Annotation
Крупный американский историк Роберт Напп, более 30 лет
преподававший в Калифорнийском университете в Беркли историю и
культуру Древнего Рима, делает героями своего исследования простых,
«незаметных» жителей Римской империи: рабочих, домохозяек, нищих,
рабов, солдат, гладиаторов, грабителей, проституток, тех, о чьей жизни
известно гораздо меньше, в отличие от императоров, философов,
сенаторов, то есть видных представителей государства. Автор охватывает
период римской истории от императора Октавиана Августа до императора
Константина Великого, создавая более ясную и полную картину
повседневной жизни низов империи, ее негативных сторон.
Роберт Напп
Введение. Узреть невидимое
Глава 1. Средний класс: мужчины из простонародья
Социальные отношения
Поиск поддержки в мире, полном превратностей
Заботы и тревоги
Закон, преступность и насилие в повседневной жизни
Общественная жизнь
Заключение
Глава 2. Жизнь простых женщин
Замужество и секс
Домашняя жизнь женщин
Роль женщин в экономике
Независимые женщины
Заключение
Глава 3. Зависимость и выживание: бедняки
Демография
Борьба за выживание
Религия
Заключение

Глава 4. Жизнь в неволе: рабы
Голос раба?
Численность и происхождение рабов
Жизнь раба: подчинение
Мышление рабов
Рабы и их хозяева
Сопротивление
Брак, секс и семья
Социальные и религиозные связи
Свобода
Заключение
Глава 5. После рабства: вольноотпущенники
Свобода
Голоса вольноотпущенников
Заключение
Глава 6. Жизнь в армии: солдаты
Рекрутство
Зачисление и учеба
Жизнь в лагере
Другие стороны солдатской жизни
Солдаты, женщины и брак
Религиозная жизнь
Солдаты и социальная мобильность
Отрицательные стороны военной службы
После окончания службы
Заключение
Глава 7. Секс за деньги: проституция
Заключение
Глава 8. Слава и смерть: гладиаторы
Заключение
Глава 9. Вне закона: разбойники и пираты
Обнаружение преступников
Переход к преступности
Кто становился преступником?
Отношение государства к преступникам

Социальная жизнь разбойников
Заключение
Послесловие
Источники
Дополнительная литература
Авторы и произведения, упомянутые и цитированные в книге
Сокращения
notes
1
2
3

Роберт Напп
Скрытая жизнь Древнего Рима. Рабы и
гладиаторы, преступники и проститутки,
плебеи и легионеры… Жители Вечного
города, о которых забыла история
Robert Knapp
Invisible Romans: Prostitutes, Outlaws, Slaves, Gladiators, Ordinary Men
and Women – The Romans that History forgot
© Robert Knapp, 2011, 2013
© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2017
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017
***

Введение. Узреть невидимое
Моя цель – раскрыть и понять жизнь подавляющего большинства
населения Римской империи в период с начала первого тысячелетия
(правление императора Октавиана Августа) по III в., когда ее
единственным и полновластным правителем стал Константин Великий. «В
истории Греции и Рима, – пишет в своем руководстве к древним
письменным источникам британский историк Майкл Кроуфорд, – очень
многое остается непознаваемым». Имеющиеся сведения весьма
разрозненны и зачастую недоступны для понимания. Историки бурно
обсуждают вопрос, насколько глубоко мы можем познать жизнь Древнего
Рима. Мир XXI в. разительно отличается от древнеримского мира,
особенно что касается наших взглядов и мироощущения. Учитывая, что
данных о повседневной жизни народов Римской империи сохранилось
чрезвычайно мало, можно подумать, что простые римляне навсегда
останутся для нас невидимыми, неизвестными.
Но не будем отчаиваться. Мы можем пополнить представление о
каком-либо конкретном периоде времени, в частности, благодаря
тщательному изучению письменных источников, относящихся к более
раннему или, наоборот, к более позднему времени. В древности образ
жизни изменялся не так стремительно, как в наше время. Длительное
существование аграрной культуры и экономической системы Древнего
мира позволяет предполагать, что в основном люди жили и действовали на
протяжении его истории более или менее типично – не потому, что жители
разных территорий контактировали друг с другом, а потому, что им
приходилось вести борьбу за существование в одних и тех же условиях. В
этой книге рассматривается жизнь простых людей не только самого Рима,
но и Древнеримской империи в целом. Казалось бы, в латиноговорящих
областях римское начало было более сильным, чем там, где преобладали
другие языки, но это не подтверждается ни источниками, ни простой
логикой. Мы обнаруживаем множество полезных документов из тех частей
империи, где господствовал греческий язык, особенно из Египта. В них
содержатся интереснейшие сведения не только о жизни в деревнях, но и о
социальных условиях и быте населения, проживавшего в больших и малых
городах, зачастую основанных или управлявшихся по римскому образцу,
что порождало одинаковые представления и отношения. Это не исключало
огромного разнообразия в различных областях империи, не означало, что

все думали и поступали совершенно одинаково. Но сходство социальных
условий и, как следствие, взглядов и норм поведения позволяет
использовать сведения из многообразных источников при условии
правильной постановки вопросов и критической оценки ответов.
Но если это дает нам возможность более уверенно использовать
сведения из разных периодов и относительно разных территорий, то перед
нами остается проблема, касающаяся непосредственно первоисточников. И
это понятно. Дошедшие до нас древние тексты, которые в основном были
адресованы аристократии и написаны ее представителями, не отражают
жизни и взглядов низов. Об этом ясно сказал древнеримский историк
Аммиан Марцеллин, когда признавался в своих опасениях критики за то,
что в своем трактате не упоминал о таких мелочах, как, например, причина
наказаний, которым подвергались рядовые воины, или описывал крепости,
не представлявшие большого военного значения: «Мелочи такого рода не
согласуются с принципами исторического изложения, которое обыкновенно
остается на уровне важнейших событий и не вдается в детали. Тот, кто
хотел бы получить сведения обо всем подобном, пожалуй, готов подумать,
что можно исчислить неделимые тела, движущиеся в пространстве, атомы,
как мы (греки) называем их» (Римская история. 26.1.1).
Действительно, древнеримского или древнегреческого историка
больше интересовали предметы, затрагивавшие высшие классы общества
(т. е. политика и войны), их дискуссии о философии и эстетике, введении
законов и контроле над их исполнением с целью сохранности
общественного строя, где власть принадлежит аристократии. Ежегодно
появлялось множество произведений на эти темы, столь дорогих сердцу
исследователя Античности, но в них практически ничего не говорилось об
интересующих нас проблемах. Условно источники наших знаний о
Древнем мире можно разделить на две категории: первые создавались
элитой с целью запечатлеть современную ей жизнь; а вторые давали
нужные нам сведения лишь мимоходом, да и то изредка. Как правило,
первые нам практически бесполезны, тогда как вторые могут представлять
большую ценность. Какой-нибудь известный автор, избравший темой
своего сочинения, допустим, захватнические войны древних римлян, порой
мельком упоминал о незначительных вещах и событиях, которые в
сочетании с другими данными помогают составить представление о
простых людях. В исторических трудах, оставленных нам древними
римлянами и греками, впрямую не говорится о жизни людей низших
классов. Но, по крупинкам собирая драгоценные сведения, мы можем
нарисовать панораму жизни незаметных римлян, хотя сам автор труда об

этом и не помышлял, и дополнить ее с помощью экстраполяции и сведений,
почерпнутых из множества других источников. Я долго искал определение
для оставшихся незаметными представителей низов, которые являются
предметом данной книги, и решил назвать их «простые, обычные люди».
Это определение отделяет их от элиты и позволяет объединить самых
разных людей: мужчин и женщин; довольно богатых, обладающих средним
достатком и живущих за чертой бедности; рабов, вольноотпущенников и
свободнорожденных, законопослушных граждан и преступников. Эти
простые люди жили в обществе, где абсолютными хозяевами являлись
представители небольшой группы знати, упорно державшейся за власть и
допускавшей к ней лишь тех, кто обладал богатством, традициями,
происхождением и влиянием. Знать выражала интересы трех классов
(ordines). Высшим из них считались сенаторы – самые значимые в
социальном и политическом отношении, но не всегда самые богатые.
Всадники (equestrian) больше были заинтересованы в приобретении
состояния, чем влияния и положения сенаторов. Деятельность людей из
класса декурионов, управлявших городскими советами по всей империи,
отражала сословное разделение Рима на сенаторов и всадников; обычно эти
люди были беднее первых двух классов, правда, иногда местными
декурионами становились и всадники. Всего в этих трех сословиях
насчитывалось не более 100–200 тыс. человек (т. е. менее половины
процента от населения империи в 50–60 млн человек), из которых взрослых
мужчин было что-то около 40 тыс. Если учитывать, что в это время Римская
империя занимала территорию приблизительно в 2,5 млн кв. миль, то на
каждые 60 кв. миль в среднем приходилось по 1 взрослому мужчине из
элиты. Поскольку в основном аристократия предпочитала жить в Риме, в
других областях это соотношение оказывалось еще меньше. Однако эти
малочисленные и широко разбросанные представители власти
контролировали почти все стороны жизни империи. И хотя элита не
является главным предметом настоящего исследования, нужно постоянно
помнить о ее влиянии на остальные 99,5 % населения империи.
Нижеследующие главы посвящены различным группам незаметных
людей, причем некоторые из них фигурируют в нескольких главах,
например, «Обычные мужчины» и «Солдаты»; «Обычные женщины» и
«Секс за деньги – проституция». Цель каждой главы – как можно глубже
проникнуть во внутренний мир этих людей: понять, чем они жили, какие
проблемы их волновали. Дэвид Поттер, американский исследователь,
пишет: «Не может быть универсального определения истории и
исторического процесса, который исключает в высшей степени

субъективный отбор данных и их подачу». Книга, которая лежит перед
вами, составлена на основании отобранных лично мной данных,
показывающих мироощущение простых людей; свивая порой самые
контрастные нити, я пытался «соткать» картину жизни обычных римлян.
Должен признаться, я был полностью увлечен стремлением пролить свет на
пребывающее в тени население огромной древней империи. Надеюсь,
читатель получит удовольствие в процессе ознакомления с захватывающей
панорамой жизни невидимых людей, которые наконец-то стали видимыми.

Глава 1. Средний класс: мужчины из
простонародья
Почти вся замечательная культура, названная древнеримской,
античной, создана аристократией Римской империи – императорами,
сенаторами, всадниками и местной элитой, куда входили члены
магистратов, городские советники и жрецы. В результате, когда говорят или
пишут о «древнеримской цивилизации» или об отношении «древних
римлян к женщинам», внутренний мир и представления элиты
автоматически переносятся на все население империи. Я же нарушаю этот
стереотип и преимущественное внимание уделяю простым, самым
обычным людям, которые образуют низшие слои общества, остававшиеся
вне внимания тех, кто находится на вершине социальной пирамиды.
Под словами «простые» или «обычные люди» я имею в виду
свободного человека, не входившего в элиту, но занимавшего более
высокое положение, чем поденный работник или мелкий земледелец. Стоит
лишь посмотреть на этот мир их глазами, как перед нами немедленно
раскроется богатейшее разнообразие их представлений о жизни,
социального поведения и воздействия на них быта, когда они лишь
косвенно соприкасались с имперской аристократией. Хотя их внутренний
мир в некотором смысле сродни таковому элиты – ведь и те и другие
принадлежали одной доминирующей культуре – вообще у этих двух
классов были совершенно разные проблемы и отношения с равными себе.
На вершине социальной пирамиды Римской империи находилась,
естественно, элита. В класс сенаторов входили только люди, которые
располагали более 1 млн сестерциев; всадник должен был иметь более
400 тыс. сестерциев. Из всего населения империи в 50–60 млн человек
только около пяти тысяч взрослых мужчин обладали такими огромными
средствами. Следом за ними, но чаще значительно ниже, располагалась
местная, городская, элита. В среднем 100–125 представителей взрослого
мужского населения каждого из 250–300 городов империи, которые
возникали на месте бывших поселений, давали еще 30–35 тыс. очень
состоятельных людей. Из-за жесткой социально-экономической системы
римского мира этим элитам принадлежало около 80 % общего богатства.
Римляне сами осознавали такой разрыв в социально-экономическом
положении между элитой и неэлитой, потому называли очень богатых

honestiores («более благородными»), а всех остальных свободных людей
humiliores («низшими существами»). И как уже говорилось, эти «все
остальные» составляли 99,5 % населения.
Ниже очень богатых находилось значительное количество людей,
которые имели средний достаток, благодаря которому, в худшем случае,
они могли быть уверены, что каждый день у них будет какая-нибудь еда, а в
лучшем – располагали свободным временем для удовлетворения своих
общественных, политических или культурных запросов. Это были
скромные землевладельцы, торговцы, ремесленники, заслуженные солдаты
и те, кто зарабатывал, обслуживая эти группы и элиту, – профессиональные
педагоги, медики, архитекторы и т. д. Все эти люди со своими семьями
составляли примерно 25 % общего населения. Помимо определенной
стабильности заработка, у этих простых мужчин было еще одно общее
свойство. Все они высоко ценили свою профессию или занятие, не важно,
кем бы они ни являлись – торговцами, ремесленниками или
состоятельными земледельцами; этот социально-экономический фактор
сближал их, поэтому у них были более или менее одинаковые взгляды при
различном уровне достатка и разности занятий.
Именно об этих людях я и пишу в этой главе. Моя задача – проникнуть
в их внутренний мир.

Социальные отношения
Иерархическая система отношений проявлялась во всем. Так,
например, житель итальянского города Петелия (совр. Стронголи) однажды
пожертвовал в инвестиционный фонд 10 тыс. денариев, годовой доход с
которого распределялся между горожанами в соответствии с занимаемым
ими положением, а именно: 450 денариев – на празднование дня его
рождения, в том числе 300 денариев – на банкет исключительно для
местной элиты, декурионов; неиспользованный остаток от этой суммы был
роздан наличными присутствовавшим декурионам; 150 денариев
предназначались на банкет для августалиев, членов жреческой коллегии,
состоявшей из богатых вольноотпущенников; оставшиеся средства опять
же были розданы присутствовавшим августалиям. И наконец, каждому
взрослому горожанину и его жене выдали по одному денарию, что
равнялось хорошему дневному заработку рабочего, но уже без банкета (ILS
6468). Такой вид одаривания так же ясно показывал сословную систему, как
и распределение мест в амфитеатре в соответствии с положением
гражданина в классовом обществе. В нем люди среднего класса навсегда
усваивали одну из норм: с равным держать себя как равный; при каждой
возможности использовать в своих интересах тех, кто ниже тебя; всегда
уступать и подчиняться тем, кто тебя выше. Человек постоянно следил за
тем, чтобы его никто не унизил, и в то же время всегда был готов унизить
других. Согласно царившим в обществе представлениям, древние римляне
обязывались путем унижения других людей отстаивать свои честь и
достоинство, в то же время защищая их от унижения со стороны тех, кто
считался низшим по положению. Считалось позорным, если человек,
занимавший высокое положение в обществе, подчинялся тому, кто
принадлежал к низшему сословию, или своими рассуждениями или
поступками уподоблялся простолюдинам. Человеку легче было найти свое
место по отношению к тем, кто находился определенно выше (к элите) или
ниже (к рабам), чем к равным себе, таким же простым людям. В среднем
классе существовало большое различие в статусе и власти, но
отсутствовали четкие ориентиры «узаконенного» подчинения или
превосходства. Именно в этом классе быстро возникало равнодушное
отношение к таким понятиям, как честь, вражда и соперничество.
Благодаря иерархической системе общества у каждого класса
вырабатывались свои специфические ожидания и предрассудки. Простые

люди не были исключением. Ученые определили пять наиболее типичных
предубеждений: против вольноотпущенников, бедных, рабов, торговцев и
работы. Интересно посмотреть на каждое из них с точки зрения простого
человека.
Родиться свободным человеком, безусловно, считалось большим
преимуществом; в отличие от рабов и вольноотпущенников, у
свободнорожденного не было никаких правовых препятствий и
ограничений, предусмотренных законом. Основное количество свободного
населения империи в любой конкретный отрезок времени являлось
свободнорожденным, так как дети вольноотпущенников приобретали такой
же статус. Элита с понятным предубеждением относилась к
вольноотпущенникам, которые претендовали на присвоение ее социального
или экономического капитала. Существует общее мнение, что сильный
настрой элиты против вольноотпущенников сохранялся во всех кругах
общества свободнорожденных; однако этому мало доказательств; в главе,
посвященной вольноотпущенникам, мы поговорим об этом более
подробно. Однако предубеждение против бедных действительно имело
место. Об этом красноречиво свидетельствует надпись на стене в Помпеях:
«Ненавижу бедняков. Тот глупец, кто хочет получить что-то бесплатно. Он
должен заплатить за это» (CIL 4.9839b).
Точно так же послание Иакова в Новом Завете ясно отражает это
предубеждение, хотя цель автора – показать его несоответствие духу
христианства: «Братья мои, верующие в нашего славного Господа Иисуса
Христа, не проявляйте пристрастия. Предположим, на ваше собрание
приходит человек с золотым кольцом и в дорогих одеждах, а еще приходит
бедный человек, одетый в рубище. Если вы проявите особое внимание
человеку с золотым кольцом и скажете: „Вот вам удобное место“, а
бедному человеку скажете: „А ты стой там“ или „А ты садись на пол у
моих ног“, разве вы не несете разделение между собой и не станете судить
зло?» (Иаков, 2: 1–4).
С таким же большим презрением относились простые люди и к рабам.
Здесь мы можем сослаться на апостола Павла. В своих посланиях к
христианам он постоянно подчеркивал через отрицание фундаментальное
различие между свободными и рабами в обществе; эти повторения
показывают, что люди тяжело расставались со своими взглядами (он
настоятельно убеждал господ относиться к своим рабам с меньшим
предубеждением), но часто не достигали цели. Другой пример пропасти
между свободнорожденными и рабами мы находим в «Золотом осле»
Апулея: превращение Луция в осла, а затем снова в человека можно

понимать как аллегорический переход от свободы к рабству и снова к
свободе; все его приключения показывают жалкую участь рабов –
презираемых, неполноценных людей.
А вот с другим предрассудком – недоверием к торговцам – следует
разобраться. Как правило, элита считала торговцев жуликами и
обманщиками. Разделяли ли простые люди это мнение? В послании к
филиппийцам Павел часто употреблял глаголы, связанные с торговлей, –
«считать» и «менять», т. е. он прекрасно понимал, к какой среде он
обращался со своими проповедями. Этот лексикон не только указывал на
прошлое Павла как торгового человека, но и означал, что его слушатели
существовали в этом мире торговли и обмена товарами и деньгами и
воспринимали его вполне естественно. В этой же среде жила и женщина из
города Фиатир по имени Лидия, торговавшая багряницей (порфирами), и к
ней тоже не было негативного отношения. Сами же торговцы очень
гордились своими успехами, как, например, этот купец, ездивший в
дальние страны: «Если не трудно тебе, прохожий, остановись и прочти это
[эпитафию]. Часто ходил я в дальние моря на быстроходном судне и
побывал во многих странах. Здесь нашел я свой конец, назначенный мне
Фортуной при моем рождении. Здесь сложил я с себя все мои заботы и
труды. Уже не страшусь я ни звезд, ни бури, ни дикого моря, не боюсь, что
расходы превысят мои доходы» (CIL 9.60, Бриндизи, Италия).
А помимо купцов-путешественников были еще и местные торговцы,
которые разъезжали только по своей округе, торгуя товарами местного
производства либо покупая их оптом и развозя по местным рынкам. Из
надгробных надписей видно, что, в отличие от элиты, торговцы вовсе не
считали себя жуликами и мошенниками. Луций Нерусий Митр, купец из
маленького города, написал о себе: «Я продавал товары в пользование
людям, повсюду хвалили мою честность, жизнь [моя] была хорошей… Я
всегда платил налоги, был честным со всеми, с кем приходилось иметь
дело. По мере сил я помогал всем, кто нуждался в помощи. Мои друзья с
уважением относились ко мне…» (CIL 9.4796, Весковио, Италия).
Прецилий, аргентарий, т. е. меняла из Сирты, следовательно, член
финансовой группы купцов, к которым относились с огромным
недоверием, отмечал, что он всегда пользовался доверием своих клиентов,
всегда был честным и добрым: «Здесь [лежу] я, безмолвный, рассказываю о
своей жизни в стихах. Обо мне шла хорошая слава, я был богат и
процветал. Прецилий по имени, родом из Сирты, я был опытным менялой.
Я был известен своей честностью и преданностью к правде; был вежлив со
всеми людьми, и разве я кому не помог в беде? Я всегда был весел и

гостеприимен к моим друзьям; но жизнь моя изменилась после смерти
моей добродетельной Валерии. Я всей душой наслаждался счастьем
священного брака; я отметил множество дней рождения с достоинством и
радостью; но пришел последний день, когда дух покинул мое измученное
тело. Как того желала Фортуна, при жизни я заработал звания, которые вы
[здесь] читаете. Она никогда не покидала меня. Следуйте моему примеру; я
жду вас! Приходите» (CIL 8.7156, Константина, Алжир).
Понятно, что купцы не видели ничего дурного в том, что стремились к
выгоде, и благодарили за нее бога: «Посвящено за три дня перед первым
июня в консульство Декстера (во второй раз) и Фуска. Богу Меркурию,
могущественному покровителю торговли и защитнику доходов. Гай
Гемелий Валериан, сын Гая из Уфентинской трибы, член правления
четырех человек с полицейскими полномочиями, судебный префект, с
Цилонией Секундой, женой его, и Валерией и Варелианом Секундой,
детьми его. Он поставил это [надгробие] во исполнение обета и освятил его
на месте, разрешенном городским советом» (CIL 5.6596 = ILS 3199,
Фонтанетто-По, Италия).
Таким образом, купцы считали себя достойными членами общества.
Разумеется, порой случались и ссоры, и споры, но данные из «Сонника»
Артемидора и других источников согласуются с положительным
впечатлением Павла об отношениях людей с торговцами. И в «Золотом
осле» Апулея, и в «Сатириконе» Петрония они показаны как достойные
люди, не запятнавшие себя бесчестностью и позором.
Точно так же мы не находим указаний на презрительное отношение
простых людей к ремесленникам – в отличие от аристократов, в частности
Цицерона, который говорил: «Все ремесленники занимаются презренным
трудом, в мастерской не может быть ничего благородного» (Об
обязанностях, 1.42.15). Из биографических сведений об отце литературы
Лукиане Самосатском видно, как относились простые люди к ремеслам.
Отец Лукиана хотел, чтобы сын приобрел хотя бы начальное образование,
но затем думал отдать его в подмастерья брату своей жены, ваятелю, чтобы
тот научил его своему искусству. Правда, обучение Лукиана было
недолгим, но это не отрицает того факта, что отец считал мастерство
достойным занятием. Семья Лукиана не стыдилась своего дела. Да и сам
Лукиан думал научиться какому-нибудь ремеслу, пока однажды во сне к
нему не явилась Образованность и не убедила его, что заниматься этим
вульгарно, после чего он начал обучаться искусству риторики.
Еще одно подтверждение гордости за свою профессию, правда с
оттенком скорби, выражено в надгробной надписи, сделанной Виреем

Виталием Максимом. Он усыновил Вирея Виталия, «мальчика, не
имевшего себе равных в призвании к мастерству», обучил его своему
ремеслу и надеялся, что тот продолжит его дело и будет ему опорой в
старости. И в «Толковании снов» Артемидора, и в труде Дорофея Сидонского «Кармен астрологикум», где упоминаются различные ремесла и
связанные с ними ситуации, нет ни малейшего намека на презрительное
отношение к ремесленникам.
Таким образом, простые люди относились к ремесленникам и
торговцам без всякого предубеждения. Во множестве эпитафий
указывается профессия или занятие усопшего. Очевидно, что он и сам
ощущал себя прежде всего мастером в своей профессии, ибо 98 %
эпитафий составлены либо самим человеком при его жизни, либо членами
его семьи, и крайне редко такими же, как он, – мастеровыми или
патронами. Представители аристократии, разумеется, не указывали своих
занятий, поскольку это было ниже их достоинства; однако все остальные –
свободные, вольноотпущенники и рабы – не упускали случая упомянуть об
этом. Значит, одним из отличительных признаков мировоззрения простого
человека (и всех, кто не принадлежал к элите) было уважительное
отношение к работе. Здесь кроется самое резкое различие между взглядами
элиты и простых людей. В самом деле, именно презрительным отношением
элиты к людям физического труда и торговцам объясняется их
«невидимость», ибо они лишь изредка и мельком упоминаются в
литературных и прочих трудах. Мы должны решительно отказаться от
представления, что в древнеримском мире не ценили работу; высокомерие
элиты по отношению к работе не распространялось на большинство
населения империи.
Хотя в строго структурированном обществе неизбежно возникали
различные предубеждения, представления о нравственности простых
людей вовсе не были набором стереотипов. Имеет смысл подробнее
осветить их понятия о нравственности, естественно не забывая, что каждое
конкретное представление не обязательно отражается в каждодневной
жизни человека. Я коротко перечислю здесь основные моменты их взглядов
на то, что хорошо, а что – плохо.

Счастливый брак. Супруги в постели со свернувшейся в ногах
собакой. Национальный музей археологии, Сен-Жермен-ан-Ле
Брак почитался; моногамия считалась нормой. Главное в браке –
верность супругов. Жена обязывалась хранить верность мужу, являться
хорошей и умелой хозяйкой и обладать привлекательной внешностью; муж
должен был быть благонравным. Мужчины не соглашались с
представлением философов о половых отношениях как об акте,
необходимом для продолжения рода и полностью лишенном удовольствия.
Благонравие ценилось, но не настолько, чтобы порицать гомосексуальные
отношения между мужчинами или их супружеские измены. Посещение
проституток считалось естественным, поскольку о нем говорилось
абсолютно открыто. Разводы были возможны и приемлемы. Ложь, обман и
воровство строго порицались. Предполагалось, что в деловых отношениях
с родственниками, равными человеку, и с теми, кто выше его, необходимо
было соблюдать честность; однако по отношению к деловым связям с
другими группами населения строгих норм не существовало, что позволяло
вести «темные делишки» и идти на разные хитрости ради прибыли.
Честность и справедливость во всем, безусловно, считались похвальными,

однако представления о справедливости весьма разнятся. Стремление к
накоплению богатства считалось положительным качеством; но алчность и
присвоение не принадлежавшего человеку по праву сурово осуждались.
Люди более склонные к размышлениям настаивали на том, что человек
должен быть самостоятельным и независимым.
Уверенность в себе считалась качеством положительным, тогда как
высокомерие и хвастовство (т. е. самодовольство), не соответствующие
социально-экономическому статусу человека, порицались. Скромность
одобрялась – в противоположность чрезмерной гордости. Сильное чувство
собственного достоинства, несомненно, считалось положительным
качеством. Человек обязан был защищать свои достоинство и честь; с этой
точки зрения оценивались почти все поступки. В то же время в народе
уважались выдержка, самообладание, а пьянство порицалось. К убийцам
снисхождения не было. Забота о своем деле представлялась естественной и
понятной; сплетни и неуместное любопытство осуждались. Заслуживала
похвалы забота о близких, оказавшихся в беде и в нужде, особенно о
вдовах. Рассчитывать на состояние дальних родственников считалось
недостойным. Кроме членов семьи, люди проявляли большую заботу о
друзьях. Вообще дружеские отношения в глазах простонародья
воспринимались как очень ценные и полезные.

Поиск поддержки в мире, полном превратностей
Перечисленные
выше
нравственные
взгляды
считались
естественными, и человек почти автоматически руководствовался ими в
своей жизни; но, когда любая случайность нарушала ее привычное течение
(что происходило весьма часто), он обращался за поддержкой к
сверхъестественным силам: поверьям, магии и религии. Простой человек
хватался за все, что помогало ему решить проблемы. Жрецы в храмах,
торговцы амулетами и зельем на улицах и в лавчонках, профессиональные
маги и кудесники, знавшие заговоры на любой случай, толкователи снов,
разъяснявшие смысл увиденного во сне, продавцы книг, содержавших
откровения мудрецов, – все это было к его услугам в любом, даже
маленьком городишке.
Суеверие пронизывало все стороны жизни простонародья. Во время
раскопок постоянно извлекается множество различных амулетов:
считалось, что заговоренные браслеты, ожерелья и кольца служили
эффективным средством против неведомой беды. Амулеты повсеместно
использовались против всех видов болезней. Плиний Старший писал:
«Несомненно, существуют амулеты против наводнения, против различных
болезней и для лечения ожогов – некоторые даже доказали свое действие…
и стрелы, извлеченные из тела, если они не касались земли, являются
сильным афродизиаком, если их положить под кровать любовников»
(Естественная история, 28.5.29; 28.6.34).
Марцеллий Эмпирик учил заговору против болезни: «Чтобы
совершить заговор от болезни, нужно прикоснуться к соответствующей
части тела тремя пальцами: большим, средним и безымянным, оставшиеся
два вытянуть вперед: „Уходи, откуда бы ты ни пришла сегодня или раньше:
эта болезнь, это заболевание, эта боль, эта опухоль, эта краснота
(воспаление), этот зоб, эти гланды, этот нарыв, эти сальники и маленькие
уплотнения я изгоняю прочь, вывожу из этих членов и костей вот этими
заклинаниями“» (О лекарствах, 15.11).
Магические заклинания помогали получить выигрыш, когда человек
делал ставку во время состязаний колесниц, о чем свидетельствует такая
свинцовая табличка из Африки: «Я заклинаю тебя, дух, кто бы ты ни был,
терзать и убивать с этого часа, с этого дня, с этого мгновения лошадей
Зеленой и Белой команды; убей и уничтожь возниц Кларуса, Феликса,
Примулуса и Романуса; лиши их дыхания. Я заклинаю тебя создавшим тебя

в свое время богом моря и воздуха: Io, Iasdao… aera».
Или если человек жаждал мести: «Взываю к тебе, богиня Деметра,
сама пострадавшая от несправедливости! Выслушай меня, богиня, и
соверши правосудие, пошли страшные муки тем, кто так плохо думает о
нас, кто торжествует над нами, презирает нас и заставляет страдать меня и
Эпиктию, жену мою. О богиня, склони свой слух к страдающим и покарай
тех, кто радуется нашим бедам» (Аморгос, Греция, № 75).
Или хотел, чтобы его враг понес справедливое наказание: «Кто бы ни
украл собственность Варения, будь то мужчина или женщина, пусть он
заплатит за это своей кровью. Из денег, которые он вернет, половину
жертвую Меркурию и Вирту» (Келведон, Эссекс/Гейгер, № 97).
Или даже хотел соблазнить чужую жену: «Пусть охватит жгучий жар
интимные части тела Аллои, матку ее, бедра ее, пока она не оставит дом
Аполлона. Пошли Аллое лихорадку, сильную болезнь, голод – Аллоя – и
безумие! Уведи Аллою от Аполлона, мужа ее; пошли Аллое оскорбления,
ненависть и всяческие неприятности, пока она не покинет дом Аполлона,
уже-уже, быстро-быстро» (Оксиринх, Египет/Гейгер, № 35).
И конечно, постоянной темой магических заклинаний была любовь:
«Пусть Матрона, кому жизнь дал Тагеней, чей „материал“ у тебя есть, в том
числе волосы с ее головы, полюбит Теодора, кому рождение дал Техосий…
Не презирай меня, кто бы ты ни был, но услышь меня и отправляйся к
Матроне, чтобы она по своему желанию отдала мне всю себя… чтобы
Матрона любила Теодора всю свою жизнь. Я заклинаю тебя именем
Абрасакса» (Оксиринх, Египет/ Гейгер, № 29).
Любовные заклинания использовались особенно часто. На некоторых
амулетах написано магическое имя Абрасакса, которое дошло до наших
дней под названием «абракадабра»; во времена христианства ритуальная
формула могла быть использована для магических целей, например, слова
«hoc est corpus» («это тело Господне»); эта фраза породила современную
форму «фокус-покус». Но в особо серьезных случаях свою помощь
предлагали профессиональные маги и заклинатели. Колдуньи вроде
Цирцеи в Одиссее и Медеи у Еврипида заимствованы из мифологии, но у
них имелось множество реальных двойников. Основным источником
всякого рода магов и чародеев был Египет. Обнаруженные там магические
папирусы, по сути, являются практическим руководством по магии, правда,
большая часть материала оказывалась пропущенной, чтобы самоучки не
смогли полностью заменить профессионалов. С древнейших времен до нас
дошли такие приспособления для магии, как, например, устройство,
напоминающее колесо рулетки, которым пользовались для предсказания

будущего. У профессионала всегда были всякие подручные средства, в
частности различные благовония для создания нужной атмосферы или
волшебный жезл, с помощью которого они вызывали магическую силу.
Иисус Назарет обладал многими свойствами мага – способность
излечивать болезни, власть над природными явлениями. Когда дьявол
искушал Иисуса использовать эти способности себе на пользу для
приобретения могущества, он отказался, но другие маги не были столь
щепетильны. В «Золотом осле» Апулея Памфила использует свои
магические способности для достижения личных целей. Апостол Павел,
вылечивший рабыню-прорицательницу, был схвачен и приведен к
местному правителю по жалобе ее хозяина, лишившегося дохода, который
приносила ему эта рабыня своими предсказаниями (Деяния, 16: 16–19).
Один маг и лжепророк пытался отвратить Сергия Павла, проконсула Кипра,
от учения о вере, но Павел наслал на него слепоту, и проконсул «уверовал,
дивясь учению Господа» (Деяния, 13: 6—12). Интересен рассказ об одном
человеке, который зарабатывал на жизнь магией: «Находился же в городе
некоторый муж, именем Симон, который перед тем волхвовал и изумлял
народ самарийский, выдавая себя за какого-то великого. Ему внимали все,
от малого до большого, говоря: сей есть великая сила Божия…
[Пораженный великой силой Филиппа, Симон крестился…] Симон же,
увидев, что через возложение рук апостольских подается Дух Святый,
принес им деньги, говоря: дайте и мне власть сию, чтобы тот, на кого я
возложу руки, получал Духа Святаго. Но Петр сказал ему: серебро твое да
будет в погибель с тобой, потому что ты помыслил дар Божий получить за
деньги… Итак, покайся в сем грехе твоем… ибо вижу тебя исполненного
горькой желчи и в узах неправды. Симон же сказал в ответ: помолитесь вы
за меня Господу, дабы не постигло меня ничто из сказанного вами»
(Деяния, 8: 9—24).
Показателен и другой эпизод из деяний апостола Павла. Он пришел в
Эфес и сразу привлек к себе внимание своей способностью совершать
чудеса: «Бог же творил немало чудес руками Павла, так, на больных
возлагали платки и опоясания с тела его, и у них прекращались болезни и
злые духи выходили из них. Даже некоторые из скитающихся иудейских
заклинателей стали употреблять над имеющими злых духов имя Господа
Иисуса, говоря: заклинаем вам Иисусом, которого Павел проповедует. Это
делали какие-то семь сынов иудейского первосвященника Скиевы. Но злой
дух сказал в ответ: Иисуса знаю, и Павел мне известен, а вы кто? И
бросился на них человек, в котором был злой дух, и, одолев, взял над ними
такую силу, что они, нагие и избитые, выбежали из того дома» (Деяния, 19:

11–20).
Это доказательство силы имени Иисуса заставляло многих обратиться
в христианскую веру, так как сила изгнанника злых духов оценивалась по
его успехам. Павел добивался успеха, и многие обычные люди уверовали в
его сверхъестественную силу; семеро сыновей Скиевы ничего не добились
и дискредитировали себя. Многие другие маги признали могущество Павла
и даже сожгли свои драгоценные магические книги, поскольку он доказал,
что его сила более могущественна. Все эти эпизоды из Деяний святых
апостолов доказывают, насколько широко распространенной была вера в
сверхъестественную силу и в тех заклинателей, которые уверяли, что они
способны ею управлять.
Поддержку в своей трудной жизни люди видели также в религии.
Человек мог различными способами выражать свое преклонение перед
божествами. Это были подчас бессознательные привычки, например
окропление жертвенной водой ларов, покровителей домашнего очага, перед
трапезой. В честь богов устраивались праздники с пышными пиршествами,
совершались жертвы, проводились обряды или игры, выражавшие
особенность бога, которому они посвящались. Эти торжества сплачивали
общество.
Кроме того, за помощью в затруднительных ситуациях люди
обращались к жрецам, священникам и прорицателям. Города буквально
кишели людьми, уверявшими, что они умеют предсказывать будущее.
Цицерон замечал, что «куда бы ты ни пошел, это [суеверие] всегда следует
за тобой, слушаешь ли ты прорицателя или предсказателя дурного,
приносишь ли жертву или замечаешь птицу предостережения, видишь ли
молнию или слышишь гром» (О ведовстве, 2.149). Эти предсказатели
пользовались большой популярностью, поскольку у людей была сильная
потребность понять мир и каким-то образом согласовать свою жизнь и
поступки с враждебным для человека миром природы. И все пребывали в
убеждении, что будущее предопределено, а потому познаваемо, что
предсказатели и гадальщики действительно способны заглянуть в будущее.
Чаще всего люди прибегали к толкователям снов, таким как Артемидор,
который не только разъяснял смысл сна отдельным клиентам, но даже
написал целую книгу о толковании снов. Дорофей Сидонский стал автором
сочинения по астрологическим предсказаниям судьбы «Кармен
астрологикум». Человек мог узнать свое будущее и с помощью таких
недорогих средств, как говорящая доска для общения с духами.
Простой человек не утруждал себя размышлениями о природе
божественного. Люди просто верили, что в мире существуют

сверхъестественные силы и их можно призвать на помощь молитвами,
жертвоприношениями, заклинаниями и магией. Можно и заключить
соглашение, и ожидать ответ на просьбу человека. Главное, правильно
исполнять положенные ритуалы и обряды, и тогда Бог поможет. Поэтому в
простонародье никто не заморачивал себя вопросами теологии; могущество
Бога доказывалось результатом, который человек получал после своего
обращения к нему. Иллюстрацией этого служит тот факт, что в Новом
Завете маги часто ссорятся, оспаривая магическую силу своего противника,
а не его взгляды.
Частые столкновения происходили не из-за разногласий по вопросам
теологии, а по причине оспаривания или уничижения могущества
почитаемого местного бога. Это хорошо показывает еще один эпизод из
пребывания Павла в Эфесе. Храм Артемиды был широко известен в народе
и посещался множеством паломников. Серебряных дел мастер по имени
Деметр и его мастера зарабатывали большие деньги, производя и продавая
серебряные фигурки богини. Для защиты своего ремесла Деметр настроил
своих коллег по цеху против Павла, заявив, что тот убеждал людей
отказаться от своих богов и верить только одному, Иисусу; по его словам,
опасность заключалась не только в том, что их торговля среди паломников
могла сократиться, но и сама Артемида будет унижена. С криками «Велика
Артемида Эфесская!» эти мастера призвали горожан выступить против
Павла. Толпа схватила его помощников, притащила на форум и требовала
их наказания (Деяния, 19: 23–34). Павла обвинили в том, что он оскорбил
их богиню. Своими криками люди заявляли, что Артмемида не только
действительно существовала, но и обладала могущественной силой. И тот,
кто отрицал это, был для них врагом. Хотя в элите тоже существовало
представление о связи нравственного поведения с милостью богов. В
частности, стоики считали: немногое указывало на то, что это
представление овладело людьми, оставшимися преданными своим
взглядам на сверхъестественные силы, которые отзывались на их нужды.
Требовалось только правильно совершить обряд или ритуал, и тогда боги
могли помочь в разрешении их насущных проблем вроде болезни,
разочарования в любви или мести врагу либо сопернику. И когда Павел
отрицал существование глубоко почитавшейся богини Артемиды, то тем
самым лишал людей ее помощи.
Но если людям не удавалось получить поддержки, они не испытывали
разочарования. Считалось, что если заклинание или жертвоприношение не
дали ожидаемого результата, значит, что-то пошло не так во время их
обращения к богу, а не с самим богом – либо они прочли не ту молитву,

либо нужную, но небрежно, либо использовали не те священные предметы,
что полагались по обряду. Не находится никаких свидетельств, что за весь
период Древнего мира человек стал меньше полагаться на религию и
магию.

Заботы и тревоги
В то время как простой человек руководствовался в своей жизни
народной моралью, опираясь на поддержку сверхъестественных сил, его
личные проблемы могли в один миг перевернуть всю его жизнь. В
окружавшем его мире все время происходили или ожидались какие-либо
события, способные изменить его судьбу – к лучшему или худшему.
Естественной реакцией на столь изменчивый мир стала постоянная
тревога, а следствием – необходимость предпринять какие-то защитные
действия. Принимая во внимание разницу в социальном положении, строго
структурированную систему общества и несчастья вроде болезни,
погодных явлений и природных катастроф, люди обращались к различным
способам предсказания будущего, чтобы как-то к ним подготовиться. Если
представители элиты довольно часто прибегали к толкованию снов и
предсказаниям астрологов для помощи в своих проблемах, то мужчины и
женщины из простонародья обращались в основном к «Кармен
Астрологикуму» и «Соннику» Артемидора.
Эти книги дают ясное представление о повседневных тревогах и
опасениях простых людей. Преобладающей темой обеих книг (что вполне
понятно) являются превратности судьбы. В советах, толкованиях снов и
предсказаниях раскрыты главные причины успеха или неудачи, включая
такие темы, как смерть, болезнь, финансовые проблемы, брак, семья и
опасности, подстерегающие путешественника. В них говорится о
трудностях повседневной жизни, сложностях отношений между людьми и
их взаимодействии с законом. Больше всего людей беспокоила
сиюминутная жизнь с ее проблемами, тогда как в исторических сочинениях
говорилось о войнах или слухах о них, о природных катастрофах и
политических играх элиты, простолюдины практически о таких вещах не
думали. Артемидор лишь однажды упоминал о «приближении врагов,
опустошении земли и голода» (Сонник, 2.9).
Магические папирусы тоже дают возможность заглянуть во
внутренний мир обыкновенного человека. В отличие от «Сонника»
Артемидора, где чаще всего говорится о смерти, в папирусах о ней почти
не упоминается; очевидно, магия не в силах предотвратить приход
«старухи с косой», разве только косвенно, если сможет излечить болезнь.
То же касается и семейных отношений – у Артемидора это одна из самых
популярных тем, а в папирусах ей уделяется поразительно мало внимания.

Тем не менее определенный набор вопросов, затронутых Артемидором и в
«Кармен Астрологикуме», присутствует и в папирусах – это болезни,
финансовые успехи, выигранные в суде дела и защита своей чести. Все
вместе, эти три источника дают полную картину повседневных тревог
простых людей.
Хотя жизнь последних изобиловала бедами и потрясениями, в книгах
говорится и об удачах. «Кармен…» сулит удачу в виде «богатства и
почета», «счастья, возвышения, награды и богатой жизни», называет
удачливого человека «богатым, состоятельным, преуспевающим,
добившимся возвышения и богатства и преумножившим их». Казалось бы,
такое определение удачи более подходило тем, кто находился на самой
вершине сословной лестницы, но с определенными поправками мы можем
предположить, что и обычный человек считал удачей достаток или даже
богатство, успех в делах и уважительное к себе отношение соседей, друзей
и партнеров. По «Кармен…», счастье для мужчины заключалось в красивой
и верной жене, преданных друзьях и победе над врагами, а для женщины –
в здоровье и доброй славе. Каждому хотелось иметь такую жизнь, но
предсказания чаще предупреждали, что по той или иной причине человеку
не видать счастья. И это вполне естественно, ведь к предсказателям
обращаются те, кого терзают какие-то опасения; как говорил Артемидор,
«люди, у которых нет проблем, не ищут гадателя» (Сонник, 3.20).
Больше всего человека страшила смерть. В «Кармен…»
перечисляются множество причин смерти, и почти все они ужасны; о ней
постоянно говорится в разных контекстах. У Артемидора смерть, горе и
скорбь упоминаются еще чаще. Это может быть смерть самого клиента или
близкого ему человека, члена семьи или друга. Статистические данные
показывают, что смерть была «обычным» явлением: большинство детей не
доживали и до десяти лет; половина населения умирала в возрасте до 20
лет; а средняя продолжительность жизни составляла 50 лет, но мало кто
надеялся дожить до этого возраста. Не следует думать, что простые люди
каждый день ожидали появления ангела смерти, но, поскольку вокруг то и
дело умирали какие-то близкие или знакомые, и зачастую совершенно
неожиданно, они невольно часто думали о своем уходе.
Кроме того, люди постоянно опасались болезней. Несмотря на то что
существовали самые разные растительные и медицинские средства,
вероятно, они были столь сомнительного качества, что человек мог легко
потерять трудоспособность и даже умереть. Артемидор постоянно писал о
предзнаменованиях болезни и, разумеется, о том, что она часто приводит к
смерти: «…невозможность выйти наружу или найти выход из собственного

дома или иного, где случится быть, предвещает замыслившим отъезд –
задержку, собирающимся что-либо предпринять – препятствие,
заболевшему – долгую болезнь, давно болеющему – смерть» (Сонник, 2.2).
В «Кармен…» тоже постоянно говорилось о болезни как о чем-то
предначертанном судьбой. Например: «Если Сатурн находится в квартиле
Марса, в то время как Сатурн находится под десятым знаком, врачевание
мало ему поможет, тело его ослабнет из-за постоянного жара, его будет
трясти лихорадка…» (Кармен, 2.15).
Или: «Если Сатурн и Марс находятся под одним знаком, и Луна
находится между ними, тогда этот человек заболеет проказой и на него
нападет чесотка и зуд» (Кармен, 4.1).
У простого человека были кое-какие средства на жизнь, но его
интересовало, сможет ли он больше заработать, получит ли наследство, не
потеряет ли работу по той или иной причине. Артемидор упоминал о
самых разных профессиях: чернорабочий, моряк, ремесленник, хозяин
гостиницы и даже торговец в лавке или оптовый торговец. Каким бы ни
было их финансовое положение, всех их тревожили одинаковые проблемы.
Люди мечтали упрочить свое благосостояние. Правда, Артемидор
писал: «При этом всегда лучше видеть денег и монет поменьше, чем
побольше, потому что с большими деньгами трудно управиться, и это
означает заботы и огорчения» (Сонник, 2.59); «но богатеть сверх меры не к
добру и означает наказание. Ведь богатому приходится тратиться и быть
объектом козней и зависти» (Сонник, 4.17). Но возможно, все это лишь
отражение народных представлений или мифов о несчастных богатых,
всегда популярных среди простого народа. Гораздо чаще Артемидор
говорил о том, сможет ли человек стать богатым. Но у простых людей было
мало возможностей кардинально улучшить свое экономическое положение.
И все же те, кто усердно трудился, считал философ, могли достигнуть
успеха, хотя мы не можем сказать, многим ли это удавалось. Артемидор
рассказал про крестьянского сына, ставшего известным судовладельцем
(Сонник, 5.74). Похожую историю изложил в своей эпитафии земледелец
из Мактара (Туниса), который выбился из нищеты до члена городского
совета: «Я рожден в бедной семье. У отца моего не было ни своего дома, ни
какого-либо имущества. С самого рождения я всегда работал на своем поле;
ни я, ни моя земля никогда не знали отдыха. Когда пшеница созревала, я
первым начинал ее жать. Когда наемные жнецы из окрестностей Сирты,
главного города Нумидии, или из плодородной равнины Юпитера
появлялись в нашей местности, у меня пшеница была уже в снопах. Затем я
покинул свои места и под палящим солнцем работал на поле других людей

– целых двенадцать лет. Одиннадцать лет я руководил жнецами и жал зерно
на полях Нумидии. Мало-помалу благодаря своей работе я накопил денег и
купил себе дом и участок земли. Сегодня я ни в чем не нуждаюсь. Я даже
поднялся до почетного положения: меня внесли в списки на выборы в
магистрат, и мои партнеры выбрали меня цензором – меня, кто начинал
жизнь бедным земледельцем. Я видел, как рождались на свет и росли мои
дети и внуки. Я жил безгрешно, безупречно и заслуженно пользовался
уважением окружающих» (CIL 8.11824 = ILS 7457).
Наверняка далеко не каждому удавалось добиться столь
внушительного успеха. Артемидор разъяснял смысл сна человеку, который
там увидел себя с очень большой головой: «Видеть во сне, что имеешь
большую голову, – к добру для богача, который еще не занимал
государственных постов, для бедняка, атлета, ростовщика, менялы,
эранарха. Богачу сон сулит какую-нибудь государственную должность, в
которой ему потребуется венок, головная повязка или диадема; бедняку –
благоденствие и денежное обогащение, от этого его голова станет больше;
атлету явным образом сон предсказывает победу, и тогда его голова станет
больше; ростовщику, меняле и эранарху тут предвестие собрать много
денег – ибо деньги иначе называются „капитал“» (Сонник, 1: 17).
Успех приходил к немногим, а тревоги – ко всем. Прежде всего это
были долги. В «Кармен…» и в «Соннике» часто упоминаются долги и
должники, что говорит о широком использовании займов. Так, Артемидор
описывал сны, в которых участвовали люди, принявшие в залог чье-то
судно, или ремесленник, который из-за долга вынужден был покинуть свою
мастерскую и покинуть город. Чтобы получить деньги для выплаты
налогов или вложить их в дело, люди закладывали свою землю в качестве
залога и очень боялись потерять ее, если не смогут вернуть долг. Довольно
распространенными были сны о грядущем разорении, Артемидор
рассказывал о производителе ароматических веществ, который «потерял
свою лавку». Упоминалась также другая страшная беда – безработица; вряд
ли здесь речь шла о поденных работниках, которые по определению не
имели постоянной работы, скорее это касалось торговцев и ремесленников,
которые обычно имели стабильный доход. По другим доиндустриальным
эпохам мы знаем, что безработица обычно носила местный характер; страх
безработицы означал, что среди простых римлян было много тех, кто не
имел работы, или тех, кто находил ее с трудом либо только на несколько
часов в день, поэтому все они с опаской думали о завтрашнем дне. Человек
мог являться искусным ремесленником или даже владельцем корабля, но
это не гарантировало ему постоянного заработка. Поэтому люди постоянно

опасались потери работы и разорения своего дела.
В сфере бизнеса людей всегда подстерегала опасность поссориться с
партнерами. На это обращается особое внимание в «Кармен…», как и на
страх перед городскими властями, особенно эдилами, которые
контролировали рыночную торговлю. Артемидор писал: «И даже если
человек делает свое дело и входит во все расходы, его все равно будут
ругать, потому что без того не бывает надзирательства» (Сонник, 2.30).
Мелкие придирки считались обычным делом, хотя могла иметь место
и откровенная коррупция, как описано в 15-м эпизоде «Сатирикона», когда
местные чиновники завладели украденной собственностью и, напугав ее
владельцев уголовным преследованием, продали ее, а деньги положили
себе в карман.
Единственное, что занимает в «Кармен…» больше места, чем вопросы
бизнеса и путешествия, – это различные семейные проблемы. Люди всегда
тревожатся по поводу брака, детей и родственников. Дорофей самым
подробным образом рассматривал перспективы заключения брака и
предстоящей семейной жизни: каким окажется муж, какой – жена, будет ли
у них разница в статусе. Т. е. женится ли мужчина на «низшей», например
на рабыне или проститутке, или его женой станет женщина равного ему
положения; женится ли человек на родственнице; сколько браков
предсказано ему судьбой. Реже всего говорилось о романтической любви.
Напротив, когда речь шла о женщине, самое большое внимание уделялось
вопросу сексуальной власти мужчины над женщиной. В магических
папирусах этому посвящено преобладающее число заклинаний и заговоров.
При этом только в одном-единственном случае упоминалось об
отношениях законных супругов, во всех остальных – о незаконных связях
либо о супружеской измене. Следовательно, для простых людей
сексуальные отношения оставались важной частью их жизни. Учитывая,
что в магических папирусах часто описываются амулеты и заклинания,
предназначенные для привлечения внимания женщины, даже странно, что
сексуальная привлекательность не входила в число предпочтений мужчин,
обращавшихся за советом к астрологам или толкователям снов. Тема
счастливой любви (что бы это ни значило в различных контекстах) в
«Кармен…» вообще не была затронута. У Артемидора есть сны, которые
указывали на возможное развитие отношений между мужчиной и
женщиной («Быть раненным в грудь человеком знакомым – это старикам
предсказание печальных вестей, молодым же мужчинам и женщинам –
любовь» (Сонник, 1. 41), но это встречалось крайне редко. Упоминались
влечения к жене, любовнице, проститутке и развратнице, но не говорилось

о сильной страсти, которую называют любовью как таковой. Создается
впечатление, что «романтическая любовь» – недоступная роскошь для
людей, озабоченных более насущными проблемами. «Любовь» являлась
естественной составляющей жизни человека, но в первую очередь его
интересовало, сможет ли он увидеться с женщиной, которую любит, не
окажется ли он импотентом («во время акта Афродиты его не посетит
блаженство») или, напротив, излишне сексуальным: если у мужчины и
женщины был один натальный гороскоп, то это предопределяло эксцессы в
половых отношениях.

Подчинение себе женщины. Глиняная фигурка, пронзенная иголками.
Из текста на свинцовой табличке видно, что мужчина хочет подчинить себе
женщину с помощью магического заклинания. Глина, Египет, римский
период. Лувр, Париж, Франция

Встречались предсказания счастливой семейной жизни, но гораздо
чаще говорилось о несчастных браках, а также о ссорах супругов.
Косвенным подтверждением этому является частое упоминание в
надгробных надписях супругов фразы «они жили без ссор», т. е. люди
стремились именно к такой мирной жизни в браке. В книге Артемидора
имеется целая глава о браках. Необходимым условием счастливого брака он
называл «согласие и любовь», но вполне допускал, что один партнер будет
доминировать над другим, как хозяин над рабом; лишь время от времени
упоминался по-настоящему счастливый брак, например, когда Артемидор
говорит о таких женских достоинствах, как красота, верность,
хозяйственность и уступчивость (Сонник, 2.32).
Человека крайне беспокоили несчастья, которые могут произойти с его
женой и детьми. Интересуясь своими перспективами на брак, люди чаще
всего задавали два вопроса. Во-первых, будет ли брак крепким? Видимо,
это беспокойство вызывали широко распространенные распутство и
супружеские измены: особенно это характерно для «Кармен…», но и у
Артемидора часто говорится о распутных женах. Многие гороскопы
указывали на возможность внебрачных отношений обоих партнеров.
Женщины боялись, как бы муж не оказался сластолюбцем, что, видимо, их
явно не устраивало. Мужчины тоже опасались, что их жена окажется
распутницей. Артемидор говорил, что мужу «принадлежит полная власть
над телом [его жены]»; муж «главный в семье и распоряжается женой».
Поэтому, если она пускалась «во все тяжкие», это наносило огромный
ущерб достоинству и положению мужа. В астрологических предсказаниях
и толкованиях снов постоянно упоминалось о неверных распутных
женщинах, так подробно описанных в романе Апулея. Какой бы ни была
реальность, мужчины из простонародья беспокоились о честности и
постоянстве своих жен, как и жены – о верности мужей.
Во-вторых, мужчин волновали половые отношения в браке, точнее,
соответствие женщины как сексуального партнера. Согласно «Кармен…»,
если женщина «проявляет желание в отношениях», это «показывает ее
развращенность и порочность». Далее автор утверждал, что порядочная
женщина не «совершает акт Афродиты неестественным образом».
Недопустимы были оральный секс с женой и фелляция со стороны жены.
Можно предположить, что людей беспокоило, чтобы отношения с женой не
походили на сексуальные развлечения с рабыней или проституткой. Еще
мужчины боялись, как бы жена не оказалась лесбиянкой. Артемидор более
великодушен в своих предположениях, чем «Кармен…», позволяя женщине

получать наслаждение от полового акта. Правда, жена должна быть
покорной: «Соединяться со своей женой, когда она к тому охотна,
податлива и не противится, одинаково к добру для всех: ибо жена есть для
сновидца его ремесло или занятие, доставляющее ему удовольствие, или же
то, над чем он начальствует и властвует, как над женой. Сон означает, что
от всякого такого будет ему выгода, потому что и от выгоды людям
приятно, и от любовных соединений приятно. Если, однако, жена
неподатлива и противится, то значение сна противоположное» (Сонник,
1.78). В соединении мужа с женой «естественным» являлось положение
лицом к лицу (1.79), другие же, включая сзади и стоя («люди используют
эту позицию, когда не имеют постели или подстилки»); когда женщина
стоит на коленях или лежит ничком, а также когда женщина располагается
сверху мужчины, считались «порожденными их развращенностью,
распущенностью и пьянством…». При этом не важно, как смотрела на это
женщина, хотя, как сказано выше, Артемидор признавал за ней право
получать наслаждение от акта. Поэтому желание подходило для половой
жизни в браке, в котором оба партнера верны друг другу, и жена оставалась
скромной и пассивной, а не выступала «в роли гетеры».
Еще люди спрашивали, не закончится их брак разводом или даже
убийством, например, жена могла отравить мужа. Очень часто говорилось о
разводах, много астрологических предсказаний о жене, ушедшей от мужа;
похоже, это очень распространенный случай. Артемидор тоже часто писал
о разводе, доказывая, что он был частым явлением. В основном мужья
опасались разводов, так как после них жены забирали свое приданое.
Для благополучного брака было нужно иметь детей, поэтому многих
интересовало: не окажутся ли он или его жена бесплодными, сколько у них
будет детей, будут ли они (как отмечалось во многих астрологических
предсказаниях) «хорошими детьми»? Люди предпочитали иметь мальчиков;
недаром «младенцы мужского рода [увиденные во сне] – это хорошо, а
женского – плохо» (Сонник, 4.10). Нигде не упоминалось о детоубийстве,
абортах или предохранении, так как иметь мало детей или вообще
оказаться без них – это было самым большим горем для семьи.
Дети находились в полной власти отца. Отношения между ними могли
быть плохими или не очень, но ожидалось, что они обязательно будут
хорошими, поскольку родители обеспечивали детей всем необходимым и
заботились о том, чтобы оставить им наследство. Между двумя
поколениями часто ощущалась напряженность, так как родителей не
удовлетворяли недостаток почтительности к старшим и беспечное
отношение к имуществу и накопленным ими средствам. Взрослые

интересовались, будет ли у их чад много детей, будут ли они ладить друг с
другом, в первую очередь это касалось отношений между братьями.
Беспокоились о том, что дети часто ссорятся друг с другом, что выходило
для семьи боком. Если оставить в стороне малые семьи, судя по всем
сведениям встречавшиеся крайне редко, то в больших семьях ссоры и
раздоры, казалось, были обычным явлением.
Я уже говорил о роли секса в браке, но стоит посмотреть в целом на
половую жизнь простых людей. Понятно, что мужчина вступал в интимные
отношения с женой ради продолжения рода; однако определить другие
аспекты этой жизни оказалось труднее. В трудах элиты, особенно Овидия,
Марциала и Ювенала, а также историков, риторов и авторов почти всех
родов литературы содержатся сведения о мужской половой активности.
При всем ее разнообразии и сложности подавляющая часть мужской элиты
придавала огромное значение своему доминированию и стыдилась
подчиненной роли, имея в виду, что все виды секса, будь то
гетеросексуальный или гомосексуальный, оценивались как особые
отношения господства и подчинения. Поэтому допустимость любой формы
половых сношений зависела не столько от ее физиологии, сколько от того,
кем являлись партнеры и какую роль в них играл конкретный человек.
Отношения могли быть с людьми разного или одного пола, различного
гражданского статуса (с рабами или со свободнорожденными), разного
семейного положения (имевший семью партнер или нет); оплачиваемыми
или бесплатными; целью продолжения рода или получения сексуального
удовлетворения, но оставалось главное: какую роль играл во всем этом
человек – доминантную или подчиненную. Каждый вид интимных
отношений оценивался по тому, насколько он соответствовал
общепринятым «правилам игры»; и понятно, что все это было очень
сложно.
При условии соблюдения общественных норм помимо половых
отношений в браке допускались и другие, самые разные их виды.
Интересно, что в литературе мы не находим характеристику человека как
«гомосексуального» или «гетеросексуального». Вообще в латыни нет
определения «гомосексуал» или «гетеросексуал». Правильнее говорить о
специфических актах и ситуациях в культуре элиты, которая никогда не
ставила под сомнение важность мужского доминирования как модель
поведения и самоидентификации мужчины.
Вопрос в том, можно ли эту изменчивую модель сексуального
поведения применить к простым людям? Оказывается, они тоже смотрели
на половые отношения с точки зрения доминирующей или подчиненной

роли. Выразительным доказательством приравнивания мужества к
сексуальному насилию служит праща. На свинцовых снарядах, по форме
напоминающих желудь, были обнаружены надписи, адресованные
противнику: на некоторых выцарапаны просто два слова «На, получай!», но
во многих использован колоритный сексуальный язык, ясно выражавший
превосходство. Эти glans (в латыни «пенис» и «праща» обозначаются
одним словом), оставшиеся от войны против Октавиана, а затем Августа,
имеют надпись «Я ищу задницу Октавиана» (CIL 11.6721.7) – и это еще
самое приличное выражение; все они связаны с половым проникновением
как образом доминирования. И такое представление о превосходстве
выражали рядовые солдаты.
В магических папирусах тоже содержится это представление об
агрессивной мужской сексуальности. Многие амулеты и заклинания
предназначались для того, чтобы подчинить женщину мужчине; порой в
самых жестких выражениях: «Положи мирру на горящие угли и повторяй
это заклинание: „Ты, Змирна (т. е. мирра), самая жгучая и
могущественная… Все называют тебя Змирна, но я называю тебя
Пожирательница и Сжигательница Сердца… Я посылаю тебя к Х, дочери
Y, служить мне против нее и привести ее ко мне. Если она сидит, пусть она
не сможет сидеть; если она с кем-то разговаривает, пусть не сможет
говорить; если она к кому-то идет, пусть не сможет к нему прийти… если
она ест, пусть не сможет есть; если она кого-то целует, пусть не сможет его
поцеловать… Пусть она думает только обо мне, хочет меня одного, любит
меня одного и выполняет все мои желания… Проникни в нее сквозь ее
душу и останься в ее сердце и жги ее внутренности, ее грудь, ее печень,
дыхание, кости и мозг до тех пор, пока она не придет ко мне любить меня и
исполнять каждое мое желание. Как я жгу тебя, а ты могущественна, так ты
должна жечь ее мозг, женщины, которую я люблю, сжечь его полностью и
вырвать ее внутренности и каплю за каплей проливать ее кровь, пока она не
придет ко мне“» (PGM 1: 121—4).
Жестокость таких слов выявляет агрессивного доминантного мужчину.
И в пьесах Плавта, и в «Золотом осле» Апулея, и в «Сатириконе» Петрония
показываются мужчины, озабоченные своей господствующей ролью. То
есть в древнем обществе гомосексуальные связи существовали наравне с
гетеросексуальными и применялись нормы поведения, свойственные элите.
Помимо этой четкой концепции доминирования, определявшей
мужественность, и вытекавшей отсюда готовности к актам полового
превосходства (не важно, над ней или над ним), существовала ярко
выраженная отрицательная оценка всех разнообразных интимных

отношений, партнерами которых являются не только мужчина и женщина:
их считали неприемлемым половым извращением. В толкованиях снов
Артемидора очень точно выражен взгляд простого человека на секс; думаю,
если бы это не было широко распространено среди простых людей, то об
этом бы и не говорилось. Как уже упоминалось, с его точки зрения,
«естественной» являлась лишь одна сексуальная поза: «…Люди выдумали
все эти позы только в своей изощренности, разнузданности и бесчинстве,
от природы же усвоили только одну, лицом к лицу. Это ясно из примера
животных: каждая порода усвоила какую-нибудь одну позу и не отступает
от нее, потому что следует природе… Подобно этому и людям присуща
одна только поза, лицом к лицу, остальные же выдуманы от изощренности
и разнузданности» (Сонник, 1.79).
Поэтому Артемидор указал, что «солнце затаившееся не к добру ни
для кого, кроме тех, кто творит тайные дела…» (Сонник, 2.36). Но о чем
шла речь? В длинном перечне он упоминал практически все возможные
сексуальные контакты и связи. Он перечислял три основных типа. Вопервых, естественные, разрешенные законом и традиционные половые
отношения, то есть секс с женой, проституткой, «незнакомой женщиной»,
своей рабыней или рабом, или знакомой и близкой женщиной; во-вторых,
незаконные – с маленькими детьми обоего пола (от пяти до десяти лет),
взрослыми детьми, братьями и сестрами, матерью, «другом»
(предположительно свободным и взрослым человеком); в-третьих,
противоестественные отношения: такие странные вещи, как «сексуальный
акт с самим собой», «поцелуй собственного пениса», некрофилия и
содомия. Но, что важно, автор умалчивает о гомосексуальных отношениях.
В отношении модели доминирование/подчинение Артемидор занимал
двойственное положение. С одной стороны, он подтверждал
предположение, что быть подчиненным в половом акте – это плохо;
единственное исключение – это сон, когда тобой овладевал богатый
человек, так как тогда ты «разбогатеешь» (Сонник, 1.78). С другой
стороны, даже в доминирующей позе некоторые акты достойны порицания,
например оральный секс, совершенный мужчиной или женщиной, другом,
родственником или ребенком. Осудив человека, совершившего это,
Артемидор указал, что, кто бы ни делал такой акт во сне, это предвещало
беду.
Затем Артемидор описал различные тонкости оценки сексуальных
актов со стороны элиты. Здесь он также подтвердил, что «естественной»
являлась поза «лицом к лицу» мужчины и женщины, в то же время
решительно осуждая оральный вид секса с женой и свободнорожденной

женщиной, а также позы, «противные естественным». Создается
впечатление, что он был прекрасно осведомлен о сексуальных привычках
своих современников и при этом четко различал в них «хорошее» и
«плохое». В его толкованиях поощрялся секс в браке, но, в отличие от
точки зрения элиты, отвергались половые отношения между
представителями одного пола, как мужчинами, так и женщинами.
«Кармен…» расширяет наши представления о взглядах простых людей
на гомосексуальные отношения. В главе «Знание содомии», заканчивающей
большой раздел, посвященный браку, Дорофей Сидонский явно имел в
виду людей, обычно предпочитавших сексуальные отношения с
представителями своего пола, а не гетеросексуальные. В одном
астрологическом прогнозе фигурировал человек, который «не будет любить
женщин, а будет находить удовольствие в мальчиках»; в другом – «он будет
жаждать мужчин», и были аналогичные объекты и для женщин: «Это
показывает, что она будет желать женщин», и для мужчин: «Он будет
желать мужчин». Есть и третий пример: «Если женщина, значит, она будет
лесбиянкой… если мужчина, тогда они не будут делать с женщиной того,
что должны» (Кармен, 2.7). Таким образом, в «Кармен…» подтверждалось,
что некоторые мужчины или женщины поддерживали гомосексуальные
отношения в течение длительного времени, а не просто от случая к случаю.
Напоследок стоит упомянуть об отношении к этой проблеме апостола
Павла. В тираде против политеистов он писал: «Ибо хотя они знали Бога,
они не прославляли его как Бога, не благодарили его, но их мышление
стало бесплодным, а глупые сердца потемнели. Хотя они уверяли, что они
умные, они стали глупцами и променяли бессмертного Бога на
изображения, сделанные похожими на смертного человека, птиц, животных
и пресмыкающихся. Поэтому Господь полностью отдал их под власть
греховных желаний их сердец к сексуальной нечистоте для разрушения их
тел друг с другом. Они променяли правду о Боге на ложь, почитали и
служили сотворенным вещам вместо Творца – который славен в веках.
Аминь. Поэтому Господь отдал их во власть постыдной похоти. Даже их
женщины сменили естественные отношения на противоестественные.
Точно так же мужчины отказались от естественных отношений с
женщинами и воспылали похотью друг к другу. Мужчины совершали
непристойные акты с другими мужчинами и навлекли на себя заслуженное
наказание за свои извращения» (Рим., 1: 21–27).
Далее перечислялись все их ужасные нравственные пороки, но важно
отметить, что апостол говорил о склонности политеистов к
гомосексуальным актам. Это ни в коем случае не означает, что все древние

греки и римляне являлись гомосексуалами, так же как не значит, что все
они были злыми, обманщиками, надменными, бессердечными и т. д. – в
этом же абзаце он наградил их и другими недобрыми эпитетами. Но это
определенно свидетельствует о наличии таких отношений в языческом
обществе. Если Павел счел необходимым высказать свой взгляд на этот
момент, следовательно, среди слушателей его проповедей имелись
гомосексуалы или, во всяком случае, те, кто способен был вступить в такие
отношения. И Павел прекрасно понимал, что у людей можно вызвать
неприязнь к подобным извращениям. Учитывая свидетельства Артемидора
и «Кармен…», я бы сказал, что большинство простолюдинов вполне
естественно воспринимали его взгляды, поскольку в обществе с
презрением относились к таким отношениям, а следовательно, и к людям,
которые в них вступали.
Таким образом, взгляды обычных людей на секс оказывались крайне
противоречивыми. Среди них были безразличные к вопросу о сексуальных
связях, не считавшие их важным моментом общественных отношений, а,
подобно элите, воспринимавшие их как отдельные явления. Надписи на
стенах в Помпеях, сделанные явно крайне агрессивными мужчинами,
подтверждают это представление. Но существовали и те, кто считал
приемлемым скромный секс в браке для продолжения рода, при этом
допуская некоторые нарушения нормы (в частности, оправдывая секс с
рабами), но строго придерживаясь представления о естественных
отношениях мужчины и женщины. Это уверенно подкрепляют
приведенные мною материалы. Повторю, что взгляды простых людей на
половые отношения были весьма разнообразны и противоречивы, но в
целом мы видим, что, в отличие от лидеров элиты, они более положительно
относились к сексу в браке и более критично относились к
гомосексуальным отношениям.
Желание простых людей узнать, каким будет их брак и интимная
жизнь, вполне естественно и понятно. Но вот что оказалось совершенно
неожиданным, так это огромное внимание к странствиям, уделявшееся в
астрологических предсказаниях и в толкованиях снов. Это говорит о двух
вещах. Во-первых, о том, что люди довольно часто отправлялись в
различные путешествия по морю и по суше. Прежде всего, они посещали
какие-либо религиозные праздники и торжества в более или менее
отдаленных от дома местах; затем – ездили по делам, а также разъезжали
по каким-либо причинам. У Апулея мы читаем про все три цели
путешествия, а в предсказательной литературе чаще всего упоминаются два
последних. Точно так же и в Новом Завете мы видим людей, разъезжающих

по империи либо в связи с делами, либо как паломники. Но
путешественника подстерегали самые разные опасности: несчастные
случаи, шторм на море или грозы и бури на суше, нападения грабителей
или пиратов, а также столкновения с недобросовестными и алчными
представителями властей. Так что естественно, что люди либо с тревогой
расспрашивали о предстоящем путешествии, либо когда уже находились в
дороге. Также их беспокоил переезд на другое место жительства;
множество надписей, в которых говорится о «чужаках» (т. е. о приезжем
человеке), свидетельствует, что это не было редким явлением. Каждый
человек беспокоился за своих близких, оказавшихся вдали от дома, хотел
знать, вернутся ли они здоровыми и невредимыми. Что касается
вынужденных путешествий, то здесь можно упомянуть об изгнании из
родной страны или города – хотя это вряд ли касалось простых людей;
человек мог покинуть родной город, не имея возможности расплатиться по
долгам, или его отправляли в места заключения как преступника, или
какая-либо природная катастрофа вынуждала его покинуть насиженное
гнездо. Люди путешествовали на судах в дальние края с целью выгодно
продать или купить какие-то товары, но плавание по морю было трудным и
опасным, к тому же требовало больших затрат собственных или взятых в
долг средств. Поэтому человек, задумывая путешествие, старался
разузнать, будет ли оно благополучным, принесет ли ожидаемую выгоду.
Кроме всех опасностей, подстерегавших путешественника, ему
приходилось думать еще и о том, как избежать столкновений с властями. В
«Кармен…» есть длинный рассказ о том, как человека заковали в
наручники за какую-то мелкую провинность. У Артемидора мы тоже
находим много толкований снов, связанных с судьбой преступников,
брошенных в тюрьму: будут ли они признаны виновными, ждут ли их
пытки, побои и даже казнь (распятие на кресте или отсечение головы).
Чиновникам, часто злоупотреблявшим своей безграничной властью, была
подвластна вся правовая система, поэтому люди предпочитали держаться
от них подальше и считали за лучшее вообще не привлекать к себе
внимания.

Закон, преступность и насилие в повседневной
жизни
Согласно литературе элиты, закон был основой римского общества. На
протяжении веков ученые повторяют это, хотя и отмечают различное
применение законов в отношении представителей разных классов
населения. Но обычный человек всегда настороженно относился к
правовой системе. Приводимый ниже отрывок из проповеди апостола
Павла говорит о многом: «Как смеет кто у вас, имея дело с другим,
судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут
судить мир? Если же вами будет судим мир, то ужели вы недостойны
судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не
тем ли более дела житейские?» (1 Коринфянам, 6: 1–3).
Павел требовал, чтобы все споры решались в христианской общине;
люди не должны были обращаться с жалобами в гражданские суды. Этот
совет показывает серьезнейшее сомнение Павла в справедливости
гражданских судей. Хотя суждение Павла необычно из-за его религиозных
воззрений, источники предлагают нам множество других подтверждений
тому, что простые люди избегали обращаться в суды. Древнеримское право
было создано элитой и направлено на защиту ее интересов. Хотя
обращения простолюдинов действительно рассматривались в суде (в
«Дигестах» приводятся решения суда, касающиеся строителя (4.65.2) и
арендатора жилья (4.65.3), вся юридическая система создавала для них
множество преград.
Но такие препятствия являлись лишь вершиной айсберга. В обществе,
где вся полнота власти была сосредоточена в руках высшего класса, чем
более низкое положение занимал человек, тем меньше он имел прав. Он
оказывался в очень сложной ситуации. Судебный процесс стоил больших
денег, и все, к чему мог прибегнуть истец, – помощь влиятельных людей
(клиентуры) и равных ему (друзей), взаимопомощь (мелких чиновников) –
могло сработать как в его пользу, так и против него. Апостол Иаков
подчеркивал: «Не богатые ли притесняют тебя, и не они ли влекут вас в
суды?» (Послание, 2: 6). Безусловно, общепринятое презрение к простому
человеку, породившее все эти юридические запреты и ограничения,
приводило к тому, что на деле ему было необычайно трудно подать жалобу
на представителя знати; практически он не имел ни малейшего шанса
выиграть дело, если только ему не покровительствовало какое-нибудь

влиятельное лицо, но тогда уже в суде противостояли друг другу люди
одного статуса. Апулей вынес уничтожающий приговор правовой системе,
высмеивая «справедливость суда»: «Чего же вы дивитесь, безмозглые
головы, да нет! – скоты судейские, да что там! – коршуны в тогах, что
теперь все судьи торгуют своими решениями…» (Золотой осел, 10.33).
В одном из эпизодов «Сатирикона» Петроний тоже говорил о
несправедливости судебной системы. Его главные герои Энколпий и
Аскилт потеряли плащ с зашитыми в швы золотыми монетами, но
заметили его на бедном рыночном торговце и стали обсуждать, как вернуть
эту вещь назад. Энколпий предложил привести торговца в суд и
потребовать у него возвратить им плащ, но Аскилт начал отговаривать его,
«опасаясь закона»:
«Кто нас здесь знает?.. Кто поверит нашим словам? Пусть мы
доподлинно уверены, что эта вещь наша, но все же мне больше улыбается
купить ее и вернуть сокровище за небольшую плату, чем затевать тяжбу,
которая неведомо чем кончится.
Чем нам поможет закон, если правят в суде только деньги,
Если бедняк никого не одолеет вовек?
Даже и те мудрецы, что котомку киников носят,
Тоже за деньги порой истине учат своей.
Приговор судей – товар, и может купить его каждый.
Всадник присяжный в суде платный выносит ответ»
(Сатирикон, 14).
Артемидор тоже отмечал, что увиденные во сне «суды, судьи,
судейские и законники предвещают всем тревоги, неприятности,
безуспешные траты и выявление скрытого» (Сонник, 2.29); что судья
«беспрепятственно делает то, что хочет» (4.66). Так же жестко говорил о
суде и «Кармен…». Среди негативных моментов, ставивших под сомнение
решение суда, назывались несправедливость судьи, взятки, принуждение и
фаворитизм (Кармен, 5.33). При такой коррупции, чтобы противостоять
знатному лицу, у простого человека не хватало денег и влияния. Так что
для него обращение в суд всегда оставалось делом очень рискованным.
Поэтому в «Кармен…» уделялось особое внимание предсказанию
возможных исходов суда, и особенно юридического расследования.
Предлагались и иные возможности решения споров. Самым

распространенным был разбор спора в семейном кругу или в обществе
равноправных участников, например, таких же ремесленников или
торговцев, как сам истец. Апостол Павел тоже рекомендовал этот способ:
«К стыду вашему говорю, неужели нет между вами ни одного разумного,
который мог бы рассудить между братьями своими?» (1 Коринфянам, 6: 5).
Но в основном вырисовывалась ясная картина. Простые люди старались
держаться подальше от суда и только в крайних случаях обращались к нему
– если спор не могли решить местные власти или если истец имел
достаточно приличное положение, связи и средства, чтобы надеяться на
успех. Воистину, jurisconsultus abesto («адвокату здесь нечего делать»)!
При наличии большого количества безработных и нищих постоянной
проблемой были воровство и грабежи. Регулярной полиции,
патрулировавшей город, не существовало; правда, с наступлением темноты
на улицы выходили ночные сторожа, имевшие право арестовать
подозрительного человека, но такая охрана мало чем помогала. В
«Кармен…» целый раздел посвящен проблеме кражи и утери имущества. В
ней рассматривались и такие случаи: «Эти вещи будут вам возвращены
быстро и без проблем… Потерянные им товары будут найдены спустя
долгое время и с большими хлопотами… Воры перенесут товары с первого
места, куда они поместили их, когда украли, в другое место… Через
некоторое время они будут найдены… Те товары, которые были украдены
или потеряны, пропадут, поэтому не вернутся к нему… К нему скоро
вернется вещь, которую украли или потеряли… Он не вернет себе вещь,
которая была утеряна или украдена, и владельцу не стоит искать ее, потому
что он только понапрасну потратит на это деньги… Он сможет вернуть
себе потерянную или украденную вещь очень нескоро и то с большим
трудом, через ссоры, оскорбления и драку» (Кармен, 5.35).
У Артемидора даже есть толкование сна, указывающее на
преступника. Если человек видит исчезающую звезду, то «способствует
этот сон только замыслившим большое зло» (Сонник, 2.36). Другие сны
предсказывали, что такого-то человека обманут, что из храма украдут
ценные вещи, что путешественник будет ограблен; видеть во сне ястреба
или волка означало нападение разбойника или грабителя.
Возвратить украденные товары оказывалось очень трудным делом.
Сыскной полиции не существовало, хотя власти при желании имели право
заниматься розыском. Например, когда Луция в «Золотом осле» обвинили в
том, что он обокрал своего хозяина и сбежал, магистрат расследовал это
дело, подверг пыткам раба Луция и направил в Коринф своих служащих на
его поиски. Но гораздо чаще человек был вынужден самостоятельно

разыскивать как свои вещи, так и вора, мог также прибегнуть к помощи
Бога или гадателя-астролога; в «Кармен…» назывались самые разные
места, где следовало искать украденное или потерянное добро: «…в помете
овцы или в коровнике… в кузнице… в море или вблизи него или в водоеме,
в ручье, в долине, в реке, в канале или в любом месте, где есть вода…»
(Кармен, 5.35).
Воры крали все, что только можно: дорогие ткани, одежду,
драгоценности и духи, строительные и земледельческие инструменты,
изделия из металла, глиняную посуду, статуэтки богов, расходноприходные книги, а также самые обычные вещи повседневного обихода.
Все это приобреталось скупщиками краденого, которые не задавали
вопросов. Согласно «Кармен…», для кражи часто использовались рабы, но
и богатые люди со связями не брезговали пускать в оборот краденые вещи.
Под стать разнообразным предметам были и люди, их укравшие:
давние знакомые хозяина дома, чужаки или случайный человек, который
«завел разговор, и между ним, хозяином дома и членами его семьи
завязалась дружба, они доверились этому человеку, а он совершил у них
кражу» (Кармен, 5.35). Ворами были люди разного возраста, и среди них
снова часто попадались рабы. Разнообразными оказывались и способы
краж. Иногда человек случайно становился вором – оказавшись в доме по
совершенно другой причине, он мог соблазниться какой-то ценной вещью и
украдкой присвоить ее себе. Воры шли на всяческий обман и хитрости,
делали подкопы под стену дома, ломали замки, делали дубликаты ключей,
выносили вещи через световой люк.
При поисках преступника нужно было описать его внешность. Но если
вы его не видели, астролог мог помочь вам составить его портрет по
расположению главных планет: «Юпитер: блондин, толстый, с большими
глазами, из-за чего белки его меньше обычного размера; у них будут
округлые и курчавые бороды, внешность будет привлекательной и
добродушной. Сатурн: отвратительное черное лицо, взгляд опущен вниз,
бегающие маленькие глазки, худой и бледный, избегающий смотреть
прямо, тело густо поросло волосами, кустистые брови, лгун, болезненного
вида. Марс: лицо красноватое, волосы рыжие, пронзительный взгляд,
толстые щеки, рубаха-парень, шутник. Венера: красивый, с густыми
волосами, толстый, черноглазый, кожа бледная, вежливый и
обходительный. Меркурий: худой, изможденный, бледный, со сбивчивой
речью» (Кармен, 5.35).
Все эти источники показывают, что воровство было серьезной
проблемой. Если к воровству добавить побеги рабов, возможно самого

ценного «движимого» имущества хозяина, то в «Кармен…» этому уделено
столько же места, сколько семье и браку. И в классической литературе
постоянно упоминаются кражи и воровство. Ссылки на них то и дело
встречаются в Новом Завете: смерть приходит «как тать в ночи» (Послание
к фессалоникийцам, 5: 2); «собирайте себе сокровища на небе, где ни моль,
ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут» (Матфей, 6:
20); «вы знаете, что если бы ведал хозяин дома, в который час придет вор,
то бодрствовал бы и не допустил бы подкопать дом свой» (Лука, 12: 39);
«вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить» (Иоанн,
10: 10); «придет же день Господень как тать в ночи (2 Петр., 3: 10).
Сошлемся также на рассказы в «Золотом осле» Апулея о дерзких
нападениях на людей и похищении их имущества. Тем более человеку
приходилось тревожиться из-за воровства, так как принимавшиеся
властями меры оказывались крайне неэффективными – если они вообще
предпринимались. Власти следили за «поддержанием порядка» и могли
сформировать отряды для погони за бандитами, но обычно предпочитали
ничего не делать, если только жертвой не становился представитель элиты
или инициативу по поимке вора не проявляли сами горожане. Люди по
отдельности или сообща вынуждены были бороться с воровством, что
очень ясно доказывает «Кармен…», подробно объясняя, кто может быть
вором, как выглядит подозреваемый, где можно найти украденные вещи и
т. д. Народ каким-то образом охранял свое имущество и постоянно
опасался воров.
Пойманный вор обычно передавался судебным властям, но иногда с
ним расправлялась толпа, устраивая так называемый суд Линча. В
«Золотом осле» описано, что жители Гепаты хватали грабителей и тут же
убивали их кинжалами или сбрасывали с утеса. Пойманного на воровстве
раба подвергали пыткам, чтобы добиться от него признания. Осужденного
приговаривали к различным видам наказаний, которые по сегодняшним
меркам представляются чрезвычайно жестокими: отрубание рук,
беспощадная порка, каторжные работы на рудниках; людей обезглавливали,
вешали, заставляли участвовать в гладиаторских боях, распинали на кресте
и отдавали на растерзание диким зверям. Но в том-то и состояла цель –
страхом неминуемой жестокой расправы предостеречь от воровства других.
Такие мгновения постоянно учинялись на глазах у сотен и тысяч обычных
людей. Недавно мы все пришли в ужас от реконструированных по мифам
гладиаторских игр и публичных зрелищ, заканчивавшихся гибелью одного
из участников. Но важно понять, что вся жизнь простого человека в
Римской империи была настолько сопряжена с насилием и жестокостью,

что он воспринимал их как нечто обычное, нормальное. Он мог избить
своего или чужого раба, подвергнуть его сексуальному насилию, грубой
ругани, выпороть своих детей, полностью находившихся в его власти. Если
муж жестоко обращался со своей женой, то ей тоже негде было найти
защиты. И вне дома он считал естественным решать личные проблемы с
помощью физической силы, ибо его понятия о чести и позоре требовали от
него жестоких форм самоутверждения в случае на самом деле
произошедшего или казавшегося унижения. Хотя чаще всего обычный
человек, тем более бедный, был «безоружным», т. е. не носил, например,
меч, но он всегда мог воспользоваться камнем, палкой, охотничьим копьем,
рабочими инструментами и всем, что попалось под руку. Сны, которые
приводил Артемидор, показывали, что человеку постоянно приходилось
остерегаться коварного нападения: «Чужие ласкающиеся собаки означают
хитрости и козни от дурных мужчин или женщин» (Сонник, 2.11).
Разногласия вызывали вражду даже в таких общинах, как
раннехристианские, а возможно, особенно в них:
«Откуда у вас вражды и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших,
воюющих в членах ваших?
Желаете и не имеете; убиваете и завидуете, и не можете достигнуть,
препираетесь и враждуете…» (Иаков, 4: 1).
Споры очень часто разрешались с помощью физической силы и могли
заканчиваться ранением, увечьем или даже смертью противника. И еще,
конечно, всегда была опасность нападения бандитов, особенно на дорогах:
«…некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался
разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив
его едва живым» (Лука, 10: 30).
Как правило, люди сами проявляли бдительность и защищали себя.
Когда представленные в «Золотом осле» грабители проникли в дом, в их
избиении участвовали его обитатели и их соседи. Иногда горожане
выслеживали и хватали подозреваемого в преступлении, после чего обычно
приводили его в суд в расчете, что провинившегося подвергнут порке. Но
большинство людей предпочитали разбирать всяческие споры между
собой, а если это не удавалось, то обращались за провосудием к властям.
Если же у простых людей возникало недовольство властями или,
например, они видели, что во время голода богачи прячут зерно,
естественным для них выходом становился бунт, целью которого было
пригрозить либо действительно расправиться с предполагаемыми
виновниками и уничтожить их собственность. В «Золотом осле» Апулея
описывается эпизод, когда толпа горожан приводит Луция к городскому

магистрату и он избавляется от сурового наказания только потому, что все
это было просто розыгрышем, устроенным по случаю празднества в честь
бога смеха. В некотором смысле апостолу Павлу повезло куда меньше. Его
случай отлично показывает, какова реакция населения на угрожающее его
интересам поведение человека. Придя в Эфес, Павел проповедовал и
поучал в синагогах, но мастера-серебряники решили, что его проповеди –
угроза их доходам, схватили Павла и его спутников и привели их на
зрелище, где собрались горожане и городские власти. Последние пытались
успокоить толпу, но в итоге она победила: Павел немедленно покинул Эфес
(Деяния, 19: 35–40; 20: 1). И хорошо сделал, так как ранее в Филиппах у
него произошел похожий инцидент, но с худшим результатом. Там он
вылечил рабыню, одержимую духом прорицания, что разгневало ее хозяев,
так как они лишались верного дохода. Они схватили Павла и его спутника
Сила, отвели их на площадь к воеводам, которые уступили требованию
толпы: «Народ также восстал на них, а воеводы, сорвав с них одежды,
велели бить их палками. И, дав им много ударов, ввергли в темницу,
приказав темничному стражу крепко стеречь их. Получив такое
приказание, он ввергнул их во внутреннюю темницу, и ноги их забил в
колоду» (Деяния, 16: 22–24).
Любой пришлый человек, показавшийся местным жителям опасным,
мог подвергнуться нападению, а несколько горожан могли подбить на
мятеж целую толпу. Такие жестокие расправы меньше угрожали местным
жителям, хотя и с ними подобное случалось. Например, отец обвинил
своего старшего сына в убийстве младшего и призывал народ, пренебрегая
предписанной законом процедурой суда, «побить камнями эту
общественную язву» (Золотой осел, 10.6—12). Однако обычно в толпу
собирались именно простолюдины, так как ее ярость была направлена
против чужаков или представителей элиты. Апулей приводил пример
бдительности горожан в истории о «чистейших» священнослужителях,
которые ходили из города в город и мошенническими прорицаниями
добывали себе средства к пропитанию. В одном городе они украли золотой
кубок из храма Матери Богов. Обнаружив кражу, горожане решили вернуть
украденную вещь: «Вдруг неожиданно сзади нагоняет нас отряд всадников,
вооруженных дротиками. С трудом сдержав своих разгоряченных скакунов,
они стремительно набрасываются на Филеба и прочих спутников и, схватив
за горло, принимаются избивать, называя гнусными святотатцами; всем
надевают ручные кандалы и наседают на них, беспрерывно осыпая
угрозами… Нашелся человек, который стал шарить у меня на спине и,
запустив руку под одежды самой богини, которую я нес, у всех на глазах

нашел и вынул золотую чашу… Крестьяне повернули обратно и, пригнав
их в город, сразу бросили в местную тюрьму» (Золотой осел, 9.9—10).
Люди восставали из-за нехватки продуктов питания, что случалось
довольно часто; выражали свое недовольство местными чиновниками во
время театральных представлений, состязаний на колесницах и
гладиаторских игр; участвовали в распрях между разными группами
горожан по-любому поводу, а также из-за соперничества между городами.
Одним из самых известных было настоящее сражение, развернувшееся в
59 г. до н. э. после гладиаторских игр между жителями соседних городов –
Помпеи и Нукерии, о чем более подробно я расскажу позднее. Если
восстание приобретало слишком большой размах, особенно в таких
крупных городах, как Рим, Александрия или Антиох, власти призывали на
помощь войска. Здесь важно отметить, что простые люди при каждом
случае изъявляли готовность самым решительным образом заявить о своем
возмущении. Неправильно полагать, что жестокое поведение толпы или
мятежи происходили каждый день, но они всегда были возможны, и люди
без колебаний присоединялись к толпе.
В магических папирусах мы находим много подтверждений того, что
простые люди постоянно размышляли о проблемах, упомянутых мною.
Таким образом, на основании толкований снов, астрологических прогнозов,
молитв и заклинаний мы можем сделать вывод, что простой люд мечтал о
благополучной жизни, крепком здоровье, достатке, друзьях, уважении
окружающих и счастливой многодетной семье. Кроме того, они думали о
защите от врагов, о победах над соперником – в бизнесе, суде или любви.
Больше всего они боялись ситуаций, которые могли круто изменить их
жизнь: болезней, смерти, ограбления, потери заработка, нищеты и даже
попадания в рабство.

