Быстро проверили оружие, погрузили на самодельные
санки три пулемета и спустя полчаса двинулись к вокзалу.
Дорогой Емельян Максимович напутствовал товарищей:
— По прибытии на место действовать решительно,
но обдуманно. Не вступать ни в какие конфликты с бело-
чехами и представителями союзников. Держаться с дос-
тоинством. Пусть они почувствуют, что имеют дело с
реальной и законной властью.
— Ясно, командир!
* * *
В конце 1919 года колчаковская армия потерпела
сокрушительное поражение. Четвертого января 1920
года адмирал Колчак отрешился от власти и издал «Указ»
о назначении своим преемником генерала Деникина, а
до вступления последнего на этот пост передал военную
власть атаману Семенову.
Среди чехословацких эшелонов уныло тащился на
восток специальный поезд, в котором находился Колчак
со своими приближенными. Вслед за поездом Колчака
продвигался эшелон с золотым запасом России: золотом
278
в слитках и монетах, платиной, серебром, драгоценнос-
тями.
В Нижнеудинске белочехи пересадили адмирала и
его свиту в поезд, расцвеченный флагами США, Англии,
Франции, Японии и Чехословакии. Взяли они под свою
охрану и «золотой эшелон», решив увезти его во Влади-
восток.
Пятого января в Иркутске произошло восстание, но
власть захватил меньшевистско-эсеровский Политический
центр. Шестого января 1920 года в Красноярске сдались
в плен остатки колчаковской армии (20 тысяч человек).
Эшелоны чехословаков, под охраной которых находился
Колчак, оказались отрезанными. Легионеры просили
пропустить их во Владивосток. Командование 5-й армии
согласилось на это при условии, что они разоружатся и
выдадут Колчака. В ночь с двенадцатого на тринадцатое
января 1920 года конвой Колчака и охрана «золотого
эшелона» — состава с 29 вагонами золотого запаса
России — были разоружены. Оба поезда в сопровожде-
нии чехов и рабочих Черемхова во главе с начальником
партизанского отряда В. И. Буровым были доставлены в
Иркутск.
Политцентр чувствовал шаткость своего положения
и стремился заручиться поддержкой иностранных держав.
С этой целью руководители Политического центра попыта-
лись договориться с союзниками и полностью взять в
свои руки власть в Иркутске. Переговоры проходили в
салон-вагоне генерала Жанена. Программа Политцентра
устраивала союзников: «Мы предполагаем,— говорилось
в ней,— образовать буферное государство и демократи-
ческое правительство, не покидая мысли о борьбе с боль-
шевизмом». Но этим планам не суждено было сбыться.
Арест Колчака был поручен бывшему штабс-капита-
ну Александру Герасимовичу Нестерову, заместителю
командующего войсками Политцентра.
В помощь конвою Нестерова, подобранному в основ-
ном из солдат бывшей инструкторской школы, штаб рабо-
че-крестьянских дружин послал на станцию еще два
революционных батальона 53-го полка и отряд Держа-
вина. Бойцы заранее окружили вокзал, получив приказ
задержать оба поезда.
Пятнадцатого января 1920 года в морозном воздухе
прозвучал далекий паровозный гудок. Вскоре показался
длинный состав, за ним второй. Когда они приблизились,
279
на них явственно стали различимы иностранные флаги.
— Ишь, как разукрасились,— язвительно обронил
кто-то из дружинников.— Словно не драпают, а в гости
к нам едут.
Другой отозвался:
— О таких гостях в Одессе говорят: давайте ходить
друг к другу почаще: вы к нам на именины, а мы к вам на
похороны.
Грянул взрыв смеха.
— Тише! — прикрикнул Державин, хотя и сам не
удержался от улыбки.— Будьте начеку.
Окутанный клубами пара, поезд с адмиралом Колчаком
медленно подошел к перрону Иркутского вокзала и оста-
новился. С подножки одного из вагонов спрыгнул высокий
человек в овчинном полушубке и в папахе с алой парти-
занской лентой.
— Кто здесь за главного? — Он внимательно оглядел
вооруженных людей, стоявших на перроне, и безошибочно
выделил среди них Нестерова.— Я — Буров, командир
отряда зиминских партизан Новокшонова. Здравствуйте!
Александр Герасимович крепко пожал протянутую
руку:
— Мне поручено арестовать Колчака и доставить
под конвоем в тюрьму.
— Конвой при нем уже имеется: шахтеры и партиза-
ны,— сказал Буров.— Ну, а насчет ареста я распоряжений
не получал.
Нестеров показал ему мандат.
— Правильное решение,— одобрил Буров и показал
на салон-вагон.— Здесь едет Колчак, при нем любовница
и премьер-министр Пепеляев, бывший томский золото-
промышленник.
— Неплохо обосновался «верховный»,— с усмешкой
отметил Державин.— Со всеми удобствами путешест-
вует.
— Хватит! Напутешествовался! — резко оборвал
Нестеров.— Пошли!
Первым в салон-вагон поднялся дежурный чешский
офицер Боровичка, вслед за ним Нестеров, Державин,
Буров и несколько дружинников. Остальная часть конвоя
рассредоточилась по всему поезду.
Боровичка вежливо постучал в дверь.
— Войдите,— ответил резкий, сухой голос.
В глубине купе, у окна, сидел чуть сутуловатый муж-
280
чина в черной адмиральской форме. Грудь украшали
многочисленные царские награды.
— Господин адмирал, приготовьте ваши вещи! Сейчас
вас передадим местным властям! — произнес Боровичка
с чешским акцентом.
Адмирал вздрогнул, когда Нестеров протянул ему
мандат:
— По решению Политцентра и штаба рабоче-крестьян-
ских дружин вы арестованы.
На бесстрастном лице Колчака ничего не отразилось,
лишь нервно дернулись тонкие губы. Оглядев гостей не-
навидящим взглядом, он демонстративно повернулся к
ним спиной. Анна Тимирева, выйдя из смежного купе,
подошла к нему и попыталась успокоить. Наконец, Кол-
чак, овладев собой, встал и направился к выходу.
Премьер-министр Пепеляев повел себя по-иному.
Когда ему объявили об аресте, он буквально затрясся от
страха. Бормотал что-то о своей неприкосновенности,
«избраннике народа» и «любимце масс».
Не выдержав, Буров сплюнул:
— Какая мразь!.. И как только такому слизняку
доверили правительство?
В здании вокзала Нестеров осведомился, есть ли у
адмирала оружие. Колчак молча достал из кармана
револьвер. Помощник коменданта станции Польдяев
передал оружие представителю штаба рабоче-крестьян-
ских дружин Бурсаку, вскоре назначенному комендантом
города Иркутска. Иван Николаевич Бурсак — худой,
изможденный, темноволосый парень с открытым добрым
лицом. Четырнадцать месяцев просидел в Томской тюрьме,
потом был отправлен в одном из «эшелонов смерти» на
восток, в вотчину белогвардейского атамана Семенова.
Дорогой, на станции Слюдянка, он бежал. Бурсаку уда-
лось связаться с Иркутским подпольным губкомом
РКП (б), который назначил его на работу в Знаменское
предместье Иркутска руководить большевистскими
пятерками и ввел в состав Иркутского подпольного воен-
ного штаба.
В присутствии этих людей составили протокол обыска:
«...У адмирала Колчака на руках имеется наличных
денег десять тысяч рублей. У гражданки Тимиревой
изъято тридцать пять тысяч, на руках осталось восемь
тысяч. Гражданин Пепеляев заявил, что у него имеется
шестнадцать тысяч рублей». Акт подписали уполномочен-
ные Политцентра, Пепеляев, Колчак, Тимирева.
Нестеров, Державин и конвой повели арестованных по
льду Ангары, где на правом берегу их ожидали машины.
Начальник Иркутской губернской тюрьмы на тетрад-
ном листке написал: «1920 года января 15 дня, я, началь-
ник Иркутской губернской тюрьмы, выдал настоящую рас-
писку члену Политического центра Фельдману в том,
что троих арестованных: Колчака, Пепеляева, Тимиреву
для содержания под стражей принял».
После ареста Колчака Емельян Максимович поспешил
с докладом к Чудновскому:
— Задание выполнено. Колчак и Пепеляев в тюрьме.
Они помещены в одиночные камеры.
— А где «золотой эшелон»? — осведомился Чуднов-
ский.
— Загнали в тупик. Опутали вагоны проволокой и
разобрали путь. У поезда поставили охрану из черемхов-
ских шахтеров, иркутских железнодорожников и рабочих
Китайского лесозавода.
— Поздравляю, Емельян.— Чудновский дымил своей
неразлучной трубкой.— Нестеров отбывает на станцию
Зима, чтобы задержать там наступление каппелевских
частей. В его отряде тысяча бойцов. Конвой, который
арестовал адмирала, теперь временно передается под твое
командование. На днях прибудет Березин, передашь
людей ему. Будете нести охрану тюрьмы.
— Как долго?
— До окончания работы Чрезвычайной следственной
комиссии.
— Тогда ускорьте дело, чтобы дружинники не облени-
лись на сторожевой службе.
Чудновский улыбнулся:
— Не греши на них, им это не угрожает. А в отношении
«ускорения» — не пори горячку. Во многих деталях
необходимо разобраться.
Прошло три дня после ареста Колчака. Державин
вновь пришел к Чудновскому.
— Товарищ Чудновский, в чехословацком эшелоне
мои дружинники задержали интересную особу. Три дня
я вел следствие.
— Кто она, эта особа?
— Ни за что не догадаешься! — улыбнулся Держа-
вин.— Землячка, с Урала, дочь пермского купца — Коло-
кольцева Ольга Пименовна. Пыталась уехать в Америку.
— Как удалось ее обнаружить?
282
— Один солдат-словак, явно симпатизирующий нам,
сказал моему дружиннику, что в третьем купе пятого
вагона едет молодая женщина, которая может представ-
лять для нас интерес.
— Где она сейчас?
— В губернской тюрьме. На первых допросах Ольга
Пименовна упорствовала, старалась завести следствие
в тупик, устраивала истерики. Но, при обнаружении у
нее вещественных доказательств и уличении в противо-
речиях, она призналась во всем. Ехала во Владивосток
на встречу с американским генералом Грэвсом, чтобы
вручить ему микропленку всей русской агентуры в Японии
и письмо полковника Кобылинского. Письмо обнаружено
под подкладкой пальто, а микропленка была замурована
в каблук левого ботинка.
— Что еще было при ней?
— Доверенность купца Колокольцева дочери на полу-
чение трехсот тысяч долларов в нью-йоркском банке
Рокфеллера.
— Необходимо узнать у Колокольцевой пароль и
шифр на получение этих денег. По одной доверенности,
без шифра и пароля, банк деньги не выдаст. А доллары
ох как будут нужны молодой Республике! На вклад купца
Колокольцева мы потом сможем купить у Форда не одну
сотню тракторов. Читай письмо, а потом подумаем, что
делать дальше с твоей землячкой. «Уважаемый Грэвс!
Согласно моей договоренности с вашим представителем
в правительстве Колчака, я направляю к вам своего
верного человека. Она передаст то, чем особенно интере-
суется разведка вашей страны в настоящее время. Деньги,
которые вы мне послали, я получил. Благодарю. Не отка-
жите ей в просьбе: она решила уехать в Америку. С наилуч-
шими пожеланиями — Кобылинский!»
— Что скажешь на это?
— Есть одна задумка. Не сделать ли ей подмену?
— Так, так! Понимаю. Мысль верная. А кого же
пошлем? Задание крайне опасное.
— Думаю, что это задание сумеет выполнить агитатор
нашей дружины Перцова Людмила Ивановна. Она окон-
чила женскую гимназию в Кургане и курсы политработ-
ников в Перми, хороша собой, знает немецкий и англий-
ский. Первую партийно-политическую закалку получила
в Красноярском лагере военнопленных, активно участвуя
в выпуске большевистской газеты «Красный фронт» на
немецком языке.
— Согласен. Я ее тоже хорошо знаю. Еще в ноябре
прошлого года она по моему заданию дважды ходила в
разведку в стан белоказаков. Показала себя смелой и
находчивой разведчицей. Вот она и вручит Грэвсу письмо
и микропленку. А затем уедет в Америку.
— У меня возражений, как видишь, нет! Но дело
это очень ответственное, серьезное, затрагивающее инте-
ресы всего молодого Советского государства, и мы просто
обязаны предварительно посоветоваться с председателем
ВЧК товарищем Дзержинским или его заместителями.
В соответствии с их решением и будем действовать...
— Что будем делать с Колокольцевой? — выдержав
паузу, спросил Чудновский.
— У нее есть грешки, и немалые. Работая тайным
агентом полиции в Перми, ей удалось внедриться в под-
польный комитет Мотовилихинского завода, где по ее
доносу было арестовано и отправлено на каторгу четыре
революционера. Один из них, Токмаков Силантий, сидел
вместе со мной в Александровском централе. Он и расска-
зал о ее предательстве. Так что будем ее судить. У всех,
кто был связан с Кобылинским, руки до локтей в крови.
Политический центр в Иркутске просуществовал
пятнадцать дней: он оказался неспособным руководить
событиями и полностью дискредитировал себя. 21 января
власть перешла в руки Военно-революционного комитета,
образованного Иркутским губкомом РКП (б). Председа-
телем ВРК стал А. А. Ширямов. Комендантом города
был назначен И. Н. Бурсак, начальником штаба войск —
Букатый.
22 января 1920 года Военно-революционный комитет
сообщил начальнику 30-й стрелковой дивизии А. Я. «Па-
пину, которому были подчинены все партизанские части,
действовавшие в районе Иркутска, что Колчак и его
премьер-министр Пепеляев находятся в тюрьме, золотой
запас России, захваченный при задержании Колчака,
перевозится в кладовые Госбанка.
Лапин приказал объявленного вне закона Колчака
немедленно расстрелять. Однако Реввоенсовет 5-й армии
приостановил осуществление этой меры. Тогда А. Я.
Лапин срочно телеграфировал председателю Иркутского
ВРК: «Революционный совет 5-й армии приказал адми-
рала Колчака содержать под арестом с принятием исклю-
чительных мер стражи и сохранения его жизни и передачи
его командованию регулярных советских красных войск,
284
применив расстрел лишь в случае невозможности удер-
жать Колчака в своих руках для передачи Советской
власти Российской Республики».
«Коменданту тюрьмы, большевику В. И. Ишаеву,
которая находилась теперь в моем ведении,— вспоминает
Бурсак,— я приказал принимать всех, кого будут направ-
лять Чрезвычайная следственная комиссия и другие
органы, но освобождать из тюрьмы только по моему
письменному разрешению. В тюрьме был полностью
сменен караул. В тот вечер вместе с комендантом и началь-
ником караула я прошел по корпусам и приказал поста-
вить дополнительно круглосуточные караулы из бойцов
рабочих дружин. После этого стал осматривать камеры.
Вошел и к Колчаку. Он сидел на койке в накинутом на
плечи романовском полушубке. Увидев нас, встал. Между
нами состоялся следующий разговор:
— Я комендант города и начальник гарнизона. Есть
ли у вас жалобы?
— Никаких.
— Довольны ли вы питанием?
— Я эту пищу кушать не могу.
— Мы сейчас на воле не лучше питаемся.
— Следствие будет?
- Да.
— Кто будет вести его?