Общественная жизнь
Простые люди активно участвовали в жизни общества. Очень важное
место в ней занимали различные религиозные обряды и празднества.
Истинно народный праздник, например в честь богини Исиды, упомянутый
в «Золотом осле», собирал огромные толпы горожан. Апулей подробно
рассказал о жреце, с которым было связано спасение его героя Луция, но
при этом уделил много внимания описанию массы ликовавших
разряженных людей, высыпавших на улицы на рассвете, еще до начала
священного шествия. Погрузка на корабль, посвященный богине, корзин с
«щедрыми приношениями и сулящими счастье пожертвованиями», как и
восторженное исполнение ритуалов у храма, свидетельствовала о
публичном характере таких празднеств (Золотой осел, 11. 8—18).
Точно так же жители любили дни публичных развлечений, различных
зрелищ. Огромные толпы народа собирались еще до начала представления.
Их развлекали мимы, фокусники и маги, повсюду шныряли уличные
торговцы со сластями. Затем народ устремлялся к аренам и амфитеатрам.
Иногда это были кровавые зрелища гладиаторских боев, но чаще
показывались театральные постановки и выступления циркачей. Хорошим
примером таких публичных зрелищ являлись описанные Апулеем
греческие пиррические танцы и следовавшая за ним пантомима,
изображавшая суд Париса (Золотой осел, 10.29–34).
С таким же энтузиазмом люди собирались посмотреть на казнь
преступников. В романе Апулея таким событием должно было стать
публичное соитие осла с осужденной на смертную казнь преступницей –
вместо того чтобы отдать ее на растерзание диким зверям. Но любое
зрелище служило одной и той же цели – социальному общению. Обычно
это было народное гулянье вечером, накануне казни; прекрасная
возможность собраться, пообщаться и получить бесплатное угощение.
Важную роль в социальной жизни имели различные объединения
людей: домохозяйства, профессиональные гильдии, группы с интересами
или общими целями, например собравшихся для исполнения религиозных
обрядов и ритуалов, похорон членов общины, устройства каких-либо
торжеств. В эти сообщества, или коллегии, входило множество членов.
Самым распространенным типом таких объединений стали домашние
хозяйства, включавшие в себя не только свободных от рождения членов
семьи, но также рабов и вольноотпущенников; женщины тоже считались

его членами. В религиозные общины принимались все без исключения –
мужчины, женщины, свободнорожденные и рабы. Организовывались в
коллегии и труженики одной профессии, например пожарные. Наконец,
были общества, объединенные географическим или этническим
происхождением,
в
них
допускались
свободнорожденные
и
вольноотпущенники, и иногда – женщины.
Элита практически не ощущала потребности в подобных
организациях, за исключением религиозных. У коллегий были богатые
патроны, хотя, как правило, они не принимали участия в регулярных
собраниях. Эти люди представляли собой местную элиту. Таким образом,
помимо «горизонтальных» связей в одном слое населения, союзы
обеспечивали «вертикальную» связь простонародья с представителями
высших классов, обладавшими властью и влиянием.
С точки зрения элиты, социальный характер подобных ассоциаций мог
вызывать проблемы. Правительство римлян всегда с подозрением
относилось к клубам по интересам; так, клубы любителей гладиаторских
игр в Помпеях, очевидно ставших «фанатами» гладиаторов, пришлось
запретить после побоища из-за проигрыша команды, выставленной
жителями их города (Тацит. Анналы, 14.17). Император Траян подчеркнул
позицию власти по отношению ко всякого рода обществам, указав, что все
они всегда становятся «политическими»: «Какое бы имя и по каким бы
основаниям мы ни давали [его] тем, кто будет вовлечен в такой союз, он в
скором времени превратится в гетерию [Траян обозначал этим словом
тайное недозволенное общество] (Плиний Младший. Письма, 10.34). В
современном обществе идут дискуссии по поводу подобных союзов – какие
из них были «законными» и «незаконными», «одобренные» государством
или нет. Здесь важно подчеркнуть, что, несмотря на подозрительное
отношение к ним властей и даже на запреты, общества определенно
оставались широко распространенными и составляли важную часть
социальной жизни простых людей.
Еще одним важным местом общения являлись бани, или термы. В
современных городах, в отличие от бассейнов для плавания, общественные
бани встречаются довольно редко. А в те времена бани имелись в каждом
городе и поселении по всей Римской империи. Широко известны
роскошные бани в Риме и в крупных провинциальных городах.
Аристократы посещали общественные бани, но каждый из них мог иметь и
баню и в своем доме либо принимал приглашение посетить таковую от
своих друзей. В общественных банях простой человек занимался
гимнастикой, получал массаж или лечение с помощью грязей и заодно

общался с друзьями. Герой «Золотого осла» Луций, приехав в Гипату и
остановившись у Милона, убедился, что о его лошади позаботятся, и сразу
отправился в бани. Многие эпизоды в «Сатириконе» Петрония
происходили именно там. В местах постоянной дислокации легионов
обязательно имелись бани для солдат; богатые горожане в качестве
благотворительности строили их для бедных слоев населения. Если форум
являлся центром торговли и осуществления правосудия, то бани – центром
общения. Здесь предлагались еда и напитки, можно было встретиться с
друзьями, узнать новости и обсудить самые разные проблемы
повседневной жизни.
«Тиберий Клавдий Секунд прожил 52 года… Вино, секс и бани
разрушают наше тело, но вино, секс и бани украшают нашу жизнь! Мероп,
вольноотпущенница Цезаря, построила эту гробницу для своего дорогого
друга, для себя и для их потомков» (CIL 6.15258, Рим).
Жизнь не обходилась без различных неприятностей и происшествий:
обманы на рынке, супружеские измены, кража одежды в бане.
Расследованием всех этих случаев, в том числе и краж в банях, занимался
городской префект: «По делам тех, кто за плату хранит в банях одежду,
учрежден судья, чтобы он сам проводил следствие, если (указанные лица)
совершали бы обман при хранении одежды» (Дигесты, 1.15.3.5).
Люди беспокоились, как бы с их женщинами, отправившимися в бани,
не случилась какая беда, как видно из этой официальной жалобы,
найденной в Египте: «От Гиппалия, сына Архиса, казенного крестьянина из
деревни Эвхимерия района Темиста. Десятого тиби, когда моя жена
Аплоуния и ее мать Термия мылись в бане, на них напали Эудамония, дочь
Протарха, Эттитаис, дочь Пииса, Деий, сын Аммония и Геракл и нанесли
моей жене Аплоунии и ее матери множество ударов в деревенской бане, так
что она слегла в постель. Во время драки она потеряла золотую сережку
весом в три четверти, браслет из нештемпелеванного металла весом 16
драхм, бронзовый браслет стоимостью 12 драхм; и Термис, ее мать,
потеряла золотую сережку весом две с половиной четверти…»
(Роулэндсон, № 254).
Но все равно для простых людей посещение бань оставалось
определенно неотъемлемой и приятной частью быта.
Говоря об этом месте, обычно полном мужчин и женщин (для
последних отводились другие часы посещения), мы автоматически
представляем себе сияющие мрамором термы Каракаллы в Риме или
великолепные бани Клюни в Париже, считая их чуть ли не символом
великой римской цивилизации. Отчасти, конечно, так и есть; кого не

поражала роскошь этих заведений? Но за красотой и роскошью отделки
скрывалась воистину ужасающая реальность. И простой народ, и элита
наслаждались в термах уходом за телом и общением с друзьями, и,
очевидно, их совершенно не беспокоило полное отсутствие гигиены. Мы
не знаем, насколько часто менялась вода в бассейнах, но не можем
утверждать, что делалось это регулярно и достаточно часто. Перед мытьем
люди натирались различными мазями, а затем скребницами соскребали с
кожи грязь и пот, а значит, вся эта грязь смывалась служителями прямо в
бассейн. Иногда при термах имелись уборные, но тем не менее многие
пользовались вместо нее бассейном: «Но всегда страшнее и опаснее
облегчаться в божьем храме, на площади, на улице или в бане: это
предвещает божий гнев, великий срам и немалый убыток, а вдобавок – что
тайное станет явным и что сновидца будут ненавидеть» (Сонник, 2.26).
Одним словом, вся грязь, пот, прочие выделения и микробы, с чем
человек приходил в бани, передавались с водой окружающим. Особенно в
помещениях с горячей водой количество вредных бактерий должно было
быть просто астрономическим. Хотя вся эта нечисть с водой наверняка
способствовала распространению всяческой заразы, указаний на то, что
люди осознавали эту опасность, мы не находим. Напротив, доктора давали
своим пациентам рекомендации – «посетить термы», так что больных,
можно сказать, подстегивали (как мы теперь понимаем) заражать своими
болезнями других или приобретать новые хвори в месте, которое должно
было их вылечить. Иногда даже императоры посещали общественные бани
наравне с простыми людьми; впрочем, один из них, Марк Аврелий,
определенно этого избегал: «Вот каким тебе представляется мытье: масло,
пот, муть, жирная вода, отвратительно все» (Размышления, 8.24).
В термах всегда царило шумное оживление. Артемидор отмечал, что
видеть во сне пение в термах означало беду; некоторые тоже думали, что
видеть, как ты сам моешься в бане, не к добру, потому что страшный шум
указывал на беспорядок в жизни. Сенека выразительно жаловался на это,
воображая, что значит работать в жилище, расположенном над публичными
термами: «Сейчас вокруг меня со всех сторон – многоголосый крик: ведь я
живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за
которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи
упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они
трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они
задержат дыханье, выдохи их пронзительны, как свист; попадется
бездельник, довольный самым простым умащением, – я слышу удары
ладоней по спине, и звук меняется, смотря по тому, бьют ли плашмя или

полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, –
тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех,
кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с
оглушительным плеском плюхается в бассейн. А кроме тех, чей голос, по
крайней мере, звучит естественно, вспомни про выщипывателя волос,
который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно
пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь
подмышки, заставляя вместо себя визжать клиента. К тому же есть еще и
пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями,
каждый на свой лад выкликающие товар. Ты скажешь мне: „Ты железный
человек! Ты, видно, глух, если сохраняешь стойкость духа среди всех этих
разноголосых нестройных криков, между тем как нашего Криспа довели до
могилы чересчур усердные утренние приветствия“. Нет, клянусь богом, я
обращаю на этот гомон не больше внимания, чем на плеск ручья или шум
водопада, – хоть я и слышал про какое-то племя, которое перенесло на
другое место свой город только из-за того, что не могло выносить грохот
нильского переката. По-моему, голос мешает больше, чем шум, потому что
отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам»
(Сенека. Письма, 56.1, 2).
Но забудем об этом, главное, термы были местом общения простых
людей и их семей. Дети часто ходили в бани вместе с родителями. Одна
эпитафия из Рима рассказывает нам грустную историю: «Дафна и Кризей,
вольноотпущенники из Лако, поставили этот памятник своему дорогому
Фортунату. Ему было всего 8 лет. Он утонул в бассейне терм Марса» (СIL
6.16740).
Ей вторит еще одна надпись, сделанная самим гравировщиком: «Я,
несчастный отец, вырезал эту надпись для моего сына, который бедняжка,
утонул в бассейне. Он прожил всего 3 года и 6 месяцев» (CIL 9.6318, Чиети,
Италия).
Порой женщинам разрешалось мыться вместе с мужчинами. Помпей
Катусса написал трогательную эпитафию: «Богам подземного мира и в
вечную память о Бландинии Мартиоле, достойнейшей женщине, которая
прожила 18 лет 9 месяцев и 5 дней. Помпей Катусса, житель Секаниана,
штукатур, поставил этот памятник своей несравненной жене, всегда доброй
ко мне, которая жила со мной 5 лет 6 месяцев и 18 дней без ссор и упреков,
и себе, хотя я еще живу. Ты, кто читает эту надпись, пойди в термы Аполло
и помойся, как я делал это с женой. Как я хотел бы снова это делать!!» (CIL
13.1983=ILS 8158, Лион, Франция).
Выходя из дома, места встречи с друзьями или из терм, простой

человек оказывался на улице, где со всех сторон его окружали невероятный
шум и суета. Как и все остальные горожане, он много времени проводил на
открытом воздухе, находил нужные ему товары, особенно продукты в
ларьках, расположенных вдоль всей улицы. У некоторых более приличных
магазинов были свои прилавки. К нему приставали шнырявшие в толпе
нищие, на перекрестках уличные музыканты играли на разных
инструментах, получая за это «кто сколько может». Кого только не было в
этой пестрой толпе: уличные философы, предсказатели, фокусники,
мошенники и ловкачи: «И мы часто видим, как даже в самой страшной
толчее и гвалте человек невозмутимо занимается своим делом; напротив,
человек, играющий на флейте или обучающий этому учеников, целиком
поглощен этим, часто ведет занятия прямо на улице, и ни бурлящие толпы
народа, ни производимый ими шум не отвлекают его; также и танцор или
учитель танцев настолько захвачен своим искусством, что совершенно не
замечает окружающих; то же относится к арфисту и художнику. Но есть и
самое невероятное. Учитель начальной школы сидит со своими учениками
на улице, и ничто в этой суматохе не отвлекает его от процесса обучения.
Помню, однажды, проходя через Ипподром, я видел много людей на одном
месте, каждый из которых занимался чем-то своим: один играл на флейте,
второй танцевал, третий показывал фокусы, еще один вслух читал какую-то
поэму, тот пел, а этот рассказывал какую-то историю или легенду; и,
однако, никто никому не мешал заниматься своим делом» (Дион
Хрисостом, Речи, 20. 9—10).
Большое место в жизни простых горожан занимало общение с
соседями. В свободное от работы время простолюдины часто сиживали в
близлежащей таверне. Достаточно привести один пример. Стенные
росписи в таверне «Семь мудрецов» в Остии отражают юмор завсегдатаев
таких мест. Она была типичной «забегаловкой» без каких-либо претензий
на архитектурные и прочие излишества. Семь мудрецов[1] пользовались
большим уважением среди элиты: их бюсты и изречения украшали богатые
дома. Но на рисунках в таверне семь мудрецов Древнего мира изрекали
истины откровенно порнографического содержания; люди, изображенные
на стенах в процессе облегчения мочевого пузыря, подражали их
высказываниям весьма живописным и вульгарным языком. Наравне с
благородным происхождением и богатством привилегию аристократов
составляло прекрасное образование. Хотя элементарное образование было
доступно и простолюдинам – изречения семи мудрецов распространились в
народе и приобрели характер популярной философии, – тем не менее
насмешка над «утонченным» образованием явно находила отзыв в сердцах

людей. На погребе таверны были нарисованы дорогие вина: в данном
случае объектом насмешки стало выставленное напоказ богатство. Хотя
само «происхождение» не являлось предметом насмешек, оно было связано
с двумя другими свойствами элиты. Это напомнило мне басню о «Войне
между мышами и ласками»; как говорил Федр, иллюстрации к этой басне
стали излюбленным мотивом стенных росписей в тавернах. Итак, мыши и
ласки постоянно воевали друг с другом, и всегда побеждали ласки. Тогда
мыши решили, что им нужен предводитель из элиты, поэтому они выбрали
самую сильную, умную и отважную мышь благородного рождения, чтобы
она обучила их армию. Как только новая элита провела реорганизацию и
обучение своей армии, мыши объявили ласкам войну. Мышиные генералы
прикрепили к своей голове соломинки, чтобы выделяться из общего
войска. Не успело сражение начаться, как мыши стали отступать и
прятаться в свои мышиные норки. К несчастью, высокие плюмажи из
соломинок мешали генералам проскользнуть в узкие отверстия норок – и
ласки всех их переловили и сожрали (Бабрий, 31, Федр, 4.6). Эта всем
известная басня высмеивала самоуверенность, глупость и бестолковость
высокорожденных.
В тавернах и кабачках всегда царили шум и оживление. Там можно
было поесть, выпить, найти женщину, поболтать и посплетничать, сыграть
в кости. Эти контакты соединяли человека с общиной и держали его в
курсе событий, поставляли ему сведения о самых разных событиях,
которые могли изменить его жизнь.
На улице тоже можно было узнать что-то нужное и полезное для
жизни. Книги из-за дороговизны покупали только богатые, зато литература
любого рода передавалась из уст в уста. На перекрестках и в парках поэты
читали стихи, риторы – декламации, и любой мог остановиться и
послушать их. Так что улица предоставляла самые разные развлечения, от
бурной дискуссии бродячих философов до обсуждения политических
вопросов – во всяком случае, в начале существования империи, когда во
многих городах выбирали членов магистрата. Разумеется, все эти
учреждения находились под властью элиты, а местный совет состоял из
прежних членов магистрата, но их деятельность во многом определяла
жизнь простых людей. Помимо повседневных дел магистраты, в частности
эдилы, следили за соблюдением правил бесплатной раздачи хлеба плебсу,
отвечали за устройство публичных развлечений, например гладиаторских
игр и театральных представлений. Так что по экономическим и
социальным причинам о простом народе не забывали. Однако со временем
как в самом Риме, так и в городах империи народные выборные собрания

утратили политическое значение, поэтому местные органы самоуправления
уступили свою власть укрепившемуся правящему классу.
Но в рассматриваемый нами период массы простых людей активно
участвовали в предвыборных кампаниях и в самих выборах. Множество
надписей на стенах в Помпеях с предвыборной тематикой живо
подтверждают их участие в политической жизни, а также иллюстрируют
различное отношение к ней: «Я прошу, чтобы вы выбрали эдила Гая Юлия
Полибия. Он поставляет хороший хлеб!» (CIL 4.4429 = ILS 6412е).
«[Голосуйте] за Марка Кацеллия Маркела, хорошего эдила, который
устраивает великолепные зрелища» (CIL 4.999).
«Прокул, голосуй за эдила Сабина, а он будет голосовать за тебя» (CIL
4635 = ILS 6436).
Другие надписи показывают юмор простых граждан:
«Карманники хотят, чтобы эдилом был Ватия» (CIL 4.576 = ILS 6418f).
«Прошу выбрать эдилом Марка Церриния Ватия. Этого требуют все
закоренелые пьяницы! Написали Флор и Фрукт» (CIL 4.581 = ILS 6418d).
«Торговцы чесноком требуют Гнея Гельвия Сабина» (СIL 4.3485).
Кандидатов поддерживали разные экономические общества:
«Гильдия торговцев фруктами с Гельвием Весталием просит сделать
Марка Голкония Присцеса дуумвиром с юридическими полномочиями»
(CIL 4.202 = ILS 6411а).
«Мельники просят голосовать за Гнея Сабина на должность эдила;
окрестные жители требуют того же!» (CIL 4.7273).
То же делали и религиозные объединения:
«Все почитатели Исиды просят вас голосовать за Гнея Гельвия Сабина
на должность эдила» (CIL 4.787 = ILS 6420b).
Люди объединялись по месту жительства:
«Его соседи требуют выбрать эдилом Марка Лукреция Фронто» (CIL
4.6625).
«Прошу вас, о соседи, выбрать главным магистратом с судебной
властью Луция Статия, человека, достойного ваших голосов. Написал
Эмилий Селер, ваш сосед. Если кто-то это сотрет, чума на твою голову!»
(CIL 4.3775 = ILS 6409).
«Люди, живущие около Форума, прошу голосовать за…» (CIL 4.783).
Даже женщины, не имевшие права голосовать, вставили свое слово:
«Выберите эдилом Гнея Сабина. Об этом просит вас Юния» (CIL
4.1168).
Трудно сказать, сколько надписей представляли собой действительно
народные требования, так как большинство их кажется написанными

профессионалами. Поскольку выборы происходили каждый год, обращения
приходилось постоянно обновлять, понятно, что для этого в каждую
предвыборную кампанию к работе привлекались жители городов. Тем не
менее справедливо будет сказать, что люди все-таки знали о выборах и
обсуждали их в банях и тавернах; возможно, многие из них участвовали в
предвыборной кампании и выборах, что само по себе являлось ярким
событием с бесплатными угощением и напитками. Со временем эта
политическая деятельность угасла, но в разных городах империи люди
уделяли ей серьезное внимание, тем более что от избранных чиновников
зависела их повседневная жизнь. Пока же эта деятельность существовала,
улица оставалась важным местом для обсуждения и агитирования.

Заключение
Каждодневная жизнь простых людей в Древнем Риме и империи
проходила в заботах о семье, своем деле и в тревогах, свойственных
большей части человечества. Поэт Гораций, сын вольноотпущенника,
описывал это так:
Волтеем зовут его, Меной;
Служит глашатаем, ценз невелик, безупречен; известен
Тем, что умеет спешить иль помедлить в свой час, заработать,
Также прожить; рад друзьям небогатым и скудному дому,
Зрелищам рад, а дела все прикончив – и Марсову полю
(Послания, 1.7.55–59).
Жизнь простых людей очень отличалась от жизни элиты, однако им
приходилось соприкасаться друг с другом по делам, судебным спорам, в
случае необходимости донося до нее свои проблемы в форме мятежей. Но в
основном они гораздо больше общались с такими же, как они, простыми
женщинами, а также с вольноотпущенниками и рабами. Они шли
собственным путем, ориентируясь на свои нравственные идеалы, жили в
постоянном страхе, но надеялись и верили, что сверхъестественные силы,
магия и религия объяснят им этот сложный мир и подскажут, как в нем
выжить.

Глава 2. Жизнь простых женщин
Положение женщин в греко-римском обществе определялось взглядом
мужчин на их роль и место, было четко сформулировано элитой, но
усвоено и простыми людьми. Хотя в реальной жизни этот взгляд
выработался сам собой, идеал прекрасно выразил Иоанн Златоуст, который,
описывая разделение мужских и женских ролей в обществе, отразил
представления классического древнего общества: «Жене вверил [Бог]
управление домом, а мужу предоставил все гражданские дела,
производимые на торжище, в судилищах, советах, на войне и другие
подобные. Если жена не может бросать копья, метать стрелы, зато умеет
управлять веретеном, ткать полотно и с успехом производить другие
подобные дела домашние. Не может давать мнения в совете, зато может
давать голос дома и часто, когда муж советует что касательно дома,
оказывается, что совет жены гораздо превосходнее. Не может она
заведовать народною казною, зато может воспитывать детей, может
замечать худые намерения служанок, наблюдать за честным поведением
слуг, освобождая мужа от всех сих беспокойств, сама заботясь в доме о
кладовых, рукоделиях, приготовлении пищи, приличии одежды и всем
другом, чем непристойно заниматься мужу, да и нелегко, хотя бы он тысячу
раз принимался за то» (Мысли о христианском браке, 4).
Исходя из этого идеала, в древнем античном обществе утвердилось
мнение о физическом и интеллектуальном превосходстве мужчины над
женщиной. Мало кто из мужчин возразил бы Платону, когда в своей пьесе
«Вакханки» (41) он писал: «Нет более жалкого существа, чем женщина».
Убеждение, что лишь мужчина достоин жизни, было настолько глубоким,
что породило сцену, изложенную в неканоническом Евангелии от Фомы,
где Марии, матери Иисуса, нужно было стать мужчиной, чтобы преуспеть:
«Симон Петр сказал им: „Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины
недостойны жизни“. Иисус сказал: „Смотрите, я направлю ее, дабы сделать
ее мужчиной, чтобы она также стала духом живым, подобным вам,
мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдет в
Царствие Небесное“» (Фома, 114).
Артемидор часто выражал презрение к женщинам: так, если мужчина
ассоциировался с правой стороной головы, то женщина – с левой (Сонник,
1.21); сон о том, что мужчина превращается в женщину, является дурным
знаком (Сонник, 1.50). Вообще толкование снов и астрологические

предсказания неизменно ориентировались на мужчин. Они всегда считали
женщин существами беспомощными и нуждавшимися в защите от всякого
рода обманов; физически слабыми, непригодными к труду из-за
вынашивания детей, неопытными (и они действительно не разбирались в
«мужских» вещах); зависимыми от родственников-мужчин или опекунов в
отношении собственности, закона и т. п.; сплетницами, эмоционально
неуравновешенными, изменчивыми, уязвимыми и похотливыми.
И однако, те же мужчины ценили своих жен. Две надписи на одном
надгробии являются одними из самых трогательных в латинской
эпиграфике. Вот что писал муж: «Я – Луций Аврелий Гермион,
вольноотпущенник Луция, мясник, работающий на холме Виминал. Эта
женщина, Аврелия Филемато, вольноотпущенница Луция, которая ушла из
жизни раньше меня, моя единственная жена, целомудренная телом,
преданно любившая своего верного мужа, жила равной ему в верности, без
себялюбия, которое отвлекало бы ее от долга ее».
А вот с какой любовью Аврелия относилась к мужу: «Это Аврелия
Филемато, вольноотпущенница Луция. При жизни меня звали Аврелией
Филемато, благонравной, презирающей подлость толпы, преданной своему
мужу. Он был тоже из вольноотпущенников, теперь разлучен со мной, увы!
Он был для меня больше чем отец. Он взял меня к себе на колени, когда
мне было 7 лет, – и теперь, спустя сорок лет я умерла. Он был первым
среди людей, потому что я была ему преданной и верной супругой» (CIL
1.1221 = CIL 6.9499 = ILS 7472, Рим).
Аврелия Филемато служит примером идеальной женщины, когда
хвалит свою скромность, превосходство, честность и преданность; она
сама выражает этот идеал, но, поскольку муж пережил ее и поставил ей
памятник с этой надписью, мы можем предположить, что это его чувства,
хотя она вполне могла их разделять. В коллекции древнегреческих и
древнеримских эпитафий Ричмонда Лэттимора женщин чаще всего
называют красивыми, любимыми (дорогими, милыми, доброго нрава),
плодовитыми, целомудренными и хорошими хозяйками. Больше всего
превозносятся в эпитафиях такие достоинства женщин, как верность,
благонравие и трудолюбие. И конечно, жена должна знать свое место, не
проявлять высокомерия в присутствии мужчин; ей подобает «учиться в
безмолвии со всякою покорностью. А учить жене не позволяю, ни
властвовать над мужем, но быть в безмолвии» (1 Тимофей, 2: 11).
Женщина являлась для мужчины лишь средством достижения цели;
возможно, она и сама себя так воспринимала. Целью мужчины считались
создание семьи и обзаведение потомством, чтобы было кому передать в

наследство нажитое имущество или свое дело. Иногда женщина помогала
мужу, например торговала с ним в лавке, но если бы она вздумала
самостоятельно заняться каким-то делом, то наверняка вызвала бы
всеобщее осуждение. Здесь стоит отметить, что ни в нашей литературе, ни
в археологических источниках практически невозможно обнаружить
взгляды, которые были бы выражены самими женщинами. Пожалуй,
исключением являются эпитафии (если предположить, что некоторые
действительно сочинены женщинами) и египетские папирусы. Но даже в
них я не нашел противоречий с мироощущениями мужчин или какого-то
иного представления мужчин о месте женщины в обществе. Хотя нам
показалось бы это странным, не следует думать, что втайне женщины
всегда мечтали об «эмансипации». Насколько мы знаем или можем
представить исходя из сравнительного анализа имеющихся сведений, ни
одна из них и не помышляла о какой-то иной жизни, не питала никаких
скрытых устремлений. Мы не находим ни малейших намеков на то, что в
классическом Древнем мире женщина мечтала о жизни, отличавшейся от
той, какая досталась ей в удел, – свойственное ей мировоззрение не давало
почву для выработки альтернативного устройства жизни. Поэтому
правильным будет вывод, что женщины мирились со своим положением,
которое нам представляется угнетенным и зависимым, и хотели только
большего благополучия и достатка, порой выходя за границы дозволенного,
но в большинстве случаев строго соблюдая их, порой восставая против них,
но никогда не ниспровергая их. Взяв это предположение за основу, мы и
постараемся написать правдивую картину жизни простой женщины и ее
мировоззрения.
Это правда, что женщины оставались далеки от общественной жизни.
Ограниченные в гражданских правах, они не могли участвовать в
голосованиях и быть избранными, не имели доступа к широкому
образованию. Но с другой стороны, глядя на женщину, занимавшую
отведенное ей место в обществе, мы видим, что она вела далеко не столь
замкнутую и ограниченную жизнь, как об этом писала элита. Женские
письма, найденные в Египте, показывают живой и здравый разум их
авторов. Женщина предстает перед нами далеко не робким существом,
сидевшим взаперти и занимавшимся исключительно семьей и домашним
хозяйством. К огромному сожалению, в них редко говорилось о
«сокровенном». Зачастую туманный характер написанного создает
впечатление, что авторы опасались, как бы эти послания не попали в чужие
руки; они крайне редко «делятся» своими мыслями и чувствами, в отличие,
например, от писем Цицерона. Однако общее впечатление сводилось к

тому, что эти женщины очень ответственно и предусмотрительно
подходили к решению важных проблем.
«Дамы» вовсе не сидели взаперти; они ходили за покупками, по
различным хозяйственным делам, участвовали в религиозных обрядах и
празднествах, были заметны в толпе во время часто происходивших
волнений народа. Филон Александрийский, осуждая такие уличные
мятежи, подтверждал, что в них участвовали представительницы слабого
пола: «Если какая-нибудь женщина, услышав, что на ее мужа напали,
движимая любовью к своему мужу, должна подчиниться охватившим ее
чувствам и броситься к нему на помощь, все равно она не должна вести
себя так же дерзко и смело, как мужчина, противоречить женской природе;
но, продолжая помогать мужу, должна оставаться женщиной. Ибо было бы
ужасно, если женщина, желая избавить своего мужа от оскорблений,
подставила бы под них себя, чем выставила бы жизнь человека как полное
бесстыдство и подверженную серьезным упрекам за свою неисправимую
смелость; ибо разве женщина может ругаться на площади и давать волю
своему невоздержанному языку?.. Но, как это сейчас бывает, некоторые
женщины дошли до такой степени бесстыдства, хотя они и слабый пол, что
не только дают волю своему языку и бранятся среди толпы мужчин, но
даже плюют в них и колотят их, хотя их руки больше привыкли к прялке и
ткацкому станку, чем к боксерскому бою. Есть и другие вещи, которые
можно стерпеть, но воистину отвратительно, если женщина доходит до
такой наглости, что хватает за гениталии одного из ссорящихся мужчин.
Так что не позволяйте такой женщине оправдываться тем, что она сделала
это, чтобы помочь своему мужу; но осудите ее и подвергните наказанию за
ее чрезмерную дерзость, чтобы, если ей снова захочется совершить такое
оскорбление, она не смогла этого сделать; и чтобы другие женщины,
способные на такие опрометчивые действия, под страхом наказания
научились бы проявлять скромность и сдерживать себя» (Филон
Александрийский. Особенные законы, 172–175).
Разумеется, в зависимости от местных условий и обычаев,
представительницы прекрасного пола по-разному проявляли себя в
обществе. В одних странах они вынуждены были скрываться от
посторонних, практически жить затворницами; если же им приходилось
выходить на улицу, их обязывали покрывать головы накидками, чтобы
окружающие не видели их лиц (Петроний. Сатирикон, 14, 16), а в других
странах было принято, чтобы женщина полностью скрывала свое тело под
покрывалом. Ей постоянно приходилось следить за собой, чтобы не
нарушить «приличия». Так, хотя женщинам позволялось посещать с

мужьями церковные службы, Павел требовал, чтобы они хранили там
молчание, а «если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том
дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1
Коринфянам, 14: 33–35). Но если семья имела мало рабов или их вообще в
ней не было (а такие семьи составляли большинство), муж не мог
запретить женщине покидать дом – ведь, пока он работал, кто-то должен
был покупать продукты и одежду, выполнять какую-то домашнюю работу.
Но даже в своем доме она могла столкнуться с посторонними людьми.
Павел в Послании к Тимофею писал о бессовестных людях, что
«вкрадываются в дома и обольщают женщин, утопающих в грехах,
водимых различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущих
дойти до познания истины» (2 Тимофей, 3: 3–7). Так что «дамы»
оказывались в самых разных житейских ситуациях.
Подавляющее большинство женщин были обязаны вести хозяйство и
заботиться о семье. Часто представленный в литературе идеал женщины,
сидевшей за прялкой или ткацким станком и беспокоившейся о домашнем
хозяйстве, в целом соответствовал нормам общества доиндустриальной
эпохи. Девочкам с раннего детства внушали, что в будущем их ждут
замужество, а также рождение и воспитание детей. Усвоив это
предназначение, девушка обретала некую основу своей жизни и на примере
собственных родителей училась справляться с проблемами, с которыми она
могла столкнуться в дальнейшей жизни. По мере взросления и
превращения в «почтенную матрону» она набиралась опыта и осознавала
значение ценностей жизни, вследствие чего ее роль в семье возрастала.
Однако на протяжении этого периода законы и традиции отгораживали ее
от мира мужчин. Как уже говорилось, женщина не являлась субъектом
гражданского права, а потому нуждалась в опекуне, за исключением какихлибо необычных ситуаций, например, если ей нужно было написать
завещание, заключить какую-либо сделку или совершить какие-то
действия, как это было с Аврелией Аммонаией из Оксиринха:
«[Просьба] К Гаю Валерию Фирму, префекту Египта, от Аврелии
Аммонаии. Прошу тебя, господин, дать мне в опекуны Аврелия
Плутаммона на основании закона Юлиана и декрета сената. Писано в
консульство наших правителей Филиппа Августа (во второй раз) и
Филиппа Цезаря» (AD 247).
«[Ответ] Для того чтобы… не считалась отсутствующей, я назначаю
Плутаммона опекуном в соответствии с законом Юлиана и Тициана. Я
ознакомился с этим» (Роулэндсон, № 140).
Женщина приобретала гражданские права в том случае, если у нее

было трое детей (вольноотпущеннице для этого полагалось иметь четверых
детей). Грамотная Аврелия Таис обращалась с просьбой о наделении ее
этим правом:
«…[Давнишние законы], высокочтимый префект, позволяют
женщинам, имеющим троих детей, быть самой себе хозяйкой и действовать
без опекуна в любых деловых вопросах, особенно тем, кто умеет писать [на
самом деле об этом в законах не говорится]. В связи с этим, поскольку
судьба подарила мне счастье иметь детей, и к тому же я грамотная
женщина и умею писать, я полностью полагаюсь на вас и обращаюсь к вам,
досточтимый господин, с этим заявлением, чтобы вы предоставили мне
право без препятствий довести до конца те сделки, которые я до сих пор
заключила, и прошу вас без предубеждения к моим правам принять его в
вашем уважаемом учреждении, чтобы я могла получить вашу поддержку и
выразить мою бесконечную благодарность. Конец. Это заявление
отправила я, Аврелия Таис, также называемая Лоллиана. Год 10, месяц
эпифи 21».
«[Ответ] Твое заявление будет принято к сведению» (Роулэндсон,
№ 142).
Но высокая детская смертность, незнание законов и полновластность
мужчин зачастую лишали женщин таких прав.

Замужество и секс
В низших слоях общества, у людей, которых я называю простыми,
существовали врожденный инстинкт продолжения рода и желание
вырастить себе помощников, что подталкивало их к браку. Такое
стремление подтверждается толкованием сна у Артемидора: «Если
мужчина превратится в женщину, это к добру для бедняка… так как он
получит себе кормильца, как женщина…» (Сонник, 1.50). Тот факт, что
женщина тоже думала о замужестве, виден из такого вопроса в
«Предсказаниях Астрампсихия»: «Выйду ли я замуж и будет ли брак
выгоден для меня?» (Роулэндсон, № 247). Женщин интересовало, какой
муж им достанется. «Кармен…» (2.3–4) перечисляет по разным гороскопам
все возможности будущего «дамы»: останется незамужней; у нее будет
несколько мужей; супругом окажется старик; «ее дед, или дядя по отцу, или
дядя по матери, или один из тех, кто состоит с ней в родстве»; он будет
очень властным; им станет пришлый солдат; человек, известный в его
городе; бабник. Замужняя жизнь могла принести «бесчестье, разврат и
гибель», и женщина имела право потребовать развод, если муж много пил,
изменял ей или грубо с ней обращался. Но все это не лишало их желания
создать семью.
Некоторые особы даже преследовали мужчин и заставляли их
жениться на себе: «Одному человеку приснилось, что за ним гонится
знакомая женщина и хочет набросить на него плащ, по-латыни называемый
paenula, а у плаща в середине распороты швы, и, как он от нее ни
увертывался, она добилась своего. Эта женщина в него влюбилась и против
его воли вышла за него замуж, но спустя несколько лет развелась, потому
что плащ, как сказано, был с распоротым швом» (Сонник, 5.29).
Для достижения своей цели «дамы» прибегали и к магии:
«[Я заклинаю] Аритокуда и женщин, которых увидят с ним. Пусть он
никогда не женится на другой женщине или молоденькой девушке [кроме
меня]» (Гейгер, № 23).
«Я призываю тебя, кто сотрясает весь мир, кто сокрушает горы и
выбрасывает их из моря, который всю землю заставляет дрожать, а потом
снова заселяет ее. Я призываю тебя, кто пишет знаки на небесах, на земле и
на море, привести Урбана, сына Урбаны, и соединить его в качестве мужа с
Домицианой, дочерью Кандида, чтобы он любил ее, не мог спать от
желания к ней, умолял ее и просил, чтобы она возвратилась в его дом и

стала его женой…» (Гейгер, № 36).
Для того чтобы брак древнеримского гражданина считался законным,
требовалось соблюдать четыре принципа: оба партнера должны быть
свободными; не иметь никаких законных препятствий к браку; достигшими
половой зрелости; иметь согласие соответствующих сторон (т. е. мужчины,
женщины и их родителей). Не нужно было получать разрешение властей на
брак и его регистрировать, а также сопровождать его каким-либо
религиозным обрядом либо отмечать торжеством в своем кругу (хотя
обычно делали и то и другое).
Важной частью каждого брака являлось приданое; у простых людей
его стоимость была незначительной, но достаточной по меркам
представлений жителей о хозяйстве. Например, Джейн Роулэндсон
приведена масса египетских документов на эту тему: № 252 принес с собой
приданое, довольно ценное для «бедной деревенской семьи» (в виде
одежды и ювелирных украшений) на сумму в 200 драхм; № 127 имел
договоренность о примерно такой же стоимости приданого, состоявшего из
одежды и украшений; № 128 оценивал приданое в 200 драхм, и, когда жена
потребовала вернуть свое имущество, ему пришлось продать дом и участок
земли, чтобы набрать эту сумму; № 129 получил немногим больше 240
драхм в виде одежды и украшений и 120 драхм в деньгах; у № 132
оказалось всего 72 драхмы в (неофициальном) приданом. Сравните с
приданым элиты (№ 141), которое составляло половину золотого таланта в
виде товаров и украшений на сумму 1,5 тыс. драхм, одежды стоимостью
5 тыс. драхм, а также 4 таланта и 2 тыс. драхм наличными.
Поскольку в случае развода приданое возвращалось, оно давало
женщине некий рычаг воздействия на мужа, который часто нуждался в нем
и надеялся его унаследовать. Следовательно, за женой признавалось право
владения своим приданым. Она могла быть недовольной тем, как муж
распоряжался ее «богатством»: «Приданое жены повреждено, и она
накинется на него как жгучий огонь, из-за женщин, и на этом браку придет
конец» (Кармен, 2.1). В случае развода женщина почти всегда пользовалась
своим правом потребовать (или просто забрать) свое приданое. В комедии
Плавта «Клад» Мегадор рассуждал о том, что такие жены властвуют и
распоряжаются своими мужьями; и ему очень хотелось взять жену без
приданого, что позволило бы ему держать ее под контролем.

Любовь в браке. Аврелий Гермион и его жена Аврелия Филемато
описали в собственной надгробной надписи свои прекрасные супружеские
отношения: «Это Аврелия Филемато, вольноотпущенница Луция. При
жизни меня называли Аврелия Филемато, добродетельная, скромная,
презирающая нечестивость толпы, верная своему мужу. Он тоже был
вольноотпущенником и теперь, увы, покинул меня. Он был для меня
больше чем отцом. Он взял меня к себе на колени, когда мне было всего 7
лет, – теперь, через 40 лет, я умерла. Все ему удавалось благодаря моей
постоянной преданности» (CIL 1.01221 = CIL 6.9499 = ILS 7472, Рим).
Надгробный рельеф, обнаруженный в 1593 г. в могиле вблизи Виа Номента
на, Рим; хранится в Британском музее, Лондон. Фото любезно
предоставлено Британским музеем
При всем этом женщина практически всю жизнь подчинялась
мужчине. До замужества это был ее отец; не совсем ясно, под чьей властью
находилась замужняя женщина – мужа или отца; но, согласно обычаю,
жена переезжала жить в дом мужа.
Приходилось ли ей испытывать на себе борьбу власти отца и мужа?
Артемидор дает толкование следующего сна: «Одному человеку
приснилось, будто отец забирает его сестру из дома ее мужа и отдает в
жены другому» (Сонник, 5.43) Если бы такое не случалось в реальной
жизни, то как мог толкователь объяснить смысл этого сна? Но вопрос в
другом – насколько часто это происходило? Случай, приведенный

Роулэндсон под № 138, иллюстрирует египетский закон, по которому отец
настаивал на своем праве забрать дочь, выданную замуж против ее воли,
однако римские власти отказали ему, считая это требование чрезмерным.
Затем последовали пояснения: поскольку отец основывал свое право на
египетском (т. е. греческом) законе, а не на римском, то римский принцип
patria potestas («абсолютная власть отца») не мог быть применим. В жалобе
жена уверяла, что представила все документы, «полностью
подтверждающие, что женщины, достигшие совершеннолетия, являются
самостоятельными и независимыми и могут по своему выбору остаться у
мужа или уйти от него; и… что они не подчиняются своему отцу…»
Префект, рассматривавший жалобу, постановил: «Главный вопрос – это с
кем замужняя женщина хочет жить». Видимо, традиция была на стороне
женщины, фактически перешедшей во власть мужа; и после брака дом
мужа становился и ее домом.
Хотя люди могли пожениться, полюбив друг друга, романтическую
любовь обычно не принимали в расчет при заключении брака. К ней
относились с подозрением, считая, что она скрывает истинную натуру
человека, как в басне про ласку-невесту: «Одна ласка страстно полюбила
красивого мужчину. Афродита, мать всех страстей, удовлетворила ее
просьбу и превратила ее в женщину такой красоты, чтобы он поневоле ее
полюбил. Как только этот мужчина ее увидел, его охватила безумная
страсть, и он захотел, чтобы она стала его женой. Свадебный пир был в
самом разгаре, когда мимо пробежала мышь. Невеста вскочила со своего
ложа и погналась за ней. Торжество закончилось шумным скандалом.
Любовь хорошо подшутила над ним. И он оказался побежден истинной
природой» (Бабрий, 32).
Афористические
высказывания
также
пренебрежительно
характеризуют романтическую любовь как заблуждение. Трудно сказать, в
граффити в Помпеях о чем говорилось – о романтической любви или о
соперничестве мужчин? Например, «Вибий Реститут лежит здесь в
одиночестве и тоскует по своей Урбане» (CIL 4.2146) – но если это один и
тот же Реститут, то он тоскует не только по Урбане: «Реститут часто
обманывал многих девушек» (CIL 4.5251). Что бы ни писали на стенах
юные пастушки, брак являлся слишком важным предметом, чтобы решение
о нем принималось на основе романтических чувств; на кону были
продолжение рода и имущество – даже в семьях бедняков, а тем более
среди более или менее состоятельных простых людей.
Основным предназначением женщины, как о том говорилось в
фольклоре, оставалась семья; остальные области деятельности ей были

заказаны (в пословицах часто высмеивались слабость и трусость женщин).
Но в семейной жизни случалось всякое, хотя идеалом, конечно, считался
брак мирный и счастливый. Это подтверждают множество эпитафий:
«Это надгробие Гай Аоний Виталис установил в память Атилии
Максимины, несравненной жены, благочестивейшего нрава, которая без
каких-либо ссор жила со мной 18 лет 2 месяца и 9 дней; всего ей было 46
лет, она вела достойную жизнь, славилась своим добрым именем, [была]
моим вечным утешением. Прощай навсегда» (CIL 5.3496 = ILS 8457,
Верона, Италия).
«Помпилий Антиох, ее муж, поставил сей памятник Цецилии Фестиве,
своей дражайшей и любимой жене, трудолюбивой и достойной всяческих
похвал, которая в мире и согласии жила со мной 21 год» (CIL 9.3215 = ILS
8433, Корфинио, Италия).
В брачном контракте, найденном в Египте, говорится, что супруги
должны хранить верность друг другу, питать взаимное уважение и
добросовестно исполнять свои обязанности. Следовательно, в идеальном
браке царили либо любовь, либо уважение и преданность друг другу.
Однако на деле счастливая семейная жизнь оказывалось редкостью:
Артемидор замечал, что сон о свадьбе «предвещает ссоры и скандалы. Ибо
брак не может быть без ссор» (Сонник, 2.65). «Кармен…» тоже ясно
указывал на это. Гороскопы Дорофея предсказывали самые разные вещи:
хорошую жену мужчине; счастье отцу ребенка или, напротив, «несчастье,
позор, тревогу и горе из-за женщин». В других случаях гороскоп
предупреждал, что жена может оказаться распутной, знак «показывает
несчастье в браке из-за мужчин или из-за женщин, так что его жизнь
превратится в горе и несчастье из-за женщин…» (Кармен, 2.1).
Несмотря на явное доминирование мужей, жены были их активными
партнерами и отнюдь не тушевались. Основной обязанностью женщины
оставались ведение домашнего хозяйства, забота о еде, одежде и
воспитание детей. Эти ожидания перешли и в христианство. Около 200 г.
святой Климентий замечал, что женщина «предназначена для рождения
детей и ведения домашнего хозяйства» (Сборники (Стромат), 4.8.58.2 –
60.1, Роулэндсон, № 51). Но, кроме того, она должна была соблюдать
определенные нравственные правила. В «Амфитрионе» Плавта Алкмена
говорит:
Что приданым называют, мне то не приданое.
Целомудрие, стыдливость, страсти укрощенные,
Пред богами страх, согласье в доме с мужниной родней,

Долг любви дочерней, щедрость, помощь всем порядочным
Людям, мужу угожденье – вот мое приданое.
Сосия: Если это так, клянусь, я – вот из женщин лучшая!
(Амфитрион, 839–843)
Здесь для комического эффекта допущено преувеличение, но
перечислены все те качества, какие мы видим в эпитафиях, посвященных
хорошим женам. Превыше всего ценилось целомудрие. Эта надпись из
Рима говорит о высокой оценке мужчинами нравственной чистоты
женщин: «Тит Флавий Флавиан установил этот памятник Папине
Фелисите, которая прожила 25 лет 5 месяцев и 25 дней. Она была
добродетельнейшей и целомудреннейшей из жен» (CIL 6.23773 = ILS 8441,
Рим).
Или вот эта эпитафия из Северной Африки: «Постумия Матронилла
была несравненной женой, прекрасной матерью и заботливой бабушкой,
целомудренной,
верной,
трудолюбивой,
умелой,
бережливой,
внимательной, серьезной, всю жизнь преданной одному мужу, с которым
только и делила постель, матроной усердной и верной, которая прожила 53
года 5 месяцев и 3 дня» (CIL 8.11294 = ILS 8444, Джабал аз Заатли, вблизи
древнего Телепта).
Как видим, в надписи, посвященной Постумии, наравне с другими
достоинствами восхваляются ее хозяйственность и бережливость; подобно
ей, жена должна была преданно заботиться о членах семьи. Хотя,
предположительно, простые мужья, как и аристократы, покупали своим
женам наряды, желая похвастаться своим достатком, обычай требовал от
женщин скромности в одеянии: «Чтобы также и жены, в приличном
одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением
волос, не золотом, не жемчугом, не многоценной одеждою» (1 Тимофей, 2:
9, см. также Петр, 3: 3–4). И еще одно требование предъявлялось
женщинам – поддерживать хорошие отношения с мужем. Помимо
отсутствия ссор, женщина обязывалась полностью подчиняться воле мужа.
Артемидор писал: «Псы разъяренные, лающие или кусающие сулят обиды
со стороны жены и домочадцев…» (Сонник, 2.11). «Точно так же [т. е. как
рабы относятся к своим хозяевам] и вы, жены, повинуйтесь своим
мужьям…» – советовал Петр (1 Петр, 3: 1). Однако мужьям нельзя было
бездумно пользоваться своей властью, говорил Петр и требовал, чтобы они
«обращались благоразумно со своими женами, оказывая им честь как более

слабому полу…» (1 Петр, 3: 7).
Жена должна была не только сама быть достойной, но и «вразумлять
молодых любить мужей, любить детей, быть целомудренными, чистыми,
попечительными о доме, добрыми, покорными своим мужьям…» (Тит, 2:
4).
В традиционном представлении римской элиты брак был союзом по
расчету, который взрослые устраивали для своих детей; главный смысл
этого – продолжение рода, обеспечение семейного благосостояния и
могущества; в таком браке жена «ложилась в постель и думала о Риме»,
т. е. холодно принимала ласки мужа, тогда как мужчина удовлетворял свои
сексуальные потребности не только с ней, но еще и с наложницами,
продажными женщинами и рабынями. Такой взгляд не совпадал с
описаниями теплой и дружной семьи, отраженными в надгробных и других
надписях, сделанных от имени простых людей или даже изредка
появлявшихся в произведениях элиты. И хотя у нас нет прямых сведений о
супружеской жизни римлян, мы можем полагать, что исходя из их
социальных и религиозных представлений половые отношения в браке
представлялись им не столько наслаждением, сколько необходимостью
рождения детей с целью продолжения рода.
Тем не менее секс был естественной составляющей жизни женщины в
браке. Он отражал доминатно-подчиненный характер отношений мужчины
и женщины в обществе, но при этом жена должна была проявлять себя как
хороший партнер. В свадебной песне поэта Катулла давался такой совет
молодой жене: «Ты ж, супруга, коль просит муж, берегись, не отказывай,
чтоб не шел он других просить» (Стихотворения, 61.144–146). Артемидор
подтверждал такой взгляд, распространенный среди простого народа:
«Соединяться со своей женой, когда она к тому охотна, податлива и не
противится, одинаково к добру для всех: ибо жена есть для сновидца его
ремесло или занятие, доставляющее ему удовольствие, или же то, над чем
он начальствует и властвует, как над женой. Сон означает, что от всякого
такого будет ему выгода, потому что и от выгоды людям приятно, и от
любовных соединений приятно. Если, однако, жена неподатлива и
противится, то значение сна противоположное» (Сонник, 1.78).
Легко представить, как «опытные жены» советовали вступавшим в
брак девушкам подчиняться желаниям мужей; «мужчины всегда будут
мужчинами» – этим выражением подчеркивалась психологически
зависимая роль жены в сексе с мужем наравне с обязанностью рожать
детей. Откровенная демонстрация беззащитности целомудренных женщин
перед сексуальностью мужчин в таких торжествах, как, например,

луперкалии[2] либо в виде изображения полового члена, «встречавшего»
публичных женщин в мужских банях, где они приносили жертвы Мужской
Фортуне (Овидий, Фасты, 133–156), напоминала им, что мужчина – это
хозяин и творец, а женщина – лишь сосуд, и ее долг – подчиняться его воле.
Открытые аллюзии с сексом мы находим повсюду. В частности, в
Помпеях, сверху и над изображением символа сексуальной и физической
силы мужчины – фаллоса, имеются надписи «здесь обитает счастье» («hic
habitat felicitas») (CIL 4.1454). Но мужчины более или менее открыто
вступали в связи с рабынями или гетерами; женщины же должны были
блюсти целомудрие, поэтому «сексуальные радости» приличных жен
ограничивались отношениями с мужем. Разумеется, она могла получать
удовольствие от секса, и даже должна была это делать, поскольку ее долг –
зачать и выносить ребенка. Врачи Гиппократ, Гален и Соран связывали
женский оргазм или, по крайней мере, согласие на секс с зачатием. Так что
в русле основного предназначения женщины – рождения детей –
удовольствие от секса не только допускалось, но было даже желательным.
Естественно, диапазон удовольствия от акта слияния варьировался от
«радостного исполнения своего долга» до сексуальных эксцессов. В
Первом послании коринфянам (7: 2–6) Павел называл занятие жены сексом
«долгом»: «Муж оказывай жене должное благорасположение, подобно и
жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не
властен над своим телом, но жена. Не уклоняйтесь друг от друга, разве по
согласию… (ср. с Первым посланием к фессалоникийцам, 7: 2–6).
Гален одобрял характер сдержанных, но все же потенциально
приятных супружеских отношений, когда хвалил христианское
«воздержание в соитии»; Сенека также восхвалял скромность жены. Если
верить Лукрецию, в супружеских сношениях придавалось особое значение
позам:
Также и способ, каким предаются любовным утехам,
Очень существен, затем, что считается часто, что жены
Могут удобней зачать по способу четвероногих,
Или зверей, потому что тогда достигают до нужных
Мест семена, коль опущена грудь и приподняты чресла.
(О природе вещей, 4.1263–1267)
«Поза миссионера» вела к бесполезной развратной страсти и к

«прерыванию полового акта» как способу избежать беременности:
И в сладострастных отнюдь не нуждаются жены движеньях.
Женщины сами себе зачинать не дают и мешают,
Если на похоть мужчин отвечают движением бедер
И вызывают у них из расслабленных тел истеченье.
Этим сбивают они борозду с надлежащей дороги
Плуга и семени ток отводят от нужного места.
Эти движенья всегда преднамеренно делают девки,
Чтоб не беременеть им и на сносе не быть постоянно.
И утонченней дарить мужчинам любовные ласки.
(О природе вещей, 4.1268–1273)
Что касается другой стороны супружеского секса, то здесь имеет
смысл привести изречение Публия Сира: «Уступчивая жена отвращает
мужа от проституток» (Сентенции, 492). Учитывая сексуальную
изощренность публичных женщин, жене приходилось проявлять не
меньшее искусство.
Хотя слабому полу позволялось получать удовольствие от
«естественного» секса, вообще девиантное поведение (любые сексуальные
действия, кроме предназначенных для зачатия) в супружеской постели
строго осуждалось. Федр писал в одной своей басне: «Затем, используя тот
же материал, Прометей сделал женский язык из плоти ее половых органов.
Вот что объединяет непристойные действия обоих» (Басни, 4.15). Но
некоторые супруги определенно занимались оральным сексом: Фирмиций в
одном из своих астрологических прогнозов замечал: знак указывает, что
муж и жена «используют неподобающие сношения», вероятно имея в виду
оральный секс (Математика, 6.31.38–39). И Артемидор проявлял свою
осведомленность о разнообразии половых сношений, когда упоминал
супругов, которые во сне совершали половые акты, используя все
традиционные и запретные позы и акты, хотя его толкования всегда
основывались на главном принципе: доминантное положение – к добру,
подчиненное – к беде.
Трудно сказать, насколько среди простых женщин было
распространено лесбиянство, но такие отношения определенно
существовали. Псевдо-Лукиан писал: «Если же, по-твоему, пристойно
мужчине разделять ложе с мужчиной, то дозволим впредь и женщинам

любить друг друга. Да, да, сын нынешнего века, законоположник
неслыханных наслаждений, ты придумал новые пути для мужской утехи,
так обрадуй и женщин: подари им такую же возможность, пусть одна
другой заменяет мужа! Пусть, надев на себя изобретенное бесстыдное
орудие, заменяющее данное природой, – чудовищная загадка пашни, не
знающей посева, женщина с женщиной, как муж с женой, встречаются на
ложе! Пусть наименование разврата, редко достигающее слуха, – мне
стыдно даже произносить это слово, – имя трибады впредь выступает
гордо, без стеснений! И пусть в наших домах на женской половине отныне
вершится непотребная любовь двуполой Филениды!» (Две любви, 28/
Маклеод).
Мы находим у Артемидора доказательства, что лесбийские связи были
широко распространены в народе, так как он часто говорил о ситуациях,
когда одна женщина обладала другой: «Если женщине снится, будто она
обладает женщиной, это значит, что она выдаст ей свои тайны; если же
соединяется с незнакомой женщиной, то это предвещает тщетные труды.
Если женщине снится, будто ею обладает женщина, то она разведется или
овдовеет, а кроме того, будет знать тайны той женщины» (Сонник, 1.80).
Этому деловитому упоминанию о лесбиянстве противостояли другие
авторы, настаивавшие на необходимости избегать сексуальных отношений
между женщинами, в частности Павел, осуждая людей, поклонявшихся
языческим идолам, писал: «Потому предал их Бог постыдным страстям:
женщины
их
заменили
естественное
употребление
противуестественным…» (Послание к римлянам, 1: 26).

Домашняя жизнь женщин
Помимо наслаждения сексом в браке, у женщины были и другие
приятные моменты. Как я уже показал, благодаря интенсивному развитию
культуры и отсутствию иных приемлемых норм поведения, женщина
вполне удовлетворялась своим предназначением. Это давало ей
эмоциональную устойчивость и уверенность в себе, и, когда, зачав ребенка,
она утверждала свое значение, а следовательно, положение в семье, то была
подготовлена всем своим воспитанием к будущим проблемам. Конечно, она
тяжело переносила бесплодие и раннюю смерть детей, но, получая
психологическую поддержку от своих близких и религии, редко оставалась
в одиночестве перед лицом этих распространенных явлений.
Сойдясь в браке, мужчина и женщина прежде всего стремились
завести детей. Это было настолько важно, что ранние христиане видели в
материнстве особое благословение для женщины, ее путь к вечной жизни:
«[Женщина] спасется чрез чадородие, если пребудет в вере и любви, и в
святости с целомудрием» (1 Тимофей, 2: 15). Как и в любом обществе,
случалось, что мать проявляла равнодушие или даже небрежение к детям,
но в большинстве случаев дети оставались предметом ее особой любви и
заботы. Вот красноречивое письмо из Египта: «Исидора шлет привет
своему господину, брату Гермиону. Постарайся отложить все дела и
приходи завтра; ребенок болен. Он похудел и не ест уже 6 дней. Приходи, а
не то он умрет в твое отсутствие. Если же он умрет без тебя, позаботься,
чтобы Хефистий не узнал, что я повесилась…» (PSI 3.177, Оксиринх, II и
III в.).
Однако жестокие обычаи могли оборвать жизнь ребенка.
Современному человеку труднее всего примириться с беззащитностью
детей, существовавшей в Древнем мире. Хотя евреи и христиане осуждали
унаследованный от древних предков обычай избавляться от нежелательных
детей, он был широко распространен в обществе. И все же трудно себе
представить, о чем думали родители, принимая решение избавиться от
своего ребенка, оставив его на улице, что порой заканчивалось его
гибелью. Конечно, подобное решение больше травмировало женщину, чем
мужчину, а избавлялись чаще от девочек, чем от мальчиков. Это
подтверждается известным письмом из Египта: «Хиларион шлет привет
своей сестре Алис. Также привет моей госпоже Берое и Аполлинарию.
Знай же, что мы еще в Александрии. Не тревожься. Если они все-таки

отправятся дальше, я останусь в Александрии. Прошу и умоляю тебя
позаботиться о нашем малыше, и, как только мы получим деньги, я пошлю
их тебе. Если, среди прочих возможных вещей, ты носишь ребенка и если
это окажется мальчик, оставь его жить, но если девочка, избавься от нее.
Ты сказала Афродию: «Не забывай меня», но как я могу тебя забыть?
Поэтому прошу тебя, не волнуйся. Год 20, месяц пуни 23» (Роулэндсон,
№ 230).
Как видим, в этом человеке уживались и любовь к одному ребенку
(«позаботься о нашем малыше»), и твердая решимость избавиться от
следующего младенца, если он окажется девочкой («если это девочка,
избавься от нее»). Хотя люди уже умели применять противозачаточные
средства и различные способы, вызывавшие выкидыш, что позволяло
«планировать семью», самым верным вариантом избавления от
нежелательного ребенка было бросить его на произвол судьбы, как бы
тяжело из-за этого ни переживала его мать. И к этому способу люди
прибегали на протяжении многих веков. И даже если девочке сохраняли
жизнь, то, когда родители оказывались в безнадежном положении, могли
продать ее в публичный дом, чтобы на полученные средства купить еду и
одежду, – еще одно мучительное решение для матери.
Если говорить о более приятных для женщины вещах, то это прежде
всего возможность общения с посторонними женщинами, не членами ее
домохозяйства, что подтверждается множеством сведений. Она ходила в
гости к родственникам и друзьям семьи; принимала участие в организации
семейных торжеств и присутствовала на них; ходила за покупками,
поскольку большинство простых людей не имели для этого рабов; каждый
день ей приходилось выходить из дома, например чтобы набрать воды из
близлежащего источника и заодно посудачить с соседками. Кроме того, она
присутствовала во время совершения религиозных обрядов и ритуалов не
только в своем доме, но и в местном храме и даже в более крупных
святилищах, расположенных поблизости от ее города, а иной раз женщины
совершали паломничество в более отдаленные святые места.
Многочисленные религиозные события разного рода «понуждали женщину
выйти из дома» для совершения торжественных культовых обрядов или
весьма буйных и непристойных ритуалов. Мужчины осуждали подобные
«выходы в свет» своих супруг, вполне справедливо полагая, что те вели с
подругами разговоры на фривольные темы и даже позволяли себе
распускать злобные сплетни, подозревая, что все это сопровождалось
неумеренным употреблением вина. Литература раннего христианства
особенно подчеркивала и осуждала эти предполагаемые пороки. Павел в

Послании к Титу советовал, «чтобы старцы были бдительны, степенны,
целомудренны, здравы в вере, в любви, в терпении; чтобы старицы также
одевались прилично святым, не были клеветницами, не порабощались
пьянству, учили добру», подчеркивая этим два женских порока:
сплетничество и пьянство (Тит, 2: 3). Те женщины, которые мечтали стать
женами дьяконов и через это возвыситься над окружающими, должны быть
«честны, не клеветницы, трезвы, верны во всем» – трезвость упоминалась
и среди достоинств мужчины (1 Тимофей, 3.2), но клеветничество в
мужчинах не предполагалось (1 Тимофей, 3.2–4). И как особо
подверженные слабостям секса, сплетничества, навязчивости и пьянства
выделялись вдовы: «Молодых же вдовиц не принимай; ибо оне, впадая в
роскошь в противность Христу, желают вступить в брак. Оне подлежат
осуждению; потому что отвергли прежнюю веру. Притом же оне, будучи
праздны, приучаются ходить по домам, и бывают не только праздны, но и
болтливы, любопытны и говорят, чего не должно» (1 Тимофей, 5: 13). Это
представление о женском легкомыслии составляло неотъемлемую часть
пренебрежительного мнения о «дамах» вообще, свойственного мужчинам.
Но если забыть о враждебности и подозрительности последних,
стремление женщин к общению с другими женщинами объяснялось
желанием набраться у них жизненного опыта, научиться справляться с
различными семейными проблемами.
В то время как мужчин настораживало социальное поведение их жен,
у тех были более серьезные основания для беспокойства. Главной их
заботой являлось здоровье – свое собственное и, естественно, своих
близких, а также их благополучие. В папирусах, содержавших письма
представительниц слабого пола, преимущественно выражаются эти две
тревоги, а также беспокойство по поводу деловых операций мужей, что еще
раз подчеркивает активную роль женщины как в домашнем хозяйстве, так и
вне дома. Не стоит удивляться, что «дамы» уделяли столько внимания
здоровью, особенно своему. Многочисленность надгробных надписей,
посвященных женщинам, и упоминания в письмах о трагических исходах
указывали на их высокую смертность при родах – исторически это всегда
было главной причиной женской смертности. Видимо, женщина всегда
боялась умереть во время родов. Толкование снов помогало беременным
преодолевать страх. Артемидор отмечал распространенность рождения
мертвых младенцев: «Если беременной женщине приснится, что она
родила рыбу, то, как утверждают древние толкователи, ребенок родится
немым, а по моему наблюдению – недолговечным. Многие после такого
сна рожали мертвых детей, ибо всякая рыба, вынутая из своей среды,

умирает» (Сонник, 2.18).
Очень важными при этом оставались родительская помощь и
поддержка: «Мать NN Птоллису, Никандру, Лисимаху, Трифиане шлет
приветы. Если вы здоровы, да будет так, ибо я молю богов хорошо
заботиться о вас. Я получила от тебя письмо, в котором ты сообщаешь, что
родила ребенка. Каждый день я молилась о тебе богам. Теперь, когда ты
избегла [опасности], я буду проводить время в большой радости. Я
отправила тебе бутылку масла и… мину сушеных фиг. Пожалуйста,
перелей куда-нибудь масло и верни мне бутылку, потому что она нужна
мне. Не бойся назвать малышку Клеопатрой, чтобы твоя маленькая
дочурка… (П. Мюнхен, 3.57/Багналл & Крибиор).
Ребенок рос, и родители заботились о его здоровье, безопасности и
образовании. Об этом красноречиво говорит приведенное выше письмо
Исидоры своему брату. В следующем письме бабушка тревожилась за свою
дочь и внуков, а также жаловалась на отсутствие поддержки: «Евдомония
своей дочери Эллине, привет. Прежде всего, молюсь, чтобы ты в должный
срок разрешилась от бремени и чтобы я получила известие о рождении
мальчика. Ты отправилась на лодке 29-го, и на следующий день я закончила
прясть [шерсть?]… Твоя сестра Суэра уже родила. Тея прислала мне
письмо, в котором благодарит тебя, так что я знаю, что мои советы
пригодятся, моя госпожа, ибо она оставила всю свою семью и приехала к
тебе. Малышка шлет тебе привет, она продолжает усердно учиться. Будь
спокойна, я не перестану молить богов, пока мой сын благополучно не
вернется домой. Почему в моем затруднительном положении ты прислала
мне [всего] 20 драхм? Я уже вижу, как буду мерзнуть без [теплой] одежды,
когда наступит зима. Прощай» (П. Брем, 63/Багналл & Крибиор).
Во множестве писем выражалось опасение остаться вдовой, что
ассоциировалось с бесправным положением в обществе. Если вдова была
молода, у нее еще оставалась возможность создать новую семью: «И так я
желаю, чтобы молодые вдовы вступали в брак, рождали детей, управляли
домом…» (1 Тимофей, 5: 14). Но судя по письмам из Египта, большинство
вдов были пожилыми, и мало кто из них снова вышел замуж – или риск
вынашивания детей оказывался слишком велик, или мужчины
интересовались более молодыми женщинами и пренебрегали вдовами.
Апулей в «Золотом осле» напоминал сказку о Купидоне и Психее. Упрекая
Купидона в неуважении к себе, Венера говорила, что он «ни во что не
ставит ее, словно вдову какую-нибудь» (5:30). Какими бы ни являлись
причины, очевидно, что чаще всего вдовы оставались одинокими до конца
своих дней. Общество признавало бесправие вдовы, ее существование

было ненадежным, и участи ее не завидовали. Но хотя все находили
положение вдовы незавидным, все же понимали, что она нуждается в
помощи и защите, что она легко уязвима. Некоторым вдовам удавалось
довольно-таки хорошо приспособиться к своему новому положению.
Артемидор дал следующее толкование очередного сна: «…вторая женщина
потеряет своего мужа и будет управлять сама своим хозяйством, по сути,
станет в одном лице женой и мужем». Значит, во вдовстве кое-кто из
женщин отлично обходился и без мужчины в доме.
Беспокоились также за родственников, которые находились в отъезде:
«Евтихия приветствует свою мать Амертрию. Прежде всего, молю богов
сохранить тебе здоровье. Сообщаю тебе, что 30-го числа месяца тиби я
прибыла в Тираннион и не смогла приехать к тебе, потому что погонщики
верблюдов отказались идти в Оксиринх. Больше того, я пришла в
Антинополь и не нашла там ни одной лодки. Так что сейчас я думаю
перевезти мой груз в Антинополь и оставаться там, пока не найду лодку,
чтобы приехать… Передай от меня привет всем домашним и друзьям.
Скоро я приеду к тебе. Молюсь за твое здоровье» (П. Окси, 14.1773/
Багналл & Крибиор).
Судя по этому и другим письмам, женщины преодолевали удивительно
большие расстояния, посещая родственников (особенно для помощи в
период рождения ребенка), отправляясь по торговым делам либо для
присмотра за принадлежавшим им участком земли, находившимся вдали.
Они не боялись отправиться в путь по суше или по реке. Вот упоминание о
другой путешественнице по имени Прискилла (Деяния, 18: 1–3): она и ее
муж родились в Понте, жили в Риме и находились в Коринфе, когда Павел
остановился в их доме. Но путешествие всегда сопровождалось
опасностями, поэтому не стоит удивляться, что сны, которые толковал
Артемидор, содержали хорошие и дурные предзнаменования путникам.
В Египте обычно были большие семьи; в пределах географии моих
изысканий я считаю это нормой, поскольку в целом это вполне ожидаемо в
доиндустриальном
обществе,
а
также
соответствует
данным,
обнаруженным в древнем Средиземноморье. В египетских документах мы
находим сведения о примерно 60 % домашних хозяйств с очень большими
семьями, 35 % – нуклеарных, т. е. малых, семей и всего 5 % – бездетных
семей. Поскольку обычно большие семьи жили в немыслимой тесноте,
неудивительно, что в папирусах часто упоминалось о семейных драмах.
Особенно много проблем доставляли дети. Вот характерный пример:
«Гелиодора приветствует свою мать. Я очень обижена на тебя, ибо ты не
считаешь нужным сообщить мне о новостях в своем письме. С тех пор как

я уехала от тебя, дочь моя доставляет мне много огорчений. Она навлекла
на себя гнев хозяина и его соседей, а потом еще злилась на него. Она
забрала у меня все, отняла у меня все мои золотые украшения и серьги и
дала мне взамен [старую] тунику, чтобы… Помолись за меня богу, чтобы
он проявил ко мне жалость. Уговори брата моего приехать ко мне. Я и
Гермий собираемся в Сенепту. Не посылай мне… мне достаточно того, что
у меня есть. Привет всем моим братьям и людям, которые тебя любят.
Молюсь о твоем здоровье» (SB, 16.12326/Багналл & Крибиор).
В семье царили напряженные отношения; чаще всего проявлялись
противоречия между представителями разных поколений. Вот мать поучает
своего сына:
«Копресу [от его матери] привет. Я знаю твой вспыльчивый характер,
но это твоя жена злит тебя, повторяя все время, что я ничего тебе не дала.
Когда ты приезжал, я дала тебе несколько мелких монет, потому что
получила небольшой урожай; но в этом месяце мне нечего тебе дать. Я
ничего от тебя не скрываю, потому что во всем тебе доверяю. Твоя жена
говорит: „Она не доверяет тебе“… Никто тебя не любит, потому что она
вертит тобой, как ей нужно…» (SB, 3.6264/Багналл & Крибиор).
Жена должна была мириться с пороками мужа, которые современному
человеку кажутся очень серьезными (например, побои в пьяном состоянии,
игра в кости или измены). И это несмотря на то, что «объективно» такое
поведение угрожало собственности и благополучию детей. Разумная жена
попросту не обращала внимания на заигрывания мужа с рабынями и
проститутками; порой ее это даже устраивало, если она не любила его или
не хотела больше рожать. Ее беспокоили только откровенные измены или
наличие наложницы, что угрожало положению ее самой и ее детей. Но
бывало, что муж не только изменял жене; страшнее оказывались его
оскорбления и побои. Сложные семейные отношения подробно описаны в
«Исповеди» Блаженного Августина, сына святой Моники. Из нее следует,
что жестокое обращение с женой было широко распространено среди
жителей города Тагаста – Моника также страдала от несдержанного мужа,
как и другие замужние женщины этого города, многие показывали синяки,
оставленные мужьями во время ссор. Родители Августина принадлежали к
местной элите (его отец Патриций являлся членом городского совета), так
что Моника не относилась к простолюдинам. Но у нас нет причин думать,
что в нижних слоях общества мужчины более бережно и внимательно
относились к женщинам. Обратите внимание на описание Петронием
ссоры между Тримальхионом и его женой: «Тут впервые омрачилось наше
веселье, ибо среди вновь пришедших рабов был довольно хорошенький

мальчик; Тримальхион обнял его и принялся горячо целовать. Фортуната,
на том основании, что “право правдой крепко“, принялась ругать
Тримальхиона отбросом и срамником, который не может сдержать своей
похоти. И под конец прибавила: „Собака!“ Тримальхион, смущенный и
обозленный этой бранью, швырнул ей в лицо чашу. Она завопила, словно
ей глаз вышибли, и дрожащими руками закрыла лицо. Сцинтилла тоже
опешила и прикрыла испуганную Фортунату своей грудью» (Сатирикон,
74–75).
Это показывает, что при всем своем богатстве Тримальхион человек
грубый и невоспитанный – во всяком случае, Петроний полагал, что так
вели себя представители субэлиты. Также и в «Золотом осле» муж,
возмущенный изменой жены, избил бы ее, если бы друг не уговорил
последнюю спрятаться, пока гнев мужа не остынет, – такую тактику
одобрила бы Моника, хотя сами по себе побои были делом обычным, как
показывает толкование сна Артемидором: «Бить хорошо только тех, над
кем ты начальник, и то кроме собственной жены: потому что, если ты ее
бьешь, значит, она тебе неверна. Остальным же удары достаются на благо
бьющему. А над кем ты не начальник, тех бить не к добру, потому что
предвещает возмездие по закону» (Сонник, 2.48).
И это письмо на папирусе красноречиво рассказывает о жестоком
муже: «Протархию. От Трифаины, дочери Диоскурида. Асклепиад, мой
муж, убедил моих родителей, хотя я, Трифаина, этого не хотела, отдать
меня ему, чтобы он заботился обо мне, и… [Асклепиад] заключил брак, [?
получив] также за меня первоначальный взнос в счет моего приданого,
состоящего из одежды на сумму 40 драхм и 20 драхм серебром. Но мой
обвинитель, Асклепиад, беспричинно злился на меня на протяжении всего
брака, промотал указанное выше приданое, оскорблял и бил меня и
обращался со мной так, словно я была его купленной рабыней…»
(Роулэндсон, № 257).
О побоях упоминается и в этой эпитафии: «Юлия Маяна, достойная
женщина, погибла от руки жестокого мужа. Она прожила замужем за этим
человеком 28 лет, у них было двое детей, мальчик 19 лет и девочка 18 лет.
О, воплощенная преданность! О, воплощенный долг! Юлий Майор, ее брат,
поставил этот памятник в память дорогой сестры вместе с ее сыном
Ингением Януарием» (CIL 13.2182 = ILS 8512, Лион, Франция).
И как будет видно из следующей надписи, родители поставили
памятник своей 16-летней дочери, убитой и сброшенной в Тибр ее мужем
Орфеем: «Рестут Пиценис и Прима Рестута воздвигли это надгробие для
Примы Флоренции, их дорогой дочери, которую ее муж Орфей швырнул в

Тибр. Человек по имени Децембер поставил этот памятник той, которая
жила всего 16 лет» (IPOstie-A, 210 = ISIS 321).
Женщины жили в постоянном страхе физической расправы. Это
письмо из Египта рассказывает о хозяине, который избивал жену своего
работника: «Когда я рассчитывался с Бентетием, сыном Бентетия, пастухом
из Оксиринха в том же дивизионе, и, когда он хотел обмануть меня, он стал
ругать меня и мою жену Танурию, дочь Херона в вышеназванном Ареосе
Коме. Кроме того, он беспощадно избил палкой все ее тело, хотя она была
беременна, так что у нее случился выкидыш, и сейчас она лежит в постели,
и жизнь ее в опасности» (Роулэндсон, № 229).
Кроме того, женщина могла подвергнуться жестокому обращению
жителей города: «От Гипалла, сына Архиса, общественного земледельца из
деревни Евхемерия дивизиона Темиста. 6-го числа месяца тиби, когда моя
жена Аплоуния и ее мать Термия были в термах, Евдимония, дочь
Протарха, и Эттитаис, дочь Пееса, и Дей, сын Аммония, и Геракл напали на
них и нанесли моей жене Аплоунии и ее матери в деревенской бане
множество ударов по всему телу, так что она слегла в постель. Во время
избиения она потеряла золотую серьгу весом в три кварты, браслет из
нештемпелеванного металла весом 16 драхм, бронзовый кувшин
стоимостью 12 драхм; а Термия, ее мать, потеряла золотую сережку весом в
2 с половиной кварты, и… [далее следует неразборчивый текст]»
(Роулэндсон, № 254).
Когда муж впадал в ярость, жена пыталась урезонить его или
старалась сдержаться и не обращать внимания на его оскорбления. Святая
Моника, мать Блаженного Августина, предлагала другую тактику –
манипулирование разгневанным мужем. Отношение мужа к жене часто
сравнивалось с обращением господина со своим рабом. Тактика,
применявшаяся рабами во избежание побоев, прекрасно помогала и женам.
Они подражали сообразительным рабам, которые старались умилостивить
разбушевавшегося хозяина лестью и подобострастием. «Хорошая жена
повелевает мужем, подчиняясь ему», – говорит Публий Сир (Изречения,
108). С раннего возраста женщин приучали хвалить, льстить и всячески
заискивать перед мужчинами.
В крайнем случае женщина могла развестись с мужем. Иногда
требование развода объяснялось плохим обращением мужа, например
побоями или изменой. Но случалось, что супруги разводились по
обоюдному согласию, что подтверждается следующим письмом,
найденным в Египте: «К Промаху от Зои, дочери Гераклида, вместе с ее
законным опекуном, ее братом Иренаием, сыном Гераклида, а также от

Антипатера, сына Зевса: Зоя и Антипатер договорились развестись друг с
другом, а их брачный договор признать недействительным… Антипатер
передал лично Зое из их общего домашнего хозяйства то, что он имел в
качестве ее приданого, а именно: одежду на сумму 120 драхм и две золотые
сережки.
Поскольку
с
данного
момента
брак
считается
недействительным… и с этого момента Зоя может по закону выйти замуж
за любого мужчину, а Антипатер жениться на любой женщине, так что оба
освобождаются от преследования законом» (BGU 4.1103).
И наконец, в ответ на кризис брака или просто повинуясь капризу,
женщины были способны взять вещи в свои руки, оставить мужа и выйти
замуж за другого человека, какой бы ни оказывалась «легальная» ситуация:
«Клавдию Александру, центуриону, от NN, сына Панетбея, общественного
земледельца из деревни Теадельфия. Жена, с которой я жил [и которая]
родила от меня ребенка, недовольная нашим браком, [воспользовалась]
моим отсутствием и ушла из дома… Несколько месяцев назад без так
называемого [развода?] она забрала свои собственные вещи и много моих,
среди которых был большой белый плащ из непряденой шерсти, и
оксиринтовую подушку, и полосатый дилассион [род одежды], ткань для
двух хитонов, а также сельскохозяйственный инвентарь. И хотя я несколько
раз писал ей в надежде возвратить свои вещи, она не ответила на мои
письма и не вернула эти вещи, несмотря на то что я посылаю ей деньги на
нашего ребенка. Кроме того, сейчас я узнал, что некий Неил, сын Сира из
той же деревни, незаконно взял ее в свой дом и женился на ней, и я
представляю эту [жалобу], чтобы мне было выплачено законное
возмещение, возвращены мои вещи и оказана помощь. Прощайте»
(Роулэндсон, № 137).

Роль женщин в экономике
Самая главная роль женщин всех сословий и достатка заключалась в
том, что они обеспечивали функционирование домашнего хозяйства. Им
приходилось заниматься самыми различными вопросами – от
повседневных забот по дому до торговых сделок, порой весьма сложных.
Гиерокл, античный философ-стоик, живший во II в., описал сельское
домашнее хозяйство: женщины прядут шерсть и ткут из нее одежду,
готовят еду, пекут хлеб, разжигают огонь в очаге, носят воду, стелют
постели, а также выполняют работу, требующую физической силы: мелют
кукурузу, замешивают тесто, ходят по дрова и колют их, передвигают
тяжелые кувшины и вытряхивают одеяла; при необходимости женщины
помогают в полевых работах и в сборе урожая. Эта картина очень похожа
на жизнь в Галилее. Там представительницы слабого пола тоже пекли хлеб
и продавали его на рынке; держали лавку; помогали в
сельскохозяйственных работах, особенно во время уборки урожая;
доставляли на рынок изготовленные дома вещи и торговали ими, служили
кормилицами. В Мишне, входившей в состав Устного закона иудеев,
перечислялись домашние обязанности женщины; она должна была молоть
кукурузу, печь хлеб, стирать, готовить еду, ухаживать за детьми, готовить
постель для мужа, прясть и ткать. Но обратите внимание – здесь не указаны
следующие работы: выбивание пыли из одежды и одеял, уборка, уход за
светильниками и очагом, покупка продуктов на рынке, учет домашних
расходов. С каждым рабом, приобретенным хозяином дома, одна из
перечисленных обязанностей переходила к нему, хотя Гамалиил Старший[3]
считал, что женщины должны непременно заниматься работами с шерстью,
чтобы не приучаться к безделью.
Часто приводимая эпитафия, посвященная некой Клавдии,
содержавшей дом и прявшей шерсть, отражает этот взгляд: «Прохожий, я
хочу тебе что-то сказать; остановись и прочти это. Это обычное надгробие
для необыкновенной женщины. Родители назвали ее Клавдией. Она всем
сердцем любила своего мужа. Она родила двух детей. Одного она оставила
на земле, второго – под землей. Ее речь была приятной, а смех
чистосердечным. Она содержала дом. Она пряла шерсть. Я все сказал.
Продолжай свой путь» (CIL 6.15346 = ILS 8403, Рим).
Прядение шерсти считалось настолько важным женским занятием, что
«одной женщине приснилось, что она закончила ткать шерсть. На

следующий день она умерла. Поскольку у нее не осталось больше работы,
ей не было смысла жить дальше» (Сонник, 4.40). Не менее важными
обязанностями являлись приготовление еды, рождение детей и забота о
них. Необходимость иметь много детей из-за высокой детской смертности
приводила к тому, что женщина оказывалась полностью готова к своей
роли продолжательницы рода с момента ее полового созревания, т. е. с 14
лет и до 30, когда ее плодовитость снижалась и подходила к концу ближе к
40 годам.
Несмотря на то что ведение домашнего хозяйства было основным
занятием подавляющего большинства женщин, их никогда не изображали в
образе хозяйки дома на надгробных памятниках, что довольно странно,
поскольку в надписях часто говорилось об их умении хорошо вести
хозяйство. Например, Амимонию, скончавшуюся в Риме, муж очень хвалил
как добрую, красивую, послушную, скромную, благочестивую,
целомудренную жену, усердную прядильщицу и домоседку, но ее
изображение на камне не отражало домашнюю работу (CIL 6.11602 = ILS
8402). По какой-то причине люди избегали изображать женщин,
занимавшихся в обществе столь важным делом.
Женщины ткали шерсть не только для того, чтобы шить из нее одежду
для домашних; излишки ткани продавались. Эта «надомная работа»
помогала бедным семействам сводить концы с концами, о чем повествует
рассказ Апулея:
«Жил один ремесленник в крайней бедности, снискивая пропитание
скудным своим заработком. Была у него женка, у которой тоже за душой
ничего не было, но которая пользовалась, однако, известностью за крайнее
свое распутство. В один прекрасный день, только что выходит он утром на
свою работу, как в дом к нему потихоньку пробирается дерзкий любовник.
И пока они беззаботно предаются битвам Венеры, неожиданно
возвращается муж, ничего не знавший о таких делах, даже не
подозревавший ничего подобного. Найдя вход закрытым и запертым, он
еще похвалил осторожность своей жены, стучит в дверь и даже свистит,
чтобы дать знать о своем присутствии. Тут продувная баба, очень ловкая в
таких проделках, выпустив любовника из своих крепких объятий,
незаметно прячет его в бочку, которая стояла в углу, наполовину зарытая в
землю, но совсем пустая. Потом она отворяет дверь, и не поспел муж
переступить порог, как она набрасывается на него с руганью:
– Чего же ты у меня праздно слоняешься попусту, сложивши руки?
Чего не идешь, как обычно, на работу? О жизни нашей не радеешь? О
пропитании не заботишься? А я, несчастная, день и ночь силы свои

надрываю за пряжей, чтобы хоть лампа в нашей конуре светила!» (Золотой
осел, 9.5).
Но и простые женщины, сравнительно состоятельные, тоже
занимались ткачеством. Дион Хрисостом заявлял, что женщина должна
изготавливать одежду дома, но может купить одежду у других женщин,
которые сами продают ее на рынке («Против тех мужчин, которые
сожительствуют с девственницами», 9. PG 47.507). В Египте найдено много
контрактов и документов, подтверждающих участие женщин в ткачестве
как дома, так и в мастерских. «Дамы» могли даже владеть и руководить
целой производственной мастерской (Роулэндсон, № 205). Они, работавшие
за ткацким станком и получавшие скудный заработок, известны с давних
пор – можно указать на одно из сравнений у Гомера: «…и как честная и
усердная женщина взвешивает шерсть на своих весах и следит, чтобы весы
показывали правильный вес, чтобы она заработала жалкие средства на
своих маленьких детей» (Илиада, 12.433–435). В Египте целая семья,
включая мать и жену, искала такую работу: «Аполлофан и Деметр, братья,
ремесленники, занимающиеся всей работой по изготовлению женских
одеяний, к Зенону с приветствиями. С твоего благоволения, если у тебя
вдруг есть нужда, мы готовы обеспечить тебя всем, что нужно. Ибо,
прослышав о славе города и что ты, его гражданин, человек хороший и
справедливый, мы решили прийти к тебе в Филадельфию, мы сами, а также
наши матери и жены. И чтобы мы могли наняться в работу, впусти нас к
себе, пожалуйста…» (Роулэндсон, № 201).
Так что помимо надомной работы женщины часто работали и вне
дома. Много ли «дам» этим занимались, сказать трудно, но сведений о
такой работе довольно много. В исследовании Сьюзен Треджиари показано,
что мужских профессий было в шесть раз больше, чем женских; кроме
того, в эпитафиях, посвященных слабому полу, какое-либо дело
упоминалось один раз из ста. В толкованиях снов Артемидора и в
астрологических гаданиях – та же картина, хотя назывались такие
профессии, как актриса, акушерка, няня, жрица, уборщица и проститутка.
И это легко объяснялось: работа не считалась обязательной для женщины,
поэтому о ней не очень часто говорилось в советах по браку, семье и детям.
Треджиари отмечала: «В основном женщины были заняты в сфере „услуг“
(обслуживание пиршеств, проституция); в торговле, преимущественно
продуктами; служили в лавках; иногда в ремесленных мастерских,
например по пошиву одежды; им поручали самую тонкую и „кропотливую“
работу с сусальным золотом; они делали прически знатным женщинам и
занимались производством предметов роскоши, в частности духов и

различных благовоний. Эти занятия хотя бы отчасти отражают реальную
картину участия женщин в экономике». То, что только в 1 % эпитафий,
посвященных женщинам, назывались их занятия, соответствовало
сведениям, взятым из нотариальных записей середины XIX в.
доиндустриальной Бразилии: там всего 3 % женщин занимались какойлибо работой вне дома.

Работающие женщины. В сапожной мастерской Верекунда
продавщица помогает клиентке выбрать домашнюю обувь. Возможно, жена
хозяина, которая помогает ему в лавке. Сцена изображена на стене у входа
в мастерскую Верекунда, Помпеи. Фото М. Делла Корте «Помпеи»
(Помпея, 1930) рис. 3 = Танцер «Простой народ Помпеи» (Балтимор, 1939),
рис. 7
В своем исследовании Натали Кэмпен сделала вывод: в отличие от
реалистических изображений мужчин за работой, женщины всегда
представляются в мифологизированном или аллегорическом виде, а не как
действительные работницы.

Сценка на рынке. Две женщины помогают покупательницам выбрать
фрукты и овощи. Скульптурный рельеф, Остия, Музей в Остии, Остия
Античная,
Италия.
Фото
Шванке
предоставлено
Немецким
археологическим институтом в Риме
Согласно Треджиари, среди женщин были ремесленницы, и тексты
подтверждают, что «дамы» занимались «производительной работой»:
например, в письме одной женщины из Египта говорилось, что она
«работает руками» (Роулэндсон, № 130) – просто на ранних изображениях
их не показывали за такими занятиями. По предположению Кэмпен, это
происходило потому, что исполнение какой-либо работы не
соответствовало мифологизированному представлению о женщине как о
домоседке и хозяйке дома, и даже, возможно, работа вне дома принижала
статус женщины. Если это действительно так, то представление о женщине
как о домохозяйке было распространено и среди ремесленников.

Мясная лавка в Риме. Помощь в работе. Женщина держит книги с
расходами, а мужчина рубит мясо. Надгробный рельеф мясника, 2СЕ,
римский мрамор. Фото Эльке Эстел. Собрание скульптур, Государственные
художественные собрания Дрездена, Германия. Фото предоставлено
фотоархивом Прусского культурного наследия, Берлин, Государственные
художественные собрания Дрездена/Эльке Эстел/Фотоархив «Art
Resource», Нью-Йорк
При этом интересно отметить, что если женщина занималась
торговлей, то ее очень реалистично изображали за работой в лавке.
Почему? Кэмпен предположила, что из-за явно внедомашнего характера
занятия торговлей (в отличие, например, от продажи одежды, чем женщина
могла заниматься в своем доме) принятая система представления людей
позволяла показывать занятых в ней и мужчин и женщин. Но относительно
небольшое количество таких изображений, как и редкое упоминание о
занятиях женщин в эпитафиях, может объясняться вспомогательным
характером таких работ – т. е., если судить по сравнительным материалам
из других доиндустриальных культур, женская работа вне дома как бы
опровергала роль мужчины как главного добытчика средств, хотя особые
обстоятельства, например смерть мужа, могли изменить это представление.
Цензорные записи о доходах из Египта подтверждают это; ни в одной
декларации не указана женщина, занимавшаяся каким-либо делом вне
дома. Разумеется, это вовсе не говорит о том, что «дамы» не работали, ибо
существует множество доказательств обратного; просто это не заслуживало
упоминания как конкретное занятие. Контракты из Египта о найме

подмастерьев тоже в большинстве своем составлены на мальчиков, рабов и
рабынь, но только не на свободных женщин. Возможно, поэтому семья не
готовила девушку к какому-либо ремеслу; напротив, более состоятельные
семьи воспитывали дочь как будущую жену, которой предстояло большую
часть времени находиться дома. А в более бедных семьях полагали, что,
выйдя замуж, девушка смогла бы помогать мужу в работе, но без
специальной подготовки. Вот и Треджиари указала, что если в надписи
ремесленника упоминается женщина, то обычно вместе с мужчиной, чаще
всего с ее мужем, что говорит, что они работали сообща. В одной эпитафии,
найденной в Северной Африке, говорится, какой ценной помощницей
оказалась жена в бизнесе мужа: «Здесь покоится Урбанилла, моя жена,
женщина необычайной скромности. В Риме она была моим компаньоном и
помощником в работе, поддерживала ее своей бережливостью. Все шло
хорошо, и мы вместе с ней вернулись на мою родину. Ах! Карфаген отнял у
меня мою компаньонку. Нет надежды на жизнь без такой жены. Она
содержала мой дом и давала мне полезные советы. Несчастная, она
покинула мир и тихо покоится, заключенная в мраморе. Я, Луций, твой
муж, поставил здесь тебе мраморное надгробие. Судьба предназначила мне
эту женщину, когда мы родились на этот свет» (CIL 8.152, Соммет-альАмра, Тунис).
Подобное партнерство представлено в виде супругов Акилы и
Прискиллы, занимавшихся изготовлением палаток в Риме и Коринфе
(Деяния, 18: 1). Сведения, полученные в Египте, свидетельствуют, что
женщины могли быть не только помощницами своих мужей, но и
владелицами принадлежавших им заведений. Письма и документы,
написанные на папирусах, доказывают: простые женщины (как и
принадлежавшие
к
элите)
владели
землей
и
руководили
сельскохозяйственными работами (Роулэндсон, № 180); нанимались
работать за деньги (там же, № 130); вели свой бизнес и работали в ссудных
лавках (там же, № 182–184, 190), сдавали внаем верблюдов и занимались
торговлей (там же, № 186–187, 192), т. участвовали в самых разных
работах, более подобающих мужчинам. В так называемом досье Тасухарии
II в. представлена женщина, прекрасно разбиравшаяся в деловых
контрактах. Статус ее не был назван, но, судя по тому, что она торговала
недорогими товарами, она являлась простолюдинкой. Артемидор тоже
отмечал участие женщин в бизнесе: у него говорилось о «даме», «которой
есть что продать» и которая «подписывает контракт» на этот товар (2.65); а
о женщине, подписывавшей договор, упоминалось мимоходом, как если бы
это было обычным делом (4.30).

Не стоит думать, что Египет являлся в этом смысле исключением;
граффити из Помпей тоже подтверждают факт занятости женщин в бизнесе
и подсказывают, что сведения из Египта правомерно распространить на
другие территории Древнего Рима. Так, женщина по имени Фаустилла
являлась ростовщицей, так как принимала в залог драгоценности: «15
июля. В залог Фаустилле оставлены серьги. На заем двух динариев [= 32
асам] она взяла в качестве процента один бронзовый асс из суммы 30 (?32)
[асса]» (CIL 4.8203).
Ее тезка или сама Фаустилла тоже принимала залог, очевидно, в
таверне, поскольку надпись сделана на ее стене: «Ноябрь. От Фаустиллы, 8
ассов в качестве процентов за 15 динариев» (CIL 4.4528).
Другие занятия были более естественны для женщин, например
акушерство. Можно было пригласить врача, мужчину или женщину, но
простые люди предпочитали помощь акушерки. В Египте обнаружено
много контрактов на наем кормилицы. В большинстве случаев кормилицы
нанимались для подкидышей; лишь изредка для вскармливания детей
свободных людей – но тогда им платили больше (Роулэндсон, № 231). Если
у семьи не было рабов, в помощь нанимали тоже женщин. Практика
отдавать в прислуги женщин, чаще дочерей, в обмен на денежный заем,
подтверждается египетскими документами, правда, неясно, насколько
широко она использовалась на территории всей империи.
Как мы уже видели, представительницы слабого пола активно
участвовали в «мужском» бизнесе, но обычно им доставались менее
почетные занятия. Иногда женщины выступали на театральной сцене в
спектаклях и других представлениях. Это подтверждается договором из
Египта: «Сос, сын Соса, из Сиракуз, нанялся к Олимпии… из Аттики
[афинянка?], танцовщицы, выступающей с Зопиром, сыном Мариккоса [?]
из Галатии, ее телохранителя, выступать с ней, играя на флейте, на 12
месяцев, начиная с месяца гиперберетаиоса 16 года за плату в 45
бронзовых драхм в месяц. И Сос получил аванс от Олимпии 50 бронзовых
драхм. Он обязывается выступать на всех торжествах и других
представлениях, на которых будет присутствовать Олимпия, и не будет
оказывать услуги никому другому без разрешения Олимпии. Держателем
контракта является Олимпихий, сын Геродота, Клеопатрий…» (Роулэндсон,
№ 215).
Женщины, содержавшие гостиницы и прислуживавшие в таверне,
вскоре начинали оказывать за плату сексуальные услуги, т. е. занимались
проституцией. Об этом мы поговорим позже.
Женщины могли предсказывать судьбу, заниматься магией и ворожить.

Плиний Старший приписывал простонародью твердую веру в силу
женщин, их растений и зелья: «…тем не менее среди значительной части
народа продолжает держаться убеждение, что это явление вызывается
зельями и травами и что в этой науке особенно сведущими являются
женщины» (Естественная история, 25.5.10). К магии часто прибегали для
решения каких-то проблем, и влюбленные приходили к «старым ворожеям»
поговорить о предмете своей любви (Филострат. Жизнь Аполлония
Тианского, 7.39). Но они могли не только дать совет отвергнутому
влюбленному. Так, у Филострата священная статуя Аполлония обратилась к
недоверчивому египтянину: «…есть некие старые женщины, которые ходят,
держа в руках сито, к пастухам овец, иногда коров, притворяясь, что
вылечивают их животных, когда они больны, своей ворожбой, как они
называют это, и они утверждают, что они – мудрые женщины, да, мудрее
настоящих пророков» (Там же, 6.11; Конибер, 3.43).
Луций, главный герой «Золотого осла», столкнулся как раз с такой
колдуньей, хотя она из местной элиты, а не простолюдинка. Интересно, что
колдунью часто изображали сводницей – так объединились две чисто
женские профессии. Вероятно, их связывало то, что для привлечения
клиентов публичные женщины использовали приворотное зелье.
Хотя предположительно мудрые женщины и проститутки не
образовывали обществ, существуют доказательства такого объединения
других женщин, работавших вне дома. Вступая в какое-то общество, они
могли общаться с другими женщинами и с мужчинами. Видимо, в союзы
мелких торговцев их принимали очень редко, но есть неоспоримые
доказательства, что они были членами, а иногда и главами похоронных
обществ. В Ланувии (Италия) обнаружены сведения об одном
объединении, состоявшем исключительно из женщин (CIL 14.2120).
Вероятно, его создали для организации семейных похорон или культовых
богослужений с весьма ограниченным количеством членов. Помимо этого,
есть много доказательство того, что женщины (вместе с мужчинами, т. е.
смешанные группы людей) объединялись в религиозные общины. Между
обычными членами союза существовало равноправие, но над ними были
старшины, которые, в свою очередь, подчинялись основателю союза или
патрону. Таким образом, богатые и бедные, хозяева и рабы, мужчины и
женщины, свободные и вольноотпущенники могли состоять в одном
обществе; в качестве примера можно привести членов религиозной
общины почитателей Зевса в Филадельфии, в которую входили мужчины и
женщины, свободные и рабы. До того как в общинах раннего христианства
власть захватили мужчины, женщины могли быть наставницами и занимать

другие старшие должности. Так, Иоанн Богослов говорил: «Ангелу
Фиатирской церкви напиши… знаю твои дела и любовь, и служение, и
веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых. Но
имею немного против тебя, потому что ты попускаешь жене Иезавели,
называющей себя пророчицею, учить и вводить в заблуждение рабов Моих,
любодействовать и есть идоложертвенное» (Откровения, 2: 19–23). Эти
смелые и волевые женщины, скорее всего, продолжали исполнять
лидирующую роль, принадлежавшую слабому полу в дохристианские
времена в культовых племенных общинах.
Женщины серьезно проявляли себя в управлении сельским
хозяйством. В Египте в первый период образования Римской империи
около трети землевладельцев являлись женщинами, им принадлежало 16–
25 % земли. Как видно, необходимость иметь опекуна для ведения дел и
заключения юридических договоров нисколько не мешала им заниматься
экономикой. Иллюстрацией тому служит следующее письмо: «К Авлию
Апродисию, стратегу, от Птолемеи, дочери Агенора, сына Филиска из
Оксиринха, матери Клавдии Ареи, с помощью писца Гермеса. Я желаю
приобрести для своей дочери, Клавдии Ареи и как бы она себя ни
именовала, из собственности, выставленной на продажу близ epoikion
(селения) Артапату в центре toparchy (района), из надела Симиаса 16
arouras (10 с лишним акров) katoikic (частной) земли… и чтобы право
владения принадлежало Клавдии Арее и ее потомкам, а также тем, кто
действует в ее интересах» (Роулэндсон, № 171).
Женщины не только владели землей, но фактически распоряжались ею
и занимались сельским хозяйством: «Таис шлет привет своему Тигрию. Я
написала Аполинарию, чтобы он приехал и измерил землю в Петне.
Аполинарий скажет тебе, сколько стоят депозиты и общественные
обязанности; на чье имя они оформляются, он скажет тебе сам. Если ты
приедешь, забери 6 артабас семян растений и упакуй их в мешки, чтобы
они были наготове; и если сможешь, найди осла. Сараподора и Сабин тебя
приветствуют. Не продавай без меня поросят. Прощай» (Роулэндсон,
№ 173).
Как хозяйки земли, они сами обходили арендаторов и собирали
арендную плату (Роулэндсон, № 172). Другие использовали для этого
мужчин-посредников, которые нередко обманывали их, «презирая [в
женщинах] отсутствие деловой хватки» (Роулэндсон, № 177). А жены
бедняков нанимались на сельскохозяйственные работы: «Я, Тенекия, дочь
Херона, персиянка, с моим родственником Леонтием, сыном Гипалла, в
качестве опекуна, подтверждаю, что я получила от Луция [Беллена

Гемеллия, хозяина оливкового пресса] 16 драхм серебром в качестве аванса
и что я буду работать на прессе с того дня, как ты меня нанял, получая от
тебя, Луция, заработок такой же, как другие работники, и буду делать все,
как договорились» (Роулэндсон, № 169).
Согласно другим документам, женщина работали даже на веялках. Так
что если городские женщины трудились в ремесленных мастерских, то
жительницы деревень работали прямо в поле.

Независимые женщины
Закон ограничивал права женщины. Лишь в редких случаях она могла
сама обращаться в суд, но в основном юридически находилась в
зависимости от мужчины-опекуна – отца, брата или мужа. Тем не менее суд
рассматривал ее иски. Интересы женщины мог представлять в суде кто-то
из ее родственников, опекун оформлял ее завещание; она и сама могла
обратиться в суд, когда дело касалось ее лично или ее собственности; а
если «дама» достаточно хорошо знала свои права, то, имея троих или более
детей, могла добиться полного правового статуса. Женщины пользовались
такой возможностью, чтобы на равных правах владеть какой-либо
собственностью или имуществом, от своего имени составлять договоры,
завещания и совершать сделки. Судя по сведениям II–III вв., пятая часть
решений судов совершалась в пользу взрослых женщин всех классов, за
исключением элиты. Оказавшись в затруднительных обстоятельствах,
представительница прекрасного пола могла обратиться в суд с заявлением,
где писала, что, мол, «я, несчастная и слабая женщина», с расчетом на
сочувствие мужчин-судей, которые верили ей на слово. Самые
выразительные образцы подобных заявлений обнаружены в Египте, но
такое происходило на всей территории империи. Но вообще женщины
редко прибегали к помощи суда. Ведь судьи – это мужчины из высшего
слоя общества, сама же система была насквозь коррумпированной и
неповоротливой, что отпугивало людей. Поэтому женщины, как и простые
мужчины, пользовались целым арсеналом иных способов решить свои
проблемы. Разумеется, обнаруженные нами документы, жалобы и иски тех,
кто все-таки искал помощи в суде, не раскрывают нам эти средства, но по
разбросанным упоминаниям в различных источниках можно собрать
сведения о том, как женщины отстаивали свои права.
Право собственности жены на приданое, а также поддержка ее со
стороны родственников мужского пола ограничивали власть мужа над ней.
Обычно жена полностью подчинялась своей «половине», но в
исключительных случаях допускался развод. Более того, получив ее
приданое, муж считал выгодным сохранять брак; даже небольшое, с точки
зрения элиты, имущество супруги имело большое значение для
ремесленника и мелкого торговца. Защитой женщины служила и ее
способность к деторождению. Представления общества о семье и браке, а
также стремление мужчины обзавестись наследниками давали ей

некоторую власть над мужем, поскольку он нуждался в ее активном либо
пассивном участии. Бывали, конечно, и счастливые браки. Но даже если
супруги ссорились, мужчина всегда помнил о важной роли жены как
матери его детей, хозяйки его дома и помощницы в его занятии или
профессии, что также давало «даме» кое-какие права. Однако когда жена
обладала землей или рассчитывала на солидное наследство либо у ее
родителей были связи в верхних слоях общества, она всегда могла
воспользоваться этими преимуществами, чтобы поставить на место мужа,
самовластно принимавшего решения, от которых зависело благополучие ее
и детей. И не следует забывать о сильной симпатии, если не любви, и
чувстве товарищества, которые могли связывать мужа и жену. Принятые
среди простых людей браки, устроенные родителями, вовсе не исключали
теплых чувств. Зачастую оправдывалась поговорка «стерпится –
слюбится». Культурные традиции, поддержка и советы родителей, а также
наличие детей помогали создать настоящую, крепкую семью.
В случае семейных раздоров женщина старалась разными способами
наладить мирные отношения с мужем. Как уже говорилось, она могла
обратиться за помощью к своим родственникам или прямо пригрозить
супругу, что уйдет от него и заберет свое приданое. Но могла прибегнуть и
к магии, чтобы образумить его. Мужья считали магию самым грозным
оружием жены, ибо искренне верили, что вообще женщины так
привораживают к себе мужчин – это косвенно подтверждало
беспомощность женщин в отношениях с мужчинами. Магические
заклинания, которые местные маги за плату писали на папирусах или
просто бормотали в присутствии клиентки, действительно служили ей
главной защитой во время личных или иных испытаний. Можно было
заказать особое заклинание или воспользоваться, например, стихами
Гомера, помогавшими вылечить разные болезни. Вот пример
использования стихов из Илиады, призванных избавить женщину от болей
во время менструаций, найденный на египетских папирусах: «…Гнев
Аполлона владыки, далеко разящего бога» [Илиада, 1.75]. Этот амулет,
заговоренный на кровь, останавливает кровотечение. Если пациентке
станет легче, но она окажется неблагодарной, возьми жаровню с углями,
положи [на них амулет?] и окуривай его дымом. Добавь корень и читай этот
стих… «От Феба страдания были и будут» [Илиада, 1.96] (PGM 22а. 2–8,
Скарборо).
При болезни женщины прибегали не только к заговорам и амулетам.
Примером служит женщина, много лет страдавшая кровотечением,
описанная в Евангелии от Матфея (9: 20–22), – она искала Иисуса, ибо

верила, что одно прикосновение к его одежде излечит ее от болезни.
Как уже говорилось, жена могла приобрести большую власть над
мужем при помощи магии, чего боялись все мужчины. Об этом можно
прочитать в одном договоре.
«Таис, дочь Тарутино, клянется… я не буду готовить любовное зелье
против тебя, не буду добавлять его в твои напитки и в пищу…»
(Роулэндсон, № 255).
Магия помогала решать проблемы в семье. Женщина, сын которой в
течение двух лет был одержим злым духом, пришла к Аполлонию и
умоляла его избавить ее ребенка от этого проклятия. Аполлоний написал
злому духу послание, угрожая ему суровыми карами, если он не оставит
юношу, и дал его женщине; видимо получив это, злой дух навсегда покинул
тело юноши (Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, 3.38). И конечно,
желая привлечь к себе мужчину, женщины прибегали к издавна
популярным любовным заговорам: «Заклинаю тебя, Нила, по прозванью
Агатовый Демон, Деметрой в муках рожденного… чтобы ты воспылал ко
мне, Капитолине, дочери Пепера, чудесной страстью и во всем был к моим
услугам, как только я захочу, чтобы ты исполнял все мои желания, а больше
ничьи; чтобы повиновался только мне, Капитолине; чтобы ты забыл
родителей своих, детей своих и друзей своих… Я, Капитолина, владею
магической властью, и ты, Нил, окажешь мне предпочтение при нашей
встрече… Я помещаю эти вещи [в ларец], чтобы ты исполнил все, что
написано на этом папирусе, ибо для этого я призываю вас, божества мои,
силой, которая сдерживает вас, и принуждением. Исполните все мои
мольбы, овладейте душой Нила, которому принадлежат эти магические
вещи, заставьте его полюбить меня, Капитолину, и чтобы Нил, рожденный
Деметрой, был со мной всякий день и всякий час» (Роулэндсон, № 285).
Или… завоевать страсть другой женщины: «…[чтобы] злой дух
охватил огнем сердце, печень, душу Горгонии, рожденной Нилогенией,
любовью и страстью к Софии, рожденной Изарой. Приведи Горгонию,
рожденную Нилогенией, ради меня, Софии, рожденной Изарой, в термы, а
сама стань банщицей, обожги, воспламени ее душу, ее сердце, ее печень, ее
дух страстью к Софии, рожденной Изарой, веди Горгонию, дочь
Нилогении, преследуй ее, день и ночь терзай ее тело, сделай так, чтобы все
отвергали ее, гнали отовсюду, чтобы она любила Софию, дочь Изары,
преданную ей, как рабыня, и готовую отдать ей все, что у нее есть…»
(Роулэндсон, № 286).
Кроме того, женщина могла проявить себя, участвуя в жизни своей
религиозной общины, что отчасти компенсировало ее изолированность от

мужского общества и запрет на ведущую роль в государстве и
официальных религиозных церемониях. На многочисленные торжества в
честь богов собирались близкие и дальние родственники, и женщина
радовалась этой возможности восстановить связи и почувствовать их
любовь и поддержку. Описание праздника в честь египетской богини
Исиды, взятое из «Золотого осла» Апулея и приведенное в предыдущей
главе этой книги, показывает возбуждение и восторг участников
торжественной процессии. В повести Гелиодора «Эфиопика, или Теаген и
Хариклея» (5.15) во время праздника, посвященного богу Гермесу,
женщины сидели за трапезой во внутреннем помещении святилища, а
мужчины – в преддверии храма; затем женщины совершали жертвенные
возлияния богине Деметре и устраивали церемониальные пляски с
благодарственным песнопением.

Танцоры. На этой ткани античного периода истории Египта вытканы
изображения танцующих мужчин и женщин. Фото А. Де Море, Коптский
текстиль из Фламандской частной коллекции, Зоттегем, 1993, Кат. 60
Но к служению в храмах «официальной» религии представительницы
слабого пола не допускались. Другое дело – культы языческих богов,

помогавших решению женских проблем. Во множестве святилищ
женщины просили богов подарить им детей или вернуть здоровье, давали
обеты принести щедрые жертвы, если их мольбы будут услышаны. И хотя
трудно сказать, насколько «дамы» активно участвовали в церемониях,
посвященных не признанным официально богам, в частности богине
Исиде, и в раннехристианских культах (ожидания и реальность говорят, что
мужчинам принадлежало главенство как в них, так и в других
нефамильных культах), создается впечатление, что такие мероприятия
были более открыты для них, выступавших именно в качестве участниц, а
не просто зрительниц. Они находили в них больше поддержки в трудностях
повседневной жизни. Роль Исиды как могущественной покровительницы и
матери (фигурировала в литературе раннего христианства, призывая
уважать семейные ценности) находила отклик в сердцах женщин,
озабоченных своими проблемами. Короче говоря, хотя «дамы» и не играли
ведущей роли в религиозных культах, они находили постоянную
поддержку в общении, происходившем во время проведения религиозных
праздников и обрядов, и решали свои бытовые проблемы при исполнении
особых культовых ритуалов.
Но, защищая свои интересы, они могли проявить и несвойственную им
храбрость и решительность. Так, Аполлоний у Филострата рассказывал о
происшествии в одной эфиопской деревне: «…как вдруг они услышали
доносящиеся из деревни громкие крики, это женщины там кричали и
призывали друг друга догнать и схватить сатира» (Жизнь Аполлония, 6:
27).
Хотя эта история и является плодом вымысла, если только мы не
верим в существование сатиров, женщины действительно могли
действовать достаточно смело и агрессивно, когда дело доходило до
ущемления их интересов. Ранее в этой главе я привел свидетельство
Филона Александрийского об активном участии в мятежах жительниц
Александрии. Женщины выходили на улицы, где осыпали проклятиями и
побоями своих врагов. Они присутствовали на публичных казнях, вместе
мужьями и братьями призывая палачей по заслугам покарать разбойников и
убийц. Их голос был слышен.

Заключение
Я привел достаточно много доказательств активного участия простых
женщин в их собственной судьбе, жизни их семей и общества (составление
деловых договоров, владение землей, управление бизнесом и участие в
социально-религиозной деятельности). Они не ограничивались только
рождением детей, не просто украшали дом своим присутствием. Их
деятельность была тесно связана с культурной жизнью общества.
Собственно, этого и следовало ожидать. Представители элиты зачастую
относились к своим женщинам как к личной собственности, которую
следует ревниво оберегать и скрывать от посторонних. Но простые люди не
могли себе позволить, чтобы их жены были полностью изолированы от
внешнего мира стенами дома. В доме нужной оказывалась каждая пара рук:
в хорошие времена, чтобы обеспечить нормальное функционирование
хозяйства, в тяжелые – чтобы справиться с нуждой. Общество,
господствовавшее положение в котором занимал сильный пол, нуждалось в
смелости и решительности женщин, их способности влиять на мужчин, в
их труде на благо семьи и при рождении и воспитании детей, а потому поле
деятельности прекрасного пола и его влияние оказывались огромными.
Говорить о «движении за равноправие» женщин, видимо, неуместно: по
любым современным стандартам, в античном обществе не было
равноправия. Но, как и в других доиндустриальных обществах,
простолюдинки несли на себе бремя забот и труда, обладали большим
влиянием и были активными помощницами своих супругов и вообще
мужчин на их жизненном поприще.

Глава 3. Зависимость и выживание:
бедняки
Есть все основания считать, что в Римской империи бедняки
составляли огромную часть населения. Это были свободнорожденные
мужчины и женщины, едва сводившие концы с концами, а потому мало кто
из них мог скопить достаточно средств, чтобы открыть свое дело и
выбиться из нищеты. Им приходилось думать только о том, как бы не
умереть с голоду. Как я покажу далее, о преуспевании они даже не
помышляли. В астрологическом трактате «Кармен Астрологикум» именно
так и описаны бедняки: у них «не было хлеба, чтобы наполнить желудок, и
необходимой одежды» (1.22, 1.24). Артемидор в своих «Толкованиях снов»
поместил их на самое дно общества: «Бедные подобны презренным
темным местам, куда выбрасывается всякий мусор и отходы или что-то
столь же бесполезное» (2.9).
Жалкое существование – так можно охарактеризовать жизнь широких
слоев населения: уличных нищих, земледельцев, мелких арендаторов земли
и поденных рабочих. Их экономическое положение было еще хуже, чем у
тех, кого я называю простыми людьми, которые хотя и имели какие-то
средства, но просто не были достаточно состоятельны, чтобы войти в элиту.
Однако, конечно, верхнюю черту бедности точно определить нельзя. В то
время как ремесленника, более или менее успешного, еще можно отнести к
простолюдинам, тот, кто едва зарабатывает себе на хлеб, безусловно
считается бедняком, как, например, сапожник Микил у Лукиана: «Ну, если
хочешь, поплачу. Увы, подошвы! Увы, старые сапоги! Увы, дырявые
сандалии! Я, несчастный, больше не буду оставаться без еды с утра до
вечера, не буду зимой расхаживать босиком и полуголым, щелкая зубами от
холода!» (Путешествие в подземное царство, 20).
По приблизительным подсчетам, годового дохода в размере 300
динариев оказывалось достаточно, чтобы довольно большая семья могла
прокормиться на всей территории империи, за исключением больших
городов. Это составляло около динария в день, что считалось приличным
заработком, тогда как большинство людей получали за свой труд половину
динария в день. Неустойчивый спрос на работу и на продукты в городе и в
деревне приводил к тому, что часть населения не имела постоянной работы
и не получала полноценную зарплату; следовательно, по большей части

они жили в крайней нужде. Вот этих людей мы и называем бедняками.
Напрашивается вопрос: будет ли правильно объединить в эту группу
всех тех, кто едва сводит концы с концами? Ведь можно возразить, что у
бедного семейства, возделывавшего крохотный участок земли, постоянно
недоедавшего, но хотя бы имевшего продукты со своего участка, иные
взгляды на жизнь, чем у нищих и поденщиков. Однако их объединяла
полная безысходность: они едва ли могли изменить к лучшему свою жизнь
и совершенно не были уверены в завтрашнем дне. Одинаковая
беспомощность и существование на грани отчаяния порождали у них
общие взгляды на нравственные ценности, способы выживания и свое
место в мире. Поэтому в этой главе я рассмотрю свободных людей,
влачивших жалкое существование, т. е. истинных бедняков.
Нетрудно представить, кем могли быть эти люди. Прежде всего это
крестьяне. Обычно так называли людей, которые обрабатывали
принадлежавшую им землю, и во времена Римской империи существовало
множество таких независимых фермеров. В стихотворной поэме
«Моретум» («Крестьянский
завтрак»),
написанной
неизвестным
талантливым автором в стиле Вергилия, нарисована реалистическая
картина из жизни римского поселянина, жившего в нищете, питавшегося
самыми примитивными продуктами и получавшего скудный доход от
продажи выращенных им овощей на городском рынке. Такими же
простыми людьми являлись крестьяне-арендаторы. Возможно, кто-то из
них раньше имел свой участок, но затем был вынужден продать его
богатому землевладельцу, чтобы расплатиться с долгами. Затем хозяин
земли позволил им остаться и обрабатывать землю, за что крестьяне
выплачивали ему стоимость аренды деньгами либо частью собранного
урожая. В этой евангельской притче показаны напряженные отношения
арендаторов с хозяином земли: «Выслушайте другую притчу: был
некоторый хозяин дома, который насадил виноградник, обнес его оградою,
выкопал в нем точило, построил башню и, отдав его виноградарям,
отлучился. Когда же приблизилось время плодов, он послал своих слуг к
виноградарям взять свои плоды; виноградари, схватив слуг его, иного
прибили, иного убили, а иного побили камнями. Опять послал он других
слуг, больше прежнего; и с ними поступили так же. Наконец, послал он к
ним своего сына, говоря: постыдятся сына моего. Но виноградари, увидев
сына, сказали друг другу: это наследник; пойдем, убьем его и завладеем
наследством его. И, схватив его, вывели вон из виноградника и убили.
Итак, когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими
виноградарями? Говорят Ему: злодеев сих предаст злой смерти, а

виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему
плоды во времена свои» (Матфей, 21: 33–41).
Так что добросовестные арендаторы обрабатывали землю хозяина и
вовремя платили положенную дань. Но эта земля не являлась их
собственностью, и иногда в них вспыхивало желание нарушить
установленный порядок, в результате чего людей могли насильно выселить
из домов и выгнать из имения.
В сельской местности было много безземельных работников из
свободных людей, достаточно сильных и умелых, чтобы наниматься на
полевые работы. Другая притча о наемных работниках в винограднике
показывает участь таких людей:
«Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано
поутру нанять работников в виноградник свой
и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в
виноградник свой;
выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище
праздно,
и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам
вам.
Они пошли.
Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же.
Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих
праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно?
Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в
виноградник мой, и что следовать будет, получите.
Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю
своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых»
(Матфей, 20: 1–8).
А Тимон в рассказе Лукиана получил за свой труд меньше динария.
Когда-то богатый человек, Тимон потерял свое состояние и положение в
обществе. От стыда он покинул родной город: «Все эти несчастья
заставили меня удалиться сюда, в отдаленные места; одетый в овчину, я
обрабатываю землю за плату в четыре обола, рассуждая в уединении с моей
мотыгой» (Мизантроп, 6).
Такие люди целыми днями ждали возможности заработать, но везло
далеко не всем. Ведь количество безработных почти всегда превышало
спрос, так что в любой день человек мог возвратиться домой, не заработав
даже на пропитание. Что же касается городских бедняков, то поэт Марциал
часто упоминал их в своих эпиграммах. В городах было множество нищих;

охрипшими голосами они выпрашивали кусок хлеба, какой швыряли
собакам (Эпиграммы, 10.5.5). Он говорил о «мосте нищих», вероятно месте
их постоянных сборищ, поскольку там было хоть какое-то укрытие,
например под акведуком (Эпиграммы, 12.32.25). Он описал жизнь
бездомного: его выгоняли из-под арки, где он укрылся от непогоды, зимой
он страдал от холода; на него натравливали собак; даже птицы пытались
украсть у него жалкие крохи хлеба – бездомный нищий у автора предстает
в образе ходячего мертвеца (Эпиграммы, 12.32.25). В Новом Завете
упоминается о нищих, толпившихся у городских ворот, видимо в их
излюбленном месте, и на каждом шагу встречавшихся в городе. Те, кто
стыдился просить милостыню, искали любую случайную работу –
носильщика, посыльного и подсобного рабочего на стройке. Лукиан, в
частности, замечал, что типичное занятие бедных – это продавать соленую
рыбу, чинить обувь и просить милостыню на перекрестках. Хотя в
некоторых крупных городах участь неимущих хотя бы отчасти облегчала
благотворительная помощь, которая оказывалась лишь небольшой части
бедного населения империи, поэтому при изучении внутреннего мира
бедняков мы не будем учитывать это «пособие». По сути, большую часть
написанного об этих людях можно смело игнорировать, ибо она посвящена
бедным римлянам, чье положение нельзя назвать типичным для всей
империи. Во-первых, Рим являлся самым большим городом; во-вторых, он
имел особое политическое значение, ибо в нем находилась верховная
власть и элита страны. Как бы ни было соблазнительно приравнять
римский плебс к городским неимущим всей империи, этому искушению
следует противостоять и материалы, относящиеся к Риму, отбирать очень
взвешенно и осторожно, чтобы не исказить общей картины жизни
бедняков.
Хотя общее положение неимущих достаточно понятно, имеющиеся
источники не дают возможности подробно описать их быт и взгляды на
занимаемое ими положение во времена Римской империи. Их отношение к
смерти отражало свойственное им представление о ценности их жизни:
останки сжигались, и пепел помещался в урны без надписи, либо бедняков
хоронили в общих могилах. Подобные кладбища были обнаружены в
Италии на острове Исола-Сакра между Остией и Римом, и в Северной
Африке, а Гораций писал о холме Эсквилин, где «один раб устроил [место]
для захоронения своих умерших товарищей, когда их вынесут из жалких
хижин и принесут хоронить в дешевых гробах» (Сатиры, 1.8.8—13). В
смерти, как и в жизни, бедняки безгласны, как по большей части и в
современном мире.

Список некоторых источников, откуда вообще можно почерпнуть
сведения о внутреннем мире бедняков, дает представление о трудности
задачи: это пословицы, поговорки, басни, народные песни, устные
предания, легенды, анекдоты и религиозные притчи.
Но из всего перечисленного исследователи римского общества
располагают лишь баснями, пословицами и малым числом анекдотов и
историй религиозного характера. Большое количество пословиц, в которых
говорится о различных житейских ситуациях и отношениях людей, дошли
до нас в виде собраний. Басни мы находим у Эзопа и других древних
баснописцев. К сожалению, нам неизвестно содержание народных писем,
этого чисто устного вида народного творчества, но мы встречаем
упоминание о них у Диона Хрисостома: «Я подобен людям, которые,
перемещая или поднимая тяжелый груз, облегчают себе работу пением
песни или просто какой-то ритмичной мелодии – они простые труженики, а
не барды и не сочинители песен» (Речи, 1.9).
А легенды, живой народный язык и описание обрядов сохранились
лишь в виде отрывков или в литературных сочинениях классических
авторов, которые сильно исказили их смысл.
Научных работ, посвященных пословицам и басням, очень много, но
лишь недавно были предприняты попытки соотнести их содержание с
реальной жизнью бедняков. Древние писатели считали, что в сочинениях
этих жанров выражалось то, что мы называем народной моралью.
Сравнительные материалы также указывают на ценность их использования
для понимания представлений простых людей и особенно самых
незащищенных членов общества – бедняков и рабов. Каждая пословица
(или басня) описывала какую-либо конкретную житейскую ситуацию или
случай; и нам известно, что и простой народ, и элита часто использовали в
речи их образы и нравственные поучения. Кроме того, смысл некоторых
пословиц и басен нам не всегда ясен, но, если подходить к их изучению
вдумчиво и взвешенно, можно извлечь очень полезные сведения.
Сгруппированные по темам басни и пословицы дают представление о
нравственных ценностях народа. Тереза Морган в своей книге «Народная
этика в раннем периоде Римской империи» продемонстрировала именно
этот способ; в результате тщательного и глубокого анализа она пришла к
тем же выводам, которые получены мною в ходе работы над этой книгой. В
данной главе я использую избранные пословицы и басни как ценный
источник понимания реальной жизни бедняков.

Жертвоприношения мертвым. Неимущих бесцеремонно закапывали в
землю на кладбищах для бедняков и бродяг, расположенных на окраине
города, но некоторые семьи могли устроить своим покойным хотя бы
скромные похороны. Реконструкция кладбища в Исола-Сакра, Остия
Антика. Сьюзен Уолкер, «Мемориалы усопшим римлянам» [Лондон:
Британский музей, 1985]. P. 10. Фото предоставлено Британским музеем
До нас дошла всего одна книга народных шуток и анекдотов, хотя мы
знаем, что в Древнем мире их существовало огромное множество. Но в ней
оказалось еще труднее, чем в баснях и пословицах, найти материал,
связанный именно с внутренним миром неимущих. Отрывочные
упоминания об их религиозных и философских представлениях
встречаются во всей классической литературе; эти замечания были
признаны представлявшими точку зрения бедняков, а потому использованы
для создания общей картины. И наконец, о нравственном мире бедняков мы
узнаем из Нового Завета, особенно поучительны случаи и притчи,
встречающиеся в Евангелии. Если собрать все сведения из этих
источников, то можно получить полную картину жизни бедняков всей
империи.

Демография
До нас не дошли точные сведения о количестве населения грекоримской цивилизации, как и вообще античного общества, которые
позволили бы определить процентное соотношение различных
демографических групп империи; даже об общем количестве населения
приходится лишь догадываться – предположительно оно насчитывало
порядка 50–60 млн человек. К тому же данные менялись в зависимости от
географии и времени. Тем не менее, предполагая определенную аналогию с
количеством основных групп населения доиндустриальных обществ
Европы и Средиземноморья, я получаю примерное представление о
количестве бедняков в Римской империи. Основываясь на исследованиях
раннего периода современной Европы, где существуют документы,
позволяющие обоснованно оценить размеры различных экономических
групп в обществе, я предполагаю, что примерно 65 % населения, включая
сюда рабов и свободнорожденных, жили в постоянном опасении, что их
жалкое существование будет прервано вследствие различных природных
катастроф, чумы, голода или других напастей.
Возвращаясь непосредственно к беднякам, отмечу, что их социальноэкономическое положение было неравноправным и зависимым, что
определяло их мировоззрение. За этим общим определением скрывается
важная повседневная реальность Древнего мира. Условия жизни бедных
варьировались в зависимости от мест их проживания. Для более
тщательного анализа необходимо знать жизнь неимущих слоев в Англии со
свойственными этой стране традициями и природными особенностями,
или в Египте, с его совершенно иными условиями жизни и культурой.
Бедняки, жившие в стране с тяжелым климатом и постоянно
подвергавшиеся то наводнениям, то засухе, наверняка иначе относились к
своей судьбе, чем население стран в этом отношении более благополучных.
Я не приуменьшаю различие их опыта, но хочу подчеркнуть то общее, что
было характерно для их жизни, в результате чего у них сформировалось
одинаковое отношение к ее ценностям. Ибо и те и другие на личном опыте
знали о существовании в постоянной нужде. С одной стороны, они
оказывались беспомощными перед катаклизмами природы, с другой –
подвергались угнетению общественной системой. Для бедняков Римской
империи жизнь, полная превратностей, была нестабильной. Их
преследовала неуверенность в завтрашнем дне, социально-экономическое

положение каждого из них зависело от сборщика налогов,
государственного чиновника, хозяина, заимодавца или просто от
отсутствия необходимых вещей; они были полностью лишены свободы
действий. В то же время невозможность изменить свой статус в обществе
порождала константу их мышления. В басне «Змеиный хвост и змеиная
голова» показана понимаемая ими целесообразность подчинения
естественному лидерству элиты: «Однажды змеиный хвост не захотел
больше покорно следовать за головой змеи. „Хочу и я по очереди быть
первым!“ – сказал хвост. [Хвост пополз вперед и потащил за собой тело,
но, не видя дороги, упал вниз с края обрыва и сильно поранился.] …Став
жертвой своей самонадеянности, он в смущении стал умолять голову: “Не
откажи, спаси нас, госпожа наша!.. Вернись, прошу, на прежнее твое место,
а я тебе охотно подчинюсь, чтобы вновь не пришлось тебе из-за меня
плохо“» (Бабрий. Басни, 134).
В пословицах отражается взгляд на мир как на нечто стабильное, а не
(как часто в литературе элиты) упадническое. Беднякам казалось, что
существовал определенный нерушимый порядок и их социальные
перспективы неизменны; и они всегда будут неимущими. Понятия «есть» и
«следовало бы быть» в их представлении оказывались тождественны. Такое
восприятие действительности порождало узкое, консервативное мышление.
Люди могли принимать какие-то решения, но в пределах своих весьма
ограниченных возможностей. Поэтому в народе на протяжении многих
поколений не формировались представления о каком-либо развитии
общества. Жизнь оставалась неизменной, а менялись только участвовавшие
в ней. Само это постоянство показывало, скольких возможностей была
лишена масса людей; пословицы отражали народную мудрость по поводу
трудностей жизни и тщетности сопротивления. «Доминирующей темой
являются непрочность человеческой жизни и ее гибель», – отмечала Тереза
Морган. Бедным приходилось жить в условиях изменчивости природных
условий и неизменности собственного социального положения. Ни то ни
другое не позволяло им вырваться из западни, приводя к мысли о
невозможности выжить в этих условиях.

Борьба за выживание
Взгляды бедняков на их тяжелую жизнь опирались на систему знаний
и представлений, порожденных жизненным опытом предыдущих
поколений и определявших все их действия. Главное – это способность
противостоять постоянной угрозе лишиться того немногого, что позволяло
им выжить. Вездесущие и постоянные трудности и препятствия вынуждали
человека проявлять ум и изворотливость, чтобы хотя бы уцелеть в какой-то
слишком опасной ситуации, а по большому счету продолжить свое
существование в обществе. Бедняки не имели времени на размышления;
для них важно было не думать, а действовать. Их мудрость сводилась к
пониманию того, что нужно делать, а чего делать нельзя; абстрактные
суждения о специфике взаимоотношений встречаются в источниках крайне
редко. Это не значит, что неимущим не был свойствен творческий подход к
жизни, просто ограничивался потребностью каждый день решать
насущные проблемы, защититься от подобных себе и от окружающего
мира. В борьбе за выживание бедняки отличались практичностью и
смекалкой.
В результате у каждого из них не было желания разобраться в себе и
понять, какую тактику поведения лучше избрать. Для бедняка девиз
«познай себя» представлялся призывом не к абстрактным размышлениям, а
к необходимости принять какое-то конкретное решение, например, что
предпочесть в данной ситуации – дружбу или личную выгоду. Философия
ориентируется на рассуждения об идеалах; а ум неимущего бедняка
настроен на решение практических задач, поэтому народная этика,
выраженная в баснях и поговорках, значительно отличается от идеалов
«высокой» философии. В представлении бедняков мудрость – это
житейский опыт, который в сочетании с находчивостью и хитростью
позволяет человеку выжить во враждебном ему мире, а не совокупность
высших знаний, применимых для решения социальных проблем и прочих
абстрактных понятий. Трудно, если вообще возможно, найти хотя бы одну
из основных концепций философских школ элиты, которая нашла бы
отклик в умах бедняков. Народная этика не утруждает себя изучением
категории eudaimonia («счастье»); ей чуждо представление о добре как о
главном смысле человеческой жизни, т. е. о добродетели как таковой;
идеалы стоиков apatheia («апатия») и ataraxia («отстраненность») ставят ее
в тупик; навязчивая идея киников о том, как хорошо быть бедным,

совершенно не понятна человеку, находящемуся в неизбывной бедности;
конфликты между роком и свободной волей ему неизвестны, ибо в его
жизни они сосуществует без противоречий; сама идея отрицания норм
общественной жизни эпикурейцами и циниками является недоступной для
бедняка роскошью. Однако «высокая» философия и представления
неимущих имеют много общих моментов и «героев»; в народном
творчестве чаще всего используются изречения Семерых мудрецов, Эзопа
и Сократа, на которые приходится более половины цитат из всех
знаменитых авторов. Как именно и насколько они взаимодействуют и
влияют друг на друга, это уже другой вопрос, на который трудно ответить.
Скорее всего, высокая философия основывалась на народной мудрости, и
вряд ли какие-либо идеи проникали из философии в представления
уличного бедняка. У нас нет подтверждений, что такое «проникновение»
имело место, и, действительно, очень трудно понять, как это могло
произойти, тогда обратный процесс представить гораздо легче.
Базовые ценности бедняков, которыми они руководствовались в
практической жизни, не просты. Их, выработанных в процессе борьбы за
выживание, условно можно разделить на две категории. Первая – это
важность хороших, дружеских отношений со своими собратьями, что
позволяло надеяться на их помощь в тяжелой ситуации. Отсюда следовало,
что прежде всего необходимо было заботиться о нуждах основной ячейки
общества, т. е. семьи, и порой даже в ущерб дружбе. Эти представления
основывались на понимании пользы взаимодействия. Обязанность
оказывать взаимную помощь в вертикальных отношениях (в основном
патрона с клиентом) либо в горизонтальных была своего рода «социальной
страховкой» в случае каких-либо осложнений. На этом макроуровне одни
семьи устанавливали и укрепляли отношения с другими, чтобы было на
кого рассчитывать в трудную минуту. В этом смысле положительными
качествами считались преданность друг другу, смелость, способность
отразить удары врагов, гостеприимство, справедливость, честность и
правдивость, готовность прийти на помощь и щедрость по отношению к
бедным; об этом часто говорится в баснях, где зачастую разбираются
сложные ситуации.
На микроуровне члены семьи воспринимали родство как основу для
сложной системы взаимных обязательств, характерной для социальной
среды и подразумевающей, что каждый ее член придет на помощь, не
ожидая за это какого-то вознаграждения. Интересно, что неимущие
практически не уделяли внимания атмосфере внутри семьи. Судя по басням
и пословицам, отношения между мужем и женой, возникавшие в доме

экономические проблемы, а также противостояние отцов и детей не
являлись для них крайне важными. Очевидно, эти отношения настолько
четко регулировались их представлениями о жизни, что в словесном
фольклоре вообще не упоминаются подобные конфликты. Что, к
сожалению, лишает нас возможности узнать эту сторону жизни бедняков.
Вторая категория ценностей отразилась в тактике борьбы. Жизнь
бедняка в основном состояла из всяческих тревог и неприятностей. Отсюда
борьба становилась непременным условием существования. В баснях
постоянно говорится о различных опасностях и конфликтных ситуациях.
Интересно, что это практически не привлекло внимания более поздних
писателей, как можно было бы ожидать, учитывая, что все предыдущие
исследования жизни бедных, особенно крестьян, подчеркивали
конкурентный характер их повседневной жизни. В то время как семьи
стремились усилить свои шансы на выживание, им приходилось
сталкиваться с антисоциальными поступками отдельных людей. Народная
литература учит справляться с такими пороками, как высокомерие, лесть,
ненадежность, упрямство, несдержанность, трусость (предмет множества
поговорок), обман, клевета, зависть, хвастовство и т. п.
Характерно, что даже среди бедных шла борьба за честь и
достоинство, статус и материальные преимущества, в процессе которой
проявлялись такие пороки, как гордость, завистливость и мстительность.
Во множестве басен говорится о явлениях, противоречащих нормам
человеческого общежития. Так, в басне «Петухи и куропатки» петухи
враждуют друг с другом и одновременно – с куропатками: «Некий человек,
который держал петухов, увидел продававшуюся одомашненную куропатку
и, купив ее, поместил в курятник вместе с петухами. Однако, когда другие
птицы начали клевать и преследовать куропатку, она очень расстроилась,
решив, что ее презирают за то, что она отличается от петухов. Но вскоре
она заметила, что петухи тоже дерутся друг с другом до крови. Тогда она
сказала себе: „Больше не буду расстраиваться, когда они клюют меня,
потому что я вижу, что они тоже не щадят друг друга“» (Аугсбургский
сборник).
О вреде зависти рассказывается в басне «Собака и ее тень»:
«Собака стащила на кухне кусок мяса. Она побежала с ним на берег
реки. Увидев, что в воде тень этого куска стала очень большой, она
выпустила его из пасти и нырнула за тенью. Но не поймала ни тень от мяса,
ни само мясо. И вот, голодная, она вернулась по тому броду, по какому
пришла» (Бабрий. Басни, 79).
То же и в пословице «Не давай другому свой серп, чтобы он жал им

свою пшеницу» (Публий Сир. Изречения, 593). Такой же вред причиняют
людям хвастовство и зависть, тоже часто упоминающиеся в баснях. И в еще
одной басне – «Рыбак, взбаламутивший воду» – человек прямо наносит
ущерб другим ради своей выгоды.
«Рыбак ловил в реке рыбу. Он растянул сеть, перегородив реку от
одного берега до другого, потом обвязал веревкой камень и начал колотить
им по воде, чтобы загнать рыбу в свои сети. Один из живших рядом с рекой
людей увидел его за этим занятием и стал бранить за то, что тот замутил
воду, из-за чего жители не смогут пить чистую воду. Но рыбак ответил: „Но
если я не буду колотить по воде, мне придется умереть от голода“»
(Аугсбургский сборник).
Однако этим потенциальным, а зачастую и фактически вредным для
окружающих поступкам не позволялось одерживать верх над
основополагающим духом взаимопомощи. В баснях приводится множество
примеров о выгодности помощи друг другу. Вот несколько примеров. Басня
«Лошадь и осел» объясняет, как важно делить между собой ношу: «У
одного хозяина была лошадь. Но он, ее жалея, всю ношу валил на старого
осла. И вот осел как-то, вконец измучась, к лошади пришел с просьбой:
„Возьми, прошу, хотя бы часть моей клади – и ты меня спасешь; а если нет
– смерть мне“. А лошадь: „Прочь! Не путайся в ногах, наглый!“ Совсем
лишаясь сил, поплелся прочь ослик. И скоро, как и предрекал, упал
мертвым. Тогда хозяин сам остановил лошадь, снял со спины у мертвого
осла вьюки, содрал с него, чтоб не пропала зря, шкуру и нагрузил на
лошадь эту всю тяжесть. Сказала лошадь: „Ах, была я впрямь глупой! Я
малой части не хотела взять груза, и вот теперь должна нести я все сразу“»
(Бабрий. Басни, 7).
Басня «Лиса, несущая огонь» учит необходимости держать себя в
руках: «Один человек решил по-новому отомстить лисе, которая
опустошала его виноградник и сад. Он привязал к лисьему хвосту пучок
пакли и поджег ее, а потом отпустил лису. Но Бог видел это сверху и
направил лису прямо на поле человеку, который причинил животному боль.
И лисица зажгла все вокруг себя. Был сезон сборки урожая; густые колосья
обещали богатый урожай. Человек погнался за лисой, обозленный тем, что
его тяжелый труд пропал даром. Но ни одно его зерно так и не попало в
молотилку» (Бабрий. Басни, 11).
Басня «Разделяй и властвуй» также учит бедных держаться вместе:
«Три быка всегда паслись вместе. Лев, подстерегавший момент напасть на
них, понял, что не сможет поймать всех сразу. Посеяв между ними раздор
коварными намеками и прямой ложью, он превратил их во врагов. Разделив

быков, лев легко расправился с ними поодиночке» (Бабрий. Басни, 44).
Басня «Нет смысла молиться за разбойника» показывает, что из-за
своих злых деяний ты не получишь помощи, когда она будет тебе нужна:
«Больной ворон сказал своей плачущей матери: „Не плачь, мама, лучше
помолись богам, чтобы они избавили меня от смертельной болезни и
страданий“. – „Дитя мое, – отвечала ему мать, – какой Бог захочет тебя
спасти? Ибо есть ли Бог, чей алтарь ты не обокрал?“» (Бабрий. Басни, 78).
В обществе действовали средства, принуждавшие к добру (дурная
молва, насмешки, упреки, осуждение и, наконец, остракизм) и помогавшие
обходиться без помощи стражей порядка, к которым бедные старались не
обращаться. Правда, средства эти были несовершенны, зачастую
применялись несправедливо (на наш сегодняшний взгляд) и без просьбы –
общественное мнение (opinio communis) навязывалось одной социальной
группой другой и не предоставляло ей возможности возразить.
Отрицательное действие таких средств убеждения проявлялось в семейных
ссорах, в общем убеждении допустимости самовозвеличивания
(разумеется, до определенных пределов) и в подобных эгоистических
представлениях. Поэтому бедняки не очень доверяли окружающим, даже
друзьям, придерживаясь пословицы: «Относись к своему другу так, как
если бы он мог стать тебе врагом» (Публий Сир. Сентенции, 401).
Одно свойство бедняков, на которое постоянно обращали внимание
люди из других слоев общества, – это отношение к работе. Во всей древней
литературе встречаются обвинения бедных в лени. Однако, если
пренебречь устойчивым предрассудком элиты, оказывается, что, наоборот,
бедные считали
усердную работу
положительным качеством.
Подтверждающих это утверждение басен огромное количество, вот только
несколько примеров: «Муравей и муха», «Старый бык и бычок», «Откуда
жаворонок знает, когда ему улетать» и «Когда лентяй пошел к муравью».
Но при всем своем трудолюбии бедные вовсе не собирались работать до
последнего вздоха: из-за их отношения к жизни это было лишено смысла.
Бедные отлично понимали, что вряд ли когда-нибудь смогут выбиться из
нищеты. Перед ними стояла цель: не нажить состояние, а просто выжить.
Ведь тяжелая жизнь учила их, что риски, необходимые для того, чтобы
«выбиться наверх», не будут оправданы, что стремление к лучшей доле
благодаря изменению технологий или социального устройства вернется к
ним бумерангом и уничтожит их. Поэтому они были крайне
осмотрительны, осторожны и консервативны. Нежелание риска хорошо
показано в басне «Рыбак и рыбка»:

Один рыбак, на берегу морском живший
И промышлявший удочкой своей тонкой,
На конский волос как-то раз поймал рыбку
И на сковороде ее хотел зажарить.
Взмолилась рыбка, на его крючке корчась:
«Ведь я мала, какая от меня прибыль?
На мне не разживешься: я на днях только
Под этою скалою из икры вышла.
Так лучше отпусти меня живой в море:
Я скоро здесь отъемся на морских травах,
Большою стану, для любых пиров годной;
И ты тогда опять меня поймать сможешь».
Так плакала и билась на крючке рыбка.
Но не внимал старик ее словам льстивым,
И так сказал, проткнув ее прутом острым:
«Кто малое да верное готов бросить,
Гонясь за ненадежным, тот живет глупо».
(Бабрий. Басни, 6)
Современные исследования показывают, что чем усерднее неимущие
трудятся и чем больше выжимают из имеющихся ресурсов, тем больше у
них рождается детей, и в итоге соотношение между наличием продукта и
потребностями устанавливается на том же уровне, что и раньше – только
теперь для большего количества членов семьи. Кроме того, бедный
понимает, что, если он произведет больше продукции, значит, у него
больше возьмут, значительное количество продукции у него не задержится.
Характер экономики, построенной на принципе «игра с нулевым исходом»
(во всяком случае, так она воспринимается), тоже подталкивает бедняка в
какой-то момент прекратить работу, поскольку его социальная группа в
целом будет принуждать трудиться не слишком усердно, чтобы человек
получил не больше соответствующей доли имеющихся ресурсов, ибо там,
где один выигрывает, другой проигрывает. Эти соображения легко
согласуются с «теорией тяжелой работы» Александра Чаянова,
разработанной им в процессе изучения русского крестьянства в начале
XX в. и впоследствии признанной применимой вообще к крестьянскому
труду. Согласно этой теории, неимущий человек прекращает работать,
когда считает, что дальнейший труд не даст достаточной выгоды, которая

перевесила бы утомительность чрезмерной работы. Если бедный ничем не
занят, он кажется глупым бездельником, тогда как на деле он уже рассчитал
свои силы, скорее всего на уровне подсознания, опирающегося на прошлый
опыт и/или на традиции: если работать много невыгодно, так какой в этом
толк? Таким образом, бедный считает естественным и нормальным
работать до тех пор, пока не обеспечены его основные потребности, а затем
прекращает работу. Точно такие же соображения, выработанные за долгую
и трудную жизнь, настраивают неимущего не напрягать все силы, чтобы
выбиться из нищеты, и не важно, является ли это решение результатом его
принятия доминантной идеологии, согласно которой он находится на самом
дне общества. «Леность» бедных проистекает из их понимания
безысходности своей судьбы.

Религия
Чем многочисленнее становилось общество, тем труднее было
управлять людьми. Поэтому вожди больших племен с давних пор
прибегали к помощи сверхъестественных сил. Считалось, что законы
общины устанавливали высший Бог или боги, которые строго следили за
их исполнением. Таким образом, хотя бы теоретически люди должны были
подчиняться общим правилам, а вожди, ссылаясь на зоркость богов, всегда
могли объяснить, почему одни люди преуспевают, а другие нет.
Неудивительно, что бедняки легко восприняли это представление о силе
богов, но пользовались ею сугубо по-своему, чисто житейски, поскольку
постоянно подвергались испытаниям судьбы.
Основным элементом религиозных представлений неимущих являлась
«воля богов». Она поддерживала традиционные ценности, положение
социальных групп и выражалась в том, что, во всяком случае теоретически,
боги устанавливали нормы поведения и вознаграждали за такие
добродетели, как благочестие и справедливость, но карали богохульников и
тех, кто шел против справедливости. Но бедняки видели, что боги далеко
не всегда наказывали плохих людей и вознаграждали хороших.
Объяснением этого разрыва между ожидавшимся и реально
происходившим служила сила судьбы, рока, фортуны. Она существовала
независимо не только от человеческой воли, но и от воли богов; перед
фортуной были равно бессильны и человек, и боги. В каком-то смысле
судьба стояла в стороне от естественного порядка вещей, что и объясняло,
почему в обществе так часто попирались законы, данные богами. Фортуна
внушала человеку неизбежность предопределенного ему будущего и
уверенность в том, что в мире добро и зло уравновешивают друг друга. О
неизбежности будущего рассказывается в басне Бабрия «Сила судьбы»:
отец, пытаясь спасти сына от предначертанной ему смерти, заключает его в
тюрьму, но там юноша погибает от несчастного случая. Мораль: «Стойко
переноси все, что послано тебе судьбой, и не пытайся спастись от своей
доли с помощью хитрости; тебе все равно не избегнуть того, что
предначертано». А равновесие добра и зла иллюстрируется следующей
басней из Аугсбургского сборника: «Несколько рыбаков тянули из моря
невод. Он был очень тяжелым, и они радовались, думая, что поймали
большой улов. Но когда они вытянули невод на берег и увидели, что в нем
полно камней и обломков дерева и всего несколько рыбин, они впали в

уныние, и не столько из-за жалкого улова, сколько из-за разочарования. Но
один старый рыбак сказал им: „Не надо сетовать на судьбу, друзья. Ведь
грусть – сестра радости, и раз уж мы так радовались перед этим, то теперь
придется и погрустить“».
Фатализму посвящено множество изречений, вот лишь несколько
примеров: «Легче заслужить благосклонность Фортуны, чем удержать ее»
(Публий Сир. Сентенции, 198); «Когда Фортуна нас ласкает, она хочет нас
соблазнить» (Сентенции, 197); «Фортуна не довольствуется тем, чтобы
навредить только однажды» (Сентенции, 213).
У бедняков весьма неожиданным следствием роли судьбы явилось
понимание необходимости рассчитывать на самого себя. Поскольку на
богов полагаться нельзя, а судьба капризна, человеку лучше рассчитывать
на собственный труд и находчивость. Об этом говорится в басне
«Погонщик и Геракл»:
Крестьянин гнал телегу и волов в город,
Но, не доехав, глубоко засел в яме.
Тут надо бы помочь, а он стоял праздно
И лишь взывал к Гераклу, своему богу,
Которого превыше всех других чтил он.
Явился бог и молвил: «Раскачай воз свой
Да подстегни волов: твои мольбы тщетны,
Пока ты сам не хочешь шевельнуть пальцем».
(Бабрий. Басни, 20)
Это представление вполне согласуется с положительным отношением
бедняков к труду, о котором я уже говорил.
Также я упоминал и о том, что главное, что определяло всю жизнь
бедняка, – это его подчиненное положение, зависимость от остальных,
которые, помимо всего прочего, присваивали себе часть произведенной им
продукции. Источником этой зависимости отчасти были мифы, отчасти она
сложилась исторически, но неимущие попросту считали, что так уж
устроена жизнь, и ничего не поделаешь. Пожалуй, в этой ситуации была
доля мрачного юмора, что подтверждается одним из греческих анекдотов:
«Педант хотел научить осла ничего не есть и перестал засыпать ему корм.
Когда осел околел с голоду, педант сказал: „Как много я потерял! Только
что он научился ничего не есть – и вдруг умер!“» (Филогелос).

Основной смысл подчиненного положения бедняка заключался в том,
что его благополучие всегда до известной степени зависело от произвола
властей – это хорошо отражено в басне «Страшнее, чем всегда»: «Лев
взбесился от ярости. Олененок, увидевший его из леса, вскричал: „Горе
нам! Что бы он ни сделал в ярости – он страшен нам и в здравом
рассудке!“» (Бабрий. Басни, 90).
Лукиан говорил о беспомощности бедного перед богатым, когда
заставил одного из героев «Сатурналий» обратиться к титану Кроносу и
попросить его возродить золотой век, когда «…люди сами были золотыми,
и нигде не было нищеты. А что до нас [бедных], про нас даже и подумать
не могли как о руководителях, и большинство из нас добывают пищу
тяжелым трудом; и нищета, нужда и беспомощность, как и восклицания
„Увы!“, „Как мне это добыть?“, „О, что за горе!“ и тому подобные
постоянно слышатся, во всяком случае среди нас, бедных. Можешь
поверить, мы не так бы расстраивались из-за этого, если бы не видели, что
богатые, живущие в роскоши, имея столько золота и серебра в сундуках,
множество одежд, рабов, повозок с лошадьми, дома и земли, и всего этого
много, не только не делятся этим с нами, но даже не удостаивают нас,
бедных, внимания. Вот что больше всего удручает нас, Кронос, и мы
считаем невыносимым, что такой человек возлежит в пурпурном одеянии и
объедается этими яствами досыта, до отрыжки, принимает поздравления
своих гостей и только и знает, что веселится, тогда как я и такие же бедные
люди гадаем, где бы нам раздобыть четыре обола, чтобы поспать, поев
хлеба или ячменной похлебки с листиком кресс-салата или луком»
(Лукиан. Сатурналии, 20–21).
Несмотря на свою зависимость, неимущие знали себе цену и хотели,
чтобы к ним относились с уважением. Это показано в одном эпизоде из
«Сатирикона», в котором Коракс нанимался носильщиком, на обычную
поденную работу, и резко подчеркивал свое звание человека: «Что вы,
считаете меня за вьючное животное, что ли, или за грузовое судно? Я
подрядился нести человеческую службу, а не лошадиную. Я такой же
свободный, как и вы, хоть отец и оставил меня бедняком» (Сатирикон, 117).
Однако в обществе существовал modus vivendi, при котором большая
часть состояния доставалась богатым, а неимущим – лишь жалкие крохи,
которых хватало, чтобы не умереть с голоду. Здесь имелось в виду
соблюдение некоего равновесия: если богатые требовали слишком многого,
им грозила гибель от восставших бедняков (что случалось относительно
редко) или последние сами умирали от голода. Смерть неимущих не
устраивала знатных, так как они лишались дешевой рабочей силы, потому

им приходилось поддерживать некоторое равновесие, крепко удерживая
власть в своих цепких руках.
Единственное, что давало силы бедным в отношениях с вертикалью
власти, – это понимание взаимной полезности. Отношения патрона с
клиентом строились именно на этом принципе симбиоза: у каждой стороны
было то, что нужно другой, поэтому они оказывались неразрывно
связанными друг с другом. Богатые получали от бедных прибыль и
почтительность; а бедные – помощь богатых в тяжелых обстоятельствах,
ибо у них имелись для этого деньги и возможности. Вот басня, в которой
эта ситуация объясняется с точки зрения бедного:
Лев собирался пойманную съесть мышку,
Но та, воришка, близкий свой конец чуя,
С такою обращается мольбой к зверю:
«Охотой на оленей и быков тучных
Тебе, о лев, пристало утолять голод;
А моего ты даже на губах вкуса
Не ощутишь. Ах, пощади меня лучше.
Мала я, но воздать тебе добром в силах».
Лев, рассмеявшись, отпустил ее с миром.
А вскоре лев к охотникам попал в петли
И, оступившись, был опутан весь сетью.
(Уж он не чаял выйти из беды целым.)
Тогда скользнула мышка из своей норки,
Перекусила зубками узлы петель
И выпустила льва на белый свет снова,
Достойной за пощаду отплатив платой.
(Значенье басни ясно для людей умных:
Будь беднякам защитником и сам верь им,
Ведь даже льва от гибели спасла мышка.
(Бабрий. Лев и мышь)
В действительности, как обычно, все оказывалось в руках богатых.
Клиенты могли, конечно, напомнить о своем моральном праве получить
помощь, но реальной возможности торговаться не имели, но на
покровительство им нельзя было полагаться. Девиз – лучше оставаться
незаметными, тем самым избегая проблем, как в басне «Рыбак и рыбы»:

Когда рыбак тащил из моря свой невод,
Где много было малой и большой рыбы,
То мелкие сквозь сеть скользнули в глубь моря.
А крупных рыб, попавшихся к нему в сети,
Он вытащил и вывалил в свою лодку.
(Кто невелик, тому уйти от бед просто,
И уцелеть легко; но чья громка слава,
Тот редко сможет выйти из невзгод целым.)
(Бабрий. Басни, 4)
Разумеется, не обходилось и без конфликтов. Клавдий Элиан приводил
пример, как в древнегреческие времена бедные оказались в безвыходном
положении и восстали: «Коринфские богачи Теокл и Трасонид, а также
митиленец Праксид проявили презрение к деньгам и великодушие, видя,
что их сограждане бедствуют. Мало того, эти люди убеждали других
облегчить тяжелую участь неимущих. Ничего не добившись, они решили
простить своим должникам долги; благодаря этому они спасли
собственную жизнь, так как те, кому заимодавцы не отпустили долгов,
напали на них, в ожесточении прибегнув к оружию, и, оправдывая это
крайней степенью нужды, убили» (Элиан. Пестрые рассказы, 14.24).
Случай не столь радикального, но достаточно серьезного
сопротивления приводится в басне «Схватка быка и мыши»: «Мышь
укусила быка. Бык набросился на мышь, чтобы отомстить ей. Мышь
опередила быка, снова спрятавшись в своей норке. Быку пришлось
колотить в стенку рогами, и, наконец, выбившись из сил, он лег на землю и
заснул перед норкой. Тогда мышь осторожно выглянула наружу, вылезла,
подбежала к нему и укусила еще раз, после чего снова убежала. Бык
подскочил, не зная, что делать. А мышь пропищала: „Самый большой не
значит самый сильный. Порой сильнее оказывается маленький да робкий“»
(Бабрий. Басни, 112).
Восстание, которое могло круто изменить жизнь богатых, имело в
глазах бедняков определенную привлекательность, как свидетельствовал
один пророк из Оксиринха в Египте: «…мятеж и война… и богатые тяжело
пострадают. С них будет сбита спесь, а их имущество будет захвачено и
отдано другим…» (П. Окси, 31.2552).
Мятежи бедняков становились центром внимания знати, а также
сочувствующих.
Но
богатые
всегда
могли
противопоставить

взбунтовавшейся черни серьезные военные силы, что и объясняло редкость
восстаний бедняков и их неспособность захватить власть в свои руки. Как
правило, богатые достигали успеха путем пролития крови или захвата
предводителей мятежников. В результате бедные снова оказывались
подавленными и униженными, так происходило и в античные, и в
последующие времена. Очевидно, неимущие сохраняли память о мятежах,
закончившихся тяжелым поражением, поэтому воздерживались от
восстаний, во всяком случае до тех пор, пока их положение снова не
становилось невыносимым.
Но бедняки могли и по-иному взглянуть на свое существование. Они
искренне верили, что так уж устроена жизнь, что богатые должны
властвовать, а их удел – подчиняться им. И эта вера помогала им смириться
со своим зависимым положением в обществе. Чарльз Диккенс отразил
такое сознание подчиненности в повести «Колокола»:
Будем довольны своим положением.
Будем на сквайра взирать с уважением,
Будем трудиться с любовью и рвением
И не предаваться греху объедения.
Я назвал бы это сознанием приятия существующего порядка вещей –
подгонка ценностей бедняков под ценности элиты. Басня «Как коршун
потерял голос» учит, что если ты пытаешься стать лучше того, чем ты есть,
то рискуешь потерять все: «В прежние времена у коршуна был другой
голос, более тонкий и пронзительный. Услышав звонкое ржанье лошади, он
решил подражать ей. Но не смог обрести такой мощный голос, какой хотел,
и даже утратил тот, что был у него раньше» (Бабрий. Басни, 73).
Все известные мне восстания бедняков преследовали две цели:
аннулирование долгов и перераспределение земли. По существу, эти цели
консервативные и выражали стремление восстановить справедливость в
обществе, когда у каждого была своя земля и никто не попадал в
зависимость к заимодавцам из-за долгов. В этом реформированном
обществе по-прежнему сохранялась бы иерархия и власть распределения
благ принадлежала бы господствующему классу – единственное отличие
заключалось бы в том, что каждый имел бы право на справедливую часть
общих ресурсов. Иными словами, недовольство направлялось не против
власти как таковой, а против ее несправедливости. А это означало, что
бедняки соглашались с эксплуатационной системой.

Но бедные тоже думали об обществе, где они занимали бы совсем
другое место. Хотя у нас нет сведений, что в античном мире имелось нечто
подобное идее ценности человека, которая родилась в XVIII в. и наиболее
ярко выразилась в марксистском переустройстве общества и агрессивном
выражении справедливых ожиданий и возможностей рабочих бедняков.
Видимо, оказалось нетрудно представить мир, где богатые и бедные
поменялись местами. У Лукиана бедный Микилл, призванный судьбой в
царство мертвых, говорил: «Я же, как не имевший ничего такого, что бы
привязывало меня к жизни, – ни земли, ни дома, ни золота, ни утвари, ни
славы, ни каменных изваяний, оказался наготове, и, лишь только Атропос
подала мне знак, с удовольствием отбросил сапожный нож и подошву, – в
руках у меня был тогда какой-то сапог, – вскочил и, даже не обувшись и не
смыв ваксы, последовал за Мойрой, вернее, даже вел ее, смотря вперед:
ведь ничто оставляемое мною не привлекало к себе, и, клянусь Зевсом, у
вас я все нахожу прекрасным; а самым приятным мне, конечно, кажется то,
что здесь для всех один почет и никто не отличается от своего соседа.
Думается мне, здесь и долгов с должников не спрашивают, и податей не
платят, а самое главное – не коченеют от холода, не болеют и не получают
затрещин от более сильных. Здесь полнейший мир и все идет наоборот: мы,
бедняки, смеемся, а богачи огорчаются и рыдают» (Путешествие в
подземное царство, 15).
И все-таки бедняки больше стремились не к мести, а к
справедливости. Они считали, что, если все, особенно богатые, будут
соблюдать правила, тогда им можно будет спокойно жить, совершать
обряды и платить долги. В басне «Лев, справедливо царствующий»
показаны надежды неимущих на счастливое общество:
Когда-то лев звериным управлял царством
Без гнева, без жестокости, без злой силы:
Как люди, чтил он справедливость, чтил кротость
И вот, когда над всеми этот лев правил,
Решили звери на своей лесной сходке
Рассчитаться за обиды и зажить мирно.
Ягненок наказанье положил волку,
Косуля – барсу, трепетный олень – тигру,
И с этих пор настал у них конец ссорам.
Тогда-то даже робкий произнес заяц:
«Ах, как всегда мечтал я, чтоб пришло время,
Когда и сильный будет уважать слабых!».

(Бабрий. Басни, 102)
Во множестве басен дается совет не грабить бедных, например:
Засыпанное для коня зерно конюх
В харчевню продавал и пропивал деньги,
Но чистил и причесывал коня честно.
И конь сказал: «Чтоб я красивей стал вправду,
Уж лучше моего бы ты не крал корму».
(О том заботься, что всего важней нынче
И что полезней; даже красота в тягость,
Когда насущным утоленья нет нуждам.)
(Бабрий. Человек и конь)
Но поскольку бедняки практически не имели выхода из
создававшегося положения, все это выразилось в принятии ими
преобладающей точки зрения на мир как на правильный и справедливый;
человек гораздо легче усваивал такой взгляд, чем мы можем предполагать
сегодня. Так что неимущие довольно редко устраивали беспорядки
местного значения, не захватывавшие всей империи, так как они требовали
не свержения существовавшего порядка, а его реформирования. Но
последнее так и не происходило, чего ранее и опасались бедняки.
Если мы представим себе справедливость как способ дать каждому то,
что должно, мы поймем их взгляды, т. е. власть оставалась в руках богатых,
то они должны были дать бедным то, что причиталось им по праву.
Главным для них оставалось лишь одно – отсутствие жестокой
эксплуатации, которая угнетала их и социально, и экономически.
Аполлоний Тианский дал совет императору Веспасиану: «[Ты] лучше
используешь свое богатство, чем какой-либо правитель до тебя, если
предложишь помощь бедным, тем самым обеспечишь безопасность
собственности богатых» (Филострат. Жизнеописание Аполлония, 5.36).
В баснях часто встречаются советы быть справедливым, например:
«Стриги меня, но шкуры не сдирай»: «У одной вдовы была овца. Желая
состричь с нее как можно больше шерсти, вдова стригла ее так неуклюже и
грубо, что то и дело задевала ее шкуру. Страдающая от боли овца

проблеяла ей: „Не мучай меня. От моей крови шерсть не будет весить
больше. Хозяйка, если тебе нужна моя плоть, есть мясник, который быстро
убьет меня. Если тебе нужна шерсть, а не мясо, есть стригаль, который
острижет, не причиняя мне боли“» (Бабрий. Басни, 51).
О том же чувстве говорилось и в других баснях: «Близко к Закону, но
далеко от справедливости» (человеческая справедливость часто не касается
бедных); «Рыцарь и его лошадь» (призыв отказаться от деспотичной
эксплуатации); «Двойной стандарт справедливости» и «Жернова Господни
вращаются медленно» (будь справедлив к своим собратьям, если хочешь,
чтобы боги были справедливы к тебе). Пословицы весьма скептично
отражали отношение к судебной системе, подчеркивая необходимость
справедливости. Бедняка, например, сравнивали с ласточкой, которая
находится рядом с судом, но не может найти у него защиты: «Ласточка,
певчая птица, что селится рядом с людьми, весной устроила себе гнездо
под крышей здания суда, где старые люди вершили закон. Здесь она вывела
семь птенчиков, крылья которых еще не покрылись сизыми перышками. Из
норы выползла змея и съела их всех до одного. Несчастная мать
жаловалась на их преждевременную смерть. „Увы, – сказала она, – какая я
несчастная! Здесь вершится суд, но я должна улететь с этого места –
ласточка, с которой так несправедливо обошлись“» (Бабрий. Басни, 118).
Таким образом, от людей нельзя было ждать справедливости. Ее могли
обеспечить только боги в соответствии с поговоркой: «Бог наказывает зло
по заслугам». Простой народ верил в справедливость, но не в закон как
средство ее достижения. И не без оснований – законы практически никак
не защищали бедняков. Находились решения суда, в которых говорилось, в
частности, о правах рыбаков, и даже случалось, что приговоры оглашались
не в пользу богатых. Но неимущие редко обращались в суд: так, у нас нет
ни одного свидетельства о рассмотрении там иска наемного работника. По
существу, закон вообще не отражал проблемы бедняков. И если они
оказывались причастными к какому-нибудь юридическому спору, то вряд
ли могли надеяться на благоприятное решение. Так, в Евангелии сказано:
«Когда ты идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся
освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал
тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу. Сказываю тебе: не
выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки» (Лука, 12: 58–59).
Сознавая, что их не может защитить ни суд, ни богатые, неимущие
вынуждены были решать свои споры неофициальным путем или даже
отказаться от своих претензий.
Вместе с тем басни и пословицы учили бедняка, что надеяться на

снисхождение сильных мира сего бесполезно; примером служит басня
«Волк и ягненок»:
Ягненка, что отстал от своего стада,
Увидел волк, но брать его не стал силой,
А начал благовидный измышлять повод:
«Не ты ли год назад меня бранил, дерзкий?» —
«Никак не я: я нынешним рожден летом».
«Не ты ли зелень на моих полях щиплешь?» —
«Ах, нет, ведь слишком мал я, чтобы есть зелень».
«Не пил ли ты из моего ручья воду?» —
«Нет: я лишь материнское сосу вымя».
Тут волк без дальних слов его схватил в зубы:
«Не голодать же мне из-за того только,
Что у тебя на все готов ответ ловкий!»
(Бабрий. Басни, 89)
Лучшего всего было вообще не вступать в противостояние с богатыми,
как в басне «Дуб и тростник»:
В горах свирепый ветер вырвал дуб с корнем
И бросил в реку. Потащил поток пенный
Огромный ствол, что всех людских племен старше.
Рос по обоим берегам реки быстрой
Густой тростник, спокойною вспоен влагой.
И дуб дивился, почему тростник этот
И слаб и мал, а устоял в такой буре,
Которая и мощные дубы валит?
Тростник разумно молвил: «В этом нет дива:
Ведь ты боролся с бурею и пал в битве,
А нам дано безропотно клонить стебли,
Едва нас самый легкий ветерок тронет».
(Так говорил тростник. И вот урок басни:
Ты не перечь, а лучше уступай сильным.)
(Бабрий. Басни, 36).

Чтобы защитить себя от произвола богатых, бедняк должен был
проявлять сообразительность и сметку. Во многих баснях показывается, как
полезно внимательно анализировать обстановку – к примеру, в басне
«Больной лев»:
Когда ко льву с годами подошла старость
И на охоту он уже не мог выйти,
В пещере лег он, словно изнурен хворью,
И там лежал, притворным исходя хрипом,
Бессильным стоном свой могучий рев сделав.
Молва о том прошла по всем лесным норам:
Грустили звери, слыша про недуг львиный,
И все поодиночке шли ко льву в гости.
А лев легко хватал таких гостей в когти,
Их пожирал, и доживал свой век сытно.
Лиса, однако, догадалась, в чем дело,
И издали спросила: «Как живешь, царь наш?»
Лев отвечал: «Любезная лиса, здравствуй!
Но почему же ты в такой дали встала?
Скорее, дорогая, подойди ближе
И скрась мне смерть забавною твоей речью».
Лиса в ответ: «Прости, но я уйду лучше:
Здесь все следы приводят к твоему входу,
Обратных же следов ни одного нету».
(Блажен, кому достался без потерь опыт,
Кого чужие бедствия уму учат.)
(Бабрий. Басни, 103)
Хотя зажиточные и их власть вызывали у бедных неприязнь, они
понимали значение богатства. Они знали, что состоятельность дает власть,
но несет в себе и риски. Да, неимущим жилось плохо, но соблазн богатства
пугал их. Ведь жадность не доводила до добра, как в басне «Мышь,
попавшая в горшок»:
Недоглядев, попала мышь в горшок супу
И, утопая, чуть дыша в густом жире,

Сказала так: «Поела, попила вволю,
Всласть пожила; теперь и помирать время!»
(Пускай уроком будет эта мышь людям,
Которые до пагубных услад падки.)
(Бабрий. Басни, 60)
В пословицах тоже часто говорится о богатстве. С одной стороны, оно
дает человеку большие возможности и потому желанно, с другой – в нем
есть что-то подозрительное, например для должника. Ведь вообще принято
думать, что обеспеченность достигается предательством, воровством и
другими неправедными средствами. Кроме того, основная цель бедняка –
сохранить то малое, что есть, а не увеличить свое состояние; это, конечно,
защитная тактика, нацеленная на самохранение. Изречение «Лучше быть
бедным на земле, чем богатым в море» (Диоген, 2.62) предостерегает от
стремления к богатству. Раз уже тебе выпало родиться нищим, постарайся
найти в том хорошую сторону.
Но при всем этом бедняки не подвергали сомнению существовавшее
общественное устройство. В народном творчестве часто выражалось
понимание иерархии. Так, в басне «Галка и орел» читаем:
Орел, барана жирного схватив в стаде,
Унес его в гнездо, своим птенцам в пищу.
Хотела галка то же, что и он, сделать,
Но, чуть слетев, запуталась в шерсти овчей.
«По совести наказана моя глупость —
Орлам могучим мне ли подражать, галке?»
(Бабрий. Басни, 137)
Замечу, однако, что в литературе часто упоминается зависть неимущих
к тем, кому повезло больше; Тиндар в «Пленниках» Плавта (583) так
говорил об этом: «…est miserorum, ut malevolentes sint atque invideant bonis»
(«Свойство всех несчастных – зависть к лучшим, зложелательство»). Если
у бедняков находилось время для мечтаний, то они желали не свержения
власти и состоятельных людей, а приобретения такого же, как у них,
богатства.

Заключение
Жизнь бедных определялась тяжелыми экономическими условиями их
жизни. В иерархическом обществе у них не было никаких шансов
«выбиться в люди». Но тактика выживания служила им надежным
подспорьем. Благодаря взаимопомощи и конкурентной борьбе им удавалось
существовать более или менее сносно. В своих представлениях о мире они
исходили из утвердившейся идеи об уготованной им судьбе. Подчиненное
положение по отношению к богатым и могущественным вынуждало их
приспосабливаться либо провоцировало на сопротивление. Кто-то из них,
возможно, и мечтал о более справедливо устроенном обществе, но в
принципе они на это не рассчитывали и усердно трудились, хотя, что
вполне понятно, и завидовали тем, кто был благополучнее.

Глава 4. Жизнь в неволе: рабы
Одомашнивание диких животных и порабощение людей происходили
почти одновременно, ибо человек мог делать то, чего не могли животные. С
древнейших времен люди захватывали в плен своих врагов и превращали
их в рабов, а потому в античном мире рабство воспринималось уже как
совершенно естественный и выгодный способ эксплуатации людей. В
греко-римском обществе рабство с его местной спецификой было широко
распространено, а само его существование не подвергалось сомнениям.
Конечно, находились хозяева, не совсем равнодушные к физическим и
нравственным страданиям своих рабов; философов тревожило
произвольное разделение людей на свободных и рабов. Но за исключением
весьма редких и несущественных случаев, ни те, кто размышлял о сути
рабства, ни те, кто просто использовал труд рабов, ни те, кому приходилось
общаться с чужими рабами, не задумывались о преимуществах и
практической пользе отмены рабства. Собственно, вся история рабства –
это история приспособления к нему людей, попыток сбежать или
уклониться от рабства, а не борьбы с самим фактом его существования.
Этот факт культуры античного общества позволяет нам изучить жизнь
рабов. В рабовладельческом обществе они вовсе не воспринимались как
неодушевленные «предметы», а были просто отдельной социальной
группой, игравшей определенную роль.
Римляне никогда не отказывали рабам в праве считаться людьми, а не
животными, хотя и тех и других одинаково рассматривали как свое
движимое имущество и воспринимали рабов низшими и неполноценными
человеческими существами. Они просто хотели, чтобы те знали свое место
и приспособились к своей роли рабов. Мы постараемся понять, какой была
жизнь человека, попавшего в рабство.
Составить обобщенное представление о рабах в греко-римском
обществе достаточно трудно из-за разнообразия их жизненных условий и
обстоятельств. По скудным сведениям невозможно создать полную и ясную
картину их внутреннего мира. Дополнительные трудности возникают из-за
склонности западных авторов использовать сведения о рабстве в Новом
Свете для понимания доступных для нас документов и свидетельств о
рабстве в античном мире. Как я покажу далее, между этими двумя мирами
действительно есть некоторые сходные моменты, представляющие
ценность, но имеются и существенные различия – прежде всего, в Древнем

мире рабство не имело расовой составляющей, а жизнь и деятельность
рабов была гораздо более разнообразной.

Голос раба?
Сохранился ли в античных источниках голос самих рабов? Некоторые
авторы, писавшие для элиты (Плавт, комедиограф Римской республики,
Диоген, древнегреческий философ, основатель школы киников, Эпиктет,
древнегреческий философ-стоик, баснописцы Эзоп и Федр), родились в
рабстве или какую-то часть своей жизни были рабами, во всяком случае,
так считалось. Поразительно, но ни один из них не взял на себя труд
подробно описать тот период своей жизни. Ближе всех к этому подошли
Эпиктет и Плавт: первый в своих беседах ссылается на рабов, а второй
вводит их в состав действующих лиц своих пьес, четко обозначая три
основные проблемы этой социальной группы. Все же можно было ожидать,
что из десятков тысяч страниц древнегреческой и древнеримской
литературы найдется хоть одна, написанная самим рабом о своей жизни
(или хотя бы из тысяч наименований античных произведений, из которых
ни одно не дожило до наших дней). Ведь нам известно, что среди рабов
было много грамотных и образованных людей. Например, Флегон из
Траллеса писал труды на исторические и другие темы в правление
императора Адриана, а вольноотпущенник Квинт Реммий Палемон после
того, как был отпущен на волю, стал знаменитым грамматиком и
преподавал в Риме. Но ни одно из известных нам художественных
сочинений не написано рабом о рабах, а единственное произведение –
«Жизнь Эзопа» – принадлежит анонимному автору. Есть сочинения, в
которых фигурируют рабы: «Сатирикон» Петрония, «Золотой осел»
Апулея, различные античные истории любви, «Беглецы» Лукиана и др.,
повествующие о разных временах и о многообразной жизни рабов.
«Сатирикон» и «Золотой осел» определенно написаны представителями
высшего общества – Петроний был сенатором, а Апулей принадлежал к
провинциальной элите. Происхождение авторов любовных историй
неизвестно. «Жизнь Эзопа», судя по простому языку и стилю, написана
обычным человеком, тогда как Лукиан рос в семье ремесленника и мог
претендовать на личное знание жизни и взглядов людей, не относившихся к
«сливкам общества».

Процессия рабов. Мужчин, женщин и детей ведут на невольничий
рынок, где они будут проданы работорговцем Авлом Каприлием Тимофеем,
который гордо хвастается своей профессией, презираемой даже его
современниками, почему и поместил этот рельеф на своем надгробии.
Амфиполис [Афиполи], Греция. ВСН 10 (1986): 513–530, рис. 6. Фото Жака
Ружера любезно предоставлено Н. Дюшеном
Конечно, в трудах историков и прочей литературе элиты, а также в
юридических документах о рабах говорится довольно часто. Обычно на их
данных и основываются все дискуссии о древнем рабстве. Однако я
стремлюсь понять внутренний мир рабов без предвзятого взгляда на них со
стороны писателей-аристократов. Мне могут возразить, что можно вполне
опереться на имеющиеся литературные труды и учитывать
соответствующие взгляды аристократов, что и делают многие ученые. Но я
предпринял своего рода эксперимент, целью которого является попытка
нарисовать картину жизни рабов без использования сочинений элиты. И
хотя я обращался к трактатам аристократов о сельском хозяйстве, к
произведениям Петрония и Апулея, пытавшихся проникнуть во
внутренний мир рабов, традиционные работы историков, биографов и
авторов писем только изредка приводятся в моей работе.
Есть некоторая надежда «обнаружить голоса» рабов в христианской
литературе, поскольку они принимали участие в религиозных обрядах
раннего христианства и жили в общинах. В Евангелии имеются прямые
упоминания о рабах, а также дается некоторое представление об их
взглядах. В Новом Завете только в Первом послании апостола Петра
упоминаются сведения об этом, но от лица самого раба, несмотря на всю

риторику о том, что его «собратья» являются важной частью христианской
общины; и если автор сам был рабом, то он это тщательно скрывает.
Поздняя христианская литература тоже не дает нужных нам сведений. Так
что как в христианской, так и в языческой литературе отыскать «голос
раба» крайне сложно.
В толкованиях снов и астрологических гаданиях затрагиваются
вопросы, связанные с сексуальными отношениями рабов и их бегством от
хозяев. В баснях, хотя они применимы к людям разных слоев общества,
также выражены взгляды и поведение, присущие рабам. Но вызывает
удивление тот факт, что в других видах народного творчества – поговорках
и пословицах – практически ничего не говорится о рабстве. Причина этого
до сих пор непонятна.
Еще одним источником изучения жизни рабов являются надписи на их
надгробиях, обычно весьма краткие. Они дают ценную возможность
заглянуть во внутренний мир этих людей; и я очень часто привожу такого
рода информацию. Других археологических сведений о жизни рабов
совсем немного, а те, что дошли до нас, мало чем интересны. В отличие от
таких предметов материальной культуры расшифрованные тексты
египетских папирусов, содержащие демографические и исторические
сведения, представляют собой весьма ценный источник исследования
рассматриваемой нами темы.

Численность и происхождение рабов
Демографические сведения о рабах помогают понять, как
формировалось их мировоззрение. В сельском хозяйстве Римской империи
рабский труд не был преобладающим, но широко использовался в крупных
землевладениях, преимущественно в Италии и на Сицилии; кроме того,
большое количество невольников работало в городских хозяйствах. Хотя в
различных регионах ситуация разнилась, в целом по империи из семи
домохозяйств только одно имело рабов, причем большинство из них
принадлежало аристократии и использовалось не на сельскохозяйственных
работах и в торговле, а трудилось в домах своих хозяев. Множество семей
не могло позволить себе иметь рабов или сделать их труд экономически
выгодным. Как указал Аристотель, «поскольку у бедняков нет рабов, они
вынуждены использовать труд своих жен и детей для тех работ, которые
обычно выполняют рабы» (Политика, 5.1323А). Предположительно рабы
составляли около 15 % от общего количества населения всей империи, а во
многих местах – еще меньше. Это важно помнить, рассматривая положение
рабов в античном обществе. Численность и значимость их труда
варьировались в зависимости от места проживания. Зачастую их
существование было ужасным, но в некоторых местах рабы имели меньше
запретов, меньше угнетались и меньше бедствовали, чем, например, в
городах, где общество не могло обходиться без их большого количества.
Важно знать, что внешне и по языку невольники практически не
отличались от свободнорожденных. Рабов с другим цветом кожи и чертами
лица имелось немного, хотя попадались те, кого привезли из Африки, и
германцы, для которых были характерны высокий рост и светлые волосы.
Их внешность, речь, а также одежда, такая же, как у простых людей
одинаковой с ними профессии или занятия, не позволяли отличить рабов от
остального населения – если у них не было особого клейма или стрижки.
Поэтому они, а еще больше вольноотпущенники легко и естественно
общались в одной среде, и если раб убегал от хозяина, то найти его
оказывалось почти невозможно. Отсутствие физических и поведенческих
различий позволяло рабам жить так же, как нижние слои общества.
Подобное не допускалось ни в одном из рабовладельческих обществ,
существовавших в истории.
Люди попадали в рабство различными путями. Основное количество
невольников представляли собой захваченные в плен жители покоренных

стран в процессе захватнических войн республики, но к эпохе Августа
крупных войн почти не велось. Еще одним источником являлись потомки
рабов. Дети рабов росли в рабстве. Свободнорожденные зачастую
отказывались от нежелательного ребенка, и любой человек мог принять в
свою семью и вырастить такого младенца; по римским законам, такой
найденыш считался свободнорожденным, однако на самом деле если он рос
в семье раба, то практически было невозможно доказать его «свободное»
происхождение. Следовательно, численность рабов постоянно пополнялась
и за счет таких найденышей.
Четвертым основным, хотя не менее существенным источником стало
обращение в рабство взрослых людей. Это могли быть захваченные на
войне пленники, но чаще жертвы разбойников и пиратов, которые
похищали путников и других беззащитных людей, нападая на небольшие
города и поселения в сельской местности. Августин Тианский
свидетельствует об ужасе их внезапных набегов на свободное население
отдаленных поселений как внутри, так и за границами империи: «Так
велико в африканской провинции количество тех, кого попросту называют
„рабами“, что они практически оставляют провинцию безлюдной, уводя
людей, чтобы продать их за морем, – и почти все они являются свободными
людьми. Ибо очень мало из них проданы родителями – и они продаются не
в ученичество на 25 лет, как разрешается римским законом, а как
настоящие рабы. Работорговцы лишь в редких случаях покупают рабов у
их хозяев. Кроме того, из-за этого множества рабов толпа предателей и
похитителей людей настолько вышла из-под контроля, что целыми ордами
в устрашающей одежде воинов или варваров с дикими воплями они
совершают набеги на отдаленные сельские поселения и силой угоняют
людей, которых потом продают работорговцам» (Письмо, 10).