— Чрезвычайная следственная комиссия. Уже наз-
начена».
* * *
Следственная комиссия была образована при Полит-
центре из оказавшихся в Иркутске юристов во главе с
большевиком Поповым. В комиссию входили также два
правых эсера и меньшевик. Перечень вопросов к аресто-
ванному «Верховному правителю» состоял из двенадцати
пунктов общеполитического характера, связанных, глав-
ным образом, с выяснением взаимоотношений Колчака
с другими деятелями русской контрреволюции. Военно-
революционный комитет поставил во главе этой комиссии
большевика С. Р. Чудновского, который имел уже в своем
распоряжении подготовленный аппарат для борьбы с
внутренней контрреволюцией. Следственная комиссия
работала до шестого февраля 1920 года. Под руковод-
ством С. Чудновского допросы приняли другой характер.
Колчак, очевидно, начал понимать, что дело его плохо.
285
Большевики не эсеры. Каким-то путем факт перехода
власти к большевикам стал известен Колчаку.
В конце января Бурсак при обходе тюрьмы вновь
зашел в камеру Колчака.
— Гражданин комендант,— обратился к нему бывший
адмирал,— разрешите задать несколько вопросов.
— Задавайте.
— Скажите, пожалуйста, кто у власти в Иркутске?
— Военно-революционный комитет.
— А где же чехи?
— Чехи уехали на восток, в соответствии с договорен-
ностью с командованием 5-й армии.
— Да, теперь мне многое стало ясно. Но почему же
меня продолжают допрашивать члены комиссии, назна-
ченной Политцентром?
— Председателем Чрезвычайной следственной комис-
сии назначен член губернского комитета партии больше-
виков, председатель ЧК товарищ Чудновский. Для окон-
чания допроса оставлены юристы, работавшие раньше.
* * *
Приехал из Барнаула Вячеслав Березин. Увидев его,
Емельян Максимович обрадовался:
— С прибытием, Вячеслав Осипович! Принимай по-
быстрей командование.
— Чего торопишься? Тяжело?
— Не так уж и тяжело,— признался Державин.— Не
по мне занятие арестантов охранять. Сам немало лет в
камере провел, а никогда не думал, что караулить еще
хуже, чем сидеть.
Березин весело рассмеялся:
— Ну, это ты преувеличиваешь. А как они вообще-то
переносят заключение?
— Нормально. Да ведь условия у них не такие, в каких
нас с тобой содержали. Колчаку, например, разрешены
постоянные прогулки, чтение книг и газет, свидания с
Тимиревой.
— Вот оно как,— протянул Вячеслав Осипович.—
Ну, а что слышно о золотом запасе России?
— Полный порядок. Находится в кладовых Иркут1
ского госбанка, надежно охраняется.
Последние дни января и начало февраля прошли в
напряженной подготовке к отражению подходивших к
Иркутску частей каппелевской группы белых, которой
286
после смерти Каппеля командовал генерал Войцеховский.
Чем ближе подходили каппелевцы к Иркутску, тем
больше осложнялось положение в городе, появились
прокламации, восхвалявшие и призывавшие освободить
Колчака. По улицам расклеивались портреты адмирала,
создавались тайные склады оружия, активизировались
ночные передвижения офицеров. Белогвардейцы предпри-
няли попытку, правда неудачную, освободить Колчака.
Председатель Иркутского военно-революционного коми-
тета рассказывал: «Готовясь к бою, мы приняли все меры
к предупреждению восстания у себя в тылу. Интерниро-
вали юнкеров, провели ряд арестов. В специальных прика-
зах ревкома предупредили буржуазию и белогвардейщину,
что в случае какой-либо попытки к восстанию пощады
не будет никому. И все же полной уверенности в том, что
город сохранит спокойствие, у нас не было.
Главной целью этого восстания оставался по-прежне-
му Колчак.
Председателю следственной комиссии тов. Чуднов-
скому было дано распоряжение иметь наготове надежный
отряд, который в случае боя на улицах должен взять
Колчака из тюрьмы и увезти его из города в более безопас-
ное место. Третьего февраля комиссия представила в
ревком список человек на восемнадцать, роль которых в
колчаковщине была достаточно выяснена. По мнению
комиссии, они подлежали расстрелу. В их числе был
Колчак.
Ревком выделил из списка только двух — Колчака и
председателя совета министров Пепеляева.
Шестого февраля 1920 года Иркутский военно-рево-
люционный комитет принял постановление, в котором, в
частности, говорилось: «...Обязанный предупредить эти
бесцельные жертвы и не допустить город до ужасов граж-
данской войны, а равно основываясь на данных следствен-
ного материала и постановлении Совета Народных Комис-
саров Российской Советской Федеративной Социалисти-
ческой Республики, объявившего Колчака и его правитель-
ство вне закона, Иркутский военно-революционный
комитет постановил:
1) бывшего верховного правителя — адмирала Кол-
чака и
2) бывшего председателя совета министров — Пепе-
ляева — расстрелять.
Лучше казнь двух преступников, давно достойных
смерти, чем сотни невинных жертв!»
Вечером шестого февраля Ширямов вручил постанов-
ление предгубчека Чудновскому и > коменданту города
Бурсаку, ему же поручили подобрать специальную ко-
манду из коммунистов. Комендант тюрьмы был предуп-
режден о предстоящем расстреле, ему приказали никуда
не отлучаться и держать в боевой готовности весь караул.
Во втором часу ночи с шестого на седьмое февраля Чуднов-
ский, Бурсак, Березин, Державин и несколько комму-
нистов прибыли в тюрьму. Бурсак и Чудновский вошли
в камеру к Колчаку и застали его одетым — в шубе и
шапке. Было такое впечатление, что он чего-то ожидал,
только, разумеется, не красных комиссаров.
Чудновский зачитал постановление ревкома.
— Как? — воскликнул Колчак.— Без суда?
— Гражданин Колчак, вы и ваши подручные рас-
стреляли без суда тысячи лучших сынов России,— ответил
Чудновский.— Какого же суда ожидаете вы?
Несколько секунд адмирал стоял безмолвно и не
шевелясь.
Поднявшись на второй этаж, вошли в камеру к премь-
ер-министру. Когда ему зачитали постановление ревкома,
Пепеляев упал на колени и, валяясь в ногах, плакал и
умолял о помиловании, уверяя, что вместе со своим братом
генералом Пепеляевым он давно решил восстать против
Колчака и перейти на сторону Красной Армии. Бурсак
приказал ему встать и брезгливо заметил:
— Умереть достойно не можете... Обычно тем, кто
на смертном одре, все прощают. Мы вам ничего не про-
щаем! Вместе с вами уходит и весь ваш класс капиталистов
и помещиков.
— Но наша с адмиралом смерть бросит тень на весь
русский народ! — злобно выпалил Пепеляев.
— Чтобы появилась тень, нужно солнце! — резко
прервал его Чудновский.— А вы оставили русскому на-
роду только мрак и горе, руины сожженных деревень
да десятки тысяч невинных жертв.
Все снова спустились в камеру Колчака, забрали
его и пошли в тюремную контору. Формальности были
закончены.
К четырем часам утра Колчака и Пепеляева доставили
на берег реки Ушаковки, притока Ангары.
Пепеляев совсем потерял самообладание. Колчак,
похолодев от страха, внешне оставался спокойным. Он
стоял неестественно прямо и глубоко вдыхал морозный
288
воздух, устремив глаза на противоположный берег, откуда
изредка доносилась орудийная канонада наступающих
каппелевцев. Чтобы хоть на минуту продлить жизнь,
Колчак попросил последний раз закурить. Потом резко
повернулся, вытащил из кармана золотой портсигар с
адмиральским вензелем, закурил и протянул портсигар
Емельяну Максимовичу.
— Возьмите на память!
Державин изумленно уставился на него.
— Бери,— выручил Чудновский.— Республике при-
годится.
Ночь была тихая, ярко светила луна, перемигивались
звезды, мороз — за тридцать градусов. Колчак и Пепе-
ляев стояли на бугорке. На предложение Бурсака завя-
зать глаза Колчак ответил отказом.
Взвод дружинников, держа винтовки наперевес,
ждал приказа.
Бурсак скомандовал: «Взвод, по врагам революции —
пли!»
Где-то далеко раздался одиночный пушечный выстрел,
и, как будто в ответ ему, дружинники дали залп. Оба
приговоренные к смерти упали.
Чудновский посмотрел на часы.
— Пять утра. Даже земля не примет преступников.
Затвердела, как камень. Куда денем трупы?
— Туда, куда они сами отправляли невинные жерт-
вы...— ответил Державин,— в реку.
Дружинники положили трупы на сани-розвальни,
подвезли к реке и спустили в прорубь. «Верховный
правитель всея Руси» адмирал Колчак таким образом
ушел в свое последнее плавание.
Утром седьмого февраля после исполнения приговора
был составлен следующий документ: «Постановление
Военно-революционного комитета от 6 февраля 1920
года за № 27 приведено в исполнение 7 февраля в 5 часов
утра в присутствии председателя Чрезвычайной след-
ственной комиссии, коменданта города Иркутска и комен-
данта Иркутской губернской тюрьмы, что и свидетель-
ствуется нижеподписавшимися:
Председатель Чрезвычайной следственной комиссии
С. Чудновский
Комендант города Иркутска И. Бурсак».
Генерал Войцеховский, узнав, что Колчак и Пепеляев
уже расстреляны, отказался от штурма города и, обойдя
289
его, начал отступление за Байкал. Большой отряд колча-
ковцев под командой генералов Сукина и Перхуроъа
ушел на Лену.
В Москву, В. И. Ленину, от Сибирского ревкома была
направлена телеграмма с просьбой сообщить пункт наз-
начения поезда с золотым запасом.
Седьмого марта 1920 года в Иркутск вступила Красная
Армия. Предстояли бои с японскими интервентами, се-
меновцами, с разрозненными белогвардейскими отрядами,
скрывающимися в степях Забайкалья, в лесотундре и
дальневосточных сопках.
Не ушли от возмездия и многие колчаковские ми-
нистры, которые также содержались в Иркутской тюрьме.
С утверждением Советской власти в Сибири «они были
переведены в Омск для предания суду Чрезвычайного
революционного трибунала при Сибирском ревкоме.
Суд над ними состоялся в мае 1920 года.
Приговор был суров, но справедлив.
Глава десятая
В конце мая 1920 года Емельян Державин прибыл в
Барнаул и сразу же явился к заместителю начальника
губернской ЧК. Черкашин, ожидая Державина, сидел в
кабинете один. Склонившись над «Правдой», он усиленно
дымил папиросой и, увидев вошедшего, приветливо про-
тянул ему широченную ладонь:
— Давненько мы ждем тебя... Что припоздал? Знаешь,
как нам сейчас нужны чекистские кадры? Твоя кандида-
тура, Емельян, уже согласована с руководством губкома
партии, будешь чекистом.
— Получится ли из меня чекист?— вслух высказал
свое опасение Емельян Максимович.— Я солдат, веч-
ный солдат. С японской войны то наступаю, то отступаю,
то опять наступаю.
Борис Прокопьевич резко нахмурил брови:
— Все! Отступление закончено. Теперь нам надо но-
вую жизнь строить... В общем, так: вечером жду тебя в
гости,— коротко подытожил Черкашин,— расскажешь
подробнее, как вы Колчака судили... А сейчас прини-
майся за одно неотложное дело. Две недели назад к нам
пришел пятнадцатилетний монгол из поселка Акташ. Это
на юго-востоке Горного Алтая. Его в ЧК направил коман-
дир Бийского полка ЧОН Иван Иванович Долгих.
290
Осенью 1919 года Долгих было поручено осуществить
боевую операцию в районе Алтайских гор вблизи монголь-
ской границы. Там белогвардейскому офицеру Кайгоро-
дову удалось сколотить конный полк карателей, основа-
тельно вооружить его и совершать бандитские нападения
на советские учреждения, села и заставы пограничников.
В бою под Кош-Агоч чоновцы захватили в плен несколь-
ко бандитов. Среди них оказался и этот монгол, почти
мальчик. Похоже, что он попал в банду Кайгородова слу-
чайно. Его отец много лет работал конюхом у русского
купца Коноплева.
Отец мальчика погиб, а его взяли в полк и сделали
переводчиком: он хорошо говорит по-русски и по-алтайски.
Однажды ночью Бумцэнд, так его зовут, подслушал
разговор предводителя банды с начальником штаба. Слух
у парня отменный, и ему удалось уловить, что говорили
они о «тайнике с оружием»... Упоминалась штольня, поп
местной церкви... Назывались какие-то «верные люди».
Все это Бумцэнд рассказал чоновцам. Из разных донесе-
ний видно, что Кайгородов где-то оборудовал тайник
с оружием. Тебе, Емельян Максимович, во главе группы
чекистов, мы поручаем найти этот тайник. В твое рас-
поряжение выделяется пять наших сотрудников. Завтра
утром я их тебе представлю. Познакомишься, разработа-
ете план операции и действуйте.
— Мне бы хотелось встретиться с Бумцэндом,— попро-
сил Державин.
— Встречу устроим сегодня же вечером. Он живет у
меня. А через несколько дней уезжает в Москву оформ-
лять документы для поездки домой, в Монголию. Там у
него остались братья.
Черкашин достал папиросу, закурил и глубоко за-
тянулся.
* * *
Несколько дней Державин и пятеро чекистов подробно
изучали по карте-двухверстке топографию местности, где
действовали бандиты: поселки, отметки высот, горы, руд-
ники, монастыри и церкви, стремясь определить, где
именно находится тайник. После тщательного анализа
и дополнительной беседы с Бумцэндом остановились на
пяти возможных вариантах. По этим пяти «адресам»
Державин и решил направить сотрудников ЧК.
— Перед нами поставлена задача: найти тайник с
291
оружием, оставленный на территории, где действовали
бандиты. Каждый из вас отправится в тот населенный
пункт, который будет назван.
Прошу соблюдать осторожность и строго держаться
в рамках своей профессии: фотограф, точильщик ножей,
художник-богомаз, шарманщик, торгаш-коробейник.
Подумайте до завтра, кому какая профессия лучше по-
дойдет.
Прошло три недели. В Барнаул стали возвращаться
посланные чекисты. Четверо вернулись ни с чем. И только
пятый, «художник-богомаз», пришел к выводу, что тай-
ник находится в Змеиногорске. Туда и направился Дер-
жавин со своей группой. В селе после беседы с секретарем
партячейки и по его совету они встретились со старым
горняком Васильевым Федотом Платоновичем.
В Змеиногорске Васильев слыл одним из самых гра-
мотных мужиков, побывал на трех войнах: воевал в Бол-
гарии с турками, в Порт-Артуре с японцами, под Ри-
гой с немцами. Четыре Георгиевских медали украшали его
грудь. Будучи на фронте, в апреле 1917 года вступил в
партию большевиков. После тяжелого ранения вернулся
домой.
После знакомства, обстоятельной и неторопливой бе-
седы с Державиным и его товарищами, Федот Платоно-
вич тяжело вздохнул:
— Задача нелегкая, но думаю, что общими силами
мы ее решим,— и карие глаза его заискрились.— Де-
ло вот в чем: месяца три назад пропал сторож Змеино-
горского рудника. Был человек, и не стало. Прошел слух,
будто убили его. Вместо убитого сторожа поставили ка-
кого-то демобилизованного солдата, не здешнего. Гово-
рят, он дальний родственник местного попа, отца Ага-
фона. Думаю, тут что-то нечисто. Подозрительно такое
вот дело. Недавно умер Иван Петров, боевой партизан.