Раб стоит на возвышении во время торгов. Рядом – глашатай и
покупатель. Надгробный памятник из Капуи. Музей Кампании, Капуя,
Италия. Фото Г. Фиттшена любезно предоставлено Немецким
археологическим институтом в Риме
Одним из таких несчастных был Гай Тадий, о чем говорится в его
эпитафии: «Посвящается Гаю Тадию Северу, сыну Гая, похищенному
разбойниками в возрасте 35 лет; и его сыну Прокулу, 6 лет от роду. Этот
памятник своему мужу и сыну поставила Лимбрикия Примигения,
вольноотпущенница Луция. О, это сыну надлежит ставить памятник своей
матери!» (ILS 8506).

Продажа раба на торгах. Слева от него стоит аукционист, а толстый
покупатель осматривает раба, повернув его к себе спиной. Скульптурный
рельеф из Арлона, Франция, ныне утерянный. Фото Э. Эсперандье,
«Большое собрание барельефов Римской Галлии» (изд-во Paris Impr.
nationale, 1907) V. С. 226
Законы Корнелия (Суллы) запрещали продавать граждан в рабство, но
работорговцы не задавали вопросы продавцам. Похищенные и проданные в
рабство люди могли обратиться к магистрату с «просьбой о восстановлении
свободы», но редко кому удавалось этого добиться в судебном порядке.
Кроме того, отец, обладавший полной властью над своими детьми, мог
продать их в рабство, чтобы расплатиться с долгом или спасти семью от
голода. Несмотря на то что римские законы этого не одобряли, понятно, что

и римские граждане, и жители провинций на протяжении изучаемого
периода продавали своих детей в рабство; упоминание об этом в
приведенной выше цитате Августина – лишь одно подтверждение. И хотя
по закону человека нельзя было продать в рабство за долги, сам он мог
стать рабом, заключив «договор», по которому отказывался от своих прав
свободного гражданина в обмен на деньги, которыми он расплачивался за
долг. «Многие свободные люди продавали себя в рабство, в результате чего
становились „рабами по договору“ иной раз на очень тяжелых, а зачастую
совершенно невыносимых условиях» (Дион Хрисостом. Речь, 15.2). То есть
свободнорожденные люди по своей воле становились рабами. И наконец,
продавались в рабство простолюдины, осужденные за особо тяжкие
преступления. Мы не можем назвать процентное соотношение
невольников, ставших таковыми по вышеназванным причинам, но понятно,
что каждая из них оказывала влияние на психологическое состояние
человека, ставшего рабом. Ребенок, выросший в рабстве, вполне имел иные
взгляды на жизнь, чем порабощенный взрослый человек, рожденный
свободным гражданином. Такой человек должен был острее чувствовать
несправедливость своей судьбы, тогда как добровольно продавшийся в
рабство, скорее всего, понимал, на что идет.

Жизнь раба: подчинение
Каким бы образом человек ни оказался в рабстве, его жизнь
определялась главным правилом – он должен был покорно подчиняться
господину и исполнять все его приказания. Пожалуй, Аполлон Гиппонский
верно заметил: «Все рабство проникнуто горечью; каждый попавший в
рабство беспрекословно делает, что ему приказано, но в душе ропщет»
(Комментарий к Псалму, 99.7) Луций, находясь в образе осла, так описал
тяжелую жизнь раба в пекарне: «Когда большая часть дня уже прошла и я
совсем выбился из сил, меня освободили от постромок, отвязали от
жернова и отвели к яслям. Хотя я падал от усталости, настоятельно
нуждался в восстановлении сил и умирал от голода, однако присущее мне
любопытство тревожило меня и не давало покоя, так что я, не
притронувшись к корму, в изобилии мне предоставленному, не без
интереса принялся рассматривать неприглядное устройство всего
заведения. Великие боги, что за жалкий люд окружал меня! Кожа у всех
была испещрена синяками, драные лохмотья скорее бросали тень на
исполосованные спины, чем прикрывали их, у некоторых короткая
одежонка до паха едва доходила, туники у всех такие, что тело через тряпье
сквозит, лбы клейменые, полголовы обрито, на ногах цепи, лица землистые,
веки разъедены дымом и горячим паром, все подслеповаты, к тому же на
всех мучная пыль, как грязно-белый пепел, словно на кулачных бойцах, что
выходят на схватку не иначе, как посыпавшись мелким песком» (Золотой
осел, 9.12).
И это притом, что, как говорит нам Апулей, хозяин этих рабов был
«достойным и очень рассудительным человеком»! Представление о рабстве
автоматически ассоциировалось с жестоким обращением. В одном письме
из Египта брат укорял другого за то, что тот обращался с их матерью
«жестоко, как будто она рабыня», а в другом – женщина жаловалась
властям, что муж относился к ней и ее детям, «как будто она его рабыня»,
избивал их и держал под замком.
Разумеется, случалось, что какому-то рабу везло и хозяин его
оказывался заботливым человеком. Примером может послужить некий
Серванд: «Валерий Серванд, вольноотпущенник Луция, Гая и Секста
Валерия, 20 лет, покоится в этой могиле. Памятник этот поставили его
патроны в знак признания его больших заслуг. „Рабство, ты не было мне
ненавистно. Несправедливая Смерть, ты отняла свободу у этого

несчастного“» (CIL 13.7119, Майнц, Германия).
Поскольку рабовладельцы вообще пребывали в уверенности, что рабы
находят удовлетворение в хорошей службе, остается только гадать, сам ли
Серванд находил свое рабство счастливым или только его патроны. И
пожалуй, называть таких хозяев «добрыми» и «хорошими» было бы
слишком великодушно; ими двигали чисто практические соображения, но у
некоторых из них рабам жилось лучше, чем у других. Автор трактата «О
сельском хозяйстве» Колумелла настойчиво советовал хорошо обращаться
с рабами, поскольку это выгодно для хозяина. Он понимал все сложности
отношений между рабовладельцем и рабами и видел способ улучшить их.
Прежде всего, хозяин должен был поручать им работу с учетом их умения,
сил и способностей, заботиться об их одежде и питании, следить, не
слишком ли жестоко обращаются с ними надсмотрщики, а также сам
выслушивать их жалобы на различные преследования и несправедливости
(О сельском хозяйстве. 1.8.17–19; 11.1.13–28). Неизвестно, многие ли
рабовладельцы применяли эти принципы хозяйствования, направленные на
получение большего дохода, но можно предположить, что некоторым
рабам, несмотря на тяжелый подневольный труд, хотя бы удавалось
избежать жестоких побоев и жизни впроголодь.
Но все-таки чаще отношение к рабам было безжалостным. Самым
распространенным способом добиться от раба покорности была жестокая
порка. Юридический сборник «Дигесты» содержит множество указаний на
жестокое обращение с подневольными, изредка отмечая, что для хозяина
это имело нежелательные последствия. Их избивали по разным причинам:
чтобы сломить их сопротивление или наказать за провинности, а порой
просто вымещая на них свою злость и досаду; были и просто садисты,
находившие удовлетворение в страданиях беззащитных людей.
Практически право хозяина подвергнуть раба жестокому избиению не
оспаривалось, никто не мог запретить ему сделать это: «А в тюрьме разве
каждый осуждается отсидеть столько времени, сколько им было
употреблено на совершение того, за что он заслужил заключение, когда
считается, например, делом вполне справедливым, если подвергается
многолетнему заключению в кандалы раб, нанесший господину
оскорбление словом или действием?» (Августин Тианский. О граде
Божием, 21: 11). Обычно рабов подвергали порке, но в особых случаях
заковывали в кандалы и заключали в темницу (ergastulum); об этом
говорил, в частности, хозяин Эзопа (Жизнь Эзопа. С. 23). Но применялись
и другие, изощренные пытки, после чего человека могли навсегда
заклеймить как раба: «Затем Эвмолп громадными буквами украсил нам

обоим лбы и щедрой рукой вывел через все лицо общеизвестный знак
беглых рабов» (Петроний. Сатирикон, 103). В пьесах Плавта и
повествованиях Апулея и Петрония пишется о широком применении
пыток. Мы не можем утверждать, что исповедующие христианскую
религию рабовладельцы обращались с подневольными мягче, чем
язычники; фактически рабы повсеместно и бесконтрольно подвергались
физической расправе за малейшие провинности. Похожую картину дают
сведения, относящиеся к раннему периоду современной Бразилии и
Северной Америки: «Домашние слуги должны были день и ночь быть
наготове, повиноваться мановению руки и устным приказам хозяина,
рабочий день у них не ограничивался определенным количеством часов.
При этом они постоянно находились под придирчивым наблюдением белых
и зависели от любого их каприза, мстительности и садизма. Их часто драли
за уши или пороли за малейшую ошибку, незнание, невыполненную работу,
„наглое“ поведение или просто потому, что они подвернулись хозяину под
руку в минуту гнева» (У. Блессингейм. Рабовладельческое общество).
Апулей рассказал о поваре, который боялся наказания смертью,
потому что не уследил, как собака стащила с кухни олений окорок (Золотой
осел, 8.31); Марциал привел пример с другим поваром, подвергнутым
порке за то, что плохо приготовил кролика (Эпиграммы, 3.94). Да и без
побоев и клеймения жизнь рабов оставалась полной мучений, хотя и
различалась в зависимости от того, жили они у деревенского или
городского хозяина. Рабовладельцы сами решали, как их кормить и одевать;
несмотря на советы писателей и философов, практически никто из них и не
думал обеспечивать своим рабам сносные условия существования.
У нас недостаточно сведений о том, каким было жилье подневольных;
правда, при раскопках нескольких итальянских загородных поместий
обнаружены помещения, которые, на взгляд специалистов, предназначались
именно для проживания рабов. Вероятно, как это было в Бразилии, рабам
выделялись в богатых домах закутки в коридоре или под лестницей, где
они расстилали на ночь свои подстилки, а утром убирали их. Луций,
пребывавший еще в образе человека, ожидал свою любовницу Фотиду в
спальне и замечал, что «рабам были постланы постели как можно дальше
от дверей, для того, как я полагаю, чтобы удалить на ночь свидетелей
нашей возни» (Золотой осел, 2.15). Так что, помимо побоев, их и
содержали не по-людски, а, скорее, как собак. Больше всего раб мечтал о
собственном жилье, был счастлив иметь пусть и жалкую хижину, но свою.
Помимо физического насилия рабы подвергались и нравственным
унижениям. «Эзоп, накрой на стол, Эзоп, нагрей воды для ванны, Эзоп,

накорми скотину. Эзопа заставляли делать всю неприятную, утомительную,
тяжелую и унизительную работу» (Жизнь Эзопа. С. 116). Древнегреческий
писатель Афиней из Навкратиса дает возможность заглянуть во внутренний
мир раба, а у Эпикрата в его «Неудобопродажном рабе» читаем:
Когда зовут «эй, малый, раб!» за выпивкой,
Что этого быть может ненавистнее?
Прислуживать мальчишке безбородому.
Носить горшок! Разглядывать лежащие
Объедки дичи и пирожных кушаний,
Которых, даже брошенных, поесть рабу
Запрещено, как заявляют женщины.
Он-де взбесился, брюхо ненасытное,
Он глотка-де бездонная, – лишь кто из нас
Кусочек съест, хотя б и самый маленький.
(Пир мудрецов, 6.262 (d)
И Гермер у Петрония говорил об унижениях, каким подвергалась
прислужница-рабыня: «Я выкупил из рабства свою жену, чтобы никто не
вытирал рук у нее за пазухой» (Сатирикон, 57.5–6).
Не говоря уже о свойственном обществу презрении к рабам и
причинах такого жестокого обращения со стороны хозяев, физические и
нравственные унижения считались необходимой мерой, чтобы раб привык
полностью и беспрекословно повиноваться. Можно лишь поражаться
уверенности господ в том, что побои и унижения превратят подневольного
в усердного и сообразительного слугу, но, видимо, они не испытывали
подобных сомнений. Обязанность преданно служить хозяину
положительно вменялась рабу в качестве долга, как говорил апостол Павел:
«Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только
служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога. И все,
что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков, зная, что
в воздаяние от Господа получите наследие, ибо вы служите Господу
Христу… Господа, оказывайте рабам должное и справедливое, зная, что и
вы имеете Господа на небесах» (Послание к колоссянам, 3: 22 – 4: 1).
А Петр вообще воздерживался от какого-либо осуждения хозяев и
предъявлял рабам строгие требования: «Слуги, со всяким страхом
повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то

угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая
несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за
проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, сие угодно Богу» (1
Петр, 2: 18).
Другие, в частности Аполлоний Тианский, тоже полностью возлагали
на рабов вину за жестокое обращение с ними хозяев: «Скажу больше:
господа, пренебрегающие рабами, отнюдь не заслуживают порицания, ибо
причиной такового презрения обычно бывает рабское тупоумие, а вот
ежели рабы не преданы всецело служению господам, то будут
изничтожены, ибо сделались врагами богов и человеконогими негодяями»
(Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, 4.40).
Но больше всего рабы страдали от двойного издевательства,
физического и нравственного, т. е. от сексуальных домогательств их хозяев.
Разумеется, изнасилование могло быть проявлением жестокости по
отношению к жертве. Но, учитывая то, что и рабы, и свободнорожденные
одинаково считали рабов объектами сексуальных утех, можно утверждать,
что такое насилие не воспринималось как откровенная жестокость.
Живший в V в. Сальвиан, пресвитер Массилийский, писал: «Рабынь
принуждают против воли служить своим бесстыдным господам; господа
удовлетворяют с ними свою похоть, а они находятся в безвыходном
положении и не могут отказаться» (О Царстве Божием, 7.4) Насилию
подвергались не только женщины. Петроний рассказал о рабе по имени
Гликон, которого жена хозяина заставила сожительствовать с ней: «Раб не
сделал ничего плохого; его заставили сделать это» (Сатирикон, 45). Рабы
мужского пола являлись объектами сексуального насилия и своего хозяина.
Хотя другой герой «Сатирикона» хвастался, что приобрел положение
фаворита в доме, а затем свободу и богатство благодаря тому, что «на
протяжении 14 лет я был объектом сексуального внимания моего хозяина –
не постыдно делать то, что велит хозяин». Невольники обоих полов
постоянно ожидали сексуального насилия со стороны господ. Как говорил
Сенека Старший, непристойное сексуальное поведение являлось
преступным для свободного человека, вынужденной необходимостью для
раба и долгом для вольноотпущенника (Речи, 4, предисловие, 1). В Новом
Завете сексуальное унижение не осуждается. В Талмуде даются пояснения,
в каких случаях можно вступать в половые отношения с рабыней. Даже
просвещенный римский философ Гай Музоний Руф писал: «Каждый
хозяин имеет полное право использовать своего раба как хочет»
(Рассуждение, 12.88).
Но даже если жизнь рабов становилась невыносимой из-за жестокости

и преследований надсмотрщиков и хозяев, им неоткуда было ждать
защиты. Конечно, хороший хозяин мог выслушать жалобу раба и облегчить
его положение. Но презрительное отношение общества к подневольным
подспудно поощряло жестокое обращение с этими «говорящими орудиями»
не только со стороны их хозяев, но и надсмотрщиков, и все это делалось
под предлогом принуждения к послушанию и покорности. По древнему
праву, если раб скрывался в храме или прибегал к алтарю бога, жестокий
хозяин не имел права преследовать его, и мы находим множество
подтверждений из литературы, что они действительно пользовались этими
убежищами. Однако остается только гадать, всегда ли это средство
обеспечивало им безопасность. Теоретически рабы могли рассчитывать на
помощь законов, несколько ограничивавших власть их деспотичных хозяев.
На протяжении всего рассматриваемого периода истории в империи
принимались законы и декреты, запрещавшие хозяину отдавать раба на
растерзание диким животным, возвращать себе заболевшего раба, от
которого он отказался, если тот выздоровел; безнаказанно убивать или
кастрировать раба. До нас дошли заявления, направленные в суд,
разумеется поданные через представителей рабов, так как они были
лишены права непосредственного обращения в него. Подневольные
обвиняли своих хозяев в подобных зверствах, но вряд ли кто из них
добился справедливого решения. Единственное, что действительно
разбиралось в судах и порой заканчивалось успехом, – это жалобы
свободнорожденных на незаконную продажу их в рабство. Общество
сочувственно относилось к свободным людям, не по своей воле ставшим
рабами. Но подневольные, страдавшие от жестокого обращения, такого
сочувствия не находили. В любом случае неудачная попытка найти
справедливость в суде заканчивалась для раба суровым наказанием. Так что
ему, оказавшемуся в отчаянном положении, закон практически не давал
никакой защиты. Более того, именно закон и являлся самым важным
орудием угнетения рабов. У них были все основания бояться страшной
казни, к которой суд обычно приговаривал таких «преступников», –
распятие на кресте, сожжение заживо, растерзание на арене дикими
животными. Только самые смелые и обладавшие хорошими связями рабы
дерзали прибегнуть к защите правосудия. У всех остальных мысль о суде
вызывала не надежду, а ужас.
Самосознание подневольного во многом формировалось под
воздействием извне. Присвоение рабу имени его хозяином являлось самым
символически значимым актом манипулирования личностью. С новым
именем, став собственностью нового хозяина, раб должен был полностью

забыть себя прежнего. Но если человек попадал в рабство в сознательном
возрасте, он прекрасно помнил свою прошлую, свободную жизнь. Эта
эпитафия посвящена парфянину с тяжелой судьбой: «Гай Юлий Мигдон,
родился свободным парфянином, в юном возрасте был захвачен [в плен],
продан в рабство на территории Рима, а потом стал римским гражданином,
благодарение Фортуне…» (CIL 11.137 = ILS 1980).
Другого человека – Клаудио Астера продали в рабство в город
Поццуоли, расположенный на берегу Неапольского залива, потом он
получил свободу, но прекрасно помнил, что был захвачен в плен в
Иерусалиме во время Иудейской войны 70 г. (CIL 10.1971). Третий,
который в рабстве вел финансовые книги своего господина, а после
получения свободы стал заимодавцем, помнил, что родился в Паннонии,
что за Дунаем: «Капито, вольноотпущенник Аррия, заимодавец из
Паннонии, покоится здесь, прожив 35 лет» (CIL 13.7247, Майнц, Германия).
А этот, проведя в рабстве много лет, не забыл имени своего отца: «Гай
Дуцений Феб, вольноотпущенник Гая, сын Зено, родился в Низибисе в
Сирии и стал вольноотпущенником в Риме» (CIL 6.700 = ILS 3944, Рим).
И наконец, человек, которого захватили в плен за пределами империи
и продали в рабство в Галлии, красноречиво рассказал о своем
порабощении и обретении свободы: «Гай Офилий Аримнест,
вольноотпущенник Кая, из округа Палатин, еще при жизни поставил этот
памятник самому себе и своей жене Минде Приме, дочери Марка, а также
своему сыну Гаю Офилию Прокулу. Я родился на земле варваров. Из-за
жажды прибыли я оказался в постыдном рабстве, так что вся моя жизнь
изменилась. И все же я делал все, чтобы не уронить имя, данное мне отцом.
Не сумев добиться свободы мольбами, я выкупил ее за деньги. Я заслужил
расположение моего господина, выполняя свои обязанности – меня не за
что было бить…» (CIL 12.5026, Нарбон, Франция).
Хотя таких свидетельств не очень много, можно утверждать, что
подневольные хранили в памяти воспоминания о своей жизни на свободе;
так, рабы, оказавшиеся в южных штатах Америки и в Бразилии, прекрасно
помнили, как они жили в Африке до того, как попали в плен и рабство. У
меня нет сомнений в том, что эта живая память помогала им сохранить
свою идентичность, а не утратить ее вместе с присвоенным хозяином
новым именем.
Пытаясь донести до нас «голоса невидимых римлян», Сандра Джошел
подчеркнула значение рода деятельности для формирования и укрепления
самосознания подневольных. В ее кропотливой работе убедительно
доказано, что в эпитафиях рабов гораздо чаще, чем у свободных людей,

указывалась их профессия или дело, и что важно – по их желанию, а не по
решению хозяина. В труде формировалось представление раба о себе, ибо
профессиональное мастерство помогало заслужить расположение хозяина,
который ценил и даже вознаграждал искусных рабов, давало возможность
подчеркнуть свое превосходство над себе подобными, а также накопить
денег, чтобы затем приобрести свободу себе, а то и выкупить из рабства
своих близких. Быть профессионалом во всех отношениях было выгодно,
поэтому рабы пользовались любой возможностью приобрести какую-либо
профессию либо достигнуть мастерства в каком-то ремесле и гордились
этим.
Хотя это вовсе не значит, что труд подневольных людей был приятным
и легким. Не у каждого из них оказывалась возможность обучиться какомулибо ремеслу, а кое-кто не сумел воспользоваться и подвернувшейся
возможностью. Хозяева не давали рабам прохлаждаться, заставляя их
выполнять различные домашние дела, а зачастую придумывая им любое
занятие, чтобы они не привыкали «бездельничать». Однако каждому
человеку свойственно чувство собственного достоинства; и многие рабы
утверждали его, добиваясь высокого качества своей работы (здесь все
зависело от них самих), ведь хозяин не мог запретить им это делать, к тому
же это вознаграждалось.

Мышление рабов
Мышление рабов определялось их бесправным положением. Главное,
что люди просто не представляли себе общества без рабства. В отличие от
середины XVIII в., когда на Западе стали осознавать несправедливость
такого явления, как рабовладельчество, и возникло движение
аболиционистов, требовавших отмены рабства, в античном обществе об
этом не могло быть и речи. Сами рабы воспринимали институт рабства как
нечто вполне нормальное и естественное, а потому у них даже мысли не
возникало по поводу его уничтожения. Поэтому все умственные и
душевные силы рабы употребляли на то, чтобы как-то улучшить свою
жизнь в конкретных условиях.
Раб жил с постоянным сознанием ненадежности своего
существования, поскольку полностью зависел от воли господина. Он ни в
чем не мог быть уверен. Даже если он являлся усердным и послушным
рабом, его все равно могли продать другому хозяину, разлучить с семьей,
просто выгнать на улицу, если он заболел или состарился, и тогда он был
обречен доживать свои дни в полной нищете и беспомощности.
Моральную поддержку и советы он находил в жизненном опыте
предыдущих поколений, выраженном в пословицах, поговорках и мифах, а
также в религии. Они внушали ему, что роптать бесполезно, что лучше
примириться с несправедливым устройством общества и со своей участью.
И это помогало ему переносить все страдания и постоянную тревогу о
завтрашнем дне. Вот и стражник в комедии Плавта «Пленники»
бесстрастно советовал рабам: «Коли хотели боги так, чтоб вы подверглись
бедствию, спокойно вы должны терпеть, и мука станет легче вам». Порой у
рабов возникало желание потребовать от хозяина хотя бы немного
облегчить их существование. Разумеется, такие мысли зарождались в
процессе общения рабов друг с другом – ни изнурительный труд, ни
постоянная слежка надсмотрщиков не в силах были препятствовать этому
естественному для людей стремлению. Хозяин мог изолировать
«смутьянов», а на таких опасных предприятиях, как, например, рудники,
возможность общения между рабами вообще сводилась к нулю. Но если
они жили в большом поместье или на маленькой ферме, между ними
завязывались дружеские отношения, придававшие смысл их тяжелой
жизни. До нас дошло множество сведений, свидетельствующих об этом,
так, бывший невольник, вспоминая собственную жизнь, рассказывал про

своего верного друга: «Авл Меммий Урбан воздвиг этот памятник своему
дорогому товарищу и партнеру Авлу Меммию Клару. Между мной и им,
моим самым близким собратом-вольноотпущенником, никогда не было
ссор. Этой надписью я призываю богов надземного и подземного миров в
свидетели, что мы с тобой, в одно и то же время проданные в рабство, к
тому же в один дом, также вместе получили свободу. Мы никогда не
разлучались с тобой, лишь эта роковая смерть отняла тебя у меня (CIL
6.22355а = ILS 8432, Рим).
Еще один пример – это Юкунд из дома Таура: «Юкунд, раб Таура,
носильщик паланкина, был истинным мужчиной. Всю свою жизнь он
защищал себя и других. Этот памятник поставили Каллиста и Филолог, его
собратья рабы» (CIL 6.6308 = ILS 7408d, Рим).
Определение «истинный мужчина» показывает, что рабы высоко
ценили в своих собратьях такое свойство, как мужество. А то, что Юкунд
защищал своих товарищей, свидетельствует о наличии сплоченности
рабов, хотя, как я покажу ниже, эта солидарность порой понималась ими
превратно. В качестве примера солидарности можно привести историю
убийства римского сенатора Педания Секунда. Он был убит в своем доме
одним из проживавших там рабов, и ни один из его товарищей не донес о
готовившемся убийстве, не выдал убийцу даже под страхом смертной казни
(Тацит. Анналы, 14.43). А вот в «Жизни Эзопа» такие же, как и герой
произведения, рабы действовали сообща против него как чужака, а также
пытались возложить на него вину за свои проступки.
Рабы вместе совершали религиозные обряды. В местечке Го (на югозападе Франции) обнаружен воздвигнутый по обету алтарь со следующей
надписью: «Богу Гаррию. Геминий раб, по своей воле исполняет обет также
от своих собратьев рабов. (СIL 13.49, Го, Франция).
Рабы одного большого хозяйства либо нескольких домов сообща
хоронили своих собратьев, объединялись в профессиональные общества,
как, например, старатели в Дасии или работники суконной мастерской в
Италии: «Этот надгробный памятник поставили чесальщики шерсти
Акцепту, рабу Хиа, своему товарищу» (CIL 5.4501, Бресциа).
В Люцерии (Италия) рабы похоронили своего товарища под
надгробием с такой надписью: «Богам Подземного мира и Геласмусу, рабу
из Ситии. Собратья его из общины Геркулеса и Аполлона поставили этот
памятник. Он прожил 25 лет 3 месяца и 21 день» (AE 1983.213).
Но, как и в случае с Эзопом, рабы могли соперничать друг с другом, в
частности, за благосклонность хозяина. Один из гостей Тримальхиона
рассказывал: «Я старался во всем угождать хозяину, человеку почтенному и

уважаемому, – ты и ногтя его не стоишь! Были в доме такие люди, что
норовили мне то тут, то там ножку подставить. Но – спасибо Гению моего
господина! – я вышел сух из воды» (Петроний. Сатирикон, 57).
Среди рабов бывали и злобные сплетни, и раздоры, и попытки
помешать работе своего собрата, что живо описано в «Исповеди»
Блаженного Августина, где рабы оказались втянутыми в склоку между
членами семьи их господина. Хозяевам приходилось разрешать конфликты
между рабами, которые могли возникнуть по любому поводу (так,
женщины, жившие в одном доме с Эзопом, соперничали за его внимание).
Вероятно, самыми коварными разрушителями солидарности подневольных
людей являлись «силенциарии», т. е. те, на которых возлагалась
ответственность за поддержание порядка среди домашних рабов: «Они
боятся своих собратьев рабов, надсмотрщиков и доносчиков
[силенциариев], поставленных обеспечивать их покорность, надзирать над
ними. Для них они почти такие же рабы, как для их настоящего господина:
любой может их подвергнуть порке или убить, может замучить до смерти.
Что еще сказать? Многие рабы находят убежище у ног своего хозяина,
настолько они боятся этих надсмотрщиков. Поэтому мы не должны
осуждать тех рабов, которые убегают из-за такого обращения; а скорее
посмотреть на тех, чье жестокое обращение вынуждает их стать
беглецами» (Сальвиан. О мироправлении божьем, 4.3).
Рабы объединялись, чтобы защитить одного из своих собратьев от
другого; так, Эзоп рассказывал, что один красивый раб приставал к
другому рабу, который «поразил его воображение» (Жизнь. С. 25). Хозяин
назначал надсмотрщика или управлявшего из числа своих рабов. Часто сам
господин жил в городе, управление же своим поместьем поручал самому
надежному из рабов, а самого жестокого ставил надсмотрщиком над
остальными рабами. Последние ненавидели этих «ставленников»
господина, которые, оставаясь без надзора хозяина, самовольно
распоряжались ими, заставляли их работать на себя, насиловали и за
малейшую провинность подвергали жестокой расправе. Мало того,
управлявшие обманывали своих хозяев, подделывали записи в расходных
книгах, тайно продавали на сторону часть урожая и вообще втихомолку
устраивали свои дела, наживаясь за счет хозяев. Античные авторы самым
настоятельным образом советовали хозяину бдительно следить за
надсмотрщиками, не позволять им жестоко обращаться с рабами.
Теоретически подневольные могли пожаловаться господину на побои
надсмотрщика и других рабов, и хорошему хозяину следовало внимательно
прислушиваться к таким жалобам. Но, как показывает приведенная цитата

из Сальвиана, порой единственным выходом для преследуемого таким
образом раба был побег.
Кроме злобного надсмотрщика, рабы боялись и своих собратьев,
которых заставляли пытать и карать провинившихся. Порка и другие
телесные наказания проводились руками таких же рабов по приказу и под
наблюдением хозяина. Но если он считал необходимым применить более
суровую кару, то это делалось на стороне во избежание возмущения
остальных рабов. Для этого существовали так называемые профессионалы,
которые со знанием дела подвергали пыткам рабов, уличенных хозяином в
каких-либо проступках или обвиненных в непокорности. Хороший пример
этому приводится в Евангелии: Иисус повествует о государе, который
простил своему рабу большой долг; тогда этот раб потребовал, чтобы его
товарищ, тоже раб, отдал ему свой долг, и, отказав в просьбе бедняги дать
ему время для сбора денег, «посадил его в темницу, пока не отдаст долга».
Узнав об этом, «государь его отдал истязателям, пока он не отдаст ему
всего долга» (Матфей, 18: 21–34). Апулей в своем романе тоже писал о
подобных случаях.
Даже в кругу своих собратьев по несчастью рабу приходилось
постоянно быть настороже: ведь среди них имелись и добрые, порядочные
люди, настоящие друзья, а встречались и подлые душонки, от которых
всего можно было ожидать. Не менее легко складывались его отношения и
со свободнорожденными. Здесь очень важно понять, относились ли
свободные граждане к рабам с презрением, считали ли они себя выше
только потому, что сами родились не в неволе. По поводу элиты и
состоятельного слоя населения такого вопроса не возникает, но интересно
установить характер отношений между рабами и простыми людьми.
Современные историки придерживаются разных мнений на этот счет. Одни
полагают, что любой свободный человек отличал себя от рабов и был
уверен в превосходстве над ними по праву своего рождения, даже если
какой-либо раб имел больше денег, важных связей и перспектив, чем он
сам. Другие подчеркивают, что на самом деле жизнь простых людей мало
чем отличалась от жалкого существования большинства рабов, поэтому,
вероятнее всего, представители обеих групп в одинаковых обстоятельствах
больше думали о том, как выжить, чем о социальных различиях между
ними. И те и другие оказывались очень далеки от элиты и могли одинаково
питать ненависть к небольшой группе привилегированных властителей.
Когда римского префекта Педания Секунду убил его собственный раб «и
когда в соответствии с древним установлением всех проживавших с ним
под одним кровом рабов собрали, чтобы вести на казнь, сбежался простой

народ, вступившийся за стольких ни в чем не повинных, и дело дошло до
уличных беспорядков и сборищ перед сенатом». Последовали споры о том,
справедливо ли будет казнить вместе с виноватыми рабами и безвинных
стариков, детей и женщин; верх взяли те, кто настаивал на казни: «Но этот
приговор нельзя было привести в исполнение, так как собравшаяся толпа
угрожала взяться за камни и факелы. Тогда Цезарь, разбранив народ в
особом указе, выставил вдоль всего пути, которым должны были
проследовать на казнь осужденные, воинские заслоны» (Тацит. Анналы,
14.42–45).
Я уже упоминал о том, что по внешности рабов трудно было отличить
от простолюдинов: они одинаково одевались и говорили на одном с ними
языке. Правда, редко, но встречались рабы с клеймом на лице или с
наполовину остриженной головой. Один из героев Петрония Гермерот
говорил: «Я был рабом сорок лет, и никто не знал, раб я или свободный».
Подневольные не только прислуживали в доме господина, но
занимались в городе различной деятельностью, а зачастую даже имели свое
отдельное жилье. Хозяева доверяли им такую же работу, какой занимались
и простые люди, т. е. со стройкой, доставкой товаров, торговлей и даже
выдачей денег под залог. Учитывая общность жизненного опыта, культуры
и занятий, неудивительно, что рабы и свободные становились членами
одних и тех же религиозных и светских объединений, куда входили и
вольноотпущенники. Как ни странно, не все из последних с сочувствием
относились к тем, кто еще пребывал в рабстве; как, в частности, Ларций
Македон, сын вольноотпущенника, который с особой жестокостью
обращался со своими рабами, за что один из них расправился с ним
(Плиний. Письма, 3.14). Но большинство вольноотпущенников на равных
участвовали с рабами в профессиональных гильдиях и похоронах. В
качестве примера можно привести общество сукновалов в городе Пренесте;
в Остии объединенными усилиями городских вольноотпущенников и рабов
была поставлена статуя богини подземного мира Беллоны; в Ланувиуме
они вместе со свободными участвовали в культах поклонения богам
Антиною и Дионису, хотя для этого потребовалось разрешение хозяина
рабов. Но, активно участвуя в жизни наравне со свободным
простонародьем, рабы всегда понимали, что закон проводит между ними
фундаментальное различие: «Марк Алфий Павл, городской префект,
объявляет: „Если кто захочет выбросить в это место экскременты, пусть
знает, что это запрещено! Если же кто нарушит этот указ, заставить его,
если он свободный, заплатить штраф, а если он раб – в назидание
подвергнуть его порке!“» (AE 1962.234. Геркуланум).

Рабы и их хозяева
Рабов постоянно беспокоили четыре проблемы (это подтверждают
ответы в «Предсказаниях Астрампсиха» на наиболее часто задаваемые
рабами вопросы): «Будут ли у меня хорошие отношения с господином?»,
«Собираются ли меня продать?», «Отпустят ли меня на свободу?», а
четвертый вопрос задает хозяин, но опять-таки про раба: «Найду ли я
беглого [раба]?» Те же проблемы встречаются и у Артемидора. Чаще всего
в его толкованиях говорилось про освобождение из рабства, про отношения
с хозяином (хорошие, плохие, изменчивые) и про побег; гораздо реже – о
продаже другому хозяину. Все это позволяет сделать вывод: большая часть
рабов была озабочена проблемой выживания в данный конкретный момент
и их надежды чередовались со страхом относительно своего будущего.
Странно, но их как будто совершенно не волновало само их рабское
состояние; и только в исключительных случаях прорывалось возмущение
относительно несправедливости: «Здесь лежу я, Лемисон. За свой тяжелый
труд я не получил ничего, кроме смерти» (CIL 6.6049 = ILLRP 932, Рим).
Вместе с тем существуют свидетельства, исходившие от самих рабов,
что многие из них всеми силами старались улучшить свое положение и
выкупиться из рабства.
Невольника всегда заботило установление нормальных отношений с
господином. В «Жизни Эзопа» рассказывается о серьезном конфликте
между рабом и хозяином и о том, как умному рабу удалось его решить.
Определяющим моментом в таких отношениях служили нрав и запросы
хозяина, и рабу приходилось их учитывать.
Прежде всего, подневольный мог смириться со своей несчастной
участью, как советовал страж пленникам, только что проданным в рабство:
«Вовсе незачем стонать вам, незачем и слезы лить. Всегда в несчастье
бодрость помогает нам» (Плавт. Пленники, 202). Ему вторил Публий Сир
(Изречения, 616): «Бунтующий против узды раб навлекает на себя
несчастья, но остается рабом». Следовательно, имело смысл извлечь хоть
какую-то пользу из такого положения: «Умного раба хозяин облекает
частицей своей власти» (Изречения, 596). К сожалению, не все
рабовладельцы имели достаточно рассудительности, чтобы следовать
советам авторов трактатов о сельском хозяйстве и устанавливать хорошие
отношения со своими рабами, что давало им прямую выгоду.
Случалось, что хозяин привязывался сердцем к своей рабыне, и, если у

них рождались дети, он мог сделать их своими наследниками: так, Стея
Фортуна, рабыня Публия Стея Феликса, унаследовала одну шестую часть
его собственности – видимо, она была его незаконнрожденной дочерью
(CIL 14.1641, Остия Антика, Италия). В повестях и в других
художественных произведениях часто действовали рабы, пользовавшиеся
любовью своего господина, благодаря чему они становились в доме
влиятельными людьми и, получив свободу, вели благополучную и богатую
жизнь; прекрасными примерами являются герои «Сатирикона» Гермерот и
Тримальхион. У многих господ были любимцы и фавориты среди рабов.
Так, один усыновил невольника и устроил его в таверну: «Здесь покоится
Виталис, домашний раб и сын Гая Лавия Фауста. Он прожил 16 лет.
Патроны любили его, держателя таверны „Априан“, – потом боги призвали
его к себе. Прохожий, прости меня, если я когда-то недовесил тебе товара,
чтобы увеличить доходы моего отца. Во имя богов надземного и
подземного миров прошу тебя: позаботься о моих родителях. Прощай!»
(CIL 3.14206.21 = ILS 7479, Амфиполи, Греция).
Другой хозяин с любовью вспоминал девочку-рабыню: «Хозяин
Селерин поставил этот памятник несчастной Валентине, своей питомице и
дорогой утехе, дочери раба Валенция, его управлявшего, которая прожила
только 4 года» (CIL 3.2130, Салона, Хорватия).
Плиний Старший описывал раба, который благодаря страсти своей
хозяйки достиг большого богатства: «[Коринфская бронза была знаменита
и дорога.] Однажды один аукционист по имени Терон выставил на торги
канделябр из этого материала и в придачу к нему раба по имени Клезип,
горбатого и невероятно уродливого валяльщика. Одна богатая женщина
приобрела канделябр за 50 000 сестерциев и вместе с ним уродливого раба.
Она была так довольна своими приобретениями, что пригласила гостей,
чтобы показать их. И там для развлечения гостей Клезип вышел к ним
полностью обнаженный. Бесстыдное вожделение охватило Геганию, и она
взяла его к себе в постель, а вскоре за этим включила его в число своих
наследников. Страшно разбогатев после смерти женщины, Клезип почитал
этот канделябр как бога-хранителя… Но их аморальные отношения были
отмщены прекрасным склепом, который возвел Клезип, благодаря чему
память о позоре Гегании с тех пор жива в надземном мире…»
(Естественная история, 34.6.11–12).
История, рассказанная Плинием, не совсем обычна, ибо в ней
говорится о хозяйке, взявшей себе наложника. Гораздо чаще мужчиныхозяева брали в наложницы рабынь; такие отношения обеспечивали
невольнице больше надежности, хотя сам господин либо его жена в любой

момент могли выместить на ней свои злобу и раздражение. Такие связи
могли быть долговременными, ибо о них часто говорится в эпитафиях, вот
один пример: «Этот памятник поставлен богам подземного царства и
Септиму Фортунату, сыну Гая, и его наложнице Септимии, рабыне,
ставшей вольноотпущенницей» (CIL 5.5170 = ILS 8553, Бергамо, Италия).
Конечно, не все рабы имели длительную сексуальную связь с
хозяевами. Раб мог заслужить расположение господина, если
добросовестно трудился, приносил хороший доход, был преданным и
покорным. Покорность означала признание власти господина, искренняя
либо притворная, она оставалась лучшим способом приспособиться к
ситуации и избегнуть наказания. Апостол Павел рекомендовал рабамхристианам быть искренне послушными, «не с видимой только
услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя
волю Божию от души» (Послание к ефесянам, 6: 6); тем самым он
подтверждал существование мнимой покорности и желательности (с точки
зрения хозяина) искренней покорности. Так же высоко хозяин ценил
преданность раба. И снова искренняя или показная демонстрация
преданности помогала ему завоевать признательность господина. В ход
шла также лесть хозяину или надсмотрщику. Кто-то мог даже искренне
любить господина, которому он льстил, повиновался и верно служил.
Конечно, такие отношения легче устанавливали с хорошим и добрым
хозяином; при нем было выгоднее оставаться рабом, чем стать
вольноотпущенником. Бывший раб, ставший философом, Эпиктет говорил
о трудностях, сопряженных со свободой, противопоставляя ей рабство у
доброго хозяина: «Раб вот молится о том, чтобы его отпустили на свободу.
Почему? Думаете, потому, что он жаждет отдать деньги сборщикам
двадцатины? Нет. Потому что он представляет себе, будто до сих пор он
испытывает препятствия и не благоденствует из-за того, что не достиг
этого. „Если я буду отпущен, – говорит он, – сразу же совершенное
благоденствие, я ни на кого не обращаю внимания, со всеми говорю как
равный и подобный, отправляюсь куда хочу, иду откуда хочу и куда хочу“.
И вот он уже вольноотпущенник, и сразу же, не имея где взять поесть, он
ищет, к кому бы подольститься, у кого бы пообедать. Затем он или
зарабатывает телом и терпит ужаснейшие страдания и, если найдет себе
какую-нибудь кормушку, впадает в рабство гораздо тяжелее прежнего, или,
даже если разбогатеет, он, человек неотесанный, влюбляется в девчонку и,
терпя злополучие, рыдает и тоскует по рабству: „Да чем мне было плохо?
Другой одевал меня, другой обувал меня, другой кормил, другой ухаживал
за мной во время болезни, я немного служил ему. А теперь, несчастный я,

какие терплю я страдания, находясь в рабстве у многих вместо одного“»
(Беседы, 4.1.34–37).
Автор «Жизни Эзопа» более кратко говорил об этом же: «Если ты добр
по отношению к своим рабам, никто из них не сбежит от хорошего к
плохому и не обречет себя на скитания с перспективой голода и страха» (С.
122).
Умный хозяин ценил усердную и добросовестную работу «хороших»,
т. е. преданных и покорных рабов, и вознаграждал их. Плата могла быть
незначительной (подарки на сатурналии, время от времени выходной день)
или существенной (например, деньги, которые можно было накопить и со
временем выкупиться на свободу). Теоретически деньги раба, так
называемый пекулий, находились в распоряжении господина, как и все, чем
«владел» раб, включая его самого. Но фактически у него собирались коекакие денежные суммы, которые он мог тратить по своему усмотрению, как
и свободнорожденные граждане, например, исполнить обет, как показывает
эта надпись из Песаро (Италия): «Фауст, раб Публия Версения, заплатил за
статую и алтарь богу Приапу из своего peculium (CIL 11.6314 = ILS 3581).
Деньги тратились на покупки для дома, копились для обретения
свободы или выплаты выкупа кого-либо из близких либо просто
проматывались. У всех рабов были пекулии; и если верить Плавту, то даже
у пастухов: «Пастух, который пасет чужое стадо, откладывает понемногу
деньги, возлагая на них надежды» (Ослиная комедия, 539). Они
использовали любую возможность, чтобы увеличить накопления. Раб,
живший в городе, имел много возможностей заработать: продавал свою еду
и вещи хозяина, воровал, брал взятки за договор на различные
необходимые услуги или за доступ к господину либо госпоже дома, как в
этом примере: «Затем сразу выходит человек, принесший приглашение на
обед, – и, конечно, не какой-нибудь тупица, и для того, чтобы он оставался
услужливым, ты всовываешь ему не меньше пяти драхм, аккуратно, помни
это, чтобы не допустить неловкости» (Лукиан. О штатных должностях в
богатых домах, 14).
Подневольный мог производить какие-то товары и продавать их. У
городского раба возможностей заработать было больше, потому что он
имел больше «свободного времени» и доступ к ресурсам и рынкам сбыта.
Но даже в деревне, признавался Колумелла, надсмотрщик (vilicus),
остающийся без надзора, во время отсутствия хозяина занимался
собственным бизнесом (О сельском хозяйстве, 1.8.14).
Господин часто назначал рабов посредниками или представителями в
своем бизнесе. Подневольный старался быть хорошим работником, ибо он

мог прямо или скрытно заработать на бизнесе хозяина, будь то торговля,
ссуда денег или какое-то ремесло.
Рабы Помпея Цецилия Юкунда даже имели собственные именные
печати для ведения дел. История, рассказанная в Новом Завете, прекрасно
показывает эту систему в действии:
«Ибо Он поступит, как человек, который, отправляясь в чужую
страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое:
и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по
его силе; и тотчас отправился.
Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел
другие пять талантов;
точно так же и получивший два таланта приобрел другие два;
получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл
серебро господина своего.
По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них
отчета.
И, подойдя, получивший пять талантов принес другие пять талантов и
говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я
приобрел на них.
Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты
был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
Подошел также и получивший два таланта и сказал: господин! два
таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрел на них.
Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты
был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя,
что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не
рассыпал,
и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое.
Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал,
что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал;
посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя,
получил бы мое с прибылью;
итак, возьмите у него талант и дайте имевшему десять талантов»
(Матфей, 25: 14–28).
Так
что
доверенные
рабы
свободно
применяли
свои
предпринимательские способности для увеличения состояния хозяина,
попутно заводя нужные знакомства, что давало им возможность заработать
в будущем, получая выгоду от дальнейших поручений хозяина либо

зарабатывая «на стороне» в различных сделках. Именно таким способом
разбогател один из любимых рабов Тримальхиона. Он был не только молод
и красив, что, безусловно, понравилось его господину, но грамотным и
ловким: «Я поцеловал славного мальчика не за красоту его, а потому что он
усерден: десятичный счет знает, читает свободно, не по складам, сделал
себе на суточные деньги фракийский наряд и на свой счет купил кресло и
пару горшочков» (Петроний. Сатирикон, 75).
Хотя целесообразность покупок юного раба и сомнительна, его
образование позволяло ему принимать участие в торговле, благодаря чему
он зарабатывал деньги и покупал понравившиеся вещи.
Иногда, как в приведенной выше притче, когда у хозяина могла
случиться какая-то беда, хуже, чем просто неудачно вложенные деньги, раб
мог воспользоваться ситуацией, обмануть его и сбежать. В «Дигестах»
Юстиниана (14.5.8) рассказывается, как некий Тициан I назначил раба для
выдачи заемных денег и принятия залогов. Тот даже имел обыкновение
вместо покупателя принимать на себя долг и производить платежи оптовым
торговцам ячменем. Однако раб пошел еще дальше: он сам (возможно,
используя деньги хозяина) перекупал долги покупателей торговцев зерна, а
затем с выгодой продавал их. Накопив таким образом некоторую сумму, он
скрылся. Случаи такого доверия по отношению к рабу, который в
результате мог разбогатеть, оказывались весьма частыми. Единственное,
что здесь необычно, – это решение раба сбежать, а не дождаться, пока у
него накопится достаточная сумма для выкупа на свободу, чтобы уже от
своего имени выдавать ссуды.
Но все это вовсе не означает, что основное количество рабов
располагало такими прекрасными возможностями для накопления денег.
Лишь малую долю особо сообразительных и надежных рабов обучали,
чтобы они стали посредниками своих хозяев. И все-таки даже самые
обычные подневольные в городе и сельской местности могли скопить
какие-то деньги и хоть немного скрасить свою тяжелую жизнь.

Сопротивление
Неволя, тяжелые условия жизни и жестокое обращение вызывали
сопротивление рабов. У каждого из них в зависимости от его
психологических особенностей, способностей и ситуаций вырабатывалось
собственное отношение к факту своей несвободы – в разные моменты
жизни он пытался как-то к ней приспобособиться либо восставал, и эта
вынужденная смена тактик оказывала влияние на формирование его
личности.

Отпечатки ног двух рабынь. Две женщины, занимавшиеся
изготовлением черепицы, оставили на еще влажной глине следы своей
обуви и надписали их. Одна надпись на оскском языке: «Делтрия, рабыня
Геррения Сатиса, подписалась здесь своей ступней». Другая – на
латинском: «Амика, рабыня Геррения, оставила здесь след свой, когда мы
раскладывали черепицу сушиться». Пьетрабонданте, Италия. Фото
предоставлено Давидом Монако
Понятно, что господа понимали возможность их сопротивления, в

котором они видели проявление непокорности, вероломства и
враждебности. И в сельской местности, и в городах хозяева отлично знали
о дурном (с их точки зрения) поведении рабов. В «Жизни Эзопа»
приводится много примеров самоутверждения такого рода: рабы общаются
друг с другом, обсуждают новости, подговаривают друг друга не
повиноваться хозяину, возражают надсмотрщику, если им хватает
смелости, или отвечают ему хмурыми взглядами, если они трусят. Господа
ограничивали возможность их общения, изматывая их тяжелой работой под
надзором надсмотрщиков, которые следили за каждым их шагом и
доносили о любом подозрительном разговоре, как советовал Колумелла,
или поощряя их взаимную вражду, как рекомендовал Катон, либо сурово
карая рабов, осмелившихся угрожать им словами или действиями. Но все
это не могло помешать их тайным планам восстать против господина и
потребовать лучших условий жизни. Хозяева считали рабов
неисправимыми лжецами, какими они зачастую и были, так как с помощью
лжи могли избежать каких-либо обвинений, обоснованных или
придуманных, и следовавших за ними наказаний. Как замечал Сальван:
«Рабы лгут во избежание наказания. Стоит ли удивляться, что запуганный
раб предпочитает розгам ложь?» (О мироправлении Божием, 4.3).
Рассчитывая спастись от наказания, рабы со слезами умоляли хозяина о
милости (Золотой осел, 9.21); это было их обычной тактикой наравне со
своего рода саботажем. Они всячески уклонялись от работы, прятались во
время раздачи заданий, работали спустя рукава, бросали работу на полпути
и выполняли ее кое-как. Некоторые хозяева объясняли такое поведение их
усталостью или ленью; оно подтверждается и документами, относящимися
к более поздним рабовладельческим обществам. Еще одним способом
избежать работы являлось притворное заболевание: рабы надеялись, что их
оставят лежать в постели или на время отправят в больничный барак.
Пытались также притвориться, что не знают, как выполнить то или иное
задание, но и это ухищрение часто заканчивалось поркой.
Более серьезными формами сопротивления были откровенные
действия, вредящие интересам господина, например кража его имущества.
В египетских документах найдено множество заявлений о недоверии
рабам, чего они зачастую действительно заслуживали. Хозяйке, хозяину и
надсмотрщику приходилось исходить из того, что рабы непременно будут
воровать, а потому следовало строго следить за ними. Особенным
искушением для рабов оставалась еда господ: «Рабов обвиняют в том, что у
них ненасытные животы и рты. И это неудивительно. Тот, кто часто
голодает, жаждет насыщения. И понятно, любой предпочтет утолить голод

чем-нибудь вкусным, а не простым хлебом. Так что стоит простить раба,
который тянется к еде, в которой обычно ему отказывают» (Сальван. О
мироправлении Божием, 4.3.13–18).
Кражи совершались рабами либо для удовлетворения каких-либо
насущных потребностей, например голода, либо для обмена или продажи, с
тем чтобы скопить больше денег, либо просто из желания бросить вызов
хозяину.
Порча имущества тоже являлась своего рода кражей, ибо господин
лишался своей собственности. Притворившись неловким, раб портил
оборудование, чтобы хотя бы какое-то время можно было не работать. Еще
одним способом мести стало умышленное вредительство, но это было
опасно, так как его могли застать на месте преступления:
«Кто же верный и благоразумный раб, которого господин его поставил
над слугами своими, чтобы давать им пищу вовремя?
Блажен тот раб, которого господин его, придя, найдет поступавшим
так;
истинно говорю вам, что над всем имением своим поставит его»
(Евангелие от Матфей, 24: 45–47).
Пока речь идет о верном и преданном рабе, однако:
«Если же раб тот, будучи зол, скажет в сердце своем: не скоро придет
господин мой,
и начнет бить товарищей своих и есть и пить с пьяницами,
то придет господин раба того в день, в который он не ожидает, и в час,
в который не думает,
и рассечет его, и подвергнет его одной участи с лицемерами; там будет
плач и скрежет зубов» (Матфей, 24: 48–51).
Многим рабам хотелось отомстить господам так, как это сделал
Каллиста: «А сколько людей служит хозяевам, вышедшим из рабов! Я
видел, как хозяин стоял у порога Кал-листа, и, когда другие входили, он,
когда-то повесивший на Каллиста объявление, выводивший его на продаже
среди негодных рабов, не был допущен. Раб отблагодарил хозяина сполна,
отказав ему и не сочтя его достойным войти в дом» (Сенека. Письма, 47).
Зачастую рабы не выдерживали и позволяли себе грубые выходки.
Сведения из Египта подтверждают, что они выказывали неуважение к
господам, кричали на них и всячески оскорбляли. Их даже видели на
улицах среди нападавших на хозяев. То есть последние постоянно
подвергались опасности со стороны непокорных. Все-таки, видимо, случаи
убийства господ оказывались весьма редки, хотя, живя в окружении
множества рабов, потенциально они всегда могли подвергнуться жестокой

расправе, и достаточное количество таких случаев должно было их
настораживать. В дополнение к запечатленным в литературе подобным
трагедиям, эта надпись из Майнца рассказывает о мести раба: «Юкунд,
вольноотпущенник Марка Теренция, скотник, покоится здесь. Прохожий,
кто бы ты ни был, остановись и прочти. Посмотри, как я понапрасну
жалуюсь, незаслуженно лишенный жизни. Мне удалось прожить всего 30
лет. Раб отнял у меня жизнь, а потом сам бросился в воду. Река Майн взяла
от него то, что он забрал у своего хозяина. Этот памятник поставил патрон
Юкунда» (CIL 13.7070 = ILS 8511, Майнц, Германия).
Вот еще одна надпись из Клуни, равнина Кастро, Испания: «Атиа
Туреллия, дочь Гая Турелла, возраст 27 лет, была убита рабом. Гай Турелла
и Валерия [воздвигли сей монумент]…» (AE 1992.1037).
Выступления подневольных против своих хозяев не приобретали
большого масштаба; восстания практически прекратились еще до
образования империи, хотя избежавшие казни рабы постоянно пополняли
ряды преступников, которые иногда доходили до мятежей. Однако
классических условий для восстаний уже не существовало: среди рабов
было относительно мало мужчин, недавно проданных в рабство; их число
не превышало количество свободных. В случае мятежа рабы уже никуда не
могли сбежать и скрыться. Вряд ли они всерьез думали о такой крайней
форме сопротивления.
Но доведенные до отчаяния, они прибегали к насилию против самих
себя. На основании сравнительного анализа данных можно с уверенностью
сделать вывод, что во избежание ужасов рабства многие кончали жизнь
самоубийством. Об этом говорится в юридических материалах, а в
стандартном описании выставленного на продажу раба обязательно
сообщалось, совершал ли он попытку самоубийства. Чуть выше я уже
рассказал о случае, когда раб убил своего хозяина-вольноотпущенника,
после чего покончил с собой, бросившись в реку. Но вообще чрезвычайно
мало примеров суицидов рабов, хотя Луций в «Золотом осле» подумывал о
самоубийстве как о выходе из своего затруднительного положения, но затем
оставил эту мысль.
О чем рабы постоянно думали и очень часто совершали (это видно из
толкований снов и астрологических гаданий), так это о побегах. Главной их
причиной была жестокость хозяев; зачастую рабы не решались на побег
только потому, что не хотели расставаться со своими близкими. В «Жизни
Эзопа» часто упоминалось о побеге как о единственном спасении от побоев
и других обид со стороны господина или своих же собратьев по несчастью.
В египетских материалах отмечается большое количество побегов и

описаны хлопоты, возникавшие из-за этого у хозяев. Эпиграфика оставила
нам сведения о жесточайшей мере по предотвращению побегов рабов –
ношении ими ошейников. На них выгравировывались следующие надписи:
«Я раб моего хозяина Схоластика, очень важного чиновника. Он держит
меня, чтобы я не сбежал из усадьбы Пульверата» (АЕ 1892.68, Рим). И:
«Меня поймали, потому что я сбежал, и вернули моему хозяину,
высокочтимому Кетегу на Ливийской площади, третий район Рима» (CIL
6.41335, Рим).
«Я Азеллус, раб Преекта, помощника префекта по поставке зерна. Я
вышел за городские стены. Меня схватили, так как я сбежал. И привели
обратно в таверну „У цветка“, что рядом с брадобреями» (CIL 15.7172 =
ILS 8727, Веллетри).
Рабы, которые только собирались сбежать или уже находились в бегах,
часто обращались к «помощи» «Кармен Астрологикуму» или
«Пятикнижию» Доротея Сидонского. Очень показательны результаты
астрологических гаданий: беглый раб «далеко уйдет» или «останется
поблизости»; он «держится улицы, не заблудился и не растерялся, так что
придет туда, куда хочет»; он «прольет кровь в том месте, куда придет,
поэтому его схватят силой, чтобы возвратить хозяину»; он «вызвал
подозрения и совершил мошенничество, поэтому его заковали в цепи»;
«беглец потерял вещи, которые он украл при побеге, и беглеца схватят,
вернут его хозяину, и за этот побег он примет страдания и кандалы». В
одном предсказании говорилось, что беглецу удастся скрыться; в другом –
что его поймают – видимо, в доме влиятельного человека, и хозяин с
большим трудом его вернет или его возвратят ему, но тот его простит –
этого варианта пожелал апостол Павел в письме хозяину Онесима.
Астролог предсказывал беглому рабу всяческие опасности: он погибнет от
ожога или от ножа либо будет убит людьми или животными, на него рухнет
строение и насмерть задавит, он утонет в реке, покончит с собой; ему
отрубят руки и ноги, его повесят, распнут на кресте или сожгут заживо
либо он утонет в море. Эти предсказания живо подтверждают все опасения
раба, замышлявшего такой смелый и отчаянный поступок, как побег.
Как указывал астролог, сбежавшего раба находили не всегда. Чтобы
успешно скрыться от преследователей, нужно было прибегнуть к магии. В
одном из магических папирусов говорилось, что, если беглец носит с собой
железную табличку с тремя стихами Гомера, «его никогда не найдут». Но
поскольку в основном рабы ничем не отличались от свободных жителей, то
и найти их оказывалось очень трудно. Как можно было определить,
является ли данный человек свободнорожденным или рабом в отсутствие

его хозяина или нанятого им преследователя с точным описанием его
примет, который заявит, что это сбежавший от него раб? Если человек не
имел обычного документа, подтверждавшего его свободу, то доказать, раб
он или нет, можно было только по особым приметам, показаниям друзей
или его собственному заявлению. Также и в документах из Египта имелись
поручения найти и наказать беглецов, тогда как Плиний Младший говорил
о том, что обнаруживали рабов, которые обманом записались в римскую
армию, из чего можно предположить, что некоторым удавалось остаться
нераскрытыми (Плиний. Письма, 10.29–30).
Сбежавшие невольники скрывались у друзей или знакомых рабов,
ставших вольноотпущенниками, нанимались на службу, незаконно
пытались проникнуть в армию, становились разбойниками или
арендаторами земельного участка и брались за любую работу, как и
бедняки. Жилось такому рабу нелегко и приходилось постоянно опасаться
поимки. Но множество упоминаний о беглецах в литературе и подробный
разбор возможных исходов их поступков в астрологических предсказаниях,
а также легкость, с какой эти люди могли смешаться с населением,
показывают, что побег был для раба вполне подходящим выходом из
тяжелых обстоятельств.
До сих пор я рассматривал отношения подневольных с теми, кто
обладал силой и властью, т. е. с надсмотрщиками, хотя они тоже были
рабами, и их свободными хозяевами, а также пытался понять
психологическое состояние беглых рабов. Затем я подошел к ситуации,
когда раб опасался, что его могут продать другому хозяину. Кто-то из них
мог видеть в этом надежду избавиться от плохого господина, но
большинство опасались, что их жизнь станет еще хуже. Но больше всего их
страшила разлука со своими родственниками и друзьями и утрата их
помощи и поддержки.

Брак, секс и семья
Самыми близкими и дорогими для раба были семейные отношения.
Закон лишал его права вступать в брак – человек, не являвшийся
самостоятельной, независимой личностью, не мог официально соединиться
с другим человеком, но в действительности многие имели жен и даже
детей. По терминологии и выражениям чувств надгробные надписи, в
которых говорилось о семейных отношениях рабов, практически
невозможно отличить от эпитафий свободнорожденных. Вообще партнеры
рабов по браку назывались спутниками (contubernalis)», и это слово
встречается в их надгробных надписях:
«Богам Подземного мира. Анна, рабыня Квинта Авла, прожила 19 лет.
Внезапная смерть унесла ее жизнь в самом расцвете юности. Этот
[памятник] посвящен лучшей из спутниц (contubernalis)». (АЕ 1976.173,
Косенза).
«Подземным богам. Гермес Калиппиан поставил этот памятник
Теренции, рабыне Клавдия Секунда, которая прожила 23 года 3 месяца.
Она была самой дорогой, самой добросовестной и достойной спутницей»
(CIL 6.27152, Рим).
Однако чаще употреблялись традиционные обозначения супруги –
uxor и coniunx, что значит «жена»:
«Подземным богам. Меркурий установил этот памятник своей
достойнейшей жене (coniunx) Фортунате, такой же рабыне, как он сам» (АЕ
1973.110, Рим).
«Этот камень установила Приму, рабу Херения Вера, Хиларика, его
жена (uxor)» (CIL 3.11660, Вольфсберг, Австрия).
Эти же термины встречаются в юридических текстах, что указывает на
их распространенность и применимость к брачным союзам невольников.
Этих людей, по всей видимости, и рабы, и свободнорожденные считали
семейными независимо от юридического оформления их союза. Иногда
последний заключался с одобрения хозяина, как советовал Варрон: «Чтобы
надсмотрщики работали более усердно, давайте им вознаграждение,
следите, чтобы у них были личные накопления и чтобы у каждого была
подруга-рабыня, чтобы у них были общие дети» (О сельском хозяйстве,
1.17.5). Но рабы могли заключать брак и не спрашивая разрешения. В таком
случае семейные отношения складывались достаточно сложно, и,
разумеется, муж позволял себе иметь секс вне такого союза.

Понять все разнообразие сексуальных связей между рабами
достаточно трудно. Хозяева считали, что если за рабами не следить, то они
пустятся в безудержный разврат, вступая в связь друг с другом и посещая
публичные дома (Колумелла. О сельском хозяйстве, 1.8.9—10). Главной
причиной их распущенности являлся тот факт, что сами хозяева и их жены
относились к своим рабам обоего пола и любого возраста как к
сексуальным объектам, не имевшим права и возможности противостоять
насилию. Право на половую неприкосновенность было a priori уничтожено
самой сутью рабства. Разумеется, находились подневольные, которые
сопротивлялись насилию, но вообще лишение секса с его обычными
целями (получение сексуальной разрядки, деторождение и возможность
заработать деньги) означало, что социальные нормы, регулирующие
половые отношения, оставались крайне неопределенными.
Большинство рабов только страдали от подобной распущенности
нравов. Более хитрым и ловким она давала возможность извлечь пользу из
своего положения. Как я уже говорил, в результате половых отношений
рабыни с хозяином рождались дети, с которыми обычно обращались
лучше, чем с остальными рабами, а их мать могла занять в доме более
почетное место – наложницы. Господин мог дать ей свободу и даже
жениться на ней. Мальчику – и здесь хорошим примером может служить
Тримальхион Петрония – благосклонность хозяина позволяла надолго
занять вы годное положение в доме, даже когда его привлекательность
тускнела. Если хозяйке понравился красивый невольник, его жизнь
становилась более легкой и приятной. Но, как правило, господа просто
бесцеремонно использовали рабов для удовлетворения своей минутной
прихоти, заставляя их остро чувствовать свое униженное и бесправное
положение.
Но как все это влияло на создание и поддержание длительных
«супружеских» союзов между рабами? Судя по дошедшим до нас
надписям, такие браки действительно существовали. Следовательно, рабы
проявляли определенную нравственную гибкость. Не в силах
противостоять домогательствам и даже симпатиям господ, они
воспринимали секс с ними как одну из своих обязанностей, так сказать,
оставались эмоционально холодными, а все силы и тепло души вкладывали
в объект своей любви и привязанности, с которым вступали в брак.
У них появлялись дети, и, если они умирали, родители-рабы скорбели
по ним так же, как и свободнорожденные. Надписей на могилах таких
детей очень много, например:
«Несчастной Пирии, рабыне Гавиана, которая прожила 24 года. Нам,

ее несчастным родителям Антеру и Галлитане, пришлось делать то, что
обычно делает дочь. Они поставили этот памятник для себя и для своей
дочери» (CIL 9.955, Троя, Италия).
«Тени умершего Примула, ребенку Секвенса и Примулы. Этот
памятник поставлен их сыну, рабу» (CIL 13.4199, Хетцерат, Германия).
«Это могила Мартиала 10 лет, Ловея 9 лет и Патерна 4 лет, рабов дома
Ледесиана. Гемелин, раб Флора, поставил этот памятник своим детям»
(Эпиграфика Испании 6.636, Луго, Испания).
Есть надписи, посвященные родителям: «Подземным богам. Памятник
этот поставлен Примитиву, рабу Виолентиллы, глазному лекарю,
родителями его Присцем и Примигенией и женой его (coniunx) Теофилией.
Он прожил 18 лет 7 месяцев и 16 дней» (АЕ 1953.59, Рим), а также сестрам
и братьям: «Посвящается подземным богам. Антиноя и Феба – сестры,
рабыни дома Волюсии, Марка и Эмилия. Здесь покоится Феба, которая
жила 6 лет 10 месяцев и 15 дней, и Антиноя, 1 год и 20 дней. Феб и Родопа
поставили этот памятник своим дорогим дочерям, а также Терций» (АЕ
1984.347, Пагус Интерпромиум, Италия).
В следующей надписи упоминаются раб-дед, тогда как бабка, отец и
мать ребенка, видимо, уже получили свободу: «Подземным богам. Этот
памятник установлен Тиберию Юлию дедом его Антом, рабом Марция,
бабкой его Роксаной, отцом его Терминалием и матерью его Юлией
Ефрантией» (CIL 6.35530, Рим).
Разумеется, дети рабов, как и они сами, являлись собственностью
господина. Рабы, которые имели детей, проявляли больше покорности и
послушания из опасения, что с ними их могут разлучить. К тому же, если у
женщины было от трех до пяти детей, ее могли освободить от работ и даже
дать свободу. В надгробных надписях выражалось горе родителей,
потерявших своих малышей:
«Новес, раб-посредник, и Ювентилла поставили этот памятник
Сурисции, своей любимой дочери, которая заслуживала жизни, но прожила
всего 2 года и 3 месяца» (CIL 3.2126, Салона, Хорватия).
«Подземным богам. Кандиде, моей достойной жене, тридцати лет,
прожившей со мной 7 лет. Четыре дня она промучилась в родах, но так и не
смогла разродиться. И вот она умерла. Юст, такой же раб, как она, поставил
это надгробие» (CIL 3.2267, Салона, Хорватия).
Люди тяжело переносили разлуку с родственниками и друзьями, если
их продавали разным хозяевам. В 334 г. император Константин, понимая
страдания рабов, принял следующий закон: «Следует так произвести
раздел находящихся у посессоров, патримония и эмфитевтов имений на

Сардинии, распределенных сейчас между многими господами, чтобы у
каждого посессора сохранялось в целости родство рабов. Ибо кто вынесет
отделение детей от родителей, сестер от братьев, жен от мужей? Поэтому
разлученные рабы, которые перешли в право разных господ, пусть будут
там соединены воедино: и если кто-нибудь лишится рабов из-за
необходимости восстановления их семей, пусть получит замену от того, кто
получит этих рабов, и следует позаботиться, чтобы в провинции после
этого не было более никаких жалоб по поводу страстей из-за
распределения рабов» (Кодекс Феодосия, 2.25.1).
Из самого факта появления этого закона можно сделать вывод, что
разделение семей рабов при продаже являлось обычным делом. И договоры
на продажу рабов из Египта подтверждают, что в большинстве случаев
хозяева не принимали в расчет наличие у раба семьи. Молодые муж и жена,
а также их дети направлялись на разные невольничьи рынки и продавались
порознь, и этих несчастных ждала горькая разлука.

Социальные и религиозные связи
Между рабами устанавливались и тесные дружеские отношения. Хотя
авторы трактатов советовали хозяевам заставлять рабов трудиться с утра до
ночи, чтобы у них хватало сил только на то, чтобы поесть и сразу заснуть
(Колумелла. О сельском хозяйстве, 1.2.9—10), рабы находили время для
общения друг с другом. Это подтверждается упреками в адрес их
владельцев; так, Колумелла сетовал, что у городских рабов слишком много
свободного времени. Вторя излюбленным доводам других писателей, он
указывал, что рабы «проводят много времени в неприличных развлечениях,
которых так много в городах. Эта беспечная и сонливая порода, привыкшая
к безделью, Марсову полю, цирку, театрам, азартной игре, харчевням и
публичным домам, только и мечтает, что об этих пустяках» (О сельском
хозяйстве, 1.8.2). Дело в том, что знатные горожане обзаводились
множеством рабов. В загородном поместье последним действительно
приходилось гнуть спину в поле от зари до зари, так что им было не до
праздных развлечений. В то время как у городских аристократов
количество рабов служило мерилом их состоятельности и знатности,
поэтому их приобретали во множестве и не знали, чем их занять. В
результате на долю каждого раба приходилось исполнение какой-либо
мелкой услуги или незначительного дела. Прекрасный образец кичливости
аристократов показан у Петрония. Замыслив обмануть жителей Кротона,
Эвмолп предлагал своим соучастникам разыграть историю о том, будто он
богатый старик, потерпевший кораблекрушение, во время которого погибли
все его рабы; и якобы «горе его усугублено только что пережитым
кораблекрушением, из-за которого он потерял более двух миллионов
сестерциев. Но не потеря денег волнует его, а то, что, лишившись также и
всех своих слуг, он не в состоянии теперь появиться ни перед кем с
подобавшим его достоинству блеском» (Сатирикон, 117), т. е. он держал
огромный штат рабов не потому, что для них есть необходимая работа, а
затем, что само их наличие означало его знатность. Понятно, что городские
слуги имели достаточно свободного времени на общение.
Рабы пользовались каждой свободной минутой в течение дня, чтобы
поболтать со своими приятелями и подружками, и с нетерпением ждали
религиозных празднеств. Хозяева прекрасно понимали, как важно время от
времени «отпустить раба с короткого поводка», чтобы он мог отвести душу
со своими друзьями и развлечься, что скрашивало его жизнь. Колумелла

советовал господам давать подневольным в праздники немного денег,
дружески общаться с ними и даже сидеть с ними за одним столом; такое
общение рекомендовалось еще со времен Аристотеля. Судя по египетским
контрактам относительно аренды рабов, последним предоставлялось до
восьми выходных дней в году; если же праздников оказывалось больше, то
плата за его аренду соответственно уменьшалась.
Праздники в разных провинциях и городах проводились согласно
местным традициям. Так, в Римской империи были сатурналии (в конце
декабря), праздновавшиеся по всей стране, праздник домашней рабыни
(ancillarum feriae) (7 июля) и праздник рабов (servorum dies festus) (13
августа), которые отмечались только в столице. Помимо этого рабы
устраивали празднества в честь сугубо местных и даже домашних богов,
например гения (genius) господина, покровителей домашнего очага (lares)
или подземного мира, а также умерших. В эти дни рабов старались не
перегружать работой, предоставляя им всякие поблажки и готовя угощение;
рабы наряжались в лучшие одежды, предавались пьянству и пускались в
разгул.
Религиозные культы были домашними, семейными, а также общими
для всего населения города или провинции. Так, в «Жизни Эзопа»
горожане участвовали в торжествах, посвященных богине Исиде. Надписи
свидетельствуют, что рабы чтили множество языческих «великих богов»:
Минерву, Марса, Меркурия, Юпитера и Митру, а также христианского
Бога. Существовал и культ Фортуны, очень популярным был бог Сильван,
покровитель и защитник дикой флоры. Особо почитался рабами Юпитер –
защитник свободы, на главном невольничьем рынке острова Делос стояла
его статуя со следующей надписью на постаменте: «Марк Граний Херас,
вольноотпущенник Марка, Деодот Сей, раб Гая и Гная, Аполлон Лелий, раб
Квинта, Препон Аллей, раб Марка, Никандр Расенний, раб Марка,
воздвигли эту статую Юпитера – защитника свободы» (CIL 3.14203.3 = ILS
9236).
И разумеется, подневольные, как и свободнорожденные, верили в
магию и сверхъестественные силы. Колумелла советовал, чтобы хозяин
запрещал надсмотрщику допускать в поместья разных прорицателей и
гадалок (haruspices и sagaes), потому что «те и другие, распространяя
пустые суеверия, толкают грубые души на расходы, а затем и на
преступления» (О сельском хозяйстве, 1.8–9). Интересно, однако, отметить,
что в греческих магических папирусах практически нет сведений о
магических обрядах, отвечавших интересам рабов, кроме приведенного
выше заклинания, призванного защитить беглого раба, и нескольких

других, совершаемых в покровительство рабочих разных профессий, в
частности колесничего. Исходя из аналогии с Новым Светом, можно было
ожидать заговоров или заклинаний против, например, злобного
надсмотрщика, но ничего подобного там не нашлось. Это наводит на
мысль, что у рабов-магов и рабынь-колдуний имелись свои, особые чары и
заклинания, которые не дошли до нас. С предсказателями судьбы дело
обстояло иначе. Уже говорилось, что у Артемидора часто упоминались
рабы со своими проблемами, т. е. эти люди действительно являлись
частыми клиентами. Нетрудно представить, что разные шарлатаны,
выступавшие в роли гадальщиков и магов, пользовались огромной
популярностью городских и деревенских рабов, пытавшихся найти хоть
какую-то опору в своей жизни, полной превратностей.

Свобода
Связанный крепкими узами со своей семьей, друзьями и религиозной
общиной раб жил в постоянном страхе разлучиться с ними, если его
продадут на сторону. Избавление от этой мучительной тревоги давало ему
обретение свободы. Хотя при этом он терял некоторую стабильность
существования, но, как выразился один герой в пьесе Плавта «Пленники»
(119), «я уверен, все мы предпочли бы стать свободными, а не рабами».
Эзоп много раз обращался к своему хозяину Ксанту с просьбой отпустить
его на волю, но тот лишь кормил его обещаниями. Если воспринимать
приключения Луция в образе осла в романе Апулея как притчу о жизни в
рабстве, то розы, которые он должен был съесть, чтобы снова вернуть себе
человеческое обличье и достоинство (и, как оказалось, обрести спасение в
почитании культа Исиды), стали образом свободы.

Наконец-то свободен! Раба провозглашают свободным в соответствии
с установленной законом процедурой. Обратите внимание на головной
убор раба. Музей Маримонт, Бельгия. Фото предоставлено музеем
В «Кармен Астрологикуме» карты часто указывали на ожидавшее раба
освобождение. В толкованиях снов Артемидора также множество
упоминаний о надежде на свободу. Освобожденные рабы оставили
множество надписей о своей судьбе, и вся литература элиты буквально
полна историй о свободе рабов. Вот одна из характерных надписей,
сделанная от имени бывшего раба: «Посвящается гению Анния Мацера и
Лициниана. Я, Алфий, их раб, поставил этот памятник в исполнение
данного мною обета – теперь я свободен!» (CIL 12.619, Ориол, Франция).

Отпустить раба на волю мог только его хозяин. Другим и
единственным способом получить вольную являлось доказательство в
магистрате факта своего незаконного обращения в раба. Хозяева зачастую
исполняли свое обещание и отпускали рабов на волю. Это делалось, чтобы
остальные подневольные охотнее подчинялись им в надежде тоже обрести
свободу. Но интересно отметить, что авторы трудов о сельском хозяйстве
не включали это обещание в число наград, стимулировавших раба к
послушанию. По закону он обретал свободу, если уплачивал выкуп за себя;
если его господин заявлял об этом в присутствии друзей или членов
городского совета либо включал пункт о его освобождении в свое
завещание. Если рабу официально предоставляли волю в магистрате, то
вручали ему документ, подтверждавший полученный им статус
вольноотпущенника (Дигесты, 3.2.8.1). К сожалению, таких документов
обнаружено немного, но о них часто упоминается в письменных
источниках
египетского
происхождения.
Существует
несколько
экземпляров «вольных» на греческом языке; а ниже приводится перевод
обнаруженного текста на латинском: «Марк Аврелий Аммоний, сын
Луперга, сын Сарапиона, из Гермополиса Великого, древнего и
прекрасного, заявляет в присутствии своих друзей, что выросшая в его
доме рабыня Елена, примерно 34 лет, больше не является рабыней и
отныне свободна. В качестве выкупа за ее свободу он получил 2200
августинских драхм от Аврелия Алея, сына Инария, из области Тисихей
провинции Хермополит. Алей, сын Инария, дал деньги вышеупомянутой
вольноотпущеннице Елене и не будет заявлять к ней претензий за это.
Совершено в Гермополисе Великом, древнем и прекрасном, за семь дней до
месяца августа, во время правления консулов Грата и Селеуса, в третий год
правления Цезаря Марка Аврелия Антония Пия Счастливого
Достопочтенного» (M.Chr. 372).
В отличие от документа, подтверждавшего увольнение солдата из
армии, текст которого гравировался на бронзовой табличке, «вольная» рабу
представляла собой восковую табличку в деревянной рамке, т. е. была
недолговечной. Ни в художественной литературе, ни в научных работах нет
упоминаний об освобожденном рабе, который в доказательство своей
свободы предъявлял бы такой документ. При розысках беглого раба его
опознавали по описанию внешности и возвращали хозяину; при этом не
говорилось, что это сделано потому, что раб не смог предъявить документ,
подтверждавший его освобождение. Следовательно, такой документ, с
одной стороны, ввиду своей хрупкости и недолговечности затруднял рабу
побег, а с другой – мог быть легко подделан, на самом деле он не имел

большого значения. Однако сам факт получения свободы являлся поводом
для огромной радости и ликования. В одном союзе, состоявшем из
свободнорожденных и рабов, раб, ставший свободным, должен был прийти
на очередное собрание с амфорой вина – примерно три его ящика – для
пышного пиршества в честь этого великого события (ILS 7212, Ланувио,
Италия).
Конечно, не все подневольные со временем обретали свободу; многие
пребывали в рабстве до конца своих дней. Предположительно, мужчин
редко отпускали на волю раньше 30 лет (хотя этому противоречат сведения
из Египта), а женщин – до достижения ими сорокалетнего возраста, когда
заканчивался их детородный период. Источники свидетельствуют, что
рабы, служившие в городских хозяйствах, имели больше шансов стать
свободными, чем те, которыми владели крупные землевладельцы. Тем не
менее для рабов, видевших вокруг вольноотпущенников, надежда получить
«вольную» могла быть близкой или отдаленной, но согласно
произведениям художественной и научной литературы, а главное –
«голосам» самих невольников, в многочисленных «предсказаниях», эти
люди никогда не переставали мечтать о свободе.

Заключение
Кругозор раба был ограничен его зависимым положением. Прежде
всего его волновали отношения с хозяином, включая надежду на
освобождение. У него образовывались тесные связи с другими рабами, он
мог даже завести семью, хотя постоянно опасался потерять ее в случае его
продажи другому господину. Он страстно мечтал обрести свободу. Рабство
лишало человека гражданских прав, но оно не могло отнять у него чувства
собственного достоинства. Как и свободнорожденным, ему было
свойственно мыслить, чувствовать и принимать решения, позволявшие ему
приспособиться к своей бесправной жизни.

Глава 5. После рабства:
вольноотпущенники
Вольноотпущенники, или либертины, т. е. бывшие рабы, являлись
обычной частью населения Римской империи. Но эту часть трудно
представить, поскольку западные общества не имели подобной категории.
Классические сочинения элиты не могли пройти мимо такого явления, как
вольноотпущенники, так как между ними существовали тесные и зачастую
напряженные отношения. Но как ни странно, на основании этих трудов
очень трудно представить реальную жизнь либертинов. В то же время у
последних было много общего со свободными простолюдинами, но между
ними существовали различия в правовом статусе, взаимная неприязнь и
множество противоречий. Поэтому отношения между этими двумя
категориями населения требуют особого рассмотрения.
Пренебрежительное
и
недоброжелательное
описание
аристократическими
авторами
вольноотпущенников
зачастую
воспринималось как их «правдивый портрет». В изображении таких
авторов, как Ювенал, Марциал, Тацит и Светоний, бывшие рабы предстают
досадным, если не возмутительным явлением для правящего класса
империи и для ее литературных рупоров. Истоки такого восприятия
следует искать в отношениях, складывавшихся между рабами и
вольноотпущенниками в домах элиты. Ниже я подробно опишу жизненные
ситуации вольноотпущенников; сейчас же лишь отмечу, что аристократия
положительно не могла обходиться без услуг рабов и вольноотпущенников.
Среди домашних рабов аристократов всегда были те, кто выделялся своим
умом и сообразительностью. Именно их господин назначал управляющими
домом или загородным имением либо своими посредниками для
исполнения различных денежных дел. Только благодаря зависимым от него
работникам хозяин мог контролировать и накапливать средства,
позволявшие ему вести праздный образ жизни. За «привилегию» быть
рабом или вольноотпущенником в доме хозяина люди должны были
покорно и преданно ему служить. По отношению к господину раб являлся
его собственностью, тогда как вольноотпущенник – его подчиненным,
занимавшим низшее положение. Если обоих устраивала эта ситуация, все
было нормально. Но ведь ответственные поручения доставались данному
рабу не просто так, а благодаря его способностям; получив свободу,

бывший раб начинал использовать эти способности в своих интересах, и
порой ему удавалось заработать приличные средства, а то и сколотить
состояние.
Предприимчивый
разбогатевший
вольноотпущенник
воспринимался местной элитой как вызов, ее соперник за власть и влияние.
Одно дело, если бы на его месте был богатый аристократ из других
провинций, но этот вызов исходил от человека, который еще недавно
являлся жалким рабом! Для элиты это считалось непереносимым
оскорблением, в результате возникали острая неприязнь и даже открытая
ненависть к вольноотпущенникам.
И больше всего они ненавидели либертинов императоров. Поскольку у
них были особые отношения с императорским домом, я не включаю их в
общее число вольноотпущенников, но считаю нужным отметить их
воздействие на мировоззрение представителей элиты. Из-за связи с
верховной властью эти вольноотпущенники пользовались определенным
престижем. Им доверяли руководство всем механизмом управления
империи (она понималась как колоссальное домохозяйство). Они
использовали свое привилегированное положение, чтобы утвердить себя (в
качестве доверенных лиц императора) непосредственно за счет знатных
аристократов, которым оставалось либо подчиниться решению императора,
либо подвергнуться его гневу. Так что элита чувствовала себя униженной и
возмущенной – ей приходилось зависеть не только от императора, но и от
его доверенных лиц, ранее бывших рабами!
Эта ненависть к императорским вольноотпущенникам стояла
особняком. Но негативное отношение к ним в целом возникало вследствие
свойственных им высокомерия и самодовольства. Чтобы держать этих
людей на дистанции, их унижали как вечно презренных, недостойных
людей; закон и традиции запрещали им участвовать в политической жизни
империи, вступать в брак с представителями знатных семейств и создавали
другие ограничения в правах. Учитывая взгляды элиты, это можно понять.
Но зачастую такое мнение о вольноотпущенниках распространялось на все
общество, серьезно влияя на всю их жизнь. Я пытаюсь выяснить и понять
внутренний мир простых либертинов и показать огромное несоответствие
их реальной жизни с ее негативным изображением в трудах элиты.
Враждебному отношению древних к либертинам вторит современное
ложное мнение о них, рассматриваемых как представители буржуазии.
Точно так же, как античная литература изображает бывших рабов в
соответствии со своими предрассудками, многие исследователи последних
двух столетий видели в них «средний класс», поскольку те часто
занимались торговлей и производством. Но они вовсе не представляли

собой слой населения, соответствующий современному представлению о
«среднем классе», а также не отвечали социально-политической
характеристике буржуазии. К счастью, в настоящее время большинство
ученых избегают таких определений, но их можно найти в более ранних
трудах и в недобросовестных популярных статьях.
Самый опасный нюанс в дискуссию о вольноотпущенниках вносит
тема расизма. Современники увидели намек на это в едкой иронической
фразе Ювенала «Сирийский прежде Оронт впадает уже в Тибр»,
подразумевавшей, что в Италию перебиралось слишком много азиатов.
Исходя из представления о народах, живших на востоке империи (река
Оронт протекает в Сирии), как о ленивых, чуждых и вызывавших
отвращение, элита считала, что оттуда поступало основное количество
рабов, во всяком случае, те, кто в дальнейшем становился чванливыми
либертинами, постепенно вытеснявшими энергичных и добропорядочных
италийцев. По их мнению, это вело к деградации всего населения Римской
империи. В начале XX в. историк Античности Тенни Франк написал
исключительно важную статью, в которой использовал эпиграфические
сведения из Рима, которые якобы доказывали правоту древних; он пришел
к выводу, что во времена империи лишь 10 % римлян были урожденными
итальянцами и что целых 80 % населения Рима составляли
вольноотпущенники и их потомки из восточных провинций. Сегодня его
анализ представляется откровенно евроцентристским, расистским и
тенденциозным. Но приведенные им статистические данные и выводы
настолько совпадают с предвзятыми взглядами античных интеллектуалов,
что Дафф в своей фундаментальной работе о вольноотпущенниках,
написанной в 1928 г., практически не подвергал их сомнению («В таком
случае, очевидно, что вольноотпущенники и их потомки в огромной
степени способствовали разрушению Рима… Если бы освобождение
применялось правильно, оно не оказало бы столь прискорбного влияния на
население… Приток восточной крови не был бы таким гигантским»).
Таким образом, «предпосылки» и «доказательства» Франка сохраняли свое
значение вплоть до 1960-х гг. Настало время раз и навсегда исключить эти
предубеждения из дискуссий о вольноотпущенниках.

Свобода
Говоря о либертинах, я ограничиваюсь особой группой – рабами,
получившими свободу от своих хозяев, которые были римскими
гражданами. Освобожденные с соблюдением всех законов, эти люди тоже
становились римскими гражданами, хотя и с некоторыми ограничениями, о
которых я скажу ниже. Освобожденные рабы не получали гражданства
(необходимо помнить, что до начала III в. всеобщего римского гражданства
не существовало) ни в своих городах, ни в политических органах Рима; они
становились такими же негражданами в своих обществах – в Афинах,
Александрии, Антиохии, как и в империи. Поскольку самой
густонаселенной территорией Римской империи являлась Италия, то там
требовалось гораздо больше рабов, из которых затем многие становились
вольноотпущенниками; в западных провинциях их было значительно
меньше. Более того, по-видимому, большинство либертинов проживали не
в сельской местности, а в городах, где бывшие рабы имели больше шансов
выкупиться на свободу.
Человек становился вольноотпущенником через получение свободы.
Как я уже говорил в главе 4, рабы всегда могли надеяться на свое
освобождение. Вероятно, большинство мужчин отпускались на волю в
возрасте 30 лет, а женщин – к концу периода деторождения, т. е. годам к
сорока – сорока пяти. Всегда имелись какие-то исключения, но еще
довольно молодые и трудоспособные люди могли быть использованы их
бывшими хозяевами, становившимися их патронами; в то же время
пожилые женщины не приносили большую экономическую выгоду
господам, поэтому, отпустив их на волю, они попросту избавлялись от
необходимости заботиться о них. Но точных статистических сведений у нас
нет, и можно смело предположить, что множество рабов оставались
таковыми до конца своих дней. Хозяин принимал решение освободить
какого-то раба, исходя из его полезности и экономических соображений;
сведениями о других возможных причинах такого решения мы не
располагаем.
По закону господин мог освободить раба тремя способами: во-первых,
оформить его новый статус в присутствии магистрата, что считалось
официальным юридическим актом; во-вторых, достаточно было объявить
его свободным в присутствии друзей хозяина; в-третьих, завещать
наследникам предоставить ему свободу. Если вольноотпущенник получал

свободу через неофициальную процедуру, то он не мог автоматически стать
римским гражданином, а получал более низкий правовой статус
юнианского латина. Естественно было бы предположить, что большая
часть рабов получали свободу неофициальным путем и вследствие этого
имели ограничения в правах, но их количественное соотношение с
официально отпущенными неизвестно; по приблизительным оценкам, 40 %
или немногим больше являлись латинами, но точно сказать невозможно.
Сами либертины не отмечали этой разницы ни в эпитафиях, ни в
художественных произведениях. Никто не называл себя юнианским
латином; термин «латины» также практически полностью отсутствует в
юридических римских документах. Возможно, это свидетельствует о
безразличии людей к вопросу статуса вольноотпущенников. Ведь и
ставшие римскими гражданами, и латины имели приблизительно
одинаковые экономические, социальные и гражданские права. Согласно
римскому праву, латинам запрещалось оставлять наследство детям, а также
занимать политические посты в Риме и в других городах и провинциях, на
которые обычно назначались римские граждане. Как я неоднократно
подчеркивал, запрет на право занимать государственную должность не
вызывал недовольства простых людей, и тем более – большинства
вольноотпущенников. У них не было ни надежд, ни амбиций, ни даже
мысли занять места в рядах местной, а тем более имперской элиты. Хотя
элита иногда с презрением подчеркивала низкий статус латина для простых
римлян, видимо, это оставалось безразличным. Рассматривать
вольноотпущенников, получивших свободу официально, наравне с теми,
кто был отпущен по неофициальной процедуре, вполне логично и
оправданно, поэтому в дальнейшем обе эти группы будут объединены.
Как я уже указывал, культурные, социальные и экономические условия
существования элиты могли обеспечиваться только благодаря способным и
особо надежным рабам, которые назначались управлявшими и
надсмотрщиками.
Если
на
эти
должности
и
назначались
свободнорожденные, то доказательства этого отсутствуют; в то же время
мы точно знаем, что посредниками хозяина или патрона бывали только
рабы или вольноотпущенники и никогда свободнорожденные. Одним из
лучших образцов надежного невольника является Тирон, незаменимый
первый раб Цицерона, впоследствии отпущенный на свободу. Примером из
городской элиты может служить герой повести Петрония «Сатирикон» Лих
из Тарента – богатый купец, у которого было много кораблей, имений и
рабов, многим из которых он доверял совершать сделки от своего имени;
такие подневольные могли уверенно рассчитывать, что им дадут свободу.