Марья, жена его, баба набожная, хотела пригласить для
исповеди батюшку Агафона. Но Иван почти в беспамят-
стве стал отрицательно качать головой и еле вымолвил не-
сколько слов, из которых можно было понять, что у попа
живет враг. Иван знает его и очень жалеет, что не успел
сделать все необходимое для разоблачения нового сторожа.
— Очень хорошо,— с расстановкой сказал Держа-
вин.— А сейчас, Федот Платонович, расскажите-ка нам,
если можно, поподробнее о руднике,— попросил он.
Васильев оживился и рассказал следующее.
292
Богатства Змеиной горы когда-то решил прибрать к
своим рукам Акинфий Демидов. На его прошении сама
императрица Анна Иоанновна написала: «Быть по сему».
Ежегодно пополнял царскую казну Змеиногорский
рудник пудами серебра и золота. Текло время, выработ-
ки в Змеевой горе стали уходить все глубже. Проходка
штолен велась по горизонтам. Чем ниже горизонт, тем
труднее было в нем работать. Понастроили штолен, че-
рез которые вывозилась руда, пустая порода отвозилась
к подземным водам. Была там самая длинная и глубокая
штольня Иоанна Крестителя, работали в ней секретные
колодники с клеймом на лбу: «З.Р.»— сокращенное на-
звание рудника. Многие из них приковывались цепями
к тачкам, некоторые — к невысоким каменным столбам,
глубоко врытым в землю. Наружу никто не выходил.
Факелы жгли только при работе. Остальное время ко-
лодники жили в темноте. Лишь изредка извлекали их
на белый свет. На стенах чертили: «Здесь пребывали
колодники» или рисовали бородатого мужика в кандалах.
Зато не смолкало веселье в особняке начальника Колы-
вано-Воскресенских заводов и рудников.
Слушая словоохотливого горняка, Державин подумал,
что если бы он выбирал для тайника место, то лучшего
бы не нашел.
— Спасибо за рассказ, Федот Платонович. Завтра мы
вместе с вами осмотрим штольни. А теперь скажите, кто
из местных жителей пользуется особым расположением
отца Агафона?
— Ну, перво-наперво это староста Григорий Пер-
фильевич, потом отец дьякон, но с попом он не ладит. При
церкви живет церковцый сторож старик Сусеков, бывший
коновод. Мальчонка, прислужником называется, кадило
подносит. Мишуткой его звать, круглый сирота.
Васильев назвал еще несколько человек, хорошо знав-
ших попа, его образ жизни и отношение к Советской влас-
ти. От людей, близких к попу, и других лиц были получены
сведения, подтверждающие данные, что тайник с оружием
или часть его находится в одной из штолен.
Из дома Державин с Васильевым вышли в четыре
утра. Шли скрытно, задами села, за огородами.
— Зачем же в такую рань?— недоумевал Васильев.
— А затем,— говорил Державин, шагая с ним ря-
293
дом,— чтобы ни один человек не увидел, куда мы ушли.
Не забывай, Федот Платонович, враг не так глуп, как нам
порой кажется. Он мог оставить в селе своего человека,
который зорко наблюдает за всем происходящим. По-
нял?
— Понял,— усмехнулся Васильев.— Ну да мы тоже
не лыком шиты!
Пока шли вдоль речки, выглянуло солнце. Заиграли
блики на горном пруду.
Постепенно они поднялись на Змееву гору высотой око-
ло полукилометра. По шахтным лестницам стали спус-
каться все ниже и ниже, внимательно осматривая каж-
дую штольню. Повсюду попадались поржавевшие цепи,
ручные и ножные кандалы, человеческие кости. Кругом
висела паутина, воздух был сырой и затхлый. Пятьдесят
лет бездействовал рудник. Шли долго, освещая путь
фонарем. В одном проходе Федот Платонович остановил-
ся и, показывая на небольшой каменный столб с цепью,
сказал:
— Вот здесь умер мой отец, этой цепью он был при-
кован на всю жизнь.
Когда дошли до штольни Иоанна Крестителя, Ва-
сильев тихо предупредил:
— Смотри зорче! Где-нибудь здесь.
Через полчаса в самом конце штольни они обнару-
жили длинные деревянные ящики. Сомнений не было —
это был тайник с оружием.
— Можно ли их вынести отсюда каким-нибудь тай-
ным ходом, не поднимая наверх?— спросил Держа-
вин.
— Есть такой лаз, он выходит прямо к речке Змеевке,
но больно захламлен и заложен камнями.
— Можете указать, если понадобится?
— Смогу.
— Спасибо! От всех чекистов спасибо!— Державин
тепло пожал руку старому горняку.
Принявшись за поиски, они перетащили более де-
сяти деревянных ящиков. При переноске один из них от-
крылся. В нем оказались разобранные американские пу-
леметы «шоша». Вскоре обнаружили железный ящик
весом килограммов двадцать. Державин решил вынести
его из штольни.
— Здесь, как я прикинул, оружия хватит на целую
дивизию.
294
Итак, задание было выполнено. Тайник с оружием об-
наружен. Теперь было необходимо установить личность
сторожа. Роль попа во всем этом деле не вызывала сом-
нений.
Утром на следующий день группа чекистов во главе
с Державиным, под видом комиссии из центра, проверяю-
щей выполнение распоряжений советских органов о дея-
тельности церквей, пришла к попу Агафону. Хозяин был
дома вместе с квартирантом, мужчиной средних лет, справ-
ляли трапезу. При входе незнакомцев сторож заметно
побледнел.
Удивленный ранним приходом гостей, поп притворно
пробормотал молитву: «Отче наш, иже еси на небеси,
да святится имя твое» и потянулся прибавить огня в
лампе.
— Сидеть на местах! Из дома никому не выходить!—
приказал Державин. Один из чекистов встал у выхода.—
Грешные дела заговариваете молитвой, отец Агафон?
Быстро обойдя стол, уставленный закусками, Держа-
вин остановился за спиной сотрапезника отца Агафона.
— Вы арестованы, гражданин Левицкий, потруди-
тесь поднять руки.
— Ошиблись, уважаемые представители власти,—
произнес поп глухим, отрывистым голосом.— Это не Ле-
вицкий, а Полтавский.
— Ав этом мы сами разберемся, отец Агафон!—
строго сказал Державин.
Поп с невыразимым страхом, трясущимися руками
теребил свою жиденькую бородку.
— За веру страдаем, за господа нашего Иисуса Хри-
ста,— то и дело повторял он.
— Вы прежде всего в ответе за укрытие врага Со-
ветской власти. И не вы ли говорили прихожанам, что
власть может быть от бога и царя? Словом, у нас с вами
будет отдельный разговор. А вас, гражданин Левицкий,
я прошу пройти в соседнюю комнату...
Тот сразу сознался, что действительно его фамилия
Левицкий, он участвовал в боевых операциях Анненкова
и банды Кайгородова, что имеет задание охранять тай-
ник с оружием.
— Только охранять?— резко спросил Державин.
— Кайгородов приказал мне наблюдать за здеш-
ним рудником.
295
— С какой целью?
— Я должен встретить трех человек. Первый офицер
должен сказать: «Я прибыл к вам, как первая ласточка»,
второй: «Я прибыл к вам, как весенний скворец», третий
пароль с вопросом: «К вам уже прилетели ласточка и
скворец?» Я должен ответить: «Были, но улетели».
— Какова цель их приезда?
— Первый офицер придет лишь затем, чтобы узнать,
в целости ли оружие. Второй — должен взять железный
ящик, а третий приедет не один и увезет оружие. Каждый
из них знает место, где находится тайник.
Державин вернулся в столовую и обратился к отцу
Агафону:
— Садитесь, отец Агафон, вот так.— Державин сомк-
нул пальцы рук, внимательно посмотрел в глаза священ-
ника.— Разговор будет откровенным, слушайте вниматель-
но. Нам известно ваше участие в контрреволюционных дей-
ствиях, и потому мы, на основании фактов, обязаны взять
вас под арест.
— Но...— поп растерянно заморгал ресницами.
— Никаких но... Тем не менее арестовывать вас мы
не будем. Чтобы смягчить свою вину, вы должны по-
мочь нам.
— В чем именно и как?— быстро спросил отец Агафон.
— Не перебивайте и выслушайте внимательно. Мы
знаем, что к Левицкому должен явиться от белогвардей-
цев связник. Об этом знаете и вы. Не вздумайте как-то
намекнуть связнику, что Левицкий арестован. Наш че-
ловек под видом богомаза будет жить у вас. Что же ка-
сается Левицкого, то, повторяю, ни одна живая душа
не должна знать об его аресте... Немедленно распустите
по деревне слух, будто вечером у него был эпилептический
припадок, а ночью вам пришлось срочно увезти его в
больницу соседнего городка.
— Будет сделано, будет сделано,— согласно закивал
отец Агафон.
— Не вздумайте играть с нами в прятки.
— Понял, понял,— перекрестился поп.— Можете не
сомневаться! Я весь к вашим услугам, весь, без остатка!
Жизнь-то ведь и мне дорога.
Прошло двое суток. Несколько чекистов вернулось в
Барнаул. Они доставили в ЧК Левицкого и лично вру-
296
чили Черкашину донесение от Державина. Он писал:
«...Тайник с оружием обнаружен, кроме того, найден же-
лезный ящик, который был вскрыт в присутствии местного
секретаря партийной ячейки и хозяина дома, где я оста-
новился. В ящике оказалось две тысячи золотых царских
десятирублевок. Здесь же находился список тайной аген-
туры, которая по приказу Анненкова оставлена в глубоком
подполье. Эти люди использовались и английской развед-
кой. Об этом свидетельствует подпись под списком, сде-
ланная на английском языке. В списке имеется несколько
знакомых мне фамилий: Халзанов, Поликарпов, Щукин,
Левицкий, остальных я не знаю. Валюту и списки при-
везу лично».
Глава одиннадцатая
Военные ветры снова метали Степана Державина по
бескрайним российским просторам. От Екатеринбурга,
ведя непрестанные бои, его отряд дошел до Омска. Бе-
лые откатывались, но, предчувствуя близкий конец, со-
противлялись отчаянно и жестоко.
В одном из сражений Степан был ранен, полтора ме-
сяца валялся в лазарете, а поправившись, опять вернулся
к фронтовым товарищам. Андрей Коровин, заменявший
его во время ранения, весело докладывал:
— Все в порядке, командир! Колчака разбили, теперь
Пилсудский и Врангель на очереди... Поговаривают, что
скоро нас туда собираются перебросить.
Действительно, весной 1920 года отряд, в котором вое-
вал Степан, переформированный в армейский батальон,
получил приказ следовать к Оренбургу, а оттуда — к
Крымскому полуострову. Батальоном командовал Ев-
докимов Николай Иванович, участник первой мировой
войны, встретивший Февральскую революцию в звании
прапорщика 175-го запасного полка вблизи Новгорода.
Подписание мира с Польшей дало возможность Со-
ветской стране сосредоточить все усилия на разгром Вран-
геля. Южный фронт стал главным в борьбе против контр-
революции. Туда начали стягиваться большие силы Крас-
ной Армии с других фронтов. По инициативе Влади-
мира Ильича командующим фронтом был назначен Ми-
хаил Васильевич Фрунзе, членами Реввоенсовета С. И. Гу-
сев и Бела Кун. План разгрома Врангеля был разработан
Главкомом Республики С. С. Каменевым и М. В. Фрунзе.
297
На Украину из Сибири прибыла 51-я дивизия Блю-
хера и закрепилась на Каховском плацдарме. Батальон
Евдокимова влился в 51-ю дивизию, а через несколько
дней близ Каховки завязалось ожесточенное сражение,
28 октября войска Южного фронта перешли в решитель-
ное наступление. С 28 октября по 2 ноября была полностью
освобождена территория Северной Таврии. Белые поте-
ряли почти половину своей армии. Несмотря на огромные
потери, Врангелю удалось собрать в кулак кавалерийские
соединения, пехоту и прорваться в Крым, чтобы укрыться
там за надежными перекопскими и чонгарскими укрепле-
ниями.
Таким образом, путь в Крым через перешеек и Ара-
батскую стрелку, которая простреливалась с кораблей
Врангеля, был закрыт. Оставалось лишь штурмовать Пе-
рекоп с фронта и одновременно перевести полки Красной
Армии на ту сторону, на Литовский полуостров, через
Сиваш (Гнилое море), чтобы выйти в тыл перекопской
группе врага, укрывшейся за укреплениями Турецкого
вала.
* * *
Многое повидал на своем коротком веку Степан Дер-
жавин. Кое-что впоследствии безвозвратно выветрилось
из его памяти, но многое бережно хранится в ее закромах.
Особенно четко врезались в нее воспоминания о Пере-
копе. Рота Державина была придана одной из передовых
частей, форсировавших Сиваш в ночь на седьмое ноября.
Под ногами зачавкало илистое дно отступившего ли-
мана, скользкое и коварное. Холодная вонючая вода
Сиваша, леденя тело, моментально сковывала суставы.
Сумасшедший вой полоснул воздух. Испуганное ржанье
лошадей смешалось с яростными криками людей, выстре-
лами, лязгом металла. От этого всего становилось жутко.
Голова гудела, сознание словно бы отключилось, руки
и ноги действовали сами по себе, отдельно от тела.
— Вперед!— громко скомандовал Державин, но не
расслышал своего крика.
От взрывов тяжелых снарядов справа и слева под-
нимались огромные столбы воды. Длинные пулемет-
ные очереди стегали, как плетью, вздымая фонтаны
брызг. То тут, то там вспыхивали и гасли лучи бело-
гвардейских прожекторов. Врангелевцы меньше всего
ожидали удара со стороны Сиваша. Они были уверены
298
в невозможности преодолеть Гнилое море. Одновременно
с наступлением передовых полков в тыл перекопским по-
зициям все части 51-й дивизии атаковали противника
с фронта.
Степан увидел, как рядом беспомощно взмахнул ру-
ками Коровин. Его темные глаза враз остановились,
подернувшись ледяной пленкой.
— Братцы, братцы,— шептали перекошенные губы.
Державин шагнул было к нему, но, оступившись,
провалился в яму. Пока выбирался из нее, тело пуле-
метчика уже покрыла вонючая жижа. Жуткое это зре-
лище — видеть, как мученической смертью погибает твой
товарищ.
Чуть позади Степана хрипло ругался боец, стараясь
удержать на плече ствол «максима». Шаг в шаг за ним
двигался Наливайко, неся на загорбке станину пулемета.
Лица у обоих — свирепые, чумазые, только белки глаз
сверкают.
— Еще немного, друзья,— надсадно повторял Дер-
жавин, хотя и понимал, что никто его в этом пекле не
слышит. Повторял просто так, машинально, для собствен-
ного успокоения.
Лошади дико вращали зрачками, хрипели, задыха-
лись.
— Держите их, держите крепче,— орали вокруг.—
Затопчут, сомнут, если взбесятся.
— Еще немного,— сорванным голосом продолжал
подбадривать людей Степан.— Сейчас наша артиллерия
вдарит. Накроет гадов!