Юристы Ульпиан и Гай ясно указывали, что рабы и рабыни могут
использоваться хозяином как его посредники, представители и помощники.
Приобретенные таким образом знания и навыки облегчали им жизнь на
свободе.

Освобождение рабов по завещанию их умершего хозяина его
родственниками, которые стоят у гроба. Иногда господин не хотел
расставаться с преданным рабом, завещая дать ему свободу только после
собственной смерти, тем самым лишая ценного «имущества» своих
наследников. Внизу справа – женщины в головных уборах
вольноотпущенниц. Надгробие из Атрии, Музей Ватикана, Италия. Фото
Шванке любезно предоставлено Немецким археологическим институтом в
Риме
К тому же господин часто отпускал на волю рабов, бывших
свидетелями или помощниками в его темных делишках: отравлениях,
убийствах и других преступлениях. Историк Дионисий Галикарнасский

писал о таких вольноотпущенниках, «которые были доверенными лицами и
пособниками своих хозяев в отравлениях, в награду получили от них
свободу» (Римские древности, 4.24). Это не вызывает удивления, так как
либертины продолжали служить своим бывшим хозяевам, и, если те
занимались преступными деяниями, естественно предположить, что их
бывшие рабы участвовали в этом.
Те же соображения практической выгоды распространялись и на
простых людей, имевших рабов. В приводимом ниже примере хозяин
освободил раба и поручил ему гравировку по золоту и серебру: «Этот
памятник посвящен духам Марка Канулея Зосима, скончавшегося в
возрасте 28 лет. Его бывший господин поставил памятник своему
достойному вольноотпущеннику. За всю свою жизнь он никому не сказал
дурного слова и во всем исполнял желания своего бывшего хозяина. У него
в распоряжении всегда было большое количество серебра и золота, но он
ни на что не покушался. Он превзошел всех в искусстве гравировки по
технике Клодиана» (CIL 6.9222 = ILS 7695, Рим).
Жизнь либертина определялась той выгодой, которую хозяин получал
от него, когда тот служил ему рабом. Вообще, господин мог отпустить раба
на волю по многим причинам: по своей доброте и в награду за хорошую
службу; для демонстрации своего великодушия; из желания получить
свободных, но зависимых от него клиентов, которые повышали его
социальный статус; чтобы получить от раба деньги за его освобождение
или просто для того, чтобы избавиться от бесполезного работника,
которого он больше не хотел содержать. Но более рациональный подход
заключался в том, чтобы выбрать молодого, талантливого, преданного и
послушного раба (к тому же, возможно, сексуально привлекательного, как в
случае с Тримальхионом), сначала поручить ему исполнять обычные для
невольников обязанности, затем повысить его до управляющего какимнибудь хозяйским бизнесом, после чего дать ему свободу и продолжать
пользоваться им уже как вольноотпущенником, получая экономическую
выгоду, но не тратя денег на его содержание.
Это приводит нас к давно подмеченному главному выводу
относительно либертинов: значительное их число занималось самыми
разными «делами». Это отражено не только в эпиграфике, но и в
литературных трудах, художественных сочинениях и юридических
документах. Причина такого явления кроется в том, что в античном мире
возможность приобрести деньги для открытия своего бизнеса была
ограничена. Для простого человека оказывалось трудным одолжить
стартовый капитал на приемлемых для него условиях из-за несовершенства

банковской и финансовой систем. Конечно, имелась возможность
постепенно наращивать капитал, основанный на прямых доходах, но этому
мешала маржа. В отличие от простолюдинов вольноотпущенники
приходили в бизнес с финансовой поддержкой своих хозяев, которую те
оказывали им в качестве рабов, или позднее, когда они уже стали
свободными, а то и в обоих случаях. Для рабовладельцев это было очень
выгодно, так как они нуждались в надежных людях, которые работали бы
на них. Хозяин, используя подневольных, по закону являвшихся его
собственностью, и освобожденных, имевших обязательства перед ним (при
наличии у них давних связей), был уверен в добросовестном управлявшем.
Авторитетнейший юрист-систематик Гай подтверждал это: «Законной же
причиной отпущения на волю будет, например, тот случай, когда кто-либо
отпускает на волю… раба, для того чтобы иметь в его лице поверенного»
(Институции, 1.19). Используя рабов и либертинов, представители элиты
могли вести свое дело без привлечения партнеров или поверенных из
свободнорожденных и, таким образом, скрывали свое прямое участие в
бизнесе от общества, считавшего это недостойным для аристократии
занятием.
У невольника имелось два стимула трудиться добросовестно:
обещание хозяина отпустить его на волю за хорошую работу и
возможность заработать и накопить личные средства («пекулий», или
«заначку»), которые позволялось иметь рабу в ожидании вольной. Для
невольника с амбициями и способностями к какому-либо ремеслу эти
стимулы в сочетании с возможностью в будущем завести свое дело и
надеждой на достойную и даже богатую жизнь являлись весьма
привлекательными. Отношения вольноотпущенника с его патроном
складывались по-разному. Их вообще могло не быть (в случае смерти
патрона или прерывания либертином всех прежних связей), или они
оказывались очень тесными, если бывший раб оставался жить в доме
своего хозяина. Но успехи вольноотпущенника напрямую связывались с
опытом, который он получил, будучи рабом, и с имевшимися
возможностями.
Сведения о невольниках в Бразилии дают нам поразительную
аналогию: «Рабы, которые хорошо и добросовестно исполняли свою работу
управлявших, часто вознаграждались за преданную службу. Хозяева
разрешали им приобретать собственность, включая землю и других
невольников, и в конце концов получить свободу путем выкупа. Такие
освобожденные зачастую становились клиентами своего бывшего
господина, а теперь патрона; таким образом, предоставление рабу воли не

угрожало его владельцу. Скорее успех бывшего подневольного оказывался
выгоден его хозяину, поскольку власть над людьми была составляющей
высокого статуса в обществе» (Мэри Караш. Жизнь раба в Рио-деЖанейро).
Личность вольноотпущенника начинала формироваться, когда он жил
в доме своего хозяина в качестве раба, где его считали полным
ничтожеством. После получения свободы он словно рождался заново, а его
господин становился его патроном – это слово имеет общий корень со
словом «патер», «отец». В юридических документах либертин
приравнивался к сыну. В «Дигестах» читаем: «Вольноотпущенник или сын
должен всегда уважать и свято чтить патрона или отца». В официальной
терминологии римского права название «отец» после освобождения
заменяется словом «патрон» – хозяин, давший волю рабу. У сына были
практически такие же обязанности, права и ограничения, как и у
вольноотпущенника, хотя во многих отношениях последний оказывался
даже свободнее сына, который находился в полной власти отца. Например,
в то время как его чадо не могло жениться, иметь собственные, пусть даже
им заработанные, деньги или собственность, вольноотпущеннику все это
разрешалось. Более того, предполагалось, что оба должны почитать и
подчиняться отцу/патрону как источнику их существования, на деле же
раб, рассчитывавший на освобождение, проявлял больше покорности, чем
сын или дочь. Либертина хоронили с остальными членами домохозяйства,
что подчеркивало его тесную связь с семьей. В эпиграфике имеются сотни
подтверждений этого обычая, например:
«Секст Рубрий Логисмий, серебряных дел мастер, наказал в своем
завещании, чтобы возвели этот памятник для него и Рубрии Ауры, его
вольноотпущенницы, и Секса Рубрия Сатурнина, его сына, и всех его
вольноотпущенников и вольноотпущенниц, а также их потомков» (АЕ
1928.77, Рим).
«Евтихия, дочь его, поставила этот памятник Духам подземного мира
и Титу Лабену Патавину, своему досточтимому отцу, и их
вольноотпущенникам и вольноотпущенницам и их потомкам» (CIL 5.2970,
Падуя, Италия).
Рабство и состояние раба после его освобождения порождали
множество обязанностей, выходивших за пределы отношений сын – отец.
Они были двоякого рода: неписаные и ничем не ограниченные
обязанности, так называемые obsequia («преданное поведение») и officia
(священный долг), что заставляло невольника и вольноотпущенника
проявлять покорность и послушание господину/патрону; а также особо

оговоренные, называемые operae (задания или особые услуги). Obsequia и
officia, обусловленные нормами общества, включали в себя все, что могло
обеспечивать положительное положение патрона в обществе, в частности
преданность его интересам в судебных спорах, придание социальной
значимости патрона тем, что у него имелся клиент, а также оказание
патрону помощи, если он оказывался в затруднительном положении.
Возлагавшиеся на вольноотпущенника обязанности, которые при
получении свободы он публично брал на себя, могли существенно
различаться в зависимости от того, оставался ли он жить у хозяина или
отделялся от него и заводил свое дело или открывал мастерскую. Иногда от
него требовали отработать определенное число часов в пользу хозяина
дома. И следует отметить, что далеко не все рабы имели обязанности перед
своим бывшим господином, поскольку человек, заплативший ему полную
стоимость своего выкупа, порой сохранял исключительно эмоциональную
привязанность к нему как бывший член семьи. Как официальные, так и
неформальные обязанности были самыми различными, но в принципе они
возлагались на вольноотпущенника из-за желания хозяина контролировать
работу своего бывшего раба и получать часть дохода. Добросовестно
исполняя свой долг перед патроном, либертин мог рассчитывать на его
благосклонное отношение, а следовательно, на его поддержку, например, в
случае возникновения трений с законом или получения от него денег на
свое дело. Поскольку «отец» получал от этого социальные и экономические
выгоды, то такие отношения оказывались весьма взаимовыгодными.
Естественно,
случалось
разное.
Вольноотпущенник
мог
преисполниться самомнения и гордости, особенно если добивался успеха в
своем деле, и отказаться исполнять обязанности перед хозяином, на
которые тот вправе был рассчитывать. Античная литература дает много
примеров исков против неблагодарных либертинов, а также приговоров
суда по таким делам. Понятно, что представители аристократии
воспринимали разбогатевших вольноотпущенников как досадных
конкурентов. Но для простых либертинов проблемой становились
злоупотребления со стороны патронов. Так, «отец» мог заставить работать
на себя сверх согласованного срока. В «Дигестах» указывается, что
вольноотпущенницу старше 50 лет нельзя заставлять работать на ее
патрона, следовательно, такие факты имели место; от женщины,
получившей свободу, не требовалось выходить замуж за своего патрона
(хотя если, будучи рабыней, она обещала по получении свободы стать его
женой, то была обязана исполнить обещание).
Также случалось, что хозяин, пользуясь преданностью бывшего раба,

принуждал его выполнять задания, которые оказывались непосильными изза его возраста или физического состояния либо отнимали так много
времени, что ему некогда было заниматься собственным выгодным делом.
Иногда
господин
пытался
контролировать
будущую
жизнь
вольноотпущенника, к примеру насильно давал ему в долг большую сумму
денег, таким образом привязав его к себе на длительное время, пока тот не
выплатит долг; мог запретить ему вступить в брак, чтобы после смерти его
имущество досталось патрону, а не потенциальным детям. Если раб был
освобожден по неофициальной процедуре, «отец» мог забрать у него
«вольную», хотя по закону ему достаточно было просто заявить, что он не
предоставлял рабу никакой свободы, – по причине отсутствия свидетелей.
В любом юридическом споре власти с готовностью вставали на сторону
патрона, как показывают данные из Египта: префект сообщал
вольноотпущеннику, что тот будет подвергнут порке, если станет известно
о новых жалобах от его патрона (P. Oxy. 4.706). Короче говоря, «отец»
любыми способами, законными и незаконными, стремился привязать к себе
вольноотпущенника; как писал Артемидор, «многие освобожденные рабы
тем не менее, по сути, оставались рабами и подчинялись другим» (Сонник,
2.31).
Поскольку в литературе и юридических документах часто
фигурировали либертины, легко предположить, что они составляли
большую часть населения империи, но выявить их оказывалось довольно
трудно. Иногда вольноотпущенники указывали свой статус на надгробиях,
в «Сатириконе» Петрония, например, выведен представитель этой
категории населения – Тримальхион, устроивший пиршество. Но историки
судят о количестве вольноотпущенников в римском обществе, исходя из
многочисленных упоминаний о них в классической литературе. Методика
расчета основана на корреляции между определенным набором имен, в
основном греческого происхождения, с указанным в эпитафиях статусом
умерших как вольноотпущенников. Эта корреляция переносится на
большинство, если не на всех людей, так названных, – их причисляют к
вольноотпущенникам и выводят соответствующие демографические
цифры. Не углубляясь в подробности, такую методику можно назвать в
высшей степени сомнительной. Ведь, по всей видимости, было достаточно
большое
количество
свободнорожденных
с
именами
«вольноотпущенников» и одновременно либертинов, признававших себя
таковыми, но с именами, которые отсутствовали в данном списке. В
конечном счете невозможно утверждать, являлся или нет данный человек
либертином, если он не написал в своей эпитафии, что он

«вольноотпущенник такого-то», т. е. конкретного хозяина.
Это тем более трудно, что простолюдины не объявляли всем и
каждому, что они являются вольноотпущенниками, и остальных тоже не
очень-то интересовал их статус, тогда как к рабам всегда было иное
отношение. Так, в Новом Заве те имеется лишь одно упоминание о людях,
которые, возможно, были вольноотпущенниками (хотя таковыми в
переносном смысле называли последователей Христа). Предположения,
что, к примеру, упомянутая в главе 16 Лидия, торговавшая багряницей,
была вольноотпущенницей или что апостол Павел являлся сыном или
внуком вольноотпущенника, не подтверждаются самими текстами. В
«Золотом осле» единственный эпизод (10.17) касался человека,
считавшегося либертином, и мне не известно ни одного упоминания об
этом в греческих сказаниях. В египетских папирусах также редко можно
прочесть о вольноотпущенниках, как и в «Толковании снов» Артемидора;
например, у него есть вопрос: женится ли данный клиент на
вольноотпущеннице? Однако это скорее является исключением. В отличие
от женщин и рабов, фигурировавший в чьем-то сне «вольноотпущенник»
ничего особенного не предвещал. Например, он никак не связывался с
надменностью или неблагодарностью и просто не появлялся в числе
символов будущего. Учитывая, что Артемидор писал книгу на основании
снов, которые видели его клиенты, можно сделать вывод, что им не снились
сны с участием либертинов или хотя бы персонажей с характерными
чертами
вольноотпущенников,
указывавшимися
в
литературе,
предназначенной для элиты. В то же время нужно понимать, что
Артемидор писал книгу для жителей Восточной Греции, где
вольноотпущенников было гораздо меньше, чем в Италии. Если к
свидетельствам из толкований снов прибавить другие имевшиеся у нас
сведения, то станет ясно: народ не выделял либертинов в особую категорию
населения.
Безразличие народа к статусу вольноотпущенников резко
противоречит ощущению их собственного достоинства – они гордились
приобретенной свободой. Это прекрасно доказывается тем, что в
эпитафиях либертины часто называют себя «бывшими рабами» и
указывают имена своих прежних господ.
Так, свободнорожденный писал: К. Корнелий Кай, filius Лупула = Гай
Корнелий Лупул, сын Гая, а вольноотпущенник: К. Корнелиус Кай libertus
Лупула = Гай Корнелий Лупул, вольноотпущенник Гая.
Либертин Гай Лупул мог вполне опустить слова «вольноотпущенник
Гая»; не было необходимости указывать это в надгробной надписи, как и

добавлять пояснение о сыне («сын Гая»). Важно отметить, что человек,
ставший свободным, считал это своим огромным успехом и счастьем и
пожелал непременно запечатлеть его на своем надгробии. Он гордился тем,
что стал свободным и умер таковым. Но простым людям, видимо, было
безразлично, являлся ли данный человек вольноотпущенником или
свободнорожденным.
Так сколько же было либертинов? Я уже говорил, что этот статус
давался только рабам, получившим свободу от римских граждан. Число их
составляло приблизительно от 10 до 15 % от общего населения империи до
того, как в 22 г. было введено всеобщее гражданство. Можно
предположить, что освобожденных ими рабов оказалось порядка
полумиллиона. Следует помнить, что статус вольноотпущенника не
передавался его детям. Поэтому в любой конкретный период среди
многочисленного гражданского населения, например, Италии или какойлибо римской колонии, возможно, лишь один из двадцати являлся бывшим
рабом (или рабыней); в местностях, где было мало римских граждан,
приблизительно один человек из более чем сотни людей сталкивался с
вольноотпущенником. Эти цифры являются весьма приблизительными,
поскольку мы не располагаем демографической статистикой, но дают
некоторое представление о ситуации. И надо заметить, что количество их
очень невелико, особенно по сравнению с рабами, которые составляли
около 9 млн (15 %) от всего населения, в зависимости, конечно, от места
проживания и исторического периода. Не может быть и речи о том, что
вольноотпущенники имели численное преимущество над свободным
населением империи или хотя бы составляли значительную его часть. И
этот вывод явно опровергает не только мнение элиты об «азиатском
Оронте, уже впадавшем в Тибр», но и предполагаемые доказательства
численности вольноотпущенников исходя из имен, которые можно
прочесть на надгробных плитах.

Голоса вольноотпущенников
Пожалуй, пора уже дать слово самим вольноотпущенникам. Но
сначала, в качестве перехода, полезно будет услышать голос человека,
который являлся сыном либертина. Это Квинт Гораций Флакк, знаменитый
поэт Гораций. В своих «Сатирах» (1.6.65–88) он рассказал, что его отец был
рабом, очевидно ставшим таковым во время гражданских мятежей в начале
I в. до н. э. Получив свободу, он работал в Венузии (Италия) сборщиком
налогов. Желая дать сыну образование, он отвез его учиться в Рим и
внимательно следил за его успехами. По словам Горация, отцу хотелось,
чтобы сын стал не хуже его самого, но имевшиеся у него средства
позволили ему достигнуть большего. Благодаря таланту стихотворца
Гораций оказался в окружении римлянина Мецената, покровителя
искусств. Так что судьба Горация является прекрасным примером сына
амбициозного отца-вольноотпущенника. Нет ни намека на то, что он
стыдился своего статуса либертина или своей профессии – правда, он
хотел, чтобы сын достиг лучшего положения с помощью хорошего
образования и связей. Поэт намекал, что в обществе с презрением
относились к детям вольноотпущенников. На самом деле аристократов
возмущало стремление общавшегося с ними Горация добиться лучшего
положения, а также то, что сын не стыдился отца, а уважал его за то, что
он, бывший раб, сделал для него, воспитав его в строгих нравственных
правилах и оказав ему помощь в становлении. Даже если бы Гораций стал
всего лишь купцом, глашатаем или сборщиком налогов, его отец все равно
был бы доволен. В его лице мы видим человека, который гордился своим
положением в обществе и мечтал о лучшем будущем для своего сына.
Когда ученые называют вольноотпущенников «маргинальной» частью
общества, характеризуя кого-то, утверждают, что «он был рабом и ни он
сам, ни окружавшие не забывали об этом», следует вспомнить пример отца
Горация. Как я уже показал, доказательств такого отношения к либертинам
не имеется, за исключением, пожалуй, тех, кому удалось нажить большое
состояние. Даже сам факт, что мужчины и женщины, относившиеся к
группе свободнорожденных или вольноотпущенников, имели право
вступать друг с другом в брак, доказывает безразличное отношение
простолюдинов к их статусу. В то же время запрет на брак
вольноотпущенника с представителем аристократического общества,
класса сенаторов, демонстрирует, что «презрение» проявлялось только со

стороны аристократии. Укажу еще на один момент: либертины, как и
свободнорожденные, не должны были платить налоги на собственность;
если бы они являлись «второсортными» гражданами, они наверняка не
имели бы такой привилегии. Кроме того, внешне либертины ничем не
отличались
от
свободнорожденных.
Найдено
изображение
вольноотпущенника в традиционном для простых людей головном уборе,
правда, он предназначался для торжественных случаев, а не для
повседневного ношения. Либертины вели такой же образ жизни, как и
свободнорожденные, и их положение в обществе определялось личными
способностями, финансовым положением и устремлениями, а не
социальными запретами.
Некоторые ограничения в правах были не очень существенными.
Повторю, что вольноотпущенники не имели права занимать официальные
должности в Риме и в городском управлении, а также некоторые церковные
должности, но многие ли из них стремились к этому? Они не могли
вступать в легионы, хотя их допускали в другие военные и полувоенные
подразделения. Но так как в основном рабы получали свободу в возрасте 30
лет, большинство из них уже и не помышляло о военной карьере. В целом
все эти ограничения в правах не оказывали сколько-нибудь важного
влияния на простых вольноотпущенников.
Поскольку обычно подневольные получали свободу из рук хозяина
благодаря своим способностям и верной службе, а тот взамен ожидал от
своего бывшего раба почтения и материальной выгоды, понятно, что их
отношения складывались по-разному. Некоторые вольноотпущенники
уважали и ценили своего патрона, как говорил Гермер Аскилту: «…я
старался во всем угождать хозяину, человеку почтенному и уважаемому,
чей ноготь стоил дороже, чем ты весь» (Сатирикон, 57).
В надгробной эпиграфике имеется множество подтверждений такого
уважения либертинов к «отцу»; впрочем, нужно иметь в виду, что зачастую
это было лишь данью умершему или благодарностью за его завещание,
которым он приказывал наследникам отпустить раба на волю:
«Луций Сервилий Евгений, Луций Сервилий Абаскант и Сервилия
Лаис, вольноотпущенница Луция, поставили этот памятник по
собственному желанию лучшему из патронов» (CIL 5.7955, Сими,
Франция).
«Духам Тиберия Клавдия Онесима, который жил 65 лет 6 месяцев и 5
дней. Аврелия Диоклия, жена его, и Тиберий Клавдий Мелигер,
вольноотпущенник его, поставили этот памятник достойнейшему из
патронов» (CIL 6.15172, Рим).

«Духам Квинта Фабия Теогона, продавца красок в Эсквилине рядом со
статуей Планка. Фабия Нобилия установила этот памятник лучшему и
заботливейшему патрону, заслужившему ее огромную преданность, и ей
самой» (CIL 6.9673).
Вольноотпущеннику важно было иметь хорошие отношения с
патроном, что было не только выгодно в материальном отношении, но и
повышало его авторитет как поверенного этого человека, особенно если тот
занимал видное положение в обществе.
Другие либертины могли испытывать к бывшему хозяину
заслуженную, а порой и необоснованную неприязнь и пытались, как я
говорил, уклониться от исполнения официального и неформального долга
по отношению к нему; патрону случалось обращаться на такого клиента в
суд, чтобы добиться исполнения его долга, operae. Естественно, эти люди
не оставили надгробных надписей и нам неизвестны. Но существуют
надписи, свидетельствующие о возмущении патрона неблагодарностью
своего вольноотпущенника: «Марк Эмилий Артемий поставил этот
памятник Марку Лицинию Саксессу, своему достопочтенному брату,
Цецилии Модесте, своей жене, и самому себе, а также своим
вольноотпущенникам и вольноотпущенницам и их детям, за исключением
вольноотпущенника Гермеса, которому я запрещаю приближаться и
входить в гробницу из-за его дурного поведения по отношению ко мне»
(CIL 6.11027, Рим).
В юридических документах перечисляются некоторые из этих
«дурных поступков», совершенных вольноотпущенниками: отказ от
исполнения долга перед их бывшими хозяевами; оскорбительные слова или
действия; распространение порочащих слухов; подстрекательство других к
возбуждению против патронов судебного дела; публичное обвинение их
перед законом.
Но их отношения зависели от того, продолжал ли либертин жить в
доме своего патрона или отделялся и заводил собственное дело. Оставаясь
в доме, он получал крышу над головой и пищу, зато был лишен той
свободы действий, какую имел бы, живя отдельно. С другой стороны,
отделившись от бывшего господина, он сталкивался с множеством
проблем, о которых и не подозревал до получения вожделенной свободы.
Эпиктет, будучи вольноотпущенником, самым серьезным образом
предупреждал, что на свободе бывшего раба ожидали суровые испытания
(я привел этот отрывок в гл. 4) (Беседы, 4.1.34–37).
Любопытно, что в «Пиршестве Тримальхиона» ничего не говорится об
отношениях, сложившихся между приглашенными вольноотпущенниками

и их патронами. Скорее всего, автор «Сатирикона» хотел изобразить только
либертинов и сознательно умолчал о месте «отцов» в их жизни. Но иногда
было так, что вольноотпущенники не имели патрона, а следовательно, и его
поддержки, зато и не опасались вмешательства последнего в свои дела.
Между либертинами устанавливались дружеские отношения,
например: «Авлу Меммию Клару. Авл Меммий Урбан поставил этот
памятник вольноотпущеннику, своему партнеру и самому дорогому другу.
Между мной и тобой, о мой дорогой собрат, я знаю своим сердцем, никогда
не было ни малейших разногласий. И этим памятником я призываю
небесных и подземных богов в свидетели, что мы с тобой, проданные
вместе в один дом, вместе были отпущены на свободу из дома хозяина, и
между нами не было никаких раздоров, кроме твоего рокового дня» (СIL
6.22355а = ILS 8432, Рим).
Наравне с дружбой между вольноотпущенниками возникало и
соперничество. Надгробные надписи свидетельствуют об их борьбе за
признание в своей среде. Частота таких надписей вкупе с перечислением
достижений, важных для них (удачи в семейной и деловой жизни),
подтверждает это. Такое соперничество было нормальным в обществе, где
высоко ценилось достоинство человека. Однако, несмотря на конкуренцию,
вольноотпущенники объединялись в союзы. По всей вероятности, таких
обществ было не очень много, но все-таки в эпитафиях о них упоминается.
Поскольку простые либертины ничем не отличались от обычных людей,
естественно, что они сотрудничали не только с равными себе, но и со
свободнорожденными. Поэтому мы чаще видим упоминания о
«смешанных» обществах, а также довольно часто – об участии в них и
рабов. Руководили этими обществами либо свободнорожденные, либо
вольноотпущенники,
что
говорит
об
отсутствии
какой-либо
дискриминации по отношению к последним; ничего не говорится о
существовании особой «среды вольноотпущенников». Либертины
объединялись с рабами не только в профессиональных союзах, но и для
других целей, как свидетельствует это посвящение алтаря ларам Августа:
«Когда Гай Цезарь, сын Августа, и Луций Павл были консулами, эти
служители культа возвели алтарь ларам Августа: Квинт Нумизий Легио,
вольноотпущенник Квинта; Луций Сафиний, вольноотпущенник Луция;
Хилар и Содалий, рабы Гая Модия Цимбера; Есхин, раб Октавия Марка»
(CIL 10.1582 = ILS 3611, Поццуоли, Италия).
Стоит отметить, что указанные рабы и вольноотпущенники
принадлежали
разным
хозяевам,
следовательно,
установили
взаимоотношения самостоятельно.

Самым большим достижением либертина являлась свобода, которой
он добился для себя и своей семьи. Гермерот, участник необыкновенно
роскошного пиршества, которое организовал вольноотпущенник
Тримальхион, обращался к Энколпу с речью, полной достоинства и
гордости за обретение своей свободы: «Одному тебе мы кажемся
смешными. Вот твой учитель, почтенный человек! Ему мы нравимся. Ах
ты молокосос, ни бе ни ме не смыслящий, ах ты сосуд скудельный, ах ты
ремень моченый! „Мягче, но не лучше!“ Ты богаче меня! Так завтракай
дважды в день, дважды обедай! Мое доброе имя дороже клада. Одним
словом, никому не пришлось мне дважды напомнить о долге. Сорок лет я
был рабом, но никто не мог узнать, раб я или свободный. Длинноволосым
мальчиком прибыл я сюда: тогда базилика еще не была построена. Однако я
старался во всем угождать хозяину, человеку почтенному и уважаемому, –
ты и ногтя его не стоишь! Были в доме такие люди, что норовили мне то
тут, то там ножку подставить. Но – спасибо Гению моего господина! – я
вышел сух из воды. Вот это настоящая награда за победу! А родиться
свободным так же легко, как сказать: „Пойди сюда“» (Сатирикон, 57).
Видимо, первое, что делал освобожденный раб, – это старался
выкупить рабыню, с которой он жил, и детей, если у них были таковые; как
говорит Гермерот: «Я выкупил на свободу мою жену, чтобы никто не
вытирал рук у нее за пазухой». Конечно, не все вольноотпущенники имели
семьи, но если они были, то самым главным считалось освобождение жены
и детей. Холостой либертин мог жениться после обретения свободы.
Существовали некоторые ограничения прав богатых вольноотпущенников
(в частности, запрет на вступление в брак с представителями сенаторского
сословия), но обычные свободно женились по своему выбору; если у них
появлялись дети, они имели такое же право завещать свое имущество
наследникам, как и свободнорожденные. В семье либертина могли быть
дети, даже если мужчина выходил на свободу в 30 лет, а женщина в еще
более зрелом возрасте. В любом случае вольноотпущенник гораздо больше
ценил семью, чем свободнорожденный. Надежное подтверждение
важности наличия семьи мы видим в надгробных надписях либертинов и,
особенно, на скульптурных рельефах, где изображены не мифологические
сюжеты или героизированные портреты, часто встречавшиеся на
гробницах элиты, а обычные люди, глядящие на нас из могилы, одетые, как
горожане, в тогу или столу, и зачастую вместе с ребенком.
Нежные
отношения
между
супругами-вольноотпущенниками
показаны в знаменитой эпитафии Аврелия Гермиона и его жены Аврелии
Филемато: «Я, Луций Аврелий Гермион, вольноотпущенник Луция,

сапожник, работавший на холме Винимал. Эта женщина, Аврелия
Филемато, вольноотпущенница Луция, умершая раньше меня, моя
единственная жена, чистоплотная и преданно любившая верного ей мужа,
жила равной в любви, и никакие себялюбивые желания не отвлекали ее от
долга ее. [Изображение Филемато, с любовью смотрящей на Гермиона.]
Это Аврелия Филемато, вольноотпущенница Луция. При жизни я звалась
Аврелией Филемато, добродетельной, скромной, пренебрегавшей
нечестивостью толпы, преданной моему мужу. Он был моим со
отпущенником и теперь тоже разлучен со мной – увы мне! Он был мне
больше чем отцом. Он взял меня к себе на колени, едва я достигла семи лет
– и сейчас, спустя сорок лет, я умерла. Он преуспевал во всех делах среди
людей благодаря моей преданности и беззаветному служению» (CIL 6.9499
= ILS 7472, Рим).
Во многих других надписях, хотя и коротких, выражалось уважение к
покойному супругу: «Духам Гая Октавия Трифона, вольноотпущенника
Марцелла. Элия Муса поставила этот монумент своему достойному мужу»
(СIL 6.23324, Рим).
В другой надписи показано почтение, с каким сын исполнил желание
родителей быть вместе в смерти, как и в жизни: «Марк Волций Эвгемер,
вольноотпущенник Марка, просит, чтобы после смерти его останки были
помещены вместе с останками Волции Кресты, его жены, в одну урну.
Марк Волций Сердон, сын его, исполнил волю отца» (CIL 6.29460 = ILS
8466, Рим).
Эти выражения любви и памяти практически не отличаются от таких
же признаний в надписях свободнорожденных.
В «Сатириконе» мы имеем пример гордого отца, мечтавшего о лучшем
будущем для своих детей, чего желал и отец Горация своему сыну. У
Эхиона-лоскутника было двое сыновей. Один из них имел склонность к
интеллектуальным занятиям и получил первоначальное образование на
греческом языке. Другой уже обучился грамоте и овладевал понемногу
юридической наукой, готовясь заняться делом Эхиона либо стать
цирюльником, глашатаем или стряпчим. Еще одна надпись тоже говорит о
родительской любви – мать скорбит о своей умершей дочери: «Посилла
Сенения, дочь Кварта, покоится здесь. И Кварта Сенения,
вольноотпущенница Гая. Прохожий, остановись и прочти эту надпись.
Матери не было дозволено радоваться своей единственной дочери. Какойто из богов – я не знаю, какой именно – позавидовал ей и не дал этой
радости. Поскольку при жизни она одевалась сама, после смерти мать
сделала это согласно обычаям, когда закончилось ее время на земле. Она

поставила над ней этот красивый памятник, она, которая любила ее всю ее
жизнь» (CIL 9.4933, Монтелеони-Сабино, Италия).
Вот отец горюет, что его ребенок не успел вкусить свободу,
завоеванную для него отцом: «Посвящается богам. Я не укажу ни его имя,
ни его возраст, чтобы горе не разрывало наши сердца, когда мы будем
читать эту надпись. Ты был дорогим нам младенцем, но смерть слишком
рано забрала твою жизнь. Ты так и не насладился свободой. Увы, увы!
Разве не горько сознавать, что тот, кого ты так любил, ушел? Теперь вечная
смерть дала тебе единственную свободу, которую ты будешь знать» (CIL
8.25006, Карфаген).
Трудно сказать, сколько детей обычно имели вольноотпущенники.
Можно лишь предполагать, что многих детей, рожденных в рабстве, не
смогли выкупить, что рабы, получив свободу в пожилом возрасте, так и не
завели большой семьи. Также неизвестно, что происходило с их
следующим поколением, ведь признак статуса вольноотпущенника
(родовое имя, данное по имени патрона, а не родного отца) уже не
упоминался в именах его детей. Судя по нижеприведенной надписи,
супруги Аттик и Салвиола называли себя «вольноотпущенниками Эрота»,
тогда как своего сына, родившегося уже от свободных родителей, – «сыном
Аттика», как принято у свободнорожденных: «Гай Юлий Аттик,
вольноотпущенник Эрота, поставил при жизни этот монумент. Юлия
Салвиола, вольноотпущенница Эрота, покойная, и Гай Юлий Виктор, сын
Аттика, умерший в возрасте 18 лет, покоятся здесь» (CIL 13.275, СенБертран-де-Комменж, Франция).
Как я уже говорил, либертины утверждали свое достоинство не только
в свободе и семьях, но и в своих делах. Хотя среди них происходило
естественное расслоение, зависевшее от успехов (например, различие
между владельцем лавки и крупным торговцем, который путешествовал в
иные страны), очень важное значение придавалось самой профессии и
партнерам по работе. Приблизительно в половине эпитафий указывается
ремесло или профессиональное занятие умершего – это чаще, чем в
надписях свободнорожденных, в отличие от эпитафий на гробницах
аристократов, где старались вообще не упоминать о какой-либо работе,
предпочитая указывать государственную должность и заслуги перед
обществом. Самое высокое положение среди вольноотпущенников
занимали августалии, члены жреческих коллегий, созданных императором
Августом для отправления культов ларов и пенатов, которые могли
принимать активное участие в местной жизни, что до некоторой степени
возмещало им запрет занимать посты в городском совете. Поскольку

августалии с их амбициями можно уподобить городской элите, состоявшей
из свободнорожденных, они не представляют для нас интереса.
Я упоминаю о них лишь затем, чтобы показать, что небольшая часть
либертинов обладала некоторой долей власти, что для элиты было смыслом
всей жизни. Основное большинство вольноотпущенников, как и
свободнорожденных, не стремились к городской и общественной
деятельности,
а
становились
членами
соответствующего
профессионального или общественного союзов и предпочитали работу,
семью и круг друзей.

Семья вольноотпущенника. Супруги держатся за руки, символизируя
свои законные брачные узы. На заднем плане их дети. Национальный
римский музей. Термы Диоклетиана, Рим. Фото Сингера любезно
предоставлено Немецким археологическим институтом в Риме
Став свободным, как правило, вольноотпущенник уже имел какую-то
профессию или занятие. Хорошим примером этому являются братья-рабы,
кондитер и повар, в «Золотом осле» Апулея (10.13–16). Они жили и

работали отдельно от своего богатого хозяина. Хотя нам не известен конец
этой истории, но можно предположить, что со временем они стали
свободными и каждый продолжил заниматься своим делом. Это было
нормальным явлением: вольноотпущенники, занятые в самых разных
областях
предпринимательства.
Чаще
всего
ими
становились
ремесленничество и торговля, так как это приносило хозяину доход. Эхион
надеялся, что его сыновья станут цирюльниками, глашатаями или
стряпчими; отец Горация перечисляет профессии торговца, глашатая и
ремесленника. Среди друзей Тримальхиона, присутствовавших у него на
пиру, были носильщик, гробовщик, лоскутник, портной, разносчик,
стряпчий, трактирщик, актер, каменотес, изготовитель надгробных
памятников, ходатай, глашатай, погонщик мулов, странствующий торговец,
сапожник, цирюльник и кондитер. В других источниках упоминались
либертины, являвшиеся гладиаторами, актерами, поверенными, лекарями и
строителями. Можно предположить, что в связи с высокой смертностью в
городах (здесь жило большинство вольноотпущенников) и наличием
небольших семей постоянный приток либертинов из числа бывших рабов
не приводил к излишку торговцев, ремесленников и разного рода
работников, что в ином случае могло бы тяжело сказаться на экономике
общества.
В этом социально-экономическом слое, более низком по сравнению с
классом элиты, шла бурная религиозная деятельность. Обычно в этом
смысле больше известно о севирах августалиев, жреческой коллегии из
шести старшин, служивших культу императора, о которой я выше
упомянул. Но и другие вольноотпущенники повседневно участвовали в
различных обрядах верующих. Как мужчины, так и женщины входили в
религиозные общины вместе с рабами и свободнорожденными, особенно в
домашние, как в этом примере: «Посвящается Скрибонии Гелис,
вольноотпущеннице, почитателями домашних богов и Фортуны Луция
Кадия Корда» (АЕ 1992.334, Кастельвеккио Субекво, Италия).
В то время как ранние христианские общины, объединявшие самых
разных простых людей, были весьма необычными для античного общества,
в нем существовало множество различных союзов, отвечавших разного
рода социальным запросам – домашним, профессиональным, местным,
этническим и особенно религиозным. В них состояло значительное число
вольноотпущенников, которые были даже священниками традиционных
римских религиозных культов – в противовес распространенному
представлению, что якобы они могли служить только Благой Богине, т. е.
богине плодородия Бона Деа:

«Менал, помощник священника, посвящает этот памятник Филематио,
вольноотпущеннику императора, священнику Боны Деа» (CIL 6.2240, Рим).
«Гай Авилий Децембер, мастер-каменотес, свято выполнил свой обет
Боне Деа вместе со своей женой Веллией Синнамией. [Этот алтарь]
воздвигнут, когда Клавдий Филадеспот, императорский вольноотпущенник,
был священником, а Квинт Юний Марулл – консулом, в шестой день
месяца ноября» (СIL 10.1549, Поццуоли, Италия).
Но среди них были и священники, служившие другим богам.
Например, в Чиети было найдено надгробие с такой надписью: «Гай Деций
Бит, вольноотпущенник Гая, священник Венеры, посвящает это надгробие
Петиции Полумнии, вольноотпущеннице» (АЕ 1980.374).
В то же время имелось множество тех, кто был связан с культом
весталок: «Децимий Лициний Астрагал, вольноотпущенник Децимия,
священник весталок [посвящает это]» (CIL 6.2150, Рим) и Цереры:
«Публий Валерий Алексий, вольноотпущенник Публия, священник
Цереры, благочестиво прожил 70 лет; теперь покоится здесь» (ILTun 1063,
Карфаген); «Элвия Кварта, вольноотпущенница, прислужница Цереры и
Венеры, при жизни поставила себе этот памятник» (CIL 9.3089, Сульмона,
Италия).
Таким образом, вольноотпущенники участвовали во многих культах.
Из 250 изученных мной латинских надписей, где говорилось о данном
богам обете, более половины посвящены римским богам (если исключить
обращение к местным): Юпитеру под разными именами, Геркулесу,
Меркурию, Сильвану, Юноне, Диане, Аполлону и Фортуне. Единственный
культ иноземного происхождения – это культ Исиды, хотя другие надписи
подтверждают, что либертины служили в храмах еще одной «иноземной»
богини – фригийской Великой Матери (Magna Mater), а некоторые были
при них священниками. Такое множество традиционных и новых богов
типично для всей культуры древнеримского мира и его населения. И опятьтаки вольноотпущенники не «отставали» от своих свободнорожденных
сограждан в религиозной и культурной жизни.
Кроме того, в городке Исола-Сакра, расположенном между Римом и
Остией, есть кладбище с могилами простых римлян. Здесь стоят
вперемежку надгробия свободнорожденных и вольноотпущенников, и они
ничем не отличаются друг от друга. Исключение составляют надписи, в
которых либертины выражали свою гордость за обретение семьи и
свободы. Как и везде, почитание мертвых совершалось в соответствии с
общими для народа правилами и обычаями.

Заключение
Либертины не могли забыть «кошмар» их прежнего, рабского
существования. Во всяком случае, так нас уверяют. Принято считать, что их
всю жизнь преследовал позор прошлого рабства, каких бы успехов они ни
достигли. Для элиты, которая считала достойной только свободную жизнь
(вне зависимости от других), сам факт пребывания в рабстве означал
несмываемую каинову печать, которая обрекала носившего ее на тяжелое и
беззащитное существование. Но фактические данные этого не
подтверждают. Вольноотпущенники нисколько не стыдились, напротив,
даже гордились тем, что сумели выйти из рабства, и открыто говорили об
этом в своих надгробных надписях. В то время как элита постоянно
подчеркивала их жалкое происхождение, сами либертины скорее гордились
тем, что когда-то были рабами, но своим трудом и талантами заработали
право называться свободными. Фактически большинство рабов получали
«вольную» от хозяина в награду за верную и честную службу. Не по своей
вине человек когда-то стал рабом, зато то, что он сумел оказаться на воле,
служило серьезным доказательством его незаурядных способностей.
Обычно он сохранял хорошие отношения со своими бывшими товарищамирабами и, став свободным, легко общался и с теми и с другими, не
испытывая душевных противоречий. Либертин, помня о том, что своих
высот он достиг благодаря в том числе хорошим отношениям с хозяином,
теперь умело лавировал в мире господ, зная, когда проявить угодливость,
предложить совет или промолчать, когда и как надавить; он выстраивал
отношения с элитой, влиятельными людьми из свободнорожденных, с
простолюдинами или такими же вольноотпущенниками. Освоив искусство
выживания, типичный вольноотпущенник проявлял себя в самых разных
областях общественной жизни, понимал действие социальных законов,
норм и был готов к экономической деятельности, в результате чего являлся
активным участником в мире простых римлян.

Глава 6. Жизнь в армии: солдаты
Легионы, собранные для подавления восстания рабов под
руководством Спартака; бешеный бросок против кричащих орд варваров:
понятие «римский воин» неразрывно связано с романами, кино– и
телефильмами. Но помимо военных учений, жестоких сражений, отваги и
гибели воинов на поле боя, что нам известно о жизни римского легионера?
Даже обширная литература не дает представления о жизни простого
солдата в первые три века нашей эры. Однако можно сложить полную
картину на основании материалов, дошедших до нас от тех времен.
Многочисленные легионы, грозные орды варваров, храбрость в бою – все
это действительно было, но я покажу остальные стороны жизни легионера
со всеми ее запретами, перспективами, обыденностью и пафосом.
В классической античной литературе легионер наряду с прочими
«невидимыми» римлянами практически не показан как самостоятельная
личность. Он предстает в составе массы – «армии», «легиона» или любого
другого воинского подразделения; лишь изредка в почти легендарных
историях рассказывается о каком-то конкретном легионере. Как правило,
авторы воспринимали армию – за исключением военачальников – как
серую толпу, участвовавшую в изображаемой элитой драме, которую они
называли историей.
Простой солдат им интересен был лишь в том случае, если он
совершил какой-то героический подвиг; но вообще они видели в нем
человека опасного, невежественного, презренного и руководимого
низменными инстинктами. Однако если посмотреть на социальное и
экономическое положение рядовых воинов, то выяснится, что при всех
тяготах и опасностях военной службы они имели такие преимущества, о
которых простой люд мог только мечтать.

Рекрутство
Количество новых рекрутов, призывавшихся в армию каждый год,
было относительно небольшим. Представляя себе легионы, разбросанные
во всей территории империи, мы забываем о длительном сроке службы и
небольших военных потерях – разумеется, в отсутствие войны. Поэтому
ежегодного набора в армию 7,5—10 тыс. рекрутов оказывалось достаточно
для обеспечения боеспособности легионов. В армию призывались только
свободнорожденные римские граждане; вольноотпущенники допускались
лишь в особые подразделения армии, а рабам и вовсе запрещалось там
служить во времена империи – как говорил Артемидор, раб мечтал стать
солдатом, потому что он становился свободным (Сонник, 1.5). Но империя
не нуждалась в многочисленной армии, поскольку ее население составляло
всего порядка 9 млн человек. Легион не имел полной численности в 6 тыс.
человек, но по финансовым причинам, а не из-за недостатка рекрутов.
Данных о принудительном зачислении и мобилизации за время
существования империи очень мало, и они разрознены. Как указывается в
«Дигестах» (16.4.10), «большую часть легионеров составляли
добровольцы».
В основном ими были юноши 17–24 лет; средний возраст рекрутов
составлял 20 лет. Писатели-аристократы любили представлять их в
качестве подонков общества. Как королева Елизавета говорила о своих
солдатах, что все «они воры, которых следовало бы повесить», так и Тацит
называл рекрутов бедняками, бездомными бродягами, другими словами,
отбросами общества (Анналы, 4.4). Элита считала, что о грубом мире
простолюдинов и бедняков можно говорить лишь с презрением. На самом
деле все эти молодые новобранцы выросли в своих семьях, где обучились
какому-либо делу, в частности земледелию, а затем решили изменить свою
жизнь. Поскольку женщины обычно выходили замуж в юном возрасте,
практически подростками, а мужчины уже после 20 лет, то рекруты редко
имели собственную семью. Начальство предпочитало набирать людей
простодушных (simplicitas) и необразованных (imperitia). Разумеется,
недоразвитых в умственном отношении в армию не зачисляли, но
необразованный солдат легче перевоспитывался в нужном духе. Хотя,
естественно, были исключения. Даже рядовому не мешало знать грамоту,
поскольку его могли назначить писарем легиона (Вегеций, 2.19).

Боевые действия. Два воина выступают вперед, один готов сражаться
коротким мечом (gladius), у второго в руке пика (pilum). Рельеф с
пьедестала колонны из Муниципального музея Майнца, Германия. Фото
DeA Picture Library/Art Rersource, NY
Древние и современные писатели указывали на трудности солдатской
службы, но не совсем правильно. Если отказаться от сравнения условий
службы в древности со службой в западном обществе, начиная с 1800 г., то
по античным меркам легионерам жилось не так уж плохо. Сменив тяжелый
труд крестьянина на солдатскую долю, молодой человек весьма комфортно
существовал и даже имел отличные перспективы.
Принимая это во внимание, не стоит удивляться, что многие желали
служить в армии. Как говорится в одном из египетских документов, «если
Аион хочет быть солдатом, ему достаточно просто прийти, поскольку

каждый хочет стать солдатом» (BGU 7.1680). Конечно, не все родители
одобряли это, но большинство их рассуждали так же, как эти евреи в одной
из притч Талмуда: «Один человек пришел призвать на военную службу
сына одних родителей. Отец его сказал: „Посмотри на моего сына, какой он
герой, какой высокий“. Мать его тоже сказала: „Посмотри, какой высокий
наш сын“. Тот ответил: „Это вам он кажется героем и высоким. Я этого не
знаю. Сейчас посмотрю, какой он высокий“. Он измерил его рост, и он
оказался маленьким, и сына не призвали в армию» (Аггада Генезис, 40.4).
Источники подтверждают, что обычно родители поддерживали такой
выбор сыновей, отлично понимая, что их перспективы в гражданской
жизни были чрезвычайно малы, тогда как в армии их могла ожидать
военная карьера.
Итак, для большинства юношей мысль стать легионером оставалась
более чем привлекательной. Но, конечно, не для всех. Кому-то было
страшно покидать отчий дом или дело, ведь впереди их ждали полная
неизвестность и жизнь в незнакомой среде. Однако родители иногда были
против решения своих детей. Вот характерный пример из Египта: «Насчет
Сарапа, сына моего. Он совсем не бывает со мной, а ходит в лагерь, чтобы
вступить в армию. Ты поступил плохо, посоветовав ему поступить в
армию. Потому что, когда я сказала ему не идти в солдаты, он ответил:
„Отец сказал, чтобы я стал солдатом“» (BGU 4.1097).
Родители могли возражать, потому что не хотели разлучаться с детьми,
боялись потерять столь необходимых в доме помощников, а также
опасались, что некому будет поддержать их в старости. Кроме того,
сыновья могли оказаться далеко от дома, хотя во времена поздней империи
это было довольно редко. Конечно, вступив в армию, молодой человек
лишался моральной поддержки семьи, порой слишком поздно узнавал о
каких-то серьезных семейных проблемах – письма шли очень долго.
Письма солдат из Египта свидетельствуют, что, оказавшись вдали от дома,
они поддерживали связь со своими семьями. Можно предположить, что
разлука с домом и родственниками тяжело переживалась новобранцами, а
порой и старослужащими солдатами. Вот что писал домой Апион,
новобранец из Египта, попавший служить матросом в Мисен, Италия:
«Апион Эпимаху, своему отцу и господину, шлет приветы. Прежде всего,
молю богов о твоем добром здравии, чтобы ты всегда был сильным и
счастливым вместе с моей сестрой, ее дочерью и моим братом… У меня
все хорошо. Поэтому прошу тебя, моего господина и отца, напиши мне
письмо, во-первых, о твоем здоровье, во-вторых, о здоровье моего брата и
сестры, и, в-третьих, чтобы я мог с почтением прочесть твой почерк, так

как ты хорошо обучил меня… Передай мои самые лучшие пожелания
Капитону, моей сестре и брату, Серенилле и моим друзьям. С Эстемоном я
пришлю вам мой портрет…» (BGU 2.423 = Кэмпбелл, № 10).
Вероятно, привязанность к семье удерживала многих юношей от
мысли поступить на военную службу. С другой стороны, последняя давала
многие преимущества, и более решительные молодые люди делали свой
выбор в пользу армии. Поскольку в античном обществе люди зачастую не
могли найти работы на полный рабочий день, в зимние месяцы страдали от
недоедания, а также боялись потерять трудоспособность в результате
какого-либо несчастного случая, что грозило уже полной нищетой, то
воинская служба с регулярно выплачиваемым жалованьем представлялась
им весьма соблазнительной. Артемидор прекрасно это понимал и
использовал в своем толковании снов: «Видеть во сне солдатскую службу
безработным и нуждавшимся предвещает занятие и работу, потому что
солдат никогда не бывает без работы и в нужде» (Сонник, 2.31).
К заявлению одного матроса о том, что служба вырвала его из нищеты,
наверняка присоединились бы и легионеры: «Луций Требий, сын Тита,
отцу [посвящает этот памятник]. Я, Луций Требий Русон, сын Луция,
родился в жалкой нищете. Потом я 17 лет служил императору матросом. Я
был уволен с почетом» (CIL 5.938 = ILS 2905, Августа Бадженорум,
Италия).
И сами легионеры, и штатские люди считали военную службу
профессией. Когда Павел приводил в пример работников, заслуживавших
вознаграждения плодами своих трудов, он упоминал и солдата: «Какой
воин служит когда-либо без содержания? Кто, насадив виноград, не ест
плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (1 Коринфянам, 9: 7).
Гораций в «Сатирах» (2.23–40) ставит воина наравне с земледельцем,
содержателя постоялого двора – с матросом, пишет как о людях, которые
усердно трудятся и с нетерпением ждут наступления старости и
возможности отдохнуть от тяжелого труда. К тому же служба давала
множество материальных выгод. Прежде всего жалованье. Солдату
выплачивали сумму, примерно равную хорошему дневному заработку
ремесленника, – при этом регулярно, на протяжении всего года, тогда как
во все периоды существования империи нормальными являлись
безработица или неполная занятость. Судя по документам из Египта,
солдату удавалось за год отложить около 25 % жалованья, несмотря на
вычеты и его личные расходы. Со временем человека могли повысить в
ранге, что влекло и увеличение жалованья – обычно в полтора, а то и в два
раза; если воину удавалось дослужиться до центуриона, что, видимо, было

довольно редко, то он получал в 15 раз больше, чем солдат-новобранец.
Когда легионеров переводили на новое место службы, им выплачивались
деньги на транспортные расходы (viaticum); если они отправлялись в
дальный поход, то давали деньги на обувь (clavarium), остаток которых
можно было отложить на хранение в кассу легиона. К тому же иногда
император мог расщедриться на подарки. Эти дарственные суммы
выплачивались солдатам соответственно их воинскому званию. Кроме того,
после смерти императора легионерам могли выдать деньги, оставленные
им по его завещанию. И наконец, после увольнения из армии солдату
выплачивалось вознаграждение, сначала выдававшееся в виде участка
земли. Но подходящих территорий было не так уж много, и это вызывало
жалобы солдат на то, что их обманули, выделив истощенный и далеко
расположенный участок земли. Тогда в качестве вознаграждения стали
выплачивать деньги.
По закону, принятому еще во времена Августов, накопленные и
полученные в качестве вознаграждения средства являлись собственностью
самого солдата, а не его отца. Юристы объясняли, что в этом случае
отцовская власть над сыном ограничивалась: отец не имел права
распоряжаться деньгами, заработанными легионером за время его службы.
К тому же последний имел право завещать их, независимо от желания отца.
Это делало солдата экономически самостоятельным, о чем гражданское
население даже не помышляло. Помимо денежных выгод, закон
предоставлял легионеру особые привилегии. Он всегда мог рассчитывать
на помощь в трудных ситуациях и на благосклонное отношение суда; его
могли судить только военные суды; в том числе за совершенные им
преступления против своих сослуживцев или за любые другие проступки.
Если гражданский человек выдвигал обвинение против легионера, то дело
разбиралось в лагере военным трибуналом, состоявшим из центурионов.
Мало того, гражданский человек, выдвинувший обвинение против солдата,
обязан был присутствовать на суде, в противном случае процесс не мог
состояться. Легионера не имели права вызвать в какое-то отдаленное место
или город в качестве свидетеля; и, если он отсутствовал по военной
службе, против него не имели права возбудить дело. Если же солдат
выдвигал обвинение против гражданского лица, оно разбиралось в
гражданском суде. Но показаниям легионера оказывалось предпочтение, и
слушание назначалось на тот день, который он определял. Если солдата все
же уличали в серьезном преступлении и приговаривали к наказанию, его не
могли подвергнуть пыткам, приговорить к работам на руднике или к
каторге. Его не могли казнить, как обычного преступника, т. е. для него

исключались повешение, распятие на кресте и отдача на растерзание диким
животным.
Принимая все это во внимание, неудивительно, что человек видел в
солдатской службе возможность избегать проблем с законом, смелее
обращаться в суд и выигрывать дела. Один юрист III в. говорил о таких
случаях мошенничества: «Не всякий, у кого была тяжба и он из-за этого
поступил на военную службу, должен быть отправлен в отставку, но тот,
кто поступил на службу для того, чтобы, прикрываясь воинским званием,
получить преимущество перед своим противником (на суде). Нельзя,
однако, легко прощать без судебного расследования тех, кто имел до
вступления в армию судебный процесс. Но лицам, прекратившим процесс
мировой сделкой, такое снисхождение должно быть оказано» (Менандр
Арий. О военном деле, 1 = Дигесты 49.16.4.8).
Таких случаев следовало ожидать: было большим искушением
получить мошенническим путем привилегированный статус солдата и
таким образом избежать ответственности перед законом.
Вместе с тем закон предусматривал для легионеров некоторые
запреты. Так, они не имели права принимать в дар вещи, являвшиеся
предметом судебных споров (находившиеся под судебным арестом); не
могли выступать посредниками третьей стороны, приобрести в
собственность землю в той провинции, где проходили службу, хотя,
видимо, этот запрет регулярно нарушался. Но по сравнению с имевшимися
преимуществами эти ограничения были незначительными. И это объясняет,
почему властям не представляло труда набрать необходимое количество
рекрутов.

Зачисление и учеба
Юноша являлся к военачальнику, занимавшемуся набором
новобранцев, там записывались его данные: имена его и отца, фамилия,
если была, район, где он голосовал, место рождения или происхождения и
дата зачисления в армию. Любопытно, что возраст новобранца не
записывался. Зато обязательно фиксировалась дата зачисления в армию, так
как с этого дня отсчитывался срок службы вплоть до увольнения. Должно
быть, человек всегда помнил эту дату, так как на надгробьях умерших
солдат гораздо чаще указываются их stipendia (годы службы), чем возраст.
Определить простодушие и глубину невежества оказывалось довольно
просто, другое дело – выяснить, насколько хорошим ремесленником он
был, ибо в армии, как указывал Вегеций (1.7), могли пригодиться кузнецы,
плотники, сапожники, мясники и охотники; очень ценились уже
тренированные в лагерях новобранцы.
После испытательного периода, когда командиры определяли, сможет
ли конкретный новобранец по своим физическим и умственным
способностям стать хорошим солдатом, он официально зачислялся в
армию. Ему выдавалась «военная метка» – наносимый на руку
несмываемый знак, после чего его отправляли в легион, где в течение
четырех-пяти месяцев он обучался азам военного дела. С зачисления в
легион у новобранца начиналась новая жизнь.
Если он, как и большинство новобранцев, был неграмотным, то с
удивлением узнавал, что в армии ему придется очень часто иметь дело с
бумагами. Каждый день и год там требовалось составлять записи самого
разного рода, поэтому и были в первую очередь необходимы грамотные
легионеры. Умение читать, писать и считать особенно помогало тем, кто
мечтал о повышении. Вегеций (2.19) говорил о постоянном поиске
грамотных рекрутов: «Но так как в легионах много отделов (scholae),
которые нуждаются в грамотных воинах, то тем, которые делают отбор
новобранцев, следует у всех измерять, конечно, рост, исследовать крепость
и бодрость духа, но некоторых они должны выбирать за знание грамоты, за
умение считать и производить расчеты. Счета по всему легиону, списки
командиров (ratio obsequiorum) или военнообязанных или денежные отчеты
ежедневно записываются в ведомости, можно сказать, с большей
тщательностью, чем рыночные цены товаров или государственные
денежные операции города отмечаются в главных книгах (polypticha)».

В Виндоланде (Британия), недалеко от фортификационных
укреплений так называемого вала Адриана нашли глиняные таблички с
надписями времен Римской Британии, сохранившиеся из-за благоприятной
почвы. Судя по этим табличкам, грамотными были не только воинские
начальники, центурионы и декурионы, но и рядовые солдаты. Один ученый
даже утверждал, что это свидетельствовало о более высоком уровне
грамотности военных по сравнению с гражданским населением. Даже если
новобранец приходил неграмотным, его обучали писать и читать. Им
достаточно было овладеть элементарными знаниями в грамматике и
арифметике; литературный и культурный мир военачальников оставался
для них недоступным.
Кормили солдат регулярно и достаточно сытно. В легионах не было
штатских, за исключением, вероятно, жен и детей военачальников и
небольшого количества солдат (об этом будет сказано ниже). Мелкое
воровство и хулиганство, что досаждало населению в городах, полностью
отсутствовали; но между легионерами могли происходить различные ссоры
и стычки. Однако главное преимущество солдатской жизни заключалось в
хороших санитарных условиях, медицинском уходе, физических
упражнениях и вообще заботе о здоровье. В каждой большой крепости или
лагере имелись свои бани, где солдаты могли помыться и расслабиться.
Бани, а также отхожие места были снабжены трубами с проточной водой,
так что грязная вода и все отходы отводились в реку или любой водоем
подальше от того места, где брали воду для легиона.
Вегеций писал: «Теперь я укажу на то, на что, может быть, надо
обратить особое внимание, а именно на санитарное состояние войска…
Пусть войско не пользуется вредной или болотной водой; питье
испорченной воды, подобно яду, вызывает у пьющих заразу. В этом случае
непрестанной заботой их непосредственных начальников, трибунов и даже
самого комита, который имеет для всего этого наибольшую возможность,
должно быть: чтобы захворавшие сотоварищи имели возможность
поправиться благодаря хорошей пище и получили уход со стороны
искусных врачей. Плохо тем, которым сверх военной тяготы приходится
переносить еще бедствия болезней. Но люди опытные в военном деле
полагали, что для здоровья воинам приносят больше пользы физические
упражнения, чем врачи» (О военном деле, 3.2).
Хотя, разумеется, не все военачальники следовали советам Вегеция,
все же легионеры, в отличие от основного населения империи, лучше
питались, жили в более просторных помещениях с санитарными
удобствами.

Жизнь в лагере
В течение дня солдаты тренировались и учились, исполняли наряды по
уборке помещений, территории и другие работы с перерывами на прием
пищи. Начальник добивался беспрекословного выполнения приказов и
слаженного действия солдат. Это достигалось непрерывными
тренировками и упражнениями. Рекруты занимались тренировками два
раза в день, более опытные солдаты – один раз. Солдат обучали
маршировке, военным маневрам, обращению с оружием, щитами, мечами и
пиками; вырабатывали у них выносливость, заставляя каждый день
совершать марши на длинные дистанции с тяжелой ношей. Учитывая
наличие санитарных удобств, видимо, воины заботились и о личной
гигиене.
Жили легионеры в казармах. В каждой из них находились большая
комната с прихожей для центуриона и от восьми до десяти помещений –
для отделений (contubernium) из восьми человек. Каждый contubernium
имел переднюю комнату и спальню. В лагере могла жить и семья
центуриона – его жена, дети. Хотя есть сведения, что в некоторых лагерях
проживали и жены солдат, но обычно последние находились в другом
месте, в своих семьях, и военные регулярно навещали их. Может
показаться, что помещения для солдат были довольно небольшими, но у
простого народа жилищные условия оказывались куда хуже. В казарме
зарождались и укреплялись дружеские отношения, тем более что
легионеры сами готовили еду и вместе питались – в лагере не было общей
столовой и центральной кухни, за исключением пекарни для выпечки
хлеба.

Римский форт. Это план форта Хаузестедса в составе находившихся на
севере Британии фортификационных укреплений вала Адриана,
построенного по типичному образцу: слева и справа располагаются
солдатские казармы; в центре – штаб коменданта форта. R. Embleton and F.
Graham, Hadrian’s Wall in the Days of the Romans (Newcastle upon Tyne:
Frank Graham, 1984). P. 133
Медицинское обслуживание населения империи оставляло желать
лучшего. При любом заболевании человека лечили дома члены семьи или
местные знахари. Врачам нужно было платить; элита широко пользовалась
их услугами, остальное же население – лишь в самых крайних случаях. Но
в римской армии потеря личного состава из-за болезни или ранения
воспринималась очень серьезно. Как и в современных войсках, наибольшие
потери происходили из-за физических травм, а не во время боевых
действий. Врачи умели лечить ранения, но чаще им приходилось
заниматься типичными болезнями и травмами, полученными в
повседневной жизни. Хотя методы лечения представляли собой странную
смесь хирургического вмешательства, болезненных процедур, домашнего
лечения (диеты, упражнения, долгий сон и т. п.), лекарств, заговоров и
молитв, лучшего предложить медицина Римской империи была не в

состоянии. Опытные врачи могли хотя бы поставить точный диагноз, что
увеличивало шансы больного или пострадавшего на выздоровление.
Полагаю, хотя подтверждений этому невозможно найти, что гораздо
больше солдат выздоравливало благодаря врачебной помощи, а не
народным методам лечения.

Жизнь в форте. Так выглядела типичная солдатская казарма. R.
Embleton and F. Graham, Hadrian’s Wall in the Days of the Romans (Newcastle
upon Tyne: Frank Graham, 1984). P. 106
Согласно вышеприведенному отрывку из труда Вегеция, основной
защитой от болезней считались здоровая пища, упражнения, гигиена и
санитария. Солдаты регулярно получали простую, но здоровую пищу,
которая была разнообразной и питательной: в дневной рацион входили
880 г высококалорийной немолотой пшеницы, 620 г овощей и бобовых,
фрукты, сыр и вдобавок еще рыба. Очень полезными являлись различные
злаки, которые можно было хранить в течение длительного срока. Самой
популярной стала пшеница, а ячмень использовали редко – в качестве
наказания. Зерно мололи и готовили из него кашу или пекли хлеб, когда
стояли лагерем, а во время кампаний – маленькие сухари. Мясо никогда не
было основной пищей римлян, но археологические находки на месте
военных лагерей показывают, что оно входило в питание солдат, вероятно,
в большем количестве, чем у гражданского населения; особенно во время
религиозных празднеств, когда совершались жертвоприношения. Есть
также сведения, что они использовали мясо домашнего скота, а также
оленей и кабанов, добытых на охоте, ловили рыбу и добывали различные

морепродукты. По возможности добавлялись овощи и бобовые культуры, и,
конечно, легионерам постоянно давали вино, а их пищу солили.

Военный госпиталь в форте Хаузестедс. Хорошее медицинское
обслуживание считалось очень важным, так как в результате травм и
болезней умирало солдат больше, чем во время отдельных стычек и
крупных сражений. R. Embleton and F. Graham, Hadrian’s Wall in the Days of
the Romans (Newcastle upon Tyne: Frank Graham, 1984). P. 146
Как и остальные простые люди, римские легионеры активно общались
друг с другом. Основную единицу римской армии, центурии, составляли
сплоченные группы из восьми человек, живших в одном бараке. В армии,
которая более или менее регулярно перемещалась из одного места в другое
или размещалась на временных квартирах, медленнее формировались
более крупные братства. Но с конца I в., во время правления императоров
династии Флавиев, армия все дольше оставалась на одном месте. Легионы
все больше привязывались к постоянным лагерям. В этих условиях среди

солдат и старших чинов стремительно увеличивалось количество
различных обществ и союзов. Это естественно, поскольку, как я говорил
при описании жизни обычных римлян, люди с удовольствием общаются с
теми, с кем у них имеется нечто общее, будь то религия, место рождения
или занятие. Военные власти неоднозначно относились к таким
объединениям, как и городские власти – к союзам гражданского населения.
Всегда возникало подозрение, что в этих союзах происходило нечто
антиобщественное, если не откровенно преступное. Марциан,
древнеримский юрист первой половины III в., отметил, что обычным
солдатам нельзя было объединяться в союзы: «Мандатами принцепсов
предписывается наместникам провинций, чтобы они не допускали
(недозволенных) коллегий и сообществ и чтобы воины не имели коллегий
(у себя) в лагерях» (Дигесты, 47.22.1 pr.).
Учитывая обычную подозрительность властей по отношению к
организованным группам людей, можно предположить, что вышеуказанное
замечание имеет давнишнее происхождение, а не является чем-то новым.
Повторный закон о запрете показывает, скорее всего, что такие
объединения были широко распространены в солдатской среде. Вероятно,
чем менее мобильной становилась армия после Флавиев, тем больше
образовывалось солдатских союзов, что не нравилось начальству, но они
продолжали существовать.
Армия в некотором роде и была «союзом» простых солдат. Свой досуг
они обычно проводили в банях, которые имелись в каждом лагере, либо на
его территории, либо поблизости за ограждением. Помимо чисто
гигиенического эффекта (возможно, снижаемого не совсем качественной
водой) бани давали солдатам, как и гражданскому населению, возможность
непосредственного общения. Легионеры с удовольствием посещали бани,
где они могли поболтать с друзьями, просто расслабиться и отдохнуть от
строгой лагерной дисциплины и учений.
Легионеры имели страховку двух видов. Прежде всего, их заставляли
сдавать на хранение в воинскую кассу часть их жалованья и особых
дарений; накопленные деньги выдавались им при увольнении из армии, а
если солдат умирал во время службы – его отцу или наследнику. Кроме
того, военные обязаны были вносить неизвестную нам сумму в
похоронный фонд, которым распоряжался легион: «Прибавлялся еще 11-й
мешок, куда весь легион складывал некоторую часть своих денег, а именно
на похороны: если кто из сотоварищей умирал, расходы на его погребение
покрывались из этого 11-го мешка» (Вегеций, 2.20).
Солдаты посещали поселения, которые вырастали вокруг каждой

военной крепости и лагеря. Эти поселения (canabae) предоставляли
различные услуги, но в достаточно монотонной солдатской жизни главным
соблазном были таверна и публичный дом, зачастую находившиеся в одном
строении. Здесь легионер, которому официально запрещалось жениться,
содержал «жену» или сожительницу и семью, а иногда даже одного или
двух рабов, о чем подробнее мы поговорим ниже. Неизвестно, насколько
регулярными были эти контакты. Предположительно, солдаты могли
покидать лагерь во время довольно частых религиозных празднеств; но они
не имели официальных выходных и отпусков, которые могли проводить вне
лагеря. Однако, судя по большому количеству таких поселений, легионеры
не оставляли их своим вниманием.
Однообразность солдатской жизни нарушали «командировки» в какойнибудь город или деревню для исполнения полицейских обязанностей, с
целью приобретения каких-либо запасов для лагеря или, например,
сопровождения важного лица при проезде через опасную территорию.
Легионеры охотно откликались на подобные поручения, так как они давали
возможность общения с гражданским населением.

Другие стороны солдатской жизни
Попав в армию, человек мог научиться какому-нибудь ремеслу, ибо
бичом всех армий является свободное время военного, и власти Римской
империи тоже старались, чтобы солдаты были постоянно заняты делом.
Вот выразительная надгробная надпись, посвященная легионеру: «Луций
Марий Виталис, сын Луция, прожил 17 лет и 55 дней. Я хорошо учился и
убедил родителей, что мне нужно получить какую-нибудь профессию. Я
уехал из Рима и поступил в гвардейскую стражу императора Адриана,
когда, во время моей усердной работы, судьба позавидовала мне, схватила
и перенесла меня от моего нового призвания в это место. Мария Марция,
моя мать, поставила этот памятник своему замечательному неудачливому
сыну» (CIL 6.8991 = ILS 7741, Рим).
Армия привлекала молодых новобранцев и тем, что, обучившись
ремеслу, они могли рассчитывать на получение более высокого и
ответственного ранга, повышение жалованья и освобождение от
ежедневных нарядов. Во многих записях упоминается карьера солдата,
гладкая или бурная, с повышениями и переводами с места на место по всей
империи. Изредка в армию поступали молодые люди, которых сразу
назначали на более высокие посты, включая центуриона; другие попадали
на те же посты в течение службы. Но иногда смерть мешала вожделенному
повышению: «…здесь погребен начальник отряда центурии Луций
Ингенуй, ожидавший производства в центурионы, но погибший во время
кораблекрушения» (ILS 2441, Честер, Англия).
Повышение в ранге производилось не только за заслуги. Солдату
приходилось заботиться о рекомендательных письмах и о взятках.
Последние были привычным явлением, как следует из письма Клавдия
Теренция: «Прошу тебя, отец, напиши мне сразу о своем здоровье, что с
тобой все хорошо. Я очень тревожусь о доме, пока ты мне не напишешь.
Благодаря богам, надеюсь, я буду жить экономно, и меня переведут в
когорту. Но здесь ничего не делается без денег, и рекомендательные письма
бесполезны, если человек сам себе не поможет» (P.Mich. 8.468 = Кэмпбелл,
№ 43).
Несмотря на трудности жизни, необходимость давать взятки и иметь
влиятельные связи, возможность повышения по службе привлекала людей
в армию.
В глазах простого населения статус солдата делал его выше тех, кто не

служил в армии. Артемидор говорил, что, если человек видел себя во сне
солдатом, значит, «кто-то о нем хорошо думает» (Сонник, 2.31). Это
признавалось и законом, так как солдаты освобождались от тяжелых
общественных повинностей, которые постепенно становились все более
обременительными и возлагались на остальное население. Но самое
главное, солдат являлся представителем императорской власти и только он
один имел профессиональное оружие и умел им пользоваться, что
вызывало к нему уважение. Знаком его положения был солдатский пояс с
саблей; форма и обмундирование указывали на его особый статус и
функции.

Рядовые легионеры. Эти мужчины, служившие на северной границе
империи, пожелали, чтобы их изобразили на надгробии с обычным для
солдат оружием: копьем (pilum), коротким мечом (gladius), щитом (scutum)
и плащом (sagum). Самым важным символом солдатской силы и власти был
пояс с мечом. Надгробные рельефы из Эмоны (совр. Любляна).
Археологический музей Канунтум, Бад-Дойч-Альтенбург, Австрия. Фото О.
Харла

Рядовые легионеры. Надгробные рельефы из Петронелл-Канунтум,
Австрия. Археологический музей Канунтум, Бад-Дойч-Альтенбург,
Австрия. Фото О. Харла

Рядовые легионеры. Надгробные рельефы из Петронелл-Канунтум,
Австрия. Археологический музей Канунтум, Бад-Дойч-Альтенбург,
Австрия. Фото О. Харла

Рядовые легионеры. Надгробные рельефы из Петронелл-Канунтум,
Австрия. Археологический музей Канунтум, Бад-Дойч-Альтенбург,
Австрия. Фото О. Харла
Все эти привилегии и власть воинов у одних вызывали почтение и
даже зависть, а у других – враждебность. У мирных граждан солдат
вызывал страх, а потому ненависть. В классической литературе и
фольклоре постоянно указывалось на то, какую ненависть, смешанную со
страхом, вызывало у населения наглое поведение солдат; по всей
видимости, военные пользовались своей властью, терроризируя простых
людей и вымогая у них имущество. Оценка легионера в «Истории
Августа», пожалуй, слишком оптимистична: «Воин не внушает опасения,
если он одет, вооружен, обут, сыт и имеет кое-что в поясе – ведь нищенство
воина доводило вооруженного человека до самых отчаянных поступков»
(Жизнь Севера Александра, 52).
Юрист Ульпиан, например, говорил, что солдаты всегда обкрадывали
население. Противозаконные реквизиции происходили очень часто.
Отчаянные попытки положить этому конец были бесплодны. Вот пример из
Египта: «Марк Петроний Мамертин, префект Египта, объявляет: „Мне
сообщили, что многие солдаты, передвигаясь по стране, без письменного

удостоверения требуют лодки, животных и людей больше необходимого,
иные присваивая их себе силой, другие выпрашивая у начальников в виде
благосклонности или уважения. Из-за этого мирные граждане
подвергаются оскорбительному поведению, а армию считают алчной и
несправедливой. Посему приказываю начальникам и императорским
секретарям никому не предоставлять средства передвижения, будь то по
воде или по суше, без письменного удостоверения, зная, что я буду
строжайше наказывать всех, кто после этого указа будет пойман давшим
или берущим что-либо из перечисленного выше…“» (PSI 446 = Кэмпбелл,
№ 293).
Широко распространенными оказывались такие злоупотребления, как
расквартирование солдат без согласия хозяина (см.: Письмо Плиния Траяну,
10.77–78), шантаж, вымогательство и тому подобные методы ограбления
людей для личной выгоды. Когда воины спросили Иоанна Крестителя, что
им делать, чтобы быть достойными, он ответил: «Никого не обижайте, не
клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем» (Лука, 3: 14).
Еще более выразительный пример солдата, пользующегося своим
положением и властью, привел Апулей. Так, огородник ехал по дороге на
Луции, превращенном в осла:
«Встретился нам какой-то верзила, судя по платью и по внешности –
солдат-легионер, и надменно, даже нагло спрашивает:
– Куда ведешь осла без поклажи?
А мой-то, еще от горя не успокоившись, да и латинского языка не
понимая, едет себе дальше, ничего не ответив. Тогда солдат в негодовании,
молчание его приняв за оскорбление и не сдержав обычного солдатского
нахальства, стукнул хозяина жезлом из виноградной лозы, что был у него в
руках, и согнал с моей спины. Огородник оправдывается смиренно тем, что
по незнанию языка не может понять, о чем тот говорит. Тогда солдат погречески повторяет:
– Куда ведешь этого осла?
Огородник говорит, что направляется в соседний город.
– А мне, – говорит тот, – требуется его помощь; нужно, чтобы он с
прочим вьючным скотом перевез из соседней крепости вещи нашего
командира, – и сейчас же схватывает меня за повод, на котором меня
водили, и тащит за собою.
Но огородник, утерши с лица кровь из раны, оставшейся у него на
голове после удара, стал упрашивать служивого быть поласковее и помягче,
заклиная его при этом надеждами на счастливую судьбу… Но, заметив, что
никакими просьбами солдата не уломать, а ему самому грозит еще большая

опасность, потому что солдат совсем рассвирепел и, повернув жезл
толстым концом вперед, того и гляди, раскроит ему череп, огородник
прибегает к крайнему средству: сделав вид, что, словно для того, чтобы
вызвать сострадание к себе, он хочет коснуться его колен, он приседает,
нагибается, схватывает его за обе ноги, поднимает их высоко вверх – и
солдат с грохотом шлепается наземь. И тотчас же мой хозяин принимается
колотить его по лицу, по рукам, по бокам, работая кулаками, и локтями, и
зубами, да подхватив еще камень с дороги. Тот, едва очутился на земле, не
мог ни отбиваться, ни вообще защищаться, но лишь, не переставая,
грозился, что как только подымется – в куски мечом его изрубит.
Огородник не пропустил этого мимо ушей: отняв и отбросив как можно
дальше широкий его меч, снова нападает на него и колотит еще сильнее.
Тот, лежа на спине и уже обессилев от ран, не видит другого способа
спастись, как прикинуться мертвым, – одно это ему и оставалось. Тогда
огородник, вскочив на меня и забравши с собою меч, скорым шагом
направляется в город, не заезжая даже проведать свой огород, и
останавливается у одного своего приятеля…
[Оправившись от побоев, солдат с помощью товарищей разыскал
огородника, и по его требованию несчастного посадили в тюрьму.] Меня же
этот самый солдат, крепко поплатившийся за свое редкостное слабосилие,
забрал из стойла и, не встретив ни с чьей стороны возражения, привел к
своей казарме (как мне, по крайней мере, казалось) и, нагрузив своими
пожитками совсем по-военному, вооружив меня и разукрасив, погнал в
дорогу. Нес я и шлем, блеском сияющий, и щит, сверкавший еще ярче, и в
довершение всего копье с предлинным древком, бросавшимся в глаза, – все
это он старательно выложил, как принято в боевом походе, на самое видное
место, поверх всей поклажи, разумеется, не столько ради военной
доблести, сколько для устрашения несчастных прохожих… проделав не
слишком трудный путь, мы добираемся до какого-то городка и
останавливаемся не в гостинице, а в доме одного декуриона» (Золотой
осел, 9.39–42).
Так что в этом эпизоде показаны все неприятности, которые терпели от
солдат жители: наглость, от которой не спасешься, незаконная реквизиция
имущества, размещение на постой у гражданского чиновника, жестокость и
насилие – от них не было эффективной защиты, и манипуляция судебной
системы в интересах военных.
В одном из эпизодов «Сатирикона» описывается такое же наглое
поведение солдата. Энколп, покинутый своим любовником Гитоном,
хватает меч и бежит за ним, чтобы отомстить ему за измену:

«Но пока я с искаженным лицом мечтал об убийстве и крови и
дрожащей рукою то и дело хватался за рукоятку меча, мстителя, приметил
меня какой-то воин, не то в самом деле солдат, не то ночной бродяга.
– Эй, товарищ, – крикнул он мне, – какого легиона? Какой центурии?
А когда в ответ ему я весьма уверенно сочинил и легион и центурию,
он заявил:
– Ладно. Значит, в вашем отряде солдаты в туфлях разгуливают?
Догадавшись по смущенному выражению лица, что я наврал, он велел
мне сложить оружие и не доводить дела до беды. Ограбленный, потеряв
всякую надежду на отмщение, поплелся я опять в гостиницу» (Петроний.
Сатирикон, 82).
Следовательно, с точки зрения солдата, служба в армии давала ему
превосходство над гражданским населением и снисходительность судебных
властей, которые снимали с него все обвинения и ответственность за
любые злоупотребления. Собственно, обуздать таких наглецов могло
военное начальство, но оно практически ни на что не обращало внимания,
а римская власть способна была лишь рекомендовать местным властям
больше заботиться о беспомощном населении:
«Презид провинции должен предусматривать, чтобы бедным людям не
причинялось обид под предлогом прихода чиновников или воинов путем
передачи другим пользования их единственной каморкой или скудной
утварью.
Презид провинции должен предусматривать, чтобы тем воинам,
которые добиваются несправедливых преимуществ для себя самих от
имени всех воинов, не было позволено ничего такого, что не относится к
общему благу всех воинов» (Дигесты, 1.18.6.5–6).
Наглое поведение, о котором говорил Апулей, считалось обычным для
солдат. Будучи членом обособленной группы, отвечавший только перед
своими начальниками, наверняка бывшими его соучастниками, солдат без
зазрения совести пользовался своим авторитетом в обществе, где
относительная власть была единственным способом добиться того, что тебе
нужно, – или защитить себя от неприятностей. Солдата это определенно
устраивало во всех отношениях.
Один порок, о котором умалчивали Апулей и Петроний, – это
взяточничество солдат. Видимо, бедный огородник просто не имел денег
для взятки солдату, но очень часто у людей не было иного выхода. В
нижеприведенной евангельской притче солдат подкупают:
«Когда же они [женщины] шли [от пустого гроба], то некоторые из
стражи, войдя в город, объявили первосвященникам о всем бывшем.

И сии, собравшись со старейшинами и сделав совещание, довольно
денег дали воинам,
и сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда
мы спали;
и, если слух об этом дойдет до правителя, мы убедим его, и вас от
неприятности избавим.
Они, взяв деньги, поступили, как научены были» (Матфей, 28: 11–17).
Солдат считал взяточничество частью своих привилегий и таким
образом улучшал свое материальное положение, полностью игнорируя
приведенный выше совет Иоанна Крестителя довольствоваться
положенным жалованьем.

Солдаты, женщины и брак
Самой сложной проблемой для легионеров Римской империи (как и
для современных ученых) был «запрет на женитьбу». Август издал два, на
первый взгляд, весьма противоречивых закона: один, Lex Papia Poppen,
поощрял создание семьи и рождение детей, другой (закон или эдикт с
неизвестным нам названием) – запрещал солдатам жениться, тем самым не
позволяя им образовать законную семью. Это противоречие отражало две
противоположные цели, поставленные Августом перед римским
обществом.

Легионер с женой и сыном. Поскольку отец и сын сжимают рукоятки

мечей, видимо, сын тоже был воином. Надгробие из Чаквара, Венгрия.
Венгерский национальный музей, Будапешт, Венгрия. Фото О. Харла

Большая семья солдата. Этот надгробный памятник был сооружен в
III в., когда был отменен запрет на брак. Надпись гласит: «Подземным
богам. Аврелия Ингенуа, дочь, поставила это [надгробие] на свои деньги
любимым родителям, отцу ее Аврелию Максиму, ветерану Второго
вспомогательного легиона, Элии Приме, матери ее, и Элии Ресилле,
бабушке ее. Аврелий Валенс, воин Второго легиона, тоже посвятил это
своим добрейшим своякам». Из руин древнего Аквинкума на территории
Будапешта. Венгерский национальный музей, Будапешт, Венгрия. Фото О.
Харла
В начальном и среднем периодах существования республики рекруты

набирались из семей, и срок их службы был ограничен. Было широко
распространено представление о крестьянине-солдате, который покидает
свой дом, семью и поля, отправляясь на военную службу, иногда в очень
отдаленные от дома места, на определенный срок, а затем возвращается
домой и снова берется за плуг. Во II в. до н. э. этот образ ушел в прошлое:
солдаты все дольше оставались в армии, рассчитывая получить
вознаграждение за участие в каком-либо сражении и в военных кампаниях.
Сыгравшая огромную роль во время гражданских войн времен Помпея,
Цезаря, Октавиана и Антония армия стала представлять собой
разрушительную силу, а не надежный фундамент общества.
В этой ситуации Октавиан Август понял необходимость принятия мер
для удержания армии под своим контролем, чтобы она перестала быть той
несокрушимой силой, которая, собственно, и помогла ему прийти к власти.
Ему удалось это сделать на административном уровне, контролируя лично
или через преданных ему чиновников набор рекрутов, дислокацию войск и
командиров буквально всех легионов провинций; это серьезно подорвало
шансы его противников подмять под себя армию и поднять ее против него.
Помимо этой превентивной меры Августу пришлось решать, как быть
с легионерами, которые за время гражданских войн привыкли получать от
своих военачальников солидные вознаграждения, что и привлекало их на
военную службу. Распустив огромную армию и щедро расплатившись с
солдатами деньгами и землей, Август понял, что создававшееся им новое
общество не могло себе позволить ни с политической точки зрения, ни с
экономической сохранить армию, ожидавшую непомерно большой награды
за службу. Он принял решение покончить с представлением о крестьянскосолдатской семье и взамен создать армейскую семью, отдельную от
гражданской, как основу для будущего набора рекрутов, организации
армии и воспитания преданности. Артемидор точно уловил этот момент в
своих толкованиях снов: «Если человек видит во сне, что он поступает в
армию или уже служит в ней, для тех, кто чем-то болен, это означает
смерть. Для рекрута это предвещает резкую перемену всей жизни. Он
перестанет быть человеком, который сам принимает решения, и начнет
совершенно новую жизнь» (Сонник, 2.31).
На деле закон Lex Papia Poppea и военная реформа Августа
преследовали одну цель: воссоздать или создать основные ячейки общества
и решить вопрос с установлением ответственности в гражданской и
военной сферах жизни.
Эта новая армия (разумеется, открыто таковой ее не признавали)
обладала всем, чего у нее не было во времена молодости императора.

Создание воинских подразделений больше не разрушало гражданские
семьи, что происходило ранее при ежегодном наборе огромного числа
рекрутов. Поскольку теперь срок службы стал составлять 20–25 лет,
каждый год из всех граждан Римской империи набиралось лишь около
7,5 тыс. новобранцев. Они присягали на верность лично Августу или его
преданным полководцам. Были введены четкая система повышения в ранге,
регулярное жалованье и при увольнении обязательное вознаграждение
вместо получения такового в зависимости от обстоятельств. Полная
преданность военному долгу обеспечивалась тем, что теперь солдат
находил помощь и поддержку у своих сослуживцев, а не в гражданской
семье. Нередко легионеры направлялись служить в отдаленные от дома
провинции и оставались там на протяжении всего срока своей службы. Это
подтверждается большим количеством надгробных надписей, которые
солдаты посвятили своим товарищам. Вот только два примера:
«Гай Юлий Ребурр, воин Седьмого легиона, рожденный счастливым
близнецом в Сегисаме Брасаке, покоится здесь, прожив 52 года, из них
прослужив 24 года. Лициний Руф, воин того же легиона, посвятил ему этот
памятник» (CIL 2.4157, Таррагона, Испания);
«Этот памятник Аврелию Виталису, воину Третьего легиона Флавия,
который из своих 25 лет жизни служил в армии 7 лет. Флавий Прокул,
участник вторжения в Германию, воин того же легиона и наследник
Виталиса второй очереди, поставил его [памятник] своему отличному
товарищу» (CIL 13.6104 = ILS 2310, Шпее, Германия).
Эти надписи отличаются от тех, что посвящали родственникам
гражданские люди. Теперь семья солдата состояла из его же товарищей, для
чего император и запретил им вступать в брак.
Главной идеей создания военной семьи был отрыв от цели
гражданской семьи – рождения детей и, таким образом, ее продолжения как
единицы общества в будущем. Если дети и передача наследства в виде
имущества или социального положения являлись главным смыслом
гражданской семьи, то запрет на вступление в брак стал стержнем военной.
Только лишив легионера возможности иметь законных детей, можно было
накрепко привязать его к солдатской семье. Тертуллиан справедливо
считал, что безбрачие отделяет человека от общества и создает внутри его
другое общество – в его случае христианское, а если рассматривать
Римскую империю – военное.
Понятно, что безбрачие вкупе с его главной целью – образованием
военного общества – не имело ничего общего с сексом, женщинами и
детьми в широком смысле. Солдатам не возбранялось общаться с

женщинами, но вступать с ними в брак и создавать законную семью они не
имели права – чтобы она не становилась главной в их жизни.
Непредвиденным
последствием
существенного
сокращения
захватнических войн после Октавиана Августа стало увеличение
численности гарнизонов; и положительная сторона того, что в походной
жизни солдаты не имели постоянных женщин и детей (или жен и детей),
обернулась проблемой, когда легионы начали подолгу оставаться на одном
месте. Постепенное ослабление запрета на брак – предоставление
легионерам прав семейных людей (Клавдий), полученное ими разрешение
составлять завещания и оставлять наследство своим незаконным детям, что
уравнивало их с законными детьми (Флавий, Траян, Адриан), – закончилось
отменой запрета на брак Септимием Севером; все это происходило
параллельно с увеличением количества постоянных лагерей и форпостов,
которые уже строили из камня. Обособленное военное общество начало
разрушаться. К III в. исчезли все признаки попыток Августа предотвратить
появление потенциальных соперников из числа полководцев путем
создания военной семьи, преданной только «отцу» военного семейства
(pater familias milicium). Пожалуй, естественным оказалось то, что отмена
безбрачия для солдат произошла именно в начале нового века, когда
политическая жизнь римского общества осложнилась новыми
противоречиями, диктатурой военных и ростом претензий со стороны
легионеров. Образно говоря, эксперимент Августа потерпел крушение,
столкнувшись с несокрушимостью человеческой натуры.
Какие бы отношения ни были у солдата с женщиной во время службы,
понятно, что после его увольнения она могла стать его uxor, законной
женой, со всеми правами замужней женщины, таким образом превратив
фактические отношения с ним во время службы в юридические по ее
окончании; военный, нарушивший запрет на брак, наказанию не
подвергался. Но пока он служил в армии, такая связь ему запрещалась.
Главное, без законного брака он не мог передать свое имя и имущество по
завещанию. Его детей не имели права записать в списки новорожденных,
что доказывало их римское гражданство. Независимо от юридического
статуса отца и/или матери ребенок считался незаконнорожденным и не мог
наследовать ему как сын до тех пор, пока в закон о наследовании не внесли
некоторые послабления. Конечно, отец мог назначить своего ребенка
наследником, но его решение не имело законной силы. Если в момент
зачисления новобранца в армию у него имелись жена и ребенок, его брак
расторгался, а ребенок, видимо, становился незаконнорожденным;
разумеется, и все последующие дети также получали поражение в правах.

Кроме того, поскольку брак считался незаконным, у его жены могли изъять
ее приданое. И поскольку законного брака не было, то за супружескую
измену не преследовали.
Несмотря на все препоны и ограничения, многие легионеры
стремились создать свою семью. Неизвестно, скольким это удавалось и
кого они брали в жены. Если имена жен, указанные в надписях, считать
серьезным доказательством, то большинство солдат предпочитали
латинизированных женщин. Вот два примера:
«Луций Плотидий Виталис, сын Луция из Лемонии, воин
Пятнадцатого легиона Аполлинария, покоится здесь. Он прожил 50 лет и
служил 23 года. Анния Максима поставила этот монумент своему дорогому
супругу» (АЕ 1954.119, Петронелл, Австрия).
«Подземным богам. Аврелий Виктор, воин Первого итальянского
легиона, прожил 36 лет и был солдатом 18 лет. Валерия Марция, его жена,
и Валерия Беса, его дочь и наследница, поставили этот монумент тому, кто
был самым достойным» (CIL 3.13751а, Херсон, Украина).
Другие надписи свидетельствуют, что многие жены легионеров
являлись вольноотпущенницами, следовательно, в начале их отношений
они были рабынями: «Гай Петроний, сын Гая, из Мопсистума, прожил 72
года и служил 26 лет в кавалерии Гемелиана. Он покоится здесь. Урбана,
его вольноотпущенница и жена, поставила этот монумент» (ILS 9138,
Валберсдорф, Австрия).
А вот одна из многих надписей, где сообщалось о солдатах, которые во
время службы уже имели жен и детей: «Подземным богам. Этот памятник
посвящается нашему сыну Марку Аврелию Руфиниану, который прожил 10
лет. И нашей дочери Аврелии Руфине, которая еще жива. Их родители,
Марк Аврелий Руфин, воин Первого вспомогательного легиона, и Ульфа
Фирмина, его жена, поставили этот памятник детям и себе» (Сборник
латинских надписей из Венгрии, 5.1200, Дунайварош, Венгрия).
Все это показывает, что, несмотря на запрет, легионеры открыто
заводили семью и имели детей, что было бы невозможно, если бы закон о
запрете на брак соблюдался достаточно строго. Таким образом,
насильственные попытки Августа заставить людей сменить гражданскую
семью на военную вступали в противоречие с их природным инстинктом
размножения; неудивительно, что сразу началось противостояние между
сторонниками закона о запрете брака и его противниками. Оно длилось до
начала III в., когда этот закон был отменен.
Каким образом простые солдаты удовлетворяли свои физиологические
потребности? Никто и не думал требовать от легионеров строгого

воздержания, ведь половые отношения с женщинами для мужчин были
естественны и необходимы. Насилование женщин во время захватнических
войн,
полностью
одобряемое
военным
начальством,
скорее
символизировало победу над противником, чем являлось собственно
сексуальным актом. Другое дело, когда солдаты искали возможности
сексуальной разрядки. К их услугам всегда имелись проститутки и рабыни;
зачастую это были рабыни, предлагавшие себя за деньги. В поселениях,
выраставших вокруг лагерей, всегда предлагались сексуальные услуги,
кроме того, у многих солдат во время службы были собственные рабыни,
поневоле исполнявшие роли проституток.
Но легионер имел и более продолжительные отношения с
жительницами ближайшего поселения. Он мог встретить женщину, которая
пускала его жить к себе в дом, удовлетворяла его половые потребности и
занималась
хозяйством;
таких
женщин
называли
focariae
(«домработницы»). От одной из них осталась надпись на памятнике: «Марк
Аврелий Виталис был солдатом из Паннонии, который служил 27 лет во
флоте претории в Равенне. Валерия Фаустина, его focariae и наследница,
поставила этот памятник прекрасному человеку» (CIL 11.39 = ILS 2904,
Равенна, Италия).
Итак, часто женщины и солдаты вступали отношения, которые
превращались в неофициальные браки, в результате чего у них появлялись
и дети. Поэтому так или иначе, но простой легионер не имел недостатка в
сексуальных связях с женщинами. Первые серьезные изучения
гомосексуальных отношений в армии Римской империи появились только
несколько лет назад. Согласно другим исследованиям, в республиканской
армии нетрадиционная ориентация жестоко преследовалась; историки
ссылались на классическую литературу, описывавшую строгие нравы
военной верхушки, требовавшие от мужчины «достоинства» и
«мужественности». Во всяком случае, сам факт суровых наказаний, хоть и
редко применявшихся, свидетельствует о том, что во времена республики
между солдатами уже встречались нетрадиционные связи. Но даже
аристократическая литература не подтверждает наличие гомосексуальных
отношений в армии позднего периода существования империи, однако
разрозненные сведения помогают составить хотя бы общее представление
о подобном.
Половые отношения мужчин с рабами и с продажными мужчинами,
хотя и вызывавшие лицемерное осуждение со стороны элиты, были широко
распространены и, по сути, являлись суровой реальностью. Поскольку
даже простые солдаты, а тем более их начальники имели право держать

рабов, гомосексуальные связи существовали и в армии. В «Псевдоле»
Плавта (1180–1181) упрекают раба, принадлежавшего солдату: «А как шел
в ночную стражу воин, с ним ты тоже шел? Точно приходился впору меч
его ножнам твоим?» Марциал в «Эпиграммах» (1.31) и в других
произведениях писал о сексуальных отношениях центуриона Авла Пуденса
с его рабом, мальчиком Энколпом. То же допускалось и с продажными
мужчинами. Вряд ли солдат, привыкший к сексуальным отношениям со
своими рабами и продажными партнерами, всегда мог воспротивиться
соблазну, если кто-то из его сослуживцев по легиону проявлял к нему
интерес или готовность к подобным связям.
Единственное, что могло этому препятствовать, – это культурные
представления, свойственные всему римскому обществу: пассивный
партнер считался женоподобным, женственным, что противоречило
представлению о солдате, который обязан быть мужественным. Все
легионеры стремились быть таковыми. Так что солдата могла удержать от
соблазна боязнь осуждения и даже презрения из-за нарушения важных
социальных норм. Видимо, это табу держалось в армии до конца
республики, так как позднее в литературе элиты появлялись сведения об
ужасах гомосексуальных отношений в легионах. Затем эта тема исчезла. В
трудах времен империи нет ни рассказов о центурионах, совращавших
своих подчиненных солдат; ни упоминаний о каких-либо правилах,
регулировавших гомосексуальные отношения между солдатами, ничего!
Объяснялось это молчание по-разному. Один исторический инцидент дал
нам подсказку. Когда двух солдат обвинили в участии в заговоре Сатурнина
с целью убийства императора Домициана, они объяснили, что их никогда
бы не привлекли к заговору, так как все вокруг знали об их пассивной роли
в гомосексуальных отношениях и глубоко презирали за это (Светоний.
Жизнь Домициана, 10). Их не выгоняют из армии, не подвергают
наказанию, а просто пренебрегают ими. Хотя такое отношение могло
заставить солдат скрывать свои нетрадиционные пристрастия от
окружавших, понятно, что гомосексуальные связи продолжали иметь
место. Но по большей части пока легионер сохранял хотя бы внешне свой
мужественный облик или если он почему-то казался своим товарищам
«женственным», но все равно доказывал обратное во время тренировок и
боевых действий, ему не грозило ничего, кроме презрительных усмешек
окружающих.

Религиозная жизнь
Привыкнуть к военной жизни солдатам помогало участие в
религиозных культах. Им, конечно, не запрещалось поклоняться тем богам,
которых они чтили до службы. Но вместо множества местных и этнических
богов им предписывалось превыше всего почитать императора и весь
пантеон римских богов во главе с Юпитером, а также прославлять Вечный
Рим и победу Августа над Антонием, олицетворявших Римскую империю.
Император являлся полководцем, который отождествлялся с
государством. Официальная религия придавала огромное значение
единству армии и главенствующей роли императора. Это была личная
армия отождествлявшегося с Римом императора. Не удовлетворившись
воинскими званиями своих предшественников, Август стал не просто
повелителем империи, а претендовал как сын Божественного Цезаря на
обожествление в народе, что привело к появлению его культа. Поэтому в
представлении солдат верность Риму и особе, олицетворявшей империю,
слились воедино. Главной для легионера оставалась преданность
императору: «Они [воины]… присягают в том, что выше всего будут
ставить спасение цезаря» (Эпиктет. Беседы, 1.14.15). Вегеций (2.5) писал:
«Они [воины] клянутся именем Бога, Христа и Св. Духа, величеством
императора, которое человеческий род после Бога должен особенно
почитать и уважать. Как только император принял имя Августа, ему, как
истинному и воплощенному богу, должно оказывать верность и
поклонение, ему должно воздавать самое внимательное служение. И
частный человек, и воин служит Богу, когда он верно чтит того, кто правит
с Божьего соизволения. Так вот воины клянутся, что они будут делать
старательно все, что прикажет император, никогда не покинут военной
службы, не откажутся от смерти во имя Римского государства».
Эта клятва давалась каждый год, а возможно, произносилась и каждое
утро, и солдаты крайне серьезно относились к присяге: «Это посвящение
приносится во имя спасения императора. Я, новобранец, Луций Максим,
сын Луция Гаэтулия из Волтинианского округа Венеции, принес присягу
перед Двенадцатым вспомогательным легионом Валерия победам Августа
Понтифика Святейшего. Теперь, после 57 лет службы, произведенный в
ранг старшего центуриона Первого Италийского легиона, я выполнил свою
клятву. В год правления консулов Марулла и Элиания (184 г. н. э.)» (АЕ
1985.735, Свиштов, Болгария).

Культ императора сказывался во всем. Войсковым частям давалось имя
императора; его изображение было на знамени каждого лагеря, который нес
специальный «императорский знаменосец» (imaginifer); его изображали на
мечах, все награды и медали выдавались от его имени (через местных
военачальников). Император щедро вознаграждал труд воинов, не только
выплачивая регулярное жалованье, но и одаривая деньгами по разным
случаям, в том числе – посмертно. Главу империи воспринимали как своего
товарища-воина и одновременно бога-полководца, что приблизительно
соответствовало фразе «С нами Бог».
В строго регламентированной жизни лагеря важное место отводилось
культовым праздникам. В отличие от гражданского общества, где
почитание богов являлось исключительно добровольным, в армии для
этого был установлен определенный порядок. В античном городе ДураЕвропос,
расположенном
на
Евфрате,
обнаружили
календарь
жертвоприношений, который применялся на всей территории империи и
внушал воинам, что источниками жизни являются древние боги и
императорский дом. В нем перечислены, день за днем, религиозные
праздники, посвященные разным богам, молитвы за императора, дни
рождения членов императорской семьи с приношением жертв,
благодарственные молебны за победы, одержанные в прошлом, а также
религиозные культы каждого легиона. Все эти церемонии имели целью
подчеркнуть значение личности императора и Рима для армии, но при этом
солдаты видели в них возможность почувствовать свое единство, показать
себя во всем блеске формы и повеселиться. На время празднеств легионеры
были предоставлены сами себе и, как правило, предавались питию крепких
напитков, в результате чего случались пьяные драки и прочие эксцессы. Так
что такие праздники сплачивали простых солдат, скрашивали их жизнь,
позволяли забыть о монотонности их службы.
Подобно закону о запрете на брак, религиозный аспект рождал у
солдата ощущение причастности к обществу, отличному от гражданского.
Сама церемония зачисления в армию имела все признаки посвящения в
новую религию – объявление имени легионера, наносимый на его руку
несмываемый знак; содержание его отдельно от тех, кто еще не имел такого
знака. Торжественная присяга императору переподчиняла новобранцев, а
традиционные религиозные праздники подчеркивали их отличие от
гражданского населения и единство посвященных.

Воин возлагает на алтарь свое скромное жертвоприношение.
Надгробный рельеф. Венгерский национальный музей, Будапешт. Фото
Ортлофа Харла, Уби Эра Лупа
Но несмотря на это, у солдат были собственные религиозные
воззрения. Если на групповом уровне совершались обряды, посвященные
официальным богам легиона, то индивидуальные обряды отражали
религиозные верования одного человека (это подтверждают сведения об
индивидуальных жертвоприношениях или посвящениях). Однако это не
значит, что каждый легионер поклонялся какому-то своему, особенному
богу. Считается, что солдаты больше всех почитали таких богов, как Митра
и Юпитер Долихен. Однако на деле их имена встречаются в надгробных
надписях гражданских лиц гораздо чаще, чем в эпитафиях воинов; солдаты
посвящали Митре меньше 20 % надписей, а Долихену – менее 40 %. Но
хотя эти и другие боги не были «военными», они служили дополнением к
религиозной активности всего легиона.

Солдаты и социальная мобильность
Нужно иметь в виду, что среди рекрутов было значительное
количество бедняков. Перечисленные выше преимущества службы в армии,
распространявшиеся и на ветеранов, означали, что она являлась
единственным институтом Римской империи, который более или менее
гарантировал человеку социальное и материальное благополучие при
соблюдении им соответствующих условий. Военная служба не только
гарантировала солдатам получение жалованья (хотя порой оно
выплачивалось нерегулярно), но, что гораздо важнее, давала возможность
двигаться вверх по социальной лестнице. Для гражданского населения это
было практически недоступно. Простой солдат мог дослужиться до более
высокого ранга и затем, уже выйдя в отставку, стать городским советником:
«Этот памятник поставлен для Гая Юлия Валерия, сына Гая, из области
Папириан, ветерана Тринадцатого объединенного легиона, бывшего
солдата особого подразделения, который стал городским советником и
главой магистрата колонии Сармизегетузы. Гай Юлий Валерий, тоже воин
особого подразделения, Кар, поставщик армии, Фронтий, воин Первой
Преторианской когорты и секретарь префекта гвардии, также советник той
же колонии, Валерия и Кариссима, их дети, поставили его в память о своем
отце. Место для памятника выделено городским советом» (АЕ 1933.248,
Сармизегетуза).
Перспектива изменения своего социального положения стала еще
одной привлекательной стороной воинской службы для честолюбивых
бедных (и не очень) молодых людей.

Отрицательные стороны военной службы
При всех преимуществах военной службы у нее были и отрицательные
стороны. Главный минус – это добровольный отказ солдата от личной
свободы и прав. После принесения присяги он оказывался в полной власти
военачальника, который мог назначить ему суровое дисциплинарное
наказание. Как говорил Артемидор, «многие вольноотпущенники
продолжали быть рабами и подчиняться другим, как солдат, являясь
„свободным человеком“, подчиняется своим высшим начальникам»
(Сонник, 2.31). Подобно тем, кто добровольно подчинялся воле другого,
например слугам и гладиаторам, заключившим контракты, люди
взвешивали все за и против и приходили к выводу, что потеря свободы
стоила тех преимуществ, которые давала служба в армии. Таким образом,
они отказывались от того, что гражданин ценил превыше всего.
Конечно, больше всего жизни легионера угрожали болезни (из-за это
древние армии теряли массу людей) и войны или операции «по
поддержанию мира». Артемидор отмечал, что если старый человек видел
во сне, что его зачисляли в армию, то зачастую это предвещало его смерть
(Сонник, 2.31). Солдат мог прожить всю жизнь, ни разу не приняв участия
в сражении, например если служил в III легионе Августа в Северной
Африке или во II легионе Гемина в Северной Испании. Легионеры,
находившиеся на Рейне, Дунае и Востоке, чаще участвовали в боевых
действиях и погибали:
«Марк Домиций Супер, воин Второго вспомогательного легиона,
прожил 32 года и 6 месяцев и погиб во время войны с Германией. Также
Аврелий Юлий, который прожил 26 лет и 5 месяцев, и Ревоката, их мать,
которая прожила 50 лет. Их вольноотпущенник Конкордий установил этот
памятник» (Латинские надписи в Венгрии, 5.1228, Дунайварош, Венгрия).
«Аврелий Виктор, воин Второго Италийского легиона, погиб в
сражении с готами. Аврелия Лупула поставила этот памятник в память о
своем дорогом муже» (CIL 3.11700, Добрна, Словения).
Каний Отиорикс, воин Второго вспомогательного легиона, умер в
Парфии. Каний Сперат, его сын, поставил этот монумент также и себе при
жизни и своей жене, тоже еще живущей» (CIL 3.3628, 3630, 10572, Санто,
Венгрия).
Легион в любое время могли призвать на борьбу с бандитами и
разбойниками. В списке солдат гарнизона, стоявшего в Стоби (Македония),

указаны воины, которые погибли, утонув в реке или от рук бандитов:
«Януарий Восен, воин 22-го легиона… был убит бандитами…» (CIL
13.2667, Лион, Франция).
Но большинству солдат не часто приходилось применять полученное
путем упорных тренировок умение владеть оружием в реальных боевых
действиях.
Еще одна неприятная сторона армии заключалась в том, что легионера
в любой момент могли перевести в другое место службы. Когда человек
видит себя во сне солдатом, это означает, что он будет страдать от «досады,
неприятностей, нестабильности и тоски по дому», писал Артемидор
(Сонник, 2.31). Но больше всего недовольства вызывали у солдат
ежедневные наряды на работы. Теоретически они распределялись между
воинами подразделения равномерно и поочередно, но практически этот
порядок постоянно нарушался. Вегеций указывал, что легионеры могли
получить наряд на «несправедливые, очень тяжелые работы или
освобождение от таких работ». Власть над солдатами полностью
принадлежала центуриону; он мог превратить их жизнь в ад или в рай.
Римская военная дисциплина держалась на воспитании солдата в страхе
жестокого наказания – один центурион даже получил прозвище cedo
alteram – «давай другую» – «ибо, сломав лозу о спину избиваемого им
воина, он зычным голосом требовал, чтобы ему дали другую и еще раз
другую» (Тацит. Анналы, 1.23). Помимо порки, в «Дигестах» назывались и
другие наказания: взыскания, штрафы, наряды, перевод в другое
подразделение, понижение в ранге и увольнение из армии с позором. За
более мелкие проступки легионеру вместо пшеницы могли давать ячмень
или заставить его целый день стоять навытяжку у штаба начальника, на
виду у своих сослуживцев, без пояса для меча. За измену, оставление
своего поста в бою и дезертирство из армии солдат подвергали самой
страшной каре – смертной казни. Широко распространенными были
взятки, которые давались во избежание особо жестокого обращения или
получения каких-то привилегий. Тацит писал о том, что солдатам
приходилось подкупать центурионов (Анналы, 1.17), чтобы те не допекали
их тяжелыми нарядами или придирками, и я уже упоминал о письме
Клавдия Теренция, в котором он подчеркивал, что «без денег ничего не
делается». За взятку можно было получить или продлить отпуск (Тацит.
История, 1.46), избавиться от дневных нарядов или продвинуться по
службе.
В связи с чем возникает вопрос: случались или нет бунты легионеров?
В «Анналах» историка Тацита (1.16–67) имеется большой рассказ о

мятежниках в Паннонии, которые жаловались на жестокое обращение со
стороны центурионов, на слишком маленькое жалованье (хотя Тацит
указывал на два денария в день, что по тем временам считалось хорошей
платой), частые и жестокие наказания, на бесконечные опасные военные
экспедиции, на принудительное продление срока службы, на власти,
отказывавшиеся предоставлять солдатам землю по окончании их службы.
Здесь перечислялись основные трудности службы: боевые действия,
тяжелые условия и строгая дисциплина. Источники редко упоминают о
солдатских мятежах, хотя они случались, если появлялся сильный и
волевой предводитель. Но важно иметь в виду, что чем дольше легионеры
стояли лагерем в каком-то одном месте, тем менее трудной оказывалась их
служба, хотя преимущества сохранялись в полном объеме. Вегеций (3.4)
отмечал, что «безделье и роскошь» (разумеется, относительные!), к
которым привыкали солдаты в местах постоянной дислокации, возмущали
командиров, готовившихся к очередной военной кампании.

После окончания службы
Солдат, поступивший в армию в 20-летнем возрасте, мог отслужить
положенный срок и выйти в отставку. Правда, он имел возможность
продлить срок своей службы, и, судя по надписям, делали это многие. Но
обычно после 20 лет службы, когда ему было около 40 лет, он мог прожить
по меньшей мере еще несколько лет, о чем свидетельствуют надгробные
надписи. Другими словами, одним из преимуществ военной службы
становились почетное увольнение из армии и дальнейшая жизнь в статусе
ветерана. Приблизительно половина оставшихся в живых легионеров
таким образом получали от правительства империи особые льготы.
Увольнение из армии шло по трем категориям: почетная отставка, по
болезни (что означало то же, но с учетом выслуги лет) и позорная отставка.
Только уволенные по первым двум категориям получали вознаграждение, а
также права и привилегии ветерана. Каждый год таковыми становились 6–
7 тыс. воинов, всего их в какой-либо конкретный период насчитывалось
50–60 тыс. Существовали поселения исключительно для ветеранов, но их
было не очень много, нашли около пятидесяти таких поселений,
относившихся к первому столетию существования империи, затем их число
постоянно уменьшалось; а в тот период для размещения всех уволенных из
армии по привилигированным категориям требовалось не менее трехсот
поселений.
Некоторые ветераны возвращались на родину, чаще всего это были
уроженцы восточных провинций империи; другие поселялись недалеко от
места последней службы – в основном в западных областях страны,
остальные рассеивались по всей ее территории. Мы располагаем набором
надписей, отражающих эту разбросанность. Были обнаружены Diplomata,
бронзовые значки ветеранов, принадлежавшие пяти воинам одного
легиона, по всей видимости располагавшегося на юге Италии в Пестуме.
Хотя эти люди не относились ни к территориальному флоту, ни к
территориальным легионерам, интересна их судьба. Эти пять значков были
найдены в совершенно разных местах, весьма отдаленных друг от друга: в
Кавале (Филиппи, Македония), Далододелции (Тракия), Помпеях (Италия,
севернее Пестума), Агаиоле (Корсика) и Сламаке Славянском (Паннония,
современная Хорватия), что подтверждает факт расселения ветеранов по
всей империи. В то же время многие из этих людей оседали на постоянное
житье в поселках (canabae), расположенных вблизи лагерей, где они

проходили службу. Так поступил Валерий Пуденс: «Юпитеру Оптиму
Максиму во здравие и безопасность императора Адриана. Ветераны и
римские граждане, поселившиеся в canabae Пятого македонского легиона,
посвятили это надгробие, когда Гай Валерий Пуденс, ветеран Пятого
македонского легиона, и Марк Ульпий Леонтий были старшими
магистратами жителей canabae, и Тусций Элиан был эдилом» (CIL 3.6166 =
ILS 2474, Иглита, Румыния).
В целом к ветеранам относились с уважением. В момент увольнения
они получали не только свои сбережения из войсковой кассы, накопленные
за годы службы, но и специальную денежную премию; дополнительные
средства им иногда выплачивал союз командиров среднего звания. Рядовой
солдат, дослужившийся до звания центуриона, покидал армию с капиталом,
достаточным для того, чтобы войти в состав местной городской элиты и
быть избранным членом местного городского совета. Достаточно будет
двух примеров. Один центурион, вернувшись в родной город в Македонии,
занял там высокую должность: «В память Публия Муция, сына Квинта, из
Валтина. Он был центурионом Шестого Железного легиона, потом главой
магистрата Филиппи. Гай Муций Сцева, сын Гая, поставил этот монумент.
Он сделал это во исполнение воли Гая Муция Сцевы, сына Квинта, из
Фабии» (АЕ 2004.1335, Крениды, Греция).
Другой центурион возвратился после службы в родную Испанию:
«Лаэта, его дочь, поставила этот монумент в память Гая Юлия Сцевы, сына
Луция, из Серджии. Он был командиром кавалерии и центурионом в
Четвертом легионе, затем стал главой магистрата» (CIL 2.16815, Мартос,
Испания).
Конечно, рядовой получал при отставке меньше денег, но все равно по
меркам тогдашнего времени он считался достаточно состоятельным
человеком. Так, один ветеран, видимо не центурион и не младший
начальник, из Фавенции в долине По, был старшим магистратом в городе,
расположенном в Северной Африке, где он поселился после увольнения из
армии: «Квинт Анней, сын Квинта, из Полы, уроженец Фавенты [Италия],
покоится здесь, скончавшись в возрасте 53 лет после добродетельной
жизни. Он был воином Пятого легиона, дважды удостоенным награды,
затем старшим магистратом в Тубурнике [Северная Африка]. За ним
ухаживает Квинт Аней Скапула. Привет тебе тоже [прохожий]!» (CIL
8.10605 = ILS 2249, Сиди Али Бен Кассем, Алжир).
Некоторые ветераны использовали накопленные средства для
открытия своего дела: «Подземным богам и в вечную память Виталиния
Феликса, ветерана Первого легиона Минервы, мудрого и честного торговца

из Лиона, который торговал гончарными изделиями. Он прожил 59 лет 5
месяцев и 10 дней. Родился он во вторник, был посвящен в воины во
вторник, стал ветераном во вторник и скончался тоже во вторник.
Виталиний Фелиссим, его сын, и Юлия Нице, его жена, воздвигли этот
монумент и освятили его» (CIL 13.1906 = ILS 7531, Лион, Франция).
Видимо, у Гентилия Виктора, оружейника, тоже были деньги на свое
дело: «Посвящается здоровью и безопасности императора Комода и
благополучному возвращению Двадцать второго Первородного легиона,
верного и преданного. Гай Гентилий Виктор, ветеран, почетно уволенный
из Двадцать второго Первородного легиона, верного и преданного,
оружейник, наказал в своем завещании поставить этот монумент
стоимостью в 2000 денариев» (CIL 13.6677 = ILS 2472, Майнц).
Естественно, кто-то неудачно вкладывал свои деньги или проматывал
их, покупая продажных женщин и пьянствуя. Видимо, таким был Тит
Циссоний: «Я, Тит Циссоний, сын Квинта, из Серджии, ветеран Первого
Галицийского легиона. При жизни я много пил. Пейте и вы, кто еще жив!
Публий Циссоний, сын Квинта, Серджия, его брат, поставил этот
монумент» (CIL 3.293/6825 = ILS 2238, Ялвач, Турция).
Но основная часть ветеранов преуспевала.
К их финансовым преимуществам добавлялось множество всяких
привилегий и освобождение от общественных повинностей. В одном
документе времен императора Октавиана (32/31 г. до н. э.) указывается, что
«…[ветераны] должны освобождаться [от уплаты налогов]». В другом
источнике, относящемся к правлению Домициана, утверждается, что они
«…освобождаются от всех общественных повинностей и налогов».
Ветераны не платили сборы на строительство кораблей, их не могли
назначать сборщиками государственных налогов. Но они обязывались
платить налоги на наследство и имущество, а также некоторые
специальные, в частности налог на ремонт дорог.
Также ветераны не должны были исполнять различные повинности.
Это подтверждают только что процитированные документы: «…
освобождаются от выполнения принудительных общественных работ» и
«не назначаются против их желания на другие должности в городском
совете, послом, суперинтендентом и налоговым откупщиком» (Октавиан) и
«…должны быть полностью освобождены» (Домициан). Если у ветерана
случались недоразумения с законом, суд тоже становился на его сторону.
Подобно городским магистратам и другим важным местным чиновникам
он освобождался от унизительных форм уголовного наказания и от
приговора к каторжным работам (что практически приравнивалось к

смертной казни).
Кроме того: «Преимущественное право ветеранов среди прочего имеет
ту же привилегию при преступлениях, что в отношении наказаний они
отличаются от остальных. И поэтому ветеран не приговаривается к
(растерзанию) зверями и не подвергается палочным ударам» (Арий
Менандр. Военное дело, 3 = Дигесты, 49.18.1).
Когда эти привилегии ветерана вступали в противоречие с его
обязанностями или иммунитетом в связи с занимаемой им гражданской
должностью, Ульпиан указывал, что привилегии ветерана сохранялись,
даже если он становится членом совета: «Освобождение от
(общественных) повинностей, предоставленное тем, кто с почетом был
освобожден от воинской присяги, имеет силу и в тех общинах, в которых
они живут. И оно остается в неприкосновенности, если кто-нибудь из них
по своей воле взял на себя должность или повинность» (Ульпиан. Мнения,
3 = Дигесты, 49.18.2).
Неудивительно, что простые солдаты мечтали дослужить до конца
срока и стать ветеранами, чтобы воспользоваться в том числе и этими
привилегиями. Римские легионеры увольнялись из армии и переходили к
очередной стадии своей жизни с полной уверенностью, что смогут
достойно жить в любом выбранном ими месте.

Заключение
Мы не располагаем ни дневниками рядовых солдат, ни
художественными сочинениями, в которых раскрывался бы внутренний
мир этих людей. Но, собирая по крохам сведения из самых различных
источников, и особенно из надгробных надписей, мы можем понять их
страхи, мечты и надежды. В обществе, в котором, с одной стороны,
существовала строгая иерархия, а с другой – экономическая неуверенность
нижних слоев населения, молодым людям, особенно из бедных семей, не
имевшим перспектив, представлялась прекрасная возможность стать
легионерами. Да, им пришлось полностью отказаться от всех свобод
гражданина и полностью подчиниться военачальникам, покинуть свою
родину и расстаться с родными и друзьями, но зато они, получая
постоянное жалованье, удовлетворяли все свои потребности в жилье,
хорошем питании, солдатском братстве – все это трудно было найти в
обычной гражданской жизни. Любой солдат мог научиться какому-нибудь
ремеслу или усовершенствовать свое мастерство, приобретенное ранее, а
также стать грамотным. Если, оказавшись вне лагеря, он попадал в
неприятную историю, та самая гражданская судебная система, которой так
боялись простые люди, предусматривала для него различные привилегии.
Окружающие могли относиться к легионеру со страхом либо с уважением,
но он всегда ощущал себя особой личностью в обществе. Армия заменяла
ему семью, но даже здесь существовали поблажки, позволявшие ему
жениться и завести детей, хотя официально это было запрещено; он
освобождался от власти отца и имел право написать собственное
завещание. Служба длилась долго, и солдат не мог быть уверен, что смерть
на войне, от болезни или несчастного случая не помешает ему
воспользоваться преимуществами, предоставлявшимися ветеранам. Но в
целом это был хороший выбор, поэтому в армию шли многие молодые
люди.

Глава 7. Секс за деньги: проституция
Девушка с розами, роза сама ты.
Скажи, чем торгуешь: розами,
Собой или тем и другим?
Дионисий Софист
Жизнь простых римлян во многом зависела от того, что они могли и
умели делать. Сильные и здоровые молодые люди, как рабы, так и
свободнорожденные, трудились на стройках, земляных работах и в
сельском хозяйстве. Пожилой человек, обладавший профессией сапожника,
кузнеца или виноградаря, работал на себя или на хозяина. Взрослая
женщина, была ли она свободной или рабыней, занималась домашним
хозяйством, растила детей, помогала мужу в лавке и работала на дому.
Девочек и девушек, как правило, ожидало замужество, а порой незавидная
судьба проститутки. Ибо как физическая сила молодого мужчины
применялась для выполнения тяжелых работ, так и тело женщины могло
быть использовано для удовлетворения сексуальных потребностей мужчин.
Жизнь человека складывалась по-разному – он мог оказаться в рабстве,
скатиться в нищету, но в любом случае молодая и здоровая женщина
должна была приносить какую-то пользу семье. Сам факт возможности ее
сексуального использования отвечал чувственным запросам мужчин в
обществе, ревниво оберегавшем целомудрие и благочестие замужних
женщин. Эта ситуация породила доходный бизнес, которым не могли
пренебречь рабовладельцы, а также свободные женщины и их семьи.
Хотя я пишу сейчас о женщинах, следует заметить, что множество
античных источников свидетельствуют о наличии продажных мужчин,
обслуживавших и мужчин и женщин; так, знаменитый древнеримский
юрист Юлий Павел отмечает, что муж, заставший свою жену в половых
сношениях с мужчиной-проституткой, имел право убить последнего
(Сентенции, 2.26.4). Однако до нас не дошло никаких указаний, норм и
законов, которые касались бы только продажных мужчин или различали бы
их от таких же женщин. Поэтому я не рассматриваю здесь мужчинпроституток как отдельную категорию, но следует признать, что таковые
были и занимались своим ремеслом точно так же, как женщины.

Не следует романтизировать жизнь проституток. Ибо на каждую
женщину, которая добровольно выбрала эту профессию, приходилось
множество других, втянутых в нее против своего желания. Особенно
беззащитными в этом смысле оказывались рабы, которых использовали
самым бесцеремонным способом. Это касалось и детей, и женщин, и
мужчин. Продавая своего раба, хозяин порой включал в контракт пункт,
запрещавший использовать его для проституции, но у нас нет причин
полагать, что это делалось достаточно часто. Точно так же мы не должны
ошибочно думать, что новый господин думал лишь о благе рабов, а не о
том, чтобы извлечь из них максимальный доход, заставляя многих из них
заниматься проституцией. Самой беззастенчивой эксплуатации в этом
смысле подвергались дети. В трудном положении оказывалась и свободная
женщина, если ее семью преследовала нищета и родственники требовали,
чтобы она приносила домой хоть какие-то деньги. В то время как
рабовладелец, опасаясь «причинения вреда» своей собственности, мог
вмешаться и предотвратить особо грубое обращение с рабыней, свободная
женщина могла рассчитывать только на защиту сводницы, что случалось
нечасто. Обычно клиенты обращались с проститутками чрезвычайно грубо
и бесцеремонно, что приводило к повреждению влагалища и ануса,
инфекциям мочевого канала. Жизнь проституток была чрезвычайно
тяжелой, порой невыносимой. И об этом нельзя забывать, говоря о
внутреннем мире и возможностях проституток из числа рабынь и
свободнорожденных.
Здесь я рассматриваю только простых проституток и их клиентов, не
затрагивая тех, которые, предположительно, занимались этим в храмах, и
женщин «высшего класса», обслуживавших богатых клиентов. Хотя
некоторые ссылки будто бы указывали на наличие священной храмовой
проституции в античном мире, однако новейшие, весьма тщательные и
углубленные исследования полностью исключили ее существование в
Коринфе или где-либо еще. Поэтому ни простые люди, не представители
других классов не имели дело с такими женщинами. В то же время было
значительное количество проституток высшего класса. Светоний написал
об этом труд под названием «Жизнь знаменитых гетер», к сожалению не
дошедший до нас. Он и другие писатели выражали свое восхищение этими
куртизанками, в основном из-за пикантных подробностей сексуальных утех
класса, который предположительно высоко ценил нравственность, –
сочетание крайнего разврата, лицемерия и зачастую дворцовых интриг
было неоспоримым. Так, у Светония император Гай (Калигула) открыл в
Риме роскошный публичный дом: «А чтобы не упустить никакой наживы,

он устроил на Палатине лупанарий: в бесчисленных комнатах, отведенных
и обставленных с блеском, достойным дворца, предлагали себя замужние
женщины и свободнорожденные юноши, а по рынкам и базиликам были
посланы глашатаи, чтобы стар и млад шел искать наслаждений;
посетителям предоставлялись деньги под проценты, и специальные слуги
записывали для общего сведения имена тех, кто умножает доходы цезаря»
(Жизнь Гая, 41).
И Светоний, и Тацит с отвращением рассказывали о роскошных
женщинах, занимавшихся проституцией, и сама резкость их тона
показывала, что это было достаточно редким явлением. Однако на деле
богатые
куртизанки
существовали
и
обслуживали
мужчин,
принадлежавших к знатным классам. Сюжет «Ослиной комедии» Плавта, к
примеру, вращался вокруг богатого человека, желавшего заполучить услуги
невинной куртизанки, также и в «Диалогах куртизанок» Лукиана
нарисована жизнь таких богатых проституток. Впрочем, изучая биографии
некоторых исторических личностей, можно заметить, что куртизанки могли
оказывать влияние на политические события; многие из них становились
постоянными спутницами своих повелителей в качестве наложниц. И
разумеется, аристократы при случае прибегали к услугам простых
проституток, как, предполагалось, делали императоры Калигула, Нерон и
другие.
Оставляя в стороне мифических храмовых проституток и вполне
реальных куртизанок, я основное внимание уделю обычным
представительницам этой профессии. Римские законы дают следующее
определение проститутки: «Любая женщина, которая зарабатывает деньги,
продавая свое тело» (Дигесты, 23.2.43, пр.1). Закон не запрещал
проституцию, такая женщина не преследовалась за свою профессию;
половые отношения с ней не признавались адюльтером; незамужняя
проститутка не считалась участницей адюльтера, тем более виновной в
нем. Словом stuprum, т. е. совращением, назывались половые отношения с
незамужними девушками, с замужними женщинами и вдовами, а также с
мальчиками и мужчинами, но под это определение не попадали отношения
с проституткой женского пола и мужского. Главное, что здесь
учитывалось, – это наследственность и неприкосновенность семьи. Секс за
деньги (во всяком случае, с женщиной) не подвергал опасности чистоту
крови семьи, не компрометировал целомудрие потенциальной жены. И все
же закон предусматривал для проституток некоторые ограничения. Эти
особы рассматривались как недостойные, probrosae, т. е., по закону Августа
о браке, не имели права вступать в брак со свободнорожденными

гражданами. Кроме того, по эдикту претора, на них налагалось пятно
позора, infamia, что означало полное лишение гражданских прав. Но все
эти ограничения практически не применялись, кроме того, как только
проститутка выходила замуж, клеймо позора с нее снималось. В принципе
в правовой системе Рима уделялось сравнительно мало внимания падшим
женщинам.

Публичный дом. Единственное здание в Помпеях, которое, по мнению
археологов, является типичным публичным домом греко-римского мира.
Проститутки принимали клиентов в маленьких каморках; над входом в
каждую изображены сценки эротического содержания. Лупанарий, Помпеи,
Италия. Фото Fotografica Foglia, предоставлено Scala/Art Resource, NY
(ART 174345)

Насколько нам известно, власти не были озабочены нравственной
стороной древнейшей профессии – ведь отношения мужчины с
проституткой не нарушали никаких законов, не вызывали осуждения,
поскольку не считались адюльтером. Для женщин считалось позорным
иметь разрешение на предоставление сексуальных услуг, но опять же эта
профессия юридически не была запрещена и ее представительницы не
наказывались какими-либо штрафами. Маловероятно, чтобы проститутки с
самого начала своей деятельности должны были регистрироваться у
властей – поскольку элите даже в голову не приходило их контролировать.
Но со временем власти сообразили, что эти услуги можно облагать
налогами. И к середине I в. проститутки уже платили соответствующие
налоги. Такой вид налога был ранее известен в Афинах, и римские власти,
видимо, переняли этот опыт. Первое документальное подтверждение
взимания такого налога относится к периоду правления Нерона, но
официально это было закреплено уже при Калигуле: «…проститутки
[платили] цену одного сношения; и к этой статье закона было прибавлено,
что такому налогу подлежат и все, кто ранее занимался блудом или
сводничеством, даже если они с тех пор вступили в законный брак»
(Светоний. Жизнь Гая, 40).
Таким образом, как отмечал Светоний, налог составлял стоимость
одного сношения, и от его уплаты нельзя было уклониться, даже если
женщина заявляла, что оставила это занятие. Для того чтобы собирать этот
«налог за услуги», сборщикам налогов приходилось отслеживать всех
занимавшихся проституцией. Ответственность за сбор налогов (и,
следовательно, за их недоимку) возлагалась на сборщиков налогов или на
городских служащих, но чаще на солдат, должным образом обученных.
Они должны были взыскивать налоги, но зачастую выбивали их силой;
напомню, что Иоанн Креститель советовал им не брать больше того, что им
полагается, и довольствоваться своим жалованьем – разумеется, обычно
этого не происходило. Сборщикам налогов наверняка было трудно
получить налог с куртизанок, с тех же, кто работал в частных публичных
домах, – несложно. Но проще всего взыскивали налоги с городских
публичных домов. Но имперские чиновники стремились всеми способами
выбить из них как можно больше денег, что подтверждается документом,
обнаруженным в Херсонесе (побережье Черного моря). Можно только
предполагать, каким злоупотреблениям со стороны властей подвергались
проститутки.
Был еще один вид взаимоотношений этих женщин с властью. В

праздники, когда в город устремлялись толпы людей, проституткам
выдавалось официальное разрешение на работу сроком на один день,
предположительно за определенную плату, но твердых доказательств этому
у нас нет. Вот образец такого разрешения из Верхнего Египта: «Пелай и
Сократ, сборщики налогов, проститутке Тинабделле шлют привет. Мы
выдаем тебе разрешение иметь секс с кем угодно в этом месте на день,
указанный ниже. Год 19-й, 3-й день месяца паопи. [подписано] Сократ, сын
Симона» (WO 1157/ Нельсон).
Хотя мы не знаем точно, как власти ухитрялись следить за
деятельностью проституток, очевидно, им это удавалось. В одном
документе, найденном в Пальмире, восточной области империи,
указывались следующие суммы налогов: если проститутка брала с клиента
один денарий или больше, она платила один денарий, если восемь ассов
(восемь десятых денария) – то восемь ассов, если шесть ассов (шесть
десятых денария) – то шесть ассов. Но не представляется возможным
установить, сколько всего собиралось налогов с проституток, а также
взимались ли они ежедневно или ежемесячно. Поэтому предположительно,
если женщина брала с клиента один денарий, а в день у нее было пять
клиентов и она платила налог ежедневно в один денарий, следовательно, ее
налог составлял 20 % от заработка. Но если налог взимался раз в месяц и
она постоянно брала по одному денарию с клиента, тогда, скажем, за 20
дней работы в месяц она получала 20×5=100 денариев, из которых отдавала
сборщикам всего 1 денарий, что составляло 1 % от заработанной суммы
(однако, скорее всего, меньше, так как за остальные виды деятельности
налог обычно составлял 1–5 % от заработанного). Видимо, налог платила
сводница или даже владелец нескольких борделей, а не сама проститутка.
«Уличные» наверняка подвергались преследованиям чиновников, которые
вымогали у них взятки или заставляли оплачивать налог «натурой»,
поскольку вполне допустимо, что некоторые женщины могли совмещать
«свое занятие» с другой профессией, свободной от обложения налогом,
например горничной, служанки таверны, танцовщицы. Имеются данные о
налогах, собиравшихся в отдаленных уголках империи; понятно, что
проститутки исключением не являлись. Так, в Египте были обнаружены
расписки, подобные следующей: «Пасем – Сенпсенмонтии, дочери Пасема,
привет. Я получил от тебя в качестве налога за проституцию в Мемнонии за
первый год императора Нерона четыре драхмы. Пятнадцатый день месяца
Пармути» (О Berl. Inv. 25474/ Нельсон).
Учет налогов, регулярный сбор их, система предоставления
однодневного разрешения – все это подтверждает, что «дань» за

проституцию собиралась очень усердно и, по всей видимости, приносила
государству хороший доход.
Однако государство полностью игнорировало проблемы, связанные с
проституцией, – если только не случался какой-нибудь скандал или
здоровью женщины не наносился серьезный ущерб во время обслуживания
клиента. Естественно, проститутки часто становились объектом нападения
хулиганов или устраивали драки за клиентов. Ответственность за порядок в
городе возлагалась на магистратов, в Риме это были эдилы. Но поскольку
закон не считал эту древнейшую профессию незаконной, только нарушение
общественного порядка заставляло власти предпринимать какие-то меры.
По сути, они настолько безразлично относились к занятию
проституцией, что и не думали выделять для падших женщин какую-либо
особую «зону», например район «с красным фонарем». Публичные дома
располагались по всему городу. Естественно, их было меньше в районах,
прилегавших к храмам и форумам, или, например, в знаменитом римском
районе Субура, но вообще свои услуги проститутки предлагали в любом
месте города. И конечно, власти совершенно не думали о здоровье
занимавшихся этим делом женщин. Можно сказать, что практическим
следствием их профессии являлись плата налогов государству и презрение
окружающих.
Для женщины, оказавшейся в тяжелом финансовом положении,
торговля своим телом считалась хорошей возможностью заработать деньги.
Проституция давала довольно приличный доход, на который можно было
купить красивую одежду и позволить какие-то развлечения. Таких денег
женщина не могла заработать никакой другой профессией, например
ткачеством и уходом за ребенком – основными оплачиваемыми занятиями
женщин. Но хотя были независимые проститутки, которые сами
выплачивали налог, государственная система не поощряла индивидуальное
предпринимательство в этой области деятельности. Обычно их «опекал»
сводник – частый герой пьес и историй, где фигурировали проститутки.
Сводник или сводница набирали публичных женщин и находили им
клиентов. Большую часть заработка проститутки они присваивали себе или
передавали богатому содержателю публичного дома, посредниками
которого они являлись. Из ее заработка также вычиталась стоимость жилья,
одежды и питания, если она работала в борделе. Женщина никак не могла
оспорить такой порядок распределения ее доходов, особенно рабыня.
Несмотря на возможность получать приличные деньги, ей доставались
лишь крохи, и, конечно, бедность одинокой женщины, пристающей к
мужчинам на улице, беспечная атмосфера публичного дома отнюдь не

способствовали осуществлению каких-то ее планов на будущее и
накоплению денег. Но не все проститутки были такими бедными и
беспомощными. Судя по имеющимся сведениям, среди них было много
вольноотпущенниц, а это значит, они не только зарабатывали достаточно,
чтобы откупиться на волю, но и продолжали свое занятие после
освобождения; некоторые становились содержательницами публичных
домов и таким образом хотя и косвенно, но оставались в своей профессии.
Так, Вибия Калибия начала заниматься проституцией в рабстве и, получив
свободу, стала управительницей борделя своей хозяйки: «Вибия Креста,
вольноотпущенница Луция, поставила этот монумент себе, Гаю Таласу,
вольноотпущеннику Гая, своему сыну, и Вибии Калибии, своей
вольноотпущеннице и управительнице публичным домом. Креста
воздвигла монумент полностью на свои средства, никого не обманув. Эта
гробница не предназначается для захоронения наследников!» (CIL 9.2029 =
ILS 8287, Беневенто, Италия).
А в этом довольно фривольном стихотворении раб воздает должное
успеху проститутки:
Телетия, известная среди шлюх района Субура,
Обрела свободу, полагаю, за счет своих доходов.
Она увенчала золотой короной твой член, святой Приап,
Ибо подобные ей женщины почитают тебя
Как величайшего из богов.
(Приапеи, 40)
Интересно, что, согласно Артемидору, если человек видел во сне
проститутку, это предвещало успех: «Но значение этого места [блудилища]
к женщинам не относится: оно не к добру, а они – к добру. Поэтому и
бродячие гетеры во сне к добру, и те к добру, которые сидят на своем месте,
торгуют и принимают плату, – а сходишься с ними во сне или видишь
просто так, это все равно» (Сонник, 1.78, 4.9).
С другой стороны, многие из них умирали бедными, несчастными и
одинокими, но такой конец ждал и простых людей, имевших другие
профессии, когда в связи с преклонным возрастом или по вине тяжелой
ситуации они уже не могли заработать даже мало-мальские деньги. У
Артемидора на этот счет тоже есть толкование: «Если собственную плоть
поедает женщина, это означает, что она станет гетерой и таким способом

будет зарабатывать на жизнь» (Сонник, 3.23).
В Булле Регии (Северная Африка) был найден скелет женщинырабыни со свинцовым ошейником. На нем была надпись: «Это продажная
женщина! Схватите ее, потому что она сбежала из Буллы Регии!» (АЕ
1996.1732, Хамам Дерраджи, Тунис). Страшно даже представить весь ужас
ее жизни.
Недостатка в проститутках не было. Женщин могли вынудить пойти на
это члены семьи, оказавшейся на грани отчаяния, что подтверждает
документ, найденный в Египте. В нем говорится о некоем Диодеме,
городском советнике Александрии, который полюбил проститутку и
проводил у нее все вечера, но затем убил ее. Он был арестован и признался
в своем преступлении: «И мать гетеры, некая Теодора, бедная старуха,
просила, чтобы Диодема заставили выплачивать ей пенсию в качестве
маленькой компенсации [видимо, за смерть дочери]. Ибо она сказала: „Я
потому-то и отдала дочь содержателю публичного дома, чтобы было на что
жить. Поскольку из-за смерти дочери я лишилась средств на жизнь, я
прошу обеспечить скромные потребности старой женщины“. Префект
сказал [Диодему]: „Ты убил женщину, которая заслуживает от людей
презрения за то, что она вела безнравственную жизнь, но ведь она
занималась своим ремеслом… Я испытываю жалость к несчастной, потому
что при жизни она была доступна для всех, кто ее хотел, как мертвое тело.
Ибо мать ее была так бедна, что продавала свою дочь за ничтожные деньги,
за что та навлекла на себя позор продажной женщины“» (BGU 4.1024,
col.VI/Роулэндсон, № 208).
Диодем был признан виновным и казнен, а десятую часть его
имущества передали матери, «которая из-за крайней нищеты сбила
собственную дочь с доброго пути, из-за чего и потеряла ее…». Стоит
отметить сочувствие судейского чиновника к матери и к ее погибшей
дочери, вынужденной заняться проституцией, – до такой степени, что он
добился строжайшего наказания своего собрата по элите. В
художественной литературе тоже фигурировали матери, заставлявшие
дочерей продавать свое тело, чтобы они приносили домой заработок;
Лукиан в «Диалогах гетер» описал это.
Были женщины, добровольно занявшиеся этой профессией. С другой
стороны, многие проститутки выросли в рабстве, а некоторых продавали в
рабство, чтобы получать доход, заставляя их торговать своим телом.
Типичный сюжет античных романов – девушка благородного
происхождения, похищенная разбойниками или пиратами и проданная в
рабство. У Апулея в «Золотом осле» такую же несчастную ожидает

подобная участь. Разбойники единогласно решили убить ее за попытку
бегства, но один из них (ее возлюбленный, притворившийся бандитом)
предложил им другой способ наказания: «Если же вы уморите девушку в
этом осле, то всего-навсего удовлетворите свое чувство негодования без
всякого иного возмещения. Потому я считаю, что ее нужно отвести в какойнибудь город и там продать. Девушка в ее возрасте не может пойти по
низкой цене. У меня у самого, когда я еще водился со сводниками, был
знакомый, который немало талантов, полагаю, дал бы за такую девушку,
сообразно ее происхождению, чтобы приспособить ее к ремеслу
потаскушки; от него бы она уже не убежала, а ваша жажда мщения была бы
в какой-то мере удовлетворена, раз она попала бы в публичный дом…»
(Золотой осел, 7.9).
Другим распространенным сюжетом была история подкидыша,
которого воспитывают, а затем заставляют заниматься проституцией;
древние свидетельства подтверждают такой источник древнейшней
профессии.
Продажные женщины встречались буквально на каждом шагу.
Считается, что один из ста жителей Помпей (мужчин, женщин и детей)
занимался проституцией (исходя из примерного количества в 100
проституток на 10 тыс. населения). Видимо, большинство их являлись
женщинами в возрасте от 16 до 29 лет. Согласно материалам
средневекового периода, приблизительно от 10 до 20 % женщин
«подходящего» возраста хотя бы время от времени добывали себе этим
ремеслом средства на жизнь. Если у женщины в среднем было 10 клиентов
в день (что не очень много, судя по сравнительным данным),
следовательно, только в Помпеях за день обслуживалось порядка 1 тыс.
клиентов. На первый взгляд, эта цифра кажется слишком высокой, но,
учитывая большой спрос, относительно небольшой риск для здоровья (см.
ниже) и отсутствие других способов заработать деньги, многие женщины
решались на занятие проституцией. Тогда как аристократы по умолчанию
считали гетер недостойными брака и строго осуждали мужей, открыто или
косвенно поощрявших или заставлявших своих жен заниматься
проституцией, не все простые люди придерживались такой точки зрения.
Муж вполне мог заставлять жену продавать свое тело: «Одному человеку
приснилось, будто он зарезал в жертву божеству свою жену, порубил ее на
куски и распродал с большой прибылью. Радуясь доходу, он вырученные
деньги попытался спрятать, чтобы не вызвать зависти окружающих. Этот
человек впоследствии стал торговать своей женой, наживаясь на ее позоре,
что приносило ему немалый доход, но требовало сохранения тайны»

(Сонник, 5.2).
К тому же солидный доход, который получали рабовладельцы, покупая
рабынь и принуждая их к проституции, поощрял первых обеспечивать
постоянный приток новых «жриц любви». Так что на индустрию секса
работали не только хозяева рабов, но и сводники, с готовностью
эксплуатировавшие свободных женщин в публичных домах, гостиницах и
банях: «Сводничеством занимается тот, кто держит рабов/рабынь для
получения доходов (от проституции); но в таком же положении и тот, кто
занимается этим доходным промыслом с помощью свободных. Занимается
ли он этим делом как главным или получает дополнительную прибыль еще
и от другого ремесла, (например) если он был кабатчиком или хозяином
постоялого двора и держал в качестве обслуживающего персонала
подобных рабов/рабынь, промышляющих (проституцией) под предлогом
исполнения служебных обязанностей; либо если бы он был банщиком,
который – как поступают в некоторых провинциях – нанимал для охраны
одежды (посетителей) в банях рабов/рабынь, занимающихся на своем
рабочем месте такого рода (промыслом)…» (Ульпиан. Комментарии к
эдикту // Дигесты, 3.2.4.2–3).
Наиболее приспособленными местами для занятия проституцией были
публичные дома. Представление о них можно получить по единственному
зданию, чье предназначение точно определено, – это лупанарий в Риме, а
также по литературным источникам. В публичном доме обязательно имелся
приемный зал, отделенный от улицы одной занавеской; в нем расхаживали
проститутки в легких прозрачных одеждах либо полностью обнаженные,
чтобы клиенты могли оценить их; также они могли сидеть на стульях или
на диванах; каждая имела отдельную комнату с деревянным или каменным
ложем. Женщин рекламировали, рассказывая об их умении доставить
клиенту удовольствие, возможно называя и цену за их услуги. Эти сведения
могли вывешиваться либо в приемном зале, либо над дверью комнаты
женщины. Помещения были маленькими, видимо, они предназначались
только для дела. Об уединении, по всей видимости, не особенно
беспокоились: вход в отдельное помещение был скрыт занавеской, а двери
вообще отсутствовали. Другими словами, бордель не предназначался для
какого-либо общения или развлечения, за которым следовал секс. Судя по
всему, внутри дом освещался плохо и был довольно грязным – но ведь
такие места считались привычными для простолюдинов, собиравшихся
вместе провести время. В «Сатириконе» есть такой эпизод: Энколп потерял
своего любовника Аскилта; разыскивая его, он спросил у старухи,
продающей овощи на улице: «Матушка, ты, часом, не знаешь, где я живу

[он остановился в гостинице и забыл, где она находится]?» Старуха
сказала, что знает, и привела его… в публичный дом:
«…увидел я внутри какие-то надписи и голых потаскушек, пугливо
разгуливавших (под ними). Слишком поздно я понял, что попал в трущобу.
Проклиная вероломную старуху, я, закрыв плащом голову, бегом бросился
через весь лупанарий в другой конец. Как вдруг, уже у самого выхода, меня
нагнал Аскилт, тоже полумертвый от усталости. Можно было подумать, что
его привела сюда та же старушонка. Я отвесил ему насмешливый поклон и
осведомился, что, собственно, он делает в столь постыдном учреждении?
Он вытер руками пот и сказал:
– Если бы ты только знал, что со мною случилось!
– Почем мне знать, – отвечал я.
Он же в изнеможении рассказал следующее:
– Я долго бродил по всему городу и никак не мог найти нашего места
жительства. Вдруг ко мне подходит некий почтенный муж и любезно
предлагает проводить меня. Какими-то темными закоулками он провел
меня сюда и, вытащив кошелек, стал делать мне гнусные предложения.
Хозяйка уже получила плату за комнату, он уже вцепился в меня… и, не
будь я сильней его, мне пришлось бы плохо…» (Сатирикон, 7).
Итак, два разных человека направили незнакомцев в публичный дом,
очевидно рассчитывая получить от его владельца комиссионные. В борделе
постоянно жили проститутки, но также сдавались комнаты «на время» для
клиентов, которых приводили сводники, подобные мужчине, приставшему
к Аскилту. Интересно, что, как только Энколп понял, куда он попал, то
накрыл голову плащом – так делали все, кто заходил в подобные места.
Были проститутки, которые «работали» у себя дома. В «Ослиной
комедии» Плавта у дорогой куртизанки есть собственный дом, в котором
она принимает всех, кого пожелает, и может вывесить снаружи табличку
«Занято». По стенам для возбуждения клиента развешаны эротические
картины. У нее имеется гостиная, так что она готова устроить вечер, если
ей захочется иметь больше клиентов. Хотя дорогих куртизанок было не так
уж много, о них не следует забывать. У нас есть возможность представить
реальную жизнь проститутки в обнаруженном в Помпеях доме Веттиев. В
нем имеется комнатка, расположенная за кухней, украшенная
выразительными эротическими изображениями в духе фресок известного
лупанария этого города. Перед входом в дом на стене надпись: «Евтихия,
прелестная гречанка любезного обхождения, 2 асса» (CIL 4.4592).
Таверны и харчевни были излюбленным местом проституток – для их
«работы» предназначались одно-два помещения внизу или наверху.

Считалось, что содержатель гостиницы мог быть почтенным человеком, но
служанка, подававшая еду и напитки, якобы была обычной шлюхой. И это
представление подтверждают юридические римские тексты:
«Мы говорим, что открыто продает себя не только та, которая
занимается проституцией в публичном доме, но и если (как водится) она не
сохраняет своей стыдливости и в трактире, и как-нибудь иначе. «Открыто»
же мы понимаем так: повсюду, то есть без различия; и не в случае, если
(женщина) где-либо отдается прелюбодеям или растлителям, но та
(открыто продает себя), которая ведет себя как проститутка. Также оттого,
что (женщина), получив деньги, сочеталась с одним и с другим, (она) не
считается открыто промышляющей своим телом.
Однако Октавен очень правильно говорит, что должна быть
причислена к этим женщинам (к проституткам) даже та, которая открыто
занимается проституцией, не извлекая выгоды.
Но закон наносит бесчестье не только той, которая занимается
(продажей себя), но и той, которая этим занималась, хотя бы и перестала
заниматься, так как и позорное деяние, которое после было прекращено, не
уничтожается (тем самым).
Не следует прощать ту, которая вела постыднейшую жизнь под
предлогом бедности.
Заниматься сводничеством столь же (позорно), как и промышлять
своим телом.
Своднями же мы называем тех, которые выставляют на продажу
непотребных женщин.
Сводней мы признаем и ту, которая под другим видом ведет этот образ
жизни.

Проститутка обслуживает клиента. На ложе рядом с мужчиной сидит
женщина в позе Венеры, выставляя напоказ свое тело. На заднем плане –
служанка, готовая подать все, что потребуют. Фреска из Помпей.
Национальный археологический музей, Неаполь, Италия. Фото Эрика
Лессинга/Art Resource, NY
Если где-либо содержательница гостиницы имеет в ней продажных
женщин (как многие по обыкновению имеют проституток под тем
предлогом, что они имеют женщин для обслуживания гостиницы), то
следует сказать, что и она охватывается названием сводни» (Ульпиан.
Комментарии к эдикту // Дигесты, 23.2.43, пр. 1–3 и 7–9).
Также и в тавернах служанки разного возраста заманивали мужчин:
«Суксесс, ткач, любит служанку таверны Эредию – которой он совершенно
безразличен. Но соперник пишет на стене, что ей стоит пожалеть его. Еще
чего! Ты просто злишься, потому что она порвала с тобой. Не думай, что ты
можешь превратиться в красивого парня – безобразный парень не может
стать красавцем» (CIL 4.8259).

А вот эта надпись из развалин Помпей, возможно, показывает, что
служанки не очень-то уважали хозяина: «Плевать мне, что хозяйка пишет
на стене!» (CIL 4.8442, Futui coponam). Однако были, вероятно, и
почтенные заведения. Владелец таверны Анкий, например, имел пивную
лавку, где ему активно помогала дочь, которая, надо думать, сохраняла
свою добродетель (Роулэндсон, № 209).
В апокрифическом повествовании о «Св. Марии Блуднице» есть
описание продажного секса в публичном доме. Выросшую в благородном
семействе Марию подло соблазнил монах. Исполнившись стыда, она
сбежала из родного города и стала проституткой в таверне. Ее дядя, очень
праведный человек по имени Абрахам, после двух лет поисков нашел ее.
Он скрыл свою внешность и: «Затем, войдя в город, он зашел в таверну и
стал тревожно оглядываться вокруг в надежде увидеть ее. Время шло, и она
все не появлялась; наконец он шутливо заговорил с содержателем таверны.
„Приятель, говорят, – сказал он, – что у тебя есть очень красивая девушка;
если ты не возражаешь, я бы очень хотел посмотреть на нее“. Хозяин…
ответил, что он правильно слышал, она действительно необыкновенно
хороша. Действительно, у Марии прекрасное тело, лучше, чем нужно
природе. Абрахам спросил, как ее имя, и ему сказали, что ее зовут Мария.
Тогда Абрахам весело сказал: „Ну же, приведи ее сюда, покажи мне и
позволь мне заказать для нее роскошный ужин, ибо я со всех сторон слышу
восхваления ей“. Тогда позвали ее. И когда она вошла и добрый старик
увидел ее в одежде гетеры, он буквально поник от горя. Но он скрыл свою
горечь… и вот они сели за стол и пили вино. Старик начал шутить с ней.
Девушка встала, обвила его шею руками, соблазняя его поцелуями…
Старик добродушно говорил ей: „Ну-ну, давай! Я сюда и пришел, чтобы
повеселиться…“ Потом старик достал золотой слиток, который принес с
собой, и отдал его содержателю таверны. „Вот, приятель, – сказал он. –
Приготовь нам добрый ужин, чтобы я повеселился с девушкой; ибо я
пришел издалека ради любви к ней“. Когда они это отпраздновали, девушка
стала приглашать его в свою комнату, чтобы заняться с ней сексом. „Что ж,
идем“, – сказал он. Войдя к ней, он увидел приготовленное роскошное
ложе и сразу весело сел на него… Тогда девушка сказала ему: „Господин,
позволь мне снять твои сандалии“. – „Запри как следует дверь, – сказал
он, – потом снимешь их… Подойди ко мне, Мария“, – сказал старик. И
когда она села рядом с ним, он крепко взял ее за руку, словно для того,
чтобы поцеловать, потом снял головной убор и заплакал. „Мария, дочь
моя, – сказал он, – ты не узнаешь меня?“ …Прижавшись головой к его
ногам, она плакала всю ночь… Когда наступил рассвет, Абрахам сказал ей:

„Встань, дочь моя, пойдем домой“. В ответ она сказала ему: „У меня здесь
немного золота и одежда, что, по-твоему, мне с этим делать?“ И Абрахам
ответил: „Оставь все это здесь…“» (Ефрем, дьякон Эфесский/ Вадделль).
Мария рассталась со своей грешной жизнью, но ее история дает нам
лучшую картину таверны как места для «работы» проституток.
Не обошли они своим вниманием и бани, как об этом писал Аммиан
Марцеллин: «Если же они [посетители терм] узнают, что [там] появилась
какая-нибудь блудница, или девка из маленького городка, или хотя бы
давно промышляющая своим телом женщина, они сбегаются наперегонки,
пристают ко вновь прибывшей, говорят в качестве похвалы разные
сальности, превознося ее, как парфяне свою Семирамиду, египтяне –
Клеопатру…» (История, 28.4.9).
Нагота – ведь зачастую мужчины и женщины мылись вместе –
подобно крепким напиткам в таверне способствовала возбуждению в
клиентах влечения к сексуальным партнерам; в термах предлагались еда и
различные другие услуги, включая массаж. И массажистки, и служители
терм, в частности охранявшие одежду посетителей, предлагали свои
сексуальные услуги. В наиболее сохранившихся банях, обнаруженных при
раскопках вблизи Помпей, над полкой для хранения одежд клиентов
имеются фрески, недвусмысленно изображающие партнеров по сексу в
самых откровенных позах. Над банями были устроены помещения для
проституток, имевшие даже отдельный вход с улицы, если клиентов
интересовал только секс, а не бани. Надпись на наружной стене гласит:
«Тот, кто сидит здесь, сначала должен прочитать это: если хочешь слияния,
обратись к Аттис – она обслужит тебя за денарий» (CIL 4.1751).
Все эти места – публичные и частные дома, таверны, бани –
предназначались для простого люда, а также для аристократов, случайно
заглянувших в бедный район. Зачастую о присутствии проститутки
говорила зажженная перед входом лампа, хотя лампы могли висеть и перед
торговыми и меняльными лавками. Эти сомнительные заведения можно
было найти в любом уголке города. Но жрицы любви могли работать и «на
выходе», когда их приглашали обслуживать какие-нибудь пиршества или
городские празднества.
Кроме того, они искали клиентов и на улице. Император Домициан
запретил проституткам пользоваться паланкинами; вероятно, чтобы они не
могли обслуживать клиентов во время передвижения, а также заманивать
аристократов, обеспечивая им защиту от непристойных замечаний
прохожих при помощи задернутых шторок. Но и без паланкинов у
продажных женщин было множество способов привлечь клиентов. Тит

Квинкций Атта, римский комедиограф I в. до н. э. (сохранился
единственный литературный фрагмент), в своем сочинении «Акве Калиде»
описывает наглых проституток: «Они, как волки, рыщут по улицам в
поисках добычи». Они появлялись повсюду, но преимущественно в тех
местах города, где было много народу, из-за чего им даже присваивались
прозвища в зависимости от места. «В Кампании называли проституток
alicaria, потому что они обычно зарабатывают деньги, слоняясь около
мельниц (alica), а те, кто поджидает клиентов около конюшен, получили
прозвище fore-stablers (prostibula)» (Фест, 7L).
Они могли оказывать свои услуги в любом месте, где имелись
укромные уголки, на площадях и возле общественных зданий, где всегда
было много людей, а следовательно, и потенциальных клиентов; в крайнем
случае они не пренебрегали и кладбищами. Излюбленным местом
проституток стали арки или своды (англ. fornix, мн. ч. fornice) в крупных
зданиях, театрах и амфитеатрах, откуда и произошло английское слово
fornication – «прелюбодеяние». Театральные представления зачастую
непристойного характера и яростные бои гладиаторов с пролитием крови
вызывали возбуждение зрителей, чем и пользовались местные жрицы
любви. Более укромным местом для секса становились крохотные каморки
с каменным ложем в домах, куда был вход прямо с улицы; проститутки
снимали их за небольшую плату и приводили туда клиентов.
Театр был связан с гулящими женщинами прямым и косвенным
образом. Пространство вокруг театра кишело людьми до и после
представления, что предоставляло прекрасные возможности для того,
чтобы «подцепить» клиента. Вместе с тем и сами представления зачастую
так же возбуждали похоть, как и настенные росписи в публичном доме. Это
были мимы, сценические представления во вкусе плебса – выступления
акробатов, фокусников и номера с пением и танцами, а также бытовые
сценки сатирического содержания. Они разыгрывались актерами дурной
репутации, среди которых имелись и женщины. Даже если сами актеры не
являлись проститутками, изображавшиеся ими сцены вызывали
сексуальные фантазии – в отличие от греческих трагедий и римских
исторических драм. Актеры-мимы показывали нечто вроде сомнительного
балета: при помощи жестов и акробатических трюков, сопровождавшихся
песенками и декламациями, представляли примитивные и порой
скабрезные бытовые или мифологические истории. На стене таверны на
улице Меркурия в Помпеях изображены несколько сцен эротического
характера из таких представлений – явно предназначавшиеся для
привлечения подвыпивших клиентов. Неудивительно, что мимы не только

стимулировали спрос на шлюх, но и совмещали актерскую работу с
занятием проституцией.
В Риме проводились флоралии, праздники римской богини весны
Флоры, которые носили весьма фривольный характер. Главной частью
празднеств были шествия проституток и представления мимов. Тертуллиан
с отвращением описывал их: «Кроме того, на сцену выводят блудниц, этих
жертв публичной похоти, жалких в присутствии порядочных женщин,
выводят на глаза людей всех возрастов и званий, причем глашатай
объявляет их возраст и разряд, перечисляет их цену и достоинства, в том
числе такие, о которых лучше было бы умолчать, чтобы не осквернять свет
дня. Пусть краснеет сенат, краснеют все сословия, сами эти губительницы
своего стыда хоть раз в году пусть прилюдно покраснеют, устыдившись
своих телодвижений» (О зрелищах, 17.3–4).
На сцене изображались пикантные сценки из повседневной жизни
простых людей (портных, рыбаков, ткачей), излюбленной темой которых
была измена одного из супругов. Эти типичные для мимов сюжеты
вульгарных комедий сопровождались непристойными диалогами,
песенками, танцами, жестами и выразительными телодвижениями. В
последней сцене актеры появлялись полностью обнаженными, так как
зрители криками требовали у актеров: «Сними все с себя!» Христианский
писатель с ужасом и презрением описывает эти представления: «И вот
устраивают те празднества со всей разнузданностью, сообразно памяти о
той блуднице [Флоре]. Ведь кроме срамных слов, которыми обнажается вся
непристойность, те блудницы, которые исполняют во время празднеств
пантомиму, освобождаются также, по требованию народа, от одежд и перед
народом исполняют полные непристойностей пляски» (Лактанций. О
божественных установлениях, 1.20.10).
Участие мимов и проституток во флоралиях демонстрирует их
популярность у простого народа. Они были задействованы и в индустрии
секса: мимы, как и проститутки, выступали на перекрестках, в публичных
домах, и их приглашали на праздники богатых аристократов. Их
откровенно непристойные жесты и сексуальные сюжеты можно сравнить с
выступлениями стриптизеров, а от них недолго было перейти и к торговле
своим телом.
Также проститутки всегда «вертелись» вокруг храмов. В комедии
Плавта «Куркулион» популярный публичный дом находится рядом с
храмом Эскулапа, перед которым расположен жертвенник Венеры; он же
описал проституток, бродивших вокруг храма Венеры: «Постой! Люди там,
у жертвенника. Очутиться хочешь ты меж подонков, непотребных баб,

подружек мельников, для услуг рабам готовых? Все в грязи, разит от них
тухлой мазью и закутой с жалкою подстилкою. Их не тронул из свободных
ни один, не брал их к себе, двухкопеечные шкуры для рабишек
пакостных!» (Пуниец, 265–270).
И еще – об интересной черте этой профессии. Южнее Рима у
Восемнадцатого камня по Латинской дороге, рядом с древним алтарем
Венеры, четыре женщины поставили харчевню: «Флация Лаис,
вольноотпущенница Авла; Орбия Лаис, вольноотпущенница Орбия;
Коминия Филокария, вольноотпущенница Марка, и Вентурия Таис,
вольноотпущенница Квинта, построили харчевню у жертвенника Венеры
на арендованном участке» (АЕ 1980.2016).
Эти вольноотпущенницы имели типичные для проституток имена
Таис и Лаис – так звали знаменитых греческих куртизанок. Проститутки
любили присваивать себе имена известных женщин. Это хорошо видно на
примере одной падшей, которая в V в. стала христианской святой: «Отец
мой и мать моя нарекли меня именем Пелагия, но жители Антиоха
прозвали меня Маргаритой [Жемчужиной] из-за огромного количества
жемчуга, которые они мне дарили в награду за мои грехи» (Св. Иаков.
Житие, 7).
Так, став блудницей, Пелагия взяла себе имя Маргарита. Более того,
поскольку проститутки часто работали служанками в тавернах и харчевнях,
а также заманивали мужчин поблизости от храмов, легко предположить,
что эта придорожная харчевня у храма Венеры предлагала и сексуальные
услуги. Однако эти четыре женщины стали свободными (возможно накопив
денег и заплатив выкуп), следовательно, они имели средства, чтобы завести
свое дело.
Предположительно, проститутки носили тоги. Во всяком случае, к
такому выводу пришли ученые, исходя из замечаний Горация (Сатиры,
1.2.63, 82) и Тибула (Элегии, 3.16.3–4) и объяснений, что, поскольку тога
позволяла быстро обнажаться, женщин, носивших ее, обвиняли в
склонности к прелюбодеянию. И хотя известно, что жрицы любви не могли
носить столу (ее надевали знатные женщины), из источников также ясно,
что вряд ли их обычной одеждой могла быть тога. Античные писатели
(Плавт, Апулей и Петроний) не показывали их в тогах. Кроме того, нет ни
одного изображения, эротического или иного содержания, скульптурного,
рельефного или фрески, на которых в такой одежде были бы изображены
проститутки. Трудно сказать, была ли тога введена повсеместно, или ее
просто спутали с палой, одеждой преимущественно незнатных женщин,
иностранок, вольноотпущенниц и гетер. Подробные описания падших

женщин, которые мы находим в литературе, больше отвечают ожиданиям:
они наряжались в красивые, яркие, разноцветные и прозрачные одежды,
накладывали румяна и красили губы; расхаживали по приемному залу
публичного дома в коротких одеждах или полностью обнаженными.
Характерны наставления супруга в письме, обнаруженном в Египте: он
советует жене не уподобляться шлюхам, «украшающим свою одежду
пурпурными и золотыми нитями», одеваться скромно, чтобы «выглядеть
привлекательной для ее мужа, а не для соседа», и не употреблять румяна и
белила (Роулэндсон, № 260). В эротических рисунках дамы изображаются
либо обнаженными (иногда с прикрытой грудью), либо одетыми в
обыкновенное женское одеяние (с разной степенью оголенности); к
сожалению, трудно сказать, кто из них были распутными женами и
сожительницами, а кто – действительно проститутками. Но вот на фреске
из таверны Сальвия в Помпеях определенно изображены жрица любви и ее
будущий клиент. Представленная там женщина в длинной одежде из
оранжево-желтой ткани и в красивых сандалиях целует мужчину, и он
говорит: «Я не хочу [спать] с Мирталией»; вероятно, шутка в том, что он
отвергает Мирталию в пользу красавицы, с которой находится в данный
момент. Здесь также есть намек на различие в одежде: на следующей
фреске мы видим содержательницу таверны, тоже в длинном одеянии, но
только в чисто-белом, и в обычных сандалиях. Одним словом, броской
одеждой проститутки рекламировали свое занятие; продажный секс должен
быть заманчивым. Но римские чиновники не были заинтересованы в том,
чтобы регламентировать их одежду, тем более не требовали, чтобы те
носили тоги.
Основной причиной спроса на проституток было то, что предлагаемые
ими услуги оказывались более возбуждающими, необычными и
разнообразными, чем секс с женой или даже с тайной любовницей. Пример
такой изощренности описан в романе Ахилла Татия «Левкиппа и
Клитофон». Клитофон, признавшись, что его «опыт в этом деле невелик,
так как до сих пор я имел дело лишь с теми женщинами, которые продают
утехи Афродиты за деньги», далее вдавался в подробности: «На вершине
наслаждения Афродиты она в исступлении обнимает возлюбленного и
целует его, близкая к безумию. Языки стремятся коснуться друг друга и,
встретившись, нежно ласкаются своими кончиками. Ведь если при поцелуе
уста открыты, это еще больше усиливает радость обладания. Когда же
предел наслаждения достигнут, женщина тяжело дышит, погруженная в
зной страсти. Дыхание ее, слившись с любовным дуновением, на устах
встречается с блуждающим на них поцелуем, который ищет дорогу.

Поцелуй следует за дыханием и пронзает сердце, пораженное поцелуем,
оно трепещет» (Левкоппа и Клитофон, 2.37/Винклер).
Здесь же уместно упомянуть обсуждение условий контракта со
сводником относительно услуг куртизанки в «Ослиной комедии» Плавта
(788): когда огонь потушен, она должна быть «подвижной».
Эротическая графика из Помпей дает представление об утехах,
предлагавшихся проституткой. Прежде всего развратный секс, который в
обществе вообще строго осуждался. На светильниках изображались
любовники в позах «69», включавших участие рта и почитавшихся
непристойными
и
унизительными,
судя
по
многочисленным
оскорбительным замечаниям, которыми изобилуют как литературные
сочинения, так и граффити. Также здесь показан секс «сзади». Но именно
потому, что такие возбуждающие акты были запрещенными для
«благонравных» девушек, эти услуги предоставлялись за плату жаждущим
клиентам. Однако стоит отметить, что сцены «неестественных актов», как
называл их Артемидор, т. е. орального секса, на деле встречались крайне
редко. И подобные эротические изображения могли предназначаться как
для того, чтобы показать женское тело, так и для указания разного вида
услуг проституток.
Более приемлемые для женщины сексуальные позы, в частности когда
она находилась сверху мужчины, судя по фрескам, являлись весьма
популярными у проституток. Что бы ни видели в этих изображениях
римские граждане, их эротизм был безошибочным. Не случайно в банях,
при которых, оказывается, имелись специальные помещения для секса,
стены комнат, где клиенты оставляли свою одежду, были разрисованы
эротическими сценками. Зритель (мужчина или женщина) мог восхищаться
акробатической гибкостью изображенных фигур, но, несомненно, не в
последнюю очередь думал об эротике, понимая, что для этого имелись
возможности здесь же, в термах.
Как я уже говорил, проститутки были доступны любому, кто мог
оплатить их услуги; люди не стыдились ими пользоваться. Как говорит
Артемидор, «соединение с гетерами в блудилище означает малый стыд и
малый расход» (Сонник, 1.78). Один из героев Плавта заявлял, что нет
никакого стыда, а тем более негативных юридических последствий в
использовании шлюхи – в отличие от прелюбодеяния. Тогда герой решил
посетить публичный дом: «Нет препятствия, никто не запрещает, если
деньги есть, купить, что на продажу выставляется; не делай по владениям
огороженным тропы, не тронь вдовы, замужней, девушки и мальчиков
свободных. В остальном – люби» (Куркулион, 32–37).

Проститутки назначали различные цены за половой акт и особые
пожелания клиента. Наиболее распространенной была сумма в четверть
денария, что составляло меньше размера платы за полный рабочий день
низкооплачиваемого рабочего. В стенной надписи в Помпеях имеются
такие сведения: «Оптата, домашняя рабыня, будет твоей за 2 асса» (CIL
4.5105), «Я твоя за 2 асса» (CIL 4.5372). Некоторые просили и того меньше,
всего четверть асса, квадранс, и самым распространенным оскорблением
было назвать женщину «квадрантарией», т. е. дешевой проституткой. Ктото ожидал более солидной оплаты, как уже упомянутая Аттис, которая
предлагала себя за денарий, или Драука, увековеченная в надписи на стене
публичного дома в Помпеях: «На этом месте Арпокрас истратил денарий
на любезные услуги Драуки» (CIL 4.2193). Любопытно, что, хотя имелись
более крупные монеты – сестерций (два с половиной асса) и денарий (10
ассов), цены почти всегда указывались в ассах. Причиной тому являлось
широкое использование мелкой монеты – за два асса можно было купить
хлеба на целый день, чашу приличного вина или кусок сыра. Простые люди
всегда имели при себе эти монеты (сестерций или половина и четверть
асса) и, соответственно, ими и расплачивались. Человек, желавший
устроить себе кутеж, за восемь ассов (т. е. вполне приличную плату за
рабочий день) мог купить еду, помещение и секс в борделе (понятно, что
деньги платили вперед).
На большей части империи можно было кое-как прожить на два-три
асса. Трудяга за целый день мог заработать 5—10 ассов; однако кроме
солдат, получавших ежедневно 2–3 асса на расходы в дополнение к
жалованью, которое выделялось на еду, жилье, обмундирование и
накопления, люди практически не могли найти постоянную работу на
полный день. Так что жрицы любви, работавшие постоянно и получавшие
в день даже ничтожные деньги в виде двух ассов за одного клиента, могли
зарабатывать в день более 20 ассов. Это гораздо больше, чем платили
женщине в других традиционных ремеслах, и в два раза превосходило
заработок хорошо оплачиваемого работника-мужчины.
Хотя нужно помнить, что существовали сводни или сутенеры, которые
забирали себе солидную часть дохода независимой продажной женщины.
Проститутка-рабыня отдавала хозяину основную часть, если не весь
заработок. Для представления о том, как это происходило, прочтите, какой
гнев вызвал у владельцев рабыни апостол Павел: «Случилось, что, когда
мы шли в молитвенный дом, встретилась одна служанка, одержимая духом
прорицательным, которая через прорицание доставляла большой доход
господам своим. Идя за Павлом и за нами, она кричала, говоря: сии

человеки – рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения.
Это она делала много дней. Павел, вознегодовав, обратился и сказал духу:
„Именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее“. И дух вышел тот
же час. Тогда господа ее, видя, что исчезла надежда дохода их, схватили
Павла и силой поволокли на площадь к начальникам» (Деяния, 16: 16–19).
Хозяин рабыни-проститутки смотрел на нее как на средство
извлечения дохода, отправлял в публичный дом или на улицу с тем, чтобы в
конце дня она возвращалась с деньгами. Найденный в Египте документ
гласит: «Дримил купил рабыню за 300 драхм. И каждый день они выходили
на улицу и зарабатывали хорошие деньги» (Роулэндсон, № 207). В
литературной эпиграмме использована надпись на могильном памятнике
своднику, поставлявшему проституток на пиры: «Здесь покоится Псиллий,
что приводил на веселые пиры молодых мужчин желанных им продажных
женщин, этот охотник за слабыми женщинами, который получал позорный
доход, торгуя человеческим телом. Но не бросай камень в его могилу,
прохожий, и не позволяй делать это другим. Он уже умер и похоронен.
Пощади его, не за то, что ему нравилось таким образом зарабатывать на
жизнь, а потому, что, располагая публичными женщинами, он отвлекал
молодых людей от прелюбодеяния» (Греческая антология, Эпиграммы,
7.403/Патон).
Завидев одинокую «даму» на улице, прохожий-мужчина считал
возможным отпустить в ее адрес скабрезное замечание, что он и делал.
Выходя из дома, замужняя женщина из благородной семьи надевала
установленные обычаем скромные одежды, что указывало на ее положение
в обществе. Девушка знатного рода всегда одевалась так, чтобы сразу
определялось ее положение, и выходила только в сопровождении служанки
или старшей женщины, которые должны были оберегать ее от любопытных
взоров и грубых замечаний. Но простые девушки и молодые женщины
ходили без провожатых – ведь они выходили на улицу не для того, чтобы
показать себя или прогуляться по свежему воздуху, а за покупками или по
другим хозяйственным делам, и у них не было денег ни на богатую одежду,
ни на спутника. Сам факт, что проститутки ходили без сопровождающего,
делал их в глазах мужчин естественной жертвой, которые могли прямо
подойти к ней или оскорбить дерзким словом. В целом любая девушка или
женщина, в том числе рабыня, в простой и скромной одежде являлась
легкой добычей для наглеца. Тем более если она была одета так, чтобы
привлекать к себе внимание, как это делали проститутки. Ульпиан в
«Дигестах» говорил об этом: «Если кто-либо попытался совратить девушек,
но они при этом оказывались одеты в одежды служанок, то он не считается

виновным, и тем более если женщины были одеты в одежды блудниц, а не
матерей семейства» (Дигесты, 47.10.15.15).
Поэтому мы знаем, что оскорбительное поведение и нежелательное
внимание со стороны мужчины практически не наказывались властями.
Проституткам приходилось самим защищать себя.
Но справиться с хулиганом оказывалось нелегко. Когда Планций в
юношеском возрасте был замешан в нападении на женщину-мима,
Цицерон так оправдал своего друга: «Говорят, что ты и кучка молодых
людей изнасиловали мима в городе Атина – но такой акт является древним
правом, когда дело идет об актерах, особенно из трущоб» (В защиту
Планция, 30).
Понятно, что и к проституткам, подвергшимся нападению хулиганов
или развратников, отношение было не лучше.
Как я уже писал, большинство жриц любви находились в полной
власти сводников. Они беспощадно эксплуатировали их и подвергали
жестокому обращению; проститутке практически некуда было деваться,
она
уподоблялась
бесправной
рабыне,
даже
если
являлась
свободнорожденной. К физическим мучениям добавлялись нравственные
страдания. Хотя позор подчеркивался носимой на одежде проституток алой
буквой «А», в обществе определенно с презрением относились к
продажной любви. Надпись на стене в Помпеях гласит: «Девушка, которой
я написал и которая сразу приняла мое письмо, является моей по праву – но
если в ответ она назовет мне цену, тогда она принадлежит не МНЕ, а всем и
каждому» (CIL 4.1860).
Итак, согласно законам Августа о браке, проститутка была probrosae,
т. е. не могла стать женой свободнорожденного римского гражданина.
Кроме того, она страдала от infamia – позора, сопряженного с лишением
навсегда некоторых гражданских прав, а именно: не имела права завещать
свое имущество и получить полностью завещанное ей наследство. Но, вопервых, такое положение вовсе не было безнадежным: она могла бросить
свое занятие, выйти замуж и вести вполне добропорядочную жизнь. А вовторых, осуждение оказывалось не настолько суровым, чтобы отвратить от
этого занятия абсолютно всех представительниц слабого пола.
Неудивительно, что, столкнувшись с множеством жизненных проблем,
женщина находила выход в проституции, примиряясь с позором, на
который обрекала ее эта профессия.
И конечно, насущные проблемы казались ей важнее, чем возможное
бесчестье. Так, беременность вызывала множество неудобств. В «Диалогах
гетер» Лукиана Миртия упрекала своего любовника: «Только всего и

приобрела я от твоей любви, что ты сделал мне такой живот, и мне скоро
придется воспитывать ребенка, самое тяжелое дело для гетеры» (282/
Гармон).
Что касается способов предохранения от беременности, то самым
популярным были магические амулеты, что видно из следующего совета:
«Возьми горошину с отверстием, заверни ее в обрывок ослиной шкуры и
носи как амулет» (PGM 63.26–28). Также для этого использовали
менструальный цикл женщины. Врачи полагали, что разбираются в
овуляциях, на самом деле они ошибались – время, рекомендуемое ими для
безопасной половой связи, было самым благоприятным для зачатия. Более
практичными являлись маточное кольцо и различные мази;
предполагалось, что они закрывают вход в матку и поэтому препятствуют
зачатию. Излюбленным компонентом мазей были оливковое или любое
другое растительное масло, смешанное с медом, свинцом или смолой; но
эти средства оказывались малоэффективными. Также рекомендовались
различные микстуры, например, брали древесину ивы, железную ржавчину
и шлак, тщательно перетирали и смешивали с водой; или смешивали
женские и мужские корни папоротника в сладком вине и пили эту смесь.
Имеются археологические и текстовые сведения о широком использовании
женщинами тампонов из губки и других материалов, смоченных в уксусе,
который действительно уничтожает сперму. Конечно, желательный
результат – предотвращение зачатия – мог случайно совпасть с
применением какого-либо из перечисленных средств, предлагавшихся
народом или профессиональными знахарями, тем самым подстегивая
проституток прибегать к этим методам, но на самом деле они были весьма
ненадежными.
В случае беременности женщины прибегали к абортам. Как
медицинская процедура, они делались редко, и авторы соответствующих
трудов не рекомендовали прибегать к ним, объясняя их крайнюю опасность
для здоровья женщины. Однако были различные снадобья,
гарантировавшие выкидыш. Они принимались орально или вносились в
матку в виде мазей; в любом случае незнание физиологии делало эту
технику весьма сомнительной; правда, некоторые снадобья, которые
следовало пить, могли действительно сработать. Если ребенок все же
рождался на свет, его убивали или просто выбрасывали.
В наше время проституция несет с собой очень реальную опасность
заразиться венерической болезнью, одинаково опасной для падшей
женщины и ее клиента. Проститутка, жившая в античные времена, могла
этого не опасаться, ведь в то время не существовало самой опасной

болезни, передававшейся половым путем, – вируса иммунного дефицита
человека. Не знали и сифилиса. Между историками медицины на этот счет
издавна ведется оживленная дискуссия. Некоторые считают, сифилис
занесли в Америку в процессе так называемого колумбова обмена, т. е. в
обмен на открытые в Америке картофель и кукурузу европейцы завезли в
нее такие болезни, как оспа и сифилис. Другие ученые приводят сведения
из античной истории Старого Света; и, хотя существует мнение, что эти
болезни имеют общее происхождение, анализ скелетов, оставшихся от
античных времен, окончательно доказал, что тогда этой болезни, сифилиса,
не существовало. И если кое-кто из ученых соотносит ее с некоторыми
симптомами, это могут быть другие заболевания с подобными
проявлениями. Так что проститутка могла не опасаться этого настоящего
бича публичных домов. Другое венерическое заболевание, передающееся
половым путем и тоже весьма опасное, – гонорея – могло существовать в
Древнем Риме. Но поскольку гонорея не оставляет следов в составе костей,
остеология не способна нам помочь, а упоминаний об этой болезни в
трудах врачей явно недостаточно. Однако те же труды позволяют нам с
уверенностью сказать о наличии в древности других венерических
заболеваний, хотя и не столь опасных, но неприятных и ослабляющих
здоровье, таких, например, как герпес половых органов и кондилома.
Однако, как ни странно, ни один из врачей древности не связывал
напрямую эти и другие инфекционные заболевания с половыми
сношениями. Кроме того, жрицы любви спокойно обслуживали клиентов,
не опасаясь опасных болезней, передававшихся половым путем. Хотя бы в
этом смысле жизнь тогда казалась более безопасной, чем в наше время.