И, словно в подтверждение его слов, красные штур-
мовые батареи действительно открыли огонь. Теперь гро-
хот и пламя надвинулись, казалось, со всех сторон. Все
смешалось! Нельзя было распознать, где земля, где небо.
Бойцы не видели друг друга на расстоянии вытянутой
руки. В густом тумане, в крови, в страшных предсмертных
судорогах шли и шли они вперед...
Вот и берег, твердая земля! Позади остался Сиваш.
Ноги чувствуют плотную землю, усталое тело напружи-
нивается, наполняется новыми силами. Сейчас ясно,
что опасная преграда взята, трудный рубеж преодолен.
Степан первым выскочил на берег. Подтягивались
бойцы. Боже, на кого они были похожи! Но приводить
себя в порядок не было времени. Впереди вранге-
левцы.
299
— Даешь Крым!— во всю мочь рявкнул Державин.—
За мной!..
— Ура-а-а!! — сперва нестройно подхватили бойцы,
но с каждой секундой клич креп, нарастал, катился гроз-
но и всесокрушающе.
Врангелевцы ожесточенно сопротивлялись. На что они
надеялись теперь, когда полки Красной Армии захватили
перекопские укрепления и форсировали Сиваш, понять
было трудно.
Тяжелыми прыжками, размахивая наганом, бежал
Степан впереди своей роты.
Метрах в ста — окопы врангелевцев. Бойцы бросались
на проволочное заграждение, устилая дорогу вперед сво-
ими телами. Оттуда безостановочно лился свинцовый
дождь.
Преодолев первую вражескую траншею, Державин с
группой бойцов ворвался на позицию батареи. Заме-
тались перепуганные врангелевские артиллеристы. Один
вскинул винтовку, целясь в Степана, но нажать не ус-
пел — державинская пуля опередила его.
Четыре орудия и пять пулеметов отбила рота Дер-
жавина. Винтовки никто не считал: пусть трофейная ро-
та подбирает.
Подскакал командир батальона Емельянов:
— Все в порядке?
— Управились,— Степан провел ладонью по потному
и грязному лицу.
— Потери большие?
— Большие, товарищ командир.
Раздался крик:
— Белая кавалерия! Справа обходит...
И в тот же момент застучали пулеметы. Державин
подивился в душе сообразительности и находчивости На-
ливайко. До чего правильно выбрал позицию для своих
«максимов». Как забором, перегородили путь белой кон-
нице. Свинцовыми очередями косили ряды скакавших
врангелевцев.
Не выдержал противник, повернул вспять. Вслед ки-
нулись красные кавалеристы. И началась рубка! Звон
сабель, душераздирающие стоны. Кровь, кровь...
Под ударами с фронта и тыла перекопские и чонгарские
укрепления пали. В прорыв лавиной двинулись конные
части, преследуя отступающего врага.
На второй день после взятия Перекопа прибыл со своим
300
штабом начдив Блюхер. Поздоровался, проехал вдоль
шеренг.
— А что, товарищи красноармейцы,— улыбнулся, ог-
лядывая ряды,— ведь взяли мы эту неприступную кре-
пость, а?
— Взяли-и!— стройным хором отозвались бойцы.
Блюхер покачал головой:
— А кое-кто, грешным делом, думал, наверное, что
не одолеть ее нам.
— Никто так не думал,— прозвучал среди общей ти-
шины чей-то тонкий голос.
Василий Константинович добродушно погрозил
пальцем:
— Чего скрывать, подумывали. Потому что на смер-
тельно трудное дело пошли.
Затем начдив вручил награды бойцам. Остановился
перед Державиным и протянул ему золотые карманные
часы марки «П. Буре». На внутренней стороне тыльной
крышки надпись: «С. Державину за храбрость — от
командования 51-й дивизии».
Глава двенадцатая
Все ближе Черное море. Холодные солнечные лучи
золотили отроги гор.
На подступах к небольшому селению Державина вы-
звал к себе начальник особого отдела армии Иван Мак-
симович Дымов, высокий, крепко сложенный пожилой
человек.
— Наш связной только что прибыл из Бахчисарая
и сообщил о том, что цыгане укрывают нашего ране-
ного разведчика, вот его фотокарточка, смотрите...
Запомнили?
- Да.
— Этот человек, можно сказать, из-под самого
носа генерала Климовича, начальника всей разведки и
контрразведки Врангеля, добывал нам необходимые све-
дения. Его нужно спасти, и как можно скорее. Вы, то-
варищ Державин, поедете в Бахчисарай. Выбор не слу-
чаен: мы знаем, что вы жили когда-то в таборе и знаете
их обычаи и язык. Согласны ли вы выполнить задание?
— Да,— с готовностью отозвался Степан.
301
Подобранные Державиным «казаки» осторожно дви-
нулись по дороге, освещенной тусклой луной.
Далеко впереди замаячили приземистые строения.
Командир вскинул руку — сигнал остановиться. Трое
разведчиков умчались в сторону Бахчисарая разведать
обстановку.
Вскоре они вернулись. За стремя седла одного из раз-
ведчиков держалась пожилая женщина. Стараясь не от-
ставать, она делала широкие, крупные шаги. Волосы ее
разметались по плечам, лицо казалось изможденным.
— Врангелевцев поблизости нет,— доложил один
из них, зато старуху вот подобрали, на цыганку похожа.
Степан пристально взглянул на женщину. По виду —
действительно цыганка. На худой жилистой шее поблески-
вало монисто. Кофта и юбка покрыты пылью, зияют про-
рехами. Во всем ее облике Степану вдруг почудилось
что-то до боли знакомое.
— Неужели, сынок, не узнаешь?— женщина нереши-
тельно шагнула ему навстречу. Взгляд ее был острым
и пронзительным.
Всмотревшись в ее черты, Степан ошеломленно про-
бормотал:
— Тетка Анфиса!
Женщина порывисто бросилась к нему.
— Вижу, признал-таки тетку Анфису.
Державин никак не мог прийти в себя от удивления:
— Да каким ветром тебя сюда занесло? Вы же по Си-
бири кочевали. Где табор?
Закрыв лицо ладонями, женщина разрыдалась:
— Нет больше табора, белые порубали. И -Михея по-
рубали, и Романа, соколика моего. Даже девушек наших
не пощадили: сначала поизгалялись над ними вволю, а
потом — шашками. О-ох, мука смертная!
— А за что их порубали?— мрачнея, спросил Степан.
— Дня три тому назад Михей где-то подобрал ране-
ного красного комиссара и приволок его в свой балаган.
Изольда сделала ему перевязку и той же ночью куда-то
увезла в горы, спрятала.
Утром приехали беляки. Переворотили весь табор,
комиссара искали. Михея и Романа допрашивал офицер,
сначала стегал плеткой, а потом застрелил.
У Степана враз похолодело сердце.
302
— А Изольда жива... Жива, слышишь?.. Только и с
ней несчастье приключилось.
Глаза Державина мгновенно впились в тетку Анфису.
— Нет, нет!— всплеснула та руками.— Не тронули ее
проклятые, спрятаться она поначалу успела. А сегодня
утром ушли беляки из Бахчисарая и Изольду с собой
забрали.
Она запричитала взахлеб, вцепившись пальцами в
волосы.
— Куда? Куда они ускакали?
— Туда, к берегу. Батилиман упоминали. Корабль
турецкий там их должен ждать.
Она еще добавила, что ушла из Бахчисарая полча-
са назад, сразу после того, как оттуда убрались бело-
гвардейцы. По ее мнению, сейчас они добрались до по-
следнего перевала и начали спускаться с гор. Но чтобы
достигнуть моря, им потребуется еще не менее часа: под
уклон особенно не разгонишься.
— Откуда ты про турецкий корабль знаешь?— спро-
сил Державин.
— Офицерский денщик хвастался: с комфортом, мол,
до Константинополя доберемся.— Она, вдруг хлопнув
себя по лбу, быстро-быстро затараторила:— Вай, вай!
Чуть не запамятовала, чуть под гибель вас не подвела...
Тьфу, старая дура! У них же еще две пушки есть,— вы-
палила она.— С собой поволокли. На перевале собирались
установить.
Обсудив создавшуюся ситуацию, решили осторожно
продвигаться к морю, на перехват врага.
* Ж
Через полчаса разведка доложила Державину о двух
трехдюймовых орудиях, обнаруженных возле узкого
горного прохода, ведущего в побережью. Они располо-
жились на маленькой ровной площадке, скрытой кустар-
ником. Не замечая вокруг ничего подозрительного, при-
слуга готовилась к обеду.
— В самый раз их сейчас брать,— возбужденно шеп-
тали «казаки».— Очухаться не успеют.
Дальнейшее и впрямь произошло стремительно. «Ка-
заки» подкрались к противнику. Действовали так тихо,
что не хрустнула ни единая ветка, не сорвался ни единый
камень. Ползший впереди Степан чуть раздвинул колю-
чие низкорослые заросли.
303
Беляки, сбившись в тесный кружок, только-только вы-
тащили из-за голенищ ложки. И тут раздался негромкий,
но властный голос Степана:
— Ни с места! Руки вверх!
Никто не пытался даже сопротивляться. Ни единый
выстрел не встревожил тишину. Сдавшихся врангелевцев
построили в шеренгу. Обросшие, хмурые, они стояли, ка-
залось, совершенно безучастные ко всему случившемуся.
— Куда их?— шепотом поинтересовался Наливайко.—
Не с собой же тащить?
— Точно!— посыпались возгласы.— Пустить в расход
к чертовой матери!
— Тише,— сурово обронил Степан.— Мы с вами —
Красная Армия, а не банда головорезов. Пусть искупают
свою вину, дадим им такую возможность.
— Искупят они, как же,— зло бросил высокий, худо-
щавый «казак» и замахнулся на крайнего пленного.—
У-у, жирные морды!
— Да какие мы, к бесу, жирные?— робко откликнул-
ся тот.— Селяне да батраки...
— Мабудь, до хаты схотелось?— подлил масла в огонь
Щербина.— По бабам заскучали, а?
Грянул хохот. «Казаки» утирали глаза. Ухмылялись
и пленные.
— С этим трохи погодить треба,— серьезно заметил
один из них.
— Правильные слова говоришь,— подхватил Держа-
вин.— Не до баб нам, пока не добили до конца бело-
гвардейскую нечисть. Недолго уже осталось... Так есть
среди вас желающие вступить в рабоче-крестьянскую
Красную Армию, которая проливает кровь за таких вот,
как вы, бедняков?
Все шагнули вперед. Правофланговый заученно про-
изнес:
— Мы сами давно уже решили перейти к красным,
да случая не было.
Державин приказал привести трехдюймовки в походное
состояние.
— Пора трогаться дальше,— объявил Державин и
стал на ходу расспрашивать артиллеристов о том, что
они знают о бегстве офицеров из Бахчисарая.
— Офицерья среди них немного,— охотно рассказывал
бородатый артиллерист Остап Кисленко,— а самый глав-
ный штабс-капитан граф Кашикашвили. Два наших
304
орудия входили в состав батареи. Еще две трехдюймовки
опущены на побережье. Солдаты, сопровождающие офи-
церов, нужны лишь для прикрытия отступления. Не по-
везет же их граф в Турцию. На кой они ему там!
Другой артиллерист, Петро Мазур, поддержал то-
варища:
— Да и корабль, я слышал, махонький, на котором
бежать-то собираются. И еще турецкий капитан условие
поставил: никакого оружия на борт не брать. Только ба-
рахло. А барахла у графа дюже богато. Награбил, сукин
сын!
* * *
Шагая вместе со взводом Алексея Васильевича На-
ливайко, Державин не мог отогнать от себя тревожных
мыслей. Зачем граф Кашикашвили увез Изольду?
— Море!— внезапно раздался чей-то взволнованный
голос. Прозвучал он, как в открытом океане разносится
долгожданный клич: «Земля!»
С вершины перевала открылась удивительная картина
огромного морского простора. Под лунным светом се-
ребрились волны, они лениво набегали на прибрежную
гальку и с шипеньем отступали обратно.
Многие бойцы видели море впервые, зрелище захва-
тило их, они долго не могли оторвать глаз от раскинувшей-
ся до горизонта бескрайней стихии.
— Красотища-то какая!
Недалеко от берега — сверху хорошо различимый —
покачивался двухмачтовый парусник. Степан подозвал
Мазура и, вытянув палец в ту сторону, спросил:
— Достанешь его из своей трехдюймовки?
Наводчик прикинул расстояние и небрежно бросил:
— Нам это легче, чем дурню с горы сбежать. Недо-
лет, перелет, и цель накрыта!
— С нас пока хватит недолета-перелета, а там погля-
дим, что они делать станут.— Державин оглянулся на
артиллеристов.— Разворачивайте орудия.
Пушки установили на огневой позиции. Расчеты ско-
ро изготовились к стрельбе. Грянул выстрел. Через не-
сколько секунд — второй. Сначала вырос столб земли на
берегу, затем вздыбился водяной фонтан за бортом па-
русника. Было видно, как на нем забегали матросы, под-
нялась паника. Судно, подняв паруса, ходко стуча мо-
тором, ушло в море.
11-437
305
— Теперь остается ждать гостей,— спокойно произнес
Степан.— Вот-вот пожалуют.
Он оглядел своих бойцов. Лица сосредоточенные, ру-
ки — на затворах винтовок. Все напряженно смотрят на
дорогу, на которой должен показаться граф со своими
офицерами.
Действительно, вскоре послышался приближающийся
цокот копыт.
Степан тихо окликнул Щербину:
— Возьми человека три, проберись вдоль дороги и
устрой засаду пониже, метрах в двухстах отсюда.
Через пару минут маленькая группа бойцов под при-
крытием кустарника спускалась вниз по откосу...
Появились белогвардейцы: малочисленный казачий
разъезд.- Всадники с опаской поглядывали по сторонам,
но с наезженной колеи не сворачивали. Двигались мед-
ленно, точно по тонкому льду.
Совсем неожиданно для них раздался ружейный залп
не впереди, а позади. Это вступила в бой группа Щер-
бины. Конный дозор попытался повернуть вспять, но
лошади не слушались, кружились на месте.
Возникла свалка. Взбешенные кони вздымались на
дыбы, сбрасывали всадников с крутизны. Слышались ис-
тошные вопли, выстрелы, грохот срывающихся в пропасть
валунов.
Схватка закончилась так же внезапно, как и началась.
Лишь двум-трем офицерам удалось избежать гибели.
Бросая лошадей, они скатывались по склону, беспомощно
цепляясь за попадавшиеся кусты и камни.
Державин спешил. Он разделил бойцов на две группы,
приказав Наливайко остаться с пушками на месте и конт-
ролировать дорогу. А с остальными бойцами устремился
по нагорью, чтобы спуститься к прибрежной полосе с дру-
гой стороны, куда, по его расчетам, вынуждены будут
податься недобитые врангелевцы.
Примерно за час до рассвета Степан, преодолев кру-
той спуск, вывел своих бойцов к неширокой тропе. Пред-
утренний свет быстро рассеивал темноту. Люди то и дело
замедляли шаги, прислушивались, но ничего, кроме мер-
ного шума прибоя, не улавливали. Так прошли они с
версту.
Вдруг идущий впереди боец поднял руку.
— Что?— подбежал к нему Державин.
— Тш-ш,— предостерегающе зашептал тот.— Не
306
пойму, что это: будто железом по камню скоблят.
Степан превратился в слух. До него и впрямь до-
неслись непонятные звуки.
Еще продвинулись на несколько метров. Выглянув
из-за отвесной скалы, Степан увидел, как казаки толкают
сквозь узкий проход тарантас, запряженный двумя ло-
шадьми и нагруженный узлами и сундуками. А поодаль,
тяжело прихрамывая, брел штабс-капитан, размахивая
пистолетом.
У Степана упало сердце: рядом с офицером он заме-
тил Изольду.
— Стой!— не помня себя, гаркнул он.
Штабс-капитан метнулся за валун и принялся остер-
венело стрелять. В ответ ему загремели винтовки крас-
ноармейцев.
— Осторожно!— силился перекричать Державин ру-
жейную пальбу.— В девушку не попадите.
А с противоположной стороны несся крик офицера:
— Почему не стреляете, сукины дети?
Поток брани прервал Щербина. Изловчившись, он по-
слал пулю в штабс-капитана. Тот грузно осел.
— Сдаемся!— послышались испуганные голоса ка-
заков.
Степан прыжками бросился к Изольде. Она лежала
без чувств на обочине тропы. Рука ее, нежно подхвачен-
ная Державиным, слабо повисла. На шее темнело пятно
крови.
— Убили-и!— вырвалось у Степана.
— Погоди, командир,— опустился рядом на колени
Щербина.— В обмороке она, жива.
Перед глазами Державина плыла какая-то разноцвет-
ная рябь. Он не сводил взгляда с девушки. Но вот веки у
нее слегка дрогнули. Девушка приоткрыла глаза и долго
смотрела на склонившегося над ней Державина. Наконец,
не веря себе, застонала:
— Степа! Неужели?..
— Любовь моя долгожданная!..— Степан сжал девуш-
ку в своих объятиях.
Но, вспомнив о задании, он поборол в себе чувства и
заговорил о деле:
— Быстрее поедем туда, где ты укрыла нашего раз-
ведчика.
— Поехали,— с готовностью откликнулась уже при-
шедшая в себя цыганка.
11*
307
У самой крайней мазанки, заброшенной в каком-то
ущелье татарской деревеньки, Иза дала знак остано-
виться.
Державин, оставив своих «казаков» под столетним
дубом, пошел с девушкой к мазанке, сложенной из кус-
ков горной породы.
Разведчик лежал на земляном полу, на толстой кошме.
Рядом с ним сидел молодой цыган и держал в руке алю-
миниевую кружку с водой.
— Это его охрана,— показала на него Изольда.
Державин склонился над разведчиком и тихо сказал:
— Я привез вам гранаты и семь патронов к нагану.
Разведчик слабо улыбнулся, осторожно подал руку
Степану с массивным обручальным кольцом на пальце
и тихо назвал себя:
— Степан.
— Выходит, мы тезки с тобой.
Разведчик был тяжело ранен, пуля застряла где-то
глубоко в правом бедре. Он был высокого роста, широ-
коплечий. На загорелом лице — большие черные глаза с
густыми бровями, прямой нос, волевой подбородок. Все
выдавало в нем незаурядный характер , и вызывало не-
вольную симпатию.
— Как себя чувствуете?— спросил Державин.
— Нога болит и голова кружится,— тихо отозвался
разведчик.— Спасибо цыганам, что подобрали меня, и
особенно Изольде. Иначе предстал бы перед самим Кли-
мовичем.
— Можете ли ехать? Я прибыл за вами.
— Нет! Пока нет... Но есть одно очень важное дело,
я не успел довести его до конца. В Алуште находится не-
большой гарнизон белых. Комендант, штабс-капитан Бе-
лов, бывший адъютант генерала Фостикова, постоянно но-
сит с собой важный для нашей контрразведки документ —
копию списка тайной агентуры, которую оставили на Ку-
бами генералы Фостиков и Улагай. Этот документ дол-
жен попасть в наши руки. У капитана есть две слабости —
к спиртному и красивым женщинам. Этим и надо восполь-
зоваться. Я думаю, в этом Изольда вам поможет.
— Я готов выполнить эту операцию,— произнес Сте-
пан, хотя сердце его дрогнуло при мысли, что любимой де-
вушке снова грозит опасность.
— Думаю,— продолжал раненый,— операцию сле-
дует провести примерно так. Каждый вечер, до самого
308
закрытия, штабс-капитан приходит в ресторан «Попла-
вок». В один из вечеров туда придет Изольда. Белов обя-
зательно приметит такую красавицу. После закрытия
ресторана она поведет своего пьяного «кавалера» по ад-
ресу: улица Набережная, дом восемь. В этом доме жи-
вет старик подпольщик Пирогов Силантий Павлович.
Пароль тот же, что и сейчас. Вечером вы с Пироговым
будете поджидать «гостя». Когда документ окажется у
вас в руках, штабс-капитана обязательно ликвиди-
руйте, а Пирогова возьмите с собой.
— Постараемся выполнить,— заверил разведчика
Державин.
* * *
Прошло два дня. Операция прошла точно по плану.
Державин, Изольда и Пирогов прибыли в особый отдел
армии. Их принял Дымов. Степан вынул из гимнастерки
лист тонкой, как шелк, бумаги и подал Ивану Мак-
симовичу.
— Такая бумага изготавливается на лучших фабриках
Франции,— произнес Дымов,— она не шуршит и ее удоб-
но зашивать в одежду.
Расспросив подробно о состоянии здоровья развед-
чика, Дымов поблагодарил всех за выполнение задания
и разрешил Державину трехдневный отпуск на устрой-
ство своих личных дел.
Привезенный Державиным документ оказался на-
столько важным, что Дымов тут же передал его началь-
нику особого отдела фронта.
Пятнадцатого ноября передовые красные отряды за-
няли Севастополь и Феодосию.
Как только красные полки вошли в Севастополь, Сте-
пан и Изольда поехали за раненым разведчиком. Привезли
его в город и, поместив в военный госпиталь, доложили
об этом Дымову.
Остатки белогвардейцев спешно грузились на корабли,
отправлявшиеся в Турцию.
Шестнадцатого ноября М. В. Фрунзе телеграфировал
Ленину: «Сегодня нашей конницей занята Керчь. Юж-
ный фронт ликвидирован».
Глава тринадцатая
Гражданская война в основном закончилась. Пред-
стояло ликвидировать последний очаг контрреволюции
на Дальнем Востоке.
В конце 1920 года дивизия Унгерна двинулась в Мон-
голию для захвата страны и изгнания китайских гарнизо-
нов, стоявших в Урге и в других крупных населенных
пунктах, где китайские милитаристы ликвидировали остат-
ки монгольской автономии. Установив связи с монголь-
скими князьями и главой ламаистской церкви «живым
богом»— богдо-гэгеном, барон Унгерн, хорошо знавший
обстановку в Монголии, играя на национальных чув-
ствах монгольского народа, выдвинул лозунг «освобож-
дения» страны и восстановления ее автономии.
Однако в стране уже поднималось мощное народно-
освободительное движение, руководимое Монгольской
народно-революционной партией во главе с Сухэ-Батором.
Третьего февраля 1921 года Унгерну удалось занять
Ургу — столицу Монголии. «Я один из тех,— любил повто-
рять Унгерн,— кто, ступая по земле, выдавливает из нее
кровь...»
В Урге окончательно оформилась «философия» и по-
литическое кредо барона. Отпрыск христианских рыца-
рей-крестоносцев, сокрушавших неверных «за веру Хри-
стову», барон Унгерн выступил против европейского
«гнилого Запада» и выдвинул идею... воссоздания «Сре-
динной Азиатской империи», подобной империи Чин-
гисхана, чей образ он избрал своим идеалом. Эта империя
должна была объединить под властью свергнутой народом
в Китае маньчжурской династии Цин все территории, на
которых жили племена «монгольского корня»,— весь
Китай, Монголию и некоторые области Советского Тур-
кестана. В последующем барон мечтал восстановить
монархию в России и во всем мире.
Восьмого марта 1921 года было организовано мон-
гольское марионеточное правительство из феодалов и
провозглашена «автономия» страны.
Унгерн получил в правительстве должность главно-
командующего всеми войсками.
* * *
Весна 1921 года выдалась в Монголии дружной, за-
бурлили мутные ручьи, загремели ранние грозы.
К маю 1921 года, кочуя со своей бандой по монголь-
ским степям, грабя местное население, Унгерн почти ис-
черпал средства «кормления».
Значительно увеличив свои вооруженные силы, он на-
310
чал подготовку к нападению на Советскую Сибирь, тем
самым приступив к выполнению указаний японского ге-
нерального штаба — отрезать Дальневосточную респуб-
лику от Советской России.
Подробно узнав о планах Унгерна, Реввоенсовет 5-й
армии сосредоточил 35-ю Сибирскую стрелковую дивизию
в районе Иркутска и южнее озера Байкал. Кроме того,
из района Иркутска был переброшен на границу Мон-
голии добровольческий конный отряд под командованием
известного сибирского партизана Петра Ефимовича Ще-
тинкина, рабочего-плотника с Рязанщины, члена партии с
1918 года. Во время первой мировой войны он был награж-
ден четырьмя Георгиевскими крестами и двумя француз-
скими орденами и как полный Георгиевский кавалер про-
изведен сначала в прапорщики, а в 1917 году — в штабс-
капитаны. После Октябрьской революции Щетинкин ко-
мандовал красногвардейскими и партизанскими отрядами,
действовавшими в Енисейской губернии, принимал актив-
ное участие в боях против Врангеля.
Из глубокого тыла в район Иркутска началась пе-
реброска 25-й Краснознаменной Златоустовской стрелко-
вой и 5-й Кубанской кавалерийской дивизий.
Между тем народно-освободительное движение в Мон-
голии разрасталось и крепло.
В северной части Монголии сосредоточились монголь-
ские партизанские отряды, преобразованные в дальней-
шем в революционную армию. Главнокомандующим ее
стал Сухэ-Батор, а заместителем и комиссаром — Чойбал-
сан. Десятого апреля 1921 года они обратились к дружест-
венному Советскому правительству с просьбой о вооружен-
ной помощи для борьбы с армией Унгерна. Советское
правительство согласилось помочь угнетенному народу
Монголии. Так было положено начало славному боевому
содружеству двух братских народов.
21 мая 1921 года Унгерн издал приказ о наступлении
против Красной Армии в Советской Сибири. В этом при-
казе, наряду с «философскими» разглагольствованиями
и религиозно-мистическими бреднями, Унгерн предписы-
вал войскам во время похода «...комиссаров, коммунис-
тов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество
их конфисковать. Мера наказания может быть лишь од-
на — смертная казнь разных степеней... Единоличным
начальникам, карающим преступника, помнить об иско-
ренении зла до конца и навсегда и о том, что неуклон-
311
ность в суровости суда ведет к миру, к которому мы все
стремимся, как к высшему дару неба. Продовольствие и
другое снабжение конфисковать у тех жителей, у которых
оно не было взято красными...»
Военные действия стали развертываться сразу на
нескольких направлениях. Одновременно на широком
фронте активизировались и белогвардейские отряды Се-
менова, Глебова, Казагранди, Казанцева, Кайгородова
и Бакича. Все эти «атаманы» выполняли второстепенные
роли, главная же была предназначена Унгерну, который
в конце мая 1921 года начал наступление на Троицко-
савск, Кяхту и Алтан-Булак.
Против войск Унгерна выступили части Красной
Армии, войска Дальневосточной республики и монголь-
ская революционная армия под командованием Сухэ-Ба-
тора.
С одиннадцатого по тринадцатое июня 1921 года шли
кровопролитные бои под Кяхтой. Положение войск ДРВ
и монгольских отрядов Сухэ-Батора было крайне тяже-
лым, так как враг имел более чем двукратное превосход-
ство в людях и технике. В разгар боев на помощь мон-
гольским цирикам и бойцам ДРВ пришла Красная Армия.
Унгерновцы не выдержали дружного натиска советско-
монгольских войск. Несколько раньше части Красной
Армии, монгольские цирики и отряд П. Е. Щетинкина у
станции Желтуринская разгромили белогвардейскую ди-
визию генерала Разухина и бригаду полковника Каза-
гранди. Ожесточенные бои продолжались более трех
месяцев. Ряд военных неудач и тяжелые боевые потери
вызвали разложение в армии Унгерна. Положение его ос-
ложнилось еще и тем, что отрядам приходилось действо-
вать среди враждебного им трудового аратства, которое
все теснее сплачивалось под боевыми знаменами Народно-
революционной партии.
Шестого июля части Красной Армии и народные вой-
ска Сухэ-Батора вступили в Ургу, а десятого июля на глав-
ной площади столицы была провозглашена победа и со-
здание первого в истории Монгольского народного пра-
вительства.
Дня за два, перед тем как оставить Ургу, Петр Пташ-
кин получил приказание: срочно явиться к диктатору.
— Поручик Пташкин, Георгиевский кавалер, имею
Владимира с мечами,— представился молодой офицер,
глядя на рослого, с большими усами Унгерна.
312
Тот усадил Пташкина в кресло и внимательно посмо-
трел ему в глаза.
— Я наслышан о вас, поручик. О вашей храбрости и
преданности русскому престолу написал мне есаул Кай-
городов, он же рекомендует вас для выполнения особо
важных заданий. Кроме того, хороший отзыв о вас я по-
лучил и от полковника Широких.
— Я хорошо знал полковника,— уточнил Пташкин.—
Мне посчастливилось находиться у него в подчинении, ког-
да он возглавлял отдел контрразведки в военном полевом
управлении в Омске.
— Я решил доверить вам выполнение особой миссии,—
спокойно продолжал Унгерн.— В рядах моей армии вы на-
ходитесь уже более шести месяцев. В боях с большеви-
ками успели показать себя храбрым и преданным офице-
ром. Полагаю, что на вас я могу положиться, как на са-
мого себя. На днях от перрона Харбинского вокзала отой-
дет пассажирский поезд Харбин — Владивосток. В нем
поедут офицеры и солдаты во главе с генерал-лейтенан-
том Пепеляевым. Им предстоит совершить поход на
Якутск, освободить от красных этот край и создать там
Якутскую республику с парламентарным образом правле-
ния. Все якутские населенные пункты должны стать
военными поселениями, какие создавал когда-то светлой
памяти Аракчеев.
— Но для этого нужны большие деньги,— трезво рас-
судил Пташкин.
— Они уже есть. Одна только американская фирма
«Олаф Свенсон» выделила более ста тысяч долларов.
Кроме того, большую помощь оказала другая американ-
ская фирма — «Гудзон Бей». Не остались в стороне япон-
цы, якутские купцы и охотские золотопромышленники.
Вам необходимо отправиться во Владивосток, с генералом
я уже договорился. Через несколько дней туда прибудет
американский корабль «Мезатлан». В поездке до Вла-
дивостока вас будут сопровождать два офицера из моей
личной охраны. Они проводят вас и доставят мое письмо
капитану корабля фон Тирпицу.
— Известная немецкая фамилия.
— Да, он обрусевший потомок немецких князей. Сло-
вом, когда корабль «Мезатлан» прибудет в Сан-Фран-
циско, то к вам в каюту явится Франц Бауэр и произнесет
пароль: «Барон Унгерн послал для меня малахитовую
шкатулку с сокровищами Уральских гор». Услышав эти
313
слова, тут же вручите ему мою шкатулку, она действи-
тельно из малахита. У Франца Бауэра большие связи
в деловых кругах. Он поможет вам устроиться на хорошую
работу. Вы беретесь выполнить мое поручение? Говори-
те честно, мне нужен доброволец и только доброволец.