Заключение
Перед нами предстает картина древнеримского общества, где
проституция была широко распространенным явлением с участием детей,
женщин и даже мужчин, дававшим сильному полу возможность получить
сексуальную разрядку. Этой древнейшей профессией занимались и
свободные женщины, и рабыни, которые выбирали ее по своему желанию,
по необходимости или по принуждению. В любом городе можно было
видеть женщин, подстерегавших клиентов у форума, стоявших в дверном
проеме своей убогой конуры, или тех, кто приставал к мужчинам,
выходившим из театра. Для простого люда такие дамы считались
привычным элементом улицы. Но профессия этих женщин накладывала на
них пятно позора, правда несравнимое с тем поношением, которому их
подвергали в литературе, была опасной и для здоровья, и для жизни самих
проституток: они подвергались жесточайшей эксплуатации. При
благоприятных обстоятельствах жрица любви могла жить вполне
прилично, иной раз даже чуть лучше среднего уровня простого жителя
империи. С другой стороны, жестокая эксплуатация, дурное обращение и
различные злоупотребления могли привести ее к ранней смерти.

Глава 8. Слава и смерть: гладиаторы
Из всех простых римлян современный человек лучше всего
представляет себе гладиаторов. Античные амфоры, напольные мозаики и
фрески с изображением гладиаторов, более поздние мифы и легенды,
современные
драматургические
произведения
и
кинофильмы,
посвященные этим героям арены, волнуют воображение. Но все они
практически не показывают их повседневную жизнь со всеми ее радостями
и тревогами. Ее кульминационными моментами становились сражения на
арене, самые популярные зрелища античного мира, где каждый из
гладиаторов мог стать прославляемым героем или погибнуть под
улюлюканье черни. А в перерывах между этими боями, когда судьба
гладиатора решалась в какие-то доли секунды, его жизнь подчинялась
правилам и законам, отличавшимся от тех, что регулировали
существование остального простого люда.
Арена представляла собой круглую или овальную площадку,
засыпанную песком. Она могла находиться в гигантском сооружении,
например в римском Колизее или в небольшом амфитеатре любого
крупного города империи либо в приспособленном для выступления
гладиаторов театре и даже на площади маленького городка во время
местного праздника. Гладиаторами были специально обученные и
тренированные люди, которые, как правило, сражались один на один
мечами или другим оружием на потребу жадного до зрелищ народа. Но
следует различать арену как место казни и как площадку для спортивных
состязаний. Жители Римской империи считали, что мучительная и
жестокая смерть была необходимым и эффективным способом наказания
простых людей за совершенные ими преступления, в том числе за
убийство. Поэтому древнеримская судебная система предусматривала
такие виды смертной казни, как распятие на кресте, сжигание заживо,
растерзание дикими зверями или убийство преступников такими же
заключенными, как сами приговоренные. Публичная казнь, призванная
устрашить других и утвердить общественный порядок жестокой расправой
с теми, кто позволил себе нарушить его, удовлетворяла потребность народа
в справедливости. Казни на арене обычно проводились в перерыве между
утренними сражениями гладиаторов с дикими зверями и дневными
выступлениями этих людей. Все это подавалось как обычные
представления, что видно из такого красочного объявления на стене в

Помпеях: «Двадцать пар гладиаторов и их дублеров будут сражаться в
Кумах 5 и 6 октября. Будут также распятие на кресте и сражение с дикими
животными» (CIL 4.9983а).
Казни подвергались только приговоренные к ней преступники, и все ее
виды ни в коем случае не были «состязанием» или «спортом», тогда как
другие два события могли быть таковыми. Это была именно смертная казнь
– когда на связанного человека натравливали кровожадных хищников.
Иногда на арену выпускали преступников без предварительной тренировки
и какой-либо защиты и заставляли их сражаться друг с другом как
гладиаторов или с дикими зверями. Но преступника могли отправить и в
гладиаторскую школу; тогда после обучения он принимал участие в
дневных выступлениях, имея те же шансы остаться живым, что и
настоящие гладиаторы. Если после трех лет боев и еще двух лет службы в
гладиаторской школе он оставался живым, его отпускали на свободу. Но у
самих гладиторов были совершенно иные жизнь, обстоятельства и
перспективы.
Их набирали из рабов и свободных добровольцев. Зависевшие от
своего господина рабы вынуждены были подчиниться его воле.
Рабовладелец имел возможность избавиться от своего непокорного раба,
отдав его в гладиаторскую школу. С другой стороны, если этот раб
отличался физической силой, его можно было выгодно продать вербовщику
гладиаторов – для подготовки к выступлениям на арене. Но в гладиаторы
нанимались и свободнорожденные граждане. У нас есть подтверждение
этому в надписи из Помпей: «Север, свободнорожденный, сражался 13 раз.
„Левша“ Албан, тоже свободный, сражался 19 раз – и победил Севера!»
(CIL 4.8056).
Договор, заключенный с будущим гладиатором (по-латыни этот
документ назывался auctoratus), считался законной сделкой, по условиям
которой ему выдавалась определенная сумма денег, а также выплачивалась
награда за победу в бою, а он брал на себя обязательство обучаться боевому
искусству и выступать на арене. Важно отметить, что при этом человек
клятвенно отрекался от своих прав свободного гражданина, соглашался,
что его «могут жечь каленым железом, заковать в цепи, подвергнуть
побоям или убить». Однако это не было рабством. Отчасти это можно
сравнить с поступлением в армию, ведь служба в армии тоже
ограничивалась определенным сроком, солдат также отказывался от своих
гражданских прав и приносил присягу умереть за императора. Петроний в
своем романе привел присягу гладиатора при подписании договора. Чтобы
обманным способом вызвать сочувствие потенциальных патронов, его

антигерой Эвмолп предлагал такой план: «Если вы действительно ничего
не имеете против подобной плутни, то признайте меня своим господином.
Никто из нас не осмелился осудить эту проделку, тем более что в ней мы
ничего не теряли. А для того чтобы замышляемый обман остался между
нами, мы, повторяя за Эвмолпом слова обета, торжественно поклялись
терпеть и огонь, и оковы, и побои, и насильственную смерть, и все, что бы
ни приказал нам Эвмолп, – словом, как форменные гладиаторы,
предоставили и души свои, и тела в полное распоряжение хозяина»
(Сатирикон, 117.5).
Доброволец подписывал договор на определенное время, но
предположительно он мог его разорвать, если другая сторона не соблюдала
условия сделки, особенно относительно выплаты денег при подписании
контракта и платы за выступления.
Точное соотношение рабов и добровольцев в гладиаторских
выступлениях неизвестно. Судя по нескольким сохранившимся в очень
плохом состоянии спискам гладиаторов, среди которых указаны и рабы, и
свободные, все-таки рабов оказывалось больше. В основном в надгробных
надписях говорится о гладиаторах из свободнорожденных и
вольноотпущенников, но, скорее всего, лишь у них самих или у их
родственников имелись средства на памятник. Подавляющее же количество
участников гладиаторских боев похоронили безымянными. Вообще
считалось, что свободные гладиаторы сражались лучше рабов именно
потому, что они сами выбрали себе эту профессию. Но это не значит, что их
было больше, чем рабов. Словом, выяснить их соотношение не
представляется возможным.
Гладиаторами могли быть и женщины. Найденный в Галикарнасе
(Турция) рельеф изображает двух женщин – Амазонку и Ахиллу,
сражающихся друг с другом; он хранится в Британском музее. Надпись
гласит, что они сражаются за почетный приз, так что, видимо, это был их
второй бой. В античной литературе часто упоминалось о позоре, который
навлекали на себя знатные дамы, выступавшие в боях на арене, и о
сражениях, в которых по приказанию императоров участвовали женщины и
карлики. Автор этой надписи из Остии явно гордился своим достижением:
«Гостилиан, начальник городского совета, казначей и старший жрец Остии
по решению городского совета организовал Юношеские игры. Он был
первым с основания города, кто привлек к гладиаторским играм женщин.
Он сделал это вместе со своей женой Сабиной» (CIL 14.4616 = ILS 5381).
Но такие случаи были крайне редкими. Ни одна женщина-гладиатор не
запечатлела свое имя на надгробном памятнике, так что о них практически

ничего не известно.
Гладиаторские школы управлялись ланистами (lanistae), которые
одновременно являлись и тренерами. Ланисты набирали гладиаторов,
обучали их приемам и навыкам боя, устраивали их выступления и сдавали
в аренду другим организаторам. Кроме того, в этом бизнесе участвовали
отдельные граждане или их группы (жрецы и коллегии), а также видные
личности из императорского окружения. В любом случае гладиаторам
обязательно предоставлялось жилье, пища, условия для тренировки, уход в
случае болезни или ранения; их разрешалось сдавать внаем для боев.
Ланисты и все прочие вкладывали в их содержание и обучение огромные
средства и заботились об их окупаемости.
Понятно, что раб, которого хозяин решил продать в школу
гладиаторов, не мог избежать этой участи – в отличие от добровольца.
Тогда как аристократическая литература осуждала свободных людей,
ставших гладиаторами, называя их выродками, неудачниками,
несчастными, вынужденными сделать такой постыдный выбор, сама
настойчивость этой риторики, а также стремление юристов и властей
отбить желание и даже прекратить приток в эту область добровольцев
доказывает привлекательность арены для мужчин и женщин. И конечно,
аристократия была озабочена только поведением представителей своего
класса. Если к карьере гладиатора стремились даже члены знатных семей,
пренебрегая осуждением общества, как же она должна была привлекать
простых людей, когда в обмен на отказ от некоторых прав им
предоставлялся шанс стать прославленными героями! Конечно, риск был
большой. По окончании первоначального периода обучения, если
новобранец счастливо избегал болезни или несчастного случая, у него
имелся всего один шанс из десяти погибнуть в первой же схватке с таким
же новичком. Если он одерживал в этом бою победу, шансы остаться
живым во втором сражении у него оставались примерно такими же. Но
если он и этот бой заканчивал удачно, его шансы повышались, как и размер
денежного приза и степень известности. Даже если он был рабом, им
руководили те же мотивы и расчеты. Он всегда помнил, что если будет
хорошо служить своему хозяину, то может получить свободу – эта мысль
поддерживала его, когда он выступал на арене. Гладиатор, одержавший
победу, в качестве приза получал некую денежную сумму; скопив деньги,
он мог выкупиться из рабства. Рабу-гладиатору, безусловно, жилось лучше,
чем если бы он трудился на земле своего хозяина, и не хуже домашних
рабов, так как на содержание гладиаторов расходовались большие средства.
При подписании договора с добровольцем ланиста выплачивал ему некую

сумму; тогда как за раба он платил довольно большие деньги. И чтобы
возместить себе средства, затраченные на приобретение, содержание и
обучение раба, ланисте имело смысл заботиться о его жизни и здоровье, а
также стимулировать его желание участвовать в боях. Заинтересованный
раб, как и доброволец, упорнее сражался за победу или хотя бы
демонстрировал хорошую борьбу, а это создавало прекрасную репутацию
ланисте (и его школе) и давало ему возможность сдать такого гладиатора в
аренду по более высокой цене. Самым мощным стимулом была надежда
получить свободу, а тот факт, что освобожденные рабы-гладиаторы
продолжали выступать уже как добровольцы, показывает, что некоторые из
них сами решили выбрать эту опасную профессию.

Женщины-гладиаторы, что было редким явлением. На этом барельефе
из Галикарнаса в Малой Азии Ахилла и Амазония сражаются за почетный
приз. Британский музей, Лондон. Фото любезно предоставлено музеем
Неудивительно, что свободнорожденные молодые люди из
простонародья, здоровые и сильные, добровольно шли в гладиаторы. Эта

профессия, как никакая другая, предоставляла им большие возможности.
Успешный гладиатор получал признание общества и славу, что льстило его
самолюбию. В иерархическом античном обществе простому человеку было
трудно, а порой просто невозможно улучшить свое материальное или
социальное положение. Но гладиатор имел все, что ценилось всеми слоями
общества: мужество, храбрость, стойкость, физическое совершенство и
мастерство владения оружием. Проявляя храбрость на арене, он
зарабатывал восхищение общества, ибо незаурядное мужество (то, что
римляне называли virtus) ценилось гораздо больше богатства,
происхождения и образования. Можно понять некоторое раздражение
аристократов по поводу гладиаторов – их популярность и слава затмевали
достижения элиты. Но, размышляя о профессии гладиатора, юноша и не
думал нанести какой-то ущерб аристократии; его привлекали не только
хорошие условия жизни и постоянный заработок, но и возможность
общественного признания: «Мужчины обучаются и напрягают все силы
для участия в мирских состязаниях и думают, что это день их почета и
славы, если они побеждают на глазах у людей и в присутствии самого
императора» (Киприан. Письма, 58.8).
В эпитафиях на могилах гладиаторов подчеркивалась их слава: «Я
прославился среди людей сражением с оружием»; «У меня не было
недостатка в известности среди людей» (Роберт, № 69 и 260). Они
гордились своей силой, искусством, отвагой и победами над противниками.
Они знали цену этой славы. Гладиаторы и те, кто стремился получить эту
профессию, знали, что, как пишет Тертуллиан (О зрелищах, 22), «знатные
римские дамы приносят [гладиаторам] в жертву свое сердце, а часто и само
тело».
Когда победитель боя, увенчанный пальмовой ветвью, гордо стоял в
центре арены, а со всех сторон к нему неслись восторженные крики толпы,
какой честолюбец устоит перед искушением завоевать такую же громкую
славу? За два дня до выступлений устраивался парад участников игр. Их
энтузиазм и эффектная наружность вызывали желание последовать их
примеру, как рассказывал Лукиан: «Следующим утром, проходя по
площади, он увидел шествие, состоящее, по его словам, из видных юношей
благородной осанки. На самом деле это были нанятые за плату гладиаторы,
которые через два дня выступали во время представления» (Токсарис, или
Дружба, 59/Гармон).
Один из двух друзей решил заработать таким способом деньги и
заключил договор с ланистой. Хотя в жизни такое вряд ли случалось –
гладиаторов довольно серьезно обучали драться, а не брали с улицы, – вид

проходящих маршем рослых и видных юношей, безусловно, вызывал
зависть молодых людей. На следующий после шествия день бойцы
возлежали на ложах – а не сидели на обычных стульях за столом – и вместе
вкушали церемониальный ужин cena libera, т. е. они могли есть все, что
пожелают, нарушая специальную диету, которую они соблюдали во время
тренировок. Весь этот день, который заканчивался роскошным
пиршеством, они освобождались от тренировок и каких-либо запретов. Но
не все гладиаторы настолько равнодушно относились к опасностям,
ожидавшим их уже через несколько часов, чтобы беспечно наслаждаться
отдыхом; большинство думало о своих семьях и имуществе: «Даже среди
гладиаторов я замечаю, что те, кто еще не совсем оскотинился, а именно
греки, перед тем как выйти на арену, хотя перед ними стоят роскошные
блюда, предпочитают не услаждать свой желудок, а поручают своих
женщин заботам друзей или дают свободу своим рабам» (Плутарх. Обычаи.
Приятная жизнь невозможна, 1099В).
На последнем пиршестве, который являлся частью пышного зрелища и
рекламы, позволялось присутствовать публике. Это показано в описании
последнего ужина будущей святой мученицы Перпетуи, которую должны
были казнить как преступницу (приговоренные к смертной казни
преступники тоже принимали участие в этой трапезе): «Накануне казни, по
тюремным обычаям, полагался даровой обильный ужин с выпивкой, во
время которого осужденным разрешалось вести себя свободно и
распущенно. Римляне считали этот обычай очень гуманным: по их
понятиям, осужденному человеку надо дать возможность испытать какоето наслаждение перед смертью. Но осужденные христиане этим обычаем
воспользовались по-своему: они устроили хлебопреломление и вечерю
христианской любви. Горячими молитвами и славословием Господу они
завершали свой земной путь. Тюремщик Пудент, пораженный всем
виденным и слышанным, обратился ко Христу… И Сатурний сказал:
„Запомните хорошенько наши лица, чтобы вы могли узнать нас в день
суда“» (Страсти святых мучениц Перпетуи и Фелицаты, 17).
Так что публика могла участвовать в пышном празднике и составить
представление об участниках предстоящих сражений. Если бы в то время
было принято раздавать автографы, то у зрителей могли бы быть
миниатюрные мечи или глиняные шлемы, подписанные гладиаторами.
Поэтому успешный гладиатор вызывал у толпы восторг и признание
своего превосходства. Сами гладиаторы с гордостью «рассказывали» об
этом в своих эпитафиях: «Когда я стал победителем, зрители разразились
громоподобным ревом»; «Я был любимцем собравшейся на стадионе

толпы» (Роберт, № 55 и 124). Один гладиатор из Помпеи даже взял себе
прозвище для арены Celadus, производное от греческого слова,
означающего «Шумиха». У Августина есть живой рассказ о том, как арена
увлекла молодого человека по имени Алипий:
«Не оставляя, конечно, того земного пути, о котором ему столько
напели родители, он раньше меня отправился в Рим изучать право, и там
захватила его невероятным образом невероятная жадность к гладиаторским
играм.
Подобные зрелища были ему отвратительны и ненавистны. Однажды
он случайно встретился по дороге со своими друзьями и соучениками,
возвращавшимися с обеда, и они, несмотря на его резкий отказ и
сопротивление, с ласковым насилием увлекли его в амфитеатр. Это были
как раз дни жестоких и смертоубийственных игр. „Если вы тащите мое
тело в это место и там его усадите, – сказал Алипий, – то неужели вы
можете заставить меня впиться душой и глазами в это зрелище? Я буду
присутствовать, отсутствуя, и таким образом одержу победу и над ним, и
над вами”.

Два подсвечника в виде гладиаторских шлемов. Гладиаторов, которые
пользовались огромной популярностью, изображали на самых разных
предметах – от драгоценных стеклянных чаш и кубков для вина до

обычных светильников с выгравированными на них сценками
гладиаторского боя. Британский музей, Лондон. Фото предоставлено
музеем
Услышав это, они тем не менее повели его с собой, может быть желая
как раз испытать, сможет ли он сдержать свои слова. Придя, они расселись,
где смогли; все вокруг кипело свирепым наслаждением. Он, сомкнув глаза
свои, запретил душе броситься в эту бездну зла; о, если бы заткнул он и
уши! При каком-то случае боя, потрясенный неистовым воплем всего
народа и побежденный любопытством, он открыл глаза, готовый как будто
пренебречь любым зрелищем, какое бы ему ни представилось. И душа его
была поражена раной более тяжкой, чем тело гладиатора, на которого он
захотел посмотреть; он упал несчастливее, чем тот, чье падение вызвало
крик, ворвавшийся в его уши и заставивший открыть глаза: теперь можно
было поразить и низвергнуть эту душу, скорее дерзкую, чем сильную, и тем
более немощную, что она полагалась на себя там, где должна была
положиться на Тебя. Как только увидел он эту кровь, он упился
свирепостью; он не отвернулся, а глядел, не отводя глаз; он неистовствовал,
не замечая того; наслаждался преступной борьбой, пьянел кровавым
восторгом. Он был уже не тем человеком, который пришел, а одним из
толпы, к которой пришел, настоящим товарищем тех, кто его привел. Чего
больше? Он смотрел, кричал, горел и унес с собой безумное желание,
гнавшее его обратно. Теперь он не только ходил с теми, кто первоначально
увлек его за собой: он опережал их и влек за собой других» (Исповедь, 6,8).
Возбуждение толпы могло легко перерасти в беспорядки. В литературе
описывается много случаев, когда толпа выкрикивала оскорбительные
вещи в адрес императора и даже врывалась на арену, снося ограждения. И
действительно, зачастую огромные толпы народа пользовались случаем
открыто высказать свое недовольство и возмущение действиями властей.
Иногда гладиаторские игры приводили к обострению соперничества между
жителями разных городов. Самый известный пример – это вражда жителей
двух маленьких итальянских городов в Кампании – Нуцерии и Помпей.
Историк Тацит описал восстание, к которому привело это соперничество во
время гладиаторских игр, где присутствовали жители обоих городов:
«Приблизительно тогда же, начавшись с безделицы, во время
представления гладиаторов, даваемого Ливинеем Регулом… вспыхнуло
жестокое побоище между жителями Нуцерии и Помпей. Задирая сначала
друг друга по свойственной городским низам распущенности насмешками
и поношениями, они схватились затем за камни и, наконец, за оружие,

причем взяла верх помпейская чернь, в городе которой давались игры. В
Рим были доставлены многие нуцерийцы с телесными увечьями, и еще
большее их число оплакивало гибель детей или родителей. Разбирательство
этого дела принцепс предоставил сенату, а сенат – консулам. И после того
как те снова доложили о нем сенату, он воспретил общине помпейцев на
десять лет устройство этого рода сборищ и распустил созданные ими
вопреки законам товарищества. Ливиней и другие виновники беспорядков
были наказаны ссылкой» (Анналы, 14.17).
Поразительно, но сохранившаяся в Помпеях фреска изображает
именно это побоище. Горожане сражаются на арене и за ее пределами
дубинками и кулаками. Надпись на стене отражает чувства участников
дикой драки: «Жители Кампании, этой победой вы вместе с нуцерийцами
разгромлены» (CIL 4.1293). Другие надписи выражают те же чувства,
возможно не связанные с этим событием: «Не видать вам победы,
нуцерийцы!», (CIL 4.1329); «Удачи всем жителям Путеол, удачи жителям
Нуцерии и долой жителей Помпей!» (CIL 4.2183). Во время таких
состязаний люди выплескивали свои страсти наружу, и, видимо,
независимо от того, кто именно становился победителем.
Помимо восторженного обожания толпы, гладиаторы пользовались
огромным успехом у женщин; их прекрасно развитые мощные
полуобнаженные тела заставляли учащенно биться женские сердца и
вызывали у них плотское влечение. Граффити из Помпей говорит о
сексуальных победах, ставших следствием побед на арене. Знаменитый
гладиатор Целад хвастается в надписях: «Целад, один из гладиаторов
Октавия Трасиана, сражался и три раза победил. Женщины теряли из-за
него голову!» (CIL 4.4342 = ILS 5142а); «Целад, гладиатор Трасиана.
Девушки считают его великолепным!» (CIL 4.4345 = ILS 5142b).
Было бы ошибочным думать, что каждый гладиатор становился
любимцем толпы. Ведь на каждого героя, завоевавшего ее почитание,
приходилось множество других, которые не отличались особыми успехами,
а просто старались выжить и оставались незаметными. Петроний в
«Сатириконе» подверг критике таких бойцов. Воздав похвалу предстоящим
играм, где должны были участвовать гладиаторы из свободных людей,
которые, в отличие от рабов, не уклонялись от участия в сражении, Эхион
добавил: «Да и вообще, что хорошего сделал нам Норбан? Дал гладиаторов
дешевых, полудохлых, – дунешь на них, и повалятся; и бестиариев видывал
я получше; всадники, которых он выставил на убой, – точь-в-точь
человечки с ламповой крышки! Сущие цыплята: один – увалень, другой –
кривоногий; а тертиарий-то! За мертвеца мертвец с подрезанными жилами.

Пожалуй, еще фракиец был ничего себе: дрался по правилам. Словом, всех
после секли; а вся публика кричала: „Наддай!” Настоящие зайцы»
(Сатирикон, 46).
Да, далеко не все становились героями и кумирами публики.
Гладиаторов часто изображали на разных предметах быта:
светильниках, красивых стеклянных вазах. На столе Тримальхиона
высились дорогие кубки со сценами борьбы, видимо, очень известных
гладиаторов – Петраита и Гермерота, и он высказал желание, чтобы на его
надгробном памятнике изобразили все бои Петраита (Сатирикон, 52,71).
Дети одевались гладиаторами и играли в них. Учитывая такую
популярность, не стоит удивляться, что «бойцы» буквально рвались в бой:
«Среди цезаревых гладиаторов есть такие, которые досадуют на то, что
никто не выводит их на схватку, и они молят бога и обращаются к ланистам
с просьбой дать им сразиться в поединке…» (Эпиктет. Беседы, 1.29.37).
Только участвуя в сражениях, гладиатор мог победить соперника и
поддержать свою громкую славу.
Но при этом он прекрасно понимал, чем рискует. Один из них
«говорит» из могилы в Кретане: «Наградой была не пальмовая ветвь; мы
сражались за свою жизнь» (Роберт, № 66). И бой не всегда заканчивался
удачно. Вот надпись на надгробии: «Я, кто был полон уверенности на
арене, сейчас, прохожий, ты видишь меня мертвым, ретиария [бойца с
сетью] из Тарса, члена второй команды, Меланиппа [по имени]. Больше не
услышу я звука бронзовой трубы, не вызову пения флейты во время
неравных состязаний. Говорят, Геракл совершил 12 подвигов; но я,
совершив то же самое [по числу], на тринадцатом встретил мой конец.
Таллос и Зоя поставили этот памятник Меланиппу на свои средства»
(Роберт, № 298/Горелей).
Скудное количество сведений из эпиграфики говорит о том, что
приблизительно 20 % участников боев погибали; если все сражались
попарно, следовательно, один из десяти поединков заканчивался смертью
одного бойца, хотя некоторые ученые считают, что так завершался один из
двадцати поединков, следовательно, процент их составлял порядка 5 %. По
другим подсчетам, если человек сражался больше десяти раз, его шансы
выжить многократно возрастали. По всей вероятности, большинство
гладиаторов погибали в первом или во втором сражении (Джордж Вилл
привел интересное сравнение с воздушным боем во время Первой мировой
войны), тогда как выжившие продолжали и дальше побеждать. В
исключительных случаях каждый бой заканчивался смертью одного из
гладиаторов, но для патрона это означало материальный ущерб, так что он

даже считал возможным хвастливо заявлять о своих потерях: «Здесь, в
Минторно [Италия], за четыре дня Публий Бабий Юстус, правитель города,
в честь своего высокого положения вывел на арену 11 пар первоклассных
гладиаторов из Кампании; в каждом поединке погибло по человеку» (CIL
10.6012 = ILS 5062).
Но если гладиатор побеждал, его карьера могла быть очень долгой.
Есть надписи, авторы которых с гордостью заявляли, что побеждали 50—
100 раз и даже больше. В эпитафии Фламме (что значит «Пламя»)
говорится о его долгой карьере гладиатора-секутора, т. е. тяжело
вооруженного бойца, который обычно сражался с ретиарием, вооруженным
сетью, трезубцем и кинжалом: «Фламма, секутор, прожил 33 года и провел
34 поединка. Он вышел победителем 31 раз; сразился вничью девять раз;
потерпел почетное поражение четыре раза. Он был из Сирии. Этот
монумент в память своего достойного товарища по оружию поставил
Деликат («Великолепный»)». (ILS 5113, Палермо).
Выходит, что Фламма сражался 13 лет (с 18 до 30 лет), т. е. в среднем
2–5 раз в году, чаще, чем большинство гладиаторов. Из 15 гладиаторов, чьи
рекорды нам известны, большинство сражались меньше двух раз в год;
некоторые гладиаторы выходили на арену больше трех раз в год, но
отдельные бойцы провели множество «сражений» и гораздо чаще
выходили на арену, как показывает эта надпись о летних играх: «28 июля
Флор выиграл бой в Нуцерии. 15 августа он взошел на вершину пьедестала
в Геркулануме» (CIL 4.4299, Помпеи).
Шансы на выживание увеличивались по мере того, как гладиатор
совершенствовал свое боевое искусство. Но, кроме того, ланиста заботился
о вложенных в него деньгах, так как цена за его участие в играх со
временем только повышалась. Поэтому он старался устроить ему бой с
более слабым соперником, мог принудить другого гладиатора специально
проиграть поединок и договориться о почетной ничьей (missio). Однако
существуют свидетельства, что многим гладиаторам вручались
символические деревянные мечи rudis, которые давались за
многочисленные победы и означали, что гладиатор освобождался от
гладиаторской повинности. Из трех надписей мы узнаем, что их авторы
одержали от 7 до 18 побед. Эти люди довольно быстро заслужили
освобождение. Поскольку у нас недостаточно данных, можно только
предположить, что у разных гладиаторов карьера складывалась по-разному,
кто-то из них выступал дольше, кто-то рано погибал, и невозможно понять,
почему у одного из них судьба сложилась так, а не иначе, а тем более
составить общую картину. Что известно наверняка, это то, что в среднем

продолжительность жизни гладиаторов была меньше, чем вообще у
простых людей. 20-летний юноша мог прожить в среднем до 45 лет, тогда
как из 15 гладиаторов, о которых мы упоминали, только двое прожили
больше 30 лет, причем большинство из них погибли на арене. Эта оценка
подтверждается результатами археологических раскопок. В 1997 г. в Эфесе
(Турция) было обнаружено кладбище гладиаторов. Почти все 67 скелетов
принадлежали мужчинам моложе 30 лет. Судя по травмам, отмеченным
Галеном, известным физиологом, который был врачом в школе
гладиаторов, и по тем, что были обнаружены у скелетов в Эфесе, все эти
люди при жизни получили серьезные ранения, ставшие, возможно,
причиной смерти даже тех гладиаторов, которые одерживали победы.
Выбирая карьеру гладиатора, человек не ухудшал свою жизнь, а шел
на определенный компромисс: рискуя собой, он получал возможности,
недоступные простому римлянину. Но даже столь опасная служба имела
свою положительную сторону: благодаря природной силе и тренировкам –
которые сегодня называются атлетизмом – человек мог больше
контролировать свою судьбу, чем, скажем, поденный рабочий или даже
солдат. Этот контроль мог быть мнимым, но сильному молодому человеку,
уверенному в несокрушимости своего здоровья, можно простить веру в
это, тем более что в древнеримском обществе немногие завоевывали
признание публики и добивались хотя бы относительно приличных
условий жизни.
И все-таки в античных и современных источниках подчеркивается, что
человек, добровольно (auctoratus) ставший гладиатором, навлекал на себя
позор (infamia), равно как и тот, кто по собственному желанию выступал на
арене как борец с дикими животными (venator, bestiarius). Такое отношение
к низким, презренным профессиям было результатом врожденных
представлений аристократии о долге гражданина поддерживать и оберегать
свой высокий статус и достоинство, а современники предпочитают
рассматривать гладиаторов с точки зрения римской аристократии. Впрочем,
такое отношение к бойцу наблюдалось и среди простых людей. Так,
Артемидор исходил из него, толкуя один сон: «Одному человеку
приснилось, что какие-то люди посадили его в квашню, полную
человеческой крови, взвалили на себя и куда-то понесли, а он при этом ест
запекшуюся кровь; тут ему встречается мать и говорит: „Ты меня опозорил,
сынок“. Потом люди, несшие его, положили человека на землю, и он
вернулся домой. Человек этот записался в гладиаторы и много лет сражался
в кровавых поединках. То, что он ел человеческую кровь, означало, что
зарабатывать на жизнь ему придется кровопролитием; слова матери

предвещали ему бесчестие от этой профессии; то, что его носили в квашне,
означало, что он будет постоянно подвергаться опасности, потому что все,
что в квашню кладется, полностью съедается и таким образом
уничтожается. Возможно, он и умер бы гладиатором, если бы его не
положили на землю и он не вернулся домой: в конце концов чьими-то
хлопотами он освободился от гладиаторства» (Сонник, 5.58).
Такого термина, как infamia («бесчестье»), в древнеримской
юриспруденции не существовало, тем не менее он широко применялся для
характеристики асоциального поведения, подрывавшего нравственные
устои общества. Например, если человек был осужден криминальным или
гражданским судом, он считался бесчестным, опозоренным. В ту же
категорию попадали банкроты, разбойники и солдаты, с позором
уволенные из армии, а также рабы, проститутки, актеры, ланисты и
гладиаторы. Если судить по античной литературе, можно подумать, что
последние тяжело переживали свое бесчестье. Тертуллиан, порицая элиту и
христиан, говорил: «Устроители и распорядители игр наказывают
бесчестьем и лишением прав тех самых возниц, актеров, атлетов,
гладиаторов, которым зрители отдают свои симпатии, а зрительницы, сверх
того, и тело, рискуя погубить свое доброе имя и репутацию: им закрыт
доступ в курию и на Ростры, в сенаторское и всадническое сословие, к
каким-либо почетным должностям и наградам. Какое извращение! Они
любят тех, которых наказывают; презирают тех, кого одобряют; хвалят
исполнение, а исполнителя позорят. Как странно бесчестить человека за то
самое, за что воздается ему честь» (О зрелищах, 22).
«Людское мнение «исключает [гладиаторов] из всякого почетного
звания» (О зрелищах, 23).
Но бесчестье, которое элита так боялась навлечь на себя и с такой
готовностью распространяла на другие слои общества, практически ничего
не меняло в жизни простого человека. Прежде всего, закон не
предусматривал обвинения в бесчестье. Юридически наказуемые или
общественно порицаемые поступки навлекали на человека бесчестье, но
оно не учитывалось в суде. Однако если человек считался бесчестным, то
для него существовали юридические ограничения. Человек с клеймом
бесчестья не мог представлять третье лицо в суде, выступать свидетелем во
время следствия, просить кого-то стать его представителем в суде – но ведь
этих прав не имели и несовершеннолетние, женщины, лица, находившиеся
под опекой, вольноотпущенники, а также магистраты, входившие в число
судей. Разумеется, как отмечал Тертуллиан, гладиатор не мог быть
сенатором, всадником или местным магистратом, но какой боец хотел или

мечтал об этом? Зрителям из простонародья это тоже было безразлично –
ведь общество считало их недостойными этих званий и должностей, а они
вовсе не являлись бесчестными! Гладиатора могли отказаться хоронить на
кладбище, но и здесь все зависело от того, как к нему относился ланиста.
Если боец по беспечности или невезению попадался на месте
преступления, оскорбленный муж мог поступить с ним, как с рабом, т. е.
убить прямо на месте – но ведь гладиатора и воспринимали как раба, о чем
говорилось в тексте его присяги. И наконец, гладиатор не мог стать
солдатом («бесчестные люди не служат в армии»), но человек имел право
выбора – пойти ли ему в армию или поступить в гладиаторскую школу, и
для тех, кто выбрал последнее, вопрос о вступлении в армию уже не стоял;
несколько случаев желания гладиатора стать солдатом описаны в
риторических упражнениях элиты и явно рассчитаны на эффект. Одним
словом, бесчестье, приписываемое профессии гладиатора, практически
никак не отражалось на его жизни – и уж тем более не мешало публике
восхищаться героем арены.
Это несоответствие между предполагаемым бесчестьем этих людей и
недостаточным подтверждением презрительного отношения к ним со
стороны простонародья более явно выражено в посвященных гладиаторам
многочисленных эпитафиях, которые содержат много информации.
Поразительно, но среди надгробных надписей, посвященных им и другим
категориям людей, считавшихся бесчестными, – гробовщикам,
работорговцам, проституткам, сводникам и ланистам – только написанные
в адрес гладиаторов практически не отличаются по содержанию и
выраженным чувствам от тех, что имеются на могилах простолюдинов; с
ними можно сравнить лишь эпитафии на памятниках актерам, другим
любимцам публики, равно заклейменным элитой как недостойные и
бесчестные. Другими словами, гладиаторы не то что не скрывали, но даже
гордились своей профессией, а присущие ей положительные стороны и
огромная популярность перевешивали предосудительное к ней отношение.
То, что это клеймо бесчестья было изобретением элиты, открывается в
одном из юридических документов. Юрист Ульпиан отмечал, что бойцы
арены, которые не берут плату, не заслуживают бесчестья: «Те, кто
сражается на арене для того, чтобы продемонстрировать свою мужскую
отвагу (virtus), делают это без оплаты, не заслуживают дурной славы»
(Дигесты, 3.1.1.6). Следовательно, по Ульпиану, даже если знатный человек
выступал на арене с целью доказать свою храбрость, но не получал за это
плату, он не подвергал себя позору. А вот если он нарушал свою
независимость, т. е. получал за выступление деньги, тогда, конечно, это

было недостойно его положения. Но ведь простые люди все делали за
деньги, сама их жизнь зависела от получаемого заработка. Так что у них не
было причин придерживаться точки зрения аристократии и
предосудительно относиться к гладиаторам, нанявшимся выступать на
арене за плату.
Что же касается гладиатора-раба, освобожденного римским
гражданином во время его службы, для него существовали более суровые и
практически ощутимые ограничения, чем предполагаемое бесчестье, – ему
отказывали в праве на римское гражданство, которое он должен был
получить вместе со свободой. Можно сказать, что в данном случае
проявлялся взгляд элиты на гладиаторскую профессию, так как раба могли
освободить в соответствии с процедурой, предусмотренной законом. Но
ведь в отличие от добровольца раб не по своей воле становился
гладиатором. Доброволец сравнительно легко переносил осуждение тех,
кто перенимал взгляды элиты или просто питал естественное отвращение к
жестокости и крови; как мы уже говорили, для него важнее были почитание
и восторги толпы. Поступив на службу, человек становился членом
гладиаторской труппы, или фамилии гладиаториа (familia gladiatoriae).
Фамилия, или домашнее хозяйство, – это заведение для проживания и
тренировок гладиаторов. Иногда, как в Помпее, фамилия располагала
специально построенным помещением, иногда гладиаторы могли жить в
деревне и вместе питаться и тренироваться. Хотя невозможно утверждать,
что обнаруженное кладбище в Эфесе принадлежало одной фамилии, но тот
факт, что там были похоронены 67 гладиаторов и, возможно, ветеран,
ставший их тренером или даже ланистой, говорит в пользу этого
предположения.
Фамилия во многом походила на военное подразделение. Гладиаторы
различались по рангам. Принесший присягу рекрут назывался novicius
(«новичок»). Пока он обучался боевому искусству, получал название tiro – в
армии так называли необученных, «зеленых» рекрутов. Этот ранг он
сохранял до первого боя, где обычно против него выставлялся другой tiro.
Но так было не всегда. Одна надпись в Помпеях говорит о tiro, который
вышел на арену против опытного бойца и дважды победил за время одних
игр: «Победил Марк Аттилий, tiro. Хиларий из фамилии Нерона, который
сражался 14 раз и двенадцать из них выиграл, стал побежденным. Марк
Аттилий, уже победивший в первой схватке, снова победил. На этот раз
проиграл Луций Реций Феликс, который до этого сражался 12 раз и 12 раз
вышел победителем» (CIL 4.10236, Помпеи).
И еще один пример победы новичка: «Спикул из фамилии Нерона,

тиро, убил Аптонета, свободного человека, который до этого побеждал 16
раз» (CIL 4.1474, Помпеи).
Если тиро удавалось несколько раз стать победителем, его карьера
была обеспечена. Гладиатор мог сражаться до тех пор, пока у него имелись
силы, либо в составе фамилии, либо уже после освобождения он сам
нанимался выступать на арене. Но по крайней мере некоторые по
окончании службы становились тренерами, а может, и ланистами;
возможно, им и был старый гладиатор, похороненный в Эфесе вместе с
молодыми бойцами. Условия проживания не всегда оказывались
достаточно комфортными: маленькие комнатушки с походными койками
или с матрацами, брошенными на пол. Но жилищные условия могли быть
очень неплохими. Обнаруженные в Помпее два здания для гладиаторов –
достаточно просторные, не огороженные, и оружие, видимо, не охранялось.
То есть жившие там гладиаторы могли спокойно уходить и приходить, и
хозяин, очевидно, не боялся, что они захватят оружие и возглавят восстание
вроде спартаковского. Пища была сытной, хотя и однообразной,
излюбленным блюдом – богатая углеводами каша, называемая sagina. Гален
говорил, что ее варили из гороха и ячменя (перловки) – гладиаторов даже
прозвали «ячменниками». Арабские источники подтверждают, что
основной пищей гладиаторов был горох. Эта комбинация зерновых и
бобовых укрепляла скелет и способствовала наращиванию мускулов и
жира для предохранения костей, что подтвердило исследование скелетов
гладиаторов, найденных в Эфесе.
Тренер, обычно из ветеранов, обучал сражаться гладиаторов разного
типа, в частности фракийцев и секуторов. Имели они и врачей, самым
известным из них стал физиолог Гален, который использовал свои знания и
опыт в лечении ран гладиаторов, попутно изучая анатомию человека.
Словом, условия жизни во многом напоминали военный лагерь – хотя
считалось, что гладиаторов кормят лучше.
Проживая в коллективе фамилии, человек обзаводился товарищами.
Эта надпись из Южной Испании рассказывает, как фамилия позаботилась о
похоронах одного своего представителя: «Гладиатор-эсседарий [сражается,
стоя в колеснице] по имени Ингенут из Галлицийского тренировочного
лагеря, 25 лет, победитель 12 боев, происхождением из Германии, покоится
здесь. Вся его фамилия поставила этот памятник на свои средства. Пусть
земля тебе будет пухом!» (CIL 22 —7.362, Кордова).
Во второй надписи, из Смирны, говорилось, что члены фамилии
собрали деньги и помогли своему товарищу-гладиатору достойно
похоронить его маленького сына. А в третьей, из Телмессоса,

рассказывалось о гладиаторе, который поставил памятник своему другу, с
которым он жил в гладиаторской школе (ludus).
Мы не знаем, каково было сражаться друзьям из одной фамилии. Когда
на арену выходили биться 49 пар гладиаторов из одной фамилии, вряд ли
чувство товарищества останавливало их в стремлении добиться победы над
противником: «Сорок девять пар! Фамилия Капиниана будет сражаться в
Путеолах на Августовских играх 12, 14 и 18 мая. Будет натянут навес [над
ареной]!» (CIL 4.7994, Помпеи).
Однако некоторые эпитафии отражали душевный конфликт бойцов
одной фамилии, сражавшихся друг против друга. Льюис Роберт привел
пример Олимпа, на чьем памятнике было написано: «Он пощадил многих
на арене», и Аякса, «спасшего многих людей». Следовательно, эти
гладиаторы и, вероятно, многие другие сражались самым серьезным
образом, но не позволяли себе подчиниться безудержной ярости и
кровожадности; они бились ради победы, а не убийства и всячески
стремились его избежать. Но даже если, строго придерживаясь всех
правил, гладиаторы показывали отличный зрелищный бой и оба оставались
живыми, все равно могли случаться ошибки и промахи. И разумеется, сам
факт, что оба противника принадлежали одной фамилии, не гарантировал
товарищеских отношений со всеми ее членами. Конкуренция, гордость,
зависть – все это могло настроить одного члена фамилии против другого.
Скорее всего, их отношения были очень сложными. Иногда лучшим другом
гладиатора становилась собака. На шести надгробиях гладиаторов Льюис
Роберт опознал рельефные изображения собак.

Гладиатор и его верный пес. Часто встречающееся изображение на
надгробиях. Жизнь гладиаторов проходила в упорных тренировках и
острой конкуренции с жестокими соперниками, и, возможно, собака была
им самым преданным другом. Л. Робер. Гладиаторы в греческом Востоке
(Париж: Чемпион, 1940), рис. 4
Я уже цитировал Плутарха, который говорит, что некоторые
гладиаторы перед состязаниями поручали своих женщин заботам друзей и
отпускали рабов на свободу. Светоний в своем сочинении «Жизнь
двенадцати цезарей» рассказывал, что император Клавдий отпустил на
волю эсседария, который имел четырех сыновей. Во множестве надписей
зафиксировано, что у гладиаторов – рабов и свободных – были семьи. Их
эпитафии иногда написаны товарищами по школе или другими мужчинами,
но обычно женщинами, часто с выражениями любви и привязанности. Хотя
во многих отношениях гладиаторы уподоблялись воинам, в этом они от них
отличались: обычно мужчины ставили памятники на могилах солдат, что

неудивительно – хотя у них и бывали семьи, им долго запрещалось
жениться. Посвящения в надгробных надписях гладиаторам иллюстрируют
тот факт, что они, как и простые люди, имели семьи. Стоит заметить, что
слово «сожительница», обычное для рабов, которые по закону не могли
жениться, почти полностью отсутствует в эпитафиях, посвященных
гладиаторам. Здесь встречаются слова «супруга» или «жена». У нас нет
причин не верить этому: свободные гладиаторы были женатыми, а рабыгладиаторы спокойно использовали слова, которые подобали только
свободным. Несмотря на пренебрежение элиты, нет оснований
рассматривать этих женщин как «поклонниц гладиаторов», которые
передавались от одного бойца к другому, по мере того как они погибали, и
как самых презренных женщин. Читая надгробные надписи – посвящения
гладиаторам, невозможно отличить их по выражаемым чувствам от
эпитафий на могилах простых людей. И если учесть, что гладиатор обладал
не только «сексуальной привлекательностью», столь презрительно
упоминаемой в античных источниках, но имел постоянную работу, что
приносило раза два в год денежные призы, предположительно довольно
значительные, неудивительно, что женщины охотно выходили за них замуж
и заводили детей.
Хотя гладиаторы большую часть своего времени проводили в обучении
и тренировках, выступать на арене им приходилось не каждый день, так
что у них оставалось свободное время. Умный хозяин заботился о том,
чтобы его вложения окупались. Бойцов отдавали внаем в качестве
телохранителей в дома аристократии, но, к сожалению, подтверждений
этому не очень много. Вопрос о том, как гладиаторы использовались,
помимо выступлений на арене, остается неясным, как и некоторые другие
стороны их жизни.
Помимо фамилии и семьи, у них были связи с профессиональными
союзами, коллегиями (collegia). Как и в других подобных организациях,
здесь можно было вместе посидеть за столом, обсудить какие-то
профессиональные проблемы, поговорить и, возможно, собрать денег на
достойные похороны. До нас дошла прекрасная мозаика из Северной
Африки, на которой изображены борцы с дикими зверями, собравшиеся за
столом. Надписи говорят о существовании в Риме подобных союзов, а
также о коллегии освобожденных гладиаторов.

Гладиатор, совершающий жертвоприношение Немезиде. Гладиаторы и
борцы с дикими животными находились под защитой этой богини
возмездия – грозной и неистовой. Рельеф из Санкт-Петера в Хольце,
Австрия. Национальный музей Карнтен, Австрия. Фото О. Харла
Очень мало известно о религиозных взглядах гладиаторов. Это
странно, так как при такой опасной профессии можно было бы ожидать,
что человек почитал божества, которые могли бы защитить его жизнь.
Один гладиатор сделал посвящение Венере, но это вряд ли было связано с
его деятельностью на арене. Другой посвятил жертву Марсу, и это понятно,
ведь Марс – бог войны. Несколько других совершили жертвоприношения
Немезиде. В представлении древних греков и римлян эта богиня была
тесно связана с Фортуной, а потому к ней могли взывать о помощи люди
опасных профессий, воины и гладиаторы. И все же странно, что из 250
латинских надписей с упоминанием Немезиды только три написаны
профессионалами арены – двумя борцами с дикими зверями и одним
гладиатором; авторами большинства других надписей являлись воины
различных званий. Это касается и свидетельств из Греции: Немезида
фигурирует только в четырех из пяти документов.
В то время как гладиаторы приносили кровавые жертвоприношения,
чтобы заручиться поддержкой сверхъестественных сил, их современники
ценили кровь самих гладиаторов как волшебное зелье. Древнеримский

историк Фест (55.3L) писал, что «волос невесты разрезали „целибатным“
кинжалом, вынутым из тела убитого гладиатора». Очевидно, кровь на
кинжале считалась средством, помогавшим деторождению. Как еще
добывали такую кровь? Вероятно, люди бросались к месту убийства и
собирали ее. Тертуллиан рассказывал, что люди собирали кровь в чашки:
«Также, где находятся те, которые, желая избавиться от падучей болезни, с
жадностью пьют свежую кровь зарезанных на арене преступников во время
гладиаторских игр?» (Апологетик, 9.10).
Зная неприятие Тертуллианом гладиаторских игр, можно было бы
подумать, что он преувеличивал. Но годами ранее врач Цельс писал:
«Некоторые избавляются от эпилепсии, когда пьют большими глотками
теплую кровь, что бьет из горла гладиатора» (О медицине, 3.23.7). Плиний
Старший тоже указывал на факты лечения эпилепсии кровью: «Эпилептики
пьют кровь гладиаторов, как будто это чаша жизни… Они верят, что лучше
всего пить кровь теплой из самого человека, когда он находится при
издыхании, прижимаясь губами к ране, черпая из нее квинтэссенцию самой
жизни» (Естественная история, 28.4–5).
И Аретей из Каппадокии описывал то же, что и Тертуллиан: «Я видел
людей, подставляющих чашки под рану только что убитого человека и
пьющих эту кровь!» (Лечение хронических заболеваний, 7.4.7–8). Помимо
лечения бесплодия и эпилепсии, кровь гладиаторов считалась колдовским
зельем: «Приворотное зелье совершалось при помощи героев, гладиаторов,
а также тех, кто погиб жестокой смертью. Оставь ломтик хлеба, который ты
ешь; раздели его на семь маленьких кусочков. И направляйся туда, где были
убиты герои, гладиаторы и те, кто погибает жестокой смертью. Прочти
заклинание над кусочками хлеба и брось их. Затем набери немного
оскверненной грязи с места, где совершаешь ритуал, и брось ее в дом
женщины, которую ты желаешь, потом иди домой и ложись спать» (PGM
4.1390–1398/ Бетц).
Желая приобрести свойственные гладиаторам отвагу и силу, люди не
только пили «квинтэссенцию» их жизни, кровь, но и вырезали у них
печень: древнеримский врач-фармаколог Скрибоний Ларг говорил, что
«некоторые люди принимают девятиразовую дозу маленького кусочка
печени, вырезанной из тела погибшего гладиатора» (Сочинения, 17). И это,
видимо, являлось правдой, поскольку перед этим Ларг рекомендовал в
качестве лечения эпилепсии печень самца оленя, убитого оружием,
которым, в свою очередь, был умерщвлен гладиатор.

Заключение
Гладиаторские бои представляли лишь один тип публичных зрелищ,
обожаемых плебсом. Помимо этого, народ толпами собирался на
театральные представления, состязания на колесницах и атлетические
соревнования.
Но
баснословная
популярность
гладиаторов,
сопровождавшая их жизнь смертельная опасность, от которой захватывало
дух, делали этих кумиров арены особенно интересными для людей. Жизнь
свободных добровольных бойцов была невероятно опасной, но очень
привлекательной, поскольку обещала славу и, возможно, богатство.
Конечно, раба отдавали в гладиаторы насильно, и он не мог отказаться
исполнять волю своего господина, но зато у подневольного возникал
достаточно сильный мотив сражаться – надежда на освобождение. При
всей неуверенности и рисках этой профессии, мужчины, а порой и
женщины ухитрялись иметь семьи и друзей, хотя знали, что могут
погибнуть на арене. Подобно остальным простым римлянам, они всеми
силами стремились выжить и по возможности преуспеть во враждебном
для них мире.

Глава 9. Вне закона: разбойники и пираты
Преступники – это люди, живущие в государстве, но не соблюдающие
его законы. Сама природа классового общества является питательной
средой для зарождения преступности, ибо оно создает институты,
призванные поддерживать различие всех его слоев по важности,
могуществу, власти и состоянию. Они-то и обеспечивают почву для
преступности. Проще говоря, сначала появляются законы, а затем те, кто их
нарушает; каждое государство принимает законы, обеспечивающие защиту
его системы. Основой иерархического общества является эксплуатация
одних в интересах других, и этот факт дает мотивацию тем, кто не желает
жить по этим правилам.
Все вышесказанное автоматически исключает из нашего исследования
два весьма известных типа преступников Древнего мира: объединенных в
сообщества преступников, именуемых современниками разбойниками и
пиратами, с одной стороны, и обычных мелких преступников – с другой.
Первых более правильно было бы назвать «живущими по иным законам»
или «внешними преступниками», поскольку они образовывали свои
группы вне государственного общества, устанавливали собственные
правила и иерархию, полностью игнорируя законы Римской империи. К
этой категории можно отнести разбойников долины реки Каликадн в
Киликии, пиратское племя маратакупрени в Сирии, а позднее – варварские
племена саксов. Это были племенные преступные сообщества, которые,
подобно таким же разбойничьим группам, существовавшим в другие эпохи
Античности (пиратам Киликии и гомеровским предводителям пиратов, а
позднее викингам), грабили всех, кто что-то имел. Географ Страбон описал
такое разбойничье общество: «После Синдской области и Горгипии, что на
море, следует побережье ахейцев, зигов и гениохов, лишенное большей
частью гаваней и гористое, так как оно является частью Кавказа. Эти
народности живут морским разбоем, для чего у них есть небольшие, узкие
и легкие лодки вместимостью приблизительно до 25 человек, редко – до
тридцати; у греков они называются „камарами“… Снаряжая флотилии
таких „камар“ и нападая то на купеческие корабли, то даже на какуюнибудь страну или город, они господствовали на море. Иногда им помогают
даже жители Боспора, предоставляя свои корабельные стоянки, рынок для
сбыта добычи… им хорошо известны лесистые места; там они прячут свои
„камары“, а сами пешком бродят днем и ночью, похищая людей для

продажи в рабство. Похищенных они с готовностью предлагают отпустить
за выкуп, извещая об этом после выхода в море их родных. В землях,
подчиненных местным властителям, правители оказывают помощь
жертвам насилия; они нередко в свою очередь нападают на разбойников и,
захватив их „камары“, приводят назад вместе с экипажем. Области,
подчиненные римлянам, более бессильны против этого зла из-за
небрежения посылаемых туда правителей» (География, 11.2.12).
Римляне, сами бывшие захватчиками, которые завоевывали и грабили
все Средиземноморье, воспринимали это разбойничье племя как
враждебное сообщество.
Обычно с этими внешними преступниками боролись путем
организованных военных действий, как в приведенном выше примере;
Страбон подчеркивал, что в борьбе против пиратов и разбойников эти
действия римских властей не всегда достигали успеха. Поскольку в
принципе власть и эти преступные сообщества играли по одинаковым
правилам, понятно, что одна сторона стремилась напасть на другую и если
не уничтожить, то хотя бы завладеть чужой собственностью. Правда, сами
римляне практически не делали различий между «внутренними»
преступниками и внешними, думаю, имело бы смысл рассмотреть этот
вопрос. Как правило, внешние преступные сообщества представляли
опасность для представителей элиты, поэтому в трудах ее писателей, а
также в донесениях военных и дипломатов такая разбойничья деятельность
широко задокументирована. Обычные же преступники меньше
«затрагивали» элиту (из всех классов у нее было больше возможности от
них защититься); кроме того, она избегала о них говорить, поскольку их
существование становилось упреком в адрес иерархического общества.
Они оказывались предметом внимания со стороны богатых только тогда,
когда начинали угрожать так же, как и преступные сообщества. Обычно же
люди воспринимали преступников как неизбежное зло, старались как-то
защитить себя от грабежей, и элита считала, что они, как и прочие простые
римляне, не заслуживают чести быть упомянутыми в ее трудах.
Другую группу, которую я не рассматриваю, составляли обычные
злоумышленники. Эти люди – убийцы, воры, мелкие мошенники и
вымогатели – являлись хищниками в законопослушном обществе, но
происходили из него и в него возвращались, не создавая ему альтернативы
в виде какого-то сообщества. Лукиан представил их так: «Когда я
отправлялся из дома в Афины, желая познакомиться с эллинским
образованием, я приплыл в Понтийскую Амастриду. Этот город,
расположенный неподалеку от Карамбы, лежит на пути плывущих из

Скифии. Со мною был Сисинн, мой товарищ с детства. И вот, найдя у
гавани какую-то гостиницу и перенеся туда с корабля свои вещи, мы пошли
погулять, не предвидя никакой неприятности. Воспользовавшись этим,
какие-то воры, вытащив у двери засов, унесли у нас все, не оставив даже
столько, чтобы хватило на один день» (Токсарид, или Дружба, 57/Гармон).
Воры и грабители часто упоминаются в Новом Завете, в романах и
других источниках. Эти мелкие преступники не отвергали полностью
нормы общества, а лишь нарушали их, зачастую воспользовавшись
случайно подвернувшейся возможностью. Грабители осложняли жизнь
людей, порой даже угрожали ей, но при этом не представляли реальной
угрозы и не образовывали обособленной группы.
И наконец, я могу спокойно пренебречь метафорическим образом
разбойника, которого представители римской элиты используют в
политической борьбе друг с другом. В широком смысле под
«разбойниками» они понимают всех, кто не играет по их правилам; это
слово предназначалось для того, чтобы очернить противника,
криминализировать его и, таким образом, оправдать против него любые
действия. Эти «разбойники» не являлись злоумышленниками; они
действовали в границах политических и социальных норм элиты и не
имели ничего общего с настоящими преступниками, т. е. людьми, жившими
не по законам общества.

Обнаружение преступников
Хотя я уже довольно подробно описал используемые мною источники,
думаю, здесь стоило бы особенно подчеркнуть значение художественных
произведений для создания представления о жизни преступника в грекоримском обществе. Я широко использую эти источники наравне с трудами
историков, надписями и папирусами. В художественной литературе,
особенно в «Золотом осле» Апулея и в греческих любовных историях,
изображен мир, который ученым пришлось признать действительно
существовавшим, реальным. Тот мир изображен в вымышленной ситуации,
но за фантазией автора лежат реальные факты истории общества, которые
ученые могут использовать в своих трудах. Я привожу отрывки из таких
сочинений, как если бы они были историческими документами, но это
лишь средство для раскрытия моей цели. Я исхожу из убеждения, что в
эпизодах, приводимых мной в качестве примеров, в действиях и речах
героев этих произведений отражается реальная жизнь, хотя сами ситуации
и положения являются плодом вымысла авторов.

Переход к преступности
Категория преступников, рассмотрением которой я ограничился,
принимала идеологию законопослушного классового общества. Они
представляли собой общину, целью которой стали приобретение власти и
захват имущества для одних за счет других, но в отличие от элиты,
действовавшей в соответствии с созданными ею законами, эти преступники
добивались своего, нарушая законодательство. Римляне вполне сознавали
общность идеологии правящей элиты и бандитов. В одном из самых
известных в классической литературе исторических трактатов о
разбойниках предводитель шайки Булла Феликс давал именно такое
сравнение. Когда его схватили люди императора Септимия Севера и
привели к префекту претории Папиниану, тот спросил его: «Почему ты
стал разбойником?». На что Булла отвечал: «А почему ты стал префектом?»
(Кассий Дион, Римская история, 77.10.7). Хотя, возможно, сам эпизод
вымышлен, главное здесь, что оба являются бандитами: префект согласно
закону, а Булла – вопреки ему. Еще один пример такого сравнения
разбойника и законопослушного гражданина, на этот раз врача, привел
Гален: «Грабители в нашей стране объединяются для того, чтобы вредить
другим и защищать себя: подобно им [врачи] объединяются против нас, и
единственное, чем они отличаются от разбойников, – это что они
действуют в городе, а не в горах» (Прогностика // Corpus Medicorum
Graecorum. Сборник трудов греческих медиков, V 8.1/Наттон).
Общность ценностей, подходов и действий в пределах закона и вне его
была достаточно очевидной.
Положение солдат-разбойников в обществе тоже показывает
размытость границ между «законными» и «преступными» разбойниками. В
классической литературе приводится множество примеров преступных
поступков солдат, как и (вполне естественно) их перехода к бандитизму.
Давнишняя ассоциация солдат с жестоким решением проблем, наличие у
них оружия, когда население было либо плохо вооружено, либо вообще не
имело оружия, а также благоволение к ним властей и особенное отношение
законов позволяли им злоупотреблять своим положением и грабить
население. История, рассказанная Апулеем о центурионе, который
присвоил себе Луция в образе осла, вызванная этим поступком ярость
бедного огородника и нападение его на центуриона одновременно
показывают и возможные злоупотребления, и возмущение ими со стороны

населения (Золотой осел, 9.39–42). О том же говорит в Евангелии Матфей:
«И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (5: 41), а
также Иоанн Креститель в Евангелии от Луки: «Спрашивали его также и
воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите и
довольствуйтесь своим жалованьем» (3: 13–14). Учитывая возможность
преступных злоупотреблений у солдат, понятно, что многие из них легко
становились настоящими бандитами. Умелое обращение с оружием,
склонность к применению насилия и бедность способствовали переходу
некоторого их количества к откровенно преступной деятельности, ибо,
несмотря на определенные преимущества военной службы, не всем
удавалось добиться успеха в карьере, и они изменяли данной ими присяге,
становясь членами преступного мира. Вот характерный пример из
«Истории императорской власти после Марка»: «Был человек по имени
Матерний, бывший солдат необыкновенной отваги, который дезертировал
из армии и подговорил на это других. Вскоре он собрал большую шайку
преступников и начал совершать набеги на деревни и фермы» (Геродиан,
1.10).
Банда Матерния совершала грабительские набеги на всю провинцию;
он замыслил убить императора Комода и занять его место. Но заговор был
выдан одним из его людей.
Точно так же после военных действий на море моряки становились
пиратами: «Испробовав сладость больших доходов, они [морские
разбойники с разрешения Митридата] не прекратили этого дела и тогда,
когда Митридат был побежден, заключил мир и удалился в свое царство.
Люди, лишенные вследствие войны средств к жизни, оторвавшиеся от
родины и впавшие в жестокую нужду, стали искать себе пропитания не на
суше, а на море, вначале на легких разбойничьих судах и полуторках, а
затем стали плавать уже на биремах и триерах, причем у них были
разбойничьи военачальники, как в настоящей войне» (Аппиан.
Митридатовы войны, 92).
Так, Митридат ввел такое явление, как каперство, что давало ему
дополнительную власть на море; эти капитаны после поражения
Митридата стали заниматься пиратством, как в начале современных
европейских войн каперы занимались морским разбоем.
Еще одно сходство законопослушного мира с преступным
заключалось в том, что сухопутные и морские разбойники были своего
рода предпринимателями, которые присваивали себе чужое имущество и
богатство, что допускалось правилами общества. Эрик Хобсбаум писал:
«[Бандиты] вовсе не политические или общественные бунтовщики, и тем

более не революционеры, как крестьяне, отказывающиеся подчиняться и
тем самым отличающиеся от своих собратьев по классу, они просто люди,
которым не дано возможности добиться успеха на своем поприще, и
поэтому они вынуждены заниматься преступной деятельностью… Поэтому
само по себе бандитство… является способом помочь себе избежать
конкретной ситуации… [Бандит] – это аутсайдер и террорист, бедный
человек, который не желает мириться с предназначенной ему бедняцкой
долей и завоевывает себе свободу единственно доступными для бедняка
средствами – силой, храбростью, хитростью и решительностью… Это
противопоставляет его иерархии власти, богатства и влияния; ничего этого
у него нет… В то же время бандит неизбежно попадает в паутину богатства
и власти, так как, в отличие от остальных крестьян, он присваивает себе
богатство и применяет свою власть и силу» (Бандит. С. 19–20, 76).
В литературе много сведений о сговоре преступников с
законопослушным населением. Хотя про разбойника Буллу Феликса
говорят, что он спасался от властей взятками и хитростью («Ибо, хотя за
ним гонялось множество людей и сам Север ревностно его разыскивал, он
так и оставался неузнанным, даже когда его узнавали, ненайденным – когда
его находили, несхваченным – когда его захватывали, – и всё это благодаря
его щедрым взяткам и изворотливости») (Кассий Дион, 77.10.2), но этот
разбойник, безусловно, пользовался поддержкой населения. У него были
шпионы в городах и деревнях, правда, неизвестно, такие же преступники
или знакомые из бродячих торговцев или актеров, которые снабжали его
информацией, благодаря чему ему удавалось завладеть богатой добычей:
«Он имел сведения обо всех, кто покидал Рим и кто прибывал в Брундизий,
кто и в каком числе там находится и кто сколько с собой имеет». Также и
разбойники у Апулея проникали в города и возвращались с ценными
сведениями; однажды бандит остался в городе, чтобы узнать, что намерены
предпринять власти после ограбления дома Милона; еще один бандит
отправился разведать, какого богача можно ограбить; а в другой раз они
разузнали, где Хризерос прятал свои деньги (Золотой осел, 7.1 и 4.9). В
«Повести о любви Херея и Каллирои» пират Ферон велел своим
разбойникам под видом перевозчиков держать в бухте лодки наготове. Для
вида бандиты часто занимались каким-либо делом как законопослушные
граждане. У Татия Ахилла в повести «Левкиппа и Клитофонт» последний
столкнулся с рыбаками, собиравшими ракушки, которые на деле оказались
пиратами (5.7). Когда Булла Феликс захватывал людей в плен, большую их
часть «он, обобрав, тут же отпускал, а вот ремесленников удерживал на
некоторое время и затем, воспользовавшись их мастерством, отправлял

назад с подарками» (Кассий Дион, 77.10.3). Благодаря этому население
более дружелюбно относилось к преступникам. Совершая свои набеги на
города, Матерний освобождал заключенных и принимал их в свою банду
(Геродиан, 1.10.2), что одобрялось населением. У Апулея показано
«сращивание» представителей преступного мира с обычными гражданами.
Об этом говорится в двух эпизодах. В первом из них после ограбления дома
Милона банда направлялась в свое логово: «Время приближалось к
полудню, и солнце пекло уже неистово, когда мы завернули в одной
деревне к каким-то старым людям, водившим с разбойниками знакомство и
дружбу. Хотя и был я ослом, мне это сделалось ясным из того, как их
встретили, из бесконечных разговоров и взаимных лобзаний. И в самом
деле, сняв с моей спины кое-какую поклажу, они подарили им ее с
таинственным перешептыванием, по-видимому, объяснили, что это их
часть в разбойничьей добыче» (Золотой осел, 4.1).
Такие отношения были выгодны для обеих сторон, при этом внешне
преступники ничем не выделялись, поэтому они всегда могли затеряться
среди городского населения. В этом смысле, вероятно, они считали себя до
какой-то степени частью общества. Тем не менее они и не думали
соблюдать законы, установленные элитой.

Кто становился преступником?
Влиться в преступное сообщество можно было одним путем –
возможно, единственным и определенно самым быстрым – вырваться изпод гнета законов и тех, кто их охранял, кто оставлял бедных бедными,
угнетенных – угнетенными, а все ресурсы сосредоточивал в руках и без
того богатой аристократии. Отсюда понятно, что мир бандитов жил по
совершенно другим законам в строго разделенном на классы античном
обществе. Его члены не требовали изменения политической системы, тем
более не боролись против нее. Просто они преследовали свои, особые цели
и организовывались в сообщества, позволявшие им реализовывать
задуманное. В процессе изучения взглядов преступников на самих себя и
свой мир мы сможем ответить на вопросы: люди какого рода преступали
закон, к чему они стремились и что представляла собой их социальная
организация?
Древние источники ясно указывают на одну такую группу населения –
это так называемые отчаянные, т. е. те, кто не имел никаких надежд на
будущее. У Апулея новый вожак разбойников Гем говорил, что «немало
найдется людей, которые предпочтут унижениям и рабской жизни
вступление в шайку» (Золотой осел, 7.4). В «Эфесской повести»
Ксенофонта разбойник Гиппотой рассчитывал в каппадокийском городе
Мазаку набрать лихих товарищей и опять заняться разбоем (Эфесская
повесть, 2.11–14). В «Повести о любви Херея и Каллирои» Ферон обходил
портовые публичные дома и таверны, набирая людей в свою банду.
Страбон писал, что общая бедность и скудость почвы вынуждали людей
заниматься разбоем. И Булла, захватив центуриона, «облачившись в платье
должностного лица… взошел на трибунал, вызвал этого центуриона,
приказал обрить ему половину головы и сказал: „Передай своим господам,
пусть они кормят своих рабов, чтобы те не обращались к раз-бою“»
(Кассий Дион, 77.10.5). Далее автор пояснял: «Действительно, в шайке у
Буллы было очень много императорских вольноотпущенников, одни из
которых получали маленькое жалованье, а другие и вовсе никакого». Выше
я отмечал положение бывших солдат, у которых часто имелись причины
заняться разбоем. С другой стороны, преступниками становились и
благородные люди, попавшие в затруднительное положение. Так, у
Ксенофонта Гиппотой был богатым юношей из Перинта во Фракии; после
приключений, связанных с неким Гиперантом (который погиб во время

кораблекрушения), Гиппотой направился в Памфилию: «Там, под влиянием
тоски и бедности, я на первых порах примкнул к разбойничьей шайке, а
позже, уже в Киликии, набрал себе товарищей и сам стал главарем. Дела
наши шли хорошо, пока всех не схватили; а случилось это незадолго до
нашей с тобой встречи» (Эфесская повесть, 3.2/Андерсон).
У Гелиодора тоже фигурировал подобный бандит; капитан пиратов
«происходит из благородной семьи и стал вынужденно вести настоящий
образ жизни»; будучи сыном верховного жреца в Мемфисе (Египет), он
был незаконно изгнан своим младшим братом и вынужден присоединиться
к пиратам «в надежде отомстить и вернуть себе прежнее положение»
(Эфиопика, 1.19/Морган). И можно с уверенностью предположить, что,
хотя имя его не названо, этот человек не нашел себе место в обществе и не
смог устроить свою жизнь, из-за чего ему и пришлось стать преступником.
Но бандитами становились и те, кто просто жаждал богатства.
Аполлоний Тианский пытался помешать набору новых разбойников, но его
рассказ красноречиво доказывает, что законопослушным гражданам
оказывалось совсем не просто устоять перед теми возможностями, какие
давал разбой. «Если уж ты понуждаешь меня рассказать, как я был
кормчим, – отвечал Аполлоний, – послушай-ка, что мне самому кажется
наиболее примечательным из случившегося в ту пору. Море кишело тогда
финикийскими разбойниками, шныряли они и по городам, выведывая, кто
и что намерен везти. И вот, прознав о богатой поклаже моего корабля,
лазутчики этих разбойников, отведя меня в сторону, принялись
выспрашивать, сколько я беру за плавание. Я сказал: «„тысячу“, потому что
на корабле было еще четверо кормчих. „А есть ли у тебя дом?“ – „Жалкая
хижина на острове Фарос, где некогда обитал Протей“. – „А хочешь, –
спрашивают, – чтобы вместо моря была у тебя земля, вместо хижины – дом
и денег вдесятеро больше? Притом ты избегнешь десяти тысяч бедствий,
кои подстерегают кормчего средь бурных волн“. Я им отвечаю, что хотетьто хочу, однако не расположен заниматься грабежом, ибо уже набрался умаразума и достиг совершенства в своем нынешнем ремесле. Слово за слово,
и они посулили мне еще один мешок с десятью тысячами, лишь бы я
сделал то, что они хотят, – а я еще и поощрял такой разговор, обещая
никому не выдавать их и быть всецело в их распоряжении. Наконец они
признались, что посланы разбойниками и что пускай-де я не мешаю тем
захватить корабль, а для того не надо-де мне отплывать в город, куда я
намерен был направиться, а надобно-де мне бросить якорь у мыса, за коим
укрылись разбойничьи корабли. Они охотно мне обещали, что и самого
меня не убьют, и всякого, за кого я попрошу, избавят от смерти. Я же

полагал, что отказывать им небезопасно, ибо страшился, как бы они,
отчаявшись, не напали на наше судно вдали от берегов, – а в открытом
море нам погибель. Поэтому я согласился исполнить все, чего они хотят,
однако потребовал, чтобы они подтвердили неложность своих обещаний
клятвою. Они тут же поклялись, ибо сговаривались мы в храме, а затем я
сказал: „Поспешайте к разбойничьим кораблям – ночью мы отплываем“.
Еще большее доверие я внушил им, когда стал торговаться о деньгах, чтобы
отсчитали мне деньги расхожей монетой и не прежде, чем судно будет
захвачено. Итак, они ушли, а я без промедления вышел в море и обошел
мыс стороной» (Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, 3.24).

Отношение государства к преступникам
Самое интересное, что власти даже не пытались окончательно пресечь
преступность в обществе. Конечно, они принимали различные меры.
Император Август, как говорит в его биографии Светоний, разместил по
всей империи гарнизоны, которые помогали сдерживать разбойников;
спустя два столетия Тертуллиан все еще отмечал их наличие. Префект
Египта Бебий Юнцин приказал арестовывать жителей деревень,
укрывавших у себя разбойников, чтобы лишить последних убежища. Марк
Семпроний Либерал однажды объявил амнистию для разбойников на три
месяца, заявив, что после этого им не будет пощады. Марк Валерий
Максимиан, крупный военачальник, хвастался в своей эпитафии, что из
всех своих достижений больше всего он гордился уничтожением
преступной шайки, орудовавшей в окрестностях нижнего течения Дуная.
Так государство пыталось бороться с этой язвой, доставлявшей ему
постоянные проблемы. И только в исключительных случаях, когда дело
касалось какой-то заметной личности или серьезных нарушений закона,
центральные власти выделяли значительные средства на борьбу с
преступниками. Две нижеследующие надписи дают представление о таких
решительных действиях. Первую обнаружили в Сирии: «По приказу
нашего господина, императора Гая Юлия, сына Божественного Цезаря,
Августа, Бассидий Лауриций, достойнейший товарищ и командир, захватил
силой форт, долгое время бывший оплотом шайки преступников и грозой
провинций; затем он поставил в крепости гарнизон солдат, чтобы Антиохия
могла жить в длительном и прочном мире» (CIL 3.6733 = ILS 740); а вторую
– в Риме: «Памятник посвящен могучей армии, которая преданно
осуществила надежды и мольбы римлян, уничтожив опасных и жестоких
преступников» (CIL 6.234 = ILS 2011).
Апулей рассказывал об этом более подробно. Разбойники по ошибке
ограбили сосланного прокуратора, оклеветанного перед императором; его
жена подала жалобу последнему, и по его приказу шайку преступников
уничтожили (Золотой осел, 7.7). Во всех романах и повестях войска
центральных властей решительно расправлялись с крупными и опасными
бандитами. У историка Кассия Диона разбойник Булла Феликс приобретал
такую силу (предположительно его банда состояла из 600 человек), что
сначала центурион со своим отрядом был отправлен захватить его, а когда
этого ему не удалось, то же поручили трибуну претора: «Север… отправил

трибуна из своей личной охраны во главе множества всадников, пригрозив
ему страшной расправой, если он не приведет к нему живым этого
разбойника» (Кассий Дион, 77.10.6). В 354 г. Аммиан Марцеллин дал
подробное описание опасного мятежа преступников на юге Малой Азии,
который был подавлен силами крупных воинских соединений (Римская
история, 14.2.1—20). Однако это вовсе не значит, что центральные власти
энергично противостояли бандитскому миру. Апулей отмечал, что
императорские силы не вступали в борьбу с преступниками. О том же
говорилось и в других романах, что подтверждается многими античными
источниками.
Напротив, если кто и пытался бороться с бандитами, так это именно
местные власти. Это магистраты – о них писал Апулей, – которые
организовали поиски Луция после ограбления дома Милона (Золотой осел,
7.1–2). Страбон часто рассказывал о действиях местных властей,
пытавшихся противостоять набегам пиратов на Киликию. Эта власть не
могла действовать эффективно из-за недостатка войск, хотя у Ксенофонта
иринарх Киликии Перилай со значительным отрядом напал и истребил
разбойников (Эфесская повесть, 2.11–14). Однако им оказывали
сопротивление отряды самообороны, иногда бывшие на службе у властей.
Люди брали на себя дело защиты. Так, в Дакии был отомщен некто Басс:
«Посвящено Духам покойного Луция Юлия Баса, сына Луция, из Серджии,
городского советника и казначея Добреты. Он был убит разбойниками на
сороковом году жизни. Юлий Юлиан и Юлий Басс поставили этот
памятник своему отцу вместе с Юлием Валерианом, его братом, который
отомстил за его смерть» (CIL 3.1579).
И еще из Дакии: «…[имя не читается] был убит разбойниками.
Улкудий Бедарий и Сутта Эпикади, любящие родители, поставили это
надгробие своему сыну. Он был отомщен» (CIL 3.1585).
Обычно магистраты вмешивались только после того, как граждане уже
предприняли какие-то меры защиты. Люди могли противостоять бандитам
двумя способами. Во-первых, они совместно захватывали человека,
которого заподозрили в совершении какого-либо злодеяния – в краже,
убийстве или в кощунстве; насильно вели его на место собраний – обычно
на форум, но иногда в театр, и там магистраты вершили суд, который
обычно заканчивался расправой с пойманным преступником. Такое
произошло с Луцием после того, как он убил трех разбойников,
пытавшихся проникнуть в дом Милона, и горожане схватили его (Золотой
осел, 3.5–6). Кроме того, люди могли все вместе отправиться на розыск и
поимку бандитов. И опять мы находим иллюстрацию этого у Апулея, когда

Тлеполем, освободив свою возлюбленную Хариту, в сопровождении
жителей деревни возвратился в логово преступников. Луций в образе осла
рассказывал: «…Меня же Тлеполем в сопровождении большого количества
вьючного скота и сограждан повернул обратно. Я ничего не имел против
этого, так как и вообще отличался любопытством, и теперь очень хотел
стать очевидцем поимки разбойников. Мы застаем их связанными больше
вином, чем веревками. Отыскав и вытащив из пещеры все имущество и
нагрузив нас золотом, серебром и прочим добром, самих их, одних, как
были связанными, подкатив к ближайшему обрыву, в пропасть кинули,
остальных же, убитых собственными их мечами, бросили на месте. Радуясь
такому мщению, с весельем возвращаемся мы в город» (Золотой осел,
7.13).
Это, конечно, откровенный самосуд над преступниками. Пример
такого же сопротивления бандитам находим при ознакомлении с жизнью
императора Максимина: «В раннем детстве он был пастухом, был он также
главарем молодежи, устраивал засады против разбойников и охранял своих
от их нападений» (История Августов. Два Максимина, 2.1–2).
Другой пример из произведения Апулея тоже касается жизни в
деревне, ибо в отдаленных от городов местах людям приходилось самим
защищаться от разбойников. Рабы, убегая от хозяина, увели с собой Луция
в образе осла; ночью, когда они ехали мимо какой-то усадьбы, на них
напали злобные псы и жители деревни, принявшие их за бандитов; они
оставили путников в покое, только когда те их убедили в своих мирных
намерениях:
«Но обитатели какой-то усадьбы, мимо которой пришлось нам
проходить, приняв нас за толпу разбойников, насмерть перепугались и,
сильно опасаясь за целость своего имущества, выпустили на нас огромных
бешеных псов, тщательно выдрессированных для сторожевой службы,
более злых, чем волки и медведи, науськивая их обычным улюлюканьем и
всевозможными криками. Собаки, злые от природы и к тому же
рассвирепевшие от шума, поднятого хозяевами, нападают на нас и,
окружив со всех сторон наш отряд, набрасываются и без всякого разбора
принимаются яростно терзать вьючный скот и людей и многих сбивают с
ног. Клянусь Геркулесом, не столько заслуживает это зрелище упоминания,
сколько сострадания: собаки огромными сворами одни хватали убегающих,
другие нападали на остановившихся, третьи набрасывались на
свалившихся и по всему нашему отряду прошлись зубами. И вот к такой-то
опасности присоединяется другая, еще худшая. Деревенские жители вдруг
принялись со своих крыш и с соседнего пригорка бросать в нас камнями,

так что мы уже и не знали, какой беды раньше остерегаться: вблизи собаки
рвут, издали камни летят. Случилось, что один из камней неожиданно
попал в голову женщине, сидевшей у меня на спине. От боли она начала
плакать и звать на помощь своего мужа – того самого пастуха, что за мной
присматривал.
Он стал призывать богов в свидетели, отирать кровь с лица жены и
кричать еще громче ее:
– Что нападаете на несчастных людей, страдальцев-путников, с такой
жестокостью? Что нас притесняете? Какой наживы надо вам, за какие
проступки мстите нам? Ведь не в звериных пещерах или диких трущобах
живете вы, чтобы радоваться пролитию крови.
Не успел он это сказать, как прекращается частый град каменьев и
утихает по команде поднятая зловещими собаками буря. Тут один из
крестьян с самой верхушки кипариса говорит:
– Мы разбойничали не из желания отнять ваши пожитки, а свои
собственные от ваших рук защищали. Теперь же с миром и ничего не
опасаясь можете продолжать ваш путь» (Золотой осел, 8.17).
Как видим, жители готовы были всеми силами защищать свое
имущество от преступников. Этот эпизод показывает еще один момент –
из-за разбойников люди старались не выходить из дома с наступлением
ночи. Когда Луций собирался ночью покинуть город, ему сказали, что он с
ума сошел – так как от страха перед бандитами никто не ходит по ночам
(Золотой осел, 1.15). Городских жителей защищали от разбойников
городские стены, а также мощные ворота и толстые двери. Правда, как
показано в эпизоде с нападением на дом Милона трех грабителей, даже
если человек находился внутри городских стен и за запертыми дверями, это
не гарантировало спасения от злоумышленников (Золотой осел, 2.32).
Самым эффективным средством борьбы с преступностью оказывалось
предательство одного из членов банды, о чем постоянно упоминают
античные источники. Может, Тлеполема Апулея не стоит считать, потому
что он был лазутчиком, проникшим в лагерь разбойников, – но именно
благодаря ему жители деревни смогли расправиться с разбойниками
(Золотой осел, 7.10–13). Булла Феликс погиб из-за предательства одного из
своих людей: «Этот трибун, узнав, что разбойник состоит в связи с чужой
женой, и обещав ей освобождение от наказания, убедил ее с помощью мужа
оказать им содействие. Буллу схватили спящим в его логове» (Кассий Дион,
77.10.7). Упоминавшийся выше Матерний попал в руки властей из-за
предательства, как и Иисус Назаретянин. В иных случаях властям редко
удавалось справляться с бандитами.

Если преступник попадался, он нес заслуженное наказание. В I в. до
н. э. Сервилий Исаврик ввел обычай, по которому перед казнью
заключенных водили по городу: «Публий Сервилий один захватил живыми
больше главарей морских разбойников, чем все его предшественники. Было
ли когда-нибудь кому бы то ни было отказано в разрешении и удовольствии
взглянуть на пирата, взятого им в плен? Напротив, где бы ни проходил его
путь, он всем доставлял это приятное зрелище – вид связанных врагов,
взятых в плен. Поэтому зрители стекались отовсюду, причем ради того,
чтобы взглянуть на пленных, собиралось не только население тех городов,
через которые их вели, но и жители всех соседних городов» (Цицерон. Речи
против Верреса, 5.26.66).
Пираты вызывали определенный интерес у обычного населения. Так,
однажды толпа горожан высыпала на берег, чтобы посмотреть, как пират
Гераклион «справляет триумф»: «Его корабли бороздили воду перед
форумом и набережными Сиракуз… Веррес! Стоило тебе стать претором,
как в этих водах почем зря начали разгуливать пиратские суденышки»
(Цицерон. Речи против Вереса, 5.38.100).
Обычно преступников приговаривали к одному из двух видов
позорной казни, принятых в Римской империи: распятие на кресте или
смерть на арене от клыков диких зверей. Страбон рассказывал о Селуре,
предводителе разбойничьей шайки, чье логово находилось на горе Этна в
Сицилии. Его схватили и бросили на арену в Риме на растерзание диким
зверям. Булла Феликс освободил из тюрьмы двух своих людей, ожидавших
такой же казни; и сам Феликс не избежал этой страшной участи. Видимо,
Апулей одобрял такую казнь, когда «заставлял» разбойника Фразилиона
погибнуть, как зверь (в данном случае медведь), а не от зверя (ирония
заключается в том, что шкура медведя, под которой скрывался Фразилеон,
принадлежала одному из предназначенных для растерзания преступников
медведей), но погибшего от заразной болезни (Золотой осел, 4.13–24). Тела
казненных преступников бросали в местах казни в назидание другим;
юрист Каллистрат говорил, что тела этих людей следовало оставлять
повешенными на местах совершения злодеяний в утешение пострадавшим
и в назидание тем, кто задумал бы заняться разбоем.

Социальная жизнь разбойников
Хотя до нас не дошли ни литература, ни другие письменные
документы, написанные самими бандитами, благодаря сочинениям
классических авторов, в которых имеются сведения о деятельности
преступных сообществ и отдельных разбойников, мы можем узнать об их
социальной организации и взглядах на мир. То же можно сказать и про
данные таких историков, как Кассий Дион и Геродиан. В Новом Завете и в
трудах Гомера даются весьма реалистичные описания внутреннего мира
пиратов. Но насколько эти источники отражают действительную жизнь и
взгляды преступников? Существует два подхода, взаимодополняющие друг
друга: составление полного представления на основании разрозненных
древних
источников
и
сравнение
полученного
с
хорошо
задокументированной картиной жизни преступного мира в более поздние
времена существования человеческого общества.
Наиболее подробные сведения о разбойниках античного периода мы
находим у Апулея в книгах 4–7 «Золотого осла», и приводимое ниже
описание основано на этих сведениях с привлечением других полезных
источников.
Преступники у Апулея по преимуществу мужчины. Обнаженность
мужчин во время пирушек подчеркивает чисто мужской характер банды,
тем более что сразу вспоминаются обнаженные тела в спортивном зале;
грубость поведения и высказываний, шумные песни и непристойные шутки
также указывают на мужской состав группы. Действительно, женщин в
банде нет, а старую ведьму из пещеры никто не считает женщиной; Харита
же является их пленницей и источником дохода, а не объектом секса.
Апулей не говорит о социальном происхождении преступников, но,
вероятнее всего, большинство из них начинало, как говорит их главарь Хем
о новых членах, с бедности и отчаяния. Разбойники живут вдали от
нормального общества, в данном случае в пещере, тогда как пираты – на
своем корабле или на каком-нибудь острове. Пещера находится в горах,
излюбленном месте разбойников во все времена, поскольку банда не
многочисленна, а ее члены неприхотливы и выносливы. Шайка Гиппотоя
живет в пещере в Киликии (Ксенофонт. Эфесская повесть, 3.3), их
устраивает любое отдаленное от цивилизованного общества место; другая
банда скрывается на островах в болотистой дельте Нила: «Все они
пользуются водой вместо крепостной стены, за густым болотным

тростником укрываются, как за валом. Разбойники проложили извилистые
тропинки, запутанные, со многими поворотами, но очень легкие и удобные
для них самих, так как они их знают. Для всех же остальных людей
разбойники сделали их непроходимыми, устроив себе надежнейшее
убежище, чтобы не страдать от набегов» (Гелиодор. Эфиопика, 2.24).
Естественно, пираты предпочитали острова в море и пещеры на берегу –
из-за чего их трудно было выследить: «В то время как разбойники
мародерствовали на земле, под носом у местных жителей, которые легко
могли обнаружить нанесенный ими ущерб и схватить их без особого труда,
пиратство на море возросло невероятно» (Кассий Дион. Римская история,
36.20.3–4).
Бандиты организовывали сообщества, основанные на равноправии, о
чем говорил Гелиодор: первая шайка пиратов забирала с корабля добычу и
делила ее на равные части по весу, чтобы каждый нес одинаковую ношу
(Эфиопика, 1.3). Они связывали себя клятвой, обязуясь выручать
товарищей из беды; банды не сражались друг с другом. У них имелось
особое приветствие, по которому они признавали членов преступного
сообщества. Хотя мы не знаем содержания законов, по которым жили
преступники, Цицерон упоминал о них в своем трактате «Об
обязанностях»: «Более того, у разбойников, говорят, существуют даже
законы, которым они повинуются и подчиняются» (2.11.40). Это
подтверждает Ахилл Татий в труде «Левкиппа и Клитофонт». Левкипа
рассказывала: «Ведь именно Хэрей настаивал на том, чтобы женщину
убили и бросили в море вместо меня. После того как женщина была убита,
члены шайки стали протестовать против того, чтобы я досталась одному
Хэрею: тебе, говорили они, уже принесли в жертву другую женщину, за
которую мы могли бы получить деньги. Разбойники требовали, чтобы меня
продали и таким образом сделали общим достоянием. Хэрей стал
возражать, отрицать свою вину и доказывать им, что похитил меня не для
продажи, а для того, чтобы я стала его возлюбленной. В запальчивости он
позволил себе дерзость, и тотчас один из разбойников, который стоял
позади него, снес ему голову» (Левкиппа и Клитофонт, 8.16/Винклер).
Вместе с тем законы преступного мира до какой-то степени были
более-менее типичными. Об этом свидетельствует эпизод из «Эфиопики»
Гелиодора:
«Пелор прервал его:
– Ты нарушаешь закон пиратов: взошедшему первым на вражеский
корабль и, таким образом, подвергшемуся из всех остальных наибольшей
опасности предоставляется выбор по его желанию.

– Милый мой, – сказал Трахин, – не этот закон я нарушил, но
опираюсь
на
другой,
повелевающий
подчиненным
уступать
начальствующим. Я увлекся девушкой и полагаю, что, собираясь взять ее в
жены, я имею право предпочтения. А ты, если не исполнишь, что тебе
велят, вскоре завопишь, сраженный вот этой чашей!
Тут Пелор, бросив взгляд на присутствующих, сказал:
– Смотрите, какова награда за труды. Так и каждый из вас когда-нибудь
лишится почетного дара и испытает на себе этот тиранский закон» (4.3.1—
32/Морган).
В этом эпизоде описываются некоторые законы разбойников и их
собрание, где каждый имеет право слова.
У Апулея бандиты распределяли по жребию обязанности – кому
охранять их логово, кому прислуживать во время еды. Они избирали своего
вожака: так им стал Хем после того, как прежнего предводителя убили в
сражении. В «Эфиопике» Гелиодора главарь разбойников произнес речь,
перечислив все достоинства хорошего вожака: справедливость в разделе
добычи с учетом положения и заслуг человека, бережное отношение к
общей казне, умение привлечь в банду новых членов и достойное
отношение к женщинам: «Соратники, – говорил он, – вы знаете мой образ
мыслей и как я всегда относился к вам. Я, это вам известно, по рождению
сын мемфисского пророка. Не получив священства после кончины моего
отца, так как оно было насильственно захвачено моим младшим братом, я
бежал к вам, чтобы за обиду мстить, а себе честь и славу возвратить.
Признанный вами достойным правителем, я до сего времени прожил здесь,
не присваивая себе ничего сверх того, что получали все. Когда мы делили
добычу, я довольствовался одинаковой с вами долей, когда продавали
пленников, я отдавал деньги в общую казну, считая, что желающему быть
хорошим вождем надо брать себе трудов как можно больше, а доходов –
равную долю. Из захваченных пленников я включал в ваше число всех
мужчин, которые могли быть нам полезны телесною силой, а тех, что
послабее, – продавал. Насилия над женщинами мне были чужды: я – иногда
за деньги, иногда из одного сострадания к их участи – отпускал на волю
женщин благородного происхождения, а женщин низкого звания, которых
рабствовать заставляло не взятие в плен, но скорее обычное течение их
жизни, я отдавал каждому из вас в служанки» (Эфиопика, 1.19/Морган).
В «Золотом осле» разбойники на совете единогласно приняли решение
убить Луция, а после обсуждения согласились с предложением Хема
продать Хариту. В романе Хари тона Афродисийского «Повесть о любви
Херея и Каллирои» пираты обсуждают, как поступить с Каллироей; каждый

высказывал свою идею, а затем главарь принял окончательное решение. А в
«Эфиопике» вожак Лиамид созвал настоящее собрание: «Когда их привели
и собрался весь остальной народ, Тиамид сел на какой-то кочке, объявил
остров местом народного собрания…» (1.19/Морган). Когда они собирали
трофеи, один из них становился «казначеем» и советовал, как лучше
спрятать добычу; хотя Апулей упоминал об этом с усмешкой, такая
должность действительно существовала. Справедливый раздел добычи был
очень важен для сохранения мира в шайке, как отмечал Цицерон, говоря о
предводителях разбойников и пиратов: «Если капитан не разделяет добычу
поровну, его либо убивают, либо покидают» (Об обязанностях, 2.11.40).
Равноправные отношения в среде разбойников, вероятно, привлекали
многих (о чем упоминалось в юридических источниках), так как позволяли
справедливо оценивать заслуги каждого. Рассказ Лукиана представил
«равноправие», когда Самип открыл свои желания:
«Но все во власти богов, даже и то, что считается наивысшим!
Тимолай к тому же определил как правило для наших пожеланий – просить
без ограничений, так как боги ни в чем не отказывают; поэтому прошу я
стать царем, но не таким, как Александр, сын Филиппа, или Птолемей, или
Митридат, или кто иной из тех, которые властвовали, унаследовав царство
от отца. Начну я сперва с разбоя: пусть будет у меня около тридцати
товарищей, связанных клятвой, верных и смелых, затем понемногу
присоединится к нам до трехсот, потом будет их тысяча и спустя немного –
десять тысяч, и, наконец, пусть всего окажется до пятидесяти тысяч
тяжеловооруженных и всадников около пяти тысяч.
И вот всеобщим голосованием я избран в начальники, признан
наиболее достойным предводительствовать и пользоваться всеобщим
доверием. Уж по одному этому насколько буду стоять я выше остальных
царей, раз получил власть от войска за свою доблесть, а не являюсь
наследником царства, созданного трудами другого. Последнее напоминает
клад Адиманта, а он значительно уступает в силе наслаждения того, кто
сознает, что он сам своими силами приобрел власть» (Корабль, 28–29).
С другой стороны, трудности разбойничьей жизни накладывали
определенный отпечаток на «нормальные» отношения между людьми.
Гелиодор подчеркивал, какое значение разбойники придавали захваченным
ценностям:
«Потеряв столько друзей, они больше ликовали, захватив убийцу
живьем, чем горевали об утрате близких.
Деньги бывают дороже жизни для разбойников, и то, что именуется
родством и дружбой, определяется одной лишь наживой. Так случилось и с

этими – теми самыми, которые у Гераклова устья бежали от Тиамида и его
отряда» (Эфиопика, 1.32/Морган).
У Цицерона тоже имеется описание по меньшей мере одной причины
споров между преступниками и способа его улаживания: «…для ведения
дел необходима справедливость; значение ее так велико, что даже те, кто
существует злодеяниями и преступлениями, не могут жить без крупицы
справедливости. Ибо тот из них, кто украдет или отнимет что-нибудь у
человека, вместе с которым разбойничает, не оставит для себя места даже
среди разбойников, а так называемого архипирата, если он не станет делить
добычу поровну, его товарищи могут убить или покинуть» (Об
обязанностях, 2.11.40). И действительно, в повести «Левкиппа и
Клитофонт» сообщники убивают главаря шайки, который несправедливо
разделил добычу. В «Эфиопике» обычай справедливого раздела
захваченного являлся для разбойников главным стимулом. Поскольку у
Апулея нет разделения членов банды в зависимости от заслуг, то нет и
указания на то, как улаживались конфликты. Но в повести «Левкиппа и
Клитофон», которую мы цитировали выше, в результате спора между
вожаком и шайкой по поводу распределения добычи вожака
обезглавливают.
Далее для более полного представления о жизни древнеримских
преступников мы воспользуемся описанием жизни морских разбойников в
«золотой век пиратства» в первой половине XVIII в. в Атлантическом
океане, взятым из замечательной книги Марка Редикера «Между дьяволом
и глубоким синим морем». Следует отметить, что, хотя еще до XVIII в. уже
выходили в свет повести о пиратской жизни, в том числе «Жизнь и
пиратские приключения славного капитана Сингльтона» (была издана
Даниэлем Дефо под псевдонимом), исключительная ценность
произведения Редикера заключается в том, что оно основано на
воспоминаниях самих пиратов о своей жизни после того, как они
«исправились и встали на путь истинный», а также на исследованиях
автора; но самые ценные материалы он почерпнул из судебных документов.
Суды над пиратами были публичными, всегда привлекая к себе особое
внимание. Во время следствия пираты давали показания о своих
преступных деяниях; все это записывалось и хранилось в архивах.
Следовательно, в нашем распоряжении имеются показания самих пиратов;
и хотя не каждому их слову можно верить, тем не менее они рассказывали о
таких вещах, которые мы не находим в древних источниках.
Пираты Редикера жили изолированно от нормального общества – на
пиратском корабле или на острове – и имели очень четкий социальный

порядок. Современнику он кажется беспорядком, но, если вдуматься,
предстает ясным, целеполагающим и эффективным, учитывая
происхождение, возможности и цели пиратской шайки. Главное, «этот
социальный порядок, регулирующий жизнь на корабле, продуман и создан
самими пиратами. Его отличительным свойством было примитивное, но
эффективное равноправие, которое отдавало власть коллективу пиратской
шайки… на борту пиратского корабля было введено равноправие». По
происхождению пираты почти всегда принадлежали к беднейшим классам
общества; естественно, большинство из них были опытными матросами, но
это касалось только морских пиратов, а не разбойников вообще. Из 521
пирата, чьи показания изучал Редикер (тогда как в «лучшие времена»
пиратства их число доходило до 5000), были только две женщины. Как
правило, мужчины попадали в преступный мир свободными от каких-либо
связей с нормальным обществом: им не разрешалось иметь жен и детей;
политическую жизнь нормального общества они игнорировали, а принятую
религию отвергали. По сути, они не принимали всю структуру нормального
общества, и особенно идеологию иерархического строя, установленную его
законами. Вместо этого они провозглашали уже упомянутый эгалитаризм и
новые законы, основанные на идеях равенства. Это означало, что внутри
сообщества каждый преступник имел право голоса, а решения
принимались коллективно. Вместе с тем между шайками пиратов
существовал дух товарищества, они не грабили друг друга, хотя документы
ничего не говорят о «союзах пиратов»; если они и существовали, видимо,
их было немного. Принадлежность к особому сообществу подчеркивалась
использованием «тайного языка» – пиджин-инглиш, ломаного языка,
характерными чертами которого были полная безграмотность и
ограниченность лексики.
Интересно, что это новоявленное общество обязательно составляло
письменный договор, который назывался «Статьи», перечислявшие
основные законы банды. Задолго до того, как стало привычным, что
основой государства являлся какой-то документ, а не божественное право
или вековые традиции (например, «права англичан»), пираты взяли за
основу контракты о партнерстве в бизнесе, выработали взаимные
обязательства, общее устройство, законы поведения и экономики и назвали
их «Статьями».
Власть принадлежала шайке. Люди клялись, что будут действовать как
единый коллектив. Каждый человек имел один голос, решение
большинства принималось к исполнению. Все, даже капитан, подчинялись
власти коллектива и обязывались соблюдать законы, изложенные в

«Статьях». По сути, «капитана избирала команда». Контракт определял
порядок принятия законов, исполнительские функции и деятельность суда.
Законы принимались на общем собрании – совете. Он осуществлял
исполнительскую деятельность в соответствви с решением общего
собрания по важным вопросам, а также судебную, когда он выступал в
роли суда в случае каких-либо нарушений законов. Совет избирал
капитана, который представлял собой исполнительную власть на корабле;
во время сражений и в других сложных ситуациях его приказы
исполнялись беспрекословно, но в остальном ему приходилось уговаривать
команду, льстить и убеждать, так как совет мог в любой момент сместить
его. Кроме того, избирался квартирмейстер, который защищал интересы
команды. Его особая функция заключалась в справедливом разделе добычи.
Капитан являлся военным магистратом, а он – гражданским.
Этих двух должностей было достаточно, чтобы обслуживать
потребности команды: захватить добычу и должным образом разделить ее.
Награбленное добро разграничивалось на доли (паи) (здесь явно
прослеживается аналогия с акциями компании), которые распределялись
между членами банды. Капитан и квартирмейстер получали более крупные
доли, так как несли бо́льшую ответственность; каждый получал от
полутора до двух долей. Особенно ценные члены команды, например
канонир и стрелок, тоже имели больше – от 1,25 до 1,5 нормальной доли.
Остальные, естественно, по одной доле. Таким образом, равноправие
выражалось в распределении добычи; все принимали участие в
рискованном предприятии, здесь не было рабочих и хозяев.
Совершенно естественно, что в преступных бандах возникали
проблемы с дисциплиной и поддержанием порядка. Их члены по большей
части являлись военными моряками, дезертирами, покинувшими свои
корабли из-за жестокой эксплуатации и дисциплины, позднее
установленной в британском флоте, а также прибывшими из торгового
флота. Они не желали и дальше подчиняться ненавистным правилам,
подтолкнувшим их к дезертирству. Так что дисциплина на пиратском
корабле была крайне слабой. Главной целью капитана было помешать
жестоким разборкам внутри команды, для чего собиралось общее собрание
и принималось решение исключить из нее виновных или предать их
смерти. Порка, это самое ненавистное средство поддержания дисциплины в
торговом и военном флоте, у пиратов не применялась. Если между двумя
членами команды возникала ссора, допускалось решение противостояния в
виде дуэли. В случае же серьезного конфликта между командой и одним
человеком последнего обычно высаживали на необитаемый остров.

Настоящая казнь применялась редко, на нее осуждали только за измену или
за включение в команду бесполезных женщин и юнцов.
Поразительно сходство жизни пиратов, описанной и Редикером в
XVIII в., и античными авторами. То же равноправие, одинаковые
институты и обычаи, в частности совет, принимавший решение, и
утвержденные нормы поведения. Но, конечно, полного совпадения не
имеется. Так, пираты Редикера ни в кого и ни во что не верили, а
разбойники у Апулея и Ксенофонта в «Эфесской повести» (2.11–14)
почитают своего покровителя – бога Марса. Однако Плутарх отмечает
нерелигиозность пиратов или их приверженность к нетрадиционной
религии: «Они разграбили много неприкосновенных до того времени
святилищ – кларосское, дидимское, самофракийское, храм Хтонии в
Гермионе, храм Асклепия в Эпидавре, храмы Посейдона на Истме, на мысе
Тенаре и на Калаврии, храмы Аполлона в Акции и на Левкаде, храмы Геры
на Самосе, в Аргосе и на мысе Лакинии. Сами пираты справляли в Олимпе
странные, непонятные празднества и совершали какие-то таинства, из
которых до сих пор еще имеют распространение таинства Митры, впервые
введенные ими» (Жизнь Помпея, 24.5/Перрин). Вот надпись, где описаны
последствия разрушения святилища: «Эта статуя Венеры посвящается
Валерию Роману, знаменитому Хранителю и Блюстителю блистательной
колонии Сикка Венериа, человеку замечательного благородства и
независимости, который восстановил статую богини, разрушенную в
давние времена разбойниками, проникшими в храм. Да живет в веках
память о нашем стойком патроне!» (CIL 13.3689 = ILS 5505).
У Гелиодора и Ахилла Татия мы находим описание случаев
каннибализма и кровавых ритуалов, доказывавших полный отказ пиратов
от моральных представлений «нормальной» религии, что схоже с
отрицанием традиционной религии у морских разбойников Редикера,
правда, у последних такие страшные ритуалы не были приняты. С другой
стороны, поскольку в античном мире присутствовал политеизм, у людей не
возникало чувства протеста по поводу множества богов, который
проявлялся у пиратов Редикера против одного бога. Однако если человек
отвергал другие взгляды законопослушного общества, то, нарушая и
извращая эти самые установления, он как бы утверждал свою
независимость. Не стоит на основании мрачных описаний писателей
считать, что пираты враждебно относились не только к общепринятым
нормам общества, но и к его традиционным религиозным воззрениям.
Общие для пиратов Редикера и для разбойников древности черты и
обычаи, представленные в исторических и художественных сочинениях,

являются твердым доказательством того, что изображенная в них картина
античного преступного мира отражает действительность, которую, к
сожалению, мы не можем узнать непосредственно по древним источникам.
Но ее воссоздание возможно при помощи тщательного и вдумчивого
изучения всего комплекса имеющихся сегодня источников.

Заключение
Преступность была, вероятно, единственным и быстрым средством
освободиться от власти закона и его служителей. В этом смысле
преступники жили своей, совершенно обособленной жизнью внутри строго
структурированного и регулируемого законами греко-римского античного
общества. Подобно пиратам Редикера, вымышленные разбойники Апулея и
греческих романов действовали в грубом и жестоком мире, хотя и с
признаками эгалитаризма и демократии, что составляло резкий контраст с
иерархической структурой всего общества. Преступные сообщества
представляли собой, пожалуй, единственную альтернативу социальным
системам, в которых им довелось существовать, своими действиями
протестуя против них. Стремящаяся оправдать себя и свои законы элита
намеренно изображала разбойников лишь в черных тонах, порождая
представление об иллюзорности их осуждения. Но имеющиеся сведения об
античных преступниках, как и описание пиратов Редикером, неоспоримо
доказывают, что бедняки, униженные и преступники были всегда
недовольны существовавшим порядком.

Послесловие
«Неизвестные», «неведомые», «незаметные» – так я называю людей, о
которых рассказываю. На самом деле эти люди, составлявшие
подавляющее большинство населения Римской империи, прекрасно
замечали друг друга, общались и активно взаимодействовали. Слепота и
безразличие, проявлявшиеся со стороны элиты, отодвинули простолюдинов
на задворки истории, в затененный мир, где короткие вспышки света лишь
усиливали общее ощущение их незначительности и неприметности.
Полное равнодушие и нежелание богатых понять жизнь слабых мира сего
привели к тому, что в классической литературе практически не уделялось
внимания быту и внутреннему миру представителей этой социальной
группы. Но, учитывая недостаточно информационный характер иных
свидетельств истории и жизни людей в античную эпоху, пренебречь
литературой аристократии было бы по меньшей мере легкомысленно и
безрассудно. Вместе с тем я убедился, что использование менее известных
источников способно восполнить то, о чем умалчивала элита. Поэтому
преимущественное внимание я уделил таким материалам, как различного
рода надписи и папирусы, использовал заведомо противоречивые
представления, взятые из художественных произведений, басен,
христианской литературы, книг по астрологии и магии.
Эти источники постепенно открыли мне мир простых римлян, прежде
остававшийся невидимым и неведомым. В нем царили приземленные
интересы, сложные альтернативы, слабые шансы, с трудом завоеванные
успехи и постоянное ожидание беды. Хотя это был мир крайне
ограниченных возможностей для улучшения своей жизни, но не полного
отчаяния. Ведь люди всегда стремились справиться с невзгодами;
человеческая раса вряд ли смогла выжить, если бы ее представители,
сталкиваясь с различными угрозами, притеснением и всякого рода
манипуляциями, отступали, опустив руки. Вот и простые римляне упрямо
противостояли всем трудностям и порой достигали отличного успеха. Они
оказались людьми, которые всеми силами старались добиться для себя
лучшей жизни, преодолевали противоречивые чувства и радовались своим
победам. Их богатый внутренний мир стал для меня настоящим открытием.
Ведь вышедшие из тени простолюдины почти не отличаются от
современников. Они походили на нас внешне, в целом придерживались
таких же нравственных ориентиров, так же испытывали на себе давление

политической системы, так же стремились к успеху и оценивали
имевшиеся у них возможности. И своей упорной борьбой с жизненными
проблемами, стремлением находить утешение и поддержку в отношениях с
другими людьми и в сверхъестественных силах, умением завоевать себе
место под солнцем они подобны всем представителям человечества, будь
то времена Античности или современности. Хотя их жизнь проходила в
стороне от героических деяний великих личностей и, конечно, не была
двигателем важных исторических преобразований, все же она достойна
особого внимания. Ведь богатые и знаменитые персоны жили и
действовали в окружении этой массы народа, и, если мы будем знать, как
простые люди строили свою жизнь, нам будет легче понять всю социальнокультурную ситуацию эпохи римских императоров. Это дает нам
возможность изучать деятельность цезарей, великих императоров и
полководцев античного мира, достижения других видных представителей
империи, восхищаться их свершениями, подвигами, философией,
юридической системой, литературой и чудесами архитектуры. Но за всеми
этими подвигами и достижениями стояли усилия и труд десятков
миллионов людей – простых мужчин и женщин, солдат, рабов и
вольноотпущенников, достаточно состоятельных и просто нищих; и даже
существование проституток, гладиаторов и преступников в некотором роде
поддерживало общество, где совершались эти великие деяния. Так что все
они заслуживают того, чтобы предстать перед нами такими, какими они
были, и, надеюсь, моя книга смогла положить начало знакомству с их
жизнью.

Источники
Традиционно античная литература, созданная элитой, с ее
эстетическими достоинствами и богатством заслуженно является
богатейшим источником сведений, к которому обращается исследователь
той или иной исторической эпохи. И я тоже старался извлечь нужные мне
факты из этого обширного материала. Так, например, какое бы впечатление
ни хотел создать Гораций о вольноотпущенниках, он дал мне важные
факты: действительно, в Римской империи существовала эта социальная
группа, ее представители состояли в определенных отношениях со своими
патронами, а их положение в обществе позволяло им достигнуть успеха.
Мне нет надобности соглашаться с представлением Горация о
вольноотпущенниках и с тем, как он использует их для своих
риторических, поэтических или эстетических целей, чтобы извлечь из его
работы правдивые сведения о «реальных» вольноотпущенниках и их
взглядах. Он взял эти факты и распорядился ими исходя из своих задач;
также историки могут взять эти факты и расположить их таким образом,
чтобы они сложились в сложную картину жизни вольноотпущенников и их
внутреннего мира. Но здесь исследователя подстерегает опасность впасть в
заблуждение. А чтобы избежать этого, очень важно определить, насколько
данное сочинение является отражением концепции автора, заставлявшей
его умалчивать о низах общества; и что из данного труда можно
использовать для «выведения» их на свет. Главное – это работать вдумчиво
и сосредоточенно, извлекать нужный материал и отсеивать моменты, где
явно сказалось пренебрежительное отношение автора к этим простым
людям. Социально-исторические подробности, которые можно найти в
большинстве работ древних писателей, посвященных самым разным
предметам, просто поразительны. Конечно, такие авторы, как Цицерон,
Тацит, Марциал и Ювенал, могли бы отразить в своих трудах многие
стороны повседневной жизни бедноты – было бы желание. Но их это не
интересовало – со своего высокого положения они лишь изредка и
случайно замечали людей, суетившихся там, внизу. Поэтому, образно
говоря, классическая литература – это не окно, а замочная скважина,
заглянув в которую историк может увидеть простых римлян.
Недостатки этих трудов – ярко выраженное мировоззрение элиты,
предвзятое изображение простых людей – делают их для моей цели менее
полезными по сравнению с другим пластом античной литературы. В

частности, возьмем сочинения Лукиана. Он был из Самосаты, сирийского
города Римской империи, из семьи ремесленника. Его родители дали ему
лишь начальное образование, что тогда считалось обычным явлением.
Затем отец, желая, чтобы сын добился чего-то в жизни, отдал его в
подмастерья своему брату-скульптору, но из этого ничего не вышло.
Лукиан продолжил свое образование и стал профессиональным ритором. В
своих сатирических речах и сочинениях он выражал сочувствие простым
людям, в том числе беднякам, хотя против знати не выступал.
Существуют и другие полезные для меня работы. Одно упоминание
повестей и любовных романов (так их называют сегодня, критика древней
литературы не знает таких жанров) как исторического источника может
вызвать недоумение, ибо, казалось бы, что может быть более бесполезным
для научного исследования, чем вымышленное сочинение об античной
жизни, пусть даже великолепно замаскированное под «реальную» драму
или приключение? С другой стороны, всю историю можно считать
художественным, вымышленным произведением: «История – не просто
перечисление (каталог) событий, расположенных в определенном порядке,
вроде железнодорожного расписания. История – это версия событий»
(Э.Дж. П. Тейлор). Точно так же в художественном сочинении автор
предлагает свою версию фактов, свершившихся в какую-либо конкретную
историческую эпоху. Отличить «реальное» от «вымышленного» одинаково
трудно и в историческом трактате, и в художественном произведении.
«Сатирикон» Петрония вполне можно использовать в качестве источника –
только осторожно, но ведь такого обращения требуют к себе и чисто
«исторические» документы. Важной основой служат античные романы и
повести. Я указал бы на три примера подхода к этой литературе. Первый
подает Фергюс Миллар, известный исследователь Античности.
Вдохновленный попыткой ученого коллеги извлечь реальный мир из
японского классического произведения «Повесть о Гэндзи», он в 1981 г.
написал новаторскую статью «Мир „Золотого осла“». В ней он убедительно
доказал, что в романе Апулея о превращении героя в осла и о счастливом
его возвращении себе человеческого образа правдиво показан легко
узнаваемый реальный мир Римской империи II в. Затем – Кейт Хопкинс,
которая подробно изучила анонимный роман «Жизнеописание Эзопа» и
нашла много правдивых фактов о жизни рабов. И наконец, Джон Д’Армс
убедительно доказал, что правильный подход к роману «Сатирикон»
позволяет узнать, какой была жизнь простых римлян в конце I в. К
источникам такого рода можно отнести и греческие повести. Хотя события
в них плод фантазий авторов, контрастно изображавших добро и зло,

верность и предательство, из их трудов тоже можно извлечь полезные
факты и сведения. Такого же тщательного подхода требуют и
древнеримские комедии. В них участвуют знакомые нам по другим
сочинениям типажи, которые в своих речах и поступках руководствуются
характерными для их общества мотивами. Таким образом, и театр дает нам
возможность хотя бы бегло взглянуть на жизнь незаметных людей – солдат
и других людей из низов. Одним словом, литература остается много
обещающим «рудником», хотя и трудным для разработки.
Большое количество сочинений элиты являются не столько
литературными, сколько научными трудами, и существует своя специфика
использования их для открытия внутреннего мира «невидимых». К этой
категории относятся трактаты о сельском хозяйстве, в частности Катона
Старшего «Земледелие» и Колумеллы «О сельском хозяйстве». Эти
трактаты были предназначены для богатых землевладельцев, а не для
крестьян или мелких арендаторов, но в них зафиксированы наблюдения,
очень важные для представления о жизни рабов. Вообще для
древнеримской литературы характерны именно трактаты, охватывающие
самые разные темы. Так, в произведениях врача и физиолога Галена
встречаются любопытные сведения об истории общества. В лекциях
Эпиктета (их записал его ученик) прослеживается его прошлая жизнь раба.
Сохранились книги предсказаний судьбы и по магии, объяснявшие, как
воздействовать на будущее с помощью амулетов и заклинаний. Автор книги
«Толкование снов, или Сонник» Артемидор из Далда объяснял значение
снов, считая, что все они связаны с реальной жизнью. Дорофей Сидонский,
младший современник Артемидора, написал «Кармен Астрологикум»
(«Астрологическую поэму»). Он подробно рассказал о сложном строении
астрологической системы и предсказаниях судьбы, составил гороскопы,
исходя из движения и расположения небесных тел относительно друг
друга. И наконец, в нашем распоряжении имеются магические папирусы,
обнаруженные в Египте. Профессиональные гадатели и прорицатели
пользовались приведенными в них заклинаниями, молитвами и описанием
магических обрядов для помощи многочисленным клиентам, которые
охотно платили деньги за эти услуги. Хотя аристократы не считали
зазорным обращаться за помощью к астрологам, толкователям снов и
магам, все же большая часть клиентов последних принадлежала к низшим
слоям общества. Поэтому предсказания личных событий, предпочтения,
опасения, предрассудки и радости, о которых говорится в этих материалах,
отражают реальные повседневные проблемы реальных людей той эпохи и
их внутренний мир.

Тексты римских законов и записи судебных процессов могли бы
являться прекрасным источником сведений о «невидимых» – они часто
упоминаются в судебных приговорах. Но взаимоотношения простых людей
с римским законом оказались не такими плодотворными, как можно было
ожидать. Как писал Джон Крук в книге «Закон и жизнь Рима»: «Римское
общество было очень олигархично. В нем поддерживался огромный разрыв
между классами по признаку состоятельности и социального положения; и
устанавливающий законы высший класс закладывал в них свою систему
ценностей, далеко не соответствующую ценностям простого народа. Более
того, умственная сила, юридические тонкости и тщательность трудов
великих древнеримских юристов, дошедших до нас и справедливо
считающихся образцами юридической мысли, были достигнуты за счет
сосредоточенности на определенных группах законов (преимущественно
связанных с олигархией, к которой эти юристы принадлежали) и
безразличия к тому, что могло происходить в сфере жизни низов».
Очень важными источниками являются также собрания басен и
пословиц. В пословицах многовековой опыт народа изложен в виде кратких
мудрых изречений, касающихся самых разных сторон жизни и
деятельности людей. Из века в век они произносятся людьми в отлитой раз
и навсегда форме и являются очень популярными и поучительными. Басни
– это короткие истории, обычно с животными в качестве героев, внешне
простые и наивные, но непременно содержащие нравоучительное
заключение – мораль; как и пословицы, они важны своей поучительностью.
Все, начиная с Аристотеля, считали басни «народным» жанром, учитывая
простоту их языка и адресованность детям и малограмотным
простолюдинам. Однако элита издавна уделяла басням большое внимание.
Можно ли считать этот жанр «народным»? Баснописцы Бабрий и Федр,
принадлежавшие элите, адресовали ей свои произведения. К ним можно
отнести и стихотворения нравоучительного характера Публия Сира,
вольноотпущенника, автора множества ценных изречений. Но в принципе
басни можно с полным основанием назвать «народным жанром», поэтому
они прекрасно подходят для использования в данной книге.
Помимо этих материалов существуют такие источники сведений о
внутреннем мире простых римлян, как народная литература, эпиграфика и
папирология.
Материалы Нового Завета представляют собой единственное
богатейшее собрание образцов литературы, написанной людьми, которых я
называю «незаметными», и выражающей их взгляды. В Евангелиях перед
нами предстает жизнь крестьянина. В них практически не показана

городская жизнь; здесь нет середины, изображен только мир очень богатых
и очень бедных; мир небольшого крестьянского хозяйства и его ценностей.
Евангельские события и притчи говорят о добродетелях, справедливом
распределении благ и других взглядах крестьянина, что подтверждается и
данными сравнительного анализа. В отличие от Евангелий в Деяниях
апостолов и в Посланиях изображаются мир города и свойственные ему
отношения эллинистического Востока; это мир Страбона и Диона
Хрисостома. Когда читаешь, как Павел и другие апостолы выражали свое
отношение к богатству, женщинам, рабам, бедным, к сословной структуре и
элите общества, то возникает обоснованное сомнение в том, что они
являлись представителями простого городского люда, хотя чувствуется, что
они находились под сильным влиянием теологической логики. Помимо
литературы Нового Завета также хороший материал содержат сочинения
Отцов Церкви, правда, до нас дошло только множество их произведений,
созданных уже после правления Константина, когда усиливавшее свое
влияние христианство стало выражать взгляды элиты, во многом
совпадавшие с языческими представлениями аристократии. Но в целом
ранняя христианская литература является для нас богатым и полезным
источником. То же можно сказать и об иудейской литературе, но к ней я
обращался значительно реже.
Как и в Новом Завете, в эпиграфических материалах «слышен голос»
простых людей. Однако здесь есть свои сложности. Мало того что их
огромное множество и они крайне разрозненны по времени и территориям
– их открывали и публиковали тоже достаточно бессистемно. Помимо всех
этих трудностей, они неравномерно распределены между различными
демографическими группами. Длинные подробные надписи посвящены
представителям элиты – это выгравированные на стелах и на фронтонах
зданий законы, надписи на статуях государственных гражданских и
военных деятелей, красноречивые эпитафии и т. д. А надписи от имени
простых людей, как правило, достаточно короткие и размещены, согласно
данному обету, на алтарях богов или на надгробных памятниках. Даже
человек весьма скромного достатка мог заказать себе памятник с
выгравированной надписью на собственные средства, либо это делали
похоронное общество его друзей или коллеги по профессии. В этих
многочисленных надписях человек выражал свои взгляды на жизнь и
отношение к обществу. Из них мы узнаем о его родственных связях,
надеждах и страхах. Также очень ценны для понимания внутреннего мира
низов империи разнообразные граффити из Помпей, которые привнесли
непосредственность в их эпиграфику.

Как и эпиграфика, папирология «доносит до нас голоса» маленьких,
незаметных людей. На всей территории Римской империи люди писали на
папирусах, но они сохранились только в областях с засушливым климатом
и благодаря этому спустя столетия стали нашим ценным культурным
достоянием. Но содержание папирусов имеет свои особенности, связанные
с такими местами их обнаружения, как пустыни в Египте и другие области
Ближнего Востока. Отсюда возникает вопрос: правомерно ли
распространять содержание египетских папирусов на другие регионы
империи? Когда-то ученые отказывали им в этом праве, основываясь на
особенностях социально-политической жизни Египта, в отличие от других
провинций. Этот, казалось бы, уже решенный вопрос в наше время вновь
встал перед историками, повернувшись на 180 градусов. Мысль о том, что
Египет был особенным миром и поэтому может быть исключен из
дискуссий об истории других регионов Римской империи, теперь
безнадежно устарела. Как убедительно доказали Роджер Бэгнелл и другие
ученые, государственная практика в использовании документов в Египте и
за его пределами была одинаковой, так что обычаи и проблемы,
упоминающиеся в египетских папирусах, можно с полным правом
рассматривать применительно ко всем провинциям империи.
Папирус был сравнительно недорогим материалом для письма. Его
широко использовали для написания правительственных предписаний
(относительно сбора налогов, переписи населения, международной
переписки), а также расписок, договоров и других финансовых документов.
Кроме того, на нем писались частные письма, материалы для обучения и
литературные тексты. Правда, почти все это давно рассыпалось в прах, но
авторами большей части сохранившихся писем и других личных
документов были простые жители империи, в том числе – и это
поразительно! – и женщины. Хотя не всегда можно утверждать, что они
написаны лично этими людьми, – свои услуги предлагали
профессиональные писцы и обученные рабы. Далее, правительственные
документы – в подавляющем большинстве относящиеся к раннему периоду
существования империи – дают широкий набор полезных сведений,
включая данные переписи населения и размеры государственных налогов,
непосредственно влиявших на уровень жизни и настроения простых
людей. Подобно помпейским граффити и надписям, папирусы дают
представление о жизни незаметных людей, не искаженное высокомерным
отношением элиты.
Материальные находки углубляют наши представления о жизни
общества в эпоху империи. Произведение искусства отражает внутренний

мир его творца и одновременно обращено к зрителю; оно одинаково
необходимо и тому и другому. Поэтому творения мастеров вполне можно
«читать», как эпиграфии и литературные произведения. До нас дошло
множество полезного материала: рельефы надгробных памятников,
граффити, настенные фрески, украшавшие общественные здания и жилые
комнаты, изображения на изделиях из обожженной глины, например terra
sigillata, т. е. глина в сочетании с фигурными изображениями, – все это
снабжает нас богатейшей информацией. Археологические находки
вещественной культуры также обогащают нас сведениями о жизни и быте
простых людей, хотя мало что говорят об их мировоззрении. Однако
должен признаться, что я не очень широко ими пользовался. Возможно,
более опытные и доторшные исследователи смогут дополнить или
уточнить мои наблюдения.
И наконец, существуют материалы, не относящиеся к периоду
существования Римской империи. Ученые часто сомневаются в
целесообразности применения сравнительного анализа. Действительно,
здесь есть проблема. Неправильный подход к использованию
сравниваемых материалов может ввести исследователя в заблуждение.
Вместе с тем те из них, что свидетельствуют о жизни людей в далекие
времена и на других территориях, вызывают желание взглянуть под новым
углом на уже изученные древние свидетельства, а также могут подсказать,
как сложить общую картину из разрозненных и отрывочных кусочков
информации. Какие-либо явления античной жизни нельзя считать
доказанными на основании анализа подобных явлений из истории
общества в другие периоды, но возможность этого, безусловно, возрастает.
Тревоги и радости маленького человека, жившего в иные времена,
помогают глубже понять внутренний мир незаметных римлян. Со мной
могут не согласиться ученые, убежденные в том, что далекое прошлое
можно изучать только на основании древних источников. Но греко-римское
общество, о котором говорится в этой книге, существовало не в вакууме, а
в определенном периоде истории всего человечества, и ему, несомненно,
были свойственны некие общие для цивилизации закономерности. Поэтому
я вовсе не думаю приуменьшать значение древних «основ», а лишь
стараюсь вдумчиво и с оглядкой использовать все имеющиеся у нас
сведения для создания картины внутреннего мира простых римлян,
которым в современную им эпоху не уделялось должного внимания.
Но взятые все вместе перечисленные источники позволяют нам более
полно и объемно представить их жизнь.

Дополнительная литература
Введение. Узреть невидимое
Существует два очень полезных объяснения трудностей сочинений о
древней истории: Майкл Кроуфорд (Michael Crawford), чья мысль
использована в качестве эпиграфа к этой книге, издал большое собрание
эссе в виде книги «Sources for Ancient History: Studies in the Uses of
Historical Evidence» (Cambridge, UK: Cambridge, University Press, 1983);
работа Дэвида С. Поттера (David S.Potter) Literary Texts and the Roman
Historian (London: Routledge, 1999), откуда взята последняя цитата,
является прекрасным руководством по использованию этого рода
свидетельств. В книге Сьюзен Треджиари «Roman Social History» (London:
Routledge, 2002) содержится полезное рассуждение о значении и
использовании
историками
источников
социально-политического
характера. В исследовании Sandra Joshel’s Work, Identity, and Legal Status at
Rome: A Study of the Occupational Inscriptions (Norman, OK: Oklahoma
UniversityPress, 1992). С. 3—15 вы найдете чрезвычайно полезные
размышления о проблемах незаметных римлян, встречающихся в
литературе, эпиграфике и других источниках; чтение всей книги,
несомненно, доставит глубокое удовлетворение внимательному читателю.
Глава 1. Средний класс: мужчины из простонародья
Работы, которым до некоторой степени удалось взглянуть на простых
людей с точки зрения, отличной от взглядов элиты: это несколько эссе в
сборнике «The Romans», ed. Andrea Giardina, пер. L. G. Cochrane (Chicago:
University of Chicago Press, 1993), и Paul Veyne’s ‘The Roman Empire’ в: A
History of Private Life, Volume 1: From Pagan Rome to Byzantium, ред. Paul
Veyne, пер. Arthur Goldhammer (Cambridge, MA: Harvard University Press,
1987). С. 5—234. Работа авторов Peter Garnsey и Richard Saller’s The Roman
Empire: Economy, Society, and Culture (Berkeley: University of California
Press, 1987) остается превосходным кратким ознакомлением с этим
периодом; Ramsay MacMullen’s Roman Social Relations (New Haven: Yale
University Press, 1974) и другие сочинения этого автора предлагают

интересный взгляд; а также работа Nicholas Horsfall’s The Culture of the
Roman Plebs (London: Duckworth, 2003), очень полезная при всем своем
своеобразии. О раннем христианстве и христианах см.: Bruce J. Malina, The
New Testament World (Louisville: Westminster John Knox Press, 2001) и Wayne
Meeks, The First Urban Christians, 2-е изд. (New Haven: Yale University
Press, 2003). Книги Teresa Morgan’s Popular Morality in the Early Roman
Empire (Cambridge: Cambridge University Press, 2007) и Maureen Carroll’s
Spirits of the Dead: Roman Funerary Commemoration in Western Europe
(Oxford: Oxford University Press, 2006), отличаются свежим подходом к
эпиграфике как источнику сведений о жизни простых людей и создают
предпосылки для понимания их образа мысли. О магии см.: Georg Luck,
Arcana Mundi: Magic and the Occult in the Greco-Roman World (Baltimore:
Johns Hopkins University Press, 1985); Matthew W. Dickie, Magic and
Magicians in the Greco-Roman World (London: Routledge, 2001); о табличках
с заклинаниями и проклятиями см.: John G. Gager, Curse Tablets and Binding
Spells from the Ancient World (Oxford: Oxford University Press, 1992). Об
астрологии см.: Ramsay MacMullen, ‘Social History in Astrology’, Ancient
Society 2 (1971). С. 104–116; о сонниках: Arthur Pomeroy. ‘Status Anxiety in
the Greco-Roman Dream Books’, Ancient Society 22 (1991). C. 51–74; о
союзах см.: Philip A. Harland, Associations, Synagogues, and Congregation:
Claiming a Place in Mediterranean Society (Minneapolis: Fortress Press, 2003);
о жизни городских улиц: Barbara Kellum, ‘The Spectacle of the Street’ в: The
Art of Ancient Spectacle, ред. Bettina Bergmann и Christine Kondoleon (New
Haven: Yale University Press, 1999). C. 283–299; о законах: J. A. Crook, Law
and Life of Rome (Ithaca: Cornell University Press, 1967).
Глава 2. Жизнь простых женщин
Следующие работы дополняют представление о женщинах в грекоримском мире. Как всегда, в них больше говорится о знатных дамах, но в
нескольких фрагментах уделяется внимание и простолюдинкам. Вместе с
тем все они предлагают взгляд на различные стороны жизни и
мироощущения этих женщин.
Sarah Pomeroy подвергает пристальному изучению жизнь женщин в
греко-римском обществе в своей очень интересной и серьезной работе:
Goddesses, Whores, Wives, and Slaves: Woman in Classical Antiquity (New
York: Schocken, 1984; reissued with new preface and additional bibliography,
1995). Она доступно излагает материал с точки зрения ученого-историка,

поэтому книга очень полезна для широкого читателя. В качестве более
позднего, но не менее солидного труда см.: Eve D’Ambra’s Roman Women
(Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2007). Книга Jane F. Gardner’s
Women in Roman Law & Society (Bloomington: Indiana University Press, 1991)
написана в более сухой манере, зато содержит множество полезной
информации. Для общего представления о более позднем периоде античной
истории можно узнать из прекрасного обозрения: Gillian Clark’s Women in
Late Antiquity: Pagan and Christian Lifestyles (Oxford: Clarendon Press, 1993).
Книги, составленные в основном из первоисточников, позволяют быть
в курсе доступных сведений о нужном периоде. Я особо упомяну: Jane F.
Gardner and Thomas Wiedemann’s The Roman Household: A Sourcebook
(London: Routledge, 1991); Mary R. Lefkowitz и Maureen B. Fant’s Women’s
Life in Greece and Rome: A Source Book in Translation (Baltimore: Johns
Hopkins University Press, 1992); Women in the Classical World: Image and
Text, ред. Elaine Fantham et al. (New York: Oxford University Press, 1994);
Suzanne Dixon’s Reading Roman Women: Sources, Genres, and Real Life
(London: Duckworth, 2001). О юридическом положении женщин см.: Judith
Evans Grubbs, Women and the Law in the Roman Empire: A Sourcebook on
Marriage, Divorce, and Widowhood (London: Routledge, 2002).
Сборников научных работ огромное множество, и хотя, как правило,
предметом их изучения является жизнь и деятельность элиты, особенно в
литературных и исторических исследованиях, в них можно найти и
достаточно информации о женщинах из простонародья. Особенно
интересны в этом смысле книги: Women’s History and Ancient History, ред.
Sarah B. Pomeroy (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1991), а
также Women and Slaves in Greco-Roman Culture: Differential Equations, ред.
Sandra R. Joshel and Sheila Murnaghan (London, New York: Routledge, 1998) с
ее главами, посвященными «невидимым».
Дополнительный материал дают научные работы, посвященные какойлибо конкретной теме. Приведенный выше список работ позволяет
ознакомиться с интересными трактовками. Я использовал много материала
из Египта, сделать это мне позволили несколько отличных трудов о
папирусах. Особенно упомяну: Women and Society in Greek and Roman
Egypt: A Sourcebook, ред. Jane Rowlandson (Cambridge, UK: Cambridge
University Press, 1998). Работа Roger Bagnall’s тоже очень помогла мне
(Roger S. Bagnall и Bruce W. Frier, The Demography of Roman Egypt
(Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994) и Roger S. Bagnall и
Raffaella Cribiore, а также Evie Ahtaridis, Women’s Letters from Ancient Egypt,
300 BC – AD 800 (Ann Arbor: University of Michigan Press, 2006). К

сожалению, монографий о некоторых сторонах жизни простых женщин не
так много. Однако есть ценные исключения: Susan Treggiari’s ‘Lower Class
Women in the Roman Economy’, Florilegium 1 (1979). C. 65–86 и ‘Jobs for
Women’, American Journal of Ancient History 1 (1976). C. 76—104, а также
статьи Natalie Boymel Kampen’s, позволяющие увидеть роль простой
женщины в искусстве: Image and Status: Roman Working Women in Ostia
(Berlin: Gebr. Mann Verlag, 1981); ‘Material Girl: Feminist Confrontations with
Roman Art’, Arethusa 27 (1994). C. 111–137; и ‘Social Status and Gender in
Roman Art: The Case of the Saleswoman’, в: Eve D’Ambra, Roman Art in
Context: An Anthology (Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1993). C. 115–132.
Beryl Rawson рассматривает женщин в эссе: ‘Family Life among the Lower
Classes at Rome in the First Two Centuries of the Empire’, Classical Philology
61 (1966). C. 71–83; то же делает и Walter Scheidel в работе ‘The Most Silent
Women of Greece and Rome: Rural Labor and Women’s Life in the Ancient
World’, Greece and Rome 42 (1995). C. 202–217. Некоторый интерес
представляет John R. Clarke, Art in the Lives of Ordinary Romans: Visual
Representation and Non-Elite Viewers in Italy, 100 BC – AD 315 (Berkeley &
Los Angeles: University of California Press, 2003). Я мало использовал чисто
археологический материал; такие работы, как Penelope M. Allison’s
Pompeian Households: An Analysis of the Material Culture (Los Angeles:
Cotsen Institute of Archaeology, UCLA, Monograph 42, 2004) и Lindsay
Allason-Jones’s Women in Roman Britain, 2-е изд. (York: Council for British
Archaeology, 2005) и Daily Life in Roman Britain (Westport, CT: Greenwood,
2008) при более внимательном изучении могут быть очень
информативными.
Работы о семье и домашнем хозяйстве часто затрагивают жизнь
простых женщин: K. R. Bradley, Discovering the Roman Family: Studies in
Roman Social History (New York: Oxford University Press, 1991); Suzanne
Dixon, The Roman Family (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992) и
Jane F. Gardner, Family and Familia in Roman Law and Life (Oxford:
Clarendon Press, 1998). О материнстве и семье см.: Suzanne Dixon, The
Roman Mother (London: Routledge, 1988, 1990); Beryl Rawson, Marriage,
Divorce, and Children in Ancient Rome (Oxford: Clarendon Press, 1991) и
Susan Treggiari, Roman Marriage: Iusti Coninges from the Time of Cicero to the
Time of Ulpian (Oxford: Clarendon Press, 1991). Я назвал только несколько
работ, в библиографии их значительно больше. О сексе см.: Suzanne Dixon,
‘Sex and the Married Woman in Ancient Rome’, в: Early Christian Families in
Context: An Interdisciplinary Dialogue, ред. David L. Balch и Carolyn Osiek
(Grand Rapids: W. B. Eerdmans, 2003). C. 111–129; о контрацепции и абортах

см.: J. M. Riddle, Contraception and Abortion from the Ancient World to the
Renaissance (Cambridge: Harvard University Press, 1992) и E. Eyben, ‘Family
Planning in Graeco-Roman Antiquity’, Ancient Society 11/12 (1980/1). C. 5—
82; о беззащитном положении детей см.: William V. Harris, ‘Child Exposure
in the Roman Empire’, Journal of Roman Studies 84 (1994). C. 1—22; о жизни
вдов см.: P. Walcot, ‘On Widows and their Reputation in Antiquity’, Symbolae
Osloenses 66 (1991). C. 5—26.
Для получения информации о женщинах в раннем христианстве
особенно важны работы Patricia Cox Miller, Women in Early Christianity:
Translations from Greek Texts (Washington, DC: Catholic University of America
Press, 2005); Gillian Clark, Women in Late Antiquity: Pagan and Christian
Lifestyles (Oxford: Oxford University Press, 1993); Margaret Y. MacDonald,
‘Reading Real Women through the Undisputed Letters of Paul’, в: Women &
Christian Origins, ред. Ross Shepard Kraemer и Mary Rose D’Angelo (New
York: Oxford University Press, 1999). C. 199–220 и Patricia Clark, ‘Women,
Slaves and the Hierarchies of Domestic Violence: The Family of St. Augustine’,
в: Women and Slaves in Greco-Roman Culture: Differential Equations, ред.
Sheila Murnaghan и Sandra R. Joshel (London, New York: Routledge, 1998). C.
109–129.
Упомянутые сравнительные данные из Бразилии можно найти в: Mary
C. Karasch, Slave Life in Rio de Janeiro, 1808–1850 (Princeton: Princeton
University Press, 1987).
Глава 3. Зависимость и выживание: бедняки
Фундаментальным трудом давно уже считается: H. Bolken-stein’s
Wohltätigkeit und Armensflege in vorchristlichen Altertum (Utrecht, 1939),
который часто цитируется в: A. R. Hands’s Charities and Social Aid in Greece
and Rome (Ithaca, 1968). Затем работа Marcus Prell, Sozialökonomische
Untersuchungen zur Armut im antiken Rome: Von den Gracchen bis Kaiser
Diokletian (Stuttgart: F. Steiner, 1997). Целевые исследования включают в
себя J. Kolendo, ‘The Peasant’, в: The Romans, ред. Andrea Giardina, пер. L.
G. Cochrane (Chicago: University of Chicago Press, 1993). C. 199–213; C. R.
Whit-taker, ‘The Poor’. C. 272–299. Новаторское эссе Teresa Morgan’s
Popular Morality in the Early Roman Empire (Cambridge, UK: Cambridge
University Press, 2007) подробно разбирает басни и пословицы; с образцами
греческой народной литературы можно познакомиться по: Anthology of
Ancient Greek Popular Literature, ed. William Hansen (Bloomington, IN:

Indiana University Press, 1998); с баснями – в работе: Babrius and Phaedrus,
ed. и пер. с комментариями B. E. Perry (Cambridge, MA: Harvard University
Press, 1975). Сравнительные исследования Древнего мира включают в себя:
Thomas W. Gallant, Risk and Survival in Ancient Greece: Reconstructing the
Rural Domestic Economy (Stanford, CA: Stanford University Press, 1991); G. E.
M. de Ste. Croix, The Class Struggle in the Ancient Greek World from the
Archaic Age to the Arab Conquest (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1981)
и G. Hamel, Poverty and Charity in Roman Palestine, First Three Centuries
С.E. (Berkeley: University of California Press, 1990). Большой интерес в этом
отношении представляют эссе: Bronislaw Geremek, Poverty: A History, пер.
Agnieszka Kolakowska (Oxford: Oxford University Press, 1994); Eric R. Wolf,
Peasants (Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1966) и G. Sjoberg, The
Preindustrial City, Past and Present (New York: The Free Press, 1960). Для
своей книги я черпал много полезного материала в работе: James C. Scott,
Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance (New Haven, CT:
Yale University Press, 1985).
Глава 4. Жизнь в неволе: рабы
О рабстве в греко-римском обществе написано множество трудов, из
них фундаментальными трудами являются: Thomas E. J. Wiedemann, Greek
and Roman Slavery: A Sourcebook (Baltimore: Routledge, 1990), а также
работы: Keith Bradley, Slaves and Masters in the Roman Empire (New York,
Oxford: Oxford University Press, 1987); Slavery and Rebellion in the Roman
World, 140—70 BC (Bloomington: Indiana University Press, 1989) и Slavery
and Society at Rome (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994), в
которых также приведена обширная библиография. Столь же важным
является замечательное исследование: Sandra Joshel, Slavery in the Roman
World (New York: Cambridge University Press, 2010). M. I. Finley’s Ancient
Slavery and Modern Ideology с новым предисловием Brent D. Shawn
(Princeton: Markus Wiener, 1998). Общий краткий обзор дает: Yvon Thébert,
‘The Slave’, в: The Romans, ed. Andrea Giardina, пер. L. G. Cochrane
(Chicago: University of Chicago Press, 1993). C. 138–174. У Jennifer A.
Glancy’s Slavery in Early Christianity (Oxford: Oxford University Press, 2002)
имеется множество полезных наблюдений; новое направление в изучении
предлагает Sandra Joshel’s Work, Identity, and Legal Status at Rome (Norman,
OK: University of Oklahoma Press, 1992). Представление о сопротивлении
крестьян, его видах, а также размышления о деревенской жизни обогащают

картину внутреннего мира рабов: James Scott’s Weapons of the Weak:
Everyday Forms of Peasant Resistance (New Haven, CT: Yale University Press,
1985). Об археологии см.: F. H. Thompson, The Archaeology of Greek and
Roman Slavery (London: Duckworth, 2003). О сравнительных материалах из
США: W. Blassingame’s The Slave Community: Plantation Life in the
Antebellum South (Oxford: Oxford University Press, 1979); Mary C. Karasch’s
Slave Life in Rio de Janeiro, 1808–1850 (Princeton: Princeton University Press,
1987) для Бразилии; Jane Webster’s ‘Less Beloved: Roman Archaeology,
Slavery and the Failure to Compare’, Archaeological Dialogues 15 (2008). C.
103–123, обсуждают археологические и сравнительные артефакты. В эссе
Peter Garnsey’s Ideas of Slavery from Aristotle to Augustine (Cambridge, UK:
Cambridge University Press, 1996) рассматривается отношение элиты к
рабству, а работа William Fitzgerald’s Slavery and the Roman Literary
Imagination (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2000) посвящена
вопросу использования образов рабов в литературе элиты. Niall McKeown’s
The Invention of Ancient Slavery? (London: Duckworth, 2007) представляет
интересное сравнение различных подходов ученых к изучению рабства в
греко-римском обществе; он показывает, насколько конкретное
исследование рабства зависит от предвзятого мнения ученого. Назову еще
несколько статей. Keith Hopkins’s ‘Novel Evidence for Roman Slavery’, Past
and Present 138 (1993). C. 3—27, считает The Life of Aesop серьезным
свидетельством о рабстве; Keith Bradley’s ‘Animalizing the Slave: The Truth
of Fiction’, Journal of Roman Studies 90 (2000). C. 110–125 объясняет, как
использовать художественные сочинения для познания рабства. Patricia
Clark’s ‘The Family of St. Augustine’, в: Women and Slaves in Greco-Roman
Culture: Differential Equations, ред. Sandra R. Joshel и Sheila Murnaghan
(London: Routledge, 1998). C. 109–129, описывает сложную семейную
жизнь Августина, в том числе отношения с рабами; также очень полезный
материал о Египте имеется в: Roger S. Bagnall, ‘Slavery and Society in Late
Roman Egypt’, в: Law, Politics and Society in the Ancient Mediterranean World,
ред. B. Halpern и D. Hobson (Sheffield, UK: Sheffield Academic Press,1993).
C. 220–240.
Глава 5. После рабства: вольноотпущенники
Наиболее
полное
исследование,
посвященное
теме
вольноотпущенников и отношения к ним элиты, представляет работа A. M.
Duff, Freedmen in the Early Roman Empire (Oxford: Oxford University Press,

1928); более краткий обзор представлен в: Jean Andreau, ‘The Freedman’, в:
The Romans, ред. Andrea Giardina, пер. L. G. Cochrane (Chicago: University of
Chicago Press, 1993). C. 175–198. Исследование Sandra Joshel’s Work,
Identity, and Legal Status at Rome: A Study of the Occupational Inscriptions
(Norman, OK: University of Oklahoma Press, 1992) полностью опровергает
традиционную оценку взглядов аристократии на рабство, как и H.
Mouritsen’s ‘Freedmen and Decurions: Epitaphs and Social History in Imperial
Italy’, Journal of Roman Studies 95 (2005). C. 38–63, см. его: The Freedman in
the Roman World (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2011), а также:
Sinclair Bell, Teresa Ramsby (ред.), Free at Last!: The Impact of Freed Slaves
on the Roman Empire (London: Bristol Classical Press, 2012). Относительно
императорских вольноотпущенников см.: Paul Weaver, Familia Caesaris: A
Study of the Emperor’s Freedmen and Slaves (Cambridge, UK: Cambridge
University Press, 1972). По теме демографии Римской империи имеются
солидные труды W. Scheidel и эссе Peter Garnsey, особенно ценна работа
‘Independent Freedmen and the Economy of Roman Italy under the Principate’,
Klio 63 (1981). C. 359–371. Об искусстве вольноотпущенников см.: Lauren
Hackworth Petersen’s The Freedman in Roman Art and Art History (Cambridge,
UK: Cambridge University Press, 2006). Сравнительные материалы из
Бразилии см.: Mary C. Karasch, Slave Life in Rio de Janeiro, 1808–1850
(Princeton: Princeton University Press, 1987).
Глава 6. Жизнь в армии: солдаты
Здесь уместно будет воздать должное Ramsay MacMullen, который в
1963 г. своим объемным трудом Soldier and Civilian in the Later Roman
Empire (Cambridge, MA: Harvard University Press) заставил увидеть в
солдатах людей, роль которых в обществе и армии достойна серьезного
изучения. Замечательными работами, рассматривающими простых солдат
как реальных людей, являются: J. M. Carrié, ‘The Soldier’, в: The Romans,
ред. Andrea Giardina, пер. L. G. Cochrane (Chicago: University of Chicago
Press, 1993). C. 100–137 B. A. Campbell, War and Society in Imperial Rome 31
BC – AD 284 (London: Routledge, 2002). C. 25–46, 77—105. R. Alston’s
Soldier and Society in Roman Egypt: A Social History (London: Routledge,
1995) содержит большое количество интересных сведений из Египта,
позволяющих их широкое использование; Sara Elise Phang’s Roman Military
Service: Ideologies of Discipline in the Late Republic and Early Principate
(New York: Cambridge University Press, 2008) приводит богатый набор

сведений. Основные источники скомпонованы и переведены в: B. A.
Campbell, The Roman Army, 31 BC – AD 337: A Sourcebook (London:
Routledge, 1994). О демографии см.: Walter Scheidel, ‘Marriage, Families, and
Survival’, в: The Blackwell Companion to the Roman Army, ред. Paul Erdkamp
(Oxford: Blackwell, 2007). C. 417–434; дополнительные исследования
вопросов, связанных с браком, семейной жизнью и сексом, см.: Sara Elise
Phang, The Marriage of Roman Soldiers (13 BC – AD 235): Law and Family in
the Imperial Army, Columbia Studies in the Classical Tradition 24 (Leiden: Brill,
2001).
Глава 7. Секс за деньги: проституция
Наиболее быстрый и полный доступ к подробным материалам о
проституции в греко-римском мире – в нескольких эссе: Thomas A.
McGinn: Prostitution, Sexuality, and the Law in Ancient Rome (Oxford: Oxford
University Press, 1998); The Economy of Prostitution in the Roman Empire (Ann
Arbor: University of Michigan Press, 2004); и в подготовленной к выпуску
Roman Prostitution. Такой же основательной работой является Rebecca
Fleming’s ‘Quae corpore quaestum facit [‘She who makes money from her
body’]: The Sexual Economy of Female Prostitution in the Roman Empire’,
Journal of Roman Studies 89 (1999). C. 38–61. Более обобщенное
представление о классическом мире дано в небольших эссе: Jane F. Gardner,
Women in Roman Law and Society (Bloomington: Indiana University Press,
1986) и Sarah B. Pomeroy, Goddesses, Whores, Wives, and Slaves: Women in
Classical Antiquity (New York: Schocken, 1975). Подтверждение, что в
Римской империи не было такого явления, как храмовая проституция, см.:
Stephanie Budin, The Myth of Sacred Prostitution in Antiquity (Cambridge, UK:
Cambridge University Press, 2008). John R. Clarke мастерски использует
сведения об искусстве в изучении отношения римлян к сексу; из его работ
самые важные: Looking at Lovemaking: Constructions of Sexuality in Roman
Art 100 BC – AD 250 (Berkeley: University of California Press, 1998); Looking
at Laughter: Humor, Power, and Transgression in Roman Visual Culture, 100
BC – AD 250 (Berkeley: University of California Press, 2007) и Art in the Lives
of Ordinary Romans: Visual Representation and the Non-Elite Viewers in Italy,
100 BC – AD 315 (Berkeley: University of California Press, 2003); его
выдающимся эссе является Roman Sex (New York: Harry N. Abrams, 2003).
О медицинской стороне вопроса см.: Mirko D. Grmek, Diseases in the
Ancient Greek World, пер. Mireille Muellner and Leonard Muellner (Baltimore:

Johns Hopkins University Press, 1989). C. 132–151; о контрацепции и абортах
см.: Plinio Prioreschi, ‘Contraception and Abortion in the Greco-Roman World’,
Vesalius 1 (1995). C. 77–87. Приведенные мною египетские материалы
взяты из: Women and Society in Greek and Roman Egypt: A Sourcebook, ред.
Jane Rowlandson (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1998).
Глава 8. Слава и смерть: гладиаторы
Недостатка в материалах о гладиаторах никогда не было. Все недавние
исследования основаны на двух французских работах середины XX в., в
которых собрано большинство фундаментальных документов: Louis Robert,
Les gladiateurs dans l’Orient grec (Bibliothèque de l’Ecole des Hautes Études,
Ive section, Sciences historiques et philologiques fasc. 278, Paris: Champion,
1940) и George Ville, La gladiature en occident des origines à la mort de
Domitien (Rome: École Française de Rome, 1981 (большая часть которой
написана еще в 1967 г.). Лучшие работы за последние 20 лет: Thomas
Wiedemann, Emperors and Gladiators (London: Routledge, 1992); D. S. Potter
и D. J. Mattingly, Life, Death, and Entertainment in the Roman Empire (Ann
Arbor: University of Michigan Press, 1999); Alison Futrell, Blood in the Arena:
The Spectacle of Roman Power (Austin: University of Texas Press, 1997);
Donald G. Kyle, Spectacles of Death in Ancient Rome (London: Routledge,
1998) и снова Alison Futrell, The Roman Games: A Sourcebook, Blackwell
Sourcebooks in Ancient History (Oxford: Blackwell, 2005). Для тех, кому
интересно узнать о культурном значении арены и ее артистов, эти книги
предоставляют полезную библиографию.
Из множества статей о гладиаторах чаще всего используются: Valerie
Hope, ‘Negotiating Identity and Status: The Gladiators of Roman Nîmes’, в:
Cultural Identity in the Roman Empire, ред. J. Berry и R. Laurence (London:
Routledge, 1998). C. 179–195 и ‘Fighting for Identity: The Funerary
Commemoration of Italian Gladiators’, в: The Epigraphic Landscape of Roman
Italy, Bulletin of the Institute of Classical Studies Supplement 73 (2000), ред. A.
E. Cooley. C. 93—113. О женщинах-гладиаторах фундаментальным трудом
является: Dominique Briquel’s ‘Les femmes gladiateurs: examen du dossier’,
Ktema 17 (1992). C. 47–53, тогда как краткий английский обзор материала
дается в: A. McCullough, ‘Female Gladiators in Imperial Rome: Literary
Context and Historical Fact’, Classical World 101 (2008). C. 197–209.

Глава 9. Вне закона: разбойники и пираты
Замечательными и довольно краткими введениями в мир разбойников
являются: Brent Shawn, ‘The Bandit’, в: The Romans, ред. Andrea Giardina,
пер. L. G. Cochrane (Chicago: Chicago University Press, 1993). C. 300–341, и
его же: ‘Outlaws, Aliens and Outcasts’, в: The Cambridge Ancient History, 2-е
изд., Т. 11, ред. A. K. Bowman и др. (Cambridge, UK: Cambridge University
Press, 2000). C. 382–405. В работе Werner Riess’s Apuleius und die Räu-ber:
Ein Beitrag zur historischen Kriminalitätsforschung (Stuttgart: Heidelberger
Althistorische Beiträge und Epigraphische Studien 35, 2001) приведены
убедительные аргументы, позволяющие использовать роман Апулея для
представления о реальных разбойниках в греко-римской истории; его
‘Between Fiction and Reality: Robbers in Apuleius’ Golden Ass’, Ancient
Narrative 1 (2000–2001). C. 260–282, представляет собой изложение на
английском основных доводов. Thomas Grünewald’s Bandits in the Roman
Empire: Myth and Reality (London, New York: Routledge, 1999) возражает
предыдущему автору и доказывает, что античная литература дает только
«миф». О пиратстве см.: P. de Souza’s Piracy in the Graeco-Roman World
(Cambridge UK: Cambridge University Press, 1999). Для более
художественного представления о пиратах см.: Nicholas K. Rauh, Merchants,
Sailors and Pirates in the Roman World (Charleston, SC: Tempest Publishing,
2003). Необычный взгляд на преступников как на общественный феномен
изложен в: Ramsay MacMullen, Enemies of the Roman Order (Cambridge, MA:
Harvard University Press, 1967); сравнительные сведения о разбойниках см.:
Eric Hobsbawm, The Bandit (New York: Delacourt Press, 1969) и о пиратах:
Marcus Rediker, Between the Devil and the Deep Blue Sea: Merchant Seamen,
Pirates and the Anglo-American Maritime World, 1700–1750 (Cambridge, UK:
Cambridge University Press, 1989), гл. 6: ‘The Seaman as Pirate: Plunder and
Social Banditry at Sea’. C. 254–287. Романы можно прочитать в: Collected
Ancient Greek Novels, ред. B. P. Reardon и др. (Berkeley: University of
California Press, 1989).
Источники
О Лукиане см.: C. P. Jones, Culture and Society in Lucian (Cambridge,
MA: Harvard University Press, 1986); о крестьянском питании: William
Fitzgerald, ‘Labor and Laborer in Latin Poetry: The Case of the Moretum’,

Arethusa 29 (1996). C. 389–418; об Апулее: F. Millar, ‘The World of The
Golden Ass’, Journal of Roman Studies 71 (1981). C. 63–75 и William
Fitzgerald, Slavery and the Roman Literary Imagination (Cambridge, UK:
Cambridge University Press, 2000); об Эзопе: Keith Hopkins, ‘Novel Evidence
for Roman Slavery’, Past and Present 138 (1993). C. 3—27; о Петронии: John
H. D’Arms, Commerce and Social Standing in Ancient Rome (Cambridge, MA:
Harvard University Press, 1981); о юридических материалах: J. A. Crook, Law
and Life of Rome (London: Thames & Hudson, 1967); O. F. Robinson, The
Sources of Roman Law (London: Routledge, 1997); о народной
нравственности: Teresa Morgan’s excellent Popular Morality in the Early
Roman Empire (Oxford: Oxford University Press, 2007); об Артемидоре: The
Interpretation of Dreams: Oneirocritica by Artemidorus, пер. и комментарии
Robert J. White (Park Ridge, NJ: Noyes Press, 1975); о Дорофее Сидонском:
Carmen Astrologicum, пер. David Pingree (Munich: K. G. Saur, 1976); о
магических папирусах: H. D. Betz и др., The Greek Magical Papyri in
Translation: Including the Demotic Texts (Chicago: University of Chicago Press,
1986).
О Новом Завете: A. N. Sherwin-White, Roman Society and Roman Law in
the New Testament (Oxford: Oxford University Press, 1963), об
антропологических и социальных взглядах: P. F. Esler, The First Christians
and Their Social Worlds (London: Routledge, 1994); об эпиграфике:
Epigraphic Evidence: Ancient History from Inscriptions, ред. J. Bodel (London:
Routledge, 2001) и Maureen Carroll’s Spirits of the Dead: Roman Funerary
Commemoration in Western Europe (Oxford: Clarendon Press, 2006); об
использовании папирусов: Roger Bagnall, Reading Papyri, Writing Ancient
History (London: Routledge, 1995); о снах: Arthur Pomeroy, ‘Status and StatusConcern in the Greco-Roman Dream Books’, Ancient Society 22 (1991). C. 51–
74; об использовании объектов искусства: T. Hölscher, The Language of
Images in Roman Art (Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2004 (orig.
German, 1987) и John R. Clarke, Art in the Lives of Ordinary Romans: Visual
Representation and Non-Elite Viewers in Italy, 100 BC – AD 315 (Berkeley, Los
Angeles: University of California Press, 2003).

Авторы и произведения, упомянутые и
цитированные в книге
Августин – Августин Блаженный Аврелий, епископ Гиппонский (354–
430), христианский теолог и философ, автор многих философских работ, из
которых самой известной является «Исповедь», в которой представлена его
духовная автобиография.
Аммиан Марцеллин – древнеримский историк (325–390), чья работа
«Римская история» дошла до нас только частично.
Аппиан – Аппиан Александрийский (ок. 95—165), древнеримский
историк, писавший по-гречески, автор «Римской истории» в 24 книгах,
большая часть которых сохранилась.
Апулей – Л. Апулей из Мадавра, римской провинции Африки (125–
180), древнеримский писатель и поэт, автор знаменитого романа
«Метаморфозы» («Золотой осел») и других риторических и философских
сочинений.
Арий Менандр – автор работ о военном деле в начале III в., шесть
отрывков которых сохранились в юридических материалах.
Аристотель – древнегреческий философ (384–322 до н. э.).
Артемидор из Дальды – профессиональный толкователь снов из
Малой Азии, жил в I–II вв., автор «Толкования снов» («Сонник»),
практического руководства.
Астрампсихус – неизвестный автор сочинения «Предсказания»,
популярного руководства для предсказания будущего, написанного в
Египте в III в.
Атеней (II–III вв.) – автор «Пиршества мудрецов», где в виде
застольной беседы излагается множество интересных наблюдений о жизни
общества.
Ахилл Татий – греческий писатель (ок. II в.), автор романа «Левкиппа
и Клитофон».
Бабрий – поэт, переложивший на греческий язык басни Эзопа. Время
его жизни точно неизвестно.
Басня – короткое стихотворное или прозаическое произведение
нравоучительного, сатирического характера. В конце или в начале басни
содержится краткое нравоучительное заключение – так называемая мораль.
Действующими лицами обычно выступают животные, растения, вещи. В

басне высмеиваются пороки людей.
Валерий Максим (I в.) – древнеримский писатель и ритор времени
императора Тиберия, автор труда «Достопамятные деяния и изречения»,
имеющего компилятивный характер и предназначенного для ораторских
школ.
Варрон – Марк Теренций Варрон (116—27 до н. э.) – древнеримский
ученый-энциклопедист и писатель I в. до н. э. Автор фундаментальных
трудов «О сельском хозяйстве» и «О латинском языке»; к сожалению,
большая часть его работ не сохранилась.
Вегеций – Публий Флавий Вегеций Ренат (конец IV – начало V в.),
древнеримский военный историк и теоретик. В 390–410 гг. создал трактат
«О военном деле» – первый дошедший до настоящего времени
систематический труд о военном искусстве Рима, составленный на основе
римских источников.
Гай – один их самых авторитетных древнеримских юристов (110–179).
Его «Институции» служили источником римского права.
Гален (129–200 или 217) – древнеримский (греческого
происхождения) медик, хирург и философ. Гален внес весомый вклад в
понимание многих научных дисциплин, включая анатомию, физиологию,
патологию, фармакологию и неврологию, а также философию и логику.
Гелиодор – древнегреческий писатель III–IV вв., автор одного из пяти
канонических греческих романов – «Эфиопика».
Геродиан – греческий историк, автор «Истории от Марка Аврелия»
(лат. Historia post Marcum Aurelium) в 8 книгах, охватывающей 180–238 гг.
Гораций – Квинт Гораций Флакк (65—8 до н. э.) – древнеримский
поэт
золотого
века
римской
литературы.
Его
отец
был
вольноотпущенником, а сам он входил в ближайшее окружение императора
Августа.
Граффити – изображения, рисунки или надписи, написанные или
нарисованные краской или чернилами на стенах и других поверхностях.
Греческая антология – греческие стихотворные произведения, в
основном эпиграммы, написанные за тысячу лет начиная с VII в. до н. э.
Греческие магические папирусы – многочисленные папирусы с
текстами на греческом языке, содержащие магические заклинания и
описания магических обрядов, датированные II–V вв. Около 1827 г. были
приобретены частным лицом в Египте и оказались в различных частных и
общественных коллекциях.
Деяния святых апостолов – книга Нового Завета, продолжение
Евангелий. Традиционно считается, что ее автором является апостол Лука;

написаны в конце I в.
Дигесты – обширный систематизированный сборник извлечений из
трудов авторитетных римских юристов, являющийся важнейшей частью
свода римского гражданского права. Составлен по приказу императора
Юстиниана I в VI в.
Дион Хрисостом (Златоуст) – (40—120) – древнеримский (греческого
происхождения) оратор, философ, историк и писатель, его перу
принадлежит множество речей на самые разные темы.
Дорофей Сидонский – древнегреческий астролог, живший в I в.,
известен как автор Pentateuch (Пятикнижие) или Carmen Astrologicum,
пятитомного труда по натальной астрологии, сохранившегося в арабских
переводах VI–VIII вв.
«Золотой осел» – самое знаменитое произведение Апулея, известное
также под названием «Метаморфозы», в котором рассказывается о
превращении героя в осла и о счастливом спасении; содержит множество
подробностей повседневной жизни простых римлян.
Катон Старший – Марк Порций Катон (234–149), древнеримский
политик и писатель, автор трактата «О земледелии» – руководства для
крупных землевладельцев.
Киприан – Киприан Карфагенский (208–258), епископ Карфагенский,
искусный латинский богослов, автор «Писем» и богословских трактатов.
Колумелла – Луций Юний Модерат Колумелла (4—70),
древнеримский писатель, осветивший в своих произведениях тему
сельского хозяйства.
Ксенофонт Эфесский – древнегреческий писатель II–III вв., автор
греческого романа «Эфесские повести» или «Эфесские повести об Анти и
Габрокоме».
Лактанций – Луций Цецилий Фирмиан Лактанций (240–320), ритор
из Африки, принявший в 303 г. христианскую веру. В своих блестящих
произведениях объяснял и защищал христианство от политеистов.
Лукиан – Лукиан из Самосаты, Сирия (ок. 120 – после 180),
древнегреческий писатель и сатирик, своим талантом служил элите, но
часто обращался к жизни простых римлян.
Лукреций – Тит Лукреций Кар (99–55 до н. э.), древнеримский поэт и
философ. Его поэтическая философская поэма «О природе вещей»
основана на теории эпикуреизма.
Марциал – Марк Валерий Марциал (ок. 40 – ок. 104), уроженец
испанской провинции, римский поэт, писавший эпиграммы, в которых он
критиковал аристократов и своих патронов.

Материальная культура – вещественные находки археологов.
Мишна – первый письменный текст, содержащий в себе
основополагающие религиозные предписания ортодоксального иудаизма.
Часть Устного закона, переданного, согласно традиции, Всевышним
Моисею на горе Синай вместе с Пятикнижием (Письменной Торой). Со
временем, когда возникла опасность, что устное учение будет забыто,
мудрецы приняли решение записать его в виде Мишны.
Музоний Руф – Гай Музоний Руф; (20/30—101) – римский философстоик, который, подобно его ученику Эпиктету, сам трактатов не писал,
поэтому его лекции сохранились только в записях его учеников.
Новый Завет – собрание книг, представляющее собой одну из двух,
наряду с Ветхим Заветом, частей Библии. Состоит из 27 книг – четырех
Евангелий, описывающих жизнь и проповеди Иисуса Христа, книги
Деяний апостолов, которая является продолжением Евангелия от Луки, 21
послания апостолов, а также книги Откровения Иоанна Богослова
(Апокалипсис). В христианское богословие понятие «Новый Завет» было
введено в конце II в.
Павел – апостол Павел, еврей из Тарса (5—67), («апостол
язычников»), не входивший в число двенадцати апостолов. Пережитый
Павлом опыт встречи с воскресшим Иисусом Христом привел к
обращению и стал основанием для апостольской миссии. Павлом были
созданы многочисленные христианские общины на территории Малой
Азии и Балканского полуострова. Послания Павла общинам и отдельным
людям составляют значительную часть Нового Завета и являются одними
из главных текстов христианского богословия.
Папирология – научная дисциплина, изучающая найденные в Египте
тексты, написанные на папирусах. Помимо собственно египетских
папирусов огромный научный интерес представляют документы на
греческом и латинском языках, сохранившиеся в Египте благодаря
уникальному климату.
Петроний – Петроний «Арбитр» (ок. 4—66) – автор древнеримского
романа «Сатирикон», обычно отождествляемый с сенатором Петронием, о
котором писал Тацит. Он был принят в тесный круг наиболее доверенных
приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного
искусства, за что получил прозвище Арбитр.
Плавт – древнеримский комедиограф (254–184 до н. э.).
Плиний Младший (полное имя: Гай Плиний Цецилий Секунд; прибл.
61—113) – древнеримский политический деятель и писатель, адвокат.
Автор многочисленных писем и панегирика императору Траяну.

Плиний Старший (настоящее имя: Гай Плиний Секунд; 22/24—79) –
древнеримский писатель-эрудит. Наиболее известен как автор
«Естественной истории» – крупнейшего энциклопедического сочинения
Античности; другие его сочинения не дошли до наших дней.
Плутарх – Плутарх из Херонеи (ок. 45 – ок. 127) – древнегреческий
философ, биограф, моралист. Автор многотомных трактатов «Этика» и
«Сравнительные жизнеописания», дошедших до нас и сохранивших свою
популярность.
Послания – Послания апостолов, раннехристианские сочинения,
вошедшие в Новый Завет; церковной традицией приписываются отдельным
апостолам, включая цитируемые здесь Послания Павла (коринфянам,
римлянам и фессалоникийцам) и неизвестных авторов, приписываемые
Петру, Тимофею и Титу.
Приапеи
–
мелкие,
шутливые,
часто
непристойные
эпиграмматические анонимные произведения, связанные с культом
малоазийского бога плодородия Приапа, культ которого со временем
пришел и в Рим.
Публий Сир (I в. до н. э.) – римский мимический поэт эпохи Цезаря и
Августа; происходил из Сирии (откуда и прозвище Syrus, Сириец); в Риме
появился в качестве раба, впоследствии получил свободу и с большим
успехом разыгрывал свои драматические произведения по разным городам
Италии. Из его изречений и поговорок был составлен сборник.
«Сатирикон» – дошедший до нас в виде отрывков роман,
повествующий о забавных похождениях героев в стихотворной и
прозаической формах; содержит множество подробностей из жизни
простых римлян.
Сборник Августана – аугсбургский сборник греческих басен,
относящийся к II или III в.
Светоний – Гай Светоний Транквилл (ок. 70 – после 122),
древнеримский писатель, историк, ученый-энциклопедист, наиболее
известный как автор сборника биографий «Жизнь двенадцати цезарей».
Сенека Младший – Луций Анней Сенека или просто Сенека (4—65
до н. э.), римский философ стоик, поэт и государственный деятель, автор
трагедий и философских трактатов.
Сенека Старший – Луций Аней Сенека, по прозвищу Старший (ок. 54
– ок. 39 до н. э.), древнеримский писатель-ритор из Кордовы (Испания);
был известен как автор руководства по риторике «Дискуссии», которое он
написал для своих сыновей; содержал массу материалов по истории
риторики; дошел до наших дней во фрагментарном виде.

Страбон – древнегреческий географ (63 до н. э. – 24).
Талмуд – многотомный свод правовых и религиозно-этических
положений иудаизма; был составлен приблизительно в 500 г. из более
ранних материалов.
Тацит – Публий (или Гай) Корнелий Тацит; (сер. 50-х – ок. 120),
древнеримский историк, один из самых известных писателей Античности,
автор двух больших исторических трудов («История» и «Анналы»).
Теренций – Публий Теренций Афр (195/185—159 до н. э.), драматург,
представитель древнеримской комедии; его прошлое раба практически не
отражено в комедиях.
Тертуллиан – Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (155/165—
220/240), один из наиболее выдающихся раннехристианских писателей,
теологов и апологетов. Выступал против политеизма и еретических учений,
хотя сам позднее ушел к аскетическим малоазийским сектантаммонтанистам, а затем и вовсе создал собственную общину.
Ульпиан – авторитетный древнеримский юрист (170–223), чьи труды
составляют около трети собранных в «Дигестах» материалов.
Федр (ок. 20, Македония – ок. 50) – римский поэт-баснописец;
переводил с греческого басни Эзопа и подражал им.
Филон – Филон Александрийский или Филон Иудейский (ок. 25 о
н. э. – ок. 50), выдающийся представитель еврейского эллинизма, центром
которого была Александрия, богослов.
Филострат – Флавий Филострат II (170–247), писатель из рода
Филостратов, представитель новой софистики, автор религиознофилософского романа «Жизнь Аполлония Тианского».
Харитон – Харитон Афродисийский, древнеримский греко-язычный
писатель, живший предположительно в I, II или III в., автор
древнегреческой повести «Херей и Калироя».
Цельс – Авл Корнелий Цельс (ок. 25 – ок. 50), римский философ и
врач; автор обширной энциклопедии, охватывающей собой философию,
риторику, юриспруденцию, сельское хозяйство и медицину. Сохранился
только отдел о медицине в виде трактата в 8 книгах (De Medicina).
Цицерон – Марк Туллий Цицерон (106—43 до н. э.), древнеримский
политик и философ, блестящий оратор.
Эзоп
–
легендарный
древнегреческий
поэт-баснописец.
Предположительно родился рабом около 600 г. до н. э.; существует
анонимное «Жизнеописание Эзопа», написанное в I в. Приписываемые ему
басни дошли в позднейших поэтических переработках Бабрия и Федра,
которые широко известны.

Элиан – Клавдий Элиан (175–235), древнеримский писатель и
философ, автор «Пестрых рассказов», которые представляют собой
собрание занимательных историй, главным образом из жизни древних
греков.
Эпиктет – древнегреческий философ (55—135), раб в Риме, потом
вольноотпущенник; сам он не писал трактатов, выдержки из его учения,
известные под названием «Беседы» и «Руководство», сохранились в записи
его ученика.
Эпиграфика – вспомогательная историческая дисциплина, изучающая
содержание и формы надписей на твердых материалах (камне, керамике,
металле и пр.) и классифицирующая их в соответствии с их временным и
культурным контекстами.
Ювенал – Децим Юний Ювенал (ок. 60 – ок. 127), римский поэтсатирик.

Сокращения
AE – L’Année épigraphique (Paris: Presses universitaires de France, 1888
—).
Anderson – G. Anderson (пер.), An Ephesian Tale Ксенфонта Эффесского
в: Collected Ancient Greek Novels, ред. B. P. Reardon (Berkeley: University of
California Press, 1989).
Betz – H. D. Betz, The Greek Magical Papyri in Translation, 2-е изд.
(Chicago: University of Chicago Press, 1992).
BGU – Aegyptische Urkunden aus den Königlichen (позже Staatlichen)
Museen zu Berlin, Griechische Urkunden (Berlin, 1895—).
Campbell – Brian Campbell, The Roman Army 31 BC – AD 337: A
Sourcebook (London: Routledge, 1994).
Cary – E. Cary, Dio’s Roman History, с англ. пер. (New York: Macmillan;
London: William Heinemann, 1914), Loeb Classical Library.
CIL–Corpus Inscriptionum Latinarum (Berlin, 1863—).
Cohoon – J. W. Cohoon, Dio Chrysostom, с англ. пер. (New York: G. P.
Putnam’s Sons; London: William Heinemann, 1932), Loeb Classical Library.
Conybeare – F. C. Conybeare, The Life of Apollonius of Tyana, the Epistles
of Apollonius and the Treatise of Eusebius, с англ. пер. (New York: Macmillan;
London: William Heinemann, 1912), Loeb Classical Library.
Daly – Lloyd W. Daly (пер.), Aesop without Morals: The Famous Fables,
and a Life of Aesop (New York: Yoseloff, 1961), цит. по: Hansen, Ancient Greek
Popular Literature.
Delacy и Einarson – Phillip H. Delacy и Benedict Einarson, Plutarch’s
Moralia, с англ. пер. (Cambridge, MA: Harvard University Press; London:
William Heinemann, 1959), Loeb Classical Library.
Gager – John G. Gager, Curse Tablets and Binding Spells from the Ancient
World (Oxford: Oxford University Press, 1992).
Gallant – Thomas W. Gallant, Risk and Survival in Ancient Greece:
Reconstructing the Rural Domestic Economy (Stanford: Stanford University
Press, 1991).
Hansen – William Hansen (ред.), Anthology of Ancient Greek Popular
Literature (Bloomington: Indiana University Press, 1998).
Harmon – A. M. Harmon, Lucian, с англ. пер. (New York: G. P. Putnam’s
Sons; London: William Heinemann, 1921), Loeb Classical Library.
Horsley – G. H. R. Horsley, New Documents Illustrating Early Christianity:

A Review of the Greek Inscriptions and Papyri Published 1986—87 (North Ryde,
N.S.W.: The Ancient History Documentary Research Centre, Macquarie
University).
ILLRP — Attilio Degrassi, Inscriptiones Latinae liberae rei publicae
(Firenze: La Nuova Italia, 1957–1963).
ILS — Hermann Dessau, Inscriptiones Latinae Selectae (Berlin, 1892–
1916).
ILTun — A. Merlin, Inscriptions Latines de la Tunisie (Paris: Presses
Universitaires de France, 1944).
IPOstie — H. Thylander, Inscriptions du port d’Ostie (Lund: C. W. K.
Gleerup, 1952).
Isaac – Benjamin Isaac, The Limits of Empire: The Roman Army in the East
(Oxford: Oxford University Press, 2-е изд., 1992).
ISIS — A. Helttula, Le iscrizioni sepulcrali latrine nell’Isola sacra (Rome:
Institutum Romanum Finlandiae, 2007).
Jones – H. L. Jones, The Geography of Strabo, с англ. пер. (Cambridge,
MA: Harvard University Press; London: William Heinemann, 1944), Loeb
Classical Library.
Karasch – Mary C. Karasch, Slave Life in Rio de Janeiro, 1808–1850
(Princeton: Princeton University Press, 1987).
Kilburn – K. Kilburn, Lucian, с англ. пер. (New York: Macmillan; London:
William Heinemann, 1913), Loeb Classical Library.
Long – George Long, The Discourses of Epictetus (London: George Bell &
Sons, 1877).
Luck – Georg Luck, Arcana Mundi: Magic and the Occult in the Greek and
Roman Worlds: A Collection of Ancient Texts, 2-е изд. (Baltimore: Johns
Hopkins University Press, 2006).
MacLeod – M. D. MacLeod, Lucian, с англ. пер. (Cambridge, MA:
Harvard University Press; London: William Heinemann, 1967), Loeb Classical
Library.
Malahide – Talbot de Malahide, ‘On the Longevity of the Romans in North
Africa’, Journal of the Anthropological Institute of Great Britain and Ireland 12
(1883). C. 441–448.
M.Chr. – L. Mitteis и U. Wilcken, Grundzüge und Chrestomathie der
Papyruskunde, Juristischer Teil (Leipzig, Berlin, 1912).
Morgan – J. R. Morgan (пер.), An Ethiopian Story по Илиодору в:
Collected Ancient Greek Novels, ред. B. P. Reardon (Berkeley: University of
California Press, 1989).
Nelson – C. A. Nelson, ‘Receipt for Tax on Prostitutes’, Bulletin of the

American Society of Papyrologists 32 (1995). С. 23–33.
Nutton – Vivian Nutton, Galen, On Prognosis: Text, Translation,
Commentary, CMG V.8.1 (Berlin: Akademie Verlag, 1979).
O. Berl. – Ostraka aus Brussel und Berlin, ред. P. Viereck (Berlin, Leipzig,
1922).
P. Brem. – Die Bremer Papyri, ред. U. Wilcken (Berlin, 1936).
P. Mich. – Michigan Papyri (Ann Arbor, 1931—).
P. Münch. – Die Papyri der Bayerischen Staatsbibliothek München
(Stuttgart, 1986).
P. Oxy. – Papyrus Oxyrhynchus, публикуется по: Egypt Exploration
Society в: Graeco-Roman Memoirs (London, 1898—).
Paton – W. R. Paton, The Greek Anthology, с англ. пер. (New York: G. P.
Putnam’s Sons; London: William Heinemann, 1918), Loeb Classical Library.
Perrin – B. Perrin, Plutarch: Parallel Lives, с англ. пер. (New York: G. P.
Putnam’s Sons; London: William Heinemann, 1916), Loeb Classical Library.
PG — J. P. Migne, Patrologia Graeca (Paris 1857–1866).
PGM – Papyri Graecae Magicae, 2 т., ред. K. Preisendanz, пересмотрен
A. Heinrichs (Stuttgart, 1973–1974).
PSI – Papiri greci e latini, публикация Итальянского общества для
исследования греко-латинских папирусов в Египте (Florence, 1912–1979).
Robert – L. Robert, Les gladiateurs dans l’Orient grec (Paris: Champion,
1940).
Rowlandson – Jane Rowlandson (ред.), Women and Society in Greek and
Roman Egypt: A Sourcebook (Cambridge: Cambridge University Press, 1998).
SB – Sammelbuch griechischer Urkunden aus Aegypten, 1915—
Waddell – Helen Waddell, в: Ross S. Kraemer, Maenads, Martyrs, Matrons,
Monastics: A Sourcebook on Women’s Religions in the Greco-Roman World
(Philadelphia: Fortress Press, 1988).
White – H. White, Appian’s Roman History, с англ. пер. (New York:
Macmillan; London: William Heinemann, 1912–1913), Loeb Classical Library.
Whittaker – C. H. Whittaker, Herodian: History of the Empire, с англ. пер.
(Cambridge, MA: Harvard University Press, 1969; London: William
Heinemann, 1969), Loeb Classical Library.
Wiedemann – T. E. J. Wiedemann (ред.), Greek and Roman Slavery: A
Sourcebook (London, New York: Routledge, 1990).
Winkler – J. J. Winkler (пер.), Leucippe and Clitophon по: Achilles Tatius,
в: Collected Ancient Greek Novels, ред. B. P. Reardon (Berkeley: University of
California Press, 1989).
WO — U. Wilcken (ред.), Griechische Ostraka aus Aegypten und Nubien

(Leipzig, Berlin, 1899).
Yonge – Charles Duke Yonge (пер.), The Works of Philo Judaeus, the
Contemporary of Josephus, by Philo, of Alexandria (London: H. G. Bohn, 1854–
1855).
notes

Примечания

1
Семь мудрецов (др. – греч. οἱ ἑπτὰ σοφοί) – особо чтимые
древнегреческие политики и общественные деятели, мыслители VII–VI вв.
до н. э., авторы сентенций о мудрой и правильной жизни, житейской
практической мудрости. (Примеч. пер.)

2
Луперкалии (лат. Lupercalia от lupus – «волк») – древнеримский
языческий праздник плодородия в честь Луперка (Lupercus) – бога Фавна.

3
Рабан Гамлиэль бен Шимон ха-Закен (Старший) (ивр. «‫»לאילמג ןבר קזה‬,
в христианской традиции Гамалиил) жил в первой половине I в.; ученыйраввин.