— Я согласен. Это большое доверие, ваше превосхо-
дительство,— произнес Пташкин с видом человека, го-
тового достойно исполнить свой долг.— Сделаю все воз-
можное, чтобы выполнить ваш приказ.
Барон Унгерн в малахитовой шкатулке переправлял
своему родственнику награбленные драгоценности.
Поездка в Америку полностью устраивала Пташкина.
Он ни на минуту не забывал, что в коммерческом банке
Джона Рокфеллера «Чейз нэшонал» положена на его имя
купцом Пташкиным большая сумма. Но об этой своей
тайне он, конечно, барону Унгерну не сказал ни слова.
— Завтра утром получите шкатулку и двадцать ты-
сяч долларов,— закончил Унгерн.— Ну, как говорят, с бо-
гом. В далекий путь!
Глава четырнадцатая
Какими же сложными и непонятными складываются
порой человеческие судьбы!.. Лишь в 1925 году, в Ленин-
граде Емельян Державин случайно узнал о том, что сын
его Степан жив и невредим. Принес как-то Черкашин га-
зету и ткнул пальцем в одну статейку: читай, мол. А в ней
писалось: «Памятный день 14 ноября 1922 года. Народное
собрание Дальневосточной республики обсуждает воп-
рос о передаче власти Советам рабоче-крестьянских и сол-
датских депутатов. От Дальневосточной армии избрана
делегация, возглавляемая командующим В. К. Блюхером.
Среди ее членов — Н. К. Самсонов, Г. Д. Дмитриев,
С. Е. Державин и другие, которые вместе с Василием
Константиновичем громили белые банды еще под Пе-
рекопом...»
Державин несколько раз пробежал глазами заметку
и восторженно взглянул на друга, тот ободряюще улыб-
нулся:
— Главное, у нас теперь ниточка в руках есть. Справ-
ки наведем, выясним.— Он помолчал, потом спросил:—
А как твои чекистские дела? Много всякой мрази прихо-
дится ворошить?
— Хватает.
314
В последний год пути Державина и Черкашина не-
сколько разошлись. Бориса Прокопьевича выдвинули на
пост секретаря окружкома партии, а Емельяна Максимо-
вича назначили заместителем председателя Барнауль-
ского отделения ГПУ при НКВД РСФСР.
— Да,— нахмурился Державин,— всплыл тут один
общий наш знакомый: Ефрем Щукин. Помнишь такого?
— Не тот ли кулацкий сынок, что служил с нами в
Маньчжурии?
— Тот самый.
— Ив чем он замешан?
— Агент иностранной разведки. К тому же зарубил
топором сестру и брата Прокушевых. Заподозрил, будто
они в свое время расправились с его папашей Харитоном
Лукичом. Он не знает, что с Харитоном Лукичом не они,
а я расправился.
Черкашин изумленно уставился на друга.
И Емельян Максимович рассказал о своем послед-
нем побеге с каторги. Как он брел по тайге, как возле
незнакомого села стал невольным очевидцем страшного со-
бытия: девушка и ее брат-подросток готовились рассчи-
таться за свой позор с мироедом Щукиным.
— Кто же его на Прокушевых навел?— покусывал
губы Черкашин.
— Выискался такой подонок — некий поп Савватей,
распутник и пьяница.
Брови Бориса Прокопьевича как-то странно взъероши-
лись и сдвинулись почти вплотную:
— Насколько я понимаю, с делом этим разбираться
ты не имеешь права, как лицо заинтересованное. Так?
— Я уже подал рапорт председателю.
* * *
И вот они, наконец, встретились — отец и сын. Два-
дцать лет прошло с того дня, как судьба разлучила их.
И теперь, сидя рядом, они не узнавали друг друга. Емелья-
ну Максимовичу исполнилось сорок пять. Степану два-
дцать пять. Первый был совсем седым, волосы второго
отливали медью.
Они долго молча рассматривали друг друга. Потом
Державин-старший неожиданно расхохотался:
— Степка, а помнишь, каким ты был в детстве?.. Впро-
чем, давай докладывай, как жил.
315
— Обыкновенно, батя. Воевал с Колчаком, Врангелем.
Вступил в партию. Гражданскую войну закончил на Даль-
нем Востоке, был тяжело ранен.
— Вижу, мальчик. Шрам пересек твой лоб и разорвал
левую бровь.
— Демобилизовался в запас в должности командира
батальона. Награжден орденом Красного Знамени.
— Женат?
— Уже пять лет. Ее зовут Изольда. Она тоже на-
граждена — именными золотыми часами.
— Сам молодец, и жена такая же...
— Живет с сынишкой в Свердловске, работает в воен-
ном госпитале, учится на врача.
— Значит, у меня и внук есть?— радостно воскликнул
Емельян Максимович.
— Есть, батя, есть. В прошлому году родился.
— Как назвали?
— Емельяном.
Глаза Державина-старшего увлажнились:
— Спасибо, сынок! И жене спасибо!
Емельян Максимович знал, что Степан учится в Ле-
нинградском политехническом институте, поэтому спросил:
— Ну, а занятия твои как идут?
— Нормально. Заканчиваю второй курс.
В глазах Державина-старшего зажглись озорные
искорки:
— Теперь мне придется тебя догонять.
— То есть?
— Да ведь меня тоже в Ленинград на учебу направи-
ли. В Военно-политическую академию.
— Правда? Тогда это просто замечательно. Между
прочим, столкнулся я в Свердловске с Павлом Кузь-
мичом...
— Коноваловым, что ли?— живо спросил Емельян
Максимович.
— Перебрался с женой и дочерью из Сысерти в город,
сразу после изгнания колчаковцев. Занимает ныне в
Совете какую-то важную должность.
Они на минуту смолкли. Державин-старший хотел
спросить у сына, знает ли он о смерти матери, но все ни-
как не мог подобрать соответствующие слова, пока Сте-
пан сам не произнес эту тяжелую фразу:
— А мамку белые казнили.
— Знаю, знаю...
316
И они снова надолго замолчали.
— А о брате Петре что слышал?— поинтересовался
Державин-старший, стараясь не глядеть на сына.
— Ничего, батя. Как увез его купец Пташкин, так он
словно в воду канул.
— Считай, что нет у тебя больше брата,— глухо, че-
рез силу, обронил Емельян Максимович.
— Тоже убили?
— Хуже.
Степан непонимающе уставился на отца. А тот медлен-
но закончил:
— Петр Денисович Пташкин, бывший твой брат, слу-
жил у белых. Причем не в армейских частях, а в контр-
разведке. На его руках кровь сотен людей.
Несколько месяцев назад он прибыл в Советский Союз
в составе торговой делегации одной из иностранных дер-
жав в качестве коммерсанта и был задержан нашими
органами внутренних дел как палач колчаковской контр-
разведки. По приговору военного трибунала расстрелян.
Лютая ненависть к советскому народу придавала ему
силы. И он все годы жизни в Америке верил, ждал...
Читая газеты и журналы, ловил каждую строчку, где
говорилось о «крахе большевизма», «о кулацких вос-
станиях», «о походе Гитлера на Москву». Но шли годы,
а власть Советов жила. Тогда он стал задумываться над
тем, какую же ошибку допустили русские генералы, ког-
да в годы гражданской войны не смогли утопить в кро-
ви русский народ.
От купца Пташкина он перенял убеждение, что рус-
ский народ до седьмого пота должен трудиться на царя и
помещиков, заводчиков и купцов, попов и кулаков. Но
великий взрыв Октября, как удар молнии, потряс всю
Россию и лишил эксплуататоров власти.
После окончания гражданской войны судьба заброси-
ла Петра в Монголию, к барону Унгерну, потом он пере-
брался в Соединенные Штаты Америки, но не прошло и
полгода, как выехал в Маньчжурию, получив приглашение
«Русской фашистской партии». Помогал Родзаевскому, ор-
ганизатору этой банды, набирать белогвардейцев для ди-
версионной деятельности на территории Советского Союза.
Вся эта работа находилась под контролем японской раз-
ведки.
— Каким образом он вновь оказался в Соединенных
Штатах?— заинтересованно спросил Степан.
317
— Руководство восточного отдела Русского об-
щевоинского союза в Маньчжурии послало его с личным
письмом к Врангелю в Лондон. Письмо он вручил, но
обратно в Маньчжурию не вернулся. Уехал в Соединенные
Штаты Америки, где женился на племяннице графа Глин-
ского и вскоре был оформлен на работу в военную раз-
ведку...
Степан внимательно слушал отца и с болью думал о
том, как тяжело переживает тот семейную трагедию.
Глубокий тягостный вздох нарушил тишину пустой
комнаты.
— Отец,— Степан бережно усадил Емельяна Мак-
симовича в кресло и опустился рядом,— не казни себя.
В том, что случилось, нет твоей вины. Ты же сам рас-
сказывал о том суровом времени, когда люди, родные по
крови, оказывались по разные стороны баррикад: ког-
да брат шел на отца, отец на сына, сын против родной
матери...
Державин поднял на него глаза, полные боли.
— Да, передо мной прошли сотни таких судеб. И за-
частую приходилось самому распутывать эти трагически
переплетенные жизни. Но сейчас, когда я думаю о судьбе
собственного сына, ставшего преступником, не могу изба-
виться от чувства вины перед ним, вашей матерью и тобой.
По осунувшемуся лицу Емельяна Максимовича про-
шла легкая судорога, он прикрыл глаза, опустил голову
и почти шепотом повторил:
— Не могу!.. И теперь, на склоне лет, я с особой остро-
той понимаю, насколько важно на самых крутых поворотах
жизни не сломаться, выстоять, не отступить от своих убеж-
дений, от избранного пути, какие бы трудности ни ста-
вила нам судьба. Мне очень хотелось бы, сынок, оставить
тебе свой отцовский завет — всегда действовать, следуя
примеру лучших борцов за свободу, за народное счастье.
Жизнь не раз еще будет взвешивать твои дела, поступки,
честь и совесть на весах судьбы.
Весной 1928 года Степан Державин окончил Ленин-
градский политехнический институт. Он держал в руках
диплом и не верил: «Неужели это я, бывший беспризор-
ник, сумел одолеть такую сложную науку?!»
Степан стоял в коридоре института, думая о своем,
не замечая проходивших мимо студентов, преподавателей.
Он весь был охвачен радостью.
318
— О чем задумался, друг?— услышал он знакомый
голос и оглянулся.
К нему подошел Генрих Литке, его однокурсник.
Сын немецкого революционера, он в начале двадца-
тых годов приехал с родителями в Советскую Россию и по-
ступил в Ленинградский политехнический.
Державин подружился с Генрихом.
— Ты будешь учить меня русскому,— через день пос-
ле знакомства заявил тот.— Я хочу говорить по-русски,
как ты, без акцента. Чтобы никто не догадался, что я
иностранец.
Степан согласиля, но поставил условие:
— Я стану учить тебя русскому языку, а ты меня —
немецкому.
Как ни странно, изучение немецкого Державину да-
валось лучше и быстрее, нежели Генриху — русского.
Видимо, у Степана была врожденная способность к
языкам.
По окончании института Генрих остался в Ленингра-
де — здесь тоже хватало работы для молодого инженера.
А Державина, по его просьбе, направили в Свердловск.
На строительстве Уралмаша крайне были нужны спе-
циалисты.
Генрих получил назначение на Адмиралтейский завод.
— Когда уезжаешь?—спросил он Степана.
— Завтра. В десять утра. Приходи провожать.
— К сожалению, не смогу. Как раз в десять у нас
важное совещание. Придется попрощаться сейчас.
— Ну, давай прощаться,— Державин протянул ру-
ку.— Ауфвидерзеен, майн либер фройнд!
— До свидания, мой дорогой друг,— прочувствован-
но повторил за ним Литке.
И они крепко обнялись.
После Ленинграда Свердловск показался Степану ти-
хим и провинциальным. Но рабочая жизнь здесь кипела
вовсю. Прокладывались трамвайные пути, строились но-
вые дома...
Державин явился домой среди ночи. Осторожно, что-
бы не испугать, постучал в дверь.
— Кто?— раздался через некоторое время голос Алек-
сея Васильевича. Наливайко жил у них.
— Блудный отец и муж,— пошутил Степан.
Наливайко мгновенно распахнул дверь.
— С возвращением!
319
Услышав шум, из второй комнаты выскочила Изольда.
— Степушка! Родной!— Она бросилась ему на шею.—
Насовсем?
— Насовсем. Выучился наконец-то, диплом в кармане.
Притопал четырехлетний Емельян, заспанный, в длин-
ной до пят рубашке.
— Это папа, да? — вглядываясь в Степана, лепе-
тал он.
А Наливайко уже звал всех к столу:
— Сейчас у меня самовар вскипит. Давайте-ка поси-
дим рядком, потолкуем ладком. Вон ведь сколько времени
не виделись...
На следующий день Державин с трудом добрался до
строительной площадки Уралмашзавода, направился
в отдел кадров.
Кое-как пробился к одному из столов, за которым си-
дела женщина, чудом сохранявшая спокойствие и само-
обладание в этой всеобщей сумасшедшей толчее.
— Вы инженер, товарищ Державин?— Она мельком
взглянула на него.
— Да, окончил Ленинградский политехнический ин-
ститут.
— Прекрасно,— кадровик устало улыбнулась.— Вам
нужно пойти к управляющему строительством товарищу
Банникову Александру Петровичу. Молодых инженеров
он непременно принимает сам.
Державин отыскал без особого труда деревянное строе-
ние № 14 на улице, названной именем Михаила Иванови-
ча Калинина, хотя название улицы можно было считать
условным: дома на ней еще предстояло возвести.
Степан увидел, как почти одновременно с ним к управ-
лению стройки подъехал верхом на коне человек бор-
цовского вида.
— Ты, наверно, ко мне, товарищ?— приветливо и про-
сто спросил Державина незнакомец.
— Меня направили к управляющему строительством.
— Значит, ко мне,— улыбнулся незнакомец протянув
руку.— Банников Александр Петрович.
Он открыл кабинет, пропустил Державина и еще не-
сколько человек, ожидавших приема, быстро разобрался
с вопросами посетителей. Молодой инженер внимательно
слушал и с интересом изучал человека, под руководством
которого ему предстояло работать.
Степан уже знал, что Александр Петрович родился и
320
вырос в семье слесаря Казанского порохового завода.
С детства проявлял необыкновенные способности ко вся-
кому делу и страсть к знаниям. Только благодаря этому
он был допущен к приемным экзаменам в глазовскую
гимназию. С блеском выдержал их и стал гимназистом.
С первых лет обучения паренек поражал препода-
вателей и товарищей своим умом, сметливостью и горячим
желанием найти ответы на все волнующие его вопросы.
Именно эти вопросы да непокорный характер в конце кон-
цов и стали причиной его изгнания из гимназии на седь-
мом году обучения. Банников решил уехать на Урал.
В Перми он с трудом устроился в реальное училище на
горнозаводское отделение. В 1916 году Александр Банни-
ков получил аттестат, сразу же был призван в армию
и вскоре произведен в офицеры. В армии принял активное
участие в революционной работе среди солдат.
Но по-настоящему его умственные и организаторские
способности глубоко раскрылись лишь после революции.
В 1919 году он вступил в партию, активно боролся с бе-
логвардейцами. Председатель Пермского штаба Красной
гвардии, помощник начальника одного из отрядов во вре-
мя борьбы с Дутовым. После разгрома белоказачьего ата-
мана — военный комиссар городов Оса, Пермь, Уфа,
Бирск. Таковы основные вехи его пути с 1918 по 1921 год.
После разгрома Колчака и его приспешников Александр
Петрович приступил к мирной трудовой деятельности.
Трудящиеся Перми избрали его председателем исполкома,
затем он возглавлял Тюменский, а позднее Нижнета-
гильский окрисполком, был членом ЦИК и Уралобкома
ВКП(б). В 1923 году он окончил металлургический ин-
ститут в Перми. А когда решился вопрос о строительстве
Уралмаша, ему поручили возглавить стройку первого со-
ветского гиганта тяжелого машиностроения, в продукции
которого так нуждалась молодая Советская Республика.
Все это промелькнуло в голове молодого инженера,
наблюдавшего за работой управляющего.
Александр Петрович был в своей неизменной полу-
военной форме. Подвижный, энергичный, он на лету
схватывал существо вопроса, просто и убедительно раз-
решал его и тут же внимательно просматривал и подписы-
вал документы, лежащие на столе. Это был крупный бри-
тоголовый человек, от всей его массивной фигуры веяло
силой и энергией, ничто не выдавало дремлющего в нем
недуга — результата тяжелой контузии.
321
Первый вопрос Банникова показался Степану не-
ожиданным:
— А читал ли ты книгу Генри Форда «Моя жизнь,
мои достижения»?
— Да, читал, так же, как и отзыв о ней Владимира
Ильича Ленина.
— Согласись, что в этой книге есть мысли, которые
молодому советскому инженеру следует принять на
вооружение.
— Вполне согласен с вами.
— Почему ты, Степан Емельянович, избрал местом
работы именно Уралмашстрой?— задал новый вопрос
Банников.
— Пресса виновата, Александр Петрович,— улыбаясь,
развел руками инженер.— Так хорошо расписал стройку
журнал «СССР на стройке», что я твердо решил работать
здесь, расти вместе с заводом.
— Что ж, похвально. А инженеры нам нужны свои,
советские. Видел здесь иностранных спецов?
— Да,— коротко ответил Степан.
— В основном немцы. Знающие люди, ничего не
скажешь. Но они привыкли к работе в других условиях.
Ох, как нам нужны свои инженеры, свои специалисты!
Как ты будешь со спецами в детали вникать?
— Я знаю немецкий язык.
Банников удивленно посмотрел на молодого специа-
листа и даже привстал:
— Да ведь это прекрасно!— шумно выдохнул он.
Сквозь толстые стекла очков было заметно, как оживлен-
но заблестели его глаза.— Да тебе просто цены нет!
Кстати, а как у тебя с жильем?
— Жилье у меня есть на первый случай. Я ведь се-
мейный — жена с ребенком. Да и уралец я, из Сысерти.
— Тем лучше.— Александр Петрович уже что-то за-
писывал в книжечку.— С заработком тебе, должно быть,
все ясно. Партмаксимум, как у всех коммунистов-руково-
дителей. Работать направляю в особую конструкторскую
группу к Николаю Ивановичу Макарову. Ты, может, спро-
сишь, почему технолога — к конструкторам. Объясню.
Давно известно, что те и другие противоборствуют. Что
удобно одним, то не всегда подходит другим, и наоборот.
Мы должны свести на нет этот антагонизм. Вот я и хочу,
чтобы ты побыл, так сказать, в шкуре конструктора.
Слушая Банникова, Степан все более проникался ува-
322
жением к этому замечательному руководителю большой
стройки.
Банников встал, давая понять, что беседа окончена.
От управляющего стройкой Державин решил сразу
же зайти к секретарю парторганизации.
Федор Стриганов не отличался примечательной внеш-
ностью. Одет был просто. Из расстегнутого ворота рас-
пространенной в ту пору рубашки-косоворотки виднелась
матросская тельняшка.
— Значит, новое пополнение,— сказал Стриганов,
крепко пожимая руку Державина.— Много приходит на
нашу стройку замечательных ребят. Стало быть, работать
с ними надо не покладая рук. Это само собой. Надо ска-
зать, что приходят к нам не только с добрыми намере-
ниями. Скрывать от тебя, товарищ Державин, не ста-
ну: к большому нашему делу примазывается немало
дряни.
И прохаживаясь по кабинету, рассказал полушутливую
историю, недавно приключившуюся со строителем Вале-
рием Аркадьевичем Ивановским. За ударный труд тот
был награжден велосипедом. Очень им дорожил и каж-
дый вечер ездил на нем со стройки домой. Однажды после
партийного собрания, по обыкновению затянувшегося,
коммунисты начали усаживаться в автомашину, кото-
рая должна была развести их по домам. А Ивановский,
как всегда, взялся уже было за руль своего велосипеда,
когда его окликнул Банников. Управляющий стройкой на-
помнил, что время позднее, а в лесах вокруг стройки ша-
тается немало всякого сброда. Люди из банд охотились
за строителями, нападали нередко на обозы с продоволь-
ствием. Даже на самой стройке было небезопасно. Здесь
орудовала шайка бывших кулаков, братьев Дьяковых,
бежавших из Мордовии. Они организовывали драки,
натравливали татар на удмуртов, русских на иностранных
рабочих.
Однако Ивановский пропустил мимо ушей предупреж-
дение Банникова и наутро явился на работу весь в грязи,
невыспавшийся, измученный. А приключилось с ним вот
что. Едва он отъехал от стройки, как в сосновом бору,
через который он проезжал, неожиданно раздались
выстрелы. Пули просвистели совсем близко. Хорошо,
что было темно. Спрыгнув с велосипеда, он кубарем
323
скатился в канаву. Все стихло, он приподнялся, потя-
нулся было за велосипедом — снова выстрелы. Так и про-
сидел он в лесу до рассвета. А когда рассвело, домой
ехать уже не имело смысла, и он повернул обратно, на
стройку.
— Вот так-то, брат,— еще раз вздохнул Стриганов,
скрутйл «козью ножку», набил ее махоркой.
Помолчав, Стриганов спросил, какое партийное по-
ручение согласится выполнять коммунист Державин.
— Да любое,— просто ответил Державин.
— Я не сомневался, что ты так скажешь. Ну, значит,
так... Партийная организация поручает тебе, товарищ Дер-
жавин, шефство над комсомольско-молодежной брига-
дой, живущей в отдельном бараке.
Так начался новый период жизни Степана Державина
на великой стройке. Здесь он встречался с выдающимися
руководителями партии и Советского государства — Серго
Орджоникидзе, Михаилом Ивановичем Калининым, Ни-
колаем Михайловичем Шверником, руководителями мно-
гих государств, посетившими Уралмашзавод.
Спустя несколько дней после того, как Степан Дер-
жавин приступил к работе, на Уралмаше состоялось тор-
жество официальной закладки завода. Пятнадцатое июля
было выбрано для закладки завода не случайно. Это был
день освобождения Екатеринбурга от белогвардейцев.
Но трудностей в городе было много.
Так, проблемой номер один считался транспорт. Мно-
го времени уходило на дорогу до стройки. Правда, уже
в 1930 году в Свердловске появились первые трамваи.
Пуск первой линии от железнодорожного вокзала до Цы-
ганской площади на южной окраине города был большим
и радостным событием для горожан. А от стройплощадки
до вокзала Степан, как правило, шел пешком. В дни осо-
бенно напряженной работы, когда приходилось за-
сиживаться за чертежной доской до полуночи, Степан
ночевал прямо за рабочим столом.
Здесь его однажды и застал Банников.
— Мучаешься, человече. Ну, ничего, потерпи немно-
го, на днях получим самокаты, премируем тебя за удар-
ный труд.
324
— Давно мечтаю о велосипеде, Александр Петрович.
Все-таки надо чаще видеть семью.
Через несколько дней на торжественном собрании, по
случаю Первомайского праздника, состоялось премиро-
вание ударников социалистического соревнования. В их
числе был и Степан Державин. Он стал обладателем
харьковского велосипеда.
А через некоторое время Державина премировали орде-
ром на комнату в новом доме. В жилуправлении сказали,
что две другие комнаты в трехкомнатной квартире займет
плотник Рябков, проживающий с семьей в бараке.
Поначалу Степан и его жена были огорчены тем, что
соседями их будет многодетная семья.
— Вы не беспокойтесь, что нас много,— как бы оправ-
дывалась при въезде Ксения Семеновна.— Дети у нас
смирные. Будем жить хорошо.
— Я вам помогу оборудовать комнату, сделаю стол,
кровать, стулья, полки для книг — все, что потребует-
ся,— пообещал Рябков.
И в самом деле, соседи оказались на редкость чут-
кими, отзывчивыми, добрыми. Вскоре Степан получил
доступ к заветному сундучку Рябкова с инструментами
и в часы досуга научился хорошо владеть ими.
Работать на производстве становилось все интереснее.
Настали дни, когда ему понадобилось решать непосред-
ственно технологические задачи. Один за другим вступали
в строй цехи металлоконструкций, деревообрабатываю-
щий, ремонтно-механический, ремонтно-строительный,
инструментальный, чугунолитейный, модельный, механиче-
ский, кузнечно-прессовый и термический. Правда, не
все шло гладко. Не дремали и враги: их приводило в бе-
шенство успешное строительство гиганта советской инду-
стрии.
Вскоре Державину стало известно одно неприятное де-
ло, далеко выходящее за рамки обычной стройки.
В конце января 1929 года Уральский облисполком про-
сил правительство об увеличении ассигнований для Урал-
машстроя. IX Уральская областная партийная конферен-
ция решительно поставила вопрос о форсировании работ
по строительству завода. Конференция приняла решение:
просить об увеличении ассигнований. Как вдруг из Москвы
пришла телеграмма о переводе строительства в Нижний
325
Тагил. Все это выглядело по меньшей мере странно и
потому показалось чьей-то ошибкой.
И только некоторое время спустя многое прояснилось:
были раскрыты крупные вредительские организации. Ока-
залось, что идея перевода машиностроительного завода из
Свердловска в Нижний Тагил — прямой результат их
деятельности. На одном из судебных процессов известный
на Урале специалист Крапивин, принимавший участие в
разработке пятилетнего плана, заявил: «Все это время
я вел работу так, чтобы интересы моего доверителя по
тагильским заводам Демидова были полностью со-
блюдены».
Обосновавшись в Госплане, ВСНХ, в уральских
хозяйственных и планирующих организациях, вреди-
тели в течение ряда лет вели подрывную работу, на-
правленную на снижение темпов индустриализации
Урала.
Трудности возникали на каждом шагу. Под видом ра-
бочих на Уралмашстрой пробрались и бывшие белогвар-
дейские офицеры, и кулаки. И вот в подшипниках, в стан-
ках оказывались то песок, то болты. Враги хитроумно иг-
рали на очередях в столовых и магазинах, на нехватке
промтоваров, на плохих жилищных условиях. Державин
этому не удивлялся, он понимал, что классовый враг еще
силен и не собирается складывать оружия.
Тринадцатого апреля 1932 года умер организатор
строительства Александр Петрович Банников. Умер мо-
лодым. Ему было 30 лет, когда партия доверила ему ру-
ководство стройкой. Похоронили его на строительной
площадке Уралмашстроя. На могиле поставили скромный
памятник, который и сейчас напоминает о славно про-
житой жизни пламенного большевика-ленинца.
Глава пятнадцатая
После окончания Военно-политической академии
Емельяна Державина назначили в Ойротскую автоном-
ную область на должность заместителя председателя
ОГПУ. Работать пришлось в тяжелых условиях: в прош-
лом отсталая колония царской России, область граничила
с Монгольской Народной Республикой и милитарист-
ским Китаем.
После пяти лет напряженной работы Емельян Макси-
326
мович получил месячный отпуск и выехал в Свердловск,
где его с нетерпением ожидали сын, невестка и внук.
Но отпуск оказался коротким: неожиданная депеша тре-
бовала незамедлительно прибыть в Наркомат внутрен-
них дел.
Москва встретила его солнечной погодой. Державин
устроился в гостинице «Урал», привел себя в порядок и
направился в Наркомат.
В назначенный час Емельян Максимович вошел в
просторный, неброско обставленный кабинет начальника
управления. Слегка располневший Борис Прокопьевич
Черкашин вышел ему навстречу и, улыбаясь, протя-
нул руку.
— Вот мы и снова встретились,— просто и сердечно
сказал он.
Они долго беседовали о прожитых годах, добрым сло-
вом помянули Вячеслава Березина, который, командуя
стрелковым полком, погиб при штурме Волочаевки.
Черкашин обстоятельно и подробно расспрашивал
Емельяна Максимовича о предметах, казалось бы, не
имеющих никакого отношения к службе: о том, например,
как Державин переносит перемены климата, о семье,
о личных увлечениях, об отношении к своей профессии
чекиста, не мечтает ли о какой-нибудь мирной специаль-
ности.
— Есть предложение,— Борис Прокопьевич пытливо
поглядел на собеседника.— Правительство Монгольской
Народной Республики обратилось к нам с просьбой по-
делиться опытом работы. Я порекомендовал тебя как од-
ного из квалифицированных чекистов на должность со-
ветника. Мне остается заручиться твоим согласием. Тебе
нужно время, чтобы подумать?
— Боюсь, хватит ли у меня сил и знаний, чтобы спра-
виться с ним?— засомневался Державин.
— Справишься,— твердо заверил Черкашин.— Если
у тебя нет других серьезных возражений, то приступим
к сути. Советник — это полномочный представитель на-
шего Наркомата при центральном органе Государствен-
ной безопасности МНР. Твоя командировка связана с
тем, что обстановка на восточных границах МНР обостри-
лась в результате агрессивных действий японских милита-
ристов и гоминдановских военачальников.
Вас поедет пятнадцать человек, четырнадцать — от
Наркомата Обороны, ты — от нашего. Встретишься со
327
многими советскими людьми: военными, строителями,
геологами, учеными, врачами, инженерами. Увидишься и
с нашим старым знакомым Бумцэндом.
— Где он сейчас работает?— улыбаясь, спросил Дер-
жавин.
— Большим начальником,— тепло отозвался Чер-
кашин.— Он возглавляет отдел контрразведки. Так что
будете работать вместе.
А теперь сформулируем-ка твои основные задачи.
Прежде всего обучать сотрудников органов государствен-
ной безопасности квалифицированным методам борьбы
со шпионами и диверсантами. Передавать опыт по вы-
явлению и ликвидации агентуры иностранных разведок,
стремящихся внести дезорганизацию в армии и совер-
шать диверсии на объектах оборонного и хозяйственного
значения. И наконец, необходимо помочь монгольским
товарищам в укреплении аппарата органов государ-
ственной безопасности.
Действуй только через местных руководителей и вместе
с ними. Всякая подмена ведет к умалению националь-
ного достоинства.
— Какой срок даешь на подготовку?— спросил Дер-
жавин.
— Три месяца. За это время нужно изучить историю,
географию, геологию, медицину, религию МНР, состояние
народного хозяйства, нравы и обычаи этого народа, его
культуру, литературу и искусство.
— Программа большая, а срок...
— Срок действительно мал,— вздохнул Черкашин,—
но на помощь придут ученые-монголоведы и препода-
ватели институтов.
— С кем из соратников Сухэ-Батора рекомендуешь
встречаться?
— Постоянно — с Чойбалсаном, реже — с Бумцэн-
дом — известным партизанским командиром, одно-
фамильцем нашего с тобой знакомого, и Самданбаза-
ром — видным деятелем Монгольской народной армии.
— В общем, все ясно...
— Что же, будем оформлять документы.
Шагая по площади Дзержинского, Емельян Макси-
мович взглянул на часы и с удивлением отметил, что
беседа с Черкашиным длилась три часа. «Быстро же
пролетело время!»— подумал он, не в силах сдержать
улыбки.
328
Три месяца прошло незаметно. В расписании, кото-
рое Державин себе составил, не было ни одной свободной
минуты.
* * *
Наконец, сборы закончились, и Москва осталась по-
зади.
По прибытии в Улан-Батор на третий день состоялось
знакомство с высшими командирами Монгольской на-
родной революционной армии. Встреча проходила в Доме
армии. Навстречу русским, сопровождаемым послом Со-
ветского Союза, устремились монгольские военачаль-
ники. Советский посол представил командиров Красной
Армии.
Державин с трудом запоминал сложные монгольские
имена. Но как ни скудны были его познания в монголь-
ском языке, все же они выручали.
— Начальник отдела службы контрразведки Галван
Бумцэнд,— вдруг услышал он.
Из группы монголов выступил невысокого роста кре-
пыш со знаками различия полкового командира. Лицо его,
фигура и весь облик были знакомы Державину.
— А я вас сразу узнал, товарищ Державин,— улыб-
нулся Бумцэнд.
Они крепко пожали друг другу руки и отошли в сто-
рону.
— Приходите сегодня в гости,— продолжал Бум-
цэнд.— Я живу по улице Сухэ-Батора, 84, квартира десять.
Познакомлю с женой, она русская, из Иркутска. Покажу
сыновей, их у меня трое!
* * *
В Монголии Емельян Максимович пробыл полтора
года. А затем получил приказ вернуться в Россию.
И вот Державин снова в Москве, снова в кабинете
у Черкашина.
— Посмотри кругом, что делается,— возбужденно го-
ворил Черкашин, усаживая Державина на стул.— У тебя,
на Урале, новые домны разожгли, пришли в движение
конвейеры тракторных, машиностроительных и авиазаво-
дов, ликвидировано кулачество... Но есть, к сожалению,
и грустные вести. Не хотел тебе сообщать сегодня об одной
из них, но придется.
329
— Говори, говори!
— Перцова Людмила Ивановна награждена орденом
Красного Знамени.— Черкашин сделал тревожную паузу
и добавил:— Посмертно.
— Как?..— ужаснулся Державин.
— Последнее время она работала секретарем-маши-
нисткой у Вонсяцкого — председателя «Русской фашист-
ской партии». И вот когда вместе с ним совершала турне
по европейским странам с целью привлечения новых чле-
нов партии из числа белогвардейцев, то в Берлине на
приеме, устроенном Герингом, она была разоблачена
каким-то белогвардейцем-летчиком из окружения Геринга.
Он оказался родом из Перми и хорошо знал семью купца
Колокольцева.
— Жаль!
— Да! Мы потеряли настоящую чекистку! Она нахо-
дилась в самом логове русских фашистов, в Нью-Йорке.—
Борис Прокопьевич туже затянул ремень на гимнас-
терке.— Ну мне пора. Извини, срочно уезжаю.
Глава шестнадцатая
В начале мая тридцать восьмого года Степан Дер-
жавин прибыл в командировку в Москву. Его вызвали на
расширенное совещание Комитета Обороны при Совнар-
коме СССР, где намечалось рассмотреть два вопроса:
о выполнении задания правительства по изготовлению
опытного образца нового легкого танка и о боевом при-
менении танков БТ-5 в Испании в национально-револю-
ционной войне. Докладчик по этому вопросу должен был
дать оценку их боевым и техническим качествам.
На совещание были приглашены танкисты — участ-
ники боев в Испании, ученые, конструкторы, инженеры.
Предполагалось, что оно продлится дня три-четыре, и
Степан рассчитывал после него побывать на несколь-
ких родственных предприятиях столицы. Конечно, ему
как одному из ведущих инженеров Уралмаша хватило
бы дела и дома. Но когда он еще попадет в Москву?
И Державин прикинул, что, пожалуй, задержится здесь
не меньше, чем на недельку.
Еще в самолете он с легкой досадой подумал о том,
что за время всех посещений Москвы он ни разу как сле-
330
дует не потолковал с отцом. Тот был вечно занят, у него
постоянно находились какие-то неотложные дела, а
иногда телефон в его квартире молчал и по ночам —
значит, в командировке.
А поговорить с отцом хотелось. Кое-что вспомнить,
поделиться планами на будущее. «Мы оба взвалили себе
на плечи нелегкие ноши,— размышлял Степан> погля-
дывая в иллюминатор.— И, кажется, неплохо несем эту
тяжесть. Не жалуемся. Особенно батя. Откуда у него
берется столько силы и энергии?»
Из аэропорта Державин-младший решил, не заезжая
в гостиницу, прямо отправиться в Наркомат. Взяв такси,
назвал водителю адрес. Машина рванулась с места. Ког-
да въехали в черту города, Степан принялся с любопыт-
ством оглядываться по сторонам.
— На глазах меняется Москва,— восхищенно заме-
тил он.— Строится, хорошеет...
— А как же!— подхватил шофер.— Я вот, почитай,
каждый день пассажиров вожу и всякий раз что-нибудь
новое открываю... Вы сами-то откуда?
— С Урала.
Водитель кивнул, немного помолчал и воодушевленно
продолжал:
— Да, Москва-матушка у нас красавицей становится.
А приезжайте через несколько лет — то ли будет?!
Чувствовалось, что он влюблен в столицу и к тому же
очень словоохотлив. Он не закрывал рта до самого подъ-
езда Наркомата. Высадив Державина, поинтересовал-
ся, подождать ли его, и, услышав отрицательный ответ,
попрощался.
В Наркомате Степана хорошо знали. Уважали за на-
стойчивость, одержимость, стремление как можно быстрее
оснастить завод самой передовой техникой. Снабженцы
его побаивались: им было известно, если Державин чув-
ствует, что прав, то будет биться до тех пор, пока не полу-
чит все, что ему полагается.
Быстро закончив дела, Степан позвонил отцу:
— Здравствуй, батя!
— Здравствуй,— ничуть не удивился тот.— Ты где?
— В Москве, в командировке.
— Давно?
— Нет, прибыл сегодня утром.
— Надолго?
— Дней на семь-восемь... Когда встретимся?
331
Телефонная трубка секунду-другую хранила молчание,
затем в ней послышалось:
— Сегодня, понимаешь, никак не могу. Позвони завт-
ра примерно в это же время.
— Хорошо, позвоню...
Вот почти всегда так. Приедешь в столицу на не-
сколько дней и не имеешь возможности встретиться с
родным отцом. Сейчас у него, наверное, идет какое-
нибудь оперативное совещание. Оттого и говорит так от-
рывисто. Степан отлично все понимает, а все-таки чуточ-
ку обидно.
Номер ему был забронирован на втором этаже гости-
ницы «Москва». Когда он вошел, там уже находился вы-
сокий плотный мужчина с гладко выбритой головой, в вы-
шитой рубахе, перехваченной тонким ремешком. Увидев
Державина с орденом Красного Знамени на гимна-
стерке, он грузно поднялся с дивана, где читал газету,
и широко улыбнулся:
— A-а, значит, соседями будем. Рад приветствовать
краснознаменца!— протянул руку.— Григорий Иванович,
из кубанского колхоза «Рассвет».
Степан с любопытством поглядел на простоватого здо-
ровяка кубанца, весь облик которого говорил о доброду-
шии, общительности и внимании.
Григорий Иванович говорил с мягким казачьим ак-
центом и при этом как-то по-детски моргал ресницами:
словно бы удивлялся. Пока Державин распаковывал
чемодан, сосед успел рассказать ему о своей станице,
о том, что работает трактористом, а в Москву приехал по-
лучить правительственную награду.
Степан поздравил его.
Через полчаса они вместе спустились пообедать в
ресторан, а потом Григорий Иванович предложил:
— Давайте-ка сегодня вечером в Большой театр, а?
А то вернусь домой, спросят меня, что видел, а мне при-
дется глазами моргать.
Степан с сомнением покачал головой:
— Вряд ли билеты достанем.
— Это я обеспечу,— убежденно произнес Григорий
Иванович.— У меня в Москве кой-какие знакомства есть.
И действительно, билеты были куплены. Вечером они
сидели в зале Большого театра. Шла опера Римского-
Корсакова «Садко». Когда занавес закрылся в последний
раз, долго аплодировали. Григорий Иванович, как бы
332
подводя итог только что увиденному, вполголоса об-
ронил:
— Правильно. Счастье в чужих краях не ищут. Нет на
свете ничего пригожее, чем родной дом, земля родная...
В гостиницу они вернулись поздно и сразу же легли
спать.
Утром Григорий Иванович ушел раньше Державина.
Прощаясь, сказал:
— Вы уж вечером пораньше приходите. Надо же на-
граду соответствующим образом отметить. Не каждый
день вручают...
* * *
Через неделю, успешно закончив все командировоч-
ные дела, Степан возвращался в Свердловск.
— Желаю успеха, сын!
— Спасибо!
— Хочу сообщить тебе одну новость! Хорошую но-
вость!
— Это уже интересно! Из тебя не часто «выдавишь»
какую-либо новость, а тут сам вызвался сообщить!
— Дело это сугубо личное, но ты — мой сын и должен
знать. Я, вероятно, скоро женюсь. Она учительница ино-
странного языка. Познакомились мы еще на курсах при
подготовке к поездке в Монгольскую Народную Респуб-
лику. Она ровесница века, родилась в крестьянской семье
на Смоленщине. Фамилия Князева досталась ей в наслед-
ство от прадеда, прозванного так в насмешку: он всю
жизнь мечтал стать богатым крестьянином, князем на де-
ревне, да так и умер, не купив ни клочка земли. Отца
своего не помнит. Он умер, когда ей исполнился лишь год.
Со смертью отца ее мать как-то быстро состарилась.
Учиться в ту пору пришлось всего-го два годочка, а по-
том стала маминой помощницей: вместе батрачили, гнули
спины на чужой земле. Не знает, как бы сложилась даль-
нейшая жизнь, если бы не революция... В гражданскую
войну работала в военном госпитале в Минске, а перед
демобилизацией по разнарядке политотдела Западного
фронта была направлена на учебу, в рабфак. В 1929 году
она закончила Белорусский университет. Была замужем.
Муж погиб на КВЖД. Вот и все, что могу пока сооб-
щить.
В марте будущего года у меня запланирован отпуск.
333
Если не будет никаких непредвиденных обстоятельств —
мы приедем к вам в Свердловск в гости, там и узнаете
друг друга ближе.
— Искренне поздравляю, отец! Давно пора! Очень рад
за вас обоих. Ждем в гости. До свидания, батя!
Объявили посадку на самолет.
* * *
В марте 1939 года на перроне Свердловского вокзала
Степан с волнением ждал отца. После возвращения из
Москвы он часто думал о его судьбе.
А на вокзале царило оживление. Из репродуктора
лилась музыка. На фронтоне развевалось кумачовое по-
лотнище с броским напутствием: «Счастливого пути, то-
варищи делегаты!» Свердловчане провожали в Москву
на XVIII съезд партии посланцев Среднего Урала. Луч-
ших людей из городов и сел.
Московский поезд остановился у центрального перро-
на. В тамбуре вагона появилась знакомая, аккуратно под-
тянутая фигура отца с ромбами в петлицах. Легко спрыг-
нув, он повернулся к стоящей позади миловидной женщи-
не, помог ей сойти и тотчас же попал в крепкие объятия
сына:
— С приездом, батя!
Смеющееся лицо отца светилось искренней радостью.
Повернувшись к молча остановившейся рядом женщине,
он взял ее за руку и подвел к сыну.
— Это та самая Людмила Петровна, о которой я
тебе говорил и писал.
Степан широко улыбнулся:
— Вы вернули отцу молодость! Спасибо. Я рад за
вас обоих!
У подъезда дома к едва остановившейся машине под-
бежал сын Степана:
— Дедушка! Наконец-то приехал!—Мальчик с ра-
достью и восхищением бросился навстречу Емельяну Мак-
симовичу. Детские руки обвили шею склонившегося Дер-
жавина-старшего. Кареглазое лицо внука сияло от востор-
га. Глаза деда повлажнели. Расцеловав мальчишку, он
поставил его перед собой и по-мужски протянул ему
руку.
...Вечером собрались за семейным столом. Все было
просто, радушно и весело. На середине стола в красивой
334
хрустальной вазе стоял большой букет красных роз. Пер-
вый тост за столом произнес Емельян Максимович:
— Давайте выпьем за нашу боевую юность,— предло-
жил он.— За тех, кто боролся за счастливую жизнь на
земле. За тех, кому не пришлось дожить до сегодняшних
дней!
Державин-старший немного нахмурился, молча по-
стоял, уставившись в одну точку. Видно, вспомнил всех
близких, дорогих ему людей, которых сейчас нет в живых,
затем выпил залпом шампанское и с улыбкой оглядел
свою семью. Чувствовалось, что в его крепком теле дол-
го еще будет бушевать сила духа.
В гостиную вбежал внук и бросился к деду.
— Кем ты хочешь стать, Емельян, когда вырастешь?—
спросил Державин-старший, поглаживая мальчика по
черным кудрям.
— Чекистом! Таким, как ты!— карие глаза его вос-
хищенно искрились.
— А если инженером, как твой отец?
— Нет!
— Но главное в жизни — не профессия...
— А что же?
— Главное, мой мальчик, состоит в том, чтобы про-
жить жизнь честно и с пользой для других. Понял?
— Понял!—тихо ответил малыш и добавил:—И все
же я хочу быть чекистом.
— Ну что ж! Так тому и быть,— согласился дед.—
Нашей стране еще долго будут нужны сильные, смелые
защитники завоеваний Великого Октября.
Афанасий Семенович Кузнецов
НА ВЕСАХ СУДЬБЫ
Редактор О. Ю. Лебедева
Художественный редактор Е. Н. Заломнова
Технический редактор Г. П. Мартьянова
Корректор Т. А. Лебедева
ИБ № 7168
Сд. в наб. 20.12.89. Подп. в печать 03.09.90. Формат 84ХЮ8/зг.
Бум. этикеточная. Гарнитура литературная. Печать офсетная. Уел.
печ. л. 17,64. Уел. кр.-отт. 17,64. Уч.-изд. л. 19,19. Тираж 15000 экз.
Зак. 437. Цена 1 р. 50 к. Изд. инд. ХД—284.
Ордена «Знак Почета» издательство «Советская Россия» Госком-
издата РСФСР. Москва, проезд Сапунова, 13/15.
Книжная фабрика № 1 Госкомиздата РСФСР. 144003, г. Электро-
сталь Московской области, ул. Тевосяна, 25.
Scan, DJVU: Tiger, 2019